«Зеленый на красном»

Эдди Ирвайн. «Зеленый на красном»

Глава 1. Ничего особенного…

О чем мечтают гонщики Формулы-1? Спросите любого, и в ответ вы услышите одно-единственное слово — Феррари. Об этой команде ты начинаешь мечтать с ранних лет, когда еще совсем небогатый, неопытный ты выступаешь, как это было в моем случае, в ирландской Формуле Форд. И всякий раз, когда ты думаешь о Формуле, в мозгу появляется образ Феррари. И если кому-то из пилотов однажды удается попасть сесть за руль одной из красных машин, значит, он сумел реализовать свою мечту.

Но, когда в октябре 1995 года я подписал контракт с этой итальянской командой, то не испытал при этом никаких особенных чувств. Точнее, я не был так сильно этим поражен, насколько рассчитывал быть.

Не знаю, произошло ли это потому, что я умею быстро осваиваться в незнакомой ситуации, или же другие гонщики, попадавшие в эту команду, просто преувеличивали свои эмоции. Лично я никогда не считал подобные ощущения чем-то из ряда вон выходящим. И, тем не менее, никакого сомнения в том, что подписание контракта с Феррари стало самой крупной сделкой всей моей жизни, быть не может.

Приблизительно так же я себя ощущал и после завершения первой гонки 1996 года в Австралии, поскольку, если сказать по правде, не видел в третьей ступеньке подиума, добытой на Феррари, никакого повода для гордости. В этом нет ничего особенного. Я всегда стремлюсь выполнить свою работу до конца, но после финиша в Мельбурне я не испытывал полного удовлетворения от достигнутого результата, поскольку сложившаяся ситуация не позволила мне выложиться на все сто процентов.

На этой машине третьим мог финишировать любой; куда примечательней было то, что Ф310 вообще смогла пройти всю дистанцию гонки. После всех тех неурядиц, с которыми мы столкнулись в межсезонье, после бесконечных задержек и различного рода проблем я почти не верил в то, что до старта сезона мы успеем собрать все воедино. А если бы это вдруг произошло, то на первой гонке Феррари ждало бы полное фиаско. Это маленькое чудо — финиш, да еще и на подиуме — лишний раз подтверждает тот факт, что гонки не выигрываются одним громким именем.

Еще в сентябре 95-го я был абсолютно уверен в том, что сезон 96 мне придется провести в команде Джордан. Вообще-то, мне не очень этого хотелось, но из-за жестких условий подписанного контракта ни о каком ином варианте мечтать не приходилось.

Да, именно Эдди Джордан предоставил мне шанс выступить в Формуле 1, в 1993 году предложив мне выступить за его команду на Гран При Японии. Проведя к тому времени уже три сезона в Японской Формуле, и, зная трассу в Сузуке, как свои пять пальцев, я согласился. Но несмотря на то, что мои тамошние заработки были достаточно высокими, Эдди Джордан не предложил мне равнозначного вознаграждения, поэтому, с одной стороны от подобного перехода особой выгоды я не получал, но, с другой стороны, у меня появлялся отличный шанс войти в Формулу 1. Войти-то я вошел, правда, не совсем тем путем, которым собирался.

В первой же своей гонке я финишировал на шестом месте, набрав таким образом, одно зачетное очко. В этом сезоне Джордан выглядел очень слабо, а, поскольку мой напарник по команде Рубенс Баррикелло приехал пятым, то это произвело настоящий фурор, ведь впервые почти за целый год команда набрала очки. На самом же деле, время настоящей сенсации еще не пришло.

По ходу гонки я сражался с Деймоном Хиллом за четвертое место. Сильный дождь закончился, трасса начала подсыхать, и Деймон поспешил перейти на слики. Я же заезжать в боксы не торопился, поскольку считал, что на тот момент более правильным решением было оставаться на дождевой резине, поскольку трасса оставалась еще очень и очень скользкой. По опыту своих предыдущий выступлений в Сузуке я знал, где сцепление покрышек с полотном лучше, и мне очень хотелось пройти Хилла, пока преимущество было на моей стороне.

Айртон Сенна — лидер гонки — обогнал меня на круг, но затем, вместо того, чтобы обойти и Деймона, стал чересчур осторожничать. Болид Хилла сильно мотало из стороны в сторону, и Айртон никак не решался пойти на рискованный обгон. В отличие от меня. Пройдя Сенну, таким образом я вернулся в один круг с лидером, и в этом не было ничего особенного… по крайней мере, с моей точки зрения.

Однако этот мой маневр просто взбесил Айртона. Никто и никогда ранее не смел проделывать с ним подобные вещи. После гонки он решил поговорить со мной, но, поскольку Сенна толком не знал, как я выгляжу, возникла маленькая неувязочка. Однако вскоре он меня все-таки нашел, и у нас состоялся разговор… в некотором роде.

Я объяснил ему, что не считаю, что в моих действиях было что-то такое, за что я должен извиняться. Стюарты после гонки в этом эпизоде также не нашли ничего криминального. Но Сенну это не убедило. Видимо, он посчитал, что я не выказал ему должного уважения. Что ж, такова была его точка зрения. Дело закрыто.

Правда, после этого, он решил напоследок подкрепить высказанные эмоции посредством кулака. После удара я оказался на полу и… первых полосах мировых газет. Казалось, все только и делали, что в сотый раз смаковали этот эпизод, а я толком не понимал, из-за чего весь этот сыр-бор разгорелся. Смешнее же всего, по-моему, было то, что Эдди Джордан пропустил драму в собственном доме. Он вообще не может спокойно видеть микрофон или телевизионную камеру, и, как только новость о произошедшем распространилась по паддоку, журналисты сразу же бросились в боксы Джордана. Но его там уже не было, поскольку к тому времени Эдди уже уехал отдыхать, лишив прессу парочки своих метких высказываний.

В начале 1994 года я подписал с Джорданом трехлетний контракт и принялся познавать Формулу 1, причем некоторые уроки были очень болезненными. На первой же гонке в Бразилии я был вовлечен в столкновение четырех машин. Не буду сейчас вдаваться в подробности инцидента, скажу лишь, что я к нему не имел никакого отношения. Истинным виновником был Йос Ферстаппен. В тот момент, когда он попытался меня обогнать, мы догоняли пару болидов, один из которых явно испытывал проблемы и замедлял свое движение. Ферстаппен прекрасно видел, что происходит, но продолжал давить на педаль газа — даже выехав на траву. Все остальные пытались избежать инцидента, но в это время на траве Йос потерял над машиной контроль, его вынесло прямо на меня, мой болид бросило на соседний, и в итоге сошли все четверо. Авария была очень серьезной.

Официальные лица возложили в инциденте всю вину на меня, и в качестве штрафа я должен был пропустить следующие три гонки. Наказание чудовищное. Какое-то время спустя, некоторые люди в верхах стали раскаиваться в своем решении, но гонщик-то по сути своей бесправен. Ты бессилен что-либо изменить и вынужден просто смириться с принятым решением. Этот инцидент отбросил меня назад, ведь ничто не может заменить гоночной практики. Подобного рода вещи, безусловно, оказывают влияние на твою уверенность в себе, причем неважно, насколько сильно ты пытаешься не обращать на них внимание.

Остаток 1994 я провел в изучении науки Формулы 1, набирал очки, восстанавливал свою репутацию и уверенность в себе. А после середины сезона 95 я понял, что из Джордана пора уходить.

Я подошел к Эдди Джордану и сказал, что если ситуация с надежностью машины не изменится к лучшему, то в следующем году я за его команду выступать не буду. В 1996 году мой заработок зависел от результатов, показанных в 1995-м, а болид все ломался и ломался, вследствие чего назвать мой контракт справедливым можно было с очень большой натяжкой. Конечно, Эдди с этим не согласился, сказав, что это в порядке вещей. Спорить с ним смысла не было, и с этого момента я принялся рассматривать другие варианты.

На второй гонке сезона 95 в Аргентине я встретился с Лукой ди Монтеземолло — президентом Феррари. В квалификации я занял четвертое место, и он пришел на меня посмотреть. Похвалив за показанный результат, он заговорил о том, что у меня вроде бы есть машина Феррари, и ему рассказывали, что как-то раз я тестировал несколько спортивных автомобилей, и, ни один из них, по моему мнению, не может сравниться с Феррари GTO. Я ответил, что так оно и есть. Я расписал ему свои впечатления об этом автомобиле в таких восторженных тонах, что ему, наверное, следовало бы предоставить мне скидку на запасные части! Я ему на это намекнул, и вроде бы он воспринял эту идею позитивно. Скидок я жду до сих пор…

И все же первый контакт состоялся. Некоторое время спустя Майк Гризли, человек, занимавшийся моими контрактными притязаниями, поговорил с Ники Лаудой. Бывший чемпион мира работал в то время советником в Феррари, и он стал интересоваться моим положением в Джордане. В моем контракте был пункт о возможности выкупа, но когда Лауда услышал, сколько Феррари придется за меня заплатить, его удивлению не было предела. Казалось, что на этом все и закончится.

Я же после своих бесплодных дискуссий с Эдди Джорданом, стал серьезно посматривать по сторонам. Поговорил с Томом Уокеншоу, в то время довольно успешно руководившим командой Лижье. Он сделал Джордану предложение, которое было отвергнуто, в основном потому, что предложенные деньги не устраивали Эдди, но в то же время и из-за того, что мой переход в Лижье мог рассматриваться, как пощечина Джордану. Ему было прекрасно известно, что я, скорее всего, расскажу об этом всем, кто меня спросит!

В то же время до меня доходили сведения, что на Феррари еще рано ставить крест. И с приближением осени положение дел стало очень быстро меняться. Определенно, у Феррари была во мне сильная заинтересованность, но сперва нам нужно было утрясти детали сделки с Джорданом, из которого к тому времени я уже решил бесповоротно уйти.

Будучи в Джордане, в большинстве гонок я квалифицировался впереди своего напарника по команде Рубенса Баррикелло, которого одно время считали следующим Айртоном Сенной. Но в тот момент его результаты были таковы, что я не считал победу над ним чем-то особенным. Парень более не входил в чей-либо Топ10. Продолжение карьеры в Джордане моей репутации также не сулило ничего хорошего; поэтому переход в Феррари был верным решением со всех точек зрения. Если бы мы только нам удалось все уладить.

Я спросил у Эдди Джордана, сможет ли он посодействовать моему переходу в Феррари. Он дал неуверенный, но положительный ответ. Это означало, если ему заплатят нужную сумму денег, возможно все. Мы полетели к юристам Феррари в Швейцарию, и соглашение было достигнуто. Чтобы получить из Бенеттона действующего чемпиона мира Михаэля Шумахера, Феррари выложило очень крупную сумму денег, так что на мою долю осталось не так и много. Кроме того, большая часть этих денег в качестве выкупа ушла на банковские счета Джордана. И все же, самым важным было то, что я оказался в Феррари.

По окончании сезона 1995 года я буквально летал на крыльях. Вплоть до самого окончания контракта Джордан продолжал использовать меня в различных вечеринках для спонсоров, а я тем временем уже приступил к тестам в Феррари.

И сразу стало ясно, что этот мир в корне отличается от того, в котором я был раньше. Феррари обладает всеми необходимыми ресурсами. В отличие от Джордана, где принятие практически всех решений возлагалось на меня и моего инженера Эндрю Грина, в Феррари за все отвечают вполне определенные, но разные люди. И, конечно, мне очень помогало наличие в компании действующего чемпиона мира! Они пригласили Шумахера, потому что он был лучшим, и теперь оказывали ему поддержку, которую он ожидал, и от этого я мог только выиграть.

О том, как я собираюсь справляться с ролью второго номера при Шумахере, меня спрашивали таким тоном, будто я совершил суицид. Все были уверены в том, что этот человек полностью уничтожит меня, как пилота. На самом деле, я не видел в этом никаких проблем, поскольку с самого начала знал, что в этой команде мне предстоит быть вторым номером. Шумахер дважды выигрывал Чемпионат и на протяжении нескольких сезонов показывал очень хорошие результаты! Феррари собиралось предоставить мне все, что было в их силах, чтобы в конце каждой гонки я смог финишировать прямо позади Михаэля. Что ж, если я буду лидировать, а он будет идти вторым, победить мне не позволят. Но, в принципе, в этом есть свой резон, поскольку Феррари было необходимо сконцентрироваться на победе в чемпионате, и Михаэль должен был быть лучше меня. В подобной точке зрения я не видел никакого криминала. Во всяком случае, с приближением сезона 96 у команды возникли куда более насущные проблемы.

Новый Ф310 появился на свет очень поздно. Сроки сдачи постоянно сдвигались, сдвигались, и еще раз сдвигались. В конце концов презентация болида состоялась лишь 15 февраля, как раз за две недели до момента начала его подготовки к отправке в Австралию на первый Гран При сезона.

Мы с нетерпением ожидали дня, когда, наконец, сможем сесть за руль Ф310. Но стоило Михаэлю приступить к тестам — и мы сразу же столкнулись с проблемами. Из прокладки, отделявшей коробку передач от мотора, протекало масло. Из-за сложного устройства самой коробки ее было не так-то просто починить. Время поджимало. В это трудно поверить, но настроение было близко к паническому. Все работали дни и ночи. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным.

За неделю до вылета мы дошли до того состояния, когда паниковать уже никакого смысла не было — будь что будет. Команда уже всерьез рассматривала вариант, когда прилетим в Мельбурн, и будем полностью уничтожены. Все прокладки, которые только могли протекать — продолжали течь. Мы переделали одну прокладку — она снова протекала. Машина являла собой прекрасное произведение инженерной мысли, но чересчур сложное. Феррари была единственной командой, использовавшей эту деталь, и мы бы получили несомненный выигрыш оттого, что она была очень легкой. Если бы она была в рабочем состоянии.

В конце концов, прокладку необходимо было заново сконструировать и изготовить. Тут-то и обнаружилось превосходство Феррари. Благодаря своему величию, в случае необходимости они могут очень быстро реагировать на любые неожиданности. Джордан, к примеру, никогда бы не рискнул выпустить автомобиль столь поздно, потому что, если что-то пошло не так, на этом бы для них все и закончилось. Это не критика. Таково положение вещей. Джордан, как и большинство остальных команд не мог позволить себе такие эксперименты.

Но в то же время Феррари казалась очень дезорганизованной, в основном потому, что у нас было одновременно столь большое количество разнообразных проблем. Каждый раз, когда я выезжал на Ф310, что-то случалось. Если не прокладка — значит что-то другое. Мы устраняли эту неисправность, а сразу за этим могла снова начать протекать прокладка. Проблема за проблемой — что-то немыслимое.

Мне было очень жаль команду, потому что машина была прекрасно спроектирована и отлично сделана. Было просто непостижимо, что столько всего ломалось. И, с приближением начала сезона, жизнь становилась все более и более сложной.

Впервые спонсором Феррари стала ювелирная фирма Аспрей. Естественно, им хотелось произвести впечатление, и однажды вечером в их апартаментах на Лондонской Бонд Стрит было организовано очень формальное мероприятие. Там ждали Михаэля и меня. И, стоя там в своем ярко-красном обмундировании, я ощущал себя некоей марионеткой, поскольку все остальные прохаживались в вечерних костюмах. Так или иначе, это была часть моей работы, хотя более серьезное испытание ждало меня завтра на трассе в Фиорано, где должны были пройти тесты с моим участием.

Изначальный план (один из многих!) предполагал, что я закончу тесты в Фиорано, полечу в Лондон на встречу с Аспрей и затем вылечу из Хитроу в Японию, маршрутом до Австралии. Планы, планы… После всех наших проблем завтра я должен был возвращаться в Фиорано.

На следующий день, чтобы вылететь в Милан, мне пришлось подняться в 6 утра, и затем, как сумасшедший, я гнал до Фиорано, поскольку мне нужно было успеть на четырнадцатичасовой самолет из Болоньи обратно в Лондон, чтобы там пересесть на рейс до Токио. По пути я позвонил своему инженеру, чтобы убедиться в том, что все подготовлено. Он сказал «Никаких проблем, мы готовы выпустить болид на трассу».

Я приехал в Фиорано только за тем, чтобы обнаружить, что у болида внезапно начало протекать топливо. Ни с того, ни с сего возникла еще одна проблема. Что ж, всяко бывает. Мне сказали, что ждать смысла нет. Но я был даже рад такому неожиданному повороту событий, потому что в таком случае у меня была бы возможность быстро вернуться в Лондон. Но, как только я подъехал к аэропорту Болоньи, мне позвонили из Фиорано и сказали «возвращайся».

Думать о последствиях этого звонка мне не хотелось. Всю неделю я только и делал, что бронировал билеты на рейсы и менял свои планы. Мой агент по поездкам дошел до стадии, когда он уже не хотел отвечать на телефонные звонки, потому что знал, что это опять звоню я, чтобы снова все переиграть. В какой-то момент я забронировал билеты сразу на несколько рейсов и понятия не имел, на котором из них я собираюсь улететь — Бритиш АирВейз, АНА, ДЖАЛ… назовите рейс на Токио, и я был на нем.

Я вернулся в Фиорано, прыгнул в болид, проехал 200 ярдов — и тут новая проблема. Я уже перестал чему-то удивляться или огорчаться. Я уже ничего не хотел. В Токио я собирался провести несколько встреч и дать пару интервью. Теперь об этом можно было забыть, потому что с этого момента мне предстояло вылететь из Лондона лишь на следующий день. Я просто выключился и расслабился. Был очень приятный денек, так что, пока они работали над машиной, я нежился на солнышке.

Перед закатом все было исправлено. Я выехал пару раз на трассу — с большой пользой, поскольку нам удалось обнаружить кое-что интересное в температурных режимах мотора. По возвращении в боксы я должен был повидаться с Монтеземоло и рассказать ему о поведении машины на трассе. Затем мне нужно было еще переговорить с Жаном Тодтом, начальником команды, и обсудить полученные результаты.

В то же время, я понимал, что мне действительно нужно успеть на последний рейс из Милана. Я не хотел откладывать вылет на раннее утро, поскольку существовала очень большая вероятность выпадения тумана, как в Милане, так и в Хитроу. Путешествие между двумя самыми туманными аэропортами мира Европы слишком многое вверяло в руки провидения. А я собирался-таки успеть на рейс до Токио.

В течение первого теста в Фиорано я не испытывал Феррари на полную мощность, ибо поставленная задача была не в том. И вне всяких сомнений, тестируя Ф310, я был куда в большей безопасности, нежели в дикой ночной гонке до Милана. Должен признаться, той ночью я вел машину, как лунатик. Выданный мне маленький Фиат Купе способен был развить скорость до 140 миль в час. И я, обгоняя, где только можно, ехал на абсолютном пределе! Это было полным безумием, но я должен был успеть на этот самолет. Я следил за движением, понимая, что если кто-нибудь возникнет на моем пути, мы оба разобьемся в лепешку. Я никогда не был так напуган. В аэропорту Линате я оказался за пять минут до окончания регистрации. Остановился перед входными дверьми, вбежал в терминал, кинул ключи от машины на стойку Алиталии и сказал, что в понедельник придет кто-то из Феррари и заберет машину. Это было в пятницу вечером! Вот вам еще один плюс от работы в этой команде. Как только итальянцы слышат слово Феррари, никаких проблем больше не существует. Меня быстро провели на борт, и из последних сил я рухнул в кресло.

Несмотря на то, что я прибыл в Японию на день позже, мне без особого труда удалось изменить расписание своих встреч. Мне очень помогло то, что в Токио я чувствую себя, как дома. Правда-правда, мне очень нравится приезжать сюда. Проведя в японских гонках три года, живя в то время в столице, каждый раз, когда я приезжаю сюда, мне кажется, что я возвращаюсь в детство.

Все европейцы или иностранцы — обычно здесь нас было с полдюжины — останавливаются в Президент Отеле. Это наш второй дом, и он намного лучше съемной маленькой квартиры. Меня здесь знают все, и я очень быстро окунулся в привычную атмосферу.

Я решил, что сначала зайду перекусить в Хард Рок Кафе, затем поиграюсь в автоматы, а может быть почитаю последние журналы. Затем вернусь в отель, наверно даже посплю перед ужином, а затем рвану в ночные клубы. Я знаю здесь все маршруты. Я чувствую себя в Токио очень комфортно и, в каком-то роде, мне здесь даже лучше, чем в Дублине. Более уютно. Я живу не так далеко от Дублина, так что, конечно, я частенько в нем бываю, но в посещении Токио есть нечто особенное, все равно, что вернуться в любимый домик отдыха.

Определение это вернО, поскольку здесь я впервые я смог на какое-то время расслабиться. В Болонье я снимаю квартиру, но у меня совершенно не остается времени на отдых, поскольку команда регулярно вызывает меня в Фиорано. В среднем дорога туда занимает 40 минут — я проезжаю ее за 23, но постоянно гонять на такой скорости не очень-то здорово. Я предпочитаю ехать не спеша. И, как только я приезжаю, неизбежно возникают проблемы, и на какое-то время я могу вернуться в Болонью, но живя в постоянном ожидании звонка, невозможно организовать что-то еще, даже поход в гимнастический зал. Это очень сильно затрудняет жизнь.

Я постоянно должен быть готов к действию. Команда работает над машиной вплоть до наступления темноты. Иногда выезжать на трассу требовалось и после захода солнца, может быть только для того, чтобы обнаружить следующую неполадку. Ночные тесты очень зрелищны: тормозные диски светятся ярко-оранжевым светом, ряд маленьких огоньков взбегает по бортовой панели, показывая наступление момента переключения передач; выхлопные трубы извергают языки пламени. Все это выглядит очень поэтично.

