«Единственный мужчина»

Леонид Ашкинази Единственный мужчина

Единственный мужчина у нас в правительстве — Голда.

Изучая жизненный путь того или иного человека, мы должны постоянно иметь в виду два аспекта — и самого этого человека, и окружающий его мир. Понятно, что надо считать миром, который окружал Голду Меир. Это и галут, из которого она вышла, и Америка, в которую она эмигрировала, и наконец, Израиль, который она строила. Израиль и все, что творилось вокруг него. Этого перечня вполне достаточно, чтобы не пожалеть времени на изучение. Интереснее обстоит дело с самой Голдой. Половина интереса к ней — следствие того, что женщина. Но этот интерес отчасти носит парадоксальных характер. С одной стороны, мы ясно понимаем, что не в юбке дело, а в личных качествах, способностях и их реализации. С другой стороны, мы отчетливо видим в глубине себя интерес именно к этой стороне вопроса — да как же так получилось, что женщина смогла, ну и т. д. Известно, как решила этот вопрос история. В нескольких странах женщины были главами правительств — в Израиле, Индии, Шри Ланке (Цейлоне), Пакистане, Турции, Великобритании. Интересен перечень — женщины приходят к власти чаще в странах, где этого в силу традиций трудно было бы ожидать. Когда-нибудь историки и психологи объяснят сей эффект. Заметим, впрочем, что власть главы правительства хоть и огромна — но это исполнительная власть. Не законодательная власть, не пост президента. Улавливаете? В качестве исполнителей женщин можно и потерпеть.

Тривиальные объективные причины, мешающие любому человеку отдаться борьбе за власть и, при удаче — жизни в ее лоне, хорошо известны. Кроме психологии (леность, брезгливость, честность), это просто наличие других дел — работы (другой работы) или семьи. Работу в фирме AT&T сочетать с рождением и воспитанием детей намного легче, чем что-либо из этого — с профессиональным занятием политикой. Не мужчина же должен стоять у плиты, правда? Трудно нарушать традицию.

Поэтому, прослеживая ту на каждом миллиметре переплетенную с жизнью нашего народа мировую линию, которая называется жизнью Голды Меир, мы постараемся держать в поле зрения три вещи. События с народом и страной Израиля; события жизни героя повествования — родившейся в Киеве в 1898 году девочки Голды Мабович; те свойства ее личности, которые повлияли на ее жизненный путь.

Цели же нашего изучения были сформулированы ранее, в лекции о Хаиме Вейцмане. Кроме собственно изучения истории (поскольку это интересно) это: практическое применение узнанного, подкрепление тех или иных мыслей и действий и, наконец, сопоставление своих собственных (т. е. ваших) наблюдений с прочитанным. Итак, приступим. Мы переносимся в позапрошлый (вы не вздрогнули?) век.

Детство и политическое отрочество

"Бедность, холод, голод и страх" — этими словами Голда Меир характеризует воспоминания о своем детстве. Она родилась в Киеве, и ее первое воспоминание связано с ожиданием погрома. Его не произошло, но посмотрите, как неожиданно — и, по-видимому, очень точно описывает она свои переживания. "Потом я стою на лестнице, ведущей на второй этаж, где живет другая еврейская семья; мы с их дочкой держимся за руки и смотрим, как наши папы стараются забаррикадировать досками входную дверь. Погрома не произошло, но до сих пор помню, как сильно я была напугана и как сердилась, что отец, для того чтобы меня защитить, может только сколотить несколько досок и что мы все должны покорно ожидать прихода "хулиганов".

Обратим внимание на следующее — это запись воспоминаний человека, которые он продиктовал спустя три четверти века. Во-первых, какая память! Похоже, что ему можно доверять. Во-вторых, человеку было четыре года, но его реакция — не страх. Он сердится, что отец не может его надежно защитить. Не здесь ли первый росток всего, что последовало? Евреи должны иметь возможность надежно себя защитить. Причем сами — как показал весь тот век, в который только что вступила эта девочка, ни на кого евреи не могут рассчитывать — только на себя. Все остальные, будь они хоть сто раз цивилизованные, думают прежде всего о своих интересах. Впрочем, почему мы должны ожидать чего-то другого?

Когда-то существовал такой плакат, из двух фотографий: слева еврейская девочка с желтой звездой на фоне лагерного барака, справа — истребитель с могендовидом на фюзеляже и стоящие перед ним три летчика. Мы вспомним этот плакат — когда наше повествование подойдет к концу.

Вернемся, однако, в Киев начала прошлого века. "Никогда у нас ничего не было вволю — ни еды, ни теплой одежды, ни дров. Я всегда немножко мерзла и всегда у меня в животе было пустовато. В моей памяти ничуть не потускнела одна картина: я сижу на кухне и плачу, глядя, как мама скармливает моей сестре Ципке несколько ложек каши — моей каши, принадлежавшей мне по праву!.. Спустя годы я узнала, что это значит, когда голодают собственные дети, и каково матери решать, который из детей должен получить больше". Но все это было впереди…

Родители Голды были в Киеве приезжими. Они встретились и обвенчались в Пинске, где жила семья ее матери; это было именно то, что называют любовью с первого взгляда. О родителях Голда Меир пишет в своих воспоминаниях весьма немного — на отца и мать она тратит один абзац. Как-то поневоле вспоминаешь фразу из Бабеля — "мать в революции — эпизод". "Отец… был по природе оптимистом" — вспоминает Голда — "и во что бы то ни стало хотел верить людям — пока не будет доказано, что этого делать нельзя. Вот почему в житейском смысле его можно было считать неудачником… моя мать была энергичная, умная, далеко не такая простодушная и куда более предприимчивая, чем мой отец; но, как он, она была прирожденная оптимистка, к тому же весьма общительная".

Некоторая странность этих воспоминаний состоит в том, что — судя по дальнейшим событиям — предприимчивым был как раз отец. Ибо и переезд из Пинска в Киев был его инициативой, и мечта поехать в Америку возникла у него. Матери, впрочем, Голда посвящает следующую довольно-таки двусмысленную фразу. Описывая смерть четырех из пяти детей, она пишет про свою мать "маленькие могилы не толкали ее на размышления о том, как надо растить детей". Трезвость наблюдений и жесткость суждений, наверное, еще потребуются Голде, но пока она этого не знает. В 1903 году (ей было пять лет) семья вернулась в Пинск; после возвращения отец "собрал свое убогое имущество и отправился в неведомую часть света", т. е. в Америку.

Весьма тепло пишет Голда о своем деде со стороны матери и одной из прабабок, чьим именем ее и назвали. Основное их свойство, о котором она пишет, — упорство. "Бабка Голда дожила до девяносто четырех лет и особенно меня поразил рассказ, что она клала в чай соль вместо сахара, ибо, говорила она, "хочу взять с собой на тот свет вкус галута". Отсюда можно, как мне кажется, сделать два вывода. Первый — каждому из нас не помешает класть в чай соль. Второй — если вы хотите узнать, какими своими свойствами вы гордитесь, расскажите кому-нибудь о своих родителях.

Эту часть своей биографии Голда Меир резюмирует кратко и четко. "Нет и восточно-европейских местечек, погибших в огне пожарищ; память о них сохраняется лишь в еврейской литературе, которую они породили и через которую себя выразили. Это местечко, возрожденное в романах и фильмах… веселое, добродушное, очаровательное местечко, на чьих крышах скрипачи вечно играют сентиментальную музыку, не имеет ничего общего с тем, что помню я: с нищими, несчастными маленькими общинами, где евреи еле-еле перебивались, поддерживая себя надеждами на то, что когда-нибудь станет лучше, и веруя, что в их нищете есть какой-то смысл".

Ниже она констатирует, что "именно оттуда пошло мое убеждение, что мужчины, женщины и дети, кто бы они ни были и где бы ни жили, а в частности и в особенности — евреи, должны жить производительно и свободно, а не униженно". Учитывая, откуда происходили те, кто построил государство Израиль, можно смело констатировать, что именно созданием Государства они расплатились с миром за унижения галута. Может быть, в этом и был смысл этих унижений?

В Пинске начался для девочки Голды сионизм. Начался он с ее старшей сестры Шейны. Вот что пишет младшая сестра о старшей: "В четырнадцать лет это была революционерка, серьезная и преданная участница сионистского социалистического движения — то есть в глазах полиции вдвойне опасная и подлежащая наказанию… такие взгляды считались подрывной деятельностью, и за них арестовывали даже четырнадцати — пятнадцатилетних школьниц. До сих пор помню крики молодых людей — девушек и юношей, — которых избивали в полицейском участке, рядом с которым мы жили". Странное дело — будь власти немного умнее, они бы выслали всех этих молодых сионистов в Палестину. И России было бы лучше, и евреям; правда, как было договориться с Турцией? Но это, конечно, шутка. Хотя как сказать — депортация евреев входила в программу декабристов, о чем нынче умалчивают. А что младшая? Девочка Голда "забивалась на печку, встроенную в стену, и сидела там часами, слушая Шейлу и ее друзей". Все мы знаем, как восприимчивы еврейские дети. Поэтому — заметим попутно — для нас есть простой способ оставить "след в истории" и получить, как говорят наши мудрецы, "свой удел в мире грядущего".

В огромном мире в это время происходило следующее. Первые евреи, осуществившие возвращение в Сион, прибыли туда в 1878 году и основали первое поселение еврейских земледельцев — "Врата надежды", Петах-Тикву. В 1882 году приехали (точнее — проникли, просочились, пробрались…) небольшие группы сионистов из России. Тоска евреев по собственной стране не была результатом погромов — пишет в своих воспоминаниях Голда Меир — идея заселения Палестины возникла до того, как слово «погром» вошло в словарь европейского еврейства; однако русские погромы ускорили реализацию этой идеи. Помните, в свое время бытовал анекдот — Хрущев присвоил звание Героя Николаю Второму за создание революционной ситуации в России? Грустная, конечно, шутка, но не случайно наши мудрецы сформулировали тезис "да послужишь ты Г-споду и дурными своими намерениями".

Между тем ситуация становилась все напряженнее. Пока евреи, как всегда, предавались сварам, царизм наводил порядок. Бундовцы считали, что достаточно построить социализм, и евреям будет при нем хорошо, Поалей Цион — "сионисты — социалисты", к которым принадлежала Шейна (и, ясное дело, пока неформально — ее младшая сестра), придерживались иных взглядов. Если бы бундовцы заглянули в будущее и увидели, как советская власть откручивает им головы, они бы запели по-другому. Но на горизонте собирались тучи, мать Шейны и Голды писала отчаянные письма их отцу, который уже три года жил в Америке. Жил он там, естественно, трудно, еле-еле сводя концы с концами. Наконец, он наскреб денег на дорогу и…

"В те времена уехать в Америку было почти то же самое, что отправиться на Луну. Может, мама и тетки плакали бы не так горько, если бы знали, что я вернусь в Россию как посланник еврейского государства; или что как премьер-министр Израиля я буду встречать поцелуями и слезами сотни и сотни русских евреев. Но предстоявшие годы несли нашим родственникам, остававшимся в Пинске, нечто пострашнее слез, и один Б-г об этом знал (все они погибли в катастрофе — Л.А.). Может, и мы не так бы боялись, если бы знали, что по всей Европе тысячи семей, вроде нашей, пустились в дорогу, справедливо надеясь на лучшую жизнь в "Новом Свете". Перечитайте абзац еще раз: он — почти учебник по истории евреев этого периода.

А история этого периода жизни девочки Голды кончилась путешествием в Милуоки в 1906 году. Нелегальный переход границы, взятка полицейскому, подделка документов, кража багажа, Галиция, Вена (опять Вена, точнее — уже тогда Вена, помните анекдот — лучшее средство от проблем с пятым пунктом — "фарандохин через вену" fahren dahin — уезжай туда через Вену), Антверпен, две недели в трюме, ночь на голых койках, день в очереди на раздачу еды. Пароход прибыл…

Пароход прибыл в другой мир. Учтите — телевидения, радио, книг, газет — ничего этого в Пинске не было. А если книги и были, то не об этом. Поэтому человек, попадавший из местечка в Америку, попадал в другой мир. Почти как на другую планету. Единственное, что было похожим — люди; и то лишь частично — одежда была другой, прически — и те были другими. Россиянин, впервые попавший на Манхэттен или Гиндзу, ахает и охает; но никогда нам не пережить потрясения такой глубины, которое переживали наши деды, эмигрировавшие на другую сторону океана. Эмиграция в Палестину была, по-видимому, физически более трудной (позже мы узнаем, как все это досталось будущему премьер-министру), но потрясение было меньше. Итак: первый автомобиль, незнакомый язык, новая еда, незнакомая одежда. Последнее, между прочим, довольно сильный шок. Представьте себе, что вам предложили пройтись по городу в бельевых трусах. И не смейтесь — "блузка в оборках и широкополая соломенная шляпа, украшенная маками, незабудками и подсолнухами" были восприняты Шейной, старшей сестрой Голды, именно так. "Шейна залилась слезами ярости и стыда". Девочка Голда реагировала на все это иначе. Она вспоминает: "я же была в восторге от красивой новой одежды, от шипучей газировки, от мороженного… все было такое яркое, свежее, словно только что сотворенное; я целыми часами стояла на улице, тараща глаза на людей и невиданное уличное движение".

