«Прецедент»

Евгений Беркович Прецедент

Альберт Эйнштейн и Томас Манн в начале диктатуры

Евгений Беркович

Опальные академики

Рассказывают[1], что в семидесятых годах двадцатого века руководство Советского Союза собиралось исключить Андрея Дмитриевича Сахарова из Академии наук СССР. По поручению Политбюро ЦК КПСС президент академии М. В. Келдыш собрал узкий круг ведущих учёных, среди них присутствовали П. Л. Капица и Н. Н. Семёнов, и спросил, как бы они отнеслись к постановке на Общем собрании Академии наук вопроса об исключении Сахарова. После долгого молчания Н. Н. Семёнов произнёс:

«Но ведь прецедента такого не было».

На это П. Л. Капица возразил:

«Почему не было прецедента? Был такой прецедент. Гитлер исключил Альберта Эйнштейна из Берлинской академии наук».

Думаю, что оба уважаемых академика сознательно чуть-чуть отступили от истины, чтобы добиться главной цели — не допустить исключения Сахарова из академии. И действительно, после этого разговора вопрос о лишении А. Н. Сахарова академического звания больше не ставился, хотя Андрей Дмитриевич был лишён всех правительственных наград и званий лауреата государственных премий.

Сознательная, скорее всего, неточность академика Н. Н. Семёнова состояла в том, что из Академии наук СССР не раз исключали членов, попавших под колёса сталинских репрессий. Ещё в 1931 году на Чрезвычайном Общем собрании ан СССР были лишены звания академиков арестованные Платонов, Тарле, Лихачёв и Любавский, проходившие по так называемому «Академическому делу»[2].

В 1938 году из членов академии исключили списком сразу 21 человека, некоторых из них уже посмертно, после расстрела как врагов народа. Среди исключённых был известный авиаконструктор, член-корреспондент ан СССР Андрей Николаевич Туполев.

Незадолго до смерти Сталина в 1953 году лишили звания академика историка И. М. Майского (настоящая фамилия Ляховецкий). И это далеко не все примеры, показывающие, что «прецедент был».

На неточность академика Капицы, тоже, думаю, сознательную, указал в цитированном выше докладе Борис Михайлович Болотовский, совершенно справедливо отметив:

«В действительности Эйнштейн сам вышел из Берлинской академии наук». Правда, далее Борис Михайлович пытается уточнить время и причину выхода великого физика из академии: «…после того, как получил письмо от руководства академии, где от имени членов академии его осуждали за антифашистские выступления»,

и тоже допускает неточность в хронологии. Эйнштейн узнал об обличительной декларации руководства Прусской академии уже после того, как написал заявление о сложении с себя звания академика.

«Решил не ступать больше на немецкую землю»

Академию, кстати, правильно называть именно «Прусской», потому что в Германии, в отличие от большинства других стран, существует несколько самостоятельных научных академий: Прусская, Баварская, Гёттингенская, Берлин-Бранденбургская и т. д. Эйнштейн, к слову, был членом Прусской академии наук с 1914 года и членом-корреспондентом Баварской академии наук с 1927 года. До наступления нацистской эры великого физика охотно принимали в свои члены и другие германские академические сообщества, например, Немецкая академия естествоиспытателей «Леопольдина» в городе Галле. Правда, с приходом нацистов к власти, имя Эйнштейна было вычеркнуто из списка членов «Леопольдины» без всякого заявления учёного.

С Прусской академией всё было по-другому. История разрыва Альберта Эйнштейна с научной организацией, которой он отдал почти двадцать лет жизни, интересна и поучительна не только сама по себе. Она позволяет лучше понять трагедию всех учёных в Третьем Рейхе, неожиданно для себя оказавшихся врагами государства и изгоями общества.

Когда Гитлер пришёл к власти, Эйнштейн находился в Америке в качестве приглашённого профессора в Калифорнийском политехническом институте в Пасадене, вблизи Лос-Анджелеса. Назначение нового рейхсканцлера Германии не стало для Эйнштейна большой неожиданностью. Чувствовалось, что он был к такому повороту истории готов.

Уже через два дня после вступления Гитлера в новую должность учёный обратился к руководству Прусской академии наук с просьбой выплатить ему полугодовую зарплату сразу, а не к началу апреля, как планировалось ранее. Жизнь очень скоро показала, что такая предусмотрительность учёного оказалась не лишней.

Альберт Эйнштейн у корабля перед трансатлантическим рейсом

Видно, уже в начале февраля Альберт не верил, что вернётся на родину, хотя у него было запланировано там много дел, среди них серьёзный доклад в Прусской академии наук. Все эти планы пришлось резко изменить. В частном письме своей близкой знакомой Маргарите Лебах (Margarete Lebach) 27 февраля 1933 года учёный писал:

«Из-за Гитлера я решил не ступать больше на немецкую землю… От доклада в Прусской академии наук я уже отказался».[3]

На следующий день после поджога рейхстага в ночь на 28 февраля 1933 года были запрещены многие газеты и журналы, стоявшие в оппозиции к новому немецкому правительству. Власти закрыли, среди прочих, еженедельник «Вельтбюне» («Weltbuhne», «Мировая арена»). Последний номер вышел седьмого марта, на последней странице читатель мог прочесть:

«После событий 27 февраля ряд лиц был арестован. Среди них наш издатель Карл фон Осецкий».[4]

Пацифист, писатель и журналист, лауреат Нобелевской премии мира за 1935 год, так и не получивший её и умерший в тюремной больнице в 1936 году, Осецкий был близок по взглядам с Эйнштейном, состоял с ним в длительной переписке. Именно Эйнштейн предложил в 1935 году кандидатуру арестованного журналиста нобелевскому комитету. Весть об аресте Осецкого в феврале 1933 года потрясла Альберта. Накануне своего отъезда из Лос-Анджелеса, состоявшегося 12 марта, учёный дал интервью корреспонденту газеты «Нью-Йорк Уорлд Телеграм» («New York World Telegram») Эвелин Сили (Evelyn Seeley). Его заявление, сделанное в этом интервью, потом перепечатывали газеты всего мира. Эйнштейн нашёл простые и убедительные слова, объясняющие его решение, и дал чёткую характеристику происходящего в Германии:

