«Загадка смерти генерала Скобелева»

Андрей Шолохов Загадка смерти генерала Скобелева

Утром 26 июня[1] 1882 года Москва напоминала растревоженный улей. Всех буквально потрясло трагическое известие: ночью при таинственных обстоятельствах скоропостижно скончался народный герой Михаил Дмитриевич Скобелев, прозванный за свое пристрастие к белым лошадям и кителям «белым генералом».

В последний путь прославленного генерала провожали тысячи москвичей. Писатель В. И. Немирович-Данченко, брат известного театрального деятеля, оставил нам воспоминание об этом скорбном дне:

«Наконец, отворили дверь на площадь. В ее просвет народ увидел в цветах венков лицо Скобелева. Раздалось многотысячное рыдание.

– Москва плачет… – доносилось отовсюду.

– Народные похороны… – говорили в толпе.

И действительно, траурная процессия со всех сторон была охвачена целым морем голов. Кругом виднелись заплаканные лица, десятки тысяч рук подымались, чтобы издали перекрестить своего любимца. Черные сюртуки, изящные дамские платья – и тут же грязная потная рубаха рабочего, сибиряка крестьянина».

Гроб с телом Скобелева был перенесен в церковь Трех Святителей, что у Красных ворот, заложенную его дедом Иваном Никитичем.[2] Епископ Амвросий свою речь об усопшем закончил словами: «Ради любви его к нашему православному отечеству, ради любви к нему народа твоего, ради слез наших и сердечной молитвы нашей о нем, паче же ради твоей бесконечной любви, благоволительно приемлющей чистую любовь человеческую во всех ее видах и проявлениях, будь к нему милостив на суде твоем праведном».

На другой день на панихиду съехались высшие воинские чины: у гроба Скобелева стояли известнейшие русские генералы. Черняев, заплаканный, положил серебряный венок от туркестанцев. Сплошною стеной стояли депутаты от различных частей армии, от полков, которыми командовал Скобелев. Гроб утопал в цветах и венках. Один из них от Академии Генерального штаба. На нем надпись: «Герою Скобелеву, полководцу, Суворову равному».

Выразил свое соболезнование и российский император Александр III. Он прислал сестре М. Д. Скобелева телеграмму: «Страшно поражен и огорчен внезапной смертью вашего брата. Потеря для русской армии незаменимая и, конечно, всеми истинно военными людьми сильно оплакиваемая. Грустно, очень грустно терять столь полезных и преданных своему делу деятелей».

Чем же заслужил такую популярность Михаил Дмитриевич Скобелев и почему его смерть породила множество слухов?

Слава Скобелева связана как с русско-турецкой войной 1877–1878 годов, освободившей балканских славян от почти пятивекового турецкого ига, так и с присоединением Туркестана (Средней Азии) к России. Эти победы стали бальзамом для ран, нанесенных патриотическому чувству россиян поражением в Крымской войне. И генерал, чей воинский талант во многом способствовал успешным действиям русской армии, стал национальным героем. А если прибавить к этому пламенный патриотизм Скобелева, любовь и понимание своего народа с его добротой и жертвенностью, терпением и неприхотливостью, то будет ясно, почему он был так почитаем россиянами.

В характере этого человека тесно переплетались отвага и честолюбие, доходившее до авантюризма, либеральные убеждения и консерватизм, вера в славянскую идею и бонапартизм. Все это привело к тому, что рамки военного поприща стали Скобелеву тесны и он с головой окунулся в политику.

Нередко его политические заявления были подобны разорвавшейся бомбе и надолго лишали покоя глав европейских государств. Да и в царском окружении отношение к «неуправляемому» генералу не было однозначным. В чем его только не обвиняли – и в панславизме, и в масонстве, и в подготовке военного переворота. Словом, имя Скобелева у всех было на слуху. Вот почему известие о смерти 39-летнего генерала породило множество слухов и домыслов. Да и по сей день гибель «белого генерала» таит в себе загадку.

Не претендуя на то, чтобы спустя столетие ее полностью разгадать, расскажем лишь о некоторых боевых эпизодах и наиболее насыщенном политическими событиями последнем годе жизни М. Д. Скобелева, дав пищу для размышления любознательному читателю.

Последний штурм

В январе 1881 года генерал М. Д. Скобелев одержал свою последнюю военную победу, взяв туркменскую крепость Геок-Тепе (Денгиль-Тепе), тем самым присоединив к России Ахалтекинский оазис и укрепив ее позиции в Средней Азии, где в тугой узел переплелись интересы России и Британской империи.

Процесс присоединения Туркестана к России растянулся почти на два десятилетия. Скобелев принимал в нем самое деятельное участие. Он приехал в эти края совсем молодым офицером, затем участвовал в Хивинском походе и вот теперь уже прославленным генералом вновь вернулся в Среднюю Азию, чтобы покорить воинственное туркменское племя текинцев.

Совершив тяжелый переход через пески, русские войска осадили крепость. Даже поверхностный осмотр текинской твердыни показал, что взять ее без строительства осадных сооружений не удастся. Крепость представляла собой неправильный четырехугольник, ее стены имели в длину 300–500 метров с множеством выходов. Толщина стен доходила до 10 метров в основании, а ширина коридора между ними – до 6 метров. Внутри крепости по разным данным было сосредоточено от 25 до 40 тысяч защитников, в том числе от 7 до 10 тысяч конных.

Текинцы не допускали даже мысли, что русские одержат над ними верх. И на первых порах воинское счастье как будто бы им улыбалось. Случалось, что вылазки из крепости заканчивались победой джигитов.

Стычки с текинцами продолжались все время, пока велись осадные работы. И не раз на своем неизменно белом коне Скобелев бесстрашно врубался в самую гущу джигитов. Храбрость этого человека воистину была безграничной. Приведем такой пример. При отряде разведчиков было десять станков для запуска ракет. Командовал наводчиками молоденький поручик. Однажды случилась неудача: две ракеты не взлетели, а третья вылетела, но не поднялась, а упала тут же, рядом с офицером. Тот инстинктивно отскочил назад. Тогда Скобелев, чтобы предотвратить панику, наехал на ракету своим конем. Лошадь ранило, зато пострадавших не оказалось.

Михаил Дмитриевич не знал, что такое отдых. Его постоянно видели на строительстве осадных сооружений. Здесь он указывал место для траншей, там подбадривал уставших, в другом месте определял направление подкопов, которые вели для закладки мин под стены текинской крепости. В палатке-канцелярии Скобелев регулярно проводил совещания с начальниками отдельных частей. Ночью свет долго не гас в его личной палатке – генерал просматривал множество поступавших в отряд бумаг, разрешал всевозможные дела, диктовал приказы на следующий день.

При этом Скобелев никогда не забывал о солдатах. Осмотрев полевой лагерь, он сделал замечание: «Мало заботливости о людях. Между тем офицеры построили себе отличные землянки в несколько комнат. Я ничего не имею против устройства землянок для офицеров, но требую, чтобы забота офицера о солдате была на первом месте, т. е. чтобы офицеры строили себе землянки после того, как нижние чины действительно по возможности вполне обеспечены».

Как только закончились минные работы, которые Михаил Дмитриевич всячески торопил, он назначил день штурма на 12 января. Это был понедельник, тяжелый день, да еще годовщина знаменитого указа Павла I Донскому войску о походе на Индию, вскоре после которого императора убили заговорщики, а войско возвратилось назад. Но не таков был «белый генерал», чтобы это повлияло на принятое решение.

В ночь перед штурмом Скобелев, сделав надлежащие распоряжения, велел приготовить парадную форму, эполеты и ордена. А затем до глубокой ночи беседовал со своим личным врачом О. Ф. Гейфельдером о вечных проблемах войны и мира.

Наконец наступил день штурма. Еще густыми клубами плавал предрассветный туман, а русские войска выстроились в правильные ряды и замерли в ожидании объезда главнокомандующего. Скобелев проехал вдоль шеренг, здороваясь с одними, ободряя других, поздравляя с боем всех Он предупредил, что отступления не будет, но никто об этом и не помышлял. Все считали минуты до той поры, когда их поведут к стенам Геок-Тепе.

Когда туман рассеялся, текинцы увидели три русские колонны, стоявшие в боевом порядке. Командовали ими полковники Куропаткин, Козелков и подполковник Гайдаров. А несколько поодаль, на высоком холме, с которого хорошо просматривались окрестности, расположился главнокомандующий и его штаб. Нетерпение войск передалось и Скобелеву. Михаил Дмитриевич то и дело посылал к колоннам своих ординарцев, что-то говорил своей свите, нервно пожимал плечами.

В 7 утра подполковник Гайдаров получил приказ атаковать западную часть крепости, дабы отвлечь на себя внимание ее защитников.

В это время у самой стены раздался оглушительный удар. Это взорвалась мина, в результате чего образовался 30-метровый пролом в стене. В него бросилась колонна полковника Куропаткина. Не давая текинцам опомниться, на штурм ринулись и другие русские подразделения.

После этого Скобелев отдал приказ всем войскам о начале наступления. Около Геок-Тепе закипел жестокий бой. Русские орудия, не смолкая ни на мгновение, громили стены крепости, чтобы расширить образовавшуюся брешь. А внутри уже шла рукопашная схватка. Опомнившиеся текинцы дрались отчаянно. Слышались хриплые крики и лязганье железа. Все это временами заглушалось треском выстрелов, громом орудий, пронзительными воплями тысяч женщин и детей, сбившихся в толпу на главной площади крепости.

А тем временем в Геок-Тепе ворвалась вторая штурмовая колонна полковника Козелкова. Во главе атакующих шли бойцы Апшеронского батальона, потерявшего знамя в недавней ночной схватке с текинцами. Для них этот бой являлся делом чести: знамя должно быть возвращено любой ценой. Солдаты взбирались на стены по штурмовым лестницам, вонзая в расщелины штыки. Сверху на них летели пули, сыпались камни, но ничто не могло остановить наступательный порыв русских воинов.

Третья штурмовая колонна подполковника Гайдарова ворвалась в крепость с другой стороны, отрезав текинцам путь к отступлению. Защитники крепости разбились на отдельные группы и отчаянно отбивались.

Через несколько часов после начала штурма громовое, полное радости «ура», покрывая шум боя, пронеслось над крепостью. Скобелеву стало ясно, что его воины победили. Лицо генерала прояснилось, на тонких губах заиграла улыбка. Он вызвал начальника колонны и приказал вывести казаков и драгун в степь, чтобы они изготовились для преследования неприятеля.

Текинцы отступали двумя большими отрядами. Скобелев не мог допустить их ухода и сам принял участие в погоне. Тогда и случилось небольшое происшествие – под ноги коня Скобелева бросилась пятилетняя девочка. Он велел ее отвести к себе, а затем передал дочери военного министра графине Милютиной, приехавшей в отряд в качестве сестры милосердия. Девочку окрестили и назвали Татьяной в честь дня штурма. (Ко всему прочему 12 января был и Татьянин день.) Впоследствии она воспитывалась в Московском институте благородных девиц и была известна как Татьяна Текинская.

Благодаря полководческому таланту Скобелева экспедиция обошлась всего в 13 миллионов рублей и была закончена в 9 месяцев вместо предполагаемых двух лет. Михаил Дмитриевич еще раз на деле подтвердил свой девиз: «Избегать поэзии в войне», рассчитав операцию до малейших деталей.

Официальный Петербург ликовал по поводу быстрого и успешного завершения Ахалтекинской экспедиции? Скобелева произвели в генералы от инфантерии, или полные генералы, наградили орденом Георгия II степени. В царском дворце назначили «большой выход с благодарственным молебствием». Высоко оценил победу русских войск военный министр Д. А. Милютин, заявив, что овладение Геок-Тепе «несомненно, поправит наше положение не только в Закаспийском крае, но и в целой Азии». К тому же это был серьезный удар по притязаниям Англии, стремившейся утвердить свое влияние в Средней Азии.

Скобелеву очень хотелось, чтобы выстрелы 12 января 1881 г. были в Туркестане последними. Он требовал умиротворения края к февралю. «Мы извлечем, – писал Михаил Дмитриевич, – несомненные выгоды, если сумеем сохранить в полности дорого купленное, ныне несомненное, боевое обаяние, затем, вводя наши порядки, не поставим всего дела на чиновничью ногу, как везде, в обширном отрицательном смысле этого слова».

В этом же письме Михаил Дмитриевич изложил принципы, на которые должна опираться русская политика в Средней Азии. «Наступает новое время полной равноправности и имущественной обеспеченности для населения, раз признавшего наши законы. По духу нашей среднеазиатской политики париев нет; это наша сила перед Англией. К сожалению, буйный нрав отдельных личностей не всегда на практике сходится с великими началами, корень которых следует искать в государственных основах великого княжества Московского. Ими только выросла на востоке допетровская Русь; в них теперь и наша сила. Чем скорее будет положен в тылу предел военному деспотизму и военному террору, тем выгоднее для русских интересов».[3]

В Ахалтекинском оазисе, включенном в Закаспийский военный отдел, затем преобразованный в область с административным центром в Ашхабаде, довольно быстро установились новые порядки. По словам английского лорда Керзона, это произошло благодаря способности русских добиваться верности и дружбы тех, кого они подчинили силой.

Особое внимание было уделено привлечению на сторону Российской империи феодальной знати. Некоторые представители племенной верхушки получили звания офицеров местной милиции. Пятеро из них прибыли в Петербург в качестве делегации туркменских старшин и были приняты царем и военным министром.

