«Взгляды»

Исай Львович Абрамович Взгляды

Посвящается Боевой группе студентов Московского института народного хозяйства имени Г. В. Плеханова, боровшихся в рядах оппозиции, возглавленной Л. Д. Троцким, и погибших в тюрьмах и лагерях в эпоху сталинского террора.

История эволюции советского строя после смерти В. И. Ленина

«Политическое содержание дискуссии до такой степени завалено мусором, что я не завидую будущему историку, который захочет добраться до корня вещей».

Л. Троцкий «Моя жизнь», том II, стр. 197, Берлин, 1929 год

I. ФАЛЬСИФИКАЦИЯ ИСТОРИИ

1. Введение

В этой части книги я хочу сопоставить действительную историю партии с фальсификацией, которой подверглась она после смерти Ленина, по мере возвышения Сталина.

С помощью казенных, послушных историков Сталин создал целый комплекс лживых версий о предательстве ряда вождей партии и одновременно — легенду о своей выдающейся роли в Октябрьской революции, гражданской войне и строительстве социализма в СССР. Эта система подмены истории вымыслом, так выразительно изображенная Оруэллом, оттачивалась и шлифовалась постепенно. Ряд исторических трудов и документов изымался из обращения, не переиздавался, а вместо них издавались новые, с новой трактовкой. Другие просто запрещались. Так, к 1938 году стали запрещенными (и продолжают оставаться запрещенными по сию пору) собрания сочинений и вообще все произведения Л. Д. Троцкого, Г. Е. Зиновьева, Н. И. Бухарина, Л. Б. Каменева и др. Были изъяты из библиотек и запрещены к продаже букинистами все учебники по истории партии, изданные до «Краткого курса». Та же судьба постигла стенограммы и протоколы съездов партии, партконференций, пленумов ЦК (эти документы неукоснительно изымались при обысках), комплекты журнала «Пролетарская революция» (и вообще всех периодических изданий, выходивших с 1917 по 1930 гг.), книгу Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», ряд мемуаров старых большевиков, в том числе «Воспоминания» Н. К. Крупской. Даже первое издание собственной книги «Основы ленинизма» запретил «вождь и учитель», срочно переиначив его на новый лад.

Многие из перечисленных (и не перечисленных) нами трудов продолжают оставаться недоступными для читателя и сейчас. Не говоря уже о книгах Троцкого, Бухарина и других оппозиционеров, до сих пор не изданы, например, протоколы военного заседания VIII съезда партии, стенограмма XIX съезда, доклад Н. С. Хрущева о культе личности Сталина на XX съезде КПСС и др. Библиографической редкостью стал ряд до сих пор не переизданных документов.

Сталин убил историческую память партии о своем прошлом. Новое поколение членов партии, вступившее в нее в 30-х годах (даже те из них, которые вступили честно, не из карьеристских соображений), ничего не знали о ее действительной истории, не имели на вооружении ее идей и традиций. Вместо истории была «tabula rasa», белый лист бумаги, на котором Сталин и его присные писали новую фальсифицированную «историю», вдалбливая в головы слушателей и читателей мысль, что досталинская история партии есть история предательств Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и вообще всех, кто смел не соглашаться со Сталиным.

Так был сфабрикован «Краткий курс», после чего и исчезли из обихода все другие учебники по истории партии, включая даже четырехтомную книгу Ем. Ярославского, написанную им в угоду Сталину вполне в духе его лживых версий.

Необходимо отметить, что ряд созданных по указанию Сталина легенд (в частности, измышления о предательстве бывших вождей партии и ряда старых большевиков) до сих пор продолжает фигурировать в учебниках, в «исторических» трудах, в предисловиях к собранию сочинений Ленина и в напечатанных там же указателях имен. В энциклопедиях, словарях, журналах, кинофильмах, телепередачах продолжает повторяться все тот же сталинский стереотип. И сегодня историк КПСС может получить ученую степень только в том случае, если он в своей диссертации будет придерживаться сталинской концепции относительно троцкистов и правых, апробированной современным руководством партии.

Что касается роли Сталина, то современные официальные историки, оценивая ее, строго придерживаются рамок, очерченных известным постановлением ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий» от 30 июня 1956 года.

Не говоря уже о том, что сам термин «культ личности» недостаточен для выражения сущности преступлений Сталина, документ этот, как явствует из его внимательного изучения, достаточно двусмыслен. Он направлен не столько на преодоление «культа личности», сколько на его консервацию. Вместо того чтобы дать простор историкам и исторической науке в объективном изучении и анализе причин перехода от ленинского руководства к сталинскому и того урона, который нанес Сталин партии и мировому коммунистическому движению — это постановление заранее очерчивает рамки, которые историку запрещено переступать.

Не может быть достойной своего названия историческая наука, вынужденная руководствоваться «установками», полученными от могущественных лиц и органов власти. Не может существовать история, лишенная возможности объективно изучать подлинные документы и первоисточники и на основе их анализа выдвигать и отстаивать собственные концепции.

В условиях, когда подлинные документы спрятаны в спецхранах и недоступны для широкого обозрения, изучения и публикации, когда они по произволу властей предержащих могут просто уничтожаться, — в таких условиях не могут даже сформироваться кадры подлинных историков. Характерным примером бесстыдства сталинских историков является поведение Б. Пономарева, участвовавшего при Сталине в создании «Краткого курса», выступившего на XXII съезде КПСС с резкой критикой этой книги как злостной фальсификации истории партии, а в 1969 году в качестве руководителя авторского коллектива «Истории КПСС» вернувшегося в очередном учебнике к формулировкам «Краткого курса».

Многих документов уже нет, они безвозвратно исчезли. Об этом говорилось на собрании в ИМЛ старых большевиков (в… году[1]), посвященном обсуждению макета III тома многотомной «Истории КПСС». В частности, старая большевичка Селугина, упомянув о «черной книге», которую завели для документов, подписанных Троцким и другими оппозиционными вождями, сказала: «…Там были ценнейшие документы Каменева и Зиновьева о Ленине. Как можно было их уничтожать?..»

«Были» — значит, уже нет. И многого уже нет. Но ряд документов все-таки сохранился, многое опубликовано за рубежом. Уцелел кое-кто из людей, помнящих подлинную, не фальсифицированную историю партии.

Автор этих строк — один из таких людей, и он считает своим долгом сделать все, что в его силах, чтобы способствовать очищению истории от наслоений сталинской лжи и фальсификации.

Неотъемлемой частью, остовом этой сталинской конструкции является самореклама, с помощью которой Сталин объявил себя «единственным» никогда не ошибавшимся вождем партии.

С разоблачения этой лжи и следует начать, так как присвоение Сталиным самому себе вымышленных заслуг неизбежно сопровождалось соответствующей подтасовкой фактов истории — и наоборот.

2. Сталин до Февральской революции

О раннем периоде деятельности Сталина каких-либо подлинных документов в архивах нет. Если многие факты биографий других выдающихся деятелей партии зафиксированы в сохранившихся архивах департамента полиции, зорко наблюдавшего за революционерами, то к Сталину это не относится. Похоже на то, что он предусмотрительно изъял из архивов все относившиеся к нему документы охранки. Исключением является публикация в тбилисской газете «Заря Востока» от 23.ХII.1925 г. двух материалов: жандармской справки о Джугашвили (Сталине), датированной 1903 годом, и перехваченного охранкой письма Сталина из ссылки, датированного 1911 годом. В первом документе сказано: «По вновь полученным мною агентурным сведениям Джугашвили был известен в организации под кличкой «Сосо» и «Коба». С 1902 года работал в социал-демократической организации сначала меньшевиком, потом большевиком, как пропагандист и руководитель первого района (железнодорожного)». Наиболее интересная часть письма Сталина от 24.1.1911, адресованного его друзьям, гласит: «О заграничной «буре в стакане», конечно, слышали. Блока Ленина-Плеханова с одной стороны и Троцкого-Мартова и Богданова с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное, но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: «Пусть, мол, лезут на стену. Кому дороги интересы движения, тот работай, остальное приложится». Это, по моему мнению, к лучшему».

Скудные, прямо скажем, сведения, и непонятно, зачем понадобилось Сталину их публиковать. Впрочем, в 1925 году они еще могли быть опубликованы без согласования со Сталиным. Из них можно вывести, что если охранка что-то не напутала, то Сталин, оказывается, был сначала меньшевиком. Когда «сначала»? Справка датирована 1903 годом, и II съезд РСДРП, где произошел раскол на большевиков и меньшевиков, состоялся тоже в 1903 году. Но если сведения охранки соответствуют действительности, то, значит, Сталин скрыл их и при издании своей «Краткой биографии», и при издании своего собрания сочинений.

Второй документ интересен только тем, что он подтверждает неоднократно уже отмеченное пренебрежение Сталина к теории, неспособность его понять ее значение.

Известно, что 1913, 1914, 1915 и 1916 годы Сталин провел в ссылке в Туруханском крае. В его «Краткой биографии» об этом периоде сказано:

«Отрезанный от всего мира, оторванный от Ленина и партийных центров, Сталин занимает ленинскую, интернационалистскую позицию по вопросам войны, мира и революции».

На чем основано это утверждение? Ни на чем. Какими документами оно подтверждается? Никакими. Ни одним. В «Краткой биографии» нет ссылок на какие-либо документы. В собрании сочинений Сталина годы с 1913 по 1916 пустое место: в нем не напечатано ни одной статьи, ни одного письма, отрывка, наброска, по которым можно было бы судить о позиции Сталина в годы войны. В No «Правды» от 21 декабря 1929 года, когда Сталину исполнилось 50 лет, об этом периоде скупо сказано: «1913, 1914, 1915, 1916 годы Сталин проводит в Туруханской ссылке». И все. И больше ничего. А ведь если были бы в распоряжении Сталина и его приспешников хоть две строчки, подтверждающие, что Сталин в годы войны занимал ленинскую позицию в вопросах войны, в отношении ко II Интернационалу и пр., об этом, несомненно, протрубили бы его услужливые биографы.

Одно из двух. Либо Сталин в эти острейшие годы действительно ничего не писал, никакой политической позиции не занимал и фактически отошел от партийной жизни, что никак не согласуется с легендой о нем как о вожде мирового пролетариата. Либо он писал нечто такое, что в годы, когда публиковались его «Краткая биография» и «Собрание сочинений», могло только нанести ущерб его политической репутации — и он предпочел это скрыть.

3. Сталин и Февральская революция

В марте 1917 года в Петрограде появились вернувшиеся из ссылки Сталин, Каменев и Муранов, ранее, до ареста, входившие в редакцию «Правды». Самовольно они отстраняют руководивших до их приезда газетой Молотова и Шляпникова, отстаивавших (хоть и примитивно) большевистский курс, и забирают «Правду» в свои руки.

Вот что вспоминает об этом периоде Шляпников в своей книге «Семнадцатый год», изданной в 1925 году:

«День выхода первого номера «преобразованной» «Правды» — 15 марта 1917 года — был днем оборонческого ликования. Весь Таврический дворец, от дельцов Комитета Государственной Думы до самого сердца революционной демократии Исполкома, был преисполнен новостью: победой умеренных, благоразумных большевиков над крайними. В самом Исполкоме нас встретили ядовитыми улыбками, это был первый и единственный раз, когда «Правда» вызвала одобрение даже матерых оборонцев либердановского толка. Когда этот номер «Правды» был получен на заводах, там он вызвал полное недоумение среди членов нашей партии и сочувствовавших нам и язвительное удовольствие у наших противников. В Петербургский комитет, в бюро ЦК и в редакцию «Правды» поступали запросы: в чем дело, почему наша газета отказалась от большевистской линии и стала на путь оборончества? Но Петербургский комитет, как и вся организация, был застигнут этим переворотом врасплох и по этому случаю глубоко возмущался и винил бюро ЦК. Негодование в районах было огромное, а когда пролетарии узнали, что «Правда» была захвачена приехавшими из Сибири тремя бывшими руководителями «Правды», то потребовали исключения их из партии».

Отношение Сталина к Временному правительству выявилось на мартовском партийном совещании (заседание от 29 марта 1917 г.). Отметим, кстати, что протоколы этого совещания были запрещены при Сталине и остаются запрещенными и посейчас.

«Временное правительство, — говорил Сталин, — взяло фактически роль закрепителя завоеваний революционного народа. Совет рабочих и солдатских депутатов мобилизует силы, контролирует. Временное же правительство упираясь, путаясь — берет роль закрепителя тех завоеваний народа, которые фактически уже взяты им. Такое положение имеет отрицательные, но и положительные стороны: нам невыгодно сейчас форсировать события, ускоряя процесс откалывания буржуазных слоев, которые неизбежно впоследствии должны будут отойти от нас».

«Поскольку…, — продолжал Сталин, — Временное правительство закрепляет шаги революции, постольку ему поддержка, поскольку же оно контрреволюционно, поддержка Временного правительства неприемлема».

Как реагировал на такую позицию Ленин, прибывший в Петроград в дни, когда работало мартовское партийное совещание?

Вот что говорил он на этом совещании, выступая на нем 4 апреля 1917 года:

«Даже наши большевики обнаруживают доверчивость к правительству. Объяснить это можно только угаром революции. Это гибель социализма. Вы, товарищи, относитесь доверчиво к правительству. Если так, нам не по пути. Пусть лучше останусь в меньшинстве. Один Либкнехт стоит 100 оборонцев типа Стеклова и Чхеидзе. Если вы сочувствуете Либкнехту и протянете хоть палец (оборонцам) — это будет измена международному социализму».

По вопросу о выходе из империалистической войны Сталин и Каменев занимали одинаковую позицию. Это была, по существу, меньшевистско-эсеровская позиция. Откликаясь на изданное меньшевистско-эсеровским Советом воззвание к народам всего мира с призывом заставить собственные правительства прекратить бойню, Сталин писал:

«Прежде всего, несомненно, что голый лозунг «долой войну!» совершенно непригоден как практический путь… Нельзя не приветствовать вчерашнее воззвание совета рабочих и солдатских депутатов… Воззвание это, если оно дойдет до широких масс, без стеснения вернет сотни и тысячи рабочих к забытому лозунгу — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» (Сталин, ПСС, т.3, стр. 7).

И далее, там же:

«Выход — путь давления на Временное правительство с требованием изъявления им своего согласия немедленно открыть мирные переговоры».

Еще яснее сформулирована позиция Сталина в его статье от 17 марта, не вошедшей в собрание его сочинений. Говоря о поисках путей выхода из войны, Сталин утверждает, что выход «…заключается в том, чтобы заставить собственное правительство высказаться не только против всяких завоевательных планов…, но и открыто сформулировать волю русского народа немедленно начать переговоры о всеобщем мире на условиях полного отказа от всяких завоеваний с обеих сторон и права наций на самоопределение».

Из выступления Ленина на том же мартовском партийном совещании явствует, как относился он к сталинско-каменевской позиции:

«Правда» требует, — говорил Ленин, — от правительства, чтобы оно отказалось от аннексий. Требовать от правительства капиталистов, чтобы оно отказалось от аннексий, — чепуха, вопиющая издевка. Воззвание Совета рабочих депутатов? — Там нет ни одного слова, проникнутого классовым сознанием. Там сплошная фраза».

Напоминаем, что хотя речь Ленина на мартовском совещании опубликована, но протоколы мартовского совещания в целом все еще засекречены, и широкому читателю невдомек, что ленинская критика направлена против Сталина.

Примиренческую позицию по отношению к меньшевикам Сталин занял сразу после приезда из ссылки. Вплоть до возвращения Ленина и победы ленинской точки зрения Сталин был сторонником объединения с меньшевиками. Вот как записано об этом в протоколах мартовского совещания:

«В порядке дня — предложение Церетели об объединении.

Сталин: Мы должны войти. Необходимо определить наши предложения по линии объединения. Возможно объединение по линии Циммервальда-Кинталя.»

В ответ на сомнения Молотова, заявившего о существовании между большевиками и меньшевиками непреодолимых разногласий, Сталин сказал: «Забегать вперед и предупреждать разногласия не следует. Без разногласий нет партийной жизни. Внутри партии мы будем изживать мелкие разногласия».

Не вдаваясь здесь в обсуждение некоторых словес Сталина, которым он никогда не следовал на деле (например, совершенно правильного заявления, что «без разногласий нет партийной жизни»), отметим совершенно отчетливо противоположную ленинской позицию Сталина в марте 1917 года. Недаром Ленин по прибытии из Швейцарии оценил линию «Правды», проводимую Сталиным и Каменевым, как каутскианскую. Сталин в марте 1917 года выступал за поддержку Временного правительства, за объединение с меньшевиками, занимал оборонческую позицию. Такова была реальность, такова была действительность.

А вот как освещается позиция Сталина в марте 1917 года в так называемых «научных» трудах придворных сталинских историков, создавших легенду, на которой воспитались поколения:

«Переход партии на легальное положение выявил разногласия в партии. Каменев, некоторые работники московской организации, например Рыков, Бубнов, Ногин стояли на полуменьшевистской позиции условной поддержки Временного правительства и политики оборонцев. Сталин, который только что вернулся из ссылки, Молотов и другие вместе с большинством партии отстаивали политику недоверия Временному правительству, выступали против оборончества и призывали к активной борьбе за мир, к борьбе против империалистической борьбы».

Как видите, прямая ложь. Все — наоборот.

Приведенная цитата — из сталинского «Краткого курса», изд. 1945 года, стр. 176.

В учебнике «История КПСС», изданном в 1962 году, сделана — правда, половинчатая, робкая — попытка восстановить истину. Там сказано:

«Позицию давления на Временное правительство занимал Сталин. Эта позиция сеяла в массах иллюзии, будто буржуазное правительство могло дать народу мир…

Сталин высказался также за объединение с меньшевиками, что противоречило политике партии и указаниям В. И. Ленина».

Формулировка, повторяю, половинчатая, недостаточно четкая. Но все-таки она развеивает миф о том, что Сталин всегда придерживался ленинской линии, развеивает миф о «непогрешимом» вожде. Однако формулировка эта продержалась недолго, из третьего издания того же учебника в 1969 году был вычеркнут весь абзац, критикующий Сталина за его отношение к Временному правительству, за его оборонческую позицию и за его предложение пойти на объединение с меньшевиками.

Следует, пожалуй, здесь отметить, что если Каменев продолжал упорствовать в избранной им позиции, то Сталин, оказавшись после того, как восторжествовала точка зрения Ленина, в меньшинстве, немедленно отступил и сначала отмалчивался, а потом постепенно стал поддерживать Ленина. Это-то и была его «позиция»: поддерживать победителя, пока победителем не стал он сам. Собственных мыслей, собственных концепций у него никогда не было. Любопытна характеристика, которую в своих «Заметках о революции» дает мимоходом Суханов Сталину, вошедшему вместе с Каменевым в Исполком Петроградского совета: «…За время своей скромной деятельности в исполкоме он производил — не на одного меня — впечатление серого пятна, иногда маячившего тускло и бесследно. Больше о нем нечего сказать». («Записки о революции», кн. 2-я, стр. 265–266)

4. О роли Сталина и Троцкого в Октябрьской революции

Существеннейшим аспектом сталинской фальсификации истории является искажение действительного облика политических деятелей того времени, вождей партии и революции. Роль одних — и, прежде всего, Л. Д. Троцкого замалчивается и до неузнаваемости извращается, роль других — и, прежде всего, Сталина — до неузнаваемости превозносится и преувеличивается. Для достижения этой цели сталинские историки не брезгуют прямой ложью и даже при случае — подлогом.

Созданные таким образом легенды уже в течение полувека распространяются газетами, журналами, книгами, фильмами, издаваемыми в больших тиражах, и таким образом закрепляют в сознании поколений вымысел, вытесняющий правду.

Одной из таких легенд является версия, до сих пор пропагандируемая редакцией многотомной истории КПСС и авторским коллективом соответствующего учебника. Это — легенда о ведущей якобы роли в Октябрьской революции военно-революционного центра во главе со Сталиным.

В статье «Искусство и революция», напечатанной за границей в 1935 году («Бюллетень» No№ 77–78), Троцкий вспоминает, как начиналась эта легенда. В 1924 году, пишет Троцкий, Леонид Серебряков обратил его внимание на опубликованные в «Правде» выдержки из протоколов ЦК за конец 1917 года. Среди них публиковалось без всяких пояснений и вынесенное на заседании 16 октября 1917 года постановление пополнить советский штаб восстания вспомогательным партийным центром в составе Свердлова, Сталина, Бубнова, Урицкого и Дзержинского. В эти самые часы, пишет Троцкий, на заседании Петроградского Совета был создан военно-революционный комитет, который и возглавил работу по подготовке восстания. О созданном «центре» забыли все, в том числе и сами его участники. В то бурное время немало таких импровизаций потонуло в водовороте событий.

Публикация в 1924 году этой забытой протокольной записи была первым осторожным шагом на пути создания центрального сталинского мифа, занимающего и посейчас немалое место в советской историографии. На самом деле этот существовавший только в протокольной записи «центр» никогда не работал и никакого участия в подготовке восстания не принимал, хотя отдельные поименованные в нем товарищи выполняли поручения Военно-революционного комитета. Это, впрочем, не относится к Сталину: он, как вспоминает в той же статье Троцкий, никогда не входил в ВРК, не появлялся в Смольном, то есть в штабе революции, не имел никакого отношения к практической подготовке восстания, а сидел в редакции «Правды» и писал статьи.

Подготовкой и проведением восстания в октябре 1917 года в действительности руководил Военно-революционный комитет, созданный Л. Д. Троцким и работавший все время под его непосредственным руководством.

Не будучи в состоянии опровергнуть этот исторический факт ссылкой на какие-либо документы (ни о каких протоколах, решениях, указаниях пресловутого «центра» нигде нет даже упоминаний), официальные историки попросту голословно и немотивированно отрицают его. Так бывший руководитель ИМЛ Поспелов писал:

«Буржуазные фальсификаторы истории вопреки фактам объявили Троцкого председателем военно-революционного комитета. На самом деле он ни одной минуты не был им ни до, ни во время, ни после восстания».

Современный читатель имеет право с сомнением и недоверием отнестись к утверждениям обеих сторон. В самом деле: Троцкий и его сторонники обвиняют в фальсификации Сталина и сталинистов, Сталин и сталинисты обвиняют в фальсификации Троцкого и троцкистов. Как человеку, живущему в конце 70-х годов, разобраться в том, кто прав? Ведь и протоколировалось тогда далеко не все, да и многие документы погибли, а другие спрятаны.

К счастью, существуют свидетельства, написанные по горячим следам событий, в первые годы после революции, когда некого еще было бояться и нечего скрывать. Первоиздания этих воспоминаний еще свободны от последующих искажений сталинской цензуры, от произвольных купюр и сделанных под давлением поправок. Эти первоиздания и посейчас находятся под запретом, но все же кое у кого они сохранились, и пока являются единственным надежным источником для восстановления исторической истины.

К таким источникам относится известная книга Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», заслужившая одобрение Ленина и запрещенная Сталиным. В этой книге отмечена руководящая роль Л. Д. Троцкого в Октябрьском восстании — и в этой книге даже не упоминается имя Сталина.

К таким источникам следует отнести и изданные в 1918, 1919, 1920 годах воспоминания Подвойского, Антонова-Овсеенко, Смилги, Раскольникова, Невского, Механошина и других непосредственных активных участников восстания.

К таким источникам, опровергающим то, что сказано и написано им позже, к конфузу Сталина можно отнести и его собственное выступление в «Правде» в 1918 году, в годовщину Октября. Вот что писал он тогда:

«…Вся работа по практической организации восстания проходила вод непосредственным руководством председателя Петроградского Совета тов. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана, прежде всего и главным образом, тов. Троцкому. Товарищи Антонов и Подвойский были главными помощниками Троцкого». («Правда», 6.ХI.1918)

К этому, пожалуй, добавить нечего.

5. Сталин и борьба Ленина с Зиновьевым

Поведение Зиновьева и Каменева накануне Октября широко известно. Напомним вкратце события. После того, как 10.Х.1917 г. Центральный Комитет принял решение о восстании, Зиновьев и Каменев выступили в меньшевистской газете «Новая жизнь» против него, выдав по существу его дату. Ленин назвал их выступление «безмерной подлостью», «штрейкбрехерством» и потребовал их исключения из партии.

Сталин взял тогда Зиновьева и Каменева под защиту. Разделяя формально позицию Ленина и большинства ЦК, он напечатал в газете «Рабочий путь» (органе ЦК, который он редактировал вместе с Сокольниковым) письмо Зиновьева и примечание к нему редакции, составленное в примирительном духе:

«Мы в свою очередь выражаем надежду, что сделанным заявлением т. Зиновьева, (а также заявлением т. Каменева в Совете) вопрос можно считать исчерпанным. Резкость тона статьи т. Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся единомышленниками».

Это заявление, написанное Сталиным и напечатанное от имени редакции, не было согласовано с соредактором Сталина Сокольниковым, который на заседании ЦК от 20.X заявил, что не принимал участия в этом заявлении и считает его ошибочным. («Протоколы ЦК РСДРП», изд. 1958 г., стр. 107) Пытаясь оправдать свой поступок перед возмущенными членами центрального комитета, Сталин говорил на пленуме ЦК: «Каменев и Зиновьев подчинятся решениям ЦК… все наше положение противоречиво. Исключение — не рецепт, нужно сохранить единство; предлагаю обязать этих двух товарищей подчиниться, но оставить их в ЦК». (Там же)

Чем же объяснить такое поведение Сталина?

Только тем, что он занимал по существу меньшевистскую позицию, не верил в успех Октябрьского восстания, но в отличие от Каменева, упорно отстаивавшего свою линию, не решался открыто противостоять Ленину. С характерной для него хитростью Сталин старался обеспечить себе беспроигрышное положение. Точка зрения Ленина победила в партии — и Сталин примкнул к ней. Но еще не был решен вопрос, будет ли победоносным самое восстание — и Сталин на всякий случай решил заручиться расположением Каменева и Зиновьева.

6. О «конституционных иллюзиях»

Во всех официальных «трудах» по истории партии утверждается, что между Лениным и Троцким существовали непреодолимые расхождения по вопросу о сроках восстания.

Впервые это заявил в 1928 году Я. Яковлев в предисловии к протоколам II съезда Советов. Он писал: «…Большевики не поддались «конституционным иллюзиям», отказались от предложения т. Троцкого приурочить восстание обязательно ко II-му съезду Советов». («Второй Всероссийский съезд Советов», Госиздат, 1928)

Откуда взялась версия о том, что Троцкий предлагал обязательно (?) приурочить восстание к съезду Советов, — неизвестно. Можно только предположить, что этот вымысел в ряду других был взят на вооружение в 1928 году для пущей компрометации Троцкого.

В 30-х годах формулировка Яковлева, самого уже бывшего кандидатом во «враги народа», разумеется, оказалась недостаточной. В «Кратком курсе», редактировавшемся самим Сталиным, вопрос о сроках восстания освещается так:

«Хотя Троцкий на этом заседании (речь идет о заседании ЦК 10.Х 1917 г. — Авт.) прямо не голосовал против резолюции, но он предложил такую поправку, которая должна была свести на нет и провалить восстание. Он предложил не начинать восстания до открытия II-го съезда Советов, что означало затянуть дело восстания, заранее расшифровать день восстания, предупредить об этом Временное правительство». («Краткий курс», М.1945, стр. 196)

Как видим, здесь, в соответствии со сценариями, разработанными по заданию Сталина А. Вышинским для процессов над «врагами народа», Троцкий изображается уже не как «ошибающийся», страдающий «конституционными иллюзиями», а как провокатор, предатель, намеревающийся провалить восстание.

Миллионы читателей, читавших и «изучавших» «Краткий курс», впитывали эти формулировки, и они откладывались в их сознании. И откуда им было знать, что на деле ничего подобного не было, и что сам Сталин через два с половиной года после Октября, когда память о событиях была еще свежа, описывал эти события совершенно иначе!

Вот что говорил Сталин в своей речи в МК РКП(б), выступая по поводу 50-летия В. И. Ленина:

«В 1917 году, в сентябре… когда было созвано Демократическое Совещание и когда меньшевики и эсеры строили новое учреждение Предпарламент… в этот момент у нас в ЦК было решение не разгонять Демократическое Совещание и идти вперед по пути укрепления Советов, созвать съезд Советов, открыть восстание и объявить съезд Советов органом государственной власти. (Подч. мною. — Авт.) Ильич, который в то время находился вне Петрограда в подполье, не соглашался с ЦК и писал, что Демократическое совещание надо теперь же разогнать и арестовать…

Несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был тогда уже в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы».

Любопытно, что последний абзац приведенного выше отрывка из речи Сталина, произнесенной в 1920 году, совпадает с воспоминаниями Троцкого, написанными в 1924 году.

Рассказывая о появлении В. И. Ленина в Смольном в ночь на 25 октября, Троцкий приводит сказанные им в ту ночь слова: «Что ж, можно и так. Лишь бы взять власть». Ярославский в 1930 году с негодованием отверг достоверность этого рассказа Троцкого, забыв или не зная о выступлении Сталина в 1920 году. Но сопоставление этих воспоминаний двоих людей, очень скоро ставших непримиримыми врагами, убедительно опровергает все последующие измышления фальсификаторов.

Как видно из приведенной выше выдержки, Сталин в своей речи засвидетельствовал, что вопрос обсуждался еще в сентябре 1917 года, а не на заседании ЦК 10 октября, и что в этом вопросе ЦК был единодушен с Л. Д. Троцким. Да и не о том шла речь, чтобы «приурочить» восстание к съезду Советов. План ЦК, впоследствии и осуществленный (как известно, свержение Временного правительства произошло одновременно с открытием II съезда Советов 25 октября — и никакой катастрофы от этого не произошло) состоял в том, чтобы подготовить восстание и мобилизовать на него массы под лозунгом съезда Советов как высшего органа — и ударить в подходящий момент. Так, собственно, и произошло.

Следует отметить, что цитируемая речь Сталина вошла в 4-й том его собрания сочинений. Очевидно, 29/I-1953 года, когда составлялся этот том, все, включая и самого Сталина, уже забыли, сколько копий было сломано в свое время в попытках доказать антиленинскую позицию Троцкого в вопросе о сроках октябрьского восстания. Что, впрочем, не помешало Поспелову, возглавлявшему ИМЛ как раз тогда, когда выпускался 4-й том собрания сочинений Сталине, впоследствии, в 1969 году, снова возродить дутую версию о противоречиях между Лениным и Троцким в вопросе о сроках восстания. «Уже спустя несколько месяцев после вступления в большевистскую партию, — писал Поспелов в № 12 журнала «Коммунист» за 1969 г., — Троцкий пытался, вопреки предупреждениям Ленина, провести свою линию на оттяжку Октябрьского вооруженного восстания до съезда Советов». Вся мощная шеренга официальных историков (Минц, Пономарев, Старцев и др.) продолжает и сейчас муссировать версию о разногласиях между Лениным и Троцким по вопросу о сроках восстания.

К сожалению, официальных историков в этом вопросе поддержал и Рой Медведев, который в своей книге «К суду истории» тоже мимоходом упомянул о «разногласиях между Лениным и Троцким насчет условий и сроков восстания».

7. О «межрайонцах»

В официальных изданиях укрепилось ложное изображение процесса слияния в 1917 году с партией большевиков возглавлявшейся Троцким группы «межрайонцев».

Вот как изображен этот процесс в «Кратком курсе»:

«Во время VI съезда партии «межрайонцы» заявили, что они во всем согласны с большевиками и просят принять их в партию. Съезд удовлетворил их просьбу, рассчитывая на то, что они со временем могут стать настоящими большевиками. Некоторые из «межрайонцев», например, Володарский, Урицкий и другие, действительно стали потом большевиками. Что касается Троцкого и его некоторых близких друзей, то они, как оказалось потом, вошли в партию не для работы в пользу партии, а для того, чтобы расшатывать ее и взорвать изнутри».

Так излагались события 1917 года через двадцать лет, в эпоху сталинских «процессов ведьм». а вот как они воспринимались современниками и участниками событий.

В своем докладе VI съезду партии по организационному вопросу Я. М. Свердлов сообщил съезду:

«На апрельской конференции было решено объединиться со всеми социал-демократами, которые на деле порвали с меньшевиками-оборонцами… В Петербурге существуют две интернационалистские организации: Петербургский комитет и Межрайонный комитет. Резолюции по основным вопросам той и другой организации ничем по существу не отличались. Вопрос об объединении (подч. мною. — Авт.) оставили до партийного съезда. Так что на настоящем съезде присутствуют и большевики, и межрайонцы. С приездом тт. Троцкого, Луначарского, Чудновского было организовано бюро из 5 человек (три от большевиков и два от «межрайонцев»), которое выступило от тех и других.» (VI съезд РСДРП(б), М, 1952, стр.7)

Таким образом, в 1917 году произошло объединение «межрайонцев» с большевиками, а не поглощение одной организации другой, требовавшее, по сталинской традиции, «разоружения» и «признания ошибок». Эти категории позднейшие, тогда они в партии в ходу не были. Объединялись для совместной революционной деятельности все подлинно революционные силы. Так это и понимал Ленин, который, в связи с выдвижением кандидатов в учредительное собрание, в своих тезисах от 8 октября 1917 года писал о Троцком:

«Никто не оспорил бы такой, например, кандидатуры, как Троцкого, ибо, во-первых, Троцкий сразу по приезде занял позицию интернационалиста, во-вторых, боролся среди интернационалистов за слияние, в-третьих, в тяжелые июльские дни оказался на высоте задачи и преданным сторонником партии революционного пролетариата».

Сталин, добивавшийся в 1917 году объединения с Чхеидзе, Церетели и Даном, оболгал через двадцать лет Троцкого, проявившего себя, по свидетельству Ленина, подлинным пролетарским революционером.

Небезынтересно сделать еще одно сопоставление между утверждениями Сталина и его прихвостней с одной стороны и историческими документами — с другой.

Поспелов в «Коммунисте» № 12 за 1969 г. заявляет:

«Утратив всякое влияние в рабочем движении, Троцкий в 1917 году формально вступил в партию большевиков…»

Формально, значит? И — «утратив всякое влияние»?

А вот о чем свидетельствуют протоколы того же VI съезда партии. Как известно, VI съезд работал нелегально, и поэтому было постановлено состав избранного ЦК не оглашать. Но выступивший на съезде Серго Орджоникидзе предложил в порядке исключения огласить имена четырех членов ЦК, получивших наибольшее количество голосов, чтобы, как сказал он, «выразить солидарность съезда с избранными вождями партии». Съезд принял предложение Орджоникидзе, и он огласил следующий список:

«Избраны: т. Ленин, получивший 133 голоса из 134; т. Зиновьев — 132, т. Каменев — 131, т. Троцкий — 131 голос».

Этот документ лучше каких бы то ни было доводов опровергает клеветнический вымысел Поспелова насчет «утраты влияния» и «формального» вступления в партию.

8. Троцкий и Сталин в первые послеоктябрьские дни

На заседании Петроградского комитета партии 1 (11) ноября 1917 года Зиновьев и Каменев продолжали утверждать, что партия большевиков не в состоянии удержать власть без коалиции с меньшевиками и эсерами. Ленин в речи на этом заседании, высмеивая их позицию, сказал, что о таком соглашении (с меньшевиками и эсерами) он даже не может говорить серьезно. «Троцкий давно сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика».

Эта речь Ленина до сих пор не опубликована, и протокол этого заседания Петроградского комитета партии не увидел света в нашей стране. В сборник протоколов Петроградского комитета, изданный под названием «Первый легальный ЦК большевиков в 1917 году», он, разумеется, не вошел — именно из-за этой речи Ленина и содержащейся в нем характеристики Троцкого.

Копия этого протокола находилась в архиве Л. Д. Троцкого, который напечатал ее в «Бюллетене» № 7 (ноябрь-декабрь 1929 г.), отозвавшись там же о позиции Сталина в 1917 году как о позиции «центриста, боявшегося Ленина».

9. О Брестском мире

По этому поводу Сталиным и его придворными историками распространено особенно много легенд, имеющих хождение до сих пор. Главные из них — легенда о предательстве Троцкого и Бухарина и легенда о выдающейся якобы роли Сталина в спасении революции от угрожавшей ей катастрофы.

Предательства, разумеется, никакого ни с чьей стороны не было. Были острейшие разногласия в руководстве партии по вопросу о том, продолжать ли войну или заключать мир, — разногласия, угрожавшие расколом партии и тем самым поражением революции. Что же касается «выдающейся» якобы роли Сталина, то он не только выдающейся, но и никакой роли тогда не играл в партии и в стране. Как всегда в острые моменты, он занимал центристскую позицию, болтаясь между двумя течениями и выжидая, какое из них победит, чтобы примкнуть к победителям.

Попробую доказать это, основываясь на принятом в этой книге методе: сопоставляя вымыслы сталинских историков с подлинными документами.

В «Кратком курсе» утверждается:

«10 февраля 1918 года мирные переговоры в Брест-Литовске были прерваны. Несмотря на то, что Ленин и Сталин от имени ЦК партии настаивали на подписании мира, Троцкий, будучи председателем советской делегации в Бресте, предательски нарушил директивы партии».

Это — ложь, и тому есть документальные доказательства — протоколы заседаний ЦК. В протоколе от 11/24 января 1918 года, т. е. за две недели до прекращения мирных переговоров, отражена состоявшаяся в ЦК дискуссия по вопросу о мире и записаны данные о результате голосования. Вот эти данные (приводим выдержку из протоколов):

«Тов. Троцкий предлагает поставить вопрос: собираемся ли мы призывать к революционной войне? Ставится на голосование.

За — 2, против — 11, воздержался — 1.

Тов. Ленин предлагает поставить на голосование, что мы всячески затягиваем подписание мира. Ставится на голосование.

За — 12, против — 1,

Тов. Троцкий предлагает поставить на голосование следующую формулу: мы войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем.

Ставится на голосование.

За — 9, против — 7».

(«Протоколы ЦК РСДРП(б)», М., 1958, стр. 173)

Необоснованность обвинений Л. Д. Троцкого в самовольном прекращении переговоров приведенным выше документом доказана полностью.

В течение длительного времени усиленно муссировалась легенда, приписывавшая то Троцкому, то Бухарину в период дискуссий о Брестском мире намерение отстранить, арестовать и даже убить Владимира Ильича. В период «пика» сталинских репрессий последняя версия вошла даже в популярный фильм «Ленин в 1918 году». На процессе 1938 года Н. И. Бухарину прямо было предъявлено обвинение в том, что в 1918 году он намеревался отстранить и убить Ленина, а председателем Совнаркома сделать «левого коммуниста» Р. Пятакова.

Легенда эта родилась не в тридцатые годы, тогда она была лишь соответствующим образок «подана» так, чтобы изобразить подсудимых и всех вообще преследуемых большевиков диверсантами, террористами, «врагами народа». Распространять же ее начали в 1923–1924 гг., во время внутрипартийной дискуссии, чтобы создать у массы членов партии возмущение тем, до чего может довести путь оппозиции. Характерно при этом, что в разные периоды по-разному трактовалась роль различных участников группы «левых коммунистов», а об одном из самых резких противников подписания мира, особенно рьяно выступавшем против Ленина Ф. Э. Дзержинском, почти ничего не говорилось ни в 20-х, ни в 30-х годах. О поддержке же позиции Троцкого, скажем, Куйбышевым и Фрунзе официальная история вообще молчит.

Известно, что в период наиболее острой дискуссии В. И. Ленин по вопросу о мире оказался в меньшинстве. Против его позиции выступали: Троцкий, Бухарин, Дзержинский, Фрунзе, Куйбышев, Бубнов, С. Коссиор, Ломов, М. Покровский, Иоффе, Крестинский, Урицкий, В. Смирнов, Ольминский, Осинский, Пятаков, Преображенский и другие. Однако ни о каком отстранении, а тем более аресте, и речи, конечно, не было. Даже со стороны Дзержинского, который, как видно из протоколов ЦК, утверждал, что «подписание мира есть капитуляция всей нашей программы», что «тов. Ленин в скрытом виде делает то, что в Октябре делали Зиновьев и Каменев» и что решение можно было бы принять в том случае, «если бы партия была достаточно сильна, чтобы вынести раскол и отставку Ленина». («Протоколы ЦК РСДРП(б)», стр. 172 и 212).

Откуда же пошла легенда о намерении противников Ленина в партии отстранить и арестовать его?

Ответ на этот вопрос можно найти в No «Правды» от 3 января 1924 года. В этом номере напечатано письмо в редакцию девяти бывших «левых коммунистов» Г. Пятакова, Ин. Стукова, К. Радека, В. Яковлевой, В. Смирнова, М. Покровского, Е. Преображенского, Шевардина, В. Максимовского. Большинство подписавших письмо принадлежали в то время к сторонникам левой оппозиции, но были среди них и сторонники большинства ЦК, например М. Покровский.

Привожу выдержки из этого письма.

«Уважаемые товарищи! С легкой руки тов. Бухарина в партии распространяется легенда о переговорах левых коммунистов с левыми эсерами в 1918 году относительно свержения и ареста тов. Ленина и избрании нового Совета народных комиссаров.

В виду того, что дело изображается совсем не так, как оно было на самом деле, в интересах восстановления исторической истины и в целях противодействия извращению истории нашей партии, мы, бывшие участники фракции левых коммунистов, считаем себя обязанными изложить те два совершенно незначительных инцидента, которые могли подать тов. Бухарину, а за ним и тт. Зиновьеву и Сталину мысль о якобы имевших место переговорах о свержении Совнаркома и об аресте Ленина».

…Во время заседания ЦИК… к Пятакову и Бухарину во время речи Ленина подошел левый эсер Камков. Во время разговора, который не только не имел характера каких-либо официальных переговоров, но не имел даже характера предварительного, делового, взаимно прощупывающего разговора, Камков между прочим полушутя сказал:

— Ну, что же вы будете делать, если получите в партии большинство? Ведь Ленин уйдет, и тогда нам с вами придется составлять новый Совнарком. Я думаю, что председателем Совнаркома мы выберем тогда тов. Пятакова.

… «Предложение» левых эсеров не только не было с негодованием отвергнуто, но оно вообще не отвергалось, так как не обсуждалось, ибо никакого предложения левых эсеров левым коммунистам не было. (Подчерк. мной. — Авт.)

«…Позже, уже после заключения Брестского мира… имел место второй случай, точно так же не имевший абсолютно никакого значения. Тов. Радек зашел к тогдашнему Наркомпочтелю — левому эсеру Прошьяну. Прошьян, смеясь, сказал Радеку:

— Вы все резолюции пишете. Не проще ли было бы арестовать на сутки Ленина, объявить войну немцам и после этого снова единодушно избрать Ленина председателем Совнаркома?

Прошьян тогда говорил, что, разумеется, Ленин, как революционер, будучи поставлен в необходимость защищаться от наступающих немцев, всячески ругая нас и вас, тем не менее, лучше кого бы то ни было поведет оборонительную войну.

Опять-таки, это «предложение» не только не было левыми коммунистами отвергнуто, но оно также не обсуждалось — как совершенно анекдотическая и смехотворная фантазия Прошьяна. Любопытно отметить, что еще в 1918 году, еще до восстания левых эсеров, когда после смерти Прошьяна Ленин писал о последнем некролог, тов. Радек рассказал об этом случае тов. Ленину, и последний хохотал по поводу такого плана».

Да, история шутит невеселые шутки! В 1923 году Н. И. Бухарин счел уместным вспомнить шутливые разговоры левых эсеров Камкова и Прошьяна с Пятаковым и Радеком для того, чтобы набросить некоторую тень на своих бывших соратников по фракции левых коммунистов, оказавшихся в 1923 году в оппозиции к Сталину, которого Бухарин тогда поддерживал. Мог ли он думать, что не пройдет и пятнадцати лет — и Сталин включит эти шутливые разговоры в обвинительное заключение против Бухарина, которому всерьез будет приписано намерение убить Ленина.

В шеститомной истории КПСС совершенно неверно трактуется суть, смысл разногласий между Лениным и его оппонентами по вопросу о мире. Так, не соответствует действительности следующее утверждение: «Борьба за заключение мира в начале 1918 года представляла, в сущности, борьбу за сохранение диктатуры пролетариата». («История КПСС», т. III, кн.1-я, стр. 521).

Нет, не вокруг этого шла борьба. Никакого противостояния по этому вопросу между фракциями не было. И Ленин, и Троцкий, и Бухарин считали главным не сохранение диктатуры пролетариата в России, а обеспечение победы мировой революции, во имя чего следует, если потребуется, пойти даже на утрату пролетарской власти в России. Противоположные тенденции, правда, уже тогда замечались у Сталина. Так, выступая против Бухарина и Троцкого на заседании ЦК 24.1.1918 г. Сталин говорил: «Революционного движения на Западе нет, а есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться».

Но это говорил Сталин. Ленин тут же резко возразил ему: «…Я не согласен… со своими единомышленниками. С одной стороны, конечно, на Западе есть массовое движение, но революция там еще не началась. Однако если бы в силу этого мы изменили бы свою тактику, то мы явились бы изменниками международному социализму». Здесь же Ленин возражает Зиновьеву, который допускает, что «миром мы усилим шовинизм в Германии и на некоторое время ослабим движение на Западе». «Если, — говорил Ленин, — мы верим в то, что германское движение может развиться немедленно в случае перерыва мирных переговоров, то мы должны пожертвовать собой, ибо германская революция по силе будет гораздо выше нашей». («Протоколы ЦК РСДРП(б)», № 37, стр. 171–172).

Из приведенных выше цитат явствует, что Ленин, в отличие от Сталина и его последователей, вовсе не считал главной целью упрочение власти Советов и сохранение диктатуры пролетариата в России, как утверждают авторы шеститомной истории КПСС. Главной для него была победа мировой революции. Как, впрочем, и для его оппонентов. Разногласия Ленина с Троцким, Бухариным, Дзержинским и другими заключались в том, что последние считали неподписание мира и обращение за помощью к мировому пролетариату наиболее верным путем развязывания мировой революции. Ленин же считал, что поскольку ни в одной из крупных европейских стран нет непосредственной революционной ситуации, позволяющей надеяться на быструю поддержку, было бы ошибкой утратить власть в России. Организовать же оборону в условиях развала армии в то время было невозможно. Ленин говорил:

«Нам важно задержаться до появления общей социалистической революции, а этого мы можем достигнуть только заключив мир».

Как видим, во всех официальных историях КПСС нарочито искажена главная мысль Ленина, лежавшая в основе его борьбы за заключение мира.

Расстановка сил при решающем голосовании известна: за подписание мира на условиях Германии голосовало 7 членов ЦК (Ленин, Стасова, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников, Смилга), против — 4 (Бухарин, Бубнов, Ломов, Урицкий); воздержались тоже четверо (Троцкий, Дзержинский, Крестинский, Иоффе). Предложение Ленина было принято, мир подписан, и раскол партии удалось предотвратить.

Это удалось сделать только потому, что четверо воздержавшихся, хотя и придерживались ошибочной точки зрения, не стали голосовать против именно потому, что опасались раскола партии. Это относится в одинаковой мере ко всем четверым. Однако сталинские фальсификаторы не жалели сил, чтобы сосредоточить огонь именно на Троцком. Вот что говорится об этом решающем голосовании в шеститомной истории КПСС:

«Дзержинский, Иоффе, Крестинский, хотя и не отказались целиком от своей «левой» точки зрения, однако, почувствовав угрозу раскола для партии, при голосовании воздержались. Троцкий продолжал упорствовать, утверждая, что возможности революционной войны не исчерпаны, но «так как единодушия нет, я не возьму на себя ответственность голосовать за войну».

Авторы этой интерпретации явно намекают на то, что Троцкий пошел на уступки и воздержался только потому, что в его фракции не было единодушия, и он остался в одиночестве. Но это — безусловная передержка: Троцкий, конечно, имел в виду отсутствие единодушия в партии. Он так и мотивировал свое воздержание:

«Вести революционную войну при расколе партии мы не можем. Приходится считаться не только с международными отношениями, но при создавшихся условиях наша партия не в силах руководить войной, тем более что часть сторонников войны не хочет материальных средств для ведения войны.

…С точки зрения внутренней политики нет той дилеммы, которую изображает Ленин, но с точки зрения международной можно было бы многое выиграть. Но нужно было бы максимальное единодушие. Раз его нет, я на себя не возьму ответственности голосовать за войну». («Протоколы…», № 45, стр. 211–212).

Как видим, тональность выступления Л. Д. Троцкого совершенно не та, которую пытаются изобразить сталинские фальсификаторы. Не так все было в действительности, как трактуют они: никто из единомышленников Троцкого не шел на раскол с ним, и наиболее резкую позицию против ленинской точки зрения занимал во фракции Троцкого не Троцкий, а Дзержинский, который как раз и заговорил о гипотетической возможности отставки Ленина.

«Передышки не будет, — говорил Дзержинский (см. тот же протокол № 45 от 25.II. 1918 г., стр. 212), — наше подписание, наоборот, будет усилением германского империализма. Подписав условия, мы не гарантируем себя от новых ультиматумов. Подписывая этот мир, мы ничего не спасем. Но согласен с Троцким, что если бы партия была достаточно сильна, чтобы вынести развал и отставку Ленина, тогда можно было бы принять решение, теперь — нет».

Сам Л. Д. Троцкий через несколько месяцев после подписания мира, выступая 3-го октября 1918 года на экстренном соединенном заседании высших органов советской власти, говорил:

«Я считаю в этом авторитетном собрании долгом заявить, что в тот час, когда многие из нас, и я в том числе, сомневались, нужно ли, допустимо ли подписывать Брест-Литовский мир, только тов. Ленин с упорством и несравненной прозорливостью утверждал против многих из нас, что нам нужно через это пройти, чтобы дотянуть до революции мирового пролетариата. И теперь мы должны признать, что правы были не мы». Стенограмма отмечает в этом месте «продолжительные овации».

В своих воспоминаниях, изданных в 1930 году в Берлине издательством «Гронин», том II, стр. 120, Л. Д. Троцкий, рассказывая об этом, писал:

«Партия хотела этим показать, что понимает и ценит мое отношение к Ленину, чуждое какой бы то ни было мелочности или ревности. Я слишком ясно сознавал, что значил Ленин для революции, для истории и — для меня лично. Он был моим учителем. Это не значит, что я повторял с запозданием его слова и жесты. Но я учился у него приходить самостоятельно к тем решениям, к каким приходил он».

Какую же позицию по вопросу о Брестском мире занимал Сталин?

Как всегда — центристскую.

19 января 1918 г. он говорил, что «выход из нашего положения дает нам средняя точка зрения — позиция Троцкого». Но здесь же он предлагал созвать совещание представителей разных точек зрения и на нем добиться «ясности». Добился ли он «ясности» — хотя бы для себя в вопросе о том, подписывать или не подписывать мир, к заседанию ЦК 23 февраля 1918 года? Трудно сказать, ибо на этом заседании Сталин выступил дважды. В первом своем выступлении он сказал, что «мира можно не подписывать, но начать мирные переговоры», во втором — что «мы немедленно должны подписать эти условия» (то есть мир). На одном заседании — два противоположных предложения!

В «Кратком курсе» платформы и поведение Троцкого и Бухарина в период Брестской дискуссии названы «предательскими». «Они, — сказано там, состояли тогда в тайном заговоре против советского правительства… ставили себе цель сорвать Брестский мирный договор, арестовать В. И. Ленина, И. В. Сталина, Я. М. Свердлова, убить их и сформировать новое правительство». Приведенные выше документы неопровержимо доказывают вздорность этой клеветы, которую и посейчас продолжают распространять сталинские фальсификаторы, приклеивая ошибочной позиции Троцкого и Бухарина ярлык «предательская».

10. Военная оппозиция

Документы, освещающие деятельность «военной оппозиции», открыто выступившей на VIII съезде партии, а до того порядком лихорадившей Красную Армию, до сих пор не опубликованы. Прошло более шестидесяти лет с того закрытого заседания VIII съезда, на котором обсуждались военные вопросы, и если тогда, в условиях жестокой войны с врагом, эта закрытость была вполне оправданна, то сейчас ей нет иного объяснения, как нежелание сталинских фальсификаторов открыто признать, что они в угоду Сталину шли на ложь и подлоги.

Суть разногласий заключалась в том, что ряд руководящих военных партийцев выступали против линии партии на использование в строительстве Красной Армии старых военных специалистов. Оппозиция эта сформировалась на царицынском фронте, под руководством Сталина и Ворошилова, причем Сталин действовал по своему обычаю закулисно: в Царицыне он проводил «антиспецовскую» линию и ориентировал на нее кадры, но на VIII съезде партии за предложения оппозиции не голосовал. На этом основании официальные историки отрицали и продолжают отрицать тот факт, что Сталин был активным участником военной оппозиции.

Понадобилось это для того, чтобы трактовать военную оппозицию как продукт деятельности Троцкого, то есть вывернуть все наизнанку. Поэтому и скрываются документы, свидетельствующие о том, что Троцкий вместе с Лениным отстаивал линию партии на привлечение военных специалистов, а Сталин действовал против этой линии.

По сути дела это подтверждается позднейшими свидетельствами самого Ворошилова, а косвенно — и Сталина, разрешившего эти свидетельства публиковать. Так, Ворошилов в своей статье «Сталин и Красная Армия», опубликованной в «Правде» 21 декабря 1949 г., в день 70-летия Сталина, приводит следующие слова:

«Если бы наши военные «специалисты» (сапожники!) не спали и не бездельничали, линия не была бы прервана, а если линия будет восстановлена, то не благодаря военным специалистам, а вопреки им».

Эта цитата хорошо иллюстрирует мнение, высказанное Троцким в его автобиографии: «одной из основ военной оппозиции была мужицкая ненависть к «спецам».

Характеризуя Ворошилова и подобных ему, Троцкий там же писал: «Это худший тип командира. Они всегда невежественны, но не хотят учиться. Своим неудачам — а откуда быть у них удачам — они всегда ищут объяснения в чужой измене… Цепко держась за свои посты, они с ненавистью относятся к самому упоминанию о военной науке. Для них она отождествляется с изменой и предательством».

В той же юбилейной статье Ворошилова приводится документ, подтверждающий, что Сталин, вопреки Троцкому, настаивавшему на том, чтобы создать военным специалистам условия для плодотворной работы, проводил линию военной оппозиции, игнорируя «спецов» и преследуя их. Чтобы доказать, какой Сталин уже тогда был «антитроцкист», Ворошилов приводит следующую выдержку из записей белогвардейца-перебежчика Носовича:

«Характерной особенностью этого разгона было отношение Сталина к руководящим телеграммам из Центра. Когда Троцкий, обеспокоенный разрушением с таким трудом налаженного им управления округов, прислал телеграмму о необходимости оставить штаб и комиссариат на прежних условиях и дать им возможность работать, то Сталин сделал категорическую и многозначительную надпись на телеграмме: «Не принимать во внимание». Так эту телеграмму и не приняли во внимание, а все артиллерийское и штабное управление продолжает сидеть на барже в Царицыне».

Только после XX съезда КПСС, и то не полностью, стала прорываться правда о военной оппозиции и поведении Сталина. Но и до сих пор нигде не опубликовано то, что говорили старые большевики и военные деятели об этом в ИМЛ на обсуждении макета III тома «Истории КПСС» и на обсуждении книги А. Некрича. «Июнь 1941 года». Так, старый большевик Снегов говорил:

«Авторы III тома пишут, что военная оппозиция — это продукт деятельности Троцкого. Это объективное оправдание оппозиции. Военная оппозиция — это продукт сталинской деятельности».

А работник генштаба Анфилов, выступая на обсуждении книги Некрича, заявил:

«Прежде всего, о чести Ворошилова и Буденного. Ее не было и нет… Многие материалы, хранящиеся в наших архивах… вынуждают к резко отрицательным выводам в отношении их деятельности. Так, в середине 1937 года в одном очень представительном собрании Сталин говорил: «Вот мы с Ворошиловым приехали в Царицын в 1918 году и в течение недели разоблачили всех врагов народа». Это он сказал о многих офицерах штаба СКВО и фронта.

(Голос с места: «И всех без суда утопили на барже»). И дальше Сталин сказал: «А вот вы не можете разоблачить даже своих соседей». После него выступил Ворошилов и всемерно поддержал Сталина, призывая доносить на своих товарищей и сослуживцев».

Но и это выступление Анфилова, как и документы, о которых он упоминает, как и стенограммы обсуждения макета III тома «Истории КПСС» и книги Некрича, до сих пор остаются засекреченными. И до сих пор во всех официальных историях партии отрицается принадлежность Сталина к военной оппозиции.

Есть только одно-единственное исключение. В изданном в 1970 году «Ленинском сборнике» № 37 черным по белому напечатано:

«Между Сталиным, Мининым и Ворошиловым с одной стороны, Сытиным и Механошиным с другой (все пять перечисленных товарищей входили в состав Военного совета Южного фронта) с самого начала возникли острые разногласия. Суть их состояла в нежелании царицынских работников считаться с линией партии на использование старых военных специалистов в строительстве Красной Армии, в попытках ввести отвергнутое партией коллегиальное управление войсками». (Подч. мною. — Авт.)

Это и была линия оппозиции, и именно потому, что Сталин проводил ее вопреки линии партии, проводившейся Реввоенсоветом РСФСР, он и был в конце концов отозван с Южного фронта, о чем прямо не говорится даже в цитируемом выше «Ленинском сборнике». Правда, из того, что там говорится, понять это можно:

«В целях исправления положения был образован новый Реввоенсовет Южного фронта в составе командующего фронтом П. П. Сытина и членов совета К. А. Мехоношина и Б. В. Леграна. 19 октября И. В. Сталин выехал в Москву». (Сборник, стр. 106–107).

11. Сталин и Красная Армия

Сталин в Царицыне

Начало конфликта между Троцким к Сталиным относится к 1918 году со столкновения по вопросу о методах управления армией и об отношении к военным специалистам. Кульминационным пунктом этого столкновения тогда было выступление военной оппозиции на VIII съезде партии, где она потерпела поражение. Сталин вынужден был отступить («отскочить» от оппозиции, как выразился впоследствии Троцкий). Попыткам Сталина, Ворошилова и других представителей «военной оппозиции» выдать политику военного ведомства за «личную политику» Троцкого, противопоставить ее политике ЦК, дали решительный отпор и лично Ленин, и центральный Комитет в целом. Когда на VIII съезде партии с такими обвинениями в адрес Троцкого выступил Ф. Голощекин, В. И. Ленин ответил ему так:

«…здесь выступал т. Голощекин, он сказал: политика ЦК не проводится военным ведомством. Если вы такие обвинения ставите, если вы, выступая ответственным оратором на партийном съезде, можете Троцкому ставить обвинения в том, что он не проводит политику ЦК, — это сумасшедшее обвинение. Вы ни тени доводов не приведете. Если вы это докажете — ни Троцкий не годится, ни ЦК. Какая же это партийная организация, если она не может добиться, чтобы проводилась ее политика. Это невероятнейший пустяк». («Ленинский сборник», No ХХХVII, стр. 136).

В декабре 1918 года вопрос этот обсуждался Центральным Комитетом партии, и по нему было вынесено следующее специальное постановление ЦК РКП(б):

«В виду того, что в некоторых рядах партии распространяется мнение, будто политика военного ведомства есть продукт личных воззрений отдельных товарищей или отдельной группы, причем такого рода заявления проникают на страницы печати, — ЦК РКП(б) считает необходимым в самой категорической форме подтвердить то, что для наиболее ответственных и опытных работников в партии не могло вообще стоять под сомнением, именно, что политика военного ведомства, как и всех других ведомств и учреждений, ведется на точном основании общих директив, даваемых партией в лице ее ЦК и под его непосредственным контролем». («КПСС о вооруженных силах Советского Союза. Документы 1917–1958», М. 1969, стр.35).

Кажется, все ясно? Но в 30-х-40-х годах эти документы были засекречены и не издавались. А издавались «Краткий курс» и «Краткая биография И. В. Сталина», в которых история гражданской войны и отдельные ее эпизоды излагались под углом зрения именно той концепции, против которой так горячо возражали В. И. Ленин и Центральный Комитет партии. Согласно этой концепции, Троцкий был предатель и враг, и гражданская война была выиграна только благодаря гению Сталина. Так, в «Краткой биографии» Сталина говорилось:

«Соединение в одном лице прозорливости вождя и таланта полководца позволило Сталину разгадать роль Царицына, как места главного удара со стороны контрреволюции… Беспощадно ломая сопротивление контрреволюционных специалистов, присланных и поддерживаемых Троцким, Сталин быстрыми и решительными мерами реорганизовал разрозненные отряды… Железная воля и гениальная прозорливость Сталина отстояли Царицын, не дали белым прорваться на Москву». («Краткая биография», М.1947, стр. 72–73).

Обратимся опять к документам, принадлежащим той эпохе, о которой идет речь. Они свидетельствуют о том, что именно Сталин и его интриги были причиной всех неурядиц, происшедших на Царицынском фронте. Об этом, в частности, свидетельствует телеграмма, посланная Троцким Ленину 4.Х.1918 года:

«Москва предсовнаркома Ленину из Тамбова. Категорически настаиваю на отозвании Сталина. На Царицынском фронте неблагополучно, несмотря на избыток сил. Ворошилов может командовать полком, но не армией в 50 тысяч солдат… До сего дня Царицын не посылает Козлов даже оперативных донесений. Я обязал их дважды в день представлять оперативные и разведывательные сводки. Если завтра не будет выполнено, я отдам под суд Ворошилова и Минина и объявлю об этом в приказе по армии… Без координации действий с Царицыным серьезные действия невозможны. Для дипломатических переговоров времени нет. Царицын должен либо подчиниться, либо убраться. У нас колоссальное превосходство сил, но полная анархия на верхах. С этим можно совладать в 24 часа, при условии вашей твердой и решительной поддержки. Во всяком случае, это единственный путь, который я вижу для себя. № 552. Троцкий».

Следующая телеграмма, помеченная 5 октября (т. е. на другой день) гласит:

«Москва Ленину. Мною получена следующая телеграмма: «Боевой приказ Сталина № 118 надо приостановить исполнением. Командующему Южным фронтом Сытину мною даны все указания. Действия Сталина разрушают все мои планы… 01258 Главком Вацетис, член РВС Данишевский. Троцкий Козлов 5.Х.1918 г.».

Вскоре после этого Сталин был убран из Царицына, а вслед за этим и Ворошилов переведен на Украину.

Сталин и Ворошилов на Украине

По прибытии на Украину бывшая царицынская группировка возобновила свои интриги против РВС республики. 10 января 1919 г. Л. Д. Троцкий шлет по этому поводу следующую телеграмму на имя председателя ЦИК Я. М. Свердлова:

«Заявляю в категорической форме, что царицынская линия, приведшая к полному распаду Царицынской армии, на Украине допущена быть не может… В среде украинцев развал, борьба клик за отсутствием ответственных и авторитетных руководителей. Окулов выезжает в Москву. Предлагаю Вам и тов. Ленину внимательнейшим образом отнестись к его докладу о работе Ворошилова. Линия Сталина, Ворошилова и Рухимовича означает гибель всего дела. ПредРВС Л. Троцкий».

Ленин был огорчен резкостью тона Троцкого по отношению к Ворошилову и Межлауку. Он считал, что нужен компромисс. Одновременно он строжайшим образом потребовал от Ворошилова точного выполнения всех распоряжений Реввоенсовета и его председателя Л. Д. Троцкого.

В результате нажима Ленина и его посредничества между командованием 2-й армией и Реввоенсоветом Республики установились нормальные, деловые отношения. К сожалению, они длились всего пять месяцев. В июне 1919 года Ленин получил от Троцкого следующую телеграмму:

«Домогательства некоторых украинцев объединить Укрармию (2-я армия), тринадцатую и восьмую в руках Ворошилова совершенно несостоятельны. Нам нужно не донецкое оперативное единство, а общее единство против Деникина… Идея военной и продовольственной диктатуры Ворошилова есть результат донецкой самостийности, направленной против Киева и Южфронта. Не сомневаюсь, что осуществление этого плана только усилило бы хаос и окончательно убило бы оперативное руководство. Прошу потребовать от ЦК, чтобы Ворошилов и Межлаук выполняли вполне реальную задачу, которая им поставлена: создать крепкую вторую Укрармию… 1-го июня 1919 г. Предреввоенсовета Троцкий».

Получив эту телеграмму, В. И. Ленин в тот же день в свою очередь телеграфировал:

«Харьков Межлауку, Ворошилову, Мельничанскому, Артему, Каминскому, Троцкому:

Политбюро ЦК собралось первого июня и, вполне соглашаясь с Троцким, решительно отвергает план украинцев объединить вторую, восьмую и тринадцатую армии, создавать донецкое единство. Мы требуем, чтобы Ворошилов и Межлаук выполняли свою непосредственную работу создания крепкой украинской армии. Завтра или послезавтра Троцкий в Изюм вызовет вас и подробнее распорядится… По поручению бюро ЦК Ленин 1-го июня 1919 г. № 350». (ПСС Ленина, т.50, стр. 333).

Сталин в Перми

В цитированной выше юбилейной статье «Сталин и Красная Армия» Ворошилов писал: «Ленин телеграфировал тогдашнему председателю РВСР: «Есть ряд партийных сообщений из-под Перми о катастрофическом состоянии армии и о пьянстве. Я думаю послать Сталина — боюсь, что Смилга будет мягок к…., который тоже, говорят, пьет и не в состоянии восстановить порядок».

И дальше Ворошилов пишет, что одна из причин сдачи Перми была в «преступном способе управления фронтом со стороны Реввоенсовета Республики».

Доказательств преступности или хотя бы ошибочности управления фронтом со стороны РВСР, разумеется, не приводится: в 1949 году можно было писать о Троцком все что угодно без всяких доказательств. Но для того, чтобы сделать свое обвинение хоть мало-мальски убедительным, Ворошилов идет на подлог: он выбрасывает из текста телеграммы Ленина Троцкому три фразы — всего десять слов.

В «Бюллетене» № 12–13 дан подлинный текст, который мы печатаем ниже. Пропущенные Ворошиловым слова Ленина подчеркнуты:

«Козлов или по месту нахождения Предреввоенсовета Троцкого. Москва 31 декабря 1918 года № 6684.

Есть ряд партийных сообщений из-под Перми о катастрофическом состоянии армии и о пьянстве. Посылаю их вам. Просят вас приехать туда. Я думаю послать Сталина, боюсь, что Смилга будет мягок к…., который, говорят, тоже пьет и не в состоянии навести порядок. Телеграфируйте ваше мнение. Ленин».

Исключение из телеграммы Ленина этих десяти слов придает ей противоположный смысл. Из текста, адаптированного Ворошиловым, можно сделать вывод, что Ленин делает выговор Троцкому за беспорядки в его ведомстве. Из подлинного текста ясно, что Ленин советуется с Троцким, как лучше наладить дело.

В том же No «Бюллетеня» приведен ответ Троцкого на телеграмму Ленина:

«По оперативным донесениям III-й армии я заключил, что там полная растерянность верхов, предложил сменить командование. Решение затянулось. Сейчас считаю смену неотложной. Вполне разделяю ваши опасения относительно чрезмерной мягкости выехавшего товарища. Согласен на поездку Сталина с полномочиями партии и Реввоенсовета республики… Предреввоенсовета Троцкий».

Приведенные документы говорят о тесном сотрудничестве Ленина и Троцкого и опровергают утверждения Ворошилова относительно «преступного способа управления фронтом со стороны Троцкого».

Сталин на Петроградском фронте

К числу наиболее усиленно распространявшихся сталинистами относится миф о выдающейся якобы роли Сталина в разгроме Юденича под Петроградом в 1919 году. Вот что говорится об этом в «Краткой биографии» Сталина:

«…Красный фронт дрогнул, и враг прорвался к самому Петрограду. Для организации отпора белым ЦК послал Сталина. Сталин быстро ликвидировал растерянность, беспощадно уничтожил врагов и изменников. Угроза Петрограду была ликвидирована». («Краткая биография», стр. 75).

Верно, что для организации отпора Юденичу ЦК послал сначала Сталина. Но неверно, что он этот отпор сумел организовать. Можно поверить и в то, что он беспощадно уничтожал людей — это он умел! — хотя вряд ли можно утверждать, что все эти люди были изменниками. Но несомненным фактом является то, что ликвидировать угрозу Петрограду Сталин не смог, ибо был он под Петроградом только в мае-июне 1919 г., а кульминационный пункт угрозы Питеру был в октябре-ноябре, и ликвидацией этой угрозы занимался лично Троцкий, чему есть документы. Теперь некоторые из этих документов опубликованы в пятом издании собрания сочинений В. И. Ленина, и с ними может познакомиться каждый. Но тогда, в 30-х-40-х годах они были засекречены, и о них не знал никто. Это позволило сталинским угодникам бесстыдно приписать ему честь разгрома армии Юденича.

Чтобы убедиться, как обстояло дело в действительности, достаточно ознакомиться с одним из этих документов — с телеграммой, посланной Лениным Троцкому в октябре 1919 года:

«Л. Д. Троцкому 17-Х-1919 года.

Тов. Троцкий! Вчера ночью провели в Совете обороны и послали вам шифром постановление Совета обороны.

Как видите, принят ваш план.

Но отход питерских рабочих на юг, конечно, не отвергнут. Об этом говорить раньше надобности значило бы отвлечь внимание от борьбы до конца. Попытка обхода и отрезывания Питера, понятно, вызовет соответствующие изменения, которые вы проведете на месте…», и т. д. (ПСС В. И. Ленина, т.51, стр.61).

Из приведенного выше текста явствует, что в октябре 1919 г. не была еще исключена опасность обхода и отрезывания Петрограда и возможная необходимость эвакуации питерских рабочих. О какой же ликвидации Сталиным угрозы Петрограду в мае можно говорить?

В своих воспоминаниях, уже цитировавшихся нами, Л. Д. Троцкий писал:

«Наступление Юденича приурочено было к такому моменту, когда нам приходилось и без того смертельно трудно… Ленин пришел к выводу, что успешно бороться против офицерской армии Юденича, вооруженной по последнему слову техники, мы могли бы только ценою оголения и ослабления других фронтов, прежде всего южного. Но об этом не могло быть и речи. Оставалось, по его мнению, одно: сдать Петроград и сократить фронт. Придя к выводу о необходимости такой ампутации, Ленин принялся перетягивать на свою сторону других. Прибыв в Москву с юга, я решительно атаковал Ленина. В конце концов, он сказал: «Что ж, давайте попробуем».

15 октября Политбюро приняло мою резолюцию о положении на фронтах… В тот же день я внес в Совет Обороны проект постановления: «Защищать Петроград до последней капли крови, не уступая ни одной пяди и ведя борьбу на улицах города».

В тот же день я получил телеграмму Ленина». (которая приведена нами по 51 тому собрания сочинений Ленина. — Автор)

Из этой же телеграммы следует, что на месте находился и ликвидацией угрозы занимался Троцкий, которому Ленин поручает в случае необходимости внести соответствующие изменения в его, Троцкого, план, принятый Советом Обороны.

В свое время усиленно распространялась телеграмма Сталина В. И. Ленину от 16 июня 1919 года, в которой он со свойственным ему грубым хвастовством и пренебрежением к военным специалистам утверждал, что вопреки «так называемой науке» взял Красную Горку с моря, хотя морские специалисты утверждали, что это невозможно.

«Быстрое взятие Горки, — писал он в этой телеграмме, — объясняется самым грубым вмешательством со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходившим до отмены приказов по морю и суше и навязыванием моих собственных. Считаю своим долгом заявить, — заканчивал он, — что я и впредь буду действовать таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой. Сталин 16-6-14 часов».

Это письмо печаталось многократно, как доказательство гениальности и решительности Сталина. Но… не печатались пометки Ленина на этой телеграмме. Впервые они напечатаны в 50-м томе ПСС Ленина. Рядом со словами «взятие Красной Горки с моря» Владимир Ильич поставил три вопросительных знака и написал: «Красная Горка взята с суши».

Вот какой получился конфуз с «военным гением»! Одно из двух: либо он попытался обмануть Ленина, либо просто не знал, как была проведена операция, которой он руководил.

Сталин на Деникинском Фронте

Пожалуй, из всех мифов о выдающейся роли Сталина в гражданской войне наиболее упорно пропагандировался миф о том, что Сталин спас Москву и Советскую Россию от Деникина.

В «Кратком курсе» об этом пишется так:

«Троцкий развалил работу на Южном фронте, и наши войска терпели поражение за поражением. К половине октября белые овладели всей Украиной, взяли Орел и подходили к Туле… Белые приближались к Москве. Положение Советской республики становилось более чем серьезным…

Для организации разгрома Деникина ЦК направил на Южный фронт товарищей Сталина, Ворошилова, Орджоникидзе, Буденного. Троцкий был отстранен от руководства операциями Красной Армии на Юге. До приезда т. Сталина командование Южного фронта совместно с Троцким разработало план, по которому главный удар наносился Деникину от Царицына на Новороссийск, через донские степи… Тов. Сталин подверг резкой критике этот план и предложил ЦК свой план разгрома Деникина: направить главный удар через Харьков-Донбасс-Ростов…

Центральный Комитет принял план тов. Сталина». («Краткий курс», стр. 227–228). (Подчеркнуто всюду мной. — Авт.)

Первый абзац приведенной цитаты соответствует действительности положение Советской республики действительно было тогда угрожающим. Что же касается второго абзаца, то дело обстояло как раз наоборот относительно того, что утверждают авторы «Краткого курса». Не Троцкий был автором ошибочного плана нанести главный удар Деникину от Балашева-Камышина на Нижний Дон, а главком С. С. Каменев, план которого одобрило и утвердило Политбюро. Членом Политбюро, как известно, был и Сталин, и никаких возражений его в то время против этого плана нигде не зафиксировано. Наоборот, возражения Троцкого, активно противодействующего этому плану, зафиксированы во многих документах, ныне скрытых от советского читателя, но опубликованных в свое время в «Бюллетене». Из этих документов явствует, что автором плана нанести удар по Деникину не через казачьи станицы, а по линии Воронеж-Харьков-Донбасс, был не Сталин, а Троцкий. Именно Троцкий с конца июля 1919 года боролся против плана Главкома и утверждал, что, нанося удар по линии Воронеж-Харьков-Донбасс, Красная Армия двигалась бы в социально-дружественной среде (харьковский и донецкий пролетариат и крестьянство), казачество же было бы отрезано от Деникина, на которого и обрушилась бы вся сила удара.

В своих воспоминаниях Л. Д. Троцкий писал:

«Главное место в гражданской войне занял, как уже сказано, южный фронт. Силы врага состояли из двух самостоятельных частей: казачества, особенно кубанского, и добровольческой белой армии, набранной со всей страны. Казачество хотело отстоять свои границы от натиска рабочих и крестьян. Добровольческая же армия хотела взять Москву. Эти две линии сливались лишь до тех пор, пока добровольцы составляли на Северном Кавказе общий фронт с кубанцами, но вывести кубанцев из Кубани представляло для Деникина трудную, вернее сказать, непосильную задачу.

… Кубань была главной базой добровольцев. Ставка решила поэтому решающий удар нанести по этой базе с Волги.

…Если Деникин не мог поднять казачество на далекий поход против Севера, то, ударив по казачьим гнездам с юга, мы помогли Деникину. Отныне казаки не могли уже защищаться только на своей собственной земле. Мы сами связали их судьбу с судьбой добровольческой армии… Наше наступление поставило на ноги все казацкое население.

… План, который я предлагал с самого начала, имел прямо противоположный характер. Я требовал, чтобы мы первым ударом отрезали добровольцев от казаков, и, предоставив казаков самим себе, сосредоточили главные силы против добровольческой армии. Главное направление удара приходилось, по этому плану, не с Волги на Кубань, а от Воронежа на Харьков и Донецкий бассейн. Крестьянское и рабочее население в этой полосе, отделяющей Северный Кавказ от Украины, было целиком на стороне Красной Армии».

Но Политбюро приняло и одобрило не план Троцкого, а план главкома С. С. Каменева — тот самый план, который в «Кратком курсе» и в «Краткой биографии» именуется «преступным планом Троцкого» (он, план Каменева, тоже конечно был не преступным, а лишь ошибочным). После этого Л. Д. Троцкий подал в отставку, но отставки его ЦК не принял (ниже будет приведен подтверждающий это документ).

В сентябре 1919 г. Троцкий снова обращается в ЦК с письмом по этому же вопросу:

«Априорно выработанный план операций на Южном фронте оказался безусловно ложным. Неудачи на южном фронте объясняются в первую голову ложностью основного плана… Поэтому причины неудач необходимо искать целиком в оперативном плане…»

Тогда же Троцкий, Лашевич и Серебряков отправили с фронта Главкому (копия ЦК) телеграмму с предложением пересмотреть план с перенесением центра тяжести борьбы на Южном фронте с Царицынско-Саратовского направления на Курско-Воронежское.

Ответ Политбюро, датированный 6 сентября, гласил:

«Орел Троцкому, Серебрякову, Лашевичу. Политбюро ЦК, обсудив телеграмму Троцкого, Серебрякова, Лашевича, утвердило ответ Главкома и выражает свое удивление по поводу попыток пересмотреть решенный основной стратегический план. 6-IX-1919 г. по поручению Цека Ленин».

Только дальнейшая неудача (сдача Орла и угроза Туле) вынудила ЦК пересмотреть план и перенести главный удар на донецкое направление. И только тогда, когда опыт уже вполне доказал ошибочность старого плана, от которого отказался уже и штаб, — только тогда изменил свою позицию и Сталин.

Здесь существенны даты. Письма и телеграммы Троцкого, в которых он протестовал перед ЦК против избранного Главкомом направления, датированы июнем-сентябрем. А письмо Сталина, на которое ссылаются составители «Краткого курса» и «Краткой биографии», приписывающие Сталину авторство нового стратегического плана — ноябрем. Фальсификация совершенно явная: Сталину приписываются заслуги Троцкого, а Троцкому — ошибки С. С. Каменева и Политбюро, против которых Троцкий протестовал.

Соответственно, лживо содержащееся в «Кратком курсе» утверждение, что после посылки Сталина на Юг, Троцкий «был отстранен от руководства операциями Красной Армии на Юге». Это не соответствует действительности. Всю решающую подготовку к наступлению на Деникина на Южном фронте провел именно Троцкий, за исключением октября и начала ноября, когда он руководил обороной Петрограда и разгромом армии Юденича. ЦК не только не «отстранил» Троцкого от руководства операциями Красной Армии на Юге, но, когда Троцкий, не согласившись с утвержденным Политбюро планом, потребовал отставки, вынес следующее решение (хранящееся в архиве Троцкого и опубликованное в «Бюллетене» No№ 12–13 за VII–VIII 1930 г.):

«Копия протокола заседания Организационного и Политического бюро ЦК от 5 июля 1919 года

Организационное и Политическое бюро, рассмотрев заявление т. Троцкого и всесторонне обсудив это заявление, пришло к единогласному выводу, что принять отставку т. Троцкого и удовлетворить его ходатайство оно абсолютно не в состоянии.

Организационное и Политическое бюро ЦК сделают все от них зависящее, чтобы сделать наиболее удобной для Льва Давыдовича и наиболее плодотворной для республики ту работу на Южном фронте, самом трудном, самом опасном и самом важном в настоящее время, которую избрал сам тов. Троцкий.

В своих званиях Наркомвоенмора и Предреввоенсовета тов. Троцкий вполне может действовать и как член РВС Южного фронта, с тем командующим фронтом (Егоровым), коего он сам наметил, а ЦК утвердил.

Организационное и Политическое бюро ЦК предоставили тов. Троцкому полную возможность всеми средствами добиваться того, что он считает исправлением линии в военном вопросе и, если он пожелает, постарается ускорить созыв съезда партии.

Твердо уверенные, что отставка т. Троцкого в настоящий момент абсолютно невозможна и была бы высочайшим вредом для республики, Орг и Политбюро настоятельно предлагают т. Троцкому не возбуждать более этого вопроса и исполнять далее свои функции, максимально, в случае его желания, сокращая их в силу сосредоточения своей работы на Южном фронте.

В виду этого Орг и Политбюро отклоняют и выход Троцкого из Политбюро и оставление им поста Предреввоенсовета республики (Наркомвоена).

Подлинно — подписали: Ленин, Каменев, Крестинский, Калинин, Серебряков, Сталин, Стасова».

Как видим, опять же, все наоборот: ЦК не только не отстраняет Троцкого от руководства операциями Красной Армии на Юге, как утверждается в «Кратком курсе», а, наоборот, предлагает ему сосредоточить свою работу на Южном фронте.

Попытку приписать стратегический план Троцкого по разгрому Деникина себе Сталин впервые сделал еще в 1927 году на заседании Политбюро ЦК. Но тогда это не удалось, на заседании Политбюро присутствовал член ЦКК Н. И. Муралов, прекрасно знавший историю вопроса. Он выступил после Сталина и подверг самозванца сокрушительному разгрому. Неудивительно, что стенограмма этого заседания была спрятана от партии, как и многие другие документы.

В 40-х годах, когда сторонники Троцкого были физически уничтожены, а подлинные документы — надежно погребены, ничто уже не мешало Сталину присвоить не принадлежавшие ему лавры. И появилась юбилейная статья Ворошилова и соответствующие измышления в «Кратком курсе» и в биографии Сталина.

* * *

Рассмотренные мною выше факты подтверждают, что после смерти Ленина Сталин с помощью своих подручных фальсифицировал историю партии за период с Февральской революции до смерти Ленина (дальше тоже была фальсификация, но последующий период здесь не рассматривается). Создавая Сталину нужную ему биографию, услужливые «историки» изъяли из нее все невыгодные Сталину факты: все его ошибки, провалы, его расхождения с Лениным, его «перелеты» из одной группы в другую в зависимости от того, какая группа побеждает. Соответствующий фон для сконструированной таким образом фигуры «вождя» создавался тем, что все или почти все действительно выдающиеся вожди революции, деятели партии, организаторы побед Красной Армии были оклеветаны, и имена их исчезли из истории, либо упоминались лишь со знаком минус. Особенно яростна клевета фальсификаторов истории, направленная против Л. Д. Троцкого. Следуя курсу, заданному Сталиным, они полностью отбросили роль Троцкого как организатора Красной Армии и ее побед — роль, признанную всеми современниками и, прежде всего, В. И. Лениным. Вся деятельность Троцкого в Реввоенсовете республики изображена ими как дезорганизаторская и предательская.

Эта фальсификация продолжается и сейчас. До сих пор, до конца 70-х годов книги, учебники, статьи по истории партии и гражданской войны по существу излагают (с минимальными исправлениями) версию, подброшенную Сталиным в «Кратком курсе». Это касается не только Троцкого, роль которого по-прежнему искажается и замалчивается. Это относится и к таким выдающимся деятелям Красной Армии, как Смилга, Сокольников, Серебряков, Лашевич, И. Н. Смирнов, Белобородов, Пятаков, Муралов и другие старые большевики, примыкавшие в свое время к левой оппозиции.

Заканчивая эту главу, я считаю уместным сделать одно замечание. Как известно, важнейшей составной частью мифа о Сталине является распространявшееся им самим утверждение, что он был гениальным стратегом. В отличие от него Троцкий, имевший действительные, а не вымышленные огромные заслуги в военном деле, никогда себя стратегом не считал и не именовал. В своей книге «Моя жизнь» он писал:

«Я не считал себя ни в малейшей степени стратегом… Правда, в трех случаях — в войне с Деникиным, в защите Петрограда и в войне с Пилсудским я занимал самостоятельную стратегическую позицию и боролся за нее то против командования, то против большинства ЦК. Но в этих случаях стратегическая позиция моя определялась политическим и хозяйственным, а не чисто стратегическим углом зрения. Нужно, впрочем, сказать, что вопросы большой стратегии и не могут иначе разрабатываться».

12. Отношения между Лениным и Троцким

В сталинскую эпоху вокруг отношений между этими двумя самыми выдающимися деятелями революции распространялось множество легенд, которые не опровергнуты и по сей день.

С благословения и по инициативе Сталина во всех печатных партийных изданиях проводилась мысль, что Л. Д. Троцкий всегда был в большевистской партии «чужаком». Не удивительно, что на этой «идее» сделали себе карьеру такие сталинские подголоски, как Поспелов, Минц, Пономарев и прочие. Хуже, что свою руку к этому приложил А. М. Горький.

Ниже приводятся в сопоставлении две редакции одной и той же цитаты из воспоминаний А. М. Горького о Владимире Ильиче Ленине. Первая взята из первоиздания, напечатанного в 1924 году, вскоре после смерти Ленина, вторая — из текста того же очерка, изданного в 1930 году, уже после высылки Троцкого.

«— Да, я знаю, там что-то врут о моих отношениях с ним. Врут много и, кажется, особенно много обо мне и Троцком.

Ударив рукой по столу, он сказал:

— А вот указали бы мне другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да еще завоевать уважение военных специалистов…»

«— Да, я знаю, о моих отношениях с ним что-то врут. Но что есть — есть, а чего нет — нет, это я тоже знаю.

Помолчав, он добавил:

— А все-таки не наш. С нами, а не наш. Честолюбив. И есть в нем что-то нехорошее, от Лассаля…»

В первой цитате мною подчеркнуто то, что выброшено из нее в последующих изданиях. Во второй — то, что вставлено в нее в 1930 году. Ниже я скажу об этом подробнее; здесь замечу лишь, что подобные манипуляции с мемуарами не украшают никого, и Горького в том числе.

Прежде чем приступить к написанию этой главы, я сделал выборку всех положительных и отрицательных — замечаний В. И. Ленина о Троцком, сделанных Владимиром Ильичом в период от Февральской революции до смерти Ленина. Анализ этих высказываний убедительно свидетельствует о том, что Ленин во всех случаях отзывается о Троцком с большим уважением, и в большинстве случаев (за исключением дискуссий о Брестском мире и о профсоюзах) — как о своем единомышленнике. Владимир Ильич неоднократно в этот период в своих речах и статьях ссылается на Троцкого, неоднократно ставит его имя рядом со своим. Например:

«Тов. Троцкий был вполне прав, говоря, что это (как управлять страной-хозяйством) не написано ни в каких книгах, которые мы считали бы для себя руководящими, не вытекает ни из какого социалистического мировоззрения, не определено ничьим опытом, а должно быть определено нашим собственным опытом». (т. 39 ПСС, стр. 426).

«Мы с определенностью можем сказать, что оказался вполне прав американский товарищ Р., который издал толстую книгу, содержащую ряд статей Троцкого и моих (подчерк. мною. — Авт.) и дающую таким образом сводку истории русской революции». (Т.40, стр. 283).

«Тех, кому вопрос о нашей экономической политике представляется нелепым, я отсылаю к речам тов. Троцкого и моей (подчерк. мною. — Авт.) на IV Конгрессе Коммунистического Интернационала, посвященным этому вопросу». (т.45, стр. 297).

Ленин, который свою роль и значение в партии и в революции понимал, усиленно подчеркивал, что он относится к Троцкому как к равному. И в этом, вместе с личным отношением Ленина, отражалось и отношение партии, народа. Недаром так популярен тогда был лозунг: «Да здравствуют наши вожди товарищи Ленин и Троцкий!».

(Скажу попутно, что никто тогда не слышал таких приветствий в адрес Сталина, да и самое имя его было неизвестно широким массам. Никогда Ленин в своих выступлениях не ссылался на Сталина, ни разу при жизни Ленина имя Сталина не появлялось рядом с его именем. Это уже гораздо позже историки сталинской формации, вычеркнув из истории Октябрьской революции много славных имен и прежде всего имя Троцкого, попытались представить Сталина единственным верным соратником Ленина и поставить его рядом с действительным вождем Октября Лениным).

К числу наиболее усиленно распространявшихся (и распространяемых поныне) измышлений о Троцком относится измышление сталинистов о существовавших якобы между Лениным и Троцким непримиримых противоречиях по крестьянскому вопросу, особенно в вопросе об отношении к середняку. Но на этот счет имеется опровергающее эти вымыслы заявление наиболее авторитетного свидетеля — самого Ленина:

«Слухи о разногласиях между мною и им (Троцким) — самая чудовищная и бессовестная ложь, распространяемая помещиками и капиталистами или их вольными и невольными прихвостнями. Я со своей стороны целиком подтверждаю заявление тов. Троцкого. Никаких разногласий у меня с ним не имеется… Тов. Троцкий в своем письме подробно объяснил, почему партия коммунистов и теперешнее рабоче-крестьянское правительство, выбранное Советами и принадлежащее к этой партии, не считает своими врагами крестьян-середняков. Я подписываюсь обеими руками под тем, что сказано тов. Троцким». (т.37, стр. 478)

Ленин в данном случае имеет в виду ответ Троцкого крестьянам-середнякам. Но таких высказываний, в которых он солидаризируется с Троцким по крестьянскому вопросу (и по вопросу об отношении к середняку в частности) у Ленина немало. В том числе можно упомянуть заключительную речь В. И. Ленина на Х съезде партии, происходившем, как известно, после дискуссии о профсоюзах, в которой Ленин и Троцкий были противниками.

Люди, воспитанные за последние более полувека в сталинском понимании внутрипартийной жизни, вообще не могут представить себе, что в рамках партии могут вестись самые ожесточенные споры между взаимно уважающими людьми и что после того, как вопрос решен в ту или другую сторону, победитель и побежденный могут остаться товарищами и дружно работать вместе. Даже такую ожесточенную дискуссию, как о Брестском мире, Ленин не считал (как это изображается в сталинистских учебниках) вышедшей за рамки партийных споров. Открытое обсуждение разногласий, свободные дискуссии, выборы по платформам, — все это было при Ленине обычным стилем внутрипартийной жизни. «Новый» стиль ввел Сталин, нагнетавший вокруг внутрипартийной борьбы страх и подозрения, в корне пресекавшие всякие оппозиционные выступления.

Все, написанное выше об отношениях между Лениным и Троцким с 1917 года и до конца жизни Ленина, вовсе не означает, что между ними никогда не было разногласий. Наоборот, были — и очень серьезные. Известно, что на протяжении всей истории РСДРП(б), начиная с 1903 года (со II съезда партии) и до Февральской революции они коренным образом расходились по вопросу о роли партии и об организационных принципах ее построения. В полемике, происходившей между ними, обе стороны допускали и резкости, и взаимные оскорбительные обвинения. Но оба были достаточно крупными политическими деятелями и вообще крупными людьми, личностями, чтобы потом, будучи единомышленниками в главном, вспоминать прошлые обиды. Да и Владимир Ильич в своих письмах не раз упоминал о том, что в резкости тех или иных формулировок всегда отражается момент борьбы, а не твердо установившееся отношение к тому или иному человеку. Поэтому ни Ленин, ни Троцкий во время обеих дискуссий — о Брестском мире и о профсоюзах — даже не вспоминали о своих прошлых разногласиях. Главное, в чем В. И. Ленин обвинял Троцкого в ходе дискуссии о профсоюзах, — несвоевременность выступления со своей платформой в момент кронштадтского мятежа, создание не вовремя острого политического кризиса.

Что же касается существа разногласий, то Владимир Ильич никак не связывал их со своими прошлыми разногласиями с Троцким. Это уже после смерти Ленина, во время дискуссий 1923-25-27 гг. Сталин и сталинисты стали изображать позицию Троцкого по вопросу о профсоюзах как некий «рецидив троцкизма», как завуалированные расхождения с Лениным по крестьянскому вопросу.

Вообще в те годы, после смерти Ленина, Сталин с особым сладострастием выхватывал из прошлых, дореволюционных произведений Ленина отдельные резкие слова по адресу Троцкого, отдельные нелестные характеристики, приспосабливая их к нуждам текущей дискуссии. Троцкий отметил это в своей речи на VII пленуме ИККИ:

«Доклад тов. Сталина, по крайней мере, в своей первой половине… представляет собою сплошное обвинение в троцкизме. Это обвинение опирается на цитаты, выхваченные из политической и журналистской деятельности нескольких десятилетий и делает попытку, путем всяческих логических ухищрений, извлечь из давно преодоленных ходом событий споров готовые ответы на сегодняшние вопросы, которые выросли перед нами и перед всем Интернационалом на совершенно новом этапе хозяйственной и общественной жизни… И опять, и опять вся эта искусственная конструкция опирается на тот факт, что я в моей политической деятельности в течение ряда лет стоял вне большевистской партии, а в известные периоды резко боролся против нее и против существенных взглядов Ленина. Неправота была на моей стороне…» (подчерк. мной. — Авт.)

Ретроспективный взгляд на прошлое заставляет меня не согласиться в этом с Л. Д. Троцким. Не во всех прошлых спорах с Лениным Троцкий был неправ. Так, я считаю, что и на II-м съезде партии по вопросу о партийном строительстве, и в 1905 году в споре о перманентной революции правота была на стороне Троцкого.

Разберем сначала вопрос о перманентной революции. В чем суть разногласий по этому вопросу?

Ленин, выдвигая лозунг «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», исходил из того, что пролетариат не может прийти к власти, пока не будет доведена до конца демократическая революция. Троцкий же, выдвигая лозунг «Без царя, а правительство рабочее», ставил вопрос о власти вне зависимости от того, закончился ли уже демократический этап революции. Эти разногласия вытекали из того, что Ленин рассматривал русскую революцию, исходя из особенностей России как крестьянской страны — и эти особенности налагали свою печать на движущие силы и характер революции.

Троцкий же, напротив, рассматривал русскую революцию только как первый этап мировой революции, не придавая ей самодовлеющего значения. Он видел в этой революции акт российского пролетариата, который должен дать толчок к мировой перманентной революции.

Ленин доказывал, что русская буржуазия труслива и не способна осуществить демократическую революцию в России, что эту миссию способен выполнить только рабочий класс, опирающийся на многомиллионное крестьянство, заинтересованное в демократических преобразованиях в стране. Путь к этому установление демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, при гегемонии в этом блоке рабочего класса. Но, взяв власть и доведя буржуазно-демократическую революцию до конца, должна ли партия социал-демократов остановиться на этом? Осуществив демократическую революцию, следует ли ей отказаться от власти в пользу буржуазии?

Конечно, нет, отвечал Ленин и намечал два этапа русской революции.

Сначала — вместе со всем крестьянством против царя, помещиков и реакционной буржуазии.

Затем — после того, как будет доведена до конца демократическая революция — вместе с беднейшим крестьянством, при нейтрализации середняка, против буржуазии и кулаков, рабочий класс России осуществит социалистическую революцию.

Таким образом, программа Ленина предусматривала для первой русской революции 1905 года два этапа: первый — демократический и второй социалистический. Программа же Троцкого предусматривала только один этап социалистический («без царя, а правительство рабочее»). Троцкий при этом исходил из того, что если русская революция не будет поддержана социалистической революцией на Западе, она неизбежно должна будет прийти в столкновение с массой крестьянства и потерпеть крах. В этом, впрочем, взгляды Ленина и Троцкого не расходились.

Кратко описанный выше спор относится к 1905 году. Какова же была ситуация и какие позиции занимали Ленин и Троцкий в 1917 году?

Напомним вкратце хорошо известные, в общем, события.

23 февраля 1917 года начались революционные события в Петрограде, которые к 25-му февраля вылились во всеобщую стачку петроградского пролетариата. 27 февраля к рабочим присоединились войска Петроградского гарнизона. В тот же день Государственная Дума избрала комитет во главе с Родзянко, принявший на себя функции правительства, а рабочие избрали депутатов в Петроградский Совет. Войска Петроградского гарнизона отказались выполнять директивы Комитета Думы и объявили, что они подчиняются только приказам исполкома Петроградского совета. Воинские части избрали членов полковых комитетов и депутатов в Совет, который после этого стал именоваться Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов.

Образовалось двоевластие. Формально власть находилась в руках царя и Комитета Думы, фактически — в руках Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Но большинство депутатов этого Совета принадлежало к партиям меньшевиков и эсеров. И когда депутаты-большевики предложили Петросовету образовать Временное революционное правительство из представителей всех социалистических партий, большинство совета отклонило это предложение. Партии меньшевиков и эсеров вошли в соглашение с думским Комитетом — и 15 марта образовали вместе с ним коалиционное Временное правительство.

В этот же день Николай II отрекся от власти в пользу своего брата Михаила, а на следующий день отрекся и Михаил. Власть перешла в руки коалиционного Временного правительства.

Вскоре после приезда Ленина из Швейцарии, в мае 1917 года, он от имени партии большевиков выдвинул лозунг «Вся власть Советам!» Почему он это сделал в условиях, когда подавляющее большинство депутатов принадлежало к партиям меньшевиков и эсеров, вступивших в соглашение с буржуазией? Потому что Ленин хотел испробовать последний шанс для установления в России демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, последний шанс для установления блока социалистических партий, входивших в состав Советов.

Но, как и предсказывал В. И. Ленин в 1905 году, русская буржуазия (и крупная — в лице правых партий, и мелкая — в лице право-социалистических партий) оказалась неспособной осуществить демократические требования трудящихся России: заключить мир, отдать крестьянам помещичью землю, осуществить самоопределение наций и т. д. Меньшевики и эсеры не желали брать на себя ответственности за доведение до конца демократической революции, они оставались на позициях «подталкивания» революции, «давления» на буржуазное правительство. (Такую же позицию, как мы показали ранее, занимали Сталин и Каменев.)

После Июльских дней, когда меньшевики и эсеры в качестве членов временного правительства приняли участие в подавлении большевистской партии, в аресте ее вождей и в разгроме ее газет, Ленин отказался от лозунга «Вся власть Советам», так как большинство Советов стало на путь предательства интересов революции. Демократический этап революции закончился, писал Ленин, и призывал партию и рабочий класс свергнуть Временное правительство и захватить власть.

Так сблизились пути Ленина и Троцкого.

Кто же к кому пришел?

Ситуация в стране сложилась так, что революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства не состоялась. Надо было двигаться дальше, дождавшись завершения демократического этапа революции, выполнения программы-минимум. И Ленин призвал партию и рабочий класс России к свершению социалистической революции, которая в ходе своем доведет до конца демократический этап революции.

А дальше? Ленин, как и Троцкий, в 1917 году рассматривал пролетарскую революцию в России как первый этап, как пролог, толчок к мировой социалистической революции. Каменев, Зиновьев, Рыков, Милютин, Ногин и многие другие старые большевики, воспитанные на ленинской тактике двух этапов революции, не поняли новой тактики Ленина и рассматривали его призыв к социалистической революции как авантюру, как «перепрыгивание» через демократический этап революции.

Но это была не авантюра. Это была новая тактика большевизма, в значительной степени вытекавшая из «старой» теории «перманентной революции» Троцкого. Демократический этап революции, как и призывал Ленин, был доведен до конца в ходе Октябрьской социалистической революции, первыми же декретами Советской власти — и, прежде всего, передачей крестьянам помещичьей земли. По предложению Ленина партия большевиков отказалась от своей аграрной программы и осуществила аграрную программу партии эсеров, которые ее лишь декларировали, но в жизнь не проводили. Левое крыло партии эсеров, как известно, солидаризировалось с большевиками и приняло участие в первом советском правительстве. Так был завершен первый этап демократической революции.

Связь ленинской концепции социалистической революции 1917 года с теорией «перманентной революции» Троцкого, родившейся в 1905 году, была тогда ясна всем. Вот что, например, писал Н. И. Бухарин в брошюре «От крушения царизма до падения буржуазии», изданной в 1918 году:

«Перед российским пролетариатом становится так резко, как никогда, проблема международной революции. Вся совокупность отношений, сложившихся в Европе, ведет к этому неизбежному концу. Так перманентная революция в России переходит в европейскую революцию пролетариата». (стр. 78).

В 1919 году была переиздана старая работа Л. Д. Троцкого «Итоги и перспективы революции», в которой наиболее полно излагается теория перманентной революции. В 1921 году она была издана Коминтерном на английском языке. К коминтерновскому изданию автор написал предисловие, в котором, в частности, говорилось следующее:

«Завоевав власть, пролетариат не может ограничить себя буржуазной демократией. Он вынужден принять тактику перманентной революции (подчеркнуто Троцким — Авт.), т. е. разрушить барьер между минимальной и максимальной программой социал-демократии, вводить все более и более радикальные реформы и стремиться к прямой и непосредственной поддержке европейской революции».

«Разрушить барьер между минимальной и максимальной программой» — но ведь это и есть ленинская формула о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую. Предпосылкой такого перерастания является завоевание власти пролетариатом, который логикой своего положения вынужден «вводить все более и более радикальные реформы».

Невольно возникает вопрос: если теория перманентной революции так противоречила общим принципам большевизма, почему никто в партии, в ЦК, в Политбюро не возразил Троцкому? Особенно на его предисловие, в котором он в 1921 году подтверждает правильность работы, написанной им шестнадцать лет назад, когда он еще не был большевиком?

Взгляды Ленина на характер русской революции приблизились к взглядам Троцкого после написания книги «Империализм как новейший этап развития капитализма». Теперь уже сам Ленин стал рассматривать русскую революцию как первый этап мировой социалистической революции, так как теперь, в эпоху войн и революций, приход пролетариата к власти не мог уже быть преждевременным.

Что касается спора, разгоревшегося в свое время между Лениным и Троцким по вопросу об организационном принципе строительства партии, то и здесь правота была на стороне Троцкого. Это особенно ясно сейчас, когда для большинства истинных марксистов стало аксиомой, что тот сверхцентрализм, который был положен Лениным в основу организационных принципов партийного строительства, стал причиной многих бед партии и страны.

Против сверхцентрализма Ленина выступал не только Троцкий; главными оппонентами Ленина были Мартов и Плеханов. Став большевиком, Троцкий примирился с ленинскими организационными принципами. Но после смерти Ленина, увидев, до чего довели Сталин и сталинцы эти принципы, Троцкий счел необходимым в своей брошюре «Новый курс» дать свое разъяснение принципам демократического централизма, сводившее на нет их отрицательные стороны.

* * *

Об отношениях между Лениным и Троцким, как свидетельствует сам Ленин, лгали и сплетничали много. Но особенно беззастенчивой стала эта ложь, переросшая в клевету, после смерти Ленина, в период внутрипартийных дискуссий. Пиком этой кампании были тридцатые годы, период «процессов ведьм» в Советском Союзе. К сожалению, перед нажимом Сталина и сталинского аппарата не устояли многие. Выше я писал о том, как не устоял под этим нажимом А. М. Горький.

Но совсем непонятно, зачем понадобилось поддерживать вымышленную версию о противоречиях между Лениным и Троцким Р. А. Медведеву в своей книге «К суду истории»?

Приведя те же две цитаты, которые приведены мной на стр. 27–28 настоящей книги (отзыв Ленина о Троцком в воспоминаниях А. М. Горького в редакциях 1924 и 1930 гг.), Р. А. Медведев пишет:

«Мы думаем, однако, что более точная редакция данного разговора содержится как раз в издании 1930 года. В 1924 году Горький не мог и не стал бы писать все то, что Ленин говорил ему о Троцком».

Утверждение это голословно, некомпетентно и нелогично.

В 1924 году А. М. Горький находился за границей, ни от кого не зависел и мог писать то, что он считал нужным о ком угодно. Никаких оснований угождать Троцкому у него не было. Разговор с Лениным еще был свеж в его памяти: с того времени, когда он состоялся, прошло всего три-четыре года. Наконец, если Горький считал почему-либо неудобным приводить столь отрицательный отзыв Ленина о Троцком («С нами, а не наш. Честолюбив — и есть в нем что-то от Лассаля»), он мог бы просто не писать о нем. Не писать, а не приводить прямо противоположный отзыв, т. е. по Медведеву — заведомую ложь.

В 1930 году Горький, как и все в стране, находился под властью Сталина, который, как известно, больше всего ненавидел Троцкого. Уже это одно ставит под сомнение редакцию воспоминаний 1930 года. Каким образом Сталин заставил Горького вычеркнуть из своей памяти то, что он сохранил в 1924 году и «вспомнить» в 1930 году то, чего не было, мы не знаем. Но приведенный мною абзац из книги Р. А. Медведева не украшает ни Горького, ни Медведева.

Подлинных отзывов самого Ленина о Троцком очень много (некоторые из них приведены в этой книге). Достаточно и высказываний Троцкого о Ленине. Именно по этим материалам, а не по измышлениям сталинских фальсификаторов следует судить об отношениях между этими двумя крупнейшими деятелями пролетарской революции в России.

О том, как Ленин на протяжении всей своей жизни относился к Л. Д. Троцкому, свидетельствует Н. К. Крупская, в своем письме, написанном ею Льву Давыдовичу через несколько дней после смерти Ленина:

«Дорогой Лев Давыдович!

Я пишу, чтобы рассказать вам, что приблизительно за месяц до смерти, просматривая вашу книжку, Владимир Ильич остановился на том месте, где вы даете характеристику Маркса и Ленина, и просил меня перечесть это место, слушая внимательно, потом еще раз просматривая сам.

И еще вот что хочу сказать: то отношение, которое сложилось у Владимира Ильича к вам тогда, когда вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти.

Я желаю вам, Лев Давыдович, сил и здоровья и крепко обнимаю

Н. Крупская».

В своих воспоминаниях Л. Д. Троцкий писал:

«Так или иначе, второй съезд вошел в мою жизнь большой вехой, хотя бы уже по одному тому, что развел меня с Лениным на ряд лет. Охватывая теперь прошлое в целом, я не жалею об этом. Я вторично пришел к Ленину позже многих других, но пришел собственными путями, проделав и продумав опыт революции, контрреволюции и империалистической войны. Я пришел благодаря этому прочнее и серьезнее, чем те «ученики», которые при жизни повторяли не всегда к месту слова и жесты учителя, а после стали орудиями в руках враждебных сил». (стр. 190)

Р. S. Особая тема — фальсификация советской истории и истории партии в литературе и искусстве: в романах, повестях, поэмах, пьесах и спектаклях, в картинах и фильмах. Не беря на себя задачу анализировать всю необъятную фальсификаторскую продукцию в этой области, автор отсылает читателей к интересной самиздатной работе Л. Надвоицкого «Недорисованный портрет или История пишется объективом». Л. Надвоицкий подвергает тщательному разбору изданный в 1970–1972 гг. альбом «Ленин. Собрание фотографий и кинокадров» (т.1 — фотографии 1874–1923 и т.2 — кинокадры 1918–1922), М., изд. «Искусство», сравнивая напечатанные в альбоме снимки с подлинниками, опубликованными в свое время в старых газетах и журналах. Из проделанной им работы явствует, какую магическую силу приобрела за ряд десятилетий в советском обществе ретушь — как в прямом, так и в переносном смысле. Из фотоснимков запросто исчезают люди, в свое время запечатленные на них фотообъективом — так же запросто, как исчезали они при Сталине из жизни. Такие известные фальсификаторы, как художники А. Герасимов, И. Бродский, В. Серов пишут картины на «исторические» темы, изображая в них события, которых попросту не было.

Иногда доходит до курьезов. В 1938 году художник…[2] одарил советское искусство картиной, изображавшей Сталина во главе Тифлисской забастовки 1902 года. 27 апреля 1938 года «Известия» поместили снимок с этой картины, снабдив его соответствующей подписью. На следующий день газете пришлось извиняться: дело в том, что Сталин в период этой забастовки находился в Тбилисской тюрьме, и этот факт был опубликован в советской печати.

Но такое извинение — редчайший случай. Чаще всего не извинялись. Однажды опубликованная ложь становилась эталоном. Произведения литературы и искусства, не соответствовавшие этому эталону, либо вовсе изымались, либо кромсались по живому телу. Даже стих Маяковского сделали хромым, чтобы изъять из поэмы «Хорошо» имя Троцкого. Даже из изданного после посмертной реабилитации однотомника И. Бабеля вычеркнули куски замечательной художественной прозы только потому, что в них положительно упоминался Троцкий.

Зато романы Вирты, Г. Кочетова, Чаковского, Стаднюка, поэмы Ф. Чуева и С. В. Смирнова, написанные с самого начала по фальсификаторскому эталону, получали (и до сих пор получают) «зеленую улицу», огромные тиражи…

Надо надеяться, что найдутся люди, которые сумеют проделать по отношению к советской литературе то, что частично сделал Л. Надвоицкий по отношению к изобразительному искусству и фотографии: показать тот ущерб, который нанесли ей ретушь и другие виды фальсификации.

Здесь мне хотелось бы лишь воспользоваться поводом и ознакомить читателей с неизвестными им взглядами на этот вопрос Л. Д. Троцкого.

«Нельзя, — писал он в…,[3] — без физического отвращения, смешанного с ужасом, читать стихи и повести или глядеть на снимки советских картин и скульптур, в которых чиновники, вооруженные пером, под надзором чиновников, вооруженных маузерами, прославляют «великих» и «гениальных» вождей, лишенных на самом деле искры гениальности или величия…»

«…подлинная революционная партия не может и не хочет ставить себе задачей «руководить», тем менее — командовать искусством ни до, ни после завоевания власти. Подобная претензия могла прийти в голову только взбесившейся от самовластия невежественной и наглой бюрократии, которая превратилась в антитезис пролетарской революции…»

Искусство и наука, писал Троцкий, не только не ищут командования, но по самому существу своему не выносят его. Художественное творчество имеет свои законы — даже и тогда, когда сознательно служит общественному движению. Искусство может стать великим союзником революции лишь постольку, поскольку оно останется верным самому себе.

13. Фальсификаторы истории при преемниках Н. С. Хрущева

Начиная с 1964–1965 года, после удаления Н. С. Хрущева из Политбюро, идет постепенный, все нарастающий процесс «реабилитации» Сталина. Постепенно во всех исторических работах, в учебниках по истории КПСС, в периодике и другой литературе восстанавливаются формулировки, сходные с формулировками «Краткого курса». Запрещено упоминать в печати, по радио и телевидению о казнях и о гибели в тюрьмах и лагерях репрессированных Сталиным деятелей партии. Даже тогда, когда их имя проникает на страницы печати, когда о них пишутся воспоминания, когда публикуются их биографии, умалчивается о том, где и как они погибли. Фальсификация продолжается.

Она никогда и не прекращалась. Даже во времена Н. С. Хрущева, после XX съезда, после официального опубликования ряда документов, разоблачающих Сталина, в вину ему ставилась только расправа с партийными кадрами в 1937–1939 гг. Политическая же и физическая расправа с участниками оппозиций, в том числе ближайшими соратниками Ленина, либо обходилась молчанием, либо имена их, оклеветанные Сталиным, продолжали упоминаться только со знаком минус.

Это происходит и сейчас, и поэтому вся история партии и революции преподносится многим поколениям в извращенном виде. Многих, слишком многих из тех, кто стоял рядом с Лениным в Октябрьские дни, кто под его руководством осуществлял защиту Октябрьской революции, кто составляли при Ленине основной костяк ЦК и Политбюро, до сих пор продолжают числить злейшими врагами ленинизма. В новой многотомной истории КПСС по-прежнему не упоминаются имена тех, кто играл значительную роль в жизни партии и страны.

Какая же это история? Говоря о партийных съездах, о конгрессах Коминтерна, о гражданской войне и т. п., составители многотомной истории ухитряются замалчивать такие имена, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский, Крестинский, Смилга, Пятаков, Сокольников, И. Н. Смирнов, Раковский, Преображенский, Радек, Серебряков, Евдокимов, Лашевич, Рязанов и многих других, игравших видную роль в партии. Вместо них вытаскиваются на первый план люди, ничем особым себя тогда не проявившие — и им задним числом приписываются не существовавшие заслуги. И посейчас при написании исторических работ свет и тени распределяются авторами не соответственно тому, как дело происходило в действительности, а соответственно тому, принадлежал или нет впоследствии к оппозиции данный исторический персонаж. Если в 20-х-30-х годах он был вместе со Сталиным против оппозиции, то о его заслугах в 1917 году или в гражданской войне можно упоминать. Если был в оппозиции к Сталину, будь он до этого трижды героем Октября, — места в истории партии и революции ему нет.

В этом смысле весьма характерны творения такого заслуженного фальсификатора, как П. Поспелов — и характерны тем, что свидетельствуют, как далеко зашло в настоящее время, в 70-х годах, возвращение к «Краткому курсу». Не в 1938, а в 1969 году, через тринадцать лет после разоблачения Сталина на XX съезде партии, напечатана статья Поспелова, в которой содержатся такие перлы:

«И только потому, что ленинская партия, ее Центральный Комитет во главе с И. В. Сталиным оказались в состоянии идейно и политически разгромить троцкизм как антиленинское учение, только потому, что вся партия поднялась на защиту ленинского учения, удалось предотвратить ее раскол, которого добивались троцкисты, и Коммунистическая партия привела советский народ к победе социализма в нашей стране…» («Коммунист», № 12, 1969)

Ссылаясь на заслуги Центрального Комитета «во главе с И. В. Сталиным», Поспелов забывает упомянуть о том, что тот самый Центральный Комитет, который добил оппозицию, был в свою очередь отстранен Сталиным от руководства партией и что две трети его состава были репрессированы и уничтожены так же, как до этого были репрессированы и уничтожены так называемые «враги народа» троцкисты.

Ниже я буду говорить об этом подробнее. Здесь хочу лишь отметить, что слишком многие и посейчас еще не понимают неразрывной связи между борьбой Сталина против оппозиций и последовавшей затем расправы его со своими единомышленниками, вместе с которыми он громил оппозицию. Это был единый план, осуществление которого распадалось во времени на несколько этапов. Конечной целью Сталина, разработавшего этот план, было — ликвидировать старую ленинскую партию и создать новую, свою, костяк которой состоял бы из преданных ему лично людей. Опираясь на этот костяк, он мог осуществлять свою единоличную власть.

Игнорируя это, современные историки КПСС продолжают — точно по схеме, разработанной Сталиным в «Кратком курсе» — расценивать разгром Сталиным всех оппозиций как победу ленинской линии. Игнорируется при этом и такой несомненный исторический факт, что дискуссии, и достаточно острые, существовали в партии при Ленине, и оппозиции возникали при нем достаточно активные, но никогда они не вели к политическому и физическому уничтожению участников оппозиции. Острая политическая борьба, которая велась на каждом съезде партии, при жизни Ленина велась в рамках товарищеской этики. Борьба эта не только не подрывала единство партии, но наоборот, создавая атмосферу идейного спора, помогала выработке правильной линии и сплачивала партию вокруг принятых в результате обсуждения решений.

На протяжении семи съездов партии — от апрельской конференции 1917 года по XI съезд включительно (последний съезд, на котором присутствовал Ленин) с Лениным спорили, иногда очень резко, в разное время и по разным вопросам, почти все лидеры партии. И ни один из них в результате своего выступления против Ленина, разумеется, не пострадал. Наоборот, тогда существовала такая практика, что лидер оппозиции, критиковавшей на съезде ЦК, избирался на этом же съезде в состав ЦК, даже если он до этого членом ЦК не был. Так Шляпников впервые был избран в ЦК на Х съезде партии, где он выступал с платформой «рабочей оппозиции», а Сапронов — на XI съезде — как лидер группы «демократический централизм».

Статья Поспелова, упоминавшаяся мною выше, не зря напечатана в журнале «Коммунист» именно в декабре 1969 года — так сказать, к негласному 90-летнему юбилею Сталина. За прошедшие десять лет процесс «ресталинизации» далеко продвинулся вперед. Посмотрим, что будет в декабре 1979 года! Ждать осталось недолго.

Пока что, в 60-х и 70-х годах «Краткий курс», хотя и не переизданный, продолжает оставаться основой всех выходящих из печати современных трудов по истории партии. Так до сих пор сохранилась и пропагандируется сфабрикованная Сталиным версия о том, что только один Сталин из всего руководства партии после смерти Ленина отстаивал ленинскую линию. Да и как ей не сохраниться, если ни один из уничтоженных Сталиным членов ленинского Политбюро (а они уничтожены им все), не реабилитирован, а реабилитируется, наоборот, их убийца!

Но, независимо от этого, разберем по существу самую идею о том, что Сталин якобы оказался самым верным и последовательным продолжателем ленинской линии. Откуда бы это? При жизни Ленина Сталин был, как правило, практиком, в политических спорах занимал весьма скромное место, держась средней линии и примыкая к тем, кто победит. В обсуждении теоретических проблем ни на съездах партии, ни на конгрессах Коминтерна участия не принимал, в разработке программы партии — тоже.

В тех же случаях, когда Ленин и другие руководители по каким-либо причинам отсутствовали и Сталин становился у руководства, он в принимаемых им политических решениях неизменно попадал впросак и, во всяком случае, явно отходил от ленинской линии.

Так было в марте 1917 года, когда Ленин еще не вернулся в Россию.

Так было после июльской демонстрации до конца августа 1917 года. Ленин и Зиновьев тогда скрывались в Разливе, в шалаше, а Троцкий и Каменев сидели в «Крестах».

Так было в 1922 году, когда Сталин, воспользовавшись болезнью Ленина, натворил ошибок в национальном вопросе и в вопросе о монополии внешней торговли.

Откуда же вдруг взялась «безошибочность»?

Она взята с потолка, вымышлена, выдумана услужливыми ретушерами истории так же, как легенда о том, что Сталин якобы всегда плечом к плечу с Лениным вместе с ним боролся против уклонов и ошибок всех остальных лидеров партии.

Для того чтобы упрочить эту легенду, необходимо было опорочить всех других вождей партии, приписав им мыслимые и немыслимые грехи. Этим и занимается много лет официальная советская историческая наука.

К сожалению, свою лепту в это дело внес и неофициальный историк Р. А. Медведев.

Правда, он опорочивает не всех бывших оппозиционеров. Исключение Медведев делает для Бухарина, Рыкова, Томского, т. е. для так называемой «правой оппозиции». Что же касается Троцкого и его соратников по борьбе со Сталиным, то тут Медведев целиком становится на сторону Сталина, одобряя и оправдывая разгром левой оппозиции. Политика Сталина, считает он, становится ошибочной только с того момента, когда он поворачивает оружие против Бухарина.

Если в своей книге «К суду истории» Медведев каждое обвинение против Сталина старается подкреплять документами, то когда речь заходит о Троцком, он считает себя свободным от ответственности за свои оценки. Вместо того чтобы, как подобает историку, ссылаться на документы, он пускается в плавание по океану всевозможных «если бы», которые всегда произвольны и необъективны.

Так Медведев пишет:

«…Известно (?), что в 1924–1927 гг. Сталин проводил более умеренную политику, чем та, которую предлагали проводить в отношении крестьянства и нэпманов такие члены Политбюро, как Троцкий, Зиновьев и Каменев… Не исключено поэтому (?) (подчерк. мною. — Авт.), что при руководстве Троцкого или Зиновьева то открытое столкновение пролетарского государства с основной массой крестьянства, которое приняло столь жесткие формы в 1929–1930 гг., могло произойти даже на 1–2 года раньше и сопровождаться не менее тяжелыми последствиями».

И в другом месте:

«Вопрос о «третьей революции» обсуждался в кругах левой оппозиции открыто и задолго до того (подч. мною. — Авт.), как Сталин начал осуществлять свою «революцию сверху», положившую начало преобладанию сталинизма в Советском Союзе».

Все это надо было бы доказать. Нельзя ведь утверждать, что не существует документов, излагающих взгляды и предложения левой оппозиции. Их с избытком: речи, выступления, статьи Троцкого, Преображенского, Радека и многих других; платформа, предложенная оппозицией для обсуждения в предсъездовской (перед ХV съездом) дискуссии, но спрятанная Сталиным от партии; множество документов, опубликованных впоследствии Троцким за границей и др. Если бы Медведеву с помощью этих документов удалось доказать, что левая оппозиция предлагала осуществить «революцию сверху», проведя кооперирование сельского хозяйства административным путем на основе варварской ликвидации кулачества как класса, — тогда можно было бы считаться с его утверждениями, что осуществление программы Троцкого могло привести к открытому столкновению пролетарского государства с крестьянством.

Но таких документов не существует и не существовало. Левая оппозиция никогда не предлагала «третью революцию сверху», не предлагала отказаться от НЭПа. Левая оппозиция никогда не предлагала административными мерами ликвидировать кулачество. В полном соответствии с программой Ленина Троцкий и его единомышленники предлагали приостановить отступление: освободить от налога примерно 40 % бедняков, оставить на прежнем уровне обложение 45–50 % середняков и увеличить обложение 10–15 % крестьян из числа зажиточных.

Предлагавшиеся левой оппозицией меры были, конечно, неизмеримо мягче, гуманнее, человечнее, чем то, что проделал Сталин в деревне в 1929–1930 гг. Ограничение эксплуататорских тенденций кулака и физическое уничтожение значительной части крестьянства — это разные вещи. Не говоря уже о том, что увеличение обложения зажиточных не влекло за собой разорения крестьянского хозяйства, к которому привела навязанная сверху сплошная коллективизация.

Поэтому совершенно неправомерно и необоснованно утверждение Медведева, что победа левой оппозиции привела бы к тем же результатам, что и победа Сталина и «даже на 1–2 года раньше».

Мне думается, что солидаризация Р. А. Медведева с официозными сталинистскми историками во всем, что касается Троцкого и левой оппозиции, проистекает из его необъективного, неисторичного отношения к Бухарину и его фракции. Присоединяясь к позиции Бухарина и считая, что только линия его фракции могла обеспечить после смерти Ленина плавный ход революции, Медведев хочет оправдать Бухарина во всем: в том числе в его блоке со Сталиным против Троцкого. Отсюда и попутное, бездоказательное осуждение Троцкого и оправдание Сталина.

Здесь не только историческая несправедливость, здесь еще и политическая и логическая ошибка — та самая, которую совершил ряд старых большевиков, оправдывая репрессии против оппозиционеров и недоумевая, почему эти репрессии обрушились потом на них, тех, которые сами вместе со Сталиным громили оппозицию. Та самая, которую совершил Н. С. Хрущев, не реабилитировав бывших вождей партии, принадлежавших к оппозициям. С преследования бухаринской группировки, считает Медведев, началось «преобладание сталинизма». Точно так же, как старые большевики-ортодоксы считали, что оно началось с преследования их, верных сталинцев.

Но неверно ни то, ни другое. Медведев механически разрывает единый процесс сталинизации партии, перехода от ленинизма к сталинизму. Начало «преобладанию сталинизма» положено было не в 1928-29 гг., как утверждает Медведев, и суть сталинизма проявилась гораздо раньше, чем Сталин, выступая против Бухарина, провел свою «аграрную революцию сверху». Преобладание сталинизма началось еще во время болезни Ленина, когда Сталин, постепенно прибирая к рукам партийный аппарат, внес решающие изменения в методы руководства партией и народом. Именно тогда было положено начало ликвидации внутрипартийной и советской демократии, подавлению самодеятельности масс и приоритету государственного аппарата. Сплошная коллективизация с ее чудовищными методами явилась не началом, а лишь результатом этого процесса, начало которому положил ХII съезд, отклонив по настоянию Сталина (и при поддержке Зиновьева и Бухарина) ленинский план привлечения в состав ЦК авторитетных рабочих, связанных с массами. Вместо этого в ЦК были введены послушные Сталину аппаратчики, и это уже предрешило его победу. И в этом ему больше всего помогли Бухарин, Томский и Рыков, не подозревавшие, что копают могилу и партии, и себе.

Неверно, что Сталин вел борьбу с Троцким потому-де, что защищал от Троцкого ленинскую линию в вопросе об отношении к крестьянству и к НЭПу. Не говоря уже о том, что ленинскую линию защищал как раз Троцкий — никакой принципиальной идейной борьбы Сталин и здесь, как и нигде, не вел. Он искал повод и сторонников, чтобы отодвинуть от руководства Троцкого. И нашел таких сторонников — сначала в Зиновьеве, Каменеве и Бухарине, которых он затем в свою очередь разделил и натравил друг против друга.

Борьба идейная, принципиальная, как теперь совершенно ясно, шла между левой и правой группировками, между Троцким и Бухариным, которые предлагали принципиально различные пути развития страны и строительства социализма. Но Сталину на эти принципиальные расхождения было глубоко наплевать. Как всегда, он занимал в этом споре центристскую позицию, готовый в любую минуту, если это представится ему выгодным, перейти на другую сторону.

Как же можно утверждать, что до 1928–1929 года Сталин защищал ленинскую линию, вел партию ленинским путем?

Но может быть Сталин, независимо от своих побуждений, уже потому защищал ленинизм, что выступал против левой оппозиции, которая пыталась повернуть партию на антиленинский путь?

Это-то и пытается, но не может доказать Медведев. И в поисках аргументов прибегает к тем самым легендам, которые пущены были в ход Сталиным и его приспешниками.

К числу таких легенд относится приписанное Сталиным Троцкому намерение ликвидировать основной костяк партии (Сталин, как известно, часто приписывал своим противникам собственные намерения). Это измышление было выдвинуто Сталиным в 1924 году, в ходе дискуссии о партпоколениях. Медведев подхватывает сейчас этот сталинский вымысел и пытается доказать, что мысль об уничтожении старого большевистского ядра возникла у Троцкого раньше, чем у Сталина. В качестве доказательства он приводит следующую цитату из книги Л. Д. Троцкого «Новый курс»:

«Чередование политических поколений есть очень большой и сложный вопрос… Ленин не раз издевался над так называемыми «старыми большевиками» и даже говаривал, что революционеров в 50 лет следовало бы отправлять к праотцам. В этой невеселой шутке была серьезная политическая мысль. Каждое революционное поколение становится на известном рубеже препятствием к развитию той идеи, которую оно вынесло на своих плечах. Политика вообще быстро изнашивает, а революция тем более. Исключения редки, но они есть: без них не было бы революционной преемственности».

Что же доказывает эта выхваченная из контекста цитата? Только то, что Троцкий был всерьез озабочен действительно серьезной проблемой преемственности партийных кадров и связанной с ней, не менее, а быть может и более серьезной проблемой опасности перерождения старых кадров. Об этой опасности он писал в брошюре «Новый курс», и это, как известно, вызвало возмущение у части старых большевиков. Можно понять негодование этих старых большевиков в 1923–1925 годах, если даже не разделять его. Но как понять Р. А. Медведева, поддерживающего их точку зрения сейчас, в 70-х годах, когда история показала, что в этом вопросе Троцкий был безусловно прав. Тогда он сигнализировал о надвигавшейся опасности. Мы уже давно пережили и перерождение кадров, и внезапную, без всякой преемственности, замену старых кадров новыми (если можно назвать «заменой» отправку прежних руководителей в лагерь или на расстрел).

