«Ввод в строй»

Владимир Дроздов

ВВОД В СТРОЙ

Нетерпеливость? Нет, до сих пор никто не приписывал Мите Ледневу такой черты характера. Почему же столь трудно даются ему эти последние дни пребывания в летной школе? Месяц назад он был отобран государственной аттестационной комиссией в истребительную авиацию, сделал за это время шесть полетов на И-3 - все с оценкой "отлично". И пусть И-3 - устаревший самолет, не чета И-16 или "чайке". Говорят, те развивают скорость до четырехсот километров в час! Но и двести тридцать, которые Митя выжал из старенького И-3, тоже не сто сорок их учебно-боевого Р-1.

Когда-то давно, наверно в детстве, отец Мити, рассказывая о своих путешествиях, между прочим, заметил: человек гораздо скорее, чем любое из живых существ, двигается по земле и по воде, но в воздухе... Каменный стриж все еще летает быстрее самолета. Отец тогда и не предполагал, что его сын будет летать куда стремительнее. А Митя будет! Он освоит И-16-этого короля воздуха. Только бы поскорее пришло назначение в строевую часть. Там можно подать рапорт: добиваться, чтобы послали в Испанию! В части никто уже не скажет ему: сначала надо кончить школу.

Вот почему он с таким нетерпением ожидает назначения, вот почему в одиночестве слоняется по широким коридорам: то в библиотеку, то в Красный уголок, то на примерку нового (командирского!) обмундированияи нигде не находит себе места...

И все время возникали мысли об отце. Очень он сдал.

Конечно, в письмах бодрится, не показывает виду - не хочет, чтобы тревога за него отразилась на Митиных полетах. Но дома, во время отпуска, Митя заметил: у отца часто дрожали руки, ноги он приволакивал-по паркету шаркал домашними туфлями. Да, совсем стариком выглядел... Хотя чего и ждать - скоро семьдесят четыре стукнет. А всего семь лет назад, когда мать ушла от них, еще хорошо держался. Митя гордился отцом и негодовал на мать. Но отец оправдывал ее: "Я на двадцать лет старше". Как будто ей это так важно стало к сорока шести годам, раньше она не знала. Сначала все звонила им. Но Митя, едва ее голос услышит, сразу трубку вешал. И если отец спрашивал, кто это, Митя отвечал равнодушно: "Никто, залетный звонок". Только вот в день семидесятилетия отца...

Пришло множество писем и телеграмм - везде у отца ученики, бывшие сослуживцы, все его уважают, любят.

А отец ухватил изо всей почты одно письмо, держит дрожащими руками, но не вскрывает... Митя спросил:

- Ты что это?

И отец с такой тоской взглянул на сына! Сказал:

- Вскрой, прочти вслух!

Лишь когда понял, что это от тети Вали письмо, проговорил с усилием:

- Позвони Валгоше и скажи, чтобы больше мне не писала. В одном городе живем, телефоны же есть.

Потом, помолчав немного, добавил:

- Очень уж почерк на Шурочкин похож.

И ушел в другую комнату.

А Митя долго стоял ошарашенный. Значит, сначала отец подумал, что письмо от матери? Неужели он все еще любит ее?

Митя позвонил тете Вале, сказал. И она, наверно, передала матери. Но та не откликнулась, не поздравила.

Как Мите за отца было больно!

А отец прислал на днях письмо-его приглашают съездить в Благовещенск. Там надо посмотреть на месте и прикидочно оценить результаты изысканий новой северобайкальской трассы. Стоит ли продолжать работы?

Их еще три года назад начали - вскоре после военной провокации Чжан Цзо-лина на К.ВЖД у станции Маньчжурия. А отец по Дальнему Востоку специалист - еще на заре века проводил изыскания будущей Уссурийской железной дороги. Конечно, он дал согласие. Теперь, наверно, уже едет - две недели туда идет поезд. Хорошо хоть, заранее сообщил свой будущий адрес в Благовещенске - можно будет отправить телеграмму о назначении в часть. Пока же Митя послал отцу большое письмо, чтобы успело дойти до Октябрьских праздников.

И вот наконец Митя в поезде. Назначен в истребительную авиабригаду. Оттуда всего полчаса езды электричкой до столицы - Митя сможет жить вместе с отцом.

То-то старик обрадуется, когда получит телеграмму. Скорее бы доехать!

В начале пути Митя еще разговаривал с соседями, играл в шахматы... Командировочное предписание позволяло перед явкой в часть провести два дня дома. Митя надеялся повидать друзей. Он не обращал особенного внимания на густой снегопад за окнами, пока их поезд не остановился посреди поля дорогу занесло. Поперек рельсов намело целые сугробы. Митя вместе с другими молодыми пассажирами усердно расчищал пути лопатами.