Наверное, в те дни М. Д. Скобелев был по-настоящему счастлив. Его военные успехи были оценены по достоинству, да и политические воззрения успешно претворялись в жизнь. Но вскоре произошло событие, всколыхнувшее всю Россию и надолго лишившее Скобелева, да и не только его, душевного покоя.

Конфликт с императором

1 марта 1881 года был убит царь-реформатор Александр II. За несколько часов до гибели он вызвал в Зимний дворец председателя комитета министров П. А. Валуева и возвратил ему одобренный проект правительства о привлечении местных деятелей к участию в обсуждении законодательных актов. Фактически это был значительный шаг к созданию Российской конституции. Однако бомба, брошенная агентом Исполнительного комитета «Народной воли» И. И. Гриневицким, изменила ход событий.

На престол вступил Александр III, отличавшийся крайне консервативными взглядами. Краеугольным камнем его внутренней политики была незыблемость самодержавия. Современник охарактеризовал происшедшие перемены следующим образом: «Так кончилась эта странная попытка примирения культурных классов с бюрократией и абсолютизмом, так устранен был единственный путь к мирному развитию русского народа, к завершению тех реформ, начало которых было положено 19 февраля 1861 года».

В высших правительственных сферах сформировались две группировки: консерваторы во главе с бывшим воспитателем Александра III обер-прокурором Священного синода К. П. Победоносцевым и либеральная бюрократия со своим лидером – министром внутренних дел генералом М. Т. Лорис-Меликовым.

Авторитет Лорис-Меликова постепенно падал, а Победоносцева укреплялся. Появились и новые лица, влияние которых росло. Среди них граф Н. П. Игнатьев, в прошлом посол России в Турции. Сохранилась его записка, излагающая программу правительственной деятельности. Он полагал, что прежде всего нужно освободиться от некоторых явлений общественной жизни, сгубивших лучшие начинания Александра II. Игнатьев писал: «В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел.

Отдельными своими частями эта группа соприкасается и с развившимся расхищением казны, и с крамолой. Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы, ловко сохраняя свое нейтральное положение, очень охотно пользуются крайними проявлениями крамолы и казнокрадства, чтобы рекомендовать свой рецепт лечения: самые широкие права полякам и евреям, представительные учреждения на западный образец. Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими критиками, твердящими о том, что нужно слушать только интеллигентный класс и что русские требования следует отвергнуть как отсталые и непросвещенные».

Такая концепция, судя по всему, импонировала молодому императору и его идейному вдохновителю К. П. Победоносцеву. Еще будучи наследником престола, Александр Александрович в узком кругу выражал недовольство по поводу пристрастия батюшки к инородцам. Его злило, что Россией фактически правит армянин Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, а пост Государственного секретаря занимает Евгений Абрамович Перетц – сын еврея-откупщика, вдобавок брат декабриста.

29 апреля 1881 г. Александр III обнародовал манифест, в котором изложил программу своей внешней и внутренней политики: поддержание порядка и власти, наведение строжайшей справедливости и экономии, возвращение к исконным русским началам и обеспечение повсюду русских интересов.

Вместо ушедшего в отставку М. Т. Лорис-Меликова министром внутренних дел стал Н. П. Игнатьев. Он начал свою деятельность с очищения государственного аппарата от различных оппозиционных, либеральствующих элементов. Новый министр придерживался славянофильских настроений и считал, что преодолеть трагическое расхождение между властью и обществом возможно лишь присущими России мерами.

По мнению Игнатьева, дальнейшее развитие российской государственности могло пойти по трем путям. Первый – усиление репрессий, как он полагал, не приведет к положительным результатам, а лишь заставит недовольство уйти глубже. Второй – уступки, также неприемлем, потому что «каждый новый шаг, ослабляя правительство, будет самою силою вещей вынуждать последующие уступки». В результате преобладающее значение в общественной жизни страны займет интеллигенция, которая «вмещает в себя все более опасные, неустойчивые элементы… ее участие в делах всего скорее приведет к ограничению самодержавия, что Россия, несомненно, станет источником вечной смуты и беспорядков». Единственно правильный, спасительный путь новый министр видел в возвращении к старине, к «исторической форме общения самодержавия с землею – Земским собором».

Идею созыва Земского собора горячо поддерживал и лидер славянофилов И. С. Аксаков. Чтобы помочь Игнатьеву к коронации разработать соответствующий проект, он послал ему в помощь П. Д. Голохвастова, хорошо знакомого с историей вопроса. Забегая вперед, отметим, что этим славянофильским планам не суждено было сбыться: царь увидел в них шаг к ограничению своей власти.

Как же встретил перемены на российском троне М. Д. Скобелев? Весьма настороженно. Ведь Александр II признал его дарование, доверял ему ответственные посты. Теперь все могло измениться. Молодой государь набирал свою команду. В любой момент мог получить отставку и его высокий покровитель, министр двора А. В. Адлерберг, родственник Скобелева. Он был близким другом Александра II и оказывал Михаилу Дмитриевичу существенную помощь при решении различных вопросов. Опасения Скобелева вскоре подтвердились, Адлерберг был вынужден уступить свою должность графу М. М. Воронцову-Дашкову.

Понятно, что, находясь в Средней Азии, трудно было разобраться в том, что происходило в коридорах власти. И Скобелев решил ехать в Петербург. Сдав управление Закаспийской областью генералу П. Ф. Рербергу, он осмотрел пограничную полосу с Персией, чтобы затем изложить свои соображения о границе специальной комиссии. Только после этого 27 апреля генерал уехал в столицу.

Скобелев возвращался из Ахалтекинской экспедиции триумфатором. Его встречали как народного героя. Чем ближе подъезжал он к центру России, тем торжественнее и многолюднее были встречи. Но прибытие в Москву превзошло все ожидания. На площади перед вокзалом собрались десятки тысяч людей, и сам генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков едва сумел войти в вагон, чтобы сопровождать Михаила Дмитриевича до столицы Российской империи.

В мае М Д. Скобелев прибыл в Петербург Прямо с вокзала Михаил Дмитриевич, как полагалось, поехал в Петропавловскую крепость на могилу императора Александра II засвидетельствовать свое почтение. А затем поспешил во дворец. Новый самодержец встретил прославленного генерала крайне сухо, даже не поинтересовался действиями экспедиционного корпуса. Вместо этого он высказал неудовольствие тем, что Скобелев не сберег жизнь молодого графа Орлова, убитого во время штурма Геок-Тепе, и презрительно спросил: «А какова была у вас, генерал, дисциплина в отряде?»

Холодный прием Скобелева царем получил широкую огласку «Об этом теперь говорят, – писал императору К П Победоносцев, – и на эту тему ему поют все недовольные последними переменами. Я слышал об этом от людей серьезных, от старика Строганова, который очень озабочен этим. Сегодня граф Игнатьев сказывал мне, что Д. А. Милютин говорил об этом впечатлении Скобелева с некоторым злорадством».[4] Напомним, что военный министр Д. А. Милютин, поддерживавший М. Т. Лорис-Меликова, к этому времени вынужден был уйти в отставку. Его сменил генерал П. С. Ванновский.

В чем же причина столь пристального интереса оппозиции к «белому генералу»? Думается, что силы, недовольные новым режимом, видели в лице Скобелева прежде всего военачальника всероссийской известности, народного героя, человека волевого, готового на самые смелые действия, и стремились заполучить его в свой стан. В тот момент личная позиция Скобелева во внутренней политике еще не была ясна. С одной стороны, он был известен как сторонник некоторых мероприятий Лорис-Меликова, а с другой – поддерживал Игнатьева, разделял многие суждения И. С. Аксакова. Все это порождало множество слухов.

Обер-прокурор Священного синода К. П. Победоносцев как опытный политик понимал всю опасность перехода талантливого военачальника в лагерь оппозиции и был чрезвычайно обеспокоен обострением взаимоотношений Скобелева с императором. Он пишет Александру III письмо, в котором настойчиво советует постараться привлечь на свою сторону «белого генерала». Приведем отрывок из этого объемного послания. Итак, Победоносцев пишет: «Я считаю этот предмет настолько важным, что рискую навлечь на себя неудовольствие вашего величества, возвращаясь к нему. Смею повторить слова, что вашему величеству необходимо привлечь Скобелева сердечно. Время таково, что требует крайней осторожности в приемах. Бог знает, каких событий мы можем еще быть свидетелями и когда мы дождемся спокойствия и уверенности. Не надобно обманывать себя: судьба назначила вашему величеству проходить бурное, очень бурное время, и самые опасности и затруднения еще впереди. Теперь время критическое для вас лично: теперь или никогда – привлечете вы к себе и на свою сторону лучшие силы России, людей, способных не только говорить, но, самое главное, способных действовать в решительные минуты. Люди до того измельчали, характеры до того выветрились, фраза до того овладела всеми, что, уверяю честью, глядишь около себя и не знаешь, на ком остановиться. Тем драгоценнее теперь человек, который показал, что имеет волю и разум и умеет действовать, ах, этих людей так немного! Обстоятельства слагаются, к несчастью нашему, так, как не бывало еще в России – предвижу скорбную возможность такого состояния, в котором одни будут за вас, другие против вас. Тогда, если на стороне вашего величества будут люди, хотя и преданные, но неспособные и нерешительные, а на той стороне будут деятели, – тогда может быть горе великое и для вас, и для России. Необходимо действовать так, чтобы подобная случайность оказалась невозможной. Вот теперь будто бы некоторые нерасположенные к вашему величеству и считающие себя обиженными шепчут Скобелеву: „Посмотри, ведь мы говорили, что он не ценит прежних заслуг и достоинств“. Надобно сделать так, чтобы это лукавое слово оказалось ложью не только к Скобелеву, но и ко всем, кто заявил себя действительным умением вести дело и подвигами в минувшую войну. Если к некоторым из этих людей, ваше величество, имеете нерасположение, ради бога, погасите его в себе; с 1 марта вы принадлежите со всеми своими впечатлениями и вкусами не себе, но России и своему великому служению. Нерасположение может происходить от впечатлений, впечатления могли быть навеяны толками, рассказами, анекдотами, иногда легкомысленными и преувеличенными. Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный. Вспомните, ваше величество, много ли в истории великих деятелей, полководцев, которых можно было бы назвать нравственными людьми, а ими двигались и решались события. Можно быть лично и безнравственным человеком, но в то же время быть носителем великой нравственной силы. И иметь громадное нравственное влияние на массу. Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние, т. е. люди ему верят и за ним следуют. Это ужасно важно и теперь важнее, чем когда-нибудь… У всякого человека свое самолюбие, и оно тем законнее в человеке, чем очевиднее для всех дело, им совершенное. Если бы дело шло лишь о мелком тщеславии, не стоило бы и говорить. Но Скобелев вправе ожидать, что все интересуются делом, которое он сделал, и что им прежде и более всех интересуется русский государь. Итак, если правда, что ваше величество не выказали в кратком разговоре с ним интереса к этому делу, желание знать подробности его, положение отряда, последствия экспедиции и т. д., Скобелев мог вынести из этого приема горькое чувство…»[5]

Так оно и случилось. Скобелев если не пытался играть роль Бонапарта, возвратившегося из Египта, то во всяком случае фрондировал, чувствуя свое влияние, и, судя по отзывам лиц, знавших его в то время, не всегда был сдержан на язык. Петербургские острословы тут же окрестили его иронической кличкой «первый консул».

В Петербурге незаслуженно обиженный генерал пробыл недолго. Ему был предоставлен отпуск, и Скобелев отправился за границу.

В переломное время

Судя по всему, летом 1881 года М. Д. Скобелев был настроен против нового императора. Так, П. А. Кропоткин в своих воспоминаниях пишет: «Из посмертных бумаг Лорис-Меликова, часть которых обнародована в Лондоне другом покойного, видно, что когда Александр III вступил на престол и не решился созвать земских выборов, Скобелев предлагал даже Лорис-Меликову и графу Игнатьеву… арестовать Александра III и заставить его подписать манифест о конституции. Как говорят, Игнатьев донес об этом царю и, таким образом, добился назначения министром внутренних дел».[6]

При этом Кропоткин ссылается на книгу «Конституция гр. Лорис-Меликова». Однако в этом сочинении не приводятся никакие факты о предложении Скобелева Лорис-Меликову организовать государственный переворот. Почему же Кропоткин ссылается на вполне конкретное издание? Нет оснований обвинять его в умышленной фальсификации. Книга Лорис-Меликова издана русским эмигрантским революционным издательством, к деятельности которого был близок и Кропоткин. Возможно, он видел документы еще до их опубликования, о чем и записал в своем дневнике. При окончательном же редактировании книги эти материалы по неизвестным соображениям могли быть изъяты.

Такое предположение наиболее правдоподобно, тем более что в рассказе самого графа М. Т. Лорис-Меликова о свидании с М. Д. Скобелевым, переданным А. Ф. Кони, содержатся определенные намеки на решительное настроение генерала.[7] Эта встреча произошла в Кельне летом 1881 года по желанию Скобелева. Генерал ожидал Лорис-Меликова в специально приготовленном вагон-салоне.

