«"Мне сопутствовала счастливая звезда..." (Владимир Клавдиевич Арсеньев 1872-1930гг)»

А.А. Хисамутдинов «Мне сопутствовала счастливая звезда...» (Владимир Клавдиевич Арсеньев 1872-1930гг)

ВО ВЛАДИВОСТОКЕ

Дорога Владимира Арсеньева во Владивосток оказалась долгой и полной приключений. Едва он добрался до Благовещенска, как его остановили события, связанными с боксерским восстанием в Китае. Всех военных, оказавшихся в это время в Благовещенске, мобилизовали для участия в боевых действиях. В послужном списке поручика Арсеньева появилась следующая запись: «Находился в составе Благовещенского отряда генерал-лейтенанта Грибского с 8 по 25 июля 1900 года гарнизона бомбардируемого г. Благовещенска и 20 июля 1900 года участвовал в делах при выбитии китайцев с позиции у г. Сахаляна».

Во Владивосток поручик Арсеньев прибыл 5 августа 1900 года. До приезда семьи ему выделили небольшой домик в Гнилом углу — так называлось местечко в самом конце бухты Золотой Рог, известное сыростью и туманами. Приказом по полку новичка назначили исполняющим обязанности заведующего учебной командой. Много времени поручик В.К.Арсеньев проводил с молодыми солдатами, стараясь облегчить им тяготы долгого расставания с домом.

В первый же год службы во Владивостоке В.К.Арсеньев вступил в Общество любителей охоты и вскоре стал его активным членом. Знакомство с местным населением, желание лучше узнать полюбившийся край, подтолкнули офицера к исследовательской деятельности. Недостаток знаний по естественным и историческим наукам он восполнял в Обществе изучения Амурского края, куда его привел однополчанин и энтузиаст-краевед Н.В.Кирилов. 16 мая 1903 года, как это видно из протокола N 19 Распорядительного комитета ОИАК, он был принят в Общество действительным членом. А 13 июня в книге протоколов появилась следующая запись: «Выслушано предложение поручика В.К.Арсеньева пополнять музей различного рода материалами как зоологического отдела (шкуры, скелеты и т. п.), так и ботанического и вообще естественно-исторического и этнографического. Кроме того, В.К.Арсеньев предлагает членам ОИАК свое содействие в случае желания кого-либо участвовать в охотничьих экскурсиях, причем даже может предоставить верховую лошадь. Постановлено: принять предложение с благодарностью и обещать содействовать со своей стороны успеху коллекционирования доставлением необходимого материала и т. подобным».

ОИАК было кладезем знаний для пытливого В.К.Арсеньева. Шкипер Ф.К.Гек привозил для Общества из своих плаваний превосходные коллекции, рассказывающие о жизни аборигенов Дальнего Востока. Ф.А.Дербек, корабельный врач, ставший директором музея ОИАК на общественных началах, был увлечен этнографией. Геолог Э.Э.Анерт изучал Маньчжурию, а его коллега П.И.Полевой — Сахалин.

В свободное время В.К.Арсеньев тоже стал совершать небольшие походы по краю, изучая его растительный и животный мир. Свой отпуск он провел в экспедиции по Приморью и собрал ценные археологические материалы. О находках В.К.Арсеньева сообщили председателю Приамурского отдела Императорского Русского географического общества С.Н.Ванкову. Тот доложил о них Приамурскому генерал-губернатору Н.И.Гродекову, который издал приказ: считать отпуск офицера, проведенный за исследованиями, служебной командировкой.

Наиболее близким другом и соратником Арсеньева стал Николай Александрович Пальчевский, бывший вице-председатель Общества, человек с непростым характером, у которого была цель организовать при музее первую на Тихом океане морскую биологическую станцию. Первая встреча с ним будущему путешественнику запомнилась на всю жизнь. Когда поручик пришел в музей и обратился к Пальчевскому за помощью в изучении края, тот, взглянув из под кустистых бровей, предложил сначала вытереть пыль с музейных экспонатов. Удивленный Арсеньев молча снял киталь и взялся за уборку. Уже потом они разговорились, и Пальчевский признался, что он хотел проверить энтузиазм нового посетителя. Будучи настоящим энциклопедистом края, он взял Арсеньева под свою опеку. Вдвоем они часто совершали продолжительные прогулки, и Николай Александрович, по натуре добрый и отзывчивый человек, с удовольствием делился своими обширными познаниями.

В ДЕБРЯХ ПРИМОРЬЯ

22 декабря 1905 года В.К.Арсеньев был переведен в Хабаровск в штаб Приамурского военного округа. В это время военное командование разбирало уроки русско-японской войны, и был сделан вывод, что оборонительная система дальневосточных границ Российской империи нуждается в укреплении. Штабс-капитан В.К.Арсеньев должен был принять участие в экспедиции на неизведанный хребет Сихотэ-Алинь. Зачислению В.К.Арсеньева в экспедицию способствовал инженер-полковник С.Н.Ванков, которому была поручена организация экспедиции. Недавно назначенный генерал-губернатор Приамурского края П.Ф.Унтербергер хотел, чтобы экспедиция собрала топографический материал, необходимый для укрепления обороны края в случае нападения Японии, и дала рекомендации для оживления экономической жизни Приморья.

15 мая 1906 года часть команды с лошадьми отправилась по железной дороге из Хабаровска до станции Шмаковка. На следующий день туда выехали и остальные участники экспедиции. В.К.Арсеньева в те дни не покидало чудесное настроение. Позади остались канцелярские хлопоты, впереди ждала вольная жизнь. Поздно вечером 20 мая он записал в полевом дневнике впечатления о первом дне пути. «В 11 утра экспедиционный отряд тронулся в свой далекий путь. Сегодня намечался путь до села Успенки. Путь лежал по местности почти голой, равнинной и болотистой. После вчерашних дождей дорога была тяжелая и очень грязная. Колеса глубоко увязали в глине и затрудняли движение. К тому же одна из лошадей плохо шла на пристяжке в двуколке, металась в сторону, сбивала коренника, и только когда ее перестегнули на другую сторону, немного успокоилась и несколько обошлась». 16 июня экспедиция начала подъем на хребет Сихотэ-Алинь. Перевал, через который прошли путники, В.К.Арсеньев назвал именем К.И.Максимовича — известного ученого, бывавшего в этих местах. Через пять дней экспедиция вышла по долинам небольших речек к морю в пост Святой Ольги. Отсюда Арсеньев стал совершать небольшие походы. 15 июля он отметил: «Вопрос колонизационный в этой местности решен уже давно в окончательно-определенном смысле. Местность эта может быть пригодна исключительно только для вырубки леса на дрова, а дубки — для поделочного материала. С военной точки зрения, эти увалы и эти распадки, заросшие кустарниками и покрытые редким лесом, дают возможность скрытно продвигаться по складкам местности пехоте с ручным пулеметом».

Штабс-капитан Арсеньев заполнял страницы своего дневника различной информацией, имеющей военное значение: проходимость дорог, крутизна склонов, болотистые места, через которые проходят тропы. Понимая важность топонимических сведений, он на топографических картах писал названия рек и по- русски, и по-китайски; измерял ширину речных долин, скорость течения, определял тип дна. Важным был и раздел дневника «Сведения о японских шпионах», сюда штабс-капитан заносил следующие сведения: «Не заходили ли японцы в данные местности, что здесь делали, о чем выспрашивали, чем интересовались, не проводили ли съемок, откуда пришли, куда отправились. Способы выполнения ими своих задач».

Во время экспедиции В.К.Арсеньев сделал для себя открытие: «Орочи называют себя УДЭ. Название ороч или орочен им известно лишь от русских». Исследователь решил заняться изучением жизни этого народа, неизвестного тогда науке. Целые страницы его дневника заполнены описанием нравов и обычаев аборигенов.

Отметил Арсеньев и аполитичность населения. «Жители поста Св. Ольги, писал он, как и все вообще русские люди, к прошедшей войне и к беспорядкам относятся скорее равнодушно и безразлично. Одна — две беспокойные личности не находят поддержки в своих горячих спорах, они естественно волей неволей стушевываются и их не слышно. Этому способствует обособленное, отдаленное положение самой Ольги, да еще, вдобавок, изолированность от такого политического центра Дальнего Востока, как Владивосток, полным отсутствием каких бы то ни было пароходных рейсов».

Бродя по богатейшей Уссурийской тайге, Арсеньев с тревогой смотрел, как уничтожаются ее сокровища. По его мнению, наиболее страшным изобретением были так называемых лудевки ловушки загоны для зверей при таежных охотничьих фанзах. Сам азартный охотник, В.К.Арсеньев восклицал: «Невольно поражаешься количеству зверей, которые уничтожаются без времени, без необходимости и сроков этими ловушками… Боже мой! Как бы процветала фауна и флора, если бы человека не было. И он еще осмеливается называть себя царем природы. Нет, он бич земли! Это самый ужасный хищник, беспощадный, свирепый, ужасный. Чем мне чаще приходиться бить разного зверя, тем все более и более я убеждаюсь, что рано или поздно я брошу этот вид охоты».

Арсеньев подметил, что «Хребет Сихотэ Алинь имеет громадное значение и в этнографическом, и в зоологическом, и в метеорологическом отношении, и с точки зрения флоры. Исстари там жили гольды, здесь орочи. На востоке олень и фазан, на западе их нет совершенно. На западе хлеба и другие возделываемые растения созревают раньше на 2–3 недели, чем у моря. На западе больше снегу, здесь на востоке его почти нет. Там рыхлый, мягкий, здесь быстро обледенивает и становится куском крепким и колется при падении и при ударе. На востоке орехи, на западе их нет. На западе мошка и комары в изобилии, на востоке их значительно меньше. На востоке туман с моря. На западе его нет или чрезвычайно мало. На западе лес преимущественно хвойный, строевой, красный. На востоке более лиственный, чаще встречаются поляны и открытые места. На востоке все скалы превратились в россыпи под влиянием сырости моря и ветров: на западе этого нет или очень мало. На востоке много цветов ирисы, орхидеи и лилии, колокольчиковые и другие. На западе они чахлые и их значительно меньше. Вообще на востоке растительность богаче, шире и пышнее. На западе преобладают мхи. На востоке болот меньше. На западе они почти сплошные. На востоке зима слабая, лето прохладное»

В.К.Арсеньев и братья Худяковы

В этом путешествии Арсеньев полюбил горы Сихотэ Алинь. В дневнике он отметил, что маньчжурское слово «Сихотэ Алинь» местные китайцы переделали по своему «Сихота Линь», т. е. «Перевал западных больших рек» и были абсолютно правы: действительно, к западу от водораздела текли большие реки: Ваку, Иман, Бикин, Хор и т. д. Местные же крестьяне называли Сихотэ Алинь «Проходным рубцом».

ПО УССУРИЙСКОМУ КРАЮ С ДЕРСУ УЗАЛА

Множество открытий сделал Арсеньев, путешествуя в дебрях Приморья в те летне-осенние дни 1906 года. Именно тогда родился знаменитый путешественник и появились первые строки литературного произведения, которое он назовет «Дерсу Узала». Неожиданная встреча с будущим героем книги произошла 3 августа. В тот день с восходом солнца все были уже на ногах и после завтрака пошли вверх по реке Тадуши. Так как на обратном пути предстояло идти той же дорогой, Арсеньев шел без работы, тем более, что все вещи, в том числе и инструменты оставались на Ли Фудзине. Путешественники торопились как можно скорее дойти туда. В пути им встретилась еще одна китайская фанза, в которой они пообедали: гостеприимные хозяева угостили их пельменями. У другой фанзы, сооруженной рядом с ловушкой лудевой, расположились на ночлег. Вечером, когда все сидели у костра, а Арсеньев по обыкновению делал записи в своем дневнике, послышался мужской голос. Вот как описан этот памятный эпизод в книге Арсеньева:

«Здравствуйте, — сказал кто-то сзади. Я обернулся. У нашего огня стоял пожилой человек невысокого роста, приземистый, с выпуклой грудью, несколько кривоногий. Его плоское лицо было покрыто загаром, а складки у глаз, на лбу и щеках красноречиво говорили, что ему лет около 50-и. Небольшие каштанового цвета редкие усы, редкая, в несколько волосков, борода, выдающиеся скулы у глаз изобличали в нем гольда. Он опустил ружье прикладом на землю и начал закуривать. Одет он был в какую-то жесткую брезентовую куртку, манзовские штаны и улы, в руках у него были сошки — непременная принадлежность инородца. Глаза его маленькие с поволокой у крайних углов казались зоркими и дышали умом, сметливостью и гордостью».

На вопрос путешественников, кто он такой, пришелец с оттенком гордости ответил, что он не китаец, а гольд, живет в тайге, где и добывает себе пропитание.

— Зовут-то тебя как? — спросил кто-то гольда.

— Имя — Дерсу, фамилия — Узала, — ответил тот.

— Дерсу Узала? — переспросил Арсеньев. — А как же это перевести на русский язык? Что это означает?

Охотник на минуту задумался, а потом сказал с тем же оттенком гордости:

— Моя думай, что это ничего не значит, а просто имя и фамилия.

«Я видел перед собой первобытного охотника, — вспоминал позднее Владимир Клавдиевич, — который всю свою жизнь прожил в тайге. Из его слов я узнал, что средства к жизни он добывал ружьем и предметы своей охоты выменивал у китайцев за табак, свинец и порох и что винтовка ему досталась в наследие от отца. Потом он рассказал мне, что ему теперь пятьдесят три года, что у него никогда не было дома, он вечно жил под открытым небом и только зимой устраивал себе временную юрту из корья или бересты».

Разговаривая с охотником-гольдом о жизни, слушая его бесхитростные рассказы о таежных скитаниях, об охоте, Арсеньев все больше понимал, что не хочет расставаться с этим человеком, что оба они — он, офицер, выросший в городской семье, и бродяга гольд, едва ли знавший грамоту, связаны чем-то кровным, невидимым, но настолько прочным, что не позволяет им разойтись в разные стороны. На следующий день Арсеньев сделал самую краткую запись в своем дневнике: «Утром гольд Дерсу Узала на вторично заданный вопрос: «Согласен ли поступить проводником?» изъявил свое согласие. С этого момента он стал членом экспедиции».