«Пока у меня есть возможность, я буду находиться только в такой стране, в которой господствует политическая свобода, толерантность и равенство всех граждан перед законом. Политическая свобода означает возможность устного и письменного изложения своих убеждений, толерантность — внимание к убеждениям каждого индивидуума. В настоящее время эти условия в Германии не выполняются. Там как раз преследуются те, кто в международном понимании имеет самые высокие заслуги, в том числе, ведущие деятели искусств. Как любой индивидуум, психически заболеть может каждая общественная организация, особенно когда жизнь в стране становится тяжёлой. Другие народы должны помогать выстоять в такой болезни. Я надеюсь, что и в Германии скоро наступят здоровые отношения и великих немцев, таких как Кант и Гёте, люди будут не только чествовать в дни редких праздников и юбилеев, но в общественную жизнь и сознание каждого гражданина проникнут основополагающие идеи этих гениев».[5]

Эйнштейн вынужден был прервать интервью, так как его ждали на научном семинаре. Эвелин Сили в заключение статьи написала, что когда великий физик после окончания семинара пересекал университетский двор, земля дрожала под его ногами: в Лос-Анджелесе именно в этот момент случилось одно из самых сильных землетрясений в истории города. Но учёный спокойно шёл к себе домой.

«Обличение немецких зверств»

Нацистов антигитлеровские заявления Эйнштейна буквально доводили до бешенства. Геббельсовская пропаганда вспомнила кампанию осуждения «немецких зверств» («Grauel-Hetze»), якобы творимых кайзеровскими солдатами в Бельгии, проводившуюся ещё в годы Первой мировой войны в газетах стран Антанты. Теперь любую критику властей верные Гитлеру газеты называли «обличением немецких зверств».

Привыкшие к насилию нацисты не собирались ограничиваться словами. Толпа вооружённых людей 20 марта 1933 года ворвалась в летний дом Эйнштейна в курортном местечке со странным названием Капут («Caputh») на берегу красивого озера недалеко от Потсдама. В доме искали якобы спрятанное физиком оружие. Потом объявили дом конфискованным. Заодно конфисковали яхту Альберта и заблокировали его счёт в банке. Формальным основанием для этих акций было обвинение учёного и его жены Эльзы в коммунистической деятельности. Общие потери для семьи Эйнштейнов оценивались такими суммами: счёт в банке — 60 тысяч рейхсмарок, летний дом в Капуте — 16200 рейхсмарок, любимую яхту Эйнштейна нацисты продали за 1300 рейхсмарок.[6] Но и этого властям показалось мало. Они объявили учёного в розыск и обещали за его голову немаленькое вознаграждение в пятьдесят тысяч рейхсмарок.[7] Группа штурмовиков в форме СД ворвалась и разграбила берлинскую квартиру учёного, где устроили настоящий погром, забрав или сломав всё более или менее ценное.

Со стороны немецких властей усилилось давление на Прусскую академию. Будущий рейхсминистр науки, воспитания и народного образования Бернхард Руст до первого мая 1934, когда было образовано министерство, исполнял те же обязанности на правах комиссара министерства внутренних дел. Ему подчинялась, в частности, и Прусская академия наук. В ответ на обвинения со стороны Эйнштейна в адрес немецких властей, прозвучавшие в интервью от 11 марта, Руст потребовал от академии провести расследование и дать заключение, участвовал ли Эйнштейн в кампании «обличения немецких зверств», которая ведётся за границей. Следующим шагом академии должно было быть исключение Эйнштейна за антиправительственную деятельность. Письмо с требованием Руста ушло в академию 29 марта, за три дня до проводимого нацистами первого апреля всегерманского бойкота еврейских предприятий.

Тогда ещё ни Руст, ни академики не знали, что за день до этого, 28 марта 1933 года, великий физик сам написал заявление о выходе из академии. Почта тогда работала не быстро, и письмо с заявлением, написанным в Бельгии, попало к адресату, т. е. в академию, только 6 апреля. Можно считать случайностью, хотя и очень символичной, что на следующий день был опубликован печально знаменитый закон «О восстановлении профессионального чиновничества», давший юридическое обоснование тотальной чистке кадров в немецкой науке.

Весть о налёте нацистов на его летний домик дошла до Эйнштейна, когда его трансатлантический корабль был ещё на пути в Европу. Экономная супруга учёного Эльза убеждала мужа выступить с протестом и привлечь мировое внимание к бесчинствам гитлеровских властей, чтобы добиться хотя бы какой-то материальной компенсации, но физик решительно отказался — он не хотел своё мировое влияние использовать для решения личных неурядиц. Относившийся ко многим житейским проблемам с юмором, Альберт нашёл и здесь повод пошутить:

«В Берлине у меня оставалась яхта и подруги. Гитлер забрал только первую, что для последних явно оскорбительно».[8]

Заявление для прессы с борта корабля он всё же сделал, сказав, что случившееся в его летнем доме есть только один небольшой пример многочисленных актов насилия, которые происходят сейчас по всей Германии. Эти акты есть результат того, что полицейские функции попали в руки дикого сброда нацистской милиции.

Первоначальные планы поехать в Швейцарию Эйнштейн изменил и остановился в бельгийском курортном местечке Ле Кок-сур-мер (Le Coq-sur-mer) недалеко от города Остенде (Ostende). В тот же день, 28 марта 1933 года, когда его корабль бросил якорь в бельгийском порту, учёный написал своё знаменитое заявление руководству Прусской академии наук:

«Господствующие в Германии в настоящее время порядки вынуждают меня сложить с себя обязанности члена Прусской академии наук. Академия в течение 19 лет давала мне возможность быть свободным от любых профессиональных обязанностей и целиком посвятить себя научной работе. Я знаю, насколько велика должна быть моя благодарность за это. С сожалением выхожу я из вашего круга творческих и прекрасных человеческих отношений, которыми я, будучи вашим членом, столь долгое время наслаждался».

Главным поводом к отставке Эйнштейн назвал невозможность для себя при нынешних порядках в стране быть зависимым, в том числе, материально, от правительства в Берлине, проводящего откровенно антиеврейскую и бесчеловечную политику.

