«Свет негасимой звезды»

Овидий Горчаков Свет негасимой звезды

Повесть о Зое Космодемьянской

Вскоре после того, как во Вьетнаме был потушен пожар войны, мне довелось побывать в Демократической Республике Вьетнам и в освобожденных районах Южного Вьетнама, за начиненной минами и шариковыми бомбами 17-й параллелью. Месяц провел я в различных районах этой прекрасной, героической и многострадальной страны — бывал в тигровых джунглях и на крутых горах, встречался с рабочими и крестьянами, солдатами и партизанами, с выдающимися государственными деятелями.

Во время встречи с вьетнамскими писателями под Ханоем я рассказал своим коллегам и студентам литературных курсов, недавним бойцам и партизанам, о том, что во время Великой Отечественной войны я воевал в разведывательной части, прославленной подвигом Зои Космодемьянской. Известный во всем Вьетнаме писатель, седобородый Нгуен Конг Хоан, порывисто вскочил и обнял меня.

— В конце сороковых годов, — сказал он, — я участвовал в Первом сопротивлении — против французских колонизаторов, и наших партизан вела в бой песня о вашей Зое. Она стала нашей Зоей, русская партизанка стала вьетнамской партизанкой! Вот истинное бессмертие героев — смерть не вычеркивает их из рядов, они становятся знаменем воинов правого дела. Таким знаменем были для нас наши побратимы — советские партизаны, герои книги дважды Героя Советского Союза Алексея Федорова «Подпольный обком действует». Не случайно перевел эту книгу сам товарищ Хо Ши Мин. Книга стала нашим боевым уставом. Подвиг Зои — не вспышка падающей звезды. Звезда Зои светила нам в самые темные бомбежные ночи под Дьен-Бьен-Фу, она светила славным партизанам далекой Кубы, над горами Сьерра-Маэстры, светит бойцам свободы в Анголе и Мозамбике!..

И старый партизан Нгуен Конг Хоан запел песню о Зое, и вчерашние партизаны и солдаты Вьетнама дружно подхватили эту песню.

1

Полковой комиссар Дронов в тот день, 27 января 1942 года, встал, как всегда, в семь утра. В восемь, после завтрака, Никита Дорофеевич был уже в своем рабочем кабинете.

За широкими окнами, крест-накрест заклеенными полосками бумаги, сильно покоробившейся и пожелтевшей за полгода войны, чуть светлело морозное январское утро.

Комиссар подошел к окну, глянул вниз. По Красноказарменной проехала вдоль сугробов белая «эмка» с пулевыми пробоинами в ветровом стекле. Под облупившейся зимней краской проглядывал у нее летний желто-зеленый камуфляж. Пронеслись ЗИСы и газики с бойцами-лыжниками в белых маскировочных халатах. Приятно было видеть, что бойцы вооружены не одними только «винторезами», как в прошлом году, но и автоматами.

Полковой комиссар завязал мысленно на память узелок: надо будет похлопотать еще в штабе фронта, чтобы побольше дали автоматов, и не только ППД, но и новых, ППШ.

Проехала еще одна автоколонна. И снова — новенькие вороненые автоматы. И еще одна новинка — пузатые противотанковые гранаты. Штука мощная, не то что РГД и даже Ф-1, не говоря уж о бутылках с горючкой. Еще один узелок на память…

С улицы сквозь двойные стекла донеслись звуки песни:

…До тебя мне дойти не легко, А до смерти четыре шага.

Грустная, в общем-то, песня, но бойцы поют ее лихо, задорно.

С тех пор как на фронте под Москвой началось первое большое наступление советских войск, полковой комиссар неизменно просыпался в хорошем настроении. Омрачало его только одно: увеличивался список безвозвратных потерь войсковой части 9903. Комиссар особенно тяжело переживал весть о гибели девушек. Пожалуй, именно в те зимние недели и появилась на висках у темно-русого полкового комиссара первая седина — изморозь сорок первого года. Слишком много не вернулось с задания его воспитанников, судьба многих неизвестна.

В девятом часу в дверь кабинета постучали. Вошел старший лейтенант Клейменов, коренастый, румянец во всю щеку, с самых первых дней войны — один из командиров штаба.

— Здравия желаю, товарищ полковой комиссар! — с улыбкой приветствовал он Дронова. — Разрешите поздравить войска нашего Западного фронта продолжают наступление! Перерезали шоссе Гжатск — Юхнов.

При этом старший лейтенант положил на стол свежие газеты.

— Тридцать третья перерезала? — оживился комиссар.

— Так точно! Она самая — тридцать третья армия. А вот на левом крыле тяжелые, как видно, бои, товарищ комиссар. Немцам удалось прорваться к Сухиничам.

— Все равно, старшой, — сказал комиссар части, — Дальше к Москве их не пустят. Вот и выходит — зря мы с тобой из Жаворонков уехали. А помнишь, как ты приехал туда, неся на плечах мешок с ключами?

Дело было в разгар гитлеровского наступления на Москву. По замыслу фюрера, операция «Тайфун» должна была завершиться захватом советской столицы. И настал такой час, когда танки генерал-полковника Гепнера двинулись лавиной к станции Голицыне, угрожая селу Перхушково, где тогда размещался штаб Западного фронта, и станции Жаворонки, где дислоцировались разведчики штаба. Когда танки гитлеровцев были всего в семи километрах от станции, командование решило перебазировать часть в Москву, срочно послало в столицу представителей штаба, чтобы они подобрали подходящее помещение. Первым вернулся в Жаворонки находчивый и никогда не унывающий старший лейтенант Клейменов. Вернулся с мешком ключей с деревянными «грушами» и доложил:

— Есть помещение! Роскошный отель с великолепным видом на Москву-реку и на Кремль. Гостиница «Новомосковская». Заместо интуристов будем. Вот ключи от всех номеров. В гостинице пусто. Ключи взял у коменданта.

В штабе фронта решили, однако, что «роскошный отель» не слишком подходящее место для разведчиков. Больше пришелся по душе нехитрой архитектуры просторный дом на краю города, на Красноказарменной, где прежде находилось общежитие слушателей Военной академии имени Фрунзе, а еще раньше помещались довоенные «хозяева» этого здания, студенты Энергетического института.

Вечером комиссар позвонил в штаб фронта.

— Собирается ли штаб переезжать ближе к Москве? — спросил он.

— Нет, — ответил дежурный. — Командующий генерал армии Жуков говорит, что мы непременно отобьем фашистские танки. Выстоим. А вам, однако, приказано перебраться в столицу.

И часть перебралась в Москву, в большие корпуса дома номер четырнадцать на Красноказарменной улице. Улица эта за Яузой, за Курским вокзалом, расположена близ Измайловского парка, раскинувшегося на восточной границе города, и группы часто маршировали туда по шоссе Энтузиастов, чтобы заняться в парке минно-подрывным делом, бросанием гранат, «снятием часовых» и прочей партизанской премудростью.

…Когда за старшим лейтенантом Клейменовым закрылась дверь, комиссар развернул свежий номер «Правды». Лист похрустывал, от него пахло типографской краской. Комиссар прочитал сводку, и внимание его привлек очерк «Таня». Как правило, комиссар не пропускал в газетах ничего посвященного разведчикам или партизанам, о которых так редко и скупо писали в военное время: «Отряд товарища С. напал на вражеский гарнизон в деревне Т…» И все в том же роде.

Но этот очерк сразу же захватил комиссара.

«…Палач уперся кованым башмаком в ящик, и ящик заскрипел по скользкому, утоптанному снегу. Верхний ящик свалился вниз и гулко стукнулся о землю. Толпа отшатнулась. Раздался и замер чей-то вопль, и эхо повторило его на опушке леса…»

Под статьей — подпись: «П. Лидов. Западный фронт, 26 января».

Таня? Любопытно, кто такая? Не из числа ли тех разведчиков, что пропали без вести? Комиссар задумался и… вздрогнул, вглядевшись в фотографию казненной героини. Обрывок толстой веревочной петли на изогнутой шее, исколотая штыками грудь, и в смерти прекрасное чисто-белое девичье лицо… Комиссар долго всматривался в это юное лицо, в запрокинутую гордую голову с коротко остриженными волосами, чувствуя, что видел, знал эту девушку…

Где, в каком селе гитлеровцы казнили ее?

В Петрищеве.

Петрищево… Это название мелькало в боевом отчете одной из групп, но какой? Комиссар раскрыл кожаный планшет, достал карту-пятикилометровку Подмосковья. «В Петрищеве, близ города Вереи…» — сказано у Лидова. Вот оно, Петрищево, на реке Тарусе, в трех километрах от пересечения Минской автострады с Верейским трактом. Кругом леса, место вполне партизанское. Верею и Петрищево Красная Армия освободила совсем недавно — 19 января.

Комиссар отпер сейф, вынул список ходивших в тыл врага групп с именами и фамилиями всех бойцов. В районе Петрищева действовала группа Бориса Крайнова и еще несколько групп, но ни в одной из них нет и не было девушки по имени Таня.

В дверь постучали. Борис Крайнов и его товарищи Клава Милорадова, Лида Булгина, Наташа Обуховская — все они были чем-то явно взволнованы.

Впереди всех — девятнадцатилетний Борис Крайнов. Командир группы. Голубоглазый ярославец со светлыми как лен волосами, волевым лицом и атлетической фигурой.

Крайнов увидел на столе у комиссара газету с фотографией казненной девушки, карту, списки и сразу все понял.

— Товарищ полковой комиссар! — сказал он взволнованно. — Никита Дорофеевич! Это наша Зоя, Зоя Космодемьянская! Вы же помните — тоненькая, смуглая, с мальчишеской прической!

— Конечно же Зоя! — горячо поддержала своего командира шустрая, тоненькая Клава Милорадова. — Ведь Зоя двадцать восьмого ноября пошла в Петрищево поджигать штаб фашистов. И исчезла, пропала… Это наша Зоя!

— Ну что же, проверим. Все проверим, — сказал комиссар. — А теперь заниматься… Что у вас сейчас?

— Топография.

— Итак, за дело! Помните — до следующего задания остаются считанные дни.

Комиссар разыскал отчеты Бориса Крайнева о выполнении заданий командования в тылу врага…

2

Полковой комиссар Дронов внимательно перечитал краткую характеристику Зои Космодемьянской, написанную Крайневым. О Зое командир отзывался вполне одобрительно, отмечая лишь некоторую горячность девушки, чересчур нетерпеливое стремление к большому делу.

…Это было почти три месяца тому назад. В те памятные дни с восьми утра до позднего вечера заседала комиссия ЦК ВЛКСМ по отбору добровольцев, направленных райкомами Москвы. В коридорах старого дома № 5 в Колпачном переулке гудела молодежь. С часу до двух принимали октябрьцев. Принимали по одному.

Зоя Космодемьянская пришла сюда с путевкой Октябрьского райкома ВЛКСМ города Москвы.

Уже спустя несколько минут после того, как вошла Зоя, комиссия решила не брать ее в армию. Во-первых, отдавалось предпочтение ребятам, считалось, что парней должно быть по крайней мере втрое больше; во-вторых, уж если и брать девушку, то хорошего стрелка, спортсменку и, конечно, постарше, покрепче, с большим жизненным опытом.

Вопросы Зое задавали обычные: здорова ли, знает ли немецкий язык, разбирается ли в топографии, может ли ориентироваться в лесу по звездам.

— Когда вступила в комсомол?

— В октябре тридцать восьмого.

— Какой общественной работой занималась?

— Была вожатой пионерского отряда пятого класса, групоргом, с девятого класса — член комитета ВЛКСМ школы, выступала на собраниях комсомольского актива школ Москвы.

— Военную подготовку проходила?

— Стреляла из малокалиберки…

— А с парашютом с самолета прыгать не испугаешься? Вот поедем сейчас в Тушино — прыгнешь?

— Прыгну! — ответила Зоя.

И все же она получила деликатный, но твердый отказ.

— Хорошо, идите домой! Когда понадобится — вызовем.

Чересчур молода, малоопытна, прямо со школьной скамьи.

Большинство ребят и девушек, выслушав такую резолюцию, отлично понимали, что им не быть партизанами. Однако они не уходили домой, а, сидя подолгу в коридоре горкома, каждого добровольца, выходившего из кабинета, нетерпеливо спрашивали:

— А тебе что сказали?

Одни темнили, привыкали к конспирации:

— Сами узнаете. Не велено говорить.

Самые простодушные признавались:

— Велено явиться завтра на Чистые пруды, к кинотеатру «Колизей». Оттуда повезут в часть. Куда — не сказали.

Зоя не ушла домой. Решила добиться своего. Около полуночи, когда комиссия закончила работу, члены ее вышли в опустевший прокуренный коридор и увидели одинокую девичью фигурку в коричневом пальтишке. Это была Зоя. Ей сказали «нет», но она не хотела, не могла примириться с этим «нет», когда речь шла о ее праве и обязанности защищать Родину, и прождала в коридоре целых десять часов, провожая уже зачисленных добровольцев завистливыми взглядами.

— Товарищи! — сказала она, вскочив с места.

Члены комиссии переглянулись. И в эту секунду судьба ученицы одной из школ Октябрьского района города Москвы была решена.

— Хорошо. Завтра ровно в пять вечера придешь на Чистые пруды, к кинотеатру «Колизей».

Назавтра Зоя была в Кунцеве. Сразу после ужина принялись изучать отечественное и немецкое оружие. Все получили личное оружие. Зое достался самовзводный наган № 12719 Тульского оружейного завода, выпуска 1935 года.

Наган ей вручил командир части, майор, нерусского вида, говоривший по-русски с заметным акцентом. И звали его Артуром Карловичем Спрогисом.

Командир в/ч 9903 майор Спрогис и комиссар Дронов часто приходили то вместе, то по отдельности к новичкам, чтобы поприсутствовать на занятиях, показать, как можно быстро собрать и разобрать парабеллум или «шмайссер», как поставить на боевой взвод мину-противопехотку, как снять часового. Скоро, очень скоро эти юноши и девушки отправятся в тыл и лицом к лицу столкнутся с врагом, и прежде всего с охранниками «нового порядка» — эсэсовцами, командиров которых готовили к этой войне по шесть лет в «блюторденсбургах» — в гиммлеровских замках ордена крови.

— Помните, ребята, — говорил комсомольцам командир, — сила разведчиков и партизан не в числе, а в умении, в крепости духа!..

Надо было уходить на задание. Гитлеровская операция «Тайфун» была в самом разгаре.

Вместе с группой подрывников-партизан под командованием Михаила Николаевича Соколова — все в группе звали немолодого командира, пришедшего в часть от станка, с московского завода «Подъемник», дядей Мишей — Зою направили под Волоколамск. Михаил Николаевич был членом партии с 1932 года. В комсомольской части тридцатичетырехлетний Соколов казался стариком. У него был совсем не военный, а сугубо штатский вид, но ведь именно такие люди, как он, цвет рабочего класса Москвы, должны были сыграть основную роль в резервных армиях, народном ополчении, коммунистических батальонах, защищавших столицу.

…Полковой комиссар несколько раз перечитал отчет командира группы Соколова.