Добавим — и героем знаменитой книги. По тому, как подробно велся путевой дневник В.К.Арсеньева летом 1906 года, можно сделать вывод, что путешественник планировал издать его полностью. Но позднее он отошел от этого замысла и предпочел художественный вариант описания своей таежной жизни с Дерсу Узала.

В.К.Арсеньев и Дерсу Узала

Скульптурная группа из липы «Арсеньев и Дерсу». Автор- Лоик

Экспонат музея им. В.К.Арсеньева

НА СИХОТЭ-АЛИНЬ. СМЕРТЬ ДЕРСУ

В Хабаровске с нетерпением ждали возвращения В.К.Арсеньева. Заслуженной наградой путешественнику стал Высочайший указ от 17 марта 1907 года о награждении его орденом Св. Станислава 2-й степени. Между тем служебных обязанностей со штабс-капитана Арсеньева никто не снимал, и он во главе охотничьей команды 23-го Восточно-Сибирского стрелкового полка отправился на рекогносцировочные работы на склоны хребта Хехцир. Поездка была непродолжительной, и В.К.Арсеньев вновь вернулся к составлению отчета экспедиции на Сихотэ-Алинь 7 апреля 1907 года он с блеском прочитал в Приамурском отделении Императорского Русского географического общества свой доклад о результатах экспедиции по Уссурийской тайге.

Вскоре был утвержден план следующей экспедиции по Приморью. Она являлась продолжением первой и включала те же задания: в первую очередь, военные, а заодно и научные. Арсеньев стал тщательно подбирать себе спутников. Отправиться с ним в новое путешествие согласился его прежний помощник А.И.Мерзляков, с которым вызвался идти в качестве вольнонаемного препаратора его брат. Стать ботаником экспедиции решил преподаватель французского языка Хабаровского графа Муравьева-Амурского кадетского корпуса Н.А.Десулави, который обладал спокойным характером, что немаловажно в походе. Еще одним спутником Арсеньева стал студент Киевского университета Петр Петрович Бордаков, недавно приехавший в Хабаровск. «Это был человек очень воспитанный, образованный, ровный и тактичный и в высшей степени добросовестный. Среди всех участников экспедиции П. П. Бордаков оставил о себе самые лучшие воспоминания,» — такую характеристику дал Арсеньев молодому человеку по возвращении. Кроме этих людей в экспедиции участвовали девять стрелков. К сожалению, Н.А.Пальчевский в это время был в ссоре с В. К. Арсеньевым и не присоединился к нему в новом путешествии.

Конечно же, Арсеньеву хотелось, чтобы в экспедиции участвовал и Дерсу Узала. Он послал стрелка Василия Захарова поискать проводника в тайге. Удивительно, но стрелок довольно быстро нашел Дерсу в одной фанзе недалеко от урочища Анучина. В. К. Арсеньев встретил своего друга уже в поезде, когда весь отряд ехал из Хабаровска во Владивосток. Путешественникам повезло: из Владивостока в район экспедиции отправлялись миноносцы «Грозный» и «Бесшумный». Они-то и доставили отряд к заливу Джигит. Новый, 1908 год, экспедиция встретила в «сердце Зауссурийского края». Не раз путешественники терпели голод и лишения, но исследования были успешно проведены в полном объеме. В конце января 1908 года экспедиция вернулась в Хабаровск. Вместе с Арсеньевым в его доме поселился и Дерсу Узала.

«Лесной человек» не смог долго выдержать городскую жизнь и с приходом весны отпросился у своего «капитана» в тайгу. Через две недели после его отъезда В. К. Арсеньев получил телеграмму от своего знакомого — начальника железнодорожной станции Корфовской И. А. Дзюля: «Человек, посланный вами в тайгу, найден убитым». Арсеньев сразу же понял, что речь идет о Дерсу Узала. Он бросился в путь. К сожалению, поезд пришел на станцию поздно, и пришлось переночевать у Дзюля.

Арсеньев так вспоминал день прощания: «Под утро я немного задремал, и тотчас мне приснился странный сон: мы — я и Дерсу — были на каком-то биваке в лесу. Дерсу увязывал свою котомку и собирался куда-то итти, я уговаривал его остаться со мною. Когда все было готово, он сказал, что идет к жене, и вслед за этим быстро направился к лесу. Мне стало страшно; я побежал за ним и запутался в багульнике. Появились пятипальчатые листья женьшеня. Они превратились в руки, схватили меня и повалили на землю. Я слабо вскрикнул и сбросил с головы одеяло. Яркий свет ударил мне в глаза. Передо мной стоял И. А. Дзюль и тряс меня за плечо.

Часов в девять утра мы вышли из дому. Был конец марта. Солнышко стояло высоко на небе и посылало на землю яркие лучи. В воздухе чувствовалось еще свежесть ночных заморозков, в особенности в теневых местах, но уже по талому снегу, по воде в ручьях и по веселому, праздничному виду деревьев видно было, что ночной холод никого уже запугать не может. Маленькая тропка повела нас в тайгу. Мы шли по ней долго и почти не говорили между собою. Километра через полтора справа от дорожки я увидел костер и около него три фигуры. В одной из них я узнал полицейского пристава. Двое рабочих копали могилу, а рядом с ней на земле лежало чье-то тело, покрытое рогожей. По знакомой мне обуви на ногах я узнал покойника.

— Дерсу! Дерсу! — невольно вырвалось у меня из груди.

Рабочие удивленно посмотрели на меня. Мне не хотелось при посторонних давать волю своим чувствам; я отошел в сторону, сел на пень и отдался своей печали.

Земля была мерзлой; рабочие оттаивали ее огнем и выбирали то, что можно было захватить лопатой. Минут через пять ко мне подошел пристав. Он имел такой радостный и веселый вид, точно приехал на праздник. Потому ли, что на своей жизни ему много приходилось убирать брошенных трупов, и он привык относиться к этой работе равнодушно, или потому, что хоронили кого-то безвестного «инородца», только по выражению лица его я понял, что особенно заниматься розыском убийц он не будет и намерен ограничиться одним протоколом. Он рассказал мне, что Дерсу нашли мертвым около костра. Судя по обстановке, его, видимо, убили сонным. Грабители искали у него денег и унесли винтовку.

Часа через полтора могила была готова. Рабочие подошли к Дерсу и сняли с него рогожу. Прорвавшийся сквозь густую хвою солнечный луч упал на землю и озарил лицо покойника. Оно почти не изменилось. Раскрытые глаза смотрели в небо; выражение было такое, как будто Дерсу что-то забыл и теперь силился вспомнить. Рабочие перенесли его в могилу и стали засыпать землей.

— Прощай, Дерсу! — сказал я тихо. — В лесу ты родился, в лесу и покончил расчеты с жизнью.»

ПОД ФЛАГОМ ЮБИЛЕЯ ПО ТАЙГЕ

В 1908 году П.Ф. Унтербергер в третий раз снарядил отряд во главе со штабс-капитаном В.К. Арсеньевым в экспедицию, более масштабную и продолжительную, чем предыдущие, — в северную часть Уссурийского края. Первой в путь отправилась группа Т.А.Николаева. В начале июня 1908 года она села на пароход во Владивостоке, отправляющийся в Императорскую Гавань, чтобы до прибытия основного отряда устроить три промежуточных лагеря с продовольствием: при устье рек Самарги и Ботчи, а также в бухте Андреева. 24 июня покинули Хабаровск и остальные члены экспедиции: В.К.Арсеньев, геолог С.Ф.Гусев, И.А.Дзюль, два казака и шесть стрелков.

В середине сентября 1908 года В.К.Арсеньев и его спутники пришли в Императорскую Гавань. Здесь они смогли отдохнуть после долгого и трудного пути. Но впереди им предстояло еще немало испытаний. 20 января 1909 года отряд Арсеньева совершил подъем на Сихотэ-Алинь, затем по долинам горных рек вышел к Амуру и остановился лагерем в 120 верстах от Хабаровска. Здесь В.К.Арсеньев оставил свой отряд отдохнуть и выехал в город, чтобы доложить о результатах первого этапа экспедиции.

В своем «Предварительном кратком колонизационном отчете о работе экспедиции» исследователь выделил следующие разделы: «План колонизационных работ. Общий обзор районов. Пути сообщения. Климат. Наводнения. Пчеловодство. Скотоводство. Охота и рыболовство». Побыв немного дома и повидавшись с друзьями, В.К.Арсеньев вернулся в тайгу. 16 февраля 1909 года отряд продолжил свой путь к морю. Путешественникам предстояло провести в окрестностях Императорской Гавани еще год. А всего эта экспедиция, маршруты которой Арсеньев описал в своей книге «В горах Сихотэ-Алиня», длилась 19 месяцев. 21 января 1910 года общее собрание Приамурского отдела ИРГО постановило назвать экспедиции Арсеньева 1908–1910 гг. Юбилейными — в честь 50-летия подписания Айгунского договора и присоединения Приамурского края к России.

Дерсу Узала

В ПЕТЕРБУРГЕ

В октябре 1910 года штабс-капитан Арсеньев повез солдат, уволившихся в запас, в Сызрань. С собой он взял все коллекции, собранные в последних экспедициях. Закончив в Сызрани служебные дела, путешественник выехал в Санкт-Петербург, отправив туда и ящики с коллекциями. 5 января 1911 года он побывал на заседании отделения этнографии Русского географического общества и познакомился со многими исследователями, интересующимися жизнью инородцев: В.В.Радловым, Д.А.Клеменцом, Ю.М.Шокальским, П.П.Семеновым-Тян-Шанским, С.Ф.Ольденбургом и П.К.Козловым. Свою коллекцию, прибывшую из Сызрани, В.К.Арсеньев показал на Общероссийской этнографической выставке, которая открылась в Русском музее. 25 февраля он выступил в отделении этнографии ИРГО с докладом «Китайцы в Уссурийском крае». На другой день в Офицерском собрании на Литейном проспекте перед членами Разряда военной археологии и Русского военно-исторического общества исследователь сделал сообщение о древнейшей истории Уссурийского края. 18 марта он выступил в ИРГО с новым докладом «Орочи — удэге».

Из Петербурга В.К.Арсеньева вызвал срочной телеграммой новый генерал-губернатор Приамурского края Н.Л.Гондатти, сменивший на этом посту П.Ф.Унтербергера. Уходя в отставку, тот сделал путешественнику неплохой подарок: он добился разрешения у царя, чтобы штабс-капитан Арсеньев мог совершать путешествия вне зависимости от службы.

Возвращаясь из Санкт-Петербурга, В.К.Арсеньев заехал в Москву повидаться с родителями. К тому времени его отец занимал должность начальника Московской окружной железной дороги. С собой на Дальний Восток Владимир Клавдиевич взял младшего брата Александра, недавно закончившего Межевый институт.

28 апреля 1911 года В.К.Арсеньева назначили производителем работ Уссурийской межевой партии в Переселенческом управлении землеустройства и земледелия. У него появилась возможность свободно заниматься изучением края. В виде исключения штабс-капитану Арсеньеву сохранили на гражданской службе офицерский чин и довольствие.

По приезде в Хабаровск В.К.Арсеньев познакомился с генерал-губернатором Приамурского края Николаем Львовичем Гондатти, о котором слышал много хорошего в Петербурге и Москве. Программа действий нового Главного начальника края, так иногда называли эту должность, была широкой: активная переселенческая политика с ограниченным привлечением иностранного труда; развитие инфраструктуры, единой со странами тихоокеанского бассейна, агрономии и животноводства, кустарного производства, кредитных товариществ. В числе своих единомышленников новый генерал-губернатор хотел видеть и В.К.Арсеньева. 9 января 1912 года Арсеньев был назначен чиновником особых поручений Приамурского генералДгубернатора. Через полторы недели он уже стал исполнять должность штабДофицера «для исполнения поручений по рабочему вопросу» при Переселенческом управлении. К этому времени из СанктДПетербурга пришло приятное известие: отделение этнографии ИРГО наградило Арсеньева малой серебряной медалью за чтение лекций в 1910 году.

В феврале 1912 года Арсеньев отправился в важную командировку: в течение двух недель проверял состояние дел на Бирских каменноугольных копях и условия жизни рабочих. Вернувшись в Хабаровск, 8 марта он выступил с докладом о своей командировке в Приамурском отделе ИРГО. Через несколько дней его сообщение под названием «Река Бира, копи Бирского каменноугольного товарищества и строящаяся Амурская железная дорога» увидело свет на страницах «Приамурских ведомостей».

4 апреля 1912 года В.К.Арсеньева произвели в капитаны, а через два дня он выехал в тайгу «гонять» хунхузов. Десять месяцев провел он в командировке, обследовав за это время Никольск-Уссурийский, Иманский и Ольгинский уезды. Затем были и другие командировки.

В январе 1917 года подполковника Арсеньева зачислили в военное ведомство, а 28 марта определили в 13-й Сибирский стрелковый запасной полк. В начале мая Владимиру Клавдиевичу пришлось поехать на фронт. Однако благодаря усилиям друзей, которые посылали письма в различные инстанции, а также ходатайству Академии наук, Русского географического общества и его дальневосточных отделов перед Временным правительством, 27 мая В.К.Арсеньева сняли с поезда в Ачинске, и вернули в Хабаровск в распоряжение штаба Приамурского военного округа.

Одним из главных ходатаев за ученого в Петрограде был П.Ф.Унтербергер. Он решил организовать экспедицию с помощью Русского географического общества, членом совета которого являлся. По его просьбе Владимир Клавдиевич подготовил список своих трудов и разработал план будущей экспедиции. «Вполне сочувствую, — писал еще 27 октября 1916 года отставной генерал-губернатор В.К.Арсеньеву, — Вашему плану обследования района между низовьем р. Амура и побережьем Охотского моря; это действительно Терра инкогнита. Уездные начальники знакомы только с некоторыми, весьма ограниченными участками. Мною в былое время предполагалось туда послать комиссию для переписи инородцев и более точного распределения между ними платимого ясака. Выяснение этого вопроса находилось в связи с бывшим предположением вообще изменить налоговую систему инородцев. Пришлось по целому ряду причин тогда отложить это намерение, но оно настоятельно нужно».