Первые дни вся семья жила в одной комнате — той, которую снимал отец. Очень скоро переехали в собственную квартиру в самом бедном еврейском квартале города. Все, однако же, познается в сравнении — "эти дощатые домики, с их хорошенькими верандами и ступеньками, казались мне дворцами. Даже наша квартира, без ванной и электричества, казалась мне верхом великолепия". Но надо было на что-то жить, и отец, по-видимому, не мог один прокормить семью из пяти человек. Мать решила, что откроет молочную лавку. Понятно, что ни одного слова по-английски, никакого опыта содержания лавки, даже никакого опыта работы в ней. Возможно, что она решилась на это от страха. Ничего странного — именно от страха человек иногда совершает отважные поступки.

Голда помогала матери в лавке и училась в школе. В результате такого совмещения занятий она ежедневно опаздывала в школу. В своих воспоминаниях она пишет. "Однажды в нашу лавку даже пришел полицейский — объяснить матери, как плохо прогуливать уроки. Она слушала внимательно. Но вряд ли что-нибудь поняла, и я продолжала опаздывать…". Далее Голда Меир вспоминает, как более чем через полвека, в 1971 году, уже премьер-министром, она вернулась на несколько часов в свою школу. В своих воспоминаниях она подробно описывает восторженную встречу, которую устроили ей учащиеся. Заметим, что за полвека характер населения изменился радикально — район и, естественно, школа стали «черными». Реальная жизнь всегда сложнее стандартных фраз о "сложных отношениях негритянской и еврейской общин Америки". Премьер-министр пишет"…начищенные и отмытые до блеска, они спели в мою честь множество идишских и ивритских песен… все классы были украшены рекламными афишами об Израиле и ивритским приветствием «шалом» (кто-то из учеников решил, что это моя фамилия)… когда дети попросили меня что-нибудь сказать, я решила говорить не о книжном ученье. Здесь я научилась куда большему, чем дроби или правописание; об этой-то науке я и решила рассказать энергичным и внимательным детям… "Не то важно, чтобы точно решить в детстве, кем вы станете, когда вырастете. Гораздо важнее решить, как вы хотите прожить свою жизнь. Если вы будете честны с собой и своими друзьями, если вы будете участвовать в том, что хорошо не только для вас, но и для других, то этого, думаю, будет достаточно, а кем вы при этом станете — вероятно, вопрос случая". Обратим внимание на некоторые детали. Первая странность — объяснять матери, что дочь не должна опаздывать в школу, приходит полицейский. Похоже, что роль полиции в Америке не совсем такова, как мы считаем. По крайней мере, она не совсем такова, как изображено в фильмах. Вторая странность — встречу премьер-министра организуют школьники, а не руководство школы (оно вряд ли бы перепутало фамилию Голды Меир и слово "шалом"). Третья важная вещь — дети самого бедного негритянского района названы "внимательными и энергичными". Сегодняшние авторы вряд ли употребили бы такое выражение. Возникает вопрос — на пользу ли детям идет американская политика «велфера», широкомасштабной помощи низшим слоям населения, превращающая людей в паразитов? И четвертое, последнее. Собственно то, что сказала высокая гостья школьникам, это антитезис к "цель оправдывает средства". Окинем взглядом историю: не создается ли впечатление, что люди, исповедовавшие этот лозунг, добились — по историческим меркам — существенно меньшего, чем те, кто его отвергал?

Между тем, Шейна заболела туберкулезом, ее положили в больницу, отцу платили мало, вдобавок заболела мать, девочка Голда "готовила, скребла полы, развешивала белье и присматривала за лавочкой, глотая слезы ярости от того, что мне приходилось пропускать занятия". Приходилось и помогать делать уроки младшей сестре. Но жизнь, к счастью, не была совсем беспросветной, ибо Голда ухитрялась не только читать, но и ходить иногда в театр или в кино. Похоже, что это было очень редко, потому что в своих воспоминаниях она пишет "это всегда был огромный праздник".

Когда Голда училась в четвертом классе, она впервые занялась общественной работой. Одиннадцатилетняя девочка сняла зал и разослала приглашения по всему району. Пришедшим она рассказала, что не у всех учеников их школы есть деньги на учебники (школа была бесплатной, но учебники надо было покупать) и предложила жертвовать на приобретение учебников. В качестве культурной программы младшая сестра читала стихи. Обратите внимание — налицо соблюдение трех принципов фандрейзинга — объясни людям, на что просишь, проси на то, что небезразлично людям (дети есть у многих) и, наконец, в качестве культурной программы используй своих друзей, которым небезразлично участие в мероприятии.

В это же лето она получила свою первую «настоящую» работу — стала младшей продавщицей в универмаге. На работу она ходила пешком, а на сбереженные деньги купила зимнее пальто. В четырнадцать лет Голда окончила начальную школу. Видимо, она была одной из лучших учениц и, во всяком случае, лучше всех владела словом — ибо именно ей поручили произносить от имени класса прощальную речь. С ее красноречием мир встретится немного позже, когда она взойдет на трибуну ООН. А ее умение располагать к себе людей отмечали многие современники; позже мы этого тоже коснемся. Но убедить мать, чтобы она позволила Голде продолжать образование, ей не удалось. Они полагали, что ей надо работать в лавке и думать о замужестве. Страницы воспоминаний Голды Меир, посвященные тому, как зубами и когтями добывала себе образование, следовало бы, наверное, читать на ночь вместо колыбельной нашим детям. Многое им падает с неба, как манна. Но по крайней мере дети нашего народа могли бы знать, что все это оплачено предыдущими поколениями. Причем с них не требуют платы — лишь просят взять и понять…

За образованием Голде пришлось уехать в Денвер, где жила ее старшая сестра Шейна и ее муж. А для этого пришлось — да, вы угадали — убежать из дома. Однако в Денвере пришлось, как и следовало ожидать, работать. Учиться и работать, но не слушая родительские нотации, а под крылом старшей сестры. Это немедленно делает человека взрослее в собственных глазах — а Голде это, видимо, было очень нужно. Ну и, наконец, разговоры о политике. В своих воспоминаниях она пишет: "…я была совершенно очарована их гостями, которые забегали на минутку и сидели и разговаривали до поздней ночи. Бесконечные разговоры о политике казались мне гораздо интереснее, чем все мои уроки. Маленькая квартирка Шейны стала в Денвере чем-то вроде центра для еврейских иммигрантов из России, приехавших на запад лечиться в знаменитой Денверской Еврейской больнице для легочных больных… Были среди них анархисты, были социалисты, были и сионисты-социалисты… Разговаривали о философии анархизма Эммы Гольдман и Петра Кропоткина, о президенте Вильсоне и ситуации в Европе, о пацифизме, о роли женщины в обществе, о будущем еврейского народа — и безостановочно пили чай с лимоном. Я благословляла эти чаепития, потому что благодаря им мне удавалось, несмотря на то, что Шейна очень этого не одобряла, засиживаться до поздней ночи: я взяла на себя обязанность дезинфицировать чашки после ухода гостей — и против этого редко кто возражал". Обратим внимание на следующее. Первое — этот портрет — квинтэссенция еврейского ребенка, активного, восприимчивого и слегка хитрого. Второе — мало требовать, надо придумывать и зарабатывать. Третье — уж при наших-то еврейских детях мы можем не беспокоиться, что нам не найдется "доли в мире грядущего" — они впитывают все (кстати, вспомните пинский период биографии Голды), и нам скорее надо опасаться того, что они научатся от нас плохому, чем того, что они от нас ничему не научатся.

А пока что за столом обсуждалась политика и литература, проблемы освобождения женщин или будущности рабочего движения. "Все это меня интересовало тоже, но когда начинали говорить о таких людях, как Ахарон Давид Гордон, который уехал в 1905 году в Палестину… или о поэтессе Рахел Бувштейн, я превращалась в слух и меня начинали одолевать мечты о том, чтобы присоединиться к палестинским пионерам". Не кажется ли нам, что это готовая инструкция по сионистской пропаганде? Другое дело, что у современной молодежи могут быть иные кумиры, но какие-то кумиры необходимы. Не обязательно философ, не обязательно писатель, не обязательно поэтесса, ставшие землепашцами, может быть, это юноша, ставший конструктором лучших в мире самолетов-разведчиков, может быть это девушка, ставшая биологом и создавшая лекарство от рака — мало ли есть воодушевляющих вариантов биографии?

"По-моему — пишет в своих воспоминаниях Голда Меир — никакие современные хиппи не бунтовали против эстеблишмента так эффективно, как те пионеры начала века… Если бы их воодушевлял только сионизм, то они могли бы приехать в Палестину, купить несколько апельсиновых рощ и нанять для работы арабов. Это было бы куда легче. Но они глубоко верили, что только собственный труд может действительно освободить евреев. Но их всех роднило страстное стремление экспериментировать, стремление построить в Палестине хорошее справедливое общество, по крайней мере такое, которое будет лучше, чем то, что существовало в большой части остального мира". Итак, вот что нам говорит, несомненно, хороший специалист по вопросу: дело не только в том, что евреи хотели построить государство евреев и для евреев; дело еще в том, какими должны стать (по их мнению) евреи и каким должно стать (по их мнению) государство. Не являются ли эти компоненты обязательными для такой серьезной задачи, как репатриация (в мирное время, при отсутствии угрозы погрома и т. д.)? Не должны ли люди иметь воодушевляющую цель и перспективу — какими станут они, какое государство они построят? На идею, что евреи диаспоры могли бы делать для государства Израиль больше, обычно отвечают, что евреи делают и так очень много; и что больше давать денег они не могут. Но может быть, они должны сделать не больше, а намного больше? Что именно готов сделать человек, сколько именно готов дать он денег, зависит от того, понимает ли он, на что именно он их дает, ради чего именно он что-то делает. А может быть, дело не в деньгах? Это — нечто обезличенное, а человек хочет знать, что именно он сделал…

Среди гостей своей сестры Голда нашла себе будущего мужа. Как она пишет, он был тихий, милый и самый образованный и у него было чудесное чувство юмора. У будущего премьер-министра был, по-видимому, хороший вкус. Но старшая сестра слишком часто напоминала младшей, что та приехала в Денвер не для прогулок с юношей, а для занятий, и младшая сестра опять ушла из дома. Она нашла себе где жить, она нашла себе работу, бросила, разумеется, школу — до учебы ли, когда тут личная жизнь. Но оказалось, что есть в мире все-таки что-то важнее личной жизни. А может быть, Голда просто устала от решения проблем? Короче, пришло письмо из Милуоки. "Если тебе дорога жизнь твоей матери, — писал отец — ты должна немедленно вернуться домой". И Голда вернулась.

За время ее отсутствия ситуация заметно изменилась. Материальное положение семьи улучшилось, переехали в новую квартиру, Клара (так теперь называли младшую сестру Ципке) стала подростком. Теперь у родителей не было возражений против поступления Голды в среднюю школу, а позже, в 1916 году, они не стали возражать и против колледжа. Видимо, девочка выглядела уже иначе, да и вела себя взрослее, по крайней мере, умение уйти из дома она продемонстрировала.

Родители, между тем, начали принимать все большее участие в общественной жизни: в частности, мать занялась благотворительной деятельностью, организовывала благотворительные базары, лотереи и т. п. Очень-очень маленький, как бы теперь сказали, фандрейзинг. Впрочем, под этим словом обычно теперь понимают уговорить одного человека дать тысячу долларов. Это, конечно, нелегко, но вряд ли легче (и, по-моему, почетнее), чем уговорить сотню скинуться по десятке.

Во время Первой мировой войны мама Голды превратила дом в перевалочный пункт для юношей, вступавших добровольцами в еврейский батальон Британской армии. Отец тоже принимал активное участие в еврейской жизни города, дом стал для милуокской общины чем-то вроде смеси офиса и гостиницы, один сионист сменял за столом другого, один гость из Палестины — другого, Голда Меир познакомилась с Сыркиным, Шмарьяху Левиным (идеологами сионизма), Ицхаком Бен-Цви (будущим вторым президентом), Бен-Гурионом… В таких условиях молодая девушка сионизировалась семимильными шагами. Все сильнее и сильнее втягивается она в общественную деятельность. Когда в 1918 году проводились выборы в Американский Еврейский Конгресс, Голда Меир агитировала за депутатов — сионистов. Агитацией она занималась рядом с синагогой, влезши на ящик из-под мыла. Отец считал, что это верх неприличия и обещал притащить ее домой за косу, но ему так понравилось выступление, что приводить угрозу в исполнение он не стал. Мораль — девочки, овладевайте ораторским мастерством.

Примерно в то же время Голда начала преподавательскую деятельность. Она преподавала идиш и продолжала вовсю заниматься общественной деятельностью. Например, организовала марш протеста по поводу еврейских погромов на Украине и в Польше. "Я смотрела в глаза людям, стоявшим вдоль тротуаров, и чувствовала, что они поддерживают нас. В те дни марши протеста были редкостью, и нас прославили на всю Америку… Думаю, что именно в день марша я поняла, что нельзя больше откладывать решение о переезде в Палестину… Я чувствовала, что Палестина, а не парады в Милуоки, будет единственным настоящим ответом петлюровским бандам убийц". Колесо ее жизни совершило еще один оборот.

