«Всегда в строю (Записки израильского офицера)»

Иерухам Кохен Всегда в строю (Записки израильского офицера)

ОБ АВТОРЕ

Иерухам Кохен (р. 1916), автор книги «Всегда в строю», — яркий представитель эпохи «государства в пути» и активный участник последовавшей за этой эпохой Войны за Независимость. Личность Иерухама Кохена сформировалась под влиянием опасностей, непрестанно угрожавших ему лично, как и всему народу, тем более, что он всегда находился там, где угроза была особенно велика. Постоянным девизом Кохена было «я готов в путь», даже если шансы вернуться домой были весьма невелики. Уверенности в том, что ему удастся «вернуться домой», часто не было ни у него самого, ни у тех, кто посылал его на задание, причем следует отметить, что это не были военные командиры и что выполнение приказа всецело зависело лишь от его готовности иди, если ты готов на это, и можешь остаться, если не готов.

Период еврейского «государства в пути» был плавильным горном человеческих характеров и поступков, и, в первую очередь, характеров и поступков тех, кто брал на себя исполнение тайных заданий, нередко оканчивавшихся трагически. Но самые серьезные опасности были уделом лишь тех немногих, к которым принадлежал автор книги «Всегда в строю». Эта книга, написанная, когда опасности были уже позади, представляет собой свидетельство минувших дней, истинность которого может быть подтверждена оставшимися в живых боевыми товарищами и командирами.

Иерухам Кохен родился в семье выходцев из Йемена. Учился он в гимназии «Герцлия». Напомню, что гимназия «Герцлия» сыграла исключительную роль в формировании поколения, которому суждено было взять в свои руки судьбы борющегося народа: здесь это поколение училось национальной гордости, готовности без колебаний принять вызов эпохи. Мальчик впитывал все, что видел вокруг себя, внимал каждому слову, каждому звуку. Именно здесь, в гимназии впервые понял он смысл слова «родина». Его ответом стали слова из Книги Самуила: «Вот я! Ты звал меня». Бескомпромиссное мировоззрение, сложившееся у него в годы учебы в гимназии «Герцлия», было пронесено Иерухамом сквозь всю его жизнь, в этом убеждает нас каждая страница его книги.

Еще в гимназии И. Кохен попал в число немногих ее учащихся, которые удостоились быть зачисленными в резерв организации Хагана. Отныне он посвящал часть свободного от занятий времени военной подготовке, полностью соответствовавшей принятым в то время стандартам. Он готовил себя к тому, чтобы, когда придет его час, встать на защиту братьев-евреев. Это был первый шаг на том длинном пути, на котором Иерухаму впоследствии нередко приходилось ступать по краю пропасти. Участие в Хагане было своего рода подготовкой к будущему, уготованному ему эпохой.

Читатель ознакомится с ходом событий, которые сегодня с полным правом можно назвать историческими, и с характером заданий, выполнявшихся Иерухамом Кохеном. Известно, что сирийское подразделение (ему посвящена одна из глав книги) было одним из тех ростков, из которых с течением времени развился Палмах, вписавший блестящие страницы в историю Войны за Независимость. Палмах окончательно сформировал и закалил его характер.

Палмах и его подразделение псевдоарабов были боевой организацией в полном смысле слова. Хотя отряды Палмаха действовали в подполье, они послужили основой воинских частей — ударных отрядов, морских и воздушных сил, а также подразделения, действовавшего в глубине вражеской территории. Наличие такого подразделения отвечало насущному требованию всякой армии знать своего врага. Люди этого подразделения, обычно переодетые арабами, действовали в тылу врага почти всегда в одиночку и были заняты не только сбором информации, но и совершали диверсионные акты. Во главе подразделения стоял Иерухам Кохен, за плечами которого был уже значительный опыт такого рода деятельности.

Как уже говорилось, бойцы подразделения Иерухама Кохена отличались от других бойцов Хаганы и Палмаха тем, что они действовали в одиночку, в абсолютно враждебной обстановке. Этим одиночкам было жизненно необходимо ощущать кровную связь со своими товарищами, с боевым содружеством, никогда и нигде не забывавшим о тех, кто ушел на задание в тыл врага и, может быть, не вернется.

Мне неизвестно другое такое движение, которое, подобно Палмаху, приняло в себя столь различных людей и сплотило их в единую семью, любящую своих сыновей и любимую ими. Иерухаму Кохену повезло — он был принят в эту семью одним из первых.

Чтобы в полной мере понять события, описываемые в книге, читатель должен знать, что представлял собой Палмах, в чем Палмах черпал свою мощь и в чем была его притягательная сила. Как полувоенное образование (форма, продиктованная специфическими условиями времени) Палмах был создан поколением «сыновей» — поколением, которое с раннего детства и в деревне, и в городе было проникнуто духом революционной эпохи и которое ринулось в самую гущу тяжелой борьбы, тем самым взяв судьбу народа в свои руки. Эти «сыновья», многие из которых были воспитанниками различных молодежных движений, получили полную военную подготовку, как это было свойственно тому героическому времени.

Это были простые, гордые и прямодушные юноши и девушки, рано повзрослевшие в горниле борьбы ощущавшие единство своей судьбы и судьбы всего своего народа, связанные атмосферой боевого братства. Нередко они возвращались в бой, оплакав только что павших, полностью сознавая тяжесть возложенной ими на себя ответственности.

Эта среда, эта «семья» сформировала личность Иерухама Кохена, наложив в свою очередь отпечаток на формирование некоторых других выдающихся личностей этой «семьи». Без преувеличения можно сказать, что Палмах нельзя себе представить без таких его выдающихся членов, как уже покойные Ицхак Садэ, Игал Аллон, Бени Маршак, Шошана Спектор и как поныне здравствующий Иерухам Кохен.

С течением времени опыт командира бойцов-одиночек подразделения псевдоарабов Палмаха превратился в свод знаний, сутью которых было умение в одиночестве противостоять всем тем опасностям, которыми чревата деятельность в тылу жесточайшего врага, умение, опять-таки в одиночестве, кочевать по тюрьмам Сирии и Ливана и умение погибать. Бойцы-одиночки из подразделения псевдоарабов Палмаха погибали под ликующие вопли враждебной толпы, ибо беспощадная «частная» война была их уделом.

Таковы были «университеты» молодого Иерухама Кохена. Лишь после образования Государства Израиль он смог обратиться к настоящим университетским занятиям — сначала в Израиле, а затем в Оксфорде, и создать наконец семью. В этот второй период жизни свои способности и знания, включая совершенное знание языков, он посвятил служению своему государству на различных дипломатических постах — в Нигерии, а затем в Либерии, где он занимал должность посла. На этих постах, продолжая деятельность своих предшественников, он всеми силами способствовал развитию международных связей, значение которых для Государства Израиль сохраняется и поныне.

И. Кохен является также автором книг: «Как Палмах шагал по Сирии», «План Аллона».

Элиэзер Шошани, киббуц Ифат.

Глава первая «АРАБСКИЙ БУНТ»

Шел 1934–1935 год. Арабские террористы готовились к «священной войне» против евреев и создавали банды[1] из уголовных преступников, во главе которых нередко стояли религиозные мусульманские руководители — наиболее известным среди них был шейх Изз ад-дин Ал-Касим. Однако постепенно арабская верхушка стала понимать, что времена изменились. Тогда в рамках политических партий арабы приступили к созданию военизированных националистических организаций из фанатически настроенной молодежи, как например, «Наджада» и «Футувва». В 1936–1939 годах они изменили тактику, на смену массовым погромам пришел, как они сами выражались, «арабский бунт».

Когда 19 апреля 1936 года в Тель-Авиве разнеслась весть о еврейском погроме в Яффе, я, как и многие другие, помчался к южной части улицы Ха-Кармел, где проходила граница между Яффой и Тель-Авивом. Там уже толпились евреи, устремив взгляды на другую часть улицы, обычно пустынную и затихшую. Я остановился. Через несколько минут ко мне подошел человек и в растерянности попросил пойти вместе с ним в Яффу — он хотел посмотреть, что происходит с его имуществом. Не задумываясь, я быстро пересек вместе с ним узкую полосу топкого песка и мы стали продвигаться вперед по улочкам квартала Маншие. К счастью, я обернулся назад: мы были не одни — за нами по пятам шли арабы. Мой спутник предложил вернуться, но я понял по глазам наших преследователей, что этого нельзя делать. Мы ускорили шаг и к великому их удивлению свернули в первую же улицу, ведшую к Тель-Авиву.

Этот маневр спас нам жизнь. Мы бросились бежать к району Бреннер. Расстояние между нами и следовавшими за нами арабами все увеличивалось. В конце концов они удовлетворились швырянием камней в нашу сторону.

Многим из тех, кто жил в районе Бреннер, пришлось покинуть свои дома, легко воспламеняемые и пробиваемые пулями, и перебраться в Тель-Авив. Беженцы селились кто у родственников, кто в общественных зданиях.

Поняв, что прямое нападение на еврейские поселения наталкивается на стойкий отпор сил Хаганы, арабы изменили тактику «арабского бунта». Они стремились парализовать транспортные артерии и прибегали к методам террора убийству из засады, подкладыванию взрывчатки и тому подобному.

Наряду с этим арабы вели борьбу с английскими властями в Палестине. Их банды действовали как полувоенные организации под командованием офицеров армий арабских стран и непосредственно подчинялись Высшему арабскому совету и его председателю — иерусалимскому муфтию Хадж Амину ал-Хусейни. Арабские поселения служили тылом бандам, выходившим для осуществления диверсий на магистралях и в еврейских поселениях. У командиров Хаганы вырабатывалась тенденция не позволять врагу определять сроки и место нападения, а опережать его и наносить удары по базам внутри арабских территорий. Отцом этого метода был Ицхак Садэ. Эту тактику впервые применили в районе Иерусалима, но вскоре ее заимствовали повсюду.

Если в Тель-Авиве довольно редко приходилось прибегать к операциям по обеспечению безопасности, то в Галилее явно не хватало людей и многие из нашего подразделения Хаганы просили направить их туда.

Итак, в начале 1938 года я вместе с товарищами принес в Афуле присягу королю Великобритании в качестве нотера[2] полицейского участка. Нас перевели в Кфар-Тавор. Наше подразделение состояло из четырнадцати евреев, десяти англичан и семи арабов. Это был треугольник, стороны которого не смыкались. Подразделение патрулировало район. Днем — арабы и частично англичане; ночью выходили мы — еврейские нотрим вместе с английскими полицейскими, устраивали засады и производили пеший патруль. Район, который находился под нашим контролем, простирался от Кфар-Кана и Турана на севере и до Эйн-Дор и подножия Гиват ха-Море на юге. Нам не раз приходилось быть свидетелями того, как на нефтепроводе, по которому текло «черное золото» из Ирака в Хайфу, на участке Эйн-Дор — Каукаб ал-Хауа, вдруг загорался огонь. Однако никто из нас не осмеливался и помыслить о том, чтобы патрулировать или выйти на операцию к месту пожара. Район нефтепровода целиком и полностью находился под контролем арабских банд. Они снова и снова взрывали нефтепровод по мере того, как удавалось его отремонтировать.

Положение резко изменилось с появлением в Кфар-Таворе английского капитана Чарльза Орда Вингейта. Нас ошеломила и испугала речь, которую он произнес перед нами. В кратком инструктаже он сказал, что мы отправимся на машине к Тверии, доедем до Бет-Иосефа в Иорданской долине, затем пешком в гору дойдем до деревни Каукаб ал-Хауа. Там, — сказал Вингейт, — в 21 час 30 минут шайка арабов попытается взорвать нефтепровод. Вингейт предупредил, что в нашей операции примут участие только евреи и английские солдаты, так как тут нельзя доверять арабам.

Мы добрались до Бет-Иосефа. Это поселение было одним из тех, которые вошли в историю под названием «хома у-мигдал».[3] Мы были удивлены поведением и речью Вингейта. Мы не привыкли к такой откровенности со стороны английского офицера. Еще больше нас поразили рассказы поселенцев Бет-Иосефа об этом необычном человеке. Они уже знали его. Он появился там за неделю до нас, оставил во дворе свою машину и вооруженный до зубов отправился один по горам в Каукаб ал-Хауа. Через два дня он возвратился в поселение. Его вид свидетельствовал о том, что все это время он провел в горах.

Вингейт, сказав нам, что мы должны добраться до места назначения к моменту взрыва там, тут же пустился в путь, в гору. Мы за ним. Не прошло и часа, как стало ясно, что только Вингейт способен на такой подъем. Я напряг все силы, чтобы догнать его и сказать, что один из наших отстал и может заблудиться. Вингейт ничего не хотел слышать и продолжал нас торопить. Английские полицейские, меньше нас подготовленные к таким переходам, проклинали армейского офицера и хотели вернуться назад.

В час, когда должен был произойти взрыв, Вингейт остановил подразделение, показал вдаль и сказал: «Вот досада, опоздали, сейчас они подорвут нефтепровод и начнет гореть нефть». Мы были измучены и в глубине души, пожалуй, даже радовались, что опоздали, думали, теперь кончится этот бешеный бег. Прошло несколько минут. Вингейт произнес в сердцах: «Вон, вон там!» В темноте вдали мы различали вспышки огня и звуки выстрелов. Затем огонь пополз и вырос в высокое пламя.

Нелегко потушить пожар, который виден одновременно и в Иордании, и в Хайфе. Для этого нужно перекрыть подачу нефти, прекратив работу насосов на станции нефтепровода в Заиорданье. Пламя разрасталось.

В Великобритании да и во всем мире казалось, что арабский бунт в Эрец-Исраэль разгорается и наносит тяжелые удары.

Глава вторая СИРИЙСКОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ

Летом 1939 года еврейский ишув был потрясен инцидентом, который произошел в киббуце Гинносар.

Арабы из деревни Абу-Шуша, расположенной к западу от Гинносара, напали на киббуцника, когда он, как обычно, шел к источнику, чтобы пустить воду для поливки полей, и ранили его в голову. Весь киббуц был потрясен. В этот день в Гинносар случайно заехал Игал. Под его руководством киббуцники дали ответный бой. В схватке между членами киббуца и арабами был убит сын мухтара[4] арабской деревни и несколько жителей ранены. В ходе следствия жители Абу-Шуши главную вину возложили на одиннадцать давно известных им наиболее активных членов Гинносара. Игала полицейские знали как одного из командиров полиции еврейских поселений и не устроили ему очной ставки с арабами, благодаря чему он не предстал перед судом и избежал длительного заключения. После этого инцидента киббуц лишился своих лучших сил и потребовал, чтобы Хагана вернула Игала в киббуц. Игал стал секретарем Гинносара.

Как-то я встретился с ним и попросил подобрать для меня какое-нибудь подходящее дело. Спустя некоторое время меня вызвали к Иосефу Харету, одному из командиров Хаганы. В результате, летом 1940 года я был направлен в тренировочный лагерь в Яарот ха-Кармел, где под руководством английского офицера мы обучались стрельбе и осуществлению диверсионных актов. Нас было на курсе всего четверо: Ури Яффе, Иоси Гамбургер (Харэль), еще один человек, имя которого выпало у меня из памяти, и я. Целью курса была подготовка для осуществления операций на территории врага. В течение целой недели мы не выпускали оружия из рук. Впервые мы получили возможность познакомиться со свойствами взрывчатых веществ. Главным образом нас учили, как выводить из строя мосты, поезда, железнодорожные линии, перекрывать пути в горных лесистых районах и обеспечить, чтобы взрывчатка не была обнаружена до выполнения операции.

Наша учеба совпала с периодом капитуляции Франции перед нацистской Германией. Французские власти в Сирии и Ливане решили сохранить верность правительству Виши, сотрудничавшему с нацистами и не признававшему своих собратьев, сплотившихся в движении «Свободная Франция». Командование союзников потеряло не только важную базу в восточной части средиземноморского бассейна и надежный тыл вблизи нейтральной Турции, но и численность находившихся в его распоряжении сил сократилась после того, как значительная часть французской армии во главе с офицерами выразила верность правительству маршала Петена. Внезапно Сирия и Ливан превратились в очаг угрозы с тыла базам союзников на Ближнем Востоке. Опасения союзников усилились, когда в аэропорту Халеба на севере Сирии приземлились немецкие самолеты, посланные, чтобы оказать поддержку иракцам, восставшим против англичан во главе с генералом Рашидом Али ал-Гайлани.

Большинство арабов на Ближнем Востоке не скрывали своих симпатий к нацистской Германии и радовались поражению союзников во Франции и Греции. Командование армий союзников в Каире вдруг оказалось оторванным от службы французской разведки, перешедшей на сторону правительства Виши. Командование союзников перестало получать информацию о происходящем за северной границей Палестины. Союзники остерегались опираться на службу враждебно настроенного арабского населения и поэтому обратились к руководителям ишува в Эрец-Исраэль с просьбой оказать помощь в предоставлении информации и организации подрывных актов на территории Сирии и Ливана.

Из политических соображений англичане тянули с привлечением сил Хаганы к участию в войне против нацистов. Окончательное разрешение на сотрудничество в разведке и диверсионных операциях было дано лишь накануне ввода войск союзников в Сирию и Ливан. Весьма опасное задание было возложено на двадцать три лучших бойца Хаганы из морского подразделения. Им было поручено проникнуть в район портового города Триполи на севере Ливана и парализовать работу нефтеперегонных заводов в порту. Приказ был дан, когда уже не оставалось времени для подготовки операции. В распоряжении бойцов Хаганы была скудная информация относительно местности и целей операции. Иосеф Костика из сирийского подразделения хотя и произвел рекогносцировку в соответствии с инструкциями, полученными из страны, и обнаружил, что зона находится под усиленным надзором, но более детальная информация, необходимая для выполнения задания такого рода, не поступила из-за недостатка времени.

Двадцать три бойца под командованием Цви Спектора отправились в путь 12 мая 1941 года на моторном катере «Морской лев», принадлежавшем английской береговой полиции. Катер с рацией был перегружен снаряжением для диверсий и оружием. От заброшенного причала в Хайфском порту они вышли в открытое море. Ицхак Садэ и другие командиры Хаганы пожелали, расставаясь, скорой встречи. Через день связь с катером была потеряна, его следы затерялись, а судьба, постигшая находившихся на борту, неизвестна по сей день.

В это же время к ишуву обратились союзники с просьбой мобилизовать отборные отряды для диверсионных операций по ту сторону границы. Эти же отряды должны были заниматься обезвреживанием мин, захватом жизненно важных пунктов, предотвращением диверсий противника на мостах и служить проводниками для армий союзников, готовившихся к наступлению на Сирию и Ливан.

Создание и этих отрядов было поручено Ицхаку Садэ. Сначала было сформировано два отряда, получивших название плугот махац,[5] они вошли в историю под сокращенным названием «Палмах». Командиром отряда Алеф был назначен Игал Аллон, отрядом Бет — Моше Даян из Нахалала. Им был дан кратчайший срок для подготовки своих отрядов к выполнению заданий за северной границей. В секторе Метуллы действовал отряд Аллона; в секторе Ханиты — отряд Даяна. Оба отряда проникли в глубь Сирии и Ливана в качестве ударных подразделений армий союзников, захватили ключевые позиции армии вишистской Франции и удерживали их несмотря на ожесточенные атаки французов, пока не подошли (с большим опозданием) подразделения регулярных армий союзников. В этой операции Моше Даян был ранен и потерял глаз.

Кроме помощи в военных действиях командование союзнических армий нуждалось в людях для проведения разведывательных и диверсионных операций на территории Сирии и Ливана. Союзники обратились к связной группе Хаганы и просили рекомендовать надежных арабов. Связные ответили, что таких арабов они не знают, но они могут мобилизовать евреев, которые сойдут за арабов. Руководство ишува готово было взять на себя любые обязательства, чтобы расширить свое участие в войне против Германии. Таким образом было создано сирийское подразделение. После напряженного ожидания, наступившего по окончании курса в Яарот ха-Кармел, я получил приказ, согласно которому я поступал в распоряжение командиров «сирийского подразделения». Однажды ночью я получил задание прибыть в киббуц Ханита. В назначенном месте меня ждал связной. Он проводил меня к пункту встречи вблизи ливанской границы. Там уже ожидали несколько человек. Мы получили указания, попрощались с нашими провожатыми и, одетые как арабы, отправились в путь, следуя за нашим проводником-бедуином. Переход продолжался всю ночь. На рассвете мы подошли к шоссе, ведущему на Сайду и затем на Бейрут. Мы остановили такси и добрались до Бейрута.

Во главе группы сирийского подразделения, заброшенной в Сирию и Ливан, стояли Исраэль Бен-Иехуда (Абду) и Иехошуа Палмон (Джош). До вступления войск союзников операции, осуществляемые нашим подразделением, были немногочисленными из-за отсутствия регулярной связи с верховным командованием союзников. Связь была возобновлена со вступлением войск союзников в Дамаск. Абду и Хаимке Левкову — одному из выпускников курса в Явнеэле — было поручено проникнуть через вражеские линии в Халеб, еще не занятый союзниками. Там следовало произвести диверсионные операции на военном аэродроме, нефтехранилищах и на других военных объектах.

Извилистыми тропами пробирались они на север, чтобы избежать встреч с вражескими силами, которые все еще оказывали сопротивление союзникам. По прибытии в Халеб они изучили местность, где предстояло совершить диверсии. Каково же было их удивление, когда оказалось, что самолеты на аэродроме, которые следовало взорвать, представляли собой не что иное, как камуфляж. Абду и Хаимке быстро определили подлинные цели; военные объекты, хранилища горючего возле вокзала — все это было выведено из строя. Паника охватила халебцев при звуках взрывов и при виде дыма, нависшего над городом. Впервые война подошла к порогу их собственных домов.

Сотрудничество верховного командования союзников с Хаганой не прекратилось и после того, как они заняли в 1941 году Сирию и Ливан. Более того, нам давали другие ответственные задания. Хотя власть в Сирии и Ливане находились теперь в руках «Свободной Франции» во главе с генералом Катру верным соратником генерала де Голля, на многих ключевых позициях оставались французы, верные в душе правительству Виши. Они представляли собой враждебный элемент по отношению к новому режиму.

Арабское население тоже не испытывало особых симпатий к «Свободной Франции», так как боялось утратить то, чего добилось в борьбе за независимость в 30-е годы. Верховное командование армий союзников не доверяло ни французской, ни арабской администрациям и предпочитало, чтобы укрепить свои позиции в Сирии и Ливане, прибегать к помощи евреев Эрец-Исраэль, верность и преданность которых была доказана.

Главной причиной увеличения сирийского подразделения и расширения его деятельности, служила угроза, созданная глубоким продвижением немецких армий — наступление фельдмаршала Роммеля в Северной Африке и Египте и быстрое продвижение немцев в глубь Советского Союза, в Кавказском направлении.

Было совершенно очевидно, что, если Египет окажется в руках Роммеля, то та же судьба постигнет Эрец-Исраэль, Сирию и Ливан, так как оборона этих стран не входила в планы командования союзников. Среди руководителей ишува началась острая дискуссия относительно шагов, которые следовало предпринять на случай чрезвычайного положения. Группа ведущих командиров Хаганы во главе с Иохананом Ратнером и Ицхаком Садэ не поддалась отчаянию и разработала план, который официально назывался «Северный план», но обычно его называли «Тобрук на Кармеле». Этот план предусматривал создание защитной зоны, которая охватит долину Звулун, значительную часть Изреельской долины с возвышенностями к северу от нее и гору Кармел. В этой зоне предстояло сосредоточить военный и технический потенциал ишува — около тридцати шести батальонов полевых частей с необходимым военным снаряжением и оружием. Батальоны должны были противостоять нацистам, не щадя жизни, в случае их наступления, как это было в Тобруке, в Северной Африке. Командование в Каире отнеслось положительно к этому плану. Однако его противники назвали план «Вторая Масада». Война ишува против нацистов, по их мнению, была бесцельной. Относительно Сирии и Ливана было решено, что в случае отступления оттуда войск союзников бойцы сирийского подразделения будут выполнять те же операции, что и бойцы Палмаха в немецком тылу, если Эрец-Исраэль будет оккупирован Германией. Итак, генеральный штаб Хаганы решил усилить свое влияние на подразделение в том, что касается прямого командования, кадров и методов тренировок. Ранее сирийское подразделение полностью подчинялось английскому командованию.

Мы — бойцы сирийского подразделения — все это время жили в разных местах в Сирии и Ливане и старались слиться с местным населением, а также узнать все о районах, важных в военном и экономическом отношении. Там на месте мы поняли, как сильно отличаются язык и обычаи сирийских и ливанских арабов и арабов Эрец-Исраэль. Не успевали мы и рта открыть, как задавался вопрос: «палестинец?» Но не только язык выдавал нас. Помню, однажды в Триполи я подошел к чистильщику сапог. Поставил ногу на стойку, и чистильщик тотчас же заметил: «башмаки хайфской фабрики!»

Те из нас, кто не был выходцем из Сирии или Ливана, поначалу работали больше ушами и глазами, чем языком. Нужно было изучить особенности местных диалектов — в Бейруте, в Дамаске, в Халебе. Лишь позднее мы осмелились вознаградить себя за молчание. Прошло много времени, пока мы почувствовали себя как дома и не опасались, что отличаемся от местного населения. Мы были осмотрительны и старались не выделяться на общем фоне. Кроме того мы не знали адресов друг друга. В центре Бейрута у нас была явочная квартира. Проникнуть в нее можно было, лишь зная пароль. Мы, кто работал в Бейруте, собирались там все вместе один только раз — на пасхальную трапезу в 1941 году. Аарон Лишевский — один из командиров подразделения — приехал к нам, чтобы вместе провести праздник. Мы готовились к этому дню тщательно. Стол был накрыт по всем правилам: вина — в изобилии, жареные куры, салаты. Не доставало только одного — маццы. Не удалось нам ее добыть.

Не было у нас дружественной среды, на которую можно было бы опереться. Мы жили в настоящем подполье не только потому, что арабское население было настроено антиеврейски и прогермански, но и потому, что власти «Свободной Франции» не проявляли особого доверия к своим английским союзникам; мы же вели себя по отношению к английским коллегам по принципу: уважай, да остерегайся. Наша уверенность в себе возрастала.

Осенью 1941 года штаб Хаганы возложил на Игала Аллона командование сирийским подразделением в целях подготовки претворения в жизнь «сирийского плана». В него входили диверсии против военных объектов, сбор военной и политической информации, установка раций на территории Сирии и Ливана и разжигание психологической войны в среде местного населения.

Первая задача, которую поставил перед собой Игал, касалась увеличения состава подразделения. Получив назначение, он связался со мной и просил приехать из Бейрута и встретиться с ним в Эрец-Исраэль. Я проделал этот путь с Даном Рамом, членом нашего подразделения, он был из киббуца Ханита. На автобусе мы доехали до Тира, оттуда пешком по горам. Всю ночь, не переставая, лил дождь. К утру мы добрались до Ханиты и затем до Тель-Авива. Игал Аллон поручил мне мобилизовать для подразделения подходящих людей. Я прочесал всю страну вдоль и поперек, посещал подразделения Палмаха, молодежные движения, киббуцы, отряды Хаганы. Активно мне помогал Исраэль Иешаяху, который возглавлял тогда отдел выходцев из восточных стран в исполнительном комитете Гистадрута. Отбирать людей было невероятно сложно. По короткому опыту работы за границей я знал, каким требованиям должны отвечать кандидаты: терпимость, строгая самодисциплина, даже если приказ дан задолго до срока его выполнения и командир находится за сотни миль от местонахождения бойца, решительность, способность воспринимать чужие обычаи и особенности диалектов, превосходная военная подготовка, глубокая идеологическая подготовка, которая не позволит скатиться на уровень обычного профессионального шпионажа, общее образование. Многие кандидаты с хорошими рекомендациями были отстранены. В конце концов нам удалось мобилизовать нужное число людей в срок короче установленного. Они прошли длительную подготовку, включавшую кроме обычных военных тренировок изучение диалекта языка страны назначения, уклада жизни в ней, обычаев, одежды, религии, традиций, песен, плясок, игр. Некоторые кандидаты прошли подготовку по радиосвязи.

Члены подразделения были на положении добровольцев, им не платили жалованья, в случае нужды их семьям оказывалась денежная помощь. Служба на добровольных началах была дополнительным оправданием требования, чтобы англичане рассматривали наше подразделение как единицу, находившуюся исключительно в подчинении Хаганы. Командование союзников назначило в подразделение в качестве связного английского офицера, майора Хамонда, он был профессором греческой истории в Кембриджском университете.

Сначала мы пользовались местными удостоверениями личности. Фотография прежнего владельца заменялась фотографией бойца, личные данные которого более или менее совпадали с данными подлинного хозяина удостоверения. В Сирии и Ливане было крайне важно иметь при себе удостоверение личности во время проездов по стране. Так что мы прилагали максимальные усилия для приобретения «настоящего» удостоверения, прибегая даже к таким «утонченным» приемам, как подкуп свидетелей. Требовалось официальное подтверждение мухтара деревни или квартала, что подавший просьбу действительно родился в этой деревне или квартале. Староста должен был подтвердить, что знает его и его родителей, помнит дату его рождения и так далее и тому подобное. Иногда его вызывали в Министерство внутренних дел вместе с автором прошения, и не всякий староста готов был на это.

Прежде чем отправиться в дорогу, мы изменили свою внешность, чтобы были видны все тяготы «пройденного пути». На барахолке в Дамаске я купил одежду, которая до меня служила не одному хозяину. Эффект был потрясающим. Теперь дело стало за фотографией, на которой я должен быть изображен в новом облике. Я отправился на знаменитый дамасский рынок Ал-Хамадия, где у входа всегда толпились бродячие фотографы.

В этот же день сам Игал прибыл к месту встречи у моста к югу от Дамаска, чтобы подвезти нас к деревне Шейх Маскин (что на иврите означает «несчастный шейх»).

Мы заехали за Авраамом. В пути, продолжавшемся час, пока мы добирались до соседней деревни, расположенной в 120 км к югу от Дамаска, мы получили необходимые инструкции. У дороги, скрытой со всех сторон полями сорго, Игал замедлил ход, и мы юркнули в поле. Когда мы шли в деревню, нам встретился мальчик-пастух, от него мы получили всякие сведения об этом месте, о его людях. В деревню мы вошли с сумерками. У нас было по узелку с черствыми лепешками и несколько головок лука — провизия странников. Мы пришли на мадафа[6] при доме старосты. Вскоре нам стало ясно, что название деревни не имеет ничего общего с действительностью. Староста Мухаммад Хаяр совсем не выглядел несчастным. Позднее мы узнали, что он депутат сирийского парламента. Нас, как и водится, встретили радушно, несмотря на то, что чужестранцев тогда опасались, так как военные власти все держали под своим контролем. Вечер прошел в беседе с хозяином за кофе и курением. Подали ужин и хозяин дома пригласил нас поесть. Только после того, как мы снова выпили кофе, хозяева дома и гости стали расспрашивать, чего мы хотим, куда идем. Вопросы сыпались как из рога изобилия. Оказалось, что жители деревни, странствуя, побывали даже в Ираке и хорошо знали Багдад. Авраам, родившийся в Багдаде, отвечал на вопросы, а я, никогда не видевший город, кивал в знак согласия. Приближалась полночь. Закончился «перекрестный допрос». Хозяин дома расстелил на коврах матрасы и пожелал нам спокойной ночи. На утро, когда мы проснулись, он уже ждал нас. И снова разговоры про то, про се, о погоде, об урожае — чтобы узнать о нас побольше.

Только днем мы набрались смелости обратиться с нашей просьбой к старосте. Но увы! Очень вежливо он отказал нам и объяснил, что мы скорее похожи на городских жителей, чем на деревенских, и он опасается неприятностей. Предложил пожить подольше в деревне, а он пока подумает о нашей просьбе. Со смешанными чувствами мы приняли его предложение. Мы предполагали, что он не выполнит нашу просьбу, но нам как раз нужно было прождать несколько дней до установленной встречи с Игалом. Когда этот день наступил, мы скрылись из деревни и вернулись с Игалом в Дамаск. Приключение было интересное, но драгоценных документов мы не достали.

Наша постоянная база находилась в Бейруте, поэтому в Дамаске нам нужно было временное жилье. Из-за того, что снять квартиру там было трудно, нам на короткое время предоставили место в доме, который служил транзитным пунктом евреям из Ирака, нелегально пересекавшим сирийскую границу, чтобы попасть в Эрец-Исраэль. Мы об этом не знали. Однажды два иракских еврея были задержаны в Халебе, когда они направлялись в Дамаск. Они не выдержали допроса и рассказали все, указали даже адрес, где им нужно было быть в Дамаске. Ночью, когда мы вернулись из Шейх Маскин, нас обнаружила тайная сирийская полиция. Нас доставили в полицию и французские офицеры приступили к допросу.

У нас были все основания для опасений. Мы знали о соперничестве между разведками союзников, которые действовали в Сирии и Ливане. Если одно из союзных государств захватывало агента другого государства, его тайно ликвидировали, установив предварительно его личность. Нас подвергли физическим пыткам, в надежде сломить нас. Мы представляли себе, что нас ожидает, и старались выиграть время, надеясь, что нас хватятся свои и будут действовать, чтобы освободить. У нас были тогда фальшивые ливанские документы, и мы выдали себя за ливанских граждан, приехавших в Дамаск в поисках работы в военных лагерях. Но данные ливанской полиции, полученные Дамаском по телефону, противоречили нашей версии. Тогда мы «признались», что мы арабы из Хайфы и нелегально прокрались для работы в военных лагерях.

По-видимому, и эта версия была неубедительной. Нас перевели в знаменитую своей усовершенствованной системой пыток дамасскую тюрьму. Сразу же после того, как нас привели в камеру, туда вернули одного сирийского солдата после «особого допроса». Его вид потряс нас. После пыток электричеством у него на теле остались следы ожогов. Он был безразличен ко всему, чувствовалось, что удалось сломить его дух. Мы провели бессонную ночь в ожидании завтрашнего дня. Но утром, когда за нами пришли, чтобы вести, как оказалось, на пытки, нас повезли в город. Поспешность, с которой действовали тюремные охранники, ободрила нас. Мы представляли себе, что наши ведут поиски в правильном направлении. Нас перевели в знаменитую военную тюрьму Калат эль-Мазх, расположенную рядом с аэропортом того же названия под Дамаском. Эта тюрьма построена в виде крепости на вершине скалы. Нас везли вверх по горе до ворот, прорубленных в высокой стене. Ворота захлопнулись, я оглянулся вокруг, и меня охватил ужас. Атмосфера, царившая в этом месте, внушала страх. Каждого из нас поместили в одиночную камеру и держали под непрерывным надзором днем и ночью. Мы пробыли в этой тюрьме 3–4 дня, и снова нас перевели — теперь в гражданскую тюрьму Калат эль-Хамадия в центре Дамаска. Наше положение было отчаянным. Денег у нас не было, а без денег в тюрьме совсем плохо. Нам сбрили волосы на всем теле и каждое утро смазывали самые чувствительные места лизолом — средством против блох и вшей. Даже вши не соглашались водиться в обожженных лизолом местах.

Наш невероятный «религиозный фанатизм», вызывал расположение к нам товарищей по камере. Мы не пропускали ни одной из пяти молитв, которые предписано читать верующему мусульманину ежедневно. За это нам доставалась добавка к питанию от тех, кто получал обильные передачи из дома. Но больше голода нас мучил ледяной и сырой пол. Из-за отсутствия средств мы не могли купить матрасы, а в тюрьме этот предмет роскоши заключенным не выдавали. Мы лежали на голом полу, а руки служили нам подушкой.

Из тюрьмы нас выпустили внезапно. В один прекрасный день нас доставили в кабинет начальника тюрьмы, где уже находились двое англичан из военной полиции. Они опознали нас по нашим вымышленным именам и процедили сквозь зубы: «Паршивые дезертиры!» Мы решили, что это знак, по которому мы должны понять, почему нас передали в ведение военной полиции, но оказалось, что с нами действительно обращались как с дезертирами. Нас перевели в штаб военной полиции Дамаска. Но через час нас посетил связной офицер нашего подразделения майор Хамонд. Он рассказал, что как только нашим стало известно об аресте, Игал потребовал немедленно, пока нас не успели ликвидировать, любой ценой выяснить, где мы находимся.

Хамонд сообщил, что на следующий день нас должны переправить поездом из Дамаска в Хайфу, где наш конвоир передаст командиру хайфской военной полиции письмо с просьбой о том, чтобы нас немедленно освободили. Из соображений конспирации никому, кроме командира военной полиции в Дамаске, не было сообщено, кто мы такие на самом деле. Конспирация, полностью оправданная, обошлась нам дорого. Командир военной полиции в нашем присутствии дал распоряжение доставить нас под конвоем в Хайфу. Наша внешность — обриты наголо, но с невыбритым лицом — не понравилась сержанту, и он решил проучить нас, чтобы неповадно было больше дезертировать. Из-за моего низкого роста сержанту пришла в голову сатанинская идея: собаку, принадлежавшую военной полиции, вытащили из конуры и поместили в комнату, а на ее место загнали меня, дверку конуры заперли. Никакие протесты не помогали. Мои страдания были невыносимы. Всю ночь я пролежал скрючившись, мечтая вытянуться на холодном полу. Все это причиняло мне невероятные муки. На все просьбы выйти в уборную следовал грубый отказ.

На следующий день нас поездом под конвоем доставили в Хайфу. Свежий воздух, виды полей на юге Сирии, долина Ярмука улучшили настроение. Поездка продолжалась около четырнадцати часов, к полуночи мы приехали в Хайфу. Конвоир поместил нас в военную тюрьму и только после этого отправился к командиру военной полиции Хайфы, чтобы передать ему письмо.

Мы пробыли в английской военной тюрьме три дня. На четвертый день командир военной полиции Хайфы совершал очередной обход тюрьмы. Он удивился, увидя нас, стал расспрашивать, кто мы, за что в тюрьме. Тут во мне вскипело негодование, и я высказал ему все в лицо. Я сказал, что он держит нас в тюрьме вопреки переданному ему в письменном виде распоряжению. Лишь тогда он вспомнил про письмо, но назвал нас дезертирами и настаивал на том, что прежде нужно разобраться в этом деле. Я, к великому удивлению командира и сопровождавших его, взял агрессивный тон, грозил неприятностями, если он не освободит нас из тюрьмы в соответствии с полученным распоряжением. Он испугался. В его же машине нас доставили к командиру военной полиции Эрец-Исраэль, канцелярия которого находилась на горе Кармел. Когда мы остались в комнате одни, я попросил командира связаться по телефону с отделом английской полевой службы безопасности. Тогда он понял, наконец, что нас разыскивают в Хайфе уже несколько дней. Из наушников телефонного аппарата доносился четкий голос. Командир пробурчал извинения.

Наше освобождение из тюрьмы совпало с окончанием курса новым потоком бойцов сирийского подразделения. Не мешало, чтобы кто-нибудь из ветеранов еще в течение некоторого времени дополнил бы несколькими штрихами их подготовку. Я был рад взять на себя эту роль, тем более, что я должен был ждать, пока у меня на голове снова отрастут волосы.

Из-за специфики условий деятельности бойцы сирийского подразделения были изолированы друг от друга и необходимо было добиться их сплочения. Исраэль Галили — член верховного командования Хаганы — предложил выпускать печатный листок для нашего подразделения, чтобы информировать его бойцов о происходящем в Эрец-Исраэль и в рядах Хаганы. Сбор материала и его публикация были поручены мне. Листок «Давар ле-Алмони» включал в себя политический обзор, дискуссию на темы обеспечения в целом и проблемы нашего подразделения. Листок печатался всего в четырех экземплярах: по одному для каждого центра подразделения — в Бейруте, Дамаске и Халебе — и один экземпляр для архива. После прочтения этот листок уничтожался. Всего вышло в свет четыре выпуска.

Затем меня направили на курс снайперов, проводившийся в роще Мишмар ха-Эмек под руководством английского майора Гранда Тейлора. Он успел принять участие в отважных рейдах с Британских островов на территорию оккупированной Европы. Мы обучались владеть различными видами оружия, главным образом одновременной стрельбе из двух пистолетов по разным целям. На курсе занимались бойцы из немецкого отдела подразделения Палмаха, которым командовал Шимон Авидан. Этот отдел должен был проводить операции в тылу немецких армий в Северной Африке и в оккупированной Европе. На курсе занимались также бойцы из арабского подразделения, действовавшего среди арабского населения в Эрец-Исраэль.

Засылка подкрепления нашим людям в Сирии и Ливане началась, когда над Ближним Востоком нависла угроза немецкой оккупации: силы Роммеля пересекли египетскую границу и готовились вступить в Александрию. Под влиянием этих событий деятельность сирийского подразделения особенно активизировалась. Некоторые бойцы нашего подразделения с большими трудностями достали местные удостоверения личности. Завершилась рекогносцировка, были определены военные и гражданские объекты в Сирии и Ливане и подготовлен план нанесения удара по ним в случае необходимости. Была создана радио- и телефонная сеть, обеспечившая связь между центрами подразделения в Сирии и Ливане и командованием в Эрец-Исраэль. Большинство бойцов подразделения обосновались под видом местных жителей и выдавали себя кто за коммерсанта, кто за рабочего, а кто за чистильщика сапог. Что касается меня, то я жил в Бейруте под видом процветающего коммерсанта — это служило удобной ширмой моим деловым поездкам. Но из-за видимости нашей обеспеченности возникли неожиданные проблемы. Соседи, с которыми мы поддерживали хорошие отношения, стали сватать за нас своих дочерей. «Возможно ли, чтобы устроенный мужчина, имеющий коммерческое дело, не мог купить себе жену?» И чем меньше был городишко, тем больше осложнялась ситуация. Сначала это нас забавляло, но ответственные за подразделение обдумывали как поступить, чтобы избавиться от приставаний и не обидеть добрых соседей и их свах.

Решение было принято, мне поручили мобилизовать «жен» среди членов Палмаха и Хаганы. Я вернулся в Эрец-Исраэль и снова стал бороздить страну, на этот раз в поисках подходящих кандидаток. Опять я обратился за помощью к Исраэлю Ишаяху и к другим, кто был связан с выходцами из восточных стран. И снова мы столкнулись с трудностями. Как увезти восточную девушку из дома? Что скажут родители? Семья? В конце концов мы нашли десять девушек. Они прошли специальный курс подготовки, обязательный для бойца нашего подразделения, учились совершать диверсии, стрелять. Курсантки обосновались в заброшенном доме на цитрусовой плантации в Хадар-Раматаим.

Англичане, связанные с занятиями на курсе, сообщили о нем английской полиции, которая решила, что ее осведомленность будет в наших же интересах. Меня не удивило, когда спустя несколько дней, как мы обосновались в лагере и звуки стрельбы выдавали наше присутствие там, мне позвонили свои из раананской полиции и сообщили, что бригадир Херингтон, инспектор полиции южного округа, приедет к нам в тот же день. Лишь тот, кто жил в ту пору в Эрец-Исраэль, может понять чувство, охватившее меня в ожидании встречи с тем бригадиром, которого мы так боялись. Постепенно я пришел в себя и решил устроить ему «теплый» прием. Когда появилась его машина, я вытащил из-за пояса два пистолета и начал стрелять по целям, не глядя в его сторону. Он остановился как вкопанный при виде еврейского снайпера, который не проронил ни слова, пока не опустошил магазин. Лишь тогда я снизошел, чтобы взглянуть на него.

— Что вам угодно здесь? — спросил я.

— Могу ли я видеть главного офицера?

— Здесь нет офицера. Главный — я. Пожалуйста, пройдите ко мне в кабинет.

Странная картина: Херингтон, пожилой, высокий, косая сажень в плечах, одетый с иголочки, следует за молодым человеком в шортах цвета хаки, чтобы поговорить с ним в его кабинете. Когда я открыл дверь комнаты, наполненной огнестрельным оружием разных видов, я заметил вскользь: «Пожалуйста, заходите, только осторожно, чтобы не было беды». Сердце мое сильно забилось при виде обескураженного Херингтона, созерцавшего содержимое комнаты.

Выяснилось, что Херингтон прибыл, чтобы предложить свою помощь и избавить нас от «беспокойства и неприятностей». Он просил сообщить имена курсантов и обещал позаботиться об их безопасности. Я вежливо отказался от его услуг и посоветовал обратиться за именами в штаб подразделения в Иерусалиме. Его предложение относительно того, чтобы полиция регулярно посещала лагерь, тоже было отклонено.

Херингтон все-таки очень хотел помочь чем-нибудь, и я попросил, чтобы в виде помощи сотрудники полиции не посещали зону тренировок, очертив на карте при этом точные границы зоны. И еще я просил его срочно предоставить в наше распоряжение для тренировок 25 английских винтовок и боеприпасы к ним. На следующий день моя просьба была выполнена: оружие и боеприпасы были доставлены из полиции в Петах-Тикве. Полиции был дан также строжайший приказ не появляться в районе наших тренировок. Благодаря этому район на время нашего пребывания там был превращен в полигон Хаганы, где можно было тренироваться без помех.

Серьезный инцидент произошел в результате странного поступка английского связного офицера, капитана Фрэнсиса, который был назначен вместо майора Хамонда. Капитан Фрэнсис появился однажды в лагере, где проходили наши тренировки, а за рулем его машины сидел сирийский армянин. Я резко протестовал против грубого нарушения правил конспирации, а когда понял, что капитан не собирается удалять шофера с территории лагеря, приказал курсантам спрятаться в помещении. Я не удовлетворил просьбу капитана, который хотел встретиться с курсантами, и тотчас позвонил Давиду Хакохену, офицеру, обеспечивавшему связь между Хаганой и командованием союзников. Через два часа Давид Хакохен прибыл из Хайфы в лагерь. Он и капитан Фрэнсис обменялись резкими замечаниями, после чего капитан покинул лагерь, так и не встретившись с курсантами. Англичанам, сотрудничавшим с нами, была подана жалоба, капитана Фрэнсиса сняли с поста, а вместо него назначили другого английского офицера.

Курс завершился в конце января 1943 года, но из-за испортившихся отношений между нами и англичанами девушкам-курсанткам не пришлось работать в нашем подразделении и они почти все стали сотрудничать в специальном отделе псевдоарабов в Палмахе.

Угроза оккупации Ближнего Востока миновала. Армии союзников одержали победу в Западной пустыне, на севере Африки. После Сталинграда началось отступление немецкой армии. Однако война была в разгаре и, хотя сирийское подразделение утратило свою актуальность, командование союзников на Ближнем Востоке считало, что оно еще нужно.

В феврале 1943 года я получил приказ от Абду — временного командира нашего подразделения (Игал был в больнице) — отобрать себе трех человек для выполнения с ними особого задания. Абду ничего не было известно ни о самом задании, ни о месте его выполнения. К моему великому удивлению в доме моих родителей в Тель-Авиве появился английский связной офицер, что нарушало все правила конспирации. Этот его шаг, по-видимому, объяснялся недостатком времени. Офицер просил поторопиться с выездом. В тот же день я связался с тремя членами нашего подразделения, находившимися тогда в Тель-Авиве, и поздно вечером мы прибыли в штаб английского полевого подразделения безопасности, который находился на улице Яркон. Нас уже ждали. Подобрали форму, выдали военные удостоверения и сообщили, что через несколько часов мы поедем на машине в Египет. В четыре часа утра в сопровождении английского связного офицера мы отправились в путь. На рассвете мы поехали в Беер-Шеву. Нас потрясла красота Негева и Синайской пустыни. Впервые я оказался южнее Беер-Шевы. В Ауджа ал-Хафир — мы остановились у солдатского магазина, чтобы попить теплого английского чаю. Нам вынес его к машине офицер, чтобы посторонние не обратили внимание на гостей-арабов. Днем мы закусили чем было и снова двинулись в путь по направлению к Исмаилии. Далеко за полдень мы прибыли в Порт-Саид.

Мы предстали перед командиром подводной лодки «Осирис». Он отвел нам место в здании, которое занимали моряки английского флота, и посоветовал из соображений предосторожности не выходить на улицу, просил также пораньше лечь спать, так как на следующий день начинался период тяжелых тренировок. Наутро мы приступили к учениям на базе подводных лодок в Порт-Фуаде, находившемся на восточном берегу Суэцкого канала. Учения включали в себя греблю стоя, повернувшись лицом к носу лодки, как принято у арабских докеров; заплывы в ночное время с незаметным приближением к защищенной и охраняемой цели (чаще всего целью служила сама подводная лодка «Осирис»). Мы привыкли здесь к жизни моряков-подводников и изучали на воде особенности подводной лодки.

После изнурительных двухнедельник учений в Порт-Саиде нас перебросили в район Красного моря. В Джабал-Атаке, в 40–50 км к югу от города Суэц для нас поставили палатку рядом с лагерем, в котором размещалось южно-африканское подразделение. Зона, в которой мы поместились, была объявлена запретной для солдат соседних лагерей.