Двумя днями раньше на задание ушла группа Константина Пахомова. Было это близ станции Горюны, недалеко от прогремевшего впоследствии на весь мир разъезда Дубосеково.

В группе Михаила Соколова было двенадцать разведчиков-подрывников. Командир части определил район действий — район Волоколамска. Задача: заминировать большак Ряховское — Княжьи Горы. На шоссе не высунешься — значит, надо ударить по проселочным дорогам, по большакам.

Провожал капитан. О переходе линии фронта он договаривался с разведчиками одного из полков панфиловской дивизии. Разведчики-панфиловцы и провожали Зою и всю группу Соколова в тыл врага.

Как на грех, днем выпала ранняя пороша. Чтобы не наследить, сначала шли вдоль железнодорожного полотна, потом свернули в довольно глубокий овраг.

Зоя как-то и не заметила, что панфиловцы ушли назад. Соколов послал ее вперед, в головной дозор, вместе с бойцом Большаковым. Ночью не раз меняли головной дозор. Уже рассвело, когда столкнулись на околице какой-то деревни с вооруженными людьми в темно-синих шинелях.

— Пароль! — крикнул, падая в снег, кто-то из соколовцев.

— «Львов»! Отзыв!

— «Лопата»! — с облегчением ответили соколовцы.

Незнакомцы оказались партизанами-добровольцами из московской милиции. Совсем свои! Партизаны, да еще москвичи!.. В деревне, занятой партизанами-милиционерами, отдохнули, обогрелись, напились горячего чая из тульского самовара.

Весь день Соколов минировал проселки со следами протекторов немецких машин. Девчата ходили в разведку, сигналили, когда на дороге обозначался перерыв в почти непрерывном движении. Зое все это казалось не слишком опасным занятием.

Бесконечно долго тянулась эта первая боевая неделя — с 5 по 12 ноября.

Над всей округой стоял натужный стон танковых и автомобильных моторов. Собственными глазами увидела Зоя, какая моторизованная махина перла на Москву.

Группы Соколова и Пахомова разошлись в разные стороны. С Константином Пахомовым ушла первая подруга Зои по части — Женя Полтавская, студентка Московского художественно-промышленного училища. Прощаясь с девчатами, Женя сказала:

— Ну, девушки, выполним задание как герои, а коль придется умереть, так и умрем как герои!

Зоя так и не узнала, как погибла Женя и ее товарищи по группе. Это случилось пятого ноября, в Волоколамске..

Каждая пуля, каждая шашка тола Зои и ее товарищей ослабляли напор врага, подрывали силы «Тайфуна», надвигавшегося на Москву. Расстрелянные на пути к фронту резервы врага, не доставленные вовремя боеприпасы, ценные разведданные — все это было неоценимой помощью нашему Западному фронту в те критические для Москвы и для всего человечества дни великого Московского сражения.

Зоя Космодемьянская и Клава Милорадова выполнили свое задание — разбросали стальные колючки на Волоколамском шоссе, заминировали минами нажимного действия большак Ряховское — Княжьи Горы. Ночью, прячась в облетевшем лесу, они слышали, как рвались их мины под немецкими машинами, бронетранспортерами и танками, может быть, принадлежавшими тем самым спешившим на фронт частям врага, которые через десять дней атаковали у разъезда Дубосеково горстку героев — двадцать восемь панфиловских богатырей.

Большое, по понятиям партизан-разведчиков, сделала Зоя дело, когда группа Соколова возвращалась из тыла врага из-под Волоколамска. Дошла до места перехода линии фронта, до речки, а там оказались немцы. Кругом машины, танки, орудия, патрули. Голгочут по-своему. Почти всю ночь искали брод и не могли найти. То и дело приходилось падать в мерзлую грязь — поминутно вспыхивали осветительные и сигнальные ракеты, немцы палили в белый свет. Рядом оказалась несожженная деревня. И тогда Зоя подошла к командиру и тихо сказала:

— Товарищ командир, позвольте мне сходить в деревню, попробую привести проводника.

Соколов заколебался, с сомнением оглядел в темноте Зою.

— Там фрицы. И ты не знаешь этой деревни.

— Дядя Миша! Прошу вас, — все так же тихо, но настойчиво произнесла Зоя, — пустите меня. Погибну, так одна, а проводника приведу — все останемся живы.

И столько было в словах Зои спокойной уверенности, что командир разрешил ей пойти в занятую врагом деревню. И Зоя привела проводника и тем спасла всю группу.

Соколов уже не верил, что она вернется. Вся группа ждала в напряжении — придет, не придет? И вдруг — приглушенный оклик разведчика, выставленного часовым.

— Кто идет?

И Зоин еле слышный голос:

— Свои…

Она привела старика, и старик в одночасье перевел разведчиков вброд через речку. И вода — ноябрьская вода — уже не казалась ребятам такой холодной…

В этом боевом эпизоде — вся Зоя. Ради товарищей она готова была, не задумываясь, пожертвовать собой.

В ночь на 12 ноября Зоя и ее товарищи вернулись на Большую землю и начали праздник возвращения с жаркой русской бани на станции Завидово.

Все были довольны боевыми успехами, кроме Зои. Она не понимала, что первое задание было испытательным, пристрелочным. И с тревогой думала о друзьях в группе Пахомова. Куда же девались они? Почему не вышли из тыла врага? Что с Женей Полтавской?..

Обратно линию фронта перешли на участке танковой бригады Катукова, еще не зная, разумеется, что катуковцы первые ворвутся в Волоколамск и снимут опушенные инеем тела разведчиков с виселицы у края Солдатской площади.

Перед вторым заданием Зоя и ее друзья дней десять напряженно занимались боевой подготовкой — глубже изучали минно-подрывное дело, оружие, партизанскую тактику.

Свое последнее письмо матери Зоя написала 17 ноября. Она справлялась о здоровье мамы и обещала навестить ее после выполнения боевого задания. Зоя указала обратный адрес: «ДАЗН (Действующая армия, Западное направление), полевая почта 736».

На второе задание она выехала с группой Крайнова.

Фронт в районе Вереи пролегал в ноябре по заснеженному берегу полузамерзшей речки Нары. Даже дачники не все помнили название этой речки, а десятилетия спустя реку эту знали все военные историки мира.

Москвичам казалось странным и диким, что совсем недавно, всего полгода назад, в то последнее предвоенное лето, здесь селились веселые дачники. Немало приезжало сюда рыболовов — река Нара славилась подустом. Приедешь, бывало, на 6-м, 8-м или 13-м трамвае к Белорусскому вокзалу. Сезонная касса открывалась в восемь утра — за полчаса до отхода первого поезда. В третьем зале быстро выстраивалась, ощетинившись бамбуковыми удочками, длинная очередь. Самые заядлые рыбаки еще с вечера, в канун выходного, выезжали за город, чтобы прихватить и вечернюю и утреннюю зорьку. Наконец-то открылась касса! Готовь тридцать пять копеек за билет!..

Клава Милорадова не удила рыбу. Молоденькая учительница просто жила тогда по этой дороге под Москвой.

Вот уже мелькают за окном вагона подмосковные станции и платформы Белорусской линии Московско-Белорусско-Балтийской железной дороги с милыми сердцу москвича названиями: Фили, Кунцево, Немчиновка, Одинцово, Перхушково…

В Кунцеве запомнился старинный дом-усадьба князей Нарышкиных, занятый коммунистическим батальоном Куйбышевского района столицы, белые мраморные статуи в парке и темные фигуры ополченцев, стрельбище в заброшенных каменоломнях Татарской горы, с которой открывался вид на Москву.

Места исторические, дорогие русскому сердцу места! Взять, к примеру, Перхушково. Здесь, в старинном усадебном доме, часто бывал Герцен, здесь, на перекладной станции, прощался с друзьями Гоголь.

А теперь, в ноябре сорок первого, в Перхушкове стоит штаб Западного фронта. По железной дороге это всего 31 километр от столицы. А войсковая часть 9903 разместилась на 11-м километре — в Кунцеве, всего в двадцати минутах езды от Белорусского вокзала.

…В то лето подмосковные дачники не дождались грибов. И рыболовы свернули свои удочки, сменили их на винтовки и автоматы. А воевать многим пришлось в Подмосковье.

Группы Бориса Крайнова и Павла Проворова, покинув Кунцево, выехали на двух открытых грузовиках-полуторках на запад, к линии фронта. Впереди — машина с группой Крайнова, позади — группа Проворова. Грузовики — самые обыкновенные, «ГАЗ» образца 1932 года, мотор мощностью 42 лошадиные силы, скорость до семидесяти километров в час. Машины прочные, выносливые.

По Можайскому шоссе, взрывая наледь, катили к фронту грохочущие танки «Т-34». В пехотных колоннах тут и там белели новехонькие маскхалаты, хотя снега было еще совсем мало. Платформа Здравница, станция и поселок Жаворонки — густой сосновый бор и сквозные березовые рощи, знаменитые карасями пруды. Давно ли кое-кто из москвичей-разведчиков приезжал сюда к пионерлагерь. Печален вид заброшенного, заколоченного пионерского лагеря! Пусто на линейке, не развевается на мачте флаг, не слышно смеха и гомона. В октябре из Жаворонков уходили на боевое задание, сдав в части все документы и личные бумаги, группы молодых парней и девушек, ставших на защиту Родины по призыву ЦК комсомола…

Поют комсомольцы — поют любимую песню своей части:

Вот они — дороги в зареве тревоги, У бойца на сердце спрятано письмо: «Лучше смерть на поле, чем позор в неволе, Лучше злая пуля, чем раба клеймо!»

Противотанковые ежи и надолбы, рвы и эскарпы, Яилагбаумы контрольно-пропускных пунктов. Свирепеет студеный ветер, немеют уши и щеки. Разведчики зябко ежатся.

Скоро и Голицыно — 44-й километр, час езды от Кунцева. Сюда покупали билет 5-й зоны, здесь кончалась электричка. Тут был грибной рай — белые, подосиновики, рыжики в тенистых живописнейших перелесках. А теперь — ежи и футбольное поле. Надолбы и теннисные корты. Танки на волейбольных площадках… В эти места, в подмосковную усадьбу князей Голицыных, приезжал юный Саша Пушкин. Старая княгиня, хозяйка усадьбы, потом стала прототипом старухи графини в «Пиковой даме». Это место всегда было дорого Пушкину — близ церкви села Большие Вяземы похоронен его маленький брат Николай. И совсем неподалеку, в деревне Захарово, было имение бабушки поэта, старенькой Ганнибал.

Мало кому известно, что правнук Пушкина был добровольцем второй Отечественной войны в истории России, рядовым бойцом партизанского отряда, действовавшего там же, где Зоя и Вера. Когда началась война, он вступил в партию коммунистов, сражался вместе с партизанами под Наро-Фоминском. После выполнения задания в тылу врага москвич Григорий Григорьевич Пушкин был назначен командиром партизанского отряда в Волоколамском районе.

(Дед Григория Григорьевича Александр Александрович был старшим сыном поэта и прославился как участник русско-турецкой войны и освобождения Болгарии, дослужившись до генеральского чина в кавалерии. Его сын Григорий Александрович, отец Григория Григорьевича, участвовал в первой мировой и гражданской войнах, а после демобилизации в 1921 году работай в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Григорий Григорьевич перед Великой Отечественной войной работал в МВД, оттуда добровольно ушел в партизаны. Затем воевал на фронте в звании старшины артиллерийской батареи, демобилизовался в звании гвардии лейтенанта. Кавалер ордена Отечественной войны I степени и других боевых наград. После войны долго работал в типографии издательства «Правда». Ныне пенсионер. (Здесь и далее — примечания автора.)

Дорожный указатель (мало их было в то время, да и те, что были, — поснимали, чтобы немцев и шпионов сбить с толку) тычет деревянным пальцем в сторону села Большие Вяземы — село старинное, спокон века славится плетением корзин и садовой мебели. Из села идет дорога во Введенское, где находилась усадьба князя Пожарского, имя которого приобрело в 41-м набатную звонкость. Большие Вяземы были когда-то вотчиной Бориса Годунова. Лет через сто после смерти Бориса Петр I подарил село своему воспитателю князю Голицыну. После Бородинского боя здесь, по этой дороге, шла на Москву «великая армия» Наполеона. Шла вперед, а потом погнала ее назад русская армия Кутузова. Так и теперь будет, не может не быть.

Ветер треплет на заборе изодранную афишу: «КИНОФИЛЬМ „СВИНАРКА И ПАСТУХ“». Невольно вспомнишь: течет тут речка Вяземка, а у запруды, около мельницы, отменные ловятся плотвички, голавли и окуни. И от этих воспоминаний щемило сердце у москвичей в те дни под Москвой.

Слушают отряды песню фронтовую. Сдвинутые брови, твердые сердца, Родина послала в бурю огневую, К бою снарядила верного бойца…

Автор этой песни неизвестен, музыку сочинил усач Миша Гаврик, лихой разведчик, завзятый песенник и баянист. Осенью сорок первого эта песня стала боевым маршем в/ч 9903.

Все гуще серошинельный поток. Небо хмурится, и нет над шоссе и железной дорогой ни «мессеров», ни «юнкерсов». Подтягивает резервы 5-я армия. Навстречу нашей 5-й ломится 4-я армия генерал-фельдмаршала фон Клюге. Есть ли у этой армии резервы, способные поддержать ее рывок к Москве? Вот главное, что должны выяснить, выйдя в район Вереи, группы Крайнева и Проворова. От этого в известной мере зависит успех контрнаступления, подготавливаемого Ставкой Верховного Главнокомандования. От этого зависит и оборона 5-й и 33-й армий — западного заслона столицы, ее боевого щита на Наре.

Крайнов и Проворов, конечно, не знали, что еще 12 ноября в Орше состоялось совещание штаба группы армий «Центр». Начальник генерального штаба сухопутных сил вермахта генерал-полковник Франц Гальдер, собрав в своем поезде начальников штабов армий группы армий «Митте», объявил приказ фюрера; немедленно начать решающее наступление на Москву, бросив в бой все резервы.

Гитлер считал, что с Советским Союзом покончено. Двенадцатого ноября, торжествуя победу, он заявил: «Для нашей партии большое облегчение, что миф о рае для рабочих на Востоке ныне развеян».

Подавляя робкие протесты и сомнения некоторых начальников штабов, Гальдер, только что прибывший из Ставки фюрера в «Волчьем логове», изложил план Гитлера: сосредоточив танковые дивизии Гудериана, Гота и Гепнера на флангах, взять столицу Советов в кольцо, отрезав ее от спешивших на выручку Москве сибирских и дальневосточных дивизий. И 15 ноября войска группы армий «Центр», подчиняясь воле фюрера, ринулись в решающее наступление по плану операции «Тайфун».

«Еще одно последнее усилие, — бодро уверял Гитлер генерал-полковника Альфреда Йодля и других своих ближайших помощников, — и мы отпразднуем победу!»

Вот они — дороги в зареве тревоги, На гранатной ручке не дрожит рука. Приходилось туго гитлеровским слугам От его стального острого штыка.