Из приведенной Медведевым цитаты явствует только одно: Троцкий констатировал, что часть старых большевиков оказалась неспособной обеспечить переход партии на демократический курс и должна быть заменена более молодыми, не оказенившимися, но достаточно зрелыми политически партийцами. Что здесь общего с физическим и политическим уничтожением почти всех старых партийных кадров, проведенным Сталиным? Позиция Троцкого в этом вопросе вполне соответствует мнению, высказанному Лениным в его завещании, где он предостерегал партию от укомплектования руководящих органов оказенившимися коммунистами.

Столь же необоснованны обвинения в «левых крайностях», адресованные Медведевым оппозиции Троцкого, и восхваление им позиции Бухарина-Сталина как подлинно ленинской.

«Опыт 1918–1920 гг., — пишет Медведев, — достаточно ясно показал Ленину, сколь опасным для такой страны, как Россия, является открытое противоборство пролетарского государства и крестьянства. Это понимала также и группа Бухарина-Рыкова-Томского, которая не смогла, однако, одержать верх над Сталиным. Тем не менее, возможности иной, более эффективной и лишенной «левых» крайностей политики, несомненно, существовали в нашей партии».

Конечно, существовали. И левая оппозиция предлагала именно такую политику, а отнюдь не «левые крайности», противоречащие линии Ленина. Выше я приводил вкратце программные требования левой оппозиции, заключающиеся в увеличении налогового обложения кулаков и нэпманов, в ограничении эксплуататорских элементов. Какие же это «левые крайности»? Линию оппозиции в крестьянском вопросе вполне можно охарактеризовать известными ленинскими словами: «Уметь достигать соглашения со средним крестьянством, ни на минуту не отказываясь от борьбы с кулаком и прочно опираясь только на бедноту». (ПСС, т.37, стр. 10). Ни политика Сталина, разгромившего после 1928–1929 гг. среднее крестьянство, ни концепция Бухарина с его «врастанием кулака в социализм» и призывом «Обогащайтесь!» в эту ленинскую формулу не укладываются, а наоборот полностью ей противоречат.

Но, может быть, по прошествии десятилетий Медведев обнаружил, что прав был Бухарин, а не Ленин и Троцкий? Может быть, правоту взглядов Бухарина подтвердил опыт Югославии, Польши, Венгрии?

Может быть. Заняться изучением этой проблемы было бы крайне желательно, но Медведев такого анализа не проводит, а у меня для этого нет никаких возможностей.

Одно несомненно и зафиксировано в исторических документах. На протяжении 1926–1927 гг. левая оппозиция неоднократно предлагала, в полном соответствии с программой Ленина, не отказываясь от НЭПа, приостановить отступление, прекратить уступки капиталистическим элементам, пустить в ход рычаги налогового обложения. В течение двух лет это можно было сделать постепенно, обеспечив таким образом плавное проведение хлебозаготовок. Оппозиция предлагала это и на ХV съезде партии, но предложение это было отвергнуто большинством. Однако не прошло и восьми дней (!) по окончании съезда, как Политбюро отменило его постановление и ввело чрезвычайные меры. Хлебозаготовки были проведены зимой 1928 года в порядке паники, с применением крутых чрезвычайных мер и были как бы прологом к дальнейшей жесточайшей политике ликвидации кулачества и сплошной коллективизации.

«Конечно, — пишет Медведев, — «революция сверху» была связана с серьезным хлебозаготовительным кризисом 1927–1928 гг. Но в сравнении с кризисом 1920–1921 годов это был «легкий» кризис, из которого можно было найти выход и на путях некоторого лавирования и отступления, не порывая в принципе с политикой НЭПа».

Верно. Но левая оппозиция именно это и предлагала. Почему же Медведев не хочет видеть, что Сталину на ХV съезде было не до того, права или не права оппозиция по существу, не до хлебозаготовительного кризиса, не до взаимоотношений с крестьянством? Он был одержим главной для него мыслью: отлучить, изгнать из партии Троцкого и его сторонников.

Оценка Медведевым позиции Сталина в борьбе против левой оппозиции выглядит тем более странно, что в той же статье он в ряде случаев весьма трезво и правильно оценивает линию и направление мышления и поведения Сталина задолго до 1928-29 гг., когда Сталин обратил оружие против правой оппозиции. Так в своей статье он очень точно трактует статью Сталина «О политической стратегии и тактике», напечатанную в июле 1921 года (т. е. сразу после Х съезда партии), статью, представляющую собой в завуалированной форме план личной стратегии Сталина, выдающий его мечты о завоевании личной власти, намечаемые им методы руководства, резко расходящиеся с ленинскими.

«Уже фраза о том, — пишет Медведев, — что «партия это командный состав и штаб пролетариата», может вызвать ряд возражений, ибо понятия «авангард» и «командный состав» далеко не идентичны. Но Сталин идет еще дальше, когда пишет: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства советского, направляющий орган последнего, одухотворяющий его деятельность…»

Сравнение коммунистической партии с церковно-рыцарским орденом вряд ли могло придти на ум Ленину или Марксу…»

Или Троцкому и Бухарину, продолжим мы.

Я привел эту цитату из статьи Сталина, прокомментированную Медведевым, для того, чтобы показать, что Медведев, по-видимому, понимает, каков был круг мыслей, обуревавших Сталина еще в 1921 году, при жизни Ленина. Знает он и то, что осуществлять свой план перестройки партийной жизни на антиленинских началах Сталин начал еще при жизни Ленина, как только стал генеральным секретарем ЦК. В той же статье Медведев пишет:

«Так или иначе, но, возглавив секретариат партии, Сталин стал энергично работать над повышением авторитета партийного аппарата, который он считал всегда основой партийности.

Полномочия партийных органов все время возрастали в ущерб советам.

Очень быстро в руках Сталина оказалась громадная власть, тем более что Ленин в 1922 году часто болел, и его заменял в Совнаркоме и в Политбюро чаще всего Л. Б. Каменев.

Ленина стала беспокоить эта слишком большая власть Сталина… Ленин поэтому решил… написать специальное письмо… с характеристикой ведущих деятелей партии».

Как известно, ленинское письмо, знаменитое «Завещание», в котором Ленин предлагал убрать Сталина с поста генсека, было написано им в 1922 году и адресовано съезду партии. Известно также, что от партии оно было спрятано и опубликовано лишь после смерти Сталина и после XX съезда КПСС. Не может быть неизвестно Медведеву и то, что именно левая оппозиция распространяла текст этого ленинского завещания, и что вплоть до смерти Сталина изъятие у кого-либо этого документа влекло за собой заключение в лагерь на несколько лет.

Так можно ли после этого, как делает Медведев, исключать из всей антиленинской деятельности Сталина его борьбу с левой оппозицией и трактовать ее как защиту ленинизма?

С Бухариным против Троцкого Сталин объединился потому, что только при содействии бухаринской группировки он был в состоянии нанести поражение сначала зиновьевской фракции, а потом троцкистско-зиновьевскому блоку. Черед Бухарина пришел в свое время, когда Сталин использовал его так же, как он до этого использовал Зиновьева и Каменева.

Медведев не может, повторяю, этого не знать и не понимать. Но, исходя из неправильной предпосылки, что единственной альтернативой сталинизму была платформа Бухарина, он вынужден реабилитировать и Сталина за тот период, когда Сталин шел вместе с Бухариным, и когда левая оппозиция обвиняла сталинско-бухаринский блок в сползании с ленинской линии.

Вот как Медведев это делает.

«Нет, — пишет он, — с точки зрения интересов социалистического строительства в СССР это было движение вперед, хотя и не совсем по такому пути, который предлагали в 1925-1927-е годы «левые» группы в партии. Поэтому победа над «левой» оппозицией досталась Сталину не только и даже не столько благодаря вероломству или использованию партийного аппарата и аппарата ГПУ.

Несомненно, что в эти годы Сталин и Бухарин представляли в ЦК политическую линию, которая в большей мере соответствовала и ленинскому плану социалистического строительства в СССР, и настроениям широких народных масс. В середине 20-х годов не только крестьянство, но также рабочий класс и вся партия, а также большая часть партийных кадров смертельно устали от тягот военного коммунизма, голода, гражданской войны, не говоря уже об империалистической войне. Не только нэпманы и кулаки, но и все трудящиеся хотели воспользоваться той передышкой, которую гарантировало им правильное проведение политики НЭПа».

Но если дело обстояло так, значит, поддержкой партии и народа пользовался именно Бухарин, а не Сталин с его «ультралевой» политикой. Почему же после раскола сталинско-бухаринского блока победил не Бухарин, а Сталин?

Потому, отвечает Медведев, что

«…победу Сталина в эти годы определяли уже не столько «мудрость» его политической линии, сколько нажим партаппарата и аппарата ГПУ, широкое использование фальсификации и обмана партии и народа, а также чрезмерная «мягкость», податливость и ошибки его политических оппонентов. Новый поворот партии «влево» не был объективной необходимостью, но именно этот поворот означал прекращение политики НЭПа, это был конец 20-х годов, это был решающий отход от ленинизма». (Подчеркнуто всюду мной. — Авт.)

Послушать Медведева, так можно подумать, что «нажим партаппарата и аппарата ГПУ, широкое использование фальсификации и обмана партии и народа» Сталин стал впервые использовать в 1928 году, а в ходе борьбы с левой оппозицией был стопроцентным ленинцем и применял вместе с Бухариным исключительно партийные, ленинские методы борьбы. Но чтобы утверждать такое, надо совершенно игнорировать историю, как она происходила в действительности. Стоит вспомнить, что именно в процессе борьбы с левой оппозицией Сталин вместе с Бухариным, Рыковым и Томским обосновал правомерность требования отказа от своих взглядов; что именно тогда были по существу запрещены внутрипартийные дискуссии, что именно тогда начались массовые исключения из партии за оппозиционные взгляды. Это то, что касается нажима партаппарата. А что касается использования аппарата ГПУ, то стоит вспомнить провокацию с засылкой в ряды оппозиции бывшего белогвардейца, перехват писем оппозиционеров, аресты, ссылки и тюрьмы, которые обрушились на левых оппозиционеров в те годы, когда Бухарин вместе со Сталиным проводил «мудрую» политику отхода от интернационализма и строительства «социализма» в одной стране…

Создается впечатление, что концепция Р. А. Медведева порождена не объективным анализом исторических фактов, а продиктована стремлением в своей критике Сталина не слишком отклоняться от официоза. За свое стремление разоблачить Сталина и реабилитировать Бухарина Медведев платит вполне ортодоксальным поношением Троцкого. Он знает, что на протяжении более чем пятидесяти лет нет более проклинаемого официозом имени, чем имя Троцкого, и что нет большего «табу» в нашем обществе, чем положительное упоминание этого имени (за последние годы к нему, правда, прибавилось имя Солженицына). Поэтому путем всяких натяжек и повторения вымыслов Сталина и сталинистов Медведев пытается изобразить Л. Д. Троцкого антиленинцем.

Не лишены интереса содержащиеся в той же статье Р. А. Медведева рассказ о том, как Сталин сделался единоличным руководителем партии, и его оценка личности Сталина. Особенно интересны здесь цитаты.

«Троцкий, — пишет Р. А. Медведев, — однажды сказал о Сталине в кругу своих единомышленников, как о «самой выдающейся посредственности в нашей партии». Эта формула потом часто повторялась в кругах оппозиции, хотя подобная характеристика была не только неточной, но и не могла никак объяснить последующего возвышения Сталина. Троцкий и сам позднее понимал это, когда пытался объяснить, каким образом Сталину удалось одержать верх в ожесточенной борьбе за власть и влияние в партии над всеми соперниками. Исходя из своей крайне односторонней и потому ошибочной теории термидора, Троцкий пытался объяснить победу Сталина сложившимися в стране и в мире условиями спада революционной ситуации.

В одной из своих заметок Троцкий писал:

«В 1923 или в 1924 году И. Н. Смирнов, расстрелянный позже вместе с Зиновьевым и Каменевым, возражал мне в частной беседе:

— Сталин — кандидат в диктаторы? — говорил Смирнов. — Да ведь это совсем серый и ничтожный человек.

— Серый — да, ничтожный — нет, — отвечал Троцкий Смирнову».

«На ту же тему, — продолжал Троцкий, — были у меня два с лишним года спустя споры с Каменевым, который вопреки очевидности утверждал, что Сталин — «вождь уездного масштаба». В этой саркастической характеристике была, конечно, частица правды, но только частица. Такие свойства интеллекта, как хитрость, вероломство, способность играть на низших свойствах человеческой натуры, развиты у Сталина необычайно, и при сильном характере представляют могущественное орудие в борьбе, конечно, не во всякой. Освободительной борьбе масс нужны другие качества, но где дело идет об отборе привилегированных, об их сплочении духом касты, об обессилении и дисциплинировании масс, такие качества Сталина поистине неоценимы… И все же взятый в целом Сталин останется посредственностью. Он не способен ни к обобщению, ни к предвидению. Его ум лишен не только блеска и полета, но даже способности к логическому мышлению. Каждая фраза его речи преследует какую-нибудь практическую цель; но речь в целом никогда не поднимается до логического построения. В этой слабости — сила Сталина. Бывают исторические задачи, разрешить которые можно только отказавшись от обобщений; бывают эпохи, когда обобщения и предвидения исключают непосредственные успехи. Это эпохи сползания, снижения, реакции».

Приведя эту цитату, Медведев продолжает:

«В этой характеристике, которую давал Сталину Троцкий, конечно больше истины, чем в приведенных им словах Смирнова или Каменева. Но и она во многом неточна. Это видно из вывода, который делает Троцкий: «Если бы Сталин мог с самого начала предвидеть, куда его заведет борьба против «троцкизма», он, вероятно, остановился бы, несмотря на перспективу победы над всеми противниками. Но он ничего не предвидел».

Медведев возражает здесь Троцкому, и правильно возражает. Конечно, пишет он, Сталин не остановился бы, если бы заранее знал всю ту цену, которой досталась ему победа над своими противниками и его необъятная, поистине самодержавная власть.

Медведев прав, когда упрекает Троцкого в том, что он недооценил Сталина. И в этом смысле можно поспорить с Троцким и по вопросу о предвидении. Если Троцкий и прав в смысле политическом, философском, если Сталин лишен был дара теоретического обобщения и способности предвидеть последствия тех или иных политических мероприятий, то предвидения практического (т. е. умения загодя намечать и последовательно осуществлять эти намеченные им мероприятия) у него хватало с избытком. При этом он учитывал множество политических, психологических и личных особенностей как своих союзников, так и противников.

Так, он учитывал, что в борьбе с Троцким его союзники Зиновьев и Каменев сильно потреплют свой авторитет — и это впоследствии облегчит ему победу над ними. Он правильно рассчитал, начав борьбу с Зиновьевым и Каменевым, что Троцкий в этой борьбе останется нейтральным и не помешает ему, Сталину, громить их. И самое главное — он был убежден, что ни его противники, ни союзники не вскроют его тайных, внутренних замыслов и побуждений. И он оказался в этом прав. Ведь даже Троцкий, как это видно из процитированного выше его замечания, уже после многих лет борьбы со Сталиным, все еще считал, что Сталин прекратил бы свою антисоциалистическую и античеловеческую деятельность, если бы заранее знал, куда она его заведет.

Кстати, это его последнее замечание свидетельствует о таком качестве Троцкого, как его моральная чистота и некоторая, как это ни странно звучит по отношению к такому опытному политическому деятелю, наивность. Троцкий просто не мог представить себе, что человек может дойти до такого морального падения, чтобы, заранее зная, какое море лжи, клеветы, человеческой крови придется ему переплыть для достижения безграничной власти, — все-таки в это плавание пустился.

Дальше Медведев затрагивает очень глубокий и серьезный вопрос: о соотношении между ленинизмом и сталинизмом. Этот вопрос давно дебатируется и в ряде западных компартий, и в кругах буржуазных советологов. Многие западные историки накрепко связывают сталинский режим с режимом Ленина, усиленно подчеркивая, что Сталин в этом смысле являлся-де только продолжателем Ленина (это, кстати, любимая идея и А. И. Солженицына).

Можно ли целиком, что называется «от порога», отвергнуть эту мысль как злостную ложь? К сожалению, нельзя. Медведев прав, когда пишет, что «многие элементы советской политической и экономической системы, развитые позднее Сталиным, возникли еще при Ленине». Независимо от условий, в которых они возникли, независимо от субъективных намерений их творцов, эти элементы легко можно было использовать (и Сталин это сделал) для превращения советского общества из социалистического в антисоциалистическое. Можно и назвать некоторые из этих элементов: однопартийная система, ограничения свободы слова и печати, ограничения свободы дискуссий внутри партии, нетерпимость к инакомыслию и др.

Медведев говорит, однако, — и верно говорит — что «ошибочно отождествлять сталинизм и ленинизм или считать сталинизм естественным и логичным продолжением ленинизма». Но дальше следует нечто неожиданное. «Вместе с тем, — пишет Медведев, — очень трудно провести и какую-то строго определенную демаркационную линию между сталинизмом и ленинизмом».

Почему же трудно? Это все равно, что сказать: трудно-де провести демаркационную линию между честью и бесчестием, идейностью и беспринципностью. Демаркационная линия во времени проводится легко — самим ходом истории. Демаркационная линия по существу — и того легче: по цели. Цель, сущность и содержание ленинизма — стремление к созданию социалистического общества. Цель, сущность и содержание сталинизма стремление к власти. Сам Медведев очень хорошо иллюстрирует последний тезис.

«Всеобщий террор действительно преследовал в качестве одной из важнейших целей — укрепление личной власти Сталина и устранение всех его возможных конкурентов. Но этот террор не укреплял Советский Союз перед лицом смертельной угрозы со стороны гитлеровской Германии. Напротив, он ослаблял и армию, и партию, и народное хозяйство».

Как же можно после этого утверждать, что очень трудно провести демаркационную линию между ленинизмом и сталинизмом?

* * *

Вернемся от современного неофициального историка к современным официальным и попробуем понять, чем и насколько отличаются их труды от изданных в эпоху Сталина и написанных по его установкам.

В полном соответствии с «Кратким курсом» все современные учебники по истории КПСС, все современные публикации, излагая ход внутрипартийной борьбы в 20-х — 30-х годах, характеризуют все оппозиции как представителей мелкой буржуазии, выступившей против диктатуры пролетариата. Вождей оппозиции, вместе с Лениным возглавлявших партию, все они по-прежнему трактуют как предателей и отступников от ленинизма, подкрепляя свою концепцию все теми же сочиненными Сталиным вымыслами, из которых убраны лишь самые одиозные и неправдоподобные (шпионаж, вредительство и т. п.).

Разгром всех оппозиций до сих пор рассматривается историками как победа ленинского курса партии, причем вопрос о том, какими средствами достигнут этот разгром, молчаливо опускается.

Полностью сохранено и положительное толкование роли Сталина в истории партии и страны в течение тридцати лет, причем главной заслугой его считается все тот же разгром оппозиций, с которого началось уничтожение партии. Но и все последующее — индустриализация, коллективизация, победа в Отечественной войне — записывается Сталину в плюс. Разорение сельского хозяйства, голод и гибель миллионов крестьян, выселение целых народов со своей земли, отступление на первом этапе войны с потерей колоссальных территорий, бесчеловечный отказ от своих соотечественников, оказавшихся в плену, а потом заключение их в лагеря, потеря 20 миллионов жизней в войне все эти грехи полностью отпускаются Сталину авторами современных исторических трудов по истории партии и истории Великой Отечественной войны.

И для всякого вдумчивого читателя, если он молод и не знает никаких других источников, кроме официальных, становится совершенно непонятно: откуда вдруг взялись «культ личности» и «нарушение ленинских норм»? А о них все же приходится говорить — хотя бы в связи с неполным и неточным постановлением ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий».

В самом деле, ведь согласно схеме, вычерченной еще в «Кратком курсе», используемой и сейчас, все шло так хорошо. Сталин вел страну от победы к победе, он, как рыцарь с многоголовой гидрой, вел борьбу с антиленинскими оппозициями и всем им отрубил головы, спас партию от раскола. И вдруг внезапно обнаруживается, что Сталин единолично правил страной, нарушал социалистическую законность и создал культ собственной личности. Именно так изображается история происхождения культа личности в упомянутом выше постановлении ЦК и в истории КПСС, изданной при Н. С. Хрущеве.

Однако там же отмечается, что культ личности Сталина сложился постепенно. Что значит «постепенно», и в течение какого времени?

Ответа на этот вопрос в указанных документах нет, но его можно получить путем нехитрых вычислений.

Постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий» издано в 1956 году, а речь в нем (и особенно в докладе Н. С. Хрущева, происходившем в том же 1956 году) идет о событиях, относящихся еще к 30-м годам, начиная с убийства Кирова. Так, может быть, культ личности Сталина складывался «постепенно» с 1934 года? Но достаточно взять стенограммы ХVII съезда партии, чтобы увидеть: культ личности на этом съезде был уже в полном цвету. Ни одна речь ни одного оратора (включая и бывших вождей оппозиции) не обходилась без восторженных панегириков и унизительных поклонов в адрес «великого вождя». На этом съезде, происходившем весной 1934 года, уже не было никакой оппозиции, не прозвучало ни одного слова критики. Чтобы создать такую атмосферу на съезде, нужна была соответствующая подготовка — и не в течение месяцев, а в течение лет. Она и проводилась, такая подготовка, действительно исподволь, постепенно, в ходе борьбы с оппозициями, с 1923 года, путем оттеснения, вытеснения и опорочивания старых вождей партии. И в процессе этой подготовки созданный Сталиным партийный аппарат постепенно создавал легенду о безошибочном вожде Сталине и всячески раздувал культ его личности. Нет, этот культ не «сложился» сам, стихийно. Он создавался организованно, по плану, спущенному сверху.

Кто создавал культ личности Сталина, кто стал связывать с его именем все успехи?

Секретари ЦК нацкомпартий, крайкомов, обкомов, горкомов, райкомов, наркомы, члены ЦК — все те, кто занял места удаленных оппозиционеров, кто был обязан своим выдвижением Сталину, выдвигавшему именно тех, кто проявил себя в борьбе с оппозициями. Потом это стало законом, обязательным правилом всех речей, статей, выступлений, даже обязательным первым тостом в застольях по случаю семейных праздников. Это вбивалось в голову детям, начиная чуть ли не с яслей (вспомним: «Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство!»).

Выше я упоминал об одной особенности Сталина: он любил приписывать своим противникам свои собственные криминальные намерения. Так еще в 1923-24 гг. Сталин обвинил Троцкого в намерении занять место Ленина для того, чтобы единолично править партией и страной. Жизнь показала, кто вынашивал и осуществил такое намерение.

Троцкий высказался о культе личности Сталина на четверть века раньше, чем Хрущев. Еще в 1932 году он писал из-за границы в адрес партийных аппаратчиков:

«Вы начали борьбу против троцкизма под знаменем старой большевистской гвардии. Воображаемой амбиции Троцкого и его претензиям на единоличное руководство вы противопоставили коллективное руководство ленинского ЦК.

Что осталось от этого коллективного руководства ленинского ЦК? Аппарат независимо от рабочего класса и партии вымостил дорогу к диктатуре Сталина, который не зависит от аппарата.

Сегодня клятва верности ленинскому ЦК означает почти то же самое, что призыв к восстанию. Допускается только клятва верности Сталину. Единственно допустимая формулировка — ее должны все включать в свою речь — «под руководством Сталина».

Дальше Троцкий писал, что аппаратчики должны были бы отвергнуть притязания Сталина даже просто в собственных интересах и предупреждал, что только так они могли бы спасти себя. Он призывал работников партийного аппарата расстаться с мифом о Сталине, убрать его с пути партии и рабочего класса и очистить советскую систему от грязи, которой она обросла.

Партаппаратчики не вняли этим предупреждениям и погибли в свой черед, когда, по мнению Сталина, пришла пора окончательно покончить с теми, кто помнил еще ленинские времена. Они сходили со сцены, прославляя Сталина и погибая от его пуль. В трагически-гротесковой форме это в какой-то мере повторяло путь вождей оппозиции — кроме, конечно, Троцкого: все они сначала помогали Сталину громить Троцкого, а потом приходил их черед.

Но каким же образом изображается современными историками предыстория 30-х годов?

В общем, все тем же несложным путем прямой лжи, фальсификации, подтасовок, умолчаний и т. д.

В этом смысле чрезвычайно характерна все та же статья Поспелова в № 12 «Коммуниста» за 1969 год. Он пишет, например:

«Еще при жизни В. И. Ленина, осенью 1923 года, Троцкий начал яростную атаку на партию, возглавившую строительство первого в мире социалистического общества».

Как это могло быть, если именно в этот период, незадолго до смерти, В. И. Ленин в тесном контакте с Троцким, предлагая ему блок, боролся против извращения Сталиным национальной политики партии и против сталинских ошибок в вопросе о монополии внешней торговли? На этот счет есть документы, они опубликованы в ПСС В. И. Ленина. Расчет явно на то, что текущую статью Поспелова прочтут, а в собрании сочинений Ленина рыться не станут.

Далее:

«Троцкисты выступили с самой злостной демагогией против испытанных кадров ленинской партии, тех кадров, которые, тесно сплотившись вокруг Ленина, сыграли руководящую роль в свержении царизма и капитализма, выдержали тяжелые бои против сил старого мира в годы интервенции и гражданской войны, а в 1923–1924 годах начали успешно выводить страну из пропасти разрухи, нищеты, голода, в которую нас бросили империалисты». (подчеркнуто везде мной. — Авт.).

Кто же эти «испытанные кадры», против которых выступил Троцкий?

Конечно, в первую очередь к ним относятся члены Центрального Комитета партии.

Давайте посмотрим, кто тогда был членом ЦК и какова судьба тех, кто в период Октябрьской революции «тесно сплотился вокруг В. И. Ленина».

На апрельской конференции 1917 года, сразу после возвращения Ленина из Швейцарии, в ЦК было избрано 9 человек. Двое из них — Свердлов и Ногин умерли до 1923 года, третий — Ленин — был тяжело болен. Пятеро, по концепции Поспелова, были «врагами народа», и, как таковые, были впоследствии уничтожены Сталиным. Кто же сплачивался вокруг Ленина для свержения царизма и капитализма? Враги народа? Или один только Сталин сплачивался в единственном числе?

То же соотношение в ЦК, избранном на VI съезде партии в составе 21 человека. Четверо (Свердлов, Ногин, Урицкий, Сергеев (Артем) не дожили до 1923 года, Ленин умер в 1924 году. Один из членов ЦК (Иоффе) покончил с собой в 1927 году; Коллонтай в 1923-24 году в борьбе не участвовала, а 11 членов ЦК (и среди них и те пятеро, что были избраны в ЦК еще на апрельской конференции) уничтожены впоследствии как враги народа (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Смилга, Крестинский, Сокольников, Ломов, Бубнов, Рыков, Милютин). Следовательно, только троим имеет право Поспелов предоставить честь сплачиваться вместе со Сталиным вокруг Ленина. Троим из двадцати одного!

Может быть, Поспелов имеет в виду активных участников Октябрьской революции, сыгравших действительно большую роль в свержении царизма и капитализма — Антонова-Овсеенко, Невского, Подвойского, Крыленко, Дыбенко, Раскольникова, Чудновского, Мехоношина? Но и они все, кроме Чудновского, умершего в 1918 году, и Подвойского, дожившего до естественной смерти в 1948 году, были уничтожены Сталиным.

Из чего же исходил Поспелов, когда писал приводившиеся выше слова?

Из того, что никто не станет его проверять, а если и проверит, то не осмелится опровергнуть. Да и кто стал бы публиковать такое опровержение?

Аналогичные данные о кадрах, выдержавших, по выражению Поспелова, «тяжелые бои против сил старого мира в годы интервенции и гражданской войны» и о кадрах хозяйственников, которые «начали выводить страну из пропасти разрухи», легко найти в протоколах съездов партии.

Поэтапное выпадение из состава ЦК старых вождей происходило при одновременном выдвижении новых вождей сталинской школы — таких, как Молотов, Ворошилов, Орджоникидзе, Каганович, Микоян, Куйбышев, Киров, С. Коссиор, Постышев, Рудзутак, Хрущев и другие, полностью преданные Сталину.

Позже часть из них пришлась не ко двору, и их тоже превратили во врагов народа. Так были уничтожены С. Коссиор, Рудзутак, Постышев и другие. С Кировым расправились другим образом, убив его руками ГПУ, но объявив это убийство делом рук «троцкистов» (не в первый и не в последний раз Сталин соединял здесь убийство с провокацией). Орджоникидзе инсценировали «разрыв сердца».

Все перечисленные выше, как и многие другие, участвовали в расправах с оппозициями. Всем им было невдомек, почему репрессии обращаются теперь против них.

Но Сталин знал, что он делает. С кадрами, воспитанными при Ленине, было покончено. Со связями между людьми, участвовавшими в подготовке и проведении революции, было покончено. Покончено было и со многими традициями. К руководству на всех ступенях было призвано полмиллиона людей, не отягощенных ни традициями, ни воспоминаниями, ни знаниями, ни принципами партийной этики. Образовалась действительно «партия нового типа», сталинского типа, костяк которой образовали чиновники, бюрократы, карьеристы. И теперь, в семидесятых годах, кадры эти в новых условиях продолжают дело своего вождя и учителя.

Среди опубликованных Троцким за границей документов есть составленная им таблица, которая точно фиксирует «заслуги» Сталина в уничтожении им ленинского костяка партии. Таблица эта охватывает период по 1939 год. Если продолжить ее на последующие 15 лет господства Сталина, картина была бы еще более выразительной.

Вот эта таблица, отражающая судьбу руководителей партии, избиравшихся в состав Центрального Комитета на двенадцати съездах — с VI съезда, состоявшегося в 1917 году, до ХVII-го, созванного в феврале 1934-го.

Никто из официальных партчиновников, историков, идеологов сталинской эпохи после XX съезда и доклада Н. С. Хрущева не посмел даже сделать попытку проанализировать истинные причины происхождения «культа личности Сталина» и всего, что под этим очень неточным термином подразумевается. Не сделал этого после смерти Сталина и ни один из руководителей иностранных компартий. Один только Пальмиро Тольятти в своей «Памятной записке» («Правда», 10 сентября 1964 г.) отважился сделать намек на эти истинные причины. Он писал:

«…До тех пор, пока в качестве первопричины ограничиваются в сущности лишь тем, что разоблачают личные недостатки Сталина, мы остаемся по-прежнему в сфере культа личности… Остаются вне поля зрения подлинные проблемы, которые заключаются в том, каким образом и почему советское общество смогло прийти и пришло к известным формам отхода от демократической жизни и законности, которые оно раньше для себя намечало. Почему оно пришло даже к некоторым формам перерождения? При исследовании такого вопроса необходимо прослеживать различные этапы развития советского общества…

Нам представляется, что ошибки Сталина были связаны с чрезмерным ростом удельного веса бюрократизма и бюрократического аппарата в советской экономической и политической жизни и, возможно, прежде всего, в жизни партии. Весьма трудно сказать, где была причина, и где было следствие. Понемногу одно явление стало выражением другого».

Рассмотрев затем возможные причины возникновения и развития бюрократизма в СССР (наследие самодержавия, трудности периода гражданской войны и интервенции, вызвавшие применение радикальных репрессивных мер, и др.), Тольятти продолжает:

«…Сам Ленин, как это явствует из письма, направленного им Дзержинскому и только теперь опубликованного, предвидел необходимость поворота, когда контрреволюция и иностранная интервенция будут полностью побеждены, что и произошло за несколько лет до его смерти. Надо будет посмотреть, был ли осуществлен поворот или же напротив упрочилось кое-что из того, что должно было быть изменено или вовсе отброшено. Может быть, не является ошибкой утверждать, что именно в самой партии начались вредные ограничения демократического строя и постепенное преобладание бюрократических организационных форм». (Подчерк. мною. — Авт.)

Надо отдать должное Тольятти: несмотря на то, что в свое время он принял участие в репрессиях против коминтерновцев, он нашел в себе мужество критически взглянуть на собственное прошлое. Несмотря на очень осторожные формулировки («известные формы отхода от демократической жизни…», «ошибки (?) Сталина», «надо будет посмотреть», «может быть, не является ошибкой…» и т. п.), Тольятти по существу предлагал главное: провести объективный анализ сталинских преступлений и причин перерождения советского общества.

Но это не устраивало руководителей КПСС, даже Хрущева, который упрекнул Тольятти в том, что он преувеличил глубину разложения партии. А через два месяца после опубликования «Памятной записки» Тольятти, Хрущев был удален из Центрального Комитета, и его преемники повели линию на постепенную реабилитацию Сталина.

Разоблачение Сталина на XX съезде получило широкую огласку на Западе и поддержку ряда западных компартий. Буржуазная печать попыталась было использовать это разоблачение для дискредитации коммунистического движения в целом. Это, однако, не удалось: тот факт, что советские коммунисты сами разоблачили Сталина на своем съезде, а западные компартии продолжили процесс оздоровления, разоблачая собственных сталинистов, помог компартиям европейских стран сохранить доверие рабочего класса и прогрессивной интеллигенции. Последующий же поворот преемников Н. С. Хрущева «назад к Сталину» вызвал сильное недовольство и в самих западноевропейских компартиях (особенно в итальянской и испанской), и в широких кругах поддерживающих коммунистов рабочих и интеллигентов.

Это граничащее с возмущением недовольство возвращением к сталинской политике привело к серьезным разногласиям между компартиями западных стран и КПСС. Эти разногласия особенно обострились после оккупации Чехословакии войсками стран Варшавского договора во главе с Советской армией.

Западные компартии видели в реформах Дубчека единственно правильную политику, преследующую цель сделать социалистическое общество демократическим — таким, каким его и мыслили основоположники научного коммунизма. Но руководителям компартий СССР и стран-сателлитов не было дела ни до демократизма, ни до научного коммунизма. Они увидели в реформах Дубчека «дурной пример», опасную возможность борьбы своих народов за демократию, угрозу своей личной власти.

Ряд западных компартий официально осудил оккупацию Чехословакии и выступил в защиту Дубчека и других инициаторов «пражской весны».

Следующим пунктом расхождений между компартиями Италии, Испании, Франции, Англии и других западноевропейских стран с одной стороны и КПСС вкупе с компартиями восточно-европейских стран, естественно, стала проблема прав человека в странах, именующих себя странами социализма. Подталкиваемые своим рабочим классом и прогрессивной интеллигенцией, западные компартии присоединились ко всеобщему осуждению на Западе советской и вообще восточно-европейской политики репрессий против борцов за права человека.

Буржуазная печать Запада обвиняла и продолжает обвинять компартии своих стран в том, что они выступают против подавления прав человека только до тех пор, пока сами не придут к власти, для завоевания популярности избирателей. А заполучив власть, они-де установят в своих странах такой же тоталитарный режим, как в СССР и в странах-сателлитах СССР.

Это неверно. Конечно, борьба западных компартий за влияние на массы своих народов теперь в значительной степени зависит от того, поддерживают или осуждают коммунисты борьбу за права человека диссидентов стран восточной Европы. Но это только является для западноевропейских коммунистов еще одним аргументом, доказывающим, что невозможно построить социалистическое общество с помощью тоталитарного централизма, что необходимо отказаться от бесконтрольной однопартийной советской системы в пользу многопартийного, плюралистического общества.

Такая эволюция во взглядах западных компартий привела летом 1977 года к открытой дискуссии между ними и компартиями восточно-европейских стран.

Один из ведущих чешских коллаборационистов, второй секретарь ЦК компартии Чехословакии Василь Биляк в июне 1977 г. заявил, что линия компартий Испании, Италии и Франции — «это не еврокоммунизм, а антикоммунизм». Одновременно аналогичная мысль была развита в советском журнале «Новое время», направившем острие критики главным образом против генерального секретаря испанской компартии Сантъяго Каррильо.

Разногласия между основными компартиями Западной Европы и КПСС с ее сателлитами становятся все более глубокими.

Как передавала недавно «Немецкая волна», в книге, изданной в США неким профессором Иельского университета, утверждается, будто бы Сталин был в Октябрьские дни «запасным руководителем» на случай[4]… Ленина. Это утверждение абсолютно ни на чем не основано.

Авторы имели в виду выступление Зиновьева 11 декабря, а Сталина — 15 декабря 1923 г. Сталин в этой своей речи говорил: «…левые коммунисты, составлявшие тогда отдельную фракцию, дошли до такого ожесточения, что серьезно поговаривали о замене тогда существовавшего Совнаркома новым Совнаркомом, из новых людей, входивших в состав фракции левых коммунистов. Часть нынешних оппозиционеров — тт. Преображенский, Пятаков, Стуков и др. входили в состав фракции левых коммунистов».

Во время дискуссии о Брестском мире Антанта предлагала Советскому правительству вооружение для борьбы с Германией, группа Бухарина решительно высказалась против получения оружия от империалистов; Ленин и Троцкий высказались за то, чтобы оружие взять.

В своем предсмертном — накануне самоубийства — письме Л. Д. Троцкому Иоффе сообщил о своем разговоре с Лениным по поводу былых разногласий Ленина и Троцкого о перманентной революции. Иоффе в этом письме свидетельствует, что Ленин тогда сказал ему: правота была на стороне Троцкого. Насколько мне известно, Л. Д. никогда не использовал этого свидетельства Иоффе. Очевидно, сам он все-таки считал, что в этом споре ошибался он, а правота была на стороне Ленина.

Выше я писал, что во всем, касающемся исторических фактов, подкрепленных документами, недопустимы всяческие домыслы и предположения. Но когда речь идет об объяснении мотивов той или иной позиции, без предположений не обойтись.

II. ЭВОЛЮЦИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА

14. Постановка вопроса

Куда эволюционирует советское общество, советское государство? Каков характер, каковы причины этой эволюции? Вопросы эти давно являются предметом пристального внимания как мыслящих людей внутри СССР, так и особенно за границей.

Почему Сталин пошел на разрушение советской демократии и усиление централизованной власти — этот вопрос занимает как сторонников, так и противников сталинского режима.

Большинство исследователей объясняет (а многие и оправдывают) диктаторский режим тем, что страна была в капиталистическом окружении, а сроки для подготовки к столкновению с капитализмом были ей отпущены краткие. Так считал, в частности, Е. Варга, так находил Джилас, так писали многие буржуазные журналисты и советологи. Примерно такой же позиции придерживается сейчас безусловный противник сталинского режима, генеральный секретарь Испанской компартии Сантьяго Каррильо.

По мнению Варги, Сталин вынужден был установить жесткую, централизованную партийно-бюрократическую иерархию («это было лишь необходимой системой рычагов централизованного административного управления»), чтобы выстоять против капиталистического окружения и напора мелкобуржуазной стихии. Для этого нужна была, утверждал Варга, сильная централизованная власть.

Но такая власть после Октябрьской революции была у большевиков всегда. Однако при Ленине, несмотря на некоторые отступления от принципов демократического централизма, власть эта была гибкой, маневренной, централизм и демократия тогда более или менее уравновешивались. При Сталине же централизм полностью поглотил демократию.

Разве в обстановке гражданской войны, когда страна находилась в кольце блокады, централизованная власть была менее необходима, чем в 1923–1929 годах? Но даже в гражданскую войну съезды партии созывались ежегодно, и перед каждым из них и в ходе самих съездов происходили жаркие дискуссии, и ЦК, и Ленин неоднократно выслушивали критику в свой адрес. Линия партии определялась путем подъема активности партийных масс, а не диктовалась сверху, административным путем, как установилось при Сталине.

Сантьяго Каррильо, рассматривая в книге «Еврокоммунизм и государство» вопрос об эволюции советского общества, пишет:

«Необходимо вернуться к сложности этой ситуации и к тому, каким образом она находится в противоречии с примитивными схемами. Среди тех стадий, которые упоминались Марксом и Энгельсом (две из них мы называем социализм и коммунизм), нет той, на которой государство, созданное революцией, должно будет энергично приняться за осуществление первоначального социалистического накопления, необходимого для организации современного производства. Другими словами, не было учтено того, что новое государство будет вынуждено выполнить прежде всего типично капиталистическую задачу, которая не может быть выполнена в короткое время».

Идея первоначального социалистического накопления как особого этапа для перехода от капитализма к социализму впервые выдвинута не Сантьяго Каррильо в 70-х, а Е. Преображенским в 20-х годах (см. об этом ниже). Идея эта противоречит всему строю марксистского учения и его экономической теории. Из учения Маркса вытекает (и это подтверждено жизнью), что гигантская концентрация средств производства происходит еще в недрах капитализма. И это само по себе, без всякого «первоначального социалистического накопления», путем обобществления средств производства обеспечит переход от капиталистического к социалистическому способу управления. Маркс и Энгельс считали, что социалистическая революция сможет победить только тогда, когда капитализм сам проделает всю черновую работу: достигнет высокого уровня производства и централизует промышленность и сельское хозяйство до такого уровня, что новому социалистическому строю не понадобится начинать с первоначального накопления.

А как же быть, если страна, совершившая социалистическую революцию, еще не созрела для социализма, как, например, Россия в 1917 году? Тогда, отвечали классики марксизма, они смогут построить социализм с помощью и при поддержке более развитых стран.

Ленин, борясь в 1917 году за социалистическую революцию, понимал, что Россия еще не подготовлена к социализму. Он шел на революцию в уверенности, что пролетариат передовых капиталистических стран Европы поддержит русскую революцию. Его уверенность вытекала из анализа эпохи империализма как эпохи войн и революций.

Да, говорят критики, но ведь этого не случилось, предвидение Ленина не осуществилось. Русская революция осталась одинокой в безбрежном океане капиталистического окружения. И С. Каррильо в связи с этим задается вопросом:

«Не является ли тип государства, который развился в Советском Союзе, и в частности та диктаторская система, которая ассоциируется с именем Сталина, со всеми своими эксцессами, злоупотреблениями и произволом, следствием именно этой функции государства, которая состоит в осуществлении первоначального накопления, в развитии современной индустрии любой ценой…

…Обратная же сторона состоит в том, что это накопление, это титаническое усилие развить индустрию потребовало огромных и бесчисленных жертв рабочего населения, жертв, на которые широкие массы этого населения не могли согласиться. И в этом состоял просчет, который поразил союз рабочих и крестьян и с неизбежностью привел к установлению государства такого типа, которое не только подавляет прежние прогрессивные классы, но также и ту часть населения… которая не принимала эти жертвы и, объективно говоря, могла быть мобилизована против нового правительства. Феномены бюрократизации возникли не только на основе традиций царизма, но также из этой ситуации, которой не предвидели теоретики. Маркс, Энгельс, да и сам Ленин представляли себе диктатуру пролетариата как власть огромного большинства, подавляющего крошечное меньшинство, для которой организация широкой демократии была предпосылкой. На практике так не произошло. Большая часть населения была пассивной, а очень важная часть — враждебной. Рабочая демократия продолжала все больше «сморщиваться», и то же самое происходило в партии, где острые социальные противоречия проявлялись в обострении фракционной борьбы, которой после смерти Ленина никто не способен был управлять. В результате этого образовался бюрократический слой, который начал присваивать себе функции лидерства, будучи уверенным, что он является исполнителем воли социальной массы рабочего класса, воплощением его диктатуры, но который незаметно начал пускать свои собственные корни, приобретать собственные интересы, действовать в соответствии со своими собственными специфическими механизмами и объективными законами». (С. Каррильо «Еврокоммунизм и государство». Подчерк. мной. — Авт.)

Здесь многое верно, но неверна главная посылка: бюрократизация советского строя возникла и развилась не из потребности в первоначальном социалистическом накоплении, которая (потребность) якобы породила необходимое для ее удовлетворения насилие. Нет, насилие было необходимо Сталину для захвата им личной власти, и бюрократизация, централизация, отказ от установки на мировую революцию и замена ее установкой на сильное национальное государство — все это нужно было Сталину для достижения им той же цели.

Каррильо сомневается в том, что сталинская политика насилия явилась результатом его отхода от ленинской установки на мировую революцию. Он пишет:

«В своей речи на 1-м Всероссийском съезде Совнархозов 26 мая 1918 года Ленин сказал: «Мы не закрываем глаза на то, что нам одним, социалистической революции в одной стране, — если бы она была даже гораздо менее отсталой, чем Россия, если бы мы жили даже в условиях более легких, чем после 4-х лет мучительной, тяжелой и разорительной войны, — в одной стране социалистической революции своими силами не выполнить». (Ленин, ПСС, т.36, стр.382)

«Эта же идея, — продолжает Каррильо, — высказывалась и в других случаях, и Сталин после смерти Ленина в течение некоторого времени признавал, что невозможно построить полный социализм в одной стране и что это будет достигнуто только тогда, когда триумфальное шествие революции охватит другие развитые страны…» (С. Каррильо, там же).

Однако отход сталинской фракции от установки на мировую революцию начался еще до смерти Ленина, после провала германской революции в 1923 году, после начала стабилизации капитализма.

В своих предсмертных статьях В. И. Ленин наметил тактику партии в связи со стабилизацией капитализма и затяжкой мировой революции. Эта тактика предусматривала политику, дававшую возможность пролетарскому государству продержаться до нового подхода мировой революции, надежда на которую связывалась у Ленина с назревающим восстанием колониальных и полуколониальных народов.

Но вскоре после смерти Ленина Бухарин и Сталин предложили другую тактику — установку на строительство социализма в одной стране (конкретно в России) независимо от мировой революции. Это обосновывалось тем, что капитализм стабилизировался, и вопрос о мировой революции откладывается-де на неопределенное время. Они выступали поэтому против «авантюристической» политики Троцкого, продолжавшего придерживаться ленинской установки на мировую революцию.

Предлагая коренным образом изменить тактику партии, Бухарин и Сталин руководствовались различными мотивами. Бухарин, так же, как Ленин и Троцкий, искал возможности продержаться до новой революционной ситуации в странах Европы — а концепция строительства социализма в одной России, казалось, открывала возможность мирного сосуществования с капиталистическими странами и использования этого промежуточного периода для медленной, постепенной доделки того, что не успел сделать в России капитализм.

Сталин ни в какую мировую революцию не верил и был к этой идее равнодушен. Социализм, как он его понимал, можно было насадить только силой, а для этого нужно было создать сильное централизованное государство, руководимое единой волей и способное силой же в подходящее время насадить угодный ему строй в других странах. Таким образом, концепция «социализма в одной стране» совпадала с уже полностью сложившимся к тому времени у Сталина стремлением к захвату личной власти и очень облегчала этот захват.

«Каким образом, — задает себе вопрос Каррильо, — соотносится, с одной стороны, эта идея (о невозможности построить социализм в одной стране), которая затем была идеологически отброшена, чтобы на ХVII съезде в 1934 году провозгласить победу социализма в СССР, — и, с другой стороны, характерные черты государства, построенного в СССР?»

Пытаясь ответить на этот вопрос, Каррильо неправильно выводит ужесточение режима диктатуры из необходимости обеспечить первоначальное социалистическое накопление. Он пишет:

«Ускоренная индустриализация, которая снизила возможности демократии и привела к крайнему подавлению ради достижения капитализации, необходимой для этой цели, не явилась результатом свободного выбора, сделанного исключительно по внутренним причинам. Это в значительной степени было навязано капиталистическим окружением под угрозой войны, которая хотя и разразилась только в 1941 году, но которая всегда замышлялась против СССР в предшествующие годы. Или индустриализация, или гибель — такова была дилемма, подтвержденная фашистской агрессией.

Посредством этой угрозы империалистические силы, сознательно или нет, но оказывали влияние на все внутреннее развитие СССР. Они навязывали темп накопления и индустриализации, которые с необходимостью лимитировали социалистические мероприятия и оказывали негативное влияние на сельское хозяйство. Иначе говоря, они навязывали такой темп, который, в конечном счете, препятствовал союзу рабочего класса и крестьянства и сужал массовую базу системы. В то же время эта ситуация способствовала развитию государства, расположенного над и выше общества, государства, в котором методы принуждения разрослись до огромных пропорций и благоприятствовали возникновению эксцессов сталинских лет. Все это подтверждает невозможность построить полный социализм в одной стране до победы социализма также в ряде высокоразвитых стран…

Международная ситуация навязала советским лидерам выбор превратить новое государство в великую военную державу ценой громадных жертв во имя этой цели. Это также придало государству, рожденному Октябрьской революцией, затем развитому Сталиным и все время зажатому в эту дилемму, специфические особенности которой наиболее ярко подчеркивают его авторитарный характер». (С. Каррильо, там же).

Мы привели большую выдержку, чтобы не создалось впечатления, будто мы выдергиваем цитаты из контекста. В приведенной цитате дана законченная мысль автора по конкретному вопросу.

К сожалению, приходится констатировать, что С. Каррильо ставит здесь вопрос с ног на голову. Аргументация взята им из «теоретического» арсенала Сталина. Это Сталин, оправдывая репрессии, убедил своих единомышленников (в том числе и ряд руководителей иностранных компартий), что карательная политика партии была вызвана давлением империализма, что ускорение темпов индустриализации диктовалось капиталистическим окружением, что «эти два процесса — зажим демократии и индустриализация — были тесно связаны между собою».

Достаточно, однако, проанализировать ход событий в СССР с 1922 года (с момента начала болезни Ленина) до войны 1941 года, подробно рассмотренных мною в первой части данной книги, чтобы убедиться в следующем:

1. Ужесточение режима началось сразу после болезни Ленина и было осуществлено не ради первоначального социалистического накопления. Ведь об индустриализации тогда еще и речи не было. Впервые вопрос об индустриализации был поставлен в докладе Л. Д. Троцкого на ХII съезде партии в 1923 году — только поставлен, и совсем не в плоскости подготовки страны к войне, а главным образом под углом зрения организации смычки города с деревней.

Итак, о первоначальном социалистическом накоплении во имя индустриализации никто еще не заикался, а требование ужесточить режим уже открыто выдвигалось в речах лидеров партии (особенно Зиновьева). Это ужесточение должно было облегчить изоляцию своих противников, ибо в руководящей головке партии уже начался дележ наследства еще не умершего Ленина.

2. 1923 год. Об индустриализации страны пока заговорил — и то лишь в теоретическом плане — только Троцкий. Сталин и Зиновьев еще об индустриализации и о накоплении средств для нее не помышляют, а зажим демократии уже принял угрожающие формы. Закончился он на том этапе, как известно, взрывом — дискуссией в партии и временным отступлением большинства ЦК под напором оппозиции. Была принята известная резолюция Политбюро от 5 декабря 1923 года «О внутрипартийной демократии», была издана брошюра Л. Д. Троцкого «Новый курс».

1924 год. О первоначальном социалистическом накоплении, об ускорении индустриализации все еще речи нет, а ХIII партконференция и ХIII съезд партии уже принимают направленные против оппозиции решения «О мелкобуржуазном уклоне» и «О чистке вузовских ячеек». И направлены они против оппозиции только потому, что та вела борьбу за внутрипартийную демократию. Съезд также принимает решение «О ленинском призыве в партию», явно направленное на то, чтобы разжижить состав партии и тем гарантировать центральному Комитету большинство против оппозиции.

В конце 1924 года фракция большинства добивается первой ощутимой победы: от руководства отсекается наиболее крупный и серьезный защитник демократии и ленинской линии Л. Д. Троцкий.

1925 год. Все еще нет речи о первоначальном социалистическом накоплении. Вопрос об индустриализации (не в плоскости подготовки к войне, а как решение проблемы смычки с деревней) выдвигается не Сталиным, а Зиновьевым и Каменевым как один из пунктов программы их противостояния правоцентристскому блоку Бухарина-Сталина. Но на ХIV партконференции и на XIV съезде партии продолжается ужесточение режима и дальнейшее отсечение ленинских кадров. На сей раз отсекаются от руководства Зиновьев и Каменев.

1926 год. Е. А. Преображенский выпустил в свет свою книгу «О первоначальном социалистическом накоплении». Но эта книга отвергается как справа, так и слева. Правоцентристский блок Сталина-Бухарина встречает ее в штыки как направленную против союза с крестьянством и противоречащую взглядам Ленина. Левая оппозиция в лице Троцкого и Зиновьева также находят теорию Преображенского противоречащей марксизму.

Разрабатывается платформа оппозиции. В этой платформе впервые ставится вопрос об ускорении сроков индустриализации, необходимой для обеспечения страны промышленной продукцией, и в первую очередь — для эффективного проведения коллективизации. Оборона, конечно, тоже принимается во внимание, но не она определяет линию на индустриализацию.

Оппозиция предлагает ускоренную индустриализацию лишь в рамках накоплений, поступающих от разницы между оптовыми и розничными ценами, от сверхобложения кулаков и нэпманов и от режима экономии. Тем не менее, правоцентристский блок обвиняет оппозицию в проповеди «сверхиндустриализации», в попытках разрушить союз рабочих и крестьян.

И вся эта деятельность правящего правоцентристского блока, направленная против предлагаемого оппозицией ускорения индустриализации, сопровождается дальнейшим ужесточением режима. Исключаются из Политбюро Троцкий, Зиновьев и Каменев. Начинаются аресты оппозиционеров.

1927 год. О первоначальном социалистическом накоплении все еще речи нет. ХV съезд партии принимает резолюцию, предусматривающую умеренную индустриализацию: развитие легкой индустрии, а тяжелой — только в меру развития легкой. Продолжаются обвинения оппозиции в «сверхиндустриализации».

Но это — наименьшее из обвинений, которые сыплются в этом году на оппозицию. Внутрипартийная борьба принимает исключительно острый характер. ХV съезд исключает оппозицию из партии как раз за взгляды, которые предусматривают индустриализацию и коллективизацию. ХV съезд был кульминационным пунктом борьбы по вопросу о строительстве социализма в одной стране, а вслед за ним состоялось и осуждение оппозиции Коминтерном. Идут развернутые аресты оппозиционеров и заключение их в тюрьмы и лагеря.

Таким образом, ясно, что идущее крещендо ужесточение режима никак не связано с подготовкой индустриализации и укреплением обороны страны.

1928 год. В течение всего этого года Сталин продолжает стоять за умеренную коллективизацию и критиковать левую оппозицию за «сверхиндустриализаторские» тенденции, все еще занимает позицию развития тяжелой индустрии только «в меру развития легкой». Правда, в связи с началом борьбы против правой оппозиции, он уже начинает колебаться, но эти колебания идут пока главным образом по линии отношения к крестьянству по вопросу об обложении налогом кулаков и зажиточных середняков. И вызваны эти колебания срывом закупок государством хлеба у верхних слоев деревни.

А ужесточение режима и зажим демократии все нарастают. Начинаются преследования последней группы членов ленинского Политбюро. Бухарин, Рыков, Томский и их сторонники все сильнее жалуются на «организационное окружение».

1929 год. Только с апреля 1929 года Сталин начинает выдвигать вопрос об ускорении темпов индустриализации. Позднее в том же году он ставит вопрос о пересмотре в сторону ускорения этих темпов пятилетки — пятилетки, которая до того предусматривала поистине черепашьи темпы индустриализации.

Можно считать, что с конца 1929 года Сталин принял платформу Преображенского о «первоначальном социалистическом накоплении». Есть этому и конкретные свидетельства: во время известной встречи Бухарина с Каменевым в 1928 году Бухарин сообщил Каменеву, что Сталин принял точку зрения Преображенского.

Но к этому же времени относится окончательный разгром в партии всех оппозиций, окончательное отсечение от руководства всех бывших членов ленинского Политбюро, установление в партии и в стране личной диктатуры Сталина.

Таким образом, на протяжении 1922–1929 годов в партии и в стране параллельно происходило два процесса: 1) подавление демократии, ужесточение режима и усиление личной власти Сталина и 2) сдерживание темпов индустриализации.

Ленин и Троцкий рассматривали диктатуру, насилие как временный переходный этап, необходимый для подавления «крошечного меньшинства» (С. Каррильо) внутри страны и как пролог к мировой революции.

Этого не получилось. Первоначальный план Ленина, партии большевиков столкнулся с сопротивлением внутренней и международной буржуазии, в том числе и в рядах собственной партии. В своих предсмертных письмах Ленин разработал на период до подхода всеевропей-ской революции новую тактику, предусматривавшую:

а) продолжение социалистического строительства в области промышленности и, на ее основе, укрепление пролетарской базы советской власти;

б) подъем сельского хозяйства — главным образом путем поощрения с.-х. кооперации и вовлечения в нее, на основе полной добровольности, бедняков и середняков;

в) подъем общей культуры населения путем всеобщего обязательного обучения, создания условий для расцвета литературы, искусства и культуры;

г) подъем материального уровня жизни трудящихся;

д) решительная борьба с бюрократизмом.

План Ленина полностью поддерживался Троцким, и он, этот план, не предусматривал, конечно, такой дикой, не соответствовавшей внутренним ресурсам страны, индустриализации, какую начал проводить Сталин. Не предусматривал он, разумеется, и бешеных темпов коллективизации, и принудительного ее характера, и всеобщего ограбления трудящихся масс страны.

Сталинская политика в области индустриализации и коллективизации не только не соответствовала основным принципам марксизма, но и противоречила интересам борьбы за мировую революцию, отталкивала пролетариат европейских стран от Коминтерна, от опыта первой социалистической страны.

Небезынтересны рассуждения по вопросу о насилии и принуждении известного русского философа-идеалиста Н. Бердяева, отнюдь не питавшего симпатий к русской революции, однако пытавшегося рассуждать о ней, в меру своих возможностей, объективно.

Так, он соглашается с тем, что Ленин рассматривал диктатуру пролетариата как явление временное, необходимое лишь в переходный период от капитализма к социализму. Но, спрашивал Бердяев,

«…как и почему прекратится то насилие и принуждение, то отсутствие всякой свободы, которыми характеризуется переходный к коммунизму период, период пролетарской диктатуры?»

И далее Бердяев пишет:

«Ответ Ленина простой, слишком простой. Сначала нужно пройти через муштровку, через принуждение, через железную диктатуру сверху. Принуждение будет не только к остаткам старой буржуазии, но и по отношению к рабоче-крестьянским массам, и к самому пролетариату, который объявляется диктатором. Потом, говорил Ленин, люди привыкнут соблюдать элементарные условия общественности, приспособятся к новым условиям. Тогда уничтожится насилие над людьми, государство отомрет, диктатура кончится».

«Одного он (Ленин) не предвидел, — писал Бердяев, — что классовое угнетение может принять совершенно новые формы, не похожие на капиталистические. Диктатура пролетариата, усилив государственную власть, развивает колоссальную бюрократию, охватывающую, как паутина, всю страну и все себе подчиняющую. Эта новая советская бюрократия, более сильная, чем бюрократия царская, есть новый привилегированный класс, который может жестоко эксплуатировать народные массы.

Переходный период может затянуться до бесконечности. Те, которые в нем властвуют, войдут во вкус властвовать и не захотят изменений, которые необходимы для окончательного осуществления коммунизма. Воля к власти станет самодовлеющей, и за нее будут бороться как за цель, а не рассматривать ее как средство. Все это было вне кругозора Ленина. Тут он особенно утопичен, очень наивен. Советское государство стало таким же, как всякое деспотическое государство, оно действует теми же средствами. Это, прежде всего, государство военно-полицейское. Его международная политика как две капли воды напоминает дипломатию буржуазного государства. Коммунистическая революция была оригинально русской, но чуда рождения новой жизни не произошло». (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма». Подчеркн. везде мной. — Авт.)

Независимо от отдельных неверных характеристик (например, насчет «наивности» Ленина), здесь очень многое подмечено точно. При этом некоторые формулировки русского эмигранта Бердяева и лидера испанских коммунистов Каррильо совпадают чуть ли не текстуально. Сравним, например, подчеркнутые нами выше строки Бердяева с уже приводившейся ранее характеристикой Каррильо:

«…В результате этого образовался бюрократический слой, который начал присваивать себе функции лидерства…» и который «незаметно начал пускать свои собственные корни, приобретать собственные интересы, действовать в соответствии со своими собственными специфическими механизмами и объективными законами». (С. Каррильо, «Еврокоммунизм и государство». Подчеркн. мной. — Авт.)

Как видим, и Бердяев, и Каррильо подметили одно и то же явление и довольно точно определили его. Разница — в причинах, которыми авторы объясняют происхождение бюрократизма и упрочение режима насилия в Советском Союзе. И разница эта, как ни покажется странно, — в пользу идеалиста Бердяева, который, устанавливая эти причины, оказался ближе к истине, чем марксисты Варга и Каррильо.

Чтобы выяснить суть этой проблемы, мы постараемся проследить историю эволюции советского государства.

15. Причины возникновения и упрочения бюрократизма

Опровергнем, прежде всего, утверждение Бердяева, что Ленин будто бы оказался «наивным политиком», не предвидевшим опасность, грозящую коммунизму от образования специфического слоя бюрократии.

Была ли эта опасность «вне кругозора Ленина»?

Нет, не была.

В брошюре «о продовольственном налоге», написанной в 1921 году, Ленин писал:

«Возьмите вопрос о бюрократизме. 5-го мая 1918 года бюрократизм в поле нашего зрения не стоит. Через полгода после Октябрьской революции, после того, как мы разбили старый бюрократический аппарат сверху донизу, мы еще не ощущаем этого зла. Проходит еще год. На VIII съезде РКП(б), 18–28 марта 1919 года принимается новая программа партии, и в этой программе мы говорим прямо, не боясь признать зло, а желая раскрыть его, разоблачить, выставить на позор, вызвать волю, энергию действия для борьбы со злом, мы говорим о частичном возрождении бюрократизма внутри советского строя. Прошло еще два года. Весною 1921 года, после VIII съезда Советов, обсуждавшего вопрос о бюрократизме, после Х съезда, подводившего итоги спорам, теснейше связанным с анализом бюрократизма, мы видим это еще яснее, еще отчетливее, еще грознее перед собою». (Ленин, ПСС, т.43, стр. 229–230).

Приведенная цитата — повторяю, одна из многих — подтверждает, что Ленин полностью учитывал грозную опасность бюрократизма для советского строя даже в 1919 году, когда эта опасность была еще в зародышевом состоянии. По мере того, как опасность бюрократизма в связи с затяжкой международной революции возрастала, усиливалось и внимание Ленина к этой проблеме. Особенно активно занимался ею Владимир Ильич в последние годы своей жизни.

«Эта война, — говорил он на Х Всероссийской конференции РКП(б) в мае 1921 года, подразумевая войну с бюрократизмом, — конечно, связана подчас с поражениями. Но где же это видано, чтобы даже самые победоносные войны обходились без поражений? Так и здесь возможны поражения, но борьбу вести нужно, хотя эта война куда труднее, чем гражданская». (Ленин, ПСС, т.43, стр. 328).

И предупреждал партию:

«Без систематической и упорной борьбы за улучшение аппарата мы погибнем до создания базы социализма».

Очевидно, что Бердяев, мягко выражаясь, заблуждался насчет наивности и утопичности Ленина. Ленин прекрасно сознавал, откуда грозит опасность делу революции, что может погубить ее еще до создания базы социализма. И при этом, не стесняясь, указывал на главное зло, считая наиболее опасным типом бюрократа ответственных работников, в том числе и коммунистов.

«Самый худший у нас внутренний враг — бюрократ, это коммунист, который сидит на ответственном посту… и который пользуется всеобщим уважением, как человек добросовестный… Он не научился бороться с волокитой, он ее прикрывает. От этого врага мы должны очиститься, и через всех сознательных рабочих и крестьян мы до него доберемся». (ПСС, т.45, стр.15)

Отвечая на вопрос, откуда взялся советский бюрократизм, каковы социально-экономические корни этого явления, В. И. Ленин писал:

«Эти корни двоякие: с одной стороны развитая буржуазия против революционного движения рабочих нуждалась в бюрократическом аппарате, в первую голову военном, затем судейском и т. д. Суды у нас классовые, против буржуазии. Бюрократизм не в армии, а в обслуживающих учреждениях. У нас другой экономический корень бюрократизма: раздробленность, распыленность мелкого производителя, его нищета, некультурность, бездорожье, неграмотность, отсутствие оборота между земледелием и промышленностью, отсутствие связи и взаимодействия между ними. Бюрократизм как наследие «осады», как надстройка над распыленностью мелкого производителя обнаружил себя вполне». (В. И. Ленин, «О продовольственном налоге», ПСС, т.43, стр. 230–231).

Из приведенного выше ленинского анализа корней бюрократизма вытекают и намеченные им пути борьбы с этим злом: быстрейшее восстановление промышленности и восстановление оборота между городом и деревней, вовлечение крестьян в кооперацию, подъем культуры и жизненного уровня трудящихся. На этой основе должны были выработаться условия, способствующие вовлечению широких масс рабочих и крестьян в управление государством. Их активное содействие, их зоркое наблюдение за аппаратом Ленин считал важнейшим условием выталкивания из него (аппарата) бюрократов, волокитчиков, карьеристов и прочих, мешающих строительству нового общества.

Однако, как показала жизнь, ленинский анализ причин возникновения и развития советского бюрократизма был неполон и, в какой-то мере, односторонен. Так, Ленин исключил — по-моему, без основания — из своего анализа одну из решающих причин возникновения советского бюрократизма потребность в аппарате для подавления враждебных классов. В первые годы советской власти это была реальная потребность, но, раз возникнув, аппарат подавления сразу обнаружил тенденцию к обособлению, к независимости от широких масс партии и народа, чему способствовала секретность, которая по самому существу специфики свойственна всяким органам подавления. Лучшей питательной формы для бюрократизма нельзя себе представить. Тем более что под покровом тайны в государственный аппарат проникают случайные, чуждые социализму люди, использующие его для своих личных целей или, что не менее вредно, бездумно выполняющие приказы, тоже являющиеся секретными. Вот эта секретность, тайность, изолированность от масс и является той атмосферой, той питательной средой, которая рождает наиболее опасный вид бюрократизма.

Ленин не включил наличие аппарата подавления в свой перечень причин возникновения бюрократизма потому, что «суды у нас классовые», что аппарат подавления у нас направлен-де только против классовых врагов. Но Ленин в данном случае был не прав. Обособленность, бесконтрольность аппарата подавления, жестокость и необоснованность репрессий, даже направленных против классовых врагов, развращают государственный аппарат и работающих в нем коммунистов, прививают им вкус к власти и ощущение своей безнаказанности. Цинизм и беспринципность, развивающиеся в этой системе, позволяют впоследствии, как это и произошло, использовать ее не против классовых врагов в защиту народных интересов, а против народа, в защиту бюрократии.

Не учел Ленин и такое благоприятствующее росту и укреплению бюрократизма обстоятельство, как возникновение неравенства в советском обществе. Правда, в ленинские времена с этим боролись, во всяком случае, в партийной среде (вспомним партмаксимум). Но, акцентируя внимание лишь на «наследии осады», в котором Ленин видел основные корни бюрократизма, он не учел способности бюрократизма мутировать, видоизменяться, приспосабливаться и приспосабливать к себе новый социальный строй. Этой способностью бюрократизма к самовоспроизводству и саморазвитию определялся успех Сталина и сталинистов, которые вполне соответствовали тонкой характеристике Бердяева: воля к власти стала для них самодовлеющей, и они боролись за нее как за цель, а не как за средство.

Этим и объясняется тот, казалось бы, парадокс, что когда в стране уже после смерти Ленина осуществились условия, необходимые по намеченному им плану для уничтожения бюрократизма (осуществились промышленная и колхозная революции, была ликвидирована распыленность мелких производителей, население почти поголовно стало грамотным), бюрократизм не только не сократился, но, наоборот, по сравнению с 1921–1922 годами, вырос до необычайных размеров. И сам характер его стал более ядовитым и более опасным для дела социализма.

Л. Д. Троцкий, в отличие от В. И. Ленина, единственной причиной возникновения бюрократизма считал железную необходимость государственной поддержки и поощрения привилегированного меньшинства.

Свою немалую роль это обстоятельство, конечно, сыграло, как и то наследие, о котором писал и говорил Ленин — и, прежде всего, в создании «среды», питательной почвы для необычайного разрастания аппарата насилия, который и явился той самой, неучтенной Лениным и Троцким, важнейшей причиной роста и укоренения советского бюрократизма, на сто процентов использованного Сталиным для подавления противников его личной власти. Аппарат госбезопасности, армии, судейский и прочий действовал уже не в интересах революции, а в интересах Сталина.

Аппарат подавления возник еще при Ленине, когда партия вела борьбу с меньшевиками, эсерами, кадетами и другими политическими организациями. Но потребность в таком аппарате резко возросла во времена Сталина, когда репрессии стали главным методом «решения» внутрипартийных споров, хлебозаготовительной проблемы, проблемы коллективизации, проблемы взаимоотношений с технической интеллигенцией, чуть ли не поголовно зачисленной во «вредители» и «саботажники». Аппарат подавления невероятно разросся количественно и по существу стал играть главную роль в управлении государством. Старые большевистские кадры, особенно те из них, кто сопротивлялся личной диктатуре Сталина, для этого не подходили и потому были уничтожены. Уничтожен был фактически весь государственный аппарат, созданный революцией, который при всех своих указанных Лениным недостатках был способен поддаваться влиянию партии и народа. Он был заменен сталинским, уже вполне бюрократическим, аппаратом, не связанным идейными узами с прошлым партии.

Ленин говорил: «Машина идет не туда, куда ее направляют коммунисты, а туда, куда ее направляет кто-то, не то спекулянты, не то частные хозяйственные капиталисты, или и те и другие. Машина идет не совсем так, а часто совсем не так, как воображают те, кто у руля этой машины сидит».

Однако пока у главного руля государства находились идейные люди, видевшие опасность бюрократизма, понимавшие, что машина «идет не туда», можно было выправить руль и взять правильный курс. Сталину же бюрократизм не только не был опасен, он был ему необходим. Сталин не боролся с бюрократизмом, он его насаждал. Идейные, мыслящие люди мешали ему — и он изгнал их, заменив послушными чиновниками, карьеристами и подхалимами. Преданность делу коммунизма не требовалась — требовалась преданность лично ему, Сталину. Отсюда и культ его, и соответствующая политика кадров, диктовавшая подбор и выдвижение людей не по уму, не по способностям, не по честности и идейности, а по готовности и способности к послушанию без рассуждений. Так подбирался и закостеневал аппарат.

Оппозиция 1923–1924 годов предвидела и предсказывала такое развитие событий, но и она не вполне представляла себе, в какую чудовищную систему управления развернет Сталин насаждаемый им в партии и в стране бюрократизм. Х. Раковский, говорил, развивая ленинский тезис, что Сталин не создал бюрократизм, он его унаследовал вместе с другими бытовыми, культурными и прочими условиями нашей страны. Да, конечно, унаследовал, но, унаследовав, «усовершенствовал» его, придал ему совершенно невиданные формы и размеры, «привил» его, что называется, к распространенным в стране организационным методам, возведя в коммунистическую догму методы командования, насилия и принуждения, доведенные до такой бюрократической виртуозности, которой не знала история человечества. С помощью этих деморализующих методов сталинской верхушке удалось убить волю, характер, человеческое достоинство у ряда коммунистов, превратившихся из мыслящих и чувствующих людей в послушные автоматы, а самим превратиться в олигархию, подменившую собой партию и класс.

Советская бюрократия зародилась в первый героический период борьбы, когда победившему пролетариату потребовался управляющий состав. Но, поднявшись над массами, этот состав занялся разрешением собственного «социального вопроса», стремясь при этом удержать массы в неподвижности.

«Есть в партии и государстве большой слой революционеров, — писал Л. Д. Троцкий в книге «Моя жизнь», — которые хотя и вышли в большинстве из массы, но давно уже оторвались от нее и положением своим противопоставлены ей. Классовый инстинкт уже выветрился из них. С другой стороны им не хватает теоретической устойчивости и кругозора, чтоб охватить процесс в целом… В периоды подпольной борьбы, восстаний, гражданской войны такого рода элементы были только солдатами партии. В их сознании звучала только одна струна, и она звучала по камертону партии. Когда же напряжение отошло, и кочевники революции перешли к оседлому образу жизни, в них пробудились, ожили и развернулись обывательские черты, симпатии и вкусы самодовольных чиновников. Нередко отдельные, случайно вырвавшиеся замечания Калинина, Ворошилова, Сталина, Рыкова заставляли тревожно настораживаться. Откуда это? — спрашивал я себя. Из какой трубы это прет?.. Не было ничего противоречащего принципам партии. Но было настроение моральной успокоенности, самодовольства и тривиальности. У людей появлялась потребность исповедоваться друг другу в этих новых настроениях, в которых немалое место, к слову сказать, стал занимать элемент мещанской сплетни… новая верхушка чувствовала, что я не подхожу к этому образу жизни. Меня даже и не пытались привлечь к нему… Вот это и означало, если угодно, что я начал терять власть.

…К этому надо прибавить, что новые настроения долго оставались, остаются еще и сейчас, прикрытыми традиционными формулами. Это делало тем более трудным определить, насколько глубоко шел процесс перерождения.

…наш термидор получил затяжной характер. Гильотину заменила, по крайней мере, до поры до времени, кляуза. Систематическая, организованная методом конвейера, фальсификация прошлого стала орудием идейного перевооружения официальной партии. Болезнь Ленина и ожидание его возвращения к руководству создавали неопределенность провизориума, длившуюся, с перерывом, свыше двух лет. Если бы революционное развитие пошло к подъему, оттяжка оказалась бы на руку оппозиции. Но революция терпела в международном масштабе поражение за поражением, и оттяжка шла на руку национальному реформизму, автоматически укрепляя сталинскую бюрократию против меня и моих политических друзей.

То, что Сталин играет сейчас первую роль, характеризует не столько его, сколько переходный период политического сползания. Еще Гельвеций сказал: «Каждый период имеет своих великих людей, а если их нет — он их выдумывает». Сталинизм — это, прежде всего, работа безличного аппарата на спуске революции». (241–247).

Совершенно неоспоримо, что бюрократия в нашей стране становилась тем могущественней, чем более тяжкие удары падали на мировой пролетариат. Поражение революционного движения в Европе постепенно подорвало веру советских рабочих в международного союзника. Внутри страны все еще была острая нужда. Наиболее смелые, самоотверженные, выделяющиеся своими способностями рабочие либо погибли в гражданской войне, либо, поднявшись на несколько ступенек выше, ассимилировались в бюрократии. Большинство рядовых рабочих устали от страшного напряжения военных и революционных лет, утратили перспективу, испытывали горечь разочарования и впали в пассивность.

Если даже некоторые передовые рабочие испытывали симпатию к оппозиции, то эта симпатия оставалась пассивной. Веры в то, что борьбой можно изменить положение, уже не было. А бюрократия изо дня в день твердила: «Оппозиция хочет международной революции, оппозиция собирается втянуть нас в революционную авантюру. Довольно нам напряжений и бедствий, мы заслужили право на отдых! Да и не надо нам никаких «перманентных революций»! Положитесь на нас, ваших вождей: мы сами у себя создадим социалистическое общество». Эта национально-консервативная агитация, сопровождавшаяся бешеной клеветой против интернационалистов, не только тесно сплачивала бюрократию, но и находила отклик у усталых и отсталых рабочих и крестьянских масс.

Следует еще учесть, что в 20-х годах новая бюрократия пополнялась уже не только выдвинувшимися в первые годы рабочими-революционерами, но и быстро перекрасившимися представителями других классов. По мере перерождения Советского Союза большинство господ, враждебных советской власти, не только примирялись с нею, но и спешили делать при ней свою карьеру, принять участие в управлении. Аналогичное положение создавалось и в других социалистических странах при сходных ситуациях, например в Чехословакии после разгрома «Пражской весны».

«Практически все ректоры, директоры, деканы, завкафедрой и отделами были заменены… Снова на поверхность всплывают люди, имевшие в 1945 году неприятности из-за сотрудничества с нацистами, страдающие комплексом неполноценности, а также явные проходимцы и карьеристы». («Семь писем из Праги», Париж, 1975, стр.119).

В старшем поколении бюрократии 40-х годов немало было людей, которые во время Октябрьской революции либо находились в лагере буржуазии, либо были политически индифферентны. Ленинские кадры стали вытесняться бывшими буржуазными интеллигентами, которые вели в свое время активную борьбу против большевиков. Так, на дипломатическом поприще вместо дипломатов ленинской школы — Раковского, Крестинского, Иоффе, Раскольникова, Карахана и других стали подвизаться Майский, Потемкин, Суриц, Трояновский, Хинчук и другие. В журналистике старых большевиков Сосновского и Воронского сменили такие, как старый меньшевик Д. Заславский, а его бывшему товарищу по партии Вышинскому сначала доверили воспитывать молодежь в качестве ректора МГУ, а потом блюсти сталинскую «законность» как главному прокурору СССР.

Выше уже говорилось о том, что в результате отстранения от руководства (а потом и репрессирования) участников оппозиции, на ведущие в партии и стране посты выдвинулись люди, не игравшие сколько-нибудь значительной роли ни в подготовке и проведении Октябрьской революции, ни в гражданской войне. Это относится, прежде всего, к самому Сталину. Что касается молодых бюрократов, то они были подобраны и воспитаны Сталиным и его организационным аппаратом.

Когда власть была захвачена рабочим классом, известная часть этого класса должна была превратиться в государственных чиновников.

Часть функций, ранее выполнявшихся всей партией, перешла к более узкому кругу лиц. Происходила функциональная специализация, тоже в, известной мере, неизбежная и не опасная до тех пор, пока власть фактически и формально не перешла от рабочего класса и трудовых крестьянских масс в руки этих специализировавшихся на власти чиновников. На этой почве и стали создаваться трещины между партией и массами, трещины, превращенные затем Сталиным в глубокую пропасть.

Как показал опыт, изоляция руководства от масс начинается с постепенной ликвидации выборного начала и замены его назначенчеством. Это началось еще при Ленине, усилилось, когда Сталин стал генсеком, и вовсю развернулось, когда он получил неограниченную власть. Расставляя в партийном аппарате на решающие посты «своих» людей, Сталин одновременно отбирал у советских органов (которые тогда еще были выборными) их руководящие функции и передавал их партийному аппарату, который был целиком под его контролем. В результате аппарат этот необычайно разросся, постепенно утратил свои партийно-воспитательные функции и приобрел черты, которые полностью сохраняет и сейчас — административной, контрольной и карательной надстройки над формально выборными органами советской власти.

В книге «Что такое СССР и куда он идет?», изданной 4-VIII-1936 года, Л. Д. Троцкий писал:

«Бывшая большевистская партия есть ныне не авангард пролетариата, а политическая организация бюрократии. Остальная масса членов партии и комсомола служит только для выделения из нее «актива», т. е. резерва для самопополнения бюрократии». (106).

«Советская бюрократия есть нечто большее, чем бюрократия. Она есть единственный в полном смысле слова привилегированный и командующий слой в советском обществе.

…Советская бюрократия экспроприировала пролетариат политически, чтобы своими методами охранять его социалистические завоевания…

Средства производства принадлежат государству, но государство как бы «принадлежит» бюрократии. Если б эти совсем еще свежие отношения упрочились, вошли в норму, легализовались, то они, в конце концов, привели бы к полной ликвидации завоеваний пролетарской революции». (189–190).

«Бюрократия победила не только оппозицию. Она победила программу Ленина, который главную опасность видел в превращении органов государства «из слуг общества в господ над обществом'. Она победила всех этих врагов оппозицию, партию и Ленина не идеями и доводами, а собственной социальной тяжестью. Свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции. Такова разгадка советского термидора». (72–73).

Оппозиция 1923–1924 года, наблюдая эти процессы, требовала, чтобы партия вернулась к своей воспитательной роли, чтобы резко сократились объем и функции ее аппарата, чтобы права ее центральных органов были введены в строжайшие рамки и подчинены воле партии, массе ее членов.

Как известно, ленинская часть партии потерпела поражение. В борьбе против оппозиции, выявившей идейное убожество ее противников, победила грубая сила. Сталинский аппарат получил в этой борьбе впоследствии развитый и распространенный опыт клеветы, демагогии, подлогов, фальсификаций — целый букет развращающих приемов. Уже тогда, например, агенты сталинского ЦК не стеснялись пускать против оппозиции в ход антиинтеллигентские настроения и даже антисемитизм.

На таких методах и традициях, заложенных в ходе борьбы с оппозицией, воспитался слой новых чиновников партийного и государственного аппарата, действующий и поныне и передающий эти традиции своим наследникам. Достаточно ознакомиться с биографиями почти всех нынешних руководящих деятелей партии (в центре и на местах), чтобы убедиться: именно в эти годы они вступали в партию, и именно к этим годам относится их стремительная карьера.

Ленинские кадры были отстранены от руководства сначала в 20-х годах в процессе расправы с оппозицией и замены специально подобранными сталинской группировкой консервативными большевиками (часть их — Молотов, Ворошилов, Андреев, Каганович, Шверник и др. — сохранились на руководящих постах до конца жизни Сталина). А затем, в 30-х годах, когда была устранена и уничтожена подавляющая масса старых партийцев, на смену им пришли «молодые» — те, которые сейчас старые.

Так с 1923 по 1939 годы произошла полная замена большевистских кадров сталинскими, воспитанными в духе беспрекословного подчинения Сталину.

Для характеристики этого процесса приведем разработанную Л. Д. Троцким таблицу изменений, происшедших в составе Центрального Комитета партии с VI по XVIII съезд (таблица напечатана в No№ 77 и 78 «Бюллетеня»).

В приведенной таблице прежде всего бросается в глаза, что вплоть до ХIV съезда партии все съезды проводились ежегодно, раз в двенадцать месяцев (задержка на 1–2 месяца в 1923–1924 гг. могла быть вызвана болезнью и смертью Ленина). Несмотря на тяжелейшие условия гражданской войны, голода, разрухи, несмотря на то, что значительная часть членов партии находилась на фронтах или в подполье, несмотря на транспортные трудности, Центральный Комитет ежегодно отчитывался перед съездом, делегаты которого были избраны партией и осуществляли ее волю.

Начиная с ХIV съезда (1925 год, следующий после смерти Ленина) промежутки между съездами неуклонно увеличиваются. Между ХIII и ХIV съездом проходит 19 месяцев, между ХIV и ХV — 24 месяца (два года), между ХV и ХVI 30 месяцев, между ХVI и ХVII — 44 месяца, а между ХVII и ХVIII — 61 (пять лет!). В этом отступлении от одного из организационных принципов большевизма (Центральный Комитет руководит партией в промежутках между съездами и выполняя волю съезда партии) как нельзя нагляднее выразилось разложение и перерождение партии: масса членов партии все меньше оказывает влияние на ее политику, съезды все меньше решают и, наконец, превращаются в пышные и дорогостоящие парады, главной задачей которых является прославление Вождя.

До XIX съезда Троцкий не дожил: он был убит Сталиным. Этот съезд был созван через 13 (тринадцать!) лет после предыдущего, и количество месяцев, разделявших ХVIII и XIX съезды, выражается трехзначным числом.

Но подлинным водоразделом является, конечно, промежуток между ХVII и ХVIII съездами партии. До ХVIII съезда, созванного в 1939 году, в составе ЦК сохранялась преемственность: в новый ЦК входило от 63,0 до 87,0 % членов предыдущего ЦК. На ХVIII съезде в ЦК, состоявшем, как и предыдущий, из 71 члена и 68 кандидатов, вошло из старого состава только 16 членов (22 %) и 8 кандидатов (11,7 %).

По существу, между ХVII и ХVIII съездами, между 1934 и 1939 годами, в стране произошел политический переворот, захват власти. Семьдесят процентов прежнего состава ЦК было арестовано и расстреляно.

Цель Сталина была достигнута: партии Ленина больше не существовало, и никто ему не мешал.

К приведенной выше таблице Троцкий сделал ряд комментариев. Некоторые из них я хочу привести.

«Из числа членов в ЦК ХVIII съезда входят Берия и Вышинский. Из числа дипломатов — Литвинов и Потемкин (б. буржуазный профессор). Из числа старых входит в состав ЦК Буденный, ничем не связанный по существу с партией, Шапошников, который во время советско-польской войны в журнале «Военное дело» напечатал необыкновенно грубую шовинистическую статью в духе доброго царского времени («Коварные ляхи» и др.).

Из состава Политбюро при Ленине был только Сталин; Калинин был известное время кандидатом. Большинство остальных членов Политбюро, как Молотов, Андреев, Ворошилов, Каганович, Микоян — не молодые люди, таланты которых обнаружились в последний период… Они сохраняются в Политбюро во-первых, потому, что полностью показали свою покорность, во-вторых, потому, что в качестве «старых большевиков могут составить некоторое прикрытие для проходимцев типа Вышинского, Берия, Потемкина и др.».

Остальные члены и кандидаты ЦК были, как уже сказано выше, «молодые», выдвинувшиеся на борьбе со старой партийной гвардией и сделавшие на этом карьеру.

По инициативе и указанию Сталина подобранный таким образом слой ответственных работников был выделен в так называемую «номенклатуру», состоящую на особом учете в ЦК. Из этой номенклатуры подбирались кадры для выдвижения на любую самую высокую ответственную должность в аппарате партии и государства. Для просеивания кадров среднего и низшего уровней во всех обкомах, райкомах, во всех предприятиях и учреждениях были созданы спецотделы, а отделы кадров реорганизовали и укомплектовали бывшими работниками МГБ. Любой поступавший на работу проходил тщательную проверку (при Ленине отделы кадров занимались просто регистрацией рабочих и служащих).

Еще в 1932 году Сталин восстановил паспортную систему, отмененную революцией 1917 года. В органах МГБ была заведена картотека на всех граждан, попавших почему либо в поле зрения ГПУ-НКВД-МГБ. Прием таких людей на работу, перемещение их по службе, переход в другое учреждение или переезд в другой город, и уж, конечно, допуск к секретной информации — все это находилось под постоянным контролем «недреманного ока» и проходило по схеме: паспорт — трудовая книжка — картотека МГБ.

Руководящая головка в центре и на местах («номенклатура») полностью отгородилась от партийных и трудящихся масс. Человек, попавший в номенклатуру, мог быть выключен из нее только в результате ареста или, во всяком случае, недовольства им «сверху». Таланты, знания, соответствие занимаемой должности, мнение руководимых им людей — все это в расчет не принималось. Процедура «выборности» все больше становилась комедией — как в партийных, так и в советских органах. Если добавить к этому то, что номенклатурные работники были поставлены в привилегированное материальное положение (особое снабжение, жилье, лечение и пр.), картина становится законченной. Бюрократия стала полностью зависимой от олигархической верхушки (Сталина — в первую очередь) и полностью независимой от партии и народа.

Это Сталину и было нужно. Он, конечно, произносил речи о вреде бюрократизма и при этом цитировал при случае Ленина, но с бюрократизмом он не боролся: он его насаждал.

16. Равенство и социализм

Марксисты всегда считали недопустимым разрыв в материальных условиях жизни между руководителями и трудящимися.

Во введении к «Гражданской войне во Франции», написанной в 1890 году, Ф. Энгельс писал:

«Против неизбежного во всех существовавших до сих пор государствах превращения государства и органов государства из слуг общества в господ над обществом, Коммуна… платила всем должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату, которую получали другие рабочие. Самое высокое жалованье, которое вообще платила Коммуна, было 6000 франков. Таким образом была создана надежная помеха погоне за местечками и карьеризму». (ПСС К. Маркса и Ф. Энгельса, т. XXII, стр.200).

В первые годы Советской власти оплата труда руководящему составу партии и государства устанавливалась в соответствии с принципами Парижской Коммуны — не выше оклада квалифицированного рабочего. Исключение делалось для крупных специалистов, но на коммунистов это исключение не распространялось. В резолюции IX Всероссийской конференции РКП(б) «О задачах партийного строительства» было специально записано:

«П.17. Ответственные работники коммунисты не имеют права получать персональные ставки, а равно премии и сверхурочную оплату.

П.18. Выработать вполне годные практические мероприятия к устранению неравенства (в условиях жизни, в размерах заработка и т. п.) между «спецами» и ответственными работниками с одной стороны и трудящейся массой с другой стороны…

Это неравенство нарушает демократизм и является источником разложения партии и понижения авторитета коммунистов».

Х съезд РКП(б) подтвердил это решение:

«Съезд подтверждает решение Всероссийской партийной конференции 1920 года и вменяет ЦК и контрольным комиссиям в обязанность вести решительную борьбу с злоупотреблениями со стороны членов партии своим положением и материальными преимуществами. Съезд целиком подтверждает курс на уравнительность в области материального положения членов партии». («КПСС в резолюциях», ч. 1, стр.521).

Последний раз такого рода решение было подтверждено ХII-м съездом партии.

Нельзя сказать, что в первой половине 20-х годов, при Ленине, проблема равенства была решена. Уже тогда, в начале НЭПа, усиливалась тенденция к неравенству — не только между привилегированными специалистами и рабочими, но и в партийной среде, между партийными чиновниками и рядовыми членами партии. Уже тогда крупные сановники пользовались выделенными им дачами, закрепленными за ними машинами, лечились в особых больницах и поликлиниках. Но тогда это было редкими, отдельными отступлениями от нормы, а при Сталине — стало нормой. Тогда докладчик от ЦКК А. Сольц специально говорил на Х-м съезде об отступлениях от принципа равенства и осуждал эти отступления, а делегаты съезда, выступая, констатировали отрыв ряда партийных и советских чиновников от партии и рабочего класса и говорили о выходе из партии рабочих, возмущенных отклонениями от принципов равенства.

При Сталине принципом стало неравенство. Стремление к равенству клеймили презрительным словечком «уравниловка», а разговоры о привилегиях почитались за контрреволюцию. Чем б льшими были привилегии, тем тщательнее они скрывались, хотя скрыть это было невозможно: слишком большая обслуга требовалась для все растущей касты бюрократов, подкупленных высокими постами и материальными благами. Так созданный революцией идейный аппарат партии и государства был заменен аппаратом, состоящим из послушных карьеристов, трусливых приспособленцев, корыстных циников.

Общественный, социальный строй СССР, вместо того, чтобы развиваться в направлении равенства возможностей, стал развиваться в сторону создания привилегированного меньшинства. И это решило судьбу революции и социализма.

В книге «Революция, которую предали», Л. Д. Троцкий дал следующий анализ этого процесса перерождения общественного строя:

«Можно показать, что не существует никакой разницы, с точки зрения обладания средствами производства, между маршалом и слугой, директором и чернорабочим. Однако одни занимают хорошие квартиры, обладают несколькими дачами в разных концах страны, владеют лучшими автомашинами и давно уже не знают, как почистить пару ботинок. Другие живут в бараках, где часто отсутствуют даже перегородки, привыкли голодать и не чистят ботинок, потому что ходят босиком. Сановники считают эти различия не существенными. Чернорабочие находят их, и не без основания, очень серьезными».

В 1923 году Л. Д. Троцкий писал:

«Сама бюрократия еще несравненно менее однородна, чем пролетариат или крестьянство. Между председателем сельсовета и сановником Кремля — пропасть. Существование низовых чиновников разных категорий протекает, в сущности, на очень примитивном уровне, уступающем уровню жизни квалифицированного рабочего на Западе. Но все относительно: уровень окружающего населения значительно ниже. Судьба председателя колхоза, партийного организатора, низового кооператора, как и более высоких начальников, совершенно не зависит от так называемых «избирателей». Каждым из чиновников вышестоящее начальство может пожертвовать, чтобы успокоить недовольство. Но зато каждый из них может при случае подняться ступенью выше. Все они, по крайней мере, до первого серьезного толчка, связаны круговой порукой с Кремлем.

По условиям жизни правящий слой заключает в себе все градации, от мелкой буржуазии захолустья до крупной буржуазии столиц. Материальным условиям соответствуют привычки, интересы и круг идей. Нынешние руководители советских профсоюзов по своему психологическому типу не так уж отличаются от Ситроенов, Жуо и Гринов. Другие традиции, иная фразеология, но то же презрительно-опекунское отношение к массе, та же бессовестная ловкость во второстепенных маневрах, тот же консерватизм, та же узость горизонта, та же черствая забота о собственном покое, то же преклонение перед более тривиальными формами буржуазной культуры». (107).

Эти слова были написаны уже после того, как Сталин объявил строительство социализма в СССР завершенным и провозгласил новую, «самую демократическую в мире Конституцию».

«Когда новая конституция заявляет, что в СССР достигнуто «уничтожение эксплуатации человека человеком», то она говорит неправду. Новое социальное расслоение создало условия для возрождения самой варварской формы эксплуатации человека, именно, покупка его в рабство для личных услуг. В регистре новой переписи личная прислуга не упоминается вовсе: она должна быть расшифрована, очевидно, в группе «рабочих».

Не хватает вопросов: имеет ли социалистический гражданин прислугу и сколько именно; имеет ли в личном пользовании автомобиль; сколько комнат, сколько зарабатывает?

Если восстановить правило, согласно которому эксплуатация чужого труда лишает политических прав, то оказалось бы неожиданно, что за порогом советской конституции должны остаться сливки правящего слоя». (185).

«В СССР осуществляется принцип социализма: от каждого по его способностям, каждому по труду» (первый раздел Конституции 1936 г.)».

«Советское государство во всех отношениях гораздо ближе к отсталому капитализму, чем к коммунизму. Оно не может еще и думать сделать каждому «по потребностям», но именно потому оно не может позволить своим гражданам «по способностям» (сдельная оплата, «по способностям», «и при капитализме)».

«Наемный труд не перестает и при советском режиме нести на себе унизительное клеймо рабства. Оплата «по труду» на самом деле оплата в интересах «умственного» труда за счет физического, особенно неквалифицированного, — является источником несправедливостей, угнетения и принуждения для большинства, привилегий и «веселой» жизни для меньшинства.

Вместо того чтобы открыто признать, что в СССР господствуют еще буржуазные нормы труда и распределения, авторы конституции перерезали целостный коммунистический принцип пополам, отложили вторую половину на неопределенное будущее, объявив первую половину уже осуществленной, механически присоединили к ней капиталистическую норму сдельщика, назвали все вместе «принципом социализма» и на этой фальши воздвигли здание конституции». (Л. Троцкий, «Что такое СССР?», стр.197).

«Исчислить, какую долю народного дохода присваивает себе бюрократия, нет никакой возможности, — писал там же Л. Д. Троцкий. — Не только потому, что они тщательно скрывают даже свои легализованные доходы: и даже не только потому, что, оставаясь на границе злоупотребления, они широко пользуются непредусмотренными доходами, но главным образом потому, что весь прогресс общественного благоустройства, городской техники, комфорта, культуры, искусства служит пока что главным образом, если не исключительно, верхнему привилегированному слою». (108).

«…Если учесть не только жалованье, все виды натурального обслуживания и всякие полузаконные дополнительные источники, но и присоединить долю бюрократии и советской аристократии в театрах, дворцах отдыха, больницах, санаториях, курортах, клубах, учреждениях спорта и проч., то пришлось бы, вероятно, сказать, что на долю 15, скажем, 20 % населения приходится немногим меньше, чем на долю остальных 80–85 %». (108)

«В первый свой период советский режим имел, несомненно, гораздо более уравнительный и менее бюрократический характер, чем ныне…, — писал Л. Д. Троцкий в своей книге «Что такое СССР?» в 1936 году. — Советское хозяйство должно было из своей нищеты подняться на несколько более высокую ступень, чтобы стали возможны жировые отложения привилегий. Нынешнее состояние производства еще очень далеко от того, чтобы обеспечить всех всем необходимым. Но оно уже достаточно, чтобы дать значительные привилегии меньшинству и превратить неравенство в кнут для подстегивания большинства. Такова первая причина того, почему рост производства усиливал до сих пор не социалистические, а буржуазные черты государства». (стр. 86–87).

В той же книге Л. Д. Троцкий писал:

«Росли неравенство, разрыв в заработной плате, контраст между изобилием для одних и нищетой для других. Поход Сталина против «уравниловки» разжигал аппетиты нуворишей и восхвалял растущее неравенство как завершение построения социализма. Возникла новая иерархическая организация — табель о рангах, тщательно разработанные градации и прерогативы на каждой ступени иерархической лестницы. Новая система повиновения, такая же, как в воинских частях, отдавала душком реставрации. Системе образования и духовной жизни нации также был нанесен ущерб».

Л. Д. Троцкий уже тогда задавался вопросом, который сейчас задают себе многие социологи самых различных направлений: не является ли бюрократизм неизбежным спутником всякого социалистического строя? И отвечал: на первом этапе — да, является, ибо на этом этапе неизбежен разрыв между оплатой труда специалистов и рядовых рабочих. А именно этот разрыв создает условия для бюрократизма. Поощрение же высококвалифицированных специалистов и администраторов необходимо для быстрейшего развития экономики, поэтому тенденции бюрократизма будут, — писал Л. Д. Троцкий, — проявляться всюду даже после победы пролетарской революции.

С этим трудно согласиться, и, прежде всего, потому, что Троцкий, как мне представляется, смешивает воедино высокие оклады буржуазных специалистов, нанятых пролетарским государством, и высокие оклады партийных и государственных руководителей. Вот у них различий в оплате труда с трудящимися быть не должно. Если предполагать, конечно, что руководители пролетарского государства — люди идейные, которым не требуются другие стимулы, кроме их преданности делу революции.

Увы, что касается СССР, предполагать это уже невозможно.

Вопрос о социальной природе советского общества давно дебатируется в широких кругах политических деятелей и экономистов. Из числа самиздатских работ наиболее известна работа Е. С. Варги, который считал, что советская бюрократия, скрытно присваивающая себе часть стоимости общенационального продукта, является господствующим классом. Варга говорит о классовой розни в советском обществе: рабочие противостоят советскому государству, владеющему средствами производства, а государство это находится в руках бюрократии, распоряжающейся этими средствами. Поэтому бюрократию он считал новым классом эксплуататоров.

Концепция Троцкого, в принципе близкая к позиции Варги, кое в чем существенно отличается от нее, может быть и потому, что книгу свою Троцкий писал на 40 лет раньше, чем Варга. Так, Троцкий считал советскую бюрократию промежуточным слоем, а не классом, хотя и признавал, что источником больших доходов чиновников является прибавочная стоимость. Однако, добавлял он, и это существенно для социальной структуры общества, эти доходы основаны не на открыто провозглашенном и официально установленном праве, а на тайных, засекреченных уложениях.

Социальные отношения в советском обществе крайне запутаны. С одной стороны, налицо явные признаки эксплуатации, совершенно четкие черты социального неравенства. С другой стороны, отсутствует класс, обладающий средствами производства на правах личной собственности, что с точки зрения ортодоксального марксизма является определяющим признаком класса. Конечно, жизнь разнообразна, и социальные процессы не обязательно принимают одни и те же формы.

В общем, Троцкий определял общественный строй в СССР как промежуточный между капитализмом и социализмом, в котором:

производительные силы еще недостаточны для того, чтобы придать государственной собственности социалистический характер;

нормы потребления буржуазны по существу и стоят на базе социальной дифференциации;

экономическое положение трудящихся способствует быстрому формированию привилегированного слоя общества;

бюрократия, используя социальные антагонизмы, остается бесконтрольной кастой и поддерживает социальное неравенство силой.

Вывод, делаемый Троцким, таков: социалистическая революция, преданная руководящей партией, еще существует в отношениях собственности и в сознании трудящихся. Эволюция накопленных противоречий может или привести к социализму, или отбросить общество к капитализму.

Мне представляется, что оценка, данная Троцким советскому обществу 40 лет назад, продолжает оставаться актуальной и сегодня.

17. Государство и демократия

Споры об отношении к демократии имеют давнюю историю в российском социал-демократическом движении.

Еще на II съезде партии выступивший в ходе обсуждения программы партии делегат Посадовский произнес по-своему примечательную речь. Он говорил:

«Нужно ли подчинить нашу будущую политику тем или иным демократическим принципам, признав за ними абсолютную ценность, или же все демократические принципы должны быть подчинены исключительно выгодам нашей партии? (курсив Посадовского). Я решительно высказываюсь за последнее. Нет ничего такого среди демократических принципов, чего мы не должны были бы подчинить выгодам нашей партии. (Восклицание: «И неприкосновенность личности?»). Да, и неприкосновенность личности. Как партия революционная, стремящаяся к своей конечной цели — социальной революции, мы исключительно с точки зрения скорейшего осуществления этой цели, с точки зрения выгоды нашей партии должны относиться к демократическим принципам. Если то или иное требование невыгодно нам, мы его не будем вводить». (Подчеркнуто мной. — Авт., «II съезд РСДРП, изд.1959 г., стр.181).

Г. В. Плеханов, самый почитаемый тогда лидер партии, взяв слово сразу после Посадовского, поддержал его:

«Вполне присоединяюсь к словам т. Посадовского. Каждый данный демократический принцип должен быть рассмотрен не сам по себе в своей отвлеченности, а в его отношении к тому принципу, который может быть назван основным принципом демократии, именно принципу, гласящему, что успех революции — высший закон». (Там же, стр. 161–182).

Успех революции, то есть достижение ее конечной цели — освобождение и раскрепощение трудящихся, создание справедливого общества? С такой постановкой вопроса можно было бы согласиться при одном единственном условии: если бы заранее было ясно, что именно гарантирует достижение конечной цели, и кто определяет — чт способствует достижению этой благородной цели и чт ей противодействует. Как показал опыт русской революции, «выгода партии» в ее сегодняшних, сиюминутных целях (выгода, думается мне, не слишком подходящее слово) очень часто не только не способствует, но и вредит осуществлению конечной цели. Ведь именно в интересах революции было разогнано Учредительное собрание, ликвидированы все социалистические партии, кроме большевиков, и установлена однопартийная система, отменены свобода слова, печати и т. п. А впоследствии это оказалось прологом к тому, чтобы после смерти Ленина расправиться со старой большевистской гвардией, осуществить массовые репрессии по отношению к крестьянству, провести насильственную коллективизацию… И все это тоже оправдывалось «интересами революции»!

Кто эти интересы определял? Жадная и бездарная бюрократия, которой не было дела до конечной цели революции, которая, преследуя собственные цели, установила в стране выгодный только для нее тоталитарный режим.

Отсюда явствует, что представление о демократии, провозглашенное Посадовским и Плехановым на II съезде партии и ставшее краеугольным камнем большевизма, в корне противоречит марксизму, как его понимали основоположники этого учения.

Вопрос о демократии широко дебатировался в германской социал-демократической партии и получил отражение в их переписке. Так, в письме к Наталье Либкнехт Ф. Энгельс писал:

«Жизни и росту каждой партии обычно сопутствует то, что в ее недрах развиваются и борются друг с другом умеренное и крайнее направления, и тот, кто без дальнейших околичностей исключает крайнее, только способствует его росту. Рабочее движение основано на острейшей критике существующего общества, критика является его жизненной стихией, как же может оно само избежать критики, стремиться запретить споры? Неужели же мы требуем от других свободы слова для себя только для того, чтобы вновь уничтожить ее в собственных рядах?» (ПСС М. и Э., т.37, стр. 276–277).

Об этом же Ф. Энгельс саркастически писал К. Каутскому:

«Поистине великолепно, что внутри фракции раздались голоса с требованием установить цензуру над «Die neue Zeit»…..Это в самом деле блестящая мысль: после освобождения немецкой социалистической науки от бисмарковского закона против социалистов, подчинить ее новому закону против социалистов, который сами социалисты должны сфабриковать и проводить в жизнь». (Там же, т.38, стр.33).

Запрет мысли, цензура над печатным и устным словом во всех случаях вредна, опасна для конечной цели пролетарской революции. Но мне, как и многим моим сверстникам, это стало ясно только ретроспективно. Я помню, как в двадцатых годах, будучи молодым членом партии, я тоже считал, что «революция — высший закон» и что в ее интересах можно пренебрегать любыми принципами демократии — «буржуазной демократии», как мы ее тогда называли, что расценивать эту демократию по западным принципам есть не что иное, как измена революции.

Поэтому то, что Плеханов вскоре после II съезда изменил свою точку зрения и стал вновь отстаивать демократические принципы, не вызывало у нас ничего, кроме презрения к нему, как к «предателю революции». Так думали мы, принадлежавшие к молодой партийной интеллигенции. Что же говорить о более широких слоях? Вспомним, например, очень правдивую фигуру Нагульнова из «Поднятой целины» Шолохова, когда он (Нагульнов) набрасывается на Разметнова, отказывающегося участвовать в раскулачивании («с бабами и детишками воевать не буду»).

«— Гад, — выдохнул звенящим шепотом, стиснув кулаки, Нагульнов, — как служишь революции? Жа-лость? Да я… тысячи становь зараз детишков, баб, дедов… Да скажи мне, что надо их в распыл… Для революции надо… Я их из пулемета… всех порешу!»

То-то и страшно, что «скажи ему только, что для революции надо». Вот Сталин и сказал… И пошли «в распыл» — не тысячи, миллионы! Надо было это революции? Нет, не надо было. И не может ей быть необходимо такое жертвоприношение. И если бы революция научила людей слушать голос своего разума и совести, а не только приказ, то и Нагульнов такой был бы невозможен…

Ценности демократии я и мои товарищи по институту впервые восприняли, когда в двадцатых годах начали изучать произведения Маркса и Энгельса под руководством таких преподавателей, как Д. Б. Рязанов. Мы, конечно, не могли не видеть, что принципы, провозглашавшиеся основоположниками научного коммунизма, резко расходятся с той политикой, которую проводит наша партия. Но мы считали, что централизация власти, запрет «инакомыслия» и прочее явления временные, вызванные тем, что страна находится в состоянии осады. Мы верили, что с переходом на мирное положение будут осуществлены демократические методы управления страной.

И вот, когда республика действительно перешла на мирное положение, в 1923–1926 годах, в партии появились и обострились разногласия именно по вопросу о демократии. Может быть, и под свежим впечатлением от прочитанных работ Марса и Энгельса многие из нас (я, в частности) присоединились к оппозиции, которая предлагала перестроить партию на демократический лад.

При этом мы, надо признаться, и не думали о предоставлении прав другим социалистическим партиям (о чем тоже в свое время писали Маркс и Энгельс) так далеко мы не шли. Но мы считали, что внутри правящей партии должна существовать полная свобода критики, невзирая на лица, свобода фракций и группировок, свободные высказывания в печати и на собраниях, ничем не стесняемые выборы парторганов и прочее. (Мы тогда еще не понимали, что свобода, основанная на привилегии, — это не свобода).

Но Маркс и Энгельс неоднократно высказывались и о принципах внутрипартийного строительства, всякий раз подчеркивая необходимость широких дискуссий внутри партии и категорически отвергая опасения насчет неизбежного якобы в результате таких дискуссий раскола партии (аргумент, которым, кстати сказать, широко пользовались сталинисты уже в 20-х годах).

«Партия настолько велика, — писал Ф. Энгельс В. Либкнехту, — что абсолютная свобода мнений внутри нее является необходимостью. Иначе просто нельзя ассимилировать и воспитать многочисленные новые элементы, пришедшие в партию. Новому пополнению в 700.000 человек нельзя вдалбливать, как школьникам, тут необходимы дискуссии и даже небольшая потасовка. Возможности раскола не приходится опасаться ни в малейшей степени. Самая большая партия в империи не может существовать без того, чтобы в ней не проявлялись в изобилии всякого рода оттенки. Надо избегать даже видимости диктатуры…» (ПСС, т.37, стр. 379)

Ни Маркс, ни Энгельс, правда, не писали о том, как должны строиться внутрипартийные отношения в правящей партии и вовсе не предполагали, что она будет единственной, то есть будет избавлена от критики извне. Вероятно, это обстоятельство (однопартийная система) весьма способствовало тому, что уже в двадцатые годы в партии все больше перегибалась палка в сторону «единства» и партийной дисциплины. И чем дальше, тем больше (особенно в сталинские времена) насаждалась мысль, что открытая критика недостатков опасна, так как ею могут воспользоваться враги.

Такого рода опасения высказывались и некоторыми немецкими социал-демократами в связи с критикой Марксом Готской программы. По поводу этих опасений Энгельс писал:

«…этот испуг был вызван, прежде всего, опасением: а как используют публикации наши противники? Перепечатка вещи в официальном органе притупляет жало выступлений наших противников и дает возможность сказать: смотрите, как мы сами себя критикуем, мы — единственная партия, которая может себе это позволить. Попробуйте-ка последовать нашему примеру! Это и есть именно та правильная позиция, которую этим людям следовало бы занять с самого начала». (ПСС, т.37, стр.17)

Сейчас на Западе и в кругах правой эмиграции очень модно утверждать, что современное советское общество и есть практическое осуществление теоретических идей и взглядов Маркса и Энгельса. Это или злостный обман, или печальное заблуждение. Современное советское общество есть воплощение сталинизма, а сталинизм не только не вытекает из марксизма, но прямо противоречит ему. Достаточно сопоставить многочисленные высказывания Маркса и Энгельса (как в теоретических работах, так и в письмах) о необходимости свободы мысли, свободы критики, открытой правдивой информации, о недопустимости цензуры и т. п. с установленной Сталиным и строго проводящейся современным советским руководством идеологической монополией, ненавистью к критике, цензуре не только взглядов, но и информации.

Запрещение на информацию в наш век бурного развития средств информации чрезвычайно показательно для реакционного характера советского общества. В СССР запрещена публикация самой разнообразной информации: о положении заключенных в тюрьмах и лагерях (особенно политических заключенных); о работе органов МВД и КГБ; о настроениях в армии; об эпидемиях, стихийных бедствиях, авиационных и железнодорожных катастрофах. Запрещается опубликование статистики — не только о выпуске стратегических видов продукции, но и, скажем, о выпуске и продаже водки, о заработной плате и ценах в сравнении с аналогичными данными западных стран и т. п.

Можно представить себе, как реагировал бы на такие запреты Энгельс, писавший в одном из своих писем:

«Благодарю вас… за ваше решение излагать нам факты такими, каковы они в действительности. Наше товарищество достаточно сильно, чтобы знать подлинную правду, даже если она окажется неблагоприятной, и ничего так не могло бы ослабить его, как дутые отчеты, не имеющие под собой никакой реальной почвы». (ПСС, т.33, стр.212).

«Дутые отчеты, не имеющие под собой никакой реальной почвы», стали бытовым явлением в нашей стране, о чем невольно свидетельствует даже подцензурная печать. «Приписками», «туфтой», «липой» занимаются все — от руководства Госплана до рядового бригадира — и это, конечно, ослабляет страну и развращает людей.

Примером того, какое оздоровляющее влияние имела бы свобода критики в нашей стране, может служить даже та половинчатая критика, которой после XX съезда КПСС был подвергнут Сталин. Уже самый факт открытого обсуждения в печати и на собраниях трудящихся доклада «О культе личности Сталина» оздоровил атмосферу в партии и стране. К сожалению, эта критика быстро была свернута и фактически запрещена, а культ вождя, искусственно созданный десятилетиями систематического восхваления, очень быстро возобновился в отношении Л. И. Брежнева и временами носит характер даже комический.

В западных партиях, гораздо менее склонных к культу личности, чем русские, тоже возникали временами тенденции обожествлять своих руководителей. Против таких тенденций всегда решительно выступали Маркс и Энгельс. В частности, это относится к возникшему одно время в германской социал-демократической партии культу Лассаля. «Мне бросается в глаза, писал Энгельс Марксу, — …попытка сделать из Лассаля полубога… Но эти люди как будто для того и родились, чтобы кого-нибудь обожествлять.» А Бебелю, который тогда был одним из руководителей германской социал-демократии, Энгельс тогда же писал: «Культ Лассаля привит искусственно, привит благодаря тому, что мы молчаливо терпели его вопреки нашим убеждениям. Вам, партии, нужна социалистическая наука, и она не может существовать без свободного развития».

Культ личности вреден потому, что он мешает свободному развитию социалистической науки, считали Маркс и Энгельс, и они боролись не только против культа Лассаля, но и против попыток установить культ Маркса и Энгельса. Можно привести бесчисленное количество свидетельств этого, как и того, что не выносил восхваления своей личности В. И. Ленин.

После смерти Ленина его последователи, такие как Зиновьев и Сталин, предоставив его имени почет и славу, выхолостили революционное содержание его учения. Об этом ярче всего сказано Троцким. В книге «Моя жизнь» он писал:

«В эпигонской литературе Ленин изображается приблизительно так, как суздальские иконописцы изображают святых и Христа: вместо идеального образа получается карикатура. Как ни стараются богомольцы подняться над собою, но, в конце концов, они отражают на дощечке лишь свои собственные вкусы, и вследствие этого дают свой собственный, но лишь идеализированный портрет… Да, Ленин был гениален, полный человеческой гениальностью. Но Ленин не был механическим счетчиком, не делающим ошибок. Он делал их гораздо меньше, чем сделал бы всякий другой в его положении. Но ошибки у Ленина были, и очень крупные ошибки, в соответствии с гигантским размахом всей его работы». (стр. 194).

В книге «Что такое СССР и куда он идет?» Л. Д. Троцкий писал:

«Отношение к Ленину, как к революционному вождю, было подменено отношением к нему как к главе церковной иерархии. На Красной площади воздвигнут был, при моих протестах, недостойный и оскорбительный для революционного сознания мавзолей. В такие же мавзолеи превращались официальные книги о Ленине. Его мысль разрезали на цитаты для фальшивых проповедей. Набальзамированным трупом сражались против живого Ленина и против Троцкого». (стр. 257).

Сталин и следующие за ним руководители поступали не так как Маркс, Энгельс и Ленин, а так, как Лассаль. Хотя все они, вместе взятые, не обладали и десятой долей ума и таланта Лассаля. Одну характерную в этом отношении подробность о Сталине сообщил в своем секретном докладе XX съезду Н. С. Хрущев: Сталин, редактируя свою биографию, всюду своей собственной рукой усиливал восхваления в свой адрес. Можно себе представить, как изо всех сил старались возвеличить его придворные биографы! И все-таки Сталину и этого показалось недостаточно…

Культ вождя, как и все прочие отрицательные явления, был результатом отступления от демократии и, в первую очередь, ликвидацией одного из основных демократических принципов — гласности. Засекречена была статистика. Дипломатия из открытой превратилась в тайную. Непроницаемой тайной окуталась в первую очередь деятельность органов безопасности, суда, прокуратуры.

Л. Д. Троцкий считал, что разрушение советской демократии было не только результатом злой воли Сталина, но и отражало некий объективный процесс. В какой-то мере это правильно, однако, с моей точки зрения, Троцкий слишком большое значение придает объективным факторам и слишком малое — деятельности Сталина.

Конечно, подавление советской демократии началось еще при руководстве Ленина. Приходится признать, что корни его заложены еще в ленинском принципе «демократического централизма», обоснованного им в известной работе «Что делать» в 1903 году.

Этот принцип построения партии с момента своего провозглашения и до настоящего времени имеет как своих сторонников, так и противников. В начальный период существования РСДРП противником этого принципа был Ю. Мартов, позднее к нему присоединился и Плеханов, выступивший со статьей «Централизм и бонапартизм». В статье этой он писал: «Централизм — это мертвая петля на шее партии, это бонапартизм, если не абсолютная монархия старой, дореволюционной манеры».

Одним из решительных противников демократического централизма был до 1917 года и Л. Д. Троцкий. Вступив в большевистскую партию, он принял этот принцип, но в 1923 году, в своей брошюре «Новый курс» постарался развить его демократическую сторону. Возможно, что если бы его толкование демократического централизма было принято партией, ей удалось бы построить социализм «с человеческим лицом». При Сталине же этот принцип действительно довел партию и страну до еще большей централизации, чем монархия старого образца.

В книге воспоминаний «Моя жизнь», изданной в Берлине в 1930 году, Л. Д. Троцкий дал характеристику основных принципов построения большевистской партии и изложил первоначальную историю ее заражения ядом бюрократизма. Он писал:

«Октябрьскую победу подготовила и обеспечила большевистская партия. Она же построила советское государство, вправив ему крепкий костяк. Перерождение партии стало причиной и следствием бюрократизации государства.

Внутренний режим партии характеризовался методом демократического централизма. Сочетание этих двух понятий не заключает в себе ни малейшего противоречия. Партия зорко следила не только за тем, чтобы ее границы оставались всегда строго очерченными, но и за тем, чтобы все те, кто входил в эту границу, пользовались действительным правом определять направление партийной политики. Свобода критики и идейной борьбы составляли неотъемлемое содержание партийной демократии. Нынешнее утверждение о том, будто большевизм не мирится с фракциями, представляет собой миф эпохи упадка. На самом деле история большевизма есть история борьбы фракций. Да и как могла бы подлинная революционная организация, ставящая себе целью перевернуть мир и собирающая под свои знамена отважных отрицателей, мятежников и борцов, жить и развиваться без идейных столкновений, без группировок и временных фракционных образований?… Дальнозоркости большевистского руководства удавалось нередко смягчать столкновения и сокращать сроки фракционной борьбы, но не более того. На эту кипучую демократическую основу опирался Центральный Комитет, из нее он почерпал смелость решать и приказывать. Явная правота руководства на всех критических этапах создала ему высокий авторитет, этот драгоценный моральный капитал централизма. Режим большевистской партии, особенно до прихода к власти, представлял, таким образом, полную противоположность режиму нынешней секции Коминтерна с их назначенными сверху «вождями», совершающими поворот по команде, с их бесконтрольным аппаратным высокомерием по отношению к низам, сервильным по отношению к Кремлю. Но и в первые годы после завоевания власти, когда партию прохватило административной ржавчиной, каждый большевик, не исключая и Сталина, назвал бы злостным клеветником того, кто показал бы ему на экране образ партии через 10–15 лет. В центре внимания Ленина и его сотрудников стояла неизменно забота об ограждении большевистских рядов от пороков, связанных с властью. Однако, чрезвычайное сближение, отчасти прямое слияние партийного аппарата с государственным нанесло уже в те первые годы несомненный ущерб свободе и эластичности партийного режима. Демократия сжималась по мере того, как нарастали трудности. Первоначально партия хотела и надеялась сохранить в рамках Советов свободу политической борьбы. Гражданская война внесла суровую поправку в эти расчеты. Оппозиционные партии были запрещены одна за другой. В этой мере, явно противоречащей советской демократии, вожди большевизма видели не принцип, а эпизодический акт самообороны.

Быстрый рост правящей партии при новизне и грандиозности задач неизбежно порождал внутренние разногласия. Оппозиционные течения в стране оказывали, по разным каналам, давление на единственную легальную политическую организацию, усиливая остроту фракционной борьбы. К моменту завершения гражданской войны она принимала столь острые формы, что угрожала потрясением государственной власти. В марте 1921 года, в дни Кронштадтского восстания, вовлекшего в свои ряды немалое число большевиков, Х съезд партии счел себя вынужденным прибегнуть к запрещению фракций, то есть к перенесению политического режима в государстве на внутреннюю жизнь правящей партии. Запрещение фракций мыслилось, опять таки, как исключительная мера, которая должна отпасть при первом серьезном улучшении обстановки. В то же время ЦК с чрезвычайной осторожностью применял новый закон, больше всего заботясь о том, чтобы он не привел к удушению внутренней жизни партии. Однако, то, что по первоначальному замыслу, считалось лишь вынужденной данью тяжелым обстоятельствам, пришлось как нельзя более по вкусу бюрократии, которая ко внутренней жизни партии стала подходить исключительно под углом зрения удобств управления…

Одновременно с теорией социализма в одной стране пущена была в оборот для бюрократии теория о том, что в большевизме Центральный Комитет — все, партия — ничто.

Аппарат завоевал себе необходимую независимость. Демократический централизм уступил место бюрократическому централизму. В самом партийном аппарате производится теперь, сверху вниз, радикальная перестановка. Главной доблестью большевика объявляется послушание. Под знаменем борьбы с оппозицией идет замена революционеров чиновниками. Требование партийной демократии являлось все время столь же настойчивым, сколь и безнадежным лозунгом всех оппозиционных группировок.

Известная нам платформа левой оппозиции требовала в 1927 году, чтобы в уголовный кодекс введена была специальная статья, карающая как тяжкое государственное преступление всякое прямое или замаскированное гонение на рабочего за критику…»

Взамен этого в уголовный кодекс были внесены статьи, облегчающие преследование оппозиции.

Против централистских излишеств в двадцатых годах в разное время выступали на съездах и конференциях многие старые уважаемые большевики: группа «Демократического централизма» (децисты) в лице В. Смирнова, Сапронова, И. Коссиора, Врачева, И. Стукова и др.; «Рабочая оппозиция» Шляпников, Коллонтай, Медведев, Лутовинов и др., Е. А. Преображенский и многие другие.

Что касается В. И. Ленина, то он в разные периоды партийной жизни в зависимости от внутренней и международной обстановки выдвигал на первый план то демократические, то централистские стороны провозглашенного им принципа. Даже на Х съезде партии, где была принята известная резолюция о единстве партии и дисциплине, запрещавшая фракции (которую Сталин сделал вечной), одновременно по инициативе Ленина была принята резолюция, идеи которой почти аналогичны идеям «Нового курса» Троцкого. В этой резолюции, в частности было записано:

«П.16. Нужно сблизить «верхи» и «низы», военных работников и гражданских, профессионалистов и советских, старых и новых членов партии, «молодых» и «стариков». Без решения этой основной задачи не может быть выполнена гигантская строительно-хозяйственная роль пролетарского авангарда.

П.17. Эта задача не может быть решена при сохранении старой организационной формы. Очередные потребности момента требуют новой организационной оболочки. Такой формой является форма рабочей демократии. Курс на рабочую демократию должен быть взят с такой же решительностью, так же энергично проводиться в жизнь, как в прежние период проводился курс на милитаризацию партии…»

И действительно, совсем недавно, на II конгрессе Коминтерна Владимир Ильич в своих тезисах записал такой пункт:

«Партии, принадлежащие к Коммунистическому Интернационалу, должны быть построены по принципу демократического централизма. В нынешнюю эпоху обостренной гражданской войны коммунистическая партия сможет выполнить свой долг лишь в том случае, если она будет организована наиболее централистским образом, если в ней будет господствовать железная дисциплина, граничащая с дисциплиной военной, и если ее партийный центр будет являться властным, авторитетным органом с широкими полномочиями, пользующимся всеобщим доверием членов партии».

Не являются ли проявлением беспринципности эти противоречащие друг другу заявления, сделанные В. И. Лениным за короткий период? Нет, ибо это вопрос не принципов, а тактики — изменилась обстановка, меняется и тактика. Демократический централизм — весьма гибкий и удобный тактический инструмент: он позволяет осуществлять руководство и быстро принимать решения, не прибегая к малоподвижной дискуссионной машине парламентского типа. Но он и таит в себе большие опасности. Даже при таком честном, идейном руководстве, как ленинское, демократические принципы систематически нарушались именно благодаря чрезмерной централизации. Так, руководили страной фактически не ЦИК и Совнарком, как полагалось по конституции, а ЦК партии и его Политбюро: ЦИК лишь оформлял решения, принятые ЦК. Все основные вопросы, раньше чем выноситься на обсуждение правительства, рассматривались Политбюро, и в руках партийного руководства таким образом сосредоточивалась не только партийная, но и государственная власть.

Незадолго до смерти В. И. Ленин в своем «Завещании» выразил тревогу по поводу того, что в руках генсека Сталина оказалась «необъятная власть». Это, как показала жизнь, была обоснованная тревога, но беда была не только в личных качествах Сталина, а и в неправильных взаимоотношениях между партией и государством. «Корень зла, — проницательно сказал Бухарин в беседе с Каменевым в 1928 году, — в том, что партия и государство слились».

В демократических странах с многопартийной системой такого слияния произойти не может. Там партия, побеждающая на выборах, требует от своих представителей, получающих государственную власть, проведения общей политической линии партии, но не вмешивается каждодневно в государственные деда. Демократический централизм, при всех своих недостатках, тоже давал возможности для разделения функций между партией и государством: достаточно было отделить деятельность ЦИК и Совнаркома от постоянной опеки ЦК, предоставить им право самостоятельно принимать решения и назначать людей на все государственные посты. И председатель Совнаркома, и председатель ЦИК как члены партии, конечно, были бы подотчетны ей, но эта подотчетность была бы в общем направлении политики, а не в каждодневных решениях. В этом случае генеральный секретарь партии занимался бы (как это, впрочем, и было до болезни Ленина) только партийно-политической работой, а не государственными делами.

Ленин не пошел на такое высвобождение правительства из-под опеки партии, и это было его крупнейшей ошибкой. Именно поэтому Сталин и приобрел ту самую «необъятную власть», о которой с такой тревогой писал Ленин в своем «Завещании».

После смерти Ленина вмешательство партии в функции органов власти было доведено — и в центре, и на местах — до гиперболических размеров. Заседания Совнаркома часто вообще не созывались: решал ЦК, а точнее — Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК, а Совнарком оформлял соответствующее решение «опросом». Народные комиссары (министры) получали директивы прямо из ЦК. Больше того, при Сталине в партии был создан колоссальный аппарат по всем отраслям управления и хозяйства страны, параллельный по своим функциям советскому и хозяйственному аппаратам, но стоящий над ними.

Как я уже говорил, подавление демократии началось еще при Ленине. В 1919 году были закрыты все органы печати небольшевистских партий, в том числе и социалистических, была введена цензура. Несколько позже все политические партии, кроме РКП(б), были вообще запрещены.

Когда высланный в 1929 году из страны Троцкий выступил в западной печати с обвинениями Сталина в репрессиях против оппозиции, социал-демократическая и либеральная пресса напомнила Троцкому о его и Ленина репрессиях в отношении других социалистических партий.

Отвечая на это, Троцкий подчеркивал, что запрещение других партий не вытекало из теории или доктрины большевизма, что это было временной экстренной мерой обороны пролетарской диктатуры в отсталой, истощенной и окруженной врагами стране. Он напоминал, что тогда, когда политическая борьба с контрреволюцией приняла особо острый характер и переросла в гражданскую войну, партии меньшевиков и эсеров стали на сторону контрреволюции — и подавление их стало вынужденной необходимостью.

Троцкий признавал, что господство одной партии послужило исходным пунктом для тоталитарной сталинской системы. Но, утверждал он, причина такого развития не во временном запрещении других партий, а в ряде поражений пролетариата в Европе и Азии. Если бы революция победила хотя бы в одной только Германии, надобность в запрещении других партий сразу отпала бы.

Аналогичное положение сложилось внутри партии в период Кронштадтского восстания, когда, по предложению Владимира Ильича, были запрещены фракции и дискуссии по платформам. В аналогичных условиях, писал Троцкий, любая демократическая партия, стоящая у власти, объявляет страну на военном положении.