Но из-за политических событий экспедиция откладывалась. В апреле 1917 года на первом съезде депутатов городских и уездных Советов было принято решение ходатайствовать перед правительством об учреждении должности комиссара по инородческим делам. 29 июня на общем съезде представителей всех сословий дальневосточного края В.К.Арсеньев был избран комиссаром по делам туземцев и с головой окунулся в новую работу. Он просил друзей в самых разных уголках Дальнего Востока посылать любую информацию о жизни коренного населения и часто сам ездил в командировки. С 3 по 12 августа, например, он был в устье Амура, а вернувшись из этой поездки, писал: «Приходится прийти к следующим выводам: 1) Если теперь же не принять каких-либо мер по обеспечению гиляков юколой, то по крайней мере, в течение шести месяцев придется снабжать их продовольствием за счет казны. 2) Главная масса рыбы не поступает к рыбопромышленникам и не остается у гиляков, а проходит через руки хищников. Значительная часть ее не попадает на русские рынки. Много рыбы увозится куда-то (быть может, в Корею и Японию) на корейских шаландах. На это обстоятельство тем более надо обращать внимание, что способ засолки рыбы корейцами близок к японскому. 3) Все лица, не принадлежащие к инородцам и живущие в их стойбищах, обычно выступают в роли самых беззастенчивых эксплуататоров инородческого населения и являются элементом, губительно действующим на экономическое и моральное состояние инородцев. 4) Эксплуатацией инородцев занимаются не столько рыбопромышленники (их вина в том, что они, будучи в курсе дела, смотрят на все сквозь пальцы), сколько посредники (перекупщики рыбы) между ними и гиляками».

В сентябре В.К.Арсеньев со своим добровольным помощником Б.И.Ильенковым отправился в новую поездку, на этот раз на реку Тунгуску. Во время поездки он не упускал возможности заняться этнографией: собирал коллекции, записывал сказания. 27 сентября 1917 года Владимир Клавдиевич отметил в своем дневнике: «Перед отъездом у тунгусов всегда возникает много вопросов. Они долго являлись к нам со своими просьбами и за советами. Только в 10.30 удалось начать укладываться. В 11 часов лодки отчалили. Тунгусы вышли нас провожать вместе с женщинами и детьми. Когда лодки отплыли, тунгусы подняли крики и стрельбу из ружей. Мы помахали им фуражками, они ответили вновь криками и пальбой. Через несколько минут лодки скрылись за поворотом». В одном из своих писем исследователь писал: «Хотелось бы сделать многое для инородцев, но товарищи не хотят признавать их за людей и чинят насилия. Свободу они поняли как свободу самых жестких и грубых насилий».

В ГОРНУЮ СТРАНУ ЯН-ДЕ-ЯНГЕ

В.К.Арсеньев давно мечтал организовать экспедицию на реки Олгон и Горин и посетить хребет Ян-де-Янге, чтобы ознакомиться с бытом малых народностей, обитающих там. Но поездка долго не удавалась: то по причине безденежья, то не пускало начальство. Но вот, наконец, обстоятельства сложились благоприятно. В будущую поездку напросились и два студента: Н. П. Делле и Г. Д. Куренков, изучающие этнографию. Арсеньев всегда внимательно отбирал себе спутников, но здесь выбирать было некогда, и он согласился. Владимир Клавдиевич не знал, что судьбы уготовила ему новое испытание: отныне он получит врага, который будет ненавидеть его всю жизнь. Менее всего Арсеньев мог подумать, что им окажется Куренков, производивший впечатление весьма умного молодого человека.

Первыми из Хабаровска 18 ноября 1917 года выехали студенты, а через два дня отправился и Арсеньев. Все встретились на станции Ин, откуда и начинался их маршрут. 20 декабря 1917 года Арсеньев записал в своем дневнике: «Маршрут к хребту Быгин-Быгинен. Встали еще в темноте, к рассвету пригнали оленей. Выступили как раз с восходом солнца. Тяжелый путь по болоту. Мороз около 30 градусов. От оленей валит густой пар. В воздухе искрится на солнце туманная изморось. Подъем по ключу на хребет. Снег глубиной по колено. Идти по свежепротоптанной оленьей тропе очень тяжело. Можно сказать, что подъем на хребет начался в 10 часов утра и длился до самых сумерок». Спустя много лет, 22 февраля 1929 года, В.К.Арсеньев опубликовал в газете «Красное знамя» свой рассказ «Быгин-Быгинен», в котором описал впечатления об этих горах.

Когда выдавалась свободная минута, Владимир Клавдиевич занимался этнографией. Ему очень повезло в стойбище Кукан, где он встретил весьма словоохотливого шамана Дтунгуса, рассказавшего много интересного о своем крае.

30 декабря 1917 г. путешественники вышли на р. Кур, где в доме гостеприимного якута Михаила Сургучева нашли долгожданный отдых, которому все были несказанно рады, тем более, что приближался праздник. На следующий день все принялись готовиться к Новому году. В лесу срубили небольшую, но красивую елочку и дружно нарядили ее нехитрыми игрушками. Вечером все побаловались жидким шоколадом, заедая его разными сладостями, а в полночь запустили ракету. В ту ночь было много разговоров о будущей жизни. Владимир Клавдиевич записал в дневнике: «Первый день Нового года. Прошлый год принес много несчастий Родине. Что-то даст наступивший Новый год. Скорее бы кончалась эта солдатская эпоха со всеми ее жестокостями и насилиями.» Никто из сидевших за тем праздничным столом в глухой тундре и не догадывался о том, какой многострадальний путь еще предстоит пройти России и какие ее ждут испытания.

10 января 1918 года путешественники подошли к хребту Ян-де-Янге, а 14 января Арсеньев совершил восхождение на него. «Подъем в гору был настолько утомителен, — вспоминал он позднее, — что принуждал меня несколько раз останавливаться и отдыхать. Самый перевал представлял собою глубокую седловину между двумя сопками. Когда я достиг его, солнце уже совсем склонилось к горизонту. Позади на необозримое пространство расстилалась тундра, казавшаяся сверху большим белым диском «без меры в длину, без конца в ширину». Небесный свод, расцвеченный лучами заходящего солнца в пурпуровые, оранжевые и золотисто-желтые цвета, как бы опирался на ее края и казался громадной хрустальной чашой, опрокинутой над землею. День угасал… Снега, покрывавшие склоны Ян-де-Янге, окрасились в розоватые и нежно-фиолетовые тона. В умирании дня есть всегда что-то таинственное и грустное, как бы от сознания того, что прекрасный мир земной должен быть отдан во власть ночи, победно шествующей с востока».

15 января из-за недостатка продовольствия Арсеньев решил изменить маршрут и вместо реки Горин направиться на озеро Болонь. Через неделю путешественники с небольшими приключениями добрались до конца пути — гольдского стойбища Богдамонгли, а 5 февраля 1918 года экспедиция вернулась в Хабаровск. Когда подзабылись горести пути, Владимир Клавдиевич с удовольствием рассказывал о своем путешествии, делился впечатлениями. Он думал написать о тех нелегких днях книгу. Об этом было объявлено публично: «Готовится к печати книга «Экспедиция в горную область Ян-де-Янге в 1917 году.» Но она так и не увидела свет. Эта рукопись книги навсегда исчезла. Известен только рассказ «В тундре», опубликованный в 1928 году на страницах журнала «Новый мир». Только лишь по возвращении в Хабаровск В.К.Арсеньев

узнал об октябрьском перевороте: новость о нем просто не дошла еще до таежных районов. Для Арсеньева это означало еще и то, что он автоматически выбыл с должности комиссара по инородческим делам. Нужно было решать, как жить, что делать дальше.

Первой мыслью было оставить все и уехать навсегда из России. Американский консул предложил это сделать безо всяких проблем. Но Арсеньев отказался от этой мысли. Много позже он писал: «Я должен был бы поставить крест на всю свою исследовательскую работу на Дальнем Востоке и заняться совершенно новым для меня делом среди чужого народа, который в лучшем случае терпел бы меня в своей среде только как бесправного эмигранта. Мои родные, друзья и знакомые находились в бедственном положении, а я, вместо того, чтобы как-нибудь помочь им, бежал, бросив их на произвол судьбы.

Революция для всех — в том числе и для меня! Я не долго думал и быстро решил разделить участь своего народа…» (выделено А.Х.)

Клад на Корфовской и ПУТЕШЕСТВИЕ НА КАМЧАТКУ

В 1918 ГОДУ Когда в Хабаровске становилось особенно «горячо», Арсеньев с женой и сыном уезжал к себе на дачу на станцию Корфовскую. Понимая, что может случиться самое непредвиденное, Владимир Клавдиевич собрал свои награды, ценные бумаги, рукописи, записные книжки, положил их в металлическую банку, которую затем запаял. Банка была зарыта в землю рядом с дачей. Но… дача вскоре сгорела и «клад» исследователя Дальнего Востока навсегда остался в Корфовской, где-то рядом с могилой Дерсу. Не там ли хранятся многие секреты путешественника, в частности, карта со знаменитой плантацией женьшеня, которую продарил Арсеньеву Дерсу Узала?

Жажда путешествий, а может, попытка избежать насильственной мобилизации — за ним охотились калмыковцы — заставили В.К.Арсеньева собраться в новое путешествие. 17 мая 1918 года заведующий Приморским переселенческим районом Б.Н.Клепинин написал комиссару переселения Дальсовнаркома: «Начальником экспедиции на Камчатку мною приглашен исследователь Дальнего Востока В.К.Арсеньев, с окладом в 6000 рублей, утвержденным 23/10 февраля 1918 года Советом Народных Комиссаров для специалистов, исполняющих работы самостоятельно. Приглашение В.К. Арсеньева прошу утвердить». Комиссар вынес резолюцию: «Кандидатура Арсеньева как исследователя желательна и утверждается».

Владимир Клавдиевич сдал музейные дела И.А.Лопатину и выступил в Приамурском отделе Русского географического общества с отчетным докладом о деятельности музея. Беспокоясь о его будущем, он встретился с председателем Дальсовнаркома, которому рассказал о бедственном положении музея.

Экспедиция на Камчатку направлялась для изучения условий жизни переселенцев и выработки программы будущего заселения далекого полуострова. Поэтому 26 июня 1918 года приказом Временного бюро по управлению Приморским переселенческим районом В.К.Арсеньева назначили еще и заведующим устройством переселенцев на Камчатке. Помощниками его были бывший казачий генерал А.Ю.Савицкий* и В.А.Шрейбер.

О том, какое настроение было у Арсеньева во время плавания, лучше всего рассказывет его дневник. «Более неуютного и грязного судна, — писал Владимир Клавдиевич, — чем этот самый «Сишан» я никогда не видел. Первый класс по праву революции заняла для себя команда парохода, оставив для пассажиров второй класс. Билетов было продано больше, чем мест. Поэтому часть пассажиров помещалась в кают-компании. Состав пассажиров самый разнообразный. На судне ехало много спекулянтов-кавказцев на Анадырь и Чукотский полуостров. Они эксплуатируют инородцев и, в тоже время, снабжают их всем необходимым. То, что должно было делать правительство, делают кулаки-хищники. Публика самая разнообразная: коммерсанты, техники, рыбопромышленники, золотоискатели, рабочие, искатели приключений, разного рода бродяги и проходимцы, любители легкой наживы за счет обиженных судьбою чукчей, коряков и камчадалов».

К счастью, плавание закончилось без приключений. 19 июля 1918 г. пароход «Сишан» бросил якорь в Авачинской бухте. Город Петропавловск-Камчатский напоминал большое село. Деревянные домики вытянулись вдоль единственной улицы, имеющей плохонький тратуар, на котором только и можно было спастись от грязи. Некоторые дома из крепкого корабельного леса, построенные много лет назад, почернели от сырости и старости. Чем-то сентиментальным повеяло от этих домов на В.К.Арсеньева.

Со своим имуществом Владимир Клавдиевич и его спутники перебрались в школу. Пришлось потратить много времени, чтобы разобрать все вещи и приготовить их в дорогу. Арсеньев за годы странствий твердо усвоил правило: насколько хорошо соберешься в поход — настолько удачным будет путь! 22 июля, когда выдалось немного свободного времени, Владимир Клавдиевич совершил экскурсию по Петропавловску-Камчатскому. Ему было интересно не только посмотреть город, о котором он много слышал, но и посмотреть, сохранились ли в нем свидетельства истории. Особенно Арсеньева интересовали памятники, связанные с обороной города в 1854 году, когда командир небольшого гарнизона генерал В.С.Завойко смог с блеском защитить Петропавловск от нападения Англо-Французской эскадры.

В Петропавловске-Камчатском Арсеньев как заведующий устройством переселецев тут же приступил к своим обязанностям. В первый же день он устроил совещание с областным Камчатским комитетом и представителями Завойкинского волостного комитета, на котором рассказал о планах и задачах экспедиции. К этому времени маршрут Арсеньева вылился в ясную и определенную форму: он идет обследовать долину р. Камчатки с точки зрения возможности пересления, а попутно будет собирать этнографические и географические сведения. Вернуться домой он предполагал с последним пароходным рейсом в ноябре или начале декабря, с тем чтобы через год возобновить работы на Камчатке, особенно на ее восточном побережье, богатом пушниной и морскими животными.

В Петропавловске-Камчатском Арсеньев познакомился с П.Т.Новограбленовым,* первым камчадалом, получившим высшее образование. Их сблизила любовь к Дальнему Востоку и беспокойство о его будущем. 2 августа 1918 года на крейсере Управления рыбных и звернных промыслов «Командор Беринг» В. К. Арсеньев и его помощники отправились в Усть-Камчатск. В этом поселке жизнь теплилась только благодаря рыбоконсервному заводу братьев Демби. Они же дали приют Арсеньеву и его спутникам. Владимир Клавдиевич обнаружил среди обитателей поселка знакомого Д Г. А. Крамаренко, с которым познакомился в Петербурге 8 лет назад, когда после путешествия своего на Камчатку с фонографом и кинематографом читал доклад и показывал свои кинематографические снимки в Географическом обществе.