Как только прояснилось небо, налетели пикировщики-юнкерсы. С воем сирен пикировали они на автоколонны и конные обозы, забившие Можайское шоссе. Они снижались так, что были ясно видны не только черные кресты в желтых обводах на крыльях и косые свастики на хвостах, но и головы летчиков в плексигласовом фонаре.

Немцы бомбили так долго и упорно, что разведчикам пришлось вернуться в Малые Вяземы и заночевать там.

Деревня как деревня, поболее двухсот домов в нескольких сотнях метров от села Большие Вяземы. Вокруг — густое разнолесье.

Ноябрьские сумерки окутали деревню плотной тьмой. Вражеские самолеты улетели, но ни в одной избе не теплился огонек — здесь свято соблюдали светомаскировку.

— Как называется эта деревня? — сонным голосом переспросила, укладываясь спать в незнакомом доме, Зоя Космодемьянская.

— Малые Вяземы, — зевая, ответила Клава.

…Через десятки лет узнает Клавдия Милорадова, что на доме, в котором заночевали разведчики, появится мемориальная доска, а перед Большевяземской школой установят бюст Зои.

На стене тикали ходики. Считанные часы оставались у разведчиков на Большой земле. В ту последнюю ночь перед переходом линии фронта Зоя, Клава, Вера спали безмятежным сном.

Крайнов и Проворов спали плохо. Мешало волнение: им обязательно надо было выйти в район Вереи в строго определенный день…

Ранним утром, наскоро позавтракав, снова поехали на запад, на этот раз проселочными дорогами. Было пасмурно, дул сильный ветер, нещадно сек лица снег, и все сели или легли в кузове, опустили подшлемники и уши меховых шапок.

По общему мнению, пушистые подшлемники из коричневой шерсти очень шли девчатам. Парни были в новеньких суконных ушанках и красноармейских ворсистых шинелях, надетых поверх стеганых телогреек. Девчата были тоже в телогрейках, и только Зоя Космодемьянская и Клава Милорадова оставались в своих домашних пальтишках, «семисезонках», чтобы ходить в штатском в тылу врага. Все, кроме Зои, были обуты в новехонькие зеленоватые валенки с негнущимися голенищами. Интенданты части уверяли, что валенки эти водонепроницаемые, настоящие мокроступы, но Зоя не пожелала расстаться с кирзовыми сапогами, в которых ходила на первое задание под Волоколамском. По неопытности она подобрала сапоги по ноге, а надо было брать на два размера больше, чтобы ноги не мерзли в мороз.

Зоя… Ничем особым она не отличалась. Из тихих, правда, и в то же время — гордая, напряженно сосредоточенная.

Да, пальто… Оно у Зои было простенькое, коричневое с меховым воротником, пальто старшеклассницы. А у Клавы «кукушечье», черная нитка с бежевой. Наташа Обуховская выделялась тем, что носила черный кожаный летный шлем поверх серого подшлемника. Вере Волошиной, голубоглазой сибирячке, попалась шинель с голубыми, под цвет глаз, авиационными петлицами. Впрочем, к голубым петлицам Вера была неравнодушна — сама в аэроклубе училась. Парням выдали на складе брезентовые поясные ремни, девушкам — из коричневой кожи, солдатские с простыми пряжками. У парней были армейские трехпалые рукавицы, у девушек — неуставные черно-белые варежки на кроличьем меху. Зоя надевала их поверх зеленых маминых варежек.

Лучше смерть на поле, чем позор в неволе, Лучше злая пуля, чем врага клеймо.

Думая потом о Зое, ее подруга Клава Милорадова часто вспоминала такую пустячную, казалось бы, подробность, связанную с ее выездом на последнее задание из Кунцева. Зоя взяла да залезла в кузов чужой машины, которая везла к фронту группу старшины Ивана Бажукова.

— Зоя! Сюда! К своим прыгай! — закричали девчата из группы Крайнова.

А ведь Зоя могла уехать с Бажуковым. И тогда она бы никогда не оказалась близ Петрищева. И вообще при формировании групп командирами части она могла попасть в совершенно другую группу.

Тогда еще Клава Милорадова не знала, что Бажуков отличится и под Москвой, и под Могилевом и улетит с одной из первых групп в Латвию, чтобы помочь ее освобождению. Слава об отряде Бажукова, парня из тайги, из республики Коми, прогремит по лесам Югоса, но каратели возьмут его отряд в мешок под Даудзескасом, и после многочасового боя 16 апреля 1944 года Ваню Бажукова, сраженного десятками вражеских пуль, укроет латвийская земля.

Перед смертью он успеет крикнуть:

— Держись, Елочка!

Елочкой он называл свою восемнадцатилетнюю радистку — Лидию Еглит, потому что «еглит» полатышски значит «елочка». У Елочки были перебиты очередью обе ноги, но она еще отстреливалась, а потом, когда на нее навалились каратели, она выдернула чеку из осколочной гранаты, и осколки, жарко брызнув, пробили ее сердце и корпус рации.

Быть может, такая судьба ждала Зою, если бы она попала к Бажукову… может быть, она попала бы в число уцелевших и сегодня встречалась бы со своими однополчанами. Неисповедимы судьбы разведчиков.

..Вот и Кубинка. Дальше Дорохове, поселок, названный так в честь героя — генерала первой Отечественной. Но Дорохово занято гитлеровцами. Грузовик с разведчиками обгоняет отряд лыжников с лыжами на плече, батальон народного ополчения, и многие из разведчиков ищут глазами среди устало бредущих ополченцев отцов, родственников, знакомых. Впереди уже явственно слышится глухой гром канонады: немцы, с конца октября стоявшие на Наре, ждали мороза, который сковал бы осеннюю грязь и открыл дорогу «на Москау» боевой технике вермахта. Кажется, началось…

После Волоколамского Можайское направление было, пожалуй, важнейшим. Это направление прикрывала заново сформированная 5-я армия под командованием генерал-майора Говорова. Несмотря на резкое ухудшение обстановки под столицей, боевой дух бойцов был высок. Как писал 13 октября в «Правде» Петр Лидов, враг, совершив прорыв, «рассчитывал этим деморализовать советские войска, сломить волю к сопротивлению. Это ему не удалось. Несмотря на большие потери, наши части дерутся стойко, проявляя величайшую выдержку и хладнокровие… бойцы и командиры исполнены решимости умереть, но не пропустить врага».

Вполне возможно, что Зоя читала корреспонденции Лидова, читала и не догадывалась, какую роль он сыграет в ее судьбе.

…Грузовики, свернув с шоссе влево, побежали по лесной грунтовой дороге. И тут было видно, что Красная Армия занимает глубоко эшелонированную оборону на подступах к столице. Гудел на ветру мрачный бор. Косые лучи закатного солнца еще теплились на соснах. Тянуло дымком костров и запахом полевых кухонь, таким вкусным, что у проголодавшихся разведчиков слюнки потекли.

Наро-Фоминский тракт был забит орудиями, танками, машинами. Выбоины, промоины, колдобины. Растрясло ребят, развеселило. Снова запели. Промелькнули горбатые силуэты дивизиона зачехленных «катюш», таинственных и грозных.

— «Катюши»! «Катюши»! — заговорили разведчики, глядя вслед «богиням войны».

Первые реактивные минометы были установлены на шасси новеньких трехосных четырехтонных автомашин «ЗИС-6», машин повышенной проходимости. «Катюши» выехали утром из ворот московского завода «Компрессор», коллектив которого недавно освоил производство реактивных установок БМ-13.

Кое у кого в маршевых колоннах можно было увидеть новенькие автоматы ППШ из первых партий, выпущенных московскими заводами. Завод «Спортинвентарь» и тот перешел на выпуск этих великолепных пистолетов-пулеметов, которых так не хватало на фронте даже у разведчиков. В ноябре Москва дала всего четыреста ППШ, но выпуск этого оружия стремительно увеличивался.

В какой-то деревне капитан, представитель части 9903, передал обе группы разведке 322-го стрелкового полка

32-й сибирской стрелковой дивизии, в составе 5-й армии защищавшей западные ворота столицы.

Из первой машины прыгнули на замерзшую дорожную грязь девушки Крайнова: Аля Воронина, Лида Булгина, Наташа Самойлович и Клава Лебедева. Из второго грузовика легко выбралась Вера Волошина, двадцатидвухлетняя красавица сибирячка из Кемерова. За него высыпали ее боевые подруги из группы Проворова: Клава Милорадова, Наташа Обуховская и Зоя Космодемьянская. Все девчата сгрудились вокруг высокой статной Веры.

— Отряд у нас московско-ярославский, — говорила Вера, комсорг группы, подругам, сияя возбужденной улыбкой. — Все ребята — ярославцы, почти все девчата — москвички!..

Вообще-то говоря, все ребята войсковой части 9903 дружно считали себя москвичами, поскольку часть формировалась в Москве и под Москвой для обороны столицы.

Всего в обеих группах было двадцать разведчиков, двенадцать молодых парней и восемь девушек, все комсомольцы, все добровольцы, отобранные комитетами комсомола Москвы, Ярославля, Суздаля, Ростова-Великого. Пусть вида совсем не богатырского были эти безусые юнцы и девчата в шапках-ушанках, топорщащихся шинелях из грубого армейского сукна и казенных валенках, зато почти все они, сильные духом, готовые на смерть, были настоящими героями.

Они делились на «старичков» и «новичков»: «старички» — это те, кто уже ходил на задание в тыл врага, «новичкам» же еще только предстояло принять боевое крещение во вражеском тылу, «понюхать пороху».

3

Крайнов, Проворов и сопровождавшие обе группы командиры ушли в штаб, чтобы обстоятельно потолковать с картой в руках с полковыми разведчиками, выяснить у них во всех подробностях обстановку на участке фронта, обороняемом 32-й дивизией, узнать все, что знала полковая и дивизионная разведка о противнике на том берегу Нары, в районе Вереи, Грибцова, Крюкова, Петрищева.

Крайнов и Проворов вернулись минут через пятнадцать, придирчиво оглядели своих подчиненных. Все парни с винтовками-трехлинейками, только у двоих ребят — полуавтоматы-десятизарядки СВТ да у командиров-автоматы ППД. У девушек — наганы в кобурах. И у каждого бойца — по пять осколочных «фенек» (гранат Ф-1) и по одной РГД. И по три бутылки с горючей смесью № 3.

Комсомольцы сложили на присыпанную снежной крупой землю темно-зеленые вещевые мешки, до отказа надбитые похожими на школьные пеналы противопехотными минами, желтыми шашками тола, термитными шариками и продуктами.

Ребята закурили — кто махорку, а кто и московские папиросы, присели на завалинке. Из девушек никто не курил. Они слушали Веру, которая объясняла, как пользоваться бутылками с горючей смесью № 3, выданными в Кунцеве перед отправкой.

— Нет, Зоя, эти бутылки не такие опасные для нас, как бутылка с жидкостью КС. Те сами воспламеняются, как только разобьешь бутылку, а эти надо поджигать перед броском. Видите, девчата, тут на бутылке такие большие спички привязаны? Зажги теркой и бросай! Точь-в-точь как обычную бутылку с бензином…

Где-то не так уж далеко, за околицей, слитно так-такали в сгущавшейся тьме станкачи, рвались сериями мины немецких батальонных и полковых минометов. Шла артиллерийская дуэль.

— Пора в путь, — сказал Крайнов.

Пятеро полковых разведчиков повели сдвоенный разведотряд за околицу. Отряд шел гуськом, растянувшись по исхоженному прифронтовому проселку. Кругом темно, только впереди пульсирует поднебесье в тусклых сполохах ракет. Последний привал объявили в деревне Обухове.

— Это твое родовое поместье? — пошутил Крайнов, обращаясь к студентке Наташе Обуховской. — Невелика деревенька!

На какой-то избе висел почтовый ящик. Может, еще не поздно послать отсюда, из этой деревни, письмо родным — быть может, последнее письмо?

Писем на полевую станцию 736, почтовый ящик 14 приходило много, не меньше, чем в любую другую часть, но отвечали на эти письма редко — адресаты находились в тылу врага.

В брошенной жителями, почти начисто спаленной деревне разведчики штаба фронта заняли чуть ли не единственную уцелевшую избу без крыши, с выбитыми окошками, кое-как заткнутыми тряпьем, сеном и соломой. Вот уже пять месяцев катит с запада на восток, по полям и лесам, огненный вал чужеземного нашествия, всюду оставляя за собой пепел и горе, смерть и бездомность.

Полковые разведчики — все как на подбор крепкие, рослые парни; кадровики — дальневосточники и сибиряки — притащили горячий обед в закоптелых котелках. Стоя, сидя на застеленном трухлявой соломой грязном полу, гости торопливо ели густую, наваристую красноармейскую похлебку из картофеля с мясом. Их было двадцать в избе, и им было тесно, как патронам в автоматном диске. Это был их последний обед и ужин на большой земле. Для некоторых — последняя вечеря. И, стоя в дверях, разведчики-кадровики из 32-й стрелковой дивизии молча дивились на увешанных гранатами юнцов и девчат, собиравшихся пойти туда, за Нару, в тыл к немцу. Уж они-то, полковые разведчики, узнали за те дни и ночи, что стоит фронт вдоль Нары и Нарских прудов, почем фунт лиха в этом самом немецком тылу! Войсковой разведчик — он действует наскоком, по-суворовски, быстротой и натиском — сунется в пекло, как на верхнюю полку в парилке, и обратно. А эти, как видно по вещмешкам одним, уходят в тыл врага надолго.

Крайнов и Проворов подробно поговорили с фронтовиками. Сибиряки-разведчики рассказали, что Нару немцы форсировали числа 23 октября. Тогда же они взяли Наро-Фоминск на шоссе Рославль — Москва, захватили несколько плацдармов на восточном берегу реки Нары. Среди полковых разведчиков один выделялся курносым носом в веснушках, низеньким ростом и веселостью характера. Отрекомендовался он так:

— Рядовой сибиряк Миша Поспелков — гроза немецких оккупантов! Глаза и уши легендарной Тридцать второй! Разведчик автомотобронепехмехбата!

Разведчик Поспелков был ярым патриотом своей сибирской дивизии, прибывшей с берега Тихого океана, из Владивостока. С гордостью рассказал он гостям о том, как 32-я стрелковая, которой командовал полковник Полосухин, героически оборонялась в составе трех стрелковых полков и двух танковых бригад, имевших на вооружении танки Т-34 и КВ-2, на славном Бородинском поле, где когда-то пиррову победу одержал Наполеон.

В боях за Бородино 32-я стрелковая дивизия изрядно потрепала знаменитую 2-ю моторизованную дивизию СС «Дас Рейх». Достойно дрались сибиряки и дальневосточники.

Один из полков дивизии СС «Дас Рейх» был разгромлен наголову. Его остатки Гиммлер поделил между полками «Фюрер» и «Дойчланд». Дивизия Полосухина бросила в бой свои «катюши», свои КБ и Т-34. Но на дивизию бешено наседали эсэсовцы из дивизии СС «Дас Рейх», части 10-й танковой дивизии. Немцы шли на доты через минные поля, через колючую проволоку. Они несли огромные потери, выбыл из строя тяжело раненный командир дивизии «Дас Рейх» СС-группенфюрер Гауссер, но атаки продолжались одна за другой. Особенно страшны были сибиряки и дальневосточники в рукопашной. Штыком, прикладом, лопатой крушили они врага на холмах Бородина. Их батареи немцам удалось взять лишь с тылу. Из последних сил отбивались бойцы Полосухина, отступая к Москве-реке. И все-таки немцы ломились вперед, на Москву. В СС и вермахте знали: дивизия СС «Дас Рейх» и 10-я панцирная дивизия поклялись первыми вступись на Красную площадь.

