«Ария Маргариты»

АРИЯ МАРГАРИТЫ

АРИЯ МАРГАРИТЫ

ЭЛЕКТРОННАЯ ВЕРСИЯ КНИГИ ВЗЯТА С CЕРВЕРА -LEGEND.NAROD.RU

Тем, кто когда-то слушал «Арию» и

«Мастера».

Тем, кто все еще слушает «Арию»,

«Мастера» и Сергея Маврина.

Тем, кто только начал слушать

«Арию», «Мастера» и Сергея Маврина.

С любовью…

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Казалось бы, автор этой книги совершенно не нуждается в пред­ставлении, а уж тем более для тех, кто целенаправленно взял ее в ру­ки. Однако задумайтесь, что же вы знаете о Маргарите Пушкиной?

1) Она - автор абсолютного большинства текстов сверхпопуляр­ной ныне группы «Ария»;

2) Ее «трудовой стаж» в рок-музыке солиден уже потому, что она стала одним из первых рифмоплетов, дерзнувших сочинять тексты для русских рокеров еще в начале 70-х;

3) Она — прекрасный знаток «металла», «хард-рока», «панка», «психоделии» - рок-культуры вообще! Эрудиция - ее личная, а так­же ее друзей — находит себе место в том числе и на страницах регу­лярно издаваемого ей аж с 1992 года журнала «Забриски Rider»;

4) Иногда она - исключительно по просьбе друзей - умудряется написать текст для какого-нибудь попсового проекта, скажем «Стрелок»;

5) Она —автор двух книг стихов и соавтор нескольких очень изве­стных рок-изданий, из которых в первую очередь хочу назвать ныне ставшую раритетом книгу «Легенды русского рока» и рок-бестселлер «АРИЯ: Легенда О Динозавре»;

6) Под псевдонимом «Айронмайденовский» она как-то опубли­ковала в «Московском комсомольце» серию ироничных, почти изде­вательских статей об отечественных поп-кумирах, после чего один очень известный шоу-босс, чей подопечный артист был метко и обоснованно высмеян, объявил ей вендетту, и «спасена» она была за­ступничеством московских Ночных Волков во главе с Хирургом.

Ну, вот и все!

А кто знает что-нибудь о ней самой и «этапах» ее пути к рок-н-роллу?

То-то!

Для ликвидации абсолютной безграмотности в данной области в Приложении № 4 вашему вниманию предлагается кое-какая информация, которая может пролить свет на данный вопрос.

Виктор Троегубов

PS. Однако ограничиться этой информацией мне показалось не­достаточным, а потому персонам, перечисленным самой Маргари­той в качестве Действующих Лиц данной книги, были заданы два одинаковых вопроса:

1. Кто такая Маргарита Пушкина?

(Почти — «Who is Mister Putin?», собственно в фамилиях Путин и Пушкина наблюдается подозрительно большое количество одина­ковых букв.)

2. Чего Вы ждете от новой книги Пушкиной?

Просим учесть, что телефонный опрос проводился 1 апреля 2002 года, и подобная дата могла наложить определенный отпечаток на данные ответы.

Виталий Дубинин:

1. Монстр отечественного «металла» (хард-рока).

2. Поскольку книга посвящена нереализованным текстам Маргари­ты Анатольевны, то есть, как правило, на одну песню придумывается несколько версии текстов, то я как непосредственный участник этого процесса, который «заворачивал» эти тексты, с удовольствием вос­становлю хронологию событий и с большим интересом вспомню как все это происходило.

Владимир Холстинин:

1. Маргарита - любимый коктейль, которым на досуге любил ба­ловаться Пушкин.

2, После появления этой книги ситуация с текстами окончательно запутается...

Сергей Терентьев:

1. Маргарита - это мощный творческий потенциал, мудрость в со­четании с озорством и обаятельная женщина.

2. Интересно увидеть ее глазами то, что было.

Александр Манякин:

1. Пушкина - дочь Л.С.Пушкина.

2. Наверно, в этой книге будет много правды и чуть-чуть вранья - без этого не бывает! А главное, чтобы она побольше книг выпустила по­сле этой. У меня в библиотеке место есть!

Алик Грановский:

От меня, видимо, ожидается что-то остроумное, юмористичес­кое. Так вот, я — не Жванецкий...

Сергей Маврин:

1. Рита — это женщина, которая поЭт! Если бы не она, многие из нас выпускали бы инструментальную музыку с приложением краткого описания вероятной песни (кстати, неплохая идея!).

2. Как минимуму две вещи: Россия рассчитается со своим внешним долгом, а Украина предоставит-таки Бен-Ладену политическое убе­жище.

Валерий Кипелов:

1. Арина Родионовна в латах испанского конкистадора.

2. Обязательно буду читать эту книгу, тем более что книгу «Леген­да О Динозавре» я не читал — очков не было, а теперь я во всеоружии!

...И вот что вынесла душа поэта-Кипелова под занавес:

То в жар, то в холод бросает

От Риты Пушкиной стихов,

Храни ее, страна родная,

Среди героев и глупцов.

Слились здесь как родные братья

Беспечный ангел и Пилат,

И в рай дорога зарастает,

И мчится Черный Всадник в ад.

«Каждое поколение уверено, что именно оно

призвано переделать мир. Мое поколение знает,

что ему этот мир не переделать. Но задача в

том, чтобы не дать миру погибнуть».

Альбер Камю

«Главное все понять и успокоиться!»

Гера (Герман)

4-летний внучатый племянник

МАЛЕНЬКАЯ УВЕРТЮРА

(вместо предисловия)

Едва ли эта книга заинтересует тех, кто равнодушен к тяжелой музыке. Такие люди вряд ли поймут из написанного мною процен­тов 30, ибо не знают ни мелодий, ни персонажей, всплывающих се­ребристыми субмаринами по ходу повествования на поверхность се­годняшнего дня. В ней практически нет стихов как таковых, в ней нет повестей и рассказов в общепринятом понимании. Есть музыка, знакомая поклонникам «Арии», «Мастера», Сергея Маврина. Есть изложение тех фантазий, которые приходят в голову, когда только собираешься уложить мысли в заданный тебе музыкальный размер. Иногда эти фантазии уносят тебя так далеко, что выбраться вновь на спокойный простор очень трудно, почти невозможно... Не удивляй­тесь, если вдруг какие-то из подобных кратковременных выходов в астрал заживут отдельной жизнью. Есть здесь и короткие воспоми­нания о прошлом, о детстве... Без них не сложилось бы в моей жиз­ни ничего, не было бы тех песен, о которых пойдет речь. Такие путе­шествия в прожитые дни называются «flashback» - моментальная вспышка, освещающая лица старых друзей и знакомых, другие бере­га и картины... Здесь нет ни сплетен, ни анекдотов из жизни музы­кантов - иногда пара фраз, сказанных с досадой, или с иронией. Но всегда за любым эмоциональным оттенком стоит моя симпатия к этим людям, ибо сказано: «Собаки и музыканты — последние анге­лы на этой Земле». Не мне определять душевные качества этих ан­гелов...

Книга появилась на свет после долгих раздумий на тему: «А надо ли?» Может быть, я переоцениваю значение сделанного за эти годы, значимость собственной фигуры. Но постоянные споры поклонни­ков тех групп, с которыми приходилось и приходится работать, о смысле той или иной песни, домыслы всякого рода, порой просто нелепые выводы и обвинения со стороны ортодоксально настроен­ных журналистов и критиков, видящих где ни попадя «готические сказки», заставили засесть за этот труд. Насколько мне известно, по­добная подборка — первый эксперимент подобного рода в нашем роке.

Процесс оказался нелегким. Хотелось показать, сколько различ­ных вариантов разнообразных историй приходится придумывать, записывать, обсуждать прежде, чем музыкантами будет принят окончательный текст. Хотелось вскрыть подтекст, так называемое «двойное дно» некоторых песен. Хотелось, наконец, показать, как тяжело работать этакой «Джинном» по вызову из бутылки или лам­пы. А сколько обид, сколько непонимания... И с той, и с другой сто­роны. А еще обиднее, когда тебе говорят: «Пушкина, ну что ты пи­шешь для этих металлюг?! Ты же совсем другая!» А какая я? Разве кто-нибудь знает до конца, какой он на самом деле? Нет. Вот и я - разная.

Многие черновики, к сожалению, уже утеряны. Большую часть материалов к альбому «Игра с огнем» мы подарили широко разрек­ламированному музею Рок-н-ролла, некогда открытому в Москов­ском Дворце Молодежи. Думаю, драгоценные для нас бумаги исчез­ли безвозвратно.

Принцип, выбранный при написании этой книги, прост — от не­давнего прошлого к далекому прошлому, от последних работ к пер­вым. Словно пятишься назад_ Вот почему рассказ начинается с аль­бома «Химера», который пока считается у «Арии» новым и благода­ря которому в полку «арийцев» прибыло. Расшифровка текстов ставших легендой альбомов «Ночь короче дня», «Кровь за кровь», «Игра с огнем» и «Герой асфальта» — ждет впереди, если прочитав­шие первую книгу решат, что это им нужно. Если правительство не сделает так, что покупка книги в скором времени станет равноценна покупке слитка золота.

Наверняка среди читателе и книги найдутся музыканты. Если им понравится что-нибудь из текстов, не использованных «арийцами» или «мастерами», или Мавриком, они могут взять эти стихи и спеть их. Но обязательно сообщить, об этом моему издателю.

...Скорее, это даже не книга — а здоровый чугунный чан с неизве­стным кулинарной науке варевом. Из этого чана я извлекаю то коре­шок, то лягушачью лапку, то еще не проварившегося до нужной кон­диции кузнечика и исполняю а капелла соответствующую малень­кую арию...

Думаю, самым большим сюрпризом эта книга станет для самих музыкантов, с которыми написаны вошедшие в данное издание аль­бомы. Должны же они разобраться окончательно, о чем поют...

Маргарита Пушкина

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Группа АРИЯ:

Валерий Кипелов (Кипелыч) — вокал, музыка

Владимир Холстинин (Холст, Петрович) — гитара, музыка

Сергей Терентьев (Теря, Полковник) — гитара, музыка

Виталий Дубинин (Дуб) - бас-гитара, backвокал, музыка

Александр Манякин (Маня, Яша) — барабаны

Из группы МАСТЕР:

Алик Грановский - бас-гитара, музыка

Lexx - вокал

Сергей Маврин - экс-гитарист группы АРИЯ,

Самостоятельный проект,

Гитара, музыка

Брюс Дикинсон

Дядька Харрис (группа IRON MAIDEN)

Элис Купер

Оззи Осборн

BLACK SABBATH

Курт Кобейн

Джим Моррисон и THE DOORS

NAZARETH

GRAND FUNK RAILROAD

GOLDEN EARRING

WHITE LION

TWISTED SISTERS

Мотоциклы «HARLEY-DAVIDSON»

Народ (фэны или поклонники, кому как нравится)

Я, Маргарита Анатольевна Пушкина (стихи, тексты, слова)

«ХИМЕРА»

АРИЯ, 2001 год

ШТИЛЬ

(музыка В. Дубинина)

Самое интересное на «подготовительном» этапе сочинения песни — придумывание сюжета. Лозунги, которые потом станут шляг-фразами, можно списать с заборов или стен, где потрудились веселые матершинники или уличные художники, а вот изобразить что-ни­будь этакое... — дело весьма увлекательное и захватывающее тебя це­ликом. В момент плетения сюжетных канатов можно без труда уго­дить под колеса какого-нибудь автомобиля, стать объектом при­стального внимания толстозадой овчарки, и потом долго носить на собственном предплечье «собачье тату» — впечатляющие следы клы­ков, можно съесть что-нибудь несъедобное и мучиться день-другой, обнимая унитаз и с болезненной радостью делясь с ним содержимым своего слегка тронутого гастритом желудка.

Самые яркие мысли приходят в голову в довольно неожиданных местах и в неподходящее для закатывания глаз под потолок время. Эксклюзивным местом для пробуждения моей фантазии стало мос­ковское метро, облицованное мрамором таинственное подземелье, где даже ночью по рельсам неслышно носятся поезда-призраки. Что будет с клетками драгоценного моего мозга в недрах лондонской или нью-йоркской подземки, не знаю, Я там не бывала, и едва ли буду -Судьба распоряжается так, что пока дальше подмосковной Апрелевки, которая пугает своей неустроенностью и схожестью с Городом дураков (читай историю о юном бизнесмене Буратино), в ближай­шем обозримом будущем выбраться мне не дано. Тем более что вели­кий пророк Нострадамус недрогнувшей некогда рукой написал: ждите, земляне, третью мировую войну в ноябре 2010 года, которая продлится по октябрь 2014 года, или затянется и того дольше... А сколько песка высыплется из моего израненного рок-н-роллом и бытовыми неурядицами организма к тому времени? И без ядерных ударов с применением химического оружия загнуться можно.

Работа над этим номерным альбомом нашей уже заматеревшей группы началась с песни, позже получившей название «Штиль». Кассету с «рыбой» Дубинин (далее для простоты писания и прочте­ния — Дуб) передавал мне так, как передают шифровку в кондовом фильме о советских разведчиках: у автомобиля, хмурым днем, когда зима никак не надумает, в какую сторону все-таки ей стоит податься - то ли назад, к изможденной истериками осени, то ли вперед, к не­обузданно кокетливой по молодости весне. «Помнишь, у BLACK SABBATH была такая песня «Children of the Sea»? — начат свой заход в сторону потенциального хита композитор Дуб, некоторое время для порядка похмурив брови, пожевав губами, изображая таким об­разом мучительно трудную работу серого вещества. - Может быть, придумаешь что-нибудь в таком духе?»

Тарабарщина на английском была напета, надо сказать, самим Виталием, и напета довольно впечатляюще. Торжественность и об­реченность. Прилив и отлив. Цветные, отполированные водой ос­колки стеклянных бутылок и чьи-то белые кости. Коричневатые длинные водоросли — должно быть, влюбленные в моряков русалки кромсают свои волосы в знак траура, после того как узнают, что ко­рабль, команда которого им приглянулась, все-таки пережил устро­енный рыбо-девушками шторм и с малыми потерями (съеденные юнги не в счет!) добрался до порта приписки...

Сюжет №1

Давным-давно, когда Земля еще не славилась своим красноватым оттенком, а болота светились задумчивым голубоватым светом, из мистических вод Мирового Океана явились мы ... Отпуская нас из родных глубин на незнакомую твердь, Великий Отец сказал: «По­мните, все сущее вышло из воды, все сущее уйдет в воду...». Нам бы­ла гарантирована вечная молодость, мы были обречены на вечность Великим Отцом, который подарил нам ту красоту, которую хранят в себе кружащие голову напитки из растворенных в них жемчужин... Правда, мы не просили Отца о таком щедром даре, ибо не знали, что это такое — беспрерывность существования и наслаждение этой бес­прерывностью. На дне Великого Океана не хранилось никаких книг, даже сказок, и никто из нас слыхом не слыхивал о жестоком пацане, которому надлежало складывать слово «Вечность» из кусочков льда. У нас были здоровые уши и крепкие нервы, и мы не слушали тогда группу АРИЯ, которая посмела вслед за каким-то свихнувшимся французом утверждать, что в вечности нет никакого толку или про­ку. Когда были мы - АРИИ просто не могло быть. Лишь тончайшее ультразвуковое соло дельфинов считалось для нас подходящей му­зыкой.

Мы вышли на берег и принялись за дело — решили заселить вся­кими интересными существами пустующие леса, болота и степи... Откройте «Красную книгу», и вы узнаете, сколько всяких тварей мы тогда выстрогали, вылепили из глины и высекли из камня. Вырезали из бревна волка, а из оставшихся щепок получались вОроны и ворОны. «Что-то многовато волков... Где волки, там и оборотни» — дума­ли мы, но никак не могли остановиться. И вот один перебравший растворенных в вине жемчужин Young God (Молодой Бог) поставил сделанного им волка на задние лапы, подпилил ему уши и нос, под­коротил зубы, и оживил - получилось то животное, которое приня­то называть «человеком». Остальным Молодым Богам такая забава пришлась по душе, всех незаконченных волков мы переделали в лю­дей, покрасили в белый, желтый, красный и черный цвета, а Вели­кий Отец, который слишком любил нас, баловал и выполнял каждое наше желание, оживил деревянных недозверей одним своим вздо­хом. И мы решили, что сделали главное: Земля населена, счастье и восторг не за горами, огонь зажжен. И ушли резвиться в волнах, от­крывать новые острова, придумывать любовь и сочинять запах для цветущих в мае звезд.

А недоволки-недоземляне принялись делить кормящую их зем­ную плоть, выжигать подаренным огнем все что могли, и выпивать всю пресную влагу до капли, вытягивать из неба все слезы.

Устав от придуманных нами же магических игр, мы вышли на бе­рег, но не узнали его - совсем другая земля горбилась перед нами. Распятые на деревьях птицы, останки недоеденных дельфинов на прибрежном песке, выгоревшие на сотни миль вокруг леса, А в небе - побелевший от горя Ворон, который хотел, но не смог вовремя предупредить о Несправедливости, выплеснутой людьми.

Великий Отец молча смотрел на нас миллионами изумрудных глаз. Мы повернулись спиной к пожарищу и побрели назад к Океану.

Шаг за шагом мы погружались в гостеприимные воды, и наша боль утихала с каждой секундой погружения в Покой...

Красивая получилась сказка. Вполне в духе лорда Дансени! Но хотела бы я посмотреть на того, кто уложил бы этот сюжет в предло­женные Дубом запевы-припевы, и не застрелился бы от выражения физиономий читающих получившийся текст «арийских» деятелей.

Сюжет №2

(история долгая, можно пропустить без вреда для здоровья)

У группы NAZARETH в свое время была замечательная песня на стихи Кристофа Буссе и Альберта Фрэма - «Suite: Nowhere Land».

Итак, сотня джентльменов со всего мира отправились — по мо­рям, по волнам, куда глаза глядят, куда компас укажет - искать где-нибудь там, за горизонтом, неизвестный остров, чудо-страну? Эти люди оставили дома своих жен и детей, надеясь встретиться с ними - когда-нибудь - уже на новой счастливой земле.

Метраж произведения НАЗАРЕТ был впечатляющ и позволял не только подробно описывать все этапы путешествия, но и подробно представлять список участников экспедиции:

Малыш Джонни - звезда рок-н-ролла, из Таксона, Аризона,

И колдун, заклинающий цифры, — Мистер Би,

Работавший в какой-то компьютерной фирме,

И Гарри — крепкий морячок,

Который ни разу не выигрывал войну,

И я, шут и клоун, лелеявший свою мечту,

Играя на гитаре...

Особенно мне нравились вот какие персонажи (ибо веяло от них непроходимо «арийским» духом):

Мы были учителями,

Мы были проповедниками,

Падшими ангелами и монахами,

Бродягами и легионерами...

Мы были триумфаторами и неудачниками,

Волшебниками и запойными пьяницами,

Безвредными дураками с печальными глазами...

А я был клоуном-шутом,

Который лелеял свою мечту,

Играя на гитаре...

И вот мы здесь,

Мы так далеко зашли,

Нет больше никаких пешек или марионеток в крысиной гонке,

Мы стремимся ввысь,

Улетая в небеса.

Там, где кончается океан,

Мы откроем новую землю,

Для любого человека,

Такого, как я и ты..

Перед глазами разворачивается дивное полотно: Океан - такой, каким я видела Его когда-то. Почему так почтительно, с большой буквы? Чтобы подчеркнуть величие, фантастичность, божествен­ность этого простора и глубины.

Когда смотришь на Него сверху, - из иллюминатора самолета, -то на ум приходит увиденное в «Солярисе» Андрея Тарковского. Не­что живое, огромное, ворочающееся, пугающее. Серого цвета. С ред­кими точками плывущих кораблей. Вернее корабликов. Даже мощ­ный авианосец будет выглядеть с такой высоты игрушечным и хруп­ким. Пухленькая стюардесса, нацепив ярко-оранжевый спасатель­ный жилет, подносит к накрашенным губам серебристую фигульку: «А это свисток, товарищи пассажиры. Им следует отпугивать акул, если ваш самолет потерпит катастрофу, и вы окажетесь в воде». Представляю себе команду сигарообразных чудовищ-людоедок с па­стями, вырезанными полуподковой, которые только и ждут сигналь­ного свистка, чтобы начать атаковать упавшие с неба акульи консер­вы в виде перепуганных до смерти человечков. На экране воображе­ния - акулий футбол с обязательным ритуальным разрывом на мел­кие кусочки захлебывающегося соленой водой арбитра.

Ближе к берегу — вода светло-бирюзовая, большинство почему-то называет этот цвет «голубым», но он все-таки бирюзовый! За бирюзовой полосой идет темная, до боли в глазах синяя таинст­венная полоса. Там очень глубоко, там плавают страшные барраку­ды и электрические скаты, парализующие человека своим молни­еносным прикосновением. Повторение светло-бирюзовой полосы означает присутствие коварной мели. Мель заканчивается, темно-синий цвет вновь предъявляет права на пространство и доводит Океан до экстаза — Он сливается с небом. Разграничительной по­лосы больше не существует, желание вызволить ее из-за огромно­го занавеса, высмотреть ее, лишь вызывает слезы. Белый песок под ногами. Ослепительно белые раковины, которые прибой беззас­тенчиво переворачивает с бока на бок... Эти ракушки не подлежат обмену на одеколон и не могут быть проданы даже за медный грош - в их боках зияют черные дыры, словно кто-то из безбашенных пьяных пиратов целился, целился да и пальнул из музейного крем­невого пистолета... Навстречу прямо по расстрелянным ракушкам движется белая лошадь. В седле — местный крестьянин, campesino, в полотняной рубашке и полотняных портках. Загорелые босые ноги покачиваются в стременах, на голове — сомбреро с безнадеж­но обвисшими полями.

То и дело возникающие картинки и запахи из прошлого когда-нибудь меня погубят...

Часть (f) назаретовского творения называлась «Остров под солнцем» (f - уже шестая буква английского алфавита).

Капитан, эй, капитан!

Всего лишь в пяти милях прямо по курсу

Лежит остров,

Всего лишь в пяти милях прямо по курсу -

Белые холмы и пляжи,

И что-то зеленое на голубом фоне...

Капитан, эй, капитан!

Вот все и стало реальностью,

Вот он — остров под солнцем!

Станем едины,

Прямо по курсу -

Остров.

Уже сентябрь,

Мы плыли так долго,

Целую зиму, целое лето.

Неужели там, откуда мы приплыли,

Это кажется всего лишь одним шагом

В лучах заходящего солнца.

Наше путешествие подошло к концу...

Или оно только началось —

Вот остров под солнцем,

Станем едины,

Прямо по курсу - остров...

Самые умные, наверное, уже догадались, чем должна была закон­читься эта эпопея с открытием очередной Америки.

(g) - седьмая буква английского алфавита, седьмая печать с изо­бражением альбатроса.

Все было забрызгано кровью. Земля словно взывала о чем-то, пе­сок стыдливо прикрывал тела убитых людей, а золото... Те, кто явил­ся сюда раньше, похитили его и разрушили души живших здесь. Са­мые отчаянные и страстные молитвы потеряли всякий смысл. Всю­ду - следы войны. Пришельцы выжигали эту землю, пока она не превратилась в безжизненную пустыню. Лишь альбатрос вычерчивал круги высоко-высоко, сопротивляясь мрачным порывам ветра. Он молчаливый хозяин этого края, но голос его становится все тише и тише.

Когда мы приплыли сюда,

Нас было около сотни.

Осталось всего десять человек

На этой разбитой лодке.

Девяносто надежд мы похоронили в песке,

И ни одна из них никогда не вернется,

А ведь нам всего нужен был

Кусочек земли,

Горсть песка —

В стране-нигде-и-ниоткуда.

Мы были молоды,

Мы были храбры,

Мы были упрямы...

Наши иллюзии исчезли,

Одна тысяча дней заставили нас постареть,

А незатихающий ветер — чертовски холодный...

Нам всего-то нужен был

Кусочек земли,

Горсть песка -

В стране-нигде-и-ниоткуда...

Все, что здесь осталось, так ничтожно мало,

Но тот, кто был последним, станет,

Наконец,

Первым...

Прощание с мечтой состоялось. Путь домой будет опасным и долгим. Прочь от растерзанной пришлыми варварами золотоносной земли...

Но, если мы не будем слишком торопиться, ребята,

Очень скоро мы узнаем конец этой истории...

НАЗАРЕТ установили точное число для всего случившегося: пла­вание началось 15 августа 1989 года - корабль вышел из лиссабонской бухты, прошел по Атлантическому океану вдоль западного по­бережья Африки и первый раз бросил якорь у Мыса Доброй Надеж­ды... Штиль царил там, а небо было усеяно спелыми звездами.

Острова появились на горизонте 8 марта 1990 года. Альбатрос по­слал мечтателям свое зашифрованное горестное послание 20 сентя­бря 1990 года.

Мне захотелось узнать, можно ли эту печальную, но жизненную историю урезать до состояния «запев-бридж-запев-бридж-припев-запев-бридж-припев. Зачем? Да затем, чтобы посмотреть, как адап­тируется повествование длиною в 9 букв английского алфавита к на­шим, российским, условиям. Вот как выглядел утрамбованный в «арийский» асфальт вариант назаретовской идеи.

Плыть, плыть на Восток,

Лететь к неизвестной Земле,

Там золотой есть песок,

И ничем не запятнан рассвет.

На борту — сто душ,

Сотня человек,

Бурям на беду

Собран наш ковчег...

Вот шут и моряк,

Палач, музыкант и монах -

Все, кто устал от себя,

Найдут счастье на островах...

Целый год в пути,

Но мечты сбылись —

Берег впереди,

И другая жизнь!

Горек вкус старых морских истории,

Шторм и штиль их достают со дна,

Жизнь и смерть здесь ничего не стоят...

...........................(ничего не придумала).

Но стынет ужас в глазах:

Ни птиц и ни рек золотых,

Кровь на песке и камнях -

Войны надоевшей следы...

До родной земли

Волны донесут!

Но доплыть смогли

Лишь палач и шут...

Получился довольно простенький текст, в котором всего 2 ключе­вых слова: «палач» и «шут», две центральные фигуры создаваемого мной мира.

По одной из теорий Судьбы, человеку подаются всякие знаки: предупредительные, настораживающие, успокаивающие. И, если человек наблюдательный и внимательный к себе, он научится читать их и сможет во многом себя обезопасить. Если же он двоечник и раз­долбай по жизни, — Судьба, помаявшись над изобретением знаков и поняв всю тщетность своих усилий, замыкается в себе, дает знакам команду «Место!» и перестает обращать на такого человека вни­мание...

Для хиппов самый горестный знак — когда ни с того ни с сего рвется на запястье фенечка, которую принято плести с добрыми на­мерениями и обязательно следует дарить... Слезами бисер падает на пол или теряется в жухлой городской траве, на руке некрасиво обви­сает тоненькая леска. У любителей «тяжеляка» один из самых гнус­ных знаков — когда ни с того ни с сего на заднице лопаются новые кожаные штаны, со стола или откуда-нибудь сверху (скажем, со шкафа) падает отшлифованная временем человеческая черепушка, а из глаз солиста группы «Cradle of Filth» на любимом плакате рекой текут кровавые слезы...

Также следует обратить внимание, если вдруг из отверстия в ван­ной начнет отчаянно пованивать канализацией или болотом, а вме­сте с водой вылезают клочья чьей-то шерсти или волос (любого цве­та). Однозначно - жди беды с любой стороны, по всем фронтам. Са­мое главное в такой ситуации — не расслабляться, сосредоточиться и понять, где твое самое уязвимое место.

Сочетание «палач» и «шут» всплыло в разминочном варианте тек­ста не случайно. Это две самые вечные профессии на земле, которые могут исчезнуть только одновременно с жизнью на этой планете. Один смешит, забавляет, говорит самую нелицеприятную правду, другой — казнит, выполняя роль чистильщика, или «санитара леса». Так выплыла тема «палача», но не в лобовом смысле, как некогда у группы МАСТЕР. Однако в придуманном нами виде мы оставили ее до лучших времен - философскую подоплеку образа и подсказанный мной сюжет на эту тему оценил Холстинин, с которым на «Хи­мере» я не работала.

Разминка окончилась — Дуб начинал нервничать, а запахи сигар и хорошего кофе не давали мне покоя. Я ходила по Москве, подер­гивая, пардон, ноздрями и представляя, что вот-вот удастся уловить аромат любимого стариком Хемингуэем коктейля «Дайкири», и прохожие могли подумать, что у рыжеволосой джинсовой тетки та­кой вот нервный тик случился, но...

...но тут появился Терентьев...

Да, в этот самый момент моего вероятного безоговорочного по­гружения в прошлый кайф появился Сергей Терентьев, которого я за стать и командный голос люблю назы­вать «Полковни­ком»... Точнее ска­зать, в телефонной трубке зашелестел его полковничий голос. «Помню, -говорит Серега, - есть у Джека Лондо­на ' замечательный рассказ... Очень подходит под наст­роение музыки. Ко­манда корабля, по­павшего в штиль, выживает, убив юн­гу и отведав его мяса и крови... И называ­ется рассказ...»

Когда-то собра­ние сочинений американского писателя Джека Лондона в виде тол­стых томов в темно-фиолетовой обложке украшало книжные полки во многих квартирах. В те дни считалось хорошим тоном обзавестись полным собранием сочинений Бальзака, Сервантеса, Мамина-Си­биряка, Мопассана, Диккенса, Паустовского, Голсуорси. Вожделен­ные книги получали не в обмен на сданную макулатуру, родители -или родители наших родителей — подписывались на эти фолианты, вовремя выкупали подписку и торжественно водружали на почетные места. И (что самое интересное) — читали... Вот в таком обязатель­ном для приличной семьи комплекте в восьмом томе Джека Лондо­на, автора всемирно известного «Белого клыка», и узрел Терентьев поучительную историю. Смотрю на заветные тома — все на месте, восьмого нет... Ушел, исчез, испарился... Что это, очередной знак? «Коза», что ли, перевернутая?

Первоначально песня называлась «Жертвоприношение», ибо иначе как ритуальным убийством случившееся на борту «Френсис Спейта» не назовешь. Об этом написал в интернетовской «Гостевой» на «арийском» сайте один из поклонников группы. Кипелыч вос­противился такой трактовке — уж больно его достали все кивки в сторону религии. Но здесь мой приятель-вокалист оказался неправ. Теоретически сие есть своеобразное причастие в диких условиях, принесшее спасение команде. Но это может быть и жертва морю, взятка Нептуну Человеческая жизнь в обмен на спасительный ветер в парусах. Хотя на самом деле песня совсем о другом...

Один из первоначальных вариантов:

Штиль — ветер молчит,

Молчит, затаясь, глубина.

Штиль — нет ни капли воды,

Хотя за бортом океан.

Между всех времен,

Без имен и лиц,

Мы уже не ждем,

Что проснется бриз.

Штиль — сходим с ума,

Жара пахнет черной смолой,

Смерть одного лишь нужна,

И мы, мы вернемся домой!

И моряк-бунтарь

Жертвой выбран был,

Пальцем тронул сталь,

И сам вены вскрыл...

Море ждет — жертву приносим морю,

А взамен море нам дарит жизнь,

Только жизнь здесь так немного стоит,

Море ждет...

Так что, держись!

Да, мы остались в живых,

Та кровь нас от смерти спасла,

Но что, что мы скажем святым,

Спустив шлюпки на небеса ?!

Что в последний миг

Он открыл глаза,

Крикнул нам из тьмы:

«Впереди земля!»

Минус этого варианта. Драматический накал текста слабоват. Припев - неяркий, не хватает глубины мысли и образности. В целом - довольно холодный плоский камень. Хотя Кипелычу и мне очень нравились строчки «Что, что мы скажем святым, спустив шлюпки на небеса?».

Плюс этого варианта. По «рыбе», предложенной Дубом вначале, пес­ня заканчивалась речитативом, который Виталик читал впечатляюще замогильным голосом, с чувством и расстановкой. Что-то вроде «and then was born the seventh son of the seventh son». С точки зрения законов драматургии, такой финал истории был бы хорош и уместен. За совер­шением злодеяния должно последовать наказание, а в конце истории должна стоять жирная, впечатляющая воображение, точка. Без такого речитатива никакого наказания не получалось — метраж полотна не позволял отнести его к категории эпических.

1-й вариант речитатива

В порту сказали, что чуму

Мы в темных трюмах привезли,

Корабль предан был огню,

Все мы по свету разбрелись.

А наш безумный капитан

Стремился к морю поутру,

Чтобы соленая вода

Смывала кровь с дрожащих рук.

2-й вариант речитатива:

В порту нам сказали,

Что мы прокляты морем,

Ночью кто-то поджег корабль.

Удалось спастись всем...

Кроме капитана.

Дубинин почитал-почитал, подумал - подумал и решил вообще убрать речитатив. Жаль...

Жизнь — смерть. Смерть — жизнь... Законы «тяжелого» жанра за­ставляют то и дело обращаться к этой паре слов. Точно так же, как и к сочетанию «адского» и «райского»,

«Жил-был на свете Мексиканец», — начинаю я опять отклонять­ся в незапланированную сторону, и представляю, как бритоголовые братки при слове «Мексиканец» скребут когтями по груди, обтяну­той черной майкой с броской надписью «White Power» - «Власть Бе­лым», - и грозятся «замочить вонючего латиноса»...

А что делать, если человеческая мудрость разбросала свои семена по всему миру: и там, где орел терзает змею, восседая на кактусе, рождаются мысли, так похожие на хард-роковые песни. «Смерть — зеркало, в котором понапрасну кривляется жизнь», — сказал Октавио Пас, тот самый Мексиканец.

«В жизни самое главное дело — это смерть», — от­кликнулся Милорад Павич, и натовские снаряды при­нялись расчленять Белград. Город пытался концертами рок-н-ролла разогнать смертоносную тучу, но, увы, рок-н-ролл так же смертен, как и сами люди.

Юрии Шевчук рванул в Белград петь свои песни, ос­тавив в Москве обиженных столь стремительным рывком ЧАЙФов и испортив праздник журнали­стам, которые жаждали устроить из отъезда русских рокеров на вой­ну «яркое и ослепительное шоу». Сербы послушали песни Шевчука и, вздохнув, сказали:

— Песни, — это, конечно, хорошо.... Но лучше бы нам русские оружие прислали, ракеты...

«В смерти самое важное дело — это жизнь», - продолжает Милорад Павич, двигая мизинцем левой руки стеклянную улитку по отпо­лированной хвостом русской борзой поверхности письменного сто­ла. На свет появляется действующий и поныне припев к «Штилю»:

Что нас ждет? Море хранит молчанье,

Жажда жить сушит сердца до дна,

Только жизнь здесь ничего не значит,

Жизнь других, но не твоя...

«Штиль» — о том, что кроме самого себя человек не видит нико­го, кроме собственной жизни, для него не существует ничего свято­го. Ради спасения своей шкуры он способен идти по телам и головам других, уже упавших и обессиленных. Он готов сожрать слабого... Не спорю, есть исключения, которые чаще всего проявляются в сугубо экстремальных ситуациях. Но посмотрите вокруг: как изменился че­ловек, в нем все чаще проглядывает первобытно звериное, как меня­емся все мы, становимся равнодушными и показательно хладно­кровными. Вернее, холоднокровными. Общество квакающих лягу­шек. Да простят меня настоящие лягушки...

***

После трагедии, произошедшей в Баренцевом море с атомной подлодкой «Курск», некоторые изыскатели скрытого смысла в «арийских» текстах вдруг решили, что песня «Штиль» именно об этом, хотя никаких сюжетных привязок к столь печальной истории не существовало. Совпало лишь место действия - водные просторы. Кстати, когда люди впервые услышали «арийскую» «Улицу Роз», многим пришла в голову совершенно неоригинальная мысль - что в ней рассказывается о Жанне д'Арк. Наверное, надо совершенно не иметь ушей, чтобы придти к такому зубодробительному выводу и строить свои теории лишь на совпадении имен или событий.

На самом деле морская тема интересовав нас давно. Говоря «нас», я имею в виду музыкантов и лично себя. Еще в те далекие времена, когда была написана песня «1100», зародилась идея пройтись по всем родам войск, создавая словесно-музыкальные картины раз­вернутых батальных сцен. Каким-то образом, «Дезертир» с альбома «Генератор Зла» (см. дальше) касался сухопутных войск — герой, су­дя по всему, был пехотинец. Вообще после баталий в небе хотелось, конечно, изобразить нечто брутально морское. Но о подводной лод­ке и речи идти не могло — сильнее Владимира Высоцкого вряд ли кто-нибудь напишет о погибающих от удушья в морских глубинах парнях.

«Битва на Курской дуге — вот мощь! Танки... Огонь! Горящая зем­ля! И у англикосов с америкосами такого не было!» — вопила я, одушевленная успехом нашей отчаянной песни о летчиках. Может, конечно, какой-нибудь немецкий бритоголо­вый коллективчик и выдал поклонникам Третьего Рейха моло­тильную песню о тан­ковом блицкриге Хайнца Вильгельма Гудериана (Guderian) в Польше, Эта песня вполне могла назы­ваться «Танки, вперед!», повторяя название мемуаров взятого в плен американцами бывшего командующе­го 2-й гитлеровской танковой армией.

«Арийцы» же, похо­же, отказались от про­должения широкомас­штабных песенных операций. Но мне уда­лось все-таки вклинить Курскую дугу в творе­ние недолго просуществовавшей хард-роковой группы СС-20. Группе отчаянно не везло в раскрутке, хотя и музыканты были довольно сильными, и певица Ольга Дзусова наносила энергетические и вокальные удары с завид­ной мощью. В неудачах винили предубеждение против двух букв в названии — СС. То, что СС-20 — ракета определенного класса, никто не знал, а шаловливые ручонки так и тянулись изобразить «эс» в ви­де хорошо узнаваемых эсэсовских молний (вообще-то это не мол­ния, а солярный знак).

Песня «эсэсников» называлась «Фрау Мюллер», исполнялась ба­систом с весьма распространенной фамилией Тарасов, который до этого ни разу в жизни сольно не пел, и вызвала резко отрицательную реакцию со стороны некоторых наиболее сознательных журналис­тов. Они увидели в тексте прямой призыв к очередному разжиганию вражды между немцами и русскими, покушение на примиренческие настроения не только перестроечных времен, но и всего цивилизо­ванного мира.

В основе песни, между прочим, лежат подлинные события, слу­чившиеся с одним из моих знакомых длинноволосых обалдуев, от­правившихся автостопом в Европу. Пацифик на шее, рюкзачок на горбу, все дела... Дай вообще о «добром» отношении к русским в Гер­мании, тогда еще народной Венгрии или в советской Литве я знала не понаслышке.

FLASHBACK

В Будапеште, помню, мы никак не могли купить билеты на опе­ру Дж. Верди «Бал-маскарад» с участием заезжей итальянской звез­ды баритона Пьетро Капучили. Просили у кассира на страшной сме­си русских и венгерских слов: «Дайте, пожалуйста, кету билет, Капучили»... «Эть, кету, харум» - раз, два, три — таков был мой скромный набор мадьярской лексики, хотя прожила я в завораживающем оби­лием черных чугунных королей городе без малого 9 лет. Да еще «ке-сенем» - «спасибо» — и фраза из увиденного уже тогда мультфильма «101 долматинец», переведенного на венгерский: «Дере иде, кутья, дере иде» — «Иди сюда, щеночек, иди сюда!».

Ну, кассир закатывает глаза под потолок оперной кассы: дескать, достали, демоны, билетов на сеньора Капучили давно нет, а тут еще эти русские приперлись, оккупанты проклятые, баритона заезжего им подавай! «Нихт!» — по-немецки рявкнул вреднюга, вернув глаза из положения «закат» в положение «строго по горизонту». Тогда мы применили обходной маневр - выпустили вперед даму, говорившую по-французски. Через секунду четыре билета были у нас в кармане...

Давным-давно в мрачном неприветливом литовском городе Паневежисе (позднее прославившемся своим драматическим театром), где из кранов текла почему-то желтая ржавая вода, двое литовцев утопили нашего солдатика из авиационных частей в бурном весен­нем ручье. Отловили его, спешившего в увольнение, у разрушенной школы, навалились сзади, долго держали голову под водой, пока не захлебнулся...

За двумя пятиэтажками, где жили семьи советских военных, сто­ял покосившийся дом многодетной семьи литовцев... Там, в огром­ной комнате с мрачными темно-серыми водяными разводами на по­толке, с черной паутиной по углам, на грязной широкой кровати ле­жала умирающая от туберкулеза скелетообразная старуха. Над ее го­ловой пробоиной, готовой принять харкающую кровью странницу в иные миры, чернел огромный католический крест. «Господи, когда же, наконец, придут американцы и выгонят этих русских свиней,» — шептала литовка, с ненавистью глядя на мою мать, которая шила у дочери умирающей красивое шелковое платье. Дочь была портни­хой:, а по совместительству — агентессой местной националистичес­кой группировки. Она исправно передавала бойцам литовского не­видимого фронта все разговоры болтливых жен советских офицеров. Хотя едва ли эти сплетни представляли какую-нибудь ценность...

Рифма в песне «Фрау Мюллер» явно хромала, но в целом получалось весело и зло. Видимо, все-таки во мне заговорили гены, и захотелось хоть как-то отомстить неприкаянным призракам фрицев, убивших в первые дни войны на западной границе дядю Женю, - его заставу со­жгли дотла из огнеметов. Дядю Колю убили под Харьковом, там полег­ли почти все из московского ополчения. Знаю точно: стрелял дядя Ко­ля из рук вон плохо, он почти ничего не видел... В принципе у него бы­ла бронь - работал на оборонном заводе, а засунули его в ополчение в последнюю минуту, вместо чьего-то благополучного сынка.

ФРАУ МЮЛЛЕР

(группа СС-2О)

Я дошел до Берлина,

Сам дошел, на своих двоих,

Все было чинно-мирно,

Но шепнул мне один мужик:

«Эй, Иван! Ты русская свинья!».

Я зарыл свои пацифик

У ворот, где была Стена, -

Дедов ген хуже тифа, -

И в ответ я сказал ему:

«Эй ты, фриц! Ты сам немецкая свинья!».

Фрау, фрау,

Фрау Марту Мюллер

Словно ветром сдуло,

Фрау, фрау,

Фрау Марте Миллюр

Вдруг явился фюрер -

Йя, йя —

И Курская дуга.

Фрау - кричать,

Немец - бежать,

Я - наступать!

Я был взят полицаем

За попытку начать войну,

Но 9-го мая

Я сбежал, чтоб выпить их шнапс

За себя и нашу страну!

Фрау, фрау,

Фрау Марту Мюллер

Словно ветром сдуло,

Фрау, фрау,

Фрау Марте Мюллер

Вдруг приснился фюрер -

Йя, йя —

И Курская дуга,

Фрау — кричать,

Немец - бежать,

Я - наступать!

На фоне проигрыша Ольга Дзусова что-то отчаянно верещала по-немецки, то ли фрагменты из зонгов Бертольда Брехта, то ли знаме­нитое: «Ахтунг, ахтунг! В небе Покрышкин!».

Окончательный вариант

ШТИЛЬ

(Дубинин/Пушкина)

Штиль.., Ветер молчит,

Упал белой чайкой на дно,

Штиль,., Наш корабль забыт,

Один в мире, скованном сном.

Между всех времен,

Без имен и лиц,

Мы уже не ждем,

Что проснется бриз.

Штиль... Сходим с ума,

Жара пахнет черной смолой,

Смерть одного лишь нужна,

И мы, мы вернемся домой.

Его плоть и кровь

Вновь насытят нас,

А за смерть ему,

Может, Бог воздаст!

Что нас ждет?

Море хранит молчанье,

Жажда жить сушит сердца до дна,

Только жизнь здесь ничего не стоит,

Жизнь других, но не твоя!

Нет, гром не грянул с небес,

Когда пили кровь, как зверье,

Но нестерпимым стал блеск

Креста, что мы Южным зовем.

И в последний миг

Поднялась волна,

И раздался крик:

«Впереди земля!».

Что бы почитать (если есть желание):

Джек Лондон. «Френсис Спейт», рассказ

Роберт Саути. «Ингкапский риф» (можно найти в Библиотеке Всемирной Литературы, в томе «Поэзия английского романтизма»)

Самуэль Тейлор Колдридж. «Сказание о Старом Мореходе» (там же)

Октавио Пас. «Освящение мига»

Милорад Павич. «Звездная Мантия, Астро­логический справочник для непосвященных»

Эдвард Дансейни. «Рассказы Сновидца»

Э. Хемингуэй. «Фиеста», «По ком звонит колокол», «Праздник, который всегда с тобой»

Для тех, кто против людоедства:

Александр Грин.«Апые паруса»

Я НЕ СОШЕЛ С УМА

(музыка С.Терентьева)

Сначала, естественно, была «рыба».

«БАШНЯ» — фантазия, написанная в ночь с пятницы на субботу под впечатлением от первого знакомства с музыкой Терентьева.

Иногда можно попробовать музыку на вкус. Но.,, втайне ото всех, где-нибудь в чулане. Ибо это запрещено в Башне, где все звуки прослу­шиваются через стены при помощи обычных жестяных кружек, где по этажам в плетеном из вьетнамского тростника лифте разъезжает сторож Куприянов (для башенного народа - просто Купер, но не Элис) и порет вымоченными в соленой воде розгами всех тех, кто смотрит MTV.

Башню строили еще при Иосифе Джугашвили-Сталине, которого после 1953 года принято считать Диктатором и Порождением Ада. Послушные воле прораба башнестроители согнули ее по флангам, пере­путав Север ~ с Западом, Юг — с Востоком, вырыли между флангами яму, облагородили ее фонтаном и спустили туда десяток таинственных золотых рыбок. Рыбки были перманентно пузатыми — умные ребятишки утверждали, что в рыбьих животах прячутся настоящие жемчужины, , по вечерам вылавливали несчастных обита­телей фонтана и неумело препарировали. Бездыханные, посеревшие от общения с вред­ным кислородом трупики с большим удоволь­ствием поедал драный черный кот Василий, дворовый сексуальный террорист. Оставши­еся в живых пучеглазые рыбки беззвучно от­крывали рты, пытаясь передать жителям Башни послание — message — об опасности, таящейся в строительстве будущей Винтовой лестницы-Штопора во втором подъезде.

В основании лестницы должны были лежать сны, мысли, желания, разочарования, поздравления и проклятия жителей Башни. При помо­щи этого странного сооружения молчаливые потомки Диктатора меч­тали приблизиться к Высшему Разуму и получить в награду за свою смелость координаты Вечности.

Дети довольно быстро покончили с рыбками, жемчужин в брюшках не нашли и принялись гонять и шпынять цыган, которые то и дело за­ходили во двор, введенные в заблуждение путаницей сторон света.

Цыганам надо было попасть на Юг, в царство мертвого песка, что- , бы закопать там 1 000 001 колоду карт Таро. Карты цыгане погрузили в берестяные короба с колесиками и повсюду таскали их за собой -часть колод погибла в брянских лесах, где за цыганами погнались сбе­жавшие из Беловежской пущи зубры, часть колод они побросали в костер, когда грянули в мае январские холода и разгулявшиеся было первые, опьяневшие от весны, бабочки примерзли к зеленым стеблям травы. Цыганские кони похрустывали их крыльями и никак не могли понять происхождения столь странного хрума.

Под покровом песков Долины Царей, согласно видению, явившемуся старому цыганскому барону Яшке, скрывается большущая, неизвестно­го науке вида, птица, то и дело заглатывающая свое собственное пра­вое крыло. Вокруг птицы-самоедки лежит, дескать, шифрованное изложение учения о Вселенной, в виде больших двадцати двух символичес­ких картин... Так вот, большое всегда притягивает малое! Эти двад­цать две картины отчаянно притягивали из Долины Царей свои разбросанные по всему миру копии, которые некогда были призваны нести лю­дям Знания Древних. Но, увы, такие знания были сложны и величественны, а люди — мелки и алчны. Эксперимент с обогащением умов не удался. Тень древнегреческого бога мудрости Тота приказала барону Яшке вернуть малое большому... Но тут построили чертову Башню, все стороны света смешались, цыгане все время ходили по кругу, старели и натыкались на двор с фонтаном по центру и на глумливых избалован­ных мармеладом и компьютерными приставками детишек.

Из окна за проказами повизгивающих от удовольствия детенышей наблюдала Лунная Графиня, вот уже более полувека прикованная к по­ходной раскладушке времен открытия союзниками Второго фронта. От рождения черные глаза графини ежеминутно меняли свой цвет: иногда они были зелеными, иногда совершенно белесыми, иногда свети­лись диковатым красным огнем, и в такие секунды она шептала до­машним: «Уберите веник! Сожгите веник!». Веник торопливо сжигали в центре кухни, вонища захлестывала квартиру, домашние блевали и падали в обморок. Графиня облегченно вздыхала и засыпала, умиротво­ренная...

Ко всем своим детям она умудрилась протянуть невидимые при днев­ном свете лунные ниточки, прочнее которых мог оказаться лишь канат, протянутый между жизнью и смертью. Когда дети хотели сделать ка­кой-нибудь шаг в незапланированную Графиней сторону, взлететь выше установленной для них Графиней высоты, опуститься на полюбившуюся им, а не ей, глубину в чащу кораллов, старуха моментально дергала за нить и принималась наматывать ее на кулак. Откуда только силы брались в этом изможденном долгим лежанием на ложе воспоминаний теле! Нечеловеческая мощь тянула плачущих детей домой, протаскивая по камням и степным колючкам, отчего на коленках, спинах и животах графских отпрысков появлялись царапины и кровоточащие раны. Они усаживались вокруг раскладушки, делали вид, что заботливо поправля­ют крахмаленые простыни, а сами утирали слезы бессилия и шептали: «Господи, когда же мы будем свободны ?!». Для их освобождения сущест­вовало лишь одно условие — смерть Графини. И об этом знали все, даже сама Графиня. Но она жила, ибо питалась самой сытной пищей — Соб­ственным Духом Противоречия. Когда на экране показывали, какие по­хороны закатил ирландец Бона из группы U-2 своему старику — черные лимузины, горы белых лилий... — когда дети Графини услышали его слова: Надо беречь своих больных стариков», они вслух согласились с ним, по­тому что произнесенное слышала и их мучительница и зорко следила за реакцией своих пленников. Но в душе каждый из графских детей спросил ирландца: «А ты сам-то выносил дурно пахнущие горшки за своим отцом? Нет, это делали сиделки. А ты-то сам терпел его истерики? Нет это сиделки получали по лицу описанными твоим папашкой пеленками. А мог бы ты, красавец, спеть хотя бы одну ноту, если бы твой отец перехватил твое горло прочной лунной нитью, привязанной к его худой пти­чьей лапке?! И тянул бы, тянул, затягивал?».

Было сожжено 669 веников Графини, прежде чем великий строи­тельный проект удался, и тоталитарно-вызывающая Лестница-Штопор предстала перед изумленным взором обитателей Башни. Десятки ступеней со страшным скрипом сделали попытку ввинтиться в небо. Но лестница пошла не вверх, а начала ввинчиваться вниз, в землю. Левый и правый фланги Башни принялись медленно подниматься, а сама Башня — складываться, проваливаясь точно посередине. Цыган­ки, визжа, повисли в воздухе, ухватившись за вырванные с корнем из земли стояки газопровода, удерживаясь в воздушных потоках благо­даря своим многочисленным разноцветным юбкам и откупаясь от воспрянувших духом кровожадных ворон золотыми монистами... «Веник! Жгите веник!!!» — закричала Графиня, срываясь с раскладушки и раз­брасывая простыни. Так — случайно — она выпустила все лунные нити из своих рук.

И тут Башня с диким грохотом сложилась вдвое. Рухнула Башня.

Остался лишь фонтан с несколькими случайно выжившими золоты­ми рыбками, которых цыганки своровали и спрятали в карманы своих грязных фартуков. Глупые рыбки принялись трудолюбиво открывать рты, пытаясь все еще передать доверенный им message в пустоту.

Уцелели и здоровенные мраморные шары при въезде на территорию... Через несколько поколении освободившихся детей Графини эти шары украдут ночью ушлые голодные дядьки в телогрейках, а кладбищенские скульпторы изваяют из них двух плачущих ангелов. Ангелов под звуки похоронного оркестра, уставшего от ханжеского минора, установят на могилах бывшего сотрудника Комитета Башенной Безопасности, после крушения переквалифицировавшегося в профессора божественных откровений, и его тишайшей супруги безимени-и-фамилии, некогда работавшей на Центральное Управление Псевдоразумом по ту сторону Океана. После каждого дождя внучка-разведчица, ярая путинистка, будет находить у ног каждого ангела по трепещущей золотой рыбке — на губах у рыбки так и останется непрочитанным Спасительное для Башни Слово.

Но все-таки!

Сюжет №1

Иногда, когда слова отказываются складываться во фразы, я про­бую музыку на вкус. Эта сочиненная Полковником Терентьевым песня сначала показалась терпкой... Даже скулы свело, словно я съе­ла за один присест килограмм хурмы.

Прошло минут пятнадцать, и во рту остался привкус абрикосовых косточек — качественный ликер «Амаретто», не контрабандный, а «родной». Или - синильная кислота.

Видение мандрагоры, пускающей корни к центру Земли. Вслед за ним появляется тень Отшельника 9-й карты Таро, с тенью фонаря в те­ни руки. Отшельник слоняется по всем измерениям, после того как «арийцы» перестали исполнять песню во славу его на концертах, и в каждом измерении жалуется соответствующим мойрам на свою горькую судьбину. Одна мойра - в косухе с плеча Рыжебородого Эрика, вторая — в омоновском камуфляже, а третья — в чем мать родила. Загорает.

Вот Отшельник возникает на верхней ступени огромной, тяжелой винтовой лестницы с намертво впаянными в столбы красными рубинами. Рубины светятся, подобно глазам го­лодного волка... Нет, они мига­ют, словно огни идущего на по­садку корабля Пришельцев, ввинчивающегося в сердце джунглей мексиканского шта­та Чиапас. О таком корабле мне рассказал еще один мексиканец — субкоманданте Мар­кое, скрывающий свое лицо под черной маской повстанца и под­нявший тысячи аборигенов против президента страны, президента, чей героический облик четвертовали Зеркала Власти (см. Прило­жение 1).

Точно: не просто лестница, а спираль! Стальная спираль, тяжело и больно проникающая в сознание, - вот с чем ассоциировалась терентьевская мелодия. Становится трудно дышать, потолок опускает­ся все ниже и ниже, касается головы Отшельника, и его фонарь гас­нет. Вернее гаснет тень фонаря, зажженного даже днем...

- Может, получится что-нибудь о пришельце, чужом в нашем мире? — словно читает мои мысли Теря.

- Ага, «в краю древних предков я жил чужаком», — мрачно цити­рую я самое себя, тщетно пытаясь отделаться от видения лестницы-спирали.

Но заход в сторону темы пришельца я все-таки делаю, вспоминая фильм, где играл рок-персонаж по имени Дэвид Боуи, — «Человек, который упал с неба». Но, как всегда, получается перевертыш. Мы все — пришельцы. Мы приходим в этот мир по воле или против воли родителей или, как считают религиозные люди, по воле Господа Бо­га. Нас никто и не спрашивает, хотим ли мы лицезреть этот мир и жить в нем.

ПРИШЕЛЕЦ

Где-то там, в море звездных гамм,

А не на Земле,

Я должен был родиться.

Все не так:

Я в земных руках,

И вокруг меня -

В масках лица...

Эй!

Первый (ерик мой

Был мольбою о пощаде,

Самый первый крик мой

Был прощанием с мечтой,

В первом детском крике

Люди в масках слышат радость,

Но я крикнул сразу,

Что для Земли я чужой...

Снег свой меняет цвет,

На снегу мой след,

Я смотрю на небо,

Я пришелец...

Путь к звездам мне закрыт,

До какой поры -

Я не знаю, ноя верю, верю...

Сквозь меня каждый встречный взгляд,

А мои слова —

Для многих гарь и копоть.

Я живу... но во тьме ночной

Вдруг пронзит тоска

Сердце когтем...

Дай,

Дай мне право

Жить той жизнью, что мне снится!

Глотки льют неправду,

Что мир вокруг ~ другой.

Фарсом цепь трагедий

В этой жизни повторится...

Знаю, мне ответят:

Ты не пророк,

Ты чужой!».

Сюжет №2

С пришельцами благополучно пролетели. Но счет-пересчет ступеней винтовой лестницы не давал мне покоя. И тогда, из-за этого чувства поступательности, появился Сизиф. Сизиф — не то Герой, не то бандит и разбойник. Имечко, может быть, и не очень благозвучное для песни (это вам не Жанна!), да и тема — чересчур философская. «Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы за­полнить сердце человека», — сказал Альбер Камю, непроизвольно сделавший после своей смерти огромный вклад в дело АРИИ.

Суть выбранной мной для текста истории такова: жил-был Си­зиф, самый хитрый из всех смертных и мудрый. В хитрости своей и изворотливости он не уступал богам. И боги наказали Сизифа за его проделки, отправили к нему Смерть, чтобы та отвела богача и лукавца в Аид, царство мертвых. Но Сизиф подстерег посланницу богов и заковал ее в кандалы... Люди перестали умирать, началось, естественно, перенаселение планеты, войны прекратились. У бо­гов крыша поехала, и самый деловой из них — бог войны Арес — су­мел освободить Смерть и этапировать Сизифа по местной Влади­мирской дороге — по - нынешнему; шоссе Энтузиастов — в царст­во теней. Но Сизиф и здесь сумел перехитрить Зевса и всю само­влюбленную компанию: он приказал своей послушной супруге не предавать его тело земле и не приносить никаких жертв. Команди­ры-начальники подземного мира, Аид и Персефон, выразили свое неудовольствие таким несоблюдением проверенных веками обы­чаев. Тут-то Сизиф и уговорил их отпустить его наверх, дабы вра­зумить непутевую женщину. Очутившись на воле, под милым серд­цу Солнцем, Сизиф ударился в загул и не думал возвращаться во мрак и холод. Пил, гулял Сизиф, баловался с девочками... И опять пришла к нему Смерть, и утащила его в царство Аида. Там ему в наказанье выделили персональную вершину, персональную глыбу, которую он лично должен был катить вверх. Но как только его пер­сональный камень достигал персонально выделенной Сизифу вер­шины, неведомая сила персонально толкала его вниз... И даже об­лака не могли скрыть ухмыляющееся бородатое лицо Зевса. Сизи­фу приходилось начинать все сначала...

Альбер Камю препарировал этот миф по-своему. Я попыталась изъять зерно из «Бунтующего человека» и вместить его в терины рамки.

МИФ О СИЗИФЕ

Вечно вверх,

На глазах у всех,

Позабыв про сон,

Катит древний камень.

Цель близка,

И тверда рука,

Но хвалебный хор

Петь не станет...

Нет!

Вниз по склону

Камень мчится вновь к подножью,

Следом — отрешенно -

Молча идет Сизиф.

Камень в наказанье

Вверх опять он двигать должен —

За то, что Смерть стреножил

И заковал в кандалы (один лишний слог).

Припев (не случился)

Речитатив:

Да, он Смерть победил, заковал в кандалы,

Все бойни, чумные угодья остались пусты,

А может быть, промышлял он разбоем...

Боги решили: он кары достоин,

В пространство без неба

Он катит свой камень,

Он катит свой камень,

Он катит свой камень...

Снова вверх -

На глазах у всех...

Для одних — смешон,

Для других он страшен.

Не лицо — лишь одно пятно.

И что задумал он -

Вряд ли скажет!

Ночь -

Лишь начало,

Солнца нет без этой тени,

В каждом звуке ветра

Спрятан огромный мир.

Если есть вершина

Для борьбы и покоренья,

Вверх без промедленья

Камень вновь

Катит

Сизиф...

В первоначальном варианте музыки, как и в случае со «Штилем», после 1-го припева было место для речитатива. Вы заметили, как ще­дры и великодушны музыканты до того, как появляются хотя бы первые наметки текста? До записи Полковник аж светился благоду­шием и щедростью.

- Здесь есть где тебе развернуться, — говорил Теря.

Я и «разворачивалась». Сейчас, произнося это слово, представ­ляю, как меня самое разворачивают в виде широкой ленты с метал­лическими шипами где-нибудь на шоссе, перед появлением автомобиля кого-нибудь из сочиняю­щих «арийцев». Маня отпадает. Он не сочиняет, он стучит.

В процессе придумывания новых и новых версий сюжетов для териной песни речитатив то удлинялся, то укорачивался, по­ка не сгинул вовсе.

«Сизиф» вызвал у «арийцев» необузданный приступ веселья, что еще раз свидетельствует об их абсолютном душевном здоровье - только полностью отрешен­ный от мира человек, маниакаль­но погруженный в глубины соб­ственного «я», не придет в бур­ный восторг, услышав такое имечко. Музыканты тут же пре­вратили этот мифический персонаж в главного героя нового альбома и с удовольствием рассказыва­ли журналистам о том, что новая работа целиком посвящена некое­му товарищу Сизифу и его подвигам. Так, песня, впоследствии став­шая «Тебе дадут знак», получила условное название «Сизиф на фронте» (когда звучала медленная часть, Кипелыч складывал руки в виде креста: дескать, все — капут чуваку! А Дуб радостно возвещал: «Погиб Сизиф!»), «Штиль» обозначался как «Сизиф на море», «Во­рон» — откликался на «Сизиф в Техасе», какая-то песня (Кипелов уже забыл) называлась «Сизиф идет за пивом». Самой смешной пес­ней казался будущий «Вампир» - первая строчка пелась от имени жены Сизифа и выглядела следующим образом: «Как-то раз пришла домой, там сидят Сизиф с Эзопом». На сохранившемся у меня вкла­дыше от кассеты, на которой были записаны «рыбы» песен, рукой, кажется, Дубинина зафиксированы — и «Сизиф медленный», и «По­следний Сизиф», и «Сизиф у Осборна (друга)»... (см. на стр. ХХ вкла­дыш к кассете, где кем-то из музыкантов АРИИ зафиксированы вышеперечисленные названия).

Сюжет №3

Конечно, было жаль мыкающегося со своим камнем в обнимку Сизифа. Тем более что у нас с ним оказалось много общего — напи­сание текстов зачастую сродни толканию упрямой каменной глыбы к чертовой вершине. Толкать-то — еще ладно, а вот когда дело сры­вается, и камень катится вниз... приходится улепетывать от него с та­кой скоростью, что только пятки сверкают. Иначе тобой же создан­ная глыба тебя и придавит.

- Давай еще что-нибудь придумай! — бодро воскликнул Теря, не­известно для чего притащив мне томик Антона Павловича Чехова с рассказом «Скрипка Ротшильда».

Я и придумала... Нарисовала сюжет о старике (или, как часто бы­вает, Дьяволе?), перевозчике в царство мертвых, когда обычная река в жаркий день превращается в Стикс. Антон Павлович оказался здесь ни при чем.

СТАРИК

Жаркий день -

Я иду к реке,

Чтобы лодку взять

И плыть к своей любимой.

Лодка ждет — и старик везет,

Все успев узнать,

Даже имя.

Но!..

Миг за мигом

Происходят превращенья,

День становится ночью,

И беззвучным — крик,

Берег скрыт туманом,

Лодка стынет без движенья,

Ветер воет по-волчьи,

(Мне) смотрит в глаза старик.

Речитатив:

У меня нет права переплыть эту реку,

Она разделяет два мира,

Мир мертвых и живых:

Во-первых, я жив,

Во-вторых, я дал старику совсем другую монету,

Он не должен — не должен - не должен -

Переправлять меня через Стикс!

Я жив!

Я дал другую монету,

Я жив!

В царство тьмы погрузились мы,

И старик сменил

Свой плащ на красно-черный,

Я клянусь в этой тьме ему,

Что сожгу мосты

В мир мой вздорный...

Но!..

Миг за мигом

Происходят превращенья,

Нас потоком выносит

К жарким небесам,

Тенью стал старик мой,

Я забыл все за мгновенье,

Но порой темной ночью

Вижу его глаза.

Принцип спиральности и в этом сюжете был соблюден. Старик-перевозчик был не просто молчаливым, угрюмым Хароном, соглас­но древней легенде перевозящим души мертвых в царство теней, а самим Хозяином. Вот что может привидеться в жаркий полдень че­ловеку, получившему прямой солнечный или тепловой удар. Весьма вероятно, что герой данного варианта возвращался к подружке, на­грузившись пивом «Старый мельник», с рок-фестиваля «Крылья», на который организаторы не приглашают «тяжелые» команды под благовидным предлогом: «неформат нам не нужен». И здесь возни­кают (попутно) соображения по поводу существования негласной цензуры в радио— и телеэфирах, а также мозгах наших граждан. Те­леэфир, правда, опустим; у «тяжелых» команд, включая АРИЮ, при­личных клипов никогда не было. Те же ролики, которые на сего­дняшний день (13 августа 2001 года) удалось снять «арийцам» в ре­жиме жабодушительной экономии, лично я приберегла бы исключи­тельно для домашнего просмотра в кругу захмелевших друзей.

С радио - другая история (идущая в ногу с кино и печатной продук­цией). История тотального опопсения, низведения слушателей до уровня жвачных животных, хамящих всем встречным-поперечным и бросающих друг в друга жестяными банками с напитком « Dew». Эпизо­дически случается редкий прорыв - у кого-то происходит нечто типа просветления. Но это просветление резко прикрывается из-за отсутст­вия финансирования. Единственным словом, которое скоро останется в обиходе получившихся в результате животинок, будет омерзительное «Bay!». А как славно, бывало, выражали мы свои восторги другими, ти­пично русскими словечками и словосочетаниями, из которых одним из наиболее удобопечатных можно считать «Усраться можно!». Это черто­во «Bay!» произносится по-разному, с различными эмоциональными оттенками, в зависимости от ситуации. Я чувствую, как внутри меня начинает развиваться неприятный вирус, и мой внутренний космопо­литизм практически без боя уступает душевный плацдарм национализ­му. Мне жаль то немногое русское, что еще у нас осталось, сингапуризация страны вызывает во мне отвращение. Еще большее отвращение вызывают люди, охотно позволяющие производить над собой подоб­ные эксперименты и покупающиеся, как последний дебильный папуас, на все яркое и броское. Но разгрызенные по дури стеклянные бусы вы­зывают у папуасов кровохарканье.

- Вот ты и стал жвачным животным! — ласково говорит Хозяин, поглаживая фигурно выбритую макушку форматного слюнявого су­щества.

- Bay! - утвердительно-восхищенно восклицает существо, жму­рясь от удовольствия, наслаждаясь прикосновением к своему телу Командира Всеобщей Участи.

- А сейчас я загружу тебя чипсами, биг-магами, всякими какаш­ками, и дам запить все это жирное дерьмо «Спрайтом», — глумится Хозяин, на полную мощь врубая радио с ликующими в эфире оче­редными «Девочками», которые в свою очередь умеют промяукивать только полубранное «Хула-ла»...

- Bay! - мечтательно реагирует на непритязательные звуки суще­ство, и с его нижней губы свисает бесконечно мерзкая слюна...

Однако вернемся, как говорится, к яйцу.

Название реки, разделяющей мир мертвых и живых, — «Стикс» -удачно вписывается в музыкальную канву териного творения (кста­ти, во втором эшелоне играющих тяжелую музыку команд была та­кая группа STYX). Вообще-то, я имела в виду ту самую реку забве­ния, выпив воду из которой, человек напрочь забывает о том, кем он был при жизни и кто вообще он такой.

«Я дал старику не ту монету», — эти слова звучали в речитативе. По древнему обычаю, монету любого достоинства могли положить в рот умершему, чтобы он мог заплатить за доставку в мир иной. Ино­гда заботливые родственники просовывали деньгу между стиснуты­ми зубами усопшего.

Испуганный герой придуманного сюжета, судя по всему, всучил еще на берегу Старику-Дьяволу уже не имеющую хождения монету, и в опасный для своей жизни момент решил раскаяться в содеянном. Дьяволу-нумизмату на самом деле было все равно — богатства у него полно, а под перевозчика он замаскировался с одной-единственной целью: заполучить еще одну душу для бесценной коллекции.

Герой, видимо, все-таки глотнул водички из реки забвения, раз пытается поклясться Хозяину, что уничтожит мосты в тот мир, отку­да они опустились на дно... Практически он готов произнести так называемую «клятву ненависти», которую (по преданиям) дают все, кто лишь пригубил эту воду..

Сюжет «Старика» идеально подходил для съемок мини-триллера. Особенно живо я представляла себе, как неожиданно из осенней или зимней тьмы в окне постепенно высвечиваются два красноватых глаза. У многих довольно часто возникает ощущение, что за ними кто-то наблюдает. И совсем не обязательно этот кто-то - Циклоп (о нем поет Брюс Дикинсон, подразумевая контроль со стороны спец­служб)... Думаю, что на самом деле это Старик-перевозчик, раздумывающий о том, пришло ли время предложить смертному клиенту прогуляться... в один конец.

Но клип снят не был, да и текст послали если не ко всем чертям, то к Хозяину уж точно.

Сюжет №4

Этот вариант появился сразу, минут за 30: в мозгу щелкнуло, словно кто-то подключился к линии, и факс пошел. Хотя с первых же секунд было ясно, что «арийцы» такой текст в работу не возьмут, довольствуясь написанной раннее «Ангельской пылью».

В голове звучала музыка, серебристая спираль опять ввинчива­лась в трясину мирового болота. То и дело вспыхивали блуждающие болотные огоньки — то ли гнилушки так светились, то ли волчьи глаза...

ХИМИЧЕСКИЙ СОН

(ЗАПРЕДЕЛЬНЫЙ СОН)

Грязный мир,

Равнодушный мир,

Он совсем другой

В сказках или песнях.

Всем вокруг

Все равно, кто мы,

И какую боль

Носим в сердце...

Ты -

Ненавидишь

Эти двери и ступени,

Пыль ни цветах бумажных

И свое лицо.

Небо станет ближе,

Небо будет течь по венам,

Смех по стенам размажет

Твой химический сон.

Ты спешишь

Поскорей сгореть,

Смысла нет взрослеть,

Плодить себе подобных,

Тесно здесь,

Здесь — не жить, а тлеть,

Рыскать по земле

В стае злобной...

Я-

Выкликаю

Твое имя этой ночью,

Свечи упрямо гаснут

На окне моем,

Ветер взвыл по-волчьи.

Этот вой я понял сразу,

Путь назад не подскажет

Тебе твой химический сон...

Припев:

Свет, всюду яркий свет,

Но тебя здесь нет -

Ты уходишь

В сон свой, не прощаясь...

Снег, ты так любишь снег,

Но на щеке твоей

Этим утром белый снег не тает.

«Волчий вой ветра» (или «3 В») будет потом кочевать по вариан­там текстов. У меня весьма интересные отношения с волками. На­верное, в одной из прошлых жизней я была либо волчицей, либо волком, а может быть, у моего племени волк был тотемным живот­ным. Этот зверь везде и повсюду со мной, вернее его тень, его дыха­ние. Мне всегда хотелось иметь друга, который был бы похож на это­го зверюгу с серебристой шерстью... Да мимо, задрав хвосты, все больше шастают драные полоумные коты.

ОТКРОВЕНИЕ ОТ ПОЛНОЛУНИЯ

(к текстам каких-либо групп отношения не имеет)

Растворите меня в своей искренней нежности!

Но Вы пьете коньяк — это, право, достойное дело.

И поете опять о каких-то пределах, а я — о безбрежности,

И твердите о кленах, а я — о священных омелах...

Электрический скат — моя рыба кубинских мгновений,

Старый Фрадкин сказал, что глаза у меня, как у хитрой лисицы

(Ах, как хочется сесть на джинсовые Ваши колени!..),

Но мне волк, а не лис в полнолуние каждое снится.

Он по красной земле то бежит, то ползет, припадая к ней брюхом,

Он прекрасен — мой Бог желтоглазых и мудрых созданий,

Серебристая шерсть — и звезда, как серьга, в волчьем ухе

(Мне так хочется лечь у огня и молчать рядом с Вами...).

А пока — рядом с Ним по снегам и осенним распадам,

Но пока — рядом с Ним по таинственным горным пещерам,

Льется кровь тех, кто слаб, но — чтоб выжить — так надо!

Я и Волк... между нами — в Любовь бесконечная чистая Вера.

Если вдруг ухнет свет в непроглядную, вечную пропасть,

Где инстинкты сплетаются кольцами бешеных змей, -

Грянут - выстрел ... и музыка пьяной команды LOS LOBOS,

И Старый Волк — Древний Бог ~ приползет умирать

В грязный город

Ко мне.