На учениях, проходивших здесь, я понял цель операции, к которой нас готовили. В нашем распоряжении была арабская лодка средней величины, весьма безобидная на вид, к килю которой под водой крепилась мина метров в шесть длиной и весом в 700 кг. От заднего конца мины тянулся стальной трос, покрытый резиной, а второй конец троса был прикреплен к большому магнитному диску, который в свою очередь соединялся со щитом металлического руля. В ходе тренировок мы подплывали на нашей лодке к кораблю, стоявшему на якоре вблизи от берега. Когда мы приблизились к кораблю, я разглядел на палубе офицеров высокого ранга, остальные члены команды находились по приказу в трюме. Операция должна была проходить ночью. Мы приблизились к кораблю и тренировались в отсоединении мины от нашей лодки и прикреплении ее к нижней части корабля. В нашу задачу входило освободить мину от креплений, не вызвав подозрений на палубе. Затем один из нас должен был проскользнуть позади лодки, нырнуть и, проплыв под ней, подобраться к нижней части корабля, очистить ее от наросших водорослей и прикрепить к ней предварительно освобожденный магнитный щит. Пока наш боец возвращался на лодку, мы освобождали крепления и мина свободно погружалась в воду, соединенная металлическим тросом с магнитом, который уже был присоединен к нижней части корабля. Освобождение третьего крепления было предназначено для введения в строй механизма замедленного действия, через пять минут после чего должен был произойти взрыв. Тут-то мне стало страшно. Так как я знал, какова взрывная мощь мины весом в 700 кг и каковы потенциальные возможности удалиться на нашей лодке после взрыва, не вызывая подозрений, я понял, что у нас не будет никаких шансов остаться в живых. Я предложил внести небольшие изменения в план, позволявшие нам успеть вернуться на подводную лодку, на которой, как предполагалось, нас должны были снова доставить на базу. Однако мои предложения не были приняты. Я стал еще больше опасаться: предусмотрено ли, что подводная лодка будет нас ждать? Меня словно громом поразило. Деталь к детали — и картина, возникшая у меня перед глазами, породила недоверие ко всему, что было связано с этой операцией. Еще в Порт-Саиде и в Джабал-Атаке наши союзники заботились о нашей полной изоляции, чтобы предотвратить любой контакт с окружающими. Против обыкновения нам не выдавали денег на карманные расходы. Было установлено, что Бейрутский порт будет нашей исходной базой. Напрашивался вывод, что зоной действия будет один из портов нейтральной Турции. Союзникам к тому времени еще не удалось устранить немецкое влияние на правительство Турции. Я полагал, что нам предстояло произвести опасную диверсию на корабле союзников. Все подозрения пали бы тогда на Германию, а у союзников появились бы выгодные аргументы, чтобы заставить Турцию отказаться от нейтралитета. Я полагал, что англичане не хотят, чтобы мы остались в живых после операции. Если турки захватят нас в плен, они смогут дознаться, от кого исходило задание. Если же будут обнаружены тела диверсантов, турки смогут опознать их, и вся вина будет возложена на ишув. Все свои подозрения я держал про себя и ничего не говорил товарищам.

Тренировки подходили к концу. Нас предупредили, что операция назначена на конец марта. Я попросил для нас короткий отпуск перед операцией. Я хотел повидаться со своими и рассказать им обо всем. Англичане не согласились дать отпуск и сказали, что мы будем тренироваться в Египте вплоть до самой операции и затем самолетом отправимся в Бейрут. Но погода изменила их планы. Англичане опасались, что нелетная погода затянется и мы застрянем в Египте, поэтому нам дали приказ ехать в Бейрут поездом. Нас отправили без провожатых, и я решил воспользоваться этим, чтобы связаться с нашими командирами.

Мы доехали поездом до Реховота, и я приказал товарищам выйти. На такси мы отправились в Тель-Авив. Там я расстался с ними и прямо пошел к Абду. Он выслушал меня и предложил немедленно идти к Яакову Дори, начальнику генерального штаба Хаганы, находившемуся тогда в Тель-Авиве. Несмотря на то, что была суббота и было еще очень рано, я отправился к нему на квартиру, на улицу Фришман. Дори радостно принял меня. Я рассказал ему все, начиная с того дня, как мы выехали из страны, об атмосфере секретности, которая царила вокруг предстоящей операции в отличие от духа сотрудничества, характерного для предыдущих операций. Я откровенно высказал все свои подозрения и опасения. Начальник генерального штаба ответил, что нет оснований опасаться и что наши представители при командовании союзников наверняка в курсе всех деталей операции. Я ушел, но мои сомнения не рассеялись. Единственное, что мне захотелось сделать, — это попрощаться с Игалом, так как я был убежден, что не вернусь с этой операции. Я навестил Игала в больнице «Хадасса» на горе Скопус, где он поправлялся после операции на плече. Игал был встревожен услышанным. Он считал, что решение продолжать выполнение операции было принято на основе необоснованных предположений, что наши связные были в курсе всего. Игал велел мне снова ехать в Тель-Авив, немедленно встретиться с Исраэлем Галили и уведомить его о развитии событий.

Я тотчас же поехал в Тель-Авив и связался по телефону с Галили. Он сразу же согласился принять меня. Было двенадцать часов дня. Мы встретились на улице Алленби у здания, где находился исполнительный комитет Гистадрута. Долго ходили мы по тель-авивским улицам пока я со всеми подробностями рассказывал ему обо всем, начиная с того, как нас привлекли к операции, и кончая моим разговором с начальником генерального штаба. Галили уточнял и обдумывал каждую деталь, взвешивая все мои оценки. К четырем часам дня мы пришли на вокзал, чтобы встретить Элияху Голомба,[7] возвращавшегося из Каира. Элияху был крайне поражен услышанным.

Меня просили поддерживать тесные связи с Галили, но наутро мне передали, что я должен немедленно явиться в бюро Яхин[8] на проспекте Ротшильда. Я пришел в назначенное время. В кабинете я застал Элияху Голомба, доктора Моше Снэ — начальника центрального командования Хаганы,[9] начальника генерального штаба Яакова Дори и Исраэля Галили.

После произведенного ими зондажа выяснилось, что наши связные против обыкновения не знали подробностей готовившейся операции. «Великая четверка» засыпала меня вопросами, чтобы почерпнуть дополнительные сведения. По-видимому, мне удалось убедить их в своей правоте. Моим товарищам по операции и мне был дан приказ уйти в подполье и не иметь связи с английскими офицерами до следующих указаний.

Глава третья ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ПСЕВДОАРАБОВ

В мае 1943 года командир Палмаха Ицхак Садэ предложил мне встретиться в кафе «Штрох» на улице Алленби. Я знал, что Ицхак невероятно пунктуален, и пришел пораньше. Я застал его в обществе его заместителя Давидки Немери. Ицхак был сосредоточен на любимом занятии — он ел. Когда я подошел, он с присущей ему галантностью вышел из-за стола, пожал мне руку и предложил присоединиться. Волнение, не покидавшее меня с тех пор, как я был приглашен на встречу, мгновенно исчезло.

Ицхак был человеком атлетического телосложения, с тяжелой походкой, с крупными руками, лысый, розовощекий, с улыбающимися глазами. Я познакомился с ним еще во время службы в Нотруте, в 1937 году. Он подкупил меня, да и не только меня, своим непредвзятым отношением к людям, манерой тихо, спокойно говорить, улыбаясь и похлопывая по плечу собеседника. Между собой мы назвали его «старик», а в глаза «Ицхак».

Как обычно Ицхак сразу приступил к делу. Было решено создать в Палмахе новое арабское подразделение с учетом богатого опыта сирийского подразделения. Целью его было осуществление особых заданий в Эрец-Исраэль в мирное время, накануне войны и во время войны. Ицхак сообщил мне, что, приняв во внимание опыт работы в сирийском подразделении, меня избрали командиром нового подразделения.

Ранее существовавшее арабское подразделение насчитывало к тому времени двенадцать человек, инструктором был Ицхак Хенкин, опытный шомер[10] Хаганы, знаток арабских традиций и обычаев. Я был знаком с бойцами арабского подразделения еще в 1942 году по курсу снайперов в роще Мишмар ха-Эмек. Я высоко ценил их преданность нелегкому делу. Они могли отлично действовать в рамках сирийского подразделения, но я сомневался в том, что их арабские навыки отвечали требованиям в Эрец-Исраэль. Сирийский араб не знал еврея из Эрец-Исраэль, говорящего по-арабски. Местный же араб, напротив, из-за недоверчивости к чужим, с легкостью разобрался бы в чем дело. Псевдоараб должен был быть похож на араба во всем: внешне, укладом жизни, манерами.

Когда я приступил к исполнению обязанностей, было решено, что подразделение псевдоарабов будет сформировано из членов арабского подразделения Палмаха, которое тренировалось тогда на горе Кармел, и из бывших членов сирийского подразделения, вступивших в Палмах и готовых посвятить себя «труду и тренировкам». Несмотря на то, что подразделение имело особое назначение, ему отнюдь не были обеспечены особые условия. Все усилия руководителей Палмаха добиться подходящих условий для тренировок не привели к желаемым результатам из-за финансовых трудностей. Бойцы подразделения вынуждены были в течение пятнадцати дней каждого месяца работать в сельском хозяйстве киббуцов, а остальное время посвящали исключительно тренировкам, киббуцы же содержали их.

После того, как подразделение было сформировано, было решено пополнить его ряды. Мы объезжали лагеря Палмаха, филиалы Хаганы, киббуцы, молодежные организации, тщательно подбирая новых бойцов — выходцев из восточных стран, с восточной внешностью, родным языком которых был арабский. Они жили в пригородах со смешанным населением, благодаря чему наилучшим образом были знакомы с укладом жизни арабов Эрец-Исраэль. К сожалению, у новичков не было среднего образования и необходимой для их работы интеллектуальной базы, зато у них было сходство с арабами. Мы дали им возможность получить общее образование (а в некоторых случаях начальное), полагая, что интенсивные занятия и военные учения дополнят недостающее. Бойцы, а некоторые из них еще не достигли призывного возраста, гордились, что попали в число тех, кому предстояло в недалеком будущем служить в подразделении особого назначения.

Прежде чем я практически приступил к руководству подразделением псевдоарабов, я был направлен на курс взводных командиров Хаганы. Лави — мой заместитель и одновременно один из главных инструкторов подразделения — взял на себя обязанности руководителя до моего возвращения.

Сначала курс, которым руководил Моше Кармел, проходил в киббуце Эйн ха-Хореш в Эмек-Хефер, а затем в киббуце Далиа в горах Эфраим. Шестимесячные курсы возвратили меня к военному распорядку, от которого я отвык за три года службы в гражданских условиях в Сирии и Ливане.

К моему возвращению подразделение было фактически укомплектовано. Из киббуца Зореа оно было переведено в киббуц Алоним в западной части Изреельской долины. Была разработана программа занятий сроком на 2–3 года, которая охватывала многочисленные области. Военная подготовка включала в себя как общую подготовку, так и организацию диверсий, снайперское дело, радиосвязь, физкультуру, дзюдо, плавание, разбивку лагерей, вождение и ремонт машин и мотоциклов. Но прежде всего общий инструктаж и изучение арабского языка (чтение и письмо), уклада арабской жизни, одежды, религии, традиции, политической ситуации в арабских поселениях и так далее. Подразделение состояло из 40–50 человек и было разбито на группы в соответствии с уровнем общей подготовки и личными качествами бойцов. В течение всего периода обучения мы наблюдали за их успехами, присматривались к способностям каждого и всячески расширяли их кругозор.

Было предусмотрено, что бойцы должны уметь действовать как в арабских районах, так и в районах, находящихся под контролем английских властей. Еврейские подпольщики, появляясь в арабских районах или вблизи от военных объектов англичан, немедленно вызывали подозрения, а сведения, передаваемые арабами, работавшими на еврейские подпольные организации, становились все более сомнительными. Мы не были уверены, что удастся обеспечить конспирацию, что лежало в основе нашей деятельности. Ясно было, что присутствие в киббуце подразделения Палмаха нельзя скрыть, но держать в глубокой тайне его особое назначение было строжайшим приказом, особенно, когда оно выходило на операцию, хотя наша «рабочая одежда» никак не была похожа на палмаховскую форму. Было очень кстати, что лагерь подразделения размещался на окраине киббуца и граничил с дубовой рощей, через которую бойцы, уходя до восхода солнца, добирались пешком до арабской автобусной остановки.

Наши оптимистические предположения, что срок первой операции наступит не раньше, чем через два года, вскоре оказались наивной фантазией. Еще до окончания основных тренировок мы приняли участие в ряде операций в арабских районах, осуществить которые не могли бойцы с еврейской внешностью. Первая такая операция была проведена в начале 1944 года. В этот период в киббуце Гева проводился курс командиров Хаганы под руководством Эммануэля Нешри. Как-то Нешри пришел в Алоним и сообщил, что одно из подразделений курса, находившееся в походе на горе Гилбоа, было окружено арабами деревни Пакуа, мимо которой проходили бойцы. Все, кроме одного, успели закопать свое оружие в землю. Тот, у кого прибывшая к месту событий полиция обнаружила оружие, был арестован. Командование Хаганы решило, что следует выкопать оружие, хотя бы для того, чтобы преподать арабам урок. Меня попросили послать двух человек из нашего подразделения к месту инцидента, чтобы извлечь оружие.

Я не возлагал особых надежд на успешное выполнение операции, понимая, что едва ли оружие все еще находится на прежнем месте. Ведь арабы наверняка обратили внимание на взрыхленную землю и обнаружили его. Я сказал Нешри, что, учитывая эти предположения, было бы неоправданным посылать на операцию людей из нашего подразделения и идти на риск, сделав достоянием гласности его существование. Я хотел обжаловать решение и поехал вместе с Нешри в Тель-Авив, чтобы объяснить свою точку зрения. Однако на встрече с членом генерального штаба Хаганы Иосефом Авидаром мое мнение было не принято. Тогда я настоял на том, чтобы осуществить эту операцию разрешили мне самому. В конце концов я решил привлечь еще одного бойца из нашего подразделения и звено из группы инструкторов курса, которым командовал Аарончик Спектор из Хулты.

По карте мы определили маршрут, и, одевшись феллахами, отправились ночью в путь. Подъехав на машине, принадлежавшей киббуцу Гева, к городу Дженин, мы выскочили на ходу. Я приказал своему напарнику в случае столкновения с арабами или полицией предоставить переговоры мне, и мы тотчас приступили к делу. Небо было черно, ни одна звездочка не освещала нам путь. Читая по памяти карту, мы пробирались по цепи холмов вязкой глинистой дорогой. Наконец, после изнурительного пути мы подошли к деревне. Опасаясь привлечь внимание собак, стали пробираться ползком и проделали так добрую часть пути. Мои предположения оправдались и, не солоно хлебавши, мы повернули обратно. К месту, куда за нами должны были подъехать на машине, мы дошли только к рассвету. К счастью, из-за дождя феллахи поздно вышли на поля и нас никто не заметил.

Не прошло и месяца, как нас снова вызвали на операцию. Командование Хаганы вынесло приговор одному арабу, изнасиловавшему в долине Бет-Шеан двух еврейских девушек, возвращавшихся домой. Решили, что смертная казнь — это слишком тяжелое наказание, которое к тому же повлечет за собой кровную месть. Тогда было внесено предложение свести счеты с насильником по мусульманскому закону — «отрубить руку, которая украла».

Предложение было принято, и нескольким бойцам из нашего отдела вместе с подразделением Палмаха было поручено выполнить задание. Переодевшись арабами, поздно вечером наши люди проникли в Бет-Шеан. Псевдоарабы подошли к дому приговоренного и стали расспрашивать хозяина о другой семье, жившей неподалеку. Из разговора стало известно, что сын хозяина пошел на свадьбу в деревню. Было решено подкараулить его у дома и похитить. Но на беду, когда появился сын, отец вышел ему навстречу. Снова появились псевдоарабы и стали жаловаться, что вот уже два часа они ищут эту семью и не могут найти. Наши люди говорили на безупречном дамасском диалекте. Они намекнули, что речь идет о нелегальной доставке оружия. Аппетит молодого араба разгорелся, но отец не разрешил ему провожать незнакомых людей. Он указал нам дом, который мы якобы искали, и оба скрылись за дверью.

Нам ничего больше не оставалось, как ворваться к ним и, угрожая пистолетами, попрекая недостатком патриотизма, добиться разрешения отца, чтобы сын проводил нас.

Операция была выполнена. Мы отступали без помех. За нами прошли стада скота близлежащих киббуцов и замели следы.

Арабы Бет-Шеана и соседних деревень были ошеломлены. Наши опасения, что традиционная в пятницу молитва будет превращена в призыв к погромам, не оправдались. Многие арабы считали наказание справедливым, а наиболее строптивых умеренные руководители сумели утихомирить. В следующую ночь палмаховцы расклеили листовки в окрестностях Бет-Шеана, в которых сообщали, что операция была осуществлена Хаганой.

В начале 1944 года арабское руководство решило утвердиться в Хайфе. Это был город со смешанным населением, где евреи составляли меньшинство, однако играли главную роль в экономическом и социальном секторах. Мэром Хайфы был еврей Шаббтай Леви. Жители Хайфы и английские власти придерживались единого мнения относительно этого человека и считали, что он удовлетворял требованиям жителей всех этнических групп. Однако экстремистская арабская верхушка стремилась отстранить его от должности, но понимала, что этого невозможно добиться административным путем. Тогда арабское руководство прибегло к другим мерам, вынуждая Шаббтая Леви уйти в отставку. Ему было послано письмо за подписью арабской экстремистской организации с угрозами убить его, если он добровольно не откажется от своей должности. Давид Хакохен, который кроме прочего был заместителем мэра Хайфы, сказал Шаботаю Леви, что, в случае его капитуляции перед угрозами, управление городом перейдет к арабам-экстремистам, отчего пострадает еврейское население. Хакохен опасался и реакции еврейских экстремистских кругов на возможную отставку Шаббтая Леви.

Давид Хакохен стремился принять контрмеры. Он предложил предупредить троих наиболее активных представителей арабской верхушки в Хайфе о том, что они окажутся в опасности, если арабы приведут в исполнение угрозы в адрес Шаббтая Леви. Этими тремя были: Рашид Хадж Ибрахим, руководитель хайфских арабов, один из приспешников иерусалимского муфтия Хадж Амина ал-Хусейни; адвокат Ханна Усфур, также из приближенных иерусалимского муфтия, прославившийся тем, что выступил на суде в качестве защитника арабских банд, и Хадж Тахир Караман — араб, заместитель мэра Хайфы, коммерсант, известный богач.

Информация, которую мне передали о них, была неподтвержденной, и мне снова пришлось собирать данные. В Хайфе я встретил мальчика-разносчика телеграмм и выведал у него адрес арабского банка, управляющим которого был Рашид Хадж Ибрахим. Я поехал в старую часть города, вошел в банк, стал ходить по коридорам и узнал, кто этот человек, которому вверено управление финансовым учреждением, направляющий всю деятельность арабов в Хайфе. Рашид Хадж Ибрахим был мужчиной лет шестидесяти — высокий, худощавый, седовласый, тюрбан на голове, одет с иголочки. Я дождался, пока он вышел на обеденный перерыв, и пошел за ним по пятам до самого его дома, который находился на улице Ал-Бурдж. Я стал за ним следить. В три часа дня он вышел из дома и вернулся в банк, а в шесть часов вечера отправился в хайфское отделение высшего арабского совета. В восемь часов вечера он по закоулкам старой Хайфы пробирался домой.

На следующее утро, еще не было восьми часов, я стоял уже напротив его дома. Вместе со мной был боец нашего подразделения. Я показал ему Хадж Ибрахима, когда тот выходил из дома, и поручил следить за «клиентом» в течение суток и докладывать о каждом его шаге.

После этого я отправился на поиски Ханны Усфура. И за ним была установлена слежка.

Наш третий «клиент» — Хадж Тахир Караман — был известен как зажиточный коммерсант и один из компаньонов знаменитой папиросной фабрики «Караман, Дик и Салти». Он, правда, не считался политическим руководителем, но попал в список «заложников», так как был богат и был одним из заместителей мера Хайфы. За ним тоже была установлена слежка.

После сбора подробнейшей информации об этих деятелях, мы определили, где будет совершено нападение на них, и разработали маршруты отступления наших людей. Создали три ударные группы, в состав которых входили осуществляющий слежку и по два прикрывающих отступление. Группы отработали операцию, и арабским руководителям были направлены письма с угрозами. Это возымело желаемое действие. Забавно было слушать рассказ Давида Хакохена, как арабские лидеры обратились к нему — своему старому другу — с просьбой о помощи. Давид Хакохен утверждал, разумеется, что он никак не связан с Хаганой, но уверен, что решить эту проблему можно простейшим образом. Он предложил, чтобы арабские жители сами взяли на себя заботу об обеспечении неприкосновенности мэра города. Идея отстранить Шаббтая Леви с поста мэра была забыта.

В эти дни бойцы нашего подразделения в киббуце Алоним замечали, как их товарищи в арабской одежде выходили из лагеря до восхода солнца. Никто не задавал вопросов и, разумеется, никто из участников операции не рассказывал ничего своим товарищам. Это было положительным и многообещающим явлением, так как основой основ нашей деятельности была конспирация.

Поощряемые результатами первых операций, мы постепенно расширили программу тренировок и включили в нее «более глубокое проникновение» в пункты сосредоточения арабского населения.

Наших людей направляли на разведку в Хайфу, Яффу, Старый город Иерусалима, Шхем, Дженин. Сначала их отправляли на один день, затем они стали оставаться там на ночь. Это укрепило их уверенность в собственных силах.

Первые «подсадки» были сделаны в Яффе, в Хайфском порту, на поташном заводе в Сдоме, на нефтеочистительных заводах Хайфы и в военных лагерях в районе Газы. В соответствии с инструктажем члены подразделения, получив соответствующие удостоверения личности, прибывали в указанное место и начинали обосновываться там. Подыскивали квартиру, устраивались на работу, заводили связи с окружающими. Поначалу мы непрерывно следовали за нашим человеком, чтобы поддержать его, пока он делал первые шаги. Назначали с ним встречи на определенное время в условленном месте. На случай осечки была договоренность о специальном сигнале тревоги.

Раз в неделю я приезжал в Яффу, усаживался в арабском кафе, глядевшем на море из-за центральной тюрьмы, и ждал встречи, попивая кофе или держа во рту кальян. В кафе стоял запах моря и плесени, рыбаки и грузчики склонялись над шеш-бешем, а некоторые дремали, сидя за столом, после бессонной ночи в порту. В назначенное время чистильщик сапог, обойдя большую часть посетителей кафе с предложением своих услуг, подходил ко мне и тоже предлагал почистить ботинки. Поторговавшись о цене, он открывал свой ящик и с воодушевлением приступал к делу. Оценивая свою работу, он коротко докладывал мне о своем устройстве, о трудностях.

Затем я шел по закоулкам старой Яффы пока не добирался до мастерской жестянщика. Я разглядывал товар, торговался и давал попутно распоряжения. Иногда жестянщик ставил себе на плечо ящик с инструментами ходил по улицам и кричал во все горло, расхваливая свое мастерство. Наши люди находились на местах по нескольку недель, а то и месяцев. Потом им приходилось предупреждать соседей о предстоящем длительном отсутствии.

Раз в месяц я приезжал в Калию на северном побережье Мертвого моря, а оттуда на лодке отправлялся в Сдом, на поташные заводы. Наш связной Леви Шпигельман, давно работавший на Мертвом море (он погиб в 1948 году, когда последняя колонна израильского транспорта шла в Иерусалим), был ответственным за лагеря арабских рабочих, прибывших из Саудовской Аравии и Хорана. Бедуины из Заиорданья и Аравийского полуострова кочевали долгие месяцы пока добирались до Сдома, молва о котором, как о месте, где можно найти работу, дошла до самого сердца пустыни. Жители Хорана на юге Сирии, охваченного в тридцатые годы засухой, страдали от голода. Они наводнили Эрец-Исраэль и предлагали дешевую рабочую силу, что причиняло вред не только еврейским, но и арабским рабочим. Хоранцы превратились во всеобщее бедствие, а работодатели, главным образом евреи, не в состоянии были устоять перед соблазном иметь дешевую рабочую силу. Хоранцы заполнили многие города, где были основные источники работы, как например, порт и нефтеочистительные заводы Хайфы. Но постепенно, в результате общей организованной борьбы еврейских и арабских рабочих были введены ограничения на использование труда хоранцев. Однако в лагере № 3 в Сдоме хоранцы были основной рабочей силой, и сюда, где царили невыносимые социальные и санитарные условия, мы «подсадили» одного бойца из псевдоарабов.

По моему распоряжению Шпигельман устроил нашего псевдоараба на рабочую точку подальше от глаз людских. В машине нашего связного мы объезжали рабочие точки, включая и эту, где под палящим солнцем трудился наш человек. Это было тяжелое зрелище. Киббуцник оказался в условиях, которых не вынес бы никто. Но присущее ему чувство долга сделало свое дело, и, когда я появился в этом вади мне показалось, что глаза киббуцника даже засветились радостью. Помню, я хотел обнять его, но он отстранился — на нем кишели вши и блохи. Я передал ему фотографию сына и письмо жены. Он рассматривал фото, читал письмо, а я, чтобы подкормить его клал ему в рот кусочки шоколада. Тень пробежала по его лицу, когда я сообщил, что следующая встреча состоится не раньше чем через месяц. Потом я оставил его одного на раскаленной скале, где он писал письмо семье. Мы умели ценить стойкость этого человека, готового на полное одиночество в ужасных условиях.

Положение тех, кто был «подсажен» в Хайфском порту, было тяжелым по другим причинам. В этот период в порту работали наши «грузчики» из морского подразделения Палмаха и они жили на деньги, заработанные своим трудом. В порту появлялись и другие евреи. Мы опасались, что кто-нибудь, узнав наших псевдоарабов, станет приветствовать их, по-палмаховски хлопая по плечу. Нашим людям было приказано ограничить определенными рамками отношения с арабскими портовыми рабочими, жителями Хайфы, но по пятницам по возможности отправляться вместе с ними в мечеть в старый город.

В то время особенно выделялся своей антиеврейской деятельностью шейх Нумейр ал-Хатиб — один из главных подстрекателей в Хайфе, да и на всем севере страны. Он превратил главную хайфскую мечеть в трибуну для своих ядовитых выступлений, приправленных выдержками из Корана. Мы знали, какой резонанс имеют его речи в арабских массах, и важно было услышать, куда он клонит.

Утро в пятницу наши люди в Хайфском порту, свободные от работы, обычно посвящали игре в шеш-беш и кофепитию. Попозже я занимал наблюдательный пост в арабском кафе напротив главного входа в мечеть, чтобы убедиться, что там нет проверки входящих. Взглядом я провожал наших людей, входивших в мечеть словно настоящие мусульмане со склоненной головой. Вся их походка выдавала смирение и любовь. Я сидел в кафе, читая арабскую газету, до конца богослужения, продолжавшегося час-полтора. Волнение мое не унималось, пока я не видел наших среди выходящих. В соответствии с указаниями они крутились еще целый час в старой части города, пока убеждались, что за ними нет пока слежки. Лишь во второй половине дня они возвращались в киббуц Алоним.

К этому приему мы прибегали не раз. Уже опытные «молящиеся» подбирали «новобранцев» и постепенно наши люди стали посещать все мечети Палестины. Благодаря этому каждую неделю у нас была возможность докладывать командованию о содержании обычно не появлявшихся в печати речей Нумейра ал-Хатиба и ему подобных, а также о реакции на них молящихся.

В середине 1945 года меня вторично заслали на нашу северную границу на этот раз на два года. В своей новой должности, особенно когда я был назначен на пост офицера разведки штаба Палмаха после возвращения в конце 1946 года, я поддерживал тесные связи с подразделением псевдоарабов, которое за время моего отсутствия усовершенствовалось под руководством отличных командиров.

В 1945–1946 годах расширилась деятельность этого подразделения. Его члены проникали в глубь арабских поселений, а также вели борьбу против английских властей, препятствовавших въезду нелегальных репатриантов в Палестину, они помогали осуществлять операции по приобретению оружия и тому подобное. Бойцы сумели проникнуть в такие политические и полувоенные организации, как «Наджада», «Футувва» и «Мусульманские братья». Им удалось достать важную политическую и оборонную информацию из таких арабских районов, куда не могла проникнуть разведка Хаганы.

В военных лагерях англичан также была проведена рекогносцировка и была собрана важная информация относительно военных объектов — размещения радарных установок, полицейских участков, концентрации военного оборудования, оружия, боеприпасов. Предварительная разведка была сделана в районах, куда причаливали корабли с нелегальными репатриантами, чтобы обеспечить наилучшим образом оборону причалов силами Палмаха. Этот период в жизни нашего подразделения был насыщен бурной деятельностью.

Между бойцами подразделения и командирами установились хорошие дружеские отношения, и их вечера с хоровым пением славились в Палмахе. Дух дружбы в немалой степени порождал чувство уверенности и взаимного доверия, что необходимо тем, кто выполнял задания такого рода. Сплоченность выливалась в преданность и увлеченность делом, несмотря на сопряженную с ним опасность. Глубокое восхищение бойцами было чем-то вроде компенсации за тяжелые условия жизни.

В 1946 году группа в составе трех бойцов нашего подразделения отправилась в Амман на церемонию коронования эмира Абдаллы. Нам нужно было воспользоваться случаем, чтобы познакомиться с соседней арабской страной. Праздничная толпа двигалась от Старого города Иерусалима. Пограничный контроль на мосту Алленби прошел без помех. Спустя некоторое время наши люди вместе с многотысячной праздничной толпой оказались на улицах Аммана. У многих в толпе было оружие, из которого они время от времени торжественно палили.

Где и когда будет происходить церемония коронования, не знали даже полицейские. В конце концов наши люди добрались до аэропорта. На украшенной трибуне сидел эмир Абдалла и по обе стороны от него его сыновья — Талал и Наиф. На трибуне находился также правитель Ирака Абдиллах, командующий Арабским легионом Глабб Паша и верховный наместник Эрец-Исраэль. В военном параде участвовали около тысячи солдат, бронетранспортеры, артиллерия, две роты верховых на верблюдах и другие. Военный оркестр исполнял марши.

Вслед за этой группой отправилась на рекогносцировку на юг Сирии другая группа. Она вышла в полночь из киббуца Эял, расположенного к востоку от озера Хула. Группу сопровождал командующий подразделением Палмаха в Эяле Давид Элазар (Дадо). Он пересек с бойцами границу и дошел с ними до деревни Улайка. С рассветом бойцы достигли шоссе, которое вело от моста Бнот-Яаков к Кунейтре. По дороге они столкнулись с военным подразделением, находившимся на тренировках, но не вызвали никаких подозрений. Пастухам, встречавшимся в пути, бойцы говорили, что идут на базар в Кунейтру. Они не скрывали, что родом из Эрец-Исраэль, так как в их арабском языке легко можно было почувствовать палестинский акцент. Город произвел на них впечатление большого военного лагеря, однако очень скоро они поняли, в чем дело: большая часть населения носила свободно продававшуюся американскую и французскую военную форму. Вскоре и наши псевдоарабы приобрели себе такую же одежду и слились с общей массой. Они познакомились с молодым арабским коммерсантом, который принял их за контрабандистов из Эрец-Исраэль. Коммерсант не дал им пойти в гостиницу и предложил переночевать у себя. Между кофе и ужином, да и потом, говорили о политике. Хозяин и его домашние не скрывали своих сомнений относительно возможностей сирийской армии. Наши стали рассказывать, как сильны евреи в борьбе против англичан, и ругали политических руководителей, разумеется арабских, которые втягивали народ в войну, а вместе с тем продают землю евреям.

В 1947 году напряженность в отношениях между арабами и ишувом нарастала. Арабы-осведомители, сотрудничавшие с Хаганой, замедляли темп работы, и было все труднее и труднее получать достоверную информацию о происходящем в арабском руководстве и в массах. Арабы, работавшие на Хагану, стали побаиваться опасных связей. Они давали ложную информацию, что объяснялось как страхом, так и угрызениями совести. У нас из-за этого были осечки, а несколько человек даже поплатились жизнью. В тот период усилилась активность вооруженных арабских банд. Их возглавляли арабы-экстремисты из окружения иерусалимского муфтия, использовавшего в политических целях уголовников.

В рамках контрмер, осуществлявшихся главным образом бойцами Палмаха, псевдоарабам давали многочисленные поручения как оперативные, так и в целях получения информации. Псевдоарабы помогали обнаруживать места базирования банд, следить за их активностью и выполняли диверсионные акты в местностях, куда, по понятным причинам, не могли проникнуть бойцы Палмаха. Не менее важной была информация, передававшаяся псевдоарабами, относительно состояния духа и политических тенденций в арабской среде накануне столкновения.

В ноябре 1947 года было ясно, что надвигалась настоящая война. Немедленно в соседние страны были «подсажены» два человека из нашего подразделения. Но вскоре командиры столкнулись с большими финансовыми трудностями и, несмотря на обращение командира Палмаха к политическому отделу Еврейского Агентства, нам пришлось отозвать уже засланных.

Из-за нехватки финансовых средств командиры подразделения вынуждены были прибегать к опасным приемам, засылая своих бойцов через участки, расположенные между еврейскими и арабскими поселениями. Зачастую, когда у наших людей не было аппаратов связи, но необходимо было срочно передать важную информацию, они подвергали себя опасности дважды — пересекая границу арабского и приближаясь к еврейскому поселению. Своих они опасались гораздо больше, чем арабов — и справедливо. Мы вынуждены были находиться часами на ничейной территории, чтобы переправить наших людей через наши же контрольные пункты. А у них была при себе важная информация об укреплениях врага, концентрации оружия, командных пунктах, дислокации сил и об атмосфере, царившей среди арабов. Кроме этого бойцы выполняли диверсионные акты, ликвидировали подстрекателей, что наводило панику и поражало арабских командиров и все арабское население как выбором точной цели, так и совершенством исполнения операции. Таинственность, облекавшая эти операции, не однажды приводила к тому, что массы линчевали ни в чем не повинных арабов, настолько велик был страх перед псевдоарабами.

Две удачные операции, выполненные псевдоарабами, подорвали моральный дух арабского населения накануне захвата Хайфы силами Хаганы.

Тогда было принято решение совершить покушение на жизнь Нумейра ал-Хатиба. Планировали осуществить нападение 12–13 февраля 1948 года, после чего следовало отступить под прикрытием огня с позиций Хаганы. Но Нумейр ал-Хатиб находился под усиленной охраной, поэтому осуществить операцию можно было лишь при условии, что наши люди пошли бы на смерть. Покушение было осуществлено 19 февраля, когда Нумейр ал-Хатиб возвращался из Дамаска, куда он отправился просить помощи. Псевдоарабы ждали в засаде около Кирьят-Моцкин. Опознав Хатиба, они пустились в погоню за его машиной. Чуть позже к ним присоединилась еще одна группа бойцов. По машине был открыт огонь. Ал-Хатиб был тяжело ранен четырьмя пулями, остальные в машине были убиты. К политической жизни Хатиб больше не вернулся.

В это же время была осуществлена одна из наиболее успешных операций в Нижнем городе Хайфы — был взорван арабский гараж Абу-Шам. Из достоверных источников поступила информация о том, что в одном из гаражей на Иракской улице арабы минируют замаскированную под «скорую помощь» машину Международного Красного Креста, которую планируют поставить в Хадар ха-Кармел, когда улицы будут полны народу. Немедленно мы мобилизовали группу псевдоарабов, которая отправилась в Нижний город, чтобы отыскать гараж, где шла подготовка к диверсии. Бойцы обошли весь район, где были сосредоточены арабские гаражи. Они подошли к гаражу Абу-Шам. Во внутреннем дворе среди машин стояла «скорая помощь» — обычный перекрашенный военный грузовик с эмблемой Международного Красного Креста. Появление главаря хайфской арабской банды в дверях канцелярии мастерской подтвердило догадки бойцов.

С получением сведений от патруля псевдоарабов было принято решение немедленно приступить к действию. После подготовки, продолжавшейся всю ночь, два члена подразделения псевдоарабов подъехали на двух машинах к самому сердцу арабской части города. В первой машине находилось 300 кг взрывчатки. Вторая машина должна была прикрыть отступление. На случай непредвиденных обстоятельств вдоль границы между арабской и еврейской частью города в нескольких пунктах были размещены подразделения для прикрытия отступления.

Машина со взрывчаткой была поставлена во дворе гаража, как раз около «скорой помощи». Вторая машина осталась на улице. Один из работников гаража попросил нашего человека поставить машину в другое место. Он отъехал и поставил машину по другую сторону от «скорой помощи». Неожиданно из канцелярии вышли три великолепно одетых молодых араба и распорядились немедленно отъехать от машины Красного Креста. Наш боец обещал исполнить просьбу, как только договорится о цене за ремонт. Ему предложили приехать снова через полчаса, так как хозяина гаража в тот момент не было на месте. Один из вышедших из канцелярии даже сказал: «Мы тебя не знаем, может в твоей машине взрывчатка!» Наш человек сделал вид, что обиделся и сказал, что обратится в другой гараж. Арабы при этих словах успокоились и ушли в канцелярию. Нескольких секунд было достаточно, чтобы привести в действие оба механизма. Наш боец под предлогом, что захотел пить, вышел из гаража, сел в машину товарища, и они быстро удалились.

Когда они были в двухстах метрах от гаража, раздался взрыв, потрясший всю округу. Все замерло на дорогах, улицы опустели, что, впрочем, позволило нашим увеличить скорость и подальше умчаться от места взрыва. Английская военная машина неслась к гаражу, шофер заметил нашу машину и преградил ей путь. Английские солдаты окружили наших людей, но наши не растерялись, они изобразили удивление. Во время обыска не было ничего обнаружено и псевдоарабов отпустили. Они свернули на восток и вскоре добрались до киббуца Ягур.

Из поступивших позднее сообщений выяснилось, что от взрыва нашей машины взорвалась взрывчатка, заложенная в арабскую машину. Двойной взрыв умножил ущерб. В гараже 30 человек были убиты и около 70 ранены, сам гараж был разрушен до основания, здания, находившиеся вблизи, пострадали.

Арабы долго рассказывали после этого, как в машину одного араба — члена муниципального совета Хайфы — была заложена взрывчатка, когда он находился в здании муниципалитета. Машину свою он потом отвез в гараж.

Один из псевдоарабов, «подсаженный» в свое время в Хайфский порт, возвратился в Хайфу 16 апреля 1948 года перед тем, как город был взят силами Хаганы в ходе Войны за Независимость. Он пошел в гостиницу, в которой когда-то останавливался, надел рабочую одежду и вышел на улицу. Эхо разрывавшихся снарядов стояло над почти опустевшим городом. На следующий день его приняли на работу в гараж Абу-Адил. 18 апреля — это было воскресенье — он ходил по городу, по рынкам и слушал, как арабы-солдаты бахвалятся и как опасаются арабские жители наступления евреев. 20 апреля, когда он вернулся с работы, гостиница была пуста. Распространился слух, что англичане готовятся вывезти свои силы с Восточного железнодорожного вокзала Хайфы, и арабские жители стали покидать город, опасаясь наступления евреев.

21 апреля, когда наш псевдоараб шел с работы через новый торговый центр, его обстреляли с позиции, занятой евреями. Пуля пробила ему шапку, и он ползком добирался до укрытия. Там его подобрали арабы, посчитав раненым.

22 апреля ровно в час ночи начался массированный обстрел Нижнего города. Все содрогалось от взрывов и стрельбы. Проведя бессонную ночь, псевдоараб решил отправиться на работу, но обстрел застиг его в дороге. Он слышал от прохожих, что евреи уже заняли площадь Ал-Хамра и перекрыли почти все дороги. Он решил вернуться в гостиницу. В ней снова было полно народу. Распространившиеся слухи о том, что Арабский легион наступает с горы и косит силы евреев, подняли дух арабов. Но скоро кто-то опроверг эти слухи, и арабы снова сникли.

Тем временем началось бегство с Восточного вокзала в Акко. Английская военная машина подхватила нашего псевдоараба, и он доехал до Хайфского порта. Картина, представшая перед нами его глазами, была странной и удручающей. Тысячи людей толпились на пристани, но пароходов не было. Вопли, плач, паника!

Наш псевдоараб решил вернуться в гостиницу. Там он застал араба, который был последним из отступивших из восточного района Халиссы. Он рассказывал об ужасах боя. В ответ на вопрос об Арабском легионе он разразился ругательствами.

В пятницу, 23 апреля, наш псевдоараб бродил по безмолвным улицам. И случайно встретил шофера, своего учителя вождения, который предложил подвезти его до Бейрута. Шофер предупредил, что все арабское население бежит из Хайфы и что силы Хаганы продвигаются от площади Эль-Хамра к центру Нижнего города. У площади Фейсал рядом с Восточным вокзалом он увидел, как силы Хаганы берут район и захватывают опорные пункты. Там он увидел командира, который знал, какова миссия нашего псевдоараба. Командир подозвал его по-арабски и потребовал поднять руки. Во время мнимого обыска боец успел передать о происходящем в городе. После «обыска» он был отпущен, чтобы снова выполнять возложенную на него миссию.

В городе встречные молодые арабы предложили ему пойти на призывной пункт и получить оружие, чтобы затем выйти в бой. На призывном пункте ему выдали саблю. Когда он шел по улице, его задержал патруль Хаганы и доставил в центр, где находились пленные. Через несколько часов он был опознан нашими и отправлен якобы на допрос. Так он был освобожден и вернулся в свое подразделение. Это был наш товарищ Хаваккук Кохен, которого в 1951 году в Араве,[11] около каменоломни настигла смерть, когда он находился при исполнении служебных обязанностей.

В это же время один из наших людей проник в Яффу под видом шофера такси. Во время проверки документов на контрольном пункте произошел удивительный случай. У проверочного пункта в Микве-Исраэль одна машина, прибывшая из Яффы, вызвала подозрение, и контроль поручил нашему человеку вместе с другими шоферами устроить облаву на машину, повернувшую обратно на Яффу. Его машина вместе с арабскими подъехала таким образом к зданию Национального комитета, где была сосредоточена вся политическая и военная деятельность арабов Яффы.

Там одному шоферу арабского такси номер на машине нашего «таксиста» показался подозрительным. Бойца тотчас арестовали. Ему удалось отвлечь внимание полицейского и бежать. Контрольный пункт он миновал прежде, чем в нем успели признать участника облавы на неизвестную машину.

После того, как весной 1948 года силами евреев были заняты Хайфа и Яффа и арабские населенные места, находившиеся на территории ишува, впервые в истории борьбы между арабами и евреями в Эрец-Исраэль обозначилась четкая линия фронта между ишувом и арабскими поселениями. Это облегчило командованию Хаганы беспрепятственную переброску сил с одного фронта на другой, но наряду с этим возникли большие трудности в деятельности разведки. Пришлось реорганизовать работу. Наличие четкой границы, которую можно было бесперебойно контролировать с обеих сторон, превратилось в серьезное препятствие для арабов, занимавшихся шпионажем в пользу Хаганы. Они почти полностью прекратили свою деятельность, а скудная информация, поступавшая от них, была не только недостоверной, но иногда и преднамеренно ложной.

С началом боев 1948 года наши люди были засланы глубоко в тыл врага, на этот раз, чтобы получить информацию о состоянии боевой готовности арабских армий. Псевдоарабы сумели проникнуть в среду местного населения и действовали по ту сторону границ во имя нашей победы.

В ходе операций в тылу врага погибли шесть бойцов из подразделения псевдоарабов: лейтенант Гидеон Бари — 24 года; лейтенант Давид Шемеш — 23 года; лейтенант Нисим Атайя — 23 года; младший лейтенант Яаков Бокаи — 22 года; лейтенант Давид Мизрахи — 25 лет; лейтенант Эзра Хорин (Афгин) — 23 года.

Пока можно рассказать лишь о судьбе двоих из шести погибших лейтенанта Давида Мизрахи и лейтенанта Эзры Хорина, которые 22 мая 1948 года пересекли вражеские линии близ Гвар-Ама для сбора информации о египетской армии. Они должны были провести в Египте неделю.

Впервые мы узнали об аресте Давида Мизрахи и Эзры Хорина из передачи каирского радио. Затем египетская печать сообщила, что спустя несколько дней после того, как они перешли границу, их схватили местные арабы и выдали властям. Стало известно, что их долго пытали. Мизрахи и Хорину было предъявлено обвинение в отравлении колодцев. Они категорически отвергали обвинение, но под давлением пыток вынуждены были подписать признание, сделанное в письменном виде. Суд состоялся в Газе. Свидетелями обвинения на военном трибунале выступили три египетских солдата, заявивших, что застали Мизрахи и Хорина в момент, когда они опускали яд в колодец. Однако на вопрос судьи, где этот яд, оба солдата сказали, что подсудимые успели бросить его в колодец до того, как были схвачены.

Вот признание, написанное Эзрой Хорином:

«Мне, Эзре Хорину, уроженцу Тель-Авива было приказано командиром Моше, передавшим мне флягу с тифозными и дизентерийными бактериями, опустить ее в колодец, чтобы заразить и умертвить египетскую армию.

Эзра Хорин.

22.5. 1948 г.»

Судебное заседание продолжалось полтора часа и после десятиминутного совещания судья вынес приговор — расстрел. Бойцы мужественно приняли решение суда.

Из сведений, которые удалось получить от очевидцев, выяснилось, что публичная казнь состоялась 22 августа 1948 года в час дня в одном из пригородов Газы. Взвод из двенадцати египетских солдат нацелил винтовки на приговоренных. Они стояли спокойно с открытыми глазами. Смерть наступила мгновенно. Их тела закопали тут же на месте.

Спустя год, когда я представлял Израиль в израильско-египетской комиссии по переговорам о прекращении огня, я несколько раз обращался к главе египетской делегации подполковнику Махмуду Риаду и просил его разрешить выдать нам останки Давида Мизрахи и Эзры Хорина. Однако он каждый раз уклонялся от прямого ответа, утверждая, что это связано с трудностями, поскольку в то время шли бои и невозможно установить место захоронения.

Лейтенант Давид Мизрахи, уроженец Иерусалима, проживавший в Реховоте, был одним из ветеранов подразделения псевдоарабов. Он был принят в подразделение в 1943 году, и командиры опасались отрицательных последствий из-за того, что у него не было образования. Но благодаря прилежанию и умению совмещать тренировки с общеобразовательными занятиями он стал одним из лучших бойцов. Давид Мизрахи был женат, у него была дочь.

Лейтенант Эзра Хорин — член киббуца Афиким, был принят в подразделение в 1945 году. Несмотря на замкнутость и сосредоточенность на самом себе, его любили товарищи. Он отличался серьезным отношением и преданностью к делу. Он часто просил товарищей подвергать его испытаниям, чтобы суметь выстоять перед пытками, если попадет в руки врага.

Пусть эта книга увековечит память этих шести бойцов, героически служивших своей родине, обрекая себя на одиночество и изоляцию во имя преданности своему делу. Гордые и безвестные, они взошли на эшафот и даже неизвестно, где их могилы. До сих пор законы конспирации не позволяли предать гласности их имена.

Глава четвертая СНОВА В СИРИИ И ЛИВАНЕ

В 1943 году, в разгар 2-й мировой войны, националисты Сирии и Ливана стали требовать от «Свободной Франции» гарантий предоставления им обещанной независимости. Они опасались, что после победы над Германией Франция не станет торопиться с выполнением своих обещаний. В 1945 году, когда кончилась война, англичане довольно быстро передали управление в руки сирийских и ливанских властей, а Франция все еще удерживала за собой командование армиями Сирии и Ливана. Отношения между этими странами и Францией обострились. Несомненно, позиция английского представителя в странах Леванта генерала Спирса поощряла арабских националистов, начавших вооруженную борьбу против французских властей. В ответ французы ускорили темпы доставки подкрепления и начали кампанию карательных операций, которая достигла апогея в мае 1945 года, когда французская армия под прикрытием артиллерии и авиации оккупировала Дамаск, предварительно разрушив много общественных зданий, в том числе и здание парламента. Руководство Сирии и Ливана решило принять французский ультиматум. Но тут события приняли неожиданный оборот. Английская бронетанковая колонна вступила в Дамаск, чтобы предъявить ультиматум французам, которые оказались вынужденными вывести свои войска из города и временно передать управление англичанам. Таким образом фактически был аннулирован мандат Франции на Сирию и Ливан, действовавший в течение двадцати пяти лет. Французы хотели отомстить англичанам — в один прекрасный день иерусалимский муфтий хадж Амин аль Хусейни, находившийся в тюрьме во Франции как военный преступник, «бежал» и прибыл в Египет.

Сведения, доходившие от работавших в Сирии и Ливане на нелегальную алию, возбуждали опасения относительно возможной кровавой расправы над евреями, открыто радовавшимися победе союзников во 2-й мировой войне. Возвращения муфтия на Ближний Восток усилило подстрекательства арабских националистов против евреев.

Первого мая 1945 года меня вызвал к себе Шаул Авигур, возглавлявший Мосад ле-Алия Бет (нелегальной алии). На меня была возложена новая обязанность — организация групп самообороны, которые могли бы в случае необходимости преградить путь погромщикам в еврейских кварталах. Мне было сказано, что уже несколько месяцев в Сирии и Ливане находится палмаховец Сасон Новик из поселения Мицпе в Нижней Галилее, который передаст мне задание.

Снова я взял свой походный рюкзак и в одну из майских ночей пересек границу вблизи Ханиты. На следующий день я был в Бейруте, который успел хорошо изучить во время пребывания там в 1941 — 43 годах. Я встретился с Сасоном, а он связал меня с руководителями еврейской молодежи в Ливане. Для знакомства со мной были приглашены наши люди из Дамаска; Сасон вынужден был срочно вернуться в Эрец-Исраэль. Из беседы с ним я понял, что в изменение первоначального замысла моя роль не должна ограничиваться ролью инструкторов из местных евреев. Мы передали Игалу Аллону, который был ответственным за организацию работ в арабских странах, наше предложение относительно создания в Эрец-Исраэль лагеря для подготовки еврейской молодежи из Сирии и Ливана. Как только предложение было одобрено, я набрал группу парней и мы отправились нелегальным путем в Эрец-Исраэль.

В этот же период представители Мосада ле-Алия Бет, находившиеся в Сирии и Ливане, поддерживали тесные связи с офицерами пограничной охраны в районе Мардж-Аюна, к северу от Метуллы. Я отправился первым в машине сопровождавшего меня ливанского офицера пограничной охраны. За нами на расстоянии двух километров следовал автобус с двадцатью молодыми людьми. К 12 часам ночи мы подъехали к Тель эль-Нахас, пограничному пункту к северу от Метуллы. Нас ожидал неприятный сюрприз: мы наткнулись на контрольную преграду. Командующий ливанскими пограничными частями решил устроить проверку без предупреждения именно здесь и именно в ночь с субботы на воскресенье. Мой мозг лихорадочно заработал, и я решил принести себя в жертву, чтобы открыть путь для автобуса и дать ему возможность попасть в Эрец-Исраэль. Я попросил офицера, сопровождавшего меня, сказать на контрольном пункте, что я бродяга и он подобрал меня недалеко отсюда и спешит доставить на пограничный пункт в Тель эль-Нахас. Командир контроля поехал с нами, а автобус, как я и предполагал, беспрепятственно доехал до границы близ киббуца Мисгав-Ам. Пассажиры автобуса и не предполагали, какой они подвергались опасности. Прибыв в условленное место, они отправились к границе. Там ожидала группа Палмаха и доставила их в тренировочный лагерь.

