«Трудная наука побеждать»

Бирюков Николай Иванович Трудная наука побеждать

Моим боевым друзьям-однополчанам с любовью и благодарностью посвящаю

Автор

Новая должность

Вторая военная весна была в полном разгаре. Реки освободились от полой воды и вошли в свои берега. Солнце грело по-весеннему, земля покрывалась зеленым ковром, на деревьях распускалась листва.

Отгремели пушки в придонских степях и на волжской земле. Сталинградская битва закончилась великой победой советского народа, его Красной Армии. Войска Паулюса были окружены, а затем и ликвидированы. Территория донских степей и приволжских земель, недавно служившая ареной жестоких боев, оказалась сразу в глубоком тылу, война отодвинулась далеко на запад. Советские люди налаживали здесь мирную жизнь, героически преодолевая последствия кровопролитных сражений.

В эти дни 1943 года наша 214-я стрелковая дивизия стояла в районе Масловки, под Воронежем, куда она была переброшена по железной дороге вскоре после победы на Волге. И хотя нас отделяло тогда пятисоткилометровое расстояние от мест недавних боев (в них дивизия участвовала непрерывно все 200 дней и ночей), ее воины находились еще под впечатлением блистательной победы.

В начале мая дивизия получила приказ передислоцироваться в район города Касторное, ближе к фронту. Дороги уже подсохли, но оживали они только по ночам. В полной тьме, лишь подсвечивая щелями подфарников, двигались в западном направлении тысячи автомашин, танки, артиллерия, минометы. Шли походным маршем пехотные колонны. К рассвету этот мощный поток рассредоточивался, растворяясь в лесах, оврагах и лощинах, и жизнь на дорогах опять замирала до ночи.

Военная тайна есть военная тайна — никого официально не информировали о конечной цели этого великого перемещения войск. Однако, как и год назад, когда перебрасывали нас из-под Тулы к Сталинграду, ветераны дивизии чуяли, куда дует военный ветер: Курская дуга! Там, в ее оперативной глубине, сосредоточивались резервы Ставки Верховного Главнокомандования — соединения Степного фронта. В том числе и наша дивизия. Мы получили конкретную боевую задачу — построить оборону вдоль восточного берега реки Кшень — и сразу принялись за дело.

Всем известно, что военный человек — будь то в мирное время или на войне — всегда кочевник. В его жизни города и гарнизоны мелькают, как полустанки. Но и у него есть неизменный дом и большая семья. Это воинский коллектив, в котором он служит.

214-ю дивизию мне довелось формировать, с нею я прошел через тяжелые бои на Дону и в Сталинграде, знал в лицо и по имени всех ветеранов, разыскивал их по госпиталям, помогал вернуться после излечения в родную воинскую семью.

Вот почему я был очень огорчен, когда в конце мая вдруг получил приказ сдать дивизию и отправиться к новому месту службы — в 4-ю гвардейскую армию. Всегда жаль оставлять людей, с которыми столько испытал, столько прошел.

Однако личные огорчения на службе — не в счет. Попрощался с дивизией, потом поехал прощаться с командующим 53-й. армией генерал-майором И. М. Манагаровым. Он сказал мне, что это перемещение с дивизии на дивизию временное, что меня выдвинули кандидатом на должность командира гвардейского корпуса.

С тем я и отправился к новому месту службы — в 80-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Штаб 4-й гвардейской армии, куда я сперва заехал, располагался близ города Лебедянь. В оперативном отношении район был выбран очень удачно. Отсюда армию можно было при необходимости быстро выдвинуть на любое из трех главных направлений — орловское, курское или белгородское.

Ни командующего, ни члена Военного совета в штабе не оказалось. Мне сказали, что они вернутся не скоро, и посоветовали не мешкая принимать дивизию. Так я и сделал.

Проезжая через старинный город Лебедянь, вспомнил молодость. Здесь в 1920 году начинал я службу, сперва красноармейцем, потом курсантом полковой школы. Было все — и голод, и холод, и сыпной тиф, косивший красноармейцев. Но было и другое — воскресники под Красными знаменами, великое рвение к знаниям, стремление стать образованным командиром Красной Армии…

Работа моя в должности командира 80-й гвардейской дивизии и в самом деле была кратковременной — всего лишь месяц. За этот срок удалось провести тактические учения с боевой стрельбой во всех полках и батальонах.

Любой строевой командир знает, сколько хлопот приносят молодые солдаты, которые боятся звука выстрела. Вот боец лежит на огневом рубеже. Он хорошо усвоил теорию стрельбы: надо совместить прорезь прицела и мушку, затаить дыхание, плавно нажать спусковой крючок. Но только было приладился — справа грохнула винтовка соседа, он вздрогнул, мишень ушла в сторону.

Теперь представим себе того же бойца, когда над ним свистят и разрываются где-то впереди артиллерийские снаряды, когда танки, перекатываясь через его окоп, устремляются в атаку. В этом сплошном грохоте и реве он должен быть хладнокровным, уметь ориентироваться, вовремя выбирать цель для своей пули и штыка.

Ничто не приближает так солдата к фронтовой обстановке, как тактическое учение с боевой стрельбой. Мне не раз доводилось наблюдать в бою людей, которых предварительно «крестили» в тылу. Огромная разница по сравнению с теми, кто не прошел через такие учения.

80-я дивизия готовилась к боям, когда случай познакомил меня с некоторыми особенностями характера командующего армией генерал-лейтенанта Г. И. Кулика.

В дивизии оказалось много заслуженных воинов, не отмеченных никакими наградами. Например, у командира роты старшего лейтенанта Н. Н. Зарянова было шесть красных и желтых нашивок на груди. Шесть ранений, а награды — ни одной! Я приказал командирам и политработникам разобраться в каждом таком случае и, коли человек заслужил, представить его к награде. Узнав о моем распоряжении, генерал Кулик собрался поставить на заседании Военного совета вопрос о новом комдиве, якобы разбрасывающемся орденами. К счастью для меня, в газете «Красная звезда» появилась передовая статья, в которой отмечались недостатки в наградных делах, особенно в отношении воинов, убывших из частей по ранению. На другой же день мне сообщили из штаба армии, что генерал Кулик признал мои действия правильными.

Своевременное награждение воина — лучший вид поощрения за ратный труд. Во фронтовой обстановке формула «Никто не забыт и ничто не забыто» неоценимое подспорье в воспитательной работе. Замечу кстати, что старший лейтенант Зарянов, о котором шла речь, вскоре вновь отличился на днепровских рубежах и был удостоен звания Героя Советского Союза.

Только месяц спустя после прибытия в 4-ю гвардейскую армию я встретился с командармом. Дивизия совершала марш из-под Лебедяни в район Тулы. Подъезжая к переправе, я еще издали увидел на высоком берегу легковую машину и возле нее, в группе военных, крупного человека в генеральской форме. Это был генерал Кулик. Оказалось, он ждал меня. Разговор наш занял не более пяти минут.

— Познакомься, — сказал он мне, — вот новый командир 80-й дивизии полковник Яковлев. Передашь ему командование, а сам поедешь принимать 20-й гвардейский стрелковый корпус. Уже есть приказ Наркома обороны.

Прямо на марше я сдал дивизию и поехал разыскивать корпус. Как обычно в таких случаях, одолевали беспокойные мысли. В общем-то они сводились к одному: как побыстрее войти в жизнь нового воинского коллектива?

В этом деле нет всеобъемлющего рецепта — многое зависит от того, где будешь служить и с кем. Однако есть правила, которые, как мне кажется, нужно, вступая в должность, соблюдать неукоснительно. В свое время, задолго до войны, когда я получил в командование полк, старшие товарищи дали мне ряд советов. Возможно, они будут полезны и для нынешней армейской молодежи. Вот некоторые из них:

— не ломай с ходу заведенных порядков; сперва присмотрись хорошенько;

— советуйся с подчиненными; толковый старшина, старожил полка, откроет тебе глаза на вещи, которых не найдешь в самых лучших отчетных документах;

— война — это потери; взводы, а иногда и роты зачастую будут возглавлять младшие командиры, готовь их к этой роли заранее;

— если подразделение успешно справилось с задачей, обязательно объяви благодарность всему личному составу; если же не справилось, есть тому конкретные виновники; никогда не порицай, особенно перед строем, всю массу бойцов и командиров.

Этими пунктами, конечно, далеко не исчерпывается тема, как быстро и верно установить тесный контакт с людьми, которыми командуешь. Любой человек с командным опытом добавит к этому еще многое, не менее важное. Не говорю уже об обязательных требованиях, которые предъявляют к офицеру наши уставы, наставления и приказы.

Все это занимало мои мысли по пути к новому месту службы.

— Впереди Теплое! — объявил Саша Плетнев — шофер, с которым мы вот уже около двух лет неразлучно мотались по фронтовым дорогам.

При въезде в большое селение, где должен был располагаться штаб 20-го гвардейского корпуса, нас встретил заместитель по политчасти полковник Ф. Г. Филинов. Он сказал, что дивизии находятся на марше и что наш командный пункт перемещается и будет развернут в селе Спешнево. От него же я получил первую информацию о 20-м гвардейском. Корпус состоял из трех гвардейских воздушнодесантных дивизий — 5, 7 и 8-й, которые до этого действовали на Северо-Западном фронте. Соединения полностью укомплектованы — до девяти тысяч человек в каждом.

Как известно, месяца через три после начала Великой Отечественной войны стрелковые корпуса были расформированы. Общевойсковая армия состояла в тот период из четырех — шести дивизий. К концу 1942 года стало ясно, что такая система уже не обеспечивает достаточную гибкость и оперативность в управлении войсками. С другой стороны, наши Вооруженные Силы накопили резерв опытных кадров, необходимый для воссоздания корпусного звена. Поэтому после Сталинградской битвы стрелковые корпуса были вновь сформированы, в их числе и 20-й гвардейский.

Приняв корпус, я уже на следующий день выехал в дивизии. Десантники произвели на меня очень хорошее впечатление. Физически сильные, сноровистые, они великолепно владели приемами ближнего боя, всеми видами стрелкового и холодного оружия. В ротах было много снайперов.

Командир 25-го гвардейского воздушнодесантного полка майор Д. В. Белорусов рассказал мне, что помимо боев в трудных условиях Северо-Западного фронта многие десантники воевали и в тылу у гитлеровцев. 25-й и 27-й полки шесть месяцев подряд вели такие бои. А первый опыт они приобрели еще в сорок первом, в горькое лето отступлений.

Я спросил Белорусова, какие же качества особенно отличают десантников.

— Десантник никогда не уйдет и не отступит, не выполнив задачи. Никогда не оставит на поле боя раненого товарища. Ни при каких условиях не бросит оружия, — ответил он не задумываясь.

И все же, несмотря на отличную подготовку и солидный боевой опыт, моим гвардейцам нужно было еще многому научиться. На северо-западе им, например, не случалось отражать массированные танковые атаки.

Так как необходимых для обучения трофейных танков у нас не было, мы обратились за помощью в Москву, в Управление трофейного оружия. И вскоре нам доставили танки. Практическое обучение началось. В ходе его я постарался использовать методы ускоренного обучения, практиковавшиеся в 214-й стрелковой дивизии.

4-я гвардейская армия пока что лишь издалека наблюдала за грандиозным сражением, развернувшимся на Курском выступе. Прошел июль, первая половина августа. Ни идеальная для действий крупных танковых соединений равнинная местность, ни спланированные по всем классическим канонам клещи — ничто не помогло гитлеровским генералам. Клещи не сомкнулись. «Сила силе доказала, сила силе — не ровня», как сказал поэт.

Советские войска перешли в контрнаступление. Уже освобождены Орел и Белгород, бои идут за Ахтыркой и на подступах к Харькову. Битва вступает в свой последний этап.

Наш 20-й гвардейский снова на марше. Наконец-то мы идем к линии фронта, а не параллельно ей, по рокадным дорогам, как бывало не раз до этого.

Солнце поднялось уже высоко, когда, закончив проверку дивизий, отдыхавших после ночного марша, я ехал с полковником Филиновым вдоль южного берега Ворсклы. Несколько дней назад здесь прошла 27-я армия генерал-лейтенанта С. Г. Трофименко. Изрытые снарядами поля, десятки подбитых танков и самоходных орудий. А по обочинам дороги — кучами и в одиночку — немецкие автомашины и тягачи, обгорелые, раздавленные, сброшенные в кюветы наступающими советскими войсками.

Полковник Филинов с живейшим интересом осматривается вокруг. Это ведь его первые фронтовые впечатления. Он прибыл в корпус незадолго до меня из Москвы.

Поле и дорога замусорены бумажной макулатурой. Тут найдешь все — от оперативных донесений до порнографических фотоснимков и аккуратно пронумерованной личной переписки. Не ищи только классиков мировой литературы — они у фашистов не в моде.

Впереди над зелеными кронами показались черепичные крыши — город Грайворон. На главной его площади мы увидели толпу, в ней были и военные.

— Товарищ генерал, осматриваем новые немецкие танки! — доложил старший из офицеров.

Танки и в самом деле были новехонькие — словно только что с конвейера.

Тут ко мне подошел начальник штаба корпуса полковник М. И. Забелин. Он сообщил, что через офицера связи получена важная информация о положении на фронтах.

Михаил Иванович Забелин, как и Филинов, прибыл в корпус недавно. Несколько лет он работал военным советником в нашем посольстве в Китае, а до этого был начальником штаба кавалерийского корпуса. Словом, человек опытный. Это чувствуется по его докладу — неторопливому, лаконичному.

— Воронежский и Степной фронты продолжают успешно продвигаться, говорил Забелин. — Однако в районе Ахтырки — неприятности. Танковая группировка противника нанесла сильный контрудар и овладела городом. Армия генерала Трофименко, по следам которой идет наш корпус, ведет там тяжелые бои. В связи с этим Ставка передала нашу армию Воронежскому фронту, под начало генерала армии Ватутина.

Корпусу было приказано к утру 17 августа скрытно, ночными маршами выйти в район сел Екатериновка, Воскресеновка, в тыл 27-й армии, и создать там оборонительный рубеж.

Вы знакомы с товарищем Ватутиным? — спросил меня Забелин, когда мы сели в машину.

Я ответил, что видел его лишь однажды, в декабре 1940 года, во время большой военной игры на картах, организованной новым Наркомом обороны маршалом С. К. Тимошенко. Маршал С. М. Буденный руководил группой, решавшей задачи за командиров корпусов, а Ватутин был его помощником.

Мне, тогда еще молодому командиру дивизии, эти занятия показались очень интересными. «Противник» первым нанес удар. Затем он был либо окружен и уничтожен, либо отброшен с большими потерями.

В ходе игры тылы наших корпусов и армий работали бесперебойно, противовоздушная оборона успешно отражала вражеские попытки воздействовать на линии снабжения. Дивизии считались полностью укомплектованными. И в обороне и в наступлении они получали полосы, строго соответствующие уставным.

Примерно так рассказывал я Забелину, и мы оба, наверное, думали об одном и том же: полезно, когда штабная игра нацеливает на благоприятное развитие боевых действий, ставит перед командирами задачу решительно преследовать и уничтожать отступающего противника, но трижды полезно, если предусматривается также и тяжелая борьба — оборона малыми силами на широком фронте, встречный бой без средств усиления, прорыв из тактического и стратегического окружения. Ведь подобные ситуации хорошо воспитывают командирскую инициативу, смелость, чувство особой ответственности за исход борьбы.

Утром 18 августа я приехал на командный пункт 27-й армии, в село Воскресеновку. Дежурный офицер проводил меня к командующему. Штабной автобус стоял в большом фруктовом саду. Войдя внутрь, я увидел генерала Трофименко. Он сидел в кожаном кресле у столика и говорил по телефону. Темноволосый, крупноголовый, со строгими чертами лица, Сергей Георгиевич показался мне очень сильным человеком. Во всей его повадке чувствовалась недюжинная воля и решительность.

Генерал был так занят телефонным разговором, что сперва не заметил меня. Разговор, видимо, был не из приятных. Положив трубку, он склонился над картой.

Потом, словно почувствовав постороннего, обернулся. Я представился.

— Один или с корпусом? — спросил он.

— С корпусом.

— А где он? Сейчас где находится?

— Здесь и здесь, — показал я на карте. — Готовим оборону.

— А что у вас есть? Состав?

— Три гвардейские воздушнодесантные дивизии.

— Вот это хорошо! Четвертая гвардейская армия?

— Да. Двадцать первый корпус идет следом за нами. Видимо, сюда же. Возможно, прибудет еще и танковый корпус.

— Ну, я теперь, как говорят, у Христа за пазухой, — сразу повеселел Трофименко. — А то такая, брат, обстановка… Десятые сутки в непрерывных боях, а фриц все подбрасывает силы. До четырех танковых дивизий против меня. Сдали мы Ахтырку… Вот сейчас имел крупный разговор с начальством.

Телефон звонил непрерывно — ведь там, впереди, километрах в десяти отсюда, шел жестокий бой; поэтому мы условились о взаимной связи, об обмене информацией, и я уехал.

Побывав на командном пункте 27-й армии, поговорив накоротке с ее командующим, я, естественно, не мог оценить всей сложности обстановки. Разобрался в ной много позднее, когда познакомился с архивными документами.

Введенная в бой в начале августа 27-я армия успешно продвигалась. Глубоким клином врезавшись в немецкий фронт, ее соединения участвовали в разгроме борисовской группировки противника. Гитлеровское командование спешно предприняло ответные меры. Оно бросило сильную танковую дивизию на острие клина 27-й армии и в то же время ударило по его основанию с севера.

План противника был прост: срезать клин клином.

И вот в 8.30 18 августа, то есть за несколько часов до нашего разговора с генералом Трофименко, группировка в составе моторизованной дивизии «Великая Германия», 10-й моторизованной дивизии, двух отдельных батальонов танков «тигр», четырех полков самоходной артиллерии, а также отдельных частей и подразделений 7, 11 и 19-й танковых дивизий атаковала 27-ю армию.

Удар значительной частя сил этой бронированной массы первой приняла на себя 166-я стрелковая дивизия. Два ее полка сразу же попали в окружение, из которого вышли только на четвертый день ожесточенных боев.

Танковый клин врага вошел наискосок в тело 27-й армии и продвигался через Ахтырку на юго-восток. Советское командование знало о планах гитлеровцев. Именно поэтому оно заранее двинуло в угрожаемый район 4-ю гвардейскую армию. Наш корпус должен был первым вступить в дело.

Пока я ездил в 27-ю армию, в корпусе прошли митинги. Филинов успел побывать в нескольких частях и с удовлетворением рассказывал о торжественной, почти праздничной атмосфере, в которой гвардейские полки готовились к сражению. На митингах выступило много солдат и сержантов. Мысли гвардейцев, пожалуй, точнее и проще всех выразил ветеран 25-го полка младший сержант Бровкин, который сказал:

— Мы долго ждали. Дождались. Позади нас война, впереди — тоже война. Давайте же окоротим ее здесь, на этих полях. Покажем фашисту, на что способна гвардия!

В полдень на командном пункте корпуса собрались старшие офицеры управления. Начальник разведывательного отдела подполковник В. А. Соловьев доложил, что разведчики из 8-й дивизии уже наблюдают сильный бой впереди, в районе совхоза «Ударник». Черный дым от горящих танков поднимается к небу. Из Ахтырки на юго-восток выдвигается большая танковая колонна (позже стало известно, что в ее составе было до 80 танков и самоходных орудий).

После Соловьева свои соображения изложил начальник оперативного отдела полковник А. И. Безуглый. Они касались выполнения только что полученного приказа командарма — выдвинуть вперед 8-ю дивизию генерал-майора В. Ф. Стенина, создать в ее полосе устойчивую противотанковую оборону и подготовиться к переходу в наступление.

То, что мы знали тогда о положении под Ахтыркой, никак не вязалось с приказом ввести в действие только часть сил корпуса. Я позвонил командующему 4-й гвардейской армией.

— Там нет ничего, — ответил генерал Кулик. — Нехай дивизия идет с развернутыми знаменами.

Насчет знамен он, конечно, пошутил, но факт оставался фактом: против бронированного кулака выдвигалась одна развернутая на широком фронте дивизия.

И только поздним вечером 18 августа поступили новые указания, согласно которым уже весь корпус, имея в первом эшелоне 8-ю и 7-ю дивизии, а во втором 5-ю, должен был занять рубеж обороны. Нам сообщили также, что завтра к трем часам пополудни 3-й гвардейский танковый корпус сосредоточится за нашими позициями. Слева и несколько позади нас уступом шел 21-й гвардейский корпус. Таким образом, вся 4-я гвардейская армия как будто бы вступала в дело.

Нет необходимости подробно рассказывать, что было предпринято для выполнения нового приказа. Штаб корпуса оперативно справился с большим объемом работы, вызванной перенацеливанием дивизий.

Сведения, поступавшие в ночь на 19 августа из 8-й дивизии, становились все конкретнее. Бой придвигался к ее переднему краю. Тревожило то, что вступаем в соприкосновение с противником, почти не имея средств усиления. Было только два противотанковых артиллерийских полка.

Днем последовал еще приказ: 8-й дивизии не позднее 17.30 начать наступление в направлении совхоза «Ударник», одновременно очистить от противника северо-восточную окраину Каплуновки. Опять-таки удар должна была нанести одна дивизия на фронте шесть километров.

Если осматривать сверху район, где нам предстояло наступать, то увидишь слегка холмистую равнину, поля и поля с островками мелколесья, кое-где пересеченные ручьями и речушками. Такая местность удобна для действий крупных танковых соединений, но никак не для пехоты, которая готовится навязать этим танковым соединениям встречный бой. Если же к этому прибавить еще недостаток противотанковых средств, а главное — времени для подготовки наступления, то легко понять, что нам было над чем призадуматься.

Это минусы нашего тогдашнего положения. А плюсы? Помимо чисто военных, которые каждый командир, даже в самой невыгодной для своих войск обстановке, стремится создать соответствующей расстановкой сил, были плюсы и общего порядка: хорошая укомплектованность соединений, обученность войск, оснащенность боевой техникой, надежное взаимодействие.

На стол мне кладут армейскую разведывательную сводку. Читаю. Ба! Старые знакомцы: 7-я и 19-я танковые дивизии! 7-я «крестила» нас в июле сорок первого под Витебском, а через боевые порядки 19-й мы прорывались близ Великих Лук. Вот, думаю, и довелось опять повстречаться — только в другом качестве. С удовлетворением отмечаю, что одна из этих дивизий уже сведена в боевую группу. Значит, крепко потрепали. Насчет второй нам придется похлопотать. Что же, теперь это но нашим силам, теперь можно. А то ведь как бывало в сорок первом — навалятся скопом, танковой ордой, проломят оборону и валят по дорогам. Пиликают на губных гармошках, распевают песенку про красавицу Мадлен или про храброго Франца. Русский поход казался гитлеровцам простым повторением пройденного — походов но западноевропейским странам. Да и как не показаться, если у нас на дивизию приходился фронт в 40–50 километров. Не оборона — ниточка. А в полках только по 500–600 штыков. Днем ведем сдерживающие бои, а к ночи — уже окружены.

Просматривая как-то материалы той поры, я взял на выдержку 30 советских дивизий. Из них только 5 избежали окружения, когда отходили на восток. Остальные 25 попадали в окружение и выходили из него от одного до трех раз. Никакой солдат не выдержал бы такого отступления. А наш — смог. Уже в то трудное лето он преподал генералам фюрера жестокий урок настоящей войны, никак не похожей на ту, какую они привыкли вести на Западе.

«Поведение русских в окружении, даже безнадежном, было в корне противоположным поведению их западных союзников. Они не сдавались в плен…» «Тот, кто встретился с русским солдатом и русским климатом, знает, что такое война. После этого ему уже незачем учиться воевать…»

Подобными признаниями буквально пестрят ныне мемуары бывших гитлеровских генералов. Конечно, тогда, двадцать лет назад, они не смели высказываться так открыто, но, чем дольше шла война, тем яснее вырисовывались и для генералов, и для всей фашистской армии признаки близкого и окончательного поражения. И в этом отношении огромную роль сыграла битва на Курской дуге. Она надломила моральный дух нашего врага, и никакие потуги геббельсовской пропаганды уже не могли поднять его.

Вместе с тем моральный дух наших войск неизмеримо возрос. Под Ахтыркой это выразилось, например, в том, что танковый клин фашистов вот уже вторые сутки пробивался через расположение 27-й армии и никак но мог пробиться. Активность ее соединений, в том числе окруженной 166-й стрелковой дивизии, не позволяла немецким танкам вырваться на оперативный простор.

На командный пункт нашего корпуса приехал заместитель командующего армией генерал-майор Г. Ф. Тарасов. Молодой, общительный, энергичный, он располагал к себе с первых же минут знакомства.

Я поделился с ним впечатлениями о поездке в 27-ю армию, доложил, как выполняется приказ командарма о подготовке к наступлению. Тарасов попросил рассказать подробнее о неприятном случае, имевшем место у нас прошлой ночью.

Выполняя довольно простую задачу — ночной марш в назначенный район, командир 8-й дивизии генерал-майор Стенин потерял управление войсками. Началось с того, что при подготовке марша штабы «съели» много лишних часов. Подразделения выступили без предварительной разведки пути. В темноте некоторые командиры приняли за дорогу следы, оставленные случайным транспортом, и проблуждали до рассвета. Оборонительный рубеж не был своевременно подготовлен. Положение исправили только утром с помощью офицеров-операторов корпусного управления.

Стенин перешел на строевую работу недавно. До этого служил начальником тыла в другой армии и, как явствовало из аттестации, справлялся с делом. Он не обладал внешностью и повадками прирожденного командира — что ж, все это можно приобрести со временем. А вот обладает ли командирским характером? Надо надеяться — да. Так мы с Тарасовым рассудили — и ошиблись. Ближайшее же будущее показало, что Владимир Филиппович Стенин оказался не на своем месте…

Из штаба армии позвонили по телефону. Говорил генерал Кулик:

— Как выполняете задачу?

Докладываю, что сделано, что намерены сделать. Настоятельно прошу добавить хотя бы немного времени на подготовку наступления. Надо помочь Стенину, поработать с ним и с артиллеристами на местности.

— Нехай дивизия выдвигается сейчас, — ответил командарм. — В семнадцать тридцать, и ни минутой позже, переходите в наступление. Понятно? — И положил трубку.

— Герман Федорович, — обратился я к Тарасову, — позвоните командарму. Убедите его, что так нельзя.

— Уже пробовал. Бесполезно. Не переубедишь. Настоять на своем считает делом престижа.

В 17.30, как было приказано, 8-я гвардейская дивизия атаковала противника. Правда, первое боевое столкновение произошло еще утром. Батальон старшего лейтенанта Г. Н. Дудкина заставил группу танков противника отойти. На поле боя остались два подбитых «тигра». К вечеру вошли в соприкосновение с гитлеровскими войсками правофланговый 27-й и левофланговый 25-й полки. Завязался встречный бой с типичными для него атаками, быстрыми отходами и контратаками. Артиллеристы и минометчики 27-го полка метким огнем внесли расстройство в боевые порядки врага и заняли совхоз «Комсомолец».

Упорной была борьба на левом фланге — за высоту 181.4 и село Чемодановку. Отлично проявил себя здесь батальон под командованием капитана С. Н. Ивлева. Этого офицера вся дивизия знала еще по Северо-Западному фронту, где его подразделение овладело плацдармом на реке Ловать. И вот к старой славе прибавилась новая.

Батальон быстро захватил высоту, но тут же был контратакован автоматчиками, которых поддерживали танки. Возникла опасность окружения. Тогда Ивлев вышел вперед вместе со своим заместителем по политчасти М. Сазоновым. Это был именно тот момент на войне, когда мало только приказать — надо увлечь людей собственным примером. И они увлекли! Буквально на плечах бежавших в панике автоматчиков батальон ворвался в Чемодановку. Ивлев был ранен, но не ушел с поля боя.

Так же отважно действовал батальон капитана В. М. Быкова. Атаковав Каплуновку, он успешно «выкуривал» немцев, засевших в окраинных домах, когда, ревя мотором, стреляя в упор из 88-миллиметровой пушки, на улицу ворвался «тигр».

Каждый, кто встречался с этой громадиной весом шесть десятков тонн, знает, как трудно подбить ее даже из орудия, не говоря уж о противотанковом ружье. А вот старший сержант Клименко сумел это сделать. Лучший агитатор полка, он, как и полагается, в бою агитировал делом — два выстрела из бронебойки обезвредили танк.

Решительные и умелые действия батальона Быкова помогли с малыми потерями выполнить задачу — захватить и удержать северо-восточную окраину Каплуновки.

Когда над полем боя зажглись звезды и утихла перестрелка, мы подвели итоги первого дня наступления. Несмотря на то что интенсивность борьбы за ахтырский плацдарм была достаточно высокой, а инициатива и мужество десантников вызывали восхищение, общий итог оказался скромным. Слишком скромным по сравнению с затраченными усилиями. Дивизия овладела лишь совхозами «Комсомолец» и «Осетняк» и грядой высот к западу от них, остановив на этом рубеже продвижение противника.

Причины те же: растянутость фронта, поспешность в подготовке атаки и недостаток противотанковой артиллерии, который остро ощущался в полках в течение всего боя. Кроме того, В. Ф. Стенин явно не справлялся с обязанностями командира дивизии.

Докладывая ночью генерал-лейтенанту Кулику, я повторил просьбу прислать средства усиления. На этот раз он охотно откликнулся:

— Будут у тебя средства усиления. Наверное, и Вовченко[1] введем в твою полосу.

Видимо, командующий армией понял, что недооценил силы противника и переоценил свои. Вообще-то говоря, и обратная ситуация, то есть переоценка возможностей противника, не лучший помощник на войне. Всегда нужно искать золотую середину. Опыт показывает, что хороший командир, даже если разведывательные данные скудны, принимает верное или близкое к верному решение, руководствуясь своим теоретическим багажом, интуицией и здравым риском.

С рассветом 20 августа огневой бой возобновился на всем фронте 8-й дивизии. Когда мы уже готовились переместить командный пункт корпуса вперед, к Каплуновке, приехал генерал Кулик. Любое соображение, которое я пытался изложить более полно, чем позволил наш телефонный разговор минувшей ночью, встречало одинаковый ответ: «Это я знаю…»

— Слухай сюда, — сказал он. — Нам приказано, взаимодействуя с частями первой гвардейской танковой армии, ликвидировать ахтырскую группировку противника. Удар наносим через совхоз «Ударник». Ты будешь действовать вместе с танкистами генерала Вовченко. Средства усиления прежние. Начнешь наступать сегодня в семнадцать ноль-ноль… Понятно?

Затем командующий армией приказал отвезти его в 8-ю дивизию. Поехали. Сбивчивый доклад Стенина очень рассердил командарма. Не выслушав командира дивизии до конца, он отдал несколько распоряжений и вернулся на свой КП.

Для подготовки наступления корпуса у нас осталось четыре часа. Очень мало времени. А ведь нам еще нужно увязать свои действия с танкистами. 7-я и 8-я дивизии должны были взаимодействовать с двумя танковыми бригадами, выделенными для поддержки генералом Вовтенко. И хотя командующий армией, вняв доводам, отодвинул начало атаки на час, готовилась она все-таки в спешке.

В военном деле, как в любом другом, бывает, что командир и его подчиненные вынуждены действовать без подготовки. Если соединение уже закалено, есть шансы справиться со всякими неожиданностями. Если же люди не обстреляны по-настоящему, штаб не слажен, то поспешное вступление в бой, мягко говоря, не помогает соединению встать на ноги.

На мой взгляд, старший командир должен в таких случаях помнить две вещи: по возможности не создавать перегрузки, пока весь сложный механизм управления не приработается, и опять же по возможности стремиться сделать первый бой успешным. Успех, даже если он небольшой, оказывает огромную помощь в становлении молодого военного организма — будь то полк, дивизия или корпус.

В тот раз условия подготовки к наступлению были очень трудными. Из-за недостатка времени я не мог чаще встречаться с командирами дивизий и поддерживающих нас соединений, а работники штаба корпуса ив могли подготовить необходимую письменную документацию. Им пришлось сразу же выехать в дивизии и там прямо на карту продиктовать оперативную обстановку, поставить задачи. Подготовительную работу облегчило, правда, то, что 7-й дивизии не нужно было развертываться — она стояла в боевых порядках километрах в пяти от назначенного ей рубежа.

Словом, штаб корпуса сделал все, что от него зависело. И если мы, начав наступление, не сумели разгромить противостоящие нам силы, то это зависело от иных причин. Когда нет времени на серьезную разведку, на увязку действий с поддерживающими танками, то, будь у штаба, как говорится, хоть семь пядей во лбу, успеха добиться трудно. Позже стало известно, например, что 13-я танковая бригада вступила в бой, не успев организовать разведку, без артиллерийской и авиационной поддержки, без связи с соседом слева.

Но как бы там ни было, гвардейцы-десантники и гвардейцы-танкисты в назначенное время перешли в наступление. Противник оказывал сильное сопротивление, и мы продвигались вперед медленно.

Уже несколько часов подряд на крайнем левом фланге подразделения 25-го полка под командованием майора Д. В. Белорусова выбивали немецких автоматчиков из Каплуновки. Село это расположено на высотах, окружено оврагами. Каждый его дом и двор стал объектом ожесточенной борьбы. Когда батальоны С. Н. Ивлева и В. М. Быкова ворвались в центр села, противник предпринял сильную контратаку. Пятнадцать танков и бронетранспортеры с пехотой устремились к Каплуновке с юго-запада, но полковая батарея старшего лейтенанта И. М. Подколзина опередила врага. Галопом выскочив к околице, она с расстояния 150–200 метров фланговым огнем расстреляла два танка и заставила фашистов отступить.

Уже в сумерках близ того же села едва не напоролась на танковую засаду батарея старшего лейтенанта Н. С. Науменко из приданного нам истребительно-противотанкового полка. Заметив врага, артиллеристы замаскировались, а ночью тихо выкатили свои пушки. Едва забрезжил рассвет, храбрецы выстрелами в упор уничтожили три «тигра». Однако из-за строений выполз четвертый танк. Башня его повернулась, орудийный ствол уставился на батарейцев. Но они и тут не растерялись: мгновенно развернули одну из пушек и — благо она была заряжена — первым же выстрелом подбили и эту машину.

Батарея Науменко славилась своей высокой огневой и строевой подготовкой еще под Тулой, когда мы стояли в резерве. На боевых стрельбах она была, как правило, в числе лучших, и генерал Кулик досрочно присвоил ее командиру звание старшего лейтенанта. Так что нынешняя победа была естественным следствием предыдущей учебной работы.

Успехи артиллеристов в первых же столкновениях с вражескими танками это, конечно, хорошо, однако общая картина боя на фронте 8-й дивизии Стенина не радовала. Сам он действовал вяло, и это невольно передавалось подчиненным. В результате противник упорно держался в Каплуновке, да и дальше к северу наше продвижение было незначительным.

Требовалось ввести в дело второй эшелон корпуса — 5-ю дивизию. Ее 16-й полк направили в глубокий обход Каплуновки с юга. День был уже на исходе, но я надеялся, что командир полка майор Ф. М. Орехов — спокойный, решительный офицер — сумеет выполнить ночной маневр. Так оно и вышло.

Обходя Каплуновку, этот полк встретил упорное сопротивление гитлеровцев. Связав боем их главные силы, майор Орехов выдвинул вперед, в направлении совхоза «Пионер», полсотни автоматчиков во главе со своим заместителем по политчасти капитаном Н. П. Лапшиным.

Еще в темноте отряд Лапшина углубился в тыл противника километров на шесть. Тут автоматчики натолкнулись на батарею противника. Огнем и гранатами орудийные расчеты были перебиты, а пушки приведены в негодность.

Перед самым рассветом лапшинский отряд оседлал дорогу, ведущую из совхоза «Пионер» на запад. После того как бойцы уничтожили бронетранспортер, автомашину с боеприпасами и мотоцикл, движение по дороге прекратилось.

Потом отряд захватил совхоз «Пионер» и занял в нем круговую оборону. Капитан Лапшин приказал вести только прицельный, ограниченный огонь, так как патроны подходили к концу.

Гитлеровцы, видимо, считали, что к ним в тыл зашли значительные силы, и спешно, оставляя группы прикрытия, отходили с переднего края, обтекая стороной совхоз «Пионер».

Так инициативные действия группы Лапшина переросли в крупный тактический успех на левом фланге корпуса.

Утром 21 августа наши войска, дерущиеся в Каплуновке, увидели, что в рядах противника замешательство, и немедленно воспользовались этим. 25-й полк майора Д. В. Белорусова и 1-й полк подполковника И. Г. Попова бросились в атаку и окончательно очистили село.

Когда командир батальона капитан В. Г. Мыльников получил боевую задачу, он повел свой батальон в атаку на южную часть Каплуновки. Разгорелся жаркий бой. Мыльникова ранило. Находившийся вблизи от него парторг батальона старший лейтенант Г. К. Протопопов скорее почувствовал, чем увидел, что случилось с деятельным комбатом, и тут же передал по цепи: «Слушай мою команду!» Батальон продолжал вести бой. Протопопов отбил у гитлеровцев орудие и громил врага его же снарядами. Даже раненный, этот отважный офицер продолжал руководить батальоном. Протопопов был награжден орденом Ленина. О героизме парторга вскоре была сложена песня, которую до сих пор поют пионеры села Каплуновка.

Однако главные события вечера и последующего дня произошли на правом фланге корпуса. Здесь наступала 7-я дивизия генерал-майора М. Г. Микеладзе.

Как только он доложил по телефону, что 29-й полк, наступая, попал в районе совхоза «Ударник» в окружение, я приехал на командный пункт дивизии. С находившегося поблизости стога сена открывалась панорама боя. Совхоз «Ударник» и все подступы к нему были окутаны пылью и черно-желтым дымом рвущихся снарядов. По всему полю горели стога. Их пытались использовать для маскировки и засад как наши танкисты, так и фашистские. Каких-либо естественных укрытий, кроме мелких лощин и редкого кустарника, на этом участке не было.

Проводная связь с 29-м полком прервалась, а радиосвязь работала с перебоями, и судить о том, что произошло, мы могли главным образом по рассказам вышедших из окружения одиночных бойцов. Однако опыт подсказывал, что руководствоваться подобными сведениями нецелесообразно, и вот почему.

Сам я не раз бывал в окружении, многократно слышал рассказы окруженцев и должен отметить одну характерную деталь: если человек выбирался из окружения в одиночку или в составе небольшой группы, он часто уверен, что его часть совершенно разбита. То есть тут мы имеем дело с односторонней оценкой большого события, со своей точки зрения, из своего окопа.

Так было и в этом случае. Вопреки мрачным прогнозам пробившихся из окружения одиночек, 29-й полк продолжал вести бой. Вскоре с помощью разведчиков нам удалось восстановить с ним живую связь и получить объективные сведения о том, что и как произошло.

Хорошо подготовленной ночной атакой гвардейцы овладели совхозом «Ударник». Не успели они закрепиться, как последовала контратака. На раннем рассвете около сорока танков противника и полк мотопехоты окружили этот населенный пункт.

Танки, среди которых были и огнеметные, навалились на батальон капитана Е. С. Гудименко, выбывшего из строя, как только разгорелся бой. Они крутились над неглубокими окопчиками, раздавливая их и выжигая там все живое, но разорванная на очаги оборона снова смыкалась, и батальон снова отбрасывал мотопехоту. В самый разгар боя солдаты услышали чей-то звонкий молодой голос:

— Ребята, покажем «тиграм» путь в преисподнюю!

Грохнул взрыв, за ним другой. Два танка загорелись.

Когда противник был отброшен, батальон узнал имена своих героев. Сибиряк лейтенант Федор Березовский и уралец Дмитрий Фукалов, парторг и комсорг батальона, как сообщалось в политдонесении, погибли.

Так мы все считали — и ошибались. Березовский был тяжело ранен, засыпан землей и пришел в сознание в госпитале лишь много дней спустя. Судя по письму, которое я от него получил, его отыскали санитары действовавшего вместе с нами 3-го танкового корпуса.

А не так давно встретился я и с Дмитрием Ивановичем Фукаловым. Сперва о нем сообщили школьники города Тальное — красные следопыты. А потом приехал в Москву из Воронежа (на совещание профсоюзных работников сельского хозяйства и заготовок) и сам Дмитрий Иванович. Он рассказал мне подробности ночного боя под совхозом «Ударник», о том, как отбивали вражескую танковую атаку на рассвете, как был тяжело ранен и вывезен в тыл.

В этом бою смертью героев погибли командир полка майор Г. В. Кочетков и командир батальона М. П. Тараканов. Убиты были и многие другие офицеры, но 29-й гвардейский, окруженный и обезглавленный, строго экономя боеприпасы, твердо держал оборону. Накатывались, откатывались и опять накатывались вражеские танки, а совхоз «Ударник» — ключевой пункт боя оставался в наших руках.

В один из самых критических моментов полк увидел своего знаменосца. Старшина А. Д. Юрьев, высоко подняв алое полотнище, шел на врага. «Товарищи, знамя!» — крикнул кто-то. И тотчас из растерзанных окопов, где, казалось, не осталось ничего живого — лишь перемешанная с осколками земля, — поднялись солдаты…

Однако вражеские танки уже проникли в совхоз, и борьба шла за каждый дом и двор. В этой труднейшей обстановке отлично проявил себя батальон капитана И. П. Чехова. Сам комбат твердо управлял боем, его подразделение стало как бы краеугольным камнем всей обороны полка. Восемнадцать часов непрерывных атак не сломили гвардейцев. Перед их окопами фашисты оставили до трехсот солдат убитыми, восемь сгоревших танков и самоходных орудий, десятки мотоциклов.

Гвардии лейтенант А. Огийченко рассказывал мне, что в первой атаке гитлеровцев поддерживали пятнадцать танков. Наши гвардейцы встретили их дружным, организованным огнем. В ход были пущены все средства борьбы. Три вражеских танка сразу же загорелись. Один из них с первого же выстрела из бронебойки подбил сержант В. Глазков. А гвардеец В. Лемеш успевал стрелять не только из противотанкового ружья, но и из винтовки. Во время этой танковой атаки он подбил танк и уничтожил десять автоматчиков.

Успешно отразили гвардейцы и следующую неприятельскую атаку, подбив еще две машины. Но тут появились танки, которые стали поливать наши окопы огнем из огнеметов. Десантники стойко выдержали и этот натиск. Гитлеровцам так и не удалось прорваться через рубеж совхоза «Ударник» в сторону Белгорода.

Когда я приехал на командный пункт генерала Микеладзе, тот уже принял меры, необходимые для вызволения полка из вражеского окружения. Он договорился о взаимодействии с командованием 3-го гвардейского танкового корпуса и направил к совхозу свой резерв — две батареи противотанковых орудий и стрелковые подразделения. Батареи повели заместители командира 8-го отдельного гвардейского истребительно-противотанкового дивизиона капитаны В. М. Старых и М. Н. Холодков (командир дивизиона перед этим выбыл из строя по ранению).

Первая батарея с ходу, развернувшись, вступила в бой с двенадцатью вражескими танками и сразу же подбила три «тигра». А артиллеристы другой батареи, воспользовавшись тем, что четыре танка противника были скованы боем с соседней танковой частью, вручную перекатили орудия на огневую позицию и ударили с фланга, подбили еще несколько фашистских танков. Враг здесь был остановлен. Полк Кочеткова получил ощутимое облегчение.

Микеладзе сообщил мне также, что Знамя 29-го полка уже вынесено из окружения и принято начальником штаба Гладковым.

В спасении Знамени активное участие приняла врач полка старший лейтенант медицинской службы М. И. Медведева. Она была награждена за это орденом Красной Звезды. Марина Ивановна прошла в рядах нашей армии через все бои и испытания до самой Австрии. Ветераны корпуса по праву гордятся этой самоотверженной русской женщиной, гордятся тем, что среди многочисленных ученых, вышедших из 20-го гвардейского, значится теперь и имя доктора медицинских наук Марины Ивановны Медведевой.

Сотни гвардейцев дивизии Микеладзе отличились в этот день, но я расскажу еще лишь о двоих — капитане А. Н. Тарине и рядовом Белобородове.

Старая пословица утверждает, что на миру и смерть красна. Не раз доводилось и мне быть свидетелем, как человек, отнюдь не герой по складу характера, сражался стойко, если рядом были товарищи. А эти двое были из той породы бойцов, что образцово выполняют свой воинский долг в любых условиях.

Когда фашисты окружили 29-й полк, группа солдат во главе с капитаном Тариным оказалась отрезанной от главных сил. Засев в каких-то развалинах, она до вечера отбивала атаки танков и автоматчиков. Потом Тарин был ранен в грудь осколком снаряда и очнулся только ночью. Никого вокруг не обнаружил и пополз на восток, держа пистолет в левой руке, так как правая не действовала. Пробираясь в высокой траве, капитан буквально уткнулся лицом в залегшего фашиста. Тот — то ли часовой, то ли разведчик — сперва растерялся, потом стал отталкивать капитана, пытаясь развернуть свой автомат. Тарин выстрелил первым и убил гитлеровца. Забрав его документы, он пополз дальше. Полз много часов, временами терял сознание. На рассвете его подобрали дивизионные разведчики. Они с трудом разжали пальцы капитана, сжимавшие забитый землей пистолет…

Гвардеец Белобородов также был тяжело ранен. Получив приказ командира роты передать комбату устное донесение, он едва успел выйти из расположения роты, как крупный осколок вражеского снаряда отсек ему кисть руки. Сжимая рану другой рукой, боец явился к комбату и слово в слово передал донесение.

Весь день 22 августа противник упорно атаковал наши позиции. Видимо, его не оставляла надежда прорвать наш фронт к юго-востоку от Ахтырки.

К вечеру гитлеровцы были повсеместно отбиты. Генерал Микеладзе доложил, что 29-й полк выведен из окружения и противник с помощью наших танкистов отброшен от совхоза «Ударник».

Наибольшего успеха добилась 5-я дивизия, основные силы которой только накануне вошли в соприкосновение с противником. Поддержав фланговый маневр своего 16-го полка, она вырвалась значительно западнее Каплуновки и завязала встречный бой с 10-й моторизованной немецкой дивизией.

Об этом рассказал мне по телефону командир 5-й дивизии полковник В. И. Калинин. Василий Иванович был среди командиров дивизий самым старшим по возрасту. Начинал он военную службу еще в царской армии, унтер-офицером лейб-гвардии Петроградского полка. Высокого роста, истинно гвардейского телосложения, когда-то крепкий и выносливый, рано отяжелел. Ему бы продолжать работу по формированию войск, но потянуло старика на фронт. Давняя дружба с Куликом помогла — он получил дивизию. Безусловно, трудно ему было в новой должности, но в боях это не очень ощущалось (в значительной мере благодаря усилиям начальника штаба полковника И. Н. Кожушко — инициативного, отлично подготовленного офицера). Коллектив управления дивизии еще более сплотился, стал четче работать, когда прибыл к Калинину новый заместитель по политчасти полковник М. Г. Чиковани.

Вскоре на командный пункт корпуса приехал генерал Кулик. Он сказал, что снимает Стенина с должности командира 8-й дивизии. У меня не было оснований выступить в защиту своего подчиненного — за последние дни Стенин дважды терял управление дивизией, причем второй раз — в бою.

Командующий армией тут же потребовал назвать офицера, который заменит Стенина и «возьмет дивизию в твердые руки». Подумав, я назвал Михаила Андреевича Богданова.

Знал я его очень давно, с довоенных времен. Довелось мне как-то быть на совещании, куда Нарком обороны К. Е. Ворошилов пригласил поенных делегатов XVIII партсъезда. После того как инспекторская группа доложила результаты проверки, проведенной в Белорусском военном округе, с места встал невысокий худощавый комбриг. Назвал свою фамилию — Богданов и попросил дать ему слово, поскольку он — командир дивизии, которую проверяла инспекция.

— Вы не согласны с выводами инспекции? — спросил нарком.

— Не согласен, товарищ нарком. Я хорошо знаю положение в дивизии.

— Хотите, чтобы я направил к вам другую инспекцию?

— Да, хочу и прошу об этом.

— Что ж, если так уверены в своей дивизии, пошлом, — сказал нарком, когда Богданов кратко и убедительно обосновал свою просьбу.

Всем понравилась страстность и прямота, с какой защищал Богданов дивизию. Надо отдать ему должное — положение в ней он знал так досконально, что удивил даже старых, опытных командиров.

Не знаю, побывала ли в дивизии новая комиссия, знаю только, что Богданов хорошо воевал в Испании, потом был начальником штаба крупного войскового объединения на Дальнем Востоке. А два года спустя, уже в начале Великой Отечественной войны, на фронте попал кому-то под горячую руку. Иначе ничем не объяснишь тяжесть наказания: он был снят с дивизии и направлен командовать полком.

Принимая корпус, я встретил в нем генерал-майора Богданова в качестве заместителя командира дивизии. Обсуждая теперь с товарищами его кандидатуру, рассказал о нем, что знал. Они поддержали мое предложение. Командующий армией тоже согласился.

Потом приступили к делам оперативным. Генерал Кулик подтвердил ранее отданное распоряжение о повороте на Котельву, то есть с запада на юго-запад. Однако в связи с тем, что противник готовил новый контрудар, нашей армии было приказано временно перейти к обороне.

Едва командующий закончил, налетели вражеские бомбардировщики. Все бросились к щелям и старым воронкам. Мгновенно местность вокруг командного пункта опустела. Я же замешкался в штабном автобусе. Загрохотали взрывы, земля заходила ходуном, все заволокло дымом и пылью.

Сбросив первую серию бомб, самолеты делали новый заход. Вот опять приближается рев моторов. Кто-то машет мне рукой из ближней воронки, зовет. Я побежал туда, когда невдалеке рванула бомба. В этот момент сильные руки схватили меня, толкнули в воронку, грузное тело навалилось сверху. «Прикрывает!» — мелькнула мысль.

Налет кончился, и я не успел даже рассмотреть товарища, втащившего меня в воронку, — пока поднимался, он уже ушел. Ну, а если бы даже и рассмотрел? Благодарить его за спасение? Как-то не совсем по-мужски. Сказать, что было не по себе, когда меня, солдата, прикрыл своим телом другой солдат? Обидишь, потому что он выполнял армейский наш закон, в уставе не записанный, но оттого не менее святой.

Получив приказ перейти к обороне, мы могли считать первый наш бой законченным. Следовало подвести итоги.

Итак, за четыре дня наступления мы продвинулись на шесть — девять километров. Весьма скромно!

Добиться разгрома противостоящих нам сил не удалось.

Наши потери, особенно в 8-й дивизии и 29-м полку 7-й дивизии (полк вышел из окружения в составе 723 бойцов), при всем желании не назовешь небольшими.

В действиях корпуса и дивизий были допущены ошибки, которые мы должны отнести на свой счет. В частности, я не проявил должной настойчивости, не добился того, чтобы артиллерийские противотанковые полки в первый же день покинули противотанковые районы и вышли в боевые порядки пехоты. В результате мы встретили танковый таран противника без артиллерийских средств усиления. И то, что я впервые командовал корпусом, ничуть меня не извиняло — на войне я не новичок.

Так рисовались отрицательные стороны минувшего боя. Были однако и положительные.

Наступали не только мы, наступал и противник. Во встречном столкновении его преимущество было очевидным — танки! Но танковые кладбища у совхоза «Ударник» и в других местах говорили о том, что преимущество свое он не сумел использовать. Гвардейцы вместе с танкистами генерала Вовченко подбили и уничтожили около ста танков и самоходных орудий.

Фланговый маневр 5-й дивизии, героический бой 29-го полка и многие другие действия наших частей заставили гитлеровских генералов отказаться от решительных намерений разбить 27-ю армию и перехватить инициативу на этом участке фронта.

Все это мы обсуждали с полковником Филиным, когда позвонил генерал Кулик.

— Слухай, Бирюков, — сказал он с характерным своим акцентом, — только что я разговаривал с Москвой. Москва довольна нашими действиями. Сделали, говорят, дело, сковали противника, сорвали его план пройти через Ахтырку на Богодухов — во фланг Ивану Степановичу.[2]

Эту оценку Ставки Верховного Главнокомандования, помогавшую уяснить ситуацию в целом, штаб корпуса немедленно довел до сведения каждой роты и взвода.

Четверть века спустя нам, группе ветеранов 4-й гвардейской и 27-й армий, довелось опять побывать в этих местах. Теперь уже в качестве гостей трудящихся Сумщины. Нас пригласили на открытие памятника воинам, павшим в боях за Ахтырку. Его авторы Н. Дерегу и Б. Бердник.

Четыре колхоза — «Червона заря», имени Крупской, имени Горького и имени Постышева, а также местный техникум электрификации сельского хозяйства собрали средства на этот памятник. Большую организационную работу провели работники Ахтырского райвоенкомата.

Мемориальный ансамбль расположен вы высоте 171.0, что близ шоссе Харьков — Ахтырка — Сумы. Курган обрамляют цементные стеллы с барельефами, отображающими подвиги советских воинов. На плитах — имена павших героев. Старые окопы и траншеи, полусгоревшая землянка, противотанковые ежи — все это органически входит в ансамбль. Венчает его величественная фигура Скорбящей Матери, которая еще издали видна, если ехать по дороге от Харькова к Ахтырке.

Более двадцати тысяч людей собралось на открытие этого памятника. Слушая их выступления, беседуя с ними по душам, я как бы вновь открыл для себя значение слов «бессмертный подвиг». Подвиг наших боевых товарищей живет в сердцах не только современников и живых свидетелей, но также детей их и внуков. Сюда приезжают молодые воины принимать присягу, давать клятву на верность Родине, приходят комсомольцы и пионеры, полные решимости стойко продолжать дело, начатое отцами. Посещают заветный курган и родственники погибших — в их сердцах не перестает гореть вечный огонь любви, печали и благодарности.

Никогда не забудут живые

О погибших друзьях боевых,

Не увянут цветы полевые

На могильных холмах фронтовых…

Эти строки, высеченные на памятнике, очень верно говорят о нетленности подвигов тех, кому не довелось дожить до великой победы над ненавистным врагом.

Наступление развивается

В тот же день уже поставленная в общих чертах задача — наступать на Котельву — была конкретизирована штабом армии. Нашему корпусу, усиленному двумя танковыми бригадами, четырьмя истребительно-противотанковыми полками, минометной бригадой Резерва Главного Командования и штурмовым инженерным батальоном, предстояло прорвать оборону противника и выйти на рубеж Хухря, Михайловка, Сидорячье. Левее нас наступал 21-й гвардейский корпус, а правее выдвигалась 80-я гвардейская дивизия.

На этот раз дело организовывалось без спешки. На подготовку нам отвели около двух суток, и мы успели выполнить всю необходимую работу, в том числе перегруппировали войска. Отрадно было наблюдать, как споро и четко работали штабы — сказывался опыт недавнего боя. Правильно говорят, что лучше неделю готовиться и один день успешно наступать, чем один день готовиться и неделю «предпринимать усилия».

Афоризм этот, как и всякий другой, не следует, конечно, понимать буквально, но мысль, в нем заложенная, верна, глубока, практически подтверждена всей историей военного искусства.

Бывает, правда, и так, что противник опрокидывает все расчеты. В одном случае сильным сопротивлением, в другом (о чем расскажу ниже) своевременным отходом он сводит на нет тщательную подготовку наступающего. Однако это исключения, подтверждающие общее правило.

Штаб нашего корпуса приступил к разработке плана наступления. Начальники оперативного и разведывательного отделов, артиллерист, инженер и другие старшие офицеры корпуса должны были подготовить — каждый по своей части — решение наступательной задачи.

К вечеру 22 августа начальник штаба полковник Забелин доложил мне, что предварительная работа проведена, офицеры собрались на совещание.

Первое сообщение, как обычно, сделал начальник разведотдела подполковник Соловьев. Он доложил, что перед фронтом корпуса действуют прежние части и дивизии противника. Эта группировка пытается прорваться в направлении Богодухова.

Сообщение о силах и намерениях противника базировалось на данных, добытых армейскими и корпусными разведчиками с начала боев на Ахтырском рубеже.

Несколько суток действовала в тылу противника группа лейтенанта Гуторова (7-я дивизия). Разведчики захватили легковую машину вместе с шофером, связистом и офицером, при котором оказалась сумка с оперативными документами. Офицер этот был командиром роты в танковой дивизии СС «Великая Германия». На допросе он рассказал, что в дивизии около 80 танков, что сам он по поручению комбата выехал на рекогносцировку к новому рубежу обороны.

Поисковая группа старшины А. Светозарова из 8-й дивизии взяла фашиста, служившего в 20-м мотополку 10-й моторизованной дивизии. Это соединение в недавних боях под Орлом понесло большие потери, было отведено в ближний тыл, пополнено и переброшено на автомашинах с орловского направления на ахтырское.

В 5-й дивизии первым привел пленного 15-летний сын полка Володя Синев. Участвуя в разведывательном поиске, он подполз к разбитому вражескому танку и обнаружил под ним прятавшегося гитлеровца. Пленный дал важные для нас показания. От него мы узнали о 7-й танковой дивизии, только что прибывшей в этот район.

А в 7-й дивизии первого «языка» захватила группа под командованием помощника начальника штаба 18-го полка старшего лейтенанта И. И. Шинкарева (ныне полковника, работающего в Министерстве обороны СССР).

Таким образом, активная деятельность разведчиков позволила разведотделу корпуса уточнить силы ахтырской группировки гитлеровцев.

После Соловьева свои соображения изложил начальник оперативного отдела полковник А. И. Безуглый.

Вся проведенная управлением работа была суммирована в заключительном выступлении начальника штаба М. И. Забелина. Он изложил предварительное решение на наступление.

Принципиальных замечаний оно у меня не вызвало и, будучи к полуночи уже оформлено письменно, пошло в дивизии. Штаб между тем продолжал работу, подготавливая завтрашнюю рекогносцировку и боевой приказ.

Днем 23 августа мы с начальником артиллерии корпуса генерал-майором В. П. Хитровским и группой офицеров провели рекогносцировку, в том числе из подбитого вражеского танка, что стоял на переднем крае 8-й дивизии. Потом пошли в траншею. В беседе с солдатами выяснилось, что горячую пищу доставляют им с перебоями. Факт тем более неприятный, что не только в этом полку встретил я халатное отношение к питанию бойцов. Был один командир, который на все претензии отвечал: «Я тоже живу на сухарях». Никак не желал понять, что солдат, если он постоянно «на сухарях», воюет хуже, чем мог бы, — хочет командир этого или не хочет.

Когда возвратились из дивизии в штаб, все части и подразделения уже облетело радостное известие: войска Степного фронта при содействии с флангов войск Воронежского и Юго-Западного фронтов освободили город Харьков.

Эта победа отразилась и в полосе 4-й гвардейской армии. То ли противник испугался окружения, которое назревало после прорыва нашего соседа справа, то ли перебрасывал силы на харьковское направление, но 25 августа он начал поспешный отход.

На рассвете, после короткого артналета, наша армия перешла в наступление. Мы сразу же почувствовали резкое падение боеспособности гитлеровцев. За день гвардейцы продвинулись на 15 километров, освободив десятки сел и хуторов.

Близ Ивановки, в подсолнечнике, разведчики обнаружили тело старшего лейтенанта Петрова. Фашисты учинили над раненым офицером зверскую расправу: на левой стороне груди вырезали звезду, на правой — форму гвардейского значка, размозжили голову.

Такой след обычно оставляли за собой эсэсовцы, в данном случае дивизия «Великая Германия». Все на фронте это знали, поэтому садистов в черных мундирах ненавидели люто.

Наступление развивалось успешно. Три фронта стремительно продвигались на юго-запад, и Курская битва без какой-либо оперативной паузы перерастала в битву за Левобережную Украину. Туда, к седому Днепру, несли свои боевые знамена и гвардейцы 20-го корпуса. Нам предстояло прежде всего овладеть Котельвой.

Котельва — большое, красивое село, широко раскинувшееся вдоль восточного берега Ворсклы. Когда-то, еще в XI веке, это был город. Со временем он потерял значение торгового центра и после войны со шведами стал называться уже слободой.

Река Ворскла, хоть не широка и не глубока, уже с давних пор служила боевым рубежом. По ней проходила граница Переяславского княжества. А далее, на юг и юго-восток, к Дону и Северному Донцу, к берегам Сурожского и Черного морей, тянулась непаханая степь — «Половецкое поле», «Дикое поле», или просто «Поле», как называли эту местность древнерусские летописцы.

Оттуда, из-за Ворсклы, налетали на Русь разбойные орды половцев. Грабили, жгли, уводили полонянок. Туда, на юг, в глубину половецких кочевий, ходили военными походами русские дружины.

Спустя несколько веков в этих же местах пытал боевое счастье шведский король Карл XII. В январе — феврале 1709 года его полки заняли Котельву и Опошню, пытаясь использовать в обороне Ворсклу. В стычках с русскими шведы потерпели ряд поражений, причем однажды Карл XII, оставленный приближенными, едва не попал в плен и вынужден был скрываться на мельнице, пока не наступила ночь.

В сентябре того же года на речке Ворскле, в знаменитой Полтавской битве, Петр I наголову разгромил шведскую армию.

По этим историческим дорогам, вдоль Ворсклы, на юго-запад наступала теперь наша 4-я гвардейская армия.

Фашисты тщательно укрепили Котельву. Бои за нее начались 26 августа и закончились только 14 суток спустя. Они очень поучительны и наглядно показывают превосходство маневра над лобовыми атаками в борьбе за сильно укрепленный населенный пункт.

Сперва наши 7-я и 8-я дивизии и части 3-го гвардейского корпуса втянулись в бой за Котельву. 5-я дивизия не смогла преодолеть сопротивления частей танковой дивизии «Мертвая голова», огнем которой она была остановлена у окраины Котельвы на северном берегу реки Котелевки, и вела огневой бой. Противник непрерывно подтягивал подкрепления, и вскоре борьба приняла позиционный характер. Если в первые дни наш успех определялся захватом улицы или квартала, то потом схватки, упорные, ожесточенные, шли уже за каждый дом и двор.

Однако командование не позволило нам увязнуть в мощной вражеской обороне. Мы рокировали дивизии вправо, вдоль фронта, нанесли здесь удар и, обходя Котельву, создали угрозу окружения 7-й немецкой танковой дивизии. Этот маневр при минимальных потерях дал крупный тактический выигрыш. Фашисты сразу же были вынуждены оставить Котельву.

Так обстояло дело в общих чертах. Теперь о деталях этих двухнедельных боев. Начну с того момента, когда уличные бои только начались.

Боевые действия в населенном пункте вообще характерны тем, что управление частями и подразделениями значительно усложняется. Личная инициатива во всех командных звеньях приобретает зачастую решающее значение, особенно тогда, когда батальоны, роты и отдельные группы бойцов не имеют между собой локтевой связи.

26 августа полки 8-й дивизии генерала Богданова при поддержке танкистов генерала Вовченко вышли на подступы к Котельве. 27-й полк завязал бой на северозападной окраине, а 22-й и 25-й полки с ходу стали продвигаться в глубь села. Сопротивление противника было сначала незначительным, но затем он предпринял ряд сильных контратак.

Выдвижение нашей противотанковой артиллерии непосредственно в боевые порядки пехоты полностью оправдало себя. Когда уже совсем стемнело, бойцы передового батальона 22-го полка услышали совсем рядом рев танковых моторов, лязг гусениц, треск ограды. Из засады выскочили на улицу два фашистских танка; По ним почти в упор ударили батальонные сорокапятки и приданные дивизионные пушки. Оба танка были подбиты с первых же выстрелов. Взятые в плен танкисты рассказали о строжайшем приказе фашистского командования удерживать Котельву, о том, что помимо пехотных частей сюда подтянута 7-я немецкая танковая дивизия.

Батальон вышел к центру села, но здесь был вынужден занять круговую оборону. Фашистские танки и пехота непрерывно контратаковали. Сила их ударов с каждым часом нарастала. Одну из рот 22-го полка, насчитывавшую всего 45 бойцов, атаковало более 150 автоматчиков, поддержанных танками. И опять-таки решающую роль сыграли выдвинутые вперед орудия прямой наводки и минометы, рассеявшие вражескую пехоту.

В это же время разведчики 27-го полка с помощью минометчиков ликвидировали группу переодетых в гражданское платье гитлеровцев, которым удалось проникнуть за боевые порядки наших подразделений.

Между тем в Котельву с боем врывались подразделения и другой нашей дивизии — 7-й. Ее 18-й полк довольно быстро продвинулся, но попал в окружение. Фашисты, располагавшие кроме пехоты сорока танками и самоходными орудиями, сумели блокировать полк. Всю ночь он вел бой в круговой обороне и только утром 27 августа при помощи соседей и танкистов генерала Вовченко был вызволен из окружения. В этих боях был ранен в ногу тремя пулями В. И. Бабич — заместитель командира 7-й гвардейской воздушнодесантной дивизии по политической части, один из лучших политработников корпуса (сейчас он работает в Брянском областном комитете народного контроля). На его счастье, кость оказалась неповрежденной.