Еще больше, чем с Крамаренко-старшим, Владимир Клавдиевич сблизился с его сыном, 15-летним Жорой. Мальчика отличала склонность к исследованиям и наблюдениям за природой, а также дотошность и аккуратность в сборе материалов. Владимир Клавдиевич поделился с ним опытом по заполнению путевого дневника.

Последняя часть пути к городу была самой памятной. Путешественники любовались живописной дорогой и красотой Коряцкого и Авачинского вулканов. Уже в сумерках 25 сентября они пришли в Петропавловск. К счастью, судов, отправляющихся во Владивосток, в гавани было предостаточно. На рейде стояли стояли «Адмирал Завойко», «Монгугай», «Эривань» и военный транспорт «Якут». На нем-то путешественники и отправились 6 октября 1918 года во Владивосток, куда пришли ровно через неделю.

В Хабаровск Владимир Клавдиевич не вернулся и сразу же после экспедиции разошелся с женой. В дневнике, который Арсеньев вел на Камчатке, 5 сентября 1918 года появились такие строки: «Вчерашний тяжелый сон не выходит у меня из головы. Я видел какой-то водопад шириной 1–2 версты. Откуда-то взялась нагая жена. Она жаловалась, что у нее болят ноги. Почему-то нам непременно надо было перейти через этот водопад. Мы пошли. Я поддерживал ее и со страхом думал, как она выдержит холод и пройдет такое опасное место и такое большое расстояние по воде. Жена один раз сорвалась, и я ее поддержал и стал всячески уговаривать собраться с силами и как-нибудь потерпеть. Целый день я находился под впечатлением этого сна».

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Белой властью было организовано во Владивостоке Управление рыбными промыслами Дальнего Востока и 1 ноября 1918 года начальство подписало приказ о назначении В.К.Арсеньева младшим инспектором рыболовства. В конце ноября того же года Арсеньева ждал страшный удар, преодолеть который он смог, лишь призвав на помощь все свое мужество. Его отец Клавдий Федорович, потомственный гражданин Санкт-Петербурга (почетное звание- прим. авт.), вышел в отставку еще в 1913 году в должности заведующего движением Московской окружной железной дороги. Во время гражданской войны он предпочел со всей семьей жить в деревне, где было проще сводить концы с концами. На хуторе Дубовщина близ села Батурино вместе с родителями жили две сестры Владимира Клавдиевича Арсеньева и его брат Клавдий Клавдиевич с женой Еленой Леонардовной.

Вечер 24 ноября 1918 года семья проводила, как обычно. Поужинали, когда за окном опустились сумерки, и коротали время до сна за какими-то незначительными разговорами и занятиями. Все вздрогнули, когда во дворе раздался громкий звук. 37-летняя Лидия Клавдиевна, самая смелая, решила посмотреть, что это такое. Как только она открыла входную дверь, ей в лицо пахнул огнем выстрел. Тут же в комнату ворвались какие-то люди. Угрожающе размахивая обрезами, они схватили деда и 47-летнего Клавдия Клавдиевича, который с детства был инвалидом и едва стоял на костылях. Грабители стали требовать денег, но дома ничего ценного не было, кроме большого рояля. Пока допрашивали мужчин, женщины перевязывали лицо Лидии Клавдиевне, которую трясло, как в лихорадке. Бандиты действовали быстро. Поняв, что в этом доме поживиться нечем, они поторопились расправиться со свидетелями. Первым убили Клавдия Федоровича. Увидев упавшего мужа, Руфина Федоровна потеряла сознание. Один из бандитов тут же выстрелил ей в голову, другой прицелился в Клавдия Клавдиевича, который едва стоял на костылях, прижавшись к стене.

Пока Елена Леонардовна бегала по дому, взывая о помощи, а бандиты стреляли в нее, Лидия Клавдиевна схватила своих детей, восьмилетнюю Наташу и четырехлетнюю Ирину и быстро затолкала их под кровать. Когда бандитам удалось догнать Елену Леонардовну, они вернулись за Лидией Клавдиевной, которая, стоя на коленях у кровати, пыталась уговаривать бандитов пощадить детей. Ответом на ее мольбы был выстрел. Расправившись во взрослыми членами семьи, убийцы заглянули под кровать, но увидев там только обезумевшую малышку Ирину, пощадили ее. То ли они просто не заметили за девочкой ее сестры, то ли уже пресытились убийствами. Бандиты стали было рыться в вещах, как вдруг раздался звонок будильника. Неожиданный звук напугал преступников, и они поторопились покинуть дом со своей добычей — несколькими серебряными ложками, вилками и ножами. Уже под утро на хуторе появились люди из села. Их позвала Домна, которая убирала в доме и во время злодейского убийства успела спрятаться в подвале за бочкой. Следователь — белый офицер провел дознание дотошно. Перед старшей девочкой провели всех мужчин села. Она тут же опознала двоих. Остальные успели скрыться. Эти двое и рассказали, что они решили «экспроприировать богатеев» с хутора. Зная, что в этот день Клавдию Клавдиевичу, служившему инкассатором, должны были принести деньги, крестьяне решили сделать налет. Это было время, когда из крестьянской массы, поднялись люди, для которых символом жизни стал девиз «Грабь награбленное!»

Бандиты были расстреляны, а на деревенском кладбище появилась братская могила Арсеньевых. Из всей большой семьи в живых остались только Вера Клавдиевна и ее муж Владимир Федорович Богданов, которые жили в небольшом флигеле в стороне от дома. Они слышали выстрелы, но не стали выходить, думая, что стрельба происходит в деревне. После трагедии они уехали из села, чтобы уже никогда больше не появляться в страшном месте.

Это были очень трудные, а порой и трагические годы для Владимира Клавдиевича. А выдержать ему помогла любовь. Сейчас трудно сказать, как познакомился Арсеньев со своей будущей женой Маргаритой Николаевной Соловьевой. Скорее всего, их первая встреча произошла в доме ее отца, Николая Матвеевича Соловьева,* главного контролера по строительству Владивостокской крепости и председателя Общества изучения Амурского края. В июне 1919 года В.К.Арсеньев состоялась скромная свадьба. Через год после свадьбы в семье Арсеньевых появилась дочь — маленькая Наташенька, в которой Владимир Клавдиевич души не чаял.

В.К.Арсеньев

Братья Арсеньевы: Александр, Анатолий, Владимир. 1928 г

КАК СТАТЬ ПУТЕШЕСТВЕННИКОМ

В конце 1921 г. друзья уговорили В.К.Арсеньева подать документы на занятие по совместительству должности преподавателя географии и этнографии в Дальневосточном университете. Он согласился и вместе с заявлением представил программу своих будущих лекций по краеведению, также по теории и практике научных экспедиций по Восточной Сибири. По представлению Восточного факультета 14 февраля 1922 г. Совет университета избрал Арсеньева преподавателем географии и этнографии Восточной Азии. Он узнал об этом из письма ректора. «Считая приятным для себя долгом, — писал тот Владимиру Клавдиевичу, — довести о таковом избрании до Вашего сведения и будучи твердо уверенным в том, что в Вашем лице Государственный Дальневосточный университет приобретает весьма ценного сотрудника в деле упрочения и дальнейшего развития Университета, желаю Вам успехов в предстоящей Вам деятельности в среде преподавательского персонала Университета».

Арсеньев был прирожденным рассказчиком, и аудитория на его лекциях всегда была полной. Многие знакомые считали его рассказы о путешествиях более интересными, чем книги. М.К.Азадовский позднее вспоминал: «Прежде чем приступить к литературному оформлению своих воспоминаний о Дерсу, Владимир Клавдиевич очень любил рассказывать их. Я буквально почти всю будущую книгу прослушал сначала в замечательно увлекательных рассказах Владимира Клавдиевича. Я слушал отдельные рассказы у него в кабинете, за чайным столом, у меня, в палатке на раскопках и т. д. и т. д. Мне кажется, что в рассказывании они были более замечательны; во всяком случае многих характерных и ярких деталей я потом не нашел в печатном тексте». К несчастью, рукопись его книги «Теория и практика путешественника» исчезла после его смерти. Спустя много лет удалось частично востановить ее. Вот краткие отрывки, которые помогают лучше понять личность Арсеньева. «Экспедиция, снаряжаемая из штатских людей, стоит несравненно дороже, хотя бы потому, что приходится нанимать рабочих и платить им довольно большое жалованье. Не надо считаться с политическими убеждениями человека только потому, что мешать политику с наукой не следует. Кому отдавать предпочтение: женатым или холостым? Лучший пример из опыта Нансена.

Я помню свои ошибки. Мне пришлось второй раз открывать Америку и в последствие надо было снова проделывать тот же маршрут. Путешественник должен иметь ровный покладистый характер. Он должен привязывать к себе своих путников и отнюдь не создавать с ними обостренных отношений. Личный пример начальника экспедиционного отряда заставляет подчиненных быть энергичнее и работать способнее. Чем меньше привычек, тем меньше лишений — курильщики страдают вдвое больше. Человек образованный переносит лишения легче, чем простой рабочий. Мне приходилось много путешествовать без охранного отряда только с одним спутником. Это был незаменимый человек — Поликарп Олентьев, подбадривающий меня. Нытик мешает работе. Чем меньше участников экспедиции, тем лучше. Для малого отряда легче подобрать годных людей и удобнее ими управлять.

В особенности не надо брать новых спутников перед самым выступлением в поход, когда отряд сформирован. Обычно даже в день отъезда целый ряд лиц обращается с просьбой взять их с собой хотя бы даже на собственный счет. Не следует ни под каким видом соглашаться на такие предложения. Новое лицо сразу, с первых же дней, с момента покупки билета на железной дороге или в пароходстве вносит коэффициент развала, все расчеты рушатся и забота о новом лице будет следовать по пятам как тень, ежедневно, постоянно. Вам придется думать о вьюке для него, о носильщике, о месте в лодке, о лишнем продовольствии, словом, во все ваши расчеты постоянно вносить поправки.

Материальные средства экспедиции состоят из денежных средств и имущества, получаемого натурой. Прежде чем покупать что-нибудь, надо выяснить, что можно получить натурой. До войны и революции я почти все снаряжение приобретал натурой от военного ведомства. Я должен отдать справедливость военному ведомству и, в особенности, большинству офицеров Генерального штаба — они всячески содействовали моим стремлениям и старались облегчить мои сборы.

Благодаря им я получал натурою вьючных лошадей, конское снаряжение, походную кузницу, инструменты, карты. Мне был дан охранный отряд из стрелков и казаков. Причем придоставлено право выбора людей из всех частей округа, кроме инженерных войск и крепостной артиллерии. Люди получали суточные деньги и продовольствие, они были снабжены летней, осенней и зимней одеждой и обувью. Походная аптека тоже была выдана из складов Военного медицинского ведомства. Мало того, все нужные мне материалы выдавались по казенной расценке. Так, я получал шинельное сукно для зимней палатки, войсковые мясные консервы, сухари и прочее. Далее, мне были выданы литеры для бесплатного проезда по железной дороге, а военно-морской флот доставил меня и моих спутников к месту работ и устроил питательные базы на берегу моря. Вспоминая прошлое, я заочно благодарю Военное ведомство и в особенности офицеров Генерального штаба.

Теперь политическая обстановка резко изменилась, снаряжаться в экпедиции стало труднее. Что удается достать натурой начальнику экспедиции, сказать трудно: все зависит от связей, знакомства, протекции и дипломатических способностей организатора.

[…] Не следует игнорировать газет, но к сообщаемым репортерами сведениям надо относится с некоторой долей недоверия. В особенности не надо доверяться статьям анонимным, без подписи, или подписанными под кличкой «свой», «наблюдатель», «проезжий», «обыватель» и т. п. Эти лица получают по 3 коп. за строчку и часто врут вследствие привычки врать во всем, чтобы заработать на числе строк, и для того, чтобы придать большой интерес своему сообщению.

Если экспедиция предполагает быть длительной, например, двухлетней, то нужно подумать о том, какие технические специальности будут иметь ее участники, кроме специальностей научных. Не следует гоняться за специальностью, но обращать внимание на нравственные качества человека. Так, один из помощников берет на себя слесарное дело, другой — столярное, третий — шорное, четвертый — ковку лошадей и кузнечное дело. Каждый из них поступает в ученики к столяру, слесарю, кузнецу, шорнику. За обучение их можно заплатить из средств экспедиции. Сам я лично взял на себя ковку лошадей, а другой раз — медицину.

В 1928 г. под руководством В.К.Арсеньева проходили съемки кинофильма «Лесные дали»

Ковке лошадей я обучался в Приморской учебно-лечебной кузнеце, а медицинскому делу в госпиталях при посредстве знакомых мне врачей. Курс ковочного дела я прошел в два месяца, а фельдшерско-санитарный с перерывами в четыре месяца. Во время путешествий у меня был кузнец, привыкший портить копыта лошадей. Мои знания мне очень пригодились. Не раз мне приходилось накладывать швы и людям, и вьючным животным. Помню, один раз ко мне прибежал старовер, сын которого топором порубил ногу. Я зашил рану, оставив отверствие на случай, если произойдет нагноение. Другой раз я лечил мальчика от укуса ядовитой змеи, вылечил женщину, у которой в груди застоялось молоко и получились большие нарывы. Помню случай, когда ко мне пришел молодой китаец с проломленной головой. Раздробленные мелкие кости почернели и загноили. Я обрил ему голову, вынул все отмершие кости черепа, обрезал гнойное кольцо вокруг раны. Там обнаружился пульсирующий мозг под оболочкой. Наложив повяку, я надел ему на голову коробку из толстой бересты. Когда рана затянулась, китаец ушел из отряда. Случаев первоначальной хирургической помощи в своем отряде было много.