Никаких снегоочистителей не было. А вручную много ли сделаешь? Поезд продвигался на несколько сот метров и снова останавливался. Сначала Мите это неистовство ветра и снега даже нравилось. Но когда нависла угроза опоздать в часть и стали подходить к концу взятые в дорогу продукты... А уж о том, чтобы пожить в Москве хоть денек, не приходилось и мечтать. С яростью Митя махал лопатой до полной устали. Отдыхая же, перед тем как заснуть, думал об отце. Конечно, ему будет очень интересно побывать в местах, с которыми связано столько воспоминаний... Рассказы о дальневосточных приключениях отца Митя в детстве мог слушать часами...

Той осенью в долине реки Уссури неожиданно рано выпал снег. Отец даже зажмурился, когда утром вышел из полутемной охотничьей избушки. Она приютила на время изыскательскую партию и нескольких уссурийских казаков, назначенных для охраны инженеров и рабочих от нападения хунхузов. Шайки этих бандитов охотились за искателями женьшеня, однако и другим разбоем не гнушались.

Перед дверью избушки возвышалась метра на три широкая и длинная поленница дров - запас на всю зиму, в расчете на долгую охотничью страду. Отец стал обходить поленницу, но едва он обогнул ее левый край, как тут же и замер на месте: из лесу к поленнице шли свежие следы тигра! Каждый величиной с тарелку, они огибали угол плавной дугой.

Да, пойди отец не налево, а направо, он нос к носу столкнулся бы с тигром... Мелькнуло: значит, к поленнице мы с ним подошли одновременно, только с разных сторон. Вернуться? Но он уже увидел, учуял мои следы... Вперед!

Изо всех сил отец побежал вокруг поленницы в пяту зверю. Сообразил: тигр не вернется назад - бросится за ним вдогонку. Но на поворотах четвероногого будет заносить в сторону тем сильнее, чем быстрее он помчится. Человек же, огибая углы поленницы, выиграет время.

Обегая второй угол, отец вырвал из него полено, бросил в сторону, надеясь отвлечь тигра, и вбежал в избу.

И только успел хлопнуть массивной дверью, выпиленной из целой лиственничной плахи, как в нее ударилась снаружи туша зверя. Тот прыгнул, видно рассчитывая схватить отца на прыжке. Однако дверь выдержала натиск.

Конечно, все спавшие в избушке проснулись. Старший уссурийский казак скомандовал: "В ружье!" - подумал, что напали хунхузы. А выслушав рассказ отца, распорядился порядком охоты - отомстить зверю за нападение на человека. Отец тоже был не прочь отплатить за пережитое. Тигров в те годы в Уссурийском крае было много, и охота на них не была запрещена.

Окно избушки закрывалось ставнями изнутри. Три молодых казака изготовились и, быстро открыв ставни, выпрыгнули на снег, стреляя в воздух. Затем, продолжая стрелять, бросились к двери - тигр поспешно бежал.

Тогда остальные вооружились ведрами и тазами и под охраной трех казаков отправились по следу зверя, при этом били в донья посуды, кричали, вопили... Но подвигались они нарочито медленно. А старик казак со своей трехлинейкой и отец со штуцером десятого калибра пошли за ними крадучись, осторожно ступая в следы молодых казаков.

Пройдя по тайге километр или чуть больше, старик показал отцу на густой невысокий ельник и довольно ловко прыгнул с тропы, пробитой людьми, в самую его середину. Словно заяц сделал скидку со своего следа.

Отец повторил прыжок старика. Они залегли рядом, лицом в пяту. Перед ними оставалось метров тридцать - сорок чистины. Там четко выделялись на снегу отпечатки лап тигра и-параллельно им-вмятины людских сапог.

Каким же ярким оранжевым факелом с черными полосами дыма вдруг возник у края этой поляны живой тигр! На мгновенье он задержался. Почуял что-то подозрительное? Но тут ударила трехлинейка старика, и тигр упал. Нет, он не был убит - пополз прямо на охотников.

Старик выстрелил еще раз, еще - тигр продолжал ползти. И тогда отец очнулся - взвел курки своего штуцера. Старик расстрелял всю обойму, а тигр все еще полз. Медленно и неотвратимо. Вставляя новую обойму, старик крикнул отцу:

- Бей!

Почти машинально отец выстрелил. Но тигр продолжал подползать, будто заговоренный от пуль. Отцу показалось: в морозном чистом воздухе тайги уже чувствуется зловонный запах зверя. Он выстрелил из второго ствола с каких-нибудь десяти метров.

Тигр уронил голову, его задние лапы дернулись в последний раз, и он затих. С минуту отец со стариком лежали молча. Но вот послышались голоса молодых казаков - они бежали на выстрелы. Отец и старый казак поднялись, переглянулись и - вдруг обнялись, поцеловались...

- Глянем однако, - сказал старик, - куда мы ему попали.