И все это является частью атмосферы Фиорано. Тестовая трасса, владелицей которой является Феррари, находится на краю Маранелло, и за заградительными решетками постоянно находится внушительная толпа зрителей. Как гонщик Феррари, ты постоянно находишься под микроскопом. Разговоры этих людей постоянно сводятся к временам, показанным тобой на круге. Порой они не обращают внимания на то, что ты, возможно, проверяешь какие-то идеи, и времена на круге в настоящий момент не имеют никакого значения. Перед лицом тиффози ты не имеешь права выступать спустя рукава. На первых своих кругах в Фиорано я пытался показать приличные времена — и, могу сказать, что команда поощряла это, поскольку постоянно давала мне свежие покрышки. Когда же появился Михаэль, все было наоборот. Они пытались замедлить его, поскольку качество его пилотирования и так всем известно, и им не хотелось, чтобы он на новой машине сразу показывал свою силу.

Трасса в Фиорано была построена в семидесятых годах, намного опережая тогда свое время. В самом деле, Феррари остается единственной командой, обладающей своей собственной базой для тестов. Очень полезно иметь возможность выпустить машину тогда, когда тебе это нужно, а не бронировать заранее трассу, чтобы потом выехать на трек в поисках ответа на вопросы. Фиорано настолько узка, что если ты допускаешь малейшую ошибку или отклоняешься от идеальной траектории, цена такого маневра многократно усиливается, и твои времена на круге очень сильно падают. Тифози стоят там целый день. Однажды из-за возникших проблем, мы сумели проехать всего один круг, и случилось это в полной темноте. И все равно фаны, ждавшие от самого рассвета и до заката, еще стояли, просто чтобы это увидеть. Такого больше нет нигде. Это просто невероятно.

Летя из Японии в Австралию, я размышлял о давлении, вызываемом подобным вниманием. Токио — это прекрасная остановка на пути в Мельбурн; одиннадцать часов из Лондона, затем десять часов до Сиднея, и оттуда еще чуть-чуть. У меня была уйма времени чтобы поразмышлять обо всем, что шло не так, как оно было нужно.

Я знал, что команде предстоят нелегкие времена, но, скажу по правде, меня это не особо заботило. Я пропускаю критику мимо ушей, и начинаю беспокоиться только если не могу выполнять свою работу так, как нужно. Я не нуждаюсь в ком-то, кто бы делал мне замечания. Я знаю, когда поступаю правильно, когда нет, и меня не волнует мнения людей со стороны. Но итальянцы очень темпераментны. Они очень болезненно реагируют на критику, а я знал, что в Мельбурне ее будет предостаточно.

И я действительно считал, что команде Феррари придется очень не сладко.

Глава 2. Слишком хорошо, чтобы быть правдой

Гран При Австралии я могу подытожить следующим образом: в Мельбурн приехали две девчонки, с которыми я познакомился незадолго до того в Токио, и я собирался с ними встретиться. Мы поболтали по телефону, и… на этом все и закончилось. Больше мы не общались. Едва сойдя с трапа самолета, я сразу же с головой окунулся в работу. Такое вот Гран При!

Приехал я в среду утром и отправился прямо на пресс-конференцию, оттуда на трассу, где со своими инженерами обговорил все детали. Затем вместе с техническим директором Жаном Тодтом мы поужинали в отеле, после — сразу в постель. На следующее утро началась практика: нам добавили еще один день тестов, поскольку этот трек был новым для всех. Затем еще более длинные дискуссии с инженерами, обратно в отель, ужин и постель. И так каждый день без перерыва. Я никогда не получал от Гран При так мало удовольствия! Что и говорить, после более расслабленной атмосферы в Джордане, это было легким шоком.

Мы были немного удивлены поведением машины, поскольку с самого начала Ф310 была относительно быстра, но все равно ощущения были ужасны. На входе в поворот мы страдали от ужасной избыточной поворачиваемости (когда болид пытается сорваться в занос), а затем, как только я нажимал на педаль газа, болид норовил ехать прямо, не вписываясь в поворот. Тем не менее, времена на круге получались достаточно хорошими. Все это было очень странно.

Настраивать подвеску и аэродинамику автомобиля сродни решению головоломок. Сначала я думал, что болид слишком «мягкий», и в пятницу вечером попросил своего инженера сделать переднюю подвеску болида очень жесткой. После того, как он внес изменения, Ф310 стал лучше. Конечно, не на все сто процентов, а просто лучше. Поскольку времена на круге были достаточно хорошими, у нас появилось чувство, что если так пойдет и дальше, то выглядеть мы будем очень неплохо. Однако, оказалось, что Вильямсы-Рено идут на секунду быстрее. И мы сразу поняли свой уровень.

Все жаждали посмотреть, как я буду смотреться на фоне Шумахера. Мои времена на круге были очень близки к его, и, в один момент, когда мы выехали вместе, я был чуточку быстрее, и это радовало, поскольку, как мне кажется, все рассчитывали на то, что Чемпион Мира меня раздавит.

В целом, я не был столь стабилен, как Михаэль, хотя и чувствовал, что, когда дело дойдет до субботней квалификации, то смогу пройти достаточно быстрый круг. Чувствовал я себя вполне уверенно. Но тут незадолго до окончания субботних свободных заездов у меня сгорел мотор, и я сразу понял, что до начала квалификации его заменить не успеют.

Механики Джордана справлялись со сменой мотора очень быстро. Насколько я помню, рекорд был где-то в районе 35 минут. Наши парни потратили на это 2 часа. Причина столь большой разницы достаточна проста: у Джордана радиатор отсоединялся вместе с мотором, так что, когда требовалась замена, новый агрегат сразу же шел вместе с радиатором. В Ф310 же радиатор находился в шасси, и при его отсоединении вся система охлаждения вытекала наружу.

И болид, и мотор — все здесь было ново и незнакомо. В результате я смог сесть в кокпит только по истечении уже двадцати пяти минут квалификации.

В каком-то смысле, это еще не было катастрофой, потому что каждому гонщику на квалификацию отведено двенадцать кругов. Но и для того, чтобы проехать один единственный круг, после которого вносятся последние изменения, подстраивающие болид под сиюминутные условия, тоже требуется какое-то время. Температура полотна, по сравнению с утренней сессией, немного выросла, и как только я выехал на трассу, то сразу же понял, что болид потерял то сцепление, которым мы наслаждались ранее. Внезапно появилась очень сильная недостаточная поворачиваемость, и, как результат, плохое время.

Первое, что пришло в голову — увеличить угол атаки переднего антикрыла и придать большую прижимную силу. У передних колес болида появится больше сцепления с трассой, и это позволит более легко входить в повороты. Решение оказалось верным, и в результате я сразу же поехал намного быстрее. Но все же достаточно средне. А время поджимало.

Единственное, что оставалось — еще больше увеличить переднее антикрыло и надеяться на лучшее. Проблема была в том, что времени у меня оставалось лишь на то, чтобы покинуть боксы, и проехать один быстрый круг, не более того. В тот день все показывали свои лучшие времена на второй или третьей попытках, поскольку именно в этот момент покрышки начинали работать по-настоящему хорошо. Я же себе такой роскоши позволить не мог.

В течение прогревочного круга я пытался разогреть резину, нагружая ее в поворотах, и в какой-то мере в этом преуспел. В начале быстрого круга передние колеса были не столь хороши, как должны были быть, но уже и не столь плохи, как раньше.

Михаэль завершил свой быстрый круг как раз в тот момент, когда я выезжал из боксов. Сказать по правде, его время не было достаточно быстрым. У меня был шанс. И я знал, что нужно делать.

С точки зрения отсчета времени, каждый круг делится на три сектора. По завершении каждого из них, показанное промежуточное время отображается на дисплее панели управления. На первом секторе я шел на три десятых медленнее Михаэля — и это подтверждало мои подозрения, что покрышки «не готовы», то есть еще не дошли до оптимальных рабочих условий. Но на завершающих двух третях дистанции все пошло гораздо лучше.

В целом мой круг был хорош, но не великолепен. Он не был пройден на пределе. Это был очень точный круг, но лучшие круги должны быть точными и чистыми. Как только я пересек финишную черту, Лука Балдизьери вышел на связь и сказал «Хороший круг!» Его голос был очень счастливым. Я проверил показания на дисплее. Я был впереди Михаэля! Но пока не мог назвать своего общего места на стартовой решетке.

В течение квалификации маршалы в случайном порядке зазывают болиды на взвешивание. Когда я вылез из болида, чтобы пройти обязательную проверку веса, все вокруг говорили «Молодец!» И только тогда я понял, что занял третью позицию на стартовой решетке! После всех тех неприятностей, с которыми мы столкнулись, в это было трудно поверить. Для меня это было равносильно завоеванию поул-позишн. Вильямсы-Рено стояли на первой линии стартового поля, и мы знали, что они намного быстрее всех остальных. Я не мог удержаться, чтобы не помечтать, где бы я оказался после своей второй или третьей попытки, но, конечно, реально наш болид не был в полусекунде от Вильямса. Настроение у меня было прекрасным.

Для того, чтобы вернуться в боксы Феррари, мне нужно было пройти через всю питлейн. На своем пути я миновал боксы Джордана, откуда все высыпали наружу. В мой адрес сыпались самые разные фразы, но одна особенно привлекла мое внимание. Оказалось, что Эдди Джордан поспорил с боссом Бенеттона Флавио Бриаторе и хозяином Формулы 1 Берни Экклстоуном, что в квалификации я сделаю Шумахера. И каждый раз, когда это случится, они платят ему 20 000 долларов. А каждый раз, когда Шумахер будет стоять впереди меня, ЭД должен будет отдать 5 000 долларов. Так что, Эдди уже вышел вперед. Я ушел из его команды, а он все еще зарабатывает на мне деньги. Впрочем, меня это не особо удивило.

Когда я дошел до боксов Феррари, настроение там было приподнятое. По правде говоря, я не знаю, что испытывал Михаэль; он сказал лишь «хорошая работа» или что-то в этом духе. Впервые за последние пару сезонов его напарник по команде опередил его в квалификации, причем в честном бою. У него были свои проблемы с машиной — так что он был притихшим. В любом случае, вскоре нам предстояло идти на очередное совещание. Когда Феррари занимают третью и четвертую позиции на старте, всегда есть что обсудить.

Мы планировали провести в Мельбурне настолько быструю гонку, насколько это будет возможно. Это может прозвучать, как очевидный факт, но нам приходилось учитывать большое количество переменных, особенно количество пит-стопов. Было ясно, что Вильямсы находятся совсем на ином уровне, поэтому я рассчитывал на то, что Бенеттоны (шестая и седьмая позиция на стартовой решетке) будут возможно не столь быстры. Все упиралось в выбор подходящей нам тактики. Пытаться перехитрить Вильямс смысла не было. Они могли делать все, что хотели — один, два, три пит-стопа — и все равно выиграть гонку. Компьютер посчитал, что Феррари лучше заезжать в боксы два раза, что ж, так тому и быть.

Я считаю, что в 1995 году было сказано очень много чепухи по поводу тактики пит-стопов. Говорили, что Бенеттон был умнее всех остальных, но по-моему, основная причина их успеха крылась не только в этом. Просто Михаэль Шумахер, бывший тогда в Бенеттоне, был быстрее всех нас. Он мог заправить свой болид большим, нежели гонщики Вильямса, количеством топлива, и все равно идти с ними в одном темпе. Затем, поскольку у него еще оставалось топливо, он меньше заправлялся на первом пит-стопе и, благодаря этому выигрывал позицию. Все сводилось к тому, что Михаэль был быстрее. И пусть так называемые эксперты рассуждали, что стратегии Бенеттона намного продуманнее, факты были таковы, что если ты недостаточно быстр, то никакая стратегия тебе не поможет.

Итак, я стоял на втором ряду стартовой решетки и не испытывал никаких иллюзий по поводу того, что могу выиграть гонку. В этот момент случилась маленькая неприятность: когда я уже занял свое место, что-то упало на переднее антикрыло моего болида, и нам пришлось его заменить. Перед этим, по пути из боксов до своей позиции на стартовой решетке, я обнаружил, что болид страдает от недостаточной поворачиваемости, и попросил увеличить угол атаки переднего антикрыла. Механики изменения внесли, но я совсем не был уверен, что они продублировали их на только что установленном крыле.

Сезон 1996 года по-настоящему начался в тот момент, когда погасли красные огни светофора — и я наблюдал, как гонщики Вильямса, Хилл и Вильнев, сорвались с места. В первом повороте Деймон Хилл немного замешкался, и его Вильямс понесло немного в сторону. Помню, я думал тогда «Деймон стал легкой добычей», поскольку увидел пространство и ринулся в него, зная, что Деймон калитку не захлопнет. На самом деле, Хилл ошибся настолько, что пропустил и Михаэля. Все шло прекрасно: Жак Вильнев лидировал, я был вторым, и знал, что Деймон никоим образом не сможет пройти Михаэля, как минимум до первой дозаправки. Для начала это было совсем неплохо.

И вдруг появились красные флаги. К моему глубочайшему разочарованию, гонка была остановлена, а я так удачно стартовал. Точная причина остановки была неизвестна, но я предполагал, что где-то на первом круге произошла авария. Мы медленно вернулись на стартовую решетку, и где-то по пути я увидел повторы случившегося. На входе в третий поворот Мартин Брандл, стартовавший из хвоста пелетона, влетел в пару машин, которые по-видимому, уже успели столкнуться сами. Цепная реакция была вызвана тем, что один болид наехал на другой, это вынудило Девида Култхарда вывернуть руль вбок. МакЛарен, который в свою очередь был подтолкнут сзади, въехал в Заубер Джонни Херберта, и как раз в этот момент на сцене появился Мартин Брандл. Его болид врезался в машину Херберта, взлетел в воздух и пару раз перевернулся. Авария была ужасна. Мартину крупно повезло, поскольку при приземлении пилот не получил никаких ушибов. По иронии судьбы это был болид Джордана.

То, как Вильямс и Джордан истолковали новые правила, касающиеся поднятия боковых стенок кокпитов, в попытке обезопасить головы гонщиков, вызывало множество споров. Джордан немного схитрил таким образом, что им не пришлось поднимать стенки кокпита настолько, как это сделали все остальные. И от этого они получили выгоду в аэродинамических характеристиках. Может быть и очень малую, но тем не менее. Однако от этого пострадала безопасность пилотов, и мне кажется, что подобное решение — полностью неверно.

Формула 1 не нуждается в том, чтобы люди умничали в вопросах безопасности. На этот раз Джордану крупно повезло. А ведь голова Мартина могла бы выйти за пределы кокпита. Им повезло в том, как крутился болид, и в том, что не было боковых перегрузок и сильного столкновения с бетонной стеной.

Болид сразу же разломился на две части, мотор отделился от шасси, и это означало, что к моменту вращения болида не добавился еще и вес мотора. Это был «лучший» тип аварии — если так конечно можно выразиться — из тех, что очень зрелищны, но, в действительности, ничего особенного.

Если бы Мартин получил серьезный удар по голове, мне страшно думать, что бы написали газеты в связи с теми комментариями, которые делали владельцы других команд, касательно Джордановской интерпретации высоты стенок кокпита.

Рон Деннис, шеф МакЛарена, в интервью Моторинг Ньюс сказал (до инцидента), что конструкторы болидов, из-за различных дырок в правилах, должны задать себе серьезный вопрос: «Собираемся ли мы сделать наш болид явно менее безопасным, чтобы выиграть в характеристиках, даже если выгода будет выражаться в улучшенном боковом обзоре?»

Можете ли вы представить себе, чтобы разнесли бы таблоиды, если бы Брандл получил серьезные травмы головы?

В конце концов, за это отвечали технические делегаты ФИА, и они признали Джордан легальным. Однако, оставался тот факт, что в составлении этого правила принимали участие конструкторы команд Формулы 1. И стало понятно, что двое из этих конструкторов знали, что они смогут найти лазейку в этом самом правиле, которое сами помогали прописать. Руководство этого вида спорта должно консультироваться с конструкторами. И со стороны двух из них было очень некорректно затем воспользоваться лазейкой.

В любом случае — Мартин был в полном порядке, и это главное. Когда ты видишь, как другой гонщик попадает в аварию, ты думаешь об этом прежде всего. Ты просто надеешься, что он выберется оттуда в целости и сохранности. И когда происходит именно так, ты выбрасываешь это происшествие из своей головы.

Должен заметить, что сделать это было намного легче, чем обычно, поскольку на старте я стоял в голове пелетона. Когда ты стоишь в середине, это просто ужас. Если ты в первых рядах, перед тобой стоит всего пара гонщиков, и все. Как только я увидел, что Вильнев и Хилл начали движение, я могу мельком бросить взгляд в зеркала, чтобы посмотреть, кто где находится, и затем полностью сконцентрироваться на гонке. Чем глубже ты стоишь на старте, тем труднее точно оценить происходящее вокруг. Основное правило гласит, что гонщик, который находится позади, должен следить за парнем, едущим впереди, и пытаться предугадать его намерения. Ты смотришь за своими передними колесами — таков в моем понимании закон.

На повторном старте, я снова стартовал лучше, чем Деймон, однако на этот раз он прошел первый поворот без ошибок. Феррари определенно не хватало ускорения и скорости на прямой. Был ли это вопрос недостаточной мощности мотора или возможно более сильной аэродинамической загрузки — точно не скажу. Я шел по чистой стороне полотна (на гоночной траектории находится больше резины и меньше пыли и грязи) и дважды пытался атаковать Хилла, но каждый раз он успешно отбивал мои атаки.

Стоя на старте, я подумал о том, как бы мне избавиться от недостаточной поворачиваемости. Я не хотел сильно менять настройки, поскольку это отдалило бы меня от того, что мы наработали во время тренировок. Делать дальнейшие изменения было очень большим риском, поскольку недоворачиваемость могла быть вызвана тем, что покрышки на столь ранней стадии гонки еще не набрали должной температуры. В результате мы оставили настройки без изменений, и теперь я понимаю, что нам все же следовало чуть-чуть увеличить угол наклона крыла, поскольку, как только гонка началась, я понял, что проблемы никуда не исчезли.

После первой пары кругов, стало ясно, что нет никакого смысла в том, чтобы гнать из всех сил, поскольку недостаточная поворачиваемость разрушит мои передние покрышки. Мне следовало соблюдать осторожность и просто пытаться сохранить свою позицию.

Впереди ехали лишь Вильнев и Хилл, я шел третьим. Михаэль постепенно ко мне приближался. Перед гонкой мы условились, что если я буду быстрее его, он не будет мне мешать, и наоборот. Такая точка зрения имела под собой основания. Если я буду быстрее Михаэля, то буду вести свою собственную гонку, но, если в последнем повороте я буду третьим, а Михаэль четвертым, я пропущу его без всяких проблем. Михаэля взяли для того, чтобы он выиграл Чемпионат. Мне же достанется три очка вместо четырех. Кого здесь интересует статистика?

Мы заранее договорились, что если Михаэль будет идти быстрее меня, он свяжется с боксами, а затем мой инженер выйдет на связь со мной и просто скажет «Михаэль». Это будет сигналом пропустить его. Поскольку я боролся со своими проблемами, а Михаэль постепенно приближался ко мне, то было очевидно, что это должно произойти. Но я хотел пропустить его так, чтобы одновременно меня не прошел Алези.

Я выбрал прямую на противоположной стороне от боксов. В этом месте Алези едва ли будет ожидать подобного маневра. И даже если он и попытается проскочить вперед, дальше будет пара поворотов, где я смогу удержать его позади. Все сработала отлично, хотя своим маневром я поймал врасплох и самого Михаэля! Он вынырнул позади в самый последний момент, но, к счастью, все сработало отлично. Алези упустил свой шанс.

Я знал, что не смогу ехать в темпе Михаэля; я был слишком медленен. Вызвано ли это было недоворачиваемостью или он был просто быстрее меня, я не знаю. Интересно, что на утреннем уорм-апе (когда нарабатываются настройки на гонку) мы с ним были разделены сотыми долями секунды, что меня полностью устраивало.

Еще одной проблемой, беспокоившей меня в течение гонки, был износ тормозов. По своему опыту я знал, что имею склонность в течение гонки нагружать тормоза больше, чем в квалификации. Проведенный замер износа моих тормозов на Феррари показывал, что если все будет без изменений, мне будет трудно закончить гонку. Но это была теория, поскольку в течение тестов у меня не было возможности проехать на Феррари всю гоночную дистанцию целиком, и истинный масштаб проблемы мы не представляли. Мне оставалось лишь внимательно отслеживать поведение болида на трассе. Сказать по правде, даже если бы я гнал из всех сил, то все равно не смог бы догнать Михаэля. Моими соперниками были Алези и Бенеттон. Я пытался ехать в своем ритме и не делать ошибок. К несчастью, с Алези вы никогда не можете знать, что у него на уме.

Приближаясь к зоне торможения перед очень медленным поворотом (как раз там, где у меня были проблемы из-за недоворачиваемости) я бросил взгляд в зеркала заднего вида, и увидел, что Алези явно настроен пролезть по внутреннему радиусу, хотя, на мой взгляд, он был слишком далеко. Я предположил, что у него нет никаких шансов на успешный маневр, и не стал об этом беспокоиться.

Затем я взглянул снова, и он был тут как тут, направляясь в никуда. Фактически он потерял контроль над своей машиной еще до того, как ударил меня. Столкновение могло быть намного хуже; он мог спокойно вынести меня из гонки. В результате Бенеттон повредил часть моего заднего антикрыла, и на нескольких следующих кругах я немного снизил скорость, просто чтобы проверить, все ли в порядке.

Для Жана, вообще, подобные штучки весьма характерны. Кажется, что он проделывает их практически в каждой гонке. В первом повороте после старта предыдущего Гран При Бельгии он, блокируя тормоза, влез внутрь. Я был впереди него и, если бы я повернул — что с чистой совестью мог сделать — он бы въехал в бок моего Джордана, и, возможно, гонка была бы остановлена. И я знаю, кого бы в этом столкновении обвинили. В тот раз я освободил ему пространство, и потерял из-за этого несколько мест. Однако на этот раз он заплатил за свое нетерпение сполна.