В тот же день 28 марта в «Кёльнской газете» («K6lnische Zeitung») появилось ещё одно заявление, подписанное Эйнштейном и адресованное в «Международную лигу борьбы с антисемитизмом». Похоже, великий физик многое предвидел, хотя часто желаемое выдавал за действительное, говоря, например, о совести:

«Акты грубого насилия и подавления, направленные против всех людей, свободных духом, а также против евреев, эти акты, которые происходили и происходят в Германии, разбудили, к счастью, совесть тех, кто остался верен идеям гуманизма и политической свободы».[9]

Подобные оценки происходящего в стране, как и интервью 11 марта, действовали на нацистские власти, как красная тряпка на быка.

В то время как письмо Эйнштейна об отставке было на пути в Берлин, руководство Прусской академии, состоявшее из четырёх непременных секретарей, не сидело, сложа руки. Правда, один непременный секретарь физик Макс Планк, пригласивший в 1914 году молодого Эйнштейна в Берлин и предложивший его кандидатуру в академики, находился в те дни в отпуске в Сицилии. Зато другой непременный секретарь юрист Эрнст Хайман[10] поторопился выполнить указание Руста и составил от имени академии заявление для прессы. В нём подтверждалось, что Эйнштейн участвует в кампании «обличения немецких зверств», ведущейся за границей, и поэтому академия не будет печалиться, если Эйнштейн выйдет из её состава. Заявление появилось в прессе как раз в день бойкота еврейских предприятий — первого апреля 1933 года.

В тот же день имя Альберта Эйнштейна попало и в речь Йозефа Геббельса, назначенного 13 марта рейхсминистром народного просвещения и пропаганды. Выступая по случаю широко разрекламированной антиеврейской акции, он на всю Германию объявил:

«Мы часто поступали в отношении мирового еврейства милостиво, чего они вовсе не заслуживали. И какова же благодарность евреев? У нас в стране они каются, а за границей раздувают лживую пропаганду о «немецких зверствах», что даже превосходит антинемецкую кампанию во время мировой войны. Евреи в Германии могут благодарить таких перебежчиков, как Эйнштейн, за то, что они теперь — полностью законно и легально — призваны к ответу».[11]

«Война на уничтожение»

Вальтер Нернст, Альберт Эйнштейн, Макс Планк, Роберт Милликен, Макс фон Лауэ, Берлин, 1928

С первых дней Третьего рейха Эйнштейн выбрал путь бескомпромиссной борьбы с гитлеровским режимом. Власти сделали его имя синонимом предательства. И даже близкие друзья учёного не могли полностью встать на его сторону. Редкие попытки пойти против течения заканчивались, как правило, ничем.

На состоявшемся шестого апреля в отсутствие Планка общем собрании Прусской академии наук Макс фон Лауэ[12] выступил против того, что заявление для прессы, сделанное Эрнстом Хайманом первого апреля, шло от имени всей академии, ведь мнений её членов никто не спрашивал. Однако другие академики фон Лауэ не поддержали, и заявление для прессы сохранило свою силу. Было ясно, что в любом случае Эйнштейна исключат подавляющим большинством голосов. Практически все учёные склонились перед властью и были готовы полностью поддержать нацистов в их борьбе с неисправимым пацифистом и борцом за демократию. И всё же многих смущала возможная потеря уважения иностранных коллег: ведь предстояло исключить из академии всемирно признанного гения. Но пришедшее в тот же день заявление Эйнштейна о добровольной отставке разрядило обстановку. Академия облегчённо вздохнула и удовлетворила просьбу опального учёного.

В мае вернулся из Сицилии непременный секретарь академии Макс Планк, президент Общества имени кайзера Вильгельма, объединяющего крупнейшие научно-исследовательские институты Германии. Он не без оснований считался одним из близких к Эйнштейну людей, в двадцатые годы не раз защищал автора теории относительности от нападок физиков-националистов. Планк попытался спасти лицо академии. Он потребовал внести в протокол майского собрания, что

«опубликованные в рамках академии работы господина Эйнштейна настолько углубили наши физические знания, что его деятельность может сравниться лишь с трудами Йохана Кеплера и Исаака Ньютона».

Этими красивыми словами непременный секретарь хотел обезопасить академию от упрёков всего мира, что коллеги-академики не в состоянии оценить значение Эйнштейна для мировой науки. Правда, запись в протоколе заканчивалась не так привлекательно, как начиналась:

«Можно глубоко сожалеть о том, что господин Эйнштейн своими политическими поступками сам сделал невозможным его пребывание в академии».[13]

В хвалебных словах о работах Эйнштейна не было преувеличения. Когда в 1914 году по настоянию Планка автор специальной теории относительности перебрался в Берлин, он с обычным для него юмором отмечал:

«Господа берлинцы носятся со мной, как с несушкой-рекордисткой. При этом я сам не знаю, смогу ли ещё снести яйца».[14]

Однако эти опасения были напрасны. В ноябре 1915 года появилась на свет первая статья[15] Эйнштейна, посвящённая общей теории относительности, за ней последовал ещё ряд работ, в результате чего была сформулирована и обоснована самая выдающаяся, по признанию многих учёных, научная идея двадцатого века.

Эта весьма абстрактная теория получила вскоре неожиданное экспериментальное подтверждение во время полного солнечного затмения 29 мая 1919 года, которое можно было наблюдать только в тропиках. Английские астрономы организовали две экспедиции — одну на север Бразилии, другую на остров Принца у африканского побережья. В ноябре того же года на совместном заседании Королевского общества и Королевского астрономического общества в Лондоне английский астрофизик Артур Эддингтон[16] сообщил, что обе экспедиции наблюдали отклонения света вблизи Солнца в момент полного затмения, при этом измеренные отклонения поразительно точно совпали с предсказанным Эйнштейном значением. Общая теория относительности стала у всех на устах, имя Эйнштейна не сходило с первых полос газет и журналов всего мира. Это был настоящий триумф. Учёный шутил:

«Мир стал похож на какой-то сумасшедший дом. Каждый кучер или официант рассуждает о том, справедлива ли общая теория относительности».