Да, старый казак ни разу не промазал - все пять пуль его трехлинейки были найдены в шее и плечах тигра. И первая пуля отцовского штуцера попала зверю в грудь, чуть пониже пасти. Зато вторая - смертельная - угодила прямо в глаз и крупным цветком с белыми лепестками раздробленных костей черепа вышла на затылке.

- Ну, твоя пуля последняя, тебе и шкуру, - проговорил старый казак.

Они с отцом тут же на месте освежевали зверя, пока ни мороз, ни окостенение смерти не успели сковать тушу.

Отец спросил старика, как тот узнал, что тигр сделает круг по тайге и выйдет на свой след вдогон за охотниками?

И старик объяснил. Сначала тигр поддался страхуубег. Но потом голод и любопытство пересилили. Он понял, что людям его не догнать, - ну и сделал петлю, пошел следом. Всегда они так делают. Но как вышел на полянку... Когда от погони дуром пер, то дороги не разбирал, а в спокойном-то духе, по открытому месту?..

Засомневался было, однако пуля его упредила-свалила. Тут ему обидно стало-пополз на прыжок. И небось сажень с трех-четырех скакнул бы.

- Однако живуч, шести пуль ему мало!-удивлялся старик.

Да, в те годы уссурийские тигры, как видно, еще не знали, что им полагается убивать только хилых и больных животных. Вот отец рассказывал: уже в сумерках тигр вышел на небольшой мост через приток Уссури.

Казак, охранявший мост, выстрелил, но лишь легко ранил зверя. Тигр крупными прыжками бросился на незадачливого стрелка. Тот уронил винтовку и сиганул в воду. Понадеялся: тигр-кошка-воды не любит. А на реке, подпруженной насыпями въезда и съезда с моста, си-льно разлившейся в этом месте, другие казаки лучили с лодки рыбу. Сторож поплыл к ним. Однако тигр прыгнул с моста вслед за своим обидчиком.

Рыбаки не струсили - погнали лодку на помощь товарищу, наперерез тигру. И зверь не успел догнать сторожа - казак, стоявший на носу лодки, убил его ударом остроги в глаз. Конечно, уссурийские казаки подбирались из смельчаков - они вели вечную войну с хунхузами, нападавшими на мирных жителей края чаще тигров.

А тигра, убитого отцом, Митя помнил с самого детства. Он понимал: это только шкура, подбитая красным сукном. Но страшная пасть была так грозно оскалена, такие огромные пожелтевшие от времени клыки в ней торчали... И так яростно сверкали оранжевым огнем стеклянные глаза зверя!

Чтобы оттянуть более близкое с ним знакомство, Митя спрашивал:

- А лев сильнее тигра?

Хотелось Мите найти существо, которого бы и тигр боялся. Но отец отвечал весело:

- Ты - человек - сильнее всех на свете.

А четырех-пятилетний Митя вовсе не казался себе таким уж сильным. Однако, преодолевая тихое, вяжущее руки, сковывающее ноги чувство, медленно, как бы завороженно, все-таки приближался к злобной морде чудовища. Еще шаг, еще... Митя оборачивался на отца, взглядом словно впитывал в себя отцовскую силу-ведь отец победил этого зверя. Наконец Митя прикасался рукой к голове тигра.

- Молодец! - одобрял Митю отец. - Ну, ты у меня настоящий мужчина!

Митя тихо гордился. И тихо пятился задом - отходил поближе к отцу.

А как Митя любил слушать рассказы отца о его путешествиях! Казалось, не было такой страны на свете, в которой отец не побывал бы. Вот двадцатидвухлетним студентом, заработав уроками тридцать рублей, отец отправился... в Индию! В Бомбее познакомился с группой английских студентов - они собирались снимать пляски диких слонов. Это было время увлечения фотографией, и отец не мог не пристать к экспедиции. Из Бомбея в предгорья Гималаев... Скромные средства отца исчерпались, конечно, гораздо раньше, чем были найдены танцующие слоны. И вскоре русский студент очутился в Калькутте без копейки денег. Спасло знание языков - отца приняли стюардом на пароход, идущий в Иокогаму.

Жалованья должно было хватить для возвращения в Россию, а виз тогда не требовалось. И вот, разнося спиртные напитки, отец невольно обратил внимание на странную пару. Всегда за одним и тем же столом в кают-компании сидели пожилой господин в клетчатых брюках и более молодой в полосатых. По этим "цветам национальных флагов" и по небольшому американскому акценту отец заключил, что владелец полосатых брюкамериканец. Привлекало отца упорство, с которым они старались решить сложную математическую задачу. Попивая виски-соду, они спорили и никак не могли найти решение.

Каждый раз подходя к их столику, отец заглядывал через плечо то того, то другого. Вдруг, где-то около Сингапура, его осенило. Он прошел в буфетную и быстро-быстро набросал на листе бумаги решение. Вот снова американец с англичанином подозвали стюарда, заказали что-то. Отец принес им заказ и тут же положил рядом листок со своими расчетами.