Палестина

Однако на пути в Палестину — или рядом с этим путем — возникли проблемы. Первая — Моррис. Это рассуждение Голды Меир стоит того, чтобы привести его целиком и — особенно девочкам — выучить наизусть. Особенно, если они хотят стать премьер — министрами. Цитируем: "Оставалось еще убедить Морриса поехать со мной в Палестину, потому что я и подумать не могла о том, что мы можем быть не вместе. Я знала, что даже если он согласится, нам все-таки придется подождать годик-другой, хотя бы пока мы соберем деньги на проезд; но абсолютно необходимо было, чтобы Моррис, прежде, чем мы поженимся, знал, что я твердо решила жить там. Я не ставила ему ультиматума, но четко объяснила свою позицию: я очень хотела выйти за него замуж и решила окончательно, что уеду в Палестину".

На некоторое время они расстались — видимо, Моррису надо было подумать. Голда бросила школу (как она пишет "странно, что школа перестала казаться мне моим важнейшим делом!"), уехала в Чикаго, работала в библиотеке, выступала, организовывала митинги, собирала средства. Разрешению раздумий будущего мужа, как это следует из воспоминаний Голды Меир, помогла публикация Декларации Бальфура. Они приняли Декларацию с восторгом, решили, что изгнание евреев кончилось ("теперь в самом деле начнется их объединение, и мы с Моррисом будем среди миллионов евреев, которые конечно же устремятся в Палестину) и поженились. Сейчас это звучит как-то несерьезно, правда? Где историческое событие, Декларация Бальфура, а где влюбленная (но не слишком сильно) парочка? Взвешивающая, "кто более матери-истории ценен" — любимый человек или Палестина? Ан нет. Оказывается, иногда исторические события влияют непосредственно. И даже в наше время. Кому, как не нам, евреям, это знать.

Итак, они поселились в собственной квартире, в которой и прожили два с половиной года. Из которых половину времени Голда провела в разъездах по партийным делам. Например, распространяла акции газеты. В своих воспоминаниях она пишет. "Но Моррис понимал, что я не могла сказать партии "нет!", и я уехала и отсутствовала несколько недель. Мне платили 15 долларов в неделю и оплачивали все мои расходы, т. е. все траты на еду, кроме десерта! За мороженное я платила сама. В то время члены партии не останавливались в гостиницах. Я ночевала у партийных товарищей, случалось даже — в одной постели с хозяйкой". Согласитесь, интересно читать книжки по истории…

Зимой 1918 года Американский Еврейский Конгресс провел свою первую сессию в Филадельфии, на которой была выработана (для предъявления на Версальской мирной конференции) программа защиты гражданских прав евреев Европы. Голда — один из представителей от Милуоки, самый молодой. Она этим страшно горда, но ее мысли уже понемногу перемещаются в иную плоскость. Действия следуют за мыслями — хорошо бы, чтобы у всех нас так было — и вот, зимой 1920 года Голда уже в Нью-Йорке и готовится к отъезду. Ранней весной куплены билеты на пароход, распродается имущество. Нам трудно представить себе разобщенность тогдашнего мира. Голда Меир пишет: "О Палестине, несмотря на то, что мы о ней так много читали и слышали, наши представления были довольно примитивны: мы собирались жить в палатках, поэтому я весело распродала всю нашу мебель, занавески, утюг, даже меховой воротник старого зимнего пальто (к чему в Палестине зимние вещи!). Единственное, что мы единодушно согласились взять с собой, был патефон и пластинки… Мы, по крайней мере, сможем слушать музыку в пустыне, куда мы держали путь". Похоже, что в те времена, как и сейчас, большая часть того, что мы "читаем и слышим", не содержит информации.

Голда и ее семья поехали прощаться с родителями и младшей сестрой. По дороге в Милуоки они остановились в Чикаго, где жила старшая сестра, Шейна, с мужем Шамаем и двумя детьми. В ходе разговора оказалось, что Шейна тоже хочет ехать, и она готова ехать вместе с детьми, если Шамай будет посылать ей из Америки деньги. Вот как Голда комментирует это. "Шамай принял решение жены с любовным участием — и, может быть, это лучше всего характеризует и Шейну, и их брак". Ситуация, как иногда говорят, неоднозначная. С любовным участием отпустить жену с двумя детьми (10 лет и 3 года) жить в палатке? Описывая отъезд, Голда Меир упоминает об огорчении родителей ("отец, сильный человек, умевший переносить боль, стоял и плакал… мама… казалась такой маленькой, такой ушедшей в себя…" и констатирует, что американская глава ее жизни окончилась и что из Америки она увезла в Палестину "понимание, что значит для человека свобода, осознание возможностей, какие предоставляет индивидууму истинная демократия, и вечную тоску по красоте американского сельского пейзажа".

В те времена любое путешествие было целой эпопеей. Это сейчас мы садимся в самолет, кушаем два раза и вылезаем из самолета. Пароход, на котором плыла Голда и вся их компания, чуть было не развалился. Правда, и самолеты иногда разваливаются, но вот чего в самолетах не бывает — это бунта среди экипажа. Капитан заковал бунтовщиков в кандалы… и т. д. Неделя от Нью-Йорка до Бостона (ныне автобус проходит это расстояние за четыре часа), полторы недели стоянка, недельный ремонт на Азорских островах, брат капитана "впал в буйное сумасшествие", один пассажир умер, капитан то ли застрелился, то ли его убили. Недельная стоянка в Неаполе, встреча с группой энтузиастов из Литвы, которые уже два раза добирались до Палестины и которых оттуда высылали. "Мне они напоминали людей типа Бен-Цви и Бен-Гуриона, хотя и были гораздо моложе. Какими опытными и твердыми они были по сравнению с нами, какими уверенными в себе казались! В Европе они работали на учебных фермах, основанных сионистами… они, собиравшиеся ехать как палубные пассажиры, не желали иметь с нами ничего общего". Голда, как она пишет "не могла оторвать от них глаз: именно такими как они, я хотела, я мечтала быть — суровой, решительной, беззаветно преданной делу". Ее решительности, ее преданности ей самой было мало! Может быть, это одно из свойств настоящего лидера — уметь требовать не только от других, но и от себя?

Голда уговорила своих спутников переселиться из кают на палубу, и тогда литовские сионисты признали их за своих и даже вместе пели на иврите и идиш, а потом танцевали хору. В Александрии Голда впервые увидела ближний Восток, причем, как она пишет, с самой худшей его стороны. Она ошибается — с самой грязной, да, но вовсе не с самой худшей. Поезд до Эль-Кантары, пересадка, поезд до Яфо. На пересадке — тупые и ленивые (восток!) эмиграционные чиновники. Наконец, она увидела сквозь грязное окно поезда большую и не слишком красивую деревню. Это и был Тель-Авив.

"Он — пишет в своих воспоминаниях Голда Меир — был на пути к тому, чтобы стать самым юным городом мира и гордостью ишува". Его население составляло около 15 тысяч человек. После попытки устроить еврейский погром, которую предприняли арабы в 1921 году, в город хлынули беженцы из Яфо (будущей Яффы), и к этому моменту некоторые из них еще жили в палатках. Население состояло из "третьей Алии" (страны исхода — Литва, Польша, Россия) и "старого ишува". Городу было всего около 12 лет, и британские власти только что разрешили построить водопровод. Тюрьмы не было, но была полиция — 25 человек. Главная улица называлась улицей имени Теодора Герцля, транспортный парк состоял из автобусов и повозок, запряженных лошадьми; на лошади ездил и мэр — Меир Дизенгоф. Что же касается культуры, там находились: Ахад-ха-Ам, Хаим Нахман Бялик, одна театральная труппа. Песок, жара, все пылает на полуденном солнце, всюду песок, в гостинице клопы, всюду мухи. В киббуц можно подать заявление только в конце лета, квартир мало, цены колоссальные. Наконец, помещение найдено. «Удобства» (которыми пользовались еще сорок человек) во дворе. Опустим описание быта, достаточно процитировать одну фразу: "самым дорогим нашим достоянием был патефон".

Из этой части своих воспоминаний Голда Меир делает следующие выводы. Первое — "мы все делали сами, сами пробивали себе дорогу". Это довольно понятно. Второе — "мы так быстро акклиматизировались потому, что помнили о цели приезда и о том, что нас никто не приглашал и ничего нам не обещал". Понятно и это; но непонятно третье — "меня часто тянуло рассказать новым репатриантам, как хорошо я понимаю их трудности и каково было мне, когда я впервые приехала в Палестину, но на горьком опыте я убедилась, что люди считают все это пропагандой, или, того пуще, проповедью, а чаще всего вообще не желают слушать". Такое отношение странно вот почему. Даже если все такие рассказы — пропаганда, то из рассказа о самих-то фактах извлечь полезную информацию надо, не так ли?

Отчасти энтузиазм Голды был связан с тем, что она была молодая, делала то, что хотела, физически чувствовала себя хорошо, детей у нее не было и "мне наплевать было, есть у нас ледник или нет, и не поражало, что мясник заворачивает наше мясо в кусок газеты, который он подобрал с пола". Голда отдает должное и своей сестре, которая приехала без мужа и дети которой часто болели, и своему мужу. В сентябре все они подали заявление в киббуц Мерхавия в Изреельской долине. И получили отказ — потому, что они были супругами, а киббуц не мог себе позволить роскошь заводить детей. Кроме того, ветераны — киббуцники (особенно некоторые девушки) возражали против того, чтобы брать американскую девушку, не умеющую работать. Но Голда сумела уговорить взять их на несколько дней, они посмотрели, как работают новички и разрешили ей и ее мужу остаться. А через несколько месяцев их приняли в члены киббуца.

Действительно — и вся история человечества это показала — коммунизм пригоден как среда обитания не для всех людей. Хорошо живется в таких условиях лишь нескольким процентам. Так что ошибка строителей коммунизма состояла не в том, что они хотели его построить и при нем жить, а в том, что они хотели осчастливить этим коммунизмом всех. Как сказал кто-то "капитализм — это то, чем начинают заниматься люди, если оставить их в покое". К этому можно добавить, что, как показал эксперимент, проделанный в СССР, если на протяжении 2–3 поколений отучать людей от капитализма, то примерно две трети отучаются и от капитализма, и от умения работать вообще.

О киббуцах написано достаточно много, и в целом литература создает реалистический образ. Голда Меир резюмирует: "Я лично считала и считаю, что киббуц — единственное место в мире, где человека судят, принимают и дают возможность проявить себя в родной общине не в зависимости от того, какую работу он делает и как он ее делает, но в зависимости от его человеческой ценности". Правда, это мнение выглядит несколько упрощенным, особенно если вспомнить историю приема в киббуц самой Голды. И еще она забывает — и это важно — об одном. О том, что именно таким местом для многих людей является их семья.

Работа была тяжелая, еда была ужасная и, главное, никто не думал о том, что сравнительно легко можно делать еду и вкуснее, и полезнее. Похоже, это была некоторая форма социального мазохизма — "мы должны жить плохо!" Впрочем, нечто подобное наблюдалось и в истории СССР. Девушка Голда начала борьбу за нормальное питание — избавилась от недоброкачественного растительного масла, ввела в рацион овсянку вместо утренней селедки, а с селедки стала снимать кожу. Каждый шаг вызывал протест… а потом нововведение принималось. Естественно. Жить по-человечески все-таки хочется. Но в условиях, когда доминирует социальный мазохизм (нечто вроде "и как один умрем в борьбе за это"), требуется смелость, чтобы положить на столы скатерти и разум, чтобы понять — скатерти не опасны для строительства национального очага.

Всегда, когда надо описать какое-либо явление, возникает вопрос: нужен автор — участник событий или автор — внешний наблюдатель? Внешний наблюдатель обычно хуже информирован, не знает каких-то деталей, но он объективнее и лучше видит, как явление выстраивается в общую картину. Участник событий знает больше деталей, лучше знает явление, но он чаще бывает необъективен и чаще не представляет себе места события в общей картине. Хорошо иметь двух авторов, но что делать, если их нет? Возможно, что оптимальным решением является участник событий — трезвомыслящий скептик. Его тоже не всегда удается найти, но нам повезло. Краткое (несколько страниц) описание жизни в киббуце, сделанное Голдой Меир, является, быть может, самым полезным, что можно в них прочитать.

Однако ее киббуцная жизнь оказалась не очень продолжительной. Тяжело заболел муж, и им пришлось покинуть Мерхавию. Они прожили некоторое время в Тель-Авиве, но "мы как-то не могли наладить нашу жизнь" — пишет в своих воспоминаниях Голда; ей плохо, ей очень не хватает "дружеского тепла, которое я ощущала в киббуце, и чувства удовлетворения, которое мне давала моя работа". Были подпорчены и отношения с мужем, каждый (это так естественно) считал виноватым другого. Когда они были в таком вот неуравновешенном состоянии, им обоим предложили работу в Иерусалиме. Здесь Голда Меир родила ребенка, но, чувствуя, что ее тянет в киббуц, на некоторое время возвращается туда с сыном. На этот раз муж не следует за ней; Голде становится ясно, что он в киббуц не вернется и перед ней выбор. Выбор, как она напишет позже в своих воспоминаниях, между домом (муж, ребенок, семья) и сокровенным желанием (киббуц). И она не без гордости пишет, что, как и в других случаях выбрала, долг. Логично. Но далее она пишет — "И я вернулась в Иерусалим — не без опасений, но с твердым решением начать новую жизнь. В конце концов ведь я — счастливая женщина. Я замужем за мужчиной, которого люблю". Обратим внимание на следующее — как и в других конфликтных ситуациях, Голда Меир принимает решение совершенно рационально (Палестину предпочитает мужу, мужа предпочитает киббуцу), но потом декорирует решение эмоциональной фразой. Естественно — так легче оправдать принятое решение. Человек ведь не машина, не компьютер; но эмоциональные фразы — это, видимо, важная черта ее психики — не мешают ей принимать трезвое решение.