Все это, в общем, верно. Верно, но неполно и потому недостаточно точно. Л. Д. Троцкий не говорит здесь о том, что и после окончания гражданской войны, когда страна вступила в период мирного строительства, руководители партии во главе в Лениным не пошли на ослабление централизации, на разрешение других социалистических партий или хотя бы только на разрешение фракций внутри правящей партии. Если на Х съезде подавление «Рабочей оппозиции» еще можно было (как и запрещение фракций) как-то оправдать Кронштадтским мятежом, то чем оправдать подавление той же оппозиции на XI съезде партии? Как совместить с подчеркнутым Троцким заявлением о временном характере запрещения социалистических партий, вызванного «осадой» страны, тот факт, что уже в мирное время ни Ленин, ни Троцкий, и никто другой из лидеров партии не выступили с предложением разрешить образование фракций и допустить существование других партий? Мало того, когда старый большевик Г. Мясников после Х съезда, провозгласившего новую экономическую политику, выступил с предложением отказаться от монополии правящей партии и дать свободу печати всем — «от монархистов до анархистов», предложение это не было принято.

Длительная монополия одной партии делала свое дело: большевики привыкали к монополии и отвыкали от критики — сначала от критики извне, а потом и от критики внутри собственной партии. Это вело к бюрократизации и загниванию основного костяка партии, не говоря уже о том, что важнейшие принципиальные вопросы, по которым неизбежно возникали разногласия, не могли быть правильно решены без предварительного анализа путем честных и открытых дискуссий, т. е. демократическим путем.

Некоторые утверждают, что широкие политические дискуссии могли привести к расколу партии, гибельному в условиях капиталистического окружения. Но, во-первых, дискуссии, даже самые острые, вовсе не обязательно ведут к расколу, что доказано деятельностью партии в первые годы после Октябрьской революции. Во-вторых, раскол, если он вызван принципиальными соображениями, менее опасен для партии, чем сталинское «единство», достигаемое путем уничтожения оппозиции. И это тоже доказано жизнью.

Несомненно, в ленинских взглядах на организационный вопрос было противоречие, метко подмеченное еще деятелями «Рабочей оппозиции»: противоречие между стремлением Ленина привлечь трудовые массы к управлению страной и к борьбе с бюрократизмом — и его же линией на централизм и подавление внутрипартийной демократии. Эта линия и привела к тому, что в руках ЦК партии (а потом — лично Сталина) сосредоточилась «необъятная власть».

Сталин потому стал обладателем такой власти, что до него ею уже пользовался Ленин. Конечно, это были разные люди, разные личности. Ленину власть была нужна не для себя лично, и пользовался он ею разумно. Он всегда внимательно выслушивал критиков, старался брать от них все здоровое и положительное, старался обеспечить присутствие оппозиционно настроенных членов партии на съездах и конференциях, давал им возможность высказаться и никогда не мстил, не сводил счеты, не напоминал о прошлых ошибках. Конечно, все эти черты характера диаметрально противоположны сталинским, но нельзя, чтобы линия и политика великой правящей партии целиком зависела от того, кто окажется ее лидером. Нужен демократический механизм, предохраняющий партию и от ошибок в выборе лидера, и от всевластия этого лидера, каким бы он ни был.

Очень многие — как русские, так и зарубежные — писатели пытались анализировать черты ленинского характера под углом зрения того, как повлияли они на характер русской революции и на последовавшие затем изменения советской власти. Одной из наиболее интересных (хотя и спорных) работ является незаконченная (частично только в набросках) повесть Василия Гроссмана «Все течет», не опубликованная в СССР. Я приведу из нее большую выдержку:

«На протяжении истории русского революционного движения черты народолюбия, присущие многим русским революционным интеллигентам, чья кротость и готовность идти на муки не имеет, кажется, себе равных со времен древнего христианства, смешались с чертами противоположными, но также присущими многим русским революционерам-преобразователям, — презрением и неумолимостью к человеческому страданию, преклонением перед абстрактным принципом, решимостью истреблять не только врагов, но и своих товарищей по делу, едва они хоть в чем-нибудь отойдут от понимания этих абстрактных принципов. Сектантская целеустремленность, готовность подавить живую сегодняшнюю свободу ради свободы измышленной, нарушить житейские принципы морали ради принципа грядущего давали о себе знать и проявились в характере Пестеля, и в характере Бакунина и Нечаева, и в некоторых высказываниях и поступках народовольцев. Суть подобных людей — в фанатичной вере.

Ленин в споре не искал истины, он искал победы. Ему во что бы то ни стало надо было победить, и для победы хороши были многие средства. Здесь хороши были и внезапная подножка, и символическая пощечина, и символический условный ошеломляющий удар по кумполу. Русская революция для него не была русской свободой. Но власть, к которой он так страстно стремился, была нужна не ему лично.

Вот здесь проявляется одна из особенностей Ленина: сложность характера, рожденная из простоты характера. Для того чтобы с такой мощью жаждать власти, надо обладать огромным политическим честолюбием, огромным властолюбием. Черты эти грубы и просты. Но ведь этот политический честолюбец, способный на все в своем стремлении к власти, был лично необычайно скромен, власть он завоевывал не для себя. Тут кончается простота и начинается сложность».

С характеристикой, данной В. Гроссманом Ленину, во многом перекликается характеристика, принадлежащая Н. Бердяеву в его книге «Истоки и смысл русского коммунизма»:

«…Ленин не теоретик марксизма, а теоретик революции… Он интересовался лишь одной темой, которая менее всего интересовала русских революционеров, темой о захвате власти, о стяжении для этого сил. Поэтому он и победил. Он один заранее, задолго до революции думал о том, что будет, когда власть будет завоевана, как организовать власть. Ленин империалист, а не анархист. Все мышление его было империалистическим, деспотическим. С этим связана прямолинейность, узость его миросозерцания, сосредоточенность на одном, бедность и аскетичность мысли, элементарность лозунгов, обращенных к воле. Тип культуры Ленина был невысокий, многое ему было недоступно и не известно… Он много читал, много учился, но у него не было обширных знаний, не было большой умственной культуры. Он приобретал знания для определенной цели, для борьбы и действия… Он всю жизнь боролся за целостность и последовательность в борьбе, она невозможна без целостности догматического вероисповедания, без ортодоксии… Добро было для него все, что служит революции, зло — что ей мешает. Революционность Ленина имела моральный источник, он не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации. Но став одержимым максималистической революционной идеей, он в конце концов потерял непосредственное отношение к живым людям, допускал обман, ложь, насилие, жестокость. Ленин не был дурным человеком, в нем было много хорошего. Он был бескорыстный человек, абсолютно преданный идее, он даже не был особенно честолюбивым и властолюбивым человеком, он мало думал о себе. Но исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе. Ленин был человек судьбы, роковой человек, в этом его сила.

Ленин был революционером до мозга костей именно потому, что всю жизнь исповедовал и защищал целостное, тоталитарное мировоззрение, не допускал никакого нарушения этой целостности. Отсюда же непонятная на первый взгляд страстность и яростность, с которой он борется против малейших отклонений от того, в чем он видит марксистскую ортодоксию. Он требует ортодоксальных, согласных с тоталитарностью миросозерцания, т. е. революционных взглядов на познание, на материю, на диалектику и т. п. от всякого, кто себя считает марксистом, кто хочет служить делу революции. Если же вы не диалектический материалист, если вы в чисто философских, гносеологических вопросах предпочитаете Маха, то вы изменяете тоталитарной целостной революционности и должны быть исключены…

… Целью Ленина, которую он преследовал с необычайной последовательностью, было создание сильной партии, представляющей хорошо организованное и железно дисциплинированное меньшинство, опирающееся на цельное революционно-марксистское миросозерцание. Партия должна иметь доктрину, в которой ничего нельзя изменить, и она должна готовить диктатуру над всей полнотой жизни. Сама организация партии, крайне централизованная, была уже диктатурой в малых размерах. Вся Россия, весь русский народ оказался подчиненным не только диктатуре коммунистической партии, ее центральному органу, но и доктрине коммунистического диктатора в своей мысли и своей совести. Ленин отрицал свободу внутри партии, и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. Это и есть диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин. Ленин мог это сделать потому, что он соединил в себе две традиции — традиции русской революционной интеллигенции в ее наиболее максималистских течениях и традиции русской исторической власти в ее наиболее демократических проявлениях.

… Но, соединив в себе две традиции, которые находились в XIX веке в смертельной вражде и борьбе, Ленин мог начертать план организации коммунистического государства и осуществить его».

(Подчеркнуто в процитированных отрывках из В. Гроссмана и Н. Бердяева всюду мной. — Авт.)

Итак, и В. Гроссман, и Н. Бердяев определяли «ленинскую суть» в исторической преемственности его миросозерцания, соединившего в себе традиции русской левой интеллигенции с традициями русской исторической власти.

Что ж, в какой-то степени они были правы. Несмотря на то, что в основе экономических и философских взглядов В. И. Ленина лежит марксистская материалистическая доктрина, разработанные Лениным методы ее осуществления коренным образом отличаются от методов, рекомендованных основоположниками марксизма. В частности, и организационная политика партии и советской власти, разработанная Лениным, базировалась на традициях русской революционной интеллигенции, а не на близких Марксу и Энгельсу традициях западной демократии.

Когда В. Гроссман и Н. Бердяев пишут о Ленине как о человеке, жаждавшем власти, с этим нельзя согласиться. Но когда они пишут о фанатичности Ленина, — они правы. Да и ни одна революция не обходилась без фанатиков. Когда они пишут, что ради своей идеи он был готов не только истребить своих врагов, но заклеймить и своих товарищей, если они отойдут от его линии, они тоже были близки к истине. Все эти черты ленинского характера вытекали из его одержимости и целеустремленности. А цель была — не абстрактная свобода, о которой пишет Гроссман, а победа мировой революции.

Когда Ленин добивался от ЦК скорейшей подготовки и проведения Октябрьского восстания, он исходил из совершенно правильной мысли, что в России в 1917 году, в силу ряда причин, создалась совершенно неповторимая ситуация, которой в следующий раз может и не быть, и даже наверняка вскоре не будет. Что мировая революция созрела, и ей нужно только дать толчок, и этот толчок при сложившемся международном положении может исходить только из России. Октябрьская революция в России — стране недостаточно развитой и цивилизованной, к социализму не подготовленной — была для него не цель, а только средство, факел, который должен был зажечь революцию мировую и способствовать освобождению человечества — в том числе и России. И когда Ленин подавлял советскую демократию, запрещал другие партии, организовывал ЧК, шел, как писал Гроссман, на нарушения житейской морали, — он делал все это для достижения той же цели — мировой революции как пролога к освобождению человечества. И факты, казалось, подтверждали реальность, осуществимость этой цели: восстания солдат в войсках интервентов, протесты и забастовки рабочих в странах, осуществлявших интервенцию против Советской России, революционная ситуация в Германии, распад Австро-Венгерской монархии… Если бы мировая революция пришла вовремя, и совместными усилиями рабочих России и передовых капиталистических стран удалось бы создать новое социалистическое общество, свободное от всех видов подавления личности, год Октябрьской революции стал бы для всего человечества годом летоисчисления новой, счастливой эры…

Но история игнорирует сослагательную форму «если бы»… Намечавшаяся Лениным перспектива не осуществилась — и появилась естественная потребность в переоценке роли и значения Октябрьской революции. Теперь большинство историков и философов коренной ошибкой руководителей Октябрьской революции считает то, что во имя сомнительной перспективы грядущих идеалов они пошли на подавление сегодняшней свободы.

Такой ретроспективный взгляд имеет свои основания. Не следует только подстраивать под него искусственно сконструированные оценки личности того или другого руководителя революции. Так абсолютно необоснованно приписывать Ленину мстительность. Ленину, который рассматривал Зиновьева и Каменева, мешавших осуществить Октябрьскую революцию, как предателей, как самых злостных противников, а через несколько дней после победы выдвигает тех, кого вчера «бил по кумполу» на самые ответственные посты в партии и в государственном аппарате. Нет, такие мелкие чувства, как мстительность были Ленину совершенно чужды.

Неверно также утверждение Н. Бердяева, будто В. И. Ленин был империалистом. Может быть, «империализм» Ленина Бердяев увидел в том, что он стремился к мировой революции? Но Ленину было совершенно несвойственно стремление к захвату чужих территорий и даже к «экспорту революции». Он стремился лишь к освобождению собственной революционной воли пролетариев всех стран.

Н. Бердяев пишет также, что Ленин допускал обман и ложь. Вообще говоря, нет ни одного политика в истории и современности, который не пользовался бы этими средствами. И нет среди них ни одного, который хотя бы вполовину был столь правдив, как Ленин, и ни один объективный человек не сможет это опровергнуть. Ленин говорил вслух правду, как бы неприятна или опасна она ни была.

Другое дело, что развитие событий не оправдало прогнозов Ленина. Ни совершенные большевиками насилия, ни принесенные ими жертвы не привели к построению справедливого социалистического общества. Наоборот, насилия лишь подорвали авторитет революционной власти в мировом рабочем движении, что привело к результатам прямо противоположным тем, на которые рассчитывали большевики.

После спада мировой революции властью овладела реакционная часть партии. Отвыкнув от борьбы идей, партия все чаще стала прибегать к методам принуждения. Поскольку других партий давно уже не было, большевики разучились защищать свои идеалы демократическими методами, но зато хорошо освоили разнообразные полицейские способы борьбы, в частности — внедрение секретной агентуры, причем в таких масштабах, которых до сих пор не знала история государств. Вербуя десятки тысяч секретных агентов, их убеждали, что они призваны-де выявлять «маскирующихся врагов революции». Это разлагало широкие круги близких к власти людей, вырабатывая у них психологию двуличия и двоемыслия.

Л. Д. Троцкий, признавая, что большевики с самого начала применяли не только убеждение, но и принуждение — нередко в самой суровой форме, подчеркивал, что впоследствии бюрократия эту систему принуждения захватила в свои руки и монополизировала. Каждый этап развития, писал Троцкий, даже такие катастрофические, как революция и контрреволюция, имеет свои корни в предшествующем этапе и перенимает известные его черты. Это же произошло и с системой принуждения. Созданная большевиками и вышедшая из революции, она вышла из-под контроля партии и приобрела самодовлеющее значение в руках бюрократии. В конечном счете, большевики сами стали жертвой созданной ими системы.

История развития и укоренения органов ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ есть в значительной мере история перерождения партии и Советской власти. ЧК, созданная вначале как временный аппарат, нацеленный против активных врагов революции, стала вскоре предметом культа — пожалуй, раньше, чем что-либо другое. Никто не предупреждал и не оговаривал, что создание этого аппарата является вынужденным отступлением от принципов социализма. Наоборот, делалось все, чтобы вызвать любовь и уважение к этому учреждению, романтизировать его, в сущности, полицейскую деятельность. Отсюда такие поэтические эпитеты, как «меч революции», «карающая рука пролетариата» и прочие.

А под покровом этой романтики ЧК, превратившись из учреждения временного в постоянное, да еще наделенное особыми правами и полномочиями, потеряла свой «чрезвычайный» характер и стала обычным, только очень мощным и совершенно беззаконным аппаратом. Дав ВЧК право разлагать изнутри, методом провокации, партии своих политических противников, руководители большевистской партии предопределили будущую гибель собственной партии. Эффективность провокации как метода тщательно изучалась в недрах органов безопасности. Были написаны труды, в которых обобщался опыт разложения партий меньшевиков, эсеров и других, из этого опыта выводились закономерности для будущих операций.

Каких? Против кого?

Мощный аппарат органов безопасности, огражденный от масс, стал функционировать по собственным законам. Чтобы оправдать свое существование, ему требовались провокации, и это помогло Сталину использовать его в своих личных целях.

Так система подавления была увековечена вместо того, чтобы, как это планировалось вождями Октябрьской революции, ликвидировать ее по мере укрепления новой власти и ослабления врагов революции. Ведь и диктатура, и органы государственной власти были нужны революции не сами по себе, не как самоцель, а лишь как временное средство устоять в борьбе против жестоких и опасных врагов. Устоять — значило не только сохранить власть, но и сохранить моральный облик, соответствующий высоким идеалам социализма, сохранить чистоту движения.

Но руководство партии перестало об этом заботиться. Они продолжали прибегать к террору и тогда, когда он уже потерял свое революционное значение, когда вражеские армии были разбиты.

Не «укрепление государства» планировали вожди Октябрьской революции, а постепенное ослабление его роли как органа подавления. В. И. Ленин связывал борьбу с бюрократизмом с развитием широкой демократии. Л. Д. Троцкий тоже считал, что советское государство должно раствориться в советской демократии. В программе РКП(б), разработанной Лениным и принятой VIII съездом партии, было записано:

«Работа в этом направлении неразрывно связана с осуществлением главной исторической задачи Советской власти, именно перехода к полному уничтожению государства…» (В. И. Ленин, ПСС, т.38, стр.93).

Впоследствии, уже за границей, Троцкий писал, что социалистическая цивилизация разовьется только с упадком государства. Этот простой и непреложный закон содержит в себе, — писал он, — безапелляционное осуждение существующего в настоящее время в СССР политического режима.

Советская демократия, — писал далее Троцкий, — не абстрактное или умственное политическое требование. Она становится для страны вопросом жизни или смерти. Государство, вышедшее из революции, существует впервые в истории. Теоретики коммунизма и строители СССР надеялись, правда, что гибкая и ясная советская система позволит государству мирно преобразоваться и, по мере того как общество осуществит свою экономическую и культурную революцию, раствориться и зачахнуть. Жизнь оказалась более сложной, чем теория. Пролетариат отсталой страны должен был произвести социалистическую революцию. Ему, — писал Л. Д. Троцкий, — вполне очевидно придется заплатить за свою историческую привилегию второй революцией против бюрократического абсолютизма.

В 1940 году, в беседе с американским журналистом Ю. Клеймановым Л. Д. Троцкий говорил, что в передовых странах социалистическая революция примет совершенно иные формы. Чем в большем количестве стран окажется сломленной капиталистическая система, тем слабее будет становиться сопротивление господствующих классов, тем менее острым будет характер революции, менее принудительными — формы диктатуры пролетариата, тем короче будет период этой диктатуры и тем скорее общество возродится на основах новой, более полной, более совершенной и более человеческой демократии.

Социализм, — писал Троцкий, — не имел бы никакой ценности, если бы не принес с собою не только юридическую неприкосновенность, но и полное ограждение всех интересов личности. Человечество не потерпит, продолжал он, тоталитарной мерзости кремлевского образца. Политический режим в СССР он характеризовал не как новое общество, а как худшую карикатуру на старое.

Как согласовывал Сталин, провозглашавший свою якобы преданность ленинизму, свою концепцию о завершении строительства социализма в СССР и об укреплении социалистического государства, с ленинской теорией об отмирании государства при социализме?

На ХVIII съезде партии Сталин отвечал на этот вопрос так: «Необходимость государства вызывается капиталистическим окружением и вытекающими из него опасностями для страны социализма».

Но государство, — говорил Троцкий, — есть по самому существу своему власть человека над человеком. Социализм же имеет своей задачей ликвидировать власть человека над человеком во всех ее формах. Если государство не только сохраняется, но крепнет и становится все более свирепым, значит, социализм еще не осуществлен. Если привилегированный слой советской бюрократии является плодом капиталистического окружения, значит, в капиталистическом окружении в отдельной социалистической стране социализм невозможен.

Для борьбы с империалистической опасностью, — писал Троцкий, — рабочее государство нуждается в армии, в командном составе, в разведке и пр. Значит ли это, что рабочее государство нуждается в полковниках, генералах и маршалах с соответствующими окладами и привилегиями?

А раз правящая каста, военная и гражданская, усиливается, то это означает, что общество удаляется от социалистического идеала, а не приближается к нему, независимо от того, кто виновен в этом: внешние империалисты или внутренние бонапартисты.

Итак, сталинскому утверждению, что при социализме роль государства не только не уменьшается, а значительно возрастает, Троцкий противопоставил совершенно четкую, марксистско-ленинскую точку зрения: социалистическая цивилизация может развиваться только с упадком государства.

Действительность подтверждала точку зрения Л. Д. Троцкого. Сталин и сталинисты твердили о завершении строительства социализма, а в стране росло неравенство: разрыв между доходами бюрократии и заработной платой трудящихся становился все больше. Роль государства выросла до размеров почти чудовищных: оно проникало во все поры советского общества, во все сферы жизни человека, рабочие были прикреплены к заводам, крестьяне — к колхозам. Система паспортов и прописки отменила свободу передвижения и свободный выбор места жительства. Опоздание на работу приравняли к уголовному преступлению, а уклонение от натуральной повинности — к измене родине. Границы государства были окружены такой цепью войск и служебных собак, какой не знала пограничная охрана ни одной страны: практически никого не впускали и не выпускали. Каждый советский гражданин, облагодетельствованный «самой демократической в мире» Конституцией был обязан (как обязан и сейчас) голосовать за одного-единственного кандидата, указанного властью.

Что касается внутрипартийной жизни, то ее уже не было. Было кладбище. За пять лет (с 1934 по 1939 годы) по официальным данным из партии исключили не менее 500 тысяч человек. Какая часть из них расстреляна или погибла в тюрьмах и концентрационных лагерях, точно не известно, но во всяком случае речь идет о сотнях тысяч, разделивших участь миллионов беспартийных. Те, кто остались на воле, были смертельно запуганы: всякое упущение приравнивалось, если это находило нужным начальство, к саботажу. Поэтому каждый боялся проявить инициативу, никто не хотел брать на себя ответственность. Отсюда упадок хозяйства, ослабление и деморализация кадров.

Еще хуже обстояло дело в области культуры, для которой насилие особенно губительно. Троцкий писал, что Сталин со свойственной ему эмпирической ограниченностью из творческой роли революционного насилия в определенный исторический период сделал вывод о всеобщей роли насилия вообще. И началась неограниченная диктатура невежества и лжи над искусством, литературой, наукой, которая отравляла (и продолжает отравлять и сейчас) духовную жизнь народа. Бездарности, моральные ничтожества, приспособленцы и тупицы командовали одаренными учеными, писателями, художниками, из которых многие были арестованы, сосланы или расстреляны, а другие — запуганы и затравлены.

«Бездарный негодяй, — писал Троцкий, — предписывал науке маршрут и диктовал искусству правила творчества».

«В борьбе против партийной оппозиции литературные школы оказались одна за другой задушены. Дело шло, впрочем, не об одной литературе. Во всех областях идеологии производилось опустошение, тем более решительное, что на большую половину бессознательное.

Нынешний правящий слой считает себя призванным не только политически контролировать духовное творчество, но и предписывать ему пути развития. Безапелляционное командование распространяется в одинаковой мере на концентрационные лагеря, агрономию и музыку.

Губительно действует тоталитарный режим на художественную литературу. Борьба направлений и школ сменилась истолкованием воли вождей. Для всех группировок создана общая принудительная организация, своего рода концентрационный лагерь художественного слова. Жизнь советского искусства своеобразный мартиролог. После директивной статьи «Правды» против «формализма» начинается эпидемия унизительных покаяний писателей, художников, режиссеров и даже оперных певиц. Все наперебой открещиваются от собственных прошлых грехов.

Диктатура пролетариата отражает прошлое варварство, а не будущую культуру. Она налагает, по необходимости, суровые ограничения на все виды деятельности, в том числе и на духовное творчество, но ни в коем случае не претендует на роль командира в области науки и литературы. При довольно «консервативных» личных художественных вкусах, Ленин политически оставался в высшей степени осторожен в вопросах искусства, охотно ссылаясь на свою некомпетентность. Покровительство Луначарского, народного комиссара просвещения и искусств, всяким видам модернизма нередко смущало Ленина, но он ограничивался практическими замечаниями в частных беседах и оставался крайне далек от мысли превратить свои литературные вкусы в закон».

В 1924 году, уже на пороге нового периода, Л. Д. Троцкий так формулировал отношение государства к различным художественным группировкам и течениям:

«Ставя над всеми ими категорический критерий: за революцию или против революции — предоставлять им в области художественного самоопределения полную свободу.

Когда диктатура имела горячую массовую базу под собою и перспективу мирового переворота перед собою, — писал Троцкий, — она не боялась опытов, исканий, борьбы школ, ибо понимала, что только на этом пути может быть подготовлена новая культурная эпоха. Народные толщи еще трепетали всеми фибрами и думали вслух впервые за тысячу лет.

Все лучшие молодые силы искусства были захвачены за живое. В те первые годы, богатые надеждами и отвагой, созданы были… лучшие произведения революционной литературы. К тому же времени относится, кстати сказать, и создание замечательных советских фильмов, которые, при бедности технических средств, поразили воображение всего мира свежестью и напряженностью подхода к действительности». (137–138)

То, что писал Троцкий дальше, справедливо не только для характеристики Сталина, но и для характеристики его наследников и продолжателей:

«Никто, включая Гитлера, не нанес социализму таких убийственных ударов, как Сталин. Немудрено: Гитлер атаковал рабочее движение извне, Сталин изнутри. Гитлер громил марксизм, Сталин не только громил, но и проституировал его. Не оставалось ни одного не поруганного принципа, ни одной не запятнанной идеи. Сами имена «социализм» и «коммунизм» жестоко скомпрометированы с того времени, как бесконтрольные жандармы, живущие по паспорту «коммунистов», наименовали социализмом свой жандармский режим… Профанация! Казарма ГПУ — не тот идеал, за который боролся рабочий класс. Социализм означает насквозь прозрачный общественный строй, совпадающий с самоуправлением трудящихся. Режим же Сталина основан на заговоре управляющих против управляемых».

Показывая несовместимость социализма и сталинизма, Л. Д. Троцкий писал:

«Социализм означает непрерывный рост общего равенства, Сталин воздвиг систему отвратительных привилегий.

Социализм имеет целью всесторонний расцвет личности. Где и когда личность была так унижена, как в СССР?

Социализм не имел бы никакой цены вне бескорыстных, честных, человечных отношений между людьми. Режим Сталина пропитал общественные и личные отношения ложью, карьеризмом и предательством».

Представляют интерес соображения Троцкого о мыслимых путях возрождения социалистического строя в СССР, в частности — о переходе от однопартийной к многопартийной системе, о свободе критики и свободе выборов, об освобождении науки и искусства от оков цензуры, о возвращении внешней политики к традициям интернационализма и др. Правда, даже эти, намечаемые Троцким пути, не давали еще полной гарантии от опасных тенденций людей, стоящих у власти. Как показал опыт не только Октябрьской революции, но и послесталинского периода, гарантировать социалистический характер общества может только твердое укоренение трех принципов: полного равенства в оплате труда, гласности и ничем не ограниченной, частой и обязательной сменяемости выборных лиц.

18. О так называемых «заслугах» Сталина

Официальная советская история СССР и история КПСС усиленно муссируют версию о величайших заслугах Сталина в превращении России из страны аграрной в индустриальную и в победе над германским фашизмом.

Что касается военных заслуг Сталина, то легенда о них уже в значительной степени разоблачена в ряде трудов военных историков, воспоминаниях полководцев и политических деятелей. Но убеждение в том, что Сталин, подобно Петру Первому, преобразовал Россию и сделал ее могущественной индустриальной державой, удивительно живуче, и его придерживаются даже такие несомненные противники Сталина, как Милован Джилас и ряд буржуазных политологов.

Живучесть этого вымысла тем более непонятна, что в самом факте превращения России в течение полстолетия в одну из самых крупных индустриальных держав мира нет ничего из ряда вон выходящего. Примерно за такой же исторический срок, например, Япония превратилась из страны полуфеодальной в одну из самых передовых стран мира. Ныне по объему производства промышленных товаров Япония занимает третье — после США и СССР — место, а темпы роста ее народного хозяйства вообще сравнимы с темпами роста хозяйства СССР. Так, с 1945 по 1973 гг. народное хозяйство СССР выросло в 12 раз, а Японии — в 70 раз (почти такое же «чудо» произошло в ФРГ).

Неверно поэтому утверждение Джиласа, что Сталин, превратив Россию из отсталой в передовую индустриальную державу, принес этим победу идее коммунизма и осуществил эту идею в обществе и государстве. Ничего специфически социалистического и коммунистического в этом превращении нет. Конечно, для более успешной эксплуатации трудящихся Сталин и его аппарат использовали и коммунистические лозунги, и ту гибкую маневренную систему, которая была создана в России революционным пролетариатом, и то доверие, которое трудящиеся массы испытывали тогда к коммунистической партии. Все это было нужно Сталину для утверждения своего господства, все это способствовало превращению России в могучую державу, но не сделало и не могло сделать Советский Союз социалистической страной, превосходящей по своим экономическим показателям передовые капиталистические страны.

Несмотря на свое бесспорное индустриальное могущество, СССР до сих пор значительно отстает от этих стран (и еще больше отставал от них при Сталине) прежде всего по производительности труда — показателю, более всего характеризующему превосходство того или иного общественного строя (характерно, что именно по этому показателю наша статистика не дает сравнительных данных). Отстает СССР по ряду отраслей промышленности — и как раз тех, которые определяют технический прогресс (кибернетика, приборостроение и др.).

Чрезвычайно характерным и опасным является многолетнее, нарастающее отставание от передовых стран Запада в производстве сельскохозяйственной продукции. Здесь надо подчеркнуть, что сельское хозяйство СССР отстает от сельского хозяйства именно индустриальных стран, так что пытаться объяснить это индустриализацией, по меньшей мере, нелепо. Из всех развитых стран только Япония вынуждена в больших размерах импортировать сырье и некоторые продукты питания, но это объясняется ограниченностью ее территории и бедностью естественных ресурсов. СССР же обладает гигантскими посевными площадями и огромными запасами естественных богатств. Чем же объяснить, что из страны, экспортирующей сельскохозяйственную продукцию, Советский Союз превратился в страну, зависящую от ввоза из США зерна и других сельскохозяйственных продуктов?

Ничем иным, как политикой Сталина: его дикими методами коллективизации, уничтожением идейных и квалифицированных кадров, консерватизмом и инертностью партийной бюрократии, распоряжавшейся по своему усмотрению наукой, культурой, производством. К тому же, боясь проникновения правдивой информации, сталинский аппарат резко ограничил внешние связи — особенно ученых и деятелей культуры. Наука же, по самой природе, не терпит ни тоталитарной команды, ни изоляции. Неисчислим вред, который причинило и причиняет советской науке сталинское командование, в том числе некомпетентное вмешательство лично Сталина в область науки (вспомним невежественное запрещение генетики и кибернетики как «буржуазно-идеалистических» теорий).

О каких же заслугах Сталина перед страной и народом может идти речь? Если бы не сталинские «ежовые рукавицы», процесс индустриализации страны и укрупнения ее сельского хозяйства шел бы нормальным, естественным путем, творческие силы трудящихся, не скованные диктаторским режимом и не отягощенные необходимостью содержать колоссальный бюрократический аппарат, показали бы действительно чудеса. Можно без преувеличения предполагать, что если бы во главе СССР после смерти Ленина не встал Сталин, наша страна по всем экономическим показателям была бы сейчас впереди на 20–25 лет. Громадные потери, которые уже понесла и продолжает нести страна от диктаторских методов управления, от нерациональной, бесхозяйственной организации труда, от внедрившихся за десятилетия и ставших привычными «липы», «туфты», обмана и самообмана, — все это результат ликвидации Сталиным начатков социалистической демократии, зарождавшихся было в стране. Только одни потери скота в ходе раскулачивания и коллективизации (от которых по сию пору не может оправиться наше животноводство) в ценностном выражении поглощают весь прирост, достигнутый промышленностью за первые годы индустриализации. А все последующее? Разорение колхозов в результате лишения колхозников стимулов к работе? Громадные потери от нерациональной организации труда, от неправильного хранения и использования материалов, сырья, оборудования, продукции? А длительное омертвление капитальных вложений в незавершенном строительстве, ввод в эксплуатацию новых предприятий с морально устаревшим оборудованием? Да мало ли — все перечислить просто невозможно. Еще хочется лишь сказать о политике в области оплаты труда — политике, как нельзя нагляднее показывающей, что социализмом у нас и не пахнет.

Не говоря уже о том, что в стране до сих пор продолжает занимать ведущее положение столь любимая Сталиным сдельщина, сдерживающая рост производительности труда, но зато создающая видимость перевыполнения норм, негоден был сам провозглашенный Сталиным принцип: «предпосылкой повышения заработной платы является повышение производительности труда». Проведение в жизнь этого «принципа» не вело к повышению производительности труда, оно лишь развращало трудящихся, толкая их к обману, припискам, снижению качества продукции.

Милован Джилас, возможно, прав, когда называет Сталина организатором новой социальной системы. Только какой? Социализмом ее, во всяком случае, не назовешь. Пожалуй, лучше многих других характеризует эту систему родная дочь Сталина, Светлана Аллилуева, в своей книге «Только один год»:

«Для меня, — писала она, — было много труднее освободиться от мифов и лжи, чем для любого сталиниста. Все, что охватывает собою этот политический термин, всегда было чуждо мне. Даже когда я узнала многое, мне еще долго представлялось, что отец сам был жертвой системы, а не ее создателем и двигателем.

НЕТ, жертвами были другие, жертвами были миллионы людей.

А он дал свое имя системе кровавой единоличной диктатуры. Он знал, что делал, он не был ни душевнобольным, ни заблуждающимся. С холодной расчетливостью утверждал он свою власть и больше всего на свете боялся ее потерять. Поэтому первым делом его жизни стало устранение противников и соперников, а потом уже все остальное. В пореволюционной России он воскресил абсолютизм, террор, тюрьмы, бюрократию, полицию, шовинизм и империалистическую внешнюю политику. В стране, где демократия в 1917 году оставалась выкидышем истории и умерла тут же после рождения, это только укрепило его власть и славу».

В последних словах Аллилуевой кратко, но выразительно изложена суть сталинской идеологии, имеющей много общего с идеологией тысячелетней русской монархии (хотя сталинская практика во многом «превосходила» своих предшественников), но не имеющей ничего общего с гуманной и прогрессивной идеологией основоположников коммунизма, да и с Лениным, который шел лишь на временное подавление демократии.

И глубоко неправ В. Гроссман, утверждая, что Сталин потому-де стал после смерти Ленина во главе государства, что он якобы лучше всех друзей Ленина выражал основную его суть. «Ненависть Сталина к лидерам оппозиции, писал В. Гроссман, — была ненавистью к тем чертам характера, которые противоречили ленинской сути. Сталин казнил ближайших друзей и соратников Ленина потому, что они, каждый по-своему, мешали осуществиться тому главному, в чем была сокровенная суть Ленина».

Это — абсурд, вытекающий из того абсурда, до которого довел В. Гроссман свою, в общем, имеющую основания мысль о влиянии тысячелетнего рабства России на характер русской революции. Доведя свою мысль до абсурда, В. Гроссман заявляет, что это тысячелетнее рабство создало и воспитало «сокровенную суть» В. И. Ленина.

Нет, Ленин воспитывался на демократических традициях своих предшественников на Западе и в России — и именно его «сокровенная суть» состояла в стремлении к освобождению всего человечества, к международному братству, а не к личной власти и господству русского великодержавия, в чем состояла «сталинская суть».

19. Эволюция сталинского режима

Еще в 1929 году, характеризуя путь, по которому сталинская группировка шла к неограниченной власти, Л. Д. Троцкий писал: «…реакция может придти не только после буржуазной революции, но даже после революции пролетарской». Жизнь подтвердила правоту этого теоретического утверждения Л. Д. Троцкого, как и своевременность его более раннего предостережения о возможном перерождении партийных кадров — предостережения, казавшегося многим из нас в 20-е годы чрезмерно пессимистическим.

Прошло полвека — и теперь мы видим, что предсказания Л. Д. Троцкого, к сожалению, не только сбылись, но и, выражаясь сегодняшним языком, «перевыполнены». Эволюция советского общества, начавшаяся с внутрипартийного преследования левой оппозиции, закономерно привела к бесконтрольной власти правящей касты (класса?) бюрократии и фактическому бесправию подавляющей массы народа.

Перерождение советской власти не было, конечно, мгновенным. Это был длительный процесс, растянувшийся на несколько десятилетий, в течение которых шла (особенно вначале) борьба между силами реакции и революции. Впрочем, после кровавых репрессий конца 30-х годов и вплоть до смерти Сталина сил, которые могли остановить процесс сползания режима в сторону реакции, уже почти не было.

Смерть Сталина и решения XX, а затем ХХII съездов партии принесли некоторую надежду на то, что удастся возродить социалистический характер советского общества. Некоторые попытки хотя бы приостановить процесс сползания были, действительно, предприняты Н. С. Хрущевым. К ним относятся не только массовая реабилитация и освобождение заключенных и резкое сокращение (на первых порах) репрессий против инакомыслящих, но и некоторое ослабление цензуры, некоторые (весьма робкие) попытки очистить историю партии и страны от сталинской лжи и сокращение (тоже очень робкое и незначительное) чрезмерных благ для высокопоставленных сановников. Но все это проводилось сверху, без всякого контроля и участия широких масс, без всякого пересмотра законов, в порядке «дарования милости». И «милости» эти очень скоро были отняты самим же Хрущевым, а затем еще более рьяно — теми, кто его сместил.

Сегодняшняя советская бюрократия обладает неизмеримо большей силой и влиянием, чем в 20-е годы, когда о ней писал Л. Д. Троцкий. Со всеми социалистическими принципами она давно покончила. Однако последнего шага она все же не делает: на открытую реставрацию капитализма не идет. Как и прежде, она пользуется социалистической, марксистской, коммунистической терминологией, хотя этот словарь, ставший для нее чем-то вроде «закона божия», все гуще прослаивается терминами, взятыми из словаря националистически-шовинистского.

Почему наше бюрократическое руководство продолжает пользоваться социалистическим словарем? Сознательно ли оно обманывает массы, сея иллюзии, будто продолжает дело Ленина? Или, может быть, обманывается само, веря в то, что говорит?

Вероятно, и то, и другое. Среди наших руководящих деятелей есть, конечно, и законченные циники, которые прекрасно понимают, что никакого социализма у нас нет, да и не нужен им никакой социализм, а нужна власть и предоставляемые ею блага. Но есть, надо полагать, и другие, думающие, что они в самом деле строят социализм в каком-то своем понимании этого слова. Тут и «двоемыслие», гениально обрисованное Оруэллом, и укоренившееся у них, прошедших сталинскую школу, представление о естественном сочетании социализма с великодержавностью (как же, ведь они построили социализм «в одной, отдельно взятой стране»!), и простая теоретическая безграмотность. Современные руководители партии — это не Ленин, не Троцкий, не Бухарин. Они не имеют ни глубоких знаний, ни собственных теоретических концепций. Они держат около себя специалистов (философов, историков, экономистов и др.), которые пишут им доклады, готовят решения, а они принимают и прочитывают их. Специалисты, может быть, и понимают, как обстоит дело по существу, но действуют так, как им велят мало что понимающие политики.

Так они и правят страной вот уже более четверти века — по сталинским методам, с именем Сталина если не на устах, то в умах и сердцах.

Но мир изменился — и открыто следовать сталинскому курсу они кое в чем просто не в состоянии. Так, хотя СССР, благодаря своему могуществу, все еще удерживает в своей орбите ряд стран Восточной Европы и сохраняет свое влияние в большинстве коммунистических партий, советскому руководству сегодня приходится проявлять в международной политике гораздо больше гибкости, чем допускал Сталин. Безоговорочного подчинения, которого требовал Сталин от всех компартий, сегодняшние руководители КПСС уже добиться не могут. Не говоря уже о полностью отпавшем Китае, им приходится делать ряд уступок странам-сателлитам и компартиям капиталистических стран, которые (особенно итальянская, испанская, французская и др.) по ряду вопросов открыто критикуют КПСС и СССР. Даже свою поддержку полуфашистских режимов в ряде стран «третьего мира» (Ливия, Сирия, Ирак, Йемен и др.) им приходится маскировать, объявляя эти режимы «освободительными» и «прогрессивными».

Что касается внутренней политики, то здесь советское руководство особенно консервативно и неуступчиво, особенно старается сохранить сталинские нравы, хотя в ряде случаев тоже вынуждено отступать.

Больше всего советские руководители боятся свободной информации, потому что им нечего противопоставить ей. Отсюда — засекречивание ряда сведений, которые ни в одной стране мира не являются секретными, отсюда — ксенофобия, усиленно насаждавшаяся Сталиным и оставшаяся со сталинских времен незыблемым принципом воспитания советского человека. Отсутствие свободы печати и свободы критики позволяет скрывать от советских трудящихся как огромный разрыв их условий жизни с условиями жизни правящей верхушки, так и неизмеримое отставание их материального уровня от уровня трудящихся западных стран. Свободное общение с иностранцами способно прорвать этот заслон. И поэтому и сейчас, как при Сталине, всякий иностранец (даже член братской компартии) рассматривается как потенциальный шпион, за ним и за теми советскими людьми, которые с ним общаются, устанавливается слежка, и постепенно люди начинают бояться контактов с иностранцами. Что и требуется! Выработан также устойчивый (хотя и негласный) кодекс правил, которыми регламентируется поведение людей, получающих разрешение выезжать за границу. Чрезвычайно неодобрительно относятся наши власти к бракам советских людей с иностранцами. При Сталине такие браки были вообще запрещены специальным законом (что кажется чудовищным в Европе в XX веке). Сейчас этот сталинский закон отменен, но неофициальные попытки помешать таким бракам продолжаются.

Чем объяснить такое болезненно-подозрительное отношение наших властей к общению советских людей с иностранцами? Боязнью шпионажа? Но, не говоря уже о том, что для шпионажа сейчас существуют средства куда более совершенные, чем вербовка отдельных, часто даже малокомпетентных людей, все применяемые методы не против него направлены и от него не гарантируют. Через какое бы анкетное сито ни пропускались направляемые за границу работники, а нет-нет, да и оказываются среди них пользовавшиеся «особым доверием» Шевченко и Пеньковские. Потенциальная возможность шпионажа существует для всех стран, и во всех странах с этим борются специальные органы разведки, что не мешает всем гражданам спокойно ездить за границу и обратно, посещать иностранцев и принимать их у себя.

Нет, ограничение общения советских людей с зарубежными гостями, воспитание их в духе национальной ограниченности и ксенофобии преследует другую цель: воспрепятствовать свободному потоку информации — в нашу страну о жизни за рубежом и из нашей страны о том, как живем мы. Одной из причин яростного преследования инакомыслящих является их обращение к международной общественности, ибо внутри страны, лишенной гласности, обратиться за помощью просто некуда. И неизбежно возникает закономерность: чем больше преследуют людей за высказываемые ими мысли, чем чаще становятся протесты, тем более ожесточенно и беззаконно привлекают власти мыслящих людей к уголовной ответственности, сажают их, здоровых, в психиатрические больницы, лишают работы по специальности и пр.

Конечно, в силу ряда причин — и прежде всего в силу международных факторов — современные власть имущие бюрократы уже не могут позволить себе осуществить террор против инакомыслящих в таких масштабах, в каких его осуществлял Сталин. Время от времени они вынуждены даже идти на уступки, освобождать и высылать за границу наиболее известных диссидентов, которых они, разумеется, предпочли бы сгноить в тюрьмах, как делал это Сталин. Но меньший масштаб террора не меняет сути тоталитарного режима, не дает подавляющему большинству народа тех политических, национальных, социальных и религиозных свобод, которые обещаны были Октябрьской революцией и отобраны бюрократией.

Такова эволюция советского строя — от диктатуры пролетариата до диктатуры бюрократической касты.

Бюрократия, однако, неоднородна. Большинство современных руководителей СССР занимает центристские позиции, однако все большую силу набирают правые, националистические и шовинистические элементы. Не знаю, существуют ли «левые», но если есть они в бюрократической касте, то их очень мало, а в руководящей головке партии их и вовсе нет. Центристское же руководство все больше склоняется в сторону правых и, хотя время от времени и посылает слабые удары в сторону уж очень открыто высказывающихся погромщиков, окопавшихся в ряде журналов и газет, фактически их поддерживает и охраняет от критики слева. Достаточно назвать имена Сафронова, Маркова, Шевцова, Семанова, Емельянова, Палиевского, Глазунова (можно значительно увеличить список), чтобы понять, как сильно влияние правых в современной советской массовой литературе, публицистике, телевидении и др., и какой внушительной поддержкой сверху они пользуются. Для примера можно сказать, что чудовищная многостраничная мазня И. Шевцова именно благодаря своей реакционно-шовинистической направленности издается тиражами в 200 и 300 тысяч экземпляров, а бульварный роман В. Пикуля, имеющий целью доказать, что Григорий Распутин был орудием сионистов, печатается в пользующемся популярностью журнале «Наш современник».

Левые — подлинно левые — не имеют вообще никакой возможности печататься: их произведения распространяются только через «самиздат» или если повезет — через «тамиздат». Однако читаются они советской интеллигенцией жадно, и, надо полагать, что очень многие из современных интеллигентов сочувствуют именно этому направлению, то есть борьбе за социализм «с человеческим лицом».

Однако масса интеллигенции разъединена и не готова к борьбе за демократизацию советского общества. Для каждого в отдельности, разъединенного с другими и не защищенного солидарностью, открытая борьба связана с большими опасностями. Она грозит отстранением от работы, запрещением печататься, лишением возможности заниматься избранной темой, давать концерты, выставлять свои картины, ставить спектакли, снимать фильмы и пр., не говоря уже о преследованиях более тяжелых. Поэтому большинство современных интеллигентов уклоняется от активного участия в борьбе за демократию и ограничивается тайным сочувствием.

Было бы неверным расценивать позицию всех этих людей огульно как шкурничество или трусость. Многие из них, каждый на своем месте, пытаются двигать вперед творческое сознание, творческую мысль, духовную жизнь советских людей. Мы знаем таких писателей, артистов, режиссеров, художников, деятельность которых вызывает глубокое уважение как у нас в стране, так и за рубежом. Несмотря на калечение цензурой, несмотря на вмешательство невежественных чиновников, они сохраняют в нашей стране высокие традиции русской культуры, науки, литературы. Если бы не было этих «легальных» сочувствующих, та тысяча или полторы тысячи диссидентов, которые самоотверженно борются за демократию, не имела бы такой атмосферы моральной поддержки.

Сейчас эти люди чураются политики — неофициальной, потому что она опасна, официальной — потому что она грязное дело. Но при повороте событий в сторону либерализации — хотя бы так, как это было при Хрущеве или Дубчеке, может произойти перекачка этих нравственно сохранившихся людей в сферу активной политической жизни. И тогда, когда будет возможна открытая апелляция левых интеллектуалов к массам, они очень быстро вытеснят как саму бюрократию, так и созданный ею большой слой привилегированной духовной челяди из числа тех же интеллигентов.

Интересы управляющей бюрократии прямо противоположны интересам народа и общества. Это основное противоречие можно проследить во всех областях общественной и государственной жизни, управляемой эволюционировавшим режимом. Эволюция эта, следовательно, полностью противоречит принципам большевистской программы, цели Октябрьской революции.

Каковы же перспективы дальнейшей эволюции советского общества? Куда и к чему мы можем прийти?

Вариантов много, но я остановлюсь лишь на наиболее вероятных.

Покуда существует обобществленное хозяйство, сохраняется база для реформ современного советского общества в направлении социализма. Однако при существующих условиях современный просталинский режим, если не будет войны, может существовать еще долго. Ибо до тех пор, пока современное руководство, худо ли, хорошо ли, обеспечивает развитие производительных сил страны и занятость людей и даже постепенно улучшает материальные условия их жизни, нет основания надеяться, что возмущение масс духовным и политическим рабством станет настолько сильным, чтобы привести к социальному перевороту.

Больше оснований предполагать, что модернизация общества произойдет путем реформ. По мере того, как современные руководители (уже достаточно старые и теперь) начнут отходить от власти, их станут заменять более молодые, не замешанные непосредственно в сталинских преступлениях. Они, конечно, воспитаны определенным образом, однако все же смогут более критически отнестись хотя бы к прошлому. И, быть может, либерализация режима начнется с пересмотра истории партии и советского государства, которую начнут излагать не по «установкам», как это делается сейчас, а по первоисточникам и архивным материалам, к которым будет открыт доступ.

То же может произойти с запрещенными сегодня произведениями художественной литературы. Нетрудно представить себе, что при смене руководства будут разрешены к печати «Раковый корпус» и «В круге первом» Солженицына, «Верный Руслан» Владимова, «Все течет…» В. Гроссмана и множество других книг, которые сейчас распространяются только в «самиздате» или печатаются за границей. Сегодня нам кажется это невозможным, но ведь издаются ныне в СССР книги М. Булгакова, О. Мандельштама, П. Васильева, Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, запрещенные вплоть до второй половины 50-х годов…

С появления правдивой истории и правдивой литературы может начаться процесс либерализации режима и демократизации общественной жизни. Конечно, это будет длительный процесс — и при любом обострении внешней или внутренней ситуации он может быть прерван приходом к власти правой группировки, возглавляемой военными, которые смогут обеспечить «сильное правительство» и которые найдут сторонников — что скрывать! — во всех слоях советского общества. Если победит эта — правая, националистическая — группировка, это может привести к возникновению трагической ситуации. Русская националистическая бюрократия может в открытую столкнуться с выросшей и окрепшей националистической бюрократией в союзных республиках и втянуть в это столкновение свои народы. То же может произойти и в странах народной демократии, где есть все основания для роста националистических настроений, направленных против русских. Все это может вылиться в гражданскую войну со всеми вытекающими отсюда и непредвиденными последствиями.

Но нельзя исключить из поля зрения и другие возможности развития советского общества — возможности, вытекающие из влияния внешних факторов. Так, например, приход к власти в своих странах парламентским путем коммунистов европейских компартий — Итальянской, Французской, Испанской и др. и вызванный этим подъем трудящихся масс может оказать революционизирующее влияние на так называемые социалистические страны, а через них — и на Советский Союз.

А. И. Солженицын, в интервью, данном им в ноябре 1974 г., спрашивал: «Где большевики вскрывали недостатки, где они говорили о своих ошибках?» Вот вам пример открытого признания пороков советского строя, и таких примеров у Ленина очень много.

Вот еще один пример открытой критики, пример того, что большевики при Ленине умели смотреть правде в глаза. Это не то, что теперь, когда руководство вернулось к старой царской формуле: внутренний враг — это «сионист» (тот же жид) и «инакомыслящий» (тот же студент), а бюрократ из врага стал опорой власти.

Сейчас наши писатели, артисты, музыканты, художники, спортсмены и др. стали миллионерами. Труд их оплачивается без ограничений. При этом они еще пользуются бесплатными дачами, особым медицинским обслуживанием и т. д. В те годы, когда действовало решение IX партконференции, член партии обязан был сдавать в партийную кассу все, что выходило за пределы партмаксимума.

Известно, что за десятилетия, прошедшие с тех пор, как была издана цитируемая книга Л. Д. Троцкого, производительные силы в СССР гигантски выросли. Однако это само по себе не придало — и не могло придать советскому обществу социалистический характер.

Разве этим тезисом не пытаются оправдывать многие преступления Сталина: поголовная коллективизация, раскулачивание, форсированная индустриализация, и т. п.

Так у нас и происходит. В советской печати, радио, по телевидению скрупулезно критикуется любое нарушение демократических свобод в других странах. А у нас они нарушаются неизмеримо больше и в гораздо более жестоких формах.

Вот уже больше сорока лет КПСС воспитывает своих членов именно как школьников, да и от школьников современная педагогика требует больше самодеятельности и инициативы. Все эти годы внутрипартийные дискуссии практически исключены из партийной жизни.

Имеется в виду — в направлении борьбы с бюрократизмом. В последующем, при пересмотре программы, партия отошла от этого ленинского принципа. Новая программа, разработанная при Хрущеве, исходит из увековечения государства и, сочетая его с социализмом, называет его «народным государством».

Как явствует из ранее цитированной мною книги «Еврокоммунизм и государство», близкую к позиции Л. Д. Троцкого точку зрения на вопрос о строительстве социализма в одной стране занимает ныне генеральный секретарь Испанский коммунистической партии Сантьяго Каррильо.

III. СТАЛИНСКАЯ МЕЖДУНАРОДНАЯ ПОЛИТИКА И ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

20. Сталин и германский вопрос

По официальным подсчетам советский народ потерял в Отечественной войне 20 миллионов человек. Кроме того, множество людей стали инвалидами, а другие попали в плен к фашистам, а затем — в советские лагеря.

Победа, таким образом, оплачена очень дорогой ценой.

Для того чтобы выяснить, почему так дорого обошлась нам победа, нужно вернуться к довоенному периоду. Прежде всего, нужно ответить на вопрос: как и почему удалось Гитлеру и его клике захватить власть в Германии? А затем: почему наша страна оказалась неподготовленной к нападению, и в начале войны терпела поражение за поражением, отступая и отдавая врагу обширные территории?

Я думаю, что эти два вопроса связаны. Я думаю, что поражения и огромные потери, понесенные нами в первый период войны, являются непосредственным результатом тупоумной и слепой политики Сталина, который сначала, противодействуя в Коминтерне союзу немецких коммунистов с социал-демократами, облегчил приход Гитлера к власти, а затем, предпочтя союзу с западными демократиями договор с фашистской Германией, облегчил ей нападение на Советский Союз.

Рассмотрим, как развивались события в Германии в 1930–1933 годах.

14 сентября 1930 года состоялись выборы в германский рейхстаг. Коммунисты получили на выборах 4 миллиона голосов, социал-демократы — 8,5 миллионов, национал-социалисты — 6,5 миллионов.

Казалось бы, тактику подсказывала сама жизнь. И логика, и мораль, и здравый смысл, и забота об интересах рабочего класса подсказывали двум пролетарским партиям объединиться, несмотря на все свои разногласия, в борьбе против самого страшного врага — фашизма. И если бы они это сделали, они не допустили бы прихода Гитлера к власти. Ведь коммунисты и социал-демократы вместе собрали 12,5 миллионов голосов против 6,5 миллионов голосов, поданных за нацистов.

Но Коминтерн, повинуясь Сталину, призвал германскую компартию «отвергнуть всякое соглашение с социал-демократами против фашизма и сосредоточить огонь на социал-демократах». Германская компартия выполнила директиву. Тогдашний ее руководитель Эрнст Тельман писал в Коминтерн по поводу итогов выборов утешительные реляции:

«Мы… не впали в панику. Мы констатировали трезво и серьезно, что 14 сентября было в известном смысле наилучшим днем для Гитлера, после которого наступят худшие дни».

На чем, собственно, был основан столь оптимистический прогноз? На отказе компартии от всех мыслимых союзников? На ругательстве «социал-фашисты», глубоко оскорбившем рабочих социал-демократов, которым фашизм угрожал так же, как коммунистам?

Благодаря тактике Сталина, на радость фашистам произошел раскол рабочего класса Германии и разрыв его передовых слоев с немецкими крестьянами и ремесленниками, которых Гитлер сумел привлечь на свою сторону.

Это предсказывал и от этого предостерегал Троцкий. Да, тот самый Троцкий, которого Сталин и его группировка обвиняли в том, что он никогда не понимал ленинской политики в отношении крестьянства и мелкой буржуазии. Троцкий понимал, что ситуация в Германии 1930–1933 года ни капли не похожа на ситуацию в России в 1917 году и что повторять ленинские зады не значит применять ленинскую тактику. А Сталин и Тельман именно повторяли зады. Они утверждали, что они ленинцы, потому что относились к германским социал-демократам в 1933 году так, как Ленин относился в 1917 году к русским меньшевикам. Хотя ничего общего в политической ситуации этих двух стран и в этих исторических периодах не было. В 1917 году стояла задача отобрать власть у буржуазии, и меньшевики, заключив союз с буржуазными партиями, мешали выполнению этой задачи. В 1933 году в Германии стояла задача преградить путь к власти фашистам, которые угрожали социал-демократам не меньше, чем коммунистам. Социал-демократы могли быть естественными союзниками коммунистов в борьбе против фашизма, и отказ от этого союза фактически был предательством.

В момент выборов в рейхстаг германским канцлером был Брюннинг. Ни Тельман, ни Сталин, ни руководство Коминтерна не делали различия между фашизмом, социал-демократией и Брюннингом. Они валили все в одну кучу и считали это «классовой линией».

Л. Д. Троцкий считал такую линию сугубо вредной и опасной. Обращаясь к Коминтерну и к компартии Германии, он писал:

«Вы ошибаетесь, что Гитлер и Брюннинг одно и то же. Вы ошибаетесь потому, что вы боитесь трудностей… Вы сдаетесь до того, как борьба началась, и провозглашаете, что уже потерпели поражение. Вы лжете. Рабочий класс расколот, ослаблен, но еще не уничтожен, его силы еще не исчерпаны. Брюннинг — переходная стадия — к чему? Либо к победе фашизма, либо к победе рабочего класса. Два лагеря готовятся к решающей битве».

Сталинское руководство Коминтерна и германской компартии не в состоянии было понять это. Они не поняли ни конкретной ситуации, сложившейся в Германии в 30-х годах, ни характера и особенностей участвовавших в политической борьбе партий, ни характера деятелей, стоявших во главе этих партий. В результате коммунисты противопоставили себя всем немецким политическим партиям, а значит и всем стоявшим за ними социальным слоям рабочим, крестьянам, городской мелкой буржуазии. Короче — германская компартия оказалась изолированной от германского народа.

До какой степени руководители германской компартии не понимали сложившейся ситуации, видно хотя бы из заявления, сделанного одним из этих руководителей Реммеле: «Пусть Гитлер возьмет власть. Он скоро обанкротится, и наступит наш час». Отвечая на это бахвальство, Троцкий с болью и негодованием писал: «Можно с уверенностью сказать, что народ, допустивший авантюриста захватить власть, не способен лишить его этой власти потом».

И это предсказание Троцкого оправдалось. Немецкий народ не смог самостоятельно освободиться от Гитлера: его устранила от власти, длившейся 13 лет, только победа во второй мировой войне антигитлеровской коалиции СССР и западных демократий. Той самой коалиции, от которой Сталин отказался в пользу союза с Германией, той самой коалиции, которая, будь она заключена раньше, могла бы предотвратить мировую войну или, во всяком случае, сделать ее менее длительной и кровопролитной.

Десятки раз говорил Троцкий о том, что только единый фронт коммунистов и социал-демократов способен преградить Гитлеру путь к власти. Он предупреждал, что в противном случае крайне правые партии Германии преподнесут власть Гитлеру.

«Они (правые) раздваивались между надеждой с помощью Гитлера разбить рабочих и боязнью, что это может привести к гражданской войне с непредвиденным исходом. Решительные действия левых усилили бы в глазах правых риск связаться с поддержкой Гитлера. Дезорганизация и бездействие левых снижали риск, толкали буржуазию, армию и Гинденбурга в объятия фашизма».

И толкнули. Когда немецкая буржуазия убедилась, что союз коммунистов и социал-демократов исключается, что германская компартия не в состоянии повести за собой ни расколотый рабочий класс, ни мелкую буржуазию, она сочла момент для кровопускания удобным и передала власть Гитлеру, который это кровопускание и осуществил.

Анализируя этот период, Троцкий писал:

«Ежедневные сталинские толки о социал-фашизме непрерывно увеличивали раскол в рабочем классе, давали главарям социал-демократии подходящий повод для антикоммунизма и облегчали им возможность проведения губительного курса. Только искренний и убедительный призыв к социал-демократическому сознанию и к уяснению собственных интересов, работа в гуще рабочего класса могли бы сломить барьер между двумя партиями».

Разумеется, ни Коминтерн, ни руководство компартии Германии не вняли предостережениям Троцкого, объявленного «агентом международной буржуазии». Наоборот, «Правда» и «Роте фане» обвинили Троцкого в паникерстве, в защите буржуазной демократии. Они утверждали, что без победы над социал-демократией не может быть обеспечена победа над фашизмом.

Только после того, как фашизм будет разбит, коммунисты смогут эффективно бороться против социал-демократов. Он не питал иллюзий насчет немецкой социал-демократии, прекрасно понимая реакционную сущность ее руководства. Но за германской социал-демократией шло громадное большинство немецких рабочих, а победить фашизм можно было только объединенными усилиями всего рабочего класса с привлечением мелкой буржуазии. Враг был общий: приход к власти Гитлера одинаково грозил и социал-демократам, и коммунистам. Спорить и бороться надо будет после победы.

Казалось бы, разница между тактикой революционной партии в период подъема и в период спада революционного движения должна была быть ясна руководству Коминтерна и Германской компартии. Нет, они нацеливали партию не против фашизма, а против социал-демократии и, конечно, против Троцкого.

«Троцкий, — заявлял Э. Тельман на заседании Исполкома Коминтерна, дает только один ответ. Коммунисты должны протянуть руку социал-демократам. Либо коммунистическая партия будет действовать совместно с социал-демократами, либо немецкий рабочий класс потерян для революции на 10–12 лет. Это теория полного банкротства, фашистская и контрреволюционная, наихудшая, наиболее опасная и преступная теория Троцкого за все последние годы его контрреволюционной пропаганды».

Жизнь показала, кто на деле оказался политическим банкротом, а кто до мельчайших деталей предсказал фактическое развитие событий.

«Приближается, — писал Троцкий, — один из решающих моментов истории, когда Коминтерн как революционный фактор может быть зачеркнут на политической карте для целой исторической эпохи…»

Все подтвердилось. И немецкий рабочий класс был потерян для революции, и германская партия благодаря послушному выполнению сталинской концепции (социал-демократы — «враг номер один») оказалась разгромленной и отброшенной от активного участия в политической жизни страны — не только на двенадцать лет господства фашизма, но и на последующие десятилетия (и посейчас она находится на задворках политической жизни). И Коминтерн как революционный фактор был зачеркнут и уничтожен. И, конечно, главное то, что именно благодаря принятой Коминтерном предательской политике Сталина Гитлеру и его клике была открыта дорога к власти.

Сталин не мог простить и не простил Троцкому его прогноз, в котором ясно и точно отразилась его, Сталина, постыдная роль в победе фашизма, его ответственность за цену, заплаченную за это и Россией, и Германией, и всей Европой, и делом пролетарской революции в особенности. Еще в вымученных политических процессах 1936–1938 годов он заставил бывших друзей Троцкого «признаваться» в своих и Троцкого связях с тем самым Гитлером, на борьбу с которым Троцкий призывал и коммунистов, и социал-демократов. Сталин мстил Троцкому за разоблачение его как пособника германской контрреволюции. Он окончательно отомстил Троцкому, вложив ледоруб в руку убившего его маньяка.

Сталин, помимо всего прочего, не понимал, с каким врагом предстоит иметь дело не только германскому рабочему классу и международному рабочему движению, но и мировой демократии и цивилизации вообще.

Троцкий это понимал.

«Поставлены под удар, — писал он, — не только завоевания германского рабочего движения, но и будущее цивилизации. В случае победы Гитлер не только сохранит капитализм, а сведет его к варварству. Взбесившийся мелкий буржуа отвергает не только Маркса, но и Дарвина, и XX веку противопоставляет мифы Х и XI веков, мистику расы и крови… От экономического материализма к зоологическому материализму… Все, что общество при нормальном развитии отвергает как экскремент культуры, теперь изрыгается через горло капиталистической цивилизации, которая извергает непереваримое варварство…»

Немногие в те времена, еще до прихода Гитлера к власти, были способны на такое глубокое и точное определение сущности гитлеризма, на такое предвидение последствий деятельности варварской фашистской машины.

В сравнении с дифференцированным анализом Троцкого, особенно жалкое впечатление производит политический лепет Сталина-Тельмана, для которых накануне взятия Гитлером власти все кошки были серы, все политические партии, кроме коммунистов, одинаково вредны.

Политически вопрос стоял тогда так: должна ли компартия Германии в условиях отлива революции и наступления фашизма поддержать коалиционное правительство Брюннинга-Брауна или выступить против него, что практически означало поддержать партию Гитлера?

Казалось бы, ответ ясен. Справедливо критикуя коалиционное правительство за непоследовательность и нерешительность, компартия должна была поддержать его против Гитлера, подталкивать к более решительной борьбе с фашизмом, а не выдвигать лозунг: «Долой правительство Брюннинга!» Такой лозунг был подарком Гитлеру, который стремился, устранив Брюннинга, стать на его место. Совершенно ясно было, что компартия и ее лидер Тельман не имели шансов в одиночку победить Гитлера, а шансы Гитлера победить Брюннинга с каждым днем росли. Поэтому, выдвигая лозунг «долой правительство Брюннинга!», германская компартия практически помогала Гитлеру расчищать путь к власти.

Следует отметить, что еще тогда, в начале 30-х годов, в приемах разрешения германской проблемы проявилось характерное для Сталина хамелеонство, стремление в целях политической выгоды использовать чуждые рабочему классу и компартии взгляды (позже это пышно развернулось во внутренней политике СССР). Так, поскольку Гитлер в демагогических целях, используя действительно отчаянное положение германских трудовых масс, выдвинул лозунг «народной революции», которая якобы должна освободить германский народ от произвола финансового капитала Антанты, — компартия Германии, стремясь переиграть Гитлера на патриотическом фронте, тоже выставила лозунг «народной революции». Сталинское руководство Коминтерна поддерживало такую тактику германской компартии еще и потому, что считало главным будущим противником СССР не Германию, а Францию и Англию. Сталин намеревался использовать в своих целях кампанию Гитлера против Версальского договора, надеясь таким образом отвлечь его от идеи похода на Восток.

Всю эту беспринципную возню ясно видел и решительно осуждал Л. Д. Троцкий, который еще тогда проницательно заявил, что угроза миру придет со стороны Германии.

«Сталинская бюрократия, — писал Троцкий, — старается действовать против фашизма, используя оружие последнего, заимствуя краски из политической палитры фашизма и старается перещеголять фашизм на аукционе патриотизма…»

И дальше:

«Угроза войны придет со стороны Германии, где политические и экономические противоречия достигнут новой остроты. И развязка близка. На много лет судьбы Европы и всего мира будут решаться в Германии. Только если рабочие преградят путь Гитлеру к власти, СССР и весь мир будут спасены от катастрофической политики Сталина в Германии, направленной против жизненных интересов Советского Союза, как и германского коммунизма».

Так и случилось. Роковая политика Сталина в германском вопросе предопределила приход Гитлера к власти и на много лет предрешила судьбы СССР, Европы и всего мира.

Возможность прихода Гитлера к власти была вполне реальной, и на этот случай Троцкий предлагал начать превентивную войну с Германией, пока Гитлер не успел создать мощную армию. Троцкий надеялся, во-первых, на то, что немецкий рабочий класс будет на стороне СССР, во-вторых, на общепризнанную мощь Красной Армии, возглавлявшейся тогда такими полководцами, как Тухачевский, Егоров, Уборевич, Якир и другие. Следует отметить также и разработанную в СССР новейшую революционную тактику вождения войск, массированного применения авиации и танков и прочего, чем немецкая армия в то время не обладала. Троцкий предостерегал: если ждать, пока Гитлер с помощью немецких монополий перевооружится, то война повлечет за собой не только разгром германской компартии и немецкого рабочего класса, но и многомиллионные жертвы с обеих сторон.

Коминтерновская печать назвала Троцкого «поджигателем войны». Но ни Коминтерн, ни германская компартия ничего не сделали ни для преграждения Гитлеру пути к власти, ни для того, чтобы помешать ему развязать истребительную войну. Сталинская линия в германском вопросе была равносильна преступлению и перед своим народом, и перед человечеством. Теперь это общеизвестно, и даже такой сталинист, как М. А. Суслов, был вынужден в 1969 году признать:

«В деятельности Коминтерна, несомненно, были и ошибки. Неоправданным был тезис о том, что социал-демократия представляет наибольшую опасность, и потому против нее был нацелен главный удар, что, по сути, привело к сектантству. К сожалению, в последние годы на деятельности Коминтерна отрицательно сказались и последствия культа личности Сталина». («Правда», 26.III.1969 г.)

Разумеется, Суслов, даже вынужденный в чем-то опровергнуть своего кумира, делает это весьма мягко и с многочисленными передержками. Не об ошибках идет речь, а о предательстве дела рабочего класса, и не о «последних годах», а о начале 30-х годов, времени прихода Гитлера к власти.

Фашистское движение возникло в Италии в 20-х годах, еще при Ленине, и позиция Владимира Ильича по отношению к нему была совершенно четкая и недвусмысленная: Ленин считал фашизм главным врагом рабочего движения. И чрезвычайно характерно, что Сталин, в противовес Ленину, главным врагом рабочего движения объявил социал-демократию.

Яркую картину того, к каким последствиям привела предательская тактика Сталина, дает журналист-международник Эрнст Генри в своем известном письме к Илье Эренбургу:

«…Сталин публично назвал социал-демократов «умеренным крылом фашизма». Еще в январе 1924 года он заявил: «Нужна не коалиция с социал-демократами, а смертельный бой с ними как с опорой нынешней фашистской власти».

Слова Сталина были таким же приказом Коминтерну, как его указания Красной Армии или НКВД. Они отделили рабочих (социал-демократов и коммунистов) друг от друга, как баррикадой. Помните? Старые социал-демократические рабочие были не только оскорблены до глубины души, они были разъярены. Этого коммунистам они не простили. А коммунисты? Они же, стиснув зубы, выполняли приказ о смертельном бое. Везде, как будто спятив с ума, коммунисты и социал-демократы неистовствовали друг против друга на глазах у фашистов. Я хорошо это помню. Я жил в те годы в Германии и никогда не забуду, как сжимали кулаки старые товарищи, видя, как все идет прахом, как теория социал-фашизма месяц за месяцем, неделя за неделей прокладывала дорогу Гитлеру. Сжимая кулаки, подчинялись «уму и воле» и шли навстречу смерти, уже поджидавшей их в эсэсовских застенках.

Отказался Сталин от теории социал-фашизма только в 1935 году, когда уже было поздно. Гитлер смеялся и над коммунистами, и над социал-демократами».

Таков был итог сталинской политики в германском вопросе. При повторных выборах в рейхстаг в 1932 году коммунисты и социал-демократы вместе собрали 13,5 миллионов голосов, а национал-социалисты — 10,5 миллионов голосов. Если бы была возможна коалиция между коммунистами и социал-демократами, Гитлер к власти не пришел бы. Но президент Германии Гинденбург, убедившись, к своему удовлетворению, что коммунисты и социал-демократы заняты взаимной грызней, поручил сформировать правительство Гитлеру. Сталин хорошо поработал на Гитлера!

21. Сталин и политическая подготовка к войне

Большое количество споров среди журналистов, историков и дипломатов вызвал вопрос об оценке политики Сталина в период, предшествовавший второй мировой войне.

Советские журналисты, историки, полководцы и дипломаты, как по команде свыше, отстаивают такую мысль, что пакт с Германией, подписанный в 1939 году, был с советской стороны вынужденным и подписан вслед за отказом Англии, Франции и Польши заключить «соглашение о совместной борьбе против гитлеровской агрессии».

И в 1939 году, и после окончания войны наши историки считали подписанный Сталиным и Молотовым пакт чуть ли не гениальным выходом из того тяжелого положения, в котором оказался Советский Союз по вине Англии и Франции, стремившихся любыми путями направить гитлеровскую военную машину на Советский Союз.

«Центральный Комитет партии и Советское правительство, — писал маршал А. М. Василевский в журнале «Новый мир» № 4 за 1973 год, — соблюдали указания ХVIII съезда ВКП(б) не дать провокаторам втянуть нашу страну в войну.

Убедившись в нежелании Англии, Франции и Польши заключить соглашение о совместной борьбе против гитлеровской Германии, Советский Союз принял предложение Германии заключить пакт о ненападении. Подписав 23 августа этот пакт, СССР расстроил планы международной реакции и повернул ход событий в более благоприятную для себя сторону».

Все сказанное маршалом Василевским не соответствует фактам и внутренним планам Сталина. За мир Сталин был готов заплатить очень дорогой — чтобы не сказать любой — ценой. И не потому, что он ненавидел войну, а потому что он смертельно боялся ее последствий. Сталин прекрасно понимал, что путем гигантского террора против бывших революционных кадров СССР, с которым он обрушился в 1930-е годы, он не только выполнил поставленную перед собою задачу окончательно подавить в стране всякую оппозицию, но что одновременно с этим он также сильно ослабил политическую и военную мощь Советского Союза.

В момент переговоров о союзе с Англией и Францией он больше всего боялся, что при первом ударе со стороны мощной гитлеровской военной машины развалится созданное им с таким трудом государство. Он считал, что нужно еще несколько лет, прежде чем страна станет готовой к военному столкновению с таким сильным и опасным врагом, как фашистская Германия.

Дружба с Гитлером означала бы прямое устранение военной опасности с Запада и тем самым чрезвычайное ослабление опасности с Дальнего Востока. Союз с Англией и Францией означал лишь возможность получения поддержки и помощи на случай войны. Если не оставалось ничего другого как воевать, то выгоднее было иметь союзников, чем оставаться изолированным.

Но основная задача Сталина была не в том, чтобы создать более благоприятные условия на случай войны, а в том, чтобы вообще избежать войны в ближайшие годы. В этом был скрытый смысл неоднократных заявлений Сталина, Молотова, Ворошилова насчет того, что СССР «не нуждается в союзниках».

Соглашение с Гитлером означало страховку границ СССР, при условии выключения Москвы из европейской политики. Ничего лучшего Сталин не хотел.

Союз с Англией, Францией страховал границы СССР лишь постольку, поскольку он страховал все другие европейские границы, превращая Советский Союз в их поручителя и тем самым исключая возможность нейтралитета. Для Гитлера такой союз означал бы, что он будет отныне иметь против себя одновременно все три государства, какую бы из границ он не нарушил. Перед лицом такого риска, он вернее всего избрал бы наиболее гигантскую ставку, то есть поход против СССР. В этом случае страховка Англии и Франции могла легко превратиться в свою противоположность.

Как Троцкий оценивал взаимоотношения Англии и Франции с Германией и с Советским Союзом и отношения СССР с указанными странами?

«Основные пружины политики Кремля, — писал тогда Троцкий, — с начала и до конца определяются интересами правящей касты, которая отказалась от всех принципов, кроме принципа самосохранения. Динамика внешней политики Гитлера обеспечила Германии командующее положение в Европе… Если бы Гитлер смирился, Лондон снова повернулся бы спиною к Москве. С другой стороны, ожидаемый с часу на час ответ Москвы на лондонские предложения зависел гораздо больше от Гитлера, чем от Сталина. Если Гитлер откликнется, наконец, на дипломатические авансы Москвы, Чемберлен получит отказ. Если Гитлер будет колебаться или сделает вид, что колеблется, Кремль будет изо всех сил затягивать переговоры. Сталин подпишет договор с Англией только убедившись, что соглашение с Гитлером для него недостижимо». (Подчеркнуто мной. — Авт.)

Почему Гитлер, который вел переговоры с западными странами, вдруг неожиданно отбросил — казалось бы, наиболее соответствующий его духу вариант соглашения, направленный против СССР, его главного врага, и подписал пакт о ненападении с Советским Союзом?

Камнем преткновения между Германией с одной стороны и Францией и Англией с другой была Польша. Гитлер хотел избежать войны на два фронта. Для этого он думал при поддержке Англии и Франции, или в худшем случае при нейтралитете последних, напасть на Советский Союз. Но для того, чтобы совершить поход на Восток, ему нужно было как-то уладить вопрос с Польшей, расположенной между Германией и Советским Союзом. Англия и Франция были гарантами независимости и целостности Польши перед лицом своих парламентов и общественного мнения своих стран, они не могли уклониться от ее защиты.

Гитлер оказался вынужденным подписать соглашение с Советским Союзом о разделе Польши. При этом он рассчитал, что если Франция и Англия, в ответ на нападение на Польшу, объявят Германии войну, он будет иметь защищенный тыл с Востока, т. е. будет иметь войну на одном фронте.

Если же западные страны примирятся с поглощением Польши, Германия, обеспечив себя границами, непосредственно примыкающими к СССР, сможет, при нейтралитете Англии и Франции, напасть на Советский Союз. В том и другом случае, считал Гитлер, Германия будет воевать на одном фронте. Так оно и получилось. Советский Союз не только обеспечивал Германии надежный тыл, но снабжал ее сырьем, нефтью и продовольствием, что в условиях английской блокады имело для Гитлера важнейшее значение. Именно так, а не иначе, расценивала услуги Советского государства Германии немецкая печать.

«С момента заключения этого пакта, — писала газета «Мюнхенер Нейесте Нехрихтен», статью из которой цитировала «Правда» от 26-VIII-1940 года, Германия создала себе свободный тыл. Опыт мировой войны, когда Германия сражалась на нескольких фронтах, на этот раз был учтен. Победоносный поход в Польше, Норвегии, в Голландии и Бельгии и, наконец, в Северной Франции был бы значительно более трудным, если бы в свое время не было достигнуто Германо-Советское соглашение… Благодаря договору успешно развивается германское наступление на Западе».

Дни, предшествующие подписанию пакта о ненападении с Германией, для Сталина были днями, когда он мобилизовал всю свою хитрость и вероломство. Нужно было найти выход из тупика, в который зашла принятая им международная политика.

С одной стороны, было заманчиво пойти на длительную коалицию с Ф. Рузвельтом. Во имя дружбы с Рузвельтом Сталин был готов отказаться от марксизма, ленинизма и социализма. С другой стороны, Сталин боялся связываться с Рузвельтом, потому что в этом случае первый удар Гитлер мог нанести по СССР. Этот удар мог быть нанесен раньше, чем США смогут нам помочь.

«Пожалуйста, поймите меня, — говорил Сталин Литвинову, — мы не должны действовать преждевременно. Опасность исключительно серьезна. Мы не можем себе позволить получить первый удар… Наиболее страшный удар этой машины войны, самой грандиозной, какую свет когда-либо видел… Если мы его получим, мы будем преданы, и нас прикончат».

М. М. Литвинов считал, что Сталин не до конца изложил ему свою концепцию.

«Я не думаю, что он был искренен со мною, — писал Литвинов, — мне показалось, что у него было еще что-то на уме, что он скрывал…»

И Литвинов не ошибался. Не забудем, что этот разговор происходил накануне подписания пакта с Гитлером и удаления Литвинова с поста Наркоминдела, как подарок Гитлеру за подписание пакта.

Сталин понимал, что соглашения с Рузвельтом и Чемберленом будут строго ограничены, так как и тот и другой в своих действиях были связаны со своими парламентами и потому не смогут пойти на далеко идущие секретные соглашения. Иное дело Гитлер. С ним можно заключить любое соглашение. Про себя Сталин думал, что ему удастся использовать Гитлера. Это видно из следующих реплик Сталина и Ворошилова.

Сталин: «Я могу одурачить любого человека, даже Гитлера»

Ворошилов: «Подождите, папаша, мы еще покажем этому гитлеровскому сброду, что к чему. Дайте нам время…»

Сталин был уверен, что он сможет перехитрить Гитлера. Чтобы вызвать к себе доверие последнего, он пошел не только на подписание пакта о ненападении, но и на договор о разделе Польши и на договор «о дружбе и нейтралитете». Он был уверен, что в переговорах с Гитлером с глазу на глаз сумеет убедить последнего в искренности своих намерений и необходимости длительной дружбы между двумя странами. Он был также уверен, что при помощи дружбы с Гитлером он сумеет окончательно укрепить свое положение в СССР и в мире. Так думал Сталин, идя на подписание Германо-Советского пакта о ненападении, — расчеты, весьма далекие от принципов марксизма.

Иначе думал Гитлер. Разгромив немецких коммунистов и социал-демократов, он не мог, в первые годы, ослаблять свою внутреннюю политику путем сближения с марксистской Москвой. Важнее были, однако, соображения внешней политики.

Чтобы побудить Англию закрыть глаза на нелегальное вооружение Германии и на пересмотр Версальского договора, Гитлеру необходимо было представить себя в качестве защитника европейской культуры от большевистского варварства.

Обе причины, однако, ослабели после того, как Гитлеру удалось осуществить разгром коммунистической и социал-демократической партий Германии, и после того, как «в Москве от марксизма остались только плохие бюсты Маркса» (Троцкий). Создание нового привилегированного слоя в СССР и отказ от политики международной революции, подкрепленный массовым истреблением революционеров, чрезвычайно уменьшили тот страх, который Москва внушала капиталистическому миру. «Вулкан потух, лава остыла». Они не рассматривают больше эту страну как очаг революции. Нужды в вожде для предстоящего похода на Восток больше не ощущается.

Сам Гитлер раньше других понял социальный смысл московских чисток, ибо для него-то уж, во всяком случае, не было тайной, что ни Зиновьев, ни Каменев, ни Бухарин, ни Тухачевский, ни десятки, ни сотни других революционеров, государственных людей, генералов, дипломатов не были его агентами.

Гитлер понимал, что Сталин хочет перехитрить его, и в свою очередь хотел сделать то же самое в отношении Сталина.

Верно ли было рассуждение тех историков, дипломатов и военных деятелей Советского Союза, которые утверждали, что перед лицом натравливания западными странами гитлеровской Германии на СССР, у Сталина не было другой альтернативы, как только принять предложение Гитлера и подписать пакт о ненападении? И правильно ли было такое безапелляционное утверждение Сталина, что «мы не могли себе позволить получить первый удар»?

Неверно, что у Сталина не было другой надежной для спасения СССР альтернативы, как только подписать пакт о ненападении с Германией. Гитлер не мог напасть на Советский Союз прежде, чем Польша позволила бы войскам Германии пройти через ее территорию.

Как известно, Польша не соглашалась пропустить через свою территорию ни немецкую, ни советскую армии. В этих условиях Сталин должен был использовать сложность польского узла противоречий, чтобы не допустить развязывания Германией мировой войны и не допустить, чтобы Германия стала соседом СССР.

Англия и Франция, которые по договору с Польшей были гарантами неприкосновенности ее территории, в ходе переговоров с СССР настаивали, чтобы Советский Союз также гарантировал неприкосновенность Польши. Если бы Сталин присоединился к их предложению, то гитлеровская Германия не смогла бы начать войну, не натолкнувшись на два фронта.

«Адвокаты Кремля, — писал в этой связи Л. Д. Троцкий, — ссылаются на то, что Польша отказалась допустить на свою территорию советские войска. Хода тайных переговоров мы не знаем. Допустим, однако, что Польша ложно оценила свои собственные интересы, отказавшись от прямой помощи Красной Армии. Но разве из отказа Польши допустить чужие войска на свою территорию вытекает право Кремля помогать вторжению германских войск на территорию Польши?» (Троцкий: «Германо-Советский союз», бюллетень No№ 79–80 от VIII-Х-1939 года).

Ошибка Сталина была в его примитивизме и абсолютном непонимании международной обстановки. Он с детства усвоил одну истину, что Англия всегда решала мировые проблемы руками своих партнеров по коалиции, что английская дипломатия наиболее хитрая и коварная. Сталин больше всего боялся быть использованным английской дипломатией, не верил любой информации, поступающей из английских источников. Он не исходил из трезвого анализа международной обстановки, потому что был не в состоянии сделать такой анализ. Но самое главное, он не умел прислушиваться к таким людям, как М. М. Литвинов, которые эту международную обстановку знали хорошо и умели ее анализировать.

Утверждение Сталина и его последователей о том, что Англия и Франция в любом случае предали бы СССР, оказалось совершенно неверным. Если б это было так, то почему перед тем, как Гитлер напал на СССР, Англия, к которой Гитлер неоднократно обращался с предложением мира, не пошла на это? Почему после того, как Гитлер напал на СССР, Англия не поддержала Германию, чего, кстати, больше всего боялся Сталин, и не осталась нейтральной, а сразу, на другой день после нападения Германии на СССР, объявила себя союзником СССР и обещала полную поддержку в борьбе против гитлеровской Германии?

Все, кто утверждали, что подписание пакта было вынужденным, не учитывали и не понимали демократической системы Англии. Парламент не позволил бы Чемберлену стать на сторону гитлеровской Германии. Внутри консервативной партии было сильное оппозиционное крыло, возглавляемое У. Черчиллем, которое стояло за соглашение с Советским Союзом и против соглашения с гитлеровской Германией. Лейбористская партия также была против соглашения с Германией. Черчиллю удалось добиться отставки Чемберлена, и этого также не учитывали все те, которые говорили о вынужденном шаге Сталина.

Литвинов убеждал Сталина не подписывать пакта с Германией, а идти на соглашение с Англией, Францией и США. После того, как Сталин не послушал его и подписал пакт с Гитлером, Литвинов записал в дневнике:

«Это случилось… Какой позор! Кто мог подумать, что это возможно!.. Советская Россия и фашистская Германия поделили Польшу… Ильич перевернулся бы в своей могиле. В конце концов, это не Брест».

…Аморальный, но существенный мир. Никто не вынуждал нас принимать участие в гитлеровском насилии. Литвинов со всей категоричностью утверждал, что акция эта аморальная, а в защиту ее приводились недействительные доводы. Все утверждения Чаковского, Василевского, Р. Медведева и многих других защитников Сталина в своей основе ложны.

Неправильно было и другое утверждение Сталина, что «мы не могли себе позволить получать первый удар».

Сталин после подписания пакта считал, что он обманул и перехитрил как Англию и Францию, так и Германию. Вместо того, чтобы оказаться под ударом гитлеровской военной машины, состоящей, к тому же, из свежих, хорошо обученных кадровых войск, он если и будет воевать с Германией, то только после того, как немецкая армия станет основательно потрепанной. Идя на соглашение с фашистской Германией, Сталин сильно переоценивал мощь немецкой армии и недооценивал силу Советской Армии. В советской исторической науке установилось такое мнение, что Сталин в своей военной стратегии неизменно исходил из такой догмы, что советская армия «будет воевать только на территории противника».

Действительно, такая теория лежала в основе всей сталинской военной пропаганды конца 1930-х годов.

Однако не везде Сталин последовательно исходил из этой теории. После захвата германской армией Саара, Австрии, Чехословакии, Сталин и не помышлял о том, что советская армия сможет отразить удар гитлеровской военной машины и перейти в наступление на территорию Германии. И хотя официально он нигде не отрекся от этой догмы, фактически он не пошел на соглашение с Англией и Францией только из-за боязни необычайной мощи германского Вермахта. В беседе с Литвиновым он сказал:

«А если мы выйдем из строя как инициаторы мирового фронта против фашизма?.. Никто не будет реально защищать нас… Мы получим первый удар… Британия не имеет сухопутных войск. Франция получила все, что она хотела в 1918 году. И даже если Германия была бы разбита в результате мировой войны, в России был бы уже не советский режим. Со временем Россия понесла бы поражение. Мы были бы первыми, кто бы скатился вниз».

Он боялся первого удара, перед которым может не устоять созданный им тоталитарный строй. Он понимал, что благодаря уничтожению 70-ти процентов высшего и среднего командного состава, Красная Армия сильно ослаблена. Он также понимал, что все его кровавые дела не прошли бесследно, что в стране имеется скрытое недовольство им.

На что же он рассчитывал?

Он надеялся на то, что война будет отодвинута от наших границ. Он хотел избежать первого удара свежих фашистских сил. Когда это не вышло, он после 22 июня 1941 года впал в состояние полной паники.

Формула Сталина — это формула трусости, неверия в силу советского строя. Отсюда отказ его от интернационализма и поворот в сторону патриотизма. Он боялся, что созданный им режим развалится еще до того, как будет разбита немецкая армия. «Мы были бы первыми, кто бы скатился вниз», таков лейтмотив всех его мыслей. М. М. Литвинов совершенно правильно предостерегал, накануне подписания с Гитлером пакта о ненападении, против двух заблуждений Сталина:

во-первых, он предупреждал его, что никто не может точно предсказать, какой путь изберет Гитлер? Изберет ли он путь дружбы с СССР, на что надеялся Сталин, или при первом удобном случае будет атаковать Советский Союз, в чем был уверен М. М. Литвинов;

во-вторых, он предупреждал Сталина, что Гитлер может быть остановлен не с помощью пакта, а только с помощью мирового барьера. Только в результате коалиции, мощной и неисчерпаемой по своим ресурсам, гитлеровская машина может быть остановлена и разгромлена.

Здесь я хочу остановиться на ошибочной позиции, которую занял Л. Д. Троцкий в вопросе об отношении к новой империалистической войне.

Л. Д. Троцкий считал, что партии IV Интернационала должны занять пораженческую позицию, независимо от того, находятся ли они в демократической или фашистской капиталистической стране. Палестинская секция IV Интернационала выступила с правильным заявлением, напечатанным в «Бюллетене» No№ 75–76, в котором она выразила свое несогласие с позицией Троцкого. Она предложила две линии в этом вопросе. Одну — для демократических, и другую — для фашистских стран.

«Победа над Германией или Италией, — писали они, — равносильна падению фашизма».

Отвечая им, Л. Д. Троцкий писал:

«Победа над армиями Гитлера и Муссолини сама по себе означает лишь военное поражение Германии и Италии, отнюдь не крушение фашизма… В случае победы Франция и Англия сделают все для того, чтобы спасти Гитлера и Муссолини и избежать хаоса…»

«Если бы были основания думать, — продолжал Л. Д. Троцкий, — что новая победа хорошо знакомой нам и слегка постаревшей Антанты (минус Италия) может произвести столь чудесные, то есть противные социально-историческим законам результаты, то нужно было бы не только «желать» этой победы, но и оказывать ей всемерное содействие. Тогда правы были бы англо-французские социал-патриоты…»

«…Есть более близкие шансы того, — писал Троцкий, — что победа демократического капитализма только упрочит прогнившие французскую и английскую демократии».

«Разумеется, — писал он, — начать борьбу легче в тех странах, где рабочие организации еще не подверглись разгрому. Но борьбу надо начать против главного врага, который по преимуществу находится в собственной стране (?). Неужели же передовые французы скажут рабочим Германии: «Так как вы взяты фашизмом в тиски и не можете освободить себя, то мы поможем нашему правительству разбить вашего Гитлера, т. е. задушить Германию новой Версальской петлей, а потом… потом мы будем вместе с вами строить социализм». На это немцы могут ответить: «Позвольте, эту мелодию мы слышали от социал-патриотов уже во время прошлой войны и отлично знаем, чем это закончилось».

«Тщетно ложна, смертельна маска политики, которая пытается возложить на пролетариат неразрешимую задачу: предотвратить все опасности, порождаемые буржуазией, ее политикой войны».

«Но ведь фашизм может одержать победу!», «Но ведь СССР угрожает опасность?», «Но ведь вторжение Гитлера будет означать разгром рабочих?» и т. д. без конца. Конечно, опасностей много, очень много. Всех не только невозможно представить, но и предвидеть».

«Если пролетариат попытается, за счет ясности и непримиримости своей основной политики, гоняться за каждой опасностью в отдельности, он неизбежно окажется банкротом». («Бюллетень» No№ 75–76 март — апрель 1939 года).

В другой своей работе: «Что такое СССР и куда он идет?», написанной 4-VIII-1936 года (изд. Гарвардского университета), эта мысль отражена еще более определенно и неверно:

«Как борьба буржуазных и мелкобуржуазных партий от самых реакционных до социал-демократических затихает перед непосредственной опасностью пролетарской революции, так и империалистические антагонисты всегда найдут компромиссы, чтобы помешать военной победе Советского Союза…

Судьба СССР будет решаться, в конечном счете, не на картах генштабов, а на карте борьбы классов. Только европейский пролетариат, непримиримо противостоящий своей буржуазии, в том числе и в лагере «друзей мира», сможет оградить СССР от разгрома или от «союзного» удара в спину…

Никакая военная победа не спасет наследие Октябрьской революции, если в остальном мире удержится империализм». (175–176).

Но в действительности демократические страны Запада, о которых Троцкий говорил с позиций догматика, заняли в конфликте Советского Союза с фашизмом именно ту позицию, какую он считал немыслимой, как «противное социально-историческим законам».

Предположение Л. Д. Троцкого, что в случае победы демократических стран они сделают все для того, чтобы спасти Гитлера и Муссолини, также оказалось неверным. В действительности, западные державы не только не пытались спасти вождей фашизма, а наоборот, наперекор догмам большевизма, сделали все, чтобы наказать вплоть до казни через повешение не только лидеров, но и рядовых фашистов, участвовавших в преступлениях против человечности.

Вся пораженческая концепция Л. Д. Троцкого оказалась построенной на ложном основании и не имела успеха. Отношение сталинской клики к фашизму и к демократическим странам накануне подписания германо-советского пакта и сразу после него было одинаковым. Вот как это было сформулировано в «Политическом словаре»:

«С началом второй империалистической войны в Европе во всех капиталистических государствах, в том числе и в так называемых буржуазно-демократических, буржуазная реакция развернула поход против рабочего класса и трудящихся масс, установила режим военной диктатуры. Таким образом стирается различие между так называемыми буржуазно-демократическими и фашистскими государствами». (1940 год. Госполитиздат, стр. 598. Подчеркнуто мной. — Авт).

После подписания договора с Германией советская печать начала восхвалять заслуги Сталина, сумевшего установить дружественные отношения с гитлеровской Германией. В том же «Политическом словаре» было записано:

«В результате бесед, имевших место в Москве между германским министром иностранных дел Риббентропом и товарищем Молотовым при участии товарища Сталина, 23 августа 1939 года был подписан договор о ненападении между СССР и Германией… Этот договор… знаменовал собою конец вражды обеих стран, искусственно вызывавшейся стараниями англо-французских империалистов». (Там же, стр. 130).

Тот же словарь под редакцией таких приближенных Сталина, как Г. Александров, П. Н. Поспелов и др., писал:

«Дальнейшим блестящим успехом советской внешней политики явилось заключение 28 сентября 1939 года советско-германского договора о дружбе и границе между СССР и Германией». (стр. 96).

Суть этого договора, до сих пор тщательно скрываемого сталинскими историками, была более или менее открыто изложена в «Политическом словаре» в 1940 году.

«Договор устанавливает точную границу между обоюдными государственными интересами на территории бывшего польского государства и предусматривает, что необходимое государственное переустройство проводится на одной части этой территории Германским, на другой — Советским Правительством. Это переустройство рассматривается обеими сторонами как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между народами Германии и СССР. Обе стороны устраняют всякое вмешательство третьих держав в это решение, не признавая ни за кем права вмешиваться в дела двух соседних государств, желающих жить в мире и дружбе независимо от различия в мировоззрениях и политических системах». (стр. 517).

Сталинская клика все делала для того, чтобы представить фашизм как приемлемую систему. Даже ось Берлин-Рим-Токио, известную как соглашение, направленное против СССР, «Политический словарь» изобразил следующим образом:

«Острие германо-итальянского военно-политического союза направлено главным образом против Англии и Франции».

Как показал ход последующих событий, пакт с Германией, подписанный Советским Союзом, не только не оказал положительного влияния в военном отношении, а наоборот, сыграл резко отрицательную роль в подготовке к войне и на начальной стадии войны, ибо усыпил бдительность советского руководства, в том числе самого Сталина, советского командования и советского народа.

Писатели, полководцы и историки, такие как Чаковский, Василевский, Р. Медведев и др. утверждали, что:

1. Сталину было нелегко пойти на подписание пакта.

2. В результате подписания пакта наша страна жила два года в условиях мира, в то время как на Западе бушевала война.

3. Пакт далеко отодвинул наши границы на западе.

Особо неверные утверждения были сделаны Чаковским, который, дополнительно к изложенному, писал что:

1. Пакт, подписанный Молотовым, не был пактом покорности.

2. Советское правительство, подписав пакт, продолжало зорко следить за всеми происками врага.

3. Когда было необходимо, советское правительство не боялось говорить с Гитлером голосом великой державы. «Разве Молотов ехал в Берлин, как проситель?» — восклицал Чаковский.

Рассмотрим по порядку аргументацию сторонников пакта. Когда Чаковский говорил, что Сталину нелегко было пойти на подписание пакта, он думал о принципиальной стороне вопроса. На самом деле Сталин меньше всего думал о принципах. Сталинская клика прежде всего думала о том, как продержаться у власти. О каких принципах могла идти речь, если Молотов, выступая 31 октября 1939 года, назвал так называемый освободительный поход Красной Армии «ударом, приведшим вместе с ударом немецких войск к распаду польского государства — уродливого детища Версальского договора». Эта оценка, данная Молотовым, находилась в противоречии с исторической правдой и с целями освободительного похода советских войск. («История Великой Отечественной войны», том I, стр. 249).

Как можно говорить о каких-то идейных переживаниях Сталина и Молотова, если они пошли на раздел Польши?

Р. Медведев пытается опровергнуть мнение тех историков, которые назвали советско-германский пакт четвертым разделом Польши, хотя сам Медведев в своей книге привел выписку из секретного протокола, приложенного к «договору о дружбе и границах», в котором было записано:

«В случае территориальных и политических изменений на территории, принадлежащей польскому государству, сферы интересов Германии и СССР будут разграничены приблизительно линией рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, соответствует ли интересам обеих сторон существование независимого польского государства, и каковы должны быть его границы, может быть окончательно решен только в ходе дальнейших политических событий. Во всяком случае, оба правительства (Заметьте — не польский народ, а Германия и СССР. — Авт.) будут решать этот вопрос в духе дружеского понимания (А не интересов польского народа. — Авт.)».

Авторы «Истории Великой Отечественной войны» пытаются завуалировать этот предательский акт коммунистов Сталина и Молотова разговорами об освободительном походе Красной Армии. Совершенно непонятной является поддержка задним числом этого раздела Польши Р. А. Медведевым.

«Предотвратить нападение Германии на Польшу СССР уже не мог (Но ведь само нападение стало возможным только после согласия СССР и подписания им «договора о дружбе и границах»! — Авт.). Необходимо было поэтому, — писал Медведев, — оградить государственные интересы СССР в данном районе и укрепить наши позиции, имея в виду возможность в будущем агрессии Германии. Тем более, что речь шла в данном случае не о собственно польских землях, а о белорусских и украинских территориях, население которых давно уже боролось за свое национальное освобождение».

Только одной этой сентенцией Р. Медведев перечеркнул весь свой многолетний труд как марксиста и интернационалиста. Непонятно только, являются ли такие рассуждения Медведева, а их, к сожалению, в его трудах много, следствием ошибочного понимания или продуманной уступкой властям. Во имя чего?

Наименование этой акции, задним числом, освободительным походом, соответствует правде так же, как завоевание Скобелевым Средней Азии соответствует наименованию «добровольного присоединения к России». Нужно вещи называть их именами.

Р. А. Медведев занял в этом вопросе позицию более националистическую, чем авторы «Истории Великой Отечественной войны».

«Советский народ, — писали авторы этой «Истории…», — никогда не считал Польшу «уродливым детищем Версальского договора»… Советские люди глубоко понимали прогрессивное значение восстановления независимого польского государства, что стало возможным не вследствие Версальской системы, а в результате победы Великой Октябрьской социалистической революции». (том I, стр. 249).

Бесспорно, правильным было отрицательное отношение коммунистической партии к довоенному режиму Польши. Но разве таким способом социалистическая страна может осуществлять «освободительный» поход. Нужно еще доказать, что украинское и белорусское население было при Сталине более свободно, чем при правительстве польских полковников.

Если мы понимали «прогрессивное значение» независимости Польши, то как мы могли посметь без народа Польши, а в содружестве с Гитлером, совершить этот «освободительный» поход?..

Неверно, что предотвратить нападение на Польшу СССР уже не мог (Медведев). Само нападение Германии на Польшу не состоялось бы, если бы СССР не подписал пакта с Гитлером. Но не это главное. Самое важное состояло в том, что СССР, как страна социалистическая, не имел морального права принимать участие в такой акции, да еще с фашизмом.

Следующим аргументом в защиту пакта, подписанного СССР и Германией, было утверждение историков, что благодаря пакту наша страна прожила лишних два года в условиях мира, в то время как на Западе бушевала война.

Этим признанием подтверждается правильность обвинения Сталина со стороны западных историков и дипломатов в том, что он сознательно натравил Германию на западные страны. Если это так, то как же наши историки, военные и дипломаты могут обвинять западные правительства в том, что они хотели натравить на нашу страну Германию?

Но ведь они только хотели, а Сталин осуществил эту вероломную операцию.

Верно, что мы прожили по сравнению с западными странами лишних два года в условиях мира. Но при правильной политике СССР вообще мог не допустить войны и остановить Гитлера от нападения, если б он был поставлен перед фактом союза СССР с Англией, Францией и США.

А как были использованы эти два года для подготовки к войне? И чем обернулись для советского народа эти два года мирной жизни? Какие потери понесла наша страна и армия в начальный период войны?

Об этом более подробно я буду говорить в следующем разделе настоящей главы.

В защиту пакта, подписанного СССР и Германией, Чаковский, Василевский и другие указывают на то, что наша страна приобрела территории, которые отодвинули границы СССР на 250–300 километров на запад.

А что это дало Советскому Союзу в смысле реального стратегического выигрыша? Гитлеру потребовалось всего несколько дней, чтобы овладеть всей территорией, приобретенной в результате пакта с Германией.

22-го июня началась война, а 27-го июня немецкие войска были около Минска. Если бы наша армия осталась на старых оборонительных рубежах, советское командование, по указанию Сталина, не разрушило бы мощную линию обороны, проходившую по старой границе, на оборудование которой были затрачены десятки миллиардов рублей, и не затратило бы миллиарды рублей на сооружение оборонительной линии вдоль новой границы, которая практически, как и старая линия обороны, не сыграла своей роли и не была использована в войне.

Как видно из приведенных данных, проигрыш был явно сильнее мнимого выигрыша.

Чаковский утверждал, что пакт о ненападении не был пактом покорности.

Сталин и Молотов подписали с Гитлером договор о дружбе. После подписания этого договора в советской печати появились статьи, рассматривающие фашистов — социалистами и прекратилось публичное наименование их фашистами.

«Когда в 1939 году Сталин заключил пакт с Гитлером, — писал Эрнст Генри Илье Эренбургу, — и приказал компартиям во всем мире, тут же, моментально, прекратить антифашистскую пропаганду и выступить за мирное соглашение с Гитлером, стало совсем скверно… Сталин в то время уже не ограничивался разобщением коммунистов и социал-демократов. Теперь он начал дискредитировать и разоружать самих коммунистов на западе. Укрепив свой тыл в Германии и во всей Западной Европе, со злорадством наблюдая, как антифашисты грызли друг другу глотки, Гитлер мог начать войну, и он ее начал».

Как назвать такой пакт? Пактом идейных друзей, пактом победы или пактом покорности?

Или другой факт. Его приводил И. Эренбург в своей книге «Люди, годы, жизнь». Арестованного Н. Н. Иванова, бывшего поверенного в делах во Франции, в 1941 году допрашивал следователь:

«Когда в 1954 году Н. Н. Иванова реабилитировали, ему показали приговор особого совещания. В сентябре 1941 года Иванов был приговорен к пяти годам «за антигерманские настроения». Трудно себе это представить, — продолжал И. Эренбург, — гитлеровцы рвались к Москве, газеты писали о «псах-рыцарях», а какой-то чиновник Г. Б. спокойно оформлял дело, затеянное еще во времена германо-советского пакта».

Здесь Эренбургом освещены два момента. Один, на котором акцентирует внимание Эренбург, говорит о бюрократизме в аппарате Госбезопасности. Другой, особо существенный, состоит в том, что наши органы госбезопасности привлекали к суду советских граждан-интернационалистов за «антигерманские (читай — антифашистские) настроения».

И это не случайное явление, как может показаться с первого взгляда. Это вытекало из текста договора о дружбе, к которому был приложен протокол. Текст этого, так называемого, второго протокола гласил:

«Обе стороны не допустят на своей территории какой-либо агитации, которая нанесет вред другой стороне. Они будут подавлять на своей территории все зачатки такой агитации и будут информировать друг друга относительно мер, предпринятых по этому поводу».

Таким образом, следователь законно обвинял Н. Н. Иванова за «антигерманские настроения». Можно не сомневаться, что гитлеровская клика не привлекала членов национал-социалистической партии «за антисоветские настроения». Как можно назвать такое поведение Сталина? С моей точки зрения, его поведение можно оценить как идейную близость с Гитлером, или как факт, свидетельствующий о покорности Сталина. Сам Сталин первоначально был против дружеского соглашения с Гитлером. За месяц до подписания этого протокола он отверг предложенную Риббентропом преамбулу, в которой подчеркивался дружественный характер договора о ненападении по следующим соображениям:

«Советское правительство не могло бы честно заверить советский народ в том, что с Германией существуют дружественные отношения, если в течение шести лет нацистское правительство выливало ушаты помоев на советское правительство». (П. А. Жилин «Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз», 1966 год, стр. 61).

Почему же позднее Сталин изменил свою позицию и согласился подписать далеко идущее дружеское соглашение?

Можно предположить, что это произошло из-за личного сближения лидеров двух сторон или в порядке покорности Сталина перед лицом опасности для СССР. Чаковский писал, что, идя на пакт, наше правительство зорко следило за всеми происками врага. И это утверждение Чаковского является лживым и лицемерным.

Вся история с предупреждениями Сталина о подготовляемом Германией нападении на СССР, которые он получал: от разведывательных органов, пограничных застав, от военных округов, посольств в западных странах, от иностранных дипломатов, перебежчиков, от населения приграничных районов и т. п., и то, как он реагировал на эти предупреждения, свидетельствуют о том, что наше правительство зорко следило за тем, чтобы, не дай бог, не обозлить Германию, не вызвать недовольства Гитлера и его клики. Чаковский и другие апологеты сталинского режима утверждали, что когда было нужно, советское правительство не боялось говорить Гитлеру голосом великой державы. Но такое утверждение противоречит фактам. Известно, что на протяжении нескольких месяцев перед войной вражеская авиация, немецкая разведка систематически и совершенно безнаказанно нарушали советскую границу. Немцы знали, что наши пограничные войска имеют директиву не трогать их, и действовали, совершенно не маскируясь. Эта директива была дана лично Сталиным, чтобы не допустить столкновений и не спровоцировать немцев на нападение. А гитлеровская Германия в это время проводила ряд неотложных мероприятий по подготовке к войне. Немцы заняли своими войсками все пограничные с нами страны: Румынию, Болгарию, Венгрию, Финляндию.

Сталин знал об этом, так как вскоре после Мюнхенского соглашения секретарь Коминтерна Дмитров огласил точный календарь будущих завоевательных походов Гитлера.

По этому календарю, Венгрия должна была стать союзником Германии весною 1939 года. Польша должна была быть подчинена Германии осенью 1939 года. Очередь Югославии должна была наступить в следующем году. Осенью 1940 года немецкие войска должны были войти в Румынию и Болгарию. Весною 1941 года Германия должна была начать войну против Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Швейцарии и, наконец, осенью 1941 года Германия должна была напасть на Советский Союз.

К моменту нападения на СССР немцы отозвали из своего посольства большую часть работников в Германию.

Всем судам, находящимся на пути в Советский Союз и находящимся в советских портах, было приказано возвращаться в Германию и покинуть порты не позднее 21-го июня 1941 года. Начиная с марта месяца 1941 года, Германия прекратила поставку всех товаров и материалов по договорам с СССР, хотя Советский Союз продолжал активно поставлять в Германию нефть, сырье и продовольствие. Обо всем этом ежедневно доносили Сталину наши разведывательные органы, посольства, иностранные государства и отдельные лица. Ведь только глухим было не слышно, слепым не видно и недоумкам не ясно, что означали все перечисленные и многие другие мероприятия немцев перед началом войны. А Сталин был нем и глух ко всем этим воплям и продолжал свою политику заискивания перед гитлеровской кликой.

Весь советский народ знал об опасном состоянии наших отношений с гитлеровской Германией. И вот Сталин не нашел ничего лучшего, как опубликовать накануне войны известное сообщение ТАСС, в котором заискивающе выгораживал фашистов и всю вину за слухи сваливал на врагов, стремившихся столкнуть СССР и Германию.

Незадолго до начала войны, Сталин провожал на Ярославском вокзале японского министра иностранных дел, с которым только что был подписан пакт о ненападении между СССР и Японией. На вокзале он встретился с германским послом и военным атташе. Он обнимал посла и всячески выражал ему знаки внимания. Он угодливо высказывал надежду на то, что СССР и Германия навеки останутся друзьями. О чем говорят все изложенные выше факты? О том ли, что советское правительство говорило с Гитлером голосом великой державы, или совсем наоборот?

Василевский и Чаковский ссылаются на то, что Молотов, при поездке в 1940 году в Берлин, поставил все эти вопросы перед Гитлером со всей остротой, как это положено великой державе. Это неверно. Так информировать советских граждан, как это делают Василевский и Чаковский, могут только фальсификаторы истории. На совещании историков при ИМЛ 16 декабря 1966 года, в связи с обсуждением книги Некрича «1941 — 22 июня», выступили Мельников из института истории и Гнедин, и сообщили, о чем говорил Молотов в Берлине:

«Коснемся вопроса, которого до сих пор нельзя было касаться, — говорил Мельников, — так как на него наложено табу — о ноябрьских 1940-го года переговорах Молотова с Гитлером в Берлине. Рассмотрим обстановку. Заканчивается составление плана «Барбаросса». Началась передислокация германских войск к советско-германской границе. Гитлеровские дипломаты усилили деятельность на Балканах, в Финляндии. Чтобы скрыть эти приготовления от советского правительства, Гитлер предложил устроить встречу на высоком уровне. В Берлин едет председатель СНК Молотов. Гитлер выдвинул перед ним план раздела мира, но очень общий. Молотов конкретно потребовал проливов, Болгарии, Румынии, Финляндии. Пускаться в эти детали Гитлер не хотел, так как боялся, что эти сведения просочатся к будущим союзникам. В ответ на требование Молотова он предложил Советскому Союзу вступить в тройственный пакт. Молотов выехал в Москву. 25 декабря 1940 года Сталин официально ответил согласием вступить в антикоминтерновский пакт!!! Это показывает его линию и принципы действий».

Бывший во время переговоров Гитлера с Молотовым заведующим отделом печати министерства иностранных дел СССР Гнедин на этом же совещании историков ИМЛ говорил:

«Я в течение 2-х лет давал информацию Сталину и Молотову. Она вся проходила через мои руки… В нашей литературе утвердилось мнение, что Сталин стал во главе правительства 5-го мая 1941 года, чтобы подготовить страну к обороне. Сталин на самом деле палец о палец не ударил в деле обороноспособности СССР. Мы имеем все основания предполагать, что Сталин стал во главе правительства не для того, чтобы подготовить страну к обороне, а чтобы договориться с Гитлером. Ноябрьские переговоры 1940 года показывают, в какой контакт Сталин хотел войти с Гитлером».

О том же писали Некрич в своей книге «1941 — 22 июня», и другие.

Все эти свидетельства подтверждают, что Сталин стремился установить с Гитлером идейный контакт, либо искал пути отодвинуть надвигающуюся опасность нападения Германии на СССР.

Дочь Сталина Светлана Аллилуева писала в своей книге «Только один год»:

«Он не угадал и не предвидел, что пакт 1939 года, который он считал своей большой хитростью, будет нарушен еще более хитрым противником. Именно поэтому он был в состоянии такой депрессии в самом начале войны. Это был его огромный политический просчет. «Эх, с немцами мы были бы непобедимы», — повторял он, когда война была окончена».

Он думал, что именно с Гитлером ему будет лучше всего осуществить свою мечту — раздел мира. То, что он думал об этом даже после победоносной войны, лишний раз подчеркивает его моральную суть, позволяет заглянуть в его внутренний мир, полный мрачных замыслов, и убедиться в состоянии его идейного и теоретического уровня. Когда Германия напала на Советский Союз, Сталин от неожиданности был потрясен до глубины души. Он испытал физический страх. Об этом говорил Н. С. Хрущев в своем закрытом докладе на ХХ-м съезде партии. Н. С. Хрущев говорил делегатам съезда о дезертирстве Сталина в первые дни войны. Узнав о неудачах и поражениях наших войск, он считал, что все погибло, и наступает конец. В это время он не руководил ЦК и страной и не участвовал в решении кардинальных военных вопросов.

О том, в каком подавленном состоянии он находился в момент объявления немцами войны, писали не только Светлана Аллилуева, Н. С. Хрущев, но и Г. К. Жуков:

«И. В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Он сказал:

— Надо срочно позвонить в германское посольство.

Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов.

— Германское правительство объявило нам войну. И. В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная и тягостная пауза». (Г. К. Жуков «Воспоминания», стр. 248).

Чаковский в книге «Блокада» писал, что Сталин не показывался несколько дней, а по другим источникам он не выходил из дому до 1-го июля 1941 года.

Н. С. Хрущев в том же докладе сообщал, что его вытащила из Кунцево в Кремль группа членов Политбюро, специально приехавшая за ним.

Дочь Сталина С. Аллилуева сообщила о том, как испугался отец в августе месяце 1941 года, когда немецкие войска подошли к Москве.

«…В начале войны, — писала она, — в августе месяце 1941 года отец разговаривал с Евгенией Аллилуевой (сестрой его бывшей жены) и советовал ей эвакуироваться с детьми на Урал. Она передала мне этот разговор позже:

— Я никогда не видела Иосифа таким подавленным и растерянным, говорила она. — Я приехала к нему, думала найти поддержку, надеясь, что он подбодрит меня. Только что сдали немцам Новгород, где я родилась и выросла, я была в панике. Каков же был мой ужас, когда я нашла его самого в состоянии близком к панике. Он сказал: «Дела очень плохи, очень, уезжайте, эвакуируйтесь, в Москве оставаться нельзя…»

Я ушла совершенно потерянная, мне казалось, что это конец».

Если бы Сталин был действительно смелым и уверенным в себе вождем, то он, по мнению многих специалистов, должен был, после того как Германия напала на Англию и Францию, объявить мобилизацию армии и устроить демонстрацию на границах с Германией, или даже начать войну. Об этом думал и этого больше всего боялся Гитлер, что видно из его записей опубликованных на Западе.

«Наша главная проблема сводится к тому, — писал Гитлер, — чтобы удержать Россию по возможности больше от выступления. И меня лично терзал кошмар, что Сталин может проявить инициативу раньше меня».

Сталин не сделал этого потому, что больше всего боялся столкновения с Германией и предпочитал пойти на любые уступки, чтобы только наладить с Гитлером дружественные отношения. В связи с этим следует остановиться на отношении историка Р. А. Медведева к вопросу о том, как должен был поступить Сталин после начала сражений между Францией-Англией и Германией?

«Как должен был вести себя в этой обстановке Советский Союз? — спрашивает Медведев. Некоторые историки считают, что СССР должен был объявить войну Германии, образовав именно летом 1940 года антигитлеровскую коалицию. Подобные мнения нетрудно, однако, высказывать, когда уже известно, как именно развивались последующие события. Но ведь летом 1940 года было трудно себе представить, что англо-французская армия потерпит поражение и что Франция капитулирует уже через несколько недель после начала немецкого наступления. Поэтому казалось более целесообразным выждать дальнейшего развития событий».

Странная логика. Выходит так, что если англо-французская армия выстояла бы длительное время, тогда следовало подождать. Для чего? Чтобы облегчить немцам возможность быть сначала на одном западном, а потом на одном восточном фронтах? Так этого только и хотел Гитлер. А не правильнее было бы нанести поражение гитлеровской Германии одновременно на обоих фронтах, с затратой неизмеримо меньших жертв, чем СССР затратил, борясь первое время почти один на один?

По поводу утверждения Чаковского, что Сталин не боялся говорить с Германией голосом великой державы, мне хотелось бы привести еще один пример из прошлой истории.

В марте 1941 года правительство Югославии в лице Цветновича присоединилось к гитлеровскому блоку. Это вызвало сильное недовольство общественности и офицерского корпуса Югославии. Цветнович был свергнут, а пакт денонсирован. Советский Союз признал новое правительство Югославии и 5 апреля 1941 года подписал с ним пакт о дружбе и ненападении. Немецкие войска напали на Югославию и после ожесточенных боев, длившихся 3 недели, оккупировали ее. Какой голос подала в этом случае великая держава СССР? Она даже не откликнулась на это варварское нападение Гитлера на Югославию.

* * *

Став на путь жесточайших репрессий против ленинских кадров, Сталин постоянно чувствовал страх возмездия. Он боялся заговора против себя. Особенно он опасался военных, из числа тех, которые прославились в гражданскую войну. Он боялся, что в ходе войны, после первых неудач его могут отстранить от руководства. Он дал команду органам безопасности арестовать основную головку Красной Армии, выросшую в гражданскую войну и воспитанную на революционных традициях.

Каковы, однако, действительные причины истребления советских генералов, спрашивал Л. Д. Троцкий в июле месяце 1937 года? Его ответ на этот вопрос совпадает с позднейшими рассказами лиц, близко соприкасавшимися со сталинской кухней.

Тысячи и тысячи чиновников и командиров, писал он, вышедших из большевизма или примкнувших к большевикам, поддерживали до недавнего времени Сталина не за страх, а за совесть, но последние аресты военных пробудили в них страх за судьбу режима и за собственную судьбу. Те, кто помогли Сталину подняться, оказывались все менее пригодны для того, чтобы поддержать его на головокружительной высоте. Сталин вынужден был все чаще обновлять орудия своего господства. В то же время он боялся, что и эти обновленные орудия поставят во главе себя другого, более надежного вождя.

Особо остро стояла эта опасность в отношении армии. Когда бюрократия освобождается от контроля народа, военная каста неизбежно стремится освободиться от опеки гражданской бюрократии. Бонапартизм всегда имеет тенденцию принять форму открытого господства сабли.

Независимо от действительных амбиций Тухачевского, писал Л. Д. Троцкий, офицерский корпус должен все больше проникаться сознанием своего превосходства над диктаторами в пиджаках.

С другой стороны, Сталин не мог не понимать, что полицейское командование над народом, которое он выполнял при помощи иерархии партийных секретарей, проще и непосредственнее мог осуществлять один из «маршалов» через военный аппарат. Опасность была слишком очевидна. Заговора, правда, еще не было. Но он был возможен. Бойня имела превентивный характер. Сталин воспользовался «счастливым» случаем, чтобы дать офицерству кровавый урок.

Были арестованы и уничтожены все крупные военачальники: Тухачевский, Егоров, Уборевич, Якир, Пуйна, Эйдеман, Блюхер, Корк, Викторов, Орлов, Примаков, Кожанов и сотни других крупных военачальников, а вместе с ними тысячи командиров соединений, полков, кораблей. Всего было арестовано и расстреляно почти 3/4 всего высшего и среднего командного и политического состава Красной Армии.

В своих воспоминаниях об этом периоде генерал Тодорский, сам тоже пострадавший в эту кампанию, но оставшийся в живых, дал полный должностной перечень репрессированных командиров, начиная с командира полка и выше до маршала включительно.

«Я пытался понять, — записывает у себя в дневниках Литвинов, — для самого себя нужду или исторический смысл такой кровавой бани. Но это нелегко. Однажды, когда Мехлис был пьян, он сказал мне, что если война придет, то расстройство, потери должны быть неизбежны, на первой же стадии. Было необходимо избавиться от всех тех, кто может воспользоваться ситуацией, чтобы расшатать, вызвать колебания в момент первого военного удара…»

Мехлис заявил, что полная политическая стабилизация режима важнее, чем высшее командование. «Мы найдем командиров». В этом, как раз, состояла вся суть сталинских репрессий против политических, военных и других кадров советского государства. «Полная политическая стабилизация режима», то есть безграничная, никем не оспариваемая власть Сталина, важнее, чем идейные и опытные, выросшие под руководством ленинской партии кадры, которые не были преданы лично Сталину. Лучше и точнее не скажешь. Такая формула целиком совпадает с оценкой, данной Л. Д. Троцким на этот счет, приведенной мною выше.

Для того чтобы оценить те потери, которые понесла Красная Армия от ее обезглавливания, мне хочется дать краткую характеристику ведущим ее политическим и военным деятелям.

Ян Гамарник — начальник политического управления республики. Уже во время гражданской войны выделялся своими политическими и административными способностями. В 1923 году он примыкал на Украине к троцкистской оппозиции. Стремясь оторвать молодых, способных партийцев от оппозиции, руководившая тогда партией тройка (Зиновьев, Каменев и Сталин), переместили Гамарника с Украины на Дальний Восток, где он быстро поднялся по административной лестнице, радикально покончив с «троцкизмом». Когда перевоспитание Гамарника были завершено, его перевели в Москву и поставили во главе Политического управления Республики (ПУРа). Десять лет Гамарник занимал ответственный пост в самом центре партаппарата, в повседневном сотрудничестве с органами НКВД. Почему же Гамарник, после таинственного самоубийства, попал в списки «врагов народа»? После самоубийства Я. Гамарника по Москве ходили слухи, в кругах ответственных работников, что он вел подготовку к дворцовому перевороту и удалению Сталина от руководства.

Убедившись в том, что Сталин отходит от ленинского курса в сторону личной диктатуры, Гамарник стал привлекать к участию в перевороте крупных военачальников. С этой целью он повел переговоры с маршалом Блюхером. Последний, выслушав Гамарника, сказал ему, что он считает себя обязанным донести его предложение до сведения Политбюро. Вслед за этим разговором, 31 мая 1937 года, Гамарник покончил жизнь самоубийством.

Не исключено, что эти сведения, поступившие к Сталину от Блюхера, и послужили для него толчком к ликвидации главных деятелей Красной Армии.

М. Н. Тухачевский не принадлежал к старой большевистской гвардии. Он выдвинулся во время гражданской войны с благословения Л. Д. Троцкого. Тухачевский, несомненно, проявил себя как человек, обнаруживший выдающийся талант военного стратега. После окончания гражданской войны он неутомимо повышал свои знания, учился военному делу. Ему принадлежала идея массированного применения танков и авиации, а также осуществление десантных операций в тылу противника. Почему же Радеку было поручено назвать во время судебного следствия имя М. Н. Тухачевского? Тухачевский не мог не дорожить даровитыми военачальниками, за которых он выступал в защиту. Этого одного было достаточно, чтобы убрать его с дороги. А может быть, стало известно, что он вместе с Гамарником состоял в заговоре против Сталина? Об этом были сигналы от Бенеша.

Якир из молодого туберкулезного студента стал красным командиром. Уже на первых порах он обнаружил воображение и находчивость стратега: старые офицеры не раз с удивлением поглядывали на тщедушного комиссара, когда он спичкой тыкал в карту. Свою преданность революции и партии Якир имел случай доказать с гораздо большей непосредственностью, чем Тухачевский. После окончания гражданской войны он серьезно изучал военное дело. Авторитет, которым он пользовался, был велик и заслужен. Рядом с ним можно поставить менее блестящего, но вполне испытанного и надежного полководца гражданской войны И. Уборевича.

Этим двум военачальникам была поручена охрана западной границы СССР, и они годами готовились к своей роли в будущей великой войне.

К. Е. Ворошилов. Не секрет, писал о нем Л. Д. Троцкий, что старый большевик Ворошилов — чисто декоративная фигура. Во время гражданской войны Ворошилов, наряду с несомненной личной храбростью, проявил полное отсутствие военных качеств, вдобавок захолустную узость кругозора. Единственное его право на пост члена Политбюро и наркома обороны состоит в том, что он еще в Царицыне, в борьбе с казачеством, поддерживал оппозицию Сталина против той военной политики, которая обеспечила победу в гражданской войне. Ни Сталин, ни остальные члены Политбюро не имели, впрочем, никогда иллюзий насчет Ворошилова как военного вождя. Они стремились поэтому подпирать его квалифицированными сотрудниками. Действительными руководителями армии за последние годы перед войной до 1937 года были Тухачевский и Гамарник.

Какова роль Ворошилова в аресте Тухачевского и других, спрашивал Л. Д. Троцкий и отвечал, что связь со Сталиным гораздо больше определяла его политику, чем связь с армией. К тому же, Ворошилов, ограниченный и деспотично-взбалмошный, не мог не глядеть неприязненно на своего даровитого заместителя.

После разоблачения «культа личности Сталина», на ХХII съезде партии, выступил начальник КГБ Шелепин, который рассказал о роли Ворошилова, самой гнусной и постыдной роли, какую он сыграл в разгроме талантливых и преданных партии и советской власти полководцев Красной Армии.

С. М. Буденный. Самым выдающимся после Буденного начальником кавалерии был, несомненно, Примаков. Можно без преувеличения сказать, что после процессов во всей Красной Армии не осталось ни одного имени, кроме того же Буденного, которое могло по своей популярности, не говоря уже о талантах и знаниях, равняться с именами неожиданных преступников.

Пристального внимания заслуживает организация суда: под председательством низкопробного чиновника Ульриха группа старых генералов во главе с Буденным оказалась вынуждена выносить своим боевым товарищам приговор, продиктованный из секретариата Сталина. Это был дьявольский экзамен на верность. Остающиеся в живых военачальники отныне были закабалены Сталину тем позором, которым он намеренно покрыл их.

Сталин боялся не только Тухачевского, но и Ворошилова. Об этом свидетельствует, в частности, назначение Буденного командующим московского военного округа. В качестве старшего кавалерийского унтер-офицера, Буденный всегда презирал военный дилетантизм Ворошилова. В период совместной работы в Царицыне, как сообщал Л. Д. Троцкий, они не раз грозили друг другу револьверами. Высокая карьера сгладила внешне формы вражды, но не смягчила ее.

О том, как отразилась сталинская чистка на боеспособности армии, написано много в воспоминаниях почти всех оставшихся в живых военачальников. Я приведу несколько свидетельств:

«Советский Союз, пока строил новый мир один, — писал Г. К. Жуков, находился во враждебном капиталистическом окружении, иностранные разведки не жалели сил и средств, чтобы помешать нашему народу. Но страна и армия быстро крепли год от года, пути экономического и политического развития были ясны, всеми приняты и одобрены, в массах господствовал трудовой энтузиазм.

Тем более противоестественными, совершенно не отвечающими ни существу строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились необоснованные аресты, имевшие место в тот год.

Были арестованы видные военные, что, естественно, не могло не сказаться в какой-то степени на развитии наших вооруженных сил». (Г. К. Жуков «Воспоминания и размышления», Москва, 1969 г., стр. 147).

В другом месте той же книги Г. К. Жуков возвращается к этому вопросу:

«…Во главе частей и соединений были поставлены командно-политические кадры, еще не освоившие оперативно-тактическое искусство в соответствии с занимаемой должностью… Вопрос о командных кадрах вооруженных сил в 19401941 годы продолжал оставаться острым. Массовое выдвижение на высшие должности молодых, необстрелянных командиров снижало на какое-то время боеспособность армии. Накануне войны при проведении важных и больших организационных мероприятий ощущался недостаток квалифицированного командного состава, специалистов танкистов, артиллеристов и летного технического состава». (Там же, стр. 234).

Значительно правильнее и более искренно написал об этом военный историк генерал Григоренко, боец-историк, в своей статье по поводу книги А. М. Некрича «1941 — 22 июня»:

«Войска Красной Армии, лишенные своих высокообразованных, опытных и авторитетных командиров, вступили в войну во главе с людьми малоподготовленными к командованию, а нередко и вовсе к нему не подготовленными. При этом войска не имели представления о ведении боевых действий по-современному». (П. Григоренко «Сокрытие исторической правды преступление перед народом»).