Немного лирики, пусть даже волчьей, не помешает... И, помимо жизни во славу друзей из хэви-групп, у меня есть совершенно другая жизнь, которая никого из поющих мои тексты не интересует. «Как Вам удается писать такие лирические стихи от имени мужчины?» -спрашивай меня как-то молодой человек, рыдающий от «Я свобо­ден» с альбома «Смутное время», записанного и написанного танде­мом Маврин-Кипелов. Тогда я напустила на себя таинственный вид и произнесла какую-то ерунду, вроде «Да я вашего брата как свои пять пальцев знаю». В определенной степени это правда. Знаю на­столько, насколько мне хотелось узнать этих самодовольных «вен­цов творения», которые из-за собственной душевной и физической слабости вымирают гораздо быстрее, чем задумали боги... Но дело совсем в другом: просто я беру сюжет из собственной жизни, свои собственные переживания, до которых музыкантам, естественно, нет никакого дела, и рассказываю обо всем от имени не героини, а лирического героя. Ощущения, как правило, совпадают... И, имея на руках конечный продукт, напрашивается весьма грустный вывод: «Мужчины гораздо сентиментальнее женщин».

«Химический сон» — если кто не понял — о наркотиках, о девуш­ке-наркоманке.

Я понимаю, что ребенок-наркоман — трагедия, но я ненавижу визгливых типов, которые кричат, что наркоманов надо изолировать от общества, надо расстреливать, надо сажать в тюрьму. Ясно и по­нятно, почему люди, особенно молодежь, подсаживается на нарко­тики. Разрушение личности в нашем обществе гарантируется разны­ми способами. Исчезнут наркотики, но всегда будет огненная вода. Ее никто не отменит — она выгодна. Даже церковь торгует водкой.

«Выкликаю твое имя» - по глубокому убеждению прогрессивных медиков, любящие люди могут удержать умирающего человека в этой жизни, держа его за руку и постоянно называя его по имени. Этот при­ем будто бы не дает ему уйти по коридору к ослепительному, чистому свету (который успел увидеть «арийский» Герой Асфальта во второй се­рии своих похождений). Умирающий поворачивается на голос, и возвращается...

Второй куплет по тексту выдер­жан в кобейновском настроении. Я имею в виду Курта Кобейна, лидера группы НИРВАНА. Всмотритесь в его глаза на фотографии, сделанной незадолго до самоубийства. Взгляд из такой глубины тоски и отчаяния, что дух захватывает. На Арбате я встретила девушку, одетую в черные джинсы и в черную майку с портре­том Кобейна, в глазах у нее была точно такая же беспредельная пе­чаль, невыплаканные слезы по еще непрожитой жизни... Чем помочь? И надо ли помогать? Да и имею ли я право это делать?

Твой друг и учитель - Кобейн из НИРВАНЫ,

Самоубийца, а может быть, жертва,

Его лицо на твоей майке рваной

С тобой несется навстречу ветру.

У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»…

Ты мне сказала, что лучше бы сдохнуть,

Чем биться в этой крысиной гонке,

И спину гнуть за какие-то крохи,

Когда вокруг жируют подонки.

У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»...

Ты мне сказала, что в Бога не веришь,

А веришь лишь Курту, он все понял верно,

Сам вышел в раскрытые звездные двери,

Но должен вернуться назад непременно,

Чтоб забрать всех в Нирвану,

Всех как есть — без обмана...

В джинсах драных,

Без копейки в карманах,

Всех — грязных, чистых,

Трезвых и пьяных...

Курт вернется, чтоб взять всех в Нирвану!

У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»...

На эти стихи певица Ольга Дзусова написала музыку.. Когда та­кое случается, я буквально плачу от радости, ибо постоянное втис­кивание себя в рамки и скелеты всяких «рыб» может привести к се­рьезному умопомешательству. Но у музыкантов хард-роковой груп­пы СС-20, к которой, кстати, Дубинин относился очень скептичес­ки, не было сил и средств, чтобы обеспечить нормальную раскрутку, победить непобедимый «неформат» при помощи питательных фи­нансовых вливаний, и песня зависла. А вместе с ней и куртовская те­ма - «лучше сгореть молодым, чем коптить это небо», а я бы добави­ла: «и разлагаться при жизни».

«Арийцы» легко пропустили «Хим. Сон» через сито своего вос­приятия, ничего в этом сите не оставив, - все проскочило в дырочки, и Сергей произнес священные слова: «Придумай что-нибудь еще!», будто я — не живой человек с опреде­ленным запасом сил и энергии, а не­кий агрегат по производству сюжетов и укладыванию мостовых из рифм.

Не знаю, услышали ли боги у себя в штаб-квартире мою тихую, но выра­зительную ругань, но кто-то из них прислал мне на помощь НЕПРА­ВИЛЬНОГО АНГЕЛА В ЛИЦЕ СЕР­ГЕЯ МАВРИНА (любой бывший музы­кант совсем правильным ангелом стать не может, даже если ведет сов­сем праведный образ жизни).

Я думаю, этим сжалившимся надо мной богом был Один, повелитель рун, которые я то и дело бросала после полуночи, чтобы удостовериться в правильности взятого в текс­тах курса. Маврик экспроприировал текст, долго крутил его так и эдак, подкладывал под него брутальнейшие риффы. Результат пре­взошел все ожидания: один лишь инструментал, еще без инферналь­но-проникновенного вокала, ударил наотмашь, волчий вой хлестнул по нервам. Представилась долгая, беспробудная ночь, когда всем своим существом ощущаешь опасность, нависшую над близким тебе человеком. Когда в глубине коридора тихо плачут чьи-то тени, а ты боишься повернуться спиной к открытой двери, чтобы не оказаться в роли героя романа Стивена Кинга «Кладбище для домашних жи­вотных» — он сидит за столом, именно спиной к двери, пьет молоко. Дверь открывается, комната наполняется могильным запахом — за­пахом тления человеческого тела и умирающих цветов. Герой знает, что это явилась его горячо любимая жена, которую зарезал скальпе­лем малыш-сынок и которую герой (заранее зная результат) закопал на мистическом индейском кладбище. Все похороненные там через некоторое время выбирались на свет божий, но уже как маньяки и убийцы. По-английски последняя строчка романа читалась просто убийственно. Существо подходит к герою сзади и кладет испачкан­ную глиной руку ему на плечо. «Darling, — It said». Эта фраза, пере­веденная на русский и отредактированная, теряла свою мрачную красоту.

До знакомства с отвергнутыми «арийцами» текстами для альбома «Химера» Маврик ни разу не писал музыку на готовые стихи. Нако­нец, круг творческого мученичества замкнулся. Сначала я впихива­ла свои мысли в брюхо «рыбы» териной песни, — впихнула, но не по­пала в «арийское» яблочко, — а теперь бывший «арийский» музыкант потел, укладывая свои музыкальные идеи в предложенный мною словесный футляр... Вдохновленный полученным результатом, Сер­гей решил назвать свой 3-й, тогда готовящийся к записи, альбом именно «Химический сон».

Но мои персональные приключения с этой винтовой лестницей спиралью (или «рыбой», как угодно) не закончились.

Сюжет №5

- Представляешь, лежит человек, — Холст сделал эффектную па­узу, давая возможность представить человека, лежащего: а) на поле брани, как у Харриса в песне «The Trooper», б) в джакузи для поправ­ки здоровья, в) под здоровым прессом, за какое-то мгновение пре­вращающим огромный грузовик в образцовую лепешку. - Лежит, значит, человек в больничной палате, от него отходят всякие трубоч­ки и проводочки... Он ничего не ощущает, он вроде бы все слышит, но двигаться не может, говорить не может. Короче, живой труп. Но мозг-то работает.

Разговор на эту тему состоялся давно, то ли во время работы над «Генератором Зла», то ли над «Ночью...». Но тогда сюжет повис в воздухе, хотя внутренний голос, периодически приходя в себя от Придумывания новых идей, начинал припоминать, где же он уже слышал подобное. «...МЕТАЛЛИКА, - тянет голос, переходя на ше­пот, - или, склеротик я этакий, все тот же покойник Кобейн».

Лично я склоняюсь в сторону «металликосов», а вот самостоя­тельный внутренний голос голосует за Курта. И ошибается, гад. А ва­риант для Терентия складывается сам по себе, и... — правильно! — ле­тит в мусорное ведро.

РАСТЕНИЕ

Ты один в гулкой пустоте,

Белый потолок

Тебе заменит небо,

Чью-то кровь перельют тебе,

Сотни проводов

Стянут к телу...

Ты

Просто номер,

Ты растенье без названья,

Боль давно остыла,

И застыла жизнь...

Ты совсем не помнишь,

Как рвануло рядом пламя

Люди в белом бесшумно

В мозг твой забрались...

Припев:

Но ты увидишь сон —

Там ты вспомнишь все:

Над водою дым беззвучно тает,

А в небесах — огонь,

Ты зажег его,

Но об этом только ты и знаешь...

Рядом смерть — яркое пятно,

Лучше не дышать,

Чтоб убежать с ней вместе,

Смерть за дверь гонят вновь и вновь,

И опять душа —

В клетке тесной...

Но!

Выньте иглы,

Отключите все системы,

Второпях забудьте

Влить чужую кровь...

Крик твой здесь не слышен,

Ты же номер, ты растенье,

Боже, взгляни на землю,

Где же твоя любовь?!

Проигрыш

Ты

Не воскреснешь,

И не сдвинешь с места камень,

Просишь, чтобы кто-то

Выключил весь ток.

Но пока — лишь ужас,

Ад, оставленный на память...

И никакого неба —

С трещиной потолок...

Особенно мне нравились две последние строчки — «и никакого не­ба—с трещиной потолок».

Кто внимательно читает варианты текстов, без труда обнаружит прямую связь треснувшего потолка со строчками из Сюжета №2 для «Огненной стрелы» (см. дальше).

Вообще, больничные потолки — удивительная территория!

Валяешься дурным валенком на больничной каталке, отходишь после наркоза. В палату медсестры пока тебя не везут: рано еще, ес­ли случится что-нибудь непредвиденное, то моментально отправят через дверь в сверкающую холодом кафеля операционную. Туман в глазах рассеивается не сразу, висящий напротив огнетушитель мед­ленно, но верно принимает знакомые очертания, а вот на потолке... Странный человек, словно впечатанный в побелку сапогом какого-то ходившего по потолку психа. Худенькое тельце, бескровные нож­ки-ручки, голова — аккуратной петелькой. Зажмуриваю один глаз — уродец смешается вправо, но не падает, зажмуриваю другой глаз -существо перескакивает влево... Ко мне подплывает квадратная, пахнущая хлоркой особа в белом, гладит, жалея, по голове: «Все в по­рядке, деточка?». «Деточка», с трудом справляясь с собственными губами и совершенно закостеневшим языком, еле слышно шелестит: «В порядке... а скажите... там, наверху., человек?». Сестра ничему не удивляется, поднимает голову, рассматривая моего уродца. «Это провод, деточка, его не заделали, вот он и торчит». Легко сказать — не заделали...

Что же касается темы «Растения» — ничего удивительного в по­вторении ее нет. Война есть война —противопехотные мины взрыва­ются везде, стреляют тоже везде. Смерть пасет нас повсюду... Но ко­го-то она убивает постепенно: то ли жив человек, то ли нет. И не существует такого аппарата или прибора, который смог бы прочитать мысли бессловесного больного, над которым колдует наука, пытаясь извлечь пользу исключительно для себя. Гуманность медицины не позволяет врачу поднять руку к заветной кнопке и нажать ее. Я и ду­маю: а гуманность ли это? И начинаю балансировать на скользкой грани проблемы: что дозволено нам, а что - нет. И выслушиваю ба­нальности вроде: «Только Господь может решить, умирать человеку или нет». Я знала только одну женщину, биолога по профессии, ко­торая сама выдернула из вен спасительные трубочки и провода, не­обходимые для продления ее жизни еще дня на три. Выдернула, и рухнула в агонию.

Вспоминаю смертельно больных людей, их глаза... Их взгляд об­ращен внутрь себя, они прислушиваются к каждому своему вздоху. А в последние дни они уже не видят вас, они уже видят тот город золо­той с прозрачными воротами и яркою звездой. Но не говорят об этом, ибо душа их уже там, а тело — пока здесь, на земле. Мы им уже неинтересны.

Сюжет №6

В процессе работы над песней Теря несколько убыстрил темп. Проделал с ней ту же злую шутку, что и с «Дьявольским зноем» с аль­бома «Генератор Зла». Спираль, или винтовая лестница, от этого только проиграла. Но вырулился вариант текста, который чуть поз­же по требованию Сергея и пребывающего в меланхолии Кипелова был несколько упрощен, кастрирован. Первоначально присутство­вавший в песне 3-й бридж был упразднен, и отвалился как хвост у

ящерицы.

Предложенный мною вариант пришелся по душе Холсту, но принцип «невмешательства» в дела соседа, который действовал в процессе работы над этим альбомом, соблюдался сторонами согла­шения неукоснительно. На мой взгляд, для успеха нашего с Терентьевым предприятия должна была остаться именно эта версия.

НИЧТО

Дай мне жить

Так, как я хочу,

Или же убей -

Сразу станет легче.

Целься в лоб -

Я не убегу,

На твоей земле

Мне нет места.

Здесь

Бродят тени,

Ими движет запах денег,

Деньги дают свободу

Даже мертвецам...

Связь времен распалась,

И Злодей, и Светлый Гений

Бьют, смотря друг на друга,

Молотом по сердцам.

Припев:

Все, что в руках, — ничто,

Всё вокруг — ничто,

И ничто - все то, что так печалит.

Вся наша боль — ничто,

И любовь — ничто,

Так задумано еще вначале...

Лучше быть одному всю жизнь,

Чем найти свой дом,

Но жить в нем с кем попало,

Лучше смерть, чем по-волчьи выть,

И ползти ползком,

И есть падаль.

Бог

Создал звезды,

Но он нас лепил из грязи,

Дал нам несколько истин,

Право отнял на смерть.

Я все отрицаю -

Целься в лоб, ставь точку сразу,

Или отдай часть жизни,

Ту, что хотелось мне...

Проигрыш

Ты

Можешь снова

Предложить мне стать любимым,

До седьмого пота,

До безумных слез...

Значит все напрасно —

Я взывал к тебе в пустыне,

Где у подножия Сфинкса

Время оборвалось...

В основе сюжета лежала все та же фантазия о Лунной Графине, жившей в Башне. Эта особа, которая невидимыми нитями привяза­ла к себе своих свободолюбивых детей, не давала мне покоя даже в самые безлунные ночи.

Она не всегда жила в Башне, построенной при помощи черной магии Диктатора. Как-то раз она обронила на Землю свой кружевной платок с пришитыми серебром к ткани живыми пчелам, и и спустилась за ним вниз. А на Луне детей у нее было гораздо больше, чем она притащила за собой к нам, на Землю. Кое-кто, устав от эгоистической материнской привязанности, добровольно нырнул в коварный Кратер Мучеников, кое-кто стер свое изображение с лунных камней, и таким образом смог ис­чезнуть навеки (нет изображения, нет движения ~ нет предмета разго­вора). Слезы доведенных до истерики Лунных Дочерей превращались в лунные камни, которые то и дело падали в земную траву или в зыбучие пески. Некоторые люди называли их «обмылками» и презрительно отбра­сывали ногой в канаву, некоторые — вроде английского писателя Уилки Коллинза ~ посвящали им целые романы с приключениями, индусами и са­моубийствами.

В этой фантазии появлялся и мужской элемент, в результате соб­ственной мягкотелости ставший послушной тенью сумасбродной Гра­фини, — некто Лунный Граф. Время сложило у него на спине настоящий горб из грехов молодости, а его мозг превратился в копию карты лунной поверхности с точными координатами уже упоминавшегося Кратера Мучеников.

- Когда мы умрем, — тихо-тихо говорил Лунный Граф, перебирая четки, сделанные из слез собственных детей, - вы будете свободны!

— Но вы же вечны... — стройным хором отвечали ему чада, позвяки­вая перламутровыми чашками о перламутровые блюдца в час несконча­емого семейного чаепития. А сердца их кричали: «Дай нам жить так, как мы хотим!». - Но вы же вечны...

- Вечны!!! - вторило им Лунное Эхо, добавляя от себя пару капель ненависти в этот крик. Всепонимающие улыбки Графини и Графа пере­плетались, растягивались по всему небу, вдоль горизонта и завязыва­лись морским узлом под брюхом страдающей одышкой черепахи. Той са­мой, на панцире которой держится мой мир.

Кипелов отказался нести в массы столь депрессивное произведе­ние. «Суицид, — мрачно констатировал Валерий Александрович, - петля, веревка... Если все - ничто, жить-то зачем?» Вот здесь-то и зарыта московская сторожевая! Знать, что все — суета сует, тлен, прах, ничто, и при этом жить, создавая самого себя, оставляя отпе­чатки ног на камнях, которые горды одним только сознанием того, что они — камни, и не думают о своем неминуемом превращении в песок. Жить, воспевая свою неповторимость и неповторимость каж­дого из нас. Светлая сторона темы, конечно, получается очень зама­скированной, этаким зашифрованным посланием Штирлица Юста­су. Помню, как на праздновании 15-летия АРИИ в Лужниках девуш­ка по имени Марина, жизнь которой сложилась совсем не так, как бы ей хотелось ( а по-другому редко у кого получается!), просила ос­тавить в текстах хоть какую-то надежду.. Я клятвенно обещала вы­полнить ее просьбу, но что делать., если в деле сочинения альбомов музыка первична? Грустная или патетическая, пафосная, яростная... Именно от нее зависит настроение и содержание текста, между сло­вом и нотами предполагается гармония. И в принципе это правило почти всегда соблюдается. За исключением, на мой взгляд, одного момента в написанной в период «золотого арийского века» «Балла­ды о древнерусском воине». Есть там одно несоответствие.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ (ПОВТОР): ВСЕ ТЕКСТЫ ГРУППЫ

АРИЯ НАПИСАНЫ НА ГОТОВУЮ МУЗЫКУ!

Припев с ключевым словом «ничто» заменили на « Я не сошел с ума». Получилась невольная перекличка с насильственно лесбий­ской поп-группой «Тату» и их песней «Я сошла с ума». Слава Богу, «арийская» песня отношения к гомосексуализму не имеет.

Здесь можно было бы порассуждать о «голубых» и «розовых», но тема эта уже скучна своей затертостью. Рост числа двух цветных меньшинств умиляет тех, кто считает бравирование неверным набо­ром хромосом главным достижением демократического процесса в России. Вообще, мне как-то трудно представить себе милейшего сэра Элтона Джона, который, задрав штаны, носится по Трафальгар­ской площади и орет в мегафон: «Я педрила, я педрила!».

Чтобы не впадать в патетику и не превращаться в идеологический отдел ЦК КПСС, вспомню-ка я замечательный клуб «Голубая Устри­ца» из дурацкого сериала «Полицейская академия»...

...Мне всегда нравился классический хард-рок и хэви тем, что на сцене там главенствовали настоящие мужики - плоть от плоти, кровь от крови. Если у кого из них и были какие-то нетрадиционные заморочки, мировую общественность в известность об этом не ставили.

Кстати, а при чем тут Сфинкс — в третьем, отрезанном хирургами Кипеловым и Терентьевым, бридже?

Мне жаль маленьких питерских сфинксов, принимающих на се­бя удары гнусной непогоды, полузатопленных психующей невской водой. Им надлежало бы царствовать совсем в другом мире, будучи младшим отражением Отавного Египетского Величия с отбитым на­полеоновскими солдатами носом. АЙРОН МЕЙДЕН очаровыва­лись тайнами древних... Наверняка они были потрясены, узнав, что египетские жрецы владели молниями и могли приказывать им пора­жать все то, что было жрецам не по душе.

Храмы по всей земле рушатся и восстанавливаются, книги уничто­жаются и пишутся, племена исчезают и зарождаются, а Сфинкс оста­ется. На его голове - символы посвящения, лапы его крепки, и он вы­нослив, словно работящий бык. А крылья у Сфинкса — крылья орла. Чтобы уноситься в области созерцания и открывать секреты мира. «Знать, сметь, хотеть, молчать» - вот что советует Сфинкс, не нару­шая тишины пустыни, посылая лишь импульсы. Останавливаешься у подножия странного великана, забыв о хитроумных египтянах, подсу­нувших тебе для путешествия самого упрямого верблюда, и ощущение остановившегося времени не покидает тебя. Воздух становится вяз­ким, песчаная буря забывает о заданном было себе направлении... Всего лишь доли секунды достаточно, чтобы ощутить свое ничтожест­во перед фигурой, олицетворяющей для верного христианина Ангела, Орла, Льва и Тельца. «Знать. Сметь. Хотеть. Молчать»... «Знать. Сметь. Хотеть. Молчать», - так каплет вода, капля за каплей, с потол­ка камеры твоей серой будничной жизни, выбивая лунку на младенче­ском темени. Ибо по сравнению с Символом Мудрости ты всегда ос­танешься малышом, то отказывающимся от памперсов, то снова воз­вращающимся к ним. Не знаешь, не смеешь, не хочешь, не молчишь.

Окончательный вариант

Я НЕ СОШЕЛ С УМА

(Терентьев/Пушкина)

Дай мне жить так, как я хочу,

Если нет — убей, мне здесь тесно,

Знаю я: я всего лишь гость,

На твоей Земле мне нет места.

Здесь

Бродят тени,

Ими движет запах денег,

Боль других и холод

Греют им сердца.

«Связь времен распалась» -

И Злодей, и Светлый Гений

Тесно сплелись в объятьях,

Их различить нельзя!

Я не сошел с ума,

Мир так стар и мал,

Что его делить нет больше смысла,

Нет, ты возьми себе

Все, что на Земле,

Мне оставь простор небесной выси!

Лучше быть одному всю жизнь,

Чем найти свой дом, и жить в нем с кем попало!

Ты молчишь, ты не против лжи,

Если в ней есть звон, звон металла.

Что бы почитать:

А. Камю. «Бунтующий человек», Легенды и мифы Древней Греции

Стивен Кинг. «Кладбище домашних жи­вотных»

«Жизнь и смерть Курта Кобейна», (изд-во «Русское слово», тираж 500 (!) экземпляров)

Уилки Коллинз, «Лунный камень», роман-детектив

ОГНЕННАЯ СТРЕЛА

(музыка В.Дубинина)

Размер, предложенный Дубининым, был настолько прост, что поначалу я растерялась... А потом один сюжет начал сменять другой с катастрофической для моего мозга быстротой, остановиться было чертовски трудно, зажженная для вдохновения толстенная парафи­новая свеча (в церковной лавке уверяли, что она из чистого воска) отчаянно коптила. Боги, давно пристрастившиеся к компьютерным играм, то и дело меняли у меня в голове дискеты, и вот уже из гото­вых вариантов можно было составить самостоятельный альбом. Од­нако Дуб требовал новых и новых идей, отбрасывая исписанные ли­сточки в сторону. Сам он до последнего момента не знал, о чем же должна была быть его песня. Но вот наступил момент весьма инте­ресного совпадения: я, устав от блуждания по лабиринту тем, закры­ла глаза, и четко услышала перестук колес взбесившегося поезда, Виталик в тот же вечер увидел, как из тумана на него выезжает нечто грохочущее с бьющим навылет светом прожектора. Восточный экс­пресс, который никогда не достигнет Запада, ибо он провосточнился насквозь, но который, тем не менее, мчится на закат. У итальянца Джанни Родари была премилая сказка, она называлась «Голубая стрела». У модного сегодня писателя Виктора Пелевина — «Желтая стрела»... И вот - сочиненные варианты текста, разложенные по по­рядку, в виде ступенек к мрачному зданию вокзала, откуда потом рванул «арийский» бронепоезд.

Сюжет №1

(здесь двух куплетов мне показалось мало, я занялась самоуправством и дописала третий).

ПРОРВЕМСЯ!

Пока не продан грязный воздух городов,

Пока все небо не раздали,

А ноздри ловят запах потных продавцов -

Жизнь горячее, чем вначале!

Вокруг нас — каменные джунгли,

Где каждый — и стрелок, и зверь...

Среди камней скользи, как, мудрая змея:

Капканы ставить научились,

Одним нужна твоя бессмертная душа,

Другому - тело, чтоб убили...

Вокруг нас — каменные джунгли,

Где каждый - и стрелок, и зверь.

Пускай огонь

Коснется нашей кожи,

Пускай вода

Расправится с огнем,

Кто хочет жить,

Тот все на свете сможет,

И мы с тобой

Прорвемся все равно!

Рожденный ползать крылья привязал к спине,

Покрыл их золотом отборным,

Но мы-то знаем, что в небесной тишине

Есть трассы лишь для непокорных!

Идея прорыва живет в рок-музыке с древних времен. В прошлом веке (только вслушайтесь в эти слова — «прошлый век», чудно как-то, вроде ничего и не кончалось) ее четко оформил хулиган и понтярщик Джим Моррисон: «Break on Through (to the other side)» (аль­бом THE DOORS, 1967 год).

Знаешь, день разрушает ночь,

Ночь разбивает на части день.

Ты пыталась бежать, ты пыталась скрываться,

Прорывайся на другую сторону,

Прорывайся на другую сторону,

Прорывайся на другую сторону, да...

Мы охотились за удовольствиями здесь,

А откопали свои сокровища — там,

Но способна ли ты все еще помнить то время,

Когда мы проливали горькие слезы?

Прорывайся на другую сторону,

Прорывайся на другую сторону...

В твоих объятьях я обрел остров,

В твоих очах я обрел целую страну,

В объятьях, что сковали нас одной цепью,

В очах, что одарили ложью.

Прорывайся на другую сторону,

Прорывайся на другую сторону!

Джим устраивал прорыв скорее в личных отношениях, связыва­ясь то с одной, то с другой ведьмочкой, тангонизируя (танго+агония) с наркотой и устраивая, как говорил Эрих Мария Ремарк, «та­нец напитков в глотке». Для глиняно-металлической России такое решение слишком мелковато, масштаб не тот. Если представить, что тебя со всех сторон окружают рвачи, хамы, киллеры, шлюхи, парла­ментарии, попы-грешники, настоящие инвалиды души и лжеинва­лиды тела, вруны всех рангов и мастей, новоявленные инквизиторы, которым разрешено на государственном уровне подсматривать за тобой и подслушивать твои разговоры, продажные менты, глупые комментаторы и вороватые реформаторы, то единственным выхо­дом из этой затхлости действительно покажется прорыв... Как из ок­ружения, с затяжными боями. На другую сторону бытия, под собст­венным знаменем. Я пыталась провести эту идею через МАСТЕР, Грановский (человек, разглядывающий внутри себя некую мерцаю­щую тайну) превратил ее в «Metal Doctor», прости господи (см. аль­бом «Лабиринт»).

Меня связывают с духом Моррисона самые дружеские отноше­ния (из личного опыта: с духами дело иметь гораздо проще и прият­нее, чем с реально существующими людьми, даже с самым зловред­ным можно договориться). Настолько дружеские, что временами люди, прочитавшие написанный мной на одном дыхании рассказ «Визит», иногда не понимают, о каких событиях там идет речь — ре­альных или нет. И приходится терпеливо объяснять, что коридор в моей квартире действительно длинный-длинны и с покопанным ли­нолеумом, словно по нему возюкали пулеметом, что эта коридорная кишка действительно заканчивается пованивающей пастью мусоро­провода, что действительно одно время дворниками у нас работали два бывших «афганца» и что как-то раз действительно случился у му­соропровода Великий Засор... Все остальное - буйство летней фан­тазии. Но «American Prayer» Моррисона я переводила на самом деле.

Знал ли ты, что свобода

присутствует

лишь в школьном учебнике?

Знал ли ты, что безумцы

управляют нашей темницей,

Находясь в своей тюрьме, в своих застенках -

Только для вольных, и только

для белых протестантов...

Мальстрем.

Мы опрометчиво карабкаемся

на самый край скуки,

Мы приближаемся к смерти

на самом острие пламени свечи,

Мы пытаемся отыскать нечто,

что уже само отыскало нас...

и т.д.

Фокус с прорывом на обратную сторону Луны с «арийцами» не про­шел. И тогда... (делаю эффектную паузу, закатываю глаза под пото­лок)... явился рыжеволосый Маврик - он превратился в копию призра­ка отца датского принца Гамлета. Кто не в курсе, сейчас расскажу.

Жил-был английский писатель-драматург-поэт Уильям Шекс­пир. Кое-кто из умников предполагает, что это был вовсе не Шекс­пир, а сама королева Елизавета, или философ Бекон, или... Короче. Так этот Уильям мог по праву считаться одним из первых успешных «металлических» авторов. На его совести десятки порубленных, от­равленных, преданных, повешенных, проклятых человеческих су­ществ, рота ведьм-диверсанток... Несколько шекспировских коме­дий можно считать неким отходом в сторону относительно облег­ченного психоделического рок-н-ролла.

Осведомленность Маврика в вопросах мировой литературы впол­не могла позволить ему сойти за бледную тень гамлетовского папы, подло отравленного собственным братушкой соком белены.

— А вот, Маврик, еще текст, — безнадежно сказав я гитаристу, с тоской глядя на листы с отпечатанными и отвергнутыми виршами.

Листочки сильно смахивали на трупики аккуратных белых птичек. — Дуб завернул, стремясь к совершенству.

— Совершенство — это смерть, — обронил Маврик инфернальную фразу и забрал листочки-трупики, — Давай все. что есть, разберемся.

Так текст «Прорвемся!» перестал быть сиротой при живых роди­телях и присоединился к «Химическому сну». Слава Богу, у меня хва­тило ума не говорить Маврику, на какую музыку писались стихи, иначе он бы забуксовал, и тогда все пропало бы окончательно.

Сюжет №2

- Скажи, в чем смысл жизни, — спросил ходок из Европы у ти­бетского Далай-Ламы.

- О, сын мои... - загадочно улыбаясь, отвечал ходоку Далай-Лама и поднял вверх указательный попей,. Его улыбка расползлась по стенам древнего монастыря и отпечаталась на лицах десятков си­дящих на листьях лотоса Будд... Я поймала себя на мысли, что было бы прикольно, если бы Далай-Лама поднял вверх средний палец, и по­слал тем самым любопытного ходока на ставший международным «Fuck»...

Действительно, Далай-лама, в чем смысл жизни? Как только че­ловек разгадывает эту загадку, он тут же исчезает...

Получился вот такой заезд в тибетский монастырь. Естественно, отвергнутый. Еще один белый бумажный трупик на моем ковре.

ЗАЧЕМ ЖИВЕМ?

В нем смысл жизни — не узнаешь ни за что,

Пока твой бункер не взорвется,

Пока не рухнет вниз больничный потолок,

И боль не вспыхнет черным солнцем.

Тогда наступит озаренье,

По ты исчезнешь в этот миг.

В чем смысл жизни ~ не кричи, не говори,

Когда вернешься вновь на Землю.

Пусть каждый в пламени своем сгорит,

Пройдет сквозь собственную темень —

Тогда наступит озаренье,

И все исчезнет в этот миг....

Написав этот текст, я почему-то сильно рассердилась (неизвест­но на кого) и выдала следующий: «Мы», о той категории, которую «арийцы» на свой счет не приняли, т.е. полностью себя из нее ис­ключили, поделив присутствующих в отдельно взятой стране на «мы» и «вы». Слова «жвачка, карболка, дураки и дурни» совершенно не вписывались в привычную для них романтическую канву, да и, насколько я смогла понять, «поиск смысла жизни» моих братьев по АРИИ особенно не беспокоил.

МЫ

Пусть за идею умирают дураки

Или безумные святые.

Святыми быть нам в этой жизни не с руки,

А дурнями мы в прошлом были,

Когда искали смысл жизни —

Как черных кошек в темноте!

Мозги — как зубы — чистят людям каждый день,

Мир пахнет жвачкой и карболкой,

Мы — между небом и землею, мы — нигде,

А в том, что знаем, — мало толка.

Мы словно армия пришельцев

На новых опытных полях.

Мы те, кто есть,

Таких не переделать,

То — рвем, то — бьем,

То - вскачь, то — столбняком.

И так живем.

Кому какое дело,

Взгляни наверх -

Там знают обо всем!

Сюжет №3

Почему западные группы не боятся упоминать в своих песнях всяких бесов и богов поименно? Интересный вопрос. А потому, что им глубоко наплевать, поймут ли их или нет. Пожелавший узнать, например, кто такой Азазел, залезет на высокую стремянку в какой-нибудь библиотеке. Выступая в качестве страховой компании и спасая конечности некоторых любознательных личностей от возможно­го перелома, я выдам короткую справку относительно этого персо­нажа.

«Азазел» иногда произносится как «Азазель». Это слово в наши неспокойные дни можно увидеть на книжных лотках: модный писа­тель Б. Акунин (читается как «Бакунин») назвал так один из своих опусов.

Азазел - падший ангел, отличавшийся своей изобретательнос­тью и смекалкой. Считается изобретателем всего холодного оружия в мире: кинжалы, мечи, шпаги, ножи и ножички, включая перочин­ные, - все это дело его рук. Для женщин Азазел придумал другое хи­трое оружие - косметику, тени и краски, притирки, помады, мази, щипчики для прореживания кустистых бровей и всяческие украше­ния, чтобы соблазнять и губить падких на развлечения мужичков. Мусульмане считают его высшим ангелом, который после своего па­дения стал называться сатаной.

Присутствие имени «Азазел» на вышедшем раньше «арийской» «Химеры» альбоме IRON MAIDEN вдохновило меня на очередной подвиг. В дебри демонологии, щадя чувствительные души музыкан­тов, я не стала залезать. «Ну уж Абадонну они точно знают», — наив­но рассуждала я. Повелитель и царь над саранчой, вышедшей из ды­ма, из кладезя бездны, когда вострубил пятый Ангел (глава 9 «Откро­вения от Иоанна»), по-еврейски звался Авадонн, а по-гречески Аполлион, «разрушитель». Был членом партии падших ангелов. У Булгакова он — как демон войны — появлялся в черных очках, кото­рые снял всего один раз — чтобы ликвидировать барона Майгеля, по­кусившегося на царство Воланда.

АБАДОННА

Один и тот же сон преследует меня:

В мой дом приходит Абадонна,

Слепой хозяин нашей смерти и огня

Объявлен небом вне закона,

Он не мирился с властью Бога,

Был в наказанье сброшен вниз.

Он появляется из каменной стены,

И так же тихо исчезает,

Его очки от крови пролитой черны,

Но он пока их не снимает,

А если снимет — все живое

Мгновенно обратится в дым!

Зажги мне свет ~

Везде, где только можно,

И я проснусь,

А ночь сотрет свои след,

Моей душе не будет так тревожно —

Кругом светло,

И Абадонны нет...

Он обещал во сне вернуться,

Отдать мне черные очки...

Абадонну знал (заочно) Холст. Получалось, что у остальных с булгаковским романом «Мастер и Маргарита» отношения были более чем прохладные...

- Да какой такой Абадонна? — вопил темпераментный Дуб, оша­левший от предлагаемого тематического разброса. — Да кому он ну­жен, этот твой Абадонна?!!

А какой клип можно было бы снять... Закройте глаза, и пред­ставьте себе, что Абадонна молча вручает вам свои черные очки.

Правда, по состоянию на 30 сентября 2001 года, похоже, что свои окуляры уставший командовать саранчой демон по дешевке уступил Бушу, президенту Соединенных Штатов Америки, коэффициент ум­ственного развития которого, согласно данным зарубежной печати, ниже среднего.

До американцев никак не доходит, и никогда не дойдет, что все случившееся в ними 11 сентября — взрыв небоскребов-близнецов Международного Торгового Центра, пожар в Пентагоне, белый по­рошок в конвертах — всего лишь обычная магическая «обратка» за Белград, Ирак, Вьетнам, Корею. За то чувство вседозволенности, ко­торое испортило жителей американских городов гораздо сильнее, чем квартирный вопрос (по наблюдению мессира Воланда) испор­тил москвичей.

Было время разбрасывать камни - бросать их в чужие затылки, спины, окна, двери, жизни; было время взращивать семена ненависти и злобы, порождать врагов для своих врагов. Пришло время со­бирать камни; в собственный фартук ловить падающие с неба бу­лыжники, спасая свою кухню с микроволновками и недожаренными ко Дню Благодарения индейками...

Сюжет №4

Говорят, когда трещит и коптит зажженная свеча - горят всякие чернушные краказямбрики. Когда тянет наворотить что-нибудь с неким душком, я всегда зажигаю свечу, даже если включена обычная настольная лампа.

Но очередной сюжет на заданную «рыбу» я сочиняла не только при свете свечи, но и под присмотром Черного Монаха.

- Вы не пугайтесь, если к вам какое-то время будут наведываться тени, — говорил мне человек, пристраивая деревянную фигурку мо­наха на верх книжного шкафа, с таким расчетом, чтобы сей сумрач­ный — и прямо скажем жутковатый — сторож мог видеть всех, кто входил в квартиру.

- Да в мой дом постоянно заходят всякие экстравыдающиеся личности... — я нисколько не умаляю их способностей, но одна моя знакомая, сама из компании сенсов и ведьм-самоучек, как-то сказа­ла: «Вы, Маргарита Анатольевна, просто магнит какой-то для при­дурков!». На языке у меня вертелось самокритичное: «Дурак дурака видит издалека», но я промолчала.

Кстати, до того как поставить Монаха среди книг, его владелец отчаянно тер фигуркой о свои взъерошенные волосы. Магический обряд.

От Монаха веяло чем-то потусторонним и загадочным. Но никто из тех, кто входил в комнату, его почему-то не видел. Много раз у ме­ня появлялось желание взять черную фигурку и спрятать куда-ни­будь подальше, но условия моего договора с магом такого малоду­шия не допускали. Даже если хозяин Монаха и не был настоящим магом. С такими людьми лучше не конфликтовать, их моментально бросает из одной крайности в другую, от симпатии к ненависти.

- Я его в прошлый раз поставил в доме у N (имя и фамилию тог­дашнего клиента мага я не называю по этическим соображениям, но человек он в рок-мире известный)... помогло.

Несомненно помогло! Если мне не изменяет память, тот тип, ка­жется, сильно погорел на едва реализованном журнальном проекте.

И вот как-то ночью... лицо Монаха в подпотолочном полумраке нехорошо сморщилось, и капюшон будто бы надвинулся еще глубже на глаза. По противоположной стене амебно поплыла неясная тень, которая сфокусировалась в аккурат напротив меня в виде трех ко­леи...

Чуть позже я сообразила, что это была всего лишь тень от мону­ментального нефритового подсвечника, купленного за 2 дня до зна­менитого августовского обвала рубля в 1998 году. Но, поверьте, серд­це екнуло, Я хотела сказать Монаху что-то вроде «Не балуй, дядя», но почему-то вспомнилось трогательное предупреждение родителей в детстве: «Не разговаривай с незнакомыми дяденьками!». Таких слов, как «сексуальный маньяк», тогда и знать не знали даже взрос­лые (а если знали, то вслух не произносили, считая их верхом непри­личия), но подтекст предостережения был ясен. Теперь к сексу при­бавились - помимо рок-н-ролла - наркотики: родители стали бо­яться дилеров-обольстителей.

Смотрю в окно, и представляю: человек, у которого вместо лица, в целях конспирации, голимое белое пятно. Он облачен в китайский шелковый халат с драконами на спине. На столе с бюстиками Напо­леона и Черчилля - кокаиновая дорожка. Тонкими белыми пальца­ми перебирает рассыпанный на черном бархате матовый жемчуг, вы­кладывает из него причудливые рисунки. Так получился «Гений мра­ка» для «Неформата» Маврика, который, правда, был Сергеем от­вергнут. У нас тогда вообще с ним конфликт вышел, во всяком слу­чае — у меня с ним. «Неформат» увидел свет без моего участия.

ГЕНИЙ MРAKA

Иди прямиком,

Через город, где твой дом,

Иди сам, не жди провожатых!

Иди, только знай:

Этот путь ведет не в рай,

Не ищи потом виноватых.

Вот — мост, а вот — овраг,

Делай шаг, последний шаг,

Ты у цели,

Назад не смотри,

Видишь, в черном, впереди -

Твой герой.

Он призрак, он пророк,

Человек, и дух, и бог,

Он открывает гостю объятья.

Он гений темноты,

Он ждет таких, как ты,

И ты забудешь путь обратно.

Тебе он все даст,

Но не в долг, а навсегда,

И ты поверишь:

Вы с ним — против всех,

На летящей в ночь Земле,

Он — с тобой!

Он просто тот, кто любит черный бархат,

Он просто тот, кто любит

Неверный лунный свет,

Он просто гений,

Гений долгой,

Зимней тьмы.

Когда ты был мал,

Черный цвет тебя пугал,

Но был и сказочным магнитом,

Ты знал, что тьма сотрет

В порошок полярный лед

И солнца диск, что спит в зените!

Тогда твой герой

Пировал ночной порой,

Злой и гордый,

Казнил он и любил,

И сквозь стены проходил,

В сон-но-но-твой...

Он просто тот, кто любит черный бархат,

Он просто тот, кто любит

Неверный лунный свет,

Он просто гений,

Гений мрака!

Теперь ты никто,

Ты зависишь от него,

На поводке длиннее жизни.

Зачем и почему,

Как на огонь, летим на тьму...

Ответа нет, хоть крикни трижды!!!

Вот - мост, вот — овраг,

Делай шаг, последний шаг,

Ты у цели.

Назад не смотри,

Видишь, в черном, впереди —

Твои-но-но герои...

Он просто тот, кто любит черный бархат.

Он просто тот, кто любит неверный лунный свет... и т.д.

ТВОЙ ВРАГ

Когда ты встретишь незнакомца на пути,

В глаза ему смотреть не надо —

Взгляд может быть и отрешенным, и пустым,

И полным дьявольской услады,

Тебя потянет как магнитом

Уйти за незнакомцем в ночь...

Твой враг не тот,

Кто с ног собьет ударом,

Твой враг не тот,

Кто любит сплетен яд,

Твой враг - другой:

Считай, что все пропало,

Лишь Он вонзит

В тебя горящий взгляд!

Когда ты встретишь незнакомца в час ночной,

То вспомни старую молитву,

Пусть черным вороном взовьется над тобой,

И упадет с крылом подбитым...

Оставь его на растерзанье

ВорОнам и голодным псам!

………………….

Ты ночью встретишь незнакомца —

Не смей ему смотреть в глаза!

Кстати, кадры с кокаиновыми дорожками на столе позаимство­ваны из любимого кинофильма группы МЕТАЛЛИКА - «Чело­век со шрамом», где задиристого красавца наркоторговца играл Аль Пачино.

Сюжет о столкновении невин­ного юного существа с нехоро­шим незнакомцем брал на воору­жение и дядюшка Харрис, но де­лал это слишком по-британски: никаких рекомендаций по битью морды или приемов каратэ против маньяка он не давал. Ну, не надо смотреть незнакомцу в гла­за, а дальше что? Под бдительным оком Черно­го Монаха вырисовывался наш, русский, вариант встречи с со­мнительным ночным прохожим.

Он содержал исконно русскую рекомендацию: прочитать молитву, как умеешь (лучше всего подходит «Отче наш»), чтоб сгинула нечи­стая сила. Особой надежды на то, что Дуб даст одобро», у меня не бы­ло, но усовершенствовать по-русски литератора-бэсиста Харриса я сочла своим долгом.

Сюжет №5

Опять начались блуждания вокруг да около извечной темы о смысле жизни, ибо чем дальше от даты рождения в глубины окружа­ющего маразма, тем больше этот вопрос меня занимает. Фраза «Смысл жизни в неминуемой смерти» — почему-то не устраивает, во всяком случае в те дни, когда светит солнце, и батарейки моего кап­ризного организма беспрепятственно получают необходимую подпитку.

МИННОЕ ПОЛЕ

Над минным полем собирается гроза,

Я в центре поля жду удара,

Прочь убежать и где-то спрятаться нельзя:

И слева мины есть, и справа!

Вся жизнь - то взрыв, то ожиданье

Взрывной волны, для всех одной.

Зачем живем?

Ответ — за дверью в небе,

Три раза в дверь

Ударь, когда дойдешь,

Там знают все,

Но я еще там не был,

А тех, кто был,

Назад не заберешь!

Над минным полем ведьмой носится метель,

Мне б оторваться вместе с нею,

И пролететь над этой жизнью без потерь,

Я не летал, но я сумею!

Под белым снегом спрятан провод,

Он ждет, когда я ошибусь!

Зачем живем?

Минное поле, оставленное после себя то ли фашистами, то ли че­ченскими боевиками, стало как бы прелюдией к военной тематике на этом альбоме. «Война призраков» - так назвали бойню в Чечне телекомментаторы, рассказывая о дневных и ночных перевоплоще­ниях чеченцев. Да и наши парни тоже разные: одни возвращаются в Чечню, чтобы отомстить за погибшего друга, другие - чтобы гра­бить. На войне как на войне...

«Ты чего, не понимаешь, что ли?» — пялит глаза здорово набравший­ся десантник, с которым мои друзья из одной известной московской группы познакомились в вагоне-ресторане, возвращаясь с гастролей. — Мы же там кайфуем. Заходишь в дом, всех лицом к стене, берешь что хочешь, золото у женщин забираешь, ничего с ними не случится, еще на­живут...» Сказал, и пристально уставился на шевелюру лидера коллектива, весьма колоритного армянина. «Ага, — щелкнуло в армян­ской голове, — и меня ведь может прирезать защитник отечества, я ж «черный»...» Не дожидаясь развязки этой сомнительной истории, рокеры выставили «защитникам» еще шампанского, и под благовидным предлогом дематериализовались...

ВОЙНА ПРИЗРАКОВ

Война для призраков всегда была игрой,

А для живых война - ловушка,

Смерть до рожденья нас заносит в список свой,

И отмечает самых лучших!

Кому — герой, кому — убийца,

Кому — «груз 200» в страшном сне...

Уймись, душа,

Тебе какое дело?

Мы здесь — никто,

Лишь ветки для костра!

Уймись, душа,

Поставь крест

В поле белом,

Поставь крест всем,

И тем, кто жив пока!

Ты возвращаешься туда, где кровь друзей,

Ведешь на призраков охоту,

Ты быстро стал одним из новых сверхлюдей,

И сделал смерть своей работой...

На бойне не бывает правды,

У каждого она своя!

…………………

Ты и герой,

Ты и убийца,

И ты «груз 200» в страшном сне.

или

Чем больше вижу я — тем вера все слабее,

Что мы разумные созданья,

Мне хочется закрыть глаза... и побыстрее

Покончить с глупостью всего одним касаньем.

Безумство породит безумство (насилье породит насилье),

И это бесконечный путь.

Когда вода стечет с клинка — ей кровью быть,

Дождь над землей — и тот багровый,

Я сотню раз готов был сам себя казнить,

Лишь бы воскреснуть в мире новом...

Но старый мир в меня вонзился

Летящей огненной стрелой (ага! Вот оно!).

Уймись, душа,

Тебе какое дело?

Чужая жизнь — темней, чем зимний лес.

Уймись, душа,

Крест выставь в поле белом,

И поклонись истерзанной Земле.

Привет группе DOORS, которую вряд ли слушают поклонники АРИИ...

Что люди сотворили с Землей?

Что они сделали с нашей прекрасной сестрой?

Опустошили и разграбили ее, избили и вспороли ее,

Вонзили ножи в тот ее край, из-за которого Солнце восходит,

Связали ее тело оградами, унизили ее.,,

Отказ Дуба от всех предложенных мною вариантов довольно бы­стро приближал нас к «паровозной» развязке. Для меня железнодо­рожная тема новой не была. Оба моих деда имели непосредственное отношение к поездам, к московской Казанской железной дороге. Один, бывший крепкий середняк из деревни Суконники, все больше занимался партийной работой, другой - еще до революции -тайно возил на паровозе оружие для большевиков. Наверное, это его гены начинают бунтовать во мне, когда я вижу распоясавшихся толстожопиков с золотыми цепями на шеях, и мне хочется выковырять из мостовой булыжник — орудие пролетариата, чтобы засветить ка­мушком в какой-нибудь «джип» хозяина новой жизни, писающего средь бела дня на Комсомольском проспекте столицы на куст ши­повника. «Революционный» дед был голубоглаз, усат, отменно тан­цевал кадриль, по воскресеньям пел в церковном хоре, и не оставил это богоугодное занятие после победы тех, кому он собственноручно доставлял винтовки и патроны. Вооруженные им товарищи гневно осудили деда, указав ему на несовместимость Бога и революции, да и исключили Петра Степановича из своих рядов...

Несколько лет назад мной уже был сочинен скоростной опус на «паровозную» тему для благополучно развалившегося все того же хард-рокового проекта СС-20.

Безумный поезд

Режет ночь

Дыханьем Змея Горыныча,

Безумный поезд

Гонит прочь

Трудяг в оранжевых куртках.

Глаза — их целых три!

Распахнуты не на шутку,

Стоп-кран давно сорвали,

У машиниста в лице ни кровиночки.

Уголь кидай

В жаркую топку,

Уголь бросай

В жадную глотку.

Эх, жива анархия —

Вольный рок на рельсах.

По небу — дымный след,

Свободы очень хочется...

Но в коммунах умер свет —

Взорвали остановку...

Уголь кидай

В жаркую топку,

Уголь бросай

В жадную глотку!

Близка и понятна цель,

А кайф какой в движении!..

Безумный поезд уцелел

В полдюжине крушений...

Уголь кидай

В жаркую топку,

Уголь бросай

В жадную глотку!

Но рельсы разобрал какой-то оборванец,

А до свободы — три версты,

Ох, сколько будет грязи...

В этой песне меня интересовал отнюдь не сам паровоз с тремя глазами (один прожектор наверху, плюс два боковых), а та самая Свобода, до которой мы при каждой смене лидера в стране пытаем­ся докатиться. В какой-то степени этот «Поезд» можно считать вари­ациями на тему революционной песни «наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка». Только остановку уже... того... ликвидировали, то ли свои, то ли чужие.

- Дзинь! Тррр! - Дубинин на проводе. - А не взять ли нам Пеле­вина? «Желтую.......

- «Стрелу», - радостно подхватываю я, - и переделать к чертям собачьим. Почему у него герой так тихо сходит с поезда? Не по-на­шему это!

Дуб провидчески и героически дает «добро», у меня в районе сол­нечного сплетения образуется благостная, святая пустота - верный, подтвержденный годами, признак того, что все будет «тип-топ», и нас ждет удача.

У Пелевина мне нравилось многое, и жаль было, что это многое придумала не я: и вагоны, уходящие на Восток и теряющиеся на Запа­де, и похороны, когда умерших с помощью проводника выпихивали в окно. Да не устраивал лишь финал - без резкого движения, без шараха­нья кулаком по столу и терзания на груди тельняшки. По моему разумению, сбрендивший поезд так плавно, по-пацифистски не мог остано­виться. Тот поезд, в который нас втолкнула жизнь без нашего на то со­гласия, иногда лишь замедляет скорость, рельсы проложены четко - в пустоту. Можно стать хиппи, панком, крутым альтернативщиком, ме­таллистом, конторщиком — кем угодно, но бесповоротно соскочить с подножки жестокого транспортного средства с космическим числом вагонов тебе не удастся. Эта мораль - или отрыжка этой морали - и га­сит тот самый огонь в твоих глазах, о котором любят писать поэты-ро­мантики старой закалки, кого даже под дулом автомата не заставишь произнести слово из трех букв, начинающееся со священной буквы «х».

Первый куплет «Стрелы» несколько раз менялся.

Стрелой горящей поезд режет пустоту,

Послушный неизвестным силам,

Тебя втолкнули в этот поезд на ходу,

И даже имя не спросили.

Не знаешь ты, что будет дальше,

Каким ты станешь через миг...

или

Во тьму ночными часовыми

Уходят белые столбы.

Сложился и вариант 1-го запева, посвященный исключительно Владимиру Петровичу Холстинину, и выглядел этот вариант так:

Стрелой горящей поезд режет пустоту,

Послушный неизвестным силам,

Закат Европы проскочил он на ходу,

Восход России пыль прикрыла.

Монументальный труд философа Шпенглера «Закат Европы» Холст мечтал каким-нибудь образом переложить на свою музыку, но отсутствие в нем героя типа Заратустры делало такую задачу практи­чески невыполнимой, а придумать более хитроумный подход не хва­тало времени и сил - надо было пахать. «Работай, работай, негр, солнце еще высоко!» — гласит любимая «арийская» пословица.

В припеве уже чувствовалась готовность к прыжку - то ли с пара­шютом, то ли с «тарзанки», то ли с печки на лавку.

а) He спи, пора!

Прощай, безумный поезд,

Стрела летит туда, где рухнул мост,

Пускай река (можно — Господь)

Их души успокоит,

А ты беги,

И прыгай под откос,

б) Сорви стоп-кран,

Он никому не нужен,

Стрела летит туда, где рухнул мост,

Разбей окно —

И прыгай в снег и стужу,

И прочь беги,

Под литургию звезд.

в) Безумный мир —

Безумный скорый поезд —

Летит стрелой

Туда, где рухнул мост.

Никто, поверь, стрелу не остановит,

Разбей окно -

И прыгай под откос!

г) (очень циничный вариант)

Не жди других —

Они на все согласны.

Стрела летит

Туда, где рухнул мост,

Там все найдут

Любовь, покой и счастье...

Разбей окно -

И прыгай под откос.

Серьезное стихоплетение, или укладывание слов в обязательную форму, иногда может довести до истерики. «Кровь, кровь, всюду кровь!» - хочется орать после появления на свет очередного «убийственного» опуса. Наступит тот момент, когда все созданные образы - зомби, Пилата, приговоренного к смерти узника, не сошедшие с ума потенциальные самоубийцы, оболганный церковью Паганини - собе­рутся в огромной зале со сводчатыми потолками и решат разорвать ме­ня на тысячу мелких кусочков или на тысячи маленьких медвежат, как любит приговаривать моя дочь. Они просто разом, по команде сурово­го небесного цензора, внедрятся в мое тело. Сначала оно. скроенное по среднестатистической российской модели, начнет светиться зеленова­тым светом, потом розоватым, потом желтоватым, потом оранжевым... Цвета хитро переплетутся и рванут вверх преждевременным новогод­ним фейерверком. В июле. Ощущения, которые я буду при этом испы­тывать, трудно отнести к разряду приятных.

Итак, сижу, обложившись бумажками, карандашами, разноцвет­ными ручками, амулетами и картами Тара. Чувствую, наступает кри­зис — из-за газовой плиты выползает призрак сверчка. И тогда рожда­ется посвящение господину Дубинину.

Идет такой Дуб по земле родного Внуково, идет вразвалочку, ветер со стороны взлетно-посадочной полосы играет дубининским хаером (вспоминаю, как в далеком 87-м году мы спасали дубининскую шевелю­ру с помощью лосьона «Бамфи», который отчаянно пах чесноком, но стабильно помогал от преждевременного облысения). Куртка на басисте — «Харли Дэвидсон», взгляд басиста — уверенный, на руке позвяки­вает браслет из белого металла в виде жизнерадостных свинячих голов.

— Это что, черепушки?— спросила я Дуба, увидев пижонское укра­шение и зная наверняка, что череп всегда был любимым, можно сказать культовым, предметом металлистов.

— Не-а, — лениво тянет Дуб, — свинюшки.

— А свинюшки-то здесь при чем?

— А я-то сам кто?

Итак, Дубу с любовью (как некогда писал большой юморист Ян Флеминг, отец агента 007 Джеймса Бонда: «From Russia. With Love» - «Из России с любовью»...

Когда я утром на лицо свое гляжу,

Я ненавижу все живое,

Рука, быть может, и тянулась бы к ружью,

Но это самое простое...

Кому-то в тысячу раз хуже,

Но ведь зачем-то он живет!

Второго куплета для этого гастрольно-похмельного произведе­ния не случилось, уж больно исчерпывающим оказался первый. А случилась как раз та самая стрела.

Собственно адаптация пелевинских произведений музыкантами - фишка отнюдь не новая, оригинатьным сей поступок назвать трудно. Александр Ф. Скляр и группа ВА-БАНКЪ выпустили целый цикл, основанный на его текстах, а кто-то из «продвинутых» журна­листов (лично я называю их «задвинутыми») сравнил «ва-банковскую» продукцию с берроузовским «Black Rider»-OM. Берроуз - культовый человек Америки и нашего мира, весь пропитанный нар­котиками, но не утративший от этого остроты восприятия реальнос­ти, писатель, философ, мелодекламатор, доживший до глубокой ста­рости, похоронивший своего сына, принявшего слишком большую дозу. Именно Берроузу приписывается авторство термина «heavy metal» - этому худющему старику с пронзительным всезнающим взглядом. «Ва-банковский» альбом ничего общего с берроузовским не имеет.

Книготорговец, пытавшийся дорого мне продать пелевинское «Поколение П», патетически провозглашал, брызгая слюной: - Мадам, да это же Булгаков сегодняшнего дня!

— Да какой же Булгаков, помилуйте! - пыталась отбиться я.

— Булгаков! Наичистейшей воды Булгаков! Какой слог! Какой язык! Какая мистика!

Пожалуй, в «Поколении...» мне понравился фрагмент с Че Геварой и «разговорной» дощечкой, не более того. Вспомнилась истерия, поднятая в свое время вокруг романа «Альтист Данилов», его автора Орлова тоже сравнивали с автором «Мастера и Маргариты», дамы визжали и вырывали друг у друга из рук затертые номера толстого литературного жур­нала (кажется, «Но­вого мира»), где час­тями печатался бест­селлер.

Но!.. Булгакову - булгаково, Пелевину - пелевиново, а Ор­лову — орлово. Каж­дой стреле — свою ля­гушку, а каждой ля­гушке — свое болото.

И второй куплет «Стрелы» менялся если не со скоростью локомо­тива, то со скоростью хорошо упитанной летней мухи, напившейся легкого церковного вина.

Вагонов поезда тебе не сосчитать,

В тех, что к Востоку, там — грязнее (пьянее),

Кто Богу душу от тоски решил отдать,

Того - в окно, и побыстрее...

или

Никто не помнит, чтобы поезд тормозил,

Никто не прыгал в ночь глухую,

Здесь верят — есть на свете лишь вагонный мир,

Где бьют, и любят, и воруют,

И этот мир в меня вонзился

Летящей огненной стрелой.

После проигрыша следовало торжественное заключение:

Все невозможное ты сделал —

Ты спрыгнул с поезда живым!

Покойников в моем поезде можно было выбрасывать в окна и по другой причине:

Вагонов поезда тебе не сосчитать,

Последний в небе затерялся,

Умерших в окна здесь приказано бросать,

Чтоб поезд с ритма не сбивался.

- Пушкина! Еше немного! — грохотал в трубке голос неугомонно­го Дуба. — Глобальнее, мать, глобальнее! Мысли!

«Остается самое сложное в жизни. Ехать в поезде и не быть его пассажиром, — сказал Хан» (если у вас в руках «Желтая стрела», из­данная «Вагриусом» в 1998 году, то смотрите стр. 19). Это фраза сто­ит целого состояния в швейцарском банке.

FLASHBACK

(возможно, с художественным преувеличением)

Вспоминается вот какой эпизод из прошлой жизни, когда каж­дый день с 9.00 до 18.00 я работала прилежным младшим научным сотрудником в одном из научно-исследовательских институтов. Что я там делала? Переводила с английского и испанского всякие между­народные документы о взлетно-посадочных полосах, службах управ­ления воздушным движением, регулярно ездила на овощные базы перебирать гнилую капусту и картошку или в подшефный совхоз «Снегири» — выдергивать из хорошо утрамбованного сапогами кол­хозников грунта стойкие к насилию турнепс и свеклу. Выдергивать и складывать в безнадежно устремленные вершинками к небесам хол­мики. (Так, кстати, родилась песня «Турнепс» для группы РОНДО, когда ею руководил Михаил Литвин. Существовавшая в те времена цензура усмотрела в милом рассказе о жизни бывшего студента и его трудовых буднях в подшефном совхозе антисоветскую пропаганду и запретила не только эту песню, но и литвиновскую группу. В списках запрещенных коллективов, с легкой руки соответствующих органов, эта компания фигурировала именно как «Турнепс», по названию мо­его совершенно невинного опуса.)

С едой в родной стране в 80-е годы было напряженно. Это сейчас, в эпоху дикого капитализма, можно набить пузо до отвала всякой дребеденью, а если не на что набивать — просмотреть до дыр экран с рекламой бульонных кубиков «Магги». Если, конечно, голубоэкранный друг не успел еще накрыться и не потребовал выделить энную сумму на замену своих собственных потрохов.

Продовольственная проблема решалась по команде сверху: ра­ботники государственных учреждений (а других тогда не было) мо­билизовывались на создание подсобных хозяйств.

- А почему бы нам, товарищи, не приступить к разведению кро­ликов? - спрашивала председатель(ница) партийного комитета на­шего отдела, даря мужчинам сияние незабываемых голубых очей, а женщинам — превосходство любимицы венца творения над сделан­ными всего лишь из ребра конторскими балаболками. Идея вскарм­ливания длинноухих кормильцев мгновенно всколыхнула народные массы. Сотрудницы засюсюкали, живо представляя себе, как они ти­скают пушистые комочки, совершенно забывая при этом о привыч­ке всех существ прозаически какать и писать. Джентльмены (разного научного достоинства) не на шутку загрустили, предвидя свое да­леко не завидное будущее: рассвет, понимаешь, роса россыпью, вда­леке рев жаждущих дойки буренок и стройные ряды городских дип­ломированных умников, косящих клевер для проклятых одомаш­ненных зайцев.

- Ухаживать за животными будем в три смены, — продолжала бредить парткомитетчица, и на щеках у нее алыми революционными гвоздиками расцветал лихорадочный румянец, — клетки в несколько этажей планируется построить за зданием института.

- Замечательно! — воскликнула с восторгом такая же, как и я, беспартийная подруга, обязанная посещать все открытые партийные собрания, дабы быть в курсе направления генеральной линии (чи­тай: «поезда»).

- Сразу после работы мы все переодеваемся и...

Знакомые мне уже лет 5 русские, еврейские и татарские лица кол­лег-сотрудников странным образом начали желтеть, черты — ме­няться и приближаться к ярко выраженному азиатскому типу, рас­пространенному на берегах реки Хуанхэ.

- Прошу слова! — полковник авиации в отставке, пахнущий поль­ским одеколоном, с лихим коком на голове, вытянулся перед братья­ми по партии, словно услышал команду «Смирно!». - Вдоль взлетно-посадочной полосы на аэродроме, товарищи, в Шереметьево, много неиспользованной земли (пауза). Я предлагаю вынести на обсуждение соответствующих партийных и руководяших органов института вопрос о посадке на этой пустующей площади кар-то-фе-ля (пауза)/ Мы бы окучива­ли этот картофель и сдавали бы Роди­не полученный урожай...

Количество китаеобразных кара­пузиков неустанно множилось. Они улыбались с книжных шкафов, наби­тых юридической литературой, и крутили тонюсенькими пальцами у виска, по-детски намекая на сумас­шествие присутствующих, выковы­ривали звездочки из погон второго авиационного полковника в отстав­ке, из бровей которого при желании можно было бы наплести ямайские косички-дрэды.

- Дайте высказаться беспартийной единице! — неожиданно хо­лодным, но громким голосом сказала я, зная, что выступления не имеющих партийного билета лиц на открытых собраниях поощря­ются и считаются свидетельством заинтересованности населения в жизни партии.

- Вы напоминаете сейчас китайцев... времен китайской культур­ной революции, — с эмоциями справиться было трудновато, появив­шаяся откуда-то из глубин организма злость на разыгранный спек­такль била через край. - Если вам прикажут плавить металл в само­дельных печах в деревне, вы, что же, согласитесь?!

Такой выпад был равносилен срыву стоп-крана или уничтоже­нию одним ударом оконного стекла в вагоне... Нет, я тогда еще не была готова прыгать под откос, но руку уже о стекло порезала.

- Что она себе позволяет! — кричал полковник, отец «картофель­ной» инициативы. — Какие мы ей китайцы?!

- Что тут вообще эти беспартийные делают? - вопрошал некто, недолго просидевший у нас в комнате, но успевший переписать дет­ским округлым почерком на большие листы в клеточку все междуна­родные инструкции для диспетчеров воздушного движения. — Что тут вообще эти беспартийные делают?! — повторил он на пару тонов вы­ше, и я вдруг осознала, что я убийца. Жестокая, мерзкая джинсовая тетка, отправившая на тот свет запросто, без малейшего раскаянья, мечту бедного шизофреника о его единении с частью природы, пусть засаженной в ряды тесных клеток, пусть зачастую дохнущей от чумки.

- Им нельзя давать траву с росой, они от росы умирают, — тихо и печально произнес некто, возвращаясь к теме кроликов. Его трога­тельный шепот перекрыл отчаянные визги и писки партийной тусовки...

Этот поезд вручную не остановить, меняется только бригадир, иногда одичавшие ковбои убивают машиниста, но ему на смену хо­леные руки командиров безумной ж/д тут же из картонной коробки достают новенького сменщика в мундире с иголочки.

Идея о ждущем нас впереди взорванном мосте, где все, собствен­но, и кончится, балансирует на грани воплощения в жизнь. Похоже, что диверсанты уже родились и неплохо натренировались, запущен­ная АРИЕЙ формулировка «наш ум — генератор зла» работает в пол­ную силу.

На этом месте поток моего сознания и река воспоминаний на за­данную тему были бесцеремонно перекрыты приездом в Зеленый театр московского парка Горького калифорнийской группы DEFTONES, чрезвычайно модной среди молодежи. По крайней ме­ре, летом 2001 года.

Концертное отступление

Гнусные сплетники распространяли слухи о том, что эти парни из калифорнийского городка Сакраменто нагло тырят музыку у KORN и LIMP BIZKIT, кто-то безоговорочно заносил их в категорию рэп-кора, кто-то — в нео-металл. В Паутине эти характеристики пере­черкнули, заявив, что DEFTONES купаются во флюидах новой вол­ны. Глядя на упитанных калифорнийцев, бесившихся на сцене Зеле­ного театра 26 июня, я сделала несколько приятных для себя выво­дов . Во-первых, скейтбординг — чумовая штука, раз он выявляет та­ких персонажей из жующей биг-маки толпы и способствует их огол­телости (вспомним еще группу GUANO APES с их гимном этому экстремальному виду спорта). «Дефтоновцы» давно прикалываются к чудо-доскам на колесиках. Во-вторых, не сходя с облупленной ска­мейки театра, я почти угадала тайну вокалиста Чино Морено. «Слу­шай-ка, — сказала я сидевшему со мной по соседству поэту Аркадию Семенову, известному в рок-н-ролльных кругах как Солдат Семенов, — а ведь поет так же нервно, как Бьерк... Стонет, причитает, маниакалит, а потом — как сорвется в эту разруху, как заорет, словно кипят­ком ошпаренный...» Оказалось, что Морено тащится от певиц Пи Джи Харви и Шале, считает их как бы проявлением своей скрытой женской сущ­ности. Между прочим, там, где хрипит Харви, там и Бьерк тан­цует в потемках. Совсем непода­леку.

Кого-то у са­мой сцены ма­лость придави­ли. Морено пы­тался вразумить танцующих на чужих костях, что, дескать, не надо своих топ­тать — они, эти свои, тоже люди. Топтуны-садисты думали, что заморский гость рассказывает им о чем-то своем, сокровен­ном, и пытались приложиться к ручке вокалиста. Вообще-то вся интрига концерта закручивалась вокруг именно этого кручинистого парня, и сводилась к следу­ющему: упадут штаны с его дале­ко не тощей задницы при оче­редном припадке антибуржуаз­ной ярости или же не упадут? Фантазия знатоков разыгралась не на шутку: портки все-таки па­дают, а там — вместо лучезарной сакраментовской попы лицо То­ни Йомми из BLACK SABBATH. У которого крутой-трижды-кру­той Морено отказался петь на сольнике. Еще секунда, и... ан нет, не упали... И не потому, что по-хитрому держались на ремне, а потому, что непосредственно в текстах «Белого пони», их третьего альбома, никакой ярости или гнева нет. Обычная, не брутальная, американская нервозность. Форматные такие тексты, вполне подхо­дящие для нашего радиоэфира. Все сильные эмоции сожрали музы­ка и вокал. Живьем в тот вечер гитарист Степан Плотник (Stephen Carpenter) адреналинил и рубился так, что все соловьи-разбойники России обвисали на ветвях дубов-колдунов гнилыми бананами, Чи Ченг вышибал тусовке запломбированные зубы своими басовыми бомбардировками, а барабанщик мог даже и не лупить по банкам, а просто замогильным шепотом произнести свои имя на манер закли­нания: «Я Эйб Каннигэм!» — и все девушки были бы его. Если, ко­нечно, они ему нужны, девушки эти. Но... хорош пошлить, все друж­но слушаем балладку «Подросток» («Teenager») с коммерчески ус­пешного альбома «Пончик», которую так хвалит продажная музы­кальная пресса, и понимаем, что группа RAGE AGAINST THE MACHINE идеологически мыслили круче и альтернативнее (за что их, наверное, и запретили в радиоротации после террористического беспредела в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, когда захваченные террористами самолеты протаранили два небоскреба и уничтожили часть здания Пентагона).

На альбоме «Белый пони» у Морено с дружками тоже есть песня на железнодорожную тему: Америка — страна большая, можно сту­чать и стучать колесами с Севера на Юг, с Запада на Восток. Называ­ется песня гениально просто - «Пассажир», но до нашего Пелевина им скакать на своих недоконяшках и скакать.

ПАССАЖИР

Слушай сюда: лежу я,

Спокойный и бездыханный,

Вообще-то, как всегда,

И все еще хочу, чтобы по бокам

Было больше зеркал

Заднего обзора...

Вообще-то, как всегда,

Я все еще твой пассажир.

Хромированные кнопки, скобы и кожаная обивка,

Эти и другие счастливые свидетели...

А теперь, чтобы успокоить меня,

Переверни меня (на другой бок),

Прибавь скорость,

Опусти стекла окон,

Этот прохладный ночной воздух

такой странный...

Пусть целый мир заглянет вовнутрь,

Те, кто тревожится, кто все видит,

Я твой пассажир,

Я твой пассажир...

Опусти их, и положи их на меня —

Чудесные прохладные сиденья,

Чтобы удобнее было вашим коленям...

Теперь, чтобы успокоить меня,

Еще раз переверни меня,

Не перетаскивай меня (с места на место),

Не будете ли вы так любезны,

Не прибавите ли вы скорость на этот раз?

Опусти стекла окон вниз,

Этот холодный ночной воздух

такой странный...

Пусть внутрь заглянет весь мир,

Те, кто тревожится,

Те, кто понимает,

Что опустит эти запотевшие стекла вниз,

И вновь поймает мое дыхание...

А потом ехать, и ехать, и ехать,

Всего лишь отвезите меня обратно домой...

Еще раз...

Здесь, как всегда, я лежу,

Не позволяйте мне идти,

Доведите меня до грани...

Американский пассажир «арийскому» персонажу не пара. Никакого сопротивления действительности, лежит себе валенком под слоем легкой мистической пыли (присутствует тема воровства дыха­ния демонами или невидимками, затронутая, кстати, чуть раньше АРИЕЙ в «Потерянном Рае»).

Меня в жизни никогда не интересовали пассивные люди, назову их «неосознанно американскими пассажирами», я всегда уважала и любила людей действия. Action. Об одном из таких, собственно, и сочинялась «Огненная стрела».

Из истории «нехороших» пушкинских совпадений

Невыносимая легкость бытия мне не грозит. Последнее время жизнь так круто завернула свои гайки, что дышать почти нечем. Остается только смеяться и, рассекая плывущую навстречу толпу, фальшиво петь одной мелодию хора рабов из оперы Джузеппе Верди «Набукко». Слух у меня так называемый «внутренний»: когда слышишь все неверные чу­жие ноты, но сама в ноту попасть не можешь. Для искоренения этого дефекта надо заниматься ненавистным с детства сольфеджио.

Прихожу в конторку под названием «Оптика», заказывать оче­редные очки, рассказываю даме-приемщице пару нескучных корот­ких историй.

- Вы такая веселая. — с хорошо читаемой завистью в голосе про­износит рыжеволосая приемщица, выписывая мне квитанцию, — у вас в жизни, наверное, все так хорошо...

- Точно, — радостно отвечаю я, — лучше не бывает. Знаете, как моя фамилия?

- «Пушкина», — уверенно отвечает приемщица, читая написан­ное на бумажке.

- Нет, не Пушкина, — продолжаю я и с удовольствием отмечаю изменение формы лица моей несчастной собеседницы. Нормальное овальное лицо резко вытягивается по вертикали. - Не Пушкина, а КАТАСТРОФА.

Во вторник, 3 июля 2001 года, я написала для «Московского каннибальца» (т.е. «Московского комсомольца») статью, которую окре­стила весьма элегантно: «Шесть концертов и одни похороны» (по аналогии с названием фильма «Четыре свадьбы, одни похороны»). В число концертов входили: концерт группы SKATAUTES, фестиваль Зеппелиномании, фестиваль «Улица яблочных лет», концерт КРЕМАТОРИЯ в День защиты детей, концерт «THE DEFTONES». «Похороны» были описанием не настоящих похорон, а пересказан­ное в непринужденной манере сообщение о смерти 83-летнего блюз-мена Джона Ли Хукера... Последняя фраза статьи гласила: «Описа­ния шестого концерта не будет, его место сожрали похороны...». По­ставила я точку в компьютерном тексте, и тут же на землю рухнул авиалайнер, жертвами катастрофы стали 143 человека... Был объяв­лен национальный траур. Выпускающий редактор в «МК» схватился за голову: «Нельзя такой заголовок! Что за шуточки!». И статье дали какое-то нейтральное, позорное имя.