Меня допрашивали всю ночь. На следующее утро меня перевели в тюрьму, находившуюся в древней крепости в Мардж-Аюне, и заперли в подземной камере, к которой вели сорок ступенек. Хотя у меня уже был опыт сидения в тюрьмах, я содрогнулся при виде этой камеры. Свет никогда не проникал туда. При керосиновой лампе я сначала не мог ничего разглядеть. Вонь стояла невероятная. Только после того, как я немного пришел в себя и глаза привыкли к темноте, я смог приступить к осмотру окружающего.

Величина камеры была три метра на четыре, что было рассчитано на двух-трех человек. Треть пространства была отведена параше — гнусному ведру для отправления нужды, которое опорожняли раз в сутки. В оставшейся части камеры расположились одиннадцать человек: кто валялся на полу, кто сидел, подтянув колени. Я не знал, где найти место, но было ясно, что как новичку мне достанется место вблизи ведра. Я боялся, что долго не утерплю. К великому счастью, вероятно благодаря моей «интеллигентской» одежде, ко мне на помощь поспешил заключенный-ветеран, который отрекомендовался старостой. Он освободил для меня место рядом с собой, как будто желая меня опекать. Несколько часов я просидел, потрясенный положением, в котором оказался, и лишь изредка отвечал на вопросы. Мои новые друзья все время пытались «утешить» меня и говорили, что мне вынесут строгий приговор. Мое угнетенное состояние было небезосновательно. Тот, кто сидел в тюрьмах Сирии и Ливана, знал, что подвал крепости в Мардж-Аюне — самая страшная из них. Заключенных там больше месяца не держали. Однажды иракского еврея, арестованного при переходе границы между Ливаном и Эрец-Исраэль, приговорили к двум месяцам заключения в этой тюрьме; он не вынес этого и умер.

Ливанский офицер, который был со мной при аресте, немедленно сообщил нашим в Бейруте о случившемся. На следующий же день утром, мне передали, что ко мне пришел адвокат и ждет меня наверху. Я тотчас же вынырнул из преисподней, чтобы увидеть свет солнца и голубое небо.

Адвокат полагал, что меня приговорят к шести месяцам заключения. После соответствующего «разговора» адвоката с судьей я был приговорен всего к двум месяцам заключения. Усилия моего адвоката, направленные на то, чтобы перевести меня немедленно в другую тюрьму, не увенчались успехом. Он обещал, что, вернувшись в Бейрут, снова займется моим делом. Меня опять отвели в подземную камеру. Товарищи по тюрьме радовались тому, что мне вынесли легкий приговор. Я не сомневался, что мои друзья в Бейруте сделают все, чтобы облегчить мою участь.

Вопрос «питания» заключенных не особенно волновал тюремное начальство. Питьевой воды давали достаточно — и хватит, а ежедневный рацион состоял из трех лепешек и пригоршни гнилых фиг, собранных тюремщиками под фиговыми деревьями во дворе крепости. Деньги, ассигнованные на содержание заключенных, тюремщики преспокойно опускали себе в карман. Естественно, что когда на следующий день по ту сторону решетки нашей камеры появился хозяин «знаменитого ресторана в Мардж-Аюне» и возвестил, что в соответствии с указанием адвоката я могу заказывать какую мне заблагорассудится еду, душа моя обрела покой. Каждый день я брал лук, помидоры, сыр и оливки для всех товарищей по камере. Лук в тюрьме — вещь редкая и драгоценная, для нас он был лучше сочного апельсина. Мне купили даже матрас, и благодаря покровительству старосты я был освобожден от обязанности выносить парашу.

В тюрьме утрачиваешь чувство времени. Мы не знали, что там наверху ночная тьма или свет в разгаре дня. Мы просыпались в 7–8 часов вечера и вели себя так, как будто наступило утро. Зажигали керосиновую лампу, ели, разговаривали и иногда даже пели. Правда, мы просыпались не по доброй воле: над нами одерживали победу блохи. Винить нас в этом нельзя — они превосходили нас численностью.

Две недели, проведенные мной в камере, показались мне двумя годами. Но я не сомневался ни минуты в том, что мои друзья в Бейруте не жалеют сил, чтобы вытащить меня из этой ямы. И вот, однажды утром меня перевели в городскую тюрьму Сайды. Выйти на свет было невыносимо трудно. Эта тюрьма, построенная на берегу моря, показалась мне после Мардж-Аюна санаторием.

В Сайде я тоже был на особом положении, так как получал индивидуальное питание. Тут мне пришлось молиться вместе с товарищами по камере по мусульманскому обычаю пять раз в сутки. Во время моего пребывания в этой тюрьме, был мусульманский праздник жертвоприношения, и у меня о нем остались самые хорошие воспоминания. Праведные мусульманские женщины появлялись в коридорах тюрьмы и раздавали сладости и фрукты заключенным. Помню, тогда же наступил еврейский праздник Рош ха-Шана. Я утешал себя тем, что, отмечая праздник жертвоприношения, в душе праздновал Рош ха-Шана.

Между тем был подготовлен план моего побега. Товарищи, которые находились в Бейруте, выполнили операцию без каких-либо накладок. В час посещения заключенных я вышел через главный вход под самым носом полицейских. В этот же день к вечеру я приехал в Бейрут. Мы с товарищами решили, что из осторожности лучше мне в тот же вечер уехать на несколько недель в Эрец-Исраэль. По просьбе товарищей — людей Мосада ле-Алия Бет вместе со мной должны были ехать человек пятнадцать евреев из Ирака, которые уже привлекались к суду за попытку нелегально проникнуть в Эрец-Исраэль и два месяца находились в бейрутской тюрьме. Попадись они снова, их посадили бы в тюрьму на два года и выдали бы иракским властям. Тут требовалась особая осторожность.

В тот же вечер мы выехали на машине по прибрежному шоссе Бейрут-Хайфа. Учитывая, что в тюрьме обнаружат мое исчезновение и тогда полиция расставит контрольные пункты на шоссе, а в районе Сайды — засады, мы обогнули Сайду и поехали немощеной дорогой. Проехав несколько километров, мы вернулись на центральное шоссе. Вдруг мы заметили полицейских, подававших нам знаки остановить машину. Наш шофер — опытный в перевозке нелегальных пассажиров, очень хорошо знал, что ожидает его и нас, попадись мы властям. Не долго думая, он замедлил ход, вводя в заблуждение полицейских, решивших, что машина вот-вот остановится, и вдруг пустил ее прямо на них на полной скорости.

В последнюю минуту ошеломленные полицейские успели отскочить в сторону. Шофер погасил фары и с головокружительной скоростью понесся на юг. За нами раздавались выстрелы. Подъехав к Сайде, мы вышли из машины, чтобы дальше добираться пешком по горам до установленного места встречи на границе. Продолжать путь на машине не было смысла. Чтобы сбить со следа преследователей, наш шофер вернулся тем же путем в Сайду. Мы договорились, что, приехав в свою деревню, он пошлет людей к месту встречи.

Только после того, как я вышел из машины, я узнал, кто находился со мной в машине. Это были пожилой мужчина, три старые женщины и одиннадцать детей от двух до пятнадцати лет. С ними мне предстояло пройти ночью 17 км по горной лесистой местности, без еды и без воды. Часов в 10 вечера мы пустились в путь. Мои подопечные не привыкли к таким переходам, мы продвигались со скоростью один километр в час. После часа пути мы делали привал. Под утро я позволил всем поспать два часа, а сам стоял на вахте. Утром мы продолжили путь, старики то один, то другой теряли сознание. На одном из переходов два араба с ружьями в руках преградили нам путь. Сразу было ясно, что это не просто грабители. Это были друзья нашего шофера, которых он послал, чтобы ограбить нас до того, как мы встретимся с проводником наверху, на тропинке. Арабы грозились выдать нас пограничникам, если мы не отдадим им все деньги. В соответствии с лучшими арабскими традициями шантажа в определенный момент появился «пораженный» проводник и начал играть роль посредника. Из-за безвыходного положения мы покорились, однако я решил, что окончательный расчет с ним и со всей бандой я произведу в Ханите, когда буду расплачиваться с проводником за услуги. Он принес нам еду и воду. Немного отдохнув, мы снова пустились в путь. Лишь в 4 часа дня обессиленные мы дошли до Ханиты.

На следующий день я отправился в Микве-Исраэль, где находился тренировочный лагерь молодежи, направленной из Сирии и Ливана. Снова на мою долю выпало участвовать в их подготовке, главным образом в обучении диверсионным актам и пользованию стрелковым оружием. Результаты были удовлетворительными, курсанты могли справиться с поручениями, которые им предстояло выполнять, и мы отправили их снова нелегальным путем туда, откуда они были присланы.

Я возвратился в Бейрут. Поменял квартиру и, конечно, изменил внешность. Я придерживался строжайших правил осторожности из-за обязанностей, которые были на меня возложены на этот раз, избегал встреч с местными евреями, даже не появлялся в еврейских кварталах Бейрута. Ободряли рассказы моих помощников-евреев: никто вокруг не сомневался в том, что я действительно араб-мусульманин. И в самом деле, по произношению, по манере говорить я гораздо больше был похож на араба-мусульманина, чем на бейрутского или дамасского еврея.

С помощью той же маленькой группы инструкторов я начал привлекать добровольцев в Хагану. Мы составили поименный список кандидатов, который подвергался тщательной проверке. Кандидатов, по поводу которых не было ни малейших сомнений, пригласили на собеседование и предложили им вступить в организацию Хагана. По лицам и по атмосфере, царившей во время собеседования, я чувствовал, что каждый прекрасно знает, с каким риском для него и его семьи это сопряжено. Но вместе с тем без труда можно было заметить, как их глаза светились гордостью из-за чести, выпавшей на их долю. Церемонии приведения к присяге, которые состоялись в Бейруте, были наиболее впечатляющими и волнующими событиями в моей жизни.

Тренировки проходили очень интенсивно. Этого требовала нарастающая напряженность политической ситуации в связи с созданием англо-американской комиссии в Палестине. Программа тренировок включала палочный бой, стрельбу из пистолета, бой с ножом, использование автомата «стэн», ручной гранаты и бутылок с зажигательной смесью. Мы приобретали оружие на месте, что требовало крайней осторожности, а также привозили его из Эрец-Исраэль в тайниках, устроенных в грузовиках, возивших фрукты и овощи.

План самообороны, в осуществлении которого было занято большинство евреев Бейрута, предусматривал предотвращение проникновения погромщиков в еврейские кварталы. Для этого были определены позиции, с которых наилучшим образом можно контролировать пути проникновения в район. Эти позиции были снабжены средствами обороны для предупреждения вторжения взбудораженной, натравленной массы в еврейский квартал. На второй линии обороны были созданы огневые позиции дальнего действия, таким образом мы могли с большой эффективностью использовать скудное оружие, которое было в нашем распоряжении. План был передан на утверждение генерального штаба Хаганы в Эрец-Исраэль и затем был приведен в исполнение. Потребовалась очень кропотливая работа, чтобы, не привлекая внимания окружающих, создать оборонительные позиции. Маскировка была настолько совершенной, что никто в районе не догадывался о наличии укрепленных позиций на привычной местности. Руководители и командиры групп изучали по карте вверенные им участки и затем отрабатывали их оборону. Рядовым членам группы не сообщались детали плана, у них были лишь сведения о пункте сбора на случай опасности.

После того, как подразделение Хаганы в Бейруте было подготовлено, я передал руководство им моему главному помощнику, а сам перебрался в Дамаск, чтобы и там создать ячейку Хаганы. Еврейская молодежь Дамаска была в большей опасности и более беззащитна, чем молодежь Бейрута, но с тем большим энтузиазмом она ответила на призыв к мобилизации. Действовать здесь было много сложнее. Внимание сотен агентов было приковано к происходившему в еврейском квартале. Мусульманские соседи тоже причиняли немало беспокойства. Но больше всего опасалась молодежь Дамаска еврейского старосты Пераха Романо, который не колеблясь доносил на евреев. В назревший момент мы попросили командование Хаганы санкционировать его ликвидацию. Разрешение было дано, но, опасаясь за еврейскую общину из-за неминуемой реакции властей, мы не привели его в исполнение.

В Дамаске было проще, чем в Бейруте, перекрыть пути проникновения в еврейский район. Если бы даже отдельным группам погромщиков и удалось проникнуть в еврейский квартал, мы сумели бы их отрезать от основной массы и парализовать. Я снял квартиру в христианском районе Баб Тума рядом с еврейским кварталом, куда осмеливался заходить лишь после захода солнца. До моего приезда в Дамаск в соответствии с распоряжениями, полученными по окончании тренировок в Эрец-Исраэль, приступили к подготовительной работе. По приезде я быстро мобилизовал подходящих людей и приступил к тренировкам. Проблема приобретения оружия решалась таким же путем, как и в Бейруте, хотя доставка его из Бейрута в Дамаск была чревата большими опасностями. Не успев завершить работу в Дамаске, я возвратился в Бейрут. Ожидалось, что туда прибудет англо-американская комиссия по Палестине для сбора показаний ливанских руководителей. Распространились слухи, что арабские националисты решили к приезду комиссии организовать нападение на еврейских студентов из Эрец-Исраэль, которые учились в американских и французских университетах и колледжах в Бейруте. В ответ на слухи многие студенты решили уехать домой. Я понимал, что тогда положение стало бы еще более опасным. Незамедлительно последовали бы выпады против евреев. Достаточно было одной искры, чтобы пламя охватило весь еврейский квартал.

По прибытии в Бейрут я встретился с двумя знакомыми студентами из Эрец-Исраэль и просил их срочно собрать у себя представителей студентов, которых было всего человек 200. На встречу пришло человек двадцать пять. Сначала я сидел в соседней комнате и слушал, как развивается дискуссия. Большинство склонялось к тому, чтобы «угрожать» дирекции университета отъездом в Эрец-Исраэль. У остальных не было четкой точки зрения. Когда я понял, что будет принято опасное решение, я вошел в комнату. Хозяева дома представили меня как еврея из Дамаска с большими связями.

Я объяснил, что по мнению ливанского Министерства иностранных дел и бейрутской полиции, нападение на иностранных студентов пагубно скажется на интересах Ливана и что руководство университетов требует от властей предотвратить враждебные выпады. Я сказал им также, что паника среди студентов из Эрец-Исраэль вызвала тревогу в еврейской общине Бейрута, и напомнил, как упорно боролись за свои права студенты в Германии, Венгрии и Польше, что стало гордостью еврейского народа. Затем я дал понять, что если они уедут, то мы, евреи Сирии и Ливана, позаботимся о том, чтобы довести это до сведения органов управления ишува. Я настаивал на том, чтобы они продолжали заниматься, словно ничего не происходит, а в случае опасности оказали бы помощь друг другу. Я сказал, какие меры они должны принять в случае нападения. Это вызвало горячий отклик с их стороны. Я подчеркнул, что даже если им суждено проиграть, то лучше выйти с честью из этой ситуации и предупредил, чтобы они не носили оружие в стенах университета и не давали агентам тайной полиции повод к провокации.

Один из студентов сказал, когда я порекомендовал им в случае нападения вооружиться палками и камнями, что он не умеет пользоваться этими видами защиты. Мне только это и нужно было, и я тут же предложил им поупражняться в палочном бое, владении ножом, а также дзюдо. Мое предложение было принято единогласно. Бейрутские инструкторы Хаганы были на седьмом небе от счастья из-за того, что им, евреям диаспоры, предстоит обучать самозащите студентов из Эрец-Исраэль. Тренировки проходили интенсивно, и студенты вскоре убедились в том, что они способны защитить себя.

Когда в Бейруте все было налажено, а в Дамаске, как мне сообщили, события развивались в соответствии с разработанным планом, я решил отправиться на несколько дней в Халеб и выяснить, возможна ли и там наша деятельность. Мне передавали, что халебская молодежь знает о создании филиалов Хаганы в Бейруте и Дамаске и она стремится создать и у себя такие филиалы.

Халеб расположен в 400 км к северу от Бейрута и Дамаска и находится на перекрестке исторических путей из Европы на Дальний Восток. Это самый крупный город в Сирии. Из-за его расположения и политического брожения в Халебе и двух соседних городах — Хомсе и Хамате — поездки в Халеб сопровождались многочисленными проверками, которые производила обычная и военная полиция. Поездка на такси продолжалась 12 часов и была полна впечатлений.

По прибытии в Халеб я встретился с нашими людьми из местных евреев, которые занимались Алией Бет. Они описали мне положение в халебской еврейской общине и ее взаимоотношения с арабским населением. Затем в сопровождении нескольких еврейских парней я обошел еврейские районы. Основное еврейское население было сосредоточено в Бхасита и Джемалия. Мне стало ясно, что здесь проблемы особенно сложны. Еврейская молодежь не была организована, и мне предстояло сплотить ее. В моем распоряжении была всего одна неделя, и мы договорились, что прежде чем приступить к созданию филиала Хаганы, мы заложим основы местной молодежной организации.

Начиная с 1941 года, после того как армия союзников захватила Сирию и Ливан, в этих странах самоотверженно трудилась группа Мосада ле-Алия Бет. К 1945 году этой работой руководил Яни Авидов из Нахалала, Иегошуа Рабинович из Гинносара, Шуля Финс из Маоз-Хаима, Ривкале Кашдан из киббуца Кидма, Менаше Харел из Маоз-Хаима, Акива Файнштейн из Рош-Пинны и другие. Дамаск и Бейрут были последней остановкой на пути нелегальных репатриантов, добиравшихся сложными дорогами из Ирана, Ирака, Курдистана и Турции в Эрец-Исраэль. Это была сеть, сплетенная руками отважных людей, которые осуществляли большую часть операций при переправке нелегальных репатриантов в годы 2-й мировой войны. Бывали периоды, когда число репатриантов достигало пятисот человек в месяц.

Сначала представители Мосада ле-Алия Бет прибегали к помощи еврейских солдат из Эрец-Исраэль, служивших в английской армии и находившихся на военных базах в Дамаске и Бейруте. На военных грузовиках они перевезли через границу несколько тысяч детей из гетто Дамаска, Халеба и Бейрута. Шуля и Ривкале, преподававшие иврит в школах Альянса в Дамаске и в школе Талмуд-Тора в Бейруте, собирали детей, которых родители были согласны отправить в Эрец-Исраэль, а члены Хаганы, служившие в английской армии, в сопровождении колонны военных мотоциклистов (тоже из Эрец-Исраэль) пересекали границу и доставляли свой драгоценный груз в один из киббуцов Верхней Галилеи.

В 1945 году с уходом армий союзников из Сирии и Ливана еврейские подразделения были переброшены в другие места на Ближнем Востоке. Организаторы нелегальной репатриации вынуждены были прибегать к помощи местных арабов-шоферов и профессиональных контрабандистов, которые соглашались сотрудничать за щедрое вознаграждение. В новых условиях возникла необходимость в эффективной системе связи для координации действий с подразделением Палмаха, базировавшимся в Верхней Галилее. Как только поступала информация, что из Бейрута отправлены репатрианты, группа палмаховцев шла к месту встречи по ту сторону границы с Ливаном или Сирией и принимала из рук арабских проводников «драгоценный груз», который она доставляла в Эрец-Исраэль, готовая защищать его с оружием в руках.

Ривкале была отправлена в Эрец-Исраэль на интенсивный курс радиосвязи. Возвратившись в Бейрут, она приступила к организации осуществления связи с нашими людьми в Сирии и Ливане. Оборудование доставил из Эрец-Исраэль Менахемке Клер из Кфар-Гилади, техник радиосвязи, которого отправили в Бейрут в форме английского солдата. Мы не встретили его, так как поезд, следовавший из Хайфы в Бейрут, сильно опаздывал. Но Менахемке не растерялся, не увидав нас на перроне. Как житель Кфар-Гилади, он немного знал Бейрут и решил самостоятельно разыскать нас. Было около 12 часов ночи, когда извозчик, который вез «английского солдата» с огромным рюкзаком — в нем находился радиопередатчик — остановился в районе американского университета, где мы жили. Интуиция привела Менахемке к одному окну. Он постучал по ставням, как было условлено. В ответ посыпались ругательства, и он отпрянул в сторону. Прошла секунда, и Менахемке вспомнил, что я умею ругаться, он вернулся к окну и постучал снова. Я «пожалел» его и впустил. Радости не было конца, мы проговорили всю ночь. На другой день мы пошли осматривать дом, где нужно было установить рацию.

Квартиру, предназначенную для этого, снимали Иехошуа Рабинович и его «сестра» Ривкале. Это был верхний этаж высокого здания. Этажом ниже размещались некоторые отделы английского посольства в Бейруте. Антенну нашей радиостанции мы прикрепили к мачте антенны посольства. Даже в самых жутких снах работникам ливанской службы безопасности не снилось, что именно в этом здании находится бюро связи «сионистской шайки».

Связь с Эрец-Исраэль устанавливалась дважды в день. Во второй половине дня мы сообщали, что очередная группа репатриантов отправлена к границе, а на следующий день утром получали подтверждение что они благополучно прибыли на место. Арабским проводникам в голову не приходило, что мы знали о судьбе отправленных еще до того, как они сами приходили с докладами. Но они поняли, что нас не проведешь передачей ложной информации.

Нередко между проводниками и шоферами вспыхивали ссоры, и они начинали доносить один на другого, что завершалось арестами и сообщениями а газетах. Под давлением Лиги арабских стран и из-за прессы ливанская полиция сделала все, чтобы сорвать перевозку нелегальных репатриантов. Еще больше затянулась петля вокруг наших людей, и многим из них пришлось скрыться из Бейрута, чтобы не угодить в лапы тайной полиции.

В конце концов в результате доносов и продолжительной слежки Акива Файнштейн — центральная фигура в организации нелегальной репатриации — попал в сети, расставленные бейрутской полицией. Акива был заслан в Ливан еще в 1942 году как член сирийского отдела подразделения для разведки и диверсионных операций против людей Виши и их немецких господ. Он сумел обосноваться в Риаке, важнейшем железнодорожном пункте Ливана, где был расположен также военный аэродром. Усвоенная Акивой типично ливанская манера разговора снимала какие бы то ни было сомнения относительно его личности и происхождения. Акиву арестовали 26 мая 1946 года на улице. Несколько полицейских набросились на него с кулаками и дубинками и избили его до полусмерти. Сообщения о его состоянии очень беспокоили меня, но я знал Акиву и был уверен, что полиции не удастся сломить его. И в самом деле, после нескольких недель допросов и пыток полицейские так и не узнали, что Акива из Эрец-Исраэль, а не житель Сирии, за которого он выдавал себя.

После ареста Акивы я остался единственным в Ливане и Сирии посланцем из Эрец-Исраэль. Остальные товарищи по работе, люди Мосада ле-Алия Бет сумели вовремя покинуть страну. Я понимал, что придется приложить максимальные усилия и потратить много времени, чтобы обеспечить защиту Акивы на суде. Учитывая уголовный кодекс, статьи которого публиковались после ареста Акивы, и давление, оказываемое Лигой арабских стран на правительство Ливана, мы понимали, что ему грозит очень строгое и тяжелое наказание.

На своем пути в Эрец-Исраэль репатрианты из соседних стран продолжали проходить через Ливан. Мосад ле-Алия Бет обратился к Игалу Аллону, который был моим непосредственным командиром, с просьбой возложить на меня также обязанности, связанные с нелегальной репатриацией. Распоряжение было дано. Новая работа обязывала меня выйти из глубокого подполья и начать встречаться с арабами-шоферами и их помощниками, которые перевозили репатриантов. Мне помогала местная еврейская молодежь. Мы знали по опыту, что тот, кто работал с нелегальными проводниками, в конце концов становился жертвой доносов. Хлопоты по поводу суда над Акивой тоже заставили меня выйти из подполья, так как я должен был встречаться с адвокатами и представителями властей.

Дело Акивы имело большой резонанс в ливанской и сирийской печати, которая оповестила весь мир о поимке «главаря сионистской шайки» и об окончательной ликвидации сионистской деятельности в Сирии и Ливане. Влияние прессы не ограничивалось пределами Сирии и Ливана. Египет решил тоже воспользоваться случаем и усилить нажим Лиги арабских стран, которая ему подчинялась, на Ливан.

Я посоветовался с ливанскими адвокатами и мы решили дать поостыть делу, чтобы на судебном разбирательстве не отразилось давление Лиги арабских стран и местной печати. Влиятельные круги, к которым мы прибегали, помогли утихомирить страсти. Они, конечно, делали это не бескорыстно, но цель была достигнута. Я нанял лучших адвокатов Бейрута, но этого было мало, чтобы изменить ход дела Акивы.

После предварительного следствия, во время которого он находился в ведении военной полиции, его дело передали гражданской полиции и поместили в тюрьму Ал-Рамал под Бейрутом. Я не жалел средств, чтобы повидаться с ним. Мне было очень важно уточнить некоторые детали работы с нелегальными репатриантами, а также услышать от него, что с ним произошло, что он сказал на следствии о себе, своем местожительстве и работе. Тогда у каждого из нас было по нескольку удостоверений личности и с каждым из них была связана своя легенда. Эти сведения были также важны и для адвокатов, готовивших защиту. Снова мне удалось связаться с нужными людьми, в том числе с инспектором полиции, который собственной персоной повез меня в своей служебной машине в тюрьму. Мы пришли в кабинет начальника тюрьмы, и тот освободил помещение для меня. В кабинет привели Акиву. Свидание проходило, как это бывает у старых друзей и опытных заключенных. Вид Акивы успокоил меня, он сумел оправиться после «особого ухода». Беседуя, мы были осторожны. Говорили по-арабски. Тем не менее я узнал все, что мне нужно было знать, и рассказал все, что нужно было знать ему.

Перед судом я сумел установить контакты со всеми, кто так или иначе был связан с делом. Все готовы были помочь, но не скрывали, что опасаются требования Лиги превратить суд над Акивой в показательный процесс. Мы знали, что самый легкий приговор, какой только можно было ожидать от суда, — это шесть месяцев лишения свободы. Такой приговор был бы колоссальным достижением.

В эти же дни арабская пресса широко освещала и другие события, а именно «ночь мостов». Палмах провел операцию по уничтожению всех мостов на дорогах, связывавших Эрец-Исраэль с соседними странами. В результате этой операции была почти полностью парализована связь Эрец-Исраэль с Сирией и Ливаном. Я знал лишь арабскую версию операции. Позднее до нас дошли сведения о том, что произошло на мосту а-Зиб (Ахзив), и о гибели четырнадцати бойцов Палмаха. Мне поручили выяснить, не удалось ли совершившим операцию отступить на север и пересечь ливанскую границу. Думали, что, может быть, их задержали ливанские власти и скрывали это, или, может быть, их арестовали и ликвидировали. Чтобы выполнить поручение, я пустил в ход связанную с нелегальной репатриацией всю сеть как евреев, так и наших арабских проводников. Сведения, полученные главным образом от проводников, напоминали слухи, когда мы за несколько лет до этого разыскивали двадцать три бойца, сошедших с лодки. Слухи, даже казавшиеся правдоподобными, не подтвердились. Мы доложили командованию в Эрец-Исраэль, что предположение, что бойцы с моста Ахзив находятся в Ливане, необосновано.

Я вернулся в Дамаск для участия в церемонии по случаю окончания первого выпуска новобранцев Хаганы в этом городе. Из Эрец-Исраэль нам доставили кинжалы в кожаных футлярах — подарок выпускникам. До сих пор я помню чувство, охватившее меня в этот вечер, когда я вошел в зал, где состоялась церемония. Помещение было едва освещено масляными лампами. С трудом можно было разглядеть бойцов, которые выстроились напротив книг Торы, принесенных из синагоги.

Многочисленные контакты с властями в связи с процессом Акивы и с нелегальными проводниками ограничивали в значительной степени мои возможности свободного передвижения в Бейруте. Я чувствовал, что вокруг меня затягивается петля. Как только наступил небольшой перерыв в судебном разбирательстве и стала затихать кампания подстрекательств в печати против «сионистской шайки» и ее руководителя, который должен был предстать перед судом, я поехал в Халеб. Перед отъездом я послал Игалу подробный отчет, в котором описал общее положение и сообщил о поездке. Почему-то я добавил, что у меня плохие предчувствия и я опасаюсь попасться в лапы сирийской полиции.

Поездка в Халеб прошла без каких-либо помех. По прибытии туда я встретился с нашими людьми. Выяснилось, что работа по организации молодежи в этом городе продвигалась очень медленно, и я стал сомневаться в целесообразности создания там филиала Хаганы. Был отложен на время и мой план по отправке нескольких человек из халебской еврейской молодежи в Бейрут для прохождения там подготовки. Мы решили, что лучше выждать, чем идти на риск. Провал мог усугубить положение евреев не только в Халебе, но и повсюду в Сирии и в Ливане.

В Бейрут я возвращался в такси с двумя бывшими английскими офицерами и их молодыми женами — армянками из Халеба, ездившими повидаться с родными. Когда мы подъехали к городу Хамат, полиция остановила машину. Выяснилось, что британские граждане не зарегистрировались в полиции, как этого требовал закон. В конце концов обеим молодым парам разрешили ехать дальше, а меня, после того как я служил им переводчиком, арестовали. Оказалось, что мое удостоверение личности было выписано на имя Салима Мансура, а человека под этим именем разыскивала сирийская полиция. Не помогли мои настоятельные объяснения, что я — это не он, а он — это не я.

Я отличался от остальных заключенных, и это привлекло внимание офицера полиции. Не прошло и нескольких минут, как между нами завязалась беседа. Выяснилось, что он ливанец-христианин, застрял в этом мусульманском городе, страдает от одиночества. Я воспользовался его рассказом и с помощью паркера с золотым пером, который тут же оказался прикрепленным к его карману, и часов, отправившихся вслед за паркером, между нами установились «дружеские отношения», что привело к серьезным результатам. Он считал неудобным, что уважаемый человек как я проведет ночь в одной камере с уголовниками, и предложил мне, если я соглашусь, чтобы к моему номеру был приставлен полицейский, провести ночь в городской гостинице. Позднее, в тот же вечер офицер полиции посетил меня в гостинице и сообщил, что суд состоится на следующий день и что имеется «договоренность» с самим судьей. Прокурором будет не кто иной, как он сам. В зале суда присутствовало всего три человека: судья, прокурор и обвиняемый. Прокурор объяснил судье, что полиция арестовала меня по ошибке, и просил освободить немедленно. Я выразил протест против причиненного мне беспокойства и против нанесения ущерба моему доброму имени, но сказал, что готов забыть инцидент. Судья постановил, что полиция должна отвезти меня за свой счет до города Хомс.

Вернувшись в Бейрут, я сам посадил себя под домашний арест. Я разрешал себе выходить на улицу лишь по связанным с судом Акивы делам. За всеми остальными делами я следил через своих помощников из местных жителей. Они обратили внимание на слежку за ними членов тайной полиции, когда они шли ко мне. Мы решили дать возможность делу «поостыть», и я перебрался жить к друзьям.

За несколько дней до суда над Акивой я лично встретился со всеми, кто так или иначе соприкасался с процессом. Я фактически устроил генеральную репетицию со всеми участниками великого представления, которое должно было состояться в здании суда.

Слушание дела Акивы началось в августе 1946 года и, как ранее было согласовано, его приговорили всего к шести месяцам заключения. Все мы встретили это с удовлетворением. Нас обрадовало, что пресса, в результате предпринятых нами усилий, держалась умеренно, в духе вынесенного приговора. Мы верили, что, отбыв заключение, Акива вернется в Эрец-Исраэль.

Но судьба была против нас. Сирийские власти стали требовать от Ливана выдачи Акивы, поскольку он был осужден как сирийский гражданин. Я вынужден был еще до этого вернуться в Эрец-Исраэль, так как возрастали опасения, что меня постигнет участь моего товарища. В Ливане не осталось ни одного человека кто мог бы добиваться предотвращения выдачи Акивы Сирии, его выдали. Акива был переведен в Дамаск. Там и была установлена его подлинная личность. Усилия защиты не помогли, и Акива был приговорен к трем годам заключения. Он сидел в сирийской тюрьме, когда началась Война за Независимость и было создано Государство Израиль. Положение Акивы в сирийской тюрьме стало еще тяжелее, но за присущее ему мужество его уважали некоторые заключенные и были готовы защищать его от новых нападок. Мы понимали, что любой наш неосмотрительный шаг может навлечь на него несчастье. До нас дошли сведения, что сирийцы не намерены освободить его по истечении срока наказания. В конце 1949 года, когда я в составе израильской делегации был на переговорах по прекращению огня с Египтом, я обратился к своему другу, наблюдателю ООН, с просьбой выяснить каково положение Акивы. Иосеф Фогель из Эйн-Гевы, возглавлявший израильскую делегацию на переговорах о прекращении огня с Сирией, неустанно добивался освобождения Акивы. Весной 1950 года, после пяти с половиной лет тюрьмы, он был возвращен в Израиль благодаря помощи представителей ООН в Дамаске.

Я покидал Сирию и Ливан, уверенный в том, что дела, связанные с Хаганой, находятся в надежных руках местной еврейской молодежи. Для пущей осторожности я отправился домой в машине депутата парламента, что открывало мне путь через все пограничные заставы при свете дня. На одном из поворотов дороги я вышел из машины и через час ходьбы по горному склону добрался до Кфар-Гилади.

Моя вторая миссия в Сирии и Ливане завершалась. Вторая, но не последняя.

Глава пятая ОФИЦЕР ШТАБА РАЗВЕДКИ

После «черной субботы» (29 июня 1946 года), когда английские мандатные власти усилили борьбу против движения еврейского Сопротивления, в Бейрут перестали поступать известия из Эрец-Исраэль. Сведения о мрачных событиях «черной субботы» — об арестах руководителей ишува и Хаганы, о повсеместных обысках в киббуцах в целях обнаружения оружия, о многочисленных арестах среди молодежи в лагерях Рафиаха — я почерпнул из арабской печати. На все лады под броскими заголовками сообщалось о сокрушительном ударе, нанесенном ишуву английской армией. Авторы статей со своим необузданным воображением сообщали о многочисленных убитых подпольщиках, о полном разрушении ишува и о конфискации больших партий оружия.

Меня охватила тревога. Каждое место, упомянутое в газетах, было мне знакомо как база Палмаха. Хотя я знал неуемную фантазию арабских газетчиков, сомнения разъедали мне душу и лишали меня покоя, так как одни и те же названия повторялись изо дня в день. Я покинул Бейрут и приехал в Тель-Авив. Но мне не удалось найти ни одного из моих командиров. Я отправился в кафе «Атара» и «Косит» в надежде, что как обычно встречу там кого-нибудь, однако состав их посетителей совершенно изменился. Позднее мне рассказали, что оба кафе были в числе тех, куда Хагана запретила заходить своим членам из соображений предосторожности. На следующий день я решил пойти в кафе «Маор», находившееся тогда на улице Алленби вблизи исполкома Гистадрута. В кафе я занял наблюдательную позицию против входа. Я разглядывал входящих и выходящих, но не заметил ни одного знакомого лица. Вдруг мое внимание привлек один из посетителей — человек с бородой, в белой рубашке с длинными рукавами и в полотняных брюках. Он бросал в мою сторону испытующие взгляды. Я решил поторопиться убраться, однако маленькие улыбающиеся глазки этого человека казались мне очень знакомыми и все же я не узнавал его. Вдруг в моем мозгу вспыхнуло: да ведь это начальник генерального штаба Хаганы Ицхак Садэ! Я не двинулся с места. Чуть позже в кафе появился молодой человек со светлыми коротко постриженными волосами, в очках, при галстуке и со шляпой в руках. Типичный городской юноша, ничем не напоминающий киббуцника, которого я так хорошо знал — Игала Аллона, командира Палмаха. Мы скрыли нашу радость, и встреча проходила почти в атмосфере равнодушия. Я понял, что штаб Палмаха был переведен из киббуца Мизра в Изреельской долине в коммерческий центр Тель-Авива.

Несколько дней я посвятил тому, чтобы проинформировать различные организации о своей работе в Сирии и Ливане. Сообщил о проблемах нелегальной репатриации, прибывающей сухопутными путями, о деятельности молодежи, о еврейской общине и о том, что было сделано мною. Я подчеркнул, что необходимо срочно направить туда посланцев, которые будут заниматься всеми этими проблемами, чтобы не утратить достигнутого и продолжить дело. Многочисленные нелегальные репатрианты двигались из Ирана, Ирака, Турции к нашим базам в Бейруте и Дамаске. Там ими занималась местная молодежь, но она не была уполномочена принимать решения.

Пока что меня использовали в качестве инструктора то там, то здесь для обучения стрельбе в цель и для подготовки диверсий, в частности, на Тель-Авивском железнодорожном вокзале, которая и была осуществлена тель-авивскими резервистами Палмаха.

Как-то меня вызвал к себе Игал Аллон. Он рассказал о сложившемся за время моего отсутствия положении в Палмахе, о том, как развиваются наши отношения с арабскими соседями и английскими властями, и обратил внимание на то, что мы стоим на пороге серьезного столкновения, особенно, если принять во внимание возможность совместных действий арабов и англичан. Не исключено, добавил Игал Аллон, что арабские армии в соответствии с распоряжениями Лиги арабских стран вступят в войну. Здесь он остановился на значении военной разведки для принятия решений командованием и добавил, что при штабе Палмаха решено создать отдел, который будет возглавлять офицер штаба по делам разведки.

Тут же он сообщил, что решено назначить на этот пост меня. Одновременно на пост офицера штаба по вопросам разведки было решено назначить «короля разведки» Хаима Зингера (Рона). Само собой разумеется, что оба эти отдела должны были координировать свою деятельность. Игал снова подчеркнул, что на этот раз речь идет о полевой разведке, которая будет обслуживать действующие силы Палмаха — единственную тогда боевую силу, находившуюся в распоряжении ишува.

До того времени подразделения подвижной разведки Палмаха подчинялись штабам батальонов. Они проникали во все районы страны, знали почти каждую тропинку в горах, изучили все подступы к деревням и поселкам арабов, обнаружили пещеры, которые могли служить укрытием, водные источники, колодцы и отработали всевозможные подходы боевых подразделений к цели. Командир подразделения во многом полагался на рекомендации подвижной разведки, поэтому в разведку отбирались наиболее способные бойцы.

На каждую арабскую деревню составлялись досье, в которые следовало заносить данные о дорогах, ведущих в деревню, источниках воды, мостах и тому подобном. В досье, составленных о деревнях, имевших главным образом стратегическое значение, не хватало данных о важных объектах внутри деревни. Чтобы собрать информацию такого рода, нужны были соответствующие кадры.

В силу политического положения, создавшегося тогда на Ближнем Востоке, командование Хаганы разработало «Майский план 1946 года» на случай арабского восстания против ишува. Этот план был положен в основу военной подготовки сил Хаганы.

Для составления досье стали использовать кадры псевдоарабов и летного взвода Палмаха. Псевдоарабы стали заниматься главным образом сбором информации, к которой не было доступа у разведки Палмаха, как например, численность населения, лидеры деревень, различного рода объекты, общественные учреждения, общая структура деревень, военный потенциал и тому подобное.

Бойцы летного взвода также участвовали в составлении досье каждой деревни, делая фотосъемки с воздуха во время учебных полетов. Тогда летное дело в Палмахе было еще в стадии зарождения. На летной базе в киббуце Наан, вблизи аэродрома в Рамле, лучшим бойцам летного взвода приходилось тренироваться в тяжелых условиях по системе «труд и тренировки»: обучение летному делу наряду с сельскохозяйственными работами. Авиаклуб «Авирон» служил ширмой для военных учений. У входа на летное поле стоял сержант английской армии, который обычно поверхностно обыскивал каждого входящего. В гараже на аэродроме удалось сделать тайники, куда заблаговременно прятали фотоаппараты. В самом самолете тоже был тайник, туда прятали фотоаппарат и пленку перед посадкой самолета из опасения перед непредвиденным обыском. Лишь после того, как самолет загнан в ангар, у входа ставили часовых, фотоаппарат переносили в постоянный тайник в ангаре, а пленку летчики прятали на себе и выносили.

Какие цели фотографировали? Общий вид деревни, мосты на территории всей страны, границы, железнодорожные вокзалы, нефтеочистительные заводы, военные лагеря. Из-за несовершенства фотооборудования летчики вынуждены были для съемок замедлять полет, давать крен. Это вызывало подозрения, и не раз по окончании полета наших товарищей увозили на допрос.

Однажды съемки едва не закончились печальным столкновением с полицией. После съемочного полета над дворцом Августы Виктории и над старой резиденцией верховного наместника в Иерусалиме наши товарищи приземлились на аэродроме в Иерихоне, рядом с киббуцом Бет ха-Арава. Их должен был ожидать у посадочной площадки на машине киббуцник-тракторист, чтобы забрать пленки и отвезти их в Тель-Авив. Но тракториста там не оказалось, вместо него стояла бронемашина английской полиции. Наши товарищи из предосторожности не заглушили мотор. Они тотчас же снова вскочили в самолет. Бронемашина, несшаяся им навстречу, не успела преградить им доступ на взлетную дорожку. По возвращении на аэродром их ожидала полицейская машина. Один из летчиков сумел спустить фотоаппараты и пленки на землю при посадке и шепотом сообщить об этом бойцу из подразделения, ожидавшего его на летном поле. Англичане произвели в самолете тщательный обыск и ничего не обнаружили. Летчиков повезли на допрос в полицейский участок в Рамле, но за неимением вещественных доказательств после шестичасового допроса их освободили.

Летчик, который обычно передавал фотопленку по назначению в Тель-Авиве, иногда ехал из Рамле в Яффу арабским автобусом, так как в этих автобусах не бывало ни полицейских, ни военных облав, а из Яффы он шел пешком до Тель-Авива.

На улице Дов Хоз, в подвале дома № 9, известном под кодом «крыша», размещался отдел планирования Хаганы. Лишь немногим было известно о его местонахождении, а вход был разрешен только сотрудникам. Там Маргот, жена Ицхака Садэ, проявляла фотопленки, а небольшая группа вычерчивала по ним увеличенные карты деревень и объектов. Карты хранились в тайниках, пока их не передавали по назначению и не подшивали в досье деревни.

В тот же период, когда были утверждены ассигнования на приобретение фотоаппаратуры и для наших разведывательных отрядов, мне было необходимо довольно много разъезжать, чтобы скоординировать их деятельность. Для этого я пользовался машиной, замаскированной под такси. Я был якобы шофером такси, а мои товарищи, которые ехали вместе со мной при многочисленных остановках по требованию военной полиции придумывали цели своих поездок и размер платы, взимаемой мною.

Для поездок в моем распоряжении был тот же гардероб, которым я пользовался в Сирии и Ливан; так что вид горожанина шел на пользу, когда я разыскивал дорогу, но в киббуцах, где располагались подразделения Палмаха, создавал препятствия. Как-то утром я приехал в киббуц Рамат-Рахел. Поставил машину на площадке напротив столовой. Не успел я выйти из машины, как меня окружили киббуцники и вежливо, но настойчиво спросили, что мне угодно. Я пошел по направлению к лагерю Палмаха, но мне тут же преградили путь. В душе я радовался напряженности положения и попросил киббуцников не мешать. Когда я сказал, что мне нужно вниз, в лагерь, меня засыпали вопросами: откуда ты знаешь иврит? кто тебя сюда послал? — и так далее. Мое лицо, шляпа, галстук, вельветовые брюки — все вызывало у них подозрения. Я пытался проложить себе путь между стоявшими на пути киббуцниками, они же усердно убеждали меня в том, что мне лучше вернуться к машине и убраться из киббуца. Я подумал было, не переборщил ли. Спасение пришло внезапно. Менахем Русек из Наана, командир взвода, вызванного, чтобы «ликвидировать агента», узнал меня. При его возгласе: «Аалан!»[12] — собравшиеся рассмеялись.

Когда я находился в Иерусалиме, с двумя нашими людьми, проникшими с целью разведки в Старый город, произошел забавный случай. Они провели в Старом городе день и ночь, а наутро, в субботу, прошли через Шхемские ворота к дому Унгран. Им навстречу вышла женщина и позвала: «Махмуд! Махмуд! Иди сюда!» Бойцы остановились. Махмуд, так Махмуд. Женщина завела одного из них на кухню и попросила прикрутить фитили керосинки. Боец исполнил ее просьбу, но отказался от вознаграждения — куска пирога, который она ему протянула. Подойдя к товарищу, ожидавшему его на улице, он обернулся к женщине, стоявшей в дверях, и крикнул на идиш: «Чтоб этот грех пал на тебя!»

Составлению досье деревень штаб Палмаха придавал большое значение. Особое внимание уделялось углубленному пониманию арабской психологии. В печатном листке Палмаха много места отводилось вопросам, связанным с жизнью арабов Эрец-Исраэль и соседних стран. Специалисты по проблемам Ближнего Востока, работники информационной и разведывательной службы Хаганы и те, кто жил в арабских районах, выступали на совещаниях командиров. Они разъясняли структуру арабского общества, обычаи, политическое соотношение сил в Эрец-Исраэль, партии и организации арабов, структуру их деревень. Тогда усилилась тенденция изучения арабского языка, все больше и больше арабских слов и выражений проникало в повседневную речь палмаховцев. Процедура приготовления кофе, питье кофе — стали объектом изучения в подразделениях Палмаха. Финджан[13] стал неотъемлемой принадлежностью лагерного обихода. Многие палмаховцы перенимали суровый образ жизни бедуинов, особенно во время походов на юге Негева и в Иудейской пустыне, чтобы закалиться на будущее. В ходе операций против отдаленных объектов, предпринятых в «ночь мостов» и в ходе Войны за Независимость, подразделения Палмаха продемонстрировали способность передвигаться в арабских районах, не привлекая внимания, и проявляли необычайную выносливость, что способствовало успешному выполнению операций и позволило скрываться от преследователей.

В тот период борьба ишува была направлена главным образом против английских властей, занимавших враждебную по отношению к нам позицию. Силы Хаганы и главным образом Палмах воевали с теми, кто создавал препятствия на пути осуществления репатриации, создания поселений и системы обороны.

В противовес росту напряженности в отношениях с англичанами, напряженность в отношениях с арабами несколько спала. Арабские экстремисты истолковали это как слабость евреев и стали подстрекать массы к враждебным актам против нас. Началось, как это обычно бывало, с разгула арабских шаек, занимавшихся грабежом. В начале 1947 года разбой усилился. Спустя некоторое время арабские лидеры стали открыто покровительствовать шайкам грабителей, рассчитывая таким образом подорвать моральный дух евреев, которые вели борьбу против английских властей.

Арабские банды активизировали свою деятельность. Они не только занимались грабежом, но посягали на жизнь евреев, убивали, совершали диверсии. Среди бандитов были и бедуины, главным образом из племени Араб наби-рубин, кочевавшего в песках к западу от Ришон ле-Циона, и Араб ас-суарка около Петах-Тиквы. Грабя, они хитро и ловко справлялись со своим делом и часто наносили большой ущерб. Местная еврейская самооборона была не в состоянии создать преграды на их пути. Такая беспомощность вдохновляла бандитов, они все больше наглели.

Чтобы наказать арабские банды, верховное командование Хаганы решило предпринять ответные действия, но вместе с тем оно остерегалось борьбы на двух фронтах. Размах столкновений с арабами наряду с борьбой против англичан привел бы к сотрудничеству английских властей с арабами. В самом деле, нам было известно о попытках проникновения английских агентов на Ближний Восток: бригадир Клейтон, генерал Спирс и другие. Они упорно добивались сплочения арабов против ишува в Эрец-Исраэль, испытывая расположение к арабам и надеясь на то, что Великобритания таким образом будет вознаграждена.

Верховное командование Хаганы присматривалось к происходящему и, стараясь нейтрализовать арабов пока разгоралась борьба с англичанами, сохраняло полную боевую готовность на случай вспышки военных действий с арабами.

Весной 1947 года арабские банды особенно активизировались в районе Шарона. У нас были подтверждения того, что шатры племени Араб ас-суарка, обосновавшегося к востоку от Петах-Тиквы, стали базой банд, а кафе в арабской деревне Феджа, вблизи от Петах-Тиквы, превратилось в место встреч бандитов. Верховное командование разрешило провести карательную операцию против бандитов, и кафе было взорвано.

Ночью 20 мая 1947 года два подразделения Палмаха вышли на операцию. Одно подразделение прибыло к месту расположения шатров Араб ас-суарка и окружило их. На месте установили личности всех присутствовавших. Главарь банды был расстрелян тут же, двое других были убиты при попытке к бегству. Выполнив операцию, подразделение благополучно вернулось на базу.

Одновременно бойцы другого подразделения подошли к кафе. Прежде чем они успели приступить к операции, по ним был открыт огонь. Под прикрытием огня подразделения саперов подложили взрывчатку около кафе и взорвали его вместе с находившимися там посетителями. В перестрелке три бандита были убиты и четверо ранено. В этой схватке погиб командир операции Шломо Миллер, член киббуца Гиват ха-Шлоша.

На звуки выстрелов к месту операции поспешила английская военная охрана. По нашему подразделению, перекрывшему доступ к району, английские солдаты открыли огонь, пытаясь прорвать заграждения. Наши бойцы открыли ответный огонь и не дали англичанам приблизиться к месту действий, пока операция не была закончена.

Карательные операции такого рода производили должное впечатление на арабское население, главным образом благодаря точному выбору цели и наказанию непосредственно виновных, и привели к желаемым результатам. Арабские жители стали бояться ответных акций со стороны евреев и требовали, чтобы банды прекратили нападения.