22. Сталин и Вторая мировая война

В канун войны

По вине Сталина и Ворошилова не только была уничтожена целая плеяда высокоталантливых, преданных революции полководцев, но вместе с их умерщвлением была отброшена, как вредительская, их стратегия и тактика, разработанная ими для предстоящей войны.

«Все пишущие на эту тему подчеркивают, — писал военный историк генерал Григоренко, — что наша военная теория значительно опередила военную мысль капиталистических стран, разработав еще в конце двадцатых и начале тридцатых годов многие положения, получившие подтверждение в ходе второй мировой войны: принципы применения больших танковых масс, массированное применение авиации, высадку и действия в глубоком вражеском тылу крупных вооруженных десантов и т. д. У Германии до 1933 года еще не было тех принципов, с которыми она начала войну. В 1932–1933 годах немцы только начали перенимать их у нашей армии.

…Мы в 1941 году не основывали свою военную теорию на тех принципах, которые были разработаны у нас в конце 1920-х и 1930-х годов. Эти новые военные идеи были отброшены нашей армией в порядке ликвидации последствий вредительства Тухачевского, Уборевича, Якира и др.».

Сталин, этот «великий полководец всех времен и народов», «гениальный стратег», благодаря своей преступной политике и амбициозности, не только допустил Гитлера к власти в Германии, не только обезглавил Красную Армию накануне войны с фашистской Германией, не только разоружил страну подписанием пакта с гитлеровской Германией, не только не дал возможности военным подготовиться к началу войны, он, кроме того, ослабил мощь Красной Армии, отменив теорию и организационную структуру Красной Армии, разработанную ведущими ее полководцами.

Он отказался от блистательной военной теории, которую перенял у нашей армии германский генеральный штаб, победоносно применивший ее затем на полях сражений с Польской, Французской, Английской и другими армиями, а также с успехом применял ее против Красной Армии, особенно в начальный период войны, когда Красная Армия еще не успела вернуться к старым принципам построения своих войск.

Эта правильная мысль генерала Григоренко была подтверждена многими ведущими военачальниками нашей страны.

«Быть может, читатель помнит, — писал Г. К. Жуков, — что наша армия была пионером создания крупных механизированных соединений бригад и корпусов. Однако опыт использования такого рода соединений в специфических условиях Испании был оценен неправильно, и механизированные корпуса в нашей армии были ликвидированы.

Необходимо было срочно вернуться к созданию крупных бронетанковых соединений».

Из приведенной выдержки, полностью подтверждающей мысль генерала Григоренко, видно «в какое болото мы слетели» (Ленин) благодаря ошибкам и преступлениям Сталина и Ворошилова.

В конце войны Красная Армия приступила к формированию механизированных бронетанковых соединений.

«В 1940-м году начинается формирование новых механизированных корпусов, танковых и моторизированных дивизий, — писал маршал Жуков. — …И. В. Сталин, видимо, не имел определенного мнения по этому вопросу и колебался. Время шло, и только в марте 1941 года было принято решение о формировании просимых нами 20-ти механизированных корпусов… К началу войны нам удалось оснастить меньше половины формируемых корпусов. Как раз эти корпусы и сыграли большую роль в отражении первых ударов противника».

Г. К. Жуков не сообщил, как происходило само формирование механизированных корпусов. Об этом писал в своей статье генерал Григоренко:

«Переформирование было начато в самое тревожное время, накануне гитлеровского нападения на нас и проводилось явно несуразным образом. Танковые батальоны стрелковых дивизий расформировывались и обращались на формирование механизированных корпусов, которые после расформирования в 1937 — 1938-х годах снова восстанавливались.

Расформирование (танковых батальонов) произошло очень быстро. Те из корпусов, куда поступили и люди и материальная часть, новую организацию освоить не успели и вести бой в новых организационных формах не сумели. Но это еще полбеды. Вся беда состояла в том, что часть корпусов из числа значившихся на бумаге представляли из себя сборище невооруженных людей… Это по сути дела — организованно подготовленные кадры военнопленных». (Григоренко, там же).

Вместо того чтобы формирование механизированных корпусов и их обучение произвести в тылу и для этого отвести в тыл танковые батальоны стрелковых дивизий, формирование бронетанковых корпусов производилось в приграничной полосе. Те из механизированных корпусов, которые были укомплектованы, но за краткостью срока не обучены, вступили в войну неподготовленными в новых организационных формах. Те корпуса, которые обеспечили людьми, но не успели обеспечить техникой, стали действительно организованными кадрами военнопленных.

Чем же объяснить, что формирование механизированных соединений проходило так медленно и нелепо?

Все дело состояло в том, что на формирование механизированных соединений Сталин шел нехотя, как об этом писал Г. К. Жуков. Поэтому, начавшись в 1940-м году, оно не было закончено к началу войны. Только в марте 1941 года Сталин принял решение о формировании 20-ти механизированных корпусов.

Если, как пишет об этом Жуков, сформированные в канун войны механизированные соединения «сыграли большую роль в отражении первых ударов противника», несмотря на то, что войска еще не успели освоиться с новыми организационными формами, то можно себе представить, какую роль они могли сыграть в начале Великой Отечественной войны, если бы они не были расформированы в 1937–1938 годах.

Г. К. Жуков издал свою книгу в 1969 году, когда руководство КПСС делало все, чтобы реабилитировать Сталина. Поэтому он очень вежливо и осторожно пишет об ошибках Сталина.

Что означают слова Жукова, что «Сталин не имел определенного мнения по этому вопросу и колебался», по вопросу, который, как показал опыт войны, имел решающее значение для успеха наших войск?

Это и значит, что Сталин из соображений престижа не хотел признавать свою ошибку в части расформирования механизированных соединений в 1937 1938 годах и потому шел нехотя на создание танковых корпусов.

В силу этого создание таких соединений затянулось до кануна войны, армия не успела освоиться с новой организацией, а некоторые из этих соединений, не успевшие закончить свое формирование, стали «организованно подготовленными кадрами военнопленных».

Как известно, Сталин не спешил с подготовкой войск к войне с фашистской Германией. Вопреки всем донесениям, он считал, что опасности войны в ближайшие один-два года нет. Он был убежден в надежности подписанного с Гитлером пакта о ненападении.

«Было ясно, — писал главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов, — что генштаб не рассчитывал, что война начнется в 1941 году. Эта точка зрения исходила от Сталина, который чересчур верил заключенному с фашистской Германией пакту о ненападении, всецело доверялся ему и не хотел видеть нависшей грозной опасности». (Н. Н. Воронов «На службе военной», 1963 г., стр. 170–175).

Для характеристики мирных настроений Сталина и Молотова накануне войны, приведу одну выдержку из книги Жукова. После его назначения начальником генштаба, в феврале 1941 года, он поставил перед Сталиным вопрос о том, что

«необходимо принять срочные меры и вовремя устранить имеющиеся недостатки в обороне западных границ и в вооруженных силах. Меня перебил В. М. Молотов: «Вы что же, считаете, что нам придется воевать с немцами?» Молотов и Сталин были до того увлечены своей дружбой с Гитлером, что даже не представляли себе, что между СССР и Германией возможна война».

Г. К. Жуков вспоминал, что от момента назначения его начальником генштаба и до начала войны с Германией оставалось всего три месяца. Ознакомившись с состоянием армии, он пришел к выводу о полной неподготовленности советских вооруженных сил к такой серьезной войне, какая предстояла в ближайшее время. Он сокрушался, что оставалось мало времени для того, чтобы «можно было все поставить на свое место». С этим были связаны, по его мнению, упущения в подготовке к отражению первых ударов врага.

А если бы история отвела для начальника генштаба Красной Армии Г. К. Жукова больше времени, чем 3–3,5 месяца, удалось бы ему наверстать упущенное?

Позволил бы ему Сталин осуществить все мероприятия, которые он задумал, для отражения первого удара врага?

Размышляя над ответами на эти вопросы, Г. К. Жуков писал:

«В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно, не сделали всего, чтобы убедить И. В. Сталина в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время и доказать ему необходимость проведения в жизнь срочных мероприятий, предусмотренных оперативно-мобилизационными планами».

Жуков возлагает на Сталина вину за просчет в оценке времени возможного нападения Германии на Советский Союз. Он проводил в книге мысль о том, что Сталин, в соответствии со своим личным прогнозом, не заставил все военные округа, флот, авиацию и министерство обороны вести подготовку войск и строительство оборонительных сооружений.

В результате страна и армия оказались неподготовленными к отражению первых ударов противника.

Сталин больше всего боялся первого удара гитлеровской военной машины. Об этом писали все близко соприкасавшиеся с ним военачальники. Поэтому он пошел на соглашение с Гитлером, всячески остерегался спровоцировать Германию, запрещал приводить в действие оперативно-мобилизационный план.

Но фактически вышло так, что всю свою практическую политику подготовки Красной Армии к войне он вел таким образом, что сделал этот первый удар гитлеровской военной машины наиболее разрушительным для СССР и наиболее эффективным для Германии.

Военные специалисты, окружавшие Сталина, видели и понимали назревающую опасность нападения на СССР гитлеровской Германии. Они предлагали целую систему мероприятий, ограждающих нашу страну от первого удара врага, но Сталин неизменно отклонял их предложения.

Проводить подготовку вооруженных сил к отражению нападения врага без Сталина было невозможно, так как это, прежде всего, было связано для военачальников всех рангов с опасностью применения против них крутых мер.

В чем же, в таком случае, была вина военачальников, о которой говорят и пишут историки и сам Г. К. Жуков в своих воспоминаниях?

Их вина состояла в том, что они не сумели убедить Сталина «в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время»? Все, кто писали об этом, прекрасно понимали, что убедить Сталина в необходимости приведения в действие оперативно-мобилизационных планов Красной Армии было невозможно, что настойчивые требования, от кого бы они ни исходили, об осуществлении этих планов ни к чему хорошему привести не могли. Г. К. Жуков, по-видимому, хотел дать читателям понять, что Сталин как политический руководитель страны должен был лучше, чем военные, разбираться в международной обстановке. И если, несмотря на это, военные должны были убеждать Сталина в назревающей опасности, то вина за то, что они не смогли этого сделать, никак не может падать на военных.

О том, что Г. К. Жуков думал именно так, а не иначе, о том, что он не выгораживал Сталина, свидетельствует следующее место из его книги:

«Я говорил уже о том, какие меры принимались, чтобы не дать повода Германии к развязыванию военного конфликта. Нарком обороны, генеральный штаб и командующие военными приграничными округами были предупреждены о личной ответственности за последствия, которые могут возникнуть из-за неосторожных действий наших войск. Нам было категорически запрещено производить какое-либо выдвижение войск на передовые рубежи по плану прикрытия без личного разрешения И. В. Сталина». (стр. 242–243).

Большинство журналистов, военных, дипломатов, и в их числе Чаковский, как при жизни Сталина, так и теперь, задним числом, стараются доказать, что правительство Сталина делало все для подготовки к войне. При этом перечисляется, сколько было мобилизовано людей в армию, как перестраивалась промышленность, как Сталин проводил совещания по производству новых видов вооружения т. д.

Если даже принять все это на веру, разве дело было только в этом? Главное было — привести войска в состояние полной боевой готовности к ответу на первый удар, чтобы он не был неожиданным для народа и армии.

«…Оборона страны зависит не только, иногда даже не столько, от числа людей, танков и самолетов, имеющихся на вооружении, — писал б. Наркомвоенмор Н. Г. Кузнецов, — но, прежде всего, от готовности немедленно привести их в действие, эффективно использовать, когда возникнет необходимость… Подготовка к войне — не просто накопление техники.

…Думал ли об этом Сталин? Многое, очень многое делалось. И все же нечто весьма важное было упущено. Не хватало постоянной, повседневной готовности к войне. А только в этом случае дивизии могли сыграть роль, которая им предназначалась».

Сталин и Ворошилов хвалились подготовленностью войск к войне. На деле все делалось наоборот. Вот эта готовность дивизий немедленно вступить в действие была парализована сталинской политикой, и потому, несмотря на то, что на западных границах было расположено 170 советских дивизий, они с первых часов войны были дезорганизованы, отброшены от границ или взяты в плен, а вместе с ними громадная часть техники попала в руки врага.

Все попытки Жукова, Тимошенко и других военачальников привести их в действие натыкались на категорический запрет Сталина. Даже в ночь на 22 июня, когда перебежчик сообщил, что немецкие войска начнут наступление 22 июня, и Тимошенко с Жуковым предложили Сталину дать директиву о приведении в действие плана прикрытия, И. В. Сталин заметил:

«Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть (?) вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений». (Г. К. Жуков «Воспоминания и размышления», стр. 242–243).

Г. К. Жуков раскрывает перед читателями линию Сталина, который после подписания пакта с Гитлером последовательно, вплоть до нападения на СССР, считал, что войны с немцами можно избежать, если не поддаваться на провокации реваншистских кругов Германии. По его представлениям, Гитлер был решительно против войны с СССР. За войну с Россией выступали якобы генералы вермахта и стоящие за ними монополистические круги. На самом деле, как свидетельствуют об этом мемуары генералов вермахта, немецкий генералитет был решительно против войны с СССР. Решение о нападении на Советский Союз исходило лично от Гитлера. Этот факт является еще одним свидетельством «дальновидности» Сталина.

Г. К. Жуков знакомит нас с директивами Сталина ко всем военным организациям сверху донизу, о их полной ответственности за любые действия войск, которые могут спровоцировать ответные действия немецкой армии. Ослушаться этих указаний Сталина было невозможно, так как малейшее отклонение от директив рассматривалось Сталиным как провокационное, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Как же при таких условиях Жуков надеялся убедить Сталина в неизбежности скорой войны с Германией?

Если военные считали себя виноватыми перед страной за то, что не смогли убедить Сталина в неизбежности войны, то какова должна быть вина самого Сталина, претендующего на роль вождя советского народа, которого нужно было убеждать и который не только не понимал, в какую пропасть он тянул весь советский народ, но и не давал возможности окружающим его людям разъяснить ему обстановку.

Фактически ни Жуков, ни никто другой из числа военных и политических деятелей, окружавших Сталина, не посмел ему прямо сказать в лицо, что он ведет страну по опасному пути. Все знали, что Сталин не будет считаться с мнением других, даже самых приближенных к нему людей.

«Сталин по-прежнему полагал, — писал главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов, — что война между фашистской Германией и Советским Союзом может возникнуть только в результате провокации со стороны фашистских военных реваншистов и больше всего боялся этих провокаций. Как известно, Сталин любил все решать сам. Он мало считался с мнением других».

Читая воспоминания маршалов, генералов и других участников войны, диву даешься, как все они, по сути рядовые люди, видели нарастающую опасность нападения фашистской Германии на СССР и как этого не видел и не понимал «гениальный вождь» и «великий полководец генералиссимус Сталин».

Все попытки Тимошенко и Жукова, Кузнецова и командующих военными округами повлиять на Сталина, чтобы ускорить ввод в действие «мероприятий, предусмотренных оперативными и мобилизационными планами» оказались тщетными.

«Введение в действие мероприятий, предусмотренных оперативными и мобилизационными планами, — писал Г. К. Жуков, — могло быть осуществлено только по особому решению правительства. Это особое решение последовало лишь в ночь на 22 июня 1941 года.

В ближайшие предвоенные месяцы в распоряжениях руководства не предусматривались все необходимые мероприятия, которые нужно было провести в особо угрожаемый военный период в кратчайшее время».

Мало того, что округам не разрешалось вводить в действие оперативные планы. Военным приграничным округам приказывали проводить разнообразные учения в лагерях, которые отвлекали войска от передовых линий и настраивали их на мирный лад.

«Просьбы некоторых командующих войсками округов, — писал маршал Р. Малиновский, — разрешить им привести войска в боевую готовность и выдвинуть их ближе к границе И. В. Сталиным единолично отвергались. Войска продолжали учиться по мирному: артиллерия стрелковых дивизий была в артиллерийских лагерях и на полигонах, саперные части в инженерных лагерях, а «голые» стрелковые дивизии — отдельно от своих лагерей. При надвигающейся угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением. Можно ли было этого избежать? Можно и должно». («Военно-исторический журнал», № 6, 1961 год, стр. 7).

Но особенно вредной была линия Сталина в самые предвоенные дни. Маршал Р. Малиновский в уже цитированной статье писал:

«На уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если противник вторгнется на нашу территорию, следовал ответ: на провокации не поддаваться и огня не открывать».

Даже после того, как война началась, округам не разрешалось полностью вводить план прикрытия. В переговорах с заместителем командующего войсками западного округа генералом Болдиным маршал Тимошенко предупреждал:

«Тов. Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу предупредить Павлова, что тов. Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.

— Как же так? Ведь наши войска вынуждены отступать? Горят города. Гибнут люди, — сказал Болдин.

— Никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки вглубь территории противника на 60 км». (Болдин «Страницы жизни», 1961 г., стр. 81).

Война началась, а Сталин все еще продолжал считать, что это провокация со стороны реваншистских кругов, а не приказ Гитлера.

Такая политика, сейчас кажущаяся, по меньшей мере, странной, тогда вызывала удивление даже у безусловных любимчиков Сталина.

«Совершенно непонятно, — писал в своих воспоминаниях авиаконструктор А. С. Яковлев, — почему нашим войскам, «впредь до особого распоряжения» запрещалось переходить границу? Почему авиации разрешалось наносить удары только на глубину до 100–150 км на германской территории? Война уже шла, а командование не знало, что это — случайное вторжение? Ошибка немцев? Провокация?»

Когда война началась, и стало ясно всем, включая самого Сталина, что нашим руководством была допущена непоправимая ошибка, когда вследствие этого войска противника быстро продвигались вглубь нашей страны, уничтожая подавляющую часть техники и захватывая сотни тысяч пленных советских солдат, Сталин для оправдания своих ошибок и преступлений выдвинул «теорию» «внезапного нападения», которая должна была объяснить массе советского народа причины быстрого продвижения фашистской армии по нашей территории и безостановочное отступление наших вооруженных сил вглубь советской территории. Печать получила установку разъяснить народу, что враг оказался вероломным, нарушил договор о ненападении, подписанный с СССР.

Как об этом свидетельствуют неопровержимые факты, приведенные нами выше, внезапным это нападение было только для Сталина. Утверждение о внезапности нападения находилось в противоречии со всей пропагандой, проводимой Сталиным и Ворошиловым в конце 1930-х годов. Так, например:

«В докладе на четвертой сессии Верховного Совета СССР товарищ Ворошилов указал, что «Красная Армия и Военно-морской флот горды сознанием, что вместе с вооруженными силами Советского Союза всегда и неизменно весь наш замечательный народ и правительство, партия Ленина-Сталина и наш мудрый вождь Сталин спокойно и усиленно работают над тем, чтобы каждый миг быть в полной боевой готовности. Советский Союз не будет застигнут врасплох международными событиями, как бы они ни были внезапны и грозны».(«Политический словарь», 1940 г. стр. 967, подчеркнуто мной — Авт.).

Приведем еще одно свидетельство человека, близко соприкасавшегося со сталинской кухней, главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова:

«Между тем, тревожных данных было немало, и наши люди, побывавшие в Германии, подтверждали, что немецкие войска движутся к советским границам. Мало того, даже Уинстон Черчилль нашел нужным еще в апреле предупредить Сталина об опасности, грозящей Советскому Союзу со стороны фашистской Германии.

Итак, за два месяца до начала войны Сталин знал о подготовке нападения на нашу страну. Но он не обращал внимания на все тревожные сигналы».

Несмотря на неопровержимые доказательства, наши исторические исследования продолжают утверждать, что нападение фашистской Германии было внезапным и неожиданным. В чем же все-таки причина того, что Сталин вопреки непрерывным сообщениям, поступавшим к нему от службы разведки, — которая не просто ссылалась на какие-то слухи, а оперировала совершенно достоверными и убедительными материалами и документами, поступающими от разведчиков, непосредственно находящихся в Германии; от разведчиков, работающих в других странах, в том числе от такого выдающегося разведчика, находившегося в Японии, как Р. Зорге; от премьер-министра Англии Уинстона Черчилля; от госсекретаря США Уоллеса, который передал эти данные, через посла СССР в США Уманского, и из многих других источников, — поступал так, как будто имел материалы значительно более веские и убедительные, чем материалы, поступавшие к нему на стол официальным, хотя и более секретным путем, которые позволяли ему принимать решения вопреки настойчивым требованиям военных привести в действие оперативные планы и планы прикрытия. Почему Сталин после того как Молотов съездил в Берлин для переговоров с Гитлером, не уразумел всего того, что поняли бывшие там с Молотовым дипломат Бережков, генерал Василевский, посол СССР в Германии Деканозов и другие, которые, если верить их воспоминаниям, увидели в ходе переговоров, как Молотов «припер к стенке Гитлера», когда требовал от последнего ответа на вопрос о причинах передислокации немецких войск в Румынию, Венгрию, Болгарию, Финляндию, на который Гитлер ответить не мог? Все они вынесли совершенно твердое впечатление от своего пребывания в Германии, что фашистское руководство готовится к нападению на Советский Союз.

Почему этого впечатления не вынес Сталин, которому они все подробно и обстоятельно доложили? Совершенно бесспорно, что Сталин, помимо всех этих данных, располагал еще какими-то материалами, которые были известны только ему и которые позволяли ему верить, вопреки всем очевидностям, в то, что все еще уладится мирным путем.

Что же это за материалы?

Частично эта тайна приоткрывается Г. К. Жуковым, который писал:

«Естественно возникает вопрос: почему руководство, возглавляемое И. В. Сталиным, не провело в жизнь мероприятия им же утвержденного оперативного плана?

В этих ошибках и просчетах чаще всего обвиняют И. В. Сталина. Конечно, ошибки у Сталина, безусловно, были, но их причины нельзя рассматривать изолированно от объективных исторических процессов и явлений, от всего комплекса экономических и политических факторов… Сейчас у нас в поле зрения, особенно в широких общедоступных публикациях, в основном факты предупреждений о готовящемся нападении на СССР и сосредоточении наших войск на наших границах и т. д.

Но в ту пору, как это показывают обнаруженные после разгрома фашистской Германии документы, на стол к И. В. Сталину попадало много донесений совсем другого порядка». (Там же стр. 232–233).

Очевидно, Жуков знает, о каких материалах идет речь, каким документам, попадавшим к Сталину на стол, тот доверял, не доверяя данным собственной разведки. Знает, но назвать их не может. Мы же можем только догадываться об этом. Дезинформация, которой снабжали Сталина различные службы нацистской разведки? Очень возможно. Личные письма Гитлера Сталину? Весьма вероятно. Чуть-чуть приоткрылась завеса над этим таинственным вопросом на обсуждении в ИМИ книги Некрича «1941 — 22 июня», где Д. Мельников из института истории Академия наук СССР и Е. Гнедин, бывший зав. отделом печати МИД СССР говорили не только о пакте о ненападении и пакте о дружбе с нацистской Германией, но и о готовности Сталина присоединиться к тройственному пакту, то есть по сути о договоренности с Гитлером насчет раздела мира.

Жуков, собственно, намекал, на то, что нельзя рассматривать поведение Сталина в предвоенный период как ошибку, что его надо рассматривать как неотъемлемую часть определенной политики. Поэтому-то Жуков и писал, что, только рассматривая вопрос в целом, можно понять и правильно оценить поведение Сталина в канун войны.

Это, конечно, верно. Наивна, если не лжива, попытка некоторых советских историков утверждать, что Сталин хитрил, пытался обмануть Гитлера. С моей точки зрения, это была отнюдь не хитрость, а попытка всерьез наладить с Гитлером коалицию, которая должна была решать будущее человечества. Это косвенно подтверждается словами Сталина, сказанными им уже после победы и сообщенными Светланой Аллилуевой: «Эх, с немцами мы были бы непобедимы».

Гитлер импонировал Сталину. И не столько личность Гитлера, сколько созданная им тоталитарная система. С США и Англией договориться о разделе сфер влияния было труднее: разные там парламенты, пресса, различные политические партии, в общем, — «прогнившая демократия». С Гитлером, казалось Сталину, было проще: два диктатора поймут друг друга и договорятся — на длительное время, во всяком случае. Вот почему он до последней минуты доверял своим «личным контактам» и сведениям, поступавшим к нему от нацистов, больше, чем данным советской разведки и сообщениям, поступавшим к нему из других стран, особенно из Англии.

Оправдывает ли это Сталина? Наоборот, это усугубляет его вину. Добиваясь власти над человечеством, он готов был договориться с самым злобным врагом человечества, и во имя дружбы с ним закрывал глаза на самые очевидные факты. В этом и заключалось предательство собственного народа.

В предвоенный период налицо были факты, которые нельзя было толковать иначе, чем однозначно. К ним относились, прежде всего, вступление немецких войск во все граничащие с СССР государства и сосредоточение больших масс немецких войск вдоль всей границы СССР. Толковать такую передислокацию войск иначе, чем бесспорное свидетельство агрессивных намерений Германии, было невозможно. Но Сталин, завороженный мощью гитлеровской Германии и будучи не в силах отказаться от своей идеи союза с этой мощью, проявлял, как пишет Жуков, «осторожность при проведении основных мероприятий оперативного и мобилизационного плана». Оказалось, что этот «гениальный стратег» и «великий политический вождь» не умеет отделить в поступающих к нему на стол документах информацию от дезинформации, что он, будучи сверхосторожным и сверхнедоверчивым со своими, полностью доверяет врагу. Он проявлял «осторожность» в интересах противника, вместо того чтобы проявлять осторожность в интересах своей страны.

Насколько можно судить сейчас, свои далеко идущие расчеты на длительный и прочный союз с нацистской Германией и ее военной машиной Сталин держал в тайне даже от своего ближайшего военного и политического окружения. Это понятно: прямо заявить о том, что ближайшим военно-политическим союзником СССР должен стать фашизм, он еще не мог. А иначе объяснить свою «тактику» в критической ситуации кануна войны тоже не мог. Именно этим объясняется то, что в этой критической ситуации Сталин, как отмечает маршал Н. Н. Воронов, даже не предприняв попытки посоветоваться с военными деятелями, категорически запретил привести в действие оперативный план и вывести войска на оборонительные рубежи. Завороженный мощью фашистской Германии и готовый на любые уступки Гитлеру, Сталин для того и занял пост председателя Совнаркома, чтобы самому, а не через посредников, с глазу на глаз вести переговоры с Гитлером.

О готовности Сталина идти на любые уступки Гитлеру, чтобы сохранить союз с ним, многократно упоминается в мировой прессе и в мемуарах. Приведу одно из интересных свидетельств. Летом 1941 года, как сообщает тогдашний советник германского посольства в Москве Хильгер:

«Все указывало на то, что он (Сталин) полагал, что Гитлер собирается вести игру с целью вымогательства, в которой вслед за угрожающими передвижениями войск последуют неожиданные требования экономических или даже территориальных уступок. Он, по-видимому, верил, что ему удастся договориться с Гитлером, когда будут эти требования выставлены».

Как показал ход исторических событий, эта слепая вера Сталина в Гитлера не оправдалась. Вероятно, это к лучшему и для нашего народа, и для человечества в целом: страшно подумать, что ожидало бы людей, если бы союз этих двух чудовищ закрепился на длительное время. Но и так длившаяся два года политика умиротворения и задабривания фашизма дорого обошлась советскому народу. Крах сталинской «стратегии», за который сам «великий полководец» поплатился только десятидневной депрессией, обошелся нашей родине в миллионы человеческих жертв и колоссальные потери в технике (в первые дни войны немцы захватили и уничтожили около 60 % советских самолетов, танков и артиллерийских орудий, расположенных в прифронтовой полосе).

Недаром Сталин впал в панику и, как говорят, ожидал отставки от руководства. Впрочем, члены Политбюро оказались неспособны на такой шаг: они приехали в Кунцево и привычно униженно просили «вождя» взять в свои руки бразды правления. Сталин успокоился и вошел в свою обычную роль диктатора.

Известна официальная цифра советских потерь в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. — 20 миллионов человек. Но нигде советская пропаганда (печать, радио, телевидение, кино) не анализирует причин этих гигантских потерь, не показывает, из чего они складывались. Даже 20-ти серийный документальный фильм «О Великой Отечественной войне», созданный режиссером Р. Карменом, целиком построен на той же ложной концепции «внезапности» нападения гитлеровской Германии, чем косвенно оправдывается гигантская численность жертв, понесенных в этой войне советским народом. Но если пристально вглядеться в цифры, из которых складываются эти двадцать миллионов, станет ясно, что основной причиной таких огромных потерь является не внезапность нападения врага, а все та же преступная политика Сталина.

В самом деле, вот в третьем фильме Р. Кармена сообщается: «В Белоруссии на оккупированной территории было уничтожено 2 миллиона человек, и на Украине — 4 миллиона. Это из 20 миллионов человек в войне 1941–1945 гг.»

Но ведь были еще жертвы на оккупированных территориях Латвии, Литвы, Эстонии, Молдавии и, прежде всего, — России. В одном Ленинграде погибло около миллиона человек. А всего на оккупированных территориях погибло не менее 10–11 миллионов человек. Если добавить к этому 2 миллиона солдат и офицеров, погибших и попавших в плен в первые же дни войны, то общая цифра потерь на оккупированных территориях составит 13 миллионов человек, или 65 % всех потерь, понесенных Советским Союзом в войне 1941–1945 гг. Таких гигантских потерь, конечно, не было бы, если бы не сталинская «стратегия», фактически разоружавшая наши войска перед лицом гитлеровской агрессии. Как справедливо пишет маршал Н. Н. Воронов:

«Если бы вероломно напавшие на нас немецко-фашистские захватчики на рассвете 22 июня 1941 года встретили организованный отпор наших войск на подготовленных рубежах, если бы по врагу нанесла удары наша авиация, заблаговременно перебазированная, рассредоточенная на полевых аэродромах, если бы вся система управления войсками была приведена в соответствие с обстановкой, мы не понесли бы в первые месяцы войны столь больших потерь в людях и в боевой технике. Тогда ход войны сложился бы совершенно иначе, не были бы отданы врагу огромные территории советской земли, народу не пришлось бы перенести столько страданий».

Умалчивать о том, кто является подлинным виновником этих страданий преступление. Не меньшим преступлением является попытка смягчить эту вину.

К числу таких попыток относится утверждение ряда советских историков, что благодаря «мудрой» политике Сталина, заключившего советско-германский пакт, войну удалось-де отсрочить на два года.

Такое утверждение имело бы смысл, если бы авторы его могли доказать, что Сталин использовал эти два года для укрепления обороны страны. Но факты доказывают обратное.

Генерал Григоренко образно формулирует итоги этой двухлетней передышки так:

«За это время было сделано все, что ослабляло нашу оборону, и не успели сделать того, что ее укрепляло».

Наиболее показательна в этом отношении чудовищная история того, как была разрушена линия укреплений на западной границе Советского Союза.

Вот что пишет об этом генерал Григоренко:

«В связи с тем, что западная граница была отодвинута на 200–250 км, постепенно уничтожили старые укрепленные районы — всю огромную дорогостоящую оборонительную линию от моря и до моря».

И почти слово в слово — высказывание маршала А. М. Василевского:

«Чтобы ускорить создание оборонительных сооружений на новых рубежах, приняли решение о разоружении и демонтаже большей части укреплений, с таким трудом и огромными затратами средств создававшихся на протяжении ряда лет вдоль нашей прежней государственной границы».

Военные считали, что старую линию оборонительных сооружений следует сохранить. Советский генштаб предлагал держать главные силы Красной Армии на хорошо укрепленной и изученной старой границе, а в новые области выдвинуть лишь части прикрытия.

Сталин не утвердил этот план, и по его требованию он был генштабом переработан. Мало того, вопреки возражениям наркома обороны маршала Тимошенко и начальника генштаба генерала Жукова, он приказал снять со старых укрепленных районов вооружение и перенести его в новые укрепленные районы.

В результате к началу войны укрепленные районы вдоль старой границы были разрушены, а новая оборонительная линия не была завершена.

Ни старая, ни новая оборонительные системы (на которые были затрачены гигантские средства) не смогли, таким образом, сыграть своей роли и на сколько-нибудь продолжительное время задержать противника. Где же в таком случае военный выигрыш, полученный страной за два года в результате раздела Польши? Ведь уже 27 июня 1941 года 2-я танковая армия немцев достигла окраины Минска и начала окружение советских войск, расположенных в этом районе, а к 9 июля здесь все было кончено. Всего 5-10 дней понадобилось, чтобы лишить нашу армию того преимущества, которое она получила, отодвинув границы СССР на 200–250 километров.

О политическом выигрыше и говорить нечего. За два года управления присоединенной насильственно территорией — Западной Украиной, Западной Белоруссией, Литвой, Латвией, Эстонией, Бесарабией — наша администрация не только не привлекла симпатий населения этих территорий к советской власти, но и вызвала ненависть жителей этих покоренных стран чинимыми ею жестокостями и насилием.

«Уже к 25 июня, — писал маршал Василевский, — части противника углубились на 120–130 километров. К середине июля Красная Армия оставила Латвию, Литву, часть Эстонии, почти всю Белоруссию, Молдавию и часть Украины (восточной)».

Итак, за два года, на которые оттянулось начало войны, не было сделано главное — не была подготовлена оборона нашей границы.

За эти же два года «успели снять с вооружения 45-мм противотанковую пушку и противотанковое ружье» и «не успели с производством их замены» (Григоренко). Как показал опыт войны, 45-мм пушка была снята с вооружения без всякого основания: все танки противника, действовавшие до появления «тигров» и «пантер», и эта пушка, и противотанковое ружье прекрасно пробивали и были эффективны даже в стрельбе против «тигров» и «пантер» (как известно, в ходе войны пришлось возобновить производство и противотанковой пушки, и противотанкового ружья).

Тем не менее, перед войной было принято решение снять их с вооружения. Ни Жданов, который на этом настаивал, ни Сталин, утвердивший это решение по докладу маршала Кулика, не посчитались с возражениями бывшего министра вооружений Ванникова, заявившего Жданову: «Вы перед войной допускаете разоружение армии». Может быть, именно это его заявление повлекло за собой арест Ванникова, которого после начала войны пришлось срочно возвращать из тюрьмы?

Так что же «успел» и чего «не успел» сделать Сталин за два года — с 1939 по 1941 год?

Наиболее красочно говорит об этом генерал Григоренко, и следующая страница моей работы представляет собой простой пересказ соответствующего места его статьи.

Успели расформировать танковые батальоны стрелковых дивизий, но не успели сформировать и обучить новой стратегии механизированные корпуса.

Успели удвоить численность вооруженных сил, но не успели привести войска в боевую готовность.

Успели сосредоточить мобилизационные запасы в угрожающей близости от государственных границ, но не успели обеспечить их сохранность, и в первые же дни войны все они попали в руки врага.

Успели упрятать в тюрьму ряд ведущих конструкторов вооружения и военной техники (некоторых успели даже расстрелять, в том числе автора впоследствии знаменитой «Катюши»), но не успели организовать массовый выпуск новых средств вооружения, законченных разработкой в 1939 году (так, не были запущены в производство новые истребители, пикирующие бомбардировщики и штурмовики, отличные танки «Т-34» и «КВ»; что касается «Катюши», то не успели даже создать опытный образец).

Успели, как сказано выше, разрушить укрепленные районы на старой границе, а новые создать не успели.

Не успели также произвести перестройку промышленности на военный лад, ибо мобилизационный план был принят только в июне 1941 года.

Перечень мероприятий, которые успело и не успело провести советское правительство в порядке подготовки к войне, можно было бы продолжить. Но и сказанного достаточно для убедительного показа того, как использовал Сталин те два года, которые он якобы «выиграл», подписав с фашистской Германией дружественные пакты. Колоссальные людские потери, отдача врагу огромных территорий, захват фашистами нашего вооружения, промышленных предприятий, сельскохозяйственных угодий, обращение в рабство населения оккупированных территорий — вот результат сталинской «подготовки к обороне страны». Можно ли дать более убийственную оценку политической и военной деятельности Сталина, чем дает простое описание его деятельности в предвоенный период?

Даже в «Истории КПСС» в краткий период «оттепели» было записано (правда, с характерной сдержанностью):

«Более чем полуторагодовой период с момента заключения между Германией и СССР пакта о ненападении не был в должной мере использован для укрепления обороноспособности страны».

Сейчас, кажется, даже эту сдержанную характеристику стараются не вспоминать.

23. Роль Сталина в войне 1941–1945 гг

Есть еще такой вариант легенды, пытающейся обелить Сталина: «Да, Сталин совершал ошибки перед войной, да, он растерялся в первые дни войны, но потом он оправился и показал себя выдающимся полководцем, благодаря которому мы, в конечном счете, победили».

Это тоже фальсификация, что я надеюсь доказать.

Сталин предвоенного и Сталин военного периода был один и тот же Сталин — ограниченный, некомпетентный, не умеющий широко и глубоко мыслить, никому не доверяющий диктатор. Как в дни мира, так и в дни войны он приписывал себе чужие заслуги, а за свои просчеты, ошибки и преступления заставлял расплачиваться других. Неограниченная власть позволяла ему никогда ни за что не отвечать. Так было до войны, во время войны и после войны. Поэтому «исправить» его «ошибки» чаще всего было невозможно.

Так было, например, с разработкой плана стратегического развертывания вооруженных сил СССР. Разрабатывая в 1940 году этот план, генштаб, возглавляемый маршалом В. М. Шапошниковым, предусматривал, что главным направлением в войне с Германией будет район севернее реки Сов.

«Соответственно в плане предлагалось развернуть наши главные силы в полосе от побережья Балтийского моря до Полесья, т. е. на участке Северо-Западного и Западного фронтов». (Василевский).

Сталин же был уверен, что враг вначале попытается захватить у нас наиболее богатые промышленные, сырьевые и сельскохозяйственные районы, то есть, прежде всего, Украину, и приказал переработать стратегический план согласно этому его прогнозу. Переработали. Согласно новому плану, главная группировка наших войск была сосредоточена на юго-западном направлении, и это причинило большой ущерб нашим позициям в начальный период войны. На это указывает в своих воспоминаниях Г. К. Жуков:

«В плане были стратегические ошибки. Вследствие этого пришлось в первые же дни войны 19-ю армию и ряд частей и соединений 16-й армии перебрасывать на западное направление с Украины.

…И. В. Сталин для всех нас был величайшим авторитетом, никто тогда и не думал сомневаться в его суждениях и оценках обстановки. Однако указанное предположение Сталина не учитывало планов противника на молниеносную войну».

Почему Сталин решил, что Гитлер прежде всего ринется на Украину? Потому что этот «великий полководец» мыслил устаревшими догмами, опираясь на привычные примеры прошлого, не умея самостоятельно проанализировать современную обстановку.

В 1917–1918 годах Германия, длительное время находившаяся в блокаде, действительно больше всего нуждалась в русском хлебе и сырье, и поэтому при первой возможности двинула свои войска на Украину. Но в 1941 году у Гитлера были другие задачи: молниеносно сокрушить СССР, а для этого надо было нанести удар по центрам Советского союза — Москве и Ленинграду. А сырья и продовольствия в 1941 году у Германии, не в пример 1918 году, хватало; на нее работала вся Европа, да и Сталин помог своими предвоенными поставками.

За эту недальновидность, ограниченность, тупую диктаторскую самоуверенность Сталина тяжело расплатились миллионы советских людей. Среди них были и люди, расстрелянные по личному приказу Сталина за его, Сталина, вину.

Кто был повинен в том, что уже к полудню 22 июня наша авиация потеряла около 1200 самолетов, что в течение первых двух-трех недель войны западные военные округа потеряли до 90 % танков и более половины танкистов, что в июне-сентябре 1941 года Красная Армия потеряла более трех миллионов человек убитыми и пленными (только на Западном направлении, согласно сообщению немецкого генерала Типпельскирха, с 22 июня по 1 августа 1941 года взято в плен 755 тысяч человек, захвачено 6000 танков и 5000 орудий)?

На чьей совести эти чудовищные цифры, взятые нами не только из статьи генерала Григоренко, но и из официальных советских источников (фильм «Война в воздухе»; «Коммунист» № 17 за 1966 г., стр.49 и др.)?

Как явствует из всего, написанного ранее, главный, если не единственный виновник — СТАЛИН. И именно он, а не кто-либо другой, приказал расстрелять за эти потери советских генералов, которых он обвинил в предательстве. Так, вскоре после начала войны были арестованы и расстреляны ныне посмертно реабилитированные: командующий Западным военным округом Д. Г. Павлов, начальник штаба Западного военного округа В. Е. Климовских; начальник оперативного управления того же округа В. Н. Семенов; командир механизированного корпуса С. И. Оборин; командующий 4-й армией Коробков — и другие.

Никто иной, как Сталин — это, опять же, видно из приведенных выше данных — повинен в том, что миллионы советских солдат и офицеров в самом начале войны были обезоружены, окружены и попали в плен. И именно по приказу Сталина наша страна была единственным государством, бросившим на произвол судьбы своих соотечественников, оказавшихся в плену. Именно Сталину принадлежат чудовищные, беспрецедентные слова: «У нас нет пленных, есть предатели».

Чтобы скрыть от народа свои преступления, Сталин не только расстрелял ряд советских генералов, не только предал миллионы оказавшихся в плену солдат и офицеров, — он и его окружение создали еще одну легенду — о так называемом «подавляющем техническом превосходстве» германской армии в начальный период войны.

Но, как свидетельствуют и советские, и зарубежные источники, легенда эта ничего общего с действительностью не имеет. Фактическое соотношение сил отнюдь не было столь разительным в пользу Германии, как об этом пишут советские историки.

Вот таблица о соотношении советской и германской боевой техники к началу войны, приведенная генералом Григоренко:

Тех, кто не склонен доверять «диссиденту» Григоренко, отсылаем к официозному советскому изданию — к «Истории Великой Отечественной войны». Данные о вооруженности противоборствующих сторон к моменту нападения фашистской Германии на СССР в обоих источниках полностью совпадают — один к одному. Только генерал Григоренко делает к своей таблице примечание, свидетельствующее о добросовестности автора.

«В составе наших военно-воздушных сил, — пишет он, — имелось 2700–2800 боевых самолетов новейших конструкций, которые во многом превосходили немецкие. По количеству танков мы превосходили противника примерно в четыре раза, но все пишущие делают акцент на том, что только 9 % было машин новых образцов — это тоже 1700–1800 танков».

Если бы эти новейших конструкций самолеты и танки не были застигнуты врасплох, расстреляны и уничтожены на приграничных аэродромах и полигонах, если бы к моменту нападения немецкой армии они были сосредоточены на решающих направлениях, а не разбросаны по всем частям, если бы танки и самолеты вместе со стрелковыми частями были вовремя приведены в боевую готовность — наступление немецкой армии неминуемо захлебнулось бы с первых дней войны и, во всяком случае, сразу получило бы мощный отпор.

Но в том-то и дело, что фашисты не встретили организованного сопротивления Красной Армии на рубежах нашей страны, ибо ее к этому сопротивлению не готовили. Причины были все те же: уверенность Сталина в незыблемости подписанного им с Гитлером пакта о ненападении и вытекающие отсюда ошибки в определении срока начала войны и запрет вовремя ввести в действие план стратегического развертывания войск на границах. Вот почему не только не были использованы, но прямо были загублены огромные потенциальные возможности наших вооруженных сил. Впрочем, об этом прямо (правда, не называя Сталина) говорится и в «Истории Великой Отечественной войны». (т. II, стр. 49)

«Запоздалая разработка плана прикрытия, несвоевременный ввод его в действие, а также медлительность советского военного командования в сосредоточении и развертывании Красной Армии в условиях непосредственной угрозы войны привели к тому, что группировка советских войск к моменту нападения немецко-фашистской армии оказалась не соответствующей требованиям обстановки.

Этим в значительной мере можно объяснить то, что огромные возможности, которыми располагали советские вооруженные силы, не были использованы в полной мере для успешного отражения удара врага».

* * *

Так все-таки, научил ли чему-нибудь Сталина провал его стратегии и тактики, которыми он руководствовался в предвоенный период? Проявил ли он себя в ходе войны как — не скажу выдающийся, но хоть сколько-нибудь вдумчивый — полководец?

Нет, и этого не было. И после того как война началась, Сталин продолжал некомпетентно и неуклюже вмешиваться в непосредственное руководство военными действиями, сплошь и рядом мешая генеральному штабу и командующим фронтами.

Так, в первый период войны, в условиях разгрома советской обороны, разъединения и окружения крупных частей Красной Армии и быстрого продвижения немецких армий вглубь советской территории, все советские военные специалисты предлагали единственно возможную тактику: отвод войск из-под ударов врага и сосредоточение их на новых рубежах. Сталин же безапелляционно и необоснованно требовал невозможного — немедленного развернутого наступления по всей линии фронта. Это не только не помогало войскам выйти из окружения, но, наоборот, вносило неразбериху и сумятицу в управление войсками.

Вот что, например, вспоминает Г. К. Жуков:

«Н. Ф. Ватутин сказал, что И. В. Сталин одобрил проект директивы № 3 наркома и приказал поставить мою подпись.

— Что это за директива? — спросил я.

— Директива предусматривает переход наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома противника на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.

— Но мы еще точно не знаем, где и с какими силами противник наносит свои удары, — возразил я.

— Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное…» (стр. 25I).

Директива № 3 была нелепа, безграмотна, а главное — совершенно бессмысленна: выполнить ее было невозможно. Она требовала от отступавших по всему фронту от границы, потерявших всякую связь друг с другом, командованием и генштабом, потерявших значительную часть вооружения и частично окруженных противником войск немедленного перехода в наступление и выхода на вражескую территорию. Ни о чем, кроме потери чувства реальности самой опасной потери для полководца, — такая директива не свидетельствовала. Но Сталин не только подписал ее, он со свойственной ему манерой перекладывать ответственность на чужие плечи потребовал, чтобы ее подписали не согласные с нею руководители генштаба. И те, повинуясь приказу, подписали.

Гибельное вмешательство Сталина в оперативные дела сказалось также при решении вопроса об отводе войск из Киева.

Уже в августе 1941 года в районе Киева под угрозой окружения находилась крупная группировка войск Юго-Западного фронта — свыше пяти армий, несколько сот тысяч воинов. Начиная с 20 августа, маршал В. М. Шапошников, генералы Г. К. Жуков, А. М. Василевский, Кирпонос, Тупиков и другие компетентные военные специалисты ставили перед Сталиным вопрос об оставлении Киева и отводе войск за Днепр. Однако Сталин категорически запретил оставлять Киев. 7-го сентября командующий Юго-Западным фронтом генерал Кирпонос направил в адрес генштаба и командования тревожное донесение о реальной опасности окружения всей группировки. Но никакие попытки Василевского и Шапошникова убедить Сталина в необходимости отвода войск успеха не имели.

«При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев, — писал А. М. Василевский, — Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание».

Потерпел неудачу и Жуков, также настаивавший перед Сталиным на оставлении Киева и отводе войск за Днепр. В результате Сталин отстранил Жукова от поста начальника генштаба. Киев мы, конечно, все равно потеряли, но одновременно потеряли и всю киевскую группировку войск, окончательно окруженную немецкими войсками.

Когда Сталин разговаривал по прямому проводу с командующим Юго-Западным фронтом Кирпоносом, еще можно было спасти сотни тысяч советских воинов. Но Сталин исходил не из интересов советского народа, не из соображений сохранения человеческих жизней, не из азбучной для всякого специалиста военной логики. Его волновали только соображения личные, престижные. Он требовал вот сейчас, сию минуту доказать справедливость его довоенной концепции насчет того, что война будет вестись на чужой территории, хотя она уже реально велась на нашей земле, и гибли наши люди.

Еще до войны, в 1936 году, Л. Д. Троцкий в книге «Что такое СССР» писал:

«Нынешняя официальная формула внешней политики, широко разрекламированная не только советской дипломатией, которой позволительно говорить на условном языке своей профессии, но и Коминтерном, которому полагается говорить на языке революции, гласит: «Ни пяди чужой земли не хотим, но не уступим и вершка своей земли». Как будто дело идет о простом столкновении из-за чужой земли, а не о мировой борьбе двух непримиримых социальных систем». (стр.147).

Как явствует из предвоенной политики Сталина, он вовсе не считал эти социальные системы непримиримыми и охотно шел на сговор с фашизмом. В результате он ослабил нашу армию, ухудшил позиции наших войск и облегчил врагу условия для захвата большой территории с богатыми землями и мощными промышленными предприятиями. И теперь он хотел заставить забыть об этом приказами, требовавшими немедленного продвижения вперед.

Большинство историков признает, что именно Сталин был виновником тяжелых поражений нашей армии в начальный период войны. Те, кто пристально анализируют ход войны, считают также, что Сталин играл отрицательную роль и во многих дальнейших военных событиях. Это признают даже официальные советские авторы. Так, в статье, напечатанной в «Военно-историческом журнале» (№ 10 за 1965 г. стр. 33) говорится:

«Историк не может не отметить, например, того большого вреда, который принесла нашей стране и армии разработанная еще перед войной Сталиным концепция, основанная на двух догмах: «ни пяди своей земли не отдадим врагу» и «будем вести войну на территории противника». Под влиянием этих догм Сталиным были отвергнуты различные предложения некоторых военных относительно создания на западе нашей страны глубоко эшелонированной обороны. Стратегический план возможной войны, как его представлял Сталин, исключал возможность прорыва противником нашей обороны и сколько-нибудь значительного углубления на советскую территорию.

Поэтому ни промышленные предприятия западных районов, ни население не были подготовлены к возможной эвакуации. Это создавало возможность окружения и крайне мешало использованию войсками естественных рубежей (реки Неман, Августовского канала и пр.). Поэтому, хотя для защиты границы были дислоцированы 12 армий, этих сил оказалось мало для отражения концентрированного по отдельным направлениям немецкого наступления».

А вот что говорит о сталинском руководстве военными действиями «История Великой Отечественной войны»:

«Требование Ставки во что бы то ни стало удержать занимаемые рубежи, даже в условиях фланговых обходов и охватов, осуществляемых противником, а также отсутствие у некоторой части командного состава Красной Армии необходимого опыта в руководстве крупными соединениями часто являлись причиной того, что группировки советских войск не выводились вовремя из-под ударов врага. Обычно это заканчивалось тяжелыми боями в окружении и влекло за собой большие потери в людях и в боевой технике». (т. 1, стр. 58).

Можно ли списать все это со сталинского счета, ибо мы победили? Можно ли, как это делают некоторые историки сталинской школы, приписать Сталину честь этой победы? Что думают об этом люди, которые этой победы добились?

Характерна сдержанная формулировка Г. К. Жукова, когда в его мемуарах всплывает вопрос о полководческих заслугах Сталина. Жуков задает себе риторический вопрос: «Действительно ли Сталин являлся выдающимся военным мыслителем в области строительства вооруженных сил и знатоком оперативно-стратегических вопросов?» Но далее, не отвечая на поставленный им вопрос, он пишет:

«Лично Сталину приписывали: (подчеркнуто мной — Авт.) ряд принципиальных разработок, в том числе о методе артиллерийского наступления, о завоевании господства в воздухе, о методах окружения противника, о рассечении группировок врага и уничтожении их по частям и т. д.

Все эти важнейшие вопросы военного искусства являются плодами, добытыми на практике, в боях и в сражениях с врагом, плодами глубокого размышления военачальников и самих войск». (стр. 297)

Сказано осторожно, но недвусмысленно. Достаточно такого выражения, как «лично Сталину приписывали…», чтобы в прах разлетелась сочиненная угодливыми подхалимами легенда о «десяти ударах товарища Сталина», якобы обусловивших победу Советского Союза над фашистской Германией. К этому можно только добавить, что такое «приписывание» происходило по указаниям самого Сталина.

Еще более откровенную оценку Сталину как полководцу дает в своих воспоминаниях маршал Советского Союза Бирюзов:

«Не Сталин преподносил нам готовые рецепты, где, когда и как ударить противника. Планы этих ударов создавались коллективным умом многих людей больших и малых военачальников. А осуществлялись они волей и несгибаемым мужеством всего советского народа, воодушевленного идеями защиты социалистического отечества». (Бирюзов, «Советский солдат на Балканах», стр. 56).

«Анализируя сейчас факты военных лет, — продолжает Бирюзов, убеждаешься, как далеко он стоял от армии. Сталин был Верховным Главнокомандующим, но войска никогда не видали его на фронтах, и сам он ни разу не лицезрел солдата в боевых условиях. Больше того, в самый тяжкий начальный период войны действующая армия не получала даже оперативных документов, подписанных самим Сталиным… Только тогда, когда советские войска стали одерживать одну победу за другой, появились приказы за подписью Сталина». (там же, стр. 247).

Как видим, тот же почерк: от ответственности за просчеты и провалы уклониться, а чужую славу присвоить себе. Да и некомпетентное, необоснованное вмешательство в оперативные дела Сталин позволял себе в течение всей войны, от чего неоднократно гибли и попадали в окружение советские воины.

А Р. А. Медведев утверждал, что не было раздела Польши, и одобрял действия Советского Правительства, связанные с присоединением части Польши к СССР.

Примером такого преданного отношения к Сталину является Якир, который, будучи арестован, был уверен, что Сталин ничего не знает о том, что творится. Умирая, он выкрикивал: «Да здравствует Сталин!»

На расположении запасов вблизи государственной границы настаивали, в частности, Г. И. Кулик, Д. З. Мехлис, Е. А. Щаденко. Мотивировали они, как вспоминает маршал Василевский, это тем, что «агрессию удастся быстро отразить», и «война во всех случаях будет перенесена на территорию противника».

Известно, что в сталинских лагерях длительное время сидели такие выдающиеся ученые-конструкторы как С. Королев, А. Туполев и многие другие.

IV. НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

24. Введение

Прежде чем перейти к вопросу о том, как во времена Сталина и его наследников была искажена ленинская национальная политика, как произошло сползание партии на путь великодержавного национализма, мне хочется напомнить читателям о тех основах, на которых держалась ленинская национальная политика, в верности которой клялся Сталин и его продолжатели.

Национальный вопрос, как известно, был предметом длительного спора в рядах Российской Социал-демократической Рабочей партии (РСДРП). По сравнению с другими партиями II-го Интернационала, в РСДРП этот спор принял особо острый характер вследствие тех особенностей, которые были связаны с многонациональным составом бывшей Российской империи, народы которой, входившие в ее состав, находились на самом различном уровне цивилизации. Спор возник при рассмотрении программы РСДРП(б) по национальному вопросу, а также при обсуждении проблем, связанных с отношениями между РСДРП и «Бундом».

В связи с началом 1-ой империалистической войны выявились разногласия между революционным и реформистским крылом II Интернационала по вопросу о защите своего отечества. Основоположники марксизма, а за ними и Ленин, утверждали, что по мере продвижения общества к коммунизму национальные предрассудки людей будут постепенно изживаться.

Ломка национальных перегородок и взглядов начинается, по мнению Ленина, еще в рамках капиталистического общества, за счет интернационализации капитала и рабочего движения. С точки зрения марксизма, такая интернационализация была процессом прогрессивным, подготовляющим еще в недрах капиталистического общества условия для быстрейшего перехода от капитализма к социализму.

«Кто не погряз в националистических предрассудках, — писал Ленин, — тот не может не видеть в… процессе ассимиляции наций капитализмом величайшего прогресса, разрушения национальной заскорузлости различных медвежьих углов, особенно в отсталых странах вроде России». (том 24, стр. 127).

Социал-демократ не должен потворствовать национализму. Наоборот, он должен решительно бороться со всяким проявлением национализма, хотя бы самым ничтожным.

Социал-демократическая партия должна всячески содействовать ассимиляции, слиянию наций. Такова принципиальная основа национальной политики Ленина.

«Марксизм непримирим с национализмом, — писал В. И. Ленин, — будь он самый «справедливый», «чистенький», тонкий и цивилизованный. Марксизм выдвигает на место всякого национализма — интернационализм, слияние всех наций в высшем единстве, которое растет на наших глазах с каждой верстой железной дороги, с каждым международным трестом, с каждым рабочим союзом». (том 24, стр. 131).

Национализм обедняет взгляды людей, суживает их сознание, выпячивает их национальные амбиции. Постоянное подчеркивание достоинств своей нации незаметно ведет к убеждению в своем превосходстве над людьми других национальностей, что приводит на практике к нарушениям равенства между людьми разных национальностей. Именно поэтому марксизм непримирим к национализму. В мире широко распространено такое мнение, что существование различных национальностей является залогом культурного богатства человечества. С этой точки зрения, каждая нация вносит свою лепту в мировую сокровищницу человеческой культуры, и это делает жизнь на земле богаче, разнообразнее и интереснее. Поэтому, утверждают они, всякая попытка социалистов слить нации неизбежно должна будет привести к обеднению, обкрадыванию человечества.

Мне кажется, что такая точка зрения искусственна и навеяна впечатлением от сталинского социализма. На самом деле, как показала жизнь, на протяжении тысячелетий национализм был одной из главных причин разъединения людей и вражды между ними. Национализм свернул людей с широкой дороги на узкую тропинку, отгородил их друг от друга, создал между ними искусственные барьеры, называемые границами, натравил одних людей на других.

Социализм не исключает разнообразия характеров и красок, свойственных отдельным народностям. Разве в пределах одной нации не существует местных особенностей, местных традиций, местных наречий, местного фольклора? Все эти положительные факторы, украшающие человеческую жизнь, останутся и при социализме, а все отрицательные стороны, такие как обособленность, чванливость и ненависть одних народов к другим, будут постепенно отмирать и окончательно исчезнут. Однако, покуда нации существуют, марксист, как реалист, должен исходить в своей национальной политике из этого факта.

Владимир Ильич постоянно предостерегал против всякой односторонности и торопливости при проведении основных принципов национальной политики РСДРП(б), которые могли бы на практике привести к конфликтам между пролетариями наций угнетающих и наций угнетенных.

Для того чтобы предотвратить национальную рознь, Ленин предлагал такую политику, которая бы решительно препятствовала любым привилегиям любой нации, входящей в состав России. Только такая политика в национальном вопросе могла вызвать желание у пролетариев разных наций к их слиянию, а не обособлению.

Задача пролетарской партии до революции, говорил Ленин, так разумно проводить пропаганду идей интернационализма, чтобы после революции ни у одного пролетария любой нации не возникло желания выйти из состава единого государства. Пропаганда свободы отделения каждой нации, если она того пожелает, из состава бывшей Российской Империи как раз и должна была подготовить такое единство пролетариев разных национальностей, которое обеспечивало бы согласие со стороны бывших угнетенных наций оставаться в составе единого социалистического государства.

«Социалистическая революция, — писал Ленин, — вполне возможна в самом близком будущем… Национальные антипатии так быстро не исчезнут. Ненависть — и вполне законная — у нации угнетаемой к нации угнетающей останется на время. Она испарится лишь после победы социализма и после окончательного установления вполне демократического отношения между нациями. Если мы хотим быть верны социализму, мы должны уже теперь вести интернационалистское воспитание масс, невозможное в угнетающих нациях без проповеди свободы отделения для угнетенных наций». (Ленин, том 30, стр. 51).

Для того, чтобы обеспечить при социализме возможность полного слияния наций, Ленин в предреволюционные годы добился внесения в программу партии пункта о самоопределении наций, который должен был обеспечить создание обстановки для взаимного доверия между пролетариями угнетающих и угнетенных наций.

Такова постановка вопроса у Ленина в той части, которая касается пункта программы РСДРП(б) о «самоопределении наций». Вторая линия разногласий по национальному вопросу проходила в спорах о «культурно-национальной автономии».

«Бунд» настаивал на образовании внутри социал-демократической партии отдельной еврейской организации, которая входила бы в состав РСДРП на основе федерирования и которая, по мнению руководителей «Бунда», должна была вести социал-демократическую работу среди еврейских трудящихся.

Ленин и Плеханов, Мартов и Троцкий, а также целый ряд других лидеров социал-демократической партии выступали на втором съезде партии против требований «Бунда».

Ленин выступил также против лозунга «Бунда» «о национально-культурной автономии», считая, что лозунг национальной культуры — не марксистский лозунг. Он отвергал его в равной мере как для пролетариев нации угнетающей, так и для пролетариев угнетенной нации.

«Не дело Российских социал-демократов соединять в одну нацию немцев (или евреев) Лодзинских, Рижских, Питерских, Саратовских. Наше дело бороться за полный демократизм и отмену всех национальных привилегий…» (Ленин, том 23, стр. 318).

Рассматривая сегодня взгляды Ленина на культурно-национальную автономию, я думаю, что Владимир Ильич поторопился с отрицанием прав малых народов на культурно-национальную автономию. В ходе практического осуществления национальной политики Советской властью были внесены в эту политику существенные коррективы. Так, например, в отношении евреев после Октябрьской революции была фактически осуществлена культурно-национальная автономия. При ЦК РКП(б) была организована «еврейская секция», на которую была возложена задача ведения культурно-политической работы среди евреев СССР, особенно в местах сосредоточения евреев — в западных областях Украины и Белоруссии, — и такая политика себя целиком оправдала. Было разрешено издание книг и газет, создание школ и библиотек на еврейском языке. Были организованы еврейские театры, из них два в Москве, один на идиш, другой на иврите. При Сталине эта культурная автономия евреев была ликвидирована в 1947 году, а неосторожно высказанные Лениным взгляды на национальную автономию евреев послужили обоснованием этой акции.

25. Сталин и ленинская национальная политика

Во всех документах и официальных историях партии, изданных после смерти Ленина, утверждается, что Сталин и партия последовательно проводили ленинскую национальную политику.

Отношение Сталина к национальному вопросу коренилось в его низкой культуре, узости его кругозора, отсутствии широкой марксистской подготовки, в характерном для его натуры примитивизме, а главное — в отсутствии у него твердых убеждений, основанных на марксистском фундаменте и нравственных принципах. Его взгляды по национальному вопросу, как, впрочем, и по другим теоретическим вопросам, были нахватаны из мелких брошюр и из бесед с выдающимися марксистами. Зато всякие конфликты и противоречия, возникающие в партии, Сталин умел использовать для своего личного возвышения и продвижения к власти. Так он поступил и в отношении конфликта, возникшего в Грузии в 1922 году по вопросу о так называемой «национальной автономизации» Закавказской федерации, чтобы отстранить от руководства оппозиционно настроенный против него ЦК КП Грузии.

Десятого августа 1922 года оргбюро ЦК РКП(б) образовало комиссию «о взаимоотношениях РСФСР и независимых национальных республик». Комиссию возглавил Сталин. Комиссия разработала проект организационного строительства советских республик, предусматривающий вхождение Украины, Белоруссии, Азербайджана, Армении, Грузии в Российскую Федерацию на правах автономных республик.

ЦК КП Грузии и ЦК КП Азербайджана высказались против этого проекта. На заседании ЦК КП Грузии 15 сентября 1922 года было принято такое решение: «Предлагаемое на основании тезисов тов. Сталина объединение в форме автономизации независимых республик считать преждевременным».

ЦК КП Грузии не возражал против объединения с РСФСР в Союзе Советских республик, но возражал против вступления в РСФСР на правах автономии. Такую же линию занял Владимир Ильич. 26 сентября 1922 года он послал на имя Каменева письмо в ЦК РКП(б), в котором писал:

«По-моему, вопрос архиважный… Одну уступку Сталин уже согласился сделать. В параграфе первом сказать: вместо вступления — формальное объединение вместе с РСФСР в Союз Советских республик Европы и Азии. Дух этой уступки, надеюсь, понятен: мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и вместе и наравне с ними входим в новый Союз». (Ленин, том 45, стр. 211).

В предложениях комиссии Сталина п.1 был сначала сформулирован так:

«1. Признать целесообразным заключение договора между Советскими республиками Украины, Белоруссии, Азербайджана, Армении, Грузии и РСФСР о формальном вступлении в состав РСФСР…»

После критических замечаний Ленина этот пункт был сформулирован Сталиным в следующей редакции:

«1. Признать необходимым заключение договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских республик и РСФСР об объединении их в Союз Советских Социалистических республик с оставлением каждой из них права свободного выхода из состава «Союза».

Однако в представленном Сталиным новом проекте, наряду с приемлемым изменением формулировки о порядке объединения республик, Сталин внес другую, неприемлемую для закавказских республик поправку. Вместо Азербайджана, Армении и Грузии, как это было записано в первой редакции, во второй редакции в пункт первый Сталин внес «Федерацию Закавказских республик». Такое изменение редакции было принято Сталиным единолично, без предварительного обсуждения ее в республиках по партийной и советской линии и без согласования этого вопроса с трудящимися закавказских республик.

ЦК КП Грузии и Азербайджана высказались против вступления республик в «Союз» через Закавказскую федерацию, а настаивали на прямом вступлении в «Союз» каждой республики отдельно.

Вопрос об образовании Закавказской федерации был поставлен Сталиным еще в 1921 году. Соглашаясь со Сталиным по существу, Ленин возражал против всякой поспешности с федерированием. Он писал Сталину, что нужно:

«Поставить вопрос о федерации пошире на обсуждение партии и рабочих и крестьянских масс, энергично вести пропаганду за федерацию и провести ее через съезды Советов в каждой республике: в случае большой оппозиции точно и своевременно донести в Политбюро ЦК РКП(б)». (Ленин, том 44, стр. 255).

Сталин расценил такую позицию Ленина как «национальный либерализм».

Несмотря на предупреждение Ленина против поспешности с федерированием, Сталин 6-го октября 1922 года поставил этот вопрос на пленуме ЦК, на котором он провел постановление о включении в СССР не отдельных республик, а Закавказской федерации.

Владимир Ильич не присутствовал на этом пленуме по болезни и не знал о том, что ЦК принял такое поспешное решение.

Почему Сталин торопился с осуществлением Закавказской федерации? Потому, что назревала борьба Сталина против Троцкого. Большинство грузинского ЦК было на стороне последнего. Сталин хотел отстранить их от руководства и передать бразды правления в руки Кавказского бюро ЦК, которым руководил С. Орджоникидзе, бывший тогда сторонником и другом Сталина.

Между тем на Кавказе проект об образовании СССР вызвал большие споры. В ходе дискуссии между членами ЦК Грузии и Серго Орджоникидзе, последний в пылу спора позволил себе ударить одного из своих оппонентов. Об этом инциденте Ленин ничего не знал.

Члены ЦК КП Грузии К. М. Цинцандзе и С. К. Кавтарадзе послали, через Н. И. Бухарина, телеграмму Ленину, в которой жаловались на поведение Орджоникидзе и просили его вмешаться в этот вопрос. В своем ответе упомянутым членам ЦК Ленин упрекнул их за неприличный тон.

«Я был убежден, — писал он там, — что все разногласия исчерпаны резолюциями ЦК, при моем косвенном участии и при прямом участии Мдивани. Поэтому я решительно осуждаю брань против Орджоникидзе…» (том 54, стр. 229).

Эта телеграмма Ленина, которая в ПСС Ленина значится под номером 476, была использована Сталиным и сталинскими историками для доказательства того, что Ленин был против грузинских «уклонистов». Других доказательств того, что Ленин был против «уклонистов», официальные историки привести не смогли.

В действительности дело было не так. Когда В. И. Ленин узнал, что Орджоникидзе ударил своего идейного оппонента Кобахидзе, и что Сталин, вопреки протестам ЦК КП Грузии и Азербайджана, включил в проект закона об образовании СССР не отдельные республики, а Закавказскую федерацию, он весь огонь критики перенес на Сталина и Орджоникидзе, а не на «уклонистов». 25 ноября 1922 года Политбюро по жалобе Цинцадзе и Кавтарадзе создало комиссию во главе с Ф. Э. Дзержинским.

12 декабря 1922 года, после возвращения Дзержинского из Грузии, он был у Ленина и доложил ему о работе своей комиссии. После того, как Владимир Ильич узнал от Дзержинского историю вопроса, он обрушился не на грузинский национализм, а на великодержавный шовинизм Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского.

Несмотря на это редакция ИМЛ продолжает выгораживать Сталина от критики Ленина.

«В. И. Ленин, — пишет редакция ИМЛ, — не только не поддерживал, но и критиковал ошибочную позицию Мдивани и его сторонников по вопросам о Закавказской федерации и образовании СССР (см. настоящий документ № 476), но, видя в то время главную опасность в великодержавном шовинизме и считая, что задача борьбы с последним ложится, прежде всего, на коммунистов ранее господствовавшей нации, Ленин сосредоточил внимание на ошибках Сталина, Дзержинского, Орджоникидзе в грузинском вопросе». (Ленин, том 54, стр. 674 и 299–300).

В приведенной выше выдержке редакция ИМЛ допустила три искажения, противоречащих друг другу и общей концепции ИМЛ по этому вопросу.

1. Если, как правильно пишет редакция ИМЛ, в споре по грузинскому вопросу Ленин видел тогда главную опасность в великодержавном шовинизме Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе, то тогда непонятно, почему на ХII-ом съезде партии были обойдены ошибки Сталина, а огонь был сосредоточен только против так называемых грузинских уклонистов? Непонятно также, почему во всех документах и материалах, исходящих от ИМЛ и изданных после смерти Сталина, говорится только об ошибках грузинских уклонистов, а линия Сталина на ХII-м съезде партии изображается как ленинская?

2. Если по вопросу о Закавказской федерации Ленин «требовал проявить в деле создания закавказских республик больше мягкости, осторожности и проведения основательной подготовительной работы» (см. примечание № 116 ИМЛ в 44 томе ПСС Ленина), то как это согласуется с другой формулой ИМЛ, что «В. И. Ленин не поддерживал ошибочную позицию Мдивани и его сторонников по вопросам Закавказской федерации», которая как раз и была направлена против торопливости с ее проведением. (см. примечание № 539 ИМЛ к 54 тому ПСС Ленина).

3. Если Ленин «в то время… сосредоточил внимание на ошибках Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе», то как это утверждение согласуется у редакторов ИМЛ с признанием правоты Сталина в спорах с Троцким, Бухариным, Раковским и Радеком по национальному вопросу до ХII-го и на самом ХII-м съезде партии? После беседы с Дзержинским Владимир Ильич 30 и 31 декабря 1922 года продиктовал письмо ЦК РКП(б) «К вопросу о национальностях и об автономизации». Мысли, высказанные в этом письме, являлись продолжением его мысли, высказанной им ранее, еще на III-м съезде партии и в статьях, опубликованных до и после Октябрьской революции. Эти его взгляды и предложения являлись развитием взглядов основоположников марксизма, примененные к конкретной политической обстановке. Сопоставляя письмо Ленина к Цинцадзе (документ ИМЛ № 476) с письмом «об автономизации», мы видим, что в первом случае он писал о своем «косвенном участии» в принятии резолюции ЦК на октябрьском пленуме в 1922 году. Во втором случае Владимир Ильич уже прямо писал, что: «ни на октябрьском, ни на декабрьском пленумах мне не удалось быть, и, таким образом, вопрос миновал меня почти совершенно», и что о том, что происходило в Грузии, он узнал только от Дзержинского после его возвращения в Москву.

Таким образом, своим письмом «об автономизации» В. И. Ленин отклонил утверждение о его участии в решении, направленном против Грузинского ЦК и за вхождение Грузии в состав СССР через Закавказскую федерацию.

Самое главное свидетельство Владимира Ильича, сделанное им в письме по вопросу об автономизации, против приписываемой ему враждебности к «уклонистам», — это его обвинение в адрес Сталина, что он не принял с достаточной заботливостью меры, чтобы защитить инородцев от истинно русского держиморды.

В письме «об автономизации» Владимир Ильич разобрал до мельчайших деталей вопрос о том, как должен относиться партийный руководитель к людям малой нации, чувствовать и понимать, как на них отражаются малейшие несправедливости.

«Необходимо, — писал Ленин, — отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и нации маленькой.

По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия и даже больше того — незаметно для себя совершаем бесконечное количество насилий и оскорблений». (том 45).

Мысль Ленина о возмещении неравенства со стороны нации большой к нации маленькой свидетельствует о его линии, проникнутой только одной заботой: как сохранить пролетарское единство.

Как реагировал Сталин на это принципиальное предложение Ленина?

Если Ленин думал о пролетарском единстве, то Сталин думал о том, каким способом наиболее удобно и безболезненно отстранить от руководства членов президиума ЦК КП Грузии.

Поэтому письмо Ленина «об автономизации» он сделал секретным и не довел его до сведения делегатов ХII-го съезда партии. 25 января 1923 года Политбюро утвердило выводы комиссии Дзержинского, которые Ленин требовал решительно отвергнуть и провести дополнительное расследование «на предмет исправления той громадной массы несправедливостей и пристрастных суждений, которые там, несомненно, имеются». Таким образом, Сталин, Дзержинский и Орджоникидзе не только не стали ответственными за политически-ошибочную линию: наоборот, виновными и «уклонистами» они сделали Грузинский ЦК. Сам же Сталин в речи на пленуме ЦК КП назвал их грузинскими «полунационалистами, полукоммунистами», тогда как по политической характеристике Ленина, он сам не только «социал-национал», но и великорусский держиморда.

Февральский пленум ЦК 1923 года утвердил Сталина докладчиком по национальному вопросу на ХII-м съезде партии вместо больного Ленина, чем проявил пренебрежительное отношение к политическим рекомендациям последнего по одному из важнейших вопросов революции. С тех пор национальный вопрос на съездах не ставился и не обсуждался, а концепция Ленина была отброшена раз и навсегда Сталиным.

Владимир Ильич не знал об этих решениях Политбюро и февральского пленума ЦК и продолжал изучать грузинское дело. В дневниках дежурных секретарей Ленина, помещенных в 45-м томе его сочинений, подробно, день за днем освещался вопрос о том, как тщательно Владимир Ильич готовился к докладу на ХII-м съезде партии по национальному вопросу, как детально он изучал взгляды обеих сторон конфликта. Накануне второго инсульта, опасаясь, что из-за болезни он не сможет сделать доклад на ХII-м съезде партии по национальному вопросу, он 5 марта 1923 года обратился к Л. Д. Троцкому со следующим письмом:

«Уважаемый тов. Троцкий! Я просил бы вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под преследованием Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне дело. Я буду считать это признаком вашего несогласия. С наилучшим товарищеским приветом Ленин». (ПСС, том 54, стр. 329).

Из приведенного письма Ленина видно, что только Троцкого он считал своим единомышленником по национальному вопросу. Из этого же письма следует, что Ленин был на стороне Грузинского ЦК и против Сталина. Всякие иные толкования находятся в противоречии с документами и с основами ленинской национальной политики.

Владимир Ильич всегда был сторонником демократического решения национального вопроса и противником навязывания угнетенным нациям любых форм соглашений, в том числе и о государственном присоединении или отделении. А Сталин навязывал закавказским республикам форму их присоединения к СССР через Закавказскую федерацию. В дневниках секретарей Ленина за 6-е марта 1923 года сказано, что «Ленин спросил Володичеву об ответе Троцкого на его письмо». Ответа на этот вопрос нет. В скобках сказано: «ответ по телефону застенографирован».

В примечании № 294 к 54 тому ПСС написано:

«Это письмо было в тот же день прочитано Л. Д. Троцкому по телефону помощником секретаря СТО и СНК М. А. Володичевой. Троцкий, ссылаясь на болезнь, ответил, что не может взять на себя никакого обязательства».

В своих воспоминаниях «Моя жизнь», относящихся к этому вопросу, Л. Д. Троцкий писал:

«Стояли первые дни марта 1923 года, Ленин лежал в своей комнате, в большом здании судебных установлений. Надвигался второй удар, предшествуемый рядом мелких толчков. Меня на несколько недель приковал к постели прострел.

…Два секретаря Ленина Фотиева и Гляссер служат связью… «Владимир Ильич готовит против Сталина на съезде бомбу». Это дословная фраза Фотиевой.

«Владимир Ильич просит вас взять грузинское дело в свои руки, тогда он будет спокоен».

«Почему вопрос так обострился?» — спрашиваю я. Оказывается, Сталин снова обманул доверие Ленина: чтоб обеспечить себе опору в Грузии, он за спиной Ленина и всего ЦК совершил там при помощи Орджоникидзе и не без поддержки Дзержинского организационный переворот против лучшей части партии, ложно прикрываясь авторитетом ЦК… Что его при этом потрясло больше: личная нелояльность Сталина или его грубо-бюрократическая политика в национальном вопросе, трудно сказать… Ленин готовился к борьбе, но опасался, что не сможет на съезде выступить сам, и это волновало его.

Не переговорить ли с Зиновьевым и Каменевым? — подсказывают ему секретари. Но Ленин досадливо отмахивается рукой. Он отчетливо предвидит, что, в случае его отхода от работы, Зиновьев и Каменев составят со Сталиным «тройку» против меня и, следовательно, изменят ему.

— А вы не знаете, как относится к грузинскому вопросу Троцкий? — спрашивает Ленин.

— Троцкий на пленуме выступил совершенно в вашем духе, — отвечает Гляссер, которая секретарствовала на пленуме.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет, Троцкий обвинял Орджоникидзе, Ворошилова и Калинина в непонимании национального вопроса.

— Проверьте еще раз, — требует Ленин. На второй день Гляссер подает мне на заседании ЦК, у меня на квартире, записку с кратким изложением моей вчерашней речи и заключает ее вопросом: «Правильно ли я вас поняла?»

— Зачем вам это? — спрашиваю я.

— Для Владимира Ильича, — ответила Гляссер.

— Правильно, — отвечаю я.

— Прочитав нашу с вами переписку, — рассказывает мне Гляссер, Владимир Ильич просиял: «Ну, теперь другое дело!» И поручил передать Вам все те рукописные материалы, которые должны были войти в состав его бомбы к XII съезду. Намерения Ленина стали мне теперь совершенно ясны: на примере политики Сталина он хотел вскрыть перед партией, и притом беспощадно, опасность бюрократического перерождения диктатуры.

— Каменев едет завтра в Грузию на партконференцию, — говорю я Фотиевой. Я могу познакомить его с ленинскими рукописями, чтобы побудить его действовать в Грузии в надлежащем духе. Спросите об этом Ильича. Через четверть часа Фотиева возвратилась запыхавшись:

— Ни в коем случае!

— Почему?

— Владимир Ильич говорит: «Каменев сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет».

— Значит, дело зашло так далеко, что Ильич уже не считает возможным компромисс со Сталиным даже на правильной линии?

— Да, Ильич не верит Сталину, он хочет открыто выступить против него перед всей партией. Он готовит бомбу». (Л. Д. Троцкий «Моя жизнь», стр. 205 227).

Из приведенных фактов и документов Ленина видно, что ошибка Сталина была не организационного, а политического порядка, и речь шла не «об одном незначительном инциденте», как сказал Сталин на VIII расширенном пленуме ИККИ, а об его интернационализме.

В докладе на ХII-м съезде партии он, зная, что Ленин уже к руководству не возвратится, резко отошел от основных принципов ленинской национальной политики.

У Ленина выпячивался вопрос о великорусском шовинизме Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе и совершенно игнорировался вопрос о местном национализме, как не представляющийся актуальным и опасным для интересов пролетариата.

Сталин в одинаковой степени выпячивал обе опасности, чем отвлекал внимание партии от главной опасности.

«Но есть еще фактор, — говорил он, — тормозящий объединение республик в один союз: это национализм в отдельных республиках… НЭП и связанный с ним частный капитал питают, взращивают национализм Грузинский, Азербайджанский, Узбекский и прочие. Антирусский национализм есть оборонительная форма, некоторая уродливая форма против национализма русского… Но беда в том, что в некоторых республиках этот национализм оборонительный превратился в наступательный». (XII съезд, стр. 488–492).

Аргументация Сталина порочна, так как не может национализм маленькой нации превратиться в наступательный, и это бесчисленное количество раз подчеркивали большевики. Вторым расхождением между Сталиным и Грузинским ЦК КП(б) был вопрос о Закавказской федерации.

В то время как Ленин предлагал не торопиться с образованием Закавказской федерации (см. примечание № 116 к 44 тому ПСС Ленина), Сталин в своем докладе ХII-му съезду подчеркивал, что «Ленин торопился и напирал на то, чтобы федерация была введена немедленно». Такая манера обмана и дезинформации была обычной для Сталина.

Также была притянута за уши аргументация Сталина о важности федерации для сохранения в Закавказье национального мира. Отвечая Сталину, один из руководителей Грузинского ЦК Б. Мдивани говорил: «Сама Советская власть как таковая есть условие предупреждения национальных трений и изживания пережитков национальных трений».

В своем докладе съезду Сталин обвинил бывший ЦК КП Грузии в том, что он сам, добиваясь для Грузии уступок в национальном вопросе, проводил в отношении малых наций Грузинской республики — аджарцев и абхазцев — политику притеснения. Эта версия Сталина была решительно опровергнута делегатами съезда от Грузии. Из выступления на съезде Б. Мдивани видно, что инициатором и вдохновителем таких притеснений против малых наций был сам Сталин, под личным давлением и в соответствии с указаниями которого были осуществлены некоторые несправедливые ограничения прав абхазцев и аджарцев.

Прения по докладу о национальном вопросе на ХII-м съезде партии выявили глубоко ошибочную линию Сталина в национальном вопросе. Они подтвердили, что он так и не захотел уяснить себе суть интернациональной линии Ленина в этом вопросе. К моменту открытия съезда уже начали проявляться великодержавные настроения среди русской части членов ЦК и делегатов съезда.

Б. Мдивани привел слова одного члена ЦК, называвшего национальный вопрос не программным, а тактическим, и другого члена ЦК, обещавшего «уступить кое-что» националам. В этих словах отражались пренебрежительное и снисходительное отношение «коммунистов» большой нации к коммунистам малой нации.

Представитель украинских коммунистов, старейший большевик Скрыпник, выступая в прениях по национальному вопросу, подчеркивал, что в национальном вопросе не должно быть средней линии. По его мнению, национализм угнетенных наций естественен, как оборонительное средство против великодержавников. Ослабление наступательного великодержавного национализма, — говорил Скрыпник, — всегда, как правило, приводило к ослаблению шовинистических чувств у малых угнетенных наций. Такая позиция Скрыпника полностью соответствовала взглядам Ленина.

Особо следует подчеркнуть в речи Скрыпника то место, где он говорил об опасности балансирования между двумя национализмами, местным и державным. Такой метод, по мнению Скрыпника, ведет к оправданию бездеятельности русских коммунистов.

Это предвидение Скрыпника подтверждено жизнью. Постепенно все более и более стала выпячиваться опасность так называемого «буржуазного национализма» (жертвой которого стал также и Скрыпник) и все меньше и меньше стали вспоминать об опасности великодержавного шовинизма, пока это не вылилось в официальную формулу: что «в результате правильной политики партии национальный вопрос решен в СССР окончательно в ленинском духе». В итоге сам Сталин и его наследники превратились в принципиальных великодержавников.

В защиту ленинских взглядов и против сталинского толкования национальной политики на съезде выступил Н. И. Бухарин:

«Товарищи! Позвольте мне, прежде всего, сделать одно маленькое замечание. Я… расскажу вам про один конкретный случай, который случился со мною вчера… Встречаю одного товарища… «Ну, что у нас нового?» «Да что, ничего нового, вот националов душим». (Смех.) Такая черточка и такая психология существует в известной части нашей партии. И я должен сказать, что если мы эту психологию не уничтожим решительно, со всей энергией, тогда мы получим такую неприятность, чтобы не сказать хуже, которая может подвергнуть риску само существование Советской республики». (ХII-ый съезд, стр. 186).

Так оно и получилось. Только потому, что партия не прислушалась к призывам Ленина, а пошла по сталинскому пути, страна и партия оказались в противоречии с теми принципами, на которых строилась Советская Республика.

Что же предлагал Н. И. Бухарин? Он предлагал вынести решение по национальному вопросу в строгом соответствии с ленинской национальной политикой.

«Сущность ленинизма по национальному вопросу, — говорил Бухарин, — у нас заключается в первую очередь в борьбе с основным шовинизмом, который у нас есть, с великорусским шовинизмом. Если мы ударим по первому звену национализма, по самому главному и по самому основному, тем самым мы ударим по этим промежуточным звеньям, вплоть «до самых низших» местных шовинизмов…» (XII съезд, стр. 611–615).

Правильная установка, предложенная Бухариным, которая полностью соответствовала духу письма Ленина к съезду, принята не была, а была принята установка Сталина, которая открывала огонь одновременно против великорусского и местного национализмов. На практике это означало вести огонь только против грузинского национализма, так как это направление огня имело конкретных носителей, конкретно связанных с грузинским «уклоном», в то время как против великорусского шовинизма обвинение носило абстрактный характер. Особенную тревогу за судьбу интернационализма в нашей партии высказал на ХII-м съезде партии Х. Г. Раковский.

Раковский поставил вопрос об опасности для пролетарской революции национальных пережитков. Он отметил, что в массе населения России подавляющее большинство трудящихся настроено националистически и лишь ничтожная часть настроена интернационалистически. Такая почва была подготовлена вековым воспитанием масс, в первую голову — масс русского народа — в националистическом, патриотическом духе.

В течение нескольких лет, прошедших с начала Октябрьской революции, говорил Х. Г. Раковский, было невозможно перевоспитать, особенно массы крестьян, в интернациональном духе. Таким образом, почва для национализма, особенно почва для воинствующего великорусского национализма, была широчайшая. Естественно, что в этом море шовинистических чувств направлять корабль революции было очень сложно. Наоборот, попасть небольшой прослойке интернационалистов под влияние массы националистического народа было значительно проще.

Раковский и Бухарин видели опасность для партии в малейшем колебании в сторону великорусского национализма и поэтому предупреждали от одинакового отношения к великодержавному шовинизму и местному национализму. Именно в этом был смысл замечания Раковского, что русские «с нетерпением выдерживают спор по национальному вопросу». Как же отнесся Сталин к критике делегатами XII-го съезда его национальной политики? Понял он свое отклонение от ленинской национальной политики, на которое указывали ему Мдивани, Скрыпник, Бухарин, Раковский и другие?

Ответ на этот вопрос мы получили в его заключительном слове на ХII-м съезде партии, ввиду важности которого мы приведем из него большую выдержку:

«Говорят нам, что нельзя обижать националов. Это совершенно правильно, я согласен с этим — не надо их обижать. Но создавать из этого новую теорию (?) о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправное в отношении бывших угнетенных наций, это значит сказать несообразность. То, что у тов. Ленина является оборотом речи в его статье, Бухарин превратил в целый лозунг… Ежели мы перегнем палку в сторону крестьянских окраин, в ущерб пролетарским районам, то может получиться трещина в системе диктатуры пролетариата. Второй вопрос — это о шовинизме великодержавном и о шовинизме местном. Тут выступили тов. Раковский и особенно тов. Бухарин, который предложил выкинуть пункт, говорящий о вреде местного шовинизма. Дескать, нечего возиться с таким червяком, как местный шовинизм, когда мы имеем такого «Голиафа», как великорусский шовинизм. Вообще у тов. Бухарина было покаянное настроение. Дело в том, что Бухарин не понял сути национального вопроса. Когда говорят, что нужно поставить во главу угла по национальному вопросу борьбу с великорусским шовинизмом, этим хотят отметить, что обязанность русского коммуниста самому вести борьбу с русским шовинизмом». (XII съезд, стр. 649–651).

Я привел большое количество выдержек из выступлений делегатов ХII-го съезда партии, чтобы показать, какие наслоения образовались в исторических работах по национальному вопросу.

В 1-ой части трехтомника «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», редакция ИМЛ сделала запись о ХII-м съезде в полном соответствии с «Кратким курсом» Сталина. В историю партии вписана еще одна лживая страница о том, что по национальному вопросу ошибался не Сталин, как мы это только что установили на основании ленинских документов, а грузинские «уклонисты» и поддерживающие их вожди оппозиции: Троцкий, Бухарин, Радек, Раковский и др.

Между тем из статей Троцкого по национальному вопросу, помещенных в то время в газете «Правда», а также из письма Ленина к Троцкому, предложившего последнему взять на себя защиту его взглядов на пленуме ЦК и на съезде партии, видно, что оба они — и Ленин, и Троцкий — занимали одинаковую позицию по национальному вопросу. Поддерживали «уклонистов» не только Троцкий, Бухарин, Раковский и др., как об этом записано во всех официальных историях партии, но самое главное — их поддерживал Ленин. Говоря по поводу обвинений Сталина против так называемых «уклонистов», Ленин писал:

«Тот грузин, который пренебрежительно… швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин… нарушает интересы классовой солидарности». (том 45, статья «Об автономизации»).

Ленин неоднократно подчеркивал, что он на стороне так называемых «уклонистов». В письме к «Б. Г. Мдивани, Ф. Е. Махарадзе и другим, копия Л. Д. Троцкому и Каменеву», он писал:

«Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением, Ленин. 6 марта 1923 года».

Это письмо Лениным было написано в день второго инсульта, и, таким образом, было одним из последних написанных им.

Сталин обманывал партию, когда говорил делегатам ХII-го съезда, не знакомым с последними письмами Ленина: «То, что у тов. Ленина является оборотом речи, то Бухарин превратил в целый лозунг». На самом деле в этой ленинской формулировке дана основная принципиальная его линия, а не «оборот речи», как это хитро наименовал Сталин.

«Интернационализм, — писал Ленин в связи с затронутым вопросом, — со стороны угнетающей, или так называемой «великой» нации должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое бы возмещало со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически. Кто не понял этого, тот не понял действительно пролетарского отношения к национальному вопросу, тот остался, в сущности, на точке зрения мелкобуржуазной, и поэтому не может не скатываться ежеминутно к буржуазной точке зрения». (Подчеркнуто Лениным. ПСС, том 45, стр. 359).

Тот, кто вслед за Сталиным повторяет сегодня обвинение против грузинских уклонистов в национализме, тот на самом деле повторяет ошибку Сталина и стоит на «точке зрения мелкобуржуазной».

Мысль Ленина «о возмещении неравенства» не оборот речи — она увязана со всем строем ленинских взглядов по национальному вопросу. Сталин совершенно без всякого основания и логики и только для затемнения проблемы приплел к вопросу о равноправии наций вопрос «об опоре на пролетарские районы».

Когда Владимир Ильич говорил о равенстве больших и малых наций, он имел в виду вопрос об отношениях между нациями, которые складываются в жизни фактически, и о пролетарском отношении, которое должно компенсировать со стороны большой нации неравенство малой нации, а не о том, на что должна опираться власть — на пролетарские районы центра России или на крестьянские районы национальных республик. Это отношение может и должно было проявиться в предоставлении малым нациям свободы отделения, в большой свободе национального развития, в более чутком отношении к инородцам в таких, например, вопросах, как налоговая политика, соблюдение закона о семье и браке, в религиозной терпимости и т. д. и т. п. О такой компенсации неравенства в пользу малых наций говорил Ленин, а за ним Бухарин, а не о том, чтобы своей опорой сделать крестьянские районы национальных республик. Применительно к спору, который тогда шел по поводу формы вхождения Грузии в Союз, было неправильно, не интернационалистски, принуждать Грузию войти в состав СССР не самостоятельно, как этого добивался ЦК Грузии, а только через Закавказскую федерацию, как на этом настаивал Сталин.

Уступка в этом вопросе не затронула бы основ диктатуры пролетариата, и в то же время свидетельствовала бы о чутком, внимательном отношении пролетариев нации большой к пролетариям нации маленькой.

В первом томе настоящей книги, в главе «Почему Сталин победил оппозицию» я рассмотрел вопрос об ошибочной тактике Л. Д. Троцкого в его политической борьбе со Сталиным.

Здесь мне хочется выделить не только вопрос об ошибочной тактике Л. Д. Троцкого в его борьбе со Сталиным по национальному вопросу, но и сказать о недооценке им глубины опасности для социализма национальной политики Сталина.

Сопоставляя позиции Ленина, выраженные им в письмах к ХII-му съезду, и Троцкого, изложенные им в его воспоминаниях «Моя жизнь», по национальному вопросу, мы видим, что оба они понимали опасность для диктатуры пролетариата в отступлениях от интернационализма.

Но в то же время, Ленин понимал и чувствовал, что дело бюрократического перерождения руководства партии за время его болезни особенно проявилось в национальной политике Центрального Комитета партии, что здесь дело зашло уже слишком далеко. Что если не осуществить на предстоящем ХII-м съезде коренной поворот, не дать решительный отпор термидорианской политике Сталина и не убрать его с поста генсека, то через некоторое время, когда Сталин полностью овладеет партийным и государственным аппаратом, сделать это будет уже поздно.

Троцкий этого не понимал. Он считал, что Ленин главную опасность видел в расколе партии из-за борьбы между ним и Сталиным и делал ударение на личной борьбе «тройки» против него.

После получения письма от Ленина с просьбой взять на себя защиту грузинского дела на пленуме ЦК, Троцкий вызвал к себе Л. Б. Каменева.

«Каменев явился через час, — пишет Л. Д. Троцкий. — Он был совершенно дезориентирован. Идея «тройки» — Сталин, Зиновьев, Каменев — была уже давно готова. Острием своим «тройка» была направлена против меня. Вся задача заговорщиков состояла в том, чтобы, подготовив достаточную организационную опору, короновать тройку в качестве законной преемницы Ленина. Маленькая записочка врезалась в этот план острым клином. Каменев не знал, как быть, и довольно откровенно мне в этом признался. Я дал ему прочитать рукописи Ленина. Каменев был достаточно опытным политиком, чтобы сразу понять, что для Ленина дело шло не о Грузии только, но обо всей вообще роли Сталина в партии.

…Каменев был взволнован и бледен… Возможно, что он просто боялся недоброжелательных действий с моей стороны против него лично. Я изложил ему свой взгляд на обстановку.

«Иногда из страха перед мнимой опасностью, — говорил я, — люди способны накликать на себя опасность действительную. Имейте в виду и передайте другим, что я меньше всего намерен поднимать на съезде борьбу ради каких-либо организационных перестроек. Я стою за сохранение status quo. Если Ленин до съезда встанет на ноги, что, к несчастью, маловероятно, то мы с ним вместе обсудим вопрос заново. Я против ликвидации Сталина, против исключения Орджоникидзе, против снятия Дзержинского с путей сообщения. Но я согласен с Лениным по существу. Я хочу радикального изменения национальной политики, прекращения репрессий против грузинских противников Сталина, прекращения административного зажима партии, более твердого курса на индустриализацию и честного сотрудничества наверху.

Сталинская резолюция по национальному вопросу никуда не годится. Грубый и наглый великодержавный зажим ставится в ней на один уровень с протестом и отпором малых, слабых и отсталых народностей. Я придал своей резолюции форму поправок к резолюции Сталина, чтобы облегчить ему перемену курса. Но нужен крутой поворот… Пусть не зарывается, не нужно интриг. Нужно честное сотрудничество. Вы же, — обратился я к Каменеву, — должны на конференции в Тифлисе добиться полной перемены курса по отношению к грузинским сторонникам ленинской национальной политики».

Каменев вздохнул с облегчением. Он принял все мои предложения. Он опасался только, что Сталин заупрямится: «Груб и капризен». Не думаю, ответил я, — вряд ли у Сталина есть сейчас другой выход.

Глубокой ночью Каменев сообщил мне, что был у Сталина в деревне, и что тот принял все условия… Мне показалось, однако, что тон Каменева звучит иначе, чем при расставании со мною несколько часов тому назад. Только позже мне стало ясно, что эту перемену внесло ухудшение в состоянии Ленина.

По дороге или сейчас же по прибытии в Тифлис Каменев получил шифрованную телеграмму Сталина о том, что Ленин снова в параличе: не говорит и не пишет. На грузинской конференции Каменев проводил политику Сталина против Ленина. Скрепленная личным вероломством тройка стала фактом».

Как видно из приведенной большой выдержки из воспоминаний Л. Д. Троцкого, относящихся к национальному вопросу, Троцкий в борьбе против «тройки» накануне открытия ХII-го съезда партии, совершил ряд крупных политических и тактических ошибок.

Во-первых, он слишком односторонне понял Ленина и те задачи, которые он перед собою ставил, открывая кампанию против Сталина по грузинскому вопросу.

Он считал, что Ленин главную опасность для партии видел во внутрипартийной борьбе, которая неминуемо развернется после его смерти между Сталиным и Троцким и которая «ненароком может привести к расколу партии».

Троцкий писал:

«Помимо общеполитических задач, открытая Лениным кампания имела непосредственно своею целью создать наиболее благоприятные условия для моей руководящей работы, либо рядом с Лениным, если б ему удалось оправиться, либо на его месте, если б болезнь одолела его. Но не доведенная до конца, ни даже до середины, борьба дала прямо противоположные результаты. Ленин успел, в сущности, объявить войну Сталину и его союзникам, причем и об этом узнали лишь непосредственно заинтересованные, но не партия. Фракция Сталина — тогда это была еще фракция «тройки» — сплотилась после первого предостережения теснее… Сталин стоял у рукоятки аппарата. Искусственный отбор в аппарате пошел бешеным темпом. Чем слабее чувствовала себя тройка идейно, чем больше она меня боялась, — а боялась она меня именно потому, что хотела меня свалить, — тем туже пришлось ей подвинчивать все гайки партийного и государственного режима». (стр. 205–227).

Так думал Троцкий. Он думал, что на место Ленина хочет короноваться «тройка». Он считал, что Сталин, Зиновьев и Каменев боялись, что Троцкий хочет захватить власть, и намеревались помешать этому.

Троцкий говорил Каменеву: «Я стою за статус-кво, я против ликвидации Сталина». Он считал, что со Сталиным можно еще договориться, что Сталин согласится пойти на компромисс. Он говорил Каменеву: «Вряд ли у Сталина есть сейчас другой выход». Ленин понимал, что решающую роль в «тройке» будет играть Сталин, и что при нем бюрократия завладеет партией и государством. Ленин считал и говорил Н. К. Крупской, Фотиевой и др., что любая попытка договориться со Сталиным обречена на провал. Сталин согласится на компромисс и обязательно обманет.

Поэтому Ленин считал, что Сталина нужно убрать немедленно с поста генерального секретаря и из ЦК, иначе он быстро овладеет всем аппаратом партии и государства, и тогда уже удалить его будет невозможно. Ленин чувствовал свою вину в том, что он для равновесия в руководящем органе партии так далеко допустил Сталина к аппарату Центрального Комитета и не убрал его раньше с поста генсека.

Во-вторых, и это главное, Ленин отчетливо сознавал, что Центральный Комитет без него и Троцкого, если последний потеряет влияние в партии, может быстро скатиться с интернациональной на националистическую политику, острым предупреждением чего являлось грузинское дело.

Поэтому в целях профилактики Ленин хотел открыть кампанию против Сталина по такому кардинальному вопросу Октябрьской революции, как национальный вопрос, с тем, чтобы оставить в сознании партии и ее руководителей глубокий след, предупреждающий ее от возможной опасности сползания на путь национального строительства социализма.

Этого опасения Ленина Троцкий тогда не разделял, ибо до конца не понял Владимира Ильича. Личной беседы с Лениным в это время он уже иметь не мог, а через переписку установить контакт по такому серьезному вопросу было затруднительно. Поэтому, получив от Ленина записку по грузинскому вопросу и все материалы, подготовленные им для доклада XII съезду партии, Троцкий просьбу Ленина взять на себя защиту этого дела на пленуме ЦК и на съезде не выполнил. И это была его вторая глубочайшая политическая и тактическая ошибка.

В чем состояли его политическая и тактическая ошибки?

Политическая ошибка его состояла в том, что он публично не выступил со своими и Ленина тезисами по национальному вопросу ни на пленуме ЦК, ни на ХII-м съезде партии, хотя Ленин просил его об этом и дал ему для этого все подготовленные им материалы. Именно этого хода Троцкого больше всего боялись Сталин, Каменев и Зиновьев, что видно из приведенной нами выше беседы Каменева с Троцким. Поправки к тезисам Сталина по национальному вопросу, которые сделал Троцкий, были Политбюро отклонены. На пленуме Троцкий со своей и Ленина платформой не выступил и тем самым оставил поле боя по такому кардинальному политическому вопросу за оппортунистической редакцией Сталина.

На ХII-м съезде партии Троцкий не только не выступил со своей и Ленина платформой, но даже не выступил просто в прениях по национальному вопросу. Больше того, как это следует из его заключительного слова по промышленности, Троцкий даже не присутствовал на пленарном заседании, когда обсуждался национальный вопрос.

Таким своим поведением Л. Д. Троцкий предал надежды Ленина, несмотря на полное с ним согласие по существу вопроса.

Но самое главное, благодаря такой позиции Троцкого на ХII-м съезде партии была принята антиинтернациональная, антиленинская, шовинистическая резолюция, которая предопределила всю дальнейшую политику партии в национальном вопросе и стала основой для теории строительства социализма в одной стране.

Не менее, если не более крупной, была тактическая ошибка Троцкого в этом вопросе. Вместо того чтобы использовать данную ему Лениным письменную доверенность на совместную защиту против «тройки» общей позиции по национальному вопросу, что не только на съезде, но уже на пленуме ЦК могло получить и получило бы, как показала история с монополией внешней торговли, полную поддержку большинства ЦК и съезда; вместо того чтобы сколоченным им на этой основе большинством ЦК и съезда нанести своим противникам подрывающим его и Ленина авторитет грязными методами и мелкими интригами решающий удар и сформировать новый состав ЦК без Сталина, Троцкий без боя передал победу в руки своих противников, а те не заставили себя долго ждать: без всяких колебаний отбросили Троцкого и его союзников на положение вечной оппозиции.

26. Действительная национальная политика Сталина

Изучая материалы ХII-го съезда партии, анализируя выступление на съезде Сталина, сопоставляя эти речи с последующими его высказываниями и с его политикой в национальном вопросе, невозможно отделаться от впечатления, что уже тогда, в 1923 году, он пытался выразить националистические настроения только русского народа, но делал это осторожно, под маской критики великодержавных настроений в советском аппарате. Вот что он говорил в своем докладе ХII-му съезду:

«Основная сила, тормозящая дело объединения республик в единый союз… это великодержавный шовинизм. Вовсе не случайность, товарищи, что сменовеховцы похваливают коммунистов-большевиков, как бы говоря: вы о большевизме сколько угодно говорите, о ваших интернационалистических тенденциях сколько угодно болтайте, а мы-то знаем, что то, что не удалось устроить Деникину, вы это устроите, что идею великой России вы, большевики, восстановили, или ее, во всяком случае, восстановите… Не случайность и то, что даже в некоторые наши партийные учреждения проникла эта идея. Я был свидетелем того, как на февральском пленуме, где впервые ставился вопрос о второй палате, в составе ЦК раздавались речи, не соответствующие коммунизму, речи, не имеющие ничего общего с интернационализмом. Все это знамение времени, поветрие. Основная опасность, отсюда проистекающая, опасность, проистекающая от того, что в связи с НЭПом у нас растет не по дням, а по часам великодержавный шовинизм, самый заскорузлый национализм, старающийся стереть все нерусское, собрать все наши управления вокруг русского начала и придавить нерусское.

Основная опасность состоит в том, что при этакой политике мы рискуем потерять то доверие к русским пролетариям со стороны бывших угнетенных народов, которое приобрели они в октябрьские дни, когда русские пролетарии скинули помещиков, русских капиталистов, когда они, русские пролетарии, разбили национальный гнет, вывели войска из Персии, из Монголии, провозгласили независимость Финляндии, Армении и вообще поставили национальный вопрос на совершенно новые основы. То доверие, которое мы тогда приобрели, мы можем растерять до последних остатков, если мы все не вооружимся против этого нового, повторяю, великорусского шовинизма, который бесформенно ползет, капля за каплей впитываясь в уши и в глаза, капля за каплей изменяя дух, всю душу наших работников так, что этих работников рискуешь не узнать совершенно». (Подчеркнуто мной. — Авт., ХII-ый съезд РКП(б), 1968 год, стр. 484–485).

Я привел большую выдержку из доклада Сталина на XII-м съезде партии, потому, во-первых, что она характерна для последующего поворота Сталина в сторону великорусского национализма, и, во-вторых, потому, что она стала исходным моментом для моих выводов о национальной политике Сталина.

Известно, и это я много раз подчеркивал в своих рассуждениях, что Сталин приписывал другим деятелям мысли, которые он вынашивал в своей голове и которые являлись в тот момент, когда он их высказывал, еще не созревшими и не созвучными эпохе.

У меня закралось сомнение, а не являются ли высказанные им взгляды отражением личных настроений самого Сталина, если сопоставить его слова, произнесенные им на ХII-м съезде, с теми идеями, которые он осуществил впоследствии на практике.

Для того чтобы убедиться в правдивости такого предположения, достаточно сопоставить мысли, высказанные им в 1923 году, с его мыслями, высказанными им Литвинову в 1939 году. Вот они в том виде, как они переданы в дневнике М. М. Литвинова.

«Коба вызвал меня, чтобы обсудить будущие отношения на основе договора 1933 года….. Мы должны установить самые тесные и наиболее интимные отношения с Рузвельтом и его группой и дать им моральную гарантию, что мы будем на их стороне в случае решительного мирового конфликта…

Я спросил Кобу, в чем состоят моральные гарантии, которые он имел в виду. Он помолчал секунду, потом сказал:

— Мы должны понять простое положение. Мы представители русского государства, воспреемники всего, что было создано прежде нашего времени. Мы не можем прервать исторический процесс и начать новую политику, как будто И. Грозный и П. Великий никогда не существовали.

После еще одной паузы он продолжал:

— Или А. Невский, который сражался против тевтонских рыцарей. Мы должны сделать это отчетливо понятным, что мы будем продолжать старый исторический процесс, — что спор наш с Германией будет осуществляться на полях сражений…»

Сталин совершенно ясно сказал Литвинову, что наше советское государство продолжает старый исторический процесс, то есть ведет борьбу за Российскую империю.

О том, что эти мысли были у Сталина не случайными, что они вытекали из его стремления стать преобразователем России, свидетельствуют многочисленные факты, относящиеся к тому времени. Но прежде чем подкрепить фактами наш тезис о Сталинском стремлении возглавить новую Россию, мы хотим рассмотреть его слова из того же доклада ХII-му съезду по национальному вопросу, которые были направлены против великорусского национализма. Нарисованная Сталиным картина проникновения великорусского национализма во все поры советского общества, в души и головы членов партии — такая оценка великорусского национализма разве не вызвала потребность открыть огонь только по великодержавному национализму и по тем персонам, которые, по его словам, активно выражали эти настроения? Почему же, несмотря на это, он ставил тогда вопрос об открытии огня не только по великорусскому национализму, но и в равной, если не в большей степени, против местного шовинизма? Каждый из местных шовинистов, увидев, как партия бескомпромиссно разоблачает господствующую, державную нацию, подумает и скажет: «Смотрите, как коммунисты державной нации расправляются со своими националистами за то, что они душили или намеревались душить нас».

Огонь против великорусской опасности предупреждал бы в равной мере опасности со стороны местных шовинистов.

Как же увязать такое противоречие между моим тезисом о стремлении Сталина стать преобразователем России и его докладом, направленным против великорусского и местных национализмов? Это противоречие объясняется тем, что Сталин вынужден был тогда, по существу, еще при жизни Ленина, маскироваться под последовательного интернационалиста, в противном случае он бы немедленно был отстранен от руководства съездом партии как сменовеховец. То, что он умел в подобных ситуациях найти слова в защиту интернационализма, свидетельствует только о его необычайной ловкости и хитрости, чертах, о которых он сам любил говорить. Так же следует понимать и связь слов, сказанных им на ХII-м съезде партии о роли Калмыкии, с его делами в отношении этой народности во время войны 1941 — 1945-х годов.

«Если мы на Украине совершим маленькую ошибку, это не будет так чувствительно для Востока. Стоит допустить маленькую ошибку в отношении маленькой области калмыков, которая связана с Тибетом и Китаем, и это отзовется гораздо хуже на нашей работе, чем ошибка в отношении Украины». (XII съезд, стр. 659).

Сталин понимал важность чуткого и внимательного отношения к такой нации, как калмыки. Чем же в таком случае можно объяснить высылку калмыков и ликвидацию калмыцкого национального округа в период Великой Отечественной войны? Что, он изменил свои взгляды по национальному вопросу в период с 1923 по 1943 год?

Конечно, нет. Все дело в том, что в 1923 году Сталин был еще под контролем партии, под контролем Центрального Комитета партии, а в 1936 1943 годы партия и ее ЦК были уже под контролем Сталина. Поэтому, если в 1923 году Сталин маскировался под интернационалиста, то, начиная с 1936 года, он распоясался, как великодержавный держиморда.

Не выступать по национальному вопросу на ХII-м съезде партии после того, как по этой проблеме высказался Ленин, он не мог. Выступить только против великорусского шовинизма он не хотел, так как это противоречило как его интересам в Грузии, где он хотел переменить руководство, так и в России, где он заигрывал с великорусскими националистами в советском аппарате.

Самым правильным, с точки зрения его стратегии, было утопить в словах вопрос о мнимом наступлении на обе опасности, так как такая постановка проблемы фактически ограждала великодержавных националистов от нападок со стороны истинных интернационалистов.

Об этом, в частности, свидетельствует линия Сталина в отношении идеологов великодержавного национализма, состоявших в ЦК РКП(б), о которых он упоминал на ХII-м съезде партии. Сталин не назвал их персонально и не предложил по отношению к ним организационных выводов, которые он сделал по отношению к так называемым грузинским «уклонистам», хотя из его доклада следовало, что главная опасность для социализма таится в великодержавном шовинизме.

В последующие годы Сталин уже больше не фиксировал внимания партии на опасности, идущей от великорусского национализма, и наоборот, постоянно заострял вопрос на опасности буржуазного национализма, идущей от братских республик, хотя на ХII-м съезде он утверждал, что великорусский шовинизм «бесформенно, без физиономии, ползет, капля за каплей впитываясь в уши и глаза, капля за каплей изменяя дух, всю душу наших работников…»

На ХII-м съезде партии от всех делегатов и всех руководящих лиц партии, ее вождей было скрыто второе лицо Сталина. Никто не подозревал тогда у него таких мыслей. Он был официальным докладчиком ЦК на съезде по национальному вопросу. Его личные тезисы по этому пункту повестки дня были фактически тезисами Центрального Комитета. Поэтому, естественно, что всякие возражения против тезисов и всякие поправки к ним рассматривались как возражения и поправки к тезисам ЦК и отклонялись большинством съезда, для которых ЦК был тогда символом революционной ленинской политики. Статья Ленина «К вопросу о национальностях или об автономизации» была неизвестна делегатам съезда. Они не знали, что как раз накануне ХII-го съезда Ленин обрушился на Сталина за ошибки по национальному вопросу. О его статье было сообщено только главам делегаций, из числа так называемых аппаратчиков. При этом их предупредили, чтобы они не разглашали содержание статьи. Благодаря этому и при попустительстве членов Политбюро, Сталину удалось протащить на съезде линию, противоположную линии Ленина.

Основная мысль, основной стержень всей ленинской национальной политики состоял в том, что нужно отличать национализм нации маленькой, угнетенной и национализм нации большой, угнетающей. Этот момент упорно и систематически обходится во всех официальных изданиях и исследованиях. При исследовании национального вопроса все ученые игнорируют и этот коренной принцип Ленина, и отход Сталина от него на ХII-м съезде партии.

Нельзя сказать, что этот тезис Ленина не упоминается в книгах, исследованиях и статьях по национальному вопросу. Но упоминался он, как правило, вскользь, и всякий историк тут же обходил его и акцентировал внимание на других мыслях Ленина второстепенного и третьестепенного порядка.

Что значила эта мысль Ленина применительно к тому спору, который предшествовал постановке национального вопроса на ХII-м съезде партии? Как должна была реагировать партия на спор по вопросу о вхождении Грузии в состав СССР прямо или через Закавказскую федерацию? Если бы на съезде был Ленин, если бы он делал доклад по национальному вопросу, о чем бы он говорил тогда?

Все это можно представить со всей конкретностью, ознакомившись с теми заданиями, которые он давал своим секретарям для подготовки его доклада ХII-му съезду партии.

Между 24 января и 4-ым марта 1923 года есть много записей, в которых зафиксировано, какие материалы Владимир Ильич требовал от своих секретарей по грузинскому вопросу. Всякий желающий глубже ознакомиться с этим вопросом может почитать дневник секретарей, опубликованный в 45-м томе ПСС Ленина.

Л. А. Фотиева в своих воспоминаниях о Ленине приводит следующую запись, сделанную ею по указанию Ленина 14 февраля 1923 года:

«Намекнуть Сольцу, что В. И. на стороне обиженных. Дать понять кому-либо из обиженных, что он на их стороне. 3 момента: I) нельзя драться, 2) нужны уступки, 3) нельзя сравнивать большое государство с маленьким. Знал ли Сталин, почему не реагировал? Владимир Ильич делает вывод: название «уклонисты» и «уклон к шовинизму и меньшевизму» доказывает этот самый уклон (к товарищу Л. Ф.) у великодержавников.»

Точно такая же запись сделана в примечании № 293 на стр. 607 45-го тома ПСС. Дальше, после приведения записи Ленина, Фотиева записала:

«Сольц, будучи председателем ЦКК, рассматривал заявление, поступившее от сторонников ЦК КП Грузии старого состава на чинимые против них притеснения. 16 февраля, в связи с поручением Владимира Ильича, я послала записку Сольцу с просьбой выдать мне все материалы, касающиеся грузинского конфликта. Сохранилась следующая моя запись: «Вчера тов. Сольц сказал мне, что товарищ из ЦК КП Грузии привез ему материалы о всяких притеснениях в отношении грузин (сторонников старого состава ЦК КПГ). Что касается «инцидента» (имеется в виду оскорбление, нанесенное Орджоникидзе Кобахадзе), то в ЦКК было заявление потерпевшего, но оно пропало. На мой вопрос: «Как пропало?», тов. Сольц ответил: «Да так, пропало…»

Такая манера, как украсть документ, практиковалась сталинскими «единомышленниками» уже в 1923 году.

Зная приведенные мною документы и материалы, относящиеся к грузинскому вопросу, можно представить себе характер того доклада, который собирался сделать Ленин по национальному вопросу на ХII-м съезде партии. Владимир Ильич хотел дать понять партии, как она должна была реагировать на события, происшедшие в Грузии. На Кавказе было грубо нарушено доверие маленькой нации к великой нации. Это нарушение произошло по вине Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского, при попустительстве Каменева.

На этом примере Владимир Ильич хотел подчеркнуть принцип, что нельзя сравнивать нацию большую с нацией маленькой. Нация большая должна пойти на уступки маленькой нации, чтобы восстановить доверие между пролетариями в такой многонациональной стране, как СССР. В этом гвоздь проблемы, а не в теоретической постановке национального вопроса, как это было сделано на ХII-м съезде партии. В тысячу раз важнее для классовой политики партии показать на конкретном примере, как партия должна решить конкретное национальное противоречие путем уступки малой нации, чтобы выиграть в доверии пролетариев всех бывших угнетенных народностей к бывшей угнетающей нации.

Что именно так, а не иначе поставил бы вопрос В. И. Ленин, следует из трех моментов, записанных Фотиевой: «Нельзя драться, нужны уступки, нельзя сравнивать большое государство с маленьким».

Сталин на ХII-м съезде партии как раз по этим трем моментам и выступил — в прямо противоположном направлении.

Он умолчал о том, что Орджоникидзе ударил подчиненного ему Кобахидзе, из числа так называемых уклонистов, чем потворствовал самым низким инстинктам.

Он не только не повел съезд по пути уступок малой нации, а наоборот, отверг все предложения старого состава ЦК КП(б)Г, а их самих обвинил в «уклонизме» и «меньшевизме», хотя Владимир Ильич записал там же: «Название «уклонисты» за уклон к шовинизму доказывает этот самый уклон у великодержавников». И, наконец, Сталин провел на съезде решение в одинаковой мере как против великорусского, так и против местного национализма, хотя Ленин предупреждал, что «нельзя сравнивать большое государство с маленьким».

Сущность сталинского замысла, осуществленного на ХII-м съезде, была совершенно в другом. Если бы старый состав грузинского ЦК во главе с М. Окуджавой и Б. Мдивани был на стороне Сталина, а С. Орджоникидзе был бы против него, то Сталин нашел бы и повод, и формулировку для обвинения Орджоникидзе и поддержки Мдивани. Сталину было наплевать на пролетарскую национальную политику. На первое место он ставил вопрос о личной власти.

Что касается малых наций, то к ним Сталин подходил «благосклонно», в зависимости от того, мешала ли, с его точки зрения, та или иная нация его политике.

О том, что дело обстояло именно так, свидетельствует отношение к малым нациям в период его пребывания на посту Наркома по делам национальностей.

О первом таком факте известно из письма Сталина, посланного С. Шаумяну в мае месяце 1918 года, опубликованного в газете «Правда» 20-IV-1963 года:

«По отношению к дагестанскому народу и прочим бандам, мешающим продвижению поездов с Северного Кавказа, нужно быть особенно беспощадным: нужно предать огню ряд аулов, выжечь дотла, чтобы неповадно было «делать набеги на поезда».

Второй такого рода факт из числа известных нам относится к 4-му апреля 1920 года, когда Сталин дал телеграмму правительству Украины:

«Достаточно играть в правительство и в республику, кажется, хватит, пора бросать игру», — это пишет нарком по национальным делам.

Третий факт я привел при изложении речи Мдивани по поводу притеснения аджарцев и абхазцев.

После всех приведенных фактов, а также истории с высылкой во время войны малых наций с их территорий, становится понятным упрек Сталина, брошенный им в адрес Ленина, в «национальном либерализме». Из выступлений на ХII-м съезде, выдержки из которых я приводил, вытекает, что такие деятели партии как Бухарин, Раковский, Скрыпник, Мдивани и др. ясно представляли себе опасность националистического перерождения советской власти. В речах этих деятелей партии были предложения, направленные на пресечение такой эволюции советского общества. Одновременно следует отметить, что эти деятели не понимали, с каким генеральным секретарем им приходилось иметь дело. Бухарин понимал, что Сталин сглаживал борьбу против великорусского шовинизма, но объяснял это тем, что ему как грузину неудобно выступать против великорусского национализма, поэтому он мол говорил о грузинском шовинизме.

На самом деле Сталин и не думал стесняться своего инородческого происхождения. Больше того, он тогда уже вынашивал мысль стать преобразователем России, наподобие Петра Первого. Характерно в этом смысле выступление одного из близких друзей Сталина — А. Енукидзе. В своей речи он обронил следующую, весьма многозначительную для того времени, фразу. Зная, по последующему опыту, как для получения большинства Сталин умело распределял роли среди своих единомышленников, мы поймем, как много значит следующая реплика Енукидзе.

«Нечего тут пугать русских товарищей остротой национального вопроса, что они слишком равнодушно к нему относятся и т. д. Равнодушия тут нет, но и искусственно обострять вопрос не следует». (ХII съезд, стр. 587).

На съезде шло обсуждение вопроса, поставленного Лениным. Сталин стремится убедить делегатов съезда, что он в национальном вопросе стоит на ленинской платформе. Он, как мы видели, на словах сильно выпячивал опасность великодержавного шовинизма и, казалось, слова Енукидзе не были созвучны его позиции. На деле великодержавный уклон не был персонифицирован, и потому это обвинение носило абстрактный характер. Великодержавники понимали, что он сдерживает активность интернационалистов, требующих осудить только великорусский шовинизм.

Енукидзе открыто высказался против Ленина, предложившего осудить великорусские тенденции, назвал эту борьбу искусственной и подбадривал русских шовинистов из числа партийных сановников.

В тезисах, написанных ко II-му конгрессу Коминтерна, Ленин предупреждал против опасности «признания интернационализма на словах и подмены его на деле».

«Мелкобуржуазный национализм, — писал он, — объявляет интернационализмом признание равноправия наций, и только (это как раз то, что делают современные продолжатели дела Сталина — авт.) сохраняет неприкосновенным национальный эгоизм, между тем как пролетарский интернационализм требует, во-первых, подчинения интересов пролетарской борьбы в одной стране интересам этой борьбы во всемирном масштабе; во-вторых, требует способности и готовности со стороны нации, осуществившей победу над буржуазией, идти на величайшие национальные жертвы ради свержения международного капитала». (Подчеркнуто мной. — Авт., ПСС Ленина, том 41, стр. 165–166).

Вот этого-то подчинения национальных интересов интернациональным интересам и не хотят коммунистические сановники во главе со Сталиным. Это было подтверждено всем последующим ходом развития политики Сталина в строительстве национального социализма, или, по его терминологии, «строительства социализма в одной отдельно взятой стране». Когда наше руководство хочет показать свою преданность идее интернационализма, оно подчеркивает свою преданность идее равноправия наций, дружбе народов и при этом «сохраняет неприкосновенным национальный эгоизм».

Наши сановники идут на величайшие национальные жертвы во имя проникновения нашего великодержавного влияния в важные с военной точки зрения стратегические районы, на Ближний Восток, в район Персидского залива, Средиземного моря, Африканского рога, Индийского и Атлантического океанов, и тут они средств не жалеют. Ленин предупреждал, что интересы пролетарской борьбы в одной стране должны быть подчинены интересам социализма во всемирном масштабе, а Сталин и его современные наследники поступают как раз наоборот и во всей практической работе подчиняют интересы мирового коммунистического движения национальным интересам России. Раньше мы подробно говорили о пересмотре Сталиным линии большевистской партии на мировую революцию и замене ее своей линией на строительство социализма в одной стране. В его голове ограниченного диктатора идея победы социализма получила совершенно особое, самобытное толкование. Он считал, что капитализм стабилизовался. Держать ставку на мировую революцию опасно, так как это могло объединить все империалистические державы против Советского Союза. Нужно, считал он, показать капиталистическим странам, что мы отказались от ставки на мировую революцию и будем заниматься строительством социализма только у себя дома.

Сталин считал, что нужно, чтобы трудящиеся России, уставшие от тягот революции и гражданской войны, поняли, что, идя по пути строительства социализма в одной стране, они избегнут столкновения с мощными империалистическими государствами, смогут сохранить надолго мирную жизнь и заняться своими домашними делами. Он обращал свои взоры на подобные примеры в истории России. Почему Ивану Грозному удалось сверху укрепить торговый капитал, а Петру Великому — промышленность? А почему может не удаться ему силой ввести в России, а потом и в других странах, социализм? Он был уверен, что если ему удастся сделать Россию могучим индустриальным государством, с сильной армией, способной при подходящих условиях обеспечить победу, то все его жестокости забудутся, а жертвы простятся.

27. О патриотизме

Отношение Ленина

Капитализм на современном этапе своего развития достиг гигантского роста производительных сил, необычайного размаха международного разделения труда и интернационализации капитала. Экономические связи между отдельными странами достигли предельной интенсивности. Сегодня уже невозможно представить себе существование государства, экономически изолированного от мирового хозяйства.

Таким образом, как и предвидел К. Маркс, капитализм выполнил свою историческую миссию, он перешагнул национальные границы и связал все страны мира в единое мировое хозяйство. Параллельно с этим происходил процесс интернационализации рабочего движения, вследствие чего социалистическое движение также приняло международный характер.

Социализм — по идее основоположников этого учения — может победить только путем объединенных усилий пролетариев всего мира или, по крайней мере, путем объединения пролетариев всех передовых капиталистических стран.

Таков важнейший вывод марксизма, сделанный им из анализа тенденций капиталистического развития и его движущих начал.

«Социалистическое движение, — писал Владимир Ильич, — не может победить в старых рамках отечества. Оно творит новые высшие формы человеческого общежития, когда законные потребности и прогрессивные стремления трудящихся масс всякой национальности будут впервые удовлетворены в интернациональном единстве, при условии уничтожения теперешних национальных перегородок». (Ленин, ПСС, том 26, стр. 39–40).

Таким образом, истинный марксист не может быть патриотом своего национального отечества. Это никак не значит, что ему чужды любовь к своему народу, родным местам, к людям, среди которых прошли его детские годы, к своему языку и т. д. Но все это не мешает марксисту видеть в патриотизме националистическую узость. Он убежден, что только при интернациональном объединении всех трудящихся, в рамках нового социалистического общества, произойдет полный расцвет материальной и духовной культуры человечества и расцвет отдельной человеческой личности. «Мою страну обижают, мне до большего нет дела», — говорит патриот.

«Не с точки зрения своей страны я должен рассуждать, а с точки зрения моего участия в подготовке, в пропаганде, в приближении мировой революции», — отвечает интернационалист. «Вот что такое интернационализм, вот какова задача интернационалиста, революционного рабочего, действительного социалиста». (Ленин, том 87, стр. 297–298). Вопрос об отношении к патриотизму Ленин рассматривал также в другом своем выступлении.

«Нам пришлось в эпоху Брестского мира, — говорил он, — идти против патриотизма. Мы говорили: если ты социалист, так ты должен все свои патриотические чувства принести в жертву во имя международной революции, которая придет, которой еще нет, но в которую ты должен верить, если ты интернационалист». (Ленин, ПСС, том 37, стр. 213).

Патриотизм явление социально-историческое, и потому отношение к нему марксистов было не однозначным, а вытекало из анализа конкретной исторической ситуации.

«Марксизм выводит признание защиты отечества в войнах — например, Великой Французской революции, в войнах Гарибальди в Европе, а также отрицание защиты отечества в империалистической войне 1914–1916 гг. — из анализа конкретно-исторических особенностей каждой отдельной войны, а никоим образом из какого-либо «общего принципа», не из какого-либо отдельного пункта программы». (том 27, стр. 258).

По этим же причинам войны колониальных народов за свое освобождение, хотя они и проходили под лозунгами буржуазной революции, признавались прогрессивными и поддерживались марксистами.

Во время Франко-Прусской войны 1870-го года Маркс и Энгельс были на стороне Германии, хотя во главе Пруссии стоял в это время Бисмарк, потому что это была война за объединение Германии, против феодальной раздробленности, сдерживающей развитие капитализма Германии.

Отрицательное отношение марксистов к войне 1914–1917 гг. определялось тем, что эта война была империалистической, за передел мира и порабощение слабых, колониальных народов, хотя она и проходила под патриотическими лозунгами. Таково было отношение Ленина к патриотизму вообще, к русскому патриотизму в частности.

Иное отношение было у Ленина к патриотизму после свершения социалистической революции.

«Мы оборонцы с 25 октября 1917 года, — писал Ленин. — Мы за защиту отечества. Но та отечественная война, к которой мы идем, является войной за социалистическое отечество, за Советскую республику, как отряд (подчеркнуто Лениным) всемирной армии социализма». (Ленин, том 38, стр. 82).

После 25 октября 1917 года мы становимся патриотами, но патриотами не России как нации, а России как отряда мировой революции.