- Это что такое? - спросил англичанин чопорным тоном.

Вероятно, вопрос не относился к существу написанного, скорее выражал возмущение нарушением этикета.

Подумать только: стюард - прислуга - позволяет себе учить господ пассажиров! Это же неприличие-шокинг!

Не дожидаясь ответа, англичанин встал и, показывая всем своим видом крайнюю степень негодования, вышел из кают-компании. А тем временем американец просматривал вычисления отца. И лицо его, сначала немного озабоченное, внезапно просияло. Он улыбнулся, вскочил, похлопал отца по плечу. Понятно, захотел узнать: каким образом, черт возьми?! И, услыхав, что перед ним студент Петербургского института путей сообщения, закончивший до того еще и математическое отделение университета, американец пригласил стюарда к себе за столик-усадил отца на место чопорного англичанина.

С увлечением они принялись решать еще какие-то задачи...

Буфетчик был поражен, когда, выглянув из своего помещения, увидел эту идиллическую картину. Но американский инженер сделал широкий жест-заплатил буфетчику за простой стюарда.

В течение всего пути от Сингапура до Иокогамы отец с американцем решали задачи, разговаривали и так сдружились, что американец пригласил отца к себе в гости. И во время своего первого кругосветного путешествия отец заезжал к нему в Чикаго. А потом и американец побывал у отца в Петербурге.

Мите едва исполнилось десять лет, когда отец взялся учить его игре в шахматы. Митя уже знал, что отцу посчастливилось играть с самим Чигориным! Правда, победить выдающегося шахматиста отцу не удавалось, но все равно Митя был преисполнен почтения. И ему очень хотелось научиться играть, как отец. Митя тогда во всем готов был подражать отцу.

Сначала отец давал Мите фору ферзя и двух ладей, потом постепенно сокращал ее, наконец совсем перестал давать вперед-даже легкую фигуру. Но все еще неизменно продолжал выигрывать. Они вместе изучали теорию, отец показывал Мите различные дебюты, учил законам эндшпиля.

Как-то раз отец уехал в командировку, а Митя в его отсутствие основательно проштудировал какой-то шахматный сборник. И когда отец вернулся, Митя упросил его сыграть. Уже по дебюту сын вышел лучше отца.

И дальше партия развертывалась с явным преимуществом у младшего Леднева. Митя ликовал - еще немного, и он должен был выиграть! Но вдруг отец вскочил со стула, смахнул с доски все фигуры и побежал в комнату мамы с криком:

- Шурочка! Этот мальчишка меня обыгрывает!

Конечно, Митя был горд: отец признал свое поражение. А вместе с тем было и обидно - ему не дали до конца насладиться своим первым выигрышем. Но Митя никогда на отца всерьез не обижался.

В последнее время Митю иногда охватывала тревога за отца. Он не жаловался, но все чаще незаметно принимал какие-то капли. Сердце?

- Пустяки, я прекрасно себя чувствую!-отвечал отец.

А Митя видел: ничего прекрасного! И ведь он на пятьдесят лет старше сына. Как отец перенесет это путешествие в далекий Благовещенск? Там ему предстоит принимать ответственные решения, он будет волноваться...

Скорее бы добраться до Москвы! Может быть, у сослуживцев отца Митя что-нибудь узнает о нем. Не один ведь он туда поехал. Но эти проклятые заносы...

Однако как Митя ни усердствовал своей лопатой, срок явки в часть уже безнадежно прошел, когда поезд наконец прибыл в столицу. Начинать службу с опоздания, пусть и не по своей вине? Митя тут же пересел в электричку, не стал дозваниваться до сослуживцев отца по Наркомату путей сообщения-там ведь коммутатор вечно занят!

А в части уже начались выполнение особой программы для молодых пилотов - ввод в строй. И Митя с ходу включился в полеты на новом для него истребителе И-16 по прозвищу "ишачок". Он быстро догнал остальных, пошел с ними голова в голову. На всякий случай (вдруг отец скоро вернется) написал в письме домой:

"...Знаешь, папа, мне повезло и с близостью к Москве, и на непосредственное начальство. И вроде у меня уже отмирает навык школяра: поменьше мозолить ему глаза. Наоборот, я все чаще сам ищу общества моего командира. Не потому только, что Виктор Левшин - мой сверстник, хотя летает уже три года и - мастерски, через его руки прошло немало разных типов машин.

Наиболее притягательна манера Виктора держаться на равных. Он еще до окончания ввода в строй как бы признал меня за полноправного летчика, и я невольно стараюсь получше выполнять все его задания. Да и общая обстановка в части дружелюбная - "старички" не затирают молодых...

Только надо, наверно, объяснить тебе сам термин "ввод в строй". Окончив школу, я словно головастик - из икры вылупился, а лапки у меня еще не отросли.