В то время возникла тесная связь между сторожем поселения Бет-Овед близ Нес-Ционы, Авигдором Иосипуном и молодым бедуином — бандитом из шайки племени Араб наби-рубин, наводившей страх на южный округ. Эта связь поощрялась и направлялась офицером разведки шерут-иедиот (Шай)[14] южного округа, Вениамином Гибли. Поскольку я занимал высокий пост, меня посвятили в эту тайну. Мы искали случая, чтобы нанести удар и уничтожить эту банду, но удача не улыбалась нам. Банда совершила несколько нападений, в одном из которых был убит сторож, отец нашего товарища Хаима Зингера, офицера разведки Палмаха.

Однажды меня вызвали в Бет-Овед. Нам сообщили, что арабская банда готовит в ближайшую ночь ограбление с похищением в Ришон ле-Ционе. Осведомитель отвел нас в одиноко стоявший дом на краю плантации, расположенной к югу от Ришон ле-Циона. Там с семьей жил владелец плантации Белкинд. Родители часто были заняты делами и дома оставалась только их дочь. Банда жаждала заполучить деньги и девушку. «Трофей» казался легко доступным. У нас почти не было времени на подготовку. Я немедленно поехал в Гиват-Бреннер и просил командира подразделения тут же мобилизовать отделение. Бойцы должны были прибыть в Ришон ле-Цион до пяти часов вечера, так как в то время с шести вступал в силу комендантский час на всех дорогах страны. Затем я вернулся в Тель-Авив, чтобы сообщить о приготовлениях. Меня ожидал сюрприз. Мои командиры сообщили, что выполнение операции поручили подразделению полевых частей Хаганы из Ришон ле-Циона, которое добилось этого права для себя. Мои доводы относительно недостатка времени, чтобы собрать и подготовить должным образом людей до наступления вечера, не помогли.

Я снова поехал в Ришон ле-Цион собирать людей. Только к пяти вечера, после их возвращения с работы, уставшие люди были срочно вызваны из домов и мне удалось отправиться с ними к месту операции. По дороге я дал все инструкции. Мы подъехали. Каждому было предложено занять определенное место и поручена своя роль. Белкиндов попросили уйти из дому, оставив там свет.

В операции участвовал наш осведомитель. Он должен был привести бандитов к пункту, где в засаде находился командир отделения, рвануться к позиции командира и открыть огонь по бандитам. Вслед за ним бойцы в засаде должны были открыть огонь из автоматического оружия. Было условлено также, что как только бедуины залягут, чтобы ответить огнем, из засады в них будут брошены гранаты.

В полночь появились бандиты во главе с осведомителем. Они шли по дороге, как и было договорено. Осведомитель приблизился к условленному месту и отскочил в сторону к яме, в которой спрятался командир операции. Но, к великому несчастью, только осведомитель открыл огонь по бандитам, а бойцы в засаде, задремавшие из-за усталости, от его выстрелов проснулись. Упущены были драгоценные секунды. Бандиты скрылись, лишь один из них был ранен.

Трудно было смириться с таким провалом. Для бандитов засада оказалась большой неожиданностью, но они не заподозрили предательства. Чтобы замести следы, они временно прекратили набеги.

Осведомитель предложил нам похитить главаря банды, когда он вместе с ним поедет в Яффу. В Яффе они провели целое утро под непрерывным наблюдением псевдоарабов, поддерживавших бесперебойную связь с группой, которая должна была совершить похищение. Днем осведомитель предложил главарю погулять по Тель-Авиву. Тот согласился, и они пошли по улице Саламе по направлению к Тель-Авиву. По дороге была сделана попытка «холодного» похищения: я остановил свою машину, замаскированную под такси, на перекрестке и предложил дешево отвезти в Тель-Авив. Но главарь, обладавший обостренным чутьем, отказался, несмотря на уговоры друга. Тогда было решено совершить похищение с применением силы на участке между улицей Мизрахи и улицей Герцля. Когда наши люди приближались к месту операции, внезапно появился английский патруль и наши планы были сорваны. Бандит почуял что-то неладное, он решил отказаться от Тель-Авива и завернул на Абу-Кабир. На сей раз операция не удалась. Впоследствии он был убит вместе со своим сообщником в ходе карательной операции Хаганы, произведенной в ответ на убийство шести евреев в кафе Ган Хаваи за мостом Яркон. Когда силы Хаганы взорвали дом на плантации Абу-Лабан у шоссе Тель-Авив — Петах-Тиква.

В один из тех дней пришли домой к моим родителям в Тель-Авиве пять почтенных арабов — они хотели поговорить со мной. Им это не удалось, и они сказали, что придут позднее. Хотя визит был весьма странным, я стал их ждать. Когда они пришли, я тотчас же узнал в них по внешнему виду и одежде бедуинских шейхов. Они были очень похожи на тех, кого мне приходилось встречать в роскошных гостиницах и ночных клубах Бейрута. Я не ошибся. Они представились как руководители знаменитых племен Араб ал-руала, которые фактически являются господами всей пустыни, простирающейся от Дамаска до Багдада. Я слышал о них еще в Дамаске. Сирийскому правительству удавалось добиться спокойствия в районе пустыни и на границе с Ираком лишь ценою регулярных платежей шейхам, что было откровенно предусмотрено государственным бюджетом на нужды обороны. В сирийской пустыне племена Араб ал-руала являлись важным фактором в обеспечении безопасности, и правительства Сирии и Ирака не были склонны вступать с ними в конфликт.

Шейхи рассказали, что мое имя и адрес узнали от нашего общего знакомого в Дамаске, который в свое время помогал мне с нелегальной репатриацией. На мой вопрос, чем я могу быть им полезен, они ответили, что хотят предложить мне услуги в перевозке евреев из Ирака в Эрец-Исраэль. Они готовы были принимать репатриантов в Ираке в Ротбе и на грузовиках Арабского легиона беспрепятственно довозить их до киббуца Маоз-Хаим, расположенного в долине Бет-Шеан. Когда я спросил относительно гарантий безопасности репатриантов при переходе через границы из Ирака в Сирию, из Сирии в Иорданию и затем в Эрец-Исраэль, мне указали на одного из присутствовавших как на человека, имеющего полномочия в обеспечении безопасности тех, кто переходит через границы. У меня создалось впечатление, что все это небезосновательно, так как мне было известно, что к мнению этого человека прислушиваются в Заиорданье. Этот человек сказал, что мы можем полагаться на его заверения, так как он заручился согласием всех причастных к этому делу лиц в его стране, и проезд транспорта через Иорданию можно считать делом официальным. Я все еще упирался, но их четкие и убедительные ответы рассеяли мои сомнения.

Я устроил шейхов в одной из приморских гостиниц Тель-Авива и пошел искать Давидку Немери, одного из руководителей Мосада ле-Алия Бет. На следующий день состоялась встреча Давидки с шейхами. Он хотел лично убедиться в том, что представляют собой эти люди, и услышать их предложения. Встреча происходила в кафе Карлтон, на углу улицы Герцля и проспекта Ротшильда. У Давидки тоже создалось о них положительное впечатление, и наступило время торга. Договорились, что за каждого репатрианта, довезенного до киббуца Маоз-Хаим, будет уплачено 50 фунтов стерлингов. По тем временам это была относительно высокая плата на «рынке нелегальной переправки евреев в Эрец-Исраэль». Давидка счел этот путь более надежным и спокойным по сравнению с нашим обычным «тернистым» путем и решил, что на этом нельзя экономить. Сделка была заключена.

Я выполнял ряд поручений. Кроме прочего меня попросили оказать помощь в приобретении оружия. Для этого нужен был араб интеллигентной наружности, который сумеет появляться в определенных местах и выдавать себя за зажиточного коммерсанта. Время от времени меня вызывали то в Хайфу, то в Иерусалим по делам, связанным с приобретением оружия.

Импортеры-евреи сталкивались с большими трудностями при получении разрешений на ввоз технического оборудования, обращаясь в отдел тяжелой промышленности мандатного правительства, а арабские коммерсанты получали разрешения без каких-либо ограничений. Группе, занимавшейся приобретением оружия, нужны были разрешения, и мне поручили их достать. Я поехал в Хайфу и в одном из почтовых отделений города, в районе со смешанным населением, попросил предоставить мне в личное распоряжение почтовый ящик. Я представил арабское удостоверение личности, давно выданное, а также письма и конверты, адресованные мне как директору импортно-экспортной компании. Я заполнил необходимые анкеты и получил ключ от почтового ящика. Работники Рехеша[15] снабдили меня формулярами для заявлений о предоставлении мне разрешения на импорт «подержанных швейных машин из Чехословакии» и, приложив письмо из компании, которой я якобы руководил, я отправился в Иерусалим. Через человека со «связями» в импортно-экспортном отделе я подал заявление. Так как по всем признакам податель заявления был арабом, мне было обеспечено разрешение.

Наши люди заботились о том, чтобы ко мне в почтовый ящик бесперебойно поступала корреспонденция, связанная с деятельностью моей фирмы. Этот ящик опустошался ежедневно. Когда, наконец, желанное разрешение пришло, я отправился в филиал банка Апак,[16] находившийся в Нижнем городе, предъявил документы и попросил перевести через банк крупную сумму по определенному адресу в Италии. Я сидел в банке, ожидая, пока завершится необходимая процедура, как вдруг кто-то по-панибратски выхватил у меня из рук газету «Палестайн пост»,[17] которую я держал, скорее чтобы закрыть лицо, чем читать, и воскликнул: «Иерухам, не прикидывайся, что ты читаешь по-английски!» Я уже привык к подобным казусам. Бросив на стоявшего около меня пронизывающий взгляд, я спросил с удивлением по-английски, разумеется, с арабскими акцентом: «Вы уверены, что не ошиблись?». Не знаю, отошел этот человек, потому что понял намек, или в самом деле подумал, что обознался.

Глава шестая НА ПОРОГЕ ВОЙНЫ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

29 ноября 1947 года по истечении субботы я стоял среди громадной и шумной толпы на центральной площади Маген-Давид в Тель-Авиве и с волнением прислушивался к словам, вырывавшимся из хриплых глоток репродукторов, установленных на балконах зданий. Каждый вел подсчет «за» и «против» участников дискуссии в ООН о судьбе нашего государства. Напряженность возрастала по мере того, как количество «за» приближалось к двум третям от общего числа голосовавших, что было необходимо для утверждения резолюции. Когда прозвучало заветное «за» и две трети голосов были набраны, толпа издала общий возглас радости. Все стали обниматься, плакали от радости. Закружились хороводы, над площадью понеслась песня. Сквозь темные ставни домов пробился свет, и в проемах окон появились матери с детьми на руках, чтобы и те стали свидетелями великого момента в истории народа. Никто уже не обращал внимания на репродукторы, продолжавшие передавать подсчет голосов.

Я долго бродил по улицам. Было полно народу. Все праздновали. Я раздумывал: что дальше? Решающий бой в залах заседаний Организации Объединенных Наций окончен, но вооруженная борьба между народами, населяющими Палестину, не замедлит начаться.

Так и случилось, и даже скорее, чем я предполагал. На следующий день появились первые жертвы. Ишув, насчитывавший шестьсот двадцать пять тысяч человек, изолированный в политическом и географическом отношении, с ограниченными средствами обороны стоял перед миллионом тремястами тысяч арабов, пользовавшихся широкой политической и военной поддержкой всего арабского мира с почти неограниченными источниками снабжения. С 8 по 17 декабря 1947 года проходило заседание Совета Лиги арабских стран и ее политического отдела с участием глав правительств и министров иностранных дел арабских стран. Было решено оказать военную помощь арабам Эрец-Исраэль в живой силе и оружии.

Англичане считали ошибкой решение ООН от 29 ноября и стремились сорвать его. Силы Великобритании в Палестине, насчитывавшие около ста тысяч солдат, хотя как будто бы и занимали нейтральную позицию в борьбе между евреями и арабами, чинили препятствия Хагане. В аэро- и морских портах был установлен строжайший контроль. Ишув был изолирован от остального мира, который готов был бы помочь ему, и оказался в положении экономической, политической и военной блокады. В это же самое время сухопутные границы между Эрец-Исраэль и соседними арабскими странами стали менее четкими, через них можно было беспрепятственно пройти. «Нейтральные» англичане продолжали ожесточенную борьбу против въезда репатриантов. Английская разведка по обе стороны Средиземного моря охотилась за кораблями с нелегальными репатриантами. Англичане придерживались политики невмешательства тогда, когда верх одерживала арабская сторона. Но, когда Хагана превращалась из атакуемой стороны в атакующую, англичане спешили вмешаться для «восстановления порядка», то есть спасти арабов от поражения.

Вскоре мне предложили отправиться в Сирию и Ливан, чтобы выяснить возможности «подсадки» людей из подразделения псевдоарабов. Мне не очень хотелось ехать. Я уже трижды попадался там и сидел в тюрьмах, а это могло помешать выполнению возложенной на меня миссии. Мне объяснили, что я единственный кандидат, который может выполнить эту задачу без предварительной подготовки. Я согласился. Вооружившись паспортом из Эрец-Исраэль на имя Ибрахима Салаха Нумейра, иерусалимского коммерсанта, я отправился в путь 19 декабря 1947 года со своей постоянной базы — дома Солел-Боне в Хайфе, который находился на Портовой улице. Я проник в Нижний город, контролировавшийся арабскими силами, и в такси поехал оттуда на аэродром. На гражданском самолете «Дакота» я вылетел в Бейрут. Полет прошел спокойно, я обменивался впечатлениями с соседями по самолету. Когда наш самолет стал кружиться над летным полем Бейрута, я обратил внимание на то, что там объявлена полная боевая готовность. Мой сосед по самолету объяснил, что ожидается приезд глав некоторых арабских стран, которые возвращаются с заседания Совета Лиги арабских стран, проходившего в Каире. Как выяснилось, летчику дали приказ не приземляться и продолжать летать над аэродромом. По опыту прошлого я знал, что при такой ситуации аэропорт кишит полицейскими и тайными агентами. У меня сильно забилось сердце.

Когда приземлился самолет из Каира, пошел на посадку и наш самолет. В аэропорту все кипело. Нас быстро перевезли в зал ожидания. Проверка проходила очень педантично и нервозно: боялись, что наше присутствие потревожит высокопоставленных гостей, ожидавших рейса в свои страны. Из штампа, который мне поставили в паспорте, следовало, что в течение 48 часов с момента прибытия в Ливан я обязан явиться во вселиванский штаб военной полиции в Бейруте.

Я отправился в гостиницу, расположенную вблизи от моря, в районе с пестрым населением. На другой день я пошел в полицию. В ходе выяснения целей визита в Ливан не возникло никаких сложностей.

Каково же было мое удивление, когда неподалеку от гостиницы я случайно встретил своего старого друга Шломо Хиллела[18] из Мосада ле-Алия Бет. Он занимался тогда вопросами нелегальной репатриации иракских евреев. Несмотря на нашу давнишнюю дружбу и сильное желание обменяться информацией, мы решили больше не встречаться, разве что возникнет в этом острая необходимость.

Я навестил без предупреждения некоторых старых «друзей», чтобы узнать, что происходило в Бейруте. После двухнедельного пребывания в городе я решил отправиться в Дамаск, но оказалось, что ливано-сирийская граница «герметически» закрыта из-за эпидемии холеры, вспыхнувшей в этом районе. Я решил попытаться проникнуть в Сирию через северный участок границы, рядом с городом Триполи. Но и там было все закрыто.

Все поручения в Бейруте были выполнены, и жизнь моя протекала безмятежно, как вдруг, в одно прекрасное утро на первой полосе местной газеты, которую мне принесли в номер вместе с завтраком, я прочел: «Еврейский террорист проник в Бейрут». В самой статье сообщалось, что террорист-сионист прибыл в Бейрут около двух недель назад с паспортом на имя араба. Террорист, по-видимому, еврей йеменского происхождения, в полиции сумел рассеять возникшие подозрения. И далее: «Тайная полиция предпринимает максимальные усилия, чтобы напасть на его след, и надеется, что в ближайшие дни разыщет его».

Проанализировав статью, я пришел к выводу, что на этот раз я стал жертвой доноса кого-то, кто опознал меня, встретив на улице. Чтобы избавить ливанские власти от труда арестовывать меня, я решил скрыться до того, как они пустят в ход механизм тайной полиции. Через полчаса я сидел в такси и ехал к заставе на границе у Рош ха-Никра. Я думал, что эта граница открыта и я успею пересечь ее до того, как туда придут сведения о моих приметах. К 12 часам дня я был у границы. Там стояло несколько бейрутских машин, а их пассажиры прогуливались вдоль шоссе. Граница была закрыта. Я решил не приближаться к полицейскому посту, опасаясь, что меня опознают. За несколько секунд у меня созрело решение перебраться через границу по железнодорожному туннелю, пробитому в скале между морем и шоссе на Хайфу. Я обошел стороной кафе на обочине дороги и, прижимаясь к скале, подкрадывался к туннелю, взяв в расчет, что, если я сольюсь со скалой, то меня трудно будет заметить со стороны шоссе и с полицейского поста. Я напряг зрение, разглядывая вход в туннель, находившийся от меня метрах в ста, чтобы выяснить, стоит ли там охрана. Путь был открыт. Подойдя к туннелю, я подождал немного, прислушиваясь к звукам и привыкая к темноте. Я продвигался понемногу, осторожно, сначала шел на ощупь, а затем ползком до самого конца туннеля, казавшегося мне бесконечным, и дальше; потом я поднялся, ускорил шаг, чтобы поскорее удалиться от этого места.

Вдруг я услышал окрик по-английски: «Стой!». Лишь тогда я заметил полицейский контроль и наблюдательную вышку у забора из колючей проволоки, окружавшего ее. Английский полицейский угрожал пистолетом и снова приказал: «Стой!» У меня не было другого выхода, как повернуть, но на этот раз на северо-восток, к шоссе, которое вело к пограничной заставе Эрец-Исраэль. Минут через пятнадцать я дошел до шоссе. Только я собрался отдохнуть и отдышаться, как вдруг услышал скрежет тормозов. Около меня остановилась машина, в ней было несколько арабов в гражданском и один полицейский. На вопрос полицейского, что я здесь делаю, я ответил, что приехал из Бейрута и хочу вступить в группу, которая воюет с сионистами. Мне сразу освободили место рядом с полицейским, машина рванула и понеслась.

Доехали до Акко. Полицейский вышел и попросил шофера отвезти меня по какому-то адресу, но вдруг мимо проехало такси в сторону Хайфы. Полицейский остановил его и попросил шофера довезти меня до пункта регистрации добровольцев в Хайфе.

В Хайфу мы приехали к пяти часам вечера. Это было в середине января 1948 года. Сумерки спускались на город. Я попросил шофера остановиться неподалеку от указанного места на повороте, который мне показался удобным, чтобы свернуть в еврейский квартал города. На улицах было пустынно, приближался комендантский час. На счастье, появился английский патруль. Я знал, что пока патруль находится здесь, никто не посмеет открыть огонь. Я воспользовался драгоценными минутами и поспешил к линиям Хаганы. Я гораздо больше опасался еврейской стороны после того, как удалились англичане. Я припустился бежать, выкрикивая на всю улицу: «Ребята, не стрелять!», «Ребята, не стрелять!» Чтобы доказать, что я еврей, я выпустил очередь сочных русских ругательств. Так я бежал, крича и ругаясь, пока меня не схватила чья-то рука и не потянула в подъезд. Бойцы Хаганы засыпали меня вопросами. Кто? Что? Откуда иврит? Я просил немедленно отвезти меня в дом Солел-Боне. Мне не удавалось приостановить поток вопросов, и тогда я произнес волшебные слова: «Я из Палмаха». Это тотчас возымело действие. Мои следователи выполнили мою просьбу и проводили меня в Солел-Боне, но обращались со мной по принципу «почитай, да подозревай». Мое лицо, хорошая одежда, необычные для Палмаха, поразили их. Подозрения рассеял Бен-Моше, который находился на контрольном пункте Солел-Боне в Хайфе. Он видел, как я уходил на задание. Бен-Моше бросился мне навстречу со словами: «Иерухам, мы уже волновались за тебя!»

Я вернулся к своей работе в штабе Палмаха. Мы занимались изучением военных планов арабов. Сначала казалось, что их агрессивность — это те же беспорядки, какие были в 1936–1939 годах, но вскоре стало ясно, что дело идет к войне, если не в общегосударственном масштабе, то по крайней мере в районном. Еще в 1945 году генеральный секретарь Лиги арабских стран провозгласил, что никто не сможет помешать соседним арабским странам оказать поддержку арабскому бунту в Палестине, в результате которого там будут уничтожены все евреи. И в Совете Лиги арабских стран и в ее политической комиссии, совещание которой состоялось в Каире в 1947 году с участием глав правительств и министров иностранных дел арабских стран, было решено создать военно-технический комитет для организации и тренировок арабских добровольцев. Комитет возглавил генерал Исмаил Суфуват. Полковник Фаузи ал-Каукджи, главарь арабских банд в 1936 году, снова проник в Палестину во главе добровольцев, именующих себя армией спасения. Постепенно стало проясняться, какой тактики придерживаются арабы, — это систематические диверсии против еврейского транспорта и нападения на изолированные еврейские поселения. Ишув, пострадавший из-за английского бойкота аэро- и морских портов, сосредоточил максимальные усилия на создании военной силы на случай, если разразится война.

Палмах, представлявший собой мобилизованные силы Хаганы, должен был взять на себя роль, к которой он готовился в течение семи лет своего существования. Он должен был сопровождать транспортные колонны и обеспечивать безопасность основных транспортных артерий, ведущих в Иерусалим, Негев, Восточную Галилею. Палмаху вменялось также в обязанности совершать ответные операции в тылу врага.

В деятельности полевой разведки активную роль играл летный взвод, то есть летчики знаменитых «примусов». Они патрулировали с воздуха удаленные объекты, и, конечно, летали над трассами, по которым двигались наши транспортные колонны, информируя их и контролируя их путь. Они поддерживали связь с отдаленными изолированными пунктами, где узкая колея или необработанное поле служили им взлетной дорожкой. Зачастую «примус» выполнял роль бомбардировщика и боевого самолета, так как пилоту приходилось открывать огонь из автомата по арабским бандам или метать гранаты. «Примусы» совершали также патрулирование с воздуха границы с Заиорданьем, начиная с моста Алленби, через мост Дамия и до моста Шейх-Хусейн в долине Бет-Шеан.

Когда прибыли первые летчики-добровольцы из-за границы из группы Махал,[19] главным образом из Южной Африки, США и Англии, летный взвод стал «авиаслужбой», заложить основы которой штаб Хаганы поручил Иехошуа Эшелу (Айзику). В марте 1948 года «авиаслужба» положила начало военно-воздушным силам Государства Израиль под руководством Аарона Ремеза.

Разведчики-псевдоарабы проявляли отвагу, достойную восхищения. Они проникали в пункты концентрации арабского населения, в части полувоенных организаций и на базы их деятельности. Псевдоарабы поставляли важнейшую информацию как относительно настроений арабского населения, месторасположения и деятельности арабских учреждений, так и относительно военных баз врага и его военных планов.

Псевдоарабы совершали и диверсионные операции в районах, где господствовали арабские банды. Таким образом удавалось предотвратить опаснейшие диверсии в местах сосредоточения еврейского населения.

Глава седьмая ОПЕРАЦИЯ «ИФТАХ»

По мере приближения срока эвакуации англичан возрастала опасность вторжения в Верхнюю Галилею сирийской и ливанской армий. Однажды в генеральный штаб Хаганы, размещавшийся в Тель-Авиве, прибыла делегация поселенцев Верхней Галилеи, в составе которой были Нахум Гурвиц, из Кфар-Гилади, член ха-Шомер Хиллел Ландесман и Авраам Ханухи из Аелет ха-Шахар. Делегаты просили послать подкрепление.

Командир Палмаха Игал Аллон по решению штаба отправился в Верхнюю Галилею, чтобы на месте изучать положение. Он прибыл туда на самолете «пайпер» и приземлился недалеко от Аелет ха-Шахар. Аллон пробыл там около двадцати четырех часов, беседовал с командирами, с жителями Галилеи, изучал обстановку и вернулся в Тель-Авив. В тот же день он представил краткий отчет, в котором указал, что положение в Галилее опасное. К отчету он приложил план освобождения Восточной Галилеи, предложив себя в качестве командира операции. Верховное командование утвердило операцию, и Игаэль Ядин решил, что операция будет названа «Ифтах» по подпольной кличке командира Палмаха. Игаэль, не тратя напрасно времени, приступил к подготовке операции в Галилее. Он боялся ослабления штаба Палмаха, в ведении которого была тогда координация деятельности подразделений Палмаха, рассеянных по всей стране, и его служб в тылу. Он решил взять всего лишь двух офицеров из штаба: своего секретаря Шулю[20] и меня, офицера разведки. Остальных офицеров он назначил из числа офицеров запаса Палмаха в Верхней Галилее.

Однажды утром я выехал в машине вместе с Шулей. В Тверии я был поражен обликом нашего первого освобожденного города, который хорошо знал с тех пор как служил там нотером во время кровавых событий 1936–1939 годов, когда арабы держали в страхе еврейское население. За несколько дней до моего приезда командир 3-го батальона Палмаха Муля Кохен направил туда боевые силы под командованием Моше Кельмана. Силы, прибывшие из Галилеи, разместились в доме нашего друга Мино Гольдцвейга который по мере того, как к нему поступали «гости», брал на себя заботу о каждом. На эти силы возлагалась задача открыть путь в Галилею, прегражденный арабами, контролировавшими Нижнюю Тверию. Палмаховцы заняли опорные пункты врага, контролировавшего центральную дорогу в Галилею, и взорвали вдоль шоссе несколько домов. Рухнули опорные пункты арабов в городе, и они оказались запертыми в арабском квартале, путь к их отступлению был отрезан. Арабы взывали о помощи. Тогда из Назарета поспешила в Тверию английская бронеколонна и эвакуировала все арабское население Тверии, включая и вооруженные отряды, в Цемах и Назарет. Это была предварительная операция перед операцией «Ифтах». Ее целью было обеспечить нашим бойцам доступ в Галилею.

Однако шоссе от Гинносара в долину Хулы все еще контролировали арабы. По нему можно было проехать лишь в сопровождении охраны, но и это было небезопасно. Мы ехали в открытом «форде» Игала, его секретарь спрятала в одежде разобранные на части пистолет и автомат: мы опасались, что англичане устроят обыск в дороге. До Аелет ха-Шахар доехали благополучно, в тот же день Игал приступил к организации штаба операции. Ури Яффе из киббуца Маоз-Хаим был назначен заместителем Игала. Муля Кохен из киббуца Алоним, занимавший до того дня пост командира 3-го батальона, был назначен офицером операции. Шалом Рентович из киббуца Шамир был назначен офицером по административной части и Моше Кельману, заместителю командира 3-го батальона, было вверено командование батальоном.

Вся Галилея была в тревоге и глубоком трауре. Двадцать восемь отважных бойцов погибли во время попытки захватить полицейский пост в Неби-Юша. Еврейский квартал Цфата был отрезан от остальных еврейских поселений и окружен арабами, которые превосходили евреев по численности и по оснащенности сил. Галилея была полностью отрезана от остальных районов страны и расщеплена изнутри пунктами концентрации сил арабов. Признаки угрозы ливано-сирийского нападения были налицо. Наши наблюдения за происходящим по ту сторону границы, равно как и донесения, которые мне удавалось получить из разных источников по обе стороны границы, свидетельствовали о состоянии боевой готовности в этих странах.

Прежде всего Игал организовал встречу представителей всех поселений, чтобы познакомить их с основными стратегическими принципами предстоящей операции. Таким образом он привлек их к участию в предпринимаемых шагах и вселил в них веру в победу. Это была одна из самых впечатляющих встреч, на какой мне приходилось присутствовать.

Английская армия все еще удерживала полицейский пост в Рош-Пинне и военный лагерь к югу от нее. Игал Аллон опасался, что англичане обратят внимание на концентрацию наших сил и отложат эвакуацию поста и лагеря, чтобы евреи не смогли начать наступление до того, как истечет срок действия мандата Великобритании и прежде чем в Палестину вторгнутся войска Ливана и Сирии. Поэтому Игал Аллон решил воздержаться от открытых и немедленных акций и ограничился сбором информации и подготовительными мерами. Небольшие силы из Рош-Пинны и 3-го батальона должны были захватить оба объекта в этом районе, как только англичане покинут их, чтобы опередить арабов.

Утром 28-го апреля 1948 года я получил информацию из достоверных источников о том, что англичане намеревались в тот же день покинуть полицейский пост в Рош-Пинне и военный лагерь. Охранникам в Рош-Пинне был дан приказ занять позиции вблизи от полицейского поста, чтобы туда не могли проникнуть арабы. Английский офицер, увидев еврейских охранников, понял, что силы арабов не успеют прибыть к моменту ухода англичан, и решил покориться обстоятельствам. Полицейский пост перешел в наши руки без каких-либо трудностей. При аналогичных обстоятельствах в наши руки перешел и военный лагерь. Все подходы к лагерю от близлежащего участка сирийской границы были перекрыты подразделениями 3-го батальона и одна из рот батальона находилась в состоянии боевой готовности, чтобы занять лагерь. Увидав, что лагерь окружен нашими силами и что нет никакой возможности передать его в целости и сохранности арабам, англичане стали поджигать бараки и другие лагерные постройки. Бойцы роты Палмаха открыли огонь, но чтобы не вовлечь англичан в бой и не задержать таким образом вывод их сил из лагеря, бойцы ограничились предупредительными выстрелами. Англичане прекратили разрушение лагеря. Так лагерь стал нашим.

До 15 мая оставалось всего две недели, а работы был непочатый край, и это беспокоило нас. Необходимо было срочно, до начала ожидаемого наступления сирийской и ливанской армий, изменить соотношение сил в Галилее. Перед нами стояли следующие цели: а) отбить ключевые посты у врага, б) создать в Галилее барьер для наступления арабов. Здесь уместно указать, что деньги это тоже оружие на войне. В кассе штаба «Ифтах» не осталось ни гроша, а нужды были еще велики. Неоднократные обращения Игала к генеральному штабу оставались без ответа, так как и там касса была пуста. Игал поступил по своему обыкновению. Он позвонил в Тверию своему другу Мино Гольдцвейгу и попросил у него «воздаяние». Кончив разговор, Игал сказал мне: «Поезжай к Мино в Тверию и привези деньги». Стояла ночь. Я выехал из Рош-Пинны и к полуночи добрался до Тверии. Как только я появился у Мино, он позвонил управляющему банка Апак, разбудил его и попросил вместе с нами ночью же пойти в банк. Управляющий открыл сейф и вытащил пачки денег, списав их со счета Мино. Тот передал деньги мне и пожелал благополучно доехать, отказавшись принять какую-либо расписку. Ночью я приехал с деньгами в Рош-Пинну.

Столица Верхней Галилеи Цфат был единственным крупным экономическим центром арабов Галилеи, его политическая и стратегическая роль была велика как с точки зрения евреев, так и арабов. Именно поэтому взятие Цфата представляло собой цель первостепенной важности.

В Цфате насчитывалось около полутора тысяч евреев, причем преобладало пожилое население. Моральный дух евреев Цфата был не на высоте из-за того, что у них не была организована самооборона и они не верили в местные силы Хаганы, состоявшие всего из двух взводов хайфских полевых частей. Арабское население, напротив, славилось своим бесстрашием и фанатичностью и насчитывало двенадцать тысяч человек. Кроме того к ним еще присоединились семьсот «добровольцев» из Сирии и Ирака, которыми командовал сирийский полковник Адиб Шишакли.[21]

Арабы стремились как можно скорее захватить Цфат, использовав его как трамплин для захвата всей Галилеи. Цфатским арабам оказывали также поддержку десятки близлежащих деревень, обеспечивавших им доступ к городу со стороны ливанской границы. В случае необходимости жители деревень готовы были помочь и живой силой. Итак, превосходство в Цфате было бесспорно на стороне арабов. В то же время до нас дошла достоверная информация о том, что арабы готовят нападение на еврейскую часть Цфата в целях ее уничтожения. Штаб «Ифтах» решил ускорить проведение операции и предпринять лобовую атаку на Цфат. На первом этапе взвод Палмаха под командованием Элада Пеледа через оливковые плантации Бирии и Эйн-Зейтим проник в еврейский квартал Цфата. Еврейское население воспрянуло духом, когда бойцы Палмаха появились в квартале. Затем была предпринята характерная ночная операция: в ночь на 1 мая 1948 года 3-й батальон Палмаха вышел со своей базы на горе Кнаан и занял деревни Эйн-Зейтим и Бирию. Так образовался свободный доступ от горы Кнаан к еврейской части Цфата. 2 мая большая часть 3-го батальона под командованием Моше Кельмана была переброшена в еврейский квартал Цфата и началась подготовка к освобождению всего города. Однако, после того как пали Бирия и Эйн-Зентам враг стал особенно чуток к нашим передвижениям. Он мобилизовал и перебросил в город дополнительные силы. Нам стало известно, что силы противника намерены открыть артиллерийский огонь по еврейскому кварталу.

*** отсутствует по крайней мере 2 страницы в книге ***

селенцы были не в состоянии противостоять превосходящему их по численности и вооружению противнику и эвакуировали свои командные позиции на высотах, а по рации требовали немедленно оказать им помощь. Я был убежден, что штаб операции спешит перебросить силы в Рамот-Нафтали. Однако командир «Ифтах» решил любой ценой воздержаться от этого, чтобы «не плясать под дудку» противника и не свести на нет инициативу, находившуюся в наших руках. Даже если бы и были брошены имевшиеся в нашем распоряжении силы на помощь Рамот-Нафтали, едва ли они сумели бы прорваться при свете дня в осажденное поселение. Бойцам в Рамот-Нафтали было приказано держаться до наступления темноты, их заверили в том, что затем будут предприняты все усилия, чтобы нанести удар по противнику с воздуха. Я снова поехал на аэродром, чтобы подготовить авиаоперацию. Мы сняли дверку самолета, расположенную у моего сидения, и после того, как я привязал себя к нему ремнями, мне передали три бомбы-самоделки, каждая весом в 20 килограммов. Одну бомбу положили у моих ног, вторую — мне на колени, а третью я держал в руках. Длина шнура зажигания составляла 20 сантиметров. Наши летчики Моше Фельдман (Пелед), Иешаяху Бодиловски («Буди») из Явнеэля, Пуси из Кфар-Гилади и Перец Гросер из Ашдод-Яакова вычислили скорость падения бомбы, и мы пришли к выводу, что если ее сбросить с высоты 600 метров, она немедленно взорвется при ударе о землю.

Мы летели на высоте 600 метров к месту боя. При команде летчика «приготовиться», я должен был поджечь шнур зажигания, чиркнув его концом, покрытым серой, по спичечной коробке. На мой ответ «готов», летчик пошел на снижение, чтобы у меня в поле зрения оказался весь участок боя. В нужную минуту я выпустил из рук бомбу. Снова мы стали кружить над целью, рассматривая участок поражения. Секунды казались нам часами. Выяснилось, что попадание в цель было достигнуто. Сбросив третью бомбу, мы возвратились на базу и снова загрузили самолет бомбами.

Вид Рамот-Нафтали сверху свидетельствовал о крайне тяжелом состоянии поселения. Я вернулся на командный пункт, чтобы проконсультироваться. В этот момент пришло срочное донесение из Рамот-Нафтали, содержание которого потрясло нас. Защитники Рамот-Нафтали сообщали, что они утратили какую-либо надежду и что они начинают отступать в долину Хулы. Донесение выглядело как отчаянный призыв ожидающих своего конца о помощи. Игал дал краткий и категорический ответ: «держаться любой ценой». Он угрожал расстрелом каждому, кто отступит и придет к нам. Никто не верил, что Игал сможет выполнить угрозу, но телеграмма такого содержания была отправлена, и этого было достаточно, чтобы удивить нас. Каждый всем своим существом чувствовал роковое значение этой минуты.

Днем пришло последнее донесение: «Пулемет и ружья полностью вышли из строя; боеприпасы почти иссякли; ливанские танки пересекли внешнюю ограду поселения». Было ясно, что битва проиграна.

Я опять отправился на аэродром, чтобы снова совершить наш рейд, хотя и понял, что наступление таким образом приостановить нельзя. Но вдруг — и это остается загадкой по сей день — танки, находившиеся уже за внутренней оградой поселения, повернули обратно, к ливанской границе. Рамот-Нафтали был спасен.

С наступлением темноты в Рамот-Нафтали было направлено подкрепление, мобилизованное в поселениях долины Хулы, однако атака больше не повторилась, ливанцы ограничились артиллерийским обстрелом.

Ввиду военной активизации в Верхней Галилее и концентрации ливанских и сирийских сил на границе, наши подразделения заняли командные высоты вдоль дороги от долины Гинносара по направлению к Рош-Пинне, чтобы обеспечить безопасность передвижения 1-го батальона. С борта самолета я сообщил Дану Ланеру, командиру 1-го батальона, дислоцированного у озера Киннерет: «Дорогу контролируют наши силы, можно двигаться ночью при зажженных фарах». Мы хотели, чтобы враг думал, что мы направляем в Галилею крупные силы. Цель была достигнута, хотя мы-то знали, что солдаты 1-го батальона утомлены до предела из-за непрерывных боев, которые они вели в Балад аш-Шейхе в Западной Галилее, в Тират-Цви, Мишмар ха-Эмек, на Гилбоа и в других местах. Транспорт, находившийся в распоряжении батальона, не мог справиться с задачей перевозки в Галилею всего батальона и его военного оборудования и оружия. Машины, из которых состояла колонна — всего сто машин — были мобилизованы на шоссе Тель-Авив — Хайфа против воли их владельцев. С наступлением темноты мы вышли полюбоваться внушительным зрелищем: еврейская транспортная колонна слепящим огнем осветила Галилею, что несомненно вызывало опасения наблюдавшего за нами врага и, конечно, укрепляло веру в нас самих. Не исключено, что именно эта колонна 1-го батальона Палмаха и другие, подобные ей, двигавшиеся ночью при зажженных и возвращавшиеся при потушенных фарах, а также воинственный дух, царивший в ходе операции «Ифтах», заставили врага воздержаться от наступления на Тверию и навели его на мысль обойти «укрепленный» район и пойти в атаку в долине Иордана.

В ходе операции «Матате» («Метла»), целью которой было обеспечить контроль над транспортными артериями, ведшими из Галилеи в Тверию, были очищены все восточные склоны Верхней Галилеи вплоть до Иордана. Снова стал возможным проезд в Галилею и беспрепятственные поставки снабжения в этот район.

Операция «Матате» достигла и другие цели: была прервана связь между арабской частью Цфата и Сирией и в значительной степени был подорван боевой дух цфатских арабов. В ходе этой операции, начавшейся на рассвете 3 мая, столкнулись с сопротивлением племени Араб ал-зангария и других племен, рассеянных к востоку от шоссе Тверия — Рош-Пинна и занимавшихся главным образом грабежом и контрабандой. После перестрелки племена отступили, пересекли Иордан и ушли в Сирию. Теперь стало проще следить за проникновением вооруженных арабов и предотвращать переброску подкрепления из Сирии в Цфат. Операция «Матате» была своевременно и успешно проведена 1-м батальоном, только что прибывшим в Галилею.

3-й батальон, занявший ранее еврейский квартал Цфата, приступил к освобождению города. В ночь на 6 мая батальон предпринял лобовую атаку на цитадель, возвышавшуюся в центре города. Атака велась под прикрытием огня минометов «давидка», однако она была подавлена в самом узком секторе боя превосходящими силами противника. Наши силы потерпели неудачу, но тем не менее арабы Цфата были напуганы: они не ожидали, что горстка евреев отважится пойти против них. Правда, арабам Цфата тотчас было переброшено подкрепление.

Наша неудача тяжело отразилась на настроении евреев этого города. Штаб операции дал приказ командиру 3-го батальона немедленно снова пойти в наступление на арабский квартал. Между тем на рассмотрение командования операции «Ифтах» было представлено предложение эвакуировать из Цфата и его предместий детей и взрослое небоеспособное население. Игал отклонил это предложение. Он опасался не столько морального аспекта подобной операции сколько того, что в ходе эвакуации из осажденного города женщины и дети будут подвержены опасности нападения противника.

Положение обязывало командира операции «Ифтах» отправиться в Цфат и на месте познакомиться с создавшейся ситуацией. На следующий день Игал в сопровождении взвода молодых палмаховцев прошел пешком из Рош-Пинны на гору Кнаан, а оттуда ночью проник в еврейский квартал Цфата. После обхода линии боев, разделявшей город, он встретился с командирами. После анализа неудавшейся атаки был разработан новый план.

Арабский город лихорадочно готовился к наступлению на еврейский квартал. Разведка донесла, что командующий Армией спасения полковник Фаузи ал-Каукджи обещал сирийскому командиру в Цфате полковнику Адибу Шишакли, что во время атаки его артиллерия также откроет огонь. Для Рамота-Нафтали наступила небольшая передышка, когда артиллерийские орудия были переброшены оттуда на гору Мерон, но небоеспособное население Цфата было в панике. Необходимо было опередить врага.

10 мая в 21 час 30 минут наши силы пошли в атаку. Стояла дождливая ночь, тяжелые облака нависли над городом. Эхо выстрелов «давидки» и других минометов, доносившееся из-за цитадели, усиливалось благодаря низким облакам. Арабы Цфата были ошеломлены. Их буйному воображению рисовались «маленькие атомные бомбы». После массированного обстрела бойцы Палмаха пошли в атаку на три главных объекта — на цитадель, дом «Шалва» и полицейский пост, находившийся на границе еврейского квартала. На этот раз цитадель пала после короткого, но отчаянного боя. Дом «Шалва» был взят в ходе атаки. В нем забаррикадировались шестьдесят иракских добровольцев. В рукопашном бою за дом погиб командир роты Авраам Лихт, возглавивший группу, прорвавшуюся в дом. Самым трудным и кровопролитным боем был бой за здание полиции. Это здание удерживали около ста ливанских добровольцев, оно было тщательно укреплено. Все попытки саперов взорвать здание не удавались, так как взрывчатка намокала под дождем. Все саперы были ранены. Чтобы выполнить поставленную задачу, пришлось мобилизовать бойцов, не обученных приемам диверсий. Наши ударные силы насчитывали к тому времени не больше пятнадцати человек. В кровопролитном ожесточенном бою в самом здании погиб командир роты Ицхак Гохман. Очистка здания от врага продолжалась целый день. Когда начались бон за Цфат, наши силы предприняли обманный маневр в деревне Акбара. Лишь под утро мы получили желанную телеграмму от командира батальона из Цфата. Главные объекты были взяты, и наши силы готовились завершить освобождение города. Меня разбудил один из летчиков, и мы отправились в темноте на аэродром в Маханаим. Как только стало светать, мы поднялись в воздух и взяли курс на Цфат. В арабской части города не было никаких признаков жизни. Я приказал летчику лететь над деревней Акбара. Вдруг наш самолет тряхнуло взрывной волной. Мы предположили, что это наши силы занимают деревню. И тут я заметил, что по дороге, ведущей на север, ползло что-то похожее на змею из человеческих тел. Мы летели над этим пока не достигли развилки, потом двинулись вдоль дороги, ведшей к Цфату. Я встрепенулся. Мне показалось, что из Акбары в сражающийся Цфат двигалось подкрепление. Но когда мы приблизились к перекрестку шоссе Мерон — Гуш-Халав — Цфат, я понял, что тысячи людей, словно огромный растревоженный муравейник, удирали в панике. Арабское население Цфата, известное своим фанатизмом, устроившее резню евреев во время погромов в 1929, 1936 и 1939 годах, струсило перед горсткой еврейских бойцов и защитников города. Огромная крепость на горе Кнаан, служившая штабом полковнику Шишакли, наводившему страх на весь район, была взята нашими силами, а находившиеся там арабы пустились наутек, попав под обстрел девушек Палмаха.[22] Шишакли и его офицеры первыми удрали из города.

Арабские бойцы — местные и добровольцы — бросили свои позиции в начале боя, как только узнали, что наши силы захватили ключевые позиции арабской части города, и как только услышали взрывы, доносившиеся из тыла, из деревни Акбара. Когда арабы увидали, что их герои покинули население на произвол судьбы, они тоже пустились в бегство.

Падение Цфата, о смелости арабских жителей которого в Галилее на протяжении поколений слагались легенды, потрясло арабов. Со временем стало известно, что по плану, разработанному иерусалимским муфтием Хадж Амином ал-Хусейни, находившимся тогда в Ливане, был предусмотрен захват арабами Цфата и объявление о создании арабского правительства с временной резиденцией в этом городе. Затем предполагалось вести войну за захват Эрец-Исраэль. Как выяснилось, мы опередили противника всего на один день.

Можно было понять радость евреев Цфата, гордо ходивших по улицам арабской части города. Все страдания мира выпали на их долю. В этот радостный день радиостанция «Голос Галилеи», находившаяся в Аелет ха-Шахар, сообщила об освобождении Цфата, а также передала указы, касающиеся нового уклада жизни города.

Срок действия английского мандата истекал через пять дней. Арабские армии готовились к интервенции. Мы добились определенного успеха, но нам еще многое предстояло сделать. Наиболее слабыми участками обороны на границе был мост Бнот-Яаков, район Дан — Дафна и район Неби-Юша — Кадеш-Нафтали Малкия, последняя находилась на стратегически важном перекрестке дорог, которые связывали Ливан с центром Галилеи. Здесь необходимо создать сплошную полосу еврейских поселений. Наличие десятков тысяч в районе Хулы и у подножья Галилейских гор, враждебно настроенных арабов, способных действовать против нас с тыла, обязывало предпринять крупную военную операцию, но наши силы поредели в бесконечных боях и мы должны были строжайшим образом экономить их на будущее.

После того, как был занят Цфат, настроение поселенцев Галилеи стало более оптимистичным. Арабы, покинувшие город, распространяли весть о падении Цфата и о героизме евреев. Игал Аллон разрешил некоторым руководителям еврейских поселений заверить в безопасности и покровительстве арабов из соседних деревень, которые были дружески настроены и сотрудничали с евреями. Были выделены машины, пересекавшие ночью различные районы долины Хулы. Колонны машин двигались при зажженных фарах, обратный путь был проделан при погашенных фарах. Арабы Хулы поверили в великую силу и пустились в массовое бегство в Сирию и Ливан. До сих пор арабские представители в ООН утверждают, что предложение покровительства арабам Хулы было не чем иным, как тактическим приемом в целях запугивания. Некоторые видели в этом шаге способ узнать, кто друг, а кто враг. Игал полагал, что забота о друзьях послужит предостережением врагам.

Территория между Рош-Пинной и Метуллой была расчищена. С занятием Халсы[23] Игал сказал окружившим его бойцам: «Сегодня мы отомстили за Трумпельдора и его товарищей».

Активность врага возросла главным образом в районе к востоку от моста Бнот-Яаков и в районе Малкия — Кадеш-Нафтали. Не было никаких сомнений, что в самом деле близится наступление арабских армий. Мы знали, что район Дан Дафна является наиболее обнаженным участком на линии нашей обороны, но мы рассчитывали на мужество поселенцев, а также на полевые части, которые были переброшены в укрепленный пункт Тель ал-Кади.

Разведка действовала в трех направлениях: первое — осведомители, арабские друзья Авраама Ханухи, Биньямина Кохена, Хиллела Ландесмана и Мано Фридмана, непрерывно доставляли информацию о происходящем в районе по ту сторону границы; второе — псевдоарабы, проникавшие на территорию противника, производили крайне важную разведку; третье — воздушный патруль исследовал пространство вплоть до границы и даже далее. Преимущество псевдоарабов заключалось в том, что они были обучены способам добычи военной информации и ее должной оценке.

12 мая, за три дня до начала ливано-сирийской агрессии группа из двух псевдоарабов возвратилась в оперативный штаб после того, как провела шесть дней за границей. Группа вышла на операцию 7 мая в полночь из киббуца Эял, расположенного к востоку от Хулы, и к рассвету прибыла в Кунейтру. Псевдоарабы остановились у своего друга коммерсанта, который принимал их и прежде. Во время предыдущих появлений в Кунейтре они выдавали себя за коммерсантов; на этот раз они явились как беженцы из Эрец-Исраэль. Узнав от знакомых и их соседей о подготовке интервенции, они наутро отправились в Дамаск. Там они тоже выдали себя за беженцев и им был оказан прекрасный прием. На следующий день, 9 мая, они вернулись в Кунейтру и оттуда на такси поехали в Мардж-Аюн якобы разыскивая родных, затерявшихся в потоке беженцев. Здесь они прошли контроль иммиграционных властей и продолжили путь вдоль границы с Израилем на такси. Они несколько раз возвращались в Бейрут, где встречались с другими четырьмя псевдоарабами. Проведя два дня в Бейруте, они снова поехали в Дамаск. С ними ехали арабы, которые за два-три дня до этого воевали в Цфате. Они с горечью рассказывали о своих командирах, покинувших их, как только начался бой. Эти люди направлялись в военный лагерь Катана на территории Сирии, чтобы снова мобилизоваться в армию. Как в Ливане, так и в Сирии тогда царили растерянность и уныние из-за поражения в Цфате. Из Дамаска арабы снова отправились в Кунейтру и затем, после короткого пребывания у знакомых, пешком вернулись в киббуц Эял.

Игал решил не ждать, пока враг станет диктовать нам условия боя. Напротив, он предпочитал нарушить планы противника. Через два дня после занятия Акбары 1-му батальону был дан приказ атаковать опорные пункты противника в Малкии и остановить его продвижение.

13 мая к вечеру батальон отправился к подножью Рамот-Нафтали. Известно было, что его ожидает бой с превосходящими по численности и военному оснащению силами арабов. С наступлением темноты бойцы вышли из машин и стали пробираться по гористой местности к пункту, где должен был начаться бой. Это был тяжелый и утомительный путь. Не было никакой возможности к назначенному времени дойти до пункта, который был исходной точкой боя. Наши солдаты укрылись в вади, где провели весь день 14 мая, и лишь на другой день на рассвете пошли в бой.