«Нашим лозунгом, — пишет он, — должно быть: еще и еще раз напрячь все свои силы, памятуя, что мы подходим к последней решительной битве не за русскую, а за международную социалистическую революцию». (Ленин, том 37, стр. 152).

«Не оборонительный или наступательный характер войны, а интересы классовой борьбы пролетариата, или, лучше сказать, интересы международного движения пролетариата, представляют собой ту единственную возможную точку зрения, с которой может быть рассматриваем и решен вопрос об отношении социал-демократов к тому или иному явлению международной жизни». (подчеркнуто Лениным, том 17, стр. 195).

Мной приведены выдержки из произведений Ленина, в которых он с неизменной решительностью подчеркивает интернациональную сущность социал-демократического отношения к патриотизму. Он постоянно подчеркивал, что коммунист обязан выступать только за такой патриотизм, который ведет к защите не русского, не французского, не немецкого, а только международного социализма, и в этом он видел коренную обязанность интернационалиста, каковым себя признает всякий марксист.

Взгляды Сталина

После смерти Ленина постепенно стали вноситься изменения в марксистское понимание патриотизма. Отношение к патриотизму и отражение этого отношения в научно-политической, пропагандистской и другой литературе и на практике начали получать иное, чем при Ленине, направление. Особенно это стало заметно после подписания пакта о ненападении с гитлеровской Германией. В «Большой Советской Энциклопедии», в томе, выпущенном в 1941 году, слову «Родина» дано следующее определение:

«Интересы своей Родины, отечества никогда не были безразличны для трудящихся масс и сознательных пролетариев в частности. Зарождаясь из привязанности к родным местам и людям, чувство любви к родине — патриотизм вырастает у сознательных граждан до понимания своей связи со своей страной и народом, с его языком, историей, культурой, до сознательной борьбы с притеснителями и поработителями народа, как внешними, так и внутренними, до отдачи всех своих сил и способностей на благо родины и народа. Советский патриотизм имеет свои исторические традиции и преемственность с героическим прошлым народов СССР, в частности, с культурой и историей русского народа. Любовь к родине всегда жила в сердцах трудящихся нашей страны, и в годы испытаний каждый раз подымалась мощной и несокрушимой волной всенародного движения на защиту родины против чужеземных захватчиков».

Эти мысли отражены в энциклопедии не случайно. Они вынашивались в голове Сталина и постепенно становились достоянием всей страны. Сталин наблюдал за тем, как Гитлеру удалось повести за собой немецкий народ националистическими и патриотическими лозунгами, как немцы в массе своей откликнулись на идею нацистов о превосходстве германской нации. У него сложилось такое убеждение, что идея социализма потеряла свою привлекательность для массы крестьян России, что национально-патриотические идеи более сильны и более доходчивы до широких масс.

Сталину важны были не принципы коммунизма, за которые он не держался. Для него важен был конечный политический успех, которым будет оправдана вся его политика.

Под воздействием сталинских планов А. Толстой написал свой роман «Петр I». Как и Сталину, А. Толстому было наплевать на принципы. Им обоим была созвучна сменовеховская идея «единой и неделимой России». Вот как в 1937 году, в Париже, сам А. Толстой обрисовал в беседе с художником Ю. Аненковым свои отношения со Сталиным:

«Я циник, — смеялся он, — мне на все наплевать! Я — простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандистские пьесы? Черт с ним, я их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего «Азефа», и он провалился в дыру. Я написал «Петра Первого», и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видите ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Петр Великий стал без моего ведома «пролетарским царем» и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится действительно быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург — все они акробаты. Но они — не графы! А я — граф, черт побери! И наша знать (чтоб ей лопнуть) сумела дать слишком мало акробатов! Понял? Моя доля очень трудна…»

«…Я спросил, что представляет собой «любимый отец народов»?

— Великий человек! — усмехнулся Толстой, — культурный, начитанный! Я как-то заговорил с ним о французской литературе, о «Трех мушкетерах». «Дюма отец или сын, был единственным писателем, которого я читал», — с гордостью заявил мне Иосиф. «А Виктора Гюго?», — спросил я. «Этого я не читал. Я предпочел ему Энгельса», — ответил отец народов.

— Но прочел ли он Энгельса, я не уверен, — добавил Толстой». (Ю. Аненков, «Дневники моих встреч», том второй, стр. 149. «Международное литературное содружество», США, 1966 г).

В это время, как известно, Сталин лично наблюдал за сценариями для кино и пьесами для театров, в которых с определенной точки зрения освещалась история русских царей и полководцев: Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Великого, Ивана Грозного, Петра Первого, Суворова, Кутузова, Ушакова и др. Об этом подробно писали известный кинорежиссер М. Роом, кинокритик Каргин и другие.

В книге Н. К. Черкасова «Записки советского актера» автор вспоминает, как он и кинорежиссер С. М. Эйзенштейн были 24-го февраля 1947 года приняты Сталиным в связи с постановкой второй серии фильма «Иван Грозный».

«Говоря о государственной деятельности Грозного, товарищ И. В. Сталин, рассказывал Н. К. Черкасов, — заметил, что Иван IV был великим и мудрым правителем, который ограждал страну от проникновения иностранного влияния и стремился объединить Россию. В частности, говоря о прогрессивной деятельности Грозного, товарищ И. В. Сталин подчеркнул, что Иван IV впервые в России ввел монополию внешней торговли, добавив, что после него это сделал только Ленин. Иосиф Виссарионович отметил также прогрессивную роль опричнины, сказав, что руководитель опричнины Малюта Скуратов был крупным русским военачальником, героически павшим в борьбе с Ливонией.

Коснувшись ошибок Ивана Грозного, Иосиф Виссарионович отметил, что одна из его ошибок состояла в том, что он не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств (подчеркивается — семейств, а не феодалов, т. е. со всеми чадами, что, как известно, и делал сам Сталин в отношении своих противников — авт.), не довел до конца борьбу с феодалами (этой ошибки стремился не допустить Сталин, он старался ликвидировать всех оппозиционеров, и не только открытых, но и скрытых, и не только их — авт.) если бы он это сделал, то на Руси не было бы смутного времени… И затем Иосиф Виссарионович с юмором (вот уже воистину юмор не висельника, а вешателя — авт.) добавил, что «тут Ивану помешал Бог» (чтобы, не дай Бог, не заподозрили наличия у него такого предрассудка, как совесть — авт.). Грозный ликвидировал одно семейство феодалов, один боярский род, а потом целый год кается и замаливает «грех» (вот уж чего не было у Сталина — авт.), тогда как ему нужно было действовать еще решительнее!..

В конце беседы Иосиф Виссарионович спросил, как мы думаем заканчивать фильм? Я ответил, что, как и предполагалось по первоначальному варианту сценария, фильм должен заканчиваться ливонским походом и победоносным выходом Ивана IV к морю. Иван IV в окружении военачальников, знаменосцев и воинов стоит на берегу моря, перед набегающей волной. Сбылась его заветная мечта увидеть «море синее, море дальнее, море русское», и, вглядываясь в даль, он заканчивает фильм словами: «На морях стоим и стоять будем!» Товарищ И. В. Сталин улыбнулся и весело воскликнул: «Ну что же!.. Ведь так и получилось — и даже намного лучше!..» (Иосиф продолжатель дела Ивана авт.), (Н. К. Черкасов «Записки советского актера», М. 1953 год, стр. 380 382).

Таков облик Сталина — марксиста-ленинца. О том, как все сильнее и сильнее захватывала его идея слияния его личной судьбы с судьбой русского народа, с его прошлым, настоящим и будущим, отлично написано А. И. Солженицыным в его книге «В круге первом». А. И. Солженицын своим поистине тонким чутьем схватил основную суть сталинского стремления сродниться с русским народом. Сталин всегда хвалился своим глубоким пониманием русского человека, преданного, по его убеждению, авторитарной власти, готового за своего вождя пойти на самые тяжелые испытания.

Он хладнокровно и безжалостно, не считаясь с жертвами, «вел» русский народ по пути «преобразования» России, за которое, как он был уверен, потомки будут чтить его в веках, так же, как они чтили имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Петра Первого и других. Он восстановил в истории, в литературе, в художественных галереях имена знаменитых монархов и полководцев, прославивших крепостническую Россию.

В предвоенные годы он все чаще и чаще стал обращаться к национальным чувствам русского народа. Были поставлены фильмы о Петре Первом, Иване Грозном, Александре Невском, Суворове, Кутузове, Ушакове и других, в которых нашли отражение победоносное русское оружие, война на чужой территории и другие лозунги, служившие основой национального русского патриотизма. Логическим завершением этой линии на восстановление героев самодержавной России было возобновление в армии и в других ведомствах чинов и орденов. Было отброшено революцией утвержденное звание «народный комиссар» и заменено старым званием — «министр».

«Армия есть сколок общества и болеет всеми его болезнями, чаще всего при высокой температуре», — писал Л. Д. Троцкий в книге «Что такое СССР…» в 1936 году.

«Рост внутренней спайки частей, выработка у солдат критического отношения к себе самим и к своим начальникам, — гласит основное решение партии по военному вопросу, — создают благоприятные условия, в которых начало выборности лиц командного состава может получить все более и более широкое применение».

Однако через шестнадцать лет после того, как вынесено было это решение, правящая верхушка повернула на прямо противоположный путь. В сентябре 1935 года цивилизованное человечество, друзья, как и враги, не без изумления узнали, что Красная Армия будет увенчиваться ныне офицерской иерархией.

По объяснению Тухачевского:

«Введение правительством военных званий создает более устойчивую основу для выращивания командирских и технических кадров».

«Командные кадры, — писал Троцкий, — укрепляются, прежде всего, доверием солдат. Именно поэтому Красная Армия начала с упразднения офицерского корпуса. Практическое значение имеет командный пост, а не чин.

«Поднять значение руководящих кадров» — значит, ценою ослабления моральной связи армии, теснее связать офицерство с правящими верхами.

Никакая армия не может быть демократичнее питающего ее строя. Источником бюрократизма с его рутиной, чванством являются не специальные потребности военного дела, а политические потребности правящего слоя».

Именно так и поняла это мероприятие Советского правительства французская официальная газета «Тан» в своем номере от 25 сентября 1935 года:

«Это внешнее преобразование, — писала газета «Тан», — является одним из признаков глубокой трансформации, которая совершается ныне во всем Советском Союзе. Режим, ныне окончательно упроченный, постепенно стабилизируется. Революционные привычки и обычаи внутри советской семьи и советского общества уступают место чувствам и нравам, которые продолжают господствовать внутри так называемых капиталистических стран. Советы обуржуазиваются».

К оценке буржуазной газеты по поводу восстановления офицерских званий в Красной Армии, нечего добавить. Теперь советские полковники и генералы мало чем отличаются от полковников и генералов других западных стран и, во всяком случае, стараются как можно больше походить на них.

«Что-то приятное, — писал А. И. Солженицын в книге «В круге первом» о Сталине, — находил он даже в самой игре слов, напоминающей старый мир: чтобы были не «заведующие школами», а «директоры», не «комсостав», а «офицерство», не ВЦИК, а Верховный Совет — верховный очень слово хорошее, — и чтоб офицеры имели денщиков, а гимназистки чтоб учились отдельно от гимназистов и носили пелеринки; и чтобы советские люди отдыхали как все христиане, в воскресенье, а не в какие-то там безличные номерные дни; даже в том, чтобы брак признавать только законный, как было при царе…

Вот здесь, в ночном кабинете, впервые примерил он перед зеркалом к своему кителю старые русские погоны — и ощутил в этом удовольствие».

В тяжелые для Советской страны годы, во время войны, когда идея социализма, дискредитированная им, стала в народе непопулярной, он обращается в большей и большей мере к национальным чувствам русского народа. Он подстраивался под эти чувства.

В журнале «Знамя» № 2 за 1968 год критик Чалмаев сообщил об оценке английским журналистом А. Вертом национального подъема, охватившего советскую страну, «о прославлении России, отождествлении советской власти с Россией, со святой Русью».

В это время утверждается правительством Советского Союза статут новых орденов: Суворова, Кутузова, Ушакова и др. старых полководцев и флотоводцев.

На Тегеранской конференции глав союзнических государств, во время обсуждения вопроса о послевоенном устройстве и границах, Сталин выступил не как представитель социалистического государства, а как представитель России:

«Русские не имеют незамерзающих портов в Балтийском море, — говорил он. Поэтому русским нужны были бы незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть территории Восточной Пруссии. Тем более что исторически — это исконно славянские земли». (см. «Тегеран, Ялта, Потсдам», сборник, стр. 53).

Здесь уместно вспомнить слова Сталина, сказанные им на ХII-м съезде партии по поводу надежд, которые возлагали на большевиков «сменовеховцы»: «Что не мог сделать Деникин, сделают большевики».

Хочу привести несколько выдержек из книги английского журналиста А. Верта, жившего во время войны в СССР, свидетельствующих о тех настроениях, которые царили тогда в нашей стране.

«В театрах ставились патриотические пьесы, вроде шедшей в камерном театре «Очной ставки»… Пьесы о победоносных русских полководцах Суворове и Кутузове. Поэты сочиняли патриотические стихи, а композиторы слагали военные песни». (А. Верт, «Россия в войне 1941–1945 гг.», 1967 г., стр. 128, изд. «Прогресс»).

«…Мы подробно остановились на настроениях в России в 1941–1945 гг. Здесь же достаточно сказать, что в двух своих ноябрьских речах (1941 год) Сталин не только очень умело приноравливался к этим настроениям, но и постарался их всемерно укрепить и поощрять». (Там же, стр. 172).

Дальше А. Верт цитирует статью из газеты «Красная звезда», подтверждающую чисто русские патриотические настроения, царившие в те годы в СССР:

«Наши отцы и деды немало жертвовали для спасения своей России, своей родной матери. Народ наш никогда не забудет Минина и Пожарского, Суворова и Кутузова, русских партизан времен отечественной войны 1812 года. Мы гордимся тем, что в наших жилах течет кровь наших славных предков, мы никогда не отстанем от них». (Там же, стр. 491–492).

По свидетельству И. Эренбурга, критики Паустовского дошли до того, что обвинили его за «сценарий о жизни Лермонтова», в котором «он осмелился сказать, что «поэта тяготил мундир николаевской армии». (ПСС И. Эренбурга, том 9, стр. 377).

Грубый национализм вытеснил демократизм. Даже про Николая I нельзя было сказать слова критики.

Так из теории «о победе социализма в одной отдельно взятой стране» стали выпячиваться только национально-патриотические задачи России.

Воспользовавшись тем, что интересы пролетариата, строившего советское государство, на этом этапе совпали с интересами патриотически настроенной части русского народа, желавшей видеть Россию сильной, — Сталин стал усиленно подпевать великодержавным настроениям, пренебрегая интернациональными обязанностями партии и пролетариата. Эта же «теория» привела Сталина и его клику, в том числе и таких его сторонников, как Щербаков, к восхвалению русского народа, выпячиванию его роли как гегемона в Союзе республик. Стали обычными такие выражения, как «старший брат», в противоположность ленинскому принципу равноправия наций.

Не так отнесся к делу в аналогичном случае Ленин. Когда в годы гражданской войны и интервенции патриотически настроенная мелкая буржуазия качнулась в сторону Советской власти, так как только Советская власть была способна тогда сохранить «единую, неделимую Россию», Ленин в речи, произнесенной 27 ноября 1918 года на собрании партийных работников Москвы, приветствовал поддержку мелкой буржуазией и интеллигенцией Советской власти.

Тогда Ленин говорил партии, что в определенной ситуации необходимо использовать патриотические чувства мелкой буржуазии для укрепления пролетарского государства. При этом Ленин делал это открыто и неоднократно подчеркивал, что партия и пролетариат должны отчетливо понимать свою интернациональную задачу и не допускать увлечь себя патриотическими настроениями (см. том 37, стр. 207–324).

Сталинское руководство, вместо того чтобы использовать перед войной и во время войны патриотически настроенные элементы страны для борьбы с фашизмом, позволил использовать советское государство в интересах подъема и развития великодержавных настроений в русском народе.

К этому же времени относится формальная ликвидация Сталиным Коминтерна. О том, как происходил процесс ликвидации Коминтерна, писал М. М. Литвинов в своих дневниках:

«Молотов пригласил меня к себе… Он спросил, каково мое мнение… Я ответил ему совершенно ясно, что Коминтерн должен быть распущен. Без этого Рузвельт не согласится, но… Молотов хранил долгое молчание. Он даже почесал голову, как бы это сделал крестьянин на ярмарке. Потом вдруг он сказал…

— Мы, конечно, можем распустить его, но мы должны запросить хорошую цену. Каково ваше мнение, какую цену мы можем запросить?»

К концу войны отдельные руководящие деятели бывших секций Коминтерна использовались Сталиным на руководящей работе в странах, отвоеванных у Гитлера. Он смотрел на правительства этих государств, получивших власть из его рук, как на сателлитов Советского Союза.

В деле образования так называемых социалистических государств он всегда действовал в строгом соответствии с разделом сфер влияния, установленным им совместно с союзными правительствами Черчилля и Рузвельта. Так, например, по этому разделу Греция оставалась в сфере влияния Англии и, несмотря на то, что в Греции было сильное партизанское коммунистическое движение, которое после разгрома Германии стремилось взять власть в Греции в свои руки, это им не удалось только потому, что английские войска по прямому указанию Черчилля беспощадно подавили попытку коммунистов захватить власть. Сталин ни прямо, ни косвенно палец о палец не ударил, чтобы помочь коммунистам Греции.

Вся мировая печать, за исключением печати СССР, возмущалась расправой английских войск с греческими повстанцами, а наша пресса даже словом не обмолвилась по поводу зверств английских войск против ЭАМ-ЭЛАС. Об этом писал сам Черчилль в своих воспоминаниях:

«Правительство его величества, — писал он, — в особенности я, возглавлявший его, подверглись… ярым нападкам. Подавляющая часть американской печати резко осуждала наши действия… Англия была охвачена волнением… Сталин, однако, неукоснительно и лояльно придерживался нашего соглашения, достигнутого в октябре (1944 года), и в течение этих долгих недель боев с коммунистами на улицах Афин от «Правды» и «Известий» не было слышно ни слова упрека». (У. Черчилль «Вторая мировая война», том IV, стр. 282).

Очень интересные факты сообщил об этом Милован Джилас. В книге «Разговоры со Сталиным» он приводит беседу Сталина с Карделем:

— Следует свернуть восстание в Греции, — сказал Сталин. Он именно так и сказал — «свернуть».

— Верите ли вы, — обратился он к Карделю, — в успех восстания в Греции?

Кардель отвечает:

— Если не усилится иностранная интервенция и если не будут допущены крупные политические и военные ошибки…

Но Сталин продолжает, не обращая внимания на слова Карделя:

— Если, если! Нет у них никаких шансов на успех. Что вы думаете, что Великобритания и США — США самая мощная держава в мире — допустят разрыв своих транспортных артерий в Средиземном море! Ерунда. А у нас флота нет. Восстание в Греции надо свернуть, и как можно скорее.

Кто-то заговорил о недавних успехах китайских коммунистов, но Сталин остался на своем:

— Да, китайским товарищам удалось. Но в Греции совершенно иное положение. Греция лежит на жизненно-важных коммуникационных путях западных государств. Там непосредственно вмешались США, самая мощная держава мира. С Китаем это другое дело. На Дальнем Востоке иное положение. Правда и мы можем ошибаться. Вот когда закончилась война с Японией, мы предложили китайским товарищам найти модус вивенди с Чан-Кай-Ши. Они на словах согласились с нами, а когда приехали домой, сделали по-своему. Собрались сами и ударили. Оказалось, что правы были они, а не мы.

Но в Греции другое положение — надо не колеблясь свернуть греческое восстание».

Сталин не делил вопросы государственные и партийно-политические. Вместо того, чтобы заявить Черчиллю, что вопрос о власти в Греции — это дело греческого народа, он безапелляционно дал согласие Англии на подавление греческих коммунистов. В своих отношениях с союзниками он исходил из строгого разделения сфер влияния.

В беседе с Тито и Джиласом он сказал:

— В этой войне не так, как в прошлой, а кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, и свою социальную систему. Иначе быть не может…

— Война скоро кончится, — продолжал Сталин, — через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем снова.

— Если славяне будут объединены и солидарны, никто в будущем пальцем не шевельнет. Пальцем не шевельнет, — повторял он, рассекая воздух указательным пальцем». (Милован Джилас «Разговоры со Сталиным», «Посев», 1970 год, Франкфурт-на-Майне, стр. 172–174).

Так представлял себе на практике Сталин строительство социализма в других странах. Так отразилась в голове диктатора идея Маркса и Ленина о построении социализма. Сталин благожелательно относился к Де Голлю и дал указание французским коммунистам не делать попыток овладеть властью. В своих воспоминаниях генерал Де Голль отметил лояльность Сталина к его правительству.

Сталин подчинил международное коммунистическое движение национальным интересам России. Так он поступал во многих изложенных случаях, так он поступил и тогда, когда был в альянсе с фашистской Германией. Приведу несколько фактов.

Выступая на сессии Верховного Совета в 1939 году, В. М. Молотов говорил:

«Известно, что за последние несколько месяцев такие понятия, как «агрессия», «агрессор» получили новое конкретное содержание, приобрели иной смысл. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются».

То же самое — но в еще более резкой форме в отношении Англии и Франции и в более заискивающем тоне по отношению к Германии — сказал Сталин в интервью редактору газеты «Правда», помещенном 1-го декабря 1939 года под заголовком «О лживом сообщении агентства «Гавас"». И Сталин, и Молотов называли фашистскую Германию мирным государством только потому, что они совместно совершили раздел Польши. Их положительная оценка действий самого агрессивного, самого реакционного и расистского режима в мире, стремящегося к физической расправе с коммунистами Европы и ликвидации коммунистического движения во всем мире, и их отрицательная оценка решимости демократических стран Европы воспрепятствовать распространению в мире «коричневой чумы» являются убедительным свидетельством их полного разрыва с марксизмом, ленинизмом и интернационализмом. Или чего стоит указание, данное Сталиным коммунистам Европы, после того как он подписал с Гитлером договор о дружбе, — прекратить пропаганду против фашизма? Об этом факте сообщают такие журналисты, как Э. Генри, И. Эренбург и другие:

«Сталин не только прекратил антифашистскую пропаганду на территории Советского Союза, — пишет Э. Генри, в своем письме к И. Эренбургу. — В полном противоречии с решением VII конгресса Коминтерна, Сталин направил всем коммунистическим партиям директиву, в которой содержалось требование о фактическом свертывании борьбы против немецкого фашизма».

Или как можно увязать телеграмму Сталина Риббентропу с его принадлежностью к коммунистической партии и с его интернационализмом, о чем продолжают говорить наследники Сталина.

«Меня, — писал Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь», — потрясла телеграмма Сталина Риббентропу, где говорилось о дружбе, скрепленной пролитой кровью. Раз десять я прочитал эту телеграмму и, хотя верил в государственный гений Сталина, все во мне кипело… Да и как забыть о реках крови, пролитых фашистами в Испании, Чехословакии, Польше, в самой Германии».

В одних случаях Сталин, через Коминтерн, запрещал коммунистическим партиям делать у себя в стране революцию. Так было в Китае в 1926 и в 1947-м годах, в Греции в 1943 году, во Франции в 1944 году и т. д. В других случаях Сталин навязывал социализм соседним с Советским Союзом странам, таким как Латвия, Литва, Эстония, Бессарабия, Румыния, Чехословакия, Польша, Венгрия, ГДР, Болгария и др.

Все это делалось во имя интересов строительства социализма в СССР, без учета готовности пролетариата этих стран к переходу их к социализму. Сталин считал, что он осчастливливал соседние с СССР страны тем, что силой вводил в них социализм. Об этом не устает напоминать этим странам советская пресса. Энгельс — Ленин считали такую политику пролетариата победившей страны вредной, подрывающей социализм в своей собственной стране. Вот что писал по этому поводу Энгельс и комментировал Ленин:

«Победоносный пролетариат не может никакому чужому народу навязывать никакого осчастливления, не подрывая этим собственной победы». (Энгельс, том 35, стр. 298).

Ленин, приведя эту выдержку из письма Энгельса к Каутскому, писал:

«Энгельс выставляет лишь один безусловно интернационалистский принцип, который он применяет ко всем «чужим народам», т. е. не только колониальным: навязывать им осчастливление значило бы подрывать победу пролетариата». (Ленин, том 30, стр. 51).

В этом случае пролетариат и той страны, которая навязывает, и той страны, которой навязывают социализм, заражается националистическими чувствами, а его интернациональные чувства притупляются.

Здесь следует остановиться на одном из основных принципов большевизма, провозглашенном Коминтерном с первых дней его существования. Этим принципом на первый план выдвигалась обязанность каждого иностранного коммуниста защищать первое отечество социализма — Советский Союз. Инициаторами и вдохновителями этого принципа были Ленин и Троцкий до 1934 года, до убийства Кирова. Казалось, что такой подход к обязанностям коммуниста, в условиях капиталистического окружения первого социалистического государства, был совершенно естественен. Но, как и многие другие догмы, этот принцип на практике выродился в слепое подчинение деятельности иностранных компартий эгоистическим интересам Советского Союза. Вначале этот принцип служил целям охраны социалистического отечества от посягательств империализма, но постепенно он выродился в безоговорочное подчинение интересов иностранных компартий национальным интересам Советского Союза.

Великорусские настроения Сталина особенно проявились во время войны и достигли высшего регистра в его речи-тосте, произнесенной им на приеме-банкете в честь победы над Германией в 1945 году. Вот часть этого тоста, приведенного в книге авиаконструктора А. Яковлева:

«Товарищи, разрешите мне поднять еще один последний тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа (присутствующие восторженными рукоплесканиями и криками «Ура» встретили эти слова).

Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза, среди всех народов нашей страны. Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение».

Сталин сказал, что руководящей силой Советского Союза является не пролетариат СССР, как это было декларировано Октябрьской революцией, а «русский народ», чем открыто перешел с позиций марксизма на сторону великодержавных интересов Российских бюрократов. Все прочие перепевы Сталина в его речи насчет особых достоинств русского народа дополнительно подчеркивают сталинский великодержавный шовинизм, на что обратил внимание еще Ленин в своем письме «об автономизации».

С легкой руки Сталина во всех официальных документах, материалах, словарях, энциклопедиях, учебниках записана эта оценка о превосходстве русского народа над другими народами Советского Союза. Так, например, в «Кратком философском словаре» за 1952 год написано:

«В советском патриотизме находит глубокое выражение братство народов СССР, сплотившихся вокруг великого русского народа, представляющего наиболее выдающуюся нацию из всех наций, входящих в состав Советского Союза». («Краткий Философский словарь» 1952 год, стр. 376).

Такое выпячивание роли и достоинств великого русского народа находится в противоречии не только с общими принципами интернационализма, но и с конкретными решениями ХII-го съезда партии, последнего съезда, обсуждавшего национальный вопрос по докладу И. В. Сталина. На ХII-м съезде была принята поправка к резолюции, представленной Сталиным, в которой в частности говорилось:

«Разговоры о преимуществах русской культуры и выдвижение положения о неизбежности победы более высокой русской культуры над культурами более отсталых народов (украинской, азербайджанской, узбекской, казахской и пр.) являются ничем иным, как попыткой закрепить господство великорусской национальности». (XII съезд, стр. 653–654 и 693–694).

28. Взгляды наследников Сталина и последствия сталинской политики в национальном вопросе

После смерти Сталина, особенно после XXII-го съезда партии, были пересмотрены некоторые оценки Сталина в сторону интернационализма.

Так, например, в журнале «Вопросы истории КПСС» № 1 за 1963 год была помещена статья секретаря ЦК КПСС Б. Н. Пономарева, в которой он, в соответствии с новой установкой ЦК, писал:

«В целях возвеличивания Сталина искажалась история и более отдаленного прошлого. Исподволь была гальванизирована немарксистская теория «героев и толпы». Ее прославлением была в частности идеализация Ивана Грозного, которому в этом отношении особенно повезло».

Возвеличивание А. Невского, Д. Донского, И. Великого, И. Грозного, Петра I, русских полководцев и флотоводцев производилось при Сталине не столько с целью «гальванизации теории «героев и толпы"», сколько для пропаганды связи и преемственности прошлого России с современной историей советского государства. В сталинскую историю после его смерти были внесены небольшие коррективы, которые, однако, по своему характеру были половинчатыми, оставлявшими открытыми двери для последующих рецидивов фальсификации.

Тот же Б. Н. Пономарев в речи, произнесенной на всесоюзном совещании по вопросу о мерах улучшения подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам, говорил:

«В области изучения военной истории необходимо полностью восстановить ленинские оценки и методы анализа. В период культа личности Сталина в нашу литературу проникли ложные характеристики, когда чуть ли не все войны объявились справедливыми и прогрессивными. В ряде случаев не проводились различия между исторически прогрессивными результатами войны и реакционными целями, которые ставил царизм. Освещение событий приобретало иногда, особенно в некоторых произведениях художественной литературы и кино, неправильную окраску, как это имело место, например, в отношении русско-японской войны 1904–1905 годов, или характеристики генерала Скобелева, без учета его карательных походов в Среднюю Азию». («Вопросы истории КПСС», № 1, 1963 год, стр. 57).

Б. Н. Пономарев в приведенной выдержке пытается выгородить агрессивную политику самодержавия. Всякая колониальная держава оправдывала свои завоевания желанием приобщить отсталые народы к цивилизации.

«Победоносный социализм, — писал Ленин, — необходимо должен осуществить полную демократию и, следовательно, не только провести полное равноправие наций, но и осуществить право на самоопределение угнетенных наций, то есть право на свободное политическое отделение. Социалистические партии, которые не докажут всей своей деятельностью и теперь, и во время революции, и после ее победы, что они освободят порабощенные нации и построят отношения с ними на основе свободного союза, — а свободный союз есть лживая фраза без свободы отделения, — такие партии совершили бы измену по отношению к социализму». (Ленин, том 27, стр. 252–253).

После Октябрьской революции советское правительство во главе с Лениным не препятствовало отделению от РСФСР Финляндии, Латвии, Эстонии, Литвы, Польши и Бессарабии.

Выступая в роли защитников народов, находящихся под колониальным гнетом западных империалистических стран, провозглашая о своей поддержке новых национально-освободительных режимов в африканских и азиатских странах, освободившихся от колониальной зависимости, в арабских странах, ведущих борьбу с т. н. израильским империализмом, наши псевдо-интернационалисты силой снова присоединили к СССР Латвию, Литву, Эстонию, Бессарабию, Западную Украину и Западную Белоруссию.

Ссылка наших великодержавников на то, что указанные народы добровольно воссоединились с Россией, не подтверждается фактами. Любая попытка этих народов выступить за отделение их республик от Советского Союза беспощадно подавляется.

В отношении демократического решения вопроса о самоопределении наций наша страна значительно отстала от бывших колониальных держав, которые под влиянием духа времени пошли по пути демократического решения вопроса о самоопределении наций.

Между тем, основатель советского государства Ленин писал:

«Пролетариат не может не бороться против насильственного удержания угнетенных наций в границах данного государства, а это значит, бороться за право самоопределения. Пролетариат должен требовать свободы политического отделения колоний и наций, угнетаемых «его» нацией. В противном случае интернационализм пролетариата останется пустым и словесным». (Ленин, том 27, стр. 257).

Образец решения вопроса о самоопределении наций показал Сталин во время войны, когда по его указанию были ликвидированы национальные автономии: балкарцев, ингушей, калмыков, карачаевцев, крымских татар, немцев Поволжья и чеченцев. Эти народы были согнаны со своих земель и перемещены в отдаленные места Сибири и Средней Азии. Общее количество репрессированных таким образом инородцев составило около 5 миллионов человек. Такой огульный подход к малым народностям был еще более великодержавным, чем при династии Романовых. Героическое сопротивление горцев против царской колонизации вызывало публичное сочувствие и даже восхищение со стороны русских демократов, таких как Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Л. Н. Толстой и многих других.

После смерти Сталина были частично восстановлены права на автономию некоторых народностей.

«Устранены были извращения ленинской национальной политики, допущенные в период Великой Отечественной войны. Восстановлена национальная автономия балкарцев, калмыков, чеченцев, ингушей, карачаевцев, чем созданы условия для их всестороннего развития в братской семье народов СССР. Это благотворно сказалось на укреплении дружбы и социалистического интернационализма советских народов». («История КПСС», 1962 год, стр. 646).

Не восстановлена до сих пор национальная автономия крымских татар и немцев Поволжья — в угоду националистическим элементам России и Украины, заселившим земли, ранее принадлежавшие этим народам. Следует также подчеркнуть, что правильная, хотя и не доведенная до конца автономизация перечисленных выше народов, отмеченная в «Истории» партии, изданной в 1962 году, не нашла отражения в учебнике «Истории КПСС», изданном в 1969 году. Этим как бы подчеркивается правота Сталина и неправота XX и ХХII-го съездов партии, осудивших действия Сталина в этом вопросе.

Если даже многочисленные представители перечисленных народностей и проявили враждебность к советской власти во время Второй мировой войны, это не должно было стать поводом для тотальных репрессий — включая грудных младенцев и воинов Советской армии, доказавших свою преданность Советскому Союзу. Причиной этой враждебности могли быть ошибки, допущенные правительством в национальной политике, и не расправой с целыми народами нужно было их исправлять.

Под влиянием сталинской великодержавной политики в СССР выросло целое поколение новых националистических кадров, лишенных каких-либо социалистических и интернационалистических идеалов, а также преемственности с революционными традициями большевизма. Эти новые кадры заменили идейных большевиков во всех сферах идеологической работы: в печати, кино, радио-, телевизионной и преподавательской работе. Они проникают во все поры нашей жизни. Они пишут книги и статьи по вопросам истории, внешней и внутренней политики партии и советской власти, по вопросам, связанным с литературой, искусством и т. д. Так, например, в изданном в 1970 году пятом томе «Истории КПСС» сказано:

«Воспитанию патриотизма способствовала пропаганда героического прошлого страны, боевых традиций и побед русского оружия в войнах в защиту национальной независимости отечества». («История КПСС», том 5, книга первая, стр. 400–401).

После приведенной цитаты авторы «Истории» сделали следующую сноску:

«Реакционные буржуазные историки А. Даллан, Г. Фон-Раух, И. Бирнбаум, Д. Тредгольд, Л. Шапиро и др. утверждают, что в годы войны пропаганда лучших прогрессивных традиций русского народа представляла собой якобы проявление «русского воинствующего национализма», попытку «перебросить мост в старое», что источником боевого духа солдат был не советский патриотизм, а то, что они воевали «За мать Россию». (там же, стр. 401).

Чем так возмутились авторы «Истории КПСС»? Ведь приведенная нами выше цитата из этой истории полностью подтверждает правоту оценки, данной буржуазными историками. Они на той же странице славили «героическое прошлое и боевые традиции побед русского оружия». Еще один пример. В газете «Известия» № 127 за 1970 год помещена заметка призывника А. Морозова, в которой он пишет, что в Пскове «на территории Кремля открылась выставка, посвященная славе русского оружия».

В честь 700-летия со дня рождения А. Невского была показана «литературно-художественная композиция «Русь могучая»… О неувядаемой славе русского оружия, непревзойденной доблести и мужестве русских воинов, о боевых традициях, восходящих к временам Александра Невского, шла речь и в городском молодежном клубе».

Правомерно ли, что великорусский марксист прославляет «Русь могучую», «Русское оружие» и т. д.? «Нет, — отвечает Ленин, — такого человека надо поставить среди националистов, а не марксистов». (том 24, стр. 122).

Акцент на прошлых победах русского народа для пропаганды патриотизма является свидетельством того, что современной коммунистической партии созвучны идеи великорусского национализма, а не интернационализма, не демократической и социалистической культуры, о которой говорил Ленин, а крепостнической, монархической культуры великороссов.

В журнале «Молодая гвардия» № 8 за 1970-ый год была помещена статья С. Н. Семанова, в которой он пишет, что «сейчас» для историков, «ощущающих себя наследниками своих предков», наступила эпоха «подлинного расцвета» (стр. 308–310).

Прислушайтесь и присмотритесь к сообщениям газет, к радио, телевидению, кино и театрам, и вы почувствуете, как на вас льется поток хвастливой великодержавной пропаганды. Это неизбежно имеет следствием развитие местного национализма, направленного против великорусского наступления, что проявляется в самых различных формах: в отказе отвечать на вопросы, заданные на русском языке в торговых и культурных учреждениях, в исторических работах в националистическом духе и т. д. и т. п.

Прав Семанов, когда пишет: «…старь новизну держит…» и подчеркивает, что в советском государстве произошла подмена идей социалистических идеями националистическими. «Нигилистический разгул по отношению к культурному достоянию нашего прошлого, — писал Семанов, — был, к сожалению, довольно-таки моден среди части интеллигенции в 1920-ые годы», что, по мнению Семанова, находилось в противоречии с «высказываниями Ленина на этот счет в речи на III-м съезде комсомола».

Тут Семанов записывает Ленина своим сторонником, на том основании, что Владимир Ильич дал «указание о бережном отношении ко всем духовным богатствам, накопленным человечеством».

О каком прошлом и о каком духовном богатстве идет речь у Семанова и у Ленина? Семанов говорит о «ценностях вечных». Ленин отрицал такое понимание применительно к историческим и социально-культурным явлениям. Ленин с отвращением говорит о культурном прошлом крепостнической России, в то время как именно это прошлое России мило взглядам Семанова.

Вопрос, затронутый Семановым, стал дискуссионным. В печати появились статьи, разбирающие вопрос о том, изменил ли Ленин свои взгляды о двух культурах после Октябрьской революции? В частности, этому вопросу была посвящена статья В. Оскоцкого в «Литературной газете» от 15 сентября 1971 года, в которой он писал, что «после победы Октября Ленин уже не ограничивается указанием на исключительно последовательные демократические и социалистические элементы в культуре прошлого, но ставит вопрос о наследовании и разработке всего культурного фонда былых эпох».

Владимир Ильич никогда не отрицал необходимости использования культуры «былых эпох». Он вслед за Марксом, Энгельсом и Плехановым считал, что социалистическая культура должна продолжить дело предшествующих эпох, критически используя для воспитания людей лучшие образцы как материальной, так и духовной культуры человечества. Он писал:

«Нужно взять всю культуру, которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем».

Ленин отвергал имперскую идеологию и идеологию крепостнического и монархического строя, историю завоеваний, традиций привилегированных классов, идеологию религиозную, о превосходстве рас и народов и называл такую культуру помещичьей, буржуазной, черносотенной и пр.

«Страницы журналов «Леф» и «На посту», — писал Семанов, — буквально пестрели цитатами Троцкого, и цитаты эти заключались в торжественные рамки и набирались самым крупным шрифтом. Поистине трудно переоценить тот вред, который причинил развитию нашей культуры троцкизм, во главу угла своей «теории» поставивший глубочайшее отвращение к нашему народу, традициям, обычаям, его истории». (там же).

То, что на страницах журналов пестрели цитаты из высказываний Троцкого, — это естественно, так как наряду с Лениным, Троцкий был одним из вождей Октябрьской революции. Тогда его цитировали все журналы и газеты.

После революции, всколыхнувшей огромные пласты русского общества, были естественны дискуссии — с излишествами, крайностями и даже перегибами. Делать на этом основании такие выводы, к каким пришел Семанов, можно только при крайней ненависти к революции и к ее результатам.

Какой вред русской культуре причинил Троцкий? Семанов это не конкретизирует, полагая, что каждому истинно русскому человеку и без того ясно, что от Бронштейнов — Троцких России ожидать ничего хорошего не приходится.

Троцкий так же, как и Ленин, в своих критических статьях и выступлениях разоблачал так горячо любимое Семановым прошлое крепостнической России. Именно поэтому Семанов не конкретизировал своих обвинений против Троцкого.

«Теперь ясно видно, — писал Семанов, — что в деле борьбы с разрушителями и нигилистами перелом произошел в середине 1930-х годов. Любителям вздыхать о «золотом веке», который якобы царил в литературно-художественных салонах 20-х годов, всем тем, кто кроме этих самых салонов и видеть ничего не хочет в нашей культуре и народной жизни, всем им полезно напомнить, что именно после принятия нашей конституции, которая закрепила огромные социальные сдвиги в стране и в обществе, возникло всеобщее равенство советских граждан перед законом. И это было гигантским нашим достижением. Навсегда исчезло подразделение людей на различные категории при поступлении на работу, на государственную службу, в армию, при приеме в учебные заведения. Все честные трудящиеся нашей страны отныне и навсегда оказались слитыми в единое и монолитное целое. Мне кажется, что мы еще до сих пор не осознали всю значимость гигантских перемен, случившихся в ту пору». (там же}.

Еще никогда так четко не была сформулирована оценка сталинских дел 1936-1938-х годов кадетской контрреволюцией, как это сделано в приведенной выдержке из книги Семанова. Вслед за П. Н. Милюковым он уловил смысл сталинских репрессий против большевистских кадров. Последний, по свидетельству старого члена КПСС Петроковского, приведенному в книге Р. А. Медведева, в письме Кусковой, написанном во время процессов 1936–1938 гг. над бывшими вождями большевистской партии и обнаруженном в Чехословакии в архиве Кусковой, писал:

«По-вашему, расстрелы эти потому, что линия потеряна. Линия продолжается, следовательно…, — пусть продолжают верить в правоту линии, вплоть до эшафота. Характеризуя способ (внешнюю форму) как варварство, я считаю цель, для которой употребляется этот способ, вполне правильной… Тем более я желаю Сталину здравствовать, чтобы не было зигзагов назад».

И Милюков, и Семанов восхваляют Сталина за расправы над большевиками и умалчивают о гигантских репрессиях против крестьян, миллионы которых были выдворены со своих мест и отправлены в отдаленные районы СССР.

Семанов отвергает попытку Н. С. Хрущева, пожелавшего «задним числом» осудить сталинские репрессии. Он пишет о любителях вздыхать о «золотом веке», как о безвозвратном прошлом. Всем тем, кто хочет вернуться к революционному прошлому 1920-х годов, он напоминает, что классовая пролетарская политика была безвозвратно отброшена в 1930-е годы и заменена национальной политикой. Всех тех, кто еще живет иллюзиями, что наша страна, как и раньше, продолжает следовать по пути, начертанному Октябрьской революцией, он предупреждает, что они «еще до сих пор не осознали всю значимость гигантских перемен, случившихся в ту пору», т. е. в пору сталинских репрессий.

В статье «Советский социалистический патриотизм», за подписью И. Помелова, помещенной в газете «Правда» от 8 января 1971 года, сказано:

«…нельзя не подчеркнуть, сколь несостоятельны попытки представить советский патриотизм как явление, имеющее своей опорой лишь национальную историю и традиции, оторванное от общественного строя и идеологии. Истолкование «нация» и «народ» в качестве вневременных категорий, изображение «наследия» прошлого чуть ли не единственной основой общественного прогресса, сужение патриотизма до служения «национальной идее» — эти и подобные взгляды противоречат науке об обществе и законах его развития».

Помелов отвергает утверждение неосменовеховцев, что основой советского патриотизма является только национальная идея. Он не отрицает влияния прошлого на характер советского патриотизма. Он не согласен лишь с тем, что только одно национальное прошлое лежит в основе патриотизма, ибо с этих позиций, говорит он, нельзя занять четкой линии в отношении всякого рода течений.

Ну, а с социалистической, с интернациональной позиции можно занять такую четкую линию? Если да, то почему же Помелов не занял этой четкой позиции в отношении великодержавников, приютившихся в «Молодой гвардии», а ограничился лишь абстрактными рассуждениями? На ХII-м съезде Х. Г. Раковский предупреждал партию об опасности великодержавного шовинизма, скрывающегося под маской интернационализма. «Помилуйте, — говорили тогда националисты, ведь мы еще в Октябре решили национальный вопрос, ведь у нас страна коммунистическая, ведь мы все за интернационализм». Так говорили тогда скрытые националисты. Теперь они уже не скрываются под маской интернационализма. Теперь они прикрываются этой маской только тогда, когда им нужно придушить националистов малых наций, а сделать это лучше всего, прикрываясь пролетарским интернационализмом.

Такую же позицию, как Семанов, или схожую с ней, занимают критики Кожин, Чалмаев и др. Эти авторы пекутся «о пустынножителях», о купцах и промышленниках, о великорусской цивилизации. И. В. Чалмаев и В. Кожин объясняют самую глухую в истории России реакцию — эпоху Николая I после казни декабристов и эпоху столыпинской реакции после разгрома революции 1905 года — «духовной Элладой». И, наоборот, на эпохи подъема демократического движения они набрасывали тень, говоря о «публицистическом налете», отсутствии «высшего творческого состояния» и т. д., то есть восхваляют все то, что возвеличивает старую романовскую Россию и принижают все то, что было связано с периодом подготовки пролетарской революции.

Чалмаев торжествует по поводу «многовекового собирания русской земли, добывания неведомой землицы под могучую руку властителей».

И сейчас, как и при царском строе, среди русской части населения распространено презрительное отношение к другим национальностям. Я жил продолжительное время в Узбекистане, в Грузии, в Коми АССР, в Казахстане, и мне приходилось постоянно сталкиваться с таким презрительным отношением русских, проживавших в этих республиках, к своим «младшим братьям».

Такое отношение широко распространено не только среди рабочих и колхозников, но и среди массы инженерно-технических работников, медицинского и педагогического персонала.

Врачи жаловались, что от казахов воняет псиной. Преподаватели в школе говорили мне о казахах как о тупых и неспособных к наукам людях.

В Грузии на автомобильном заводе командированные с других автозаводов специалисты-русские говорили обо всех грузинах как о лентяях, не желавших трудиться и выезжавших только на русских. Даже в среду старых большевиков проникла эта зараза. В подмосковном санатории старых большевиков, в Кратово, некоторые персональные пенсионеры, при встрече с моей знакомой — еврейкой, говорили громко между собою: «Всюду эти жиды, проходу нет от них!»

В очереди за овощами на Университетском проспекте один из старых большевиков хотел получить консервы вне очереди у русского продавца. После неудачи он сказал продавцу: «Ты что, жидовская морда, только своим жидовкам и жиденятам даешь консервы?» и т. п. Таких случаев тысячи, а в масштабе всей страны они совершенно неисчислимы.

Самое страшное состоит в том, что эти русские товарищи сами по себе добрые и хорошие люди, и это презрительное отношение к инородцам выплескивается из них по привычке, как само собою разумеющееся.

Меня всегда удивляло, откуда у этих относительно молодых моих сослуживцев или медицинских и педагогических работников взялось это высокомерное отношение к инородцам?

Великорусский шовинизм был привит Сталиным, заигрывающим, а не разоблачающим шовинизма бюрократии русской национальности. Он хотел стать воспреемником русской власти, преобразователем России. Он стал также продолжателем дела русских царей в части «собирания русской земли», «добывания неведомой землицы» на Востоке и Западе от старых границ империи. Возврат Сахалина и приобретение Курилов, западной Украины и западной Белоруссии, под маской воссоединения их со своей родиной, Восточной Пруссии. Возврат Бессарабии, отошедшей после революции к Румынии, хотя молдаване и волахи один народ, с которым они ранее воссоединились справедливо. И сделано это было, несмотря на то, что после войны Румыния стала социалистической страной.

Захват Латвии, Литвы, Эстонии под маской добровольного их присоединения к СССР. Такая бесцеремонность по отношению к суверенитету малых наций была характерна для сталинского правления и находилась в вопиющем противоречии с основными принципами ленинской национальной политики, записанными в программе партии.

Отторжение от Финляндии района Выборга для обеспечения безопасности Ленинграда, хотя какую опасность для СССР могла представлять маленькая Финляндия?

Наши корреспонденты поднимают на смех стремление Израиля обеспечить для себя безопасные границы. Они постоянно подчеркивают, что такие претензии Израиля являются абсурдными, как претензии агрессора. А вот претензии СССР к Финляндии об обеспечении безопасности советских границ вся наша печать и правительство считали вполне обоснованными. Такова имперская логика.

Не так подходил к этому вопросу В. И. Ленин. Он не стремился к приобретению новых территорий и не боялся отделения от СССР отдельных республик. В речи на первом всероссийском съезде военного флота, говоря о ненависти ранее угнетенных народов к России, он сказал:

«Нам говорят, что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранить союз между трудящимися всех наций, для борьбы с буржуазией каких угодно наций.

…Пусть буржуазия затевает презренную и жалкую грызню и торг из-за границ, рабочие же всех стран и наций не разойдутся на этой гнусной почве».

«…сейчас мы наблюдаем национальное движение Украины и мы говорим: мы безусловно стоим за полную и неограниченную свободу украинского народа. Мы должны сломить то старое, кровавое и грязное прошлое, когда Россия капиталистов, угнетателей играла роль палача над другими народами. Это прошлое мы сметем, на этом прошлом мы не оставим камня на камне». (Ленин, том 35, стр. 115–116).

В этой связи я считаю уместным обратить внимание читателей на редакционную статью газеты «Правда» от 12-VI-1977 года, опубликованную под заголовком: «Вопреки интересам мира и добрососедства. По поводу открытого письма ЦК компартии Японии».

В этой статье редакция «Правды» сообщает, что:

«В письме (то есть в письме братской японской компартии) выдвигается незаконное притязание на Курильские острова, являющиеся, как известно (кому известно? великодержавным бюрократам?), неотъемлемой частью территории Советского Союза, делается попытка доказать, что СССР будто бы «несправедливо» удерживает эти территории. С помощью неправильной и необъективной аргументации, руководство компартии Японии фактически пытается ревизовать итоги Второй мировой войны».

Позволительно спросить, что это за итоги Второй мировой войны, на основании которых Советский Союз считает Курильские острова «неотъемлемой частью территории СССР»?

Оказывается, как пишет «Правда», «Крымским соглашением от 11 февраля 1945 года, подписанным Советским Союзом, США и Великобританией, было обусловлено, что Курильские острова передаются Советскому Союзу».

Иначе говоря, Курильские острова отошли к Советскому Союзу на основании тайного сговора правительства Сталина с правительствами ведущих империалистических государств вопреки воле и интересам японского народа. Сговора, совершенного 11 февраля 1945 года за спиной народов, еще до объявления Советским Союзом войны Японии, как компенсация за вступление Советского Союза в войну против Японии.

Вдохновители упомянутой статьи в газете «Правда» прекрасно понимают, что их аргументация в защиту аннексии Советским Союзом японской территории противоречит взглядам Ленина, тем не менее, они для оправдания своей великодержавной политики приводят следующую цитату из его речи:

«Подлинные марксисты-ленинцы всегда считали принципиально недопустимым превращение вопроса о границах в предмет спора между коммунистами».

«Было бы единство в борьбе против ига капитала, за диктатуру пролетариата, а из-за вопроса о национальных границах…, — подчеркивал Ленин, — коммунисты расходиться не должны». (В. И. Ленин, том 40, стр. 45).

Что имел в виду Ленин, когда писал эти строки? Он предостерегал коммунистов одной нации против захвата чужих территорий, чтобы не вызывать недовольства коммунистов другой нации и не нарушать классового единства.

Кто же в рассматриваемом случае нарушил классовое единство? Тот, кто захватил чужую территорию, или тот, кто протестовал против захвата этой территории?

Финская газета «Уоси-Суоми» 25 апреля 1971 года опубликовала статью, в которой дала нелестную оценку захвату Советским Союзом прибалтийских стран. В ответ 13 мая 1971 года, в газете «Известия» последовал окрик.

«Советское правительство, — говорится в заявлении МИД СССР, — ожидает, что финляндское правительство осудит выступление финской газеты «Уоси-Суоми» и предпримет надлежащие шаги для предотвращения подобных провокационных выступлений в будущем».

Короче говоря, наше правительство приказывает независимой и суверенной Финляндии установить цензуру на всю информацию, помещаемую в финской печати о Советском Союзе. Мы приказываем Финляндии объяснять события, связанные с «присоединением» прибалтийских стран к СССР, в духе нашего официального толкования.

Разве это не является свидетельством грубого вмешательства во внутренние дела других стран?

Такие взгляды и настроения, такая национальная политика не просто противоречат коммунистической идеологии, они недальновидны даже из прагматических соображений. Такая многонациональная страна как СССР может быть прочной только на базе подлинного интернационализма. Пропаганда великорусского национализма неизбежно порождает подавляемый только внешне национализм, шовинизм малых народов. Они его не пропагандируют только из страха, но он подспудно растет.

Русский национализм воспринимается как имперский. Но времена империй миновали. И если СССР снова становится империей, ему не удержать роста ненависти, межнациональной вражды и центробежных сил.

29. Еврейский вопрос в СССР

Разгул антисемитизма в нашей стране в связи с кампанией космополитизма, разгромом еврейского антифашистского комитета, еврейского театра, еврейской секции при ЦК ВКП(б), еврейской газеты, арестами еврейских писателей, массовыми арестами и судебными процессами против «сионистов», еврейской интеллигенции, в связи с так называемым «делом врачей» — также относится к одной из самых жутких страниц сталинского произвола и великодержавного шовинизма.

Так как вокруг еврейского вопроса напущено много тумана и лжи, так что трудно разобраться, где правда и где намеренное искажение фактов, я считаю необходимым несколько подробнее остановиться на этом вопросе, затронув его историю, политику партии и Ленина, политику Сталина и его преемников по еврейскому вопросу.

Всегда во всех странах еврейский вопрос возникал только тогда, когда правящие классы вели политику обособления евреев от коренных наций. Особенно сильное гонение против евреев было в эпоху средневековья.

После Великой Французской революции, отменившей все виды национальной дискриминации и обособления наций, евреи стали во Франции, а за ней и в других странах Европы, перешедших от абсолютизма к демократии, равноправными гражданами.

Свое мнение о положении евреев среди окружающих их народов Владимир Ильич сформулировал так:

«Еврейский вопрос стоит… так: ассимиляция или обособленность? — и идея еврейской «национальности» носит явно реакционный характер не только у последовательных сторонников ее (сионистов), но и у тех, кто пытается совместить ее с идеями социал-демократии (бундовцы)». (Ленин, том 18, стр. 72–75).

И сионисты, и черносотенцы всегда стремились к обособлению евреев. Одни для того, чтобы отвлечь евреев от ассимиляции и привлечь их в Палестину, на «родину предков». Другие для того, чтобы ущемить евреев и использовать против них националистические предрассудки темных масс.

Отношение компартии Советского Союза к бывшим угнетенным национальностям сформулировано было Лениным в «пункте программы партии в области национальных отношений».

«…Со стороны рабочих тех наций, которые были при капитализме угнетателями, требуется особая осторожность в отношении к национальному чувству наций угнетенных (например, со стороны великороссов, украинцев, поляков — по отношению к евреям, со стороны татар — к башкирам и т. п.), содействие не только фактическому равноправию, но и развитию языка, литературы трудящихся масс угнетавшихся ранее наций для устранения всех следов унаследованного от эпохи капитализма недоверия и отчуждения». (Ленин, том 38, стр. 111).

Евреи давали относительно большой процент революционеров, как в составе партии социалистов революционеров, так и в составе обеих фракций социал-демократов.

Тяжелое положение еврейской бедноты в западных районах Российской империи, которая находилась под двойным гнетом: классовым и национальным, способствовало сепаратистским тенденциям в рядах еврейских рабочих и ремесленников, находившихся под влиянием организации «Бунд» и сионистов.

Ленин вел решительную борьбу с сепаратизмом Бунда, видя в нем линию не на ассимиляцию, не на слияние наций, а на их разъединение. В равной мере, он решительно боролся против притеснения евреев, за отмену законов, ограничивающих права евреев. Он неоднократно подчеркивал, что интересы пролетариата в вопросе равноправия наций совпадают с интересами всей демократии, с интересами политической свободы.

Для расовой и национальной обособленности нет места не только в социалистической, но и в буржуазно-демократической республике. После Февральской революции в России были отменены всякие ограничения против инородцев, в том числе и против евреев.

После Октябрьской революции первым председателем ВЦИКа был избран Л. Б. Каменев, а после его ухода в отставку — Я. М. Свердлов.

Назначение еврея на пост президента страны, правительство которой только вчера держало евреев в гетто, организовывало еврейские погромы показывает, как революция смело шагнула вперед и отмела все расовые предрассудки.

И в первое десятилетие после революции начался естественный в таких условиях процесс ассимиляции евреев с коренным населением: русскими, украинцами, белорусами и другими, который выражался в широком распространении смешанных браков, растворении в культуре коренного населения. Русский язык стал на деле родным языком для основной массы евреев. Шел процесс слияния наций. Законами предусматривалось преследование лиц, виновных в натравливании одних наций против других, в использовании национальных предрассудков для политических целей. Такое положение продолжалось до 1926 года, до образования Троцкистско-Зиновьевского оппозиционного блока.

В борьбе против объединенной оппозиции, возглавлявшейся Троцким, Зиновьевым и Каменевым, евреями по национальности, Сталин использовал национальные чувства русских коммунистов, особенно среди отсталой части рабочих и крестьян, а также среди бюрократических элементов государственного и партийного аппарата, которые были заинтересованы в выталкивании евреев с занимаемых ими ответственных постов и замене их, соответственно, лицами державных наций.

«Среди бумаг Троцкого, — пишет Леонард Шапиро, автор книги «Коммунистическая партия Советского Союза», изданной за границей, — есть запись о собрании (в сентябре 1927 года) одной партийной ячейки, требовавшей его исключения, — одного собрания из многих тысяч, организованных секретариатом ЦК партии. В одной из речей, произнесенной на этом собрании, подчеркивалось, что национальность Троцкого мешает ему быть коммунистом («она показывает, что он должен быть за спекуляцию» и что он и его сторонники «сделали ошибку насчет русского духа»). Такие замечания в то время, когда антисемитизм еще карался законом, вряд ли произносились без инструкции свыше». (1975 г., стр. 485).

Так было положено начало обособлению евреев в эпоху сталинского правления. Продолжая на словах придерживаться ленинских принципов национальной политики, Сталин на деле отошел от этой линии, в интересах обеспечения победы над своими идейными противниками используя в борьбе такое отравленное, антикоммунистическое оружие, как великодержавный шовинизм. При этом, отвечая на вопрос еврейского телеграфного агентства в США в 1931 году об его отношении к антисемитизму, Сталин сказал, что «антисемитизм как крайняя форма расового шовинизма является наиболее опасным пережитком капитализма.

Антисемитизм опасен для трудящихся, как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути и приводящая в джунгли. Поэтому коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут не быть последовательными и заклятыми врагами антисемитизма». (Сталин, ПСС, том 13, стр. 28).

При ленинском руководстве евреи занимали руководящие посты в парторганах, в Красной Армии, в органах безопасности, в комиссариатах: иностранных дел, внешней торговли, а также на хозяйственной и профсоюзной работе. Отвечая на вопрос одного коммуниста, Ленин объяснил это тем, что в предреволюционные годы евреев в революционном движении также было непропорционально больше.

Производя замещение руководящих должностей, занимаемых евреями, коммунистами коренной нации (под видом борьбы с оппозицией), Сталин сразу убивал двух зайцев: во-первых, отстранял от работы ненадежный, с его точки зрения, элемент с важных, ключевых постов; во-вторых, выдвигая на освобождающиеся должности лиц коренной национальности, он приобретал таким образом единомышленников. Так, вызывая у людей низменные чувства, Сталин обеспечивал себе необходимую поддержку для завоевания власти. В своих дневниках М. М. Литвинов изложил свою беседу со Сталиным по поводу чистки наркоминдела, проведенной одним из членов ЦКК Шкирятовым.

На жалобу Литвинова, что чистка эта приняла явно антисемитское направление, Сталин отвечал, что «из соображений «соответствия», возникающих в связи с ситуацией внутри страны и за границей, необходимо решительно урезать, сократить число дипломатов-евреев».

«Он тогда рассказал мне, — пишет Литвинов, — что были товарищи, которым не нравится мое пребывание во главе комиссариата по иностранным делам».

Ситуация, о которой говорил Сталин Литвинову, заключалась в том, что именно в угоду фашистам в связи с переговорами, которые вел в Берлине Астахов, 3-го мая 1939 года и был снят Литвинов со своего поста. После отстранения Литвинова было поручено Астахову, советнику советского посольства в Германии, выяснить в германском МИДе, какое впечатление это произвело на главарей гитлеровского рейха.

«Смещение Литвинова, — заявил в августе 1939 года Гитлер, — было решающим знаком».

Много фактов, характеризующих сталинское руководство как антисемитское, приведено в книге И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь».

«Летом (1943 года) Совинформбюро попросило меня написать обращение к американским евреям о зверствах гитлеровцев, о необходимости как можно скорее разбить третий рейх. Один из помощников Щербакова — Кондаков забраковав мой текст, сказал, что незачем упоминать о подвигах евреев солдат Красной Армии: «Это бахвальство».

Почему о доблести русского оружия можно говорить сколько угодно, а вот упомянуть факты о доблести солдат-евреев нельзя: «это бахвальство»? Из этого противопоставления вылезают сановные уши черносотенца.

Для окончательного изгнания евреев из руководящего аппарата второстепенных органов власти, из состава культурных и политических органов, печати, союза писателей и др., была проведена кампания по борьбе с «космополитизмом», инициированная Сталиным в 1948 году.

В «Кратком философском словаре» следующим образом определено понятие «космополитизм»:

«…Реакционная теория, проповедующая безразличное отношение к родине, к отечеству, к национальным традициям, к национальной культуре. Космополитизм находит свое проявление… в национальном нигилизме, игнорировании выдающейся роли русского народа и созданной им передовой науки…» (1952 г., стр. 207).

По такой формулировке к космополитам должны быть, в первую голову, отнесены Маркс, Энгельс и Ленин, которые не только проповедовали безразличное отношение к отечеству, но прямо относили всех людей, защищающих эти идеи, к числу националистов, врагов марксизма и пролетарского интернационализма. (см. том 24, ПСС Ленина).

В этой формулировке словаря космополитизму противопоставляется великорусский национализм, а все противники таких взглядов изображаются как «безродные», как «отщепенцы».

Кто же эти так называемые «безродные космополиты»?

Вот что писал по этому поводу И. Эренбург:

«В конце 1948 года закрыли еврейский антифашистский комитет, газету «Эйникайт». Вскоре арестовали поэтов и прозаиков, которые писали на идиш: Переца, Маркиша, Квитко, Бергелъсона, Фефера и др. В январе 1949 года сообщили «о раскрытии антипатриотической группы театральных критиков». Почему кампания началась с второстепенного вопроса — с театральной критики? Не знаю. Может быть, Сталину в это время пожаловался обиженный драматург, а может быть случайно…

В первой же статье, которая открыла новую кампанию, имелась такая фраза: «Какое представление может быть у А. Гурвича о национальном характере русского советского человека?» Два дня спустя я прочитал другую статью, в ней «Гурвичи и Юзовские» писались со строчных букв. Круг космополитов ширился. К критикам присоединили некоторых поэтов и кинорежиссеров. Две недели спустя начали разоблачать «безродных космополитов», скрывающихся за псевдонимами.

Многие мои русские друзья с возмущением относились к происходившему: помню беседу с Образцовым, Кончаловским, архитектором Рудневым, Фадеевым, Всеволодом Ивановым, скульптором С. Д. Лебедевой. Нужно ли напоминать, что всякий расизм, в том числе и антисемитизм, шел вразрез и с традициями русской интеллигенции, и с теми высокими идеями интернационализма, которые были заветом Ленина и на которых воспитывались советские люди?» (И. Эренбург, том 9, стр. 572).

Были арестованы и уничтожены все члены еврейского антифашистского комитета во главе с Михоэлсом и Лозовским. Михоэлс был убит в инсценированной автомобильной катастрофе.

Была ликвидирована вся система культурно-воспитательной работы среди еврейского населения, организованная при Ленине, во главе с евсекцией при ЦК КПСС: евсекциии при республиканских парторганах, университетах, издание журналов и газет на идиш, типографии, школы, театры и др. культурные учреждения. С тех пор, без всякого на то основания, вся эта национальная еврейская автономия была уничтожена безвозвратно. Большое число журналистов, писателей, поэтов, редакторов, артистов и других работников культурного фронта были арестованы или отстранены от руководящей работы. Наряду с этим были арестованы руководящие работники других отраслей, ранее не репрессированные по каким-либо причинам. Так, например, были арестованы все руководящие работники из числа евреев на московском автозаводе, минавтопроме и других учреждениях и предприятиях.

Таким порядком Сталин шаг за шагом отстранял от активной общественной, культурной, политической и хозяйственной деятельности кадры евреев коммунистов и беспартийных.

«А. А. Фадеев говорил мне, — писал Эренбург, — что кампания против «группы антипатриотических критиков» была начата по указанию Сталина. А месяц или полтора спустя Сталин собрал редакторов и сказал: «Товарищи, раскрытие литературных псевдонимов недопустимо — это пахнет антисемитизмом». (И. Эренбург, том 9, стр. 574).

Сталин сам давал директиву о проведении репрессий против «космополитов», а когда надобность в репрессиях отпала, он бросает тень на непосредственных исполнителей его воли, а себя выгораживает, как непричастного к антисемитским выпадам печати.

Апофеозом кампании против евреев Советского Союза было знаменитое «дело врачей», затеянное Сталиным в самом начале 1953 года. Вокруг «дела врачей» была поднята ожесточенная шумиха в печати на всех уровнях: от районных газет до газеты «Правда». На протяжении длительного времени в печати и на массовых митингах и собраниях происходило натравливание населения СССР против евреев (на манер «дела Бейлиса», организованного черносотенцами). Кто такая была Лидия Тимашук, которой наша печать приписала заслугу в деле разоблачения преступников-врачей?

В «Правде» от 20 февраля 1953 года был помещен «психологический ее портрет», который носил название: «Почта Лидии Тимашук». «Правда» пожелала ответить на вопрос, как простой врач мог разоблачить академиков и профессоров с мировыми именами?

«У постели больного, — писала «Правда», — встретились два человека в белых халатах. Один ученый с большим именем и степенями, другая — без ученых степеней, но с большим опытом за 20 лет работы врача. У обоих перед глазами одинаковые симптомы болезни, но женщина видит, что человек с учеными степенями ставит неправильный диагноз. Неправильный диагноз, неправильное лечение и, значит, смерть. Почему это он делает? Но у человека со степенями слишком большие знания и опыт, чтобы он мог так грубо ошибаться. К тому же, он отклоняет всякую попытку исправить его. Ошибки нет, значит, кто же перед тобою? Чтобы ответить на этот вопрос… нужно много часов напряженной мысли…, а главное — надо быть патриотом своей родины. И тогда все поймешь. Да, перед ней был враг, и не один, а шайка врагов Советского Союза, злобных, хитрых и хорошо замаскированных. Началась борьба, очень трудная борьба. Ведь те со степенями занимали высокое положение, они расставили вокруг «своих людей». Но женщина боролась так, как борются с врагами родины — не на жизнь, а на смерть, и победила. Шайка врачей-вредителей была арестована».

Вся заметка — в духе провинциального сентиментализма, так характерного для Сталина. Так придумать ситуацию мог только человек, совершенно лишенный воображения.

«Знакомые врачи, — писал В. Гроссман — рассказывали, что работать в больницах и поликлиниках стало мучительно тяжело. Больные под влиянием ужасных официальных сообщений сделались подозрительными, многие отказывались лечиться у врачей-евреев. Лечащие врачи рассказывали, что от населения поступает масса жалоб и доносов на умышленное и недобросовестное лечение. В аптеках покупатели подозревали фармацевтов в попытках подсунуть им ядовитые лекарства. В трамваях, на базарах, в учреждениях рассказывали, что в Москве закрыто несколько аптек, в которых аптекари-евреи — агенты Америки, продавали пилюли с высушенными вшами; рассказывали, что в родильных домах заражают новорожденных и рожениц сифилисом, а в зубоврачебных амбулаториях прививают больным рак челюсти и языка…»

Так же, как апофеозом «дела Бейлиса» должны были стать еврейские погромы по всей России, апофеозом «дела врачей» должно было стать принудительное переселение всех евреев в гетто. Став на «ложную тропинку антисемитизма» Сталин додумался до возврата к средневековью. Был разработан план, предусматривающий проведение подготовительных работ к такому переселению.

Метод проведения этой очередной кампании был выбран в обычной манере Сталина, который через небольшой круг людей, непосредственно участвовавших в организации репрессий, привлекал широкий круг людей, «требовавших» на собраниях и митингах истребления жертв очередной провокации Сталина.

Так же было при проведении всех процессов, осуществленных Сталиным в 1930-х годах. Уже после Сталина по этому сценарию проходили организованные современным руководством партии процессы против евреев, желавших эмигрировать в Израиль, с привлечением подписей холуев, из числа лиц еврейской национальности, подписавшихся под обращением, составленным по указанию свыше. По такому же сценарию шла подготовка протестов и сбор подписей под обращением, направленным против Сахарова, Солженицына и др. в августе — сентябре 1973 года. Полная преемственность методов.

«Вскоре после смерти Сталина та же газета «Правда», в которой в феврале 1953 года прославлялась патриотка Л. Тимашук, 4-го апреля 1953 года сообщила, что евреи-врачи были арестованы необоснованно, что после проверки было установлено, что они оказались ни в чем не виновны, а Лидия Тимашук, награжденная орденом Ленина, теперь, после расследования, лишена незаслуженно полученного ордена. В сообщении также говорилось, что признания врачей были следствием получены «путем применения недопустимых и строжайше (?) запрещенных советскими законами приемов следствия».

Ни для кого не было секретом, что такие приемы следствия применялись сплошь и рядом, начиная с 1934 года, а 6-го апреля 1953 года «Правда» сообщила в передовой статье, что следствие по делу врачей вел лично Рюмин:

«Презренные авантюристы типа Рюмина сфабрикованным ими следственным делом пытались разжечь в советском обществе, спаянном морально-политическим единством, идеями пролетарского интернационализма глубоко чуждые социалистической идеологии чувства национальной вражды. В этих провокационных целях они не остановились перед оголтелой клеветой на советских людей. Тщательной проверкой установлено, например, что таким образом был оклеветан честный общественный деятель народный артист СССР Михоэлс.

Только люди, потерявшие советский облик и человеческое достоинство, могли дойти до беззаконных арестов советских граждан».

Под шумок крикливых фраз в передовице «Правда» заметала следы преступления. Она не вскрыла истинных целей фабрикации дела, подлинных виновников преступления, связи этого дела с предшествующими преступлениями подобного рода и обстоятельств, которые формировали такие дела при сталинском режиме. Она не дала публичной оценки преступления, как антисемитского и черносотенного. Туманно, намеками говорится о разжигании «национальной вражды» тогда, когда разжигание антисемитизма достигло предела. Но только открытым способом можно было до конца вскрыть этот гнойник, образовавшийся на теле советского общества.

«Правда» не назвала прямого виновника преступления — Сталина и трусливо замаскировала его, как преступление Рюмина, которое было якобы изолированным, случайным событием в жизни партии, свершившимся вопреки здоровому «обществу, спаянному морально-политическим единством, идеями пролетарского интернационализма», тогда как в действительности советское бюрократическое общество было заражено язвой шовинизма. Этим самым тогдашнее руководство партии само стало соучастником преступления и оставляло дверь открытой для повторения подобных преступлений в будущем. Как показали дальнейшие события, — дверь осталась открытой не случайно. «Правда» ввела в заблуждение партию и советский народ, что характер и методы репрессий, которые применил Рюмин против врачей, были якобы из ряда вон выходящими, с нарушением советских законов и приемов следствия. Как будто вся сталинская политика, после захвата им власти, не представляла собою непрерывную цепь жесточайших репрессий против честных, но не согласных с его политикой людей, против идейно-мыслящих кадров партии, против масс трудящихся, воспротивившихся его политике в деревне, с грубым нарушением приемов следствия и норм самой элементарной законности.

«Правда» не показала широким массам трудящихся всего этого. В печати не было сообщено о суде над Л. Тимашук, по официальной версии виновной в ложном доносе на врачей. Суда этого, очевидно, не было.

Следует отметить, что по времени это была первая попытка сформулировать осуждение сталинской политики репрессий через «Правду». Руководство пыталось осудить некоторые деяния, совершенные при Сталине, не затрагивая его самого и созданного им режима.

В то время как именно он был вдохновителем всей антисемитской политики против оппозиции в 1927 году и против еврейской интеллигенции в 1948–1950 гг., скрывая свою роль в этих делах и переложив всю ответственность на исполнителей его воли. Сталин держал в руководстве нескольких лично преданных ему холуев из числа евреев, таких как Каганович, Мехлис, готовых на любое преступление ради своих личных интересов.

Факт наличия евреев в руководящем составе, по его мнению, должен был удостоверить его личную непричастность к антисемитизму. Такая хитрая, лицемерная и трусливая политика Сталина, скрытая под маской интернационализма, вела к моральному двурушничеству, стала школой кадров партийного аппарата и органов государственной безопасности, проводников его шовинистической политики.

Постепенно внутри партии, в ее руководящем составе произошел отбор сторонников националистической политики. Новые сталинские кадры, в свою очередь, стали давить на сталинское руководство, оказывая влияние на дальнейшее углубление и развитие великорусского национализма. Процесс распространения националистических идей стал необратимым.

Дискриминационная политика в отношении евреев стала государственной политикой, но проводится она сугубо замаскированно. Все об этом знают, но формально это отрицается, а того, кто публично утверждает противоположное, обвиняют в антисоветизме.

После кампаний «космополитизма» и «дела врачей», при наследниках Сталина уже много лет ведется самая крупная из всех предшествующих антисемитская кампания. Ее трудно назвать кампанией, так как по своему характеру, постоянству и масштабам она скорее походит на генеральную линию борьбы против «сионизма». Она проводится всеми видами массовой пропаганды, включая печать, радио, телевидение, кино, фотовитрины и др.

Руководство партии делает все для того, чтобы скрыть истинные намерения этой политики. Сложность разоблачения целей такой политики состоит, во-первых, в том, что власти отрицают свою причастность к такой политике, противоречащей интернациональной сущности советского государства: на официальном уровне антисемитизма нет. Все директивы по этому вопросу даются устно и секретно. Во-вторых, в том, что мощная антисемитская пропаганда проходит под флагом борьбы с сионизмом, движением националистическим, буржуазным, которое не может встретить сочувствия со стороны пролетарских, интернационалистских элементов.

Вместе с тем часть советских людей, настроенных антисемитски, правильно понимает и разделяет цели антисионистской политики властей и использует ее фактически для дискриминации и травли евреев. Каждый еврей ощущает лицемерие этой аргументации советской пропаганды на своей собственной шкуре, на отношении к нему и к его родственникам части русского, украинского, белорусского и др. населения: на работе, в институтах, в школе, на транспорте, на улице, в очередях и в массе других мест.

Получается сложный, запутанный клубок противоречий, где правда о реакционности — как националистической — сионистской идеологии переплетается с ложью и сознательным преувеличением роли сионизма в международной политике, преувеличением роли еврейской буржуазии в мировом хозяйстве. Такой подтасовкой наша пропаганда стремится внушить массам советских людей мысль о кознях «международного сионизма», вкупе с международным империализмом против СССР. В печати непрерывно подчеркивается ведущая роль еврейской буржуазии в экономике таких империалистических стран, как Америка, Англия, Франция, Италия, Голландия и др., которые ведут борьбу против социалистических стран, создают для русского народа экономические и политические трудности, а также образуют внутри Советского Союза пятую колонну из числа евреев, населяющих СССР.

Постоянное акцентирование внимания на том, что среди евреев много миллионеров и миллиардеров, делается для того, чтобы представить евреев как нацию эксплуататоров. Такое выпячивание роли евреев свидетельствует о том, что авторы такой тенденции в советской пропаганде являются антисемитами. Ведь не станет никто ставить вопрос о том, что очень много миллионеров и миллиардеров среди американцев, англичан, немцев или французов, хотя по количеству их не меньше среди любой из перечисленных наций, чем среди евреев. Но того, что можно американцу или англичанину, нельзя еврею. В таком подходе и состоит антисемитизм. Ведь вслух никогда не говорят о том, что среди музыкантов, ученых, шахматистов и революционеров много евреев, хотя наши черносотенцы делают все, чтобы поубавить процент евреев и среди указанных профессий.

Наворачивается масса всякого рода измышлений, лжи, клеветы и обмана насчет связи евреев с немецкими фашистами, насчет тотального уничтожения арабов, и наряду с этим приводятся верные факты о некоторых националистических действиях сионистов.

Систематически внедряется в сознание советских людей мысль, что резервом для сионистов, для сионистской буржуазии, а, следовательно, и империализма являются евреи, проживающие в СССР. Уже на 2-м ленинградском процессе против евреев они обвинялись в связях с Израилем. Эта же мысль проводилась в печати.

Такая линия советской пропаганды преследует двоякую цель: вдалбливается в сознание народа мысль об опасности, угрожающей нашей стране от евреев, проживающих в СССР, и необходимости вести борьбу якобы не против евреев, а против шпионов и диверсантов. То, что на ленинградском суде впервые был перекинут мост от политических обвинений сионистов к обвинению всех советских евреев в связях с сионистами, говорит о далеко идущих замыслах кампании.

Такая пропагандистская подготовка дает властям возможность при любых международных конфликтах сделать евреев Советского Союза виновниками войны и обрушить на них гнев русского народа, чтобы отвлечь его внимание от истинных виновников войны. Подобные примеры были в прошлом России, в нацистской Германии и не так давно в Польше, во время студенческих беспорядков, в результате чего, несмотря на протесты кардинала, нынешнего папы, основная масса евреев была изгнана из Польши. Однако это успокоило массы польских трудящихся не надолго. Возмущения против польских руководителей, в связи с недостатком продуктов и повышением цен, возобновились в июне 1976 года и в июле 1980 года. О таких делах русских властей в свое время говорил А. М. Горький в своей брошюре «О евреях», изданной в 1919 году Петроградским Советом рабочих и красноармейских депутатов:

«Если вся эта проповедь ненависти не принесет плодов позорных и кровавых, то только потому, что столкнется с равнодушием русского народа к жизни… Но если равнодушие будет возмущено усилиями проповедников ненависти — еврейство станет перед русским народом, как племя, обвиненное во всех преступлениях. И не впервые еврей будет поставлен виновником всех бед русской жизни, он уже неоднократно являлся козлом отпущения за грехи наши… Освободительное движение странно заканчивалось еврейскими погромами».

В наше время в «Правде» была помещена статья Большакова, в которой он писал:

«По сценарию «тихой контрреволюции», разработанному в США, в частности Гудзоновским институтом, международному сионистскому концерну в событиях 1968 года в ЧССР была отведена не последняя роль. В его задачи входил, в частности, захват органов печати и других средств массовой информации Чехословакии. Сионистский центр осуществлял конкретное руководство этой операцией». (19.02.1971 г.)

Так же, как на процессах 1936–1938 гг. революционеров-ленинцев оболгали в связях с немецкими фашистами, так же и в Чехословакии, этом советском сателлите, подлинных революционеров-коммунистов, таких как Гольдштюкер, Пеликан, Шик и другие, стремившихся к очищению социализма от великодержавного национализма и реакционного бюрократизма, обвинили в «тихой контрреволюции» и в связях с сионизмом, к которому они никогда не принадлежали, и которых причислили к сионизму только потому, что они евреи.

Весь опыт советских органов государственной безопасности по подготовке процессов и вынужденных признаний, разоблаченный на XX и XXI съездах, теперь вновь используется в делах по обвинению евреев в их связях с международным империализмом.

От всех, прошедших по процессам в Ленинграде, Риге, Кишиневе, Одессе, Свердловске, требовали участвовать в спектаклях по заранее разработанным органами КГБ сценариям.

Во всей антисионистской кампании обращает на себя внимание, прежде всего, несоответствии тех средств, какие привлечены советской пропагандистской машиной против сионизма, и тем местом, какое сионизм фактически занимает в мировом балансе политических сил. Это раздувание роли сионизма — одна из наиболее характерных особенностей антисемитской кампании в СССР…

«Международная сионистская корпорация… представляет собой одновременно и одно из крупнейших объединений финансового капитала, и международный шпионский центр, и налаженную службу дезинформации и клеветы», — пишет газета «Правда» от 18.02.1971 года, не приведя ни одного доказательства для подкрепления этой инсинуации. Сионизм изображается, как какая-то сверхнациональная сила, которая управляет капиталистическим миром и направляет его политику.

«Прослеживая связи крупных монополистических группировок, мы видим, как тесно переплетаются их интересы. Банк братьев Лазар делит прибыли от ближневосточной нефти с группировками Рокфеллеров, Морганов, «Кун, Лэб энд компани», тесно сотрудничает с западногерманскими дельцами и банкирами через систему участия в различных предприятиях Израиля. Общие барыши предопределяют и их общую, обусловленную страстью к наживе, ненависть к народам арабских стран, производящих нефть и стремящихся к тому, чтобы самим распоряжаться собственными богатствами», — пишет газета «Правда» от 18.02.1971 г.

Слово «прослеживая» тут приплетено для того, чтобы придать статье видимость научного, кропотливого исследования. На самом деле все это написал автор для того, чтобы подчеркнуть понятную для темных масс страсть евреев к наживе и их ненависть к другим народам. Для подтверждения этого он привел несколько фамилий крупных банкиров, которые смахивают на еврейские, причислил их всех на этом основании к клике сионистов, сослался на их связь с германскими монополиями (где-то он услышал, что капиталисты одной страны связаны с капиталистами других стран) и с Израилем — и фальшивка сделана. Но ложь неминуемо всплывает на поверхность. После того, как советское руководство стало активно привлекать американский, немецкий, английский и французский капитал для реконструкции технически отсталой советской промышленности, стало известно, что в этом деле участвуют крупные монополии и банки, возглавляемые теми же фамилиями: Рокфеллерами, Морганами, Лазарами и др., которые, по словам Большакова, раньше плели сионистскую паутину вокруг СССР и которые теперь вдруг стали нашими друзьями и выступали в США за распространение на СССР принципа наибольшего благоприятствования в торговле. Оказывается, эти капиталисты никогда сионистами не были, а большинство из них не были даже евреями.

Все антисемиты стремились доказать опасность «всемирного еврейства». Особенно эту мысль популяризировали Гитлер, Геббельс, Розенберг.

Обвинение советской печатью сионистов в том, что в их руках сосредоточена почти вся печать империалистических государств, подозрительно совпадает с мерами, предусмотренными так называемыми «Протоколами сионских мудрецов». По поручению резидента Российской тайной полиции в Париже Рачковского, была сфабрикована агентом царской охранки Головинским фальшивка, названная им «Протоколы сионских мудрецов». Этими протоколами якобы предусматривались следующие меры для установления всемирного господства евреев: отмена золотого стандарта, овладение мировой прессой, насилование арийских девушек и т. п.

В 1919 году французская полиция установила, что эти протоколы придумал Головинский. В 1920 году английский журналист Грейвс установил, что для этой фальшивки Головинский использовал памфлет, направленный против Наполеона III, написанный французским эмигрантом Морисом Жоли. В августе месяце 1921 года английская газета «Таймс» напечатала длинные выдержки из этого памфлета, а рядом дала выдержки из «Протоколов сионских мудрецов» и таким образом была установлена полная аутентичность этих документов. Фальшивка была разоблачена.

Тем не менее, эта фальшивка была использована гитлеровской пропагандой для травли евреев. В настоящее время эти «Протоколы» широко распространяются в арабских странах. Такую же фальшивку, немного модернизированную, распространяет советский коммунист Емельянов по самиздату.

Не много же фантазии у черносотенцев всех стран, если для травли евреев они прибегают к одной и той же фальшивке! Наши доморощенные черносотенцы нового советского образца, чтобы придать антиеврейской кампании приличный вид, назвали ее антисионистской, а для того, чтобы придать ей необходимый размах, связали ее с международным империализмом.

Острее всех антисемитов преподнес этот вопрос Ю. Иванов. По мнению Ю. Иванова, чтобы успешно ликвидировать на земле эксплуатацию, надо уничтожить евреев — нацию эксплуататоров. Это что-то новое в теории коммунизма.

Почему же Ленин не выдвинул такую задачу перед Коминтерном? Может быть, тогда евреи-сионисты еще не обладали миллионами и миллиардами? Почему он рассматривал их как обыкновенных националистов? Или, может быть, Ленин по своей слепоте не обратил внимания на такой выдающийся факт мировой политики, и честь этого открытия принадлежит сегодняшнему руководству компартии СССР?

Некоторые журналисты, однако, подходят к этому вопросу не так однобоко, как Ю. Иванов. Так, например, в «Литературной России» от 22 января 1971 года было написано:

«Есть ли в этой ненависти сионистов к коммунистам что-нибудь исключительное, свойственное только им? Пожалуй, нет: с не меньшей ненавистью к марксистско-ленинскому учению относились и относятся все буржуазные националисты, видящие в интернационализме ленинцев смертельную угрозу для своих националистических устремлений». (А. Куров, «Обыкновенный сионизм»).

Ну, а если это обыкновенный национализм, так для чего же так намеренно-остро нагнетаются страсти именно против еврейского национализма? А, скажем, не против великорусского? Или он менее опасен для марксистско-ленинского учения, чем сионизм?

Великорусский национализм, как мы продемонстрировали на большом числе фактов, подорвал позиции коммунизма в стране, где пролетариат пришел к власти, где для победы коммунизма были принесены миллионы жертв, а сионизм является для коммунизма только мифической угрозой, созданной воображением таких явных черносотенцев, как Ю. Иванов, Емельянов, Скуратов, Бегун, Евсеев и др., замаскированных под интернационалистов. То, что сионизм является буржуазно-националистическим течением, доказано еще давно Лениным и другими марксистами. Но вот идея сделать основной базой сионизма не национализм, а международный империализм, а самих сионистов изобразить идеологами и ведущими лидерами империализма могла придти в голову только оголтелым черносотенцам.

Факты говорят за то, что сионизм после революции в России потерял почву среди трудящихся евреев, поскольку политика обособления евреев, проводимая царским правительством, прекратилась, и евреи начали ассимилироваться с окружающим их коренным населением, что свидетельствует о том, что сионизм может развиваться только на базе антисемитизма, как оборонительная против него форма.

Ю. Иванов утверждает, что сионисты во всех странах, и в СССР, являются пятой колонной американского империализма, «наиболее могущественной в данный исторический период империалистической державы».

По Иванову выходит, что стремление евреев выехать в Палестину является показным. На самом деле они используют эту маскировку только для вербовки шпионов и диверсантов в пользу американского империализма.

После опубликования в газете «Известия» от 4 марта 1977 года открытого письма С. С. Липавского о подпольной деятельности сионистов в СССР, обвинение их в контрреволюции приняло открытую официальную форму. Говоря о деятельности подпольщиков-сионистов, Липавский писал:

«…у этих лиц… была единая платформа и единый руководитель американская разведка и зарубежные антисоветские организации».

И дальше:

«В целях нагнетания напряженности в отношениях между США и СССР, А. Лернер предложил организовать негласный сбор информации о тех советских учреждениях и предприятиях, которые работают на оборону, с тем, чтобы убедить западные фирмы под этим предлогом прервать поставку технического оборудования в СССР…»

В этих обвинениях сионистов поставлены все точки над «и».

В СССР растет движение за соблюдение прав человека. О. С. Липавский объявляет сионизм основной базой этого движения.

«Главная их (сионистов) задача заключалась в том, чтобы оклеветать советский строй, дружбу народов СССР, создать шум «об отсутствии демократических свобод» и сеять зерна национальной розни… Ими руководило желание подогреть эмиграцию из СССР и стремление подорвать устои советской власти». («Известия», 4 марта 1977 г.)

В июле месяце 1978 г. А. Щаранский предстал перед судебной коллегией Верховного суда РСФСР по обвинению «в измене родине в форме шпионажа, оказания иностранным государствам помощи во враждебной деятельности против СССР и в проведении антисоветской агитации и пропаганды».

После того как газета «Известия» от 4 марта 1977 года опубликовала статью Липавского о связях Щаранского с американской разведкой, не приведя никаких доказательств, президент США Д. Картер, как об этом сообщило американское радио, послал Л. И. Брежневу послание о том, что он лично проверил, является ли Щаранский агентом ЦРУ, и установил, что последний никогда агентом американской разведки не был.

Лауреат нобелевской премии мира академик А. Д. Сахаров сообщил корреспондентам иностранных газет в Москве, что в ходе судебного разбирательства ни один из фактов обвинения Щаранского в шпионаже не подтвердился. Именно поэтому устроителям суда пришлось так же, как на процессе над А. Гинзбургом, происходившем в Калуге одновременно с судом над Щаранским, сделать судебные спектакли закрытыми. Представители советской и иностранной прессы, друзья, родственники и даже мать Щаранского в зал суда допущены не были.

Процессы над Щаранским, Гинзбургом и Пяткусом вызвали широкую волну протестов среди ученых, писателей и деятелей культуры и искусства западных стран. Группа ученых, готовившихся для участия в симпозиумах в Советском Союзе, в знак протеста против процессов над инакомыслящими отменила свои поездки в Советский Союз. В демонстрации протеста против процессов Щаранского, Гинзбурга и Пяткуса, устроенной в Париже, объединились такие противоположные течения как коммунисты, социалисты, радикалы и сионисты. В колоннах демонстрантов рядом несли красные и бело-голубые знамена. Такая же картина была в других городах Франции.

В сенате США, английском, канадском, датском и других парламентах, со стороны политических деятелей, ученых, писателей, деятелей культуры и искусства разных стран широкий отклик и поддержку получило предложение о бойкоте олимпийских игр в Москве, в 1980 году, в знак протеста против указанных процессов. Что же противопоставил Советский Союз такой мощной волне протеста, скрытой от советских трудящихся, против процессов над инакомыслящими в СССР?

На Западе создалось впечатление, что если такое мощное государство, как СССР, боится сделать суды открытыми, гласными, допустить на процессы в любом количестве иностранных корреспондентов, предоставить любым иностранным адвокатам возможность вести защиту советских подсудимых, — то это говорит лишь о том, что процессы проводятся с целью подавления в стране всякой оппозиционности, говорит о страхе правительства, цепляющегося за власть любыми неблаговидными средствами.

Следует также отметить, что волна протестов, обрушившихся на Советский Союз, побудила советских руководителей изменить те цели, которые они преследовали судом над Щаранским.

Если статьей Липавского всячески выпячивался вопрос об ответственности евреев Советского Союза за их связи с американским империализмом и американской разведкой, о намерении сионистов создать из советских евреев пятую колонную, то заключительная статья о процессах, опубликованная газетой «Правда», явно отошла от такого направления процесса. Следующая цитата из статьи в газете «Правда» от 15.07.78 г. «По заслугам» подтверждает, что процесс Щаранского под давлением извне получил другое направление:

«Антикоммунисты и противники разрядки, которых не так уж мало на западе, с радостью подхватили злобные измышления Щаранского, широко использовали их в антисоветской, антикоммунистической пропаганде. А заодно попытались превратить враля и клеветника в «борца за права угнетенных советских людей».

Значит, Щаранский добивался не того, чтобы создать в СССР пятую колонну, как это вытекает из письма Липавского, а для карьеристских целей. Оказывается, не он со своими друзьями использовал советских евреев для подрыва мощи Советского Союза, а он сам был использован противниками разрядки напряженности.

Ни одним словом эта статья не напомнила читателю о том, что Щаранский еврей. Щаранский хотел уехать на Запад, писал автор статьи, тогда как на самом деле он добивался разрешения на выезд в Израиль. Таким образом, статья смазала вопрос о национальной стороне деятельности Щаранского, в противоположность антиеврейской направленности письма Липавского.

Для характеристики атмосферы, царящей в так называемых интернационалистских советских, партийных и научных кругах, которые руководят кампанией против сионизма, мы предлагаем читателям краткий обзор состоявшейся в Москве, в 1976 году конференции, отчет о которой был напечатан в журнале «Евреи в СССР». Конференция была созвана комиссией, созданной в соответствии с решением Политбюро ЦК КПСС, летом 1972 года, при секции общественных наук Президиума академии наук СССР, для «координации исследований, посвященных разоблачению и критике истории, идеологии и практики сионизма».

В конференции «по проблемам усовершенствования методологии научной критики и политики сионизма» участвовали все гуманитарные институты академии наук СССР.

На конференции с вступительным словом выступил академик Гафуров, затем была проведена дискуссия, в которой приняли участие: зав. отделом института востоковедения АН СССР (установочный доклад) А. Н. Киселев, представитель института США и Канады А. Кислов (второй докладчик), представитель института международного рабочего движения АН СССР Л. Я. Дадиани, главный редактор журнала «Народы Азии и Африки» АН СССР (третий докладчик). В прениях выступили: Брагинский от института философии АН СССР, Е. Д. Модржинская доктор юридических наук, Л. Я. Моржарян от института этнографии АН СССР, профессор И. А. Крывелев, академик М. Н. Коростовцев, Г. П. Никитина из института Африки, Соколов и другие.

Во вступительном слове академик Гафуров сказал, что конференция не является секретной, но в то же время он предупредил, что с распространением сведений об этой конференции надо быть осторожными. Далее Гафуров сказал, что «сионизм серьезный противник, приносящий огромный вред», и тут же подчеркнул, что «здесь мы должны обсуждать его в спокойной обстановке». Нужно сказать, он делает упор «не на том, что было, а на том, что надо сделать». Основной докладчик А. Н. Киселев отметил, что если «одни советские авторы недооценивают влияние сионизма, то другие его явно переоценивают». Хотя «в целом сионизм отражает интересы монополистической буржуазии», нельзя абсолютно отождествлять сионизм и фашизм. «Такая полная идентификация ведет к отрыву евреев от единого мирового революционного процесса». К тому же результату, говорил Киселев, приводит и «присущее отдельным советским авторам стремление универсализировать термин «сионистский ультраимпериализм». Представляя сионизм «главным врагом всего человечества», Киселев возражает против оперирования таким термином как «сионистский капитал». К концу доклада Киселев говорил о причинах эмиграции евреев. «Не следует, — говорил он, — буквально все валить на сионизм». «Среди части евреев, как и среди других этнических групп СССР» существуют «националистические пережитки», «устойчивые мелкобуржуазные настроения».

Почему же все-таки эмигрируют одни евреи? — спрашивает Киселев и отвечает: во-первых, говорит он, большей частью уезжают евреи из Западной Украины, Прибалтики, то есть, из тех мест, которые пока еще не освоила советская пропаганда. Во-вторых, дореволюционное еврейство, говорит он, не имело мощной пролетарской прослойки, и среди них преобладали мелкобуржуазные националисты (!). И, в-третьих, евреи в СССР имеют большие связи с заграницей, где проживают их родственники.

Киселев считает указанный перечень неполным. Он говорил, что необходим комплексный подход к сионизму в целом и, особенно, ко всему тому, что связано с проблемой эмиграции евреев. Необходимо, говорил он, провести исследования по этому вопросу, в которых бы приняли участие историки, философы, социологи. Борьба с сионизмом, сказал он, является государственной задачей, поэтому «необходима осторожность». «Надо добиться централизации процесса выпуска антисионистской литературы», «необходимо активнее пользоваться «правом вето» на подготовленные к печати «ошибочные рукописи». На докладе Киселева, как и на большинстве других выступлений, лежит печать двойственности. С одной стороны, он прекрасно понимает, что главной причиной эмиграции евреев является не влияние на них «империалистического сионизма», а давление советского антисемитизма, о чем он боится не только сказать, но даже подумать, чтобы не быть за это немедленно отлученным от церкви, то бишь, от науки.

С другой стороны, он также боится ответственности за неприличные формы антисионизма. Стремление сделать антисионистскую кампанию менее грубой, не так нарочито антисемитской, сквозит также и во втором докладе, сделанном на конференции А. Кисловым.

Отозвавшись неодобрительно о «тех советских авторах, которые отождествляют сионизм и еврейский национализм вообще», Кислов рекомендовал «усердно разоблачать миф о советском официальном антисемитизме, для чего, в частности, перестать смешивать «национальные чувства евреев» с национализмом, «то бишь с сионизмом…» Не употреблять терминов вроде «сионистский капитал» и тем более «всемирный сионистский заговор». Завершая свой доклад, Кислов сказал: «Как бы то ни было, надо писать аккуратно, без промахов, соблюдать баланс — в частности, не открывать шумных пропагандистских кампаний по поводу той или иной антисоветской акции сионистов».

Трудно поверить, что сталинские холуи почувствовали угрызения совести в связи с их участием в антисемитской кампании. Скорее можно понять их осторожность как попытку на всякий случай перестраховаться. Сходную с позицией Кислова позицию занял третий докладчик Дадиани. Он говорил: «О неадекватности терминов: «еврейский капитал» — «сионистский капитал»; «сионизм — детище иудаизма»; «сионизм есть фашизм». В подтверждение сказанного он сослался на еврокоммунизм. Брагинский выступил против термина «еврейская монополистическая буржуазия», согласился с тезисом, что «сионизм не тождественен фашизму», предупредил, что вообще «разоблачение национализма должно быть тактичным». В весьма деликатной форме пожурил «некоторых советских авторов, преувеличивающих силу сионизма». Потом он стал критиковать Евсеева, автора «неудачных статей».

Профессор Крывелев из института этнографии СССР сказал, что слабость нашей пропаганда среди евреев, прежде всего, состоит в том, что делается много глупостей благодаря безграмотности и невежеству, а также политической бестактности пропагандистов, вроде отождествления иудаизма с фашизмом, объявления государства Израиль теократией и т. п.

Академик Коростовцев обрушился на «дилетантов», на «разносчиков дешевого журналистского антисемитизма», на авторов хвалебных отзывов о книге Бегуна, отзывов, являющихся «позором для нашей публицистики и научной мысли». Саму книгу Бегуна «Ползучая контрреволюция» назвал антисемитской и в не менее резких выражениях отозвался о статье Евсеева в сборнике «Борьба идей».

После выступлений докладчиков и особенно после выступавших Брагинского, Крывелева и Коростовцева страсти накалились. Группа антисионистов-экстремистов заявила, что «никакой тактической критики здесь быть не должно». Яснее всех выразил настроение этой группы Соколов: «Сионизм наш враг в третьем мире, и бесполезны всякие попытки «расколоть сионистское движение» — это на редкость сплоченный противник, и потому нечего с ним церемониться. На войне, как на войне».

Проведение конференции в таком составе, который охватывает всех журналистов, занимающихся антисионистской пропагандой, выступление на этой конференции представителя партийных кругов Гафурова и докладчиков с противоположной позицией, ставили целью выработать некий пропагандистский баланс, который бы, с одной стороны, не вел к снижению накала борьбы против сионизма и, в то же время, с другой стороны, не давал повода внутри СССР и на Западе обвинить советское государство в антисемитской политике. Такое лицемерное балансирование вызвало у большей части присутствовавших на конференции журналистов отпор, что побудило руководство конференции свернуть ее работу, не доведя до конца возложенную на них миссию.

Если в 1976 году на указанной конференции была сделана попытка «сбалансировать» советскую антисионистскую политику, то с октября 1977 года «появились явные признаки усиления активности правой национал-шовинистической группы», пишет С. Лукин в статье «Новый поворот старой темы», опубликованной в журнале «Евреи в СССР», № 17.

«До последнего времени, — писал тот же Лукин, — эта группа не имела особой силы, однако сейчас ситуация меняется. Так, Герман Рыжиков, член КПСС, долгое время бывший безработным из-за своих крайних высказываний о «всемогуществе сионистского подполья в СССР», стал в начале сентября заведующим международным отделом журнала «Человек и закон». Петр Полиевский, крупнейший идеолог «почвенничества», был назначен заместителем директора института мировой литературы АН СССР».

Если в 1976 году на конференции докладчики и выступавшие в прениях критиковали Бегуна, Евсеева и др. за отождествление сионизма с фашизмом, то в октябре 1977 года «в русскоязычном журнале «Радуга», выходящем на Украине, опубликована статья того же Евсеева, доказывающая, что сионизм есть самая опасная разновидность фашизма».

Если в 1976 году на конференции Гафуров ставил вопрос о том, что «может быть, надо исправить недостатки книги Бегуна «Ползучая контрреволюция», то в октябре 1977 года Бегун издал новую книгу «Вторжение без оружия» тиражом 150000 экземпляров и по самой дешевой цене, в которой повторяются не только идеи его предыдущей книги, но делаются новые антисемитские выпады. 21 декабря 1977 года в центральном доме литераторов состоялся диспут на тему «Классики и современность». В выступлениях Петра Полиевского, Юрия Селезнева (ответственного работника издательства «Молодая Гвардия») и особенно Станислава Куняева (секретаря московского Союза писателей) открыто говорилось о том, что «этнически (!) чуждые элементы» (читай — евреи, а чтобы не сомневались, приводился пример — Э. Багрицкий) искажают русскую классику, деформируют русский язык, похабят «все великие русские духовные ценности». «Сейчас в разгаре, — воскликнул Ю. Селезнев, — третья отечественная война, в которой не должно быть пощады врагу.» «Добро должно быть с кулаками», — говорил Куняев. В связи с изданием в 1977 г. книги Бегуна «Вторжение без оружия», группа евреев обратилась в президиум Верховного Совета СССР с просьбой пересмотреть вопрос о распространении взглядов Бегуна, враждебных еврейскому народу, как противоречащих статье 52 Конституции СССР. Они писали: «Сопоставление книги Бегуна со стенографическим отчетом по делу Бейлиса (Киев, т. 1, 2, 3, 1913 г.) показало детальное совпадение всех основных обвинений по адресу еврейской религии и евреев, совпадение использованной терминологии, совпадение основных приведенных текстов и их толкований».

Подписавшиеся обратили внимание президиума Верховного Совета на то, что тогда «крупнейшие ученые России: академик Коковцев, профессора Троицкий, Тихомиров, Глаголев и раввин Мазе, выступавшие в качестве экспертов на процессе (Бейлиса), полностью опровергли обвинение против еврейской религии и еврейских религиозных книг».

Ответа от Президиума Верховного Совета СССР не последовало, а книга Бегуна «Вторжение без оружия» продолжает распространяться. Обвинение сионистов СССР в том, что они являются пятой колонной империализма, несет с собой большую опасность для евреев Советского Союза. Отличить еврея трудящегося от еврея сиониста невозможно, и при необходимости можно всех евреев СССР причислить к пятой колонне. Ю. Иванов отстаивает мысль, что положение еврейских трудящихся, в частности, было одинаковым с положением русских рабочих в царской России. По моему убеждению, утверждать, что «судьбы евреев столь же незавидны, как и судьбы народов, среди которых они жили», значит не только намеренно, в угоду низменным антисемитским устремлениям извращать факты прошлого, но и сознательно вставать на позиции расизма. Это значит сознательно игнорировать факты средневековых преследований евреев, сжигание их на кострах, как еретиков; факты, бывшие в царской России, и факты недавнего прошлого, бывшие в гитлеровской Германии, когда для евреев были установлены определенные районы для жительства, так называемые гетто, когда против евреев устраивались погромы, когда было организовано тотальное уничтожение евреев в рвах Бабьего Яра, Одессы, Симферополя, Керчи и др. и в газовых камерах Освенцима, Треблинки, Майданека и др. Неверно утверждение Иванова, что подчеркиванием факта о преследовании евреев «воспитывается затаенная неприязнь ко всем и вся». Никто, кроме оголтелых шовинистов, не бросался обвинениями против русского, немецкого, украинского и др. народов в преследовании евреев. Антисемитизм всегда насаждался и насаждается сейчас в СССР сверху.

Владимир Ильич Ленин писал о преследованиях, которым подвергали евреев, а Иванов, вопреки фактам, стремится выгородить царское правительство и доказать, что судьбы народов, населявших Россию, были одинаковы. Ленин писал:

«То же самое относится к наиболее угнетенной и затравленной нации, еврейской… Из 10,5 млн. евреев на всем свете немного больше половины живет в Галиции и России…, держащих евреев… в положении касты». (ПСС, том 24, стр. 122)

Иванов в своем «научном» труде пишет, что тот, кто подчеркивает затравленность евреев при царизме, тот расист.

Кто же в действительности расист: Ленин или Иванов? Бесспорно, сионисты, как и всякие другие буржуазные националисты, в частности, как и великорусские националисты, твердят о превосходстве и исключительности своего народа. В этом отношении все националисты сделаны на одну колодку. Но то, что можно русским или немцам, или англичанам, или арабам, то есть большим нациям, того нельзя малым народам, и тем более евреям.

Но если при содействии ивановых, бегунов, евсеевых, скуратовых, селезневых, куняевых, шевцовых, ладейкиных национализмом заразятся трудящиеся России, то это представит большую опасность для многонациональной страны, для социализма. От этого предостерегал Ленин, и именно от этого отошел Сталин, и потому стали возможны публикации таких книг как «Осторожно сионизм», «Ползучая контрреволюция», «Вторжение без оружия» и др.

Для чего Иванов так подробно и настойчиво проводит в своей книге идею «о равности в страданиях»? Это делается им для того, чтобы внушить русскому народу, что сегодняшние жалобы евреев на их неравноправное положение в Советском Союзе не случайны. Такое недовольство якобы заложено в природе евреев, привыкших проливать слезы по поводу их положения среди других народов. Таким путем заранее и одним махом отвергаются все жалобы на дискриминацию евреев в СССР. В царской России евреи были обособлены, и это было официально закреплено существованием гетто. В наше время они по вине советского руководства вновь обособлены от коренного населения, но факт их обособления официально отрицается. Именно поэтому борьба с антисемитизмом стала почти невозможной, она стала неизмеримо сложнее, чем это было при монархии. При царском правительстве существовало общественное мнение. Были возможны протесты, публичные высказывания, как, скажем, во время процесса Бейлиса в 1913 году, когда было напечатано выступление писателя Короленко и др. В Государственной Думе выступали депутаты от еврейских местечек с требованием о создании школ на еврейском языке, с разоблачением Пуришкевичей, Шмаковых, Замысловских, Марковых, и их поддерживали представители передовой русской интеллигенции, православной церкви, рабочих, представители социалистических партий.

Теперь, в нашей «самой демократической стране в мире», все это исключено. В Советском Союзе «общественное мнение» организовано государством и находится под контролем правящей партии. Печать, радио, телевидение, помещения для собраний и другие источники информации монополизированы, и всякие выступления, не согласные со взглядами руководства, запрещены, а их нарушители, как уголовные преступники, попадают в тюрьму.

При царском правительстве евреям был разрешен свободный въезд и выезд за границу, и это было логично, так как евреи признавались «чужими». В Советском Союзе выезд евреям, как, впрочем, и гражданам всех других национальностей исключительно затруднен.

В фашистской Германии выезд евреям также был запрещен, так как все они подлежали уничтожению. Выезд из Германии был возможен только при условии большого выкупа за каждого еврея. Лавры немецких фашистов не дают кое-кому в Советском Союзе покоя. Для выезда из СССР евреев, имеющих образование, был установлен выкуп, взимание которого официально не отменено, но действие которого приостановлено под нажимом мирового общественного мнения.

Шумиха, поднятая вокруг сионизма, по сути — вокруг еврейского вопроса с употреблением таких слов как «шабаш», «гвалт», «местечковый базар» и других слов из лексикона Пуришкевича, Шмакова, Маркова, царской полиции и других черносотенных источников, с помещением в газетах и «Крокодиле» унизительных карикатур, вызывает в темных элементах нашей страны злорадство и ненависть к живущими с ними рядом евреям.

Немало уже было таких антисемитских эксцессов в коммунальных квартирах, в автобусах, трамваях, а особенно в пригородных поездах. Вот, например, что писал Г. Ц. Свирский — бывший советский писатель, ныне эмигрировавший в Израиль — в московское отделение Союза писателей РСФСР:

«Пьяный в электричке вдруг сорвал досаду на мне:

Расселся как у себя в Израиле! Не дорезал вас Гитлер!

Я уже шесть раз водил таких, как он, в милицию, и шесть раз дежурные офицеры спрашивали меня: «Как запишем? Антисемитизм? Ну, этого у нас нет. Давайте запишем «дебоширил» или «приставал». Это для суда верное дело».

Нет сомнений в том, что таково указание руководства страны.

В книге «Источник опасного кризиса» В. П. Ладейкин пишет, что

«Все подлинно прогрессивные политики, ученые, художники любой национальности, в том числе и происходящие из еврейской среды, всегда высказывались, как это правильно подчеркивает советский ученый И. Брагинский, «за последовательно демократическое решение еврейского вопроса, путем добровольной, естественной ассимиляции». (изд. полит, литературы, 1973 г., стр. 33–34).

Со стороны массы евреев, как и со стороны массы русских и других народов, ассимиляция была и является сейчас процессом естественным. Но со стороны советского государства, а под его влиянием — и со стороны части населения коренных национальностей, начиная с послевоенных лет, стали создаваться препятствия для такой ассимиляции, стала проводиться политика обособления евреев, лишения их равноправного положения со всеми другими народами.

Дальше Ладейкин привел цитату из статьи Жаклин Адамар, помещенной в газете «Монд» в июле 1967 года:

«Нет, я не принадлежу к еврейскому «народу». Как большинство французских евреев, я принадлежу к французскому народу, который дал миру «Декларацию прав человека и гражданина», свободу рабам, статус гражданина евреям в 1791 году и «Я обвиняю» Эмиля Золя». (В. П. Ладейкин, там же, стр. 36).

Советский еврей до возрождения в СССР национализма и антисемитизма рассуждал точь-в-точь, как Жаклин Адамар. Он тоже чувствовал себя гражданином СССР, давшего миру социалистическую революцию, Ленина, полное равноправие всем народам.

Но между Жаклин Адамар и советским евреем, скажем, Свирским, различие состоит в том, что Ж. Адамар и сейчас продолжает пользоваться благами французской конституции, в то время как Свирский и подавляющая масса евреев СССР оказались в положении преследуемой национальности, а Ладейкин делает вид, что он не видит этой существенной разницы между положением евреев в демократических и в так называемых социалистических странах. Говоря о своем решении выехать в Израиль, Свирский писал:

«Каковы же… причины, которые заставили меня, человека русской культуры, более того, российского писателя и специалиста по русской литературе, ощутить себя евреем и принять необратимое решение уехать вместе с семьей в Израиль?» «В русском языке широко распространилось непонятное на первый взгляд словосочетание: «пятый пункт». «Казалось бы, ничего особенного сей канцеляризм не означает: пятый пункт издавна существующей анкеты — это национальность. Но кому не известно, когда о ком-либо говорят: «Он с пятым пунктом…» или «у него пятый пункт», никто не переспрашивает, о чем речь. Ни русский, ни украинец, ни армянин, все в курсе дела».

Упор в анкетах на «пятый пункт», подчеркивание национальности в паспорте, при приеме на работу уже само по себе явление антидемократическое и характеризует отношение советского государства к национальному вопросу. В демократических странах уже давно нет такого вопроса ни в каких официальных документах. Журналист М. Байтальский очень метко охарактеризовал влияние паспортной системы на выявление национальности, на затруднение процесса ассимиляции вообще и евреев в особенности. Он пишет:

«Выясняется: чтобы еврею в наши дни стать русским (как это было при царе) недостаточно ассимиляции в языке, культуре, имени, обычаях и даже в национальном самосознании. Мало знать русский язык, как все. Мало проклинать Голду Меир, как все. Надо еще что-то. Когда ассимиляция, несмотря на всю полноту, оказывается недостаточной, то тут есть над чем поразмыслить.

До введения паспортной системы фактически дело обстояло так, что каждый желающий мог объявить себя гражданином СССР без национальности. Государство не занималось уточнением этой стороны вашей личности, оно лишь спрашивало, какой язык вы считаете родным. Так и сейчас ведется в ряде капиталистических стран. Первая степень нарушения этого принципа — запись в паспорте «национальность», а из нее неизбежно вытекает и вторая — когда независимо от записи «русский» начинают интересоваться национальностью обоих родителей, выясняя, кто же из них еврей?

Где дошло до раскопок обоих родителей с целью установить чистоту расы, там уже чистый расизм». (М. Байтальский).

Одной из форм ассимиляции является брак русских, украинцев и других с евреями. В годы до второй мировой войны такие браки стали массовым явлением. Теперь количество таких браков резко сократилось, так как по отношению к детям от таких смешанных браков применяется дискриминация при приеме на работу, в университет и в другие места.

Свирский писал, что после его выступления на писательском собрании против антисемитизма в СССР «выход моих запланированных к изданию книг стал отодвигаться с году на год». «В 1968 году сразу же во всех издательствах, журналах и на Мосфильме были остановлены все мои книги, сценарии, рассказы».

В защиту Свирского пытались выступать секретариаты Союза писателей СССР, РСФСР и московской организации, но бесполезно. Издание книг Свирского запрещено. Но в это время «трижды изданы программные романы Ивана Шевцова, вызвавшие официальное осуждение», «или, к примеру, стихи юного Ивана Лысцова», изданы в издательстве «Московский рабочий» в 1969 году с восторженным предисловием А. Югова, в которых имеется такое двустишие: «А кто-то душу править хочет, смешно картавя в слове «Русь».»

В это же время Волго-Вятское издательство выпустило книгу В. Мишина «Общественный процесс», в которой тот приветствует решительное, на 1/3 сокращение — среди специалистов с высшим образованием — удельного веса евреев, а идеалом считает процентную норму, к тому же меньшую чем при Александре III.

При рассмотрении в комитете Партийного Контроля вопроса об антисемитизме, член Политбюро ЦК КПСС Пельше, разобравшись в сути вопроса, признал публичное обвинение, сделанное Свирским против главного редактора журнала «Дружба народов» Василия Смирнова в шовинизме и антисемитизме, правильным. Несмотря на это, Смирнов исключен из партии не был и даже не был снят с поста главного редактора журнала. В положении Свирского никаких улучшений, а Смирнова — ухудшений не произошло. Сановники высказали свое отеческое мнение, а практических выводов никаких не сделали.

«Я русский писатель, — писал Свирский в своем заявлении, — я был убежден в этом. Именно как русского писателя меня приняли в СП СССР. Но в 1965 году, когда я начал протестовать против антисемитизма главного редактора журнала «Дружба народов» Василия Смирнова, почтенные пожилые дамы из официальной комиссии вскинулись в ярости, теряя остатки почтенности:

«Как это может быть, чтобы русский писатель и — еврей?» (см. стенограмму общего собрания писателей Москвы от 20-ХII-1965 года).

«Я коренной россиянин, считал я, — писал Свирский, — но на меня взирали холодные отдаляюще-насмешливые глаза «к примеру, зав. культурой» Соловьевой, заявившей во всеуслышание, что она разделяет взгляды Василия Смирнова, и я видел в них, кто я…» (стенограмма общего собрания писателей Москвы от 20-ХII-1966 г.).

Официально наши сановники всюду утверждают: «У нас антисемитизма нет» (Косыгин). «Мы за последовательно-демократическое решение еврейского вопроса, путем добровольной естественной ассимиляции» (Ладейкин).

Практически, почтенные дамы из официальной комиссии вскинулись: «как это может быть, чтобы русский писатель и — еврей?» А завкультурой горкома КПСС Москвы Соловьева, смотря в глаза ассимилировавшегося по этому рецепту еврея Свирского, считавшего себя россиянином, напоминает ему своим взглядом, что он… жид.

Такова истинная картина взаимоотношений нации угнетающей и нации угнетенной. База для широкой ассимиляции евреев с коренным населением отсутствует. В силу этого такие подлинно ассимилировавшиеся евреи, как Свирский, вынуждены эмигрировать в Израиль, хотя Свирский прекрасно сознает, что в Израиле он не сможет стать писателем на языке иврит, то есть, не сможет обеспечить для себя сносную жизнь. Он едет в Израиль, чтобы оказаться не среди «чужих», а среди «своих».

Такова логика событий. Повышенное внимание к евреям и сионизму выросло только из великодержавных интересов советского государства.

Спрос вызвал предложение. На поверхность советской пропаганды всплыло большое количество «знатоков» еврейского вопроса, истории еврейского народа, сионизма, иудаизма и т. д. Во всех центральных газетах, в научных, политических и литературных журналах Москвы, Ленинграда, Киева, Минска и др. центров появились статьи и исследования по этим вопросам. Замелькали фамилии «ученых» и журналистов, сделавших себе на этих трудах карьеру. Большими сериями стали издаваться книги по дешевым ценам, брошюры и сборники статей под сенсационными заголовками, как, например, «Иудаизм без прикрас», «Осторожно — сионизм» и т. д. Вся эта идейная макулатура вывела советскую печать на первое место в мире, опередив черносотенные и гитлеровские издательства по выпуску антисемитской литературы.

Дотошное толкование о том, что такое евреи — нация, национальность, народность или еще что-нибудь такое, свидетельствует только о том, что авторы такого толкования исходят не из классовых, а из расовых побуждений. Подлинных ученых марксистов такой вопрос интересовать не должен. Честный политик может говорить об этом, как, скажем, говорили об этом Ленин или Каутский, только для того, чтобы определить линию социал-демократа в решении еврейского вопроса, не в смысле ликвидации евреев, а в смысле отношения к ним как к равноправному народу.

Все антисионисты интересуются вопросом о евреях не как ученые, а как шовинисты. В их задачу входит унизить евреев, а не выяснить вопрос по существу.

Ленин не рассматривал евреев как нацию именно с этой точки зрения, так как евреи с момента рассеяния не обладали своей территорией и общим для всех языком. А эти два условия — территория и язык — являются двумя составляющими общепризнанного понятия нации.

Почему Ленин был против сионизма, против консолидации всех евреев на территории Палестины? Нет ли здесь противоречия между его программным пунктом о самоопределении наций и его линией в еврейском вопросе?

Ленин считал, что мы живем в эпоху распада капитализма и мировой социалистической революции. Социализм же — это такой строй, который ведет к слиянию, а не к разобщению наций. Зачем же в этот отрезок истории отвлекать трудящихся евреев на создание своего национального государства? Образование такого государства может привести только к разобщению народов — евреев и арабов — в то время как задача коммунистов не разделять трудящихся разных наций, а создавать условия для их единства. Но, возражая против создания еврейского государства, Владимир Ильич предлагал такую национальную политику партии, которая до революции вовлекала бы трудящихся евреев в общепролетарскую борьбу с самодержавием и буржуазией, а после социалистической революции обеспечивала бы всем евреям-пролетариям равное участие в строительстве социализма наравне с русскими и с другими народами.

В соответствии с этой линией Владимира Ильича после Октябрьской революции, партия вела активную борьбу с национальными предрассудками и с великодержавным шовинизмом. Паспортная система, существовавшая при самодержавии, была отменена. Государство и все его органы и учреждения не спрашивали у своих граждан об их национальности. Все было направлено на то, чтобы обеспечить равноправие всех граждан, независимо от их национальности. Для процесса ассимиляции были созданы все условия. Ленин рассматривал паспортную систему как атрибут полицейского государства, ограничивающего свободу граждан. Об этом сказано в первом издании Малой Советской Энциклопедии, выпущенной в первые годы советской власти.

После введения в 1932 году паспортной системы в паспорт был записан вопрос № 3: «национальность владельца паспорта». Фиксация в паспорте такого вопроса находилась в полном противоречии с ленинской национальной политикой. Растущая дискриминация евреев, бытовой антисемитизм, отождествление «еврей сионист», ежедневные публикации в печати антисионистских статей и заметок, настраивающих население против евреев, привели опять, как и при самодержавии, к обособлению евреев и торможению процесса ассимиляции.

Появилось желание у евреев покинуть Советский Союз и эмигрировать в Израиль, хотя большинство уезжающих считают СССР своей родиной и отлично знают о тех трудностях, которые их ожидают в Израиле, начиная с климатических, языковых и др. Свирский в своем письме в Союз писателей сравнивает положение советского еврея, пожелавшего выехать в Израиль, с положением собаки из произведения еврейского писателя Шолом Алейхема. Он писал:

«У классика еврейской литературы Шолом Алейхема есть строки о собаке, зажатой дверью. Собаку пинают запоем, бьют палкой, улюлюкают, чтобы она пулей вылетела за дверь… И… одновременно ее притискивают дверью, чтобы не могла уйти от побоев. Чем сильнее пинки, тем сильнее прижимают дверью ее изувеченное тело.

Шолом Алейхем сравнивал собаку, зажатую дверью, с евреями России: в юности сравнение не казалось мне точным: в его время каждый желающий мог уехать, выправив себе паспорт в ближайшем полицейском участке. Что имел в виду писатель под давящей дверью? Черту оседлости? Классик предвидел будущее. Несчастной собаке, не пришедшейся ко двору, поддают сапогом. А другие, из соседнего ведомства, наваливаются на дверь посильнее, чтобы не выскочила. Чтоб бить и улюлюкать. Под ребра. В кровь. И давить, давить железной дверью. Какой высокий гуманизм!»

Такое может сказать человек, которого допекли. Все это происходит на глазах у так называемой советской общественности, и одновременно с этим перед всем миром решительно опровергаются все обвинения наших властей в антисемитизме.

Для доказательства того, что в СССР антисемитизма нет, привлекаются евреи, занимающие хорошо оплачиваемые посты, главным образом лица свободных профессий. Их вызывают к начальству и предлагают подписать документ, опровергающий обвинение наших властей в антисемитизме. Горе тому, кто откажется от подписи, он окажется в положении Свирского. В действительности такой метод доказательства ничем не отличается от метода сталинских чисток. На таком лицемерии воспитываются наши журналисты. Работникам отделов кадров дается твердая директива не принимать евреев на разные должности и в разные организации, не передвигать их на высокие должности, а журналистам поручают опровергать такую практику. Такое двурушничество, осужденное ХХ-м и ХХII-м съездами КПСС, как разлагающее советских людей, опять введено в систему в СССР. Чего, например, стоят с этой точки зрения нижеследующие рассуждения автора «теоретической» статьи в газете «Правда» Помелова:

«У советских людей, естественно, вызывают негодование также действия антипатриотов, отщепенцев, которые представляют материалы для империалистических подрывных центров, вроде радиостанции «Свободная Европа» и «Голос Америки», помогают создавать поводы для клеветнической антисоветской шумихи за рубежом, пресмыкаются и угодничают перед недоброжелателями нашей родины». («Правда», 8 января 1971 года).

Формула «помогают создавать поводы» является поистине перлом. Смысл этой формулы состоит в том, что наша печать и пропаганда делает все, чтобы скрыть антисемитскую сущность советского руководства, а эти «отщепенцы» выдают материалы иностранным журналистам, чем «помогают создавать поводы» для разоблачения нашей пропаганды. Вот такого рода материалы, выдаваемые нашими диссидентами иностранным журналистам, наша юстиция называет секретными. То, что наши власти преследуют евреев, не дают им работать и не позволяют им выехать в Израиль, это его не трогает. А вот то, что евреи пытаются об этом сообщать мировой общественности и получить там защиту, это наш доморощенный теоретик называет антипатриотическими действиями. Кроме случая со Свирским приведу еще один пример такого антипатриотического поступка. Артист Ленинградского балета В. Панов со своей женой, тоже балериной, подали в 1972 году заявление о выезде в Израиль. Панова немедленно уволили с работы, но в течение нескольких лет в Израиль выехать не давали.

В 1973 году, больше, чем через год после отстранения от работы, на квартиру Панова явился сотрудник милиции и спросил его:

— Почему вы не работаете?

— Меня уволили с работы. Я артист балета, а мне работу по специальности не дают.

— Вы можете заняться другой работой. Вы тунеядец. Предупреждаю вас, если вы в ближайшее время не начнете работать, будете привлечены к суду как тунеядец. Я пришел сообщить вам об этом.

«К каким гнусным методам, — писал Помелов, — прибегают недруги, чтобы дискредитировать страну Советов и подорвать классовый характер социалистического патриотизма, показывает также развернутая силами международного империализма и сионизма кампания за выезд советских граждан еврейской национальности в Израиль. Известно, что эти граждане родились, выросли и получили образование в СССР, имеют здесь широкое, равное со всеми членами советского общества право и возможность заниматься любой общественно-полезной деятельностью. Но империалистическая пропаганда твердит, будто их «родина — это Израиль», будто «нерасторжимыми узами связаны все евреи».

Между тем совершенно очевидно, что интересы евреев-трудящихся, гражданами какой бы страны они не являлись, противоположны интересам евреев-магнатов капитала, банкиров, предпринимателей, где бы они не обретались». («Правда», 30.01.1971 г.)

Изложенная концепция — насквозь националистическая, антидемократическая и антимарксистская. Автор обвиняет сионистов в том, что они «подрывают классовый характер социалистического патриотизма». Такая глубочайшая «теоретическая» мысль не имеет ничего общего с марксизмом. Если в стране действительно существует классовый, а не националистический патриотизм, если трудящиеся независимо от национальности полностью равноправны, то как это сионизм, или даже империализм, могут подорвать такой патриотизм?

Чем евреи, желающие выехать в Израиль, подрывают классовый патриотизм?

Да только тем, что таким образом развеивается легенда о классовом единстве всех трудящихся СССР, или, как у нас теперь говорят, о морально-политическом единстве советского общества. На деле же получаются так, что, независимо от классового родства трудящегося еврея с трудящимся русским, национальное их различие является причиной их неравноправного положения. Вот чем подрывается классовый характер социалистического патриотизма, а не тем, что евреи желают выехать в Израиль.

Артисту Панову угрожают, что если он не пойдет работать грузчиком, его объявят тунеядцем и будут судить, а «теоретик» марксизма Помелов декларирует, что евреи в СССР имеют «все права и возможности заниматься любой общественно-полезной работой».

Помелов говорит о евреях, как о гражданах второго и даже третьего сорта. Разве не режет слух демократа такая его фраза: «Известно, что эти граждане родились…» и т. д. Кому это известно? И что значит слово «эти» граждане? И, наконец, какое имеет значение, где родились «эти» граждане? Что, они крепостные помещика Помелова? Это типичное антидемократическое представление о правах граждан любой нации свободно избирать себе местожительство, провозглашенных еще Великой Французской революцией и подтвержденных советской конституцией, правами, о которых говорил и писал Ленин.

Это относится не только к евреям.

Волею вот таких «ученых» держиморд у нас в стране укоренились иные представления о правах граждан СССР. Наш доморощенный теоретик марксизма изобрел новую особую «демократию», по которой места жительства для себя выбирает не каждый гражданин, а государство.

За последние годы на совещаниях по европейской безопасности, в палате представителей и сенате конгресса Соединенных Штатов Америки, а также в парламентах западных стран все чаще и чаще раздаются голоса с требованием о свободном обмене информации между странами Востока и Запада, о свободе эмиграции и иммиграции и о других правах человека. Эти требования выставляются Западными странами, как условие разрядки напряженности между Востоком и Западом.