С тех пор я и стараюсь ставить многоточие где ни попадя, и избе­гаю использовать лексику погребальной конторы «Ритуал».

Окончательный вариант текста:

ГОРЯЩАЯ СТРЕЛА

(Дубинин/Пушкина)

Стрелой горящей поезд режет пустоту,

Послушный неизвестным силам,

И стук колес здесь заменяет сердца стук,

И кровь от скорости застыла.

Движенье стало смыслом жизни,

Что дальше будет — все равно.

Дрожит земля, дрожит горячий воздух,

Стрела летит туда, где рухнул мост,

Не жди других: пока еще не поздно,

Разбей окно, и прыгай под откос!

В руках билет, чтоб мог ты с поезда сойти

И не играть в игру чужую,

Но нет того, кому ты можешь предъявить

Свой тайный пропуск в жизнь другую.

Весь этот мир в тебя вонзился

Летящей огненной стрелой!

Что бы почитать:

У. Шекспир. «Гамлет»

В.Пелевин. «Желтая Стрела»

Джанни Родари «Голубая стрела»

В. Орлов. «Альтист Данилов»

М. Кундера. «Невыносимая легкость бы­тия» (к вопросу о невыносимой легкости бы­тия Пушкиной)

Что бы посмотреть:

«Человек со шрамом» (любимый фильм группы МЕТАЛЛИКА)

«Поезд-беглец» (реж. А. Михалков-Кончаловский)

МАШИНА СМЕРТИ

(музыка С.Терентьева)

Думаю, эту песню в том виде, как она была записана для альбома «Химера», не услышит никто. В крайнем случае она появится на ка­ком-нибудь сборнике. Скорее всего, Терентий творчески перерабо­тает ее, замедлит, пропустит через мясорубку своего внутреннего цензора, и - глянь-ка, дяденька! — на свет появится новый медлячок... Потом оказалось, что все случилось с точностью до наоборот: эта музыка «Машины...» уже была когда-то медляком, предназна­ченным чуть ли не для первого сольного терентьевского альбома. Автор-композитор ее убыстрил, и получил то, что мы теперь имеем в запасниках.

Когда все было записано, включая вокал, и сведено, музыканты прилепили на получившийся продукт ярлычок «Полька-дристушка», а Петрович заявил о своем бескомпромиссном пацифизме и о том, что тема войны в предложенном виде ему глубоко противна.

Если бы кого-нибудь интересовало мнение поэта (т.е. меня), бив­шегося (бившейся) за торжество ясной мысли в рамках предложен­ной мне рыбы, то поэт (т.е. я) сказал бы (сказала бы): «Подобная ди­намичная вещь необходима на этом альбоме!».

Но... Летел бы в этот момент по небу веселый молодой летчик в блестящем своем аэроплане, захотел бы прикурить, да и уронил бы случайно в окошко летающего домика зажигалку. Не одноразовую. Дорогую. Подарок любимой девушки-козочки.

Посмотрел бы красивый молодой летчик вниз, увидел бы пусты­ню и какую-то особу в клешеных джинсах, воздевающую к опупевшим от временного безделья небесам натруженные писанием руки, «А вот и глас вопиющей в пустыне», — равнодушно констатировал бы отличник, выпускник академии имени первого космонавта Зем­ли Юрия Гагарина, и чиркнул бы обычной спичкой о ребристую по­дошву обычного американского летного ботинка. И закурил бы... И взорвался бы дорогой блестящий аэроплан к чертовой бабушке. Мо­жет, от искры какой-нибудь, может, от моего гласа.

Сюжет №1

Терентьев пару раз менял предложенный им размер, но первона­чальный вариант текста был таким:

НЕНАВИСТЬ

За сорок дней до сотворения любви

Явилась ненависть сюда,

Она одета просто, просто говорит,

Читает мысли без труда.

И с нею вырос мир.

В котором мы живем,

То на щите, то со щитом.

Как надоело умирать

На землю падать вниз лицом,

Свинцом изранив облака...

Как надоело убивать!

Как надоело умирать,

И бессловесным быть скотом,

Но знать, что ненависть — легка,

Как надоело убивать!

Нас приучили к виду крови на руках,

К ночам, истерзанным стрельбой,

Берет пусть ненависть любви ненужный прах —

Развеять утром над рекой.

Жестоким вырос мир,

В котором мы живем,

То на щите, то со щитом!

Особенно я гордилась в этом варианте первыми двумя строками «За сорок дней до появления любви явилась ненависть сюда».

Песня удивительно напоминала «Стрелу», даже по структуре, и в этом скрывалась «погибель ея».

Сюжет №2

Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Неполно­ценен тот раб, который не мечтает превратить господина в своего раба, чтобы выдать ему по полной программе. Согласна, «раб» -словечко из старорежимного лексикона. Его можно убрать, но про­блема останется. Даже бунт детей против своих родителей — это то же восстание рабов. Но восставшие точно так же превращаются в очередных поработителей. И тогда восстают их дети... Бесконечная цепочка, которую прервет только смерть всех и вся.

... Перед последней битвой Спартак приказывает распять пленен­ного римлянина, чтобы устрашить своих солдат, показать, что их ждет, если они дрогнут. И победивший полководец Красе за одну единственную жизнь гражданина Вечного Города приказывает рас­пять 6 тысяч восставших рабов. Шесть тысяч крестов вдоль дороги, шесть тысяч мертвых тел, двенадцать тысяч мертвых глаз, пытав­шихся некогда увидеть свет... Самого Спартака в битве убивает не свободный человек, а такой же невольник...

ВПЕРЕД КОЛОННЫ!

(СПАРТАК)

Рабы громят за легионом легион,

Им точит меч сама Судьба,

И Вечный Город должен быть дотла сожжен

Рукою беглого раба —

И станут все равны,

Среди своих господ

Свободный раб раба найдет.

Вперед, колонны Спартака,

Свободой дышит неба свод,

Свобода ярости полна,

Вперед, колонны Спартака!

Вперед, колонны Спартака,

Свобода лучших отдает,

Их распинают на крестах,

Вперед, колонны Спартака,

Вперед, колонны!

Трибуны цирка чернью праздничной полны,

Всем слышен рев голодных львов,

Быть гладиаторами те обречены,

Кто обрекал на смерть рабов.

Опущен палеи, вниз -

Здесь милости не жди,

Ревет толпа, и сыты львы.

В том мире равных нет,

Где сила лишь права,

Спартак убит мечом раба...

Второй куплет основан на легенде, приведенной у столь любимо­го нами А.Камю.

Возьми «арийцы» этот текст, они вошли бы в историю футболь­ного клуба «Спартак» и его фэнов. В том случае, если красно-белые шли бы в бой с болельщиками других команд, вопя «Вперед, колонны Спартака, свободой дышит неба свод!», группе (помимо уже на­доевшего всем обвинения в сатанизме) пришили бы обвинение в ] разжигании вражды между объединениями футбольных фанатов.

Сюжет №3

Написан в результате наблюдения за пацанами, которые постоянно мутузят друг друга, в которых столько энергии, что хватило бы для функционирования нескольких атомных станций. Такие обычно не могут откупиться в военкоматах от призыва, мастерски симули­ровать маниакально-депрессивный психоз, и отправляются во вся­кие «горячие» точки с улыбками обреченных.

МЫ БУДЕМ ДРАТЬСЯ

Под черной майкой играет кровь,

И в сердце — жажда побеждать,

Так дай нам дело, приказ готовь,

Пошли подальше воевать.

Придумай войну,

Придумай врага

И смерть, что рыщет в трех шагах.

Мы будем драться на земле,

Под солнцем и в кромешной тьме,

Мы будем драться в небесах,

Сверкая сталью в вышине.

Мы будем драться, чтобы мстить

За тех, кто первым был убит,

Пусть враг наш — призрак без лица,

Мы будем драться до конца,

Мы будем драться!

Машина смерти сошла сума,

Она летит, сметая всех,

Мы увернулись на этот раз,

Ушли по белой полосе,

Но все равно — воина,

И все равно — враги,

И битва с тенью — впереди...

Много совпадений было между текстами к «Стреле» и «Мы бу­дем...». Оттуда — сюда и обратно кочевали, например, призраки и те­ни, но уж очень хотелось протащить эти образы. За кадром осталась давняя мысль, что у каждого поколения есть своя война, а у тех, кто не отправляется воевать, линия фронта проходит внутри.

Теря поменял запевы местами, изменил название на «Машину смерти», и... что было дальше, уже известно. «Кирдык», — как любит говорить демон КузЪмичЪ из радиопрограммы Маврика «Железный занавес».

Что бы почитать:

Рэй Брэдбери. «Детская комната» (дети против родителей)

А. Камю. «Бунтующий человек», III — Исто­рический бунт

Р. Джованьолли. «Спартак», роман

ВАМПИР

(музыка В. Холстинина)

Музыка понравилась сразу. Может быть, потому, что напоминала аранжировкой «Dreamstate», одну из моих любимых вещей Брюса Диккинсона с совершенно не коммерческого альбома «Skunkwork». Тоскливое, обволакивающее настроение, ощущение, что за твоей спиной стоит кто-то, сдерживая дыхание. Но песня, увы, находилась вне пределов моей досягаемости.

В результате оказалось, что она про вампира... Хотя (на мой взгляд: разумеется, хозяин — барин) больше подходила бы для пад­шего ангела по имени Люцифер. Но вокруг по земле ходит-бродит столько таких падших созданий, крылья которых компактно скла­дываются в рюкзачок за спиной, что тема теряет свою привлекатель­ность. Отложим трагедию Люцифера, некогда сиявшего рядом с Бо­гом, а потом разжалованного за гордыню и бунт, и посмотрим на ве­ликое царство вампиров. Но другими глазами, не столь прямолиней­но, как это случилось на «Химере».

На память постоянно приходят кадры из фильма «Интервью с вампиром», а не из «Дракулы». Последний хорош, красив, но, на мой взгляд, примитивен.

Дальше каждый может выбрать себе любой из двух вариантов раз­вития событий вокруг этой серебристо-чешуйчатой мелодии.

Вариант 1

Маргарита сама по себе, очарованная творением Холста, решает попробовать воплотить свое представление о вампирах в рамках сня­той на слух «рыбы». Изготовить муляж упыря, как говорится, для по­жизненного хранения в пушкинском шкафу.

Любой взрослый человек (а именно к этой категории людей с не­которых пор и относит себя М.П.) понимает, что некогда пугающий набор из опусов типа «Зомби» и «Вампир» в наше время, уже в XXI веке, слушается довольно смешно (об «Антихристе» - разговор осо­бый). Да и в сопровождении такой музыки вряд ли пройдет какое-либо стебалово, сопровождаемое криками придворного попугая: «Vampire! Vampire!».

Вариант 2

Как-то раз в ночи звонит Маргарите старик Кипелов и печально вопрошает: «Может, попробуешь написать свой текст на вампирскую музыку? Что-нибудь по-стинговски?».

«А что на это скажет Холст?» — осторожно спрашивает Пушкина, решив позаботиться о сохранении чистоты дипломатических отно­шений. «Сделай в порядке эксперимента...» — разрешил проблему этики Валерий Александрович, и затих.

Эксперимент был осуществлен с опережением обычного графика - не за год, и даже не за полгода, а дня за два. Текст написан вчерне, и Кипелов, которого многое устраивало, даже собрался сделать пробную запись. Так, для внутреннего пользования. Холст, естест­венно, обо всем узнал, грозно нахмурил брови и спросил командным голосом: «Кто вообще Пушкину просил вмешиваться? Какое ей де­ло до моей песни?!». Гнусная интриганка Пушкина, как всегда, ока­залась в дерьме, ибо страшная тайна, по чьей же инициативе вампирские страдания были рассмотрены несколько под другим углом, без участия стражи в лице работников КГБ и ФСБ, выслеживающих инакомыслящих так и осталась страшной тайной. На все времена.

В сюжете, конечно, присутствовала Луна, Люди, сведущие в кол­довских делах и делах оборотней, должны понимать значение и вли­яние лунного света. Конечно, это был повтор, но повтор объяс­нимый...

Свет луны проник мне в кровь —

Я вижу лица, но сам невидим,

Тени нет, нет звука шагов,

Лишь лунный дождь.

Аромат твоих духов,

Как зверь, я чую уже за милю —

И лететь к тебе я готов...

Но ты не ждешь!

Должен любить я то, что сам разрушу,

Должен разрушить, что люблю так сильная...

Я, я забываю все,

Я, я слышу лунный зов...

Странный блеск в моих глазах,

В плену гипноза я был в том мире,

Где живым остаться нельзя, —

В царстве теней.

Видел то, что не дано

Увидеть всем: как

Смерть всесильна,

За что и был наказан Луной,

Кто я теперь?!

Руки святого... но в душе я грешник,

Сумрак не скроет мой горящий жадный взгляд...

Я всеми проклят, помолюсь,

Жизнь отнимаю, но люблю,

В кровь проникает

Ядом

Лунный зов,

Призрачный зов...

Бриджи могли бы быть и другими:

1-й Кончики пальцев прикоснутся к телу,

Через преграды, через лед и пламя

Я...

Я слышу лунный зов.

Я...

Я...

Я забываю все.

2-й Конники пальцев сохранят твой запах...

Через преграды, через лед и пламя

Я...

Я слышу лунный зов...

Я...

Я забываю нее.

Вырисовывается образ маньяка, жаждущего кропи. Это с одной стороны, С другой - влюбленного вампира, который не может не пить чужую кровь. Я даже знаю, что он сделал бы в конце, обезумев от безысходности, каждую ночь приходя под окна любимой, слыша ее смех, видя ее слезы, отгадывая и проникая в ее сны. Заячьей губы у него нет, на ладонях не растут волосы, но!., у него голубые глаза и рыжие кудри, верные признаки вампиризма (черт, если следовать книгам борцов с вампирами, надо ликвидировать при помощи оси­новых кольев и чесночных ванн добрую половину Ирландии!).

Так вот, однажды утром, которые обычные люди наполняют иди похмельем, или радостным ожиданием, или ненавистью к самим се­бе, он распахнет настежь дверь своей норы и стремительно выйдет на свет. Мой вампир - вампир решительного действия, самоубийца, он сам превращает себя в хрупкую пирамиду из пепла.

И он прав. Что за удовольствие вечно сосать чужие лейкоциты, не знать ужаса появления лысины и не верить в загробную жизнь. К то­му же редкая девушка захочет побывать в объятьях существа с длин­ными, злобно искривленными ногтями, со ртом, откуда стекает не просто кровавая слюна от случайно прокушенного языка, а настоя­щая кровь последней жертвы (не исключено, что последняя жертва страдала гемофилией - болезнью несвертываемости кровушки, как, например, убиенный царевич Алексей из династии Романовых). На­верняка претендент на яремную вену девушки при жизни был рас­путником, погряз во всех мирских грехах, все его прокляли и хоро­нили без причастия... Или через его бренное тело перепрыгнула кошка или перелетела какая-нибудь безумная птица. Ко всем отри­цательным качествам потенциального любовника можно отнести и его малопривлекательную склонность к поеданию мертвых тел, со­вокупление с трупами на могильных плитах, в моргах или на посте­ли умершей (фу, сейчас стошнит!..).

Но один из основных признаков вампиризма напрочь перечерки­вает нарисованную в песне романтическую картину. Вечным изгоем и персоной нон фата это существо стало совершенно не потому, что любило хлебнуть живительной теплой венозной жидкости, по ходу дела проповедуя крамольные, с точки зрения общества, идеи.

Настоящий вампир. Воняет. Смердит и перлит. Такой вонючке дей­ствительно не место среди приличных людей. Во всяком случае, так думают англичане. Добрые русские наверняка предложат смердящему и пердящему гостю не чесночную воду, которая, согласно поверь­ям, болезненно ранит вампира, а настоящую, настоенную на гвоз­дях, водку - чтоб обтерся и принял вовнутрь.

Вонища, исходящая от вампира, размазала по стенам и звуки флейты, — превратив их в мерзкое мяуканье котов, — и руки святого, и душу грешника.

Скорее прочь, на свежий воздух, для профилактики страшного недуга — ибо появление смердящего упыря свидетельствует о при­ближении чумы.

«Люди всегда разрушают то, что любят сильнее всего», — сказал когда-то великий человек Оскар Уайльд, не подозревая о мытарствах бродяги-вампира. И оказался прав.

Что бы почитать:

Говард Ф. Лавкрафт «Но ту сторону сна»

Что бы посмотреть:

«Носферату — симфония ужаса» (реж. Фридрих Мурнау, 1922)

«Дракула»

«Интервью с вампиром» (самый, пожалуй, философский фильм на тему)

«Заблудившиеся дети» (у вампиров в пещере висит портрет Моррисона)

«Тень вампира» (реж. Элиас Меридж, Весь­ма любопытный фильм, идея которого заклю­чается в том, что актер Макс Шрек, сыграв­ший в фильме «Носферату» в 1922 году и после этого снявшийся более чем в 20 лентах, был настоящим вампиром. Особенно здорово у не­го получалось подергивание носом и волчий оскал, а также треск-перебор длиннющими ногтями)

«Oт восхода до заката» (сценарий баловня судьбы Тарантино)

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. ПРИ ЧТЕНИИ ЭТИХ ЗАМЕТОК ПОМНИТЕ: ВСЕ ПРИВЕДЕННЫЕ ТЕКСТЫ НАПИСАНЫ НА «РЫБУ» - ЗАРАНЕЕ ЗАДАННЫЙ МУЗЫКАЛЬНЫЙ РАЗМЕР!

ВОРОН

(музыка В.Дубинина)

Все, как вчера... все, как всегда: сначала музыка. Потом слово. Слово происходит из чувства...

Берешь, зачерпываешь ладонями воду, смотришь в нее - и ви­дишь маленьких смешных рыб, красных с синими головами, с тор­чащими на них гребешками-колючками. Подбрасываешь воду вверх - она рассыпается на десятки капель, которые падают на землю. Капли - отдельно, рыбки - отдельно. Первые быстро умирают, вы­сыхая, вторые - дохнут чуть медленнее, превращаются в обыкновен­ные хрупкие палочки.

Берешь белый снег, только что выпавший, не успевший превра­титься в пористое, бородавчатое чудовище, тяжело дышащее весной тысячами серых ноздрей. Лепишь снежок и целишься в стену с над­писью «Скины - козлы». Снежок смачно шмякается о кирпичи. В стороны разлетаются белые комочки. Один ком, покрупнее, так и остается одиноким маленьким бугорком между «скинами» и «козла­ми». Вместо тире.

Мы всегда собирались под Рождество - в ночь с 24 на 25 декабря, еще до того как все россияне (и стар, и мал) бросились за порциями духовности и спасения к деловитым отцам церкви и принялись пра­здновать появление младенца Иисуса на свет в январе. «Два раза ни­кому не удавалось родиться, даже при помощи Святого Духа! А 24-ое число опять же ближе к язычеству, зимнее солнцестояние все-та­ки...» - отмахивалась я от любопытствующих, зорко следящих за ве­яниями общественной моды и в разрешенное для бегства в религию время дружно повесивших на шеи массивные кресты.

Стол накрывали белой накрахмаленной скатертью (для сохран­ности белизны сверху стелили тонкую прозрачную клеенку), стави­ли на него извлеченный из недр шкафов и буфетов родительский хрусталь и загружали совершенно неподходящей для хрусталя стряп­ней - сильно перченой вареной свеклой например, смешанной с мелко порезанным маринованным огурчиком. Кайф был не в меню, а в самом факте уютного сидения за буржуйским, сияющим искрами дорогой посуды, столом. Вот так, в тесной дружеской компании под пение подвыпившей канадской подруги с замечательным русским именем «Михалыч». Михалыч исполняла весь репертуар Элто­на Джона, под аккомпанемент нашего местного студента консерва­тории, который был чуть-чуть в канадку влюблен, но страшился на­казания за связь с иностранкой больше, чем матушкиного гнева за рождественский выпивон. Магнитофон выплевывал из своих надо­рванных внутренностей «Jesus Christ Superstar» — арию за арией, ры­жий кот получал положенную по штату рюмашку «Алиготэ» и шел нетвердой четырехлапой походкой на кухню - облизывать горлыш­ки стоявших на полу пустых бутылок. Человек по имени Боб, неког­да служивший на далеком острове Диксон заместителем начальника тамошнего аэропорта, под шумок порывайся подстелить под свою тарелку газету и ворчат, что так сподручнее, привычнее и милее, чем на «недешевых скатертях». Боб был славен тем, что на Диксоне у не­го жила ручная северная сова Федя, умевшая докуривать предложен­ные летчиками бычки и никогда не отказывавшаяся от портвейна. Еще Боб, очумев от долгой полярной ночи, над входом в свою ком­нату повесил лозунг: «Господу Бобу нашему помолимся!», писал мне письма' на бланках для радиограмм, слушал запоем группу THE GUESS WHO, а длиннющие волосы прятал от начальника за ворот­ник форменной авиационной шинели. По тем временам мы были очень продвинуты - читали Воннегута, рассуждали о психоделиках, перманентной революции, фарцовщиках джинсами и судьбах мира. И о том (причем в любом состоянии), как классно дергает за струну сумасшедший парень по имени Джими Хендрикс. «Foxy Lady»...

Тогда думалось, что сидеть нам и сидеть ВЕЧНО, вот так, в тепле, за длинным полированным другом-соучастником, попивать и попы­хивать.

Но люди - все та же пригоршня воды, все тот же снежок... Мно­гие из рождественской компании исчезли, не простившись, Боб, го­ворят, тихо сошел с ума - опустил все шторы на окнах, запретил включать в комнатах свет... Правда, от GUESS WHO не отрекся даже обезумев. Михалыч спешно уехала к родным корням в страну Канадию, в славный город Галифакс, прихватив с собой опупевшего от привалившего(ся к нему) счастья русского мужа. Рыжий кот-пьян­чужка жирует в своем, кошачьем, раю...

Потихоньку идет отсчет 100 лет одиночества.

Знаю, что жестоко

Так с тобою говорить,

Мы все одиноки

Даже в час своей любви.

В жизни или смерти

Человек всегда один,

Где-то больше света,

Где-то чуть плотнее дым.

Ангел там, на небе,

Ставит в окна по свече,

Чтоб забросить невод

И ловить сердца людей,

Чем улов богаче,

Тем больней смотреть в глаза,

Ничего не значит

Здесь даже детская слеза...

Образы накатывали волнами, слова сами выстраивались в нуж­ные цепочки, одобрительно позвякивали два амулета - серебряная черепашка и медальон с великими символами инь и ян. Казалось, что весь московский и подмосковный мир должен взорваться благо­дарными аплодисментами, а на месте взрыва должны расцвести ты­сячи алых и белых пионов.

Знать, что завтра будет,

Я сегодня не хочу,

Пусть зажечь забудут

Наверху мою свечу.

Да, мы одиноки!

Но обмани себя в мечтах —

Может быть, жестоко

Говорить с тобою так...

Стой, оглянись,

Даль так темна!

Стой, мы одни —

Лишь ты и я...

Кода так и не была написана.

Или дурость, или неистребимая наивность, через которую и при­му когда-нибудь погибель свою, затуманили мне тогда глаза. Дуб, ав­тор музыки, — которая по настроению так напоминала эпохальную по ощущению одиночества и отчаяния «November Rain» группы GUNS'N'ROSES эпохи своего расцвета, — молча выслушал мою вос­торженную декламацию. И это молчание сразу меня отрезвило.

- Э-э, неплохо, неплохо, но... — промямлил Дубинин.

- Но? - эхом повторила я, ставя на могилках китайских пионов, которые должны были расцвести, крестики из гнилых щепок. Так в детстве, на даче в подмосковном Алабино, мы с сестрой хоронили в зарослях бузины аквариумных рыб, дохнувших одна за одной от ка­кого-то страшного рыбьего недуга.

- Я, конечно, попробую попеть, — сдался Дуб, — хм, завтра по­звоню...

«Попробую» означало одно: «Ваш номер, сударыня, не пройдет. Ни-ког-да-с»,

— Я попробовал, — омерзительно бодро прозвучало в телефонной трубке на следующее утро, — и жена послушала. Знаешь, что она ска­зала? «Такие чудесные стихи, и такое говно твоя музыка».

(Необходимое примечание: В настоящее время Дуб может отка­заться от своих слов, ссылаясь на то, что ничего не помнит. Мол, ам­незия, как у каждого второго героя американского сериала «Санта Барбара»).

— ... музыка. Может, напишешь что-нибудь поговнистее?

Хорошенькая просьба прозвучала из уст старого приятеля. Тако­го я еще не слышала. Бывали другие комбинации, вроде «Ну что за дерьмо Пушкина сочинила!», или «Бред какой-то!», или «Что, сов­сем сбрендила наша старушка?».

Однако не долго пришлось мне заламывать руки, стоя на пике отча­яния: явился-таки скромный Спаситель в облике все того же Маврика... и забрал текст для своего альбома (напомню — «Химического сна»). Без припева. Песня теперь так и называется «Одиночество».

... Одним из той «рождественской» компании был толстый, похо­жий из-за усов на моржа, Сашка, который то и дело высказывал се­рьезное намерение написать потрясающий роман и с этой целью по­стоянно покупал пачку финской бумаги и хорошую ручку. Затраты получались приличными, которые компенсировались лишь эмоциональным размахиванием руками и воплями, как же это будет гени­ально. Роман так и не случился. Сашка умер 1 мая 2001 года, на ули­це, направляясь к кому-то в гости, 10 дней пролежал в судебном морге — документов при нем не было никаких... Незадолго до такого легкого для него ухода из суматошной реальности мы с Моржом в очередной раз помирились и собирались уехать в Амстердам, к тюль­панам, каналам и безбашенным коффи-шопам.

Сюжет №2

fantasia

ЕРЕСЬ НЕБЕСНОГО ПЛЕВКА

Жрецы гладко брили свои черепа. Удлиняющиеся к макушкам го­ловы служителей культа смахивали на яйца, снесенные в понедель­ник удивленной курицей. В макушку жрецам в порядке строгой оче­редности вживляли бриллианты чистой воды. Считалось, что это четвертый глаз, стягивающий в клетки мистического центра беспо­рядочно разбросанные в Космосе нити знаний.

В памяти жителей Безоблачного Царства долго болтался и про­сился наружу случай, когда у одного из Верховных Жрецов на брил­лианте появилась крошечная желтая точка, которая медленно, но верно разрасталась, туманя чистый свет и завязывая на полезных ни­точках вредные узелки. «Бельмо на четвертом глазу, — шепотом передавали друг другу безоблачники, вышивая золотом крестики и ноли­ки на попонках для штатных собачек породы ши-цу, — у Верховного на четвертом глазу — бельмо...».

То, что появление желтого пятна могло сказаться на безоблачно­сти их существования, жителей Царства нисколько не волновало: для них не существовало таких понятий, как прошлое или будущее. Существовало лишь настоящее, очень удобное, бесконечно растяги­вающееся — словно резина — во всех направлениях.

Неожиданно у безбородого Верховного Жреца стала пробиваться щетина. Она неумолимо трансформировалась - от одиноких дикова­тых на вид волосков до состояния густейшей черной бороды, которую Жрец, вопреки всем безоблачным канонам, научился заплетать в десят­ки косичек. Он украшал косички невесть откуда взявшимися лентами, а на одну из лент даже привесил желто-розовый колокольчик.

Вместо ритуально-ночного приказа «Всем спать!», передаваемого по всем станциям, Верховный противным, почти женским голосом теперь выдавал: «Не буди нас, Будда, до побудки лучом будильника-рас­света...». Сначала все решили, что Верховный перегрелся в солярии, потом... усмотрели в желтом пятне признак тайной диверсии оппо­зиции (которой давным-давно не существовало из-за лени безоблачников)...

На самом деле все обстояло следующим образом: Господин Бог, зевая и подпихивая под уставшие от вечного лежания худые бока на­битые поролоном подушки, неожиданно плюнул вниз. Так, из стар­ческого озорства, наугад. Бриллиант, сиявший на макушке Верхов­ного, примагнитил божий плевок, а застарелая слюна принялась за свое нехитрое дело — разъедать захваченную площадь, которой на этот раз оказался четвертый глаз.

Примерно через месяц после появления первых признаков жел­тизны, устав взывать к будильнику и Будде, Верховный заперся в За­облачной Башне, достал из картонной коробки странного допотоп­ного фасона медиатор, натянул на электротрость несколько струн-проволочек и начал играть и наяривать ту самую Разрушающую По­кой Музыку, которую сам же запретил на Планете несколько поко­лений безоблачников назад, ради благополучия и здоровья новой нации... (Весьма вероятно, что Верховный, которого обуяла стран­ная одержимость, отыграл все известные ему песни и, преступно за­низив гитару в «до», лихорадочно воссоздал весь текст сожженных им самим гомеровской «Илиады», джойсовского «Улисса» и распи­сал акварельной «Гибелью Помпеи» все стены и потолки. О вероят­ности этого еще необходимо как следует подумать!)

Верховного брали целым войском, под барабанную дробь. Верто­леты болтались над Башней перегоревшими лампочками. Запро­граммированная на безоговорочный штурм пехота разнесла неза­пертую дверь в щепки, снесла опоры лестницы, ведущей в альков Верховного, и, забрасывая в образовавшуюся вверху дыру крюки с канатами, добралась-таки до спятившего Жреца.

То, что увидел командир штурмового батальона, повергло его в такой ужас, что он так и остался стоять на веки вечные на пороге аль­кова, окаменев.

На полу лежал Верховный, вырвавший острыми ногтями с ко­жей и мозговым веществом свой четвертый глаз. Верховный был мертв. Командир первый раз видел в своей жизни мертвого челове­ка — всех умирающих, случайных больных и стариков в определен­ный час безоблачных суток куда-то увозил списанный в утиль звез­долет. Он никогда не возвращался на Безоблачную Планету, и никто не знал, где падала старая летающая машина со своим печаль­ным грузом на борту.

Выковыренный из макушки бриллиант отбрасывал на стены странные желтоватые блики, словно внутри него включался и вы­ключался крохотный осветительный прибор. На полу обкусанными березовыми палочками была выложена фраза: «Лучше не знать дру­гой жизни. Начинаешь ненавидеть эту!»,

Случай с Верховным Жрецом подвигнул ученые умы Планеты на проведение невиданного доселе по степени секретности экспери­мента. Подняты были все жизненные архивы планеты, ученым раз­решили пройтись по прошлому, ознакомиться с тем, другим, быти­ем, запредельным. И в результате раскопок и долгих бдений появил­ся универсальный гуманный способ ликвидации неугодных и под­мочивших свою репутацию законопослушных граждан. Придуман­ный учеными метод оставлял чистыми руки Жрецов и Офицеров корпуса Дематериализации...

К особо провинившимся перед Планетой в специальном зале под­ключали особые датчики, которые реконструировали в сознании при­говоренного самые страшные картины из мирового прошлого. Начи­нали с наиболее безобидных вещей: как Оззи Осборн откусывает голо­ву летучей мыши, как блэкари приносят в жертву помоечного черного котенка, как мечется по сиене худющий Мэрилин Мэнсон (не то баба, не то мужик) в черных перьях, с измазанным белилами лицом и обве­денными черной краской глазами. Транслировали и Burzum. После не­го — впавший в безумие Ван-Гог в замедленном темпе отпиливал себе ухо, а на стоявшем перед ним холсте вяли некогда яркие параноидаль­ные подсолнухи... Благодаря усовершенствованным до невозможности приемам мультипликации сотни человеческих черепов быстро склады­вались самим художником Верещагиным в высоченные горы, а смахи­вающий на среднестатистическую престарелую тетку Энди Уорхол за­ставлял живую Мэрилин Монро укладываться под здоровенный ас­фальтовый каток, который превращал американскую красотку в десят­ки тонко раскатанных слоев для торта «Наполеон», И только потом шли мировые войны, включая напалмовый дождь во Вьетнаме, Чеч­ню, бомбардировки Югославии, операцию «Буря в пустыне»... туда, назад, к Третьему Рейху, к газовой атаке на Ипре, к кайзеру Вильгель­му, к Крестовым Походам и т.д., и т.п. Мозг подсудимого не выдержи­вал, начинал сбоить, происходило замыкание, появлялся пахучий ды­мок, и обезумевшего заключенного выпускали на свободу.

Он шел по прямым красивым улицам, не видя перед собой доро­ги, натыкаясь на прохожих, сшибая мусорные баки, и страшная го­рячая боль сжирала его мозг.

- Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль! ~ стучал дрессированный молот в правый висок.

- Джи-хад! Джи-хад! Джи-хад! — стучал другой дрессированный молоточек в левый висок.

- Смерть-ок-ку-пан-там! Смерть-ок-ку-пан-там! - возникало ощущение просверленного неопытным учеником слесаря темени.

- Гроб-Гос-по-день! Гро6-Гос-по-день!

Стук справа сплетался со стуком слева, переходил в центр. Голо­ву сдавливал раскаленный шлем рыцаря Ордена Тамплиеров.

- Ах, Бога ради, сир, не уходите, ибо город скоро будет потерян!

А в тело магистра уже погрузилась стрела сарацина... Гийом умирал во дворце Марии Антиохииской, жестокая резня обагрила землю... Ко­ни сарацинов затаптывали малых детей, обезумевшая толпа сдавлива­ла женщин, бывших в тягости, и в чревах их погибали нерожденные ча­да. .. Сарацины всюду зажигали огни, и пламя это освещало всю Святую Землю.

...Осужденный все ускорял и ускорял шаг, и вот он уже бежал так быстро, словно за ним гналась свора голодных гончих. А в голове на­батом звучали непонятные слова... Декодер не работал. А если бы его включили, то осужденный услышал бы признания Нортумберленд­ских ведьм, в тела которых прокалыватели втыкали иглы - искали «клеймо дьявола»...

Никто не осмеливался остановить бегущего: слишком диким был его взор, а изо рта вылетали голубоватые искры перенапряжения.

Нелепость прошлого и ненависть людей друг к другу, связываю­щая три звена «the past-the present-the future», гнала несчастного к Скале Падения. Там, на вершине, в его искаженном болью мозгу вы­рисовывалась во всех подробностях картина смертной казни в 'одном из американских штатов: сначала крик «Мертвец идет! Мертвец идет!», потом — крупным планом — руки и ноги смертника, пристег­нутые ремнями к специальному столу, и через мгновение — лица лю­дей за толстым стеклом, пришедших наблюдать за приведением при­говора в исполнение. Иглы, через которые вводится яд, автоматиче­ски безошибочно находят вены... Вспышка. Flash. «Вколи ему еще! Вколи ему еще, по полной!» — кричит старушенция, выплевывая красную пастилку. Красная слюна стекает по подбородку, остатки сиреневых кудряшек дрожат на покрытой коричневыми отметинами старости черепушке. Полицейский с уверенным пивным животом пытается утихомирить взбесившуюся даму, и она фиолетовыми ко­готками царапает свежевыбритую щеку копа.

«Мертвец идет!» - в последний раз слышит приговоренный Жре­цами и прыгает с вершины Скалы, чтобы избавиться от поселивших­ся в мозгу кошмаров прошлого. Красный террор. Белый террор. Желтый. Черный... Террор пустоты.

Наказание прошлым пришлось по вкусу Правителям Заоблачной Планеты. Им больше не нужен был звездолет для перевозки стари­ков и умирающих в неизвестный Космический отстойник. Мозг отживших свое граждан обрабатывали усовершенствованным излуче­нием, и они сами шли, брели, ползли, катили на инвалидных коляс­ках по направлению к Скале Падения. Они не замечали ничего во­круг, им хотелось одного: как можно скорее заглушить шум бомбе­жек, одиночные выстрелы караульных в колымских лагерях и крово­жадные возгласы хакеров: «Delete! Delete! Delete!». Властям при­шлось потратиться лишь на возведение Великой Непробиваемой Стены, чтобы отделить мир Идущих к Скале от мира Еще Не Гото­вых Пройти Этот Путь.

За счет экономии средств на создании и эксплуатации звездоле­тов для Жрецов была закуплена новая партия бриллиантов чистой воды, а в макушках Великих Просветленных просверлены дырки сверлами усовершенствованного типа.

Вот к чему может привести бесконтрольный плевок с небес. Плевок так называемого «фантома абстрактного мышления».

К «арийской» действительности сюжет адаптировался в довольно куцем виде, пропадала фигура Верховного Жреца. Но для трениров­ки мозга годилось и такое.

ЦАРСТВО СВЕТА

На чужой планете,

Там, в космической пыли,

Строят Царство Света,

Царство Грезы и Любви.

Прошлое там стерто,

Чтобы счастлив был народ,

Стариков и мертвых

Прочь уносит звездолет.

Там нет смертной казни,

Нет работы палачам,

Но людей опасных

Сразу видно по глазам:

В них — безумья искры,

Жажда все на свете знать,

Вечный поиск смысла

И желанье бунтовать...

Бунтарям включают

Прошлых лет забытый ток,

Войны и страданья

Превращают их в ничто.

Со скалы их сбросит

Страх все снова испытать...

Царство Сладкой Грезы

Будет вечно процветать!

Чем не роман Хаксли «Brave New World»? Правда, там Дикарь, вернувшись в идеальное общество, сам повесился в башне маяка.

Что бы почитать:

Е. Замятин. «Мы»

О. Хаксли. «Новый Дивный Мир»

П. Лангерквист. «Улыбка вечности»

Что бы посмотреть

«Зардоз» (реж. Джон Бурмен)

«5-и элемент» (реж. Люк Бессон)

«Мертвец идет» (режиссера не помню)

Сюжет №3

(почти автобиографический)

... Слепящее солнце. Белые стены домов. Белая мостовая. Белые деревья' с сидящими на белых ветвях черными птицами. Стражники с белыми рожами. Глаза — рыбьи, вываренные. Повозка подпрыги­вает на булыжниках, и каждый толчок отзывается острой болью в из­мученном теле. Меня везут за городскую черту, чтобы бросить там: авось, волки сожрут. Вообще-то должны были сжечь на костре, но смилостивились в последнюю минуту, хотя искалечили порядочно. В черной карете, неотступно следовавшей за повозкой, сидит высо­кий человек в черном, до крови закусивший губы от злости. Это он написал донос Инквизиции, это он пытался уничтожить меня...

- Этот черный человек появляется в каждой твоей жизни и ста­рается уничтожить тебя, - полная женщина с серыми глазами при­стально смотрела на стекающий по свече воск. Одна желтая капля набегает на другую, получаются свирепые морды каких-то борода­тых мужиков с крючковатыми носами. - В одной из прошлых жиз­ней довелось тебе быть ведьмой... Ну, типа знахарки, которая лечит коров, людей, травки собирает, заговаривает. Примерно в 12-м веке, где-то в окрестностях Парижа...

Ведьмой? Вот тебе, бабушка, и Новый год! Давным-давно, в том самом детстве, которое пахнет венгерской черешней и настое иным на «Палинке» чардашем и в котором таинственно шуршит камыш, растущий у берегов озера Балатон, явилась мне во сне ведьма. Синий шелковый балахон, прямые волосы крыла озверевшего ворона, ни глаза... О, какие это были глаза! Они извергали яркий огонь, кото­рый, правда, не сжигал меня, а пронизывал миллионом искр и ухо­дил в предрассветную даль. Чтобы стать там кострами скитальцев, пытавшихся найти Город Солнца. Она смотрела на меня и смеялась. Прошло много лет, но я часто вспоминаю этот взгляд. Была ли эта ведьма чьим-то отражением?

— Считай, что в настоящей жизни твой Черный Человек появил­ся в образе алкоголика и артиста-неудачника, которого ты со всей бабьей дурью бросилась спасать. Он почти победил, забрал у тебя всю энергию, довел тебя до состояния соломенного чучела. Еще не­много, и подчиненные ему шакалы радостно завыли бы, празднуя победу. Ну-ка, напомни мне, что ты видела...

Сплю. Вижу ванную комнату в своей квартире и того, кого серо­глазая дама называет Черным Человеком. Он хватает меня за шею и пытается засунуть под раковину. Темно и страшно. Человек кажется огромным, почти великаном, а руки у него холодны и жестоки. Край раковины давит сверху на темечко и замыкает меня на кафельный пол пронзительной болью. И тогда я, сделав нечеловеческий рывок в сторону, освобождаюсь. Человек мгновенно исчезает, ванная ком­ната наполняется успокаивающим серебристым светом. Но против­но ноет темечко.

Вообще-то, если мне не изменяет память, такой мрачный спут­ник есть у каждого из нас...

— Очередная попытка прервать твою связь с Космосом чересчур банальна, он решил придавить тебя раковиной. Фу, неэстетично как! Ничего, поболит, поболит твое темечко и перестанет. Я связь восстановлю, а его, диверсанта, мы уничтожим в фиолетовом пла­мени. Если получится... — дама отбирает у меня толстенный том «Тибетской медицины», который я в течение всей нашей беседы почему-то прижимаю к животу. — Учти, дружок твой бывший не так прост. Его питает энергия мертвых предков и энергия используе­мых им женщин.

Не гадай на картах,

Травы спрячь или сожги,

Завтра на закате

В темный лес быстрей беги.

Завтра на закате

В дом к тебе придет монах,

С ним десяток братьев

С искрои божьей в глазах.

Ты им предсказала

Смерть от крыс и пир чумы,

Сразу ведьмой стала,

Порожденьем злобной тьмы.

Лучше бы смолчала,

Золотой устроив дождь,

Но душа устала

Слушать лесть и слышать ложь.

Стой! Подскажи,

Как дальше жить?

Стой! Оглянись,

Мы здесь одни...

Стекла долго били,

Книгу Жизней долго жгли,

И монах убогий

Обезумел от молитв.

В полночь суд свершился,

Но до первых слез зари

К ним чума явилась

В окруженье черных крыс.

Тот самый монах, который ведет разъяренных предсказаниями жителей к дому знахарки, и есть Черный Человек. Фанатик, сущест­во с горящим мрачным огнем взором, в рясе, подпоясанной грубой веревкой с размочаленными концами.

- Она ведьма! Ведьма! — кричит монах, размахивая крестом. -Она не спит по ночам! Все ведьмы и колдуны - ночные твари! И Са­тана знает это и шепчет им по ночам свои мерзостные тайны...

И те люди, чьих детей знахарка лечила от губительной лихорадки и отравлений волчьими ягодами, чьих предков она пользовала трава­ми, чьих жен и мужей она отваживала от поглощения губящей душу огненной воды, с просветленными липами шли через лес за изрыгающим проклятья безумцем. Печально поскрипывав сломанные грубыми башмаками молодые деревца, не успевшие насладиться жизнью, черными пиками протыкали небеса сожженные походя ели...

Дом был пуст. Быстрой тенью промелькнула черная кошка и ис­чезла в вечных сумерках загадочных углов непростого жилища. Ни­кого. Лишь на полулежал толстенный фолиант с золотым тиснени­ем на обложке (единственное свидетельство присутствия этого презренного металла в колдовском доме. Этот фолиант и был «Книгой Жизней», где написано о каждом из пришедших сюда и о каждом, \ оставленном в обреченном на гибель городе. «В конце истории своего пребывания на земле любой человек сам ставит в ней точку своим по­следним поступком», - успел прочитать монах, но понять суть прочи­танного ему помешал замутненный яростью рассудок...

- Это их Библия! Сатанинская Библия! Сожгите ее! И ведьма сдохнет вместе с ней! Прах и пепел! Прах и пепел!

Несколько раз огонь пытался сожрать белоснежные страницы книги со странными черными буквами, но отползал, словно беше­ный пес, обломавший о волшебную кость гнилые, уже не страшные зубы. Фолиант так и не сгорел бы и остался бы лежать целым и не­вредимым, наводя ужас на истребителей прорицательниц, если бы из другого измерения не прорвался затянутый в черную кожу бай­кер-безумец на черном-черном байке и не плеснул на фолиант каче­ственного бензина из Арабских Эмиратов. Чирк! На подступах к го­роду застонала от счастья, заорала пьяным голосом Чума.

И канистра, откуда Черный Байкер плеснул бензином, была чер­ной. И Черные Часы на ведьминой кухне уже показывали Время - Специальное Время Сжигания Книг. Был час между Серебро лунным Волком и Огненно красным Быком, мгновение Раздавленной Мыши...

Дубинин раздавил этот текст легко и непринужденно - большим и указательным пальцем правой руки. «Не катит, — сказал басист, — фигня все это, валяй дальше, работай!»

Сюжет №4

Ворон долго и тупо рассматривал перечень совершенных им пре­ступлений, пытаясь понять, — за что все-таки на него такие напасти обрушились? И черен, как туча грозовая, мылом «Safeguard» не от­мыться, наждаком не отнаждачиться... Зато как эффектен взгляд! Подсмотрев в широкую щель в старой оконной раме весьма сомни­тельный по благости своей фильм «Омен», Ворон после долгих и из­нурительных тренировок научился сверкать глазом в точности как его птицеродственник в киноверсии истории Антихриста. Зырк-зырк — и красноватый отблеск вселял ужас в сердца зрителей.

(— Не может быть у ворона рубиновых глаз! — неуверенно пытался возражать мне Дуб.

- Может, — с удовольствием констатировала я, вспоминая «оменовскую» эпопею-страшилку. — Еще как может!)

- Что же во мне отрицательного? - ворчал мой Ворон, которому по правилам полагалось жить лет триста, но возраст которого, по не­объяснимым для орнитологов причинам, перевалил уже за 366 год­ков. — Стало быть, все вороны, гайворонье, галь и галье, чернь вся­кая — мои родственники. Где галь, там и голь. А черен я оттого, что создан, мол. Дьяволом, — Ворон вздохнул и если бы мог, то пожевал бы губами, а так только щелкнул пару раз клювом. — И, типа, во мне живет душегуб... Посмотрим...

Ворон вывернулся наизнанку переданным по наследству дедуш­киным приемом: через попку потянул себя за язык черным стальным когтем. Вывернув, встряхнул, не нашел ничего предосудительного, восстановился и удовлетворенно потер бока крыльями.

- А что плохого в том, что я помогаю душе откидывающегося колдуна легко выйти из тела? Чего плохого-то? Не понял я... Ну кру­жил я над его крышей, кружил, дык это у меня с вестибулярным ап­паратом не того, заедает... Но все это антивороновое вранье имеет положительный момент: люди не сожрут, они теперь богобоязнен­ные, будут от голода загибаться, а в рот ни перышка, ни косточки... Слава Богу!

(В том, надо сказать, Ворон здорово ошибался: сожрут, непре­менно сожрут, и про колдуна забудут с голодухи, и про мать родную, и про папаню убогого.)

Давным-давно Бог обидел Ворона. В те далекие времена, после со­творения мира, Ворон был самой белой и чистой птицей, голуби - говнюки к нему даже за гривенник подойти не смели — так уважали. Но слу­чился Потоп, и Ной, гражданин мира, естественно, соорудил Ковчег... Плавали они, плавали, одурели от хрюканья, мычания, споров и дрязг на борту громоздкого сооружения старика-жизнелюба, первого в истории Земли начальника Службы спасения, и решили послать кого-нибудь из крылатых посмотреть — а не кончилось ли водоизвержение.

Бросили на щепочках: каждая божья тварь в душе молила небеса, чтобы минула ее чашка сия — дело было темное, запросто можно было головушку сложить в сумерках Неизвестности. «Счастье» лететь на разведку выпало белоснежному Ворону. Простился он с Воронихой и во­ронятами, присел на дорогу у гнезда родного, и стартанул... Летел, ле­тел над водным безобразием, смотрел по сторонам — одна вода знай се­бе плещется. Ни клочка, ни лоскутка суши. Силы у Ворона на исходе, и когда в глазах его, еще не умевших в ту пору излучать рубиновый свет, тьма от усталости начала распадаться на тысячу колючих ежиков, он и увидал Землю. Измученная птица с трудом еще несколько раз взмах­нула горящими от борьбы с воздухом крыльями, еле дотянула до спаси­тельной тверди, и рухнула там, бездыханная... Старик Нои со всей чей компанией напрасно ждал возвращения Ворона из разведки. Не­вдомек им, очумевшим от бескрайности воды, было, что умер их посла­нец, лежит лапами вверх на тонкой кромке освобожденного от потопа песка. И настучал Ной Богу, и решил Бог, что загулял Ворон на радос­тях по-черному, забыл о строжайшем наказе вернуться на Ковчег. И проклял тогда Бог дохлую птицу и повелел всем потомкам ее быть чер­нее самой черной ночи, стать кровожаднее самого кровожадного крокодила и любить лакомиться падалью. Выл белым, стал черным. Мало того, многие пошли на поводу у несправедливости, в обычном крике Во­рона «Кар! Кар!» наиболее пугливым стало чудиться «Кровь! Кровь!». И тема кровавости плавно перекочевала с Ворона на Ворону. Дескать, хо­тела Ворона испить крови, капавшей из ран распятого Христа, вот Господь и проклял эту птицу, клюв ее по краям теперь обведен как бы кровавым ободком. Не знаю, может, во времена Пилата (Понтия, про­куратора Иудеи) и Иуды Искариота так оно и было, но, сколько я ни разглядывала ворон, прилетающих по утрам ко мне на карниз за кусоч­ком сыра, ничего общего со следами помады на клюве птицы я не за­метила...

Пожалуй, самым главным моментом, побудившим меня вклю­чить Ворона в «арийскую» мифологию, стала связь этой птицы со смертью и миром мертвых. По народным поверьям, смерть залетает в окно черным вороном, а уж если он кружит над чьей-нибудь голо­вой или крышей, жди беды!

Комдив Василий Иванович Чапаев, красный командир, накану­не своей героической гибели в водах реки Урал пел (если верить ста­рому кинофильму): «Ты не вейся, черный ворон, над моею го­ловой!».

И во сне, между прочим, Ворон с опереньем, отливающим сине­вой, тоже сулит смерть.

Имея в запасе множество доказательств нехорошести Ворона, я начала кропотливую работу по «укладке» образа в пределах «дуби­нинской рыбы».

Первая прикидка выглядела следующим образом:

Ночью день разорван,

Затянула рану мгла,

Смотрит черный ворон

На меня рубином глаз.

Из другого мира

Ворон вести мне принес,

Воскресил забытый

Вкус тобой пролитых слез.

Я не суеверен,

Но мои гость проронит смерть,

Траур оперенья —

Это траур и по мне.

Где же мой хранитель,

Ангел с огненным мечом?

Летней мглой укрытый,

Он забылся странным сном.

Дай волю мне!

Прочь отпусти!

Ворон в ответ:

«Я там, где ты!»...

Ворон трижды крикнул

Имя той, что предал я...

Дом, как факел, вспыхнул,

И сгорел за миг дотла.

Ворон Книгу Жизни

На прощанье бросил мне,

В ней, как снег, страницы,

И меня в помине нет!

Дай волю мне!

Прочь отпусти!

Ворон в ответ:

«Я там, где ты!»...

Яне верю суеверьям,

Но боюсь света дня,

За мгновенье

Стал я тенью,

Я из жизни

Птицей изгнан.

Печальная получилась история, с легким оттенком вампиризма в конце, но, правда, без вони... Робкие вариации на тему «Nevermore» Эдгара Аллана По. Ворон выступает не как пожиратель падали или хранитель кладов (что с ним тоже случается, скупердяй, редкостный, ни монетки не даст на издание сольного альбома), а как мститель. Мстит за преданную некогда любовь. Девушка, судя по всему, свела счеты с жизнью. Недаром любимая заключительная фраза «арий­цев», рассказывающих о сюжетах песен: «Короче, все умерли!». И для виновного в личной трагедии девушки Ворон превращается в не­прошенного спутника, во вторую тень. Ему даже удается выкрасть у задремавшего Господа Книгу Жизни (во, зациклило меня! Пока не пристрою, не успокоюсь ведь!) и показать, что в ней имя виновника не значится и нет записи о деяниях его... А. следовательно, ждет его вторая смерть — в озере огненном, где и без того тесно из-за боязливьгх и неверных, скверных и убийц, любодеев и чародеев, идолослужителей и всех лжецов (см. Откровение от Иоанна, гл. 20, 21).

Тему эдгарповского «Ворона» подхватила у нас немецкая группа GRAVE DIGGER. Случилось это уже во второй половине 2001 года, а то бдительные стражи порядка могли бы опять заподозрить меня в чем-то очень нехорошем.

Вообше-то, эта команда то и дело залезает в кладовые моих идей и таскает оттуда всякие полезные темы, или наоборот? Помню, как я пыталась уломать Петровича на сочинение опуса о храмовниках — Ордене Тамплиеров, рыцарях в белых плащах... «Сначала их было только девять...» (Хо, мое любимое число!)

Сюжет о том, как сжигали последнего магистра ордена на Камышо­вом острове, так и просился переложить его на музыку. «Когда будете привязывать меня к столбу, - говорил своим палачам де Моле, - повер­ните меня к собору Богоматери...» Вы только вникните в то, что писал о храмовниках Святой Бернар, выдавая желаемое за действительное: «...они ненавидят шахматы и кости, им отвратительна охота (В. И. Ленин точно тамплиером не был, любил побродить с ружьишком по лесу, — прим. авт.); они избегают мимов, фокусников и жонглеров и питают отвра­щение к ним. к песням легкомысленным и глупым.

Они стригут волосы коротко, зная, что, согласно Апостолу, муж­чине не пристало ухаживать за своими волосами. Их никогда не ви­дят причесанными, редко — умытыми, обычно — с всклокоченной бородой, пропахшими пылью, изможденными тяжестью доспехов и жарой...».

Но легенды об уди­вительных сокровищах ордена и ереси тампли­еров не вдохновили, «арийского» гитарис­та... Через год после на­шей беседы с Холстининым у немецких «гробокопателей» вы­шел альбом, целиком посвященный Ордену Храма (Господня).

Тогда конкретного пересечения «арий­ской» и «гробокопательской» линий не случилось. Но, видимо, тот Господин Великий Экспериментатор, который сидит наверху, бросил наши фишки не очень да1еко друг от друга. Именно фишки, а не кости (речь идет об игральных костях, а не о том бело-желтом ужасе, который периоди­чески выкладывала из студенческого чемоданчика на стол моя стар­шая сестра, когда училась в 1-м Медицинском институте - у нас до­ма частями побывал целый скелет).

Осенью 2001 года немцы выпустили альбом, в котором среди про­чих песен черным лжеальбатросом реял «Raven» — «Ворон». Крово­жадно цыкая зубом («цыкать зубом» — полюбившееся с детства вы­ражение из эпохального произведения «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких), я впилась мрачным взором в текст, надеясь увидеть абсолютно новое решение вечной темы господина Ворона. Но жестокое разочарование постигло меня: ленивые немцы просто «пощипали» упомянутое выше стихотворение Эдгара По, распевая некоторые его строки целиком, никуда не сворачивая с главного тракта, ни на какую проселочную дорогу.

«Как-то в полночь, в час угрюмый... Утомившись от раздумий...» - так переводил М. Зинкевич. Подстрочник же выглядел следую­щим образом; «Однажды, когда угрюмая полночь сошла на землю, а я, измотанный и усталый, погрузился в раздумье...». Единственная серьезная правка, которую позволили себе сделать «гробокопатели», сводилась к замене слова «птица» — «bird» словом «priest» — «священ-

ник». «Птица ты иль Дьявол», - говорил герой Эдгара По. «Священ­ник ты иль Дьявол», — пели GRAVE DIGGER. На этом вся револю­ция и заканчивалась. С трогательным сохранением имени любимой девушки, о которой тоскует лирический герой (простите за вы­ражение).

Мыс нашим всадником Апокалипсиса, дождем из камней и свер­кающим рубинами глаз Вороном все-таки выбились в «улучшатели», «модернизаторы» и «глобализаторы», не зацикливаясь на трогатель­ной истории с отошедшей в мир иной Леонорой и черной птицей, у которой на все вопросы был заготовлен универсальный ответ: «Nevermore» («Крикнул Ворон: «Nevermore!»...»). Границы крошеч­ного домашнего ада несмелого в своих поступках индивидуума АРИЯ неспешно расширила до ада коллективного, всеобщего...

Вариант 2

Ночью день разорван,

Затянула раны мгла,

Смотрит черный ворон

На меня рубином глаз.

Я не суеверен,

Но мой гость пророчит смерть,

Траур оперенья —

Это траур и по мне.

Из другого мира

Ворон вести мне принес -

Скоро с неба хлынет

Из камней тяжелый дождь.

На коне крылатом

Всадник спустится за мной,

Любоваться адом

И агонией земной.

Свет ищет свет,

Тьму ищет тьма,

Дай мне ответ:

«Кто же здесь я?».

Сорок дней видений —

В Книге Жизни нет меня,

Всадником мгновенно

Сброшен в озеро огня.

Это — смерть вторая,

Раз меня в той книге нет,

Ворон это знает,

Разрывая в кровь рассвет...

Лучше всего пишется по ночам, когда беспокойные старые роди­тели забываются тяжелым сном. Матери снятся горные разломы, Дева Мария, бегущий по пляжу Лаврентий Палыч Берия в костюме, с портфелем в руках, давно умершие родственники, убитые на войне братья.

Просыпаясь, она долго приходит в себя, стряхивает наваждение и заявляет, нагоняя тоску: «Когда я умру, везде по всему дому повесьте мои портреты, чтобы я наблюдала за вами...», Отец никогда не рас­сказывает о своих снах, лишь иногда он кричит, не просыпаясь, кри­чит страшно и надрывно. «С такой дочерью еще не так завопишь!» — предвижу я скептическую ухмылку читающих сей труд, но вежливо пропускаю этот скепсис впереди себя в открытую дверь.

Вариант 3

Ночью день разорван,

Затянула рану мгла,

Смотрит черный ворон

На меня рубином глаз.

И молчит Хранитель,

Отвернувшись от меня,

Между нами нити

Обрывает тишина...

Я не суеверен,

Но мой гость пророчит смерть,

Траур оперенья —

Это траур и по мне.

Знать, что завтра будет,

Я сегодня не хочу,

Пусть зажечь забудут

Наверху мою свечу...

Черным крылом

Солнце укрой,

В мире ночном

Я твой давно!

Странной силой полон,

Я начну свой суд вершить,

Проклятых и мертвых

Я заставлю говорить.

В спину мне вопьется

Шпиль собора без креста,

Упадет в колодец

С неба черная звезда...

Ночь безлунна,

Ночь безумна,

Я теряюсь в ней,

Нет спасенья —

Всюду тени...

Тенью черной

Вьется ворон!

Последнее четверостишие о шпиле без креста мне казалось очень кинематографичным. Этот момент был подсмотрен все в том же фильме «Омен», когда перед грозой близкого к разоблачению Анти­христа священника пронзает рухнувшая с крыши железяка-копье.

Окончательный вариант «Ворона» получился в результате смеше­ния всех перечисленных вариантов с добавлением незначительной (но решающей) порции безысходности в виде припева. «Выхода нет...» Какой выход может быть у человека, увидевшего говорящего Ворона и одного из Всадников Апокалипсиса?! Таких, если они во­преки всему и остаются в живых, срочно отправляют в машине ско­рой психиатрической помощи в Дом Дремлющего Разума, где нет дверных ручек, где царствует аменазин...

Сюжет №5

(Дубинину не показанный, т.к. судьба этого сюжета была ясна и так)

Изготовление восковых кукол и втыкание в них булавок или иго­лок — обычный магический приемчик, нещадно эксплуатируемый в кинофильмах с мистической начинкой. Многие маги используют для фигурок своих жертв церковные свечи. «Воск качественный», — говорят они.

Специальные иглы втыкают в человеческие тела в соответствую­щих точках и специалисты по акупунктуре - дело это очень деликат­ное, сродни магическому ритуалу, невзначай можно повредить ка­кой-нибудь нерв, и остаться скрюченным на всю оставшуюся жизнь. 12 сеансов акупунктуры, проведенных отличным специалистом, гар­монизируют организм, делают его способным петь в унисон со Все­ленной.

Но на мотив «Ворона» сложился не гимн успешному иглоукалы­ванию, а нечто посвященное Валерию Кипелову, который в своей жизни сильно подвержен влиянию Луны, а приливы и отливы кипеловской энергии соответствуют лунным фазам. Когда при неверном сиянии здоровенной стеариновой свечи на фоне свечения телевизи­онного экрана (звук был отключен) писались эти строки, я знала точно, что настроение у Валерки было на нуле.

ИГЛЫ

Иглы в моем теле —

Наказанье за грехи,

Руки онемели —

Вырвать иглы не смогли!

Ты все точки знаешь,

Где больней, где холодней,

Только Ты исправишь

Жизнью сломленных людей.

Изготовь из воска

В полночь новые сердца,

Пусть неверный Космос

Затуманит нам глаза...

Ты добавишь крови,

Черной сажи в желтый воск,

Три великих слова

Скажешь в миг агоний звезд.

Мы восстанем духом,

Мы опять полюбим жизнь,

Восковые куклы —

Вне страдания и лжи.

Кипелыч молча выслушал посвящение себе по телефону и ниче­го не сказал. Минут через пять он наверняка забыл об услышанном.

А ведь стоило бы хотя бы на 3 минуты представить себе бесконеч­ные длинные залы с давящими на психику каменными стенами. Фа­келы а не электрические лампы неровным светом освещающие де­сятки, сотни столов, на которых неподвижно лежат десятки, сотни наших восковых двойников.

Между столами расхаживает Хозяин Мира, отнюдь не высокий, широкоплечий старик с длинной седой бородой, шелковый плащ которого ниспадает мягкими складками и почти касается мрачного векового пола.

Хозяин Мира - всего лишь Карлик, облаченный в игрушечные ла­ты, Карлик со злыми глазами, в которых отражается стотысячелетняя мудрость всех карликов мира. Мудрость и жестокость. Когда Хозяин замечает непорядок среди воткнутых в наши тела игл - бывает, что они наклоняются или вообще выпадают, — такие же низкорослые, но не столь мудрые и жестокие слуги торопливо пододвигают ему скамеечку, украшенную сигилами. Карлик, некрасиво сопя, взбирается на под­ставку и ликвидирует погрешность: возвращает булавку или иглу на ме­сто, да еще старается воткнуть поглубже. И тогда у кого-то из нас разо­рвется сердце, кто-то почувствует чудовищную почечную колику, кто-то выстрелит не в того, кто-то неудачно влюбится.

Вот и сюжет для клипа. А «сигила» — это личная подпись Духа или Ангела и обычно применяется для построения магических Кру­гов и пишется на всяких талисманах и магических орудиях.

P.S. «Ворон» - чем не иллюстрация учений Зороастра (помимо всего прочего) о скорой гибели мира в огне; спасутся только сторон­ники добра? А стало быть, никто не спасется, т.к. Добро — понятие относительное.

Что бы почитать:

Элгар Аллан По. «Ворон», поэма

Пер Лагерквист. «Карлик», роман

Джулиан Варне «История мира в 10 главах»

А. и Б. Стругацкие. «Понедельник начинает­ся в субботу»

Что бы посмотреть:

Все тот же фильм «Омен» — чтобы увидеть, как у ворона светится красным глаз

«Иствикские ведьмы» (с Шер и Джеком Николсоном)

Окончательный вариант текста:

ВОРОН

(Дубинин/Пушкина)

Ночью день разорван, затянула рану мгла,

Смотрит черный Ворон на меня рубином глаз,

Я не суеверен, но мои гость пророчит смерть,

Траур оперенья — это траур и по мне.

Из другого мира Ворон вести мне принес:

Скоро с неба хлынет из камней тяжелый дождь,

На коне крылатом всадник спустится за мной -

Любоваться адом и агонией земной.

Мир обречен.

Выбора нет.

Вечная ночь

Там, где был свет.

Трижды Ворон крикнул, потемнели небеса,

Ангел мой Хранитель от меня отрекся сам.

С неба звезды пали, и в огне зашлась земля —

Всадник рассмеялся, и в огонь швырнул меня.

Все, что будет, я забуду,

Это сон чужой.

Только снова кружит Ворон,

Над землею, надо мной...

ОСКОЛОК ЛЬДА

(музыка В.Дубинина)

Размер любимой песни Дубинина сыграл с нами злую шутку -стихи и стишки можно было слагать до бесконечности. Чтобы уйти в такую бесконечность, не приходилось закатывать глаза под потолок, накачиваться чаем с полезным для здоровья «Кагором» или пересма­тривать десятки видеомелодрам, пытаясь ухватить за волосатую зад­нюю лапу ускользающее капризное вдохновение.

Настроение было понятно сразу — душевные страдания. Но, как известно, страдания бывают двух видов: формальные и искренние. Хотелось бы выбрать последние. Все всплывшие сюжеты пересказы­вать нет смысла... (К вопросу о категориях и видах чувств и поступ­ков: совсем недавно выяснила я интересную вещь: деление греха христианскими теологами-бюрократами на действительный грех и первородный. Действительный грех подразделяется в свою очередь на смертный и простительный, и также на материальный и формаль­ный. Похоже, большинство из нас — материальные грешники. Мы не осознаем свои грехи как грехи, не несем за свои поступки ника­кой ответственности...)

Сюжет №1

Один из вариантов текста строился мной как 2-я серия «Беспеч­ного ангела», песни, которая помогла АРИИ попасть в ротацию на «Нашем радио» и речь о которой пойдет несколько позже.

... Мое воображение опять сни­мало короткометражный и совер­шенно не бюджетный фильм. Ста­рая мечта со злобным упорством подставляла подножку: когда-то, после окончания 8-го класса, мне ужасно хотелось найти ту школу, в которой обучали бы киноопера­торскому мастерству. Я вбила себе в голову, что такое учебное заведе­ние непременно должно нахо­диться в районе киностудии «Мосфильм». Ничего и никого, кроме Александра Борисовича Градского (певца, поэта & композитора и пр., и пр.) я в том районе не нашла. Градский в ту пору щеголял в вы­тертых до неприличия на коленях вельветовых самопальных портках, в черном вытянутом свитере с продранными локтями, отчаянно ругался матом на всех, включая свою родную бабушку - бабу Розу. Старушка отвечала внуку тем же, по мере возможности кормила котлетами ораву оглоедов - музыкантов и по совместительству выполняла функцию ди­ректора сашкиной группы «Скоморохи».

— Сто рублей - таки, и «Скоморохи» будут! — с характерным акцен­том заявляла баба Роза телефонной трубке. Закаленная в словесных и жизненных битвах с талантливым внуком старушка, между про­чим, дожила до 103 лет, и до последнего дня сохраняла ясность ума. Да будет земля ей пухом... Итак, с кинооператорством ничего не по­лучилось, и с тех пор я прокручиваю все свои фильмы в голове, вы­ступая и за режиссера, и за оператора, а главное — за сценариста.

Представьте себе, что вы смотрите фрагменты фильма.

Большая комната. На стенах выведенные нетвердой рукой над­писи «We fuck them all!», «Harley forever!», «It's road to hell». Ни при­хожей, ни коридора — дверь открывается сразу на улицу, выбрасывая в уличный поток содержимое комнаты. У стены — пара мотоциклов. По комнате слоняется украшенный паутиной татуировок детина-байкер в джинсовой куртке с оторванными рукавами, в промаслен­ных «Ливайсах». Он совсем не похож на сусальных красавчиков, ко­торых так любят показывать в клипах на песни о прОклятых мото­циклистах. Довольно рядовая физиономия, с парой уродующих ще­ку шрамов.

— Я бы пошел за сигаретами... — полувопросительно, полуутвер­дительно произносит в никуда детина, которого дружки давно зовут «Безумным Ангелом». В перерывах между драками в пивнушках, мо­топробегами и возней с мотоциклом он любит вырезать из папирос­ной бумаги и серебристой фольги ангелочков. Вырезает, соединяет их ниткой, протыкая фигурки в районе не существующего у ангелов пупка, и украшает ими свою комнату. Старые и свежевырезанные крылатые дебилики висят во всех углах, свешиваются со случайно, по пьянке, вбитых гвоздей, иногда воровато шуршат под ногами...

- Я бы пошел за сигаретами, - нараспев повторяет Ангел, бросая взгляд на надувной матрац, где похрапывает его подружка - Беше­ная Валентина, укротившая за свою недолгую 18-летнюю жизнь не

одну дюжину мужиков и байков. «Бешеная» и «Безумный» — чем не Ева и Адам нашего времени?

Валентина наотрез отказывается вставить зубы - два передних она вышибла в очередной аварии. «Плеваться удобнее, - объясняет она подружкам - поповерткам свое странное нежелание вернуть при­влекательность постоянно улыбающейся пасти, - а потом я так про­тестую против обезличивающего человека американского образа жизни, нах*** посылаю этих худосочных телок с фарфоровыми клацалками!»

Она ни за что не отпустила бы Безумного Ангела, если бы не спала глубоким благодатным сном праведницы. В прошлый раз Ангел вышел за чипсами на угол, и проболтался неизвестно где месяца три...

(Примечание: моими представителями в издательстве принима­ются любые продолжения начатой истории, придуманные героически­ми людьми, читающими сей труд.)

Мелодия у Дубинина была настолько романтической и пронима­ющей до печенок, что, естественно, не сочеталась с реальностью су­рового байкеровского бытия. Получалось нечто слезовыжимательное. То, что вы сейчас прочитаете, можно считать простой размин­кой пальцев хреновой пианистки перед неизбежным исполнением второго концерта для фортепьяно с оркестром Сергея Рахманинова (гения).

ЧЕРНОЕ СОЛНЦЕ

Он поступил жестоко с тобою —

Сказал, что вернется, и исчез...

Слез и страданий твой друг не стоил,

А ты не любила слово «месть»...

Ты смеешься, словно плачешь,

Но не плачешь никогда,

Черным Солнцем для тебя согрета даль,

Королева Боли (фу, ты!)...

Безумная Печаль...

Ты мчалась молнией по дорогам,

В душе жил охотничий азарт,

Но у небес просила не много —

Хоть раз посмотреть ему в глаза.

Вверх, к облакам, мольба улетела,

Его сбили в ночь под Рождество,

Ты подошла и в глаза посмотрела —

А там ... отражение твое.

Кандидатов на исполнение главных ролей в придуманных под музыку композитора В.Дубинина эпизодах о Безумном Ангеле и Бе­шеной Валентине я среди профессиональных артистов пока не на­шла. Лучшие типажи обычно скрываются среди народа. Вот досочи­няюсь до чертиков, и пойду искать.

Сюжет №2

(еще одна попытка выполнить просьбу о надежде на лучшее будущее)

Есть черный след печали на солнце,

Душа поднялась, и обожглась,

Есть черный флаг за тем горизонтом,

Куда убежать душа рвалась...

Ты просила дать надежду,

Я отдам все то, что есть:

Поцелуй мой,

Свет исхоженных небес,

И дорогу к счастью

Сквозь почерневший лес.

Есть быстрый зверь и меткий охотник

Душа под прицелом пустоты,

Есть крик души в бурлящем потоке,

И крик при паденьи с высоты...

Мир продолжал вращаться устало,

А я замерзал вновь под дождем,

Мне доверять душа перестала,

Ушла неизведанным путем...

Сюжет №3

Здесь появляется странник, одетый в пурпур. Скорее всего, это очередное появление Отшельника с девятой карты Таро, которого каждый художник уродует по-своему. По духу мне ближе тот старик с фонарем, что очутился перед пол­зущим в гору зеппелиновским гитаристом Джими Пейджем в фильме «The Song Remains The Same».

- Дайте, дяденька, фонарь... поносить, — фантазируя, обращаюсь я к длиннобородо­му мудрецу.

- Вместо мобильника? — ухмыляется му­дрец, с наслаждением почесывая спину концом старинного посоха.

- Вместо мобильника, — не совсем уве­ренно говорю я, не зная точно, подыгрывать мне ему или нет. Вооб­ще-то, старик казался совершенно своим в доску.

- Будешь искать Человека? Днем с огнем будешь искать?

- С огнем, и ночью...

- Все сначала и сдуру ищут Человека, именно чтоб с большой буквы... - задумчиво произносит Отшельник, аккуратно стряхивая с конца своего плаща кучу шаловливых любопытных муравьишек, по­том принимается прикручивать в фонаре фитилек, — а потом броса­ются на поиски денег и забывают про Человека... Деньги, деньги, всюду деньги, господа...

Вальсируя, Отшельник долго топчется на одном месте, превра­щаясь в удаляющийся за горизонт песчаный вихрь.

Прочь уходило холодное лето,

И мы у окна считали дни,

Шел мимо странник, в пурпур одетый,

Спросил, были ли счастливы мы...

Мы потеряны живыми

На Земле не в первый раз,

Это счастье —

Здесь никто не ищет нас,

Быть живыми трудно...

..................(ничего интересного в голову не пришло)

Он нас провел по лунным просторам,

Порой мы терялись среди гор,

Но чувство радости и свободы

Опять находило нас легко!