До Государства

Жизнь в Иерусалиме оказалась очень сложной. Самым трудным оказался психологический момент — беспокойство, сумеем ли мы обеспечить еду и жилье детям. "Великая сила киббуцной жизни — пишет Голда Меир — в том, что никто не переживает этих страхов в одиночку. Даже если это молодой киббуц или год неудачный и взрослые должны затянуть пояса потуже, для киббуцных детей всегда хватает еды". Действительно, жизнь была трудной, денег не хватало, родился второй ребенок, за детский сад для первого ребенка Голда платила «бартером» — стирала белье всего детсада. Но хуже всего — вспоминает Голда Меир — было то, что она была одна, не была, как в Мерхавии, частью коллектива, членом динамичного сообщества.

Для анализа биографии будущего премьер-министра важно еще вот что. Эти годы в Иерусалиме были для нее годами, можно сказать, некоторой изоляции от общества, точнее — изоляции от политики. Она сама пишет "я не знала никого, кроме своего ближайшего окружения". Она просто жила — как тысячи еврейских женщин. Но нечто национальное — вроде бы не религиозное, но кто может это определить? — было внутри нее. Она пишет, что когда увидела Стену Плача, "чувства мои изменились… Стена не осталась ко мне немой".

Экономика Палестины была в кризисном состоянии. Во-первых, она была не развита; а значит, было мало рабочих мест, да и капитал было не во что вкладывать. Трудно инвестировать в голую землю. Кроме того, арабский труд был весьма дешев. И наконец, британская администрация явно проявляла враждебность к евреям. Проблема громоздилась на проблему. Как саркастически замечает Голда Меир, "еврейский национальный очаг не процветал".

В 1926 году в Палестину приезжают родители Голды. В Милуоки отец накопил немного денег и купил в Палестине два участка земли — для того, чтобы жить в ней. Он сам построил свой дом, стал членом местной синагоги, начал исполнять в ней функции кантора, вступил в кооператив плотников. Потом они с женой организовали столовую и, хоть эта идея оказалась удачной, все равно жили весьма бедно.

В один прекрасный день Голде предложили работу в аппарате Гистадрута в Тель-Авиве. Это означало переезд и конец попыток полностью посвятить себя семье. "Но — пишет в своих воспоминаниях Голда Меир — за четыре года я уже поняла, что мое замужество оказалось неудачей". Обратите внимание, как она формулирует — не "наш брак", а "мое замужество". Она вполне трезво отдает должное отцу своих детей. "Он навсегда остался частью моей жизни — и, уж конечно, жизни наших детей. Узы между ним и детьми никогда не слабели. Они его обожали и виделись с ним очень часто. У него было, что им дать, как было, что дать мне, и он оставался для них прекрасным отцом даже после того, как мы стали жить раздельно…..он жил богатейшей внутренней жизнью, куда более богатой, чем моя, при всей моей активности и подвижности — и это богатство он щедро делил с близкими друзьями, с семьей и, прежде всего, со своими детьми". Хорошие слова, наверно, справедливые, хотя и удивительно трезвые. Остается непонятным все-таки одно — почему распался этот брак? Просто потому, что общественная работа оказалась для девочки Голды важнее семьи? Но все мы знаем ситуации, когда существуют браки, в которых муж погружен в работу — просто работу, или общественную — по самые уши. И ничего, по крайней мере ничего катастрофического не происходит. Жена немного страдает, немного гордится, немного помогает… или много, как жена Хаима Вейцмана. Но брак существует. Неужели дело в том, что то, что умная жена «прощает» мужу, а даже умный муж не прощает жене?

Но так или иначе, а Голда Меир с детьми переезжает в 1928 году в Тель-Авив (муж живет в Иерусалиме и ездит к ним на уикенды). Дети идут в школу, мама — работать, в "Женский рабочий совет" — подразделение Гистадрута. Это была, как позже напишет Голда, первая и последняя женская организация, для которой она работала. В основном она занималась профессиональной подготовкой: на специальных фермах девушек, приезжавших в Палестину, учили работать на земле.

Голда излагает свои взгляды по "женскому вопросу". Ее взгляды просты и понятны. Она считает, что мужчины и женщины равны и что не надо стараться женщинам быть лучше всех, чтобы чувствовать себя людьми. Она с обидой цитирует известную фразу Бен-Гуриона (см. эпиграф) и добавляет "сомневаюсь, чтобы какой-нибудь мужчина почувствовал себя польщенным, если бы я сказала о нем, что он — единственная женщина в правительстве". Логическая ошибка здесь очевидна. Если бы это сказала женщина, одна из женщин в чисто женском правительстве про единственного мужчину в нем — вот это стоило бы обсудить. А суть в том, какие качества считает говорящий сцепленными с полом. Если речь идет о настойчивости, решительности, уме, логичности как о мужских свойствах, то Голда Меир могла бы и не обижаться. Если бы в симметричной ситуации имелись бы в виду интуиция, способность к эмпатии, доброта, справедливость — то многие мужчины (например, вы и я) не обиделись бы. Завершает свое рассуждение о феминизме и своих отношениях с коллегами-мужчинами Голда Меир замечательной фразой: "жизнь работающей матери без постоянного присутствия и поддержки отца ее детей в три раза труднее жизни любого мужчины". Надо так понимать — в том числе и ее мужа.

Далее в своих воспоминаниях Голда Меир подробно рассказывает о том, как «разрывалась» между работой и детьми. Ситуация, знакомая многим советским женщинам, — точнее, тем из них, которые относились к своей работе неформально; если позволите употребить высокопарное слово — любили ее. Среди женщин-инженеров и ученых таких было довольно много. Так или иначе, но Голда все больше и больше погружается в работу. Она участвует в съезде Социалистического Интернационала в Брюсселе в 1928 году ("я совершенно забыла, каков мир за пределами Палестины; меня изумляли деревья, трамваи, лотки с цветами и фруктами"). Расширяется круг ее знакомств ("… я узнала тогда Шнеура Залмана Шазара, который стал третьим президентом Израиля; Леви Эшкола, ставшего третьим премьер-министром; Давида Ремера и Берла Кацнельсона; Иосифа Шпринцака — первого председателя Кнесета"). О всех них она пишет в своих воспоминаниях, особенно подробно — об их работе. Ее описания подробны и эмоциональны; можно сказать, что прочитав их, мы видим этих людей через их работу. Кому-то это может показаться несколько формальным; но задумаемся на минуту — что останется от нас, кроме сделанной нами работы? Не в результатах ли нашей работы состоит та наша "доля в мире грядущего", о которой говорили наши мудрецы? Да еще в детях — но их вместе с нами растит весь мир, и поэтому они радуют нас реже, чем сделанная нами работа.

В 1929-30 годах Голда Меир часто (по тогдашним критериям) ездит за границу — один раз в США и два раза в Англию. Она занималась пропагандой сионизма, рассказывала о Палестине. В своих воспоминаниях она, в частности, пишет: "меня изумил — и порадовал — интерес, который эти женщины проявили к разным оттенкам политических верований, представленных в те времена в политических фракциях ишува". В Америке Голда Меир повидала свою младшую сестру. Вкратце описав ее семейную жизнь, она констатирует, что в Палестину они не поедут. Описывая свое посещение Британии, Голда останавливается — естественно — на британской позиции по вопросу Еврейского национального очага и констатирует: "… не могу сказать, что меня так уж поражало, когда они обманывали наши ожидания. В те годы многие, если не все, палестинские евреи сохраняли патетическую уверенность, — несмотря ни на что! — что Британия будет верна своим обязательствам, несмотря на все усиливающееся арабское давление и на традиционную проарабскую позицию министерства колоний. Вероятно, такое нежелание смотреть фактам в лицо и увидеть, что британское правительство меняет взгляды на свою ответственность перед сионистами, коренилось в глубочайшем уважении, которое британская демократия внушала евреям, выросшим в Центральной Европе 19 века". Действительно, если вспомнить историю деятельности Хаима Вейцмана, который вырос в России, то видно, как он уважал британцев и Британию. Голда же выросла в значительной мере в США и Палестине — странах, по отношению к России более демократических, и британская демократия не вызывала у нее такого восхищения и трепета. Интересно еще и вот что — она совершенно не упоминает о Хаиме Вейцмане, вообще почти не пишет о тех, с кем не работала лично. Похоже, что евреи шли к своей цели по многим дорогам в густом лесу или, если угодно, по столь пересеченной местности, что редко видели друг друга.

В 1932 году серьезно заболевает младший ребенок, в Палестине его вылечить не могут, и Голда просит товарищей послать ее представителем от Гистадрута в Америку. Двухнедельное путешествие с двумя детьми, один из них серьезно болен. Но зато поставлен диагноз, и через полтора месяца дочь совершенно здорова. Голда Меир ездит по всей Америке, рассказывает о Палестине, отвечает на вопросы, собирает деньги. Лекции, митинги, встречи, бесконечные лекции. Вот мнение одной из местных активисток: "Слушайте, Голда, — твердо сказала она, — вы говорите очень хорошо, но не так, как должна говорить женщина. Когда тут была Рахел Янаит-Бен-Цви, она плакала и мы плакали с ней вместе. Но вы говорите, как мужчина, и никто не плачет". Вот еще один забавный штрих. В маленьком городке на Среднем Западе члены одной группы собрали больше денег, чем обычно. Как вы это сделали? — спросила Голда. Мы играли в карты — ответили они. "Я так и взвилась — вспоминает Голда, — для Палестины вы играете в карты? Разве такие деньги нам нужны? Хотите играть в карты — играйте, но не ради нас. Все промолчали, только одна женщина спросила очень спокойно: " Хавера Голди, а вы в Палестине не играете в карты?" Конечно, нет, — с яростью ответила я. — За кого вы нас принимаете? Через год, вернувшись домой, в Тель-Авив, я заметила, что кое-кто из членов Гистадрута по вечерам играет в карты у себя на балконе — но, слава Богу, не на деньги". Похоже, что Палестину тех лет демократическим государством назвать все-таки нельзя.

В 1934 году Голда Меир возвращается в Палестину. Через некоторое время ей предложили войти в исполком Гистадрута. Поскольку Гистадрут был органом еврейского самоуправления Палестины, то Голда стала, как сказали бы на полвека позже, министром "теневого кабинета". Судя по ее воспоминаниям, она была крайней социалисткой — т. е. выступала против привилегий, за помощь безработным и т. д.

В эти времена естественные разногласия между сионистами достигли довольно высокого накала, что и привело к убийству Хаима Арлозорова, одного из деятелей партии Мапай. В убийстве был обвинен один из деятелей правого крыла ревизионистской партии (более милитаристской, более националистической). Правда, он был оправдан за недостатком улик, но, как пишет Голда, "в то время все руководство, ошеломленное и осиротевшее, было убеждено в его виновности".

Между тем наступил 1933 год. Гитлер, программа господства арийской расы, антиеврейское законодательство. Как напишет через сорок лет Голда Меир, "никто и подумать не мог, что гитлеровский обет истребить евреев будет выполняться буквально". Но и задолго до "окончательного решения" евреи Палестины увидели первые результаты нацистских преследований. В 1934 году население, не достигавшее 400 тысяч, еле-еле сводящее концы с концами, уже должно было абсорбировать 60 тысяч, причем в условиях растущего арабского террора и враждебности британских властей. Учтите — это была алия из Германии и Австрии. Новый образ жизни, незнакомый язык, смена специальности… Летя на Луну, человек сохраняет язык и специальность; он готовится к полету, находясь на Земле. Алия предвоенных годов была полетом в другую галактику.

Голда Меир все-таки поразительная оптимистка. Когда в 1975 году ее спрашивали, как может Израиль справиться с попыткой арабов уничтожить государство, абсорбировать алию из Советского Союза и все это при плохом состоянии экономики, она говорила — сорок лет назад было тяжелее, но мы справились, не так ли? "Порой мне кажется — напишет она позже — что только те из нас, кто действовал сорок лет назад, могут понять, как много с тех пор сделано и как велики были наши победы; может быть поэтому-то в Израиле самые большие оптимисты — старики, вроде меня".

Но ситуация накалялась от дня ко дню. За 1936 год были уничтожены сотни тысяч деревьев, сожжены сотни полей (наверное, это была форма арабской любви к родине), подстроены крушения поездов и автобусов; в результате 2000 вооруженных нападений около 80 евреев было убито. Летом 1936 года было небезопасно ездить из одного города в другой. Хагана была лучше вооружена, чем во время погромов, устроенных арабами в 1929 году, но евреи не хотели делать ее инструментом контртеррора. В частности, потому что как только еврейская самооборона становилась слишком активной, англичане уменьшали квоту на въезд в Палестину.