Встретил на дебаркадере с напускной скромностью, окруженный все какими-то неизвестными, – вспоминал Лорис-Меликов. – Умел играть роль!.. Когда мы остались одни в вагоне вдвоем со Скобелевым, я ему говорю: «Что, Миша? Что тебе?» Он стал волноваться, плакать, негодовать: «Он (то есть Александр III, принимая Скобелева после завершения Ахалтекинской экспедиции) меня даже не посадил!» – и затем пошел, пошел нести какую-то нервную ахинею, которую совершенно неожиданно закончил словами: «Михаил Тариэлович, вы знаете, когда поляки пришли просить Бакланова о большей мягкости, он им сказал: господа, я аптекарь и отпускаю лишь те лекарства, которые предпишет доктор (Муравьев), обращайтесь к нему. То же говорю и я! Дальше так идти нельзя, и я ваш аптекарь. Все, что прикажете, я буду делать беспрекословно и пойду на все. Я не сдам корпуса, а там все млеют, смотря на меня, и пойдут за мной всюду. Я ему устрою так, что если он приедет смотреть 4-й корпус, то на его „здорово, ребята“ будет ответом гробовое молчание. Я готов на всякие жертвы, располагайте мною, приказывайте. Я ваш аптекарь…

Я отвечаю ему, что он дурит, что все это вздор, что он служит России, а не лицу, что он должен честно и прямодушно работать и что его способности и влияние еще понадобятся на нормальной службе, и т. д. Внушал ему, что он напрасно рассчитывает на меня, но он горячился, плакал и развивал свои планы крайне неопределенно очень долго. Таков он был в июле 1881 года. Ну и я не поручусь, что под влиянием каких-нибудь других впечатлений он через месяц или два не предложил бы себя в аптекари против меня. Это мог быть роковой человек для России – умный, хитрый и отважный до безумия, но совершенно без убеждений».

Нет оснований сомневаться в правдоподобности рассказа Лорис-Меликова. Он хорошо рисует душевное состояние обиженного императором генерала. В новой политической обстановке Скобелев еще не разобрался, неясность собственного положения выводила его из равновесия, он часто давал волю эмоциям.

Возможно, М. Д. Скобелев действительно вынашивал планы насильственного принуждения Александра III пойти на реформы и ограничение самодержавной власти. Но он был не настолько близок с Лорис-Меликовым, чтобы до конца посвятить его в свои планы. Не случайно тот нашел их неопределенными. Но это было далеко не так. Скобелев великолепно знал, чего хотел. Его же поведение во время описываемого разговора, скорее всего, хорошо разыгранный спектакль, чтобы уточнить взгляды и настроения либерального отставного министра. И никак нельзя назвать Михаила Дмитриевича человеком без убеждений.

Скобелев имел собственную программу переустройства всех сторон жизни в России. Над ней он много работал, оттачивал ее в мельчайших деталях. Теперь самое время рассказать о раздумьях и взглядах «белого генерала» относительно дальнейшего развития России.

В одном из своих писем И. С. Аксакову Скобелев писал: «Для вас, конечно, не осталось незамеченным, что я оставил все, более чем когда-либо проникнутый сознанием необходимости служить активно нашему общему святому делу, которое для меня, как и для вас, тесно связано с возрождением пришибленного ныне русского самосознания».

В другом послании он сетовал: «Эта будничная жизнь тяготит. Сегодня, как вчера, завтра, как сегодня. Совсем нет ощущений. У нас все замерло. Опять мы начинаем переливать из пустого в порожнее. Угасло недавнее возбуждение. Да и как его требовать от людей, переживших позор Берлинского конгресса. Теперь пока нам лучше всего помолчать – осрамились вконец».[8]

Скобелев считал, что только подъем национального сознания и православия может укрепить русское государство и дать ему новые силы. «История нас учит, – подчеркивал генерал, – что самосознанием, проявлением народной инициативы, поклонением народному прошлому, народной славе, в особенности же усиленным уважением, воскрешением в массе народа веры отцов во всей ее чистоте и неприкосновенности можно воспламенить угасшее народное чувство, вновь создать силу в распадающемся государстве».[9]

Много размышлял генерал и о любимой им армии, которая в результате недавних реформ стала комплектоваться на основе всеобщей воинской обязанности. Михаил Дмитриевич писал по этому поводу; «Реформы в Бозе почившего императора Александра II в нашей армии сделали солдата гражданином. Всякий шаг по пути возвращения к старому будет поставлен против принципа всякого уважения к личности. Этот-то принцип составляет главную силу нашей современной армии, ибо он защищает солдатскую массу от произвола».

Сам Скобелев принадлежал к новому поколению, но как военный практик он хорошо знал старую армию и поэтому имел право судить о ней. «Старые порядки в армии были ужасны, ибо сверху донизу царствовал произвол вместо закона, слишком тяжело ложившийся преимущественно на солдат. Эти порядки, по словам очевидцев, делали из нашей армии массу без инициативы, способную сражаться преимущественно в сомкнутом строю, между тем современные боевые условия требуют развития личной инициативы, по крайней степени, осмысленной подготовки и самостоятельных порывов. Все эти качества могут быть присущи только солдату, который чувствует себя обеспеченным на почве закона. Я уже имел честь докладывать комиссии о той важности, которую имеет неприкосновенность нынешней военной судебной системы для армии…

Командуя войсками в мирное и в военное время, к сожалению, приходится сознаться, что привычки произвола и скажу даже помещичьего отношения к солдату еще не искоренились и проявляются в среде многих (отсталых) офицеров еще слишком часто. Между тем лучшая и самая интеллигентная часть наших молодых офицеров, а также и солдат совсем иначе смотрит на службу и на отношения к ним начальников, чем это было несколько лет тому назад. Я считаю эту перемену большим благом для Отечества и гарантией успеха в будущих боевых столкновениях. Реформы минувшего царствования в нравственном отношении могут быть названы слишком бесповоротными. Поэтому-то так страшно слышать заявления о необходимости возвратиться к старому, былому, как учит нас отечественная история, далеко не привлекательному. Учреждения, как бы их ни видоизменять, не могут, отрешиться от своих исторических корней, и я твердо верю, что всякое колебание в армии коренных нравственных оснований великих реформ императора Александра II, олицетворяемых окружною системою, может найти сочувствие лишь в тех слоях армии, которым тяжело отвыкать от прежних помещичьих привычек».[10]

Приверженность к реформам Александра II и опасение за их судьбу в новое царствование выражены Скобелевым в записке очень отчетливо. Надо сказать, беспокоился он совсем не напрасно: в дальнейшем контрреформы в какой-то степени затронули и военную область.

Как и многие мыслящие люди своего времени, Скобелев искал пути выхода из кризиса, в котором оказалась Россия. Михаил Дмитриевич все более сближался с И. С. Аксаковым, который в своей газете «Русь» пропагандировал «русский политический идеал», сводившийся к формуле: «Самоуправляющаяся местно земля с самодержавным царем во главе». Формулу эту Аксаков считал «несравненно шире всякой западной республиканской формулы, где есть политическая свобода, т. е. парламентский режим в столицах, а самоуправления нигде – и социальное почти рабство внизу».

Аксаков полагал, что главный враг – радикалы, борьбу которых он понимал как «преступление против народа, посягательство на изменение исторического народного строя». Радикальные идеи он связывал с «западным влиянием» и распространением образования, лишенного нравственного начала.

Аксаков обвинял либералов в том, что они являются «отцами нигилизма», проводят «антирусскую политику», старался убедить правительство в необходимости принять славянофильскую политическую программу. Сблизившись с Игнатьевым, Аксаков настойчиво внушал министру мысль о необходимости созыва Земского собора. В этом его поддерживала жена – А. Ф. Аксакова, дочь известного русского поэта Ф. И. Тютчева.

Прислушивался Михаил Дмитриевич и к голосу М. Н. Каткова, активно призывавшего со страниц своей газеты «Московские ведомости»: «Будем прежде всего русскими, верными духу нашего отечества, и откажемся от воздухоплавательных опытов в правительственном деле».

Отметим, что это писал человек, ранее близкий В. Г Белинскому, А. И. Герцену, М. А. Бакунину, но затем, видимо, под впечатлением эксцессов русского нигилизма перешедший на правый фланг журналистики и призывавший к «твердой власти» и даже выступавший против славянофильского проекта Земского собора.

Разумеется, не все взгляды Аксакова и Каткова разделял Скобелев. Он отвергал крайности славянофильской концепции, в частности критику петровской реформы. Не принимал катковскую позицию по Польше. Михаил Дмитриевич решительно осуждал польские разделы: «Завоевание Польши я считаю братоубийством, историческим преступлением. Правда, русский народ был чист в этом случае. Не он совершил преступление, не он и ответственен. Во всей нашей истории я не знаю более гнусного дела, как раздел Польши между немцами и нами. Это Вениамин, проданный братьями в рабство! Долго еще русские будут краснеть за эту печальную страницу из своей истории. Если мы не могли одни покончить с враждебной нам Польшей, то должны были приложить все силы, чтобы сохранить целостным родственное племя, а не отдавать его на съедение немцам».

В наибольшей степени взгляды Скобелева и славянофилов смыкались на отношении к Берлинскому конгрессу – конференции великих держав, проходившей в июне 1878 года в Берлине под председательством Бисмарка и в значительной степени лишившей Россию плодов ее победы в русско-турецкой Войне 1877–1878 годов. Добровольный отказ от успехов, завоеванных кровью русских солдат, Михаил Дмитриевич называл позором России. «Уже под Константинополем, – писал он, – слишком для многих из нас было очевидно, что Россия должна обязательно заболеть тяжелым недугом нравственного свойства, разлагающим, заразным. Опасение высказывалось тогда открыто, патриотическое чувство, увы, не обмануло нас… Наша „крамола“ есть, в весьма значительной степени, результат того почти безвыходного разочарования, которое навязано было России мирным договором, незаслуженным ни ею, ни ее знаменами»

Как и славянофилы, Михаил Дмитриевич мечтал о полном освобождении славян и объединении их под эгидой России на основе общности крови, веры, языка и культуры. В противодействии Англии, Австро-Венгрии и Германии усилению российского влияния на Балканах он видел подтверждение того, что «кривде и наглости Запада по отношению к России и вообще Европе Восточной нет ни предела, ни меры».

Как только Михаилу Дмитриевичу предоставился случай заявить о своих воззрениях, он сразу же им воспользовался.

Демарш на банкете

В январе 1881 года перед банкетом в годовщину взятия туркменской крепости Геок-Тепе Михаил Дмитриевич в беседе с И. С. Аксаковым сказал, что «12-го в Петербурге состоится банкет, где намерен произнести речь и воззвать к патриотическому чувству России в пользу славян, против которых вооружаются в настоящее время мадьяры».[11]

Действительно, 12 января на банкете в ресторане Бореля в Петербурге, устроенном в честь первой годовщины со дня штурма Геок-Тепе, М. Д. Скобелев взял слово. В частности, он сказал: «Великие патриотические обязанности наше железное время налагает на нынешнее поколение. Скажу, кстати, господа: тем больнее видеть в среде нашей молодежи так много болезненных утопистов, забывающих, что в такое время, как наше, первенствующий долг каждого – жертвовать всем, в том числе и своим духовным я, на развитие сил отечества…

Опыт последних лет убедил нас, что если русский человек случайно вспомнит, что он благодаря своей истории все-таки принадлежит к народу великому и сильному, если, Боже сохрани, тот же русский человек случайно вспомнит, что русский народ составляет одну семью с племенем славянским, ныне терзаемым и попираемым, тогда в среде известных доморощенных и заграничных иноплеменников поднимаются вопли негодования, и этот русский человек, по мнению этих господ, находится лишь под влиянием причин ненормальных, под влиянием каких-нибудь вакханалий. Вот почему прошу позволения опустить бокал с вином и поднять стакан с водою.

И в самом деле, господа, престранное это дело, почему нашим обществом и отдельными людьми овладевает какая-то странная робость, когда мы коснемся вопроса, для русского сердца вполне законного, являющегося естественным результатом всей нашей 1000-летней истории. Причин к этому очень много, и здесь не время и не место их подробно касаться, но одна из главных – та прискорбная рознь, которая существует между известною частью общества, так называемой нашей интеллигенцией, и русским народом. Господа, всякий раз, когда Державный Хозяин русской земли обращался к своему народу, народ оказывался на высоте своего призвания и исторических потребностей минуты; с интеллигенцией же не всегда бывало то же – и если в трудные минуты кто-либо банкротился перед царем, то, конечно, та же интеллигенция. Полагаю, что это явление вполне объяснимое: космополитический европеизм не есть источник силы и может быть лишь признаком слабости. Силы не может быть вне народа, и сама интеллигенция есть сила только в неразрывной связи с народом.

Господа, в то самое время, когда мы здесь радостно собрались, там, на берегах Адриатического моря, наших единоплеменников, отстаивающих свою веру и народность, именуют разбойниками и поступают с ними, как с таковыми!.. Там, в родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки направлены в единоверные нам груди…

Я не договариваю, господа… Сердце болезненно щемит. Но великим утешением для нас – вера и сила исторического призвания России.

Провозглашаю, господа, от полноты сердца тост за здоровье государя императора!»[12]

Речь вызвала широкую огласку, и правительство Австро-Венгрии высказало свое неудовольствие, расценивая слова Скобелева как вмешательство во внутренние дела империи. Александр III также неодобрительно отнесся к высказываниям «белого генерала». Министр иностранных дел Гире принес австрийскому правительству «изъявления своего сожаления по поводу этой застольной речи Скобелева». В «Правительственном вестнике» было опубликовано соответствующее разъяснение, а генералу предложили незамедлительно взять заграничный отпуск.