Никакими, даже самыми настойчивыми контратаками фашистам не удалось вытеснить из села подразделения 7-й и 8-й дивизий. Но это все же нельзя было считать нашим успехом. Когда впоследствии разбирались уроки боев за Котельву, пришлось сделать вывод, что мы могли бы овладеть ею с ходу, если бы наладили четкое взаимодействие между частями и соединениями корпуса, с одной стороны, и с танкистами, нас поддерживавшими, — с другой. Однако такое взаимодействие удалось наладить только через сутки, когда было уже поздно — фашисты успели подтянуть к Котельве части моторизованной дивизии «Великая Германия» и танковой «Мертвая голова».

Начались тяжелые бои внутри населенного пункта, и им не было видно конца. В тот день, прочитав сводку Информбюро, мы были неприятно удивлены. В ней сообщалось, что Котельва освобождена еще 27 августа. Не знаю, кто тут перестарался, но такой факт имел место. К этому времени 7-я и 8-я дивизии овладели, правда, большей частью Котельвы, до реки Котелевки, и как бы втянулись в мешок, созданный войсками противника. Горловина этого мешка была очень узкой, и гитлеровцы угрожали отрезать эти дивизии.

В Котельве, кстати сказать, наши бойцы познакомились с одним из методов работы вражеской разведки. Фашисты упорно искали и находили себе агентов из среды расплодившихся на оккупированной территории всевозможных религиозных сект. Причем абвер, со свойственным ему цинизмом, не брезговал и психическими больными, легко входящими в религиозный экстаз женщинами. Они подвергались специальной, тщательно продуманной обработке со стороны какого-нибудь «святого отца» — мошенника и предателя Родины, живущего на гитлеровские подачки. Если такая женщина потеряла, например, на войне мужа или сына, ей внушали, что ее долг перед богом и ближними спасти тех, кто еще воюет. Каким способом? Очень простым. Дескать, когда все бросят оружие, некому будет и убивать. Разумеется, под «всеми» подразумевались только советские солдаты.

Таких агентов метко окрестили «ангелочками», так как их призывы прекратить борьбу с оккупантами опирались на бога, на церковный догмат «не убий».

Наши автоматчики поймали одну такую ангелицу, привели в штаб. В ходе допроса быстро выяснилось, что «старший брат», пославший ее спасать «родименьких», — агент абвера, хорошо известный нашим контрразведчикам.

Под утро 27 августа фашисты открыли сильнейший артиллерийско-минометный огонь и перешли в наступление против 7-й и 8-й дивизий. Примерно за час до того мы с полковником Филиновым приехали в Котельву.

Еще по дороге я обратил внимание на лозунги, прикрепленные на столбах и стенах домов, написанные броско — крупными белыми буквами по кумачу: «За родную Украину — вперед!», «Гвардейцы — к Днепру!»

Полковник Филинов рассказал мне, что все это — дело рук комсомольцев 7-й роты 18-го полка. Вот что значит боевой порыв!

Встретившиеся нам по пути и подсевшие в наш трофейный «оппель-адмирал» офицеры-операторы штаба корпуса рассказали, что замена Стенина Богдановым сразу же сказалась на действиях 8-й дивизии, хотя она никогда еще не попадала в такую переделку, как в Котельве. От неоднократной и массированной бомбардировки особенно пострадал штаб. Погибло одиннадцать его работников, девятерых ранило. Несмотря на эти потери, Богданов твердо управлял дивизией.

Въезжая в Котельву, мы услышали рокот приближавшихся бомбардировщиков. Несколько бойцов, идущих по дороге, осматривались, подыскивая себе укрытия. Во всей их повадке — поспешай, но не торопись — уже чувствовался опыт. Только один, совсем молоденький, суетливо юркнул в шалашик из камыша. Что ж, наверное, с каждым из нас такое бывало — хоть и ерундовое вроде прикрытие, а все-таки спокойней.

Водитель прибавил газу. Мы остановились перед командным пунктом дивизии генерала М. Г. Микеладзе, когда бомбардировщики уже падали в пике. Михаил Герасимович потребовал, чтобы все спустились в церковный подвал, а сам остался наверху, подгоняя отставших. Осколками разорвавшейся поблизости бомбы Микеладзе был ранен в плечо и руку — к счастью, легко. Пока его перевязывали, он сообщил, что к действовавшим в этом районе частям танковых дивизий «Мертвая голова» и 7-й прибавилась еще и 11-я танковая. Дивизии же «Великая Германия» и 10-я моторизованная были отведены в ближний тыл. Правда, сведения эти требовали проверки.

Познакомиться подробнее с положением дел в Котельве и побывать на командном пункте 8-й дивизии, у Богданова, мне не удалось. Телефонный звонок заставил срочно вернуться в штаб корпуса.

Новая задача, поставленная перед нами командующим армией, переносила направление главного удара с Котельвы значительно правее — на Батьки, Опошню. Участок Котельвы, вместе с оставшейся там 5-й дивизией Калинина, мы передавали соседу — 21-му корпусу. Взамен 5-й дивизии приняли в свой состав 80-ю.

Такое переподчинение дивизий в ходе боя — явление вполне закономерное. Конечно, дела всегда идут лучше, если ты хорошо знаешь сильные и слабые стороны людей, которыми руководишь. Однако время и пространство на войне такие факторы, которые часто перевешивают все другие. Ситуация, сложившаяся в конкретном случае, как раз потребовала срочного переподчинения дивизий, чтобы получить выигрыш во времени и пространстве.

После короткого совещания штаб корпуса тотчас же принялся готовить соответствующую документацию. Я уже говорил, что уроки первых боев положительно сказались на работе штабных офицеров. Однако до совершенства было еще далеко. Приказ войскам всегда должен быть предельно ясным и лаконичным. Командир, отдающий приказ лаконично, без разжевывания многочисленных пунктов, имеет гораздо больше шансов разъяснить свою главную мысль. Кроме того, такой приказ не связывает инициативы подчиненного. Помните педантичного немецкого штабиста из «Войны и мира» Толстого? Он все раскладывает по полочкам: «Первая колонна марширует… Вторая колонна марширует…» Полтора века минуло с той поры, а сторонников чрезмерной пунктуальности едва ли поубавилось.

Все это — недостатки в самом существе оперативной работы. Есть в ней, однако, и формальная сторона, и если офицер не обладает элементарными профессиональными навыками, она тоже съедает драгоценное время.

Некоторые офицеры штаба, получив указание подготовить оперативный документ, начинали с черновика, черкали и перечеркивали, прежде чем отдать его машинистке. Пришлось мне показать молодым людям, как непосредственно с карты — обстановка была нанесена на нее очень аккуратно — диктовать боевой приказ.

Вечером 3 сентября части 5-й дивизии, вошедшей в состав 21-го корпуса, закончили смену в Котельве наших дивизий. Под грохот орудий, выстроившихся по обе стороны коридора, 7-я и 8-я дивизии вышли из «котельвинской подковы», совершили марш вдоль линии фронта и сосредоточились для удара во фланг группировке противника.

Тишину погожего утра 5 сентября нарушила мощная артиллерийская канонада. Вслед за коротким, массированным огневым налетом (наш корпус поддерживали тринадцать гаубичных, пушечных, минометных и реактивно-минометных полков) дивизии двинулись в наступление. Одновременно правее нас атаковали врага части 27-й армии, а левее — 6-й гвардейской.

Наступление не было для гитлеровцев неожиданным, поэтому они встретили нас организованным огнем, контратаками и бомбовыми ударами авиации. Первые же пленные показали, что их командование заранее подтянуло сюда из-под Котельвы 11-ю танковую дивизию.

7-я дивизия не сумела захватить село Батьки ни в первый, ни во второй день боя. Ее командира генерала Микеладзе словно подменили — будто не он, а кто-то другой неделю назад так уверенно управлял дивизией у совхоза «Ударник».

Причины такой перемены выяснились, когда я приехал на его командный пункт. Микеладзе, оказывается, не поладил со своим начальником штаба. Не оправдывая последнего, допускавшего иногда телефонное руководство полками по принципу «давай-давай!», думаю, что Михаилу Герасимовичу в отношениях с ним следовало придерживаться иных методов. А он просто стал игнорировать своего помощника, следовательно, и штаб вообще.

Конечно, эмоции — обязательная принадлежность человеческого характера. Но позволить им взять верх над разумом — значит обречь дело на неудачу. «Гнев — плохой советчик», — говорит пословица. «Друг познается в беде, мудрец — во гневе», — утверждает другая.

Да, гнев — чувство естественное. Часто он оправдан вызвавшими его обстоятельствами. Однако еще чаще откровенные, так сказать, «на публику», вспышки раздражения есть следствие невоспитанности. Обычно такой человек не умеет вести себя в обществе потому, что единственным для него сдерживающим стимулом является уважение к начальству. В самом деле, кому не знаком тип командира, пользующегося среди подчиненных репутацией «гневливого», но вместе с тем умеющего держать себя в узде перед старшими?

Как-то случилось мне участвовать в довольно бурном разговоре на эту тему.

— Меня гувернантка за ручку не водила, я уже в шестнадцать лет седлал боевого коня! — горячился один из спорящих.

— Верно! — согласился другой. — Гувернантки у тебя не было, но ты ведь потом академию окончил.

Я уже говорил, что гнев бывает оправдан обстоятельствами. Но ничем нельзя оправдать его, когда он выливается на голову провинившегося в выражениях, унижающих честь и достоинство человека.

— Трусы! На кого работаете? — кричал мне в телефонную трубку начальник, в подчинении которого наш корпус находился в самом начале Корсунь-Шевченковской операции.

Но что бы там ни случилось, как бы тебя лично ни обидели, сам ты не имеешь права поддаваться чувствам. Особенно же это опасно в боевой обстановке. Схорони обиду и продолжай выполнять свой долг с холодным рассудком. Тебя, командира, люди должны всегда видеть бодрым, энергичным, деятельным. Появляясь перед ними хмурый и вялый, ты, может, и не нарушаешь устава, но много теряешь в их глазах. Если не умеешь руководить собственными чувствами, как же ты будешь руководить сотнями или тысячами бойцов?

Принять верное решение в обстановке критической, памятуя, что каждый твой поступок, каждое слово должны принести пользу делу, опять-таки помогает внутренняя сдержанность, умение не поддаваться первому порыву.

Об этом мне невольно пришлось напомнить и Микеладзе и его начальнику штаба.

В последних числах июля 1942 года 214-я стрелковая дивизия отошла к Дону, южнее станицы Нижне-Чирской. Прикрываясь одним полком и выдвинутыми на прямую наводку дивизионными пушками, она начала переправляться через реку. Ни справа, ни слева соседей не было. Дивизия четверо суток держалась на западном берегу, одновременно перебрасывая все больше сил в тыл, на восточный берег.

Враг непрерывно атаковал, стремясь сбросить дивизию в Дон, и, чтобы выдержать этот четырехсуточный бой, бойцам и командирам пришлось напрячь все свои физические и моральные силы.

В последний день, когда плацдарм уже насквозь простреливался ружейно-пулеметным огнем противника, командир дивизии увидел близ реки батарею. На вопрос, куда дели замки орудий, ему ответили: «Утопили, чтобы фашисту не достались».

Значит, если утопили замки, то решили бросить здесь и орудия. Это не могло не возмутить командира дивизии. Но дать волю своему возмущению он не имел права. В этой тяжелой обстановке, под обстрелом, когда поблизости не видно материалов, из которых можно связать плоты, спасти орудия может только инициатива самих батарейцев.

Нужно было внушить артиллеристам — он, их комдив, уверен, что они найдут средства переправить орудия. И он спросил:

— Чем будете воевать, когда на наш берег переберетесь? Насколько мне известно, пушка без замка не стреляет.

Молчат.

— Знаете, что такое сейчас для дивизии каждое исправное орудие? — И назвал число действующих орудий и ширину фронта, который придется оборонять на том берегу. И тотчас над строем бойцов поднялась мозолистая ладонь.

— Разрешите сказать?

Вперед выступил красноармеец.

— Мы с земляком волгари, — сказал он. — Раз такое дело, отыщем замки. Место мы приметили.

Через два часа все орудия были с замками. Батарейцы сами разыскали нужные материалы, связали плоты, вкатили на них пушки.

В тот же день, на том же берегу Дона, командир дивизии стал свидетелем другого случая, с другим исходом.

Он натолкнулся на группу красноармейцев, спускавших с обрыва шесть станковых пулеметов. Старшина доложил, что под обрывом бойцы роты строят плотики.

— А где ваш командир?

— Пропал без вести. Ушел искать переправу, когда мы были еще в обороне, и не вернулся.

Командир дивизии подбодрил бойцов, посоветовал дождаться сумерек и тогда переправляться. Каково же было его удивление, когда, уже на «своем» берегу, он встретил командира этой пулеметной роты.

— Где ваши люди? — спросил комдив. — Где техника? Как сюда попали?

— Рота геройски погибла, — ответил тот. — В живых остался я один.

Еще два-три вопроса, и сомнений не осталось — трус, спасая свою шкуру, бросил роту, забыл свой долг, запятнал честь советского командира.

Разговор происходил в присутствии десятков людей — командиров, политработников, солдат, которые смотрели на своего начальника и молча ждали его решения. Они с тяжелыми боями отходили сюда, в донские степи, не имея иногда даже времени достойно похоронить павших товарищей. Но даже в те черные, пыльные дни, когда казалось, что нет уже ни фронта, ни тыла, а есть только остатки полков и дивизий, пробивавшихся на восток среди бронированных лавин с черно-белыми крестами на бортах, эти люди оставались тверды и честно, до конца исполняли свой воинский долг.

И вот среди них завелся трус и предатель, бежавший с поля боя. Они, конечно, уже вынесли ему свой приговор, только ждали, что командир дивизии подтвердит их решение. Так он и сделал. Приговор был приведен и исполнение немедленно.

Не знаю, может быть, цепь ассоциаций, которая увела меня от случая в дивизии генерала Микеладзе к донским берегам, слишком громоздка, но, заканчивая разговор об умении командира всегда и везде принимать верное, нужное для дела решение, хочу повторить: одна из существеннейших составляющих этого умения — холодный, трезвый разум. Руководствоваться только чувствами мы, люди военные, просто не имеем права. Особенно на войне.

День 7 сентября принес нам долгожданный успех, и я откровенно радовался, когда командиры всех четырех дивизий (накануне нам придали еще и 69-ю гвардейскую), докладывая о продвижении, неизменно подчеркивали помощь соседа. 69-я дивизия, например, своим обходным движением внесла замешательство в ряды врага, оборонявшего Батьки. Этим воспользовался генерал Микеладзе, и к одиннадцати утра его части овладели селом.

Однако за левым нашим флангом противник продолжал удерживать Котельву, точнее, меньшую часть из со 3600 дворов. 5-я дивизия и части 21-го корпуса вели там тяжелые бои против 7-й немецкой танковой дивизии. В эти дни противник предпринял ряд сильных контратак. Командир 1-го полка 5-й дивизии подполковник И. Г. Попов вынужден был ввести в бой все резервы. Роту, возглавляемую старшим сержантом Н. Ф. Вороновым — инициативным, смелым и хладнокровным командиром, выросшим до командира роты, он направил во фланг фашистам.

Из Котельвы во вражеский тыл шли две параллельные дороги — одна через Любки, другая через Деревки. Рота Воронова атаковала дорогу, идущую на Любки, и сковала здесь силы противника.

Вот что рассказывал мне Николай Филиппович Воронов.

— Как воюю? Не скрою, порою бывает трудно, — говорил он. — Но ведь не мне одному… Вот подошли мы к Котельве и вдруг попали под сплошной огонь противника. Пули роем летали над нашими головами и прижимали нас к земле. Казалось, сама смерть рассекает воздух. Начали мы ползком уклоняться в сторону из-под обстрела. Удачно…

Дальше он рассказал, как встретились с вражеской бронемашиной, как метким огнем подбили, а затем сожгли ее. Тут-то и поступил приказ взять под свое командование две роты. Эти роты первыми из 5-й дивизии ворвались в Котельву. Бои, разгоревшиеся на восточной окраине Котельвы, вскоре переместились к центру села. Все бойцы горели желанием разгромить врага.

По его словам, в бою за Котельву свою храбрость и умение бить врага проявили очень многие воины. Например, красноармеец Шикунов уничтожил десять гитлеровцев, рядовые Яковлев и Дубов метким огнем подбили вражескую автомашину. Санинструктор Ильин, красноармейцы Тимиров, Хальпердиев, Шайко, Морозов, Степанов и другие показали образец мужества и героизма…

Эти бои для Николая Филипповича были последними, он получил несколько ранений, от которых скончался. Под салют гроб с его телом опускали в могилу в Котельве, а бойцы всего батальона произвели залп по врагу.

Учитывая обстановку, я приказал генералу Микеладзе помочь соседу командиру 5-й дивизии полковнику Калинину. И вот на рассвете стрелковый батальон форсировал Ворсклу, зашел в тыл противнику, оборонявшему Котельву, и выбил его подразделения из селения Деревки. Бой закончился рукопашной схваткой на кладбище. Фашисты потеряли 93 солдата убитыми, танк, более десяти автомашин. Наши потери — один убитый и 26 раненых.

Надеюсь, цифры эти не введут читателя в заблуждение насчет слабости врага вообще и легких над ним побед. Привожу их с единственной целью проиллюстрировать дерзкий маневр батальона. Последствия маневра превзошли все ожидания.

Гитлеровцы, засевшие в Котельве, дрогнули, а когда наши части атаковали их еще и с фронта, они в панике оставили село. 5-я дивизия — ее вновь передали нашему корпусу — погнала их на юг и сумела под проливным дождем, по раскисшим дорогам пройти за день свыше десяти километров.

Вместе с тем приблизительно такое же расстояние — только между Батьками и Опошней — корпусу удалось преодолеть за неделю ожесточенных боев.

Опошня стоит на высотах. Внизу — ровная песчаная долина. Теперь она засажена молодым сосняком, а тогда, в сорок третьем, здесь не было ни деревца, ни кустика. Само село гитлеровцы превратили в сильный опорный пункт, прикрывший дорогу на Полтаву. Лабиринты улиц и массивы садов были сплошь оплетены колючей проволокой, изрыты траншеями. Все каменные здания приспособлены под пулеметные и артиллерийские точки. Танковые засады, мины и фугасы на перекрестках дорог дополняли систему обороны, и вскрыть ее нам помогли местные жители. В их числе был один старик, ветеран еще первой мировой войны. Он скрытно провел группу бойцов 22-го полка в тыл врага, в район кладбища, где располагались три минометные батареи. Эти огневые средства фашистов были уничтожены нашими разведчиками еще до начала наступления. Потом этот старик взял трофейную винтовку и вместе с разведчиками засел в каменном подвале. Они более суток отбивали атаки гитлеровцев, пока не подошли наши войска.

Этот старик не сказал своего имени, но показал дом, где живет. Там его и нашли наши товарищи после боя. Он был убит вместе с женой бомбой, сброшенной фашистским пикирующим бомбардировщиком.

Первой в Опошню — конечную цель наступления — ворвалась 9-я рота 22-го полка. Завязался уличный бой. Враг упорно контратаковал. К наблюдательному пункту лейтенанта-минометчика Семена Иванова, окружая соседнее подразделение, прорвались четыре танка и автоматчики. Юный офицер Семен Иванов принимает решение, и далеко на батарее телефонист слушает и передает его последнюю команду: «Огонь — на меня!»

Совсем недавно, вступая в партию, Иванов писал в своем заявлении: «Высокое звание коммуниста оправдаю в бою». Он оправдал его.

На одной из улиц этого села фашистский пулемет, хорошо укрытый в каменном фундаменте сгоревшего дома, прижал фланкирующим огнем к земле стрелковое подразделение. Красноармеец-сапер Ишканян получил приказ взорвать огневую точку. «Будьте уверены, товарищ командир, — сказал он, уходя, — ваши стрелки пройдут по этой дороге без потерь». Минут через пятнадцать раздался взрыв, и пулемет замолчал. Храбрый сапер погиб, выполняя приказ.

8-я дивизия при содействии с флангов 5-й и 80-й дивизий 15 сентября полностью овладела Опошней (1880 дворов) и, продвигаясь дальше, отбила у врага 3000 местных жителей, согнанных гитлеровцами в лес юго-западнее Опошни для отправки в фашистскую Германию. У избавившихся от этой кабалы радости не было предела. Они просто не находили слов благодарности.

В боях за Опошню хорошо проявили себя солдаты прибывшего недавно пополнения. Среди них было много коммунистов и комсомольцев.

Из этого случая, конечно, нельзя делать далеко идущие выводы, вроде того, что солдат рождается в бою. Во всех иных случаях один такой «рожденный в бою» обходится слишком дорого, слишком большими потерями расплачивается за него вся масса новичков. И дело не только в том, чтобы заранее, еще в тылу, подготовить физически и психологически полноценного бойца. Суворовскую заповедь «Тяжело в учении — легко в бою» в век машинной техники нужно рассматривать гораздо шире. В наше время «тяжело в учении» не одному солдату. Чтобы ему было «легко в бою», народное хозяйство вынуждено расходовать немалые ресурсы.

Поздним вечером 16 сентября началась перегруппировка корпуса на правый фланг армии. В его состав, кроме 5-й и 7-й гвардейских, вошла и 166-я стрелковая дивизия из 27-й армии — та самая, что еще под Ахтыркой первой приняла на себя танковый удар фашистов.

Ровно в полночь, когда эти соединения были на марше, противник открыл сильнейший артиллерийский огонь по всей глубине нашего расположения. На командном пункте непрерывно звонили телефоны: «Что за стрельба?», «Что у вас там творится?» Мы усилили разведку и наблюдение, предполагая, что неприцельная стрельба — просто шумовая маскировка.

Вскоре разведка донесла, что танковые и механизированные части противника, свернувшись в колонны, отходят на юго-запад. Это было закономерным следствием обстановки, сложившейся на всем участке фронта. Мы еще загодя получили приказ подготовить подвижные отряды преследования. Они тотчас вступили в дело и в течение трех суток вели активное преследование, сбивая вражеские арьергарды.

21 сентября на наш командный пункт, только что развернутый в сожженной гитлеровцами деревне, приехали представитель Ставки маршал Г. К. Жуков и командующий армией генерал-лейтенант Г. И. Кулик.

Выслушав мой доклад о том, что противник приостановил отход и пытается задержаться на выгодном рубеже, маршал спросил:

— Твое решение?

— Целесообразнее сузить полосу наступления корпуса, — ответил я, — и прорывать фронт в направлении села Шишаки. Оборона там подготовлена наспех и не выдержит концентрированного удара.

— Сам побывал на местности, комкор?

— Побывал. Она выгодна для наступающих. Маршал утвердил мое решение и дал около двух суток на подготовку.

Нам удалось довольно легко прорвать оборону противника.

Вскоре правое крыло Воронежского фронта вышло к Днепру напротив города Канева. Повысился темп наступления и у нас, в центре. Корпус с ходу, на подручных средствах форсировал реки Псел и Хорол, освободил несколько десятков населенных пунктов.

8-я дивизия полковника Богданова отбила прославленный Гоголем хутор Диканьку и, выполняя приказ командующего армией, повернула свои боевые порядки на девяносто градусов — на Полтаву. Ее 25-й и 22-й полки подступили к городу и вместе с войсками 5-й гвардейской армии готовились к штурму.

Вернувшиеся из Полтавы разведчики сообщили, что команды фашистских факельщиков поджигают и взрывают дома, а саперы заполняют минные колодцы близ Северного вокзала. На аэродроме тракторы таскают огромные плуги, вспахивая летные дорожки. Делается это для того, чтобы помешать советской авиации использовать аэродром. Там же, по всему полю, разложены 500-килограммовые бомбы. Они соединены проводом и подготовлены к взрыву.

Ночное небо над Полтавой озаряли пожары — фашисты торопились уничтожить древний город.

23 сентября, перед рассветом, гигантская дуга советских войск, охватывавшая город с севера и востока, пришла в движение. Грянуло могучее «ура», и десятки батальонов 5-й гвардейской армии, а вместе с ними и батальоны нашей 8-й дивизии ринулись на штурм.

Подразделения «восьмерки» овладели станцией Полтава Северная и прорвались к аэродрому. Взорвать летное поле, издырявить его воронками фашисты не успели. Группа наших автоматчиков во главе с лейтенантом Н. С. Лукиным еще до начала наступления пробралась на аэродром, уничтожила охрану и саперов-подрывников, обезвредила минные колодцы и подготовленные к взрыву авиабомбы.

Полтава пылала огромным костром. Фашисты, готовясь к отступлению, начали ее систематически разрушать еще трое суток назад. Взлетали на воздух целые кварталы и улицы. Бандиты в эсесовской форме охотились за людьми, не щадя ни старого, ни малого. Они расстреляли и сожгли в домах живыми сотни полтавчан.

Гордость города, одно из его красивейших зданий — Исторический музей они превратили в руины, предварительно спалив хранилище с уникальными историческими документами.

Бойцам 8-й дивизии удалось захватить на месте преступления группу эсесовских садистов.

Между тем другие дивизии корпуса продолжали наступать к Днепру.

Кстати, об одном необычном случае. Он произошел в те дни в 1-м полку 5-й дивизии. На подступах к селу Решетиловка противник предпринял сильную контратаку. Танков у нас не было, гитлеровцы это знали. Наверное, они потому-то и опешили так, приостановили контратаку и начали поспешно отступать, когда в их боевые порядки, стреляя из пушки и пулемета, давя огневые точки, ворвался танк. За ним следовали наши пехотинцы. Бой был выигран, 1-й полк продвинулся за ночь на 17–20 километров.

Откуда же взялся этот танк?

Оказалось, его обнаружили на поле боя наши бойцы. Машина была совершенно исправной, с полными баками горючего и комплектом боеприпасов.

Заместитель командира 1-го полка майор С. Е. Сологуб был знаком с устройством танка, умел стрелять из него. Он тут же, на ходу, сформировал экипаж. За механика-водителя сел бывший тракторист и шофер, ординарец уполномоченного особого отдела по имени Николай.

Смелая атака импровизированного экипажа во многом решила исход боя.

Воины в эти дни продемонстрировали большую выносливость — за сутки им приходилось преодолевать с боями по 20–25 километров.

Надо было спешить, ибо фашисты задались целью сделать из Левобережной Украины «зону пустыни». Их специальные команды сжигали дотла города и села, угоняли жителей в Германию, а кого не успевали угнать, уничтожали. Так, в селе Лиман они вырезали всех жителей.

В другом селе нам рассказали, как оккупанты проводили политику «самостийности Украины». Нашлись сперва такие, кто им поверил и пошел за ними — стал полицаем или другой мелкой административной сошкой. Но скоро фашисты показали истинное свое лицо. Однажды самодеятельный сельский хор исполнил гимн националистов. Присутствовавшие на концерте гитлеровцы решили, что в «ортодоксальные» слова гимна певцы вложили свое, «красное» содержание. Весь состав оркестра был сослан на каторжные работы в Германию, а руководители его повешены.

Жители освобожденной территории, чем могли, помогали своей армии. Это мы чувствовали ежедневно и ежечасно. В селе Богачка инструктора политотдела корпуса капитана А. А. Флягина первым делом спросили: «Чем помочь Красной Армии?» «Печеным хлебом», — ответил он и объяснил, что из-за быстрого продвижения мы но успеваем выпекать хлеб. К утру женщины собрали тонну печеного хлеба, много сала, масла, молока. А в селе Галицком все население вышло на строительство сожженного фашистами моста через Суду и в короткий срок восстановило его.

Стремительно продвигаясь вперед, гоня отступающего врага, мы потеряли необходимую осторожность и были за это наказаны. Вражеские диверсанты подкрались к командному пункту 16-го полка и очередью из автомата убили часового. Трех диверсантов схватили, остальным удалось скрыться.

Через несколько дней случилось происшествие уже на командном пункте корпуса. Расположившись в добротном амбаре, мы ужинали, когда услышали какую-то беготню, окрик, выстрел. И тут же в амбар влетели два гитлеровских унтер-офицера с автоматами. Майор В. В. Тригубенко первым из нас выхватил пистолет. Унтеры кинулись в угол амбара и, подняв вверх руки, принялись что-то лопотать.

Выяснилось, что их оставили здесь с диверсионными целями — убивать советских командиров. Весь день они прятались на огородах, под палящим солнцем, а вечером выползли к хатам в поисках воды.

Случай этот не единичный. Террор, убийства советских командиров и политработников из-за угла гитлеровцы пытались ввести в систему. Причем инициаторами грязных дел были не только профессиональные разведчики.

Пойманный осенью 1942 года под Сталинградом, близ нашего переднего края, террорист рассказал, что задание убить командира, комиссара и начальника штаба 214-й стрелковой дивизии он получил от генерал-лейтенанта фон Габлинца — командира противостоящей нам 384-й немецкой пехотной дивизии.

В своих мемуарах бывшие гитлеровские генералы любят порассуждать о «правильном», «рыцарском» стило ведения войны. Читая эти рассуждения, я всегда вспоминаю фон Габлинца. Наверное, в кругу друзей он считался рыцарем не из последних.

Чем ближе подходили мы к Днепру, тем яростнее сопротивлялся враг. В последних числах сентября сильной контратакой ему удалось потеснить передовые подразделения 29-го полка. Противотанковая батарея осталась без пехотного прикрытия. Ее окружило около сотни автоматчиков, и гвардейцы вступили в ближний бой, в ход пошли уже ручные гранаты. Подоспевшие наши стрелки отогнали врага.

Мне не приходилось раньше бывать на Днепре, и когда его голубая лента выплыла на западный обрез очередной топографической карты, мы с полковником Филиновым не утерпели. Свернув на первую попавшуюся полевую дорогу, машина помчалась к леску, за которым мы надеялись увидеть «седой Днипро». Войск наших здесь еще не было. Только близ самого берега встретили разведчиков они вели пленных.

Пробираясь между деревьями, мы спустились к реке. На той стороне было много немцев. Иные из них расположились, как на пляже, — загорали, купались. Видимо, они надежно чувствовали себя за могучей водной преградой.

Прямо-таки досада взяла, что нет под рукой ничего, кроме автомата, не достанешь! Выше нас, скрытый кустарником, кто-то шумно понукал лошадей. Это проезжало мимо полковое орудие на конной тяге. Значит, есть выход! Расчет быстренько развернул пушку и открыл беглый огонь. На том берегу поднялась паника. Хватая брюки и куртки, фашисты кинулись кто куда.

Вечером на наш командный пункт позвонили из штаба армии.

— Чем порадуешь, Николай Иванович? — услышал я очень знакомый голос.

— Зыгин? Алексей Иванович? Какими судьбами?

— Назначен командующим армией вместо генерала Кулика, — ответил он.

Я доложил новому командующему, что 5-я и 7-я дивизии пока только частью сил выходят к Днепру, а 8-я идет во втором эшелоне.

С Алексеем Ивановичем Зыгиным мы были старые знакомые — еще до войны командовали дивизиями в Уральском военном округе, потом вместе воевали на Западном фронте, вместе выходили из окружения под Невелём и Великими Луками. Это был опытный, знающий командир, и я искренне порадовался, что он жив-здоров. Значит, снова вместе будем бить врага. Однако случайности войны повернули все иначе.

Когда на следующий день, побывав у нас в корпусе, генерал Зыгин уезжал, я попросил его не сворачивать с большака. Эта дорога проверена саперами, по ней уже прошли танки и артиллерия. А проселки пока небезопасны.

— Еду в штаб, в Бирки, и никуда больше, — ответил он.

Часа через два позвонил начальник штаба армии, с нескрываемым беспокойством спросил:

— Куда пропал командарм?

— Поехал к себе на КП.

— Он еще не приехал…

Алексей Иванович Зыгин погиб. Как выяснилось, он все-таки свернул с большака на полевую дорогу — намеревался осмотреть высотку, близ села Кирьяковка, намеченную под наблюдательный пункт. Машина подорвалась на двухъярусной мине с очень сильным зарядом.

Похоронили командарма в Полтаве. Недавно я посетил эти места. Был на могиле и у памятника. У села Кирьяковка, на месте гибели, поставлен красивый обелиск. В память о нашем командарме правление Кирьяковского колхоза учредило для лучших тружеников ежегодную денежную премию имени генерала Зыгина.

После гибели Зыгина командующим 4-й гвардейской армией был назначен генерал-лейтенант И. В. Галанин, хладнокровный, очень смелый человек — не только лично, но и в решении оперативных вопросов.

Наши дивизии продолжали продвигаться, но полностью вышли на днепровские берега только к вечеру 29 сентября. Причина задержки отсутствие горючего. Из-за этого артиллерия, автотранспорт и тылы значительно отстали от стрелковых частей. Разрыв достигал ста и более километров. Пришлось срочно мобилизовать местный транспорт и перебрасывать грузы первой необходимости на подводах.

Здесь, на Полтавщине, я неожиданно встретил своего старшего сына. Обрадовала ли меня эта встреча? Даже сейчас, через двадцать с лишним лет, мне трудно ответить коротким «да» или «нет». Попробую объяснить, почему.

Уезжая из Уфы на фронт, я оставил Владилена еще совсем мальчишкой — он перешел в восьмой класс. Потом жена писала, что он поступил учеником на моторосборочный завод. И вот сижу я ранним сентябрьским утром на наблюдательном пункте, посматриваю на часы. Туман уже рассеялся, воздух чист и прозрачен, вот-вот грянет первый залп артподготовки.

Глянул нечаянно назад — что такое? По скату высоты, к наблюдательному пункту идет мой старший сын. В военной форме, в курсантских погонах.

Обнялись, расцеловались.

— Мальчик мой, — говорю, — времени сейчас в обрез. Как у нас дома и как ты сюда попал?

— Дома, — отвечает, — все в порядке. А меня в армию взяли с моторного завода. Четыре месяца побыл в пехотном училище, доучиться не смог. Нас всех отправили на Курскую дугу. Ну, а потом, узнав, что твой корпус поблизости, попросился сюда.

Вот, оказывается, как все просто.

Началась артиллерийская подготовка, бой развивался, и я уже был занят им целиком.

Но вечером проблема «отцов и детей» на войне встала передо мной во весь рост. Знаю, не мне первому, не мне последнему доводилось ее решать. Генерал Раевский на Бородинском поле, когда французы отразили картечным огнем русскую атаку, вышел вперед, взял за руки своих сыновей и, обернувшись к солдатам, крикнул:

— Мы пойдем впереди вас, не отставайте, орлы!

Младший его сын, семнадцатилетний, погиб в этой атаке, но французы были опрокинуты.

Генерал Раевский был из того железа, какое природа очень скупо отпускает на поделку людей. И не одному мне, видимо, не хватило этого железа.

«Куда же тебя определить?» — мучительно раздумывал я в тот вечер, глядя, как споро и весело уплетает фронтовой ужин мой отощавший на тыловых харчах сын.

С одной стороны, куда Владилена ни пошли, если он останется в корпусе, значит, он все-таки «при папаше». С другой стороны, вижу, как наяву, жену, слышу извечный материнский упрек: «Не мог уберечь…» Короче говоря, мой сын остался в корпусе. Окончил курсы младших лейтенантов, командовал стрелковым взводом в 5-й дивизии, был ранен в Молдавии, из госпиталя снова вернулся в строй.

«И так было до конца войны» — именно этой фразой хотелось бы мне закончить рассказ о сыне. Но так не было!

В подобных случаях всегда находятся доброхоты, готовые день и ночь убеждать в том, в чем убеждать приятно и безопасно, — чтобы начальство позаботилось о себе. И я позволил себя убедить, что в роли моего адъютанта Владилен будет так же нужен и полезен, как в строю. Ведь не вечно же капитану Никитину состоять в этой должности! Храбрый, энергичный офицер, он тоже должен иметь перспективу. Тем более что появилась вакансия в оперативном отделе.

Одним словом, дорогой читатель, коли захочешь убедить себя в своей правоте, резоны находятся удивительно быстро.

Только прошу поверить: сына, когда он стал моим адъютантом, я не щадил. Не раз посылал в самое пекло. И все же постоянно чувствовал какую-то неловкость. Нет, война — не место для проявления родственных чувств. В этом я убедился.

К Днепру

Форсирование Днепра — одна из самых заметных вех в истории Великой Отечественной войны. Не буду останавливаться на военно-политическом аспекте этого события — он освещен в литературе достаточно полно. Замечу только, что одновременный выход наших армий к Днепру на более чем тысячекилометровом фронте, захват двух десятков плацдармов, произведенный с ходу, без специальных переправочных средств, после долгого, утомительного наступления, — это крупное достижение советского военного искусства. И возможным его сделал небывалый подъем духа в войсках. Клич «За Днепр!», казалось, наэлектризовал воздух. Он делал чудеса с людьми. Даже самые осторожные из них спешили шагнуть вперед, когда командир вызывал добровольцев.

Днепр был для нас не просто водным рубежом, с которого когда-то ушли и к которому теперь возвращались. Нет! Каждый фронтовик — и тот, кто отступал еще в сорок первом, и тот, кто только-только начинал боевую жизнь, повторял, как клятву, простые слова:

Ой, Днипро, Днипро,

Ты течешь вдали,

И волна твоя

Как слеза…

И сейчас, вернувшись к великой реке, мы будто заново увидели с днепровских круч старую границу и Карпаты, и даль заграничного похода, и те дороги, которыми пройдем к окончательной победе над фашизмом.

Впрочем, нашу радость по поводу выхода на Днепр омрачил один неприятный инцидент. Командир одного из полков доложил, что его передовой батальон уже на берегу реки. В оперативном же отделе корпуса были другие сведения. Поехали на место, проверили. Никого там нет, а батальон преспокойно завтракает километрах в пяти от Днепра.

К сожалению, бывало на войне и такое. Важен не этот случай сам по себе, ибо неправдивое донесение не привело к тяжелым последствиям. А в другой обстановке могло бы! Болезненное самолюбие, желание всегда и везде быть первым и, как результат, приукрашивание фактического положения дел вот движущие силы подобных происшествий. Они — особенно, если повторяются признак воинской невоспитанности. Значит, еще в училище молодому человеку не внушали строго: «Твой доклад, твое боевое донесение должны быть правдивыми. Правда — во-первых, во-вторых и в-третьих — какой бы горькой она ни была». Это должно входить в плоть и кровь.

Когда мы вернулись на командный пункт, полковник Забелин сообщил, что здесь уже побывали днепровские партизаны. К сожалению, ни он, ни я не записали тогда фамилию их командира. А стоило бы помянуть добрым словом этого коренастого мужчину, с автоматом, в полупальто и шапке-ушанке. Его отряд, готовясь встретить советские войска, вел тщательную разведку сил и средств немецкой обороны на том берегу. Эти ценные сведения сразу же были переданы нам, хотя воспользоваться имя нам не удалось.

Рекогносцировочные группы, тщательно обследовав участок Чапаевка, Еремеевка, куда вышел корпус, подтвердили, что для форсирования он не выгоден. За рекой, в глубину расположения противника километров на 20–25, простиралась низменность, пересеченная многочисленными речками и ручьями, местами заболоченная, покрытая густым кустарником. Крутых изгибов, которые всегда в пользу наступающих, Днепр здесь не имел.

Командующий армией принял во внимание эти соображения. Наш корпус был переброшен на другой участок, ближе к Кременчугу. Здесь мы начали разведывать скрытые пути выдвижения к реке, уточняли маршруты полков и батальонов, в протоках бойцы связывали плоты и плотики, тренировались в погрузке на них и в управлении ими. Корпус готовился к переправе…

Переправа, переправа,

Берег правый, как стена…

Этой ночи след кровавый

В море вынесла волна….

Об этих днях и ночах, о павших однополчанах вспоминали мы, ветераны 20-го гвардейского корпуса, когда осенью 1965 года небольшой катерок мчал нас вверх по Днепру. Он причаливал к бело-голубым пристаням, построенным на местах былых переправ, мы взбирались на крутые глинистые берега и, пытая память, искали следы двадцатилетней давности.

Тогда Днепр здесь был извилист — старое русло и новое русло, низкие песчаные острова, сотни широких и узких проток, заросли камыша. А теперь все это ушло глубоко под воду, под волны искусственного водохранилища Кременчугского моря.

Мы идем по травянистому склону и любуемся этим морем, панорамой дальнего берега, белокаменной плотиной Кременчугской гидроэлектростанции. И вдруг вся наша группа сразу останавливается. На пути — окоп! Расползшийся, осевший, с заросшими травой брустверами, он покажется вам, если вы не фронтовик, просто канавой.

— Вон и площадка для «станкача», — негромко роняет кто-то из товарищей.

Мы смотрим туда, куда он показывает, молчим, мнем фуражки, переглядываемся. Да, тогда шла война, и нам приходилось круто…

К началу октября, когда 4-я гвардейская армия приступила к форсированию Днепра, наши дивизии — 5-я, 7-я и 8-я — насчитывали примерно по 4500 бойцов каждая. Но ни в ходе переправы, ни в тяжелых двухмесячных боях на заднепровских плацдармах корпус не получил полноценного, хорошо обученного пополнения. Как, впрочем, и вся армия. Думаю, в этом одна из причин того, что не удалось создать здесь плацдарм оперативного значения.

В масштабе армии наш корпус выполнял вспомогательную задачу обеспечивал правый фланг 21-го корпуса, который наносил главный удар. В ночь на 6 октября головные отряды 5-й и 8-й дивизий начали переправу через Днепр.

Противник обнаружил десант 25-го полка, но был подавлен артиллерийско-минометным огнем. К утру этот полк был уже целиком на острове, что близ западного берега реки.

Один батальон 22-го гвардейского воздушнодесантного полка переправился в районе отметки 67.1, но не успел закрепиться и был выбит противником.

На следующий день гвардейцы вновь предприняли активные действия, и к 15.00 22-й полк достиг района отметки 67.1, 25-й — острова Подкобылок, к северо-востоку от Вороновки, 27-й полк — озера Крещатое, в том же направлении.

Связист роты связи 22-го полка рядовой Соколов вызвался доставить на правый берег радиостанцию. В пути лодку пробило, и она стала тонуть. Тогда раненый Соколов, схватив радиостанцию, бросился вплавь. Тут его ранило еще раз. Но боец все же доставил рацию. Передав ее товарищам, он потерял сознание.

На один из островов высадился также передовой отряд 21-го корпуса под командой капитана Н. Н. Зарянова. Лихой атакой гвардейцы выбили врага из первой траншеи. А потом — огненный шквал и контратака, и вновь шквал огня. Ночью гитлеровцы решили «надавить на психику». Они шли вперед сомкнутым строем и что-то громко пели. И… полегли перед окопами заряновцев так же, как и их предшественники, днем.

Захваченные острова были хорошим трамплином для прыжка за Днепр. Частям 21-го корпуса удалось создать небольшой плацдарм и на том берегу. Это был тактический успех, который, как я уже говорил, не перерос, однако, в оперативный.

Фашистское командование выдвинуло из глубины значительные силы. Стремясь сбросить советские полки в реку, 11-я танковая и 320-я пехотная дивизии перешли в контрнаступление. Вскоре на этом рубеже появилась и 389-я пехотная дивизия, переброшенная из Франции.

Весь октябрь на днепровских рубежах шли схватки за плацдармы. Ни та, ни другая сторона не добились решительных успехов. Командующий фронтом взял из нашего корпуса и перебросил на главный участок 7-ю и 8-ю дивизии. Осталась у нас одна 5-я, которая вела бои местного значения.

Впрочем, замечу: хотя этот термин и определяет довольно точно масштаб боя, но никак не рисует его напряженность.

…Наш катерок заворачивает ближе к левому берегу Кременчугского моря, и генерал-майор И. Г. Попов, обращаясь к нам, говорит:

— По-моему, это место здесь… Мы проходим над островом Яцковым.

— Его называли «островом смерти», — добавляет Николай Чернорук.

Они стоят рядом, плечом к плечу — бывший командир 1-го полка 5-й дивизии Илларион Григорьевич Попов и воспитанник полка, тогда 14-летний доброволец Николай Павлович Чернорук. Ветераны вспоминают октябрь сорок третьего. Вот он, трижды перекопанный снарядами и минами, перепоясанный траншеями, остров Яцков. И с той и с другой стороны Днепра по нему била тяжелая артиллерия, с той и с другой стороны налетали, пикируя, бомбардировщики. Ежедневно — атаки и контратаки, ежедневно хрусткий белый песок острова мяли гусеницы танков, топтали тысячи солдатских сапог.

Две долгих недели, пытаясь столкнуть друг друга в Днепр, дрались здесь наши и фашистские батальоны. Но до 17 октября были еще, как говорят, цветочки.

Это пасмурное утро я тоже отлично помню. Часов в десять до командного пункта корпуса донесся грохот сильнейшей канонады.

Звоню в 5-ю дивизию:

— Что происходит на острове?

— Очередная атака врага, — отвечает генерал-майор Калинин. Сосредоточенным огнем ему удалось разбить переправу. Батальоны отрезаны от дивизии.

После артподготовки вражеская пехота — восемь танков впереди атаковала нашу оборону и была отбита. Затем одна за другой еще три атаки. Срезанные огнем, они тоже заглохли. Поддерживая батальоны, из-за реки била наша артиллерия.

Уже в сумерках противник попытал счастья в пятый раз. Ему удалось вплотную приблизиться к переднему краю. Однако контратака гвардейцев, завершившаяся рукопашной, восстановила положение.

В этом бою родилось много новых героев, и первым среди них хочется назвать Николая Рубцова. Гвардии рядового. Родом из Смоленска. Девятнадцати лет. 17 октября он дважды вплавь преодолел Днепр. Первый раз — с донесением, когда прервалась проводная и радиосвязь с островом, а второй спасая жизнь офицера.

В последней в этот день контратаке на парторга батальона Валерия Рыбакуля бросились из-за подбитого танка трое вражеских солдат. Оказавшийся поблизости Рубцов двоих убил, третьего застрелил из пистолета сам Рыбакуль. Однако тут же был тяжело ранен. Рубцов вынес его из боя, уложил в лодку-долбленку и, толкая ее перед собой, переплыл Днепр. Уже в воде он был контужен, оглох, но товарища не оставил.

Героем показал себя и санинструктор, кандидат в члены партии Соболев. В одиночку он пробрался в окопы гитлеровцев, закидал их гранатами и добыл боеприпасы для батальона.

Отлично руководили боем комбаты В. Г. Мыльников и П. И. Грязнов. Благодаря их твердости и хладнокровию гвардейцы, неоднократно лишаясь поддержки артиллерии (рвалась связь с левым берегом), экономя патроны, выстояли в этот трудный день.

Наутро все поле перед траншеей оказалось заваленным трупами гитлеровцев. Тут же чадили два сожженных танка.

Вот так закончился тот бой «местного значения»…

Не могу не привести здесь один из многочисленных примеров солдатской смекалки. Как-то я обратил внимание на сильные взрывы, доносившиеся с того, «чужого» берега. Огня наша артиллерия не вела. Что же это?

«Виновниками» были саперы. Оказывается, они придумали, как использовать трофейные реактивные мины. Соответствующих установок для их запуска не нашли, поэтому выкапывали на скате бугра нечто вроде желоба с углом возвышения в сторону противника, укладывали в него мину и подавали к ней ток от обычного автомобильного аккумулятора. Вышибной заряд взрывался, мина летела на ту сторону. Стрельба, конечно, неприцельная, но саперы методичным огнем — более трех тысяч выстрелов сделали — порядком понервировали гитлеровцев. Так наловчились, что стреляли «побатарейно», залпами.

Во второй декаде октября 2-й Украинский фронт нанес сильный удар с плацдарма, что юго-западнее Кременчуга. В то же время севернее Киева перешел в наступление и 1-й Украинский фронт. Это не были еще клещи, но при благоприятных обстоятельствах могли ими стать и «откусить» вражескую группировку, оборонявшуюся на Днепре.

Началась перегруппировка и в 4-й гвардейской армии. Командующий решил вновь попытаться овладеть Ново-Георгиевском с уже существующего плацдарма в районе Липово, Калаборок. Сюда и был переправлен наш корпус.

К вечеру 22 октября 5-я и 7-я дивизии заняли исходные позиции для наступления. Чтобы дезориентировать противника, привлечь его внимание к месту нашего недавнего расположения, корпусный инженер разработал комплекс ложной маскировки.

Всю ночь по дорогам, мелькая светом фар, двигались автомашины. Изготовленные из дерева батареи имитировали взрывпакетами ведение огня. Широко работала сеть радиостанций, передавая специально на этот случай составленные распоряжения и приказы. Напротив острова Яцкова обозначалось строительство большого моста.

Судя по тому, как усилился огонь противника в этих районах, ложная маскировка, хотя бы частично, удалась.

Утром 25 октября наша артиллерия провела сорокаминутную подготовку. В ней участвовали огневые средства дивизий и выделенные нам командармом два минометных дивизиона.

Новый начальник артиллерии корпуса полковник И. А. Корецкий нет-нет, да и бросит взгляд на меня, а я на него: жидковатый, дескать, огонек. Для Корецкого, грамотного, горячего в работе артиллериста, такой вот огонек нож в сердце. Но делать нечего — чем богаты…

С наблюдательного пункта хорошо видно, как пехотинцы, используя артподготовку, бросками выдвигаются на рубеж атаки. Им помогают маскироваться «барханы». Так по аналогии с монгольской пустыней называет песчаные бугры наш командующий армией.

Гвардейцы сумели приблизиться на 100–150 метров к вражескому переднему краю, когда взвились цветные ракеты — сигнал одновременно и для переноса огня в глубину обороны, и для атаки. Через считанные минуты командиры дивизий, артиллеристы, наблюдатели уже докладывали, что наши ворвались в первую траншею и успешно продвигаются дальше.

Село Калаборок за месяц предыдущих боев буквально обратилось в головешки — только кое-где торчат почерневшие кирпичные печи. Сейчас к селу подходил с востока 21-й полк, а с севера — другие наши полки. На окраине Калаборка они были остановлены сильным, организованным огнем и контратаками. Противнику удалось даже вновь овладеть кладбищем близ села Ново-Линово. Кто-то из штабных офицеров по этому поводу пошутил, что, дескать, пусть их сидят на кладбище — самое подходящее фашисту место.

В бою бывают моменты, когда прорвавшиеся в глубину обороны противника войска расходуют на прорыв слишком много сил. Чтобы развить успех, нужны резервы, нужна мощная огневая поддержка. А резервов-то у нас и не было, средств огневого усиления — тоже.

Против нас действовали части двух пехотных дивизий, опиравшихся на развитую, заранее подготовленную систему оборонительных сооружений. В таких условиях отдавать приказ войскам: «Вперед — во что бы то ни стало» бессмысленно. Кроме тяжелых потерь, это ничего не даст.

Наступление корпуса пришлось приостановить. Из 5-й дивизии сообщили печальную весть — в бою погиб замечательный офицер, командир 16-го гвардейского стрелкового полка Федор Михайлович Орехов. Полтора месяца назад, в первом своем бою, он блестяще осуществил обходный маневр на ахтырском рубеже. Не раз его ставили в пример и на полях Полтавщины.

Из дивизий и полков продолжали поступать доклады, когда мимо командного пункта прошли два солдата — наш и немецкий. На них нельзя было не обратить внимания. Сперва мне показалось, что наш ведет врага, держа его за губу! Подходят ближе. Гляжу — глаза у немца вытаращенные, а зубами он накрепко зажал пальцы левой руки нашего солдата. Тот тянет фашиста как бы на привязи, в другой руке у него — малая саперная лопатка.

В чем же дело? В рукопашной схватке на гвардейца навалились сразу двое. Одного он прикончил, рубанув лопаткой, а другого попытался схватить за горло, но попал ему в рот тремя пальцами. Немец так испугался, что зажал пальцы мертвой хваткой — наверное, нервный шок. Вот теперь и шли они в медсанбат, где, как сказал удалец, «фрицу разожмут пасть».

Высокие песчаные бугры перед Калаборком, которые мы захватили и на которых закрепились, господствовали над всей окружающей местностью. Отсюда открывался прекрасный обзор в глубину обороны противника вплоть до самого Ново-Георгиевска. Наша оборона на плацдарме могла считаться устойчивой до тех пор, пока эти бугры в наших руках. Поэтому здесь в течение месяца сосредоточивали свои боевые усилия обе воюющие стороны.

Как-то, уже в ноябре, фашисты после сильной артподготовки атаковали передний край 1-го полка 5-й дивизии и потеснили один из батальонов. Бой приблизился к наблюдательному пункту полка. Если бы противнику удалось овладеть буграми, он мог бы ударить отсюда прямо в тыл 69-й дивизии, оборонявшей другую сторону плацдарма.

Командир 1-го полка подполковник Попов быстро организовал оборону района наблюдательного пункта. Офицеры штаба, полтора десятка связистов, саперы и разведчики заняли согласно боевому расчету оборону на буграх. Сюда же отошла рота второго батальона.

Действиями этих сил Попову удалось локализовать продвижение противника в глубь плацдарма. Однако фашисты продолжали удерживать клин, опасно разделивший оборону 5-й дивизии.

Чтобы восстановить положение, командир полка бросил в контратаку свой резерв и подразделения из второго эшелона. Поддержанная артиллерией, контратака завершилась удачно. Положение было восстановлено, до трехсот солдат противника и четыре тяжелых самоходных орудия «фердинанд» остались на поле боя.

В конце октября тактическая инициатива на нашем участке перешла к противнику. У нас снова взяли 7-ю дивизию — перебросили на главное направление, под Черкассы. 5-я дивизия, подкрепленная отрядом полковника Ф. Е. Иванова (отряд состоял из недавно призванных жителей освобожденной территории), вынуждена была обороняться на очень широком фронте.

Но с этого, как оказалось, только начинались наши трудности. Вскоре командование вывело из состава корпуса и последнюю дивизию. Мы срочно собрали служебное совещание. Сообщение начальника штаба Забелина вызвало недоумение — с кем же воевать? Особенно же недоумевали, когда он добавил, что оборону будем держать в прежних границах.

Забелин постарался тут же рассеять общее недоумение, и доводы его были, по-моему, довольно вескими.

Во-первых, сосредоточение максимальных сил на главном направлении краеугольный камень военного искусства. Это всегда связано с ослаблением второстепенных участков, таких, например, как наш, и, следовательно, связано с риском. Но ведь кто не рискует, тот редко добивается успеха.

Во-вторых, бойцы отряда полковника Иванова, хотя их не успели даже обмундировать, неплохо зарекомендовали себя в бою. Они горят желанием отомстить врагу за обиды родной земли. Это о них писала, обращаясь к комсоргу полка, комсорг батальона Зинаида Цепейникова: «Это — герои, товарищ Бойко. Был случай, когда они, группой, оказались в окружении. Решили меж собой: „Умрем или прорвемся к своим“. И прорвались».

И в-третьих, заключил свое выступление Забелин, все мы, работники штаба, пойдем в роты и батальоны этого отряда и там выполним свой воинский долг.

Я тоже выступил на совещании и постарался говорить бодро. Однако на душе у меня, что называется, кошки скребли. Шутка ли сказать — полоса обороны корпусная, а держи ее отрядом в полторы тысячи вчерашних штатских людей.

Так продолжалось весь ноябрь. К счастью, все обошлось благополучно. Потом пришел приказ, и мы облегченно вздохнули: родные наши дивизии возвращались в корпус, которому надлежало перебраться на крюковский плацдарм.

Серая хмурь поздней осени висела над Днепром. Вечерело. То здесь, то там над гладью вод вздымались толстые фонтаны разрывов. Огневой бой стихал.

Полковник Забелин, когда я вернулся из очередной поездки в части, подробно прокомментировал новый приказ командующего армией, рассказал о предварительных распоряжениях, отданных в мое отсутствие.

Наш корпус прекращает наступательные действия на ново-липовском плацдарме. Занимаемые позиции передаем 69-й дивизии. Затем сосредоточиваемся на новом плацдарме — крюковском, для перехода в наступление с табурищевского рубежа на Ново-Георгиевск.

Все пункты, которые он показывал на карте, лесные массивы и полевые дороги, высоты и высотки, вставали передо мной, как в кино. За два месяца непрерывных боев и переброски с плацдарма на плацдарм эти места так прочно застряли в памяти, что и сегодня, много лет спустя, я прошел бы по ним с закрытыми глазами.

В штабе царило оживление, как всегда, когда после долгих и бесплодных боев вдруг появляется перспектива действовать активно. Все ходили радостные, поздравляли друг друга. Вроде бы камень упал с сердца. Переживания, вызванные «днепровским сидением», отодвинулись куда-то далеко-далеко. А пережить пришлось немало. Ведь прошло почти два месяца с тех пор, как корпус вышел на Днепр. И все это время мы фактически топтались на небольших плацдармах. Никакие объективные обстоятельства (а они были!) не улучшали нашего самочувствия. Очень скверно бывает на душе военного человека, когда он находится в стороне от больших дел и узнает о них только из сводок военных действий. Но теперь-то уж мы, кажется, по-настоящему включимся в боевые усилия фронта…

Уже за полдень 27 ноября к нам приехал командующий армией генерал Галанин. Иван Васильевич был в хорошем настроении. Он посвятил меня в детали предстоящей переправы на крюковский плацдарм и последующего наступления.

Мы должны были совершить переход к Кременчугу. К северу от него армейские инженеры наведут переправы. В состав корпуса, кроме 5-й, вошли 138-я и 66-я гвардейская стрелковые дивизии.

Разговор с командующим армией занял не более часа. Задача была ясна, местность известна, и после его отъезда я решил побывать на переправах.

Никаких признаков инженерных работ здесь не было видно. Однако несколько южнее лежал на воде готовый понтонный мост — переправа фронтового значения. Руководил здесь деятельный, распорядительный офицер — начальник инженерного управления фронта полковник А. Д. Цирлин.

— Может ли корпус рассчитывать на вашу переправу в случае нужды? спросил я.

— Переправа подготовлена только для частей фронтового подчинения…

— Ну, а когда она будет свободной?

— Можно, — неожиданно легко согласился он. — Пропустим ваш автотранспорт, танки, артиллерию на мехтяге. Только одно условие: немедленно освободить переправу, как только потребуется.

Я, конечно, заверил его в этом.

Ночью дивизии передали свои оборонительные полосы и сосредоточились в районе, указанном командующим армией. Но произошло то, чего мы опасались: армейские переправы не были подготовлены к сроку. Мосты не навели, паромы не работали, так как рвались канаты. Тут-то и пришлось воспользоваться уступчивостью полковника Цирлина.

Однако этот единственный мост не решил дела. Тем более что время от времени мы должны были его освобождать для подходивших частей фронтового подчинения. Получился затор.

Командующий армией, узнав, что наводка переправ сорвана, приехал на плацдарм.

— Сможет корпус в срок начать наступление?

— Без артиллерии не сможет, товарищ генерал. Приняли все меры, чтобы переправить ее сюда.

— Когда же начнете наступать?

Всем нам хотелось уложиться в указанное время, и я ответил:

— В пятнадцать ноль-ноль.

— Согласен. Действуйте.

Действовать мы начали, но успеха не добились. Из-за трудностей переправы наступление не было достаточно подготовленным. Генерал Галанин объявил мне взыскание — выговор. И поделом! Ведь имел я возможность подумать, прежде чем ответить ему.

Так я рассуждаю сейчас. А тогда выговор казался мне совершенно несправедливым.

В ту же ночь боевая инициатива, проявленная нашими воинами, неожиданно переменила все дело. После дневной неудачи разведгруппам удалось нащупать слабое звено в обороне противника. Командир 5-й дивизии полковник Ф. М. Забело, назначенный вместо заболевшего генерал-майора Калинина, тотчас приказал наступать. Его полки быстро продвинулись. Использовали благоприятную обстановку и 138-я и 66-я дивизии. В результате корпус к утру был уже в двух-трех километрах от Новогеоргиевска.

Сильное сопротивление встретила 5-я дивизия на подходе к селу Ревовка. Бои были очень напряженные. Полковник Ф. М. Забело и начштаба полковник И. Н. Кожушко вышли в боевые порядки полков. Ревовку взяли, но и тот и другой были ранены.

Победителей, как говорится, не судят. И все же нельзя пройти мимо того факта, что Забело и Кожушко ушли с командного пункта без разрешения старшего начальника. Мне казалось, их личное участие в атаке не вызывалось необходимостью. Так это или не так, но дивизия потеряла сразу двух очень нужных ей офицеров.

Оценив создавшуюся обстановку, я приказал штурмовать Ново-Георгиевск, нанося главный удар правофланговыми дивизиями — 5-й и 138-й, усиленными истребительным противотанковым полком. Одновременно слева, на широком фронте, должна наступать 66-я дивизия.

Генерал Галанин известил нас, что части 21-го корпуса окажут содействие наступлением с севера. Это было весьма кстати, так как наши дивизии были значительно ослаблены предыдущими боями и насчитывали лишь по три — пять тысяч бойцов, то есть от трети до половины нормального состава.

Оказывается, мы правильно решили, что Ново-Георгиевск хорошо обеспечивался вражеским огнем с господствующих высот, находившихся к западу и северо-западу от города. Так что заранее подготовленное артиллерийское воздействие на эти высоты очень помогло нам.

Наш план удался. Уже к 7.00 2 декабря оборона противника была взломана, передовые батальоны ворвались в Ново-Георгиевск. За ними полки 5-й дивизии начали штурм города с трех сторон: 11-й полк — с северо-востока, 16-й полк — с востока, а 1-й полк штурмовал город с юго-востока. На окраинных улицах наших бойцов встретил очень сильный, хорошо организованный артиллерийско-минометный и пулеметный огонь. Затем последовали контратаки сразу с двух направлений. Некоторые подразделения полка остановились и даже стали пятиться назад.

Командир 1-го полка Попов ввел в бой батальон из второго эшелона, а также свой резерв — роту автоматчиков и роту ПТР. Эти силы создали перелом на участке, и вскоре гвардейцы уже вышли к центру Ново-Георгиевска. Здесь Илларион Григорьевич Попов, лично возглавивший атаку, был тяжело ранен в грудь осколком снаряда и эвакуирован в тыл.

Части 138-й дивизии двинулись в обход западной части города. А сосед наш — 21-й корпус нависал над городом с севера, ведя бои за Польский-Крылов. В результате хорошего взаимодействия к 11 часам город был полностью очищен от противника. Наш корпус, наступавший от Крюкова, встретился с 21-м корпусом, наступавшим через Ново-Липово, Калаборок. Только речушка разделяла наши смежные фланги. Таким образом, этот важный опорный пункт в системе обороны противника, за который армия вела двухмесячные бои, наконец-то пал. Мы, выражаясь военным языком, соединили отдельные плацдармы — ново-липовский и крюковский — в общий плацдарм.

В связи с последним этапом борьбы за Ново-Георгиевск не могу не вспомнить один факт. За время армейской службы мне не раз приходилось слышать, дескать, «первое впечатление — самое верное». Однако почти всегда, если это было сказано в беседе, в группе, находились люди, тут же приводившие примеры насчет первого впечатления, которое — увы! оказывалось обманчивым. Надо полагать, что обе стороны правы, ибо род человеческий достаточно богат разнообразием характеров и темпераментов.

Когда перед атакой Ново-Георгиевска я ставил боевою задачу командиру 66-й стрелковой дивизии, ей-же-ей, во мне зародилось серьезное беспокойство — выполнит ли он ее? Уж больно спокойно, вернее, равнодушно говорил о состоянии своего соединения генерал-майор С. Ф. Фролов.

Низкого роста, коренастый, с крупной головой на короткой шее, он, глядя на дымящуюся в его пальцах папиросу, сообщил, что в стрелковых полках осталось по 300–400 бойцов. По существу, истощенная дивизия. Однако Фролов называл эти цифры без всяких комментариев, без естественной в таких случаях тревоги — как посторонний.

Так же хладнокровно выслушал он приказ, согласно которому дивизия получала очень широкий фронт наступления. (За счет этого нам удалось создать достаточную плотность сил и средств на других ударных участках.)

И все-таки, вопреки всяким моим ожиданиям, Фролов отлично выполнил боевую задачу. Вот вам и первое впечатление!

Хорошо провела бой и 138-я дивизия во главе с полковником В. И. Рутько, но случай беспечности в ее артиллерийском полку снижал эту оценку. В ночь после взятия Ново-Георгиевска артиллеристы двигались в направлении Бабиновки. Дорога была скверная, машины перегружены боеприпасами, и командир одного из дивизионов приказал хозяйственному взводу во главе с младшим лейтенантом Заведницким следовать по маршруту пешком.

Вскоре маршрут был изменен. Взводу об этом не сообщили, и он шел дальше до утра. Стоял сильный туман, когда гвардейцы натолкнулись на траншею. Услыхав чужой говор, Заведницкий понял, что попал в расположение противника, и скомандовал: «В ружье!» Оказалось, что только семеро бойцов имели оружие. Остальные оставили его в машине.

Схватка была короткой. Наши уничтожили офицера и несколько солдат и в общем-то благополучно, вынеся двоих раненых, вышли из неприятной истории. Однако артмастер Салмин попал в плен.

После взятия Ново-Георгиевска наступление развивалось крайне медленно. Задерживаясь на заранее подготовленных, весьма выгодных рубежах, противник упорно сопротивлялся. Мы вновь и вновь были вынуждены останавливаться, чтобы подготовить прорыв его обороны, вынуждены были просить усиления. Однако генерал Галанин, видимо, памятуя еще дело с неудачной переправой, резко отказывал.

7 декабря дивизии вышли на рубеж Семигорья. Полностью овладеть этим крупным селом мы не смогли. И вновь мне пришлось выслушать упреки командующего армией. А когда я сказал, что в дивизиях осталось по три-четыре тысячи бойцов, что наступаем без средств усиления, что последний мой резерв — штаб корпуса, он ответил:

— Вот и используйте этот резерв!