Или еще лучше: в летной школе тщательно отштамповали деталь машины, а сборку с другими ее частями произведут здесь. Это и называется пройти программу ввода в строй. Лишь после этого стану действительно военным летчиком и, наверно, получу разрешение жить с тобой в Москве, благо езды отсюда до нашего дома меньше часа".

Митя уже рисовал себе мысленно встречу с отцом.

Только говорить ли про Испанию? Как оставить отца одного? Перед отъездом Мити в летную школу отец еще неплохо себя чувствовал. И все-таки три года разлуки нелегко ему дались. Теперь... Митя так и видит отца, принимающего капли.

И Митя не подал рапорт по приезде в часть. Отложил до окончания программы ввода в строй. Нужно посмотреть, как отец будет чувствовать себя после этой поездки в Благовещенск, такой тяжелой и утомительной.

Митя много думал обо всем этом - и не вполне удачно выполнил учебный пилотаж в зоне, впервые получил четверку. Решил сказать Виктору о своих колебаниях с рапортом. А Виктор откликнулся неожиданно:

- Ну и правильно-нечего спешить. Старик твой, конечно, виду не покажет, но за тебя станет сердцем болеть. Дождись его приезда, посмотри, как он, тогда уж решай. Комэск сейчас никого в Москву не пускает - не положено. Но я могу попросить комэска.

- Нет, не стоит. Отцу я письмо послал, указал наш адрес. Вернется-даст телеграмму. А мне перед ребятами... не объяснять же каждому, зачем еду. Подожду окончания программы.

- Ну, как знаешь.

И вот Мите остался последний полет по программе ввода в строй. Еще за завтраком в столовой Виктор напомнил:

- На посадке сегодня повнимательней. Видишь - пороша. А тебе первому взлетать, первому садиться. Не забудь: свежий снег скрадывает высоту, затрудняет точное определение начала выравнивания, выдерживания.

Гляди, чтоб не подойти с углом...

Митя рассеянно слушал своего командира звена. Виделись ему следы тигра по такой же пороше, девственнобелоснежной, и как возник на опушке тайги перед совсем еще молодым отцом этот оранжевый факел с черными полосами дыма... А был ли отец тогда старше теперешнего Мити? Да, наверно. Он ведь к тому времени уже кончил университет и путейский институт, работал начальником изыскательской партии. И сколько попутешествовал! Никогда Мите не перегнать отца...

На предварительном старте, после опробования мотора, уже незадолго до вылета техник Митиного "ишачка" вдруг спохватился, вспомнил:

- Ох, товарищ лейтенант! Забыл вчера отдать вам письмо!

Митя молча почти вырвал протянутый ему конверт.

Почерк незнакомый. Обратный адрес-их, домашний!

Ну, ясно: соседка по квартире... В груди екнуло - с отцом что-нибудь? Но в конверте оказался другой. Опять незнакомый почерк. Штамп Благовещенска?! Митя вскрыл второй конверт, вынул письмо...

"Митя! Я, инженер Дегтярев, сослуживец и друг Вашего отца, принужден сообщить Вам, что в ночь на шестое ноября Федор Николаевич скончался совершенно неожиданно для всех нас. Последнее время он чувствовал себя в общем хорошо, и, казалось, ни о каком несчастье думать не приходилось. Правда, он говорил, что ему тяжело ходить в шубе и не хватает воздуха, но тем не менее продолжал работать в Управлении, а дома был, как всегда, интереснейшим собеседником.

Днем нас с ним пригласил один из наших сослуживцев к себе, но Федор Николаевич отказался из-за дальности расстояния и решил провести вечер у своего старого знакомого еще по прокладке Транссибирской железной дороги, осевшего с тех пор здесь, доктора В. А. Гейера. Там Федор Николаевич пробыл до одиннадцати и вернулся, когда я уже был дома. Войдя в квартиру, Федор Николаевич поговорил с нашей квартирной хозяйкой, с обычной приветливостью справившись о ее здоровье. Затем, войдя в нашу комнату, стал делиться со мной впечатлениями, одновременно начал раздеваться. Сказал, что очень приятно провел вечер у Гейера, вкратце передал разговор, даже перечислил, чем его там угощали. Но беседовали мы недолго. Федор Николаевич заметил, что, несмотря на близкое расстояние, все. же устал, ему трудно дышалось на улице. В это время он уже снял пальто и галоши, но остался в шапке, присел на свою кровать, а затем опустил голову на руку и замолк. Я подумал, что Федор Николаевич хочет отдохнуть, прежде чем окончательно лечь в постель. Вдруг он упал и как-то страшно и тихо захрипел. Я подбежал к нему и спросил, как он себя чувствует. Но он лежал безо всякого движения и на мой вопрос не ответил. Я подумал, что у него обморок, и позвал на помощь нашего квартирного хозяина. Мы дали Федору Николаевичу понюхать нашатырный спирт, но он продолжал лежать неподвижно. Я попробовал пульс - он бился, пожалуй, чаще нормального, однако минуту спустя я уже не смог его прощупать.