Он, этот странник, исчез на рассвете,

Забыв карту призрачной Луны,

Кто нам серьезно теперь ответит —

В ту ночь были ли счастливы мы?

Сюжет №4

Я знаю все, о чем ты мечтала,

Взглянув только раз в глаза твои,

В свой хрупкий мир людей ты впускала,

Ждала неземной в ответ любви.

Я боюсь, что ты исчезнешь,

Лишь дотронусь до тебя,

За тобою

Я уйду в туманный край,

Но — пока есть время —

Ты не исчезай!

Ты сотни раз в слезах умирала,

Тебя возвращали в этот ад,

Смерть верить клятвам твоим перестала,

Живи жизнью, взятой напрокат.

или

День начинаешь всегда с покаянья,

А ночь — окаянная — в крови,

Пыль стерла с книжных страниц названья,

И нет больше лживой красоты!

И ты одна под небом осталась,

С ключом от двери, которой нет,

Я знаю все, о чем ты мечтала,

Но где тот согревший душу свет?

Сюжет №5

(без комментариев)

Мы только призраки этой Вселенной,

Хотя и не таем в зеркалах,

Мы не проходим сквозь камни и стены,

Сердца бьют навылет боль и страх —

Я боюсь, что ты исчезнешь...

Смерть нас берет во сне и мученьях,

И крест — сторож нашей тишины,

Мы все же призраки этой Вселенной,

Но мы всей Вселенной не нужны.

Мы только призраки вечной Вселенной,

Наш мир тоньше всех других миров,

Здесь счастье легче морской белой пены,

И здесь слишком призрачна любовь.

Сюжет №6

(продолжение лунной темы. Собственно, с этого варианта,

как показали раскопки, песня и начиналась.)

Я жду тебя на лунном просторе,

На той, странно темной, стороне,

Там вся печаль Земли невесома,

И жизнь в миллионы раз длинней...

Там мы не скажем больше ни слова —

Словам доверяет пусть Земля,

Свет станет в сердце оттачивать холод,

Сердца согреть на Луне нельзя.

Мы по ступеням в ночь полнолунья

Сойдем в мир, что стал давно чужим,

Вновь.............струны (или руны, на худой конец)...

И жизнь видеть с темной стороны.

Состояние — идиллия двух влюбленных друг в друга до судорог людей, одетых в скафандры космонавтов. Они плавно перемещают­ся с одного лунного камня на другой, безотчетно выполняя немыс­лимые па в воздухе, иногда что-то внутри у заскафандренных влюб­ленных словно закорачивает, и они принимаются носиться по лун­ным пригоркам (если бы на Луне был воздух, я бы сказала «рассекая воздух со свистом», но воздуха-то нет, значит свистеть нечему). Что­бы воочию увидеть подобные полеты, рекомендую посмотреть фраг­мент глупейшего, но эффектно снятого китайского фильма «Краду­щийся тигр, затаившийся дракон» — там, где герои дерутся в зарос­лях бамбука.

А у меня на Луне за любовным танцем парочки внимательно на­блюдают два желтых глаза. Словно кто-то великий, но похотливый и глумливый, смотрит на людей сквозь прорези черной бархатной ма­ски, украшенной звездами. Однажды у таинственного подсматрива­ющего в одном из сюжетов глаза уже пылали, но красным светом. Наверное, Он поменял контактные линзы.

Сюжет №7

Героя сюжета, совершенно отчаявшегося, в разодранной в припад­ке отчаянья тельняшке, постепенно заносит снегом на развилке дорог. Если постебаться над ним ( вообще-то, стебаться над человеческими чувствами нехорошо!), то в конце концов можно превратить мучени­ка эмоций в одинокий светофор. Если относиться к нему серьезно — пускай станет гордым придорожным крестом, почерневшим от непо­годы и времени, с крохотной, известной всем фигуркой.

Я замерзаю под небом бескрайним,

Бежать нет желанья, и нет сил,

Мне никогда не узнать вечной тайны —

Зачем я на этом свете жил.

Где-то есть другое солнце,

Что согреет нам сердца,

Там, за солнцем,

Есть другие небеса,

О которых знали

Лишь двое: ты и я.

Все, что я делал, вело лишь к потерям,

Любовь принесла не свет, а смерть,

Я как безумный в проклятья не верил,

Прости, но не верю и теперь.

Снег на лице превращается в слезы,

Услышь голос мой в душе своей,

Пусть в эту полночь под небом морозным

С тобой обвенчает нас метель.

Сюжет №8

Он молча зарядит все винтовки и охотничьи ружья. Он пригото­вит динамит. Он еще раз внимательно посмотрит на плакаты, кото­рыми увешаны стены заброшенного барака: улыбающиеся идиоты-новобранцы в ослепительно красивой форме славных десантников.

За ним вот-вот должны придти те, кого он обидел. Отказался стать убийцей, да между делом проболтался одному шустрому журналюге о парочке карательных операций. Убитые женщины, дети -все такое, что тыловые крыски называют «гримасами войны». Рвы, заполненные телами расстрелянных, виновных в оказании помощи местным бунтовщикам. Медальон, сорванный с шеи тщедушной старушки, державшей почему-то в руках железную банку из-под ан­глийского чая «Earl Grey»...

Он взорвет себя, этот барак, этих ублюдков из спецслужб. Сред­ненький воображаемый фильмец со Сталлоне в главной роли.

Ночь - это время моих откровений,

Я сам посмотрю себе в глаза,

Боль в прошлый мир распахнет настежь двери,

Солгать и спасти себя нельзя.

Не спеши открыть всем душу,

Им нужна лишь грязь и кровь,

Только полночь

Понимает все без слов,

И утешит песней

Про вечную любовь.

Я был солдатом жестокой удачи,

Рабов неудачи в плен не брал,

Но этой ведьмой за горло был схвачен,

С тех пор я не жил, я умирал.

Шум за стеной равносилен расстрелу,

Пришло время все долги платить,

Пусть заберут мое бренное тело,

Но я не отдам своей души...

…………………………………

Там, где застыло холодное солнце,

Мой след остался на белом снегу,

Там мое детство и битва с драконом,

Что был тенью веток на зимнем ветру...

«На снегу» и «на ветру» - не рифмуются никак, но картинка по­лучается красивой.

FLASHBACK

Пахнет соломой и морозом. Впереди едут сани, с них-то и падает со­лома. Сани будто бы вырвались из старого мира, провалившегося в прошлое, где по превращенному войной в развалины немецкому горо­ду Инстербургу еще разгуливают бравые офицеры Рейха. Их жены еще не закопали в аккуратных немецких садах сервизы из саксонского фар­фора - потом русские, одержимые идеей найти клад, острыми лопата­ми разобьют сервизы на сотни осколков, переименуют Инстербург в Черняховск, а территорию бывшего концлагеря застроят финскими до­миками. Каскад прудов для разведения зеркальных карпов зарастет осокой и покроется мелкими белыми цветами, издали похожими на сложенные в несколько раз крылья сахарных мотыльков.

Венчало этот загубленный временем каскад черное озеро. Чер­ное из-за того, что в его гладь смотрелись высоченные черные муд­рые ели, роняющие черную хвою. Черная хвоя превращалась в торф.

Озеро, сколько я его помню, охраняло стеной странное молчание - даже лесные пичуги облетали его стороной. Нам, начитавшимся тог­да Жюля Верна, казалось, что вот-вот из глубины бесшумно подни­мется подводная лодка «Наутилус». Мы так и назвали это лежавшее в травяной раме бездонное зеркало - «Озеро капитана Немо».

Временами шныряющие по лесу мальчишки находили немецкие гранаты, и тогда гремели взрывы, и в семьи советских летчиков, по­селившихся в немецких двухэтажных коттеджах, входила смертель­ная печаль...

Происходило все это неподалеку от Калининграда-Кениг­сберга.

Когда-то великий философ Иммануил Кант прогуливался по улочкам Кенигсберга, не имея ни малейшего представления о том, что русские дети будут ходить в школу, в здании которой размеша­лось местное гестапо, что за стволами онемевших навеки елей кому-то будут мерещиться фигуры фрицев в черных шинелях и что когда-нибудь появятся волосатые «БИТЛЫ» и вкрутят молодняку свою философию жизни.

Со стариком Кантом у меня сложились, прямо скажем, непро­стые отношения. И он, не ведая того, приложил кое-какие усилия, чтобы отвернуть мою душу от накатанной дорожки в общество ученых лбов и спихнуть в рок-н-ролльную канаву. Готовясь к сда­че кандидатского минимума по философии и уже накатав много­страничный реферат по Жан-Полю Сартру, я вдруг представила себе, как господин Иммануил Кант прерывает весьма обстоятель­ную ученую беседу с заезжими любителями философии и стрем­глав вылетает из-за дубового стола, почувствовав начало бунта же­лудка. А потом долго, чертыхаясь и потирая живот, расправляется с неумолимым восстанием съеденного за обедом. Несомненно, там, где начинается понос, философия заканчивается. Таким обра­зом я совершила некое святотатство — покусилась на Бога Фило­софии, представив его кряхтящим в клозете. «Говно — более слож­ная теологическая проблема, чем зло», - метко заметил чешский писатель М. Кундера, ставший столь модным в наших литератур­ных салонах. Хотя мое посягательство на святыни — ничто по срав­нению с кундеровыми фортелями, «... ответственность за говно в полной мере несет лишь тот, кто человека создал» ( читай «Невы­носимую легкость бытия»).

Сюжет №9

(просто баллада)

Ночь отзвенит серебряным плачем,

Луна позовет тебя с собой,

Даст на дорогу белое платье,

Коня с длинной гривой золотой.

Там, в облаках, тебя ждут алмазы —

Я мог обещать, но не дарить -

Там о тоске ты не вспомнишь ни разу,

Теперь мне с тоскою в сердце жить...

Лишь в полнолунье мы будем вместе,

Но я не смогу тебя обнять —

Ты сквозь меня пройдешь, словно ветер,

Как тень от небесного огня.

В написании этих строк повинна все та же Германия. Вернее, не­мецкий романтизм. А еще точнее - картина из одного немецкого замка, зафиксированное на потемневшем от времени полотне наст­роение. Э-э, уточню: из разграбленного замка.

Может, не совсем патриотично употреблять здесь слово «разграб­ленного», а стоит изобрести что-нибудь типа «экспроприированно­го». В 1945 срабатывала тривиальная формула: гансы-фашисты гра­били и уничтожали нас, почему бы нам не ответить тем же? Эшело­ны, груженные «экспроприированным» барахлом, исправно уходи­ли на Восток. Адъютанты (или порученцы) высших чинов следили за погрузкой таинственных ящиков, не забывая и о себе. И в солдат­ских фанерных чемоданчиках тоже пряталось кое-что. Об этой не­приглядной странице победоносного шествия к логову Гитлера отец никогда не рассказывал. Все больше про КП товарища Жукова. Но одним долгим летним вечером, по старой доброй дачной привычке, по всей округе отключили электричество, и в сумерках, под сухонь­кое «венгерское» боевой летчик поведал своим детям о войне то, о чем, вообще-то, и взрослым лучше не знать.

На трофейной картине были изображены тоскливые пирами­дальные тополя, листву которых уже тронула неизбежным тленом осень, и белое надгробие... Под ним, насколько я понимаю, покоилась какая-нибудь истощенная чахоткой фрейлен или же он — исто­щенный любовными муками душка-барон фон Тузельдорф.

В полнолуние на верхнюю плиту надгробия опускалось серебри­стое облачко, из которого быстренько материализовывался десяток-другой крохотных крылатых брунгильд. Эти нечистюльки (язык не поворачивается назвать столь прелестные создания «нечистью») вальсировали над покойницей, заточенной в мрамор, до третьего пе­тушиного крика.

Ночь в стиле призрачных буги.

Сюжет №10

Тому, у кого нет заброшенной дачи, ее необходимо выдумать: мысленно выстроить дом с крысой-тусовщицей, жрущей пачками универсальную отраву «Шторм» и поющей после полуночной трапе­зы морские матерные частушки, и давно прочитанными книгами. Такой дом у нашей семьи пока есть - всего час езды на мопеде «Honda Dio» от Москвы по Киевскому шоссе. Там и живет в бессроч­ной ссылке полюбившийся мне Заратустра.

Соседи то и дело присылают жалобные телеграммы о постоянных драках между близнецами с непонятными восточными именами ти­па Спента-Майнью и Ангро-Майнью. Близнецы бьют друг друга по смуглым лицам, и по всей округе расползается вонючее зло: свиньи дохнут в глубоких канавах, тети шуры и тети нади нали­ваются самогоном и мутузят своих подверженных напа­дению вульгарного канцера мужиков, в домах постоянно вылетают электропробки, а у бабки Лизаветы дохнут умеющие романтически вздыхать по отсутствующе­му петуху куры. Но самое уморительное заключается в другом: дед Ариман, он же закосивший под местного ассенизатора князь тьмы, исподтишка норовит придушить разъез­жающего на белом «Форде» красавчика Ормузда, набрасывая ему на шею шелковую удавку... И, не достигнув желаемого, в падучей буха­ется в ближайший затянутый зелеными бляшками пруд, и скулит в затхлой воде 3000 лет, не меньше... Короче, тусовка вокруг забро­шенной дачи, с колючей облепихой вдоль забора, та еще. Именно там, как говорят тайные почитатели культа огненной воды, в 10 мет­рах от железнодорожного полотна и появится последний спаситель, привлеченный треском чубов дерущихся близнецов, нальет вечно хмельным жителям не то города, не то большой деревни по стопарику эликсира бессмертия и возвестит тихим голосом о рождении но­вого мира.

А ведь именно здесь когда-то вовсю функционировал завод грам­пластинок, явивший населению СССР первый виниловый «арий­ский» альбом под названием «Герой Асфальта».

Где Зороастр, там и Заратустра. А где Заратустра, там и Владимир Петрович Холстинин, собственной персоной. В окружении ковыля­ющих на кривых корнях банды диковинных комнатных растений и аквариумных рыбок, выписывающих дивные пируэты на мокрых хвостах (перевожу фразу с моего языка на язык обычный, бытовой: В.П. любит разводить цветы и аквариумных рыбок).

Вдыхая аромат жареной картошки с луком, просачивающийся от соседей через допотопную вентиляцию, я решила сделать маленький ответный подарок Петровичу. Как-то, будучи в хорошем настрое­нии, он подарил мне плюшевого щенка-долматинца, белого «в чер­ную пятнышку».

- Ох, музыканты, наверное, часто тебе что-нибудь дарят? — с бе­лой завистью спросила моя приятельница, большая любительница всяких побрякушек. — Столько песен ты с ними наваяла...

- Ага, дарят... Догоняют и еще добавляют, - мрачно ответила я, но не стала дальше развивать столь скользкую для моего имиджа те­му.

Итак, посвящается (в очередной раз) Холстинину. Всем встать. Женщины могут сидеть.

Там, где всегда бродил Заратустра,

Орел сбросил перья, стал змеей,

Лев с мягкой гривой стал тенью грустной...

Тот лев, что склонялся пред тобой.

Там, где учил людей Заратустра,

Овраг неопознанных смертей,

Блеск не корон, в коронок тусклый,

Следы мародеров всех властей...

Там, где ловил лучи Заратустра,

Никто и не вспомнит, что он был,

Гимн в честь вражды слагают искусно

Рабы, сверхлюдей стирая в пыль...

Одиночество и солнце...

Быстрый ветер под рукой...

Заратустра,

Рассказавший танец свой —

Музыка забыта

Стареющей Землей.

«Блеск не корон, а коронок тусклый» - имеется в виду золотые зуб­ные коронки, которые вырывали фашисты у своих жертв, прежде чем отправить в печи концлагерей или расстрелять...

Текст не просто посвящался Петровичу и кумиру его юношества господину Ницше — он был написан под впечатлением от очередно­го полива всего, что было когда-то создано и придумано в литерату­ре, искусстве и философии, группой (стаей) молодых журналистов. По разработанной ими схеме: Ницше — дебил, притом напрочь за­комплексованный, о Марксе с Энгельсом и говорить нечего - пара­ноики (хотя, на мой взгляд, именно в наши дни их стоит прочитать повнимательнее); писатели, что были до нас, — дерьмо; музыка, со­чиненная до нас, - отстой; солнце над головой - хамло; луна в обла­ках — и та лесбиянка.

Сюжет №11

Количество более или менее внятных сюжетов до двенадцати дотя­нуть не удалось. А жаль... Хотя, помнится, были заготовки и для 13-го, и для 14-го, но их благополучно переварил обжора-мусоропровод.

— А не рассказать ли нам, что стало с героями нетленной «Улицы Роз»? - спросил Дуб, измученный поисками согревающей басовую душу темы, — Через 15 лет, скажем... АРИИ — пятнадцать, этой па­рочке — пятнадцать, Он ей дат знак, она разбила к едреной фене ча­сы, и пустилась во все тяжкие.

- Н-да, он любил и ненавидел, - произнесла я нараспев, уже за­глотив крючок дубининского предложения. Наверное, во мне есть что-то рыбье... Например эта привычка заглатывать наживку на беду закинувшим удочку рыболовам. Попадающая вместе с крючком в мой организм субстанция вызывает некий процесс брожения мысли, и я через какое-то время выплескиваю на владельцев удочки ушат сюжетной бредятины пополам с малиновым вареньем.

Итак, герои «Улицы...» уже через полгода наверняка достали друг друга в своем раю в шалаше. Какие там пятнадцать лет! Особенно этот вывод верен, если учитывать, что Он был поэтом (варианты: ху­дожником или музыкантом, нуждающимся в постоянной подпитке вдохновения отнюдь не при помощи наблюдения за прогулками сво­ей возлюбленной со случайными кавалерами: «Ты хороша, как прежде, я знаю, но нет больше денег, нет любви!». Честно сказано, по-нашему, по-бразильски, по-детройтски или по-сиетловски: «по money, no honey» — нет денег, не получишь меда.

Новые экономические реформы окончательно разбивают мечты на­ших героев. Он не желает променять возвышенный труд поэта на пот и брань строителя, скажем, Третьего транспортного кольца. Она чувству­ет, что шейпингом и массажем дело не спасти. Детей, слава Богу, нет. Некому требовать дорогущие шмотки, бабки на наркоту или пиво, нет проблем с ранней беременностью или сифилисом. Глухие стены вокруг, ни одной двери со спасительной надписью: «Реальный выход». За сте­ной точно так же, словно слепые мыши из компьютерного мультика «Шрек», бредут соседи по земному общежитию. Все они (впрочем как и мы) зависят от движения одного пальца Того, Кто Наверху.

Нет, они не стали браться за руки и нырять с 15-го этажа вниз го­ловой, пытаясь наказать своей смертью ненаказуемых. Они уже ста­ли взрослыми и мудрыми, и приняли самое верное в такой бытовой ситуации решение: уходить огородам и, по одному. Кто-нибудь да ос­танется в живых.

Что с ними случится через следующие 15 лет, не знает никто. Мо­жет, и помрут, и будут похоронены в сопровождении лохматых клад­бищенских псов в обшей могиле за счет города. Каждый имеет пра­во представить себе вероятное развитие событий. Ясно одно: как ни верти, жизнь не проходит бесследно, даже если ты изо всех сил ста­раешься стереть следы показной беспечностью и пофигизмом. У ко­го на душе после всего пережитого остается лежать камень, у кого -свинцовая гирька, а у того, кто некогда подал знак «бросить свое ре­месло», в сердце — осколок льда.

У читавших в детстве книги Ганса Христиана Андерсена, знаме­нитого сказочника и, кстати, великого чернушника, возникнет ассо­циация с мальчиком по имени Кай, которого увидела жестокая Снежная Королева и увезла в свои ледяные покои (современные ис­следователи андерсеновского наследия могут усмотреть в этом про­явления педофильских наклонностей почтенного господина). Каю в глаз попал осколок зеркала, и он видел только правильность тех фи­гур, которые складывал изо льда. А складывал он и никак не мог сло­жить слово: «Вечность». Попал осколок и Каю в сердце.

- Ну и хитрая же ты, - изрек один из моих шапочных знакомых, обривший наголо черепушку и зачитывающийся брошюрой «Черная Магия Адольфа Гитлера», — совсем уже за шифровалась! Ты ж замах­нулась на магическую космологию Ганса Гербигера, на его учение о мировом льде... А герой твой — беглый нацист, сохранивший в душе верность своей партии и идеям фюрера, в том числе и этой теории...

Знакомый нехорошо подмигнул, лихо опрокинул стакан «Спрай­та», смачно рыгнул пузырьками, и исчез. Хорошо еще, что он не бро­сился измерять всем «арийцам» и мне черепа, дабы убедиться в на­шем соответствии нордическому идеалу, и не стал выкладывать изве­стное число пустых винных бутылок в форме свастики, чтобы отме­тить летнее солнцестояние, как это делал седовласый Гвидо фон Лист...

По версии бритоголового слушателя АРИИ, невинный, лиричес­кий, предназначенный для голоса Кипелова в сопровождении сим­фонического оркестра «Осколок льда» являл собой выплеск тоски чуть ли не эсэсовца из числа ребят Гиммлера, его ордена Мертвой го­ловы. (Который, между прочим, занимался изучением рунического оккультизма.)

Стоп. Самое главное — вовремя остановиться!

«Наконец-то у тебя получилась песня, равная «Tears of Dragon», — сказал, прочитав утвержденный Виталиком вариант текста, Холстинин. Кто из нас был по этому поводу счастлив больше, неизвестно.

Заключение: Спросите меня, какая песня на этом «арийском» аль­боме мне нравится больше всего. Я отвечу: «Штиль».

Что бы почитать:

Гвидо фон Лист. «Тайна рун»

Г.Х. Андерсен. «Снежная королева»

Э.М.Ремарк. «Три товарища»

Жюль Верн. «80 000 лье под водой»

Ф, Ницше. «Так говорил Заратустра»

Окончательный вариант текста

ОСКОЛОК ЛЬДА

(Дубинин/Пушкина)

Ночь унесла тяжелые тучи,

Но дни горьким сумраком полны,

Мы расстаемся, так будет лучше,

Вдвоем нам не выбраться из тьмы.

Я любил и ненавидел,

Но теперь душа пуста,

Все исчезло, не оставив и следа,

И не знает боли в груди осколок льда.

Я помню все, о чем мы мечтали,

Но жизнь не для тех, кто любит сны

Мы слишком долго выход искали,

Но шли бесконечно вдоль стены.

Пусть каждый сам находит дорогу,

Мой путь будет в сотни раз длинней,

Но не виню ни черта, ни Бога,

За все заплатить придется мне!

ПУТЬ В НИКУДА

Сюжет №1

Как уже не раз бывало в работе с «арийцами», все началось с про­никновенной просьбы Кипелова написать песню о нем, вечно ищу­щем, уставшем и еще надеющемся, обожающем Оззи Осборна.

Первый вариант был исполнен быстро, как говорится в срок, и пол­ностью совпадал с высказанными Валерием пожеланиями. Предста­вим, что в момент написания текста на дворе был понедельник.

ГОЛОСА ГРОЗЫ

Только небеса

Вниз опустят плеть

Ветра и грозы,

Слышу голоса

В голове моей -

Шепот и мольбы.

Словно все желанья снова,

Те, что сжег дотла,

Оживают и зовут меня...

Я хочу бежать -

Ноги вязнут вдруг

В глине и песках.

Я хочу летать —

Насмерть заклюют (но не заблюют!)

Птицы в облаках.

Против всех течений плыл бы,

Только рок мой злой

По теченью гонит парус мой.

Хей, жизнь моя!

Почему ты так. груба со мною ?

Хей, смерть моя!

Рано слушать мне твой тихий романс,

Хей, жизнь моя!

Может быть, я все же большего стою,

Хей, дай мне шанс,

Я заставлю замолчать голоса.

Маска приросла

К моему лицу:

Я для всех герой,

Победитель Зла,

Преданный кресту (условно строка),

Но для себя — чужой...

Голоса грозы все громче,

Все трудней дышать,

На свободу просится душа!

Появлюсь однажды незнакомцем

В той стране, где правят духи сна,

Для себя найду немного солнца

В реках, что сковала льдом зима...

Обернусь не волком — быстрой птицей,

Незаметной в утренней листве,

Тенью крыльев пробегу по хмурым лицам

Тех, кто приковал себя к земле...

Голоса желаний снова

Тех, что сжег дотла,

Оживают и зовут меня.

Наступила среда. Кипелычу захотелось в тексте уйти в глубоко личное, воспоминания теснили грудь певца. «Взгляд из прошлого, словно выстрел в темноте!» — воскликнул он.

Пожалуйста! Кто бы возражай.

... Учась в институте, мы ходили по вечерам стрелять в тир, кото­рый был расположен в одном из переулков, что вблизи Красной пло­щади. Стреляли из винтовки ТОЗ-12, представляя, что перед нами не просто мишени, а китайские солдаты. Тогда отношения у нас с ки­тайцами были напряженные, в народе ходили страшные рассказы о том, как на сотни вторгшихся к нам сынов Великого Кормчего Мао Дзэдуна обрушивается огонь установок «Град», как вот-вот сбудется библейское пророчество о походе Востока на Запад, и Запад будет сметен с лица земли... Из пистолета стрелять получалось гораздо хуже...

Выстрел в темноте,

Белый взрыв в глазах,

Я ослеп на миг,

Кто-то захотел

Разбудить мой страх.

Разбудить мой крик,

Но я сам услышал голос,

Он звучал внутри,

Голос растревоженной души,

Верил в миражи,

Слушал дураков,

Ожидал чудес,

И мираж ожил -

Ты легко, без слов

Появилась здесь.

(вариант:

Прошлое мое

Обретает плоть,

Смотрит свысока.

Белое плечо

Раскаляет ночь

И скользит рука...)

Все мои желанья снова,

Те, что сжег дотла,

Оживают и зовут меня...

У меня свой мир,

И его менять

Я бы не хотел —

Хоть и метким был,

Честно говоря,

Выстрел в темноте!

- Чересчур личное, - откровенно молвил в пятницу «Золотой Го­лос АРИИ» и задумался.

- Но ведь так оно и есть!

Всегда около музыкантов вьется искусительница. Не обязательно модель, а, например, какой-нибудь квадратик на толстеньких ножках, с увесистой попкой, еле умещающейся в бархатном носовом платке под названием «юбка», Память услужливо предоставляет мне видение трех околомузыкальных дев, с визгом прорвавшихся в гримерку. Ни охрана, ни бдительные старушки удержать их не могли. Одна из такой породы тусовщиц, помню, говорила мне возмущенно: «И почему они смотрят на нас как на блядей? Я охраннику ору: «Пусти, идиот, мне только попИсать!». а сама - шмыг! - и к мужикам в комнату». С точ­ки зрения ортодоксальных бабулек, они и впрямь на букву «б».. - в боевой раскраске, несет от нее пивом вперемешку с духами, грудь --колесом и ходуном. Готовность номер 1. «У-у, рожа бесстыжая!» произносит в сердцах бабулька и смачно сплевывает на пол.

Такие девчонки — словно переходящие знамена: их обычно пере­дают из рук в руки, с рук на руки, и о том, если известный музыкант по пьяни или по трезвому умыслу переспал с одной из «знамен», мо­ментально узнает широкая тусовочная общественность. И даже если музыкант не переспал, а, скажем, в процессе душеспасительной бе­седы руку на плечо положил, обнял — «знамена» придумают и распи­шут все громким голосом в таких красках, от сочетания которых во­лосы папуасов моментально выпрямятся и превратятся в славян­скую солому. О подобных отчаянных «музах» социологи пишут, что рок их интересует до той поры, пока они не подцепят на концерте или на входе-выходе из зала какого-нибудь мужичка или парнишку и не женят его на себе.

Но не будем дальше развивать столь болезненную для обеих сто­рон «женскую» тему: ненароком можно обидеть сотни и сотни впол­не вменяемых поклонниц группы, не страдающих отклонениями на сексуальной почве и бешенством органов, расположенных в нижней чакре.

- В припеве лучше поставить «Путь в никуда»... — начал в суббо­ту Кипелов. — Ты не против?

- Конечно, нет, — я действительно была не против, но сразу по­няла, что весь перец выветривается. И тот, который горошком, и тот, который молотый. Валерка смикширует тему, и от предполагаемой вначале исповеди лирического героя останутся рожки да заплесневе­лые ножки, т.е. копытца.

Что получилось в результате, каждый может услышать на альбо­ме. В кипеловский процесс стихосложения я не вмешивалась.

***

В исламе ад представляется огнедышащим кратером, через кото­рый перекинут узкий мост. Чтобы попасть в рай, души умерших лю­дей должны пройти по этому шаткому сооружению. Если ты греш­ник, то точно упадешь с моста и угодишь в пылающее варево. Инте­ресно, перешли бы «арийцы» по этой досочке в своем пусть экспери­ментальном, но путешествии по ту сторону жизни?

Окончательный вариант

ПУТЬ В НИКУДА

(Кипелов/Кипелов, Пушкина)

Вспышка в темноте, яркий свет в глазах,

Я ослеп на миг,

Кто-то так хотел разбудить мой страх,

Разбудить мой крик.

Снова все мои желанья, что я сжег дотла,

Оживают и зовут меня.

Я все время плыл по теченью дней,

Были сном мечты,

Но мираж ожил: словно жадный зверь,

Появилась ты,

Я твое дыханье слышу за своей спиной,

Только ветер глушит голос мой.

Путь в никуда...

Я крину, но мне в ответ ни слова.

Путь в никуда...

Из-под ног моих уходит земля,

Путь в никуда...

Я искал к тебе пути иного,

Путь в никуда...

Ничего уже исправить нельзя.

«Для героев — рай, ад - для дураков»,

Я такой как есть,

Осветил мне грань, где легко пропасть,

Выстрел в темноте.

Голоса грозы все громче, все трудней дышать.

На свободу просится душа.

Пусть душа моя кричит от боли,

Пусть в глазах стоит густой туман,

Лучше камнем вниз, чем жить по чьей-то воле,

Этот путь я выбрал сам.

Снова все мои желанья, что я сжег дотла,

Оживают и ведут меня...

ПАУЗА

Работа закончена, тексты отпечатаны и сданы. Больше от меня ничего не зависит, Теперь можно придумать что-нибудь для души, без последующих подгонок под придуманные не тобой стандарты. Можно поупражняться в словоблудии.

Ты бросил школу,

Стал модным ди-джеем,

Мамаша лезет на стену,

Мамка просто звереет,

У нее новый муж,

По счету сто первый,

Ей надо выглядеть

Розовым пупсом,

Ты портишь ей нервы...

Твой папаша —

любитель жизни, как ты,

Весь в ярких тату:

Рожки, сиськи, хвосты,

Он играет в рок-группе,

Матерится по ходу,

Дед пел в хоре церковном,

Знай нашу породу!

Твои поганки-подружки

На тоненьких ножках,

Дуют пиво в подъездах,

Вопят, как сексуальные кошки.

Твои приятель Димон

Вышел вон из окна,

Но орел из него получился -

Беда...

Кто-то в танке сгорел,

Кто-то сгинул в подвале,

Кто-то налысо бреется —

Его в нацисты позвали,

А у тебя дядьки в черном

Выдувают мозги,

Мозги местным жителям не нужны,

Дядьки в черных плащах,

В плотных черных перчатках

Режут скальпелем

Тонкие нити украдкой.

Это нити-антенны,

Это связь с космодромом,

Который

Пока

Ты зовешь «космодремом» —

Оттуда идеи летят звездным комом.

Без этой нитки, что идет от макушки,

Ты станешь сыном обычной кукушки,

Ты станешь мясом для чокнутой пушки,

Ты станешь мышью в поганой ловушке,

Ты станешь простым пожирателем пива,

Который занят процессом

Залива и слива

Под каждым кустом, за мусорным баком.

Ты станешь болваном под кличкой «Вакуум»,

На радость умным бродячим собакам.

Дядек, которые перерезают нить, связывающую тебя с космосом, вообще-то втолкнул в мой мир безумный Стивен Кинг. Еще он изо­брел термин «низкие люди» и одел этих людей в желтые плащи. Все­гда жалко, когда кто-то за минуту до тебя успевает придумать что-то классное. Иногда читаешь книгу и чертыхаешься: «Обскакали, да как классно обе какали! А я все - потом, потом, потом да потом... Нет чтобы сейчас!», И вместе с сожалением накатывает волной совер­шенно другое настроение.

Я открываю новое — тебя,

Придуманного вечером не мною.

Быть просто рядом - горькая судьба,

Ноя довольна горькою судьбою.

Чем ближе, тем известнее все то,

Что лучше бы оставить неизвестным,

Быть просто рядом — гордо и светло,

А горечь убаюкать можно песней.

Я открываю новое — тебя,

Ты можешь стать в последнем приближенье

Похожим на стареющего пса,

Которому не выдали печенье...

Но во время паузы разрешается сольное исполнение и совсем других пьес. Например, глядя на какого-нибудь пижона, затянутого в 40-градусную жару в фирменную кожу с ног до головы, с сережка­ми и колечками во всех видимых и невидимых местах на бледном те­ле, можно быстро-быстро продекламировать:

Идешь себе по дороге,

Солнцем палимый,

Такой великан — весь в коже,

Крутой и непобедимый,

Висят на носу капли пота,

От пота под курткой — болото,

В сапогах ручной работы

Ноги сопрели.

Жара, как в Лесото —

А это Африка!

О, это Африка!

Аф-ри-ка!

Или при виде дурашливого прыщавого детины, который обижает бездомных нюхальщиков клея, можно проорать:

Эй, ты! В кожаной куртке!

Что за привычка отнимать

У карапузов окурки ?

Что за привычка воровать

Ништяки

У такой же бездомной братвы,

Как ты?

Все люди — братья,

Даже если нет дома,

Все братья и сестры,

Даже те, кто живет вне закона.

Сегодня ты — здесь,

А завтра ты — там,

Где можно

спьяну получить

по зубам,

Где можно

запросто съехать с ума,

Не успев

послать всю эту братию

на.

Проорав, насладившись видом испуганной тетки, торгующей молдавскими помидорами по цене испанских апельсинов, имею полное право расслабиться и насочинять пару душещипательных медляков по просьбе сентиментального тренера по футболу, черной своей шевелюрой слегка смахивающего на знаменитого аргентинца Диего Марадону периода буйного марадоновского расцвета. Даже мелькает предательская мыслишка — не предложить ли спеть эти, с позволения сказать, романсы Кипелычу и не выпустить ли их на сингле? «Нет, - твердо отвечает Валерий Александрович на мое гнусное предложение, - пусть романсы поет Носков, а я бы спел что-нибудь блатное... Нет, скорее лагерное, но серьезно».

Музыку к стихам сочиняет все тот же футбольный тренер, и пропевает их с должным надрывом и тоской. На кухне.

РOMAHC 1

Ты странная сегодня и чужая,

Не плачешь, не смеешься, а молчишь,

Молчишь все утро, с интересом наблюдая,

Как снег летит на землю с белых крыш.

Я словно вычеркнут тобой из этой жизни,

Ты слышишь звук совсем других шагов -

Он шел к тебе по мокрым грустным листьям

С букетом неизвестных мне цветов.

Тишина...

Ах, какая вокруг тишина!

Между нами — стена не стена,

Тишина.,,

Во сне прочитано тобою снова имя,

Которое шептала столько раз,

Мы странные сегодня и чужие

На фоне падающего с крыши серебра.

Тишина...

Ах, какая вокруг тишина!

Между нами — стена не стена,

Тишина...

РОМАНС 2

Никто не может нам с тобой помочь,

Никто не скажет вслух такого слова,

Чтоб перестала причитать над нами ночь,

Набросившая на сердца свои оковы,

Никто не может нам с тобой помочь...

Никто не может нам смотреть в глаза —

Боятся утонуть в чужой печали.

Мы оказались тоньше хрупкого стекла,

А все считали — мы из равнодушной стали,

Никто не может нам смотреть в глаза.

Никто во всей Вселенной не спасет,

Никто во всей Вселенной не поможет,

Я поклонюсь тебе, благодаря за все,

Благодарю за все... Но все же...

Никто во всей Вселенной не спасет!

Никто не сможет нас остановить,

Мы разбросали камни и собрали,

Не надо сладких песен о большой любви,

Ни друг, ни враг ее в лицо не знают!

Никто не может нас остановить...

...а я врубаю на полную мощь «Yellow River» старой и доброй группы «Christie».

...Жила-была в нашей старенькой больной всякими напастями стра­не другая страна. Ну, как матрешка в матрешке... И звали эту самую внутреннюю страну-матрешку Попсоголией. Жители, соответствен­но, значились в налоговых инспекциях как «попсоголики, попсоголички и попсогольцы». Одевались жители очень ярко, модно, и волосы красили ярко, модно, и выражались они тоже ярко, модно — громко так мате­рились. И все свободное от неработы время пели разнообразные «тру-ля-ля» и вертели во все стороны света аппетитными попками. Как те самые последние кубинцы-кубаши, которые со своего Острова Недо­еденных Сокровищ все никак не доплывут на автомобильных покрыш­ках до позеленевшей от статуйной свободы рогатой тетки с FUCK-елом в натруженных руках.

А в аккурат через центр этой самой Попсоголии проходит изгородь из колючей проволоки и разделяет территорию на две неравные части. Чистокровным попсогольцам отошла при разделе земельной туши та часть, что побольше, а ту часть, что поменьше, отвели под выпас ос­татков некогда великой рок-нации, которые никак не желали кидать­ся в кислотный чан и мутировать в радужных тру-ля-листов. Равно-правие и чистейшей пепси-колы демократия царит в Попсоголии благо­даря Ее Главной Направляющей Силе — всегда облаченной в бронежи­лет, зеленые очки для подводного плавания и ботинки на настоящем гу­сеничном ходу. С периодически постреливающими горохом атомными пушечками.

Остатками же некогда великой рок-нации и не пытается управ­лять здоровенный детина - жилетка на голое зататуированное до не­возможности тело, вонючие от долгого ношения джинсы, побитый се­диной хаер до пупа — с продетым в пуп алюминиевым колечком для штор... Детина как подойдет по весне к колючей ограде, как начнет ко­лотить в волосатую грудь натруженными музыкой кулачищами, как заорет дурным от гормонов голосом: «Girls!!! Дым над водою!!! Огонь в небесах!». Несовершеннолетние попсоголички — в ярких шортиках, наманикюренные, напудренные, причепуренные — шнырк!.. к ограде и строят детине глазки: «Ну, блин, дядя, вы и крутой!». А за спиной у де­тины земля родная ходуном ходит, гвозди каленые из нее веером выле­тают, настоящие мужики в настоящих портках, как настоящие опя­та, вылезают из настоящих землянок, настоящими чужими черепами на конопляных веревочках крутят... И, кажется, контакт между ми­рами уже налаживается, вот-вот вместе песню о пожаре в небесах за­тянут, исторический сейшен устроят и исполнят Великий Танец Поло­женной Ориентации, сметая постылый забор... Не тут-то было! Этаким гарпуном из штаба по охране попсогольского порядка выскакивает Главная Направляющая Сила и кричит так, что вроде бы с уже горя­щих небес штукатурка сыпется: «Стоять!!! Говнорок — на конюшню!!! Старперов — на мыло!!! Черепа — на пепельницы!!! Волосенки — на пари­ки!!! Кто продвинутый - брысь от проволоки!!!». Матерясь потихоньку и вихляя попками, боясь уронить высокое звание попсоголическои продвинутости, малолетки уныло плетутся по домам. Пялиться на двух рекомендованных свыше козлов: эмтивишных Бивиса с Батхэдом, учиться у них положенным теперь нормам русского разговорного языка, ставить минусы и плюсы указанным модным танцам... И втайне меч­тать о крепких объятьях колоритных старперов да о душевном говно-роке, под который отменно идет клюквенная настойка с исконно рус­ским названием «Мороз»...

Детина с вверенными ему мужиками по ту сторону проволочного ог­раждения идут к себе в кузницу. И куют там, и куют. Качественный мужской тяжеляк. Куют... А нация Попсоголии стареет. Нация выми­рает...

ХИМИЧЕСКИЙ СОН

2001 год, альбом С. Маврина

Тот, кто не запутайся и не сбился окончательно с пути в темноте лабирин­тов «Химеры», возможно, помнит, что несколько текстов, отвергнутых «арий­цами», взял Сергей Маврин. Он успешно справился с задачей написания музыки к этим стихам, сделал аранжировки, и предложил мне еще пару «рыб» на свой отчаянный хэви с элементами симфо- и прогрессив-рока. Вообще современной музыке трудно давать определения: все развивается так стремительно, что каза­лось бы яркие и подходящие ярлыки безнадежно устаревают и блекнут уже че­рез полгода.

Услышав название нового альбома Маврика, кое-кто тут же вспомнил аль­бом Брюса Диккинсона «Химическая свадьба». Сначала мы думали, что написали очередную печальную песню о наркотиках, создавая картину Brutal Russia (у Элиса Купера — «Brutal Planet»). Потом рас­ширили границы собственного восприятия созданного нами же, и пришли к выводу, что все гораздо брутальнее и капитальнее: речь идет о беспокойном сне в обществе, фундамент которого покоится на отходах химического производства, на безжалостном истребле­нии лесов и т.д., на отравлении человеческого сознания химически­ми суррогатами всех видов. У вокалиста ЖЕЛЕЗНОЙ ДЕВЫ песни были посвящены последним стадиям алхимического процесса, со­единению серы и меркурия, двух полярно противоположных эле­ментов единой Материи, слиянию мужского и женского начал -свадьбе Короля и Королевы... Мои тексты (признаю это с непод­дельной горечью!) — детский лепет по сравнению с тем. что имеет обыкновение накручивать не стесненный никаким — ни внутрен­ним, ни внешним — худсоветом Дикинсон, энциклопедист и лю­битель мистики Уильяма Блейка.

Следом за наркотиками у нас (уже на «рыбу») появилась тема СПИДа как наказания за все грехи человечества. Отправной точкой стал небольшой набросок, сделанный задолго до материализации у меня в квартире неутомимого Маврика с идеей записать очередной альбом.

Необходимое предупреждение: нижеследующий фрагмент лишен ра­систского подтекста!

Ты подцепила эту дрянь

В китайском квартале,

Но молча продолжала делать свое дело,

Мы с дружками ничего не знали,

Ставя печать поцелуев на твое

Смертоносное тело...

Ты подцепила эту дрянь

В негритянском квартале...

Я скоро начну харкать кровью,

Слетая с катушек,

Мое сердце будет биться все глуше,

Но я оттрахаю всех местных шлюшек,

Пусть это глупо,

Но это месть!

А теперь представьте себе человека, который знает, что он болен СПИДом. И все вокруг знают об этом. Он не гомосексуалист, не наркоман, не представитель «группы риска». Он просто позволил се­бе влюбиться без памяти и забыл обо всех санпросветбюллетенях с угрожающими картинками и надписями. Может быть, это не герой, а героиня, уверовавшая, что наконец-то встретила своего единствен­ного. Не будем столь умными и современными, и допустим такую вероятность... Откуда бедной девушке было знать, что ее герой обычный алкаш, с хорошо подвешенным языком, несостоявшийся артист, который в жизни пытался сыграть увиденные когда-то на ре­петиции в театре эпизоды из средней по своей художественной цен­ности пьесы. «Помню, помню... хлопал какую-то задастую... и, ка­жется... того... но это же было до встречи с тобой!». У «героя» на теле почему-то не росли волосы, и пахло от «героя» почему-то женскими гормонами (если гормоны пахнут).

ПУСТЬ НАСТАНЕТ ЗАВТРА

(музыка С.Маврин)

(полный текст)

Эта смерть не спешит,

Ей торопиться нельзя,

Делает вид, что спит,

Закрыв от света глаза,

Кровь — та, что бродит в тебе, -

Мертвая кровь-чума...

Сколько таких в толпе?

Знает лишь смерть одна.

Кайф от ночи, а потом — шок,

А за ним — усталость.

От любви осталась

Лишь одна молитва...

Но есть ли Бог?

Пусть настанет завтра!

Пусть настанет завтра

В мире черно-красном,

В мире обреченных...

Где жизнь вне закона!

Ты проходишь сквозь мир,

Мир смотрит сам сквозь тебя:

Он стал совсем другим,

Узнав, что в тебе спрятан яд.

Вдруг понимаешь, что жизнь

Не все сказала тебе,

И снег, что еще лежит, -

Здесь, —

Так безупречно бел...

А небо — радость-и-бездна,

Но оно не дрогнет

От агоний молнии,

Время не застынет

Черной смолой,

Мертвой листвой,

Если ты исчезнешь...

Пусть настанет завтра

В мире красно-черном,

В мире обреченных,

Где жизнь - вне закона!

Пусть наступит завтра,

Дай вдохнуть поглубже.

Пусть наступит завтра,

Вот и все, что нужно!

Пусть настанет завтра,

Солнце вспыхнет ярко,

Пусть ударит плетью

По живому ветер...

Пусть настанет завтра!

У смертельно больных людей взгляд обращен внутрь. Они смот­рят на тебя и не видят, они уже находятся в другом мире или прислу­шиваются к его приближению, к его крадущимся щагам. У другого мира очень мягкие лапы и цепкие когти...

ХРАНИТЕЛЬ

(музыка С. Маврин)

Песня, по замыслу Сергея, должна была быть первой на альбоме, после «Интро». Альбом «Химический сон» получался весьма кон­цептуальной штучкой, и открывающая его композиция должна была бы включать основные темы всех последующих композиций, пред­ставлять собой квинтэссенцию рассказанного в дальнейшем...

Первоначально размер в первой песне был совсем другим. Но не­соответствие тяжелых «маврикинских» риффов и вполне «арт-роковой» мелодической линии а-ля группа АВТОГРАФ заставило Серегу многое изменить. «Хранитель» начинался со следующего варианта:

НЕИЗВЕСТНО

(вариант названия Маврика - «Мастер Вселенной»)

С неба по нитке —

Ливню рубаха,

А ветру - новый плащ.

Силы - в избытке,

Но полнятся страхом

Сердца опять, хоть плачь:

Что будет с нами потом,

Если мы дальше шагнем?

Дальше тех, кто был здесь?

Дальше тех, кто исчез?

Неизвестно,

Неизвестно,

Неизвестно...

Камень за камнем -

Строятся стены

И храма, и тюрьмы.

Кто самый главный

Мастер Вселенной -

Вряд ли знаем мы...

Что будет с нами потом,

Если мы дальше шагнем?

Дальше тех, кто был здесь,

Дальше тех, кто исчез?

Неизвестно...

Неизвестно...

Неизвестно...

После некоторых весьма сложных операций, проведенных Мавриком в ночной тиши с музыкой, получилось нечто другое, и потре­бовало зычным голосом внести в текст кое-какие изменения...

Эй, Хранитель людей,

Гениальных идей

И подержаных судеб!

Эй, небесный кузнец,

Молот бьет лишь во сне,

Разум он не разбудит.

Нет и следа прежней силы,

Давит на плечи груз мира!

Эй, хранитель огня,

Ты поджег сам себя,

Но гасить пламя нечем.

Эй!.. Кричу в пустоту...

Ни души за версту...

Это смерть или вечность?

Кто мне подскажет ответ?

Молись, чтоб проснулся рассвет.

Грянул гром

При свете лунном...

Грянул гром Колес фортуны.

Нашлись чудаки, которые никак не могли представить себе коле­са фортуны. Видимо, их познания в тележном деле заканчивались на игре «Колесо фортуны», которая у нас в мерзко и глупо американи­зированной России называется «Поле чудес». Тем, кто никогда не слышал, как могут грохотать настоящие колеса, могу порекомендо­вать засесть лунной ночью где-нибудь под деревенским деревянным мостом, а приятелей своих попросить прогнать по этому мосту по­возку, запряженную четверкой огнедышащих коней. Да чтоб на всем скаку. Глухоту и затяжной приступ головной боли гарантирую. И еще (на всякий случай); «фортуна» в этом контексте - «судьба», а не бо­гатство или крупный денежный выигрыш.

МИРАЖ

(музыка Ю.Алексеев, С.Маврин)

Всякая ли дорога ведет к храму? И что такое Храм? Человеку кажется, что он построил - пусть мысленно — соору­жение, повторяющее строение Вселен­ной, вместилище своей веры. Он пыта­ется поведать об этом всему миру, но ви­дит вокруг себя слепых и глухих убогих людей, облаченных в сероватые саваны при жизни. Разговаривать с ними - все равно что пытаться найти отзывчивых собеседников в пустыне... Они бродят, бродят, бродят, описывая немыслимые по своему количеству круги на песке, на пыли, на камнях, на земле... И тоже, наверное, думают, что у них есть Храм. Но в результате все оказывается лишь игрой изощренного ума. Ни Храма, ни Веры. А всего лишь Мираж.

Мой храм — там, где я,

Он невидим, но прочен.

Вся жизнь — путь к нему,

Ступени — день за днем.

Мой храм — радость сна

И раскаяние ночью

За то, что любил бездушие свое.

Это мираж,

Игры ума,

Жарче огня

Зной — вечный страж.

Глас в пустыне...

Мой храм — там, где я

Стану небом бескрайним,

В нем свет всех сердец,

Разбитых вечной тьмой,

Мой храм — там, где звон

Неразгаданной тайны:

Кто мы на земле? Зачем мы здесь живем?

ЗАКЛИНАНИЕ

(музыка С.Маврин)

Пожалуй, здесь я грешу против исти­ны, переношу свои собственные привя­занности на общее настроение. Россия — Земля Созвездия Водолея и значит ее стихия - воздух... Но эмоционально, как мне кажется. — все-таки огонь. И пламя Великих пожаров татаро-монгольского нашествия похороненное в обычных за­катах, окрашивающих наше небо, и гу­ляющий по крышам имений «красный петух», и блики от факелов в руках оп­ричников в покоях царя Ивана Грозного, и дым и гарь от рухнувших скитов старо­веров... Один Тунгусский метеорит чего стоит! И, наконец, мое воображаемое умение сжигать взглядом или воспламенять прикосновением горя­щих изнутри рук то, что противно моей душе и разуму.

Думаю, что Маврик сочинял музыку под впечатлением от мону­ментального произведения Карла Орфа «Carmina Burana», написан­ного в 1937 году на стихи монаха-бенедиктинца (кажется, 16-й век). Некоторые рокеры уже замахивались и на самое «Кармину» — на­пример, Рэй Манзарек из DOORS и любимый мною THERION.

То, что получилось у меня, было сразу же пущено Мавриком в дело:

Море — пламя,

Воздух — камень,

Свою стихию

Ищи в России!

Люди — звери,

Вера — ересь,

Острог и остров,

Спине — нож острый.

Ведьма-совесть

Ветер ловит,

Люби, да помни —

Есть звон церковный.

Сердце - сердцу,

Пепел — пеплу,

Чужой не станет

Себя так ранить.

Научи себя быть светом

Там, где тьма,

И научись в песках рекою быть.

Но заклинаю я

Самым чистым и святым:

Ни денег, ни любви

Усильных не проси!

Память - выстрел,

Время — мысли,

Душа - на Север

Не под прицелом.

Холод — это Неба эхо,

Горят ладони

Во сне бездонном…

Умер, выжил,

Имя выжег

Лучом от солнца

На дне колодца.

Бросил камень,

Выбрал пламя,

Огонь — стихия

Твоя-в-России!

А теперь забудь все то, что ты узнал,

Представь себе Великий Океан,

Там - твоя волна,

Вихри света и тепла...

Но разрушает сон

Заклятие мое!

НА ОСКОЛКАХ ВЕРЫ

(музыка и слова С.Маврин)

Для полноты картины работы над альбомом «Химический сон» должна признаться, что на музыку, ставшую впоследствии песней «На осколках веры» на стихи самого Маврина, я тоже пыталась на­писать текст. И выглядел он следующим образом:

Камнем лег на сердце

В небо долгий путь,

Небом не согреться,

Небо не вдохнуть.

Я еще бессмертен,

Если я живой,

Лишь устал безмерно

Слышать чью-то боль...

Я устал от мыслей,

Не своих — чужих.

Всем хотел помочь я,

Всеми проклят был,

Боль рвет душу в клочья,

Меняя ход судьбы...

Я устал от злобы,

Ею полон мир,

Я устал от крови,

Пролитой людьми...

Но никто не хочет

Слышать боль мою.

Кто решил за меня

То, каким путем идти мне?

Я смотрю сквозь жизнь —

Не вижу ни души.

Кто решил

За меня,

В чем быть слабым, в чем быть сильным?

Но над головой -

Молчанье и покой...

Так зачем все это?

Стены — вместо стен,

Голос мои, как эхо,

Вновь звучит во мне.

Красоте в итоге

Мир наш не спасти,

Красоты так много,

Только нет любви,

Но никто не хочет

Слышать боль мою!

Состояние текста - состояние души уставшего экстрасенса, ко­торый никак не может отключиться от внешнего мира и постоянно живет как бы не своей жизнью, Для того чтобы лучше понять наст­роение этой песни, надо, наверное, прочитать пару книг Стивена Кинга: «Свечение» (или «Сияние») и «Зеленая миля».

Довольно любопытную, оригинальную и чрезвычайно мрачную рецензию на альбом сочинил профессор тяжелых наук, любитель готики и сплаттер-панка Игорь Грачев. Привожу ее полностью, с лю­безного разрешения автора. Однако попутно отмечу, что на самом деле в нашем творении нет того непроглядного мрака, о котором го­ворит профессор. Ключевая фраза альбома: «Научись быть светом там, где тьма!» - действует на территории государств всего мира.

СЕРГЕЙ МАВРИН

«Химический сон» (Irond Ltd)

С новым веком вас! Примите поздравления от демона КузЪмича, сошедшего с полотен Босха и Брейгеля, чтобы еше раз напомнить Человеку о никчемности жизни людской. Сколько нас бродит среди храмов-миражей, построенных на осколках веры? Сколько пытается обрести покой в химическом сне? Старые рокеры либо умирают от опухоли мозга, либо превращаются в смешную и совсем не страш­ную химеру. Ты еще не умер, но в твоей крови течет яд смертельной болезни, делающий тебя изгоем. Ты можешь считать себя избран­ным, возвысившимся над миром скучных «производителей» («breed­ers», если пользоваться терминологией Поппи 3. Брайт), но каждый твой день кончается заклинанием о том, чтобы наступил день вчерашний. Кто-то научился выживать, кто-то уверен, что прорвется, но от страшного последнего одиночества не уйти никому. Новый век настал, но принесет ли он радость в мир боли и страданий, где зов небес и голос тьмы неотличимы друг от друга? Кровь человеческая уже пролита. Небоскребы Торгового Центра уже лежат в руинах. Огонь вот-вот вспыхнет над великим городом. И тогда даже демоны отвернутся от нас. Им просто станет неинтересно…

Музыка - демонов высших сфер, озвученная Сергеем Мавриным и компанией.

Слова — все тех же демонов, воплощенные в лирику Маргариты Пушкиной (по большей части).

Игорь Грачев ( (или ))

Что бы посмотреть:

«Филадельфия», фильм США

«Реквием по мечте», фильм (нервным лучше не смотреть)

«Умереть молодым», фильм США

«Сияние» (с Джеком Николсоном)

«Зеленая миля» (с Томом Хэнксом)

Что бы почитать:

Г. Майринк «Ангел Западного Окна»

Стивен Кинг «Сияние», «Зеленая миля»

Что бы послушать:

Карл Орф «Carmina Burana»

Небольшая пауза - размышление

- Старуха, старуха, не трогай клюку,

Зачем ты нам гонишь всю эту пургу?

- Я вам не старуха, и клюка — не клюка,

И это, простите, что надо пурга...

Она у меня с детства бродит в крови,

И кто ее только там не ловил!

Мой папа-летчик и красавица-мама,

Крестоносцы ловили, стражи ислама,

Индейцы, барбудос, ямайская дэнгэ,

Наличие или отсутствие денег.

Без меня — нет пурги, без пурги — я не я...

Брат-ученый, подумай, не клонируй меня!

ДЛЯ ВСЕОБЩЕГО БЛАГА!

МАСТЕР

2000-2001 гг.

НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: ПРОСЬБА НЕ

ЗАБЫВАТЬ, ЧТО ПРИВЕДЕННЫЕ ЗДЕСЬ ТЕКСТЫ ПЕСЕН

(ЗА РЕДКИМ ИСКЛЮЧЕНИЕМ) ПИШУТСЯ НА «РЫБУ»!

«КЛАССИКА»

Все весну и добрую половину лета 2001 года Алик Грановский и С° записывали свою «Классику». Оценивать сделанное будут горе-кри­тики (радость-критиков я что-то не встречала) и фанаты, Мое дело было написать текст для баллады, которую Алик решил включить бонусом, да в последний момент ему пришла в голо­ву шальная мысль записать и мой го­лос в качестве своеобразного вступле­ния к альбому.

Писали на студии у Геннадия Мат­веева, известного по работе с маврикинско-кипеловским проектом «Назад в будущее», сделали дублей 8 или 9. В конце меня уже понесло — хотелось не только вещать загробным голосом, пугая любопытных галок, но и при­плясывать у микрофона... Последний вариант слушался голимым рэпом, я прищелкивала пальцами в такт, требо­вала кудрявого парика и тридцати метрового белого лимузина, внут­ренности которого можно было бы набить какими-нибудь «черными пантерами»...

INTRO:

Когда Сатурн и Юпитер

Находятся в легком подпитии,

Когда мрачный Уран

Гонит черных быков за Урал,

Расплавь свинец,

Закали сталь,

Возьми красную ртуть,

Смешай с белым Солнцем,

И преврати в холодный янтарь...

И тебе откроется ПУТЬ

Да хранит вас от всех напастей

Придумавший это

«МАСТЕР»...

На слове «Мастер» то и дело случался перебор: я отчаянно пере­игрывала, доза «зловещести» превышала допустимый уровень, хоте­лось дать такую ведьму, отправляющую в дымящийся котел с кол­довским зельем одного сушеного кузнечика за другим. Потом не­много зверобоя, кошачьих слезок, потом пучок разрыв-травы, не­сколько настоенных на клюкве хвостов ящериц... И, как говорится, все деньги наши! Правда, деньги, давно не имеющие хождения. Ке­ренками называются.

Был и такой вариант подводки к первому трэку на сборнике, к песне «Лабиринт»:

Ничего нет в руках —

Ни синицы,

Ни журавля,

Есть лишь небо в наших глазах,

Да под ногами - наша земля...

Прикури от холодной Луны,

Затуши окурок о горячее Солнце,

Только вздох ночной тишины

После нас остается...

А вот и полный текст баллады, написанной специально для «Классики» и в процессе записи лишившейся последнего куплета -Грановский, щедрая душа, не рассчитал метраж на «рыбе», а я и рада стараться!

Отправной точкой для создания баллады послужила замечатель­ная фраза: «где совершенство, там смерть» и наказ мудрого Заратустры «Умри вовремя!».

HЕБО В ГЛАЗАХ

Совершенства в мире нет,

Ни к чему оно,

Видишь пятна на Луне?

След чьих-то грязных ног...

И на Солнце пятна есть,

Их не сосчитать,

Трудно вовремя взрослеть,

И вовремя умирать...

Ближе друга только враг,

А враг себе — ты сам,

Небеса в твоих глазах,

Свинцовые небеса...

Небо - в глазах,

Небо, хранящее грозу.

Звали, но не убежал

В дальние края,

Никому там не нужна

С надрывом душа твоя.

Ты хотел свободы - что ж,

Получил сполна,

Отчего ее не пьешь,

Как пили всегда, до дна?

У свободы странный вкус -

Денег, не вина (можно «денег и дерьма»)

На снегу — крапленый туз,

Так шутит теперь зима.

Здесь не стало прежних зим,

Под ногами — грязь,

Боги предков из глубин

Так проклинают нас...

Небо в глазах,

Небо, хранящее грозу...

Грановский без сожаления отсек именно ту часть текста, где про­клятьем древних языческих богов, которых мы забыли сами и кото­рых нас старательно учат забывать церковные ортодоксы, объясня­ется всеобщее потепление климата. Вот, оказывается, почему Россия лишается своей главной климатической прелести — морозной зимы, с хрустящим снегом, с покрасневшими носами бегущих навстречу прохожих. И... да-да... с преследующим меня запахом соломы - отту­да, из прошлого.

Может быть, языческие боги сердятся и на тот поток книг о них, который обрушился на неокрепшие мозги интересующихся древней Русью читателей. Все, кому не лень, бросились издавать сомнитель­ные труды и справочники по древним славянам, внося такую сумяти­цу и путаницу, что нормальные историки хватаются за голову. Приме­ром такого вредного кича может служить «Энциклопедия языческих богов» А. Бычкова. Не надо ее читать, братцы, козлятами станете.

«ЛАБИРИНТ»

2000 год

После долгого молчания и поисков вокалиста МАСТЕР выпуска­ет альбом. Поет Lexx, человек, рекомендованный Грановскому «арийским» гитаристом Сергеем Терентьевым. Бывший вокалист Михаил Серышев вполне освоился в оперном театре «Геликон» и по сов­местительству продолжал петь в цер­ковном хоре. Во время репетиций оперы «Фальстаф» Дж. Верди дири­жер-грек Теодор Курентзис спросил Серышева: «Я слышал, ты в какой-то рок-группе пел. Что за группа?». «МАСТЕР, - отвечал Михаил, испол­нявший партию Доктора, лечившего главное действующее лицо оперы (у Шекспира Фальстаф выставлялся обжорой и толстяком, в новой трак­товке «Геликона» - молодым красав­цем), — трэш играли...». «Вот, отлич­но, и пой с таким же напором и вы­вертом, как в своем МАСТЕРЕ!» — ра­достно заключил дирижер. Серышев так и сделал, и заслужил хвалебные рецензии оперных критиков, от­метивших небывалую характерность в исполнении им непростой ро­ли. О трэше, похоже, они и не подозревали.

1-я песня «ЛАБИРИНТА».

МЕСТА ХВАТИТ ВСЕМ!

Лето сушит день, лето сушит ночь —

Оголило дно,

Изошел огнем, смехом и слезой

Сумасшедший дом.

В самый пик жары

Будет дан приказ

Городских властей

Отвезти гостей ярко-желтых стен

В трюмы кораблей.

За спиной бедняг рукава рубах

Связаны узлом,

Безмятежный взгляд, брошенный назад,

Всем прощает зло.

Свет безумья свят, но он, как чума,

Не щадит людей,

Свет безумья свят — так пускай уйдет

Кругом по воде.

Эй, вы!

Эй, вы!

Не спешите —

Места хватит всем!

Не бегите —

Места хватит всем!

Не кричите —

Места хватит всем!

Пушки будут бить,

Бить по кораблям с грузом дураков...

О, безумья груз

В мир морских чудес

Отойдет легко,

Сумасшедший дом

Под свое крыло

Вновь возьмет гостей,

Чтобы через год бросить вместо крыс

В трюмы кораблей...

Корабль дураков как символ - весьма распространен и выражает бесцельное путешествие по морям, по волнам, когда само плавание - главное. Куда и зачем плывем — не волнует никого, спасемся ли мы, достигнем ли гавани... Обычно на картинах, где изображается stultifera navis, художники выписывают обнаженную женщину, ста­кан вина и пр., т.е. делают толстые намеки на всяческие земные же­лания, мешающие человеку идти по дороге к Богу.

Сюжет, рассказанный в «Места хватит всем!», совсем не похож на воплощенный художником Иеронимом Босхом, и, где я его вычита­ла, хоть убейте, не помню... Была какая-то толстая книга какого-то умного человека о Средневековье с его простым решением вопроса перенаселения психушек и списанных в расход кораблей. А какая тренировка для артиллеристов!

Никто не гарантирует, что любой из нас не окажется в положении обитателя желтого дома — свет безумья заразителен... Гитлеровцы то­же не терпели душевнобольных и расстреливали их или сжигали как неполноценных представителей человеческой расы.

Я представляю себе залив, над которым распростер всеизлечивающие руки беломраморный Христос. Он ведет счет входящим и вы­ходящим из гавани кораблям. Но когда от причала отчаливает этот обреченный, тяжело груженный плавучий саркофаг с безумцами, на каменные веки Спасителя кто-то, более сильный, кладет успокаива­ющую ладонь.

На моем жизненном пути встречались люди, которых лично я ни­когда в психушку не отправила бы. По моим понятиям, были они вполне нормальными существами, но, как говорят, со своими тара­канами.

Один басист старательно косил от армии, проштудировав все учебники по психиатрии. Вообше-то он терзал контрабас, который ласково называл «Василием Ивановичем». Он был при контрабасе покорным Петькой, пил портвейн, любил брюнетистых девушек и ненавидел группу DOORS, что по тем временам считалось тяжким преступлением. Поместили его в Соловьевку, которая теперь назы­вается вроде бы институтом неврозов. А тогда она была кондовой грустной психушкой, обитателям которой не разрешали близко под­ходить к стене, отделявшей скучный больничный палисадник от жи­вой шумной улицы, запрещали собираться втроем... Мы с друзьями носили басисту бананы, сигареты, всякие модные диски для подня­тия настроения и улучшения различных химических процессов в ор­ганизме. Притащили и только что доставленный фарцовщиками из Лондона «горяченький» битловский «Let It Be». Басист гладил паль­цами глянцевые физиономии Пола и Ринго и тогда еще здравствующих Джона и Джорджа и шептал со слезами на глазах: «Господи, я же слышу, как они поют! Слышу, как они, черти, поют!». С соседней ла­вочки за нами внимательно наблюдала бдительная вандамообразная нянечка...

Ежика в крейзятник с завидной регулярностью сдавала родная мама, не разделявшая взглядов сына на жизнь. Притом, что Еж не кололся, траву не курил, особенно не пил и на подруг не размени­вался. Очередная попытка поговорить по душам с матушкой закан­чивалась для Ежа всегда одинаково: приезжали мрачные, сильные санитары во главе с тщедушным заморенным собственным геморро­ем врачом... Парень возненавидел всех женщин старше 35 лет.

Та девушка позвонила мне на радиостанцию «Вокс», когда в пря­мом эфире шла передача об АРИЯ. «Я знаю, я все понимаю, я долж­на Вам многое сказать, - голос в трубке звучал так напористо, что пришлось согласиться на встречу. - Я давно все расшифровала...»

Она подрабатывала, торгуя книгами. Лицом была похожа на ма­ленькую лошадку. Желтые зубы выдавали заядлую курильщицу.

- Я умею петь, - сказала она, встала в центре комнаты, по-детски смиренно опустив руки, теребя край ярко-малиновой кофты с лю­рексом и вперив взгляд в потолок. И запела неожиданно низким, мощным и хрипловатым голосом песню о жестокой любви.

- Я мастер спорта по фехтованию, - продолжала гостья, усевшись на стул, - фехтование ведь магическое искусство. А когда сражаешь­ся с Ними, надо быть во всеоружии... У нас часто бывают космичес­кие стычки. Я так устаю... А Вы пока не с теми, и не с другими, Вы пока на середине пути, и Они за вас борются...

Она появлялась в моей жизни еще пару раз. Последний — в 1993 году, когда я подобрала неизвестно откуда взявшихся около моего дома крошечных черных щенят и пыталась их спасти. Под грохот бронетранспортеров господина Ельцина, решившего расстрелять собственный парламент. Мне тогда еще позвонил взволнованный юноша-корреспондент с радио «Россия» и попросил высказаться по поводу происходившего.

- У нас уже выступали Лия Ахеджакова, Алексей Баталов говорил от имени своих учеников, - журналист захлебывался собственными эмоциями, - может, и Вы скажете что-нибудь в поддержку президен­та от имени сотен металлистов?

- Я могу говорить только от собственного имени, - мрачно отве­тила я, не ожидая от продолжения беседы ничего хорошего.

- Ничего, ничего, тогда от своего...

- Борис Николаевич, если Вы честный человек, - выпалила я, будто президент прильнул ухом к приемнику и слышит мои слова, -после того, что вы сделали... (пауза) уйдите в отставку!

Семь черных, обреченных на смерть неизвестной щенячьей бо­лезнью существ, с писком рванули из коробки, на кухне мама с гро­хотом уронила на пол кастрюлю с прокипяченными полотенцами. Из недоброй радиотишины выплыл дрожащий голос недооценившего степень моей стервозности паренька:

- Что ж, Пушкина оказалась самой эмоциональной из нас, что же делать! Поэты, знаете ли...

И на защиту отработанной тоталитарной поддержки президента был призван Аркадий Семенов, некогда чеканивший тексты для группы ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ. Он мастерски «отмазал» меня, заявив, что, несмотря на мою повышенную эмоциональность, в разведку со мной пошел бы безоговорочно...

На следующий день после этого инцидента появилась Она, про­куренная насквозь, не пользующаяся дезодорантом и оттого источа­ющая странный душевыворачивающий запах. «Может, так и должна пахнуть космическая воительница», - думала я, наблюдая, как де­вушка выбирает одного из щенков, чтобы облегчить мне существо­вание.

Через неделю все дети неизвестной собаки, пузатые, не успевшие познать радость разгрыза первой косточки, отправились в Собачий Рай один за другим. Я сжигала их крохотные трупы около помойки во дворе. Сдох щен и у Фехтовальщицы... После этого Она надолго исчезла из моей жизни, чтобы как-то в полдень позвонить и отчаян­но прошептать: «Меня мать сдала в психушку, Маргарита, они что-то сделали с моей головой... Мои ноги не ходят... Ма,..». Голос умолк. В трубке щелкнуло. Тишина.

Так окончилась еще одна космическая война, где чья-то мама вы­ступила на стороне невидимого врага.

ПАУЗА

Не убивай муху — она под защитой закона,

Не убивай таракана — он под защитой закона,

Не убивай червяка — ион под защитой закона,

Не убивай эту сволочь — она под защитой закона...

Один только ты — вне закона,

Одна только ты — вне закона,

С тобой может сделать все,

Что захочет,

Любая

Защищенная законом и властью

Дрянь!

ВОРОНЫ И ГОЛУБИ

Сюжет 1

Странное дело — нелюбимый город по-своему расправляется со мной, пользуясь известной присказкой: «Пойдешь налево — коня потеряешь, пойдешь направо - суму отберут, попрешься прямо - го­ловушку снесут басурманы. Стой лучше, где стояла. Целее будешь». Стоит выйти на Садовое кольцо, как начинается ломота в костях, тя­жесть в затылке такая, словно вредоносные карлики запихнули мне туда тайком небольшое пушечное ядро. То же самое происходит, ес­ли я иду через навороченный стеклянный мост имени А.С. Пушки­на на Ленинский проспект: ощущение такое, будто по всему орга­низму пропускают поливной резиновый шланг и по нему отправля­ют в плавание игрушечные речные трамвайчики. Туда, где раньше плескалась хлорированная вода бассейна «Москва», а ныне пыжит­ся Храм Христа Спасителя, вообще хода нет. Там образовался душ­ный новорусский энергетический тоннель. Или - провал. Стремное место, почему-то вызывающее у многих умиление.

Бочком, бочком протискиваюсь между призрачных прутьев вре­менной клетки (если бы я была гладкошерстной кошкой, на шкурке отпечатались бы черные полосы, как от ожога) и попадаю в Пуш­кинский музей, чтобы побалдеть на бархатной бордовой банкетке в заветном зале импрессионистов, посмотреть на спрятавшихся в ро­зоватом лондонском тумане «Чаек над Темзой». Потом отправляюсь к врезающемуся корабельным носом в сквер дому, где мы с друзьями по вечерам под несущиеся из «музыкального ящика» ритмичные за­морские песнопения выпивали коктейль-другой... Кошка я, кошка, которая гуляет вертким призраком сама по себе, смотрясь в зеркаль­ные витрины воспоминаний.

Сидели в баре мы с тобой,

Сжимая вечный трюльник в кулаке,

А некий Бармен, идол неживой,

Царил и правил в этом бардаке.

Швейцар был пьян, швейцара дверь держала,

Народ давил простой «шампань-коблер»,

Не наша музыка напиться призывала

И плюнуть на приличие манер.

Юнцы балдели, глупые до писка,

Нахально пялились на девочек чужих,

А тетя Маня, бывшая хористка,

Всем предлагала выпить «на троих».

Вот череда задов, обтянутых джинсами,

Вся в напряженном ожиданье коньяка...

Все тот же Бармен толстыми перстами

Ловил в стакане крошки табака...

(из «Проходных зарисовок», написанных за несколько лет до по­явления АРИИ)

Кто не знает: «трюльник» - это банальные три рубля, которые в те времена считались неплохим капиталом.

Если стоять на месте, как рекомендует мне эхо старых московских дворов, то можно постепенно врасти лапами-корнями в землю, начать постепенно, день за днем, месяц за месяцем, покрываться корой, этой чешуей деревьев. Руки станут ветвя­ми, волосы позеленеют и зашуршат не хуже листьев сиреневого куста под окном. Захочешь двинуться с места, да не двинешься...