Оба мы, конечно, погорячились, но надо же так случиться, что именно этот «резерв» решил исход боя за Семигорье.

Положив трубку, я приказал Забелину готовить штаб к перемещению в село.

— В Семигорье? Ведь только половина села в наших руках!

— В эту половину и переезжайте.

Не дожидаясь штаба, я поехал в село и вскоре был в самой гуще уличного боя.

Противник вел ураганный артиллерийский огонь. Ко мне подошел мой ординарец В. Я. Самоделкин, сказал:

— Туточка невдалеке есть каменный погреб. Пойдемте туда, пока «он» буянит, обождите в укрытии…

— Ступай туда сам! — ответил я, а когда увидел, что он колеблется, прикрикнул: — Быстро!

Спустя несколько минут гляжу — он опять тут. Стоит, понурившись.

— Что случилось?

— Да, — говорит, — то случилось, что чуть в могилу вас не загнал. Подхожу к погребу, а тут снаряд. Лег я, а когда поднялся — нет погреба, одна яма…

В этот момент противник вдруг перенес огонь куда-то далеко за село, по слуху — на дорогу. По штабной колонне? Да, по ней. К счастью, немецкие артиллеристы стреляли плохо. Нервничали. Более того, гитлеровская пехота вдруг поспешно оставила село.

Пленные потом рассказали, что колонну наших штабных автомашин их командиры приняли за подкрепление и сразу приказали отступать.

За ночь мы перегруппировали части, уплотнив боевые порядки на левом фланге. Утром сразу же обозначился крупный успех. 5-я дивизия, сломив сопротивление противника, перерезала дорогу из Чигирина на запад, 66-я гвардейская вышла между Чигириным и Знаменкой.

Охватывающий маневр, предпринятый 138-й дивизией, помог вскоре освободить и сам древний город Чигирин, а вслед за ним и Субботов.

В Субботове сохранилась могила Богдана Хмельницкого. Полковник В. Ф. Смирнов, прибывший к нам на должность заместителя по политчасти вместо заболевшего Ф. Г. Филинова, рассказал, что эти места вошли в историю со времен русско-турецкой войны 1677–1681 годов, а Чигирин когда-то служил резиденцией гетмана Богдана Хмельницкого.

Собравшись накоротке, офицеры штаба прослушали интереснейшую лекцию Смирнова. Когда он закончил, то я подумал, что мы иногда слишком узко понимаем партийно-политическую работу в боевых условиях. Вот пришел человек, рассказал о давних делах, а будто о сегодняшнем дне. Гордость за Родину, за великих наших предков, ответственность перед их памятью и воинской славой остро почувствовали мы, расходясь с этой импровизированной лекции.

Части корпуса мгновенно облетел приказ, в котором командующий армией объявлял благодарность за взятие Ново-Георгиевска и Чигирина, и это еще больше усилило наступательный порыв наших воинов.

Справа и слева от нас также успешно продвигались поиска других армий. Километр за километром очищали они от немецко-фашистских захватчиков землю Правобережной Украины. Противник сопротивлялся отчаянно, приходилось отбивать по десятку и более его контратак, поддержанных танками, но общее наше наступательное движение неумолимо нарастало.

Все дальше и дальше на запад уходили советские армии. И опять мы прощались с Днепром, но разве сравнишь это с прощанием сорок первого года?

Прощай, Днипро! Забудь про грохот боя.

Шуми, как встарь, лазурною волной.

И вспоминай о воинах-героях,

Ушедших по дороге фронтовой.

Но побегут к востоку эшелоны,

Придет, друзья, желанная пора.

Пойдут домой обратно батальоны

И вновь воды напьются из Днепра.

Так писал тогда один из офицеров 252-й стрелковой дивизии (она вошла в состав нашего корпуса) Сергей Тельканов, ныне известный поэт-дальневосточник.

Как я уже говорил, в 5-й дивизии почти одновременно выбыли из строя комдив, его заместитель и начальник штаба. Это, безусловно, сказывалось на ее боевых действиях. Поэтому я был рад, когда наш «кадровик» майор Георгиевский сообщил, что получил приказ о назначении командиром 5-й дивизии полковника Афонина.

— Павла Ивановича? Начальника штаба 21-го корпуса?

— Да, Павла Ивановича. Вы его знаете?

— Немного знаю…

С Афониным военная судьба свела меня под Сталинградом. Он месяца два-три был заместителем по строевой части в дивизии, которой я командовал. Попал Афонии к нам, проштрафившись во время осеннего отступления 1942 года, и чувствовал себя, конечно, неважно. Держался замкнуто, инициативы в работе не проявлял, но все задания выполнял.

Я попросил Георгиевского связаться с отделом кадров армии и добиться быстрейшего откомандирования Афонина к нам.

Год 1943-й кончался. В последние его дня противник тремя танковыми и одной моторизованной дивизиями нанес удар по соседней 53-й армии северо-восточнее Кировограда и добился некоторого успеха.

Это значило — мы тоже должны быть начеку. Ведь Ахтырка может повториться. Решили проверить положение дел на местах. Офицеры разъехались по дивизиям. Поскольку командир 5-й дивизии Афонин был человеком новым, а опытные командиры полков там тоже выбыли за последний месяц, я поехал к нему.

И вот командир второго батальона Григорьев уже докладывает нам обстановку. Путается, не может даже точно показать на местности фланги своего подразделения. Видно, не освоился еще с обстановкой, малоопытен комбат.

— Товарищ комбат, скажите, кто и какие ведет работы на гребне вон той высоты. Видите, двугорбая? — спросил я его.

— Это противник. Роет окопы, — как-то не очень уверенно ответил он.

— Что ж вы позволяете ему безнаказанно, на ваших глазах работать? Дайте приказ артиллеристам или минометчикам…

Вижу Григорьев мешкает. Говорю тогда начальнику артиллерии дивизии полковнику Щербакову:

— А ну-ка, Антон Михайлович, разгоните противника огоньком!

— Прошу огня не открывать. Возможно, там наши, — скороговоркой вставил комбат.

— Тогда, — говорю ему, — пройдите на эту высоту, проверьте, чьи там люди, уточните свой передний край. Даю вам полтора часа.

Вскоре комбат доложил, что на двугорбой высоте работают люди его батальона, и показал точные ориентиры — своего и соседних подразделений.

Майора Сологуба, недавно принявшего командование полком, я попросил провести разбор этого случая с офицерами.

Через несколько дней корпус получил приказ атаковать противника, чтобы отвлечь на себя его танковые дивизии, нажимавшие на 53-ю армию.

Ощутимых результатов в смысле продвижения эти бои не дали, однако, как и предполагалось, они сковали врага. Афонин умело руководил 5-й дивизией.

В середине января вспыхнул бой близ села Ставидло. Сперва четырнадцать танков и пехота гитлеровцев ударили в стык между 5-й дивизией и ее правым соседом, стремясь прорваться. Но оборона была надежной, и наши части отбили все атаки. Тогда сюда двинулись уже сорок восемь танков. Им удалось было пробиться через боевые порядки, однако командир 1-го полка повернул батальон Григорьева фронтом на северо-восток и этим парализовал продвижение танков. Вместе с тем он направил к угрожаемому участку свой резерв — роту ПТР и роту автоматчиков. Действуя локоть к локтю с артиллеристами, они с ходу создали оборону на новом рубеже, в первую очередь гибкую систему огня, и встретили противника во всеоружии. Артиллеристы и бронебойщики в упор расстреляли семь танков. Остальные откатились на исходные позиции. Тут Григорьев не подкачал со своим батальоном.

В эти дни в подчинение корпуса вошла 252-я стрелковая дивизия. Командовал ею полковник И. А. Горбачев, знакомый мне еще по Сталинградской битве. Там он отлично зарекомендовал себя, управляя полком. Спокойный, походка вразвалочку, Горбачев был невозмутим при любых, даже самых тяжелых обстоятельствах.

Вот и сейчас на мой вопрос, что происходит на участке, он спокойно отвечает сипловатым голосом:

— Пехота с двадцатью танками атаковала передний край нашего соседа 375-й стрелковой дивизии… Некоторые ее подразделения отрезаны и ведут бой в окружении.

— Надо помочь соседям. Своими силами справитесь?

— Справлюсь…

Противник попытался было развить успех. Его авиация бомбила боевые порядки 375-й дивизии, поддерживая атаки своих танков и пехоты. Однако попытки эти оказались безуспешными. Горбачев повел полки 252-й дивизии в контрнаступление и помог подразделениям 375-и дивизии выйти из окружения.

Бои местного значения вели также и другие наши соединения. В какой-то мере им удалось улучшить свои позиции. Ко второй половине января корпус вышел южнее города Смела.

Как-то в период затишья мне удалось посетить баньку. Она была добротно срублена, уютная, с тремя отделениями: раздевалка, мыльня, и — грезы фронтовика — парная! Спасибо саперам — мужики уже в летах, дельные, они знают, что такое для русского человека парная баня. Меня к ней приучил еще отец. Работал он смазчиком на товарных поездах и, возвратившись из поездки, в первую очередь шел в баню. Ну, и меня, конечно, брал с собой.

Сижу я в благодушном настроении после бани, пью чай, вспоминаю детство. Вдруг входит полковник Смирнов и прямо с порога:

— Поздравляю, Николай Иванович!

— С легким паром, что ли? Спасибо…

— То само собой, а главное — с орденом Кутузова второй степени.

Известие это было для меня особенно приятным потому, что, как оказалось, представление к ордену сделало командование Воронежского фронта. Давно уже вышел из его состава наш корпус, а не забыли. Не делят, значит, людей на «своих» и «чужих». Что ж, на то и Красная Армия — великая и монолитная сила нашего советского народа.

Но не зря говорят: «Радость, как и беда, не приходит одна». И верно. На следующий день возвратилась в корпус наша «старая» 1-я дивизия. В составе другого корпуса она воевала хорошо, получила благодарность от Верховного Главнокомандующего и удостоилась почетного наименования «Черкасская». Однако вместо генерала М. Г. Микеладзе ею теперь командовал полковник Д. А. Дрычкин. Заместитель по политчасти был прежний — полковник В. И. Бабич.

Они рассказали, что в конце ноября дивизия выдержала очень тяжелые бои. Ее 18-й и 29-й полки вышли на 'восточную окраину города Черкассы, отрезав пути отхода противнику. Тогда гитлеровцы контрударом танковой и пехотной дивизий в свою очередь окружили наших. Пять суток дрались они в окружении.

Особенно отличился 18-й полк полковника З. Т. Дерзияна. Гвардейцы дрались замечательно, хотя снабжение не только нарушилось, но и вовсе прекратилось.

До двадцати танков с пехотой напирали на командный пункт полка. Их встретили три десятка штабных командиров, бронебойщиков и автоматчиков. Подпустив танки на сто метров, они по команде Дерзияна открыли дружный огонь. Восемь танков вспыхнули факелами, а вскоре к нашим подоспела помощь.

29-й же полк и вовсе чувствовал себя в окружении как дома — пригодился опыт, полученный на Ахтырском рубеже, под совхозом «Ударник».

— А где же генерал Микеладзе? Ранен? — спросил я.

— Направлен в распоряжение отдела кадров фронта. Командарм 52 снял его с дивизии за слабый контроль в боях под Черкассами.

Это было, конечно, неприятно. Микеладзе — опытный военный, хороший командир, когда захочет. Но очень неровно вел себя. То вдруг отличится, как было в боях за кавказские перевалы, то получит взыскание за недисциплинированность. Замечу наперед, что генерал Микеладзе вскоре, командуя 10-й гвардейской воздушнодесантной дивизией, был тяжело ранен в руку. Ее ампутировали. На фронт он уже не вернулся.

Первое впечатление от знакомства с Дмитрием Аристарховичем Дрычкиным было благоприятным. Кадровый офицер. Был у него, правда, трехлетний перерыв — уволили из РККА в 1937 году. На фронте с августа сорок первого. Два ранения, контузия. Последнее время командовал 254-й стрелковой дивизией. Чувствуется во всем его облике энергия, сильная воля. Говорит и смеется громко, открыто.

Уже потом его заместитель по политчасти полковник Бабич дополнил эти первые впечатления, рассказав о требовательности комдива. Иногда, правда, слишком горячится. «Ну, что ж, поскольку сам Бабич отличается выдержкой, это будет неплохое сочетание характеров», — подумал я тогда.

В конце января на нашем фронте назревали большие события. Это, в частности, чувствовалось и в том, что прибыло наконец пополнение — свыше 300 офицеров, 360 сержантов, около 6 тысяч солдат. Кроме того, из госпиталей и медсанбатов возвратились в свои дивизии 640 ветеранов.

— Покрывает ли пополнение наши потребности? — спросил я начальника отдела кадров майора А. П. Георгиевского.

— Только на две трети.

— А какой выход?

— Выход есть. Создадим комиссию, призовем несколько возрастов из недавно освобожденных районов. Резерв там есть — я узнавал.

Сделать это без разрешения свыше мы не могли, конечно, поэтому решили послать соответствующий запрос.

Корсунь

После перегруппировки мы стояли в обороне на новом рубеже и накапливали силы для следующего рывка вперед. А в том, что он последует и, возможно, на нашем участке, подсказывала сама стратегическая карта. 1-й Украинский фронт, освободив Киев, продвинулся далеко на запад. Наш, 2-й Украинский фронт тоже оставил Днепр в своем глубоком тылу. Но между этими фронтами противник все еще держался на днепровских берегах. Образовался клин, острие которого упиралось в город Канев. Здесь оборонялась вражеская группировка в составе десяти дивизий и одной бригады.

Сохраняя этот плацдарм на Днепре, враг рассчитывал при случае ударить на Киев. Наше же командование намеревалось использовать выгодно сложившуюся конфигурацию фронта, подрубить клин у основания и уничтожить находившиеся в нем войска.

Погода не благоприятствовала наступательным операциям. Зима выдалась гнилая, с частыми оттепелями и метелями. Грунтовые дороги развезло. Сильно пересеченная местность — гряды высот, овраги, крутые берега рек — также давала обороняющимся значительное преимущество.

Исходя из всего этого, противник чувствовал себя довольно уверенно.

Впервые за пять месяцев участия корпуса в боевых действиях подготовка наступления была проведена очень тщательно. Она охватила буквально все звенья, начиная с фронтового командования и кончая каждым красноармейцем.

В Томашевку (недалеко от Каменки, известного села, в котором собирались декабристы), на командный пункт корпуса, приехал генерал армии И. С. Конев. В помещении местной школы, куда все собрались, он выслушал наши доклады, затем подробно рассказал, кому, что и как нужно сделать. При этом заметил:

— Прошу учесть и не повторять ошибок, подобных той, что совершил командующий артиллерией 4-й гвардейской армии генерал Глебов.

Суть дела заключалась в том, что накануне наступления в районе Ставидло генерал-майор Д. Е. Глебов прислал нам разработанный его штабом график артподготовки, сославшись на то, что фронтовой график не подоспел ко времени.

Мы же, естественно, что нам прислали, тем и руководствовались. Конечно, если бы наступление корпуса было успешным, никто и не стал бы допытываться, чей график лучше — фронтовой или армейский. Но успех-то был весьма незначительный.

Вот после этого-то и приехали к нам разбираться командующий фронтом генерал армии И. С. Конев и его начальник штаба генерал-полковник М. В. Захаров. Досталось тогда и мне.

Сейчас в готовившейся операции корпусу предстояло действовать в составе главной группировки 4-й гвардейской армии. После отъезда Конева наш штаб провел большую работу на местах по подготовке предстоящего наступления. В ней участвовали командиры дивизий, артиллерийские начальники и начальники инженерной службы, а также командиры полков и батальонов, предназначенных действовать как передовые.

Проверка, проведенная несколько позже, удовлетворила бы самого взыскательного человека. Даже минные поля сняли так тихо и незаметно, проходы в проволочных заграждениях проделали и замаскировали так искусно, что противник и не шелохнулся.

В ночь на 24 января, еще до артиллерийской подготовки, двинулись вперед передовые батальоны. Они должны были установить, на месте ли противник. На этот счет нас предупредил еще командующий фронтом: «Следите внимательно за пехотой врага: если отойдет она вовремя в глубь своей оборонительной полосы, огневой удар артиллерии придется по пустому месту».

Ночная атака дала блестящий результат. Противник не ожидал удара и в панике бежал.

— Третий батальон 16-го полка ворвался в оборону противника, — доложил полковник Афонин. — Преодолел первую траншею. Командир полка вводит в дело первый батальон, развивает успех в направлении Телепино…

В артиллерийской подготовке уже не было нужды. Подавляя сопротивление гитлеровцев отдельными огневыми налетами, не давая им опомниться, Афонин бросил в бой весь свой первый эшелон — два полка.

И побежали по проводам, по радио сообщения — одно приятнее другого. Вскоре все дивизии вышли на рубеж Телепино. Так же стремительно шли вперед и наши соседи — справа 78-й корпус и слева 21-й.

Уже в конце дня, переезжая из Томашевки в Телепино, на новый командный пункт, мы задержались перед речкой Сухой Ташлык. Мост через нее был взорван.

Говорю водителю:

— Давай-ка, Саша, двинем влево, вдоль берега. Может, найдем переезд.

Поехали. Вдруг под машиной — несильный взрыв, потом еще. А в вечерних сумерках, вдали, вспышки выстрелов. Значит, думаю, пушчонка недобитая. Увидели там свет наших фар, пальнули.

Плетнев нажал на тормоза. Встали. Вспышки продолжаются, а разрывов больше нет.

Ладно, думаю, теперь посмотрим, на чем мы стоим. Посветили фонариком на землю вправо, влево, вперед, назад. Легкая оторопь взяла — кругом торчали «трехрожки». Мы в темноте вкатились прямо на минное поле — благо мины осколочные, против пехоты.

Еще когда мы были у моста, туда подходил взвод саперов. Уйти далеко они не успели и, заметив сигналы карманного фонарика, подошли к машине.

— Посветите! — попросил один из них.

Дружно пошла работа. Умелые руки ловко отвинчивали рожки противопехотных мин. Саперы обнаружили также и противотанковые мины, расставленные в шахматном порядке.

— Повезло вам, товарищ комкор…

Осколки пробили покрышки и камеры передних колес, днище и верх «оппель-адмирала». И верно, повезло.

В первые дни Корсунь-Шевченковской операции наш корпус «разбогател» включили в него четвертую по счету дивизию — 31-ю стрелковую. Знакомство с ее командиром П. К. Богдановичем было малоприятным.

Вошел полковник Забелин, сказал, что провод Богдановичу подан. Соединившись с ним, я в первую очередь поинтересовался обстановкой на фронте дивизии. Ответ был невразумительным. Богданович, что называется, лыка не вязал.

Говорю заместителю по политчасти Смирнову:

— Василий Федорович, проскочи, пожалуйста, в тридцать первую, посмотри, что с ним такое. Позвони оттуда.

Спустя некоторое время он звонит:

— Я у Богдановича.

— Что с ним?

— То самое… Неудобно даже говорить по телефону. Невменяем, на «высоких бровях»…

Пришлось просить Смирнова побыть там, пока управление дивизией будет надежно налажено. А когда он вернулся, мы, обговорив дела, пришли к выводу, что надо срочно просить Военный совет армии снять Богдановича, ибо человек, который позволяет себе такое в бою, — преступник. Нашу просьбу немедленно удовлетворили.

На пятый день наступления корпус вышел на рубеж Самгородок, хутор Нагуляв. Некоторая заминка произошла в 62-й дивизии. Спрашиваю ее командира полковника И. Н. Мошляка:

— Почему застряли?

— Подошли к Н… — и называет по кодированной карте Матусов — крупный населенный пункт. — Тут сопротивление сильнее. Но скоро возьмем. Уже вижу трубы заводов.

— Где вы сами?

— На «глазах» (кодированное название двух курганов перед Матусовом).

Когда мы подъехали к курганам, полковника Мошляка здесь уже не было. Начальник штаба дивизии доложил, что командир ушел в боевые порядки. Мошляк вскоре, действительно, сообщил оттуда: «Матусовом овладел. Продолжаю наступление».

Так у него всегда: сказал — сделал. Умный, энергичный, храбрый, герой еще хасанских событий, он быстро завоевал в корпусе общее уважение.

Противник отходил, неся значительный урон. Только за последние два дня нами было захвачено 28 орудий, 36 пулеметов. На поле боя фашисты оставили до тысячи убитых и раненых.

Как и обычно, отступая, они уничтожали, что могли. В Матусове разрушили сахарный завод.

Полковник Смирнов и заместитель по тылу полковник И. С. Сидоров предложили оставить в Матусове одного из офицеров, который до войны был специалистом по сахарному производству. Осмотрев повреждения, он заверил, что поможет жителям восстановить завод. Дело нужное, государственное, тем более что есть большой запас сырья.

Недели через три-четыре этот товарищ уже прислал к нам в штаб первый килограмм сахара-рафинада.

Чем ближе узнавал я своего нового заместителя по политчасти, тем большим уважением к нему проникался. Умел он работать по-деловому, без лишнего шума. Такого подталкивать не надо — сам, если нужно, подтолкнет. Ночью разбуди, назови номер полка — скажет, что, как и почему делается в батальонах.

А все потому, что не ждал, пока к нему придут те же парторги. Сам к ним шел, не просто знал каждого — дружен был со многими. И они работали не за страх, а за совесть.

Как-то командир 5-й дивизии Афонин приказал взводу саперов захватить мост. Ушли они, время идет, а вестей никаких.

Командир саперного батальона сидел на заседании партийного бюро. Посматривает на часы, нервничает. Тут кто-то говорит: «Надо послать члена партбюро в этот взвод». Парторг Спешилов встал первым: «Я пойду…» И пошел. Пришел к мосту, видит — дело скверное. Местность открытая, а там, впереди, два пулеметных дзота противника.

Спешилов собрал коммунистов взвода — а было их семеро — говорит: «Члены бюро беспокоятся, спрашивают, ребята, про вас, как вы тут прохлаждаетесь…»

Озверели саперы после этих слов, пошли, взяли мост.

Заставить людей преодолеть чувство страха — важнейшая задача политической работы в бою. А методы разные, и чем они разнообразнее, тем лучше.

28 января подвижные отряды 1-го и 2-го Украинских фронтов, наступая с севера и юга, встретились в Звенигородке, а потом в Шполе. Клещи сомкнулись, корсунь-шевченковский выступ стал котлом.

Встретившись, 5-я гвардейская и 6-я танковые армии развернулись лицом на запад и создали внешний фронт окружения. Тем временем наша, 4-я гвардейская армия тоже встретилась со старым своим соседом еще по ахтырскому рубежу — 27-й армией генерала Трофименко. Стрелковые соединения армий составили внутренний фронт окружения. Шаг за шагом мы сдавливали котел с метавшимися внутри него десятью вражескими дивизиями.

Запомнились мне бои за село Бурты и окрестные высоты. Противник не жалел сил, чтобы удержать этот выгодный район. Ведь отсюда, от позиций, занимаемых его частями, — кратчайшее расстояние до внешнего фронта окружения. Там, под Шполой, гитлеровское командование уже сосредоточивало танковую группировку, которая должна была пробиться к окруженным извне через боевые порядки нашей и 5-й гвардейской танковой армии.

Нам долго не удавалось прорвать оборону под Буртами и достичь решительного успеха. Однако и план противника сорвался. Мы, хоть и медленно, все же продвигались, а в это время войска внешнего фронта окружения отбросили гитлеровцев от Шполы.

В ходе боев генерал И. В. Галанин был переведен на 53-ю армию вместо тяжело раненного генерала И. М. Манагарова. А командование 4-й гвардейской армией принял, правда лишь на несколько дней, генерал А. И. Рыжов.

Опыта руководства, да еще в трудных условиях, какие сложились на нашем участке, он не имел. Когда наступление затормозилось, он приехал на командный пункт корпуса. Спрашивает меня, почему я здесь, а не в боевых порядках. Говорю, что в такую пургу делать там нечего, а находясь на командном пункте, можно держать управление в своих руках и быть в курсе непрерывно изменяющейся обстановки. Однако он потребовал, чтобы я повез его в полки.

Поехали. В тумане, по снежной целине, добрались до одной высотки. Кто на ней, неясно.

— Давай, — говорю, — товарищ командующий, приземляться. Изучим обстановку лежа, а то, не ровен час, забредем к фашистам.

Легли мы, Александр Иванович чему-то улыбается. Присмотрелись. Как будто там, на высотке, наши. Только поднялись, слышим крики «ура!» Цепь бросилась в атаку и скрылась за высотой.

— Гвардейцы седьмой дивизии!

— Как будто и ее заберут у тебя, — сказал Рыжов. (Несколько дней назад из корпуса на другие, более напряженные участки уже были переброшены 5-я и 62-я дивизии.)

И верно, 8 февраля эту дивизию у нас взяли.

Вскоре Рыжов, уже как заместитель командарма (командующим 4-й гвардейской был назначен генерал И. К. Смирнов), опять приехал к нам, намереваясь уточнить расположение соединений первого эшелона. Был сильный туман, и мы решили пройти вперед. Пройдя по снежному полю около километра, наткнулись на свежие следы колес.

— Похоже, артиллерия, — сказал Рыжов.

Его слова подтвердила частая орудийная стрельба. Совсем рядом. А вот и след раздвоился.

— Ты, Николай Иванович, иди по правому следу, а я по левому, предложил он.

— Ладно, Александр Иванович. Только будь осторожен.

— Постараюсь. Встретимся на наблюдательном пункте.

Пожав руки, мы разошлись, и он пропал в тумане. Идем мы с адъютантом, слышим говор, только непонятно, русский или немецкий.

След вильнул в сторону, под ногами истоптанный снег — видимо, развернули пушку. А вот и она, смутным силуэтом. Слышу громкое слово, по которому уже не обознаешься, какой нации сказавший его.

— Наши! — радостно крикнул адъютант.

Мы подошли к месту, где только что закончился бой. Два вражеских танка стояли близ огневой позиции, один из них еще дымился. Вокруг валялись трупы танкистов. Артиллеристы шапками и платками вытирали потные лица, отряхивали снег, некоторых перевязывали. Один солдат лежал недвижно у станины. Другой, тоже мертвый, стоял, обняв орудийный щит.

Лейтенант рассказал, как прошел бой. Сменяя огневые позиции, они услышали шум моторов и лязг гусениц. Изготовились, и вовремя. Из тумана выползли танки, пять штук. Два подбили, остальные ушли.

— Молодцы! А где пехота?

— Впереди. Трудно с ней связь держать при таком тумане.

— А что ж товарища-то со щита не сняли?

— Сейчас снимем. Такая была его последняя воля. Когда ранило в живот, обнял щит. Хочу, сказал, помереть на своей пушке.

Попросив лейтенанта представить всех участников боя к наградам, я прошел еще немного вперед и встретил офицера штаба дивизии. Он подбирал место для нового наблюдательного пункта. За ним солдаты тянули провод, воспользовавшись которым, мне удалось связаться с командиром дивизии, а потом со штабом корпуса. Забелин сказал, что звонил Рыжов. У него тоже все обошлось благополучно, в дивизиях побывал.

Большое село Городище прикрывалось с юго-востока грядой высот с отметками от 150 до 215 метров. Овладеть населенным пунктом можно было, только предварительно сбив противника с этих высот. Тогда он сам уйдет, как ушел из Самгородка и Матусова.

Кстати оказалась и проявленная инициатива в дивизии Дрычкина: гвардейцы внезапным ночным штурмом овладели двумя населенными пунктами Заводянкой и Хлыстуновкой, чем создали выгодные условия Горбачеву для захвата этих высот на подступах к Городищу. Свою задачу 252-я дивизия выполнила отлично. Ее воины, воодушевленные благодарностью Верховного Главнокомандующего, бросились на штурм, ворвались на высоты, открыв путь для дальнейшего продвижения.

Командир дивизии И. А. Горбачев позвонил по телефону:

— Взяли село! Вот ведь интересное совпадение: помните, год назад освободили районный центр в десяти километрах севернее Сталинграда? (Иван Александрович тогда командовал полком в 214-й дивизии.)

— Как же, — говорю, — хорошо помню. Еще бросили там фашисты свой госпиталь…

— Точно! И тоже Городищем назывался.

Вместе с Рыжовым мы поехали в это Городище. Картины разгрома сменяли одна другую. Более тысячи автомашин и бронетранспортеров, орудия, пулеметы, повозки, тягачи стояли тесными рядами на большаке и на его обочинах. Колонна вытянулась на много километров.

Гитлеровцы пытались вывезти часть техники по железнодорожной насыпи, сняв и сбросив в сторону рельсы. Насыпь тоже вся была заставлена застрявшими машинами.

Пытаясь вызволить свои войска из корсунского котла, гитлеровское командование бросило в контрнаступление несколько танковых дивизий. Денно и нощно мы слышали сильную канонаду, доносившуюся с юго-запада, с внешнего фронта окружения.

Попытки противника пробиться к своим извне кончились плачевно. Удалось это только танковому полку 14-й дивизии. Ну что ж, одним полком в котле стало больше — и только. Стальной обруч советских войск сжимался все туже. Десятки тысяч вражеских солдат скопились на пятачке земли, еще находившемся под их контролем, — в районе Шендеровки.

Наша победа, как говорится, уже висела в воздухе. У противника оставался последний шанс, и он решил его использовать — уничтожить технику и, собрав все десять дивизий в кулак, прорваться на юго-запад. Следует заметить, что, если на завершающем этапе Сталинградской операции расстояние между внешним фронтом и котлом исчислялось десятками километров, то в Корсунь-Шевченковской — единицами.

12 февраля наш корпус в составе 31-й и 303-й стрелковых дивизий временно перешел в подчинение командующего 52-й армией генерала Коротеева. Поставленная нам боевая задача сводилась к следующему: наступать в направлении Квитки, Шендеровка, раскалывать боевые порядки врага, не дать ему возможности снять отсюда силы для прорыва из Шендеровки на юго-запад.

Однако быстрому нашему продвижению мешал не столько противник, сколько распутица. Она превратила дороги в совершенную трясину. И тут-то нам очень помогли добровольцы из местных жителей. Они мостили дороги, подносили боеприпасы. 17 февраля дивизии овладели Шендеровкой. Нет нужды подробно рассказывать, что мы там увидели. Взгляните на картину художника Кривоногова «Корсунь-Шевченковское побоище» или на ее репродукции. Она весьма наглядно отражает катастрофу немецко-фашистских захватчиков.

Прилетели в Шендеровку и представители союзников — англичане, американцы, французы. Восторгались и поздравляли. Вряд ли они до этого видели что-то подобное.

Корпус, оставив здесь дежурные подразделения, двигался на Комаровку и Джурженцы, куда шарахнулся враг, бросив по дороге полторы тысячи автомашин и до трех тысяч повозок с военным имуществом. Там и произошло главное побоище.

Построив оставшиеся войска в две огромные колонны, гитлеровцы под покровом снежной пурги двинулись на прорыв. В левой колонне, составленной из наиболее боеспособных частей, в том числе эсэсовских, ехали на бронетранспортерах все генералы и старшие офицеры. Правая же колонна была заранее обречена. Ей предназначалась роль кролика, отвлекающего на себя внимание удава.

Из всей этой двухколонной массы прорваться удалось небольшому числу солдат, офицеров и нескольким генералам. А тысячи полегли в боевых порядках 27-й армии и 21-го гвардейского корпуса, в составе которого дрались и наши коренные дивизии — 5-я и 7-я.

Разгром противника завершили танкисты и кавалеристы. 18 февраля над полем боя воцарилась тишина. 55 тысяч убитых вражеских солдат и офицеров, 18 тысяч пленных — таков итог Корсунь-Шевченковской операции…

Когда теперь приходится выступать перед армейской молодежью, обычно меня просят рассказать о героях и геройских поступках. Нет ничего естественнее этого интереса, желания глубже узнать, как твои отцы и братья защищали Родину.

Испокон веков пример старших — лучший из методов воспитания. Однако встречаются, к сожалению, и в армии молодые люди, которым рассказы о героях военных лет лишь тешат фантазию, а не ведут их за собой, не заставляют взглянуть пристально на самого себя, на свои сегодняшние дела.

Бывает, что иному парню не дается армейская служба. То ли недостаточна его общая подготовка, то ли физически он слаб, то ли не умеет он собраться, не приучен идти навстречу трудностям, наперекор им. С ним беседуют старшие начальники, с него строго взыскивают, из-за собственной нерадивости он теряет уважение товарищей по подразделению. Обещает такой исправиться, а сам думает: «Мне бы на фронт, на передовую — вы бы увидели, каков я есть!» И услужливое воображение уже рисует ему собственный подвиг. Он совершает его обязательно на глазах у всей роты, да что там роты — полка! Генерал прикрепляет орден к его гимнастерке, и все видят, как жестоко они ошибались в этом скромном, но геройском парне.

Такой вот мечтой-пустышкой порою тешит юноша свое самолюбие. А ведь воинский подвиг доступен только сильному телом и духом. Если сегодня, в мирных условиях, ты не можешь сделать из себя хорошего солдата, то как же завтра, в решительный час, ты заставишь себя переступить пределы обычных человеческих возможностей? А ведь именно за ними, за этими пределами, и начинается подвиг.

Позволю себе рассказать здесь об одном человеке, о его подвиге во время описанных выше боев. Тогда он был командиром минометного взвода в 69-й гвардейской стрелковой дивизии (эта дивизия одно время воевала в составе нашего корпуса). Звали юного лейтенанта Сергей Постевой.

204-й гвардейский стрелковый полк, в котором он служил, быстро продвигался. Из-за снежных заносов полковые минометы отстали от пехоты. Здесь, на дороге, и догнал, батарею возвращавшийся из госпиталя ее командир капитан М. Н. Закалин (он был ранен еще на Днепре). Офицер, временно его замещавший, хотел было тут же сдать батарею, но Закалин сказал:

— Потом! Вытаскивайте минометы, а мы с лейтенантом Постевым пройдем вперед, догоним пехоту и выберем огневые позиции.

Было раннее утро и такой туман, что в двух шагах ничего не видно. Они прошли километра четыре, пока не натолкнулись на стрелковую цепь. Стрелки окапывались перед деревней, перестреливаясь с гитлеровцами.

Закалин и Постевой пошли вдоль цепи, потом еще дальше, в поле. Увидели неглубокую лощину — подходящее место для огневой позиции. Наметили подъездные пути, благо снег не был глубоким.

Между тем туман поднялся, и вся деревня стала видна.

— Послушай, Сергей, — сказал вдруг капитан, — что-то я не вижу впереди наших пехотинцев. Может, здесь они уже вошли в деревню? Тогда нет смысла ставить в лощину минометы. Разведаем?

У них были только пистолеты да одна граната на двоих. Сергей невольно передернул плечами. Но он знал своего комбата. Если уж Закалин сказал, даже вот так, вроде невзначай, значит, точка! Сделает.

Перебежками они добрались до отдельно стоящего дома. Он был пуст. От него начинался крутой спуск к речушке. На той стороне густо лепились хаты.

— За мной! — приказал комбат.

Когда они перебегали речку по льду, по ним ударил пулемет. Вскочили в первую же хату. Ее хозяйка всплеснула руками:

— Миленькие, да куда же вы? Ведь фашисты — вон они, сей только час из хаты ушли…

Фашисты, про которых она говорила, действительно были рядом. Во дворе, что напротив, шесть или семь солдат грузили на бронетранспортер железные бочки.

— Атакуем, а? — подмигнул Сергею комбат.

— Стоит ли? — нерешительно спросил тот.

Да, ему было страшновато. Судя по всему, в деревне порядочно гитлеровцев. Вон и танковые моторы ревут. Ну что они вдвоем смогут?

Комбат посмотрел на него насмешливо. Он был из той породы людей, про которых говорят, что им сам черт не брат.

— Слушай, команду, лейтенант! — сказал он. — Подберемся поближе, бросай гранату, а я буду стрелять.

Так и сделали. Граната взорвалась, не причинив гитлеровцам вреда, но напугала их. Они попрыгали в кузов бронетранспортера и умчались по улице.

— Вот и горючку раздобыли, — сказал, отвинтив пробку у одной бочки, Закалин. — Бензин пригодится батарее. Ну, как говорится, поехали дальше.

Задами деревни они вышли к перекрестку дорог, залегли. Близ колхозного скотного двора стояли фашистские танки. По дороге трое солдат — двое впереди, третий, подталкивая сзади, везли покрытые брезентом сани.

Комбат вскинул пистолет.

— Товарищ капитан, ведь танки рядом!

— Видишь фашиста — убей! — жестко отрезал Закалин и нажал на спусковой крючок.

Солдат, который подталкивал санки, упал. Двое других побежали к танкам.

Танки открыли огонь. Они били из пушек и пулеметов по ближним дворам и хатам.

Во время перебежки Закалин и Постевой были замечены врагами. Когда капитан опять поднялся, снаряд рванул прямо у него под ногами.

Так погиб Михаил Николаевич Закалин — один из тех фронтовиков, что научили лейтенанта Постевого быть мужественным и дерзким.

Постевой пытался унести капитана, но тот был плотен и тяжел. Сергей спрятал его тело в солому, чтобы не надругались фашисты, и старой дорогой направился к своим. Он возьмет товарищей, они вернутся сюда и устроят достойную тризну в память комбата! Бешеная ненависть к врагу кипела в его груди.

Близ речки, которую они с Закалиным перебегали два часа назад, он встретил советских пехотинцев. Здесь уже расположился командный пункт батальона, правда, другого полка.

Постевой рассказал офицерам, как зайти в тыл гитлеровцам, обороняющим деревню, и что, оседлав перекресток, можно отрезать им пути отхода. И попросил людей и оружие.

Людей ему не дали. Прав или не прав был командир этого батальона, судить сейчас трудно. Его подразделение сильно поредело в ходе наступления, а поставленную командованием боевую задачу — наступать правее деревни требовалось выполнить в первую очередь.

Времени, чтобы добраться до своего полка, у лейтенанта Постевого уже не было — короткий зимний день перевалил за половину. И он решил идти в деревню один. Ему дали автомат и четыре противотанковые гранаты.

Когда лейтенант вернулся к перекрестку, там было пусто. Танки, что стояли на скотном дворе, тоже ушли. Но на переднем крае били пушки и пулеметы — значит, враг держался в деревне.

Сергей выбрал место засады. Единственная дорога, по которой гитлеровцы могли отойти в свой тыл, прямо от перекрестка спускалась в ложбину. Над ней-то, укрывшись за кучей прошлогодней картофельной ботвы, и залег лейтенант.

Ждал он недолго, но первый танк ушел невредимым.

Сергей, уже размахнувшись, все-таки не бросил в него противотанковую гранату. Стальная махина — гремящая, воющая перегретым мотором, показалась ему неуязвимой, а сам он перед ней и маленьким и слабым.

Никто, ни единая душа не видели его позора, но краска стыда перед самим собой, перед памятью капитана Закалина залила лицо Сергея. И когда минут через двадцать в ложбину спустился второй танк, он хладнокровно метнул гранату. На броне сидели десантники. Взрыв разметал их, сбросил под гусеницы, однако танк прибавил ходу и тоже ушел.

Видимо, гитлеровцы оставляли деревню, потому что спустя короткое время со стороны переднего края показался третий танк. Он встал на перекрестке, из люка вылезли два танкиста. Они вошли в ложбину, начали оттаскивать в сторону убитых десантников.

Фашисты были совсем близко, лейтенант мог снять обоих короткой автоматной очередью, но сдержал себя. А вдруг в танке есть еще солдаты? Ведь все равно этой дороги им не миновать.

Только теперь он кинет гранату под гусеницу. Бить сверху — он уже убедился — бесполезно. Однако танк, въехав в ложбину, промчался впритирку к тому ее краю, над которым лежал Постевой. Лейтенант даже не увидел гусеницу.

Метрах в пятидесяти от засады машина почему-то остановилась. Опять вылезли те двое, принялись что-то делать.

Сергей быстро, не поднимая головы, пополз над ложбиной к ним. Они стучали железом по железу, что-то исправляли. Глыба танка загораживала их. Постевой приподнялся, швырнул гранату. Сразу же после взрыва машина рванулась вперед, крутнулась на перебитой гусенице и встала поперек дороги. Водитель зайцем выскочил из люка и, не глянув даже на убитых, убежал.

Постевой вернулся на старое место, где оставил автомат. Это уже была победа. С этого момента холодный и трезвый расчет прочно овладел всем его существом, и в дальнейших своих действиях он ни разу не поколебался.

Следующая машина — самоходное орудие — тоже остановилась на перекрестке. Может, водитель подумал, что дорога заминирована, может, посчитал, что ему не обойти подбитый танк — словом, самоходка сошла на снежную целину и стала медленно продвигаться над ложбиной. Потом из нее вылез человек, стал искать обходный путь. Лейтенант перебежал ложбину и, когда танкист стал спускаться по тропинке, застрелил его в упор из пистолета.

Потом поднялся наверх, осторожно приблизился к самоходке. Мотор тихо работал, однако никто не отозвался на грозное: «Вылезай — руки вверх!» Самоходка была с открытым верхом, вроде наших СУ-76. Постевой бросил внутрь гранату, отчего детонировал весь боезапас.

Боевой день этим не кончился. Уже в сумерках лейтенант скосил из автомата несколько гитлеровцев, отходивших из деревни, а одного солдата привел с собой в полк.

Может, никто и не узнал бы об этом бое, в котором советский лейтенант еще раз доказал правомерность пословицы «И один в поле — воин». Но пленник оказался на редкость словоохотливым. Тараща глаза и ужасаясь, он рассказал нашему командованию, какое побоище видел близ деревенского перекрестка.

За этот подвиг Родина наградила Сергея Игнатьевича Постового званием Героя Советского Союза.

В двадцатую годовщину Корсунь-Шевченковской операции вместе с Сергеем Игнатьевичем и группой сотрудников музея Советской Армии мы побывали в памятных местах. Ездили по окрестным деревням и селам, выступали с лекциями и воспоминаниями, показывали людям специально привезенные из Москвы, из музея Советской Армии, знамена отличившихся в этой битве полков.

Посетил Сергей Игнатьевич и деревню Оситняжку, где происходил описанный выше бой, встретился с местными жителями, постоял в раздумье у могилы человека, которого никогда не забудет, — у могилы своего комбата Закалина…

В последний день февраля командующий армией генерал Галанин вызвал меня на свой командный пункт. С трудом преодолевая непролазную грязь, двигался наш «оппель-адмирал», то и дело «садился на диффер», буксовал. Приходилось вылезать и подталкивать его. В этом районе почти не было дорог с твердым покрытием, а на имевшихся толстый слой грязи оставили наступавшие войска. Кое-где уже работали инженерные части, вооруженные специальными машинами. Они очищали и улучшали дороги.

— Опять заглох! — сердился водитель Александр Плетнев. — Хорошо еще, что я пристроил «адмиралу» заводную рукоятку…

Пристроил он ее давно, еще под Сталинградом. Как-то возвращались мы из Бекетовки. Сперва ехали хорошо, с ходу прорезая снежные заносы на дороге. Но в одном месте машина села так прочно, что вытащить ее своими силами не удалось. Мотор заглох и от стартера уже но заводился. Пришлось пешком пройти километров двенадцать, а за «адмиралом» выслали трактор. Вот тогда-то Саша и приделал рукоятку. Не очень красиво, но надежно.

Как и все мы после корсунь-шевченковской победы, генерал Галанин (он вновь вернулся в 4-ю гвардейскую армию) был в приподнятом настроении и принял меня весьма радушно.

Я доложил ему, что 20-й гвардейский стрелковый корпус за время своего пребывания в составе 52-й армии успешно выполнил боевую задачу.

— Знаю, знаю… Спасибо, не подкачали. А где дивизии?

Я показал на карте.

— Как они дрались?

— Хорошо. Совсем малое время находилась в корпусе 303-я стрелковая дивизия, а впечатление оставила очень хорошее. Как и ее командир генерал-майор К. С. Федоровский.

— Значит, не очень сказался вывод из корпуса основных дивизий?

— Вообще-то жаль было отдавать их. Однако там, на главном направлении, в них нуждались больше. Штаб корпуса старался поддерживать с ними связь.

— Вот что, Бирюков, — сказал командарм. — Хотя основные дивизии воевали далеко от тебя, разбор их действий в операции ты все-таки сделай. Чтобы не чувствовали люди, что с глаз долой — из сердца вон.

— Обязательно. Уже подбираю материал.

— Ну, и что вырисовывается? В общих чертах?

— В общих — хорошо мы научились маневрировать. Как правило, эти дивизии появлялись там, где противник пытался прорваться из окружения крупными силами.

5-я дивизия, как и 7-я, хорошо показала себя в тяжелых боях, особенно в последние дни, под Почапинцами.

— Что ж, рад за Афонина. Будь к нему повнимательней. Знаешь ведь, неприятности у него были крупные — недолго и веру в себя потерять.

— Учитываю. Плохо только, что любит он козырять своими связями.

— Намек понял. Поговорю с ним при случае. Где сейчас 5-я дивизия?

— Сосредоточилась в районе Озирно, Звенигородка. Командный пункт в Озирно.

— А как 7-я?

— Дрычкин держался молодцом. Пожалуй, на его дивизию больше, чем на любую другую, выпало всяких перебросок. Справились. Мобильное соединение. Сейчас она близ Ворещака, готовится к маршу. Что касается 6-й дивизии и ее командира Михаила Николаевича Смирнова, могу только судить по первому впечатлению. Оно очень неплохое!

— Потеряли, слышал я, хороших офицеров?

— Да. Сразу двух командиров полков в 5-й дивизии. Оленин убит.

— Погиб, значит, Николай Венедиктович… Помнишь, на Днепре он первым ворвался в Ново-Георгиевск? Вот так, брат… И мы с тобой не под броней ходим…

Тут разговор наш перешел на одну из вечных военных тем — о заместителях. Всем ясно, что «зам», будь то в батальоне или корпусе, затем и существует, чтобы в нужную минуту возглавить подразделение, часть, соединение. Однако на деле не всегда так выходило. Почему? Потому что бытовала вредная привычка: не справился, к примеру, человек с полком — в «замы» его! Вот так и получались бесперспективные заместители.

Потому-то и решили мы с командармом конкретно наметить, кого куда поставить.

— Кстати, а где твой заместитель по политчасти? — спросил командарм.

— Зашел к члену Военного совета.

— Пусть потом и ко мне заглянет. Хочу послушать, как у вас идет партийно-политическая работа с теми, кто призван в армию недавно, в освобожденных районах… Наверное, они половину подразделений составляют?

— Может, и поболее, — ответил я.

— Вот-вот, потому-то и важно это.

Затем командующий перешел к делам близкого будущего. Готовилась новая наступательная операция — Уманская, имевшая целью завершить разгром немецко-фашистских войск на Правобережной Украине. Нашему корпусу в оперативном построении армии предстояло действовать на главном направлении.

— А что даете нам из средств усиления? — поинтересовался я.

— Солидное усиление. Вместе с дивизионными средствами, считая и минометы, плотность должна быть доведена до 150–160 стволов на километр. Возможно, что дадим и танки для непосредственной поддержки пехоты. Наносить удар будешь левым флангом, вот с этого рубежа. — И Галанин провел красным карандашом линию на карте. — Задача — прорвать оборону частей 2-й авиаполевой и 4-й горнострелковой дивизий противника и выйти к исходу первого дня на рубеж вот этих высот. Передовые отряды должны овладеть переправой через реку Горный Тикич.

— Может быть, товарищ командующий, высоту 223,2 взять до начала общего наступления?

— Именно так и мыслится. Иначе противник, занимая фланговое положение, может сорвать наступление.

— А что известно о наших танках?

— Будете обеспечивать ввод в прорыв частей 5-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта П. А. Ротмистрова.

— Какой срок готовности?

— Очень сжатый. Учитывая распутицу, до 3 марта включительно. С чего намерен начать подготовку?

— С рекогносцировки. Сегодня же постараюсь побывать на двух-трех точках, проведу личную разведку. Завтрашний день используем на рекогносцировку с командирами дивизий, начальниками родов войск и служб. Пригласим также командиров приданных и поддерживающих частей и соединений и, конечно, танкистов. На это, видимо, уйдет и первая половина завтрашнего дня. Думаю, решение на организацию прорыва буду готов доложить вам 2 марта.

— Хорошо. Действуйте. Желаю успехов. Да, вот еще что! Как с награждениями?

— Не все еще довели до конца. Проверю. Две дивизии получили почетное наименование «Звенигородских», одна награждена орденом Красного Знамени, вторая — орденом Богдана Хмельницкого…

В общем, я остался доволен беседой с командармом, особенно потому, что корпусу предстояло действовать на главном направлении.

Утром мы провели рекогносцировку. Сперва поехали на левую часть выделенной корпусу полосы наступления. Грязь была такая, что передвигались в основном верхом на лошадях — на самом надежном транспорте в распутицу. Когда добрались до переднего края, открылась холмистая равнина, покрытая серым снегом, пересеченная бурыми лентами дорог. Чуть подалее гряда высот закрывала обзор. Траншеи, ходы сообщения, снежные валы — все это противник устроил ближе к вершинам, должно быть, там суше, чем на скатах.

За высотами — населенный пункт Кобриново и река Горный Тикич.

Правая часть полосы корпуса покрыта лесом, поэтому для наступления не выгодна. Но вот высоту с отметкой 223,2 следует захватить до начала общей атаки. С нее противнику удобно вести фланкирующий огонь по 6-й дивизии.

Сразу перед нашим передним краем и параллельно ему протекала безымянная речушка. Летом — воробью по колено, теперь она, вздувшаяся от паводка, желтая, бурная, стала серьезной преградой. А главное — берега этой речушки. Спуск к ней крутой, подъем положе, но очень длинный. Как бы не застрять здесь, в жидкой глине! Ясно, что танки, артиллерия на мехтяге и автотранспорт без подготовительных работ на тот берег не выберутся. До переднего края противника, до момента атаки отсюда еще километр-полтора, и это расстояние надо пройти быстро…

Посоветовались с корпусным инженером подполковником А. П. Сирюком, решили немедленно мобилизовать все свободные силы, обратиться за помощью к населению: рубить лес и перебрасывать его к нашему переднему краю, чтобы ночью положить настилы в «нейтралке» — на спусках к реке и на подъемах от нее. Между настилами, как бы связывая их, должен вырасти мост достаточной грузоподъемности.

Траншеи противника довольно далеко, и, если соблюдать осторожность, он вряд ли заметит наши приготовления.

Рекогносцировочная группа наша уже собралась восвояси, когда противник, заметив нас, произвел артиллерийско-минометный налет. Залегли, переждали.

— Все живы? — спросил я.

— Все!

— Никого не задело?

— Казенные сапоги! — засмеялся полковник Безуглый. — Голенище прошило!

— У кого больше? — поднимаясь, спросил полковник Дрычкин. Он приподнял пальцами полу шинели, а она как сито — будто моль ее всю зиму ела.

Чтобы скрыть от противника подготовительные работы, нам строго запретили посылать разведчиков за его передний край. Это разрешалось делать не раньше, чем за сутки до начала наступления. Даже полосу, которую обороняла 110-я стрелковая дивизия, мы примем от нее тоже накануне дня атаки.

Тут нам хорошо помог начальник разведотдела штаба армии полковник Т. Ф. Воронцов. Его разведчики добыли ценные сведения и притащили нескольких «языков». Допрос подтвердил, что враг ничего не подозревает.

2 марта генерал Галанин вызвал меня на ВПУ (вспомогательный пункт управления), что располагался в Звепигородке. Захватив с собой графический план наступления и еще раз продумав его, я поехал к командующему армией.

Он сказал мне, что вот-вот прибудет командующий фронтом. И действительно, вскоре маршал Конев вошел в комнату. Он был очень сосредоточен и сразу же, поздоровавшись с нами, приступил к делу.

— Выделим главное в подготовке операции, — сказал он. — Что на этот счет думает комкор?

— Товарищ маршал, главным считаю инженерное ее обеспечение.

— Это почему же?

Я рассказал о результатах рекогносцировки, о безымянной речушке с глинистыми берегами, спуститься к которой танки армии Ротмистрова если и смогут, то только «юзом», а уж подняться на противоположный берег — лишь при соответствующем инженерном обеспечении. Ведь дальнейшее продвижение наших войск и от этого зависит. Тем более что в полосе наступления только одна дорога — от Ольховца на Тальное, Умань — имеет твердое покрытие.

Доложил я также о том, что нами уже сделано — о заготовке настилов и т. п.

— А где ваш корпусной инженер?

— На месте этих работ.

— Можно его вызвать?

— Можно, только будет он не скоро — трудно добираться.

— Часа хватит?

— Вполне.

— Тогда вызывайте…

Маршал рассмотрел графический план наступления корпуса. Его внимание тоже привлекла высота 223,2. Он сказал, что овладеть ею нужно до начала общего наступления, даже до разведки боем.

Наконец-то появился и наш инженер-подполковник А. П. Сирюк. Внешний вид его как нельзя лучше подтверждал необходимость инженерной подготовки шинель и сапоги до колен были покрыты слоем глины.

Он представился маршалу.

— Доложите, чем вы сейчас занимаетесь.

— Пилим, рубим лес, товарищ маршал. Ночью подвозим к переднему краю, делаем настилы.

— Справитесь своими силами?

— Все саперы корпуса заняты этой работой, а также стрелковые батальоны второго эшелона. Но для ее ускорения хорошо бы получить еще саперный батальон.

— Хорошо, я сейчас еду в штаб фронта, посмотрю, что можно выделить вам.

Уже на следующее утро подполковник Сирюк позвонил мне: «Темпы работ значительно повысились!»

— Прислали саперов, Андрей Петрович?

— Так точно. Из управления фронта. Целых два саперных батальона.

В последнюю ночь перед наступлением саперы продолжали укладывать настил. К рассвету остался не замощенным лишь небольшой участок. Поскольку он находился в непосредственной близости к переднему краю противника, мы решили закончить работу во время артподготовки. Как ни странно, но гитлеровцы не обнаружили ничего до самого конца. Видимо, были убеждены, что наступать в такую распутицу нельзя.

Все шло хорошо, однако чувство беспокойства не покидало штаб корпуса. Впервые наступали мы в таких сложных условиях, слишком много было ниточек, оборвав которые, противник мог сорвать весь план.

Как и было условлено, накануне наступления 6-я дивизия одновременно с подразделениями 78-го корпуса атаковала высоту 223,2. Генерал Смирнов доложил:

— Высота наша! — И несколько позже: — Прочно закрепились на ней. Наши действия были полной неожиданностью для фашистов.

На высоте тотчас были установлены на прямую наводку орудия, а корпусной инженер направил туда саперов, которые устроили противотанковые и противопехотные минные заграждения. Теперь высота надежно обеспечивала наш фланг.

Еще до рассвета 5 марта офицеры-операторы опросили наблюдательные пункты дивизий. На участках было тихо. Все находились на своих местах. Не оказалось только командира 5-й дивизии полковника Афонина. На вопрос: «Где он?» — последовал ответ: «В пути на свои „глаза“ (наблюдательный пункт)».

В 6.54 земля вздрогнула, воздух всколыхнул огромной силы залп, перешедший затем в непрерывный грохот сотен стволов. Выделялись резкие звуки «катюш».

Артподготовка продолжалась около часа. По общему сигналу гвардейцы пошли в атаку. Бой развивался неравномерно. 6-я дивизия Смирнова, построив боевой порядок — все три полка в линию, двинулась вперед с выгодной позиции, с рубежа высоты 223,2, но, попав под сильный огонь из лесного массива, залегла. (Из-за нелетной погоды на авиацию нельзя было рассчитывать.) Лишь после повторного огневого налета по вновь обнаруженным целям дивизия, уже после полудня, ворвалась в первую траншею врага, а затем углубилась в лесной массив.

На действиях 5-й дивизии сказалось запоздалое прибытие Афонина на наблюдательный пункт. Однако и там повторные огневые налеты несколько улучшили дело.

Наибольший успех обозначился в левофланговой дивизии, 7-й. Она овладела Ольховцом.

Звоню ее командиру Дрычкину:

— Все танки непосредственной поддержки пехоты забираю у Афонина и передаю тебе. Используй…

— Постараюсь…

— Сохранился мост в Ольховце?

— Взорван.

— Надо строить. Нужен не только корпусу.

— Саперы уже там.

Заранее подготовленный бревенчатый настил очень помог нам. Как только пехота взяла высоты, танки корпуса генерала Кириченко, артиллерия и автотранспорт двинулись вперед. Аварийные группы саперов следили за настилом.

Наши уже очистили от противника высоту, которую мы наметили под новый наблюдательный пункт. Связисты успели подать туда провод. Говорю начальнику штаба:

— Михаил Иванович, пока я перебираюсь на новый НП, бери управление на себя. Есть что-нибудь новое?

— Есть. В Ольховце обнаружены склады с большими запасами сахара. Я уже доложил об этом в армию.

— Поставьте охрану, пусть сдадут сахар на анализ (уже были случаи, когда противник отравлял оставляемые продукты). На высоте мы долго не задержимся, передвинемся ближе к шоссе.

С нового наблюдательного пункта мы увидели десятка полтора орудий и несколько танков, брошенных противником. А подальше хорошо просматривались боевые порядки 5-й дивизии, быстро приближавшейся к Кобринову: Афонин исправлял свою оплошность.

Часть танков корпуса Кириченко, несмотря на все принятые меры, застряла в грязи. Если бы не настилы и прочие меры инженерного обеспечения, танки едва ли смогли бы выйти на рубеж атаки.

Успех развивался. Корпус вот-вот должен был выполнить ближайшую свою задачу. Один полк 6-й дивизии уже вышел на южную опушку леса, а второй приближался к ней.

Наш левый сосед, 21-й корпус, несколько отстал, так как на его пути был большой лесной массив. Неожиданно усилилось сопротивление врага и в нашей полосе. Он ввел в бой 91-й горнострелковый полк, армейские запасные батальоны и даже «артиллеристов по-пехотному» — 94-й полк, который бросил на огневых позициях все свои пушки.

Лишь на следующий день мне удалось выполнить свое намерение перебраться поближе к большаку. Мы воспользовались наблюдательным пунктом противника близ дороги, идущей от Звенигородки в Тальное. Отсюда очень хорошо видны занятые гвардейцами высоты, а в редком лесу, что левее, вражеские танки. Они вели огонь по наступавшим частям 21-го корпуса.

Связисты уже обеспечили связь, и я доложил командующему армией, где нахожусь и что вижу.

— Что-то ты путаешь. Фоменко (21-й корпус) давно этот лес прошел, а танки там наши, — сердито ответил он.

Танки противника нам вскоре изрядно насолили. Перемещаясь вперед, вдоль опушки леса, штаб корпуса попал под интенсивный огонь и вынужден был вернуться в Ольховец. Пришлось вторично помянуть этот лес и противника в нем, докладывая Галанину. Правда, сделал я это через штаб — самому уже не хотелось.

К вечеру ближайшая задача корпусом была выполнена. 5-я и 6-я дивизии обходным маневром овладели крупным селом Кобриново, а 7-я — населенным пунктом Гусаково.

Отступление противника все больше превращалось в бегство. После Корсунь-Шевченковской операции он стал чрезвычайно чувствителен к своим флангам. Чуть только наметится угроза охвата, сразу же бежит.

За сутки корпус проходил по 20 и более километров и 8 марта с ходу форсировал Горный Тикич. Берега этой реки очень круты, и она могла бы стать серьезным препятствием для наступающих, но благодаря инициативе, проявленной в полках, удалось захватить невредимыми мосты. Так, пятеро наших разведчиков под командой Шамшина — дважды кавалера ордена Славы, отыскав брод, перешли ночью Горный Тикич, напали на охрану моста, перебили 11 гитлеровцев, овладели пулеметом и с его помощью удержали мост до подхода главных сил.

Дивизии корпуса почти одновременно вышли к городу Тальное. Здесь отряд 16-го полка захватил целехоньким железнодорожный мост. 5-я и 6-я дивизии погнали врага дальше, к Умани, а 7-я при содействии частей 5-й и 80-й дивизий ночным штурмом освободила Тальное. Гвардейцы Дрычкина захватили в городе 35 танков, 8 орудий, 250 автомашин, 4 склада с боеприпасами и большие запасы продовольствия.

Впереди, уже недалеко, Южный Буг, а за ним — Днестр и государственная граница. Туда мы стремились, и стремление это было настолько велико, что пехотинцы почти не отставали от танковых соединений.

Все офицеры штаба корпуса проявляли высокую оперативность. Их усилия обеспечили устойчивое управление войсками. А как это было трудно, иллюстрирует такой факт: из Кобриновой Гребли командный пункт переехал в Тальное и в тот же день — в Белашки, потом, не пробыв там и суток, — в Легезино, а спустя несколько часов — в Бабанку.

Быстрое продвижение наших войск создавало большие трудности и для военной контрразведки. Немецкий абвер буквально засеивал диверсантами пути отступления своей армии.

Одного из этих агентов задержал контрразведчик из 5-й дивизии майор В. Г. Остапчук. На допросе тот признался, что принадлежит к абвергруппе 104-А, что оставлен в числе десятка диверсантов и задачи у них конкретные: убивать советских солдат и офицеров, когда те окажутся в одиночестве, изымать личные и служебные документы, карты и прочее, пересылать все это через линию фронта.

Диверсант попросил контрразведчика прервать допрос, чтобы он мог, дескать, собраться с мыслями и рассказать все подробно и по порядку. Остапчук разрешил ему отдохнуть в соседней комнате, под охраной, разумеется. Там, на подоконнике, кто-то оставил гранату-лимонку. Ее сразу же приметил диверсант и, пользуясь беспечностью конвоира, незаметно овладел ею.

Работая над протоколом допроса, Остапчук услышал за дверью окрик конвоира, стук захлопнувшейся двери. Майор сразу догадался, в чем дело, и выскочил во двор. Диверсант бежал к сараю, за угол. Увидев Остапчука, он выдернул из лимонки предохранительную чеку. То ли по неосторожности, то ли видя безвыходность своего положения, диверсант отпустил рычажок, и граната взорвалась у него в руке. Остапчук спасся тем, что отпрянул за угол сарая.

Немецкие фронтовые части драпали на запад так резво, что иной раз обгоняли свои тылы и многочисленные службы оккупационной администрации. Тот же майор Остапчук задержал машину с одним из начальников жандармского управления в Умани и его переводчицей Лидией Руденко. Жандармский офицер пытался бежать и был убит, а переводчица дала подробные показания о кровавой деятельности жандармерии, гестапо и команд по уничтожению пленных и населения.

Почти каждый день приносил неожиданные встречи. Солдаты, политработники и командиры 4-й гвардейской армии освобождали из фашистской неволи своих земляков. Из села Косенивки Бабанского района оказался родом начальник штаба армии генерал-лейтенант К. Н. Деревянко. А когда освободили Умань и вышли к реке Ятрань, ко мне обратился начальник оперативного отдела штаба нашего корпуса полковник А. И. Безуглый:

— Разрешите отпуск дня на два…

— Зачем это, Андрей Иванович? — удивился я.

— Родители жены не успели из Умани эвакуироваться в сорок первом. Может, живы…

Продвигаясь к Южному Бугу, корпус гнал перед собой отдельные части и подразделения 4-й горнострелковой, 2-й авиаполевой, 198-й пехотной и 11-й танковой дивизий. Противник бросал в бой штрафные батальоны и армейские пехотные школы и даже солдат транспортных колонн.

Через Южный Буг мы переправились без боя, но под бомбежками на паромах и по наведенным мостам. Гитлеровцы, бросая массу техники, спешили укрыться за Днестром. И вот 18 марта командиры 62-й и 6-й дивизий первыми доложили, что видят Днестр. 5-ю дивизию несколько задержали бои за Чечельник и Ольгополь.

Мы готовились вступить на землю Советской Молдавии.

Оргеев — наш!

Март давно уже перевалил за середину. Дни стояли пасмурные, но теплые. С юга, с Черного моря, насыщая воздух влагой, дул ветер. Он быстро подъедал остатки февральского снега. Бело-серые горбики уцелели только на дне лощин и лесных оврагов. И вспоминался мне другой март — сибирский, март кулундинских степей. Случилось как-то пройти там не в шапке, а в фуражке от квартиры до штаба полка — метров пятьсот — и обморозил уши. Понадеялся на весну!

А здесь в это время шинель сама просится с плеч долой, давит, парит, гнетет…

На командном пункте нашего корпуса, развернутом в Куреневке, собрались старшие офицеры штаба и политотдела. Общее радостное настроение — недавняя победа, освобождение Правобережной Украины, весна — еще больше подняло известие, что дивизии вышли на Днестр: (52-я полковника Мошляка вместе с танкистами генерала Кириченко — юго-восточнее города Ямполь, 6-я генерала Смирнова — в районе Великой Косницы, где ведет уже разведку Днестра.

Несколько отстала, правда, 5-я дивизия полковника Афонина. Ее сосед слева — 21-й корпус, наступая в направлении Рыбницы, встретил упорное сопротивление противника. Это сразу же сказалось и на темпах продвижения 5-й дивизии. К тому же Афонин не знал, как обстоит дело в 6-й и 62-й дивизиях. Штаб корпуса почему-то не успел проинформировать.