Нашим войскам пришлось оставить Бородино. Однако в кровопролитных боях им удалось задержать 4-ю армию генерал-фельдмаршала Гюнтера фон Клюге на несколько суток. Только 16 октября истерзанная в неравном бою дивизия Полосухина стала отходить, яростно огрызаясь, к Можайску. А когда немцы, после жестокой бомбежки, захватили 18 октября Можайск, 32-я дивизия заняла оборону на левом фланге нашей 5-й армии.

— Вот гляньте-ка, — сказал Миша Поспелков, доставая из кармана потрепанный блокнот, какую надпись я прочитал на одном из старых бородинских памятников..

И разведчик 322-го полка 32-й стрелковой дивизии, которой по велению военной судьбы пришлось сражаться на священном Бородинском поле, прочел вслух торжественные и гордые строки:

Доблесть родителей наследие детей. Все тленно, все преходяще, только доблесть никогда не исчезнет — она бессмертна.

И комсомольцы-добровольцы, готовые на смерть и на подвиг, слушали эти гордые слова, произнесенные участником второго Бородинского сражения, вряд ли думая о том, что пройдут годы — и по их следам в этих местах будут ходить ребята с красными галстуками и юные комсомольцы — наследники их бессмертной доблести.

(Так случилось, что через много лет после войны, лет через двадцать с лишним, выступила по телевидению с воспоминаниями об этом походе через фронт бывшая разведчица Клавдия Милорадова, и в далекой Тюмени увидел ее на экране телевизора немолодой уже Михаил Георгиевич Поспелков, инвалид Отечественной войны 1-й группы. Сразу вспомнилась бывшему солдату та встреча в прифронтовой деревне Обухове. В тот же вечер сел он писать взволнованное письмо Клавдии Милорадовой, адресуя его Центральному телевидению в Москве. Вот уже несколько лет переписываются эти бывшие разведчики. Им есть что вспомнить. А командир славной 32-й дивизии полковник Полосухин, герой Бородина, был убит в боях за город Можайск. Там, в городском саду, установлен ему памятник.)

После обеда Борис Крайнев объявил:

— Мы с Проворовым решили так: через фронт пойдем вместе. Обеими группами буду командовать я. Павел Проворов — мой заместитель.

Девятнадцатилетнего командира слушали в полном молчании. Крайнов коротко рассказал, какое задание поставило командование перед двумя группами. Когда Крайнов умолк, стало слышно, как потрескивают в русской печи разгоревшиеся дрова. Багровые отсветы блуждали по напряженным лицам. Вера Волошина, Леша Голубев, Зоя Космодемьянская, Клава Милорадова, Павел Проворов… Двадцать комсомольцев, в то ноябрьское утро оставившие полковому комиссару Дронову свои комсомольские билеты.

— Пока отдыхайте! — помолчав, проговорил Крайнов. — Через кордон двинемся глубокой ночью — это самое лучшее время для перехода линии фронта. Но помните: на первом задании было легче — немец пер по дорогам, а мы просачивались лесом. Здесь будет трудней: вот уж полмесяца, как он окопался на Наре. Неизвестно, есть ли у немца вторая линия обороны. Нам неизвестна глубина его обороны. Мы должны быть готовы ко всему. Не думаю, чтобы местной войсковой разведке удалось засечь все дзоты, секреты, ряды колючей проволоки, минные поля. На любой дороге за фронтом мы можем напороться на патрульные танки и бронемашины.

Все смотрят на него затаив дыхание — Зоя, Клава, Вера, ребята… Борис Крайнов молод, окончил физкультурный техникум, преподавал в школе, работал секретарем Ярославского горкома ВЛКСМ. Борис и с виду молодец, кряжист, плечист, светловолосой, голубоглазой ярославской породы. Весь он светится отвагой и мужеством. Видать, недаром вышел он у разведчиков в командиры. Одно дело — командовать в войсках, где над тобой полно начальства, другое дело — руководить отдельным отрядом или группой в тылу врага, где нет над тобой никого, где власть твоя нераздельна и неограниченна, где тобой, единоначальником, управляют только твой ум и опыт, твоя совесть и твой идейный компас.

Как на грех, погода стала улучшаться. Поднявшийся ветер расчистил небо. Льдисто замерцали звезды. Приморозило.

Крайнов вышел с Проворовым на крыльцо. Куря в кулак, тихо пропел из популярной в части песни:

Мы шли на дело ночкой темной Громить коварного врага…

И, чертыхнувшись, проговорил с досадой:

— Вот тебе и «ночка темная»! И снег будет скрипеть под ногами. Хуже всего, что фронтовики считают ледок на Наре совсем еще ненадежным — придется перебираться через реку по кладкам. А кладки те, мостки, пристреляны.

— Рискнем, — проворчал Павел. — Вброд или вплавь пойдем — пропадем на морозе.

Оба то и дело поглядывали на часы, хотя до выхода оставалось еще много времени.

Кто-то из ребят хотел обмотать ноги газетой — сапоги на складе попались великоватые, да и теплее. Но Крайнов отобрал газеты.

— Дай-ка сюда, парень! Эта газета нашим документом будет в тылу у немцев. Там весточка с Большой земли на вес золота. И газета ведь историческая: «Москва была, есть и будет советской!»

4

Их провожали в опасный поход Миша Поспелков и еще четверо разведчиков 322-го полка.

Из темноты доносились понятные и непонятные звуки: приглушенный говор и какой-то скрип и скрежет, натужный гул моторов. И ночью не засыпала 5-я армия.

Обухово — небольшая деревенька. Один строй старых, сереньких изб, за околицей — крутой обрыв, двести метров по лугу до берега мелкой и быстрой Нары. Весь луг заминирован нашими саперами, оставлен только узкий проход: влево-вправо шагнешь — смерть найдешь. Верховье Нары в этих местах, всего три-четыре километра от Нарских прудов, узкое, метра в три шириной, но речка, питаемая множеством родников, еще не полностью замерзла.

Вышли за полночь. Немец утихомирился. Только на юго-востоке, где фронт еще ближе подходил к Москве, глухо ухали орудия.

— Похоже, немцы лупят по Наро-Фоминску, — сказал Проворов Крайнову. — Это километрах в десяти-пятнадцати отсюда.

Горизонт на западе полыхал кровавыми и иссиня-белыми зарницами. Это стучалась в ворота Москвы артиллерия скованной на двухсоткилометровом фронте 4-й полевой армии «железного фельдмаршала» фон Клюге. После двухнедельного затишья «Тайфун» набирал ураганную силу. Смогут ли наши войска перебороть эту силу? Хватит ли времени, чтобы накопить резервы на московской земле и повернуть «Тайфун» вспять?

Их Рубиконом была Нара. По отряду ударили трассирующими..

Полковые разведчики и Крайнов сразу сориентировались: огонь по отряду вели двое автоматчиков-«кукушек». В короткой злой перестрелке — в ней кроме полковых разведчиков участвовали Крайнов, вчерашний ремесленник Смирнов и Вера Волошина — отдали богу душу две немецкие «кукушки». Однако они отстреливались до последнего, пока не повисли, изрешеченные пулями, на голых ветвях прибрежных деревьев. Ранило Смирнова — впрочем, легко. В скоротечном этом бою ранило и двух полковых разведчиков, которые шли впереди Миши Поспелкова.

Зоя рванулась было к раненым, но кто-то схватил ее за руку, остановил. Ох уж эта Зоя — за все всегда в ответе, как будто одна она в отряде!..

Сцепив зубы, раненые тихо стонали. Вера Волошина и Аля Воронина наскоро перевязали их. Девятнадцатилетняя Аля Воронина действовала ловко и умело — в группе она числилась не только разведчицей, но еще и медсестрой. Ушли проводники. Раненых отправили обратно через Нару. Их осталось двадцать — двенадцать парней и восемь девчат.

Смирнов наотрез отказался идти обратно. Когда проводники пошли назад, через Нару, Зоя и Вера поглядели им вслед и вдруг обомлели, увидев грозную и величественную картину: далеко за Нарой, Десной и речкой Незнайкой вполнеба разгорелся пугающий и захватывающий фейерверк. Огромными люстрами пылали гроздья САБ — светящихся авиационных бомб, скрещивались и разбегались дуги пулеметных трасс. Искристо вспыхивали клубочки разрывов зенитных снарядов. Шел очередной воздушный налет «Люфтваффе» на Москву. За последние дни налеты эти участились. Москва сражалась…

Первым делом надо было сориентироваться по карте после тяжелого ночного перехода. В незнакомом, да еще прифронтовом лесу это дело нелегкое. Без ориентира поди разберись, где ты находишься!..

Ночью Борис шел, стараясь преодолеть нервное напряжение, прислушиваясь к каждому звуку — к стихавшей позади пальбе, к скрипу снега под ногами и вздохам сосен — и поглядывая на звезды. Вон, справа, над кронами сосен, мерцает семизвездие Большой Медведицы, похожее на ковш. Повыше — Малая Медведица, тоже похожая на ковшик, только перевернутый вниз. Как продолжение конца ручки этого ковшика, горит, переливается Полярная звезда. Там — Северный полюс. Это можно проверить по компасу: намагниченная синяя стрелка, установленная против буквы «С», почти точно, с отклонением всего в один градус, показывает Северный полюс и Полярную звезду.

Под утро Полярная звезда скрылась вместе с обеими Медведицами за сплошной облачностью, и Борису Крайнову пришлось часто останавливаться и проверять азимут по фосфоресцирующей стрелке компаса.

Азимут — 240 градусов. Это почти прямо на запад. На Берлин. Враг стоит под Москвой, а он, разведчик Борис Крайнов, вместе с Павлом Проворовым, который время от времени сменял его, с Зоей и Верой, со всеми друзьями, идет впереди всей Красной Армии по берлинскому азимуту!

Заранее вычерченный на карте маршрут давно полетел к черту: лес за Нарой был густой, заболоченный, и болота еще не замерзли — приходилось то и дело отклоняться от азимута на всех участках маршрута. Где-то впереди должен был пролегать старый тракт Дорохово — Верея.

В походе, в среднем через каждые пятьдесят минут, Борис объявлял малый пятиминутный привал, подбирая укрытия понадежнее. Теперь, на рассвете, пора было устроить большой двухчасовой привал, выслать разведку в сторону тракта. Пойдут Фридрих Кузьмичев (не терпевший, по понятным причинам, чтобы его звали Фрицем), Наташа Самойлович и Лида Булгина. Вера, Зоя и Алексей Голубев пусть отдохнут — они шли змейкой в головном охранении там, у фронта, и в последнюю смену.

Проводив ребят в разведку, Борис выставил караул, а сам с Павлом Проворовым обошел место привала в густом ельнике, чтобы убедиться, что вблизи нет проезжих дорог и жилья, нет никаких следов немцев.

— На землю не ложиться, — тихо предупредил командир. — Костров не жечь.

Кто-то стянул валенки, чтобы перемотать байковую портянку, кто-то присел на пенек, поставив винтовку между колен. Другие поснимали мешки, присели на корточки, прислонились спинами к соснам. Как-никак за долгую ноябрьскую ночь отмахали не меньше двадцати километров…

Многих потянуло ко сну, и командир, видя, как сморило его людей, разрешил наломать соснового и елового лапника, чтобы устроить прямо на снегу с подветренной стороны партизанское ложе. Снегу в лесу было еще меньше, чем на полях. Первую порошу сдувал сильный ледяной ветер. Спали, положив под голову вещевые мешки, тесно прижавшись друг к другу, девчата посередине, калачиком, поджав коченеющие ноги.

— Спать вполглаза! — объявил Крайнов. — По-заячьи — один глаз спит, другой сторожит.

Борис и Павел, закурив, разложили карту-двухкилометровку на вывороченной бурей сосне.

— Мы где-то вот тут, — показал Борис пальцами, в которых дымилась зажатая папироса.

По предварительным данным, отряд вышел в оперативный тыл 197-й пехотной дивизии вермахта, входившей в один из корпусов 4-й полевой армии генерал-фельдмаршала фон Клюге. Крайновцам еще только предстояло уточнить, что дивизия эта состояла из 321-го, 332-го и 347-го пехотных полков, 229-го артиллерийского полка и тяжелого артиллерийского дивизиона двухбатарейного состава. В начале восточной кампании 197-я дивизия входила в резерв штаба ОКХ — главнокомандования сухопутной армии — при группе армий «Центр», но затем провалившийся «блицкриг» бросил и эту дивизию на передовую, в подмосковную мясорубку. Эта пехотная дивизия прошла пешим порядком от самой границы. Темпы наступления давно снизились с сорока пяти километров до трех-четырех в сутки, и, наконец, дивизия и вовсе остановилась. Солдаты были измучены. Но пока они ругали только погоду и русские дороги. В вермахте 197-ю шутя называли «дивизией по расчистке шоссейных дорог». Но она так и не сумела выбраться на оперативный простор Минского шоссе.

Крайновцам надлежало оседлать рокадную дорогу этой дивизии — тракт Дорохово — Грибцово — Симбухо-во — Верея. Разведка вернулась ни с чем, так и не дойдя до тракта. Значит, ночью отряд прошел меньший путь, чем предполагал командир.

В путь пустились немедленно. Впереди снова змейкой Шла тройка, держа наготове взведенные гранаты РГД, йастороженно шаря глазами по подлеску и по верхам Деревьев в поисках «кукушек». За головным дозором поспевал на расстоянии видимости связной, а уж за ним, тоже на расстоянии видимости, двигался цепью отряд.

Шли по всем правилам: не разговаривая, не задевая за кусты и деревья винтовкой или автоматом, обходя сухой валежник.

В сумерки пересекли, ступая задом и след в след, наезженный проселок. Судя по карте, дорога эта вела в деревню Крюково.

«Двадцать второго ноября, — вспоминала Клава Милорадова, — в лесу я заметила лежавшего на земле человека. Подала знак. Группа залегла. Борис подошел ко мне. Присели у густой ели, стали наблюдать. На припорошенной снегом земле следов не было. Человек не подавал признаков жизни. При осмотре в кармане гимнастерки нашли только одно заявление на листке из школьной тетради: „От лейтенанта противотанкового истребительного батальона Родионова. Иду в бой, прошу считать коммунистом“… У него были перебиты ноги, в виске зияла дыра. Подозвали остальных. Все стали полукругом, опустив голову, у замерзшего, державшего в сжатой мертвой руке пистолет. Борис сказал несколько слов о нашей победе, о том, что мы отомстим за лейтенанта-коммуниста Родионова и за все наши жертвы фашистам, По-настоящему похоронить мы не могли — земля мерзлая, рыть нечем, да и времени нет. Наломали еловых веток, прикрыли ими тело и двинулись дальше…»

На Зою эта встреча в лесу произвела потрясающее впечатление. Долго шла она задумавшись.