Сколько по жизни таких людей-деревьев понатыкано — не сосчитать. Даже мхом с северной стороны по­крываются, как положено. И надоело им вроде бы только в одну сторону глядеть, одни и те же звезды считать, а что делать? Куда деваться? Подбе­жит к такому древоman'у или к такой древоwoman'ше симпатичная собака-лайка по кличке Мун, поднимет ла­пу... А на шее у Муна - красная шер­стяная ниточка. От сглаза. И у красавца-овчара по кличке Гранд, с морды которого ни днем, ни ночью не сходит прохиндейское выражение, тоже есть заветная красная ниточка.

А вот у Чарли, так похожего на особа­чившуюся хризантему, никаких обе­регов нет. Он не язычник, хотя и на­шли его на помойке...

Находишься по городской мы­шеловке, насмотришься на бомжей и последних загадочных москов­ских романтиков, выпрашивающих рубль или два рубля на пиво, и по­летишь стремглав в какой-нибудь еще не застроенный коттеджами парк, с дубом (дерево такое!), или липой, или ясенем обниматься. Че­рез них — мощная подпитка для обесточенного загазованным воз­духом и злобой организма. В благо­дарность за помощь оставляю на ветке или лоскуток, или цветной шнурок, превращаясь в свою прапрапрапрапрабабку...

РУСАЛОЧЬЯ НОЧЬ (МАГИЯ)

Уходи, исчезай,

В реку брось грязный город

На самое дно.

У Луны — рваный край,

Жжет язычества порох

Русалочья ночь...

Лоскуты на ветвях,

Как приманка для счастья -

Им тысяча лет.

Но темно в небесах —

Брось в костер это платье,

Чтоб ярче был свет!

Это магия,

Магия леса,

Поющего огня...

Ночь прошла,

Все исчезло,

Тебя нет,

Нет меня...

Уходи, исчезай,

Отдала все, что было...

Взамен — ничего...

Но голова на плечах,

А в жилах кровь не остыла,

Потому так легко!

Это магия,

Магия леса,

Поющего огня...

Ночь прошла,

Все исчезло,

Тебя нет,

Нет меня...

Припев мог бы быть и другим:

А жива ли ты,

Странная сила поющего огня?

Смех

Всех

Трав

Зима скосила,

Да прошлась по корням!

Текст получился скорее женским, чем мужским, и мало подходил для исполне­ния Лексом — могучим и лохматым леша­ком.

А лоскуты перед ночью Ивана Купалы вешают на деревья или кусты необязатель­но на счастье: то ли чтобы задобрить хит­рых водяных девушек, то ли чтобы пожа­леть их, оставить чисто символическую одежду, а то ведь голяком в воде булты­хаются...

Сюжет №2

Ураган 1998 года, промчавшийся по Москве и вызвавший в рядах кислотных тусовщиков идиотическое веселье (думаю, они очень сильно перепугались, и дурацкими шутками и отвратительной ми­микой пытались скрыть охвативший их животный ужас), здорово помог мне встряхнуться. Можно сказать, ливнем и ветром прочис­тил и промыл канал, связывающий меня с той кладовой, где Покро­вители хранят до поры до времени идеи... Озверевшие молнии под­зарядили тогда мои батарейки, обесточенные общением с очередной реинкарнацией Черного Человека. В миллиметре от моей собствен­ной шеи пролетело выбитое порывом ветра оконное стекло, а я пы­талась удержать старую, разрушающуюся буквально на глазах раму. В те дни, кстати, писались тексты для альбома «Скиталец» с Мавриком...

Помню, наутро после урагана я отправилась в Новодевичий мо­настырь проведать отлитого в бронзе великого гусара Дениса Давы­дова - в монастыре сняли с куполов сломанные бурей кресты. И они стояли, прислоненные к черным надгробным плитам. Зрелище зло­вещее и пророческое.

ВОРОНЫ И ГОЛУБИ (КРЕСТЫ)

(полная версия)

За спиной — крик совы,

Млечный путь настоящий,

И солнце — взахлеб...

Впереди — хвост молвы,

Столько грязи притащит,

Что пулю бы в лоб.

Уходил, исчезал —

Непонятная сила

Вернула назад.

И в грозу проклинал -

Рядом молния била,

Да все невпопад!

В небе - вороны,

В небе и голуби,

Рукой не развести.

На Руси вся жизнь изломами,

И сбиты кресты —

Ночным ураганом.

Почему, для чего

Я рожден этим небом

И этой землей ?

Чтоб считать день за год,

Верить в яркую небыль

И быть ей слугой?

А в степи идол спит —

Тени предков шаманят

И просят дождя,

Дождь им дан, и забыт...

Этим утром не знаю,

Не знаю, кто я...

В небе - вороны,

В небе и голуби,

Рукой не развести.

На Руси

Вся жизнь

Изломами,

И сбиты кресты...

Ночным ураганом.

Хорошо знакомое чувство, когда просыпаешься утром и не сразу можешь сообразить, на каком ты свете. Особенно если во сне метал­ся по твоей квартире Борис Борисович Гребеншиков собственной персоной с огромной шкатулкой, в которой гремели чьи-то драго­ценности. Или если, опять же во сне, наполеоновские солдаты вновь входят в Москву и мародерничают без удержу.. Или если привидит­ся такой сон (в ночь с 12 на 13 января 1999 года - уже прошлый век, подумать только!): выхожу я замуж почему-то за австрийского посла, расхаживаю в шляпках да мехах... И неизвестно откуда — группа МАСТЕР, все в шортах, майках... бренчат амулетами и крестами. «Рит, нам бы репетиционную базу найти!» - застенчиво говорит Гра­новский. «Айн момент, - отвечаю я, попивая коктейль «Маргарита», - в посольстве есть такой зал, вполне подходящий... Пойдемте!» Сле­дующий сон-кадр: идем по огромному помещению, где на рядах кре­сел, как в кинотеатре, сидят всякие дяденьки и тетеньки. Грановский подходит к каждому и пытливо так спрашивает, знают ли они исто­рию России. С виду типичные англичане радостно кивают головами. «Да, да, - лепечет почтенная леди, - бло-ка-да...» Алик раздает авто­графы... В зале, который подошел бы под репетиционную базу, на­яривает на фортепьянных клавишах какая-то кореянка-китаянка-японка. Восточный талант, короче. Ко мне подходит чопорная дама из аппарата посольства и тихонько, еле шевеля губами, точнее од­ним уголком рта (так умеют разговаривать опытные стукачи и шпионы), произносит: «Едва ли господину послу понравятся эти роке­ры». «Но они же мои друзья!» - резко отвечаю я, вполне войдя в роль надменной фрау. «Ах, Вы не знаете посольских нравов, - картинно вздыхает дама, - здесь такие интриги!»

Сон оборвался, и я так и не узнала, получил ли МАСТЕР базу в буржуйском зале или нет.

Но наяву от баллады музыканты отчикали последние шесть строк об идоле, ликвидировали картинку здоровенного каменного истука­на. Стоит истукан в бескрайней степи, с загадочной улыбкой на тол­стых неровно сколотых устах. И никто не знает, о каком дожде он ду­мает: об обычном, спасительном для изнывающей от жажды земли, или же - в отместку - о пурпурном, уничтожающем.

Бесприютные тени языческих предков вновь не получили пропи­ски и в этой балладе.

ЛАБИРИНТ

Странное дело, но оказалось, что изначально «Лабиринтом» в древние времена назывался огромный дворец критских царей, с за­путанной планировкой, со множеством комнат без дверей, с заве­шанными тяжелыми тканями дверными проемами и с бесконечнос­тью коридоров. И переводится слово «лабиринт» как «Дом двойного топора», лабриса. Таким топориком убивали, принося в жертву бо­гам, доверчивого быка, который сам должен был подойти к алтарю и откушать разбросанных там зерен... Это уже потом все свелось к тво­рению икарушкиного отца Дедала (может, и не икарушкиного от­ца...), по которому блуждали несчастные люди, натыкались на сте­ны, то и дело заходили в тупики и умирали там от разрыва исстрадав­шегося сердца или попадали на зуб скучающему злобному Мино­тавру.

Тиран — для одних,

Герой — для других,

Третьи — молчат.

Одним - воля есть,

Другим — воли нет...

Кто виноват?

Кровь своих детей

Воплем площадей

Революция пьет.

Город Солнца был

Солнцем и убит,

Если память не лжет!

Купить можно всех —

За грош или хлеб,

Или за власть,

Взлетел без помех,

Стели волчий мех, стели —

Мягче упасть.

Лабиринт, где жизнь есть вход,

А выход — смерть,

Лабиринт, где свет подвешен на струне,

Лабиринт, где душно мне,

Лабиринт, где новых откровении нет!

Глаза ищут цель,

Когда не у дел Нищий народ.

Одним — блиндажи,

Другим — реки лжи, эй, ты!

Третьих — в расход.

Лабиринт, где жизнь — есть вход,

А выход — смерть,

Лабиринт, где свет подвешен на струне,

Лабиринт, где душно мне,

Лабиринт, где новых откровений нет!

Не фронт и не тыл -

Разбой пустоты

В наших сердцах.

Одним — воля есть,

Другим — воли нет, и так,

И так без конца...

Пауза между написанием песен для альбома «Лабиринт» (в блюзовом ключе)

За окном снова дождь,

О, за окном снова дождь...

А в подъезде спит бомж,

Кверху пузом спит бомж,

По нему гуляет печальная вошь...

METALDOCTOR

Спецзаказ Грановского, четко перекликавшийся с написанным некогда в шутку «Доктором Хэви» (см. книгу «АРИЯ: Легенда о ди­нозавре»). Сочинять в таком ключе не хотелось, ибо тема давным-давно отработана, да и слушается по-детски.

Периодически накрывает странное ощущение своего полного не­соответствия окружающей реальности, нестыковки. Ты словно вне настоящего времени, словно человек, находящийся в процессе вы­падения из корзины высоко взметнувшегося воздушного шара. Вро­де бы уже выпал, и в то же время еще нет... Не умею приспосабли­ваться или мимикрировать, как герой рассказа Гийома Аполлинера (но его, правда, все равно застрелили). Наверное, поэтому трудно расстаться с идеей прорыва через враждебное тебе окружение.

Первоначально, когда я еще думала, что Алика можно в чем-то переубедить, писался вот такой вариант очередного многосерийного боевика на тему духовного и материального прорыва. Но Грановский — настоящий Скорпион, полностью соответствующий своему знаку Зодиака, и можно было бы не париться.

Эй, мы окружены!

Враг силен, добивает раненых штыком,

Сверху вниз — лавина злобы и тьмы,

До спасенья - далеко.

Свет Северной Звезды

Нам поможет, как бывало в дни единства встарь,

Перемен багровый стяг затерт до дыр,

Но, пока в руках колдует сталь —

Не жалей подлецов

И не кайся!

Наши - там,

Где восход,

Все как один!

Сквозь обман,

Сквозь огонь

Прорывайся,

Прорывайся, будь непобедим!

Эй, ты рожден летать,

Это грех - для того, кто любит пыль земли,

Защищай свой ветер и свои цвета:

Цвет небес, цвет крови и твоей зимы...

Верь, мы прорвемся, брат!

Пусть не все знают цену древнему клинку,

Прочь с пути, толпа не помнящих родства...

.........(не придумала, но что-нибудь «на всем скаку»).

«Защищай свои цвета»: имеются в виду три цвета - синий, белый, красный.

Синий — так выглядит небо над головой в хорошую погоду, но без террора со стороны солнца; красный — цвет крови, не успевшей за­густеть и превратиться в черное пятно; белый — цвет снега. Легенды о суровых русских зимах, когда в малогабаритных берлогах сладко посапывают заслуженные русские медведи, сохранили этот образ.

Номер с выходом из окружения не прошел. Грановский твердо стоял на своем, а я в который раз кляла нелегкую долю песенного словоукладчика. Подавай, понимаешь, басисту металлического Айболита! Ну подала я ему докторишку, приготовленного согласно всем исключениям из правил дошкольного металлического возрас­та, когда молодая душа только-только начинает приобщаться к зако­нам хэви-джунглей. «Да, у тебя в душе - сталь и свет/ эти превращенья сделал он»... Но удалось все-таки подпустить юмора, хотя точно в размер «рыбы» все слова не влезали. «Сила есть — ума не надо!» -есть такое крылатое выражение. Его-то я и хотела зарифмовать в «Айболите», но не получалось, в результате осталось: «Сила есть — не надо больше слов...» (а то складывалось обидное для всех «Сила есть - умишка не найти!»), т.е. наличием силы и накачанных мышц при­знавалась необязательность присутствия в жизни человека умных слов.

METALDOCTOR

Эй, он приходит сам —

Если ты хочешь предъявить судьбе свой счет,

Он молчит, читая мысли по глазам,

Молча за собой ведет.

Ты видишь эту дверь?

Свет за дверью - знак другого, нового пути,

Спутник твой — спаситель твои и друг теперь,

В царстве нашей вечной дурноты.

На весь мир

Он один —

Metaldoctor,

Дальше звезд,

Выше гроз

Иди за ним!

Времена

И шторма

С ним не спорят -

Metaldoctor здесь,

И он непобедим!

Вот он кладет ладонь

На плечо: воля к жизни вновь проникает в кровь,

А в глаза ворвется яростный огонь,

Сила есть - не надо больше слов...

Да, у тебя в душе

Сталь и свет - эти превращенья сделал он,

Ты теперь не часть машины, не мишень,

Ты уже шагнул за горизонт.

Созданный мной Айболит был к тому же и экстрасенсом, излечи­вал от всяких напастей наложением рук. Знавала я многих таких энергетических умельцев, но никто из них со мной связываться не хотел. «Твоя энергия неуправляема и опасна для нас», - говорили ку­десники, всплескивая руками, но, тем не менее, приглашали на свой конгресс. «Нет уж, - отвергала я приглашение провокационно по­явиться перед ясными проницательными очами целителей, - дым из ушей у многих пойдет, перегорят, как лампочки. Зачем же лишать страну таких талантов?» Один экстрасенс, все-таки взявшийся ис­править некоторые поломки в моем капризном организме, вскоре после 12-ти неудачных сеансов отправился по этапу на Небеса... Это был точно не Metaldoctor.

Что бы почитать:

Гийом Аполлинер «Исчезновение Опоре Сюбрана» (если нет в отдельном издании, можно найти в журнале «Иностранная литература» N5, 1982 год)

Паоло Коэльо «Вероника решает умереть» (очень нужная книга о душевнобольных, само­убийцах, о жажде жизни и лечебнице)

2000 И ОДНА ПЕСНЯ О ЛЮБВИ

АРИЯ, Сборник

Рано или поздно любая хард-метал-групп а выпускает сборник лирических песен или баллад. АРИЯ занялась этим дамоугодным де­лом скорее поздно, чем рано, — пираты давно уже составили свои альбомы и успешно их продавали, то и дело нещадно перевирая на­звания песен. Баллад в классическом понимании у «арийцев» наби­ралось не много, потому в «2000 и одну песню» вошли их главные «слезные» хиты и упражнения на вечную тему любого творчества «я да ты, да мы с тобою»... Но совсем без новых песен компакт выпус­кать было все-таки неудобно. «Подумаешь, — сказали бы фанаты, — перепели старье, и радуются!» И требуемые народом свежайшие ду-шезавлекательные медляки выдал Сергей Терентьев. Вполне воз­можно, что достал он их откуда-нибудь с заветной полочки, из завет­ной баночки или даже из спичечного коробка. Вполне возможно, что раньше эти песни были какими-нибудь «молотиловками» или «крушиловками». Процесс довольно быстрого превращения различных быстряков в медляки или, наоборот, медляков в быстряки с ветряка­ми неоднократно описывался на страницах различных журналов и книг, посвященных рок-музыке, и он свидетельствует об одном: у рокеров Ничего никогда не пропадает, у них в цеху хорошими темпа­ми развивается безотходное производство.

Холстинин в процессе нашего с Терентьевым хороводовождения вокруг сюжетов для песен чему-то все время улыбался. Вообще-то, его улыбка всегда обещает в жизни нечто сногсшибательное. Когда, например, тебя сшибает с ног какая-нибудь гадость на скейтборде, и ты лежишь потом этакой яичницей на асфальте, пытаясь сообразить, жива ты или уже нет. А гадость, проехавшая по твоим костям, уже ве­селится наверху горы.

- Вот что, ребята, где-то читал я... — начал Петрович, гипнотизи­руя нас взглядом зеленых глаз, как это делает опытный удав с нео­пытными кроликами, — любовь...туда-сюда...страдания, герой оста­ется один, но ему удается отделаться от душевной боли, навечно на­весить ее камнем на сердце бывшей подруге...

Такая передача боли эстафетой давно не давала «арийскому» ги­таристу покоя...

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

(музыка С.Терентьева)

Сюжет №1.

Читался Терей и Холстом в автобусе по пути на Байк-шоу, в гости к Хирургу, предводителю московских «Ночных волков».

ПОСЛЕДНИЙ ТРОФЕЙ

Одно лишь желанье

Стать холодней, нем камень,

Быстрее, чем ветер...

А ветер догнать нельзя.

Как павшая крепость,

Дом мой в лучах рассвета —

Проиграна битва,

Ее проиграл не я!

Эта боль —

Tвой трофей, а не мой,

Эта боль —

На всю жизнь, навсегда,

Твой черед

Ощутить, испытать эту боль,

Принимай последний мой дар!

Ритмичная осень

Дождями все беды косит,

Не сбиться бы с ритма

По дороге в новый день!

Там, солнцем пронизан,

Брошу любви свой вызов,

В другом измеренье

Ты вновь ответишь мне...

Эта боль —

Твои трофей, а не мои...

Одно лишь желанье —

Стать холодней, чем камень,

Быстрее, чем ветер,

А ветер догнать нельзя!

Пусть будет, что будет,

Здесь нет беспристрастных судей,

Проиграна битва,

Ее проиграл не я...

- Что-то тебя на двусмысленности потянуло, — сказал мне по по­воду этого варианта человек по кличке Брат Брюс, прозванный так из-за своего внешнего сходства с вокалистом IRON MAIDEN, — о каком таком последнем даре поет, торжествуя, твой герой в припеве? Он ее СПИД'ом, что ли, наградил? Сифилисом? Дескать, я пошел, а ты страдай, лечись и помни? Идея, конечно, неплохая, но Кипелов не панк, чтоб такие песни петь.,. Да и панка полноценного здесь не получается, матерка и грязи не хватает.

Брат Брюс всю свою сознательную жизнь — а жил он на земле уже 35 лет - был провокатором-любителем. Доступ к Интернету дал но­вый стимул для развития его провокационного таланта: он часами бродил по виртуальным просторам, ругался на открывающуюся его взору всемирную информационную помойку и под разными никами захаживал во множество чатов. Посетив несколько сайтов металлических групп и пообщавшись с тамошними обитателями, Брат Брюс долго чесал в затылке, прежде чем изречь: «Не понимаю, как вы для них пишите... Почти везде одно «э-э», «ы-ы», «по пиву» да «по ба­бам». Можно на любом варварском наречии для них бацать, все рав­но поросячий визг стоять будет, главное — чтобы ваш Кипелыч рот раскрывал и героические позы принимал... А с юмором у ваших по­допечных вообще засада... Чуть что — сразу или на х . . или в морду. Нация вырожденцев». Обижаться на Брюса и доказывать, что не все такие, как он думает, было бесполезно. Двойник Дикинсона вошел в раж: «Зарабатывать деньги на недоумках нечестно, — перешел он на соль первой октавы, — вы ж не попса какая-нибудь, вы ж взрослые люди! Посмотрите на себя со стороны! На себя посмотри!».

Пришлось украдкой взглянуть в зеркало — действительно, ничего хорошего я там не увидела. Все те же джинсы, все тот же свитер, ры­жий хаер, бледная физиономия человека-совы, ведущего в основном ночной образ жизни, Тетка «меж времен и лиц». Кошмарный нена­вистный курносый нос. От папы достался. Краситься толком не умею, модное шмотье пропадает в бутиках без меня. Юмор какой-то сомнительный, дикция ни к черту, у ног - собака не породистая. Ру­ки-крюки — вся техника ломается только при одном моем прибли­жении. Солидности — ноль, и еще раз ноль.

«Ненавижу я тебя, Пушкина, — бросила я своему отражению, но Брюсу сказала: злой ты, дядя, бешеный. Ну не удались мы — что ж, стреляться теперь? Людей обижать не надо, в них порох-то еще не отсырел!» Брюс выразительно покрутил пальцем у виска и скрылся. С тех пор я видела его имя один раз - на форуме сайта Маврика, где он высказывался по поводу религии. Правит всем Высший Абсолют. А земляне у Высшего Абсолюта вроде как дрессированные обезьян­ки… Xion! — и нет дрессированных обезьянок. Нет землян. Нет мо­его курносого носа. И деревни Суконники, откуда наш пушкинский род пошел. Высказывание Брюса из форума быстро убрали.

Сюжет №2

БОЛЬ

Играю без правил,

Сегодняшним днем отравлен,

Из пепла пытаюсь

Воскресить наш прошлый день.

Вчерашние ласки —

Так ли они опасны?

Вчерашние клятвы —

Последний выстрел в тень.

В кипящую реку

Срываюсь опять с разбега,

Но дважды не вступишь

В один и тот же поток.

Я понял,

Но поздно —

Ты все приняла серьезно,

Я слое утешенья,

Увы, найти не смог...

Одно лишь желанье —

Стать холодней, чем камень,

Быстрее, чем ветер,

А ветер догнать нельзя!

Не знаю, что будет,

Кто завтра тебя разбудит,

Но в следующей жизни

Ты вновь найдешь меня.

Сюжет №3

Вечер. Захотелось подпустить немного своего любимого, призрач­но-мистического. Вспомнился отчаявшийся Христос из черного мра­мора, застывший в нише кирпичной стены Донского монастыря. Жел­тые листья, красно-бурый камень, чернота одеяния Спасителя, кото­рый, в какой бы точке ты ни стоял, внимательно следит за тобой. Если возникнет желание познакомиться с ним поближе, войдите на террито­рию монастыря, пройдите немного вперед и сверните направо, мимо надгробий старых масонов... За вами может увязаться занудливый ох­ранник, не давая подойти к Христу, со стороны жилых помещений к вам могут направиться черными антирок-н-ролльными воронами че­ресчур бдительные обитатели келий. «Хватать! Чужих не пускать!» Раньше наша компания приходила сюда запросто, за монастырскими стенами царила удивительная тишина, словно кто-то действительно Всемогущий и Заботливый вырезал кусочек этого мира из общего полотна и давал входящим и вписывающимся в него возможность насла­диться покоем... Мы шли к всепонимающему Христу в нише, мимо тя­желых каменных саркофагов со всевидящим оком на крышках, заодно заходили и в часовенку, где сидел другой, тоже черномраморный, Christ, разведя в изумлении руки... Та скульптура Антокольского назы­валась, кажется, «Христос в пустыне».

- А не скажете ли Вы, - очень вежливо обратилась я к местному монаху, уже полчаса бубнившему, что во время службы посторонним находиться на территории монастыря запрещено, — а не скажете ли Вы, куда перевезли скульптуры Антокольского из этой...

- Не знаю я никакого вашего Антокольского, — оборвал меня на полуслове монах, зыркнув глазом, - а находиться посторонним на территории во время... и т.д., и т.п.

«Рост количества монастырей и церквей в наши дни, — примерно так писал умнейший человек прошлого француз Виктор Гюго в ро­мане «Отверженные», — свидетельствует лишь об упадке государст­ва». Да с цитатником Гюго к нашим властям не подъедешь...

Когда неулыбчивый монах не дал мне посмотреть в глаза печаль­ного Иисуса, я еще раз пожалела, что не наделена способностью ни испепелять взглядом, ни проходить сквозь камни...

Судя по тому, что происходит на родных просторах и в головах на­ших государственных управителей в отношении религии, очень скоро на Руси будет введено принудительное или насильственное креще­ние... Как некогда, в конце X века, князь Владимир загонял киевлян в Днепр, а потом послал Добрыню в Новгород приводить к истинной вере язычников-новгородцев «огнем и мечом». «Огня и меча» в наши дни в прямом смысле может и не быть, но черные списки нехристей, не постящихся, как наипервейшие госчиновники, стукачество на не выказывающих должного почтения к ликам и благостным лицам свя­щеннослужителей, решающих политические и государственные про­блемы (а ведь церковь законом отделена от государства!), освящаю­щих депутатские бани и пр., - войдут в обиход и станут неотъемлемой частью напряженной жизни россиян XXI века.

Нет, не найти нам золотой середины — чтоб не шарахаться от од­ной крайности в другую: сначала взрывать храмы, расстреливать священников, а потом с помпой и под истошные вопли неофанатиков строить новые, холодные дома Бога, вместо больниц, приютов и библиотек... Отличный, между прочим, сюжет для очередной фан­тазии. Надо бы подумать.

(...Последняя моя попытка свидеться 19 февраля 2002 года со стоя­щим в нише странным Спасителем закончилась неудачей: всю терри­торию Донского монастыря перегородили металлическими заборчика­ми с угрожающими табличками «Проход запрещен». Охранники, выслу­шав мою просьбу пропустить к Христу, терпеливо объясняли: «Не поло­жено. Говорят, когда снег растает... Когда весна наступит. Сейчас ни­как нельзя. И фотографировать нельзя. Только с разрешения Намест­ника». — «Да мне бы на минуточку», — вяло продолжала я терроризиро­вать стражей монастырского покоя, краем глаза наблюдая за двумя смешливыми монашками... Трое теток с. бесноватыми глазами носились от одной церковной лавки к другой, вырывая друг у друга из рук какую-то бумажную иконку. Кусты монастырских роз, укутанные по случаю зимы мешковиной, напоминали расставленные в некоем тайном поряд­ке чьи-то отрубленные головы... Как поступила бы я, окажись на мес­те Отца-Наместника? Если бы вот так приперлась ко мне какая-ни­будь обуреваемая сомнительными идеями обнародовать любимую скульптуру дамочка? «Конечно, конечно... - сказа-га бы я и не думая ставить всякие перегородки-загородки на монастырских тропах, - проходите, дочь моя! Запечатлевайте образ Спасителя нашего, донеси­те его до страждущих этого дивного света! Да снизойдет на них благо­дать...» (или что-то в этом роде, за правильность выбранной лексики не ручаюсь, но настроение должно быть именно таким). Вот если ска­жет так священник, тогда можно считать, что он отработал свое звание «ловца душ человеческих». В противном случае — считайте, что десяток-другой душ возможных истинно поверивших он отпугнул от Храма и дела своего.)

Очередной вариант текста:

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Неясные тени

Сети плетут на стенах,

И ты постепенно

Превратишься в тень сама.

Все вечные страхи

Станут никчемным прахом,

Вчерашние слезы

Смахнет ночная тьма.

Засыпай (ara, вот оно!)

На руках у меня засыпай,

Без обид и стыда

Засыпай!

Под шаманство дождя

Засыпай...

Я уиду,

(Но) чуть позже... прощай!

Легка и свободна,

Ты делаешь что угодно,

Проходишь сквозь камни

К тому, кто так любим.

Бросаешь всем вызов,

Но вызов тоской пронизан,

Крик тени неслышен,

Смех тени неуловим!

А новый день снова

Солнце мешает с болью,

И жить снова страшно,

Еще страшней умереть,..

Твой сон — твоя крепость,

Ночь красит черным небо,

Ты ждешь, чтобы тени

Смели на стенах сеть...

Вполне осборновский вариант по духу, особенно если перевести на английский.

«Жить снова страшно, еще страшней умереть» — в несколько измененном виде эта строчка перекочует в другую терентьевскую песню. Я воспроизвела слова одной милой девушки, испуганной взрывами домов в Москве и несколько дней спавшей в парке на лавочке.

Почему все-таки одна строчка может кочевать из текста в текст? Да потому, что, если идея или образ хороши, но они не проходят му­зыкантскую «цензуру», их жалко, и хочется куда-нибудь пристроить. Так никто не делает? На здоровье, пусть не делает. У меня один из де­дов одно время был крепким хозяином, середняком. У него ничего в хозяйстве не пропадало, видимо это дедушкины гены не дают мне бросать ценные мысли на ветер.

Сюжет №4

(уже ближе к окончательному варианту)

От края до края

Небо в грозе сгорает,

И в нем исчезают

И надежды, и мечты...

Ни пепла, ни дыма,

Печалью невыносимой

Душа захлебнется

С наступленьем темноты.

Никто не заметит,

Как быстро наступит лето,

Как белое войско

Вновь отправит к нам зима.

А жизнь все короне,

И все беспощадней ночи,

И тени с рассветом

Похищают имена.

Хозяин Вселенной,

Дай мне разрушить стену!

Ее ты построил

Между миром всем и мной,

Стою на дороге,

Один в грозовом потоке,

Изранен грозою,

Рожденный вновь грозой...

Вот где собака, т.е. пес, т.е. Горец зарыт! Представляю старика Кипелыча, объятого сотней светящихся белым змеек на фоне грозово­го неба, с развевающимися волосами, с безумным взором. Вот он, став Бессмертным, поднимает вверх руки, туда, куда имеет обыкно­вение на скоростном лифте подниматься Хозяин (он же Мастер) Вселенной. Молнии - удар за ударом, жало небесного огня уходит в землю у самых Валеркиных ног, и вот вокалист растет, растет, пропи­танный дивным живительным электричеством, и заполняет собой все поднебесье.

Н-да, красиво, но не прошло!

Сюжет №5

(слюнявый)

В нем появляется еще один уже хорошо узнаваемый фанатами фрагмент окончательной версии.

Люблю больше жизни

Голос такой капризный,

Люблю смех твой громкий

И всезнающий твой взгляд.

Когда засыпаешь —

Ангел к тебе слетает,

Смахнет твои слезы,

И домой летит назад.

Во сне хитрый демон

Может пройти сквозь стены,

Дыханье у спящих

Он умеет похищать,

Бояться не надо,

Моя душа будет рядом,

Твои сновиденья

До рассвета охранять.

Твой крест я на плечи

Взял бы, но я не вечен,

Исчезну я первым,

Стану гостем тишины.

Но там, во Вселенной,

Встретимся непременно,

В другом измеренье

Разгадаем наши сны.

Получился романс стареющего джентльмена, спетый его ним­фетке Лолите. Джентльмен прекрасно понимает, что отправится на тот свет раньше своей возлюбленной, ибо анализы его неудовлетво­рительны, лейкоцитоз повышен, белок в моче, электрокардиограм­ма ужаснула домашнего доктора... Возможна злокачественная опу­холь за мозжечком, неоперабельная.

«Дыханье у спящих...» — у Стивена Кинга есть рассказ, впослед­ствии экранизированный, из серии детских кошмаров. В комнате маленькой девочки, за стеной, живет дрянной упыренок, который после полуночи выбирается из своей норы и крадет у спящей малют­ки дыхание. Родители думают, что этим богопротивным делом зани­мается кот тигровой масти, и пытаются усыпить котяру. Животное чудом убегает из клетки смертников в ветлечебнице и успевает как раз вовремя: обнаглевший упыренок вот-вот отправит на тот свет спящего ангелочка. Естественно, происходит смертельная схватка, в которой принимает участие даже «вертушка» с поставленной на нее пластинкой (Стивен Кинг, как известно, большой любитель рок-н-ролла). Упыренок размазан героическим котом по стенам, все счаст­ливы. Но вот глаза у кота-спасителя мне что-то категорически не по­нравились: глумливые какие-то, с явным подвохом... Недосказан­ность висела в воздухе, отчаянно хотелось второй серии, но ее не по­следовало: видимо, снимавшийся в фильме кот просто перебрал ва­лерьянки.

Сюжет №6

Из всего вышенаписанного постепенно складывался окончатель­ный вариант, ставший, к нашему удивлению, хитом. Процесс изго­товления окончательной версии «Рая» можно проиллюстрировать цитатой из классической оперетты «Нищий студент»: «Берем пол­кружки красного, берем полкружки белого, взбалтываем, пьем... Красное ударяет в голову, белое ударяет в ноги, а когда они встреча­ются, то не знают, куда кому идти... Так мы остаемся трезвыми...».

Мучаясь над припевом и заметая на обшарпанный совок для му­сора кучи разорванных на мелкие клочки бумажек с карандашными каракулями, я сочинила еще один вариант, специально чтобы про­читать его Холсту.

Петровичу очень нравились выражения, подсмотренные в одной из песен Яна Андерсона из группы JETHRO TULL, - «святая невинность» и «святая простота» с альбома 1991 года «Всплытие зубатки».

Она повернулась и взглянула на меня,

Эта святая невинность,

А в ее чистом взгляде — выражение вечной печали.

На мгновенье она задержала свою маленькую руку на моем колене,

Я притормозил.

Она вышла из машины и зашагала прочь.

Странная штука — мудрость одиночества,

Странная штука — очарование юности.

А теперь ты уходишь. Святая невинность.

Сметала я, значит, кусочки бумаги в могильные холмики и напевала себе под нос:

От края до края

Небо в грозе сгорает,

В огне исчезают

И надежды, и мечты.

Одна на дороге

Идешь в грозовом потоке,

Совсем не боишься

Наступления темноты!

Легка и свободна,

Ты делаешь что угодно,

Святая невинность,

И святая простота.

В любовную реку

Бросаюсь я сам с разбега,

И сам понимаю,

Что бросаюсь не туда.

Наступит ли завтра?

Думать об этом не надо!

С рассветом — наступит...

Этот мир устроен так:

От края до края

Небо в грозе сгорает,

Следа не оставит

В нем святая простота...

Святая простота, или сама не­винность, довольно легко трансфор­мируется в богохульствующую стер­ву, стреляющую сигареты и деньги на пиво. Таков неумолимый закон чело­веческой природы.

Ну, а Холста я с удовольствием сняла бы в короткометражном филь­ме по песне Яна Андерсона. И ехал бы наш Петрович по дороге в своем «Москвиче» цвета морской волны (иных марок машин он пока не при­знает, отличаясь в своих автомобиль­ных пристрастиях от прочих «арий­цев»), ехал бы на какой-нибудь рок-фестиваль типа «Нашествия», и села бы к нему в авто какая-нибудь милая девушка в белой блузке...

А потом (замедленная съемка) вышла бы из автомобиля и встала на обочине, насквозь пробиваемая лучами заходящего солнца...

Качали мы, качали терин шедевр и так и этак, убаюкивали, и сами не заметили, как в припеве оказался «потерянный рай». Вроде ткнули с Кипеловым пальцем в пустое небо, а угодили в сердце солнца...

Тема потерянного рая через некоторое время вдруг оказалась очень популярной и у попсовиков. Может, конечно, я страдаю мани­ей величия, но зазвучала она после рождения «арийской» песни. Ме­ня не оставляет ощущение, что они постоянно подсматривают в за­мочную скважину дверцы в стене, разделяющей поп- и рок-мирки. После нашего «Короля дороги» и диппепловской «Звезды Хайвея» у певца Валерия Меладзе появилась «Королева автострады»: о кру­той девахе, красящей губы черной помадой и призраком гоняющей­ся по шоссе.

Вот о рае, потерянном в районе снегов Килиманджаро, запел Фил Киркоров (какая-то то ли темная, то ли белая богиня охмуряет в этой песне героя), и какой-то успешно клонированный менедж­ментом мальчуково-девчачий коллектив сбацал нечто весьма танце­вально-эротическое на эту же тему.

Действительно ли потерянный рай находится там, где неба кон­чается край, как постановили мы? Если посмотреть на решение это­го трудного географического вопроса глазами древних китайцев, то получится, что он размещается где-то в Центральной Азии и пред­ставляет собой сад, населенный драконами мудрости... Там, в этом саду, есть и озеро драконов, из которого берут свое начало четыре главные реки мира — Оке, Инд, Ганг и Нил (я попробовала себе во­образить этот речной узел, и не смогла, китаянка из меня никакая получилась).

На самом деле Потерянный Рай-символ духа, нечто недостижи­мое, сродни островам Блаженных, призрачному Эльдорадо...

Текст песни у самых разных людей вызывал самые противоречи­вые чувства. Каждый раз, встречаясь со мной у подъезда, журналист Антон Климов, сын известного кинорежиссера Элема Климова, на­чинает возмущаться: «Ну нельзя же так, Маргарита! Ну что это за халтура! «Засыпай!». Сначала «байк, а не лимузин» в «Беспечном ан­геле», а теперь «засыпай»!». Да, «Беспечный ангел» был беспощадно обруган одними и принят на ура другими. Точно такая же история повторялась и с «Раем». Оправдываться, доказывать свою правоту или обижаться — зачем? На обиженных воду возят. Самое главное — относиться ко всему, в том числе и к самому себе или к себе самой, с юмором, тогда здоровее будешь, дольше проживешь.

- А ты представь, - прервала я поток климовских междометий и вскриков, — вот такой клип: сидят «арийцы» в подвале старого по­луразрушенного дома, трясут по привычке головами, терзают гита­ры, Кипелов в очередной раз выдает «Засыпаем!». И огромный, гремяший всеми частями тяжелого своего тела, бульдозер наезжает на отжившее свой век строение... «Арийцы» поднимают головы, видят в подвальных окнах огромный бульдозерный ковш и слышат зыч­ный крик прораба: «Засыпай на фиг!!!».

- Ну, тогда другое дело... - милостиво вздохнул Климов-млад­ший и отправился домой — включать систему, ставить «Ночь короче дня» и петь-кричать вместе с Валерием гордые слова о вершине и трех царских птицах.

Окончательный вариант текста:

От края до края

Небо в огне сгорает,

И в нем исчезают

Все надежды и мечты...

Но ты засыпаешь,

И ангел к тебе слетает,

Смахнет твои слезы -

И во сне смеешься ты...

Во сне хитрый демон

Может пройти сквозь стены,

Дыханье у спящих

Он умеет похищать.

Бояться не надо —

Душа моя будет рядом

Твои сновиденья

До рассвета охранять.

Засыпай,

На руках у меня засыпай,

Засыпай

Под пенье дождя,

Далеко,

Там, где неба кончается край,

Ты найдешь потерянный рай.

Подставлю ладони —

Их болью своей наполни,

Наполни печалью,

Страхом гулкой пустоты.

И ты не узнаешь,

Как. небо в огне сгорает,

Как жизнь разбивает

И надежды, и мечты.

КТО ТЫ?

(музыка С.Терентьева)

Тема бродила-ходила где-то рядом, но стоило протянуть к ней руку, как она ускользала, словно ящерица — Хозяйка Медной горы... От музыки веяло холодом, измученный ожиданием Терентьев клялся и божился, что «ни сном ни духом не ведает, о чем все это — может, о девушках?».

Из двух песен, предложенных Сергеем для альбома баллад, вторая мне была симпатичнее по музыке, чем та, которая стала впоследствии «Потерянным раем». Зеленоватые искры, пробегающие по мрачным стенам, многократное эхо... Вспоминаю, как однажды зимой, в пустой квартире, когда время перевалило за полночь, вдруг ощутила я чье-то присутствие. Собаки тогда еще у меня не было, и некому было рычать, вздымать дыбом шерсть на загривке и высматривать в конце коридора гостя или гостью из потустороннего мира. Я зажгла во всех комнатах свет, включила на всю мощь магнитофон, но, пока не зазвонил телефон, — кто-то ошибся номером, — страх не исчез.

Ровно полночь.

Слышу тихий голос —

Шепчет имя,

Плачет и зовет меня,

И белым туманом

На стеклах чей-то вздох оставлен,

И гаснет вдруг пламя,

Хотя нет ветра.

Вижу тень я —

Некто в черном у окна.

Московский дом 58-го года постройки превращается в готический замок. На массивном столе, рядом с бронзовой чернильницей с фигурой мудрой совы на крышке -- череп, напоминающий о том, что все мы смертны... Или вместилище жизни и мысли. Недоделанная чаша из двух полусфер, одна из которых символизирует силу духа, другая - все земное. Налитое в череп темно-красное вино не выпито - оно пролито на темную поверхность стола и расползлось причудливыми пятнами. Одно пятно напоминает очертания сгорбленной человеческой фигуры.

Кто ты? Наказанье или милость?

Кто ты? Отрекаться не спеши...

Кто ты? За душой моей явилась?

Только

Нет

Души.

Проклят,

Брошен,

Словно камень с неба,

Страшно падать,

Только жить еще страшней...

Все помнить,

И жаждать

Любви, но быть распятым ею,

И мчаться

К безумью,

Услышав голос...

Ровно полночь —

Снова тень идет ко мне.

Существовал еще один вариант припева:

Кто ты? Знак, что послан мне Всевышним?

Кто ты? Знак, что послан черной тьмой?

Кто ты? И в аду есть передышка,

Сжалься надо мной!

Концовка сюжета предполагалась другая: обитатель готического замка случайно задевает стоящую на столе вновь зажженную свечу...

Отправлю

В огонь я

И дом свой,

И полуночный голос,

Быть лучше

Бездомным,

Чем слыть безумным!

И тогда:

Пляшет пламя —

Плача к небу рвется тень.

Плачущая тень могла прихватить с собой и хозяина замка. Ком­пьютерная технология позволяет.

Последние кадры придуманного мной печального фильма пред­ставляли бы собой трансформацию картины художника Эль Греко «Толедо в грозу» - в полотно под названием «Толедо, объятое пламе­нем». Все-таки во мне погиб великий поджигатель.

Наблюдавший за творческим процессом издалека Петрович уже по ходу записи заменил «только жить еще страшней» на «только ждать еще страшней», убрав конкретность. Ждать чего? Окончания падения? Смерти? Холодного прикосновения тени? Завралась я что-то, сами тени прикоснуться к материальному объекту не могут.

Дубинину не очень понравилось, как Валерка спел бриджи... Ко­роче, песню «закопали». А зря. Такого настроения обреченности, страха, такой драматичности, пожалуй, нет ни водной из «арийских» песен. Пару дней работы — и она засияла бы миллионами осколков оконного стекла, лопнувшего от напора толедского пламени.

Что бы почитать:

Джон Мильтон «Потерянный рай», «Возвра­щенный рай»

В. Набоков «Лолита»

Что-нибудь из Стивена Кинга, например «Оно» (2 тома) или «Сердца в Атлантиде»

Что бы посмотреть:

«Горец», «Горец-2», «Горец-3» и т.д. (смотреть можно задом наперед)

ПРОЕКТ «АвАРИЯ»

(Дубинин - Холстинин - Манякин)

Сергей Маврин и Валерий Кипелов «выдали» альбом «Смутное время», оттиражированный пиратами всех уровней как очередной лонгплей АРИИ, а дуэт Дуб - Холсте примкнувшим к нему Маней порадовали себя, любимых, и некоторую часть не очень упертых фэнов проектом «АвАрия». За время, прошедшее с момента выпуска этого забавного альбома, я только утвердилась в том, что вошедшие в творческий раж музыканты несколько переборщили с переложе­нием материала в облегченную форму. Две-три переработанные ве­ши действительно пришлись бы по вкусу тусовке, но «Раб Страха» или «Что Вы Сделали с Вашей Мечтой» получились не совсем уме­стной пародией на самих себя.

Две относительно новые песни Виталика дополняли старый матери­ал. Слушая их, я вспоминала Дуба «доарийского» периода, когда мы с Гуслей (Алексеем Максимовым, клавишником группы ВОЛШЕБНЫЕ СУМЕРКИ) написали для начинавшего сольную певческую карьеру Виталия неплохие вещички вроде «Наполеона», «Лени» и совсем легко­мысленную, но чертовски красивую «Бал одуванчиков». Если бы тогда из очередного московского тумана слепился бы какой-нибудь толко­вый продюсер с саквояжем, набитым зелененькими, наверное, у АРИИ сейчас был бы другой басист и хит-мейкер.

А вот, кстати, и нашелся текст о «Наполеоне». Припев, конечно, не самый удачный, но уже слышны в нем кое-какие тяжелые нотки. Гитару на студии прописывал для этой вещи все тот же Холст. Петро­вич тогда произвел на меня впечатление человека., который все вре­мя стремится слиться с землей. Чем ближе к центру планеты, тем лучше. Иногда он пытался сложиться этакой книгой — странный трюк, со смыканием двух плеч впереди. Представьте себе, как вы с силой захлопываете какой-нибудь роман, и поймете, к чему стре­мился гитарист. И он все время молчал. Молчал и опускал глаза до­лу.. Загадочный (последнее слово желательно читать с улыбкой).

НАПОЛЕОН

(музыка А.Максимова, пел В.Дубинин)

Ты усмехнулся и сказал,

Что веру в счастье потерял,

Но ты не прав,

И все не так,

Игру придумал ты сам!

«Ты одинок, но ты король» -

Чужая мысль, чужая роль...

И боль твоя —

Теперь не боль,

А просто стон чужой.

Ты теперь актер -

Вот твои конь и шпага,

Все, что было, — вздор!

И назад — ни шагу,

Но смотри:

Затерт до дыр,

И мал в плечах мундир.

Встанешь во весь рост —

Зал замрет за рампой,

Над тобой нет звезд,

В небе сцены - лампы,

И суфлер забыть не даст

Набор великих фраз:

«Всякий Рубикон

Будет перейден.

Будет побежден,

Кто рабом рожден,

И пускай потоп

Смоет все потом!».

Из великих фраз

Сочинен приказ:

«Всякий Рубикон

Будет перейден,

И пускай потоп

Грянет после нас!».

С добром ты в спешке спутал зло

Все говорят: «Не повезло!».

Но мутных вод

С тех бурных пор

Так много утекло.

Тебя встречал льстецов поклон,

Ты был для них Наполеон,

Ты был кумир,

И шаткий мир

Из славы сотворил.

Но оступился и упал,

Никто тебя спасать не стая —

Ведь каждый знал, что из песка

Не вечны города.

С тобой играл тот в поддавки,

Кто не подал потом руки,

Ведь есть закон:

Наполеон

Теряет власть и трон!

Но другой актер

Примеряет шпагу,

В прошлом видит вздор,

И назад — ни шагу.

Эй, смотри!

Затерт до дыр

Парадный твой мундир...

Встанет во весь рост —

Зал замрет за рампой.

И не будет звезд —

В небе только лампы,

И суфлер забыть не даст

Набор великих фраз...

УЖАС И СТРАХ

Песня для дежурного психоаналитика, вроде неподражаемого американского актера Микки Рурка, в красных ботинках, зеленом пиджаке и синих брюках. Он лечит души людей, но не может разо­браться в себе самом, закрутив романы почти со всеми своими бога­тыми пациентками.

Я уйду под утро,

Но уйду не на совсем,

След от слез припудри,

Отдохни в объятьях белых стен.

Я качал тебя еще в колыбели,

Ты ангел, ты ангел во плоти,

Годы вдаль летели, но

Спутника вернее не найти...

Я с тобой наяву и во снах,

Я в твоих отражаюсь глазах,

Я сильнее любви

И хитрее судьбы,

Поцелуй мой, как лед, на губах,

Я твой ужас и страх!

Я твоей душой владею,

Тело мне подчинено,

Мне не надоело пить

За тебя тягучее вино.

Ты боишься даже собственной тени,

Боже мой, боже мой, это экстаз!

Жаль, что смерть изменит все,

Разлучив коварно нас!

Я с тобой наяву и во снах,

Я в твоих отражаюсь глазах,

Я сильнее любви

Я хитрее судьбы,

Поцелуй мои, как лед, на губах,

Я твой ужас и страх!

Виталика долго смущало присутствие в песне слова «экстаз», и мне пришлось приложить массу усилий, чтобы убедить его, что оно придаст тексту необходимую пикантность. «Особенно если произне­сти всю эту фразу с акцентом бедного еврея-портного из сериала «Адъютант его превосходительства», — юродствовала я по телефону, исчерпав все серьезные аргументы типа необходимости расширения лексического запаса музыканта, — помнишь, у него еще жена Соня была? Боже ж мой, боже ж мой! Так это ж экстаз!»...

Человека всю жизнь преследуют страхи: огромные, просто боль­шие, маленькие, совсем крохотные. Причем, это преследование происходит с первых секунд жизни: вдруг мама сиську не даст, а за­сунет тебе в беззубый рот бутылочку с молочной смесью, и вырас­тешь ты абсолютным рахитиком, с выпуклым лбом и кривыми нога­ми, вдруг лопнет надувной крокодил, а бабушка решит, что началась третья мировая война, вдруг из-под кровати вылезет дядя, у которо­го вместо рук стальные ножницы - щелк-щелк! — и отрежет дядя ножницами какую-нибудь важную часть тела или проткнет глазик. Короче, комплексуя по любому, самому ничтожному, поводу, чело­век живет отнюдь не в окружении счастья, надежд и света, а разно­калиберных ужасов и нехороших предчувствий. Отсюда и такое нервное развитие мировой истории. Любовь, как аппетит, приходит и уходит, верность созревает и отмирает, привычки и пристрастия могут меняться, постоянен лишь страх. И только смерть способна покончить с этим кошмаром. Умершим бояться нечего.

Боюсь ли я смерти? Да, боюсь...

ТАКАЯ ВОТ ПЕЧАЛЬ

Такая вот печаль,

Никого и ничего не жаль —

Не жаль бродяг в пыли

И отчаянной моей любви...

Я устал от слез,

От затертых ясных звезд,

Так устал кричать

И лезть в драку сгоряча!

Мне снится много лет,

Как плыву на древнем корабле,

А моря нет давно —

Только камни и сухое дно,

Все друзья ушли

В направлении земли,

Ночь меняет день,

И мне душно в пустоте.

Это серьезно и несерьезно,

Каждому свое —

Мерзнуть под солнцем,

Греться под дождем.

Время — к закату,

И настроенье ход меняет свой,

И я рад, что я живой!

Такая вот печаль —

Я с души своей сорвал печать,

Тревога на душе

Мне рисует белую мишень.

Эй, судьба моя,

Чем порадуешь меня?

Дай мне новый шанс —

И пошли мне ураган!

Накарканный в песне ураган был послан позже, и не персональ­но Дубинину, а всем москвичам. В 2001 году самого Виталика на­крыл «Штиль» — буря наоборот, наизнанку.

Нереализованный сюжет на музыку «Такая вот…»

Чего греха таить? Задумка для песни была совсем другая, по срав­нению с которой окончательный вариант «Печали» казался слиш­ком простым. За исключением сна: когда огромный корвет плывет по давно не существующему морю, а все друзья героя уходят по рас­сыпающимся в прах костям мертвых рыб, по окаменевшим медузам и острым сухим кораллам в сторону Большой Земли. Возможно, на появление этих строк повлияло впечатление от картины художника Константина Симакова «Деревянное море», написанной в его из­любленной коричневой гамме. Картина выставлялась в середине 80-х в скандально известном зале на Большой Грузинской, куда по­пасть в те времена можно было, лишь отстояв длиннющую очередь: изыски московских сюрреалистов были в моде. Меня обычно прово­дил на выставку «Двадцатки» художник Александр Гидулянов, лю­бивший рисовать своего родного дедушку в облике египетского фа­раона. Властителей Египта было нарисовано несколько штук — ма­леньких и больших. И, вместо положенной по фараоньему рангу бо­родки косичкой, на подбородке деда Сашка вырисовывал шокируюший внимательных любителей живописи внушительный мужской член (cock). В самом начале «арийской» деятельности Гидулянов, по моей рекомендации, встречался с Векштейном и музыкантами — мне очень хотелось, чтобы Александр оформил их первый альбом. Но, увы, альянса не получилось, художника тянуло совсем в другую сто­рону- к шедеврам искусства тоталитарного государства, а специфи­ка «металлического» кладбища оказалась чуждой. Наверное, у моего приятеля неплохо получились бы кавера к альбомам РАММШТАЙНА.

В основе первого сюжета «Печали...» лежала одна из версий гибе­ли «Титаника» (без участия актера-красавчика Леонардо ди Каприо). «Я плыл на корабле/ Было мне тогда семнадцать лет» (а может, толь­ко шестнадцать) - должен был начать выводить Дубинин своим неповторимым голосом. Сияющий огнями «Титаник» двигался на­встречу своей верной гибели — айсбергу. О чем, собственно, и сооб­щалось народу в другой песне на эту тему, спетой некогда группой НАУТИЛУС ПОМПИЛИУС. На самом деле причины катастрофы представлялись гораздо увлекательнее и мистичнее.

Глубоко-глубоко, стало быть в темном трюме корабля, покоился «нехороший» груз — египетский саркофаг с мумией фараона. Уже са­мо присутствие такого древнего молчаливого путешественника на борту судна подразумевало неминуемость катаклизма. Цари и цари­цы Египта не любят, когда тревожат их сон, а уж тем более они недо­вольны, если их отвозят за тридевять земель. Достаточно вспомнить различные истории о неизлечимых неизвестных самой продвинутой медицине болезнях, которые поражали ученых-исследователей пи­рамид или просто грабителей, позарившихся на несметные сокрови­ща, сопровождающие фараонов в царство мертвых. Первый раз я столкнулась с вероятностью существования проклятия правителей Египта, когда написала песню «Клеопатра» о великой царице из ди­настии Птолемеев.

КЛЕОПАТРА

Народ не любит царей и цариц,

В нем зависть сильней, чем голод,

Жрецы делят власть и любовь юных жриц,

В их душах тоскливо и голо…

Мой Цезарь убит... Он был слишком хорош

Для жизни, где все продается.

Мои символ — змея, яд вернее, нем нож,

Если мастер за дело возьмется,

Мои символ змея — яд надежней, чем ложь,

Он сильным всегда достается.

Но мой час еще не настал,

Я жива, я пока Клеопатра,

Но мой час еще не настал,

Я жива, я пока Клеопатра!

Не надо считать, кто был мною любим,

Мир праху телам достойным,

Но рухнет от мести богов подлый Рим,

Возрадуйся, бедный Антоний!

Чуть позже, любимый, но сгинут в огне

Продажный сенат и воры,

Пока же пусть топит гордыню в вине

Народ, на злословие скорый.

Мой символ — змея, яд кинжала верней

Достанет и в храмах, и в норах...

КОДА:

Я уйду победней, но воскресну первой,

Появлюсь у моря в одеянье белом,

Брошу в волны лотос, отзовется милый,

Я уйду последней, но воскресну первой...

Ветер даст мне имя - Клео, Клео, Клео,

Не царица Клео, не богиня Клео,

Золотой дождь неба — Клео, Клео, Клео,

Я уйду последней, но воскресну первой!

Песня на музыку Елены Ваниной получилась эффектной, и за право исполнить ее боролось (именно так, я не преувеличиваю!) не­сколько поп-певиц. Пугачевой правда среди претенденток на трон Египта видно не было. На первом песенном аукционе, который про­ходил в Московском Доме туриста, «Клеопатру» приобрели предста­вители какой-то далекой филармонии, но потом явилась азиатская женщина по имени Азиза (не падайте с тех стульев, на которых вы, возможно, сидите) и уладила проблему, став хозяйкой этой душещи­пательной истории с вполне оперной кодой. Девушка сшила себе сногсшибательные наряды а-ля Повелительница Верхнего и Нижне­го Египта, на сцене были установлены треножники с курящимися благовониями, а кордебалет старательно изображал группу захвата ; из числа преданных хозяйке рабынь. После исполнения восточной диковинки на фестивале «Ступень к Парнасу» все, как говорится, пошло-поехало наперекосяк, Сначала Азиза попала в автомобиль­ную катастрофу, затем завязалась нашумевшая интрига с убийством певца Игоря Талькова и связью Азизы с вероятным убийцей — ка­жется, Малаховым. И она переключилась на «Милый мой, твоя улыбка...», поняв, что с древними лучше не связываться. Да и у меня самой с тех пор черная полоса в жизни несколько расширилась и ук­расилась изображением клубка шипящих змей.

Итак, версия о причастности фараона к гибели несчастного паро­хода выглядела гораздо привлекательнее, чем пошлые домыслы о выгоде страховых компаний или все тот же внезапно материализо­вавшийся из тумана айсберг.

... А теперь представьте себе нашего мистера Оак'а («oak» — «дуб», англ.), который, впервые в жизни оторвавшись от строгих родите­лей, наслаждается плаванием на роскошном пароходе, млеет от за­игрывания источающих ненюханные доселе ароматы дам, заводит «транспортный» роман с девушкой из приличной семьи. Я назвала очаровашку Мэри Лу — ну не Маней же ее называть! И эта самая, как оказалось вполне продвинутая, Мэри Лу в перерыве между поцелуя­ми на капитанском мостике тревожно шепчет нашампанившемуся до пузырей из ушей Оаку:

- Вы видели, какое выражение лица у нашего капитана? Из него и бранные слова сыпятся, как порох из прохудившейся пороховой бочки! Оказывается там внизу, в трюме...

Сказала Мэри мне,

Что в душе ее покоя нет:

Там в трюме груз лежит —

Из великих мрачных пирамид.

Там есть саркофаг,

Сторожит его змея,

Тем, кто тронет прах, —

Ни покоя, ни добра!

Милейшая Мэри Лу слыла прилежной студенткой в колледже, не дула пиво напропалую со всеми прохвостами, не вешалась на шею седеющему преподавателю истории, а внимательно слушала его рас­сказы о боге Осирисе и боге Сете, не обжималась со скороспелыми джентльменами по темным углам викторианского общежития. Ба­гаж мэриных знаний был несоизмеримо больше, чем у Танюшки Пупкиной, проскучавшей 8 лет в московской общеобразовательной школе, от несокрушимой тоски родившей кучерявенького бэйбика и отправившей его в контейнер для мусора.

- Если там действительно фараон, ничего хорошего ждать не приходится, милый Оук, — печально молвила Мэри Лу, вытирая одинокую слезу концом шелкового шарфа своего кавалера.

- Я... ик... (шампанское миролюбиво посылало пузырьки со дна оуксовского организма)... спущусь, дорогая Мэри... ик... и щас все: устрою.

Оук вспомнил любимую фразу своего папочки. Тот очень любил говорить: «Я шас все устрою!» — и в тот момент, когда эти слова вы­летали у него изо рта, в мире что-нибудь обязательно взрывалось или рушилось в тартарары, проваливались целые улицы и просыпались самые ленивые вулканы.

- Щас все устрою, я пшел... ик, — и Оук спустился в темень трю­ма, дрожа от страха и шепча побелевшими губами что-то похожее нэ «Ой ты... ик... мамочка».

В трюме пахло сырыми змеиными шкурками и не морским, скорее каменным, холодом. Двигаясь на ощупь, Оук наткнулся не саркофаг и сразу же услышал шипение. Каменная змея на крышке гробницы, призванная охранять священный сон повелителя егип­тян, ожила и уставилась на непрошенного гостя немигающим взо­ром. Ее тело наливалось серебром. Последовал сильный толчок, ко­рабль накренился на правый борт, но саркофаг каким-то чудом со­хранял горизонтальное положение.

Змея соскользнула с крышки, и при повторном ударе крышка гробницы с грохотом упала на пол. Мумия фараона, лежащая вну­три, медленно раскалялась. Оук мало что помнил из случившегося. Кажется, лопнули полотняные бинты на теле мумии, и оно медлен­но двинулось в сторону поседевшего от ужаса парня... Кажется, на­верху истошно закричала Мэри Лу, и ее крик слился с воплями дру­гих пассажиров... Кажется, та самая фараонова змея, превративша­яся в Мирового Змея, обвила потерявшего сознание Оука и выта­щила его на ледяную поверхность, поддерживая на плаву до тех пор, пока в пределах досягаемости не появилась спасательная шлюпка... Кажется, пропитанные благовониями погребальные бинты превращались в вертких змей и душили, утаскивали на дно несчастных, оказавшихся в воде, или ударами хвостов опрокидыва­ли переполненные лодки... Светящееся красноватым светом выпо­трошенное жрецами тело фараона покачивалось на серых океан­ских волнах. При очередном подъеме на гребень волны из его глаз вырвались два зеленых луча, которые скрестились с такими же лу­чами, появившимися в небе на месте Полярной Звезды, и соединение этих испепеляющих нитей покончило с еще видневшейся час­тью корабля.

Чудом оставшийся в живых Оук никогда не вспоминал о Мэри Лу. И никогда ни о чем не говорил. Он превратился в сморщенного седовласого, но безопасного для общества, безумца, который служил сторожем в частном террариуме одного араба, выдававшего себя за потомка Птолемеев.

Такая длинная история, или, как любили говорить длинноволо­сые друзья моей юности, «телега», в три куплета влезть не могла. Песня у меня заканчивалась на гибели «Титаника» и безумии шест­надцатилетнего героя.

Но хватит сказок. Фараоны не любят, когда о них сплетничают.

От повелителей Египта переходим к укротителям мотоциклов.

Что бы почитать:

Б. Прус «Фараон»

Что бы посмотреть:

Польский фильм «Фараон» по роману Б.Пруса

Голливудскую «Клеопатру» смотреть не реко­мендую - красивая дорогая пошлая картина. Лучше постараться и найти записанный телеви­дением спектакль «Антоний и Клеопатра», где Антония играет М. Ульянов.

Лирическое отступление

А вот что писалось за полтора года до появления намоем подсве­ченном фонарем Отшельника горизонте кузнецов из группы АРИЯ:

ПРОШЛИ ВРЕМЕНА

Прошли времена сумасшедшей мечты,

Родник откровений засыпан осколками,

Как быстро зимой умирают цветы,

Как быстро союзы венчают размолвками.

Другие бросают теперь нам в укор,

Что мы задержались на ярмарке лета...

«Пора позабыть ставший песнями вздор,

Вопрос, на который не будет ответа...»

Пора позабыть? Мы уходим, смеясь,

За памятью следом по сотням ступеней,

Туда, где Надежда Надеждой звалась,

Где не было зависти и восхвалений.

Звенит колокольчик, и бусинок дождь

С разорванной нити приму на ладонь я,

А те, кому видеть Тот День не пришлось,

Хрусталь нашей сказки

На землю

Уронят...

TRIBUTE TO

HARLEY DAVIDSON I

АРИЯ, 1998 год

Что хорошего в том, если всем все нравится? Ровным счетом ни­чего хорошего. Коль твоя песня такая удобная для каждого, значит она никакая.

Гораздо интереснее, когда ценители и поклонники делятся на два лагеря, и между ними начинается настоящая война. Веселье идет по полной программе, особенно достается текстам и людям, эти тексты написавшим.

Идея выпустить «Tribute» Харли-Дэвидсону, славному мотоциклу, принадлежала спонсорам и друзьям группы АРИЯ - Сергею Шуняеву и Александру Шамраеву. Материал для записи отбирали они са­ми, «арийцам» же надлежало впервые за всю свою историю записать кавер-версии других групп. Дубинину как продюсеру проекта следо­вало контролировать процесс записи па студии SNC, что располага­ется в Зеленом театре, «впевать» с Кипеловым русские тексты и, ес­тественно, пинать меня ногами за эти самые «впеваемые» тексты. Технической стороной смелого предприятия руководил звукорежис­сер Евгений Трушин, единственный, пожалуй, кто на тот момент умел нужным образом отстраивать барабаны и бас. Мой интерес к этому проекту был чисто спортивный: было интересно - насколько удастся приблизить русский вариант к английскому оригиналу. Тем более что при «укладке» следовало учитывать и романтический склад характера Кипелова, не­любовь которого ко вся­кого рода фрагментам не­нормативной лексики во­шла уже в поговорку на­родов Востока и Крайне­го Севера.

Однако невозможно представить себе настоя­щего, корневого, байке­ра, общающегося с внеш­ним миром с помощью изысканной лирики «высоких» поэтов или цитатами из чеховского «Дома с мезонином» или «Черного монаха»... Идеализация образа людей, подобных калифорнийским «Ангелам Ада», дело известное. В английском для них существует отличное словечко «outlaw» — человек, находящийся вне закона, стоящий за гранью общепринятых норм морали. Поэтому просьбы о создании атмосферы красивости и романтичности вокруг этой компании на­прочь сдвинутых на своих байках ребят вызывают у меня улыбку. Хо­тя, когда смотришь в каком-нибудь кннофильме кадры с въезжающим в заходящее солнце «проклятым» фактурным байкером, сердце буквально захлебывается в припадке обезоруживающей романтич­ности.

АРИЯ, надо отметить, весьма преуспела на поприще декоратив­но-прикладного искусства в байкеровском огороде.

Первой песней, отобранной для препарирования в «арийской» лаборатории, был опус группы MANOWAR под названием «Return of The Warrior». Причем везде, где только можно, во всех доступных нам средствах массовой информации, было внятно рассказано о процессе изготовления материала для «Трибьюта»: берется «фирменная» песня, пишется русский текст, кое-что мо­жет меняться в аранжировке. И постоянно подчеркивалось, что это не песня собственно группы АРИЯ, а своего рода кавер-версия. Тем не менее, стоило появиться «Трибьюту» на свет божий, как раздался мощный рык и гав: «А-а! АРИЯ опять музыку де­рет!!!». Порой складывается впечатление, что многие люди просто закрыты для общения с внешним миром, они вроде двух из трех культовых восточных обезьянок, которые сидят у меня на сандатовой подставке. Од­на закрыла ладонями глаза, вторая заткнула уши, третья — рот. Мол, «ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу». Орущие критиканы ничего не видят, ничего не слы­шат, зато трещат без умолку, аж в ушах саднит.

Я не должна была изобретать какой-нибудь свой шестиколесный велосипед — следовало за основу взять оригинал и постараться как можно точнее перевести его на великий и могучий.

«Возвращение воина»» радовало меня и веселило. Я весьма живо представляла картину, описанную в песне товарищем Де Майо, и, высунув язык от усердия, принялась укладываться в очерченные су­ровыми заказчиками рамки... Пришлось только придумать другой припев со шляг-фразой «Пробил час!» — в русском варианте песня исполнялась именно под таким названием.

Валерка, конечно же, долго упирался и морщил нос, не желая оз­вучивать выражение «дать пинка под зад!», хотя это и не было люби­мой грубиянами-американцами фразочкой «поцелуй меня в задни­цу». Но, кажется, со временем Кипелыч привык и к «пинку», Мои же любимые строчки в этой песне: «Я не состарюсь никогда, в крови огонь, а не вода/А не по нраву я кому-то — мне плевать/ Колеса есть, и есть друзья: горячий ветер и гроза/ Пока не сдохнем, по дороге бу­дем гнать!». (Наверное, эта любовь и прочие, довольно странные для дамы моего возраста привязанности дали повод одному злобствую­щему гражданину обозвать меня в Интернете «старой взбесившейся маразматичкой». Ну, не такая я уж и старая, не такая я уж и взбесив­шаяся, и не такая я уж и маразматичка.)

«Беспечный ангел» получился из песни «Going To The Run» древ­ней голландской группы GOLDEN EARRING, которая была осно­вана в 1964 (иногда в энциклопедиях указывают 1967 год) и о которой сегодня мало кто знает. Впервые я услы­шала о них несколько жизней назад на полу­подпольной лекции о зарубежной массовой культуре в Театраль­ном музее имени Бах­рушина. Мы ходили туда с подружкой, вла­девшей примерно 10-ю иностранными язы­ками, не меньше, слу­шать удивительные рассказы об итальян­ской опере, и как-то раз решили задер­жаться на лекцию о западной массовой культуре. Там-то нам и пока­зали слайд, на котором были запечатлены смуглые парни-красавцы с длинным хаером и сережками в ушах. Мы не стали разглядывать, у кого в каком ухе болтается украшение — в левом или правом — и заморачиватъся на излюбленную сегодня тему, кто из группы педераст, а кто нет. В те времена даже тем таких не возникало.

У СЕРЕГ песня была еще сентиментальнее, чем получилось у нас, повествование там начиналось с того, что (приблизительно):

Я бы мог держать пари

В рождественскую ночь,

Будь он даже на краю земли.

Позвонил бы все равно,

Он был везде и всегда своим...

Короче, воспоминания об идеальном друге, о котором может мечтать любой среднестатистический человек: коня на скаку остано­вит, а даму отстранит от этой сложной партизанской задачи, в горяшее бунгало войдет... Я, правда, не знаю, как такой описанный в ро­зовато-перламутровых тонах персонаж мог считаться вожаком како­го-нибудь байкеровского племени. Если он не надирался, как извоз­чик, не громил пивнушки, не пугал своими мотопробегами целые города, не вытатуировывал своим подружкам на ягодицах в качестве рабского клейма название тарахтящей группировки, не закидывался всякими таблетками, не курил траву... Наконец, не применял «стин­геры» против своих идейных противников, как это делали байкеры, кажется, в Дании...

Салонным дамочкам такой паинька и мог бы запудрить мозги, и они могли бы считать основным его достоинством умение «давать команду братьям, вверх поднимая кулак». А уж описание друга-бай­кера, танцующего как Бог в гостиной, да еще при свечах... Сродни свежему тульскому прянику. Хотя, конечно, все эти романтические потуги выполняют почетную задачу создания образа положительно­го героя, столь необходимого юному поколению на фоне шайки раз­нузданных киллеров, упырей и роботов-пришельцев.

Существовало несколько вариантов первых запевов песни.

Например:

Этот парень был из тех,

Кто просто любит жизнь,

Он мог выпить за чужой успех,

И за свои ненужный риск...

Он был не прочь закрутить роман,

Но о победах молчал,

И гнал свой байк, прорубая туман,

Как говорят, сплеча.

Ив гостиной при свечах

Он танцевал как Бог,

Но зато менялся на глазах,

Только вспомнив шум дорог.

Он звал себя «Дикий Ангел»,

И подавал братьям знак —

Вдохнуть опять запах странствий.

Десятки раз было так!

или

Этот парень был из тех,

Кто просто любит жизнь,

Любит праздники и громкий смех,

Пыль дорог и ветра свист.

Он танцевал со звездой кино,

И в драке друга спасал,

Он гнал свой байк, догоняя ночь,

Чтоб заглянуть ей в глаза.

Иногда он говорил,

Что дом его - весь мир.

Ион счастлив, как ни странно, был

Со стариками и детьми...

Он звал себя «дикий Ангел»,

И подавал братьям знак -

Вдохнуть опять запах странствий...

Десятки раз было так!

Доброго пути, мой Ангел,

Светлого пути, мой Ангел,

Ты промят судьбою

За то, что влюблен

В манящий всю жизнь горизонт...

Вечного пути, мой Дикий Ангел!

Кличка «Дикий» не прижилась. А вообще-то было бы интересно, какие породы ангелов появились бы, после успеха песни с таким ге­роем, среди «арийских» фанатов. Толпы диких, полудиких ангелов, одичавших ангелов складывали бы свои крылышки на алюминиевых каркасах в походные рюкзаки и отправлялись бы на концерт люби­мой, отнюдь не ангельской, группы. (Каково же было мое изумле­ние, когда оказалось, что по ТВ показывают некий бразильский сериал под названием «Дикий ангел», а этот ангел вовсе не байкер и не байкерша, а смуглая ангелица по имени Наталия Орейро, которая к тому же еще и поет!)

Кстати, в Сети, на «арийском» официальном сайте рядом с анти­христами, тореро, прокураторами, химерами отлично себя чувству­ют падшие ангелы, ангелы невинные и просто ангелы.

После неминуемых переделок, в текст прокралась строчка из оригинальной версии о том, что он «гнал свой байк, а не лимузин». «Да как же так можно! — возмущались критики всего того, что дела­ют другие. - Какой лимузин?! Позор, а не слова!» Согласна, можно было бы написать так: «Он гнал свой байк, а не «жигули...».

Вместо дорогого моему сердцу Дикого Ангела (а я его очень живо се­бе представляла - заросший до невозможности отшельник, с наскоро постиранным в ручье оперением, в звериных шкурах, со здоровенной дубиной в руках) появился Ангел Беспечный. Как реверанс в сторону тех замечательных времен, когда замирая мы смотрели культовый ки­нофильм эпохи flower-power «Беспечный ездок» («Easy rider»)... Что та­кое flower-power? O-o( это эпоха настоящих, не пластиковых хиппи (те. людей, переодевавшихся «в хиппи» на уик-энд), эпоха, когда идея все­общей любви и братства пугала американских обывателей почти так же, как сегодня их пугают исламские террористы.

Лирический замах на «Ездока»

Этот фильм не относится к числу кинолент нетленного экстра­класса. 30 с лишним лет после его выхода на экран смотреть «Easy Rider» взахлеб трудновато. Скучноват. Ощущение трассы не спасает положение. Мы все выросли, повзрослели, постарели... Только в 16 или в 18 лет можно издеваться над старушками, стоящими в подзем­ных переходах с протянутой рукой, или посмеиваться над стариком, нетвердо стоящим на ногах из-за того, что сильно и страшно кру­жится некогда бедовая головушка. В юном возрасте никто не думает о том, что все слишком быстро проходит: и зрелость... а там и ста­рость. Вот они, эти зрелость и старость, едут с тобой в одном вагон­чике метро. Только в 16 или 18 лет счастливый своей юностью чело­век может думать, что восприятие им мира навсегда зависнет на од­ной и той же тональности - в соль-мажоре, с одним диезом. Ника­ких бемолей!