Советская печать, советские официальные представители в ООН на совещаниях по европейской безопасности и др. местах отвергают эти предложения и квалифицируют их как вмешательство во внутренние дела СССР. Советская официальная пропаганда утверждает, что СССР самая свободная и демократическая страна в мире.

На этом основании советская дипломатия считала себя вправе активно вмешиваться во внутренние дела таких стран как Греция, Испания, Португалия, Чили, Южная Африка, Родезия и другие, нарушающие на своих территориях права человека.

Советские представители в ООН вносили на рассмотрение ассамблеи предложения о применении санкций против расовой политики Южной Африки, Родезии и Португалии и против жестоких репрессий, применяемых по отношению к своим политическим противникам в Греции, Испании, Португалии и Чили.

Между тем расовая политика советского государства по отношению к своим гражданам-евреям ничуть не менее опасна для международных отношений, чем расовая политика Родезийского правительства по отношению к неграм. Это видно из публикаций Бегуна, Шевцова, Скуратова, Емельянова и других, которые ничем не отличаются от пропагандистских произведений Розенберга и Геббельса.

Борьба с инакомыслящими в Советском Союзе не менее жестока, чем борьба с коммунистами в Греции, Испании и других государствах с режимом диктатуры.

Как показал ход событий за последние годы, Греция уже сумела перешагнуть через режим диктатуры. В Испании на наших глазах начался подъем демократического движения, и к настоящему времени уже окончательно опрокинут диктаторский режим Франко. Расправа, которую учинил Сталин против своих политических противников и ни в чем не повинных людей, схваченных по необоснованным подозрениям, не идут ни в какое сравнение с расправами, какие произошли в Чили.

И сейчас в Советском Союзе, в Чехословакии, на Кубе и в других социалистических странах сохраняются диктаторские режимы. Большое количество несогласных с существующим режимом людей продолжает содержаться в тюрьмах, лагерях и психбольницах. Количество их строго засекречено. Отношение к политическим заключенным продолжает оставаться жестоким. Больше того, советское государство судит и содержит своих политических противников как уголовных преступников и на этом основании утверждает, что в СССР нет политических заключенных. Такого лицемерия нет даже в таких странах, как Чили.

Отказ советских руководителей прислушаться к требованиям об отмене расового преследования евреев может привести к далеко идущим последствиям.

В гитлеровской Германии сначала против евреев применялись относительно мягкие меры принуждения, а закончилось это, как известно, тотальным уничтожением всех евреев. В Советском Союзе отношение к евреям также прошло уже несколько стадий, от кампании космополитизма, дела врачей — до подготовки выселения всех евреев в «новое гетто», акции, верно, не осуществленной в виду внезапной смерти Сталина, но полностью подготовленной, о чем имеется много компетентных свидетельских показаний.

Современное руководство Советского Союза следует по стопам Сталина, и кто может точно предсказать, куда могут завести нашу страну современные руководители, стоящие во главе государства?

Помелов перед лицом международной общественности берет на себя роль защитника «этих» граждан от империалистов и сионистов (упаси нас, боже, от таких друзей, а от врагов мы сами избавимся). Он боится, как бы «эти» граждане не попали в объятия евреев — «магнатов капитала, банкиров, предпринимателей» (ведь «известно», что сионисты все, как правило, миллионеры и миллиардеры), и потому он вместе со всеми великодержавниками решил не отпускать евреев в Израиль. Наши евреи! Что хотим, то и делаем с ними. Точь-в-точь, как у Шолом Алейхема с собакой. К сведению автора-теоретика, в Израиле живут не только банкиры, предприниматели, но и трудящиеся, и последних абсолютное большинство. И, вообще, какое право имеют держиморды нового, советского образца, брать на себя решение таких вопросов, в противовес советской конституции и «Декларации ООН о правах человека» подписанной СССР?

Антисемиты не хотят выпускать евреев, и вместе с тем не ставят вопроса о том, почему вдруг после 50 лет Октябрьской революции, возникло у евреев, особенно у молодых евреев, выросших при советской власти, желание покинуть СССР и уехать в Израиль? А дело все в том, что не евреи изменились, а изменилась, переродилась коммунистическая партия, ставшая вместо интернационалистской социал-националистической партией.

Перед евреями Советского Союза, так же, как было в царское время, три пути:

один путь — эмиграция в Израиль;

другой путь — вместе со всеми идейными коммунистами, оставшимися преданными ленинской партии, включаться в борьбу против великодержавников, добиваться путем реформ восстановления ленинской политики, в том числе свободы выбора места жительства;

третий путь — путь пресмыкательства перед великодержавниками, трусливого изменения «пятого пункта» и даже фамилии (взять фамилию жены) и т. д.

Допустим, что антисемитизма в СССР нет, что часть евреев под влиянием сионистской пропаганды устремились в Израиль. Почему советская власть должна отказать таким евреям в выезде в Израиль? Что, таким путем партия намерена излечить их от национализма? Почему евреев, наиболее активно добивавшихся права на выезд, арестовывают, содержат в тюрьмах и ссылке?

Из того тезиса, что евреи не нация, Ленин делал вывод, что путь преодоления еврейского вопроса лежит через ассимиляцию евреев с теми народами, среди которых они живут. Современные руководители и группка «ученых» черносотенного толка используют этот тезис для прямо противоположных выводов, что евреи — это отщепенцы, космополиты, люди без роду и племени, отталкивают их от ассимиляции и ставят их в положение чужих. Какое теоретическое или политическое значение имеет вопрос — являются ли евреи нацией или нет?

То, что в эпоху социалистических революций, когда нации, согласно учению Маркса, будут постепенно сливаться, наши «теоретики» дотошно докапываются: нация евреи или не нация, — свидетельствует об их антисемитской сущности. Статьями о сионистах заполняются ежедневно целые страницы центральных газет, издаются большим тиражом брошюры и книги. И в то же время в СССР нельзя достать книги по истории еврейского народа, об истории появления евреев в России, на Украине, в Белоруссии, а книги по этим проблемам, изданные в царское время и в первые годы советской власти, глубоко запрятаны. Так, например, в Большой советской энциклопедии, изданной в 1932 году, слову «евреи» было отведено 108 стр., а в энциклопедии последнего издания — меньше одной страницы.

Задаешься вопросом: к кому обращена шумная советская пропаганда о сионизме при одновременном умолчании о евреях? Может быть, к евреям Советского Союза? Но такая крикливая и однобокая кампания может достичь только обратных результатов, так как каждый еврей, даже самый русифицированный, не только понимает, но и чувствует нечестность целей такой пропаганды. Если же пропаганда обращена к русским и к другим нациям СССР, тогда ее однобокость, выпячивание только отрицательных моментов из истории и жизни евреев, умалчивание их роли в революционном движении России, в гражданской и отечественной войнах может преследовать только одну цель: озлобить против евреев другие народы СССР.

У нас не принято говорить и писать об активном участии евреев во второй мировой войне, хотя, как известно, из числа евреев, участвовавших в войне, 155 человек получили звание героя Советского Союза. По отношению к их численности в населении СССР их процент находится на втором месте после русских.

В местах захоронения десятков тысяч евреев, погибших от рук фашистов, таких как Бабий Яр, Одесса, Симферополь, Керчь и многих других, советскими органами не установлены памятники евреям — жертвам фашизма и запрещено установление таких монументов на средства, собранные евреями. Между тем, на могилах, где захоронены граждане других национальностей со значительно меньшим количеством жертв, такие памятники установлены, и не чинятся препятствия к их установлению.

Когда Красная Армия проходила по территории Польши, где, как известно, находились лагеря смерти, наши политорганы не проводили бесед с солдатами и офицерами на злободневную тему, как это было принято в Красной Армии с момента ее организации, об антисемитизме вообще и о преступной акции фашистов против евреев, в частности. Как бы евреи ни были отзывчивы на ассимиляцию, они весьма чувствительны к оскорблениям и унижениям их национального достоинства. Каждый еврей задумывается над вопросом, почему в обстановке особой активности советской печати, радио, телевидения и других средств массовой пропаганды по поводу опасности сионизма, когда в газетах печатались десятки и сотни заявлений, подписанные учеными и культурными деятелями — евреями и неевреями, — отрицавшими явление антисемитизма в нашей стране, и когда, наоборот, вся мировая печать и громадное количество прогрессивных деятелей Запада обвиняли наше государство в антисемитской политике, в нарушении прав человека, в частности, прав евреев — советские руководители молчали, ни один из них не выступил с разъяснением партийной политики по этому вопросу.

На пресс-конференциях в других странах советские руководители ограничиваются скупыми и формальными ответами на вопросы журналистов об отношении к евреям в Советском Союзе, чем только усиливают недоверие к честности их заявлений по этому вопросу.

Почему руководители партии ни разу не приняли евреев, подававших жалобы на антисемитизм, не заслушали их со всей внимательностью, соответствующей духу интернационализма, не создали авторитетной комиссии для рассмотрения жалоб, с опубликованием в печати итогов работы комиссии, как это принято делать в демократических странах и как это было принято при Ленине. Советские руководители находят время, чтобы обсуждать эти вопросы с Никсоном, Картером, Помпиду, Жискар Д'Эстеном, Брандтом, Вильсоном и другими деятелями капиталистических стран и не находят времени, чтобы обсудить эти вопросы с гражданами еврейской национальности своей страны.

Антисемитская политика наших властей льет воду на мельницу сионизма и как бы подтверждает правильность их основного тезиса о том, что евреи во всех странах мира и даже при социализме продолжают оставаться чужими, и что только в Палестине, на «исторической родине» евреев они могут обрести право на национальное достоинство, на жизнь, на образование и на работу по способностям.

Сионисты используют антисемитизм в нашей стране для проведения кампании за выезд из СССР в Израиль всех евреев и имеют в своей пропаганде успех внутри СССР и поддержку прогрессивных кругов мировой общественности. Наша лицемерная двурушническая политика в еврейском вопросе наносит большой вред престижу Советской страны как социалистическому государству.

30. Советский Союз и национально-освободительное движение

Советская пропаганда неизменно подчеркивает, что тактика КПСС в вопросе об отношении к бывшим колониальным и полуколониальным странам унаследована ею от Ленина.

Между тем в действительности советская политика в отношении стран третьего мира из революционной уже давно превратилась в империалистическую. Свою великодержавную политику советское правительство только маскирует под ленинскую политику поддержки национально-освободительных движений.

В настоящее время центр мировых экономических и политических противоречий сместился в бассейны Средиземного и Красного морей и Индийского океана. Здесь, как известно, сосредоточены основные запасы нефти, и именно здесь проходят самые короткие морские стратегические пути, связывающие страны Западного блока с этим, самым важным для них, районом мира. Сюда же, как свидетельствуют неопровержимые факты, приковано главное внимание советской внешней политики.

Невольное признание этой нашей заинтересованности проскользнуло в книге советского журналиста В. П. Ладейкина «Источник опасного кризиса».

«Средиземное море, — пишет он, — это «краеугольный камень в империалистической стратегии»… Советское присутствие в Средиземноморье, независимо от того, находятся ли советские военные корабли в черноморской акватории или за ее пределами, играет роль серьезного фактора, удерживающего империалистов от всякого рода военных авантюр в этом районе, в частности, от агрессивных действий против арабских государств.

…Наша страна добивается того, чтобы Средиземноморье стало не барьером между Европой, Африкой и Азией, а открытыми воротами для установления добрососедских отношений. И советская средиземноморская политика направлена именно на это». (В. П. Ладейкин, Политиздат, Москва, 1978 год, стр. 18–19).

Сосредоточение советских военных баз, военного флота в этом районе само является чистейшей авантюрой, ведущей к резкому обострению противоречий между Востоком и Западом.

Формула борьбы «за открытые ворота» — это старая формула британского империализма. Советский Союз держит свой флот в Средиземном море и в Индийском океане для тех же целей, для которых держат там свой флот другие империалистические государства. Каждая из сторон стремится обеспечить свое подавляющее влияние в этом важнейшем узле империалистических противоречий. Если Советский Союз стремится повлиять на ход национально-освободительного движения на африканском континенте и на арабском Востоке, то это, по ленинским нормам, следует делать не военными средствами, а путем подъема и революционизирования трудящихся масс в арабских и африканских странах, путем привлечения их на сторону социализма.

То, что Советский Союз идет тем же путем, каким идут империалисты, противопоставляя их военной мощи свою военную мощь, доказывает только то, что СССР преследует в этом регионе те же цели, что и империалистические государства. Проникновение Советского Союза на протяжении последних 30 лет в самый важный для западных империалистических стран район проходило под видом поддержки национально-освободительных революций — сначала в Израиле, затем в Египте, Судане, Сирии, Иране, Йемене, Сомали и Эфиопии.

Жонглирование такими понятиями, как поддержка прогрессивных режимов и, по мере провалов советской политики в одних странах, быстрое переориентирование ее на поддержку других стран этого региона, является достаточно убедительным свидетельством империалистической сущности советской политики, стремящейся во что бы то ни стало проникнуть и закрепиться в этом регионе.

Что такое прогрессивные режимы? Это не классовое, не марксистское, а в высшей степени расплывчатое понятие, и оно не имеет ничего общего с ленинской политикой поддержки революционной борьбы полуколониальных и колониальных стран против империализма. По прихоти советских руководителей и в зависимости от великодержавных интересов России одни страны из прогрессивных превращались в реакционные, как, например, Израиль, Египет, Судан, Сомали. Другие, наоборот, из реакционных превращались в прогрессивные, как Ливия, например. Отнесение страны к той или иной категории происходит не в зависимости от внутренних перемен в этих странах, а в зависимости от их отношений с Советским Союзом.

Посмотрим, какими соображениями Ленин рекомендовал руководствоваться коммунистическому интернационалу в отношении к колониальным и полуколониальным странам. К национально-освободительному движению Ленин относился как к резерву мировой пролетарской революции. Коммунисты поддерживают национально-освободительные движения не сами по себе, а как движение, ускоряющее процесс мировой социалистической революции.

Между тем современная политика СССР, прикрывающаяся флагом ленинизма, в отношении отсталых стран направлена на поддержку националистических режимов вне связи их с борьбой за мировую революцию. В тезисах по национальному и колониальному вопросам Владимир Ильич писал:

«По отношению к государствам и нациям более отсталым, с преобладанием феодальных или патриархальных и патриархально-крестьянских отношений, надо в особенности иметь в виду: …необходимость борьбы с духовенством и прочими реакционными и средневековыми элементами, имеющими влияние в отсталых странах». (Ленин, том 41, стр. 166).

Во всех арабских странах ислам обладает решающим влиянием на правящие слои и на трудящиеся массы. Так, например, в конституции Египта, принятой при Насере, записано:

«Арабская республика Египет — государство с демократическим социалистическим строем, основанном на союзе сил трудового народа. Ислам является государственной религией, арабский язык официальным языком, а основной источник законодательства — нормы мусульманского права». («Правда» 10-9-1971 г.)

Руководители Судана, Ливии, Сирии, Ирака, Алжира, Туниса и Сомали, не говоря уже о таких странах, как Иордания, Саудовская Аравия, Кувейт, Бахрейн, Марокко и Мавритания, также считают Коран единственной основой законодательства их стран.

Поддержка Советским Союзом так называемых прогрессивных режимов, основанных на мусульманском праве, находится в противоречии с ленинскими установками, изложенными им в тезисах к II конгрессу Коминтерна. Наша печать подстраивается к религиозной ориентации правящих кругов африканских и азиатских стран и призывает их к единству на почве национализма и ислама.

Когда в Иерусалиме, занятом Израилем, террористами была подожжена мечеть «Аль-Акса», «Правда» от 30-VIII-1968 года поместила «заявление ТАСС», в котором было записано:

«Советская общественность с возмущением узнала, что в арабской части Иерусалима… была подожжена мечеть Аль-Акса, являющаяся местом паломничества многих верующих и почитаемая как одна из мусульманских святынь».

Советское руководство, по указанию которого уничтожены сотни и даже тысячи церквей и мечетей, включая такие, как Иверская часовня на Красной площади и Храм Христа Спасителя в Москве, которые также являлись святынями православия, проливает слезы по поводу пожара в мусульманской мечети в Иерусалиме.

Можно спорить по поводу отношения большевиков к религии, но клерикальные государства нельзя считать современными, не говоря уже о национализме, который враждебен базисному принципу коммунистов интернационализму, т. е. общности интересов трудящихся вне религиозных и национальных различий. Руководство же КПСС не только не способствует борьбе против ислама в арабских странах, не только не нацеливает коммунистов арабских стран на борьбу за гражданское общество, а наоборот, само подстраивается под религиозные исламские формы государственного устройства арабов и поощряет на это арабских коммунистов. Мало того, КПСС даже подталкивает мусульманские круги в СССР на установление дружественных контактов с мусульманскими деятелями других стран.

Так, например, в газете «Известия» от 20-ХI-1973 года было помещено извещение под заголовком «справедливое дело арабских народов», в котором сообщалось о проходившей в Ташкенте 13–14 ноября 1973 года «конференции мусульманских деятелей СССР с участием мусульманских деятелей от Ливана, Ирака, Египта, Кувейта, Йемена, Ливии», на которой было принято «обращение ко всем мусульманам» против Израиля.

Указанными фактами подтверждается заинтересованность Советского Союза в арабских странах вне связи с их борьбой за национальное освобождение народов, — в котором, как известно, религиозные мусульманские круги не заинтересованы, — а только во имя своих великодержавных интересов. В четвертом тезисе Владимир Ильич писал об отношении коммунистов к крестьянским движениям в отсталых странах Востока. Вся наша политика в арабских, африканских и азиатских странах находится в полном противоречии с этим тезисом Ленина.

В то время как Владимир Ильич говорил о тесном союзе пролетариата Европы с революционным движением крестьян Востока, все социальные изменения в арабских странах происходили, как правило, без участия крестьянских масс, а только при помощи офицерского корпуса и наиболее привилегированных слоев средней буржуазии. О «приложении основных начал советского строя» в арабских странах не могло быть и речи. Во всех арабских странах коммунисты находились и продолжают находиться на нелегальном или полулегальном положении.

Там, где под давлением СССР арабские страны допустили существование у них компартий, сами компартии под давлением КПСС пересмотрели свою тактику в сторону поддержки националистических режимов и примирительной позиции в отношении ислама.

Никакой свободы агитации среди крестьян коммунисты арабских стран никогда не имели и не имеют сейчас, а только при этом условии Владимир Ильич считал допустимым поддерживать такие режимы.

Во всех арабских странах, в том числе и в тех, которые КПСС считает прогрессивными, не доведена до конца земельная реформа и не осуществлены демократические преобразования. Всюду установлены режимы личной диктатуры.

В пятом тезисе по национальному и колониальному вопросам Владимир Ильич ставит вопрос о недопустимости «перекрашивания» так называемых «освободительных течений в отсталых странах в цвет коммунизма».

Руководство КПСС делает как раз наоборот. Оно перекрашивает реакционные, пропитанные духом ислама течения в социалистические. Всюду и везде наша пропаганда, наше руководство подчеркивает общность политических интересов КПСС с социалистическими арабскими странами, приглашает их на съезды компартии СССР и посылает свои партийные делегации на съезды арабских и других стран. Ленин предупреждал в пятом тезисе против слияния компартий вот с такого рода партиями, как арабский социалистический союз, в основу программы которого положен Коран. Несмотря на это предупреждение Ленина, руководство КПСС, по требованию Насера, не возражало против роспуска компартии Египта и содействовало растворению ее в арабской социалистическом союзе, организации, которая полностью управлялась бывшим диктатором Египта Насером и нынешним Садатом.

На II-м конгрессе Коминтерна, после проведения дискуссии по тезисам Ленина, была окончательно сформулирована позиция коммунистов в отношении отсталых стран Востока:

«Мы как коммунисты лишь в тех случаях должны и будем поддерживать буржуазно-освободительные движения в колониальных странах, когда эти движения действительно революционны, когда представители их не будут препятствовать нам воспитывать и организовывать в революционном духе крестьянство и широкие массы эксплуатируемых. Если же нет налицо и этих условий, то коммунисты должны в этих странах бороться против реформистской буржуазии». (Ленин, том 44, стр. 248–244).

Хотя ни одно из указанных условий арабскими странами не выполняется, КПСС и компартии арабских стран, да и не только они, поддерживают режимы указанных государств как прогрессивные и даже социалистические. Реакционность этих режимов выявилась особенно наглядно после 19 июля 1971 года, когда коммунистами Судана была совершена попытка государственного переворота. Руководители так называемых прогрессивных арабских государств отреагировали резко отрицательно на вылазку суданских коммунистов. Так, например, руководитель Ливии полковник Кадафи заявил, что участники переворота являются агентами Москвы и Пекина. Президент А. Садат, который тогда был еще нашим верным другом, заявил, что он будет поддерживать Д. Нимейри. 27 июля 1971 года Д. Нимейри, один из руководителей «прогрессивных режимов», заявил: «Коммунисты для Судана рвотное, они представляют безбожие, они навязаны нам извне, другими странами». Кого он имел в виду, ясно. Нимейри сказал, что в бытность свою в Москве в мае месяце 1971 года он отклонил предложение советских руководителей о включении в состав суданского правительства коммунистов, которых он исключил из состава правительства в ноябре месяце 1970 года. Несмотря на это он был пышно принят в том же мае 1971 года в Москве.

О перевороте, имевшем место 19 июля 1971 года, наши газеты и радио впервые сообщили только 24-VII-1971 года.

Первой откликнулась на репрессии против коммунистов Судана французская компартия, которая послала Нимейри телеграмму с протестом против расстрелов коммунистов. Затем протест поступил от английской компартии, а потом с резкими протестами выступили компартии Ливана, Сирии и Ирака. Ливанская компартия обратилась к КПСС с предложением прекратить поставки оружия Судану.

Советское руководство вело себя по отношению к Нимейри так, чтобы сохранить с Суданом хорошие отношения, несмотря на расправу последнего с коммунистами. И в этом не было ничего необычного, так как наши руководители всегда стремились сохранить братские отношения с Египтом, Сирией, Ираком и с другими странами, где в прошлом коммунистические партии были запрещены, а сами коммунисты сидели в тюрьмах.

В Судане были расстреляны и репрессированы тысячи людей. Однако кампания против суданского режима была весьма непродолжительной и не идет ни в какое сравнение с кампанией, ведущейся КПСС против Чили, хотя численность коммунистов, погибших от рук суданских палачей, была значительно большей, чем в Чили.

Для руководства КПСС интересы великодержавные важнее интересов коммунистического движения, так же, как пакт с Гитлером для Сталина был важнее, чем германская компартия во главе с Тельманом.

Из многочисленных сведений, поступающих с Ближнего Востока, а также из информации советской печати и радио следует, что Египетское правительство окончательно переориентировало свою политику в сторону сближения с Соединенными Штатами Америки и отхода от дружбы с СССР, в вечности которой еще так недавно клялись обе высокие договаривающиеся стороны при подписании договора о дружбе и взаимной помощи.

В чем причина охлаждения Египетско-Советских отношений?

Ближневосточная война 1973 года, развязанная арабами против Израиля, была начата вопреки сопротивлению Советского Союза, боявшегося, что эта война может вылиться в международный конфликт и привести к военному столкновению двух мощных блоков. С этого началось резкое ухудшение отношений между Египтом и Советским Союзом. После окончания войны Советский Союз отказался возместить военные потери Египта в военном оборудовании и вооружении и отказался отсрочить платежи по займам Египта, которые составили свыше 4 миллиардов рублей.

Садат понял, что то, чего арабские страны надеялись добиться с помощью Советского Союза, а именно разгрома Израиля, в действительности не получилось, и что Советский Союз ради арабов не пойдет ни на какие решительные действия.

С другой стороны, Садат убедился, что Советский Союз намеревается не столько заботиться об интересах арабов, сколько использовать арабские страны для своего военного и политического проникновения на Ближний и Средний Восток.

Убедившись, что решение ближневосточного конфликта не может быть достигнуто военным путем, так как этого не допустят США и Западные страны, Садат быстро переориентировался на мирный путь улаживания конфликта под эгидой США, а не Советского Союза.

Теперь, после разрыва дружеских отношений с самой близкой Советскому Союзу страной — Египтом — разоблачена еще одна версия, опиравшаяся на утверждение, будто политика КПСС на Ближнем Востоке исходила из ленинской тактики опоры на прогрессивные национально-освободительные революции, которой прикрывалась наша официальная политика за последние 30 лет. Вина советских руководителей состоит в том, что они отошли от ленинских принципов национальной политики и, руководствуясь великодержавными интересами России, строили свою линию, опираясь на диктаторские режимы, а не на создание в арабских странах сильных и независимых от арабского национализма компартий, органически связанных с трудящимися массами своих стран.

Садат был в союзе с советским правительством до тех пор, пока он нуждался в его поддержке и помощи для борьбы с Израилем. По социальной природе и духу Соединенные Штаты всегда были более близкими Садату, чем Советский Союз. Но США не поддерживали реваншизм Садата, а без хотя бы временной победы над Израилем, он не мог укрепить свой авторитет ни перед египетским народом, ни перед всеми арабскими странами. В силу сложившейся ситуации, Садат вынужден был продолжать бесплодную авантюристическую политику Насера, хотя прекрасно понимал, что в интересах Египта как можно скорее покончить с разорительными войнами и направить все силы и средства на экономическое развитие своей страны. Победа египетской армии в начальный период войны 1973 года — выход египетских войск на восточный берег Суэцкого канала, организация единого фронта арабов в борьбе против Израиля — укрепила престиж Садата в своей стране и развязала ему руки для проведения мирной политики на основе поддержки большинства арабских стран.

Для новой политики Садата дружба с Советским Союзом стала препятствием, так как подлинный экономический подъем он связывал не со строительством социализма, а с развитием капитализма на основе использования экономической помощи Западных стран.

Провал советской политики на Ближнем Востоке не образумил современных руководителей КПСС, которые не сумели сделать правильные выводы из своей обанкротившейся теории опоры на так называемые прогрессивные, а фактически, диктаторские режимы.

Советское руководство становится все менее и менее способным вуалировать свою великодержавную политику на Ближнем Востоке. Чем больше обострялась борьба между арабами и израильтянами, тем больше у советских руководителей было возможности для пропагандистской шумихи вокруг империализма и сионизма. Чем быстрее приблизится время мирного решения конфликта на Ближнем Востоке, тем скорее произойдет отход арабских стран от содружества с Советским Союзом и сближение их с капиталистическими странами, с которыми правительства арабских государств имеют общие цели и общие интересы.

В заключение мне хочется остановиться еще на одном примере, свидетельствующем об империалистической сущности советской политики.

Как известно, Советский Союз имел длительное время дружественные отношения с так называемой прогрессивной страной — Сомали. Советский Союз поставил этой стране современное вооружение, включая авиацию и танки, обучил сомалийских военнослужащих военному делу, для чего держал в Сомали около 2000 наших офицеров и солдат. Советское правительство создало на территории Сомали военно-морскую и военно-воздушную базы, которые дали возможность советскому флоту и авиации базироваться в районе Красного моря и Индийского океана.

Наша печать не переставала восхвалять прогрессивный режим Сомали.

Но вот в конце 1977 года произошел крутой поворот во взаимоотношениях СССР с Сомали. В чем дело, что случилось с Сомали? На эти вопросы советские люди не получают правдивого ответа. А произошло следующее. После того, как в соседней с Сомали Эфиопии произошел военный переворот, и к власти пришла группировка офицеров, ориентирующихся на Советский Союз, наше правительство без колебаний поставило ставку на Эфиопию, крупнейшую страну Восточной Африки (около 80 миллионов населения), занимающую важнейшее стратегическое положение вдоль Красного моря у выхода в Индийский океан. Если бы Советский Союз мог обладать бесспорным влиянием в обоих государствах, в Эфиопии и Сомали, он мог бы обеспечить себе полное стратегическое превосходство над империалистическими противниками.

Но отношения между Сомали и Эфиопией резко обострились на почве спора из-за территории Огадена, района, принадлежащего Эфиопии, но заселенного в основном сомалийцами. Тут будет уместным остановиться на вопросе о том, как в результате деколонизации образовались современные государства Африки. Прежде всего, следует отметить, что границы большинства колоний сложились не по этническому принципу, а в результате ожесточенной борьбы за завоевание колоний. Вследствие этого отдельные народы попали под колониальное иго не одного, а нескольких империалистических государств.

Когда бывшие колонии получили свою независимость из рук колониальных держав, многие народы оказались разделенными границами вновь образовавшихся независимых государств. Несовпадение политических и этнических границ стало серьезным препятствием на пути национального развития многих народов Африки и осложнило отношения между большим количеством африканских государств.

Перед организацией африканского единства стал вопрос, как привести в соответствие политические границы с этническими.

Перемещение людей и территорий из одних государств в другие могло привести к кровавым распрям между молодыми африканскими странами, и Организация африканского единства, боясь возникновения войн в Африке за передел территорий, решила сохранить границы государств такими, как они сложились во времена их колонизации.

С точки зрения национально-освободительных революций такое решение Организации африканского единства было несправедливым, ибо лишало разъединенные таким образом народы права на объединение их в единое государство. Так получилось с Сомали, половина народа которого оказалась в Кении и Эфиопии.

Все попытки советского правительства примирить Эфиопию с Сомали, приостановить наступление сомалийских войск на Эфиопию и усадить обе стороны за стол переговоров успеха не имели. Нужно было выбирать, на какую сторону стать. С точки зрения национально-освободительного движения, правота была на стороне сомалийцев, законно стремившихся к воссоединению со своими братьями, находящимися по ту сторону границы. С точки зрения великодержавных интересов Советского Союза, важнее была дружба с Эфиопией. И советское правительство выбрало, конечно, Эфиопию, чем продемонстрировало еще раз свою империалистическую сущность. Советское правительство прекратило поставки вооружения в Сомали и, наоборот, стало форсировать поставки вооружения в Эфиопию, а также направило свои войска и войска своего сателлита Кубы в количестве свыше 10 тысяч военнослужащих для поддержки эфиопов в борьбе против Сомали. В ответ на это решение СССР правительство Сомали ликвидировало на своей территории советскую военно-морскую базу, изгнало из своей страны советских военнослужащих и т. п. Поставленный перед риском быть разгромленным объединенными силами эфиопской и кубинской армий под командованием советского генерала, руководитель Сомали Сиад Барре обратился за помощью к США и тем арабским странам, которые так же, как и Сомали, были вооружены советским оружием. Как только Сиад Барре обратился за военной и экономической помощью к капиталистическим и соседним арабским странам, советское правительство переименовало Сомали из прогрессивного в реакционное государство.

Такая беспринципная политика лавирования не может иметь прочного успеха в странах третьего мира, так как она в своей основе опирается на ложный тезис о поддержке национально-освободительной борьбы. Это не могло не выйти наружу, как теперь это и случилось в Сомали.

Так же, как и Эфиопии, Советский Союз помогал Ираку подавлять национально-освободительное движение курдов, боровшихся за свое национальное самоопределение.

В отношении Эритреи советское правительство неоднократно высказывалось в защиту ее национального самоопределения от поглотившей ее императорской Эфиопии еще в 1960-х годах. В настоящее время из великодержавных соображений советское руководство поддерживает подавление силами кубинцев эритрейского освободительного движения. Политический обозреватель «Известий» Кудрявцев в газете от 8-IV-1978 г. пишет: «Рассуждение о том, что ООН должен не допускать военного решения Эритрейского сепаратизма, не выдерживает никакой критики, поскольку первыми применили оружие, поставленное западными державами, сами сепаратисты с целью ослабления и расчленения революционной Эфиопии».

Эритрейское национально-освободительное движение возникло не сейчас, а 16 лет тому назад при императоре Эфиопии Хайле Силасии.

Если правительство Эфиопии действительно является марксистским революционным правительством, то оно само должно было предоставить самоопределение эритрейскому народу, а не подавлять его силой иностранных штыков.

После того, как были написаны эти строки, произошло событие, которое неопровержимо свидетельствует об империалистической сущности всей политики Советского Союза на Ближнем и Среднем Востоке. В декабре месяце 1979 года советские войска, в количестве 80–85 тысяч человек перешли границу соседнего с Советский Союзом Афганистана. Этот акт был расценен подавлявшим числом государств ООН как вмешательство во внутренние дела другой страны и как империалистическая агрессия, в том числе абсолютным большинством неприсоединившихся стран, а также социалистической Румынией и Югославией и компартиями Италии, Испании, Англии и др. На дважды специально созванной по этому случаю конференции исламских государств советское вторжение в Афганистан было осуждено подавляющим большинством конференции. Даже такие дружественные по отношению к Советскому Союзу государства, как некоторые арабские страны и Индия, осудили СССР за вмешательство в дела Афганистана. Совет Безопасности ООН большинством членов, кроме социалистических стран, осудил СССР и потребовал немедленного вывода всех советских войск из Афганистана. Марионеточное правительство, созданное Советским Союзом в Афганистане, не признано большинством стран ООН, в том числе и соседними с ним Индией, Ираном и Пакистаном.

В результате захвата советскими войсками Афганистана, из страны в Пакистан бежало свыше одного миллиона беженцев, которые ведут смертельную борьбу за свое национальное освобождение, при поддержке почти всего населения оккупированной страны. Факт советского вторжения в Афганистан окончательно разоблачил миф о Советском Союзе как о борце за национальное освобождение стран Востока.

31. СССР и государство Израиль

В современной советской печати государство Израиль изображается как искусственное образование, как предмостное укрепление империализма, как расистское, реакционное, агрессивное и антидемократическое государство.

Пишут о том, что оно создано искусственно, полно внутренних противоречий, вопреки всем усилиям его «сцементировать», что оно создано не в силу двухтысячелетнего стремления евреев на свою прародину, а в порядке тотальной вербовки, с помощью обмана и принуждения. Непонятно тогда, почему это крошечное государство победило в войнах 1947-48 гг. и 1967 года, а не развалилось при первом столкновении с врагами, на стороне которых была Англия и другие страны — в 1947 и СССР — в 1967 годах. Недоумевают и негодуют — почему выбрана Палестина, которая со всех точек зрения являлась неотъемлемой частью арабского мира?

Всячески умалчивается то, что совсем иначе освещались эти вопросы нашей печатью в 1947–1948 годах, когда шло обсуждение в ООН вопроса об образовании еврейского государства. А. А. Громыко, бывший в то время постоянным представителем СССР в ООН, при рассмотрении вопроса о дальнейшей судьбе мандата на Палестину, предложил создать государство Израиль. Он говорил:

«— Как известно, с вопросом о Палестине и ее будущем связаны чаяния значительной части еврейского народа (подч. автором). Это положение едва ли нуждается в доказательстве. Еврейский народ пережил в последней войне исключительные бедствия и страдания. Эти бедствия и страдания, без преувеличения, не поддаются описанию. На территориях, где господствовали гитлеровцы, евреи подверглись почти полному физическому истреблению. Общее число погибшего от рук фашистских палачей еврейского населения определяется приблизительно в 6 миллионов человек».

Громыко говорил о чаяниях еврейского народа, а не сионистско-империалистических кругов, как это утверждают Ладейкин, Медведко, а вместе с ними вся советская печать и телевидение.

Громыко обосновывал необходимость организации еврейского государства теми страданиями, которые выпали на долю евреев в Европе, а В. П. Ладейкин видит в этом факте ловкую спекуляцию сионистов.

Словом, между выступлением официального представителя Советского Союза в ООН в момент создания еврейского государства и между выступлениями официальных представителей советской печати теперь лежит непроходимая пропасть.

Говоря о причинах стремления евреев в Палестину, Громыко в своем выступлении в ООН 14 мая 1947 года, помещенном в газете «Известия» от 16 мая 1947 года, сказал:

«Было бы несправедливо не считаться с этим и отрицать право еврейского народа на осуществление такого стремления. Необходимо принимать во внимание тот бесспорный факт, что население Палестины состоит из двух народов: арабов и евреев. Каждый из них имеет корни в Палестине. Палестина стала родиной обоих этих народов».

В 1947 году Громыко подчеркивал, что еврейский народ стремится в Палестину, и признавал право евреев на удовлетворение такого стремления. Сейчас власти СССР отрицают право евреев на эмиграцию в Израиль, а тех, кто активно добивается разрешения на выезд, привлекают к уголовной ответственности. Громыко говорил о корнях, которые имеют евреи в Палестине, т. е. признавал как раз то, что сегодня отрицает наша печать и, в частности, Медведко, Ладейкин и Проскурин. Последний иронически говорил о двухтысячелетней тяге евреев в Палестину.

Современный глашатай антисионизма В. П. Ладейкин, книга которого «Источник опасного кризиса» издана в 1973 году, писал:

«Советский Союз сыграл решающую роль в том, что основы палестинского урегулирования были сформулированы с максимальным учетом законных интересов и неотъемлемых прав арабского народа Палестины, насколько это позволяли объективные условия… Советская делегация предпочла бы проголосовать за создание единого демократического арабо-еврейского государства в Палестине, о чем она неоднократно заявляла с самого начала. Не по вине Советского Союза сложились объективные условия, воспрепятствовавшие принятию этого варианта…»

Версия В. П. Ладейкина лжива от начала до конца, придумана задним числом и не соответствует фактам.

Уже в ходе дебатов на Генеральной ассамблее ООН представители арабских стран заявили, что они воспротивятся плану раздела Палестины. Англия отказалась участвовать в осуществлении плана ООН о разделе Палестины.

Какую позицию в этих условиях занял представитель СССР в ООН?

Выступая 26 ноября 1947 года (см. газету «Правда» от 30-ХI-1947 года) А. А. Громыко сказал:

«Противники раздела Палестины на два самостоятельных независимых демократических государства указывают обычно на то, что это решение направлено будто бы против арабов, против арабского населения и против арабских государств вообще. На это особенно указывают делегации арабских стран, по понятным мотивам. Советская делегация не может разделить такую точку зрения. Представители арабских государств указывают на то, будто раздел Палестины является исторической несправедливостью. Но с этой точкой зрения нельзя согласиться, хотя бы уже потому, что еврейский народ связан был с Палестиной на протяжении длительного исторического времени».

Таким образом, именно СССР — а не империалистические государства и уж, во всяком случае, не арабские страны — разделял взгляды представителей сионизма о правах еврейского народа на свою историческую родину. А журналист Ладейкин задним числом утверждает: «Нет у Израиля никаких естественных и исторических прав, уходящих в глубь веков. Не признает за ними таких «прав» и резолюция 1947 года, она полностью игнорирует это сионистское «правооснование».»

Кстати, в «Политическом словаре», изданном в 1940 году под редакцией Г. Александрова, В. Гальянова и Н. Рубинштейна, с участием таких зубров сталинизма, как П. Н. Поспелов и А. Я. Вышинский, «Палестинский вопрос» сформулирован следующим образом:

«В 1922 году Лига наций передала мандат на нее (Палестину) Англии. При этом Англию обязали содействовать созданию «еврейского национального очага и переселению евреев в Палестину».

Но нас в данном случае интересует вопрос не о правоосновании евреев на Палестину. Нас сегодня интересует позиция Советского Союза, занятая им тогда, когда в ООН шла дискуссия об образовании еврейского государства, и теперь в 1967-1978-ые годы, когда Советский Союз занимает в этом вопросе позицию, прямо противоположную той, какую он занимал в 1947–1948 годах.

29-ХI-1947 года Генеральная ассамблея ООН большинством 33 против 13 голосов приняла решение о разделе Палестины на два демократических государства: еврейского и арабского. На следующий день после принятия резолюции ООН арабы начали обстреливать еврейские автобусы, нападать на еврейские кварталы и поджигать их дома. В арабских странах начала формироваться «Армия спасения», и Англия, как мандатная страна, не только не препятствовала, а наоборот всячески содействовала этому.

В этот тяжелый для молодого еврейского государства момент все крупные империалистические страны отказали ему в помощи и наоборот охотно оказывали помощь арабам оружием.

В процессе обсуждения палестинского вопроса в ООН, агенты сионистов рыскали по всем европейским странам, скупая оружие для формирующихся в Палестине вооруженных частей. Всюду они получали отказ. И только в Чехословакии и Югославии им с большим трудом удалось закупить небольшое количество вооружения, с которым они и выступили в сражении с арабами.

В результате войны еврейское государство сумело не только отстоять отведенную ему решением ООН территорию в 14,0 тысяч квадратных километров, но и дополнительно захватить 6,7 тыс. кв. км земли, отведенной арабскому палестинскому государству, а также западную часть города Иерусалима.

Арабское палестинское государство создано не было по вине Англии, Египта, Трансиордании и полуколониальной Сирии, которые выступали против создания еврейского и арабского государств военной силой, в силу чего предназначенная для него территория в ходе войны была поделена между Иорданией, Египтом, Сирией и Израилем. Советский Союз помогал тогда Израилю. Он активно поддерживал еврейское государство в ООН против Англии и Америки, а также против арабских стран, точь-в-точь как сейчас он поддерживает Сирию и другие арабские страны против Израиля.

В Палестине проживало 4 млн. палестинцев, которые распределились по этим территориям следующим образом:

на оккупированной Израилем территории — 1,3 млн.,

в Иордании — 1,04 млн.,

в Ливане — 0,4 млн.,

в Израиле — 0,5 млн.,

в других местах — 0,8 млн.

В выступлении на заседании Политического Комитета Генеральной Ассамблеи ООН, опубликованном в газете «Известия» 23 апреля 1948 года, по поводу политики Англии в деле противодействия организации в Палестине двух государств, А. А. Громыко говорил:

«Она не обеспечила даже охраны границ Палестины. Она открыла эти границы для всякого рода вооруженных групп, направленных в Палестину извне с целью помешать осуществлению принятого решения путем открытия вооруженной борьбы».

Из приведенной речи А. А. Громыко видно, кто был виноват в том, что не было создано Арабское Палестинское государство. Англия, которую ООН обязало произвести раздел Палестины, не только не выполнила своей роли, а наоборот, как это видно из речи Громыко, все делала для того, чтобы воспрепятствовать выполнению решения ООН.

14 июля 1948 года А. А. Громыко снова возвращается к этому вопросу, и в «Правде» от 17 июля 1948 года дано следующее изложение его речи в Совете Безопасности ООН:

«Громыко указал на нетерпимую и провокационную деятельность английской марионетки Абдуллы и открытую подготовку арабских государств к военной авантюре, для воспрепятствования созданию еврейского и арабского государств в Палестине».

Особо следует подчеркнуть, что арабское население Палестины не противодействовало тогда созданию еврейского государства и не участвовало в вооруженной борьбе против еврейского государства вместе с другими арабскими странами.

Выступая в первом комитете Ассамблеи ООН, опубликованном в «Известиях» 25-ХI-1948 года, представитель СССР в ООН Царапкин 22 ноября 1948 года говорил:

«Разве арабское население Палестины спрашивали, и оно дало свое согласие на то, чтобы территория, предназначенная для арабского государства, была аннексирована Трансиорданией? Если до 15 мая с.г. Англия аннексировала Палестину своими собственными войсками, то в настоящий момент почти половина Палестины фактически оказалась вновь оккупированной силами так называемого трансиорданского легиона, который формально хотя и числится в качестве вооруженных сил короля Абдуллы, но фактически состоит на содержании Англии и находится под командованием английского генерала на Ближнем Востоке Глаб Паши и его офицеров».

Представители СССР умели находить сильные слова, убедительные аргументы в защиту послевоенного устройства евреев. Теперь наши представители в ООН и наша печать утверждают, что все четыре военные вспышки на Ближнем Востоке произошли по вине Израиля, этого форпоста мирового империализма на Ближнем Востоке, стремящегося осуществить ликвидацию антиимпериалистических прогрессивных режимов в арабских странах.

Вот что, например, пишет по поводу первой войны на Ближнем Востоке в 1948 году в книге «Источник опасного кризиса» журналист В. П. Ладейкин:

«Есть (?) основания полагать, что сионисты явно провоцировали войну и в 1948 году. Вряд ли они не понимали, что беззакония, творимые ими против арабского населения Палестины, наглое наращивание территории за счет арабов, издевательское отношение ко всем и всяким решениям ООН не могут не вызвать враждебной реакции у соседних государств».

В 1947–1948 гг. представители СССР в ООН А. А. Громыко и С. И. Царапкин по горячим следам обвиняли арабские государства в антисионистской политике в отношении еврейского государства. Сегодня представители СССР, советская печать, радио, телевидение, журналисты Ладейкин, Кудрявцев и другие подтасовывают факты прошлого под современную политику советского руководства.

Вот, например, что говорил А. А. Громыко в Совете Безопасности ООН 6-го июля 1948 года по поводу предложений тогдашнего посредника ООН на Ближнем Востоке Бернадота:

«Трансиордании, управляемой марионеточным королем, находящимся на содержании английского казначейства, авторы этих предложений готовы передать всю территорию, предназначенную для арабского государства, хотя они не имеют права ни на одну пядь этой территории. Общественное мнение мира уже заклеймило действия определенных арабских кругов, выразившиеся в нападении на еврейское государство и в оккупации территории, предназначенной для арабского государства в Палестине. Хорошо известно, что Великобритания, главным образом, через находящийся на ее содержании под командованием британских офицеров так называемый трансиорданский легион, своими действиями поощряет военную авантюру арабов в Палестине, не без содействия, конечно, влиятельных кругов некоторых других западных государств, в том числе и Соединенных Штатов. То, что Великобритания и ее марионетка король Трансиордании пытались достигнуть путем вооруженной агрессии, путем военных действий, направленных против еврейского государства, равно как и против интересов арабского населения Палестины, то теперь предлагается от имени посредника… Эти предложения предусматривают, например, включение города Иерусалима в арабскую территорию, т. е. присоединение его к Трансиордании».

Приведенная речь А. А. Громыко имеет исключительно важное значение для сравнения прежней и современной политики СССР на Ближнем Востоке. Из выступления Громыко следует, что тогда Советский Союз был на стороне Израиля, на стороне сионистов, ибо во главе правительства Израиля стояли сионисты, и это было хорошо известно Сталину. Представители СССР в ООН были в постоянном контакте с такими зубрами сионизма, как Вейцман, Бен Гурион, Шарон, Г. Меир и другие. И тогда советские представители не только не вели борьбы с сионистской идеологией, как агрессивной и империалистической, а наоборот, поддерживали сионистов в их борьбе за создание и укрепление сионистского государства.

Современные теоретики, разоблачающие идеологию сионизма, пытаются подправить историю.

Так В. П. Ладейкин, автор уже цитированной нами книги «Источник опасного кризиса», пытается объяснить, почему позиция империалистических государств была тогда противосионистской и, наоборот, Советского Союза просионистской.

Он пишет, что Англия вынашивала различные планы решения палестинского вопроса. Говоря об одном из них, — который Англия продвигала через своего ставленника эмира Абдалаха в ООН, так называемого плана «Великой Сирии», Ладейкин писал:

«Великая Сирия во главе с этим эмиром должна была включить Сирию, Ливан и большую часть Палестины, присоединенные к находившейся под британским протектором Трансиордании, а «еврейский вопрос» решался бы путем выделения сионистам небольшой приморской полосы от Хайфы до Яффы. Империалистический характер этих «планов» был очевиден, так же, как и британский источник вдохновения их авторов. Все это способствовало созданию психологического настроя в пользу «борющегося еврейского народа Палестины» в самых широких кругах прогрессивной общественности и сыграло известную роль при определении позиции целого ряда государств, когда палестинская проблема была вынесена на обсуждение ООН.

Только последующая эволюция общества и государства, созданного сионистами на земле Палестины, прояснила подлинный смысл их конфронтации с английскими властями…

В то время, когда в ООН решался вопрос о судьбе Палестины, «антиимпериалистический» характер действий сионистов в этой стране мало у кого вызывал сомнения (Ладейкин в этом числе считал и Сталина). К тому же, некоторые акции Великобритании и Соединенных Штатов, направленные якобы на «обуздание сионистов» и под этим предлогом на срыв решений ООН в целях продления империалистического господства в Палестине явно работали на поддержание такого впечатления. И это не могло не сказаться на позиции членов ООН, движимых антиимпериалистическим чувствами и настроениями». (В. П. Ладейкин, «Источник опасного кризиса»).

В. П. Ладейкин, припертый к стенке неопровержимыми фактами, — о выступлениях в ООН в 1947–1948 годах представителей империалистических стран против создания еврейского государства, а также выступлений в тот же период сионистов против политики Великобритании и США, — вынужден был признать, что политика сионистов в глазах международного общественного мнения и особенно его прогрессивных кругов, выглядела тогда как антиимпериалистическая, что борьба сионистов за создание еврейского государства носила тогда характер борьбы за свою национальную независимость и суверенитет. Но в семидесятые годы такое признание в устах советского журналиста равносильно отрицанию справедливости всей антисионистской кампании, ведущейся в СССР начиная с 1960-х годов. Поэтому, признавая эти факты, Ладейкин, как видно из текста цитаты, делает различные оговорки, которые снижают ценность его признания и набрасывают тень на искренность сионистов, характер которых, по словам Ладейкина, «прояснился только в ходе последующей эволюции» еврейского «общества и государства, созданного сионистами на земле Палестины».

Ладейкин частично приоткрыл завесу о тайных замыслах Сталина в связи с его поддержкой сионизма. Наблюдая за конфронтацией сионистов с ведущими империалистическими странами: Великобританией и Соединенными Штатами, Сталин решил использовать Израиль для проникновения Советского влияния на Ближнем Востоке. Этот район в силу изложенных выше причин стал привлекать пристальное его внимание. Он искал наиболее быстрый способ проникновения СССР на Ближний Восток, чтобы при необходимости, в случае конфликта с западными государствами, иметь возможность нанести удар своим противникам в самом уязвимом для них месте. Но ставка на Израиль не оправдала надежд, возлагавшихся на него Сталиным. Вскорости после создания еврейского государства сионисты примкнули к блоку империалистических, а не коммунистических стран. И этого Сталин и его наследники никогда не простят сионистам. Ладейкин задним числом пытается оправдать политику Сталина в ООН в момент, когда было создано еврейское государство. Он намекает, что, как и многие другие политические деятели, Сталин также был введен в заблуждение кажущейся антиимпериалистической политикой сионистов. На этом примере выявилась полная несостоятельность утверждений советской пропаганды о том, что сионизм возник как плод наиболее агрессивных империалистических кругов и что коммунисты всегда рассматривали сионизм, как самое реакционное буржуазное течение.

О том, что это не так, свидетельствует вся советская пропагандистская литература, изданная до образования израильского государства; все советские энциклопедии, изданные до этого времени. В политическом словаре, вышедшем в 1940 году, не было даже такого слова, как сионизм, а в Большой советской энциклопедии, том 51, сказано, что «сионизм — течение, ставившее своей целью создание еврейского государства («очага») в Палестине».

Начиная с 1917 года, т. е. с момента захвата Палестины, Великобритания, которая тогда была одной из ведущих империалистических держав, препятствовала стремлениям и попыткам сионистов создать еврейское государство и усилить эмиграцию евреев в Палестину из других стран, хотя, по словам Иванова, сионисты всегда действовали в интересах ведущей империалистической державы. Начиная со второй мировой войны, Великобритания воспротивилась созданию на ее территории еврейских воинских частей для борьбы против фашизма. Прибывших в конце 1940 года на пароходе «Атлантик» свыше 1500 беженцев-евреев в Палестину, Великобритания сослала на о. Маврикий в Индийском океане. Только в начале 1941 года, когда армия Роммеля подошла к границам Египта, британское командование приняло в свою действующую армию 3000 евреев и в течение лета 1942 года — еще 5000 евреев.

Когда фашистская армия отступила от Египта, английское правительство стало пресекать всякие попытки иммиграции евреев в Палестину. В январе 1942 года Вейцман обратился к союзникам с требованием о создании в Палестине еврейского государства, которое, однако, было отклонено.

В январе 1944 года сионистские вожди обратились к евреям Палестины с призывом восстать против британских оккупантов. В сентябре 1944 года, под давлением общественного мнения, британское правительство опубликовало свое решение о создании на территории Палестины одной еврейской пехотной бригады, которая приняла активное участие в итальянской кампании, а затем была включена в состав союзнических войск в Европе. 1-го февраля 1944 года американский конгресс принял резолюцию, поддерживающую право евреев на иммиграцию в Палестину, однако это решение конгресса было отклонено президентом США по «военным соображениям».

Таков краткий перечень фактов, опровергающих утверждение нашей прессы, что сионизм всегда был предмостным укреплением империализма на Ближнем Востоке.

Факты, приведенные нами выше, — об интенсивных контактах советского правительства с вождями сионизма, а также о поддержке Советским Союзом сионистских притязаний на создание в Палестине еврейского государства, свидетельствуют о несостоятельности другого утверждения советской пропаганды, что коммунисты всегда, с момента зарождения сионистского движения, вели активную борьбу с сионизмом как оплотом империализма.

Второй пример, свидетельствующий о стремлении советской пропаганды подправить действительную историю образования государства Израиль, касается статьи А. Кислова, помещенной в газете «Известия» 19 января 1972 года:

«Касаясь кампании, развернутой сионистами в пользу поддержки Соединенными Штатами создания государства Израиль, президент США Трумен писал: «Я не думаю, что когда-либо еще при мне на Белый Дом оказывалось такое сильное давление и такой пропагандистский нажим, как в этом случае. Настойчивость некоторых крайних сионистских лидеров, побуждаемых политическими мотивами и доходящих до политических угроз, раздражали и беспокоили меня».

В то время как представители СССР поддерживали с лидерами сионизма дружеские контакты, президент Трумен говорил о сионистах с явной неприязнью. Приведя отрицательную характеристику Трумена действий сионистов, А. Кислов тем не менее продолжал утверждать, что подлинные намерения Трумена не соответствовали его словам. На самом деле, говорил он, Трумен признал Израиль «буквально через несколько минут после его провозглашения».

Так же, как и В. П. Ладейкин, А. Кислов подтвердил факт враждебного отношения Соединенных Штатов к образованию еврейского государства. Он писал, что американская делегация «продолжала отстаивать» проект английской опеки над Палестиной даже после декларации о создании еврейского государства.

Что же лежит в основе всей лживой информации, пытающейся задним числом подправить прежнюю политику СССР под современную дипломатию?

Стремление доказать, что государство Израиль было создано под прямым покровительством империалистических государств при противодействии СССР. Вот что теперь пишет В. П. Ладейкин по поводу образования еврейского государства:

«Сионисты отказались от построения еврейского государства, как неотъемлемой составной части ближневосточного региона, как одной из стран этого региона. Государство Израиль конституировалось как предмостное укрепление империалистического Запада на Ближнем Востоке, и в этом своем значении не может быть ничем иным, как чужеродным телом в самом центре арабского мира».

Эта мысль проходит красной нитью через все статьи, брошюры и книги советских журналистов и является основой ближневосточной дипломатии СССР.

В основе советской политики на Ближнем Востоке лежат два тезиса. В первом из них утверждается, что Израиль является опорным пунктом империализма на Ближнем Востоке, созданным для защиты интересов нефтяных монополий.

Во втором тезисе утверждается, что Израиль нужен империализму для подавления национально-освободительных революций в районе, имеющем важнейшее значение для империалистических государств. Об этом написаны десятки статей, начиная с 1956 года и до сего дня.

Между тем в октябре месяце 1973 года, во время нападения арабских стран на Израиль, после введения странами-экспортерами эмбарго на поставку нефти в главные капиталистические страны, стало ясно, что эти тезисы советской пропаганды насквозь лживы и беспочвенны.

В это время все империалистические государства, кроме США, стремились доказать арабским странам свою преданность и, наоборот, всячески открещивались от своей любви к Израилю как «своему опорному пункту» на Ближнем Востоке. Опорный пункт не сыграл своей роли.

Что касается США, то там нефтяные монополии, которые Израиль должен был защищать, выступили активно за прекращение поддержки Израиля и укрепление отношений с арабскими странами.

Тогда советским людям стали говорить, что американское правительство и страны Европы, во имя скорейшего выхода из энергетического кризиса, стали оказывать давление на правительство Израиля, требуя скорейшего окончания войны. Так была разоблачена еще одна фальшивка советской пропаганды, не сходившая со страниц наших газет и журналов на протяжении многих лет.

Создается такое впечатление, что вся политика Советского Союза на Ближнем Востоке является неискренней и не внушающей к себе доверия. Советский Союз ведет на Ближнем Востоке скрытую дипломатическую игру, закулисные переговоры только с одной из спорящих сторон. В пропагандистской кампании выпячивается не то, что сближает, а то, что разъединяет стороны конфликта. Дается односторонняя, лживая информация о фактических действиях сторон. Вместо активного участия по сближению позиций сторон, советские представители только сдерживают и усложняют ход переговоров между враждующими сторонами.

Вызывает сомнение однобокая пропагандистская кампания, проводимая советской печатью и радио, направленная против всех реальных попыток вывести мирные переговоры из тупика. Некоторые западные комментаторы объясняют это противоречие желанием советского руководства показать арабским партнерам свое неизменно дружеское отношение к ним.

Большая часть политических обозревателей западных стран считает, что советская политика на Ближнем Востоке пронизана стремлением к постоянному обострению отношений между арабами и евреями, с тем, чтобы вызвать потребность в постоянном советском присутствии на Ближнем Востоке.

Теперь, по истечении пяти лет после начала войны 1973 года на Ближнем Востоке, уже никто не оспаривает, что нападающей стороной в этой войне был не Израиль, а арабские страны.

Между тем в момент начала войны советское руководство, советская печать, радио и телевидение, вся служба советской информации и пропаганды были направлены на то, чтобы доказать, что нападающей стороной был Израиль. Через 72 часа после начала войны Л. И. Брежнев 9-Х-1975 года послал[5] следующее послание:

«Сегодня больше чем когда-либо должна сыграть свою решающую роль арабская братская солидарность. Сирия и Египет не должны остаться одни в своей борьбе с вероломным врагом».

Это обращение, опубликованное в те дни в мировой прессе, являлось фактически прямым вмешательством в конфликт на стороне арабов, что могло привести к эскалации войны и усилению конфронтации великих держав. 10 октября 1973 года аналогичное послание было направлено всем арабским странам. О прямом вмешательстве Советского Союза в конфликт между Египтом и Сирией с одной и Израилем с другой стороны свидетельствовали также такие факты, как переброска в район конфликта марокканских войск на советских самолетах и частичная мобилизация в те дни семи советских дивизий.

На созванном по требованию США заседании Совета Безопасности ООН СССР и Китай отклонили предложение США прекратить огонь на Ближнем Востоке. В это время советское руководство еще надеялось на победу арабов.

Вскоре, однако, положение на обоих фронтах коренным образом изменилось в пользу Израиля. Последний сумел захватить стратегически важный плацдарм на правом берегу Суэцкого канала и форсировать, под прикрытием авиации, переправу туда своих танковых и ракетных частей.

«Русские дали арабам время сбалансировать свои силы, — писал генерал Шарон, командовавший соединениями, захватившими правый берег Суэцкого канала. — Когда равновесие сдвинулось в пользу Израиля, Советский Союз пригрозил широкой военной интервенцией и практически приказал Киссинджеру, чтобы США одобрили прекращение военных действий, так как перелом произошел в пользу Израиля».

По предложению Л. И. Брежнева в Москву прилетел Киссинджер, с которым в течение двух дней был согласован план прекращения огня, условия перемирия и проект резолюции Совета Безопасности ООН по этим вопросам.

Этот проект СССР и США продиктовали 22 октября 1973 года Совету Безопасности ООН.

Между тем во время переговоров Киссинджера в Москве, израильские войска на правом берегу Суэцкого канала закончили окружение 3-ей египетской армии. Командование египетских войск сделало попытку вырваться из окружения, еще до вступления в силу постановления Совета Безопасности. Но эта попытка не увенчалась успехом. Тогда Египет обвинил Израиль в том, что после принятия постановления ООН его войска, в нарушение перемирия, захватили на правом берегу Суэцкого канала стратегически важный плацдарм, и потребовал отвести войска Израиля на позиции, которые они якобы занимали до заключения перемирия. Эти позиции, однако, как оказалось, никем не были зафиксированы.

Советский представитель в ООН Я. Малик обвинил Израиль в том, что он «использовал прекращение огня для захвата арабских территорий» и призвал Совет Безопасности ООН «заставить агрессора подчиниться решениям ООН» и отойти на прежние позиции.

Египет официально обратился к США и СССР о направлении их войск на линию перемирия для осуществления резолюции Совета Безопасности ООН. Советская сторона подхватила этот призыв Египта. На заседании Совета Безопасности 25-10-1973 года Я. Малик от имени Советского Союза потребовал направить в район конфликта советские и американские войска, а также призвал все государства — члены ООН порвать дипломатические отношения с Израилем, как с агрессором.

США отвергли предложение СССР об интервенции против Израиля. Тогда советское руководство направило президенту США Никсону резкую ноту, в которой извещало его, что в случае отказа США направить войска совместно в район конфликта, советское правительство будет вынуждено послать само свои войска в этот район.

На пресс-конференции в Вашингтоне президент Никсон сообщил, что он на резкую ноту Брежнева дал не менее резкий ответ и одновременно дал распоряжение войскам о приведении их в боевую готовность. Только такой ответ Никсона смог остудить горячие головы советских руководителей и заставить их отказаться от интервенции против Израиля.

Так еще раз обнажилась двойственная политика советского руководства. На словах оно всегда утверждало, что оно заинтересовано в мирном урегулировании ближневосточного конфликта на основе сохранения суверенитета и безопасности всех стран этого региона. На деле вся их политика в арабо-израильском споре, начиная с 1956 года, была направлена на то, чтобы обеспечить победу арабов и поражение израильтян.

Вся политика Советского Союза на Ближнем Востоке находится в противоречии с его декларациями о суверенитете и равенстве всех ближневосточных стран.

Пока израильтяне не отмобилизовали свою армию, египтяне и сирийцы в момент нападения их войск на Израиль имели некоторый успех. После мобилизации резервистов израильская армия на обоих фронтах нанесла своим противникам сокрушающий удар, завершившийся, как известно, на Синайском фронте окружением 3-ей египетской армии, а на Голанских высотах — прорывом на 25–30 километров вглубь Сирии, от границ, установленных перемирием 1967 года.

На 6-ое октября 1973 года, т. е. на момент нападения на Израиль, соотношение войск Израиля и Египта было равным 1:6, Израиля — Сирии 1:8. Соотношение численности войск между Египтом и Сирией с одной стороны и Израилем с другой по состоянию на середину октября 1973 года, после мобилизации Израилем резервистов, видно из нижеследующей таблицы, составленной по данным английского радио.

Примечание: Наша пресса сообщила, что Израиль потерял в боях 340 самолетов, в действительности потери Израиля составили 120 самолетов.

В советской печати сообщалось, что во время войны 1973 года Израильскими властями были расстреляны перед строем два струсивших пилота. Это сообщение, как лживое, было опровергнуто Израилем. В еврейском государстве смертная казнь отменена законом. Единственный случай, когда была применена смертная казнь, и то по специальному решению Кнесета (израильского парламента), — это повешение Адольфа Эйхмана, немецкого нациста, руководившего истреблением евреев в газовых камерах.

Всех случаев нарочито лживой информации, распространяемой в Советском Союзе об Израиле, невозможно передать из-за их многочисленности.

Остановимся на одном примере необъективного информирования советского читателя.

Это произошло во время инцидента в Уганде с французским авиалайнером, летевшим из г. Афины в Израиль. Несколько слов об Иди Амине — президенте Уганды. По сообщениям корреспондентов «Би-би-си», в апартаментах этого деятеля (по характеристике нашей прессы, прогрессивного) не так давно еще висел портрет Гитлера. Сам Амин несколько раз публично высказывал сожаление, что Гитлер не дорезал всех евреев. Как установили английские дипломаты, работавшие в посольстве в Уганде, а также согласно опросу пассажиров и команды французского самолета, освобожденных террористами в Энтебе, Иди Амин принимал непосредственное участие в подготовке угона французского самолета. Четыре террориста отправились в Грецию, а три остались в Уганде и присоединились к своим друзьям, когда они привели самолет в Энтебе.

Иди Амин принял личное участие в отборе заложников. Из 240 пассажиров и команды он, по договоренности с террористами, освободил всех неевреев, которых оказалось 140 пассажиров, а 100 человек-израильтян и команда самолета были оставлены заложниками, до удовлетворения требований, предъявленных Израилю.

Оставшиеся заложники были переведены из авиалайнера в аэропорт — барак. Угандийские солдаты и офицеры помогли террористам переместить заложников. Обо всем изложенном было передано корреспондентами «Би-би-си», «Голоса Америки», «Немецкой волны» и др. Об этом же написана книга английского журналиста В. Стивенсона: «90 минут в Энтебе».

Газета «Правда» передала только сообщение об угоне самолета в разделе «с телетайпной ленты».

После того, как Израиль высадил в Уганде десант, который уничтожил террористов и вывез всех заложников в Израиль, советская печать подняла шумную кампанию против Израиля, обвиняя последний в нарушении суверенитета Уганды. Во время столкновения с террористами израильские десантники уничтожили 20 угандийских военнослужащих, участвовавших в операциях вместе с террористами.

Единственная еврейка Дора Блох, оставшаяся в Уганде, так как находилась в это время в госпитале на излечении, была уничтожена угандийскими властями. Об этом сообщили дипломатические представители Англии в Уганде, занимавшиеся ее делом в связи с тем, что она имела двойное подданство: английское и израильское. На Женевской мирной конференции было принято решение до начала мирных переговоров осуществить разъединение египетских и израильских войск в зоне Суэцкого канала и на Синайском полуострове, а сирийских и израильских войск — в зоне Голанских высот.

Начавшиеся переговоры между военными делегациями Египта и Израиля зашли в тупик. Нужна была помощь СССР и США в налаживании мирных переговоров между военными делегациями Египта и Израиля. Советский Союз, порвавший во время шестидневной войны 1967 года дипломатические отношения с Израилем, создал для себя искусственные затруднения при исполнении мирной миссии на Ближнем Востоке.

Из соображений ложно понятого престижа советская дипломатия отказалась от вступления в переговоры с Израилем, несмотря на неоднократные попытки последнего встретиться с представителями СССР для обсуждения положения на Ближнем Востоке.

Соединенные Штаты Америки не имели дипломатических отношений с Египтом и Сирией, прерванных арабской стороной в 1967 году в знак протеста против поддержки США Израиля.

Несмотря на это, американская дипломатия отбросила ложные соображения о престиже, ее представители вступили в переговоры со всеми арабскими правительствами, вследствие чего инициатива проведения переговоров перешла в руки американцев, которые вскоре добились разъединения войск на Синайском полуострове.

Когда Г. Киссинджер прибыл в Сирию для проведения переговоров о разъединении войск на высотах Голана, на Ближний Восток прибыл А. А. Громыко, который прилетел в Сирию, как только оттуда убыл Киссинджер. Главный редактор ведущей египетской газеты «Аль-Ахрам» в начале апреля 1974 года заявил, что Советский Союз препятствует разъединению сирийских и израильских войск. Он объяснил это тем, что СССР боится, что вся слава мирного решения ближневосточного конфликта может выпасть на долю США, и это может привести к укреплению позиции США и ослаблению позиций СССР на Ближнем Востоке.

Выступая 12.04.1974 года на приеме в честь Х. Асада, Л. И. Брежнев говорил:

«Опасность состоит в том, что на фоне некоторого снижения накала напряженности, агрессор и его покровители могут вновь попытаться избежать радикального, всеобъемлющего решения проблемы. Отнюдь не случайно в последнее время в ход были пущены, я бы сказал, «эрзац планы» ближневосточного урегулирования. Фактически речь идет о подмене общего урегулирования разного рода «частичными соглашениями».

Указанное заявление противоречило решениям, принятым на Женевской конференции о поэтапном решении ближневосточной проблемы. Соглашение о разъединении войск рассматривалось как предварительное условие перед началом работы мирной конференции, так как для спокойного и делового обсуждения вопросов на конференции было необходимо обеспечить прекращение военных действий.

В чем была суть новой инициативы Советского Союза? Советские руководители не хотели, чтобы любые мирные переговоры проходили без участия советских представителей, так, как это имело место во время египетско-израильских переговоров о разъединении войск. Но так как советские руководители не хотели участвовать, по соображениям престижа, в прямых сирийско-израильских переговорах, они настаивали на проведении всех переговоров в рамках Женевской мирной конференции.

Когда рассматриваешь трагическую судьбу еврейского государства на Ближнем Востоке, невольно возникает вопрос, а не была ли допущена ошибка при создании еврейского государства?

С моей точки зрения, ООН совершила крупнейшую политическую ошибку, когда решила вопрос об образовании на территории Палестины двух государств еврейского и арабского.

Мы согласны с тем, что после катастрофы, постигшей евреев в Европе в 1933–1946 годах, нужно было как-то решить еврейский вопрос, устроить пострадавших от фашизма евреев и организовать для них спокойную мирную жизнь.

Даже после разгрома гитлеровской Германии оставшиеся в живых евреи Европы не находили приюта в тех местах, где они раньше родились и жили. Сразу же после победы над нацистами, в мае 1945 года, несколько десятков тысяч евреев собрались в лагерях беженцев в Германии… Массы евреев двинулись на Запад… Многие тысячи евреев вернулись сначала из концентрационных лагерей на старые места в Польше, Чехословакии и Румынии, в поисках родных, но местное население, годами находившееся под влиянием нацистской, антисемитской пропаганды, нередко встречало их с крайней недоброжелательностью. В связи с возвращением конфискованных квартир и имущества возникли столкновения, приведшие в некоторых городах даже к погромам. В июне 1946 года разразился жестокий погром в Кельцах (Польша), при этом было убито несколько десятков евреев. Бывали случаи убийства евреев на дорогах: их выбрасывали из шедших полным ходом поездов… Началось великое бегство евреев из стран Восточной Европы. В июле того же года Польшу покинуло 17000, в августе — 35000 евреев. По данным Чехословацкого правительства, в течение 1946 года 300000 евреев пересекли границу из Польши в Чехословакию. Однако при решении еврейского вопроса в ООН не следовало идти на поводу у сионистов, ослепленных заскорузлым национализмом, в части создания отдельного еврейского государства. Значительно правильнее было бы пойти по пути образования единого арабско-еврейского демократического государства.

Эмиграцию евреев в Палестину и развитие этого государства нужно было решать в контакте с арабской общественностью окружающих Палестину стран. В таком направлении была сделана попытка еврейских общественных деятелей. В конце 1918 года сионистские лидеры встретились в Лондоне с Фейсалом, сыном Меккского шерифа Хусейна, возглавлявшего арабское восстание против Турции, и пытались договориться с ним по вопросу о Палестине. Об успехе этих усилий можно судить по словам Фейсала:

«…обе главные ветви семитской семьи понимают друг друга: арабы не испытывают чувства зависти по отношению к сионистским евреям и намерены вести с ними честную игру, а сионистские евреи со своей стороны обещали национально настроенным арабам ответить тем же».

На одной из последовавших пресс-конференций с журналистами Фейсал, однако, отнесся отрицательно к идее создания еврейского государства в Палестине. Тогда состоялись дополнительные переговоры на эту тему, итоги которых были сформулированы Фейсалом в письме от 1-го марта 1919 года профессору Ф. Франкфуртеру, представителю американских сионистов. В этом письме ясно сказано, что арабы считают предложения сионистов на мирной конференции умеренными и приемлемыми.

«Мы окажем сердечный прием евреям, возвращающимся в свой родной дом, писал Фейсал, — еврейское движение национальное, а не империалистическое. И наше движение национальное, а не империалистическое, и в Сирии имеется место для нас обоих. И действительно, я нахожу, что ни одно них не сможет добиться реального успеха без другого.»

При таком благожелательном отношении арабских националистов к переселению евреев в Палестину, какое они встретили в лице Фейсала, у евреев были все основания на спокойное их существование рядом с арабами в рамках одного арабо-еврейского государства.

Приобретение земли для организации еврейских колхозов (кибуцев) нужно было сразу ставить на строго-добровольную основу, путем оплаты арабам полной стоимости покупаемых участков земли.

Вопрос о переселении евреев из арабских стран в Палестину и наоборот, арабов Палестины в соседние арабские страны, нужно было также решать путем переговоров, с оплатой затрат по переселению. Все это можно было сделать постепенно, не вызывая недовольства арабов и не ущемляя их национального достоинства и материального положения. При правильной линии еврейских политических деятелей, евреи смогли бы, не кичась своей цивилизованностью, а относясь к арабам по-братски, искренне завоевать дружбу арабов и практически стать тем элементом, который продвинул бы арабо-еврейское государство на высокий уровень цивилизации и связанный с этим высокий уровень жизни.

Через несколько десятилетий палестинское государство могло стать поставщиком квалифицированного персонала — рабочих, инженерно-технических работников и ученых — во все окружающие его арабские страны.

Фактически все произошло иначе. Самоуверенные и кичливые сионистские лидеры сумели убедить не только ООН, но и СССР в необходимости образования отдельного еврейского государства. В силу этого, с тех пор на Ближнем Востоке не прекращается война между евреями и арабами.

Евреи встретили сопротивление соседних с Израилем арабских стран и нежелание последних признать еврейское государство. Сионистские лидеры способствовали выселению сотен тысяч ни в чем не повинных арабов с насиженных мест, заняли их земли под кибуцы, чем создали против себя армию врагов в лице беженцев из Палестины, которые стали объектом для разного рода авантюристов, использующих их для сомнительных политических целей.

Тяжелое положение палестинских беженцев является укором для израильтян, каждый раз, когда обсуждается палестинская проблема.

Арабские государства вытолкнули сотни тысяч евреев с насиженных мест из своих стран, в результате чего в Израиль прибыло большое количество беженцев с низким уровнем цивилизации, стоящих, по сути дела, на одной ступени культуры с выселенными из Израиля арабами.

В результате такой узколобой националистической политики сионистов, еврейское государство ничего не выиграло в цивилизации населения, но зато оказалось как на вулкане, окруженное со всех сторон врагами. Стремясь избавить евреев от опасности преследований их со стороны антисемитов и переселить их из прежних мест жительства в свое государство, они не избавили их от непрерывных нападений соседних народов, а в перспективе — от опасности тотального уничтожения.

Но факт свершился. Еврейское государство создано. Арабское население численностью 900 тысяч человек было изгнано из Палестины. Еврейское население численностью около 800 тысяч человек было изгнано из арабских стран, где они проживали до образования государства Израиль. Наделано большое количество ошибок. Какой же выход? Что делать теперь? Выступая в 1947–1948 годах против обвинений представителей арабских стран о несправедливом решении ООН в части создания в Палестине еврейского государства, А. А. Громыко говорил, что он не согласен с такой точкой зрения и утверждал, что еврейский народ был связан с Палестиной на протяжении длительного исторического периода времени. О том же говорил Фейсал (см. выше). Если тогда советская политика не преследовала провокационных целей, а была искренней, было бы логично со стороны Советского Союза помочь поискам выхода из создавшегося в Палестине враждебного столкновения арабов и евреев. Искать на Ближнем Востоке такого решения, которое позволило бы ликвидировать конфликт мирным путем. Суть истинно интернациональной политики состоит не в том, чтобы, став на позицию одной из сторон, разжигать национальную вражду между народами, а в том, чтобы вывести оба народа из состояния вражды, на путь мира и сотрудничества.

Арабы выступают против еврейского государства не только потому, что они живут в тесноте, но и потому, что ущемлено их национальное достоинство. С другой стороны, евреи не ищут себе хорошие земли. Они согласны осваивать пустыни. При благоприятном подходе, не разжигая национальные страсти, а, наоборот, терпеливо создавая мирную атмосферу во взаимоотношениях сторон, можно было бы в рамках ООН изыскать необходимые средства для расселения палестинских беженцев в других арабских странах. При обеспечении переселяющихся семей более удобными условиями жизни, чем они имели в Палестине, можно было бы избежать той враждебности, которая накопилась в этом районе благодаря нагнетанию недовольства против Израиля. Произведенные на эти цели затраты целиком оправдали бы себя. Они были бы неизмеримо меньшими, чем расходы, связанные с длительной войной, и создали бы устойчивое положение в этом беспокойном районе мира. Примером такого разумного решения вопроса можно взять устройство на новом месте переселенцев из бывшей Восточной Пруссии и Силезии после войны 1941-1945-х годов. Некоторое время, пока беженцы из Восточной Пруссии и Силезии, а их было около 12 млн. человек, не были должным образом устроены, они использовались реваншистскими кругами Западной Германии против Советского Союза и Польши. Но по мере их устройства на новом месте, с б льшими удобствами, чем они имели раньше, накопившаяся у них горечь и враждебность стали исчезать. Такое разумное решение вопроса о беженцах из Палестины было бы тем более справедливым, что одновременно в Израиль из арабских стран переселилось около 800 тысяч евреев.

Однако советская дипломатия на деле поступает как раз наоборот. Она ведет враждебную политику против Израильского государства, не только среди арабских стран, но также и среди так называемых неприсоединившихся стран. Маскируясь интересами интернационализма, играя на чувствительности отсталых стран к национальному суверенитету, советская сторона отвлекает их от подлинных врагов национального суверенитета и направляет их силы против маленького государства, борющегося за свое национальное существование.

Арабские страны, которые клянутся своей верностью и преданностью арабам Палестины, утверждают о единстве арабской нации, на деле палец о палец не ударили, чтобы расселить и благоустроить палестинских беженцев в своих странах, продолжают держать их в лагерях на полуголодном существовании и настраивают их против народа и государства Израиль.

Палестинская молодежь стала объектом для использования ее всякого рода авантюристами.

Если бы те гигантские средства, которые арабские страны истратили на военные расходы, были направлены на благоустройство палестинских беженцев на Ближнем Востоке, давно были бы мир и благоденствие.

Мне могут возразить, что такая версия, какую я изложил, противоречит ленинскому отношению к сионизму. Это верно. Я уже писал раньше, что Ленин был против сионизма. Ленин считал, что при любом демократическом строе буржуазном или пролетарском — угнетение одной нации другой исключается, и место национального насилия заменяется классовым. После того, как во всей Европе прошли демократические или социалистические революции, евреи получили полное равноправие наравне с другими народами. Кому была нужна такая реакционная теория, как сионизм, когда человечество вступило в эпоху войн и мировых революций? Поэтому вполне понятна и оправданна была позиция Ленина в вопросе образования новых национальных государств вообще и еврейского государства в частности. Однако в жизни, после смерти Ленина, произошли такие коренные перемены, которых он и предполагать не мог.

В Германии, несмотря на то, что она была при Ленине подлинно буржуазно-демократическим государством, с Веймарской конституцией, давшей евреям, как и всем другим народам и национальностям, полное равноправие, к власти пришли фашисты. От Германии и Италии эта зараза распространилась на все европейские страны, где были созданы фашистские и полуфашистские партии, отравлявшие народы этих стран национализмом и антисемитизмом.

В России, после смерти Ленина, Сталин свернул страну с интернационалистского пути на националистическое, великодержавное направление, и евреи из равноправной национальности превратились, при так называемом социалистическом строе, в национальность преследуемую. Вот почему идеи сионизма, уже обветшалые и потерявшие своих сторонников во всех европейских странах и, в особенности, в России, возродились с новой силой после варварского уничтожения евреев на всех оккупированных фашистами территориях и после осуществления в СССР кампании по борьбе с космополитизмом и «дела врачей». После смерти Сталина и разоблачения его антиленинской, националистической и антисемитской политики, казалось, что страна вновь становится на ленинский путь. Однако реальная жизнь опровергла и эти последние надежды, и у евреев Советского Союза не осталось ничего другого, как эмиграция из СССР в государство Израиль.

В связи с этим следует рассмотреть тезис А. И. Косыгина, развитый им в речи на встрече с египетскими гостями и помещенной в газете «Правда» от 7.10.1971 года:

«Враги советско-арабской дружбы всячески пытаются вызвать недоверие в арабских странах к советской внешней политике, распространяют небылицы о каком-то советском экспансионизме.

Внешняя политика советского государства, как и любого другого, является продолжением его внутренней политики. Разве многонациональный Советский Союз… где впервые в истории был решен национальный вопрос… может проводить противоположную политику в общении с народами других стран? Нет, ни в коем случае. Это означало бы тягчайшую измену нашим политическим принципам, заветам нашего великого учителя и вождя В. И. Ленина».

Мы привели многочисленные примеры и факты, свидетельствующие об измене современного, сталинского руководства КПСС, ленинским принципам внутренней и внешней политики.

Косыгин не прав, когда утверждает, что внутренняя политика советского правительства остается ленинской, и потому не может быть не ленинской его внешняя политика. Шовинистическая и антисемитская политика советского руководства внутри СССР полностью соответствует его антиинтернационалистской и антиизраильской политике на международной арене. И та, и другая не имеют ничего общего с ленинизмом. Как, например, следует увязать введение в СССР налога на выезд евреев в Израиль с принципами ленинской национальной политики? Наши журналисты в период наибольшего размаха антисионистской кампании обвинили сионистов в том, что они выкупали богатых и именитых евреев у фашистов. Теперь советские руководители предлагают платить СССР за выезд из страны евреев, имеющих высшее образование. Когда за границей поднялась кампания протестов, связанная с введением выкупа, советские представители стали разъяснять, что это касается не только евреев, а всех граждан, желающих выехать из СССР.

О расовой политике советского правительства говорят в кругах ООН. Говорят во время официальных встреч с советскими руководителями, говорят во время визитов наших работников культуры, писателей, журналистов и т. д. и т. п. Советских руководителей обвиняют в нарушении «Декларации прав человека», принятой ООН и подписанной Советским Союзом. Советские руководящие лица до такой степени ослеплены антисемитизмом, что не замечают, как в их речах, сказанных на пресс-конференциях и приемах, просвечивает их антисемитское нутро.

А. Н. Косыгин для доказательства своей непричастности к антисемитизму козыряет тем, что Советский Союз спас евреев от их полного истребления тем, что разгромил фашизм. Такая аргументация — плохая защита своего интернационализма. С таким же успехом можно сказать, что Советский Союз должен быть благодарен США и Англии за то, что они спасли СССР с его социалистическим строем от уничтожения гитлеровской Германией. Если бы США и Англия все свои ресурсы и вооруженные силы направили на поддержку Германии, чего, кстати сказать, активно добивался Гитлер, то они общими силами сокрушили бы СССР. Однако они этого не сделали, и не потому, что им очень нравился наш социализм, а потому, что они защищали свои национальные интересы.

Так и СССР не потому воевал и сокрушал фашизм, что хотел спасти евреев от тотального уничтожения, а потому, что защищал свои национальные интересы.

У наших руководителей было бы больше оснований к такого рода похвальбе, если бы СССР содействовал предоставлению убежища евреям, бежавшим из Польши в 1939 году в СССР. Но этого, к сожалению, не случилось. Евреев, перешедших границу, наши пограничные войска, по директиве свыше, заворачивали обратно на оккупированную немцами Польшу.

Для подтверждения империалистической сущности государства Израиль в нашей прессе очень часто ссылаются на то, что международный сионизм оказывает еврейскому государству финансовую помощь, в организации которой участвуют богатые евреи, жертвующие большие средства на нужды Израиля. Я не вижу здесь никакого криминала.

Когда по директиве Сталина в 1930-ые годы в Биробиджане создавалась еврейская автономная республика, наше правительство разрешало евреям через американскую организацию «Джойнт» получать от американских миллионеров-евреев помощь для приобретения сельскохозяйственной техники и на другие нужды по устройству евреев на новом месте. Тогда такая помощь американских миллионеров считалась правомерной, а теперь такая же помощь Израилю считается преступной.

В своих дневниках М. М. Литвинов записал, что в связи с его назначением послом в США, Щербаков сказал, что:

«Его задание состояло в том, чтобы подготовить всего несколько речей на еврейском языке и добиться всего, что нам было нужно».

Почему наши руководители в трудный для нашей страны час считали возможным использовать евреев-миллионеров для оказания помощи СССР, а оказание помощи теми же миллионерами Израилю в трудный для него час, является преступлением? Финансовую помощь своему народу оказывают не только евреи. Так, например, Египту, Сирии, Иордании, Организации освобождения Палестины на их борьбу с Израилем финансовую помощь оказывают король Саудовской Аравии, Кувейт, эмиры Бахрейна, страны, обладающие миллиардами долларов от продаваемой ими нефти американским и другим нефтяным монополиям, страны, в которых существуют реакционнейшие феодальные режимы (тесно связанные с американским капиталом). На последнем совещании в Багдаде было принято решение дать Египту 9 млрд. долларов. Тем не менее, наша служба пропаганды не обвиняет арабские страны в том, что они куплены реакционными режимами вкупе с американским капиталом.

Не получил осуждения советской печатью факт совместного голосования в ООН всех арабских стран на стороне Пакистана и против национально-освободительной борьбы Бангладеш, в то время как Израиль голосовал вместе с СССР. А вот участие вместе с США в голосовании против Бангладеш Китая было отмечено нашей печатью и осуждено как пособничество империализму.

Таких примеров, характеризующих пристрастность советской политики, можно было бы привести бесчисленное множество. Все они свидетельствуют об одном — что советская политика в отношении евреев внутри и в отношении Израиля вовне СССР не имеет ничего общего ни с марксизмом, ни с интернационализмом.

Показательна в этом отношении провокационная политика советского руководства на Ближнем Востоке в период, предшествовавший шестидневной войне. Советский Союз, вложивший в вооруженные силы Египта и Сирии большие средства и обеспечивший их современным вооружением, считал, что благодаря его усилиям указанные арабские страны полностью подготовлены к войне, подталкивал их к нападению на Израиль.

Советские представители в ООН и советская печать подняли шумную кампанию, обвиняя Израиль в подготовке нападения на Сирию, Египет и Иорданию и сосредоточении своих войск на границе Сирии. МИД Израиля предложил тогда послу СССР проверить правильность сообщений советской печати. Посол СССР отказался от предложенной ему поездки вдоль границы с Сирией. Кампания в советской печати была подхвачена печатью арабских стран. Насер угрожал Израилю. Речь Насера, произнесенная им в то время, относится к числу документов, запрещенных к печатанию в СССР, так как она является свидетельством пристрастности и лицемерия советской стороны в конфликте 1967 года. Насер потребовал от генерального секретаря У-Тана, чтобы войска ООН, стоявшие на границе между Египтом и Израилем, были убраны. Израиль опротестовал это требование Насера, заявив, что линия перемирия была установлена по соглашению сторон, и войска ООН не могут быть отведены по одностороннему требованию Египта. На заседании Совета Безопасности, когда представитель Израиля выступил с возражением против отвода войск ООН с линии перемирия, представитель СССР в Совете Безопасности Н. Федоренко в обычной антисемитской манере подсмеивался над представителем Израиля, делая намеки насчет того, что еврейчики мол испугались. Так уверена была советская сторона в победе арабов.

Совет Безопасности, по вине Советского Союза, не пожелавшего помешать египетскому нападению на Израиль, не принял тогда никакого решения.

Израиль просил У-Тана, чтобы он не допустил отвода войск хотя бы из района Аккабского залива, но и эта просьба была отклонена. Войска Египта, разъединенные ранее войсками ООН, теперь пришли в непосредственное соприкосновение с войсками Израиля.

А в это время в Египте и в других арабских странах велась разнузданная националистическая и расистская кампания против евреев и против государства Израиль. На улицах Каира толпы возбужденных руководителями Египта арабов выкрикивали лозунги, требующие сбросить евреев в Средиземное море.

Египет установил блокаду Аккабского залива. Израильские порты были отрезаны от Красного моря, жизненно важного для Израиля выхода в Индийский океан, по которому шло его снабжение из США.

По советскому определению агрессии, внесенному нашей делегацией в ООН, блокада портов является прямым актом агрессии. Что оставалось в такой ситуации делать Израилю?

По мнению советских руководителей, главных виновников конфликта 1967 года на Ближнем Востоке, Израиль должен был ждать и предпринимать усилия к мирному исходу конфликта. Советские руководители палец о палец не ударили, чтобы воспрепятствовать выводу войск ООН с линии перемирия, воспрепятствовать блокаде Аккабского залива, воспрепятствовать нагнетанию напряженности в арабской и советской печати против Израиля и на границах с ним. Как можно было поверить в его мирные намерения? В этот тяжкий для них час руководители и весь народ Израиля, и даже подавляющая часть коммунистов Израиля, этого маленького народа, оказавшегося по вине шовинистов и, прежде всего, великодержавных шовинистов из СССР в окружении злейших врагов, приняли единственно правильное в этих условиях решение — опередить своих врагов и напасть на них первыми.

Что было после нападения Израиля, всем известно. Если бы не вмешательство Советского Союза, войска Израиля заняли бы Каир и продиктовали бы Египту условия мира. Оказавшись перед лицом полного провала своей политики на Ближнем Востоке, советское руководство ничего лучшего не придумало, как угрожать Израилю непосредственным нападением на него советских войск и прямым вмешательством в конфликт, чего не делало советское правительство ни во Вьетнаме, ни в Корее. Советский Союз, а под его давлением — и правительства всех социалистических стран, за исключением Румынии, потребовали от Израиля возвращения арабским странам всех оккупированных им территорий, и после отказа Израиля выполнить это требование до подписания мирного договора с Палестиной и признанием ею государства Израиль, порвали с ним дипломатические и всякие иные отношения, чего Советский Союз не делал никогда с другими государствами. Советская служба информации систематически вводит в заблуждение мировое общественное мнение и трудящихся страны, преподнося всю информацию в искаженном виде.

Скрыто осуществляя поставки Египту и Сирии большого количества самолетов, танков, артиллерии, ракет и другого вооружения и нарушая таким образом баланс сил на Ближнем Востоке в пользу арабских стран, советское правительство умалчивает об этом и систематически выпячивает данные, открыто публикуемые в США о поставках вооружения Израилю в целях восстановления нарушенного Советским Союзом этого баланса на Ближнем Востоке. Пользуясь такими недемократичными методами информации, советская пропаганда оказывает давление на мировую общественность, стремясь осуществить нажим последней на США и Израиль для сокращения военных поставок и для безоговорочного, без всяких условий, возвращения арабским странам территорий, оккупированных Израилем в 1967 году.

Когда читаешь в газетах и слушаешь по радио и телевидению ежедневно повторяющиеся требования арабских стран против поставок Соединенными Штатами вооружений Израилю, то диву даешься, как они нечувствительны к тому, сколь несоразмерны их требования с положением и силами маленького Израиля, в сравнении с которым комплекс арабских государств, окружающих Израиль, более чем в 25 раз превосходит его по численности населения и в сотни раз — по территориальным владениям.

Создается такое впечатление, что арабским и советским руководителям было бы больше по душе обезоружить всех израильтян, чтобы затем безответно уничтожить это ненавистное для них государство.

Советская служба информации систематически скрывает факты, свидетельствующие об агрессивных действиях палестинских террористов, таких, например, как убийство израильских спортсменов в Мюнхене, случай в аэропорту Лотт, когда было убито 26 и ранено 76 гражданских лиц, посылка бомб частным лицам, взрывы бомб в городах и селениях Израиля с жертвами среди мирного населения, нападения на автобусы со школьниками и гражданскими лицами, систематический обстрел израильских поселений, граничащих с территорией Ливана, где находится база палестинских террористов, а раньше — с территории Иордании, покуда Иордания не изолировала террористов от границ с Израилем и т. д. И наоборот, советская служба информации систематически раздувает сообщения об израильских ответных мерах против террористов, засевших либо в Иордании, либо в Ливане и Сирии, изображая эти факты как необоснованную и безжалостную расправу с мирным населением, а не с террористами.

К фактам, свидетельствующим о пристрастном отношении советских руководителей к Израилю, можно отнести также факт поддержки Советским Союзом арабских стран, в их отказе вести прямые и непосредственные переговоры с представителями Израиля. Как известно, арабские страны отказывались сесть за один стол с представителями Израиля, в силу чего до недавнего времени переговоры велись через посредника. Советский Союз поддерживал это нелепое требование арабов, что уже само по себе подтверждает нежелание их признать государство Израиль.

Во всех конфликтах, где бы они ни происходили, единственно разумной мерой признаются прямые мирные переговоры сторон. На этой позиции стоят все члены ООН, в том числе и СССР. Только в отношении Израиля советские руководители считают возможным применять такую унизительную процедуру, для того чтобы лишний раз продемонстрировать свою антисемитскую сущность. Такая процедура, помимо всего прочего, усложнила мирные переговоры между Израилем и его соседями, вела к затягиванию сроков улаживания конфликтов. Несмотря на все отрицательные последствия такого метода ведения переговоров, советская сторона не сочла нужным оказать давление на арабские правительства, изменить свою бессмысленную тактику.

Мало того, именно Советский Союз стал главным противником президента Египта А. Садата, после того как он выступил за прямые переговоры с Израилем. Советские руководители встретили это предложение в штыки, обвинили Садата в том, что он стал на путь капитуляции и предательства интересов арабов.

А. Садат предложил всем заинтересованным сторонам: Сирии, Иордании, Ливану, ООН, Советскому Союзу и США послать своих представителей для переговоров с Израилем.

Под давлением Советского Союза и самых радикальных арабских правительств, таких как Алжир, Ливия, Йемен, Ирак, Сирия, а также ООН, эти страны отказались послать своих представителей на конференцию, созванную Садатом, а Иордания воздержалась до прояснения обстановки. Если бы все соседи Израиля и Советский Союз сели с ним за стол переговоров, то вопрос о возможной капитуляции и сепаратных действиях Садата отпал бы автоматически. Отказ от участия в переговорах, наоборот, создал ситуацию, при которой только облегчены сепаратные сделки.

Почему Советский Союз так бескомпромиссно выступил против мирной миссии Садата? Только потому, что в этом случае Советский Союз должен был уступить ведущую роль Соединенным Штатам. Следует также обратить внимание на националистический подход современных руководителей Израиля, которые хватаются за мелкие второстепенные проблемы (поселения на Синае, правом берегу Иордана и т. д.) и упускают уникальную возможность для урегулирования всей ближневосточной проблемы путем признания государства Израиль. Советская служба информации скрывает от нашего народа тот факт, что Ирак, Ливия, Алжир, а также до недавнего времени Сирия и другие арабские страны не хотели признать Израиль как полноправное ближневосточное государство.

Такую же позицию в отношении признания государства Израиль занимает Организация Освобождения Палестины, или, как ее сокращенно называют — ООП, которую поддерживает Советский Союз и на участие которой в Женевской мирной конференции настаивает советское правительство. Указанное требование противоречит решениям Совета Безопасности ООН от июня месяца 1967 года и сентября месяца 1973 года, которыми определены условия мирного урегулирования ближневосточного конфликта. Этими же решениями определен состав участников Женевской мирной конференции, в числе которых не указана ООП. Приглашение всякого нового участника конференции, согласно указанным решениям Совета Безопасности, может быть сделано только с согласия всех участников Женевской мирной конференции.

Нет сомнений в том, что подлинное мирное урегулирование положения на Ближнем Востоке может быть достигнуто только при справедливом решении всей Палестинской проблемы, включая вопросы о признании всеми сторонами конфликта государства Израиль и самоопределения арабского народа Палестины. То, что решение всех аспектов этой проблемы не предусматривалось в основных постановлениях Совета Безопасности, являлось большим упущением этой организации ООН. С этой точки зрения, приглашение представителей ООП в качестве полноправной делегации для участия в работах Женевской мирной конференции было бы крайне желательным, если бы ООП официально и признала государство Израиль и отказалась от террористической борьбы с ним.

Израиль препятствует созданию палестинского государства под руководством ООП, потому что не верит в искренность ООП. Известно, что последняя является марионеткой СССР. После всего того, что произошло, Израиль не имеет оснований доверять Советскому Союзу.

Когда Палестинское государство под руководством ООП будет создано, оно займет полосу земли западного берега реки Иордан вдоль одной стороны израильского государства и полосу Газы по другую его сторону. С территории нового Палестинского государства любой пункт земли, занимаемой Израилем, будет простреливаться палестинской артиллерией. В этих условиях понятно, что пока в уставе палестинской организации записано, что государство Израиль подлежит уничтожению, никакое израильское правительство не может согласиться на такое соседство.

Последний случай с нападением в марте 1978 года арабских террористов на мирное еврейское население, захват двух автобусов и убийство 37 граждан Израиля только укрепило израильские власти в их правоте, так как советское правительство не осудило действий его подопечных палестинских партизан, вооруженных советским автоматическим оружием.

В советской печати, в выступлениях советских политических деятелей постоянно делается противопоставление прогрессивных режимов в арабских государствах режиму насилия, фашистскому режиму, существующему в Израиле. В этих же статьях и выступлениях сионизм квалифицируется как «форма расизма и расовой дискриминации». Обвинения эти основываются, во-первых, на том, что клерикалы и правые сионисты считают еврейский народ «богоизбранным», а во-вторых, на том, что Израиль «не желает признавать реальности современного положения на Ближнем Востоке, продолжает упорствовать в своей политике территориальной экспансии и попрания законных прав арабского народа Палестины».

Утверждения клерикалов о «богоизбранности» еврейского народа основываются на том, что еврейские пророки непосредственно общались с Богом и обсуждали с ним вопросы о судьбах еврейского народа. Всякий раз, говорят клерикалы, как еврейский народ оказывался перед смертельной опасностью, Бог неизменно спасал его от всех его врагов. Эта реакционная и бредовая фантазия оказывала в свое время влияние на местечковых евреев и помогала клерикалам держать их в состоянии изоляции от других народов, в целях предупреждения отхода их от иудаизма. Она преследовала внутренние цели религиозных евреев и не была направлена на подчинение других народов. Она провозглашалась клерикалами в начале христианской эры, когда ни о каком сионизме не было еще речи, и преследовала цель сохранения еврейской нации в условиях рассеяния их по всему миру. Сравнивать ее с фашистской теорией неправильно.

Потому, во-первых, что евреи маленький народ, который уже по этой простой причине не может ставить перед собою такой непосильной задачи и потому не может представлять опасности для других народов. Во-вторых, в основе теории о «богоизбранности» народа лежит идея самосохранения еврейского народа от чужеземного влияния, в особенности — от религий других народов, среди которых он вынужден был расселиться после его изгнания из Палестины. Все те, кто на основе теории о «богоизбранности» делают вывод о расовой направленности сионистской политики против арабов, поступают необоснованно, прежде всего, потому, что евреи и арабы принадлежат к одной семье народов — семитам. Подобные обвинения намеренно нагнетают напряженность в отношениях между странами ближневосточного региона.

Обвинение Израиля как фашистского государства советскими журналистами продиктовано и другими соображениями. См., например статью А. Грингауза, где он пишет:

«… Идеологи сионизма открыто говорят о том, что территорией Израиля должна быть вся Палестина».

И далее:

«… Классовая основа экспансионистской политики, игра на националистических чувствах обывателя воспитала в нем (израильском народе) сознание того, что Израилю все дозволено — международный разбой, попрание прав человека, ничем не ограниченная эксплуатация национальных богатств других народов. Такая политика приносит миллиардные барыши власть имущим».

Таким образом, первый пункт обвинения Израиля в фашизме опирается на утверждение сионистов, что «историческое право на Палестину не подлежит сомнению». Идеологи фашизма никогда не обосновывали захвата чужих земель своим историческим правом на них. Так можно посчитать фашистским требование Сталина на Тегеранской конференции: «Русские не имеют незамерзающих портов в Балтийском море, — говорил он, — поэтому русским нужны были бы незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть территории Восточной Пруссии. Тем более, что исторически — это исконные славянские земли». (стр. 53)

Идеологи фашизма считали, что завоевание чужих земель законно на основе их превосходства перед другими народами. Они считали, что немцы высшая раса, и потому они должны иметь преимущество перед другими, неполноценными людьми, недочеловеками, такими, как поляки, русские, евреи и т. д. Трудно себе представить, чтобы такое маленькое государство, каким является Израиль, могло «учинить международный разбой», «попирать права человека», осуществлять «ничем не ограниченную эксплуатацию национальных богатств» (каких?) и т. д. Этот набор ничем не подтвержденных обвинений не учитывает того, что Израиль находится в окружении арабских государств с населением 120–130 млн. человек. Автор статьи лишился чувства меры, когда говорит о «миллиардных барышах власть имущих Израиля», забывая, что ко времени, когда он написал статью, выпуск всей продукции Израиля не превышал 6–7 млрд. рублей.

«История учит, — пишет А. Грингауз, — что наступление реакции на основы демократии всегда начинается с преследования коммунистов… Компартия Израиля работает в условиях постоянной травли и жестоких ограничений…» Таков второй аргумент, подтверждающий фашизацию режима в Израиле. Но в Израиле официально существует две компартии, которые имеют своих депутатов в кнессете (израильский парламент). А во всех так называемых прогрессивных арабских странах компартии находятся или на нелегальном, или на полулегальном положении.

Уже одного этого факта достаточно, чтобы опровергнуть сравнение государства Израиль с фашистскими государствами, в которых, как известно, коммунисты были в тюрьмах, а не заседали в парламентах. Подобное сравнение скорее относится к «прогрессивным» режимам арабских стран, таких как Судан, где были уничтожены тысячи коммунистов; Египет, где под руководством горячо любимого нашим правительством Насера была устроена в 1957 году резня коммунистов; Ливии, где прогрессивный деятель этой страны М. Кадафи поддерживал резню коммунистов, устроенную в 1972 году Д. Нимейри, и притом громогласно обвинял Советский Союз во вмешательстве в дела Судана.

«За время пребывания в Израиле, — писал А. Грингауз, — нам довелось беседовать со многими людьми в Тель-Авиве, Иерусалиме, Хайфе, Назарете, Акко. В статье невозможно привести все оценки нынешнего положения в стране, которые мы выслушали».

Так выглядит фашистский режим Израиля со слов А. Грингауза. На съезд компартии Израиля свободно приезжает делегация из Советского Союза, и эта фашистская страна не препятствует этому. Свободно разъезжает по стране, ведет беседы с большим количеством граждан Израиля. Во время этих бесед граждане Израиля открыто говорят представителям СССР, ведущим враждебную политику против еврейского государства, что «считают политику своего правительства авантюристической». При этом автор не жалуется, что за ними по пятам ходили агенты Г. Меир и мешали их разговорам с гражданами Израиля. «В отеле, — писал он, — остановились делегации братских коммунистических партий, прибывших на съезд по приглашению ЦККП Израиля».

Когда А. Грингауз не рассуждает, а приводит факты, вырисовывается подлинно демократическая страна, в которой компартия, крайне враждебная правительству политическая партия, осуществляющая свою деятельность за счет дотаций извне, открыто проводит свой съезд в здании кинотеатра «Альхомбра».

На съезд приехали представители братских партий, которые остановились в отеле, а не скрывались по конспиративным квартирам. А вот как сообщала газета «Правда» от 23.06.1972 года об открытии ХVII съезда компартии Израиля: «Против оккупации арабских территорий, за мир», — под этим главным лозунгом в Тель-Авиве начал свою работу ХVII съезд компартии Израиля. В переполненном зале, в присутствии 1500 делегатов и гостей съезд открыл член Политбюро ЦККПИ т. Туби».

Таков фашистский режим в Израиле. А сейчас давайте посмотрим, как происходят встречи иностранцев с гражданами в такой не просто демократической, а самой демократической в мире стране, как СССР.

В газете «Известия» от 17.01.1972 года была помещена статья В. Рагозина и С. Конюшина под заголовком «Провалившийся маскарад, или История одного путешествия американских конгрессменов».

Авторы статьи повествуют о приезде в СССР нескольких американских конгрессменов, которые пожелали, вернее, попытались встретиться с гражданином СССР В. Н. Чалидзе и с евреями, выразившими желание выехать в Израиль.

Вся статья посвящена вопросу о том, с какими невероятными трудностями сталкивается в СССР любой гражданин любой страны, если он пожелает в частном порядке встретиться с гражданами СССР, как встретился советский гражданин, да еще коммунист А. Грингауз с гражданами Израиля.

«В Москве Шойер (это фамилия конгрессмена), — писали авторы, поплакался американским корреспондентам (поплачешься, если попадешь в лапы КГБ), что членов их группы, дескать, «изолировали от учащихся и их родителей, что мол, состоялась лишь одна случайная встреча, да и та продолжалась всего пять-десять минут…» Ведь вместо того, чтобы знакомиться с культурной жизнью столицы, Шойер, Белл и состоявший при них Блейдз проводили конспиративно-инструктивные встречи (подумайте только, чего захотели сделать) с некими А. Я. и В. А. Лернерами, В. Г. Польским и иже с ними (т. е. и с другими жидами). Так, например, когда 3 января вся группа направлялась (это имеется в виду группа туристов) в МГУ, Белл и Блейдз «отстали» (Какой ужас — отстали! Когда наши туристы едут за границу, мы им не разрешаем отставать.). Как выяснилось позже (значит, кто-то специально следил и выяснил) в это самое время они в соответствии с собственной программой (подумайте, до чего докатились — отступили от общей программы) направились к Польскому».

Таковы факты, свидетельствующие о порядках, существующих в демократической, а не фашистской стране.

«Под покровом ранних январских сумерек (и выберут же время для посещений), — писали авторы, — отец-законодатель от штата Нью-Йорк беспардонно (он думал, что он у себя в штате!) попирал (!) законы гостеприимства (приехал в гости — ходи, куда тебя поведут), рыскал (не ходил, а рыскал) по московским улицам в поисках нужных людей, адреса и фамилии которых он привез с собою из-за океана (Что ни слово, то перл. Умри, Дионисий, лучше не скажешь!). Среди них значился некто В. Н. Чалидзе. Его-то и поджидали для получения клеветнической информации о советской действительности, и, в конце концов, встретили в холле «Интуриста» Шойер и Белл. (Вот если бы А. Грингауза так сопровождали в Израиле, тогда еврейское государство он назвал бы сверх-фашистским)». И т. д. и т. п.

Когда журналист А. Грингауз в Израиле «беседовал со многими людьми», во многих городах, ему, по его собственному свидетельству, напечатанному в «Известиях», никто не препятствовал встречам один на один. О чем он беседовал с гражданами Израиля, он также не скрыл. А ведь он говорил с ними о том, что в Израиле существует фашистский режим, что руководители Израиля ведут авантюристическую политику и т. д. и т. п. Говоря словами Рагозина и Конюшина, Грингауз занимался в Израиле «подстрекательством» израильских граждан против существующего там строя. Причем занимался этим открыто, никто за ним не ходил по пятам и никто в Израильской печати не обвинил его за это. Вот два примера, характеризующие отношения двух государств к своим гражданам и к гражданам других стран, приезжающих к ним в страну.

В Израиле не следят за своими гражданами и доверяют им.

В СССР следят за каждой встречей советского гражданина с иностранцем и не доверяют ему.

В Израиле не следят за приехавшими туда иностранцами и не регистрируют их встреч с гражданами Израиля, и это вполне естественно для любой демократической страны.

В СССР, как видно из статьи В. Рагозина и С. Конюшина, за приехавшими конгрессменами и за всеми их встречами в Москве велись непрерывные наблюдения, фиксировались все их встречи. И это тоже «естественно», но только для тоталитарного строя.

Можно ли себе представить, чтобы в нашей стране был проведен съезд сионистов, с приездом на него представителей сионистских организаций из других стран и с проведением съезда, скажем, под таким лозунгом: «Сионисты из всех стран, объединяйтесь!», или «Евреи СССР, уезжайте в Израиль!». А между тем, при ленинском руководстве такие съезды в Советском Союзе происходили.

Израиль демократическая страна, в которой открыто существуют различные политические партии, имеющие своих представителей в парламенте. До июня месяца 1967 года в Израиле существовала одна коммунистическая партия, созданная в 1921 году. Генеральным секретарем компартии был Самуил Микунис, который представлял компартию Израиля на XX, XXII и ХХIII-м съездах КПСС.

После шестидневной войны 1967 года, в связи с пристрастно-враждебной политикой КПСС в отношении Израиля, компартия раскололась на две партии. Компартия, возглавляемая С. Микунисом, открыто выступила против политики КПСС в отношении конфликта на Ближнем Востоке, и за это была отлучена от коммунистического движения.

В Израиле коммунисты имеют полную возможность устраивать свои съезды, создавать любые собрания и совещания, устраивать демонстрации, издавать газеты и книги, выступать в парламенте и излагать письменно и устно свои взгляды, направленные против политики правительства. Каждый гражданин Израиля может свободно выехать из страны, совсем или на время, в любую другую страну и возвратиться обратно. Даже в обстановке войны с арабами израильская компартия открыто выступала против политики правительства Израиля. Где, в какой арабской или социалистической стране власти позволяли или позволяют сейчас своим политическим противникам устраивать демонстрации, издавать газеты, направленные против власти?

Из изложенного в настоящей главе следует, что два столпа, на которых держится вся ближневосточная политика советских руководителей: поддержка прогрессивного национально-освободительного движения арабских стран против империализма, сионизма и реакции и борьба против сионистской и расистской сущности государства Израиль, образованного империализмом для подавления национально-освободительного движения арабов, — оба эти столпа при ближайшем анализе оказались воздвигнутыми на антимарксистской националистической основе. Как видно из приведенных фактов и их сопоставления с ленинскими взглядами по этому вопросу, политика советских руководителей направлена не на поддержку национально-освободительной борьбы арабов, это ширма за которой на деле скрывается империалистическая политика советского правительства, не имеющая ничего общего с ленинской политикой поддержки национально-революционного движения стран Востока.

Направленная, начиная с 1956 года, против Израиля, эта политика советского государства находится в противоречии с его прежней политикой поддержки Израиля в момент образования этого государства.

В 1947–1948 годах Советский Союз поддерживал сионистов в их стремлении создать в Палестине еврейское государство, несмотря на яростное сопротивление арабских стран и поддержавших последние империалистических государств США и Великобритании.

Тогда советское руководство не только не подчеркивало отрицательных особенностей сионистов, как империалистических провокаторов, а наоборот, относилось к ним как к представителям еврейского народа, законно стремящихся в Палестину, историческую родину евреев.

Чем объяснить, что Советский Союз оказал сионистам такую могущественную поддержку в 1947–1948 годах?

Может быть, советские руководители не разобрались тогда в истинной сущности сионизма?

Советское руководство отлично знало и историю сионистского движения, и его националистическую буржуазную сущность. И тогда, и теперь советские руководители находились под влиянием других, более существенных, чем сионизм, интересов. В основе политики Советского Союза лежали тогда и продолжают лежать теперь национальные интересы, которые на протяжении многих десятилетий толкали Россию на Ближний Восток.

Весь этот район находился в сфере влияния империалистических стран, что затрудняло проникновение туда Советского Союза. Вот почему наше правительство в лице Сталина поддержало создание нового еврейского государства в этом регионе, не связанного со старыми колониальными странами.

Сталин рассчитывал таким путем создать на Ближнем Востоке своего сателлита, не возбуждая подозрений у империалистических государств, прикрываясь гуманными соображениями о послевоенном устройстве евреев, потерпевших катастрофу во второй мировой войне, так же, как теперь свое проникновение на Ближний Восток советские руководители маскируют заботой о национально-освободительной борьбе арабского народа Палестины.

Но этот план Сталину не удался. Неблагодарные сионисты, получившие власть в еврейском государстве, примкнули не к советскому блоку, а к таким буржуазно-демократическим странам, как США и Великобритания, которые были им ближе по духу и по экономическим интересам.

Сионистам, кроме того, нужны были капиталы для освоения страны, а они находились в руках американских евреев. Использовав СССР для создания еврейского государства, правящие круги Израиля дальнейшее свое существование и развитие связали с капитализмом. Но этим самым они в лице Советского Союза приобрели могущественного врага, который не замедлил нанести им удар. Такой момент наступил в 1956 году, во время англо-франко-изральской операции против Египта.

Как только советские руководители перестали делать ставку на Израиль, он постепенно превратился в агрессора, затем в агента империалистических государств, а после войны 1967 года — в наиболее агрессивное империалистическое и расистское государство.

Подводя итоги деятельности Коминтерна и компартии СССР в руководстве национально-освободительной борьбой в отсталых странах Востока, бывших ранее под колониальным господством империалистических стран, следует подчеркнуть, что эта политика после смерти Ленина носила явно оппортунистический, меньшевистский характер. Какие задачи ставил Ленин перед Коминтерном в отношении отсталых стран?

«Необходимость решительной борьбы с перекрашиванием буржуазно-освободительных течений в отсталых странах в цвет коммунизма».

Вся политика Сталина и его наследников проходила и продолжает проходить сейчас в полном противоречии с указанным ленинским принципом. Так было в Китае, когда Сталин принудил компартию Китая войти в состав Гоминдана, а Гоминдан принял в Коминтерн в качестве сочувствующей партии. Так было в Индонезии, где компартия вошла в блок мелкобуржуазных партий, возглавляемых Сукарно, афишируя их как революционных союзников, и где была произведена кровавая расправа с коммунистами. Так было в Судане, где руководство СССР поддерживало так называемый прогрессивный режим Нимейри, подчинив компартию Судана задачам буржуазной революции, и где Нимейри беспощадно расправился со своей компартией. Так было в Египте при Насере, которого решительно поддерживало советское руководство, несмотря на его беспощадную расправу с коммунистами, считало его тогда и продолжает считать сегодня прогрессивным социалистическим деятелем, которому Н. С. Хрущев присвоил звание Героя Советского Союза за заслуги перед революцией.

Так было в Египте с преемником Насера Анваром Садатом, режим которого противопоставлялся Израилю — пособнику империализма — как наиболее прогрессивный социалистический режим, несмотря на то, что основой законодательства этого прогрессивного режима являлись при Насере и Садате законы шариата. Так происходит сейчас, когда советские руководители продолжают перекрашивать политические режимы в Ливии, Сирии, Иране, Алжире, Эфиопии и других странах, базирующиеся на исламе, в прогрессивные социалистические режимы.

Второе требование ленинской стратегии состояло в том, что коммунист-интернационалист должен идти на временный союз с буржуазной демократией колоний, но не сливаться с нею и, безусловно, сохранять свою самостоятельность.

Вся стратегия сталинского руководства с 1924 года и до сего дня была направлена против этого ленинского принципа. В Китае компартия влилась в Гоминдан, в арабских странах — в арабский социалистический союз и т. д.

Советская пропаганда систематически твердит о справедливости нашей внешней политики, направленной на поддержку национально-освободительных движений, на борьбу с антисионистской политикой империалистических государств, за восстановление национальных прав бывших колониальных стран. О какой справедливости мы говорим? С позиции коммунизма или империализма? Если с позиции коммунизма, то как можно говорить о справедливости арабских притязаний, когда арабы на 110 млн. человек населения имеют 10,2 млн. квадратных километров территории — к евреям, которые имеют всего 20 тыс. кв. километров на 3,0 млн. населения. Таким образом, арабы имеют на каждые 10 тыс. человек 0,093 кв. километра, а евреи — 0,0067 кв. километра, т. е. в 14 раз меньше. Где же здесь коммунистическая справедливость?

Но позвольте, говорят нам советские теоретики коммунизма, при чем тут арифметика, когда речь идет о исконных арабских землях? Во-первых, понятие «исконные земли» находится в резком противоречии с коммунистической марксистско-ленинской идеологией. Что же вы, и при коммунизме думаете сохранить такое соотношение между территорией и населением?

Во-вторых, вы, товарищи коммунисты, боретесь против всех форм досоциалистического общества, но то, что совершилось при этих обществах в смысле завоевания территории, вы хотите сохранить? Ведь если говорить о исконных землях, то Палестина на Ближнем Востоке, часть — и немалая территорий на Дальнем Востоке и Сибири, а также в Западной Европе должны принадлежать евреям, китайцам, румынам и т. д., а не арабам и русским. Так именно говорил А. А. Громыко в ООН в 1948 году по поводу Палестины.

В-третьих, арабы завоевали Палестину в XI-м веке. Так почему завоеванию ХI-го века должно быть отдано предпочтение перед I-м веком? В каких это коммунистических требниках записаны установки на этот счет?

В-четвертых, если при решении вопроса о том, кому должна принадлежать та или иная спорная территория, следует исходить из того, кем она заселена сегодня, то и в этом случае сейчас эта территория должна принадлежать Израилю.

Позвольте, позвольте, останавливают меня советские теоретики марксизма. При решении этого вопроса следует исходить не из современного положения, а из того момента, когда территория была захвачена. Но тогда, по той же справедливой советской внешней политике следует отдать территорию Калининградской области, Курилов, Молдавии ее бывшим владельцам.

Так почему же, по мнению советских коммунистов, в 1947 году Палестина была исконно еврейской и арабской землей, а теперь только исконно арабской?

Интересы коммунизма или империалистические интересы России этого требуют?

Когда президент США Картер высказал предложение устроить палестинских арабов-беженцев в других арабских странах, где имеется много свободной земли, то наши горе-теоретики всполошились, увидели в этом империалистический подход к урегулированию ближневосточного вопроса. На самом деле в этом высказывании Картера в тысячу раз меньше империалистической идеологии, чем в советском возражении против этого.

Когда японцы требуют возвратить им два Курильских острова, которые, выражаясь языком советских коммунистов, являются исконно-японскими, то «Правда» усмотрела в этом ревизию итогов Второй мировой войны. Но эти итоги нашей победы так же далеки от марксизма, как теория строительства социализма в одной стране — от теории Маркса и Ленина.

Документ № 476 — это как раз та самая телеграмма Ленина, о которой я говорил выше.

В век научно-технической революции понятие пролетарий изменило свой первоначальный смысл. Теперь бесспорно, с точки зрения создания стоимости, к пролетариям должна быть причислена вся научно-техническая интеллигенция, наемный труд вообще.

А у нас произошел на этой почве разрыв с Китаем. Вьетнамцы ведут спор с Камбоджей, Румыния ведет спор с Венгрией и т. д.

Как наша страна сыграла в Венгрии, ГДР, Польше и Чехословакии.

«У пролетария нет своего отечества» — К. Маркс.

Как сообщил в своей книге Р. А. Медведев, в архиве старого большевика Е. П. Фролова был найден небольшой документ под названием «антисемитская практика Сталина». В этом документе перечисляется 35 фактов антисемитской практики Сталина. Среди них факты, относящиеся к переселению евреев в гетто: «строительство бараков, подготовка обращения к еврейскому народу (И. Л. Минц), сбор подписей под обращением (Л. С. Хавинсон), митинг на Сталинградском тракторном заводе и выселение евреев».

См. статью В. Большакова, «Правда», 17.01.1972 г., о «сионистском подполье» в СССР и вербовке шпионов.

Как это было в период кампании «по делу врачей», когда масса населения поверила проповедникам ненависти, и если б не смерть Сталина…

Логика, вытекающая из установки современных руководителей СССР — раз ты еврей, значит — сионист, фактический или потенциальный.

См. Ю. Иванов, «Осторожно — сионизм».

Ю. Иванов, «Осторожно — сионизм», стр. 37–38.

А. Щаранский — член неофициального комитета по наблюдению за выполнением в СССР Хельсинских соглашений, добивается выезда в Израиль.

Евсеев, Модржинская, Моржарян, Соколов, Никитина.

Как на пример открытого антисемитского выпада можно указать на сообщение ТАСС, опубликованное в газете «Правда» из Брюсселя под заголовком «Провалившаяся затея». В нем сказано: «Между участниками сионистского шабаша, — а иначе его не назовешь…»

Иной тон был у автора, когда он дружески журил русских патриотов-почвенников (см. выше).

Впрочем, эти акции не представляются им опасными, так как это просто политический ход, который участники с советской стороны так и воспринимают. Но такие «игры» опасны для страны с мусульманским населением.

Ю. Тысовский, «Мировая экономика и международные отношения», № 7, 1970 г.

В. Проскурин, «Гудок», 22–24.01.1971 г.

В. П. Ладейкин, «Источник опасного кризиса»

«Правда» № 191 от 9 июля 1948 г.

В. Маевский, «Правда» от 01.08.1967 г., И. Матюхин, В. Мясников, В. Смирнов, «Правда» от 03.07.1969 г., Выступление В. Э. Дымшица, «Известия» от 05.03.1970 г., В. Маевский, «Правда» от 12.03.1970 г., А. Кислов, «Известия» от 19.01.1972 г. и мн. др.

Все это описание взято из книги С. Этингера «Очерки по истории еврейского народа», изд. А. М. Овед, Тель-Авив, 1972 год.

Там же.

Арабы Палестину называли южной Сирией.

См. С. Этингер, «Очерки по истории еврейского народа».

«Известия», 28.10.1975 г., «Недопустимый нажим».

«Московская правда», 27.07.1972 г.

V. А. И. СОЛЖЕНИЦЫН И МАРКСИСТСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ

32. Введение

А. И. Солженицын написал ряд книг и выступил с целым рядом статей, в которых он изложил свои взгляды на Октябрьскую революцию и на современное состояние советского общества.

Признавая выдающийся талант Солженицына как писателя и публициста и отмечая его заслуги как борца за права человека, мне хотелось высказаться против его философских и политических взглядов, изложенных им в его книгах, статьях и речах.

33. Взгляды А. И. Солженицына на самобытность России

В книгах I, II и III-ей «Архипелага Гулага», а также в сборнике статей «Из-под глыб» А. И. Солженицын касается вопроса об ответственности за злодеяния, совершенные в Советском Союзе в период 1917-1953-х годов.

«В Западной Германии, — писал он, — осуждено восемьдесят шесть тысяч преступных нацистов (а в восточной части — не слышно), и мы захлебываемся, мы страниц газетных и радиочасов на это не жалеем. А у нас осудили около десяти человек. То, что за Одером, за Рейном, нас печет. А то, что в Подмосковье…, а то, что убийцы наших мужей и отцов ездят по нашим улицам, и мы им дорогу уступаем — это нас не печет, не трогает, это «старое ворошить».

Загадка, которую не нам, современникам, разрешать… Для чего Германии дано наказать своих злодеев, а России не дано? Что за гибельный путь будет у нас, если не дано нам очиститься от этой скверны, гниющей в нашем теле? Чему же может Россия научить мир?»

Под всем, сказанным здесь А. И. Солженицыным, я безоговорочно подписываюсь. Можно привести тысячи примеров, подтверждающих справедливость приведенных им утверждений.

В статье «Раскаяние и самоограничение», помещенной в сборнике «Из-под глыб», А. И. Солженицын пишет об отличительной способности русских к покаянию в своих грехах и ошибках.

«Но, — пишет он, — начиная от бездушных реформ Никона и Петра, когда началось выветривание и подавление русского национального духа, началось и выветривание этой способности нашей.»

Решив обратиться к этой спасительной для русского человека мере и покаяться за русский народ, за весь период ошибок и преступлений, совершенных в Советском Союзе после революции, А. И. Солженицын приступил к выяснению вопроса о том, в чем должны покаяться русские?

«Конечно, — пишет он, — побеждая на русской почве, как движению не увлечь русских сил, не приобрести русских черт. Но вспомним же и интернациональные силы революции. Все первые годы революции разве не было черт как бы иностранного нашествия? Когда в продовольственном или карательном отряде, приходившем уничтожить волость, случалось, почти никто не говорил по-русски, зато были финны и австрийцы. Когда аппарат ЧК изобиловал латышами, поляками, евреями, мадьярами, китайцами».

Все сказанное здесь я решительно отвергаю. Плохо обстоит дело с покаянием у того христианина, который начинает свое покаяние с поиска виновника, на которого можно свалить большую часть вины.

Послушаешь Солженицына, так революция в России была совершена и закреплена силами иностранных штыков. Те же слова мы слышали в 1917-1919-ые годы из белогвардейской печати. Но мы-то, современники революции, знаем, что в действительности дело обстояло как раз наоборот.

Начнем с того, что на всех съездах партии в составе делегатов процент русских превышал их процент в населении страны. Такое же соотношение было и в составе депутатов Советов.

О составе делегатов съездов партии, фактического высшего органа власти Советского Союза, можно судить по нижеследующей таблице, составленной по стенограммам съездов партии.

Примечание: О VII-м съезде в отчете нет данных.

В то время как в населении СССР в первые годы советской власти удельный вес русского населения составлял от 56,9 % до 57,3 %, в составе делегатов съездов русские составляли от 60 до 73,6 %, за исключением VI-го съезда партии, состоявшегося до взятия власти большевиками.

Нет спора о том, что среди руководящих работников ЧК было много латышей, евреев, поляков. Но они были тогда не иностранцами, а такими же гражданами России, как и русские.

Уж если говорить об участии иностранцев в событиях, имевших место в России в 1918–1919 годах, так это скорее следует сказать об их участии в контрреволюционном движении. Мы также знаем, что карательные продовольственные отряды в 1918–1919 годах формировались, главным образом, из питерских и московских рабочих, состоявших в основном из русских. Кроме того, ни одна революция, как, впрочем, и контрреволюция, не обходились без участия иностранцев, в том числе и русских. И это вполне естественно, так как интересы революции, как и контрреволюции, выходят за рамки отдельной страны.

Но попытаемся отсеять главные идеи в книгах, статьях и выступлениях Солженицына от второстепенных. Центральной его идеей является мысль о том, что все революции в России были совершены наперекор интересам русского народа. Эта мысль и вытекающие из нее выводы разбросаны по многочисленным его произведениям, статьям и выступлениям.

«Большевистская власть в острые ранние периоды гражданской войны удерживалась именно на перевесе иностранных штыков, особенно латышских. Или позже, все 20-ые годы, когда во всех областях культуры (и даже в географических названиях) последовательно вытравлялась вся русская традиция и русская история, как бывает только при оккупации — это желание самоуничтожиться также было проявлением русской идеи?» («Из-под глыб»).

А. И. Солженицын считает, что все социалистические и даже кадетские партии, которые вели борьбу за буржуазную демократию, шли в противовес духу и интересам России, и что Февральская и Октябрьская революции были сделаны наперерез законам истории, путем насилия и навязывания стране окольного пути, и потому, все, по его мнению, пошло под откос, что марксистская идеология — это не русская идея, и она была навязана России извне. Эти мысли, поверхностно охваченные Солженицыным в процессе изучения истории монархической и революционной России, были положены им в основу книги «Август 1914». Создается такое впечатление, что эта мысль вложена им в уста главных героев этой книги, в их поведение, а также в поведение других действующих лиц. Мне кажется, что под эти свои взгляды он подогнал наиболее сложные ситуации и, исходя из своей концепции, он нарисовал характеры людей и дал им свою оценку. В книге «Август 1914», А. И. Солженицын передает слова Варсонофьева, обращенные к Сане и Кате:

«История иррациональна, молодые люди. У ней своя органическая, а для нас, может быть, непостижимая ткань. Если хотите, история река, у нее свои законы течений, поворотов, завихрений. Но приходят умники и говорят: что она загнивающий пруд, и надо перепустить ее в другую лучшую яму, только правильно выбрать место, где канаву прокопать. Но реку, но струю прервать нельзя, ее только на вершок разорви — уже нет струи. А нам предлагают ее на тысячу саженей разорвать».