Политика — сфера действий рационалистов. "В политике нет друзей, в политике есть интересы". Да, так часто говорят. Но, читая о подлой политике Англии, поддерживавшей этим способом равновесие между евреями и арабами, трудно отделаться от мысли, что логическим продолжением явился "мюнхенский сговор", когда Черчилль отдал Гитлеру на растерзание Чехословакию. Чем все это кончилось — для мира, для евреев, для других народов и стран — теперь мы все знаем. О чем думал Черчилль, когда пылал Ковентри? Многие полагают, что подлость наказывается где-то в ином измерении, то есть — нигде. Это вопрос дискуссионный; но довольно часто расплата приходит и в этом мире. К сожалению, расплата за глупости и подлости политиков обрушивается на простых людей.

В своих воспоминаниях Голда Меир довольно подробно рассказывает о Бен-Гурионе. Как она пишет, "единственным из нас, чье имя, — я в это глубоко верю — будет известно и евреям и неевреям даже через сто лет… в памяти людей имя Бен-Гуриона будет связано со словом «Израиль» очень долго, может быть — всегда". Наверное, это будет так, и это будет заслуженно; хотя бы потому, что само имя «Израиль» для государства предложил именно он. Конечно, это породило двусмысленность, из-за которой мы пишем и говорим "Государство Израиль". Но не мелькнуло ли в его сознании именно это словосочетание, когда он вносил свое предложение? Словосочетание, напоминающее всем, вынуждающее весь мир в официальной обстановке повторять — Государство Израиль. Государство.

Что пишет она о Бен-Гурионе? Что он ни с кем, кроме жены и дочери, не поддерживал личных отношений. Что он не умел просто «трепаться», разговаривать не о работе (о семье, о детях). Что он все делал с полной самоотдачей. Что он обладал фантастической интуицией. Что у него совершенно не было чувства юмора. Что даже когда он совершенно ошибался в теории, на практике он обычно оказывался прав, и этим — добавляет Голда Меир — в конце концов, государственный деятель и отличается от политика. В 1937 году Голда опять едет в США — собирать деньги на строительство порта, закупку кораблей и обучение моряков. Американской аудитории она сказала: "нам надо готовить людей для работы в море, подобно тому, как мы много лет готовили их к работе на земле". Это была еще одна ступенька к независимости. Лично для Голды Меир это была, как она пишет, "романтическая интерлюдия" — но тут же добавляет "я ни на минуту не забывала, что только морем еврейские беженцы из нацистской Европы могут добраться до Палестины, если им это разрешат англичане". Дальнейшее нам известно.

В своих воспоминаниях будущий премьер министр подробно описывает предвоенную ситуацию. И в мае 1939 года, несмотря на эскалацию преследований и убийств евреев в Австрии и Германии — пишет она — англичане решили, что время приспело, наконец, окончательно захлопнуть ворота Палестины. Позиция ишува была сформулирована Бен-Гурионом в сентябре 1939 года, когда сапоги вермахта уже маршировали по Европе: "Мы будем бороться с Гитлером так, как если бы не было "Белой книги", и будем бороться с "Белой книгой" так, как если бы не было Гитлера". "Тысячу раз с самого 1939 года я пыталась объяснить себе и, конечно, другим, каким образом британцы, в те самые годы, когда они с таким мужеством и решимостью противостояли нацистам, находили время, энергию и ресурсы для долгой и жестокой борьбы против еврейских беженцев от тех же нацистов. Но я так и не нашла разумного объяснения — а, может быть, его и не существует". Интересно, что по мнению Голды Меир именно запрет на эмиграцию, введенный Англией, способствовал созданию Государства. А именно, только собственное государство могло гарантировать право на иммиграцию. Раз Англия не дает евреям, беженцам из Европы, въехать в Палестину, значит надо вырвать Палестину из рук англичан и создать в ней государство, которое гарантирует евреям право на въезд.

Голда вспоминает свои беседы на Женевском сионистском конгрессе в 1939 году с делегатами молодежных организаций, говорит, что "почти все эти преданные делу молодые люди погибли потом в Освенциме, Майданеке или Собиборе" и продолжает: "я всем сердцем верю, что в их неравной борьбе до самого конца им помогало сознание, что мы все время с ними, и поэтому они не были совершенно одиноки. Я не мистик, но надеюсь, что мне простят, если я скажу, что в самые черные наши часы память о них, их дух вселяли в нас мужество, вдохновляли нас на дальнейшую борьбу и, главное, прибавили веса и значимости нашему собственному отказу уничтожиться ради того, чтобы остальному миру легче жилось". Соблюдающий еврей описал бы это переживание двумя словами — "ани маамин".

Лозунг насчет борьбы и с Гитлером, и с англичанами звучал хорошо, но реализовать его было трудно. Борьба велась, собственно, на три фронта — за то, чтобы ввести в Палестину как можно больше евреев, за то, чтобы англичане позволили евреям принять участие в военных действиях против нацистов и, наконец, за то, чтобы сохранить экономику ишува. Движение по любому из этих направлений требовало непрерывных усилий. А по всем трем одновременно? Еврейский календарь отличается от григорианского, но в сутках все равно только 24 часа. Отдыхать меньше, чем ноль, невозможно. Плюс ко всему этому евреи Палестины пытались еще помочь еврейскому движению сопротивления в Европе. Отчаянная, с точки зрения рациональной — совершенно безнадежная попытка. Деньги оседали у посредников, посланцы попадали в лапы нацистов и погибали. Но есть вещи, которые человек не может не делать — как бы иррациональны они ни были.

Заметим, что при деятельности любой организации происходит "взвешивание мнений" и позиций — даже при единоначалии кто-то должен проводить решение в жизнь, а это невозможно при общем неодобрении. Среди руководства ишува могли быть экстремальные рационалисты, считавшие, что пытаться помочь еврейскому подполью в Европе не надо, что жертвы будут напрасны. Но евреи Палестины в целом думали иначе. Среди британской администрации могли быть люди, которые понимали, что германский нацизм и Гитлер — это воплощенное зло, что евреи Европы погибают и что их надо спасти. Но оная администрация "в целом" полагала, что эффективных действий предпринять невозможно, что евреи — это вообще не вопрос и вообще полезнее, чтобы с Германией воевали другие.

В своих воспоминаниях Голда Меир довольно подробно рассказывает о лидерах ишува — о Моше Шарете, о Шауле Авигуре, Элияху Голомбе, о тех, кто создавал Государство Израиль и кто стал его первыми министрами иностранных дел, премьер-министрами, главами разведки… Когда она пишет о людях, существенную часть ее описаний составляет, естественно, описание стиля их работы. И это, наверное, правильно: человека надо описывать через то, чем он занимается больше всего, — имея в виду, что он это любит, а в любимом деле человек и проявляется лучше всего.

Отношение к Германии всегда было для евреев — как для народа — сложной проблемой. Есть те, кто по сей день утверждает, что это земля амалека — земля дьявола, что на нее не должна ступать нога еврея. И есть те, кто вполне охотно едут туда "на ПМЖ". Здесь мы не анализируем эту ситуацию, как не анализирует отношение евреев к Германии и Голда Меир. Но свое отношение она описывает довольно подробно. Она была сторонником репараций ("всегда была за то, чтобы мы взяли у немцев деньги на строительство Государства Израиль, ибо, по-моему, это-то они во всяком случае были нам должны, дабы абсорбировать оставшихся в живых евреев".) Она очень не хотела посещать Германию, а когда ради дела пришлось приехать туда на один день, перенесла это с трудом. Наконец, Голда Меир описывает процесс Эйхмана. "Это ни в коем случае не реванш. Как писал еврейский поэт Бялик, сам дьявол не в состоянии придумать казнь за убийство одного ребенка, но оставшиеся в живых — и еще нерожденные поколения — заслуживают, во всяком случае, чтобы мир узнал во всех гнусных деталях, что учинили над евреями Европы и кто это сделал".

Но все это было впереди, и никто из людей ни в каком страшном сне не мог этого увидеть. В 1943 году дочь Голды Меир — Сарра уходит из гимназии, не доучившись года, и отправляется создавать новый киббуц. Голда пишет об этом, естественно, весьма сочувственно. В этом же году она выступает свидетелем на процессе о похищении оружия у англичан двумя евреями — с целью передачи его Хагане. Голду Меир вызвали в суд как члена исполкома Гистадрута — органа самоуправления страной. Англичане пытались доказать в суде, что официальное Еврейское Агентство и официальный Гистадрут работают в контакте с незаконной Хаганой. Однако, хотя обвинение и выяснило, что если еврей отказывался записаться добровольцем, на него оказывалось моральное давление с целью увольнения с работы, Голда — естественно — использовала судебное заседание для пропаганды. В ее глазах эта трибуна не многим отличалась от трибуны любого митинга.

Однако и после войны британское правительство стояло насмерть, но не позволяло въезжать в Палестину евреям, спасшимся из лагерей смерти. И это несмотря на то, что к власти пришло лейбористское правительство — а лейбористы до прихода к власти выступали с просионистскими заявлениями. Британское правительство не отступило, даже когда к нему обратился с просьбой разрешить эмиграцию Трумэн, даже когда эту рекомендацию приняла специальная англо-американская комиссия. В июне 1946 года британское правительство ввело в Палестине комендантский час, посадило в лагерь большую часть национальных лидеров. Тогда Голда Меир отправилась в Реховот к доктору Хаиму Вейцману, надеясь убедить его, чтобы он призвал к массовой демонстрации. Он согласился, но потребовал, чтобы Хагана в течение определенного времени воздерживалась от выступлений. И договоренность была достигнута, однако британские друзья, видимо, отговорили Вейцмана от вмешательства в ситуацию.

Читаешь и поражаешься — это были времена, когда от отдельных людей что-то зависело. В наше время любой, самый могучий диктатор, выглядит рабом своей свиты, пешкой в лапе обстоятельств. Или просто то, что мы видим, зависит от расстояния, с которого смотрим?

У нас есть свое государство

В 1947 году ситуация британско-палестинского противостояния продолжала обостряться. В лагерях на Кипре, куда англичане отправляли нелегальных эмигрантов, уже находилось 40 тысяч евреев. Ежемесячно англичане выдавали со свойственной им аккуратностью 1,5 тысячи разрешений на въезд — 750 для беженцев непосредственно из Европы и 750 — для тех, кто «добрался» до лагеря на Кипре. Голда Меир сумела договориться с англичанами, что семьи с детьми до года и сироты будут отправлены в первую очередь."… в 1970 году в Хайфе, у прелестного подножия горы Кармал, произошло — продолжает Голда Меир — перезахоронение ста детей, умерших в ужасных кипрских лагерях". Лагерях, в которых цивилизованная Британия держала евреев, выживших в нацистских лагерях.

Однако стабилизировать ситуацию в Палестине англичане так и не смогли, и в феврале 1947 года Англия заявила, что отказывается от мандата на управление Палестиной и передает его в ООН. Специальная комиссия ООН по Палестине прибыла в страну в июне. Палестинские арабы сотрудничать с ней отказались, остальные заинтересованные стороны согласились — даже лидеры некоторых арабских государств. И опять Голда Меир рассказывала — как и всю жизнь — кто такие евреи, почему они должны жить в Палестине и т. д.

Перед тем, как комиссия должна была покинуть Палестину, британцы решили устроить евреям десерт, и несколько сотен солдат в боевой форме, с дубинками, пистолетами и гранатами загнали 4500 беженцев, прибывших на корабле "Экзодус — 1947" обратно на корабль, чтобы отвезти их в лагерь для перемещенных лиц — в Германию. Британия, страна демократии, символ прав человека…

Кто-то из мудрецов древности сказал "свершение греха лишает человека нравственной ориентации". Смысл: если мы делаем что-то плохое, мы начинаем задним числом оправдывать свое действие и наши критерии сдвигаются. Похожий механизм действует и на уровне государства — посылая войска усмирять граждан, мы плодим людей, знающих, что можно стрелять в граждан собственной страны. Загоняя прикладами женщин на корабль, английские мальчики из хороших семей навсегда превращались в людей, способных направить оружие на женщину.

Между тем арабы начали осаду Иерусалима. ООН готовилась принять решение по Палестине, но арабы заявили, что им нет дела до решений ООН и они начнут войну, если вся Палестина не будет объявлена арабским государством. 29 ноября ООН приняла свое решение, и на следующий день начались арабские выступления. Евреям Палестины было нужно оружие. А для того, чтобы его получить, нужны были деньги. Голда Меир опять летит в Америку. Цитируем: "Еврейское население в Палестине будет сражаться до самого конца. Если у нас будет оружие — мы будем сражаться этим оружием. Если его у нас не будет, мы будем драться камнями… цель моей миссии — не спасение семисот тысяч евреев. За последние несколько лет еврейский народ потерял шесть миллионов, и было бы дерзостью беспокоить евреев всего мира из-за того, что еще несколько сот тысяч евреев находятся в опасности… если эти семьсот тысяч останутся в живых, то жив будет еврейский народ как таковой и будет обеспечена его независимость. Если же эти семьсот тысяч будут перебиты, то нам придется на много веков забыть мечту о еврейском народе и его государстве". Голда Меир вернулась в Палестину, собрав 50 миллионов долларов.