Итак, мы изменились, а герои «Ездока» остались такими же, как в 1968 году. Очевидное преимущество фильма (которое никоим об­разом не интересует зрителя) — сравнительно небольшие затраты на съемки. Деньги в фильм, который легендарный певец Боб Дилан охарактеризовал как «не оставляющий какой-либо надежды», вкла­дывал актер и режиссер Питер Фонда. Он же сыграл и одну из глав­ных ролей. Его приятеля изобразил Дэннис Хоппер. Ни тот, ни дру­гой хиппи никогда не были, да и их герои - тоже не хиппи, так, ба­луются наркотиками. Даже приторговывают ими, чтобы на выручен­ные деньги отправиться к черту на рога посмотреть на карнавал, по­веселиться вволю. Двое на мотоциклах. Под классную музыку -солнце запутывается в ветвях мелькающих деревьев, и выплывает (ощущаешь это почти физически) гитара Джими Хендрикса... Треть­им случайным персонажем оказывается адвокат-алкаш (одна из пер­вых ролей дьявола средней руки по имени Джек Николсон). Они знакомятся в тюряге местного значения, и адвокат-перекати-поле упрашивает приятелей взять его на праздник жизни. С пляшущими девочками и неграми. Но до желанного борделя добираются все-та­ки только Фонда и Хоппер. Николсона ночью убивают местные жи­тели, ненавидящие все длинноволосое. Адвокат был весьма прилич­но подстрижен, но в такое время суток все коты и кошки, известно, - хиппи (чуть позже - металлисты).

По дороге им встречается еще один попутчик — действительно нестриженый очкарик-философ. Глава, вождь хипповой коммуны.

На все происходящее — взгляд издалека, вскользь. Герой Питера Фонды отстранен, он наблюдатель. Катастрофически не хватает рус­ского психопатолога, патологоанатома. Чтобы вскрыл черепную ко­робку и заглянул внутрь. Именно такую же нехватку по-нашему до­тошного вскрытия ощущаешь позже, годы спустя, у режиссера Оли­вера Стоуна, снявшего по-американски великолепный «The Doors». Смена цветовой гаммы, ускорение или замедление ритма - не серд­ца, но самого фильма — не могут заменить психологической атаки на главное действующее лицо: почему он такой? Картина в картине. По принципу: я держу в руках фотографию, на ней — мальчик с другой фотографией, на которой застыл еще один парнишка с еще одним снимком. И так можно продолжать до бесконечности. Но все же — почему он такой?!

Теперь уже мало того показа коммуны, который есть в фильме. Совсем недавно казалось, что я знала о калифорнийских хиппи поч­ти все, но, увы, на самом деле это не так... Копаю глубже, и понимаю, что меня заваливают в вырытой почти до центра Земли яме камни и глина сверху...

Небольшой театр с живописно одетыми полуголодными акте­рами, свободные, как кролики, дети общины (потом в фильме «The Family» об убийце Чарльзе Мэнсоне тоже будут бегать удиви­тельно похожие на этих светловолосые чилдренята семейства с другого полюса того же времени), любовь, купание в прудах... И опять — трасса.

Может, это главное, ради чего снят фильм. «Харлеи» и движение. Нет умопомрачительных банд рокеров, наводнивших экраны в 80-е и 90-е. Мирное движение «харлюшек» здесь почти законное, если не считать, что у Фонды в бензобаке лежат скрученные трубочками ку­пюры за проданные наркотики. Фильм решен по всем правилам не­хитрой драматургии, без наворотов. Перед финальной точкой - сце­на, которая, наверное, и лишает «Беспечного ездока» возможности всякой беспечности в будущем. Кладбище. Drugs. Sex. God. Желание Бога. Отрицание Бога, Психоделия.

И вновь — трасса. Первым двое обывателей пристреливают шут­ки ради так и не полюбившегося мне Дэнниса Хоппера. Питер Фон­да на своем красавце - «харлее», разрисованном звездами и полосами, бросается за убийцами. И его тоже хладнокровно подстреливают те же, развеселившиеся от вида первой крови, упыри. Полосы и звезды вместе с ездоком взрываются. Финал фильма прост и наивен, как популярная в те годы в США песня Мелани «What Have They Done To My Song, Mum?» — реквием той самой мечте превратить землю в рай для всех, без знаков различия и отличия.

Критики утверждали, что «Easy Rider» потряс все структуры Гол­ливуда. Во-первых, он утвердил ценность рока как такового. Во-вто­рых, доказал существование тех широких слоев молодежной публи­ки, которые жаждут увидеть то, что с ними самими происходит. По­сле «Райдера» хлынул целый поток так называемых контркультур­ных кинолент: «R.P.M.», «Забриски Пойнт», «Wild In The Street» и т.д. В-третьих, появление и успех «Ездока» дали возможность «вый­ти в люди» целой плеяде кинорежиссеров - Брайану де Палма, Мар­тину Скорпезе, Джорджу Лукасу, Стивену Спилбергу, Фрэнсису Ф. Копполе.

Зачем я это все рассказываю? Видимо, в силу собственной дурос­ти и наивной уверенности в том, что если человек любит какую-ни­будь группу, то готов узнать о ней все-все-все, а не только то, какое пиво «пьют эти классные чуваки и на каких мерсах они рулят». Раз­ве не интересно понять, откуда и почему в песнях появляется тот или иной персонаж? С сожалением приходится признать, что моя мечта о таком заинтересованном и эрудированном фанате практически равна мечте Ф. Ницше о сверхчеловеке или мечте о новом сознании и новой совести.

Шаг за шагом мы отдаляемся — а не приближаемся — от возмож­ности появления новой человеческой расы.

Да, сознание меняется, но совсем не в том направлении, в кото­ром хотелось бы философам-теоретикам: нас опускают все ниже и ниже по ступеням, ведущим - в принципе! — к солнцу... А понятие «совесть» личности в долгополых кожаных плащах запечатают в бу­тылку из-под пива «Балтика» № 3 и забросят куда подальше, в гряз­ное Черное море.

Только самые неисправимые из утопистов-идеалистов могут по-прежнему утверждать, что приход представителей новой, высшей, расы - не за горами. За холмами из металлолома и недогоревших во­ровских накладных — бумажно-картонные бунгало бомжей.

На каком-то этапе музыка может поддержать иллюзию возмож­ности появления нового, просветленного племени, обладающего за­чатками нового ощущения времени, нереальности видимого мира, интуицией. Но эта иллюзия недолговечна - ее убивают те же, кто ее порождает, ибо они несвободны, сделав пару-тройку шагов на пути к постижению тайны пространства и попытки приоткрыть для слуша­ющих их музыку тяжелую дверь тончайшего восприятия окружаю­щей нас недосказанности и зашифрованности. Они все, без исклю­чения, попадают в слепящий луч прожекторов обыденности и тще­славия. Какое-то время успешные творцы еще судорожно ловят ртом воздух, словно те самые рыбки из фантазии о Башне на музыку Терентьева (см. альбом «Химера»), но натуральный воздух вокруг них рассыпается мелкими камешками, а кислородную маску, предло­женную сердобольными спасателями, эти же спасатели могут легко и спокойно отобрать...

Итак, спетая с душой песня «Беспечный ангел» вывела группу в лидеры «Чартовой дюжины» на «Нашем Радио» и упорно оста­валась в ней на первых местах несколько месяцев. Скорее всего, в этом заслуга не самой песни и не сыгравших ее музыкантов, а верных поклонников группы, которые научились терроризиро­вать радиоэфир не хуже боевиков из «Ирландской Республиканской Армии». Ту же тактику массированного виртуаль­ного налета на «арийские» войска приме­нили и в отношении «Поте­рянного Рая» («Засыпайки»), позже — «Штиля» и «Небо тебя найдет» с «Химе­ры». «Да-а, — уныло протя­нул командир «Нашего ра­дио» Михаил Козырев, под­водя итоги очередного хит­парада, — напористости фэнов группы АРИЯ остается только позавидовать!» За долгое сидение на верхушке чартоводюжинного Олимпа Кипелову была вручена на­града — местами покоцанный мраморный ангелочек. Его отколупнули то ли с ка­кого-то фронтона, то ли с чьего-то надгробия... Награ­да оказалась тяжеловатой, Кипелыч смиренно сказал, что польщен, но не готов к транспор­тировке такого ценного груза.

Концовка песни придумана мною: «один бродяга нам сказал, что он отправился в рай». Рай у байкеров свой, особенный. Там океаны разливанные вкусного янтарного пива, хайвэи без дорож­ных патрулей, первоклассное масло для байков и сплошной про­бег в честь Дня Независимости Ото Всех. Лично я вариантом рус­ского текста довольна (только не надо скептически улыбаться: мол, Пушкина всегда довольна собой! Скажете или подумаете так — и пальцем в небо попадете!).

Примерно год спустя после появления «арийской» версии хо­рошо забытой песни на «Открытом радио» принялись ожесто­ченно эфирить оригинал, а группа GOLDEN EARRING неожи­данно выпустила в 2001 году сборник своих хитов, включая «Going To The Run».

Окончательные варианты текстов:

ПРОБИЛ ЧАС

(музыка группы MANOWAR)

Все сказаны слова,

Все сделаны дела,

Ненова вместе

На дороге мы с тобой,

Время — вдаль лететь,

Нет больше сил терпеть,

Когда ты в коже, на коне, а конь стальной!

Я не состарюсь никогда,

В крови — огонь, а не вода,

А не по нраву я кому-то...

Мне плевать!

Колеса есть, и есть друзья:

Горячий ветер и гроза,

Пока не сдохнем — по дороге будем гнать.

Пробил час — не остановишь нас!

Свыше контролю не бывать,

Делай то, что на душе,

На своем стальном коне...

Мы здесь,

Чтобы полночь взорвать!

Каждый встречный неудачник

Мажет грязью нас,

Что же, нет ни денег, ни дворцов,

Есть жизнь одна...

Ее я трачу как могу. . .

Кто любит хэви -

Тот мой друг!

Для меня байк — и советчик, и жена.

Никто меня не понял:

Ни школа, ни семья,

Мой удар учитель помнит —

И не зря!

Гнить в тюрьме, болтаться в школе,

Выбор мой был в пользу воли -

Больше пива, больше хэви!

Счастлив я!

Мы в прошлом победили,

Но не глядим назад,

Мы здесь, чтоб дать пинка

Врагам под зад,

Эй! Почувствуй мощь колес,

И подними свой тост —

Тост за нас и этот ад!

БЕСПЕЧНЫЙ АНГЕЛ

(музыка группы GOLDEN EARRING)

Этот парень был одним из тех,

Кто просто любит жизнь,

Любит праздники

И громкий смех,

Пыль дорог и ветра свист...

Он был везде и всегда своим,

Влюблял в себя целый свет,

И гнал свой байк, а не лимузин,

Таких друзей больше нет!

И в гостиной, при свечах,

Он танцевал как бог,

Но зато менялся на глазах —

Только вспомнит шум дорог...

Все, что имел, тут же тратил,

И за порог сделав шаг,

Мой друг давал команду братьям,

Вверх поднимая кулак.

Ты, летящий вдаль, вдаль Ангел,

Ты, летящий вдаль, вдаль Ангел...

Ты один только друг,

Друг на все времена,

Не много таких среди нас,

Ты летящий вдаль Беспечный Ангел!

Под гитарный жесткий рок,

Который так любил,

На «Харлее» он домчать нас мог

До небес и звезд любых...

Но он исчез, и никто не знал,

Куда теперь мчит его байк,

Один бродяга нам сказал,

Что он отправился в рай.

Ты, летящий вдаль, вдаль Ангел,

Ты, летящий вдаль, вдаль Ангел...

Но Ад стал союзником

Рая в ту ночь,

Против тебя одного...

Ты летящий вдаль Беспечный Ангел!

Что бы посмотреть:

Беспенный ездок (США)

Stonecold (США)

Харлей Дэвидсон и Ковбой Мальборо (США)

Маска (США) (не с Кэрри, а с Шер)

и пр. о байкерах (особенно мне нравится фильм, показанный у нас как-то раз по ТВ-6, в котором группа мото-товарищей возит с собой труп своего приятеля-байкера по кличке «Цы­ган», желая похоронить в земле его родного штата, и попадает во всякие веселые ситуации. К сожалению, названия этой увлекательной ленты я не помню).

Что бы почитать:

К.Кизи «Электропрохладительный кислот­ный тест»

Хантер С. Томпсон «Ангелы ада»

TRIBUTE TO

HARLEY-DAVIDSON II

АРИЯ, МАСТЕР, 2001 год

После успеха 1-го «Трибьюта» вполне логично было ожидать про­должения исследования байкеровской тематики. История с мульти­пликационным фильмом «Ну, погоди.1», аналогом американского беско­нечного «Тома и Джерри», вдохновляла на новые подвиги. Но повторе­ния триумфа «Ангела» не получилось. Может быть, потому, что АРИЯ выбрала для себя из двух предложенных друзьями-спонсорами песен са­мую нехарактерную для себя вещь. Первую же, принадлежащую перу красавчика Ди Снаидера и озаглавленную «Ride To Live, Live To Ride», Дубинин, будучи продюсером и куратором нового проекта, отдал МАСТЕРу.

«Призыв к свободе» - «Cry For Freedom» группы WHITE LION вызывал отчаянные ассоциации с ямайским ромом, слезами короля рэгги Боба Марли ( в майке с изображением которого я выплясыва­ла на зеленой траве стадиона «Динамо» в первый приезд к нам DEEP PURPLE) и сладковатым запахом разрешенной в Голландии и, ка­жется, теперь уже и в Великобритании, травки... Если судить по ан­глийскому тексту, это произведение должны были исполнять здоро­венные кучерявые парни афроамериканцы (так принято теперь у культурных и воспитанных людей называть американских негров), охваченные жаждой борьбы с белым расизмом и с полицейским ре­жимом, который упрятал их братьев из движения «Черные пантеры» за решетку. Чтобы не быть голословной, привожу несколько цитат из оригинального текста группы БЕЛЫЙ ЛЕВ (тем не менее, зверь-то отнюдь не черный и даже не в коричневую крапинку!): «Наши бра­тья в застенках/ Но никакого преступления не совершено/Я назы­ваю это расизмом...» Или: «Детей отняли/ Семьи разрушены/ А мил­лионы умерли от голода/ Мы не можем идти по этому пути!».

Группа WHITE LION, согласно рок-энциклопедиям, была созда­на в городе Нью-Йорк,- в Бруклине, в 1983 году вокалистом Майком Трэмпом, который до того момента играл в группе MABEL, и быв­шим гитаристом группы DREAMER Вито Братта. С ними начинали работать басист Феликс Робинсон и барабанщик Дэйв Капоззи. Если судить по фамилиям, в коллективе был силен так называемый ита­льянский компонент. Компания «Электра Рекордз», с которой ЛЬВЫ подписали контракт на выпуск своего первого альбома, отка­залась от «Fight To Survive», и в конце концов этот материал всплыл в Японии в 1984 году под маркой RCA Records. Но к моменту всплы­тия «Сражаться, чтобы выжить» в составе произошли некоторые из­менения: на басу заиграл Джеймс Ло Менцо, и на барабанах — Грег Д'Анджело... Критика отнеслась к альбому довольно благосклонно,

и даже сравнивала Майка Трэмпа с Дэвидом Ли Ротом, а Витто Брат­та - с Эдди Ван Халеном... ЛЬВЫ переходят на фирму Atlantic Records, где записывают альбом «Pride», на котором продолжают разрабатывать свой уже узнаваемый почерк, в частности это касает­ся фальцета Майка Трэмпа... Материал катапультировал музыкантов из мрака неизвестности на вершину мартов журнала Billboard, на 11-ю позицию... Следующий альбом - «Большая Игра» - оказался неудач­ным, хотя и побывал на 19-й позиции американских списков хитов. « Mane Attraction» вышел в 1991 году, и стало ясно, что группа возвра­щает утраченные было позиции. Но в силу «творческих разногла­сий» почти сразу после выхода этого альбома группу покидают Ло Менцо и Д'Анджело, вместо них на вахту заступают басист Томми «Ти-Боун» Карадонна, игравший у Элиса Купера, и Джимми ДеГрассо, стучавший до этого в группе Y&T...

В 1992 году развалившаяся было группа выпустила свой «The Best», там и можно найти «Cry for Freedom» в оригинальном испол­нении.

Нехарактерность для АРИИ «львиной» музыки отметили прак­тически все, кто слышат песню «Свобода». Исполнителей узнавали скорее благодаря вокалу Кипелова. По тексту с творением Вито Братта совпадали лишь некоторые отдельные строчки, в целом полу­чившаяся баллада ( а у нас все, что медленное, то и есть баллада!) по просьбе друзей-спонсоров АРИИ была неразрывно связана с племе­нем мотокентавров... Я решила ввести, наконец, образ Бога-покро­вителя братства Свободы, который гоняет вместе с байкерами на «Харлее» и мало чем отличается от своих подопечных, разве только положенным по рангу бессмертием. Такой «божеский» вариант вы­глядел следующим образом:

Огонь все ярче,

Страницы жизни в нем горят,

Что будет дальше —

Об этом знаю только я...

Вопросов больше нет,

В ответ не слышно красивой лжи,

Только гул моторов тех машин,

Что мчатся впереди...

Другая жизнь, не сон —

Я был для нее рожден,

И в час ночных дорог

Я не одинок!

Припев:

Дорога к твоей свободе

В твоей душе лежит,

Один к ней спешит сквозь годы,

И прочь другой бежит!

Я вижу лица...

На них печать семи ветров,

Кому молиться,

Чтоб нам в пути всегда везло?

У братства Свободы свой Бог —

Не в небе, на земле,

Он в куртке из чертовой кожи,

И гонит свой «Харлей»...

Храни нас всех, храни!

От смерти и рабской тьмы,

Блестящей будет сталь,

А душа — чиста!

Дорого к твоей свободе

В твоей душе лежит,

Один к ней спешит сквозь годы,

И прочь другой бежит!

О нет, ничего не меняй!

Пусть будет горькой на вкус

Эта свобода,

Пусть!

Другая жизнь — всего одна...

Дубинин подумал-подумал.., и - правильно! - сказал: «Думай еще!».

Вторая песня, отданная во власть МАСТЕРа, отличалась напори­стостью и жесткостью. Основатель группы TWISTED SISTERS вока­лист Ди Снайдер вряд ли услышит свой опус в исполнении Алика Грановского и компании, на мой же пристрастный взгляд, «мастер­ская» версия ничуть не хуже американского оригинала... Вот в чем «арийские» музыканты и музыканты МАСТЕРа явно отстают от сво­их заокеанских коллег, так это в спасительном чувстве юмора и спо­собности писать полезные занимательные книжки для подрастаю­щего поколения, основываясь на собственном — пусть далеком те­перь - опыте борьбы с миром взрослых. Ди Снайдер, помимо своей белокурой шевелюры, любви к пиротехнике и разнообразным ярким маскам, прославился замечательным трудом под названием «Школа выживания для подростков», фрагменты которой сначала печата­лись в журнале «Ровесник» эпохи СССР и имели оглушительный ус­пех преимущественно среди российских рокеров старшего возраста, а потом были изданы отдельной книжкой.

RIDE TO LIVE, LIVE TO RIDE

Когда нет сил - молчи,

Кулак сожми,

Потом стальной пружиной

На зло всем распрямись,

И мчи хоть в ад,

Хоть в благостный рай.

Гони, лети и знай -

Ты должен...

Ride to live, live to ride,

Жизнь и смерть - вот игра!

Нажми на газ,

Уйди за грань,

You ride to live to ride!

Узлом - веревки вен,

Бензин — в крови,

Твой дом — где ночь настигнет,

Но в этом кайф лови,

Ты зверь, ты Бог,

Ты Дьявол дорог,

Друзья поймут, дай срок!

Ты должен...

Все то, что сделал ты,

Не изменить,

В любой безумной гонке

Ты должен первым быть,

Чужой покой

Взрываешь собой,

Бери весь мир — он твои!

Запомни —

Ride to live, live to ride...

Жизнь и смерть — вот игра.

Нажми на газ,

Уйди за грань,

You ride to live to ride!

Третьей композицией на втором трибьюте большому другу бензина и дорог «Харли-Дэвидсону» стал «Штиль», спетый Кипеловым вместе с Удо. Во всяком случае, так говорят... Сама я конеч­ный продукт так и не слышала - на дворе уже март 2002 года, а Ду­бинин все еще везет мне из июля месяца 2001 года экземпляр син­гла. Можно смело провести аналогию между босоногим сапожни­ком и мной: местами в связи с неуклюжестью укладки слов в предложенные рамки, местами в связи с отсутствием на заветной полке среди всякого оккультно-мистического литературного хла­ма компактов или хотя бы кассет с «арийскими» творениями, к которым Пушкина М.А. приложила руки. А на пальцах этих рук «блуждающие» тибетские серебряные кольца с мантрами.

«Блуждающие» - потому что кочуют с одного пальца на другой. На левой руке кольцо шире, на правой — поуже. ОМ!

Байкерская тема сродни язве желудка, которая отчаянно плохо излечивается. Был момент, когда мне предложили написать - вот так, с ходу - целый альбом для трех толстяков из стаи московских Ноч­ных Волков. Один из них — извест­ный многим в столице человек по кличке Z.Z.Top, который вливает в себя немыслимое количество лит­ров пива и любит слушать качест­венную рок-музыку, рецензируя и рекомендуя новые релизы. На груди - металлический клык неизвестно­го природе и науке свирепого животного... цепи-цепи-цепи... борода. Восемь веселых текстов были написаны за два дня, некоторые из них безвозвратно исчезли почти сразу же после написания в резуль­тате хаотичного переселения из кар­мана в карман желающих исполнить эти песни. Но сие желание, увы, искрилось в душах знакомых байкеров, одаренных слухом, недолго: победила неистребимая в челове­честве лень... «Блюз трех толстяков» и «Блюз байкера» (вариант для одного и вариант для двоих) вошли в книгу «Слезай с моего облака», увидевшую свет в очередной траурный момент, когда показалось: вот-вот земля проглотит небо, нарушив тем самым график поставок рассветов и закатов.

Текст «Капитулируй!» пытался приспособить под себя Павел Фролов, или Фрол, - решившая запеть то ли левая, то ли правая ру­ка Хирурга, предводителя Ночных Волков. Но никто так и не смог подобрать подходящей мелодии.,. Призыв к капитуляции безнадеж­но повис в воздухе проколотым воздушным шариком.. (Висел там очень долго, но, похоже, пока макетировалась эта книга, процесс медленно пошел...)

КАПИТУЛИРУЙ!

Когда такой мужчина, как я,

Влюбляется в такую девчонку, как ты,

Значит батальоны природы просят огня,

И взрываются без динамита мосты!

Плевать, какой сезон на дворе —

По гороскопу я всепогодный стрелок,

Просто увидел тебя в юбке, и угорел,

Превратился в соломенный стог.

Я говорю только раз,

Я говорю только раз,

Второго раза не будет!

Капитулируй лучше сейчас!

Капитулируй лучше сейчас!

Без всяких женских прелюдии!

Я говорю только раз!

Когда такой мужчина, как я,

Влюбляется в такую девчонку, как ты,

Значит Южным полюсом вверх зависла Земля,

А в груди вместо сердца — одни лоскуты!

Что бы почитать:

Ди Снайдер «Курс выживания для под­ростков»

Что бы посмотреть:

Мир Оуэна, часть I и II

Лирическое отступление

(всего лишь на пару секунд)

Писатель Милорад Павич, от мыслей которого у среднестатисти­ческого человека мозги могут закипеть, и очень даже просто выки­петь, сказал: «Сколько бы миров ни существовало, вечно только од­но - радость».

Ранней весной 2001 года я прочитала эти слова и тихо ответила так, сидя у открытого окна с видом на Москву-реку, по которой в пе­риод таяния снегов и ледохода порой проплывают тушки дохлых ка­банчиков, ножками вверх:

Услышать, как цветет лимон,

Услышать, как цветет яблоня,

Услышать готовность к цветению старенькой вишни,

И уйти в зеркало,

Оставив правый башмак на пороге,

А левый — забросив

За нить паутины Луны...

Так я попыталась выразить свою радость, переполнявшую меня тот весенний день.

Когда вернетесь из Зазеркалья, обязательно напишите мне, что вы там видели. Сравним наши впечатления...

ГЕНЕРАТОР ЗЛА

АРИЯ, 1998 год

«Тур в поддержку альбома «Генератор Зла» — эти слова звучат словно музыка. Представьте себе огромную афишу в любимых «арийскими» фэнами черно-красных цветах (с небольшим добавле­нием желтого), с надписью готическими буквами «Генератор Зла» по соседству с плакатом, где по зефирно-розовому глянцу растекаются Николай Басков или Киркоров в перьях.

Если кто-то в шутку назвал невинных младенцев «машинками по производству какашек», то как можно назвать ум человека, постоян­но выдающий идеи уничтожения неполноценных рас, установления мирового господства, отработки техники точечного бомбометания за счет уничтожения целых жилых кварталов, больниц и детских са­дов (например в Югославии), создания благоприятной среды для развития всяких смертельных бактерий, микробов и т.д. Всех приду­мок не перечислишь, в черный список заносишь лишь первые, всплывшие в памяти. Поезда с ядерными отходами - ложись на рельсы, не ложись, - все равно пойдут по назначению, при молчали­вой поддержке большинства аборигенов. Большинство устало сра­жаться с более грамотным и изворотливым меньшинством, поста­вившим себе на службу всю махину аппарата оглупления, приниже­ния и стирания в пыль человеческих личностей под заунывную пес­ню о победе демократии на российских просторах... Когда-то Роберт Кеннеди, американский сенатор и брат убитого в Далласе рыжево­лосого президента США Джона Кеннеди, сказал: «Чужую демокра­тию мы называем чистой воды демагогией, а свою демагогию — чис­той воды демократией».

Пупки - вперед, выброс ноги от бедра, вставные зубы... дебилы, по­тягивающие шампунеобразную «кока-колу», постоянно жующие, чав­кающие, трахаюшиеся с кем попало, забившие гигиеническими тампо­нами все извилины в башке, уже не способные реагировать на мало-мальски политизированные действия. Осуществление плана космичес­ких пришельцев о превращении бывшей 1/6 части суши в аномальную зону происходит ускоренными темпами... Под скучные рассуждения кухонных философов о том, что такое Добро и что такое Зло.

СМОТРИ!

(музыка В.Дубинина)

Начиная писать тексты для этого «арийского» альбома, я мыслен­но представила такую картину: лежу в глубокой канаве, на склонах которой растут роскошные лопухи-мутанты. Смотрю в гордящееся своей безупречной голубизной небо. В него серебристыми веретена­ми впиваются стартующие ракеты. Одна из ракет загружена музы­кантами АРИИ, их женами, детьми, внуками и правнуками, гитара­ми, примочками, невменяемыми от усталости техниками... Меня за­были здесь, на Земле. Нет, я не обижаюсь, я привыкла к такой забыв­чивости, давно придумав оправдание людям, всю жизнь певшим на­писанные вместе со мной хиты: «Настоящие поэты должны умирать в Нищете, в канаве...». Хотя слово «поэт» с трудом отношу к себе, это звание обязывает к слишком многому, оно ассоциируется с огром­ной гранитной глыбой и с высеченным на ней профилем потомка арапа Петра Великого. Конечно же, не поэт, а кружевнипа — лич­ность, плетущая словесные кружева, преимущественно черного цве­та с тонкой металлической ниткой.

Еще более приземлено — словоукладчица, т. е. та, что укладывает слова в предложенные рамки.

Первый вариант текста на первую песню назывался «Гром» -имелся в виду гром при старте целого десятка стальных корпусов, начиненных ультрасовременной электроникой, на борту которых в нетерпении увидеть новое поле для экспериментов томятся десятки людей - убийц своей же планеты.

Вспоминается примерно такое (за точность не ручаюсь, чернови­ки утеряны):

Прощай, дряхлая Земля,

На тебя никто не держит зла,

Но будущего нет у твоих детей.

Наш век мчится на закат,

Прямиком в банальный жаркий ад,

Золотит свой трон хмурый Водолей...

Постой, время есть взглянуть

На свой дом, пока не начат путь:

Ты с рожденья был винтиком машин —

Машин для штамповки слов,

Мертвых тел, юродивых шутов,

Сексуальных воин женщин и мужнин...

Берем Космос под контроль —

Для своих придумаем пароль,

Чтобы в новый мир не проник чужой.

Но мы смертны, как. и все,

И, когда начнется сбой систем,

Вспыхнем над Землей яркою звездой.

В последней строке можно было бы предложить коллективное са­моубийство отработавших свое десантнкков-помоечников: «Вспых­нем над Землей ядерной звездой!». Бридж получался несерьезный, чернушный по-школьному, в духе крылатой фразы «одной ногой уже в могиле»:

Пока мы здесь —

Одной ногой,

А другой

Мы шагнули в мир иной...

Следующий вариант был позабористей и воплощал устрашаю­щий рассказ Холста о вычитанной им где-то теории: то ли Бог, то ли Дьявол внедрил человека в организм Земли своеобразной смертель­ной клеткой, чтобы он уничтожил ее, а заодно и себя самого.

В далекие времена оранжевых настурций пророки-хиппи любили рассказывать притчу о цивилизации, которая словно скорпион жа­лит самое себя ядовитым хвостом прямо в голову. А я тогда, под впе­чатлением от видения вредного насекомого-самоубийцы, нарисова­ла на большом листе ватмана постер. Так назывались модные в дни торжества хиппизма разноцветные картины , выполненные волнис­тыми линиями и в определенной цветовой гамме - использовались все цвета радуги. Чтобы лучше представить себе такую технику рисо­вания, можно полюбопытствовать и взглянуть на оформление аль­бома «Disraeli Gears» супергруппы THE CREAM.

На моем постере была изображена загаженная нефтепродуктами река, На одном берегу среди выродившихся агав, спиной ко мне, си­дел хип в яркой жилетке... Я всех рисованных человечков сажала ли­бо спиной к зрителю, либо строго в профиль, анфас никак не полу­чался — рисовальщица из меня никакая, но ведь хочется... Предпо­лагалось, что хип смотрел на противоположный берег, где росло не­понятное дерево с голубым стволом, изумрудной кроной и вплетенными в нее розовыми цветами, а за несколькими безликими небо­скребами на огромной металлической треноге висел Третий Глаз, Всевидящее Око. Куда делся этот милый постер, ума не приложу. А розовые цветы на деревьях, сродни изображенным мною под музы­ку с первого альбома группы LED ZEPPELIN, я увидела гораздо поз­же, на Кубе...

Смотри. Дьявол или Бог

Нас внедрить

Смертельной клеткой смог

В организм Земли, чтоб разрушить все,

И мы разъедаем мир,

Силы у Земли все меньше с каждым днем...

Смотри! Наши корабли

Через миг покинут ад Земли,

Назовем себя «сталкерами звезд»...

А там все начнем с нуля,

Новый мир облепим словно тля

И вживим в него человечью злость...

Строка, давшая название всему альбому, «наш ум — генератор зла» появилась позже, в процессе переиначивания и переделки мно­жества версий и предложений...

Окончательный вариант текста:

Смотри, близится финал,

Этот век все силы растерял,

Словно старый зверь, раненый зимой.

Вокруг — кладбище надежд,

Вечный страх и торжество невежд,

Будущего нет здесь у нас с тобой...

Смертельный яд

Кипит в морях,

Кислота - вместо снега и дождя...

О, веры больше нет,

Смыт надежды след,

Ни любви, ни жизни!

О, скоро грянет гром

В небе голубом,

Словно горькой тризны звон.

Смотри, ядерный фонтом

Из глубин разумного рожден,

Адские лучи убивают жизнь,

Наш ум - генератор зла,

Черным дням и войнам нет числа,

Не остановить этот механизм.

Смотри, начался отсчет,

Может быть, нам снова повезет

В океане звезд и других планет,

Прощай, кладбище надежд,

Вечный страх и торжество невежд,

Здесь у нас с тобою будущего нет!

ГРЯЗЬ

(музыка С.Терентьева и В.Кипелова)

Неправ tot, кто видит в этой песне продолжение истории «арий­ского» героя, в свое время подцепившего подругу на Улице Роз. Глав­ная тема «Грязи» отнюдь не продажная любовь и не ссора со второй половиной, а то состояние, в которое навечно впадает человек, имеющий в кармане неиссякающую кучу золотых. «Какая грязь, какая власть... И как приятно в эту грязь упасть!»

Интересно наблюдать за людьми, живущими под лозунгом госпо­дина Мефистофиля «Люди гибнут за металл» (эту ставшую расхожей дьявольскую фразу вовсю эксплуатировали журналисты в дни мас­совых стычек металлистов с «люберами»). Природа человеческая та­кова, что деньги чрезвычайно быстро превращают некогда тощую нищую личинку в самодовольную гусеницу, которая уже никогда не станет легко порхающей радужной бабочкой, трансформируют любого муравья-революционера в злобного паука-консервато­ра. У меня на глазах несколько музыкантов, бывших задирис­тыми фрондерами, голодав­шими и оттого сочинявшими веселые, отлично ложащиеся на слух песни, превратились в памятники своему собствен­ному хамелеонству — стоило им только правильно уловить настроение постперестроеч­ного ветра и перевести паро­возики своего творчества на рельсы «дикого» капитализма. И вот уже одна такая парочка заседает чуть ли не в Президентском Совете по госпремиям.

— А что, слабо мне госпремию выписать? —в шутку осведомляюсь у одного из этой парочки, некогда уплетавшего за обе щеки котлеты, приготовленные со знанием дела моей матушкой, и по причине пер­манентной бедности носившего парадный мундир моего батюшки (правда без шитых золотом погон). — Я вроде у вас в единственном числе такая ненормальная... И альбомов сколько...

— Да ты что? — грозно сверкает на меня стеклами пейсовских оч­ков знаменитость, наконец-то написавшая за L5 лет постоянного по­втора старых песен две новые, — знаешь, сколько своих в очереди стоит!

— Ладно, — не унимаюсь я, - тогда дай 300 баксов на видеомагни­тофон... Да не мне, не трясись, а для детского отделения 15-й псих­больницы... Главврач просил... Я тебе чек принесу, не бойся, в кар­ман не положу твои денежки!

- Не дам, ни копейки не дам... — лицо рок-знаменитости замет­но побагровело, — с какой стати? Пусть государство...

— Да ладно тебе выпендриваться, ты же миллионами ворочаешь! Крещеный к тому же, добро должен творить, Господа Бога своего слушаться... А Господь Бог твой даже самым заядлым скупердяям де­литься велел...

- Велел, — в голосе приятеля слышится звон нешуточной стали, — но я считаю, что слабому нечего делать в этой жизни. Если ты слаб. тебе лучше умереть...

- А дети, больные раком? Ты и им не поможешь? В онкоцентре лекарств не хватает и фруктов... Мои знакомые из группы ОПТИМАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ скидывались и бананы ребятам возили...

- Ну и дураки. Если у тебя нет средств, чтобы существовать.,.

- Сдохни, — заканчиваю я фразу за звезду рок-России.

- Да если у человека не завалялась в кармане штука баксов, я с ним и разговаривать не буду!

- Чего же ты тогда со мной разговариваешь? У меня в кошельке 300 рублей и мелочью червонец...

- Ты у нас юродивая... Что с тебя взять? Если совсем обнищаешь, возьму усадьбу сторожить.

И на том спасибо старому приятелю, с которым мы знакомы столько лет... Сторож — занятие почетное, особенно для отставных словоукладчиков и словоукладчиц. Перспектива валяния дурака в канаве несколько отодвигается. Осенью, когда барин с семьей улета­ет в Ниццу или во Флориду, можно лисички и рыжики собирать в еще не окончательно загаженных подмосковных лесах и расклады­вать для просушки на буржуазно, вызывающе белой крышке кон­цертного рояля... Можно прикормить целую стаю разнокалиберных бродячих собак, братьев и сестер моих по духу, и научить их не про­сто выть на луну, а по очереди, музыкально, чтобы выстраивался на­туральный до-мажор.

Пару альбомов назад АРИЯ пела в жесткой «Раскачаем этот мир»: «Здесь для слабых места нет, для слабых места нет,..». Имелось в виду, что в этом жестоком мире нет места ДЛЯ СЛАБЫХ ДУХОМ, но не телом. Говорю об этом здесь, чтобы сразу лишить возможнос­ти людей, формально заучивших написанные мной «арийские» тек­сты, с глумливой улыбочкой напоминать: «А сама-то разве так дума­ешь? А как же тогда припев в «Раскачаем...»?».

«Грязь», пожалуй, самая легкая для запоминания песня на «Гене­раторе...», Народ с удовольствием подхватил припев, сочиненный Терентьевым с помощью Кипелова, и, не особенно вникая в смысл текста, радостно выкрикивал ключевые слова уже при первом кон­цертном исполнении этого произведения.

Альтернативных сюжетов на серегину мелодию не предлагалось — текст писался легко.

Кипелов с удовольствием произносил слово «маневр», подчерки­вая «е». «Так Суворов в кино говорил», — пояснял мне Валерка.

Окончательный вариант текста:

За дверь я выгнан в ночь,

Но выйти вон и сам не прочь,

Ты без меня хоть застрелись,

Все решат, что это твой каприз.

Повтори его на бис.

Да, я уйду, и мне плевать,

Ты знаешь, где меня искать,

В квартире красных фонарей

Я смогу тебя забыть быстрей —

Это дело двух ночей.

Но хватит врать и все время хитрить,

Здесь всех за деньги несложно купить.

Какая грязь,

Какая власть,

И как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль,

Сорвать все маски, и быть просто собой,

И не стоять за ценой.

Вокруг — живой товар,

В сердцах — мороз, в глазах — пожар,

Я выбрал ту, что выше всех,

Мой маневр имел большой успех

В доме сладостных утех.

Она молчит, она не пьет,

Не теребит, не пристает,

Она послушна и умна,

Все умеет, что уметь должна,

Счет оплачен мной сполна.

ДЕЗЕРТИР

(музыка В.Дубинина)

Маленький фильм о парне, который бросил оружие, отказался стрелять в таких же, какой, и пошел домой,.. Не зная дороги, слушая голос сердца. Ему казалось, что самая яркая звезда на небе, названия которой он никогда не знал, должна была вести его в родные края... Шел он по предательски чистому белому снегу, и на снегу отпечаты­вался каждый его шаг. О чем думает солдат, горный егерь, посланный в погоню за своим же братом, оставившим поле боя? Почему в Рос­сии родители прячут на чердаках своих детей, сбежавших прямо из поезда, идущего в Чечню?

«Да, я сам военный, и знаю, что такое приказ, — полковник чест­но смотрел мне в глаза, — но я сам сказал своему сыну: будет возмож­ность — беги... Им даже толком не показали, как обращаться с ору­жием. Один раз ребята стреляли из автомата. Один раз! И он бежал... И я теперь прячу его...»

Почему Америка так ценит своих солдат, что за смерть четверых парней, убитых неизвестными, готова разбомбить целую страну? Почему в США антивоенное движение в конце 60-х и в начале 70-х было сродни урагану, а у нас — несколько человек с плакатами у зда­ния Министерства обороны и отчаявшиеся женщины из Комитета солдатских матерей? Кого волнует далекая война, если ее посланцы не стучатся к тебе в дверь? Тебя? Не ври!

... Герой моего фильма-песни «Дезертир» не смог перейти через перевал, прорваться через враждебный черный лес. Едва ли парень знал, что в мифологии лес зачастую ассоциируется с дорогой в цар­ство мертвых... Не захотевший убивать так и остался лежать в снегах, без роду и племени. Вне закона. Распял сам себя, да пройти по воде не успел!

Утро в декабре туманом окутано,

Под ногами белый снег-предатель —

Виден каждый шаг, и холоду лютому

Слишком просто сладить с тобой.

Все трудней дышать пронзительным воздухом,

Все труднее небу слать проклятья,

Все трудней бежать — полжизни ты отдал бы,

Чтоб забыть тот бой за спиной.

Ты теперь дезертир,

Вне закона, знай - правды не найти,

Ты теперь просто цель

Для винтовок сотни горных егерей.

О, каким будет завтрашний день

В этом мире большом и враждебном?

Кто пройдет по бурлящей воде?

Кто напрасно распнет сам себя?

Это судьба, это судьба...

За спиной земля атакой разбужена,

Небо там горит над головою,

Ты не стал стрелять,

Ты бросил оружие

И послал к чертям этот ад.

За спиною бой — преступный ли, праведный?

Истина войны размыта кровью,

Где свинец слепой отчаянно правит бал,

Кто убит — тот светел и свят.

Ты теперь дезертир,

Вне закона, знай — правды не найти,

Ты теперь просто цель

Для таких же смертью меченых парней.

Утро в декабре туманом окутано,

Возродилось из ночного праха,

Оборвался след, и с каждой минутою

Все темней таинственный лес.

Ты лежишь в снегах ~ без роду и племени,

Пулею убит, а может, страхом,

В ледяных цепях ты стал вечным пленником,

А душа блуждает где-то здесь...

ПЫТКА ТИШИНОЙ

(музыка В.Дубинина и В.Холстинина)

Одна из моих любимых песен на альбоме. Из-за ее настроения. Каким бы взрывным человеком не был Дубинин, состояние одино­чества им изучено досконально и перенесено на холст «Пытки...».

Сюжет

(так и оставшийся на бумаге)

— Мы как-то сидели... то ли в кафе, то ли в привокзальном ресто­ране, — поведали мне музыканты нехитрую историю, — и к нашему столику подошла девчонка... Знаешь, такое существо, возраст кото­рого сразу не угадаешь... То ли десять, то ли сто лет... Долго стояла, наблюдала за нами, потом попросила сигарету, дали сигарету, попро­сила кофе... Стандартная схема... «Вы что, музыканты? - говорит и странно так ежится, словно мерзнет. — Я сразу догадалась... Едете ку­да-то? Возьмите меня с собой! Я вам пригожусь...» А куда мы ее возь­мем? Зачем она нам, эта старая малолетка?

«Ты подошла и застыла у стола» — так начинался сделанный по следам этого рассказа вариант текста. Мальтийский крест на шее, шрамы на запястьях - следы неудачных попыток покончить с собой, косуха с чужого плеча. Таких существ воспитанные люди называют «зверьками». Зверек в каменной ловушке, Все равно с кем, все равно куда. Мать и отец необязательно должны быть пьяницами. Они мо­гут быть вполне состоятельными уважаемыми людьми, но достали своими нравоучениями... достали всех, В психушку сдавали, к вене­рологу водили. В американских фильмах режиссеры любят смако­вать тему насилия отца над дочерью. В нашей истории подобного не происходило: папа не подглядывал за родной дочерью в окошко ван­ной комнаты и не заставлял ее заниматься с ним сексом, пока мама бегает по магазинам. Эта девушка приходит и уходит сама, как ей за­благорассудится, она не любит окружающих, она не жалует смазли­вых успешных и тупых сверстниц. Едва ли ее подберет какой-нибудь добренький миллионер и подарит на Рождество целый новый мир.

О такой вот девушке и был написан тот текст. Может, на плече у нее была татуировка в виде маленькой зеленой яшерки или прекрас­ной порочной розы. Может быть, у нее на плече сидела трехцветная ручная крыса с длинным розовым хвостом. Не знаю. Может быть, ее тело разрисовывал на очередном конкурсе «Body Art» художник Василий Гаврилов, неког­да оформивший не­сколько «арийских» альбомов, и какое-то время она чувствовала себя кленовым листом, цветком лотоса или хит­рой лианой, на которой неожиданно просну­лись анютины глазки. О таких персонажах изве­стно точно лишь одно: их хоронят за предела­ми церковной ограды, и священники отказыва­ются их отпевать.

Ты подошла

И застыла у стола,

Богом проклятая с детства и совсем ничья.

Шрам на руке,

Крест мальтийский на шнурке,

Ты зверек, что потерялся

В городском мешке.

Ты просишь кофе

И сигарет,

Ты просишь кофе

И сигарет...

Их нет...

Наш разговор

Вспоминаю до сих пор,

Ты в слова вплетала горечь, а не женский вздор,

«Жизнь — это ложь,

Ядовитый желтый дождь,

Ты во лжи на свет явился,

И во лжи умрешь...

И лучший выход —

Быстро сгореть,

Прекрасный выход —

Быстро сгореть,..

Припев:

У таких, как ты, — одна душа,

За душой ни счастья, ни гроша,

У таких, как ты, недолог путь

К небесам, где звезды, словно ртуть.,.

Только ветер плачет о таких —

Оскорбленных, искренних, но злых.

Нет подруг, и верных нет друзей —

Ты привыкла быть одна,

Считать себя ничьей...

«Дым над водой» -

Вот припев любимый твой,

Ты хотела взять гитару и пойти со мной,

Но я, как и ты,

Пленник гулкой пустоты,

И мой дом — чужая крепость на краю земли...

Я ниоткуда

И в никуда,

Ты ниоткуда

И в никуда —

Всегда...

Мальтийский крест — крест о восьми концах, олицетворяет цент­ростремительные силы. Конечно же, «ничья» девушка не знала, что помешен этот крест, который ей нравился исключительно из-за сво­их раздвоенных острых концов, в мистический центр Космоса и считается мостиком, иди лест­ницей, ведущей к Богу. Для нее это было, пожа­луй, случайным украшением, деталью польского ордена «Белый орел», подаренного пьяным кра­ковским рокером.

Даже когда стало ясно, что ни Дуб, ни Холст не утвердят эту тему для песни, я все равно дописывала и переделы­вала куплеты и припевы, просто так, для себя... В папке с ботиноч­ными завязками сохранилось еще несколько вариантов второго и третьего запевов.

2. Наш разговор

Больше был похож на спор,

И я в мыслях продолжаю спорить до сих пор,

Жизнь для тебя —

Просто черная дыра,

Где сжигает наши души красная жара...

И лучший выход —

Быстро сгореть...

Для всех есть выход —

Быстро сгореть!

Припев (вариант):

Хочешь быть плохой?

Ну что же, давай,

Все равно таких не пустят в рай,

Все равно нет денег на билет

В город золотой, где ясный свет!

За оградой церкви все равно

Место для таких отведено,

Хочешь быть плохой?

Ну что же, смелей!

Отвергай и проклинай

Людей...

3. «Come as you are» —

Вот священные слова

Для тебя и тех, кто сделан из шипов и зла...

Где ты теперь?

Лютый холод на дворе,

По теплу тоскует даже самый дикий зверь,

Я оставляю

Незапертой дверь,

Я оставляю

Незапертой дверь...

Поверь...

Припев (вариант):

Вдребезги все стекла и сердца,

Вдребезги все куклы без лица,

Взрослый мир отравит и предаст,

Так случалось сотни тысяч раз!

Хочешь быть такою?

Что же, давай!

Все равно закрыты двери в рай,

В город золотой, где ясный свет,

Все равно никто не даст,

Никто не даст билет...

«За оградой церкви все равно/ место для таких отведено» — как известно, по обряду Православной Церкви не предаются земле и не поминаются некрещеные или неправильно крещеные младенцы и умышленные самоубийцы.

«Город золотой» — конечно же, это тот самый город, о ко­тором поет Борис Борисович Гребенщиков, он же просто Б. Г., он же просто Боб, он же Великий Гуру, он же Великий Мираж... Когда он поет эту песню, написанную господи­ном Хвостенко, вот уже много лет, меняется выражение лиц слушателей. Странное дело: глаза самых бесноватых персо­нажей застилает печальная дымка... И неважно, какому музыкальному стилю отдает предпочтение человек... То ji,l так действует дребезжащий го­лос Б.Г., толи магические вибрации содержатся в самом тексте...«И пред престолом море стеклян­ное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола че­тыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое жи­вотное было подобно льву ( в песне — «тебя там встретит огнегривый лев»), и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лицо, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей...» (Откровение Святого Иоанна Богослова, глава 4).

«Come as you are» - отсылка к песне Курта Кобейна «Come as you are» с альбома «Nevermind». Название песни можно перевести как «Будь таким, какой ты есть».

Будь таким, какой ты есть, — пел Кобейн, -

Таким, каким ты был когда-то,

Таким, как хочется мне,

Как друг, как друг, как старый недруг...

Наверстывай упущенное, торопись,

Выбор за тобой, не опаздывай...

Пони как друг, как воспоминание о прошлом,

Воспоминание...

Все-таки в «Химическом сне» мне удалось пристроить эту тему заброшенности и обреченности. Теперь можно вздохнуть с облег­чением.

Окончательный вариант текста:

Дождь за окном надоел давным-давно,

И увидеть блики солнца мне не суждено,

Ты, словно тень, растворилась в темноте,

Алый шарф застыл на стуле, как вчерашний день…

Я выключаю в комнатах свет,

Мне не хватает лишь сигарет,

Их нет...

Я жду, когда ночь завесит черным даль,

И остатки слез небесных станут коркой льда,

Мне все равно, плохо ли тебе одной,

Ты хотела перемен и сердцем, и душой...

Бесконечна пытка тишиной,

Тишина смеется над тобой,

Застывает время на стене,

У часов печали стрелок нет.

Ночь за ночью, день за днем - один,

Сам себе слуга и господин,

А года уходят в никуда,

Так течет в подземный мир вода...

Боль, только боль

До конца честна со мной,

И она бывает сладкой,

Но все чаще — злой,

А снег за окном снова сменится дождем,

Это ангелы без крыльев плачут о былом.

БЕГИ ЗА СОЛНЦЕМ

(музыка В.Дубинина)

Самая любимая моя песня на альбоме «.Генератор Зла», да и пожа­луй вообще самая лучшая из написанных мною песен (на мой субъ­ективный взгляд). Хотелось, чтобы она стала своеобразным гимном для тех, кто слушает АРИЮ. Но, — увы! — похоже, сами музыканты думают иначе Не знаю, с чем это связано. Может быть, с тем, что в их жизни солнце не играет той роли, какую оно играет в моей,

«Генератор Зла» начинался именно с этой песни, ее первой при­нес мне Виталик, и попросил написать побыстрее. Но сочинялся текст почти год: слова отказывались складываться в нужные фразы, в необходимые цепочки, мысли разбегались непослушными муравь­ишками, стоило только сесть за работу... Я бесконечное количество раз прослушивала запись «рыбы», пытаясь погрузиться в музыку, но неведомая сила словно выталкивала меня на поверхность. Конечно же, в финале должен был звучать хор... Скорее всего детский. Конеч­но же, напрашивались ассоциации с песней «We don't need your edu­cation» группы ПИНК ФЛОЙД (монументальный труд «Стена» этой непревзойденной британской рок-группы). В какой-то особенно мрачный момент бесполезного сидения над листом бумаги, исчир­канным всякими галочками, палочками и поросячьими рожами, в мозгу шевельнулась предательская мысль: «Не написать мне эту пес­ню...».

13 июня 2001 года Холстинин неожиданно позвал меня в театр ре­жиссера В.Спесивцева на «Чайку по имени Джонатан Ливингстон»... Я много слышала и об аншлагах на этом спектакле, и о том, что там исполняются многие хиты АРИИ. Артисты поют под «арийскую» фонограмму, вместе с Кипеловым. Честно говоря, трудно было пред­ставить себе притчу бывшего летчика Ричарда Баха, считавшуюся долгие годы сокровищем хипповой библиотеки, решенной в ключе «хард-н-хэви».

Начало спектакля несколько обескуражило: зазвучала «Ангель­ская пыль», плохо увязывающаяся с образом чайки-бунтаря. Види­мо, зацепкой для сценария послужила строчка «на краю обрыва, за которым вечность...». Но потом все встало на свои места — наверное, помог зал, живо реагировавший на реплики и певший вместе с «чай­ками» и Валеркой. Может быть, сыграли свою роль эмоции, да и Спесивцев произносил такие красивые речи, пел нам с АРИЕЙ на­стоящую «Осанну». А душа человеческая падка на похвалы...

После спектакля на импровизированной пресс-конференции, или встрече со зрителями, одна милая девушка задала тот самый во­прос, который рано или поздно должен был прозвучать.

- Вы все время поете о свободе, — сказала она, — о том, что надо бежать за солнцем, и все такое... а мама мне все время говорит, что жизнь нас всех обломает, и нет никакого такого Солнца, за которым стоит бежать... Так как же быть?

Ты упал со стоном, опаленный высотой,

На Земле рожденный, снова должен стать землей...

Сюжет №1

Песня постепенно вырастала из такого вот наброска:

Небо прилипло к спине,

Небо тенет по рукам,

Мы слишком долго

Бежали вдаль по облакам…

Ангелы нас не спасли,

Сбросили с облака вниз,

Чиркнули спичкой —

Чтоб мы узнали эту жизнь...

В процесс вмешалась погода; выдалась она на редкость мерзкой убийственной, солнца было так мало, что депрессия, казалось, выле­зала из каждого угла и норовила устроиться на моих плечах этакой гримасничающей черно-серой обезьяной.

Солнечный голод страшнее, чем голод желудочный... Видимо, та­кие же эмоции обуяли человека по имени Вильгельм Райх, который решил, что именно в солнечном излучении содержится «оргон» - тончайшая энергия, от которой зависит жизнь человека. Он даже сконструировал специальный «оргонный генератор», отфильтровы­вавший оргон из атмосферы. Сконтруировал, и пошел дальше в сво­их изысканиях и умопостроениях: оказывается, организм человека, занимающегося любовью, способен сам вырабатывать эту тонкую энергию. Так дядюшка Райх, страдавший от пасмурной погоды, стал идеологом «сексуальной революции» 60-х, в лучах которой купались и захлебывались хиппи и битники...

Природа берет человеческие существа измором: один пасмурный день тянется за другим так, будто они соединены тонкой веревочкой - стоит потянуть за один конец, и разворачивается вся гирлянда. Свинцовое небо давит сверху, грязь под ногами, крысы с умными гла­зами на трубах центрального отопления в полузатопленных подва­лах... Действительно, до любви ли впавшим в депрессию людям?

Ветер в твоих волосах

Пахнет холодным дождем,

Ты любишь солнце,

Его все меньше с каждым днем.

В городе всюду темно,

Даже когда в окнах свет,

Мысли о крыльях

Ни у кого давно здесь нет...

Улететь бы птицей,

Прочь от проклятой Земли,

С небом чистым слиться —

Вот о чем мечтаешь ты.

Сердце готово взорвать

Все, что творится кругом,

Ты угоняешь

Машину со стальным крылом...

Пули, проклятья и гнев,

Крики команд — позади...

Ты не преступник,

Заложник Солнца — вот кто ты!

Красивые кадры: маленький серебристый самолет поднимается все выше и выше, вопреки всем законам физики, выше, к Солнцу, на котором в какое-то мгновение происходит фантастическая вспыш­ка, — вспыхивает и самолет. Взрыв во весь экран... Через секунду - черная выжженная земля, воздетые к бесцветному небу обугленные ветви-руки деревьев.

В году 68-м многие газеты сообщили о парне, который пробрался на аэродром, залез в маленький спортивный самолет, разрисовав его цветами и написав крупными буквами «Love», и улетел в неизвест­ном направлении. Этот эпизод взял за основу итальянский киноре­жиссер Микеланджело Антониони и создал фильм «Забриски Пойнт», о котором сегодня ходит много легенд, но который практи­чески никто из нового поколения не видел...

Но задолго до эпизода, романтизированного Антониони, в 1945 году наш летчик-бомбардировщик Михаил Девятаев, попавший в плен к гитлеровцам и побывавший в нескольких концлагерях, умуд­рился угнать красавец-истребитель «Хейнкель», и спас жизни еще девяти (опять девятка...) товарищам. Позже он написал и издал книгу «Полет к солнцу»...

...Но вернемся к девушке, задавшей вполне закономерный во­прос, и ее маме. Чисто по-житейски мама права. Нечего забивать се­бе голову всякой дребеденью. Надо зарабатывать деньги, и, чем пя­литься на небо в поисках созвездий, можно всю жизнь тихо прожить, глядя себе под ноги: неважно, что там - глина, песок, гранит. Уче­ные очень скоро выведут в своих лабораториях специальную породу людей: положение их глазных яблок фиксируется таким образом, что посмотреть на небо или даже в потолок — невозможно. Вперед, влево, вправо, вниз. Вверх — никогда. Так, глядя в землю, легче ус­мирить гордыню, избавиться от страшного греха — желания прибли­зиться к сверкающим высотам.

Однако, если бы не было этого бега (или «бегства») за солнцем, никто не сочинял музыки, стихов, не писал бы картины, не высекал бы из мрамора рвущихся на простор коней. Не было бы Петрарки и Леонардо (да Винчи)... Скользкие на ощупь существа с кожей сине­ватого оттенка медленно ходили бы по кругу, помогая крутиться жерновам скучного материального мира.

Никогда не поверю, что у самой забитой, зачуханной тетки в шле­панцах на босу ногу, с копной нечесаных волос никогда в жизни не было своего, отдельно взятого солнца, за которым она не пыталась бы побежать. Хотя бы разок!

Любителям же покопаться во всяких религиозных аспектах твор­чества АРИИ могу предложить и такое: припев содержит призыв стремиться к символу святости и доброты, коим является Солнце (как, впрочем, Луна, звезды и планеты), да и Христа в византийской и древнерусской гимнографии уподобляли «праведному солнцу».,. Кроме того, если уж дальше следовать этой линии, то Солнце может быть и окошком, через которое Господь Бог поглядывает на сотво­ренную им землю.

Но любой опытный «ариец» может сказать, что песня имеет пря­мое отношение к язычеству, даже к культу Бога Солнца индейских племен, некогда населявших, скажем, Мексику.

С белым пером в волосах,

Словно языческий бог...

Тем же, кто собирается, несмотря ни на что, хоть раз испытать всю трудность бега за своей мечтой, за победой (а образ солнца мо­жет рассматриваться и так), могу сообщить несколько приглянув­шихся мне примет и фактов.

Во-первых, никогда не надо плевать не только против ветра, но и в сторону солнца. Если ты сделаешь это, на мир опустится вечная тьма, и все погибнет.

Во-вторых, солнце давным-давно (давнее не бывает) было огром­ным-преогромным, но как только стали появляться люди, оно нача­ло уменьшаться в размерах. Рождается на свет человек - ррраз, от солнца отрывается кусок, и становится тот кусок звездой, умирает гот человек — гаснет эта звезда и падает на землю... И если жил че­ловек праведной жизнью, не обижал никого, не воровал, друзей не предавал, то вернется его душа на солнце, а если был он злыднем и гадюкой - из него после смерти месяц получится... Так что, если су­дить по этому поверью, не догнавший солнце при жизни, имеет шанс породниться со светилом после смерти. Кем быть — солнием или месяцем — каждый выбирает сам и строит сообразно своему вы­бору жизнь свою.

Заботясь о самочувствии великого светила, которому ученые предсказывают в новом веке медленное угасание, не советую уби­вать встреченную невзначай на лесной тропинке яшерицу, хотя и считается, что, греясь на солнце с открытым ртом, она «пьет, глота­ет, высасывает» из солнца соки. Убей ящерицу, — гласиг русское по­верье, — и на том свете тебе простится аж 40 грехов. Идет этакий Иван-дурак, вооруженный знанием фольклора, грешит напропалую и устилает свой жизненный путь бездыханными телами невинных ящериц. Тем временем нарушается экологический баланс, и не за го­рами экологическая катастрофа...

...Холст попросил увековечить в тексте столь любимого им в юно­сти Ф. Ницше. И — удивительное дело! Строки из «Заратустры» сами легли в предложенный Дубом стихотворный размер...

«Мужество есть лишь у тех, кто знает страх, кто видит бездну, но с гордостью смотрит в нее, кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла», — писал философ.

«Мужество есть лишь у тех, кто ощутил сердцем страх, — пел Кипелов, — кто смотрит в пропасть, но смотрит с гордостью в глазах».

В припеве хотелось передать состояние разбегающегося челове­ка, который секундами позже, преодолев притяжение земли, отры­вается от ее поверхности и взмывает вверх. Отсюда сначала: «беги, беги за солнцем...», а потом: «лети, лети...».

Закончив сочинять и подгонять сочиненное под заданный раз­мер, я где-то часа в три ночи прилегла на диван, и подумала: «А не — плохо было бы сейчас, после трудов праведных, искупаться в океа­не...». Тоска по этому неспокойному чудовищу, меняющему цвет в зависимости от настроения, то и дело охватывает меня. Иногда в са­мом центре Москвы неизвестно откуда и неизвестно почему в нозд­ри вдруг ударяет его волнующий запах... И вот, стоило только поду­мать об океане, как на меня накатывают изумительные изумрудные волны, покачивают, успокаивают. Нет, я не сплю! Появляется одна огромная волна, она подкрадывается бесшумно, вот-вот утащит в никуда...Я стряхиваю оцепенение, и океан исчезает. Один знакомый буддист потом сказал, что таким образом курирующие наш очеред­ной проект Силы поощрили меня. «Значит вы все сделали правиль­но, — говорил громилоподобныи знаток Востока и вегетарианской пищи, — ноты вовремя ушла от волны... А то осталась бы там, не вы­плыла бы... Такое тоже случается».

«Беги за солнцем» была записана на студии последней, 3-го янва­ря 1998 года. Жаль, что не удалось сохранить в тексте строчку «Даже у Бога свой ад — это любовь его к нам...».

Окончательный вариант текста:

В воздухе пахнет бедой

Целых две тысячи лет,

Жизнь так жестока

На этой проклятой Земле...

Ветер в твоих волосах

Тот же, что вечность назад,

Время застыло,

Луна и Солнце встали в ряд...

Улететь бы птицей, прочь от проклятой земли,

С небом чистым слиться - вот о нем мечтаешь ты.

Беги, беги за Солнцем,

Сбивая ноги в кровь,

Беги, беги, не бойся

Играть судьбою вновь и вновь.

Лети, лети за Солнцем

К безумству высоты,

Лети, лети, не бойся,

Так можешь сделать только ты...

Мужество есть лишь у тех,

Кто ощутил сердцем страх,

Кто смотрит в пропасть,

Но смотрит с гордостью в глазах.

С белым пером в волосах,

Словно языческий бог,

Ты прыгнул в небо,

В гремящий грозами поток.

Ты упал со стоном, опаленный высотой,

На Земле рожденный, снова должен стать землей...

А какой клип или короткометражный фильм можно было бы снять по этой песне!

Когда я сегодня сравниваю работу над альбомами «Химера» и «Ге­нератор Зла», у меня создается впечатление, что помогавшие раньше Силы в 2001 году повернулись к нам уже вполоборота... Хорошо, что пока еще не спиной.

ОБМАН

(музыка В.Холстинина и В.Дубинина)

Постоянное ожидание явления доброго царя-батюшки в конце концов нас погубит. Равно как и неистребимая идиотическая вера в непогрешимость царя существующего, способного заменить людям родных отца и мать. Странно видеть, как взрослые создания легко покупаются на обещания кандидатов в цари накормить всех голод­ных пятью хлебами и напоить всех страждущих из одной бутылки с минеральной водой, как эти вроде бы зрячие и неглухие способны терпеть власть откровенных маразматиков, но при короне и скипет­ре. Забравшиеся на высокий трон с помощью доверчивой толпы кар­лики медленно, но верно разбухают от сознания собственной значи­мости, напоминая банальную жабу, в которую через задний проход вдувают при помощи соломинки воздух. В какой-то не очень прият­ный для окружающих момент карлики-жабы с треском лопаются, и вонючие кишки и мозги прилипают к зеркалам и стенам царских по­коев... И тотчас же, словно по команде, верноподанные Его Величе­ства становятся бывшими верноподанными и доверительно говорят друг другу: «Сколько же дерьма было в этом козле!». И сажают себе на голову нового карлика или свинопаса, продолжая пинать ногами дурно пахнущую шкурку лопнувшего родного экс-отца нации.

Своим появлением текст «Обмана» обязан поэту Николаю Сте­пановичу Гумилеву, который в стихотворении «Гиена» вывел образ весьма здравомыслящего зверя, разоблачившего умершую преступ­ную и прекрасную царицу. Царица лежит в заброшенной могиле, а не в пирамиде, «над тростником медлительного Нила, где носятся лишь бабочки да птицы»..,

В первом варианте текста фигурировали гиена и шакал, народы, оплакивающие кончину своего повелителя, многотысячная конница и нефритовый гроб.

Звериная фантазия

(переселение животных из обычной среды обита­ния санкционировано моим воображением)

...Жаркий день. Солнце пронзало огненными стрелами все живое, степь стонала от жажды. Гиена и шакал сидели на небольшом холме, на­блюдая за тучами черной пыли, надвигающейся на них из-за горизонта.

— Бури вроде бы не должно быть сегодня, — тихо прошелестела гие­на, облизывая красным языком свои пожелтевшие от времени клыки.

— Это кони, гиена, это тысяча длинногривых с вооруженными копь­ями и луками всадниками, — шакал почувствовал, как шерсть поднима­ется у него на загривке. — Они затопчут нас, гиена, мы и пролаять не успеем...

— Странно, что нужно этим людям в наших краях ? Здесь нет никакой добычи для двуногих...

- Слышал я от старого ястреба, что на днях стадо двуногих по­стигло горе... Умер от дряхлости их пастух, которого они называли Владыкой мира... Он дошел, говорят, до сказочной страны Индии, умел справедливо решать человечьи споры, был красив и мудр. Он строил дворцы, собирал войска и уходил в многодневные похо­ды, добывая золото и славу... А умирая, приказал похоро­нить его в степи, и чтобы по месту за­хоронения промча­лась быстрая кон­ница, — тогда никто не узнает, где он лежит, ни один враг и осквернитель могил. А если кто-нибудь потрево­жит сон Владыки мира, грянет Конец Света. Эй, гиена! Слышишь ли ты мои слова?

- Слышу, шакал, — все так же тихо произнесла гиена, в гноящихся глазах которой вспыхивали недобрые желтые искры. — Справедливым был ? Мудрым ?Ха, дворцы строил... Детенышей людских благословлял?

Гиена ненавидела весь род человеческий. Не потому, что люди не лю­били ее и награждали самыми скверными и обидными кличками за то, что падалью питалась, за то, что хвост некрасиво поджимала, за вороватость, которая чудилась им в осторожных, движениях зверя. Нет, не поэтому. Гиена слишком хорошо изучила нрав двуногих, подслушивая их разговоры в кибитках и шатрах, слишком хорошо ей была известна цена их улыбок и льстивых слов... «Люди гораздо хуже гиен, и даже ху­же шакалов, — много раз повторяла она, в полнолуние сидя у подножия неуклюжей каменной бабы, — свои мерзости и гадости они любят при­писывать зверью...» В полутьме непрочных жилищ верные своему Госпо­дину подданные шептали о том, что в стены строящихся дворцов он по­велевает замуровывать плененных в Гималаях великанов с необычными красными глазами и белыми, как лунный свет, волосами, чтобы стены стояли вечно и были крепки, как никакие другие стены на свете. Шеп­тали своим молчаливым женам о том, что Владыка приказывает по ночам своим стражникам бесшумно проникать в дома тех, кого он при­знал правыми в спорах, забирать у них медь, драгоценности и серебро, и умерщвлять укусом неизвестных лекарям черных змей с голубой полос­кой на плоской голове. С первыми лучами рассвета входила в шатры и кибитки легенда о жене Владыки, которая зналась с тенями предков и научила своего мужа пить от всех хворей, порчи и проклятий молоко странной птицы Гуарокс, черные перья которой складывались на белых крыльях в причудливые иероглифы... Подслушала гиена торопливый рас­сказ приехавшего из столицы Луны и Солнца человека о том, что сын Владыки сумел заманить гордую птицу Гуарокс в обычные сети, а не шелковые, и отрубить ей голову. Одним взмахом меча, подаренного ему отцом. И Владыка состарился сразу же, за три минуты, после того как превратились в золу все жившие во дворце тени предков, и трижды ухнул неизвестно откуда взявшийся в царской опочивальне оранжевый филин...

Тем временем черная пыльная туча все ближе и ближе подкатывала к холму, на котором сидели шакал и гиена. Различимы стали рогатые шлемы всадников, слышно было ржание их лошадей и звон оружия. Впе­реди мчался сын Владыки, смуглый, с черными тонкими усами, вымазав­ший себе лицо мертвой грязью в знак великой печали и скорби. Но в гла­зах его уже светился огонь жестокости и высокомерия Власти.

- Падай на брюхо, на брюхе ползи, дура!- пролаял, вернее, проблеял шакал. - О, да воссияет твой свет над нами, Новый Владыка, добрей­ший из добрейших, мудрейший из мудрейших...

- Ах ты шакал, - сын Сына Солнца и Луны резко осадил коня, - где же ты научился так льстить человеку?

Шакал смог только еще плотнее прижаться к земле и проскулить что-то жалкое и невразумительное,

- Ладно, мерзость, живи!- и новый Владыка ударил нагайкой пору­ке телохранителя, хотевшего было подсадить копьем распростершую­ся в пыли тварь. - Он мне нравится, не убивай его, а брось ему кусок ко­нины! Льстецов надо подкармливать... Жри, мерзость!

Я шакал, хоть не был голоден, и кусок от страха в горло не лез, при­нялся чавкать и закатывать глаза от показного удовольствия.

- А что же ты не ползешь ко мне на брюхе? - спросил надменно Владыка у застывшей, как изваяние, гиены. - Или сияние моего величия так ослепило тебя? Или страх моего могущества лишил тебя сил дви­гаться?

Гиена молчала... Что проку говорить с тем, у кого на мече чернеют пятна отцовской крови и кто бросил собственную обезумевшую от ужаса мать на дно глубокого колодца у конюшен? Нет тех слов у гие­ны, которые это подобие человека могло бы понять.

- Почему ты молчишь? - нахмурился царский сын, не обращая вни­мания на ропот всадников, недовольных внезапной остановкой в пути. — Почему ты молчишь, убогая?!

Гиена медленно подняла голову. В эту минуту она чувствовала себя не грязной, вечно голодной бродяжкой, ковыляющей на трех лапах, а черной гладкой пантерой, грациозности и силе которой завидовали все звери.

- Это ты убог, царь, — произнесла она неожиданно сильным голо­сом, — убог ты сам, и весь род твой... Жаден ты сам, и весь род твой. Жесток ты сам, и весь род твой... Звериная кровь чище, чем та муть, что бежит у тебя в жилах, самонадеянный убийца!

Их взгляды встретились: желтая звериная искра вспыхнула во взоре царя, в горле пересохло, а смотрящая на него снизу морда гиены странно вытянулась и плюнула в лицо Владыки жарким пламенем.

- Убей ее!!! - закричал телохранителю царь, ослепленный этим плевком. — Убей эту тварь!!!

Но руки телохранителя словно налились свинцом, он не смог поднять копья и поразить дерзкого зверя. Кони захрапели и попятились, а черная пыль превратилась в тяжелый серебрис­тый порошок. Гиена поднялась на лапы, потянулась выгнув спину и, все еще чув­ствуя себя царицей-пантерой, пошла прочь...

По шатрам и ки­биткам прошел слух, что Новому Владыке в день по­хорон Великого От­ца было видение странного небесного зверя с газами, по­добными Ночному Небесному Светилу, со шкурой, отлива­ющей скорбным трауром. Небесный зверь, шептали верноподданные, открыл Новому Владыке великую тай­ну его рождения... И править Владыке счастливо сто лет и сто дней, пока не встретит он в степи шакала, который откроет Ясноликому какую-то правду... Какой должна быть эта шакалья правда — не знал никто.

... Каждое полнолуние приходила гиена к каменной бабе, садилась у ее ног и пела длинную некрасивую песню о звере, который, желая уго­дить Человеку С Черной Душой, пытайся проглотить брошенный ему в награду за лесть кусок конины, но подавился и сдох в страшных мучени­ях...

... Холстинин, которому стихотворный текст пришелся по вку­су, все-таки после досконального изучения написанного попро­сил оставить в качестве основного действующего лица шакала и наделить его положительными качествами гиены: правдолюбием и смелостью. Дубинин подошел к первому варианту по-своему, с известной долей юмора: принялся читать этот текст так, как обычно читают басню — с подвыванием и придыханием. По слухам, этот вариант записи сохранился и пылится где-то в холстининских архивах.

Необычайная трактовка «Обмана» уже после того, как альбом увидел свет, была предложена сотрудником КГБ в отставке, внук ко­торого в дни предвыборной президентской кампании с утра вместо российского гимна включат кассету с избранными «антиправитель­ственными», как сам внук называл их, «арийскими» песнями.

- Я знаю, о чем этот ваш «Обман», - изрек как-то отставной кэ-гэбэшник, - это песня об Иосифе Виссарионовиче Сталине, а не о каком-то узкоглазом Чингизхане или Тамерлане.

Думаю, Владимир Петрович такой трактовкой был бы доволен: уж если «Что вы сделали с нашей мечтой», с его точки зрения, это песня о коммунистах, то почему бы «Обману» не быть эпическим по­лотном об отце народов СССР?

FLASHBACK

...Замогильный голос диктора Левитана, постоянно читающего по радио сообщение Политбюро ЦК КПСС о смерти товарища Сталина и медицинское заключение. И стар, и мал не могли сдержать слез, а солн­це золотило купола Кремля, видневшиеся из окон нашей коммуналь­ной квартиры в Потаповском переулке. У старшей сестры на школьном фартуке - огромный траурный бант из черной и красной атласных лент. Мать прижимает меня к груди и плачет, плачет горькими слезами. Все женщины в нашей коммуналке рыдают.