Это было здорово, поскольку сход Алези снял с меня давление вплоть до самого финиша гонки. Я мог ехать с своем собственном ритме. Я даже мог ускориться, потому что все контролировал и ехал, не заботясь о том, чтобы вести защитные игры. Я стал идти быстрее на две-три десятых на круге, и, больше не заботился о позднем торможении, об удерживании позади себя Алези, и риске повышенного износа тормозов.

Остаток гонки прошел без каких-либо происшествий. После того, как по техническим причинам сошел Михаэль, я передвинулся на третье место, но не гнал во весь опор. Я думал: «Надо финишировать, надо финишировать». Я не мог поверить, что это случится.

Пройденная дистанция была самой большой, которую я когда-либо накатывал на новом болиде. В такие моменты ты многому учишься — например я узнал, что слишком много двигаюсь в кокпите. Сначала сиденье мне показалось довольно уютным, но по прошествии времени я запомнил, где мне необходима дополнительная поддержка. Я изучал поведение болида, и это должно было мне пригодиться в будущем.

В один момент мне в голову пришла забавная мысль, что если пилоты Вильяма врежутся друг в друга, то я смогу победить! Как Найджел Менселл, который, вопреки всем прогнозам, в 1989 году выиграл свою первую гонку за Феррари. Ситуация тогда была весьма схожа — новая Феррари испытывала массу проблем. Они поставили новую полуавтоматическую коробку передач, и Менселлу повезло, что на практике он смог проехать достаточное количество кругов без поломок. На уорм-апе его машина еле ползла. Я охотно верю в то, что Найджел заказал себе тогда билеты на ранний вылет домой. Он в самом деле не верил, что сможет финишировать в той гонке, не говоря уже о том, чтобы выиграть. Когда ему это удалось, Италия сошла с ума.

Я думал тогда: «Вот будет здорово, если то же самое случится со мной!» Но затем я вспомнил о Гран При Австралии конца 1995 года. Тогда я шел на спокойном третьем месте и рассчитывал покинуть Джордан на мажорной ноте, как вдруг сгорел мотор.

Это вернуло меня на землю. Каждый круг стал казаться все длиннее и длиннее. При виде клетчатого флага радости моей не было предела. А что творилось в боксах Феррари!

Я искренне радовался вместе со всеми — команда своей упорной работой определенно заслужила этот праздник. Но, сказать по правде, гораздо больше гордости у меня вызывало третье место в квалификации, позволившее мне в течение гонки избежать многих неприятностей. Финишировать третьим в подобной ситуации мог любой. В этом не было ничего особенного. Но, по крайней мере, я заслужил одну или две кружечки пива. Затем я должен был спешить на самолет, чтобы этой же ночью вернуться обратно в Европу. И мне так и не довелось встретиться с теми двумя девушками…

Глава 3. Показывая свои цвета

Шум, который я слышал после финиша на третьем месте в Австралии, не имел ничего общего с показанным результатом. В закрытом парке меня ждал Михаэль, и, кажется, он сказал «хорошая гонка, молодец». Мне трудно было расслышать точно, что именно он хотел сказать, потому что у меня в ушах все звенело.

Для снижения шума мотора многие гонщики, садясь в болид, затыкают уши специальными затычками, которые используются также в качестве наушников для радиосвязи с боксами. Увы, в течение гонки мои затычки из ушей выпали. Команда пыталась сказать, что, поскольку Жак Вильнев испытывает проблемы, мне нужно прибавить скорости, но этого я не слышал. В моих ушах постоянно что-то жужжало. Я понимал, что мой инженер пытается что-то мне сказать, но мне показалось, что у меня возникли какие-то проблемы, и я начал все больше и больше снижать скорость — и чем больше я отставал, тем больше мне говорили, чтобы я ускорялся!

После гонки ко мне подходили люди, но я не мог их ясно слышать. Раньше затычки никогда не выпадали, должно быть, это произошло постепенно, потому что я этого не заметил, только все больше и больше возраставший шум мотора, который под конец гонки стал совсем невыносимым. Я видел, как другие гонщики перед стартом гонки приклеивают затычки пластырем, и с того дня я решил взять этот прием на вооружение.

Тем временем, после событий, произошедших на подиуме, стал нарастать шум другого рода. Всякий раз после гонки гонщики, занявшие первые три места, поднимаются на подиум, и над ними поднимают флаги стран их происхождения. В моем случае был поднят флаг Ирландии, потому что я гоняюсь по ирландской лицензии, скорее из-за удобства, нежели по политическим соображениям. Флаг Ирландии — зеленый, белый и оранжевый — был создан для всей Ирландии; зеленый символизирует Республику, оранжевый — Северную Ирландию, а белый олицетворяет мир между ними. Проблема состоит в том, что так называемый триколор в Северной Ирландии ассоциируется только с Республикой. Людям на Севере уже в течение многих лет твердят, что на самом деле цвета этого флага — зеленый, белый и золотой. Истинный смысл я узнал только год или два назад; и мне стало интересно, являются ли эти зелено-бело-золотые разговоры намеренной дезинформацией тех сил, которые хотят поднять над Северной Ирландией флаг Объединенного Королевства Великобритании.

В любом случае, в тот момент, когда перед гонкой в Австралии официальные лица спросили меня, какой флаг я предпочитаю — ирландский или британский, вдаваться в ирландскую политику я не собирался. Я ответил, что мне все равно. Сказать по правде, я не придал этому особого значения, потому что был уверен, что не доберусь до финиша. В идеале я бы предпочел не несущий в себе никакой политической подоплеки флаг с трилистником. Также, на тот случай, если я выиграю, официальные лица спросили меня о национальном гимне. Я подумал еще, не слишком ли они испытывают мою удачу, но, на всякий случай, попросил подготовить «Londonderry Air», очень популярную, очень ирландскую, но совсем не политическую мелодию.

Внезапно, стоя на подиуме, я вспомнил все эти разговоры. Я оглянулся, чтобы посмотреть на флаг, но с того места, где я стоял, его не было видно. К несчастью, некоторые зрители, сидя дома, смогли слишком отчетливо рассмотреть Ирландский Триколор.

Мой отец получил несколько телефонных звонков, а газеты Северной Ирландии опубликовали ряд возмущенных писем. Я поднял этот вопрос в переговорах с правящей организаций, Интернациональной Федерацией Автоспорта (ФИА). Они сказали, что это был или флаг Великобритании или Ирландский Триколор. Они не поняли всей деликатности ситуации, и ничего не хотели об этом знать. Кто-то тогда еще сказал, что ирландцы слишком серьезно воспринимают эти вопросы. Они мне будут об этом говорить!

Я родился и вырос в Каунти Даун, что в Северной Ирландии. Наибольшую часть своего образования я получил в Регент Хауз, очень хорошей школе в Ньютоунвардсе, что в 10 милях от Белфаста. Большинство мальчиков в Регент Хаузе были протестантами, и я помню, как однажды учитель спросил, хотим ли мы объединения Ирландии. Я никогда не понимал политической или экономической подоплеки ситуации; я просто подумал «это один остров, и это должна быть одна страна. Да, у нас должна быть одна Ирландия. Почему нет?» Я не помню точное количество, но очень немного учеников разделяли мою точку зрения. Это было тем более удивительно, поскольку, как я уже сказал, это случилось в большой протестантской школе.

Это имело смысл тогда, и это имеет смысл сейчас. Если вы живете в Северной Ирландии, и вы не ирландец, тогда кто вы? Сказать, что вы британец — не ответ. На обложке «британского» паспорта написано «Объединенное Королевство Великой Британии и Северной Ирландии». Строго говоря, люди с севера Ирландии являются частью Великобритании. Некоторые говорят, что они — британцы и хранят верность королеве, но — и это мое личное мнение — королева нужна только для привлечения туристов. Я не против ее существования, но мне кажется, что остальные члены королевской семьи и их прислуга, ни что иное, как пустая трата денег.

Я мог бы сказать, что я — ирландец, точно также, как Девид Култхард говорит, что он шотландец. Шотландцу не обязательно говорить, что он британец, пусть даже в каком-то смысле у него на это прав больше, чем у любого выходца из Северной Ирландии.

Вне всякого сомнения, в последнее время ведется очень много разговоров о том, что Северная Ирландия теряет свои связи с Великобританией. Я слышал, как на Севере говорили, что люди с Юга хотят прийти и поглотить Северную Ирландию, потому что «это хорошая маленькая страна с хорошей маленькой экономикой».

Должно быть, они шутят. Северная Ирландия — прекрасное место, но, если посмотреть на ее инфраструктуру, то можно увидеть, что сама по себе она не самодостаточна. Основная промышленность очень сильно субсидируется Британским правительством; мы производим очень мало того, чтобы было бы само по себе жизнеспособно. Если Северная Ирландия потеряет свои связи с Британией, это обернется экономической катастрофой. У Республики Ирландии очень прогрессивное, молодое правительство. Но оно не сможет справиться с финансовой нагрузкой, которая ляжет на их плечи после объединения с Севером. Тут должен быть какой-то компромисс, и я уверен, что он может быть найден, если образованным, умным людям дадут возможность поразмыслить над этой проблемой.

По-моему, молодое поколение Севера и Юга на самом деле не очень-то беспокоится об этой старомодной догме, продолжающей разделять остров на две части. Я уверен, что если создать более хорошие межграничные транспортные коммуникации — пустить более совершенные поезда или, например, автобусы, — то потоки людей смогут залечить эту рану. Юное поколение не интересуется политикой. Они просто хотят жить по обе стороны границы, и в этом им могли бы помочь более хорошие коммуникации. И это содействовало бы укреплению связей между нашими странами. Должен подчеркнуть, что все высказанное является моим личным мнением, хотя мне было бы приятно знать, что я в своих взглядах не одинок.

Люди по обе стороны границы страдают из-за небольшой группки людей, жившей в прошлом. По-моему, Reverend Ian Paisley [радикальный протестантский пастырь] отбросил процесс объединения Ирландии на столетия назад. Когда мы приехали на Гран При Аргентины, я с несколькими своими друзьями смотрел телевизор, и в новостях показали беспорядки протестантов в Белфасте, желавших пройти по определенной дороге, и которым полиция не позволила этого сделать, поскольку католики, жившие в этом районе могли на это отреагировать негативно. Демонстранты кричали и орали; апеллировали к тому, что по этой дороге они ходили в течение приснопамятных лет, и почему им нельзя пройти на этот раз. Мои друзья захотели узнать, из-за чего, собственно, разгорелся сыр-бор. Я ответил: «Не спрашивайте, это очень трудно объяснить. Вы не поверите в то, что этим занимаются взрослые люди.»

Должен признаться, что, когда я пришел в Формулу 1, в прессе были сделаны определенные предположения об оранжевом и зеленом цветах на моем гоночном шлеме, и я не сумел избежать этой дискуссии. Когда я только-только начинал участвовать в гонках, у меня был чистый, белый шлем, но вскоре мне посоветовали сделать его более заметным. И именно тогда я выбрал оранжевый цвет. Ну ладно, совпало так, что оранжевый связывается с Северной Ирландией, но в этом не было никакой политической подоплеки. Если бы цветом протестантов был малиновый, на моем шлеме он бы не присутствовал. Я хотел выбрать яркий цвет. Поэтому я выбрал оранжевый.

Изначальный рисунок по бокам шлема напоминал раскраску, которая была у Айртона Сенны; тут же пошли предположения, что я ее скопировал. На самом деле оттенок моего оранжевого, выбранный мной первоначально, на фотографиях больше смахивал на желтый. Я привнес в него больше насыщенного оранжевого, затем добавил зеленые полоски, просто чтобы отметить свое ирландское происхождение и то, что оранжевый не несет в себе никакой политической окраски.

Должен признать, что я немного подыгрывал журналистам, когда в интервью меня просили прокомментировать религиозные проблемы Северной Ирландии, и интервьюеры толком не знали, как им следует воспринимать мои слова. Безусловно, это очень серьезная тема, и не они не были уверены, шучу я или нет, и вне всяких сомнений им не хотелось вызывать обиду по поводу, который, как ни грустно это признать, является вопросом жизни и смерти для людей по обе стороны ирландской границы.

На самом деле я не был в церкви с того, самого момента, как стал достаточно взрослым, чтобы избежать походов в воскресную школу. И у меня нет никаких намерений идти в церковь сейчас, потому что в Ирландии религия вызывает слишком много проблем. Мои родители и прародители тоже не ходили в церковь, несмотря на то, что большинство людей в Северной Ирландии церковь посещает. В последнее время число их уменьшилось, но все равно остается намного более высоким, чем в большинстве остальных частей Объединенного Королевства.

Ничто на Земле не способно вызвать у меня очень сильных эмоций. Я считаю, что ты можешь быть или хорошим, или плохим, и я не знаю, что правильно, а что нет. Найдется мильен людей, которые правы, но с другой стороны будет громадное число тех, что окажутся неправыми. И кто может сказать, что является истиной? Правильно ли будет сказать, что любой живущий в джунглях, из-за незнания религии в том виде, как она есть в нашем понимании, автоматически попадет в ад? Разве есть в этом логика? И, если посмотреть на то, как развивается ситуация в Северной Ирландии за прошедшие двадцать пять лет, о какой логике тут может идти речь?

Между Гран При Австралии и Гран При Бразилии у меня выдалось несколько свободных дней, и я повел себя немного неразумно. Я решил прибраться на заднем дворе своего дома в Дублине и действовал там, как слон в посудной лавке. Закончилось это ушибом плеча, что было крайне глупо. Мой дом находится в Далкее, очень милом местечке на юге Дублина. Сад простирается на пол акра и парень, владевший им до меня, решил в целях улучшения вида на залив Киллиней, спилить несколько деревьев. Соседи тогда вызвали полицию, пытавшуюся остановить его, и мне очень жаль, что они не смогли этого сделать. Мне больше нравится смотреть на деревья, а если я вдруг захочу насладиться видом на Ирландское море, то всегда могу спуститься в низ сада. Нынче, после того беспредела с пилой, который учинил прежний хозяин, сад был оставлен в полнейшем беспорядке. Остатки деревьев валялись повсюду. Мне пришлось их разрубать, а затем тащить через весь сад. Мне нравится заниматься подобными вещами: ты начинаешь ощущать, что делаешь что-то полезное, ане просто ездишь всю свою жизнь по кругу.

Мне не хотелось бы, чтобы у вас создалось впечатление, что мне очень нравится подстригать газоны или ухаживать за садом; на самом деле, совсем наоборот. Если бы у меня был выбор, я бы предпочел лес. Просто предоставил бы ему свободу расти, как растется, и забыл бы о нем. Но сначала я должен был убрать упавшие деревья. Именно тогда я и повредил свое плечо, после чего предстоящий перелет в Южную Америку грозил омрачиться ненужным мучением.

На самом же деле все прошло здорово. На самолетах Британских Аэролиний места в первом классе раскладываются, как кровати. Мне было очень неудобно спать на спине, но я вполне мог лежать на животе. Это было фантастично. Во время полета я не обедал, просто немного перекусил. Затем, голову на бочок, сон, и никаких проблем. Проснулся я за полчаса до посадки в Бразилии.

И эта роскошь резко контрастировала с тем, что встретило меня по прибытии в Сан Паоло. Просто удивительно, насколько счастливыми могут быть бразильцы, живя в таких ужасных условиях, ведь, если посмотреть на вещи логически, так могут жить только законченные оптимисты. Мне нравятся бразильцы, они очень веселы по натуре, но мне определенно не нравится Сан Паоло. Река, что протекает вдоль дороги из аэропорта — темно коричневого цвета. Возможно, она не столь плоха, как кажется, потому что птицы ловят в ней рыбу, так что, по видимому, в ней даже поддерживается жизнь. Но купаться в ней я бы не стал.

В этой стране я ощущаю дискомфорт. Когда ты думаешь о деньгах, зарабатываемых гонщиками в гонках, то начинаешь сопоставлять это с тем, как живут сотни тысяч людей в Сан Паоло. Это приводит к конфликту эмоций. Я не люблю смотреть на подобные вещи; но с другой стороны, может быть то, что мы должны знать о существовании подобной бедноты, вполне логично. Мне сразу же вспоминаются настроения определенной части людей в Северной Ирландии, у которых нет работы, и им кажется, что жизнь их очень тяжелая. Несколько минут, проведенные в Сан Паоло, могут радикально изменить их взгляд на ценность вещей.

Но, когда ты взбираешься в кокпит Формулы 1, проблемы мирового сообщества обычно уходят на второй план. Все остальное больше не имеет никакого значения, и с началом практики мне предстояло полностью сконцентрироваться на своей работе.

Впервые на моем болиде был установлен руль самой последней модификации. Он делал все. Помимо того, что на нем были рычаги, используемые в качестве сцепления и смены передач, там были также кнопки для радио, прокрутки сообщений на дисплее, включения ограничения скорости на питлейн, выбора нейтральной передачи и вызова таких дополнительных настроек, как изменение тормозного баланса. Поперек верхней части руля был размещен цифровой дисплей, выдававший времена на круге и прочую информацию, плюс лампочки, указывающие на момент переключения передачи, которые раньше располагались на бортовой панели болида. Использование руля для того, чтобы действительно поворачивать болид, казалось чистой воды совпадением.

Я выехал из боксов и не мог поверить в то, как трудно держать руль. Это было все равно, что держать вибратор, учитывая, конечно, что я никогда не имел дел с вещами подобного рода! Вибрации происходили от мотора. Каждый раз, когда мотор набирал 16 000 оборотов в минуту, сквозь мои руки проходили 16 000 вибраций. Я никогда не испытывал прежде ничего подобного, и мне стало ясно, что у мотора возникли какие-то проблемы. Я прошел первые два поворота, вышел на длинную прямую, но только как только я начал поворачивать в третьем повороте налево (как раз перед этим я решил выйти на связь с боксами, чтобы рассказать им о вибрации), вдруг — бац! — зад болида наехал на кочку, и я вылетел с трассы прямо в ограждение. Именно так. Я не мог в это поверить.

Болид резко повернуло влево и закрутило внутрь поворота; обычно, когда ты едешь на приличной скорости, болид выбрасывает на внешнюю сторону, но на этот раз я ехал настолько медленно, что болид пролетел насквозь траву внутри поворота и стесал о заграждение практически весь бок — колеса, подвеску, радиатор.

Я не знал, что и думать. Всякое, конечно, бывает. Других альтернатив, кроме, как возвращаться в боксы, у меня не было. Меня довезли прямо до бокса Сида Уоткинса, доктора ФИА. Со стороны авария выглядела достаточно серьезно, и врач осмотрел меня, но, в отличие от болида, со мной ничего страшного не произошло. До тех пор, пока не закончится практика, машину починить было невозможно, так что на этом пятница для меня была закончена. Пол круга и никакого прогресса.

Никто в команде не сказал мне и слова, поскольку по телеметрии было прекрасно видно, что я не шел на полной скорости. Это был легкий поворот, так что проблемы у меня были явно не в этом. В тот момент у трассы еще не было достаточного сцепления, и, возможно, покрышки еще не набрали свою рабочую температуру. Пусть так, но все равно я был шокирован.

Меня очень сильно волновала суббота. К моменту начала предквалификационной практики все остальные гонщики имели возможность проехать по тридцать кругов, так что они были подготовлены куда лучше меня. Однако, показав в течение четырех кругов вполне приличное время, я знал, что это не станет большой проблемой.

Я квалифицировался на десятом месте, что было вполне прилично, учитывая изменения, сделанные на болиде после тех проблем, с которыми мы столкнулись в Австралии. Мы вернулись к старой коробке передач, потому что новая продолжала ломаться, и ее нужно было конструировать заново. Это был неприятный момент, поскольку возвращение коробки 1995 года означало, что нам также следует вернуть и старый пол. Не знаю, это ли повлияло в Бразилии на управляемость болидом, но, определенно, он был не на высоте.

По трассе в Интерлагосе болиды движутся против часовой стрелки, и трасса эта обладает очень странной репутацией — те, кто преуспевает в Бразилии, по какой-то причине плохо выступают в остальных гонках, и наоборот. Тому, чтобы я показал хорошее время, еще не способствовала утечка топлива, обнаружившаяся за несколько минут до начала квалификации. Мне пришлось пересесть в запасной болид, на котором стоял дифференциал не последней модификации, что очень сильно меняло поведение болида в медленных поворотах.

В течение своего первого квалификационного круга я был очень осторожен, и тем не менее оказался всего в одной десятой от времени, показанным Михаэлем на тот момент. Времена других гонщиков постепенно улучшались, и моя позиция постепенно сползала вниз. Я выехал на другом комплекте резины и немного улучшил свое время, что немало меня удивило, поскольку мне не казалось, что я шел намного быстрее, нежели на первом круге. Оставалось лишь предполагать, что к этому времени улучшились характеристики трассы.

Я выехал в третий раз, и теперь Мика Хаккинен намеренно придержал меня, блокируя в середине быстрого правого поворота, так что мне пришлось сойти с наилучшей траектории. Про этот круг можно было забыть. Я дождался Хаккинена — если он думал, что очень умен, то я могу быть еще умнее — и придержал МакЛарен в начале его быстрого круга.

У меня оставался всего один круг. Я гнал из всех сил, но в последнем повороте задок болида сошел с траектории, и это стоило мне трех десятых секунды — очень большой разницы, как обнаружилось позднее. Михаэль стоял на втором ряду, а я на пятом. Между нами было всего пять десятых, но это были день и ночь.

Жаловаться смысла не было, поскольку я ехал на запасной машине, у меня не было правильных настроек, и я допустил ошибку. Но это никак не могло изменить тот факт, что на старте я стоял десятым, и в протоколе это выглядит совсем не здорово.