Афонину приказано использовать успех правого соседа, уплотнив боевые порядки ближе к нашему центру. Положение стало исправляться. Надо полагать, что и эта дивизия тоже скоро выйдет на рубеж Днестра.

— У них отстал артиллерийский полк. Застрял сразу же за Южным Бугом, сообщил командующий артиллерией корпуса полковник Корецкий.

Эта наша общая беда — плохие дороги и распутица — преследовала нас еще с Корсунь-Шевченковской операции. Теперь же, когда весна полностью вступила в свои права и все поплыло, мы наступали буквально по поле в грязи, толкая застревавшие боевые и транспортные машины. И все же нельзя было допустить, чтобы распутица помешала нам с ходу «перепрыгнуть» через Днестр.

Мы решили обсудить, как, за счет чего добиться этого. Общее мнение выразил мой заместитель по политчасти полковник Смирнов.

— Кричать «ура» прежде времени не будем, — сказал он, — но что Днестр перепрыгнем сегодня-завтра — это точно. Люди так настроены.

В войсках корпуса уже велась соответствующая разъяснительная работа. Наша новая задача — действовать на правом фланге боевого построения 4-й гвардейской армии и сделать все от нас зависящее, чтобы ускорить освобождение Советской Молдавии. Гитлеровцы надеются, укрывшись за Днестром, собраться с силами, и мы должны сорвать этот план. Быстрая и успешная переправа через Днестр — первый камень в фундамент будущей победы.

— Десяток рек за спиной, — сказал корпусной инженер подполковник Сирюк, понимая, что многое зависит от расторопности и сметки саперов. — И все преодолели на подручных средствах. Так что поднаторели. Саперы уже кое-что делают…

Андрей Петрович не бросал слов на ветер. Мы ему верили.

Обговорив неотложные дела, решили съездить в Великую Косницу, на Днестр. Надо было действовать, пока противник не опомнился. Со мной поехали старшие офицеры штаба и управления. Полковник Забелин остался, чтобы подготовить переезд командного пункта вперед. Пока мы ездим, он возьмет управление корпусом в свои руки.

Случалось мне вот так оставлять командный пункт и в куда более сложной обстановке, но никогда я не беспокоился за свой тыл. Забелин был вдумчивым, серьезным начальником штаба. Не любил ни хватать на лету, ни приказывать в такой манере. И в то же время, когда нужно, действовал быстро и решительно. Все сведения, поступавшие из войск, тщательно проверялись, прежде чем отправиться в дальнейший путь. Вот и сейчас Забелин не успокоился, пока не удостоверился, кто, где и когда вышел на Днестр.

Вскоре мы уже были в Великой Коснице. Это большое село стоит над крутым, обрывистым берегом Днестра. Пожалуй, это один из редких случаев, когда на территории, которую проходил корпус, левый, наш, берег реки оказался лишь незначительно ниже правого. На участке от города Сороки до Каменки Днестр делает несколько изгибов, вдающихся в нашу сторону, что весьма выгодно при подготовке переправы.

На берегу мы встретились с командиром 6-й дивизии генералом М. Н. Смирновым. Комдив он молодой, ровно год, как командует соединением, однако, имея большой строевой стаж и хорошую военную подготовку, управляет им уверенно. Отличается умением обращаться с подчиненными. Никогда не обидит человека, никогда не перейдет грань, за которой командирская твердость становится грубостью. Интересна его судьба. Сын священника, он окончил в 1917 году семинарию. Но на переломе эпохи, когда каждый русский интеллигент решал вопрос, с кем идти, пошел с народом. Вступил в Красную Армию, стал кадровым военным.

На днях Смирнов сильно простудился, поэтому вид имел, мягко говоря, неважный, однако о госпитализации и слышать не хотел. Мне понятно было его состояние. Я тоже пережил нечто подобное. Буквально накануне нашего долгожданного наступления под Сталинградом 19 ноября 1942 года я заболел желтухой. Ну как покинешь дивизию в такой момент? Пришлось перенести болезнь на ногах. Поэтому я не докучал Смирнову, не настаивал на его отправке в тыл. Даже не сообщил ничего начальству. Попросил только корпусного врача оказать Смирнову нужную помощь. Впрочем, была, может, тут и эгоистическая нотка — не хотелось расставаться с ним. Так же, как и ему с дивизией.

Результатом нашего короткого разговора со Смирновым было решение форсировать Днестр. Началась деятельная подготовка. Разослали людей, чтобы собрать у местных жителей все, что они могут дать и что можно использовать в качестве подручных средств. Изучали берега, течение реки, подходы к ней. Неожиданная подмога способствовала успешному решению этой задачи.

— Может, помогу чем, товарищи начальники? — подошел к нам с таким вопросом местный житель, мужчина лет шестидесяти, назвавшийся Федором Лаврентьевичем Старишем.

— Для нашего дела одного человека мало, отец, — ответил корпусной инженер подполковник Сирюк.

— А ежели не один? Ежели с лодочкой?

— Это уже лучше.

— Нас тут много, рыбаков. До войны пограничников рыбой снабжали. Могу собрать бригаду.

— И все с лодками?

— Можно и с лодками, — весело ответил Стариш.

Через час командир 6-й дивизии уже имел в своем распоряжении бригаду рыбаков. Ф. Л. Стариш, А. В. Вознюк, А. М. Крыминский, Г. С. Федик, З. А. Чабан и другие товарищи достали затопленные при немцах лодки. Эти люди знали реку как свои пять пальцев, и помощь их трудно было переоценить. Тысячи добровольцев, мужчин, женщин, подростков, помогали саперам вязать, сколачивать плоты, собирали и подносили материал для них. И здесь, у Великой Косницы, и в районе Сорок.

Теперь многое зависело от того, как подполковник Сирюк сумеет использовать этот резерв рабочей силы. Но поскольку он был незаурядным организатором, дело подвигалось быстро. В свою очередь наш начальник артиллерии полковник Корецкий начал сразу же подготавливать надежное огневое обеспечение переправы и будущего плацдарма. Этот высокого роста, сухощавый, стремительный человек, в юности севастопольский рабочий, хорошо знал службу. В артиллерии с 1914 года. Был у него, правда, перерыв с 1937 по 1941 год, но убедились в его невиновности, вернули в кадры.

Когда мы уже познакомились с обстановкой на участке, к нам подошел офицер оперотдела капитан В. А. Никитин и передал приглашение учительницы местной школы. Она просила навестить ее, отведать кушанья, приготовленные из кукурузы.

— Как, Василий Федорович, примем приглашение? — спросил я Смирнова.

— Примем, — ответил он. — Тем более что нам, русакам, мамалыга известна только понаслышке.

Приняли нас хозяева очень тепло. Однако разговор, завязавшийся вокруг военных событий, прервал вошедший в хату начальник оперативного отдела полковник Безуглый — у него были важные новости.

Пришлось оставить гостеприимный дом. Мы искренне поблагодарили хозяев за интересную беседу и за угощенье. Мамалыга и впрямь оказалась очень вкусным и ароматным блюдом.

А новости были такие. Во-первых, наши сбили румынский самолет, который уже второй день бросал бомбы в расположение корпуса. Солдаты прозвали этот самолет «воронком» — он был черного цвета. Спустившийся на парашюте летчик на допросе дал цепные показания.

Главной же новостью было то, что два батальона дивизии полковника Мошляка с ходу форсировали на подручных средствах Днестр, зацепились за правый берег и ведут бои, расширяя плацдарм.

Я приказал не сообщать об удачной переправе в штаб армии, пока не проверим факты. Между тем, капитан Никитин уже вызывал Михайлова (псевдоним Мошляка) по радио.

Иван Никонович Мошляк, самый молодой из командиров дивизий, никогда не расставался с радиостанцией. Стоило только отправить в эфир его позывные, как он тут же отвечал. Однако зачастую настолько увлекался разговором по радио, что игнорировал установленный код, перемешивая его с открытым текстом. Получалось примерно так:

— У аппарата — Михайлов. Докладываю. Я нахожусь у своего старшего сына (в полку). Смотрите по карте (дает координаты): «Анна» — «Николай», 28–46… Видите совхоз? Около него озерцо, здесь наш правый фланг. Организую дальнейшее продвижение. Как поняли меня? Я — Мошляк. Прием, прием…

Не приходится говорить, какой вред может принести подобная оплошность. Особенно когда противник отлично владеет системой радиоперехвата. Думаю, я слишком мягко, по-отечески журил Мошляка за дурную его привычку. И зря. Просто чудо, что мы ни разу не были наказаны врагом за такие вот радиоразговоры.

Капитан Никитин доложил, что полковник Мошляк на приеме.

— Я — Булатов (мой псевдоним). Добрый вечер. Подтвердите, что перешагнули голубую линию (Днестр). Перехожу на прием.

— Я — Михайлов. Сведения правильные. Два «внука» (батальоны) уже там, ведут «строительство» (плацдарма).

Мошляк назвал координаты района, что юго-восточнее Янкулово.

— Я — Булатов. Приятные вести, понял вас. Прошу уточнить, сами ли видели дела «внуков»? Прием…

— Я — Михайлов. Докладываю: вижу и сейчас, что там происходит.

— Я — Булатов. Благодарю. Продолжайте начатое. Посмотрите налево, что там?

— Я — Михайлов. Докладываю. Налево вижу «коробки» (танки), а там (на правом берегу) пока их нет. Поищу.

— Я — Булатов. Вас понял. Желаю успехов. Информируйте, не ожидая вызовов. Держите станцию на приеме…

Как только стемнело, непосредственно перед нами, на той стороне Днестра, вспыхнула стрельба. Тут и там мелькали огненные вспышки, султанчики разрывов ручных гранат. Затем донеслось протяжное «ура». Это первые смельчаки, разведчики 6-й дивизии Смирнова, доставленные рыбаками на тот берег, вели бой.

Кажется, успех Мошляка в районе Янкулово будет поддержан и здесь, против Великой Косницы. Однако не надо радоваться прежде времени. Пока плацдармы на той стороне не насыщены тяжелым оружием и артиллерией, форсирование такой крупной водной преграды нельзя считать законченным. К тому же сведения о противнике и его намерениях очень скудны.

Медленно-медленно, в томительном ожидании тянется время. Чего только не передумаешь, сидя на командном пункте в ожидании известий! Но вот они начинают поступать — одно за другим. Передовые отряды 14-го полка с рыбачьих лодок бесшумно высадились на правый берег н сразу же пустили в ход автоматы и ручные гранаты. Противник был захвачен врасплох и бросился бежать. Насколько значительны были его силы здесь, пока неизвестно. Захваченные пленные говорят, что берег обороняли подразделения полевой жандармерии. Замечу, что несколько позже, рассматривая трофейную отчетную карту, я даже на ней не обнаружил сколько-нибудь точных данных о вражеских войсках. На фронте Могилев-Подольский, Ярово значилась 75-я немецкая пехотная дивизия и еще какие-то ненумерованные, помеченные кружочками и черточками подразделения. Так бывает, когда отступающие части перемешиваются, связь с ними, а следовательно, и управление теряются.

Перед полуночью из 6-й дивизии сообщили, что передовые отряды 20-го полка тоже успешно преодолели Днестр и овладели первым населенным пунктом на правом берегу — Василькэу.

Поблагодарив Смирнова за удачное начало дела и приказав ему принять меры для надежного закрепления плацдарма, я позвонил в штаб корпуса. Попросил начальника штаба немедля сообщить в армию о форсировании Днестра, а заместителя по политчасти — оповестить об этом все части корпуса, используя партполитаппарат.

У Забелина тоже были новости. На правом берегу, перед 62-й дивизией Мошляка, оказались сборные подразделения разбитых ранее частей 8-й немецкой армии, погранполка румын, штурмового батальона и отрядов полевой жандармерии. В рядах противника царил хаос. Как показал допрос пленных, гитлеровские командиры очень смутно представляли себе обстановку на этом участке.

Поздно вечером позвонил командующий армией. Он сказал, что мы первыми в 4-й гвардейской армии вступили на территорию Молдавии, и приказал «двигать дальше».

Одним словом, если говорить о трудностях того дня, то сопротивление противника не было среди них главной. Отсутствие переправочных средств вот что нас сдерживало. Несколько рыбачьих лодок, самодельные плотики и плоты на трофейных металлических бочках помогли нам с ходу захватить плацдармы. Но артиллерию на них не переправишь. Нужен был паром. Его построили, но из-за оплошности с креплением течение сорвало паром и понесло вниз по реке. Его заменила добытая кем-то и пригнанная к месту переправы плавучая мельница. На ней-то мы и перевозили орудия.

С глубокой благодарностью вспоминаю еще раз днестровских рыбаков. В большинстве своем пожилые люди, они трое суток почти без отдыха перевозили на плацдармы людей и боеприпасы. Мы представили их к правительственным наградам.

К вечеру следующего дня, 19 марта, на плацдарме были уже два полка 62-й дивизии. Они увеличили его в глубину до шести километров и вышли к лесу, что близ города Сороки. А передовые подразделения 6-й дивизии в это время отбивали контратаки отдельных групп противника, насчитывавших до роты каждая. Расправившись с ними к утру, генерал Смирнов перебросил на правый берег все свои полки.

5-я дивизия тоже вышла на Днестр в районе Грушка, Кузьмин.

21 марта я уже мог доложить командующему армией, что плацдарм, занимаемый корпусом, значительно расширен. Галанин приказал повернуть правофланговую дивизию фронтом на юг, чтобы создать угрозу врагу, все еще удерживающему Рыбницу, и тем самым помочь 21-му корпусу овладеть этим городом.

По мере дальнейшего нашего продвижения сопротивление противника стало возрастать, появлялись все новые его части и соединения. Так, против 62-й дивизии западнее Сорок были выдвинуты горнострелковая бригада и пехотный полк, против 6-й — части двух пехотных дивизий румын с танками и бронетранспортерами. Усилился артиллерийско-минометный огонь. Со станции Кобыльня вел обстрел бронепоезд.

Мы тоже непрерывно наращивали силу удара, переводя свои части с левого берега Днестра на правый. Неотступно преследуя фашистов, навязывая бои в невыгодных им условиях, гвардейцы не позволяли врагу создавать устойчивую оборону. 62-я дивизия по-прежнему наступала в хорошем темпе, занимая в боевом построении корпуса положение «уступом вперед», и сравнительно легко овладела городом и станцией Флорешты. Затем ей удалось с ходу форсировать реку Реут.

Был создан обширный плацдарм, площадь которого составляла около трех тысяч квадратных километров. Кстати говоря, вспомнилось мне, как немецкие генералы заявляли, что малую излучину Дона, примерно такой же площади (это было в начале Сталинградской битвы), их войска пройдут в два-три дня. А потратили они на это почти месяц. Мы же на Днестре управились в семь суток.

Это был крупный успех. Благодарность Верховного Главнокомандующего за отличные действия при форсировании Днестра, поощрение корпуса, особенно его 62-й дивизии, командующим 2-м Украинским фронтом маршалом Коневым еще больше воодушевили гвардейцев.

Мобилизованные в румынскую армию молдаване, как только мы перешли Днестр, начали массами сдаваться в плен. Не знаю, кто из наших политработников предложил отпускать их по домам, к семьям, но мера эта тут же оправдалась. Жены и матери мобилизованных бросились в расположение румынских войск. Рассказы о том, кто из мужчин уже вернулся в деревню, отпущенный советскими командирами, были самой лучшей агитацией.

Уже к началу апреля гитлеровское командование заменило румынские войска, действовавшие на оргеевском направлении, танковыми немецкими дивизиями. Союзники не доверяли друг другу, и чем ближе подходили мы к границам Румынии, тем чаще бывали случаи, когда недоверие это и взаимная подозрительность оборачивались вооруженными столкновениями.

Так, в городе Рыбнице в дом, занятый румынскими солдатами, явились немцы и потребовали немедленно освободить его. Румыны отказались. Начали с перебранки, кончили потасовкой. Немцам удалось выдворить румын на улицу. Тогда последние через окно швырнули в дом гранату.

Настоящий бой произошел на одной из днестровских переправ, где отступавшие пехотные подразделения гитлеровцев и румын пытались отбить друг у друга наплавной мост.

Пытаясь остановить наше продвижение, вражеское командование бросило против нас войска, снятые из-под Рыбницы. К концу марта на фронте корпуса уже действовали части 14-й танковой дивизии и дивизии «Великая Германия». Они часто контратаковывали и иногда имели временный успех, но наши быстро восстанавливали положение, вновь заставляя противника отходить.

Бои все чаще принимали ожесточенный характер. В одном из них, близ монастыря Кашалаук, был тяжело ранен любимый подчиненными за храбрость и справедливость командир 20-го полка подполковник Хафис Харисов. Через несколько дней он скончался от ран и был похоронен с воинскими почестями в селе Великая Косница.

В другом бою противнику удалось даже окружить часть 14-го полка. Его подразделения вошли в петлю, которую делает река Реут, и оседлали дорогу, ведущую на Оргеев. Контратакой четырех сотен автоматчиков и танков гитлеровцам удалось перерезать петлю. Теперь наши с трех сторон были окружены рекой, с четвертой — противником. В окружении оказалось и знамя полка. Защищая его, геройски пали знаменосцы Терентьев, Бабаев и Скрябин. Знамя подхватил коммунист старшина Казанбаев, но тут же был тяжело ранен в голову. Обливаясь кровью и напрягая последние силы, он оторвал алое полотнище от древка и закопал его в землю. К этому месту командир дивизии направил из своего резерва учебный батальон. Когда подоспела помощь и кольцо окружения было прорвано, товарищи нашли Казанбаева. Он лежал недвижим, прикрывая телом место, где зарыл знамя. А вокруг — около пятидесяти фашистов, убитых солдатами, защищавшими святыню полка. Шарифзяну Абдрахмановичу Казанбаеву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Чем дальше продвигались мы на запад, чем длиннее становился путь до наших баз за Днестром, тем сильнее сказывалась весенняя распутица. Реки и озера вышли из берегов, все низкие места заполнила бурлящая вода. Колесный транспорт, особенно автомашины, безнадежно отстал, завязнув в грязи. Снабжение боеприпасами и продовольствием наступающих войск нарушилось. Население в меру своих сил помогало нам. Добровольцев, как и на Днестре, было очень много. Бывало, видишь вереницы идущих по обочинам раскисших дорог молдаванских женщин, а на руках у каждой — снаряд или мина.

Всю работу тыла пришлось перевести на конную тягу. Автотранспорт мы сосредоточили в определенных пунктах, под охраной, вынужденный простой использовали для осмотра и ремонта техники.

Опять командиры частей и соединений пересели с машин на верховых лошадей, а штабы — на повозки. Это обеспечило нужную оперативность в боевой работе.

В первых числах апреля к нам в корпус прилетел на самолете По-2 командующий армией. Ознакомившись с обстановкой, генерал Галанин похвалил гвардейцев за успехи, но оказать помощь в повышении темпов наступления ничем не мог. На прощание он сказал, что, видимо, в составе корпуса произойдут некоторые изменения. И действительно, вскоре 62-ю дивизию у нас взяли, а вместо нее дали 41-ю дивизию генерал-майора К. Н. Цветкова. Это было весьма кстати, так как 21-й гвардейский стрелковый корпус генерала П. И. Фоменко продолжал действовать за Днестром, на его левом берегу, и между нашими корпусами образовался значительный разрыв, закрыть который сможет 41-я дивизия, как только переправится у Лалово через Днестр на его правый берег, и боевые порядки ее будут левее и рядом с дивизией генерала Афонина.

Несмотря на трудности, вызванные распутицей, корпус продолжал продвигаться на юг, к Оргееву. Понятно, что это главное направление на Кишинев противник защищал особенно упорно. Поэтому первые наши попытки взять Оргеев без поддержки отставших огневых средств были безуспешными. Однако 6 апреля, после того как подтянули артиллерию и штаб корпуса организовал четкое взаимодействие между 5-й и 41-й дивизиями, они совместными усилиями овладели городом.

Пойма реки Реут здесь очень широкая, с многочисленными заливами и затонами и могла бы поэтому стать серьезным препятствием для наступающих. Но инициативные действия наших мелких передовых подразделений сорвали планы противника. Ему не удалось даже взорвать единственный мост через реку.

Об этом командир 5-й дивизии полковник Афонин доложил как-то по-особому громко и радостно: «Могу порадовать — Оргеев наш!»

— Значит, по плану получилось, Павел Иванович?

— Совершенно по плану. Воспользовавшись бродами, показанными жителями, разведчики перебрались на тот берег и сделали вид, что обходят Оргеев. Противник запаниковал. Главный удар нанесли не в лоб, а с флангов.

— А помог ли Костя? (командир 41-й дивизии генерал Цветков).

— Здорово помог. Вместе действовали. В центре — в локтевой связи, а противоположными, крайними флангами — обходным маневром.

— Очень хорошо. Принимайте меры к постройке «террасы» (плацдарма). Я скоро придвинусь к вам.

Переговорив также с командиром 41-й дивизии, я, пока штаб готовил письменное донесение в армию, радировал генералу Галанину: «Оргеев наш, идем дальше!»

Выслушав, командарм сказал, что приедет в Оргеев, на командный пункт 5-й дивизии, чтобы вручить награды.

И он вскоре приехал, но вручение наград не состоялось. То ли вражеская агентура узнала об этом, то ли мы сами на радостях нарушили правила кодированного разговора. Не знаю. Во всяком случае, итальянские полубронированные штурмовики «капрони» и артиллерия подвергли командный пункт дивизии жесточайшей бомбардировке и обстрелу. Было не до торжеств. В минуту затишья я попросил командующего армией поручить мне вручение наград, когда все уляжется. Он согласился и благополучно вернулся к себе.

Вскоре 1-й полк при содействии соседей занял слободу Домний. Это было уже началом создания плацдарма за рекой Реут. Наш командный пункт был развернут близ северной окраины Оргеева. Отсюда, с высотки, открывался хороший обзор местности на несколько километров вперед и в стороны флангов. Однако и противник видел нас и пристрелялся к высотке так метко, что движение к ней вне ходов сообщения стало невозможным. Приехавший к нам командующий артиллерией армии генерал Д. Е. Глебов был ранен осколком снаряда в ногу.

В ночь на 9 апреля форсировали Реут и части 41-й дивизии. Отлично проявили себя при этом комсомольцы 126-го полка. Накануне они решили на собрании: первыми через реку на подручных средствах и в лодках пойдут комсомольцы. Захватив плацдарм на правом берегу, стоять там насмерть. Они с честью сдержали свое слово.

Теперь наш плацдарм за Реутом достиг по фронту восьми, а в глубину четырех километров. Артиллерийское обеспечение его создали надежное. Только на прямую наводку было поставлено 44 орудия. Однако участок 41-й дивизии насквозь простреливался жесточайшим огнем противника с господствующей над ним высоты 185.4.

Задача выбить гитлеровцев с этой высоты выпала на долю стрелкового батальона, которым командовал капитан П. И. Ильюхин. На собрании коммунистов батальона солдаты Садыков и Кибитов дали товарищам слово первыми быть на высоте. Свое слово они сдержали. После захвата высоты их обоих нашли близ ее гребня. Они пали смертью храбрых в ближнем бою.

В отместку за поражение под Оргеевом гитлеровцы в течение нескольких дней нещадно бомбили этот город. Однако большое количество добротных погребов надежно укрывало население от бомбежек. Единственный мост через Реут, который враги не успели разрушить, также находился под постоянным воздействием авиации и дальнобойной артиллерии. И хотя меткость бомбометания и обстрела была ниже всякой критики, пользоваться мостом в дневное время было опасно.

Непосредственно против Оргеева, рядом со слободой Домний, в гранитной скальной стенке реки Реут, наши разведчики обнаружили огромную пещеру. Естественный ее каменный накат не пробила бы никакая сверхтяжелая бомба. Под таким потолком можно спокойно пить чай при любой бомбежке. Только самый вход в пещеру был открыт, но наши изобретательные саперы обезопасили и его, построив надежный каменный вал. С разрешения командира 41-й дивизии здесь обосновались командные пункты всех трех ее полков. Передний край проходил неподалеку.

Все в корпусе знали эту пещеру, в ней был и наш «фронтовой клуб». Здесь устраивали не только собрания и служебные совещания, но даже концерты художественной самодеятельности.

Во время нашего пребывания в Оргееве штаб корпуса и политотдел провели большую работу по награждению воинов, отличившихся при форсировании Днестра. Не забыли мы и тех отважных рыбаков из Великой Косницы, которые не щадили своих сил и самой жизни, переправляя наших бойцов через Днестр. Помощь, оказанная ими дивизиям генерала Смирнова и полковника Афонина, была отмечена в приказе командующего 2-м Украинским фронтом. Указом Президиума Верховного Совета СССР Федор Лаврентьевич Старит был награжден орденом Красной Звезды, а Арсений Васильевич Вознюк, Андрей Маркович Крыминский, Григорий Семенович Федик и Захар Андреевич Чабан — медалями «За боевые заслуги».

Получив это известие, мы немедленно отправили делегацию в Великую Косницу с наказом вручить награды в торжественной обстановке. Через много-много лет после войны я получил письмо оттуда. Ф. Л. Стариш писал, как обрадовало его внимание советского правительства, как получал он орден «тай ще 60 рублев деньгами».

Рассказ о первых боях корпуса за Днестром закончу эпизодом, на мой взгляд, весьма поучительным.

Кодекс воинской чести всегда играл и будет играть огромную роль в поведении человека на войне. Среди правил, по которым жили и боролись, с которыми побеждали врага советские солдаты, были и эти два: плен бесчестье, потеря знамени — бесчестье вдвойне.

В тяжелых боях за Днестром немцы прорвались к штабу 11-го полка 5-й дивизии. Документы и знамя были спасены благодаря мужеству контрразведчика старшего лейтенанта П. Д. Барахты. Будучи блокирован противником в доме, он вместе с ординарцем продолжал отстреливаться. Ординарцу удалось прорваться, и офицер остался один. Когда кончились патроны, он отбивался гранатами, потом кирпичами. Получив несколько пулевых ранений, он потерял сознание.

Немцы не успели даже обшарить его карманы и полевую сумку, так как наши тут же, в контратаке, отбили всех раненых, в том числе и Барахту.

Однако старшего лейтенанта впоследствии не только не наградили, но даже пытались в чем-то обвинить. Непосредственному его начальнику майору В. Г. Остапчуку пришлось приложить максимум усилий, чтобы спасти подчиненного от компрометации.

— Барахту могли завербовать немцы! — заявил некий товарищ.

— Когда? Он потерял сознание еще до того, как попал в плен. А пришел в себя уже на руках наших бойцов…

— А почему не застрелился?

— Он расстрелял все патроны. Мы проверили пистолет.

— И все-таки последний патрон надо оставлять для себя…

Таков был разговор вокруг «дела» старшего лейтенанта Барахты. Насчет «завербовать» это, конечно, чепуха, а вот насчет «последнего патрона» вопрос не простой.

Коммунисты в плен не сдаются — эту святую заповедь приняли мы от бойцов гражданской войны и с честью пронесли по полям Великой Отечественной. И когда кто-нибудь в силу сложившихся обстоятельств (как, например, Барахта) нарушал заповедь, его, разобрав тщательно дело, иногда прощали. Но прощение было в значительной мере официальным. Внутренне же, перед самим собой, трудно бывает в таких случаях оперировать только логикой фактов. Да, человек дрался честно и сделал что мог. Но должен был сделать больше. Потому что он коммунист, потому что настоящий коммунист воюет и после своей физической смерти, своим примером.

Я уже говорил о способности воина совершить подвиг наедине с самим собой и повторяюсь сейчас только потому, что на войне эта проблема чрезвычайно актуальна. Научить каждого воина выполнять свой долг, делать свое дело ровно и хорошо независимо от трудностей обстановки, от того, есть ли кто рядом или ты один, — это ли не важнейшая задача и в мирной учебе?

В связи с этим еще немного о боях в окружении. С ними у нас прочно ассоциировался сорок первый и сорок второй годы, то есть времена тяжелых отступлений. Но это не совсем верно, ибо невольно внушает молодому воину мысль, что окружение — спутник отступления, не готовит его к тому, что, наступая в смысле стратегическом, он одновременно может оказаться в тактическом окружении. И порою очень тяжелом!

Возьмите наш корпус. С момента ввода в бой, с августа 1943 года до мая 1945 года, некоторые его полки, наступая, раз десять попадали в окружение и с боем выходили из него. Не говорю уже о батальонах и более мелких подразделениях.

Короче говоря, командир всегда должен быть готов вести бой в окружении, должен считать его нормальным видом боя.

Под Ахтыркой 29-й полк был окружен танками и мотопехотой. Противнику удалось прорваться к командному пункту. Погиб замечательный командир полка майор Кочетков, погибли все командиры батальонов и большинство других офицеров. Однако фашистам не удалось не только уничтожить или пленить эту часть, но даже выбить ее из совхоза «Ударник» — ключевого пункта ахтырского рубежа. Десантники были отлично подготовлены к ведению боя в окружении, а заместитель командира полка майор Д. И. Чепак сумел быстро восстановить управление батальонами.

18-й полк той же 7-й дивизии трое суток дрался в Черкассах, будучи отрезанным от своих. Его командир полковник Дерзиян блестяще проявил себя в этих трудных обстоятельствах.

И дело тут не только в том, что такая-то часть сумела продержаться в окружении или пробиться из него. Дело в том, насколько боеспособной осталась часть или соединение после всех перенесенных передряг. Ведь и в начало войны, когда нам сплошь и рядом приходилось прорываться из стратегических окружений, и в последующем, когда, уже наступая, мы попадали в тактические окружения, бывало, что выходили к своим сотни и даже тысячи отдельных бойцов такого-то соединения, и все же в целом оно оказывалось небоеспособным.

Опыт показывает, что, пока командир сохраняет управление, его полк, будь в нем только сотня солдат, остается полком. И наоборот, потеряешь управление — потеряешь и полнокровную часть…

В заключение — несколько слов о форсировании водных преград, о плацдармах и борьбе за них.

Реут был десятой по счету рекой, которую преодолел корпус с августа 1943 года. До конца войны наш опыт в этом отношении еще более обогатился. Но ни тогда, ни теперь, уже многократно обдумав эти операции, я не находил и не нахожу единого рецепта форсирования. Слишком разнообразными были природные и оперативные условия.

Например, ранней осенью 1943 года на Полтавщине мы имели дело с поспешно отступающим врагом. Подвижные отряды не позволяли ему создать прочную оборону на выгодных рубежах. Поэтому реки Псел, Хорол, Суда были форсированы с ходу и не доставили нам существенных хлопот. Здесь шла борьба за время. Враг оставлял после себя сожженные города и села, мертвые поля и вырубленные леса — ту самую зону пустыни, которая по его замыслу должна была задержать советские войска.

Естественно, наша задача состояла в том, чтобы не дать фашистам обратить в пепелище Левобережную Украину, не дать им времени укрепиться и перезимовать на днепровских рубежах. Преуспели ли мы в этом важном деле? В общем, да. Вместо спокойной зимовки противник вынужден был непрерывно расходовать силы и средства в попытках ликвидировать советские плацдармы на Днепре. Передышки он не получил и вскоре потерпел ряд крупных поражений уже в битве на Правобережной Украине.

Вместе с тем замечу, что из двух с лишним десятков плацдармов, с ходу захваченных советскими армиями на Днепре, только два-три могли претендовать по своей площади на плацдармы с оперативным будущим. Именно с них и развивалось дальнейшее наступление на запад.

Нашей 4-й гвардейской армии создать такой плацдарм не удалось. Во-первых, на ее участке правый берег был заранее подготовлен к обороне, усиленной свежими, переброшенными из Франции соединениями. А во-вторых, у нас постепенно изымали дивизию за дивизией и перебрасывали под Черкассы и Пятихатку. Противник в свою очередь пытался снять часть сил, что стояли перед нашим фронтом, и направить их тоже под Черкассы.

В битве на Днепре советское командование диктовало свою волю противнику. Тактические успехи войск 2-го и 3-го Украинских фронтов развились в успех оперативный — окружение и уничтожение корсунь-шевченковской группировки противника.

Так, благодаря инициативным, все время опережающим противника действиям нашему командованию удалось блестяще завершить зимнюю кампанию 1943/44 года.

Уманско-Ботошанскую операцию мы тоже начали с преодоления водной преграды — речушки, вздувшейся от полой воды. Крутые глинистые берега делали ее серьезным препятствием. Здесь мы воспользовались оплошностью, допущенной противником. Незаметно построили и ночью уложили помосты, по которым потом быстро прошли атакующие танки и артиллерийские средства. Затем три реки — Горный Тикич, Южный Буг и Днестр — воины корпуса преодолели с ходу, буквально на плечах отступавшего противника, причем первые две по сохранившимся переправам.

Огромную роль в таких случаях играет инициатива командиров подразделений, первыми вырвавшихся к реке. Чуть они промешкай, чуть поосторожничай, и мосты будут взорваны противником.

На Горном Тикиче группа отчаянных смельчаков-разведчиков, захватившая железнодорожный мост, обеспечила и расчистила путь всему корпусу.

К Южному Бугу дивизии Афонина и Дрычкина прорвались почти одновременно, едва ли не в боевых порядках отступавших фашистов. Паника среди последних была так велика, что они не успели взорвать ни одной переправы. В результате подвижные группы 5-й танковой и нашей армии гнали их до самого Днестра. Об этой реке я писал достаточно подробно. Стоит, пожалуй, отметить еще два факта.

Днестр, как и любая река, длительное время служившая государственной границей, имел очень мало готовых переправ (т. е. мостов), а переправочных средств на берегах совсем не было. Учитывая еще и весенний паводок, мы готовились к трудным боям. Однако разведка, перебравшаяся на тот берег, не встретила сколько-нибудь значительного сопротивления. Враг был настолько травмирован предшествующими поражениями, что бросил Днестр, не попытавшись использовать его в качестве оборонительного рубежа.

Конечно, не следует при каждом отходе противника бросаться за ним очертя голову. Примеры второй мировой войны, войны в Корее и других «локальных» войн свидетельствуют, что иногда быстрое продвижение вперед, не обеспеченное соответствующими резервами, оборачивалось вскоре жестоким поражением.

Тем не менее, если противник отходит, да еще и в панике, нужно настойчиво висеть у него на хвосте, непрерывно нащупывать слабые места в его обороне, коль вздумает он вдруг остановиться.

Когда будем говорить о боевых действиях в Венгрии, я остановлюсь подробнее на одном из эпизодов переправы через Дунай. Инициатива, проявленная там воинами стрелковой роты и вовремя поддержанная вышестоящими командирами, привела к крупному успеху.

В обороне

Командование фронта и нашей армии настойчиво требовало развивать успех. Это требование мы понимали — ведь до столицы Молдавии — Кишинева оставалось не более 40–50 километров. Кто же из нас не хотел как можно скорее освободить город!

Однако законы войны обойти нельзя. Наши дивизии теперь насчитывали в своем составе немногим более трех тысяч человек каждая. Как я уже говорил, в снабжении были перебои, армейские и фронтовые тылы подтягивались медленно, а сопротивление врага все усиливалось. Поэтому все наши попытки продвинуться привели бы только к напрасным потерям.

Учитывая это, командование фронта 19 апреля отдало приказ перейти к обороне. В нашем наступлении, которое развивалось успешно на протяжении целого месяца, появилась пауза.

За этот месяц корпус в условиях весенней распутицы прошел с непрерывными боями около 140 километров, преодолев сопротивление 34-й пехотной, 444-й охранной немецких дивизий, 5-й, 14-й и 24-й пехотных дивизий и 8-го пограничного полка румынских войск, 13-й, 14-й танковых немецких дивизий и моторизованной дивизии «Великая Германия».

В корпусе опять произошли изменения. Из его состава выбыла 6-я дивизия. С сожалением расставались мы с нею и ее командиром Смирновым. Боевые дела сблизили нас. Вернулась, правда, к нам одна из основных наших дивизий — 7-я. Короткое время побыла в корпусе и опять ушла из него 80-я гвардейская стрелковая дивизия (теперь командовал ею полковник В. И. Чижов).

На долю и этого соединения выпали трудные бои за Реутом, восточнее Оргеева. Пытаясь сбросить дивизию с плацдарма, противник каждую ночь предпринимал упорные атаки. Однажды на участке 230-го полка ему удалось продвинуться. Наши отошли уже к самой воде, а фашисты сверху, с кручи освещали местность ракетами и били из пулеметов.

Это был критический момент. У нескольких новобранцев нервы не выдержали. Они бросились в ледяную воду Реута, пытаясь переплыть реку, и были расстреляны фашистскими пулеметчиками.

Большинство же солдат продолжало стойко драться. Они двинулись вдоль берега и к утру, подкрепленные резервом командира полка — полсотней автоматчиков, зашли противнику сперва во фланг, потом в тыл, окружили его, загнали в лесистый овраг и там уничтожили. Это была какая-то немецкая танковая часть, дравшаяся по-пешему. Два ее танка, видимо последние, были подбиты еще вечером из противотанковых ружей.

Так полк, оказавшись в критическом положении, не только выстоял и удержал позиции, но и нанес врагу поражение.

Для корпуса наступил период оборонительных действий, продолжавшийся ровно четыре месяца. Переход от наступления к обороне, как правило, дело вынужденное. Ослабленные предыдущими боями, войска обязаны в первую очередь позаботиться о том, чтобы, остановившись, не попятиться назад. Тем более что за подобными примерами нам не приходилось далеко ходить. Поэтому фронтовая пауза не всегда равнозначна передышке.

Уже 20 апреля на всем фронте корпуса развернулась напряженная работа. Создавалась глубокая, многополосная оборона полевого типа. Передний край ее проходил по левому берегу Реута. К концу мая было отрыто более 200 тысяч погонных метров траншей, окопов и ходов сообщения, создана широкая сеть огневых позиций и наблюдательных пунктов, подготовлено более 50 минных полей.

Большое внимание штабы уделяли огневому обеспечению обороны, в том числе противотанковой, созданию наиболее благоприятных условий для контратак и контрударов. Основные и запасные командные и наблюдательные пункты располагались так, чтобы обеспечить надежное и непрерывное управление войсками.

Проверка показала, что все гвардейцы с чувством высокой ответственности отнеслись к выполнению оборонительных работ. Особенно же отличились в это время 126-й и 122-й полки 41-й дивизии, которыми командовали подполковники П. В. Киндур и Н. И. Климов — настоящий хозяева войны, если можно так выразиться. Они знали не только свои участки, своих людей, но и противника так, как и должно. Знавал я за время службы в армии многих дотошных офицеров, но этих двоих всегда вспоминаю с особенным чувством. Горжусь ими. Как шахматный мастер, анализируя конкретную ситуацию, может предсказать ход игры со всеми возможными ее вариантами, так и они в любой момент знали, что, где и зачем делают их подчиненные и что можно ждать от противника. А ведь дар предвидения на командном пункте полка столь же полезен, как и в решении задачи оперативного масштаба.

В позиционной войне, которую мы вели эти четыре месяца, самая активная роль принадлежала разведчикам. Они установили, что в начале апреля перед нашим фронтом стояли 13-я и 14-я танковые дивизии и разведывательный отряд дивизии «Великая Германия», а к концу этого месяца еще и боевые группы, сформированные из остатков 113-й, 114-й и 39-й пехотных дивизий.

Как-то разведчики доложили, что среди противостоящих нам частей нет одного пехотного полка — исчез, пропал без следа! Сразу же был приведен в действие весь разведывательный аппарат, в том числе армейский. Удалось установить, что после пополнения этот полк был скрытно, в качестве резерва, сосредоточен в глубине обороны. Мы решили внезапно накрыть полк огнем «катюш». Расчеты оправдались, противник понес большой урон.

Это один из примеров деятельности наших разведчиков в период временного затишья на фронте. А вообще-то для них такого затишья нет и быть не может. Наоборот, при позиционной войне нагрузка на разведывательные органы повышается. Несмотря на все трудности, которые создает сплошная линия фронта, они обязаны быть в курсе намерений противника. Иначе он может застать наши войска врасплох.

Исключительно большую роль играет войсковая разведка, захват «языков». Но «язык» не должен обходиться слишком дорого, не должен обескровливать разведывательные подразделения. То есть речь идет о продуманной организации каждого поиска в тылу противника.

Вот цифра, которая красноречиво характеризует поспешность в этом важном деле. Анализируя работу разведчиков, мы подсчитали, что в один из периодов оборонительных боев каждый «язык» стоил нам семерых выбывших из строя воинов. Многовато! Даже для средней цифры. Ведь мы располагали многочисленными фактами совсем иного порядка. Вот один из них.

В последние дни апреля командование 4-й гвардейской армии поставило перед нами задачу добыть «языка» на кишиневском направлении, на участке обороны противника к юго-западу от Оргеева. Выполняя эту задачу, начальник разведывательного отделения 5-й гвардейской воздушнодесантной дивизии капитан М. И. Березовец и работник разведотдела штаба армии старший лейтенант Д. П. Пьянков тщательно изучили местность и характер обороны противника, наметили объект поиска, договорились с артиллеристами и минометчиками относительно огневого обеспечения, провели все другие необходимые мероприятия.

Операция по захвату «языка» была проведена в ночь на 28 апреля. В результате всесторонней предварительной подготовки она прошла, как говорится, без сучка и без задоринки. Противник потерял восьмерых солдат убитыми, «язык» был доставлен в штаб невредимым. Наши потери — один легко раненный разведчик.

Вот что значит тщательность подготовки. Выходит, наши разведчики не всегда ценили этот важный фактор.

Общее затишье на фронте, как всегда, сопровождалось боями местного значения, в ходе которых мелкие подразделения обеих сторон старались улучшить свои позиции, занять положение, наиболее выгодное по отношению к противнику.

В одном таком бою отличился гвардии рядовой М. Т. Коломиец. В ночь на 3 июня 7-я рота 124-го полка, бесшумно приблизившись к траншее врага, бросилась в атаку и овладела ею. Гитлеровцы неоднократно пытались вернуть утраченные позиции, но всякий раз отбрасывались назад. Их пулемет вел фланкирующий, сильно беспокоивший роту огонь. Заставить его замолчать взялись рядовые Коломиец и Подгорный. Однако последний тут?ке был ранен. Коломиец сумел в одиночку расправиться с пулеметным расчетом. Уже на рассвете, находясь далеко впереди боевых порядков роты, Коломиец схватился с несколькими пехотинцами и тоже вышел победителем.

Добравшись до своей роты, он узнал, что ночью, в темноте, рядовой Кацион отбился от своих и сейчас «загорает» в опасной близости от неприятеля. Коломиец отправился за Кационом и вернулся вместе с ним.

В тот же день из полка в адрес родителей храбреца было отправлено письмо, в котором рассказывалось о его подвиге.

В эти дни из штаба и управления корпуса выбыли, получив новое назначение, три старших офицера. С полковником А. И. Безуглым и подполковником Д. В. Белорусовым расставались мы с большим сожалением и проводили их очень тепло.

Начальник оперативного отдела Андрей Иванович Безуглый был человеком с широким военным кругозором. Очень самостоятельный, он всегда имел свою точку зрения и умел постоять за нее. Словом, был не из тех, кто «глядит в рот» начальнику, заранее одобряя всякое его слово — правильное или неправильное. Не скрою, случались у нас с ним весьма острые споры. Бывал неправ он, бывал и я. Но всегда от таких споров выигрывало наше общее дело, наш корпус.

Дмитрий Васильевич Белорусов счастливо сочетал в себе качества строевого командира и политработника. Он отлично командовал полком в боях на ахтырском рубеже, потом, став заместителем начальника политотдела корпуса, хорошо показал себя и на этой работе. И вот теперь он уезжал от нас в политуправление 2-го Украинского фронта.

Наши люди росли, и это радовало. Уже после войны я встретил Белорусова в Военно-политической академии имени Ленина. Он был заместителем начальника политотдела. Потом, уволившись по возрасту из армии, поступил работать в Госплан СССР. И везде отзыв о нем самый уважительный: «Работяга!»

Третьим из отъезжающих был начальник тыла корпуса полковник И. С. Сидоров. Как и полагается, он пригласил сослуживцев на прощальный ужин. Однако приглашенные, в том числе и его подчиненные, сославшись на разные неотложные дела, почти все уклонились от торжественных проводов. Тогда на следующий день он собрал служебное совещание, затянул его до вечера и, «закруглив дела», пригласил всех к столу. Хотел все-таки, чтобы проводы вышли по чину. И все же прощание получилось формальным. Не сработался с людьми, и этого ничем уже не загладить. А вот его преемник полковник И. Е. Грибов, человек простой, серьезный, с большим опытом, тот сразу же вошел в коллектив.

Вскоре был отозван в Москву и начальник санитарной службы корпуса майор медслужбы И. П. Щербинин. Вспомнилось мне, как однажды ходил он со мной в 31-ю стрелковую дивизию. Эта дивизия вела тогда тяжелый наступательный бой. Она только что преодолела широкую лощину, и мы, продвигаясь по ее крутому подъему, очутились вблизи передней линии под обстрелом противника.

Иосан Петрович признался мне позже, что он не чаял, когда мы выберемся оттуда, — так ему было страшно. А кому не страшно в бою, когда кругом взрывы снарядов, стрельба, цокают пули, с визгом разлетаются осколки? Важно то, что человек сумел удержать себя в руках, преодолел чувство страха. По крайней мере, я тогда не заметил его переживаний.

На место Щербинина к нам прибыл майор медслужбы С. А. Комаров — из 80-й гвардейской стрелковой дивизии.

Безуглого заменил прибывший к нам из штаба 4-й гвардейской армии полковник В. З. Морозов. В прошлом Владимир Зосимович был пограничником, а после окончания военной академии стал хорошим штабным офицером. Опыт по этой части он приобрел еще в битве на Волге. Тогда мне неоднократно приходилось встречаться с ним, и потому теперь я сразу же согласился с его кандидатурой — знал наперед, что в его лице корпус приобретет энергичного оперативного работника. Ведь он продолжительное время был заместителем у опытного начальника оперативного отдела штаба армии полковника Г. Ф. Воронцова.

В наши дивизии прибывало пополнение, и уже к 1 июня они насчитывали от 7,5 до 8 тысяч бойцов. Первым делом новых солдат знакомили с боевыми традициями и героями частей и соединений, рассказывали о пройденном боевом пути, проводили показные занятия. Затем новички проходили курс солдатской науки уже в ротах и батареях.

Все старшие офицеры штаба и управления корпуса, командиры дивизий и полков обязаны были лично, в соответствии с общим планом, проводить занятия офицерского состава. На этих занятиях практиковалась стрельба из всех видов оружия по противнику. Группа собиралась на участке какого-либо полка, в специально подготовленном для этого наблюдательном пункте. Проверив знания теории, необходимых уставных положений и обстановки, руководитель давал вводные. Решала их вся группа, практически выполняли решение поочередно. Тот или иной офицер подавал команду на огневые позиции, и артиллеристы или минометчики открывали огонь. Случалось даже так, что обнаруженные разведчиками цели оставлялись до этих занятий нетронутыми.

Одновременно проводилась также чисто боевая работа. Например, широко практиковались переброски кочующих орудий, минометов и пулеметов, создававших у противника впечатление большей насыщенности нашей обороны огневыми средствами, чем было на самом деле. Иногда и определенный час по команде, продублированной специальным сигналом, производился залп из всех видов оружия. Все это держало врага в постоянном напряжении.

За время пребывания в обороне было осуществлено важное мероприятие по подготовке младших командиром. Все учебные батальоны дивизий мы объединили в учебный полк. Его возглавил очень хороший методист, заместитель командира 7-й дивизии полковник З. Т. Дерзиян. Занятия с будущими сержантами проводили командиры дивизий и полков, а также их заместители по политчасти. Единая программа и методика, привлечение к руководству учебой наиболее квалифицированных офицеров корпуса дало хороший результат. Присвоение курсантам сержантских званий было обставлено торжественно и, конечно, надолго запомнилось им.

Командир всегда должен чувствовать свое подразделение, соединение. Достигнуть этого можно только в тол случае, если постоянно поддерживаешь контакт с солдатской массой, знаешь ее, а она знает тебя. Это относится не только к старшим командирам, но и к младшим. Как ни парадоксально звучит это, но мне попадались сержанты, которые, живя рядом с солдатами, деля с ними все невзгоды боевой жизни, не знали по-настоящему своего отделения или взвода.

С другой стороны, я и сегодня, спустя сорок с лишним лет, с благодарностью вспоминаю первых своих командиров. Они не только поставили меня на ноги как военного человека. Многие из них были для меня примером на протяжении всей жизни.

Однажды, беседуя с курсантами учебного полка о роли и обязанностях сержанта, я упомянул своего первого отделенного командира Сотникова.

Молодые люди удивились:

— Даже фамилию помните?

— Помню, и, наверное, не я один. Мы его очень уважали, пожалуй, даже больше — любили. Готовы были за него в огонь и в воду.

— Добрый он был, да? — спросили меня.

— Добрый — это не характеристика для военного человека. Он отлично знал свое дело, знал уставы и умел показать любой прием так, что хотелось ему подражать. И заметьте, при этом любил говорить: «Делай лучше меня!» Это было трудно, но мы все к этому стремились.

Сотников никогда не грозил наказанием, но не было случая, чтобы он не добился выполнения приказа точно и в срок. И свободное от службы время проводил вместе с нами. Однажды он восхитил нас своей силой и ловкостью. Пошли мы в город, в увольнение. Идем, разговариваем. Вдруг видим потасовка. Хулиганы напали на нескольких молодых ребят, повалили их, бьют. Сотников — туда, да так заработал кулаками, что обидчики разлетелись, как мухи.

Или вот другой отделенный командир — товарищ Кондаков. Под его началом довелось мне служить, будучи курсантом Орловских пехотно-пулеметных курсов. Вежливый, спокойный, тактичный, он обладал в то же время высокой военной культурой и был человеком отважным.

— Вам приходилось бывать с ним в бою?

— Приходилось. В 1921 году нас, курсантов, в числе других воинских частей направили против банд Антонова, действовавших на Тамбовщине. Разведка донесла, что группа бандитов скрывается в лесу и овраге близ него. Очистка леса выпала на долю кавалеристов, а нам достался овраг. Один курсант, идя по краю оврага, споткнулся и, чтобы удержаться, схватился за деревцо. Оно упало, вывернулось из земли, обнажив замаскированный вход в большую нору. Мы прислушались. Тишина. Командир взвода решил прощупать нору саблей — ткнул ею в землю, и она ушла по самый эфес, вероятно, угодив в невидимого обитателя.

— Там кто-то есть, заворочался, — сказал комвзвода. Приказав Кондакову наблюдать за выходом из норы, он проделал саблей отверстие в земле и крикнул:

— Сдавайтесь!

Ответа нет. Тогда он бросил внутрь гранату. Нора была, как потом выяснилось, с разветвлениями, и взрыв не причинил вреда бандитам. Однако тут же мы услышали приглушенный звук револьверного выстрела.

Вход в пещеру был узкий — двоим не разойтись. Кондаков с разрешения комвзвода полез туда и вскоре выволок наружу двоих здоровенных бандитов, а затем и труп третьего. Этот, застрелившийся в норе, оказался одним из ближайших сподвижников Антонова — ведал снабжением банды.

Молодежь слушала мои воспоминания, как мне показалось, с интересом, и я рассказал еще о некоторых своих командирах, о том, как они учили нас, курсантов, правилам общения с людьми, как учили методике в таких ее деталях, которых нет в уставах и наставлениях.

Например, нам казалось, что пулемет «максим» мы знаем назубок. Комбат Жилин Сергей Георгиевич проверил нас, и… все мы, как один, провалились! Жилин не отчитывал и не упрекал нас. Как-то очень просто, по-товарищески он объяснил, что «метода» у нас неправильная. Надо представлять мысленно, какая часть пулемета к чему, что и в какой момент делает. Кажется, простой совет? Но жизнь вся состоит из простых вещей — когда их узнаешь, разумеется. Благодаря Жилину я и сегодня помню старика «максима» во всех подробностях.

Это о технике. Теперь о методах воспитания. Однажды, торопясь в городской отпуск, я шел по коридору. Навстречу Жилин. Остановился, спросил о чем-то и так, между прочим, положил руку мне на ремень. А ремень-то подтянут слабо. Поднатужился я, надулся, а он все стоит, говорит со мной. Воздух из моих легких постепенно улетучивается, и ремень под рукой комбата уже свободно ходит вверх и вниз. Я извинился за плохую заправку, а он только укоризненно покачал головой. Ей-ей, от стыда я готов был сгореть, и на всю жизнь запомнил это.

Так, сидя на станинах пушки, беседовали мы о том, каким должен и каким не должен быть командир. Вдруг один из курсантов спросил:

— А как же капитан Габелев? Ведь боевой, храбрый командир. Я знаю, я был наводчиком в его дивизионе. За что же его отчислили?

Пришлось рассказать, за что.

Война требует от фронтовика постоянного напряжения физических и нравственных сил. Однако природа человека такова, что он не может без перерыва, без отдыха поддерживать свой дух и тело на высшей этой грани. Физическая усталость снимается довольно просто, с нервами дело много сложней. Уметь самому «отпустить» их, расслабиться, когда есть тому время и место, — это могут немногие. Большинству же нужно помочь, и здесь безграничное поле деятельности для политработника.

Помнится, где-то читал или слышал я изречение одного средневекового врача, что приезд в городок бродячего клоуна дает его жителям в смысле здоровья больше, чем целый воз лекарств. Очень мудрый афоризм! Действительно, кто из нас не испытывал прилива энергии и работоспособности, когда тем или иным путем тебе удается освободиться от излишней нервной напряженности?

На фронте, в длительной борьбе не на жизнь, а на смерть такая периодическая разгрузка втройне необходима. Должен заметить, что в мирное время мы не уделяли этой проблеме должного внимания. Отсюда многие казусы и происшествия.

Богданович, снятый с командования дивизией за то, что управлял ею, будучи в нетрезвом виде, не просто плохой командир, единица, о которой можно вспомнить, а можно и промолчать. Он был из тех людей, которые пытались взбодрить водкой ослабший свой дух и нервы. На протяжении какого-то периода это, вероятно, не очень сказывалось на делах. Но ведь дурная привычка не складывается в один день. «Сперва человек пьет вино, потом вино пьет человека» — так говорит пословица.

В 5-й дивизии, в ее артиллерийском полку, командир дивизиона капитан Габелев не только сам частенько выпивал, но и вовлек в свою компанию двух других офицеров. Предупреждение по служебной линии не помогло. Пришлось принять крутые меры. Всех троих отстранили от занимаемых должностей и откомандировали в отдел кадров армии. Но предварительно мы с полковником Смирновым собрали весь офицерский состав полка, пригласили представителей от других частей корпуса и побеседовали с ними. Товарищи выступали очень активно, видно было, что вопрос наболел. Разговор вышел далеко за рамки обсуждения проступка трех артиллеристов. Предложения участников этой беседы легли потом в основу плана политико-воспитательной работы в корпусе…

В начале июня командование 4-й гвардейской армии провело командно-штабные учения на местности, в районе Теленшты, Тырг. С участием руководящего состава дивизий и корпусов была разработана тема «Прорыв обороны противника, окружение и уничтожение его».

Организация этого занятия, методика его проведения произвели на всех нас большое впечатление. Оно было одним из звеньев неоглашенной подготовки предстоявшего наступления.

На разбор приехал новый командующий 2-м Украинским фронтом генерал армии Р. Я. Малиновский (маршал И. С. Конев принял командование 1-м Украинским фронтом). В заключительном своем слове Родион Яковлевич подчеркнул, что непрерывно возрастающее оснащение войск новой техникой требует от штабов очень гибкого управления. Особенно подробно он остановился на необходимости обобщить опыт применения в наступлении массированного артиллерийского огня и стрельбы прямой наводкой.

С товарищем Малиновским я познакомился еще в Испании, с тех пор мы не встречались и поэтому после разбора учений, за обеденным столом, естественно, заговорили про испанские дела. Он (тогда советник при командовании Центрального фронта) вспомнил, как дивизия, в которой работал я, выходила из окружения под Теруэлем.

— В тот вечер, — сказал он, — итальянцы и франкисты такой гвалт устроили в эфире, просто уши вяли от болтовни. Дивизия-де разгромлена, командование ее в плену, а уж про русского, про тебя то есть, черт знает что плели.

Это была действительно трудная ночь, и я помню ее во всех подробностях. Фашисты ожидали, что дивизия попытается прорваться к своим по кратчайшему направлению — на юг из Теруэля. А мы вначале пошли на север, поворачивая затем к юго-западу, и наконец, описав почти полную окружность, введя противника в заблуждение, ударили на юг и, пробиваясь вдоль реки Турия, вышли к командному пункту бригады, которая единственной из трех не попала в окружение…

С учений все мы возвращались в хорошем настроении. О том, что ведется серьезная подготовка к новой крупной наступательной операции, нам никто не сказал, но и говорить не нужно было — догадывались. Не могли же мы стоять на оргеевском рубеже до конца войны! Освобождение Молдавии, надо полагать, не за горами, и штабные учения тому свидетель.

Подтвердил наши догадки и приезд в корпус представителя Ставки маршала С. К. Тимошенко. Он меньше всего интересовался нашей обороной. Я сразу это понял и перевел доклад на тему «наступательную»: где выгоднее местность, каковы силы и возможности противника и т. п. Тимошенко оживился и подробно расспрашивал меня об этом.

И еще деталь: 15 июня по распоряжению командарма наши части «прочесали» 25-километровую прифронтовую зону с целью ликвидации вражеской агентуры.

А через четыре дня корпус уже передал свою полосу обороны вместе с плацдармом, который гвардейцы удержали за Реутом, соединениям 53-й армии и начал передислоцироваться походным порядком в район Думбровицы. В пути на марше вследствие плохой организации противовоздушной обороны пострадали от бомбежки подразделения 41-й дивизии и саперный батальон 5-й дивизии. Потери были невелики, но сам факт показал, что гвардейцы «размагнитились», сидя в обороне.

Новый участок корпус занял быстро и организованно. На 23 июня наш передний край проходил по линии Тешкурень, Новые Богени, Нападень, Корнова и далее на северо-восток. Командный пункт корпуса был развернут в Думбровице. Местность для нас невыгодная — большей частью низменная. А на той стороне, за рекой Кулою, гряда Бессарабской возвышенности. Противник оборонял ее силами 370-й дивизии и одного пехотного полка 376-й дивизии.

Данные разведки, показания пленных и перебежчиков свидетельствовали, что гитлеровцы не готовятся к активным действиям. Но независимо от этого оборону свою мы обязаны были создавать как неприступную.

Приняв полосу, мы тотчас начали усовершенствовать оборону. Однажды поехал я с группой офицеров в 5-ю дивизию. Полковник Афонин доложил, что первая траншея отрыта полностью. Мы пошли по ней начиная с правого фланга к центру. Действительно, на протяжении километров трех траншея была отрыта глубокая, хорошо оборудованная. Но вдруг она прервалась, и мы увидели отсюда, что начинается она снова метров через пятьсот. Значит, локтевая связь между соседними полками отсутствует.

Посмотрел я на Павла Ивановича Афонина, он — глаза, как говорится, долу. Выговаривать не стал ему, но поучить надобно было. Вышел я наверх, он, конечно, тоже. Так и прошли вместе эти полкилометра, на виду у противника. А наутро Афонин уже доложил, что за ночь разрыв между полками ликвидирован — траншея дорыта.

Изучая полосу, принятую корпусом, я обратил внимание на участок 124-го полка 41-й дивизии. Здесь, в районе Корнова, позиции противника выступом нависали над нашей обороной, особенно угрожающе над вторым батальоном этого полка. И хотя гитлеровцы, судя по всему, не готовились к общему наступлению, выступ этот беспокоил. Слабое наше место, что понимали, конечно, не только мы. Поэтому в штабе родилось решение создать сильный противотанковый рубеж в этом районе. Опираясь на него, вторые эшелоны 122-го и 126-го полков могут вести контратаку, если противнику удастся прорваться на передний край.

Вместе с полковником Смирновым мы выехали в район Корнова. Повстречали по пути командира взвода снабжения второго батальона 124-го полка. На вопрос, как кормите людей, он ответил:

— Отлично, товарищ генерал!

— А поточнее? — спросил Смирнов.

— Кормим регулярно. Обед даже из трех блюд. Доставляем горячую пищу. Первое — суп или щи, второе — каша или картофель с мясом, а на третье компот из свежих фруктов.

Отрубил он все это бодро, даже как-то весело.

— Свежих фруктов сейчас много, — заметил Смирнов.

— Да, — заторопился хозяйственник, — иногда фашисты пытаются пробраться в сады за фруктами. Недавно двух таких вояк поймали вместе с ведрами. Сливы в них были…

— Что ж, — говорю, — действуйте в том же духе.

Мы вышли из машины, прошли в церковь. Вход в нее был пристрелян противником, и пули тотчас зацокали по стене. Пройдя через пролом, мы оказались на улице, которая вела к переднему краю.

Здесь нам повстречались два солдата — лекпом и парикмахер. Они и довели нас менее опасной дорогой до окопов батальона. Траншея оказалась не сплошной, местами даже не полного профиля. Некоторые бойцы продолжали земляные работы, а некоторые отдыхали. Чувствовалась во всем этакая ленца и беззаботность.

Поговорили мы с одним гвардейцем. Сибиряк, мужественный, красивый парень, а щетина на щеках недельной давности.

— Бороду-то отпускаешь на предмет представительности? Или так, по забывчивости? — говорит ему Василии Федорович.

— Не успел ротный парикмахер побрить, вызвали его.

— А ежели сам себя? Сумеешь?

— Сумею, — смутился солдат.

Постепенно разговор стал общим.

— Кормят нас неплохо, — говорил один. — Только с обедом запаздывают.

— А как?

— Да как стемнеет. В термосах носят, а все одно суп стылый. А ведь лето!

— Говорят, каждый день у вас компот из свежих фруктов…

— Не бывает компоту…

— Как не бывает? — перебил кто-то. — А помнишь, еще когда ты ложку потерял…

— Так то недели две тому назад было.

— Все ж было?..

Потом поговорили о том, кто из командиров у них бывает. На переднем крае, особенно на новом рубеже, это далеко не праздный вопрос. Оказалось, взводный, ротный и комбат здесь днюют и ночуют. Изредка навещает их командование полка, а из дивизионного начальства, как пришли сюда, еще никого не видели.

Возвращаясь в штаб, мы с Василием Федоровичем обменялись впечатлениями и пришли к выводу, что о втором батальоне следует побеспокоиться не только в тактическом плане. Я позвонил командиру 41-й дивизии и потребовал объяснить все, чему мы со Смирновым были свидетелями. Генерал Цветков пытался сперва доказывать, что дела в батальоне обстоят благополучно.

— Константин Николаевич, — говорю ему, — меры по укреплению обороны уже приняты, но то, что ты не знаешь положения дел на самом опасном участке дивизии, что солдаты ни разу не видели тебя на новом рубеже, это так.

— Завтра же буду там.

— Вот это хорошо. Прошу снять с занимаемой должности командира взвода снабжения батальона. Поставьте его на стрелковый взвод. Там он врать отвыкнет. И остальным командирам сделайте соответствующее внушение. Размякли…

Нового заместителя по тылу полковника Грибова я попросил организовать широкую проверку питания, быта людей — в первую очередь на передовой.

«Тыловики» наши, все офицеры этой службы провели большую работу. Они не только обеспечили правильное распределение тех видов снабжения, которые получали мы из армейских и фронтовых складов, но и позаботились о предметах, не предусмотренных централизованным снабжением. В частности, была создана выставка всевозможных вещей фронтового быта, изготавливаемых хозяйственным аппаратом частей и соединений армии. Чего только там не было: начиная с ложек и вилок и кончая походными мельницами. Даже вьюки, очень нужные для предстоящих боевых действий в горах, изготовлялись нашими воинами.

В середине августа на командный пункт корпуса приехал генерал К. Н. Деревянко. Он стал начальником штаба нашей армии еще во время Корсунь-Шевченковской операции, и сразу же мы почувствовали — рачительный хозяин возглавил штаб. Умный, твердый, заботливый.

Мне приходилось работать с людьми, и старшими по службе, и младшими, к которым эпитет «инициативный» пристал очень прочно. Они и в самом деле всегда были полны прекрасных замыслов и не стеснялись высказывать их на совещаниях, в печати, в личных беседах. Зажгутся, зажгут других… и потухнут. Потихоньку так, исподволь. А почему? Иногда только потому, что Иван Иванович сказал «но», а Иван Петрович добавил «н-да»…

Кузьма Николаевич Деревянко умел не только высказать верную мысль, но также обосновать ее, отстоять, убедить в ней и своих начальников и подчиненных, осуществить ее и, следя за этим осуществлением, что-то поправить и приладить на ходу.

Сейчас он привез нам распоряжение командующего армией провести разведку боем тремя заранее подготовленными усиленными батальонами на трех различных направлениях. И все мы поняли, что это уже преддверие большого наступления.

После огневого налета артиллерии и минометов батальоны двинулись вперед. Смяв боевое охранение противника, они приблизились к его первой траншее, ворвались в нее в отдельных местах. Завязалась рукопашная схватка. Первые наши успехи вызвали тревогу у вражеского командования. Оно поспешило бросить к угрожаемым участкам танки и бронетранспортеры, обеспечив их массированным артиллерийским прикрытием. Повторными контратаками противнику удалось восстановить положение.