«Он будет погребен в нефритовом гробу»... Сталин лежал в Мавзо­лее рядом с Ленином в стеклянном параллелепипеде при странно мерт­венном освещении, и экзальтированные советские гражданки умудря­лись разглядеть даже оспины на лице генералиссимуса. Но тысячи ко­ней буденновской конницы не затаптывали дорог к месту захоронения. Наоборот, выстраивались километровые очереди, чтобы взглянуть на своих повелителей. Теперь одного из них (Ленина) объявили Антихри­стом, а Сталина - масоном. Во всяком случае, так считает Уильям Т. Стилз. По его мнению, масонами были, помимо И. В. Сталина, прези­дент США Франклин Рузвельт и премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль. Интересно, хранил ли Сталин- Джугашвили ма­сонский диплом с девизом: «И сказал Господь: «Да будет свет!» - и вос­сиял свет!» ( And God said 'Let There Be Light" and There Was Light)?

Вот так, начали с ничтожных гиены и шакала, а закончили масонами.

Окончательный вариант текста:

В рассветный час шакал, о голоде забыв,

Следит с холма

За мрачной конницей вдали,

Сегодня черный день - владыка мира мертв,

И стар, и мал

Не могут слез сдержать своих.

Он добрый повелитель,

Он Солнцем был и был Луной,

Империя осталась

Его вдовой...

Он будет погребен в нефритовом гробу,

В степи пустой,

Где грезит падалью шакал,

И тысяча коней затопчут путь к нему,

Чтоб плач людской

Сон мертвеца не осквернял.

Шакал пролает хрипло,

Что мертвый царь — ему родня:

Одни клыки и жадность,

И кровь одна.

Это все обман, что он был самым добрым царем,

Это все неправда — он правил огнем и мечом,

Это все обман, я ваш царь и один только я,

Люди, как звери, когда власть над миром дана,

Это все обман!

Шаманы и жрецы

Шакала проклянут,

И на бегу

Пронзит предателя копье.

Царь должен быть святым,

И право не дано

Свергать зверью

С небес величие его.

А царский сын смеется,

Шакалий дух в себе храня,

Одни клыки и жадность,

И кровь одна.

Ветер, древний житель степной,

Помнит до сих пор этот вой...

ОТШЕЛЬНИК

(сравнительно серьезная глава, которая многим

читателям может показаться скучной)

(музыка В.Дубинина)

Музыка, сочиненная «арийским» басистом, обладала таким по­разительным обволакивающим, затуманивающим сознание эффек­том, что иного выбора, как написать нечто связанное с оккультиз­мом и мистикой, у меня не было...Однако еще в дни работы над аль­бомом «Ночь короче дня» группа постановила: никаких заигрыва­ний и перемигиваний с потусторонними силами, никаких мистиче­ских заплывов и заходов, никаких черных месс и сакральных кинжа­лов у алтарей магов. Видимо, хлебнув горя с «Антихристом», музы­канты решили, как говорится, не дразнить гусей.

Многие из западных рокеров на определенном этапе своего ду­ховного развития начинают интересоваться оккультизмом, пытают­ся постичь некое единое «Древнее Знание», которое сродни священ­ной чаше Грааля: оно исчезает, как только к нему приближаются не­чистые душой и помыслами люди... Вероятнее всего, эмоциональ­ных музыкантов привлекает в оккультных науках постулат о безгра­ничности человеческих возможностей: способность предсказывать будущее, видеть и проходить сквозь стены и любые преграды, дви­гать взглядом предметы или воспламенять взглядом и т.д. Кто-то по­гружается в заманчивые глубины с головой, кто-то благополучно опускает лишь лицо в неглубокую тарелку с водой и, думая, что уже утонул, быстро отказывается от своего увлечения...

Сами «арийцы» (насколько мне известно) никогда ни оккультиз­мом, ни магией не интересовались, они люди православные, време­нами соблюдающие посты, крестившие чад в церкви. Лишь у Холстинина существует своя система взглядов на христианство. То, что он читал, помимо всего прочего, «Сатанинскую Библию» Верховно­го Жреца Церкви Бога Сатаны А. Ла Вея, Петрович не скрывает. Ин­тересовался он и Храмом Душевной Юности, персональное посла­ние которого было опубликовано в изданном мною с помощью дру­зей в 1993 году альманахе «Василиск», названном «Опытом мистико-оккультного издания с музыкальным уклоном».

«Мы достигли пика кризиса, - говорилось в начале Послания, — мы знаем, что наш эксперимент в области жизни потерпел фиаско во всех отношениях.

Мы столкнулись со штурмом, на который идет самая свирепая из известных нам сил. Мы столкнулись с фактом низведения человека до уровня твари, лишенной способности ощущать, лишенной зна­ний и чувства собственного достоинства.

Мы столкнулись с гораздо более полным распадом, нежели сама смерть.

Нам задали условия, поощрили и подтолкнули к самоограниче­нию, ко все более и более ограниченному восприятию себя самих, своей значимости и потенциала.

Все это являет собой колоссальную по масштабу Психическую Атаку.

Подчинение ей — есть поражение.

Сопротивление опасно, оно влечет за собой непредсказуемые по­следствия, однако для тех, кто представляет собой тотальность пораже­ния, сопротивление должно быть единственно возможным выбором.

ИМЕННО СЕЙЧАС вы стоите перед альтернативой:

- Навеки остаться частью спящего мира...

- Постепенно расстаться с надеждой и мечтами детства...

- Продолжать употреблять наркотик банальности...

...Или сражаться в наших рядах вместе с Храмом Душевной Юности.

Храм Душевной Юности был создан, чтобы действовать как катализатор и центр индивидуального развития всех тех, кто же­лает приблизиться к Внутреннему и вырваться наружу. Может быть, вы один из тех, кто постоянно ощущает свою непохожесть на других, неудовлетворенность, свою чужеродность в окружаю­щей толпе и инстинктивную тревогу? Значит вы один из нас. То, что вы читаете эти строки, — уже само по себе означает начало процесса вашего посвящения...

Несмотря на то, что в общем и целом философия и практика Храма Душевной Юности достаточно размыты и неопределенны, довольно модно было говорить о нем в московских и питерских молодежных компаниях в начале 90-х и слушать шокирующие альбомы PSYCHIC TV — группы, представляющей ядро этой ок­культной организации. Церковные ортодоксы считали эту группу ярыми сатанистами, а Ла Вей выдал PSY корочки «почетных чле­нов» своей Сатанинской церкви... Но эти люди были, скорее все­го, язычниками, и не верили в существование Дьявола... Не вери­ли они и в Бога.

На деятельность Храма обраща­ли внимание различные группы, играющие индастриал и авангард­ную музыку. Мы с Холстом пыта­лись внедрить идеи из Послания в какой-то из текстов АРИИ — сего­дня я и не вспомню, в какой имен­но. Но не получилось.

Хард-рокеры обычно обращали свой любопытный взгляд на скан­дально известного мистера Алистера Кроули, «Великого Зверя», ко­торый запятнал себя всеми мысли­мыми и немыслимыми грехами и сумел создать весьма оригинальное мистическое учение.

- Господи, ну как этот Кроули мог задурить людям мозги? — воз­мущался Сергей Маврин, он же Маврик, прочитав несколько статей о брате Пердурабо (под таким тайным именем Кроули фигурировал в ордене «Золотой Рассвет»). — Сексуальный маньяк какой-то, толстый, мерзкий тип.

Я пыталась возразить гитаристу, что, дескать, маньяк-то он мань­як, но его «Магия в теории и на практике» - очень эффектная работа и что, пожалуй, «Зверь» прав, когда говорит, что первый шаг на пути к магическому посвящению человека — это постижение им своего Ис­тинного Желания и следование этому желанию от начала до конца... «Тому, кто исполняет свое Истинное Желание, помогает инерция всей Вселенной»... или: «Каждый имеет право на исполнение собственно­го Желания, не думая о том, противоречит ли оно желаниям других людей или не противоречит, ибо если он занимает надлежащее место, то неправы те, наперекор чьим желаниям он поступает».

Наверное, пустоголовый человек не смог бы стать Верховным и Священным Королем Ирландии, Ионы и всех британцев Святили­ща Гнозиса... А его восхождение на вершины Чогори и Канченджан­гу в Гималаях? А его умение вызывать демонов? А «Лунное дитя»? А его роль в магической поддержке Третьего Рейха? Но... согласна -актер. А артист — артиста, скоморох — скомороха видит издалека, вот и готово объяснение vulgaris рокерского увлечения подвигами Великого Зверя.

— Ну и что, умение вызывать демонов! — горячился Маврик, про­должая спорить об Алистере Кроули. -Умение видеть демонов! А нормальные свидетели тому есть? То-то и оно.,. Мне самому такое привиделось... Лет десять назад. Ты же знаешь, злоупотреблял я тог­да спиртным. Пил неделями беспробудно, пил, и явился мне тогда Некто со свиной харей, вылез на меня из зеркала. И прорычал: «Ес­ли не прекратишь так напиваться, заберу тебя с собой!». Помню, хо­лодный пот меня прошиб от этого рыка, руки-ноги затряслись. Я Кипелову об этом рассказывал.

Увлечение кроулианскими теориями и практиками Джимми Пейджа из LED ZEPPELIN известно, пожалуй, всем, кто интересу­ется рок-героями. Совсем недавно Пейджа опять вызывали в суд по старому обвинению: его увлечение черной магией привело к смерти барабанщика группы Бонэма, о таланте которого ходили легенды. «Дайте Бонэму фонарные столбы, и он отстучит ими так, что мало не покажется!» И на этот раз супергитаристу удалось доказать, что смерть члена группы ЛЕД ЦЕППЕЛИН никак не связана ни с ним, ни с его пристрастиями к постижению глубин бессознательного по методикам «Великого Зверя». Но если повнимательнее посмотреть на деятельность Джимми после смерти Бонэма и распада ЦЕППЕЛИНа, то станет очевидным, что ничего нового, гениально­го он с тех пор не создал. Все шедевры сочинялись и игрались в то самое время, когда он скупал особняки, некогда принадлежавшие Кроули, его библиотеки, зани­мался магическими ритуалами и тантрическим сексом. Ушла ку­да-то сила, полученная у Высших сил, погас фонарь отшельника 9-й карты Старших Арканов Таро, поджидавшего Пейджа на вершине горы в фильме «The Song Remains The Same». Види­мо, на какой-то ступени лестни­цы, ведущей к Высшим Истинам, Пейдж не сделал самого реши­тельного шага, не выбрал путь са­моуничтожения, и превратился из гениального гитариста — в «Черного Брата», аутсайдера всей Вселенной, стать частью которой не позволяет его собственный эгоизм. «Какое-то время он (Черный Брат) даже может процветать, но наступит момент, и он погибнет», — писал Кроули, не подозревая, что сказанное им в значительной сте­пени относится и к нему самому.

Из наших музыкантов серьезно увлекались Кроули, кажется, только Сергей Курехин и - одно время - Дмитрий Ревякин из «Калинова Моста». Может быть, кто-нибудь еще отдал дань этой свое­образной моде западных коллег, но громко об этом не кричит.

Для Дубинина явилось огромным откровением, что полная дра­матизма песня «Man of Sorrows» Брюса Диккинсона с альбома «Accident of Birth» посвящена именно Алистеру Кроули или... Хрис­ту(?!). На прямую связь этого произведения айронмейденовского вокалиста с человеком, который настаивал на том, что в своей пре­дыдущей жизни он был знаменитым французским мистиком Элифасом Леви, указывает строчка «Do What Thou Wilt» — «Делай, что по­желаешь», основа всей кроулианской философии.

Маленький ребенок в церкви преклоняет колени,

Он молится Богу, которого он не знает, которого он не чувствует,

Все детские грехи свои он будет помнить,

Но не будет рыдать и слез не станет лить.

Человек Печали, я не увижу лица твоего,

Человек Печали, ты исчез, не оставив следа.

Ребенок теряется в догадках — так что же это было?

Твой путь завершен или ж только путь начат?

Призрак нового мира встает из праха мира старого.

«Делай что хочешь!» - кричит его проклятая душа,

Провидец-мученик, пророк царящей в наших душах пустоты,

Об одном лишь размышляет он: «Зачем? Почему?».

Человек Печали, я не увижу лица твоего

(Я не увижу лица твоего),

Человек Печали, ты исчез, не оставив следа,

Ребенок размышляет: «Зачем все это?»...

Завершил ли ты путь свой или же только начал?

Человек Печали, под пыткой,

Терзаем мыслями, которым не хватает смелости назвать самих себя,

Заключен в ловушку собственного тела, из чувств остались лишь вина

и позор.

Всю жизнь обречен носить в себе гнев...

Он кричал: «Я ненавижу себя!»...

«Делайте, что хотите!»…

У Диккинсона песня полна трагизма, такое ощущение, что он за­глядывает в самую душу философа-мага, снимает с нее яичную скор­лупу цинизма и пытается докопаться до истоков трагедии.

Оззи Осборн, столь любимый Кипеловым, тоже имел честь спеть песню под названием «Mr. Crowley» (альбом «Blizzard Of Ozz»)

Мистер Кроули, что творилось у Вас в голове?

Мистер Кроули, Вы действительно разговаривали с мертвецами?

Ваш образ жизни казался мне таким трагичным ...

И завораживающим...

... Вы дурачили людей с помощью магии,

Вы ждали сигнала от Сатаны...

Мистер Красавчик, Вы думали, что чисты?

... Вы хотели вызвать своим посланием бурю споров?

Я хочу знать, что лее Вы имели в виду.

Я хочу знать, что Вы имели в виду.

Представляю, каким откровением будет для «арийских» музы­кантов то, что сюжет «Отшельника» основан на небольшом эпизоде из жизни «нехорошего» Кроули и его друга Джонса, вычитанном мной водной из энциклопедий.

Рассказывают, что в лондонской квартире Кроули были две ком­наты, выделенные для занятий магией, - «черный храм» и «белый храм». В последнем, облицованном зеркалами, Алистер занимался более «невинными» оккультными практиками, нежели в «черном» отсеке. Как-то раз проматывающий родительское наследство Кроули и Джонс вернулись домой после сытного ужина и обнаружили, что в тщательно запертом перед уходом «белом» храме кто-то побы­вал и устроил там небольшой погром... Оказалось, что по комнате кружат полуматериализовавшиеся демоны, которых друзья вычис­лили с помощью, конечно же, ясновидения... «А свидетели этого «вычисления» там были? Или это со слов самих, с позволения ска­зать, «магов»?» — спросил меня Маврин, когда я рассказала ему этот эпизод. Свидетелей не было, как, впрочем, не было свидетелей и ис­чезновения Кроули в зеркале, хотя известно, что он это делал неод­нократно...

Демонов я заменила на соседского мальчишку-хулигана, прибли­зив таким образом сюжет к русской народной сказке о «Трех медве­дях», с одной стороны... С другой, я кровожадно руководствовалась шокирующим заявлением мага о жертвах, которые следует выбирать для высшей духовной работы. Конечно, такое заявление было вер­хом дешевого эпатажа! «Наиболее подходящей жертвой является ре­бенок мужского пола, совершенно невинный...» Младенцу трудно было бы самостоятельно приползти в дом нехорошего соседа, а вот паренек лет 7-8 вполне мог залезть в «храм» через окно.

По мере сочинения текста серьезность моя улетучивалась, усту­пая место иронии...

Причем происходил совершенно непозволительный для «арий­ского стиля» занос в сторону шутовства — никакого трагизма: нари­совался образ уставшего от собственного магического искусства по­жилого дяденьки с всклокоченной седой бородой, в запачканных ка­пающим изо рта кефиром пижамных брюках...

Да, я волшебник,

Маг и отшельник,

Тяжек мой путь:

Ангелы — справа,

Слева — орава

Злобных бесов...

Я заклинаю,

И превращаю

В золото ртуть,

Все это дело

Так надоело,

Если честно, мне!

Перед глазами так и стояла картинка: полный разгром в доме ме­стного мага, полусгоревшие страницы рукописей, словно умираю­щие бабочки, на полу, разбитые колбы, рассыпанные чудо-порош­ки... Дед в последний раз окидывает затуманившимся было взгля­дом лабораторию, где он столько часов беседовал с демонами Маммоной, Асмодеем. Вельзевулом, Левиафаном и Бельфегором, сооб­щая им адреса обывателей, которых им следовало бы навестить и — материализовавшись — напугать до полусмерти или смерти... Скупая мужская слеза беспрепятственно — у деда нет носового платка, ни шелкового, ни хлопкового, а до бумажного он еще не додумался - скатывается по щеке и некоторое время теряется на уступе выдаю­щегося вперед волевого нордического подбородка. Крякнув, дед пе­рекидывает через плечо мешок с сухарями и салом, выходит за порог, свистом подзывает верного коняшку по имени Антракс и идет прочь по неожиданно золотистой солнечной дороге... Идет в колхоз, нани­маться счетоводом и учетчиком. Название колхоза, естественно, - «Путь к атеизму»...

Дальше — больше... Почтенный будущий колхозник трансформи­руется при помощи моего взбесившегося воображения в булгаковского Шарикова, заведующего подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и пр.) в отделе МКХ.

Ты станешь вороном летать,

Духов Венеры вызывать...

«Из официального отчета по образу Отшельника»

(из области фантазии)

«Обещание научить мальчика вызывать духов Венеры как бы ней­трализует не совсем подходящую для ребенка перспективу периоди­чески превращаться в птицу, криком своим предвещающую смерть... Таким образом можно сделать вывод, что Отшельник, хоть и не­сколько страшен внешне, внутренне все же тяготеет к светлому и красивому. Ибо обычно духи Венеры, вызываемые в пятницу, по свидетельству господина Папюса, материализуются в красивом теле, они среднего роста... Вид их очаровывает вызывающего и для глаза весьма приятен. Цветом они - белые или зеленые, позолоченные сверху... Могут явиться в виде призраков резвящихся симпатичных девушек, которые весело приглашают вызывающего потанцевать с ними в кругу... Также, как свидетельствует практическая магия, духи Венеры могут явиться в образе короля со скипетром в руках, верхом на верблюде, или голубки, или казацкого можжевель­ника, или же в облике привлекательной обнаженной девицы...»

«Стоп!» — говорю я себе мысленно и быстренько превращаю перспективного учетчика опять в отшельника, но на этот раз не в образе Кроули, тот был со­вершенно несимпатичным, толстым опустившимся сластолюбцем, — а в об­разе Элиса Купера, как мы увидели его во время визита короля шок-рока в Москву.

Итак... любопытный мальчишка про­никает в дом местного алхимика-затвор­ника, о котором в провинциальном го­родке ходят самые нехорошие слухи. Па­рень нарушает границы частной собственности в самый подходящий момент: отшельнику, давно отрекшемуся от всех земных радостей, полностью посвятившему себя выбранному Делу и соблюдавшему все табу, обряды очищения, позарез необходим ученик, которому душа просит передать приобретенные знания. Ему нужно заполу­чить «мистическое дитя» (именно таким ребеночком и был для Кро­ули вышеупомянутый Джонс — брат Ахад). Все, на кого он рассчиты­вал раньше, разбежались: кто в столицу за верным заработком, кого священники запугали до полусмерти, утверждая, что старик — гнус­ный слуга Сатаны. «Арийцы» именно к этому и подвели, изменив по своему усмотрению последнюю строчку в припеве. В оригинальном варианте вновь фигурировали Луна и Солнце — символы, от которых в магии и алхимии некуда деться.

Стану тобою,

Ты станешь мною,

Солнцем и Луной!

Придуманный мой старикашка, явно наслаждаясь испугом паца­на, продолжал разыгрывать перед вроде бы незваным гостем свой нехитрый спектакль.

- Кто сидел на моем стуле и сломал его? - спрашивал Михайло Потапыч в русской народной сказке, увидев, какой бардак учинила в об­разцовом медвежьем доме невоспитанная девочка Маша (операция по изменению пола одного из главных действующих лиц истории прошла без осложнений: с подмосковными медведями общалась Маша, с ин­тернациональным магом-отшельником - Саша или Паша).

— Кто взял мой хрустальный шар, не спросив меня? — деланно не­хорошим шепотом осведомлялся мой отшельник.

— Кто спал на моей кровати и сломал ее?! - буйствовал медведь.

— Кто мне яду подмешал среди бела дня?! — шутил отшельник, изображая на своем пергаментном лице неземной гнев. Высококаче­ственный ядок-то обычно на ночных пьянках употребляют...

Первоначально шалости малолетнего правонарушителя в описа­нии Отшельника выглядели несколько иначе:

Кто взял мой хрустальный шар,

Не спросив меня?

Кто здесь пировать мешал

Демонам огня?

Кто мне бросил мышь в окно

И алтарь разбил?

Кто все расплескал вино —

Эликсир любви?

(Кстати, об алтаре... Едва ли это были два поставленных друг на дру­га и накрытых черной материей куба. Отшельник придумал бы что-ни­будь поинтересней - какой-нибудь плоский камень на ножках, со спе­циальным желобком для стекания жидкостей или кровушки замучен­ной лягушки, На алтаре по правилам должна стоять свеча — белая све­ча там стояла, да мальчишка ее уронил... Обязательный для выполне­ния магических ритуалов жезл закатился неизвестно куда. Глиняная не­глазированная чаша, выполненная согласно «Малому Ключу царя Со­ломона», очутилась в затянутом паутиной углу. Кинжал хулиган хотел спрятать под рубашкой, заткнув за пояс, да старикашка помешал... А с пентаклем, завернутым в черный шелк, он ничего сделать не успел. Пентакль ему в руки просто не дался.)

Дохлая мышь, которую мальчишка долго крутил за хвост, прежде чем забросить в окно мага и разбить его алтарь, явно является атри­бутом панковской культуры. Дубинин так зыркнул на меня глазом, услышав про мышь, что, будь у меня нервишки чуть-чуть послабее, осталась бы от меня горстка приятно хрустящего на дубининсих зу­бах пепла.

Второе четверостишие выглядело следующим образом:

Ты мал, но твой ум, как нож,

И душа чиста,

Я знал, что сюда придешь,

Что все будет так!

Думаю, мой Отшельник любил ходить по ночному городку и за­глядывать в окна мирных граждан. Он высматривал мальчонку, об­ладающего всеми качествами ученика мага. И этого парнишку с мы­шью на веревочке он выбрал давно, когда тот еще лежал в колыбели, пускал пузыри, гукал и умилял маменьку розовыми пятками. Стари­ку ничего не стоило заглянуть в зарождающийся внутренний мир младенца, разгадать шифр его судьбы, а потом сделать так, чтобы подросший кандидат влез в его жилище через разбитое окно и натво­рил там много всяких бед.

«Стой, где очерчен мелом круг!» - приказывает magician. На по­верку он оказывается порядочным скрягой: мелом магический круг очерчивается, так сказать, в «полевых» условиях, его еще можно вы­ложить всякими тыквами и репками или поставить соответствую­щим образом зажженные свечи (чем больше, тем лучше). По прави­лам, круг должен быть нарисован специальной (!), освященной (!) краской. Или красной, или белой... Еще Великий Мерлин говорил, что «круг - наша страховка на случай ошибки». Вообще-то, от лю­бой магии самая крепкая защита - именно замкнутый круг (ха-ха! Вспомните-ка, как называется последняя песня на этом альбоме. То-то и оно!), и особенно круг из камней. Если выкладывается 12 кам­ней, то это означает тройственную форму всех четырех стихий, сим­вол микрокосма.

«Ты знал, что войти в мой дом значит умереть!» — грозно произно­сит порождение моей фантазии, но подразумевает смерть не в пря­мом, а в переносном смысле: умереть для всего мелочного, каждо­дневного и мирского, отречься от земного счастья. Но разве мог об этом знать мальчик? Он решил, что старик его тут же и прирежет или съест, как рождественского индюшонка. Короче, пугал мой почти Элис Купер парнишку. Пугал и договором, который тот должен был подписать кровью, пугал и скорой встречей на костре... Скорее всего, эту фразу старик прокричал несостоявшемуся ученику уже вдогонку -тот вырвался из круга и улепетывал так, что только пятки сверкали. Скорее всего, мальчик потом попадет в психушку и там будет молча чертить круги на полу отковыренной от стен штукатуркой и биться о толстенные стекла, вообразив себя Входящим в Зеркало Мира...

Не стоит слишком серьезно относиться к этой песне, за исклю­чением, пожалуй, следующих строк:

В хрустальном шаре

Ты видишь этот мир —

Пороки в нем играют

Нелепыми людьми,

В хрустальном шаре

Ты видишь и себя —

То демон ты, то ангел,

И мечется душа твоя!

У кого нет хрустального шара, тот может посмотреть (только очень пристально) в обычное зеркало.

С шарами на самом деле произошла удивительная история. Слу­чилась как бы оттяжка во времени - в оформлении «Генератора...» никаких шаров не было. Зато они появились в изрядном количестве в буклете к альбому «Химический сон» С. Маврина. И в каждом -фрагменты философских картин художников И. Босха, П. Брейгеля и Джеймса Поллака. На последней странице буклета - в стеклянную сферу заключены все музыканты, играющие в группе Маврина, а сферу эту держат чьи-то тонкие аристократические пальцы. Инте­ресно, кто же этот Держатель? Он же Хранитель? Он же Хозяин?

В изображение Отшельника на обложке «арийского» лонгплея вкралась небольшая неточность: маг-невидимка был облачен в плащ красного цвета. А на нем обязательно должно было бы шуршать чер­ное одеяние. Ибо черный цвет является символом величайших тайн Магии. «Черное - это мост в потусторонний мир... черное - это цвет истинного сияния!» Так говорил замурованный впоследствии в ту­манную башню коварной подругой все тот же волшебник Мерлин.

На эпохальном концерте АРИИ 1 декабря 2001 года в московских Лужниках, где были и круглая сцена, и струнные, игерлзнаподпевках, и летающие вампиры, Кипелов (сам того не ведая) правила иг­ры, изначально заложенные в «Отшельнике», выполнил: он вышел исполнять эту песню, закутавшись в черный плащ...

PS. Прошу прощения у читателей за возможный сбой ритма пове­ствования в некоторых местах, но редактировать именно этот файл было невозможно! В течение трех дней, как только я собиралась под­править написанное и добавить фрагмент о ритуале Вызывания Духов в круге из «голов», компьютер мне выдавал гнусную табличку: «Про­грамма выполнила недопустимую операцию и будет закрыта». Бее мои хитрости сразу сводились умной машиной на нет. В довершение безоб­разия в ночь с 24 на 25 декабря, когда я, устав бороться за чистоту текста, подошла к секретеру, чтобы отобрать кое-какие фотогра­фии, на мою бедную головушку сверху свалилась здоровенная картина... Искры полетели из глаз, и я тихо заскулшъа, потирая ушибленное мно­гострадальное темечко. Следом за картиной на ту же посадочную пло­щадку, т.е. на мою БАШКУ, рухнул здоровенный энциклопедический словарь. В силу столь уважительной причины я вам больше ничего не расскажу ни об Отшельнике, ни о Мерлине, ни о благовониях под назва­нием «Троица». Надеюсь, что успею предупредить, пока комп не выбро­сил полюбившийся ему лозунгt что на ритуал Вызывания духов никто не зовет с собой подружек с запасами «Пепси» и чипсов, друзей с ноутбу­ками и мобильниками. Одиночество, и еще раз одиночество, и третий раз одиночество — и тогда явятся древние боги или духи, которые, по утверждению философа К. Г. Юнга, отнюдь не исчезли, а «просто взяли себе другие имена»...

Все-таки надо вовремя уметь завязать со своими неуклюжими за­игрываниями с магическим, мистическим и оккультным, пока но­чью на твой скособоченный диванчик не присел Некто в черном и не сказал бы скрипучим голосом (как это приключилось с Баттлером, басистом БЛЭК САББАТ) что-то вроде: «Или, наконец, присоеди­няйся к темным силам окончательно, или прекращай заниматься тем, в чем ты ни хрена не понимаешь!».

Окончательный вариант текста:

Кто взял мой хрустальный шар,

Не спросив меня?

Кто мне яду подмешал

Среди бела дня?

Стой, где очерчен мелом круг, -

Как мне приятен твой испуг!

Ты знал, что войти в мой дом

Значит умереть!

Ты знал, что играл с огнем,

И попался в сеть.

Но я не враг твой, я твой друг,

Стой, где очерчен мелом круг!

Да, я отшельник, маг и волшебник,

Тяжек мой путь.

Древние тайны всех мирозданий

Мне под силу.

Я заклинаю и превращаю в золото ртуть,

Стану тобою, ты станешь мною,

Верным сыном Зла.

Ты жив, но для всех — исчез

В черных облаках.

Вот здесь ставят кровью крест —

Подпись на века.

Я научу тебя летать,

В зеркале мира исчезать.

В хрустальном шаре

Ты видишь этот мир,

Пороки в нем играют

Нелепыми людьми,

В хрустальном шаре

Ты видишь и себя:

То демон ты, то ангел,

И мечется душа твоя.

О, ты поставил кровью крест,

До скорой встречи на костре!

Что бы почитать:

Мистики XX века, энциклопедия

Алистер Кроули «Лунное дитя»

Еремей Парнов «Трон Люцифера»

Stephen Davis «Hammer of The Gods, Led Zeppelin Unauthorised»

Что бы посмотреть:

«The Song Remains The Same» — фильм об американских гастролях группы LED ZEP­PELIN

ОЧЕРЕДНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ:

ВСЕ ПРИВЕДЕННЫЕ НИЖЕ ТЕКСТЫ

НАПИСАНЫ НА ТАК НАЗЫВАЕМУЮ «РЫБУ»,

ЗАДАННЫЙ МУЗЫКАНТАМИ РАЗМЕР!

ЗАКАТ

(музыка В.Кипелов)

Кипелов - скупой на собственное творчество человек. Больше одной песни на альбом обычно не приносит. Может поколдовать с другими музыкантами над припевами, бриджами в их творениях, стать соавтором, но целиком выносит на суд коллектива одну-единственную, почти всегда медленную, рвущую душу вещь... Сидит глу­боко внутри у «арийского» вокалиста тоска по другой жизни, тлеет огонь, взрывающийся фейерверком лишь в таких вот кипеловских одиночных алмазах. Мы с ним здорово похожи — ни Валерий, ни я не умеем делать резких движений, круто менять выбранный некогда курс, отрываться от уже привычного. То одних жалеем, то других, то самих себя. А потом жестоко расплачиваемся за это. Нервами, здо­ровьем, свободой... «Все время хочется вырваться, — говорил Кипе­лов во время записи «Генератора...». — А ведь знаешь, что не вы­рваться... Я вообще-то не поклонник резких перемен, но душа жаж­дет иногда чего-то необычного» Несколько раз на моей памяти Ки­пелов пытался сделать решительный шаг, совершить прыжок в сто­рону от протоптанной дорожки. И ни разу у него это не получалось. Он словно зависал в воздухе, поддерживаемый некоей тайной силой, которая секунд через пять резко разворачивав прыгуна и швыряла на прежнее место. А печаль о неизведанном оставалась, пурпурной рекой перетекая из песни в песню.

Сюжет №1

В рижском Домском соборе прохладно. Сквозь пыльные цветные витражи пробиваются лучи заходящего солнца. Под каменными плитами у стен спят грозные рыцари... Я сижу на первой скамейке -откуда-то сверху, из полумрака, доносятся два голоса: органа и скрипки. Невидимые люди льют свою печаль о прошлой жизни, до­трагиваются пальцами до сердец чутких инструментов. Пронзитель­но. Сотни маленьких иголок пробегают по коже, и мне кажется, что когда-то я уже сидела вот так, в летнем платье, летним вечером в тор­жественных сумерках и слушала эту музыку. Но тогда звучала не скрипка, звучал чистый женский голос, поднимался к самому шпи­лю, от шпиля — к небу, над напряженной перед грозой рекой, по ко­торой можно добраться к желанному морю. «Женщина, женщина, о чем Вы поете?» — спрашивал у певицы вежливый воробей с подби­тым крылом, желавший спрятаться подальше от когтей блудливой кошки и оказавшийся перед устрашающими своей величавостью трубами органа. «Я пою о том, что трое любили меня, а я любила од­ного из них, но все трое предали меня... Меня предавать нельзя — так сказал мой Ангел — и обижать меня нельзя... Кто предаст или оби­дит, скоро умрет. Двое уже отошли в мир иной, и я сама превратила их оболочки в огонь, третий — жив, но лицо его становится все безо­бразнее и безобразнее, а тело с каждым днем становится все дряхлее и дряхлее, и близок тот миг, когда он захлебнется фиолетовым пла­менем... А я останусь одна, без любви и огня, но живая...» «Я думал,

в соборах можно петь только о Господе Боге», — прочирикал воро­бей, и увидел перед собой две маленькие желтые луны, разделенные по центру черными трещинами. Вот какими глазами смотрела на трепещущий комочек перьев блудливая соборная кошка...

Орган замолчал. Замолчала и скрипка. В кармане красного платья в белый горох позвякивала купленная в универмаге за уг­лом хитроумная металлическая ручка... Тогда все школьники пи­сали еще перьевыми ручками, и ученикам полагалось носить в пе­нале перочистки — забавное изобретение для чистки этих перьев. Перочистки делали из разных неворсистых лоскутов — выреза­лись либо кружки, либо квадратики, сшивались по центру. Полу­чалась тряпичная пирамидка, которую венчала какая-нибудь цветная бусина. Купленная мною металлическая ручка была хоро­ша тем, что на ее концах имелись колпачки, в которые можно бы­ло вставить с одной стороны перо, а с другой — карандаш, а потом убрать и перо, и карандаш внутрь. Длинную пустую трубочку можно было запросто использовать, чтобы плеваться в недругов-карапузов горохом или бузиной...

Оглянуться на вход в собор было страшно — того и гляди там по­явится Некто с бледным лицом и горящими глазами, а у его ног бу­дет сидеть здоровенный черный пес, любимец римских легионеров. Гораздо позже я узнала, что эта порода называется ротвейлер, ну а про «черного человека» я упоминала в начале своего длинного «арийского» повествования...

Стой в предзакатный час

В тихом воскресном храме,

И вспомни свои печали

И мечты свои.

Пусть догорит свеча,

И кажется временами,

Что рядом открыты двери

В прошлые миры...

Там все живы, кто любил меня,

Там восход - как праздник вечной жизни с тобой,

Там нет счета ни ночам, ни дням,

Но есть долгий светлый путь домой.

Где золотая пыль

Долгих бесед о счастье?

Сухая трава и листья,..

Никаких следов...

В городе — летний штиль (sic!),

Время спит на запястье,

Закат закрывает двери

В лучший из миров...

Где все живы, кто любил меня,

Где восход — как праздник вечной жизни с тобой,

Где нет счета ни ночам, ни дням,

Но есть долгий светлый путь домой...

Возьми меня с собой, пурпурная река,

Прочь унеси меня с собой, закат,

Мне кроме замков из вечерних облаков

Не нужно больше ничего...

Окончательный вариант текста:

Под бдительным взором Кипелова на свет появилось примире­ние тьмой алмаза и пепла и был сделан печальный вывод: «Друг ра­вен врагу в итоге, а итог - один!». О правильности этого заключения можете спросить у мертвых. В Пороговый День, в канун праздника Охоты в Потустороннем Мире - 31 октября. Когда лишь прозрач­ный туман отделяет нас от потустороннего, и сквозь нас легко и не­принужденно проходит великое множество миров...

Я вижу, как закат стекла оконные плавит,

День прожит, а ночь оставит тени снов в углах,

Мне не вернуть назад серую птицу печали,

Все в прошлом, так, быстро тают замки в облаках.

Там все живы, кто любил меня,

Где восход — как праздник бесконечной жизни,

Там нет счета рекам и морям,

Но по ним нельзя доплыть домой...

Вновь примирит все тьма — даже алмаз и пепел...

Друг равен врагу в итоге, а итог — один...

Два солнца у меня на этом и прошлом свете,

Их вместе собой укроет горько-сладкий дым.

Возьми меня с собой, пурпурная река,

Прочь унеси меня с собой, закат,

Тоска о том, что было, рвется через край,

Под крики черных птичьих стай.

ДЬЯВОЛЬСКИЙ ЗНОЙ

(музыка С.Терентьев)

Естественно, все начиналось не так, как все закончилось...

Не трогай меня, я прошу,

Ни губами, ни пальцем, ни взглядом,

Л тронешь — случится беда,

Ты мне послана силами Ада.

Хозяин твой, черный, как ночь...

(...дальше развернуться не дали, хотя речь шла вовсе не о сутене­ре несчастной белокожей девушки, оказавшемся порочным чернокожим хозяином). Босс сильно хромал, попахивал серой и смолой. Эту песню мне откровенно жаль, ее «загнали», как молодую лошад­ку на рок-ипподроме.

Перед окончательной шлифовкой текст выглядел так:

Ты сменишь лицо, как наряд,

Ты вползешь в чье-то тело неслышно, как змея,

И кольцами сдавишь меня,

Дав понять, кто из нас в жизни лишний.

Твой вирус любви ядовит,

Он разрушит меня, но напрасны все слова,

Сгорю, как сухая трава,

Только секс может быть безопасным,

Любовь не может быть тихой игрой,

Достаточно искры одной

Между мной и тобой,..

Это - дьявольский зной.

Мне нравится эта война

Между светом и тенью, нечистым и святым...

Захочешь — мы все повторим,

Я тебя подпущу очень близко!

Мы сразимся с тобой до конца,

Проклиная, бледнея от страха, но любя,

И стану победителем я,

Ты же станешь щепоткою праха.

Так неуютно под небом пустым,

Зачем мне победа моя и свобода,

Если вновь я один?!

Сам испепелил, сам и расстроился. К сожалению, не сохранилось черновиков варианта текста о японке, которая, будучи дочерью са­мурая (о чем говорилось конкретно), занималась восточной магией. А восточная магия, как известно, плохо переваривается магами за­падноевропейскими, не говоря уж о русских колдунах и ведьмах. Во всяком случае, одного моего знакомого, над которым «поработали» индонезийские маги, не взялись восстанавливать увешанные рега­лиями московские чародеи. «Бали, понимаешь ли...и есть Бали!» Точно помню, что придуманная мною японка умела превращать хло­рированную водопроводную воду в отменный спирт, чем, видимо, и удерживала около себя десяток-другой поклонников. Но боялась трамваев. Слово «трамвай» вообще не вписывается в «арийский» ажур, оно из той серии, где поют о желтых ботинках, короле Оран­жевое Лето и о кошках, так похожих на людей (группа БРАВО). Не произошло интернационализации творчества АРИИ, хотя музыкан­ты всегда любили ДИП ПЕПЛ, а там периодически в песнях мелька­ют всякие японки и даже цыганки.

Терентьев с помощью друзей кое-что подкоротил, подрезал, Кипелыч вместо «я тебя подпущу очень близко» вставил «от заката до рассвета». Мои возражения и стенания по поводу уничтожения элискуперовского духа «Зноя» в расчет не принимались...

К сожалению, песню отнесли в разряд проходных, на концертах она ни разу не прозвучала...

Окончательный вариант текста:

Ты сменишь лицо, как наряд,

Ты войдешь в чье-то тело неслышно, как змея,

Ты кольцами сдавишь меня,

Дав понять, кто из нас в жизни лишний.

Твой вирус любви ядовит,

Он разрушит меня, но напрасны все слова —

Сгорю, как сухая трава.

Может, это мне послано свыше?

Любовь не может быть тихой игрой,

Достаточно искры одной,

Между нами — лишь дьявольский зной.

Шепот молитвы в каменных стенах,

Лезвие бритвы на тонких венах,

Счастье наутро, горе под вечер,

Все так странно и вечно...

Пусть это будет зваться любовью -

Самой нелепой, самой земною,

Пусть это будет дьявольским зноем,

Зноем, сжигающим все.

Мне нравится эта война

Между светом и тенью, нечистым и святым,

Захочешь — мы все повторим

От заката и до рассвета.

Я буду с тобой до конца,

Проклиная, бледнея от страха и любя,

Ты хочешь все больше огня,

Но ты станешь щепоткою пепла...

ЗАМКНУТЫЙ КРУГ

(музыка В. Холстинина)

Всего, что было, не расскажешь,

У слов всегда есть тайный смысл,

Q-o-o, придуман он людьми,

Но нам привиделись однажды

Арийцы на гнедых конях (надо думать — арии),

Высоко в горах...

И мы ушли в эти странные сны.

«Ученые» люди, начитавшиеся всяких книг по медицине, утверж­дают, что, если сны начинают менять свою окраску — были, напри­мер, яркими и сочными, а теперь их бросает в коричневатые тона — значит с вашей кровью что-то не в порядке. Ее необходимо чистить! Ешьте больше помидоров или тертой моркови. А чтобы поедание ка­тастрофического количества моркови не сопровождалось неизбеж­ным расстройством желудка, попутно забросьте в топку организма сваренное вкрутую яйцо. Процесс написания текстов можно срав­нить именно с постепенным засорением жизненно важной красной жидкости, текущей по жилам и венам. Или со снами — сначала радо­стными, а потом минорными.

Первые варианты стихов — это всегда ваши сны за час до скукоживания организма.

Версия с «арийцами» на конях родилась спонтанно. «Почему бы, - подумала я, наивная, — если уж группа называется АРИЯ, не спеть им о племенах истинных древних ариев?». Тем более что Брюс Дикинсон, давая автограф Холсту во время пребывания МЭЙДЕН в Москве, написал поперек статьи об АРИИ, напечатанной когда-то в журнале «Рокада»: «Up To The Aries»...

Во втором куплете, который не сохранился, как и многое другое, шла речь уже о древних арийских символах и жрецах. Случился лег­кий перенос темы из одного из вариантов текста для песни «Следуй за мной!»

- На фиг арии, - грубо отрубил Петрович, - надо что-нибудь обще­доступное. И чтобы по ходу дела попадались названия старых песен или уже знакомые по прошлым альбомам образы. Так поступают все...

Прощай, невоплощенная в песне символика 4 цветов! Прощай, светлая вера в жизнеутверждающую силу благодетельных богов!

В самый критический момент случилась мощная эпидемия грип­па, и на ум не приходило ничего, кроме:

Унылой ящерицей осень

По лужам тащит серый хвост,

Такой нелепый хвост,

И снова грипп знакомых косит,

Все боятся частых встреч,

И, чтоб себя развлечь,

Вспоминаю я улицу Роз.

В гриппозном бреду явился мне и Пилат, с которым мы с момента написания эпического полотна «Кровь за Кровь» были практически не­разлучны. Явился в перчатках. Кожаных, байкеровских.

- Понтий, — говорю я, засовывая градусник под мышку и пони­мая, что нехорошо так запанибрата разговаривать с Прокуратором, — вот так все время и ходишь? И в жару?

- Приходится так ходить, — отвечает разжалованный надзиратель над Иудеей, внимательно рассматривая уже открытую банку собачь­их консервов, неожиданно оказавшихся у ножки письменного стола, - словно взяточник какой-то, я же меченые купюры не брал, а вот наградили...

- Мыло у меня есть, Safeguard называется, не пробовал?

- Да перепробовал все — и голубое, и розовое, и зеленое... Боро­давки исчезли, мигрень прошла, а это вот никак...

- Понтий, это ж собачья еда!

- Собачья жизнь, собачья жратва, - уныло отвечает узник вечно­го позора, бросая пустую банку в открытую форточку. — Хорошо, что хоть гору моим именем назвали... А так, отмыл бы я ручонки, и что? Кому бы нужен был? Красиво звучит: «Когда вершина Пилата укры­та шапкой облаков, погода отличная...».

Точно. 40 градусов. Аспирин. Малина. Покой.

Когда Пилат отмоет руки,

Я подниму бокал вина,

И осушу до дна.

Начну звонить своей подруге

На другой конец Земли,

Всем друзьям своим:

Суть истории изменена!

Потом скажу, что каждый в жизни

Чуть-чуть и Понтий, и Пилат,

У каждого свой ад!

И за стеной — какой-то лишний

И уставший человек

Отойдет в Древний Рим навсегда...

Когда Пилат отмоет руки,

Взовьется пламенем вода,

Исчезнут города,

И лопнут старые подпруги (не подруги!)

У грехов, как у коней,

Скучно станет мне,

Я уйду по воде... в никуда... (привет «Пытке тишиной»!)

Наш отечественный аспирин превратил курившего косяк Пилата в висевшие на спинке стула кожаные штаны. Собачьи консервы оказа­лись нетронутыми, но мой пес Пинч подозрительно принюхивался к банке, презрительно чихнул, отверг подношение и окопался на коври­ке под креслом, словно говоря: «За прокураторами не подъедаем-с!».

Грипп отступил, и мы с Холстом принялись яростно перебрасывать­ся вариантами запевов, как пинг-понговыми шариками. Он вгрызался в текст, опытной рукой вычленял из него одно-два слова и требовал продолжения оформления мысли…

Мы колесили по дорогам,

Меняя струны и подруг,

Неправильных подруг,

Совсем не думали о Боге,

Звали в гости Сатану,

Выпив не одну —

Но пугались, услышав в дверь Стук...

или

Мы колесили по дорогам,

Меняя струны и подруг,

Нам не хватало рук.

Хозяин был не слишком строгий,

Но деньгам вел хитрый счет,

Он потом умрет (не счет, естественно, а хозяин)

В час любви,

А не творческих мук...

Под многоплановым псевдо­нимом «Хозяин» на этот раз вы­ступал не Дьявол, а Виктор Яков­левич Векштейн, собравший в свое время АРИЮ. Интересный был дядька — о мертвых либо хо­рошо, либо ничего... Привозил и ставил просто так, бесплатно, ап­парат в кафе «Молоко», что в Олимпийской деревне, для вы­ступления всяких рок-босяков, пригрел у себя на базе и бесхоз­ный НОВЫЙ ЗАВЕТ и ЭВМ (экс-КРУИЗ с вокалистом Мониным и гитаристом Безуглым)... А как ловко он АРИЮ засвечивал на многодневных фестивалях сту­денческого творчества в Универ­ситете Патриса Лумумбы! Танцу­ют себе чернокожие нигерийцы, хором поют, боливийцы в дудочки свои дуют и по струнам ударяют. А потом, в конце, как выскочит Грановский с хаером, как выпрыгнет... Такое случалось в доледниковый период, еще до официального и все­народного признания «арийцев». Виктор Якоачевич любил собирать всяческие грамоты и призы: начинаются какие-нибудь маразматичес­кие претензии от парткомов и горкомов, а тут — пожалуйста! — краси­вая грамота, выданная коллективу Москонцерта за поддержку интер­национализма и участие в международном студенческом движении.

или

Кто умер в двадцать или тридцать,

Того любили небеса,

Забрали небеса,

А жизнь, как хитрая волчица,

За флажки уводит нас,

Чтоб в последний раз

Пылью славы обжечь нам глаза...

Нескромно как-то, но пророчески. После вы­ступления АРИИ на фес­тивале «Нашествие» 4 авгу­ста 2001 года с оркестром, с дирижером, который по­чувствовал себя рокером и решил по этому случаю раздеться, оголив довольно кисельное тело, вокруг группы забурлил очеред­ной водоворот страстей и выгодных предложений... Демоны, демоны испыты­вают АРИЮ на прочность/ Устоят ли «арийцы», в пределах очерченного разумом и совестью кру­га или нет?

Есть неземное состоянье,

Когда ты с Богом наравне,

И Бог — в твоей струне...

Дар это или наказанье?

Кто все понял, тот исчез

В глубине небес,

Как солдат на священной войне.

На 31 августа 2001 года песня «Замкнутый круг» стала последним творением Холстинина, для которого я написала текст. Напомню, что на «Химере» Петрович уже со мной не работал.

В интервью журналу «Dark City» в 2001 году Холстинин объяснял смену своих поэтических привязанностей весьма оригинально. Пушкина, мол, — женщина, и с ней трудно работать. «Она не выно­сит критики...» «Н-да, — подумалось мне тогда, — не выношу я кри­тики.,. Особенно, если учитывать то количество переделок, которые вносились в тексты по требованию музыкантов. Конечно, не выно­шу критики! По 10 сюжетов...» Не буду кривить душой, слова «арий­ца», с которым мы работали с 1985 года и с которым я написала 5 (!) альбомов целиком, обидели меня. А потом мне стало весело. Это и есть рок, проявление той самой его темной стороны, о которой мало кто знает. Это обычная человеческая слабость, которую надо про­стить... В конце концов, у меня ( а значит и утех, кто любит АРИЮ) есть вершина, где парят три белых орла, у меня есть Улица Роз, есть требующий раскачки мир, есть Антихрист и древний град Иеруса­лим, есть заключительные строки «Замкнутого круга» — «не всем волчатам стать волками/ Не всякий взмах сулит удар». У меня есть история о том, кто такой на самом деле Иуда... Но об этом — как-ни­будь потом, с позволения покровительствующих мне (или провоци­рующих меня) пока еще не названных астрономами звезд...

ЗАМКНУТЫЙ КРУГ

Мы колесили по дорогам,

Меняя струны и подруг.

О, нам не хватало рук,

И, если все добро от Бога,

Нам не светит теплый рай,

Сколько ни играй,

Это просто замкнутый круг.

Что завтра будет — неизвестно,

Хотя нетрудно предсказать.

О, нам нечего терять,

Какая жизнь — такие песни.

А жизнь нелепа и смешна,

Дальше — тишина,

Не объехать и не убежать.

Да, да, все сказано,

Да, да, давным-давно,

Да, да, да, все связано

Самым древним и хитрым узлом.

Да, да, да, все здорово,

Да, да, да, гори огнем,

Да, да, мы тоже золото,

Мы сверкаем, пока не умрем.

Другая кровь, другие раны,

Совсем другие времена,

Иные имена,

И, словно щепкой в океане,

Нами тешатся шторма,

А ночь короче дня,

Свет достанет нас даже со дна.

Слишком скучно быть бессмертным -

Те же лица день за днем,

Те же глупые ответы

На вопрос: «зачем живем?».

Не всем волчатам стать волками,

Не всякий взмах сулит удар,

Есть странный дар — лететь на пламя,

Чтоб в нем остаться навсегда...

ПРИЛОЖЕНИЕ I

БИБЛИОТЕКА АГУСКАЛЬЕНТЕС

Откуда: La Jornada. 18 января, стр. 15

Кому: В еженедельник «Progreso»

Кому: В национальную газету «Ei Financiero»

Кому: В национальную газету «la Jornada»

Кому: В местную газету SCLC «Tiempo»

16 января 1994 года

Господа,

Перед вами коммюнике, содержание которого свидетельствует об изменении в направлении ветров. Вы вновь угрожаете нам безрабо­тицей. Думаю, на этот раз всерьез. Мне сказани, что Мистер Робледо Ринкон укрылся со своими до зубов вооруженными охранника­ми, окрестившими сами себя «государственной общественной служ­бой безопасности», где-то в лабиринтах губернаторского дворца. Да­же если власть тех, кто противится народной воле, не простирается дальше 4-х районов древней столицы штата Чиапас, Тукстлы Гутьеррес, им следует предложить достойный выход из ситуации. Пусть только они объяснят, на какие деньги вооружались бледнолицые солдаты, истребляющие коренное население в сельской местности Чиапаса. Может, на деньги, предназначенные для подписанных в Сан-Кристобале «мирных соглашений», и эти деньги так и не дошли до бедноты этого штата Юго-Восточной Мексики ( и который мы все еше считаем мексиканским? Так или нет?).

Vale.

Здоровья и мира во имя надежды предсказать завтрашний день, С гор Юго-Восточной Мексики,

Мятежный субкоманданте Маркое,

Мексика, январь 1995 года.

P.S. Он вспоминает утро вчерашнего дня и холод, царящий внутри.

Однажды ночью, заполненной ревом танков, самолетов и верто­летов, я очутился в библиотеке Агуаскальентес. Я пребывал в гордом одиночестве, окруженный книгами и стеной холодного дождя, из-за которого пришлось натянуть лыжную шапочку.. Мне не надо было ни от кого скрываться, разве что от холода. Я устроился на одном из немногих стульев, на которых ещё никто не сидел, и созерцал забро­шенность этого места.

В этот рассвет, как и во все прочие, люди не заглядывали. А Биб­лиотека начала свою сложную церемонию демонстрации своих бо­гатств. Пришли в движение тяжелые книжные шкафы, и казалось, что они кружатся в непонятном хаотичном танце. Книги менялись местами, обменивались страницами, и по ходу дела одна из них упа­ла на пол и явила утреннему сумраку неповрежденный лист. Я не стал поднимать эту книгу, передвигая танцующие полки таким об­разом, что она оказалась рядом со мной, и я смог бы ее прочитать...

«Библиотека существует вечно. В этой истине, из которой неза­медлительно следует логический вывод об уходящем в вечность бу­дущем мира, не может сомневаться ни один человек, не имея на то веских оснований. Человечество, этот несовершенный библиоте­карь, может быть творением Судьбы или злобного демиурга; Вселен­ная, обладающая чудесным количеством шкафов с волшебными то­мами, непрерывно движущимися лестницами для путешественника и отхожими местами для тех, кто любит протирать штаны, может быть лишь творением бога...

Чертенята утверждают, что для Библиотеки неразборчивое бор­мотание - дело вполне привычное, и если слова чисто случайно цеп­ляются друг за друга и раздается нечто осмысленное, значит вы ста­ли свидетелями сверхъестественного исключения из правил.

Библиотека безгранична и временна. Если бы вечный странник пересек ее в каком угодно направлении, он мог бы доказать, что в конце столетий одни и те же тома беспорядочно повторяются (но этот беспорядок при повторении становится неким порядком: По­рядком с большой буквы)».

«Мое одиночество сразу веселеет, получив в свое распоряжение столь славную надежду.

Летипия Альварес де Толедо как-то заметила, что пустая Библио­тека не приносит никакой пользы; строго говоря, кому-то одному может понадобиться всего лишь один том обычного формата, выдер­жавший девять или десять изданий; этот том может состоять из бес­конечного числа бесконечно тонких страниц (...). Работать с этим шелковистым на ощупь талмудом будет неудобно: каждая страница старается показаться совсем не тем, чем она является на самом деле, у недоступной страницы в середине книги может не оказаться обо­ротной стороны».

«Мое одиночество сразу веселеет, получив в свое распоряжение столь славную надежду», - повторяю я, выскальзывая из объятий библиотеки. Агуаскальентес подобен пустыне. Я делаю попытку произнести слово «заброшен», и в этот момент мимо, в сторону кух­ни, пробегает лисица. Направляюсь к бетонному постаменту и са­жусь у пальмового дерева, воплощающего «надежду на то, что цве­ты, умирающие в других краях, здесь расцветают».

А между тем Библиотека продолжает свои1 фантастические пре­вращения.

Кажется, что через двери и окна проникают всякие шумы, треск и чьи-то всхлипы. Разве я сказал «через двери»? Здесь есть два отвер­стия, которые едва ли поддаются однозначному определению. Это нечто, через которое человек может войти внутрь, которое один мо­жет назвать «выходом», а кто-то другой будет утверждать, что сие есть легкие Библиотеки, она ими дышит. И лишь некоторые дума­ют, что эти отверстия, или дыры, заглатывают людей, животных и надежды...

Библиотека Агуаскальентес - начало и конец спирали, без како­го-либо конкретного входа или выхода. Я хотел сказать, что для ги­гантской спирали, которую описывал Таго, чтобы объяснить проис­хождение архитектурного ансамбля Агуаскальентес, Библиотека стоит в начале и в конце. Дом-сейф, «хранящий величайшие секре­ты организации», расположен на другом конце и в другом начале этого вихря. Я окидываю взглядом гигантскую спираль, в которую вписывается это сооружение, и представляю, как кто-то, находя­щийся внутри специального космического корабля, может словами описывать эту спираль, «взывающую из джунглей».

Я перевожу взгляд с дома-сейфа на Библиотеку, которая начина­ет излучать фосфоресцирующий голубоватый свет и выть, протяжно и хрипло. Библиотека рассказывает о том, какие мысли могут прид­ти в голову, а когда наступает день, ее пространство заполняют дети. Они приходят сюда вовсе не для того, чтобы читать книги. Они гово­рят (если верить тому, что мне рассказывала Ева), что здесь, в Библи­отеке, полным-полно разноцветных шариков. Похоже, никто эти шарики так и не нашел, потому что детишки больше не рисуют яр­кие картинки. Позже целыми тучами летят вертолеты и самолеты, они заполоняют не только небо над Агуаскальентес, но и скучные, однообразные детские рисунки. На мой взгляд, в этих рисунках многовато пурпурного, красного всех оттенков и зеленого. Желтый цвет ограничился солнцем, которое небо в эти дни затянуло серой паутиной.

Ночью Библиотека дает приют и бурно приветствует нарушите­лей закона и профессионалов насилия (как тот, что сейчас пишет эти строки). Они пристально разглядывают заставленные книгами пол­ки, пытаясь найти там то, чего им так не хватает, что было ими уте­ряно и что - а они твердо верят в это! - когда-то было здесь. Библио­тека была единственным зданием во всем Агуаскальентес, которое считалось собственностью Демократического Национального Со­брания, которое время от времени издавало свои книги. Тот, кто приезжал туда, старался подвести к Библиотеке электричество, при­везти книжные полки, сами книги, столы, стулья и старый компью­тер, который обладал одним весьма интересным свойством - им ни­когда никто не пользовался. Все остальные районы и строения Агу­аскальентес пустовали с 9 августа 1994 года. Когда-нибудь однажды Мистер, Брюс и Сакео попробуют нарезать холст для заплат, кото­рых все меньше и меньше.

Сейчас Библиотека хранит молчание, фосфоресцирующее свече­ние сфокусировано в одной точке, в центре Библиотеки, и становит­ся постепенно изумрудно-зеленым. Я с опаской подхожу к одному из окон. Зеленый свет ослепляет, и мне необходимо какое-то время, чтобы привыкнуть и безболезненно смотреть на него. И вот, в этом свечении я узрел...

За короткий миг голубые паруса Агуаскальентес наполнились по­путным ветром. Я повернулся к капитанскому мостику, но там по-прежнему никого не было. Море ударило своими волнами по днищу, и поскрипывание якорных цепей перекрыло пенье ветра. Я взобрался на правый борт и взялся за штурвал, чтобы вызволить корабль из лабирин­та спирали. Отплывает ли корабль, или же он причаливает к берегу?

Изумрудное свечение Библиотеки иссякло.

P.S. Пусть он повторит, что донеслось до него из краев Сапаты: «Жестокость в Уаймиль-Четумаль...

Десять лет спустя после того, как Алонсо Давила вышвырнули из Вилья Реал-де-Четумаль, потерявший бдительность Франсиско де Монтехо вновь задумал завоевать провинцию Уаймиль-Четумаль (1543-1545). Выполнять задуманное он послал Гаспара Пачеко, его сына Мелкора и 30 солдат. Так началась опустошительная война за Уаймиль-Чемуталь.

«Индейцев майя, - говорилось в сообщении тех лет, - и мужчин, и женщин, забивали ударами прикладов или сбрасывали в воду озер, привязав груз к ногам, чтобы тонули наверняка. Дикие собаки, кото­рых испанцы использовали в этой войне, разрывали на куски тела беззащитных индейцев. Испанцы считали индейцев животными и избивали их, и охотились на них, как на самых отвратительных зве­рей. Рассказывали, что солдаты Гаспара Пачеко отрубали многим индейцам руки, отрезали уши и носы...»

Как вы понимаете, правительство, ведомое Злом, появилось мно­го лет назад, но и сегодня его методы остались теми же...»

Тем временем я обеспокоено скосил глаза на свой «выдающий­ся нос», покрасневший и подозрительно похолодевший из-за того, что было написано относительно «отрезания носов». Привет дымя-шейся трубке вулкана Попокатепетль, и всегда помните, что ...

«In Popocatepetl aic ixpolihuiz, in mexicayotl ale ixpolihuiz, Zapata nemi i yihtic tepete, iyihtic macehuiltin».

(Внимание: это язык науатль.)

Еще раз - будьте здоровы,

Хлебнувший-соленой-воды из открытого моря.

ПРИЛОЖЕНИЕ II

Эти вирши, сочиненные девушкой по имени Ольга (она же Sky), при моральной поддержке ее подружки Hide, были размещены на «арийском» сайте и вполне подходят под категорию «Народное твор­чество». Говорят, подобных стихов о любых группах ходит по свету видимо-невидимо. Может быть, кому-нибудь будет интересно про­читать эту поэму, из которой убрано несколько фрагментов, показав­шихся мне не очень интересными. Отмечу, что в данном произведе­нии допущен ряд исторических неточностей.

“Tribute to ARIA”

Часть I

Новая версия возникновения группы

Пять «арийцев» под окном

Пили поздно вечерком.

«Кабы я был рок-звездою, -

Заявил Кипелыч, стоя. -

Я б тут с вами не сидел,

Я б Кобзона перепел!»

Холст нахмурился сердито:

«Ну, иди. Вон дверь открыта.

Если б я был рок-звездой,

Стал бы гитарист крутой!

Я играть давно умею -

Шестью струнами владею!».

Дуб очнулся после спячки:

«Ну и задал ты задачку!

Хард-энд-хэви ведь играть -

Не пейзажи рисовать!

На тебя я не равняю -

Лишь четыре струнки знаю;

В этом хоть и мало прока,

Быть хочу звездою рока!».

Теря встал во весь свой рост:

«Я и так достал до звезд!

Вот узнать бы ненароком:

Кто из них те Звезды Рока;

Прячутся ведь неспроста -

Мы б их заняли места!».

Маня наконец вмешался -

Он в сторонке все держался:

«Был бы рок-звездою я,

Я б купил инвентаря,

Я бы дней не замечал

И стучал, стучал, стучал...».

Двери тихо заскрипели -

В дом ворвался Саша Елин:

«Хватит здесь пугать собак,

Я даю вам, типа, знак!

Хоть мечтали вы сверх меры,

Цели ваши - не химеры:

Будь, Кипелыч, вокалистом,

Холст и Теря — гитаристы,

Дуб, не стоит горевать:

Будешь на басу играть/

Маня, только не кричи,

Ну стучи себе, стучи!».

Тут и сказка началась:

Группа АРИЕЙ звалась...

Часть II

Новая версия появления Маргариты Пушкиной в качестве «арийской» поэтессы

Елин с АРИЕЙ простился,

В путь-дорогу снарядился,

И «арийцы» под окном

Сели ждать его с пивком.

День, неделя, год проходит -

Саша Елин не приходит;

И Кипелыч сник вконец:

«Позабыл нас наш беглец!

Больше мочи нет терпеть:

Буду щас «Калинку» петь!»...

«Ой, не надо, ради Бога,

Погоди еще немного! -

Дружно в голос закричали

Наши братья по печали.-

Не один же он поэт!

Мы объедем белый свет:

Может быть, его найдем

Иль другого приведем...»

Ну, Валеру уломали,

Все в ларек бутылки сдали -

Вот и деньги на дорогу;

Зашагали дружно в ногу.

Путь был долгий и тяжелый;

Кончился последний желудь -

С Дуба нечего срывать,

Что ж, придется помирать...

«Нет, «арийцы» не сдаются!

Сквозь преграды все пробьются

И дотянутся до звезд!» -

Вдалбливал ребятам Холст.

«Ну, а где же наш поэт ? -

Маня спрашивал в ответ. -

Мы объехали Сахару

И Америку задаром?!

Лезли к бивням черных скал,

Попадали под обвал,

Рисковали всем порой -

Я теперь уже герой!»

Теря ляпнул тут со скуки:

«У тебя, наверно, глюки!

И от нас в отличие Мания величия!».

Маню все-таки простили,

Но совсем уж загрустили...

Кто-то предложил в сомненьи:

«А не дать ли объявленье:

Так и так, мол, ждем ответа

От великого поэта.

Долго размышлять не стали,

Объявленье написали...

И однажды в день ненастья

Подвалило к Дубу счастье:

«Гы, а я уже нашлось!».

Маргаритой назвалось...

Часть III

«Арийцы» на досуге

У Лукоморья Дуб зеленый

И клевый бас на Дубе том.

И днем и ночью Холст Ученый

Все ошивается кругом.

Идет направо — песнь заводит,

Налево (а это уже не наше дело) -

Что-то ищет, вроде...

С крутым обрезом Елин бродит

(А Теря на ветвях сидит).

Там по неведомым дорожкам

Бежит Кипелыч в босоножках,

И Пушкина на курьих ножках...

(Нет, это лишнее немножко).

Там лес и дол Вампиров полны,

Там на заре не хлынут волны -

Там Штиль ужасный и пустой!

«Арийцев» пятеро прекрасных

Чредой из вод выносят ясных

Из Удо завтрак отбивной:

«Вот, подкрепились мимоходом,

Чего же песне петься зря?!.».

Как можно так перед народом?!

(С другими делиться надо!)

Но Маня, палочки беря,

Съедает часть богатыря...

А Пушкина все в ступе тужит -

Над нею Ворон Черный кружит;

СтупА Горящею Стрелой

Сметает все перед собой!

Слезай скорей, щас ка-ак бабахнет!!'

М-да-а...

«Арийский» дух! Тут чем-то пахнет..

(Черт, опять на свалку забрели!)

Вот там мы были — пиво пили;

Там Дуб стоял уже зеленый,

Под ним лежал и Холст Ученый -

Свои нам сказки говорил...

Часть IV

История записи альбома «Ночь короче дня»

В студии был тихий час,

Вдруг раздался дикий глас:

«Волки! Оборотни! Звери!!!».

Все столпились вокруг Тери;

Разбудили, откачали,

Друг на друга накричали.

«Ох уж эти мне заботы,

Довела его работа! -

Тихо Дуб сказал «арийцам». -

Вот фигня ему и снится!»

Маня был со сна помятый:

«Это все его фанаты!

Им ведь ничего не стоит

Довести до паранойи!

Оттого он так и бредит;

Крыша и у нас поедет!..».

«Нет, неправы вы, ребята:

Маргарита виновата -

Она пятого числа

Текст свой новый принесла.

Песня жуткая: про зверя,

Вот и испугался Теря!

Он был бледен еще утром», -

Рассудил Кипелыч мудро.

Холст, задумавшись, ответил:

«Я тут кое-что наметил:

Ему надо не давать

Тексты Пушкиной читать!

Она просто изувер!

В одной песне, например,

Мужика в конце казнили,

А в другой, нюхнувши пыли,

Парень все летал, летал...

А потом устал — упал!

И еще король дороги

Под конец протянет ноги...

А она твердит опять:

Вроде время убивать...

Дальше рассуждайте сами...».

Маня застучал зубами,

Дуб стоял с застывшей глыбой,

У Валеры хаер дыбом,

Теря трясся в уголке...

Вдруг шаги невдалеке.

«Это же она идет ?!

Закрываем дверь, народ!..

Рита, с нами не прощайся,

Уходи, не возвращайся, -

Холст с Валерой голосили. -

Мы тебя-де раскусили!

Ты прости, что мы так грубо -

Сердце вон возьми у Дуба,

Только нас не убивай!»

Дуб орет: «Мне рано в рай!

Мне же не поставят крест!

Я чужой для тех небес!».

Маргарита лишь вздохнула:

«Видно, палку перегнула.

Запустили паранойю!

Завтра срочно всех на море!

Через месяц их вернем

И доделаем альбом».

Р.S. Сказка — ложь, но все ж, ребята,

Нелегка жизнь музыканта!

Часть V

О неудачных полетах

Холст и Дуб пришли из бара:

«Кто-нидь видел здесь Ик-кара?!».

Теря Дуба оглядел:

«Да он только улетел!

Если время не терять,

То получится догнать!».

Дуб бегом пополз к окну:

«Ща я следом сигану!».

Холст орет ему вслед:

«Круто! Но у нас нет парашюта!

Где-то зонтик тут стоит...».

«Дык, Ик-кар ведь улетит!

Что ты ползаешь, как кляча ?!» -

Причитал Дуб, чуть не плача.

Маня Тере прошептал:

«Я же вас предупреждал!

Он готовенький уже:

Мы ж на первом этаже!».

Дуб с зонтом его не слышал,

Он на подоконник вышел,

Только выпрыгнуть не смог -

Холст пинком под зад помог.

«Во, крутое сделал сальто!

Дуб теперь — Герой Асфальта!

Только что-то там темно... -

Теря выглянул в окно. -

Он же песни там поет,

Вроде бы про самолет...

Может, слышите, про что:

«Тыща сто» да «тыща сто»...

Смерть в лицо ему там дышит..

Кажется, проблемы с крышей!»

«Теря, хватит тут ворчать,

Надо друга выручать!

Дуб ждет помощи давно! -

Маня сиганул в окно. -

Не копайтесь целый час!

Дуб сейчас здесь дуба даст!»

Холст бормочет: «От винта!

Что ж ты даже без зонта?!

Я сейчас к вам доберусь,

Даже если разобьюсь!

Я уже лечу, смотри!..».

«Друг асфальта номер три! -

Тере прошептал Валера. -

Что теперь нам с ними делать?

Может, вызвать им врача?»

«Сами будем выручать!

Ты же слышишь, они тут

Гимн России уж поют!

Распугали всех котов!

Вдруг кто вызовет ментов?!'»

И пришлось Валере с Терей

Заносить всех через двери.

«Дуб, ну что, догнал Икара ?»

«На фига? Он мне не пара!

Я вообще летаю лучше!»

Да, совсем тяжелый случай!

Р.S. Это все к тому примеры:

Соблюдайте, люди, меру!

Часть VI

О вампирах

С тех пор годы пролетели,

Как уехал Саша Елин.

Где так долго пропадал -

Этого никто не знал.

Вдруг, как снег, на всех свалился...

Маня в студию вломился:

«Елин прибыл, просит мира,

Говорит, принес Вампира!».

Дуб со страху поперхнулся:

«Да он что, совсем рехнулся?!

Это ж с радости какой

Он на студию с собой

Эту нечисть приволок?!».

Поднялся переполох.

На замок закрыли двери;

Спохватились: нету Тери!

Холст завыл: «Как мы могли?!

Терю не уберегли!».

И Валера заорал:

«КАК! Вампир его забрал ?!

Он же дверь со мной закрыл,

А теперь вот след простыл.,.».

Дуб кричит: «Ватера, тише!

Помнишь, здесь возились мыши ?

Я ведь их давно приметил -

Нор наделали в паркете;

Вот в одну из этих дыр

Терю утащил Вампир!».

Холст набросился на Дуба:

«Да о чем ты раньше думал ?!

Вечно занят был своим...

Вот и лезь теперь за ним!

Ну, давай же, Дуб, не трусь!».

«Да ведь я мышей боюсь!

И Вампиров, кстати, тоже...

Слушай, Холст, не надо может ?..»

И, скорей покинув пол,

Дуб вскарабкался на стол.

«Не спасли тебя от зверя!

Где же ты, наш милый Теря?» -

Плакал Маня в уголке.

«Да я здесь, на потолке!»

Головы задрали вмиг.

Дуб сказал: «Ты, Теря, псих!

Чтоб тебе там было пусто!

Как выдерживает люстра ?!».

Стол предательски качнулся,

Теря с люстрой навернулся,

Выбив с грохотом стекло...

Саша Елин влез в окно:

«Что у вас здесь за погром ?

Продвигается альбом?

Ну, ребята, выше нос:

Я вам новый текст принес!..».

Часть VII

Особенности «арийской» кухни

Много дней прошло с тех пор,

Как напал на Терю жор:

Всех ребят пообъедал -

Дуб заметно исхудал.

Рита Дуба повстречала,

Головой лишь покачала:

«Да чего же вы все ждете ?

Вы ж от голода помрете!

У меня тут есть идея...».

Теря ждал обеда, млея.

С Ритой во главе «арийцы»

Накормили друга пиццей.

Теря был доволен очень,

Он сказал: «А между прочим,

Из чего она, скажите...».

«Все вопросы к Маргарите!»

Рита отвечала: «Нет!

Это фирменный рецепт.

Ладно, слушай эту муть:

Пыли ангельской чуть-чуть,

Дождь кислотный, пара скальпов,

Мозг а-ля «герой асфальта»,

Вроде брали чье-то сердце,

Крылышки Икара в перце,

Ну, и мяса попросили

У матросиков из «Штиля».

Звать «Арийский беспредел»...

Теря вдруг позеленел,

Испустив протяжный стон,

Быстро грохнулся под стол.

Рита улыбнулась мило:

«Я про кровь сказать забыла!».

У Холста отвисла челюсть:

«Боже мой, какая прелесть!

Рита, а давай с тобою

Ресторан крутой откроем

Вкусной и здоровой пищи!

Щас название подыщем...».

Все смеялись, чуть не плача,

Долго празднуя удачу.

Только Теря заболел -

С того дня совсем не ел.

Испугавшись, все «арийцы»

Отвезли его в больницу.

Дуб заплакал: «Доигрались!

Слишком мы перестарались!

Мы друзья ему плохие -

Ведь у Тери дистрофия!».

Все закончилось отлично:

Теря ест вполне прилично,

Кстати, точно по часам,

И готовит только сам.

Часть VIII

О вреде гостеприимства

АРИЯ который вечер

Отмечала с Удо встречу,

Ну и запись новой песни.