Выступление в ресторане Бореля было, вне сомнений, заранее обдуманным демаршем. Об этом свидетельствуют не только воспоминания А. Ф. Тютчевой о состоявшемся накануне разговоре Скобелева с Аксаковым, но и другие данные. В руках Н. Н. Кнорринга был черновик речи, написанный рукой генерала. В нем набросаны тезисы, наиболее острые места выступления и даже сделаны пометки о том, когда следует взять в руку вместо бокала с вином стакан с водой.[13]

Вполне вероятно, что в написании этой речи приняли участие И. С. Аксаков и граф Н. П. Игнатьев. Во всяком случае в дневнике бывшего военного министра Д. А. Милютина есть такая запись: «Наконец, третий рассказ – будто бы после смерти Скобелева при разборе бумаг, оставшихся в его кабинете в Минске (где корпусные квартиры 4-го корпуса), нашли черновики политических речей, произнесенных Скобелевым в Петербурге и Париже, с пометками рукою Игнатьева. Все это странно, но не лишено вероятности».[14]

В выступлении Скобелева на первый взгляд кажутся странными резкие нападки на интеллигенцию, противопоставление ее русскому народу, особенно в устах человека высокой культуры, великолепно знавшего литературу и искусство, прекрасно владевшего европейскими языками. Однако смысл этих нападок станет понятен, если мы вспомним о разгоревшейся в то время борьбе славянофилов и западников за пути дальнейшего развития России. Критика относилась к той части интеллигенции, которая была чужда русскому народу, презирала его, ориентируясь лишь на западные ценности и революцию по европейскому образцу.

После этого нашумевшего события в ресторане Бореля граф Валуев записал в своем дневнике: «Генерал Скобелев произнес на ахалтекинском обеде невозможную речь. Он начинает походить на испанского генерала, с будущим пронунсиаменто (в Испании и странах Латинской Америки государственный переворот. – Авт.) в кармане». Любопытно, что Скобелева друзья часто шутливо называли «генерал от пронунсиаменто», о чем Валуев, конечно, знать не мог. Такое совпадение наводит на размышление, возможно, сам Михаил Дмитриевич считал, что история предназначает ему соответствующую политическую роль.

В конце января 1882 года, взяв по настоянию правительства заграничный отпуск, М. Д. Скобелев отправился в Париж, где у него было много друзей.

По пути он встретился со своим старым приятелем В. В. Верещагиным, который оставил очень любопытное воспоминание о состоявшемся разговоре. В частности, он записал: «Последний раз виделся я с дорогим Михаилом Дмитриевичем в Берлине, куда он приехал после известных слов в защиту братьев-герцеговинцев, сказанных в Петербурге.

Во время этого последнего свидания я крепко журил его за несвоевременный, по мнению моему, вызов австрийцам, он защищался так и сяк, и, наконец, как теперь помню, это было в здании панорамы, что около Генерального штаба, осмотревшись и убедившись, что кругом нет „любопытных“, выговорил:

– Ну, так я тебе скажу, Василий Васильевич, правду, – они меня заставили, кто они, я, конечно, помолчу.

Во всяком случае он дал мне честное слово, что более таких речей не будет говорить…»[15]

Кого же опасался такой храбрый и волевой человек, каким был М. Д. Скобелев, и почему он очень скоро нарушил слово, данное В. В. Верещагину, выступив с еще более резким заявлением?

На этот счет существует версия, что на известного генерала оказывали давление французские масоны, стремившиеся помешать сближению России с Австро-Венгрией и Германией и подтолкнуть ее на союз с Францией. Насколько это предположение верно, судить читателю, мы же изложим факты, которые приводят его сторонники.

В то время одним из руководителей масонской ложи «Великий Восток» был премьер-министр Франции Леон Гамбетта. С ним и его помощницей госпожой Жульеттой Адам Скобелев неоднократно встречался в Париже. Во всех поездках генерала неизменно сопровождал бывший гувернер Жирарде. Поговаривали, что он играл при Скобелеве ту же роль, что некогда масон Шварц при известном просветителе Н. И. Новикове. Имеются свидетельства, что масонами были близкие друзья Михаила Дмитриевича, например писатель В. И. Немирович-Данченко и полковник А. Н. Куропаткин.

Вообще о влиянии масонов на происходившие в России исторические процессы сегодня говорят много. В связи с чем сделаем небольшое отступление и расскажем об этом движении.

Масоны – это элитарная политическая надпартийная организация. Ее члены называют себя «строителями всемирного храма царя Соломона», ссылаясь на строительство храма бога Яхве в древнем Иерусалиме. На связь масонства с религией древних евреев указывает и общность символики (звезда, семисвечник и т. д.). Кроме того, как отмечают некоторые авторы, высшие степени масонской пирамиды могут занимать лишь левиты – потомки древней еврейской секты служителей храма Соломона.

Возникновение современного масонства относится к XVII веку. Свое название масоны заимствовали у средневековых цехов строителей (по-английски «масон» означает «каменщик»), переосмыслив его в мистическом духе.

Политическая роль масонства никогда не была однозначной. В Англии, США, Германии они быстро превратились в консервативную силу. Во Франции, Италии, Испании и России долгое время выступали с антифеодальных позиций. Лозунг Французской революции 1789 года «Свобода, равенство, братство!» первоначально принадлежал одной из масонских лож.

Начиная с XVIII века масонство довольно широко распространилось в среде российского дворянства. Достаточно сказать, что масонами были уже упоминавшийся нами Н. И. Новиков, фельдмаршал М. И. Кутузов, декабристы П. И. Пестель, С. П. Трубецкой, С. Г. Волконский, А. Н. Муравьев и другие известные личности. Как считают некоторые историки, посвященными в масонские тайны были некоторые российские самодержцы, не говоря уже о представителях высшей, особенно либеральной, бюрократии.

Во времена М. Д. Скобелева интерес к масонству в русском образованном обществе был велик. Об этом свидетельствует, в частности, появление в 1880 году романа А. Ф. Писемского «Масоны». Русская публицистика систематически знакомила с новостями в масонском движении на Западе, ролью масонов во главе с Дж. Гарибальди в борьбе за объединение Италии, событиями, происходившими во французских ложах.

Кстати, Франция стала той страной, откуда масонское влияние активнее всего проникало в среду российских либералов-западников. Гораздо в меньшей степени были подвержены ему славянофилы, но встречались масоны и среди них, что, очевидно, объясняется гибкостью политики этой, в общем-то, космополитической организации, которая использовала для усиления своего влияния и патриотические лозунги.

Немало российских либералов было вовлечено как во французские масонские ложи, так и в ложи, специально созданные для русских. Писатель А. В. Амфитеатров рассказывал о трех торжественных заседаниях такой ложи «Космос», посвященных чествованию Е. В. де Роберти и уже не раз упоминавшегося близкого к Скобелеву писателя В. И. Немировича-Данченко.

Долгое время масоны отрицали свою политическую деятельность. Откровенное признание прозвучало в 1886 году со страниц официального масонского бюллетеня: «Одно время существовало не столько правило, сколько простая формальность заявлять, что масонство не занимается ни вопросами религии, ни политикой. Под давлением полицейских предписаний мы были вынуждены скрывать то, что является нашей единственной задачей…»

Несомненно, именно политические интересы являлись причиной того, что французское масонство охотно открывало двери своих лож для выходцев из России, многие из которых искренне стремились с помощью этой организации изменить мир к лучшему. Правда, между российскими масонами и их западными коллегами высоких степеней посвящения уже тогда существовали глубокие противоречия.

Не исключено, что действительно масоны попытались использовать такую популярную в России личность, как М. Д. Скобелев, в своих интересах, зная его беспокойство за судьбу славянских, балканских народов и тревогу, вызванную милитаризацией Германии.

Но как бы там ни было, прошло меньше месяца после петербургского выступления «белого генерала», а он опять, на сей раз в Париже, произнес речь, вызвавшую громкий политический скандал.

«Господин первый консул»

В начале февраля произошла восторженная встреча М. Д. Скобелева с жившими в Париже сербскими студентами, которые 5 числа преподнесли ему благодарственный адрес. Обращаясь к ним с ответной речью, Михаил Дмитриевич, в частности, заявил: «Мне незачем говорить вам, друзья мои, как я взволнован, как я глубоко тронут вашим горячим приветствием. Клянусь вам, я подлинно счастлив, находясь среди юных представителей сербского народа, который первый развернул на славянском востоке знамя славянской вольности. Я должен откровенно высказаться перед вами – я это сделаю.

Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии в частности. Это происходит потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния. У себя мы не у себя. Да! Чужестранец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы жертва его интриг, рабы его могущества. Мы настолько подчинены и парализованы его бесконечным, гибельным влиянием, что если когда-нибудь, рано или поздно, мы освободимся от него, – на что я надеюсь, – мы сможем это сделать не иначе как с оружием в руках!

Если вы хотите, чтобы я назвал вам этого чужака, этого самозванца, этого интригана, этого врага, столь опасного для России и для славян… я назову вам его.

Это автор „натиска на Восток“ – он всем вам знаком – это Германия. Повторяю вам и прошу не забыть этого: враг – это Германия. Борьба между славянством и тевтонами неизбежна».[16]

На другой день Скобелев принял в своей квартире корреспондента одной из французских газет Поля Френсэ, в беседе с которым он вновь подтвердил свою политическую позицию, сказав: «Я действительно произнес речь, вызвавшую некоторую сенсацию, и вот я только что получил от моего адъютанта следующую выдержку из газеты:

Государь император только что дал одному из строящихся на Каспийском море судов имя „Генерал Скобелев“. Оказание мне этой чести, крайне редкой, доказывает, что я отнюдь не вне милости и что, следовательно я нахожусь здесь по своей доброй воле Но если бы моя откровенность и сопровождалась неприятными для меня последствиями, я все-таки продолжал бы высказывать то, что я думаю Я занимаю независимое положение – пусть меня только призовут, если возникнет война, остальное мне безразлично. Да, я сказал, что враг – это Германия, я это повторяю. Да, я думаю, что спасение в союзе славян – заметьте, я говорю славян – с Францией».[17]

Речь перед сербскими студентами вызвала отклик во всей Европе, быстро докатившийся до берегов Невы. После ее появления в печати русский посол в Париже князь Орлов тут же отправил донесение министру иностранных дел Гирсу «Посылаю вам почтой речь генерала Скобелева с кратким донесением, – писал посол – Генерал тот в своих выступлениях открыто изображает из себя Гарибальди. Необходимо строгое воздействие, доказать, что за пределами России генерал не может безнаказанно произносить подобные речи и что один лишь государь волен вести войну или сохранить мир. Двойная игра во всех отношениях была бы гибельна. Московская (тут явная ошибка, надо петербургская. – Авт.) его речь не была столь определенна, как обращение к сербским студентам в Париже».[18]

Находившийся в Крыму бывший военный министр Д. А Милютин отмечал в эти дни в своем дневнике «Газеты всей Европы наполнены толками по поводу неудачных и странных речей Скобелева – петербургской и парижской Не могу себе объяснить что побудило нашего героя к такой выходке Трудно допустить, чтобы тут была простая невоздержанность на язык, необдуманная, безрассудная болтовня, с другой стороны, неужели он намеренно поднял такой перепрлох во всей Европе только ради ребяческого желания занять собою внимание на несколько дней? Конечно, подобная эксцентрическая выходка не может не встревожить и берлинское, и венское правительство при существующих отношениях между тремя империями. Тем не менее самое возбуждение общественного мнения такими речами, какие произнесены Скобелевым, выявляет больное место в настоящем политическом положении Европы и те черные точки, которых надобно опасаться в будущем. Любопытно знать, как отнесутся к выходкам Скобелева в Петербурге»[19]

Официальный Петербург был чрезвычайно встревожен парижскими событиями, или, точнее говоря, откликом на них в Германии и Австро-Венгрии. 8 февраля 1882 года государственный секретарь Е. А. Перетц отмечал: «Речь Скобелева к парижским студентам, произнесенная против Германии, волнует петербургское общество».[20] Примерно в эти же дни граф Валуев записал в дневнике «Невозможное множится… После речи здесь ген. Скобелев сервировал новую поджигательную речь в Париже, выбрав слушателями сербских студентов».[21]

Александр III выразил недовольствие случившимся. В «Правительственном вестнике» было опубликовано специальное заявление правительства, в котором оно осуждало выступление Скобелева. «По поводу слов, сказанных генерал-адъютантом Скобелевым в Париже посетившим его студентам, – сообщалось в заявлении, – распространяются тревожные слухи, лишенные всякого основания. Подобные частные заявления от лица, не уполномоченного правительством, не могут, конечно, ни влиять на общий ход нашей политики, ни изменить наших добрых отношений с соседними государствами, основанных столь же на дружественных узах венценосцев, сколько и на ясном понимании народных интересов, а также и на взаимном строгом выполнении существующих трактатов».[22]

В Париж ушло распоряжение, приказывающее Скобелеву немедленно вернуться в Россию. 10 февраля князь Орлов докладывал: «Я сообщил генералу Скобелеву высочайшее повеление возвратиться в Петербург. Несмотря на лихорадку, которой он болен, он выедет завтра и поедет, минуя Берлин, о чем я предупредил нашего посланника». Через два дня последовало новое донесение: «Генерал Скобелев выехал вчера вечером. Ему указана дорога через Голландию и Швецию, дабы избежать проезда через Германию».[23]

Опасения русских дипломатов имели основание, поскольку общественное мнение Германии было настроено против Скобелева. Беспристрастный наблюдатель, англичанин Марвин, посетивший в эти дни Петербург и бывший, проездом в Берлине, свидетельствовал: «По всему пути в разговорах только и слышалось, что имя Скобелева. В Берлине имя его повторялось в речах и беседах всех классов общества».