С этого времени учёный был признан большинством научного мира величайшим физиком своего времени, к его слову прислушивались не только коллеги, но и коронованные особы, политики, журналисты... Заявки на доклады и лекции посыпались со всего мира. Немецкие дипломаты сообщали в министерство иностранных дел: «Выступления господина Эйнштейна приносят авторитету Германии громадную пользу». Еврей по рождению, швейцарец по одному из гражданств, Эйнштейн воспринимался во всём мире как представитель именно немецкой науки.

С блеском прошли его выступления в 1921 году в Соединённых Штатах Америки и Англии и вес­ной 1922 года во Франции.

Лекции физика сделали для сближения недавно враждебных народов больше, чем все усилия дипломатов. Сам облик и манеры учёного раз­бивали стереотипы «тупого немца-врага». Жур­налисты тогда называли Эйнштейна «Гинденбургом немецкой науки» — немцам под командова­нием генерала-фельдмаршала в 1914 году не уда­лось завоевать Париж, зато это легко сделал после войны остроумный и общительный профессор из Берлина.

Правительство Веймарской республики высоко ценило заслуги Эйнштейна перед Германией, ему выражали признательность дипломаты, и не его вина, что с приходом Гитлера к власти чёрное стало считаться белым, а герой — предателем.

Макс Планк лучше многих понимал роль творца теорий относительности в современном мире, и поэтому для него особенно болезненным был про­цесс исключения Эйнштейна из академии. Как один из руководителей немецкой официальной науки он не решался на открытое выступление против властей, с другой стороны, потеря лица академии, исключающей из своего состава учёного такого ранга, била и по авторитету самого Планка. Поэтому ещё в конце марта и начале апреля Планк написал Альберту несколько писем от себя лично, в которых убеждал его добровольно покинуть ака­демию, чтобы не доставлять «своим друзьям лиш­ней боли и забот». К моменту получения первого письма от Планка Эйнштейн уже отправил своё заявление об уходе из академии, но узнать, что тот самый Планк, который, собственно, и при­вёл его в академию, фактически присоединяется к обвинениям нацистов и разделяет мнения геббельсовской пропаганды, было для Эйнштейна особенно горько.

В ответном письме от шестого апреля 1933 года Эйнштейн возражает Планку:

«Должен осо­бенно подчеркнуть, что я ни в какой кампании о «немецких зверствах» не участвую. Я допускаю в пользу академии, что подобные клеветнические высказывания сделаны под внешним давлением. Но и это её не красит, и некоторые из лучших её членов испытывают сегодня стыд. Вы слышали, наверное, что из-за подобных лживых обвинений мой дом в Германии был разгромлен и конфиско­ван. Это привело к тому, что голландские кол­леги объединились, чтобы на первых порах помочь мне материально. Я эту помощь не могу принять, так как проявил предусмотрительность и под­готовился к такому повороту событий. Но по этому примеру Вы можете легко представить себе, что думает заграница о применяемых ко мне мерах в Германии. Вот уж, действительно, настало такое время, когда порядочный человек в Германии должен стыдиться того, как низко со мной здесь поступают».[17]

Далее учёный напомнил о своих заслугах перед Германией и о той кампании травли, которая в последнее время разворачивается против него в газетах правого толка. При этом ни один член ака­демии не вступился за коллегу, которого шельмует на глазах у всего мира прогитлеровская пресса. Теперь же речь идёт о судьбе целого народа:

«Объ­явленная война на уничтожение против моих без­защитных еврейских братьев вынуждает меня бросить на чашу весов всё моё влияние, которое есть у меня в мире».

Отметим, что слова «война на уничтожение» против евреев были сказаны весной 1933 года, когда большинство людей в Германии и в осталь­ном мире не видели ещё смертельной опасности от гитлеровского режима, надеялись, что «естся не так горячо, как варится» и скоро сами собой вернутся «золотые времена демократии и сво­боды». Ни о какой Катастрофе тогда почти никто не думал.

Далее Эйнштейн попытался ещё доходчивей растолковать старшему на двадцать лет коллеге свою позицию, и как опытный лектор привёл основателю квантовой физики и нобелевскому лауреату наглядный пример:

«Чтобы Вы лучше поняли, я прошу Вас на минуту представить себе такую картину — Вы профессор в пражском уни­верситете. И там приходит к власти правитель­ство, которое лишает чешских немцев средств к существованию, одновременно путём насилия запрещает им покидать страну. Вдоль границы устанавливаются посты, которые стреляют в тех людей, кто хочет уехать без разрешения из страны, чьё правительство ведёт против них бескровную войну на уничтожение. Считали ли Вы тогда правильным всё это молчаливо прини­мать, не вступаясь за них? И разве уничтожение немецких евреев взятием их на измор не является официальной программой сегодняшнего немецкого правительства?»[18]

Слухам о том, будто Макс Планк целиком и полностью поддерживает Гитлера, Эйнштейн не верил. Но и поведение своего старшего товарища при новой власти он не одобрял. Давая мораль­ную оценку действий своих друзей и коллег в этом конфликте, творец теорий относительно­сти писал:

«Планк пытался, где возможно, смяг­чить ситуацию, но не нашёл никакого компро­мисса между своими словами и делами. И Лауэ, и Нернст,[19] особенно первый, вели себя образцово. И всё же, я бы, будь даже и не евреем, при подоб­ных обстоятельствах не остался бы президентом Общества имени кайзера Вильгельма».[20]

Эйнштейновскую оценку деятельности Планка подтверждает попытка президента Общества кай­зера Вильгельма лично заступиться за выдаю­щихся учёных-евреев. Об этом сам Макс Планк рассказал уже после войны в специальном отчёте, составленном в 1947 году. В мае 1933 года он добился приёма у Гитлера и пытался убедить свежеиспечённого рейхсканцлера, что такие люди, как Габер или Эйнштейн полезны для страны. По мнению Планка, для таких евреев следовало бы сделать исключение и дать им возможность про­должать научные исследования на благо Герма­нии. Планк убеждал фюрера, что существуют, мол, разные евреи, встречаются старые семьи, верные лучшим немецким традициям, носители истинно немецкой культуры.