Обсуждая детали, мы провели кучу времени, и в гостиницу я вернулся лишь рано вечером. Сюда в Бразилию приехал мой друг Джеймс Боулс, у которого я время от времени останавливаюсь, когда бываю в Лондоне. Я оставил администраторам гостиницы специальные инструкции, чтобы его пропустили в мой номер. Он прилетел в 8 утра, но в 7 часов вечера он все еще сидел у гостиницы, потому что его не впустили ко мне в номер. Он был не очень-то счастлив! То, что рядом был Джеймс, делало жизнь более веселой, чем это было в Австралии. В отличие от Мельбурна, где команды размещались в разных отелях, разбросанных по всему городу, в Сан Паоло все жили в отеле Трансамерика, в основном потому, что он комфортабелен и расположен вблизи от трассы. И в результате местечко стало довольно тусовочным, особенно по ночам. Я же и на этот раз по ночам особо не гулял. Местной достопримечательностью был популярный ресторан Чурасскариа, где подают столько еды, сколько ты сможешь съесть. Мясо срезают огромными ножами, прямо на твою тарелку. Может быть, для одного раза это неплохо, но постоянное потребление огромных ломтей мяса не может довести до добра.

Когда я проснулся утром перед гонкой, у меня было такое чувство, что сегодня у меня мало что получится. На самом деле, это чувство не покидало меня весь уикенд. Даже перед тем, как поехать в Бразилию, я говорил людям, чтобы они не делали ставок на мои хорошие результаты в Интерлагосе. И пока что, выходило так, что я был прав, и мне не казалось, что могут произойти какие-то изменения к лучшему.

Уорм-ап прошел неплохо — но и не хорошо. Машина чувствовала себя нормально, не более того. Я сказал себе, что в гонке на что-либо рассчитывать не стоит, надо просто ее проехать, довести болид до финиша, и, может быть, набрать какое-то количество очков.

Затем, когда мы уже собирались выезжать на формационный круг, разверзлись небеса. Лило так, что трасса была затоплена водой, болид аквапланировал. Я думал: «Дааа, стартовать десятым по такой погоде — занятие не из приятных». Тут как раз и мотор стал сбоить, а на этой стадии с этим уже ничего нельзя было сделать. Я неплохо стартовал, но затем обнаружил, что не могу контролировать уровень нажатия на педаль газа, потому что из-за сбоя в моторе я не понимал, сколько мощности мне нужно добавить в отдельно взятый момент времени. И, когда в клубах дождевой пыли, мы выехали на прямую, народ начал меня обгонять.

Я был по-настоящему напуган. Я просто не мог ничего видеть — ни по бокам, ни спереди, ни сзади. Когда такое происходит, ты просто ведешь болид, надеясь, что едешь достаточно быстро, чтобы избежать кого-либо, кто едет позади тебя, но не настолько быстро, чтобы врезаться в того, кто едет впереди.

Гонки в мокрую погоду являются самой опасной частью Формулы 1. Самым ужасным местом трассы в Интерлагосе был конец длинной прямой. Деймон Хилл лидировал, и, если бы его развернуло посередине полотна, никто бы не смог разглядеть его. Мы бы все врезались друг в дружку, и это стало бы самой настоящей кровавой бойней.

Ты думаешь про себя: «Ну вот, настала пора что-то с этим сделать», но проблема состоит в том, что официальные лица сидят не там, где мы. Они высоки во всех смыслах этого слова. Они могут видеть болиды, и они делают вывод, что то же самое можем видеть и мы. Но если бы они проверили картинку с камеры, расположенной на болиде, то очень скоро бы они обеспокоились, насколько это на самом деле опасно. Ничего, по-видимому, не будет сделано до тех пор, пока не случится какая-то большая авария. В Бразилии это было сущим сумасшествием, и всем нам очень повезло, что с нами не случилось ничего страшного.

Из-за проблем в моторе я откатывался назад, но затем погода начала проясняться. Я по-настоящему боролся за то, чтобы остаться на трассе, мне казалось, что у болида сцепление с трассой отсутствовало напрочь. Я шел на один пит-стоп, потому что, если вдруг асфальт бы начал подсыхать, это дало бы нам отличный шанс, как можно дольше оставаться на трассе. В действительности же я заехал в боксы на три или четыре круга раньше, потому что нам показалось, что дождь будет продолжаться. Я одел еще один комплект дождевых покрышек, но вскоре после того, как вернулся на трассу, дождь прекратился и выглянуло солнце. Это означало, что мы потеряли еще 45–50 секунд на то, чтобы вернуться в боксы и одеть слики. Трасса подсыхала, но антикрылья на болиде были настроены на очень большую прижимную силу, рассчитанную на езду по, как нам казалось, мокрой трассе. Это означало, что посуху я был очень и очень медленен.

Я был так расстроен. Феррари выступало очень плохо, и мне было интересно, что по этому поводу думают люди. Я попытался прибавить газку, но как только это сделал, болид начал испытывать избыточную поворачиваемость, и я предпочел уходить с сухой траектории на мокрую, теряя на этом кучу времени. Меньше всего в этот уикенд мне нужна была еще одна экскурсия по траве прямо в ограждение безопасности. Это была одна из тех гонок, когда ты, вылетев, выглядишь полным идиотом. С дистанции сошло очень небольшое количество гонщиков, но я не мог себе позволить стать одним из них.

И только, когда трасса просохла практически по всей своей ширине, я смог по-настоящему ускориться; так, чтобы болид шел ровненько. Ближе к концу гонки я показал свои лучшие круги, но они были на секунду хуже оптимальной на тот момент скорости. Это было нереально, абсолютно нереально.

Деймон Хилл выиграл для Вильямса свою вторую гонку подряд. Я приехал на седьмом месте, чему был не очень-то рад. Команда же выглядела достаточно счастливой, поскольку Михаэль, проделав очень хорошую работу, смог финишировать на третьем месте. Конечно, очень сильно этому способствовал старт с первых рядов, но сам Михаэль был не очень-то весел. По ходу гонки он отстал от лидера на круг, и никто не смог вспомнить, когда в последний раз это с ним случалось, если вообще когда-либо было. Единственным для меня утешением служил мой лучший круг в гонке, который был всего на две десятых медленнее лучшего круга Михаэля.

Что ж, не менее приятно было и то, что на следующий день мы из Бразилии уезжать не спешили. Я взял шезлонг, разложил его перед бассейном, и стал раздумывать о том, что неправильного произошло за этот уикенд. Сказать по правде, я был слегка расстроен. Мельбурн снял с меня кучу прессинга, но теперь он возвращался обратно. В самом деле, я еще рассуждал о том, какой бы мне хотелось видеть над подиумом флаг. Я должен был быть таким счастливчиком.

Глава 4. Пара очков

Немногие знают о том, что при рождении меня чуть было не назвали Стирлинг Мосс Ирвайном. Мой отец, Эдмунд, был очень большим поклонником автоспорта. Я помню одну фотографию Стирлинга Мосса после того, как он выиграл гонку — кажется, это было в Северной Америке, на трассе Уоткин Глен или Моспорт — и рядышком, положив руку ему на плечо, стоял мой отец. Он совершенно серьезно намеревался назвать меня в честь своего кумира. Только представьте себе «Стирл Ирв». Спасибо, Боже, что мама вовремя остановила его!

Естественно, мы с отцом частенько вместе ездили на гонки. Регулярно бывали в Киркстоуне, местной трассе в двадцати минутах езды от нашего дома, а также «плавали на тот берег», чтобы добраться до шотландского Инглистона и Крофта в графстве Дюрхэм. Самым ярким событием было посещение Гран При Великобритании, и наши летние каникулы строились вокруг этого. Мы навещали наших двоюродных братьев, живших в Дюрхэме, а затем направлялись либо в Сильверстоун, либо в Брендс Хетч.

Мне больше нравилось ездить в Сильверстоун, потому что попасть на Брендс Хетч было куда труднее! Я никогда не платил за то, чтобы пройти на Гран При. Однажды пара полицейских застигла меня и моего двоюродного братца за тем, что мы раскапывали дыру под оградой трассы Брендс Хетч. Они сказали, чтобы мы шли куда подальше, но затем, когда они ушли с места происшествия раньше нас, мы приняли это, как разрешение продолжать наши действия!

Наша семья владела автомобильным гаражом, и папа мог покупать и продавать автомобили. Помню, однажды он пригнал Форд Капри, перекрасил его, а когда я его вычистил, машина стала, как новенькая. В самом деле, будто только что с конвейера. Она стоила 800 фунтов стерлингов, и мы поменяли ее на болид Crossle 32F. Для нас эта сделка была чертовски выгодной, потому что хозяин Crossle просил за него 1400 фунтов стерлингов, и эта цена для такой машины была вполне разумна. Так, в один прекрасный момент, взамен Форда Капри мы получили гоночный болид.

Предыдущий владелец Crossle провел на нем всего пару гонок. Прямо перед стартом своей второй гонки он установил новые тормозные колодки, и прошел первый поворот насквозь. В результате был поврежден радиатор, но почти ничего остального.

Я получил свои водительские права как только мне исполнилось семнадцать лет. Я поездил несколько раз на Crossle, но еще до того, как мне предоставился шанс испытать его в гонке, мы перешли на Crossle 50F. Эта машина, будучи новее 32F, и куда как лучше выглядевшая, на самом деле оказалась полнейшим дерьмом. На 50F я ездил медленнее, чем на 32F. Может, это и было выгодной сделкой, но, сказать по правде, не самым лучшим шагом по карьерной лестнице.

Мондиаль, компания базировавшаяся в моем городке Бонгоре, приобрела для сезона 1984 года несколько новых машин. Солидные ирландские бизнесмены гонялись или содержали эти Формулы Форд. В Монделло Парке, неподалеку от Дублина, проходил большой Чемпионат, и я квалифицировался на четвертом или пятом месте, впереди всех мондиальцев, и сразу позади чемпиона Ирландии. После этого ко мне подошли люди из Мондиаля и сказали, что хотели бы заключить со мной специальную сделку!

Их план состоял в том, что они используют мой мотор, коробку передач и другие составляющие, а они мне дадут шасси. На следующей гонке на своем новом болиде я взял поул, но в гонке столкнулся с местным гонщиком Аланом МакГаррити. Затем я снова завоевал поул и лидировал на протяжении всей гонки, за исключением последних двух кругов. Каждый раз, когда я начинал тормозить, МакГаррити подталкивал меня в зад, и, в конце концов, прошел меня. Я финишировал на втором месте. Конечно, мне очень хотелось выиграть, но, должен признать, что я был доволен показанным результатом. В то время я и не мечтал о том, чтобы заниматься гонками профессионально. Об этом даже не могло быть и речи, поскольку у нас не было денег. Я гонялся исключительно ради удовольствия — или «торчка», как приблизительно можно перевести на русский ирландское «crack».

Закончив свое обучение в школе, я начал возиться с автомобилями, стоявшими на нашей свалке. По воскресениям, когда свалка считалась закрытой, я все равно приходил туда и копался в стартерах моторов. Если три из них не работали, то я собирал из трех один. Это был мой маленький бизнес, поскольку я рассматривал это, как папину «фабрику», и я получал огромное удовольствие.

Работа на свалке заключалась в том, чтобы снять с машины все хорошие детали, затем бросить в нее несколько старых покрышек и поджечь их. Зрелище было сродни кувейтским нефтяным пожарищам во времена войны в Заливе. Мы ждали, пока ветер перестанет дуть в сторону развешанного соседского белья, и запаляли костер. Иногда ветер менял свое направление, но если покрышки разгорались, потушить их было невозможно. Соседям постоянно приходилось быть начеку.

Затем мне следовало разломать останки автомобиля, но делать это нужно было очень осторожно. Дедушка обычно отрывал со сгоревшей машины всю медную проволоку, но никогда не предупреждал нас о том, что собирается это сделать! Как-то раз я сидел в кране, вот-вот готовясь обрушить на одну из машин груз весом в три тонны, когда заметил бегавшую вокруг машины дедушкину собачку. Он был внутри, снимал медную проволоку…

Запчасти можно было очень выгодно продать, но все равно у нас не было достаточного количества денег, чтобы участвовать в гонках в полном объеме. Самое большее, что мы когда-либо потратили за год, равнялось семи тысячам фунтам стерлингов. Мондиаль на пару с Мюрреем Тейлором — новозеландцем и бывшим журналистом, владельцем собственной команды — предложил мне поучаствовать в гонке, проводившейся в Англии. Нам нужно было заплатить 7000, а они бы доплатили оставшуюся часть. Мы с отцом решили, что дело того стоит.

Отец взял в банке ссуду, и заплатил Мондиалю. В своей первой гонке я финишировал на третьем месте, и, в течение трех или четырех гонок все шло просто прекрасно. Затем я начал откатываться назад. Сегодня я понимаю, что Мондиаль не был достаточно хорош, да и моторы были слабоваты. Возможно, шасси не было достаточно жестким, и это влияло на характеристики мотора. Я более, чем уверен в том, что именно в этом крылась причина снижения результатов — шасси нагружало мотор, и из-за этого он не мог работать в полную мощность.

Ужасно осознавать, что ты выходишь на гонку, а твой болид, по независящим от тебя причинам, не будет конкурентоспособным. И не важно, Формула ли это Форд или Феррари в Формуле 1. Я снова вспомнил об этом, когда приехал в Аргентину на третий этап Чемпионата Мира сезона 1996 года.

Единственное, что я вынес из этого Гран При, это разговоры о тех двух очках, что я набрал, финишировав на пятом месте. Все остальное, начиная прямо с квалификации, было полнейшей катастрофой. Машина была ужасна. На ее поведение влияли все те кочки, что были на трассе, и она не вписывалась в повороты. Я не знал, что в следующий момент собирается предпринять Ф310, потому что это зависело от того, передней частью я наезжаю на кочку или задней. Я все время шел на грани возможного. И я вынужден был признать, что, по всей видимости, на Михаэля Шумахера эти проблемы не повлияли столь сильно, как на всех остальных, но радости от этого мне было мало.

На самом деле мне очень хотелось погоняться в Буенос Айресе. Мне нравится этот прекрасный город. Может быть, здешние девушки и не столь красивы, как все об этом твердят, но в них определенно что-то есть. Они очень привлекательны, и это привносит свою особую нотку к теплоте, производимой этим космополитичным городом. О здешних людях говорят: «Итальянцы, говорящие по-испански, и считающие себя англичанами» — и, возможно, это высказывание очень близко к истине.

В среду вечером, мы были приглашены в резиденцию Президента Менема. Его коллекция живописи располагает рядом очень прелестных картин, нарисованных никому неизвестными художниками, но вполне приличных с художественной точки зрения. По-моему, Карлос Менем — клевый парень. Его дочь очень мила, приветлива и ненапряжна. Нас угостили пиццей и Кокой, это было очень мило с их стороны — неформально и расслабляюще. Президент Менем является настоящим фанатиком автоспорта. Поучаствовав в гонках, он, так же, как и его дочь, знает, о чем говорит; и оба они, в отличие от большинства политиков и высоких чинов, обладают чувством юмора.

Там был и Михаэль, и люди из компаний Шелл и Мальборо, являющихся спонсорами Феррари. Там так же присутствовали аргентинские бизнесмены, один из которых являлся крупнейшим экспортером вин во всей Аргентине. Он сказал, что у него есть агент в Оксфорде, и пообещал мне прислать образцы его лучших вин. Я ответил, что буду очень рад сделать то немногое, что в моих силах, чтобы посодействовать развитию аргентинского экспорта. На самом деле, три дня спустя, по окончании квалификации я был готов испить бутылочку чего-нибудь покрепче.

Автодром в Буенос Айресе из тех, что мне по душе; в прошлом году я квалифицировался здесь на четвертом месте. Но нынче, из-за всех этих связанных с Феррари проблем, я боялся машины, причем до такой степени, что порой мне было страшно поворачивать руль.

И в этом заключается разница между хорошей машиной и плохой, неважно, о какой Формуле сейчас идет речь. Когда ты начинаешь входить в поворот и поворачиваешь без всяких задних мыслей — то болид этот может считаться хорошим, и ты показываешь приличные времена на круге. Если ты не можешь этого сделать, значит, твой болид не хорош. Точка. Я видел разницу между собой и выступавших на Вильямсах-Рено Деймоном Хиллом и Жаком Вильневым. Благодаря тому, что Вильямсы вели себя очень предсказуемо, они могли уверенно входить в повороты. В этом кроется и обратный эффект, поскольку ты начинаешь думать, что очень хорошо выполняешь свою работу и прекрасно водишь машину.

Просто удивительно, как все может измениться в один момент. Например, ты целый день наматываешь круги где-нибудь в Снеттертоне, что в Норфолке, и болид будет вести себя не так, как тебе нравится. Ты начинаешь думать, что водишь, как извозчик, и сразу же возникает вопрос: в болиде ли дело или в тебе. После этого ты что-нибудь меняешь в настройках и немедленно едешь на полсекунды быстрее. Внезапно ты едешь хорошо, и снова считаешь себя хорошим гонщиком, а болид делает все, что ты от него требуешь.

Настроение могло быть как-то скрашено тем, что на аргентинской трассе нет высокоскоростных поворотов, способных еще более усложнить мои проблемы. И тем не менее, вести болид было настолько затруднительно, что я никак не мог придумать, где же смогу отыграть время; я просто не мог идти быстрее.

Квалифицировался я на десятом месте, и был этим немного разочарован. Мой быстрый круг был испорчен, а по данным телеметрии мы видели, что мое ожидаемое время могло потянуть на шестое или седьмое место. Впереди меня шел Девид Култхард, который, чтобы пропустить меня, ушел с траектории. Деймон, шедший сразу же перед Девидом, не видел меня, и он замедлялся для того, чтобы на своем быстром круге получить впереди чистый отрезок трассы. На короткое время я был зажат между двумя болидами, и этого оказалось достаточно, чтобы мой быстрый круг был испорчен. Неприятно конечно, но с кем не бывает.

Михаэль по итогам квалификации стоял на первом ряду стартового поля рядом с Деймоном. Понятно, почему ему платят так много денег. Хорош ли болид, плох или ни то, ни се, он все время едет быстро. Он обладает «фактором Сенны»; другими словами, даже если машина плоха, он может вытянуть ее на первый ряд стартового поля. В болиде можно поменять настройки, и Михаэль может сказать, что это повлияло в лучшую сторону. В результате же, вне зависимости от качества болида, он просто выдавит лучшее время на круге из своих собственных ресурсов. И еще одним примером тому стал Буенос Айрес.

С моей точки зрения в течение прогревочной сессии утром в воскресение дела шли о плохого к худшему. Я проехал всего один круг, после чего болид сломался. Возникли проблемы с мотором, и у меня не оставалось никакого иного выбора, кроме как припарковать болид на обочине трассы и смотреть, как все остальные занимаются своими делами. Мы сделали несколько изменений в настройке: чтобы на входе в поворот болид вел себя более устойчиво, мы смягчили заднюю подвеску, а для того, чтобы он лучше в поворот вписывался, немного увеличили угол атаки переднего антикрыла.

Не имея возможности опробовать эти настройки в течение утренней воскресной тренировки, прежде, чем занял свое место на стартовой решетке, я проехал парочку кругов. И внезапно болид стал себя чувствовать намного лучше, впервые на подобной стадии гоночного уикенда. Обычно он лучше управлялся с меньшим количеством топлива на борту, но на этот это случилось, когда бак был полон. Я готовился к гонке куда более уверенней, чем когда-либо.

Стартовал я хорошо. Во втором повороте я попытался обойти по внешнему радиусу Жака Вильнева, но он пошел шире и вытолкнул меня на траву. Сказать по правде, я на месте Жака сделал бы то же самое! В результате меня обогнал Хайнц-Харальд Френтцен, и я снова оказался позади Заубера. И все. Приехали. Я за ним застрял.

Шедший на седьмом месте Баррикелло очень сильно тормозил пелетон, и стало понятно, что смена мест может случиться только в случае различной стратегии дозаправок и более быстрых пит-стопов.

К примеру, я, к тому моменту, как Мика Хаккинен поехал на свою дозаправку, ехал прямо позади него и удерживал девятую позицию. Поскольку на следующих восьми кругах я заезжать в боксы не собирался, у меня на борту было меньшее, нежели у него, количество топлива, и, следовательно, Феррари шла быстрее. Учитывая это обстоятельство, будь у меня на нескольких следующих кругах возможность взвинтить темп, теоретически, после своего первого пит-стопа, я мог бы оказался впереди МакЛарена. Я достаточно быстро догнал Баррикелло, но, к несчастью, он шел с тактикой одной дозаправки, что объясняло его медленную скорость. Соответственно, мой план был испорчен, потому что при невозможности обгона на этой трассе, моя скорость была продиктована медленным Джорданом. Поняв, что далеко я так не уеду, команда зазвала меня в боксы на первую дозаправку — оказавшейся достаточно медленной — и я выехал на трассу позади Френтцена. Я откатывался назад!

Затем, незадолго до того, как количество пройденных в гонке кругов подошло к середине, гонка совершила свой новый поворот. Один из болидов перевернулся, и для того, чтобы маршалы смогли провести работы по эвакуации болида, на трассу был выпущен автомобиль безопасности. Болиды выстроились за ним рядком. Но когда инцидент был уже практически исчерпан, случилась другая неприятность — на этот раз с болидом Лижье, который вспыхнул и вылетел с трассы.

Пилоту Педро Диницу к счастью удалось избежать неприятностей, лишь на одной руке он получил ожоги. На следующий день газета The Sun, по-моему, опубликовала заголовок года, подписав фотографию Диница, сидящего в своем пылающем болиде: «Диниц в жаровне». Всем остальным же было не до шуток.

Дозаправочный клапан сбоку болида не закрылся правильно, топливо начало расплескиваться на раскаленные части подвески, воспламенилось, и Лижье превратился в пылающий факел. На прошлом Гран При Бельгии со мной случилось практически то же самое.