Пленные и документы, попавшие в наши руки, уточнили данные о гитлеровских войсках.

Большую роль в подготовке будущего наступления сыграла удачно проведенная командованием 4-й гвардейской армии оперативная маскировка. Всю эту работу в полосе нашего корпуса и дальше, к Оргееву, возглавлял армейский инженер генерал Н. И. Малов. Днем отдельные танки и группы тягачей с орудиями передвигались к местам ложного сосредоточения, а ночью гул моторов способен был разбудить глухого. Отдельные подразделения в глубине нашей обороны, в местах, просматриваемых врагом, по десять двенадцать раз проходили одним и тем же маршрутом, обозначая сосредоточение пехоты.

Эти районы гитлеровцы подвергли сильнейшим артиллерийским налетам. Кроме того, как стало известно разведке, они срочно перебрасывали туда танки и самоходные орудия. Такое начало предвещало советским войскам успех.

Блуждающие «котлы»

К этому времени вся обстановка на южном участке советско-германского фронта складывалась в нашу пользу.

Несколько слов о местности, на которой предстояло нам действовать, и о планах воюющих сторон. Три большие реки — самая восточная из них Днестр, затем Прут и Серет — текут почти параллельно через Молдавию и Румынию на юго-восток. Еще весной наступление 3-го Украинского фронта было остановлено противником на рубеже Днестра. Нам же, войскам 2-го Украинского фронта, удалось последовательно форсировать все три реки в их верховьях, войти в междуречье и, таким образом, нависнуть с севера над группой армий противника «Южная Украина». Образовалась огромная дуга, левый край которой упирался в Черное море, а правый — в Карпатские горы. В вершине этой дуги вражеское командование сосредоточило наиболее боеспособные дивизии — 6-ю армию. Направление на Яссы и оборону флангов обеспечивали в основном румынские соединения.

В соответствии с такой расстановкой сил противника советское командование и наметило оперативную задачу наступления. Нанося удары по флангам — с севера, в междуречьи (2-й Украинский фронт), и с востока, с днестровского плацдарма (3-й Украинский фронт), наши войска должны были срезать вершину дуги, окружить и разгромить группу армий «Южная Украина».

4-я гвардейская армия и наш корпус оказались в стороне от главного удара. Но и на нашу армию была возложена весьма важная задача: удерживая занимаемый рубеж и обеспечивая левый фланг фронта и армии, нужно было следить за противником: как только появятся признаки его отхода, вцепиться в него, не дать возможности уйти и маневрировать. Кроме того, мы должны были наступать широким фронтом и на второстепенном направлении.

Войска правого крыла нашей армии занимали на участке от Богданешты до Грасень выгодное положение и должны были перейти в наступление, как только части соседней справа 52-й армии овладеют городом Яссы.

Местность, на которой нам предстояло действовать, резко пересеченная, с грядами возвышенностей, покрытых лесом, с реками Икель и Бык, тянувшимися параллельно фронту армии, и рекой Делия, почти перпендикулярной ему. Реки и речки в летнее время не были препятствием для пехоты, однако для переправы танков, артиллерии и автотранспорта требовалось построить мосты.

Лишь в одном направлении, близ Унешты, обороняемая противником местность просматривалась с наших наблюдательных пунктов почти на десять километров.

Готовясь к наступлению, корпус должен был решить предварительно некоторые задачи. Первая из них заключалась в том, что 5-я дивизия, оборонявшаяся на правом фланге нашего расположения, к началу операции уплотнила боевые порядки в сторону правого соседа — 78-го стрелкового корпуса и временно переподчинилась ему в целях лучшего обеспечения фланга ударной группировки фронта. Нам же подчинили 80-ю гвардейскую и 84-ю стрелковые дивизии, в результате общий фронт корпуса — теперь уже четырехдивизионного состава — растянулся почти на 80 километров — от Пырлицы на восток, через Нападень, до Брянова.

84-я дивизия впервые оказалась в нашем составе, но и мне и многим другим товарищам она была известна еще по боевым делам в Сталинградской битве. Это соединение имело богатые боевые традиции со времен гражданской войны и отлично воевало в эту войну. Бывший ее командир генерал П. И. Фоменко стал командиром 21-го гвардейского стрелкового корпуса. Его преемник генерал майор П. И. Буняшин также пользовался большим авторитетом и у командования и у подчиненных. Он успешно командовал дивизией, которую принял вскоре после Курской битвы.

Таковы были боевые порядки и состав корпуса перед наступлением. Все воины, от солдата до генерала, досконально изучили местность, знали противника и его оборону, подразделения заранее развернулись в боевые порядки, командиры наладили огневую систему и управление.

Наступление на широком фронте вызывалось объективной закономерностью необходимостью сосредоточить в ударном кулаке главные силы фронта. Растянутый почти на сотню километров фронт не позволял создать нужную плотность войск и соответствующее огневое обеспечение, затруднял перегруппировки, если бы они вдруг потребовались. Оставалось рассчитывать на успех соседей на главном направлении, который, несомненно, ослабит оборону противника и здесь, на этом рубеже.

Командующий армией потребовал от нас бдительно наблюдать за врагом, чтобы не просмотреть момента его отхода со своих оборонительных позиций. Практически для дивизий это означало готовность перейти в наступление или начать преследование без какой-либо предварительной перегруппировки.

Успех в этих условиях во многом будет зависеть от четкой работы средств связи. Растянутость боевых порядков по фронту и в глубину всегда создает большие трудности Для радистов и особенно для телефонистов.

Начались поиски удовлетворительного решения проблемы. И надо сказать, что благодаря инициативе и сметке начальника связи корпуса подполковника И. Г. Гинзбурга, его помощника по радио майора А. И. Преображенского и подчиненных им воинов дело быстро наладилось.

Всю связь в обороне они перевели на трофейный кабель, использовали постоянные провода гражданской связи и даже… колючую проволоку. Таким образом, наш штатный телефонный провод оставался пока в резерве — на случай перехода в наступление. Радисты, чтобы обеспечить устойчивую связь в гористой местности, заранее наметили во вражеском расположении наиболее подходящие высоты.

Повсеместно была усилена служба охранения, наблюдение и разведка. Группы офицеров круглосуточно дежурили на наблюдательных пунктах, а с 19 августа там неотлучно находились и командиры частей и соединений.

К этому времени стало известно, что перед фронтом корпуса противник имел 19 пехотных батальонов, около 180 орудий, около 150 минометов и до 700 пулеметов.

20 августа в 6.10 справа от нас раздалась мощная канонада. Она длилась ровно полтора часа. Затем пошла в дело наша авиация. А в 8 часов эхо такой же канонады донеслось до нас и со стороны 3-го Украинского фронта. Началась одна из крупнейших операций Великой Отечественной войны Ясско-Кишиневская. Артиллерия, минометы и авиация перемалывали вражескую оборону. Затем советские танки и пехота дружно атаковали передний край, прорвали его и устремились вглубь, на юг, навстречу наступающим с днестровских плацдармов соединениям 3-го Украинского фронта.

Если наступление войск 2-го Украинского фронта на главном направлении началось 20 августа, то силы, обеспечившие фланги этой группировки, в том числе наш корпус, вводились в бой постепенно. Только через двое суток двинулась вперед наша 5-я гвардейская дивизия. К этому времени войска армии генерала Коротеева освободили город Яссы.

Первыми по сигналу поднялись парторги рот А. С. Курятников и В. В. Костюченко, а вслед за ними — красноармейцы 4-й роты братья Боровиковы и братья Боровко из 6-й роты. Со всех сторон неслось мощное «ура». Гвардейцы ворвались в траншею врага, забрасывая ее гранатами. Охваченные наступательным порывом, увлеченные примером коммунистов, они неудержимо шли вперед. Противник начал отходить. Пленные показали, что солдаты и офицеры боятся окружения, потому-то и часты случаи паники.

Я приказал командирам других дивизий быть в готовности наступать, усилить наблюдение за противником и при первых же признаках его отхода немедленно начинать преследование.

Поздно вечером гитлеровцы произвели сильные огневые налеты по нашей обороне, в их расположении раздавались взрывы, взметнулось пламя пожаров. Готовясь отходить, они, как обычно, взрывали и жгли что могли.

Нам повезло — не пришлось прорывать хорошо подготовленную оборону противника, ибо он, почувствовав угрозу обхода со стороны главных сил 2-го Украинского фронта, начал поспешно отступать. В 3 часа ночи об этом доложили наблюдатели. И тут-то все дивизии корпуса пошли вперед, перехватывая пути отхода противника от Кишинева на запад.

Перешли в наступление и соседние, слева от нас, части 89-й гвардейской стрелковой дивизии 26-го гвардейского стрелкового корпуса 5-й ударной армии. Направление было одно — на Кишинев!

Заранее подготовленные для преследования отряды — но одной роте от каждого стрелкового батальона первой пинии — уже вскоре овладели населенными пунктами Синешты, Редень и некоторыми другими.

Таким образом, мы довольно легко преодолели сильно укрепленную оборону на южной гряде Бессарабской возвышенности. Этому, конечно, значительно помогли стремительные действия нашего правого соседа — 78-го стрелкового корпуса и танковых частей. У нас появилась возможность вывести одну дивизию в резерв. Ведь когда ведешь бои, рассчитанные на окружение, нужно иметь всегда под руками соответствующие резервы.

Утром 24 августа наш командный пункт переместился вперед и развернулся у подножия большой горы. Едва успели мы осмотреться, как приехал член Военного совета армии генерал-майор И. А. Гаврилов. До времени поседевший, с приветливой улыбкой — таким он запомнился мне в эту последнюю нашу встречу. Он поздравил нас с первыми успехами и попросил покормить его.

— Как-то в горячке забыл, что не ел со вчерашнего дня, — сказал он. Если можно, побыстрее.

Позавтракав, он поспешил к машине.

— Хочу, — говорит, — заехать на командный пункт одного полка.

Единственно, что мог я посоветовать, это ехать по дороге, что справа от нас, по ущелью. Она была уже проверена саперами, а там дальше, на шоссе Яссы — Кишинев, начинался участок соседа, где шел бой.

— Но ведь я тоже не первый день на фронте, — засмеялся Иван Александрович.

Машина ушла, а минут через пять он вернулся уже пешком.

— Что такое? — говорю. — Что-нибудь забыли у нас?

— Нет, — отвечает, — из вещей — ничего… Забыл, понимаешь, чокнуться с тобой за успешное завершение нашего наступления. Легкое бессарабское вино найдется?

Ведь есть сведения, что Кишинев освобожден. Будем ждать официальных сообщений об этом.

— Конечно, найдется… Радость-то какая!

Мы чокнулись, выпили за хорошее дело. Улыбаясь, он взял под козырек и уехал.

Через час-полтора, благополучно миновав ущелье, машина остановилась на шоссе Яссы — Кишинев. Адъютант показал генералу Гаврилову на таблички с надписями «Minen!». Когда водитель разворачивал машину, она наехала на мину. Произошел взрыв. Осколок мины попал Гаврилову в сонную артерию, и он скончался от потери крови. Будь поблизости хирург, жизнь ему могли бы спасти.

Безмерно жаль было Ивана Александровича — хорошего начальника, замечательного коммуниста. Многие из нас прошли вместе с ним боевой путь от стен Сталинграда…

В этот день в частях корпуса был зачитан приказ Верховного Главнокомандующего. В нем говорилось, что войска 3-го Украинского фронта при решительном содействии войск 2-го Украинского фронта в результате умелого обходного маневра и атаки с фронта 24 августа штурмом овладели столицей Молдавской ССР городом Кишиневом.

Среди отличившихся в этой операции упоминались все наши дивизии во главе с их командирами — Афониным, Цветковым, Чижовым и Буняшиным.

Дивизии корпуса, оставив позади реку Бык, пересекли дороги к югу от нее, создав таким образом угрозу на путях отхода кишиневской группировки противника.

Корпус продолжал быстро продвигаться. Позвонил командир 84-й стрелковой дивизии генерал П. И. Буняшин.

— Крупной удачей начали мы сегодняшний день, — сказал он.

— А именно, Павел Иванович?

— С утра шли как полагается — впереди отряды преследования, за ними в колоннах — главные силы с круговым охранением. Разведка обнаружила, что почти параллельно нашим войскам, по дороге Кишинев — Быковец, растянулись на четыре километра отходящие части противника. Пропустив эту колонну до развилки дорог, наши батальоны внезапно атаковали ее, окружили и взяли в плен.

— Что это за части?

— 6-й пехотный и 29-й артиллерийский полки 14-й румынской пехотной дивизии.

— Много трофеев?

— Пленено 1200 солдат и офицеров, взяли 30 орудий, 30 минометов, около 500 лошадей, много стрелкового оружия и другое имущество. Но это еще не все. Василий Иванович Чижов (командир 80-й гвардейской стрелковой дивизии) сообщил, что его солдаты тоже взяли в плен более 400 человек с оружием и различным снаряжением.

Я поблагодарил Буняшина за хорошие вести и попросил не увлекаться, смотреть, как говорится, в оба. Об инициативе и решительных действиях обоих комдивов мы с заместителем по политчасти полковником Смирновым тотчас доложили в штаб армии.

К вечеру танковые соединения 2-го и 3-го Украинских фронтов уже встретились в районе Леово, положив этим начало окружению врага. Пехота в стремительном темпе двигалась за танками, и на следующий день стрелковые войска фронтов тоже установили контакт.

Кольцо было прочно замкнуто. Вражескую группировку в составе 22 дивизий захлопнули, как в мышеловке. Первым из нашего корпуса встретился с частями 3-го Украинского фронта отряд преследования под командованием майора В. П. Самсонова из 80-й дивизии. Это произошло в 11 утра близ Бобейко. А несколько позднее 217-й полк той же дивизии вместе с 89-й гвардейской дивизией, только с другой стороны, вошел в Ульму.

Опыт других операций подсказывал, что гитлеровцы могут, не считаясь с потерями, попытаться вырваться из котла. И действительно, мы вскоре стали свидетелями подобных попыток. На следующий день уже упоминавшийся передовой отряд майора Самсонова обнаружил вражескую колонну с артиллерией, двигавшуюся на юго-запад, через Лопушно, и, перерезав ей путь, завязал бой. Когда в штаб дивизии поступило это донесение, В. И. Чижов находился в одном из полков. Решение на уничтожение противника принял начальник штаба дивизии полковник П. И. Камышников и доложил об этом по радио командиру дивизии. В. И. Чижов утвердил такое решение, и вскоре подходившие гвардейские стрелковые полки охватили село, а артиллерия поставила подвижной заградительный огонь. Командир 80-й дивизии, умело маневрируя, зажал противника в тиски и разгромил его. Только пленных захватили более 600 человек, в том числе 28 офицеров, а также 42 орудия, 87 пулеметов и 800 лошадей.

Итак, противник был окружен и расчленен. Командование 6-й немецкой армии сразу же потеряло управление войсками и, бросив их на произвол судьбы, сбежало. Импровизированные группы во главе с генералами и старшими офицерами самостоятельно пытались пробиться из окружения на запад, к Пруту, и далее, к Карпатским горам.

Наша 4-я гвардейская армия, продвигаясь вниз по течению реки Прут, должна была захватить переправы и отрезать этим группам (а некоторые из них насчитывали тысячи и десятки тысяч солдат) пути отхода.

Но до выхода частей ее правофлангового корпуса (78-го) к переправам у Немцаны одной группировке противника численностью не менее 10 тысяч удалось уйти за реку Прут, где она была частично разгромлена, а частично рассеялась по лесам.

24 августа соединения нашей армии перевалили через рубеж Немцаны, Кырлань и оказались в полосе 3-го Украинского фронта. Развивая свой успех, они вышли на следующий день на рубеж Леушены, Лопушна, значительно сузив тем самым площадь, на которой находился окруженный противник.

Однако тут произошла неувязка, в результате которой один крупный вражеский котел превратился в блуждающий, вышел в тылы 2-го Украинского фронта и едва не наделал больших бед.

Началось с того, что 25 августа командующий войсками 2-го Украинского фронта приказал 4-й гвардейской армии выйти из полосы 3-го Украинского фронта и сосредоточиться на западном берегу реки Прут в районе к северу от Бырлад (Бунешти, Куртени). Словом, наша армия должна была составить резерв командующего 2-м Украинским фронтом.

Вследствие этих вызванных формальными соображениями маневров внутреннее кольцо окружения ослабло. Противник воспользовался этим, и более чем 10-тысячная группировка вырвалась из окружения (преодолев реку Прут) на участке Леушены. Ударив по боевым порядкам 21-го гвардейского стрелкового корпуса 52-й армии и преодолев сопротивление советских войск, вражеская группировка несколько дней блуждала по тылам. Она прошла в западном направлении 100 километров, пока не была ликвидирована в лесах южнее Бакэу. Для разгрома этой группировки потребовалось выделить значительные силы, в числе которых была и наша 5-я дивизия.

Во многих случаях остатки разбитых войск противника, скапливаясь в рощах, лесах и горах, предпринимали отчаянные попытки вырваться из окружения и уйти в Карпаты, а оттуда — в Венгрию.

Передовой отряд 7-й дивизии разгромил 29 августа батальон противника численностью до четырехсот человек с четырьмя самоходными орудиями. Опросом пленных было установлено, что это подразделение, возглавляемое полковником Фельдманом, лишь часть отступающей колонны. Главные ее силы — около двух тысяч человек — были уничтожены 7-й дивизией на следующее утро.

41-я дивизия в это же время столкнулась с отрядом противника — полторы тысячи солдат и офицеров, четыре танка и восемь бронетранспортеров — и в трехчасовом бою уничтожила его.

В течение 29 и 30 августа сильный бой выдержали полки 5-й дивизии.

11-й полк у мостов, что в Бурдусачи, разгромил отряд гитлеровцев, пленив до полутора тысяч человек, захватил 180 легких и тяжелых пулеметов, 70 автомашин и много другого военного имущества. Среди убитых был найден командир 4-го армейского корпуса генерал Мит.

1-й и 16-й полки весь день 30 августа отражали сильнейшие атаки противника, пытавшегося через селения Езеру и Пуешти прорваться в юго-западном направлении. Уже в сумерках, понеся тяжелые потери, гитлеровцы отошли в горные леса, что тянутся над речной долиной, и затаились там. А наши части двинулись дальше на юг, к железной дороге.

Въезжая вечером в Пуешти, ни я, ни офицеры из штаба корпуса не предполагали, что синевшие над селом лесистые высоты набиты фашистами.

Мы перебирались на новый командный пункт — восьмой по счету за девять дней наступления. Конечно, при таких темпах продвижения проводную связь мы не развертывали, а управление осуществлялось по радио, через офицеров связи и путем личного контакта.

При въезде в Пуешти мы встретили офицера 5-й дивизии майора М. А. Мазура. Он сообщил, что тылы соединения развернуты здесь, в селе, а полки ушли вперед. Тут к нам подошел полковник из инженерного управления фронта и посоветовал не ездить дальше на ночь глядя. Он только вернулся с шоссе, ведущего на Бырлад. Там стоят три наших танка, и обстановка не совсем ясная. Я принял его совет и попросил капитана Никитина радировать в штаб корпуса, что мы переночуем в Пуешти, у заместителя командира 5-й дивизии по тылу майора Мазура.

Утром 31 августа, едва солнце показалось над горизонтом, мы были уже на ногах. Сели за стол, собираясь позавтракать, слышим, стрельба где-то совсем недалеко. Вышли на улицу и увидели довольно неприятное зрелище.

Над восточной окраиной села возвышается гора, вершина которой покрыта лесом. Из этого леса, вниз по склону, двигались к Пуешти густые цепи вражеских солдат — тысячи полторы их было, а то и больше.

— Товарищ Мазур, что у вас есть из войск? — спросил я.

— Кроме подразделения службы тыла, ничего нет.

— Как же так, тыл — и без охраны?

Он молчит, достает пистолет, досылает патрон в патронник. Всем своим видом показывает, что, дескать, мы сами себе охрана. Дома здесь стоят редко, усадьбами, и мне видна была соседняя улица. Какой-то строй солдат мелькнул меж зелени садов. Я приказал начальнику оперативного отдела штаба корпуса:

— Товарищ Морозов, догоните это подразделение и ведите сюда.

— Есть! — ответил он уже на ходу.

— А вы, товарищ Мазур, объявите боевую тревогу и быстренько соберите своих людей.

Морозов привел целый батальон, который, как оказалось, был в резерве командира дивизии и сейчас по его приказу перемещался вперед.

Минометчики тут же встали на огневые позиции и открыли меткий огонь. Застрочили наши пулеметы, комбат развернул роты в боевой порядок и повел их в контратаку. Враг, не приняв рукопашного боя, бросился врассыпную. К сожалению, не нашлось под рукой подвижных средств, чтобы организовать преследование попрятавшихся в кукурузном поле вражеских солдат.

Едва вышли из этой неожиданной для нас переделки, получаем по радио сообщение, что к нам направился штаб корпуса, а несколько раньше — группа политработников во главе с заместителем начальника политотдела армии полковником Ф. И. Курылевым. Решил выехать ему навстречу. Километрах в полутора от села остановил машину. От Пуешти вслед за нами мчался всадник. Он гнал лошадь карьером и, подскакав, крикнул:

— Смотрите, там танки, там самоходки немцев!

Показывает рукой в сторону Пуешти. Значит, не все дела кончились с разгоном вражеских пехотинцев… Говорю водителю:

— Едем в Пуешти, посмотрим, что там опять стряслось.

Поехали. Дорога здесь пролегает по долине. Слева — высокие горы, справа, вдоль обочины, тянутся виноградники. Примерно в полукилометре от Пуешти долину почти перпендикулярно пересекает овраг, через который переброшен мост.

Плетнев затормозил перед мостом, вышли мы из машины, смотрим. Выстрелов что-то не слышно, но по окраинной улице села пробежали вооруженные люди. Затем сразу загремели автоматные очереди, резко ударили танковые пушки. Значит, верно говорил верховой. И как бы в подтверждение его слов на окраину выползло самоходное орудие. Фашистское! На бортах десантники.

Оглянулся я, вижу, что, кроме капитана Никитина, радиста младшего сержанта Пчелкина да еще автоматчика из комендантской роты, рядом никого нет. Однако несколько впереди, за оврагом, какой-то офицер собирает отходящих из села бойцов и организует оборону. Этим офицером оказался начальник контрразведки 5-й дивизии майор Остапчук. Тут я увидел, как с тыла, из-за поворота, вытягивается по направлению к нам колонна — пушки на конной тяге. Наши!

Едут они рысцой, не спеша, и чертовски обидным показалось мне это…

— Володя! — кричу Никитину. — Быстро в машину, веди их сюда галопом. Жду здесь. Рубеж развертывания для стрельбы прямой наводкой — справа, Я покажу рукой.

Через считанные минуты артиллеристы поравнялись со мной и мгновенно заняли указанный рубеж. Как позже стало известно, офицер связи, встретив колонну штаба нашего корпуса, доложил Забелину, что в Пуешти «плохо» прорвались танки и самоходки. Штаб тотчас известил об этом командование армии, а все его офицеры и солдаты изготовились к бою, создавая тем самым заслон на случай дальнейшего продвижения противника в наши тылы.

Рядом со мной, в кустарнике, встало на огневую позицию одно орудие. Огня не открывает, хотя самоходка уже выехала за окраину. Что же случилось?

— Кто командир? — спросил я, подбежав к орудию.

— Старший сержант Голышев, — степенно ответил командир.

— Почему не стреляете по самоходке?

— Так это ж наша!

Ответить ему я не успел. Самоходка выстрелила в нашу сторону, снаряд разорвался близ пушки. Двое из орудийного расчета были ранены осколками.

— Теперь видите, чья самоходка?

— Так точно, товарищ генерал, вижу. Разрешите встать на место выбывшего наводчика?

Не часто в жизни, да еще в опасной обстановке, случалось мне встречать такого пунктуального служаку.

— Становитесь, — говорю ему. — Да побыстрее…

Самоходка шла прямо на нас, уже виден был десант автоматчиков на ее бортах.

— Огонь! — сам себе скомандовал Голышев. Снаряд попал в лоб «фердинанду». Яркий разрыв, но самоходка, как заколдованная, приближается к нам. Рядом со мной оказались политработники из штаба армии во главе с полковником Курылевым и приехавший вместе с ними полковник Смирнов. Приказал им спуститься в овражек и двигаться по нему в сторону от дороги.

Самоходка была уже метрах в тридцати от орудия, когда я присоединился к этой группе. Видимо, механик-водитель заметил нас и направил свою машину наперерез. Десантники открыли огонь из автоматов. Скрытое кустарником орудие Голышева самоходчики не заметили и подставили ему свой правый борт. Голышев выстрелил почти в упор бронебойно-зажигательным снарядом. Какое-то мгновение машина еще двигалась, потом вспыхнула. Десантники в панике попрыгали на землю.

Я услышал звонкий девичий голос: «Товарищи! За мной! Смерть фашистам!»

Десятка полтора перебинтованных — у кого голова, у кого рука — солдат выскочили из кустарника и кинулись на десантников.

В ту же минуту, прямо против нас, раздвигая высокую кукурузу, вышли фашисты цепочкой. Я подал команду, и наша группа, тоже развернувшись в цепь, пошла на сближение с врагом, стреляя на ходу.

При таких обстоятельствах врезываются в память все детали. Например, что мы со Смирновым и Остапчуком, не сговариваясь, удачно заняли нужные места — двое по флангам, один в центре; что у идущего рядом красноармейца комендантской роты отказал автомат и я, не сдержавшись, выругался; что я спросил своего радиста Пчелкина, который шел с другой стороны:

— Почему не стреляешь? Тоже заело в автомате?

— Работает как часы! — ответил он.

И действительно, автомат Пчелкина поработал на славу, когда мы сошлись с фашистами вплотную. Вскоре с ними было покончено, и мы, еще разгоряченные боем, подошли к горевшей самоходке. Вокруг нее валялось десятка два вражеских трупов.

Тут я увидел старшего сержанта Голышева и от души поблагодарил храбреца. А он опять-таки строго по-уставному ответил:

— Служу Советскому Союзу!

Потом, подумав, сказал, что мог бы раньше подбить самоходное орудие, да сгоряча забыл потребовать от заряжающего бронебойно-зажигательный снаряд.

К нам, вытирая потный лоб, улыбаясь, шел майор Остапчук. Я от души расцеловал его. Молодчина, отличный воин этот контрразведчик!

Так, разговаривая, стояли мы возле самоходки. И вдруг я подумал: «А если в ней остались снаряды? Если начнут они взрываться от огня?» Громко приказал всем отойти подальше. Едва мы отошли, как произошел сильный взрыв. Вся туша машины приподнялась и завалилась на бок, придавив трупы фашистов.

Здесь-то и познакомили меня со связисткой батареи Октябриной Воробьевой. Это она — тоненькая такая девчушка — собрала вокруг себя группу раненых и повела их в атаку на десантников, когда те начали спрыгивать с горящей самоходки.

Из документов, найденных в полевой сумке командира подбитой самоходки, явствовало, что он прежде чем найти могилу в румынской земле, порядочно наделал бед людям — начинал еще в Бельгии, в 1940 году.

Досталось в этот день хлопот и моему ординарцу рядовому В. Я. Самоделкину. Он и еще трое красноармейцев из комендантской роты сумели на грузовике проскочить в населенный пункт Тыргул-Окна, куда по плану должен был переместиться штаб корпуса. Вечером хозяин дома, в котором остановился Самоделкин, сказал ему:

— Солдат, ты ждешь здесь своего генерала, а он ждет около моста — там машина его свалилась. Иди выручай.

Самоделкин говорит остальным:

— Ребята, идите помогите Саше Плетневу (то есть водителю), а я пока насчет ужина похлопочу.

Те пошли. Подходят к мосту, а дело было глубокой ночью, слышат там какой-то шум. Еще издали кричат Плетневу, что, дескать, проворонил, завалил машину… Тут донесся до них выкрик по-немецки, а вслед — автоматные очереди. Как потом выяснилось, хозяин дома, в котором они готовились ночевать, спутал генералов. Провалившаяся машина принадлежала немецкому генералу, и это его охрана обстреляла наших солдат. Они вынуждены были отходить в поле, а Самоделкин, ничего не зная, хлопотал насчет ужина. Потом уснул. На рассвете хозяйка разбудила его, торопливо сказала, что в селе уже много фашистов. Выскочив на крыльцо, он увидел их сам. Что делать? Пошел в сад, спустил грузовик в овражек, взял чемодан с нашими пожитками и залез на чердак. С револьвером в руке он просидел там больше суток. К дому несколько раз подходили немецкие солдаты, спрашивали, не было ли здесь русских. Хозяйка отвечала, что были вечером на грузовиках и уехали «куда-то туда». Так Самоделкин избежал смерти, но от переживаний поседел. Трое его товарищей тоже остались целы и невредимы и вернулись в часть, когда этот район был полностью очищен нашими войсками.

Не перечесть всех случаев, когда молдаване — мужчины, женщины, дети помогали нам, а зачастую спасали жизнь нашим бойцам и командирам.

Начальник отдела кадров 5-й дивизии майор С. К. Алферов проезжал на машине через одно село. Видит, бежит наперерез мальчонка лет двенадцати, машет руками, чтоб остановились. Алферов остановил машину. Вслед за мальчиком подбежала запыхавшаяся женщина, объяснила, что к селу подходит, совсем уже близко, немецкая пехотная колонна.

Вовремя предупрежденные, Алферов и его спутники избежали, возможно, смертельной опасности, ибо три винтовки и пистолет, которыми они располагали, вряд ли выручили бы их при столкновении с полестней автоматчиков.

В той же дивизии, несколько раньше, случилось неприятное происшествие. Ночью немцы прорвались к штабу, и наши вынуждены были оставить село. Когда отошли, хватились — нет двух девушек — писаря оперативного отдела Нины и писаря по учету топографических карт Галины Сердюк.

Девичий сон крепок, и обе они проспали бой. Утром проснулись, а в селе уже фашисты. Хозяйка дома тотчас переодела девушек в свои платья, выдала за своих дочерей и тем спасла от плена, а может, и гораздо худшего.

Поскольку речь зашла о наших воинах-девушках, не могу не вспомнить Лиду Ситерскую — связистку из артиллерийского полка 7-й дивизии. Истинно геройский был у нее характер!

За рекой Савранкой она тянула провод к наблюдательному пункту батареи. Увидели ее женщины из ближнего села, разохались — такая, дескать, молоденькая, а сколько железа (т. е. катушки с телефонным проводом) на себе таскает. Да разве девичье это дело? Уходи, говорят, миленькая, скорей — в селе немцы!

— Где немцы? — удивилась Лида.

— В той вон хате.

— Много их?

— Пятеро, дочка, пятеро… Постой, да куда ж ты?..

А Лида Ситерская уже шла к хате. Вошла, вскинула автомат: «Руки вверх!» Гитлеровцам податься некуда — сдались. Однако по дороге, в поле, видимо, стыд заел, что впятером, здоровые мужики сдались девчонке, попытались бежать. Троих Лида застрелила, двоих же доставила в штаб.

Даже несколько дней спустя после окончательного разгрома ясско-кишиневской группировки противника в отдельных районах обнаруживались значительные скопления фашистских войск. Когда наш корпус уже получил приказ свернуть боевые порядки и двигаться к станции Пашкань, чтобы грузиться в эшелоны, на походе мы получили приказ направить 5-ю дивизию в район Негрени. Там еще бродили по лесам остатки вражеских частей. Возвратилась она через неделю, успешно выполнив задачу.

Таким образом, ликвидация блуждающих котлов затянулась до 5 сентября. Сейчас, пожалуй, следует вкратце вспомнить, почему это случилось.

Пусть не покажется читателю странным, но затяжка была вызвана именно дезорганизацией противника, тем, что его командование в первые же дни потеряло управление войсками.

В Сталинградской и Корсунь-Шевченковской битвах окруженный противник до последнего момента держал фронт, организованно оборонялся и даже контратаковал. Видимо, и у нас выработался какой-то настрой на этот лад: уж коли общего фронта у окруженных частей нет, развалился он и распался, значит, и сопротивлению конец.

Только благодушием можно объяснить тот факт, что 4-ю гвардейскую армию в угоду формальным соображениям (зашла в район действий соседей) отвели в тыл до полной ликвидации противника. Ошибку, правда, быстро исправили, и вырвавшаяся из тактического окружения 10-тысячная группировка гитлеровцев была настигнута и уничтожена. Но времени на это затратили много.

Так на этом участке фронта наш корпус закончил свои боевые действия. Участвуя в них, он прошел около трехсот километров по земле Молдавии. Москва опять салютовала нам орудийными залпами, а Верховный Главнокомандующий объявил всем гвардейцам благодарность.

Части и соединения нашей армии начали грузиться в эшелоны, которые подавались к станции Пашкань. Нас перебрасывали под Луцк, в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. Это было весьма кстати, так как люди, в течение года находясь в непрерывных боях, нуждались в отдыхе. Надо было получить пополнение, новую технику, привести себя в порядок и подготовиться к выполнению новой задачи — освобождению стран, подпавших под иго фашизма, таких, как Венгрия и Австрия. Румыния и Болгария уже вышли из войны, и ворота в Центральную Европу были открыты.

Прежде чем перейти к дальнейшим событиям, расскажу еще об одном человеке, с которым столкнула меня война.

Человек, о котором пойдет речь, был молод. За свой проступок он понес наказание, извлек из этого соответствующий урок и сейчас, надо полагать, честно трудится. Вот почему я счел нужным изменить его фамилию.

Майора Панкратова прислали к нам из офицерского резерва сразу после Корсунь-Шевченковской операции. Он был назначен командиром полка, и я постарался познакомиться с ним поближе во время первой же совместной рекогносцировки. Уставные положения знал он назубок. Фронтовик бывалый, чувствуется сильный характер. Это первое впечатление подтвердилось и в боях. Майор уверенно управлял полком, частенько проявлял и личную храбрость. Нужно, не нужно — лез в самое пекло, так что приходилось иногда одергивать. Однажды попал мне на глаза его приказ. Смотрю — подпись: «Герой Советского Союза Панкратов». Вызвал его, говорю:

— Не знал, что вы Герой Советского Союза.

— Да, товарищ генерал, удостоен этого высокого звания. Только вот не успел еще «звездочку» получить и документы.

— Так, может, вас только представили к награждению?

— Нет, уже в газете было напечатано. Жаль, не захватил с собой…

— Принесите…

Должен оговориться: возможно, дело не заинтересовало бы меня так, если бы сам Панкратов в кругу сослуживцев не подчеркивал постоянно, что он отмечен высшей наградой.

И вот приносит он фронтовую газету. В ней описан подвиг группы воинов во главе с Панкратовым (он был тогда старшим лейтенантом). Корреспондент действительно называет его в числе героев этого боя.

Заметка сомнений у меня не вызвала, ибо, как я уже писал, личная храбрость Панкратова в комментариях не нуждалась.

— А другая газета, в которой напечатан Указ Президиума Верховного Совета, куда-то запропастилась, — говорит он. — Но я найду ее…

— Кстати, говорят, вы также депутат Верховного Совета?

— Депутат, товарищ генерал.

— Есть у вас документ?

— Потерялся, когда эвакуировали после тяжелого ранения.

Что ж, и такое случается. Тем более что Панкратов ранен был не однажды. Но совокупность обстоятельств меня все же насторожила. Когда корпус вывели в резерв, в Прикарпатье, штаб запросил по этому поводу Москву.

Пока все выяснялось, Панкратов попросил день-два отпуска, чтобы повидать родственников. Город, который он назвал, был рядом. Отказать фронтовику в естественной просьбе только по причине подозрения я не мог, конечно.

А он тотчас по приезде в город развил бурную деятельность. Прямо с поезда направился в редакцию газеты, и уже на следующий день она целую полосу посвятила «знатному воину и земляку».

Но вот пришел ответ из Москвы. Он гласил: Панкратов — не Герой Советского Союза, никогда не был и депутатом Верховного Совета. Просили направить его с соответствующим сопровождением в Москву.

Кем же он был?

Разбитным, не разбирающимся в средствах парнем, которому вдруг стало тесно в рамках сержантского звания и должности авиационного техника на одном из фронтовых аэродромов. Идти в училище — слишком долгая песня и опять-таки вернешься на аэродром. А туг «подвезло» — в сутолоке отступления он был ранен, в госпитале оказался без документов. Там-то и решил назвать себя старшим лейтенантом, пехотинцем, а так как готовился к этому поприщу заранее, то знал, разумеется, и уставы и другую военную литературу. Словом, сомнений ни в тот момент, ни позже ни у кого не возникло. Воюя уже в стрелковых частях, он дослужился до звания майора и стал командиром полка.

И все-таки правильно поступили московские товарищи, потребовав, чтобы Панкратова строго наказали и вернули в прежнее сержантское звание и должность. Ведь подобная «озороватость» в характере, получая вольную или невольную потачку со стороны окружающих, может перерасти в чистейшей воды авантюризм, может сделать из легкомысленного молодого человека беспринципнейшего пройдоху.

Впереди — Балатон

Итак, мы уже полтора месяца стоим в резерве, в Прикарпатье, близ города Луцка. Получаем пополнение и новую технику, учим людей и учимся сами. Наш штаб завел и в течение двух последующих военных лет неуклонно поддерживал порядок, который можно выразить формулой: «активные боевые действия — активная боевая учеба». То есть едва дивизии переходили к обороне или выводились в резерв, немедленно составлялся примерный план занятий. В нем учитывались предложения и пожелания старших офицеров штаба и управления, комдивов и командиров полков.

Такой план, дабы он не обернулся простым бумаготворчеством, должен, во-первых, отражать лишь узловые вопросы боевой и политической подготовки и, во-вторых, опираться на тщательно продуманную методику обучения.

Иногда передышка исчислялась неделями и месяцами, иногда — днями, но ни разу не пожалели мы, что завели такой порядок. То, что удавалось сделать даже за несколько дней, окупалось сторицей.

Пока корпус находился в резерве, там, далеко на юге, военные события продолжали стремительно развиваться. К концу сентября войска центра и левого крыла 2-го Украинского фронта, пройдя Румынию, вышли к ее границам с Венгрией и Югославией. Левее 3-й Украинский фронт также развернул свои силы на 400-километровой болгаро-югославской границе.

В октябре войска 2-го Украинского фронта провели Дебреценскую операцию. Важнейшим ее итогом было освобождение северной части Трансильвании и почти всего венгерского левобережья реки Тиссы.

Мы же, наблюдая издалека за делами своих боевых товарищей, чувствовали, что все это — только начало большой битвы за Венгрию.

Чудесная золотая осень стояла в Прикарпатье. Фронт давно уже ушел отсюда далеко на юг и запад, когда однажды утренняя тишина разорвалась грохотом артиллерийской подготовки. Ее сменило могучее «у-р-а-а-а» и трескотня пехотного оружия.

Жители Ровно и Луцка с нескрываемым беспокойством поглядывали то вверх, то на горизонт: «Неужто вернулась к нам война?»

Конечно же нет. Просто в этот день командование 20-го гвардейского стрелкового корпуса, используя опыт недавних боев и только что полученную новую технику, проводило показные тактические учения.

На учениях присутствовало много офицеров и генералов из нашей, 4-й гвардейской, и других армий, а также московская комиссия от Главного Управления боевой подготовки во главе с генерал-лейтенантом А. А. Тарасовым.

Всех нас, конечно, порадовало, что комиссия одобрительно отозвалась об этих учениях, а начальник штаба 4-й гвардейской армии генерал-лейтенант К. Н. Деревянко от имени Военного совета объявил благодарность всем участникам. Особо он отметил саперов, которые под руководством подполковника А. П. Сирюка обеспечили инженерную подготовку учений, и посреднический аппарат во главе с начальником штаба артиллерии корпуса подполковником С. С. Сергеевым.

О Сергее Степановиче я всегда вспоминаю с особой теплотой. Призванный из запаса, он очень быстро освоился со своими обязанностями. Коллектив штаба командующего артиллерией корпуса работал под руководством Сергеева весьма четко. Я часто обращался к нему за советом.

Ныне отрадно знать, что Сергей Степанович стал профессором, доктором экономических наук — ведет кафедру статистики в Тимирязевской академии.

После разбора учений мы провели церемонию вручения правительственных наград воинам, отличившимся Б ходе Ясско-Кишиневской операции. Каждый награждаемый вызывался из строя полка, ему объявлялась благодарность и под звуки старинного егерского марша преподносились на серебряном подносе медаль или орден. Одним из первых получил награду — орден Отечественной войны первой степени — старший сержант М. И. Голышев, подбивший самоходку противника под селом Пуешти.

Этот разработанный в деталях торжественный акт произвел сильное впечатление не только на самих «именинников», но и на многочисленных наших гостей.

Прощаясь с генералом Деревянко, я сказал, что штаб намерен все батальоны дивизий «пропустить» через подобные учения. Это будет как бы итогом нашей подготовки за время пребывания в резерве.

— Хорошее намерение, — ответил он, — но вряд ли удастся выполнить его. Видимо, сегодняшним днем учебу придется завершить.

— Можно понимать это как приказ? — спросил я.

— Да, пожалуй. Скоро подадут эшелоны. Так что готовьтесь исподволь.

На этом мы и распрощались, а через два дня, 18 октября, начальник штаба и начальник оперативного отдела пришли ко мне уже с письменным приказом командарма. Забелин доложил, что корпус, согласно приказу, оставаясь в составе 4-й гвардейской армии, перебрасывается по железной дороге на территорию Румынии.

С моим новым заместителем по политчасти полковником М. Г. Чиковани мы договорились, что проведем совещание с партполитаппаратом, а потом вместе поедем в районы погрузки.

Назначен был Чиковани на эту должность буквально на днях вместо Смирнова, который также получил повышение — стал начальником политотдела 4-й гвардейской армии.

На прощальном обеде наши товарищи сказали много искренних, теплых слов в адрес Василия Федоровича Смирнова. Он не скрывал своего волнения сколько вместе пройдено военных дорог, сколько пережито! — и радовался, что остается все-таки в рядах 4-й гвардейской.

Михаил Герасимович Чиковани тоже не новый человек в нашем корпусе. Сперва он служил в 5-й гвардейской дивизии, потом в 84-й стрелковой. Перед войной был секретарем Ташкентского горкома партии и секретарем ЦК Компартии Узбекистана по промышленности. Горячий, очень энергичный, всегда бодрый, веселый и общительный, Чиковани умел расположить к себе людей, увлечь их на самые трудные дела. Он возглавлял партийно-политическую работу в корпусе до конца войны, затем, после увольнения из армии, вернулся в аппарат ЦК Компартии Узбекистана. Последние годы Михаил Герасимович работал Председателем Совета Министров Абхазии.

Сборы, выдвижение в назначенные районы и сама погрузка были проведены по-боевому. В конце октября первые эшелоны корпуса тронулись вновь в далекий путь, в Румынию.

Переезд нашего корпуса в район боевых действий занял ровно месяц. Последний эшелон разгрузился на станции Тимишоары 21 ноября. Здесь нас встретили офицеры рекогносцировочной группы 4-й гвардейской армии. Они уточнили дислокацию дивизий. Те части, которые подоспели сюда к юбилейной дате — 27-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, участвовали в праздничном параде.

На торжественном собрании, посвященном Октябрю, присутствовали многочисленные делегации румынских рабочих, крестьян и интеллигенции. Они очень тепло приветствовали наш приезд в Румынию.

В Тимишоарах мы не задержались. Еще 15 ноября, как только стали подходить первые эшелоны, прибывавшие части походным порядком направлялись к Дунаю — через Сегед (Венгрия) на Суботицу и Сомбор. Последние два пункта находились в Югославии, в той ее части, что к северу от Белграда. Среди людей, встретивших нас в городе Суботица, многие носили оружие. Это были сошедшие с гор югославские партизаны.

С этими героями — некоторые из них воевали с фашистами, как и мы, с сорок первого года — мы провели несколько часов, и переводчик не потребовался. Провожая нас, они пожелали нам полной победы над немецко-фашистскими захватчиками.

Наверное, 23 или 24 ноября нас — моего заместителя по политчасти полковника Чиковани, начальника штаба генерал-майора Забелина и меня вызвали на командный пункт армии.

Генерал-лейтенант Деревянко, как всегда, весело и любезно поздоровался, крепко пожал нам руки и сказал:

— Ну, друзья мои, потехе — час, а делу — время. Ваше время настало, с чем и поздравляю.

— Значит, вступаем в бой? — вопросительно посмотрел я в его серьезные серые глаза.

— Да, вступаем. Прошу вас к карте. Во-первых, получено подтверждение, что наша армия передана Ставкой в состав 3-го Украинского фронта маршала Толбухина. Дальше. Противник сейчас занимает вот этот рубеж.

Деревянко быстро провел острым концом маленькой указочки вдоль синей линии — от Мукачево к правому берегу Тиссы, затем — на юг, к Дунаю. У города Бая рука Кузьмы Николаевича на мгновение задержалась — похоже, о чем-то он подумал — и двинулась дальше, ужо по берегу Дуная. Дойдя до города Мохач, она повернула южнее к реке Драва.

— С Федором Ивановичем Толбухиным знаком? — спросил он меня, оторвавшись от карты.

— Воевал рядом с его армией, под Сталинградом. Но познакомиться не пришлось.

— Что ж, теперь познакомишься с ним уже как с командующим фронтом.

На днях, когда начсостав нашего корпуса представлялся командованию 3-го Украинского фронта, я болел и не мог присутствовать на этой встрече.

— Войска двух наших фронтов, — продолжал Деревянко, — вышли… указка заскользила на этот раз гораздо медленнее, часто останавливаясь, уже по красной линии, проведенной рядом с первой — синей. От красной линии устремлялись на синюю многочисленные толстые и тонкие стрелы. — Обратите внимание, товарищи, — говорил он, — что там, на севере, часть войск 2-го Украинского фронта уже вышла на подступы к Будапешту. А впереди нашего сосредоточения части 3-го Украинского фронта форсировали Дунай и овладели плацдармом. Вам предстоит туда переправиться. Силы противника состоят из группы генерала Кеше, 23-й пехотной дивизии венгров, 31-й пехотной немецкой дивизии, подразделений Дунайской флотилии и пограничников, а также 44-го учебного полка…

Корпус был на марше, и нам очень не хотелось вводить его в бой частями. Автотранспорта не было, и рассчитывать мы могли только на форсированный пеший марш.

С командиром 80-й дивизии полковником В. И. Чижевым мы встретились на переправе в районе Батина. Небольшого роста, худощавый, этот офицер никогда и ничего не боялся — ни превосходящих сил противника, ни ответственности, ни высокого начальства. Но была и у него «ахиллесова пята» — постоянная тревога, что кто-нибудь узнает про запущенную его болезнь — язву кишечника и не даст ему довоевать до конца.

Мы поздоровались. На вопрос: «Что нового?» Чижов ответил, что все идет по плану. Вчера с командирами частей он побывал на плацдарме. Полки подходят, скоро начнут переправу.

Стоя здесь, на переправе, и перебирая возможные варианты вступления в бой, мы вспомнили ошибки, допущенные под Ахтыркой. Тогда, примерно в таких же условиях, 8-я дивизия первой вошла в соприкосновение с противником и потерпела неудачу из-за неорганизованной разведки и плохого управления.

Поэтому сейчас следовало еще с берега правильно нацелить разведчиков, а командирам выдвинуться до рубежа, с которого должны вступать в бой их части и подразделения. Ориентировочно это километрах в двадцати пяти отсюда. Однако я посоветовал Чижову быть готовым вступить в бой с ходу, тесно и сразу же связаться с действующими впереди частями 57-й армии, побыстрее выдвинуть на огневые позиции артиллерию и минометы. Что же касается самоходок, то опыт показал — лучше им двигаться вместе с пехотой, под прикрытием орудий сопровождения.

Полковник Чижов заметил, что наступательный порыв гвардейцев очень высок — рвутся в бой. Особенно их воодушевила торжественная церемония, которой были отмечены боевые дела дивизии в Ясско-Кишиневской операции. Позавчера, на общем построении, при развернутых знаменах, дивизии и ее 230-му и 232-му полкам вручили ордена (накануне такую же церемонию мы провели в 7-й дивизии). А что касается практических мероприятий, то штурмовые группы для боя в населенных пунктах и подвижные отряды на случай преследования уже созданы. Успели даже провести занятия на тему «Встречный бой».

Пока мы разговаривали, к переправе подошли первые подразделения дивизии. Они двигались в расчлененных порядках, и Чижов отправился 'им навстречу, чтобы отдать некоторые распоряжения.

Переправа началась незадолго до полуночи. Вскоре первые группы разведчики и боевое охранение — уже были на том берегу Дуная. За ними двинулись батальоны. Вот подходит ко мне подполковник И. И. Маркелов, докладывает, что его 232-й полк сосредоточился у моста. На этого молодого, энергичного офицера я, помню, обратил внимание еще в короткую мою бытность командиром 80-й дивизии — перед Курской битвой.

Дивизия переправилась на плацдарм и пошла к исходному рубежу. Вслед за нею начала переправляться и 7-я дивизия Дрычкина.

Не успел наш НП обосноваться на плацдарме, как позвонили из штаба армии:

— С вами будет разговаривать командующий армией.

— Слушаю, — сказал я, взяв трубку.

— Бирюков, добрый день!

Голос знакомый, однако не галанинский. Ба! Да ведь это Захаров…

— Здравствуйте, — говорю, — Георгий Федорович!

— Узнал?

— Узнал. Однако не ожидал…

— Сам не ожидал, что приму от Галанина армию… Про корпус мне тут все доложили. Я решил не связывать вас своим присутствием, тем более, дела идут хорошо. В ближайшее время увидимся и подробно поговорим. А сейчас желаю успеха! Докладывайте, не ждите напоминаний.

Военная служба не раз сводила меня с генерал-полковником Г. Ф. Захаровым.

1939 год. Свердловск, штаб округа. Наше первое знакомство. Пытливый взгляд его несколько прищуренных серых глаз. Он только что окончил академию Генерального штаба. На кителе отличия генштабиста — ворот и обшлага из черного бархата. Во время полевой поездки все мы, ее участники, почувствовали, как много и плодотворно поработал этот новый начальник штаба округа. Позже он приехал в дивизию как председатель инспекторской комиссии. А причина появления комиссии была такая. Проводился всеармейский кросс, мероприятие нужное, конечно. Однако нашлись в округе любители показухи. Они требовали рекордсменов и рекордов. И не просто одиночек, а целых батальонов и полков. А где взять время? Вопрос перед нами встал так: либо за счет боевой учебы ставить масштабные рекорды, либо вызвать неудовольствие непосредственного начальства. Пришлось пойти по второму пути. Это и вызвало приезд комиссии. Но сложившееся было у ее членов предвзятое мнение тотчас рассеялось, когда наши воины успешно выполнили все задачи, поставленные на зимний период обучения. Захаров тут же сказал мне об этом.

Потом — Западный фронт. Первые дни войны. Разговор с генералом Захаровым по «Морзе» с гражданского узла связи. Первая боевая задача. Пытаюсь доложить, что многие эшелоны дивизии еще где-то на подходе, что мы не обеспечены элементарными материально-техническими ресурсами. Ответ: «Вы получили боевую задачу, извольте выполнять».

Тогда такое напоминание показалось мне по меньшей мере обидным. Не знал я всех деталей обстановки, не мог даже на минуту представить себя на месте Захарова, который видел, как трещит фронт, как устремляются в наш тыл танковые армады врага.

И вот, спустя три года, мы с Георгием Федоровичем снова встретились. 29 ноября во второй половине дня я смог доложить ему, что поступили хорошие вести: 80-я дивизия полковника Чижова удачно вступила в бой и быстро продвигалась. Передовые отряды овладели городами Печварад и Перекед. Враг, оставляя в наших руках оружие и пленных, в беспорядке отходит…

За этим рубежом начиналась горно-лесистая местность, и гвардейцы заранее готовились к ее преодолению. Кони, вьюки тоже пошли в ход. Минометам — первое слово.

В это время 7-я дивизия полковника Дрычкина завершила переправу через Дунай, на подходе к нему были также 5-я и 84-я дивизии. Мы еще раз, как и в Курской битве, убедились в том, что Верховное Главнокомандование умело и экономно маневрировало резервами, своевременно выдвинув сюда 4-ю гвардейскую армию.

Так мы продвигались, встречая лишь незначительное сопротивление противника, когда правее нас, в полосе наступления 41-й гвардейской стрелковой дивизии, произошел случай, имевший очень большие последствия. Сметка и решительность воинов передового отряда, вовремя поддержанные командирами всех степеней, привели к крупному успеху.

Взвод лейтенанта В. Я. Боборыкина вышел к Дунаю. Начали внимательно изучать противоположный берег. Там, за островком, что посредине реки, не видно было никакого движения в густом кустарнике, не доносилось оттуда ни единого звука. Чужой берег безмолвствовал. Широк Дунай, полноводен. Декабрь уже на носу, вода — ледяная. Упадешь в такую даже легко раненный, считай конец…

Вызвали добровольцев. Первыми вышли бывалые солдаты — младший сержант М. Капелян, рядовые П. Батавин, В. Пинегин и Т. Малык. Они нашли спрятанную в кустах лодку, установили на ней пулемет, а вместо весел прихватили большие саперные лопаты.

Когда гвардейцы уже подплывали к острову, их обстрелял немецкий пулемет, но они все-таки успели высадиться и вступили в бой. Батавин и Пинегин подползли к пулеметному гнезду и забросали его гранатами. Потом поплыли дальше, к западному берегу. Взобрались на крутой обрыв, увидели траншею, готовые к бою минометы и пулеметы, аккуратно сложенные ящики с минами, цинки с патронами и — ни одного человека!

Разведчики скрытно подобрались к видневшимся вдали домам и здесь, на окраине городка Мохач, усидели походные кухни, а вокруг них беспечно завтракавших фашистов. Видимо, они чувствовали себя надежно прикрытыми такой мощной преградой, как Дунай, и даже но оставили в траншеях боевого охранения.

Капеляп вернулся на берег и подал условный сигнал. Сперва взвод лейтенанта Боборыкина, потом и вся рота старшего лейтенанта Крюкова переправились через реку и беспрепятственно заняли траншею.

Ночью гитлеровцы попытались было выбить наших с плацдарма, но понесли большие потери и отошли. А к утру на плацдарме сосредоточилось уже несколько батальонов. Дружным ударом они прорвали оборону противника и взяли город Мохач.

Командование вводило в прорыв все новые и новые соединения 21-го гвардейского, а затем, выше города Мохач, — 31-го стрелкового корпусов. Они расширяя плацдарм, вместе с 46-й армией наступали на северо-запад, окружая почти 200-тысячную группировку противника в Будапеште.

Так смелый поиск передовых подразделений, закончившийся форсированием Дуная и взятием Мохача, вылился в большое дело. Теперь этот тактический успех перерастал в оперативный.

Иногда по такому поводу говорят: «Э, подумаешь, ну повезло… Случайность!» Нет, не случайность! В те дня тысячи наших воинов проявляли сметку и боевое рвение, нащупывая слабые звенья в обороне противника. Такой широкий фронт поиска обязательно должен был принести свои плоды. И принес!

Любой ветеран войны расскажет вам не одну историю о том, как и почему не использовались в бою открывшиеся было возможности. А здесь, в данной ситуации, они были использованы быстро, решительно и, главное, командирами всех степеней — от сержанта до командующего фронтом.

Кстати, еще об одном эпизоде, в котором командир полка сумел обратить в свою пользу совершенно неожиданные обстоятельства. Было это под Сексардом. Командир 122-го полка Н. И. Климов и замполит 41-й дивизии полковник А. И. Шахов, обсудив обстановку, направили один батальон в обход города с запада, а всеми остальными силами подготовили удар с юго-востока и юга. Подразделения готовились к атаке, когда к Сексарду на большой скорости примчался вражеский мотоциклист. Командир батареи 45-миллиметровых пушек капитан Глухов открыл по нему огонь и сбил. Несколько случайных снарядов разорвалось на окраине города. Видимо, попали в какой-то склад. Последовало три огромной силы взрыва. Это вызвало в гарнизоне панику. Она еще более усилилась, когда наши артиллеристы открыли прицельный огонь. Войска противника бежали, многие фашисты сдавались в плен.

Город Сексард был взят 122-м полком без потерь с его стороны. Теперь правый фланг боевых порядков нашего корпуса был надежно обеспечен. Мы продолжали наступление.

Вечером 1 декабря один из передовых отрядов 7-й дивизии с ходу овладел Шарваром. Слева решительно действовали части 80-й дивизии. На моих глазах самоходный дивизион майора Н. Д. Федоненко, неся на бортах машин десантников, ворвался в Домбовар. Одну самоходку подбили, другую подожгли, но остальные прошли к главной площади. Подоспевшие пехотинцы двинулись в обход города с двух сторон. В итоге этого маневра гвардейцы полностью овладели Домбоваром. Так подвижные отряды прокладывали путь стрелковым полкам.

Разведка, высланная подвижным отрядом 230-го полка, обнаружила две колонны противника — до батальона каждая, двигавшиеся по шоссе. Командир отряда быстро организовал круговую оборону и, подпустив колонны на расстояние 200–300 метров, приказал открыть огонь. Неприятель трижды пытался атаковать, но каждый раз откатывался. Улучив момент, передовой отряд контратаковал и разгромил врага. Наши взяли в плен более 200 солдат и офицеров, воевавших в составе 31-й пехотной и 23-й танковой дивизий. Были, впрочем, и матросы дунайской военной флотилии венгров.

Уже близко к полуночи я все это доложил генералу Захарову. Требовательный до педантизма, он не оставлял неясной ни одной подробности, особенно когда они касались действий передовых отрядов и новых частей противника, обнаруженных перед фронтом корпуса. Поблагодарив за хорошие новости, он сказал:

— Желаю успехов. Надеюсь, встретимся на «курорте» (т. е. на озере Балатон)…

На войне тот или иной тактический прием может какое-то время оставаться в тени, чтобы вдруг однажды приобрести главенствующее значение. Все зависит от обстановки.

Вот почему генерал Захаров, связавшись со штабом корпуса, первым делом спрашивал про передовые отряды. Сейчас, когда мы преследовали отступающего в беспорядке противника, наш успех во многом зависел от инициативных и решительных действий командиров передовых отрядов. Они шли в острие клина наступавших дивизий, и чем глубже вспарывали они оборону противника, чем смелее врывались в его тылы, громя резервы, нарушая управление войсками и связь, уничтожая склады и базы, тем легче и быстрее продвигались вслед за ними главные наши силы.

В состав передового отряда, как правило, входили стрелковый батальон, посаженный на машины, самоходный дивизион, две-три артиллерийские батареи, отделения химиков, взвод саперов и взвод разведчиков.

Действия подвижных отрядов координировали и направляли наиболее подготовленные офицеры, имевшие при себе группу управления с радиостанцией. В 7-й дивизии эту задачу отлично выполнял полковник З. Т. Дерзиян.

Дерзиян был из тех командиров, которые обычно являются опорой, становой жилой части и соединения. Бывает, растреплют полк в боях, потеряет он свои лучшие кадры и вместо них получит сырое, плохо обученное, слабо дисциплинированное пополнение. Но если остался в полку десяток «старичков», таких вот «дерзнянов» — офицеров и сержантов, они в кратчайший срок сумеют сбить, наладить, сделать опять боеспособным весь полк.

Именно поэтому у нас в корпусе полковник Дерзиян всегда возглавлял учебный полк, который во время затишья на фронте мы создавали из учебных батальонов дивизии. Теперь этот офицер вел в наступление передовые отряды 7-й дивизии.

Давайте же теперь спустимся из корпусного штаба «вниз», в один из отрядов, в авангарде которого действовал 8-й отдельный гвардейский самоходный артиллерийский дивизион.

1 декабря командир дивизиона майор М. Д. Иремашвили получил задачу произвести разведку боем в районе населенного пункта Мекеньешь. К этому времени противнику удалось так далеко оторваться от нас, что даже разведчики потеряли его из виду.

Иремашвили с четырьмя самоходками и одним легким танком Т-70, а также с десантом из двадцати автоматчиков пошел в разведку.

Начальник штаба дивизиона капитан В. И. Васильев остался сзади с двумя батареями самоходок. Они условились с Иремашвили держать непрерывную связь по радио. Вначале все так и шло. Они переговаривались по рации, пока Иремашвили не натолкнулся на противника близ окраины Мекеньеша. Произошел скоротечный бой. Фашисты, потеряв до тридцати пехотинцев, в панике оставили село, бросили несколько орудий, минометов и автомашин.

Когда начался этот бой, Васильев услышал в наушниках сквозь грохот и треск орудийной и пулеметной пальбы голос Иремашвили: «Селиванов, бей! Бей, дави — они бегут!..» Потом уже ничего нельзя было разобрать в сплошном треске и хаосе звуков.

Васильев, надрывая голосовые связки, пытался предупредить азартного Иремашвили:

— Миша, фланги! Смотри за флангами!

Куда там! Охваченные горячкой боя, ни Иремашвили, ни командиры машин ничего не слышали. Они вели огонь, давили врага гусеницами.

Увлекшись преследованием, легкий танк и четыре самоходки с двумя десятками десантников проскочили до развилки дорог, что севернее Мекеньеша.

Потеряв с ними связь, Васильев начал волноваться и ругать Иремашвили, что тот забыл про их договоренность. И вдруг в наушниках — хриплый голос командира и друга:

— Напоролись на засаду…

А через минуту-две:

— Танк горит, отходим…

И еще минут через пять:

— Нас окружают… Выручай!

Надо было спешить на помощь, и Васильев прыгнул в рядом стоящую самоходку. За ним кинулись в машины командиры батарей и установок. Им не нужно было ничего говорить, во время радиопереговоров они стояли рядом и тоже все слышали, а потому держали самоходки с работающими моторами и сразу рванулись вперед. Но тут появился на «виллисе» полковник Дерзиян. Взмахом руки он остановил колонну, резко спросил Васильева:

— Почему выступаешь?

— Иремашвили в опасности, его окружили.

— Нельзя без десанта, — сказал Дерзиян. — Сейчас подойдет пехота, тогда — вперед.

В этот момент вдали, на улице села, показалась колонна пехоты. Дерзиян вскочил в «виллис» и помчался ей навстречу, а самоходчики, размахивая шапками, кричали: «Скорей, скорей!» Когда «виллис» поравнялся с пехотой, она сразу же сделала бросок вперед. Самоходки, не разворачиваясь, задним ходом подошли к пехоте. Солдаты повскакивали на машины, и вот колонна мчалась уже по асфальтированной дороге. Населенные пункты проходили на высокой скорости. Васильев все время подавал сигналы механику-водителю: «Полный, полный». Страшно было подумать, что Иремашвили и все батарейцы так и погибнут, не узнав, что к ним идет подмога. В бешеной гонке и грохоте невозможно было говорить по рации. Десантники едва удерживались на броне. С дороги и из населенных пунктов, как куры, разбегались в стороны фашисты. По ним не стреляли, на них не обращали внимания. Но вот впереди — высота! На ней, среди разрывов, видны наши самоходки. Недалеко горят несколько фашистских танков. Не сбавляя хода, развернувшись уступом влево, дивизион ринулся на эту высоту.

Фашистские солдаты, окружившие высоту, не успели сообразить, в чем дело. Наши пехотинцы прыгали на них с ходу, били прикладами, косили из автоматов. Сюда вскоре со всех сторон стали подводить пленных. Тут же, как из-под земли, вырос полковник Дерзиян. Он весь сиял в улыбке. Оказывается, пропустив последнюю самоходку, он «жал впритирку» за ней и так, стоя во весь рост в «виллисе», влетел на высоту.

Офицеры подошли к сгоревшему танку Т-70 и молча обнажили головы. Танк был весь в черной копоти и еще курился. На нем, на броне и на земле вокруг, лежали убитые наши танкисты и разведчики. И каждый живой подумал в этот миг, что, опоздай он еще немного — лежать бы также на высоте и майору Иремашвили и многим другим.

Уже спускались сумерки. Пехота и самоходчики заняли оборону. Только собрались поужинать, как начальника штаба дивизиона капитана Васильева позвали к штабной рации — вызывал начальник штаба дивизии полковник Н. Н. Гладков. Первый его вопрос: «Доложите обстановку». Он внимательно, не перебивая, выслушал доклад, сказал: «Молодцы». Пауза, затем треск в наушниках и опять вопрос: «Где Дерзиян?»

— Только что сел с нами ужинать.

— Передайте ему приказ командира дивизии: немедленно выступить в направлении Курда и, не отрываясь от противника, овладеть этим населенным пунктом.

Ужин пропал, отдых — тоже. Бросив на ходу: «Командирам батарей приготовиться к выполнению боевой задачи. Будем наступать на Курд», Васильев направился к Дерзияну, Выслушав его, тот сказал: «Командовать будешь ты, начальник штаба. Пусть Иремашвили отдохнет. Бери в десант батальон Тарасенко, а сейчас садись за стол».

Но Васильеву было уже не до ужина. Он хотел побыстрее, пока еще не успели уснуть пехотинцы и самоходчики, выступить на Курд. Он по опыту знал, чего стоит поднять людей, заснувших после такого тяжелого дня. И вскоре отряд в составе двух батарей самоходных установок и батальона 21-го полка, которым командовал Тарасенко, уже двигался на Курд.