Планк настаивал, что нужно подходить к евреям дифференцированно, делать различия между ними. Гитлер резко возразил: «Это неверно. Жид есть жид, все евреи связаны одной цепью. Где есть один жид, там сразу соберутся евреи всех видов».[21]

Макс Планк осмелился возразить рейхскан­цлеру, что изгнание за рубеж лучших учёных осла­бит Германию и, наоборот, укрепит наших возмож­ных противников. В ответ на это Гитлер стал хва­статься, что обойдётся без евреев, его речь стано­вилась всё более быстрой и возбуждённой, в конце концов, фюрер впал в такой раж, что сильно уда­рил себя по колену и закончил с угрозой:

«Гово­рят, что я страдаю временами от нервной сла­бости. Это клевета. У меня стальные нервы».

Планку не оставалось ничего другого, как замолчать и попрощаться.

Узнав о выходе Альберта Эйнштейна из Прусской академии наук, забеспокоилась и другая академия — баварская, чьим членом-корреспондентом являлся великий физик. В письме учёному от 8 апреля баварские академики выразили свою солидарность с прусскими коллегами и задали вопрос, как в свете разрыва с Прусской академией видит Эйнштейн свои будущие отношения с её мюнхенским аналогом. Ответ учёного не оставлял сомнений, что и с этой немецкой академией он не хочет иметь ничего общего. Правда, в ответе от 21 апреля он привёл другие аргументы, чем для Берлина:

«Академии созданы, в первую очередь, для того, чтобы защищать и обеспечивать научную жизнь в своей стране. Но немецкое научное общество, как мне известно, с молчанием встретило то, у немалой части немецких учёных и студентов отнята возможность жить и работать в Германии. Я не хочу принадлежать обществу, которое это молчаливо принимает, пусть даже под внешним давлением».[22]

Наивность гения или дар пророка?

Альберт Эйнштейн

Гений физики часто демонстрировал детскую наивность в политических вопросах. Будучи убеждённым пацифистом, он долгое время протестовал против любой военной службы, пока не понял, что нацистское зло можно победить только силой. Понимание пришло к нему именно весной 1933 года, когда он из бельгийского курортного городка Ле Кок-сур-мер наблюдал за развитием событий в Германии. Повлияли на него беседы с бельгийским королём — тоже Альбертом, — случившиеся тем же летом. Бельгийскую королевскую чету профессор знал и раньше, вместе с королевой он играл в одном струнном квартете, в котором Элизабет исполняла партию второй скрипки, а Альберт Эйнштейн — первой.

Макс Планк

Будучи во Франции, Эйнштейн обещал известному французскому пацифисту Альфреду Нахону [23] заступиться за двух его товарищей, сидящих в бельгийской тюрьме за отказ от воинской службы. Теперь в Бельгии такой случай представился, однако, аргументы короля и, главное, стремительное развитие событий на родине повлияли на взгляды некогда безоговорочного пацифиста.

Эйнштейн ответил Нахону так:

«В принципе, мои убеждения не изменились. Но в сегодняшних условиях, будь я бельгийцем, я бы не отказывался от военной службы, а, напротив, охотно принял бы её с чувством, что защищаю европейскую цивилизацию».[24]

Интересно, что французский пацифист понял своего старшего товарища и сообщил ему весной следующего года, что добровольно записался на военную службу. Зато другие бывшие единомышленники расценили новые убеждения Эйнштейна как опасную глупость. Письмо Нахону, которое перепечатали многие газеты, так прокомментировал Ромен Роллан в письме от 15 сентября 1933 года Стефану Цвейгу:

«Эйнштейн как друг в некоторых вещах опаснее, чем враг. Он гениален только в своей науке. В других областях он глупец. Верить самому и убеждать молодых людей поверить, что их отказ от воинской службы может остановить войну, было преступной наивностью, так как очевидно, что война всё равно придёт, хоть по трупам мучеников. Теперь он делает крутой разворот и предаёт военных отказников с тем же легкомыслием, с которым их раньше поддерживал».[25]

Зато в оценке опасности Гитлера и, в целом, национал-социалистической Германии великий физик опередил многих политиков и интеллектуалов. Некоторые из них даже издевались над страхами Эйнштейна.

Известный немецкий художник-карикатурист Георг Грош[26] (при рождении у него была фамилия Гросс, но он поменял её в зрелом возрасте) эмигрировал в США в 1932 году. Оттуда он писал 13 марта 1933 года своим друзьям в Германии:

«Вы утвердили своим главным теперь вашего Гитлермана. Теперь я особенно рад своему решению эмигрировать». И продолжал: «Я знаю по собственному опыту, что, в конце концов, через какое-то время, когда первый шок пройдёт, все вернутся загорелыми со своих ривьер, и всё пойдёт по-старому, может, чуть правее, чем раньше».

Интервью Эйнштейна 11 марта 1933 года, данное газете Нью-Йорк Уорлд Телеграм», где он критиковал Германию за отсутствие свобод, Грош комментировал с издёвкой, смешанной с хамством и откровенным антисемитизмом, словно пародируя речи Геббельса:

«Ты слышал этого ординарного подкупленного предателя Эйнштейна? Вульгарный, судя по его поведению, зачем только называет себя учёным, под завязку набитый деньгами, которые евреи отбирают у бедных людей в своих магазинах, он позволяет себе открывать тут грязную пасть».[27]

По-видимому, так понимал Грош патриотизм: нельзя критиковать Германию, находясь за границей. То, что свободный голос на родине уже нельзя было услышать, свежеиспечённого эмигранта не интересовало.

Альберт Эйнштейн и Томас Манн

Убеждение, что приход Гитлера сулит только временные неприятности и скоро всё вернётся на круги своя, было столь распространено среди немецких интеллектуалов, что даже такие проницательные и дальновидные мыслители, как Томас Манн, поддавались искушению не думать о страшном.

Прославленный автор романа «Будденброки», за который он в 1929 году получил Нобелевскую премию по литературе, Томас Манн с женой Катей выехал из Германии в феврале 1933 года в длительную заграничную поездку. Целью путешествия было прочитать лекцию «Страдания и величие Рихарда Вагнера» в Амстердаме, Брюсселе и Париже, а затем отдохнуть на швейцарском курорте Ароза, где в своё время Катя лечилась от туберкулёза. Никто не представлял себе тогда, что обратного пути домой в Германию для писателя уже не будет никогда.