К Верейскому большаку крайновцы вышли только на вторые сутки пребывания в тылу врага.

Этот большак был хорошо знаком Борису Крайнову — он ходил сюда в октябре на первое свое задание в тылу врага, на этом большаке открыл боевой счет своей группы, установив противотанковые мины. Еще тогда он выяснил по документам, взятым у убитого унтера, что слева от 197-й дивизии стоит 7-я пехотная дивизия, справа — за Минским шоссе — 267-я.

К вечеру стало крепко примораживать.

5

Костров поначалу не жгли, чтобы не учуяли враги по запаху дыма. А значит, совсем не ели горячего.

Недельный запас продуктов был на исходе. Запас этот был довольно скудным — в ту осень голодно жила Москва, и разведчикам удалось выделить лишь по буханке хлеба, немного сливочного масла, колотого сахара, по кило копченой воблы, от которой дико хотелось пить. (Воды кругом не было, приходилось есть снег.) Да еще по две пачки печенья с мирным названием «Привет». В НЗ остались одни сухари. В деревни за харчем не сунешься: всюду набиты немчурой. Не попользуешься и немецким провиантом — охотиться можно на одиночек и на мелкие группы гитлеровцев, а по Верейскому большаку идет почти непрерывное движение больших, до зубов вооруженных колонн. По ночам в деревнях взлетают белые осветительные ракеты и, не затухая, горят костры: это танкисты подогревают под танками двигатели, чтобы не замерзли, не вышли из строя.

В глухих урочищах на девственно чистой первой пороше виднелись следы зайца-беляка, куницы, белки, по берегу какого-то притока Нары пробежала выдра, но разведчикам было не до охоты, да и пальбу поднимать в дивизионном тылу у немцев никак было нельзя.

Мучил холод. Мучил тем сильнее, чем меньше получал организм калорий. В части каждому дали по три химические грелки. Отличная вещь, да разового действия. Сунешь за пазуху, погреешься минут пятнадцать — двадцать и бросай подальше, больше не пригодится. Грелки кончились в первые два-три дня. Чтобы не замерзнуть, почти все время находились в движении, шли облетевшими рощами и угрюмыми борами. На ходу резали в лесу немецкие провода с разноцветной изоляционкой — связь 197-й дивизии.

Долбить финкой лунку в мерзлом грунте большака во время ночного минирования — дело адски трудное, но куда труднее лежать на морозе на опушке леса, глядеть на большак и вести счет проходящим моторизованным колоннам и конным обозам. Вот прошла на Дорохово рота саперов с черными погонами, с запряженными в пароконные фурманки могучими короткохвостыми першеронами и баварскими тяжеловозами, с подводой, нагруженной реквизированными шубами, армяками, зипунами и валенками; вот пронесся кавалерийский эскадрон со всадниками в погонах с ярко-желтым кантом… Все это надо запомнить, намотать на ус, подробно доложить Крайнову. Чертовски жаль, что во всех группах плохо со связью, и у крайновцев нет рации, запоздают, устареют все эти сведения, пока отряд повстречается вновь со своими.

Густо валил снег. Отряд шел, оставляя за собой предательский след. Хотя это был первый снежный поход Крайнева, он быстро научился сбивать след, используя с должной осторожностью проложенные через лес уже по снегу дороги, прежде чем снова свернуть на целину. Эх, раздобыть бы хоть пару немецких сапог для маскировки!.. След у них с гвоздями и колодкой — просто уникальный…

Борис Крайнов, этот парень из ярославской деревни быстро постигал партизанскую тактику. Так, перед тем как стать на привал, он ловко путал след, а затем ложился головой к следу, словно заяц-беляк. Одного он не мог — спать по-заячьи, с открытыми глазами.

Несколько раз встречали в лесу группы красноармейцев, выходивших с боями из окружения.

Крайнов приказал разложить в овражке костер, чтобы дать окруженцам обогреться.

— Пару спичек не дадите на дорожку? — в некотором смущении попросил один политрук. — Кончились давно а без костра пропадем.

— Спички, ребята, у нас у самих на исходе, — сурово нахмурился Борис. — Те, что остались, отсырели. Лучше я научу вас разводить огонь без спичек.

— Пробовали мы добывать огонь, как пещерные люди, — горько усмехнулся политрук. — Ничего, брат, не вышло, всем колхозом терли деревяшки, даже дыму не увидели, а мозоли во!..

— Вы не пещерные люди, — сказал Борис, — у вас винтовки имеются, огнестрельное оружие. Надо только приготовить разжигу из сухой бересты, затем берешь патрон, вынимаешь из гильзы пулю и высыпаешь часть пороха на бересту. Ясно? Теперь затыкаешь патрон бумажным пыжом и стреляешь в разжигу — береста и порох тут же вспыхивают, только дровишек подкладывай.

— Да вы, видать, партизанскую академию окончили! — изумился политрук. И по лицам окружающих его бойцов было видно, что никто из них не слышал о таком способе добывания огня.

— Да, но выстрел… немец услышит… — засомневался кто-то из окруженцев.

— Не услышит, — махнул рукой Борис. — Во-первых, чем меньше пороховой заряд в патроне, тем слабей выстрел. Во-вторых, надо забраться в какую-нибудь берлогу, в-третьих, прикроешь винтовку шинелью…

Клаве Милорадовой все больше нравился Борис Крайнов как командир. Много лет спустя она говорила о нем:

«Борис был молод, моложе меня, но я всегда чувствовала его властную, умную поддержку. Чтобы казаться старше, он напускал на себя суровость и сухость, был порой резок и даже грубоват. Говорил Борис всегда коротко, отрывисто. Чувствовалась в нем огромная сила воли, редкое в девятнадцать лет умение владеть собой. Он поставил себя так, что в него верили, ему охотно подчинялись. Поначалу кое-кто из наших ребят пересыпал свою речь некрасивыми выражениями. Борис покончил с руганью. „Выругаешься, — говорил он, — сам умнее не станешь и другого умнее не сделаешь“. Всякое дело стремился он довести до конца. Странное дело — я никогда не видела его спящим. Проснешься на привале, а он или карту смотрит, или оружие чистит, или часовых проверяет, чтобы не спали. Комсомольская дисциплина в отряде — заслуга Бориса. Очень скоро все мы стали уважать его, как старшего друга, несмотря на его несолидный возраст. Он всегда советовался с Пашей Проворовым, которого нередко называли в отряде политруком. Оба были ярославцами и гордились этим. „Александр Невский наш земляк, ярославский, — говорили они. — Мы, ярославцы, народ крепкий“. Они доказали это на деле. Думая о Зое и о Вере Волошиной, я всегда вспоминаю слова Бориса, которые, должно быть, стали для них партизанской заповедью: „Попал в лапы к врагу, сумей умереть достойно, как подобает партизану-комсомольцу, не выдай товарищей, задания!..“»

Внешне Крайнов и Проворов были совсем не похожи. Крайнов — голубоглазый блондин, крепко сбитый атлет с челюстью боксера, гладко зачесанными светлыми волосами, сдержанный, суховатый, а Проворов — цыганисто-черный, кареглазый и кудрявый, веселый и порывистый, — и обликом и характером, по мнению его друзей, он напоминал Мустафу из кинофильма «Путевка в жизнь». Рос Павка Проворов в Ярославле, в детдоме! Перед войной работал техником эпидемиологической станции. Когда началась война, было ему восемнадцать лет.

6

День 27 ноября 1941 года был для отряда роковым.

По приказу Бориса Крайнова отряд ночью заминировал все три дороги, ведущие в деревню Якшино и из нее, предварительно установив путем продолжительного наблюдения, что в деревне стоит немецкий штаб — по всем данным, штаб одного из полков 197-й дивизии. Одна из этих дорог вела на Головково, другая — на Грибцово, третья в объезд шоссе. Но это было только начало. В глухую предрассветную пору, подобравшись с двух концов к крайним избам, занятым немцами, крайновцы забросали их гранатами.

Немцы в панике выбегали из дверей, выбрасывались, полуодетые, из окон. Решив, вероятно, что русские прорвали фронт на Наре и окружили их в Якшино, они кое-как погрузились в автомашины и помчались вон из деревни к шоссе. Но тут раздался звонкий взрыв мины — передняя машина загорелась. Другие затормозили. Один транспортер сунулся в кювет и застрял там. Другой, описав сумасшедшую дугу, вылетел на грибцовскую дорогу и тоже подорвался на мине…

Уже брезжил поздний рассвет, когда крайновцы отошли к лесу за деревней. Шедшая впереди в головном охранении тройка — это были Вера Волошина, Наташа Самойлович и Алеша Голубев — почти слилась с уже заиндевелой серой опушкой, когда с обочины леса вдруг молнией метнулась зеленая трасса. И мгновением позже часто и оглушительно застучал немецкий пулемет.

Отряд остановился было в замешательстве перед лобовым, фронтальным огнем. Кто-то кинулся в сторону, кто-то упал в снег. Отступать было некуда: позади чистое поле. Укрыться на плоской снежной равнине негде. И за несколько секунд под пулями командир отряда Борис Крайнов принял единственно верное в ту минуту решение:

— За мной! Перебежками к лесу!

Борис и другие «старички» в отряде сразу поняли, что по ним бьет МГ-34. Прицельная дальность — две тысячи метров. А на расстоянии двухсот, ста пятидесяти, ста метров почти невозможно промахнуться. Практическая скорострельность у этого ручного пулемета — около ста пятидесяти выстрелов в минуту.

Крайновцы бежали вперед зигзагами почти с резвостью спринтера на треке стадиона. Снежный наст в поле, слава богу, успел затвердеть, в рыхлом снегу их перестрелял бы этот пулеметчик, как куропаток. Они бежали и падали под секущими, воющими зелеными бичами, а лес казался по-прежнему недосягаемым.

Заминка. Пулеметчик менял ленту или барабанный магазин, расстреляв патроны двумя-тремя длинными очередями.

— Вперед!..

В бешеном беге навстречу настильному пулеметному огню отряд как-то сам собой разделился на две половины, обтекающие слева и справа кинжальное острие пулеметного огня. Увидев это, немец-пулеметчик стал тут же, словно подражая движениям косаря, вести огонь слева направо и справа налево, выпуская короткие очереди. Наверняка это был новичок — он нервничал, руки дрожали.

Точность огня заметно ухудшилась, и все же каждому казалось, что раскаленные зеленые звезды сначала медленно, а затем с ужасающей скоростью и замораживающим душу визгом и воем, стремительно разгораясь зеленым пламенем, летят, мчатся прямо на него.

Наверное, не больше чем за двадцать пять секунд, то есть со скоростью спортсмена-разрядника, пробежали крайновцы эти двести метров до леса. Заплечные мешки у них были уже пусты. Мешали в беге валенки, шинели, оружие…

И случилось чудо: не только никто из крайновцев не был убит, но никто даже не был ранен! Впрочем, если разобраться, то за двадцать пять секунд пулеметчик успел выпустить по цепочке партизан не больше полусотни пуль.

Как только партизаны вбежали в лес, пулеметный расчет тут же прекратил огонь.

Но эти полсотни пуль рассекли отряд надвое, и после долгого сбора и поиска в лесу Борис Крайнов недосчитался семи товарищей. Как в воду канули Вера Волошина, Аля Воронина, Наташа Самойлович, Леша Голубев — заместитель Проворова — и трое новичков.

Судьба Веры Волошиной выяснилась много лет спустя.

Если сначала в разведывательном дозоре шли Вера Волошина и Наташа Самойлович, то теперь пропавшим подруг сменили Зоя и Клава. За дозором, соблюдая дистанцию в сто метров, тянулись остальные.

Зоя и не думала унывать. Чтобы поднять настроения ребят, читала им на привале любимые стихи Гёте:

Ах, если бы латы и шлем мне достать, Я стала б Отчизну свою защищать. Уж враг отступает перед нашим полком. Какое блаженство быть храбрым бойцом!

Сразу после злополучной засады Крайнов отправил раненых и больных разведчиков через линию фронта под присмотром находчивой и решительной Наташи Обуховской. С этой группой ушел и сильно простудившийся, едва державшийся на ногах Павел Проворов. В очередной передряге отбились Клава Милорадова и Лида Булгина…

С Крайновым оставалась горстка разведчиков, когда он под вечер вышел к селу Петрищево.

— Пожалуйста, пошлите меня на задание! — попросила Зоя Крайнова.

Всех ребят в группе она называла на «вы», только с девушками была на «ты».

И она «уломала» Бориса. Зоя и Борис отправились к селу разными путями.

В кромешной тьме светились огни Петрищева — немцы тогда не слишком опасались наших самолетов. Зоя пробралась по огородам, по задворкам в село. У нее было три бутылки с горючкой. Конечно, она ничего не знала о результатах поджога, но видела зарево, огонь, слышала крики немцев.

Уже съеден Борисом последний сухарь. Надо возвращаться на Большую землю.

В это время, в ноябре, в наших широтах солнце заходит в четыре часа дня. Луна восходит в половине седьмого вечера.

Зоя ушла и пропала. Как в воду канула. С тяжелым сердцем двинулся Борис Крайнов на восток.

Вскоре, в самом конце ноября, под деревней Мякишево ночью фронт перешел оборванный промерзший человек в разбитых дырявых валенках. Мужественное молодое лицо его осунулось, почернело, глаза горели горячечным блеском, но он еще довольно крепко держался на ногах, а на груди у него висел новенький автомат 38–40, который у нас часто ошибочно называли «шмайссером».

— Фамилия? Кто таков? — настороженно спросили его в штабе дивизии.

— Крайнов Борис. Командир разведывательного отряда.

Он казался гораздо старше своих девятнадцати лет.

— А где же твой отряд?

— Мой отряд сделал все, что мог, — проговорил Борис.

Отбилась семерка с Верой Волошиной и Лешей Голубевым. Неизвестна судьба группы Наташи Обуховской и Паши Проворова. Не вернулись из разведки Клава Милорадова и Лида Булгина. Пропала посланная в Петрищево Зоя Космодемьянская…

— Кто направлял ваш отряд в тыл врага? — спросили его.

— Военсовет Западного фронта. Прошу помочь срочно связаться со штабом.

— Проверим, хотя время горячее.

Подобные проверки занимали немало времени, но на этот раз помогло то обстоятельство, что Крайнов вышел из вражеского тыла в распоряжение той самой 32-й дивизии, разведчики которой провожали его через линию фронта. Работники штаба тут же снеслись по телефону с начальником разведки 322-го стрелкового полка, и тот дал необходимые подтверждения.

А время действительно было горячим. Первого декабря полки 197-й дивизии вермахта прорвали нашу оборону севернее Наро-Фоминска. Танки врага ломились по Минскому шоссе на Кубинку. У деревни Акулово, в пятнадцати километрах севернее дымящегося Наро-Фоминска, 32-я ценой тяжелых потерь остановила меченные черным тевтонским крестом танки. Острие панцирного клина ткнулось в станцию Голицыно, но и там стояла насмерть 5-я армия.