Чувствуя, что мы не можем принести пользы, я побежал к доктору Гейеру. Он сразу же пришел, осмотрел Федора Николаевича и, к нашему общему горю, констатировал смерть. По заключению Гейера и городского участкового врача, она последовала от кровоизлияния в мозг. Время смерти - около половины двенадцатого ночи шестого ноября.

Следующий день я потратил на разные хлопоты и формальности, связанные с погребением, в чем мне помогали сотрудники Управления. Восьмого ноября тело Федора Николаевича было перенесено в Управление, и девятого ноября в четыре часа вечера мы похоронили Федора Николаевича на Первом Благовещенском кладбище с правой стороны в первом разряде.

Гроб несли на руках. Было много цветов, шел оркестр - он играл не только траурный марш Шопена, но и некоторые любимые вещи Федора Николаевича. Несмотря на сильный мороз, Вашего отца провожали все сотрудники Управления. На могиле я рассказал собравшимся, какого ценного работника и какого милого человека мы потеряли. Пользуюсь случаем выразить Вам свое сочувствие. Вы утратили отца-это невосполнимо.

Но-и я многого лишился. Давно знал, любил и уважал Федора Николаевича. Был очень рад, что судьба столкнула нас на Дальнем Востоке, к которому мы оба всегда были неравнодушны. Оказалось, столкнула только для того, чтобы отнять его у нас навечно. Да, я хорошо понимаю, как Вам должно быть тяжело, и полностью разделяю Ваше горе".

Митя машинально засунул письмо в планшет под карту. И тотчас к его самолету подошел Виктор Левшии, спросил:

- Ты что это кислый? Не заболел?

- Нет.

- Ну так повторяю задачу: взлет, полет в зону номер пять для выполнения семнадцатого упражнения с последующим проходом через третью полосу полигона и посадкой на своем аэродроме.

Митя, как положено, в свою очередь повторил содержание задания.

Вокруг винта па мгновенье вспыхнуло в лучах солнца радужное сияние. И сразу пропало-миллионы снежинок, поднятых было с пушистой шкурки пороши внезапно заработавшим пропеллером, понесло воздушным потоком вдоль фюзеляжа "ишачка" под хвостовое оперение.

Наверно, метельные струи уже прорывают сзади самолета маленькие выемки в свежевыпавшем снегу. А впереди лишь ровное белое поле да торчит, закрывая его добрую половину, круглое темное кольцо моторного капота. И на аэродроме не видно никаких следов от самолетных лыж-Митя будет взлетать первым. Только еще раз опробует мотор...

Самолет вдруг затрясло, двигатель зловеще чихнул.

Мелькнуло: опережение зажигания! И левой рукой Митя подвинул голубоватый рычаг. Мотор перестало знобить, он заработал мощно, уверенно. Однако Митя особенно придирчиво продолжал его прослушивать, меняя режимы то резко, то плавно. Знал, что все время думает об отце, и не хотел по рассеянности допустить какую-нибудь ошибку. Наконец перевел двигатель на малые обороты, выбросил руки по обе стороны кабины...

Техник с мотористом сразу же нырнули под крылья "ишачка", убрали тормозные колодки от носков лыж и снова вернулись к консолям крыльев. Надо было еще немного покачать самолет, чтобы освободить полозья лыж, похожих скорее на сигарообразные поплавки гидропланов, - могли ведь примерзнуть, пока опробовался мотор.

Митя машинально рулил в сопровождении моториста. Вдруг каким-то невероятным, даже призрачным показалось это письмо инженера Дегтярева. И сразу захотелось вынуть его из планшета, убедиться... Ведь еще вчера Митя прикидывал возможные сроки возвращения отца, собирался давать вторую телеграмму. Но что-то его не пускало, он все откладывал, да так и не отправил.

Потому что как только приходила мысль о несчастье, он тут же себя и одергивал. Неужели предчувствовал?

Нет, если и теперь не может поверить, уж тогда-то тем более!

Митя продолжал рулить, не думая о предстоящем вылете, пока едва не напоролся на флажки у линии предварительного старта. Лишь тогда заставил себя сосредоточиться на задании. И в голове снова зазвучал голос Левшина: "Лейтенанту Ледневу полет в зону номер пять для выполнения семнадцатого упражнения..."

Вот и взлет. Самолет заскользил по снегу. Все быстрее, быстрее. Темное кольцо капота начало наклоняться, постепенно открывая летное поле. Наконец встало привычно по горизонту... Впившись взглядом в контрольный ориентир, которым на этот раз ему служила башенка приангарного здания, Митя строго держал ножные педали, не позволял машине сойти с прямой. И всем телом ощутил отрыв. Тотчас на глазах у него ожил капот - полез было вверх. Но Митя двинул ручку вперед, заставил "ишачка" еще немного пронестись над самой землей, чтобы набрать запас скорости, не уйти в полет безоружным перед любым порывом ветра. Лишь убедившисьскорость достаточна, Митя разрешил "ишачку" нацелиться в небо: начал набор высоты.