Блестящий писатель, сумевший с глубочайшим талантом раскрыть в таких своих книгах, как «Раковый корпус», «В круге первом» и др. картину общественно-политической жизни России, при сталинском режиме, дум и переживаний людей, оказался беспомощным, когда он в книге «Август 1914» приложил к историческим событиям искусственно придуманную им концепцию. И эта философия, смахивающая на детский лепет, противопоставляется им марксизму.

Вызывает удивление, как самоуверенно Солженицын конструирует свою доктрину, отвлекаясь от взглядов всех русских философов разных направлений и опираясь только на взгляды славянофилов, давно утративших почву в народной жизни. Но перейдем, однако, к основной идее Солженицына. Действительно ли коммунистическая партия России образовалась, выросла и окрепла не на русской почве, а вскормлена, вспоена на идеологии, занесенной извне, чуждой русскому характеру, русской культуре, русской традиции, русской общественной мысли и русским интересам?

Никто не может оспаривать, что Российская социал-демократическая партия является воспреемницей и продолжательницей идей прогрессивной русской интеллигенции, унаследовавшей культуру и традиции русских просветителей ХIХ-го века. Это лучше всех, с исчерпывающей полнотой продемонстрировали Н. Бердяев в своих книгах «Истоки и смысл русского коммунизма», «Духи русской революции»; Н. О. Лосский — «О характере русского народа»; А. И. Герцен и Г. В. Плеханов в своих статьях о просветителях XIX века, и т. д.

Революционная часть русской интеллигенции, возглавившая оба крыла социал-демократической партии, воспитывалась на свободолюбивых идеях, привитых Пушкиным и Лермонтовым, поэтами-декабристами, Некрасовым и др., на критике реакционной философии, истории, литературы, вышедшей из-под пера Белинского, Добролюбова, Чернышевского и др. Но как раз имена перечисленных и близких к ним по духу русских революционных демократов, предшественников РСДРП, А. И. Солженицын не приемлет. В книге «Бодался теленок с дубом» он останавливается на взглядах критика Чалмаева, изложенных им в журнале «Молодая гвардия».

«Да, — писал А. И. Солженицын, — можно выделить, перечислить и оценить отдельные мысли из смежных статей «Молодой гвардии», весьма неожиданные для советской печати».

И дальше он приводит мысли этого критика, созвучные ему, а в скобках дает им свою оценку:

«1. Нравственное предпочтение «пустынножителям», «духовным ратоборцам», раскольникам перед революционными демократами (как прохороводили они нас от Чернышевского до Керенского). («Честно говоря, присоединяюсь», — пишет Солженицын).

«2. Что в дискуссиях «Современника» мельчали и покрывались публицистическим налетом культурные ценности 30-х годов ХIX-го столетия». («От вечного? — мельчали, конечно».).

«3. Что передвижники не выражали народной тоски по идеалу красоты, по нравственной силе, а Нестеров и Врубель возродили ее». («Не может быть оспорено».).

«4. Что в 1910 годы культура сделала новые шаги в художественном развитии человечества, и упреки Горькому за оплевывание этого десятилетия». («Не вызывает сомнений».).

«5. Народ хочет быть не только сытым, но и вечным». («А уж если не так, то ничего мы не стоим»).

«6. Земля вечное и обязательное, в отрыве от нее не жизнь». («Да, я ощущаю так»).

«7. Деревня оплот отечественных традиций». («Опоздано. Сейчас, увы, уже не оплот, ибо деревню убили. Но было так. Разве царский Санкт-Петербург? Или Москва пятилеток?»).

«8. Еще купечество ярко проявляло в себе русский национальный дух». («Да, не меньше крестьянства. А сгусток национальной энергии наибольший»).

«9. Народная речь — питание поэзии». («На том стою и я».).

В этом перечне взглядов Солженицына, которые составляют основу его философских принципов, дан также и перечень вопросов, которые разделяют его мировоззрение от марксизма.

Перед нами, таким образом, вырисовываются две концепции. С одной стороны, доктрина марксизма, которая, если говорить о российской почве, берет свое начало от Радищева, декабристов, Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, народовольцев, «Земли и воли», «Черного передела», «Группы освобождения труда» — предшественников революционного марксизма в России.

С другой стороны, концепция Солженицына, которая берет свое начало от «пустынножителей», «духовных ратоборцев», раскольников, славянофилов, являющихся предшественниками идей Солженицына. Последний так же, как и славянофилы и народники, верит в особый путь развития России. Отрицает роль классовой борьбы и приемлемость для России демократии. Подчеркивает роль деревни как оплота отечественной традиции и выдающуюся роль православия в воспитании русского народа.

Отмечая близкие его взглядам нотки в статьях Чалмаева и других «смежных статьях» «Молодой гвардии», А. И. Солженицын резко критикует авторов этих статей за их стремление совместить русскую национальную идею с коммунизмом.

«Конечно, — пишет Солженицын, — идея эта была разряжена в коммунистический лоскутный наряд, то и дело авторы, повторяя коммунистическую присягу, лбом стучали перед идеологией, кровавую революцию прославляя как «красивое праздничное деяние» — и тем самым впадая в уничтожающее противоречие, ибо коммунистичность истребляет всякую национальную идею (как это и произошло на нашей земле), невозможно быть коммунистом и русским… надо выбирать». («Бодался теленок с дубом»).

Противоположную Солженицыну точку зрения изложил выдающийся русский историк-философ религиозно-православного направления Н. Бердяев, в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма».

«Большевизм, — говорил Бердяев, — гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма.

…Но самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием. Это было определено всем ходом русской истории, но также и слабостью у нас творческих духовных сил. Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа…

…Русская революция универсальна по своим принципам, как и всякая большая революция (чего Солженицын не понимает), она свершилась под символикой интернационала, но она же и глубоко национальна, и национализируется все более и более по своим результатам… Только в России могла произойти коммунистическая революция. Русский коммунизм должен представляться людям запада коммунизмом азиатским… Самый интернационализм русской коммунистической революции — чисто русский, национальный».

Вся книга Н. Бердяева направлена против взглядов, которые отстаивает А. И. Солженицын. Бердяев доказывал, что именно в русском коммунизме нашла отражение идея великодержавности.

«Как это парадоксально ни звучит, — писал он, — но большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма: первым явлением было Московское царство, вторым явлением — Петровская империя. Большевизм — это сильное централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее». (там же).

В журнале «Новый мир» № 4 за 1969 год была помещена статья А. Дементьева «О традиции и народности», направленная против великорусского национализма Чалмаева и других авторов «Молодой гвардии».

Говоря об этой статье А. Дементьева, А. И. Солженицын писал:

«Вот что нам угрожает. Не национальный дух в опасности, не природа наша, не душа, не нравственность, а марксизм-ленинизм в опасности, вот как пишет наш передовой журнал».

Солженицын не задумывается над тем, почему журналу «Молодая гвардия» в обстановке строжайшей цензуры удалось напечатать статьи Чалмаева и других смежных авторов, посвященные пропаганде идей великорусского национализма. Не понял он и другого.

«Но вот удивительно, — писал он, — из того мычания вырывались похвалы «святым праведникам, рожденным ожиданием чуда ласкового добра».

Не понял, хотя и писал там же, что «эти статья все же не зря обращали на себя много гнева с разных сторон».

Не понял также и того, почему против Чалмаева выступил не какой-либо другой журнал, а именно «наш передовой журнал» «Новый мир». Но главное, чего не хочет видеть и понимать А. И. Солженицын, это то, что современные советские руководители давно уже отошли от подлинного марксизма и стали, так же, как и Солженицын, защитниками национальной идеи, но в современной, а не старомодной модификации. Только поэтому и выступил против Чалмаева не какой-нибудь другой журнал, а именно передовой и марксистский журнал «Новый мир».

А вот громадное большинство критиков современного советского строя поняли это. Понял это, в частности, Н. Бердяев, который писал:

«Национализация русского коммунизма, о которой все свидетельствует, имеет своим источником тот факт, что коммунизм осуществляется лишь в одной стране России, и коммунистическое царство окружено буржуазно-капиталистическими государствами. Коммунистическая революция в одной стране неизбежно ведет к национализму, к националистической международной политике. Мы, например, видим, что советское правительство гораздо более сейчас интересуется связями с французским правительством, чем с французскими коммунистами. Только Троцкий остается интернационалистом, продолжает утверждать, что коммунизм в одной стране неосуществим и требует мировой революции. Поэтому он был извергнут, оказался ненужным, не соответствующим конструктивному национальному периоду коммунистической революции». (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).

Понял это и А. Д. Сахаров.

«Солженицын, как я считаю, — писал Сахаров, — переоценивает роль идеологического фактора в современном советском обществе. Отсюда его вера в то, что замена марксизма на здоровую идеологию, по-видимому, православие, спасет русский народ. Эта уверенность лежит в основе всей его концепции. Но я убежден, что в действительности националистическая и изоляционистская направленность мышления Солженицына, свойственный ему религиозно-патриотический романтизм приводит его к очень существенным ошибкам, делает его предложения утопическими и потенциально опасными».

И далее:

«Но есть ли в его предложениях что-либо, что одновременно является новым для руководителей страны, а в то же время приемлемым для них? Великорусский национализм, энтузиазм освоения целины — ведь все это уже использовалось и используется. Призыв к патриотизму — это уже совсем из арсенала официальной пропаганды, он невольно сопоставляется с пресловутым военно-патриотическим воспитанием и с борьбой против «низкопоклонства» в недалеком прошлом. Сталин во время войны и до самой смерти широко допускал «приручение» православия. Все эти параллели с предложениями Солженицына не только поразительны, они должны настораживать». (А. Д. Сахаров, статья от 03.04.1974 года).

И тут мне хочется остановиться на вопросе о коммунизме и национализме, которые Солженицын многократно противопоставляет друг другу, видя в одном в национальном — все великое, прекрасное, нравственное и свойственное природе человека, а в другом — в коммунистическом — все мелкое, мерзкое, безнравственное и чуждое природе человека. В разных местах Солженицын отмечает, что нации, национальные особенности людей обогащают человечество, делают его жизнь разнообразной и неповторимой. Каждая нация вносит свою лепту: одна — меньше, другая — больше, в общую сокровищницу культуры, а в целом мы имеем такое разнообразие красок, которые делают жизнь на земле привлекательной, а не сухой и однообразной. С такой характеристикой вклада, которые внесли отдельные нации в общечеловеческую культуру, нельзя не согласиться. Конечно, все национальности в большей или в меньшей мере внесли вклад в общечеловеческую культуру, в частности, в архитектуру, изобразительное искусство, музыку, литературу, театральное искусство и другие области и даже в политику, как демократия, например. Научный социализм нигде не предлагал все это отбросить как ненужный хлам. Наоборот, и Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно подчеркивали необходимость для нового строя опереться на прошлые достижения духовной и материальной культуры всего человечества.

«Нужно взять всю культуру, — писал Ленин, — которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем». (Ленин, том 38, стр. 55).

Но это только одна сторона национального, скорее — народного, характера. Другая сторона, национализм, оборачивается к нам своей заскорузлостью, своим звериным оскалом, ненавистью одного народа к другому. Кичливость своим происхождением, своей культурой, выпячивание своего превосходства перед другими народами. Когда русский о поляке говорит «полячишко», об украинце — «хохол», об армянине — «армяшка», о грузине «кацо», о еврее — «жид», об узбеке — «сарт», обо всех восточных народах «черножопый», и т. д., сколько презрения он вкладывает в это понятие. Так же поступают и другие народности, в том числе и по отношению к русскому народу. Эти черты, присущие отдельным нациям, свидетельствуют о бедности и узости национального характера, и тут восхищаться нечем.

Источником богатства национальной культуры является огромное разнообразие природы и общения людей с природой. Характер природы налагает свой отпечаток на характер людей и на образование народного облика и характера. Независимо от того, процветает или чахнет нация, эти черты людей, налагаемые на них природой, останутся.

«Если человеческий характер создается обстоятельствами, — говорил Маркс, — то надо, стало быть, эти обстоятельства сделать достойными человека».

Когда я читаю рассуждения Солженицына, что не русские, а другие нации виноваты в насилиях, совершенных в России, когда я читаю Скуратова о вине евреев за насилия, совершенные в ходе русской революции, или когда я читаю русских историков, обвиняющих немцев в варварстве русской монархии, то я вижу эту, вторую, сторону национальной особенности людей и ничего хорошего для человечества в этом не усматриваю.

Если при социализме будет возможность освободиться от этой человеческой узости, то надо стоять за социализм.

Если современные руководители социалистических стран на практике испохабили идею социализма, то надо не бросаться в другую крайность, надо сделать так, чтобы освободиться от созданной ими системы и от таких руководителей и сделать социализм приемлемым для людей.

А. И. Солженицын противопоставляет марксистской идеологии православную церковь. Но православная церковь почти всегда шла рука об руку с государственной властью и подчинялась последней. И даже в период господства Сталина, особенно в последние годы его власти, православная церковь «провозглашала его богоизбранным вождем».

«За то же и он, — писал Солженицын, — держал Лавру на кремлевском снабжении. Никакого премьер-министра великой державы не встречал Сталин так, как своего послушного, дряхлого патриарха: он выходил его встречать к дальним дверям и вел к столу под локоток». («В круге первом»).

Отмечая подчиненность послениконовской православной церкви задачам Российского государства и осуждая ее за это, Солженицын тем не менее утверждает, что Россия благодаря православной церкви сохранила свое национальное здоровье вплоть до двадцатого века.

После Октябрьской революции все религии, в том числе и русская православная церковь, стали постепенно терять почву в народе. Главная причина успеха против влияния церкви состояла в том, что партия на практике регламентировала уравнение в правах, в заработной плате руководящих работников и служащих с трудящимися города и деревни. Народ проникся верой в социализм, способный вывести его из пут рабства на путь равенства и свободы.

Для русского народа, русской интеллигенции, социализм в первые годы советской власти олицетворял собою ту же веру.

«Вся история русской интеллигенции, — писал Бердяев в упомянутой книге, — подготовляла коммунизм. В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и буржуазии, стремление к целостному миросозерцанию и целостному отношению к жизни, сектантская нетерпимость, подозрительное и враждебное отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического характера. Все эти черты всегда были свойственны русской революционной и даже просто радикальной интеллигенции». (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма»).

При сталинском социализме народ потерял веру в советский строй. Социализм потерял свою привлекательность и свежесть, так как партия и государство обюрократились, образовался слой привилегированных чиновников с резким разрывом в доходах, произошло обособление бюрократов от народа. Вся пропаганда стала строиться на маскировке, лжи и обмане народа. По мере того как народ стал терять веру в социализм, стало усиливаться религиозное возрождение и, в первую голову, возрождение православной церкви. А. И. Солженицын противопоставляет западной демократии авторитарный строй. Он считает, что Россия не готова к демократии и жила при ней только с февраля по октябрь 1917 года.

«До сих пор, — говорил он, — и кадеты и социал-демократы хвалятся этой демократией. Но на самом-то деле «они только исказили ее». Еще более исказили ее за последние 50 лет».

По его мнению, русский человек так и не привык к демократии и не имеет вкуса к ней. И если сейчас ее введут в России, то это может оказаться только вредным. В своем обращении к советским руководителям он писал:

«Быть может, наша страна не дозрела до демократического строя, и авторитарный строй в условиях законности и православия был не так уж плох, раз Россия сохранила свое здоровье до ХХ-го века».

Чем же так был привлекателен монархический строй, если Солженицын не перестает восхищаться им?

При нем народ был унижен. Правящая часть русского дворянства стеснялась своего языка и пользовалась в своих салонах французским языком. Они стыдились русской национальной культуры, литературы, живописи, музыки, театра и т. д.

«Западное просвещение ХVIII века в верхних слоях русского общества, писал Н. Бердяев, — было чуждо русскому народу. Народ продолжал жить старыми религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чуждую расу.

Лишь в XIX веке влияние Запада на образовавшуюся русскую интеллигенцию породило народолюбие и освободительное стремление.

…Народ в прошлом чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нес свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся. Это типический процесс. Кротость и смиренность может перейти в свирепость и разъяренность.

Ленин не смог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот этот был так велик, что народ, живший традиционными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни… поверил в машину вместо Бога». (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).

Для простого народа, в царское время в массе своей неграмотного, были закрыты двери учебных заведений. Так чем же было сохранено национальное здоровье русского народа? Тем, что народу прививалась рабская психология, холопская преданность барину, привычная униженность и второсортность перед барином? Или тем, что ему представлялась возможность оставаться в состоянии неподвижности и отсталости? Нет, не благодаря авторитарному строю, а в борьбе с ним русских демократов и просветителей было сохранено национальное здоровье русской интеллигенции, а вместе с нею и всего русского народа.

Занятая Солженицыным позиция в вопросе о демократии вытекает у него из концепции изоляционизма, которая излагается им последовательно во всех литературных и публицистических произведениях, в частности, в его бескомпромиссной критике всех предшественников марксизма в России. Солженицын очарован самобытностью России. Он охаивает весь Петербургский период русской истории, реформы Петра I, вытянувшего Россию из состояния изоляции и провинциальной неподвижности.

Еще 150 лет тому назад Чаадаев в своей книге «Апология сумасшедшего» осуждал такую утопическую и бесперспективную влюбленность в самобытность России.

«Я, — писал он, — не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с замкнутыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если он ясно видит ее, я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы, прежде всего, обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество так, как Петр Великий научил меня любить его».

В этом отношении взгляды мистика Чаадаева на роль Петра I в России полностью совпадают с взглядами материалиста Чернышевского, который в очерках гоголевского периода русской литературы писал, что

«Русский должен быть патриотом в том смысле, в каком им был Петр Великий».

Такой же точки зрения на роль Петра I в истории России придерживался и Н. Бердяев:

«Славянофилы, — писал он в упомянутой книге, — видели в деле Петра измену исконным национальным русским основам, насилие и прорыв органического развития.

Западники никакого своеобразия в русской истории не видели.

Славянофилы не правы были потому, что реформы Петра были совершенно неизбежны. Россия не могла дольше существовать замкнутым царством при отсталости военной, морской, экономической, при отсутствии просвещения и техники цивилизации. При этом русский народ не только не мог выполнить своей великой миссии, но самое его независимое существование подвергалось опасности… Россия должна была преодолеть свою изоляцию и приобщиться к круговороту мировой жизни… Реформы Петра были неизбежны, но он совершил ее путем страшного насилия над народной душой и народными верованиями. И народ ответил на это насилие легендой о Петре».

Впрочем, нужно сказать, что не Петр был виновником унижения русской церкви… Уже в Московском периоде церковь была в рабьей зависимости от государства. Но если славянофилы опирались на мужика и купца, то на кого сегодня рассчитывает Солженицын? Может быть, на возрождение этих классов? Но это чистейшая утопия.

Журнал «Современник», прогрессивную роль которого в национальном развитии общественной мысли, русской культуры, Солженицын отвергает, в действительности был знаменем для передовой части русской интеллигенции и особенно молодежи. Русская интеллигенция XIX столетия находилась под обаянием декабристов, Пушкина, поэтов декабристов, на которых, в свою очередь, оказала влияние французская революция. Эта интеллигенция возглавила борьбу против крепостного строя, против внешнего и наносного и поверхностного восприятия всего иностранного, за подъем русской национальной культуры. Ею был создан культ народа, народного искусства, языка, понимания его страданий и чаяний. В сороковые и шестидесятые годы их дело продолжили Белинский, Герцен, Некрасов, Чернышевский, Добролюбов и др. В изобразительном и музыкальном искусстве это получило развитие и принесло плоды в искусстве художников-передвижников и музыкантов-демократов.

«Художники, — писал И. Репин, — инстинктивно чувствовали в себе уже представителей земли русской от искусства. Да даже практически это было так. Их выделил из своей среды русский народ и ждал от них понятного им родного искусства».

А. И. Солженицын и его единомышленники из числа тех, что приютились в журнале «Молодая гвардия», особо выделяют одни события в национальной жизни России и проходят мимо других. Так, например, они приковывают внимание к пустынножителям, духовным ратоборцам, раскольникам и проходят мимо таких событий в истории России, как восстания Болотникова, Булавина, Разина, Пугачева, и бесчисленных других, более мелких, бунтов.

А. И. Солженицын и здесь идет по стопам славянофилов, которые, как Аполлон Григорьев, писали:

«Убежденные как вы же, что залог будущего хранится только в классах народа, сохранившего веру, нравы, язык отцов, мы не берем таковым исключительно одно крестьянство: в классе среднем, промышленном, купеческом по преимуществу мы видим старую извечную Русь».

Истоки сегодняшних споров между Солженицыным и марксистами своими корнями уходят в прошлые разногласия между славянофилами и западниками.

Один из выдающихся теоретиков-славянофилов И. Киреевский писал:

«Ни в одном из народов Европы государственность не произошла из спокойного развития национальной жизни и национального самосознания… Наоборот, Россия совершенно не знала ни возникшей из насилия государственности, ни пропитанной рассудочностью образованности. Русский ум, лежащий в основе русского быта, сложился и воспитался под руководством отцов православной церкви. Обширная русская земля была покрыта множеством монастырей, служивших источником просвещения». (И. Киреевский, ПСС, 1861 г., том II, стр. 246, 259–260).

Как видно, сегодняшние взгляды А. И. Солженицына полностью совпадают со взглядами Киреевского, высказанными в сороковых годах прошлого столетия, как будто и не прошло с того времени 135–140 лет.

В. Г. Белинский, рассматривавший эти взгляды славянофилов, соглашался с ними в том, что социальная борьба послужила исходным пунктом духовного и общественного развития Западной Европы. Но между тем как славянофилы считали ход этого развития чем-то вроде печальной ошибки или непоправимого несчастья, Белинский признавал его разумным и видел в нем источник духовного богатства. И точно так же он соглашался со славянофилами в том, что Россия социальных завоеваний не знала. Но между тем как славянофилы видели в этом отсутствии некий драгоценный дар судьбы, Белинский находил в нем причину нашей духовной бедности. На него клеветали (так же, как сегодня клевещут на марксистов), когда говорили, что он с презрением смотрит на русский народ (или когда сегодня говорят о 20-х годах, когда «последовательно выветривалась вся русская традиция и русская история»). Но в русской истории он не видел той борьбы, которая на Западе не прекращалась, по его словам, ни на минуту, и этим объяснял неразвитость бесконечно сильного духом русского народа. При отсутствии внутренних причин развития оставалось апеллировать к внешним. Отсюда горячее сочувствие Белинского реформам Петра Великого: русскому народному духу надлежало «быть возбужденным извне». (см. Г. В. Плеханов «О Белинском» (1910 г.)).

До какой степени сходна сегодняшняя позиция Солженицына с позицией славянофилов 150-ти летней давности, видно из того, как сейчас Солженицын выступает против зажима в СССР всех свобод. Точно так, как тогда славянофилы выступали против запрета царским правительством всех демократических свобод. На это обратил внимание Н. Бердяев в упомянутой мною книге.

«Несмотря на консервативный элемент своего миросозерцания, славянофилы были горячими защитниками свободы личности, свободы совести, мысли, слова и своеобразными демократами, признавали принцип верховенства народа… Они защищали монархию на том основании, что лучше, чтобы один человек был замаран властью, всегда греховной и грязной, чем весь народ (Аксаков).

Славянофилы верили в народ, в народную правду, и народ был для них, прежде всего, мужики, сохранившие православную веру и национальный уклад жизни». (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма»).

Оглядываясь назад, на споры 130–140 летней давности между западниками и славянофилами, повторенные разногласиями между марксистами и народниками в конце ХIХ-го — начале XX веков, мне хочется с особой силой подчеркнуть, что история развития России после аграрной реформы 1861 года и особенно после столыпинской аграрной реформы 1906 года, пошла не по особому славянофильскому и народническому пути, а по пути, предсказанному русскими демократами ХIХ-го века и марксистами. Это с предельной точностью было исследовано на большом историческом и статистическом материале Туган-Барановским в его книге «Русская фабрика в ее прошлом и настоящем», Лениным в книге «Развитие капитализма в России» и Н. Бердяевым в книге «Истоки и смысл русского коммунизма».

Особый путь России, предсказанный славянофилами и народниками, в жизни не состоялся. Россия гигантскими шагами двинулась догонять Западную Европу по капиталистическому пути и не только в городе, но и в деревне, в которой с колоссальной быстротой шел процесс классовой дифференциации. Утверждения славянофилов ранее и Солженицына теперь, что в России не было классовой борьбы, также опровергнуты фактами великих крестьянских бунтов в прошлом, а в начале века — волнениями и стачками рабочих.

Да и что было бы с Россией, если бы славянофилам удалось задержать ее развитие и оставить русский народ в состоянии неподвижности, а западноевропейские страны, США и Япония продолжали бы свой путь, как это было в действительности в истекшие 130 лет? Ясно, что Россия в этом случае превратилась бы в объект для колониальной добычи капиталистических стран.

Что было бы с русской деревней, если бы она продолжала оставаться в патриархальной неподвижности, в то время как в передовых странах был бы достигнут современный уровень производительности труда? В экономическом отношении русская деревня ничем не отличалась бы от современной индийской, южно-американской, или африканской деревни.

Хочется вспомнить слова Г. В. Плеханова, сказанные им по поводу споров Чернышевского со славянофилами о русской самобытности:

«У нас нет никакого основания хвастаться нашей самобытностью, сводящейся к страшной отсталости. За Чернышевским навсегда останется заслуга борьбы с нашим хвастовством, откуда бы она ни исходила.

В существовании и развитии капитализма, — писал Г. В. Плеханов, славянофилы видели одно только зло, не замечая его революционной стороны… Идеализируя народ, они идеализировали не ту особенность развития, которая заключается в нем благодаря его общественно-экономическому развитию, а весь тот характер, который он имеет в настоящее время». (Г. В. Плеханов «В. Г. Белинский» (речь, 1898 год)).

Вот и сейчас, желая восстановить в народе его характер, Солженицын ищет решение этого вопроса не на путях прогресса, а путем возврата к прежним условиям жизни, хотя бы на просторах Сибири.

Солженицын отвергает насилие большевиков, как явление, чуждое русскому народу, навязанное ему извне, больше того, как осуществленное не русскими руками, а пришлыми элементами: австрийцами, мадьярами, латышами, евреями, китайцами и другими народами. Формы, которые приняло насилие коммунистов, чужды русскому характеру, в основе своей справедливому и религиозному. Совершенно иначе, чем Солженицын, толкует вопрос о русской революции Н. Бердяев в своей книге: «Истоки и смысл русского коммунизма».

«…Русские революционеры в прошлом, — пишет он, — всегда были тотальны. Революция была для них религией и философией, а не только борьбой, связанной с социальной и политической стороной жизни. И должен был выработаться русский марксизм, соответствующий этому революционному типу и этому революционному тоталитарному инстинкту. Это — Ленин и большевики. Большевики и определили себя единственным ортодоксальным, то есть тоталитарным, интегральным марксизмом, не допускающим дробления марксистского миросозерцания и принятия лишь его отдельных частей.

Этот «ортодоксальный марксизм», который в действительности был по-русски трансформированным марксизмом, воспринял, прежде всего, не детерминистическую, эволюционную, научную сторону марксизма, а его мессианскую, мифотворческую, религиозную сторону, допускающую экзальтацию революционной воли, выдвигающую на первый план революционную борьбу пролетариата, руководимую организованным меньшинством, вдохновленным сознательной пролетарской идеей. И Ленин доказал на практике, что это возможно.

…Не революционному народничеству, а именно ортодоксальному, тоталитарному марксизму удалось совершить революцию, в которой Россия перескочила через стадию капиталистического развития, которая представлялась столь неизбежной первым русским марксистам. И это оказалось согласным с русскими традициями и инстинктами народа. В это время иллюзии революционного народничества были изжиты, миф о народе-крестьянстве пал. Народ не принял революционной интеллигенции. Нужен был новый революционный миф, и миф о народе-крестьянстве был заменен мифом о пролетариате… Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом. Появилась рабоче-крестьянская Советская Россия… Ленин вернулся по-новому к старой традиции русской революционной мысли». (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма»).

В то время как идейное сходство Солженицына и Бердяева состоит в их религиозных взглядах и в их любви к русскому народу, их отличие состоит в разной оценке прошлого России, его влияния на характер народа, и в разном видении мессианской роли русского народа.

Н. Бердяев, считая русский характер Божьим даром, рассматривает жизнь русского народа в окружающем мире в движении и заботится о том, чтобы Россия не оказалась жертвой своей отсталости. Солженицына заботит только сохранение народного характера как драгоценной и вечной ценности, в том виде, как он был воспитан отцами православной церкви.

Поэтому хотя оба они и признают, что русскому народу был нанесен большой ущерб грубыми реформами Петра и революционным насилием большевиков, Солженицын ограничивается только этой отрицательной оценкой роли Петра I и Ленина. Наоборот, Н. Бердяев, наряду с негативной оценкой их действий, подчеркивает огромную прогрессивную роль для русского народа как реформ Петра, так и революционных приемов Ленина.

Что касается концепции Н. Бердяева относительно трансформации русского марксизма, то о ней следует сказать, что она односторонне, исходя из традиционных взглядов русской религиозной интеллигенции, толкует социально-политическую линию Ленина и большевиков.

В действительности Ленин шел на революцию в экономически отсталой России не потому, что нашел близкие традициям русской интеллигенции пути к русскому крестьянству, а потому, что он рассматривал эту революцию как трамплин к мировой революции.

То, что идеи русской — как начала мировой — революции совпали с традиционной русской тоталитарной идеей целостности России, только помогло большевикам, несмотря на затяжку мировой революции, закрепить победу революции.

То же самое относится к другому утверждению Н. Бердяева, что Ленин хотел построить социализм, минуя капитализм. В действительности Ленин об этом никогда не думал, ибо, как автор книги «Развитие капитализма в России», полностью отдавал себе отчет в том, что Россия безвозвратно стала на капиталистический путь развития после реформы 1861 года.

Расхождения между Лениным и Троцким в отношении своеобразия русской революции также надуманы Бердяевым, исходя из ложно понятой им позиции Ленина.

Что касается позиции Бердяева насчет детерминизма и мессианского коммунизма, то тут он также не прав, так как сам Маркс вывел пролетарское мифотворчество из эволюции капиталистического общества. Капитализм создает своего антипода, своего могильщика, концентрируя рабочих на фабриках и заводах, объединяя их одним интересом. Организованные таким образом рабочие становятся основой для партии пролетариата. То, что в России насилие вылилось в такую уродливую форму, объясняется не особенностями коммунизма, а тем, что социализм строился в одной, отдельной стране, со слабо развитым пролетариатом, а также личными особенностями Сталина. Тоталитарная форма, в которую выродилась «социалистическая» республика, характерна не для социализма вообще, а только для изолированного российского, сталинского, казарменного социализма.

Утверждение Солженицына, что России была навязана революция извне, не согласуется со взглядами таких выдающихся русских мыслителей разных направлений, как А. И. Герцен, Ф. М. Достоевский, Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский и др.

«Слово социализм неизвестно нашему народу, — писал А. И. Герцен, — но смысл его близок его душе… В социализме встретится Русь с революцией. Нет народов в Европе, более подготовленных к социальной революции, чем все неонемеченные славяне. Я чую сердцем и умом, что история ломится именно в наши ворота… Отделавшись от царя Николая (I), Россия сразу превратит в действительность мечту, недосягаемую для Запада.

Время славянского мира настало. Моя вера вдохновлялась своеобразной исторической миссией России. В своем революционном подвиге Россия не будет руководствоваться образцами Запада. Таким образом, Великая революция придет из России, и старая Европа, до мозга костей больная мещанством, будет бояться этой революции».

Говоря о том характере, который, по его мнению, примет русская революция, А. И. Герцен писал:

«Социализм и демократию можно построить при условии предварительного разрушения существующего мира… Я решительно отвергаю всякую возможность выйти из современного тупика без истребления существующего. Победа демократии и социализма возможна только при истреблении существующего мира с его добром и злом и с его цивилизацией. Революция, которая теперь подготовляется, будет кровавой резней».

Но взгляды А. И. Солженицына на революцию как на чужеродное явление в русской жизни и ее отрицательную роль в жизни России не совпадают не только со взглядами таких его идейных противников, как русские демократы Герцен, Чернышевский и др., но и со взглядами таких по сути дела его единомышленников, как Ф. М. Достоевский, Н. Бердяев, Н. Лосский, которые не так узко и абстрактно подходили к этому вопросу, как подошел к нему А. И. Солженицын.

«Достоевский до глубины раскрыл апокалипсис и нигилизм в русской душе. Поэтому он угадал, какой характер примет русская революция. Он понял, что революция совсем не то у нас означает, что на Западе, и потому она будет страшнее и предельнее западных революций.

Русская революция — феномен религиозного порядка, она решает вопрос о Боге… Для Достоевского проблема русской революции, русского нигилизма и социализма, религиозного по существу — это вопрос о Боге и о бессмертии». (Н. Бердяев, «Духи русской революции»).

В сборнике «Из глубины», Н. Бердяев пишет:

«Долгий исторический путь ведет к революциям, и в них открываются национальные особенности даже тогда, когда они наносят тяжелый удар национальной мощи и национальному достоинству.

Каждый народ имеет свой стиль революционный, как имеет свой стиль консервативный… Русская революция антинациональна по своему характеру… Но и в этом антинациональном ее характере отразились национальные особенности русского народа и стиль нашей несчастливой и губительной революции — русский стиль. Наши старые национальные болезни и грехи привели к революции и определили ее характер. Духи русской революции, русские духи». (Н. Бердяев).

В книге Н. О. Лосского «О характере русского народа» (1957 г., Франкфурт-на-Майне) он писал:

«Будучи сторонниками марксизма, советские коммунисты считают экономические производственные отношения основным явлением общественной жизни, от которого зависят остальные стороны ее — политические формы, религия, искусство… На первый взгляд, перечисленные черты миропонимания и практики советского коммуниста кажутся часто сполна душе русского народа, каким-то чужеродным явлением, вторгнувшимся извне в русскую жизнь. На деле это не так. Русскому народу свойственно искание добра для всего человечества, искание смысла жизни и связанная с этими интересами христианская религиозность, воплощающая в себе идеал жизни.

К числу первичных свойств русского народа принадлежит доброта, углубляемая и поддерживаемая исканием абсолютного добра и религиозностью: однако измученный злом и нищетою русский человек может проявить и большую жестокость… Большевистская революция есть яркое подтверждение того, до каких крайностей могут дойти русские люди в своем смелом искании новых форм жизни и безжалостном истреблении ценностей прошлого».

Размах Октябрьской революции соответствовал широте русского народного характера. Доверчивость к вождям, привычка, чтобы судьбы народные решались наверху, отсутствие традиций в самоуправлении, в критике и в свободном волеизлиянии своих чувств — разве это не черты русского народного характера, которые сильнее всего проявились в ходе русской революции и которые никак не соответствуют ни традициям, ни чертам характера западных стран.

«Эти русские мальчики, — писал Н. Бердяев в книге «Духи русской революции», — никогда не были способны к политике, к созданию, к устроению общественной жизни. Все перемешалось в их головах, и, отвергнув Бога, они сделали Бога из социализма и анархии, они захотели переделать все человечество по новому штампу и увидели в этом не относительную, а абсолютную задачу».

Бердяев показывает, что большевизм вырос из всех основ народной жизни, что политическое развитие России и русское общественное движение логически должны были породить советский коммунизм.

Та незащищенность, которую проявил русский народ в революции, является следствием особенностей России, вытекающих из неподвижности русского быта, о которых писал Белинский и против опасности которых он предостерегал русскую интеллигенцию, когда призывал ее следовать по стопам западной демократии.

И не о потере русским народом этой «спасительной неподвижности» должен печалиться А. И. Солженицын, а о приобщении русского народа к свободе и демократии, не западного, а более высокого социалистического образца, которые только и могут вывести Россию на путь свободного выражения своих прав и строительства будущего своей страны.

34. Первые повесть и рассказы А. И. Солженицына, опубликованные в журнале «Новый мир»

Взгляды А. И. Солженицына на самобытность России отразились в его литературных произведениях, начиная с самых ранних, опубликованных в журнале «Новый мир»: «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», «Случай на станции Кречетовка», в его неопубликованных в Советском Союзе больших романах: «Раковый корпус», «В круге первом», «Август 1914», а также в его публицистических статьях и произведениях: «Бодался теленок с дубом», «Архипелаг Гулаг», «Из-под глыб» и других. Прежде всего, мне хочется обратить внимание читателей на то, как были первоначально встречены советской литературной критикой произведения А. И. Солженицына, опубликованные в журнале «Новый мир».

Рецензии на повесть Солженицына дали почти все центральные газеты СССР. В газете «Правда» в номере от 23-ХI-1962 года, то есть почти сразу после выхода повести в свет, рецензию написал один из ведущих официальных литературных критиков того времени В. Ермилов.

Учитывая, какой поворот в нашей партийной и советской печати произошел вскорости после этой рецензии по отношению к писателю А. И. Солженицыну, я счел необходимым дать из этих рецензий подробные выписки.

«В нашу литературу, — писал В. Ермилов, — пришел писатель, наделенный редким талантом, и, как это свойственно истинным художникам, рассказал нам такую правду, о которой невозможно забыть и о которой нельзя забывать, правду, которая нам смотрит прямо в глаза. Иван Денисович Шухов, герой повести, колхозник, солдат Отечественной войны, человек уже немолодой, отбывающий десятилетний срок заключения в лагере. Какое же преступление он совершил? В начале войны попал он в немецкое окружение, пробыл два дня в плену, бежал, крался по болотам, чудом добрался до своих, и вот за это приговорен.

Вопиющие беззакония подобного рода связаны не только с судьбой главного героя, но и с другими судьбами, проходящими перед нами в повести…

Народный склад мышления, речи, пронизывающий всю повесть А. Солженицына, с особенной убедительностью подчеркивает противонародную направленность извращений, связанных культом личности. Произвол и жестокость — спутники культа — были направлены против людей труда, против народа, вот о чем, прежде всего, говорит повесть «Один день Ивана Денисовича». Сталин не верил в массы, пренебрежительно относился к ним».

Как же следует сочетать мысли, высказанные Ермиловым на страницах органа ЦК КПСС в отношении людей труда, с мыслями, высказанными Кочетовым относительно «правдивого» показа человека труженика и «лакировки»? «Литературная газета» поместила две рецензии на повесть А. И. Солженицына. В номере от 22-ХI статью Г. Бакланова под заголовком «Чтобы это никогда не повторилось» и А. Дымшица «Жив человек».

Газета «Известия» поместила статью К. Симонова «О прошлом во имя будущего», и «Московская правда» в номере от 8-ХII-1962 г. ««Во имя будущего».

Так же, как и В. Ермилов, все авторы рецензий отмечали появление нового выдающегося художественного таланта, а также огромное значение повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича» для разоблачения культа личности Сталина и для морального оздоровления народа.

«А кто виноват? — спрашивал критик А. Дымшиц и отвечал. — Читаешь его, и кажется, что раздвигаются рамки повествования об одном дне одного лагеря, и встает вопрос о природе того явления, на котором лежит вина за преступные уродства в недавней жизни нашего общества».

Писатель К. Симонов писал, что:

«Не лишним будет вспомнить здесь…, что бесстрашно сказать об этом страшном прошлом у нас нашли в себе решимость люди, безгранично любящие свой народ и безгранично верящие в его нравственную силу и красоту, а ожесточенно сопротивлялись этому люди, не любившие своего народа и не верившие в его нравственную силу…

Рано или поздно история и литература не оставят в тени ни одной из сторон деятельности Сталина. Они уже начали это делать, и они честно и до конца расскажут и о том, каким он был на самом деле».

Писатель Г. Бакланов писал:

«Среди прочих условий, помогавших Сталину творя беззакония оставаться непогрешимыми, было и то, что сами мы верили, убеждали себя верить не очевидным фактам, не себе, а ему. Он знает, он мудрый: если так делает он, значит, в этом есть высший смысл. Эта слепая вера не только поддерживалась, но возводилась в некую заслугу. Сделать впредь такую слепоту невозможной, вытравить из душ остатки того, что поселил в них культ личности, — задача не легкая и не быстрая. И тут огромную роль должна сыграть наша литература, говорящая народу правду».

Литературный обозреватель газеты «Московская правда» И. Чичеров писал:

«Отношение к этой повести, мне думается, лакмусовая бумага. Тот, кто не принимает (а уже слышатся голоса в спорах «А зачем это вообще? Мы ведь все это знаем. Зачем об этом писать, ведь это материал для наших врагов! То-то они уж обрадуются», или еще острее: «Это спекуляция на разоблачении культа личности. Зачем конъюнктурно смаковать? Ни к чему! Знай себе и помалкивай…»), тот, по моему мнению, не видит ее огромного художественно-политического значения в деле морального оздоровления народа и должен спросить себя: а не сидят ли во мне остатки культа личности?»

Некоторые из критиков сделали также ударение на том, что имеет большое значение для будущего, и что Солженицыным было только упомянуто, но не развито. Наиболее полно это выразил критик И. Чичеров:

«Мне хотелось бы сделать писателю критическое замечание более существенное: повесть была бы еще сильнее, еще крупнее и значительнее, если бы в ней более подробно и глубоко был развернут образ-характер кавтораранга, Буйновского или «высокого старика». Может быть, этот старик и не был коммунистом. Но он был интеллигентом. И уж, наверное, старым коммунистом был тот, кто спорил с Цезарем. Но трагедия таких людей почему-то мало интересовала писателя… Беспокоит меня в повести и отношение простого люда, всех этих лагерных работяг, к тем интеллигентам, которые все еще переживают и все еще продолжают даже в лагере спорить об Эйзенштейне, о Меерхольде, о кино и литературе и о новом спектакле Ю. Завадского…

Порою чувствуется авторское ироническое, а иногда и презрительное отношение к таким людям…»

Как видим, литературный критик И. Чичеров уже в первом прочитанном им произведении почувствовал неприязненное отношение А. И. Солженицына к советской интеллигенции вообще и к коммунистической интеллигенции в особенности. Он не понял еще, в чем причина такого, я сказал бы нарочитого презрения Солженицына к этой категории людей.

«Очевидно, — писал Чичеров, — были в лагере интеллигенты-бедолаги, которые были достойны такого отношения, но ведь были и другие».

То, что думал Солженицын по этому поводу, было неясно тогда не только Чичерову, но и всем критикам и, в частности, Твардовскому. Только через несколько лет, после того, как Солженицын выступил не только как писатель, но и как борец против коммунизма, стало ясно, что не случайно в повести «Один день Ивана Денисовича» он отвел такое место интеллигенции. Советскую интеллигенцию ленинского и послевоенного периода он не считает интеллигенцией. Он называет ее «образованщиной». По его мнению, русская интеллигенция после ликвидации монархии исчезла, а новая советская интеллигенция не усвоила те достоинства, которыми отличалась старая русская интеллигенция. Поэтому ставку на возрождение русской нации он связывает не с интеллигенцией, а с простым народом.

В сборнике «Из-под глыб» А. И. Солженицын писал:

«Если обвиняют нынешний рабочий класс, что он чрезмерно законопослушен, безразличен к духовной жизни, утонул в мещанской идеологии, весь ушел в материальные заботы, получение квартир, покупку безвкусной мебели, в карты, домино, телевизор и пьянку, то намного ли выше поднялась образованщина, даже и столичная? Более дорогая мебель, концерты более высокого уровня и коньяк вместо водки… Не оправдаешь центровую образованщину, как прежних крестьян, тем, что они раздроблены по волостям, ничего не знают о событиях общих, давимы локально.

Интеллигенция во все советские годы достаточно была информирована, знала, что делается в мире, могла знать, что делается в стране, но отворачивалась, но дрябло сдавалась в каждом учреждении и кабинете, не заботясь о деле общем».

Опровергая указанные утверждения А. И. Солженицына, журналист Б. Шрагин, автор книги «Противостояние духа», писал, что «интеллигенция во все советские годы не была достаточно информирована. Ей всегда выказывалось недоверие. Достаточно информированы были высшие чиновники, работники партаппарата и «органов», у которых образованность была не главным их пороком. Интеллигенция во все советские годы была разобщена — не в том смысле, как крестьяне, а именно как мыслящая часть общества: она лишена была средств свободного обмена идеями и сведениями, разбита на мельчайшие атомы взаимным недоверием и страхом».

Противопоставление народа интеллигенции, которое Солженицын сделал в сборнике «Из-под глыб», давно устарело и потеряло социальный смысл. Сам Солженицын в своем романе «В круге первом» обрисовал это с исключительной глубиной. Он писал:

«Как тем, как образованным барам ХIХ-го столетия, образованному зеку Нержину, чтобы спуститься в народ, не надо было переодеваться и нащупывать лестничку: его просто шурнули в народ, в изорванных ватных брюках, в заляпанном бушлате, и велели выполнять норму. Судьбу простых людей Нержин разделил не как снисходительный, все время разнящийся и потому чужой барин, но как сами они, неотличимый от них равный среди равных.

И вот когда отпала причина переживать комплекс вины перед народом, когда отпали привилегии, представляемые образованностью, исчезла внутренняя потребность в идеализации «простых русских людей», Нержин понял, что спускаться ему было дальше незачем и не к кому. Оказалось, что у народа не было перед ним никакого сермяжного преимущества…

…Зато были они слепей и доверчивей к стукачам. Были падче на грубые обманы начальства. Ждали амнистии, которую Сталину было труднее дать, чем околеть. Если какой-нибудь лагерный держиморда в хорошем настроении улыбался — они спешили улыбаться ему навстречу. А еще они были намного жадней к мелким благам: «дополнительной» прокисшей стограммовой пшенной бабке, уродливым лагерным брюкам, лишь бы чуть поновей или попестрей.

В большинстве им не хватало той точки зрения, которая становится дороже самой жизни. Оставалось быть самим собой. Отболев в который раз таким увлечением Нержин — окончательно или нет? — понял народ еще по-новому, как не читал нигде: народ — это не все, говорящие на нашем языке, но и не избранные, отмеченные знаком гения. Не по рождению, не по труду своих рук и не по крылам своей образованности отбираются люди в народ.

А — по душе.

Душу же выковывает себе каждый сам год от году. Надо стараться закалить, отгранить себе такую душу, чтобы стать человеком. И через то стать крупицей своего народа».

Рассматривая позицию Солженицына, изложенную им в сборнике «Из-под глыб», Б. Шрагин считает эту позицию неверной, ибо именно из среды образованных людей родилась оппозиция правительству. Ни образование, ни «образованщина» не виновны в том, что произошло в нашей стране. В этом повинна бюрократия, которая использовала образованных людей.

Что бы ни говорил Солженицын о трусости, продажности, своекорысти «центровой образованщины», и как бы ни было справедливо то, что он говорит, — все же когда он решил обратиться с увещеванием, чтобы «жили не по лжи», пришлось призывать ее же, «образованщину». Ибо к кому же все относится — не писать ни единой фразы, которая искажала бы правду, не повторять таких фраз ни в качестве учителя, ни в театральной роли, не изображать ни живописно, ни скульптурно, ни фотографически, ни технически, ни музыкально ни одной ложной мысли, не приводить руководящих цитат, «к кому же все это относится, спрашивает Б. Шрагин, если не к образованщине?

Но и призыв этот, в сущности, запоздал, потому что невозможность лжи уже давно осознана. И не только осознана, но привела к рождению независимой, по мере сил правдивой, хотя и подпольной культуры. Да и в мужественных открытых действиях нельзя сказать, чтобы был недостаток. И именно из среды «образованщины», из среды советской интеллигенции — писателей, художников, ученых, учителей, инженеров, врачей вышли те, кто пошел на открытый конфликт со сталинским режимом.

В противоречии со своими патриархальными взглядами, отраженными в произведениях: «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор» и др., Солженицын написал два рассказа, напечатанных в журнале «Новый мир» в № 1 и № 7 за 1963 год: «Случай на станции Кречетовка» и «Для пользы дела». В рассказе «Случай на станции Кречетовка» Солженицын показал драму советской молодежи, изуродованной марксистской идеологией. Фактически он с большой художественной силой показал то, что было в действительности и чего сам Солженицын не смог понять до сих пор.

Привожу отрывок из статьи моей дочери Е. Абрамович «Читая Солженицына», написанной в 1964 г., но не опубликованной: «Поколение 1930-х годов сочетало в себе веру в чистоту, высокую цель революции с мучительным переживанием действительности — трагедии, проходившей перед его глазами, и им не понятой.

Действительно, в молодежи тридцатых годов не было раздвоенности, опустошенности, безверия. Она шла следом за отцами с той же верой и твердостью, хотя обстановка уже коренным образом изменилась, и вокруг нее происходила одна из самых страшных трагедий.

Величайшим следствием революции было то, что она разрушила стену, отделяющую человека от мира. Человек ощутил себя частью всего человечества. Счастье человечества стало потребностью души.

Маркс неопровержимо доказал, что грядущие равенство и свобода неизбежны и близки, еще один последний, решительный… Но это никоим образом не означало отказа от личности, от творчества. Наоборот, только теперь, сбросив тесную кожуру своего мирка, человек узнал то, что раньше было доступно гениям — радость творчества. Он обретал, а не терял. Вот в этом и было все дело. Обретал мысли. Горизонт. Масштаб. Силы. Серый солдат империалистической бойни, плясавший под пулями на окопе от переизбытка неведомых ему самому сил, открывал, что он может командовать дивизией, бить ученых генералов: он открыл в себе необычные, неожиданные силы, узнал, что он может все — даже «в мировом масштабе». Открыв мир, он открыл себя. И в этом также было величайшее следствие революции.

Сталин сумел использовать взлет революционного самоотречения, доведя чувства и представления, рожденные революцией, до той крайности, до той точки, где они превращались в свою противоположность.

Все, что происходило только потому, что оно происходило в советской стране, стало объявляться исторической необходимостью, не подлежало обсуждению: в нашей жизни не могло быть ошибок.

Так вульгарно трансформировалось представление о законах исторического развития. Необходимость партийной дисциплины, требование подчинить свою волю и интересы интересам партии и революции переросли в требование во имя революции отказаться от морального права самостоятельно мыслить во избежание совершения ошибок. То есть, отречься от своей личности, стать винтиком, необходимой деталью огромной, непостижимо сложной мировой машины. И люди поверили, что во имя революции, для нее, они должны отказаться от себя. Отказаться от права решать судьбы мира, оставив за собой только право самоотверженно служить во имя их. Они не замечали, не подозревали, что, помогая Сталину совершить такую подмену принципов, они этим предали революцию.

Для молодого поколения, выросшего в эту пору, эти требования к революционеру были несомненными, истинными — иного они не знали. Для героя Солженицына Васи Зотова нет границы между ним и миром. Судьба мира — это и есть его судьба. Он не имел имущества и «не хотел бы его иметь никогда», но даже близкие люди — жена, ребенок — все не так важно, как то, что происходит с революцией.

А происходило страшное — немцы наступали на родину революции, были уже под Москвой. Вася Зотов и в этом он целиком принадлежит своему поколению, ощущает свою жизнь именно так: «Если Ленина дело падет в эти дни, для чего мне останется жить?».

Вася не фанатик. Его ненависть к фашистам, его ненависть к вору Саморукову в основе своей глубоко революционная, сознательная. И вместе с тем, — Вася отличается от старшего поколения большевиков. Он стал взрослым в тридцатые годы, когда в жизнь властно вошел произвол, однако, коварно прикрытый броней слова «необходимость».

Коллективизация сопровождалась жестокостью и насилием. Но так учил вождь. Очевидно, так было необходимо.

Миллионы людей, среди них всем известные коммунисты, оказались врагами народа, террористами, шпионами. Это невозможно было понять. Это было необъяснимо. Но нельзя было сомневаться в этом.

Так в жизнь Васи Зотова вошло и стало привычным понятие — непонятная необходимость. Вася привык считать необходимым то, смысла чего не понимал. Исчезла граница между врагом и неврагом. Одно слово, ошибка не только юридически, но, что гораздо опасней, в сознании людей стало убежденно признаваться опасным преступлением.

Именно страх ошибиться объясняет психологию Васи Зотова. Он боится верить себе, боится верить своим глазам. Мир становится неясным, зыбким, непостижимым. Васе необходима опора — гарантия от ошибок. И она воплощается для него в Сталине. Великий марксист, он безошибочно постигает смысл происходящего. Он отливает только ему безусловно доступную истину в железные формулы, и задача Васи только не отступать от них. В его сознании живет уверенность в том, что все происходящее имеет высший смысл, логически подчинено какому-то историческому закону, и, если он не видит этого смысла, то просто по недостатку марксистского образования, по слабости мысли. Жизнь Васи принадлежит революции, так же, как жизнь Левинсона или Павла Корчагина. Но если те обрели в революции веру в свое право решать, действовать во имя ее, Вася Зотов в другое время, в сталинскую эпоху запрограммированно направлен на то, чтобы отказываться от своего здравого смысла, и свой долг марксиста видит в том, чтоб самоотверженно отдать себя чужой воле. В его психологии становится естественной жестокость — готовый жертвовать собой, он, не задумываясь, оправдывает жертвы другими ради непонятной необходимости. Это психологически делает его бессильным даже тогда, когда жизнь будит у него сомнения. Вася Зотов, который не сомневаясь принимает то, что окружает его, наталкивается на одно из самых больших противоречий: Сталин просчитался, ожидая, что война пойдет победоносно на территории агрессора — фашисты под Москвой. Как это могло случиться?

Сталин ошибался? — возникает перед Васей страшный вопрос.

Страшный потому, что если это так, значит, не существует непогрешимой опоры. Значит, все, очевидно, должно быть иначе? Но что такое на самом деле это все? Понять его — значит, понять, что-то, что кажется незыблемым и необходимым — произвол, что вождь и величайший теоретик — диктатор, узурпировавший власть, что то, что кажется высокой теорией, полно ошибок, бездарности и преступлений, а то, что выдается за неопровержимые факты, ложь и клевета.

Это все «слишком огромно для того, чтобы в тот момент обычный человек мог его себе представить и постичь. Вася только смутно чувствует себя на краю страшной опасности — усомниться, отвергнуть и посягнуть следовательно, в представлениях того времени — стать врагом. Вася в ужасе останавливается и ищет прежнее равновесие.

Сомнения не пробуждают в нем ни мыслей, ни желания разобраться — они только пугают его, и он, как еретик за библию, хватается за «Капитал» К. Маркса. Потому что в нем воспитано рабское догматическое отношение к марксистской теории. Теория призвана подтвердить заранее известную истину, но ни в коем случае не руководить действием, практической деятельностью. Между теорией и жизнью стоит единственный ее истолкователь — Сталин.

Вася не сомневается, что ошибка Сталина — не ошибка. Просто он, Вася, не постиг сложный ход мыслей вождя. Чтобы понять Сталина, надо проникнуть в дебри теории. А так как он заучил, что «Капитал» — главная марксистская книга, значит, стоит ему прочесть хотя бы первый том, как он станет мыслить как марксист, и ему откроется ход мыслей Сталина, которого он просто так постичь не может.

Вася Зотов с его трагической верой в то, что раз так делается, значит, это имеет высший смысл, и «Капитал», в котором он ищет истину несовместимы. Вася не может ничего почерпнуть у Маркса. Даже если ему покажется, что то, что, как он считает, противоречит жизни, он будет думать, что не понял чего-то, что он ошибается.

Вася убежден в своей личной ответственности за судьбу мира, он самоотверженно готов отдать всю жизнь во имя блага человечества, он хочет понять суть исторических процессов, он рассуждает, он мыслит в масштабе мира и читает «Капитал». И чем выше он чувствует свой долг революционера, чем важнее для него революция, тем больше его страх ошибкой ей навредить, тем выше не рассуждающая готовность слепо следовать за вождем для пользы дела. И это объективно делает его вредным обществу — пособником произвола и насилия. Получается парадокс: путевой обходчик — глухой старик Кордубайло, который не читал «Капитала» и не мучился мировыми проблемами, а руководствовался народным чутьем — видит жизнь верней: просто делает то, что нужно, и не делает того, что не нужно. У нас нет никаких сомнений в том, что попади актер Тверитинов в руки Кордубайло, он благополучно доехал бы до своей части и воевал бы против фашистов. Для Васи же, убежденного в том, что кругом полно скрытых врагов, одного слова оказывается достаточным, чтобы заподозрить актера, и чем актер симпатичнее ему, тем больше его страх быть коварно обманутым, оказаться пособником шпиона. И именно этот страх совершить ошибку — гонит и слепит его: он передает актера в НКВД слепо, не ведая, что это означает, не зная, что он увеличивает жертвы произвола.

Однако у нас не остается подозрения в корысти Васи. С его точки зрения, он спасает революцию. В каждом из нас сидит Вася Зотов, и, может быть, до конца нам не изжить его никогда.

То, что его подвиг — ужасная подлость — это трагедия времени. Именно в этом заключается смысл рассказа и точное раскрытие сути реального явления жизни.

В рассказе «Для пользы дела», Солженицын, очевидно, под влиянием разоблачения Сталина на XX и ХХII-м съездах партии, показал эту тему совсем по-иному, как тему начавшегося процесса борьбы с явлениями этого уродливого духа, с людьми, оставшимися от эпохи Сталина. Очень интересно отметить, что здесь впервые у Солженицына появляется тема протеста, возмущения, а под конец — и неизбежной борьбы. И весь рассказ окрашен солнцем, светом. Это не гнущий стискивающий мороз «Одного дня», не дождливый осенний фон «Случая», не серая атмосфера «Матренина двора» — это звон юношеских голосов, солнце, свет. Люди впервые не только не сомневаются, не веря собственным глазам, пугаясь своих мыслей, как лейтенант Зотов. Они возмущаются, протестуют, имеют свое принципиальное мнение, отстаивают его, верят себе и в себя».

В рассказах и статьях Солженицына о марксистской идеологии проявилась двойственность его как писателя и философа. Если в рассказах он показал себя как гениальный писатель, сумевший художественными средствами отразить всю глубину предательства Сталина, увлекшего молодежь «коварной» идеологией на путь преступлений против своего народа, то в своих статьях он проявил полное свое бессилие и неспособность понять, что эта идеология ничего общего не имела с марксизмом, что Сталин предал не только молодежь, но и революцию.

Создается такое впечатление, что в момент, когда Солженицын работал над этим рассказом, у него появились надежды на то, что после XX и ХХII-го съездов партии в общественной жизни России может произойти перелом в сторону оздоровления общества и возрастания роли личности, очищения от всего того, что уродовало жизнь народа.

И мне думается, что если бы в это время журнал «Новый мир» напечатал его произведения «Раковый корпус», «В круге первом» и другие, даже с некоторыми цензурными искажениями, Солженицын мог бы стать одним из попутчиков советского общества. Наверное, ведь в молодости, до войны, он разделял общее отношение советских людей к Ленину, как пишет он сам. Но для этого надо было бы, чтобы «оттепель» перешла в весну, в лето, чтобы жизнь доказала правоту революции. Может быть, Солженицын не стал бы коммунистическим писателем, но в нем не укрепилась бы та во многом слепая ненависть, которая так овладевает им в его самой политически острой книге «Архипелаг Гулаг».

35. Взгляды Солженицына на насилие

В своей «Нобелевской лекции по литературе» в 1970 году, адресованной Нобелевскому комитету, А. И. Солженицын писал:

«Оказался наш ХХ-ый век жестче предыдущих, и первой его половиной не кончилось все страшное в нем. Те же старые пещерные чувства — жадность, зависть, необузданность, взаимное недоброжелательство, по ходу принимая приличные псевдонимы вроде классовой, расовой, массовой, профсоюзной борьбы, рвут и разрывают наш мир. Пещерное неприятие компромиссов введено в теоретический принцип и считается добродетелью ортодоксальности. Оно требует миллионных жертв в нескончаемых гражданских войнах, оно натуживает в душу нам, что нет общечеловеческих устойчивых понятий добра и справедливости, что все они текучи, меняются, а значит, все всегда должны поступать, как выгодно твоей партии… Все меньше стесняясь рамками многовековой законности, нагло и победно шагает по всему миру насилие».

В другом месте Солженицын пишет, что

«Маркс и Энгельс в своей переписке неоднократно говорили, что после прихода к власти, несомненно, нужен террор».

Этим самым А. И. Солженицын подчеркивает, что насилие, совершаемое коммунистами в СССР и в других странах, где они стоят у власти, явление не случайное, а вытекает из марксова учения. Так ли это? Марксизм рассматривает вопрос о насилии как явление социально-историческое. Так, например, отвечая на вопрос русского народовольца Николая О-на, Ф. Энгельс писал:

«История, пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов, не только во время войны, но и в период «мирного» экономического развития. А мы, люди, к несчастью, так глупы, что никак не можем найти в себе мужество осуществить действительный прогресс, если нас к этому не принудят страдания, которые представляются почти непомерными». (Маркс и Энгельс, ПСС, том 39, стр. 35).

Маркс и Энгельс не были трубадурами насилия, как такового. Они не восхищались насилием, как это пытался представить А. И. Солженицын, а наоборот, высказывали сожаление, что люди не могут обойтись без него. Неправильно также второе утверждение Солженицына, что всякая революция аморальна, так как весь прогресс и преобразование человеческого общества происходили революционным путем.

«Насилие, — писал Ф. Энгельс, — играло также и некоторую другую роль (кроме свершителя зла), именно революционную роль, где оно, по словам Маркса, является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым… Насилие является тем орудием, которым общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие и омертвевшие политические формы». (там же, том 20, стр. 189).

Так было и в России, где самодержавие с его чиновничьим, бюрократическим аппаратом управления было такой омертвевшей политической формой, и потому оно было сметено февральской революцией с такой легкостью.

Что это было именно так, а не иначе, свидетельствуют многие современники разных политических направлений: Н. Бердяев, Базаров, Зензинов, Суханов и многие другие, в том числе Г. Уэллс.

«Нельзя даже сказать, — писал Бердяев в «Русской мысли», — что февральская революция свергла монархию в России. Монархия в России сама пала, ее никто не защищал, она не имела сторонников».

«Ни одна организация не может приписать себе чести руководства первыми днями революции». (В. Базаров «Первые шаги русской революции»).

«Революция, — писал один из руководителей правых эсеров Зензинов, ударила как гром с неба и застала врасплох не только правительство, думу и существовавшие общественные организации… Она явилась неожиданностью для нас, революционеров». («Дело народа», 15-III-1917 г.)

«Основная катастрофа, — писал английский писатель Г. Уэллс, в книге, посвященной революции 1917 года, — произошла в 1917 году, когда чудовищно бездарный царизм стал окончательно невыносимым. Он разорил страну, потерял контроль над армией и доверие всего населения. Его полицейский строй выродился в режим насилия и разбоя. Падение царизма было неизбежно». (Г. Уэллс, «Россия во мгле», Госиздат, Москва, 1958 г., стр. 35).

Сам народ совершил революцию.

Отношение Ленина к роли насилия в русской революции лучше всего сформулировано им в его речи, посвященной памяти Я. М. Свердлова:

«Без революционного насилия «пролетариат не смог бы победить. Но также не может быть сомнения в том, что революционное насилие представляло из себя необходимый и законный прием революции лишь при наличии определенных и особых условий, тогда как гораздо более глубоким постоянным свойством этой революции и условием ее победы являлись и остаются организация пролетарских масс, организация трудящихся». (том 38, стр. 74).

В другом месте, говоря об отношении компартии к репрессиям против врагов революции, В. И. Ленин сказал:

«Юнкера попробовали устроить восстание, но мы справились с ними: они в Москве устроили бойню и расстреливали на кремлевской стене солдат. Но когда уже народ победил, он сохранил врагам не только воинскую честь, но и оружие… Нас упрекают, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем, и сегодня мы арестовали директора Государственного банка. Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применили французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяли и, надеюсь, не будем применять, так как за нами сила. Когда мы арестовывали, мы говорили, что мы вас отпустим, если вы дадите подписку в том, что вы не будете саботировать. И такая подписка дается». (Ленин, «Речь на заседании Петроградского совета 17 ноября 1917 года», том 35, стр. 63).

Так думал Ленин в начальный период революции, пока контрреволюция не начала вооруженную борьбу против советской власти.

И Маркс, и Энгельс, и Ленин считали, что при определенных обстоятельствах переход власти из рук буржуазии в руки рабочего класса может быть осуществлен без революции, мирным парламентским путем. Ф. Энгельс был противником восстаний, если их не поддерживает абсолютное большинство трудящихся.

«Прошло время, — писал Энгельс, — внезапных нападений и революций, совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим во главе бессознательных масс. Там, где дело идет о полном преобразовании общественного строя, массы сами должны принимать в этом участие, сами должны понимать, за что идет борьба, за что они проливают кровь… Но для того, чтобы массы поняли, что нужно делать, необходима длительная настойчивая работа…» (Энгельс, предисловие к «Классовой борьбе во Франции»).

«Маркс и Энгельс, — писал Солженицын, — в своей переписке неоднократно говорят, после прихода к власти нужен террор. Неоднократно они пишут: придется повторить 1793 год. После прихода власти нас станут считать чудовищами, на что нам, конечно, наплевать».

Передернутые Солженицыным выдержки искажают взгляды Маркса и Энгельса.

«Под господством террора, — писал Энгельс Марксу, — мы понимаем господство людей, которые сами напуганы. Террор — это большей частью бесполезные жестокости, совершенные ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх. Я убежден, что вина за господство террора в 1793 году падает почти исключительно на перепуганных (а Солженицын приписывает Марксу и Энгельсу фразу: «придется повторить 1793 год»), выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре». (ПСС, том 23, стр. 45).

Приведу еще одну выдержку из письма Энгельса к К. Каутскому от 20 февраля 1889 года:

«Что касается террора, то он был, по существу, военной мерой до тех пор, пока вообще имел смысл. Класс или фракционная группа класса, которая одна только могла обеспечить свободу действий, простор, возможность сосредоточить силы в решающем пункте на границе… С тех пор террор сделался для него (Робеспьера) средством самосохранения (подчеркнуто Энгельсом) и тем стал абсурдом…»

Как видим, «все наоборот», получается не у отцов коммунизма, а у самого Солженицына.

Во всех случаях, когда основоположники коммунизма говорили и писали о неизбежности насилия для перехода от капитализма к социализму, они исходили не из своих кровожадных замыслов, как это хочет представить Солженицын, а из опыта человеческой истории. Насилия, совершаемые в истории, всегда были обусловлены ходом общественного развития. Личность, или партия могли придать насилию только ту или иную степень жестокости. По этому вопросу Троцкий писал:

«Нам говорят: «Ложь, насилие, убийство не совместимы со здоровым социалистическим движением». Как быть, однако, с революцией? Гражданская война есть самая жестокая из всех видов войн… Нужно ли напоминать об Испании? Единственный ответ, который могли дать друзья республиканской Испании, гласил: гражданская война лучше, чем фашистское рабство. Но этот совершенно правильный ответ означал лишь, что цель оправдывает, при известных условиях, такие средства, как насилие, убийство».

С точки зрения «вечных истин» революция, разумеется, «антиморальна». Но это значит лишь, писал Л. Д. Троцкий, что идеалистическая мораль контрреволюционна, то есть состоит на службе эксплуататоров. С точки зрения марксизма, который выражает интересы эксплуатируемых, цель оправдана, если она ведет к повышению власти человека над природой и ведет к уничтожению власти человека над человеком. «Значит, для достижения этой цели все позволено?» — спрашивает Солженицын.

Когда мы говорим, что цель оправдывает средства, говорил Л. Д. Троцкий, то отсюда вытекает для нас и тот вывод, что великая революционная цель отвергает в качестве средств те низменные приемы и методы, которые противопоставляют одну часть рабочего класса другим его частям или пытаются осчастливить массу без ее участия; или понижают доверие массы к себе самой и к своей организации, подменяя его преклонением перед «вождями».

Прежде всего, революционная мораль отвергает угодливость по отношению к буржуазии и высокомерие по отношению к трудящимся. Но все же ложь и насилие сами по себе достойны осуждения? — спрашивал Л. Д. Троцкий и отвечал: конечно, как и классовое общество, которое их порождает. Общество без социальных противоречий будет, разумеется, обществом без лжи и насилий. Однако проложить к нему путь нельзя иначе как революционными, то есть насильственными средствами.

Но существуют ли общие для всех принципы морали? Да, отвечал Л. Д. Троцкий, но сила их тем менее действительна, чем острее классовая борьба. Солженицын обвинил Ленина в том, что он в гражданскую войну использовал систему заложничества. Институт заложничества был впервые использован буржуазией в борьбе против колониальных народов. Говоря о систематических расстрелах французскими остервенелыми реакционерами пленных парижских коммунаров, К. Маркс писал: «Коммуне не оставалось ничего другого для защиты жизни этих пленных, как прибегнуть к прусскому обычаю захвата заложников». Когда Октябрьская революция обороняла себя против объединенных сил империализма, и рабочие всего мира со страстным сочувствием следили за ходом этой борьбы, тогда буржуазная пропаганда не смела открыто обличать «отвратительное варварство» института заложников. Только после перерождения советского государства, то есть после того, как в мире забылась подлинная обстановка того времени, задним числом против большевиков посыпались обвинения во всякого рода преступлениях, в том числе и в использовании института заложников. Партия большевиков в период своего революционного восхождения, то есть, когда она действительно представляла пролетарский авангард, была самой честной партией в истории. Где могла, она, разумеется, обманывала своих классовых врагов, зато трудящимся она говорила правду.

Только благодаря этому она завоевала доверие трудящихся в такой мере, как никакая другая партия в мире.

Взгляды Ленина — против которого, прежде всего, направлена критика Солженицына — на роль насилия и демократию не были неизменными с начала Октябрьской революции и до его смерти. Они менялись в соответствии с изменением обстановки. В период июльских дней 1917 года Ленин говорил о возможности мирного развития революции. Он писал, что на практике создалась такая ситуация, когда буржуазное правительство разоблачило себя перед широкими массами трудящихся как правительство войны, в интересах кучки капиталистов, а не народа. Об этом же писал Н. Бердяев. Он подчеркивал, что большевизм «воспользовался объективной невозможностью дальше вести войну, пафос которой был безнадежно утерян, нежеланием солдат продолжать войну, и он провозгласил мир» (чего не понимает Солженицын, который до сего времени считает, что войну с немцами нужно было продолжать).

Ленин призывал советскую демократию, то есть все партии, входящие в состав Советов: большевиков, меньшевиков и эсеров «объединиться и обеспечить мирное развитие революции. Ленин писал:

«Перед демократией России, перед Советами, перед партиями эсеров и меньшевиков открывается теперь чрезвычайно редко встречающаяся в истории революции возможность обеспечить созыв учредительного собрания в назначенный срок, без новых оттяжек, возможность обезопасить страну от военной и хозяйственной катастрофы, возможность обеспечить мирное развитие революции. Взяв всю власть, Советы могли бы еще теперь, а вероятно, это последний шанс их — обеспечить мирное развитие революции, мирный переход власти из рук одной партии в руки другой». (ПСС, том 34, стр. 237).

Если бы меньшевики и эсеры согласились совместно с большевиками взять власть в свои руки, и именем всех трех партий провозгласили прекращение войны, и дали бы землю крестьянам, авторитет этих партий в массах был бы непоколебим, и это предопределило бы весь последующий ход революции. Ленин не мог простить меньшевикам и эсерам их политической близорукости и неспособности понять политическую обстановку, и после этого всегда относился к ним с величайшим презрением, как к политическим импотентам.

Позиция Ленина, занятая им в июльские дни, имеет огромное значение для понимания того, как формировались его взгляды на участие других партий в политической жизни страны и на роль насилия.

Ленин стремился к мирному развитию революции и не только не исключал многопартийную систему, а наоборот, исходил из нее. Он предлагал всем социалистическим партиям взять власть в руки Советов, собрать учредительное собрание, дать стране конституцию и обеспечить свободное функционирование партий в их борьбе за массы.

И меньшевики, и эсеры стояли за продолжение империалистической войны, которая требовала неисчислимых жертв, ради интересов кучки капиталистов, жертв, значительно больших, чем гражданская война. Это одна из главных причин того, что они потеряли влияние в массах. Несмотря на это, после того как большевики захватили власть, они предложили меньшевикам и эсерам войти в коалиционное правительство, но последние, кроме левых эсеров, отклонили это предложение большевиков.

Спрашивается, как при такой ситуации должен был поступить Ленин? Должен ли он был, несмотря на все вытекающие из этой ситуации опасности для революции, во чтобы то ни стало сохранить многопартийную систему? Я считаю, что в той конкретной обстановке, которая сложилась в стране после Октябрьской революции, когда правые партии организовали военное и политическое сопротивление советской власти, используя для этой цели в широких масштабах иностранную помощь, когда в борьбе против советской власти социалистические партии стали на сторону врагов революции, — у партии большевиков не было другого выхода, как удерживать власть силами одной партии. В обстановке ожесточенной гражданской войны в партии и в стране нужна была железная дисциплина и централизация власти. Принцип демократического централизма, как основа организации правящей партии, как нельзя более кстати подходил в сложившихся условиях для организации обороны от наседающих на нее со всех сторон врагов.

Несмотря на остроту положения в стране, этот принцип позволял сохранять демократию внутри партии, сохранять активность и самодеятельность ее членов.

Внутрипартийная демократия была единственной формой сохранения демократии, демократического климата в стране. И нужно подчеркнуть, что эта возможность не осталась неиспользованной. Партия, несмотря на гражданскую войну, нашла в себе такие внутренние силы, которые проявились в открытых острых дискуссиях по актуальным политическим вопросам. Так, например, в ходе подготовки Октябрьского восстания и в самый момент восстания внутри партии шла ожесточенная борьба фракций, которые возглавлялись видными членами ЦК партии. Партия оказалась способной преодолеть разногласия без раскола и перейти к дружной работе по организации социалистического государства.

Колоссального размаха внутрипартийная борьба достигла во время Брестских переговоров о мире с Германией. Партия фактически разделилась на три фракции, каждая с ярко очерченной платформой. Ленин остался в меньшинстве, и Дзержинский ставил вопрос о замене его на посту председателя Совнаркома.

Все это свидетельствовало о том, что страна при благоприятных условиях могла перейти к многопартийной системе, от монополии одной партии к подлинно демократическому строю. Если бы такая свобода дискуссий и свобода фракций были сохранены в партии, опасность образования авторитарной власти была бы исключена.

Однако, свыкшись с управлением страной силами одной партии, большевики по окончании гражданской войны не перешли на нормальную демократическую систему, так как это было связано с постоянной борьбой за голоса избирателей, с постоянной защитой своих взглядов перед широкими массами трудящихся. Это было роковой ошибкой. Власть ослепляет людей, даже таких глубоко идейных, каким был Ленин.

Мало того, что он в условиях мирного времени и отсрочки мировой революции не изменил тактики, он на Х-м съезде партии провел ограничения демократии внутри самой правящей партии, запретил фракции и дискуссии и допустил организационные выводы в отношении «Рабочей оппозиции».

После Октябрьской революции, которая была почти бескровной, партия большевиков шла на репрессии против своих политических противников с большой осмотрительностью. Аресты противников советской власти, несмотря на открытую вооруженную борьбу и саботаж офицерского корпуса, чиновников бывшего царского государственного аппарата, производилась только в крайних случаях. Даже такого матерого врага революции, как генерал Краснов, освободили из-под ареста под честное слово, что он больше не будет участвовать в вооруженной борьбе против советской власти.

Когда советская Россия оказалась в кольце блокады, а белое офицерство объявило террор против коммунистов, когда партия эсеров стала на путь индивидуального террора против руководителей советской власти, советское правительство в порядке самообороны перешло к массовым репрессиям против своих врагов. Кто первый применил насилие? Монархические и буржуазные партии и организации. Красный террор был ответом на белый террор.

«Сомнительные авантюристы, — писал в 1920 году Г. Уэллс, — терзающие Россию при поддержке западных держав — Деникин, Колчак, Врангель и прочие не руководствуются никакими принципиальными соображениями и не могут предложить какой-либо прочной, заслуживающей доверия основы для сплочения народа. По существу, это просто бандиты. Коммунисты же, что бы о них ни говорили, — это люди идеи, и можно не сомневаться, что они будут за свои идеи бороться. Сегодня коммунисты морально стоят выше всех своих противников. Они сразу же обеспечили себе пассивную поддержку крестьянских масс, позволив им отобрать землю у помещиков и заключив мир с Германией. Ценой многочисленных расстрелов они восстановили порядок в больших городах. Одно время расстреливали всякого, кто носил оружие, не имея на то разрешения. Это была примитивная, кровавая, но эффективная мера. Для того чтобы удержать власть, коммунистическое правительство создало чрезвычайную комиссию, наделив ее почти неограниченными полномочиями, и красным террором подавило всякое сопротивление. Красный террор повинен во многих ужасных жестокостях: его проводили по большей части ограниченные люди, ослепленные классовой ненавистью и страхом перед контрреволюцией, но эти фанатики, по крайней мере, были честны. За отдельными исключениями, расстрелы ЧК вызывались определенными причинами и преследовали определенные цели, и это кровопролитие не имело ничего общего с бессмысленной резней деникинского режима…» (Уэллс, «Россия во мгле», стр. 37–38).

Если, несмотря на то, что в 1918–1919 годах советская власть сохранилась на небольшой территории, в самом центре России, — а против Советов выступили единым фронтом иностранные войска и вооруженная до зубов Белая Армия, — большевикам удалось разгромить своих врагов, то это произошло не благодаря применениям насилий, а потому, что в этой борьбе народ, и, прежде всего, русский народ, стал на сторону большевиков. В ответ на жесточайший белый террор против населения, особенно крестьян (порки их), трудящиеся России, и в первую голову крестьяне, уходили в партизанские отряды. Мощное партизанское движение во всех районах страны: на Украине, в Белоруссии, в Архангельске, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке стало одним из решающих факторов разгрома Белой. Армии.

«Народ в прошлом, — писал Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма», — чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нес свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся. Это типический процесс. Кротость и смиренность может перейти в свирепость и разъяренность. Ленин не смог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот этот был так велик, что народ, живший иррациональными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни, поверил в возможность рационализации всей жизни… поверил в машину вместо Бога».

Тот факт, что в борьбе между красными и белыми народ стал на сторону красных, является лучшим доказательством того, что концепция А. И. Солженицына о враждебном отношении народа к большевикам и о сочувствии крестьян монархии «была необоснованна.

Именно тогда, когда монархические и правобуржуазные партии вели борьбу с Советами с помощью иностранных армий, большевики объективно стали единственными носителями идеи «единой и неделимой России». Сказанным я не хочу огульно оправдать всю карательную политику большевиков от Октябрьского переворота и до смерти Ленина. Есть в прошлой террористической политике Ленина действия неизбежные, вызванные обстоятельствами (ответ на карательную политику белых, саботаж служащих, спекуляция, бандитизм, взяточничество и т. д.), но, несомненно, была и избыточность, которая подрывала престиж власти и нанесла урон идее социализма.

К таким отрицательным действиям ЧК я отношу необоснованные аресты интеллигенции, непосредственно не участвовавшей в борьбе против советской власти, карательную политику в отношении бывших политических противников, прекративших борьбу после окончания гражданской войны и стабилизации власти. Сохранение централизма в партийной жизни, после перехода на мирные рельсы, запрещение фракций, группировок и внутрипартийных дискуссий, при сохранении одной правящей партии, да и само сохранение однопартийности — также привели к сужению демократического развития и партии, и страны. Все это после смерти Ленина создало благоприятную почву для последующего развития партии и общества.

Это позволило Сталину на свой манер все более и более ужесточать внутрипартийный режим и внедрять свое понимание демократии. Он стал утверждать, что отклонение от принципа демократии — это норма, что демократия никогда не была самодовлеющим принципом большевизма, а всегда была подсобным инструментом в борьбе за массы. И в зависимости от потребностей руководства ее действие может быть ограничено, и он ограничивал его во всех случаях.

Из демократических принципов на первое место стали выдвигаться такие, как «право на труд», «право на образование», «право на жилище» и т. д., а такие общепризнанные в цивилизованных странах права, как «свобода слова», «свобода собраний», «свобода печати», «свобода стачек», «свобода передвижения» и др., стали замалчиваться.

Продолжая обвинение Ленина в использовании насилия, А. И. Солженицын в своей речи в Вашингтоне — Хилтоне 30-IV-1975 года говорил:

«Это он (Ленин) создал ЧК. По подсчетам специалистов, по самой точной объективной (?) статистике в дореволюционной России, за 80 лет до революции, — это были годы революционного движения, покушение на царя, революции, за эти годы было казнено по 17 человек в год. 17 человек в год».

Верно, что ЧК была создана при Ленине. Но коммунисты никогда не обещали, что они после прихода к власти не будут иметь органов подавления. Наоборот, и Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно подчеркивали, что в переходный период от капитализма к социализму пролетариат создаст такую власть, которая будет способна подавить сопротивление господствовавших ранее классов и их агентуры в лице преданных им служителей. Но при Ленине пользование ЧК, этим инструментом подавления, было относительно разумным. Она находилась под постоянным контролем партии, которая систематически вела борьбу с излишествами в этой области. А. И. Солженицын привел совершенно необъективные сравнительные данные о репрессиях в царское время и при большевиках в первые годы революции. В «Архипелаге Гулаге», том I и II-й, он приводит другие цифры:

«Составители сборника, — пишет он о сборнике, составленном «группой левых деятелей», — тут же приводят предположительную статистику, по которой приговорено к смерти за один лишь 1906 год 1310 человек. Это как раз разгар пресловутой столыпинской реакции, и о ней есть еще цифра: 950 казней за 6 месяцев. Жутко звучит, но для укрепившихся наших нервов не вытягивает и она: нашу-то цифирину, на полгода пересчитав, все равно получим втрое гуще…»

Такое впечатление от этих слов, как будто Солженицын доволен, что наша цифра втрое гуще.

«В 1918–1919 годах, — продолжает он, — ЧК расстреливало без суда больше 1000 человек в месяц».

Как составилась эта цифра «1000 человек? Как сообщил А. И. Солженицын, по данным, взятым им из книги Лациса, опубликованной последним в 1920 году, за 16 месяцев 1918–1919 годов было расстреляно без суда 8389 человек. Я книги Лациса не читал. Но если 8389 разделить на 16, получим не 1000, а 500 человек в месяц. Оказывается, в данные Лациса о количестве «расстрелянных без суда» Солженицын внес поправку на расстрелянных решением Ревтрибуналов. Таких данных он не нашел и внес поправку исходя из предположения, что «ревтрибуналы выполняли по крайней мере такую же работу», то есть расстреляли столько же, сколько ЧК. 8389 человек — ЧК, и 8389 человек трибуналы, а всего 16.700 человек, или свыше 1000 человек в месяц.

Поправку на осужденных (без каких-либо оснований) Солженицын сделал, а вот поправки на численность населения при монархии и в 1918–1919 годах не сделал, а она выросла.

Но и цифры, которые должны быть исправлены, не учитывают данных о казнях в царское время без суда, а такие казни были. Расстрелы карательными экспедициями Рененкампфа и Меллер-Закомельского в 1905–1906 годах, расстрел 9-го января 1905 года демонстрации и другие (Ленский расстрел, восстание в Якутске и т. д.).

Еще до 9 января 1905 года, до разрушения Пресни, до подмосковных и прибалтийских рейдов фон Мина, фон Римана и фон Рихтера, до расправ в Кронштадте, Свеаборге и Иваново-Вознесенске, до расстрела рабочих на Лене, Л. Н. Толстой в гаспринском письме Николаю Романову писал:

«Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских, явных и тайных, все увеличивается… Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие».

По поводу 9 января Николай в своем дневнике записывает:

«9 января. Воскресенье. Тяжелый день. В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны (?) были стрелять в разных частях города: было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело».

Когда при Толстом однажды сказали, что царь подавлен событиями 9 января, писатель усмехнулся: «Я этому не верю, потому что он лгун».

И это верно, ибо после слов в дневнике, приведенных нами выше, сказано: «Завтракал у дяди Алексея. Принял делегацию уральских казаков, приехавших с икрой. Гуляли. Пили чай у мамы».

А как свирепо расправлялись с народом после подписания Портсмутского договора. На Дальнем Востоке генерал Реннеккампф в своем поезде отвел в сентябре 1905 года вагон под военно-полевой суд. «Приговоры о казнях выносились на ходу эшелона. Арестованные, загнанные в вагон на одной станции, прибывали смертниками на следующую. Только первые десять заседаний суда, состоявшиеся в поезде, дали семьдесят семь смертных приговоров (тут же приведенных в исполнение) и тридцать три приговора к пожизненному заключению. Такую же машину смерти на колесах вел из Харбина навстречу Реннекампфу Меллер… Впрочем, этот вешал и расстреливал без суда. Вовсю применял Меллер и истязания: порол нагайками, шомполами, кнутами, розгами. Витте засвидетельствовал, что Меллер на пути своего продвижения к Чите «драл» даже железнодорожных служащих…» По словам того же автора, «дранье генерала Меллера-Закомельского наверху очень понравилось, почему после этой экспедиции и назначили его генерал-губернатором прибалтийских губерний», где он провел такую же операцию…

Полковник Г. А. Мин в конце 1905 года был послан с Преображенским полком на подавление вооруженного восстания в Москве. Даже Витте, в то время глава правительства, отметил, что Мин в карательном походе на Москву проявил «поистине животную жестокость». Им же (Мином) в декабре 1905 года была послана на Казанскую ж.д. кровавая экспедиция полковника Римана… На представление правительства о волнениях в Москве Николай, по свидетельству Витте, ответил: «Да, Москва ведет себя еще хуже Петербурга. Ее следовало бы наказать». Скрытую мысль царя разъяснил Великий князь Николай Николаевич. Он сказал Витте: «…что же касается Москвы, то пусть она пропадает. Это ей будет урок… Теперь это центр, откуда исходят все антимонархические идеи. Никакой беды для России, от того, если Москву разгромят, не будет». (Витте, том III, стр. 175).

Получив назначение в Курск на должность вице-губернатора, Курлов одним махом завоевывает себе всероссийскую известность: на второй день после выхода царского манифеста об отмене телесных наказаний он приказывает выпороть восемьдесят шесть крестьян. Перемещенный вскоре на равную должность в Минск он с жандармским отрядом окружил на привокзальной площади большую толпу рабочих, проводивших митинг, и приказал стрелять в них. Площадь усеяна убитыми и ранеными. Царь отзывает Курлова и назначает его товарищем министра внутренних дел.

На подавление крестьянских волнений в Харьковской и Полтавской губерниях послан карательный отряд генерала Клейгельса и князя Оболенского. Оба открывают, по выражению Витте, «сплошное триумфальное сечение бунтующих и неспокойных крестьян». Царь посылает Клейгельсу за эту операцию орден и денежную премию.

В это же время в Одессе свирепствуют генерал Каульбарс и барон Нейгардт. Многие люди пали жертвами террора этих прямых ставленников петербургского двора. Они убивали граждан на улицах и в тюрьмах. (Витте, том III, стр. 479).

Министр внутренних дел Столыпин по просьбе Каульбарса разработал проект указа о переводе Одессы на режим так называемого исключительного положения, но не решился представить этот проект на подпись царю. Узнав об этом, Николай сказал: «Я не понимаю, почему Столыпин думает, что я постеснялся бы перевести Одессу на исключительное положение. Впрочем, Каульбарс и Толмачев такие градоначальники, что им никакого исключительного положения не нужно. Они и без всяких исключительных положений сделают то, что сделать надлежит, не стесняясь существующими законами».

Как сообщает М. Касвинов в журнале «Звезда» за 1972 и 1973 годы, особенно в номере 9 за 1972 год, «в архиве Николая осталось множество бумаг — докладов, отчетов, рапортов и донесений, на которых начертаны его резолюции…», часть которых Касвинов привел в своем очерке «Двадцать три ступеньки вниз», которые «как нельзя лучше характеризуют образ мышления Николая».

Этих фактов приведено так много, что всех их перечислить невозможно. Всех желающих познакомиться с этими материалами я отсылаю к книге Касвинова. Приведу еще только одну цитату из книги Витте, в которой он упрекает царя как «бессердечного правителя», царствование которого «характеризуется сплошным проливанием более или менее невинной крови», в сетованиях в адрес Столыпина, который «уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство, часто совсем бессмысленное, убийство по недоразумению», что место правосудия, хотя бы только формального, заняла «мешанина правительственных убийств».

Витте саркастически спрашивал: «Интересно было бы знать, как бы теперь отнеслись анархисты к Столыпину, теперь, после того как он перестрелял и перевешал десятки тысяч человек?» (см. том III воспоминаний Витте, стр. 62, 70, 145 и т. д.).

В 39 томе собрания сочинений Ленина приведены иные, чем у Солженицына, данные о казнях в Советской России. В статье Ленина приведено письмо в американский журнал «Новая республика» американского гражданина Чейза от 25 июня 1919 года. В этом письме Чейз выражает свое несогласие с отказом американского правительства признать советское правительство, при одновременном признании им белофиннского правительства. Дальше привожу письмо Чейза:

«Теперешнее правительство Финляндии при вступлении его во власть казнило хладнокровно в течение нескольких дней 16.700 членов бывшей социалистической республики и заключило в концлагеря, обрекая на голодную смерть, еще 70.000.

Между тем все казни в России за год, кончающийся 1-го ноября 1918 года, были по официальным данным числом 3.800, включая многих подкупленных советских должностных лиц (то есть уголовников), как равно и контрреволюционеров. Финское правительство было бесконечно более террористическим, чем русское. Убив и арестовав около 90.000 социалистов и отогнав еще 50.000 за границу, в Россию, — Финляндия страна маленькая, с числом избирателей около 400 тыс., — белогвардейское правительство сочло возможным произвести выборы. Несмотря на все предосторожности, было выбрано большинство социалистов, но генерал Маннергейм… не утвердил мандата ни одного из них…

25 июня 1919 г.»

(Ленин, том 39, стр. 185–186)

Ну, а если бы в России восторжествовала белая контрреволюция?

Сколько было бы расстреляно и посажено в концлагеря? Вряд ли меньше, чем при Сталине за все время его власти.

«Знаменитая испанская инквизиция, — говорил там же Солженицын, — в расцвете своих казней уничтожала по 10 человек в месяц».

Испанской инквизицией всего была осуждена 341 тысяча человек, из них сожжено 32 тысячи человек. При распределении цифры сожженных на 300 лет, получим 110 человек в год (это уже не в расцвете казней (!), а в среднем на протяжении всех 300 лет).

С учетом же того, что население Испании в те годы было в 16 раз меньше, чем население в границах СССР в 1918–1919 годах, получим 1760 человек сожженных в год, и на протяжении не 2-х лет, а трехсот лет, или по 150 человек в месяц.

Вот вам и самая объективная статистика! Приведя цифры расстрелов в ЧК в 1918–1919 годах, Солженицын не привел цифры расстрелов, произведенных Белой Армией в эти же годы. А между тем я знаю, что только в застенках атамана Семенова: в Даурии (у барона Унгерна), в Борзе (у барона Дитерикса), в бронепоездах полковника Степанова расстреливались и засекались шомполами по 15–20 человек в день. А в армии Колчака, Деникина, Юденича, Дутова и др. сколько расстреливалось и засекалось в месяц? А сколько погибло людей в так называемых «поездах смерти», отправлявшихся из Омска на Дальний Восток, вагоны которых опечатывались и открывались только на конечных станциях? «Это он (Ленин) создал концентрационные лагеря», — говорил в ранее цитированной речи Солженицын. При этом он имеет в виду единственный лагерь, созданный при Ленине, — Соловецкий лагерь, который тогда еще не был лагерем в том значении, какое ему придал Солженицын в «Архипелаге Гулаге». Лагерь имел целью не «перевоспитание» заключенных, а изоляцию их.

Конечно, и при Ленине были необоснованные аресты.

Сталин в мирное время планировал репрессии против ни в чем не повинных людей, начиная с шахтинского процесса и кончая «делом врачей». Солженицын тенденциозно освещает происходивший при Ленине суд над эсерами, сравнивая его со сталинскими процессами. Социалисты-революционеры были врагами советской власти, и в этом коренное отличие их процесса от процессов, инсценированных Сталиным, на которых в качестве обвиняемых сидели люди ни в какой борьбе против власти не участвовавшие.

Суд над эсерами был открытым в подлинном смысле этого слова. Подсудимые не разыгрывали заранее разработанный и утвержденный ЦК сценарий, как это было при Сталине. В защиту главных подсудимых выступали, с разрешения властей, приехавшие в Россию лидеры II-го Интернационала, во главе с его председателем Вандервельде, которые имели возможность встречаться и советоваться с глазу на глаз с подсудимыми.

Если бы такая возможность была дана подсудимым в сталинских процессах, то не было бы самих процессов. 14 подсудимых, хотя и приговорили к высшей мере наказания, но не расстреляли, как это было при Сталине.

ВЦИК постановил:

«В отношении обвиняемых, приговоренных к высшей мере наказания, приговор привести в исполнение лишь в том случае, если партия социалистов-революционеров не откажется от методов вооруженной борьбы против рабоче-крестьянской власти, будет и впредь продолжать тактику террора и мятежа».

Как же можно сравнивать два подхода к карательной политике: Ленина и Сталина?

То, что в Соловках был произвол — это факт. Но я думаю, что никто не может бросить обвинение Ленину, что этот произвол был сделан по его прямому указанию. А произвол, который был при Сталине, происходил не только с его ведома, но и по его прямому указанию. Как же можно сравнивать эти два подхода к репрессиям?

«Это Ленин послал войска подавить все национальные окраины и собрать империю», — говорил в Вашингтоне А. И. Солженицын.

Это обвинение не соответствует фактам. При ленинском руководстве произошло отделение Финляндии, Польши, Латвии, Эстонии, Литвы, Бессарабии, а при Сталине все эти окраины, за исключением Финляндии и Польши, были опять присоединены к СССР.

Выступая на первом Всероссийском съезде военного флота 22 ноября (5-ХII) 1917 года, В. И. Ленин сказал:

«Нам говорят, что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранить союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций… Пусть буржуазия затевает презренную жалкую грызню и торг из-за границы, рабочие же всех стран и всех наций не разойдутся на этой гнусной почве… Мы скажем украинцам: как украинцы, вы можете устраивать жизнь, как хотите…» (Ленин, том 35, стр. 115–116).

«Разумный человек не может быть за революцию», «всякая революция аморальна», — писал А. И. Солженицын. Но эта мысль по своему существу утопическая, игнорирующая действительную историю человечества, подменяющая действительность мечтой. А действительность такова, что вся история человечества связана с насилием.

Говоря об Октябрьской социалистической революции и ее роли, Н. Бердяев писал:

«Как и всякая большая революция, она произвела смену социальных слоев и классов. Она низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, они глубоко взрыли почву и совершили почти геологический переворот. Революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исключительный актуализм и динамизм коммунизма. Он воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху, а вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру, более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризованному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий…» (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма»}.

Как видно, Н. Бердяев, крупнейший русский религиозный философ и историк, в противоположность Солженицыну, не только отмечал величайшую роль и значение русской Октябрьской революции в социальной жизни России, он также признавал ее близость русскому характеру, русской душе. «В свободе должна быть необходимость», — писал философ Шеллинг. Это значит, что свобода может явиться лишь как результат необходимого, то есть законносообразного исторического развития. Начатое Шеллингом закончил Гегель. Для Гегеля всемирная история была прогрессом в сознании свободы, но таким прогрессом, который мы «должны понять в его необходимости».

«Людям, державшимся этого взгляда, — писал Энгельс, — история человечества перестала казаться нелепой путаницей бессмысленных насилий, которые все одинаково осуждаются перед судейским креслом теперь лишь созревшего человеческого разума, и о которых лучше всего забыть как можно скорее. История людей явилась процессом развития человечества, и задача научной мысли свелась к тому, чтобы проследить последовательные ступени этого процесса среди всех его будто бы ложных путей и доказать внутреннюю его законосообразность среди всех кажущихся случайностей». (Энгельс, «Антидюринг», Госполитиздат, 1953 г., стр. 24).

Именно этого не понял Солженицын, и потому вся история человечества представляется ему как «нелепая путаница бессмысленных насилий».

А. И. Солженицын исходит из того, что история научного коммунизма в ходе русской революции потерпела крах.

Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин никогда не утверждали, что революция, если она наступит, не может потерпеть поражений и обязательно закончится победой мировой революции. Если бы коммунисты думали так, они были бы не материалистами, а мистиками.

Коммунизм, а не теория коммунизма, потерпел неудачу в России, и именно по причине такой случайности, о которой говорил Маркс (см. ПСС, том 33, стр. 175).

В решающий момент во главе движения оказался Сталин, которому в силу ряда сопутствующих обстоятельств, таких, как стабилизация капитализма, апатия и усталость масс, смерть Ленина и др., удалось захватить власть и свернуть страну с социалистического пути в сторону великодержавного национализма.

«Но тираничностъ и жестокость советской власти, — писал Н. Бердяев, не имеет обязательной связи с социально-экономической системой коммунизма. Можно мыслить коммунизм в экономической жизни, соединимый с человечностью и свободой. Это предполагает иной дух и иную идеологию». (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма»).

То, что Сталин и его продолжатели проводят всю свою борьбу с интернационализмом под маской марксизма-ленинизма, пользуясь революционным словарем, не меняет сути дела. После такой глубокой социалистической революции, которая пронеслась ураганом по всей стране, всколыхнула миллионы людей, привлекла из самых глубин народа на свою сторону все самое яркое и талантливое, которая вдохновила молодежь своими идеями, осуществить обратный путь от социалистического к авторитарному строю без потрясений, без маскировки, без террора было так же невозможно, как было невозможно осуществить без жертв переход от буржуазной к социалистической революции.

Сталин, как личность, с его узконаправленным и неудержимым стремлением к личной абсолютной власти только придал этому переходу от интернационализма к национализму ту беспрецедентную остроту, которая получила свое отражение в истории эпохи сталинского террора и, в частности, в такой выдающейся книге, как «Архипелаг Гулаг». Но и та форма, которую принял коммунизм сталинского типа в России, тоже не случайное явление. Она вытекает из исторических особенностей России. Об этом также писал Н. Бердяев в своей выдающейся книге «Истоки и смысл русского коммунизма».

«Коммунизм в России принял форму крайнего этатизма, охватывающего железными тисками жизнь огромной страны, и это, к сожалению, вполне согласно со старыми традициями русского государства. Старая русская автократическая монархия имела корни в религиозных верованиях народа, она себя сознавала и оправдывала, как теократию, как священное царство. Новое русское коммунистическое государство тоже автократично и тоже имеет корни в верованиях народа, в новых верованиях рабоче-крестьянских масс, оно тоже сознает себя и оправдывает, как священное царство, как обратную теократию. Старая русская монархия покоилась на ортодоксальном миросозерцании, требовала согласия с ним. Новое русское коммунистическое государство тоже покоится на ортодоксальном миросозерцании и требует еще с большей принудительностью согласия с ним. Священное царство всегда есть диктатура миросозерцания, всегда требует ортодоксии, всегда извергает еретиков. Тоталитарность, требование целостной веры, как основы царства, соответствует глубоким религиозно-социальным инстинктам народа. Советское коммунистическое царство имеет большое сходство по своей духовной конструкции с Московским православным царством. В нем то же удушье».

Очень знаменательно, что А. И. Солженицын обращается к советским руководителям с требованием отказаться от марксистской идеологии. Его вполне устраивает современный советский строй, если в нем произвести, во-первых, замену идеологии с марксистской на православную, и, во-вторых, предоставить народу своеобразную демократию, как этого добивались славянофилы в рамках монархии: свободу личности, свободу совести и свободу мысли.

Вся история насилий, осуществленных после Октябрьской революции, может быть разделена на два периода. В первом периоде, начиная с момента восстания и до отхода Ленина от руководства, то есть до 1923 года, ответственным за террор был Ленин и окружавшие его члены Политбюро.

Во втором периоде, с 1923 года и по сей день, ответственными за террор являются Сталин и окружавшие его лидеры партии, включая тех, кто вместе с ним вели борьбу против оппозиций и были потом репрессированы, а также тех, кто возглавляет современный ЦК, как авторы возрождения Российского национализма, во имя торжества которого на советской земле пролито море крови.

Почему террор и насилие в нашей стране идут рядом с ложью и обманом народа? Потому, что социалистическая форма государственного строя находится в противоречии с националистической сущностью советского государства и прикрывает, маскирует его. Со стороны фасада наша страна рекламируется как социалистическая держава, а в действительности она является националистическим тоталитарным строем, и ничего общего с подлинным социализмом и интернационализмом не имеет. Это стали понимать коммунисты западных стран, компартии социалистических государств, которые пока в осторожной форме постепенно отмежевываются от советской модели социализма. Начало этого отхода от интернационализма отметила Н. К. Крупская, в своем выступлении на ХIV-ом съезде партии против Сталина и Бухарина, которые, прикрываясь именем Ленина, обосновывали теорию строительства социализма в одной отдельно взятой стране.

«Я думаю, — сказала Н. К. Крупская, — что тут не уместны крики о том, что то или иное «это истинный ленинизм. В последние дни я, между прочим, перечитала первую главу книжки Владимира Ильича «Государство и революция». Там он писал:

«В истории были случаи, что учения великих революционеров искажались после их смерти. Из них делали безвредные иконы, но, представляя их имени почет, притупляли революционное острие их учения». Я думаю, что эта горькая цитата заставляет нас не покрывать те или другие наши взгляды кличкой «ленинизма». (ХIV-ый съезд РКП(б), 1926 год).

Это как раз тот случай, о котором идет у нас речь. Подводя итоги этому разделу главы о насилии, я считаю, что львиную долю всех репрессий, которые Солженицын записал в адрес революционного марксизма, следует переадресовать на имя тех, кто потрудился для торжества идей великорусского национализма, кто во имя этого уничтожил миллионы людей, воспитанных на идеях социализма: писателей, ученых, военных, учителей, инженеров, врачей, хозяйственников, партийных и советских работников и других лиц, выдвинувшихся в революции, а также рабочих и колхозников, выразивших свою преданность революции. Среди репрессированных были тысячи и десятки тысяч талантливых людей, ставших на сторону социализма.

Если мы проанализируем перечень всех репрессий, который дан в книге А. И. Солженицына «Архипелаг Гулаг», осуществленных, по его мнению, во имя торжества коммунизма, то мы увидим, что по времени, к преступлениям, совершенным при ленинском руководстве, приведено ничтожно мало фактов, и то происшедших на раннем этапе революции, когда и вожди, и средний состав партийных и советских работников, вследствие новизны обстановки еще не нашли правильной линии поведения, когда к господствующей партии присосалось много людей с авантюристическим складом характера, проверить которых и осуществить контроль за их работой партия была не в состоянии, наконец, когда под влиянием быстро возникающих ситуаций сами вожди находили не всегда адекватную и продуманную реакцию.

Все остальные репрессии, перечисленные Солженицыным, произведены Сталиным и руководимым им чекистским аппаратом в процессе его отхода от марксизма, и по своему характеру связаны с подавлением лиц, сопротивлявшихся его личной власти, либо использованных им для своего оправдания перед народом.

В своей практической деятельности Сталин исходил из некоторых общих принципов, из которых здесь мне хочется отметить только два: вождь никогда не ошибается; директивы вождя не должны обсуждаться, а безоговорочно выполняться всеми — от рядового гражданина до члена Политбюро. Это не пролетарские, а нечаевские принципы.

Он окружал себя такими людьми, которые были готовы не только принять его вину на себя, но и прославлять имя его и выполнять любой его приказ.

Всех сопротивляющихся его власти, — независимо от того, был ли это отдельный человек, группа людей, класс или нация, — он беспощадно подавлял, не останавливаясь ни перед чем. Сталин потому и применил в широких масштабах репрессии, что ему нужно было убрать с пути всех тех, кто знал историю партии и его роль в ней, чтобы скрыть от молодых членов партии и граждан СССР свой отход от интернационализма, а также с целью отвлечь внимание от своих ошибок.

Аресты и суды над так называемыми вредителями, бывшими меньшевиками, эсерами и другими группировками, в период 1927–1929 годов должны были служить не абстрактным задачам марксистов, а прикрытием тех его ошибок и просчетов, которые он сделал из-за неспособности справиться с хозяйственными затруднениями.

Принудительная коллективизация и раскулачивание были осуществлены Сталиным не для того, чтобы осуществить программу партии по переходу от индивидуальных к коллективным формам земледелия, а в целях подавления сопротивления мужика, не желавшего подчиняться власти при сдаче хлеба государству, на условиях последнего.

Убийство Кирова и связанные с ним репрессии против партии и ее руководящих органов были осуществлены Сталиным для окончательного разгрома ее идейных кадров и перехода на новую стратегию.

Ни одно из перечисленных мероприятий не вызывалось интересами социалистического строительства. Дух всех сталинских репрессий по своему характеру и методам был противен учению основоположников марксизма и исходил не из интересов социализма, а из интересов укрепления личной власти и могущества державы.

«Против всех этих интриг, — говорил Маркс о нечаевщине, — есть только одно средство, обладающее одной сокрушительной силой, — это полнейшая гласность». (Маркс и Энгельс, ПСС, изд. 1, том XIII, ч. II, стр. 540).

Все благие христианские и гуманные рассуждения Солженицына о недопустимости насилия были им отброшены, как только он увидел те последствия, к которым приводит «деятельность» стукачей. Я тоже в эти годы находился в лагере, и не только понимаю, но и разделяю гнев Солженицына против стукачей.

«Убей стукача! Вот оно звено, — писал А. И. Солженицын в V части «Архипелага Гулага», — нож в грудь стукача! Делать ножи и резать стукачей вот оно!

Сейчас, когда я пишу эту главу, ряды гуманных книг нависают надо мной с настенных полок и тускло посверкивающими не новыми корешками укоризненно мерцают, как звезды сквозь облака: ничего в мире нельзя добиваться насилием!

Взявши меч, нож, винтовку — мы быстро сравняемся с нашими палачами и насильниками. И не будет конца…

Не будет конца… Здесь, за столом, в тепле и в чистоте, я с этим вполне согласен.

Но надо получить двадцать пять лет ни за что, надеть на себя четыре номера, руки держать всегда назад, утром и вечером обыскиваться, изнемогать в работе, быть таскаемым в БУР по доносам, безвозвратно затаптываться в землю — чтобы оттуда, из ямы этой, все речи великих гуманистов показались бы болтовней сытых вольняшек.

Не будет конца!.. — да начало будет ли?

Просвет будет ли в нашей жизни или нет? Заключал же подметный народ: благостью лихость не изоместь.

Стукачи — тоже люди?.. Надзиратели ходят по баракам, объявляют для нашего устрашения приказ по всему Песчаному лагерю: на каком-то из женских лагпунктов две девушки вели антисоветские разговоры. Трибунал в составе… расстрелять. Этих девушек, шептавшихся на вагонке, уже имевших по десять лет хомута, — какая заложила стерва, тоже ведь захомутанная?! Какие же стукачи люди?! Сомнений не было. А удары первые были все же не легкие». («Архипелаг Гулаг», ч. V, стр. 246).

Эти мысли находятся в противоречии со всем тем, что мы рассмотрели в этой главе, со всей концепцией Солженицына, изложенной им в книгах и статьях, направленных против марксистской идеологии.

Так, например, отмечая достоинство статей Чалмаева, Солженицын писал, что в них дано «глубокое предупреждение не согрешить, отвечая насилием на насилие, и против жестокости и против взаимной отчужденности сердец — вот уже не по-ленински!» — воскликнул Солженицын. Но и не по-солженицынски.

36. Взгляды А. И. Солженицына на роль Ленина и Сталина в революции

А. И. Солженицын неоднократно подчеркивал, что никакого отклонения от марксизма-ленинизма в эпоху сталинского управления не произошло, что все это выдумки коммунистов, стремившихся оправдать Ленина.

«Затем, — говорил Солженицын в речи, произнесенной в Нью-Йорке 9-IV-1975 года, — придумали такое слово «сталинизм», и оно очень пошл. И сейчас даже на Западе говорят, только бы Советский Союз не вернулся к сталинизму. Но никакого сталинизма не было. Это выдумки хрущевской группы для того, чтобы свалить на Сталина все коренные вины коммунизма. А между тем, все самое главное успел сделать Ленин до Сталина».

Слово сталинизм придумано было не Хрущевым. Этим понятием оперировал еще в 1936–1937 гг. Л. Д. Троцкий, который писал:

«Сталинизм есть не абстракция «диктатуры», а грандиозная бюрократическая реакция против пролетарской диктатуры в отсталой и изолированной стране… Нужна поистине предельная и интеллектуальная, и моральная тупость, чтобы отождествлять реакционную полицейскую мораль сталинизма с революционной моралью большевизма. Партия Ленина не существует уже давно: она разбилась о внутренние трудности и о мировой империализм. На смену ему пришла сталинская бюрократия, как передаточный механизм империализма. Бюрократия заменила на мировой арене классовую борьбу классовым сотрудничеством, интернационализм — патриотизмом. Чтобы приспособить правящую партию для задач реакции, бюрократия «обновила» ее состав путем истребления революционеров и рекрутирования карьеристов…

Сталинизм — сгусток всех уродств исторического государства, его зловещая карикатура и отвратительная гримаса». (Л. Д. Троцкий, Бюллетень No№ 68 и 69, статья «Их мораль и наша»).

Не только Троцкий и его единомышленники, но и другие деятели крайне правых взглядов поняли это. Например, Н. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» писал:

«Всякой власти присущ инстинкт самосохранения, который может стать главной целью. Сталин — государственник восточного азиатского типа. Сталинизм, то есть коммунизм периода строительства, перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, — милитаризованная молодежь. Ленин не был еще диктатором в современном смысле слова. Сталин уже вождь-диктатор в современном фашистском смысле…»

Как же после всего этого можно говорить, что сталинизм — это выдумка хрущевской группы. Чем же Солженицын подкрепил свои утверждения? Рассмотрим все обвинения большевизма по порядку, так как они перечислены Солженицыным.

I. «Это он (Ленин), — говорил А. И. Солженицын, — обманул крестьян с землей, отобрал землю в государственную собственность».

В факте национализации земли не было никакого ущемления интересов крестьян. Земля, покуда крестьянин пользовался ею, была в полном его владении. Он засевал ее, когда хотел и чем хотел. Он обрабатывал свой участок земли, как ему заблагорассудится. Согласно крестьянскому наказу о земле:

«Право пользования землею получают все граждане (без различия пола) Российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи или товарищества, и только до той поры, пока он в силах ее обрабатывать. Наемный труд не допускается». (п. 6).

«Вся земля, по ее отчуждении, поступает в общенародный земельный фонд. Распределением ее между трудящимися заведуют местные и центральные самоуправления…» (п. 8).

Такое решение земельного вопроса было наиболее правильным, соответствующим представлениям русских крестьян о справедливости и прогрессивным, ибо земля принадлежит народу и не может быть предметом купли-продажи. В противном случае земля могла оказаться в руках лиц, ничего общего не имеющих с ее обработкой и ее использованием, как это имеет место в капиталистических странах, когда земля стала предметом спекуляции.

«По своим представлениям о собственности, — писал там же Бердяев, русские крестьяне всегда считали неправдой, что дворяне владеют огромными землями… Земля Божья, и все трудящиеся, обрабатывающие землю, могут ею пользоваться».

II. «Это он (Ленин) сделал профсоюзы органами угнетения», — говорил А. И. Солженицын.

Но это не соответствует действительности. На ХI-м съезде партии, последнем съезде, в работе которого участвовал Ленин, была принята следующая резолюция по вопросу о роли профсоюзов:

«Пока существуют классы, неизбежна классовая борьба. В переходное время от капитализма к социализму неизбежно существование классов… Поэтому и компартия, и советская власть, как и профсоюзы, должны открыто признавать существование экономической борьбы и ее неизбежность до тех пор, пока не закончена, хотя бы в основе, электрификация промышленности и земледелия, и не подрезаны этим все корни мелкого хозяйства и господства рынка…»

И дальше в резолюции сказано:

«Применение стачечной борьбы в государстве с пролетарской государственной властью может быть объяснено и оправдано исключительно бюрократическими извращениями пролетарского государства». (см. XI съезд, 1961 г., стр. 529–530).

Так что при Ленине признавалась необходимость и законность экономической борьбы профсоюзов за право трудящихся, вплоть до применения стачек.

При сталинском правлении эти права у профсоюзов были отобраны, а сами профсоюзы были превращены в придаток государственного аппарата.

III. «Заводы, обещанные рабочим, но в то же время подчиненные центральному управлению», — говорил Солженицын.

Социал-демократическая, а потом коммунистическая партия никогда не обещали передать фабрики и заводы под управление рабочим.

IV. «Когда трехлетней гражданской войной, начатой коммунистами (это был лозунг коммунистов — «гражданская война, читайте Ленина — это было его задачей и лозунгом»). («Из-под глыб»).

Гражданская война была начата не коммунистами, а белыми генералами, и начал ее генерал Краснов под Петроградом. Восстание — да. Но восстание было почти бескровным по всей империи. И если бы белые не выступили против советской власти, то не было бы и гражданской войны.

Утверждать, что целью Ленина была гражданская война, можно только потеряв чувство меры. Ленин призывал пролетариат и царскую армию прекратить империалистическую войну, затеянную кучкой капиталистов вопреки интересам трудящихся всех воюющих стран, повернуть штыки против самодержавия, устранить в стране демократическую республику и подписать мир без аннексий и контрибуций. То же самое он призывал сделать пролетариату всех воюющих стран.

Целью Ленина была мировая социалистическая революция. И в этом состоял смысл его лозунга: «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую».

Сам Солженицын в I–II-ой частях «Архипелага Гулага» восхваляет пораженчество.

«Простая истина, — пишет он, — но ее надо выстрадать: благословенны не победы в войнах, а поражения в них!.. Победы нужны правительствам, поражения нужны народу. После побед хочется еще побед, после поражения хочется свободы, и обычно ее добиваются. (Каким образом — если не гражданской войной? — Авт.) Поражения нужны народу, как страдания и беды нужны отдельным людям. Они заставляют углубить внутреннюю жизнь, возвысится духовно.

Мы настолько привыкли гордиться нашей победой над Наполеоном, что упускаем: именно благодаря ей освобождение крестьян не произошло на полстолетия раньше; именно благодаря ей укрепившийся трон разбил декабристов… А крымская война, а японская, а германская — все принесли нам свободы и революции». (стр. 277).

С такой общей постановкой вопроса о пораженчестве, как у Солженицына, я не согласен.

Поражение СССР, например, во второй мировой войне могло привести к массовому истреблению народа, к низведению его до рабского положения и никак не завершилось бы его духовным возвышением. При ответе на вопрос о пораженчестве нужно исходить из конкретного анализа обстановки.

V. «Очень типичный коммунистический прием, — говорил Солженицын, добиваться власти, мало считаясь с тем, что падают производительные силы, что не засеиваются поля, что стали заводы, что страна опускается в голод, в нищету, а когда наступает голод и нищета, то просить гуманистический мир помочь накормить эту страну».

Опять односторонний подход к вопросу. Когда большевики взяли власть, тогда еще можно было наладить экономику страны, чтобы предупредить голод внутренними средствами. Однако атака врагов привела к усилению уже начатой при царском правительстве разрухи.

«Утверждать, что ужасающая нищета в России, — писал в. 1920 году Г. Уэллс, — в какой-либо значительной степени результат деятельности коммунистов, что злые коммунисты довели страну до ее нынешнего бедственного состояния и что свержение коммунистического строя молниеносно осчастливит всю Россию — это значит извращать положение, сложившееся в мире и толкать людей на неверные политические действия. Россия попала в теперешнюю беду вследствие мировой войны и моральной умственной неполноценности своей правящей и имущей верхушки…»

«…и не коммунизм, — писал там же Уэллс, — терзал эту страдающую, быть может, погибающую Россию субсидированными извне непрерывными нападениями, вторжениями, мятежами, душил ее чудовищно жестокой блокадой…» (Г. Уэллс, «Россия во мгле»).

Голод 1921 года на Волге был в результате сильной засухи в этом районе. Такие засухи бывали на Волге периодически. Такая же засуха, как в 1921 году, была на Волге в 1890-ые годы, когда в России у власти был царь. И тогда тоже к помощи голодающим были привлечены иностранные благотворительные общества.

VI. «Годы перед революцией там в России, — говорил Солженицын, — он (речь идет о Шляпникове) руководил всей компартией, именно Шляпников, а не Ленин, который был в эмиграции».

Как обстояло дело в действительности? После II-го съезда партии и до самой революции руководящие организации партии состояли из 2-х частей: политической, группировавшейся вокруг центрального органа (газеты) партии и находившейся вне России, и практического руководства большевистскими организациями, находящегося в России. Последнее вело организационно-пропагандистскую работу в массах на основе политической линии, диктовавшейся из эмиграции.

До начала войны 1914 года роль Российского бюро ЦК большевистской партии играла думская фракция большевиков. После ее ареста, с осени 1915 года, в ЦК был кооптирован А. Г. Шляпников, который одновременно стал уполномоченным ЦК по работе в России. Роль Шляпникова в это время была крупной, но только в области организационно-практической работы. Политическое руководство, как и прежде, когда уполномоченным ЦК был Каменев, оставалось за Лениным. Достаточно обратиться к письмам Ленина к Шляпникову, опубликованных в 49 томе ПСС Ленина, чтобы убедиться в том, кто исполнял руководящую роль и кто был практическим исполнителем. Утверждение Солженицына, что рабочая оппозиция на Х-м съезде партии обвинила Ленина и верхушку партии в том, что она «изменила, предала рабочих, угнетала пролетариат и переродилась в бюрократию», в такой общей форме не верно.

Рабочая оппозиция устами Шляпникова и Медведева говорила на Х-м съезде партии, что:

«ЦК пытается опровергнуть то, что известно всем и каждому, а именно, то, что наша партия перерождается (а не переродилась — авт.), в нашей партии замечается прилив чуждого элемента».

Вот в каком смысле она переродилась. Это заявление Шляпникова далеко от того утверждения, которое сделал Солженицын в США, что коммунистическая верхушка якобы «изменила», «предала» и «угнетала пролетариат» и т. д. В ответ на эту критику Шляпникова Ленин в заключительном слове на Х-м съезде партии сказал:

«Работа помощи в борьбе с бюрократизмом, работа помощи в отстаивании демократизма, помощь в деле большей связи с действительно рабочими массами безусловно, необходима».

«Шляпников исчез и канул, — говорил там же Солженицын, — он был арестован потом, позже, так как он держался стойко, расстрелян в тюрьме, и имя его может быть многим неизвестно».

Сообщение о расстреле Шляпникова, сделанное Солженицыным сразу же после слов о выступлении его против Ленина, может создать впечатление, что он был расстрелян при Ленине, так как он не сказал, что Шляпников был расстрелян в 1937 году Сталиным.

Выступая со статьей в журнале «Большевик» № 17 за 1926 год Шляпников рассказал о своем отношении к Ленину и Сталину.

«Невежественные историки и заинтересованные в групповой борьбе политиканы, — писал Шляпников, — пытаются дискредитировать нас ссылкой на идейную борьбу с нами Ленина. Ведя с нами борьбу, В. И. Ленин чутко прислушивался к нашим тревогам за судьбы нашей революции. Нынешние руководители ВКП(б) в своем отношении к оппозиции кричащим образом отличаются от Владимира Ильича тем, что давно потеряли чувство тревоги за судьбы нашей революции. Очень часто в такой нечестной политической борьбе клеветники пытаются опереться на В. И. Ленина. Но их попытки должны быть решительно разоблачены. В. И. Ленин не прибегал к нечестным приемам, а ссылка на него является грязной клеветой».

И дальше Шляпников писал:

«Выбрав нас мишенью для атаки, руководители ЦК решили произвести расправу с растущими в партии оппозиционными настроениями. Все оппозиционные настроения партийно-пролетарской и родственной ей среды направлены ныне против душащего партию бюрократизма и формализма, против бюрократического принижения инициативы, внутрипартийной критики и против подавления независимой от чиновников партийной мысли».

Таковы факты об отношении Шляпникова к Ленину и к Сталину, которые, как видим, никак не согласуются с утверждениями Солженицына.

VII. «Вся вина Сталина, — говорил Солженицын, — перед своей собственной партией, что он собственной компартии не доверял. И за это одно придумали сталинизм. И Сталин никуда не ушел от той же линии».

Как это может быть, чтобы человек, состоящий в партии, не доверял ей? Не отдельным ее членам, или группам, а всей партии?

Как должен поступить в этом случае нормальный человек, выйти из нее или уничтожить? Солженицын не анализирует вопроса о том, а для чего Сталин совершил такой разгром своей партии? Для чего, начиная с борьбы против оппозиций, убийства Кирова, процессов против своих идейных противников, разгрома своих сторонников по совместной борьбе с оппозициями, он методически, на протяжении почти 15 лет вел подготовку к такому разгрому партии? Разве тут уже не проглядывался поворот в политике партии? Чем мешали ему старые кадры партии, если он был идейным продолжателем дела Ленина, если ему интересы партии, интересы революции были так же дороги, как Ленину?

Нужно было все это пережить, перечувствовать, испытать на своей шкуре, все перипетии борьбы со Сталиным, как пережили это мы, бывшие в оппозиции, чтобы понять все нюансы сталинской политики и ее отличия от ленинской политики. Сам Солженицын писал:

«Нет нужды повторять здесь о 37-м годе то, что уже широко написано (но, выражаясь языком Солженицына не прочувствовано — ред.) и еще будет многократно повторено, что был нанесен крушащий удар по верхам партии, советского управления, военного командования и верхам самого ГПУ-НКВД» (и не только по верхам — ред.). («Архипелаг Гулаг», ч. I, стр. 80).

А. И. Солженицын, поняв одно, что в 1937 году был нанесен удар по партии, не понял другого — причину такого удара по партии.

«Состав захваченных в том мощном потоке… так пестр, так причудлив, писал Солженицын, — что долго бы ломал голову, кто захотел бы выделить закономерности (тем более, современникам они были непонятны — ред.). А истинный посадочный закон тех лет был — заданность цифры (подч. Солженицыным), разнарядки, разверстки». («Архипелаг Гулаг»).

Так объяснил Солженицын причину (то есть, совсем не объяснил) сталинских арестов в 1937-1938-х годах. Этим утверждением он лишний раз доказал, что он ничего не понял в причинах сталинских репрессий, хотя и замечательно изложил фактическую сторону этой истории.

И это несмотря на то, что Солженицын знал о многих таких фактах, которые должны были подсказать ему действительные причины сталинских репрессий. Он подчеркивал, что операция 1937 года не была стихийной, а организованной. Она планировалась заранее в направлении переоборудования тюрем и камер для приема громадного количества арестантов. Он отмечал, что в ходе репрессий 1937 года были арестованы почти все члены партии со стажем до 1924 года, т. е. до ленинского призыва.

Солженицына ввело в заблуждение то, что вместе со старыми членами партии брали сотни тысяч рядовых членов партии, простых людей. Он не понял, что партия пустила глубокие корни, и для того чтобы обрубить ее связи с массами, нужно было также, с точки зрения Сталина, ликвидировать все близкое окружение партии и ее активных членов.

Конечно, не исключено, что Сталин, исходя из партийной статистики, давал в органы НКВД какие-то контрольные цифры. Но не они являлись целью. Они были только средством для ликвидации ленинского духа в партии и в стране.

Ленин интересы СССР, интересы строительства социализма в стране подчинял интересам мировой революции. Главная цель его была не национальная, а интернациональная. Сталин интересы международной революции, международного коммунистического движения подчинил интересам строительства социализма в одной отдельно взятой стране, в СССР. Социализм, ограниченный рамками одной страны, это уже не марксов, а национал-социализм.

«Западные коммунисты, — писал Н. Бердяев, — примыкающие к третьему интернационалу, играют унизительную роль. Они не понимают, что, присоединившись к третьему интернационалу, они присоединяются к русскому народу и осуществляют его мессианское призвание».

Для решительного поворота от марксизма к автократии нужна была другая партия и нужен был такой человек, как Сталин, который не постеснялся пролить море крови для того, чтобы переломать хребет ленинской партии и выдвинуть свою кандидатуру на роль могильщика революции и преобразователя России, наподобие Петра Первого. Свой отход от интернационализма Сталин прикрыл марксистской фразеологией, маскируясь под верного ученика Ленина. Тогда иной путь был для него закрыт, иначе он был бы (на ХIV-м съезде, где он вместе с Бухариным выдвинул эту идею) немедленно устранен партией с поста генсека. Потом, когда он безраздельно подчинил себе партию, он посчитал, что так, прикрываясь марксистским щитом, он сможет легче осуществить вторую часть своего плана — подчинить своей власти все передовые капиталистические страны Европы. Он прикидывал, что то, что не удалось Ленину — осуществить мировую революцию путем подъема масс — то наверняка удастся ему, опираясь на мощь созданного им Российского государства и на преданность подчиненных им партдисциплиной, а то и купленных им вождей компартий капиталистических стран. Удастся самым простым путем — силой.

Первый — ленинский путь — был марксистским, второй — сталинский путь был нечаевским. Поэтому при Ленине все делалось открыто. На съездах, в докладах и выступлениях Ленина и его товарищей ставились ясные задачи, открыто говорилось об ошибках и недостатках партийной и государственной работы. Поэтому при Сталине все окутывалось тайной и ложью, так как истинные цели и средства скрывались не только от широких масс, но также и от большинства его соратников. Поэтому при Ленине не было вымученных процессов, по заранее разработанным сценариям, как это имело место при Сталине, так как была потребность в привлечении масс к активной политической жизни, а не в запугивании их. Поэтому при Ленине была открытая внешняя политика, а при Сталине возобновилась тайная дипломатия.

Если при Ленине не было общей демократии, то была демократия в партии, во внутренней борьбе, в которой находили отражение интересы всех слоев населения. Ленину и его товарищам нужна была инициативная партия, опирающаяся на подъем масс. При Сталине партия была задушена и превращена в машину для голосования и безоговорочного исполнения директив вождя. Сталину нужна была послушная партия.