А 6 декабря, словно по волшебству, совершенно неожиданно для измотанных боями захватчиков поднялись в неотразимую атаку белые призраки — цепи бойцов в маскировочных халатах, рванулись вперед могучие «тридцатьчетверки», взметнулись огненные параболы «катюш». А далеко впереди наступающих войск, по темным лесам и белоснежным полям Подмосковья, прощупывай затрещавшую по всем швам оборону вермахта, шли однополчане Зои.

О подвиге Зои Борис Крайнов узнал уже после великой победы под Москвой, вернувшись из очередного задания — на этот раз на смоленской земле, где Борис; в бою под деревней Пустой Вторник навсегда оставил своего друга и заместителя Пашу Проворова. Наши фронтовики одолжили крайновцам свежий номер «Правды» от 27 января 1942 года, Борис глянул на фотографию девушки с обрывком веревки, захлестнутой вокруг шеи, и обомлел…

На попутном грузовике Крайнов мчался с группой в Москву, колотил, стоя в кузове, по крыше кабины. Скорей! Скорей!..

Зоя знала, что не имеет права называть ни себя, ни товарищей. Она готова была умереть безымянной и шла на то, чтобы высокий подвиг ее остался неизвестным. И перед смертью она не хотела думать о себе.

Не раз и не два прочитал Никита Дорофеевич Дронов отчеты командиров групп, с которыми ходила Зоя в тыл врага, — Михаила Соколова и Бориса Крайнова.

Снова и снова вглядывался он в маленькую фотографию Зои на ее комсомольском билете — билете № 0236208. Год рождения-1923. Время вступления в ВЛКСМ — октябрь 1938 года… Те же коротко остриженные прямые темные волосы. Те же брови вразлет. Но глаза на фотографии в газете были закрыты, не узнать глаза…

«Надо будет зачитать статью во время политинформации», — решил комиссар.

Слушали комиссара затаив дыхание. Впечатление было громадное, незабываемое. Многие лидовские строки навсегда врезались в память Зоиных однополчан.

А когда комиссар умолк, чуткая, накаленная тишина в зале вдруг сменилась нарастающим гулом голосов:

— Это Зоя! Наша Зоя!..

7

Удирая из Петрищева, офицеры 332-го пехотного полка 197-й дивизии вермахта приказали солдатам спилить виселицу, а старосте — закопать труп девушки. Казненную партизанку Зою закопали на лесной опушке, за околицей, в полусотне метров от заколоченного здания сельской школы. Мерзлый грунт пришлось долбить ломами. Копали могилу русские люди. Командовал ими местный выродок — полицай.

После освобождения Петрищева одним из первых на заснеженную могилу «Тани» пришел Петр Александрович Лидов, военный корреспондент «Правды», бывший редактор серпомолотовской «Мартеновки».

О подвиге неизвестной девушки в Петрищеве Петр Лидов впервые услышал морозным январским вечером в переполненной избе полусгоревшей прифронтовой деревни Пушкино, в разгар жарких боев за Можайск. Старик крестьянин, возвращавшийся в свою деревню под Вереей из Петрищева, где его, беженца, настигла волна нашествия, случайно оказался в толпе крестьян, согнанных немцами к месту казни пленной партизанки. «Ее вешали, а она все грозила им…» — говорил в изумлении старик.

Подвиг неизвестной так обжег сердце Лидова, что он на ночь глядя ушел завьюженной дорогой в Петрищево, Он верил, что напал на след русской Жанны д'Арк.

Так оно и было.

В Петрищеве он ходил из избы в избу, подолгу беседовал при свете керосиновой лампы или лучины с местными жителями — свидетелями последних часов «Тани». К счастью, гитлеровцы не успели сжечь деревню, угнать жителей. Образ героини уже стал обрастать легендой, а Лидова интересовали только факты.

Шесть раз посетил Лидов село Петрищево.

Это был один из первых поисков героев Великой Отечественной. Могилу Зои вскрыли, и все увидели мертвую Зою, еще не тронутую тлением, покрытую инеем, белую, словно статуя. Молча, затаив дыхание, смотрели они на исколотую девичью грудь, на откинутую гордую голову, на лицо, на котором застыло величаво-спокойное выражение. Защелкал фотоаппарат — и снимок Сергея Струнникова, фотокорреспондента «Правды», облетел вскоре весь мир.

Бюро Центрального Комитета комсомола представило Зою Космодемьянскую к званию Героя Советского Союза. Вскоре, в конце января, секретарь ЦК и МГЮа ВКП(б) А. С. Щербаков позвонил секретарю ЦК ВЛКСМ Михайлову и попросил во избежание ошибки самым тщательным образом проверить, действительно ли Таня — Зоя Космодемьянская. Он сказал при этом, что после лидовского очерка многие родители, потерявшие на войне дочерей, пишут, спрашивают, не их ли это дочь Таня.

Михайлов связался по телефону с командованием в/ч 9903.

— Вы уверены, что это Зоя? — спросил он командира части, майора Спрогиса. — А вот учительница Зои Новоселова не узнала ее по фотографии в «Правде».

Четвертого февраля в Петрищево выехала комиссия, в которую вошел и представитель нашей части.

Пятого февраля Московский городской комитет комсомола в докладной записке горкому ВКП(б) изложил выясненные специальной комиссией сведения о последних часах жизни Зои. Докладная записка есть докладная записка — написана она сухо и скупо. И все же так велик и ярок подвиг Зои, что каждое слово этого документа глубоко волнует сердце советского человека.

«…В первых числах декабря 1941 года в селе Петрищево, Грибцовского с/с, Верейского района, Московской области, немецкими оккупантами была зверски замучена и повешена неизвестная советская гражданка.

Тщательной проверкой установлено, что она является комсомолкой, ученицей 10-го класса 201-й школы Тимирязевского района г. Москвы — Космодемьянской З. А., изъявившей желание добровольно пойти в армию и мобилизованной МГК ВЛКСМ в разведывательное управление Западного фронта. Разведуправлением она была направлена для работы в тылу врага.

1 ноября МГК ВЛКСМ послал группу комсомольцев, в том числе и комсомолку Зою Космодемьянскую, в распоряжение разведуправления Западного фронта…»

Далее рассказывается вкратце о том, как Зоя перешла линию фронта, как она ходила с диверсионным заданием в Петрищево, как ее схватили гитлеровцы.

«.. Привели ее со связанными руками три немецких патруля примерно в 7 часов вечера. Она была в пиджаке, холодных сапогах, подшлемнике, овчинных рукавицах. За плечами у нее висел рюкзак, через плечо — сумка с горючей жидкостью. Один из немцев прижал ее к печке, двое других производили обыск. Во время обыска присутствовали еще 15–20 немцев, которые жили в этом доме. Они все время над ней смеялись и кричали: „Партизан, партизан!“ Вначале с нее сняли рюкзак, затем сняли сумку с горючей жидкостью. Под пиджаком у нее нашли наган, который висел через плечо. Немцы ее раздели: сняли с нее пиджак, подшлемник, курточку, сапоги. Осталась она в ватных брюках, носках и нижней кофточке белого цвета.

При обыске переводчик не присутствовал. Никаких вопросов ей немцы не задавали, а лишь переговаривались между собой, смеялись и несколько раз ударили ее по щекам. Держала она себя при этом мужественно, ни одного слова не произнесла. Обыск в этом доме продолжался не более 20 минут.

После обыска старший из них скомандовал: „Рус! Марш!“

Она спокойно повернулась и вышла со связанными руками в сопровождении немецких солдат из этого дома на улицу. Немцы привели ее в дом гр. Ворониной А. П., где размещался немецкий штаб войск связи. Войдя в дом, немцы, приведшие ее, закричали: „Матка! Рус! Это она сожгла дом!“ Здесь ее вторично обыскали. Бутылки с горючей жидкостью показывали гр. Ворониной и говорили: „Вот, матка, чем дома поджигают“, — и после этого повесили сумку с бутылками на шею этой девушке. Гр. Ворониной немцы приказали лезть на печку, а сами стали раздевать эту девушку. Они сняли с нее брюки, и она осталась в одном нижнем белье, после чего офицер стал спрашивать у нее по-русски: „Ты откуда?“ Она ответила: „Из Саратова“. „Куда ты шла?“ Ответ: „На Калугу“. — „Сколько времени ты переходила линию фронта?“ Она ответила: „Три дня“. „С кем ты была?“ Ответ: „Нас было двое, подруга моя была задержана немцами в Кубинке“. — „Сколько ты сожгла домов?“ Ответ: „Три“, „Что ты еще сделала?“ Она ответила: „Больше я ничего не делала и говорить больше ничего не буду“. Этот ее ответ взбесил офицера, и он приказал четырем солдатам пороть ее. Пороли они ремнями, с перерывами, ударили они ее ремнями более 200 раз. Они пороли и спрашивали ее: „Скажешь или не скажешь?“ Но она все время молчала, ни одного слова не произнесла. Лишь в конце порки от сильной боли вздохнула и сказала: „Бросьте пороть. Я больше ничего вам говорить не буду“. Во время порки офицер несколько раз выходил в другую комнату и держался за голову руками так, как будто сам не мог смотреть на эту картину. Затем ее вывели в другую комнату в одной нижней рубашке. Вид у нее был измученный, ноги и таз посинели от ударов.

Держала она себя мужественно, гордо, отвечала на их вопросы резко.

Во время порки в дом приходили несколько сотен немцев, которые смотрели и смеялись.

После порки в 10 часов вечера из дома гр. Ворониной ее, босую, со связанными руками, в одной нижней рубашке, по снегу повели в дом гр. Кулик В. А., где жили 25 немцев. Войдя в дом, немцы закричали: „Матка! Поймали партизана“. Ее посадили на скамейку. Она стонала от боли. Губы у нее были черные, запекшиеся от жара, лицо вздутое, лоб разбит. Она попросила пить. Вместо воды один из немцев поднес ей под подбородок горящую керосиновую лампу без стекла и сжег ей подбородок.

Посидев полчаса, немцы потащили ее в нижней рубашке и босиком на мороз. Водили ее босую и раздетую на морозе минут 20. Затем привели обратно в дом, через 10–15 минут опять повели на мороз, затем опять привели в дом.

Так продолжалось с десяти часов вечера до двух часов ночи. Все это делал 19-летний немец, приставленный к ней. В два часа ночи этого немца сменил другой, которого приставил к ней офицер. Этот немец положил ее на скамейку спать. Немного полежав, она по-немецки попросила у него развязать ей руки. Он развязал ей руки. Она уснула и спала три часа. В 7 часов утра к ней подошла хозяйка дома Кулик П. Я., которой удалось с ней немного поговорить.

Вот о чем она с ней говорила. Хозяйка спросила: „Откуда ты?“ Она ответила: „Московская“. — „Как тебя зовут?“ Она промолчала. „Где твои родители?“ Она промолчала… Затем она посоветовала хозяйке уходить из деревни от немцев… В заключение она сказала: „Победа все равно за нами. Пусть они меня расстреляют, пусть эти изверги надо мной издеваются, но все равно нас всех не расстреляют“.

Во время разговора присутствовали несколько немцев, но они русского языка не знали. Один немец спросил у нее: „Где Сталин?“ Она ответила: „Сталин на посту“. Затем отвернулась и сказала немцу: „Я больше с вами разговаривать не буду!“ После этого хозяйку выгнали из дома. Ее перевели на нары, она легла, а сотни немцев приходили смотреть на нее. Это все было в 8 часов утра.

В 9 часов утра пришли три офицера с переводчиками и начали ее допрашивать. При допросе, кроме немцев, никого не было в этой комнате, так как хозяйку и хозяина дома они выгнали, но хозяин дома задержался в другой комнате и слышал допрос.

Как только вошли офицеры, то она им сказала: „Вот ваши немцы оставили меня совсем разутой и раздетой“. Один из офицеров приказал ей принести брюки. Ей дали надеть мокрые ватные брюки, принесенные с улицы. После этого начали ее допрашивать. Переводчик несколько раз спрашивал: „Откуда ты, как тебя зовут?“ Но она ни единого слова не произнесла. Больше ей никаких вопросов не задавали. Брюки, принесенные ей, она надеть сама не могла, так как ноги у нее были отморожены и стоять на ногах она не могла… Надевала брюки она сидя, при помощи одного офицера, другие же офицеры кричали на нее: „Быстрее одевайся!..“

После этого в 10 часов 30 минут утра ее вывели на улицу к приготовленной заранее виселице… Вокруг нее шла большая толпа пеших и конных немцев, который направлялись к виселице. У виселицы уже собралось много немцев и гражданских. Как только вывели ее из дома, то ей повесили на шею фанерную табличку с надписью: „Поджигатель домов“. Написано было по-русски, и по-немецки…

От дома до виселицы она шла ровно, гордо, с поднятой головой. Когда привели ее к виселице, то офицер скомандовал расширить круг зрителей. После этого стали ее фотографировать. Фотографировали ее с трех сторон: спереди, с боку, на котором висела сумка с горючей жидкостью, и сзади (каждый раз ее поворачивали).

В момент съемки она произнесла следующие фразы: „Граждане! Вы не стойте, не смотрите. Надо помогать воевать Красной Армии. Это моя смерть — это мое достижение“.

Один офицер за эти слова замахнулся на нее кулаком и хотел ударить, другие закричали. Но она продолжала говорить: „Товарищи! Победа будет за нами“. Обращаясь к немецким солдатам, она сказала: „Немецкие солдаты! Пока не поздно, сдавайтесь в плен!“

Офицер злобно заорал: „Рус!..“ Но она опять продолжала говорить: „Советский Союз непобедим и не будет побежден!“ Затем поставили под веревку деревянный ящик. Она без всякой команды сама поднялась на ящик. Немец стал надевать ей на шею петлю. Она успела еще произнести:

„Сколько нас ни вешайте, но всех не перевешаете! Нас 170 миллионов. За меня вам товарищи отомстят!“

Это она произнесла уже с петлей на шее. Она схватила петлю рукой, хотела еще что-то сказать, но солдат ударил ее по рукам и выбил из-под ног ящик. Народ, присутствовавший здесь, и солдаты разошлись.

В течение трех дней возле виселицы стояли немецкие часовые. Так провисела она полтора месяца. Повесили ее в центре села, на перекрестке дорог. За три дня до отступления немецкое командование приказало снять ее с виселицы и закопать в землю…

Из всего изложенного можно сделать вывод, что комсомолка Космодемьянская Зоя Анатольевна вела себя как истинная патриотка социалистической Родины и погибла смертью героя, как подобает дочери Ленинского комсомола…»

Зою казнили 29 ноября 1941 года. Она пережила на двадцать четыре дня Женю Полтавскую, Шуру Луковину-Грибкову и других своих однополчан из группы Кости Пахомова. В тот субботний день захлебывался в крови фашистский «Тайфун» под Москвой. Далеко на юге Красная Армия освободила Ростов-на-Дону, и весть об этом прозвучала похоронным звоном для измотанных германских войск под осажденной столицей. Войска Ленинградского фронта отбросили захватчиков к югу от железной дороги Волхов — Тихвин. Великий смысл этих славных операций крылся в том, что на юге и на севере, на всем огромном фронте от Черного до Баренцева моря и в тылу гитлеровцев воины Красной Армии и партизаны сковывали войска вермахта, не давая Гитлеру перебросить их на Москву.