Из неизданных дневников В.К.Арсеньева

Дисциплина в отряде должна быть не по форме, а по духу. Это происходит само собою, как только отряд очутится в поле. Мною лично не разу не приходилось налагать дисциплинарных взысканий. Наоборот, приходилось останавливать людей от излишнего усердия. Проводники насколько бывают полезны, настолько же вредны. За ними надо следить в оба и недоверяться. Не брать патентованных проводников и переводчиков. Люди эти начинают торговать вашим именем. Такой переводчик начинает держать себя барином в отряде, прикрикивать на рабочих и тогда туземцы начинают считать его начальником экспедиции. Пример, солдат (экспедиции 1906 г.) Анофриев, которого считали начальником экспедиции, а меня писарем. Им не надо давать денежных поручений, покупку вьючных животных, продовольствия и т. д. Инородец, вкусивший культуры, непременный плут, выжига и проходимец. Таких проводников всегда надо избегать. Какую бы вы ни дали плату патентованному переводчику, он все-таки будет плутовать и при слабом обращении совсем сядет на шею. С этими господами нельзя сантиментильничать, иначе обманы будут расти прогрессивно и дело может закончиться катастрофой. Не надо допускать секретных разговоров с переводчиками. Это всегда производит неблагоприятное впечатление на чинов отряда и на местное население. Лучше всего ждать случая, когда судьба сведет вас с кем-либо из туземцев, говорящих по-русски. Если этого не случилось, то рекомендую брать проводников от места до места…» Отбою от желающих посещать лекции Арсеньева не было.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ГИЖИГЕ

В ноябре 1921 года Арсеньева назначили — по его просьбе — на должность инспектора Гижигинского района. Территория этого района, лежащего между рекой Ирет на западном берегу Пенжинского залива и рекой Лесновской на полуострове Камчатка, представляла для исследователя особый интерес в этнографическом и статистическо-экономическом отношениях. Летом 1922 года Арсеньев совершил поездку по этому району.

23 июня 1922 г. Владимир Клавдиевич с борта парохода «Кишинев» проводил взглядом Владивосток, растаявший в туманной ночной мгле. Через месяц плаваний пароход «Кишинев» бросил якорь в Тауйской губе. Там Владимир Клвдиевич узнал новость, которая его встревожила: в районе действовала банда атамана Бочкарева. 31 июля 1922 г. Арсеньев записал в своем дненике: «В 8 часов утра я высадился на берег. Жуткое чувство закралось в сердце, когда я увидел удаляющийся пароход. Я долго стоял на берегу и смотрел долго, смотрел до тех пор, пока он не стал маленьким, едва заметным и, наконец, не скрылся за мысом. Тогда я пошел по берегу к единственному жилому домику, расположенному на длинной косе, отделяющей лагуну от губы. Лагуна эта миль 15 длиной и десять миль шириной. Когда пароход ушел, я почувствовал себя отрезанным от мира».

Хотя исследования не шли в голову, Арсеньев вычертил карту местности, наблюдая за горизонтом — не покажется ли «Пенжина». Наблюдение за морем на несколько дней стало любимым занятием шести человек, которым волею судьбы пришлось жить в маленькой избушке на косе, ожидая шхуны «Пенжина». В полдень 8 августа кто-то прибежал в избушку с криками: «Парус, парус!» Все выскочили на берег. Действительно, шхуна под белым парусом уже подходила к косе. Увы, это была не «Пенжина». На борту корабля ясно читалось его название: «Святой Михаил». Вскоре с нее спустили шлюпку, на которой на берег съехали три человека. Они оказались членами одного из белых отрядов, которых немало было в то время на Дальнем Востоке. Уже на берегу они назвали Арсеньеву свои имена: Мочалов, Вергазов и капитан Петров. Они рассказали, что в отряде атамана Бочкарева произошел переворот. Главаря связали и посадили в якорный ящик. Задержанная атаманом Бочкаревым «Пенжина» освобождена и должна скоро прийти в Ямскую губу.

Следующие дни прошли в тревоге и пустых разговорах: придет ли «Пенжина», а если нет, что делать дальше? Впервые Владимир Клавдиевич не хотел заниматься исследованиями. Да и мрачная погода — солнечных дней совсем не выдавалось — создавала гнетущее настроение. Лишь один раз он сходил на день к тунгусам Уяганского рода на р. Молкаган и записал их сказания, но тотчас же после разговора с ними вернулся на берег. А вдруг пришла шхуна?

19 августа у мыса вновь появился какой-то парусник. Вначале все решили, что она принадлежит японцам. Как же все обрадовались, когда выяснили, что это «Пенжина». Два дня шхуна грузилась товарами и продовольствием. Все торопились, быстрее выйти в море и нервничали, считая, что погрузка идет слишком медленно.

23 августа 1922 года шхуна пришла к устью реки Туманы. В. К. Арсеньев сошел на берег для инспектирования рыбалок. Осложнения между владельцами нескольких участков чуть было не привели к перестрелке. Целый день Арсеньев проверял документы и разбирал все недоразумения между ловцами, в результате чего смог предотвратить конфликт.

Вскоре наступивший шторм погнал шхуну обратно в море. К полудню 25 августа путешественники подошли к Велиги, где Владимир Клавдиевич сошел на берег и купил у местных жителей экспонаты для музея Общества изучения Амурского края.

Рано утром следующего дня шхуна «Пенжина» была в устье реки Таватоми. «По высадке на берег я ходил на горячий ключ, — сделал такую запись путешественник у себя в путевом дневнике, — делал сьемку, потом я посетил Молельную сопку (Апапиль), место жертвоприношения коряков. Ныне русские, поселившиеся на реке Таватоми, рассказывают, что коряки приносили в жертву оленей, меха и вообще все, что имели ценного, на основании виденных ими снов».

Затем шхуне предстояло идти в Наяхан и Гижигу, чтобы взять рыбу и двух пассажиров. В Наяхане их ждала неожиданная новость: оказалось, Бочкарев снова захватил власть в своем отряде и грозится расправиться со всеми, кто был против него. Над путешественниками снова нависла опасность. «Пенжина» пришла в Гижигинский залив 31 августа 1922 года в 5 часов пополудни, застав там «Святого Михаила» и какую-то японскую паровую шхуну, арестованную атаманом Бочкаревым. На нее послали боцмана — узнать, что происходит. Тот вернулся встревоженный и уединился с капитаном А.М.Менгелем в его каюте. Арсеньев позднее вспоминал о том дне: «В это время, как бы в подтверждение слов японца, вооруженный караул, охраняющий шхуну «Св. Михаил», заметив приход «Пенжины», намеревался на моторном катере подойти к ней, но у него испортился мотор, затем поднялся сильный ветер и навалился с моря густой туман. В сумерки свежий ветер сделался порывистым и превратился в шторм. Тогда Менгель приказал закрыть все иллюминаторы, погасить огни и, пользуясь попутным ветром, тихонько ушел в море».

В.К.Арсеньев, 20-е годы

Менгель решил вернуться в Ямск и сдать имеющийся на борту шхуны груз на хранение в склад И.Ф.Соловья. Капитан счел возможным взять вместо балласта 150 тонн соленой рыбы, доставив ее в Хакодате.5 и 6 сентября 1922 г. провела «Пенжина» в Ямской губе. Пока производились разгузка-погрузка, мотористы перебрали машину и взяли воду.

Весь обратный путь шхуну преследовал жесткий шторм, который начался утром 9 сентября. «В течение 5 суток он относил нас к западу, — писал Владимир Клавдиевич. — Маленькая шхуна едва выдержала удары волн. 13 числа ветер достиг сильнейшего шторма (10 баллов). Гибель судна казалось неминуемой и вдруг в полночь ветер упал до штиля. Господь Бог спас от гибели корабль и 18 человек на нем».

23 сентября 1922 г. в дневнике путешественника появилась следующая запись: «Земля! Земля! Земля! (такой возглас разбудил всех утром). Никогда еще остров Сахалин не был для меня таким дорогим, радостным, как сегодня. Слава Богу, путь кончается. Свежий вест-норд-вестовый ветер принудил нас встать под прикрытием берега. Пользуясь случаем, взяли воду на острове. Теперь мы, можно сказать, спасены. Сегодня первый спокойный сон. все отдохнули».

А на следующий день, обогнув мыс Аниву, В. К. Арсеньев эмоционально написал: «Слава Богу. Мы вышли в пролив Лаперуза. Охотское море оказалось позади. Прощай, бурное неприветливое Охотское море. Я тебе не враг и ты мне не друг. Прощай!»

Обойдя западное побережье Хоккайдо, 29 сентября шхуна «Пенжина» бросила якорь в Хакодате. Здесь на рейде стоял пароход «Кишинев», отходящий во Владивосток через несколько часов. Капитан Г. М. Гросберг с удовольствием согласился взять Владимира Клавдиевича на борт парохода. Прощаясь с дружным экипажем шхуны «Пенжина», Владимир Клавдиевич всех обнял, каждому сказал доброе слово. Опасность и долгое плавание всех превратили в одну семью.

В начале октября 1922 г. В. К. Арсеньев приехал во Владивосток. Много тогда было разговоров обо всех приключениях, которые выпали на его долю. Недавние переживания скоро поблекли на фоне октябрьских событий — уходили остатки Белой гвардии. Все встречи со знакомыми во Владивостоке начинались с вопроса: «Остаетесь или уезжаете?» Арсеньевы остались. Правда, Маргарита Николаевна уговаривала мужа все бросить и уехать за границу. Он было подал просьбу своему управляющему о выдаче заграничного паспорта, но затем отказался от этой затеи. Как можно перечеркнуть прошлую жизнь!?

Многие из друзей В. К. Арсеньева в тот трагический для всех месяц покинули Россию. Больше он никого из них не увидит. Тоска, а может быть предчувствие скорой гибели не уходила из его сердца в те дни. Правильный ли он сделал выбор — он не мог сказать с уверенностью.

НА КОМАНДОРЫ

26 января 1923 года начальник Дальневосточного управления рыболовства и охоты, рыбной и пушной промышленности (Дальрыбохота) Т.М.Борисов подписал приказ: «Возлагается по отделению морских звериных промыслов и охоты заведование островами и морскими звериными промыслами Дальнего Востока на старшего инспектора рыболовства В. К. Арсеньева…» 9 февраля того же года Владимира Клавдиевича назначили заведующим подотделом охраны и надзора отдела рыболовства этого управления. Чуть позже он совершил очередную поездку на Камчатку.

11 июля 1923 г. «Томск» снялся на Командорские острова. Весь переход прошел при ненастной погоде: преследовал холодный туман, пронизывающий до костей, спасение от которого можно было найти только в каюте.

На следующий день пароход пришел на Командоры, где побывал у островов Беринга и Медного и в бухте Преображенской. Как только 15 июля «Томск» бросил якорь в бухте и началась суета по разгрузке парохода, В. К. Арсеньев с первым же катером съехал на берег. Ему хотелось посетить могилу своего друга А.И.Черского, который скончался здесь и с которым путешественника связывала многолетняя дружба.

Вечером 18 июля 1923 г., когда уже стало смеркаться, пароход «Томск» развел пары и снялся с якоря, взяв курс на Петропавловск-Камчатский. Весь переход он шел малым ходом, подавая туманные гудки. Только 21 июля пароход зашел в Авачу. В Петропавловске-Камчатском капитан К. А. Дублицкий рассчитывал простоять двое суток, но отход откладывался со дня на день в течение трех недель. Ждали хода красной рыбы на западном побережье Камчатки, чтобы загрузиться ею в Большерецке и затем уже сняться на Владивосток.

Арсеньев воспользовался продолжительной стоянкой для своих целей. 29 июля они вместе с Новограбленовым провели небольшие археологические раскопки на северо — западном берегу Култучного озера. Новограбленов уговорил друга и совершить увлекательное путешествие в кратер Авачинской сопки. Вести туристов в кратер вулкана вызвался П. Т. Новограбленов, который уже дважды поднимался на Авачу. Он же снабдил всех необходимым снаряжением. 4 августа на трех вьючных лошадях путешественники отправились к подножью величественной горы. Когда начало смеркаться, на границе ольхового сланника, рядом с Сухой речкой, все встали на бивак, расстелив палатку. Едва рассвело, путешественники начали восхождение на вулкан. На полпути капитан не выдержал и решил вернуться. Сплоховал и опытный путешественник Арсеньев: он по пути съел пригоршню фирнового снега и совсем ослаб. Всем пришлось сделать вынужденный бивак и напиться чаю. Туристам понадобилось пять часов, чтобы подняться на знаменитый вулкан. Шли медленно, стараясь не отрываться далеко друг от друга. Однажды кто-то значительно опередил своих товарищей и чуть было не навлек на них беду: из- под его ног вырвался крупный камень и покатился вниз. К счастью, он обо что-то ударился впереди путников и, наподобие пушечного ядра, с шумом пронесся над их головами.

Путешественники пробыли в кратере Авачинского вулкана один час 40 минут: нужно было спешить в обратный путь — погода совсем испортилась. Это восхождение очень понравилось Владимиру Клавдиевичу, и он, не дожидаясь возвращения домой, прямо на пароходе набросал целый рассказ «Восхождение на Авачинский вулкан».

1 сентября 1923 года В.К.Арсеньев на пароходе «Томск» вернулся во Владивосток. Он опубликовал несколько статей об этом путешествии и задумал написать книгу о Камчатке. Но другие дела и заботы заслонили возникшие было планы.

В ОБЩЕСТВЕ ИЗУЧЕНИЯ АМУРСКОГО КРАЯ

После Октябрьского переворота перед многими организациями встал вопрос, как выжить при Советах. С такой проблемой столкнулись и члены Общества изучения Амурского края. Этой старейшей научной организации Дальнего Востока не так-то просто оказалось даже зарегистрироваться в советских органах, так как требовалось подчиненность какой-нибудь крупной российской организации. Наиболее подходящей было Русское географическое общество, естественно, уже без императорской символики.

Арсеньев написал об этом академику Ю.М.Шокальскому, президенту уже бывшего Имераторского Русского географического общества, и вскоре получил ответ, датированный 23 февраля 1923 г… «Главное — сохранились и не утеряли энергии и бодрости, значит вся суть на лицо, — писал Шокальский. — Мы тут тоже также себя держим. Общество цело и пока все как было, если не считать неотопленных помещений».

Владимир Клавдиевич продолжил работать в музее Общества изучения Амурского края, став заведующим этнографическим отделом музея. В конце января 1923 г. Арсеньев приступил к составлению краткого каталога по археологии и этнографии.

Особенно трудные времена настали для Общества весной 1923 г., когда все его члены разделились на истинных друзей и врагов.