За происходящим на родине Томас Манн следит со смешанным чувством. Ему, утончённому интеллектуалу, волшебнику слова, без сомнений, претили грубые методы нацистов расправляться с неугодными. В то же время, шаги новой власти по вытеснению евреев из общественной и культурной жизни общества, писатель-гуманист воспринимает не только негативно.[28]

Буквально через три дня после появления в печати закона «О восстановлении профессионального чиновничества», направленного, прежде всего, против «лиц неарийского происхождения», Манн пишет в дневниковой записи от 10 апреля 1933 года:

«Евреи… В том, чтобы прекратились высокомерные и ядовитые картавые наскоки Керра на Ницше, большой беды не вижу; равно как и в удалении евреев из сферы права — скрытное, беспокойное, натужное мышление. Отвратительная враждебность, подлость, отсутствие немецкого духа в высоком смысле этого слова присутствуют здесь наверняка. Но я начинаю предчувствовать, что этот процесс всё-таки — палка о двух концах».[29]

То, что Томас Манн «начал предчувствовать» в апреле, было ясно Альберту Эйнштейну ещё в феврале. Правда, снежный ком мюнхенских событий, непосредственно затронувших благополучие его семьи, заставили более реально взглянуть на надвигающиеся опасности. Донос мюнхенских знаменитостей привлёк к Манну внимание полиции. Речь идёт о появившемся 16 апреля в газетах «Протесте Мюнхена — города Рихарда Вагнера», подписанном многими известными гражданами города. Они дружно протестовали против доклада, сделанного писателем недавно за границей, и, якобы, унижавшего немецкое достоинство. За этим откровенно верноподданническим пасквилем последовал обыск на вилле Манна в баварской столице и конфискация автомобиля. На жалобу Манна, отправленную баварскому рейхскомиссару Францу фон Эппу, последовали более серьёзные меры: писателя обвинили в неуплате налогов, и в конце мая всё мюнхенское имущество Манна было конфисковано, а в июне был выдан ордер на арест нобелевского лауреата по литературе.

Через две недели после появления пасквиля мюнхенских интеллектуалов против Манна Альберт Эйнштейн нашёл возможность поддержать своего товарища. В письме от 29 апреля 1933 года учёный отмечает заслуги писателя:

«Сознательное и ответственное поведение Вас и Вашего брата было для меня одним из немногих лучей света в цепи событий, что происходили в последнее время в Германии. Остальные люди, призванные к духовному руководству нацией, не имели ни мужества, ни силы характера, чтобы провести чёткую разделительную линию между собой и теми, кто творит насилие от имени государства. Этим упущением они только усиливают роковые черты власти и наносят немецкому имени несказанный вред… Опять и опять стоит повторить, что судьба общества определяется в первую очередь его моральным уровнем. Если образуется руководство, которое достойно такого имени, как, например, Вы и Ваш брат, то отсюда, как от центров кристаллизации, начнётся и общий рост. Даже если Вам не суждено будет до этого дожить, пусть это будет Вам лучшим утешением в наши горькие времена, которые мы переживаем и в те, что нам ещё суждено пережить».[30]

Великий физик высказал свои комплименты великому писателю во многом авансом. Время для «сознательного и ответственного» в полном смысле этого слова поведения Томаса Манна ещё не пришло. Растерянность и смятение чувств ещё долго не оставляли Волшебника (как называли его в семье), и только в 1936 году он окончательно и бесповоротно встал на путь борьбы с Гитлером и его кликой.

А летом 1933 года Томас с Катей проводили несколько месяцев на юге Франции, на Лазурном берегу Средиземного моря, в тех самых «Ривьерах», про которые насмешливо писал Георг Грош. Неделю жили они в отеле городка Бандоль (Bandol), потом с июля по сентябрь снимали домик в Санари-сюр-мер (Sanary-sur-Mer). В местечке Лаванда (Le Lavandou) устроили как-то встречу друзей.

На Лазурном берегу отдыхала интеллектуальная элита Европы. Там можно было встретить знаменитых писателей, художников, музыкантов, среди них многих знакомых семьи Манн. В Лаванде с Маннами проводил время их давний приятель, литератор Рене Шикеле[31], родом из Эльзаса. От его наблюдательного взгляда не укрылось главное в облике Манна и его жены:

«Они прекрасно видят, что происходит и что ещё произойдёт, но они не хотят этому верить».[32]

В кострах, горевших 10 мая 1933 года во многих городах Германии, национал-социалистические студенты сжигали «вредные для немецкого духа книги». В Берлине были сожжены около двадцати тысяч книг, в других крупных немецких городах — от двух до трёх тысяч. В столице огромный костёр был разожжён вблизи государственной оперы. Среди других горели труды Альберта Эйнштейна, Генриха и Клауса Манн. Книги Томаса Манна не были включены в официальный список «вредных» произведений. Может быть, из-за этого у великого писателя оставалась ещё надежда, что издание его книг в Германии возможно, и он воздерживался от резких политических заявлений против Гитлера. Его старшие дети Эрика и Клаус вели себя более решительно и с первых дней эмиграции показали себя непримиримыми антифашистами. Нерешительность отца была им непонятна и неприятна.

Правда, весной 1933 года Томас Манн отказался подписать письменную клятву в верности национал-социалистическим идеалам, которую потребовал от всех членов Прусской академии художеств её новый президент Макс фон Шиллинге Девять из двадцати семи членов секции поэзии тоже отказались подписать эту клятву, и были вместе с Томасом Манном исключены их академии. Но открыто осудить гитлеровский режим Волшебник не решался ещё три года.

Только в 1936 году в ответ на циничное заявление редактора известной «Новой цюрихской газеты» Эдуарда Корроди (Eduard Korrodi), что

«единственная немецкая литература, которая эмигрировала, была еврейской», Манн публично сказал те слова, которые от него давно ждали ценители его таланта: «Чтобы быть немцем, одной национальности мало. С духовной точки зрения немецкая ненависть к евреям или то, что насаждают немецкие власти, относится совсем не к евреям или не только к ним одним. Она относится ко всей Европе и к самому высокому понятию «германство»; она относится, как нетрудно показать, к христианско-античному фундаменту европейской цивилизации: она есть попытка порвать цивилизаторские связи, что угрожает страшным отчуждением страны Гёте от остального мира».[33]

То, что Эйнштейн говорил в тридцать третьем, Томас Манн написал в тридцать шестом. Перчатка гитлеровскому режиму была, наконец, брошена. И власти поняли вызов писателя с полуслова. В течение нескольких месяцев лишили гражданства всех членов его семьи, которые ещё считались немцами. Декан философского факультета Боннского университета сообщил Томасу Манну 19 декабря 1936 года, что его имя вычеркнуто из списка почётных докторов университета. Такова была месть нацистов за то, что писатель стал в итоге антифашистом.