Иначе, естественно, отнеслась к Скобелеву французская общественность, представители которой откровенно радовались смелым словам «белого генерала». Скобелев несколько раз уверял: происшедшее не входило в его планы, что он стал жертвой газетной сенсации, что якобы, когда утром он прочитал свою речь в газете, то немедленно пошел в редакцию «Нувель ревю», но там его встретили словами: «Простите, но умоляем вас: не отказывайтесь от ваших слов».

Высоко оценил высказывания Скобелева и французский премьер-министр Гамбетта. В беседе с Михаилом Дмитриевичем он сказал, что эта речь «уже оказала им, французам, великую пользу, воспламенив сердца патриотическим жаром и возбудив надежды на союз с Россией». Правда, при этом он отметил, что в своей газете был вынужден ради политической осторожности «осуждать бестактность генерала».

Вероятно, Гамбетта был не прочь использовать Скобелева в своей политической игре. Он рассчитывал втянуть Россию в войну с Германией, а затем потребовать от последней территориальных уступок для Франции. Напомним, что в 1871 году Франция проиграла войну Германии и от нее были отторгнуты некоторые области.

Интересно, что в России политические единомышленники Скобелева не поддержали. Игнатьев и Аксаков поспешили обратиться с личными посланиями к всесильному обер-прокурору Святейшего синода Победоносцеву, в которых заверяли его в отрицательном отношении к происшедшим во Франции событиям.

«Душевно уважаемый Константин Петрович, – писал граф Н. П. Игнатьев, – Скобелев меня глубоко огорчил, сказав непозволительную речь в Париже каким-то сербским студентам. Он ставит правительство в затруднение своим бестактным поведением».[24] Ему вторил Аксаков: «Спасибо тебе за письмо, которое дышит искреннею патриотическою тревогою, но ты напрасно тревожишься. Я вовсе не одобряю парижской речи или несколько слов, сказанных Скобелевым в Париже студентам…»[25]

Недовольство Петербурга и отступничество единомышленников не поколебали решимости Михаила Дмитриевича любым путем повлиять на внешнюю политику российского правительства. Во время пребывания в Париже он пытается установить связь с руководителями русской революционной эмиграции.

Вот что об этом рассказывал народоволец С. Иванов: «Вскоре по приезде Скобелева в Париж к П. Л. Лаврову явился спутник Скобелева, состоявший при нем в звании официального или приватного адъютанта, и передал Лаврову следующее от имени своего патрона: генералу Скобелеву крайне нужно повидаться с Петром Лавровичем для переговоров о некоторых важных вопросах. Но ввиду служебного и общественного положения Скобелева ему очень неудобно прибыть самолично к Лаврову. Это слишком афишировало бы их свидание, укрыть которое при подобной обстановке было бы очень трудно от многочисленных глаз, наблюдающих за ними обоими. Поэтому он просит Лаврова назначить ему свидание в укромном нейтральном месте, где они могли бы обсудить на свободе все то, что имеет сказать ему Скобелев. Петр Лавров, этот крупный философский ум и теоретик революции, в делах практики и революционной политики оказывался очень часто настоящим ребенком. Он наотрез отказался от предлагавшегося ему свидания, и так как в ту минуту в Париже не оказалось никого из достаточно компетентных и осведомленных революционеров (народовольцев), которым он мог бы сообщить о полученном им предложении, на этом и кончилось дело».[26]

Попытка Скобелева установить контакт с одним из известных идеологов народовольцев, видимо, была вызвана начавшимся сближением некоторых офицеров с членами военной организации партии «Народная воля». В частности, известно, что в 1882 году «майором Тихоцким велись в Петербурге беседы на политические темы с генералом Драгомировым, занимавшим тогда пост начальника Николаевской академии Генерального штаба. Разговоры эти, которые касались, между прочим, вопроса о задачах военной революционной организации, Драгомиров заключил, по словам Тихоцкого, следующею дословною фразою: „Что же, господа, если будете иметь успех – я ваш“».[27]

Но Драгомиров еще со времен русско-турецкой войны был одним из наиболее близких к Скобелеву людей. Советский историк В. Б. Велинбахов считает, что предпринятые «белым генералом» шаги в отношении Лаврова в значительной степени связаны с теми переговорами, которые велись Драгомировым в Петербурге.[28]

Конечно, Скобелев не был революционером и, безусловно, ни в коей мере не сочувствовал идеалам «Народной воли». Его попытки установить отношения с подпольем диктовались совершенно иными соображениями, ведь не зря друзья называли Михаила Дмитриевича «господин первый консул».

Хорошо знавший Скобелева, В. И. Немирович-Данченко так объяснял его поведение: «Я только из вашей статьи узнал, что в 1882 г. Скобелев искал в Париже свидания с Лавровым. В половине 80-х годов я, однако, слышал в Петербурге, что он через генерала… (похоже, что речь идет о М. И. Драгомирове. – Авт.) пробовал закинуть ниточку в революционные кружки. Это тогда меня не особенно удивило. Чтобы понять Скобелева, надо помнить, что это был не только человек огромного честолюбия, но, когда надо было, и политик – политик даже в тех случаях, когда могло казаться, что он совершает политические бестактности. В последние годы он, несомненно, создал себе такое кредо: правительство (в смысле старого режима) отжило свой век, оно бессильно извне, оно также бессильно и внутри. Революционеры? Они тоже не имеют корней в широких массах. В России есть только одна организованная сила – это армия, и в ее руках судьбы России. Но армия может подняться лишь как масса, и на это может ее подвинуть лишь такая личность, которая известна всякому солдату, которая окружена славой сверхгероя. Но одной популярной личности мало, нужен лозунг, понятный не только армии, но и широким массам. Таким лозунгом может быть провозглашение войны немцам за освобождение и объединение славян. Этот лозунг сделает войну популярною в обществе. Но как ни слабы революционные элементы, и их, однако, игнорировать не следует – по меньшей мере как отрицательная сила они могут создать известные затруднения, а это нежелательно».[29]

Скорее всего так оно и было. «Цель оправдывает средства!» – лозунг вполне приемлемый для «белого генерала», любившего повторять: «Всякая гадина может когда-нибудь пригодиться. Гадину держи в решпекте, не давай ей много артачиться, а придет момент – пусти ее в дело и воспользуйся ею в полной мере… Потом, коли она не упорядочилась, выбрось ее за борт!.. И пускай себе захлебывается в собственной мерзости… Лишь бы дело сделала!»[30]

Можно не сомневаться, если бы Скобелеву удалось подольше пробыть за границей, то он наладил бы связи с политической эмиграцией. Но его поездка в Париж прервалась грозным окриком из Петербурга, и он был вынужден срочно выехать в Россию.

Аудиенция в Зимнем

Можно только догадываться, с каким чувством возвращался Скобелев в Россию. С дороги он с горькой иронией писал Аксакову: «Меня вызвали по Высочайшему повелению в Петербург, о чем, конечно, поспешили опубликовать по всей Европе, предварительно сообщив, как ныне оказывается, маститому и единственному надежному защитнику нашего родного русского царского дома – кн. Бисмарку…»

Внутренне он был готов даже к отставке. Однако, переехав границу, несколько приободрился. Причина – горячие овации и заверения в поддержке многочисленных друзей, особенно военных, настроенных весьма решительно и разделявших позицию «белого генерала».

Высшее руководство России было поставлено Скобелевым в довольно затруднительное положение. Несмотря на вызванный им в Европе политический скандал, оно не могло отправить генерала в отставку, понимая, что подобное решение вызовет взрыв возмущения не только у русской общественности, но и в армии. Кроме того, военный и административный авторитет Скобелева был так высок, что его отставка в гораздо большей степени подорвала бы устои армии, чем его политические выходки. Это также не могло не принимать во внимание царское правительство.

Да и сам генерал, прибыв в Петербург, не сидел сложа руки. У него имелось немало доброжелателей в высших кругах, и чтобы смягчить предстоящий прием у государя, были нажаты многие пружины. В этом направлении, например, действовали и граф Игнатьев, и Катков, который в передовых статьях «Московских ведомостей» старался сгладить неблагоприятное впечатление от парижского выступления Скобелева, пользуясь поправками в интервью генерала с английскими и немецкими корреспондентами.

Военный министр генерал Ванновский встретил Скобелева выговором, но последний «как высокопревосходительный» (Ванновский был только «превосходительный») принял наказание довольно фамильярно, сказав, что сам сожалеет о случившемся.

Своими размышлениями о дальнейшей военной карьере Михаила Дмитриевича военный министр поделился с Перетцем: «Нельзя ему доверить корпуса на западной границе, – сейчас возникнут столкновения с Германией и Австрией, – может быть, он даже сам постарается их вызвать… Скобелева надо поставить самостоятельно. Главнокомандующий он был бы отличный, если же подчинить его кому-нибудь, то нельзя поздравить то лицо, которому он будет подчинен: жалобам и интригам не будет конца».[31]

Таким образом, можно было ожидать, что беспокойный генерал получит назначение вроде туркестанского генерал-губернатора. Сама по себе мысль поставить Скобелева начальником края, который он очень хорошо знал, имела свою логику и никого бы не удивила. Очень возможно, что на этом посту Михаил Дмитриевич чувствовал бы себя довольно независимо. При иных обстоятельствах генерал ничего не имел бы против такого назначения, но в тот период, когда в Западной Европе загорелась его звезда, отъезд в далекий Туркестан, хотя бы и в качестве генерал-губернатора, мог рассматриваться только как почетная ссылка.

Вопреки ожиданиям встреча Скобелева с Александром III прошла благополучно. Как Михаилу Дмитриевичу удалось отвести от себя императорский гнев, неизвестно до сих пор. Терялись в догадках и современники. Вот что рассказывал А. Витмер об этой встрече со слов дежурного свитского генерала. Император, «когда доложили о приезде Скобелева, очень сердито приказал позвать приехавшего в кабинет. Скобелев вошел туда крайне сконфуженным и по прошествии двух часов вышел веселым и довольным». Передавая распространившееся тогда мнение, Витмер добавляет: «Нетрудно сообразить, что если суровый император, не любивший шутить, принял Скобелева недружелюбно, то не мог же он распекать целых два часа! Очевидно, талантливый честолюбец успел заразить миролюбивого государя своими взглядами на нашу политику в отношении Германии и других соседей».[32]

В. И. Немирович-Данченко писал об аудиенции у царя: «В высшей степени интересен рассказ его (Скобелева. – Авт.) о приеме в Петербурге. К сожалению, его нельзя еще передать в печати. Можно сказать только одно – что он выехал отсюда полный надежд и ожидания на лучшее для России будущее».[33]

Внешние успехи в Петербурге не сняли у Скобелева внутреннего напряжения. Он понимал, что идет по ниточке, которая в любую минуту может порваться. Его не покидали дурные предчувствия. Примечателен в этом плане разговор Скобелева с Дукмасовым – его адъютантом времен Балканской кампании. «Это постоянное напоминание о смерти Михаилом Дмитриевичем, – вспоминал Дукмасов, – крайне дурно действовало на меня, и я даже несколько рассердился на генерала.

– Что это вы все говорите о смерти! – сказал я недовольным голосом. – Положим, это участь каждого из нас, но вам еще слишком рано думать о могиле… Только напрасно смущаете других. Ведь никто вам не угрожает смертью?!

– А почем вы знаете? Впрочем, все это чепуха! – прибавил он быстро.

– Конечно, чепуха, – согласился я».[34]

Похожий разговор приводит в своих воспоминаниях В. И. Немирович-Данченко. «Я уже говорил о том, как он не раз выражал предчувствия близкой кончины друзьям и интимным знакомым. Весною прошлого года (то есть 1882-го. – Авт.), прощаясь с доктором Щербаковым, он опять повторил то же самое.

– Мне кажется, я буду жить очень недолго и умру в этом же году!

Приехав к себе в Спасское, он заказал панихиду по генералу Кауфману.

В церкви он все время был задумчив, потом отошел в сторону, к тому месту, которое выбрал сам для своей могилы и где лежит он теперь, непонятный в самой смерти.

Священник о. Андрей подошел к нему и взял его за руку.

– Пойдемте, пойдемте… Рано, еще думать об этом…

Скобелев очнулся, заставил себя улыбнуться.

– Рано?.. Да, конечно, рано… Повоюем, а потом и умирать будем…»

22 апреля 1882 года Скобелев отправился в Минск к вверенному ему корпусу. Народ встречал «белого генерала» хлебом-солью. В Могилев, где стояла 16-я дивизия, во главе которой он участвовал в Балканском походе, Скобелев въезжал поздно вечером при свете факелов. Выйдя из экипажа, генерал шел с непокрытой головой по улицам, запруженным встречавшими его людьми. В Бобруйске его приветствовало все духовенство, возглавляемое каноником Сенчиковским.

Возможно, столь яркое проявление народного обожания дало новый импульс «бонапартистским» планам Скобелева. Во всяком случае уже в мае 1882 года во время последней поездки в Париж генерал нарушил «обет молчания». Он открыто фрондировал по отношению к Александру III, выражал свое неодобрение внутренней и внешней политикой правительства, весьма пессимистически высказывался о будущей судьбе России.