Утром 14 мая как обычно мы произвели разведку с воздуха вдоль границы, направились к югу, к устью Иордана, отважившись, как мы это иногда делали, пересечь границу, и проследили за концентрацией сил противника в лесу к северу от долины Хулы. На обратном пути над Мардж-Аюном, мы четко различили длинную движущуюся колонну, край которой уходил в горы, на север. Мы стали подсчитывать единицы транспорта, но вскоре поняли, что это бессмысленно. Оценив, насколько это возможно, мощь колонны, мы вернулись на базу, и я поспешил доложить штабу о результатах разведки. Изучив ситуацию, штаб решил, что враг, по-видимому, намерен прорваться в долину Хулы, используя дополнительные силы, помимо тех, которые были дислоцированы в районе Малкии. Штаб пришел к такому выводу, хотя казалось странным, что противник решил вести наступление именно долине Хулы, где сосредоточена цепь поселений. Командиру 3-го батальона был дан приказ вывести силы из района Цфата и немедленно разместить батальон в районе Рош-Пинны. На позициях в Цфате были дислоцированы полевые роты и местные охранные части.

Мне было поручено вести наблюдение за движением вражеской колонны. Я снова полетел по направлению к Мардж-Аюну. Мы прибыли, когда противник после короткой передышки возобновил марш. Выяснилось, что головная часть колонны повернула от Кунейтры в Ал-Хама. Я сообщил об этом Игалу и он немедленно связался по телефону с командованием в Иорданской долине. Он предупредил Моше Монтага, командира бригады Голани, об угрозе нападения со стороны Ал-Хама на Иорданскую долину и Тверию.

Тогда же в штаб была доставлена телеграмма, в которой сообщалось о провозглашении Государства Израиль. Игал сказал: «Смелое политическое и историческое решение. Здесь на поле боя, на фронтах мы превратим провозглашение государства в непреложный факт».

Назавтра с рассветом силы 1-го батальона атаковали деревню Малкия и находившийся рядом с ней военный лагерь. Он перешел в наши руки после короткого боя. Другая рота батальона заняла арабскую деревню Кадес (Кадеш-Нафтали), находившуюся между Малкией и полицейским постом Неби-Юша. Не успели наши силы укрепиться в деревне Малкия и в военном лагере вблизи от нее, как вражеская пехота под прикрытием артиллерийского и танкового огня перешла в наступление. Преимущество с точки зрения живой силы и военного оснащения было на стороне врага. Кроме того в распоряжении противника находились наикратчайшие пути для снабжения. В довершение всего наше оружие прикрытия — минометы и пулеметы — почти полностью вышло из строя из-за острой нехватки боеприпасов и запасных частей. Это объяснялось не только отсутствием подходящих путей для снабжения, но, главным образом, тем, что у нас вообще не осталось боеприпасов и запасных частей. В то же утро в штаб стали поступать донесения и о крайне тяжелом положении, в котором оказался батальон. Противник вел ожесточенный обстрел, и на нашей стороне были значительные потери. Эвакуировать раненых почти не удавалось. Когда иссякла надежда удержаться в Малкии и военном лагере, командиру роты было разрешено отступить к югу, к командным высотам, возвышавшимся над маршрутом, по которому продвигались силы противника.

Чтобы подбодрить наших бойцов, Игал Аллон сделал единственное, что было в его силах. Он попросил командира батальона Дана Ланера сообщить им о провозглашении государства.

Мы ощущали острую нехватку боеприпасов и оружия, необходимых для прикрытия нашего отступления. Игал составил телеграмму генеральному штабу. В телеграмме, состоявшей из 300 слов, он описал всю тяжесть положения и настаивал на немедленной доставке оружия и боеприпасов. Офицер связи, увидев такую длинную телеграмму, сказал, что из-за загруженности службы и необходимости кодирования она попадет в генеральный штаб не раньше, чем к утру 17 мая. Тогда Игал решил послать в Тель-Авив меня и вместо длинной телеграммы набросал короткую записку Игаэлю Ядину и Иосефу Рохелу (Авидару). Он просил принять меня в тот же день.

В 4 часа дня я выехал из Рош-Пинны в открытой машине Игала и окольными путями добрался до Тель-Авива. Пока я ехал до Тверии, мне казалось, что все кругом тихо и спокойно. В Тверии стояла неподвижная, тягостная тишина. Около фермы Киннерет я увидал вооруженных поселенцев. По выражению их лиц я понял, каково положение. С дороги, ведущей в Явнеэль, около Пории я взглянул на Иорданскую долину и мне стало страшно: в долине, где обычно царило спокойствие и умиротворение, рвались снаряды, повсюду вырывался огонь, стояли столбы дыма. Я остановился как вкопанный. Наконец я пришел в себя и поехал в Афулу через Кфар-Тавор, а оттуда по шоссе Генигар до развилки Джалами и по вади Милек на шоссе Хайфа — Тель-Авив мимо Зихрон-Яакова. Был открыт только этот путь. Я добрался до пересечения дорог Раанана — Кфар-Сава и там меня остановили у контрольного пункта. Стоявшие на посту набросились на меня с криком, но я обрадовался и такому приему, так как от самой Рош-Пинны мне не с кем было словом перемолвиться. Поначалу я даже не понял, из-за чего весь крик. Потом мне объяснили, что введено полное затемнение. Только тогда я узнал, что в то утро египетская авиация бомбила Тель-Авив. Я замазал грязью фары машины, как мне приказали, и продолжил путь в Тель-Авив. Там я немедленно отправился в «красный дом» на улице Яркон и застал там Игаэля Ядина и Иоси Авидара. Они отложили свои дела, чтобы выслушать меня. Авидар обещал рассмотреть дело утром. На следующий день я отправился в генеральный штаб Палмаха, находившийся в гостинице Риц, вблизи от «красного дома». Там я доложил о положении в Галилее и о моей встрече с Ядином и Авидаром. Штаб Палмаха взял на себя заботу об обеспечении нас всем необходимым. Утром того же дня — 16 мая — я отправился из штаба на аэродром Сде-Дов, чтобы лететь на «пайпере», который посылался в Маханаим для подкрепления патруля Галилеи, так как единственный находившийся в распоряжении патруля самолет вышел из строя.

Машину, на которой я ехал, вела шофер штаба. Около стадиона Маккаби, в северной части города, нас остановили. Мы вышли из машины и вдруг я разглядел у выставочных зданий египетский самолет «Спидфайр», из-под крыльев которого летели вниз две бомбы. Я повалил мою водительницу на землю и сам бросился вслед за ней. Раздался мощный взрыв. Я открыл глаза: над нами плыло черное облако. Отовсюду неслись вопли, стоны, звуки поспешных шагов, но я все еще не понимал, что происходит. Когда рассеялось облако дыма, мы увидали, что машина, ехавшая перед нами, была охвачена пламенем.

Сде-Дов подвергся бомбежке, и я не мог отправиться самолетом в Маханаим и решил ехать в Рош-Пинну на машине. В 5 часов вечера я был уже в штабе операции «Ифтах».

Против всех моих ожиданий там царило полное спокойствие, однако опасность нападения не миновала: ливанцев поощрял их успех и они готовились к новому наступлению. Сирия направляла подкрепление на свою базу к востоку от моста Бнот-Яаков — к исходной точке наступления. Игал решил и на этот раз не ждать, пока враг нападет на нас. Нельзя было рассчитывать на то, что с нашими скудными силами удастся удержаться на оборонительной позиции вдоль всей линии фронта. Было решено сконцентрировать силы и использовать прием неожиданного нападения на врага.

В ночь с 15 на 16 подразделение Палмаха перешло ливанскую границу и подошло к мосту Литани. Бойцы вынудили пост на мосту капитулировать и взорвали мост, игравший жизненно важную роль для ливанской армии. Ее колонна, прибывшая накануне в Набатию, чтобы вести наступление через Метуллу, застряла у разрушенного моста. Из-за разрушения моста возникли также трудности в снабжении сил противника, дислоцированных в районе Малкии. Ливанское население было в панике. Стойкость армии была подорвана.

В ту же ночь рота 3-го батальона атаковала полицейский пост в Неби-Юша. Ее западный фланг прикрывало подразделение 1-го батальона, дислоцированное в Кадеш-Нафтали. Роте удалось занять все опорные пункты вокруг полицейского поста и подавить огонь, открытый засевшим там противником. Наши силы попытались прорваться на полицейский пост, но обнаружилось, что он окружен густой колючей проволокой. У наших саперов не было достаточного количества взрывчатки, чтобы завершить дело. Было решено отложить это на следующий день и пока не снимать блокаду. Наутро ливанский самолет бомбил наши силы, блокировавшие полицейский пост. Наш «пайпер» не остался в долгу. С наступлением темноты наши бойцы вновь предприняли атаку на полицейский пост и заняли его. На другой день во дворе поста мы обнаружили тела наших солдат, погибших при первой атаке, 20 апреля 1948 года. Игал распорядился похоронить их на месте гибели, и Неби-Юша был переименован в Мецудат Коах (форт силы) в память о 28 бойцах, погибших в бою за этот пост.

Пока штаб операции «Ифтах» разрабатывал план взятия Малкии, к нам обратились с просьбой срочно перебросить силы в Иорданскую долину. Сирийская армия захватила Цемах и стояла у входа в Дганию. Наше положение тоже было тяжелым, и мы не знали, как решить проблему персонала и вооружения. Тем не менее штаб дал приказ части из 3-го батальона немедленно выйти на помощь на линию фронта в Иорданскую долину. На захват базы врага к востоку от моста Бнот-Яаков была брошена всего лишь одна рота 3-го батальона.

В период, предшествовавший операции «Матате», нам стало известно, что небольшое племя бедуинов Араб ал-хеаб, возглавляемое шейхом Абу-Юсуфом из деревни Туба на сирийской границе, выразило желание открыто присоединиться к нашим силам. Нам это показалось странным, так как наше положение в то время было крайне тяжелым. Это известие заинтересовало Игала и он решил лично выяснить, чем руководствовался шейх. Игал придавал такому шагу политическое значение в не меньшей степени важное, чем военное.

Наступил подходящий момент, и мы с автоматами, на двух «джипах» отправились в деревню Туба. Игал, которому тогда еще не исполнилось и 30 лет, а выглядел он моложе своего возраста, опасался, что шейх не поверит, что он действительно командир. Поэтому он решил представить себя как заместителя командира, которого сам командир послал познакомиться с шейхом и его людьми и определить условия соглашения. Мы с Мано Фридманом подготовили визит, чтобы придать ему достойную форму и предотвратить возможные сирийские сюрпризы.

В назначенное время мы подъехали к лагерю. В середине шатра выстроились бедуины, одетые во французскую военную форму с перетянутыми через грудь лентами с патронами. В руках они держали револьверы различного типа. Старый шейх произнес традиционные арабские приветствия. Игал прошел вдоль своеобразного строя, и лишь после этого мы вошли в шатер шейха и приступили к беседе. Поговорили о том о сем, о тяжелых временах, об урожае, о погоде. Затем Игал объяснил шейху, что до нашего командира дошла весть о готовности шейха присоединиться к нашим силам и Игала послали договориться обо всем. «О! — ответил шейх, — не пытайся обмануть меня, старика. Я знал твоего деда, отца матери, покойного раби Шварца, старожила Рош-Пинны. Я знаю твоего отца вот уже почти 75 лет. Это ты еврейский командир и, так как я доверяю тебе, я готов связать судьбу своего племени с вашей судьбой».

Слова шейха показались правдивыми Игалу, и он без обиняков спросил Абу-Юсуфа, что заставило его пойти на столь необычный шаг. Ответ шейха прозвучал откровенно и искренне: «В Торе написано, что эта земля предназначена для евреев, и нечего оспаривать Святое писание. Я и мои люди мы хотим жить в мире как верные граждане еврейского государства». Шейх добавил, что он не хочет войн и предпочитает избегать кровопролитий и страданий. По личному опыту он знает, что евреи и арабы могут жить в мире. Он резко отозвался о руководстве высшего Арабского совета, которое обмануло арабское население, начав войну, когда преимущество было на стороне евреев. По мнению Игала именно последний довод Шейха был решающим. Мы знали также, что шейх жаждал кровной мести за предательство арабского руководства и вера в победу евреев толкнула его на подобное решение.

Хотя мы верили в искренность шейха и хотели воспользоваться услугами его людей, поручив им патрулирование местности, сбор информации о противнике и преследование сирийских сил, но мы должны были убедиться в его надежности. Выйдя вместе с шейхом из шатра, мы попросили его сообщить данные о сирийской армии, дислоцированной к востоку от Иордана, за мостом Бнот-Яаков. Шейх дал полный и детальный ответ относительно сконцентрированных там сил. Я сравнил информацию шейха с имевшимися у нас сведениями. Все совпадало. Этого было достаточно, чтобы Игал решил ввести людей шейха в состав наших сил. Чтобы обеспечить тесную связь между племенем и командованием, Игал тут же назначил Ицхака Хенкина — сына члена Ха-шомера Иехезкеля Хенкина — командиром бедуинского подразделения, которое было названо Пал-Хеаб (Палмах-Хеаб). Этому же подразделению были переданы саперы и автоматчики Палмаха. Расставаясь с шейхом, мы ударили по рукам, что символизировало союз между евреями и арабами, первый военный союз такого рода в Государстве Израиль.

Однажды нам сообщили, что несколько человек из Ливана и Сирии хотят тайно встретиться с нами. Игал поручил мне выяснить, в чем дело. Оказалось, что представители маронитов-ливанцев и руководители сирийских друзов должны приехать в Метуллу и хотят встретиться с евреями. На протяжении многих лет пограничный город Метулла служил нам местом встречи с арабами из Ливана и Сирии, которые стремились к установлению добрососедских отношений с евреями.

Игал в бытность свою командиром сирийского подразделения интересовался спецификой положения маронитской и друзской общин в Ливане и Сирии. Он считал, что с ними можно поддерживать связи, что ослабляло бы сирийско-ливанский военный союз. Из-за суровых мер предосторожности, которые необходимо было предпринимать при пересечении границы, ливанцы смогли прибыть в Метуллу в 11 часов ночи. Друзы не приехали вообще, так как им не удалось пересечь границу.

Ливанцы не скрывали своих опасений по поводу возможных военных действий. Они рассказали, что не согласны с воинственными декларациями правительств арабских стран и хотят прийти к договоренности с евреями. Они говорили сбивчиво и неуверенно. Игал сказал им, что мы не испытываем враждебности к народам Сирии и Ливана, но, к сожалению, правительства этих стран своей политической линией заставляют нас защищаться любыми имеющимися в нашем распоряжении средствами. Он объяснил, что окончательное решение за ними, и выразил надежду на установление мира и взаимопонимания между народами нашего района.

После встречи, возвращаясь из Метуллы в Рош-Пинну, мы столкнулись с подразделением Пал-Хеаб, возвращавшимся после удачной операции по ту сторону сирийской границы. Подразделение гнало большое стадо коров — захваченный трофей. Бедуины были удивлены тем, что еврейский командир находится в дороге в такой поздний час, и стали восхвалять его и его бойцов. Что касается стада, то оно было отдано на провиант.

19 мая рота 3-го батальона пересекла Иордан и прорвалась в лагерь противника, застав его врасплох. Вначале сирийцы оказывали ожесточенное сопротивление, но после непродолжительного обстрела из автоматического оружия и гранатного боя они сдались. Наши основные силы, в распоряжении которых было лишь стрелковое оружие и взрывчатые материалы вступили в бой за группой, прорвавшейся в лагерь, уничтожили транспорт противника, бронемашины, подожгли нефтехранилище, другие строения. Огонь полыхал три дня и три ночи, заволакивая дымом всю местность. Этот «столб огненный» был виден из всех поселений Галилеи и поднимал боевой дух наших бойцов.

В ту же ночь подразделения 3-го батальона, переброшенные в Иорданскую долину, атаковали в Цемахе полицейский пост и находившееся рядом с ним здание школы. Правда, намеченные объекты не были взяты, но прибытие 3-го батальона на помощь бойцам в иорданской долине и бой, проведенный в тылу врага, был большой моральной поддержкой для наших сил, а также нарушил планы наступления сирийцев.

Чтобы оттянуть силы противника из Иорданской долины, нам поручили провести операции в его глубоком тылу в район Кфар-Хараб на Голанских высотах к востоку от Эйн-Гева. Мы с Игалом проплыли на моторной лодке от Гинносара до Эйн-Гева. Ночь была лунной. Сирийцы, заметив лодку, открыли бесперебойный огонь. Наконец, мы добрались до Эйн-Гева. Поселенцы проявляли выдержку и спокойствие, несмотря на разрушения в поселении, причиненные огнем сирийцев. Бойцы подразделения Палмаха, добравшись до назначенного места в лодках под непрерывным сирийским обстрелом, были совершенно измотаны. Однако во время операции бойцы забыли об усталости. Подразделение приблизилось к магистрали, по которой направлялось подкрепление сирийской армии, уничтожило шесть машин с солдатами и взорвало шоссе. Появление израильских сил в тылу сирийцев посеяло панику среди солдат противника. Срыв наступления, подготовленного Сирией, а также наши смелые операции на различных участках фронта, заставили сирийскую армию отступить из сектора Иорданской долины.

Когда миновала опасность, нависшая над Иорданской долиной, 3-й батальон снова включился в операцию «Ифтах». Завершалась подготовка к занятию Малкии. Слесарные мастерские киббуцов трудились над созданием самодельных бронемашин. Основой бронетанковой колонны служили два танка — наш трофей в бою за полицейский пост на горе Кнаан. В колонне было также несколько автобусов, к которым были прикреплены металлические щиты, и грузовики с бронированным кузовом. На одной из машин была установлена 20-миллиметровая пушка. Эта машина возглавила колонну, которая вошла в Манару вместе с транспортом снабжения. Бронемашины были дислоцированы в Манаре за два дня до начала операции по взятию Малкии. Нашей целью было ввести противника в заблуждение и застать его врасплох. Мы понимали, что лобовая атака обречена на провал из-за превосходства противника как в живой силе, так и в военной технике. Поэтому было решено начать мнимую атаку с наших позиций в Неби-Юша и Рамот-Нафтали, но основной удар нанести с тыла, с ливанской территории.

Бой за Малкию начался 28 мая 1948 года. Силы 1-го батальона под командованием Дана Ланера, укрепившиеся к югу и юго-востоку от Малкии, открыли массированный обстрел. С наступлением темноты по шоссе, проходившему к северу от Неби-Юша. двинулась вереница грузовиков при зажженных фарах по направлению к Малкии и частично оттянула на себя огонь противника. Когда грузовики приблизились к огневым точкам противника, фары потушили и грузовики повернули обратно. Этот прием повторился несколько раз с небольшими вариациями, что создавало видимость отправки на фронт крупных израильских сил.

Под покровом темноты бронированная колонна пересекла ливанскую территорию между киббуцом Манара и шоссе, которое вело от Мардж-Аюна на Малкию. 1-й батальон воспользовался паникой в лагере ливанцев. Противник спасался бегством, оставляя на поле боя убитых, боеприпасы, военную технику. Исходная база действий ливанцев против Израиля была уничтожена. Утром наши силы стали укреплять занятые ими позиции, а наши бронемашины патрулировали шоссе между Малкией и Манарон. Сирийская авиация, хотя и вела обстрел наших позиций с воздуха, уже не могла изменить сложившейся ситуации.

Одновременно с боем за Малкию подразделения 3-го батальона атаковали две сирийские пограничные заставы, с которых можно было контролировать Шамир и Лахавот ха-Башан. Враг, находившийся по ту сторону границы, поверил, что в нашем распоряжении находились значительные силы.

После внушительных побед, одержанных в ходе операции «Ифтах» и бригадой Кармели, которой командовал Моше Кармел, Игал просил начальника оперативного отдела генерального штаба Игаэля Ядина прибыть вместе с Моше Кармелом в Рош-Пинну и обсудить вопросы, связанные с дальнейшим ведением войны. Ядин не мог оставить штаб и послал вместо себя Исраэля Бара, офицера оперативного отдела по северному району. Игал проанализировал ситуацию и отметил, что, учитывая победу на обоих флангах Галилеи, следует полагать, что бригады Ифтах и Кармели могут освободить в течение двух-трех дней и центральную часть Галилеи, которую удерживали местные силы при поддержке сирийских добровольцев. После завершения этого этапа борьбы Игал предлагал, чтобы бригада Кармели и дополнительные полевые роты, а также караульная служба обеспечивали оборону Галилеи. Для этого он предлагал проводить необходимые операции по другую сторону границы. Игал считал, что следует создать крупные оперативные силы под его командованием, ядром которых должна была быть бригада Ифтах. Этим силам предстояло передвигаться вдоль Иорданской долины, к флангу иорданского легиона и иракским соединениям, которые стали проникать в район Шхема и Дженина. Эти же силы должны были по плану Игала изолировать арабские силы, находившиеся в тылу на другом берегу Иордана.

Моше Кармел поддержал этот план и предложил взять на себя кроме обороны Галилеи задачу вытеснения иракских подразделений из Дженина.

Исраэль Бар одобрил план и обещал рекомендовать его штабу. Каково же было удивление, когда от нас потребовали немедленно отойти к Приморской низменности. Верховное командование Хаганы считало, что интервенция арабов в Верхнюю Галилею по крайней мере на данном этапе приостановлена, в то время как положение в Иерусалиме и в Иерусалимском коридоре было угрожающим. По этой причине было принято решение перебросить бригаду Ифтах на Центральный фронт.

По окончании операции «Ифтах» командиром бригады был назначен Муля Кохен. Бригада была переведена на фронт, которым командовал генерал Давид Маркус, а Игал Аллон был назначен его заместителем. Бригада Ифтах участвовала в сражениях за Иерусалим в секторе Латруна до наступления первого перемирия в Войне за Независимость.

Глава восьмая ОПЕРАЦИЯ «ДАНИ»

Во время перемирия Ицхак Садэ приступил к созданию первой в израильской армии танковой бригады. Он просил моего командира послать меня в качестве офицера разведки в распоряжение танкового батальона № 82. Я знал, что там я буду работать непосредственно с Ицхаком, и дал согласие.

Танковая бригада, бригада № 8, была сформирована совсем недавно. Это было детище Ицхака Садэ, и он стал ее командиром. Оперативным офицером бригады был назначен Шаул Яффе из бригады Харэль, поправившийся к тому времени после ранения, которое получил в бою у Хулды. Остальные офицеры были приглашены из инструкторского отдела генерального штаба. В бригаду были мобилизованы бойцы отовсюду: палмаховцы, местная охрана из Явнеэля и Нахалала, ветераны Хаганы, члены Лехи, вступившие в ряды Армии Обороны Израиля, танкисты из новых репатриантов, служившие в танковых частях в восточно-европейских англоязычных странах, и даже дезертиры из английской армии, присоединившиеся к нам и забравшие с собой свои бронемашины.

Не было более подходящего человека, чтобы командовать подобной компанией, чем Ицхак Садэ. Палмаховцы и выходцы из Нахалала и Явнеэля были ему, как сыновья, члены Лехи уважали его как командира, а танкисты из стран Восточной Европы видели в нем «еврейского генерала», он был для них «своим». Ицхак сумел подчинить себе всех.

11 июня, в день объявления перемирия, Арабский легион оттеснил силы Эцела из Иехудии и стал продвигаться к Тель-Авиву. Наша рота бронетранспортеров вышла навстречу легиону, захватила Кфар-Аана и вынудила противника отступить. В этом бою пал командир роты палмаховцев Менахем Иореш (Зингер). Атака на Иудею была отменена, так как к началу перемирия в этом районе появились наблюдатели ООН.

Через несколько дней бригада должна была срочно направить батальон с «джипами», которым командовал Моше Даян, в Кфар-Виткин в связи с инцидентом с «Альталеной». В этом батальоне служили бывшие члены Лехи. Ицхак не знал, как поступить с ними. В конце концов он сказал, что понимает их чувства и не может обязать их участвовать в этой операции. В частных беседах некоторые бойцы говорили, что, если бы Ицхак приказал им выйти на операцию, они подчинились бы беспрекословно.

Нам сообщили, что по окончании перемирия основное внимание будет уделено Центральному фронту. Верховное командование решило в первую очередь устранить угрозу, нависшую над районом Тель-Авива, и обеспечить безопасность продвижения из Тель-Авива в Иерусалим. Перед возобновлением военных действий после перемирия Игал Аллон был назначен командиром операции. Впервые под его командованием находились четыре бригады: бригада № 8 (танковая), командиром которой был Ицхак Садэ, бригада Харэль, командир Иосеф Табенкин, бригада Ифтах, командир Муля Кохен; бригада Кирьяти, командир Михаэль Бен-Гал. К танковой бригаде был прикомандирован пехотный батальон из бригады Александрони.

Следует обратить внимание на две особенности этой операции. Впервые такая крупная операция проходила под единым командованием; кроме того, Ицхак Садэ, самый опытный и выдающийся из командиров Хаганы, командир и учитель большинства ее командиров, основавший Палмах и бывший его первым руководителем, возглавлявший генеральный штаб Хаганы в период борьбы против англичан в 1945–1946 годах, оказался в подчинении своего ученика Игала Аллона. Садэ и Аллона связывали прочные узы дружбы. Впервые они встретились в 1936 году, затем были вместе в полевых ротах, в разведке, в Палмахе, до и в ходе Войны за Независимость. Нечастое это явление в армии, чтобы ученик стал командиром своего бывшего наставника. Лично я не сомневался в том, что Ицхак положительно отнесется к назначению Игала и, может быть, будет даже рад. По беседам с Ицхаком я знал, как он любил своих учеников. Не знал я, как будет чувствовать себя Игал, когда ему придется отдавать приказы своему бывшему командиру, которого он так ценил.

Игал вызвал к себе в штаб командиров бригад и их первых заместителей, чтобы ознакомить их с планом операции и распределить обязанности. Заседание проходило в Бет-Дагоне, где размещалось командование бригады Кирьяти. Среди собравшихся чувствовалась напряженность. Содержание плана изложил Игал, а оперативный офицер Ицхак Рабин доложил детали, чтобы скоординировать действия участников операции. Затем наступило время задавать вопросы, уточнять. Наконец Игал подвел итог. Ицхак Садэ не ставил себя в исключительное положение. Как и все он спрашивал, делал замечания. Он был удовлетворен задачей, которую предстояло выполнить его бригаде, одобрил и принял план бригады Ифтах, которая должна была окружить Лод и Рамлу с юго-востока, чтобы заградить Арабскому легиону путь прохода подкреплений в окруженные города.

Когда деловая часть заседания кончилась, командир Кирьяти пригласил собравшихся на обед. Во главе стола сидел Игал, а Ицхак занял место среди командиров бригад. По традиции на таких встречах старший командир произносит тост. Однако Игал попросил сделать это Ицхака. Тот поколебался, затем поднялся, взял бокал и сказал: «Я всегда хотел, чтобы мои ученики переросли меня. Сегодня я удостоился этого. За здоровье командира!» Напряженность сменилась волнением. Немногословная, но полная смысла фраза послужила для многих примером. После обеда перед тем как собравшиеся стали расходиться, Игал поднял бокал и обратился к Ицхаку: «Независимо от чинов, ты всегда будешь для меня учителем и командиром. За удачное выполнение операции!»

Уходя со встречи, Ицхак отдал честь своему молодому командиру. Игал тоже отдал честь, улыбнулся, и они обнялись. В ходе операции Игал неоднократно посещал штаб Ицхака Садэ, который естественно воспринял не только то, что он и его ученик поменялись должностями, но и своего «внука» оперативного офицера Рабина принял в свои наставники. Старый Ицхак видел во «внуке» Ицхаке восходящую звезду и обычно говорил, что Игал умеет выбирать способных помощников.

Операция «Дани», названная в честь Дани Масса заместителя командира 6-го батальона Палмаха, погибшего, когда он возглавлял взвод из 35 бойцов, поспешивших на помощь Гуш Эциону. В основе плана операции «Дани» лежало окружение городов Лод и Рамла.

В танковой бригаде шла лихорадочная подготовка. Особое внимание уделялось достижению координации действий между бойцами батальона, большинство которых были из «заграничной мобилизации», Гахал,[24] и из Махала (Митнадвей хуц ла-арец), — добровольцы из-за границы. Все они говорили на разных языках. Разведывательный отдел выбирал пути передвижения бригады. Путь к аэродрому Лод был пересечен ущельями и оврагами, и разведчикам приходилось подходить буквально к самой территории аэродрома.

9 июля в шесть утра истек срок действия перемирия. Вечером этого же дня батальоны танковой бригады заняли исходные позиции, а 10 июля еще до рассвета батальоны стали продвигаться к цели. Первыми выступили в южном направлении силы, находившиеся в Кфар-Сыркин. Удачно использовав элемент неожиданности и маневренности, эти силы заняли деревни Ренатайя Кула, Музира и Вильгельма.

На рассвете танковый батальон, вместе с пехотным батальоном из бригады Кирьяти вышел из исходной базы Кфар-Аана и направился к Лоду. Из Кфар-Аана мы направились по маршруту продвижения танков к аэродрому в Лоде. Танковый батальон, которым командовал Феликс Батус, успел занять к тому времени аэродром. Солдаты Арабского легиона, засевшие там, убедились в серьезности наших намерений. Наши танковые орудия открыли огонь, и через 20 минут силы противника стали отступать от аэродрома к городу Лод.

План операции предусматривал, что силы, занявшие аэродром, займут также Дир-Тариф и Бет-Набаллу. Однако наши танки были в плохом состоянии, а в батальонах с разноязычной публикой царил настоящий балаган. Чтобы не тратить напрасно времени, два танка типа «Кромвель» в сопровождении четырех бронетранспортеров отправились на операцию по взятию близлежащего военного лагеря и захватили его при слабом сопротивлении со стороны противника.

Лишь в 13.30 танковые подразделения направились к целям, но координация действий была нарушена. Рота, оснащенная танками типа «Хучкас», командир которой Мессинг прибыл в Израиль всего за четыре дня до этого, сбилась с дороги и вместо Дир-Тарифа подошла к Вильгельме, атаковала бойцов бригады Александрони, которые утром заняли этот пункт, и затем обстреляла наш же бронетранспортер, направлявшийся в Рентайю.

С двумя «Кромвелями» тоже произошло недоразумение. Извлеченные нашими бойцами из моря снаряды, сброшенные англичанами для уничтожения, отсырели, поэтому выстрела за командой «огонь!» не последовало. «Кромвели» вынуждены были вернуться на аэродром за другими боеприпасами. Тем временем рота танковой пехоты сумела занять командные высоты к югу и востоку от деревни. Лишь в 4.30 к деревне подошла танковая рота под командованием Мессинга, атаковала и вошла в деревню. Но в 18.30 противник открыл массированный огонь по танковой колонне, стоявшей на центральной улице деревни. Мессинг был убит, когда оказывал помощь раненому. Танковая рота начала отступать к аэродрому. Пехоте был дан приказ оставаться на занятых позициях и держаться до следующего дня.

В то же утро, 10 июля, ударный батальон танковой бригады под командованием Моше Даяна выступил по направлению к Тире, и в 8.20 деревня была занята. Еще одна рота атаковала деревню Кула, но занять ее сумела лишь днем, а не утром, как было предусмотрено планом.

На следующий день, на рассвете, 11 июля, после артиллерийского обстрела наши силы с ударным батальоном во главе начали наступление на Дир-Тариф. Через час Арабский легион предпринял контратаку, которая была отбита. Преследуя силы Арабского легиона, наши силы захватили также Бет-Набаллу и близлежащий военный лагерь.

Силы бригады Ифтах завершили первый этап операции в соответствии с планом, войдя 10 июля во второй половине дня в Бен-Шемен. Город стал исходной базой для наступления на Лод. Начало наступления было намечено на первую половину дня 11 июля. Ударный батальон ворвался в город, приведя в действие все имевшиеся в его распоряжении виды оружия. Затем он стал продвигаться по главной улице под непрерывным беспорядочным огнем противника. Но тут произошло недоразумение. Головной танк повернул на перекрестке в центре Лода направо, в сторону аэродрома, как и было предусмотрено, а весь батальон, не заметив поворота, продолжал мчаться вперед на Рамлу. Пока командир Моше Даян успел справиться с положением, батальон достиг полицейского поста, находившегося между Лодом и Рамлой.[25] Солдаты Арабского легиона не опознали наши силы, и головная часть батальона прошла вперед мимо полицейского поста. Когда же весь батальон почти со всем своим транспортом оказался там, арабы открыли ожесточенный огонь. Мы понесли большие потери как в живой силе, так и в технике. Машины, которым удалось пройти через линию огня, продолжали путь на Рамлу. Связь не функционировала. Командир батальона кричал и подавал всяческие знаки, чтобы остановить транспорт, двигавшийся впереди. Ничего не помогало. Лишь перед Рамлой, у железнодорожного шлагбаума на шоссе Лод Рамла, Даяну удалось остановить батальон, который имел довольно потрепанный вид. В бронетранспортерах лежали раненые, большинство машин было сильно повреждено — продырявлены шины, радиаторы пробиты и вышли из строя.

Силы противника, находившиеся в Рамле, заметив нас, открыли огонь и двинулись на нас. Командиры батальона решили вернуться в Бен-Шемен тем же путем, так как у полицейского поста на шоссе Лод — Рампа многих бойцов не досчитались и надо было их подобрать. Когда батальон возвращался, по нему был открыт огонь с того же полицейского поста. Возникли сомнения, сумеет ли батальон добраться до Бен-Шемена. Моше Даян дал приказ обстрелять точным огнем позиции противника на полицейском посту, чтобы можно было разыскать пропавших. После того, как были подобраны раненые и убитые и был вывезен поврежденный транспорт, батальон снова направился к Лоду. Положение изменилось к лучшему, когда головной танк — «страшный тигр» — поспешно вернулся к батальону, открыл орудийный огонь по домам Лода и обеспечил возвращение батальона.

Бойцы бригады Ифтах использовали временное замешательство на стороне противника и направились к центру города. В штаб Ифтах было доставлено донесение о том, что ударный батальон занял полицейский пост в самом городе Лоде, однако когда рота бригады Ифтах приблизилась к посту, она была вынуждена отступить, так как по ней был открыт массированный огонь. Другая рота подошла к центральной городской площади и достигла Главной мечети. Старейшинам города, находившимся там, было предъявлено требование прекратить немедленно сопротивление полицейского поста. Старейшины подошли к посту, но по ним открыли огонь. Двое были ранены, один из них смертельно. В городе был введен комендантский час с девяти часов вечера до восьми часов утра следующего дня.

В час ночи штаб Ифтах послал телеграмму командованию операции «Дани», в которой сообщалось: «Наши силы удерживают все ключевые позиции в Лоде, кроме полицейского поста».

К вечеру в наш штаб было доставлено донесение о том, что Арабский легион предпринял контратаку на Бет-Набаллу и угрожает Дир-Тарифу. Наши силы просили подкрепление. Ицхак Садэ направил к месту два танка «Кромвель» и роту пехотинцев, которые успели отдохнуть от боя. В 18.30 они стали готовиться к контратаке на Дир-Тариф. Судьба аэродрома в Лоде оказалась в опасности. Посланное подкрепление держалось на подступах к Дир-Тарифу всю ночь, и продвижение врага было приостановлено.

Около 18.30 наш связист получил кодированное донесение от Моше Даяна о том, что он со своими силами находится на центральной улице Рамлы.

Утром 12 июля в 7.30 батальон № 44 бригады Кирьяти, которым командовал Моше Вейман, пошел в атаку на Дир-Тариф и сумел оттеснить противника вплоть до подступов к городу Будрус. В то же утро Ицхак Садэ поручил мне выяснить, что происходит в Рамле и Лоде. Два американских журналиста, посетивших штаб, получили разрешение сопровождать меня. Мы прибыли в Рамлу через несколько минут после того, как наши силы начали входить в город. Предположения штаба операции «Дани» сбылись. Арабы сдались без сопротивления. Жители Рамлы видели, что Лод, славившийся своей обороной, пал под натиском израильской армии, а Арабский легион, дислоцированный в Рамле, отступил без боя. Мы встретили мэра города во дворе полиции. Отвечая на вопросы журналистов, сопровождавших меня, он ответил, что израильские солдаты хорошо обращаются с населением. Затем мы поехали в военный госпиталь, который обслуживали египетские врачи. Там стояла тишина — ожидали прихода израильских солдат. Большинство госпитализированных были раненные на войне, среди них солдаты Арабского легиона и арабских банд. В 11.30 в Лод прорвались две бронемашины Арабского легиона и открыли стрельбу по нашим частям. Арабы города, не сдавшие еще свое оружие, присоединились к ним. Стрельба распространилась на все районы города. Но солдаты бригады Ифтах уверенно отразили все нападения. Бронемашины поспешно отступили, и город снова затих. Сама уверенность жителей Лода быстро улетучилась, после того, как они узнали, что силы легиона бежали. Они понимали, что битва окончена, и были в панике, боялись мести израильских солдат. Это было жалкое зрелище. Женщины рыдали, старики молились, словно чувствовали приближение смерти. Мы пытались их успокоить. Наутро жители Лода попросили, как рекомендовало арабское руководство, разрешить им покинуть город и перейти в зону, находившуюся под контролем Арабского легиона. Старейшины города обратились к знакомым евреям и просили передать их просьбу военному командованию. Им ответили, что, если они не будут нарушать израильские законы, то могут спокойно остаться на своих местах. Но они настаивали на своем. Тысячи жителей Лода столпились у выезда из города и просили разрешить им уйти.

Бойцы бригады Ифтах не знали, как поступить с массами тянувшимися по дорогам. Игал Аллон распорядился предоставить возможность желающим свободно выйти из города через пути, находившиеся по ту сторону от шоссе Латрун — Рамалла. Им было разрешено взять с собой все свое имущество, а нашим солдатам было приказано оказывать им всевозможную помощь. В этот и следующий день более тридцати тысяч арабов ушли из Лода. Жители Рамлы последовали их примеру.

Итак, первая часть операции была выполнена. Лод и Рамла были заняты. Оставалось занять Латрун и Рамаллу. Нам стало известно, что ООН намерена в ближайшее время объявить перемирие. Наше правительство решило воздержаться от нарушений, если не будет нарушений со стороны Трансиордании. Было ясно, что за оставшееся до перемирия время невозможно осуществить полностью план продвижений и занятия Рамаллы. Тогда штаб операции с ведома генерального штаба решил осуществить менее широкий план — это послужило бы трамплином для взятия Рамаллы в случае, если перемирие будет нарушено. Штаб решил сосредоточить имевшиеся в его распоряжении силы, чтобы за три дня обеспечить контроль над водопроводом, идущим от Рош ха-Аин к Латруну и оттуда к Иерусалиму.

16-18 июля силы бригады Ифтах начали наступление на деревни, расположенные к северу от Латруна, и заняли их в ходе ожесточенных боев.

Силы Арабского легиона предприняли контратаку, открыв массированный огонь, чтобы предотвратить изоляцию шоссе Латрун — Рамалла. Наши силы нанесли Арабскому легиону тяжелый урон, но нам все же пришлось отступить с одной из высот у шоссе Бет-Набалла — Рамалла, и мы понесли при этом тяжелые потери. Одновременно силы бригады Палмаха Харэль действовали по расширению Иерусалимского коридора. В результате были освобождены Эштаол, Цера и Дир-Рифат. Было освобождено также поселение Хартув, и бойцы бригады Харэль повернули в сторону реки Шорек.

Когда 19 июля командованию стало известно, что перемирие вступит в силу в тот же день с 17 часов, Игал Аллон решил сконцентрировать силы особого назначения, состоявшие из танковой бригады и ударного отряда 1-го батальона бригады Ифтах, чтобы попытаться занять Латрун до пяти часов вечера. Муля Кохен назначен командиром этих сил. Из-за повреждений, нанесенных нашим танкам, лишь два из них могли принять участие в операции. Однако к месту дислокации сил прибыл один танк. Второй остался на базе в Тель ха-Шомер. Бомбардировка Латруна, проведенная в начале операции, не была эффективной. Артиллерийский огонь, открытый нашими силами, не подавил огня противника. Все надежды на подавление огня противника пришлось возложить на танк «Кромвель», сопровождавший колонну бронетранспортеров.

Атакующие силы внезапно вышли из оливковой рощи, находившейся к западу от Латруна. Несмотря на массированный огонь иорданской артиллерии, они пересекли долину и стали быстро приближаться к цели. Колонна подошла к зданию полиции и открыла по нему огонь. Полицейский пост был уже почти в наших руках, как вдруг произошло непоправимое. В стволе пушки «Кромвеля» застряла гильза со снарядом, и ее невозможно было извлечь. Колонна вынуждена была вернуться на свою базу. Зрелище отходившего к деревне Эль-Кабаб танка ободрило противника, и он открыл массированный огонь по нашим силам. Тут командир принял тяжелейшее решение — он приказал отступить, чтобы избежать ненужных жертв. Игал полагал предпринять после окончания перемирия более широкое наступление, скорее всего с тыла врага. Он исходил из того, что к северу на шоссе Латрун — Рамалла стояли силы бригады Ифтах, а к югу — силы бригады Харэль укрепились на отличной высоте. Это позволяло полностью парализовать Латрун.

За полчаса до возвращения наших сил в Эль-Кабаб перемирие вступило в силу.

Глава девятая ЮЖНЫЙ ФРОНТ

Во время второго перемирия генеральный штаб решил произвести некоторую реорганизацию системы командования.

Игал был назначен командующим Южным фронтом. Я обрадовался, когда он обратился ко мне первому и предложил быть его личным помощником по вопросам координации действий. Он считал, что благодаря моему опыту работы в разведке, контактам с арабами в Эрец-Исраэль и за границей, знанию арабского и английского языков, а также взаимодоверию, установившемуся между нами за годы совместной службы, я смогу принести большую пользу делу. Я обрадовался предложению, предчувствуя, что рядом с Игалом моя работа и на этот раз будет насыщена интересными событиями.

Офицером по фронтовым операциям был назначен, как и предполагалось, Ицхак Рабин, занимавший второе место по званию в командном составе. Это было сразу же после его женитьбы. Я привез ему сообщение о назначении, и через несколько минут мы уже спешили на встречу с Игалом, в кафе в здании исполнительного комитета Гистадрута на улице Алленби. В ходе встречи были сделаны остальные назначения офицеров штаба Южного фронта: Амоса Хорева заместителем офицера по фронтовым операциям; Авраама Негева из Беер-Товии, одного из первых командиров Палмаха — первым заместителем Игала по организации обороны населенных мест; Зрубавела Арбеля из Маоз-Хаима, отличившегося во время операции «Дани» как офицер разведки, офицером фронтовой разведки; Бени Эдена, в прошлом майора английской армии, участника 2-й мировой войны, и Ханана Деше, занимавшегося в Палмахе вопросами снабжения — офицерами интендантского отдела. Меира Рабиновича — отвечающим за вопросы, связанные с инженерным делом. Алханан Клейн был назначен его заместителем. Арнан Азарьяху стал офицером-адъютантом, а Моше Беркман помощником офицера оперативного отдела. В штаб были введены также Фреди Блюм в качестве офицера отдела фронтовой артиллерии, Ариэль Амиад (Клибнер) офицером отдела связи; Хаим Бен-Ашер из Гиват-Бреннера — офицером отдела воспитательной информации и писатель Натан Шахам — офицером отдела прессы.

Штаб фронта был размещен в Гедере.

Египетская армия, напавшая на нас еще до провозглашения Государства Израиль, хотя и терпела удары от наших сил, но все же понесла к тому времени меньшие потери, чем другие арабские армии. Египетским силам удалось полностью отрезать Негев от северных районов страны, при том, что поселения к востоку и югу от Беер-Шевы были оторваны от поселений, расположенных к северу от нее. К тому же был отрезан район Сдома, где оставались рабочие поташных предприятий и киббуцники Бет-Арава вместе с бойцами Палмаха, отступившими с северной оконечности Мертвого моря. Египтяне стремились истощить наши немногочисленные силы в Негеве и создать политические предпосылки для оправдания своих претензий на этот район. Вместе с тем египетское командование не отказывалось от идеи прорваться на север, к Тель-Авиву.

В своих претензиях на Негев правительства арабских стран несомненно пользовались поддержкой графа Бернадота, который 20 мая 1948 года был назначен Советом Безопасности ООН посредником в урегулировании конфликтов между Израилем и арабскими странами. Он был склонен поддержать захватнические тенденции арабских стран. 20 сентября, через три дня после убийства Бернадота в Иерусалиме экстремистами-евреями, был опубликован его отчет. Бернадот предлагал, в частности, внести поправки в решение ООН о разделе Палестины от 2 ноября 1947 года и передать Негев во владение арабских стран, а Хайфский порт и Лод объявить свободными территориями. Иерусалим предлагалось объявить международным городом, управляемым ООН, при сохранении автономии арабского и еврейского населения.

План Бернадота ограничивал возможности Государства Израиль обеспечить свою независимость. Но этот план поддерживали правительства Великобритании и Соединенных Штатов, ошибочно полагая, что молодое Государство Израиль в условиях военного давления своих соседей примет вынесенный ему приговор. Определяя южную границу Израиля, Бернадот исходил из того, что линия фронта проходила вдоль шоссе Мигдал-Ашкелон — Фалуджа. Он игнорировал израильские поселения и силы, находившиеся южнее этой линии. Необходимо было не допустить претворения в жизнь плана Бернадота, который предусматривал изъятие десяти миллионов дунамов из четырнадцати, отведенных Израилю решением ООН. Нужно было разгромить египетскую армию прежде, чем ООН утвердит рекомендации Бернадота.

Положение в осажденном Негеве становилось все более опасным. Немногочисленные поселенцы были утомлены дежурствами по охране поселений, работой и военными действиями. Силы бригады Негев, находившиеся в этом районе с 1945 года, редели и нуждались в подкреплении.

Командующий фронтом настаивал на том, чтобы оборона Негева считалась задачей первостепенной важности. Сначала начальник генерального штаба отказывался признать, что Египет представляет собой главную угрозу. Он придавал большее значение Северному и Центральному фронтам. Игал добился неофициальных консультации с премьер-министром и министром обороны при участии Леви Эшкола, Авраама Гарцфельда и Иосефа Вайца. Чтобы обосновать свою точку зрения, Игал описал положение поселений и наших сил в осажденном Негеве. Запасы продовольствия истощались, поселенцы пали духом. Игал утверждал, что если египетской армии в Негеве не будет нанесен сокрушительный удар, то мы потеряем этот район. Он предостерегал также от возможного возобновления давления Египта на Тель-Авив. Кроме того, Игал опасался, что англичане потребуют внести поправки в раздел в духе рекомендаций графа Бернадота, не в пользу Израиля. Они могли воспользоваться тем, что израильский суверенитет фактически не распространяется на Негев, в то время как Негев был отличной альтернативой их военным базам на Суэцком канале.

Бен-Гурион стоял на своем. Он утверждал, что на том этапе в Негеве следовало ограничиться операцией типа «Нахшон» и, прорвав египетскую линию обороны на несколько дней, доставить в осажденный Негев запасы продовольствия, горючего и боеприпасов, что позволило бы поселенцам и военным силам продержаться в условиях осады еще несколько месяцев. Основное внимание, по мнению Бен-Гуриона, следовало уделять Центральному фронту.

Командующий Южным фронтом ответил, что для такой операции и для обеспечения в течение нескольких дней доступа к поселениям потребуется не меньше сил, чем для полного разгрома египетской армии. Поэтому Аллон считал более целесообразным использовать силы для решения кардинальной проблемы, а не ограничиваться локальными достижениями. Он доказывал также, что с разгромом египетской армии в Негеве и в Шфеле образуется незанятая территория в районе горы Хеврон, и предложил сразу же после прорыва египетского фронта в Негеве занять силами Южного фронта Хевронское плоскогорье до Бет-Лехема, в то время как силы Центрального фронта могли перерезать шоссе Иерихон — Иерусалим, соединиться с израильской территорией на горе Скопус и парализовать шоссе Рамалла — Старый город Иерусалима.

Участники совещания поддержали точку зрения Игала, и министр обороны обещал продумать этот вопрос. Через несколько дней он пригласил Игала к себе, чтобы уточнить следующие вопросы: на чем основывается его уверенность в возможности разгромить египетскую армию и на что он рассчитывает, когда говорит об изоляции Иерусалима от Иерихона и о возможности соединиться с горой Скопус именно с юга. Игал начертил план, который министр счел убедительным. Игаэль Ядин, встретивший Аллона после этой консультации, обещал отстаивать его план.

9 октября Бен-Гурион созвал совещание, на котором присутствовал начальник генерального штаба, руководители отделов генштаба, командующие четырех фронтов и представитель министерства иностранных дел Реувен Шилоах. Неожиданно после обзора политического положения министр обороны попросил командующего Южным фронтом изложить выдвинутый им план. Игал выполнил просьбу. Затем каждый из командующих фронтами привел доводы в пользу укрепления именно его фронта. В конце концов было решено, что задачей первостепенной важности является наступление на египетском фронте.

Назавтра же, 10 октября, в штабе состоялось совещание командиров бригад. Командующий фронтом доложил о решении верховного командования, изложил в общих чертах цели, преследуемые штабом Южного фронта, и просил командиров сообщить планы действий их бригад.

В связи с предстоящим наступлением необходимо было ускорить доставку в осажденный Негев продовольствия и боеприпасов, чтобы укрепить базу, с которой следовало нанести удар по врагу с тыла. Нужно было перебросить подкрепление и личный состав бригады Негев, уставший от сражений и осады в течение долгих месяцев. Для этого требовалось провести операцию против египетских сил, перекрывших пути в Негев.

На участке между киббуцами Рухама и Шувал была подготовлена посадочная площадка. Через несколько дней на ней могли приземляться самолеты грузоподъемностью в 30 тонн. Операция по доставке грузов в Негев была названа мивца «Авак»[26]. Напомним, что при взлете и при посадке самолеты поднимали густые облака пыли. Полеты совершались только в ночное время. В общей сложности за ночь приземлялось шесть грузовых самолетов.

Египтяне заметили наши самолеты и атаковали, используя танки и артиллерию, наши командные высоты Хирбет-Махаз, северо-восточнее Рухамы, где находился аэродром. Эти высоты удерживала бригада Ифтах для обеспечения безопасности аэродрома. Ценою тяжелых сражений, которыми командовал батальонный командир Асаф Симхони, ей удалось удержать высоты.