Я в самом деле не понимаю, зачем в Гран При были введены дозаправки. От них один вред. Когда команды пытаются выработать свои стратегии, пытаясь перехитрить всех остальных, это лишь чрезмерно усложняет процедуру гонки. Зрители порой не понимают, что происходит; и все это очень глупо.

Предполагается, что это гонки Больших Призов. Надо просто залить топлива по полной и пуститься в гонку. Таким образом, на первый план куда более отчетливо выйдет умение гонщика, которому, в то время, как он будет ехать с полными баками, придется следить за состоянием покрышек; ему придется думать об этом куда больше времени. Ему в самом деле придется обгонять парня, едущего перед ним, нежели полагаться на тактику пит-стопа. Если ему повезет, он сможет обогнать его в течение остановки для смены покрышек, но шансы на то, что это случится, будут гораздо меньше, и так это должно и быть. Суть автогонок не в том, чтобы обгонять в боксах.

Но помимо всего этого, самой серьезной проблемой дозаправок является опасность пожара. Этот вид спорта и без того достаточно опасен, чтобы вносить в него добавочный риск. Мне бы хотелось, чтобы среди информированных людей в Формуле 1 по этому вопросу был проведен опрос. И знаю ответ, который, я подозреваю, совпадает с мыслями участвующих в действе людей. Спросите любого механика, стоящего там со 100 литрами топлива под давлением прямо за его плечом, и ожидающего, когда раскаленный красный болид заедет в боксы. Без дозаправок нельзя провести Ле Манн; они являются необходимой частью гонок на выносливость. Но в Формуле 1 им не место.

Как я уже сказал, Диницу повезло. К счастью, происшествие случилось в тот момент, когда на трассе уже находилась машина безопасности. Это означало, что еще три-четыре круга мы провели за ней, и в течение этого времени температура воды поднялась до критической точки, и позже по ходу гонки это сыграло свою роль.

На этот раз появление пейс-кара сыграло на руку Рубенсу Баррикелло, потому что ему удалось провести свой единственный пит-стоп и потерять очень мало мест. Остальные тем временем понимали, что после возобновления гонки им предстоит заехать на второй пит-стоп.

Когда машина безопасности ушла с трассы, я оказался позади Френтцена и попытался атаковать по внутреннему радиусу. Он попытался перекрыть мне траекторию, чтобы блокировать меня — и потерял контроль над машиной в точке торможения в следующем повороте. Как я был этому рад! После своего второго пит-стопа я начал преследовать Култхарда, и сидел у него на хвосте в течение нескольких следующих кругов. Наконец он совершил ошибку, и я проскользнул на пятое место. Я знал, что на последних десяти кругах мне лучше сбавить обороты. Йос Ферстаппен шел на шестом месте, но, пусть даже он и приближался ко мне, на то, чтобы догнать меня у него не было никаких шансов. По крайней мере, мне так казалось.

За четыре поворота до финиша коробка передач моего болида застыла на шестой передаче. Казалось, я практически остановился, потому что, каждый раз при торможении мотор делал «блаааааууууу». Я думал «Вот, дерьмо! Ну все, приехали. Четыре поворота до финиша, и прощайте, два очка». После такой хорошей гонки все шло прахом; а ведь после всех испытаний и неприятностей практик и квалификации я по-настоящему ею наслаждался.

Ферстаппен очень быстро меня догнал. Я нажимал на рычажок на руле, отчаянно пытаясь перейти на пониженную передачу. Проблема состояла в том, что сломалась выхлопная труба, и это, в свою очередь, перегрело ту часть, что отвечает за переключение передач, и она слишком сильно схватилась. Внезапно мне удалось переключить передачи вниз.

Ферстаппен поравнялся со мной — и перетормозил сам себя! Он зашел слишком широко, а я, чтобы помочь ему, поджал Арроуз еще пошире. На самом деле, от меня в общем-то этого даже не требовалось, потому что он сам себе все испортил. Он так сильно облажался, что очень сильно отстал. Не знаю, что там с ним произошло, но я смог включить первую передачу и поехать в сторону финишной черты.

Теперь я застрял на низшей передаче, ожидая, когда Ферстаппен пронесется мимо меня. Но он так и не появился. Я привел болид до клетчатого флага на пятом месте, и два поворота спустя болид встал. Я был очень доволен тем, что смог набрать два очка в этой полной событиями гонке, не предвещавшей ничего хорошего.

Глава 6. Отрыв увеличивается в Германии

Мне было обещано, что летом в Ирландии будет прекрасная погода. Предсказание основывалось на популярной метеорологической примете, что-то типа раннего прибытия дельфинов в залив Бентри. Но, по-моему, в этот раз дельфины приплыли недостаточно рано, и мои поиски солнца между гонками в Аргентине и Европе успехом не увенчались. Сразу после своего возвращения из Буенос Айреса я отправился на тесты в Монцу, затем полетел в Дублин, где в течение трех дней шел дождь. В принципе, я достаточно весело провел тот уикенд, но погода действовала на меня удручающе. Всякий раз, когда я выходил на улицу, там лило. Я вернулся в Болонью и решил оставаться там до тех пор, пока мне не позвонит кто-либо из Ирландии и не скажет, что примета о раннем прибытии дельфинов сбылась.

И до того, как я отправился в Германию на трассу Нюрбургринг, никто мне так и не позвонил. На Гран При Европы народ приехал, приготовившись к плохой погоде, поскольку в октябре прошлого года в предыдущий наш туда приезд там было ужасно холодно. Именно в тот уикенд по паддоку разнеслась неожиданная новость о том, что я подписал контракт с Феррари. Шесть месяцев спустя светило солнце, и все ожидали результатов. В то время, как мы изо всех сил пытались заставить машину работать.

Постаргентинские тесты в Монце дали нам очень мало. Сначала у нас проявилась проблема с коробкой передач, сильно сократившая время, отведенное на испытания. Мы опробовали новый пол, сделав шаг в правильном направлении — это позволило нам стабилизировать поведение задней части болида на входе в повороты. Но помимо проблем с коробкой передач, на тесты повлияло еще и то, что Монца с зимы очень редко использовалась, и трасса была очень грязной. После меня на тестах пару дней провел Михаэль, он испытал измененное переднее антикрыло, которое я должен был использовать на Нюрбургринге.

Но, по моему личному мнению, это крыло, решив одну проблему, создало новую. Задняя часть болида при входе в повороты стала менее нервной, но на выходе я получил ужасную недоворачиваемость. Иными словами, машина стремилась пойти прямо, вместо того, чтобы следовать траектории выхода из поворота. Для того, чтобы с этим совладать, мне приходилось слишком сильно сбрасывать скорость и пытаться выйти из поворота по прямой, стараясь не перегружать переднюю часть машины, что в противном случае приводило к недоворачиваемости. Что и говорить, это был не самый быстрый способ прохождения поворота.

Наши проблемы заключались в том, что из-за нехватки тестов мы не успели получше изучить эту проблему, и мы недостаточно быстро отреагировали на ее появление в течение тренировочных заездов. Для исправления этого недостатка нам пришлось делать большие изменения в настройках, но мы не были точно уверены — кроется ли проблема в моем пилотировании, в трассе или же в машине. К несчастью, у нас было слишком мало времени, чтобы это узнать.

Но, несмотря на это, в квалификации я умудрился пройти по-настоящему хороший круг и занять седьмое место на стартовой решетке. Еще каких-то пара десятых, и я был бы четвертым, что, учитывая обстоятельства, было бы просто великолепным достижением.

Седьмое место было тоже неплохим результатом — за исключением того, что Михаэль был намного быстрее меня, и я никак не мог понять, как же ему это удалось. Он проделал большое количество тестов, и может быть именно это обстоятельство позволило ему лучше настроить болид. К тому же, это был его домашний Гран При — фактор, который никогда нельзя сбрасывать со счетов. Пусть так, но все равно я был медленнее намного больше, нежели я этого ожидал.

Не беря в расчет Аргентину, во всех остальных гонках я держался в полусекунде от времени Михаэля. Я могу понять, откуда возникла та разница в Буенос Айресе, поскольку тогда Михаэль прошел круг практически за гранью возможностей болида. Но на Нюрбургринге я был разочарован — я списал это на количество тестов, которое провел Михаэль. Он становился все лучше, в то время, как я становился все хуже.

И у меня не было никаких оснований жаловаться на сложившуюся ситуацию. Обстоятельства — из-за проблем с коробкой передач, которых попросту не было в наличии в достаточном количестве — вынуждали при первом же появлении на свет исправленной коробки, ставить ее на болид Михаэля. И в том, чтобы давать ее мне, не было никакого смысла.

В любом случае я боролся с проблемами, которые не оказывали никакого влияния на Михаэля. Всякий раз, когда я наезжал на кочку, педаль газа смещалась где-то на 20 мм, и, естественно, это было крайне нежелательно. Мне приходилось двигать ногу вперед, и таким образом педаль начинала осциллировать. То же самое происходило и в момент переключения передач. Мы опробовали различные сиденья и в Нюрбургринге мы испытывали уже девятую модификацию подножки, призванной улучшить угол наклона стопы, лежавшей на педали газа.

Особенно явно это проявлялось на полной кочек трассе в Аргентине, а к моменту приближения гонки в Германии мы, скорее случайно, нежели преднамеренно, уже начали постепенно справляться с этой проблемой. Позиция, подобранная для моей ноги, не была ни логичной, ни комфортабельной, зато это сработало. Кроме того, у нас не было никаких иных альтернатив.

В течение уикенда мы на пару с Михаэлем испытывали проблемы со сцеплением — на выезде из боксов мы постоянно глушили мотор, и поэтому, выходя на старт гонки, я находился в неспокойном расположении духа. Меня очень беспокоил старт — и, как оказалось, не напрасно. Я отпустил сцепление, машина тронулась с места, и тут обороты упали. Я попытался плавно отжать сцепление, но оно отсоединилось полностью, обороты взлетели до максимума, после чего, стоило мне включить следующую передачу, мотор издал «блаааааааа»… Это был самый худший старт из всех возможных.

Когда я наконец начал движение, то оказался на девятом месте, застряв за Джорданом. Учитывая, что Деймон Хилл, находившийся в паре мест впереди меня, на своем Вильямсе не мог справиться с другим Джорданом, то для Феррари — одной из самых медленных машин на прямой — оставалось не так много шансов для обгона. Безусловно, в тот момент, когда мой мотор зачихал, их стало еще меньше, и я потихоньку начал откатываться назад. Меня попытался обогнать Оливье Панис, но сделал это настолько неудачно, что ударил мой болид. В общем-то, это было неплохо, поскольку гонка моя и так была закончена, а эта авария вывела гонщика Лижье из гонки и не позволила набрать ему пару очков.

Жак Вильнев на Вильямсе одержал свою первую победу в Формуле 1. Я сожалел о том, что он не выиграл свою первую же гонку в сезоне, поскольку в Мельбурне он проделал чертовски хорошую работу. Но, если судить в целом, мне трудно сказать что-либо конструктивного о его показателях. Из-за того, что остальным командам требовалось какое-то время, чтобы довести свои машины до ума, у гонщиков команды Вильямс первые гонки выдались очень простыми. По-моему, находясь в Вильямсе, побеждать смогли бы очень многие пилоты. Иное просто трудно было себе представить. Мое третье место в Мельбурне было из той же серии: при подобных обстоятельствах этого мог добиться любой.

Почему людей удивляло то, что Жак показал свою состоятельность в Австралии, а затем победил в Германии? Интересно, насколько беспомощным они его считали? Он был на поул-позишн в Мельбурне и в первом ряду на Нюрбургринге. Он сидел в Вильямсе, так что ему предстояло финишировать или первым или вторым. Чему тут удивляться? Недостаток понимания в Формуле 1 порою может быть очень утомительным.

Я гонялся против Жака в Японии, и мне кажется, что с тех пор он немного изменился, стал более серьезным что ли. В Японии у него на первом месте стояли развлечения, а в Формуле он стал больше концентрироваться на своей работе. Но, говоря в целом, было очень трудно сказать, стал ли он лучше, как гонщик, или нет. Все, что я могу про него сказать — он очень умно осуществлял свои шаги сначала в Индикаре, а потом в Формуле 1. Мне казалось, что он так же хорош, как и все остальные гонщики, за исключением Михаэля Шумахера.

На Нюрбургринге Михаэль снова предстал во всем своем блеске. Переход в Феррари позволил ему опровергнуть несколько бытовавших на тот момент мнений. Будучи в Бенеттоне, он постоянно слышал жалобы о том, что Бенеттон — команда одного пилота — Михаэля. В первых гонках 1996 года Жан Алези постоянно был быстрее Герхарда Бергера, но почему-то никто не говорил о том, что Алези в этой команде отдается какое-то предпочтение.

Я мог бы сказать, что Феррари — команда одной машины, если бы Михаэль делал все тесты в одиночку. Но в моем распоряжении был точно такой же, как и у Михаэля, хороший автомобиль, а вся остальная работа лежала на моих плечах. Как я уже говорил, в Германии мне было труднее, чем обычно, в основном потому, что Михаэль буквально летал. Он выглядел очень хорошо, и люди начали думать, что в плане машины мы сделали очень большой шаг вперед. На самом деле, Вильямсы-Рено были слишком медленными, что сыграло на руку Михаэлю, и он финишировал вторым в непосредственной близости от Вильнева. Конечно, это опять вынудило людей задаться вопросом о наших рабочих взаимоотношениях. Все, казалось, считали, что разница в наших результатах должна была вызывать какие-то трения между Михаэлем и мной.

Наши взаимоотношения с каждой гонкой становились все лучше и лучше. Мы не тусовались вместе после работы, потому что Михаэль либо тестировал болид, либо отбывал в свои апартаменты в Монако. Может быть, мы бы и встречались почаще, если бы и я жил в Монте-Карло, но, даже тогда, светский контакт был бы ограничен, поскольку между нами не так много общего, и мы ведем совершенно различные образы жизни.

Безусловно, в основном мы общаемся на гонках, и там мы полностью открыты. К примеру, у Михаэля не было никаких возражений против того, чтобы я смотрел на распечатки телеметрии с его машины. Там есть абсолютно все: движения рулем, давление на педаль тормоза, ход педали газа, обороты, боковые и фронтальные перегрузки, все. Это можно читать, как книгу. Я мог видеть почерк Михаэля, и я попытался воспроизвести его в Австралии. Тогда это не составило мне труда, но в последующих гонках я уже не мог делать подобные вещи, поскольку болид реагировал не так, как мне того хотелось. Я списал это на недостаточное знакомство с F310. Как я уже объяснял ранее, перед началом сезона я провел в болиде всего два или три тестовых дня в Фиорано. Я не занимался ничем особо важным, но, по крайней мере, в течение какого-то времени находился в болиде, и мне удалось его почувствовать. После первых четырех гонок мне так и не предоставился шанс попытаться понять, почему я больше не могу приблизиться к временам Михаэля. Михаэль работал в поте лица, его навыки феноменальны. Не думаю, что ему обязательно следует заниматься тестами, поскольку вне зависимости от того, где мы находимся, он моментально начинает ехать на полную катушку. Для того, чтобы выйти на свои лучшие времена на круге, ему не требуется большое количество времени; он моментально обгоняет всех на секунду и остается на этом уровне до конца. В конце концов, это парень очень быстр, вот и все. Он выполняет большой объем работы, и он может проверить огромное количество мельчайших деталей, но, так или иначе, он выезжает на трассу и в течение одного круга показывает лучшее время.

Несмотря на беспокойства наблюдателей извне команды, я не был разочарован столь большой разницей в наших результатах. Меня это обстоятельство конечно не радовало, но я знал, что полные два или три дня, проведенные на тестах, могут исправить положение. К несчастью, из-за нехватки запчастей, я знал, что в ближайшие пять-шесть недель мне это не светит. Меня могли позвать на денек, но этого было недостаточно. Для того, чтобы полностью понять машину и начать прогрессировать, тебе требуется два или три дня. Тогда на каждую гонку ты приезжаешь с уже найденными настройками, а не начинаешь работу с нуля. На Нюрбургринге мне все время приходилось играть в угадайку; мне просто не от чего было оттолкнуться.

Но, сказав все это, должен признать, что, может быть, Михаэль стал еще лучше ездить, хотя в мне было и трудно в это поверить. Если он всегда с первой же секунды был быстр, то очень мало могло измениться с тех пор, как мы, перейдя в Феррари, приступили к зимним тестам. Я мог успокаивать себя мыслью о том, что зимой я был всего на три десятых секунды медленнее Михаэля. Во Фиорано я был немного быстрее. Я квалифицировался впереди него на первой гонке; нас разделили три десятых на воскресном уорм-апе, хотя в самой гонке, из-за того, что у меня было повреждено переднее антикрыло и мой болид испытывал ужасную недостаточную поворачиваемость, у него возникло преимущество. Без сомнения, в Михаэле есть сто-то особенное, но никогда еще это не было так заметно, как в Германии.

У меня было время поразмышлять над всем этим, когда несколько дней спустя на трассе Мюджелло в Италии я принимал участие в съемках рекламы для компании Шелл. С моей точки зрения сами съемки не составили особого труда. Большую часть времени я въезжал в боксы; сказать по правде, занятие наискучнейшее. Я просто не верю тем людям, что говорят, будто им нравится актерствовать. В рекламе, для того, чтобы один и тот же эпизод вышел так, как нужно съемочной группе, его требовалось отснять же бесчисленное количество раз. Я могу понять актера, наслаждающегося своей игрой на сцене в Вест Енде или Бродвее; мне понятно его возбуждение. Ты играешь спектакль за один проход, и тогда тебе действительно нужно лицедействовать. Но что касается игры перед камерами, это ужасно утомительно. Возможно, на съемках кинофильма дела обстоят по-другому, но это не для меня. Я играл свои эпизоды точно так же, как водил машину. Мне показалось, что это легко. Я мог быть звездой, никаких проблем! Но, основываясь на этом опыте, уж лучше я буду гонщиком Формулы 1, спасибо большое.

Одной из неприятных особенностей моей работы является необходимость поддерживать хорошую физическую форму, то, что никогда не приводило меня в восторг, даже в детском возрасте. Раньше я очень много занимался плаванием, каждый день час до и час после школы, но я не особо сильно старался, потому что не получал от этого особого удовольствия. Но, в принципе, я был достаточно хорош. Я стал чемпионом района, вторым в Ольстере, шестым в Ирландии, победителем большого количества соревнований. Но, несмотря на все это, я не получал особого удовольствия.

Куда больше мне нравилось гонять на велосипеде. Я катался вместе со своим приятелем по имени Вильям, с которым у нас было очень много общих интересов, и мы могли всю ночь гонять по маленьким тропинкам, элегантными бросками вписывая велосипеды в повороты. Благодаря этому, я был в прекрасной форме. Когда ты находишься в нежном возрасте, вся та энергия, которую ты не знаешь куда девать, переполняет тебя. Свою я сжигал либо в бассейне, либо на велосипеде, но только не на школьных игровых полях. Я, конечно, бегал кросс, играл в регби, но не тащился ни от того, ни от другого. Если говорить начистоту, я не люблю никакие упражнения.

Даже придя в гонки, я не уделял своей физической подготовке никакого внимания. И оглядываясь в те времена, я понимаю, что был крайне неподготовленным. Когда я начал заниматься, то помню, решил пробежать три мили, и мне пришлось пять раз остановиться. На следующий день я останавливался дважды, день спустя — один раз, а затем не останавливался совсем. Моя фитнесс-программа началась только, когда я пришел в Формулу 3. Мне было сказано, что следует лучше готовиться к гонкам. Говорили, что раз я встал на путь профессионального гонщика, то мне нужно соответствующе себя вести. А затем я встретил Джеймса Ханта…

Глава 7. The Drop of the hard stuff

Впервые я встретил Джеймса Ханта, когда он выступал в роли консультанта Мальборо. Я, конечно, видел его выступления в гонках. Однажды я даже умудрился забраться на вершину контрольной башни на трассе Бренд Хэтч в тот знаменательный день в 1976 году, когда он попал в ту известную заварушку на старте Гран При Великобритании. Организаторы хотели исключить его из гонки, но зрители стали возмущаться и, достаточно мудро, судьи позволили выйти ему на повторный старт. Гонку он выиграл, после чего был дисквалифицирован, но позже все-таки стал Чемпионом Мира с отрывом в одно очко.

Я был его поклонником. Мне нравилось его поведение; Джеймс был крайне самостоятельным в своих поступках. Когда меня пригласили принять участие в тестах Мальборо Формулы 3 в 1988 году, я на самом деле сначала хотел испробовать свои силы в Формуле Форд 2000. Но тут подвернулось это предложение, и Джеймс, и все остальные стали убеждать меня принять его и пойти сразу в Формулу 3, что стало бы для меня гигантским шагом вперед.

Я принял это предложение, и оказался в команде руководителем которой был Дик Беннетс. Выиграв место в команде Мальборо я заработал некоторое уважение, а также парочку комплектов одежды красного цвета! Все более или менее было оплачено, хотя предполагалось, что я принесу некоторое количество денег, чего, правда, я так и не сделал. В моем распоряжении была лучшая машина, лучшие инженеры — но не лучший двигатель. Альфа Ромео была не столь хороша, как Тойота, на которой Джей Джей Лехто выиграл титул. Я шесть раз приезжал вторым, но, несмотря на трудности в гонках, получал огромное удовольствие. В команде Джека Беннетса работали хорошие парни, и я очень многое узнал о том, как настраивать машину, и как гоняться. На самом деле, я понял, сколь многому мне еще предстоит учиться.

В конце сезона я отправился в Макао на самую важную гонку сезона Формулы 3. Гран При Макао — очень помпезное мероприятие, а для меня оно стало хорошим предлогом отправиться в заграничный вояж. До этого я лишь однажды в течение уикенда побывал во Франции, а еще раньше в восьмилетнем возрасте скатался в Канаду. И только-то. А сейчас я собирался предпринять настоящее путешествие.