В отличие от большинства европейских интеллектуалов, Эйнштейн сразу осознал, какую опасность евреям и всему миру несёт коричневая чума нацизма. И с первых дней прихода Гитлера к власти боролся с ним и его режимом всеми доступными средствами. Поэтому закономерным и логичным видится письмо Эйнштейна президенту Рузвельту от 2 августа 1939 года,[34] положившее начало американскому атомному проекту — так идеалист-пацифист оказался у истоков создания самого страшного оружия, применённого в конце Второй мировой войны и определившего лицо всего послевоенного мира.

Гражданин мира

Через неделю после заявления о выходе из Прусской академии, 4 апреля 1933 года, Эйнштейн написал второе в своей жизни прошение о лишении немецкого гражданства. Первый раз он решил перестать быть немцем в 1896 году, когда ему было всего 17 лет. Тогда он уладил дело за пять минут, заплатив всего три марки. Пять лет после этого молодой человек вообще не имел никакого гражданства, и, судя по всему, такое положение «гражданина мира» его устраивало. Но взрослая жизнь без паспорта оказывалась слишком неудобной, и в 1901 году Эйнштейн получил швейцарское гражданство, от которого не отказывался до конца жизни. Учёному пришлось некоторое время побыть и австрийцем. Полтора года — с апреля 1911 по октябрь 1912 года — Эйнштейн работал профессором в Немецком университете Праги. Чтобы выполнить формальности, он на этот период получил гражданство Австро-Венгерской империи.

После переселения в Берлин и получения звания академика Прусской академии наук, учёный снова получил «почётное немецкое гражданство», которое помогало ему без проблем путешествовать по миру. Нобелевскую премию за 1921 год Альберту вручали как немецкому физику.

Однако весной 1933 года он ясно видел, что с гитлеровской Германией ему не по пути. В начале мая из местечка Ле Кок-сур-мер он написал голландскому физику и математику Вандеру де Хаасу [35]:

«Положение в Германии страшное и не видно никаких изменений. Из надёжных источников я слышал, что изо всех сил изготавливаются военные материалы. Если этим людям дать ещё три года, с Европой произойдёт нечто чудовищное, что сейчас ещё можно было бы энергичными экономическими акциями предотвратить. Но мир, к сожалению, ничему не учится у истории».[36]

Власти не торопились удовлетворить просьбу Эйнштейна о лишении гражданства. Они решили не допускать добровольного выхода, а отобрать гражданство в порядке наказания. Специально для таких случаев 14 июля 1933 года был принят закон,[37] согласно которому могли перестать быть гражданами Германии все «враги рейха и немецкого народа».

В августе 1933 года был опубликован первый список из 33 человек, лишаемых немецкого гражданства на основании закона от 14 июля. Среди «лишенцев» были известные литераторы: Лион Фейхтвангер, Генрих Манн, давний творческий противник Томаса Манна Альфред Керр. Всего за 12 лет Третьего Рейха было опубликовано 359 подобных списков.

Эйнштейну пришлось ждать своей очереди почти целый год. Столь велика была мировая слава учёного, что два гитлеровских министерства — внутренних и иностранных дел — долго не могли согласовать детали этой акции. Только 24 марта 1934 года появился список лишённых гражданства, содержащий фамилию великого физика. Кроме Эйнштейна, в список попал, например, писатель-коммунист Йоханнес Бехер, в последствии первый президент Союза деятелей культуры Восточной Германии, автор слов гимна ГДР.

После них в ноябре 1934 года оказался «лишенцем прав» Клаус Манн. Его отец, Томас, потерял немецкое гражданство в декабре 1936 года.

Альберт Эйнштейн не стал дожидаться решения гитлеровских властей, и уже в октябре 1933 года учёный в сопровождении пары близких людей прибыл в США, чтобы навсегда распрощаться с Европой. В 1940 году великий физик получил американское гражданство, хотя и не отказался от швейцарского.

По длительности пребывания подданным той или иной страны Эйнштейн был австрийцем полтора года, американцем — 15 лет, немцем — 36 лет и швейцарцем 54 года. И практически всю сознательную жизнь он ощущал себя евреем.

Альберт Эйнштейн у своего дома в Принстоне

В октябре 1946 года к Эйнштейну обратился один из старейших и наиболее уважаемых немецких физиков Арнольд Зоммерфельд из Мюнхена с предложением «зарыть топор войны» и вернуться в Баварскую академию наук. Альберт ответил любезно по тону, но твёрдо:

«После того, что немцы уничтожили в Европе моих еврейских братьев, я не хочу иметь с ними никаких дел, даже если речь идёт об относительно безобидной академии».[38]

Как-то один друг Эйнштейна сказал, что Альберт всегда склонен прощать людей, и очень трудно стать его врагом. Но если всё же с кем-то отношения были порваны, то он навсегда оставался безжалостным и непреклонным. Таким он остался до конца жизни к немцам, чью вину он видел во всех преступлениях гитлеровской Германии.

Величайший физик двадцатого века умер 18 апреля 1955 года в принстонском госпитале. В блокноте на тумбочке у его кровати остались несколько написанных им в последнюю ночь формул и короткие заметки к докладу, который он собирался сделать по случаю седьмой годовщины образования государства Израиль. Среди других там была такая строчка:

«Всё, к чему я стремился, — это своими слабыми силами служить правде и справедливости, даже рискуя при этом никому не понравиться».[39]

Учёный всегда искал лаконичную и выразительную форму своих физических теорий. Именно так, просто, без пафоса и самолюбования сформулировал он в последнюю ночь на этой земле тот главный моральный принцип, которому был верен всю жизнь.

Германия

Примечания

1

Болотовский Борис. Государство, наука, ученые. Доклад, прочитанный на конференции DAMU (Немецкого общества выпускников Московского университета), Берлин, 2001 г.