«…Принимая во внимание, что только тесное сотрудничество Общества с университетом в научно-исследовательской работе может дать в ближайшем будущем положительные результаты в ученой и практической деятельности обоих учреждений, я предлагаю Обществу изучения Амурского края присоединиться к Дальневосточному университету в качестве состоящего при нем Научного Общества с сохранением его прежнего названия. Условия соединения Общества с Университетом и их будущей совместной деятельности имеют быть выработаны Обществом и Правлением университета в порядке взаимного соглашения. Подлинное подписал ректор Университета профессор В.Огородников.»

С этого письма, посланного 3 мая 1923 г. профессором В.И.Огородниковым, тогда ректором ГДУ, в Общество изучения Амурского края, все и началось. На следующий день состоялось общее собрание ОИАК, на котором было рассмотрено письмо ректора. Вначале никто не заподозрил в предложении профессора каких-либо тайных намерений и далеко идущих планов. Напротив, многие усмотрели в нем искреннее желание руководителя крупнейшего на Дальнем Востоке учебного заведения помочь Обществу расширить научную деятельность после вынужденного застоя в сложное для Приморья время гражданской войны и интервенции.

Собрание постановило: «Общество изучения Амурского края, сохраняя свою автономность и оставаясь филиальным отделением Русского Географического общества в Петрограде, присоединяется к Дальневосточному университету».

Владимир Иванович Огородников был талантливым исследователем. Но, как иногда бывает с учеными, высокий чин вскружил ему голову, и Огородникову захотелось еще большей власти и почета. Присоединение Общества к университету, на его взгляд, давало ему и то, и другое. Теперь профессор Огородников получил возможность при каждом удобном случае говорить, что при университете имеется научное общество с музеем.

Но дальше — больше. В конце года состоялось еще одно собрание, на котором Огородников предложил немного-немало, как изменить устав Общества, взяв за основу Положение об ученых обществах, состоящих при университетах, другими словами, полностью подчинить себе ОИАК. На этот раз собрание членов Общества было бурным. Некоторым не понравилось статья 17 Устава, в которой говорилось: «Избрание председателя, его заместителя и членов правления Общества подлежит утверждению Правлением университета». Ветеранов же Общества особенно возмутила статья 24: «Все имущество, принадлежащее закрытому Обществу, поступает в распоряжение Государственного ДВ университета». Они как никто другой знали, как непросто было ОИАК создать, а позднее сберечь свое богатство. Мнения разделились, и Распорядительный комитет предложил создать комиссию по выработке устава. Уязвимым местом было то, что из Петрограда не был получен Устав Русского географического общества. В ожидании его Общество тянуло время и не спешило соглашаться с мнением Огородникова, а тот торопился, пытаясь ускорить принятие Устава, удобного ему. В январе и феврале он забросал Соловьева письмами: «… если в недельный срок со дня получения Вами настоящего отношения Распорядительный комитет не решит упомянутого вопроса, Унивеситет сделает для себя соотвествующие выводы, о чем и поставит в известность советскую общественность Владивостока». Уже тогда существовал прием «поставить в известность советскую общественность», с помощью которого создавалось необходимое для власти общественное мнение! Этим-то Огородников и выдал себя. После его писем, написанных порой в оскорбительном тоне, мало у кого из членов Общества еще остались сомнения в истинной цели предложения ректора ГДУ.

10 февраля 1924 г. на своем заседании Распорядительный комитет ОИАК постановил, что предложения профессора Огородникова принято быть не может. Все заседания Распорядительного комитета проходили при непосредственном и активном участии В. К. Арсеньева. Именно он вел и подписывал все протоколы заседаний и был одним из тех, кто с самого начала был против предложения Огородникова.

Но ректор ГДУ решил добиться своего не мытьем, так катаньем. 17 февраля 1924 г. на Чрезвычайном общем собрании ОИАК он бросил Обществу упрек в длительной бездеятельности. «В течение нескольких лет Общество не работает — говорил он. — Музей закрыт, поступления в него прекратились. Давно уже нет экспедиций, научная работа как таковая не ведется».

«Упрек в бездеятельности Общества не справедлив, — возразил Арсеньев. — Невозможно требовать научной работы и экспедиций в атмосфере гражданской войны и смены правительств, из которых некоторые захватывали само помещение музея и занимали его два с половиной года. Задачи Комитета, естественно, ограничивались заботами о сохранении музея, библиотеки и имущества от расхищения».

В.К.Арсеньев

В.К.Арсеньев «Дерсу Узала»

В.К.Арсеньев «Дерсу Узала»

Красное здание слева — Приморский государственный музей им. В.К.Арсеньева в г. Владивостоке

Поняв, что прямым нажимом он ничего не добьется, Огородников решил использовать обходной маневр. Заручившись поддержкой сторонников, он организовал письменное заявление десяти членов ОИАК о переизбрании состава Комитета и ревизионной комиссии Общества, а на общем собрании 23 марта 1924 г. сделал краткий доклад «Об оживлении научной деятельности Общества», связав ее со своей собственной деятельностью. Особо он отметил, что «каждый член должен своей деятельностью способствовать разработке какого-либо научного вопроса и обязательно ежегодно представлять какой-либо научный доклад».

В.К.Арсеньев категорически возражал против этого требования. «Не все в одинаковой мере способны к исследованиям, — говорил он на собрании. — Одни только интересуются наукой, другие призваны ее двигать. Не следует ставить последним рогаток к входу в Общество». Поддержал Владимира Клавдиевича и известный геолог-ученый А.Н.Криштафович: «Общество не должно суживать рамки обязательностью докладов. В научных обществах нередки случаи, когда их члены не выступают с докладами. Нужна и другая деятельность — посещение заседаний, музея, библиотеки. Балласт сам отпадет».

Позднее геолог П. И. Полевой писал президенту Русского географического общества: «…Когда мелкие придирки во что бы то ни стало дискредитировать старый Президиум с почтенным Николаем Матвеевичем Соловьевым во главе не помогли, то прибегли к клевете. Не называя фамилии, но всякому было ясно, что речь шла об известном путешественнике по Уссурийскому краю Арсеньеве, его обвинили в том, что он в 1917 году отдал интервентам имущество Общества в виде ценных этнографических коллекций. Была поднята старая клевета Липского… Владимир Клавдиевич Арсеньев был в Москве, его сильно не хватало, так как он был душою группы старых членов. Он вел переговоры с Компартией и был обнадежен, что Общество не дадут поглотить Университету и что для этого в список вносятся три члена от партии…»

Ревизинная комиссия ОИАК, тщательно просмотрев все финансовые документы и потребовав объяснения от арендаторов, сняла все обвинения о злоупотреблениях с председателя Распорядительного комитета Соловьева. Арсеньеву же долго еще аукалась клевета, направленная против него в период борьбы Общества изучения Амурского края за самостоятельность.

Что же собой представляла эта клевета Липского, о которой написано в письме Полевого и которая принесла Арсеньеву немало боли в его последний, самый плодотворный период жизни? Современный читатель может подумать: что значит какой то никому неизвестный Липский рядом с такой значительной фигурой как Арсеньев? Но история немало знает примеров, когда именно мелкие людишки становились причиной больших бед для великих людей, вот и недоучившийся студент-этнограф Липский причинил столько неприятностей путешественнику, что о нем стоит рассказать подробнее.

КЛЕВЕТА

Григорий Дмитриевич Куренков — под таким именем значился А.Н.Липский в списках членов Олгон-Горинской экспедиции В.К.Арсеньева. В своем путевом дневнике В.К.Арсеньев не оставил никаких намеков на свои отношения с Липским-Куренковым. Дневниковые же записи «Куренкова» были более пространными и не оставляющими сомнений в том, что молодой человек относился к Арсеньеву, которого должен был считать своим учителем, явно недоброжелательно. Надо признать, А.Н.Липский был талантлив, фанатичен в работе, его наблюдения отличались скрупулезностью и точностью, но в его жизни отразились все тенденции недалекого прошлого нашей страны. К этому, конечно же, добавились и некоторые личностные черты характера.

Студент Куренков-Липский сумел войти в доверие к В.К.Арсеньеву (он всегда умел это делать, если хотел). Весной 1918 г., возвращаясь домой и проезжая через Хабаровск, «Куренков» зашел в музей и написал заявление о приеме в Приамурское Русское Географическое общество. «Рекомендую» — написал на заявлении Арсеньев, благодаря чему студент Г.Д.Куренков стал членом Географического общества.

Между тем Липскому не давало покоя соперничество с В.К.Арсеньевым. Альберт Николаевич завидовал славе путешественника, популярности его книг, авторитету его как исследователя Дальнего Востока, и он начал целую кампанию по моральному уничтожению противника. Вскоре после установления Советской власти сексот ГПУ публично обвинил Арсеньева в том, что тот в годы интервенции, будучи директором Хабаровского музея, продал за границу часть коллекций. Затем, стремясь окончательно его опорочить, Липский пишет большую клеветническую работу «Как не следует писать о туземцах», в которой не столько критикует научную деятельность путешественника, сколько сводит с ним счеты.

А.Н.Липский, умело подтасовывая факты, забивал первые гвозди в «здание», которое вскоре получит вывеску «В.К.Арсеньев как выразитель идеи великодержавного шовинизма.» Именно так будет озаглавлена статья Г.Ефимова, увидевшая свет после смерти путешественника. Пока же Альберт Николаевич так заканчивал свою рукопись: «Не вина, конечно, издательства этих сборников, что тот или иной автор окажется не на высоте предъявленных к нему требований. С этой стороны издательство можно еще оправдать. Но оправдание автора, выступающего более чем с легковесным материалом, едва ли возможно: мы вправе требовать и требуем внимательного отношения к сообщаемым фактам и серьезной проработки их.» Дальневосточный отдел Всесоюзной научной ассоциации востоковедов в Хабаровске переслал рукопись Липского Арсеньеву с предложением ответить, рассчитывая опубликовать оба материала в порядке дисскусии. В.К.Арсеньев и Е.И.Титов подготовили ответную статью, которую они закончили так: «Покончив с разбором вопросов, поднятых критикой Липского по предметам наших работ, мы ставим на суд читателей всю несостоятельность, выражаясь мягко, как самой сути этой критики, так в особенности приемов ее, не говоря уже о жалких потугах Липского перевести некоторые вопросы чисто научного характера на политику. Литературные выступления подобного рода ни в малой степени не способствуют обогащению наших знаний в области краевой этнографии, они только раздражают, сеют вражду и отнимают возможность спокойной творческой работы. Говорить о том, чего не знаешь, глупо, а выдавать заведомо ложные факты за правду — неблаговидно.»

Арсеньеву пришлось долго отмываться и после грязной сплетни о «продаже коллекций», которую припомнил ректор университета В.И.Огородников в своей борьбе против старых членов Общества изучения Амурского края, удаливший к тому времени В.К.Арсеньева из университета, где тот читал курс лекций. Владимир Клавдиевич, действительно, отправил в Венгрию коллекцию Балока Баратози, а в США — багаж С. Понятовского, и даже получил расписку американского консула. В благодарность американцы избрали В.К.Арсеньева членом Вашингтонского национального географического общества, чем путешественник очень гордился.

Окончательно сняла обвинение с В.К.Арсеньева газета «Красное знамя» 10 октября 1924 г., поместив по этому поводу небольшую заметку. Так были отведены от Арсеньева не только клевета А.Н.Липского, имевшая целью сведение личных счетов, но и более поздный выпад В.И.Огородникова, который, поливая грязью Арсеньева, хотел тем самым дискредитировать все Общество изучения Амурского края.

НА ПРИЕМЕ У ЧЕКИСТОВ

Как бывший царский офицер В.К.Арсеньев состоял на специальном учете в Госполитуправлении и был обязан раз в месяц являться вкомендатуру ОГПУ во Владивостоке, где в его книжке делали соответствующую отметку. Эта регистрация была необходима для контроля за передвижением бывших царских офицеров. Позже эта система помогла их физическому уничтожению. При каждом отъезде из города Владимир Клавдиевич получал специальное разрешение чекистов. В случае, если отметки о разрешении выезда за пределы города не было, то даже небольшая научная поездка считалась побегом. К сожалению, эта книжка-дневник посещений ОГПУ не сохранилась. Но осталось свидетельство, как бывший подполковник царской армии, прекрасно знающий край, помогал своим друзьям бежать из Красной России.

Одним из них был и тридцатипятилетний А.И.Митропольский (Несмелов). Бывший поручик, бежавший летом 1924 г. с друзьми в Харбин, оставил такое свидетельство о последней встрече с путешественником: «В канун явки в ГПУ я зашел во Владивостокский музей, — вспоминал поэт, — чтобы проститься с В.К.Арсеньевым, а кстати и порасспросить его о тех местах, по которым нам надлежало идти. Последнее мне было поручено моими друзьями. «Может быть, и карту у него достанешь, хоть какие-нибудь кроки», — говорил Саша Степанов, тоже хорошо знавший Арсеньева. Ибо все-таки к Антику (другой участник побега — прим. авт.) как нашему будущему проводнику, мы относились не особенно доверчиво. Человек, по глупости переломивший миноносец, мог и завести нас черт знает куда. Владивостокский музей, полный чучел, карт, каких-то географических макетов и Бог знает чего еще. Я нахожу Владимира Клавдиевича у огромного чучела великолепного уссурийского тигра и с места в карьер приступаю к изложению своего дела. — Я и несколько моих друзей, Владимир Клавдиевич, — говорю я, — решили бежать из Владивостока. Вы меня простите, что я вас посвящаю в это не совсем безопасное дело, но мы выбрали необычный путь, — через Амурский залив на юли-юли (китайская лодка — прим. А.Х.), а далее, до границы, на своих двоих.

— И по китайской границе до Санчагоу?

— Да.

— А почему не до Никольска сначала, а потом на Полтавку?

— Мы все на учете ГПУ, и дальше Угольной нам нет ходу. Если же поймают за Угольной, задержат, скажем, в вагоне, то все равно будут судить за побег.

— Да! — Владимир Клавдиевич берет меня за руку и подводит к большой, висящей на стене, карте Приморья. Масштаб карты велик, и вот передо мной — весь тот район, по которому нам предстоит следовать. Все дороги и даже тропы, и всего только две деревни на нашем пути, легко обходимые стороною.