Посадка в гонконгском аэропорту Каи Так, когда самолет скользит над самыми крышами, являет собой крайне захватывающее зрелище, особенно, если весь твой предыдущий опыт сводился к аэропортам Белфаста и Хитроу. Затем часовая поездка до Макао, которое в то время было магическим местом. Со временем оно, конечно, испортилось, но тогда, в 1988 году, оно мне казалось удивительным. Трасса Гуия длиной в 3.8 мили некоторым образом напоминает Монако, только намного быстрее. На ней есть небольшой отрезок, идущий вдоль побережья, затем дорога удаляется вглубь, проходя сквозь холмы — потрясающее место для сражений. Организацией гонки ведает Тедди Йипп, очень солидный бизнесмен, большой поклонник автоспорта, и все проходит на самом высшем уровне. Все расходы оплачены.

Я ехал на стандартном автомобиле, подготовленном Томом Беннеттсом под вывеской Тейлор Рейсинг. Начальником команды у нас был Сидней Тейлор, ирландец, варившийся в автоспорте уже более двадцати лет. Сиду выпала сомнительная честь стать первым человеком, который когда-либо платил мне за выступления в гонке. Я получил 1000 фунтов стерлингов, в то время, как лучшие парни, типа Бертрана Гашо и Мартина Донелли, зарабатывали около 8000 фунтов, а Лехто в районе 5000 фунтов. Несмотря на дискриминацию в зарплате, я взял поул-позишн.

Внезапное появление скорости у нашей Ральт-Альфы Ромео можно объяснить тем, что в Макао мы получили возможность использовать авиационный бензин. В Британии всем был предписано топливо с октановым числом, равным 99, а мы обнаружили, что нашей Альфе Ромео определенно больше по вкусу 106-й! Впервые в сезоне я почувствовал, что могу ехать так же быстро, как и все остальные!

В первый день практики никто не обратил на меня никакого внимания, в основном потому, что я был семнадцатым, и отставал от лидера на три секунды. Помнится, я думал: «Боже, три секунды! Где же мне их взять?» Мы смягчили настройки автомобиля — он слишком жестко реагировал на кочки — и на следующий день я одел новые покрышки. И это сработало: поул-позишн в свой первый же визит на трассу со временем на круге, равным 2 мин. 22.99 сек. А затем я разбил машину.

Я как раз проезжал мимо боксов, когда Сид Тейлор вывесил доску, на которой было написано 2:32.1. В действительности, таково было мое время на самом первом круге по выезду из боксов — никому не нужная информация! Не поняв этого, я не правильно воспринял увиденное и подумал: «два двадцать-два точка один… кто-то опередил меня! Мне нужно проехать еще один круг!» Я влетел в первый поворот и зацепил барьер на выезде из него. Бац, и все! Я очень сильно расстроился, поскольку до того момента за весь сезон я ни разу машину не повреждал.

Гонка состояла из двух частей, первую из которых я легко выиграл. В начале второго заезда я не очень хорошо стартовал и Жан Алези, чье место в Феррари я займу семь лет спустя, вошел со мной вместе в первый поворот. Туда же втиснулся Рикард Райдел, попытавшийся извлечь из моего плохого старта максимум. Мы с Райделом вошли в контакт, и меня развернуло в барьер. Гонка моя на этом была закончена. Но, по крайней мере, я занял поул-позишн, и время моего быстрейшего круга во втором заезде побито не было. И несмотря на то, что я был разочарован конечным результатом, под конец этого унылого в целом сезона мне удалось произвести впечатление.

За несколько недель до поездки в Макао я получил приглашение на тесты Формулы 3000 в Имоле, организованные Мальборо. Я должен был соревноваться с Эмануэлем Наспетти и Эриком Кома, итальянским и французским чемпионами. Я видел эту трассу впервые, в то время, как Наспетти жил неподалеку от нее в Анконе. Ставки были высоки, поскольку разыгрывалось всего одно место в команде Пасифик, команде, приходившей в Ф3000 после того, как Лехто принес ей победу в Формуле 3. Естественно, Джей Джей поднимался вверх по лестнице вместе с ней.

Мы должны были проехать по 25 кругов, и моя очередь была последней. У меня не возникло никаких проблем при переходе на более мощный двигатель, и, к своему удивлению, я показал наилучшее из нас троих время. Люди из Мальборо сказали: «Поезжай в Макао; конечно, та гонка сродни лотерее, но если ты покажешь хорошие результаты в квалификации, то окажешь себе хорошую услугу.» И вот я еду Макао и беру поул. К концу ноября 1988 уже было более или менее ясно, что на следующий сезон я получил место в команде Пасифик.

Помимо тестов мой опыт Формулы 3000 сводился к наблюдению этих гонок в качестве зрителя финальной гонки сезона в Дижоне, что во Франции. Извлечь какую-либо пользу в тот уикенд мне практически не удалось, а все из-за моего учителя и наставника Джеймса Ханта.

Я встретил его в Хитроу. И первое, что он сделал, это пошел в магазин Дьюти Фри и купил бутылку водки. Приземлившись в Париже, мы обнаружили, что железнодорожный экспресс TGV был отменен из-за забастовки, и нам не оставалось ничего иного, кроме как погрузиться на обычный пассажирский состав, забитый морячками-призывниками, направлявшимися в Марсель. До Дижона мы добирались часов пять — и к этому времени от водки не осталось уже ничего.

Мы тихонько прокрались сквозь двери отеля, к счастью было уже поздно и весь автогоночный народ разбрелся по своим номерам. В номере Джеймс врубил на своем портативном стереомагнитофоне Бетховена. Он игнорировал последовавшие за этим стуки в стены и потолок до тех пор, пока не пришел кто-то из администрации и не попросил нас прекратить вечеринку, поскольку времени было уже три часа ночи. А ведь предполагалось, что Джеймс будет инструктировать меня, как стать профессиональным гонщиком…

На следующее утро я спустился на завтрак и встретил Уолкера Вейдлера, участвовавшего в этот уикенд в команде Ф3000, спонсируемой Мальборо. Уолкер сказал: «Прошедшая ночь была невыносима. Я едва ли сомкнул глаза. Люди в соседней комнате всю ночь сходили с ума, и мне пришлось вызвать портье, дабы он прекратил это безобразие.»

«Боже, Уолкер», — ответил я. «Это ужасно». Он так и не понял, кем же были на самом деле те преступники, пока четыре года спустя мы не оказались в Японии, и я не подошел у нему и не рассказал, как было дело. Он произнес: «Я так и знал! Я догадывался, что Мальборо хочет от меня избавиться. Они подослали вас, чтобы вы своей вечеринкой испортили мне сон накануне гонки.» Он правда в это поверил.

В то время Уолкер выступал за Оникс, команду, спонсируемую Мальборо. В 1989 году она перешла в Формулу 1, и это стало одной из причин, по которой деньги Филип Морриса перешли к Пасифику, что и заставило Уолкера поверить в то, что приключения Джеймса в Дижоне были частью тщательно разработанного плана. Но причиной тому стал пятичасовое путешествие на поезде и распитая бутылка водки; не больше и не меньше.

Во всех соревнованиях, в которых команда Пасифик выступала ранее, она добивалась успеха. Сама из Норфолка, шасси Рейнард, японские моторы Мюген, поддержка Мальборо, Лехто и я в качестве пилотов. По всем предсезонным прогнозам мы смотрелись замечательно.

В первой гонке я обошел Джей Джей в квалификации, что, как оказалось, стало для всех сюрпризом, особенно для членов команды. Это немного осложнило мне жизнь, поскольку Пасифик строился вокруг Лехто, и даже несмотря на то, что я гораздо чаще опережал его в квалификации, нежели он меня (по-моему, счет был 6–3), он оставался фаворитом — и это меня немного напрягало.

Дабы еще больше усугубить положение вещей, по ходу третьего этапа, проходившего по улицам французского города По, меня наказали черным флагом. По официальной версии я блокировал другого гонщика, которым, так уж случилось, оказался француз. Если их послушать, то могло сложиться впечатление, что я вилял из стороны в сторону. На самом же деле каждый круг я проходил ровно по одной и той же траектории. Мой болид настолько плохо реагировал на кочки, что я даже не пытался занять внешнюю траекторию при входе в поворот. Тот парень, что шел позади, может быть, и был быстрее. Но это его дело — найти способ объехать меня по внешнему радиусу.

Я предстал перед стюартами и был оштрафован, представьте себе, на 5000 долларов. Непостоянство, проявляемое представителями ФИА, руководящим спортивным органом, служит типичным примером сложившейся в то время системы. Неделей ранее в течение Гран При Монако Рене Арну сошло с рук то, что он мешал лидерам обогнать его на круг. Я сражался за позицию, меня на круг не обгоняли; Арну же испортил гонку шедшему на втором месте вслед за Айртоном Сенной Алену Просту, привезя тому десять секунд на пяти кругах. Арну едва ли получил даже выговор, я же был оштрафован на сумму, которой у меня не было.

На самом деле я зарабатывал себе на жизнь тем, что покупал и продавал дорожные автомобили. Мальборо просило меня оставить этот бизнес; однажды я чуть не опоздал на гонку из-за того, что продал машину потенциальному покупателю по пути на автодром! Мальборо аргументировало свою просьбу тем, что они предоставили мне место в болиде, на бортах болида и на комбинезоне пустые места, и я должен был подыскать спонсора. Большинство гонщиков умудрялось где-то достать денег, я же не мог найти ничего. Я в самом деле пытался — правда, должен признать, не особенно сильно — но проблема заключалась в том, что у меня не было связей.

Из Формулы Форд я сразу попал в структуру Мальборо. Мне конечно пытались помочь, например, Дэвид Марри, проживавший в Дублине представитель Филип Морриса, но в конце концов, разве кто-нибудь захочет спонсировать человека из Северной Ирландии?

Множество людей верило в то, что у меня куча денег; некоторые даже считали, что я зарабатываю 40–50 000 фунтов стерлингов в год!

Еще мне помогал Гектор Лестер, агент по недвижимости, одолживший мне свой автомобиль на фестиваль Формулы Форд в далеком 1985 году, мне оказывал поддержку и Ян Адамсон, приятель отца. Он, будучи доктором из Конлига, нашей местной деревеньки, написал удачную книжку, и давал мне процент от заработанного гонорара. Вот и вся моя помощь. Были еще один или два бизнесмена, обещавших свое благорасположение, но деньги от них так и не поступили. Я только и слышал «в следующем году, в следующем году».

Сезон 1989 года оказался катастрофой. Я единственный раз финишировал на подиуме, но, по крайней мере, набрал побольше очков, нежели Лехто, пусть даже в итоге я оказался на девятом месте, а он на тринадцатом. Лехто, будучи тестером Феррари, перешел в Формулу 1 с командой Оникс, а я завис в воздухе. Затем мне позвонил Эдди Джордан.

В 1989 году Алези принес Джордан Рейнарду победу, и мы быстро заключили сделку, означавшую, что теперь я буду расхаживать в желтых цветах Кэмел, нежели в бело-красных от Мальборо. Как обычно, Эдди был полон грандиозных идей. Всего у него должно было быть три гонщика: я, Хайнц-Харальд Френтцен и Эмануэлле Наспетти. Френтцен был достаточно юн, и к тому же он ухаживал за Кориной Бетч, ставшей впоследствии супругой Михаэля Шумахера. А Наспетти оказался прекрасным парнем; я получил большое удовольствие от совместного с ним с ним времяпрепровождения. По крайней мере, это немного скрасило унылое начало сезона 1990 года.

В первых четырех гонках я набрал всего одно очко. Перед пятым этапом мы отправились на тесты в Монцу, и я опробовал машину с усовершенствованной передней частью, которая значительно улучшила поведение болида, и чем жестче мы ее делали, тем быстрее я ехал. В Монце я финишировал вторым, в следующей гонке — четвертым, а в Хоккенхайме одержал победу. Начиная с Монцы, я набрал больше очков, чем кто-либо другой, но фора, данная в начале сезона, оказалась слишком велика.

В итоге я занял третье место, что, учитывая все обстоятельства, было совсем неплохо, поскольку Рейнарду было трудно состязаться с Лолой, которую Эрик Кома привел к титулу, практически не напрягаясь. Когда в распоряжении гонщика оказывается слабый болид, от него мало что зависит. Единственное, что мне оставалось, это победить своих напарников по команде, и получить как можно больше удовольствия. Я умудрился поймать обоих зайцев.

Я жил в Оксфорде, в здании, лучшим описанием которого служило бы определение «крысиная нора». Эмануэлле, чьи родители были достаточно состоятельны, снимал апартаменты в стиле пентхауз, и периодически, когда он уезжал из страны, отдавал их в мое распоряжение, что было очень мило с его стороны, тем более, что он знал, чем я там буду заниматься.

Однажды мы вместе поехали в Японию на гонку спортпрототипов. Эта поездка была организована Эдди Джорданом, и, естественно, была для него еще одним способом заработать денег. Мы с Наспетти остановились в отеле и решили почудить. Эммануэлле включил на ТВ порноканал и решил, что хочет массаж. Для меня это было внове, и я спросил, что он будет делать, если массажисткой окажется старая толстая тетка. Он уверял меня, что она будет милой девушкой. Я ответил, что впущу ее, а потом сделаю ноги. Раздался стук в дверь. Я открыл, и в комнату вошла 80-летняя старуха. Я попытался как можно быстрее выскочить, но Наспетти, будучи наготове, втащил меня обратно. Бедная женщина стояла в растерянности и не могла понять, что происходит: по телевизору порно, а пара чудиков пытаются просочиться сквозь дверь.

Наспетти так и не дал мне уйти. Он вызвонил еще одну массажистку и пристроил меня к ней. Так мы оказались в довольно забавном положении — получали массаж, в то время как фоном служили звуки порнофильмов, доносившиеся из соседней комнаты, а эти две старые женщины продолжали делать свое дело. Очевидно, они относились к происходящему на полном серьезе, мы же потом животики надорвали.

Парень из рекламного агентства, работавшего с нашей командой, пригласил нас в один из клубов Токио, где, по его словам, мы могли бы получить правильный массаж. Не со старушками. Я был достаточно наивен и сказал, что мне это не интересно. Наспетти вызвался идти первым. Пришла его массажистка — она не была старой, но и красивой я бы ее не назвал. Когда он скрылся наверху, я подумал: «что ж, по крайней мере, ему досталась уродина». Тут прибыл и мой эскорт. Она была не лучше. Конечно, отказаться пойти с ней было бы невежливо по отношению к спонсору, оплатившему расходы. Я получил свой массаж, а затем, как говорят в «Новостях», принес свои искренние извинения и быстро удалился. На выходе я столкнулся с Эмануэлле! Японцы, должно быть, подумали, что имеют дело с двумя недозревшими европейскими семяизвергантами.

Выступать мы должны были на Порше 956, и ни один из нас не приходил от этой мысли в восторг, ибо этот спортивный автомобиль имел плохую репутацию по части безопасности. Помнится, я спросил механика, можно ли еще что-то добавить в нос автомобиля, поскольку все выглядело так, будто пилот вынужден засовывать ноги в консервную банку. Он ответил: «Нет, это все». Не хотелось бы мне на такой машине поучаствовать в лобовом столкновении. К счастью, перед гонкой выпал туман, и все мероприятие отменилось. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.

Возвращение в Европу я воспринял с облегчением и по приезду продолжил бороться с болидом Рейнард Ф3000. Лола в том году выиграла семь гонок, Рейнард — четыре, и эта ситуация напоминала ту, что сложилась в Формуле 1 сезона 1996, когда доминировали Вильямс-Рено. Их гонщики одержали победы в первых четырех гонках, и, казалось, ничто не сможет помешать победить им и в пятой, проходившей на домашней трассе Феррари в Имоле. Нам не хватало кого-нибудь, кто приехал бы в отель, где расположились гонщики Вильямса, в три часа утра с водкой и Бетховеном…

Глава 8. Болезненная тема

Гонщики в своем стремлении отыскать дополнительную десятую секунды могут зайти очень далеко. В течение какого-то времени нас с Михаэлем беспокоило то, что наши шлемы слегка прикрывали отверстие верхнего воздухозаборника. Если вы посмотрите на фотографии, то увидите, что наши головы не совсем блокируют отверстие, но разница, которая может быть получена при малейшем изменении угла наклона головы для улучшения дыхания мотора, потрясающа. Это может принести выигрыш до пары километров в час. Когда времена на круге измеряются тысячными секунды, а сам круг составляет около 3 миль, за эти несколько дополнительных километров в час стоит побороться.

И Михаэль, и я ездили по прямой, пытаясь наклонить голову в ту или иную сторону. Это действительно помогало, пусть даже поначалу езда на 170 милях в час с наклоненной головой могла нас слегка дезориентировала. Но вскоре мы к этому привыкли, правда, со стороны казалось, будто гонщик попросту заснул, склонив голову набок. Если бы нам пришлось ездить в таком состоянии постоянно, то по паддоку бы мы ходили с перманентно свернутой шеей, не говоря уже об опасности быть привлеченным к ответственности за завлекающие позы. Я пытался слегка облегчить положение тела во время гонки, стараясь сесть как можно ниже.

Неприятности со спиной в гонках мучили меня постоянно, поскольку моя слишком длинна для моего роста. Такого рода проблемы вообще достаточно распространены среди гонщиков. Дерек Дейли, дублинец, гонявшийся в Формуле 1 и Индикаре, посоветовал мне подложить под спину дугу, дабы облокотиться на нее, мол, это мне поможет. Я никогда не мог понять, почему это произойдет, но я воспользовался этим советом в Ф3000, и это сработало. С тех пор спинки моих сидений изготавливались в виде буквы «S», но теперь я был готов избавиться от дуги, лишь бы сесть немного пониже. Когда я испробовал новое кресло, сидя в неподвижной машине, все было превосходно. На практике появилась небольшая боль, впрочем, недостаточная для того, чтобы я придал ей значение. В любом случае, я был слишком занят попытками добиться улучшения результатов.

На Нюрбургринге проблема с недостаточной поворачиваемостью Ф310 была столь остра, что мы решили избавиться от нее любыми способами. Мы сделали зад болида куда более жестким, настолько, что пружины задней подвески были в три раза жестче тех, что стояли на машине Михаэля. Это сделало зад болида более нервным, но зато — никакой недоворачиваемости!

В целом, болид был достаточно хорош для того, чтобы привезти меня в квалификации на шестое место. На самом деле, вплоть до последней попытки я был четвертым, и был уверен, что мне удастся сохранить этот результат, поскольку свои последние силы я сберегаю на финальный быстрый круг. Но, когда я выехал, машина повела себя очень странно. Я шел медленнее, но куда хуже было то, что Девид Култхард и Жан Алези смогли улучшить свои результаты. Когда механики проверили машину, они обнаружили, что сломался задний амортизатор, из-за чего я был рад и шестому месту. Но, с другой стороны, я был бы еще более счастлив, не завоюй Михаэль на последних минутах квалификации поул-позишн.

Михаэль проехал фантастический круг. Зрители обезумели от счастья, поскольку это был первый поул Феррари в Имоле с 1983 года. Что же касалось меня, то 1.3-секундная разница между двумя болидами Феррари стала еще одним знаком растущего разрыва между Михаэлем и мной. Круг Михаэля еще долго смаковали в боксах, но мы знали, что в какой-то степени наши места на стартовой прямой особого значения не имеют, поскольку нас мучали проблемы со сцеплением. Помня об ужасном старте две недели назад, на хороший рывок с места я не рассчитывал, да и Михаэль не питал особых иллюзий по поводу того преимущества, которое могло бы ему дать первое место на старте.

Если говорить попросту, сцепление на Ф310 не работало так, как следовало бы. Оно было настолько непредсказуемо, что могло точка схватывания могла в любой момент сместиться, а затем оно хватало очень и очень резко. Меня такое положение вещей очень расстраивало, ведь я горжусь своими стартами на протяжении всей карьеры. В этом же сезоне мне удался только один полуприличный старт, да и тот в Мельбурне. С тех пор сцепление было ужасным. И Имола исключением не стала.

В первые же секунды после старта я отвалился на девятое место. Как только гонка более-менее успокоилась — во втором повороте вышло небольшое недоразумение, кстати, я совсем не удивился, когда узнал, что в нем оказался замешан Жан Алези — я поднялся на одно место вверх, и затем сконцентрировался на том, чтобы найти нужный ритм. Мне это удалось, и впервые в этом сезоне я почувствовал, что действительно хорошо еду. Затем я догнал Алези. Со стороны было видно, что он очень сильно борется с машиной, и единственным путем его обгона стал бы его заезд в боксы, так что бы я перед своей остановкой смог проехать несколько быстрых кругов. Вернувшись на трассу на шестом месте, я догнал Баррикелло, чему был очень рад. Фактически, если посмотреть на времена на круге, быстрее меня в тот момент по трассе шли только Деймон Хилл и Михаэль.

Второй и последний заезд в боксы позволил мне опередить Джордан и выйти на то, что стало на тот момент уже четвертым местом. Я уже всерьез рассчитывал сменить его на третье, поскольку приближался к Бенеттону Герхарда Бергера, но застрял за Диницем, отстававшем на своем Лижье на круг. К сожалению, он продержал меня четыре или пять кругов, что стоило мне нескольких секунд. В конце концов мне пришлось смириться со своим четвертым местом; гонку выиграл Хилл, Михаэль — второй, Бергер — третий. Как только я пересек финишную черту, я ошибочно посчитал свой уикенд законченным. На самом же деле, сражение только начиналось.

Я и не знал, что Михаэль испытывал серьезные проблемы с тормозами. Я заметил, что после финиша он свернул на обочину. Поскольку толпа уже начала перелезать через заграждения, я предположил, что и другие машины паркуются там же. Я и понятия не имел о том, что было первопричиной.