Какие задачи ставили перед разведгруппами командир и комиссар части? Очень ответственные. И задачи эти прямо вытекали из самых насущных нужд фронта. Командующий Западным фронтом генерал армии Жуков, его заместитель генерал-полковник Конев и начальник штаба генерал-лейтенант Соколовский хотели знать как можно больше о гитлеровских армиях и танковых группах, рвущихся к Москве. Каковы направления главных ударов? Каковы силы фланговых группировок противника? Какие производит он сосредоточения и перегруппировки бронетанковых и общевойсковых соединений? И наконец, есть ли у врага резервы под Москвой?..

Если на первом задании Зоя была брошена с разведгруппой на разведку фланговой ударной группировки гитлеровцев в районе Волоколамска, то на второе задание она шла с группами Крайнева и Проворова, чтобы прощупать тылы врага в центре нашего фронта.

Разведка дала все, что она могла дать, хотя тогда мы, конечно, еще не знали, что к 5 декабря 1941 года потери вермахта и СС, по данным противника, составляли 750 000 человек, или 23 процента от общего числа в 3 500 000 солдат и офицеров. Много лет спустя маршал Советского Союза Жуков отмечал, что при создании ударных группировок для проведения второго этапа операции «Тайфун» враг допустил роковые просчеты: ударные фланговые группировки состояли из измотанных танковых соединений и имели недостаточное количество общевойсковых соединений, а, центральная группировка врага не сумела нанести связующий удар. «Это дало нам возможность, — писал маршал, — свободно перебрасывать все резервы, включая и дивизионные, с пассивных участков, из центра к флангам и направлять их против ударных группировок врага».

«Когда меня спрашивают, — писал в своей известной книге „Воспоминания и размышления“ Георгий Константинович Жуков, — что больше всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: битва за Москву… Благодарные потомки никогда не забудут огромную организаторскую работу партии, трудовые героические дела советского народа в тот период и ратные подвиги воинов.

Выражая глубокую благодарность всем участникам битвы, оставшимся в живых, я склоняю голову перед светлой памятью тех, кто стоял насмерть, но не пропустил врага к сердцу нашей Родины, столице, городу-герою Москве. Мы все в неоплатном долгу перед ними».

«Нашей разведке, — отмечал маршал Жуков, — удалось установить сосредоточение ударных группировок на флангах фронта обороны и правильно определить направления главных ударов».

«К первым числам декабря, — указывал маршал, — немецко-фашистским войскам был нанесен большой урон. Коммуникации врага, протянувшиеся более чем на тысячу километров, находились под постоянными ударами партизанских отрядов, которые своими героическими действиями срывали снабжение войск противника, работу его тыловых органов».

Разумеется, только активная разведка могла уточнить силы и намерения врага, обеспечить нашему командованию свободу маневра. Разведка выполнила свою задачу. И в этом бессмертная заслуга и Зои и ее однополчан-разведчиков генерала армии Жукова.

Враг выбивался из сил, и очень важно было рвать его коммуникации, связь, крушить его тылы. И в этом была заслуга Зои и ее друзей.

Огромную роль в достижении победы в Великой Отечественной войне сыграл разгром Красной Армией гитлеровцев под Москвой.

«Народ никогда не забудет, — писали москвичам в 1944 году жители восставшего Парижа, — что Красная Армия уничтожает германскую армию благодаря героическому сопротивлению московского народа в тяжелые дни 1941 года. Спасибо Москве!»

8

О чем думала Зоя в последнюю ночь в своей жизни — ночь перед казнью? Вспоминала свою короткую восемнадцатилетнюю жизнь? Перед лицом смерти человек всегда стремится оглянуться на прожитые годы. У Зои их было так мало.

Родилась Зоя 13 сентября 1923 года в тамбовском селе с поэтичным названием Осиновые Гаи, на островке среди ржаного моря, в краю волчьих оврагов, свирепых вьюг и нежных весен.

Мать Зои, Любовь Тимофеевна, урожденная Чурикова, была сельской учительницей, выпускницей гимназии в городе Кирсанове, отец — Анатолий Петрович, бывший красноармеец, веселый, добрый человек, заведовал избой-читальней.

Ходить, по свидетельству матери, Зоя начала в одиннадцать месяцев, говорить — в два года. У девочки было смуглое лицо, красивого разреза блестящие серые глаза, чуть прикрытые веками, волнистые темные волосы. С малолетства Зоя любила слушать сказки бабушки Мавры Михайловны, любила ухаживать за братишкой Шурой — он был младше ее на два года, любила шлепать босиком по лужам под грибным дождиком, кататься на подводах с душистым мягким сеном, лазить по деревьям.

Первым великим приключением в ее жизни была поездка в Сибирь в 1929 году. Ощущение необъятности Страны Советов осталось у нее навсегда. Целую неделю добирались Космодемьянские до Канска. Мать и отец стали учительствовать в деревне Шиткино в Енисейском округе. Шестилетнюю Зою очаровала таинственная тайга, заколдованное царство могучих кедров, густых елей и непролазных пахучих малинников, в которых, глядишь и медведя ненароком повстречаешь.

Пожалуй, мать впервые убедилась, что у дочери необыкновенной твердости характера, глядя, как отец учил Зою плавать в быстрой и широкой сибирской реке. Он выплыл с Зоей на глубину и выпустил ее из рук. Зоя наглоталась воды, отчаянно работая руками и ногами, ей казалось, что она тонет, но она не потеряла голову, не произнесла ни звука и — выплыла к берегу Енисея.

От Сибири остались в памяти пятидесятиградусные морозы, гонки на санках с крутой снежной горы, счастливые семейные вечера с золотым светом керосиновой лампы, ни с чем не сравнимые домашние пельмени. Зое было всего семь лет, когда в ее юную чуткую душу запал страшный рассказ о случившемся в Канском уезде зверском убийстве кулаками семи деревенских коммунистов. Это было в год, когда Зоя научилась петь задушевные и волнующие песни сибирских партизан. Могла ли девочка думать тогда, что и она станет партизанкой!..

Зою и подросшего Шуру ждало новое большое приключение — переезд в Москву. Зое было восемь лет, когда она впервые увидела столицу, Кремль, Красную площадь, Мавзолей Ленина… Поселились в одной тесной комнатке в двухэтажном домике близ Тимирязевской академии, в которую поступил на работу папа. Первого сентября 1931 года Зоя и Шура (не сидеть же братику одному дома) пошли в одну школу, в один класс, в котором учительствовала Любовь Тимофеевна. Жила тогда семья Космодемьянских в домике на Старом шоссе, потом переехала в дом 7 на Александровской улице.

Школе Зоя отдавалась целиком, всегда училась на пятерки и четверки…

Рано в жизни познала Зоя настоящее горе — внезапно заболел и умер отец. Всегда сдержанная девочка дала волю безудержным слезам. И долго потом плакала она по ночам, только бы не расстраивать маму. Маме было трудно — она преподавала теперь сразу в двух школах. С той поры стала Зоя не по годам серьезной девочкой.

Тем более что пора эта совпала с новым приключением и великим открытием — открытием книги. Читала Зоя запоем. В новой, великолепной школе (20-й, куда Любовь Тимофеевна перевела ребят в 1933 году) была большая библиотека.

Книги для настоящего путешественника-книжника — это целый материк. Шестой континент. И есть на этом континенте, где каждый сам себе Колумб, безбрежная и чудесная страна, имя которой — Пушкин. С Пушкина и началось Зоино открытие шестого материка. А потом в библиотечном формуляре Зои стали появляться все новые имена: Гайдар, Гарин, Тургенев, Гоголь, Свифт, Чехов, Маяковский.

Любимой учительницей Зои была Вера Сергеевна Новоселова, преподававшая литературу в 7, 8 и 9-м классах. За сочинения Зоя получала только «отлично».

Семья Космодемьянских жила в комнатушке на первом этаже старого деревянного дома на Александровской, с палисадником, заросшим кустами боярышника. Жили Космодемьянские по-спартански. В комнате помещались только две кровати, так что единственный мужчина в семье — Саша — спал на полу. Приходилось таскать воду из колонки, дрова. Зоя готовила в общей кухне на керосинке.

А время было прекрасное, необыкновенное было время. Дети росли вместе с державой, жили ее радостями и тревогами. Сиянием Челюскинской эпопеи озарились тогда будни каждого мальчишки, каждой девчонки. Зоя и Шура знали наперечет всех челюскинцев, всех летчиков-полярников. И уж конечно все они — Зоя, Шура и мама — побежали встречать приехавших в Москву челюскинцев.

«Взвейтесь кострами, синие ночи!..» — пела пионерка Зоя у волшебного лагерного костра. «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…» — подтягивала она в пионерлагере усатому чапаевцу с орденом боевого Красного Знамени на груди. Во все глаза смотрела Зоя на героя-ветерана — этот человек видел Ленина, слушал его на Третьем съезде комсомола!

Вскоре Зоя и Шура дружно «заболели»… Испанией.

Москва передо мной стоит, Смеется, веселится, А вижу я сейчас Мадрид — Народную столицу…

Шура рисовал знойные испанские пейзажи и батальные сцены — в нем рано открылся талант рисовальщика. Зоя молча переживала каждое сообщение из объятой огнем фашистского мятежа далекой романтичной страны. Она стала учиться стрелять из винтовки. На спор с девчатами прошла одна поздним дождливым вечером по Тимирязевскому парку.

Однажды Зоя прочитала в сборнике о женщинах — героинях гражданской войны до слез взволновавший ее рассказ об отважной кубанской учительнице Татьяне Соломахе. Этот рассказ имел для Зои особое значение. Таня Соломаха бесстрашно приняла пытки и смерть в белогвардейском застенке, перед смертью бросила врагу в лицо слова гнева и презрения. Пример Тани запомнился Зое на всю жизнь. Не потому ли, утверждая связь времен, назвалась она Таней в фашистском плену?

Уже в канун военной грозы Зоя с упоением читала Чернышевского, начала читать Ленина… Все говорили, что она кажется взрослее своих лет. В тридцать восьмом Зоя вступила в комсомол. Два ордена украшали ее комсомольский билет — ордена боевого и Трудового Красного Знамени, завоеваннные комсомолом во время гражданской войны и в годы пятилеток. Зоя никогда не забывала номер своего билета: 0236208, день, когда она его получила. На вопрос, что главное в уставе, она ответила по-своему: главное — это отдать своей стране все силы и, если понадобится, саму жизнь.

У Зои это не были красивые слова. С годами росла в ней нетерпимость к пустозвонству, ко всяческой фальши и лжи. О людях она судила с резкой прямотой, не делая поблажек и скидок и для друзей.

Характер Зои получил новую закалку во время долгой, опасной и мучительной болезни — Зоя заболела менингитом. Сцепив зубы, Зоя молчала и тогда, когда ей делали самые болезненные уколы. Из больницы ее выписали зимой 1940 года в санаторий, и там, в Сокольниках, она познакомилась с одним из самых своих любимых писателей, с Аркадием Гайдаром, которому тоже суждено было погибнуть в партизанах, во вражьем тылу. (Аркадий Петрович Гайдар, будучи корреспондентом «Комсомольской правды», попал на Украине в окружение и отказался улететь на Большую землю с последним самолетом. Сражаясь пулеметчиком в партизанском отряде, он погиб в бою 26 октября 1941 года).

Гайдар подарил ей на память книгу «Чук и Гек» с надписью, которую она запомнила наизусть: «Что такое счастье — это каждый понимает по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной».

Зоя по-хорошему завидовала Гайдару, этому большому, высокому, сильному человеку. Подумать только, в шестнадцать мальчишеских лет полком командовал! А что сделала Зоя в те же годы? Обучила безграмотную женщину, жену сапожника, в порядке шефства, читать и писать, посадила липу и яблоню в школьном саду… Вот и все!

Особенно крепко заставила ее задуматься о своем месте в жизни встреча пионеров 20-й школы с прославленной летчицей Героем Советского Союза Гризодубовой. С этой встречи Зоя стала готовить себя к подвигу…

Двадцать первое июня 1941 года было для Зои и Шуры замечательно веселым днем: их 9-й класс «А» провожал в большую жизнь выпускников школы. Зоя много танцевала, а после школьного вечера допоздна гуляла и по душам говорила с подружкой и одноклассницей Ирой о любви. Ира считала, что Зое вряд ли повезет в любви — уж слишком она требовательна к людям, чересчур высоки у нее мерки. А до войны оставалось несколько часов…

По комсомольской путевке Шура уехал на трудфронт копать окопы. Зоя жила жизнью военной Москвы — бомбежки, плохие вести с фронта, карточная система, работа «на картошке». Тринадцатого сентября Зое исполнилось восемнадцать лет. В октябре Зоя вернулась из совхоза в Москву и не узнала столицы — Москва стала фронтовым городом. Шура работал токарем на военном заводе «Борец». Зоя училась на курсах медсестер, вступила в дружину противовоздушной обороны, и все время казалось ей, что она слишком мало делает для фронта.

Прошел день первого сентября, а занятия в 20-й школе не начинались. Школа эвакуировалась во Владимирскую область. Странно выглядело здание школы, заполненное не учениками, а военными. Оставшиеся в Москве ученики 20-й ходили заниматься на консультпункт.

Я был на год моложе Зои, учился в 187-й московской школе и жил тогда с Зоей одной мечтой — на фронт, на фронт, на фронт!

Уходя в часть, Зоя писала матери: «Мама! Я ухожу на фронт к партизанам. Ты пойми, мама! У меня нет сил стоять в стороне, когда фашисты топчут нашу землю и приближаются к Москве».

9

Шестнадцатого февраля 1942 года Президиум Верховного Совета СССР своим Указом присвоил посмертно Зое Космодемьянской звание Героя Советского Союза. Ровно через месяц Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин вручил матери Зои, Любови Тимофеевне, грамоту о присвоении Зое этого высшего звания воинской доблести.

Зоя Космодемьянская стала первым Героем в своей части. Спустя полтора месяца — это было 7 мая 1942 года, в разгар весны, — останки Зои были перенесены в Москву, на Новодевичье кладбище. Ее боевые друзья клялись отомстить за Зою на заданиях в тылу врага. Военный оркестр играл «Вы жертвою пали в борьбе роковой..». Прах Зои несли Борис Крайнов, секретари ЦК и МК комсомола. Клава Милорадова несла большой портрет Зои, написанный ее товарищем по части Володей Карякиным.

Этот портрет висел потом в клубе в/ч 9903 на Красноказарменной, прямо над сценой. Улетая на задание во вражеский тыл, каждый воспитанник части уносил в сердце ее образ.

…Весной из части перевели на фронт «Папашу» — так любовно называли комиссара — Никиту Дорофеевича Дронова.

С виду это был ничем вроде не примечательный, лысоватый, узкоплечий, худощавый человек с лицом пожилого рабочего, с лукавым прищуром серых глаз.