— Чудесная для следования местность! — Тихо говорю я; в комнате мы одни.

— Не совсем! — и Арсеньев указывает мне на горный хребет, являющийся водоразделом для группы речек: одни с него текут в Китай, другие к нам в Россию.

— Вот это горное плато, видите? Я бывал там. Оно или заболочено или покрыто мелким кустарником, через который трудно продираться. Кроме того, там, по оврагам, в эту пору лежит снег. Трудное место!

— Ну, как-нибудь, Владимир Клавдиевич!

— Конечно! Что? Есть ли там тигры? Нет, в этих местах я их не замечал, вот разве пониже, вот тут, ближе к Занадворовке. Но барс, пятнистая пантера тут встретиться может. И, знаете, — взгляд мне в глаза, — она чаще нападает на человека, чем тигр. Вас много ли идет?

— Пять человек.

Н.Арсеньева и В.К.Арсеньев. Одна из последних прижизненных фотографий В.К.Арсеньева

— Ну, это лучше. Вы вот что… вы всмотритесь в эту карту, а я вам сейчас принесу соответствующий кусок двадцатипятиверстки. Видите, перед Занадворовкой этот вот ручей. Достигнув ручья, вы лучше всего следуйте по нему, к его истокам, Д этот путь как раз приведет вас к перевалу через хребет. На обрывке карты, которую я вам дам, ручей обозначен. Если вы воспользуетесь моим советом, вы не собьетесь с дороги, что иначе очень легко. Компас-то у вас есть?

— А ведь верно, нет у нас компаса! — ахнул я.

— Ничего, и компас вам дам. Пользоваться им умеете?

— Идут с нами два морячка, Владимир Клавдиевич. Они, наверное, умеют им орудовать.

— Должны бы!

И через десять минут я покидаю музей с компасом и драгоценным обрывком карты в кармане. Это была последняя встреча с Арсеньевым, которого я глубоко и нежно полюбил. Мы оба почувствовали, что нам уже не увидеть друг друга. Крепкое рукопожатие положило конец прощанию. Много моему сердцу сказал долгий взгляд Арсеньева, — им он пожелал мне и удачи в побеге и успеха в моей жизни в чужой стране: обоим нам в конце нашего свидания приходилось быть молчаливыми: из соседней комнаты выполз сторож с метелочкой и стал обметать пыль с чучела великолепного тигра. Тигр скалил свою страшную пасть и смотрел на меня зелеными стекляными глазами. О возможности встречи с этим кровожадным хищником в таежных местах, по которым мне с приятелями придется проходить, я в этот миг, конечно, и не думал. А на утро следующего дня я был в комендатуре ГПУ».

Арсений Несмелов, в последний раз отметившись с друзьми в органах, удачно бежал на чужбину. В.К.Арсеньев не мог бежать с друзьями. Семья, книги и память о прошлом крепко держали путешественника на русской земле. В книге регистрации лиц, стоящих на учете во Владивостокском ОГПУ за 1924 г., перед фамилией полковника В.К.Арсеньева появилась следующая запись: «30.03.1924 года комиссия постановила с особого учета снять как лояльного по отношению к Советской власти […]»

В ХАБАРОВСКЕ

В это время В.К.Арсеньев занимал множество должностей: заведующий отделом охоты на морского зверя управления «Дальрыба», директор Хабаровского музея, заведующий отделом территории, природы и населения, член многочисленных комиссий и комитетов. Нередко ему приходилось выступать с докладами о положении местных народностей, и он с горечью отмечал, что все его предложения остаются неуслышанными, а совещания превращаются в пустую говорильню. Лишь переписка со старыми друзьями да преподавание краеведения в Хабаровском педагогическом техникуме помогали ему сохранять бодрость духа.

20 ноября 1924 г. В.К.Арсеньев убедил заведующего дальневосточным отделом народного образования М. П. Малышева, председателя Дальревкома Я. Б. Гамарника, его заместителя М. И. Целищева и других написать письмо в крайисполком об организации Дальневосточного отдела Государственного русского географического общества. Мысль о том, что Приамурский отдел ИРГО исчез навсегда и никогда не возродится, не давала покоя исследователю.

Замысел удался: через месяц состоялось организационное собрание нового Общества. Хотя в Хабаровске почти никого не осталось из бывшего Приамурского отдела — они все перебрались в Харбин — Общество возобновило свою деятельность. В. К. Арсеньев был избран заместителем председателя отдела и открыл возрожденное Общество выступлением о своих последних путешествиях.

25 января 1925 г., не выдержав напряженной работы, В. К. Арсеньев подал заявление на увольнение из управления «Дальрыбы», но был уволен лишь 16 марта. С 22 по 24 мая 1925 г. Владимир Клавдиевич организовал совещание представителей возрожденных географических обществ Дальнего Востока: Читы, Владивостока и Никольск-Уссурийска. В своем докладе «Районирование Дальнего Востока для преимущественного изучения тем или иным Отделом

В.К.Арсеньев читает популярную лекцию. г. Хабаровск, 1922 г

Русского Географического общества» он отметил: «Было бы ошибочно думать, что деятельность ученого общества может ограничиться чертой города, служащего его резиденцией. Географическое общество должно по всей территории подведомственного ему района иметь целую сеть своих сотрудников, не вносящих членского взноса. Эти сотрудники, любители-краеведы, могут доставлять весьма ценные материалы, которые, будучи систематизированы специалистами, в значительной степени облегчат краеведческую работу».

АНЮЙСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ И ДОНОС

В конце апреля 1926 г. Дальневосточное управление экспедиции Наркомзема назначило В.К.Арсеньева на должность производителя работ по обследованию заселяемых земель в бассейнах притоков Амура — рек Немпту, Мухени, Пихцы и Анюя — и под его руководством организовало экспедицию 1927 г. Советская Гавань-Хабаровск.

Он с энтузиазмом занялся подготовкой к этой экспедиции, членами которой стали почвовед А.А.Амосов, лесовод Б.Д.Филатов, ботаник О.М.Неймерк и несколько проводников. К особой радости Арсеньева согласился пойти с ним в новое путешествие и Сунцай Геонка. Эта была одна из самых трудных экспедиций Арсеньева, но не столько в физическом, сколько в моральном отношении. Вот лишь один факт, о котором Арсеньев счел нужным упомянуть в своем официальном отчете: «Научные сотрудники настаивали, чтобы я отпустил их одних от Хонко прямо к Хабаровску. Зная, что этот маршрут (30–40) суток тайгой, где нельзя встретить ни единой души человеческой, весьма серьезен, крайне тяжел, до известной степени небезопасен и может быть выполнен только людьми, имеющими большой опыт в скитаниях по тайге, каковым никто из начных сотрудников не обладал. Будучи глубоко убежден, что этот маршрут кончился бы катастрофически, я решительно воспротивился намерению моих товарищей. Наличие проводников еще не гарантирует успеха. Надо уметь руководить ими, без чего их легко сбить с толку. Зная, что это мое распоряжение А. А. Амосова, П. Д. Филатова и О. М. Неймарка обидело, я все же не мог поступить иначе, так как и юридически и морально отвечал за них как перед начальством, так и перед их родителями. Даже теперь, оглядываясь назад в прошлое, я вижу, что поступил правильно».

Моральный климат среди участников экспедиции лучше всего характеризуют строки Арсеньева, которые он записал уже в конце путешествия. «Научные сотрудники, — писал путешественник в дневнике, — быстро собрали свои вещи и уехали вниз по реке Анюю на Амур. Собрались так быстро, что много своих вещей побросали на биваке. После них я подбирал книги, инструменты, части научного снаряжения и т. д. Когда лодка их скрылась за поворотом, я почувствовал невероятное облегчение. Словно тяжелая ноша, словно тяжелое бремя свалилось с моих плеч. Я облегченно и полной грудью вздохнул. Я почувствовал себя свободным человеком, словно тяжелые путы, какая-то скверная паутина сползли с меня. Наконец-то я принадлежу самому себе, могу двигаться и говорить свободно. В большом деле мелкие шороховатости всегда бывают. Их легко ликвидировать, когда спутники помогают исправлять шероховатости, но когда спутники караулят их, ловят каждое слово и делают превратное толкование, искажают смысл сказанного — работать невероятно тяжело. Теперь я могу говорить свободно, не опасаясь подобных искажений».

В самом начале октября В.К.Арсеньев вернулся в Хабаровск и засел за отчеты, работа над которыми продолжалась порой до утра. Помимо этого путешественник готовил к сдаче имущество экспедиции, поэтому свободного времени практически не оставалось. Хотя в этот период Арсеньев мало с кем встречался и разговаривал, он почувствовал что-то неладное в отношении к нему некоторых его знакомых. Косился непонятно почему начальник Дальневосточной экспедиции ученый — почвовед И. П. Прохоров. Другой знакомый, завидев Арсеньева на улице, перешел на другую сторогу. Кто-то распространял по Хабаровску нелепые слухи о нем.

26 октября 1926 г. неожиданно принесли повестку из ОГПУ. Арсеньева этот вызов не особенно удивил. До него доходили слухи, что то одного, то другого вызывают на ул. Корсаковскую давать объяснения по тому или иному поводу. Догадывался Владимир Клавдиевич и о том, что именно придется объяснять ему. Еще в походе он заметил, что молодые спутники не разделяют его убеждений. Вечерами у костра, когда заходил разговор о жизни, вчерашние студенты восторгались советской действительностью и очень горячились, когда Арсеньев пытался критиковать какие-то порядки, установленные новой властью. Только житейский опыт исследователя и уважительное отношение к чужому мнению гасили эти разногласия в самом начале, хотя Арсеньев нет-нет да и ловил едкие реплики в свой адрес, которыми обменивались между собой его коллеги.

Предвидя, о чем может пойти разговор в ОГПУ, на обратной стороне этой повестке Арсеньев тезисно набросал: «Масса энергии уходит зря. Без займов не обойтись. Нет широкого кругозора у людей. Чистота на улицах в Германии и грязь в Хабаровске.»

Следователь при встрече сообщил, что на В.К.Арсеньева поступило заявление о том, что он ведет враждебную пропаганду, и попросил подробно рассказать, с кем встречался в последнее время путешественник и о чем разговаривал. Арсеньев пробыл в кабинете у следователя долго. Вот что написал он в результате в своей объяснительной записке: «Должен сказать, что по прибытии в г. Хабаровск (1 окт.) и по вчерашний день я чрезвычайно был занят работами по отчетностям экспедиции, которые поглощали все мое время с утра до поздней ночи. Иногда работы эти были срочные и весьма нужные… По возвращению из путешествия все имущество было свезено на Переселенческий пункт. В течение 9 суток имущество это я проветривал, мыл, сушил, очищал от грязи, смазывал маслом и дегтем, укладывал в ящики и составлял описи… Только благодаря энергии и усиленной работе по 18 часов в сутки мне удалось кончить все это в 26 дней и потому я совершенно не имел времени на прогулы. Только четыре раза в самом начале я отлучался из дома […] Моя голова все эти дни была занята весьма напряженной работой, от которой я очень устал и потому помню только темы разговоров и теперь совершенно не могу восстановить деталей, тем более что я не старался их фиксировать в памяти.»

Разговор со следователем был откровенным. Можно только удивляться честной и бескопромиссной позиции подозреваемого, но время всеобщей подозрительности еще не наступило. «В Полномочное представительство объединенного государственного политического управления на Дальнем Востоке, — писал во второй объяснительной записке Арсеньев. — Согласно П.П. О.Г.П.У. ДВК за N 18, где мне было предложено несколько вопросов, на которые имею сообщить следующее: 13 сентября больным я прибыл в сел. Торгон на Амуре, где меня поместили в приемном покое в одной комнате с Александром Петровичем Петровским, который назвался студентом Московского университета по специальности антропогеографом — дисциплине, близко родственной к моей специальности — этнография. А. П. Петровского я встретил впервые и провел с ним в одной комнате четверо суток, из коих два дня он был в отлучке. Человек он образованный и, действительно, антропогеограф, весьма начитаннный, но нервный, выбитый революцией из колеи жизни и в этом отношении искалеченный. Для меня А. П. Петровский человек посторонний, случайный прохожий, с которым встречаешься, расходишься и друг друга забываешь. Разговор, который мы вели урывками между делом, не выходил из плоскости нашей общей профессии «народоведения». Антропогеография близко соприкасается с психологией, социологией и главным образом с влиянием окружающей обстановки на характер как отдельных индивидумов, так и целых народностей. Тема — общефилософская. Я не вел дневника нашему разговору. Большую часть времени я был занят своими работами по экспедиции и только время от времени беседовал с А. П. Петровским. Голова моя была занята другим делом, и я не придавал особого значения нашему разговору. Поэтому я не помню всех деталей этого разговора, помню лишь некоторые моменты, которые и излагаю ниже. Помню, один раз мы говорили, что все русские удивительно безалаберный народ, по природе своей анархисты, анархисты в серьезных делах и анархисты в мелочах. Это люди, которые всегда тяготятся порядком, планом, не знают что такое время, словом, не выносят никаких стеснений, и для того, чтобы втиснуть русского человека в рамки порядка, нужно насилие. Развал, который мы видим с 1917 года, не есть вина правительства. Это свойство русского народа, это явление постоянное при всяком флаге, при всяком правительстве, будь оно монархическое или коммунистическое. Другой раз мы говорили о том, что наблюдается во всех учреждениях,

заведениях, канцеляриях, у госслужащих и даже просто у частных лиц какая-то апатия, усталость, граничащая с абстракцией, потерей воли, энергии — явление, вызванное продолжительно войной и революцией. Фон этого безразличия напоминает усталость после 30-летней войны в Европе. Это явление общее и не зависит от цвета флага. Вспомню еще один разговор на тему о сварливости славянского характера. Поссорить русских людей очень не трудно. Не проверив сплетни, они сразу начинают ненавидить друг друга. Не только отдельные личности делаются врагами на всю жизнь, но даже семьи, роды, целые области и даже народы. Например, поляки и великороссы, сербы и болгары и т. д. Во время наводнений, землятресений, революций вражда вспыхивает как пожар не только среди простого народа, но и среди интеллигенции. Оклеветать соседа, столкнуть его, захватить его место, свести с ним личные счеты — все явления славянства, живущего не столько умом, сколько чувством, впечатлениями. Все это можно было наблюдать и в русской революции.