Когда я начал вылезать из кокпита, народ уже окружил машину. Как только я встал на ноги, меня начали пихать со всех сторон. Они пытались снять с меня шлем, не расстегивая застежки. Приятно, конечно, когда пожимают руку, но я заметил, что они также собирались снять с меня перчатки. В какой-то момент я решил, что они собираются поднять меня в воздух, затем я понял, что они стремятся залезть мне на плечи. Они прыгали на меня, подлезали со всех сторон. Полное сумасшествие.

В тот момент я внезапно вспомнил о своем новом сидении и проблемах со спиной. После пяти кругов гонки я испытывал абсолютную агонию. Я пытался сдвинуть левую ногу, чтобы хоть как-то облегчить положение. После приблизительно двадцати пяти кругов боль стала настолько невыносимой, что спина онемела. После этого уже не было никаких проблем; я попросту ничего не чувствовал. К концу гонки две главные мышцы, проходящие вдоль всей спины, походили на силиконовые имплантанты. Несколько мгновений после того, как я вышел из машины, они напряглись и заболели, как сволочи. А мне к тому же предстояло иметь дело с этой давкой. Я не мог понять одного — если они такие энтузиасты, то зачем же пихаться? Это было очень неприятно.

На предгоночном брифинге нас предупреждали о возможности прорыва людей на трассу. Все, что в этой ситуации может сделать гонщик — свернуть на обочину, вылезти из машины и надеяться на лучшее. По крайней мере, Михаэль находился неподалеку, и я знал, что кто-нибудь вскоре нас спасет.

Естественно, вскоре подъехала машина и забрала Михаэля — оставив меня посередине толпы. Затем показалась другая машина — официальные лица посмотрели на меня и уехали дальше. Очевидно, они меня просто не узнали! Все стремились подобрать Михаэля, который после своего потрясающего выступления стал Человеком Гонки. Тем не менее, меня это мало радовало. «Что за сборище бестолочей!», — подумал я, после чего попытался было пробраться в боксы, но все без толку. Мне пытались помочь двое охранников, без особого успеха.

Такова обратная сторона фанатического боления за Феррари. Перед стартом гонки, когда гонщики совершают в открытых машинах перед трибунами круг почета, толпа сходит с ума. Это заставляет думать, что я делаю действительно нечто стоящее, и все равно меня это немного смущает. Я ощущаю, что за то, чтобы находиться здесь, мне приходиться бороться. Они приветствуют меня, и тем не менее, я не способен выполнять ту работу, которую должен был бы.

Нет никакого сомнения в том, что этому еще и не способствуют — с моей точки зрения — успехи Михаэля. Он выполняет работу по-своему, а у меня складывается такое впечатление, что от меня не ждут, что я способен выполнить и половину подобных вещей. Как я уже говорил, я не уверен в том, что если начать разбираться по сути, что его способ приносит столь большую выгоду. Он может ехать быстро с самой первой минуты пребывания на трассе, и после намного быстрее он уже не поедет. Так для чего же нужны все эти длительные беседы с инженерами и дизайнерами? Мне это не кажется правильным. Это не дает ничего. Я же не могу сделать какие-либо выводы, не проведя перед этим длительных тестов. Правда, как раз это нам не светило, поскольку у нас было слишком мало рабочих коробок передач. Гран При Монако шло раньше.

Приятно было изменить обычному способу путешествия на гонку, и вместо всей этой суматохи, связанной с аэропортами и полетами, добраться до места назначения на собственной машине. Вот вам показатель того, сколь много произошло изменений; тридцать лет назад в том, чтобы добраться до трассы на собственном Ягуаре или Форде Зефире, не было ничего необычного; полеты на самолеты были роскошью. Теперь, вне всякого сомнения, полеты сродни поездкам на автобусе; за исключением того, что они не столь просты. Так что, я получал удовольствие от того, что передвигался от Болоньи до Монте-Карло за рулем своей Альфы. Пейзаж местами очень даже впечатлял, и, разумеется, я мог слушать но полную громкость свои любимые компакты, среди которых были Кренберис, Оазис и Ван Моррисон.

Кстати, как-то раз я встретил подружку Вана Моррисона в ночном клубе Лили Борделло, и она поведала мне, что они собираются поселиться неподалеку от того мест, где жил я. Можете себе представить мои чувства в тот момент, когда Ван Моррисон прикупил большой участок земли прямо под моим домом. Мне так и не довелось с ним увидеться, но в один день я испытал настоящий шок. Мы с моей подружкой Николя слушали заголовки местных радионовостей, когда диктор произнес: «Подружка Вана Моррисона в секретной связи с местным асом-гонщиком».

Мы с Николя, не говоря ни слова, переглянулись. Моя совесть была абсолютно чиста, но вы никогда не знаете, что дальше скажет пресса. Когда же они перешли к подробному освещению новостей, то обнаружилось что у Мишель Роча по слухам была связь с кем-то из мира лошадиных гонок — т. е. скачек. Мы с Николя взорвались от смеха. Не думаю, что Ван Моррисон и его подружка нашли в этом что-то смешное. Кстати, вскоре после этого они съехали.

У меня всегда есть время послушать ирландскую фольклорную музыку. Я по-настоящему люблю это дело. По мне, так нет ничего лучше, нежели сидеть в баре, окруженным музыкантами со скрипками, гитарами и дуделками. Даже в такой дали, как Токио, я нашел местечко, специализирующееся на том, что я называю «дидли-ди» музыкой. Это было замечательно. Так что, по пути в Монако я уделил внимание и таким записям, ибо по прибытии времени на релаксацию у меня практически не было.

По поводу Монако, как места проведения гонок, существуют различные мнения. Одни говорят, что этой устаревшей и опасной трассе нет места в современной Формуле 1; улицы слишком узки, а стены и барьеры слишком близки; обгоны невозможны. Мне эта трасса кажется великолепной. Она очень трудна по всем вышеперечисленным причинам, но она также накладывает очень высокие требования на гонщика. Здесь постоянно нужно ехать на пределе. Но с другой стороны, гоняться здесь очень весело. Местечки, типа поворотов у бассейна просто великолепны. Слепой вход с высокими стенами и барьерами по обе стороны. Очень быстрые повороты, требующие от гонщика высокого самообладания.

После первого дня практики в четверг я был по-настоящему доволен тем, что был столь же быстр на отрезке у бассейна, как и Михаэль. К сожалению, на всех остальных участках я проигрывал; он был куда быстрее на входе и выходе очень быстрого участка у Площади Казино, что на вершине холма. По окончании квалификации в субботу Михаэль снова оказался на поул-позишн, я же был седьмым — отстав на 1.2 секунды. И снова разрыв между нами был куда больше ожидаемого, но причины оставались все теми же.

С самого начала в четверг мой болид был очень хорош. Мы сделали несколько изменений в настройках, и это сказалось в лучшую сторону. Мы попробовали зайти в наших изменениях еще дальше, но неудачно; вне зависимости от последующих настроек я проезжал круг приблизительно с одним и тем же временем. Тем не менее, нам удалось стабилизировать зад болида. Мы знали, как исправить одну или две проблемы, но не знали, как вылечить все. Это еще раз подтвердило мои слова о необходимости тестов для получения общей картины.

По ходу уикенда я был приглашен на официальную пресс-конференцию. Один из журналистов, специализирующийся на трудных и провокационных вопросах, захотел узнать, разочаровыван я или нет нехваткой тестов, и тем фактом, что я снова медленнее Михаэля. По-моему, нет никакого смысла задавать вопрос, если только он не из разряда неудобных; с ними у меня проблем нет. Куда труднее отвечать на одно и то же, причем, когда в ответ я могу сказать немногое. Я провожу мало времени на тестах, потому что у нас мало коробок передач, а изменить это я не в силах. Я подписал контракт с Феррари, осознавая, на что иду. Да, я не рассчитывал, что в действительности все окажется настолько плохо, но таковы факты; это произошло, и изменить это я не в силах. Вся команда нацелена на завоевание очков, и пока настроение ее будет оставаться таким же, мы будем счастливы тому, что делаем.

На самом деле мне казалось, что эта ситуация заботит журналистов больше меня самого. Мне кажется, они рассчитывали услышать критику в адрес Михаэля. Но у меня не было никакого повода ругать его, поскольку в конце концов он работает в своих интересах, так же, как я — в своих.

Еще меня спросили о том, мол, сейчас, оглядываясь назад, счастлив ли я своему решению перейти из команды Джордан в Феррари. Согласен, сейчас Джордан выступает лучше прежнего, но к началу Гран При Монако на моем счету было больше очков, нежели у обоих пилотов Джордана, вместе взятых. Конечно, дела в Феррари обстоят не лучшим образом, но я должен оценивать ситуацию в перспективе, какой она была раньше, и какой стала сейчас. В Феррари мой контракт намного лучше, и я набрал больше очков, чем если бы я остался в Джордане.

Команда Джордан мне симпатична, и когда мы были вместе, то время было прекрасно. По-моему, Ян Филлипс — коммерческий директор — просто звезда; Эдди Джордан очень забавен, а вся команда — единое целое, веселилась так же хорошо, как и работала. Но, по моему мнению, нет никакого сомнения в том, что им необходимо больше технически подкованных людей.

Мне всегда говорят, что Михаэль выступает так успешно потому, что он очень много работает, отсюда они делают вывод, что если я буду действовать так же, то стану похож на него. Я не верю, что дело только в этом. Порою мне становится интересно, действительно ли ему для того, чтобы добиваться успеха, необходимо влезать во все подробности. Могу ошибаться, но по-моему Михаэль просто быстр. И больше от него ничего не требуется.

Мне удалось немного оторваться от технических деталей, приняв участие в том, что я бы назвал показом мод от Чарутти, спонсора Феррари, где юные актеры и актрисы дефилировали в нарядах этого модельера. Туда меня пригласила сама Шантал Чарутти; это очень, очень милая женщина. До этого я участвовал в рекламной фотосъемке для нее и журнала Class, проходившей на пляже в Каннах; я одевал различные наряды и позировал перед камерой. У них прекрасный фотограф, и мне все очень понравилось.

Предполагаю, что это прекрасно вписывалось в тот гламурный образ, складывающийся у людей по отношению к пилотам Формулы 1, тем более в Монако. Люди верят в то, что эта гонка представляет из себя одну большую тусовку. Может быть, для большинства народа это и так, но не для гонщиков. Во вторник вечером мне удалось отужинать с Яном Филлипсом. С ним всегда приятно поболтать, у него прекрасный характер, и он просто кладезь информации. Не важно, насколько его истории правдоподобны; рассказывает их он с таким энтузиазмом, что все слушают его с большим удовольствием.

В четверг вечером в Монако с друзьями приехала Николя. Я пообещал встретиться с ними в «Звездах и Полосах», популярной забегаловке на набережной, расположенной прямо за паддоком. Но пришло время, а я так устал, что в итоге все веселились до упаду, а я отправился в постель, Спать. Никакой романтики.

Может быть, выступай я до сих пор за Джордан, я бы еще и подумал о том, не присоединиться ли мне к друзьям, поскольку Эдди Джордана мало интересовало, чем я занимаюсь в свое свободное время, если это не вредило моим выступлениям. Но сейчас в своей новой роли в Феррари, мне казалось, будет лучше там не появляться. Я должен был принять то, что сейчас я больше нахожусь на виду. Про это забывать не стоило.

Такова жизнь пилота Феррари. Я определенно ограничивал себя в действиях. Всегда найдется кто-то, кто наблюдает за тобой; ждет, когда ты совершишь ошибку. Я чувствовал себя обезьянкой. Не очень приятно. На самом деле, это даже вызывало боль, правда, совсем иного рода, нежели та, в Имоле. Я просто должен был играть в эти игры с осторожностью, пока не придут результаты. И только тогда я смог бы вздохнуть свободно. Но, когда я выезжал на стартовую решетку Гран При Монако, все это казалось слишком далекими мечтами.

Глава 9. Лодка, как дом

Я начал гонку, искренне веря в то, что проведу ее, фигурально выражаясь, как на собственном корабле… К несчастью, после того, как мне пришлось оставить свой поврежденный болид на дальней стороне трассы, именно так я и завершил ее, на катере пересекая залив в направлении паддока. С кем не бывает… Это был день постоянно меняющейся фортуны. Как говорится, типичное Гран При Монако…

Прогревочная сессия в воскресение с утра выдалась сухой, и болид вел себя хорошо. Никто не обращал на меня никакого внимания, поскольку я показал десятый результат и не мог никому угрожать. Но я-то чувствовал скрытый потенциал.

В начале сессии, до того, как мы сделали ряд изменений в настройках, я шел наравне с Михаэлем. Новые настройки оказались ошибочными, но, до того, как мы смогли вернуться к первоначальным, мотор напрочь отказался запускаться. Тем не менее, после проделанной работы я почувствовал, что поведение болида стало намного лучше. Благодаря тому, что нам удалось избавиться от избыточной поворачиваемости, он слушался руля, а этого мне так не хватало на протяжении всей квалификации.

В субботу на утренней практике я был достаточно быстр, поскольку мне удалось показать 1.22.6 на старых покрышках, в то время как лучшее время Михаэля равнялось 1.22.0 на новых, а Деймон Хилл установил ориентир на 1.21.5, и я чувствовал, что мне по силам с ним сравняться. Я искренне надеялся, что у меня есть шанс.

Я приберег свои новые покрышки до квалификации, но мы совсем упустили из виду погодный фактор. Обычно на Гран При между утренними практиками в субботу и квалификацией после полудня температура поднимается. В Монако она осталась на той же отметке, и мы не смогли быстро перестроиться. Из-за этого болид стал испытывать ужасную недоворачиваемость. Мы внесли небольшие изменения в настройки, но этого было недостаточно, и проблема с поворачиваемостью осталась. В результате на стартовой решетке мне пришлось довольствоваться седьмым местом. И теперь, в начале утренней прогревочной сессии в воскресение, болид вновь вел себя прекрасно, и это внушало оптимизм. К несчастью, в автоспорте не все так просто, и маятник уже готовился совершить обратный скачок.

После окончания воскресной практики, ближе к началу гонки, на трассу обрушился сильный ливень. Поскольку это произошло впервые за уикенд, перед стартом гонки правилами положена пятнадцатиминутная акклиматизационная сессия, которая по сути своей очень важна, поскольку таким образом гонщикам предоставляется возможность перед началом дождевой гонки опробовать мокрую трассу. К несчастью, в это время команда меняла на моем болиде мотор, и я в отведенный отрезок выехать на трассу не смог.

Это был гигантский шаг назад. На треке было полно воды, а нам приходилось стартовать с чистого листа, и только в гонке осознавать, насколько быстро можно идти, не вылетая при этом с трассы. Ты уже не можешь давить на газ, уча границы сцепления, и надеяться вернуться на трассу, проделав полуразворот. Другой альтернативы, кроме как выстрадать свой путь — нет.

Планируя нашу тактику, мы немного загнали себя в угол. Когда состояние погоды в течение гонки столь неопределено, мы решили пойти на один пит-стоп, залив при этом больше топлива, чем обычно. Предполагалось, что если дождь в течение гонки будет продолжаться, то я смогу пройти ее без остановок, поскольку в дождь мотор работает не столь напряженно, и поэтому расходует меньше топлива. Нас так увлекла эта идея, что мы даже не подумали о том, что если дождь будет идти всю дорогу, то лучше было бы все же один раз остановиться. Но мы настолько сильно пытались быть умными и рассчитать то количество топлива, что хватило бы до финиша, что мы совершенно забыли, сколько я буду проигрывать, везя этот лишний вес.

Я выехал на старт с большим количеством топлива на борту, хорошо стартовал и обнаружил себя на четвертом месте, отрываясь при этом от Баррикелло на Джордане. Тогда я был даже способен держаться за Бергеровским Бенеттоном, шедшим третьим. Неплохая позиция, учитывая, что обгоны на этой узкой трассе практически невозможны. Помню, я тогда еще думал «ха, это легко». Знал бы я тогда, что случится дальше…

Внезапно сцепление с дорогой исчезло, может быть из-за того, что упала температура в покрышках, поскольку я не был способен поддерживать достаточно высокую скорость. Удерживать идущих позади не составляло большого труда. Но парни, шедшие впереди, буквально испарились из виду. Пусть так, на этой стадии я был рад своему четвертому месту, считая, что пит-стоп мне не потребуется. Я выглядел достаточно хорошо. Подумалось даже, что Алези, шедший вторым, может в кого-нибудь врезаться, кто-то может сойти с дистанции; может быть случится так, что Вильямс лидировавшего Хилла сломается; и, конечно, Михаэль сам вычеркнул себя из гонки, врезавшись на первом круге в барьер ограждения. Мое чувство оптимизма возросло тогда еще сильнее. Я, помнится, думал «а здесь можно победить».

Сзади меня шел Хайнц-Харальд Френтцен, и я знал, что это не станет большой проблемой. Френтцен — быстрый гонщик, но, вместо того, чтобы оставаться спокойным и разрабатывать планы того, как бы меня обогнать, он вел себя, словно клоун. Постоянно болтался в моих зеркалах, настолько часто, что я начал подозревать, что в конце концов он либо врежется в отбойник, либо в меня. Теперь, тормозя перед поворотами, я начинал заходить в них пошире, чтобы у меня, после того, как он неизбежно попадет в аварию, была по крайней мере возможность попытаться вернуться на трассу. Однако, несмотря на все мои предосторожности, Френтцен таки в меня врезался, предприняв свою «все-или-ничегошную» атаку, не принесшую никаких дивидендов с того самого момента, когда он сунул свой Заубер на пространство в половину размера болида.

Он вынудил меня пойти широко, но я умудрился разминуться с отбойником и продолжить движение. Мелькнула мысль: «Это радует. Теперь он мне не помеха.» Как только я был избавлен от Заубера, то смог сконцентрироваться на лучшем прохождении поворотов. Перед стартом Михаэль посоветовал мне уходить с траектории, потому что именно так можно было добиться лучшего сцепления с мокрой дорогой. На самой траектории было слишком много резины, и там могло быть слишком скользко, так что, по крайней мере в начале гонки, я мог смещаться в сторону, к тому же это приносило дополнительные плоды в борьбе с Френтценом, пока он еще пытался меня обойти.

Однако, по ходу Гран При болиды постепенно высушивали траекторию, и это стало работать против меня, поскольку, Френтцен сразу же сел мне на хвост. Я больше не мог позволить себе продолжать эксперименты с внешними траекториями, и был вынужден тормозить намного раньше, чтобы понять, где точно находится сцепление, и Френтцен, получив половинку шанса, мог бы попытаться сунуться внутрь и пройти меня. Я знаю, это может звучать слишком по-ирландски, но на самом деле Хайнц-Харальд, даже находясь позади, очень сильно сдерживал меня!

На этой стадии гонки на траектории в самом деле было куда больше сцепления. Идя по чистой трассе в какой-то момент я даже начал отрываться от Девида Култхарда, но тут встал следующий вопрос — возможно самый главный на этой гонке — когда же мне заехать в боксы и сменить дождевую резину на слики. Единственное, что мне было известно точно — я не собирался делать это первым. Поскольку Алези является одним из лучших ездоков на сликах по мокрой трассе, я рассчитывал на то, что я подожду, пока он заедет в боксы, а затем посмотрю на его времена на круге. Я связался с командой по радио и объяснил им ситуацию — решение нам предстояло принимать сообща.

Первым в боксы поехал Френтцен, и, оценивая его времена по секторам на первом круге из боксов, команда увидела, что едет он на две секунды быстрее, чем кто-либо до этого. Стало понятно, что нам следует сделать.

Команда тут же зазвала меня в боксы, и это было очень правильным решением. Мой пит-стоп прошел быстро, поскольку у меня на борту уже было достаточно топлива, а это означало, что на дозаправке мы потеряем очень мало времени. Я вернулся на трассу на спокойной третьей позиции. Поблизости в тот момент никого не было, и тогда я допустил тактическую ошибку. Вместо того, чтобы действительно поднажать, я попытался сохранить свою позицию. Давление в шинах немного упало и, поскольку трасса была холодной, покрышки не производили достаточного тепла, чтобы поднять давление. Все это привело к тому, что я не мог теперь ехать в хорошем темпе — и тем самым поднять температуру и давление.

И в это время меня — и всех остальных — начал догонять Оливье Панис — с невероятной скоростью по две секунды на круге. Лижье буквально летело по трассе, Оливье не щадил никого. Он появился позади меня и в шпильке за отелем Левс просто убрал меня с пути. Внезапно я обнаружил себя вжатым в ограждение. Это стало уже второй гонкой из трех (если вы помните, в Германии Панис выпихнул меня из чиканы, и единственной радостью тогда служил тот факт, что в тот момент я уже направлялся в боксы и особого значения это не имело) и теперь, сидя с внешней стороны чиканы с заглохшим мотором я не мог не осознавать, что теперь он мой должник.

Я не мог сдвинуться и было очевидно, что маршалам придется подтолкнуть меня — что приведет к мгновенной дисквалификации. Правила гласят, как только маршалы дотрагиваются до твоего болида, то, даже если ты умудрился вернуться в гонку, ты уже из нее выбыл.

Я пытался понять, как они смогут убрать Феррари. Определенно, для этого им придется воспользоваться краном, и я заранее расстегнул свои ремни безопасности, чтобы потом побыстрее выскочить из кокпита. В Монако маршалам ни на секундочку не приходится расслабляться. Если на такой узкой трассе в опасном месте застыл болид, времени терять нельзя. Если вы не будете достаточно быстры, они подцепят твой болид на крюк еще до того, как ты вылезешь из кокпита. Как когда-то мильен лет назад мой кузен Стефен на крюке крана катал Дерека над свалкой автомобилей…

Внезапно, я ощутил, что болид тянут назад. Я смог вывернуть руль и покатиться вниз с горки. Затем мне удалось запустить движок. И я поехал! Я тут же связался с боксами и стал кричать «Ремни! Ремни!» в качестве предупреждения, что на что им следует обратить внимание, когда я заеду в боксы.