В жизни юношей и девушек, «обдумывающих житье», очень важно на пороге возмужания встретиться с таким человеком, который стал бы добрым наставником. Таким человеком был для Зои «Папаша», Никита Дорофеевич Дронов, комиссар фурмановской школы, олицетворявший для тех, кто уходил в тыл врага, партию и советскую власть. «Папаша» завораживал слушателей рассказами о встречах с Лениным, Свердловым, с Чапаевым и Фрунзе. Удивительно привязывались к нему комсомольцы, знавшие его всего по двум-трем беседам. Уходя, они сдавали комиссару комсомольский билет, и прощальные его слова, последнее рукопожатие было для каждого дороже и нужнее напутственных речей, барабанного боя и духового оркестра. В части знали наизусть его биографию — биографию большевика, ровесника века. Питерский рабочий, участник штурма Зимнего, герой гражданской войны, рядовой строитель Красной Армии. Живая связь с «Папашей» была для молодых бойцов части связью с Октябрем, с Лениным. Именно «Папаша» сказал группам Крайнева и Проворова последнее напутственное слово в красном уголке перед выходом на задание. Снова повторил он наказ наркома обороны, произнесенный с трибуны Мавзолея во время военного парада, который состоялся 7 ноября, всего за пару недель до похода комсомольцев в тыл врага: «Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!» И еще он припомнил слова Сталина, произнесенные в речи 6 ноября на торжественном заседании в зале станции метро «Площадь Маяковского», — о необходимости истребления немецких оккупантов, вторгшихся в пределы нашей Родины с целью ее порабощения. «Наше дело правое, победа будет за нами!» Эти слова звучали в ушах уходивших во вражеский тыл комсомольцев-добровольцев. То был голос партии, то был завет Родины.

Это он, комиссар Дронов, говорил Зое и другим комсомольцам-добровольцам:

— Прекрасные, замечательные мои ребята! Вы — цвет московского комсомола, избранники столичной молодежи. Юные ленинцы! Презрение к смерти — вот ваш священный долг. Трус умирает сотни раз, а герой умирает лишь однажды! Его бессмертие — в памяти народной. В тылу врага ты не только боец, но и полпред партии и народа, пропагандист и агитатор. Важно не только бить врага, но и нести большевистскую правду исстрадавшемуся народу. Скажи всем, что мы никогда не сдадим Москву. Будь готов к любым страданиям, если попадешь в лапы врага, но язык завяжи узлом. Твоя жизни до последнего дыхания, до последней капли крови принадлежит партии. Бей фашистскую мразь! Око за око, челюсть за зуб!

Бойцам войсковой части 9903 крепко повезло: на пороге боевой юности повстречались они с добрым и умным наставником, настоящим коммунистом и комиссаром.

Петр Лидов, автор прогремевших на весь мир очерков «Таня» и «Кто была Таня», постоянно возвращался к мысли о Зое. Он задумал, воюя далеко от Петрищева, на украинской земле, третий очерк: «Все о Зое». По записным книжкам фронтового корреспондента «Правды» видно, что этот партийный газетчик, боевой правдист твердо намеревался рассказать все о потрясшем его подвиге русской Жанны д'Арк, написать книгу о Зое.

Немцам помог схватить Зою некто Свиридов, полицай, подлый изменник Родины. После бегства гитлеровцев он остался в Петрищеве, надеясь уйти от расплаты, но возмездие скоро настигло его. Во фронтовых дневниках Петра Лидова есть запись:

«9 июля 1942 г.

Сегодня в трибунале войск НКВД Московского округа читал дело Свиридова, предавшего Таню… О том, что он участвовал в поимке Тани и первым заметил ее, мне говорили в Петрищеве еще 26 января. Я был у него, и он вел себя весьма подозрительно…»

Гневный рассказ о предателе тоже должен был войти в очерк «Все о Зое». Для правдиста Лидова правда всегда была священна.

Петр Лидов страстно интересовался судьбой убийц Зои, и прежде всего участью подполковника Рюдерера. Он писал: «Я верю, что мне удастся допросить подполковника Рюдерера. Как знать, может быть, мне посчастливится и расстрелять его». Ему не суждено было узнать о том, как пришло полное возмездие к Зоиным палачам, но он знал, что возмездие это неотвратимо. Однажды, почти через два года после казни Зои, в редакцию «Правды» зашел специально приехавший с фронта разведчик. Он принес пять трофейных фотографий, отпечатанных на бумаге фирмы «Кодак». Эти фотографии были изъяты из бумажника «остландрейтера» Курта Овелца, унтер-офицера 332-го полка 197-й пехотной дивизии вермахта, убитого метким выстрелом снайпера Бондарева под Потаповом. Пять кадров из пути Зои на Голгофу. Пять шагов в бессмертие. Редактор «Правды» Поспелов срочно вызвал Лидова с фронта. Очерк Лидова «Пять фотографий», опубликованный 24 октября 1943 года, звал к мести. Снова всколыхнул всю страну подвиг Зои. Снова обжигал он сердца людей, бросал их с новой яростной силой в бой.

Лидов и фотокорреспондент Струнников крепко сдружились за войну. Струнников был когда-то геологом, ходил в полярный поход на «Красине», пробирался в тыл врага с партизанами Подмосковья, фотографировал аэростаты воздушного заграждения над Москвой. Бдительные москвичи не раз доставляли фотокорреспондента в милицию как «шпиона». На фронте он был контужен и ранен. С Лидовым Струнников сошелся благодаря командировке в Петрищево.

На Полтавском аэродроме Лидов, Струнников и бывший с ними корреспондент «Правды» Александр Кузнецов попали под немецкую бомбежку — первую бомбежку этого аэродрома. Лидов побежал к брошенному зенитному пулемету, помог сбить «юнкерс» и погиб с двумя своими товарищами-правдистами, когда самолет этот упал почти совсем рядом и бомбы его взорвались. Так 22 июня 1944 года, в день третьей годовщины войны, погиб коммунист, бывший серпомолотовец, майор Петр Лидов.

Восхищенные подвигом Лидова и Струнникова американские летчики установили пропеллер над их могилой в Петровском парке Полтавы как напоминание о том, что погибли они, защищая боевую технику союзников.

Рассказ о Зое остался незаконченным.

Но главное было сказано.

Во фронтовом блокноте Петр Лидов писал: «Хочу знать всю правду о Тане и всю правду рассказать о ней. Я в ответе за память об этой девушке перед людьми».

Кто-то назвал Петра Лидова «вторым отцом Зои», большая правда в этих словах. Но у Зои было много братьев и сестер.

Зою ее товарищи по отряду запомнили живой, решительной, раскрасневшейся на морозе, с блестящими главами. А Петр Лидов… Летом сорок третьего он писал в дневнике: «Есть много портретов Зои Космодемьянской. Одни художники добились портретного сходства с оригиналом, другие за сходством не гнались, старались постичь и выразить внутреннюю сущность этого человека, его порыв, его идею. И те и другие портреты хороши, пока на них смотришь. Но когда я закрываю глаза, то представляю себе Зою, какой я видел её в первый и последний раз, — на снегу у разрытой могилы».

А в моей памяти слились два образа Зои: Зоя на фотографни Сергея Струнникова, снявшего ее на снегу у могилы, и Зоя на портрете над сценой, сделанном с фотографии на комсомольском билете нашим отрядным художником Володей Корякиным, таким же, как Зоя разведчиком и подрывником.

197-я дивизия вермахта. С ней у нас были особые счеты. Мы не забывали об убийцах Зои всю войну. Эту дивизию в вермахте называли Рейнско-Гессенско-Саарской 197-й дивизией, потому что она комплектовалась в Рейнской провинции, в провинции Гессен и в Саарской области. (Входя в 7-й армейский корпус генерала Фармбахера, 197-я дивизия приняла участие в боях за Рославль. Тогда дивизией командовал ее первый командир генерал-майор Мейер-Робинген, позднее смененный полковником Хане, бывшим командиром 507-го пехотного полка. В этой операции генерал особо отметил действия 332:го пехотного полка подполковника Рюдерера, 1 августа первым ворвавшегося на позиции советских войск и вступившего в свирепый рукопашный бой. Советские войска выбили солдат 332-го полка из захваченной ими деревни Глинки, которая несколько раз переходила из рук в руки, окружили подразделения 321-го полка. Так трудно дивизии еще нигде не приходилось. Тернист был путь и от Юхнова на Гжатск. Но все это были лишь цветочки — ягодки ждали дивизию под Москвой.

«За меня вам товарищи отомстят!» Это были последние слова Зои, когда петля уже сдавила ей шею.

Не ушли от возмездия немцы-палачи из 197-й Рейнско-Гессенской пехотной дивизии вермахта: и те, что били и пытали героиню, и те, что гоняли по снегу босиком, и те, кто надевал петлю на шею и фотографировал казнь юной партизанки для семейного альбома в Гессене или Рейнланде. Почти все они легли в московскую и смоленскую землю. Ранеными и обмороженными увезли в рейх многих других вояк.

Первый гром возмездия грянул 6 декабря 1941 года. Первыми грозными мстителями, после наших разведчиков и подрывников, державших в страхе дивизию в октябре и ноябре, были бойцы 5-й армии, разгромившие в районе Минского шоссе передовые подразделения 197-й дивизии немцев. Под Дорохозом легли, отступая, многие гренадеры дивизии. Фельдмаршал Клюге — «Хитрый Ганс» — приказал 197-й обеспечить отход 4-й танковой армии по Старой Смоленской дороге и по Минскому шоссе, но Хане, Рюдерер и другие офицеры думали уже только о собственной шкуре. Бросая технику, бежали они на запад. Авиация Западного фронта и корпуса ПВО Москвы нещадно бомбила бегущих вспять «остландрейтеров» с воздуха. В боях за Верею отличилась наша 110-я стрелковая дивизия, бывшая 4-я дивизия народного ополчения Куйбышевского района столицы.

Потом — почти через два года — снова грянул гром возмездия. Переформированная, пополненная дивизия была снова брошена во фронтовое пекло, и в одном из жестоких боев в октябре 1943 года не так далеко от Петрищева — под Ломоносовой и Потаповом на Смоленщине — ее разгромила славная Ярославская коммунистическая Ломоносовско-Пражская ордена Суворова и Богдана Хмельницкого 234-я стрелковая дивизия. Ненадолго пережил Зою ее обер-палач подполковник Рюдерер, командир 332-го полка 197-й дивизии вермахта…

Вот что писал корреспондент газеты Калининского фронта «Вперед на врага» майор Долин 5 октября 1943 года: «Несколько месяцев назад 332-й немецкий пехотный волк, солдаты и офицеры которого зверски замучили Зою, был отмечен на одном участке нашего фронта. Узнав, что перед ними стоит полк палача Рюдерера, казнившего Зою Космодемьянскую, бойцы поклялись не оставить в живых ни одного солдата из этого проклятого полка. В боях под Вердином немецкий 332-й пехотный полк был окончательно разгромлен. Сотни гитлеровских трупов остались в развороченных дзотах и траншеях. Когда у пленного унтер-офицера полка спросили, что он знает о казни юной партизанки, тот, дрожа от страха, залопотал:

— Это не я сделал, не я, это Рюдерер, Рюдерер.

Захваченный на днях в плен другой солдат заявил, что в полку из тех, кто был под Москвой, спаслось всего несколько человек. Добрая половина всех солдат полегла у Вердина…»

Так смоленский Вердин стал Верденом для 332-го полка.

В боях против 197-й дивизии вермахта принимал участие и брат Зои — лейтенант-танкист Александр Космодемьянский.

О его действиях писал в другой красноармейской газете — «Уничтожим врага» — майор Вершинин:

«Действующая армия, 27 октября (по телеграфу). Части Н-ского соединения добивают в ожесточенных боях остатки 197-й немецкой пехотной дивизии… Опубликованные в „Правде“ пять немецких фотоснимков расправы над Зоей вызвали новую волну гнева у наших бойцов и офицеров. Здесь отважно сражается и мстит за сестру брат Зои — танкист, гвардии лейтенант Космодемьянский. В последнем бою экипаж танка „КВ“ под командованием Александра Космодемьянского первым ворвался во вражескую оборону, расстреливая и давя гусеницами гитлеровцев».

Во время славной операции «Багратион» — операции по разгрому группы армий «Центр» и освобождению Белоруссии — 197-я дивизия, вновь пополненная, была снова разбита наголову. В ходе наступления наших войск Гитлер потерял тридцать командиров корпусов и дивизий, из коих девять были убиты, двадцать взяты в плен, один застрелился, а тридцать первый — командир 197-й пехотной дивизии полковник Хане — в июле 44-го пропал без вести в партизанском районе где-то у Борисова, где был и разгромлен 6-й армейский корпус 3-й танковой армии. Это был третий удар по 197-й.

Старший лейтенант коммунист Александр Космодемьянский сполна отомстил за сестру. Среди первых пересек он границу СССР, первым форсировал тридцатиметровый канал Ландграбен со своей самоходной установкой из 350-го гвардейского тяжелого самоходно-артиллерийского полка. Штурмуя цитадель пруссачества крепость Кенигсберг в качестве командира батареи СУ-152, двадцатилетний брат Зои ворвался с ходу в форт «Королева Луиза». Взрыв вражеского снаряда оборвал его жизнь. Это случилось 13 апреля в бою за населенный пункт Фирбруденкруг.

Посмертно Александру Космодемьянскому присвоено звание Героя Советского Союза. Пятого мая 1945 года его прах был перенесен с Королевской площади в Кенигсберге на Новодевичье кладбище в Москве, где его похоронили рядом с могилой Зои.

Командир полка, в котором служил Шура Космодемьянский, прислал его матери письмо:

«Вы отдали Родине самое дорогое, что имели, — своих детей.

Война и смерть — неотделимы, но тем тяжелее переносить каждую смерть накануне нашей Победы».

А боевые друзья Зои до самого Берлина мстили за свою подругу. Зоин боевой командир Борис Крайнов 5 марта 1943 года в бою за деревню Кошельки Ленинградской области пал смертью храбрых. Но друзья Зои действовали в тылу вермахта в Белоруссии, Польше и в самой Германии, до Берлина и за Берлином.

Оглядываясь назад через тридцать лет после Победы, я поражаюсь отчаянной, воистину беззаветной отваге однополчан. Их мужеству изумлялись и войсковые разведчики, провожавшие их за кордон, и летчики, вслепую выбрасывавшие их в сотнях километров за передовой, и их собственные командиры и комиссары, подводя итог их работе. «Нас бросала молодость в сабельный поход…» Москва на осадном положении, Отечество в опасности — каким жаром загорались наши сердца!

И, видно, правильна была грамматика, правилен был синтаксис того воспитания, той школы, что мы прошли с комсомолом до войны, в школьные, студенческие годы, раз нашим героям удалось вписать такие пламенные и бессмертные строки в историю Великой Отечественной войны. Поэмой-подвигом была и ныне не написанная история войсковой части 9903!

Боевые товарищи «Тани» каждый год непременно приезжают в село Петрищево, на сельскую площадь, на которой обрела бессмертие наша Зоя, и на тот перекресток дорог на 86-м километре Минского шоссе, с которого пошла по всему миру бессмертная Зоина слава.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

Реклама на сайте