И сейчас же опять ушел в мысли об отце.

Вот вспомнилось, как еще совсем маленьким, еще в Петрограде, наверно в начале первой мировой войны, он тихонько пролезает под стульями. Зачем? Его уложили спать, но он знает: сейчас папа будет играть на рояле, а мама - петь. И Митя хочет послушать. А чтобы пробраться в гостиную, где стоит рояль, надо вылезти из кровати, пройти через переднюю, неслышно прошмыгнуть под стоящие у стены стулья и под ними проползти к роялю, задача вполне по силам пятилетнему Мите.

Там уж можно свернуться калачиком, натянуть на ноги длинную ночную рубашку и... слушать. Тогда еще мама любила отца (а как можно не любить его?), и Митя ее любил. Она прекрасно пела. Особенно нравилась Мите "Колыбельная" Чайковского: "...не буди ребенка, пронеситесь тучи черные сторонкой..." - под нее так радостно засыпалось!

А потом, уже в Москве, Митя нередко просиживал целые вечера подряд, слушая игру отца. Сонаты Бетховена сменялись этюдами или полонезами Шопена, "Картинками с выставки" Мусоргского... Отец, обладая абсолютным слухом, легко перелагал для рояля симфонические произведения.

В детстве Митя, опять-таки стремясь во всем подражать отцу, учился играть на рояле. И даже исполнял уже в четыре руки с отцом "Лесного царя" Шуберта. Мите так нравилась в этой пьесе особая близость сына с отцом... Но с тринадцати-четырнадцати лет Митя увлекся общественной работой, целые дни пропадал в школе. А к музыке стал относиться как к помехе в более важном деле. Отец, наверно, огорчался, но виду не подавал...

Митя вспоминал, вспоминал...

Набирая высоту, безотчетно отметил: пройден перекресток дороги, показалась та самая излучина Москвыреки... И когда "ишачок" очутился над нужным ориентиром, для Мити словно сигнальный звонок прозвучал - он взглянул на высотомер и убедился: заданная высота достигнута одновременно с выходом в зону номер пять.

Вспышка профессиональной гордости оторвала Митю от тягостных раздумий. К тому же он как бы всей спиной ощущал нацеленный на него с аэродрома бинокль Левшина. Да, несмотря ни на что, лейтенант Леднев должен хорошо выполнить последнее упражнение ввода в строй.

Сознание собственной умелости подхлестывало, заставляло выполнять каждую следующую фигуру высшего пилотажа лучше, чем предыдущую. И они как бы плавно превращались одна в другую. Митя рассчитывал очередность фигур так, чтобы те естественно вытекали одна из другой, чтобы на них тратился минимум времени, терялось наименьшее количество пустого пути, проходимого самолетом. Из переворота через крыло он сразу переходил в боевой разворот, из мертвой петли - в иммельман. И в штопор срывался то с переворота через крыло, то с мелкого виража. И, выводя из штопора после разного числа витков, тут же начинал либо двойную бочку, либо горку. Все это ему удавалось делать безотчетно, в силу той непроизвольной согласованности своих движений в воздухе, которая и составляет основу летного автоматизма. Но как раз поэтому мозг не был занят полностью, и Митя продолжал невольно думать все о том же...

Нечаянно, а скорее всего бессознательно повинуясь свойственному летчику чувству времени, Митя скользнул взглядом но циферблату часов. Благодаря удачной последовательности выполнения фигур успел закончить упражнение на две минуты раньше срока!

Но и о предстоящем (а главное-точном) выходе на третью полосу полигона нельзя было забывать. И о заходе на посадку, о ней самой. Он, конечно, прекрасно помнил: третья полоса начинается вон в том невысоком сосняке. Стоят на просеках раскрашенные клетками щиты - словно демонстрационные шахматные доски. Штурманская новинка! Для тех, кто не может сам найти свой аэродром. А Митя - с закрытыми глазами!..

Самолет чисто прошел третью полосу полигона, вышел к аэродрому. Митя правильно рассчитал заход на посадку, вовремя перевел "ишачка" в режим планирования. Вот только, может быть, чересчур крутого? Зато обещающего настоящий истребительский шик-низкий подвод к земле на повышенной скорости.

Под убаюкивающее однообразие постепенного снижения снова всплыло в памяти...

Нет, он и не пытался вспомнить, где был, что делал шестого ноября - в день смерти отца. Почему-то все искал подтверждение словам инженера Дегтярева:

"...казалось, ни о каком несчастье думать не приходится". В свой последний отпуск из летной школы Митя заметил, что отец сильно сдал.