В том же году Голда дважды встречалась с королем Трансиордании Абдаллой. Поскольку в арабском мире убийство является нормальной реакцией на несогласие с политикой, встречи происходили в более чем секретной обстановке. При первой встрече он заявил, что не будет участвовать в войне против Израиля, однако позже изменил свое решение, что и выяснилось при второй встрече. Но зато он предложил евреям не создавать государство, а стать его подданными. Между тем до провозглашения Государства оставалось два дня. Эти же два дня оставались до войны. Голда Меир очень интересно комментирует итоги этих встреч. "Но Абдаллу я больше никогда не видела, хотя после Войны за Независимость с ним велись долгие переговоры. Потом мне передавали, что он сказал обо мне: "Если кто-нибудь лично ответственен за войну, то это она, ибо она была слишком горда, чтобы принять мое предложение". Признаться, когда я думаю о том, что случилось бы с нами, если бы мы были меньшинством в государстве и под протекцией арабского короля, убитого арабами через каких-нибудь два года, я не жалею о том, что в ту ночь так разочаровала Абдаллу. Жаль, что ему не хватило храбрости на то, чтобы не вступать в войну. Насколько лучше было бы для него — да и для нас — если бы он был чуть более горд".

Обратим внимание на следующее. Голда Меир, анализируя ситуацию, пользуется моральными категориями. Моральными же категориями оперировала она — помните? — выступая перед учащимися школы, в которой когда-то училась. Может быть, поэтому так хорошо удавался ей фандрейзинг?

Наступил день провозглашения Государства. Голда Меир вспоминает: "… Тогда Бен-Гурион откашлялся и негромко сказал: "Сейчас я прочту декларацию Независимости". Чтение заняло всего четверть часа… Мы добились. Что бы ни случилось, какую бы цену ни пришлось за это платить, мы воссоздали Еврейскую родину. Мечта осуществилась — слишком поздно для спасения погибших при Катастрофе, но не слишком поздно для грядущих поколений… Да, мы теперь независимы, но через несколько часов у нас начнется война. Я не только не была весела — я испытывала страх и не без оснований. Но одно дело испытывать страх, а другое — не иметь веры, а я была уверена, что хотя еврейское население нового государства и составляет всего 650 тысяч, мы уже вросли в него, и никто никогда не сможет опять нас рассеять или переместить".

Три события произошли на следующее утро — египетская авиация произвела первый налет на Тель-Авив, в порт свободно вошел первый корабль с еврейскими репатриантами, и США объявили о признании Государства Израиль. Второй страной, признавшей Израиль в день его рождения, была Гватемала. Голда Меир отдает должное и СССР и пишет, что хотя признание Израиля было результатом желания ущемить интересы Англии на Ближнем Востоке, для Израиля это признание имело большое значение. Признание — это прекрасно. Но: ни одного танка, ни одной пушки, девять самолетов. Нужно оружие, нужны деньги на перевозку и устройство 30 тысяч евреев из лагеря на Кипре. И Голда Меир опять едет в Америку. Все как всегда. Голда — для американцев живое воплощение Израиля — выступает на завтраках, обедах и чаепитиях, на митингах и встречах, рассказывает о провозглашении государства, о войне, об осаде Иерусалима, обо всем. "Государство Израиль не может прожить на аплодисменты — говорит она евреям Америки — войну не выиграешь речами, декларациями и даже слезами радости. И главное — это время, а то аплодировать будет нечему". И евреи Америки ей ответили: в этом году Джойнт собрал 150 миллионов; почти половину этих денег получил Израиль.

Голда Меир выполнила очередное задание, решила очередную задачу и — ее посылают послом в СССР. Она в ужасе — русского почти не знает, дипломатического опыта никакого, дети в Израиле, в Израиле — война (сын в действующей армии)… И тут Голда получает небольшой «отпуск» — попадает в автомобильную катастрофу и приходит в себя уже в гипсе. Она лежит в палате и дает одно интервью за другим. Отличная добыча для журналистов — женщина — посол Израиля в Москве, лежащая в Нью-Йоркском госпитале. Из радостей — продвижение арабских частей остановлено и дочь Голды и ее муж назначены радистами в московское посольство Израиля.

Наконец штат посольства укомплектован, миллион бытовых вопросов, многие из которых были Голде совершенно чуждыми (какое платье надеть при вручении верительных грамот!) решены, и — вот она посол Государства Израиль в СССР. Как принято говорить на дипломатическом языке — Чрезвычайный и Полномочный посол.

Посол и министр

Историю про то, как приняли Голду в Москве, о пятидесятитысячной толпе, пришедшей к синагоге несмотря на "предупредительный выстрел" газеты «Правда» ("Израиль не имеет никакого отношения к евреям СССР") — многие из нас знают со слов очевидцев. По крайней мере, нам еще понятно, почему это произошло. Разумеется, нынешнее отношение к Израилю отличается от тогдашнего — и потому, что изменился Израиль, и потому, что изменились мы. Разные отношения всегда хочется сравнить и, сравнив, оценить — сказать, что одно правильнее другого, или, что одно лучше другого. Мне кажется, однако, что сравнить их можно, а оценить — нельзя. "Только успела я отойти, как меня задел плечом старый человек — и я сразу поняла, что это не случайно. "Не говорите ничего, — шепнул он на идише. — Я пойду вперед, а вы за мной". Немного не доходя до гостиницы, он вдруг остановился, повернулся ко мне лицом, и тут, на прохваченной ветром московской улице, прочел мне ту самую благодарственную молитву — «Шехехиану», ту самую, которую прочитал рабби Фишман-Маймон 14 мая в Тель-Авиве: "Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, сохранивший нас в живых и давший нам все претерпеть и дожить до этого дня". Разумеется — и Голда это понимала — после такого поступка сам Г-сподь Б-г не мог бы сохранить жизнь этому старому еврею, если бы кто-нибудь увидел эту сцену.

А на Рош-ха-Шана произошла та самая история у синагоги, та самая встреча Голды с толпой московских евреев, фотографии которой потом долго ходили по СССР. Она же изображена на одной из израильских банкнот. "Не могу сказать, что тогда я почувствовала уверенность, что через двадцать лет я увижу многих из этих евреев в Израиле. Но я поняла одно: Советскому Союзу не удалось сломить их дух; тут Россия, со всем своим могуществом, потерпела поражение".

Однако режим не дремал. После беседы между Голдой, ее дочерью и Полиной Молотовой на одном из приемов Полина — жена министра иностранных дел — была арестована и посажена в лагерь. После встречи в синагоге были закрыты еврейские театр, газета и издательство в Москве. Голда Меир пробыла послом в Москве еще семь месяцев. Бен-Гурион предложил ей стать министром труда в правительстве, и она с радостью приняла это назначение. Она пишет: "Более благодарной и конструктивной работы, чем эта, в которую, кроме всего прочего, во всяком случае, входило трудоустройство и расселение сотен тысяч эмигрантов, уже начавших приезжать в Израиль, я и представить себе не могла". Весной 1949 года Голда Меир вернулась в Израиль.

В течение 1949 и 50 годов Израиль пережил нечто такое, чего не пережила ни одна страна: его население удвоилось. Война за Независимость «закончилась» перемирием. В переводе с дипломатического языка на человеческий это означало, что проиграв на полях сражений, арабы решили удушить Израиль экономическим бойкотом и террором (убийства, грабежи, террористические акции и т. д.). Одновременно прибывала алия, качественно отличающаяся от предыдущих. Иммигранты поколения Голды были, как она пишет, здоровые, крепкие молодые идеалисты. Они были готовы терпеть все для великого сионистского эксперимента. Алия 30-х годов состояла из специалистов, коммерсантов и ремесленников. Они не умели работать на земле, но у них были другие полезные навыки, и они привезли какие-то сбережения, которые помогли строительству экономики ишува. Послевоенная алия состояла из евреев сломленных, если не духовно, то физически. Евреи Европы пережили страшную трагедию. Евреи Ближнего Востока и Северной Африки жили в гетто и вообще не слишком хорошо представляли себе жизнь в 20-ом веке. " — Вы видели когда-нибудь самолет? — спросила я бородатого старика. — Нет, — ответил он. — И не побоялись лететь? — Нет, — ответил он твердо. — Все это написано в Библии. В книге Исайи. — "Поднимешься ты на крыльях орла". Голда Меир описывает трудности абсорбции… "200 000 человек жило в палатках, чаще всего — по две семьи в одной палатке. И не обязательно обе семьи были из одной страны или с одного континента… В девяти случаях из десяти он считал своих соседей дикарями, потому что они никогда не видели ватерклозета… Или вообразите неграмотную женщину из Ливии, Йемена или пещер Атласского хребта, которую вместе с детьми сунули в открытую всем ветрам и дождям палатку с польскими или чешскими евреями, которые готовят не так, едят то, от чего ее тошнит, и, по ее представлению, даже и не евреи вовсе… Теоретически ни теснота, ни нищета, ни интеллектуальные или культурные различия не должны иметь значения для людей, переживших Катастрофу или ушедших пешком из Йемена через кишащую разбойниками раскаленную пустыню. Но теория — это для теоретиков. Люди — это люди, а те неудобства и надрывы, которые я сама наблюдала в "палаточных городках" 1949 года, были поистине невыносимы… с болезнями, которые привезли с собой иммигранты — туберкулез, трахома, глисты, малярия, тиф, дизентерия, корь, пеллагра — удавалось справиться, хоть я и не понимаю, как наши измученные доктора и сестры это делали… Но проблема расселения в 1949 году казалась неразрешимой".

Эксперты считали, что расселять эмигрантов надо постепенно, по мере расширения фабрик и рационализации сельского хозяйства. Голда Меир полагала, что для людей важнее расселение, провела через кнессет план строительства 30 000 домов и поехала в США за деньгами. Строительство шло, хотя и не так успешно, как планировалось. Теперь надо было дать людям работу — причем неквалифицированным людям. И Голда затевает программу общественных работ — строительство дорог. А когда эмиграция стала уменьшаться до 1000 человек в день, вновь прибывших стали направлять в новые кварталы городов и пограничных деревень по всему Израилю.

Во всех этих проектах, в том, как они были задуманы, чувствуется одна важная общая черта. Голда Меир учитывает не только экономические факторы. Но и психологию людей. Она исходит из того, что больше всего нужно людям, чтобы почувствовать себя в своей стране. И она исходит из того, что смогут сделать люди в тех или иных условиях. Это то, что принято называть "учет человеческого фактора", и спустя четверть века об этом стали писать книги и даже иногда переводить их на русский язык.

Впрочем, эти книги были не слишком содержательны. Умение понимать людей и предсказывать их действия нельзя извлечь из книг. У Голды Меир это умение было, и она использовала его для строительства Страны. Кампании по сбору денег, которые проводила Голда, всегда были успешны. Но ей не нравилось, что страна живет за счет филантропии. Это противоречило одной из базовых идей сионизма — опоре на собственные силы. И она начала развивать идею выпуска государственных облигаций. Чтобы еврейское государство могло брать не подарок, а в долг. Израилю были нужны капиталовложения, инвестиции. При этом они — в отличие от России — гарантировались государством. Идея оказалась удачной, деньги были получены, а долги позже выплачены.

Были у Голды Меир, как она пишет"… и личные радости и горести в жизни, как у всех. В 1951 году, когда я была в поездке — в одной из бесконечных поездок по сбору средств — я получила телеграмму о смерти Морриса. Я немедленно полетела в Израиль — на похороны, и всю дорогу думала, какую жизнь мы бы прожили вместе, если бы я была не такая, какая есть…" Заметим, что подобные формулировки фольклор обычно вкладывает в уста мужчин: "если бы не ты, мы были бы прекрасной парой". Далее Голда продолжает: "… над его могилой я снова поняла, какую тяжкую цену я заплатила — и заставила заплатить Морриса — за все, что пережила и совершила в годы нашей разлуки". Эмоциональный накал и тон этой фразы понятен. Но подумаем — может ль волна, потопившая корабль, сказать, что она заставила заплатить пассажиров корабля своими жизнями? Человек может применять к себе моральные, человеческие критерии только тогда, когда он принимает решения как человек — в колебаниях и взвешиваниях. А если он действует, как стихия, как природный объект — его действия вне морали. Разумеется, это не надо понимать, как призыв действовать безответственно. Но даже законодательство пользуется термином "в состоянии аффекта". Конечно, человек должен избегать таких состояний, стараться оставаться человеком.