Вполне вероятно, что во Франции у «белого генерала» сложился конкретный план действий, для осуществления которого по возвращении домой он начал лихорадочно обращать в деньги все свое имущество. Посетившему его князю Д Д. Оболенскому Михаил Дмитриевич заявил, что собирается ехать в Болгарию, где вскоре начнется настоящая война. «Но надо взять с собою много денег, – добавил он, – я все процентные бумаги свои реализую, все продам. У меня на всякий случай будет миллион денег с собою. Это очень важно – не быть связанным деньгами, а иметь их свободными».

Через несколько дней Оболенский вновь навестил Скобелева. Тот отдавал распоряжения о продаже бумаг, облигаций, золота, акций и т. п. «Все взято из государственного банка, все продано, и собирается около миллиона, – сказал Михаил Дмитриевич, – да из Спасского хлеб продается – он в цене, будет и весь миллион».[35]

Когда в те дни к нему обратились с просьбой одолжить 5000 рублей, обычно исключительно щедрый Скобелев отказал. «Не могу дать никаким образом, – ответил он, – я реализовал ровно миллион и дал себе слово до войны самому не тратить ни копейки с этого миллиона. Кроме жалованья, я ничего не проживаю, а миллион у меня наготове, на случай – будет надобность ехать в Болгарию».

Эта история с миллионом по сей день продолжает оставаться одной из тайн, окружающих имя «белого генерала» То ли он собирал деньги для какой-то политической комбинации, то ли действительно намеревался ехать в Болгарию – нам остается только догадываться.

Под Плевной

В последний год своей жизни М. Д. Скобелев неоднократно возвращался мыслями к Болгарии. Ведь эту страну вместе с другими русскими воинами он освободил от турецкого ига, с ней была связана его слава славянского защитника.

Особенно часто вспоминал «белый генерал» ожесточенные бои под Плевной. Три штурма русских войск отбили засевшие в этом городке турки и лишь после осады сдались на милость победителя. Многократно на белом коне, в белом кителе и белой фуражке водил Скобелев свои войска в атаки и контратаки, личным примером и задушевным словом внушал солдатам уверенность в победу.

– А помнишь, Дукмасов, Зеленые горы? – как-то обратился он к своему адъютанту, неотступно сопровождавшему его во время русско-турецкой кампании.

Конечно, Петр Архипович не мог забыть эти позиции на покрытых пышной зеленью холмах, что возвышались вокруг Плевны. Не раз они переходили из рук в руки.

В середине сентября 1877 года, вступив в командование 16-й пехотной дивизией, генерал-лейтенант М. Д. Скобелев стал полным хозяином зеленогорских позиций. Он немедленно поставил во главе штаба дивизии своего любимца и друга подполковника А. Н. Куропаткина, и эти двое людей стали душою Зеленых гор.

В одну темную, ненастную октябрьскую ночь Скобелев выслал охотников с саперами, и к утру турецкие позиции оказались опоясанными русскими траншеями. Турки пробовали было выбивать русских, но напрасно. В одной из траншей поселился Скобелев вместе с Куропаткиным. Генерал сам отправлял солдат на вылазки против турок, давал им наставления, как биться с врагом, заклепывать орудия, выбивать неприятеля штыками. Если же турки атаковали, Михаил Дмитриевич неизменно возглавлял отражение их удара.

Именно здесь, под Плевной, он стал кумиром солдат. Скобелев не любил пышных речей, предпочитал простой разговор с подчиненными. Вот выстроились добровольцы. Они взялись чуть ли не ползком подобраться к неприятельским траншеям и ворваться в них, дезорганизовав противника и дав возможность подойти основным силам.

Скобелев обходит ряды.

– Ну, молодцы, смотри, сделай дело! – слышится его голос.

– Постараемся, ваше превосходительство! – гремит в ответ.

– То-то постараемся! Надобно, чтобы все чисто было…

– Редуты брали, а тут чтобы осрамиться… Ни в жизнь…

– Редуты, ребята, другое дело. Их взять нужно, а тут только переполоху наделать… Подобрался, кричи «ура» и действуй штыком, пока турок не опомнится, а опомнился, уходи назад. Измором их дойдем, если в честном бою в руки не даются. А чтобы измором взять, покою давать нельзя. Поняли? Начальника, ребята, слушай; сказал он «стой» – ты ни с места. А в разброд будете действовать – самим хуже: перебьют не за понюх табаку.

Однажды Скобелев в сопровождении нескольких офицеров отправился осмотреть передовые позиции. Перейдя Берестовецкий лог, он стал подниматься на окрестные холмы и тут увидел бегущих солдат Владимирского полка. Некоторые были с ружьями, некоторые без них.

– Это что такое? – закричал Скобелев. – Стой! Что это за безобразие? Где офицер?

Подошел испуганный офицер и взял под козырек.

– Объясните, что это значит? – обратился к нему генерал.

– Ваше превосходительство! Турки открыли такой огонь, что нагнали панику на солдат. Мы ничего не могли с ними поделать, – смущенно оправдывался офицер.

– Как вам не стыдно, – загремел Скобелев. – У вас самолюбия нет! Вы своего долга не знаете. Стыдитесь, молодой человек!

Лишь после этого спокойно обратился к солдатам.

– Нехорошо, ребята! – заговорил он. – Вы забыли присягу, данную государю: живота не щадить. Смотрите, загладьте скорее свою страшную вину, иначе я не хочу вас знать, не буду вами командовать. Будьте молодцами, господа офицеры! Соберите ваших людей, разберитесь по ротам и в порядке идите обратно в траншеи.

Сконфуженные солдаты возвратились и под страшным огнем турок выполнили порученное им задание.

Если, встречаясь с солдатом, Михаил Дмитриевич замечал, что у того что-то не в порядке, то не бранил, не кричал на него, не грозил всевозможными карами.

– Как же это ты так, братец? – журил он виноватого. – И не стыдно это тебе? Вот уж от тебя-то никак ничего подобного не ожидал!

– Виноват, ваше превосходительство! – чуть не плачет солдат, удивляясь и в то же время гордясь, что генерал от него не ожидал неисправности.

– Только что разве виноват! Даешь слово, что в другой раз этого не будет?

– Так точно, ваше превосходительство, даю.

– Ну, смотри! Не давши слова – крепись, а давши – держись!

Чаще всего бывало, что после подобного генерального выговора солдат исправлялся и становился образцовым…

Осень быстро переходила в зиму. Начинали трещать морозы, шел снег. Скобелев ухитрился раздобыть для солдат полушубки.

– И меня, господа, – обратился он однажды при обходе траншей к офицерам, – можете поздравить с обновкою! Отец мне прислал прекрасный полушубок и просил, чтобы я постоянно носил его. Только мне он не нравится: весь черный.

Скобелев был несколько суеверен, верил приметам, предчувствиям. Через несколько дней его легко контузило неприятельской пулей, и он, смеясь, говорил, что причиной тому черный полушубок.

Однако этот случай встревожил офицеров.

– Друзья, – сказал Куропаткин, – если генерал будет становиться на банкет и выставлять себя таким образом на показ неприятелю, становитесь и вы тоже. Я уверен, он реже станет рисковать собой.

Так и сделали. Когда в следующий раз Скобелев со дна рва взобрался на банкет и начал рассматривать неприятельские позиции, сопровождавшие его офицеры сделали то же самое. Пули турок сейчас же засвистели над их головами. Скобелев несколько удивленно посмотрел на офицеров, но слез с банкета и пошел дальше. Через несколько шагов он вновь выбрался наверх, и его спутники немедленно подставили и себя под турецкие пули.

– Да чего вы-то торчите здесь? Сойдите вниз! – недовольным тоном сказал генерал.

– Мы обязаны брать с начальства пример, – иронически заметил Куропаткин. – Если вы подвергаете себя опасности, то и нам, подчиненным вашим, жалеть себя нечего!

Михаил Дмитриевич только, молча, пожал плечами, соскочил в ров и пошел дальше.

Но предназначенной ему пули генерал все-таки не миновал. Прошло несколько дней, и он снова был контужен в спину, как раз когда сходил с банкета в ров.

Контузия на этот раз оказалась сильной. Скобелев упал. На помощь к нему кинулись ближайшие офицеры, но генерал уже стоял на ногах, лишь лицо его резко побледнело.

– Ничего, братцы, пустяки! – спокойно произнес он. – Я даже не ранен.

Но вскоре Скобелев почувствовал, что оставаться далее в траншеях не может и, поддерживаемый Куропаткиным и еще одним офицером-казаком Хомячевским, покинул позиции.

Контузия была болезненной, но и в этой ситуации генерал пытался шутить с приходившими навестить его офицерами.

– Это все, господа, черный полушубок, – говорил он, улыбаясь, – не надень я его, наверное, ничего не произошло…

Даже, лежа в постели, Скобелев не переставал распоряжаться делами. Он устроил еще батарею у Брестовца, позади нее расположил перевязочный пункт и через неделю благодаря своей крепкой натуре оправился настолько, что смог сесть на коня и явился на позицию.

– Что же, братцы, – рассуждали, увидя его, солдаты, – если сам генерал идет прямо под пули, так нашему брату, простому нижнему чину и подавно жалеть себя нечего.

Ноябрь подходил к концу. Плохо приходилось Осман-паше в осажденном городе. Близкая развязка чувствовалась всеми. Особенно напряженно ожидали ее на Зеленых горах. Частенько в руки скобелевцев попадали турецкие беглецы, не выдержавшие тягостей блокады. Эти голодные, оборванные люди были так жалки, что их, прежде чем отправлять далее, русские солдаты досыта кормили из своих котлов, оделяли табаком, а иногда давали и одежду.

Однажды казачий разъезд привел к Скобелеву захваченного в плен турка, и тотчас же в зеленогорском отряде разнеслось, что противник уходит, бросив все свои траншеи, окопы, редуты.

Действительно, Осман-паша решил уйти, прорвавшись через блокирующие город войска. Авангард его армии уподобился могучему тарану. Таборы скатились с высот, перешли через, реки и со страшной силой ударили по передовым русским полкам. Обрекши себя на смерть, турецкие бойцы атаковали столь стремительно, что сумели прорвать первые две линии русских траншей. Издали, с тех высот, откуда глядел на бой Скобелев, казалось, будто кровавая река красных турецких фесок вдруг вырвалась из Плевны и бурными волнами ударила по русским. Уверенный в успехе, Осман-паша спустился к реке Вид и уже подъезжал к мосту, когда случайная пуля свалила его с коня.

Подошедшие резервы русских обрушились на неприятеля с трех сторон. Турки обратились в бегство. В этом бою противник потерял убитыми и ранеными около 6 тысяч человек, русские же потери составили 1700 человек.

Раненый Осман-паша, поняв, что ему не вырваться из окружения, 28 ноября выслал к русскому командованию своего адъютанта с объявлением капитуляции. В плен сдались 10 генералов, 2128 офицеров, 41 200 солдат. Это была блестящая победа.

Скобелев послал свои полки занять павшую Плевну. В городке валялись неубранные трупы людей, животных; всюду были видны груды развалин, разрушенные дома, обгорелые бревна. В сумерки в караулку, где находился плененный Осман-паша, примчался «белый генерал», назначенный военным губернатором Плевны.

Скобелев порывисто вошел в помещение и протянул турецкому командующему руку. Обращаясь к переводчику, он сказал:

– Передайте паше, что каждый человек по натуре более или менее завистлив, и я как военный завидую Осману в том, что он имел случай оказать своему отечеству важную услугу, задержав нас на четыре месяца под Плевной.

Паша внимательно выслушал переводчика, потом улыбнулся и проговорил:

– Генерал еще так молод летами, а между тем он успел сделать столь много и так хорошо заявить о себе на военном поприще, что я не сомневаюсь, что если не я, так, может быть, дети мои отдадут ему почтение как фельдмаршалу русской армии.

Наверное, предсказание турецкого командующего сбылось бы, если бы жизнь Скобелева трагически не оборвалась на взлете военной карьеры.

Тайна гостиницы «Англия»

Получив месячный отпуск, 22 июня 1882 года М. Д. Скобелев выехал из Минска в Москву. Его сопровождали несколько штабных офицеров и командир одного из полков барон Розен. По обыкновению Михаил Дмитриевич остановился в гостинице «Дюссо», намереваясь 25 июня выехать в Спасское, чтобы пробыть там до больших маневров.

По приезде в Москву Скобелев встретился с князем Д. Д. Оболенским, по словам которого генерал был не в духе, не отвечал на вопросы, а если и отвечал, то как-то отрывисто.

– Да что с вами наконец? – спросил Оболенский. – Сердитесь из-за пустяков. Вам, должно быть, нездоровится?

Скобелев ответил не сразу.

– Да что, – задумчиво протянул он, меряя шагами небольшой кабинет «Славянского Базара», – мои деньги пропали…

– Какие деньги? – удивился князь. – Бумажник украли у вас?

– Какой бумажник! Мой миллион… Весь миллион пропал бесследно.

– Как? Где?

– Да я сам ничего не знаю, не могу ни до чего добраться… Вообразите себе, что Иван Ильич (Маслов, близкий к Скобелеву человек, ведший его хозяйственные дела. – Авт.) реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и… сошел с ума на этих днях. Я и не знаю, где теперь деньги. Сам он невменяем, ничего не понимаю. Я несколько раз упорно допрашивал его, где деньги. Он в ответ чуть не лает на меня из-под дивана. Впал в полное сумасшествие… Я не знаю, что делать.[36]

24 июня Скобелев пришел к И. С. Аксакову, принес связку каких-то документов и попросил сохранить их, сказав: «Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрительным».