При Ленине систематически подчеркивалась необходимость привлечения крестьян к коллективным формам земледелия на строго добровольных началах. Об этом же писали основоположники коммунизма и многочисленные их последователи. При Сталине были применены чудовищные методы подавления крестьян. Если бы он был марксистом и коммунистом, он никогда не пошел бы на такое преступление, надолго подавившее самодеятельность крестьян, которое не соответствовало ни принципам человечности, ни, тем более, интересам социализма.

Признавая, что такой метод коллективизации был отклонением от ленинских взглядов, Солженицын в то же время сравнивает это сталинское мероприятие с отношением к крестьянским мятежам при Ленине. Но то были восстания, и у власти не было другой альтернативы, как подавить восстание. Сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса были мероприятиями, заранее спланированными против мирного населения. Как можно считать такие различные акции идентичными?

Очень многие замечания Солженицына, разбросанные в его произведениях и выступлениях, об отношении Ленина и Сталина к своим однопартийцам и к своим политическим противникам, свидетельствует о том, что Солженицын прекрасно видел разницу в политике Ленина и Сталина. Так, например, в книге первой «Архипелаг Гулаг», говоря об особенностях характера Сталина, Солженицын писал:

«Усатый режиссер хорошо знал каждого. Он знал вообще, что они слабаки, и слабость каждого порознь знал. В этом и была мрачная незаурядность, главное психологическое направление и достижение его жизни: видеть слабость людей на нижнем уровне бытия». (книга I, стр. 413).

Главное «достижение» Сталина было не столько видеть слабости окружающих его людей (хотя эта способность была, бесспорно, одной из его отличительных особенностей), сколько уменье использовать эти слабости в интересах укрепления своей единоличной диктатуры. Ленину не было надобности, и он не стремился к тому, чтобы устранить от руководства своих товарищей по партии. Наоборот, он был заинтересован в том, чтобы во главе руководства было как можно больше талантливых и выдающихся людей, способных мыслить самостоятельно. Сталин же не потому отбрасывал от руководства бывших соратников Ленина, что они занимали непримиримую политическую линию. Он стремился удалить их от руководства потому, что они мешали ему стать единственным диктатором. Для этой цели он искусственно создавал внутрипартийные разногласия и доводил их до предельного регистра. Солженицын приводит еще один пример разного подхода Ленина и Сталина к своим политическим противникам:

«Все они (речь идет о меньшевиках и эсерах, сидевших в царских тюрьмах — авт.) вернулись сюда (т. е. в тюрьмы — авт.) с сознанием своих арестантских прав и с давней проверенной традицией, как их отстаивать. Как законно… принимали они специальный политпаек; свободные прогулки по много часов в день; обращение на «вы»; объединение мужа и жены в одной камере, газеты, журналы, книги, письменные принадлежности и личные вещи до бритвы и ножниц в камере… Но это все только политрежим. Однако политические 20-х годов хорошо еще помнили нечто и повыше: самоуправление политических, и оттого ощущали себя в тюрьме частью целого, звеном общины…» (463).

«В 20-ые годы, — писал там же Солженицын, — в политизоляторах кормили очень прилично: обеды были всегда мясные, готовили из свежих овощей, в ларьке можно было купить молоко». (480).

Все это, писал Солженицын, изменилось коренным образом в 1930-1931-х годах, то есть тогда, когда из Политбюро и из ЦК были удалены последние соратники Ленина: Бухарин, Рыков, Томский и др., когда Сталин стал полновластным руководителем партии. При Сталине не стало политических заключенных. Не стало различия между политическими и уголовными. Ко всем заключенным стали относиться как к уголовным.

37. А. И. Солженицын и марксистская идеология

В своей речи, произнесенной им 9-го июля 1975 года в Нью-Йорке, Солженицын представил своим слушателям коммунизм как античеловеческую идеологию.

«Идеология, — писал он в «Архипелаге Гулаге», — это она дает искомое оправдание злодейству и нужную долгую твердость злодею. Та общественная теория, которая помогает ему перед собой и перед другими обелять свои поступки и слышать их укоры, не проклятия, а хвалы и почет. Так инквизиторы укрепляли себя христианством, завоеватели — возвеличиваньем родины, колонизаторы — цивилизацией, нацисты — расой, якобинцы (ранние и поздние) равенством, братством, счастьем будущих поколений.»

«Это удивительный феномен, — говорил Солженицын в речи в Нью-Йорке, что коммунизм о себе 125 лет открыто черным по белому пишет, и даже он раньше писал более откровенно, и в коммунистическом манифесте, который все знают по названию и почти никто не дает себе труда читать, — там даже более страшные некоторые вещи написаны, чем те, что осуществлены. Вот поразительно!»

«Я думаю, здесь дело было не только в маскировке коммунистов последние десятилетия. Здесь дело в том, что суть коммунизма совершенно за пределами человеческого понятия. По-настоящему нельзя поверить, что люди так задумали и так делают. Вот именно потому, что оно за пределами понимания, поэтому так трудно коммунизм и понимается».

Не так подходит к этому вопросу Н. Бердяев:

«Но в социально-экономической системе коммунизма есть большая доля правды, которая вполне может быть согласована с христианством, во всяком случае, более, чем капиталистическая система, которая есть самая антихристианская. Коммунизм прав в критике капитализма. И не защитникам капитализма обличать неправду коммунизма, они лишь делают более рельефной правду коммунизма. В отношении к хозяйственной жизни можно установить два противоположных принципа. Один принцип гласит: в хозяйственной жизни преследуй свой личный интерес, и это будет способствовать хозяйственному развитию целого, это будет выгодно для общества, нации, государства… Другой принцип гласит: в хозяйственной жизни служи другим, обществу, целому и тогда получишь все, что тебе нужно для жизни. Второй принцип утверждает коммунизм, и в этом его правота. Совершенно ясно, что второй принцип отношения к хозяйственной жизни более соответствует христианству, чем первый». (Н. Бердяев, «Истоки и смысл русского коммунизма»).

Рассмотрим, однако, конкретные пункты обвинений Солженицыным учения Маркса по пунктам, как они изложены у него.

I. «Коммунизм никогда не давал таких предсказаний, никогда не говорилось: где, когда и что именно. Ни один из них не описывал, что там будет за общество. А просто: самое светлое, самое счастливое. Все для человека.

Лень перечислять все неудавшиеся предсказания марксизма».

Солженицын издевается над понятием «научный коммунизм». Он говорит, что наука и коммунизм понятия несовместимые.

Если бы авторы коммунистического манифеста описали, что там будет за общество, то такое учение он еще мог бы признать достойным внимания. Утописты-социалисты описали будущее социалистическое общество до мельчайших деталей. Но они не объяснили, как человечество может осуществить эту мечту.

Суть учения Маркса-Энгельса в том и состоит, что они показали, каким образом человечество придет к осуществлению мечты о социализме.

«Придумать можно то, — писал Г. В. Плеханов, — чего совсем нет, открыть можно только то, что уже существует в действительности. Что же значит, поэтому, открыть в экономической действительности средства для устранения современного зла? Это значит, показать, что само развитие этой действительности (капитализма — авт.) уже создало и создает экономическую основу будущего общественного порядка».

Дальше Плеханов приводит выдержку из книги Энгельса:

«Переворот в науке, совершенный господином Евгением Дюрингом»:

«Производительные силы, созданные современным капиталистическим способом производства, так, как и им же обусловленная система распределения благ, пришли в жестокое противоречие с ним, и что поэтому в способе производства и распределения должен произойти переворот, если только современному обществу не предстоит окончательно погибнуть. Этот осязательный материальный факт, с непреодолимой необходимостью отражающийся в головах эксплуатируемых пролетариев в более или менее ясном виде, этот факт, а не представление того или иного кабинетного мыслителя о праве и о бесправии ручается за победу современного социализма».

«В этих словах, — заканчивает Плеханов мысль Энгельса, — резко сказывается уже хорошо знакомая нам отличительная черта научного социализма: взгляд на освободительное движение пролетариата как на закономерный общественный процесс, убеждение в том, что только необходимость может обеспечить торжество свободы». (Г. В. Плеханов «Избранные философские произведения», том III, стр. 49–50).

Эти выдержки из произведений Маркса, Энгельса и Плеханова являются выводом из анализа, сделанного Марксом в «Капитале», в их с Энгельсом философских и исторических работах. Чтобы опровергнуть их, нужно опровергнуть те доказательства, которые положены ими в основание этого вывода. Тут кавалерийским наскоком не возьмешь, нужно сделать анализ истории развития общественных форм, анализ механики капиталистического способа производства и распределения, как это сделали Маркс и Энгельс.

Здесь я предвижу возражения Солженицына, что 128 лет прошло с момента появления коммунистического манифеста, а капитализм, несмотря на все заклинания марксистов, продолжает благополучно существовать, и даже эффективнее, чем социализм.

Время издания манифеста относится к периоду раннего развития капитализма, переход от одной общественной формы к другой, как показала история развития феодализма и капитализма, может происходить зигзагами и продолжаться сотни лет, если рассматривать этот процесс во всемирно-историческом масштабе.

Может быть потому, что социализм был дискредитирован Сталиным, что продолжается реакционное давление советского строя на мировую пролетарскую демократию, капитализму удается продлить сроки своего существования, которое, как мы видим, происходит в условиях гигантских внутренних противоречий, экономического кризиса и инфляции. В массах трудящихся и среди большинства интеллигенции (кроме самой верхушки) капиталистических стран произошел перелом настроений в пользу социализма. Единственно, что сдерживает массы — это боязнь оказаться в тисках тоталитаризма. Сегодня это уже поняли коммунистические партии западных стран, внутри которых происходит сейчас переоценка их отношений с компартией СССР, в пользу парламентской многопартийной демократии.

II. «Марксизм был всегда против свободы, — говорил Солженицын в Нью-Йорке, — вот я процитирую несколько слов отцов коммунизма — Маркса и Энгельса. Я даю цитаты по первому советскому изданию 1929-1930-х годов Маркса и Энгельса:

«Реформы признак слабости», — том 23, стр. 339. «Демократия страшнее монархии и аристократии», — том 2, стр. 369. «Политическая свобода — есть ложная свобода. Хуже, чем самое худшее рабство», — том 2, стр. 394.

В трудах Маркса и Энгельса все время мы встречаемся с соединением понятий социализма и свободы: «Ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» и т. д.

«Часто в материалистическом понимании истории видят такое учение, писал Г. В. Плеханов, — которое провозглашает подчинение людей ярму непримиримой, слепой необходимости. Нет ничего превратнее этого представления! Именно материалистическое понимание истории указывает людям путь, который приведет их из царства необходимости в царство свободы». (Плеханов, том II, стр. 187).

«Когда созданные капиталистической экономикой могучие средства производства перейдут в общественную собственность и когда производство будет организовано сообразно общественным потребностям, тогда люди станут, наконец, господами своих общественных отношений, а тем самым сделаются господами природы и самих себя. Только тогда они начнут сознательно делать свою историю. Только тогда приводимые ими в действие общественные причины будут вызывать все в большей мере желательные для них действия. Это будет скачок из царства необходимости в царство свободы». (Энгельс, «Антидюринг», стр. 267).

«Царство свободы, — писал Маркс, — начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей, она лежит по ту сторону сферы собственно материального производства, по ту сторону начинается развитие человеческих сил, которые являются самоцелью истинного царства свободы, которые, однако, могут расцвести на этом царстве необходимости, как на своем базисе. Сокращение рабочего дня — необходимое условие». (К. Маркс, ПСС, том 25, ч. II, стр. 386–387).

Мы могли бы продолжать иллюстрацию нашего утверждения большим количеством выдержек, решительно опровергающих домыслы Солженицына насчет взглядов основоположников коммунизма о свободе, но считаем, что и приведенных цитат достаточно против двух-трех фраз, выхваченных Солженицыным из контекста произведений Маркса и Энгельса.

Приведу теперь несколько выдержек из произведений Маркса и Энгельса насчет их отношения к демократии, против тех нескольких слов, не увязанных с текстом, которые я привел из речи Солженицына.

«Если что не подлежит никакому сомнению, — писал Энгельс, — так это то, что наша партия и рабочий класс могут прийти к государству только при такой политической форме, как демократическая республика. Эта последняя даже является специфической формой для диктатуры пролетариата, как показала уже Великая Французская революция». (ПСС, том 22, стр. 237).

Во введении к «Гражданской войне во Франции», написанном в 1890-м году, Ф. Энгельс писал:

«Против неизбежного во всех существовавших до сих пор государствах превращения государства и органов государства из слуг общества в господ над обществом, коммуна… применила два безошибочных средства. Во-первых, она назначила на все должности по управлению, по суду, по народному просвещению лиц, выбранных всеобщим избирательным правом, и притом ввела право отзыва этих выбранных в любое время по решению их избирателей. А во-вторых, она платила всем должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату, которую получали другие рабочие… Таким образом, была создана надежная помеха погоне за местечками и карьеризму». (Маркс — Энгельс, ПСС, том 22, стр. 200).

Ф. Энгельс прекрасно понимал, что идея свободы, как бы она ни была привлекательна, на практике может быть превращена людьми, которые окажутся у руководства, в отвратительную диктатуру. Поэтому он одобрял ограничения, примененные коммуной против возможного злоупотребления властью. Суть дела состоит в том, что в то время как отношение Маркса и Энгельса к свободе вытекало из их философских взглядов на историю, А. И. Солженицын, взявшись за критику их взглядов, не дал себе труда ознакомиться с основными произведениями Маркса и Энгельса, а также с философскими работами Г. В. Плеханова, перу которого принадлежат самые крупные философские произведения марксизма, а также с его статьями о Белинском, Герцене, Чернышевском, Добролюбове, — а воспользовался вне контекста выхваченными фразами из произведений Маркса и Энгельса.

III. «Положение рабочего класса, — говорили коммунисты, — при том строе, который существует сейчас, будет все ухудшаться, ухудшаться, ухудшаться, дойдет до полной нищеты и невыносимости. У нас бы так накормить». (Солженицын, «Речь в Нью-Йорке 9-VII-75»).

«Теория обнищания, — писал Ф. Меринг, — в биографии К. Маркса, отражала определенную практику, о которую спотыкалось даже законодательство господствующих классов. Маркс и Энгельс были настолько далеки от того, чтобы выдумывать эту «теорию обнищания», что, наоборот, с самого начала восстали против нее. Они, конечно, не оспаривали этот сам по себе несомненный и всеми признанный факт массового обнищания, но доказывали, что обнищание есть не вечный закон природы (как это доказывали буржуазные экономисты), а историческое явление, вполне устранимое. В этом отношении манифесту можно поставить в упрек лишь то, что он недостаточно освободился от взглядов буржуазной «теории обнищания». (Ф. Меринг «К. Маркс»).

Процесс обнищания при капитализме вытекал из тенденции буржуазии к увеличению доли прибавочной стоимости за счет снижения уровня зарплаты. На этом основании капиталисты уверовали в вечность закона обнищания. Но организация пролетариата в профсоюзы привела к тому, что рабочий класс посредством стачечной борьбы добился увеличения доли зарплаты за счет снижения нормы прибавочной стоимости. В программных документах марксистских партий были записаны два ошибочных положения — об абсолютном и относительном обнищании масс при капитализме, а также о том, что в природе капитализма заложены препятствия для неограниченного технического прогресса. В действительности, как показал опыт последних десятилетий, передовые страны капитализма сумели обеспечить для своих пролетарских масс неуклонное повышение их жизненного уровня, а капиталистическое производство неуклонный рост технического прогресса. В обоих указанных направлениях капитализм вывел передовые страны на более высокие рубежи, чем это смогли обеспечить социалистические страны, несмотря на то, что последние в это время заново создавали свою промышленность.

Тот факт, что капитализм сумел преодолеть эти две преграды, которые с марксистской точки зрения были ему присущи, и из которых, между прочим, такие выдающиеся марксисты, как Г. В. Плеханов, выводили неизбежность краха капитализма — дал повод для многих критиков марксизма говорить о провале учения Маркса вообще.

Но это неверно. Неизбежность краха капитализма Маркс выводил не из теории обнищания и не из факта сдерживания капитализмом технического прогресса, а из противоречия между общественным характером производства и частным характером присвоения и вытекающим отсюда другим противоречием между производительными силами и производственными отношениями. В капиталистическом обществе производственные отношения становятся тормозом для развития производительных сил, вызывают трудности в нормальном функционировании денежной системы, сохраняют условия для экономических кризисов, безработицы, инфляции, милитаризации экономики и других пороков капитализма, как это мы видим на примере современной капиталистической экономики.

Возникает вопрос, а не были ли в споре, происходившем на II-м съезде партии между так называемыми экономистами и революционными социал-демократами, правы оппортунисты в лице Акимова и др., а не — как принято у нас сейчас считать — Г. В. Плеханов и В. И. Ленин. Ведь не кому иному, как Плеханову, принадлежит следующая реплика, брошенная им на II-м съезде партии в адрес Акимова:

«Если современный капитализм, существование института частной собственности не ведут к относительному и даже к абсолютному ухудшению положения трудящихся масс, если они не ведут, с одной стороны, к концентрации капиталов в немногих руках, с другой — к пролетаризации масс все в более и более широких размерах, если это так, то спрашивается, почему должен расти дух недовольства, революционное настроение среди рабочего класса, почему должен развиваться антагонизм среди классов, почему должны обостряться классовые противоречия?..

В самом деле, если положение рабочего класса постепенно улучшается, если это улучшение теперь достижимо для все более широких масс, то естественно, что социалисты-реформисты имеют все шансы и все права явиться истинными выразителями и защитниками интересов пролетариата, а революционной социал-демократии остается только стать под знамя оппортунизма». (II съезд РСДРП(б), выступление Г. В. Плеханова по программным вопросам).

За время, прошедшее после выступления Г. В. Плеханова, на наших глазах хотя и происходит процесс гигантской концентрации капитала и пролетаризации масс, но наряду с этим под руководством профсоюзов происходит также процесс улучшения материальных условий жизни и завоевание политических прав трудящимися, их активное участие в парламентской борьбе.

Таким образом, с тех пор, как были сказаны Плехановым эти слова, в мире произошли большие изменения. И капитализм, и социализм предстали перед человечеством в совершенно ином виде. Очень важно, что после Октябрьской революции лидеры западной буржуазии поняли, что удержать власть в своих руках они смогут только в том случае, если сумеют обеспечить для своего рабочего класса непрерывный и постепенный рост материального благосостояния, и делали все, чтобы привлечь рабочих на сторону демократии.

Наоборот, лидеры социалистического советского государства после смерти Ленина решили, что ликвидация частной собственности и одно только обобществление средств производства обеспечит им безусловный успех.

И в то время как лидеры капитализма, при активной роли западных социал-демократических партий, чтобы завоевать на свою сторону массы и отвлечь их от революции, непрерывно работали над усовершенствованием своей, хотя и устаревшей системы, лидеры СССР в лице Сталина и его наследников, наоборот, делали все, чтобы потерять расположение широких масс как в СССР, так и в передовых странах запада.

Основоположники коммунизма никогда не были рабами тезиса о неизбежном крушении капитализма, не были фаталистами и отводили большое место роли идеологии.

Манифест, написанный основоположниками коммунизма 128 лет тому назад, не мог тогда предвидеть того размаха профсоюзного движения, которое оно получило в рамках капитализма в действительности. Сами авторы манифеста считали, что некоторые его разделы и взгляды устарели. Тем более нет ничего удивительного в том, что отдельные части манифеста устарели сейчас. Теперь, когда профсоюзы в западных странах добились коренного улучшения материальных условий жизни рабочего класса, вполне закономерным стал отказ французской, итальянской, испанской и английской компартий от основного пункта программы партии о диктатуре пролетариата как переходной стадии от капитализма к социализму. Переход этот теперь вполне возможен парламентским путем, при полном сохранении всех демократических институтов, действующих в современных цивилизованных странах.

IV. «Или, — говорил А. И. Солженицын в своем выступлении в Нью-Йорке, что коммунистические перевороты все начнутся с передовых стран… Ну, не все, наоборот, вы видите все наоборот».

Опять Солженицын хватается не за основное, а за мелкое, случайное. Суть марксистской теории состоит не в том, где начнется революция, а в том, что капитализм сам подготавливает условия для перехода к социализму. И это доказано неопровержимо. Логически революция должна начаться с передовых стран. Но целый ряд обстоятельств помешал логическому развитию событий, и сами основоположники коммунизма не исключали возможности такого отклонения. Так, например, в предисловии ко второму изданию манифеста, написанному в 1882 году, Маркс и Энгельс писали:

«Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на западе, так что они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность может явиться исходным пунктом коммунистического развития».

Так что никакого противоречия между высказываниями Маркса и Ленина не было.

V. «Как только капитал будет повержен, — говорил там же Солженицын, так сразу государство будет отмирать. Вы видите сегодня, где еще есть такие сильные государства, как в так называемых социалистических странах».

Неверно, что основоположники марксизма предсказывали, что на другой день после пролетарской революции начнется отмирание государства.

И Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно писали (и в этом отношении можно привести десятки и даже сотни выдержек из их произведений и писем) о том, что между капитализмом и социализмом будет существовать эпоха диктатуры пролетариата. Пока не будет повержен капитализм во всем мире, или, по крайней мере, в основных странах, пока не будут ликвидированы классы, до тех пор будут существовать государства. И даже после наступления социализма в основных странах еще будет нужда в государстве в отсталых странах, для постепенного перевода класса крестьян и ремесленников на коллективные формы труда.

«Надо направить все усилия к тому, — говорил Ленин, — чтобы наладить отношения рабочих и крестьян. Крестьяне это другой класс. Социализм будет тогда, когда не будет классов, когда все орудия производства будут в руках трудящихся. У нас еще остались классы, уничтожение их потребует долгих, долгих лет, а кто обещает сделать скоро — шарлатан». (Ленин, том 42, стр. 307).

При этом марксисты предполагают ликвидацию классов не только в пределах одной страны, а во всемирном масштабе. Этот процесс в мире уже идет.

Солженицын видит перед собой сталинский казарменный социализм, и из этого источника он черпает формулы для своих обобщений.

VI. «Или, — говорил там же Солженицын, — предсказание о том, что война присуща только капитализму, только потому мол происходит война, что капитализм. А как только наступит коммунизм, так все войны прекратятся. Мы уже достаточно видели это: в Будапеште, в Праге, на советско-китайской границе, при оккупации Прибалтики, при ударе Польше в спину».

Когда Маркс и Энгельс писали о прекращении войн при социализме, они имели в виду войны, которые присущи капитализму и которые являются продолжением конкурентной борьбы между капиталистическими странами. Если ликвидируется конкурентная борьба между странами, ликвидируются тем самым причины, вызывающие эти войны. Будапешт, Прага и другие носили совсем другой характер. Это не войны в собственном значении слова, а подавление мятежей, причем мятежей, совершенных как раз во имя утверждения демократического социализма и против великодержавного национализма. И, во-вторых, примеры Солженицына относятся не к марксистскому, а к сталинскому казарменному социализму.

VII. «Коммунисты никогда не скрывали, — продолжал свою речь в Нью-Йорке Солженицын, — что они отрицают всякие абсолютные понятия добра и зла, как категорий несомненных. Коммунизм считает нравственность относительной, классовой».

В своей книге «Что такое СССР» Л. Д. Троцкий подчеркивал, что:

«Оперировать в политике отвлеченными моральными критериями — заведомо безнадежная вещь. Политическая мораль вытекает из самой политики, является ее функцией. Только политика, состоящая на службе великой исторической задачи, может обеспечить морально безупречные методы действия. Наоборот, снижение уровня политических задач неизбежно ведет к моральному упадку…

…Будет совершенно правильно сказать, что к политическим нравам революционной диктатуры надо предъявлять совсем не те требования, что к нравам парламентаризма. Самая острота орудий и методы диктатуры требует бдительной антисептики». (стр. 229–230

Солженицын вообще отрицает существование классовых противоречий, наличие которых было признано за сотни лет до появления Маркса, и не им придумано. Только в бесклассовом обществе — при коммунизме — сможет осуществиться на практике человеческая мечта об общей морали, об общих понятиях добра и зла.

«А многие ли христиане (к которым себя причисляет Солженицын) сделали для осуществления христианской правды в социальной жизни, — пишет религиозный философ-историк Н. Бердяев, — пытались ли они осуществить братство людей без той ненависти и насилия, в которых они обличают коммунистов?

…У пророков, в Евангелии, в апостольских посланиях, у большей части учителей церкви мы находим осуждение богатства и богатых, отрицание собственности, утверждение равенства всех людей перед Богом.

…Страдания и стеснения были признаны (церковью) полезными для спасения души, и это было применимо главным образом к классам угнетенным, обреченным на страдания и стеснения, но почему-то не применимо к угнетателям и насильникам. Христианское смирение было ложно истолковано, и этим истолкованием пользовались для отрицания человеческого достоинства, для требования покорности всякому злу. Христианством пользовались для оправдания приниженности человека, для защиты гнета.

…Бесспорно, церковь, как социальный институт, была в России подчинена и даже порабощена государству. Унизительная зависимость церкви от государства была не только в петровский период, она была и в московский период. Бесспорно также, что духовенство в России было в унизительном и зависимом положении, и что оно утеряло свое руководящее значение, особенно со времени раскола». (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).

Коммунисты утверждают, что то, что для рабовладельцев было добром, например, торговля рабами, а при крепостном праве — торговля крестьянами, то для раба и крепостного было злом. То, что для дворянина было добром, например, право первой ночи, для крестьян было злом. То, что для капиталиста было добром, например, увольнение работающих, безработица, снижение уровня заработной платы, то для работающих было злом. Что можно возразить на это?

Только после отмирания классов, отмирания государства станут общими для всех людей понятия добра и зла.

VIII. «Но нигде, — говорил в той же речи Солженицын, — в социалистическом учении не содержится требования нравственности, как сути социализма, — нравственность лишь обещается, как самовыпадающая манна, после обобществления имущества. Соответственно: нигде на земле нам еще в натуре не был показан нравственный социализм».

Опять неверна речь Солженицына, опять он хочет увести нас от сути спора. Дело совсем не в обобществлении имущества (это Сталин так представлял социализм). Обобществление лишь средство, а цель нового бесклассового общества, когда «прекратится работа, диктуемая нуждой» (К. Маркс). Марксисты никогда не обещали самовыпадающей манны. Наоборот, с самого возникновения марксизма это учение призывает к борьбе за новое общество.

Насчет правильности утверждения А. И. Солженицына, что в «социалистическом учении не содержится требования о нравственности» приведу выдержку из книги Маркса:

«Если человек черпает все свои ощущения, знания и т. д. из внешнего мира, то надо, стало быть, так устроить окружающий его мир, чтобы он получал из этого мира достойные его впечатления, чтобы он привык к истинно-человеческим отношениям, чтобы он чувствовал себя человеком. Если правильно понятый личный интерес есть основа всякой нравственности, то надо, стало быть, позаботиться о том, чтобы интересы отдельного человека совпадали с интересами человечества. Если человек не свободен в материалистическом смысле этого слова, то есть если свобода заключается не в отрицательной способности тех или иных поступков, а в положительной возможности проявления своих личных свойств, то надо, стало быть, не карать отдельных лиц за их преступления, а уничтожить противообщественные источники преступлений и отвести в обществе свободное место для деятельности каждого отдельного человека. Если человеческий характер создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать эти обстоятельства достойными человека». (К. Маркс, приложение № 1 к брошюре Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах»).

Как видно из приведенной цитаты, Маркс, в противоположность утверждениям Солженицына, дал развернутую программу того, как следует обеспечить нравственную атмосферу для полного расцвета отдельной личности и общества. Может ли такая программа быть осуществлена при капитализме или при диктатуре пролетариата, где человек находится в тисках разного рода обстоятельств? Конечно, нет! Только при социализме, в том понимании, какое он получил у Маркса, когда интересы отдельного человека будут совпадать с интересами общества, между людьми могут установиться подлинно нравственные отношения.

Неосновательны утверждения Солженицына, что нигде на земле нам еще в натуре не был показан нравственный социализм. Но ведь нигде еще и социализма не было. То, что Сталин назвал социализмом, не имеет ничего общего с социализмом в марксистском понимании.

IX. «В современных экономических работах доказано, — писал А. И. Солженицын, в сборнике «Из-под глыб», — что после мануфактурного периода, капитализм, вопреки К. Марксу, не эксплуатирует рабочих, что главные ценности создаются не трудом рабочих, а умственным трудом, организацией и механизацией. Рабочие же, особенно вследствие удачных забастовок, получают все большую и большую долю продукции, не выработанную ими».

Обходя экономически безграмотные формулировки А. И. Солженицына, следует выяснить, что в его утверждениях правильно и что ошибочно?

Правильно то, что по мере развития капитализма норма прибавочной стоимости относительно снижается, и это доказано не против Маркса и Энгельса. Именно они показали, что с ростом органического состава капитала на стоимость товаров переноситься все в меньшей и меньшей мере стоимость живого труда и увеличивается стоимость овеществленного, прошлого труда (машин, оборудования и т. д.). Но в стоимости овеществленного труда также имеется доля прибавочной стоимости, созданной в предшествующий период, когда создавались эти машины и оборудование. Правильно то, что в создании ценностей участвуют не только рабочие, непосредственно занятые на производстве, но и ученые, инженеры, учителя, обучающие ученых, рабочих и инженеров и другие высококвалифицированные работники. Но опять-таки, это говорит не против Маркса, а вытекает из его учения о простом и сложном труде. При жизни Маркса соотношение между трудом ученого, инженера и рабочего было в пользу последнего. Сейчас это соотношение меняется все в большей и большей мере в пользу ученых и инженеров. Маркс это предвидел, когда писал, что технический прогресс приведет к тому, что наука станет непосредственной производительной силой. Но это не меняет принципов учения К. Маркса.

Правильно также и то, что благодаря классовой борьбе рабочих (хотя Солженицын не признает такого понятия, как классовая борьба), стачечной борьбе им удалось увеличить свою долю в национальном доходе. Все остальное, что после мануфактурного периода капитализм уже не эксплуатирует рабочих (а чуть ли не рабочие эксплуатируют капиталистов, как это выходит у Солженицына), и что рабочие получают долю, не выработанную ими, — это домысел, ибо никто не может взвесить это на весах и подсчитать, кто больше эксплуатируется: рабочий, или ученый рабочий, или инженер и т. д. И это, вообще говоря, не имеет значения, так как и рабочие, и инженеры, и ученые те же наемные работники, которые противостоят капиталисту на рынке труда. То, что Маркс подразумевал под рабочими всех участников процесса производства, этого Солженицын или не знает, или не хочет знать.

X. В своем обращении к руководителям СССР А. И. Солженицын иронизирует по поводу ошибки марксистов в оценке роли, какую сыграли колонии в развитии капитализма. Он обращает внимание на то, что передовые капиталистические страны после того, как они лишились своих колоний, добились значительно больших успехов как в развитии народного хозяйства, так и в улучшении жизни своих граждан, чем при колониализме. В истории развития капитализма колонии сыграли свою роль дважды. Первый раз в эпоху торгового капитала. Ограбление колоний стало одним из источников первоначального накопления капитала, за счет некапиталистической среды. Сначала нужно было накопить капитал, чтобы двинуть его в сферу производства. Эту роль для передовых стран капитализма выполнили колонии. Об этом ярко рассказано в 24-ой главе «Капитала» Маркса. Второй раз колонии сыграли свою роль в эпоху возникновения монополистического капитала. Для укрепления своих позиций на мировом рынке монополии нуждались в расширении внутреннего рынка, опираясь на который они становились способными выдержать конкуренцию на международном рынке с монополиями других капиталистических стран. Именно поэтому борьба за передел мира была наиболее характерной чертой монополистического этапа капитализма. Захват новых колоний обеспечивал расширение внутреннего рынка, огражденного таможенными барьерами от других передовых стран капитализма. Анализ этой эпохи, так называемого монополистического капитала, о сращивании промышленного и финансового капитала был дан уже не Марксом, а Р. Гильфердингом в его книге «Финансовый капитал» и Лениным в его книге «Империализм как высшая стадия капитализма». Улучшение положения рабочих в последние десятилетия произошло за счет гигантского роста производительных сил и производительности труда.

XI. Говоря об отношении основоположников коммунизма к женщинам, единомышленник Солженицына Шафаревич в статье «Социализм», помещенной в сборнике «Из-под глыб», писал:

«Отношение к этому деликатному вопросу можно проследить в различных переводах «коммунистического манифеста». В собрании сочинений, изданном в 1929 году, мы читаем: «Коммунистов можно было бы упрекнуть разве лишь в том, что они хотят поставить официальную открытую общность жен на место лицемерно скрываемой». В издании 1955 года слова «что они» заменены на «будто они».

Таким образом, Шафаревич высказывает подозрение, что в позднем издании современные коммунисты пытаются причесать своих вождей. Такие обвинения не новы. В 1917-1919-х годах монархическая и белогвардейская печать в России и за границей перепевали этот тезис насчет общности жен.

Как же в действительности записано в «коммунистическом манифесте» отношение коммунистов к женщинам?

«Но вы, коммунисты, хотите ввести общность жен, — кричит нам хором вся буржуазия (и Шафаревич, который, как видим, присоединился к этому хору через 128 лет после издания манифеста). Буржуа смотрит на свою жену как на простое орудие производства, — продолжают Маркс и Энгельс, — он слышал, что орудия производства предполагается предоставить в общее пользование, и, конечно, не может отрешиться от мысли, что и женщин постигает та же учесть. Он даже и не подозревает, что речь идет как раз об устранении такого положения женщин, когда она является простым орудием производства…»

«Буржуазный брак является в действительности общностью жен. Коммунистам можно было бы сделать упрек лишь разве в том, будто они хотели ввести вместо лицемерно скрытой общности жен официально открытую».

Шафаревич привел только последний абзац из манифеста и посчитал, что факт планирования коммунистами общности жен доказан. Но Шафаревич оборвал цитату, а вот ее продолжение:

«Но ведь само собой разумеется, что с уничтожением нынешних производственных отношений исчезнет и вытекающая из них общность жен, то есть официальная и неофициальная проституция…»

Весь дух выдержки из «коммунистического манифеста», который мы привели, относящийся к вопросу об общности жен при коммунизме, вопиет против того толкования, которое дал ему Шафаревич.

Итак, основное расхождение между идеалами Солженицына и идеологией коммунизма состоит в следующем.

В то время как Солженицын видит свою основную задачу в защите национальных интересов русского народа, марксист своей главной задачей считает интернациональные интересы рабочего класса, интересы мировой революции.

Солженицын готов бороться всеми силами против использования русского народа в интересах «властей нездешних».

В «Августе 1914» Солженицын писал:

«Разлом войны и революции не был совсем неожиданным для русского исторического сознания. В этом сознании шла перед войной трудная и многомысленная работа — разрослось широко изучение истории, одарив изобилием конкретно-исторических исследований, напряглась и укрепилась философская мысль, принесшая нам раздолье историософских построений».

Почему же, несмотря «на многомысленную работу», история России пошла не по пути идеалов Солженицына?

«Но как не успели младотурки с преобразованием армии, — писал Солженицын, — не было дано поспеть и с этой работой исторического сознания. Смотришь Россию в катаклизме революции, и видишь как бы большое и беспомощное тело агнца семипудового — терзают его вне его стоящие силы, власти нездешние, и тело это не может ни сообразоваться с этими силами, ни осмыслить их не умеет».

Как же так получилось, что истинно русские патриоты не сумели поспеть с подготовкой русского народа к катаклизму революции, который надвигался на Россию постепенно, в течение почти сотни лет?

Ведь воспитательная работа в духе пропаганды самодержавия, православия и народности велась в России славянофилами еще с двадцатых годов прошлого столетия. Распространению их философских взглядов ничего не мешало. А вот распространение взглядов русских просветителей демократов, а позднее русских социал-демократов было под постоянным преследованием самодержавия и церкви, и несмотря на это, Солженицын жалуется, что «не дано было поспеть с этой работой исторического сознания».

Тут дело было не в том, что русские патриоты не успели довести до сознания народа свои идеалы, а в том, что они, эти идеи, находились в противоречии с классовыми интересами трудящихся масс России. Народ не увлекали такие абстрактные идеи, как самодержавие, православие, народность, ему нужно было еще что-то, а этого национальные партии России не могли предложить народу, не изменив своим идеалам.

«Народ всегда считал, — писал Н. Бердяев, — крепостное право неправдой и несправедливостью, но виновниками этой несправедливости он считал не царя, а господствующие классы, дворянство…»

Верно, что в предвоенные годы в сознании людей России шла напряженная работа. Появилось много партий, каждая со своей программой и философской концепцией, одни легальными, другие нелегальными путями обращались к народу, к различным классам России.

Большевики потому сумели увлечь за собою народ, что они выдвинули самую простую и понятную для масс программу: прекращение войны, передачу земли, принадлежащую помещикам в руки крестьян, национализацию промышленности и банков.

Широкие массы крестьян, главным образом тех, что были в армии, не откликнулись на патриотические лозунги партий, не откликнулись на призывы православной церкви и пошли за большевиками потому, что программа последних отражала интересы крестьян, и это они вполне осмыслили.

Массы рабочих, жестоко эксплуатируемых жадной и малоцивилизованной буржуазией, тоже пошли за большевиками вполне осмысленно. Вот и сегодня, отвергая марксистскую идеологию, — не ту, которую защищают сегодняшние вожди России, а подлинную, — что предлагает взамен марксизма Солженицын?

Он говорит «о непостижимой ткани истории».

«Пути истории, — говорит Солженицын словами своего героя Варсонофьева, — сложнее, чем вам хочется… Живя в этой стране, надо для себя решить однажды и уже придерживаться — ты действительно ей принадлежишь душой? Или нет? Если нет, можешь ее разваливать, можно из нее уехать, не имеет разницы. Но если да, надо включаться в терпеливый процесс истории, работать, убеждать и понемногу сдвигать».

Если бы в основе исторического процесса действительно лежали какие-то непостижимые законы, как писал Солженицын, то никаким умникам не удалось бы их нарушить.

Если история, как считает Солженицын, это река, то не следует ли из этой концепции, что история пореволюционной России тоже река, которая вот уже 60 лет течет в определенном направлении? Но вот приходит Солженицын (тут я пользуюсь его сравнением) и утверждает, что это не река, а загнивающий пруд… То, что романовская Россия просуществовала 300 лет, а Советская Россия — 60 лет, не меняет сути дела.

Нам кажется, что по отношению к сегодняшней России, равно как и по отношению к царской России перед войной 1914 года, правильными были и остаются утверждения, что это, выражаясь языком Солженицына, не река, а «загнивающий пруд». Солженицын прав, когда говорит «о поднимающихся волнах бурлящих сил», но он не учитывает, что эти силы образовались под влиянием революционных партий России. В результате их борьбы с самодержавием стало ясно, что «большое семипудовое тело агнца» стало беспомощным благодаря бездарности царской администрации и самодержавного, устаревшего строя, показавших себя неспособными управлять Россией.

Из солженицынской терминологии не ясно, что он подразумевает под «терпеливым процессом истории». Он неоднократно и в различных своих произведениях проводит мысль о том, что для «России нужны работники, делатели» («Август 1914»), что «делают делатели, а не мятежники». Он писал:

«Что… заставит людей думать о душе, что отвратит их от корыстолюбия, что и как настроит их душу на «разгадку» загадки лучшего человеческого строя? Душа всех, всего народа, потому что если одиночек, то снова вожди, политика и тактика в ущерб справедливости и этике, снова насилие над естественным иррациональным ходом истории…

…Какой же исторический путь России, каким должно было бы быть естественное, непрерываемое извне течение русской истории? Кто это может сказать? Я чувствую, что это мысль об истории и ее движущих силах бездонна, поэтому никак не получается донырнуть до дна, достать песок истины, которая объяснила бы все необходимости и противоречия». («Август 1914»).

Солженицын считает, что разгадать перспективу развития России может только душа народа. Но кто же станет выразителем этих душевных стремлений народа? На этот вопрос он не отвечает. Он откровенно признает, что определить движущие силы русской истории он не может.

Напряду с этим, он решительно отвергает философскую концепцию марксистов. В «Нобелевской лекции по литературе», он писал:

«…и страны, и целые континенты повторяют ошибки друг друга с опозданием бывает и на века, когда кажется, так все наглядно видно, а нет, то что одними народами пережито, обдумано и отвергнуто, вдруг обнаруживается другими, как самое новейшее слово».

Солженицын не может понять, почему во всех странах происходит повторение общественных форм, несмотря на наглядно зримые их недостатки. У меня сложилось такое впечатление, что взгляды Солженицына выработались у него не в спокойной обстановке, не как взгляды ученого, а как борца. Он отверг навязанную ему сначала в школе, затем в вузе идеологию, потому, что она была навязана ему так же, как она была навязана сотням, тысячам и миллионам других людей. Он не проникся желанием глубже познать марксистскую философию, и это естественно, ибо он был переполнен чувством ненависти к сталинской системе, стремлением сбросить с себя это наваждение.

Он обратился к произведениям Маркса не для того, чтобы познать эту идеологию и взвесить все за и против, а для того, чтобы опровергнуть эту доктрину, и он стал выискивать материал для опровержения ставшей ему ненавистной идеологии.

Отвергая марксистскую идеологию, он тем самым отверг единственно обоснованное объяснение причин непонятной для него монотонности исторического процесса.

Маркс и Энгельс выработали свои взгляды на основе глубокого изучения естественных наук, философии, истории, экономических наук, а также на изучении произведений всех утопистов-социалистов. Не было при их жизни ни одной, заслуживающей внимание книги во всех указанных областях науки, которая бы не стала предметом их пристального изучения. Для своего времени они стояли на вершине человеческих знаний.

Солженицын выхватывает из их учения 20–30 случайно подобранных фраз то, что такие фразы не связаны с основами их учения, мы показали путем разбора всех примеров, взятых Солженицыным из их высказываний, — не связанных с их учением и между собою, и делает попытку таким образом опрокинуть систему взглядов, которая в течение ста с лишним прошлых лет была властителем дум, и которая сейчас продолжает оставаться властителем дум огромного количества мыслящих людей.

Конечно, никакая концепция не может претендовать на вечность. Бесспорно, кое-что устарело в учении Маркса-Энгельса. Сами основоположники коммунизма неоднократно подчеркивали, что их теория не догма, что она должна систематически сверяться с новейшими открытиями в области естественных и экономических наук и с практикой.

«Теория не есть вексель, который можно предъявить действительности ко взысканию, — писал Л. Д. Троцкий в книге «Что такое СССР?», — если теория ошибается, надо ее пересмотреть или пополнить ее пробелы. Надо вскрыть те реальные общественные силы, которые породили противоречия между советской действительностью и традиционной марксистской концепцией. Во всяком случае, нельзя бродить впотьмах, повторяя ритуальные фразы, которые могут быть полезны для престижа вождей, но зато бьют живую действительность в лицо». (стр. 83–84).

Следует, однако, подчеркнуть, что все открытия в области естественных наук, которые произошли за время после смерти Маркса и Энгельса, в том числе и в области генетики, кибернетики, физики, химии не только не опрокинули теоретических основ диалектического материализма, а наоборот, уложились в рамки учения основоположников коммунизма. Осуждения, которые получили при Сталине открытия в области физики, генетики, кибернетики, не являются марксистскими так же, как порочный сталинский режим не является социализмом. Единственно, на чем основываются все ниспровергатели марксизма, это на опыте русской, китайской и других социалистических революций.

Удивительно не то, что марксистское учение в век гигантского прогресса науки и техники требует внесения коррективов, а то, что в самый динамичный период человеческой истории оно подверглось таким ничтожно малым попрекам и изменениям.

В письме, направленном советским руководителям в сентябре месяце 1973 года, А. И. Солженицын утверждает, что все беды России проистекают от марксистской идеологии, положенной в основу государственной политики СССР. Он обращается к современным вождям России публично отказаться от коммунистической идеологии и отдать ее Китаю, который добивается главенства в международном коммунистическом движении и готов ради этого начать войну с СССР.

Высказываясь по существу письма Солженицына, А. Д. Сахаров, хотя и не согласен со многими аспектами его письма к вождям партии, в вопросе об отказе от коммунистической идеологии поддерживал это предложение Солженицына.

И тот, и другой против идеологии коммунизма. А. И. Солженицын потому, что России нет дела до международного коммунизма, у нее своя историческая судьба.

А. Д. Сахаров потому, что коммунистическая идеология уже давно потеряла свою первоначальную сущность и не лежит в основе внутренней и международной политики СССР, а является только ее фасадом, и скорейший отказ правительства СССР от этой идеологии может привести только к оздоровлению государства.

Обе приведенные точки зрения исходят не из существа теории Маркса-Энгельса, а из опыта применения этой теории на практике в СССР и в ряде других социалистических стран. Однако слабость этого движения обнаружилась не в дефектах учения, а в отступлении от него и в порочности практики. А. И. Солженицын исходит из того, что теория научного социализма в ходе русской революции потерпела крах. Причины краха он не анализирует. Потому ли, что сама теория лишена гуманной основы и привлекательности ее для людей, или потому, что она была осуществлена людьми, которые были увлечены другими интересами, ничего общего с социализмом не имеющими.

В V-ой части «Архипелага Гулага» А. И. Солженицын оправдывает всех тех, кто во имя ликвидации сталинского режима в России во время войны с Гитлером стал на сторону врага, кто в этих целях участвовал в восстаниях против СССР, боролся против России в частях, сформированных врагом, и т. д. и т. п.

А. И. Солженицын писал:

«В 1-ой части я говорил о тех власовцах, которые взяли оружие от отчаяния, от пленного голода, от безвыходности… А теперь… надо же и о тех сказать, кто еще до 41-го ни о чем другом не мечтал, как только взять оружие и бить этих «красных комиссаров, чекистов и коллективизаторшиков? Помните, у Ленина: «Угнетенный класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием, заслуживал бы лишь того, чтобы с ним обращались как с рабами».

Так вот, на гордость нашу, показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас заплевывали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами тянулись к сабле снести голову Сталину-Батюшке… Эти люди, пережившие на своей шкуре 24 года коммунистического счастья, уже в 1941 году знали то, чего не знал еще никто в мире: что на всей планете и во всей истории не было режима более лукавого, изворотливого, чем большевистский, самоназвавшийся «советским». Что ни по числу замученных, ни по вкоренчивости на долготу лет, ни по дальности замысла, ни сквозной унифицированной тоталитарностью не может сравниться с ним никакой другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к тому времени затмивший западу все глаза. И вот пришла пора, оружие давалось этим людям в руки — и неужели они должны были смирить себя, дать большевизму пережить свой смертельный час, снова укрепиться в жестоком угнетении — и только тогда начать борьбу (и по сегодня не начатую почти нигде в мире). Нет, естественно было повторить прием самого большевизма, как он сам вгрызся в тело России, ослабленное первой мировой войной, так и бить его в подобный же момент во второй». (А. И. Солженицын «Архипелаг Гулаг», ч. V, стр. 30–31).

Меня поражает во всей этой позиции А. И. Солженицына то, что он оправдывает действия тех, кто стал на сторону врага во время войны, войны не обычной, такой, скажем, какой была война 1914-1917-х годов, а войны, поставившей на карту судьбу русского народа, которому была уготовано рабство и физическое уничтожение. Мне кажется, что Солженицын ослеплен своей ненавистью к коммунизму. Она мешает ему видеть очевидное — он не может справиться с ней и не хочет считаться с фактами.

Вот что говорил Гитлер по поводу отношения к славянам (см. «Нюрнбергский процесс» том III, стр. 337 и 338):

«…в недалеком будущем мы оккупируем территорию с весьма высоким процентом славянского населения, от которого нам не удастся так скоро отделаться… Мы обязаны истреблять население, это входит в нашу миссию охраны германского населения. Нам придется развить технику истребления населения… Я имею в виду уничтожение целых расовых единиц… Если я посылаю цвет германской нации в пекло войны, без малейшей жалости проливая драгоценную немецкую кровь, то без сомнения, я имею право уничтожить миллионы людей низшей расы… Одна из основных задач… во все времена будет заключаться в предотвращении развития славянских рас. Естественные инстинкты всех живых существ подсказывают им не только побеждать своих врагов, но и уничтожать их».

В другом месте Гитлер говорил:

«Мы хотим произвести отбор слоя новых господ, чуждого морали жалости, слоя, который будет сознавать, что он имеет право на основе своей лучшей расы господствовать, слоя, который сумеет установить и сохранить без колебаний свое господство над широкой массой».

И наряду с такой позицией в отношении соотечественников, сотрудничавших с фашизмом, Солженицын занял прямо противоположную позицию в отношении тех, кто хочет сейчас сменить тоталитарный режим России на режим демократии. Почему, когда речь шла об опасности истребления русских и оттеснения России за Урал, Солженицын не побоялся за судьбу своего народа, а когда диссиденты поставили вопрос о демократизации страны, он испугался за судьбу России?

Солженицын с гордостью писал о том, что сам факт восстания соотечественников против батюшки Сталина уже является свидетельством свободолюбия русского народа.

Но не всякое восстание является показателем стремления народа к свободе. Наоборот, иные бунты только подчеркивают рабскую сущность бунтовщиков, если, например, в основе восстания лежит только чувство неудовлетворенной злобы и мести.

К чему могли привести такие бунты, о которых писал Солженицын? К нравственному оздоровлению России или к голому насилию и нравственному одичанию? Причины возникновения таких бунтов можно понять, но восхищаться ими нет никаких оснований. «Вождя» одного из таких восстаний против советской власти Марка Ретюнина, о котором упоминается в «Архипелаге Гулаге», я знал лично с января 1937 по апрель 1941 года на лесзаге «Касью» (см. соответствующую главу). Этот «свободолюбивый» герой был бывшим бандитом, осужденным за убийство по статье 59-3. Он был безграмотным, умеющим читать по складам и писать печатными буквами. Психология этого дремучего человека изменилась за время его пребывания в лагере только в том отношении, что он под влиянием бывших врагов революции сменил идею убийства ради ограбления на идею массового и беспощадного убийства людей, стоящих выше него на социальной лестнице.

Его захватывала «мысль», что наступит такое время, когда можно будет без опаски уничтожать людей. Он одинаково восхищался и Сталиным, и Гитлером, как людьми с сильным характером. «Вот это люди!» — восклицал он, при этом сжимая оба кулака, представляя этим жестом удушение человека.

По вине Ретюнина погибло много людей прекрасных и ни в чем не повинных, кроме того, что они знали Ретюнина. В их числе сильно пострадали Федя Муравьев, Маша Солнцева и др. От знакомства с произведениями и выступлениями Солженицына, об отношении его к фашизму, у меня осталось противоречивое впечатление. С одной стороны, он говорит, что те, кто, борясь с коммунизмом за национальное возрождение России, стали на сторону Гитлера, вскоре поняли, что попали из огня в полымя (V часть о Бранницком).

С другой стороны, он говорит, что с коммунистическим режимом не может сравниться никакой другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к тому времени затмивший западу все глаза.

В итоге в моем сознании отложилось такое ощущение, что из двух зол коммунизма и фашизма «он выбрал последнее.

Только этим я могу объяснить, что он одобрял восстание русских людей против советской власти во время войны с гитлеровской Германией.

Солженицын прошел мимо таких фактов, как сжигание людей в газовых камерах, изготовление мыла из человеческих трупов и материала из человеческих волос для промышленных нужд, проведение медицинских опытов над детьми, по-видимому, потому, что операции такого рода, проводимые фашистами, не касались русских людей.

Но уничтожение шести миллионов евреев в газовых камерах и рвах, учиненное гитлеровской Германией с участием русских, украинских, белорусских, литовских и др. антисемитов, Солженицына, выражаясь его языком, не печет, а вот участие евреев в аппарате ЧК его печет.

И тут мне хочется остановиться на вопросе об отношении Солженицына к евреям. Антисемитом Солженицына назвать было бы неправильным, это мое твердое впечатление и убеждение, вынесенное из знакомства с его выступлениями, произведениями и другими публикациями. Субъективно, он, безусловно, не антисемит. Но объективно вся его философия, развернутая им во всех произведениях, и особенно в «Архипелаге Гулаге» и в книге «Бодался теленок с дубом», льет воду на мельницу антисемитов.

В зарубежном самиздате была распространена заметка за подписями Н. Гаенко и А. Карпова, в которой они писали:

«При чем тут Солженицын…. если он называл именно палачей, в большинстве бывших евреями. Не может же он отнести их, скажем, к туркменам, казахам, белорусам — этих Френкелей, Коганов, Раппопортов, Берманов, Ягод, Авербахов, Финкельштейнов и многие тысячи евреев, заливших страну невинной кровью».

Опасность солженицынского обобщения, как видим, состоит не в том, что он назвал имена евреев-чекистов, а в том, что это правильное упоминание их имен выделено от других имен, других наций и, главным образом, русских, и благодаря этому стало знаменем для истинных черносотенцев типа Гаенко и Карпова, или Скуратова, статья которого «Русский сионизм и национализм» была помещена в журнале «Вече». В этой статье последний говорит совершенно неправильно о захвате власти в 1917 году инородцами. В чьих руках в действительности была власть в первые два десятилетия советской власти? При Ленине, в период 1917–1922 годов, когда еще национальные моменты не играли роли, когда партия руководствовалась интернациональными принципами, евреи занимали второе, после русских, место в руководстве партии и правительстве. Из семи членов Политбюро, самого главного органа советской власти, было три еврея: Троцкий, Зиновьев и Л. Б. Каменев, три русских: Ленин, Рыков и Бухарин и один грузин — Сталин. После смерти Ленина, в ходе острейшей внутрипартийной борьбы, основные политические фигуры из числа евреев были отстранены от власти.

Уже в 1927 году в Политбюро остался один еврей, сталинский холуй — Л. М. Каганович. Из 71 члена ЦК осталось только 6 евреев, а из 195 членов ЦКК — 24 еврея, занимавших второстепенные и даже третьестепенные роли. Как известно, за всю историю советской власти, наименьшая интенсивность террора падает на первые десять лет, что засвидетельствовано книгой Солженицына «Архипелаг Гулаг».

Кто являлся вдохновителем и политически-ответственным за карательную работу советской власти? Политбюро ЦК РКП(б), без решения которого органы безопасности не имели права арестовывать и тем более планомерно уничтожать отдельные политические течения и отдельных лиц.

Они были только исполнителями воли Политбюро, а после 1934 года только исполнителями воли Сталина.

Утверждения Гаенко, Карпова и Скуратова являются не только грубо антисемитскими, но и что самое важное, они противоречат фактам истории. И Гаенко, и Скуратов изобразили дело так, что ЧК под начальством евреев боролась не с контрреволюцией, как ее понимали политические руководители большевизма, а с русским народом. Больше того, эти евреи-палачи, по утверждениям погромщиков, стремились уничтожить самую выдающуюся часть русского народа — его интеллигенцию и крестьянство. Известный английский публицист, автор книги «Большой террор» Р. Конквист, назвал те же фамилии, что Солженицын, однако эти 8 евреев, которых назвал Солженицын, тонут среди сотен имен неевреев, таких как Завенягин, Гаранин, Берзин, Никонов, Молчанов, Миронов, Бордаков, Гай, Барабанов, Мальцев и многих других. К этой группе следует отнести: Дзержинского, Менжинского, Унтлихта, Емельянова, Орлова, Реденса, Медведя, Карпенко, Дерибаса, Запорожца и многих других руководящих работников ЧК.

Так, например, в кашкетинских расстрелах троцкистов на Воркуте участвовали: Григорьев, Чучелов, Никитин, Бутузов, Монахин, Зеленко, Уськов, Жариков и другие. То же на Колыме: Э. Берзин, Филипов, Майсурадзе, Егоров, Васьков и др.

Кроме того, в первые двадцать лет, о которых пишет Скуратов, органами ЧК было расстреляно и уничтожено другим путем больше евреев, чем русских (если их брать относительно к количеству еврейского и русского населения в СССР), и в том числе таких выдающихся политических деятелей как: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радек, Сокольников, Разенгольц, Рязанов, Гамарник и многие другие.

Не забудем также и того, что в 1936-1937-х годах, после удаления из ЧК Ягоды, были также удалены и расстреляны подавляющая часть старых чекистов, и в том числе все те, которых поименно перечислил Солженицын, и заменены русскими.

Перемена в национальном составе руководящих работников ЧК в сторону подавляющего усиления русского влияния в аппарате ЧК, после прихода в ГПУ Ежова, не привела к ослабления террора в стране. Наоборот, репрессии усилились и получили название «ежовских» и «бериевских». И это понятно, так как вся карательная политика, во все годы, начиная с 1923 года и до самой смерти Сталина, осуществлялась по его личным указаниям. Именно к этим годам относится густота репрессий и пополнение лагерей.

Из трех наиболее сильных потоков, описанных Солженицыным, два прошли после 1934 года, т. е. после того, как из аппарата ГПУ были удалены все евреи.

Может быть, после того, как из аппарата ГПУ были удалены евреи, сильно снизился процент русских репрессированных аппаратом Чека? Ничего подобного ни в «Архипелаге Гулаге», ни в какой другой книге вы не прочтете. Такой статистики нет и быть не может. Наоборот, в первый, ягодинский период, евреев было уничтожено больше, чем во втором, ежовском, и в третьем, бериевском, периодах, так как к этому времени Сталин вчерне уже закончил расправу с оппозицией.

Никогда евреи, работавшие в ЧК, не были вдохновителями репрессий. Они были только исполнителями. На них Сталин взвалил, я думаю, тоже не без умысла, самую грязную и черную работу, расправу с оппозицией. Те, кто показывает русскому народу пальцем на евреев как на основных виновников сталинских репрессий, так же не правы, как не правы те, кто показывает пальцем на русских, украинцев, белорусов, литовцев и др. как на виновников геноцида против евреев, которых фашисты только использовали для грязной работы при истреблении евреев во рвах, ямах и др. местах на территории СССР.

«Могут, конечно, возразить, — писал Скуратов, — что и здесь все евреи не должны нести ответственность за какую-то свою часть, но нельзя забывать, что эта часть имела власть, и разница состоит в том, что если русская власть пресекала погромы, то эта их организовывала, притом в глобальном масштабе».

Чем логика Скуратова отличается от логики Геббельса? Здесь что ни слово, то перл, или, как говорил Солженицын, — «все наоборот».

Евреи как евреи в советской России никогда властью не обладали. Отдельные лица еврейской национальности были у власти, но они никогда не выполняли какой-то специальной еврейской миссии, в частности, мести русскому народу за погромы в царской России. И тем более, евреи не могли мстить русской интеллигенции, которая, как известно, всегда выступала в защиту евреев от царских репрессий.

Во главе советской власти по всей стране стояли русские, что видно из нижеследующей таблицы о составе делегатов съездов партии, фактического высшего органа власти СССР:

Примечание: Данные приведены по докладам мандатных комиссий, опубликованных в стенографических отчетах съездов.

В то время как в населении СССР удельный вес русских с начала революции и до разгрома оппозиций составлял от 56,9 до 57,3 %, в составе делегатов партийных съездов русские составляли от 60 до 73,6 %, и только в 1917 году они составили 53,8 %.

Неверно также утверждение Скуратова о том, что царское правительство пресекало погромы против евреев, а евреи организовывали погромы против русских.

Достаточно ознакомиться с воспоминаниями бывшего премьер-министра, царского правительства О. Ю. Витте и с книгой князя Урусова, бывшего губернатора Бессарабии «Кишиневский погром», чтобы убедиться в лживости такого утверждения Скуратова. Давно известно, что русский народ не был заражен язвой антисемитизма, что это зараза всегда прививалась ему сверху, раньше царским правительством, теперь правительством СССР.

Но еврейские погромы и содержание евреев в черте оседлости, которые при самодержавии были правилом, Солженицына, снова выражаясь его языком, не пекут, — а вот случай с участием еврейского мальчика Ройтмана с другими еврейскими мальчиками в травле русского гимназиста в царской школе, несмотря на то, что этот случай был нетипичным для царской России, его печет. Насилование еврейских женщин, вспарывание животов у беременных евреек и убийство еврейских детей русскими черносотенцами в царское время и при белогвардейцах Солженицына не печет, а вот единичное насилие совершенное з/к Бершадером («В круге первом») над русской девушкой, его печет. А между тем именно все эти примеры Солженицына послужили поводом и примером для антисемитских утверждений Гаенко и других.

А. И. Солженицын утверждает, что при монархическом строе был сохранен моральный облик русского народа, его национальное здоровье. Но не может быть свободным народ, угнетающий другие народы.

Да, евреи в большом количестве участвовали в революционном движении в России, так же, как сегодня они участвуют в диссидентском движении, и тем самым принимали и принимают сейчас на себя тяжелые удары со стороны царской и советской администраций.

Естественно, что часть из них после революции оказалась на руководящих постах в государственном и партийном аппарате, а не только в Чека, о чем писал и В. И. Ленин. Но ведь и сейчас количество евреев, участвующих в диссидентском движении, выше их удельного веса в населении.

Не забудем при этом того, что в царское время евреи были отстранены от участия в государственной и политической жизни России, были лишены права жительства в городах империи, за исключением специально отведенных для этого районов.

Не забудем также и того, что вместе с возрождением в стране русского великодержавного национализма возобновилось и преследование евреев. Антисемитизм при Сталине и его наследниках принял формы еще более мерзкие, чем при царизме. Хотя при самодержавии антисемитизм был официальной политикой, евреи имели больше прав, чем при Сталине и его наследниках. Тогда евреи имели право на эмиграцию и иммиграцию. Благодаря открытости — политика царского правительства не выглядела так омерзительно, как лицемерная политика Сталина и его наследников.

Что объединяет и что разъединяет Солженицына с современным руководством Советского Союза? Вся деятельность современного руководства страны фактически направлена на строительство могучего российского государства, и это соответствует духу и внутренним стремлениям Солженицына. Никогда еще за всю свою историю Россия не была таким могущественным государством.

Но это строительство Российской империи идет под маской социализма, и это противоречит духу и стремлениям Солженицына. Он решительный противник лжи и обмана, и поэтому он призывает руководителей страны отказаться от марксистской идеологии, то есть сбросить с себя лживую маску.

Современное руководство стремится к дальнейшему расширению сферы своего политического влияния, к мировому господству. Именно поэтому советское правительство продолжает цепляться за интернациональные идеи, прикрывая свою национал-империалистическую сущность флагом коммунизма и борьбы за национальное освобождение колониальных народов. Это прекрасно понимал Н. Бердяев, который предостерегал от такого опасного пути развития России. Он писал:

«В России вырастает не только коммунизм, но и советский патриотизм, который есть просто русский патриотизм. Но патриотизм великого народа должен быть верой в великую и мировую миссию этого народа, иначе это будет национализм провинциальный, замкнутый и лишенный мировых перспектив. Миссия русского народа сознается как осуществление социальной правды в человеческом обществе, не только в России, но и во всем мире. И это согласно с русскими традициями».

Под маской интернационализма и социализма советским руководителям удобнее втягивать в свою орбиту и передовые, и отсталые страны. А. И. Солженицын против вовлечения России в борьбу за мировое господство. Наоборот, он высказывается, правда робко, за то, чтобы предоставить самоопределение народам, входящим в состав Советского Союза, кроме Белоруссии и Украины, которые «естественно» кровно соединены с русскими. Он не желает ассимиляции и растворения русских людей среди окружающих их народов. Он стоит за сохранение национальной самобытности и за нравственную цельность русского народа: православных и славян. Ему нет дела до других народов, но такая изоляционистская позиция в наше время теснейших мировых связей не реалистична и утопична.

Современное советское руководство против парламентской многопартийной демократии, исходя из чисто эгоистических побуждений. Они боятся своего собственного народа и не доверяют ему, опасаясь, что при демократии они будут оттеснены от власти. А. И. Солженицын также против многопартийной демократии. Он за диктатуру, но против тоталитаризма, за твердую, но честную и открытую политику.

38. Интеллигенция и советская власть

В. И. Ленин и русская интеллигенция

Русская интеллигенция образовалась в ХIХ-м столетии из разных слоев и классов русского общества. Сначала, в 1840-х годах, из наиболее прогрессивной части дворян, затем, в 1860-х годах, из числа разночинцев священников, мелких чиновников и учителей, а после реформы 1861 года — также и из крестьян.

Под влиянием социалистических идей, проникших в Россию с запада, русская интеллигенция с самого своего возникновения находилась под обаянием идей сначала утопического, а затем научного социализма.

«В России самодержавной и крепостнической, — писал Н. Бердяев, выработались самые радикальные социалистические и анархические идеи. Невозможность политической деятельности привела к тому, что политика была перенесена в мысль и в литературу. Литературные критики были властителями дум социальных и политических». (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).

Исследователи русской общественной мысли обычно выделяют три стадии развития социалистических идей в России. Стадию социализма утопического, социализма народнического и марксистского. Так или иначе, но для русской интеллигенции XIX и начала XX столетий характерным было общее увлечение социалистическими идеями. Начало распространения марксистских идей в России относится к концу XIX столетия. По мере того, как Россия освобождалась от крепостнических пут и все более и более становилась на капиталистический путь развития, на социальной арене России возник и стал крепчать новый класс — пролетариат, а среди русской интеллигенции начал происходить заметный поворот в сторону марксизма, который первоначально возглавил бывший «землеволец» Г. В. Плеханов. В те годы роль Плеханова в основном сводилась к распространению в России идей марксизма.

Естественно, что вождем этого нового течения становится он. Марксизм плехановского толка внедрял в сознание русской интеллигенции и рабочих мысль о том, что социализм в России может победить только в результате превращения России в передовую капиталистическую страну, то есть в силу экономической необходимости.

Мощное развитие капитализма в России в последнем десятилетии ХIХ-го века и радикализация рабочего движения на почве стачечной борьбы выдвинули перед марксистской партией России, в первом десятилетии ХХ-го века, на первый план революционные задачи.

Вместе с революционизированием общественного движения в России, в социал-демократической партии произошел раскол на радикальное и консервативное крыло. Первое возглавил Ленин, а второе Плеханов.

Характеризуя Плеханова и Ленина как вождей двух течений в марксистском движении в России, Н. Бердяев писал:

«Плеханов мог быть вождем марксистской школы мысли, но не мог быть вожаком революции, как это выявилось в эпоху революции…

Ленин потому мог стать вождем революции…. что он не был типичным русским интеллигентом. В нем черты русского интеллигента сочетались с чертами русских людей, собиравших и строивших русское государство…

Ленин не теоретик марксизма, а теоретик революции… Он интересовался лишь одной темой, которая менее всего интересовала русских революционеров, темой о захвате власти, о стяжании для этого силы. Поэтому он и победил. Все мировоззрение Ленина было приспособлено к технике революционной борьбы. Он один, заранее, задолго до революции, думал о том, что будет, когда власть будет завоевана, как организовать власть… Все мышление его было империалистическим и деспотическим. С этим связана прямолинейность, узость его миросозерцания, сосредоточенность на одном, бедность и аскетичность мысли… Ленин отрицал свободу внутри партии, и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. Это и есть диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин. Ленин мог это сделать потому, что он соединил в себе две традиции — традицию русской революционной интеллигенции в ее наиболее максималистических течениях, и традицию русской исторической власти в ее наиболее деспотических проявлениях». (Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).

Характеристика Бердяевым Ленина носит двойственный характер. С одной стороны, он правильно оттеняет черты ленинского характера, его узость, сосредоточенность на одном, стремление к захвату власти, короче говоря, его фанатичность и целеустремленность. С другой стороны, он не понял внутренних пружин, которые привели к образованию личности Ленина как марксиста.

Ленин не потому смог осуществить и закрепить революцию в России, что он лучше других почувствовал своеобразие России, а потому, что он лучше других понял революционную сторону учения Маркса и лучше всех русских марксистов уловил пульс революции в России, в стране, где в силу особого сочетания исторических, экономических и политических факторов образовался сложнейший узел противоречий, выйти из которого можно было легче всего путем революции.

То, что его революционные марксистские идеи совпали с тоталитарными идеями максималистской части русской интеллигенции, не больше чем случай.

Но если эти особые черты Ленина действительно были свойственны русской максималистской интеллигенции, то спрашивается, почему же эта интеллигенция не примкнула к Октябрьской большевистской революции, а в своей подавляющей массе стала на сторону ее врагов? На этот вопрос Н. Бердяев отвечал:

«Если остатки старой интеллигенции не примкнули к большевизму, не узнали своих собственных черт в тех, против кого они восстали, это историческая аберрация, потеря памяти от эмоциональной реакции. Старая революционная интеллигенция просто не думала о том, какой она будет, когда получит власть, она привыкла воспринимать себя безвластной, и властность и угнетательство показались ей порождением совершенно другого, чуждого ей типа, в то время как то было ее порождением».

Но если интеллигенция не распознала в большевиках своих традиционных воспреемников, то спрашивается, почему же большевики и Ленин не узнали в русской интеллигенции своих традиционных союзников?

На этот вопрос Н. Бердяев отвечает:

«Коммунисты с презрением называли старую революционную радикальную интеллигенцию буржуазной, как нигилисты и социалисты 60-х годов называли интеллигенцию 40-х годов дворянской, барской. В новом коммунистическом типе мотивы силы и власти вытеснили старые мотивы правдолюбия и сострадательности». (Н. Бердяев, там же).

Ленин, как он неоднократно подчеркивал, направил огонь революции на старую русскую интеллигенцию потому, что она сразу, в первые же дни революции примкнула к врагам большевизма. Так объяснил сам Ленин свое отношение к старой русской интеллигенции. Он писал:

«Что такое саботаж, объявленный наиболее образованными представителями старой культуры? Саботаж показал нагляднее, чем любой агитатор, чем все наши речи и тысячи брошюр, что эти люди считают знания своей монополией, превращая их в орудие своего господства над так называемыми «низами». Они воспользовались своим образованием, чтобы сорвать дело социалистического строительства, открыто выступали против трудящихся масс». (Ленин, «Речь на 1-м Всероссийском съезде по просвещению», 28-VIII-1918 г., том 37, стр. 77).

Но старая русская интеллигенция, как мы показали выше, сама вышла из «низов» и не была по своему социальному происхождению буржуазной. И, наверное, где-то был прав Н. Бердяев, ссылаясь на факт столкновения интеллигенции с большевизмом как на «историческую аберрацию».

Наиболее драматически это противоречие между большевистской властью и интеллигенцией проявилось в письмах профессора Воронежского сельскохозяйственного института М. Дукельского и М. Горького к Ленину и ответа последнего на эти письма. Дукельский писал Ленину (приводим выдержки):

«Прочитал в «Известиях» ваш доклад о специалистах и не могу подавить в себе крика возмущения. Неужели вы не понимаете, что ни один честный специалист не может, если в нем сохранилась хоть капля уважения к самому себе, пойти работать ради того животного благополучия, которое вы собираетесь ему обеспечить. Неужели вы так замкнулись в своем кремлевском одиночестве, что не видите окружающей вас жизни, не заметили, сколько среди русских специалистов имеется правда не правительственных коммунистов, но настоящих тружеников, добывших свои специальные познания ценою крайнего напряжения сил, не из рук капиталистов и не для целей капитала, а путем упорной борьбы с убийственными условиями студенческой и академической жизни прежнего строя…

Постоянные вздорные доносы и обвинения, безрезультатные, но в высшей степени унизительные обыски, угрозы расстрела, реквизиции и конфискации… Вот обстановка, в которой пришлось работать до самого последнего времени многим специалистам высшей школы. И все же эти «мелкие буржуи» не оставили своих постов и свято исполняли взятое на себя моральное обязательство: сохранить ценою каких угодно жертв культуру и знания тем, кто их унижал и оскорблял по наущению руководителей. Они понимали, что нельзя смешивать свое личное несчастье и горе с вопросом о строительстве новой, лучшей жизни, и это помогло и помогает им терпеть и работать.

…Если вы хотите «использовать» специалистов, то не покупайте их, а научитесь уважать их, как людей, а не как нужный вам до поры до времени живой и мертвый инвентарь. Вы не купите ни одного человека той ценой, о которой вы мечтаете.

Но верьте, из среды этих людей, которых вы огульно окрестили буржуями, контрреволюционерами, саботажниками и т. п. только потому, что они подход к будущему социалистического и коммунистического строя мыслят себе иначе, чем вы и ваши ученики…» (Ленин, ПСС, том 38, стр. 218–219).

Нужно отличать старую интеллигенцию из гражданских лиц, которые в основном вышли из трудящихся классов, и старую интеллигенцию из числа военных специалистов, которые в основном были выходцами из привилегированных классов.

Если по отношению к использованию военных специалистов ленинская политика «купли» еще могла быть оправданной, то по отношению к гражданской интеллигенции она была несправедливой.

«Письмо злое и кажется искренним, — писал Ленин в ответе на открытое письмо Дукельского, помещенное в газете «Правда» от 28-го марта 1919 года, но хочется на него ответить… У автора выходит, что мы, коммунисты оттолкнули специалистов, «окрестив» их всякими худыми словами».

Бесспорно, так и было. Частое употребление Лениным и другими ведущими деятелями революции таких слов как «буржуазная» или «мелкобуржуазная» интеллигенция по отношению к такой тонкой и чувствительной части народа не могло создать доброжелательного контакта между властью и интеллигенцией.

Создается такое впечатление, что Бердяев был прав, когда писал что «в новом коммунистическом типе мотивы силы и власти вытеснили старые мотивы правдолюбия и сострадательности».

«Рабочие и крестьяне, — писал дальше Ленин, — создали советскую власть, свергнув буржуазию и буржуазный парламентаризм. Теперь трудно не видеть, что это было не авантюрой и не «сумасбродством» большевиков, а началом всемирной смены двух всемирно-исторических эпох: эпохи буржуазии и эпохи социализма. Если год с лишним тому назад этого не хотело (частью не могло) видеть большинство интеллигентов, то виновны ли мы в этом? Саботаж был начат интеллигенцией и чиновничеством, которые в массе буржуазны и мелкобуржуазны. Эти выражения содержат классовую характеристику, историческую оценку, которая может быть верна или неверна, но принимать которую за поносящее слово или ругань никак нельзя…»

Такая характеристика была не к месту и не ко времени. Обращенная к пролетариату и к крестьянству, она вызывала в них ненависть к интеллигенции. Обращенная к интеллигенции, она вызывала только обиду и оскорбление. То и другое вело к отрицательным последствиям.

Все эти исторические и политические оценки нужно было оставить для историков, а в процессе текущей политики новая власть должна была искать контактов, а не ссоры с таким важнейшим по сути дела, трудовым, преданным революции слоем населения, как старая русская интеллигенция.

«Озлобление рабочих и крестьян, — писал дальше Ленин, — за саботаж интеллигенции неизбежно, и «винить» если можно кого, то только буржуазию и ее вольных и невольных пособников».

Сегодня такой узкий и, я сказал бы, плоский ответ не звучит, или звучит фальшиво, тогда же в обстановке крайнего обострения классовых отношений он звучал как призыв к ненависти, а не к примирению.

«Если бы мы «натравливали» на интеллигенцию, — писал дальше Ленин, нас следовало бы за это повесить. Но мы не только не натравливали народ на нее, а проповедовали от имени партии и от имени власти необходимость предоставления лучших условий работы. Я это делал с апреля 1918 года». (Ленин, том 38, стр. 220).

Но именно это-то отношение к интеллигенции как к социально чуждой советской власти, которую поэтому следует привлекать лучшими материальными условиями, и было обидно для передовой части интеллигенции. И, наоборот, официальное провозглашение такой политики вызывало у трудящихся масс отношение к интеллигенции как к чуждой прослойке, как к чуждой расе.

Постоянное подчеркивание принудительного привлечения специалистов к труду или купле их высокими заработками, пайком и т. п., несомненно, было оскорбительным для большинства интеллигентных людей, которые по своей натуре были более чувствительны ко всяким несправедливостям, чем средний человек. Вина Ленина и других руководителей партии состояла не в том, что они недооценивали роли интеллигенции в строительстве новой жизни, — это они прекрасно понимали, и действительно, начиная с апреля 1918 года, Ленин не переставал заострять вопрос о необходимости привлечения интеллигенции к строительству советского государства, — вина их состояла в том, что они не смогли приблизить к себе, сделать русскую интеллигенцию своим самым верным партнером в борьбе за социализм.

Конечно, среди интеллигенции были такие группы, которые не откликнулись бы ни на какие маневры правительства и не пошли бы на сотрудничество с большевиками. Это относится к той части интеллигенции, которая не принимала власти «холопов». Но, как показали дальнейшие события, таких интеллигентов было абсолютное меньшинство. Фактически Дукельский был прав, обвиняя Ленина и большевиков в натравливании трудящихся на интеллигенцию. Речи вождей партии, обращенные к рабочим и крестьянам в отношении интеллигенции, подливали только масла в огонь, и этого отрицать нельзя.

И к письму А. М. Горького к нему от 31 июля 1919 года, по поводу отношения к интеллигенции, Ленин отнесся не только недостаточно внимательно, но и предвзято. Ленин писал Горькому:

«Будто бы «остатки» (имеются в виду остатки интеллигенции) питают к советской власти нечто близкое симпатии, а большинство рабочих «поставляет воров, примазавшихся коммунистов» и прочее! И вы договариваетесь до «вывода», что революцию нельзя делать без интеллигенции, это сплошь больная психика, в обстановке озлобленных буржуазных интеллигентов обострившаяся». (Ленин, ПСС, том 51, стр. 24–25).

В письме Горького было много правды, от которой Ленин безосновательно отмахивался. Большинство интеллигенции питало к революции симпатии, но осуждало большевиков за насилие, которое часто носило, чего греха таить, бессмысленный характер. Они были озлоблены против большевиков по той же причине, которую назвал Дукельский. И тут больная психика не при чем. Тут скорее имела место самонадеянность зарвавшихся правителей.

«Все делается, — писал дальше Ленин, — чтобы привлечь интеллигенцию на борьбу с ворами. И каждый месяц в советской республике растет % буржуазных (?) интеллигентов, искренне помогающих рабочим и крестьянам, а не только брюзжащих и извергающих бешеную слюну. В Питере «видеть» этого нельзя, ибо Питер город с исключительно большим числом потерявшей место (и голову) буржуазной публики (и «интеллигенции»), но для всей России это бесспорный факт». (Ленин, том 51, стр. 24–25)

Во-первых, если интеллигенция искренне помогает рабочим и крестьянам, то разве это не достаточное свидетельство того, что она близка к революции. И, во-вторых, неверно, что только в Питере «брюзжит и извергает бешеную слюну интеллигенция». Письмо Дукельского из Воронежа подтверждает, что такое положение было по всей республике.

«И занимаетесь вы не политикой, — писал дальше Ленин, — и не наблюдением работы политического строительства, а особой профессией, которая Вас окружает озлобленной буржуазной интеллигенцией, ничего не понявшей, ничего не забывшей, ничему не научившейся, в лучшем — в редкостно наилучшем случае — растерянной, отчаивающейся, стонущей, повторяющей старые предрассудки, запуганной и запугивающей себя». (Ленин, том 51, стр. 25).

Вся характеристика интеллигенции, данная в вышеприведенной выдержке Лениным, находится в противоречии с такими его ярлыками как «буржуазная», «мелкобуржуазная» и т. п. Если бы интеллигенция принадлежала к враждебным классам, то к ней не были бы применимы такие эпитеты, как «не понявшей», «не забывшей», «не научившейся» и т. д.

Не только интеллигенция, слой чувствительный, впадала в панику в условиях 1918–1919 годов. Нужно было это понять. Кому же было это понять, если не вождям революции? Нужно было не третировать интеллигенцию, а помочь ей вырваться из обстановки путаницы и страха. Создать обстановку и не материальную, а моральную должны были большевики. Но и объективные условия жестокой с обеих сторон гражданской войны необходимо учитывать тоже. В 1918-1919-х годах, в обстановке враждебного отношения к большевикам всех политических направлений, включая меньшевиков, эсеров и даже профсоюзов, всякий упрек интеллигенции в адрес большевиков мог быть воспринят как враждебный акт. Любая критика, направленная на ограничение крайностей революции, воспринималась тогда большевиками как контрреволюционный выпад классового врага и вызывала соответствующий отпор. Бердяев, по-видимому, был прав, когда утверждал, что: «В новом коммунистическом типе мотивы силы и власти вытеснили старые мотивы правдолюбия и сострадательности».

На первом этапе революции отношение Ленина к интеллигенции было неоднозначным. Наряду с резким выступлением против интеллигенции, он все время в статьях и выступлениях доказывал необходимость использования интеллигенции, без которой пролетарская революция не может выполнить своих задач. Разъясняя позицию большевиков в отношении интеллигенции на собрании партийный работников Москвы 27-ХI-1918 года, Владимир Ильич говорил:

«Мы знаем, что строить социализм можно только из элементов крупно-капиталистической культуры, а интеллигенция есть такой элемент. Если нам приходилось с нею беспощадно бороться, то к этому нас не коммунизм обязывал, тот ход событий, который всех «демократов» и всех влюбленных в буржуазную демократию от нас оттолкнул. Теперь явилась возможность использовать эту интеллигенцию для социализма, ту интеллигенцию, которая не социалистична, которая никогда не будет коммунистической, но которую сейчас объективный ход событий и соотношений сил настраивает по отношению к нам нейтрально, по-соседски». (Ленин, ПСС, том 37, стр. 221).

Здесь Ленин вопреки фактам истории утверждал, что интеллигенция не социалистична, и никогда не будет коммунистической. И если в ее настроениях имелся сдвиг в сторону советской власти, то это, по его мнению, произошло только потому, что большевики объективно стали защищать единую неделимую Россию.

В другом месте, в брошюре «Успехи и трудности советской власти», Владимир Ильич писал:

«Мы хотим строить социализм немедленно из того материала, который нам оставил капитализм со вчера на сегодня, теперь же, а не из тех людей, которые в парниках будут приготовлены, если забавляться этой побасенкой. У нас есть буржуазные специалисты, и больше ничего нет. У нас нет других кирпичей, нам строить не из чего. Социализм должен победить, и мы, социалисты и коммунисты, должны на деле доказать, что мы способны построить социализм из этих кирпичей, из этого материала, построить социалистическое общество из пролетариев, которые культурой пользовались в ничтожном количестве, и из буржуазных специалистов». (Ленин, том 38, стр. 54).

Что касается интеллигенции, открыто враждебной советской власти, то в отношении ее Ленин был беспощаден во все послереволюционные годы, и даже накануне своего заболевания инсультом. В письме к Ф. Э. Дзержинскому от 19 мая 1922 года Владимир Ильич писал:

«Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогавших контрреволюции.

Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим. Прошу обсудить такие меры подготовки… Обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочек всех некоммунистических изданий.

Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов (Стеклова, Ольминского, Скворцова, Бухарина и т. д.). Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей: поручить все это толковому, образованному, аккуратному человеку в ГПУ. Мои отзывы о питерских двух изданиях «Новая Россия» № 2, закрыта питерскими товарищами.

Не рано ли закрыта? Надо разослать ее членам Политбюро и обсудить внимательнее. Кто такой ее редактор Лежнев? Из «Дня»? Нельзя ли о нем собрать сведения?..

Конечно, не все сотрудники этого журнала кандидаты на высылку заграницу.

Вот другое дело Питерский журнал «Экономист», издание XI отдела русского технического общества. Это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В номере третьем (только третьем!!!) напечатан на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все — законнейшие кандидаты на высылку заграницу. Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих военных шпионов изловить, и излавливать постоянно, и систематически и высылать заграницу.

Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом вам и мне, и сообщить мне их отзывы и ваше заключение». (19-V-1922 г., Ленин, ПСС, том 54, стр. 265–266).

Как видно из приведенного ленинского письма, он не подходил к вопросам об интеллигенции с кондачка. Он решал вопрос конкретно по каждому случаю. Журнал «Новая Россия» закрыть запретил, несмотря на его сменовеховскую сущность, и он продолжал функционировать еще четыре года, а издание журнала «Экономист» сам предложил запретить, исходя из того, что там окапалась контрреволюционная кадетская профессура. Их он предложил выслать за границу. Такое же, нешаблонное решение он принял в связи с забастовкой профессуры МВТУ.

«Собрание преподавателей МВТУ… постановило довести до сведения Ленина, что оно считает незаконным назначение Главпрофобром нового правления МВТУ до введения нового устава высших учебных заведений, и выразило несогласие с персональным составом назначенного правления и потребовало предоставить преподавательской коллегии право выбрать правление училища. В знак протеста преподаватели прекратили занятия». (см. ПСС Ленина, том 53, стр. 386, примечание № 207).

Ленин послал это постановление министру юстиции Курскому на заключение. Курский не нашел в решении Главпрофобра никаких нарушений, так как «дореволюционный устав МВТУ утратил свою силу».

Политбюро 14 апреля 1921 года рассмотрело этот вопрос, отменило решение Главпрофобра и предложило наркомпросу внести на рассмотрение ЦК проект устава высших учебных заведений и новый состав правления МВТУ. Наряду с этим Политбюро поручило наркомпросу выступить с официальным осуждением прекративших занятия преподавателей МВТУ. (см. по этому вопросу ПСС Ленина, том 52, стр. 388, примечания № 216 и № 217).

Приведу еще один пример объективного подхода Ленина к вопросам об интеллигенции. Ю. Х. Лутовинов, ответственный профработник и один из группы рабочей оппозиции, написал письмо в ЦК, в котором привел факты о якобы преступном отношении к делу виднейшего инженера Ломоносова. По его информации, последний был «уличен Красиным в преступнейших торговых сделках». Ознакомившись детально с делом Ломоносова, Ленин опроверг сплетню Лутовинова и сообщил ему об этом.

2-го июня 1921 года Владимир Ильич послал на имя заместителя начальника ГПУ И. С. Уншлихта следующую телефонограмму:

«Наведите справки и сообщите мне не позднее завтрашнего дня ответы на следующие вопросы:

1. Верно ли, что в Петрограде 27 мая арестованы: профессора П. А. Шуркевич, профессор Н. Н. Мартинович, профессор Щерба, профессор Мартынов, старший зоолог А. К. Мордвилко, жена профессора Тихонова и профессор Б. Е. Воробьев.

2. Верно ли, что профессор П. А. Шуркевич арестовывается уже в пятый раз, а профессор Б. Е. Воробьев в третий раз.

3. Что является причиной ареста и почему именно арест избран мерой пресечения — они не убегут ведь.

4. Выдаются ли ВЧК, Губчека или другими чека мандаты не на персональные аресты, а на аресты по усмотрению, и если выдаются то каким именно сотрудникам. Ленин». (Ленин, ПСС, том 42, стр. 243–244).

3 июня председатель Петроградского Губчека сообщил И. С. Уншлихту, что все лица, указанные в телефонограмме Ленина, освобождены: аресты в Петрограде были произведены среди бывших членов партии кадетов, так как часть из них принимала участие в раскрытом в Петрограде заговоре: лица, не имеющие компрометирующих материалов, освобождались, задержанные находились под арестом от 12 часов до полутора суток (см. Ленин, ПСС, том 53, стр. 421, примечание № 365).

Всех записей Ленина о его отношении к интеллигенции не перечислить. Они помещены на страницах томов: 35 — 113, 191–194; 36 — 136, 140, 159, 420, 452; 37–77, 133, 140, 196, 215, 218, 221, 222, 223, 400–401, 410; 38–54, 166; 39 — 355, 356, 405; 40 — 222; 51–25, 47–49; 52 — 101, 141, 147, 155, 226–228, 243, 244, 260; 53 — 130, 139, 254; 54 — 265 и т. п.

Интересующиеся этим вопросом поднимут соответствующие тома ПСС Ленина, пятое издание, и познакомятся с этими письмами, статьями и выступлениями. Я же хочу еще остановиться на письме Ленина к А. М. Горькому от 15-IХ-1919 года.

«На заседании Политбюро 11 сентября 1919 года обсуждался вопрос об арестах буржуазных интеллигентов. Политбюро предложило Ф. Э. Дзержинскому, Н. И. Бухарину и Л. Б. Каменеву пересмотреть дела арестованных». (см. ПСС Ленина, том 51, стр. 385, примечание № 42).

В это же время В. И. Ленин получил письмо Горького по этому же вопросу, который возмутился такими массовыми арестами интеллигенции и просил Ленина об их освобождении.

Ленин ответил ему, что ЦК еще до письма, полученного от него, принял решение и назначил Каменева и Бухарина для рассмотрения вопроса о правомерности этих арестов. «Ибо для нас ясно, — писал Ленин, — что и тут ошибки были». Но одновременно он писал А. М. Горькому, что «ясно и то, что, в общем, мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходимой и правильной».

И дальше он там же писал:

«Интеллектуальным силам, желающим нести науку народу (а не прислужничать капиталу), мы платим жалованье выше среднего. Это факт. Мы их бережем. Это факт. Десятки тысяч офицеров у нас служат в Красной Армии и побеждают, вопреки сотням изменников. Это факт…

Вопль сотен интеллигентов по поводу «ужасного» ареста на несколько недель. Вы слышите и слушаете, а голоса массы, миллионов рабочих и крестьян, коим угрожают Колчак, Лионозов, Родзянко красногорские (и др. кадетские) заговорщики, этого голоса вы не слышите и не слушаете». (ПСС Ленина, том 51, стр. 48–49).

Как видим, и в последние годы своей жизни Ленин не отошел от занятой им линии в отношении интеллигенции. Он объективно подходил к каждому конкретному случаю, связанному с репрессией против интеллигенции, и был беспощаден к вражеским элементам из ее среды.

А. И. Солженицын неправильно осветил вопрос об отношении большевиков к интеллигенции. Он не делает различия между отношением к интеллигенции Ленина и Сталина. При ленинском руководстве репрессии применялись только к тем интеллигентам, которые стали на сторону врагов большевизма и активно участвовали в борьбе против советской власти. Если в начале революции и имели место случаи необоснованных репрессий против интеллигенции, то это происходило не по инициативе центральных органов власти, а в порядке местного творчества. Сам Солженицын в «Архипелаге Гулаге» писал, что в 1921 году:

«В рязанском ЧК вздумали ложное дело «о заговоре» местной интеллигенции (но протесты смельчаков еще смогли достигнуть Москвы, и дело остановлено)». (часть I, стр. 106).

При сталинском руководстве, начиная с 1927 года, была взята линия на истребление старой интеллигенции, включая также часть интеллигенции, примкнувшей к партии большевиков. Отрицательное отношение Сталина к военным специалистам проявилось еще в гражданскую войну. Споры о необходимости привлечения специалистов для организации и формирования войск Красной Армии и об отношении к специалистам, получили отражение в 1919 году на IХ-м съезде партии, где против линии Ленина — Троцкого на использование военных специалистов выступила так называемая военная оппозиция.

Против использования военных специалистов на командных постах в Красной Армии были также Сталин и Ворошилов, которые в 1919 году удалили из штаба и частей царицынского фронта всех военных специалистов, арестовали и посадили их в баржу, которую затем утопили вместе с людьми. Об этом говорили на IX съезде партии Ленин и Акулов, речи которых не попали в протоколы съезда. Об этом также рассказывал на совещании военного отдела ИМЛ Амфилов из генштаба Советской Армии, в ходе обсуждения книги С. Некрича «22 июня 1941». Иное отношение к интеллигенции и военным специалистам было со стороны Ленина и других руководителей партии до 1924 года.

«Борьба по вопросу о том, — писал В. И. Ленин, — нужны ли спецы, стояла на первом месте. Не надо забывать, что без них мы не получили бы никакой армии… Но теперь, когда мы их взяли в свои руки, когда мы знаем, что они от нас не убегут, а наоборот, прибегут к нам, мы добьемся того, что демократизация партии и армии будет подниматься». (Ленин, ПСС, том 41, стр. 288).

Ленин постоянно убеждал партию и рабочих, что пролетариат, как отсталый класс, для быстрейшего и организованного продвижения к социализму должен умело использовать опыт и знания интеллигенции. Он называл примитивными взгляды тех большевиков, которые не понимали, что при отсутствии у пролетарской власти компетентности и уважения к специалистам, не может быть осуществлено продвижение страны к социализму.

Но Сталин был именно таким примитивным человеком, который не понимал, что советская власть может развиваться, только опираясь на компетентность старой интеллигенции. Сталин с ненавистью относился к интеллигенции потому, что чувствовал свою второсортность.

Ленин в своих письмах к Дзержинскому, Уншлихту, в Политбюро и другим неоднократно подчеркивал необходимость бережного отношения к специалистам. Он выступал в защиту отдельных крупных специалистов, репрессированных местными органами ЧК. Так, например, он выступил в защиту Рамзина (которого потом Сталин протащил по процессу промпартии). Ему было отказано в выдаче валюты и разрешении на выезд для лечения за границу (см. том 44, стр. 402). В защиту инженера Графтио, арестованного петроградским ЧК (см. ПСС Ленина, том 52, стр. 101), в защиту инженера Ломоносова (см. том 52, стр. 226) и многих других.

Излагая дело специалиста московского водопровода Ольденборгера, покончившего жизнь самоубийством, Солженицын не упоминает о вмешательстве Ленина в дело о травле этого крупного специалиста.

В письме Владимира Ильича к членам Политбюро он выражает неудовлетворение заметкой, помещенной по этому вопросу в «Правде», и требует срочного расследования случая с самоубийством Ольденборгера. Заканчивает Ленин свое письмо требованием осветить это дело в ряде энергичных статей и обо всех случаях убийства инженеров и специалистов на советских предприятиях докладывать в Политбюро с полными расследованиями, (см. ПСС, том 44, стр. 354).

В то время как Ленин в свои отношения к интеллигенции никогда не вносил личных мотивов, а исходил исключительно из интересов социализма и стремился создать для специалистов благоприятные условия для работы, Сталин в своем отношении к интеллигенции исходил из личной неприязни. В полосу хозяйственных трудностей он всю ответственность за свое неудовлетворительное руководство переложил на старую интеллигенцию, создав серию дутых процессов, таких как, «Шахтинский процесс», «процесс промпартии», «Трудовой крестьянской партии» и другие, которые были сфабрикованы под его личным и непосредственным руководством, чего никогда не делал Ленин.

Критика Ленина Валентиновым

За последнее время в заграничной печати появилось много книг, статей и воспоминаний, резко негативно характеризующих Ленина. Среди критиков Ленина есть и такие, которые, отдавая дань его таланту, копаются в его грязном белье, с тем, чтобы бросить на него тень.

Ленин был человеком незаурядным, и потому, естественно, обладал несколько необычными чертами характера. Вся его жизнь с юношеских лет и до самой смерти была посвящена революционной борьбе. Особой чертой его характера была целеустремленность. Этой чертой были проникнуты все его произведения, действия, его отношение к родным, товарищам и единомышленникам, к личным условиям жизни, деньгам и т. п.

Рассматривая один любой из аспектов жизни Ленина, критик может неправильно, с ложных позиций, увидеть в том или ином факте личной жизни отклонение от нормы, и на этом основании выдать ему ошибочную характеристику. Так, с моей точки зрения поступил Н. Валентинов, автор книги «Малознакомый Ленин», который собрал большой материал, касающийся одной стороны жизни Ленина — его отношения к родным в связи с их денежными отношениями. На мой взгляд, Валентинов пользуется достоверными данными, взятыми из официально опубликованной переписки Ленина с матерью, сестрами и братом. Из самого материала, опубликованного Валентиновым, никакой отрицательной оценки Ленина не вытекает. Отрицательной эта оценка становится только после того, как Валентинов от фактов переходит к оценкам, а часто и к домыслам.

Ленин был рожден в эру великих потрясений, и эпоха нуждалась в таком человеке, как Ленин. А ему для полного выявления своей личности требовалась революция. Можно сказать, что эпоха и Ленин нашли друг друга. Понимал ли Ленин свое место и свою роль в истории? По-моему, — понимал.

Чтобы понять Ленина как личность мы должны взглянуть на его деятельность как политика, государственного и партийного руководителя, на его поведение как человека, товарища, сына и брата.

Ленин был целиком во власти своего предназначения — вождя революционной партии. Мать, сестер и брата он любит не только как родных, но и как своих самых верных единомышленников. Все они тоже так смотрели на свое жизненное призвание. Ради сына, брата и вождя, которому все они беспредельно верили, они были готовы на любые жертвы и лишения. Это естественно? Конечно, вполне естественно. Да, говорит Валентинов и иже с ним, но если это естественно для них, то это совершенно неестественно для Ленина, так как это только свидетельствует о его эгоизме, недостаточной деликатности и т. д.

Если мы подойдем к вопросу с этой стороны, то не имеем ли мы права предположить, что эта проблема обсуждалась не раз в тесном семейном кругу и с разных ее аспектов. Какое же могло быть принято решение семейным советом? И не естественно ли предположить, что семейный совет во имя победы общего дела решил отдать в руки сына и брата — чтобы он, не стесняясь в средствах, мог целиком отдаться тому делу, которому все они решили посвятить свою жизнь — все их состояние, которое, как показал Валентинов, они, по-видимому, имели. Иного предположения нельзя себе представить. И Владимир Ильич… конечно, не мог не согласиться с этим.

Вскоре Ленин попадает в ссылку. Естественно, что в ссылке он, прежде всего, решает пополнить свое образование, лучше подготовиться к будущей деятельности… Но для занятий нужны книги. Помимо тех, что он достает в местных библиотеках, ему нужны специальные книги для работы над произведением «Развитие капитализма в России». И его мать и сестры приобретают и шлют ему в ссылку, по составленным им спискам, книги, на которые, несомненно, тратятся немалые деньги. Если подойти к этому с точки зрения общего дела, естественно было их стремление посылать, а его получать книги для занятий? Ответ на этот вопрос не вызывает сомнений. Кто другой на их месте поступил бы иначе?

Для оценки личной порядочности Ленина Валентинов выясняет, как он использовал посылаемые ему деньги, и каково было материальное положение матери, сестер после отсылки ему денег и книг? Может быть, посылая сыну свои последние сбережения, она сама и сестры вынуждены были голодать? На тот и другой вопрос сам Валентинов отвечает, что деньги ему посылались не из пенсии матери, а из накоплений, оставленных отцом, и что при расходовании денег он придерживался строжайшей экономии и никогда не впадал в излишества.

Валентинов подробно останавливается на вопросе о том, как Ленин пользовался помощью близких в эмиграции. Он утверждает, что Ленин никогда не нуждался и уж тем более не голодал. И это верно. Сам Ленин неоднократно подтверждает это в своих статьях и письмах. Валентинов подробно рассматривает вопрос о том, сколько и когда он получал денег от своей матери, сколько получал жалованья и гонорара за свои произведения, написанные в эмиграции. Здесь же он попутно бросает в адрес Ленина обвинение, что он позволял себе регулярно проводить отпуск на курортах и снимать иногда более удобные и дорогие квартиры. Этим как бы еще раз он старается обратить внимание читателя на эгоизм и неделикатность Ленина, пользующегося удобствами за счет помощи родных. Однако такие намеки нельзя признать объективными. Валентинов писал:

«Пока у матери есть деньги, он без средств не остается. Определить по письмам, сколько и когда они посылали, нет возможности… О деньгах упоминается в письме от 1-го июня 1901 года. Это благодарность брату Дмитрию за перевод 35 рублей, вырученных, должно быть «за продажу моего ружья». В другом письме благодарность матери за присланные ему 36 рублей».

И хотя в письмах к Ленину родных о высылке ему денег больше не упоминается, Валентинов почему-то сомневается в верности этого и высказывает предположение, что не все письма родных к Ленину были опубликованы.

Рассуждения Н. Валентинова относительно более свободного отношения Ленина к деньгам в эмиграции не основательны. Излишества он увидел в расходах на путешествия по курортам, во время отпуска.

Но путешествия вызывали дополнительные расходы только на транспорт, так как отдыхали Ленин и Крупская, как правило, «в глухих местах», где питание и квартира были значительно дешевле, чем в городе. Дальше о жизни Ленина и Крупской в эмиграции в 1906-1907-м годах Валентинов писал:

«Деньги у него есть сверх того, что он считает своим жизненным уровнем».

А каков его жизненный уровень? Продукты дешевые, одевался он не особенно. Потертый пиджак, потертое пальто. И дальше:

«Ленин в Петербурге имел вид несколько отличный от Ленина женевского. Он носил лучший, но не намного, костюм, лучшее, но тоже не намного пальто. Его часто можно было видеть в ресторане «Вена», где он встречался с жившей ради конспирации отдельно от него Крупской».

О ресторане упомянуто с намерением подчеркнуть некоторые излишества в расходах, так как дальше Валентинов пишет:

«Подобных привычек у расчетливого (подчеркнуто мной) «Ильича» до сих пор не было (подчеркнуто Валентиновым). Жизнь Ленина в 1906–1907 годах некоторыми своими чертами была как бы своего рода предвосхищением будущей жизни в Кремле, в качестве правителя России».

Что это значит, как это понять? Очевидно, как намек на некоторое излишество, так как дальше мы читаем:

«Но, следует это отметить, что и в том и в другом случае, в отличие от всех появившихся после Ленина диктаторов, у него никогда не было жажды излишеств».

И всего делов то, что несколько посещений ресторана, которые не обязательно были связано с большими расходами.

В заключение о личности В. И. Ленина, оценивая его, мне кажется очень важным то, что окружающие его люди — его товарищи по работе, все те — очень многочисленные — люди, с которыми он общался, все, кто хорошо и близко знали его, — не только испытывали к нему глубокое уважение, но и любили его. Его не боялись, а любили! Это очень многое говорит о нем как о человеке.

И этого не понимает Солженицын (авт.)

Разве не об этом пишет Г. Багланов (см. выше)?

А как примитивно и тенденциозно А. И. Солженицын изображает причину восстания офицеров против советской власти, в том числе, очевидно, и восстание чехословацкого корпуса, как начального этапа восстания белых. «Им, — пишет он, — не понравились порядки, когда срывали погоны, а офицеров убивали, и естественно, что они объединились с другими офицерами, чтобы против этих порядков сражаться» («Архипелаг Гулаг» I и II части? стр. 270–271).

Здесь необходимы серьезные исследования о разных аспектах влияния на эти процессы Октябрьской революции.

Так чем Солженицын отличается от Сталина? «Повторить его прием», это значит установить такой же режим насилия, только против других людей. Это мы уже знали на примере белофиннов против социалистов. Стоило писать «Архипелаг Гулаг», чтобы закончить свою книгу предложением о новом массовом терроре. А как же с гуманизмом, христианской моралью и т. д.?

Не вследствие национальной политики, а по простому большинству в структуре населения.

«Теперь» потому, что, как поняла патриотически настроенная русская интеллигенция, только советская власть вела борьбу за свободную и независимую Россию.

«Новая Россия» — журнал сменовеховского толка, издавался в 1922-1926-х годах под редакцией Лежнева. Первые два номера вышли в Петрограде в марте и июне 1922 года. В дальнейшем с августа 1922 г. журнал выходил в Москве под названием «Россия» (см. ПСС Ленина том 54, стр. 648, примечание № 428).

«Экономист» издавался в Петрограде с декабря 1921 года. В июне 1922 года журнал был закрыт (см. ПСС Ленина том 54, стр. 649, примечание № 430).

Послесловие

В своих «Воспоминаниях» я (как один из современников и участников событий, произошедших после 1922 года в большевистской партии после болезни и смерти Ленина) рассказал, как удалось случайно оказавшейся у власти политической группировке Сталина захватить руководство в большевистской партии и какими методами Сталин осуществил победу над всеми своими идейными противниками, бывшими с Лениным и с ним в руководящей головке партии.

Там же я последовательно изложил, как в этот период времени сложилась моя личная и политическая жизнь.

Во второй книге — «Взгляды. История эволюции советского строя после смерти В. И. Ленина» — я сделал попытку исследовать:

историю борьбы Сталина за его самоутверждение как «преобразователя России»;

организационные и политические маневры, использованные им в борьбе против бывшей большевистской партии, социалистической страны и революционных кадров;

развитие его идеологии в противовес идеологии большевизма, под знаменами которого была осуществлена Октябрьская революция.

У читателя моей книги может создаться впечатление, что я и сегодня ни о чем другом не мечтаю, как о восстановлении того режима, который был при Ленине. Могу сказать без колебаний, что это не так. Ни в своих воспоминаниях, ни в описании эволюции советского общества я не думал обожествлять ленинские идеи и принципы.

Единственно, к чему я стремился, так это к восстановлению правды истории против истории, фальсифицированной в угоду Сталину. Для этого мне нужно было документировать фактическое политическое положение в стране и в мире, как оно сложилось в те годы. Выявить все фальсификации сталинских апологетов и показать, что они внесли от себя в историю партии. Охарактеризовать позиции, которые фактически занимали после Октябрьской революции борющиеся фракции и лидеры партии. Вскрыть личную и политическую тенденцию и подоплеку, которые лежали в основе борьбы Сталина и которые, в конечном счете, объективно вылились в программу строительства национального социализма в России. Исследовать причины, которые привели к победе сталинской диктатуры над ленинской демократией.

Для подтверждения правильности своей позиции я использовал в моей книге большое количество цитат из первоисточников (из стенограмм съездов партии, собраний сочинений Ленина и Сталина, книг, статей и воспоминаний Л. Д. Троцкого, опубликованных за границей, книг и воспоминаний других современников революции и т. д.) в сопоставлении их с текстом сталинской истории. Читатели моих рукописей из числа близких мне людей осуждают меня за это. Они не хотят понять, что я смотрю на свою книгу не как на историческое сочинение, а как на попытку изложить действительные факты истории и, так сказать, засвидетельствовать их как современник, опираясь не только на свою память, но и на документы. Я считаю, что только очистив всю официальную историю партии и СССР за тот период времени от лжи и фальсификаций, нагроможденных Сталиным вкупе со своими апологетами, человек, не знакомый с подлинной историей СССР, изолированный от источников (либо уничтоженных, либо запрятанных в спецхраны), получит в руки исходный материал для размышлений, обобщений и оценок всей истории сталинской эпохи и для начала углубленного ее анализа.

Кроме того, всей своей работой я хотел показать, что большевизм был не случайным явлением в жизни России, и вот так просто, сразу, не развалился даже под ударами такой страшной, еще никем не виданной террористической машины, какой фактически был сталинский аппарат госбезопасности. Победа Сталина над оппозицией была не идейной победой, а физическим уничтожением всех ее идейных сторонников. Победа над большевизмом проходила при отчаянном сопротивлении со стороны идейных противников Сталина, сначала из состава оппозиций, а затем и из числа тех, кто были его сторонниками в борьбе против оппозиций, которые с опозданием распознали сущность сталинизма и ошибочно принимали его за наследника Ленина и последовательного большевика.

Я старался, по возможности, восстановить выдающуюся роль в защите большевизма одного из вождей Октябрьской революции Л. Д. Троцкого, оболганного сталинской пропагандой, который, несмотря ни на какие трудности — во все времена своей борьбы, начиная с 1922 года, когда он стоял еще на вершине власти, до пребывания его в роли изгнанника, которому отказали в предоставлении политического убежища все цивилизованные страны после его насильственной отправки из Норвегии на палубе грузового танкера в Мексику бескомпромиссно вел отчаянную борьбу, один, против такого могущественного противника, как Советское государство, окружившее его кольцом убийц и провокаторов. Цитатами из его многочисленных произведений, написанных им в этот острый период борьбы — с 1922 года и до дня его убийства в 1940 году, абсолютно недоступных нашим современникам, — я хотел подтвердить его верность до конца своей жизни тем идеям, которые он пронес через две революции и годы борьбы со своим жестоким противником.

Я показал, что все политические прогнозы Л. Д. Троцкого, начиная со времени болезни Ленина и кончая его последними статьями, о сползании правящей верхушки партии с позиций революционного социализма, за небольшими исключениями, были подтверждены жизнью. Он гениально предвидел эволюцию большевизма в России. Только ему из всех вождей партии (не считая Сталина) удалось дожить, хотя и за пределами СССР, до краха большевизма и воочию убедиться, особенно после того, как Сталин подписал пакт с Гитлером, в предательстве Сталиным Октябрьской революции. На протяжении всей его борьбы со Сталиным, которую он вел за границей, он критиковал всю его внешнюю и внутреннюю политику.

Против политической линии Сталина он каждый раз предлагал свою политическую линию.

Изучая эти споры сегодня, можно установить, что на протяжении 1922–1940 гг. против линии Сталина Л. Д. Троцкий предлагал свою революционно-марксистскую альтернативу, которую Сталин не только не видел, но и не хотел видеть как автор другой, национально-социалистической стратегии.

Я хотел показать, что, кроме того пути, каким шел Сталин, и который привел к образованию в СССР бюрократической олигархии, был еще другой путь, который мог бы привести СССР в сотрудничестве с западными компартиями не к затуханию, а к росту революционного движения в других странах, к их возможной победе и строительству социализма на другой, более цивилизованной базе, как и предполагали основоположники научного коммунизма.

В иностранной и диссидентской литературе уже длительное время дебатируется вопрос о том, является ли сталинизм логическим развитием и продолжением большевизма?

По этому вопросу, в основном, выявились две точки зрения.

Первая, наиболее ранняя точка зрения, в основном сконструированная политическими эмигрантами из России (меньшевиками, эсерами, кадетами, религиозными деятелями и т. п.), а также западными историками и политическими деятелями, рассматривала и продолжает рассматривать сталинизм как естественную эволюцию большевизма.

После смерти Сталина в самиздатовской советской литературе к этой точке зрения примкнула б льшая часть советских публицистов, а прежде всех — А. И. Солженицын.

Вторая точка зрения была обоснована в трудах Л. Д. Троцкого. Эта точка зрения имеет большое количество последователей из числа политиков, историков, экономистов Запада и Советского Союза, появившихся после смерти Сталина. Эта группа считает, что сталинизм — это большевизм, переродившийся в бюрократическую олигархию.

Третью точку зрения обосновывает С. Коэн, американский историк, чья книга посвящена доказательству того, что в 1920-е годы внутри компартии Советского Союза была сильная группировка, возглавляемая Н. И. Бухариным, которая, по его мнению, представляла альтернативу сталинизму. Он пишет:

«Бухарин, хотя и был политиком со многими недостатками, сделался ведущим выразителем определенных идей — принципов и практики НЭПа, которые были одновременно и барьером против сталинизма, и альтернативой ему. Они находили широкий отклик в партии и в стране как до, так и после поражения Бухарина. И ничто не доказывает, что они были «абсолютной невозможностью», они были насильственно подставлены и уничтожены вместе с НЭПом». (С. Коэн «Бухарин», стр. XIII, 1980 г.)

Из книги Коэна не ясно, что он понимает под сталинизмом? Под сталинизмом Коэн, по-видимому, понимает тот общественно-политический строй, который в настоящее время существует в Советском Союзе, и который образовался в стране в результате победы Сталина над своими противниками. Против идеи бухаринской альтернативы сталинизму С. Коэна выступал Карр в «Таймс литерари Соплмент», который писал:

«Более фантастическое утверждение трудно придумать. Троцкого нередко подводил темперамент, и он допускал серьезные ошибки в суждениях. Его недостатки как политического лидера были так же существенны, как недостатки Бухарина, хотя они и были совершенно другого рода. Но в одном пункте его значение и роль остаются неуязвимыми ни для каких сомнений. С того момента, как Сталин начал свое восхождение к власти, и до того момента, как Троцкий был убит в Мексике 15 лет спустя, одна тема, одна страсть преобладала во всем, что Троцкий делал или писал. Он был главным противником Сталина и всего, что тот насаждал». (Коэн, стр. XII)

Отвечая Карру на его критику, Коэн писал:

«Миф о программной альтернативе Троцкого прожил многие годы в силу разных обстоятельств — героическая карьера Троцкого-революционера, его последующая судьба изгнанника, его литературные способности, его уменье приобрести энергичных сторонников за границей, демонический облик самого Сталина…

Троцкий достиг очень многого как вождь и революционер, но он так и не сумел разработать ясную и последовательную политику для индустриализации и построения социализма в Советской России…» (там же, стр. XIII)

Для того чтобы ответить на вопрос: кто из вождей компартии СССР в 1920-е годы представлял программную альтернативу сталинизму, мне думается, следует рассмотреть вопрос о том, не является ли сам сталинизм альтернативной программой большевизму? Этот вопрос я старался рассмотреть в этой работе.

В главах предыдущей книги «Воспоминания» и во второй книге «Взгляды (История эволюции советского строя после смерти В. И. Ленина)» я подтвердил многочисленными документами и материалами из истории компартии СССР, что все 1920-е годы шла внутрипартийная борьба между большевизмом, который после смерти Ленина представлял Троцкий, и сталинизмом, который представляли Сталин и Бухарин, сползавшие с программы революционного большевизма на путь строительства национального государства. Как я показал в этой книге, Л. Д. Троцкий все годы своей борьбы после болезни Ленина и до самой своей смерти, защищал программу, под знаменем которой был совершен Октябрьский переворот, и которую до 1923 года защищали все бывшие при Ленине члены Политбюро: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский и Сталин — программу мировой революции.

Альтернатива этому пути была разработана Сталиным и Бухариным в 1924 году и получила название теории строительства социализма в одной отдельно взятой стране.

Утверждение Коэна, что Троцкий оказался не способен разработать программу строительства социализма в России — неверно.

Основная программа была разработана и утверждена на VIII съезде партии, и она состояла в развитии международного социализма, а не НЭПа. Троцкий до конца своей жизни придерживался этой программы.

Суть состоит в том, что после смерти Ленина Сталин и Бухарин отошли от этой программы и разработали свою альтернативу, то есть перешли на платформу строительства социализма в одной отдельно взятой стране. Таковы непреложные факты.

Мои книги «Воспоминания» и «Взгляды (История эволюции советского строя после смерти В. И. Ленина)» посвящены поиску ответов на эти вопросы.

Вытекает ли из всего изложенного, что я и теперь считаю, что можно еще и сегодня отстранить от власти бюрократическую клику и вернуться на старый большевистский путь?

Нет, я так не считаю. Я считаю, что так называемый социализм переживает чудовищный кризис. Но чудовищный кризис переживает также и современный капитализм, с его коррупцией, преступностью, оболваниванием народов массовой культурой, с его демократией, которая, несомненно, лучше тоталитаризма, но безмерно далека от народовластия из-за манипуляций общественным мнением с помощью денег, с его экономическими проблемами — культивированием потребительства, милитаризацией экономики и т. д. и т. п.

Да, я думаю, что единственный для людей нашей планеты выход из чудовищных кризисов — это путь социализма.

Вопрос же о том, какими путями могут пойти страны, партии и люди по пути построения подлинно гуманистического общества, вопрос особый, и на него я не берусь дать однозначный ответ.

Что для меня является совершенно бесспорным и доказанным на опыте социалистического строительства в СССР и в других социалистических странах, так это то, что путь к социализму через централизованное бюрократическое государство — заказан.

По Марксу, при коммунизме государство постепенно отомрет, так как отпадет необходимость в подавлении одними классами других. В советском «социализме» государство достигло ранее не известной в истории степени тоталитаризма: деспотического вмешательства не только в экономику, но и в политику, идеологию, культуру, средства информации и даже частную жизнь людей. И это социализм? Жесткая и жестокая бюрократическая система не может так называться. Социалистическое производство должно идти путем самоуправления. Это, в частности, было в программе, принятой VIII съездом партии:

«Организационный аппарат обобществленной промышленности должен опираться, в первую голову, на профессиональные союзы…» «… Будучи уже, согласно законам Советской республики и установившейся практике, участниками всех местных и центральных органов (Имелись в виду органы Советов Народного хозяйства. — Автор) управления промышленностью, профессиональные Союзы должны прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством, как единым хозяйственным целым».

Через профсоюзы или другие формы самоуправления, но без жесткого бюрократического каркаса. Централизация только в той степени, которая служит предприятиям через балансы народного хозяйства, анализ, обеспечение информацией. Не предприятия для центра, а центр — для предприятий.

Второе, что является для меня бесспорным и что неразрывно связано с первым, — это недопустимость монополизма в политике. Приход к подлинному социализму должен осуществляться на основе свободного волеизъявления масс, то есть при многопартийной системе. Это могут быть социал-демократические, коммунистические и другие партии трудящихся, или различные компартии. Только тогда игра в демократию, полная лицемерия, фарисейства и лжи, может быть заменена подлинной демократией.

Третье, что несовместимо с социализмом, особенно в нашей многонациональной стране — это культивирование национализма. Последовательное следование интернационализму — без этого не может быть ни подлинного равенства, ни подлинного мира.

Эти три условия не просты. Они требуют не только труда, не только культуры, но и большого таланта от тех, кто возьмет на себя ответственность руководить обществом.

Талантливые вожди, руководители вырастают только в условиях свободы или борьбы. Монополия КПСС может культивировать только бездарностей, бессильных и беспомощных без опоры на грубую силу, бюрократов. В этом я вижу самую большую сложность перехода к подлинному социализму в СССР.

БИБЛИОГРАФИЯ

С. Аллилуева «20 писем к другу».

С. Аллилуева «Только один год».

Ю. Анненков «Дневники моих встреч», том I, II, США, 1966 г.

Б. Бажанов «Дневник»

Н. Бердяев «Духи русской революции».

Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма».

Н. Бердяев «Письма недругам», Париж, 1970 г.

Бирюзов, маршал «Советский солдат на Балканах».

М. Булгаков «Письмо советскому правительству».

Бюллетени под ред. Л. Д. Троцкого, I, II, III, IV тома, издание Гарвардского университета, США.

Варга «Русский путь к социализму» (тезисы).

Н. Валентинов «Малоизвестный Ленин».

А. Верт «Россия в войне 1941–1945 гг.», изд. «Прогресс», 1967 г.

Н. Воронов, главный маршал артиллерии «На службе военной».

«Вопросы истории КПСС», журнал, 1959–1964 гг.

«Воспоминания о Ленине», I и II тома.

Генри Эрнст «Письма к И. Эренбургу» (самиздат).

Е. Гинзбург «Крутой маршрут» (самиздат).

Григоренко, генерал «Сокрытие исторической правды — преступление перед народом» (самиздат).

В. Гроссман «Все течет» (самиздат).

А. Дементьев «О традиции и народности», «Новый мир» № 4 за 1969 г.

М. Джилас «Три встречи со Сталиным».

М. Джилас «Путь к власти».

«Декларация независимости государства Израиль».

Е. Евтушенко «Автобиография» (самиздат).

Е. Евтушенко, стихи «Бабий Яр», «Наследники Сталина» и др.

П. А. Жилин «Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз», 1966 г.

Г. К. Жуков «События и размышления», 1-ое издание.

Журнал «Молодая гвардия», 1970 год.

Журнал «Новый мир», 1956–1977 гг.

Загладин «Правый уклон в ВКП(б)».

Зиновьев «Сияющие звезды».

«История КПСС», краткий курс, 1945 г.

«История КПСС», 1-ое издание, 1959 г.

«История КПСС», 2-ое издание, 1962 г.

«История КПСС», 3-е издание, 1969 г.

«История КПСС» в шести томах, том I–V.

История Великой Отечественной войны», в шести томах.

Каррильо Сантьяго «Еврокоммунизм и государство».

М. Касвинов «Двадцать три ступеньки вниз», журнал «Звезда», No№ 8, 9, 1972 г., No№ 7, 8, 9 и 10, 1973 г.

«Конференция аграрников-марксистов», 20.XII — 27.XII-1930 г.

«Конференция апрельская РСДРП(б) 1917 г.», изд. 1959 г.

«Конференция РКП (б) VIII-ая», изд. 1959 г.

«Конференция РКП(б) IX-ая», изд. 1972 г.

«Конференция XIII РКП(б)», изд. 1923 г.

«Конференция РКП(б) XV-ая», изд. 1927 г.

«Конференция РКП(б) XVI-ая», изд. 1962 г.

«КПСС в резолюциях и решениях», ч. I и II, 1954 г.

Н. К. Крупская «Воспоминания о Ленине».

«Коммунист», журнал, No№ 3, 5, 7, 10 и 12 за 1969 г.

«Краткий философский словарь», 1952 г.

В. П. Ладейкин «Источник опасного кризиса», 1973 г.

Л. Лабедз «Судьбы писателей в революционном движении», «Континент», № 3 за 1975 г.

В. И. Ленин «Полное собрание сочинений», изд. 1-ое, 1924 г.

В. И. Ленин «Полное собрание сочинений», изд. 5-ое, том No№ 1-55.

«Ленинский сборник», No XXXVII, 1970 г.

«Ленинский сборник», No XXXVIII, 1975 г.

М. М. Литвинов «Дневник» (самиздат).

К. Маркс, Ф. Энгельс «Собрание сочинений», изд. 2-ое, том 1-39.

Ф. Маринг «К. Маркс. История его жизни», М., 1957 г.

Р. А. Медведев «К суду истории», 1974 г.

Р. А. Медведев «Октябрьская революция и исторические закономерности».

Р. А. Медведев «О социализме в одной стране».

Р. А. Медведев «О Бухарине Н. И.».

Р. А. Медведев «Двадцатый век», альманах № 2, Лондон, 1977 г.

Р. Малиновский, маршал, статья в «Военно-историческом журнале», № 6 за 1961 г.

Мини Джордж «Американское рабочее движение и разрядка напряженности», «Континент», № 6, 1978 г.

Л. Мнечко «Агрессоры».

Некрич «Июнь 1941».

Г. В. Плеханов «Избранные философские произведения», том I–V, 1958 г.

«Протоколы ЦК РСДРП(б) 1917–1918 гг.», 1958 г.

«Политический словарь», М., 1940 г.

«Протокол совещания исторического отдела ИМЛ со старыми большевиками» (обсуждение макета 3-го тома «Истории КПСС»).

«Протокол совещания военного отдела ИМЛ» (обсуждение книги Некрича «Июнь 1941»).

Померанц «Размышление о циньском огне»

Д. Рид «Десять дней, которые потрясли мир».

Сборник «Рабочая оппозиция», изд. «Прибой», 1925 г.

Сборник «Троцкистская оппозиция», изд. «Прибой», 1925 г.

Сборник «Тегеран — Ялта — Потсдам».

А. И. Солженицын «Из-под глыб», сборник.

А. И. Солженицын «Архипелаг Гулаг», часть I–VI, изд. «ИНКА-пресс».

А. И. Солженицын «Нобелевская лекция».

А. И. Солженицын «Обращение к советским руководителям».

А. И. Солженицын «Раковый корпус» (самиздат).

А. И. Солженицын «В круге первом» (самиздат).

А. И. Солженицын «Август 1914» (самиздат).

А. И. Солженицын «Бодался теленок с дубом» (самиздат).

А. И. Солженицын «Ленин в Цюрихе.

А. И. Солженицын «Статьи и выступления за границей».

А. Д. Сахаров «Статьи» (самиздат).

«Сборники статей о сионизме» из газет и журналов Советского Союза.

Стивенсон «Энтебе».

Сталин «Собрание сочинений», том 1-13.

«Съезд РСДРП(б). Протоколы II-го съезда».

«Съезд РСДРП(б). Протоколы IV-го съезда».

«Съезд РСДРП(б). Протоколы VI-го съезда».

«Съезд РСДРП(б). Протоколы VII-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы VIII-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы IX-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы X-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы XI-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы XII-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы XIII-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы XIV-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы XV-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы XVI-го съезда».

«Съезд РКП(б). Протоколы XVIII-го съезда».

«Съезд КПСС. Протоколы XX-го съезда».

«Съезд КПСС. Протоколы XXII-го съезда».

«Советская историческая энциклопедия», том 13.

Статьи о Солженицыне Ю. Орлова, Петрова, Р. Б. Лерт и др. Самиздат.

Л. Д. Троцкий «Моя жизнь», изд. «Гранат», Берлин, 1930 г.

Л. Д. Троцкий «Что такое СССР и куда он идет?», изд. Гарвардского университета, 1936 г.

Туган-Барановский «Русская фабрика в прошлом и настоящем».

У. Черчилль «Вторая мировая война», том IV.

Л. Шапиро «Коммунистическая партия Советского Союза», 1975 г.

Шляпников «Семнадцатый год», том 1 и 2.

С. Этингер «Очерки по истории еврейского народа».

И. Г. Эренбург «Люди, годы, жизнь», ПСС, том 8 и 9.

Яковлев «Записки авиаконструктора», 1-ое издание.

Е. Ярославский «За последней чертой», сборник статей, 1930 г.

Примечания

1

В рукописи пропуск. — прим. ред.

(обратно)

2

В рукописи пропуск — прим. ред.

(обратно)

3

В рукописи пропуск — прим. ред.

(обратно)

4

В рукописи пропуск — прим. ред.

(обратно)

5

В рукописи неразборчиво — ред.

(обратно)

Оглавление

I. ФАЛЬСИФИКАЦИЯ ИСТОРИИ

  1. Введение

  2. Сталин до Февральской революции

  3. Сталин и Февральская революция

  4. О роли Сталина и Троцкого в Октябрьской революции

  5. Сталин и борьба Ленина с Зиновьевым

  6. О «конституционных иллюзиях»

  7. О «межрайонцах»

  8. Троцкий и Сталин в первые послеоктябрьские дни

  9. О Брестском мире

  10. Военная оппозиция

  11. Сталин и Красная Армия

  12. Отношения между Лениным и Троцким

  13. Фальсификаторы истории при преемниках Н. С. Хрущева

II. ЭВОЛЮЦИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА

  14. Постановка вопроса

  15. Причины возникновения и упрочения бюрократизма

  16. Равенство и социализм

  17. Государство и демократия

  18. О так называемых «заслугах» Сталина

  19. Эволюция сталинского режима

III. СТАЛИНСКАЯ МЕЖДУНАРОДНАЯ ПОЛИТИКА И ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

  20. Сталин и германский вопрос

  21. Сталин и политическая подготовка к войне

  22. Сталин и Вторая мировая война

  23. Роль Сталина в войне 1941–1945 гг

IV. НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

  24. Введение

  25. Сталин и ленинская национальная политика

  26. Действительная национальная политика Сталина

  27. О патриотизме

  28. Взгляды наследников Сталина и последствия сталинской политики в национальном вопросе

  29. Еврейский вопрос в СССР

  30. Советский Союз и национально-освободительное движение

  31. СССР и государство Израиль

V. А. И. СОЛЖЕНИЦЫН И МАРКСИСТСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ

  32. Введение

  33. Взгляды А. И. Солженицына на самобытность России

  34. Первые повесть и рассказы А. И. Солженицына, опубликованные в журнале «Новый мир»

  35. Взгляды Солженицына на насилие

  36. Взгляды А. И. Солженицына на роль Ленина и Сталина в революции

  37. А. И. Солженицын и марксистская идеология

  38. Интеллигенция и советская власть

Послесловие

БИБЛИОГРАФИЯ . . . . . .

Реклама на сайте