...Вот они выходят с отцом из подъезда их дома у Боровицких ворот Кремля. А к остановке на Моховой приближается трамвай. Этот тридцать четвертый номер ходит довольно редко, зато прямо через центр к трем вокзалам. И отец, ни на минуту не задумываясь над тем, как он будет выглядеть - высокий старик весьма почтенного, даже респектабельного вида, - кричит Мите: "Бежим!" И действительно, бежит! Пусть некрасиво-у него, наверно, болят ноги в суставах... И Мите за него неловко, стыдно, даже больно. Стыдно, что сам он, Митя, бежит легко, спортивно-чемпион летной школы на все длинные дистанции. И единственное, что он может сделать и делает для отца, - не обгоняет его. А вместе с тем Мите приятно, что отец еще способен по-молодому загораться самой задачей, что весь он переполнен желанием догнать трамвай.

Вот отец вскакивает на ходу в уже тронувшийся вагон. И Митя вскакивает вслед за ним, и его мучительно ранят насмешливые взгляды пассажиров-Мите неудобно за отца. Хотя отец вовсе не смешон-доволен, весел, ему приятна эта маленькая победа. И минутная Митина боль снимается, он тоже заражается радостью отца...

Если бы все это можно было вернуть теперь-какое было бы счастье! Нет, невозвратимо...

Все время, пока Митя планировал, снег лежал под самолетом словно плоское пикейное одеяло, где-то глубоко внизу. А тут внезапно встал отвесной стеной под самым носом! Мгновенно мелькнуло: "Подошел с углом!

Не выбрал, не выровнял..." И тотчас Митя быстрым, но плавным движением взял ручку на себя. И взмолился:

"Ну же, выходи!" И откинулся всем телом - прямо вжался в спинку сиденья. Словно надеялся хотя бы чутьчуть сдвинуть назад центр тяжести помочь "ишачку"

поскорее вырваться из смертельно опасного угла, с которым сам же подвел машину к земле.

Но уже в следующее мгновение стена снега наклонилась и стала падать-открыла взгляду радостно яркое небо. А вслед за тем Митя ощутил обеими ступнями ног, упертыми в педали, легкий толчок. Удивительно легкий - совсем не тот страшный удар, которого ждал.

И сразу же за ним - скольжение! Бешено быстрое, но все-таки скольжение!

Конечно, спасли лыжи. Их передние концы не воткнулись, не зарылись. Порошу на летном поле задели только задки лыж, опущенные много ниже носков. А резиновые жгуты амортизаторов, поддерживающие носки задранными кверху, не лопнули - растянулись. И позволили лыжам плавно коснуться снега, помогли им скользнуть. Ну и сам снег - мягкий, глубокий... Вмялся, принял на себя часть удара...

Да, сработал привычный автоматизм летчика. Не зря ввели в строй лейтенанта Леднева. Хотя никакой автоматизм не помог бы, если бы он подошел с еще чуть большим углом. "Ишачок" задел бы винтом за землю, запахал и пошел бы кувыркаться через голову. Ну, в крайнем случае вместо мягкого приземления подпрыгнул бы - отмочил грандиозного "козла", пришлось бы прямо с прыжка давать газ, уходить на второй круг. Не обобрался бы лейтенант Леднев насмешек, надолго бы опозорился...

А так - вроде произвел настоящую истребительскую посадку - на скорости.

Митю постепенно отпускало. И пробег кончился. Он развернулся на нейтральную полосу, заметил: комэск не приседает, по коленям себя не хлопает - должно быть, отвлекся другими делами, когда Митя с углом шел к земле. Но Виктор... К "ишачку" подбежал моторист, взялся, как всегда, за консоль крыла для сопровождения рулящей машины. Он уже подсоблял обычному развороту на линию предварительного старта... И тут рядом с открытой кабиной очутился Левшин. Митя сразу перевел двигатель на малые обороты. "Ишачок" остановился.

Виктор нагнулся к Мите, сказал тихо:

- Еще раз этак зазеваешься-больше об Испании не заикайся. С таким углом к земле подошел! Говорил ведь, что свежий снег скрадывает глубину, мешает высоту определить. Если б садился не первым, были бы уже на летном поле лыжные следы-ты бы вовремя спохватился. Зато теперь не на словах-на опыте понял.

Митя не успел ничего сказать. С другой стороны в кабину "ишачка" всунулся дежурный по полетам, крикнул:

- Лейтенанта Леднева вызывает командир эскадрильи!

И побежал дальше-еще кому-то что-то передавать.

А Виктор сказал просто:

- Что ж, вылезай, беги! Я отрулю машину на стоянку.

Значит, комэск все видел? Митя отстегивал ремни, выбирался из кабины, а в голове звучало одно и то же:

"...полностью разделяю ваше горе".

Он уже забыл, что пять минут назад едва не разбился.

1975