Удо выглядел чудесно!

Привязался он к Валере:

«Что молчим мы, в самом деле?

А давай споем с тобою

Что-то светлое, родное,

Чтобы душу защипало...

Ну давай про каннибалов?».

Тут уж Теря не сдержался:

«Снова старый хрыч нажрался!

Он про этот пароход

В тридцать первый раз поет!

У Валеры нервный тик!

Мы с тобой! Держись, старик!».

«Пусть, раз мужику неймется.

Про корабль там поется,

Теря, не про пароход! -

Холст зевнул во весь свой рот. -

Знаешь, разница какая ?»

Дуб сказал, слегка икая:

«Наплевать ведь пароходу

Штиль там или непогода;

Это значит там народ

Просто так людей не жрет!

У меня, поверьте мне,

Не опилки в голове!..

Холст, а что ты, между прочим,

На меня так странно смотришь?».

Холст немножечко замялся:

«Ты в моих глазах поднялся!

Дуб, ты интеллектуал!..».

Удо «польку» танцевал

И, коверкая слова,

В сотый раз «сходил с ума».

«Как говаривал ваш Пушкин,

Выпьем с горя, где же кружка?

Наливайте поскорей!»

Удо торопил друзей.

Маня глупо улыбался:

«Где он слов таких набрался?!».

«Это ж ты ему вчера

Спьяну лекции читал!

Вот теперь его и слушай!» -

Холст заткнул руками уши.

Дуб в истерике забился:

«Чтоб, алкаш, ты отрубился!».

Удо радостно кивал:

«Да, я тоже не устал!

Я, мой дорогой Валерий,

Погашу еще неделю!..

А давай с тобой вдвоем

Мы еще разок споем ?».

Съежился Валера в кресле:

«Кто придумал эту песню?!

Не прожить вам этот год...».

«Боже, что нас дальше ждет ?!» -

Дуб спросил ребят печально.

Удо сохранил молчанье...

Часть IX

……

Часть X

Страшная месть

Как-то, после пьянки в клубе,

Маня шел проведать Дуба.

Дуб с трудом приполз из ванной,

Выглядел он как-то странно.

«Кто тебя огрел поленом?»

Дуб махнул рукой на стену:

«Да дверной замок я утром

С той розеткой перепутал!

Думал, все сейчас бабахнет...».

«Но зато здесь вкусно пахнет!

Как бараньей отбивной...

У тебя загар крутой

И отличный ирокез!..»

«Хватит ржать уже, балбес! -

Возмущенно Дуб кричал. -

Ты себя не ощущал

В этой жизни хоть на миг

Как электропроводник?!»

Маня отвечал: «Все ясно!

Да тебе и впрямь ужасно!

Мой совет: пей очень редко

И не суй ключи в розетку:

Дерево проводит ток!..».

Дуб от ярости весь взмок:

«Ты даешь для мести повод!

Як твоим тарелкам провод

Эдак в двести киловольт

Подключу под Новый год!

Чтоб потом всю жизнь отныне

Ты стучал тридцать вторыми

И искрился очень долго,

Словно праздничная елка!».

«Ой, сейчас он будет драться!

Надо срочно убираться!» -

Думал Маня, весь дрожа,

В поисках дверей кружа.

«У меня идея есть:

А давай устроим месть, -

Дуб сказал, подумав крепко. -

Мы с тобой убьем розетку!»

Маня лишь пожал плечами:

«За итог не отвечаю!..».

Днем пришли Валера с Терей:

Черный дым валил из двери.

«Вовремя мы подошли!

Вы тут что, Холста сожгли ?

Или в панков здесь играли?!»

«Мы с розеткой воевали,»

Маня с легкою улыбкой

Тряс химической завивкой;

Дуб зубами рвал подушку...

Ток, ребята, не игрушка!

Часть XI

Про Химеру

У Холста спросил Валера:

«Что такое, Холст, Химера?».

«Ну, — задумался Володя. -

Есть такая живность вроде!»

Стал Кипелыч в тексте рыться:

«Что там в песне говорится?

Типа «цель твоя - Химера»...

Я пою про браконьера?!».

«Ну а ты чего хотел ?

Ты про них и раньше пел:

Зверя в песне ведь убили ?

И шакала замочили!

Ну а здесь прибьют Химеру,

Нам с тобой какое дело ?» —

«Что ты мелешь всякий вздор?!

Ты, Володя, живодер!»

«Да не я, а Рита наша,

А теперь и Елин Саша.

Вот заразная болезнь!..»

А Валера к Дубу лез:

«Что такое, Дуб, Химера?».

«Надо знать, Кипелыч, меру!

Говорили ведь друзья:

Больше ста тебе нельзя!» -

Строго Дуб сказал Валере.

Тот пожаловался Тере.

«Да не слушай их, Кипелыч,

Сто граммулек — это мелочь!

Надо выпить больше втрое,

Чтоб приглючилось такое!

Значит так: Химеру может

Гексоген лишь уничтожить ?

Это точно не лягушка

И, наверно, не зверушка...

Надо думать, что попроще:

Может, он писал про тещу?!»

«Бедный, бедный Саша Елин! -

Говорил Валера Тере. -

Видно, старая пила

До кондрашки довела!

Надо бы ему помочь!» —

«Да ведь я и сам не прочь!

Где же и на что в обмен

Мы достанем гексоген ?!»

Маня подошел поближе:

«Я случайно вас услышал.

Теря, ты мозги не парь;

Вот толковый вам словарь.

Только без диверсий больше,

И оставь в покое тещу!..».

Часть XII

……

Часть XIII

О нововведениях

Холст пришел к Валере с Маней:

«Знаете о новом плане?

Хватит, Господи прости,

Сцену хаером мести!

Это все равно без толку:

Даром делаем уборку!

Я давно уже боюсь -

На шампуне разорюсь!».

«Надо требовать, ребята,

Дополнительную плату!» ~

«Ну, а если не дадут ?» -

«Мы тогда устроим бунт!»

Покачал Холст головой:

«Что вы! План у нас другой:

Может, нам разрушить стоит

Эти старые устои ?

Пред ударной установкой

Мы поставим подтанцовку!

Это современно вроде...

Или кто-то будет против?».

Маня буркнул: «Очень рад.

Что другие говорят ?».

Стал Валера возражать:

«Кто же будет танцевать?!».

«Кто да кто... Да ты, конечно! -

Холст заговорил поспешно. -

Мы когда играем соло,

Ты же бегаешь по полу ?

Вот, не будешь больше бегать...»

Маню затрясло от смеха;

А Валера побледнел,

На пол медленно осел:

«Нет уж, вы танцуйте сами...

Черт, кто прыгает над нами ?!

Штукатурка обвалилась!». -

«Что же наверху случилось?

Может, там живут слоны ?» -

«Маня, ты упал с луны!

Все у нас гораздо круче:

Танцевать Дуб Терю учит!»

Тут Валере стало плохо...

«Может, он не вынес грохот ?

Эй, устройте перерыв!!!»

Маня замер, рот открыв...

Дуб вошел, держась за двери,

Следом вполз несчастный Теря:

«Все, я умываю руки,

Не под силу эти трюки!

Холст, какой здесь альтруизм ?!

Это садомазохизм!».

«Да, — кивнул согласно Дуб. -

Этот план был очень глуп!

Мы оставим все как есть...

Дайте же куда-то сесть!

Не расстраивайся, Холст,

Я тебе шампунь принес!

Хошь, могу еще и мыло...»

Пусть все будет так, как было…

«Тribute to Aria»

Р.S.Часть I (XIV)

……

Р.S. Часть II (XV)

«Арийцам» посвящается...

Я не верю в пыль легенды,

В Бога, в вечную любовь,

Но я слышу зов из бездны,

Той, где полыхает кровь;

Той, где в бешеной молитве

Слово плавило свинец,

Где в едином диком ритме

Бились тысячи сердец.

Звуки рая, звуки ада —

В горле, венах и глазах;

Хлопья каменного града

Разметали мысли в прах;

А душа рвалась без муки

На погибель под струну

И, вонзаясь в эти звуки,

Превращалась в тишину.

Ну а вы, шутя наверно,

Снова били, как во сне,

Медиатором по нервам,

Пульсом мерили размер.

И, молчанье стен разрушив,

Уходили в темноту,

Прихватив сердца и души,

Оставляя пустоту. Так сейчас...

Так будет снова;

Сквозь века, огонь храня,

Вечны Музыка и Слово,

Значит вечны вы... и я.

ПРИЛОЖЕНИЕ III

Это очень грустный рассказ... В 60-е годы прошлого века (как странно звучит: «прошлый век», ведь случилось- то все только вче­ра!) мои волосатые друзья обязательно превратили бы Бориса в один из лучей солнца, не стали бы придумывать историю с таким кладби­щенским концом, с авиакатастрофой и похоронами. Человек доб­рался до Солнца на серебристой машине, чтобы стать частицей ве­ликого светила... Но... что написано Николаем (а так зовут автора рассказа, почта от него приходит под грифом «barmaley», а вообще-то он Alone Angel), то написано. Есть некоторые погрешности, кое-что я подправила, но в целом постаралась сохранить в том виде, в ко­тором это произведение было мне прислано. Спасибо автору этой облаченной в слова печали за то, что он так близко принял к сердцу эту «арийскую» песню.

Путь к Солнцу

Alone Angel

«...Улететь бы птицей

Прочь от проклятой земли,

С небом чистым слаться -

Вот о чем мечтаешь ты..»

АРИЯ

Почему человек, отправляясь в дорогу, по большей части так пе­чален? Почему дорога вызывает такие странные размышления и вос­поминания? Особенно если человек отправляется в путь один. Или если он уезжает куда—то надолго. Что такого в дороге? Почему?

Боря садился в самолет. Он взошел по трапу. Было тихо. В смыс­ле погоды. Вокруг было много народу, и все шумели. Все старались побыстрее залезть по трапу в самолет. А погода молчала - ни ветра, ни дождя. А так хотелось бы ливня, грома, молнии, сильного ветра, чтоб срывало шляпы и шапки, сносило людей. Но ничего этого не было. Тишина и духота.

Боря привык не обращать внимания на окружающий мир, он все­гда жил в своем. Его скромность плюс богатая и развитая фантазия создали для него еще один параллельный мир. Это был мир, где все, что он хотел, сбывалось, не без усилий, конечно, но все же. Это был мир, где все время светло и светит солнце, однако в это же время не стихает ветер, разнося повсюду запах свободы. Где он не скучает от одиночества, но где нет никого кроме него. Внешне этот мир, как впрочем и его создатель, ничем не отличался от обычного мира, но было в нем что- то, что отличало его от обычного: незаметное с пер­вого взгляда и, наверное, известное только самому Боре.

Он, не торопясь, прошел по салону и нашел свое кресло. Это бы­ло 22- е место, рядом с окном. Боря специально выбрал это место, когда заказывал билеты. Это было единственное, к тому времени, свободное место у окна. «Интересно, кто будет соседом?» - подумал он, ставя под ноги сумку и доставая отгула книжку «По ту сторону добра и зла», а также блокнот и ручку. Борис любил читать, но не все что попало. Ему нравилась фантастика, такая, как писал Ник Перумов. Борису доставляло удовольствие читать про разные миры, осо­бенно про звезды. А также ему нравились философы, но не все. Ма­ниакальное увлечение чтением книг началось у Бориса где- то с одиннадцати лет. Когда человек начинает впервые соприкасаться с миром вокруг. Однако Борису не понравилось то, что он увидел: мир был каким- то серым и злым, ребята грубыми, девчонки пошлыми и вульгарными. Он стал читать книги о других мирах, он много о них читал, и именно из-за этого у него в воображении рождался свой собственный мир: он объединял то, что нравилось Боре в книжках, и была одна деталь от земного, реального мира. Всего одна - ветер. Теплый и сильный. Вечный и свободный. Еще там было солнце, но это Боря не относил к деталям земного мира. Такая несхожесть с родным миром, миром, где он был рожден, вызвана тем, что Бориса всегда тянуло вверх к звездам и солнцу. Ему всегда в жизни хотелось тепла. Сначала может показаться странным - тепла, а тянет к «хо­лодным» звездам. Но вспомним, что такое звезды. Это те же солнца, только гораздо дальше. Так что тут нет ничего непонятного. Но если быть до конца честным, то сначала не было в Борином мире солнца, было синие небо и звезды, а тепло доставлял ветер, проникающий везде и всегда, живущий в тебе. Не было, сначала... Борис облоко­тился на спинку сиденья и прикрыл глаза.

Это случилось зимой, на горке. Он со своим другом Ильей при­шел покататься. И начали кататься, было весело. Но чуть позже Илья подошел к нему с каким-то парнем. Это был Коля. Человек, который стал другом Бори на долгое время, и до сих пор им остает­ся. Человек, который помог разобраться в себе и с собой. Они ката­лись до вечера, а после разошлись по домам. Ничего не предвещало крепкой дружбы, но летом Коля достал для своей Sega игрушку Rock'n'Roll Racing. Это была чумовая вещь. Гонки на выживание, на семи различных планетах. То есть все, что нужно было Боре: скорость, ветер, свобода, борьба - значит есть цель, да еще в космосе, на-разных планетах. И тогда Боря часто стал заходить к Коле, они гоня­ли эту игру часами, потом шли на полтора часа гулять — просто бро­дить по улицам или к Боре в гости. Они проводили время, обсуждая моменты игры. Заразились ею на долгое время. Так и завязалась са­мая крепкая дружба в Бориной жизни. Через пару месяцев игрушку пришлось отдать. Хозяин картриджа тоже любил гонять по планетам. Но их уже ничто не могло разлучить. Однако ближе к вопросу о солнце. Как—то раз, гуляя по улице, Боря вдруг остановился и сузил глаза, прислушался.

- Что такое? - спросил Коля.

- Да так, показалось.

- Показалось что?

- Мне показалось, что где-то играет эта музыка, как, помнишь, в Racing на Марсе? - ответил Боря.

- Помню, а что - понравилось? - сказал Коля.

- А у тебя она есть? - сказал Борис, выдохнув почти всей грудью. Музыка на Марсе была просто отпадной. Бешеный ритм гонок попадал в такт с барабанными партиями, мотор и выстрелы слива­лись с гитарой (непонятно только - две их было или одна). Музыка становилась как бы фоном для игры. Она сливалась с ней и, каза­лось, была так незаметна, но так важна для полного удовольствия. Как небо над землей. Как будто незаметное, но как же без него? Тог­да Коля сказал: «Я посмотрю, у меня есть что-то похожее, но в оте­чественном варианте, принесу завтра, поглядишь». Борис не мог спокойно есть и спать. И все утро ждал звонка в дверь. Когда Коля пришел, он не спеша разделся, прошел в комнату и сунул в мафон кассету. «Ну что, ты готов? - спросил он. - Это нечто очень похожее, но русский вариант и с вокалом. Я бы посоветовал тебе не обращать на него внимания сначала». Он нажал кнопку Play. Удары барабанов, потом гитара, слышался бас - это был тот же ритм, да сама музыка" была другой, но ощущения от нее были такими же. Тот же летящий со скоростью ветра звук, не знающий преград. Музыка влетала в уши, разливалась по венам, попадала в сердце, взрывалась там, ос­тавляя эхо, заставляя выделять больше адреналина. Сосуды были го­товы взорваться от мошной энергии. Сначала Боря не обращал вни­мания на вокал, но потом он врезался в его мозг словами»... Я король дороги, я король от бога... Жить, как все, мне скучно, мне и смерть игрушка...». Это был нокаут. Боря пребывал в состоянии прострации в течение десяти минут после окончания песни, когда Коля остановил пленку и выжидающе глянул на него. У Бори в ушах все еще ле­тел бешеный и неудержимый звук гитар, и звучал вокал. Наконец он прошел к столу и сел на стул. Коля сел рядом.

- Ну как? — спросил Коля.

- Что это было? - спросил Борис, глядя на магнитофон.

- Русский рок, группа АРИЯ, знакомься, — сказал Коля, протя­гивая ему коробку от кассеты.

Боря взял ее и начал разглядывать, читать. Потом Коля ушел, но оставил Боре кассету, и Борис гонял ее целый вечер, как когда-то они с Колей гоняли Rock'n'Roll Racing. Что-то в этой музыке его сильно задевало. Возможно, неординарность текстов или музыка, или и то и другое. После этого Борис по очереди брал альбомы груп­пы АРИЯ у Коли и переписывал себе. И как— то вечером случилось это... Опять удары барабанов, но уже другой ритм. Та же глубина мысли и песни, но тема другая. В ней звучала безысходность жизни, желание достать, дотронуться до чего-нибудь теплого, светлого. Го­товность обменять всю жизнь на один лишь момент, стать ближе к солнцу. Разорвать порочный круг. «...Беги, беги за солнцем, сбивая ноги в кровь. Беги, беги, не бойся играть с судьбою вновь и вновь...». Присутствие вечного ветра: «Ветер в твоих волосах, тот же, что веч­ность назад...». Стремление к полету, к свободе, игра с судьбой по­ставили эту песню и эту группу на особенное место в Бориной жиз­ни. Он крутил ее снова и снова, даже сделал сторону на кассете из одной этой песни. Естественно, что эта страсть понемногу улеглась. Но след в душе был оставлен навечно. На следующий день в его ми­ре появилось Солнце...

Рядом с ним уже раскладывала вещи какая- то женщина, а с ней еще какой-то парень, ее сын. Они суетились, пихали сумки под си­денья, клали куртку на верхнюю полку, усаживались. Он отвернулся от них. Ничего нового, все та же суета и спешка. За окном вечерело, прошло уже около тридцати минут после того, как все сели в само­лет, но он не двигался с места. Скорее всего опять задержки из- за опоздавших или технических неполадок. Боря не любил самолеты, но это был единственный способ оторваться от земли, подняться над землей. Как говорил Черчилль»... Демократия - скверная штука, но ничего более приемлемого человечество еще не изобрело...». Такого же мнения Борис был о самолетах. Его самой большой мечтой было создание космического корабля, чтобы отправиться в космос, — навечно, - подлететь поближе к солнцу, полетать по галактикам. Оста­вить этот мир, и отправиться в путешествие, как в книге «Двадцать тысяч лье под водой». Собственно говоря, к этому он сейчас и стре­мился, он сейчас летел именно к этой мечте. Борис поступил в Туль­ский Аэрокосмический Университет, на специальность «конструк­тор», и именно там, в Туле, как он считал, он найдет свой путь к солнцу и к звездам.

- Можно вашу ручку?

- Что?

- Можно вашу ручку? - спросила женщина, - мой сын забыл свою, знаете, он так часто все забывает, это у него, наверно, еще с детства, от отца.

- Конечно, - ответил Борис.

И поспешил отвернуться к окну. Он знал, чем это чревато. Болт­ливая попалась. Вернее не болтливая, а очень разговорчивая. Как за­велась сразу, с самого начала. Давай втирать про сыночка, да еще все недостатки на папашу скидывать, «стрелочница». Если бы Борис не отвернулся, то его бы ждал долгий диалог с этой особой. Отвертеть­ся от таких не просто. Он много знал о людях и их характерах. Он много их видел и во многое вникал. Он смог изучить основы поведе­ния людей, основные характеры и повадки. Как у индивидуума, так и у толпы. Борис много читал, об этом уже известно. Он не всегда читал фантастику, вернее не только ее. После того как в его мире по­явилось солнце, он стал все больше и больше сближаться с Колей. Он узнавал о нем много нового, и тот сильно повлиял на него. Но нельзя сказать, что Боря все принимал, что бы нового он ни нашел. Нет. Какие- то стороны и части Коликой жизни и его быта были Бо­ре непонятны и иногда даже чужды. Но факт остается фактом, Коля стал самым близким Бориным другом. Коля был единственным че­ловеком, которого Борис пустил в свой мир. Однако Коля признал­ся Боре, что в этом смысле он его, конечно, понимает, но его точка зрения уже твердо определена. Этот мир - это наш мир, и значит мы его хозяева. И мы должны его менять,- и делать таким, каким он ну­жен нам. То же самое касалось и жизни. Коля сказал Боре: «Извини, я тебя, конечно, понимаю, но, по-моему, ты просто недостаточно силен, чтобы принять все как есть, и изменить то, что тебе не нра­вится, в свою сторону». (Вот именно это Боре в Коле и нравилось, он никогда не лицемерил. Кто-то считал Колю зверем, бескультурным человеком или вообще не человеком. Боря относился к этому по-своему: может, он и зверь, но он говорит правду в глаза, а не за глаза, Я всегда уверен, что он говорит правду.) Боря ответил, что согласен и что он вообще никогда не говорил, что он очень сильный человек, что для него гораздо проще создать свой мир, нежели менять этот... Зачем? Если есть воображение. Борис признался, что просто не по­нимает этого мира и его людей, и потому живет в другом. «А ты пы­тался понять?» - спросил Коля. Тут Бориса как по голове стукнуло. Нет. Коля сказал, что сам-то он тоже не понимает людей вокруг, но все же, прежде чем включать воображение, он почитал книги по пси­хологии. Конечно, они не смогли открыть всего, что творится в этом мире и внутри человека, поскольку это всего лишь фундамент, а строить на этом фундаменте дом предстоит уже самому человеку. И чем лучше ты вникнешь в эти книги, чем глубже сможешь заглянуть в человека, тем крепче будет твой фундамент. Коля назвал книги, ка­кие- то из них он принес, а какие-то Боря достал потом в библиоте­ке. Он прочитал их все, но остался при своем мнении. Он несколько приблизился к этому миру, но все же не хотел менять его, а по-преж­нему жил в своем. Но то, что он узнал о характере человека, помогло ему помогло в том смысле, что ему стало легче общаться с людьми. Он с какой-то легкостью мог при общении с человеком слегка при­поднять его оболочку и заглянуть внутрь. Иногда он, глядя со сторо­ны на человека, мог сказать, какие у того взгляды на жизнь. Это по­могло ему проще переносить общение с окружающим миром, чужим для него. Впоследствии он без труда при знакомстве с человеком мог выделить в нем превалирующие черты. И если они ему не нравились, то он просто сжигал мосты или, в крайнем случае, старался помень­ше общаться и видеться с этим человеком. Благодаря этим книгам Борис понял, что все те парни и девчонки, которые ходят на диско­теки, сильно стараются выделиться и при нахождении в обществе работают «на публику», тоже имеют свои комплексы и стесняются, так же, как и он, если не больше. Он понял, почему большинство людей такие серые. Не у всех хватает сил и смелости бросить вызов обществу. Пойти против обычаев и стандартов, а проще - делать то, что нравится. Следовать толпе проще. И тогда, наконец, Боря по­нял, как ему повезло, повезло, что он не один из тех «серых», что он не такой, как все, что ему хватает сил сказать всем «пошли к черту» и жить по-своему в своем мире. Боря понял, почему у него не было Друзей. Но вот он нашел еще одного «не серого» человека, и теперь надо было ухватиться за эту дружбу. С тех пор они были вместе, и ни разу так и не поссорились, не поругались и редко расставались. Это был очень странный дуэт. Сначала казалось, что тут такого: два от­шельника, отбились от остальных и теперь вместе, просто потому, что их никто не понимает, лишь они друг друга. Но если приглядеться поближе, то тут возникают некоторые различия. Один - это чело­век не от мира сего, живет в своем мире с ярким солнцем. Очень за­мкнут, держит все в себе и раскрывает себя лишь второму отшельни­ку. Мечтает о полете в космос, подальше от земли, в свой мир, кото­рый пока только в его воображении. Второй же - земной человек, не создает для себя иллюзий, живет в этом мире и всю жизнь только и делает, что отстаивает свое право быть личностью. Теперь бросим взгляд на их мечты.

Первый мечтает о полете в космос - навсегда, да не создано та­кого корабля, который помог бы ему осуществить свою одиссею. Но он только тем и занимается, что собирает его. Он готовит себя к по­ступлению в универ, где он смог бы научиться строить космические корабли и воплотить свою мечту в жизнь. А второй живет на земле, мечтает о ветре, рвущем плоть. О сладком ощущении свободы. И что у нас получилось? Один рвется в космос, в нереальный мир, но у не­го есть вполне реальный способ достижения этой мечты. Второй же живет на земле, но имеет несколько неопределенную и абстрактную мечту - свобода. И путем ее достижения является вечный бой - то­же довольно неоднозначное понятие. В общем, сладкая парочка...

Его слегка подбросило на сиденье. Боря приоткрыл глаза, само­лет начинал набирать высоту. За иллюминатором вечерело - он сам не заметил, как задремал. Земля медленно отдалялась. Все, что на ней было, становилось маленьким и еле различимым. Борис, не от­рываясь, смотрел в иллюминатор. Ему нравился процесс набора вы­соты. Он представлял, как он когда-нибудь будет смотреть из иллю­минатора, земля будет уменьшаться, все, что на ней, будет стано­виться микроскопическим... Спустя несколько минут, все, что было, и вовсе превратится в один шар, на котором будет все. что совсем не­давно окружало его. Все эти люди, все их проблемы - все. Где- то там среди них будет искать свою свободу Коля, как всегда борясь против устоев общества. Все это будет там. внизу, а он поднимется над этим всем, над этой суетой. Он вернется к тому, с чего все нача­лось, - к пустоте. И ничто, ничто не заставит его вернуться назад. Борис точно знал, что он сделает первым делом, я может быть и по­следним. Прежде чем отправиться далеко вглубь Вселенной, он при­близится как можно ближе к солнцу и постарается ощутить его лучи на себе, либо выйдя в космос, либо прикоснувшись к иллюминато­ру. Борис не знал, что так тянет его туда, к теплу. Он знал, что при­коснуться к солнцу ему не удастся, но солнце будет максимально близко от него. А после этого - если его корабль не расплавится - далеко- далеко, прочь отсюда, от следов умирающей цивилизации... Но сейчас звезды не появились, самолет поднялся над облаками и дальше летел только прямо. Стюардесса объявила, что вскоре пас­сажирам будет предложен холодный завтрак. «Хорош завтрак в семь вечера», - подумал Боря. Он протянул руку, чтобы взять блокнот, но его там не оказалось. Только сейчас он заметил, что его блокнот чи­тает парень, тот самый сынишка, для которого мамаша просила руч­ку. Борис слегка нахмурил брови, его смутило такое нахальство, и он уже собирался что- то сказать, но тут, словно угадав его намерения, заговорила мамаша.

- Ой, вы извините, конечно, просто мне нужен был листик, и я подумала взять у вас один из блокнота. Вы не против?

- Да нет в принципе, — ответил Боря с каким- то безразличием.

- Я случайно заметила, что у вас там написано, и дала сыну почи­тать, редко в наших молодых детях живет талант.

- Да я бы не сказал, что талант, - сказал Боря, - просто увлече­ние.

- Не стесняйтесь, мой сын почитает и отдаст.

- Ну хорошо, только обязательно пусть отдаст.

- Конечно, конечно.

- Ну вот и славно, - Борис заметил, что в проходе появилась стюардесса с тележкой, на ней были напитки, — просто замечатель­но.

На самом деле Боря соврал. То, что было у него в блокноте, не бы­ло его увлечением, это была самая настоящая страсть. Писать, причем не просто писать, а писать стихи Боря любил. Это помогало ему выразить на бумаге свои чувства, как хорошие, так и плохие.

- Что желаете? - стюардесса поравнялась с Борей.

- Можно, пива и сок... а что вы будете? - спросила у Бори его со­седка.

- Кола есть?

- И стакан колы.

Стюардесса налила в один стакан колы и передала Борису, во вто­рой - соку и отдала сыну мамаши, и в последнюю очередь достала с нижней полки тележки бутылку пива и протянула ее женщине. «Спасибо», - сказала мамаша. «На здоровье», - ответила стюардес­са. Боря слегка поперхнулся и еле заметно улыбнулся. «Ну, ну, на здоровье», - повторил он про себя. Он не знал, почему ему это пока­залось смешным. Вроде обычный диалог, и совсем обычные фразы. Но... что—то было не так, видеть в обычных вещах какие- то незаметные стороны - в этом его достоинство и беда, как он сам считал. Давать пиво и говорить «на здоровье» - это все равно, что, протяги­вая медленный яд, говорить «долгой вам жизни, сэр». Да, может, пи­во и безалкогольный напиток, но Наполеон умер от мышьяка, кото­рым его медленно травили. Кто сказал, что мышьяк содержится в ал­коголе? пет? Конечно, необычное или даже странное мнение, но, как говорится, какая жизнь - такие песни, какой человек - такие мысли. В это время парень, прочитав стихи в блокноте, водрузил его на место вместе с ручкой. Боря глянул на него, за стеклом уже стем­нело, и ничего не было видно. Лишь отражение салона на стекле ил­люминатора. Это как в жизни: ты живешь и видишь окружающий мир, кто- то видит сам себя. Причем так получается, что всех окру­жающих видно хорошо, а себя нет. Трудно в потоке жизни разглядеть себя. И никому, почти никому, лишь немногим удается разглядеть, что там за стеклом. За стеной молчания, при жизни это почти невоз­можно, но вот когда ты заканчиваешь путь, когда мир вокруг тебя гаснет, ты четко видишь, что творится там, по ту сторону жизни. Ты видишь все отчетливо потому, что сам туда попадаешь,.. Самолет дернуло, и Борис ударился лбом о стекло. Это вывело его из размы­шлений. Он вновь посмотрел туда, где лежал блокнот, книга, ручка.

Ручка, блокнот. Блокнот был уже почти полностью исписан. Что там было? А много разного, адреса, зарисовки того, что Борис назы­вал мечтой, но, в основном, это были песни и стихи. Эта страсть - а это действительно страсть - появилась у Бори давно, после знаком­ства с АРИЕЙ и после появления в его мире солнца.

Зачинщиком этой болезни был все тот же зверь. Коля тоже писал стихи, но он их писал где—то с девяти лет, Боря начал писать совсем недавно. Плюс ко всему у них были разные темы и стили написания. У Бори - звезды, небо, а у Коли - ветер и свобода. Но у обоих были стихи, посвященные любви. Правда, они были разными по настрое­нию. Боря пел о любви как о романтическом чувстве, в его стихах была любовь ко всему: звездам, небу, девушке - ко всему. У Коли в стихах фигурировала любовь в понимании любви между полами. Бо­рис считал, что это потому, что у Коли не было девчонки. В Бориных стихах любовь воспевалась, у Коли высмеивалась. Боря много раз старался объяснить Николаю, что любовь бывает не только между парнем и девушкой, и вообще не только любовь человека к человеку. Он приводил пример, говоря о том, что ему нравятся звезды, а Коле - ветер, свобода. Коля всегда соглашался, но в стихах все же основ­ное ударение делалось на любви между парнем и девушкой. Борис считал, что все это потому, что у Коли не сложилось в этом отноше­нии, и поэтому он так скептически к любви относится. Вот так они и писали - каждый о своем, давали читать свои стихи друг другу. Иногда их стихи попадали в руки их родителей или еще кого- то из окружающих их людей. Но если родители их понимали, то осталь­ным этого не удавалось. Вскоре Борис стал увлекаться не только сти­хами, но и философией. Он видел книги у Коли дома и брал их чи­тать. Хотя потом признавался, что многие из них он не понимает. Вернее он не понимал многих книг, но у этих книг был один автор -Фридрих Ницше. Борис никак не мог понять его мыслей, хотя и ста­рался. Коля с этим справлялся. Он не только понимал этого немецкого философа, но мог - что особенно нравилось Боре - применять какие-то его мысли и фразы в обыденной жизни. Борис читал дру­гих философов, таких, как Гете, Вольтер, или еще Альбера Камю «Падение». Это была, по Бориному мнению, замечательная книга. И песня, стихи для которой написала Маргарита Пушкина, Борис счи­тал гениальной. И в том, и в другом случае Коля был с ним согласен. Небо было розовым, из-за горизонта показалось солнце. Боря не ложился спать, всю ночь он читал. А потом, как только показались лучи, он вдруг взялся за ручку с блокнотом и начал что- то писать. Его соседка спала, а се сын спал, облокотившись на ее плечо. Боря сидел и, положив блокнот на коленку, писал что-то на бумаге, то и дело поглядывая на появившееся солнце. Вдруг самолет сильно дер­нуло, ручка скользнула по листку и оставила за собой неровный шлейф. «Чтоб тебя!» - подумал Боря. И только хотел опять начать писать, как самолет снова дернуло, и он наклонился влево. Потом что- то загудело, самолет выровнялся, но гул не прекратился. Про­снулась его соседка и ее сын. Она наверняка хотела спросить, что случилось, но ее опередила стюардесса. «Дамы и господа, просим со­блюдать спокойствие. Левый мотор поврежден и отказал, но наш пи­лот сможет посадить самолет и на трех двигателях». Тут самолет сно­ва дернуло, ион начал терять высоту. Что тут началось... Все вскочи­ли со своих мест и бросились к люкам. Но это ничего не меняло, они толкались и пихались, кто- то падал и ударялся о стенки, кого- то топтали ногами. Борис сначала тоже хотел вскочить, но потом он расслабился и опустился в кресло. Как бы там ни было, самое безо­пасное место сейчас - это здесь, в кресле. Ведь велика возможность того, что тебя просто затопчут или ты ударишься головой о что—то твердое. А Борина соседка так не считала, она вскочила, и вместе с сыном и толпой они сначала пробежали до одного люка, потом - до другого. После этого все сборище направилось к кабине пилота. На-. коней первый шок прошел, и люди стали более или менее сообра­жать. Они бы так и дошли до кабины пилота, если бы их не остано­вил голос стюардессы. «Дамы и господа, пожалуйста, не надо пани­ки. У самолета отказал один двигатель, но пилот сможет посадить са­молет и на трех. Как только будет подходящее место. Спасибо за внимание. А теперь займите свои места». Самые упрямые еще про­стояли с полминуты, а потом сели и они. В самолете воцарилась ти­шина. Был слышен только шепот какой-то бабушки, которая ти­хонько молилась, да мамы, которая успокаивала ребенка. Стало ти­хо «как в могиле». Борина соседка села на свое место, потом посмо­трела на него и удивленно спросила, в ее глазах все еще отражался испуг,

- А вы здесь все время сидели?..

- Ну да.

- А почему...а? - соседка хотела что— то спросить, но запнулась.

- Почему не подскочил с места? А смысл?

- Вы что совсем не боитесь? - недоумевала соседка.

- Тот, кто говорит, что не боится, либо трус, либо просто боится признаться, - ответил Боря.

- Но вы совсем не испугались!

- Я боюсь, но не этого, - сказал Боря. - Разрешите?

Он встал с места и аккуратно, стараясь не задеть мамашу и ее сы­на, выбрался в проход и направился к носу самолета. Фраза, которую он сказал, Боря услышал в мультфильме. Они смотрели его с Колей и Бориным младшим братом Мишей. Это был «Брейвстар». И когда межпланетный шериф, смотря вслед заходящему солнцу, слышит за спиной голос гнома: «Тебе не страшно?», он отвечает точно так, как это сделал Боря. Вообще они с Колей часто смотрели мультики. Это не было, по их мнению, ненормальным. Они часто сидели перед ви­диком и крутили Тома и Джерри или «Ну, погоди», а если везло, то они доставали запись мультфильма Гуфи или «Черный плащ». Это был просто праздник. С чаем и булочками, перед телеком, они закатыва­лись от того, что там происходило. Борина мама по этому поводу го­ворила: «Опять мои маленькие детки сели мультики смотреть... смот­рите, а через пять минут - на койку». Однако их это не волновало. Ес­тественно, что такие просмотры не прошли даром. Коля мог полно­стью копировать Гуфи. Причем не только голосом, но и повадками. Хотя Коля, как считал Боря, и был в душе самым настоящим Гуфи. Ужасно веселым, смешным со стороны, даже несколько глупым и придурковатым, но на самом деле не глупее остальных, и вполне прикольным парнем. Борис не был похож ни на кого из персонажей. Но иногда очень удачно вставлял в свою речь их фразы. За любовь к мультикам в школе их прозвали «мульты». Хотя откуда они узнали про их странную страсть? Впрочем, это было не так уж и важно.

Боря посмотрел в зеркало. Да, это было близко. Он умылся хо­лодной водой. Потом он намочил волосы и пригладил их рукой. По­шарив в кармане рукой, он достал черную повязку. На ней были изо­бражены все музыканты группы АРИЯ с их автографами. Это пода­рок на Новый год. Подарил это ему Коля, как он сам потом Боре признался, ему стоило больших трудов решиться на это. Хотел оста­вить себе. Кроме повязки Коля подарил ему все альбомы АРИИ, на лицензионных кассетах. Борис повязал ее на лоб, под волосы. Нет, это не было каким-то похоронным приготовлением, просто Боря почувствовал, что так надо. И все. Когда он снова глянул в зеркало, он вспомнил солнце...

Оно светило ярко, но не очень жарко. На улице было тепло, дул легкий теплый ветерок. Они с Колей шли по улице. Шли и попадали под перекрестный огонь взглядов и ухмылок. Борис был в повяз­ке, в рубашке, из-под которой виднелась футболка «Kings of metal» группы MANOWAR. Коля был в старых кроссовках и джинсах, в футболке группы АРИЯ, с рисунком к песне «Кровь за Кровь». Его персона может и не привлекала бы столько внимания, если бы не од­но «но». Волосы у него на голове были крашеными, белыми, или - как казалось издали - седыми. Коля просто решил покраситься, но как-нибудь оригинально. Они просто гуляли по улице. Все нача­лось с одной фразы:

- Закурить есть? — рядом возник какой- то парень.

- Нет, мы не курим, - ответил Боря.

- Нет? ЭЙ, у них закурить нет! - крикнул парень. И тут появи­лись еще двое.

- Они не курят, — сказал им первый.

- Да? А почему вы не курите? - спросил один из пришедших.

- Много будешь знать, скоро состаришься, - сказал Коля.

- Ты че, не понял? Мне надо закурить, - парни явно нарывались на драку. Может, им действительно нужно было подраться, может, их просто смутил или как-то подействовал вид Бориса и Коли.

- Нет, это ты не понял. Тебе сказали, мы не курим, — Боря понял, что драки не избежать, и потому решил не отступать. А последовать за уже рванувшим вперед Колей.

- Ишь, смелые, - усмехнулся один из парней, повернувшись бо­ком к другим.

Потом он начал разворачиваться и выносить руку на уровень пле­ча. Но так и не успел этого сделать. Что-то - или кто-то - тяжело стукнуло его прямо в нос. Его лицо пол силой удара повернулось вправо, и он шагнул назад. Коля знал, что следует за такими фраза­ми и жестами, потому не стал ждать, а взял на себя право ударить первым. Второй парень тут же ответил Коле ударом руки в лицо, но он бил не в само лицо, а в скулу. Там находится довольно крепкая кость. Колю «повернуло» вбок, но особой боли он не почувствовал. Третий парень попытался ударить Короля Металла, то бишь Бориса, но тот успел увернуться от удара, присев буквально на корточки, и, ударив противника туда, где больней всего, нанес со всей силы от­ветный удар. Противника согнуло под прямым углом, и он больше не представлял серьезной опасности, по крайне мере пока. Второй парень после удачной атаки дождался, когда Коля развернется об­ратно, - это было его первой ошибкой, — и хотел попытаться повто­рить, но боль в голове и еще что- то зазвенело в мозгах. Он забыл про Борю - это было второй ошибкой. Тот сначала ударил его по ушам с двух сторон, а потом, воспользовавшись моментом, зашел спереди и проделал операцию, с которой началась драка, только не один раз, а три, и не дожидаясь, когда противник оклемается. А по­сле третьего раза противник упал на землю. И продолжал лежать, держась за свой окровавленный нос и пытаясь стереть кровь с лица. Повернувшись, Боря увидел, как самый первый, «заводила», пыта­ется подняться с земли. Боря не видел, что произошло до этого, но того, что он видел сейчас, было достаточно, чтобы понять: незадач­ливому курильщику было больно. Однако Коля решил проучить его до конца, и, не дав ему встать, ударил еще раз по лицу сверху вниз. Парень повалился на землю, потом поднялся на колено, приложив запястье к носу, сказал: «Вы покойники, не знаете, с кем связались». После чего все трое ретировались.

Коля стоял и смотрел на следы крови на асфальте. В его глазах была злость и страсть. Руки были в крови, она капала с них. Вот тебе и Гуфи. Борис подошел к Коле, посмотрел на него и сказал, что не­плохо было бы руки вымыть. Луж на улице не было, пришлось идти домой. Теперь они привлекали еще больше внимания. Борина мама было просто в шоке от их вида, потом еще больше ее шокировала ис­тория. Для Коли такие вещи были не впервой. А вот Боря принимал участие в «разборке» впервые. Коля предупреждал его до этого, что такое рано или поздно случится, и вот тогда он посмотрит, насколь­ко Боря хороший друг. Боря был горд, честное слово, просто горд, что среагировал и смог подавить в себе страх и нерешительность. Потом это повторялось, только им тоже порой доставалось, причем очень даже здорово. Но такова цена белого цвета в серой толпе. Ког­да мать спросила Колю: » Ну сколько можно, когда это кончится? Ес­ли кончится вообще». Он ответил: «И вечный бой, покой нам толь­ко снится». Они никогда не искали драк, но что поделать, если не все могут мириться с присутствием в этом мире непохожих людей.

За иллюминатором солнце уже почти проснулось. Еще немного, и оно выйдет полностью из облаков. Боря вспомнил, как навешал Колю в больнице, куда тот угадил после очередного побоища. На этот раз его серьезно задело. А точнее, его задели - ножом. В бок, били со спины. Врачи говорили, что рана не серьезная, но Коля потерял много крови... Во время операции у него исчез пульс, и врач уже пришел известить об этом мать, как вбежала медсестра и крикнула: «Доктор, он вернулся!!». После врач говорил матери: «Ваш сын был на том свете и вернулся об­ратно». Когда же Колю спрашивали, что он чувствовал, и как ему уда­лось это, он говорил: «Я там был, мне не понравилось, и я ушел». Одна­ко Боре он говорил еще кое- что. «Там сильно тянет вниз, - говорил он, - темнота и холод, никакого света и близких, темнота. И затягива­ет, просто рвет, поддашься - и уже никогда не выберешься». После это­го Борис долго думал над тем, что сказал Коля, иногда они думали вме­сте. И как- то раз Борис сказал: «А ведь всех нас тянет вниз. Человек живет, но рано или поздно срывается». Коля остановился, они шли по улице, он долго молчал.

- Это правда. Человек стареет с самого рождения. Но вся беда в том, что многие этого не понимают.

- Да, многое мы не понимаем, - согласился Борис.

- Мы живем, и все время теряем, теряем время. И вся наша жизнь — это борьба с временем. Которая, как это ни печально...

- Заканчивается поражением человека, и время забирает его жизнь, — закончил Боря.

- Точно.

- Тогда зачем вообще жить?

- Жизнь — это борьба, борьба с временем. Вот для этого и надо жить.

- Для борьбы? - спросил Боря.

- Да, знать, что тебя ждет, и все же идти против того, что неиз­бежно.

- И, может, кому- то удастся убить время.

- Как, интересно? - спросил уже Коля.

- Стать бессмертным.

- Время нельзя убить. Если ты бессмертен, то это не значит, что времени нет. Оно есть, но оно не властно над тобой. Если ты бес­смертен, то время живет, но оно теряет свою силу.

- Возможно...

Боря посмотрел в зеркало. Он смотрел на стекло. Оно живет тем, что отражает других, никакой индивидуальности и самостоятельно­сти. Разве это жизнь? Он открыл дверь, подошел к люку и стал смо­треть в иллюминатор. Солнце било лучом прямо в стекло, однако тепла не было, был лишь свет. Борис прикрыл глаза, но продолжал смотреть. Ему не хотелось возвращаться на свое место, туда - к этой мамаше, к ее сыну, к этим людям. Ему вдруг стало неимоверно пло­хо. Только почему? Он достал из кармана джинсов провод с наушниками, сунул их в уши и нащупал под кенгуровкой плейер. Нажал кнопку воспроизведения, полилась музыка. Это был последний арийский альбом «Генератор Зла». Звучала песня «Смотри!». И Боря смотрел, он смотрел на диск горящего солнца, в нем он видел огонь войны, агонию всего мира. Он думал о том, что Коля нашел в этом мире. Неужели не лучше его покинуть навсегда. Этого Боря никогда понять не сможет. Что- го заставляло Колю жить на земле, и он ска­зал, что даже если будет возможность покинуть эту землю, улететь в космос, он останется здесь. Когда Боря спросил, что его здесь дер­жит, Коля коротко ответил: «Надежда». Позже Коля написал песню «Идущий против ветра». Когда Борис ее прочитал, он примерно по­нял, почему Коля остается здесь. Ему в этом помог последний куплет:

Лишь над землей

В покое ты поймешь,

Как сладко драться с ветром,

Идти навстречу,

И встречать лицом,

Быть наглецом - не беглецом.

Ты бросишь вниз оковы тишины.

Покинешь рай, хоть тот и светел,

И ты пойдешь, пойдешь вперед

Искать на небе ветер...

Может, Борис что- то неправильно истолковал, но ему все же ка­залось, что Коля живет, чтобы жить. Борьба и ветер - это всего лишь предлог. Вернее, не предлог, а единственное адекватное объяснение. Стремиться к свободе... Но человек и так свободен. Если он хочет, если в душе нет оков, то он свободен. Делать все что захочется? Вот именно. Человек - это источник желаний. Он и человеком— то стал лишь потому, что ему чего- то хочется, к чему- то он стремится. Есть люди, у которых цель, мечта - нечто недостижимо- далекое, вернее несколько абстрактное. Монахи, богослужители, а также большинство людей. Ради чего? Ради рая, ради того, что их ждет по­том. Они проживают свои серые дни с надеждой, что там. на небе, их наградят за мучения на земле. Есть же люди, у которых мечта - это вполне реальная вещь или событие. Просто достижение этого требу­ет времени. И время это они тратят, веря, что достигнут своей цели. Им не жалко принести в жертву жизнь или ее часть. К таким людям относился Борис. Он знал, чего хочет, и четко шел к этому. Но у Ко­ли мечта была лишь «оправданием» жизни. Или, как говорят, «смыс­лом жизни». Ему мечта нужна была не для того, чтобы тратить на нее жизнь и чего- то ждать на небе или идти к мечте в будущее. Нет, его мечта была в настоящем. Если бы не мечта, то все эти драки и кровь, все стихи, вся жизнь потеряли бы смысл, все будущее исчезло бы -просто потому, что не стало бы настоящего. Они часто говорили с Колей на эту тему. Боря рассказывал, как бы он хотел умчаться от всего этого подальше. К звездам. Как бы ему хотелось подлететь по­ближе к солнцу. И найти в глубинах космоса свой мир, мир с его воз­духом и солнцем. Коля всегда его внимательно выслушивал, где—то что- то добавляя, где— то просто высказывая свое мнение. Правда происходили и казусы. Борин учитель физики и астрономии, после того как узнал о его мечте, сказал, что это невозможно, что нет тако­го топлива, и еды не хватит. Также привел еще много аргументов и фактов. И сказал Боре, чтобы тот был реалистом, а не фантастом. Боря сначала молчал, а потом изрек: «Лучше быть счастливым фан­тастом, чем разочарованным в жизни реалистом». Когда Боря рас­сказал об этом Коле, то они долго спорили. Коля считал, что надо смотреть правде в глаза, а не искать спасения в воображении. Боря считал, что реальность слишком черна для человека. Дискуссия про­должалась очень долго - четыре часа - у стен пивзавода. Но ребята пили не пиво, а лимонад, и обсуждали этот вопрос. И только через четыре часа они поняли, что они совершенно разного мнения о ре­альности и о мире в целом. Сначала они долго смеялись, что умудрились не подраться из- за своих убеждений, а потом скрепили друж­бу литровой бутылкой лимонада «Буратино» и шоколадкой, написа­ли на стене черным маркером: «Здесь было зверски убито время».

Спокойное вступление на фортепьяно возвестило о начале ком­позиции под названием «Дезертир». Потом жесткий ритм песни, ко­роткий такт. Боря вспомнил, как они с Колей на пару сыграли два куплета из этой песни. Коля - на пианино, а Борис - на синтезато­ре. В четыре руки на клавишах. Это было что- то. Потом они вместе старались подобрать ноты для синтезатора к «Мании Величия». «Сильная вещь», - так сказал Боря, когда впервые ее услышал. Коля только молча кивнул. Однако у них так ничего и не получилось. К сожалению. Тогда они решили написать свою сильную вещь. И засе­ли за инструмент. Писали они в музыкальном зале. Мама у Бори там работала, а они там прибирались, им за это платили, полставки. Но после уборки они могли еще там потусоваться, так как рабочий ма­мин день еще не заканчивался. И вот тогда- то они и писали. Они хотели написать что— то такое, не похожее ни на что, но все равно «сильное», некое «трах— тах-тарарах» - как объяснил это Коля Бориной маме, когда она спросила, что они пытаются сотворить. Они закончили свое трах—тарарах. Но только оно получилось в двух ва­риантах. Дело в том, что как они по-разному воспринимали жизнь, так и писали по-разному. Коле было проще, он закончил музыкаль­ную школу, и у него дома стояло пианино. Они долго мучились, ис­кали компромисс, но в конце кондов решили сделать каждый свою версию. Это были их первые музыкальные произведения, для Бори оно было и последним, а Коля продолжил писать музыку, и вскоре - по большей части - перешел со стихов на песни.

Дезертир закончил свой путь в холодном снегу, в лесу. А Борины мысли закончили свой путь от толчка снизу. Самолет снова подбро­сило. Однако на этот раз он начал быстро терять высоту. Он откро­венно падал вниз. И никто и ничто не могло удержать его падения. Среди пассажиров послышались крики, и началась паника. Однако голос стюардессы в микрофоне заставил всех снова занять свои мес­та. «Дамы и господа, просим вас сохранять спокойствие, у самолета отказал еще один двигатель, удержать самолет на высоте не пред­ставляется возможным. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие и не покидайте своих мест. Наш пилот постарается совершить аварийную посадку.» Снова стал слышен шепот старушки, молящейся своему богу. Боря оглянулся. Все вокруг застыло. Это выглядело так, будто на триста восемьдесят шестой процессор установили «Diablo», и процессор вопреки всему пытается запустить игру. Она идет крайне медленно, почти стоит, но процессор все же старается. Мир замер. Однако мысли летели вперед так же быстро. Но Борис почему- то думал не о том, что надо вернуться на место или как- то спастись. Ни паники, ни суеты. Он лишь закрыл глаза.

Перед ним плыло солнце. Оно слепило глаза, он смотрел на него, и лучи падали на закрытые глаза. Они грели и прожигали его. В ушах было слышно пение птиц. Он открыл глаза, и что- то ему не понра­вилось, но что? Как, а где горизонт? Линия, отделяющая землю от неба, исчезла. Боря глянул под ноги и увидел, что стоит на земле. За­тем он посмотрел вдаль, но там небо сливалось с небом. Линия, гра­ница исчезла, и ничего не отделяло его от полета. Внезапно он по­чувствовал, как по телу разливаются лучи все того же солнца. Он слегка оттолкнулся и почувствовал, как его легко подхватил ветер. Он ничего не делал, он только раскинул руки в стороны и наслаж­дался тем, как по его лицу, по контуру всего его тела расплывался ве­тер. Он встречал его и окутывал его всей своей бесконечностью. Ве­тер, ветер... Тут Боря вспомнил про своего брата, мать, папу, Колю... Они остались там. Но Борис не собирался возвращаться. Ему было жаль, что их нет рядом. Еще больше ему было жаль, что он их боль­ше не увидит, просто потому, что никогда, никогда уже не уйдет от­сюда. Ему было жаль своих мать и отца. Он знал, что они его любят, а теперь его не будет рядом с ними. Ему было жаль, что они будут плакать, они будут думать, что он умер, а он... Он будет жив. Нако­нец ему было жаль своего брата, он с ним уже никогда не увидится. Они больше не поругаются, не поссорятся, не будут они больше со­бирать вместе «Lego» Ему было жаль Колю. Он остался там, где веч­но дует ветер. Где он вечно дует в лицо и мешает идти. Боря вспом­нил Колины слова: «...врезаться лицом прямо в стену ветра, и лететь сквозь нее, не останавливаясь...». Теперь- то он понял, почему Коля остается там. Ему не нужен был покой. Ему нужен был ветер, меша­ющий идти, дышать. Который, когда ты вдыхаешь, влетает тебе в рот и заполняет его настолько, что трудно выдохнуть. Все эти ощущения давала чукотская погода, пурга. Но Коля искал не этого ветра. Мир для него - это ветер. И каждый раз, когда Коля вдыхает, мир тут же проникает к нему в глотку и пытается заполнить его существо. Вся Калина жизнь - это Борьба с ветром. Боре было жаль Колю потому, что он знал, что однажды Коля уже не выдохнет. Коля сам говорил, что в борьбе с временем все терпят поражение. Боре было жаль... Он почувствовал, как в его сердце вдруг появилось пустое пространство.

Оно освободилось, после того как оттуда ушли его близкие, родные, Коля - все, что связывало его с миром. На его место пробралось ка­кое-то ощущение легкости, и сердце вместе с ним полетело вверх. Он не открывал глаза, он боялся снова увидеть этот мир. Но вдруг он ударился обо что- то твердое и тяжелое, Он боялся открыть глаза, но все же открыл.

Он лежал в углу, перед ним был открытый люк, а рядом с ним сто­яла стюардесса и плакала, вернее ревела, у нее была истерика, поза­ди нее люди бились в агонии. Рамки стерлись, и общество преврати­лось в стадо. Это был уже не мир. Боря встал, и тут он почувствовал, как его потянуло вниз, он посмотрел на то, что творилось за рыдаю­щей стюардессой... и ему не захотелось здесь оставаться. Он поддал­ся течению. Что- то холодное тянуло его за собой и становилось все сильнее, норовило оторвать его часть. Борис закрыл глаза...

Удар, еще один, что—то сильно ударило ему в голову. Потом по­слышался гром, а сквозь него Боре послышался голос Николая: «...Там сильно тянет вниз... поддашься, и уже никогда не выберешь­ся...». Он открыл глаза. Боря стоял на краю - рядом с ним, а в голо­ве по—прежнему гремел гром. Ветер рвал его на части, он скользил к краю, мир по-прежнему был застывшим и еле двигался. Ему на руку упал луч, он почувствовал, как ее начало прожигать. Потом свет упал ему на лицо и покрыл все его тело. Он почувствовал, как в него вошли лучи, как все освободившееся место в сердце заполнял свет. Внутри него разливался свет. Он понимал, как это здорово, он чувст­вовал это. Тепло, тетю, много тепла. Того, чего ему так не хватало в жизни. Теперь это его переполняло. Боря подумал, - вернее эта мысль мелькнула в его голове очень быстро, - что он уже в раю. Но он открыл глаза, и увидел, как перед ним, раскинув в разные сторо­ны лучи, висело солнце. То самое, которое он видел у себя в мире, то самое, что грело его в мечтах. Он понял, что это именно оно. Тут Бо­ря понял, ради чего стоит жить, ради этого. Чтобы в один прекрас­ный день, миг, взглянуть в глаза смерти и, сказав ей «нет», на один миг, всего на пару мгновений увидеть солнце, по— настоящему уви­деть, почувствовать тепло, свет, яркость. Ради этого момента — что­бы потом променять всю жизнь на пару секунд... Все встало на свои места. Все упорядочилось, он нашел ответы на все вопросы, он по­нял, зачем он жил, он четко понял, что ему надо. И даже гром в го­лове вылился в последовательность звуков и превратился в музыку. До боли знакомую и чем-то неразрывно связанную с солнцем. Му­зыка слилась с лучами, и от этого стало еще теплее. Внезапно он почувствовал, что его ноги уже на краю. В этот момент все замерло. Все вокруг умерло на секунду, которая растянулась на мгновения. Боря видел огромное солнце, все вокруг затихло, не мешая ему получать удовольствие. Весь мир подчинился ему и отступил перед ним и его мечтой. Миг, когда мир бессилен, этот миг торжества, ради которого живет Коля. Весь мир бессилен, в это мгновение мир лишь смотрит и молчит, он подчиняется той силе. Силе воли и мечты. Той силе, что даже в эти мгновенья не позволила Боре превратиться в одного из них, одного из стада. Мир был бессилен... Целый миг! Миг торжест­ва - над всем, над серыми людьми, массой, всем миром, богом и временем... одно мгновенье - цель всей жизни... Однако спустя мгновения мир снова ожил. И вот тогда, откуда- то из глубин мозга, из сознания, оттуда, где хранятся мечты, где мозг прячет самое со­кровенное, вырвался голос, крик, крик всего его существа: «...Уле­теть бы птицей, прочь от проклятой земли. С небом чистым слить­ся...». И он толкнулся вверх, туда, откуда лился свет, туда, откуда приходило тепло. Туда, куда он стремился всю свою жизнь, туда, ку­да его звал гром, эта музыка и этот голос. Он не пошел туда, куда тя­нет смерть, вниз. Он снова бросил вызов всему его окружающему, он толкнулся вверх. Изо всех сил, что в нем были. Оттолкнулся от это­го серого мира. Он протянул руки к солнцу, к свету впереди него. По­ка он летел вверх, он чувствовал, как тепло жжет все внутри него, сжигает все его тело, оставляя лишь душу, которой давно хотелось вырваться наружу. Он летел вверх к солнцу, к звездам, туда, куда его звала его мечта, его голос, туда, в свой мир. И ничто не могло его ос­тановить...

Его хоронили одного. В гордом одиночестве. Но не потому, что Боря был какой-то известной личностью или знаменитостью. Про­сто его тело — единственное, которое можно было опознать и нор­мально похоронить. Все пассажиры сгорели, все кроме него. И кро­ме двух пилотов, которые выпрыгнули с парашютами. Причиной крушения была людская халатность. Однако мать это ничуть не уте­шало. Единственной отрадой ей было то, что Борино тело было це­лым и невредимым, лишь с парой синяков. Она плакала над ним, но ничего не могла поделать. Ее утешало лишь то, что она сможет хо­дить к нему на могилу и знать, что его похоронили как человека. Бо­ря не много оставил после себя. Блокнот, который Боря всегда носил с собой, кассеты и листок с нотами.

В день, когда хоронили Борю, Коля вернулся домой. Он положил на полку блокнот, Барина мама сказала, что она плохо понимала поэзию своего сына, а Коля был его лучшим другом, и ему она понят­нее, а значит и распорядится он ею умнее. Коля уже знал, что он сде­лает с этими стихами. Сегодня ночью он наберет их на компьютере, а завтра вечером он оформит сайт с Бориными стихами, поместит туда Борину музыку, ту самую, единственную. На главной страничке он поместит его фото. Но чего- то не хватало, чего—то еще. После всего проделанного Коля долго маялся, три дня ходил по улицам, мало ел, плохо спал. И делал лишь одно - играл Борину музыку, что- то вертелось у него в голове, но что? Однако вскоре Коля по­нял, чего не хватает. Над фотографией розовыми буквами было на­писано «...Улететь бы птицей прочь от проклятой земли, с небом чи­стым слиться, вот о чем мечтаешь Ты...». Коля много раз менял над­писи и фразы, но оставил именно эту, просто потому, что она как- то подходила в данном случае. И после того как он ее туда поместил, у него на душе стало легче, это странное ощущение его покинуло. Он знал, что за несколько секунд до того как самолет рухнул, Боря вы­прыгнул из него. Коля не мог сказать точно, почему, - это вряд ли кто- то теперь узнает, - но Коля знал, что самым большим объектом в Борином мире является солнце. Знал, что появилось оно там после этой песни. И знал, что его появление круто повернуло его жизнь, вернее он сам ее повернул, выбрав свой путь, один из тысячи. И он прошел его до конца, свой путь... путь к солнцу.

ПРИЛОЖЕНИЕ IV

ПУШКИНА МАРГАРИТА АНАТОЛЬЕВНА

- рок-поэтесса, просто поэтесса, журналистка, издатель, пере­водчица, общественная рок-деятельница. Родилась 23 января 19... (точный год рождения будет указан в день смерти) в г. Тбилиси. Отец - Пушкин Анатолий Иванович, летчик - бомбардировшик, Герой Со­ветского Союза, кавалер ордена Жукова. Мать - Родина Зоя Петров­на, домохозяйка, женщина с ярко выраженными художественными и артистическими наклонностями. Серьезное влияние на формиро­вание личности Маргариты оказала ее средняя сестра — археолог, кандидат исторических наук, сторонница норманнской теории воз­никновения русского государства — Тамара Анатольевна Пушкина.

Маргарита — по паспорту «русская», по убеждениям — гражданка Вселенной. Образование — высшее, преподаватель (по диплому) ис­панского и английских языков. Значительное влияние на формиро­вание личности Маргариты оказало ее перемещение в пространстве: она жила в Литве, Латвии, Венгрии, Малаховке, Валентиновке, Тби­лиси, Москве, Гаване. Бывала и в Праге (после чего в этот замеча­тельный город в 1968 году вошли советские танки).

Первый песенный текст был написан в 1970 году - появилась песня А.Кутикова «Каждому из нас когда-то надо выловить по солн­цу из воды». Тот же А.Кутиков привел Маргариту в 1976 году в груп­пу «Високосное лето». С этого момента и начинается плотное со­трудничество Пушкиной с рок-музыкантами. В силу своего характе­ра поэтесса отдает предпочтение «тяжелой» музыке, хотя иногда и пишет для откровенно попсовых исполнителей, которые выбирают­ся ею исключительно по принципу «дружу — не дружу». Основные подкупающие моменты с точки зрения поэтессы в предлагаемом му­зыкальном материале — красивая (лучше всего — экзотическая) ме­лодия, проникающая в самые потаенные глубины души, и яркая ин­дивидуальность исполнителя.

На уже пройденных этапах творческой жизни Маргарита работа­ла с:

а) группами -- «Високосное лето», «Виктория», «Автограф», «Ария», «Мастер», «Рондо» (эпохи «Турнепса»), «ЭВМ», «Карнавал», «Рок-Ателье», «Кураж», «Лига Блюза», «Крематорий», «Новый За­вет», «Треф», «Раунд», «СС-20», «Маврин + Кипелов», «Родмир», «Маврик»;

б) композиторами - АТрадским, А.Кутиковым, А.Клевицким, К.Кельми; Л.Величковским, В.Векштейном, А.Максимовым, Е.Ва­ниной, П.Подгородецким, Г. Матвеевым;

в) исполнителями — О.Дзусовой, И.Броневицкой, М.Хлебнико­вой, А.Резниковой, Э.Кригером (Эстония), М.Лянник (Эстония), О.КормухиноЙ, А.Барыкиным, А.Кальяновым, Е.Марценковской, Азизой («Клеопатра»), И.Силиверстовым, А.Максимовым, Sawa (Ириной Нижегородцевой), А.Беклешовым;

Важнейшими своими произведениями М.А.Пушкина считает:

- рок-оперу «Стадион» (либретто и стихи написаны совместно с А.Градским, муз. А.Градского);

- создание песни-гимна «Замыкая круг», исполненной самыми популярными рок-музыкантами по Центральному ТВ (муз. К.Кель­ми);

- создание 6 авторских альбомов с группой АРИЯ, вошедших в классику российского хард-н-хэви;

- издание собственного рок-журнала «Забриски Rider» (с неболь­шой помощью друзей), культового, совершенно некоммерческого и уникального ( о рок-музыке, литературе, кинематографе, жизни и пр. контркультурного сообщества).

Премии: 1980 г. - группа «Автограф», исполняющая песни на сти­хи М.Пушкиной, занимает почетное 2-е место на рок-фестивале «Весенние ритмы» в г.Тбилиси;

1987 г. - международный фестиваль в г. Сопот (Польша). Песня «Step by Step» (муз. А.Ситковецкого) в исполнении группы «Авто­граф» (англ, текст М.Пушкиной) получает 2-ю премию;

Также с песнями, написанными на стихи М.Пушкиной, на раз­личных фестивалях в лидеры выходили такие исполнители, как:

Е.Легкоступова («Если метель...», муз. К.Кельми), Э.Кригер («Маугли»), О.Дзусова («Тайный Париж»).

Первый занимательный факт биографии — 27 октября 1967 года — знакомство с молодым музыкантом А.Градским, исполнение кото­рым любимой пушкинской «The House Of The Rising Sun» оконча­тельно определило рок-ориентацию в жизни Маргариты.

Второй занимательный факт — сотрудничество с культовой хэви-металлической группой страны АРИЯ, начавшееся в 1986 году и продолжающееся по сей день.

В целом занимательным фактом можно считать существование самой Маргариты...

Яркие даты - организация и проведение вместе с А.Градским и В.Векштейном вопреки общей анти-рок-н-ролльной политике двух грандиозных фестивалей в Москве (при посильной помощи комсо­мольских нон-конформистов из Гагаринского РК ВЛКСМ):

Рок-панорама - 1986 г. (16 групп, 3 певца, ЦДТ)

Рок-панорама — 1987 г. (Лужники, Москва, с 7 по 13 декабря, 49 групп).

СПИСОК ОПУБЛИКОВАННЫХ СОЧИНЕНИЙ:

- Сборник стихов «Заживо погребенная в роке» - независимое издательство «Independent Press Crematorium», 1990 г. (рис. автора);

- Сборник «Слезай с моего облака!», издательство АРОКС, 2000 г.;

- «АРИЯ: Легенда о динозавре» (с ископаемых времен), изда­тельство ЛЕАН, 2000 ( в соавторстве);

- постоянное сотрудничество с газетой «Московский комсомо­лец» («Звуковая дорожка»);

- статьи в журналах «ОМ» (1996, о Джерри Гарсиа), «Рокада», «Забриски Rider».

Под редакцией Маргариты вышли следующие книги:

«Germany Rocks!» — специальное издание, посвященное герман­скому хард-энд-хэви (автор И. Грачев);

«Страх и отвращение в Лас-Вегасе» Хантера С.Томпсона (перевод А. Керви);

«Дорз. Лирика» — первый том, посвященный творчеству амери­канской культовой рок-группы «Дорз». В книгу включена и поэма «American Prayer» в переводе М.Пушкиной;

«Ангелы Ада» Хантера С. Томпсона (перевод А. Керви);

В качестве редактора и переводчика Маргарита выступает в таких книгах, как собрание песен групп Jethro Tull и Deep Purple, в «Блюдце, полное секретов, или Одиссея Пинк Флойд» Николаса Шеффнера.

Для книги «Легенды русского рока» (из серии «История отечест­венной рок-музыки») написала две главы: «Дурман Високосного ле­та» и «Забытый «Автограф».

ДИСКОГРАФИЯ

Авторские проекты:

CD «Високосное лето» 1972-1979, Sintez Records, 1995

«АРИЯ»:

LP «Герой асфальта» - 1987, Мелодия

CD «Герой асфальт» - 1994, Moroz Records

LP «Игра с огнем» - 1989, Мелодия

CD «Игра с огнем» - 1994, Moroz Records

LP «Кровь за кровь» - 1991, Sintez Records

CD «Кровь за кровь» — 1994, Moroz Records

CD «Ночь короче дня» - 1995, Moroz Records

2CD «Сделано в России» - 1996, Moroz Records

CD «АвАрия» — 1997, Moroz Records

CD «Смутное Время», Маврин-Кипелов - 1997, Moroz Records

CD АРИЯ. Легенды Русского Рока - 1997, Moroz Records

CD «Генератор Зла» - 1998, Moroz Records

CD «2000 и одна песня о любви», 1999-2000, Classic Company

Отдельные песни в «арийских» альбомах:

«Тореро» - МС «Манил Величия» - 1985

«Тореро» - CD «Мания Величия» - 1994, Moroz Records

«Без тебя» — МС «С кем ты?» — 1986

«Без тебя» - CD «С кем ты?» - 1994, Moroz Records

CD «The Best of Aria» - 1999, Moroz Records

single «Tribute To Harley Davidson» - песня «Пробил час» и «Бес­печный ангел», группа «Ария»

Single «Tribute To Harley Davidson» II - песня «Свобода» {группа «Ария») и «Ride To Live, Live To Ride» (группа «Мастер»)

CD «Химера», 2001, Classic Company (за исключением 4 песен)

Другие авторские проекты:

CD «Тайный Париж» - муз. и исп. О.Дзусовой, 1997, Apex Ltd.

CD «Секир-Башка», группа СС-20 и О.Дзусова,1997, SNC Records

CD «Скиталец», группа «Маврик», 1998, Classic Records

CD «Химический Сон» Сергея Маврина, 2001, IROND (за исключением первой песни).

1 LP «Стадион» — Мелодия, 1983-85

2 CD «Стадион» - МТКМО, 1996

Песни на альбомах различных групп и исполнителей:

«АВТОГРАФ»

2LP «Автограф» (Мелодия, 1981) «Лауреаты фестиваля Весенние ритмы. Тбилиси — 80». песня «Ирландия — Ольстер»

LP «Автограф» (Мелодия, 1986), кроме 1, 6

CD «Автограф-1» RDM 1996, кроме 2, 11, 13

СЕРГЕЙ МАВРИН

CD «Одиночество» (сборник), 2002, IROND

Смейся и плачь

Свет дневной иссяк

Любовь и боль

Странник

Одиночество

КРИС КЕЛЬМИ

Greatest Hits, 1993, Jeff Records

Люди и птицы

Если метель...

Эй, парень!

Замыкая круг

«РОК-АТЕЛЬЕ» Криса Кельми

LP «Замыкая круг» - 1987, Мелодия

Не торопись

Магнит

Замыкая круг

LP«Рок-ателье» — 1988, Мелодия

Мы знаем

Хамелеон

Спор

«МАСТЕР»

LP «С петлей на шее» — 1990, Мелодия

Мы не рабы?

Боже, храни нашу злость!

CD «Песни мертвых (для живых) — 1996, Flam Records

Песни мертвых

Пепел на ветру

Дайте свет!

Tattoo

CD «Лабиринт» - 2001, CD Land

Лабиринт

Места хватит всем

Кресты

Metaldoctor

«ЭВМ»

LP «Здравствуй, дурдом!» - 1990, Мелодия

Эйфория

Мария

«КУРАЖ»

LP «Ветер в гривах» - 1991, Мелодия

Блюз российских снегов

Уходит ночь

Мама

«КРЕМАТОРИЙ»

CD «Микронезия» — 1996, Moroz Records

Палома

«РОДМИР»

CD «Wild & Dangerous» - 1994, Image Records, Jeff Records

Gipsy Girl (англ, текст)

Silence of Love (англ, текст)

«КАРНАВАЛ» и АЛЕКСАНДР БАРЫКИН

LP «Букет» - 1988, Мелодия

20.00

CD «Карнавал» — 1995, Anima Vox

Автомат

Мы слушали «Beatles»

Подожди, постой

Крот

CD «Эй, смотри!» - 1996, Moroz Records

В стиле рок

С нами любовь

Эй, смотри

Чили

«КАРНАВАЛ», и АЛЕКСАНДР БАРЫКИН

CD «Легенды Русского Рока» - 1997, Moroz Records

Крот

Звездный корабль

Эй, смотри!

CD «Острова» — 1997, Moroz Records

Боб Марлей и тетя Варя

«НОВЫЙ ЗАВЕТ»

LP «Аллилуйя» - 1991, Мелодия

По твоей воле

«ИГОРЬ'С ПОП-ШОУ» - 1995, ДЛ-Лотта, Magna Products Inc.

Дети Луны

Санта-Лючия

LP «РОК-ПАНОРАМА» (сборник) - 1986, Мелодия

Честный Джон («ЭВМ»)

Страна поздравлений («ЭВМ»)

LP «РОК-ПАНОРАМА» (сборник) - 1988, Мелодия

Спасайте город («Раунд»)

Без Тебя («Ария»)

Мы знаем («Рок-Ателье»)

АЛЕКСАНДР КАЛЬЯНОВ

LP «Музей любви» - 1989, Мелодия

Музей любви

АЛЕКСАНДР КУТИКОВ

CD сборник «Хиты Радио-101» - 1997

Дай помечтать

КИРИЛЛ НЕМОЛЯЕВ

CD «No One Will Know. Moly» - 1998

Palomas Malditas (испанский текст)

Aqua

«СТРЕЛКИ»

CD «Стрелки идут вперед» - 1998, Gala Records

Mамочка- мамуля

Ну-ка, ну-ка, ну-ка

СОДЕРЖАНИЕ

МАЛЕНЬКАЯ УВЕРТЮРА 5

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА 6

«ХИМЕРА» 8

«ХИМИЧЕСКИЙ СОН» 87

МАСТЕР 96

«2000 И ОДНА ПЕСНЯ О ЛЮБВИ» 108

ПРОЕКТ «АвАРИЯ» 119

TRIBUTE TO HARLEY DAVIDSON I 127

TRIBUTE TO HARLEY DAVIDSON II 135

«ГЕНЕРАТОР ЗЛА» 140

ПРИЛОЖЕНИЕ I 171

ПРИЛОЖЕНИЕ II 175

ПРИЛОЖЕНИЕ III 188

ПРИЛОЖЕНИЕ IV 199

38

-legend.narod.ru

Реклама на сайте