В своих воспоминаниях Голда подробно рассматривает историю Иерусалима, план интернационализации, который хоть и не учитывал пожелания евреев, но был ими скрепя сердце принят. Арабы, естественно, этот план отвергли, начали агрессию. Во время осады Иерусалима город обстреливали египтяне и иорданцы, почему-то забывшие о сохранности мусульманских святынь. Когда Арабский легион занял старый город, оттуда были изгнаны евреи, им был запрещен доступ к их святыням. Понятно, что после всего этого возникает впечатление, что арабам не столь важны их святыни, сколь важно нагадить евреям. То есть красиво говорить они умеют (хотя и среди евреев есть специалисты по неограниченному говорению), но если судить по делам…

Ну, а Голда — министр труда — и ее министерство работали. Ограничивая себя самым важным, Голда Меир в своих воспоминаниях рассказывает, прежде всего, об участии в разработке трудового законодательства. В каждом уважающем себя обществе должны быть пенсии по старости, пособия матерям, вдовам и детям, отпуска, страхование от несчастных случаев и т. д. В результате введения пособий по материнству, включавших госпитализацию, начала снижаться детская смертность. Другим важным проектом министр труда считает программу профессионального образования и ликвидации неграмотности. Останавливаясь на арабской проблеме, Голда Меир перечисляет, какие компенсации получили арабы, которые бежали из Израиля в 1948 году (хотя их-то никто не гнал), какие средства были потрачены на строительство жилья для них. Сейчас об этом предпочитают не вспоминать — арабы по понятной причине, но почему об этом молчат евреи? В жизни довольно часто бывает так, что деликатность оказывается воротами, открытыми для хамства. Проблема "палестинских беженцев" была создана арабскими лидерами, чтобы получить в свои руки голодную и озлобленную — а следовательно — легко направляемую в определенную сторону толпу. Араб, который остался жить в Израиле, увидел совершенно иной мир. В 1948 году в Палестине не было ни одной арабской деревни с водопроводом и электричеством, в 1968 году — ни одного дома без них. Детская смертность среди арабов Израиля самая низкая в арабском мире. Именно поэтому арабский террор всегда был направлен не только против евреев, но и против арабов — граждан Израиля. Надо ли говорить о том, что от рук «своих» погибло гораздо больше арабов, чем арабских террористов — от рук солдат Армии обороны Израиля?

Проблема ответа на действия террористов всегда была одной из важнейших для Израиля. Один подход олицетворял Бен-Гурион. Ответ должен быть быстрым, эффективным, суровым. Если при этом погибают «мирные» арабы и начинается крик в международном масштабе — не важно. Во-первых, никаких «мирных» арабов нет, они укрывают террористов в своих домах. Во-вторых, террористы нападают не на Армию обороны Израиля, они не такие дураки, а на мирных жителей. И наконец, в третьих, граждане Израиля должны знать, что их безопасность зависит от них, а не от благоволения великих держав, которые грозят террористам пальчиком. Что же до международного крика, то крик пройдет, а сделанное дело останется. Противоположный подход олицетворял в те времена министр иностранных дел Моше Шарет. До какого-то момента они работали вместе и так или иначе ладили, поскольку в конечном итоге цель была одна. Между прочим, «нормальное» государство сформировало бы под шумок эффективные антитеррористические группы и публично отрицало бы их существование. Но израильтяне хотели быть лучше всех (не наследие ли это галута?) и по этому пути и в те времена шли не всегда. А уж позже — тем более. Разногласия между Бен-Гурионом и Шаретом кончились тем, что Шарет ушел из правительства и по настоянию Бен-Гуриона министром иностранных дел стала Голда Меир.

Она вообще не очень-то была расположена к этой работе. Понятно, что стиль работы министерства иностранных дел сильно отличался от стиля работы министерства труда. Нельзя считать, что Голда пришла в среду "специфической интеллектуальной утонченности", как она пишет, совсем уж новичком. Опыт международной деятельности, не чуждой дипломатии, у нее был — много раз она добывала деньги для страны. Пришлось ей побывать и на дипломатической службе — послом. Так или иначе, но работа понемногу наладилась.

Это были времена открытого поощрения террористов — прежде всего Героем Советского Союза Гамаль Абдель Насером. ООН явно старалась не вмешиваться. Советский Союз поставлял оружие арабским странам. Собственно, это делали все — нефтедоллары не пахнут. США и Англия отказывались продавать оружие Израилю; хорошо хоть, что они не возражали (вы не передернулись от омерзения, читатель?), что это будут делать Франция и Канада. Израиль спешно готовился к войне. О Синайской компании написано достаточно. Арабы не учли одной только вещи — евреи сражались за свою жизнь. Впрочем, эту ошибку — недоучет морального фактора — совершали люди и поумнее арабских стратегов. Например, в 1941 году эту ошибку сделали стратеги Вермахта; спустя четыре года, в бункере под Берлином к ним пришло запоздалое поумнение. Однако выиграть войну на полях сражений оказалось недостаточно. Вот что пишет Голда Меир. "Мы пытались убедить весь мир, что если мы отступим к линии перемирия 1949 года, то новая война на Ближнем Востоке будет неизбежна. Неплохо бы, если бы те самые люди, которые и сегодня не вполне поняли, что означает борьба Израиля за свое существование, и с такой готовностью осуждают нас за "недостаточную гибкость" — неплохо бы, если бы они вспомнили о ходе событий после 1956 гола и спросили себя, что хорошего вышло из того, что нам пришлось отступить из Синая и Газы? Да ничего! Только войны, одна кровопролитнее и дороже другой. Но давление было слишком сильным, и мы, наконец, уступили. Президент Эйзенхауэр оказывал давление на Англию и Францию, и Иден был первым, кто сдался".

Голда Меир произнесла в ООН замечательную речь. Она не остановилась на арабской ненависти и ее гитлеровских истоках (египетские солдаты штудировали "Майн кампф"); она не ограничилась объяснением, за что сражаются евреи; она пошла дальше — "Страны Ближнего Востока справедливо зачислены в категорию «слаборазвитых»: уровень жизни, болезни, неграмотность масс, невозделанные земли, пустыни и болота — все это вопиет о необходимости приложить разум, руки, финансовые средства и технику. Вообразите себе, что это было бы, если бы в течение этих восьми лет между Израилем и его соседями был мир. Попробуем представить себе ирригационные сооружения и тракторы вместо истребителей, школы и больницы вместо орудий". Единственным депутатом, который аплодировал ее речи, был депутат Голландии. Страницу за страницей описывает Голда, как она пыталась перебросить мостик взаимопонимания. И раз за разом — нет. Арабы бегали от нее. На приемах, которые проводила ООН, арабские депутаты выходили, когда входила она. Ладно, они сами могли этого не понимать — но неужели все остальные не понимали, что это означает одно: слабость. Отсутствие аргументов. Отсутствие конструктивных предложений.

Впрочем, ей удалось хоть в какой-то мере склонить на сторону Израиля Джона Кеннеди, Линдона Джонсона и Шарля де Голля. Стоит повторить и запомнить слова, которые она сказала Кеннеди: "Если мы опять потеряем самостоятельность, то те из нас, кто останется в живых — а таких будет немного — будут рассеяны снова. Но у нас уже нет того огромного резервуара религии, культуры и веры, какой был раньше. Мы многое из этого запаса утратили, когда шесть миллионов евреев погибли во время Катастрофы". Кеннеди вскорости был убит. Новый президент, Джонсон, поддержал отказ Израиля вернуться к границам 1967 года после Шестидневной войны. Что же до де Голля, то до Шестидневной войны он заверял Израиль в вечной дружбе. Но после нее он сменил свою позицию на противоположную. Многие готовы покровительствовать другим, когда они маленькие и слабенькие. Приятно чувствовать себя благодетелем. Человек — и страна — становящиеся сильными, должны всегда ждать, что некоторые «друзья» от них отвернутся.

Голда, Африка и Азия

После Синайской кампании Израиль оказался в значительной мере в изоляции. Хорошие отношения складывались с Францией; кое-кто из европейских стран сочувствовал. Но с США отношения были натянутые, с советским блоком — враждебные. В Азии Израиль наталкивался на непонимание. "Но — пишет в своих воспоминаниях Голда Меир, — все-таки мир состоял не только из европейцев и азиатов. Существовала Африка, страны которой вот-вот должны были получить независимость, и юным государствам черной Африки Израиль мог и хотел дать многое".

Естественно — Израиль только что завоевал независимость и знал, во что это обходится. Оружие и деньги он пока дать им не мог, но мог поделиться опытом. Который был очень дорого оплачен и который всегда дорого стоит. Разумеется, Израиль рассчитывал на поддержку этих стран в ООН. Опять же, естественно — проблемы Израиля им оказывались понятнее, чем другим. Правда, после войны Судного дня большинство африканских стран разорвали дипломатические отношения с Израилем. Но Голда Меир пишет в своих воспоминаниях, что помощь новым государствам Африки воплощала "стремление к социальной справедливости, перестройке и исправлению мира, которое и есть сердце социалистического сионизма — и иудаизма". Следует также отметить, что об освобождении африканцев вполне пророчески писал не кто иной, как Герцль. Голда Меир довольно подробно описывает, как Израиль помогал государствам Черного континента создавать современное сельское хозяйство, образование, промышленность. Честность самой Голды; умение израильтян работать; готовность их (белых) работать вместе с черными — все это удивляло и восхищало африканцев. Голда Меир резюмирует: "чем больше африканский лидер думал о развитии страны, а не о политических заигрываниях с могущественными блоками, тем сильнее его государство желало нашей помощи и тем лучше у нас складывались отношения".

Заметим, что российско-израильские отношения имели свой период оптимизма, но надежды на действительно широкое сотрудничество не оправдались. Не по той ли причине? В разные моменты новейшей истории России власть в разной мере концентрировала свое внимание на действительном развитии. Возможно, что это сказывалось и на отношениях с Израилем.

Из того, как подробно, как — без преувеличения можно сказать — любовно — описывает Голда африканскую деятельность Израиля, видно, какое значение она ей придавала. И какой в целом успешной эта деятельность была. Контакты с азиатскими странами она описывает гораздо сдержаннее, хотя и говорит, что единственным народом Азии, с которым израильтяне не сумели завязать отношения, оказались китайцы. Но, тем не менее, в Африке дело шло много лучше. Голда Меир указывает на интересную причину этого — еврейское наследие, еврейская этика в Африке известны намного лучше, чем в Азии — благодаря христианству, которое принесло африканцам знание Библии. "Даже названия израильских городов (Галилея, Назарет, Вифлеем) — пишет она — для образованного африканца полны значения".

Между тем Голде Меир уже 65 лет. Она пишет в своих воспоминаниях: "Я не чувствовала ни старости, ни слабости, но ловила себя на мысли — как славно было бы иметь в своем распоряжении целый день, или пойти к старым друзьям без того, чтобы по пятам шел телохранитель; дети и мой врач твердили, что пришло время поберечь себя; я очень старалась, но так и не научилась делать это". Наконец, в 1965 году она решает отойти от политической жизни. Она переезжает в предместье Тель-Авива и начинает жить относительно спокойной жизнью. Читать, приглашать друзей, ходить за покупками. Правда, она осталась членом Кнесета и членом центрального комитета партии Мапай, но и там и там работала, как она пишет "столько, сколько хотела, и не больше". Однако ее полу-отдых длился недолго.

Премьер-министр

Первая проблема, которую явно никто, кроме Голды Меир, не мог решить — это создание объединенной рабочей партии на основе Мапай и отколовшихся от нее Рафи и Ахдут ха-авода. Нужен был человек, обладающий тактом, всеми уважаемый и верящий в необходимость создания такой коалиции. Многие считали, что на эту роль годилась только Голда. "Против такого призыва — пишет она — я не могла устоять". Просто потому, что действительно считала эту задачу очень важной. И она вернулась к разъездам, выступлениям, встречам, поискам компромиссов — словом, к нормальной политической деятельности. И она дала обещание себе и детям, что это ее последняя работа. Но это свое обещание она сдержать не смогла.

В 1965 году арабами была создана новая террористическая организация под руководством Ясира Арафата. В 1966 году арабы закончили подготовку к нападению на Израиль. Опять участились проникновения банд террористов из Иордании и Газы. Советский Союз снабжал арабские государства оружием и деньгами. Сирия непрерывно обстреливала израильские поселения у подножия Голанских высот. Осенью 1966 года Советский Союз обвинил Израиль в том, что он готовится напасть на Сирию. Обвинение было настолько смехотворным, что его не поддержала даже вполне сочувствующая арабам ООН.

Однако Советский Союз продолжал оказывать военную и финансовую помощь Сирии, а она — нападать на пограничные районы Израиля. Когда террор становился невыносим, израильская авиация совершала рейд против баз террористов и поселенцы получали временную передышку. Но весной 1967 года они становились все короче. Наконец, в начале мая Насер заявил, что он должен помочь Сирии в ее "отчаянном положении", сконцентрировал свои части на Синае, заявил, что готов к "войне, которая станет концом Израиля". И, в довершение всего, потребовал, чтобы ООН убрало свои части (сейчас бы мы сказали — миротворческие силы) из Шарм-эль-Шейха и Газы. Генеральный секретарь ООН взял под козырек. Аппетит приходит во время еды — 22 мая Насер заявил, что он возобновляет блокаду Тиранского пролива, хотя США, Англия, Канада и Франция гарантировали Израилю свободу судоходства через Акабский залив. Президент Джонсон заявил, что блокада незаконна, и все. Насер решил, что ему все можно, тем более, что Советский Союз устами Косыгина (помните такого?) заявил, что СССР поддержит Египет в предстоящей схватке. Поколебавшись несколько недель, к Египту решил присоединиться и король Иордании Хусейн. Вступил в антиизраильскую коалицию Ирак.