Было примерно 22.30. Вокруг — темнота и тишина. Где сейчас враг, никто не знал. Может, он в тылу и на флангах, а может, впереди. Достигнув опушки, отряд углубился по асфальтированной дороге в лес. Зимнее небо заволокло тучами, так что и в двух шагах нельзя было рассмотреть не только человека, но и самоходку. Ни выстрела вдали, ни ракеты, ни единого звука. Машины шли с приглушенными моторами. Васильев запретил включать фары и даже курить. Пехота спешилась и шла по обочинам, держась близ самоходок. Впереди двигались парные дозоры, но и они, видя, как медленно, тихонько урча, движутся самоходки, уходили от них только метров на сто — двести. Кромешная темень и тишина невероятно напрягали нервы. Каждому хотелось чувствовать локоть товарища. Видимо, поэтому даже самоходки шли друг за другом почти впритык. Людям, уже бывавшим в боях, не нужно объяснять, что значит правильное рассредоточение на марше, но в этой обстановке трудно было заставить водителей держать интервалы. Так, почти ощупью, напрягая зрение и слух, отряд продвигался вперед, к городу Курду.

Васильев и Тарасенко шли рядом и шепотом переговаривались.

— Может, остановимся, дождемся рассвета?

— Нельзя. Отпустим противника. А нам приказано ворваться в Курд на его плечах…

В темноте Васильев не видел лица Тарасенко, но почувствовал его улыбку: «А где найти эти плечи? Может, фашисты не впереди, а за нами и только ждут сигнала, чтобы напасть?»

Ну, раз фашисты не подставили своих плеч, придется идти в Курд своим ходом. Останавливаться никак нельзя. На рассвете враг может обнаружить и пожечь самоходки прежде, чем те успеют открыть огонь. Если ночью не взять город, то утром, да еще с такими малыми силами, это будет уже пустая затея.

Между четырьмя и пятью часами отряд достиг окраины Курда. По-прежнему кругом тишина. Остановились, развернулись в боевой порядок: впереди самоходки, за ними цепью пехота. Все замерли, приготовились к броску. Васильев рассчитывал на то, что гитлеровцы, пережившие еще более трудный день, чем наши, теперь мертвецки спят. Но надо было все-таки проверить. Метрах в пятидесяти виднелся крайний дом. Разведчики поползли туда. Возвратились они, шагая во весь рост, и привели с собой местного жителя. Тот рассказал, что фашисты минут пятнадцать назад покинули город. До этого они действительно спали и, возможно, нас не обнаружили. Просто решили отойти к Тамаши, где у них был подготовлен рубеж обороны.

— Есть у них танки?

— Да, есть.

Отряд тихо, без единого выстрела, прошел Курд и опять полным ходом устремился вперед. Начинало сереть, через полчаса рассвет, надо спешить. В пяти-шести километрах от Курда нагнали наконец отступавшую колонну.

По дороге двигались тягачи с пушками, машины, конный обоз. Самоходки уже «потрошили» хвост колонны, а фашисты в середине и в голове ее еще не понимали, что происходит. Потом все перемешалось. На дороге и обочинах лежали десятки убитых солдат и офицеров противника, раздавленные орудия, горели бронетранспортер и автомашины с боеприпасами. Наши потерь не имели.

Примерно через полчаса впереди на шоссе, что вело от Тамаши, появились танки и самоходные установки врага. Они, не приближаясь, с большой дистанции открыли огонь. Наши самоходки, искусно используя местность и маневрируя, ответили. Завязалась дуэль.

Задача, поставленная командиром дивизии — взять город Курд, — была выполнена. Но передовой отряд продолжал «висеть на хвосте» у отступающих гитлеровцев. К исходу 2 декабря самоходный дивизион Иремашвили вместе с десантом ворвался в Тамаши и удерживал этот пункт до подхода пехоты. Ночью, хотя фашисты полностью еще не были выбиты из города, отряд боя не вел. В непрерывных стычках люди совершенно выбились из сил. Нужно было дать им отдых, осмотреть боевую технику, пополнить боекомплекты.

Незадолго до рассвета из дивизии передали по радио: «Передовому отряду продолжать преследование».

Начался новый боевой день. Группа Васильева — самоходная батарея и десант — мчалась впереди. Когда она встречала серьезное сопротивление, подходил Иремашвили с двумя батареями, и дивизион действовал всей мощью, тараня оборону противника. А следом уже спешили главные силы передового отряда Дерзияна. Да и сам передовой отряд подпирался полками дивизии.

События сменялись молниеносно — непрерывные стычки, самые неожиданные ситуации, скоротечные бои. Отряд не давал фашистам опомниться, сея панику и страх своим неожиданным появлением. Уже не надо было подавать команду «Полный вперед». Самоходчики неудержимо рвались в бой. Так, смерчем, прошли через несколько населенных пунктов. Врываясь в них, уже не делали коротких остановок, а открывали огонь на большой скорости, стремясь проскочить город или село насквозь и внести этим панику в войска гитлеровцев. А уж потом она разбегутся сами или же их добьют и разгонят наши основные силы. В результате такой тактики в группе Васильева, до самого города Шиофок, ни среди самоходчиков, ни среди десантников совсем не было потерь.

В группе, естественно, быстро расходовался боекомплект, хотя, когда выступили, каждая самоходная установка имела его сверх всякой нормы. Теперь же едва кто-либо из командиров машин докладывал, что кончились боеприпасы, Васильев приказывал остановиться, быть готовым к обороне самоходки (у всего экипажа были автоматы и гранаты) и ждать подхода дивизиона, а после пополнения боекомплекта следовать с колонной Иремашвили. Взамен Иремашвили сразу же присылал заправленную самоходку. Самоходки с экипажами менялись, а десантники только пересаживались.

От Шагвара до Шиофока самоходки сделали стремительный бросок. Дорога была отличная, и водители выжимали из моторов все, что можно. Назад никто не оглядывался, ибо знали: сзади Иремашвили и Дерзиян — они в беде не оставят.

Местность на подступах к городу Шиофок была холмистая — убранные поля пшеницы, виноградники. Виднелись отдельные домики и каменные погребицы, а дальше — окраинные сады. Перед городом проходил канал, через него перекинут железобетонный мост. По окраине проходила линия вражеской обороны. Глубокие траншеи, огневые точки. Все было хорошо скрыто, и самоходчики, не видя ничего этого, мчались вперед. Даже сейчас трудно сказать, что спасло группу Васильева от уничтожения артиллерией противника. Видимо, все-таки дерзость.

Фашисты подпустили самоходки вплотную не потому, что хотели расстрелять их из противотанковых пушек. Нет. Они, пока самоходки не подошли на сто — двести шагов, не могли знать, что это русские. Солдаты толпились в траншеях, и самоходчики уже различали их лица. Такая картина запечатлелась у всех участников этой атаки. Так что выбора не было. Нельзя стрелять с коротких остановок, нельзя свернуть в сторону или развернуться и отойти. Стрелять с ходу на такой скорости тоже бесполезно. Оставалось одно — на самоходках броситься в ближний бой.

Увидев в траншеях фашистов, Васильев выбросил руки в стороны — сигнал развернуться из колонны в боевой порядок. Никаких других команд отдать он не успел. Дальше командиры батарей, взводов и установок действовали самостоятельно. Враги успели выстрелить только один раз из одного орудия, но и этим единственным выстрелом подбили нашу самоходку.

Наши машины ворвались в расположение врага. Десантники открыли огонь, стали бросать гранаты. Многих фашистов побили в траншеях, часть бежала, бросив оружие, а часть продолжала отстреливаться. Откуда-то били их пушки и минометы, появились танки и самоходки, которые открыли огонь с другой стороны канала, куда отходила вражеская пехота.

Наши силы нарастали буквально по минутам. Прибыл Иремашвили с двумя батареями самоходок, а за ним и Дерзиян с главными силами передового отряда.

Когда самоходки достигли канала, фашисты взорвали железобетонный мост, пытаясь удержаться у стен города. Обе стороны вели огонь прямой наводкой, с близкого расстояния — через канал, расстреливая друг друга почти в упор. Только темнота прекратила этот бой.

Шиофок был последней преградой на пути к Балатону, и Дерзиян принимал меры, чтобы завтра взять город. Он отобрал у артиллеристов, зенитчиков и самоходчиков все автомашины и отправил их навстречу главным силам дивизии с задачей быстро подбросить сюда пехоту. Конечно, он подвергал весь передовой отряд большой опасности. В случае сильной контратаки врага артиллеристы и зенитчики не могли отойти, так как остались без средств тяги. К тому же, кончались боеприпасы и горючее. Но Дерзиян — решительный командир. Он быстро оценил обстановку и пошел на риск. Часам к двенадцати ночи автомашины доставили к городу первую группу пехоты, а вскоре отряд имел уже все, что нужно. Подошли стрелковые полки и штаб дивизии.

Рассказ о передовом отряде полковника Дерзияна заключим некоторыми выкладками. Только в боях за Шиофок враг потерял пленными свыше пятисот человек. Число убитых и раненых — значительно больше. А наш 8-й отдельный самоходный дивизион с 1 по 7 декабря потерял шесть офицеров, сержантов и солдат убитыми и троих — ранеными.

Это естественный итог инициативных, решительных и дерзких действий.

А теперь вернемся к штабу корпуса.

Оперативные карты минувшей войны день за днем и час за часом рассказывают, как, прорываясь от Дуная на север, советские армии окружали Будапешт. Тогда же нам, дивизионным и корпусным командирам, эту дальнюю цель заслоняла цель ближняя — выйти к берегам озера Балатон. И мы прикладывали все силы, чтобы поскорее ее выполнить.

Я намеревался дождаться выхода на южный берег Балатона всех наших передовых дивизий и тогда уже предпринимать дальнейшие шаги. Надо было еще подумать — какие…

В это время вошли ко мне Чиковани, Забелин, Федоров (начальник артиллерии корпуса, назначенный вместо Корецкого, который получил повышение по службе), Грибов и другие офицеры. Взаимно поздравили друг друга. Все были рады большому успеху 7-й и 80-й дивизий, хорошей работе самоходчиков, артиллеристов и саперов.

Я попросил начальника штаба позвонить в соединения и части, передать благодарность за отличные действии.

За первые пять дней корпус прошел полтораста километров. Прорвав, по существу, с ходу оборону противника, 80-я, а вслед за ней 7-я дивизии, взаимодействуя о соседями, отбросили его от Дуная и вышли на южный берег озера Балатон. Нанесено поражение 31-й, 20-й пехотным и 23-й танковой вражеским дивизиям, пленено более двух тысяч солдат и офицеров. Освобождена территория Венгрии площадью около трех тысяч квадратных километров. Образцово действовали подвижные отряды. Успехи, которых они добились, превзошли все ожидания.

Два дня назад передовой отряд 7-й дивизии подошел к каналу Капош. Мост, что южнее города Дьюлай, был взорван, а с окраины противник вел сильный огонь. Бойцы во главе с парторгом батальона 21-го полка гвардии младшим лейтенантом В. Н. Савельевым подобрались к мосту, сумели отремонтировать его. Савельев — опять первым — поднялся в атаку, но был сражен пулей. Кто-то занял его место, крикнул: «Отомстим за парторга!» Гвардейцы овладели Дьюлаем.

Передовые подразделения 29-го полка подполковника И. И. Голода буквально на плечах противника прорвались к каналу Шио. Ближний бой завязался на мосту. Младший сержант Александр Пирожок заметил горящий бикфордов шнур. Значит, мост заминирован! Младший сержант бросился к шнуру и перебил его. Взрыв был предотвращен.

Полк занял городок Мезе-Комаром, который находился за каналом. Противник бросил в контратаку около тридцати танков, поддержанных пехотой. Тут хорошо поработали артиллеристы. Наводчик орудия сержант Сергей Хрипко, оставшись один, вступил в борьбу с тремя танками и два из них подбил. Третий же раздавил орудие. Хрипко успел укрыться в окопе, а когда танк прополз дальше, гвардеец автоматным огнем встретил вражескую пехоту.

Главный удар массированной танковой атаки принял на себя батальон, которым командовал капитан Иосиф Рапопорт. Враг был отбит, и Мезе-Комаром остался за нами.

Совсем недавно Рапопорт работал в оперативном отделе штаба корпуса — и отлично работал! До войны сотрудник Академии наук, этот юноша владел несколькими иностранными языками, и когда мы начали заграничный поход, он стал просто незаменимым. Но офицер так настойчиво просился в бой, что отказать я не мог. Рапопорт принял батальон и уже в первых боях зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Отважный, дерзкий, находчивый, он везде и всюду был, как говорится, на месте.

Вскоре после этих боев он был тяжело ранен и лишился глаза. В канун Нового года я попросил капитана Никитина отвезти ему в госпиталь подарок, приготовленный для него товарищами. Никитин уехал, а на следующий день они появились на КП вдвоем.

— Товарищ генерал, капитан Рапопорт прибыл для дальнейшего прохождения службы во вверенном вам корпусе!

— То есть… сбежал из госпиталя?

— Так точно, сбежал. Долечусь в медсанбате…

До самого конца войны Рапопорт воевал в нашем корпусе, всегда — в передовых отрядах, всегда — лицом к лицу с врагом. Сейчас Иосиф Абрамович ведет большую научную работу в институте биологии Академии наук СССР. У него уже много учеников. Скажи им, что строгий их наставник некогда мчался на броне самоходки, вел за собой атакующий батальон, швырял гранаты в наползающий «тигр» — ведь, наверное, не сразу поверят. Лишь три ряда орденских колодок да черная повязка на левом глазу напоминают о боевом прошлом доктора биологических наук И. А. Рапопорта.

Линия «Маргарита»

Новая задача, графически изображенная на карте, которую привез нам офицер связи, сводилась к перегруппировке вправо и взятию города Эньинга. Затем в прорыв предполагалось ввести танковый корпус генерала П. В. Говоруненко.

Ближе других к Эньингу находилась 7-я дивизия. Она и должна была выполнить задачу. Мне понравилась уверенность полковника Дрычкина. «Город Эньинг будет взят!» — ответил он, когда получил боевой приказ.

В ночь на 7 декабря дивизия взяла город. Очень хорошую поддержку при этом оказала наша авиация. Находясь на наблюдательном пункте дивизии, группы наведения 17-й воздушной армии весьма точно наводили свои самолеты на указанные цели.

Отбив контратаки танков противника, поддержанных артиллерией, минометами и авиацией, 7-я и 80-я дивизии овладели также крупными населенными пунктами Лешпень и Балатонфекаяр. В этих боях гвардейцы подбили девять танков и взяли в плен около сотни солдат и офицеров.

Нельзя не вспомнить тут и про наши ошибки. Они, правда, не обернулись никакими осложнениями. А могли бы! Увлеченные быстрым продвижением, мы, командиры 21-го, 6-го и 20-го корпусов, три соседа, как-то позабыли о необходимости поддерживать личный контакт. За целую неделю боев ни разу не встретились. То же — и у командиров дивизий. И вот результат — однажды мне пришлось проехать около трех километров, не встретив ни единого солдата между левым флангом 69-й дивизии и правым — 7-й дивизии.

Местность, по которой мы наступали, была насыщена такими искусственными сооружениями, как каналы и водохранилища. Отсюда разные неожиданности. Траншею, занятую в районе Балатонфекаяр, нашим солдатам вскоре пришлось покинуть. Она была соединена с каналом, и отходящий противник пустил в нее воду. Контратака ему удалась, хотя сам он в траншею, конечно, не вернулся.

Наше командование не стало вводить в прорыв танковый корпус, так как в ходе боя выяснилось, что за этим рубежом начиналась линия «Маргарита». Эту оборонительную линию гитлеровцы создавали заблаговременно силами инженерно-саперных частей и местного населения с целью прикрыть Будапешт с юга.

В самые сжатые сроки, скрытно 4-я гвардейская армия произвела перегруппировку. Наш корпус сдал свою полосу соседу и ночными маршами, двигаясь параллельно фронту, к утру 16 декабря сосредоточился юго-восточнее Секешфехервара.

Служебное совещание перед наступлением на этот раз было многолюдным. Помимо руководящего состава управления корпуса и его дивизий присутствовали старшие офицеры шести артиллерийских и минометных бригад, нескольких артиллерийских и минометных полков и штурмовых саперных батальонов.

Я доложил товарищам, что согласно решению командующего фронтом наша армия 20 декабря переходит в наступление на перешейке между озерами Веленце и Балатон. Главный удар наносит наш корпус. Предстоит прорвать линию «Маргарита» на узком 5-километровом участке и затем овладеть городом Секешфехервар.

Соседние с нами корпуса, справа — 31-й, слева — 135-й, примут участие в этом ударе смежными с нами флангами.

Первая полоса обороны противника состояла из двух позиций, пяти сплошных траншей и занимала в глубину до восьми километров. Участок прорыва обороняли части 23-й пехотной и 23-й танковой дивизий противника.

Вторая полоса обороны опиралась на мощный опорный пункт — город Секешфехервар. И наконец — третья полоса, которую мы встретим в 20–25 километрах отсюда.

Разведотдел армии снабдил нас подробной схемой огневой системы врага вплоть до отдельных минометных и пулеметных точек. Очень хорошо поработали все виды разведки!

Сил и средств для выполнения задачи у корпуса было достаточно. Впервые в боевой нашей практике мы сможем создать плотность огня более чем 170 стволов на километр фронта. Кроме того, за нами будет готов к действиям 7-й механизированный корпус — подвижная группа для ввода в прорыв на второй день наступления.

Местность впереди равнинная, с некоторым понижением в сторону противника. Пригород Секешфехервара расположен на господствующих высотах, что тоже следовало ВЕЯТЬ в расчет.

Сообщив собравшимся товарищам еще некоторые необходимые сведения, я сказал, что о часе «Ч», т. е. времени начала наступления, они узнают дополнительно.

Всю работу по подготовке прорыва мы провели в сжатые сроки, за двое суток. Командующий армией генерал Захаров собрал нас близ господского двора Бельше (так назывался этот пункт на карте), выслушал доклады о готовности и, совсем было распрощавшись, вдруг вернулся. Отозвав меня в сторону и глядя мне в глаза, он сказал:

— Трудно, но сделаешь… Прорвешь оборону и возьмешь Секешфехервар. Так?..

Я понимал его состояние. Громадной важности задача стояла перед нашей армией. Выполним ее, прорвем линию «Маргарита» — окружение будапештской группировки фашистских войск будет предрешено. Не выполним — борьба за Венгрию может затянуться на неопределенное время.

— Товарищ командующий, — сказал я, — если данные о противнике, особенно о его огневых средствах, правильные и мы их подавим, за остальное будьте спокойны. Гвардейцы не подкачают.

— Хорошо, что уверен. Желаю успеха. До свидания… в Секешфехерваре!..

Дивизии первого эшелона заняли исходное положение, бесшумно сменив находившиеся здесь части 31-го корпуса. Артиллеристы и минометчики встали на огневые позиции. Они сумели провести пристрелку, не усиливая режима огня, к которому привык противник в предыдущие дни.

За несколько часов до часа «Ч» на наблюдательный пункт корпуса прибыла оперативная группа офицеров ид поддерживающих авиационных полков.

По соседству с нами — наблюдательный пункт генерала Захарова. От него дали прямую связь к командирам дивизий, наступающих в первом эшелоне, на главном направлении.

Секундная стрелка отсчитывает последние, самые томительные минуты. Сотни командиров — взводных, ротных, полковых, дивизионных и корпусных смотрят сейчас на часы. А связисты и радисты, вслушиваясь в шорохи, смотрят на командиров. Тишина…

10.10 утра. Командарм роняет негромко слово. Молнией мчится оно по проводам, только оно господствует в эфире. Взвились, брызнув разноцветными огнями, ракеты, и тяжкий гул тысячи орудий придавил землю.

Артиллерийская и авиационная подготовка продолжалась час и пять минут. Оборону противника заволокло дымом.

— Товарищ Федоров, — говорю нашему начарту, — узнайте, как оценивает огонек пехота?

— Мне уже сообщили: наша пехота довольна.

— Посмотрим, что скажут пленные, — добавляет заместитель по политчасти полковник Чиковани.

В последние десять минут артиллерия и авиация накрывают огнем всю глубину вражеской обороны. Затем — новый сигнал. На командном пункте оживление — отдаются команды на перенос огня и атаку.

В 11 часов 15 минут гвардейцы с исходного рубежа, на который выдвинулись еще в период артподготовки, бросились вперед. Молодцы — дружно поднялись! Самоходки тоже вышли из укрытий и обгоняют пехоту.

— Идут здорово! Как на учениях, — говорит кто-то. Поступают первые доклады.

Командир 5-й дивизии:

— В первую траншею ворвались!

Командир 80-й дивизии:

— Мои уже в первой траншее!

— Очень хорошо. Вижу! Двигайте в дело вторые эшелоны. Будьте готовы отразить контратаки, — отдаю я очередное распоряжение.

Бой развивался нормально. Однако часа через два мы почувствовали, что противник приходит в себя.

— Подходим к восточному пригороду Секешфехервара. Не менее двадцати танков противника и до трех батальонов пехоты контратакуют мой левый фланг, — сообщает командир 5-й дивизии. Командир 80-й дивизии:

— Полтора десятка танков и до полка пехоты, поддержанные артминогнем, перешли в контратаку на мой правый фланг. Наступление приостановил. Готовлю огонь…

Командующий артиллерией корпуса сосредоточил огонь своих средств на контратакующем противнике. Вызываем авиацию. Позже стало известно, что гитлеровцы ввели в бой второй эшелон — танкистов 23-й танковой дивизии и пехоту.

Темп наступления снизился. Бой то здесь, то там принимает затяжной характер. В этот день, прорвав оборону противника, мы смогли продвинуться лишь на шесть-семь километров.

Когда я доложил генералу Захарову итоги, он, естественно, был недоволен. Спросил, что я предпринимаю, чтобы выполнить задачу.

— Товарищ командующий, суть решения в том, чтобы захватить восточный пригород Секешфехервара. Ключ к успеху — здесь. Пригород расположен на высотах. Заняв его, мы будем хозяевами положения, — ответил я, учитывая реальную обстановку.

С утра наступление возобновилось. Очень сильные контратаки пришлось выдержать нашим частям во второй половине дня. Противник бросил в бой оперативный резерв — 3-ю танковую дивизию, направив ее в стык 31-го и нашего корпусов.

В свою очередь генерал Захаров двинул вперед 7-й механизированный корпус — несколько правее нашей полосы, с тем чтобы его бригады не «завязли» в городе. Это оказало нам большую помощь. С наблюдательного пункта видно было, как приближаются к южной окраине Секешфехервара полки нашей 5-й дивизии. Здесь они попали под очень сильный огонь зенитной артиллерии — трех-четырех батарей автоматических пушек, стрелявших прямой наводкой. В боевых порядках возникло некоторое замешательство. Наступление могло захлебнуться. Самый лучший выход из осложнившегося вдруг положения бросок вперед, и я пошел в полки, чтобы на месте организовать атаку. Уже на ходу приказал командующему артиллерией произвести огневой налет по высотам, с которых били зенитные батареи.

Все свершилось в какие-то минуты. Гвардейцы прорвались сквозь адский огонь зениток и устремились к пригороду Секешфехервара. Враг, ошеломленный ударом, бросился врассыпную, оставив в наших руках зенитные орудия. Этим воспользовался командир 80-й дивизии, и очередная атака его полков оказалась успешной.

К вечеру пригород был занят. С его высот открывался прекрасный обзор весь Секешфехервар как на ладони. Отсюда удобнее всего будет организовать захват города. Командиры дивизий тут же получили боевые задачи, согласовали свои действия с артиллерийскими командирами, и я вернулся на наблюдательный пункт.

Позвонил командующий армией:

— Где пропадаешь? Часами не имею связи…

— Пришлось пройти вперед.

Я доложил о взятии пригорода, о подготовке, проведенной для завтрашнего штурма Секешфехервара, попросил разрешения переместить командный пункт вперед.

— Хорошо. Завтра, с четырех ноль-ноль 7-й механизированный корпус пойдет в обход объекта (по кодированной карте он назвал Секешфехервар). Используйте это.

— В каком направлении пойдет 7-й механизированный?

— Показд — Патка. А что ты намерен делать?

— Выдвигаю 7-ю дивизию Дрычкина. Введу ее в бой из-за левого фланга. Задача — овладеть южной окраиной Секешфехервара. 80-я дивизия Чижова нацелена на восточную окраину.

Генерал Захаров объяснил вкратце общую ситуацию на фронте армии. Справа 7-й механизированный и 31-й стрелковый корпуса, наступая, обходят город. В центре, прямо против Секешфехервара, наш 20-й гвардейский стрелковый корпус. Левее, до озера Балатон, действуют 135-й стрелковый корпус и 21-й гвардейский. Концентрированный удар должен дать хорошие результаты.

И действительно, своевременное наращивание сил и средств быстро сказалось. Противник, оборонявший Секешфехервар, не выдержал натиска с трех сторон.

Первым ворвался в город 8-й гвардейский самоходный дивизион. В этом бою погиб его храбрый командир майор Иремашвили.

Конечно, на войне никто не заговорен от пули или мины, однако обидно, когда сто раз крещенный огнем солдат гибнет по глупой случайности.

Во время уличных боев трудно определить передний край. По сведениям, которыми располагал Иремашвили, стрелковый батальон 21-го полка наступал уже где-то в городской черте, среди садов и отдельных домиков окраины Секешфехервара.

Для того чтобы сразу заметить свою пехоту, Иремашвили примостился на головной самоходке сверху, у орудия. Впереди, несколько наискосок к улице, стоял «тигр». Ствол орудия, опущенный к земле, придавал танку какой-то мертвый вид. Но вот когда до танка оставалось шагов двести, ствол шевельнулся, и не успели самоходчики ничего предпринять, как почти в упор грохнул выстрел.

Начальник штаба дивизиона капитан Васильев, догонявший Иремашвили во главе всей колонны, услышал сильный взрыв, увидел за домами высокий столб черного дыма. Он сразу понял, что это взорвалась и горит самоходка командира. Тут же колонну накрыл артиллерийско-минометный огонь противника.

Васильев подал сигнал. Самоходные батареи, развернувшись вправо и влево от дороги, начали продвигаться по садам и огородам.

Вместе с несколькими воинами Васильев бросился туда, где виднелся обгоревший остов нашей машины. Они подобрались совсем близко, метров пять-шесть отделяли их от самоходки, но расстояние это оказалось непреодолимым. Сверху, с чердаков и крыш, били пулеметы и автоматы противника.

Снаряд «тигра» попал внутрь самоходки (механик-водитель вел ее с открытым люком), и потому детонировал весь боезапас. Несмотря на страшный взрыв, раскидавший даже часть броневых листов, кроме Иремашвили и механика-водителя, никто из экипажа не погиб. Тяжело ранен был командир самоходки, легкими ранениями и контузией отделались остальные.

Однако все это выяснилось позже. А сейчас, лежа за живой, из зеленых кустов изгородью, близ взорванной машины, самоходчики пытались перебежать к ней, чтобы вынести командира и раненых товарищей.

Первым пополз по-пластунски паренек из взвода управления. Пулеметной очередью с чердака он был сражен насмерть. Никто не запомнил его фамилии. Ну что ж, в памяти однополчан он живет как Неизвестный солдат — с самой большой буквы.

Вторым был Чудаков — тоже воин из взвода управления.

— Вынесу командира, — сказал он. — Без него не вернусь.

Он тоже погиб.

Вынести Иремашвили и других самоходчиков удалось позже, когда оттеснили противника.

Бой разгорался, принимая все более ожесточенный характер. К самоходчикам подошла цепь стрелков 21-го полка. Совместно они отбили несколько сильных контратак.

Экипажи самоходок, используя малые габариты своих машин, умело маневрируя в садах и переулках окраины, открыли настоящую охоту за «тиграми». Командиры батарей спешивались и выдвигались вперед, высматривали наиболее безопасные подступы к вражеским танковым засадам. Затем разведанным путем скрытно приближалась к очередному «тигру» самоходка. Рывок из-за укрытия, три-четыре выстрела по тяжелому танку и снова — в укрытие. Так были подбиты два «тигра».

Вслед за 21-м полком в Секешфехервар вступили другие стрелковые части дивизии полковника Дрычкина. На восточной окраине успешно продвигалась дивизия полковника Чижова. Штурмовая группа второго батальона 232-го полка проникла в глубь города, в тыл противника, атаковала огневую позицию артиллерийской батареи и захватила ее.

Над Секешфехерваром весь день шел ожесточенный воздушный бой. До наступления темноты вражеская авиация, волна за волной, обрушивала бомбовый груз на боевые порядки корпуса.

Как только стемнело, темпы нашего продвижения резко возросли на всех направлениях. Части 7-й дивизии, поддержанные самоходчиками, сделали рывок и ночью прошли через центр города.

23 декабря, уже за полдень, Секешфехервар был очищен от врага. Вернувшись на командный пункт, который переместился в город, я сразу же зашел к начальнику штаба.

Забелин поделился новостями, полученными из штаба армии. Наступление развивается успешно. На всем межозерном участке, от Веленце до Балатона, линия «Маргарита» взломана на глубину до двадцати пяти километров. Сейчас к нам едет генерал Деревянко, везет новую боевую задачу. Переносить командный пункт дальше пока не разрешил.

Поскольку я уже проверил на местах, что Секешфехервар полностью наш, теперь можно было доложить командующему армией. Связался с ним по телефону, однако он меня упредил:

— Знаю, — говорит, — все знаю и поздравляю с успехом. Передай гвардейцам благодарность Федора Ивановича (Толбухина) и Военного совета армии. А пока принимай обязанности начальника гарнизона. Завтра в девять буду у тебя, тогда и решим все вопросы. Что делают войска сейчас?

— Продолжают продвигаться в сторону Дьюла и Густуш. Скоро выйдут на этот рубеж. В городе занимаемся тушением пожаров, тех, что оставили гитлеровцы при отходе. Горожане вышли из убежищ сразу же, как только прекратилась стрельба. Помогают нам приводить город в порядок. Кто-то из них вызвался показать, где проложен бензопровод. Полковник Грибов направил туда своих людей.

Генерал Захаров приказал оставить в городе минимальное количество войск и повторил, что Деревянко передаст новую задачу.

Вскоре начальник штаба армии был уже у нас.

— Активность в учебе — активность в бою? Так, что ли, Николай Иванович? — громко сказал он с порога.

— Не забыл наш разговор в Киверцах, Кузьма Николаевич?

— Как видишь, не забыл.

— Что-то новенькое привез нам?

— Новую задачу. Есть сведения, — продолжал он, — что крупные силы танков, мотопехоты и артиллерия гитлеровцы сосредоточивают в своем оперативном тылу, в районе Комарно, Комаром. Командующий фронтом приказал прорвать оборонительный рубеж до того, как закончится это сосредоточение, разгромить противостоящие части и соединиться в Эстергоме с войсками 2-го Украинского фронта. Тем самым внешнее кольцо окружения будапештской группировки будет замкнуто.

Затем генерал Деревянко рассказал о конкретных задачах нашей армии и корпуса. Он дал командиру 7-го мехкорпуса генералу Ф. Г. Каткову и мне несколько полезных советов, как лучше организовать взаимодействие.

— Начало нашего наступления — завтра с утра. Час сообщу дополнительно. Все ли ясно? — спросил он.

— Пожалуй, все. Только вот о корпусе Фоменко…

— Двадцать первый гвардейский стрелковый будет обеспечивать левый фланг армии. Ему передадите и оборону Секешфехервара.

— А место нашего командного пункта?

— Оставьте его здесь, в Секешфехерваре…

Почти вся последняя неделя старого года прошла в напряженных боях. Корпус продвигался медленно, встречая все усиливающееся сопротивление противника.

Замоль — обычное венгерское село. Найти его можно было разве только на крупномасштабной карте. Однако вскоре оно приобрело известность, что называется, фронтового масштаба. Более двух месяцев шли здесь ожесточеннейшие бои. Вот как они начались.

Взять Замоль с ходу, сразу после занятия Секешфехервара, не удалось. Бой, завязавшийся на подступах к этому селу в ночь на 24 декабря, вылился в трехдневное кровопролитное сражение. Только за первую контратаку враг поплатился несколькими сотнями убитых и двенадцатью подбитыми танками.

В этом бою наши самоходчики применили такую военную хитрость. Как только «тигры» и тяжелые самоходные установки противника приблизились на расстояние прямого выстрела, наши легкие СУ-76, отстреливаясь, попятились на гребень холма. Экипажи быстро замаскировали машины в скирдах соломы. Выкатившиеся на гребень немецкие танки подставили свои борта. Раздался дружный залп. Наши подожгли три машины, сами же потеряли поврежденной лишь одну.

Однако это было лишь началом схватки, и туго пришлось бы легким СУ-76 против «тигров» и тяжелых самоходок врага, если бы не подмога.

Полк наших тяжелых самоходных установок, позиции которого располагались за следующим холмом, поддержал огнем собратьев по оружию. 152-миллиметровые снаряды обрушились на врага. Что уж тут говорить о прямых попаданиях, когда один снаряд, разорвавшийся рядом с «тигром», срывал с него башню.

27 декабря уже все полки 7-й дивизии наступали на Замоль. Роты неоднократно поднимались в атаку, но продвинуться не могли. Маскировочных халатов подвезти не успели, и залегшие в поле, на свежевыпавшем снегу войска несли потери. Особенно тяжелыми они были в офицерском составе. Героически погибли командир 29-го полка подполковник Иван Иванович Голод и его заместитель майор Николай Степанович Крицкий.

К вечеру, после нескольких ожесточенных атак, стрелковые полки совместными усилиями овладели Замолем. Ветераны дивизии долго еще вспоминали бой за это село, переиначив его название в «Мозоль».

На следующий день корпус вышел к городу Мор и здесь получил приказ перейти к обороне.

Вместе с другими корпусами 4-й гвардейской армии мы выполнили основную свою задачу — соединившись западнее Будапешта с войсками 2-го Украинского фронта, создали внешний фронт окружения города. В кольце оказалась группировка противника численностью около 190 тысяч солдат и офицеров.

Переход нашего фронта к обороне был связан с тем, что гитлеровское командование сосредоточило ударный кулак в районе Комарно, Комаром. Фашисты намеревались пробиться к Будапешту и освободить окруженные войска. Предстояло отразить контрудар, а затем уже совместно со 2-м Украинским фронтом начать ликвидацию окруженного врага. Для выполнения этих двух задач одновременно у нас просто не хватало сил.

Нам предстояло в кратчайший срок создать прочную оборону с противотанковыми узлами. За три дня, пользуясь пассивностью противника, воины корпуса выполнили большой объем работ. Мы торопились, так как стали поступать сведения об оживленном движении поездов по железной дороге в ближнем тылу противника, о выгрузе танковых соединений на станциях Мор и Моха.

Контрнаступление противника могло начаться со дня на день, и штаб корпуса отдал распоряжение, чтобы в канун нового года две трети всего личного состава бодрствовали, усилив охранение и разведку.

Вечером 31 декабря к нам приехал командующий армией.

— Что нового? — был первый его вопрос, едва он вошел в мою комнату на командном пункте в Замоле.

— Противник продолжает сосредоточивать танки, артиллерию и мотопехоту в своем тылу.

— Сколько же всего танков?

— По данным нашей разведки — не менее трехсот.

— А что происходит перед фронтом корпуса?

— «Нада партикулар».

— То есть?

— В переводе с испанского: ничего особенного. Активности противник не проявляет.

— Имейте в виду, что очень крупные его силы сосредоточены севернее вас, в районе Комарно, Комаром, против 31-го корпуса.

— Где-то там встала в оборону и наша 80-я дивизия, — сказал я.

— Жалеете, что взяли ее у вас?

— Жалею, товарищ командующий. Ведь я командовал ею перед Курской битвой.

— Вон оно что! Не знал о ваших к ней родственных чувствах. Я говорю серьезно и при первом же случае верну ее в корпус.

Не думали мы тогда, что на долю этой дивизии в ближайшие дни выпадут самые тяжкие испытания.

Я доложил генералу Захарову, что в полосе корпуса мы уже создали четыре противотанковых района, а также о других оборонительных приготовлениях. Когда деловой разговор был закончен, я предложил ему встретить вместе с нами Новый год.

— Времени мало у меня, — сказал он. — Ладно, соблюдем традицию хоть наполовину — проводим старый год. Тем более, что нам есть за что помянуть его добрым словом. Если товарищи не возражают, давайте соберемся накоротке.

Так мы и сделали.

— За то, чтобы сорок пятый год все вы, товарищи, провожали уже дома, с женами и детьми, — оглядев нас, сказал командующий. — Чтобы вернулись домой живыми и здоровыми!..

1945 год начался жестокими оборонительными боями. Они продолжались два с половиной месяца. За это время противник, бросая в бой крупные танковые группировки, трижды пытался прорваться к Будапешту. Первую попытку он произвел на крайнем правом фланге нашей армии.

— Неприятные известия из штаба армии, — встретил меня на командном пункте Забелин. — 80-я дивизия Чижова попала под внезапный удар танковой группировки эсэсовцев. Сейчас она отрезана от основных сил 31-го корпуса, части разобщены и дерутся в окружении. Противник развивает свой успех, продвигаясь к Бичке, а севернее — к Эстергому. Командующий армией выдвигает туда резервы, в частности 41-ю гвардейскую стрелковую дивизию генерала Цветкова и артиллерийские средства.

Как я уже писал, наше командование знало, что гитлеровцы сосредоточили в районе Комарно, Комаром большие силы. Ясно было также, что со дня на день эта группировка вступит в дело. Однако установить, хотя бы примерно, участок контрудара разведка не сумела. Это и предопределило начальный успех врага. Пять танковых и три пехотные дивизии бросил он, стремясь сокрушить правый фланг нашей армии. На фронте прорыва, то есть против 80-й гвардейской стрелковой дивизии, его превосходство в пехоте было 9-кратным, в танках — 17-кратным, в орудиях и минометах — 11-кратным.

В ночь на 2 января после мощного артиллерийского налета, в котором участвовало свыше 50 артиллерийских и минометных батарей, противник перешел в наступление. Более 340 танков и самоходок атаковали нашу оборону, прорвали боевые порядки 80-й дивизии и двинулись вдоль правого берега Дуная, перенося по мере продвижения тяжесть удара с восточного направления на юго-восточное.

Поскольку сражение это разыгралось на правом фланге 4-й гвардейской армии, а наш корпус стоял в центре и непосредственного участия в нем не принимал, подробности описывать не буду. Отмечу лишь, что в результате принятых мер на шестые сутки наступление выдохлось, так и не принеся противнику оперативного успеха. Его танковые и пехотные дивизии потеряли до 70 процентов личного состава и до 80 процентов боевой техники. Среднесуточный темп продвижения составлял около пяти километров.

Цифры эти говорят сами за себя. Если же учесть, что в пользу наступавших были сперва такие факторы, как внезапность удара, колоссальное превосходство в живой силе, танках и артиллерии, неподготовленность нашей обороны, то вывод напрашивается такой: наши воины, от солдата до генерала, доказали еще раз, что они стоят на голову выше противника.

Неудавшийся удар на нашем правом фланге был только частью оперативного замысла гитлеровского командования — окружить и уничтожить 4-ю гвардейскую армию и открыть дорогу на Будапешт. Второй танковый кулак нацеливался на центр армейской полосы, на наш корпус.

Конечно, никто из нас не знал тогда этого, но сосредоточение танковых соединений противника перед нашей обороной свидетельствовало о его намерениях попытаться и здесь прорваться на Будапешт. Это подтверждалось контратаками пехоты с танками, которые он предпринял против 40-й гвардейской стрелковой дивизии, атаковавшей станцию Мор.

Мы готовились встретить натиск танковой группировки с фронта и одновременно должны были подумать, как обеспечить свой правый фланг, особенно тыл, на случай прорыва противника, уже наступавшего с севера.

«Стык — первое дело!» — любил говаривать начальник нашего штаба Забелин. И действительно: что ищет наступающий, прощупывая оборону противника? Стык! Что первым делом укрепляет обороняющийся? Свой стык с соседней частью или соединением.

Вот почему сейчас, едва мы заняли оборону, штаб сразу же взялся за стыки дивизий. Каковы и где расположены резервы живой силы, способные восстановить положение в случае прорыва противника? Как наилучшим образом обеспечить стыки артиллерийской поддержкой — маневром огнем или колесами? Достаточно ли плотны здесь минные поля и прочие инженерные заграждения? Обеспечена ли связь между соседями?

Штаб не оставлял в покое командиров дивизий до тех пор, пока все эти пунктуально разработанные положения не были воплощены в жизнь.

В тылу корпуса, в селе Патка, работники штаба развернули запасной командный пункт и серию наблюдательных пунктов. Оттуда была подведена телефонная связь в дивизии, там сидела наготове группа офицеров-операторов. Все делалось так, чтобы на случай прорыва сохранялось непрерывное управление войсками. Ведь это вопрос вопросов и в наступательном бою, а уж в оборонительном — особенно. Когда я оглядываюсь в прошлое, ища причину той или иной неудачной операции, как правило, она в потере управления. Опыт показывает, что в самой тяжелой обстановке командир может надеяться на успех до тех пор, пока он сохраняет контакт и связь со своими войсками. Даже при тяжелом отступлении.

Думаю, ни для кого не прозвучит парадоксально фраза, что уметь отступать — это тоже искусство. Пожалуй, самое трудное искусство. В связи с этим мне вспоминается один афоризм. Крупного военачальника, выигравшего много сражений, льстецы сравнили с Наполеоном. «Нет, — ответил он, сравнение неудачное. Мне ни разу не пришлось руководить отступлением».

Создать необходимую глубину в обороне мы не могли из-за неукомплектованности частей и соединений. Например, 16-й полк 5-й дивизии имел всего 530 активных штыков, 25 пулеметов (ручных и станковых), столько же противотанковых ружей, 20 минометов и 10 пушек, считая и «сорокапятки».

Не лучше обстояли дела с боевым составом и в других полках этой дивизии — 1-м и 11-м. Именно поэтому, чтобы занять отведенный корпусу участок, мы вынуждены были вытянуть боевые порядки 5-й и 7-й дивизий в линию. Глубина обороны кончалась в полковом масштабе — батальоном, поставленным во второй эшелон.

К началу января наши воины отрыли до тысячи погонных метров траншей полного профиля, около семисот метров — неполного, сотни стрелковых ячеек, десятки пулеметных и петеэровских окопов, поставили около трех тысяч метров проволочных заграждений, до восьмисот мин.

Все это плюс тщательно разработанная штабом артиллерии корпуса система огня значительно усилило нашу оборону.

Планируя использование артиллерии и минометов, мы исходили из следующих соображений. Наступление противника, если оно начнется на нашем участке, ближайшей целью будет иметь Замоль — важный во многих отношениях пункт, центр шоссейных дорог, одна из которых ведет к Будапешту. Надо полагать также, что прорваться к Замолю гитлеровцы попытаются по кратчайшему направлению — вдоль южных отрогов гор Вертеш. Следовательно, мы можем устроить наступающим огневой мешок, можем поражать танки и пехоту фланкирующим огнем, если расположим на этих горах артиллерию и минометы.

Так мы и сделали. Там, в отрогах гор, на огневые позиции встали два минометных полка, полк «катюш» и два дивизиона тяжелых пушек-гаубиц.

В первых числах января я встретился с командиром 68-го стрелкового корпуса генералом Н. Н. Шкодуновичем. Мы подробно обговорили все вопросы по взаимодействию, особенно насчет обеспечения стыка корпусов огнем и контратаками.

Убыла от нас 40-я гвардейская дивизия и прибыла 84-я стрелковая. Ее 382-й стрелковый полк на левом фланге нашего боевого порядка готовил оборону на северной окраине Секешфехервара.

Командарм Захаров не забыл поздравить нас с успехом 41-й дивизии генерала Цветкова. Брошенная из резерва на север, на правый фланг армии, против наступающих эсэсовцев, она была отмечена в приказе за образцовые боевые действия.

Таковы были дела, которыми мы занимались в период относительного затишья, между 3 и 6 января.

Замоль — Патка

В эти дни противник, пытаясь выявить нашу систему огня и нащупать слабые места в обороне, неоднократно предпринимал разведку боем. Обычно это была группа из нескольких танков и бронетранспортеров и человек пятидесяти пехотинцев. Попытки эти срывались огнем отдельных наших батарей.

6 января вся система наблюдения на фронте корпуса отметила необычайно оживленное движение в ближнем тылу неприятеля. До ста машин прошло за день по дорогам на Бодайк и Фехерварчурго.

7 января стало первым днем испытания прочности нашей обороны. Надо сказать, что за всю полуторалетнюю боевую жизнь корпуса он не попадал еще в столь жестокую переделку, как в январских оборонительных боях под Замолем.

Противник бросил против нас, стоявших в центре армейской оборонительной полосы, сильную группировку в составе трех танковых дивизий, венгерской кавалерийской бригады и пехотных частей. К началу наступления он превосходил нас по живой силе в три раза, по орудиям и минометам — в четыре, по танкам и самоходным артиллерийским установкам — в шесть раз.

В 9.00 враг открыл сильный артиллерийско-минометный огонь и двинулся в наступление. Группы по 10–15 танков, сопровождаемые сотнями пехотинцев, с разных направлений приближались к траншеям 5-й дивизии и левофлангового полка 7-й дивизии.

— Докладывает Дрычкин, — слышу в телефоне резкий голос командира 7-й. — После артналета одиннадцать танков противника совместно с пехотой попытались прорваться через оборону 29-го полка вдоль дороги на Бичке. Атаки отбиты…

Дивизия Дрычкина, оборонявшаяся под углом к остальным частям корпуса, нависала над противником, который атаковал Замоль. Она сковывала его маневр, заставляла немецких танкистов непрерывно оглядываться на свой фланг и тыл.

В тактическом масштабе здесь повторилась оперативная ситуация, возникшая летом 1941 года на Юго-Западном фронте. Тогда наша 5-я армия, нависая над немецкой танковой группой со стороны Припятских болот и непрерывно ее контратакуя, заставила вражеское командование задержать наступление на Киев. Немецкие дивизии вынуждены были развернуться фронтом на север и ввязаться в изнурительные бои с частями 5-й армии.

Надо полагать, что и под Замолью гитлеровцы сразу же попытаются обеспечить открытый фланг наступающей группировки.

На участке 7-й дивизии отдельным танкам удалось прорваться к нашему переднему краю. Открыв башенные люки, фашисты попытались было забросать гранатами траншею. Гвардейцы Федор Божко и Андрей Почко, подобравшись к танкам вплотную, в свою очередь начали швырять гранаты в люки. Таким образом были уничтожены две машины. А еще две прямой наводкой расстреляли артиллеристы младшего лейтенанта Сергеева.

Одновременно гитлеровцы предприняли атаки по всему фронту 5-й дивизии, прикрывавшей с запада подступы к Замолю. Около сорока танков двигались на ее полки, вползая в запланированный нами огневой мешок.

Тут наконец заговорила в полный голос наша артиллерия. Вели фланкирующую стрельбу истребительно-противотанковые пушки, гремели залпы гаубиц и минометов из-за лесистых отрогов Вертешских гор. Подавленная мощью сосредоточенного огня, танковая атака захлебнулась.

Однако никто из нас не тешил себя иллюзией победы. Штабные офицеры продолжали работать серьезно и сосредоточенно. Опыт подсказывал, что отбитая атака — только начало настоящего боя.

И действительно, вскоре противник усилил натиск. Теперь уже около двадцати танков с пехотой атаковали левый фланг дивизии Дрычкина и прорвались на ее передний край. Но добиться здесь ощутимых результатов фашисты не сумели.

К концу дня в полосе обороны 7-й дивизии дымилось четырнадцать подбитых и сожженных танков. 29-й полк, закаленный, с сильными, если так можно выразиться, противотанковыми традициями, устоял в этом бою так же, как некогда в жестоких боях на ахтырском рубеже, а потом под Черкассами.

За день врагу удалось отвоевать пятьсот, кое-где до тысячи метров изрытой снарядами земли.

Сюда, к полковнику Дрычкину, в гористую местность, штаб артиллерии корпуса направил прибывший из армейского резерва 200-й минометный полк.

Главные события этого дня разыгрались в полосе обороны 5-й дивизии теперь уже генерал-майора П. И. Афонина. Ее боевые порядки атаковало около сотни танков и два пехотных полка, поддержанных огнем примерно двадцати артиллерийских и минометных батарей.

Противник двигался двумя большими группами. До двадцати бронеединиц на Маргит и около семидесяти — на Барбалу. Впереди, образуя острие клина, шли «тигры» и тяжелые самоходки. Они вели огонь с ходу и с коротких остановок. Середину клина составляли средние и легкие танки и бронетранспортеры с пехотой.

Вся эта масса войск наступала на позиции 11-го и 16-го гвардейских стрелковых полков и располагавшихся здесь же подразделений 64-й механизированной бригады 1-го механизированного корпуса.

Мела поземка, тяжкий гул танковых двигателей навис над заснеженными полями, что тянутся отсюда на северо-запад, запад и юго-запад. Именно туда, имея конечной целью Замоль, рвалась бронированная армада.

По всему 5-километровому фронту завязались огневые дуэли между танкистами врага и нашими артиллеристами.

Забегая вперед, скажу, что непрерывно прибывавшие из армейского резерва артиллерийские полки и дивизионы все более укрепляли оборону корпуса. К вечеру огневой щит 5-й дивизии состоял уже из двухсот стволов, начиная с 45-миллиметровых противотанковых пушек и кончая тяжелыми пушками-гаубицами 123-й артбригады.

Командующий армией оперативно реагировал на всякое изменение обстановки на нашем участке, особенно когда в наших докладах прогнозировались дальнейшие события. Мы в штабе, а войска на позициях постоянно чувствовали его твердую руку. В этот день, а в следующий особенно, бывали очень тяжелые моменты. Однако ии разу вышестоящий штаб не устроил нам дополнительную нервотрепку. Все переговоры были деловыми и лаконичными. Это помогало нам работать с полной отдачей.

Во второй половине дня танки и самоходки противника ворвались на передний край обороны 5-й дивизии. Яростно дрались воины 11-го полка. Когда в одном из батальонов были убиты командир и другие офицеры, командование взял на себя парторг полка капитан Ниязов. Он ликвидировал возникшее замешательство, и противник был отброшен.

Геройски дрались бойцы 2-й пулеметной роты. Их командир лейтенант Карабинников, когда почти все его солдаты и сержанты выбыли из строя, сам лег за пулемет и бился до последнего — пока не погиб, раздавленный танком.

Используя метель и плохую видимость, в боевые порядки 1-го батальона и артиллерийского дивизиона 64-й механизированной бригады проникли гитлеровцы. Крича по-русски «Свои! Свои!», они подошли вплотную к окопам и огневым позициям, где и были уничтожены в рукопашной схватке.

152-миллиметровые пушки-гаубицы не предназначены для стрельбы по танкам прямой наводкой. Однако артиллеристам 123-й тяжелой бригады пришлось применить и такой прием.

Десять танков, прорвавшись через боевые порядки 11-го полка, устремились на Замоль. В западной части села, на огородах, стоял 3-й дивизион 123-й бригады. Первой развернулась для стрельбы батарея, которой командовал старший лейтенант Машин. Он сам встал за панораму, навел перекрестие на надвигавшийся танк. Выстрел! Трехпудовый снаряд, попав под башню «тигра», сорвал ее с корпуса и отбросил, словно шляпку гриба. Затем Машин разбил второй танк. Остальные повернули вспять.

На другом участке пять вражеских машин уничтожил прямой наводкой 2-й дивизион этой бригады.

Соединение это было сформировано недавно, весной 1944 года, но успело уже хорошо зарекомендовать себя. Командовал им подполковник В. Ф. Прохоров. В Ясско-Кишиневской операции его тяжелые пушки-гаубицы, ведя дуэль с артиллерией противника, подавили огонь четырнадцати батарей. Теперь воины с таким же мастерством поражали танки прямой наводкой.

Генерал Афонин специально позвонил мне и попросил поблагодарить артиллеристов от имени гвардейцев 5-й дивизии. Он сказал, что огонь гаубиц произвел опустошение в рядах наступающих. Потом спросил:

— А про нашего богатыря, который «тигру» бока намял, слышали?

— О Юсупове? Слышал, но без подробностей…

— Да, о Юсупове. Он…

Тут проводная связь с дивизией прервалась. Противник обрушил очередной огневой налет на район нашего командного пункта. Особенно сильно обстреливал он колокольню, что находилась невдалеке.

О Юсупове мне досказал полковник Чиковани, который знал его еще по своей работе в 5-й дивизии.

«Королевский тигр», проползая над Юсуповым, обмял и осыпал стенки траншеи. Противотанковое ружье, которое солдат держал вертикально, оказалось погнутым. Тогда, выскочив из траншеи, Юсупов швырнул вдогонку танку бутылку с горючей смесью, а потом и противотанковую гранату. «Тигр» остановился, и вскоре многотонная стальная громадина горела костром. Гвардейцы кричали герою: «Молодец! Повторить!». А он только улыбался, вытирая пот с лица.

Коммунист Юсупов с одобрения командира создал первую в роте группу истребителей танков. Он вывел отобранных воинов в ближний тыл и там, у подбитых танков, учил их бросать гранаты и бутылки с горючей жидкостью, стрелять из противотанкового ружья.

Вскоре группа Юсупова в составе трех человек подбила два танка и сожгла бронетранспортер.

Всего за 7 января противник потерял сорок танков и самоходных орудий, восемнадцать бронетранспортеров, много артиллерийской техники и живой силы. Ценою столь тяжелых потерь ему удалось продвинуться вперед на разных участках от пятисот метров до двух километров.

Большие потери понесли наша 5-я дивизия и 1963-й истребительно-противотанковый полк. Две его батареи полностью погибли, обороняя район Лая.

Так проходил первый день оборонительного боя. Когда артналет на командный пункт корпуса закончился, начальник оперативного отдела полковник Морозов доложил, что на фронте третьей из наших дивизий — 84-й стрелковой существенных изменений нет.

— Совсем недавно разговаривал с Буняшиным, — сказал он. — Командир дивизии правильно оценил действия танков и пехоты противника в направлении Дьюла, Мария как отвлекающие. Эти попытки менее активны и легко отбиты огнем.

Теперь картина более или менее ясная. Можно доложить командующему армией. Звоню ему:

— Товарищ командарм, 11-й и 16-й полки 5-й дивизии за первую половину дня понесли значительные потери. Противнику удалось несколько потеснить подразделения этих полков и 64-й бригады 1-го механизированного корпуса. Слабость нашей обороны в том, что она не имеет глубины. Все эти дивизии задействованы в первом эшелоне, и что-либо вытащить оттуда нет возможности. Прошу резервов для создания второго эшелона.

— Даю, — тотчас откликнулся генерал Захаров. — Уже направил 63-ю кавалерийскую и большую часть сил 93-й стрелковой дивизии. Где поставишь их?

— Казаков поставим в горах. Обороняясь тут, дивизия будет вместе с тем угрожать флангу противника, пытающегося прорваться к Чаквару.

— Согласен, утверждаю. А 93-ю?

— Поставим во второй эшелон корпуса.

— Ну хорошо. Действуйте, держитесь…

Для отражения танкового тарана много сделали артиллеристы. Было ясно, что противник не собирается ограничиваться теми сотнями метров территории, которые он отвоевал у нас в первый день. Поэтому вместе с командующим артиллерией корпуса полковником В. К. Федоровым, с начальниками штабов генералом М. И. Забелиным и подполковником С. С. Сергеевым мы прикидывали так и эдак — как лучше, с наибольшей пользой употребить два гаубичных полка, прибывших к нам из резерва армии. Решили поставить их в полосе 5-й дивизии. Там уже находились гаубичный и истребительно-противотанковый полки. Нашу корпусную артгруппу — два дивизиона тяжелых пушек и дивизион «катюш» — оставили при штабе корпуса, чтобы использовать для централизованного огня.

— Сколько же у нас всего стволов? — спросил я.

— 550! Примерно 20 стволов на километр фронта.

— Прилично. Командующий армией приказал послезавтра контратаковать войска противника, вклинившегося в оборону 5-й дивизии. Вы увязали с танкистами все детали взаимодействия?

Забелин сказал, что наши старшие офицеры — артиллеристы, инженеры, связисты, операторы — всю ночь работали с товарищами из тяжелой танковой бригады 1-го гвардейского механизированного корпуса.

Начиная с утра 8 января противник неоднократно пытался прорвать в разных направлениях нашу оборону, но был отбит организованным огнем артиллерии и минометов. Только левый фланг 5-й дивизии отошел на рубеж господского двора Бельше да 84-я дивизия, отбив двенадцать атак, не удержала за собой Моха после тринадцатой.

Не добившись успеха в центре, на кратчайшем направлении, ведущем к Замолю, гитлеровское командование бросило около тридцати танков севернее этого пункта. Но здесь, у перекрестка дорог, стояли батареи двух истребительно-противотанковых и одного гаубичного полка. Их массированный огонь остановил и отбросил танки.

Тогда противник повернул еще севернее — на Чакберень, но и здесь нарвался на дивизион тяжелых пушек-гаубиц 123-й бригады. Первой открыла огонь батарея капитана Грошева. Меткая стрельба прямой наводкой опустошала строй атакующих танков. Четыре из них были сожжены, еще один подбит. Однако и батарея понесла значительные потери. Два орудия, поврежденные огнем противника, пришлось отправить в тыл, на ремонт.

Всего же за 8 января было подбито тринадцать вражеских танков и пять бронетранспортеров.

9 января мы вместе с тяжелой танковой бригадой нанесли контрудар с целью улучшить позиции в полосе 5-й дивизии. Продвинулись вперед лишь на 300–500 метров. Даже вернуть потерянную траншею не удалось. Противник был здесь слишком силен. До семидесяти его танков, поддержанные артиллерийско-минометным огнем, отразили наши атаки.

Тяжелая танковая бригада 1-го мехкорпуса успеха тоже не имела. В пурге, начавшейся под утро, танкисты не сумели вовремя занять исходное положение. Некоторые подразделения заблудились и оказались в тылах стрелковых полков. Когда наступление началось, бригада понесла значительные потери от огня «тигров», стоявших в засадах.

Весь следующий день на фронте корпуса шли бои местного значения. Только 11 января, перегруппировавшись, противник возобновил наступление. На узком, 3-километровом участке он сосредоточил огромные силы — до ста танков и самоходных орудий. Эта бронированная масса при поддержке мотопехоты атаковала боевые порядки 5-й и 7-й дивизий. Бой подступил вплотную к Замолю, где находился наш командный пункт.

Около шестидесяти танков и бронетранспортеров пытались прорвать оборону 18-го полка, чтобы овладеть перекрестком дорог севернее Замоля. Их встретил огонь батареи лейтенанта Кобелева. Артиллеристы выполнили свою клятву — не пропустили врага. Они подбили семь танков и бронетранспортеров.

Командир взвода из 5-й дивизии лейтенант Рубитель, потеряв всех своих наводчиков и командиров орудий, сам встал к панораме. Метким огнем он поджег четыре танка и бронетранспортер противника.

Жестокий бой выдержали бойцы 1963-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка. На орудие старшего сержанта Якимова двигалось восемь танков. Первый из них был подбит сразу же, но другие, стреляя, продолжали напирать. Орудийный расчет выбыл из строя, Якимов, трижды раненный, боролся в одиночку. Он подбил вторую машину, и в последний момент, когда казалось, что врагу вот-вот удастся прорваться в наш тыл, случилось неожиданное танки остановились, попятились и, огрызаясь огнем, ушли. У немецких танкистов не выдержали нервы.

На этом же рубеже, в этом же противотанковом полку совершил подвиг младший техник-лейтенант С. И. Ермолаев. Юноша недавно прибыл в часть и начал в ней воевать как командир автовзвода. Однако он так настойчиво просил перевести его на боевую работу, так упорно готовился к ней, что его в конце концов назначили командиром огневого взвода.

…Их было шестнадцать — «тигров» и «пантер». За ними — автоматчики на бронетранспортерах. Они шли на высоту 203. Вот уже три танка горят перед огневыми позициями батарейцев, но один «тигр», поливая наших огнем, переполз бруствер орудийного окопа. Ермолаев схватил связку противотанковых гранат и бросился под танк. «Тигр» был взорван, и врагу не удалось здесь прорваться. Сергей Ермолаев посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза…

Через несколько часов после начала наступления противнику удалось выйти к Замолю. Восемь его танков и мотопехота вошли в село с юга, но были тут же выбиты контратакой учебного батальона капитана В. П. Месхи. Приданная нам из армейского резерва батарея тяжелых пушек вела огонь прямой наводкой. Ее 50-килограммовые снаряды разбивали «в щепу» толстую броню «тигров» и «фердинандов».

В этот-то момент к нам в Замоль, на командный пункт, приехала группа генералов из армейского и фронтового штабов, в их числе член Военного совета армии полковник Д. Т. Шепилов и командующий артиллерией генерал-майор М. П. Цикало.

— Тяжелая бьет? — спросил Цикало прямо с порога.

— Да, тяжелая. Стопятидесятидвухмиллиметровая.

— А ведь где-то близко…

— Совсем близко. На огородах, в западной части села. Ведет огонь прямой наводкой.

Генерал Цикало укоризненно посмотрел на меня, но объяснить ему, почему мы вынуждены использовать тяжелую артиллерию для стрельбы по танкам, я не имел времени…

— Алло! Слушаю!

Звонил как раз командир этой батареи. Он сообщил, что автоматчики противника приблизились к огневой позиции, не дают орудийным расчетам стрелять по танкам, пытаются прорваться к пушкам.

— К вам, — говорю ему, — уже направлена рота курсантов из учебного батальона.

Командир батальона капитан Месхи подтвердил, тоже по телефону, что курсанты уже гонят автоматчиков прочь от батареи.

Таким образом, бросив в бой все, что было под руками, мы пока удержали Замоль.

— Что так торопишься говорить, Дмитрий Аристархович? — ответил я на вызов командира 7-й дивизии полковника Дрычкина. — Жмут сильно гитлеровцы?

— Напирают. Опять там же, севернее нас, на перекресток дорог. Тридцать танков, до двух батальонов пехоты…

— Держишься?

— Держусь. Может быть, подкрепите чем-нибудь?

— Только огнем. Больше ничего нет. Как у тебя связь с Павлом Ивановичем Афониным?

— У Павла Ивановича что-то непорядок. Он мне не отвечает. А у вас, вижу, бой идет на окраине?

— Да, артиллеристы охотятся за «тиграми»… Окажи содействие Афонину.

— Что там нового у Дрычкина? — спросил член Военного совета Шепилов.

— Опять — танки. Не пройдут. Там уже встали истребительные и гаубичные дивизионы. По этому же району даем сосредоточенный огонь тяжелых орудий… У Афонина вот что-то неясное…

Тут офицер-оператор доложил, что противник еще потеснил 5-ю дивизию. Афонина нет на командном пункте. Связи с ним нет!

Это был критический момент боя. Полки 5-й дивизии отходили правее и левее Замоля. Пехота и танки врага опять приблизились к южной околице села.

Тревожные сообщения поступали со всех сторон:

— Пятнадцать танков готовятся атаковать высоты 203 и 214…

— Тридцать бронеединиц и до двух батальонов пехоты движутся в направлении высоты 149…

— Десять танков с пехотой овладели северной частью села Баклаш. Отмечено движение до семидесяти автомашин, в том числе с орудиями на прицепе, и до сорока танков из Шереда на Замоль…

Наш командный пункт работал с полной нагрузкой. Начальник штаба Забелин вызывал авиацию бомбить эту колонну и подступы к высоте 149. Начальник оперативного отдела передавал командиру 5-й дивизии приказ восстановить положение к северу от деревни Баклаш. Корпусной инженер готовил резерв противотанковых мин.

В этот момент несколько снарядов разорвались близ нашего домика, а два угодили прямо в него, отвалив угол. Зазвенели и посыпались на пол стекла, пахнуло пороховой гарью. На улице началось движение. Машины, повозки выезжали из-под обстрела, связисты исправляли порывы в проводной сети.

— Трудно управлять корпусом в таких условиях. Надо перенести командный пункт, — сказал член Военного совета Шепилов. — Запасный КП есть?

— Есть. В Патке.

— Готов к действию?

— Готов. Там уже сидит оперативная группа.

Шепилов позвонил командующему армией, обрисовал обстановку и, обернувшись ко мне, сказал:

— Командующий армией разрешил вам переместиться в Патку. А каким путем вы это сделаете? Не накроют вас огнем?

— Путь есть — в тыл от этого домика, а там — прямо по дороге…

На душе у меня сразу стало легче — с нового КП управлять корпусом будет гораздо удобнее.

Пока мы переезжали в Патку, начальник штаба генерал Забелин с несколькими офицерами оставался в Замоле, чтобы управление дивизиями ни на минуту не прерывалось.

Наш переезд в Патку занял менее часа. Отсюда нам удалось восстановить связь с командиром 5-й дивизии Афониным. Вызванная нами штурмовая авиация атаковала вражескую колонну танков и автомашин, продвигавшуюся к Замолю, и нанесла ей значительные потери. При содействии авиации противник был отброшен и от высоты 149. Положение в районе Баклаш также удалось восстановить. Однако общее напряжение на фронте корпуса не ослабевало. 5-й дивизии пришлось все-таки оставить Замоль.

Уже в сумерках в Патку приехал Забелин. Танки гитлеровцев были на окраине Замоля, когда ему удалось в последний раз связаться со штабом армии. Генерал Деревякко приказал ему немедленно покинуть Замоль. «Иначе танки противника отрежут тебя от корпуса», — сказал он.

В этой напряженнейшей обстановке, под обстрелом и бомбежкой, наша связь работала непрерывно. Самоотверженность и воинское умение бойцов и командиров 121-го отдельного гвардейского батальона связи обеспечили нам непрерывность управления отходящими войсками.

А чего стоили связистам последние часы перед оставлением Замоля! Бой шел уже на улицах, когда солдаты под руководством капитана Мачесова размонтировали узел связи, по частям, ползком вынесли телеграфно-телефонную станцию за околицу и доставили в Патку — на запасной, ставший теперь основным, командный пункт.

Солдат Михаил Чернов добровольно вызвался на самую опасную работу. Под огнем фашистов, уже прорвавшихся к центру Замоля, он, как кошка, полз по крышам домов и садовым стенам, сматывая кабель.

И сметал все до последнего кусочка, вынес в тыл.

Захват Замоля не принес врагу успеха. Ударная сила наступавшей танковой группировки иссякла. Фашисты были остановлены сразу же за селом, в 500–600 шагах к востоку от него. Последний день наступления обошелся им в 38 подбитых и сожженных танков и штурмовых орудий. Всего же за пять дней боев на Замольском рубеже они потеряли 139 танков и самоходных орудий, около 50 бронетранспортеров. Врагу удалось за это время продвинуться на 6–8 километров. Таким образом, и второй его контрудар на Будапешт провалился.

Большую роль в отражении этого контрудара сыграло наступление войск 2-го Украинского фронта, предпринятое вдоль северного берега Дуная на комарненском направлении. Оно вынудило гитлеровское командование перебросить туда свои резервы, подготовленные для действий на будапештском направлении.

С благодарностью вспоминаю боевые дела наших славных летчиков из 17-й воздушной армии, которой командовал генерал В. А. Судец (ныне — маршал авиации). Они по нашим вызовам своевременно появлялись над полем боя, метко бомбили и удачно штурмовали места скопления врага, его боевые порядки, танки и артиллерию. Этому способствовало хорошо налаженное взаимодействие, которое заключалось в том, что, как и в дни боев у Балатона, офицеры штаба этой армии со своими радиостанциями располагались в районе моего наблюдательного пункта, откуда наводили свои самолеты на цель.

Упорство обреченных

В то пасмурное январское утро сообщение начальника штаба Забелина было кратким и обнадеживающим:

— Обзвонил всех командиров дивизий и наши наблюдательные пункты. Повсюду противник притих. Активности не проявляет после того, как его попытки наступать — довольно нерешительные — были отбиты огнем артиллерии.

— Либо выдохся, либо перегруппировывается…

— Скорее — выдохся. Разведчики должны взять контрольных пленных. Узнаем точно.

Так мы разговаривали с Забелиным, когда стукнула дверь и кто-то негромко спросил:

— Разрешите?

Это был командир 80-й гвардейской дивизии полковник Чижов.

— По приказу командующего армией дивизия возвращается в состав вверенного вам корпуса! — доложил он.

Говорит это, а глаза — долу, не смотрит на нас с Забелиным. Состояние его нам понятно. Две недели назад уходил из корпуса во главе сильной, полнокровной дивизии, привел же обратно остатки полков — ни пушек, ни тяжелого оружия, ни машин.

В первые дни января, когда немцы нанесли первый контрудар, дивизия потерпела жестокое поражение. Там, на севере у Агостиана. Должностные лица, расследовавшие причины поражения, пришли к выводу, что будь на месте Чижова сам Александр Васильевич Суворов, и тот едва ли бы избег беды.

Что ж, с юридической точки зрения они, возможно, правы. Однако есть на войне еще один закон, он гласит: «Позора не знают только мертвые».

Тысячу с лишним лет назад высказал эту мысль наш великий предок Святослав Игоревич, и с той поры она лежит в основе поведения русского солдата на войне, в основе нашей воинской этики.

Полковник же Чижов вернулся к нам живой, здоровый и должен был держать моральный ответ за дивизию, за ее поражение, за ее потери.

— Да, товарищ генерал, большая неудача постигла нас, — сказал он.

— Как же все-таки это произошло, Василий Иванович?..

Вкратце рассказ Чижова сводился к следующему. В составе 31-го гвардейского стрелкового корпуса дивизия успешно продвигалась на север и достигла Дуная, создав тем самым внешний фронт окружения будапештской группировки врага. Здесь получили приказ подготовиться к отражению вероятных контрударов. Создать крепкую оборону не успели — каменистый грунт, 13-километровая полоса, нехватка времени.

К тому же, средства усиления дивизии — артиллеристы, зенитчики, минометчики и подразделения танков — вдруг днем 31 декабря снялись со своих позиций и ушли в новые районы. Ночью 1 января им было приказано вернуться, но сделать это они не успели.

— Причины этих перебросок?

— Не знаю… А тут еще тылы дивизии скопились в Агостиане…

— Как в Агостиане? Ведь там размещался ваш командный пункт…

— Да.

— Зачем же вы позволили загромоздить тылами боевой район?

— Для меня самого это было совершенно неожиданно. Кто-то из корпусных начальников погнал тылы к линии фронта. И когда противник вышел к Агостиану, все это скопление машин рванулось кто куда…

— Понятно… Управление дивизией сохранялось?

— Нет. Выходили из окружения полками и батальонами. Помначштаба 232-го полка старший лейтенант Капитонов через разрыв в боевых порядках противника вывел две группы солдат и офицеров, начальник штаба 217-го полка майор Овсянников — 153 человека. К ним присоединилась медсестра 230-го полка Валя Гальченко, которая оказывала помощь раненым. Семь офицеров и два младших командира предпочли самоубийство плену. Это капитан Никулин, старшина Головко, лейтенант Мироненко, офицер связи 232-го полка лейтенант Полонский, командир разведроты старший лейтенант Малофеев, командир саперного батальона майор Губарев, командир артиллерийского дивизиона майор Клочков, начальник административно-хозяйственной части капитан Бевз и связистка Долгова.

— Сразу девять человек?

— Гвардия не сдается, — тихо сказал полковник Чижов…

Да, это так. Вот что рассказал об этих событиях бывший начальник штаба полка майор Н. Н. Овсянников, которого я помню как весьма грамотного офицера. Все получаемые распоряжения он обычно сам стенографировал, что, конечно, очень важно для штабного офицера.

«В ночь на 2 января обстановка была исключительно тревожной. Около двух часов ночи большие колонны танков ринулись по шоссе вдоль Дуная и после двухчасового сопротивления нашего полка прорвали его оборону; связь с „верхом“ нарушилась. Поднявшись на высоты, мы заняли новый рубеж обороны. Танки, авиация и артиллерия поливали нас огнем. 3 января удалось поймать в эфире повторяющиеся слова командира корпуса: „Вы окружены, вы окружены… Выход только ущельем, с боем, в Тардош“. В ночь на четвертое части дивизии начали наступление в восточном (обратном) направлении, на выход из окружения, под командованием командира 217-го гвардейского стрелкового полка подполковника А. М. Никулина.

Проникнув ущельем к Тардошу (пушки были взорваны), мы вступили в бой с противником. Фашисты организовали губительный перекрестный огонь из пулеметов. В сложившейся обстановке мне пришлось взять на себя командование подразделениями полка, наступавшими в восточной части села. При мне всегда были автоматчики и разведчики. Они отлично организовали „снятие“ огневых точек холодным оружием (подползая к номерам пулеметов). Тардош был взят, гитлеровцы в панике уезжали на автомашинах.

В суматохе боя мы оторвались от основных сил дивизии и оказались на выходе из Тардоша к югу. По дороге на нас шла большая колонна танков. Мы подались на склон горы. Помначштаба полка капитан Гребнев (барнаулец) собрал разрозненных бойцов и офицеров разных подразделений дивизии. Я возглавил отряд в 153 человека, из них 15 офицеров, и поставил задачу на выход из окружения вершинами горного массива. Предположив, что командование 3-го Украинского фронта, даже при значительном поражении нашей армии, не может оставить стратегического пункта — города Бичке, узла магистралей на Будапешт, Секешфехервар, Вену, я решил вывести наш отряд к этому городу. Технических средств связи у нас не было. У меня была карта данной местности и компас.

Шесть суток мы шли по вершинам гор. Крутые, почти отвесные обрывы, изнурительные подъемы, чащи колючего кустарника, отсутствие воды, непрерывная напряженность внимания, зрения и слуха, бомбежки с воздуха своей и чужой авиации, „вечная“ мокрота обуви, одежды и голод — вот обстановка, в которой мы совершали свою злосчастную „экспедицию“.

Враг понимал это. На вершинах гор были привязаны на деревьях громкоговорители, они зазывали по-русски: „Товарищи солдаты, офицеры, политработники 80-й гвардейской дивизии, вы окружены, выхода вам нет, вас ждет голодная смерть в горах. Ваше командование — Василий Иванович Чижов, Петр Иванович Камышников… — все уже у нас. Спускайтесь с гор вниз, в деревни, вас ожидает тепло, горячая пища, отдых“. Оркестр русских народных инструментов красиво и заунывно играл волжские песни, протяжным эхом разносились они по горам. Но ни от уговоров, ни от музыки не дрогнули солдатские сердца — вниз не ушел ни один.

Весь переход требовал точного ежедневного расчета, наблюдения и разведки. Ее хорошо организовал старший лейтенант Бахирев (москвич).

Утром 10 января кончились горы и леса, в полутора километрах, за снежным полем, была видна деревня Мань (два километра севернее Бичке). Прозябшие, в большом нервном напряжении, мы два часа ждали на опушке последнего леса возвращения разведки. Возвратившийся старшина (роты связи) доложил мне, что двух других разведчиков (сержантов) задержали. Речь слышал русскую, но думает, что это власовцы. Выждав полчаса — не придут ли проводники? — я приказал развернуться в боевой порядок и, не открывая огня, идти в атаку. Наступил рассвет. По колено в снегу, в полной тишине наступали наши цепи. Рядом со мной шли военврач Ворона и медсестра Валя Гальченко.

По команде „ура“, без единого выстрела, мы пошли в атаку. Нас встретили редким ружейным огнем, лишь один солдат был ранен в ногу. Так мы вышли к своим — оборону держал 18-й танковый корпус.

Но недолгой была наша радость по поводу выхода из окружения без потерь. Противник обстрелял нас из дальнобойной артиллерии: двадцать два человека было убито и семнадцать ранено. Мужественно и энергично, под огнем противника, выносила раненых девятнадцатилетняя медсестра из 230-го гвардейского стрелкового полка Валя Гальченко. Вероятно, многие обязаны ей сохранением жизни.

Передав командование отрядом гвардии капитану Гребневу, я с двумя автоматчиками ушел вперед к Бичке, где шел бой. На окраине города нашел штаб дивизии. Доложил комдиву полковнику Чижову о выходе отряда из окружения. Ввиду обморожения ног был оставлен в медсанбате и только после выздоровления снова приступил к исполнению своих обязанностей начальника штаба полка…»

Немало упреков пришлось выслушать тогда Чижову. Не мог, конечно, и я не упрекать его. Ведь мне самому в 1941 году трижды привелось выводить 186-ю стрелковую дивизию из таких же окружений. И всякий раз мы пробивались к своим организованно, с боем, как правило, ночью. Проводная связь то и дело порывалась, а радиосвязью пользоваться нельзя было, и все же управление частями сохранялось. Почему? Да просто потому, что командиры всех звеньев постоянно находились в боевых порядках.

Наша беседа с Чижовым закончилась самыми прозаическими вещами. Надо было «поднимать» дивизию в материальном отношении (она осталась без артиллерии, транспорта, связи и т. п.). Поражение сказалось и на моральном состоянии личного состава. В таких случаях лучшее лекарство — боевой успех, пусть он будет даже и небольшим.

Когда Чижов и другие товарищи ушли, я впервые со вчерашнего вечера мог осмотреться. (В домик этот, хозяин которого куда-то скрылся, привел меня командир комендантской роты.) Обычный сельский домик — кухня да жилая комната. Бросался в глаза огромный книжный шкаф и, кроме того, еще несколько длинных полок. Все эти книги были посвящены разведывательной работе — мемуары, документы, специальные сборники… Многие материалы — на русском языке, в том числе подшивки фашистских журналов, изданных в Харбине (Маньчжурия).

Вынув из шкафа толстую книгу и открыв ее наугад, я увидел в ней фотографию на всю страницу. Подпись гласила: «Лучшие разведчики мира». Видимо, сняты они были во время какой-то международной, еще дореволюционной конференции. Генералы и офицеры разных стран стояли и сидели на стульях. В самом центре — рослый полковник царской армии, граф Алексей Алексеевич Игнатьев — впоследствии автор известной книги «Пятьдесят лет в строю».

В этом домике наши контрразведчики обнаружили флаконы с чернилами для тайнописи и другие шпионские принадлежности. Во дворе нашли тщательно замаскированную, засыпанную свежей землей яму. В ней, под несколькими слоями соломы, было спрятано тело мужчины, погибшего, как установили, насильственной смертью.

Кто был хозяин домика и что за трагедия разыгралась здесь накануне нашего приезда, я так и не узнал, ибо через несколько дней командный пункт развернулся уже на новом месте, в Ловашберене.

Во всяком случае, в январских и февральско-мартовских боях в Венгрии гитлеровская военная разведка действовала очень активно, и по ее вине мне пришлось пережить чрезвычайно неприятные минуты.

Между 13 и 15 января (точно не помню) к нам в Патку, на командный пункт, приехал офицер Генерального штаба. Представился: «Полковник Смирнов. Командирован Генштабом для проверки обороны, в частности вашего корпуса».

Предъявляет командировочное предписание. Читаю.

— Ваше предписание уже просрочено!

Смирнов объясняет, что уже несколько раз собирался возвращаться в Москву, но каждый раз оттуда звонят, дают новое задание.

Меня это насторожило. В ответ на просьбу предъявить еще какой-нибудь документ он вынул пропуск в Генеральный штаб.

— Вы коммунист, товарищ полковник?

— Да, коммунист.

— Покажите, пожалуйста, партийный билет.

И хотя все было в порядке, я, пока Смирнов завтракал, позвонил в штаб армии, генералу Деревянко. Рассказал, что и как. Он ответил, что знает Смирнова лично, о просроченном командировочном предписании тоже известно.

После завтрака я повез полковника Смирнова в 5-ю дивизию. Мы ехали каждый на своей машине, потом, оставив их в укрытии, прошли на правый фланг. Здесь нас встретили командир дивизии и старшие офицеры его штаба. Генштабист оказался дотошным и опытным человеком. За день он буквально излазил всю оборонительную полосу — траншеи, ходы сообщений, огневые позиции, командные и наблюдательные пункты, познакомился с системой минных полей. Ему очень понравились мощные фугасы, созданные нашими саперами из захваченной в этом районе взрывчатки. Ну и, конечно, главное внимание поверяющий уделил организации огня всех видов.

Смирнов заночевал на нашем командном пункте, а утром, уезжая, сказал, что заглянет к нам еще разок денька через два-три.

Вскоре после его отъезда ко мне вбежал наш контрразведчик майор Тригубенко, подал мне шифровку. Прочитал я и чувствую, как холодный пот выступил на лбу. В шифровке сказано, что фронтовая контрразведка разыскивает полковника Смирнова. Приметы: рост — выше среднего, худощавый. Носит фуражку защитного цвета с красноармейской звездой, шинель — из простого серого сукна, но офицерского покроя, сапоги — хромовые. Ездит в «виллисе», оборудованном фанерной кабиной зеленого цвета. Охраны нет только водитель.

Одним словом, точь-в-точь наш поверяющий. Сел я, смотрю на телеграмму, на Тригубенко, на капитана Никитина и никак с мыслями не соберусь.

— Ну вот, — говорю, — ославился теперь на все Вооруженные Силы Советского Союза. Фашиста, шпиона по обороне водил… Про Москву его расспрашивал.

— А мне он полночи про охоту рассказывал, — говорит Володя Никитин. Я ему на память охотничье ружье подарил…

На другой день Тригубенко сообщил: полковника Смирнова задержали. Не того, что был у нас, а его двойника, гитлеровского шпиона, тоже разъезжавшего по фронту. А вскоре, как и обещал, заехал к нам настоящий Смирнов. Улыбаясь, слушал он рассказ о наших тревогах и волнениях.

О том, что командование нашего корпуса в период пребывания в Ловашберене состояло на учете в картотеке немецкой фронтовой разведки, я узнал много позже, когда началось новое наше наступление.

Наши разведчики захватили штабной автобус с множеством секретных документов. Среди них — карта-схема села Ловашберень и его окрестностей. На ней были изображены отдельные дома, где мы жили, и аккуратно, черной тушью, готическим шрифтом сделаны пометки: «Командир корпуса Бирюков Н. И.», «Начальник штаба корпуса Забелин М. И.»

Майор Тригубенко только головой качал, рассматривая эту схему. Что и говорить, чисто сработано.

Впрочем, эти же слова, только уже в адрес наших разведчиков, повторяли мы через минуту, рассматривая другую карту, найденную в том же автобусе. На ней была изображена противостоящая нам фашистская оборона. Она в деталях повторяла схему, уже имевшуюся у нас, и была составлена по данным всех видов советской разведки, в том числе и агентурной.

Конечно, ни я, ни другие товарищи не знали тогда, кто и как помог составить эту карту. Уже много позже, на торжествах, посвященных двадцатилетию освобождения Венгрии от фашизма, я познакомился с Лидией Сергеевной Мартыщенко — советской разведчицей-радисткой, работавшей в тылу врага, в Секешфехерваре, в начале 1945 года, то есть когда шла ликвидация окруженной в Будапеште группировки и наша 4-я гвардейская армия, находясь на внешнем фронте окружения, отбивала попытки фашистских танковых корпусов прорваться к этому городу.

После второй неудачной попытки, о которой я только что рассказывал, активность неприятеля заметно ослабла. Наши разведчики усилили поисковую деятельность. В их руки попали солдаты из 1-й и 2-й венгерских танковых дивизий. Ночью батальон 80-й дивизии, оборонявшийся на рубеже господского двора Миклош, ворвался на передний край противника и захватил солдат из 75-го артполка и 394-го мотополка 3-й танковой дивизии.

Участились также случаи добровольного перехода венгров на нашу сторону. 15 января сдались 75 солдат во главе с двумя офицерами из 2-й танковой дивизии, на следующий день — еще 55 человек, на третий — 65.

Из показаний пленных, стало известно, что, поскольку здесь прорваться к Будапешту не удалось, противник готовит удар где-то на другом участке.

Эти сведения вскоре подтвердились. 18 января, едва рассвело, звуки дальней артиллерийской канонады донеслись с юго-запада, со стороны озера Балатон.

Начальник штаба Забелин и начальник штаба артиллерии Сергеев созвонились со своими армейскими начальниками и нашим левым флангом. Оттуда сообщили, что противник двумя группами танков — по 30–40 единиц в каждой атаковал наши левофланговые части. Как выяснилось впоследствии, это был вспомогательный удар. 252-я дивизия генерала Горбачева и 84-я генерала Буняшина довольно легко отбили натиск с помощью фронтовой авиации. Эти дивизии, а также 5-я генерала Афонина в отдельных местах сумели улучшить свои позиции и захватили трофеи, в том числе несколько «тигров» и «пантер».

Главный удар вырисовывался как будто южнее этого участка, ближе к Балатону, в полосе 1-го гвардейского укрепленного района. Здесь гвардейцы также отразили танковую лавину.

Когда заходит речь об испытании мужества, у нас чаще всего вспоминают сорок первый год. Видимо, это происходит потому, что героизм, проявленный отдельными людьми, подразделениями и частями на фоне общего отступления, общей неудачи, запоминается особенно сильно.

Во всяком случае, о подвиге воинов 1-го гвардейского укрепленного района в бою 18 января 1945 года говорили немного. А зря!

Чтобы не быть голословным, начну с цифр и фактов, которые стали мне известны уже после войны.

4-й танковый корпус СС, наносивший главный удар на фронте Оши — озеро Балатон, имел в своем составе четыре танковые дивизии, несколько отдельных батальонов тяжелых танков, минометные и штурмовые артиллерийские бригады, пехотные и кавалерийские части. Только танков в этой группировке насчитывалось до 560, то есть по 80–90 танков и штурмовых орудий на каждый километр в центре предполагаемого прорыва. А 1-й гвардейский укрепленный район на тот же километр мог выставить только четыре станковых пулемета, четыре противотанковых ружья и лишь по два орудия.

Перед этим, третьим, контрударом на Будапешт противник превосходил советские войска на участке прорыва по живой силе в десять раз, по артиллерии — в четыре раза, а в танках даже сравнить нельзя — не с чем.

В 6.30 4-й танковый корпус эсэсовцев рванулся вперед. Сотни танков и штурмовых орудий под прикрытием авиации и артиллерийского огня атаковали 1-й гвардейский укрепленный район. Но врагу нигде не удалось прорвать наш передний край. Только к концу дня, после десятичасового жестокого боя, когда в гвардейских ротах осталось только по 9-10 человек, фашисты вклинились в нашу оборону.

О подвиге наших соседей мы узнали значительно позже. А утром, как я уже говорил, из штаба армии нас информировали кратко: «Гвардейцы 1-го успешно отбивают атаки».

Ударный танковый клин противника обходил левый фланг нашего корпуса. Мы принимали соответствующие меры. Артиллеристы готовили маневр сосредоточенным огнем на угрожаемом направлении. Забелин взял под жесткий контроль работу всех штабов, активизировали свою деятельность и разведчики.

Старшие офицеры штаба корпуса были как раз на командном пункте, когда позвонил генерал Захаров. Он говорил кратко, и я тут же передал его приказ товарищам:

— Командарм забирает от нас 93-ю дивизию и 9-ю танковую бригаду…

Большая часть танков этой бригады использовалась как огневые точки. Зарытые по самую башню в землю и замаскированные, они подготовились к действиям из засад. Их уход значительно ослаблял оборону корпуса. Нам следовало подумать, как и чем восполнить вывод из состава сразу двух соединений. Пока же мы могли подбросить туда лишь подразделения саперов и разведчиков. Вскоре генерал Деревянко подтвердил, что решение о 93-й дивизии принято в связи с осложнением обстановки на левом крыле. Он сказал также, что нам необходимо подготовить и 63-ю кавдивизию к выводу из занимаемого ею района. В течение сегодняшней ночи она должна вернуться в свой кавкорпус.

— Ну вот, еще одна новость не в нашу пользу!.. Неприятнейшее это состояние: где-то идет жестокий бой, а ты, в силу сложившихся обстоятельств, вынужден сидеть сложа руки. Между тем, у тебя постепенно забирают стрелков, танки, артиллерию и бросают туда, где нужней. Все это тебе понятно, но настроения отнюдь не повышает.

— Надо просить командарма оставить хотя бы средства усиления, высказывает кто-то общую нашу затаенную мысль.

Нельзя, никак нельзя ей поддаваться! Очень, конечно, хочется снять трубку и попытаться убедить командующего армией, что у нас в нитку растягивается фронт, что без артиллерии, без возможности маневрировать ее огнем нам нечем заткнуть прорехи и т. п.

И… вместо того чтобы звонить генералу Захарову, мы опять склоняемся над картой и начинаем прикидывать, как бы заменить уходящую кавдивизию учебным батальоном.

— Видимо, артиллерию отсюда скоро возьмут…

— Наверное. Тем более надо разумно использовать то, что останется. А вы, полковник Сирюк, поищите, как усилить оборону в инженерном отношении…

К вечеру мы получили тревожные сведения: противнику удалось прорвать оборону 1-го гвардейского укрепрайона у Балатонфекаяр. Беда и в 252-й дивизии генерала Горбачева — ее оборона также прорвана.

Обстановка быстро осложнялась, и командиры 5-й и 7-й дивизий дружно протестовали, когда наш штаб отбирал у них и передавал в резерв армии артиллерию, минометы, самоходки.

Поздно вечером генерал Забелин сообщил полученные им нерадостные известия: на левом фланге нашей армии противник развивает прорыв и прошел уже до тридцати километров. Обстановка перед нашим соседом слева, 21-м корпусом, все более осложняется. Город Секешфехервар под непосредственной угрозой.

В середине следующего дня стало известно, что танковая дивизия СС «Викинг» прорвалась к Дунаю и овладела на правом его берегу населенным пунктом Дунапентеле. Таким образом, противнику удалось рассечь на две части 3-й Украинский фронт и глубоко обойти левый фланг нашей 4-й гвардейской армии. Это уже близко к окружению.

Зашедший ко мне заместитель по тылу полковник Грибов говорит, что из штаба армии получено указание «создать запасы на грунте». Не исключено, что тылы будут переведены за Дунай.

— Об этом намекнул мне и командарм в недавнем разговоре. Что же, Иван Ефимович, давайте запасаться, — сказал я Грибову.

Ночь на 20 января на фронте корпуса опять была сравнительно спокойной. Дивизии улучшали свои позиции, вели кое-где огневой бой. Противник особой активности не проявлял.

Уже за полночь позвонил командующий армией и потребовал от Забелина подробной характеристики дорог, горных и лесных троп в тыловых районах дивизии полковника Дрычкина. И тут наш пунктуальный начальник штаба оплошал — вынужден был ответить, что вопрос этот знает в самых общих чертах.

— Вы просили штаб армии дать корпусу возможность сократить фронт?

— Просили…

— За счет отвода дивизии Дрычкина из образовавшегося выступа?

— Да. Этим мы втрое сократим полосу обороны.

— Как же вы отдадите приказ на марш сейчас, ночью, если не поинтересовались заранее дорогами и тропами?..

Безусловно, генерал Захаров был прав. Любой старший начальник, получая просьбу от младшего, должен быть уверен, что она подкреплена не только общими соображениями, но и конкретными расчетами. Иначе получается как-то по-штатски.

Под утро вернулись из поиска разведчики 7-й дивизии. Они захватили «языков» — солдат-кавалеристов из 4-й кавдивизии и 3-й кавбригады. Судя по их показаниям, противник наступать здесь не мог. Поэтому мы могли вывести часть сил из первого эшелона во второй, создав тем самым необходимую глубину обороны. За счет этого мы в какой-то мере обеспечивали свой левый фланг, южнее которого, обходя наш и 21-й корпуса, рвалась на восток танковая армада фашистов.

Наши хлопоты по усилению левого фланга оказались весьма кстати. Уже через сутки обстановка здесь стала очень напряженной. Связь с 21-м корпусом, оборонявшим Секешфехервар, прервалась.

— Знаю, у тебя тоже нет связи с Фоменко (комкором 21), — говорил по телефону из штаба армии генерал Деревянко.

— Да, Кузьма Николаевич, связь была с большими перебоями, а теперь ее совсем нет. Хочу послать на командный пункт Фоменко, в Секешфехервар, еще двух офицеров…

— Не посылай. Его там нет.

— Как нет?

— Секешфехерваром овладел противник.

Это был тяжелый удар. Пал опорный пункт обороны, крупнейший узел дорог, доставшийся нам месяц назад такой дорогой ценой.

Генерал Деревянко рассказал, что около 150 танков и самоходок атаковали город с нескольких направлений и вытеснили из него войска 21-го корпуса. Группа танков перерезала дорогу севернее Секешфехервара. Вот почему мы потеряли связь с генералом Фоменко.

Отход 21-го корпуса от Секешфехервара совершался в трудной обстановке. Вражеские танки пересекли линии связи, которые мы подали этому корпусу, как левому своему соседу. Таким образом, потеряны были многие километры кабеля, а восполнить сразу эту потерю не представлялось возможным — армейские склады срочно переправлялись подальше от опасности, за Дунай.

Но наши связисты нашли выход. Они откуда-то узнали, что в Будапеште, на территории, контролируемой противником, есть кабельный завод. Подобрали группу смельчаков, поручили им пробраться на завод и доставить корпусу средства связи.

Группу возглавил командир телеграфно-кабельной роты капитан П. И. Харитонов. К сожалению, мне не удалось узнать подробности этой отчаянной операции. Харитонов и его бойцы вывезли из расположения противника кабель, шестовой провод и два движка. Все это они погрузили на захваченные там же грузовики и… были таковы. Трофеи помогли нам не только полностью укомплектовать корпус средствами связи, но и смонтировать две передвижные электростанции. Надо было видеть гордые лица связистов, когда однажды вечером, в полевых условиях, на командном пункте, в блиндажах и землянках штаба и управления вспыхнул свет. Наш, свой, автономный от всех и вся свет!

Итак, в центре полосы обороны 4-й гвардейской армии мы, загибая фланги и растягивая фронт перед обходящими танковыми дивизиями, продолжали удерживать свои позиции. На севере, со стороны Бичке, противник нависал над нами, хотя и не проявлял сильной активности. Зато на юге и юго-востоке, прорвавшись в армейские тылы, выйдя к Дунаю, он уже пытался двигаться дальше — на Будапешт.

Три корпуса — наш, 21-й и 68-й — оказались в мешке. Гитлеровцы предпринимали отчаянные усилия, чтобы перерезать горловину мешка и превратить его в котел. А мы в свою очередь энергично маневрировали силами стрелковых и артиллерийских частей. Своевременный отвод 7-й дивизии с рубежа Мора позволил нам значительно усилить оборону корпуса. А сосед справа — командир 68-го корпуса генерал Шкодунович смог даже целую дивизию вывести во второй эшелон, обеспечив наш правый фланг.

Видимо, противник обнаружил эти перемещения и решил сковать нас своими активными действиями. Утром 24 января и Дрычкин, и Афонин сообщили, что отдельные группы вражеской пехоты, поддержанные двумя-тремя танками, ведут разведку боем и что надо, видимо, ожидать наступления более крупных сил.

Действительно, вскоре противник попытался наступать. До 15 танков и батальон пехоты атаковали наши боевые порядки к северо-востоку от Замоля, но, понеся потери, фашисты отошли. Успешно были отбиты и все другие попытки. Кроме одной!

Осложнение создалось в обороне 230-го полка 80-й дивизии полковника Чижова. С моего наблюдательного пункта, устроенного на высоте близ господского двора Миклош, были отчетливо видны и бросок танков с гитлеровской пехотой, и отход одного из наших батальонов. Немедленно звоню Чижову:

— Василий Иванович, чем помогаешь Батуркину (комполка 230)?

— Он доложил, что не успел подвезти боеприпасы. Я приказал обеспечить его подвозом…

«Чем же он поможет Батуркину, когда у него самого ничего нет в резерве?» — подумал я.

С наблюдательного пункта вижу, как один из «королевских тигров», попав в огневой мешок, застыл подбитый. Однако другие танки продолжали нажимать, и батальон под их давлением отходил. Позвонил командующий армией.

— Видишь, что творится?

— Вижу. Только что «тигра» уничтожили.

— А как твои бегут, видишь?

— Бегства нет, товарищ командующий. Один батальон под натиском дюжины танков отходит к господскому двору Миклош.

— Значит, наблюдатели правильно мне доложили? Что предпринимаешь?

— Резервов под рукой нет. Разве только зенитчики?

— Ну, действуй! У меня ведь тоже резервов нет…

Поскольку погода была нелетная, зенитный артполк — весь в сборе, я решил с его помощью выправить положение. Через несколько минут водитель Саша Плетнев уже мчал меня на предельной скорости в расположение зенитчиков. Подняли их по тревоге, вывели к господскому двору Миклош. Там, прямо из машины, я указал им рубеж развертывания, направление огня и цели.

И заработали автоматические пушки. Воздух наполнился грохотом, все поле покрылось огненными вспышками рвущихся снарядов. Гитлеровцы вначале залегли, пытались спастись, прижимаясь к земле, но не выдержали. У них началось замешательство, превратившееся в паническое бегство. Танки повернули первыми.

Когда мы столкнулись, нас разделяли только десятка два метров. Я ясно различал лица трех солдат, первыми добежавших до речки Форраш. Они пятились, глядя на нас, потом побежали к траншее и были убиты на бегу.

Наш батальон перешел в контратаку, положение было восстановлено. Вместе с М. П. Батуркиным мы пошли в отбитую траншею. Смотрю, в ней — мины и снаряды, аккуратно уложенные и подготовленные к стрельбе. Боеприпасов достаточно.

— Что ж, — спрашиваю Батуркина, — вы докладывали о боеприпасах? Ведь это неправда…

— Неправда, — смутился Батуркин.

— Значит, Секешфехервар ничему не научил вас?..

Я направился в Миклош. Там уже был командир 80-й дивизии полковник Чижов. Разговор с ним был не из приятных.

— Как получилось, Василий Иванович, что прорыв обороны полка Батуркина оказался для вас неожиданным?

— Я совсем недавно разговаривал с Батуркиным, он доложил, что все в порядке…

Такой ответ Чижова меня просто поразил. Как будто это не его дивизию три недели назад разбили в Агостиане — в значительной мере из-за подобных же легкомысленных «все в порядке». А кроме того, ему, конечно, известен случай с Батуркиным, когда мы брали Секешфехервар. Тогда на мой вопрос по радио: «Почему остановились?» Батуркин ответил: «Окружены. Танки противника в квадрате…» — и он назвал координаты командного пункта нашего корпуса! Я тотчас же пришел к нему, новел в район, который он назвал по кодированной карте, и попросил показать танки противника…

Сейчас я вынужден был очень жестко предупредить и Чижова и командира полка.

Противник еще раз пытался атаковать правый фланг 80-й дивизии, на этот раз 25 танками и батальоном пехоты, однако был отражен нашим огнем. Близ шоссе, ведущего на Замоль, хорошую службу сослужила нам трофейная «пантера». Она была подбита ночью, перед передним краем. Наши смельчаки добрались до машины и проверили ее. Оказалось, что, если кое-что исправить, можно пустить «пантеру» в действие — снарядов осталось много. К утру ее исправили. Люди сидели в машине, готовые открыть огонь. Такой момент наступил, когда вперед двинулись десять вражеских танков. Они подставили свои борта, и «пантера» открыла прицельный огонь. Гитлеровцы растерялись, их танки заметались по кукурузному полю и повернули назад.

Едва я доложил командующему армией обо всем этом, меня вызвали к телефону из 5-й дивизии.

— Противнику удалось вклиниться в нашу оборону, бой идет в первой траншее, — говорит генерал Афонин.

— Подожди, Павел Иванович, не бросай трубку, — и я тут же вызвал командующего армией, сообщил о положении в 5-й дивизии.

— У меня сейчас резервов нет, — ответил он. — Готовлю для Фоменко, у него тяжело.

— Понимаю. Разрешите использовать три танка из корпуса генерала Ахманова.

— Откуда они к тебе попали?

— Стоят около моего командного пункта. Были направлены в разведку, но сбились с маршрута.

— Что сделают три танка, да еще на ночь глядя?

— Ночь лунная, а ребята, видно, лихие. Может, и спроворят — пугнут фрица…

— Ну, попробуйте…

— Благодарю, — и сейчас же по другому телефону Афонину: — Павел Иванович, передай своим, чтобы держались. Направляю тебе танки. Встречай их и вышибай гитлеровцев из траншеи.

— Вот хорошо, — ответил он, даже не спросив второпях, сколько танков.

В это время на командном пункте появился капитан Никитин, ездивший по моему поручению в тыл проведать наших раненых. Он рассказал, что эсэсовские танкисты, прорываясь к Дунаю, разгромили один оказавшийся на их пути госпиталь, давили танками беспомощных людей, зверски убивали врачей и медсестер.

Разговор наш с Никитиным прервал звонок из 5-й дивизии. Афонин доложил, что, как только солдаты услышали шум моторов, по всей обороне понеслось: «Наши танки!» Кто-то подал команду, и враг был выброшен из траншеи.

— Очень хорошо. А танки-то хоть участвовали в контратаке?

— Огнем своих пушек, ну и моральной поддержкой. К траншее они подошли, когда гитлеровцы уже бежали…

Как обычно бывает в трудной боевой обстановке, все средства связи работали очень напряженно. Вызывали артиллерийские наблюдатели, разведчики, комдивы. Позвонил из штаба армии генерал Деревянко:

— Имей, — говорит — в виду, противник теснит 252-ю дивизию Горбачева. Есть ли у тебя связь с корпусом Фоменко?

— Связи нет. Выдвигаю в сторону Вереба противотанковый и общевойсковой резервы.

— Командный пункт Фоменко переместился тоже в Вереб. Устанавливай с ним связь.

— Хорошо. Там есть как раз наша конная разведгруппа, ей подан провод…

Перед тем как прервалась связь с генералом Фоменко, мы передали ему сведения, добытые все теми же конными разведчиками. Они видели вечером пятнадцать танков противника, которые двигались в сторону Вереба. Фоменко ответил, что южнее Вереба стоит в обороне его резервный полк и поэтому беспокоиться нечего.

Никитин воспользовался наступившей паузой и досказал свое сообщение о поездке по госпиталям.

Вручив раненым награды и пожелав им скорейшего излечения, Никитин возвращался на машине. Переправа через Дунай была перегружена перебрасывались боеприпасы и эвакуировались раненые с правого берега на левый. Никитину пришлось остановиться в городе Дунапатай, в доме № 88 по улице, шедшей параллельно Дунаю, названия которой, как и фамилию хозяина этого дома, он не помнит. Хозяин дома с горечью высказался о гибели своего сына под Харьковом. Утром следующего дня шофер доложил капитану Никитину, что машины во дворе нет, на том месте стоит большая копна сена. Оказалось, что хозяин, узнав ночью о появлении каких-то блуждающих групп гитлеровцев, отправил свою жену к соседям, чтобы распространить слух об уходе хозяина, ее мужа, к родным. А сам тем временем заложил ворота дровами, а машину сеном, чем и уберег наших воинов от опасности.

Было уже к полуночи, когда Забелин протянул мне трубку телефона:

— Вас срочно просит телефонист, который тянул линию к Фоменко.

— Докладывает телефонист из Вереба…

— Плохо вас слышу…

— Громче не могу, кругом фашисты…

— А где генерал Фомейко?

— Его тут нет. На улицах полно гитлеровцев, стоят их танки.

— А откуда вы говорите, товарищ?

— Я в каком-то сарае. Наших здесь никого не видать…

— Благодарю за службу, товарищ. Выбирайтесь из села к переезду на железной дороге. Наблюдайте оттуда за противником.

— Слушаюсь. Начинаю выполнять, — ответил телефонист.

По деталям, которые сообщил этот смелый воин, можно было предположить, что штаб 21-го корпуса в Веребе попал под удар танков противника. Дивизия СС «Мертвая голова», развивая прорыв в северо-западном направлении, пыталась выйти, да практически уже и вышла, в наши тылы.

Я сообщил об этом в штаб армии, просил разрешения использовать для контрудара на Вереб 41-ю дивизию Цветкова.

Вскоре я получил «добро». Молодой энергичный наштадив полковник С. Н. Козлов сумел быстро организовать взаимодействие, и два полка 41-й дивизии вместе с танкистами атаковали Вереб и вышибли из села эсэсовцев 4-го танкового корпуса.

Утром позвонил заместитель по политчасти полковник Чиковани.

— Откуда звонишь, Миша? Что нового? — спросил я.

— Из села Вереб. Ужасные вещи здесь творились. Прошу, приезжай сюда. Я уже создал комиссию, чтобы составить официальный акт фашистских злодеяний.

— Еду!..

Картину, которая предстала перед моими глазами, трудно описать. Привожу акт, составленный в тот же день.

«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт 26 января 1945 г. о факте зверского уничтожения группы раненых бойцов и офицеров Красной Армии немецкими варварами.

После бегства немцев из с. Вереб нами обнаружено в Местной кузнице и около нее 26 трупов бойцов и офицеров Красной Армии, носивших на себе следы самых нечеловеческих пыток и издевательств. Немцы разбивали головы своих жертв молотками на кузнечной наковальне. Головы нескольких замученных бойцов были совершенно раздавлены плоским орудием. Весь пол в кузнице и снег вокруг нее покрыты лужами крови и сгустками человеческого мозга.

Комиссии удалось установить только некоторые имена погибших. Присутствовавшие при осмотре трупов старшина Марфин и рядовой Каверин опознали среди замученных рядового Столбун Якова — ездового роты связи, рядового Мунтян Василия — из трофейной команды и рядового Сузя Германа шофера. Кроме того, опознаны еще рядовые Дашковский Василий, Душкин, Дубина, Иванченко, Красильников, Кныш…»

Жители села Вереб ходили вместе с нами, разыскивая трупы замученных советских воинов.

Спустя двадцать лет после этих событий я получил письмо из Венгрии, из села Вереб. Вот оно:

«…Разрешите мне вспомнить те дни, когда наше село было освобождено от немецко-фашистских полчищ.

В конце января 1945 года, на рассвете, в наше село внезапно ворвались бронетанковые части СС. У них имелось около 35 танков. Фашисты только два дня могли удержаться в Веребе. За это время они убили всех советских солдат, попавших в плен. Их заперли в кузнечную мастерскую и там истязали самыми варварскими способами — жгли раскаленным железом, руки зажимали в тиски, а некоторым вдавливали в тиски и голову. Фашисты настолько озверели, что некоторым воинам зубилом и молотком обрубали на наковальне руки. Тех советских солдат, которые после таких варварских мучений все же оставались живыми, они расстреливали.

На второй день фашисты ушли из села. Вслед за ними вступили советские войска, которые сразу же обнаружили своих замученных соотечественников. Среди них нашли медсестру. Несмотря на то что девушка вся была изожжена каленым железом, она еще жила. Ее срочно увезли.

Население села в память погибших советских воинов поставило памятник в 1945 году, сразу после освобождения Венгрии. Заботу о нем взяли на себя рабочие совхоза и пионерский отряд. Во время национальных праздников сюда возлагают цветы. Вокруг памятника, на месте, где стояла кузница, растут 39 каштанов (по числу замученных воинов), как бы символизируя своей шумящей листвой торжество жизни над смертью.

По окончании войны наше село начало отстраиваться, осваивать отобранные у помещиков земли. Сейчас у нас имеется сильное сельскохозяйственное кооперативное хозяйство, большая часть работ механизирована. Жителей у нас всего тысяча человек. За прошлые годы у нас построено более 60 новых домов, несколько магазинов и школы.

Мы, венгры из Вереба, никогда не забудем о советских солдатах, павших за свободу нашей родины, за нашу свободу.

От имени жителей всего села Вереб

председатель исполкома

Габор Силади».

С тяжелым чувством возвращались мы из Вереба на свой командный пункт в Ловашберень. Говорить ни о чем не хотелось, молчали. Душу сжигала ненависть.

Близ командного пункта я увидел генерал-лейтенанта Фоменко с несколькими офицерами 21-го корпуса. Оказывается, их встретили и привели сюда наши разведчики. Вид у товарищей был измученный, и мы посчитали неуместным заводить разговор о происшедшем. Сам Петр Иванович сказал только, что прошлой ночью фашистские танки ворвались в Вереб, и штаб корпуса не смог организованно отойти от села.

Мы помогли Фоменко связаться с дивизиями. Наладив управление, он выехал на свой новый командный пункт.

О том, насколько угрожающей стала к этому времени обстановка на задунайском плацдарме, насколько близка была цель, поставленная перед ударной танковой группировкой фашистов — деблокировать Будапешт, я узнал много позже, в июне 1945 года…

Под Москвой, в Болшево, сводный полк 3-го Украинского фронта готовился к Параду Победы. Как-то приехал к нам Федор Иванович Толбухин.

За завтраком разговор, естественно, вернулся к недавней войне, к трудным боям у озера Балатон.

— Как обычно, — рассказывал Федор Иванович, — Верховный Главнокомандующий позвонил ночью. Поздоровался и спрашивает:

— Как дела на фронте, товарищ Толбухин?

— Плохо, товарищ Сталин.

— А что случилось?

— Немцы, — говорю, — прорвали фронт и в районе Дунапентеле вышли к Дунаю. Тылы 4-й гвардейской армии под угрозой.

— А ты уходи за Дунай? — полувопросительно предложил Сталин.

Какое-то мгновение Толбухин молчал. Конечно, отойти своевременно за Дунай — значит избегнуть риска окружения. Война ведь все равно идет к концу. Однако это был путь наименьшего сопротивления. Оставить огромный плацдарм между Балатоном и Дунаем, на создание которого затрачено столько сил и средств, выпустить из Будапешта 200-тысячную армию врага, — нет, не такого ответа ждало от 3-го Украинского фронта Верховное Главнокомандование.

— И я ответил, — продолжал Федор Иванович, — плацдарм будем держать до последней крайности, надеемся и на помощь Ставки.

— Так, — сказал Сталин. — Другого ответа от тебя не ждал. Потерпи неделю, а там погоним врага — все будет наше.

Передав нам этот памятный разговор, маршал Толбухин на минуту задумался, потом, растягивая слова, добавил:

— А ведь как хотелось мне сказать: «Слушаюсь, уйти за Дунай!» Легче всего, проще всего… Слушаюсь — и никаких гвоздей…

Ход дальнейших событий между Балатоном и Дунаем подтвердил правильность решения маршала Толбухина, санкционированного Сталиным.

В конце января противник пытался еще наступать перед фронтом нашего корпуса. Так, за один только день 5-я дивизия отразила четыре атаки пехоты и танков врага.

Вскоре значительную часть своих сил гитлеровское командование перебросило с нашего участка под Секешфехервар. Кстати говоря, тотчас установить это помог нам примитивный, на первый взгляд, способ разведки.

В самом деле, представьте себе бойца, который лежит пластом и слушает землю. Ночью всякий звук слышен далеко. Ну и что из этого? Засек он шум моторов, стук топоров — валят лес, движение конного транспорта — Какой вывод? Никакой (или ошибочный!), если разведчик один. Но когда на 30-40-километровом фронте корпуса десятки людей из ночи в ночь так вот прослушивает вражеское расположение, записывают каждое наблюдение в специальный журнал, вкупе складывается некая — в настоящем случае яркая картина. Будучи дополнена данными других видов разведки, она-то и помогала нам определить силы и намерения противника.

Мы тотчас использовали ослабление его обороны и предприняли частную наступательную операцию, продвинулись вперед и вернули Замоль и ряд других пунктов.

Полковник Чиковани одним из первых поехал в Замоль, который мы оставили почти месяц назад. По пути он видел повешенных на телеграфных столбах. Видимо, это были люди из тех наших друзей-венгров, которые еще в годы революции побывали в России. Венгерские фашисты из банды Салаши расправились с ними за то, что они смело разоблачали ложь про Советский Союз и его армию.

С одним из таких товарищей, при обстоятельствах не совсем обычных, довелось встретиться ветерану нашего корпуса, замполиту стрелкового батальона капитану Тарину.

Когда подразделение расположилось на отдых, он решил съездить в расположенный поблизости шахтерский поселок Фелеша-Галла и побеседовать с местными жителями. Ведь они уже на следующий день после изгнания гитлеровцев из поселка возобновили добычу угля. Об этом стоило рассказать бойцам.

Капитан Тарин, сопровождаемый ординарцем, приехал в Фелеша-Галла, нашел шахтеров, разговорился с ними. Нашлись и переводчики.

Вдруг в комнату вбежал ординарец:

— Товарищ капитан, в городе бой! Слышна сильная стрельба…

Они выбежали во двор, вскочили на коней, помчались к городу.

Вот впереди, в сумерках, уже маячат силуэты окраинных строений. До места, где располагался батальон, оставалось еще километра два пути по улицам. У въезда на небольшую площадь Тарин услышал автоматную очередь.

Пришпорил коня, но поздно — застрочил еще и пулемет.

Очнулся капитан на мостовой. Сперва даже не сообразил, что случилось, потом почувствовал тяжесть, придавившую ногу — тело коня. А пулемет все татакал, нащупывая жертву.

Тарин попробовал высвободить ногу. Услышал шаги. Схватил автомат, нажал спуск — не работает. Тогда полез в сумку, вынул две лимонки, метнул. В ответ после взрывов — дикий крик…

Наконец, высвободив ногу, побежал. Впереди — забор. Подпрыгнул, ухватиться не смог — высоко! Обернулся, а совсем рядом — фигуры в касках, с автоматами.

«Хальт!» — крикнул передний и… подавился своим криком. Над головой Тарина из-за забора прогремела автоматная очередь. Фашист упал, остальные бросились врассыпную.

Тарин посмотрел вверх. Какой-то человек показывал вправо, вдоль забора. Там, буквально в трех шагах, была калитка. Человек схватил за руку Тарина, потащил за собой в глубину сада. Оттуда — в проходной двор и переулок. Наконец они выбежали на большую площадь. Только тут капитан рассмотрел своего спасителя. Тяжело дыша, перед ним стоял высокий худой человек в венгерской военной форме.

— Товарищ! Коммунист! — сказал он на ломаном русском языке и ткнул кулаком себя в грудь. — Я был в России. Революция! Ленин! — Он помахал рукой в сторону площади: — Иди туда, там ваши… Прощай, товарищ…

Уже после войны, будучи секретарем Алуштинского горкома партии, Александр Николаевич Тарин пытался разыскать этого товарища. Ему помогали венгерские друзья. Он съездил в Венгрию, в Фелеша-Галла. Однако найти своего спасителя ему не удалось.

Дружба, возникшая в сорок пятом между воинами 20-го гвардейского корпуса и жителями освобожденных нами городов и сел, не прерывается и по сей день. Традиционными стали поездки ветеранов корпуса в Венгрию в дни ее национальных праздников. В одной такой поездке довелось участвовать и мне. Удивительные превращения произошли на венгерской земле за минувшие годы.

Помню деревушку Дунапентеле, какой она была двадцать лет назад лачуги, грязное месиво улиц, плохо одетые, изможденные люди. Это была деревня батраков. А вокруг нее, на север, юг, восток и запад, простирались помещичьи пахотные земли, луга, леса. 30 тысяч гектаров, которыми владел один человек!

Теперь тут все новое — добротные дома, клуб, школа, почта, хозяйственные постройки. Все это принадлежит труженикам кооператива «Шаллаи», который из года в год занимает место в ведущем десятке сельскохозяйственных кооперативов Венгрии. Его неделимые фонды составляют 33 миллиона форинтов. Среднегодовой доход каждой семьи превышает 30 тысяч форинтов. Уже свыше 10 лет здесь осуществляется денежная оплата труда.

Председатель кооператива Форкаш с гордостью показывал нам свое хозяйство. Судьба самого Форкаша типична для людей новой Венгрии. Когда-то, в юности, он батрачил тут на помещика. После изгнания фашистов и установления народной власти вступил добровольцем в армию, получил образование, стал кадровым офицером, майором, начальником связи соединения.

Однако земляки его, когда организовывали кооператив, обратились к правительству с просьбой отпустить Форкаша из армии. Просьбу удовлетворили, и майор запаса возглавил молодой кооператив, в короткий срок вывел его в передовые.

Еще моложе, чем «Шаллаи», город, что вырос неподалеку, на берегу Дуная. Назвали его Дунайварошем. Здесь построен гигантский металлургический комбинат, на котором трудятся 12 тысяч человек. Город весь в зелени, чистый, уютный.

Проезжая по этим местам, я с гордостью думал о том, что в этой новой, счастливой жизни есть доля и нашего нелегкого солдатского труда. Нет, не зря эта обновленная земля обильно полита кровью советских воинов и лучших сынов и дочерей Венгрии.

К австрийской границе

Прорыв врага к Дунаю был локализован. Его третий за месяц контрудар, предпринятый с целью высвободить из окружения будапештскую группировку, не удался. Войска 3-го и 2-го Украинских фронтов создали предпосылки для ответного удара, который и был нанесен в период с 26 января по 6 февраля 1945 года. Гитлеровцы были отброшены от Дуная. Наш корпус значительно улучшил свои позиции, а сосед слева — 21-й корпус — вновь овладел пригородом Секешфехервара, то есть господствующими высотами, о которых я уже писал.

К 1 февраля, когда поступил приказ перейти к обороне, линия фронта корпуса проходила западнее Замоля. Затем ее продолжали боевые порядки других соединений 4-й гвардейской армии — через пригород Секешфехервара к озеру Веленце и дальше, к юго-восточному берегу Балатона.

С этого рубежа наши войска готовились перейти в общее наступление. В это время в районе Будапешта завершилась ликвидация окруженной вражеской группировки. 13 февраля столица Венгрии была полностью освобождена.

В конце февраля узнаем, что командующим 4-й гвардейской армией назначен генерал-лейтенант Н. Д. Захватаев, а генерала армии Г. Ф. Захарова отзывают в Москву. В связи с этим он устроил прощальный обед.

— Кажется, мы ни разу не поругались за эти полтора месяца битвы? шутливо спросил он меня.

— Был случай, — говорю, — попал я под атаку командарма, однако отошел на заранее подготовленные позиции…

— А когда и где?

— Под Секешфехерваром. Нужно мне было по ходу дела переместиться в пригород, пошел туда без средств связи, а вернулся уже вечером. Тогда-то и получил нагоняй.

— Но, говоришь, отбился?

— А как же! Говорю тогда вам: «Пригород-то мы взяли. Отсюда весь Секешфехервар, как на ладони. Завтра и его возьмем».

Георгий Федорович засмеялся:

— Вспомнил! Назавтра и верно — взяли город…

Не могу не отметить одной очень хорошей черты генерала Захарова: умения предвидеть. Бывало, докладываешь ему обстановку, а она — неясная, что-то назревает, а что именно, не разберешь. И никогда Георгий Федорович не осудит тебя второпях. Подробнейшим образом расспросит, скажет несколько слов, что-то предположит, что-то посоветует, смотришь — уже вырисовывается нечто нужное. Эта способность разглядеть в хаосе нагнетаемых событий главное и своевременно нацелить подчиненных помогла 4-й гвардейской армии отразить три танковых контрудара гитлеровцев под Будапештом.

Ни одному из генералов, командовавших 4-й гвардейской армией, не довелось водить ее в бой в столь трудных условиях, как Захарову. Войска под его командованием не пропустили врага к Будапешту. Силы гитлеровцев иссякли, наступательный порыв угас. На фронте установилось относительное затишье.

В это время мы познакомились с новым командующим армией. Генерал-лейтенант Захватаев приехал к нам, на командный пункт, выслушал краткие доклады, попросил подробнее рассказать о противнике.

Это сделал начальник разведотдела штаба корпуса полковник П. Г. Тутукин. Он обратил внимание командарма на характерную деталь: противник обычно держит танковые и моторизованные части в глубине обороны, а сейчас на переднем крае. Например, мотополки дивизий «Мертвая голова» и «Великая Германия». Это свидетельствует о недоверии немцев к венграм, о нежелании венгерских солдат сражаться.

— К такому выводу пришли и армейские разведчики, — согласился генерал-лейтенант Захватаев. — Оборона противника неплохо подготовлена?

— Очень неплохо! В этих районах так много нарытых обеими сторонами траншей, что остается только разумно их приспособить и использовать.

Кстати сказать, там и поныне сохранились старые профили траншей и окопов. Они отчетливо видны, когда проезжаешь по этим местам былых боев.

Никанор Дмитриевич Захватаев расспросил меня о командирах дивизий, о их заместителях и штабных работниках, после чего рассказал о предстоящем наступлении армии.

— Готовьте удар на Секешфехервар, — сказал он. — Взаимодействуя с частями 21-го гвардейского корпуса, перережете коммуникации противника и в первый день, еще до темноты, овладеете Секешфехерваром…

Я заметил, что Секешфехервар мы уже брали в декабре ударом с юга.

— Значит, места знакомые. Письменное распоряжение получите позже, ответил новый командарм.

Накануне наступления Военный совет 3-го Украинского фронта обратился к красноармейцам, сержантам, офицерам и генералам 20-го гвардейского стрелкового корпуса с таким призывом:

«Дорогие товарищи, наши боевые друзья!

Многочисленные вражеские танковые и пехотные атаки разбились о несокрушимую стойкость бойцов нашего фронта и силу нашего могучего оружия.

Не помогли врагу лучшие его танковые дивизии, переброшенные из района Варшавы, с устрашающими и крикливыми названиями „Мертвая голова“ и „Викинг“.

Авантюрная затея прорваться к Будапешту позорно провалилась. Враг понес огромные, потери в живой силе и технике. Он измотан и обескровлен.

В этой беспримерной битве войска фронта, в том числе и вы, воины 20-го гвардейского стрелкового корпуса, показали образцы стойкости и храбрости и не допустили прорыва противника к Будапешту.

Дорогие товарищи!

Настал момент перейти в решительное наступление и уничтожить зарвавшегося врага… Военный Совет фронта уверен, что Вы с честью выполните поставленную задачу…»

Против наших дивизий первого эшелона — 5-й и 80-й — оборонялись моторизованные полки 3-й и 5-й эсэсовских танковых дивизий, то есть до трех тысяч пехоты с артиллерией и минометами. Танковые части врага располагались в резерве, близ Секешфехервара.

Боевые порядки противника и наших войск разделяла балка. Она тянулась на юг, к Секешфехервару, и местами была до полутора километров шириной. Передний край фашистов проходил по высотам, вторая траншея — тоже, а дальше были шоссе и два канала. Местность очень подходящая для обороны.

Однако и в нашем расположении, в удалении 500-1000 метров от переднего края, были хорошие высоты. На них мы развернули сеть наблюдательных пунктов. Прибавьте сюда 600 стволов орудий и минометов, которые мы имели перед наступлением, и вы поймете, почему в грядущий день мы смотрели с оптимизмом.

Однако в день, когда началась новая операция, получившая наименование «Венской», погода выдалась неприятнейшая. С самого утра землю плотно окутал густой туман. Сверху, словно из гигантского распылителя, падала водяная изморось. Видимость была ограниченной, поэтому наступление отодвигалось к полудню. Все мы были раздосадованы. На наблюдательный пункт то и дело звонят: «Как погода?», «Не рассеялся ли туман?», «Как видимость?»

Отвечаю: «Плохая!», «Нет, не рассеялся!», «Никакой видимости!»

А тут еще неприятный случай испортил настроение. Когда мы утром подъезжали к наблюдательному пункту, водитель решил «притереть» машину прямо к ходу сообщения. Вдруг машина под нами вздрогнула, раздался оглушительный взрыв.

— Кажется, опять наехали на мину?

— Так точно, наехали, — отвечает мой водитель. — Мотор поврежден, переднее правое колесо оторвало.

— Третий раз…

— Третий. Везет…

В 13.00, как только видимость улучшилась, наступление началось. Шестьдесят минут воздух и земля содрогались от артподготовки. В заключение проревели «катюши», и гвардейцы ринулись вперед.

Быстро выбили врага из траншей и приблизились к Секешфехервару, захватив десять минометов, восемь пулеметов, два орудия, два бронетранспортера.

Наблюдательный пункт корпуса перенесли в один из захваченных окопчиков. Отсюда хорошо видны наши боевые порядки.

— Смотрите, на нас с тыла пикирует «мессер»! — воскликнул капитан Никитин.

— Не может быть! — сказал я, продолжая наблюдать за работой наших штурмовиков. — Как он мог нас заметить?

— Прямо пикирует, — повторил Никитин и потянул меня за руку на дно окопа.

Едва успели мы лечь на землю, как над нами со свистом пронесся истребитель и, ударившись о землю метрах в восьми от нас, зарылся в песчаный грунт. Видимо, летчик был убит в воздушном бою, «мессер» шел вниз уже неуправляемый.

На подступах к Секешфехервару шли тяжелые бои. Все наши атаки отбивались сильным огнем. Наверное, уже в пятый раз позвонил командующий армией:

— Вторые сутки пошли, а город все еще в руках врага. Когда же возьмем?

— Никанор Дмитриевич, возьмем город. Не силой, так терпением, ответил я, хотя мне тоже было не до шуток.

— Мне за «терпение» уже попало. Москва запрашивает, почему Секешфехервар еще не взят.

Я ответил, что мы с командиром 7-й дивизии наметили один вариант, попытаемся осуществить его.

Звоню полковнику Дрычкину:

— Так как же, двинем полк Чухлина?

— Опасно. Вся долина, что подходит к Секешфехервару с запада, залита половодьем. Осталась одна сухая полоса — насыпь железнодорожной линии.

— Вот по ней и двинем полк Чухлина — между флангами 5-й и 80-й дивизий, в обход Секешфехервара.

— Можно, хотя и рискованно. Уж очень полоска узковата.

— Рискнем! Надо полагать, гитлеровцы нас отсюда не ждут. Обеспечь надежную связь с полком.

— Есть наступать 18-м гвардейским стрелковым полком по железнодорожному полотну в обход города, — повторил полковник Дрычкин…

Затея наша, конечно, была очень рискованной. Рота за ротой, батальон за батальоном войдут на сухую полоску и в случае опасности развернуться им будет негде. Однако Чухлин должен выполнить задачу. Это вполне сложившийся командир полка — степенный, рассудительный. Никогда, даже в самых жестких временных рамках, не станет суетиться — важное качество для командира. Улыбался он редко. Густые короткие усы усиливали внешнюю его суровость. А так это душевный человек. Словом, Геннадий Петрович Чухлин был надежным командиром. Такие обычно не выказывают внешних признаков служебного рвения, но боевую задачу будут добросовестно выполнять независимо от того, трудна она или легка, контролирует кто-нибудь ее выполнение или нет. Такие и в тяжкий чае поражения и в преддверии победы доложат только то, что видят, а не то, что кажется. В случае нужды на полк, батальон или роту такого командира, образно говоря, может опереться и дивизия, корпус. Затрещит, но выдержит — потому и слывет надежным.

Все мы с нетерпением ожидали результатов обходного движения 18-го полка. Поздно вечером поступили сообщения, что в городе отмечается усиленное движение гитлеровцев. Не распознали ли готовящегося обхода?

Утром командиры дивизий доложили:

Из 7-й:

— Продвигаемся медленно. Отчаянное сопротивление противника. За ночь отбили десять контратак. Все выгодные подступы к городу заминированы, здания и сооружения приспособлены к обороне. На улицах — баррикады.

Из 80-й:

— На отдельных направлениях подошли к окраинам. Очень сильное сопротивление.

Из 5-й:

— Медленно продвигаемся вдоль долины к Варпалоте.

Передовые артиллерийские наблюдатели сообщили о заметно усилившемся движении войск противника по дороге на Оши. Значит, полк Чухлина уже вышел туда и ведет бой.

Маневр этого полка приковал к себе внимание гитлеровцев и помог дивизиям нашего и 21-го корпуса ворваться в город. Начались затяжные уличные бои.

Только 22 марта я смог доложить командарму, что мы полностью овладели Секешфехерваром. За этот день мы взяли в плен 150 солдат и офицеров противника, 14 тан-, ков и самоходок, 15 бронетранспортеров, 30 орудий различных калибров и 81 автомашину.

Первый весенний месяц подходил к концу. Дни стояли теплые. Боевое продвижение корпуса, развивавшееся до этого успешно, вдруг затормозилось перед рекой Раба. Как обычно в таких случаях, мы тотчас выехали на место.

— В чем причина задержки? — спрашиваю командира 217-го полка.

— Выдвигаем вперед крупнокалиберные зенитно-пулеметные установки. Они обеспечат нам форсирование реки Раба, — ответил подполковник А. М. Никулин — небольшого роста, плотный, спокойный человек.

— Авиация противника как будто не мешает…

— А мы не против авиации. Гитлеровцы засели на чердаках, на крышах и деревьях. Не дают работать на переправе. Однако зенитными пулеметами выкурим. Метод испытанный! — ответил, улыбаясь, Никулин.

И действительно, как только крупнокалиберные пулеметы «прочесали» чердаки и крыши, форсирование реки Раба пошло почти без затруднений.

В это же время 5-я и 7-я дивизии также успешно форсировали реку и двигались дальше. Впереди опять действовали подвижные отряды преследования, а главные силы корпуса наступали по дорогам колоннами.

Некоторое замедление темпов произошло лишь западнее Капувар, где встретились каналы с крутыми, облицованными камнем берегами. Мосты через них были взорваны. Однако и каналы преодолели.

Надломленный морально враг не мог удержаться даже на заранее подготовленных рубежах. Его попытки оказать сопротивление были безуспешны, и в последний день марта мы вышли на австро-венгерскую границу. Позади остались триста километров, пройденных с боями по венгерской земле.

Близ самой границы разведчики захватили бывшего премьер-министра правительства Хорти генерал-полковника Геза Лакатоша и государственного секретаря министерства земледелия Даниэля Мочари.

Геза Лакатош рассказал, что он был арестован немцами еще в октябре 1944 года и с тех пор находился не у дел — на свободе, но под надзором. В начале января 1945 года Салаши опять приказал арестовать его и около месяца держал в тюрьме. Но как только стало ясно, что гитлеровцы доживают в Венгрии последние часы, Геза Лакатош был опять выпущен из тюрьмы. Мало того, ему предложили даже визу на въезд в Германию.

Надо полагать, Лакатошу надоело болтаться вместе с неверным хорти-салашистским политическим маятником. Едва его выпустили из тюрьмы, он бежал в монастырь и там дождался прихода Советской Армии. А дождавшись, первым делом заявил, что в политической жизни участвовать больше не желает.

О том, как хозяйничали в Венгрии гитлеровцы, говорят показания, которые дал салашистский сановник из министерства земледелия Даниэль Мочари. С октября 1944 года по апрель 1945 года фашисты вывезли в Германию 23 тысячи вагонов зерна, до 200 тысяч лошадей, около миллиона голов крупного и до 123 тысяч голов мелкого скота.