Еще был один разговор о еврейской национальности. Из антропологии известно, что евреи не один тип, а два: ливийский и месопотамский. Последний по сравнению с первым является более одухотворенным. Об этом с неоспоримой ясностью свидетельствует история. Месопотамский тип дал Б. Спинозу, Иисуса, Мендельсона, Антокольского, Ренана, Зюса, Эйнштейна и т. д. При царском правительстве евреи допускались в школы лишь в размере 5 %. И в то время когда отец-еврей говорил сыну: «Зубри хорошенько, иначе ты не войдешь в 5 %», русская мать говорила своему мальчику: «Ну, не плачь, ступай погулять — ничего, отец сходит, директора попросит!»

В.К.Арсеньев

С течением времени получился отбор людей настойчивых, энергичных, дельных, привыкших прокладывать себе дорогу среди бурелома. У евреев сильно развито чувство взаимной поддержки, внимания к интересам другого еврея — явление достойное уважения и подражания. Лично я как этнограф отношусь ко всем народностям с одинаковым вниманием и интересом. Издавна среди евреев я имею близких друзей (Лев Яковлевич Штернберг — старший этнограф Академии наук, Лев Семенович Берг — известный зоолог, Яков Самойлович Эдельштейн — видный геолог и петрограф Геологического комитета в Ленинграде, Соломон Абрамович Торн — инженерДэлектрик, находящийся сейчас в Берлине, и т. д. Нет надобности перечислять все имена.

Наконец, вспоминаю еще один разговор на тему об иностранцах. Всегда лучше переоценить, чем недооценить противника. Англичане — великие мастера создавать коалиции. Так, они создали их в свое время для борьбы с Францией (Наполеон), для борьбы с Россией (Николай II-й), для борьбы с Германией (1914Д1917 гг.). Из газет «Известия ВЦИК», «Правда», «Тихоокеанская звезда» видно, что и теперь англичане собирают коалицию против СССР. Англичане действуют всегда методически, планомерно, не торопясь, основательно. Это дельный народ. Но хорошего нам ждать от них нечего. Интервенция эта будет окончательной гибелью нашего государства — разделом, и мы все, русские, сойдем в положение туземцев, еще на более низкую ступень, чем индусы. Вот все разговоры были в том же духе. Вероятно, кто-нибудь и подслушал часть разговора или одну, две, три фразы из них, не понял их, исказил по неведению, а может быть и умышленно, в извращенном виде, в Г.П.У. Как образчик такого искажения приведу два примера. На берегу Гасинской протоки во время топографической съемки я подошел к почвоведу А. А. Амосову и, увидя его окутанного пылью с ног до головы, сказал ему: «Тяжелая Ваша работа — вот я не мог бы быть почвоведом». По существу, безобидная фраза, а между тем профессору Н. И. Прохорову было передано, будто я сказал: «Терпеть не могу почвоведов и почвоведение!» Другой пример: во время экспедиции сего года на меня была возложена маршрутная съемка и сбор сведений статистическо-экономического характера. Так как съемка р. Анюя произведена была раньше, я, узнав, что с верховьев все люди ушли вниз, сказал: «По существу, на верхнем Анюе мне делать нечего». Моя фраза была истолкована в следующем виде: Арсеньев — этнограф и, узнав, что на Анюе нет туземцев, не хочет туда идти. Вот яркая иллюстрация искажений.

В заключение могу сказать: коль скоро разговору на тему антропогеографическую придается окраска исключительно политическая, я вижу, что даже и таких разговоров вести не следует, и потому заявляю в самой категорической форме, что впредь нигде и не с кем совершенно не буду говорить на темы общефилосовские во избежание подобных недоразумений. Я твердо решил совершенно уйти от всякого общения с местной интеллигенцией и остаток дней посвятить исключительно обработке материалов, среди которых много ценных для человечества. Мне 54 года, года уходят и силы слабеют. Быть может, и жить-то мне осталось только несколько лет. И потому всю свою энергию я хочу уплотнить именно в этом направлении. Детальная обработка научных материалов, собранных мною в течение 27 лет, стала целью моей жизни — и я совершенно не хочу уклоняться от этого пути в сторону.»

Заявление на В. К. Арсеньева осталось без последствий. Кто же был автором — читатель догадается сам. Владимир Клавдиевич выполнил свое обещание. С этого времени разговоров на «общефилосовские темы» политического характера путешественник ни с кем не вел и всячески сторонился советской «местной интеллигенции». Остались только прежние знакомые, дружба с которыми была скреплена сотнями километров пути и десятками лет знакомства. Но и в переписке с ними В. К. Арсеньев остался верным себе: как можно меньше откровений и ни слова грусти, ни намека на уныния. Своему другу М. К. Азадовскому он писал 21 ноября 1926 г.: «Уведомляю Вас, что из Хабаровска я уехал, потому что негде жить. 14 месяцев я прожил в проходной комнате за занавеской, лишенный стола, своей библиотеки, карт, дневников, рукописей и т. д. Когда я узнал, что меня намереваются изъять из музея для административной работы, я убоялся этой премудрости и вышел в отставку. Музей на рельсах — дело я поставил на рельсы и дал ему ход и достал средства, выписал работников, проинструкторовал. Мне еще рано садиться в музей. Пока еще есть силы, хочу поработать в поле».

А вот, что он писал властям задолго до этого: «Если к 1-му сентября [1925] я не буду иметь приличную квартиру в три-четыре комнаты площадью в 12 квадратных сажен, я должен буду уехать из Хабаровска, и уехать с горьким чувством. Морально ответственность за то, что Музей останется в развале, я снимаю с себя. Несомненно, меня будут спрашивать о причине отъезда из Хабаровска, и я по совести расскажу все, как было. Несомненно этим вопросом заинтересуется и Академия наук в Ленинграде и Главнаука в городе Москве. Я сделал все, что от меня зависило. Десять месяцев я затрачивал энергию на никчемную переписку с общим отделом уисполкома. Мне жаль потеренное время. Из этой переписки видно, как общий отдел сознательно вводил меня в заблуждение и тем мешал работать. Ныне у меня осталось энергии настолько, чтобы дойти до железнодорожной кассы и купить билет на поезд». Угрозы не помогли и прошел еще год, когда Владимир Клавдиевич собрал вещи и окончательно вернулся во Владивосток.

Уже в самом начале 1927 г. Арсеньев получил два письма от своих друзей-орочей из селения Датта около Советской Гавани. «Письмо Ваше получили, сообщали они, — очень ему обрадовались. Мы уже потеряли надежду увидеться с Вами. И вот наша надежда оправдалась, хотя мы и не видим вас, но слышим… Мы всегда были благодарны и сейчас остались такими же, и по первому вашему зову все бросим, куда Вы прикажите. Только вы один человек, который нас не обманывал и всегда помогал и учил хорошему. Мы сейчас очень нуждаемся. Как, например, в продуктах, одежде и в оружии. Все обносились, многие из нас остались без оружия, а также и без провизии. Вы в письме подаете нам руку помощи. Мы с большой радостью примем от Вас помощь, но в будущее время постараемся отслужить эту помощь, если встретимся с Вами. Мы хотели послать к Вам человека, чтобы он рассказал Вам о нашей жизни, но на проезд не имеем средства, да и не знакомы с проездом, а потому пишем Вам письмо. Одним словом, наша жизнь незавидная, мы очень стеснены, потому что неразвиты, и нет человека, который мог нас научить, и потому всегда поддаемся обману. Нас это возмущает. Мы не знаем, правильно поступили с нами или нет, а потому обращаемся к Вам за советом как к другу и покровителю орочей. Желаем вам всего хорошего. Верные Вам орочи».

Конечно, В.К.Арсеньев помог друзьям, где деньгами, а где и связями. Только ему самому не к кому было обратиться за поддержкой, он так и оставался в одиночестве со своими сомнениями и тревогами.

ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Лишь в апреле 1927 г. Владимир Клавдиевич получил от Управления деньги, тогда как он планировал предварительно, ранней весной, пока скован лед на реках, забросить продукты и снабжение на базовые станции. Подвел и Совторгфлот, по ошибке отправивший грузы экспедиции вместо Совгавани на Сахалин. Из-за всяческих неувязок пришлось переделать и тщательно составленный план. Профессор В.М.Савич со студентами К.К.Высоцким, Г.И.Каревым и П.С.Гончаровым должны были обследовать правое побережье Амура до реки Пихцы; арсеньевскому же отряду предстояло идти навстречу им из Советской Гавани. Путешественнику уже доводилось бывать в этих местах, но такой подавленности, как в этот раз, он никогда еще не испытавал.

Вот что он писал в своем дневнике в те дни: «31 июля 1927 г. … Долго вечером сидели у огня и разговаривали. Первый раз для меня стало ясно одиночество в том смысле, что все мои сверстники — туземцы, с которыми я раньше совершал путешествия, — уже сошли со сцены жизни. Все уже они по ту сторону смерти. Молодежь испорчена, развращена. Она обо мне слышала, но это не те уже люди. Между мною и ими есть какая-то преграда, взаимное непонимание. В этнографическом отношении они ничего дать мне не могут. Люди эти перестали быть для меня интересны, как я не интересен им. Мы чужие и посторонние друг другу. Я остро почувствовал одиночество. Все в прошлом! Среди орочей остался умирающий слепец И.М.Бизанка и ороч Савушка, а среди удэге я даже и фамилии назвать не могу. Всю ночь я почти не спал и думал о том, что тайга для меня стала чужой. Пора умирать! Пора идти туда, куда ушли другие — я отстал на этом пути.

1 августа 1927 года. Под утро я уснул и видел сон, который явился как бы продолжением ночных мыслей. От мучительного тоскливого сна меня разбудили голоса рабочих. Я вышел из палатки и вновь увидел чужих людей: и русских и туземцев. Тщетно я старался уловить хоть одну черту в лице их, хоть жест, хоть что-нибудь в этике, что напоминало бы мне прошлое. Тщетно! Кругом все чужие лица. Наскоро я напился чаю, сел в лодку и велел отчалить. Я убегал от этих людей. Куда? Опять к таким же людям. Одиночество мне стало приятнее общества. Я понял, что успокоение найду только в одиночестве. Все в прошлом!»

К началу октября члены экспедиции добрались до Владивостока.

Экспедиция 1927 г

ВСТРЕЧА «МОРСКОГО ВОЛКА И ТАЕЖНОГО»

…Стоял промозглый весенний день. Нудно моросил мелкий дождь. В бухте Золотой Рог кормой к причалу «прижался» огромный транспорт. Владивостокцев трудно было чем-то удивить: в бухте бросали якорь броненосцы, тяжелые крейсера, сухогрузы разных типов. Но этот пароход своими размерами поражал даже видавших виды моряков. Это был «Трансбалт», пришедший южным путем из Одессы.

Пользуясь случаем, жителям города устраивали экскурсии на пароход. Владимир Клавдиевич тоже решил побывать здесь, он пришел на «Трансбалт» вместе с дочерью Наташей и московскими кинодокументалистами. Гостей встречал и провожал сам капитан, сухощавый мужчина со строгим лицом.

Капитан «Трансбалта», пожимая руку путешественнику, представился:

— Арсеньев.

Владимир Клавдиевич, которого, как он потом вспоминал, все время не покидало чувство, что он где-то видел этого человека, немного помедлив, спросил:

— Вы Анатолий?

Капитан удивленно кивнул головой. Тогда В. К. Арсеньев, обняв растерявшегося капитана, воскликнул:

— А я — Владимир!

Так встретились два брата, не видевшие друг друга около 30 лет. Как потом многие шутили: «Встретились морской волк с таежным».

Во время русско-японской войны Анатолий Клавдиевич был призван на службу: вначале в армию, затем его перевели на флот. За отчаянную храбрость он получил Георгиевский орден. Однажды судьба свела его с управляющим Морским министерством. Удивившись обширным познаниям молодого моряка, он предложил ему сдать экзамен экстерном за первый курс кадетского корпуса. Но к тому времени у Анатолия была семья и он отказался от лестного предложения.

В 1911 году А. К. Арсеньев получил диплом капитана дальнего плавания и работал на Черном море, потеряв всякие связи с семьей.

После этой памятной встречи Анатолий Клавдиевич проводил все свое свободное время на стоянке во Владивостоке в семье у брата.

В.К.Арсеньев с дочерью Наташей в гостях у брата Анатолия — капитана теплохода «Трансбалт», 1928 г. Анатолий Клавдиевич был репрессирован в 1937 г

ВСЛЕД ЗА ДЕРСУ

Дыханием близкой смерти отмечены строки, которые В.К.Арсеньев писал Ф. Ф. Аристову за несколько месяцев до кончины: «Мое желание — закончить обработку своих научных трудов и уйти, уйти подальше, уйти совсем — к Дерсу!» Однако 7 января 1930 г. он подписал договор с правлением Уссурийской железной дорогой, принял на себя обязанности начальника бюро экономических изысканий новых железнодорожных магистралей и стал начальником одновременно четырех экспедиций, направляющихся в районы предполагаемых железнодорожных линий.

Бывает, когда огромная лавина обрушивается от небольшого камушка. Так случилось и с В.К.Арсеньевым. 19 июля 1930 г. он выехал из Владивостока в низовья Амура для инспектирования экспедиционных отрядов. (Органы государственной безопасности позже отметят: «Отправился формировать шпионскую сеть».) В этой поездке Владимир Клавдиевич слегка простыл. 26 августа он вернулся домой. Его болезненное состояние не укрылось от близких, но он отмахнулся от уговоров сходить к врачу и принялся за отчет о командировке. Но… от судьбы не уйдешь! Ночь с 3-го на 4-е сентября была для него последней. Он не смог уснуть, метался в бреду, просил усадить в кресле. Врач, вызванный за два часа до смерти Владимира Клавдиевича, нашел его состояние не внушающим опасения.

Могила В.К.Арсеньева на Морском кладбище г. Владивостока

Оглавление