На другой день состоялся обед, устроенный бароном Розеном в честь получения очередной награды. За столом находилось шесть-семь человек. В том числе, кроме Скобелева и Розена, адъютант генерала Эрдели, военный доктор Вернадский, личный врач Михаила Дмитриевича, бывший адъютант полковник Баранок.

Скобелева во время обеда не покидало мрачное настроение.

«А помнишь, Алексей Никитич, – обратился он к Баранку, – как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал, слава человеческая аки дым преходящий… подгулял поп, а… хорошо сказал».[37]

После обеда вечером М. Д. Скобелев отправился в гостиницу «Англия», которая находилась на углу Столешникова переулка и Петровки. Здесь жили девицы легкого поведения, в том числе и Шарлотта Альтенроз (по другим сведениям ее звали Элеонора, Ванда, Роза) Эта кокотка неизвестной национальности, приехавшая вроде бы из Австро-Венгрии и говорившая по-немецки (на основании чего многие считали ее немкой), занимала в нижнем этаже роскошный номер и была знакома всей кутящей Москве.

Поздно ночью Шарлотта прибежала к дворнику и сказала, что у нее в номере скоропостижно умер офицер Покойника узнали сразу. Прибывшая полиция переправила тело Скобелева в гостиницу «Дюссо». Вскрытие производил прозектор Московского университета профессор Нейдинг. В протоколе было сказано: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще так недавно»

Однако никогда раньше Скобелев не жаловался на сердце. Правда, его врач О. Ф. Гейфельдер во время Туркестанского похода находил у генерала признаки сердечной недостаточности: «Сравнительно с ростом и летами пульс у Скобелева был слабоват и мелкий, и соответственно тому деятельность сердца слаба и звуки сердца хотя и частые, но глухие. Этот результат… дал мне основание заключить о слабо развитой сосудистой системе вообще и в особенности о слабой мускулатуре сердца».[38] И тут же, в известной степени опровергая свое заключение, Гейфельдер отмечает совершенно необыкновенную выносливость и энергию Скобелева, который мог сутками без сна совершать длительные переходы верхом, сохраняя бодрость и работоспособность. Это позволяет предполагать, что в действительности сердечная система Скобелева не могла стать причиной преждевременной смерти.

Вокруг трагедии в московской гостинице как снежный ком нарастали легенды и слухи. Высказывались самые различные, даже взаимоисключающие предположения, но все были едины в одном: смерть М. Д. Скобелева связана с таинственными обстоятельствами.

Передавая широко муссируемый слух о самоубийстве, одна из европейских газет писала, что «генерал совершил этот акт отчаяния, чтобы избежать угрожавшего ему бесчестия вследствие разоблачений, удостоверяющих его в деятельности нигилистов». Однако большинство склонялось к версии, что Скобелев был убит, что «белый генерал» пал жертвой германской ненависти. Присутствие при его смерти «немки» придавало этим слухам, казалось, большую достоверность. «Замечательно, – отмечал современник, – что и в интеллигентных кругах держалось такое же мнение. Здесь оно выражалось даже более определенно: назывались лица, которые могли участвовать в этом преступлении, направленном будто бы Бисмарком… Этим же сообщением Бисмарку приписывалась пропажа плана войны с немцами, разработанного Скобелевым и выкраденного тотчас после смерти М. Д. Скобелева из его имения»[39]

Эту версию поддерживали и некоторые представители официальных кругов. Один из вдохновителей реакции князь Н. Мещерский в 1887 году писал Победоносцеву: «Со дня на день Германия могла наброситься на Францию, раздавить ее. Но вдруг благодаря смелому шагу Скобелева сказалась впервые общность интересов Франции и России неожиданно для всех и к ужасу Бисмарка. Ни Россия, ни Франция не были уже изолированы. Скобелев пал жертвою своих убеждений, и русские люди в этом не сомневаются. Пали еще многие, но дело было сделано».[40]

Напомним, что при Александре III распался союз трех императоров (совокупность соглашений между Россией, Германией и Австро-Венгрией) и был заключен русско-французский союз. Естественно, смена внешнеполитического курса России происходила в острой политической борьбе.

По другой версии М. Д. Скобелев отравился бокалом вина, присланным ему из соседнего номера какой-то подгулявшей компанией, поднявшей тост за здоровье «белого генерала». В этом случае подозрение падает на самого императора Александра III, который, как считали, опасался, что Скобелев совершит дворцовый переворот и займет императорский трон под именем царя Михаила.

Некий Ф. Дюбюк со слов председателя 1 – й Государственной думы С. А. Муромцева передавал впоследствии, что будто бы в связи с антиправительственной деятельностью Скобелева был учрежден под председательством великого князя Владимира Александровича особый тайный суд, который большинством голосов (33 из 40) приговорил генерала к смерти, причем исполнение приговора поручили полицейскому чиновнику.[41]

В. И. Немирович-Дзнченко в заграничных публикациях утверждал, что Скобелева убили агенты «священной дружины» по приговору, подписанному одним из великих князей и графом Б. Шуваловым, личным другом императора и влиятельным руководителем этой организации.[42]

Что же представляла собой «священная дружина»? Она была создана для охраны царя, его близких и совмещала в себе черты Третьего отделения, масонских лож и подпольных организаций. Состав ее центрального комитета до сих пор полностью не известен. Вероятно, в него входили и сам император, и великий князь Владимир Александрович, бывший начальником Петербургского военного округа. Руководство «священной дружины» состояло из высшего дворянства, преимущественно из придворной аристократии. Для работы в Петербурге и Москве бьшк образованы попечительства, в которые привлекались представители финансовой и промышленной буржуазии. Дальше шли «пятерки», куда могли входить и люди более простого происхождения, в провинции их деятельность направляли инспектуры.

Вступавшие в «священную дружину» приносили пространную торжественную присягу, в которой ради спасения царя обязывались в случае необходимости даже отречься от семьи. Была организована и шпионская служба в виде бригад сыщиков и загранкчной агентуры.[43] Среди ее членов находились и «смертники», например, поклявшиеся «разыскать революционеров князя Кропоткина, Гартмана и убить их».[44]

Конспирация в этой организации была налажена настолько хорошо, что ее деятельность вплоть до сегодняшнего дня остается в целом неизвестной, хотя в одно время она приобрела довольно значительный размах и привела к определенным результатам.

Со «священной дружиной» у М. Д. Скобелева сложились весьма натянутые отношения. В свое время он отказался вступить в ее ряды, не скрывая отрицательного, даже презрительного отношения к этой организации.

И все-таки многие люди, входившие в окружение «белого генерала», скептически относились к причастности деятелей «священной дружины» к его смерти. Так, известный дипломат прошлого века Ю. Карцев в своих воспоминаниях писал:

По другой версии Скобелев убит ординарцем своим М. и по наущению «священной дружины» Тот офицер обычно занимался устройством кутежей и не пользовался уважением других приближенных… М. А. Хитрово мне рассказывал, как, возвращаясь с похорон Скобелева, он был свидетелем следующей сцены. На одной из станций Баранок… подошел к М. и сбил с него фуражку… Оргию в «Англии» устраивал М. и часа за два приехал предупредить Михаила Дмитриевича: все, дескать, готово. Что М. был негодяй, это более чем вероятно, но отсюда до обвинения его в убийстве еще далеко. Деятели «священной дружины», насколько мне случалось их наблюдать, более помышляли о чинах и придворных отличиях: взять на себя деяние кровавое и ответственное они бы не решились…[45]

Выскажем и третью версию смерти «белого генерала». Как уже отмечалось, имеются факты, свидетельствующие о связях М. Д. Скобелева с масонами французской ложи «Великий Восток». Возможно, именно под их влиянием он произнес свои нашумевшие антигерманские речи. Потом же заколебался, усомнился в целесообразности для России планов радикального французского масонства, стремившегося использовать противоречия между Россией и Германией для блага Франции.

4 марта 1882 года М, Д. Скобелев сообщал И. С. Аксакову: «…наше общее святое дело для меня, как полагаю, и для вас тесно связано с возрождением пришибленного ныне русского самосознания… Я убедился, что основанием общественного недуга есть в значительной мере, отсутствие всякого доверия к установлению власти, доверия, мыслимого лишь тогда, когда правительство дает серьезные гарантии, что оно бесповоротно ступило на путь народной как внешней, так и внутренней политики, в чем пока и друзья, и недруги имеют основание сомневаться.

Боже меня сохрани относить последнее до государя; напротив того, он все больше и больше становится единственною путеводною звездою на темном небе петербургского бюрократического небосклона…

Я имел основание убедиться, что даже крамольная партия в своем большинстве услышит голос отечества и правительства, когда Россия заговорит по-русски, чего так давно-давно уже не было».

Надо отметить, что в то время космополитические элементы во французском масонстве набирали силу. Их уже перестал устраивать премьер-министр Гамбетта, отстаивавший патриотические позиции и твердую власть, надеясь тем самым восстановить утраченное влияние Франции. В последнюю парижскую встречу он говорил Скобелеву: «Благодарите бога, что нет у вас парламента: если он у вас будет, вы сотни лет проболтаете, не сделав ничего путного».[46]

В 1882 году Гамбетту и его кабинет заставили уйти в отставку. Любопытно, что через несколько месяцев после смерти Скобелева бывший премьер-министр погиб, как было официально объявлено, от случайного выстрела при чистке охотничьего ружья. Но по Парижу упорно гуляли слухи о том, что Гамбетта пал жертвой политического заговора.

Скобелев не мог не знать правила тайного ордена: если масон, являвшийся обладателем секретов, обнаруживал признаки непокорности, то он физически уничтожался. Возможно, поэтому своим друзьям Михаил Дмитриевич неоднократно говорил, что не умрет своей смертью.

В письме к И. С. Аксакову 23 марта 1882 года М. Д. Скобелев писал: «Я получил несколько вызовов, на которые не отвечал. Очевидно, недругам Русского народного возрождения очень желательно этим путем от меня избавиться. Оно и дешево, и сердито. Меня вы настолько знаете, что, конечно, уверены в моем спокойном отношении ко всякой случайности. Важно только, если неизбежное случится, извлечь из факта наибольшую пользу для нашего святого народного дела…»

Вероятно, двухчасовой разговор, состоявшийся у М. Д. Скобелева в 1882 году с императором Александром III, взявшим антилиберальный курс, вызвал серьезную озабоченность у руководителей радикальных масонских течений. Ведь Михаил Дмитриевич, по свидетельству генерала Витмера, вышел от царя «веселым и довольным». Поэтому отнюдь не исключено, что братья масоны и убрали Скобелева, а затем способствовали распространению первых двух версий его смерти.

Например, секретарь французского премьер-министра Ж. Адам утверждала, что в ее распоряжении имеются документы, из которых следует, что М. Д. Скобелева отравили две кокотки, специально подосланные из Берлина. Однако все попытки Н. Н. Кнорринга ознакомиться с данными документами окончились безрезультатно. Наследники Ж. Адам сообщили, что в ее архиве никаких следов о генерале Скобелеве вообще не обнаружено. Вполне возможно, что француженка действовала с заведомым умыслом, чтобы скрыть истинную причину смерти Скобелева.

Разумеется, все эти доводы из области предположений. Тайна смерти «белого генерала» остается тайной. Едва ли она будет когда-либо окончательно разгадана. Так же как, видимо, останется до конца невыясненной причина гибели в Болгарии матери М. Д. Скобелева. Когда сын доблестно сражался под стенами Геок-Тепе, она, преследуя какие-то политические цели, с крупной суммой денег отправилась в Болгарию. И там была предательски убита А. А. Узатисом, болгарином, выросшим в России и состоявшим в свое время ординарцем при М. Д. Скобелеве. Скрыться убийце не удалось. В этот же день его настигло справедливое возмездие, и он навсегда унес в могилу тайну своего преступления. Вероятнее всего, рукой Узатиса водили люди, заинтересованные в ослаблении русского влияния в Болгарии.

Согласимся с историком В. Б. Велинбаховым, что сегодня «ясно только одно – вся деятельность М. Д. Скобелева в 1881–1882 годах, двусмысленные свидетельства современников, странные совпадения и обстоятельства дают полное право сомневаться в том, что трагедия в „Англии“ не была связана с преступлением. Все это дает основание полагать, что здесь произошло политическое убийство, имевшее прямое отношение к той борьбе самодержавия с противостоящими ему силами, которая развернулась в России в конце прошлого века».[47]

В пользу этого предположения свидетельствуют рассказы очевидцев, утверждавших, что лицо покойного Скобелева имело необычайно желтый цвет, на нем вскоре выступили странные синие пятна, характерные при отравлении сильнодействующими ядами.

Похоронить М. Д. Скобелева было решено в родовом имении Спасское (ныне село Заборово), что на рязанской земле. К месту последнего успокоения гроб с телом Михаила Дмитриевича сопровождала воинская команда, руководимая генералом Дохтуровым. Траурный поезд из 15 вагонов прибыл на станцию Ранненбург, где его встретили крестьяне села Спасского. Они разобрали венки, и печальное шествие двинулось по степной дороге среди зеленых полей. Проходили селами, где крестьяне служили литургии даже под дождем. Помещики из соседних усадеб выезжали навстречу.