Команда наблюдала инцидент по телевизору и считала, что я мог разбить носовую часть болида. Это было справедливым суждением, принимая во внимание то, как бесцеремонно я был припаркован у ограждения, но, на самом деле, болид поврежден не был. С ним все было в полном порядке. За исключением моих ремней. Если бы я мог затянуть центральный замок, то может быть я бы и сам справился. Но современный кокпит в болиде Формулы 1 настолько узок, что сделать это в одиночку просто невозможно (одев шлем, пилот не может даже увидеть замок, висящий где-то в районе диафрагмы), и у меня не было иной альтернативы, кроме как заехать в боксы.

На некоторых трассах очень трудно отчетливо услышать, что говорится по радио. Монако в этом отношении хуже всего. Когда команда слушала, что я кричу по радио, они были уверены, что я должно быть говорю «Нос! Нос!» или что-то в этом духе, и это было вполне естественно. Мне кажется, у такого умственного синдрома должно существовать особое название. Проблемы подобного рода постоянно возникали при войне в Заливе, когда люди слышали только то, что они ожидали услышать. Я мог бы сказать «резиновый утенок», а они бы все равно поклялись, что я сказал «новый нос».

Так что, когда я прибыл в боксы, они были столь заняты сменой покрышек и носовой части, что никто даже не обратил внимания на то, что я бешено указываю руками на кокпит. Это стоило мне кучи времени. Затем, чтобы добиться максимального ущерба, я заглушил мотор!

Должен признать, что на этой стадии, я уже не видел смысла в том, чтобы продолжать гонку. Если я умудрюсь попасть в первую шестерку, то команда, финишировавшая за мной, подаст протест на использованную помощь маршалов, и меня дисквалифицируют. Мне, как и всем остальным, это правило было прекрасно известно. Но до того, как у меня появилось время поразмышлять на эту тему дальше, мотор был запущен, и меня проводили из боксов. «Что ж», — подумал я — «буду продолжать ехать до тех пор, пока мне не скажут обратное».

И только я выехал на трассу, как позади меня оказался не кто иной, как Панис собственной персоной, он шел на твердом третьем месте. Моем третьем месте! Я серьезно стал рассматривать возможности небольшого разворота и блокирования его на трассе. Счет тогда бы стал 2–1. Затем я подумал: «тот, кто проделает это с французом во Франции будет дисквалифицирован на две гонки. Эдди Ирвайн, блокировавший француза во Франции, получит от трех до четырех гонок штрафа, как минимум.» И мне пришлось его пропустить!

Я проследовал за Лижье, пытаясь заставить его понервничать и допустить ошибку. Но Панис в этот день определенно был на коне; он провел отличную гонку и заслуженно победил. Когда после гонки я поздравил его, было бы здорово в ответ услышать: «Извини меня за то, что я выпихнул тебя». Он промолчал. Я взял это на заметку.

Тем временем, я побывал на быстрой дозаправке. И все еще никакой дисквалификации. У меня стояла свежая резина, терять мне было нечего, так почему бы мне не попытаться показать лучший круг. Я стал гнать до тех пор, пока мое заднее правое колесо не наткнулось на поребрик внутри того же самого поворота, где полутора часами ранее сошел Михаэль.

Машину закрутило, и я обнаружил себя сидящим посередине трассы, как раз на выходе из слепого поворота. Я был практически на гоночной траектории — и смотрел в противоположную сторону. Маршалы размахивали желтыми флагами, но я не собирался сидеть там дольше, чем это было необходимо. Мотор мой все еще работал, так что я быстренько развернул болид на 180 градусов, чтобы повернуться в нужную сторону. И только я подумал, что все обошлось, из поворота вылетел Мика Сало и вмазался прямо мне в зад. Я знал, что он борется с Микой Хаккиненым за четвертое место, и, что вы хотели, через несколько секунд я ощутил еще один удар. «Не иначе Хаккинен», — подумал я.

Когда маршалы размахивают желтыми флагами, они сигнализируют «Замедлись! Будь готов остановиться». Понятно, что эти двое боролись за место, но, когда лидирующий гонщик видит желтые флаги, на секунду или две он может почувствовать себя в безопасности, поскольку в той области, где вывешены желтые флаги, обгоны запрещены. Фактически, даже лучше, если преследующий гонщик обгонит тебя в этом месте, поскольку в конце гонки он будет дисквалифицирован. Насколько я мог судить, Хаккинен, влетев в нас на порядочной скорости, даже и не подумал о том, чтобы замедлиться. И никакого наказания за это не последовало.

Не задолго до этого, Лука Бадоер за вынос Вильнева был оштрафован на 5000 долларов. Жак на пару с другим гонщиком обгонял Форти на круг, и Бадоер на торможении в повороте Мирабо пропустил первого, а затем попытался войти в этот поворот сам, и повернул он как раз в тот момент, когда мимо пытался проскочить Вильнев. Совершить такую ошибку очень легко, и тем не менее Бадоер был оштрафован, в то время, как Хаккинен и Сало, оба успешно проигнорировавшие желтые флаги, что в моем кодексе правил считается более серьезным нарушением — нет. Не говоря уже о том, что даже подумать страшно, что бы случилось, если бы я в это время выбирался из болида.

Теперь мне больше всего хотелось вернуться в боксы до того момента, когда после окончания гонки трасса откроется и все это превратится в зоопарк. В повороте Портье уже собралось некоторое количество гонщиков, ожидавших, когда же их подкинут до боксов. Там припарковался Бадоер, там же после инцидента разминал ноги я и два Мики. Вскоре стало понятно, что машину за нами не пришлют, и мы поймали грузовичок, в кузове которого доехали до катерка.

Прогулка по заливу прошла в хорошей, дружеской обстановке. Несмотря на различные проблемы, по-моему, все были довольны тем, что эта трудная и утомительная гонка закончилась. Конечно, Сало и Хаккинен вовсе не были настолько огорчены, как вы могли подумать. Благодаря тому, что до финиша добралось всего четыре болида, они были классифицированы на 5 и 6 местах. Врезаться в друг друга за пять кругов до финиша и получить за это очки — вряд ли может повезти больше.

Я оказался на седьмом месте — небольшая радость от гонки, обещавшей временами столь много. Что ж, по крайней мере этой ночью мне будет о чем поговорить. Выяснилось, что по окончании гонки домой можно не торопиться. Мы отправились на вечеринку в ночной клуб Джимми, затем переместились в Звездно-Полосатый бар, сотрясавшийся с того самого момента, как механики закончили паковать имущество и отправились смочить горло. Это была великолепная ночь.

Как я говорил ранее, у людей из мира Формулы мало шансов пообщаться в нерабочей обстановке, и как только столь редкая возможность появляется, каждый старается использовать ее по максимуму. Это напомнило мне времена из прошлого, когда я гонялся в японской Ф3000. В те дни чаще удовольствие прерывалось гонками, нежели наоборот.

Глава 11. Расквашенный нос

Всякий раз, приезжая на Гран При Канады, я не могу удержаться от мысли, что мне следовало бы стать фотографом или журналистом. Вот же легкая жизнь. Фотографы просто жмут на кнопку, отдают пленку в проявку кому-то еще, а затем отправляются в ночные клубы. И все, что я от них слышу на следующий день, это разговоры о стриптизе и симпатичных девчонках. Иногда с этим трудно мириться, особенно после того, как большую часть предыдущего вечера провел за исследованием телеметрии и изучением всяческого рода цифр. Монреаль сюрпризов не преподнес. В первый вечер я не ушел дальше Хард Рок Кафе. На этом все развлечение для меня и закончилось, поскольку у нас было так много тем для разговора внутри команды.

Настроение определенно было приподнятым, поскольку все еще сказывалось воодушевление результатом прошедшего две недели назад Гран При Испании, к тому же мы провели ряд полезных работ над улучшением характеристик болида, самым заметным из которых стал высокий нос, достаточно сильно изменивший F310. Меня мало волновало то, как это выглядит, он был хорош хотя бы потому, что приносил пользу.

Михаэль протестировал его в Имоле и сказал, что ему новинка не понравилась. Были проделаны дальнейшие изменения, и меня призвали в Мюджелло на испытания следующей версии. И сразу же мне стало ясно, что по сравнению с носом опущенным, машина стала вести себя куда лучше. Не знаю, почему Михаэль нашел столь мало различий между двумя носами; возможно, чувствительность болида не является для него большой проблемой. Но для меня новый нос определенно стал полезным улучшением.

Как я уже говорил ранее, в Мюджелло очень трудно сохранить покрышки. С низким носом они теряли свои качества уже после пары кругов. С новым же носом этого не происходило. Мы проделали сравнительные тесты, и вне всякого сомнения новая версия была намного лучше. Болид лучше входил в повороты, и на выходе не испытывал недостаточной поворачиваемости. Мы испытывали также и другие новинки, но видоизмененный нос стал самым важным элементом. Моментально я стал получать удовольствие от управления болидом. Сроки исполнения заказа были сокращены, дабы к Канаде изменения были готовы для обеих машин. Мы отправлялись в Монреаль, задрав нос, полные столь же высоких надежд.

В результате высокий нос достался мне лишь на второй день практики. Правда жизни состояла в том, что на этой трассе он не приносил значительного выигрыша, и, в любом случае, я вносил изменения (как потом оказалось, неудачные) в машину между квалификационными отрезками, и мне, пока покрышки оставались абсолютно новыми, не удавалось извлечь из них максимум. В итоге Михаэль стоял на старте на третьем месте, а я, менее чем в полсекунды — на пятом. Всю практику я показывал времена, близкие к Михаэлевым, и даже несмотря на то, что в квалификации ему удалось собраться чуть лучше, я был достаточно счастлив, ведь я оказался впереди Бергеровского Бенеттона и МакЛарена Мики Хаккинена. Казалось, ситуация начинает меняться в нужную сторону.

Куда больше меня беспокоила растущая боль в спине. Увеличение изгиба сидения не помогало, и, в конце концов, мы пришли к выводу, что эта проблема возникала из-за того, что я столь мало ездил в болиде. Нажатие на педаль тормоза в гоночном автомобиле приводит в действие определенную группу мышц, которые в последние несколько месяцев практически не подвергались нагрузке.

Проблема еще больше усугубилась, когда я наконец попал на тесты, поскольку в Мюджелло нет зон с тяжелым торможением. В Монреале я сразу же почувствовал их на своей шкуре. Эта трасса являет из себя некоторое количество шикан, соединенных короткими прямыми, что означает резкое ускорение и очень резкое торможение: стой-иди, стой-иди. Трасса имени Жиля Вильнева указала на то, что я не был в достаточной степени подготовлен к гонке. Но, как показали события, произошедшие в нескольких следующих гонках, физическая неготовность была самой меньшей из всех моих проблем.

Подтверждение того, что я не выбирал максимум из автомобиля, пока ехал на новый покрышках, пришло во время воскресной разминки перед гонкой, когда болид прекрасно чувствовал себя на старых шинах. Все шло один к одному, и я искренне верил, что эта гонка удастся мне на славу, при условии, конечно, что мне удастся хорошо стартовать.

Поскольку понять, в какой же момент схватится сцепление все еще не представлялось возможным, единственным способом попробовать полунормально стартовать, было держать правую ногу выжатой до упора в пол и бросить сцепление сразу же, как только начнут гаснуть фонари светофора. Обратной стороной этого стало бы проворачивание колес — как оно и случилось в Монреале. К счастью, болидам, стоящим позади, старт тоже не удался. Передние пошли в отрыв, но самым главным стало то, что при трогании с места меня никто не обогнал.

На этой стадии мои проблемы были куда несерьезнее тех, с которыми столкнулся Михаэль. Его мотор отказался заводиться, и, к тому моменту, как его запустили, остальные уже отправились на прогревочный круг. Правила в таком случае не разрешают пилоту занять свое завоеванное на квалификации место, и у Михаэля не было иного выбора, кроме как стартовать из хвоста. Внезапно я выиграл позицию, пусть даже и за счет своего напарника по команде.

Я шел четвертым, прямо на хвосте Алези. Я подумывал о том, где бы мне его обогнать, но, поскольку это был Алези, я решил лучше не рисковать. После неудачи а Испании мне было необходимо добраться до финиша. Я шел на стабильном четвертом месте, когда перед болида внезапно ударился об асфальт. Часть передней подвески треснула, произошло это абсолютно неожиданно, и мы так никогда и не узнали причину произошедшей столь необычной поломки. Мы предположили, что в болид попал какой-нибудь болт или что-то в этом духе. Я освободил дорогу остальным и медленно вернулся в боксы. Я знал, что на этом моя гонка закончилась. Гонка же Михаэля продлилась две трети дистанции, его колен вал развалился в момент ускорения при выезде из боксов после пит-стопа. Дэймон Хилл и Жак Вильнев принесли Уильямсу третий дубль в сезоне, при этом Хилл значительно упрочил свое лидерство в личном зачете.

Обратный путь с Монреальской трассы стал для меня забавным приключением. Мой приятель Денис Лакруа, работающий в компании Вертолеты Белл, предложил забрать меня с трассы и дать поуправлять последней моделью № 407. Это абсолютно великолепная машина; потрясающий вертолет. Мы слетали в головное отделение фирмы Канадский Белл, там я все как следует осмотрел, а затем они подбросили меня до аэропорта. По пути домой я переварил цены. Должен признать, мне ужасно хотелось обладать таким вертолетом, но, взглянув повнимательнее на цифры, я подумал, что цена в полтора мильона долларов за свой первый вертолет несколько великовата! Смысла не было. Люди бы решили, что я свихнулся. Не думаю, что парень из фирмы Белл осознавал, насколько близок он был к совершению сделки в тот момент, когда мы летели на скорости в 140 узлов. Настолько это было впечатляюще.

Я, застав всех врасплох, вошел в отель Остров Далкей в 10.30 утра; они только закончили смотреть по телевизору обзор лучших моментов Гран При Канады, а я уже стоял в дверях собственной персоной, вернувшийся домой и жаждущий покататься на собственном водном мотоцикле Ямаха. Уже прошел почти год, как он являлся моей собственностью, а у меня все не было шанса его опробовать. Погода стояла прекрасная, и я не желал тратить ни минуты.

Этот тип мотоцикла очень быстр, но из-за моей неопытности мне было трудно управлять им, особенно при волнении на море. Конечно, я вел себя, как слон в посудной лавке, и пытался бежать прежде, чем научился ходить. Я заработал себе несколько синяков на голенях, но как только уловил ритм, то сразу же начал получать удовольствие. В моем контракте не было прописано ничего запрещающего эксперименты подобного рода, хотя, если бы я посмотрел повнимательнее, я мог бы отыскать такой пункт в своей страховке. Но я скорее предпочел бы не знать об этом; моя философия состоит в том, что нужно жить на полную катушку.

В течение свободного отрезка времени между Канадой и Гран При Франции, я демонстрировал Феррари — и сломал ее, пытаясь управлять ей, как драгстером! В последние два года граф Марч успешно проводит Фестиваль Скорости в Гудвуде, что в Сасексе. Это мероприятие переросло в достаточно светское событие, и он попросил Луку ди Монтеземоло привезти в 1996 году туда какую-нибудь машину. Президент Феррари решил, что это неплохая идея, поскольку среди британцев всегда было много болельщиков и покупателей Феррари. Мне было очень приятно, когда меня попросили сесть за руль. Я подумал, что это будет достаточно забавный уикенд.

Они подобрали меня в Дублине и отвезли на частном самолете на то, что оказалось милой вечеринкой в парке. Что же касается самого маршрута, по которому мы должны были ездить… Проложенный по узким дорожкам в окрестностях Усадьбы Гудвудов, он был отнюдь не идеальным для передвижения семисот сильного болида Гран При.

Граф Марч проделал потрясающую работу по обустройству праздника. Это прекрасный повод встретиться. В конце концов, это все, что необходимо авто энтузиастам. Они просто хотят посмотреть на машины. По-моему, нет никакой необходимости в том, чтобы на них ездить. Когда я не был столь циничен по отношению к этой области, мне вполне хватало простого осмотра припаркованой Феррари или чего-нить еще. Если я слышал, что где-то по соседству появился Лотус 7, то сразу же мчался туда, чтобы его осмотреть.

Феррари прислало одну из машин 1995 года. У меня не было никаких намерений носиться сломя голову по всему маршруту из-за его неадекватности. Я решил, что, исключительно ради общей потехи, покручу с дымком покрышки. Я проделал это единожды — и тут полетел колен вал. Не думаю, что какой-либо болид Формулы 1 смог бы перенести такое наказание!

Это событие длилось два дня, и я заночевал в усадьбе Гудвудов. Меня пригласили на Вечер Черных Галстуков, но, как гость, я мог воспользоваться случаем и не одевать костюм. Ненавижу выряжаться. Некоторые ощущают себя неудобно от того, что на них только брюки и рубашка, в то время как все остальные блистают в вечерних костюмах. Я же чувствовал себя как дома, меня это ни капельки не беспокоило. Я сидел рядом с сестрой графа Марча, Лили — так что я был в прекрасной компании замечательного обеденного собеседника. Большую часть времени Лили тихонько изучала меня — или пыталась это делать. Думаю, что я был выше ее психологических способностей.

Схожее чувство я испытал по отношению к своей машине, стоило мне только проехать несколько кругов в первый день практики на Гран При Франции. Я сразу же понял, что в Маньи-Куре меня ждут неприятности. Просто удивительно, насколько быстро до меня это доходило. В Канаде машина вела себя хорошо. Во Франции — плохо. Вот так просто. Я осознавал, что любые вносимые нами изменения не приведут к достижению желаемой скорости. Мы работали, работали, работали, но во Франции болид ни разу не был конкурентоспособным.

Михаэль завоевал поул — как ему это удалось, я так никогда и не узнаю. Я списал это на более интимные знания Михаэлем машины, которую он в течение года постоянно совершенствовал. Она должна была больше подходить ему, нежели мне. Я квалифицировался на 10 месте, но вскоре об этом пришлось забыть.

По ходу практики мой болид был выбран для случайной технической проверки. Официальные лица обмерили всю машину, включая так называемые воздушные дефлекторы, расположенные рядом с передними колесами. Когда выяснилось, что они на 15 миллиметров превышают допустимый предел, болид был объявлен незаконным, мои времена — аннулированы, и мне предстоял старт с последней линии стартового поля. Сказать по правде, я не был этим особо разочарован. Какая разница — десятое место или двадцать второе. Если бы я находился в первой пятерке, тогда да. Но сейчас я понимал, что вернуться обратно на десятое мне не составит особого труда.

Ни разу за свою карьеру я не стартовал с последнего места, так что этот опыт был внове. Я знал, что обгоню сколько-нибудь машин, и это будет весело. В каком-то роде стартовать позади других машин приятно, тебе абсолютно нечего терять, а вокруг стоят гонщики на слабых машинах. Понятно дело, они осознавали, что я их практически уже сделал.

Ситуация была также необычна тем, что одна Феррари стояла на поуле, а другая — в самом конце. Стартовав на прогревочный круг, я увидел, как на обочине паркуется красная машина. Сначала я подумал, что это один из Арроузов, но вот они оба ехали передо мной, и я понял худшее. Михаэль выбыл из гонки еще до того, как она вообще началась. Взорвался двигатель. Помню, я подумал: «О, Боже. Это вызовет большой резонанс. Итальянская пресса своего не упустит. В субботу дисквалифицировали Ирвайна, а на прогревочном круге ломается Шумахер.» Теперь на мне лежала задача показать хороший результат.

Из-за тех проблем, с которыми мы сталкивались на старте предыдущих гонок, Феррари решило перейти на другой вид сцепления. Оно сработало прекрасно, и мне удался прекрасный старт, один из лучших в моей формулической карьере. Я обогнал пять машин, но затем мне пришлось сбросить газ, поскольку середина пелетона сгрудилась перед поворотом, практически не оставив места для обгона.

В течение нескольких следующих кругов я упрочил свое положение. Как только я вышел на пятнадцатое место, у меня начала пошаливать коробка передач. Каждый раз при смене передач вниз на входе в шпильку, она вылетала на нейтраль. Внезапно колеса вышли из-под контроля, и я чуть не вылетел с трассы. Я подумал: «Это именно то, что они хотят увидеть: вылет с трассы после старта с последней линии.»

Тут коробка ожила. Я умудрился остановить машину, вписаться в поворот и продолжить движение. Затем практически сразу же ситуация повторилась. И мне не оставалось ничего иного, кроме как заехать в боксы, закончив тем самым день разочарований Феррари.

Лучшим словом, описывающим атмосферу в боксах, стало бы «тихо». Даже несмотря на фоновое жужжание гонки, отсутствие разговоров ощущалось. Мне было жаль Жана Тодта. Он столь напряженно работал, но в данной ситуации оказался бессилен. Это не было концом мира. Команда приуныла, но не впала в депрессию.

Механическая поломка — не преступление, но на следующее утро итальянская пресса подвергла нас жестокой критике. Это было ужасно. Ситуация еще больше усугублялась тем, что сборная Италии неудачно выступала на Чемпионате Европы по футболу. И журналисты призывали к отставке Жана. Обсуждать это не было никаких сил. Всего лишь несколько недель назад мы, одержав победу в Испании, были полны надежд, у нас появились улучшающая характеристики новая передняя часть болида, а теперь мы получали щелчки по расквашенному носу.

Оглавление

Глава 1. Ничего особенного…

Глава 2. Слишком хорошо, чтобы быть правдой

Глава 3. Показывая свои цвета

Глава 4. Пара очков

Глава 6. Отрыв увеличивается в Германии

Глава 7. The Drop of the hard stuff

Глава 8. Болезненная тема

Глава 9. Лодка, как дом

Глава 11. Расквашенный нос

Реклама на сайте