(обратно)

2

А. Н. Цамутали. «Академическое дело». В книге «Репрессированные геологи». М.-СПб. 1999, с. 391–395.

(обратно)

3

Einstein Albert. Uber den Frieden. Herausgeben von Otto Natan und Heinz Norden. Parkland Verlag, Koln 2004, S. 227 (здесь и далее перевод выделенных курсивом фрагментов писем и заявлений Альберта Эйнштейна сделан мной — Е. Б.).

(обратно)

4

Goenner Hubert. Einstein in Berlin. Verlag C. H. Beck, Munchen 2005, S. 336.

(обратно)

5

Einstein Albert. Uber den Frieden (см. примечание 3).

(обратно)

6

Goenner Hubert. Einstein in Berlin (см. примечание 4), S. 342.

(обратно)

7

Grundmann Siegfried. Der deutsche Imperialismus, Einstein und die Relativitatstheorie (1914–1933). TU, Dresden 1964.

(обратно)

8

Hassler Marianne, Wertheimer Jurgen (Hrsg.). Der Exodus aus Nazideutschland und die Folgen. Judische Wissenschaftler im Exil. Attempo Verlag, Tubingen 1997, S. 23.

(обратно)

9

Goenner Hubert. Einstein in Berlin (см. примечание 4), S. 337.

(обратно)

10

Эрнст Хайман (Ernst Heymann, 1870-1946) — немецкий юрист, специалист по теории права, член Прусской академии наук с 1918 года, тайный советник юстиции, в 1931-33 годах — президент Берлинского общества юристов.

(обратно)

11

Цитируется по книге Beyerchen Alan. Wissenschaftler unter Hitler. Ullstein Sachbuch. Frankfurt/M. — Berlin — Wien 1982, S. 33.

(обратно)

12

Макс фон Лауэ (Max von Laue; 1879–1960) — немецкий физик, лауреат Нобелевской премии по физике в 1914 г. «за открытие дифракции рентгеновских лучей на кристаллах».

(обратно)

13

Hassler Marianne, Wertheimer Jurgen (Hrsg.). Der Exodus aus Nazideutschland und die Folgen (см. Примечание 8), S. 22.

(обратно)

14

Там же, S. 21.

(обратно)

15

Albert Einstein. (25 ноября 1915). «Die Feldgleichungen der Gravi-tation». Sitzungsberichte der Preufiischen Akademie der Wissen-schaften zu Berlin: 844-847.

(обратно)

16

Артур Стэнли Эддингтон (sir Arthur Stanley Eddington; 18821944) — английский астрофизик, в 1921-1923 президент Королевского астрономического общества в Лондоне, с 1925 года — иностранный член АН СССР, в 1938 избран президентом Международного астрономического союза.

(обратно)

17

Einstein Albert. Uber den Frieden (см. примечание 3), S. 233.

(обратно)

18

Там же.

(обратно)

19

Вальтер Герман Нернст (Walther Hermann Nernst, 1864-1941) — немецкий физик и химик, лауреат Нобелевской премии по химии в 1920 году «в признание его работ по термодинамике».

(обратно)

20

Hassler Marianne, Wertheimer Jurgen (Hrsg.). Der Exodus aus Nazideutschland und die Folgen (см. Примечание 8), S. 27.

(обратно)

21

Отчёт Планка 1947 года опубликован в книге Albrecht Helmut (Hrsg.). Naturwissenschaft und Technik in der Geschichte. gnt-Verlag, Stuttgart 1993.

(обратно)

22

Einstein Albert. Uber den Frieden (см. примечание 3), S. 232.

(обратно)

23

Альфред Нахон (Alfred Nahon, 1911-1990) — французский психолог, философ и графолог.

(обратно)

24

Goenner Hubert. Einstein in Berlin (см. примечание 4), S. 340.

(обратно)

25

Там же.

(обратно)

26

Георг Грош (George Grosz, 1893-1959) — немецкий и американский художник, график, карикатурист. В Третьем Рейхе считался представителем «дегенеративного искусства».

(обратно)

27

Goenner Hubert. Einstein in Berlin (см. примечание 4), S. 341.

(обратно)

28

Более подробно см. в статье Беркович Евгений. Томас Манн: меж двух полюсов. «Студия», №12 2008, с. 73-96.

(обратно)

29

Цит. по книге Kurzke Hermann: Thomas Mann. Das Leben als Kunstwerk. Eine Biographie. Fischer Taschenbuch Verlag, Frankfurt a. M. 2005, S. 225.

(обратно)

30

Einstein Albert. Uber den Frieden (см. примечание 3), S. 238.

(обратно)

31

Рене Шикеле (Rene Schickele, 1883–1940) — немецко-французский писатель, эссеист, переводчик.

(обратно)

32

Mann Thomas, Schickele Rene. Jahre des Unmuts. Thomas Manns Briefwechsel mit Rene Schickele 1930–1940. Thomas Mann Stu-dien, Band 10. Klostermann, Vittorio Verlag. Frankfurt am Main 1992.

(обратно)

33

Mann Thomas. Briefe 1889–1936, hrsg. von Erika Mann, Frankfurt a. M. 1961, S. 413.

(обратно)

34

См., например, в книге Кузнецов Борис. Эйнштейн. Жизнь. Смерть. Бессмертие. Издательство «Наука», М. 1980.

(обратно)

35

35 Вандер де Хаас (Wander Johannes de Haas, 1878–1960) — голландский физик и математик.

(обратно)

36

Goenner Hubert. Einstein in Berlin (см. примечание 4), S. 338.

(обратно)

37

Полное название закона выглядит так: «Gesetz uber den Wi-derruf von Einburgerungen und die Aberkennung der deutschen Staatsangehorigkeit».

(обратно)

38

Hassler Marianne, Wertheimer Jurgen (Hrsg.). Der Exodus aus Nazideutschland und die Folgen (см. Примечание 8), S. 29.

(обратно)

39

Там же, S. 30

(обратно)

Оглавление

Евгений Беркович Прецедент

  Опальные академики

  «Решил не ступать больше на немецкую землю»

  «Обличение немецких зверств»

  «Война на уничтожение»

  Наивность гения или дар пророка?

  Гражданин мира

Реклама на сайте