Благодаря авиации можно было поддерживать прямую связь между штабом фронта и командирами наших сил в Негеве. Нередко командующий фронтом с оперативным офицером приземлялись в Негеве, чтобы встретиться с командирами. До наступления рассвета они возвращались в штаб.

В Кфар-Билу была организована встреча командующего фронтом с представителями поселений юга страны. Рассказать о плане со всеми подробностями командующий не мог, но в общих чертах сообщил, что египетская армия готовит наступление на южные поселения, цель которого — дойти до Тель-Авива. Игал объяснил, что необходимо мобилизовать силы, чтобы опередить противника и атаковать его, освободив затем весь юг страны. Он просил поселенцев, у которых было оружие, перейти в распоряжение командующего фронтом.

Известие было воспринято с тревогой и надеждой. Некоторые представители поселений опасались за судьбу местной обороны. Другие сомневались в том, что гражданское население, хотя и прошедшее военную подготовку, в состоянии держаться на передовой. Утверждали также, что мобилизация поселенцев тяжело скажется на сельскохозяйственных работах. Большинство все-таки приветствовало план. Оборону поселений взяло на себя командование. Игал не скрывал, что операция трудная и связана с большими жертвами, но его слова звучали оптимистично и у участников заседания было впечатление, что вскоре все изменится к лучшему. Правда, в судебные инстанции были поданы две-три жалобы на то, что командующий фронтом мобилизует, не имея на то законных полномочий, лиц немобилизационного возраста. Однако истцы аннулировали свои жалобы сразу же после победы.

Глава десятая ОПЕРАЦИЯ «ИОВ»

Тем временем штаб Южного фронта усиленно готовился к первому этапу операции по разгрому египетской армии. Сначала операции дали название «Десять ударов», но штаб фронта переименовал ее в операцию «Иов» по подпольной кличке Ицхака Дубно, члена штаба Палмаха и киббуца Негба. Он погиб во время обстрела киббуца египтянами.

В Негеве были дислоцированы бригады Ифтах и Негев. Бригада Ифтах должна была в районе деревни Бет-Ханун преградить связь между Газой и Мигдал-Ашкелоном. На ударный батальон «Хайот ха-Негев»[27] была возложена задача атаковать участок Газа-Рафиах и уничтожить там военные объекты противника. Военно-воздушные силы должны были вывести из строя магистрали, по которым доставлялось снабжение силам противника, и при координации действий с ударным батальоном бригады Негев ввести в заблуждение командование Египта относительно целей атаки. На остальные силы была возложена задача атаковать противника с тыла и поразить его транспортные артерии и фланги.

Все было в состоянии полной боевой готовности, но израильская сторона воздерживалась от военных действий, чтобы не нарушать решение ООН о перемирии. Египтяне помогли нам. По условиям перемирия они обязаны были пропускать наш транспорт с поставками для гражданского населения в осажденном Негеве. Хотя перемирие более или менее соблюдалось, нашему транспорту с первого же дня не давали продвигаться с севера на юг. С разрешения генерального штаба израильской армии и с ведома ООН штаб Южного фронта направил 15 октября в 12.00 небольшую транспортную колонну по маршруту, утвержденному ООН. Расчет был сделан на то, что египтяне атакуют ее. Так оно и было. Когда колонна приблизилась к египетским позициям, по ней был открыт огонь. Две машины были повреждены, остальные же вернулись на свою исходную базу. Египет нарушил перемирие, что послужило сигналом начать операцию «Иов». Израильские силы перешли в наступление, чтобы выбить врага с его позиций и вытеснить его за линию границы.

В первый же день израильская авиация бомбила египетский аэродром в Эль-Арише. Самолеты египтян были выведены из строя, и превосходство сил, бывшее до сих пор на стороне противника, перешло на нашу сторону.

Перед началом операции Игал пригласил всех командиров бригад в штаб Ицхака Садэ, который на рассвете выступал со своей бригадой на Ирак ал-Маншие. Все были уверены в победе. Снова подвергли проверке координацию действий подразделений, подняли бокалы и разошлись.

На следующий день силы бригады Ифтах под командованием командира батальона Гиди Эйлата прорвались через заграждения у Бет-Хануна и укрепились на этой позиции. Бригада Гивати прорвалась в Ирак ал-Хараб и отрезала египетские силы на Хевронских горах от их баз снабжения в Мигдал-Ашкелон и Газе. Однако ключевая операция, которая заключалась в атаке на Ирак ал-Маншие, окончилась неудачей. После этого командующий фронтом созвал заседание командиров обеих бригад, действовавших на северном участке, и офицеров их штабов. На заседании разгорелась дискуссия по принципиальным вопросам, в ходе которой должен был быть определен дальнейший план военных действий в Негеве, а может быть, и исход всей Войны за Независимость.

По мнению некоторых командиров, не было оснований при сложившихся обстоятельствах надеяться на прорыв линии фронта египтян. Сторонники этой точки зрения считали, что следует ограничиться более узкой целью и проложить путь в Негев по нижним склонам горы Хеврон. Игал Аллон и Ицхак Рабин, напротив, считали, что следует добиваться главной цели — прорыва египетского фронта. Они доказывали командирам бригад, насколько важно нацелить основной удар именно на этот участок фронта, победа на котором приведет к радикальным переменам в ходе войны. Игал не стал продолжать дискуссию, а отдал приказы. Бригаде Гивати был дан приказ занять в ту же ночь командную высоту 113 и высоты на скрещении дорог, а на следующую ночь — занять Каукабу.

Бригада Ифтах должна была овладеть Хулейкат, открыв таким образом транспорту доступ к шоссе, ведшему в осажденный Негев из территории, которая находилась под контролем Израиля. Ицхак Садэ, которому было также вверено командование рейдовым батальоном танковой бригады, получил приказ разработать план занятия Бет-Гуврина и гористой местности к востоку от него, а также обеспечить размещение седьмого батальона бригады Негев, находившегося под командованием Узи Наркиса, с целью гарантировать — если будет открыт доступ к Негеву — быстрое объединение с силами бригады Негев, действовавшей в южном секторе дислокации египетских сил.

Ицхаку Рабину было поручено подготовить приказы в письменном виде, и командующий фронтом ночью выехал на передовую, в передовой штаб, находившийся в киббуце Рухама.

Когда Аллон вернулся в штаб в Гедеру, его ждал там начальник оперативного отдела генштаба Игаэль Ядин. Игал Аллон представил ему новый план и сообщил о дискуссии, возникшей между ним и командирами бригад. Ядин был явно недоволен. Он отклонил как планы командиров бригад, так и решение командующего фронтом. Ядин сказал, что принцип целеустремленности обязывает снова атаковать высоту Ирак ал-Маншие. Перевод сил на другой участок противоречит этому главному принципу и, возможно явится даже напрасной тратой времени. Аллон объяснил, что цель заключается не в том, чтобы атаковать ту или иную высоту, а в том, чтобы сломить силы египтян и прорваться в Негев.

Ядин ответил: «Я высказал свое мнение, но решение должен принять ты, так как ты командующий фронтом».

Наконец заседания и уточнения остались позади. Окончательное решение было принято. Командиры получили приказы, и подул новый ветер. Снова все были уверены в правильности поставленной цели и в возможности ее достижения.

Ночью 16 октября начался обстрел командной высоты 113. Вслед за этим в атаку на высоту пошла рота первого батальона бригады Гивати. К часу ночи высота была в наших руках. 17 октября в час дня командующий фронтом дал приказ бригадам Гивата и Ифтах занять высоты в этом районе. Мы опасались что как только нам удастся прорвать египетский фронт, Совет Безопасности ООН примет решение о перемирии до того, как Израиль успеет воспользоваться своей победой. Необходимо было срочно определить направление наступления — это могла быть либо Беер-Шева, либо Газа. Командующий фронтом решил вылететь в Негев, чтобы лично изучить положение и выслушать мнение командиров. С наступлением темноты мы с Игалом отправились самолетом в Рухаму. Там нас ждали командиры бригад. Игал рассказал о прорыве египетского фронта. Он считал, что далее следует вести наступление на Беер-Шеву, так как со взятием Беер-Шевы открывался путь к освобождению всего Негева до Эйлата, что позволяло проникнуть на Синайский полуостров, а также окружить Газу с юга. Занятие Беер-Шевы обеспечивало кроме того доступ к горе Хеврон и Иерусалиму с юга. Взвесив обстановку, командующий фронтом решил, что Беер-Шеву можно освободить в течение нескольких часов, в то время как за Газу пришлось бы вести длительный бой, а объявление перемирия сорвало бы достижение поставленной цели.

Итак, было решено начать наступление на город наших праотцев Беер-Шеву. По приказу Игала наступление должна была вести бригада Негев с участием роты танковой бригады и пехотной роты бригады Ифтах. Тогда же командующий фронтом определил основные этапы операции. Бригада Ифтах инсценирует атаку на Газу, чтобы ввести в заблуждение противника. Иностранному корреспонденту решили «нашептать», что начинается наступление на Газу. Бригада Негев должна была сосредоточить свои силы вблизи от Мишмар ха-Негев. 7-му батальону был дан приказ начать наступление на Негев сразу же, как только будет прорван египетский фронт. Ударным силам предстояло находиться в состоянии полной боевой готовности до дополнительных распоряжений штаба фронта.

Командующий фронтом связался по телефону с генеральным штабом. Ответил Шаул Авигур — помощник министра обороны. Игал сообщил ему о своем решении занять Беер-Шеву и развернуть наступление в сторону Хеврона, Мертвого моря и Ауджа ал-Хафир. Авигур обещал передать это министру обороны и начальнику генштаба. Через несколько часов решение командующего фронтом было утверждено.

Ночью 19 октября 2-й батальон бригады Гивати под командованием Яакова Прулова (Пери) атаковал высоты, занятые противником, в секторе деревни Хулей.

Это был один из наиболее тяжелых и ожесточенных боев. Атакующие силы под командованием командира роты Чича[28] сумели занять высоты в кровопролитном бою.

За час до этого на шоссе, ведшее на юг, был выведен 7-й батальон бригады Негев и танковая бригада под командованием Ицхака Садэ. Еще во время боя, в 01.00, колонна двинулась на юг; разгорелся бой за Хулейкат, и вскоре наши силы взяли деревню. Окружение Негева было прорвано после четырехмесячной осады.

Колонна двинулась на юг. Еще до восхода солнца ее подразделения были размещены и замаскированы в вади и ущельях вблизи от Мишмар ха-Негев. Наступил рассвет, бойцам было приказано не двигаться, чтобы противник не обнаружил их. Наступление на Беер-Шеву должно было начаться ночью. 21 октября до рассвета был открыт огонь по городу с юго-запада, чтобы ввести в заблуждение противника, в то время как с севера на город под прикрытием артиллерийского огня двинулись бронетранспортеры. Они подошли к бронетанковому рву, которым был окружен город с севера и востока. Бойцы вышли из машин и захватили квартал в северной части города. За каждый дом шел бой. Пехоте не удавалось взять полицейский пост, так как противник вел оттуда массированный обстрел. Командир ударного батальона бригады Негева дал несколько залпов из противотанковой пушки в сторону здания полицейского поста и через пленного передал предупреждение о том, что, если осажденные немедленно не капитулируют, здание будет превращено в руины. Прошло несколько минут, и двери в здании распахнулись. 15 египетских офицеров вышли с белым флагом. В 9.45 египтяне прекратили сопротивление и капитулировали.

В штабе фронта в Гедере раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал голос Авраама Негева. Он говорил из штаба передовой, находившегося в двух километрах к северу от Беер-Шевы: «Город патриарха Авраама — наш!» Я передал трубку Игалу, чтобы он сам услышал эту весть.

Оставалось 24 часа до вступления в силу перемирия. Наши войска успели занять Бет-Гуврин и Двайму, Аджур и Зкарию. Теперь под нашим контролем оказалась сплошная полоса до территории, которую удерживала бригада Харэль в Иерусалимском коридоре.

22 октября в 15.00 был отдан приказ о перемирии. В ходе операции «Иов», продолжавшейся меньше недели, египетской армии был нанесен тяжелый удар. Главные египетские силы были уничтожены и целый гарнизон был окружен в районе Фалуджи. Теперь армия Египта уже не представляла собой угрозы югу, Тель-Авиву и Иерусалиму.

Полицейский пост в Ирак-Сувейдане был наиболее укрепленным пунктом в системе обороны египтян в котле Фалуджа. Он господствовал над главным проездом в Негев, и оттуда часто обстреливался израильский транспорт. Под угрозой находился и киббуц Негба. Следовало занять полицейский пост в Ирак-Сувейдане. Это оказало бы и психологическое воздействие на египтян и привело бы к скорейшей капитуляции всего гарнизона в котле Фалуджи.

Ирак-Сувейдан атаковали 7 раз, но все атаки были отбиты. Напрашивался вывод, что наша артиллерия не в состоянии подавить огонь противника, не дававший нам приблизиться к посту. Атаки обычно предпринимались ночью, для использования элемента неожиданности, но все это было безуспешно. Штаб Южного фронта возложил на Ицхака Садэ ответственность за занятие поста. Операция была назначена на 9 ноября. Мы не сомневались в том, что на этот раз укрепленный пункт будет в наших руках. Большие надежды возлагались на ударные силы, командир которых просил Ицхака Садэ разрешить начать атаку на четверть часа раньше. Просьба была удовлетворена. Далее события развертывались с невероятной быстротой. Колонна бронетранспортеров в сопровождении двух танков двигалась по пересеченной местности на большой скорости. Танки непрерывно обстреливали западный фланг крепости. Бронетранспортеры приблизились к крепостной стене, саперы стали закладывать взрывчатку у стены. Раздался мощный взрыв. Под покровом густого дыма наши бойцы ворвались на пост. Вдруг наступила тишина. Смолкли пушки и пулеметы. Раздался возглас: «Египтяне капитулируют! Пост в наших руках!»

Игал, Ицхак Рабин и я, — мы вскочили в «джип» и через несколько минут были с бойцами, опьяненными победой. Повсюду ощущался острый запах гари. У многих выступили слезы на глазах, но не от гари и не от дыма.

Я подошел к пленным. Они сидели на земле с поднятыми руками. Там же был капитан египетской армии. Я попросил его подойти к Ицхаку Садэ. Ицхак лестно отозвался о мужестве, проявленном им в бою, и приказал обращаться с ним, как подобает обращаться с пленным офицером.

После занятия Беер-Шевы выяснилось, что территория к востоку от города была свободна от сил врага. Там хозяйничали ни от кого не зависящие племена бедуинов. Тут же было принято решение о том, что наши силы должны подойти к Сдому и южной оконечности Мертвого моря.

Поташные заводы Сдома упорно защищались оставшимися на месте еврейскими рабочими и киббуцниками из Бет ха-Арава, а также подразделениями Палмаха, отступившими с северной оконечности Мертвого моря после того, как киббуц и находившийся там поташный завод были захвачены Арабским легионом.

23-25 ноября 1948 года была совершена операция «Лот». Из Беер-Шевы вышли подразделения бригады Негев под командованием Бар-Лева. После ночного перехода захватили посты в пустыне в Курнубе и в Эйн-Хусубе (Хацева) и закрепились там.

25 ноября подразделение отправилось из Эйн-Хусуба к южной оконечности Мертвого моря. Связь со Сдомом, отсутствовавшая целые месяцы, была восстановлена.

Спустя два дня я вместе с командующим фронтом и Ицхаком Рабином отправился в Сдом через Курнуб и Эйн-Хусуб. Выяснилось, что, несмотря на длительную осаду, защитники этого района сумели содержать поташное предприятие в таком состоянии, что при благоприятных обстоятельствах его незамедлительно можно было бы пустить в эксплуатацию. К вечеру мы вылетели из Сдома на самолете «Дакота» и приземлились на Сде-Дов, к северу от Тель-Авива.

Распоряжение Совета Безопасности о перемирии от 23 октября 1948 г. соблюдалось бы безоговорочно, если бы активизация египетских сил не вызывала у нас опасений. Египтяне не смирились с тем, что потеряли Беер-Шеву, они даже не сообщали об этом ни в газетах, ни по радио. Египетские силы были сосредоточены к югу от Беер-Шевы, их активность усилилась на западном фланге, что создавало прямую угрозу городу. Захватив несколько высот, египтяне стали обстреливать близлежащие еврейские поселения, закладывали на дорогах мины и подрывали водопроводную сеть.

Операция «Асаф», предпринятая 5 декабря 1948 года, была направлена на то, чтобы отбить египетские силы с захваченных ими позиций и ликвидировать угрозу, нависшую над Беер-Шевой.

В ходе нескольких атак египтяне, застигнутые врасплох, были отбиты со своих позиций и пустились в беспорядочное бегство. На следующий день, 6 декабря, противник предпринял ряд контратак. Несмотря на превосходство египтян в живой силе и технике, наши силы героически отстояли свои позиции.

7 декабря наш воздушный патруль обнаружил концентрацию сил противника вблизи от отвоеванных нами позиций. Ударному батальону был дан приказ атаковать египтян. Это был один из самых отчаянных боев в ходе Войны за Независимость. Батальон атаковал танковые силы противника, прорвался с тыла в ряды врага, ведя непрерывный обстрел. Египетские солдаты побежали врассыпную, и офицеры потеряли над ними контроль. Наши силы продолжали преследовать отступающего врага.

Египтяне были разбиты наголову: более ста человек убито, большинство танков уничтожено. Противник был вытеснен из западного Негева, и Беер-Шеве больше ничего не угрожало. Вся система египетской обороны была расшатана, и была подготовлена почва для операции «Хорев» по занятию всей территории Негева.

Глава одиннадцатая МОИ ВСТРЕЧИ С ГАМАЛЕМ АБДЕЛЬ НАСЕРОМ

По завершении операции «Иов» все внимание штаба Южного фронта было сосредоточено на проблеме котла Фалуджа, где были окружены четыре тысячи египетских солдат вместе с военной техникой. Судя по телеграммам, которыми обменивались полковник Ас-Сейид Таха Бей, командовавший гарнизоном в Фалудже, с командующим, находившимся в Рафиахе, полковник не рассчитывал, что сумеет продержаться длительное время. Телеграмма, посланная им 3 ноября, гласила: «Необходимо уделить особое внимание положению, в котором находится гарнизон. Вот уже двадцать дней, как перестало поступать снабжение. Все это время солдаты поддерживают друг друга. На поставках, которые мы получаем воздушным путем, трудно продержаться. Противник изо дня в день отвоевывает все новые и новые позиции, нарушая решение о перемирии. Мы вынуждены отвечать огнем в целях самообороны. Количество расходуемых боеприпасов не идет ни в какое сравнение с тем, что мы получаем. Мы решили бороться до последней капли крови, но, знайте, конец близок. Я целиком и полностью рассчитываю на вас».

Командование египетской армии в ответ на эту телеграмму предложило командиру гарнизона Фалуджи прорваться к Газе через деревню Бурейр. Ас-Сейид Таха Бей отвечает: «Ваше предложение прорваться через Бурейр невозможно выполнить. По обе стороны дороги дислоцированы силы противника. О состоянии нашего транспорта, после воздушного налета израильтян, мы уже сообщали. Тот транспорт, которым еще можно пользоваться, не заправлен горючим. Боеприпасов мало не только для наступления, но и для самообороны. Танки выведены из строя. Итак, либо вы поможете нам, либо нужно вступать в переговоры».

6 ноября 1948 г. командир египетской армии на израильском фронте направил телеграмму полковнику Ас-Сеииду Таха Бею: «Не возлагайте надежд на политические переговоры. Созовите совещание и примите решение об отступлении к Бурейру. Мы со своей стороны поможем вам добраться до надежного места. Двигайтесь быстро и налегке».

На эту телеграмму Ас-Сейид Таха Бей ответил: «По радио «Ближний Восток»[29] было передано, что Мадждал и Дир-Суней (рядом с киббуцом Яд-Мордехай) заняты противником. Наше положение в Фалудже обязывает несущих ответственность лиц немедленно найти военное или политическое решение, чтобы спасти нас».

Полковнику Таха Бею было ясно, что отступление из Фалуджи с тяжелым оборудованием — это акт самоубийства. Но и без тяжелого оборудования четыре тысячи солдат не могли бы выйти из окружения. Он понимал, что единственный путь к спасению людей — это переговоры с Израилем.

Командующий египетской армией в Палестине, генерал Ахмед Фуад Садак, приказал Сейиду Таха Бею держаться. Он телеграфировал: «Защищайтесь до последней капли крови, не роняйте достоинства египетского солдата».

Фалуджа не представляла особой опасности для нас, но нам было необходимо освободить силы, осаждающие котел, чтобы собрать в кулак силы в других секторах фронта. Игал Аллон просил меня найти добровольца, который согласился бы сунуть голову в пасть льва: нужно было проникнуть в Фалуджу, связаться с полковником Таха Бейем и убедить его встретиться с командиром израильского фронта. Так можно было бы избежать ненужного кровопролития с обеих сторон.

Через несколько минут доброволец нашелся. Я сообщил об этом Игалу. Он спросил, кто именно. Я ответил: «Это я». Игал сказал, задержав на мне взгляд: «Ладно, посмотрим».

Между тем нам стало известно, что положение египетской армии, окруженной в Фалудже, становилось все тяжелее и тяжелее. Окончательно иссякли надежды на ее спасение. После того, как мы заняли территорию к западу от котла Фалуджа, нехватка продовольствия у египтян стала еще более острой.

Вернувшись в штаб фронта после захвата поста в Ирак-Сувейдане, Игал сказал: «Наступил момент, чтобы встретиться с египетским командиром в Фалудже. Нечего терять время!». Я ответил, что выйду на следующий день утром. Игал приказал нашим силам прекратить огонь, начиная с шести часов утра до нового распоряжения.

Ночью к специальной бронемашине были прилажены репродукторы. Утром на этой машине я доехал до передовой позиции. Командир Шмуэль Эял проинструктировал меня относительно минного поля, по которому мне предстояло продвигаться до наблюдательного пункта, расположенного на расстоянии километра от Ирак ал-Маншие, находившегося на восточной границе котла Фалуджа.

Стояла мертвая тишина. Я нарушал ее выкриками то по-арабски, то по-английски: «Израильский офицер хочет встретиться с египетским офицером!». Я повторял это в течение получаса, который показался мне самым длинным в моей жизни. В бинокль мы наблюдали за происходящим у въезда в деревню Ирак ал-Маншие. Наконец мы заметили там, на передних позициях противника усиленное движение. За оградой из колючей проволоки вблизи от шоссе на Бет-Гуврин появились три человека. Они смотрели в мою сторону.

Прошло несколько минут, но они не подали никакого знака, я решил двинуться в их сторону. Мои друзья посоветовали мне ехать на машине, но я предпочел идти пешком. Появление бронемашины могло произвести нежелательное впечатление на врага, да и в случае обстрела мне не хотелось бы оказаться в ловушке. Но главное, я предпочитал идти без оружия по асфальтированному шоссе, чем двигаться по заминированному полю, хотя меня и убеждали, что шоссе — это мишень для противника.

Я шел по шоссе, не спуская глаз с трех фигур, застывших у въезда в деревню, и время от времени просматривал местность с двух сторон шоссе в поисках подходящего укрытия, если оно понадобится.

На высотах по обе стороны от шоссе я четко различал фигуры наших бойцов. Тут я впервые испытал чувство страха, но по мере того как я приближался к египтянам, это чувство исчезало. Я заметил, что они удивлены моей смелостью. Приблизившись, я разглядел, что высокий египтянин в чине майора, двое других — капитаны.

Не оставалось ни секунды на размышление. У меня был чин капитана, значит, мне следовало отдать честь. Но как это делают? В жизни я не отдавал честь! 15, 10, 5 шагов… Я встал смирно и отдал честь. Все трое ответили мне. Я подошел к ограде, за которой она стояли. Улыбнулся и начал по-английски: «Доброе утро!» Протянул руку через ограду. Мы обменялись рукопожатиями. Каждый представился. Майора звали Гамаль Абдель Насер.

Я чувствовал некоторую растерянность. Это была моя первая встреча с врагом во время войны, но улыбки и выражения лиц египтян ободрили меня. Колючая проволока, все еще разделявшая нас, мешала мне вести беседу. Они, по-видимому, почувствовав это, вышли за ограду и приблизились ко мне. Я представился как личный посланник командующего Южным фронтом и передал, что командующий хочет встретиться с командиром египетского гарнизона, дислоцированного в Фалудже. Абдель Насер спросил запальчиво: «Нам предложат капитулировать?» Я ответил спокойно: «На этой встрече одна сторона попытается разъяснить другой, каковы возможные результаты продолжения боев в этом районе».

Абдель Насер и оба капитана засыпали меня вопросами. После длительной беседы было решено, что один из египетских капитанов отправится к командиру гарнизона и сообщит ему о моей миссии. Мы продолжали беседовать в ожидании ответа полковника Таха Бея.

Абдель Насер сначала был боевым солдатом, затем служил в разведке. Проигрыш египтян в сражении за Хирбет-Махаз он объяснял трусостью местных арабов, с которыми египтяне сотрудничали. Он даже похвалил мужество израильских солдат.

Я перешел на общие военные темы и выразил удивление в связи с тем, что Египет завяз в войне, которая ведется далеко за его пределами, хотя у самого Египта нет конфликта с еврейским ишувом в Эрец-Исраэль. «Разве у вас нет собственных проблем и вы можете позволить себе эту войну? — спросил я его. Мы сосредоточили все силы на борьбе против господства англичан в Эрец-Исраэль, и затем рассчитывали на установление взаимопонимания с арабами. Но именно в этот момент арабы объединились с англичанами против нас. Все арабские страны предпочли сотрудничество с колониальным режимом, который подавлял их на протяжении десятилетий, ради того, чтобы уничтожить Государство Израиль, сумевшее избавиться от этого режима. Неужели вы рассчитываете захватить дополнительную территорию? Разве она вам нужна?»

Абдель Насер ответил: «Сейчас мы ведем войну не во имя приобретения территории, а во имя чести египетской армии». Он и его друзья по оружию не желали возвращаться на родину побежденными. «Мы знаем, — продолжал он, — что Египет не хотел этой войны и не был готов к ней. Мы оказались в запутанном положении из-за англичан и тех египтян, которые сотрудничали с ними, предавая тем самым народ». Наступило молчание.

Наконец вернулся капитан с ответом полковника Таха Бея. Выяснилось, что он не возражает против встречи, но предварительно должен получить разрешение от командования, которое находится в Рафиахе. Мы договорились, что завтра, в 10 часов утра я приду снова. Абдель Насер обещал предупредить своих солдат, чтобы они не открыли огонь при моем появлении.

Я расстался с египетскими офицерами, пожав им руки, с надеждой на положительный ответ. Было четыре часа дня. Только тогда я почувствовал, что умираю с голоду. С раннего утра я ничего не ел. Тяжело мне было ощущать и то, что неприятель может следить, находясь позади меня, за каждым моим движением, но я знал, что мне нельзя оборачиваться. Вокруг на высотах больше не виднелись фигуры израильских солдат. Я был в полном одиночестве. Вдруг послышались выстрелы из автомата. Я был уверен, что стреляли с наших позиций. Может быть, подумал я, из-за того, что встреча затянулась, солдаты успели забыть обо мне. Я знал, что нельзя проявлять беспокойства или искать укрытия. Египетские солдаты расценили бы это как знак открыть огонь, а я находился в досягаемости пуль с обеих сторон. Я пренебрег доносившейся стрельбой и продолжал идти дальше. Стрельба прекратилась. Меня радостно встретили на нашем укрепленном пункте. Я сел в бронемашину и отправился в штаб, в Гедеру. Каково же было мое удивление, когда на полпути я встретился с Игалом Аллоном. Он ехал узнать, почему меня так долго нет.

Наутро я снова прибыл на встречу с Гамалем Абдель Насером. Обменявшись традиционными приветствиями, мы приступили к переговорам. Хотя разговор шел по-английски, это была типично арабская беседа. Абдель Насер сообщил мне, что ответ его командира положительный и что встреча может состояться в тот же день. Договорились о часе встречи, но возник вопрос — где? Я предложил устроить встречу в Бет-Гуврин (он был взят нашими войсками за три недели до этого). Абдель Насер утверждал, что это невозможно и что он самостоятельно не мог установить место встречи. Я был поражен. Но тут же выяснилось, что Абдель Насер и его товарищи верили передачам каирского радио, которое утверждало, что египетские силы все еще удерживают Бет-Гуврин и Беер-Шеву. Я не сумел переубедить своих собеседников и отступил. Тогда я предложил провести встречу в киббуце Гат, в полутора километрах от Ирак ал-Маншие. К моему великому удивлению это предложение было принято. Снова пришлось подождать, пока вернется посланец с подтверждением от командира. На этот раз он не заставил себя долго ждать.

Договорились, что в три часа дня я встречу полковника Таха Бея на дороге, ведущей в киббуц Гат. Мы сверили часы, и я ушел. Вернулся в Ирак ал-Хараб и оттуда поспешил в киббуц Гат. Из киббуца я связался по полевому телефону с командующим Южным фронтом. Игал был поражен как быстротой, с которой завершилось дело, так и готовностью египетского командира выйти из своего укрепления.

С трудом мы с секретарем киббуца нашли комнату, пригодную для встречи. В результате длительного обстрела египтян большинство построек были разрушены. Наконец отыскалась комната в здании, к которому легко было подъехать на машине и откуда не было видно оборонительных позиций киббуца. Весть о предстоящей встрече разнеслась с быстротой молнии. Киббуцники бросили работу на полях и помчались в киббуц, чтобы убедиться в достоверности слухов. Все приступили к подготовке места для переговоров. Впервые за долгие месяцы в киббуце чувствовалось радостное настроение. Было решено, что киббуцники не пойдут встречать египетского офицера, а будут заниматься своим обычным трудом на полях. Мы считали нужным показать, что, хотя здесь и проходит линия фронта, жизнь протекает нормально. Мне удалось немного отдохнуть в тени дерева, чудом уцелевшего от обстрелов киббуца египтянами.

В 14.25, всего за несколько минут до того, как выехать на встречу с Игалом Аллоном, полковник Таха Бей отправил в штаб в Рафиах своему командиру следующую телеграмму: «Наше положение стало крайне тяжелым. Длительное время мы находимся в полном окружении, наши позиции расположены в радиусе действия стрелкового оружия противника, не говоря уже о дальнобойном оружии. Снабжение прекращено. Боеприпасов осталось мало, что является следствием продолжительных боев. Горючего для заправки машин нет. Сеть водоснабжения разрушена. Нас атакуют с воздуха, в то время как у нас отсутствуют средства противовоздушной обороны. В гарнизоне имеются неустойчивые элементы, особенно суданцы, которые подрывают моральный дух солдат. Раненые умирают в муках, так как нет возможности их оперировать. Из всего сказанного выше ясно, что фактически положением управляет противник».

По-видимому, Таха Бей послал эту телеграмму, чтобы подготовить почву для переговоров об отступлении, одновременно заботясь о том, чтобы не уронить честь солдат. Отдать территорию, но не оружие.

У Таха Бея не было времени ждать ответа. Он должен был ехать на встречу с Игалом Аллоном. Ответ пришел в 16.20, когда Таха Бей сидел со своим израильским противником в киббуце Гат. Вот полученный ответ: «Чтобы не потерять контроль над солдатами, мы оставляем решение за вами относительно всего, что касается их невредимости. При этом мы обращаем ваше внимание на то, что в случае отступления нельзя полагаться лишь на гарантии евреев, необходимо присутствие наблюдателей ООН. Отступать следует в Хеврон и Бет-Лехем, чтобы наши солдаты не оказались брошенными на произвол еврейских масс. Сообщить об окончательном решении до его выполнения».

Если бы телеграмма пришла до того, как Таха Бей отправился на встречу с Аллоном, переговоры, возможно, приняли бы более благоприятный оборот.

Около трех часов дня я отправился в «джипе» в Фалуджу. Я остановился на расстоянии метров 15-ти от египетских машин, на которых развевались белые флаги. Я выскочил из своего «джипа» и пошел навстречу египтянам. Дверца египетского «джипа», ехавшего первым, открылась. Вышел майор Гамаль Абдель Насер. Из второго «джипа» вышел офицер среднего роста, смуглый, лет пятидесяти. Я понял, что передо мной полковник Ас-Сейид Таха Бей. Видно было, что он суданец. Строевым шагом мы пошли навстречу друг другу и отдали честь. Полковник широко улыбнулся. Он был приветливым человеком, и разница в возрасте и чинах не создавала между нами никаких преград. Он представил сопровождающих его офицеров: трех полковников и двух майоров. Когда он представлял Абдель Насера, мы обменялись рукопожатиями — все рассмеялись. Я снова сел в «джип», и за мной поехала в киббуц Гат вся вереница египетских «джипов».

Два военных полицейских отдали честь у въезда в киббуц, и машины последовали к постройке, где должны были проходить переговоры. На первый взгляд в киббуце все шло своим чередом, но опытный глаз замечал в каждом окне и за каждым кустом головы.

Во дворе киббуца делегацию встретил генерал Игал Аллон и офицеры штаба. Из соображений безопасности я представил Аллона как Иешаяху Бергштейна[30]. Тот, кто читал мемуары Сейида Таха Бея, несомненно наткнулся там на это странное имя.

После обычных приветствий и рукопожатий все сели. Во главе стола сидел Игал Аллон, напротив — египетский командир, по обе стороны от них — офицеры штаба. Из наших присутствовали: Ицхак Рабин, Бени Эден, Амос Хорев, Зрубавел Арбель, Ханан Деше, Натан Шахам и я.

Игал Аллон предполагал по крайней мере часть переговоров с египетским командиром вести с глазу на глаз, без свидетелей. Но вскоре выяснилось, что египтянин настаивает на проведении встречи в присутствии офицеров. По-видимому, он опасался, что его заподозрят в сговоре с противником. Игал, стремясь снять напряжение, начал беседу с приветствия по-арабски, но к нашему удивлению египетский командир просил перейти на английский. Игал тогда не владел английским, и ему понадобился переводчик. Эта роль была предложена мне, что было далеко не легко, так как в такой беседе большое значение имеют намеки и нюансы, они в немалой степени влияют на атмосферу переговоров. Игал крайне сожалел, что не мог говорить с египетским командиром без посредника. Несомненно, разговор по-арабски способствовал бы достижению большего взаимопонимания. Возможно, что и результаты были бы более плодотворными.

Позднее, когда у меня возникли дружеские связи с египетскими офицерами, я узнал, что они принадлежали к высшему социальному классу и видели в арабском, языке масс, нечто вроде умаления собственного достоинства. После общих фраз начались переговоры, содержание которых я записал для себя сразу же после встречи.

Генерал Аллон: «Полковник, с вашего разрешения я изложу свою точку зрения относительно боеспособности ваших отважных солдат. Чтобы занять крепость Ирак-Сувейдан и часть котла Фалуджа, нам пришлось как следует потрудиться, правда, у нас не было больших потерь».

Полковник Таха Бей: «Спасибо, господин. Я должен отметить, что ваши солдаты-герои творят чудеса. Они поставили меня в довольно трудное положение».

Генерал Аллон: «Разве это не трагично, когда две стороны, которым в сущности не из-за чего враждовать, безжалостно уничтожают друг друга?»

Полковник Таха Бей: «Это действительно трагично. Однако так устроен мир. Таков рок, господин, и от этого не уйти».

Генерал Аллон: «Я полагаю, вы заметили, что войну нам навязали. Ведь военные действия ведутся в нашей стране, а не в Египте. Я думаю, что исход битвы уже решен в нашу пользу, так что лучше как можно скорее положить конец войне».

Полковник Таха Бей: «Совершенно верно, но у меня как офицера нет иной возможности, как выполнять распоряжения моего правительства».

Генерал Аллон: «Обратите внимание на следующее. В то время как большая часть вашей армии ведет безнадежную войну в Палестине, английская армия, от которой мы недавно избавились, управляет Египтом. Не стали ли вы жертвой империалистов, преследующих собственные цели при поддержке их приспешников в Египте?»

Полковник Таха Бей с волнением: «Вы совершили чудо, вы изгнали англичан, подождите немного — их не будет и в Египте!»

Генерал Аллон: «Но как вы их выгоните, если вся ваша армия застряла здесь? Не стоит ли вам вернуться в Египет и заняться собственными делами, а не торчать в чужой стране?»

По выражению лица Гамаля Абдель Насера, внимательно следившего за беседой, можно было судить, хотя он сам этого не замечал, о его реакции на происходящее. Заметно было, что египетский командир, прижатый к стенке, раздумывал, как выпутаться из затруднительного положения. Однако Таха Бею ничего не оставалось, как произнести: «Пока мое правительство приказывает мне воевать здесь, я буду воевать. Когда мне будет приказано заключить мир, я заключу мир. Когда мне прикажут вернуться в Египет и воевать против англичан, я и это выполню с честью».

Генерал Аллон: «Я высоко ценю ваше чувство субординации, полковник, таким должен быть солдат. Я тоже не колеблясь подчиняюсь своему правительству. Но тем не менее я считаю, что вам следует довести до сведения вашего командира ваше личное мнение или доказать, что война, которую вы ведете обречена на провал. Я не скрываю от моего правительства свои мысли и опасения. Это не идет вразрез с дисциплиной. Лишь при таком сотрудничестве достигается подлинное единство политики и военной стратегии».

Полковник Сейид Таха Бей: «Несомненно. Положение на фронте и в Египте известно правительству и я уверен, что будет сделано все, что необходимо».

Генерал Аллон: «Именно это подтверждает ваше нападение на Эрец-Исраэль, посмотрите, как ошиблись ваши руководители. Если бы не вмешательство ООН египетская армия давно была бы разбита, в том числе и вверенные вам силы, достойные похвал за их смелость. Вы должны понять, полковник, что исход событий решен. Ваш гарнизон в окружении, из которого ему не выбраться. Мой долг — не останавливаться ни перед чем, чтобы уничтожить ваши силы. К чему это упорство отчаявшихся? Оставшуюся часть котла постигнет та же участь, что и ту, которая перешла к нам позавчера».

Ас-Сейид Таха Бей помолчал, затем ответил: «Вы правы, но пока у меня есть солдаты и боеприпасы нет оснований прекращать воевать».

Генерал Аллон понимал, что перед ним стойкий солдат, но он снова прибег к дипломатии и сказал: «Я высоко ценю вашу твердость, полковник, но разве вы не считаете, что человеческая жизнь дорога и что нелогично приносить в жертву солдат в войне против народа, который в сущности не считает себя вашим врагом. Я не предлагаю вам унизительную капитуляцию, я предлагаю капитулировать без ущемления воинской чести с правом немедленно вернуться на родину, подумайте об этом. Кончим воевать и сбережем жизни наших солдат. Я не имею права прекратить бой, пока на моей земле стоит чужая армия. Но вы ведете войну не на своей земле. По-моему, я прав».

Установилось тяжелое молчание. Египетский командир, казалось, затруднялся принять решение. Он понимал, что ему не на что надеяться. В душе он, по-видимому, соглашался с генералом Аллоном. Мы все пристально следили за Таха Бейем и его офицерами. Кто знает, что творилось у них в душе!

Египетский командир взглянул на Игала Аллона и взволнованно произнес: «Господин, несомненно ваше положение лучше моего. Подготовка операции и мужество ваших солдат достойны восхищения. Вы прорвались через наши наиболее укрепленные линии и посрамили непобедимую египетскую армию. Я не считаю, что при теперешнем положении я смогу изменить соотношение сил и спасти положение нашего фронта. Но я в состоянии спасти одно — честь египетской армии. Поэтому я буду бороться до последней капли крови, если правительство не распорядится иначе.

Генерал Аллон: «Как солдат я вас хорошо понимаю. Но вы должны знать, что в создавшихся условиях именно командиру этого сектора следует принять ответственное решение, как это сделал, например, Фон Паулюс в Сталинграде. Поверьте мне, полковник, ваше правительство недостойно того, чтобы давать приказы такому отважному офицеру, как вы. Подумайте о своих солдатах и о Египте и сложите оружие».

На этот раз египетский командир поспешил ответить: «Нет, господин, нет другого пути кроме боя. Я буду удовлетворен тем, что спасу честь египетской армии».

Генерал Аллон ответил, улыбаясь: «Смею ли я просить вас поставить в известность ваше правительство или вашего командира о подлинном положении вещей и просить санкций на капитуляцию?»

Ас-Сейид Таха Бей ответил: «Я отправлю им донесение о нашей беседе».

Напряженность спала. Игал обратился по-арабски к сидящим и предложил закусить. Завязалась непринужденная беседа. Вдруг Абдель Насер обратился к своему командиру: «Смогу ли я задать вопрос израильскому командиру?» Полковник Таха Бей посмотрел на удивленного генерала Аллона, который ответил: «Пожалуйста, спрашивайте. Если ваш вопрос не касается военных тайн, я отвечу».

Абдель Насер спросил с улыбкой: «Значок, который у вас у всех на лацкане — это эмблема Палмаха?» Генерал Аллон ответил ему улыбаясь: «Ясно, что вы отличный офицер разведки. Да, это эмблема Палмаха».

Абдель Насер как будто говорил сам с собой: «Теперь мне понятно, почему мы проиграли. На линию фронта прибыл Палмах со своим командиром».

Прошло полтора часа, переговоры закончились, и Таха Бей собрался вернуться на свой командный пункт. Все поднялись и вышли во двор. Прощаясь египетский командир сказал Игалу Аллону: «Ирак-Сувейдан вы заняли во время перемирия. Я надеюсь, что на этот раз вы не станете нарушать объявленную передышку».

Генерал Аллон ответил: «Бесспорно, мы будем уважать международное право, хотя оно и не касается оккупационной армии. И знайте, что Ирак-Сувейдан мы заняли в ходе контратаки, после того, как ваши солдаты нарушили перемирие и открыли огонь по киббуцу Негба».

Египетский командир ответил с натянутой улыбкой: «О, да, в таких условиях трудно сказать, кто именно открыл огонь первым».

«Я рад был познакомиться с вами, полковник, — сказал генерал Аллон. До встречи при более благоприятных обстоятельствах!»

«До мирной встречи!» — ответил Таха Бей и отдал честь.

Я выехал во главе колонны, чтобы проводить делегацию в Фалуджу. Когда мы доехали до первых египетских позиций, все вышли из машин, постояли немного. Прежде чем попрощаться, я спросил Таха Бейя: «Господин, как вы позволили себе вместе со штабными офицерами выйти за линии, которые вы удерживаете. Вы не опасались ловушки?»

Полковник ответил без промедления: «Гамаль рассказал мне о вас. Я был убежден в том, что он вам полностью доверяет, поэтому я вышел на встречу не колеблясь. Гамаль не обманул меня».

Мы пожали друг другу руки и отдали честь. Египтяне сели по машинам. Я стоял на обочине дороги и отдавал честь каждому офицеру. Наконец я сел в свой «джип» и поехал в киббуц Гат.

Полковник Ас-Сейид Таха Бей, вернувшись на командный пункт, отправил своему командиру телеграмму следующего содержания: «Мы вступили в контакт с евреями, и стало ясно, что они настаивают на безоговорочной капитуляции. Они не дадут нам просто отступить, они хотят, чтобы египетская армия покинула всю Палестину. В случае нашего отказа они решат проблему в течение 24-х часов. Я сожалею, но вынужден признать, что мне не удастся дальше контролировать положение. Наши самолеты не смогут подняться в воздух. Авиация противника держит под полным контролем весь фронт. Немедленно примите решение и сообщите мне».

Король Египта Фарук в тот же вечер отправил солдатам Фалуджи послание, чтобы поддержать их боевой дух. А полковника Таха Бейя возвел в чин бригадира. Кроме того из генерального штаба ему сообщили, что предпринимаются усилия, чтобы с помощью арабских армий вывести его из окружения. Пока же бригадира Таха Бейя просили держаться. Тем временем евреи, быть может, согласятся на политическое решение проблемы.

После переговоров в киббуце Гат мне еще приходилось встречаться с Гамалем Абдель Насером. Чаще всего наши встречи проходили без посторонних и мы не ограничивали себя ни во времени, ни в выборе тем. Я всегда заботился о том, чтобы взять с собой что-либо освежающее, будь то апельсины или коробка шоколада. Роберт Сент Джон, автор книги «Босс», встречавшийся с президентом Египта Абдель Насером пишет: «Благодаря беседам с капитаном Кохеном его жизнь в котле Фалуджа перестала быть скучной и бессмысленной».

Во время наших бесед я избегал становиться в позицию победителя. Я был очень осторожен, чтобы не задеть чувства египтян. Может быть, поэтому обо мне тепло отзывается бригадир Ас-Сейид Таха Бей в своих мемуарах.

Когда я приезжал, чтобы встретиться с Гамалем, мы прежде всего говорили о последних известиях, которые передавал «Голос Израиля» (эту радиостанцию он слушал постоянно). Затем беседа переходила на другие темы. Гамаль напоминал любознательного ученика. Он интересовался Хаганой как подпольной организацией, и даже проявлял большую осведомленность относительно периода нашей борьбы с англичанами. Но он хотел знать побольше, хотел понять, какие возможности имеются у массового повстанческого движения. Он понимал и оправдывал нашу борьбу с англичанами и завидовал нашему успеху.

Испытывая ненависть к англичанам, он считал их главной причиной тяжелого положения, в котором тогда оказался Египет. Его волновал разрыв между различными социальными слоями в египетском обществе, невежество масс и вопиющая несправедливость в распределении земель. Всю вину он возлагал на чужеземную власть и считал, что все эти проблемы можно будет разрешить с большей легкостью, когда его страна освободится от бремени иностранного управления. Большое впечатление на него произвел мой рассказ о киббуцах. Он не давал мне покоя, я должен был описывать ему структуру киббуца, его общество, культурные ценности и роль экономической и политической жизни страны. Я рассказал о готовности киббуцников откликнуться на любой призыв национальных учреждений, а также о роли киббуцов в обороне страны и в борьбе против англичан. Особенно он был поражен, когда я убеждал, его в том, что члены киббуца — земледельцы, как крестьяне, и при этом имеют равные гражданские права.

Абдель Насер был поражен. Он, по-видимому, думал о Египте. Наверняка задавал себе вопрос: почему в его стране все по-другому? Почему египтяне не смогли поучиться у евреев и перенять их опыт в развитии сельского хозяйства, промышленности, просвещения и здравоохранения? Когда я рассказал ему, какие трудности нам пришлось преодолеть в период английского господства, он стал сравнивать проблемы египтян с нашими, во многих, случаях находил сходство.

Наши встречи и беседы резко контрастировали с атмосферой, в которой они проходили. То не были встречи врагов, стороны которых предыдущей ночью не раз вступали в перестрелку. Это были встречи двух людей, ненавидевших войну и мечтавших о лучшем будущем своих народов. Гамаль говорил, что мы уже преодолели многие трудности, а перед ними еще длинный и тяжелый путь. Они должны были сначала выставить англичан из своей страны, затем добиться социальной справедливости, и лишь тогда можно будет создать современное общество.

Мне было ясно, что Гамаль и десятки египетских офицеров, с которыми мне приходилось встречаться, не отдавали себе отчета в том, что они находились в состоянии войны с Израилем. То, что они знали о нас, все, что узнали за короткий срок, даже их ненависть к нам, ненависть врагов, не успели пустить глубокие корни. Хотя Гамаль Абдель Насер был участником боев за Яд-Мордехай, Ниццаним, Негбу и Ирак ал-Маншие, он не проникся слепой ненавистью к израильтянам. Казалось, что он рассматривает эту войну как некое неизбежное спортивное соревнование и старался вести себя как спортсмен.

Египетские офицеры старались объяснить свои военные неудачи плохим состоянием здоровья и умственной отсталостью солдат. Они утверждали также, что народ Египта в сущности далек от этой войны. В тылу египтяне развлекались в кино и кабаре, а образованная молодежь не шла на фронт.

Офицеры с горечью говорили о своих союзниках арабах и не понимали, почему те не спешили им на помощь. Гамаль не мог ответить на мой вопрос, почему их союзник Иордания, силы которой были дислоцированы на юге Хевронских гор, напротив котла Фалуджа, не атакует их общего израильского врага, когда египтянам грозит уничтожение. Египтяне, попавшие в окружение, на глазах которых гибли их товарищи, считали своих союзников трусами и предателями.

Свое отношение к арабам Эрец-Исраэль они объясняли очень просто. До этой войны они их вообще никогда не встречали. А встретив, не понимали их языка, так как их диалект очень отличался от египетского. Тем не менее некоторые египтяне рассматривали войну в Палестине как долг по отношению к своим братьям-арабам и удивлялись, почему эти братья не хотят вместе с ними расправиться с общим врагом. Но египтяне не знали, что пришлось пережить арабам Палестины. Они обвиняли их в трусости и лени. Попытки кооперации между местными жителями и регулярной египетской армией лишь усугубили обоюдное непонимание. Поток беженцев, увеличивавшийся по мере расширения фронта военных действий, порождал экономические и организационные проблемы, которые отягощали египетскую армию. В Иерусалимском муфтии Хадж Амине ал-Хусейни египтяне видели марионетку в руках политических деятелей и крупных государств.

Однако Гамаль впадал в крайность, пренебрегая арабами Палестины. В действительности они воевали сначала по-настоящему, но из-за плохого руководства и пренебрежительного отношения к ним со стороны командования регулярных армий арабских стран, утратили боеспособность.

Абдель Насеру было ясно, что именно англичане втянули его страну в чуждую войну, что Англия прибегла к обманному маневру и направила волну политических волнений в Египте против Израиля, чтобы отодвинуть на второй план проблемы освобождения Суэцкого канала и Судана. По словам моего собеседника Египет стал жертвой обмана.

Командование в Фалудже, чтобы повысить воинственный дух египетских солдат, стало распространять слух, что израильтяне не берут пленных. Подобный прием противника свидетельствовал о падении морального духа египетских солдат. Со слов египетских офицеров и солдат, захваченных нами в плен, мы знали, что лишь немногие из них понимали цель войны с Израилем, некоторые утверждали, что никогда ничего не слыхали о Палестине и о евреях.

По поручению штаба я должен был передать бригадиру Ас-Сейид Таха Бею наш протест против распространения таких слухов и опровергнуть их. Тогда же мы захватили в плен египетского офицера, сопровождавшего транспортную колонну, направлявшуюся в осажденную Фалуджу с боеприпасами и продовольствием. Об этом офицере — Маруфе ал-Хадре нам приходилось слышать и ранее. Он участвовал в разработке плана египетского штаба, цель которого была отвести египетские силы из котла Фалуджа к горе Хеврон. Я сразу узнал его. Передо мной стоял худощавый невысокого роста молодой человек, с приветливым и одновременно лукавым и умным лицом. Сначала он отказывался отвечать на мои вопросы и даже игнорировал меня. Он был подавлен тем, что не справился с возложенной на него задачей. Я предложил ему сигарету и спросил между прочим, не хочет ли он передать что-нибудь Абдель Насеру, которого я должен был увидеть через два дня. Маруф ал-Хадр подскочил как ужаленный: «Что и Абдель у вас в руках?» Я успокоил его и сказал, что Абдель Насер еще не в наших руках, но мы иногда встречаемся с ним в Фалудже. По-видимому, Маруф слышал обо мне и о моих контактах с Абдель Насером. У нас завязалась беседа. При расставании он просил передать записку Абдель Насеру, с которым вместе учился в офицерской школе.

Встретившись с Гамалем, я сначала поднял вопрос о слухах, которые египтяне распространяли относительно пленных, что не имело никаких оснований. Я передал протест командующего фронтом и его настоятельное требование опровергнуть эти слухи. Абдель Насер выслушал, но ограничился тем, что обещал довести все это до сведения своего командования. И тогда я произнес: «Да, почти забыл, вам привет от Маруфа ал-Хадра». Гамаль воскликнул «Что с ним случилось?» Я ответил спокойно: «Ничего, мы вчера вечером пили кофе, — и добавил, — ах, да, он просил еще передать эту записку». На следующей встрече Абдель сообщил, что нашу просьбу приняли во внимание. Из разведывательных источников нам стало ясно, что это правда, вообще египетские офицеры обычно держали данное слово.

Штаб Южного фронта был занят тогда подготовкой операции «Хорев», и из-за этого я недели две не был в Фалудже. В ночь на 28 декабря силы бригады Александрони атаковали Ирак ал-Маншие. Предполагалось застать врага врасплох ночью и захватить деревню. Однако подразделение с опозданием начало атаку. Наши силы почти выполнили поставленную перед ними задачу. Захватив деревню, они приступили к созданию на холме укрепленных пунктов, но допустили непростительную ошибку, что позволило противнику собраться с силами и с помощью подкрепления, подоспевшего из Фалуджи, вытеснить все наши силы, нанеся нам тяжелый урон.

После успешного завершения операции «Хорев» штаб фронта снова был переведен в Гедеру. Нехемия Аргов, секретарь по военным вопросам главы правительства, обратился ко мне с просьбой выяснить у командира египетских сил, похоронили ли наших солдат, погибших во время боя за деревню Ирак ал-Маншие и можно ли прочесть молитву у них на могиле. Нам было известно, что в египетский штаб в Рафиах было послано донесение из Фалуджи о захвате в плен пяти израильских солдат во время ночного боя. Игал Аллон поручил мне передать египетскому командованию, что ответственность за жизнь наших солдат лежит на нем и что обращение с ними, мы надеемся, будет соответствовать правилам, установленным Женевской конвенцией. Командующий поручил мне также выяснить возможность обмена наших пленных на раненых египетских офицеров, захваченных нами.

Обычным путем я добрался до египетских позиций. Абдель Насер не заставил себя долго ждать. Идя навстречу друг другу, мы протянули руки, и, не знаю почему, обнялись. Он знал о продвижении нашей армии на юг, к египетской границе, и ждал от меня подтверждений. Я рассказал ему, что происходит в Негеве и Синае, что египетская армия фактически оказалась в полном окружении, включая сектор Газы. Он хотел уточнить, действительно ли мы сбили пять английских самолетов. Я подтвердил это.

Абдель Насер рассказал о событиях, происшедших после нашей встречи. Он описал бой, состоявшийся в ночь на 28 декабря. Это был действительно отчаянный бой. Гамаль, как выяснилось, ждал меня раньше, думал передать тела погибших солдат, но так как я не приходил, их похоронили. Он заверил меня в том, что наши солдаты были похоронены со всеми воинскими почестями и, что на могилах имеются соответствующие пометки.

Я попросил его передать командованию нашу просьбу — допустить на могилу военного раввина, чтобы он прочел молитву. Затем я поднял вопрос о пяти израильских военнопленных. Насер ответил, что для обмена военнопленными требуются санкции египетского командования из Рафиаха. Он обещал взять на себя личную ответственность за целость и невредимость наших пленных, пока придет ответ из Рафиаха. Он взял на себя заботу об оказании медицинской помощи двум пленным, которые были ранены. Мне даже разрешили передать им продовольствие и одежду.

Следующая встреча состоялась на другой день. Насчет религиозного обряда на могиле ответ был положительным. Мы условились, что через два дня вместе со мной приедет военный раввин. Относительно же обмена военнопленными ответ был отрицательным. Я принес для пленных продукты и одежду. Абдель передал мне пять конвертов — письма пленных семьям. Он снова подтвердил, что несет личную ответственность за их жизнь. Только вскрыв конверты, мы узнали, кто именно оказался в плену.

Как и договорились, я прибыл к назначенному месту встречи в Ирак ал-Маншие вместе с военным раввином Шломо Гореном. Раввин по моей просьбе пришел без военных знаков отличия, но египтяне оказали ему все воинские почести. По обе стороны пути до командного пункта в Ирак ал-Маншие выстроились шеренги египетских солдат, державших ружья «на караул». Пока продолжалась церемония у места погребения наших солдат, египетские солдаты стояли с ружьями «на караул», а офицеры отдавали честь. Могилы, действительно, были отгорожены и на них были сделаны пометки.

По Родосским соглашениям между Египтом и Израилем о перемирии египтяне, оставшиеся в окружении, будут эвакуированы из котла, сохраняя при себе оружие и обмундирование. В последний день эвакуации египтян из окружения, 24 февраля 1949 года я ждал у полицейского поста в Ирак-Сувейдан последнюю египетскую военную колонну, в которой находился бригадир Ас-Сейид Таха Бей. В этой же колонне находились пять израильских пленных.

Мы тепло встретились с бригадиром. Я пригласил его познакомиться с командованием Южного фронта во главе с оперативным офицером Ицхаком Рабином. Командование Южным фронтом хотело таким образом воздать почести Таха Бею за проявленное им мужество. На встрече присутствовали также наблюдатели ООН, под чьим контролем проходила эвакуация египетских сил. Встреча проходила на полуразрушенном полицейском посту в Ирак-Сувейдане, на уцелевших остатках башни которого развевался бело-голубой флаг. Бригадир был в военном берете и стеганом пальто. Резиновые сапоги его были в грязи. Он был утомлен. Голос его сел, и мы с трудом слышали, что он говорил. Разговор шел главным образом о будущем, о шансах на мир в нашем районе. Надеялись на установление нормальных отношений между нашими государствами. Встреча длилась более получаса.

Мы вышли во двор, где Таха Бея ожидал «джип», и бросили взгляд на Фалуджу. Вдали виднелись крыши киббуца Гат. Я напомнил, что там, три месяца назад проходила наша встреча. Таха Бей сказал: «Капитан, после этой встречи, после сердечного приема, оказанного нам, я отдал приказ не выпускать ни одного снаряда по киббуцу. Во мне говорила совесть!» Бригадир сообщил, что Гамаль Абдель Насер вынужден был выехать в одной из первых колонн, но он надеялся, что ему удастся попрощаться со мной. Мне пришлось ограничиться прощальным письмом, которое я передал Насеру через бригадира. «Надеюсь, что встречу вас в Египте, когда вы будете занимать пост израильского посла!» сказал на прощание Таха Бей.

Египет встречал солдат, возвращавшихся из окружения Фалуджа, как героев. Они шли строем во главе с бригадиром Таха Беем по улицам Каира, а король Египта и весь народ приветствовали их. Однако вскоре началось расследование и даже судебное разбирательство причин провала военной кампании в Палестине. Против египетских военнослужащих выдвигали тяжелейшее обвинение — поспешная капитуляция во время боя. Солдат вызвали в суд для дачи показаний против их командиров относительно обстоятельств их пленения. Результатом этих судов явилась чистка армии, затронувшая главным образом высших офицеров. Очевидно молодые офицеры завидовали успеху бригадира Таха Бея. Судебные приговоры были направлены на оправдание военного руководства страны, а бригадиру Таха Бейю старались вменить в вину отказ выполнить иордано-египетский план и отступить по маршрутам, которые находились под контролем Израиля. Этот план был справедливо отклонен Таха Беем. Египтянам, находившимся в окружении, нужно было пройти по крайней мере 20 км до Хеврона или 35 км до Газы, прорвав окружение. Для этого потребовался бы бой, место которого выбирала бы израильская сторона. Если учесть, что при отступлении египтяне должны были бы бросить всю военную технику, то понятно, что их ожидал кровавый бой с многочисленными жертвами, который закончился бы губительным поражением египтян.

Позднее мы узнали, что бригадира Таха Бея перевели на второстепенный пост в Асьют, на юге Египта. Так отплатили за мужество египетскому командиру. Народ и руководство страны забыли, что тысячи солдат и офицеров обязаны ему жизнью. Он скончался в феврале 1953 года. Игал Аллон направил семье бригадира телеграмму соболезнования, заручившись предварительно разрешением министерства иностранных дел.

Я полагал, что больше не увижу Гамаля Абдель Насера. Но жизнь распорядилась иначе, и мы встретились снова спустя год.

Я возглавлял израильскую делегацию в комиссии по претворению в жизнь перемирия между Израилем и Египтом. Мне нужно было установить место погребения израильских солдат бригады Александрони, павших в боях за Ирак ал-Маншие 28 декабря 1948 года. Указать точно, где находится могила, мог только Абдель Насер. Как я уже писал, он в свое время привел к могиле раввина Горена, чтобы прочесть там молитву. Я обратился к полковнику Махмуду Риаду, возглавлявшему египетскую делегацию, и просил его разрешить Гамалю Абдель Насеру прибыть в Израиль. Полковник Риад часто передавал приветы от меня Абдель Насеру и от Насера мне. Итак, полковник Риад сообщил, что я смогу встретиться с Абдель Насером, который служил тогда в каирской военной академии, 5 февраля 1950 около Газы. Оттуда мы должны были вместе поехать в Фалуджу.

Всю ночь на 5 февраля шел сильный снег. На следующий день в пять часов утра я выехал из Тель-Авива в Ауджа ал-Хафир. Вся земля была покрыта белой пеленой. В Беер-Шеве слой снега достигал 20 см и чем дальше на юг, снежный покров становился все плотнее и выше. Проехав 20 км от Беер-Шевы, мы поняли, что дальше продвигаться нельзя. Мы приложили немало усилий, чтобы сдвинуть машину с места и вернуться в Беер-Шеву. Риад и Абдель Насер тоже не смогли добраться до Ауджа ал-Хафир из-за снега в Синае.

Назавтра я доехал до 95-го км вблизи от Газы и здесь увидел Абдель Насера. После нашей последней встречи прошел почти год. Я не знаю, что чувствовал он, приближаясь к Фалудже, где находился в окружении почти 5 месяцев. Когда мы оказались в районе самого окружения, при виде знакомых мест нас охватило волнение. Абдель Насер указал мне место могилы наших бойцов и мы вернулись в Газу. Мы ехали в одной машине и снова говорили на те же темы, что и прежде. На 95-м км мы остановили машину и еще долго продолжали разговор. Несомненно, у него уже созрело решение относительно будущего режима в его стране. Мне это стало ясно после того, как он ответил на мой вопрос, каким образом партия Вафд вернулась к власти и получила на выборах большинство голосов, хотя не могла оказать влияния на результаты выборов, так как не была представлена в управлении страной. Абдель Насер снова указал на связь прогнившего руководства Египта с английскими властями и возложил на них всю вину за положение, в котором находилось государство и весь народ. Я почувствовал, что в его взглядах произошли серьезные перемены, что он упорно повторяет усвоенные им идеи. Мне казалось, что в разговоре со мной он хотел уточнить для самого себя вопросы, на которые не нашел еще ответа.

В своей книге «Философия революции» Гамаль Абдель Насер счел нужным написать о моей статье, опубликованной сразу же после переворота в Египте в газетах «Ха-Арец» и «Джуиш Обзервер» (последняя издается в Лондоне): «Несколько месяцев назад я прочел в «Джуиш Обзервер» ряд статей израильского офицера Иерухама Кохена, в которых он писал обо мне, — сообщает Гамаль Насер. — В этих статьях израильский офицер рассказывает о наших встречах во время переговоров о перемирии». Далее следует цитата из моей статьи: «Тема, которую Гамаль Абдель Насер всегда обсуждал в наших беседах, касалась борьбы Израиля против англичан. Он интересовался тем, как мы создали подпольное движение в Эрец-Исраэль, как нам удалось привлечь на свою сторону мировое общественное мнение».

В своей книге о Гамале Абдель Насере «Босс», Роберт Сент Джон пишет: «Офицеры испытали методы, которые, как говорил капитан Кохен в беседах с Насером, удачно применялись в Эрец-Исраэль».

Во время той же беседы, которая состоялась вблизи от города Газы, Гамаль Абдель Насер сказал: «Помните, я рассказывал вам в Фалудже, что у меня жена и две дочки? Теперь у меня родился сын». Я от души поздравил его. Я хорошо помнил ту встречу в осаде, когда обратил внимание на то, что он выглядел необычно. Я спросил, в чем дело. Он ответил, что больше никогда не увидит ни жену, ни детей и кончит жизнь в этом котле. Я ответил, что все это ерунда, так как бои в Фалудже уже фактически закончились и он скоро вернется к своей семье. А потом добавил: «У вас еще родится сын». Абдель Насер запомнил мои слова и был рад сообщить, что у него действительно родился сын.

Мы расстались. Вернувшись в Тель-Авив, я купил подарок для ребенка и передал Абдель Насеру через полковника Риада. Вскоре я получил письмо, в котором он благодарил меня, и две фотографии, сделанные в котле Фалуджа.

Глава двенадцатая ОПЕРАЦИЯ «ХОРЕВ»

Резолюция Совета Безопасности от 4 ноября 1948 года призывала страны-участницы войны на Ближнем Востоке вернуть свои силы на позиции, которые они занимали на 14 октября. По-видимому, это воодушевило правительство Египта. Египетские силы стали укрепляться на холмах и высотах в западном Негеве и пытались изолировать таким образом расположенные там еврейские поселения от северной части Негева. Египетские саперы минировали дороги и подрывали водопроводную сеть.

В те дни в штаб Южного фронта прибыла делегация поселенцев Негева, которые требовали обеспечить возможность пользоваться имевшимися дорогами и водопроводной сетью. Им ответили: «У нас нет достаточного количества сил, чтобы гарантировать целость каждого метра проезжей дороги и каждого метра водопроводной трубы. Но мы достаточно сильны, чтобы завершить освобождение Негева». Иными словами, командующий фронтом не обещал удовлетворить просьбу поселенцев, и они решили подать жалобу министру обороны.

Бен-Гурион вызвал к себе Игала. В результате штаб Южного фронта при координации действий с генеральным штабом разработал план, цель которого заключалась не только в обороне Беер-Шевы, но и в прорыве линии расположения египетских сил Беер-Шева — Ауджа ал-Хафир (Ницана) и в подходе к Газе через Синайский полуостров после того, как будет занята Беер-Шева. Операция была названа «Хорев», для ее осуществления следовало пересечь международную границу и проникнуть в самое сердце Синая.

В ночь на 22 декабря силы бригады Голани приступили к выполнению операции. Они должны были занять укрепленный пункт №86, с которого можно было контролировать шоссе и железную дорогу Газа — Рафиах. На рассвете батальон подкрался к позиции врага, застав его врасплох, и начал атаку на укрепленный пункт. Пункт №86 был занят.

Ударные силы бригады Негев, шедшие от Беер-Шевы, достигли Курнуба, а оттуда повернули на укрепленный пункт Машрафе с юга. Подразделению было приказано в течение всего этого времени не прибегать к радиосвязи. Почтовые голуби были единственным средством связи со штабом. Через них передавались донесения о продвижении и местонахождении сил. После двухдневных ночных переходов приблизились к Машрафе и укрепились там. Это позволило начать поход на Уджа ал-Хафир.

25 декабря в 17.00 состоялся смотр всех частей, которым предстояло участвовать в боях в восточном секторе фронта. Бригада Негев выступила из Халуцы в направлении к киббуцу Ревивим, чтобы захватить опорные пункты в Хатамиле, к югу от Бир-Аслудж. Прежде всего рота седьмого батальона должна была захватить укрепленный пункт Бир-Тамила, расположенный в 8-ми километрах от киббуца Ревивим. Атака началась в 22.30. После короткого, но напряженного боя были заняты все высоты в Бир-Тамила.

Подразделение Командо Царфати, которым командовал Тедди Эйтан (Тедди Диуфра), в прошлом командир во Франции, бесстрашный солдат, добровольцем вступивший в Палмах и командовавший подразделением добровольцев из Северной Африки, незаметно приблизилось к одной из высот у шоссе и захватило ее. До того как наши силы успели организоваться, египтяне сконцентрировали свои силы, чтобы отбить занятые нами высоты. Наши силы понесли тяжелые потери. Подразделение оказалось в сложнейшем положении, но не соглашалось отступить. Ему на помощь под непрерывным огнем двинулось подразделение седьмого батальона, которое вел командир Иссахар (Яшка) Шадми. Это подразделение атаковало противника с фланга, сумело доставить Команде Царфати боеприпасы, и помогло вывезти раненых с поля боя. На рассвете был дан приказ об отступлении.

Египтяне бросили свои силы на взятие Машрафе, оттянув их из Ауджа ал-Хафир, но они были разбиты нашими силами.

Подразделение «джипов» девятого батальона в это же время атаковало египетскую транспортную колонну из 60-ти транспортных единиц, которая отступила из района Хатамиле. Тотчас же батальону был дан приказ начать преследование врага. Хотя девятый батальон еще не успел отдохнуть после ночного боя, враг был атакован и благодаря удачному маневру ему был перерезан путь к продвижению. Увидев угрозу окружения, египтяне бросили транспорт и стали спасаться бегством, уходя к югу. Мы стали обладателями трех броневиков, оснащенных пушками, трех легких броневиков, пушек, противотанкового оружия и большого количества стрелкового оружия. Все это вооружение было передано в распоряжение наших сил, продвигавшихся на Ауджа ал-Хафир. Однако в ходе операции возникли помехи и танковая бригада вынуждена была приостановить наступление и отойти к Вади-Абьяд. Мы с Игалом и Ицхаком Рабином отправились туда. Наши бойцы, обессиленные, лежали прямо на земле. Рядом стоял Ицхак со своим «джипом». Он сообщил о событиях дня. Игал сказал, что после короткого отдыха следует предпринять вторую и последнюю атаку. Ицхак Садэ выразил сомнения насчет боеспособности своих солдат, не успевших отдохнуть от длительного похода, от отступления. На некоторое время воцарилось молчание, затем Игал повторил: «Нам нужно проникнуть в Синай как можно скорее, поэтому необходимо занять Ауджа ал-Хафир в течение ближайших суток». Садэ отдал честь, и мы расстались.

Моральное состояние бойцов танковой бригады беспокоило Игала, и он решил направить им в качестве подкрепления роту пехоты бригады Харэль. Он приказал также бригаде Негев срочно выступить из Хатамиле через Машрафе на Ауджа ал-Хафир. В целях психологического воздействия Игал сообщил Ицхаку Садэ, что приказал Нахуму Саригу также продвигаться на Ауджа ал-Хафир. Это возымело действие. Танковая бригада вышла из подавленного состояния и усталости и тотчас пошла на вторую атаку. Ауджа ал-Хафир была занята за несколько часов до того, как к месту подоспела бригада Негев.

Так завершилась первая часть операции «Хорев». Силы противника были разгромлены в восточном секторе и выбиты за пределы государственной границы. Неприятель был обескуражен, командиры были в панике. Хотя наше подразделение нуждалось в отдыхе, нельзя было упустить момент и не использовать создавшееся положение. Штаб фронта решил не давать передышки врагу, чтобы он не смог создать новую линию обороны.

28 декабря после надлежащей подготовки, когда были отремонтированы машины и собрана необходимая информация, бригаде Негев был дан приказ пересечь египетскую границу и проникнуть в Синай в направлении Абу-Агилы. Утром 29 декабря в 9.00 командующий фронтом телеграфировал в генеральный штаб: «Абу-Агила занята силами двенадцатой бригады». В Абу-Агилу наши силы вошли на рассвете и увидали, как колонна противника отступает в направлении к Эль-Аришу. Абу-Агила расположена на перекрестке дорог восточного Синая. Тот, кто владеет этим пунктом, контролирует все пути сообщения на полуострове. Этот египетский пограничный пункт находится в 45 км к западу от Ауджа ал-Хафир. В городке имелась бензозаправочная станция, колодец, несколько жилых домов для правительственных чиновников. Захватив этот пункт, мы фактически отрезали египетскую армию, оставшуюся в западном Негеве, от Египта, связь могла осуществляться лишь по железной дороге Рафиах — Кантара, которая тянулась вдоль морского побережья.

В Абу-Агиле нас ожидали два сюрприза. Во-первых сооружение, воздвигнутое по инициативе английского комиссара Синая, Джервиса Бейя. Это была огромная дамба из тесаного камня, возведенная в вади Эль-Ариш, чтобы предохранять местность от затопления в период дождей. Тогда в наших глазах это выглядело чудом природы.

Второй сюрприз был менее приятным. Мы обнаружили тюремный лагерь, где находилось несколько сот палестинских арабов, обвинявшихся в «коммунизме» и предательстве дела арабов. Лагерь был окружен высокой оградой из колючей проволоки, вокруг стояли сторожевые вышки и прожекторы. Мы выпустили на свободу заключенных, а вместо них заперли там их надзирателей. Наши силы взяли в плен несколько сот офицеров и солдат, отставших от отступившей из Бир-Аслудж бригады, и захватили много трофеев.

Утром 29 декабря двенадцатой бригаде (Негев) был дан приказ выступить на север, к Эль-Аришу. Девятый батальон под командованием Хаима Бар-Лева с тремя танками начал марш на Эль-Ариш. Усталость миновала, и наши бойцы шли в бой, считая его последним боем в войне с египетским агрессором. Через три дня после боя за Ауджа ал-Хафир военные действия перекинулись на территорию Египта. Я и командующий фронтом Ицхак Рабин следовали за продвигающимися вперед силами бригады Негев. По пути мы задержались на аэродроме, который был занят нашими, и разглядывали один из египетских «Спидфайров», когда ко мне подошел курьер и подал срочную телеграмму. Я стал читать и не поверил своим глазам. Передал телеграмму Игалу. Он взглянул на текст и побледнел.

Телеграмма была послана начальником оперативного отдела генерального штаба:

От кого: Ядина.

Кому: Командующему фронтом.

а) Разведывательная служба сообщила, что наши силы продвигаются в направлении Эль-Ариша.

б) Немедленно прекратить продвижение вверенных вам сил до получения от меня специального разрешения.

в) Подтверждено. Срочно.

Игал отошел от окружавших его товарищей и пытался разобраться, в чем дело. Через несколько минут он продиктовал мне телеграмму следующего содержания:

От кого: Командующего фронтом.

Кому: Ядину.

Наши силы наступают на Эль-Ариш. Мы захватили аэродром с пятью «Спидфайрами». Немедленно пришлите летчиков забрать их.

В 18.00 Аллон отправил Ядину еще одну телеграмму:

а) Наши силы в ходе наступления заняли восточный аэродром и обнаружили там «Спидфайр». Пришлите забрать его.

б) Наши силы подошли к аэропорту в Эль-Ариш, в настоящее время там идет бой.

в) Часть сил пошла в наступление на близлежащий аэродром Бир-Хама.

г) Имеются пленные.

К вечеру мы прибыли в штаб бригады Негев, находившийся в 8-ми км от Эль-Ариша. По плану бригада должна была занять Эль-Ариш после 12-ти ночи, тогда окружение египетских сил, включая резервные части, было бы полным. По сведениям из достоверных источников вся египетская армия, кроме двух рот, находившихся в Судане, была на израильском фронте. С захватом Эль-Ариша была бы достигнута цель операции «Хорев», то есть египетская армия была бы разгромлена.

Не успел Игал передать последние распоряжения Нахуму Саригу, командиру бригады Негев, как появился курьер, доставивший еще одну телеграмму. И эта телеграмма была от начальника оперативного отдела штаба. Вот ее содержание:

а) Повторяю, я запрещаю вам проводить какую бы то ни было операцию к северу от Абу-Агилы без моего санционирования.

б) Подтверди срочно.

Игал прочел телеграмму и процедил сквозь зубы, обращаясь ко мне: «Немедленно устрой мне самолет в Тель-Авив. Положение угрожающее. По-видимому, речь идет об отступлении».

Пока «примус» был готов, Игал дал подробные распоряжения Нахуму Саригу относительно подготовки к занятию Эль-Ариша и приказал действовать, если не будет сообщений об отмене операции. Игал вылетел в Тель-Авив, а Ицхак Рабин срочно отправился в штаб фронта в Беер-Шеву. Я поехал с ним. В штабе был телефон, по которому можно было связаться с нами из Тель-Авива.

В полночь раздался телефонный звонок, которого мы больше всего боялись. Это звонил Игал. Ицхак почти не отвечал. Он, по-видимому, понимал состояние Игала и не хотел посыпать раны солью. После разговора Ицхак Рабин сообщил телеграфом Нахуму Саригу, чтобы он задержал наступление до следующего распоряжения.

Игал вернулся в Беер-Шеву к утру. Он рассказал, что на аэродроме было полное затемнение и летчику стоило большого труда добиться, чтобы осветили Сде-Дов и дали им возможность приземлиться. Ядин был у себя дома. В ходе беседы выяснилось, что они оба придерживаются единого мнения. Ядин полностью поддерживал идею взятия Эль-Ариша и не был согласен с решением об отступлении. Но окончательное решение было за Бен-Гурионом. Ядин считал, что, если им удастся склонить на свою сторону министра иностранных дел Моше Шарета, то удастся оказать влияние и на Бен-Гуриона. Они разбудили Моше Шарета. Игал Аллон сообщил ему о расположении наших сил и сил египтян и настаивал на санкционировании продолжения наступления.

Шарет тоже считал решение об отступлении несвоевременным, но он и Бен-Гурион дали обязательство правительствам США и Англии. Игал Аллон сказал, что для взятия Эль-Ариша ему нужен всего один день, а оттуда он «отступит» в Рафиах и пересечет международную границу, таким образом обещанное США и Англии будет выполнено. Моше Шарет утверждал, что взятие Эль-Ариша будет идти вразрез с обязательствами, которые он и Бен-Гурион взяли на себя, и поинтересовался, нельзя ли достичь той же цели другим путем. Аллон ответил, что имеется и другой план, но он менее надежен. Вот этот план:

а) Сообщить послу США в Израиле, что для организованного отступления потребуется три-четыре дня.

б) В течение этого времени продолжать оказывать давление на Эль-Ариш, но не занимать его.

в) Тогда командование египетской армии сконцентрирует здесь основные силы и превратит этот район в наиболее укрепленный участок египетской обороны.

г) Тем временем мы сконцентрируем максимальные силы недалеко от границы сектора Газы. Когда станет ясно, откуда именно оттянуты силы к Эль-Аришу, мы прорвемся через этот участок в сектор Газы на территории подмандатной Палестины и освободим всю полосу, включая Газу[31].

Моше Шарет сказал, что он согласен с этим планом. Он связался с Бен-Гурионом, передал ему детали плана и просил его согласия. Но его усилия были бесплодны и приказ немедленно отступить остался в силе.

Штаб Южного фронта разрабатывал план вывода наших сил из Синая. Мы понимали, что война с Египтом еще не кончена, и заботились о том, чтобы египетское командование не догадалось о подготовке к отступлению хотя бы до тех пор, пока мы не сосредоточим ударный кулак в другом месте. Сначала отступление было назначено на 30 декабря, хотя было ясно, что для организованного отступления всех сил, рассеянных в Синае, потребуется еще несколько дней.

Весть о приказе отступать тяжело отразилось на настроении командиров и солдат. Они не могли понять, почему нельзя завершить начатое дело. Победа, по их мнению, была уже фактически одержана, а после отступления враг несомненно займет позиции, из которых был выбит лишь вчера. Тем не менее приказ об отступлении выполнялся. Опорные пункты, позволявшие контролировать Эль-Ариш, были эвакуированы, и находившиеся на них бойцы отступили к Абу-Агиле. Затем эвакуировали силы из Ал-Кусеймы и Вир ал-Хасны и в последнюю очередь из Абу-Агилы. Все военные объекты на территории, занятой нами в Синае, включая мост через вади Эль-Ариш на шоссе Абу-Агила Эль-Ариш, были уничтожены в ходе отступления. После того как мы оставили Абу-Агилу. была восстановлена связь египетских сил на израильском фронте с Египтом. Снова по шоссе стало поступать снабжение египетской армии в секторе Газы.

Наряду с отступлением к международной границе наши силы готовились к новому наступлению, цель которого была изолировать Рафиах и весь сектор Газы от юга. Для более эффективного наблюдения за происходящим на фронте штаб передовой линии был переведен в киббуц Цеэлим.

В наступлении на сектор Газы участвовали бригады Харэль, Негев и Голани, а также танковая бригада. Наступление началось в ночь на 3 января. Бригада Голани под командованием Нахума Голана должна была занять две высоты, которые обеспечивали контроль над городом Рафиах.

Среди египтян, захваченных нами в плен, был офицер в чине капитана. Он был доставлен в штаб фронта, и я должен был выудить из него сведения о точном местонахождении мастерских в военном лагере в Рафиахе. По аэрофотосъемке мы не могли понять, где находятся мастерские, а где медицинская служба, поэтому мы всячески воздерживались от бомбардировки лагеря.

Ко мне привели пленного офицера, он был испуган. Ему предложили кофе и сигарету. Он то отхлебывал кофе, то затягивался сигаретой. Я обратился к нему по-арабски. Услышав звучание родного языка, он успокоился. Мы говорили на разные темы, и лишь эхо пушечных залпов, доносившееся издалека, напоминало о войне. Офицер рассказал, что он резервист, учитель по профессии, работает в одной из школ Александрии. Он производил впечатление приятного образованного человека. Я предложил ему позавтракать в столовой киббуца, он удивился, что с ним обращались, как с гостем. Он удивился еще более, когда увидал, что за столами сидят вместе офицеры и рядовые. Пока мы ели, он пришел в себя, стал рассказывать о себе, о своем городе, о работе. Сказал, что мобилизация в действующую армию была для него неожиданностью. Он признался, что не имел представления о происходящем на фронте и что многие из его товарищей по оружию все еще верят лживой пропаганде правительства. Мало-помалу стали говорить об отношениях между солдатами и офицерами, и тут я вставил, что у нас возникла сложная проблема, но время торопит и мы вынуждены действовать. Я вынул несколько снимков военного лагеря в Рафиах и сказал, что мы не уверены в правильности определения объектов и не знаем, где медицинская служба, так как египетское командование в нарушение международного права не сделало необходимых пометок на крыше госпиталя. Из-за этого мы вынуждены рассматривать все постройки как военные объекты. По вине египетского командования могут пострадать раненые, находящиеся в госпитале. «В ваших силах — подчеркнул я, — спасти их, указав точное месторасположение госпиталя». Египтянин не колеблясь указал, где госпиталь. Другая группа построек, следовательно, представляла собой мастерские египетской армии в секторе Газы.

Обе попытки бригады Голани захватить высоту э 102 не увенчались успехом, и план занятия Рафиаха с востока танковой бригадой был аннулирован. Решили сначала занять командные высоты на перекрещении дорог, ведущих в Рафиах, и перенести центр тяжести наступления на этот сектор. В ночь на 5 января силы бригады Харэль атаковали командные высоты. Разгорелся рукопашный бой за каждую точку, где обосновались египетские солдаты. Из-за песчаной бури ничего не было видно. В таких условиях танки прокладывали путь, но буря сносила все опознавательные знаки. График продвижения наших сил был нарушен.

6 января четвертый батальон бригады Харэль под командованием Давида Элазара занял три командные высоты, господствовавшие над шоссе Рафиах Эль-Ариш. С наступлением ночи девятый батальон под командованием Бар-Лева вместе с десятым батальоном бригады Харэль под командованием Шломо Шлауха (Шилоах) перекрыл шоссе Рафиах — Эль-Ариш на расстоянии трех километров к западу от скрещения дорог. Назавтра, 7 января пришла следующая телеграмма:

«Командующему фронта.

Начиная с 14 часов 7 января объявляется прекращение огня. Прекратить все действия против египетской армии. Укрепитесь на всех занятых вами позициях».

Все войска фронта были немедленно извещены.

Игал Аллон сомневался в том, что египетское командование примирится с фактом отрыва их главных частей в районе Газа-Рафиах от связи с Египтом и предпримет ряд действий для прорыва блокады. Египтяне обратились к англичанам с просьбой ввести в действие британский воздушный флот на основании соглашения о сотрудничестве.

К вечеру 7 января Игал сообщил в главный штаб:

«Из четырех самолетов-истребителей, появившихся над скрещением дорог около 11.30, сбиты, наверное, три. Один противовоздушным огнем, два нашими самолетами. Два британских летчика, спасшихся на парашютах, находятся в наших руках. Третий летчик погиб.

В 16.00 часов снова появилось звено чужих самолетов над нашими позициями в районе Рафиах. Наши самолеты атаковали их, и один из них был сбит возле Нирим. По документам, найденным у убитого летчика, выяснили, что он англичанин.

В 15.00 часов противник атаковал артиллерией, танками и пехотой захваченные нами высоты на шоссе Рафиах — Эль-Ариш. Атака велась упорная и была отражена в 17.30. У врага потери. Восемь танкеток и броневиков уничтожены.

Теперь на фронте полное затишье.

Египетскую армию спасло соглашение о перемирии, а мы потеряли возможность занять всю полосу Газы. Игал Аллон сказал: «Это соглашение не будет способствовать установлению мира. Если бы египтяне стремились к миру, они подписали бы договор о мире, а не временное соглашение. Соглашение о перемирии снова приведет к войне с Египтом».

Глава тринадцатая ОПЕРАЦИЯ «УВДА»

Вопрос о занятии южного Негева и Эйлата впервые был официально поднят 25 ноября 1948 года в беседе Игала Аллона с начальником оперативного отдела генерального штаба Игаэлем Ядином.

В памятной записке, составленной после этой встречи, копии которой были посланы министру обороны и начальнику генерального штаба, командующий Южным фронтом писал в частности: «От Эйн-Хособа до залива имеется несколько водных источников и высоты, не занятые противником. Путь туда открыт, единственное препятствие это минное поле вблизи от Радиана. Взяв высоты у магистрали и у самого залива и используя подвижные патрули, мы станем обладателями Эйлатского залива. Эта операция говорит сама за себя. Нет необходимости доказывать ее значение.

Если в мое распоряжение поступит одна пехотная бригада и батальон сторожевых войск в дополнение к силам, которыми я располагаю сейчас, а интендантская служба окажет мне поддержку, операция будет осуществлена в кратчайший срок».

Согласно резолюции ООН о разделе Палестины от 29 ноября 1947 года, Негев вместе с Эйлатским заливом входил в состав территории Государства Израиль. Но фактически мы не укрепились на этой территории — там не было создано еврейских поселений. Более того, англичане после ухода из Палестины держали в южной части Негева силы подчинявшегося им Арабского легиона. Великобритания надеялась на то, что рано или поздно ООН признает ее право на эту территорию и Израиль примирится с этим. Англичане рассчитывали, правда, без всяких на то оснований, что в конце концов этот район будет присоединен к Трансиордании, что обеспечило бы присутствие англичан на Ближнем Востоке. На эту же территорию претендовали и египтяне. Однако, после длительных переговоров, проходивших на Родосе, они отказались от своих претензий.

Контроль Арабского легиона над южным Негевом выражался в том, что его подразделения обосновались на командных высотах от Эйн-Яхав до Эйлатского залива, то есть вдоль единственной дороги на территории Израиля, которая вела к Эйлату. Кроме того, иорданцы периодически посылали в южный Негев моторизированный патруль и всадников на верблюдах. Англичане предполагали, что мы не осмелимся пробиться к магистрали, ведущей к Эйлатскому заливу.

4 февраля 1949 года командующий Южным фронтом направил начальнику генерального штаба письмо, в котором указал на то, что после вывода вверенных ему сил с территории Египта, как приказал начальник оперативного отдела генштаба, мы потеряли доступ к дороге, ведущей в Эйлат. Командующий Южным фронтом просил разрешения провести операцию, чтобы определить, насколько возможно восстановить доступ к этой дороге.

9 февраля начальник генерального штаба одобрил предложение Аллона, но просил согласовать детали операции с начальником оперативного отдела.

Получив разрешение от начальника генерального штаба, командующий Южным фронтом дал приказ своему штабу немедленно приступить к делу. Амос Хорев, заместитель оперативного офицера Южного фронта, и Зрубавел Арбель, офицер Южного фронта, возглавили группу, которой предстояло выйти на операцию для сбора информации. Биби (Давид Нив), офицер бригады Негев, которому уже приходилось производить разведку с воздуха, был душой этой операции. В группу был зачислен также Элиэзер Боденкин, представитель военной авиации, который должен был определить, возможно ли создать аэродром в 20 км к северу от Эйлатского залива.

Первая разведка, проведенная до южной оконечности котловины Рамон, прошла без помех. Местность была знакома многим палмаховцам, проводившим памятные походы в пустыне. Специалисты в области авиации тщательно исследовали, насколько участки вдоль дороги пригодны для посадки самолетов. К нашей радости оказалось, что это каменные плиты, которые могли служить естественным летным полем для самолетов типа «Скаймастер» — наиболее тяжелых из имевшихся у нас самолетов.

Операцию «Увда» приходилось проводить в условиях жесточайших политических ограничений. По Родосским соглашениям, подписанным Израилем с Египтом, мы не имели права держать крупные силы к западу от линии, проходящей от Эйлатского залива вдоль всего южного Негева до Беер-Шевы. Поэтому мы были вынуждены продвигаться восточнее этой линии, в зоне, патрулируемой Арабским легионом.

Кроме того, накануне операции — и это вызвало у нас невероятную растерянность — прибыл курьер генерального штаба и взял расписку у командующего фронтом о том, что будет выполняться следующее распоряжение: «Не вступать в бой в ходе операции; в случае столкновения прервать соприкосновение с силами противника и добиться осуществления цели иным путем». И далее: «Если в Рас ан-Накаб[32] обосновались силы противника, этот пункт не следует занимать. В случае приближения сил англичан отступить».

По-видимому, эти распоряжения были продиктованы стремлением не обострять отношений с Иорданией, с которой тогда шли тайные переговоры. Навряд ли иорданское руководство дало подобные распоряжения своим силам, чтобы не портить отношения с Израилем.

Распоряжение удивило Игала Аллона, и он был крайне задет, когда узнал, что командирам бригад Негев и Голани, которым предстояло участвовать в операции, предложили без его ведома подписать подобные обязательства.

Игал Аллон обжаловал с частичным успехом эти распоряжения, так как они ставили наши силы в уязвимое положение по сравнению с силами противника. Операция предусматривала в конечном счете захватить силы противника в клещи, которые должны были сомкнуться у Эйлатского залива. Бригада Негев должна была продвигаться из Беер-Шевы на юг, между двумя международными границами (с Египтом и Иорданией) и захватить территорию в районе Хамадот, к востоку от Кунтилы, чтобы подготовить ее для посадки грузовых самолетов. На самолетах предусматривалось доставить ударные силы пехоты, которые должны были пройти до Эйлатского залива.

Через два дня бригада Голани должна была выйти со своей базы в Хацеве к Эйлатскому заливу и приковать силы Арабского легиона на юге Негева, с тем чтобы создать прикрытие восточному флангу сил бригады Негев.

Игал Аллон предложил начальнику оперативного отдела генштаба Игаэлю Ядину создать в ходе операции «Увда» линию обороны на северо-востоке Негева и занять высоты Эйн-Геди. Это предложение было утверждено, и бригада Александрони должна была на моторных лодках отправиться из Сдома в Эйн-Геди, чтобы обеспечить включение Эйн-Геди и Масады в состав территории Государства Израиль.

Начало операции было назначено на 5 марта 1949 года, на 5.00 Был дан приказ прервать полностью радиосвязь и поддерживать связь между подразделениями и со штабом только через почтовых голубей. В назначенное время подразделение бригады Негев под командованием самого Нахума Сарига двинулось по установленному маршруту. Инженерные части шли впереди, чтобы проложить путь.

После двухдневного тяжелого перехода, 7 марта, силы прибыли к месту высадки в Сде-Аврахам и заняли командные высоты. Технический персонал военно-воздушных сил стал устанавливать аэродромные знаки и готовить посадочные площадки для грузовых самолетов.

7 марта 1949 года я вместе с командующих фронтом выехал из Беер-Шевы в штаб бригады Голани, расположенный недалеко от Хацевы, чтобы встретиться с командиром бригады Нахумом Голаном. Силы бригады Голани должны были выступить в ту же ночь. В штабе проводили последний инструктаж. Командующий фронтом сказал Голану, что он не должен открывать огонь, но в целях самообороны следует идти вплоть до подавления огня противника и удаления его из укрепленного пункта путем окружения и применения огня. Нахум Голан отдал честь и сказал, улыбаясь: «Хорошо, мы обеспечим самооборону до самого Эйлата».

Мы посетили командиров всех подразделений, которые должны были выступить в ту же ночь. В Беер-Шеву мы вернулись, когда уже стемнело.

Наутро командующий фронтом отправился самолетом «пайпер» на передовые позиции бригады Негев, которая была занята рекогносцировкой на местности, в целях определения путей окружения командных высот Рас ан-Накаб. Эту разведывательную операцию произвела рота Брена (Аврахама Эдена), приземлившаяся на новоиспеченном аэродроме. Посадка грузовых самолетов прошла благополучно на Сде-Аврахам, на естественной посадочной площадке, в 50-ти километрах к северу от Эйлатского залива.

На передовой командующий фронтом встретился с командиром бригады Негев Нахумом Саригом. Они объехали район, откуда виден был укрепленный пункт Иордании в Рас ан-Накабе. Игал предупредил Нахума Сарига, что, хотя он и не должен первым открывать огонь, но если противник встретит его огнем, то израильские бойцы должны будут защищаться любыми способами. «Еще бы!» ответил Нахум Сариг.

7 марта с наступлением темноты моторизованная колонна бригады Голани, во главе которой шел батальон под командованием Меира Амита, двинулась от Хацевы на юг. Нам было известно, что район Эйн-Яхав, где имелись водные источники, удерживался силами Арабского легиона. Однако приблизившись, наши силы увидели, что район заброшен. После короткой передышки колонна продолжала путь по направлению к Ал-Амар, откуда по ней был открыт огонь из стрелкового и автоматического оружия. Прежде чем воспользоваться ситуацией и открыть ответный огонь в целях самообороны, командир решил сначала применить маневр угрозы и направил навстречу неприятелю бронемашины, колонна «джипов» начала обходное движение, чтобы зайти в тыл противника. Этот тактический прием принес желаемые результаты. Правда, взять противника с тыла, как предусматривалось, не удалось — он просто удрал.

Время торопило, и колонна двинулась дальше. Вскоре она натолкнулась на брошенный на дороге броневик. Трудно было понять, почему броневик в прекрасном состоянии с большим количеством боеприпасов был брошен. Один боец из бригады Голани сел в броневик и вместе с остальными бойцами продолжил путь на юг.

Началось соревнование между бригадами Негев и Голани — какая из них первой придет к назначенной цели. В то утро, 8-го марта, западная колонна бригады Негев находилась в 50-ти километрах к северу от Эйлата, а восточная бригады Голани — на расстоянии 120-ти километров от Эйлатского залива.

Командующий фронтом считал, что обе бригады в равной степени заслуживают чести и славы освобождения южного Негева и Эйлата. Он приказал им одновременно подойти к Эйлатскому побережью, даже если одной из бригад придется задержаться, чтобы подождать другую. Но неизвестно, по какой причине головной отряд бригады Негев не получил этот приказ.

Арабский легион, увидев колонну, двигавшуюся по равнине Арава, забил тревогу. Король Иордании подал жалобу в ООН и сообщил, что Арабский легион ведет ожесточенный бой с силами врага. Но лишь 9-го марта Легион заметил, что в центре Негева приземлились самолеты и что по центральному маршруту продвигается массивная войсковая колонна.

Командование Легиона и англичане, которым он подчинялся, решили, что силы, рассеянные по Южному Негеву и в Умм-Рашраш, будут взяты в клещи нашими силами. Чтобы избежать опасности окружения, арабским силам был дан приказ пересечь иорданскую границу и отступить.

Наутро 10-го марта офицер разведки бригады Негев совершил полет над Эйлатским заливом и обнаружил, что укрепленный пункт вблизи от Рас ан-Накаб эвакуирован, там не было ни души. Роте Брена был дан приказ следовать туда. Но путь, который был определен в плане, не был доступен автотранспорту с тяжелым военным оборудованием. Так что не оставалось ничего иного, как несколько отойти от запланированного маршрута и пройти по египетской территории. К нашему удивлению, сержант египетского пограничного поста дал согласие на проход нашей колонны «во имя добрососедских отношений». Рота Брена, заняв укрепленный пункт Рас ан-Накаб, подготовилась к передвижению по шоссе, спускавшемуся к заливу. Во главе роты шло небольшое подразделение, которое возглавлял командир бригады Негев Нахум Сариг. В 16.00 10-го марта подразделение достигло побережья. Щит с надписью по-английски, по-арабски и на иврите подтверждал, что эти три жалкие хижины, стоявшие перед ними, не что иное, как пост Умм-Рашраш, упоминание которого наводило страх на разведчиков Палмаха в течение многих лет.

Брен забрался на флагмачту, возвышавшуюся на этом месте, и прикрепил к ней самодельный, нарисованный чернилами бело-голубой флаг. Это был конечный пункт похода, начатого 16-го октября 1948 года.

Когда в Эйлат вошли также подразделения бригады Голани, командующему фронтом от имени обеих бригад была направлена телеграмма, возвестившая о взятии Эйлатского залива. Игал Аллон со своей стороны тоже послал телеграмму:

Начальнику генерального штаба и начальнику оперативного отдела.

Рад сообщить, что наши силы завершили операцию, в результате которой освобожден Эйлатский залив, принадлежащий Израилю. Наш флаг развевается над полицейским постом Умм-Рашраш. Подпись: Южный фронт.

Начальник генерального штаба ответил: «Поздравляю с великим успехом».

Игаэль Ядин тоже направил телеграмму: «Поздравляю от всей души. Это великий день для всех».

В это же время пришло сообщение о том, что силы бригады Александрони заняли командные высоты в Эйн-Геди и на Масаде, а также создали линию обороны на нижних склонах Хевронских гор.

При всей радости командующий фронтом испытывал неудовлетворенность. Он рассчитывал, что гора Хеврон также будет занята в ходе операции «Увда» и будет занято все побережье Мертвого моря. Но этот план не был утвержден.

На следующий день мы с командующим фронтом отправились на «джипах» через равнину Арава в Эйлат. Игал Аллон хотел лично поздравить бойцов. Мы добрались туда к концу дня. Море было спокойно, на противоположном берегу, в Акабе, стояли на рейде английские военные корабли. Горы Эйлата выглядели таинственно и величественно. Слух о приезде Игала пронесся по всему лагерю. Бойцы бежали ему навстречу. Поздравления, рукопожатия, объятия. Это была встреча с двумя Нахумами, да и со всеми остальными, с кем был вместе пройден длинный путь.

Глава четырнадцатая КОМИССИЯ ПО ПЕРЕГОВОРАМ О ПЕРЕМИРИИ

С окончанием операции «Увда», в середине марта 1949 года, начальник генерального штаба направил меня в Соединенные Штаты для проведения разъяснительной кампании. В конце июня я вернулся, и Игал Аллон ввел меня в комиссию между Израилем и Египтом, которая начала функционировать вслед за переговорами о перемирии на Родосе. В этой комиссии я сотрудничал вместе с Амосом Хоревом и Арнаном Азарьяху.

Египетскую делегацию возглавлял полковник Махмуд Риад (в будущем министр иностранных дел Египта), в состав делегации входили майор Саллах Гохар, ставший затем заместителем министра иностранных дел, и капитан Мухаммад Шукри.

Заседания комиссии проходили в Ниццане, в 75 километрах к югу от Беер-Шевы. Встречи устраивались один раз в неделю и проходили под председательством офицера высокого ранга из делегации наблюдателей ООН в Палестине. На переговорах присутствовали также его помощники из числа наблюдателей ООН. Мы обсуждали проблемы, порожденные претворением в жизнь Родосского соглашения о перемирии. Постоянно обсуждались такие темы: свобода судоходства в Суэцком канале, претензии Египта на Эйлат, а также контрабанда из Хеврона в сектор Газы, пересечение границы арабскими пастухами с их стадами. Экономическое положение в Иордании было лучше, чем в Газе, которую египтяне удерживали в состоянии осажденной территории, и контрабанда из Хеврона в Газу процветала. Контрабандисты, пересекавшие границу на севере Негева, не раз пускали в ход оружие, натолкнувшись на израильский военный патруль.

Все стороны пришли к договоренности о том, что Ниццана будет местом постоянного пребывания представителей Египта и Израиля в комиссии по перемирию. От Израиля в качестве такого представителя был назначен я, от Египта — капитан Шукри.

Срочно были отремонтированы три здания, построенные еще во времена турецкого владычества. В одном из них были размещены израильские и египетские солдаты, второе здание было отведено под кухню, столовую и склад, а третье для постоянных представителей комиссии. Вскоре выяснилось, что нам не хватало по отдельной комнате на каждого. Я решил, что лучше самому выбрать себе компаньона, а не ждать, пока кто-нибудь выберет меня, и обратился к капитану Шукри с предложением поселиться вместе. Капитан был удивлен, но потом ответил: «Почему бы и нет». Представители ООН были поражены таким оборотом дела. Наконец, нам отвели комнату и мы стали устраиваться. Капитан Шукри сказал: «Я даже не представляю себе, как я бы жил в одной комнате с кем-нибудь из ООН. Хорошо, что вы обратились ко мне». В нашем здании была установлена станция связи ООН, и контакт со штабом ООН в Иерусалиме и с представительством в Газе поддерживался круглосуточно. В Газу обычно обращались в случае пограничных инцидентов в секторе Газы главным образом из-за пересечения границ пастухами. Это причиняло беспокойство как нам, так и египтянам. Зачастую речь шла о детях лет 8-10, и они никак не могли понять, из-за чего весь шум.

Обычно я проявлял готовность к компромиссу и даже рекомендовал отпускать пастухов, если их задерживали на израильской территории. Но египтян я предупреждал, что они, а не пастухи должны нести ответственность за инциденты. Египет не пользовался авторитетом у населения сектора Газы. Египтяне относились презрительно к палестинским арабам и почти не понимали их диалекта. Жители сектора Газы издевались над египтянами и радовались их провалу в войне с Израилем. Однажды, когда я приехал по приглашению египтян в Газу, я осмелился выйти на улицу один. Я подошел к чистильщику сапог. Он был удивлен, увидев израильского офицера. Меня окружили местные жители и один из них выкрикнул: «Вот еврейский майор, который вернул нам наших овец!» Чистильщик сапог сказал, понизив голос: «Браво! Хоть вы и надавали нам, но хорошо, что вы поколотили египтян!» Вдруг все рассеялись куда-то. Я увидал, что ко мне подходит полковник Риад, он кричал: «Если бы с вами что-нибудь случилось, что бы нам тогда сделали!» Я извинился за нарушение установленных правил.

Согласно Родосским соглашениям линия перемирия проходила параллельно шоссе Газа — Рафиах, в 3-х километрах к востоку от него. Сначала линия была проведена на карте за столом переговоров, затем по условленному месту проехал трактор, оставив за собой глубокую борозду. Заседания по определению пограничной линии заняли всего несколько недель и проходили в духе взаимопонимания и сотрудничества. В процессе определения пограничной линии выяснилось, что в соответствии с Родосскими соглашениями половина деревни Абасан попадает на территорию, находящуюся под израильской юрисдикцией. Когда мы на «джипах» проехали по пограничной линии, в деревне началась паника. Жители понимали, что все те, чьи дома стоят восточнее проделанного нами маршрута, вынуждены будут уйти оттуда, то есть превратятся в неимущих беженцев. Плачущие женщины окружили наши «джипы» и протягивали нам своих детей.

Здесь я должен обратиться к прошлому. Разрабатывая план заселения Негева, мы столкнулись с проблемой водоснабжения новых и уже существовавших поселений. Профессор Иерусалимского университета Пиккард разъяснил мне, насколько для решения этой проблемы важен район дюн, расположенный к северу от Газы, где имелся подземный резервуар пресной воды. Мне поручили вести дело так, чтобы участники переговоров подняли вопрос ос обмене территориями. Я полагал, что настал подходящий момент, но я не стал торопиться и ответил, что я, как и он, всего лишь солдат, выполняющий приказы. Затем я добавил, что мое правительство совершенно справедливо настаивает на выполнении Родосских соглашений и едва ли откажется от какой-либо территории.

Вернувшись в Тель-Авив, я рассказал о происшедшем в деревне Абасан и предложил начать переговоры об обмене территориями, чтобы вместо половины деревни получить район дюн. Мое предложение было одобрено.

Через неделю полковник Риад возвратился из Каира. Я дал ему возможность начать разговор. На его вопрос о проблеме Абасана я ответил, что пока мне не известно, какой вывод сделает мое правительство, но мне пришло в голову если это устроит обе стороны — возможное решение проблемы. Я добавил, что не хотел бы говорить об этом с вышестоящими инстанциями, пока не услышу его мнения. Риаду не терпелось узнать, что я имел в виду. Я спросил, слышал ли он о нашем соглашении с Иорданией об обмене территориями, которое было достигнуто неделю назад. Заметив положительную реакцию Риала, я сказал, что, по-моему, и у нас есть возможность прийти к такому соглашению и что Израиль заинтересован в районе дюн к северу от Газы. Этот район, указал я, фактически не контролируется Египтом, а служит контрабандистам перевалочным пунктом на пути в Хеврон. Я сказал, что мы хотели бы превратить этот участок, не представляющий ценности с точки зрения сельского хозяйства, в своего рода буферную зону между деревней Бет-Ханун, населенной беженцами, и киббуцом Яд-Мордехай. Это предотвратит недоразумения и пограничные конфликты.

По лицу Риада я понял, что идея понравилась ему. Уточнив некоторые детали, он обещал мне довести до сведения своего начальства это предложение. Он советовал мне не ждать его ответа и поднять этот вопрос в Израиле. Когда мы снова встретились через неделю, каждый из нас принес с собой положительный ответ.

Этому соглашению должны были предшествовать уточнения, измерения, проверки. Наконец, карты были вычерчены, но тут начались всяческие проволочки с египетской стороны. Риад объяснил, что военное министерство и министерство иностранных дел поддерживает соглашение, но по закону оно должно быть утверждено парламентом. Тут-то оба министерства опасаются, что на этом выиграет оппозиция. Египтяне решили не рисковать. Тогда мы предложили заключить локальное соглашение в рамках Родосских соглашений. Риад выразил уверенность в том, что его правительство поддержит это. Как только из Каира пришел положительный ответ, соглашение, удовлетворявшее обе стороны, было подписано.

В ходе переговоров я, как обычно, воспользовался случаем, чтобы обратить внимание Риада и Гохара на странное поведение наблюдателей ООН на переговорах. Не раз мы замечали, что дружественная атмосфера вызывала у них недовольство. Особенно это проявлялось в поведении нового председателя комиссии, офицера военно-морского флота Франции. Он утверждал, что соглашение об обмене территориями не включено в Родосское соглашение и поэтому оно не подлежит осуществлению. На это я резко ответил, что назначение ООН добиваться взаимопонимания между народами, а наблюдатели ООН возражают против договора, отвечающего этой цели. Нечто похожее сказал и майор Гохар. Мы чувствовали, что наблюдателям недоставало враждебности и напряженности на заседаниях комиссии.

Когда египтяне тоже поняли, какова роль наблюдателей, мы стали, насколько это возможно, избегать их посредничества. Было принято, чтобы председатель комиссии передавал ее постоянным членам за неделю до встречи в отпечатанном виде повестку дня заседания. Мы договорились с египтянами, что за день до заседания будем встречаться без наблюдателей ООН и обсуждать необходимые вопросы в удобной и спокойной обстановке. Встречи проходили в Мигдал-Ашкелон в доме военного комиссара. Утром мы ожидали египтян на прибрежном шоссе у киббуца Яд-Мордехай. Египетская делегация пересекала вади Бергел и уже на наших машинах ехала в Мигдал-Ашкелон. После встречи мы заходили в кафе «Косит Мигдал», потом провожали египтян до разрушенного моста, а оттуда они возвращались в Газу. Много времени прошло, пока наблюдатели ООН узнали об этом маневре.

На следующий день после встречи в Мигдал-Ашкелоне разыгрывалось великое представление в Ниццане. Лица представителей ООН выражали напряженность. Председатель открывал заседание и зачитывал повестку дня. Но вместо дискуссии обе стороны безо всяких оговорок принимали повестку дня. Наблюдатели недоумевали. Заседание продолжалось не больше четверти часа. Тут для наблюдателей был новый сюрприз. Под предлогом занятости мы не ждали обеда и уезжали. Египтяне делали вид, что едут в Абу-Агилу, а на самом деле они вместе с нами отправлялись в Беер-Шеву. Там мы шли в дом солдата. Играли в настольный теннис, закусывали, а вечером провожали египетских офицеров в Газу. В пору идиллических отношений мы пригласили как-то египетскую делегацию в киббуц в Гиват-Бреннер. Египтяне с радостью откликнулись на приглашение и проявили большой интерес к киббуцу. Полковник Махмуд Риад спросил меня, почему я называю членов киббуца феллахами. Трудно ему было называть израильского фермера египетским словом феллах. Увидев промышленное предприятие киббуца, он спросил: «Неужели это все продукция сельского хозяйства?»

Благодаря успешной работе комиссии по перемирию, протекавшей в атмосфере дружбы и взаимопонимания, рухнули все преграды, разделявшие нас и египтян. Израильско-египетский патруль объезжал в течение дня линию перемирия. Израильские солдаты ехали в египетских машинах и наоборот, вместе ели, когда находились на отдыхе, и трудно было поверить, что это вчерашние враги. Не раз Риад, возвращаясь из Каира, передавал мне привет от Абдель Насера, который был тогда инструктором Каирской военной академии.

Тогда же мы узнали, что полковник Риад собирается жениться, и наша делегация преподнесла ему свадебный подарок.

Жизнь участников переговоров о перемирии протекала спокойно. Инциденты и проблемы не вносили дисгармонию в установившиеся отношения. Египетско-израильская граница соответствовала духу, царившему в комиссии по перемирию.

Глава пятнадцатая ОТ ВЯЗАНОЙ ШАПОЧКИ К ЦИЛИНДРУ

В апреле 1953 года, закончив высшие офицерские курсы, я почувствовал, что мне больше нечего делать в армии. Я решил, что наступило время усовершенствовать практические знания, касающиеся арабских проблем, накопленные мною во время работы в Сирии и Ливане, в разведке, во время службы в армии и в ходе работы в комиссии по перемирию. Прошло семнадцать лет с тех пор, как я кончил гимназию Герцлия, и я снова подумывал возложить на себя бремя академических занятий. Внутренний порыв набирал силу, и я опять оказался на ученической скамье. Я поступил в Иерусалимский университет на факультеты востоковедения и политических наук, мой опыт в работе помогал мне заниматься.

Закончив занятия и получив первую степень, я стал сотрудничать в качестве корреспондента по арабским проблемам в ежедневной газете «Лемерхав», которая начала издаваться в декабре 1954 года. В 1956 году я получил стипендию в Оксфордском университете и там совершенствовал свои знания в вопросах востоковедения.

Резкий переход от жаркого ясного израильского лета к холодной дождливой английской осени, от сверкающих красок тель-авивского моря к мрачным серым тонам оксфордских зданий вверг меня в состояние депрессии и тоски. В каменных стенах, от которых исходил запах сырости, здания Колледжа Сент Энтони, служившего на протяжении поколений монастырем, царили безмолвие и мгла даже в разгаре дня. Когда за мной захлопнулись ворота, я почувствовал себя приговоренным к заключению на долгие годы. Однако когда я зашел в канцелярию университета, мое настроение улучшилось. Меня приняли так, словно я вернулся домой после долгого отсутствия. Меня проводили в маленький английский дом, где мне отвели две комнаты — спальню и кабинет. К моему великому удивлению комнаты обогревались центральным отоплением и были очень светлыми. Тепло комнат проникало в мою душу и согревало ее. Вскоре выяснилось, что я заслужил такую просторную квартиру благодаря моему военному чину. Обращаясь ко мне, мои товарищи прибавляли слово «майор». Как-то я спросил одного из моих соучеников, когда они перестанут меня звать «майором». Он ответил совершенно серьезно: «О! когда вас повысят в чине!» Мало-помалу я привыкал к этому удивительному миру.

В Колледже Сент Энтони учились студенты из 25 стран от Южной Кореи до Соединенных Штатов Америки и Канады, большинство из них — люди большого опыта. Каждый из нас стремился позаимствовать знания у своего товарища.

Первым гостем в моей квартире был председатель Ассоциации арабских студентов Оксфорда. Это был молодой египтянин, он церемонно представился и предложил мне принять участие в дискуссии по проблеме арабов на Ближнем Востоке. Я сказал ему по-арабски с египетским акцентом, что у меня есть друзья в Египте. «Да, — ответил он, — ведь ваше имя упомянуто в книге». Он имел в виду книгу Абдель Насера «Философия революции». Председатель Арабской студенческой ассоциации узнал о моем пребывании в Оксфорде из газет и поспешил встретиться со мной. Я с радостью принял его предложение. Встреча состоялась недели за две до начала Синайской кампании.

Мое появление в аудитории привлекло всеобщее внимание. Дискуссия очень разочаровала меня. Я надеялся встретить молодежь, умеющую объективно смотреть на вещи, а натолкнулся на дешевую пропаганду, достойную арабской массы. Услышанное мною на дискуссии было почерпнуто из пропагандистских брошюр, распространявшихся арабами в Лондоне. Но более или менее объективная информация, публикуемая в английской печати, не оказала никакого влияния на участников дискуссии. Прощаясь со мной, председатель Ассоциации пригласил меня к себе домой на ужин. Я обещал прийти. Ужин не состоялся, естественно, из-за Синайской кампании.

Вечером 29-го октября я слушал лекцию сэра Ралфа Стивенсона, английского посла в Египте до 1956 года, на тему: «Египет Абдель Насера». На лекции присутствовали студенты Колледжа Сент Энтони, а также студенты других колледжей и среди них арабская молодежь. Это была типичная лекция дипломата. Он говорил чистую правду, но не всю правду. Его выводы мне не понравились. После лекции я задал несколько вопросов. Сэр Ралф поблагодарил меня за перечисленные факты, но не согласился с моими выводами.

По окончании лекции президент Колледжа пригласил меня к себе домой, сэр Ралф тоже пришел — он хотел побеседовать со мной. Разговор затянулся до глубокой ночи. Я был рад встретиться с человеком, который несколько лет работал в Египте. Чувствовалось, что он сторонник революционного режима. Он сказал, что слышал от Абдель Насера о наших встречах в 1948–1950 годах и даже видел у него мою фотографию. Мы говорили об экономических, социальных и политических проблемах Египта. Сэр Ралф был убежден, что эти проблемы будут решены, я же глубоко сомневался в этом. В разгаре нашей беседы в комнату вошла жена президента Колледжа и сообщила, что по радио передали о начале боев между Израилем и Египтом. Сэр Ралф заметил, что на этот раз Израиль проиграет войну, так как египетская армия гораздо сильнее, на ее вооружении появились современные виды оружия.

Ввод израильских войск в Синай беспрестанно обсуждался в колледже. Арабские студенты только и говорили о скором уничтожении Государства Израиль. Но когда стали поступать из достоверных источников первые сообщения о молниеносном продвижении израильской армии и о поражении египетских войск, арабские студенты предпочли выйти из игры. Позиция других арабских стран, отказавшихся помочь Египту, подорвала моральный дух египтян.

Через два дня после начала военных действий меня вызвали в наше посольство в Лондоне и попросили выступить перед учащимися факультета международных отношений экономической школы при Лондонском университете. За день до этого арабские студенты школы устроили диспут и сумели убедить участников в правильности своей точки зрения. Тогда израильские студенты потребовали, чтобы и им дали возможность провести диспут, на который они пригласили меня. Хотя собрание было назначено на 12 часов дня, время неудобное для студентов, зал был переполнен. Среди собравшихся было много арабов, индусов, африканцев. За 30 минут, отведенных мне на выступление, я сделал анализ последних событий на Ближнем Востоке, начав с периода после Войны за Независимость Израиля. Я доказывал, что необходимо было нанести удар египетской армии, пока она первой не нажала на курок. Когда наступило время задавать вопросы, арабские и английские студенты предприняли контратаку. Они проявили полное невежество с точки зрения знания фактов, зато поразили своим панарабским фанатизмом. Английские студенты соблюдали правила ведения диспута, в результате которого была выражена поддержка израильской позиции.

Меня пригласили также выступить в местных отделениях лейбористской партии в нескольких английских городах. Таким образом у меня появилась редкая возможность встретиться с широкими слоями английского общества.

Спустя две-три недели я вновь встретился с председателем Ассоциации арабских студентов Оксфорда, на этот раз встреча произошла в студенческой библиотеке. Он поколебался с минуту, потом предложил пойти вместе в кафе. Там он начал изливать мне душу. Он был растерян и говорил совсем не то, что прежде. Я уже не играл роли победителя. Я объяснял провал Египта бездарностью его руководства, увлекаемого волной им же взлелеянного панарабизма, но неспособного подчинить его своим интересам. Я не скрыл от своего собеседника удивления поведением других арабских стран, которые не шелохнулись, когда Египет стоял на краю пропасти. Мой собеседник не скрывал своих чувств разочарования, но не прошло и минуты, как он снова увлекся мечтой о панарабизме. Наша беседа затянулась, и рухнула преграда, разделявшая нас.

После этой встречи мои связи с Ассоциацией арабских студентов восстановилась. Некоторые арабы заходили ко мне домой, некоторые предпочитали встречаться в квартирах общих английских знакомых. Меня интересовало мировоззрение молодого поколения образованных арабов, которым принадлежало будущее арабского общества. Я был разочарован, убедившись в том, что большая часть этой молодежи, несмотря на длительное пребывание в Оксфорде и ежедневный контакт со свободным современным обществом, не сумела освободиться от экстремизма и фанатизма, свойственного руководству арабских стран.

Тогда же у меня установились первые контакты с африканскими студентами, хотя в то время я еще не проявлял особого интереса к проблемам Африки. Движение за независимость в африканских странах тогда еще не привлекало внимания общественного мнения и большинство африканских студентов, учившихся в университете благодаря стипендии английского правительства, опасалось, что пропаганда освободительного движения как бы явится злоупотреблением оказанным им гостеприимством. Встреча, которая пробудила во мне интерес к проблемам Африки, состоялась в марте 1957 года. Африканские студенты пригласили меня на вечер по случаю Дня независимости Ганы. Они явились на праздник в красивых национальных одеждах. В этот вечер я не предполагал, что ровно через год стану посланцем Государства Израиль в Африке.

В мае 1958 года я сдал дипломную работу. Ее проверяли востоковед Альберт Хорани и Майкл Фут — специалист по внешней политике Великобритании в период, которому была посвящена моя работа (восстание полковника Ураби Баша и покорение Египта Великобританией).

В августе 1958 года я вернулся в Израиль. Перед отъездом из Лондона я попрощался с нашим послом Элияху Эйлатом, который посоветовал мне добиться встречи с генеральным директором министерства иностранных дел в Иерусалиме. Элияху Эйлат, человек компетентный в ближневосточных вопросах, рассказал мне, что получил письмо от руководства Оксфорда, в котором сообщалось о моих контактах с арабскими студентами и содержалась рекомендация использовать меня в этой области в Израиле. Элияху Эйлат познакомил с содержанием письма руководство израильского министерства иностранных дел. Через некоторое время меня пригласила на собеседование министр иностранных дел Голда Меир. После этого мне предложили работу в Нигерии, которая тогда еще была английской колонией.

Английское правительство не стремилось, естественно, разрешить Израилю открыть свое консульство в Нигерии, просьбы Израиля отклонялись под тем или иным предлогом. Поэтому мне следовало обосноваться в Нигерии, замаскировав подлинные цели, и ждать лучших времен. Было решено, что я под видом представителя «Солел Боне» в Западной Африке открою свое представительство в Лагосе, столице Нигерийской федерации. Александр Цур, считавшийся первым секретарем израильского посольства в Гане, должен был периодически полуофициально приезжать в Нигерию, чтобы быть в курсе работы, которая там проводилась. Наша цель заключалась в установлении связей между Израилем и Нигерией в таких областях, как экономика, строительство и тому подобное, а также в подготовке почвы для развития дружеских отношений между Государством Израиль и народом Нигерии.

Это был период упорной борьбы Нигерии за независимость. В конце 1958 года английское правительство заявило, что предоставит независимость Нигерии 1-го октября 1960 года. Переходный период предназначался для «подготовки нигерийского народа к независимости». Возможно, что именно такими были подлинные намерения правительства, но едва ли английская администрация стремилась к тому же. Ее в первую очередь волновали экономические интересы Англии. Может быть, этим и объясняется отказ предоставить Израилю право открыть в Нигерии свое консульство. Успешная деятельность Израиля в независимой Гане бесспорно открыла глаза вождям Нигерии, убедившимся, что можно преодолеть отсталое экономическое положение их страны и ее зависимость от англичан.

Я обратился в английское посольство в Тель-Авиве и просил выдать мне въездную визу в Нигерию. В конце декабря я отправился в Лагос и предполагал, что первое время посвящу изучению страны и ее проблем. Но когда я был еще в Аккре, мне сообщили, что я должен отказаться от первоначальных планов и мне следует отправиться в Энугу — административный центр Восточного района Нигерии, чтобы установить связи с его руководством.

После непродолжительного пребывания в Лагосе, я вылетел в Энугу. Это слово означает «город у горы». Энугу — административный центр Восточного района Нигерии — расположен вблизи от горной местности. Город, население которого составляло 60 тысяч человек, утопал в зелени, был чист и хорошо спланирован.

Из аэропорта я отправился в гостиницу, оставил там свой чемодан и поспешил в министерство премьер-министра. Там мне сообщили, что премьер-министр доктор Азикиве уехал две недели назад и возвратится не раньше, чем через три недели, так как он предпринял поездку в связи с предвыборной кампанией. Меня принял его секретарь. Он обещал доложить премьер-министру о моем визите. Со следующего дня он должен был принимать участие в поездке премьер-министра. Пока же он дал распоряжение оказать мне подобающий прием. В мое распоряжение предоставили машину с шофером и предложили план посещения достопримечательностей города. В местной газете, согласовав этот вопрос со мной, поместили статью о моем визите, в которой представили меня как израильского студента Оксфорда, совершающего поездку в рамках своих занятий. Руководитель информационной службы Абдель Карим Дисо, мусульманин, с которым мы быстро нашли общий язык, во многом помогал мне.

Через два дня я снова встретился с секретарем премьер-министра. Он к тому времени проинформировал премьер-министра о моем пребывании в Энугу и о моих предложениях, интересных для Нигерии в экономическом отношении. Премьер-министр поручил министрам финансов, торговли и труда встретиться со мной. Эта встреча должна была быть исходной точкой моей дипломатической карьеры и я, естественно, очень волновался. Но радушный прием, оказанный мне министром финансов доктором Имоко, министром торговли доктором Навудо и министром труда Орурука успокоил меня. Беседа протекала в дружественной атмосфере. По просьбе моих собеседников я рассказал о Государстве Израиль, о его проблемах, развитии, его опыте в области сельского хозяйства, строительстве, использовании водных ресурсов. Я рассказал также о наших успехах в абсорбции новых репатриантов, о помощи, которую Израиль оказывает на протяжении нескольких лет таким странам, как Бирма, Гана, отметил, что Израиль готов, если к нему обратятся, помочь стране, которая стоит на пороге получения независимости. Я предупредил министров, что после встречи с ними я еду в Ибадан, административный центр Западного района Нигерии, куда приглашена израильская делегация для переговоров о создании совместной строительной компании, а также компаний по прокладке дорог и исследованию водных ресурсов. Далее я сказал, что представители «Солел Боне» и «Мекорот» могут быть приглашены и в Энугу для уточнения ряда деталей. Я подчеркнул, что помощь оказывается путем создания совместных компаний, где большая часть акций принадлежит местному правительству, что гарантирует его руководящую роль в компании. Мы хотели дать почувствовать, что речь идет о сотрудничестве и что правительству страны принадлежит активная, а не пассивная роль в направлении деятельности компании. Мы со своей стороны обязались привлекать опытных специалистов, предлагали поделиться своими знаниями, опытом и подготовить местных специалистов. По окончании встречи специалисты выразили желание встретиться с представителями «Солел Боне» и «Мекорот».

В Ибадан — административный центр Западного района Нигерии — прибыл Яаков Шор, представитель директората компании «Солел Боне», занимавшийся иностранными заказами, А. Перски от директората «Тахал» и Александр Цур. Нас приняли как официальную делегацию, поместили в гостинице и предоставили в наше распоряжение машины. Переговоры затягивались, так как у нигерийцев не было достаточного опыта, а англичане, участвовавшие в переговорах, создавали искусственные препятствия. В конце концов соглашение все-таки было подписано. Мы предупредили, что если переговоры не завершатся в ближайшие сутки, наша делегация должна будет покинуть Ибадан, так как нас ждут в Энугу. Это предупреждение возымело действие. В тот же вечер соглашение было подписано при полном соблюдении церемониала. Уполномоченные произнесли речи, затем поднялись, чтобы поставить свои подписи под соглашением. Я едва сдерживал волнение, когда наступила моя очередь поставить свою подпись.

В Энугу нас ждала теплая встреча. Оказалось, что по сообщениям радио Западного района Нигерии здесь уже знали о состоявшемся в Ибадане подписании соглашения с Израилем. В течение целого дня сводки последних известий открывались этой информацией, особенно в передачах на местных диалектах.

Наши представители изложили на встрече с министрами основные условия соглашений, и восточно-нигерийская делегация решила рекомендовать своему правительству подписать его.

Моя жена Динора Варди — мы поженились в Лагосе, в марте 1959 года помогала мне в работе. Детский врач по профессии она каждое утро принимала в одной из клиник по 120 детей, так как там ощущалась острая нехватка медицинского персонала.

Израиль стремился без проволочек приступить к претворению в жизнь подписанных соглашений и доказать, что при желании и усилиях и здесь можно добиться успехов, каких добиваются в других странах. «Солел Боне» и «Мекорот» направили в Нигерию специалистов, которые наряду с местным населением с энтузиазмом принялись за работу. Не следует забывать, что в Африке не привыкли к тому, чтобы белый человек занимался работой, а не ограничивался приказаниями. Так что поведение наших людей было большой неожиданностью для местного населения и вызывало уважение.

Благодаря моим нигерийским знакомым я завязал связи с некоторыми влиятельными министрами-мусульманами. Особую помощь мне оказал министр финансов федерального правительства Нигерии Пастус Окот-Эбо, пользовавшийся большим влиянием в правящей партии Восточной Нигерии, хотя сам он был уроженцем Западного района. Пастус оценил потенциальные возможности израильской помощи. На встрече, состоявшейся накануне пасхального седера в 1959 году в доме министра финансов Восточной Нигерии, приняли участие 6 министров местного правительства. Мы обсуждали проблемы совместных компаний, перспективы технической помощи и совместных усилий обеих стран. По окончании встречи мне передали письмо, подписанное министром торговли господином Навудо, в котором сообщалось, что правительство Восточного района Нигерии также заинтересовано в соглашении о создании совместных компаний. На следующий день я отправил министру письмо, в котором сообщал о готовности израильского правительства удовлетворить эту просьбу.

Соглашения с Восточным районом Нигерии были подписаны в июле — октябре 1959 года. На место прибыли израильские специалисты. В результате сотрудничества израильских компаний с местными в Израиль стали прибывать с визитами министры Нигерии, а также общественные деятели. Это способствовало углублению связей между нашими государствами. По приглашению правительства Нигерии туда отправились израильские специалисты по созданию сельскохозяйственных поселений, специализировавшихся по птицеводству и выращиванию мясного скота. Были приглашены также специалисты по планированию создания местного университета, по градостроительству и т. п. Нигерийская молодежь приезжала учиться в израильских университетах. Возвратившись на родину, они становились посланцами дружбы с Израилем. Судоходная компания ЦИМ расширила свою деятельность в Нигерии, ее суда все чаще и чаще бросали якорь в нигерийских портах. Они доставляли на рынки Нигерии готовую израильскую продукцию, а возвращались груженные нигерийским сырьем.

По мере развития сотрудничества с Западным и Восточным районами Нигерии я зондировал почву с целью выяснения возможностей установления связей и с Северным, мусульманским, районом, где не скрывались антиизраильские тенденции. В ходе официальных и полуофициальных контактов я понял, что была возможность доказать положительное значение нашей миссии в Африке. Руководители Северного района Нигерии давали понять, что наступит день и израильские специалисты смогут сотрудничать и там.

В начале 1960 года после выборов в Нигерии мы снова обратились на этот раз к новому правительству в Лагосе с просьбой дать разрешение на открытие там израильского консульства. Наша просьба была удовлетворена. Премьер-министр федерального правительства — мусульманин — обратился затем в английское министерство по делам колоний с просьбой предложить израильскому правительству открыть консульство в Лагосе, так как это было в интересах обоих государств, 1-го марта 1960 года английское министерство передало положительный ответ через израильского посла в Лондоне. Это было то самое министерство, которое полтора года назад дало отрицательный ответ на аналогичную просьбу израильского правительства, аргументировав его тем, что Нигерия, страна с мусульманским большинством, не желает поддерживать отношений с Израилем.

***

В мае 1960 года я получил от генерального директора министерства иностранных дел Израиля следующую телеграмму: «Рады сообщить, что правительство решило назначить вас на пост посла в Либерии. Поздравляем».

Мы с женой навестили перед отъездом нигерийских друзей и работавших там израильтян. С нами расставались с грустью, со мной и с моей женой, которая была так обходительна со своими пациентами. Во второй половине июля 1960 года я прибыл в Монровию, столицу Либерии, где должен был сменить на посту Ханана Явора. Его переводили на пост посла Нигерии.

Либерия относительно маленькая страна. Ее население насчитывает не более полутора миллионов человек. На первый взгляд это бедная, неразвитая страна. Периферия связана с центром лишь морским и воздушным путем. Но в Либерии имеются богатейшие в мире плантации каучуконосов, а в ее недрах находятся богатейшие залежи железных руд, в речных потоках иногда встречаются алмазы. Либерийское правительство делает все, чтобы использовать свои природные ресурсы для развития и благоустройства страны.

Население Монровии насчитывает 65 тысяч человек. Город построен на мысе, ширина которого не больше 300–400 метров. Мыс с одной стороны омывается Атлантическим океаном, а с другой — рекой Месорадо[33] одной из двух крупных рек, впадающих в океан и создающих естественный порт Монровия. На оконечности мыса возвышается гора. Здесь обосновались в начале 19 века первые из выпущенных на свободу рабов США, которые решили вернуться на родину. Теперь на этой горе стоит роскошный отель, построенный израильской компанией «Ахим Меир». Большая часть зданий в Монровии построена в стиле прошлого века, который был распространен на юге Соединенных Штатов Америки. В последние годы благодаря разветвленной деятельности израильских компаний улучшилось качество строительства в столице, свидетельством чего являются некоторые общественные здания.

В Монровии имеется сирийско-ливанская община, насчитывающая 6 тысяч человек, в руках которой сосредоточено около 95 % розничной торговли и довольно большой процент оптовой торговли Либерии.

Первые дни по прибытии в Монровию я посвятил встречам с сотрудниками министерства иностранных дел и с жившими в городе израильтянами. Тогда там было сто сорок израильских граждан.

По распоряжению президента Либерии Табмена вручение верительных грамот должно было состояться за день до Дня Независимости, чтобы я мог участвовать в празднествах в качестве посла. У резиденции президента меня ожидал почетный караул. Зрелище было красочным благодаря яркой форме солдат и многоцветным флагам, развевающимся на президентском дворце по случаю праздника. В зале, где проходила церемония вручения верительных грамот, присутствовали президент государства, вице-президент, министры, председатель парламента, судьи верховного суда, командный состав армии, полиции. Я зачитал речь по-английски. Президент произнес ответное слово. Подняли бокалы шампанского. Затем все стали подходить ко мне с немногословными поздравлениями, как предусмотрено протоколом.

В разгаре процедуры произошло нечто такое, что поразило даже министра иностранных дел. Президент просил меня немедленно поехать вместе с ним в его министерство. Беседа, в которой принял участие и министр иностранных дел, была короткой и откровенной. Мне было сказано: мы слышали о вашей деятельности в Гане и Нигерии. Нам бы хотелось знать, в какой области Израиль может помочь Либерии в целях развития страны. Я пообещал в ближайшее время представить конкретный план.

Израильское посольство функционировало в Либерии с 1958 года. Мои предшественники Эхуд Авриэль и Хан Явор добились установления хороших отношений между нашими государствами и завоевали расположение президента Табмена. Но министерство иностранных дел Либерии считало, что другим африканским странам мы предоставляем большую помощь, в то время как по сравнению с ними Либерия более дружественно настроена к нам и оказывает нам политическую поддержку. Это замечание справедливо лишь на первый взгляд. Следует учесть, что по инициативе профессора иерусалимской клиники Хадасса Микельсона в Либерии была создана глазная больница. Ею руководили доктор Элияху Нойман и доктор Ханан Зауберман, которые много сделали на пользу хорошей репутации Израиля в Западной Африке. Но вместе с тем Израиль не мог похвастаться созданием большого количества экономических предприятий в Либерии. В университет Монровии был направлен израильский преподаватель по инженерному делу и два специалиста по борьбе с малярией. Работала там и довольно большая группа специалистов компании «Ахим Меир». Именно благодаря ей был построен отель, который превратился в центр политической и экономической деятельности.

Проконсультировавшись с нашим министерством иностранных дел, я предложил Либерии техническую помощь. Сначала руководство оставалось за нами, но постепенно руководящие посты должны были передаваться либерийцам.

Я предложил также президенту Табмену, чтобы Израиль оказал помощь в области здравоохранения, просвещения, в создании государственных молодежных движений. Мы договорились, что начнем со здравоохранения, так как именно здесь требовалась неотложная помощь. Вскоре в Либерию прибыло двенадцать израильских врачей. Мы предупредили либерийцев о том, что наши специалисты направлены израильским правительством по просьбе правительства Либерии только для оказания помощи и инструктажа и никто из них не останется здесь на постоянное жительство. Не прошло и года, как вся либерийская пресса и министерство здравоохранения стали расточать похвалы успехам, достигнутым в области здравоохранения благодаря израильским специалистам.

В течение одного года мы направили несколько групп либерийской молодежи в Израиль для повышения их квалификации.

Либерия и Израиль были заинтересованы в расширении сфер сотрудничества. В августе 1961 года было подписано двухстороннее соглашение об отмене виз для обладателей дипломатических и служебных паспортов. Наше министерство иностранных дел прислало мне вслед за этим такую телеграмму: «Горячо поздравляем с открытием пути к подписанию в Африке подобных соглашений». В начале января 1962 года я имел возможность сообщить своему правительству о том, что успешно завершились переговоры относительно введения авиационных рейсов, устанавливающих воздушную связь между двумя государствами. Это было первое в Африке соглашение такого рода. Министр транспорта Либерии прибыл в марте 1962 года в Иерусалим, чтобы подписать соглашение.

Израильская выставка, устроенная в Монровии в январе 1962 года, несомненно сыграла огромную роль и продемонстрировала населению страны успехи, достигнутые молодым Государством Израиль. Выставку торжественно открыл президент Табмен. На церемонии присутствовали вице-президент, министры, дипломатический корпус и многочисленные гости. Президент призвал либерийцев и иностранных граждан, живущих в Либерии — тут он несомненно имел в виду сирийско-ливанскую общину, посетить выставку и убедиться в успехах, которые смог достичь маленький трудолюбивый народ, который живет в Израиле.

Эта выставка явилась большим событием в Либерии. За шесть лет до ее открытия президент Либерии был приглашен посетить Израиль. Внутренние проблемы и политические обстоятельства не позволяли ему определить дату визита. Вечером в день открытия выставки я устроил прием в здании муниципалитета, расположенного поблизости. Президент согласился приехать на прием. Он не скрывал, что выставка произвела на него глубокое впечатление. Я снова посоветовал ему посетить Израиль. Он сказал, что до конца текущего года совершит визит в Израиль. И я не был удивлен этим. По его интонации я понял, что никакие внутренние и политические причины не заставят его изменить решение. Я сообщил об этом в министерство иностранных дел в Иерусалиме.

Подготовка визита президента Табмена проводилась очень тщательно. Президент, хорошо знавший Библию, был взволнован тем, что посетит Эрец-Исраэль. Неожиданно он сообщил мне, что решил изменить намеченный график и посетит Израиль прежде, чем поедет в Лондон, куда он должен был совершить ответный визит после посещения Либерии в ноябре 1961 года королевой Елизаветой. Правительство Великобритании придавало этому визиту большое значение, так как президент Табмен считался одним из наиболее выдающихся политических деятелей освобожденной Африки. Его решение изменить график визитов имело политическое значение. Многие видели в этом открытое проявление дружественного отношения к Израилю.

Президент Табмен не пользуется воздушным сообщением и нам нелегко было найти места на пароходе до Марселя для президента и его свиты, состоявшей из сорока человек. В Марселе в тот момент не оказалось израильского парохода, который следовал бы в Хайфу. Нам пришлось предложить ему ехать поездом до Венеции. Это был тяжелейший восемнадцатичасовой переезд. В Венеции президент сел на корабль «Теодор Герцль», на котором ему был гарантирован четырехдневный отдых. Первое, что попросил президент, поднявшись на корабль, — это книгу Герцля «Еврейское государство». Он заинтересовался этим произведением, когда прочел цитату из него, которая была выставлена у входа на выставку в Монровии. В этом отрывке Герцль говорит, что после создания еврейского государства на израильский народ ляжет обязанность оказать помощь народам Африки, на долю которых выпали тяжкие страдания.

За несколько дней до того, как президент Табмен отправился с визитом в Израиль, меня посетил министр сельского хозяйства Либерии. Он был назначен руководителем делегации, сопровождавшей президента. Министр сообщил, что президент намерен просить о предоставлении помощи в области сельского хозяйства. Он просил заранее предупредить об этом израильское правительство. Незадолго до этого в Либерию приехал доктор Моше Фройнд, израильский специалист по выращиванию мясного скота. Он чудесно работал и поднял на высоту эту запущенную отрасль сельского хозяйства. Этим он продемонстрировал, какие возможности имеются в Либерии для сельского хозяйства и какую помощь можем оказать мы.

Во время своего визита в Израиль президент Табмен посетил лагерь, в котором в то время молодежь из стран Африки проходила подготовку в качестве молодежных руководителей. После визита он немедленно обратился к двум израильским офицерам, находившимся тогда в Монровии, и просил их приступить к созданию молодежного движения по типу израильских молодежных батальонов Гадна.

Визит президента Либерии в Израиль прошел с успехом во всех отношениях. Он заявил, вернувшись на родину, что открыл для себя новый Израиль. Наибольший расцвет либерийско-израильских отношений был отмечен визитом ныне покойного президента Ицхака Бен-Цви в Монровию. Накануне приезда Ицхака Бен-Цви президент Табмен на многолюдном митинге призвал не жалеть ничего, чтобы хорошо принять президента Израиля. «Все, что мы сделаем, — сказал президент Табмен, — будет малой толикой по сравнению с тем, что было сделано для нас во время нашего визита в Израиль».

Монровия не жалела сил, чтобы оказать честь президенту Израиля и его супруге. Повсюду развевались бело-голубые флаги. Ночью в аэропорт, расположенный в 80 километрах от столицы, прибыл президент Либерии, министры, общественные деятели, чтобы встретить президента Израиля, прибывавшего из Браззавиля. В час ночи в Монровию въехала колонна машин, в одной из которых находился Ицхак Бен-Цви с супругой. Улицы были запружены народом, все хотели оказать честь президенту. Этот визит, продолжавшийся семь дней, в ходе которого был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве между Государством Израиль и Либерией, явился яркой демонстрацией дружбы двух народов.

Эффективность израильской помощи африканским странам высоко ценили не только сами африканцы, но и многие другие государства, у которых были значительно большие возможности, и они стремились перенять наши методы.

Наш успех объяснялся рядом причин. Во-первых, Израиль сумел вступить в контакт с африканским руководством до того, как их страны получили независимость. Мы были готовы помогать им вне рамок колониального режима. На это африканские руководители обращают особое внимание. Израиль поспешил на помощь африканским странам, когда великие державы и другие крупные государства стояли в стороне.

Во-вторых, Израиль подготовил интенсивными методами местные кадры, уделив особое внимание практической деятельности, что позволило им быстро приступить к работе.

В-третьих, Израиль совершил смелый шаг в том, что касается высшего образования местного населения. Он создал учебные группы, укомплектованные исключительно африканцами, которые занимались в израильских университетах на родном языке. Благодарность африканских руководителей за оказанную им помощь выразилась в поддержке Израиля на международной арене. Арабы проявляли озабоченность в связи с деятельностью Израиля в Африке, так как это противоречило их политике международного бойкота Израиля. Предложить же свою помощь они были не в состоянии. Поэтому в своей борьбе против Израиля в Африке они решили опереться на мусульманство, выдвинув идею панарабизма. Египет стал добиваться укрепления связей с мусульманским населением Западной и Центральной Африки. Он направлял туда преподавателей ислама и арабского языка из каирского колледжа Эль-Азхар. Пока речь шла лишь о религиозном воспитании, правительства стран Африки не выражали никакого протеста, но острую реакцию с их стороны вызывали попытки внести политический аспект в преподавание. Они видели в этом тенденцию помешать осуществлению их главной задачи — превращению разрозненных племен в единый народ.

Вскоре в Монровию прибыла «экономическая делегация» Лиги арабских государств, чтобы подписать с африканскими странами «широкое экономическое соглашение». Не прошло и двух дней, как выяснилось, какую цель преследовала делегация. Она распространяла антиизраильские брошюры. Местная пресса резко осудила эту делегацию, воспользовавшуюся либерийской традицией гостеприимства. На конференции в Касабланке, созванной в 1961 году руководителями нейтральных стран, глава Египта Гамаль Абдель Насер поднял вопрос о палестинской проблеме и потребовал также осудить деятельность Израиля в Африке. Сначала его требования были отклонены. Тогда Абдель Насер прибег к шантажу: сделав вид, что обижен, он отправился к своему катеру. Целых восемь часов его уговаривали вернуться на конференцию. Чтобы не сорвать конференцию, ее участники сдались и согласились принять резолюцию, в которой Израиль осуждался как проводник неоколониализма и империализма в Африке. В этой же резолюции говорилось, что палестинская проблема и проблема беженцев представляют собой угрозу миру на Ближнем Востоке и создают напряженность во всем мире.

Моя деятельность в Африке закончилась в октябре 1962 года после четырех лет службы в Западной Африке. Я удостоился великого права исполнить политическую и гуманную миссию на африканском континенте, когда его страны делали первые шаги к претворению в жизнь предоставленной им независимости. После моего отъезда там осталось много друзей Израиля.

Среди прощальных вечеров особенно мне запомнился вечер, устроенный в мою честь министром иностранных дел Либерии, на котором присутствовала вице-президент государства, министры и дипломатический корпус. Министр иностранных дел произнес произраильскую речь и процитировал книгу Теодора Герцля «Еврейское государство».

Президент Табмен, принявший меня по случаю моего отъезда, высказал искреннее сожаление в связи с тем, что я заканчиваю службу в Либерии. Президент показал мне любопытный документ, из которого следовало, что он обратился к одной из великих держав и просил ее предпринять шаги для обеспечения безопасности Израиля, которому угрожают арабы.

В мае 1963 года в столице Эфиопии Аддис-Абебе состоялась африканская конференция на высшем уровне, имевшая большое политическое значение. В ней приняли участие главы государств и правительств тридцати двух стран. Великие державы проявляли большой интерес к происходившему на конференции.

В тот же период обострились отношения между арабскими странами на Ближнем Востоке и Египет оказался в еще большей изоляции. Главе государства необходимо было добиться хоть какого-нибудь успеха, чтобы отодвинуть на задний план неудачи в Йемене, кризис в отношениях с арабскими странами и, конечно, глубокий экономический кризис в его собственной стране. Тут снова пригодилась палестинская проблема и африкано-израильские отношения.

Эхуда Авриэля и меня направили на конференцию, чтобы установить контакты с нашими друзьями — главами африканских государств и разъяснить им израильскую позицию. Мы были взволнованы встречей. Я уверен, что те же чувства испытывали наши африканские друзья. Они не дали нам разочароваться. Вопрос об африкано-израильских отношениях и палестинская проблема даже не упоминались на конференции. Наши друзья не подвели.

Примечания

1

Действовали методом организации массовой резни, грабежа и стихийных погромов (здесь и далее примеч. редактора).

(обратно)

2

Нотрим — специальные отряды, созданные для охраны еврейских поселений и правительственных объектов, подчиненные регулярной полиции страны.

(обратно)

3

Хома у-мигдал (ограда и башня) — так называлась система поселения в опасных районах страны. Группы из нескольких десятков поселенцев, сопровождаемые сотнями добровольцев, главным образом из соседних киббуцов, и охраной нотрим и членов Хаганы, выезжали с зарей колонной к месту поселения. В течении дня ставились црифим (деревянные бараки для жилья), защитная ограда (деревянные доски и между ними мелкие камни и песок), перед оградой проволочные заграждения. В центре поселения устанавливалась сторожевая вышка, на ней сильный прожектор. Таким методом были основаны десятки новых поселений в отдаленных районах страны. Самое известное из них — киббуц Ханита на ливанской границе, атакованное арабами в первую же ночь.

(обратно)

4

Старосты.

(обратно)

5

Ударные отряды.

(обратно)

6

Помещение для гостей. По обычаю в арабских деревнях строилось специальное помещение для приема гостей и прохожих.

(обратно)

7

Э.Голомб — вождь и организатор Хаганы. Родился в Волковыске, Белоруссия. В стране с 1910 года. По окончание гимназии «Герцлия» переехал в киббуц Дгания. Солдат в еврейских батальонах в 1-й мировой войне, член организационного комитета Хаганы с 1920 года. Был одним из вождей рабочего движения. Умер в 1945 году.

(обратно)

8

Общество, организованное Гистадрутом для обработки плантаций, апельсиновых рощ и полей.

(обратно)

9

С 1920 но 1931 годы руководство Хаганы было в руках Гистадрута, с 1931 по 1935 — было передано комитету, в состав которого входили три представителя Гистадрута и три — от других частей ишува. С 1935 Хагана была подчинена политическому отделу Сохнута и доктор Моше Снэ был назначен его полномочным представителем. Хагана называлась «макфеда» (командование), ей подчинялся «матэ» (главный штаб), во главе которого стоял Яаков Дори.

(обратно)

10

Шомеры — сторожа, охранявшие еврейские поселения и поля от нападения арабов.

(обратно)

11

Арава — территория на юге страны в Негеве.

(обратно)

12

Арабское приветствие желанного гостя.

(обратно)

13

Металлический сосуд для приготовления кофе.

(обратно)

14

Шай — осведомительная служба Хаганы.

(обратно)

15

Рехеш — специальный отдел Хаганы, занимавшийся приобретением и доставкой оружия.

(обратно)

16

Сегодня это банк Леумми ле-Исраэль.

(обратно)

17

Теперь «Джерузалем пост».

(обратно)

18

Шломо Хиллел — в настоящее время председатель Кнесета, был в молодости центральной фигурой в организации нелегальной репатриации из Ирака.

(обратно)

19

Махал — название, данное группам добровольцев — около трех тысяч бойцов — из многих стран мира, принявших участие в Войне за Независимость. Среди них значительная группа опытных офицеров и специалистов союзных и советской армий. Самые известные из них — погибший в войне полковник Давид Маркус из США, командир Иерусалимского фронта, служивший во 2-ую мировую войну в штабе Эйзенхауэра, полковник Бени Дункельман из Канады, заложивший основу танковых соединений Цахала. Большинство пилотов Хаганы и Цахала в период войны были из этих добровольцев, все — летчики с большим боевым стажем.

(обратно)

20

Шуламит Новик; погибла спустя два месяца во время воздушной атаки египетской авиации.

(обратно)

21

Адиб Шишакли — президент Сирии в 1949–1954 годах.

(обратно)

22

В этом бою участвовало и женское подразделение.

(обратно)

23

Халса — арабская деревня вблизи Тель-Хая, где проживали убийцы Трумпельдора, ныне Кирьят-Шмона.

(обратно)

24

Мобилизация Гахал проводилась в лагерях беженцев в Европе и на Кипре, а также среди молодежи из Восточной Европы, переправленной организацией Бриха.

(обратно)

25

Ныне тюрьма Рамле.

(обратно)

26

Операция «Пыль».

(обратно)

27

«Звери Негева».

(обратно)

28

Чич — кличка Шломо Лахата; ныне мэр Тель-Авива.

(обратно)

29

Радиостанция Кипра — примечание автора.

(обратно)

30

Его подпольное имя с 29 июня 1948 г.

(обратно)

31

Обязательство, данное США и Англии, не распространялось на территорию внутри границ подмандатной Палестины.

(обратно)

32

Высота, господствующая над дорогой на Эйлат — примечание автора.

(обратно)

33

В географических справочниках река под таким названием не упоминается. Название всего мыса напоминает название, которым автор наделяет реку: мыс Мезурало. Крупная река в Монровии Сент-Пол. (Прим. перев.).

(обратно)

Оглавление

ОБ АВТОРЕ

Глава первая «АРАБСКИЙ БУНТ»

Глава вторая СИРИЙСКОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ

Глава третья ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ПСЕВДОАРАБОВ

Глава четвертая СНОВА В СИРИИ И ЛИВАНЕ

Глава пятая ОФИЦЕР ШТАБА РАЗВЕДКИ

Глава шестая НА ПОРОГЕ ВОЙНЫ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

Глава седьмая ОПЕРАЦИЯ «ИФТАХ»

Глава восьмая ОПЕРАЦИЯ «ДАНИ»

Глава девятая ЮЖНЫЙ ФРОНТ

Глава десятая ОПЕРАЦИЯ «ИОВ»

Глава одиннадцатая МОИ ВСТРЕЧИ С ГАМАЛЕМ АБДЕЛЬ НАСЕРОМ

Глава двенадцатая ОПЕРАЦИЯ «ХОРЕВ»

Глава тринадцатая ОПЕРАЦИЯ «УВДА»

Глава четырнадцатая КОМИССИЯ ПО ПЕРЕГОВОРАМ О ПЕРЕМИРИИ

Глава пятнадцатая ОТ ВЯЗАНОЙ ШАПОЧКИ К ЦИЛИНДРУ

Реклама на сайте