О Шестидневной войне написано достаточно. Голда Меир описывает политические процессы накануне нее, замену Леви Эшколя Моше Даяном. Анализируя целесообразность этой акции, она в основном рассматривает моральный фактор — настроение народа. Далее она пишет: "Мы провели эту войну столь успешно не только потому, что вынуждены были это сделать, но и потому, что всей душой надеялись одержать такую полную победу, после которой больше не придется воевать". Но Голда — и вместе с ней весь Израиль — ошиблись. Арабы были разбиты, они понесли тяжелейшие потери — но и это не помогло им осознать, что Израиль не исчезнет с карты для того, чтобы доставить им удовольствие. Причем, причина ошибки вполне очевидна, хотя Голда Меир — видимо, по излишней воспитанности — об этом не пишет. В лице арабов и евреев столкнулись две принципиально разные системы ценностей, две цивилизации, два мира. Мир, в котором человек — это высшая ценность, и мир, в котором человеческая жизнь не стоит ничего.

Далее Голда пишет: "в июне 1967 года и Синай, и Газа, и Голанские высоты, и Восточный Иерусалим были в руках арабов. Зачем же они затеяли войну? Когда арабы теперь говорят, что Израиль должен отойти к границам до 1967 года, можно спросить: если эти границы для арабов священны, то зачем было затевать Шестидневную войну, чтобы их нарушить?". Мы к этому можем добавить следующее — неужели все это забыто? Неужели эти простые соображения не приходят в голову сегодняшним политикам? Неужели они не понимают, что дело не в тех или иных границах, тех или иных территориях, дело в самом факте существования еврейского государства.

… И опять, как в 1948 году, иорданские войска использовали минареты собственных мечетей под огневые точки. О том, в каком виде увидели евреи синагоги еврейского квартала и еврейское кладбище Масличной горы, можно не распространяться. Так что арабские разговоры о святынях — ложь. Это, как говорил Остап Бендер, "медицинский факт". Они сами доказали это всему миру, и тот, кто этого не понял — дурак. В августе 1967 года на Хартумской конференции в верхах арабы отказались заключить с Израилем мир, отказались признать Израиль, отказались вести переговоры. Три «нет» — таков был их ответ на предложение Израиля вести переговоры. "Но если арабы ничему не научились — пишет Голда Меир — то кое-чему научились мы". Израиль тогда не отдал территорий, не отступил. Тут же она приводит в своих воспоминаниях знаменитую резолюцию ООН № 242, поскольку, как она пишет "ее так коверкали и арабы и русские, что я тут ее приведу".

Резолюция требует вывода израильских вооруженных сил с оккупированных территорий (но не сказано «всех» и не указано, каких именно), но требует прекращения претензий, состояния войны или угроз применения силы, признание суверенитета, урегулирования проблемы беженцев (ни слова о палестинском государстве) и свободы судоходства. Теперь мы можем сами оценить реки вранья, которыми обычно сопровождаются ссылки на резолюцию 224. Но мир хотел, чтобы евреи были хорошими — и мертвыми. Помните, кто сказал "есть человек — есть проблемы, нет человека — нет проблем". Так вот — есть евреи — есть проблемы…

В одном из своих выступлений Голда Меир описала взаимоотношения между Израилем и западным миром примерно так: "Нам никогда не давали воспользоваться плодами наших побед. Причина — нефть. Наши соседи по региону — нефтедобывающие страны, и западный мир боится остаться без дешевой нефти". Сегодня, в начале третьего тысячелетия, можно поставить вопрос — сколько еще продлится такая ситуация? Запасы нефти истощаются, и так или иначе, цены когда-нибудь начнут расти. Западный мир будет вынужден — так устроен капитализм! — развивать альтернативные источники энергии. Прежде всего — атомную энергетику (термояд весьма "под вопросом"). Никакие вопли зеленых этому не помешают: в западных демократиях на выборах побеждает то правительство, которое сделает меньше налоги и дешевле товары. Сейчас мировая добыча нефти проходит через максимум и дальше будет спадать. Максимум добычи газа ожидается в 2030 году. Понятно, что уже это должно как-то повлиять на ситуацию. Но после 2030 года чем дальше, тем большая доля энергии будет производиться на АЭС. Можно ожидать, что в первые несколько десятилетий нового века роль арабских стран в мире заметно уменьшится. Не этим ли определяется их истерическое желание задавить Израиль сейчас, немедленно, пока у них есть нефтедоллары и пока они могут на повышенных тонах говорить с остальным миром? Однако вернемся к Голде Меир. В 1967-68 годах она занимается партийной деятельностью (попытка объединить рабочие партии Израиля), попутно помогая Леви Эшколу во внешнеполитической деятельности. Наконец, она добилась объединения и могла уйти в отставку. Ей было уже 70 лет. И каких лет! Однако инциденты продолжались — египтяне, заново вооруженные Советским Союзом, вели обстрел израильских позиций, арабские террористические организации начали посягать на жизнь авиапассажиров, с территории Ливана также действовали террористы. В феврале 1969 года умирает от сердечного приступа Леви Эшкол. Стране нужен премьер-министр. Все показывают пальцами на Голду. По данным опросов общественного мнения больше всего голосов получил Моше Даян, немало получил Игал Аллон. Если бы Голда не согласилась, между этими двумя политиками началась бы борьба. А время для такой борьбы было неподходящее. И Голда решается стать премьер-министром в 70 лет. Она опять была нужна Стране. "Стала премьер-министром — и стала, точно так же, как мой молочник стал командиром нашего аванпоста на горе Хермон. Ни мне — пишет она — ни ему особого удовольствия работа не доставляла; и он, и я старались выполнить ее как могли лучше".

Эти ее слова было бы полезно почаще перечитывать тем политикам, которые начинают заниматься драками и сварами, когда Страна стоит на краю обрыва.

Между тем война на истощение продолжалась. Арабские страны имели два важных козыря — ни в грош не ставили жизни своих граждан и имели поставщика оружия в неограниченных количествах — СССР. В том числе и ракеты, которые обслуживали советские военнослужащие. Позже это аукнулось народам СССР со страшной силой — чудовищные долги, которые сделали арабские страны, не были выплачены. Нищенским уровнем жизни заплатил народ СССР за помощь арабским режимам — дружба с которыми кончалась однако, немедленно, как только им становилось выгоднее по какому-либо вопросу блокироваться не с СССР, а, скажем, с США. Но это так, к слову. В личной жизни мы довольно часто переоцениваем любовь и дружбу; но когда это делают политики, становится смешно и горько… Кроме того, в личной жизни мы расплачиваемся за себя. Но почему мы должны расплачиваться за чужие глупости?

Из западных стран более или менее последовательно Израилю помогали США — поставками самолетов. И Голда Меир едет в США, чтобы разобраться на месте — до каких пор, на каких условиях США будут поддерживать Израиль. Прием превзошел все ожидания. Израилю были обещаны оружие, деньги и помощь. Трудно сказать, в какой мере это связано с умом и обаянием самой Голды; но то, что вернувшись в Израиль, она прежде всего занялась социальной политикой — несомненно, свойство ее характера. Слишком велико, считала она, расстояние между верхами и низами общества. Страна, которая каждые десять лет превращается в военный лагерь, не может позволить себе этого. "Правительство не может сделать все сразу — говорила она народу, — у него нет волшебной палочки. Чтобы уничтожить бедность, нужны усилия с обеих сторон. Те, кто беден, не должны позволить себе превратиться в объект заботы — они тоже должны проявить активность". И она не только говорила, но и делала, находила решения, и сделано было многое.

Тем временем умер Насер и его сменил Анвар Садат — более трезвый и разумный политик. Король Иордании сообразил, что террористы начали представлять угрозу для него самого, и расправился с ними. Расправился, как и положено на арабском Востоке, — быстро и жестоко. Голда Меир ездит по всему миру, и везде, и всегда она использует каждую малейшую возможность, чтобы разъяснить позицию Израиля, чтобы договориться о каком-то продвижении к миру. Но никогда — ценой отступления. Слишком хорошо она понимала — пока нет всеобъемлющего и гарантированного международным сообществом мира, отступать нельзя. Даже такой «мир» может быть нарушен арабами, а любая частичная договоренность — обязательно. Об этом говорил — метровыми буквами! — весь исторический опыт.

Между тем Голде Меир было уже 75 лет. Она работала больше, чем когда-либо в жизни. Переделывать себя было уже поздно. Когда читаешь о том, как она работала, становится завидно. Если бы мы, не пережившие и трети того, что досталось ей, сытые, здоровые, существенно более молодые — если бы мы могли так работать!

Но ее ждало еще одно испытание. Пятой войной, навязанной Израилю, оказалась Война Судного Дня. Израиль победил, но дорогой ценой — 2500 жертв. Арабские лидеры не чихнули бы от в сто раз больших потерь со своей стороны. Но израильтяне мыслят иначе — и мы понимаем, почему. Причина таких больших потерь со стороны Израиля — ошибочная информация израильской разведки. Причем Голда заподозревала неладное, когда получила сообщение, что семьи советских советников в Сирии покидают страну. Но начальник генштаба, начальник разведки и министр обороны заверили ее, что все необходимое сделано. И резервисты призваны не были.

"Теперь, — пишет Голда, — я знаю, что должна была сделать. Я должна была преодолеть свои колебания… В то утро я должна была послушаться собственного сердца и объявить мобилизацию. Вот о чем я никогда не смогу забыть, и никакие утешения, никакие рассуждения моих коллег тут не помогут". Голда Меир не послушала свою интуицию — она поступила по-мужски и подчинилась логике.

В четыре часа утра 6 октября 1973 года была получена надежная информация, что во второй половине дня Египет и Сирия нападут. Была объявлена, наконец, мобилизация, Голда Меир связалась с американским послом, сообщила ему о предстоящем нападении. В полдень война началась. Первые дни израильские войска отступали, неся потери. К пятому дню удалось оттеснить сирийцев к границе 1967 года и начать собственное наступление. На девятый день — только на девятый день — заработал воздушный мост, по которому поступало оружие из США. Никсон сдержал свое обещание. На десятый день войны Армия Обороны начала форсировать Суэцкий канал. И опять, как и во всех предыдущих войнах, когда стало ясно, что никакое оружие, никакие деньги и никакие военные советники не принесут арабам победы, началось дипломатическое давление на Израиль.

Но это было еще не все. Голда Меир пишет: " много есть такого, что я лично никогда не прощу египтянам и сирийцам, но прежде всего вот этого: так долго, из чистой злобы они придерживали информацию, стараясь использовать горе родителей как козырную карту в борьбе против нас. После прекращения огня, после переговоров, длившихся месяцами и наконец закончившихся разъединением войск, когда наши военнопленные наконец возвратились из Сирии и Египта, мир узнал то, что мы знали уже много лет: никакие тонкости, вроде Женевской конвенции не принимаются в расчет, когда евреи попадают в руки арабам — особенно сирийцам.

Утром 22 октября Совет Безопасности ООН принял резолюцию, призывающую объявить в течение двенадцати часов прекращение огня. Полный разгром египетских и сирийских войск был, увы, предотвращен. И опять, с поразительным постоянством произошло то же, что всегда — Израиль согласился, Сирия отказалась прекратить огонь, Египет согласился, но не сделал. Тогда Армия Обороны Израиля продолжила наступление.

Наконец начались переговоры. Огромную роль в них сыграл Киссинджер — как пишет в своих воспоминаниях Голда Меир, "усилия, которые он приложил, чтобы добиться мира в регионе, следует назвать сверхчеловеческими. Пожалуй, из всех замечательных качеств Киссинджера самое замечательное — его умение входить в мельчайшие тонкости проблемы, за которую он взялся". Это замечание Голды Меир очень важно, и вот почему: оно отвечает на вопрос, что было в ней самой кроме фантастической работоспособности и преданности интересам нашего народа. Ведь работоспособность надо на что-то направить, не так ли? Окидывая взглядом ее биографию, мы убеждаемся, что ее работоспособность была направлена на дело. На знание вопроса. Мало уметь красиво и эмоционально говорить, мало уметь вышибать слезу. Это хорошо для фандрейзинга. Для общения с политиками — а они люди трезвые — надо знать вопрос, уметь думать и находить решения.

Но после Войны Судного Дня настроение людей в Израиле было плохим. Огромные — с учетом израильской ментальности — жертвы, причем явно как следствие совершенной ошибки. Тем не менее, когда в конце года состоялись выборы, Маарах — партия, возглавлявшаяся Голдой Меир, осталась у власти, хотя и потеряла часть голосов. Начались, как всегда после неудачи, ссоры внутри партии, взаимные обвинения и т. д. Голда Меир чувствовала, что ее силы на исходе. Она ушла в отставку, успев еще сообщить Кнесету, что договор о разъединении войск с Сирией благодаря усилиям Киссинджера подписан. Она отошла от политической деятельности и через четыре года, в возрасте 80 лет, скончалась.

В начале нашего повествования упоминался плакат из двух частей — еврейская девочка на фоне лагерного барака — слева и летчики Армии Обороны Израиля перед истребителем — справа. Я видел этот плакат. Спокойные и непринужденные позы, в которых стоят эти ребята, — не выпучив глаза, не по стойке смирно, — это осознание своей силы. Голда Меир видела обе части этого плаката в реальности. Она боролась за интересы Страны и народа так, как боролись эти пилоты. Если бы все политики поступали хоть вполовину, как наша Голда…

Оглавление