Наши дивизии вместе с танкистами генерала Ахманова завершали освобождение венгерской земли. Бои шли в приграничной полосе, близ города Шопрон, и ясно было, что вот-вот мы вступим на территорию Австрии.

Рано утром наша машина, промчавшись вдоль южного берега озера Нёйзидлер-Зее, въехала в венгерское село Фертеракош. Здесь нас уже ждали старшие офицеры штаба корпуса, на которых была возложена задача развернуть новый командный пункт. Начальник связи подполковник Гинзбург сказал, что командир 5-й дивизии настойчиво вызывал меня по радио.

Радист Пчелкин тотчас связался с генералом Афониным, и через несколько секунд мы приняли краткий и приятный доклад: «Выполнение задачи на этой (т. е. венгерской) земле завершено. Мои сыновья (полки) совместно с соседями овладели Шопроном (город он назвал по кодовой таблице) и перешагнули через большую линию… (т. е. через границу!)».

Скоро стали известны и подробности.

Дивизион самоходок майора Давыдова, поддержанный огнем автоматических зенитных пушек, преследовал отходящего к венгерско-австрийской границе противника. Вступив в лес, что восточнее Копаха, самоходки построились в боевой порядок «углом вперед», дерзко прорвали оборону гитлеровцев и атаковали Шопрон. Подоспевшие стрелковые полки охватили город с трех сторон и с ходу взяли его.

А самоходный дивизион в это время подходил уже к селу Хикедтелеп. По пути к дивизиону присоединились два танка Т-34 и несколько мотоциклистов из 1-го механизированного корпуса.

Узнав, что село занято противником, майор Давыдов направил одну машину к юго-западной его окраине, на высоту. Отсюда самоходчики открыли огонь, чем привлекли к себе внимание гитлеровцев и вызвали их ответный огонь. Этим немедленно воспользовался Давыдов. Две его машины на высокой скорости ворвались в село с другого конца. Там, в центре, уже слышалась пулеметная стрельба. Наши мотоциклисты носились по улицам, сея панику в рядах неприятеля. Фашисты бежали к австрийской границе, даже не попытавшись организовать сопротивление.

Границу 5-я дивизия, а за ней и другие дивизии пересекли под грохот выстрелов, перекрытый звенящей медью духовых оркестров и мощным солдатским «ура».

Узнав об этом, мы с заместителем по политчасти полковником Чиковани быстро вскочили в вездеход и помчались к границе.

Дорога вывела нас к полосатому столбу. Плетнев притормозил.

— Граница! — сказал он. — Столбы, гербы и прочее… Мы вышли из машины и пересекли невидимую линию, разделявшую два государства. Осмотрелись. Впереди слышалась канонада. Наши войска наступали уже по австрийской земле. А позади, в весеннем мареве, виднелись прозрачные еще рощи и сады, белые домики венгерских хуторов. Там кое-где мелькали люди. Кто побойчей, выбирался уже из убежищ, шел работать в сады и на огороды.

Прямо отсюда, с пограничной линии, мы связались со штабом армии, доложили, что корпус уже в Австрии и продолжает наступать вместе с 23-м танковым корпусом на город Эйзенштадт.

Командующий армией поблагодарил гвардейцев от имени Военного совета, пожелал новых успехов.

— Постараемся, товарищ командующий. Вот полковник Чиковани подсказывает, что есть из-за чего потрудиться — впереди Вена!..

На следующий день был освобожден от врага первый австрийский город Эйзенштадт.

К исходу следующего дня передовые подразделения 7-й дивизии — дивизион самоходных орудий и стрелковый батальон — вышли к Штатцену. Местность перед городом открытая, противник успел устроить укрепления полевого типа прорыл траншею полного профиля, перед ней — противотанковый ров, заполненный водой, и минные поля.

Командир самоходчиков капитан Васильев, проводя личную разведку, обнаружил в лесу просеку, что тянулась в обход этих укреплений. Он решил скрытно выдвинуть с ходу несколько своих машин и ударом с тыла содействовать наступлению стрелкового батальона.

И вот четыре машины — две самоходки, танк Т-34 и бронетранспортер двинулись в лес. Прошли просекой до опушки, потом — вдоль высокого каменного забора.

Как только закончилась артиллерийская подготовка и началась атака батальона с фронта, этот отряд ударил по фашистам с тыла. «Тридцатьчетверка» через пролом в каменной стене вышла на позицию и открыла меткий огонь. Навстречу выползли два «тигра». Завязалась танковая дуэль. Тридцатьчетверка подожгла один «тигр», а другой поджег ее. Однако экипаж в составе лейтенанта Михаила Рафальского, старшины Полетаева, сержанта Крымского и рядового Донского не покинул машину. Борясь с пожаром, воины продолжали вести огонь и подбили еще два бронетранспортера.

Тем временем стрелковый батальон сломил сопротивление противника и ворвался в Шютцен. Так, дерзко, инициативно, с малыми потерями, действовали в эти дни наши передовые отряды.

Как только корпус пересек австро-венгерскую границу, перед ним встали новые задачи. И вновь, не зная устали, движимые решимостью окончательно добить фашизм, наши дивизии устремились в так называемые «Венские ворота» узкую долину между горами и озером.

До Вены оставалось не более 70 километров, однако не приходилось сомневаться, что фашистское командование не позволит своим войскам «эластично» отступить за Вену. Наоборот, борьба за этот район будет жестокой. И не только потому, что Вена — столица Австрии, что дело касается престижа и прочих внематериальных категорий. Вена — также центр мощного военного арсенала, каким стала Австрия за годы нацистского господства. Ежемесячно с конвейеров австрийских заводов сходило 850 танков и бронемашин, 1000 артиллерийских орудий, около 1,5 тысячи авиационных моторов и до 750 самолетов. Причем основные авиационные предприятия располагались в окрестностях Вены и близ австро-венгерской границы. Вот почему фашисты будут всеми силами защищать этот район. Их венская группировка насчитывает восемь танковых, одну пехотную дивизию и множество отдельных пехотных частей и подразделений.

Чиковани рассказал, что настроение в наших частях отличное, все рвутся в решительный бой. А в 80-й дивизии бойцы и командиры даже выражали ему свое неудовольствие задачей, которую должны выполнять.

— А что такое? — насторожился я.

— Беспокоятся, что дивизия так и останется на охране фланга, пока другие будут штурмовать Вену.

— Беспокойство законное. Дошли почти до Вены, а в решительный момент поворот на север… Что ж, будем просить командование армии перенацелить 80-ю дивизию на Вену.

Собравшиеся на командном пункте офицеры попросили меня рассказать, действительно ли фашисты применяли на днях химические снаряды. Пришлось подтвердить, что факт такой был — несколько снарядов, выпущенных артиллерией противника с противоположного берега Дуная, при разрыве давали желто-зеленый дым. У находившихся поблизости наших бойцов отмечено раздражение слизистой оболочки глаз. Начальник химической службы корпуса подполковник С. Г. Гончаров должен все выяснить.

— Срочное распоряжение из штаба армии, — сообщил оперативный дежурный. — Наш корпус выводят во второй эшелон армии.

— Неплохо. Все же некоторая передышка. Как-никак с декабря в боях. 80-я дивизия тоже идет с нами?

— Нет. Остается на рубеже Дуная, на правом фланге армии и фронта.

Передышка, конечно, нужна, однако… Не знаю, как мои товарищи, но я подумал: «Как бы не прийти нам в Вену к шапочному разбору».

Но наше беспокойство оказалось напрасным — нас просто перевели на новое направление, чтобы помочь 31-му корпусу, который оказался в тяжелом положении. Оставив 80-ю дивизию на рубеже Дуная, остальными дивизиями корпус успешно выполнил эту задачу.

В чудесный апрельский полдень, когда на небе не было ни облачка, когда желтое, жаркое солнце ласкало ожидавшую пахоты землю, мы ехали к высоте с отметкой 220. Она — последняя на нашем пути. За нею — равнина, на которой по возвышенностям раскинулся большой, красивый город Вена.

Только что из 5-й дивизии звонил генерал-майор Афонин. Он сообщил, что полк подполковника Ф. Н. Валиулина занял высоту. Потому-то и не заехали мы сейчас на командный пункт дивизии. Водитель смело, на большой скорости вел машину по целине, когда послышались предостерегающие крики: «Куда гонишь? К фрицу в гости?» В этот момент, видимо, и противник заметил машину. Он накрыл нас огнем зенитных пушек и крупнокалиберных пулеметов. Кругом рвались фугасные и зажигательные снаряды, потрескивая, горела сухая трава. Пыль смешалась с дымом.

Близ машины оказался неглубокий окопчик, где мы вчетвером — Чиковани, Плетнев, Никитин и я — кое-как укрылись.

— Откуда это он нас накрыл? — выглядывая из окопа, недоумевал капитан Никитин.

— Стихнет, узнаем. Похоже все-таки, что с высоты 220.

Когда огонь стих, мы выяснили, что находимся в боевых порядках полка Валиулина. Спросил я и про высоту.

— Она у противника, — ответил один из офицеров. — Видите бетонные сооружения? Там пункт противовоздушной обороны, прикрывающий Вену с юга. Десятка два зенитных орудий, счетверенные пулеметные установки.

К нашему окопчику подполз командир 16-го полка Валиулин. Спрашиваю у него:

— Высоту 220 брали?

— Нет. Недавно взяли ту, на которой сейчас лежим.

— На высоте 220 действительно пункт ПВО?

— Да. Наши разведчики подбирались близко. Хорошо укреплена — бетон, камень… Думаю, атаковать ночью. Наметил пути обхода с северной стороны.

— Это правильно. А генерал Афонин пришлет вам артиллеристов и инженеров…

Ночью полковник Валиулин сам повел два батальона в обход высоты, и она была взята. Вновь мы с Чиковани поехали туда знакомым уже маршрутом. Действительно, здесь были довольно мощные укрепления — железобетонные казематы, блиндажи, склады, огневые позиции. Зенитных пушек мы насчитали более двух десятков, а крупнокалиберных счетверенных пулеметов пятнадцать. Словом, оборудовано все капитально, с расчетом прикрыть подступы к Вене не только с воздуха, но и с земли.

— Полк выполнил задачу, овладел пунктом ПВО 24-й немецкой зенитной дивизии, — коротко доложил Валиулин.

Он и сейчас стоит передо мной как живой, этот маленького роста офицер в широких галифе, с добрым лицом и добрыми, по-детски ясными глазами.

Пожав его крепкую руку, я спросил, как ему удалось так легко, почти без потерь взять высоту.

— Паника! — ответил он. — Как только гитлеровцы почуяли, что мы у них в тылу, сразу же бежали, все побросав.

Вот как все просто. Другой бы на месте Валиулина хотя бы вкратце рассказал, как и почему удалось захватить богатые трофеи и сбить гитлеровцев с очень важной тактической позиции, но Фатых Нуриевич был образцом воинской скромности.

Командира дивизии генерала Афонина за непроверенный доклад о взятии высоты 220 сперва, под горячую руку, хотел наказать. Потом решил просто пристыдить. Позвал его с собой на высоты, попросил отметить на карте передний край 16-го полка на вчерашний день, а после этого показать на местности, как, в какой последовательности шел бой.

Возможно, все это выглядело слишком по-школярски, однако иногда и такой метод воспитания нужен. Особенно когда опытный военачальник проявляет небрежность, непростительную даже юному лейтенанту.

После захвата высоты 220 путь на Вену был открыт. Тянувшаяся к городу равнина — плоская, без естественных (до пригородных высот) рубежей — давала нам, наступающим, все преимущества.

Генерал Захватаев был доволен докладом. Пользуясь тем, что он в хорошем расположении духа, я повторил просьбу вернуть в корпус 80-ю дивизию. Она должна обязательно участвовать в боях за Вену. Ее ветераны до сих пор переживают «январский позор», когда фашистам удалось неожиданно напасть на дивизию у Агостиана и нанести ей тяжелое поражение. Солдаты и командиры рвутся в бой, чтобы смыть это пятно.

— В самое ближайшее время, — ответил командующий армией, — она будет сменена и возвращена вам.

Мы распрощались, довольные друг другом. Однако ненадолго. 7-я дивизия прочно застряла близ одного населенного пункта, и командующий забеспокоился.

— Товарищ Бирюков, — сухо спрашивал он, — долго ли вы намерены топтаться на огородах?

— Огороды — на плане, товарищ генерал. А здесь, на местности, большие заводские территории. Многие объекты заранее приспособлены к обороне, их надо разрушать, а тяжелой артиллерии вы мне не даете…

— Подожди-ка минуту… Так вот, к тебе сейчас едет начальник политуправления фронта генерал Аношин.

— Вот и хорошо, — обрадовался я. — Посмотрит, кстати, эти самые «огороды»…

Пока мы с Чиковани ждали начальника политуправления на шоссе, возле условленного указателя километров, я рассказал ему об Иване Семеновиче Аношине. Он был секретарем обкома партии в Башкирии и здорово выручил нашу дивизию в июне 1941 года, незадолго до начала войны.

Дивизия стояла тогда в Башкирии. Когда пришел приказ грузиться в эшелоны (общее направление движения — на запад), у нас было всего тринадцать грузовых автомашин. Ясно, что этот транспорт не мог обеспечить погрузку сорока эшелонов в жесткие сроки. Вот тут-то и помогли нам партийные органы и совнарком Башкирии — выделили для нас девяносто автомашин. Дивизия отбыла вовремя.

Помню также, что Аношин интересовался состоянием моего здоровья, когда я лежал в уфимском госпитале осенью 1941 года.

— А как же он попал на наш фронт? — спросил Чиковани.

— Точно не знаю. Слышал от товарищей, что упросил Центральный Комитет партии направить в действующую армию.

В этот момент подъехала машина Аношина. Поздоровавшись с Иваном Семеновичем, мы направились к наблюдательному пункту командира 7-й дивизии.

Полковник Дрычкин встретил нас около издырявленного снарядами дома, кратко доложил боевую обстановку и повел наверх, на свой наблюдательный пункт. По полуобрушенной лестнице мы поднялись на третий этаж. Через оконный проем открылся вид на огромную заводскую территорию с множеством каменных построек, толстых и высоких труб, линий узкоколейки. Все объекты были приспособлены к обороне, в кирпичных и каменных стенах прорезаны амбразуры.

— Вот так огородики — ничего не скажешь, — заметил Анилин. — Видимо, строительство уже военного времени. Поеду докладывать маршалу Толбухину, что тут без артиллерии крупного калибра не пробьешься…

Генерал Аношин вернулся в штаб фронта, и вскоре к нам начала прибывать тяжелая артиллерия. При ее помощи гвардейцы быстро овладели заводской территорией. Оказалось, что этот завод производил орудия тяжелых калибров.

Захват корпусом двух крупных опорных пунктов (высоты 220 и завода) сразу ослабил оборону противника. Темп нашего продвижения повысился. До Вены было, что называется, рукой подать.

Штурмуем Вену

С высот, что захватили мы накануне, открылась панорама австрийской столицы — нагромождения этажей и готических крыш, стремительные контуры соборов, лес фабричных труб, полоски дорог — железных и автомобильных, бегущих из полей туда, в глубь огромного города, хребты мостов над речками и каналами, зеленые пущи вдали — центральное венское кладбище…

Наша 4-я гвардейская армия наступала на Вену с юга и юго-запада. С ходу переправившись через речку Лизингбах, наши штурмовые группы атаковали опорные пункты, созданные противником на заводских и фабричных территориях, в насыпях железных дорог.

Один за другим докладывают командиры дивизий. Только что 5-я и 7-я дивизии ворвались в южный пригород, преодолев реку Швехат — семнадцатую за последние дни водную преграду. Среди пленных — солдаты и офицеры 3-й танковой дивизии СС и 24-й зенитно-артиллерийской дивизии.

Звонят из 80-й дивизии:

— Начали переправу через Дунайский канал в сторону парка Пратер…

Из 7-й:

— Взаимодействуя с 80-й дивизией, освобождаем Кайзер-Эберсдорф, продвигаемся дальше…

Из 5-й:

— Овладели большой частью городского кладбища. В боях отличились парторг роты из 16-го полка Копейкин и красноармеец Демин. Вдвоем они принудили сдаться группу из 134 вражеских солдат…

В этот день командование нашей армии обратилось к гвардейцам с воззванием: «Товарищи бойцы, сержанты, офицеры и генералы! Боевые друзья! Вам доверена теперь почетная задача — овладеть Веной. Один решительный рывок — и столица Австрии будет освобождена от немецко-фашистских захватчиков…

Славные воины, помните: на фашистской каторге томятся еще многие тысячи советских людей. Они ждут вас — своих освободителей.

Вена — это путь к близкой и окончательной победе!»

Полковник Чиковани силами партийно-политического аппарата корпуса и дивизий развернул большую работу по разъяснению обращения командования, по подготовке личного состава к тем трудностям, которые могут встретиться в борьбе за Вену.

Сведения, которыми располагала наша инженерная разведка, говорили, что строительство оборонительных сооружений вокруг Вены началось еще в 1944 году. На южных подступах к ней был создан мощный укрепленный район, состоящий из противотанковых рвов, широко развитой системы траншей и окопов, большого количества дотов и дзотов. В самом городе — многочисленные баррикады и завалы. Здания на перекрестках улиц, заводы и вокзалы превращены в опорные пункты обороны.

Защиту Вены Гитлер возложил на 6-ю танковую армию СС. Ею командовал генерал Дитрих, прославившийся своими зверствами еще в Харькове. Однако Дитриху жить оставалось уже недолго. Вскоре австрийский патриот пристрелил его. Очевидно, эта акция входила в план готовящихся восстать венцев. Предатели, к сожалению, сорвали восстание.

В эти дни среди пленных попадалось множество чиновных лиц венской полиции. Они рассказали, что гитлеровское командование сформировало из городских полицейских четыре полка по 1500 человек в каждом и тут же бросило их в бой. Создавались также отдельные роты из горожан, когда-то служивших в армии. Около тысячи таких «тотальников», вооруженных старым итальянским оружием, пытались оказать нам сопротивление в южных пригородах.

Командный пункт корпуса развернулся в венском предместье Швехат. Дивизии уже вели борьбу за городские кварталы. 80-я дивизия, действуя на правом фланге боевого построения, главными силами нацеливалась через Дунайский канал на парк Пратер, после чего должна была выйти на Рейхсбрюккенштрассе и наступать по правобережью Дуная.

Пратер для Вены — все равно, что Сокольники для Москвы. Огромный парк этот тянется почти на десять километров между Дунаем и Дунайским каналом. Когда-то здесь были дремучие леса, и первые Габсбурги на царских своих охотах гоняли кабанов и благородных оленей. Много позже Пратер стал местом народных увеселений, в нем понастроили разных аттракционов.

Сейчас этот парк стал ареной ожесточенного боя. 80-я дивизия продвигалась через него на северо-запад.

5-я и 7-я дивизии тоже получили соответствующие задачи: овладеть районом Зиммеринг и наступать к центру города, помогая 21-му корпусу захватить арсенал.

— К штурму все готово! — доложил начальник штаба Забелин.

Это означало, что роты, батальоны и полки заняли исходные позиции, что штурмовые группы готовы к действию, что все точки, откуда противник может открыть огонь, взяты на прицел.

Стояла относительная тишина. Все ждали сигнала атаки.

— Общий штурм приказано начать пятиминутным огневым налетом на всю глубину обороны противника. Одновременно должна двинуться на штурм пехота, — добавил Забелин.

И вот — сигнал! Нарастая, загремела канонада, эхо разрывов, мечась между городских стен, оглушало. Затарахтели пулеметные и автоматные очереди, мелькают огненные вспышки — наши бойцы бросают гранаты н бутылки с горючей жидкостью. Улицы заволокло дымом и пылью рушащихся домов.

Дивизии в коротких, но горячих схватках полностью очистили от врага Кайзер-Эберсдорф и кладбище и начали бой за Зиммеринг.

Особенно упорное сопротивление встретили мы в районе газового и механического заводов. Проходившая перед этими территориями высокая железнодорожная насыпь была заранее подготовлена к обороне — прямо в ней устроены долговременные огневые точки, а подступы заминированы. Передний край держали три роты 114-го гренадерского полка 6-й немецкой танковой дивизии.

Первая попытка гвардейцев 1-го и 11-го полков овладеть механическим заводом не удалась. Тогда вперед рванулись самоходки с десантами. Они на большой скорости проскочили насыпь под железнодорожным мостом и открыли огонь — каждая по назначенному ей объекту. Под прикрытием самоходных орудий вперед выдвигались десантники — автоматчики, саперы и огнеметчики. Так, выжигая и подрывая взрывчаткой опорные пункты гитлеровцев, наши медленно, но уверенно продвигались вперед.

Успешно действовали также тяжелые гаубицы, когда их выдвигали на прямую наводку. 152-миллиметровые снаряды проламывали стены, разбивали завалы, баррикады и прочие заграждения, с которыми не могли справиться пушки полковой и дивизионной артиллерии. Насколько мне известно, стрельба из тяжелых орудий прямой наводкой давала отличные результаты в уличных боях и в других крупных городах.

В лабиринте улиц, дворов и переулков незнакомого города наши штурмовые группы по ходу боя осваивали новые тактические приемы. В частности, поскольку то и дело приходилось проламывать стены и заборы, каждый воин, кроме штатного оружия, носил с собой ломик, кирку или топор.

Штурмовая группа во главе с комсоргом роты красноармейцем Вовком подступила к большому пятиэтажному дому. Пока красноармеец Ананьев вел огонь по окнам из пулемета, Вовк и другие бойцы ворвались в подъезды. Начался ближний бой в комнатах и коридорах. Через три часа здание было очищено от противника. В захваченном складе боеприпасов Вовк нашел фаустпатроны. Через несколько часов он сумел сжечь ими два тайка типа «тигр». Тут же, на улицах Вены, Вовку был вручен орден Красного Знамени.

В одном из домов, на втором этаже, засел вражеский пулеметчик. Расчет противотанкового ружья никак не мог достать его. Тогда бойцы Тарасюк и Абдулов, пройдя дворами, забрались на крышу этого дома. Абдулов закрепил за дымовую трубу длинную веревку, Тарасов спустился по ней к окну, из которого бил пулемет, швырнул внутрь противотанковую гранату, и все было кончено.

Подразделение офицера Котликова продвигалось вдоль улицы, от дома к дому. Враг закрепился по обеим ее сторонам, трехслойный пулеметный и минометный огонь нс позволял нашим гвардейцам перетаскивать через улицу станковый пулемет. Тогда Котликов привязал к пулемету проволоку, разбил своих воинов на две группы. Теперь они наступали одновременно по обеим сторонам улицы, перетаскивая по мере надобности пулемет за проволоку от одной группы к другой.

Инициатива и самостоятельность в действиях мелких подразделений — одно из решающих условий успеха в боях за крупный город. Именно поэтому мы так быстро продвигались в глубь Вены.

Воины соседнего с нами корпуса штурмовали арсенал. Противник оказывал ожесточенное сопротивление, и командарм потребовал оказать содействие соседу. Мы понимали, что лучшей помощью ему будет успешное наше продвижение вперед, в обход территории арсенала. Большая часть дня 8 апреля прошла в борьбе за Зиммеринг. К утру восемь полков трех наших дивизий продвинулись уже до северной части парка Пратера и оперного театра.

Как только взяли этот знаменитый венский театр, туда зашел начальник политотдела армии полковник В. Ф. Смирнов. Здание было сильно разрушено, в вестибюле, кто сидя, кто полулежа, закусывали автоматчики.

— Знаете, что за дом отвоевали? — спросил Смирнов.

— Вроде бы театр.

— Театр! Здесь когда-то выступали Штраус и Моцарт!

— Важная вещь, — сказал один из автоматчиков. — Однако есть важнее.

— Что, например?

— От Волги сюда иду, товарищ полковник. Вот бы залезть куда повыше да оглянуться…

Каждый из нас в эти дни мысленно измерял пройденный путь тысячеверстный, обильно политый солдатским потом, своей и вражьей кровью. Путь, который многие воины нашего корпуса начали под Ахтыркой и Котельвой.

На днях доложили мне, что опять отличился разведчик из 18-го полка 7-й дивизии Иван Иванович Лапа. Он выследил и с помощью подоспевших товарищей взял в плен тринадцать гитлеровцев.

Лихим воином стал Иван Лапа! А ведь около двух лет назад он пришел к нам (в Котельве) четырнадцатилетним худеньким хлопчиком. «Хочу бить фрица!» — и никаких гвоздей. Был сперва повозочным, а теперь артиллерийский разведчик. На груди сверкают боевые медали.

Я упоминал уже о Коле Черноруке — тоже мальчике из Котельвы, который пристал к 1-му полку 5-й дивизии и стал воспитанником этого боевого коллектива. В Вену Николай пришел закаленным фронтовиком, наводчиком 45-миллиметровой противотанковой пушки. В бою за Швехат он уничтожил две пулеметные точки вместе с расчетами, а через три дня еще один пулемет только на этот раз ручной гранатой.

Через много лет после окончания войны Николай Павлович Чернорук прислал мне письмо, в котором вспоминал о боях за Вену.

«В Вене, на окраине, — писал он, — был лагерь военнопленных французов, англичан и американцев. Пленные жили неплохо. Было у них что кушать, и одеты чисто, а возле кроватей — фотографии актрис… В городе же население очень голодало, хлеба совсем не было. Наши фронтовики делились с ними своим пайком. Все-таки мы, русские, какие-то жалостливые — наверное, самые жалостливые в мире…»

Специально цитирую те места письма, где советский солдат, пришедший с военным походом за границу, столкнувшийся с чужим миром, пытается понять его, объяснить свое к этому миру отношение.

В самом деле, спрашивает он себя, почему гитлеровцы систематически уничтожают советских военнопленных, уничтожают зверски в печах крематориев, в концлагерях смерти, а военнопленные американцы, англичане и французы живут в тепле и чистоте, получают посылки из дому, играют в футбол и баскетбол и даже… скучают?

Почему Коля Чернорук, попавший совсем еще мальцом в оккупацию, наглядевшийся казней и зверств, теперь, придя с автоматом на землю, родившую главаря фашистов, делится с ее жителями небогатым своим пайком?

Понимаю, что вопросы эти в значительной мере риторические, ответы на них известны были уже и в те времена. Однако все мы (а редко кто из нас не потерял на войне близкого человека) сами удивлялись своей незлобивости.

Эту нашу национальную черту не только отлично знает, но и учитывает враг. Посмотрите-ка внимательно, что писали расисты прошлого и что пишут их сегодняшние преемники в Западной Германии. Они не скрывали и не скрывают, что идея, например, уничтожения славянства не страшит их как палка, у которой два конца. Нет! В случае неудачи они рассчитывают потерпеть только военное поражение. И опять будут накапливать силы для очередной попытки завоевать мировое господство.

Германский империализм, движимый этой целью, на определенном этапе прикрылся перышками национал-социализма. Теперь он переменил одежку на «христианско-демократическую», однако цель осталась неизменной.

Вот почему так важен для всего мира сам факт существования другого германского государства — Германской Демократической Республики, которая строит свои отношения с соседями, свое будущее на принципиально иной, на социалистической основе.

Однако вернемся в 1945 год, в апрельскую Вену.

Рядом с нами успешно продвигались части 1-го гвардейского мехкорпуса генерала Руссиянова и 21-го корпуса генерала Козака. Овладев территорией арсенала, мы вышли на знаменитый Ринг — проспект, созданный восемьдесят лет назад на местах снесенных крепостных стен. На Ринге стоят красивейшие из венских здании: университет, ратуша, парламент, музей и т. п.

Все больше и больше красных флажков появлялось над объектами, освобожденными гвардейцами. Боевые порядки трех советских армий все глубже вклинивались в Вену, все быстрее приближались к ее центру. После полудня 10 апреля генерал Афонин доложил, что гвардейцы 16-го полка уже овладели такими важными объектами, как главная таможня, почта, Академия наук и биржа.

Фашистские дивизии, оборонявшие город, отчаянно сопротивляясь, отходили в сторону Флоридсдорфа, на левый берег Дуная, по единственному, не взорванному еще Имперскому мосту. Очень важно было захватить этот мост в целости.

В ночь на 11 апреля наш десант — первый стрелковый батальон 217-го полка, усиленный саперами, химиками и разведчиками, был переброшен на бронекатерах через Дунай. Высадившись на левый берег, десантники одновременно, с двух сторон, ринулись к мосту, однако, встреченные сильнейшим огнем, залегли метрах в четырехстах от цели и вынуждены были отбивать контратаки противника.

Не удалось овладеть мостом и подразделениям 232-го полка. Сделать это мы сумели только под утро 13 апреля, когда 21-й полк во главе с храбрым своим командиром подполковником М. И. Рябченко стремительным броском прорвался на левый берег, соединившись там с батальоном 217-го полка. Хорошую поддержку огнем оказали бронекатера Дунайской флотилии, а также те отважные гвардейцы, которые пробирались от фермы к ферме, используя подвешенные доски, настилы, оказавшиеся под проезжей частью моста.

Тринадцать — нетерпимое число для суеверных, а нам «чертова дюжина» памятна победами: 13 февраля освободили Будапешт, а 13 апреля, в чудесный солнечный день, завершали победный штурм Вены.

Уже вторые сутки шли напряженные бои за объект 56, как на плане города был закодирован Имперский мост, когда позвонил командующий армией генерал Захватаев:

— Мне сообщили, что объект 56 вами взят. Так ли это? Москва и командование фронта требуют подтверждения.

— Объект уже наш — для вас, Никанор Дмитриевич! А для командования фронта, тем более для Москвы — пока еще нет.

— Это как же понимать?

— Так, что захват одного Имперского моста не решает еще дела. Надо взять и второй мост, который на старом русле Дуная.

Я объяснил командующему ситуацию. Район старого русла был хорошо подготовлен к обороне. Артиллерийско-пулеметный огонь противника не позволял нашим воинам головы поднять от земли. И пока не преодолеем эту оборону, мы не можем двинуть на противоположный берег, в тыл группировки противника, дерущейся против 2-го Украинского фронта, необходимое количество войск.

Потеряв Имперский мост, враг взял его под обстрел, движение по нему стало невозможным. Для переправы стрелковых подразделений на плацдарм мы использовали трубопровод, что проходил под мостом, а орудия перебрасывали под прикрытием дымовых завес.

Когда я подъехал к Имперскому мосту, чтобы уточнить цели в районе старого русла, там стояла лишь одна самоходка. Около нее находился и командир самоходного дивизиона.

— Что делаете, товарищ майор? — спрашиваю его. Майор Давыдов отвечает, что готовит дивизион для броска через мост — в атаку.

Я предупредил его, что командующий артиллерией корпуса начнет сейчас 15-минутный огневой налет по району старого русла и по рубежу Губертовской плотины…

Так мы разговаривали, стоя возле самоходки, когда у левого ее борта, за спиной Давыдова, разорвался снаряд. Майор упал на асфальт, сраженный осколками насмерть. Я приказал положить его тело в машину и отправить на командный пункт 5-й дивизии. Так погиб этот храбрый и умелый командир.

Спустя немного времени, я мог уже доложить командующему армией, что корпус, взаимодействуя с бронекатерами Дунайской флотилии, прочно овладел обоими мостами и успешно продвигается в направлении Донауфельд, Флоридсдррф — на соединение с войсками 2-го Украинского фронта маршала Малиновского. Наш командный пункт переместился из южного пригорода в центр австрийской столицы.

— Захваченные мосты не повреждены? — поинтересовался командарм.

— Незначительно. Показания пленных подтвердились: фашисты готовились взорвать Имперский мост. Не успели! Саперы изъяли взрывчатку общим весом около двадцати тонн.

— Теперь-то, надеюсь, можно сообщить про мосты «наверх»? — шутливо спросил генерал Захватаев…

Во время боев за крупные города вместе со штурмовыми группами, а иногда значительно обгоняя их и проникая в тылы противника, действовали наши контрразведчики. Задачи у групп, которые они возглавляли, были различные: захватить и удержать до подхода главных сил особо важный объект, не позволить фашистам уничтожить в тюрьме политических заключенных и т. п.

В Вене одну из таких групп возглавлял майор Остапчук, тот самый, вместе с которым мы ликвидировали прорыв вражеских самоходок под селом Пуешти. Сейчас он, перебегая под огнем дворы и улицы Зиммеринга, пробирался к центру города. Его группа должна была найти и охранять до окончания боев в Вене бывшего президента Австрийской республики Вильгельма Микласа.

Впоследствии майор Остапчук рассказал мне о встрече с Микласом, о своих с ним беседах. Передаю этот рассказ.

Худощавый, уже ссутулившийся под тяжестью лет, с лицом продолговатым и бледным, на котором широкие, угольно-черные брови кажутся прямо-таки мефистофельскими, Вильгельм Миклас старался говорить общими фразами, жаловался на Гитлера, отстранившего его от государственной деятельности.

— Я был избран бундеспрезидентом от партии христианских социалистов, говорил он, — и в течение десяти лет служил Австрийской республике… Я протестовал против аншлюсса в марте 1938 года… Приказ о несопротивлении немецким войскам отдал канцлер Шушниг. Без моего согласия… Во всем повинен Шушниг, а не я.

— Но ведь именно вы, господин Миклас, поручили Шушнигу сформировать правительство после того, как агенты Гитлера убили Дольфуса? Вы состояли в одной партии с Шушнигом, ваш общий духовный руководитель кардинал Иннитцер призвал «добрых австрийских католиков» поддержать антикоминтерновский пакт, не так ли?

— Да, это факты…

— Но тогда и аншлюсе явился логическим продолжением вашей с Шушнигом политики, политики правящей партии христианских социалистов…

— Вы, господин майор, считаете меня одним из непосредственных виновников захвата Австрии Гитлером? За что же тогда он отстранил меня от всякого участия в государственных делах?

— Позвольте, господин президент, один деликатный вопрос?

— Пожалуйста.

— На какие средства вы все эти годы жили?

— Я — пенсионер.

— Кто назначил вам пенсию?

— Да, имперское правительство! Да-да, Гитлер! Ну и что? Это элементарное соблюдение закона, а не благодарность за аншлюсе, как вы полагаете…

— А велика ли пенсия?

— Три тысячи марок.

— В год?

— В месяц…

Остапчук подумал про себя, что этакий «пенсион», в 50(!) раз превышающий заработную плату квалифицированного рабочего, Гитлер вряд ли пожаловал из желания соблюсти параграф закона. Подручные фюрера охотились за государственными деятелями той или иной страны, еще только подготавливая ее захват. Самых несговорчивых убивали. А после оккупации расправлялись с остальными. Какой уж тут закон!

Однако майор был достаточно искушен в юриспруденции. Он понимал, как трудно иногда определить, проявил ли человек слабость или сознательно потворствовал преступлению. Во всяком случае, главному преступнику, то бишь Гитлеру, недолго уже ждать возмездия. А с Вильгельмом Микласом разберется сам австрийский народ. Так подумал Остапчук и перевел разговор на другую, не столь щекотливую для бывшего президента тему…

Через три дня, когда на северных окраинах Вены отгремели последние выстрелы, группа Остапчука покидала «министерский» район. Вслед им из открытых окон дома Микласа лилась фортепианная мелодия — трагическая, почти безнадежная…

К 14.00 13 апреля Вена была полностью очищена от противника. В ходе шестидневных боев только воины нашего корпуса уничтожили танков и самоходок противника — 59, бронетранспортеров — 32, автомашин — 94, мотоциклов — 45, орудий — 113. Захватили орудий — 1016, автомашин — 1286, танков и самоходок — 14 и много прочего военного имущества.

А вечером гвардейцы с величайшей радостью слушали по радио благодарность, объявленную им Верховным Главнокомандованием, и грохот более чем 300 орудий, салютовавших из Москвы доблестным войскам 3-го Украинского фронта.

Через день 7-я и 80-я дивизии уже овладели городами Донауфельд и Флоридсдорф. В последнем они захватили авторемонтный завод и около 500 только что отремонтированных машин различных марок.

— Придется поменять наш «оппель-адмирал», — сказал водитель Александр Плетнев. — Жаль, а придется. От самого Сталинграда без ропота таскает.

— Да, — говорю, — меняй. Только вот провидец из тебя никакой… Наверное, уже забыл, что говорил тогда, два года назад, после разгрома армии Паулюса?

— Забыл, — соглашается Саша.

— А я помню. «Вот, — сказал ты тогда, — на этом самом „адмирале“ доедем до Берлина. И менять его будем в личном гараже Адольфа Гитлера…»

Вечером к нам в Вену, на командный пункт корпуса, приехали долгожданные гости — командарм и работники штаба 4-й гвардейской армии. Генерал Захватаев поздравил нас с успешным выполнением задачи, представил приехавших с ним вместе писателей Павленко, Михалкова и Эль-Регистана.

Когда собрались все за столом, Захватаев в кратком тосте отметил возросшее мастерство гвардейцев, роль, которую сыграл корпус в последних боевых делах армии, и закончил тост пожеланием успехов и здравицей в честь Коммунистической партии. Последние его слова заглушил грохот аплодисментов и многократное «ура».

Потом выступали гости. Павленко говорил о замечательных людях, которых встретил в армии, о том, что они — клад для писателя. Михалков читал только что написанную им басню «Заяц во хмелю».

Памятная встреча закончилась поздно вечером. Проводив гостей, мы еще долго не расходились, говорили о прошлом, особенно о первых днях войны, вспоминали друзей, павших в сорок первом и позже, во время сражений, предварявших окончательный разгром ненавистного врага.

Последние дни

Расположившись в красивых лесах, что западнее Вены, воины корпуса несколько дней отдыхали, приводили себя в порядок, получали заслуженные в последних боях награды.

Однако передышка была недолгой. Мы получили приказ принять оборону к западу от Санкт-Пельтен.

И вот я на командном пункте генерала Утвенко, готовлюсь сменить его дивизии нашими. Рассматриваем с ним схему обороны. Внимание мое привлекла высота с отметкой 517. Она господствует здесь, в центре полосы.

— Тебя, Николай Иванович, к телефону, — вдруг сказал Утвенко, подавая мне телефонную трубку.

Звонил Дрычкин, командир 7-й дивизии. Он, кстати, стал генерал-майором.

Дрычкин сказал, что на высоте 517 находится противник. А здесь, на схеме у комкора, она показана в расположении наших войск.

— Что-то путает Дрычкин, — ответил мне Утвенко. — На этой высоте мой наблюдательный пункт. Могу соединить тебя с ним по телефону.

И надо было мне соединиться, переговорить и уточнить. Однако ложная стыдливость, видимо, помешала. Не сделал я этого. И напрасно.

Проехав по нескольким маршрутам, мы решили заглянуть и на высоту 517.

— Что-то очень пустынно! — подумал я вслух, когда наша машина приблизилась к высоте по дороге, ведущей от Унтер на Карлштеттен.

— Еще рановато, оттого и народу не видно, — заметил капитан Никитин.

— А вон там, левее отдельного сарая, стоит орудие, — сказал офицер оперотдела.

Странно! Орудие смотрит стволом как будто в нашу сторону!

— Стоп, — говорю, — Саша! Загони-ка машину в лощинку, а мы пешком пройдемся к высоте.

Однако не успели мы отойти от дороги и десяти метров, как со скатов высоты по нас ударил пулемет. Мы бросились на землю и по-пластунски поползли за бугорок. Пули взвизгивали, ударяясь о камни.

На командный пункт генерала Утвенко я вернулся в возбужденном состоянии.

— Как же так? — говорю ему. — Ведь высота действительно у противника, а не у тебя. Ничего себе информацию получил!

А он отвечает:

— Извини меня, я тогда неточно сообщил. Наблюдательный пункт, оказывается, не на самой высоте, а у ее подножья…

«Хорошенькое дельце! От подножья до вершины добрых два километра», подумал я, садясь в машину.

В ночь на 21 апреля мы приняли эту оборонительную полосу, поставив в первый эшелон 5-ю и 7-ю, а во второй — 80-ю дивизии.

В последние дни апреля корпус смог продвинуться в сторону Мелька и вышел на рубеж реки Пилах. Она по была препятствием для стрелковых частей, однако артиллерия и танки застряли здесь, так как противник, отступая, взорвал мосты. На вопрос, сколько времени потребуется саперам, чтобы построить мост грузоподъемностью 50 тонн, корпусный инженер полковник Сирюк ответил:

— Если разрешите воспользоваться материалом, который есть на лесоскладе у реки, построим за шесть — восемь часов. Тем более что сваи сохранились.

— Используйте и побыстрее. В крайнем случае, заплатим за лесоматериал. Если хозяин склада не сбежал с фашистами…

Заехав сюда часа через четыре, я убедился, что мост будет очень скоро готов. Но, как обычно, нашелся самый нетерпеливый — один из командиров танков. Он доказал своему начальнику, что преодолеет реку вброд. Нашел-таки брод повыше моста. Получив разрешение, он, радостный, бросился к танку и ввел его в воду. Половину реки машина преодолела, погруженная не более чем на полметра. Покрытое галькой дно прочно держало траки, но вдруг танк ухнул в какую-то яму и скрылся под водой. «Погиб!» — сказал кто-то. Однако там, в глубине, механик-водитель дал полный газ, и машина вырвалась наверх, к правому берегу. Вода фонтанами била из нее во все стороны, точно из автополивалки. Под обрывистым берегом мотор заглох, и танкисты мокрые, но улыбающиеся вылезли на броню.

Вскоре мост был готов, и мы могли двигаться дальше, на город Мельк.

Конечно, и в эти дни боевая деятельность оставалась для всех нас важнейшей. Однако чувствовалось, что война, как говорится, вся вышла. На фронте еще стреляли, наступали и отступали, но штабы — хочешь не хочешь уже занимались множеством вопросов мирного порядка.

В корпусе произошли изменения. Из него выбыла 80-я гвардейская стрелковая дивизия. Она перешла в распоряжение коменданта города Вены, на нее возложили несение внутренней службы в гарнизоне. И сразу же возникли затруднения. Командир дивизии полковник Чижов, побывав в Вене, доложил:

— Казармы, отведенные для размещения дивизии, разбиты. Надо ремонтировать.

— А что за казармы?

— Те самые, кавалерийские, которые нам пришлось штурмовать. Знали бы заранее, полегче бы работали…

Обговорили мы с Василием Ивановичем и другие дела, в частности поручение командования армии. Нам приказали уже сейчас готовить роту для парада и почетных караулов. Подбирали в нее рослых, атлетически сложенных гвардейцев. Кстати сказать, эта рота на торжествах по случаю открытия в Вене памятника погибшим воинам Красной Армии вызвала всеобщее восхищение своим прекрасным внешним видом и строевой выучкой.

Как только Чижов уехал, Забелин доложил, что все готово к последнему наступлению. Артиллеристы и пехотинцы ждут сигнала, подвижные отряды преследования созданы. В глубине нашего боевого порядка находится приданная корпусу 62-я гвардейская стрелковая дивизия. Прекрасная дивизия, знакомая нам еще по боям на Днестре.

Задача наша состояла в том, чтобы, наступая в направлении Лоосдорф, Мельк, Амштеттен, выйти к реке Эннс и не позволить противнику отойти в Чехословакию, где еще сопротивлялась крупная фашистская группировка генерал-полковника Шернера. Глубина боевой задачи корпуса достигала восьмидесяти километров.

Утро 8 мая было хмурым, облачным. Кое-где, правда, стали пробиваться солнечные лучи. Вдруг раздался гром артиллерийской канонады. И сразу же от командиров дивизий, от артиллерийских наблюдателей — сообщения: «Противник побежал после первых же разрывов снарядов в траншеях».

— Очень хорошо! Артнаступления не проводить, ограничиться огневыми налетами, — отдал я распоряжение. — Вперед двинуть отряды преследования, за ними стрелков на автомашинах, танках и самоходках. В общем, используйте все подвижные средства и — вперед! Не обращать внимания на фланги и тыл. Их обеспечит 62-я дивизия…

Когда я взглянул на часы, они показывали 8 часов 05 минут. А казалось, прошло уже много времени. Не сидится на наблюдательном пункте. Звоню Забелину:

— Михаил Иванович, бери управление на себя. Поеду-ка я вперед.

Через несколько минут машина примчала меня в Мельк. Над городом господствовал и первым бросался в глаза огромный монастырь. Он стоял на крутом каменистом берегу Дуная. Через несколько дней, когда кончилась война, мы побывали в нем. Экскурсовод рассказал, что монастырь построен еще в эпоху крестовых походов. Нам показали комнату, где в 1805 году, во время боев с русскими и австрийцами, Наполеон устроил наблюдательный пункт.

— С тех пор прошло сто пятьдесят лет, — говорил экскурсовод. — Все здесь осталось так, как было. Даже этот след в полу — это упала горящая свеча, которую нечаянно опрокинул задремавший Наполеон… Только эти вот экспонаты прибавились на днях: красноармейский котелок и алюминиевая ложка…

Оказалось, какой-то проворный наш разведчик успел пообедать в монастыре, и монахи упросили его оставить на память солдатский «прибор».

Нам показали лабиринты, в которых не скоро разберешься, люки и колодцы, куда бросали неугодных «еретиков».

Тут же, недалеко от монастыря, стоял памятник русским воинам, погибшим в 1805 году. Местные жители рассказали его историю.

После сражения под Аустерлицем французы конвоировали через Мельк большую группу пленных русских солдат. На ночь остановились в монастыре. Пленные были заперты в подвале. Дело происходило зимой. Чтобы как-то согреться, солдаты собрали солому и развели на каменном полу костер. Согревшись, они уснули. А утром из пятисот человек проснулось меньше половины. Их удалось спасти. Все остальные умерли, отравившись угарным газом.

Позднее, уже после поражения Наполеона, над братской могилой был установлен деревянный крест, а в конце прошлого века — красивый памятник. Монахи ухаживали за ним, за что русское правительство наградило их настоятеля орденом.

В годы гитлеризма памятник пришел в полное запустенье, и наши политработники, в частности майор Кучин, провели большую работу по его реставрации.

Однако я опять забежал вперед. Сейчас, проезжая через Мельк, я встретил полковника Чиковани, а с ним двух американских лейтенантов. Их самолет связи приземлился к югу от Мелька.

— Вот прилетели установить личную связь, — сказал Чиковани.

Мы поздоровались, поздравили друг друга с близкой победой. Я попросил товарищей угостить как следует союзников и отвезти их на командный пункт армии.

Начальник разведки полковник Тутукин сказал, что недавно направил в тыл группу пленных — из 710-й пехотной дивизии, боевой группы «Мирген» и отдельных батальонов.

— Что же они говорят? — спросил я его.

— Радуются, что для них война кончилась. Говорят, что им приказали отступать на запад и сдаваться в плен только англо-американцам.

— Понятно. А относительно техники?

— Тот же приказ: технику сдавать англичанам или американцам…

Между тем наше наступление продолжалось в стремительном темпе. В этот последний день войны почти все работники политотдела корпуса находились в передовых частях. К привычным делам, которыми они занимались, прибавилось еще одно. Чем ближе конец войны, тем осторожнее становились в бою солдаты, особенно ветераны.

Их легко было понять: кому охота, выйдя живым из четырехлетней боевой страды, споткнуться на самом пороге победы? Однако инстинкт самосохранения не должен был мешать выполнению боевой задачи. Этим и занялись политработники.

Инструктор политотдела корпуса майор М. К. Гордиенко догнал передовой отряд 7-й дивизии, когда последний вел бой за город Мельк. Отряд, состоявший из дивизиона самоходных орудий, двух рот автоматчиков и саперных подразделений, возглавлял майор И. А. Рапопорт.

Фашисты взорвали мост через реку, и самоходки остановились. Попытки отыскать брод не увенчались успехом — противник вел сильный пулеметный и орудийный огонь из домов, что на той стороне. Наконец, нашим удалось уничтожить несколько противотанковых пушек и переправиться на противоположный берег реки. Саперы тотчас изъяли взрывчатку, заложенную в теле моста, и принялись за ремонт, а передовой отряд ушел вперед.

Километров через восемь — опять река и опять мост взорван. Крутые берега не позволяли форсировать ее с ходу. Тут Рапопорт и Гордиенко увидели толпу бегущих навстречу людей. Это были молодые советские ребята, угнанные фашистами на работу в Германию. Перебив охрану, они явились сюда, чтобы чем-нибудь помочь своим.

— Нам нужны трубы и камни! — сказал им Гордиенко. — Будем делать переправу.

Через 15–20 минут на дно реки уже легли металлические трубы, на них посыпались камни. А спустя 40 минут передовой отряд уже переправился на другой берег реки. Однако чем больше отрывался отряд от главных сил, тем труднее и опаснее становился его путь. В деревнях и поселках то и дело приходилось объезжать или подрывать противотанковые препятствия, из-за домов и сараев колонну провожали пулеметные и автоматные очереди.

Близ Кюммельсбаха, на реке Иббс, опять пришлось задержаться. Три тяжелых немецких танка вели огонь из засады, с той стороны реки. Тогда Рапопорт велел привести двух немецких солдат, взятых еще в деревне Кольм, и приказал им идти к «тиграм» и втолковать экипажам, что сопротивление бесполезно. Пленные ушли и вскоре просигналили, что дорога свободна. Экипажи не заставили долго себя уговаривать. Бросив танки, они побежали навстречу американцам — сдаваться.

Теперь во главе передового отряда шли три «тигра», управляемые нашими механиками-водителями. Видимо, благодаря этой маскировке отряду Рапопорта удавалось какое-то время идти рядом с отступающими частями противника, нагоняя и перегоняя их. Сперва это была венгерская дивизия, потом югославские усташи, подразделения румынских и болгарских фашистов. Разглядев на броне самоходок советских автоматчиков, все эти вояки бросали оружие на дорогу и разбегались по окрестным горам.

Так передовой отряд забрался в глубокий тыл врага. Радиостанции работали, но связаться со своими, найти их в хаосе эфира не удавалось. Послали трех мотоциклистов — они не вернулись. Оказалось, что немецкая пехотная дивизия, вклинившись между главными силами 7-й дивизии и ее передовым отрядом, ведет сдерживающие бои.

Между тем отряд буквально затапливали многотысячные толпы отступающих гитлеровцев. Что делать дальше? Организовать круговую оборону, дождаться своих или продолжать движение к Энсу? Среди самоходчиков и автоматчиков пошел разговор, что, дескать, нечего переть на рожон, пускай прет тот, кому не охота домой вернуться.

Надо было быстро переломить это настроение. Посоветовавшись с Рапопортом и командиром самоходного дивизиона Васильевым, инструктор политотдела Гордиенко собрал коммунистов. Объяснил ситуацию и всю ответственность возложенной на отряд задачи. Коммунисты переговорили с каждым бойцом. В результате приказ Рапопорта двигаться вперед, на Амштеттен, был подкреплен внутренней решимостью всего личного состава.

Амштеттен и являлся как раз местом сбора немецких частей, отходящих на север, в Чехословакию. Они встретили передовой отряд сильнейшим огнем артиллерии и танков. Однако наших выручила авиация. Около сотни штурмовиков, вызванные Рапопортом, нанесли жесточайший бомбово-ракетный удар по скоплениям фашистских войск.

Бомбежка еще продолжалась, когда русское «ура» загремело на улицах Амштеттена. Впереди мчались самоходки, подминая орудия, машины, повозки. В городе поднялась неимоверная паника. Тысячи вражеских солдат и офицеров толпами и в одиночку разбегались по окрестностям с криками «Рус! Рус панцер!».

Отряд Рапопорта, не задерживаясь в городе, продвинулся еще километров на десять. В деревне Хааберг в 18.00 наши встретили передовое подразделение американских войск и продолжали движение до реки Энс.

Уже поздним вечером офицеры отряда были приглашены на ужин командиром дивизии 20-го американского армейского корпуса генералом Рейнгардтом.

Так шли дела там, впереди. А в это время к нам, в штаб корпуса, поступило сообщение от командира 7-й дивизии: «Передовой подвижной отряд встретился с разведгруппой 41-го полка 11-й танковой дивизии 3-й американской армии».

— Где произошла встреча? — спросил я.

— В районе Амштеттена. Встретились очень хорошо, дружелюбно.

— Движение дивизии не задерживайте до получения приказа.

— Я так и делаю. Союзники подходят к Линцу…

Как доносила наша разведка, разбитые и дезорганизованные войска противника продолжали беспорядочное бегство на запад, бросая массу техники… Через боевые порядки корпуса брели на восток бесконечные колонны пленных.

Был поздний вечер, когда на командный пункт корпуса в Лоосдорфе позвонил командующий армией. Говорил он медленно, звонко, и хотя мы все ждали и готовились к таким словам, а все же были они неожиданны и новы:

— Поздравляю, — говорил генерал Захватаев, — твоих гвардейцев и тебя лично с великой победой. Война окончена. Германия безоговорочно капитулировала. Москва приказала с часу ночи 9 мая прекратить все военные действия, остановиться на. достигнутых рубежах. Прими меры к тому, чтобы приказ был выполнен точно и в срок.

Тотчас же я дал соответствующие указания Забелину, Чиковани и всем начальникам родов войск и служб. Тем временем наши полки подошли к реке Энс, севернее и южнее одноименного города. Ровно в час 9 мая 1945 года наступление, ведение огня и преследование бежавшего врага было прекращено. Над австрийской землей установилась тишина. Наступил первый день мира, кончился 1418-й день Великой Отечественной войны.

Никто не мог уснуть в эту ночь. Я — тоже. Опять иопять перед мысленным моим взором, как наяву, рисовалась стратегическая карта: Центральная и Восточная Европа, Балканы, стрелы ударов направлены через нашу границу на Киев, Ленинград, Москву. Это Гитлер начал пресловутый «дранг нах Остен», и германские механизированные корпуса вторглись на территорию Советского Союза. И не одни! С ними фашисты и реакционеры всей Европы. Стрелка на северо-западе — финский шюцкор во главе с бывшим полковником русской гвардейской кавалерии, ныне маршалом Маннергеймом. Стрелка на юго-западе венгерские хортисты и румынская «железная гвардия».

Сейчас эта карта знакома каждому школьнику, изучающему отечественную историю. Мне же впервые довелось познакомиться с ней еще за два года до войны, после возвращения из республиканской Испании. Нет, я не проникал в святая святых германского генерального штаба. Карта была напечатана в книжке, которую я купил в московском киоске. Книжку перевели с английского. Она называлась «Гитлер против СССР». Ее автор Эрнст Генри — блестящий журналист и публицист, не скрывая своих симпатий к стране социализма, писал о будущем нашем столкновении с фашизмом так просто, ясно, убежденно, что ему нельзя было не поверить. Он ничего не придумывал, он оперировал только известными фактами. Ему было известно очень многое, и Генри умел это многое правильно сгруппировать и проанализировать. Сделанные им выводы я не раз вспоминал на войне, а вернувшись домой в сорок пятом, тотчас разыскал и перечитал эту книгу.

Не все, что предсказывал Эрнст Генри, сбылось. Однако и сегодня (точнее, особенно сегодня, так как мы можем сравнить) она читается с огромным интересом. Поражают и частности и общие положения.

Например, о предстоящей борьбе за Ленинград, о ленинградцах он писал:

«…Это люди особого склада; таких людей воспитывают только революции… Всякий, кто попытается напасть на Ленинград, наткнется на провод высокого напряжения.

Это уже было однажды продемонстрировано в 1919 году…»

И подтверждено в 1941–1943 годах — можем добавить мы сегодня.

А вот что писал Эрнст Генри о будущей войне вообще:

«На грубую, чисто техническую стратегию фашизма социалистическая армия ответит еще более сильным оружием — укреплениями, танками, самолетами, подводными лодками. Морально, однако, она ответит таким гневом, таким взрывом всей внутренней и человеческой энергии высшего социального порядка, таким негодованием, что в языках пламени этого взрыва автоматическая армия агрессоров превратится в груду пепла».

Далее Генри пишет о первой стадии войны, о бешено рвущихся на восток гитлеровских армиях. На второй стадии вступают в дело потенциальные резервы — экономические, социальные и чисто военные, и, конечно же, резервы духовной стойкости воюющих сторон. Соотношение сил изменилось, что начинает резко сказываться на всем протяжении от Балтийского до Черного моря. После, этого исход борьбы уже предопределен, так как «Гитлер проиграл уже в тот момент, когда он остановился в первый раз».

А вот как закончил Генри свою книгу: «Мир никогда еще не был свидетелем такого разгрома, какому подвергнутся гитлеровские вооруженные силы…»

Могу еще добавить, что Эрнст Генри оказался советским человеком, работавшим за границей, — Иваном Федоровичем Леонидовым. Об этом я узнал недавно, когда вручали ему орден Ленина…

На наш корпус было возложено несение службы вдоль демаркационной линии. Последний наш командный пункт и узел связи (181-й по счету с начала боевых действий корпуса) развернулся в австрийском городе Амштеттене. Отсюда он позже переместился в Мельк.

Всяческой похвалы заслужили наши связисты, обеспечившие на всем боевом пути корпуса устойчивую работу связи всех ее средств и видов, а стало быть, и надежное управление корпусом.

В числе связистов много было девушек, которые наравне с мужчинами стойко вынесли все тяжести войны.

В эти дни мы неоднократно встречались с американцами. Сперва они, в лице командования 20-го армейского корпуса, пригласили старших офицеров нашего корпуса в Линц, на товарищеский ужин. Прошла эта встреча очень хорошо. Все удивлялись, что на завершающем этапе войны встретились именно двадцатые корпуса союзных армий — наш и американский.

А вскоре генерал Захватаев сообщил мне, что ждет с визитом командующего 3-й американской армией Паттона, и попросил подыскать подходящее место для встречи.

— Думаю, Никанор Дмитриевич, лучшего места, чем охотничий замок Франца Иосифа, не найдем, — сказал я ему. — Замок полностью сохранился, расположен в стороне от проезжей дороги, на крутом берегу Дуная. Очень красивое место. Стариной веет. Глубокий ров, замшелые башни, цепные мосты.

— Кто там из наших стоит?

— Целый батальон. Охраняет реликвии. Там как в музее. В самом замке сейчас никто не живет. А в постройках, что окрест, — весь обслуживающий персонал. Сбежали единицы. Есть и какой-то отпрыск из Габсбургов, принц не принц, а нечто подобное.

И вот настал день встречи. Погода хорошая, тихо, солнечно. Вдоль главной дороги, идущей из Линца к нам в Мельк, стоят через определенные интервалы рослые гвардейцы, на штыках — красные флажки. А на всех перекрестках — ловкие, стройные девушки-регулировщицы.

На демаркационной линии встретил Паттона и сопровождал до замка начальник штаба нашего корпуса генерал Забелин.

Точно в установленное время автокортеж, возглавляемый машинами генерала Паттона и командира 20-го армейского корпуса генерала Валькера, подъехал к главному подъезду замка. Знакомство. Взаимные приветствия, поздравления с победой.

— Господин Паттон, — говорит генерал Захватаев, — у меня сегодня в гостях и маршал Толбухин. Он вас ждет.

Командующий армией пригласил гостей следовать в замок, сказав, что маршал уже там и осматривает достопримечательности. А посмотреть там было что. Вот одна из комнат — узкая, длинная, вся уставленная коллекцией кавалерийских седел. Одно седло выделялось золотыми накладками и насечками. Это подарок Николая II, сделанный престарелому императору Францу Иосифу. Затем гости осмотрели коллекцию оружия, потом Федор Иванович Толбухин пригласил Паттона и всех сопровождавших его в парк. Здесь, на обширной поляне, ровным прямоугольником стоял батальон 5-й дивизии. С трибуны хозяева и гости еще раз поздравили друг друга с победой, после чего батальон прошел церемониальным маршем.

Генерал Паттон попросил у маршала разрешения поближе познакомиться с гвардейцами. Он медленно шел вдоль строя, пристально всматривался в лица воинов, спрашивал почти каждого, за что награжден и где был ранен.

Вернувшись к трибуне, Паттон поблагодарил Толбухина и сказал:

— Теперь я понял, почему они победили…

Огромный зал, где состоялся банкет, был своеобразной родословной императорского дома австрийских Габсбургов. Стены и даже потолок были расписаны портретами «высочайшего» семейства.

Человек двести — наших и гостей — собралось под этими расписными сводами. Смех, шутки, разноязычный говор.

— Маршал Толбухин! — громко сказал я. Сопровождаемый Паттоном и Захватаевым, маршал вошел в зал. Сразу же водворилась тишина. Все застыли на своих местах. Федор Иванович жестом пригласил всех к столу. За первым тостом — за победу — последовали другие. Стало шумно. Вдруг маршал Толбухин увидел среди гостей женщину в военной форме. Узнав, что она журналистка, Федор Иванович поднял бокал за здоровье этой представительницы американских женщин на войне… В ходе банкета начался концерт, составленный из лучших номеров фронтовой артистической бригады и нашей армейской самодеятельности. Всеобщий восторг гостей вызвала актриса, исполнившая популярную американскую песенку «Кабачок». Паттон, подойдя быстро к сцене, помог актрисе сойти вниз и, отстегнув со своей куртки медаль, приколол ее к белой кофточке певицы.

Разъехались мы только вечером. Дорогой водитель Плетнев рассказывал, как американские шоферы и солдаты из охраны буквально обобрали наших ребят, выпрашивая на память звездочки, погоны, пилотки, металлические пуговицы с кителей и гимнастерок.

Как-то в последних числах мая засиделись у меня товарищи за разговорами до рассвета. Сидим, курим. А за открытым окном тишина, розовеет небо, легонько трепещут листья на кустах.

Вот он — прекрасный мир без выстрелов и крови, и каждому из нас, уже пожилых мужчин, хочется вступить в эту новую жизнь как-то по-новому. Если бы велась статистика бросивших курить, думаю, верхняя точка ее графического изображения относилась бы к первым послевоенным дням.

Об этой простой житейской штуке рассуждали и мы, глядя, как валит клубами из окна синий сигаретный дым.

— Командарм вызывает, — сказал генерал Забелин, передавая мне телефонную трубку.

— Слушаю, Никанор Дмитриевич, — ответил я Захватаеву.

— Почему не спишь?

— Что-то не спится. Никак не привыкнем к тишине.

— Ну, коль не спишь, приезжай ко мне. Есть новости.

— Интересные?

— Приезжай — узнаешь.

— Кого-нибудь из товарищей взять?

— Никого.

— Понятно. Выезжаю.

Генерал Захватаев встретил меня в саду, возле дома, где он жил. Поздоровались.

— Вот что, — говорит он, — прими-ка привет Отчизны!

И с этими словами вручил мне орден Суворова второй степени, крепко пожал руку. Не успел я поблагодарить, как он подал мне другую награду, о которой я уже знал, — орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза.

— Теперь, — говорит он, — слушай внимательно. Немедленно, прямо отсюда, поедешь в Сомбатхей. Это в Венгрии. Там сосредоточен сводный полк 3-го Украинского фронта. Повезешь его в Москву, будешь возглавлять на Параде Победы.

— Никанор Дмитриевич…

— Погоди, дослушай. Маршал Толбухин уже в Москве. А в Сомбатхее явишься к его заместителю, генерал-полковнику Болдину…

Было уже далеко за полдень, когда Саша Плетнев привез меня в Сомбатхей. На ознакомление с полком времени оставалось немного — чуть более суток. Накоротке заслушал я информацию заместителя по политчасти полковника Шахова и начальника штаба полковника Зверева. Оба они — Герои Советского Союза. С комбатами побеседовал уже в пути. Многие офицеры сводного полка были из состава нашей 4-й гвардейской армии.

Вечером 29 мая 1945 года эшелоны тронулись от станции Сомбатхей на восток. Мы ехали домой!

О чем мы думали тогда? Да обо всем, о чем может думать солдат, возвращающийся с победой в родные края.

Составил я тогда и записку на случай, если придется докладывать о боевых делах корпуса. Путь он прошел в 9 тысяч километров, из них около 2,5 тысячи — с боями.

В разное время бились мы с 45 дивизиями противника, из которых 14 танковые. Только пленных наши гвардейцы взяли свыше 60 тысяч солдат и офицеров. Захватили танков и самоходок — 229, орудий — свыше 2500, автомашин — 5300, самолетов — 54 и много всякого другого военного имущества.

Корпус участвовал в освобождении более 2 тысяч населенных пунктов, в том числе Будапешта и Вены. Содействовал освобождению Бухареста. В ходе боев форсировал 20 водных преград, среди которых такие реки, как Днепр, Южный Буг, Днестр и Дунай.

…Эшелон наш шел в Москву по «зеленой улице», от австрийской границы — через Венгрию, Румынию. За окнами вагона проплывали города. С некоторыми из них нас крепко столкнула война, с другими знакомство было шапочное, на ходу. Теперь они не просто оставались позади, подернутые оседающими клубами паровозного дыма. Нет, они, как и сама война, становились для нас уже прошлым.

Мы ехали домой, в Союз Советских Социалистических Республик!

Примечания

1

Генерал-майор И. А. Вовченко командовал 3-м танковым корпусом.

(обратно)

2

Генералу армии Коневу, который командовал Степным фронтом.

(обратно)

Оглавление

Новая должность

Наступление развивается

К Днепру

Корсунь

Оргеев — наш!

В обороне

Блуждающие «котлы»

Впереди — Балатон

Линия «Маргарита»

Замоль — Патка

Упорство обреченных

К австрийской границе

Штурмуем Вену

Последние дни . . .

Реклама на сайте