У Спасского крестьяне пожелали нести гроб на руках. Шествие с гробом прошло через усадьбу покойного, мимо небольшого дома, где он жил и перед которым была разбита клумба со словами из золотистых цветов: «Честь и слава». В старой сельской церкви, рядом с могилами отца и матери лег последний из Скобелевых – знаменитый «белый генерал».

«Потеря необъятна, – писал современник. – Со времени Суворова никто не пользовался такою любовью солдат и народа. Имя его стало легендарным – оно одно стоило сотен тысяч штыков. „Белый генерал“ был не просто храбрый рубака, как отзывались завистники. Текинский поход показал, что он образцовый полководец, превосходный администратор, в чем ему отдали справедливость его соперники. Всего дороже было ему русское сердце – патриотом был в широко и глубоко объемлющем смысле слова. Кто его знал, кто читал его письма, тот не мог не подивиться проницательности его исторических и политических воззрений! Русский народ долго не придет в себя после этой ужасной невосполнимой потери.

Теперешнее народное чувство сравнивают с чувством, объявшим Россию при утрате Скопина-Шуйского, тоже Михаила, тоже похищенного в молодых летах (даже в более молодых) и тоже унесшего с собою в гроб лучшую надежду отечества в смутную годину. Тот же образ, та же воспоминание, воскресшее у разных лиц по поводу того же события, – это удивительное повторение у лиц, не сговаривавшихся между собою, знаменательно: оно указывает, что в существе оценка верна. Сила в том, что мы действительно переживаем второе смутное время в своем новом, особом характерном виде, со своими особыми самозванцами всех сортов, со своими миллионами „воров“ и „воришек“, со своим новым, но столь же полным шатанием всего, во всех сферах – и в сферах власти, и в сферах общества. Мы переживаем социальный тиф со всеми его знакомыми патологу признаками. Ни одно нравственное начало не твердо – всякий авторитет пошатнут; по-видимому (так казалось в первую смутную годину), общество уже разложилось и государство должно рухнуть. Тяжело живется в такое тифозное время тому, кто сохранил и здравый смысл, и почтение к правде, и любовь к своей родине и веру в нее. Этой любви, этой верь: выражением, самым полным, самым свежим, самым несокрушимым, мало того – выражением победоносящим был Скобелев».[48]

Народного героя оплакивали не только в России, по нему скорбели и в других странах. В корреспонденции из Болгарии говорилось: «Быть может, нигде весть о смерти Скобелева не произвела такого потрясающего впечатления, как здесь, в Пловдиве, и вообще во всей Болгарии. Это легко понять, потому что болгарский народ был свидетелем не только героических подвигов Скобелева в последнюю войну, но и лично убедился в его горячем сочувствии славянскому делу; кроме того, находясь в близких отношениях с ним, он имел случай узнать отважный в истинном значении этого слова славянский характер покойного полководца, выказанный им не только перед своими воинами, но и перед целым народом. В будущем все славянские народы еще очень многого ожидали ют деятельности оплакиваемого славянского героя – в особенности народы югославянские».[49]

Короткая, но яркая жизнь генерала М. Д. Скобелева оставила заметный след в русской военной истории. «Мало он жил, – говорил генерал Г. А. Леер, – но много сделал. Личности, подобные Скобелеву, отходя в область истории, не умирают, напротив, своей смертью они одухотворяют историю, делают ее живою и вечно памятною».

Интересна оценка, данная Скобелеву в «Отечественных записках», издаваемых М. Е. Салтыковым-Щедриным: «Если у Скобелева не было, как у других полководцев, особенно громких побед и никто не знал его заветных дум и идеалов, то все-таки у него были несомненные, в особенности для нашего времени, достоинства, которые и делали его популярным как среди солдат, так и в обществе; он не гнался за земными благами, не выпрашивал подачек и не захватывал казенных земель, не занимался гешефтами, мог спать и, по-видимому, даже предпочитал спать в траншее, а не на мягком тюфяке, он относился к солдату внимательно, не крал его сухарей и, подставляя его грудь под пули, подставлял рядом и свою. Это несомненные в наши дни достоинства, которым большинство даже удивляется. Скобелев – это какая-то в высшей степени непосредственная и в то же время что-то таившая в себе натура, натура недовольная и несчастная при всем видимом счастье, натура отчасти романтическая и склонная к Мистицизму, способная уложить более 20 тысяч человек в одну кампанию и плакать перед картиной сражения при Гравелотте, натура то разочарованная и не ставившая жизнь ни в копейку, то думавшая о будущем счастье, даже собиравшаяся помогать мужику, то тяготевшая к Москве, то говорившая о свободе народов».

Вместе со всей мыслящей Россией «белый генерал» мучительно искал выход из того тупика, в который зашло русское общество на переломе двух царствований. Он мечтал о многонациональном централизованном государстве, достаточно сильном и благоустроенном, гарантирующем своим подданным четкий набор прав и, естественно, требующем от них выполнения определенных обязанностей.

«Его идеалами, – считал В. И. Немирович-Данченко, – была великая, свободная, демократическая Россия, живущая сама всею полнотою жизни и дающая возможность жить другим. Россия, свято блюдущая интересы связанных с нею племен. Россия, для которой нет эллина, нет иудея, где все равны и каждому, как бы он ни назывался, одинаково были бы открыты пути к счастью и вольному труду. Россия как мощное тело одноплеменное, одноязычное, окруженное автономиями, опирающимися на ее грозную врагам силу, свободно развивающимися племенами. Кто хочет – уходи и живи сам, кто хочет – будь с нами. Соединенные Штаты Восточной Европы и Сибири с самоуправляющимися в общем союзе Эстонией, Латвией, Литвою, Украиной, Кавказом. Польша – самостоятельная, но связанная с нами отсутствием таможенной границы. Вот к чему шел человек, которого все знали как гениального полководца и немногие – как политического вождя с определенной программой и точными масштабами для будущего».

Многие современники справедливо видели в М. Д. Скобелеве народного героя, способного повлиять на судьбу России. После смерти «белого генерала» пошла по Руси красивая легенда: будто Скобелев не умер, а стал странником, скитается по деревням, общается с народом.

Благодарные соотечественники увековечили память о Михаиле Дмитриевиче. На собранные по подписке деньги в 1912 году в Москве на Тверской площади, переименованной в Скобелевскую (ныне Советская), по проекту военного художника подполковника П. А. Самонова была воздвигнута великолепная конная статуя «белого генерала». К сожалению, после Октябрьской революции в числе других памятников старой России снесли и этот. На его месте соорудили монумент Свободы, который в 30-е годы тоже подвергся уничтожению. А в 1954 году на площади установили скульптуру Юрия Долгорукова, основателя Москвы.

Сегодня, когда много говорят о бережном отношении к своей истории, памятникам культуры, думается, пришло время найти место и средства для восстановления памятника народному герою Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, чтобы не краснеть ни перед потомками, ни перед болгарами, которые в отличие от нас свято берегут скобелевские мемориалы.

Генерал М. Д. Скобелев был символом русского возрождения, он олицетворял патриотические силы России. Хотелось бы, чтобы и сегодня воскресающая память о народном герое послужила сплочению всех тех, кто искренне заинтересован в укреплении и процветании Отечества.

Примечания

1

Все даты даются по старому стилю.

(обратно)

2

И. Н. Скобелев в сражениях потерял руку, но дослужился до генерала, одно время являлся комендантом Петропавловской крепости, был известен также как способный литератор. Генералом стал и его сын Дмитрий Иванович, отец М. Д. Скобелева.

(обратно)

3

Цит. по: Гродеков Н. И. Война в Туркмении. – Спб., 1884. – Т. 4. – С. 18

(обратно)

4

К. П. Победоносцев и его корреспонденты: письма и записки. – М.-Л., 1923. – С. 233

(обратно)

5

К. П. Победоносцев и его корреспонденты; письма и записки. – С. 233–234.

(обратно)

6

Кропоткин П. А. Записки революционера. – М., 1990. – С. 411.

(обратно)

7

См.: Кони А. Ф. На жизненном пути. – Ревель – Берлин, 1922. – Т. 3. – Ч. I. – С. 21–22.

(обратно)

8

Цит. по: Эсзадзе Б. Памяти М. Д. Скобелева. Скобелевский сборник – 1908. – № 1. – С. 58.

(обратно)

9

Михаил Дмитриевич Скобелев. Русская старина. – 1882. – № 7. – С. 229.

(обратно)

10

Цит. по: Кнорринг Н. Н. Генерал Михаил Дмитриевич Скобелев. – Ч. 1–2. – Париж. – 1939–1940. – С. 202–203.

(обратно)

11

Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров – М., 1929. – Т. 2. – С. 231

(обратно)

12

Цит. по: Чанцев И. А. Скобелев как полководец. 1881–1882. – Спб., 1883. – С. 136–141.

(обратно)

13

Кнорринг Н. Н. Генерал Михаил Дмитриевич Скобелев. – Ч. 1–2. – С. 223–224.

(обратно)

14

Дневник Д. А. Милютина. – Т. 4. – М., 1950. – С. 249.

(обратно)

15

Верещагин В. В. Воспоминания о М. Д. Скобелеве. Русская старина. – 1889. – № 5. – С. 410.

(обратно)

16

Речь ген. Скобелева в Париже, 1882. Красный архив. – Т. 27. – С. 219–220.

(обратно)

17

Речь ген. Скобелева в Париже, 1882. Красный архив – Т. 27 – С. 221

(обратно)

18

Речь генерала Скобелева в Париже – С. 218

(обратно)

19

Дневник Д. А. Милютина. – М., 1950. – Т. 4. – С. 127.

(обратно)

20

Дневник Е. А. Перетца. – М.-Л., 1927. – С. 125.

(обратно)

21

Дневник П. А. Вапуева. – Пг., 1919. – С. 183.

(обратно)

22

Правительственный вестник. – 1882. – № 29. – С. 1

(обратно)

23

Речь ген. Скобелева в Париже. – С. 220.

(обратно)

24

К. П. Победоносцев и его корреспонденты: письма и записки. – Т. 1. – Ч. I. – С. 83.

(обратно)

25

К. П. Победоносцев и его корреспонденты: письма и записки. – Т. 1. – Ч. I. – С. 275.

(обратно)

26

Иванов С. К характеристике общественных настроений в России в начале 80-х годов. Былое. – 1907. – № 9/21. – С. 199.

(обратно)

27

К. П. Победоносцев и его корреспонденты: письма и записки. – Т. 1. – Ч. 1. – С. 275.

(обратно)

28

См.: Велинбахов В. Б. Генерал от «пропунсиаменто». Прометей. – 1969. – № 7. – С. 362

(обратно)

29

Цит. по: Богучарский В. Я. Из истории политической борьбы в 70-х и 80-х гг. XIX века. – М., 1912. – С. 164.

(обратно)

30

Цит. по: Скобелев. Личные воспоминания и впечатления В. И. Немировича-Данченко. – Спб., 1884. – С. 59.

(обратно)

31

Дневник Е. А. Перетца. – М.-Л., 1927. – С. 120.

(обратно)

32

Витмер А. Что видел, слышал, кого знал Скобелев. Русская старина. – 1908. – № 12. – С. 696.

(обратно)

33

Скобелев. Личные воспомииания и впечатления В. И. Немировича-Данченко. – С. 380.

(обратно)

34

Дукмасов П. А. Воспоминания о русско-турецкой войне и М. Д. Скобелеве. – Спб., 1889. – С. 457.

(обратно)

35

Оболенский Д. Д. Наброски из прошлого. Исторический вестиик. – 1895. – № 1. – С. 102.

(обратно)

36

См.: Оболенский Д. Д. Наброски из прошлого. – С. 102–103.

(обратно)

37

Кнорринг Н. Н. Генерал Михаил Дмитриевич Скобелев. – Ч. 1–2. – С. 273.

(обратно)

38

Гейфельдер О. Ф. Воспоминания врача о М. Д. Скобелеве, 1880–1881 гг. Русская старина. – 1886. – № 10. – С. 298.

(обратно)

39

Толбухов Е. Скобелев в Туркестане. Исторический вестник. – 1916. – № 10. – С. 108.

(обратно)

40

К. П. Победоносцев и его корреспонденты: письма и записки. – С. 727.

(обратно)

41

См.: Дюбюк Ф. Смерть Скобелева: Письмо в редакцию. Голос минувшего. – 1917. – № 5. – С. 102.

(обратно)

42

См.: Немирович-Данченко В. И. На кладбищах. Воспоминания. – Ревель, 1921. – С. 69.

(обратно)

43

См.: Смельский В. В. Священная дружина. Голос минувшего. – 1916. – № 1. – С. 231.

(обратно)

44

Заславский Д. Взволнованные лоботрясы. – М., 1931. – С. 12–15.

(обратно)

45

Карцев Ю. Семь лет на Ближнем Востоке. – Спб., 1906. – С. 96.

(обратно)

46

Скобелев и Гамбетта. Русь. – 1883. – № 1. – С. 18.

(обратно)

47

Велинбахов В. Б. Генерал от «пронунсиаменто». – С. 369.

(обратно)

48

Цит. по: Чанцев И. А. Скобелев как полководец. 1881–1882. – Спб., 1883. – С. 151–153.

(обратно)

49

Там же. – С. 157.

(обратно)

Оглавление

  Последний штурм

  Конфликт с императором

  В переломное время

  Демарш на банкете

  «Господин первый консул»

  Аудиенция в Зимнем

  Под Плевной

  Тайна гостиницы «Англия» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте