«Рождественские сказки»

Рождественские сказки (fb2) - Рождественские сказки 244K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Давыдович Фарбаржевич

Игорь Фарбаржевич РОЖДЕСТВЕНСКИЕ СКАЗКИ

Все так и завертелось!

Потому что земля — круглая…

Сказки пропадали прямо со стола. Утром, бывало сочинится, к полудню запишется, а ночью исчезает бесследно.

КОЛДУН ШВАРЦХУНД (не к ночи будь сказано)

1

Однажды на Рождество, во время одного из своих путешествий, известный московский сказочник Егорий очутился в Германии, в городе Франкфурте-на-Майне.

Если вы когда-нибудь раньше слышали о сказочнике Егории, — то наверняка знаете и про его замечательное кольцо, которое досталось ему от прадеда. Кольцо обладает множеством удивительных свойств. Например, повернув его три раза вокруг безымяного пальца левой руки, можно в мгновение ока очутиться там, куда направлен волшебный луч, льющийся из камня: хоть на Луне. А если в темноте приблизить его к лицу, то в перстне, словно в экране телевизора, возникнут разные события, в разное время случившиеся — по вашему интересу. Кроме того, цветной луч, исходящий из перстня, может усыплять и будить. И много ещё чего. Такой вот перстенек!

Конечно же Егорий с перстнем никогда не расстается, не снимает его с пальца ни днем, ни ночью, и множество приключений — иногда забавных, иногда опасных — пережил и продолжает переживать именно благодаря наследственному сокровищу.

Итак, под Рождество, путешествуя с помощью волшебного кольца, сказочник Егорий очутился на каменном мосту во Франкфурте-на-Майне.

Следует добавить, что немецкие реки, в отличие от российских, имеют обыкновение не замерзать зимой, поэтому холодные воды Майна плавно текут по городским каналам. А Егорий любовался ими с высоты старинного моста.

Шел мокрый снег. Молодой человек огляделся и вдруг увидел под рассеянным светом фонарей странную фигуру. Она натягивала на шею веревку с камнем, явно собираясь прыгнуть вниз. Такого поступка не одобрило бы ни одно здравомыслящее существо, а тем более сказочник. В его сердце застучал тревожный колокол.

— Эй! — что есть силы завопил Егорий и помчался к самоубийце.

Подбежав, он с удивленьем обнаружил, что странная фигура была собакой из породы немецких овчарок. Просто она стояла на задних лапах. Завидев спасителя, овчарка поторопилась завершить начатое. В самый последний миг Егорию удалось ухватить незнакомку за задние лапы. Та отчаянно сопротивлялась. Сказочник тянул её, выбиваясь из сил. Наконец, он сделал рывок и вместе они кубарем покатились по настилу моста.

— Зачем?! Кто вас пррросил?!.. — рычала овчарка, а камень на веревке, все ещё привязанный к шее, больно стукал и её и его.

Наконец они встали на ноги.

— Глупая затея, — скептически заметил сказочник. — Я не выношу, когда при мне делают глупости. А вы?

— Глупая? — возмутилась овчарка. — Знай вы, из-за чего я на это пошла, — говорили бы по-другому!.

— Все равно, глупость! — стоял на своем Егорий. — Ни одно обстоятельство на свете не заставит меня бросаться в воду с булыжником на шее! Зимой! Это же верная простуда!

— На моем месте вы бы сделали то же самое, — упрямо заявила несостоявшаяся утопленница.

— Чем же так плохо ваше место? — поинтересовался начавший замерзать сказочник.

Спасенная тоже дрожала, то ли — от того, что все закончилось благополучно, то ли — от того, что ничего не вышло.

— Давайте найдем местечко посуше. Нам надо согреться. — предложил Егорий.

Тут он заметил на ней дорогой кожаный ошейник, украшеный клепками, и вслух догадался, что её, наверное выгнал хозяин.

— Никто меня не выгонял! — возмутилась овчарка.

Егорий стал допытываться.

— Долгий разговор, — уклончиво отвечала собака.

— Может, я смогу помочь?

— Мне уже никто не поможет, — она говорила хоть ещё и обреченно, но уже спокойнее. — Я потеряла доверие хозяина.

— А что случилось с вашим хозяином?

— Послушайте! — рассердилась спасенная. — Это переходит всякие границы! Нельзя же быть таким любопытным!

— Я русский, мне — можно, — ответил Егорий. — Тем более, когда при мне делают глупости. Кстати, именно благодаря любопытству сделано огромное количество открытий!

— Вот-вот! — впервые согласилась с ним овчарка.

Ее затрясло снова, и Егорий окончательно взял инициативу в свои руки:

— Давайте спустимся под мост, там найдется безветренное место, и вы мне все расскажете, — деловито предложил он.

На этот раз собака послушно дала освободить себя от веревки и камня и понуро поплелась следом. Через несколько минут они уже сидели в нише каменной опоры моста.

— Так что же случилось? — вновь полюбопытствовал молодой человек, вычищая из шерсти овчарки налипший снег.

— То, что с хозяином произошло, до сих пор не поддается никакому разумному объяснению. Этого просто не может быть! — ответила она.

— ВСЕ МОЖЕТ БЫТЬ!.. Как говорит один мой знакомый Старый Лис, успокоил её Егорий. — Потому не упрямьтесь. Кстати, меня зовут Егорием. Я сказочник.

— Розалина! — угрюмо представилась собака. Она уже поняла, что легко отделаться от Егория не удастся. Кроме того, почему-то рядом со сказочником ей стало спокойней. — Начался этот кошмар неделю назад.

…Неделю назад я проснулась за полночь от беспокойных шагов господина Генриха. Он ходил по комнате и громко звал хозяйку. Дело в том, что она… Ее не было ни в спальне, ни в ванной, ни на кухне! Нигде! Я-то сплю чутко. Все воры, что живут в округе, знают об этом: за десять лет моей безупречной службы (и это не похвальба, уважаемый герр Егорий!) ни один не только не влез в наш дом, но даже не попытался!.. Так что пройди она возле меня непременно бы проснулась! Если вы подумали, будто она ушла из дома, то ошибаетесь — входная дверь была заперта изнутри!..

— Это уже кое-что!.. — глубокомысленно заметил Егорий, — А дальше?.. Что было дальше? Вы нашли её или нет?

— В этом — вся тайна, — сказала собака. — Хозяин обыскал дом от подвала до чердака. А когда вернулся в спальню, госпожа Моника как ни в чем не бывало спала в своей постели! Следующей ночью произошло то же самое. На третью ночь господин Генрих позвал на помощь меня.

— Вы сами видели её изсчезновение? — прервал Егорий.

— Своими глазами! На третью ночь, как только она уснула, хозяин зажег ночник, впустил меня на порог их спальни и сел в кресло… Ждать пришлось долго. Господин Генрих стал тихо похрапывать… Вдруг комната осветилась яркой голубой вспышкой, исходящей от головы фрау Моники! И она тут же исчезла!

— Ее голова?!

— Да нет же! — раздраженная непонятливостью слушателя, ответила Розалина. — Вся хозяйка! Знаете, как в кино: рраз! — и пустая постель!..

— Странно… — изумился сказочник, а сам давно уже поглядывал на перстень.

— Еще бы! В тот день хозяин от отчаянья даже хотел вызвать невропатолога или гипнотизера.

— А что хозяйка?

— Отнеслась к этому весьма серьезно, тоже хотела вызвать доктора или экстрасенса, только не к себе, а для гоподина Генриха…

Розалина замолчала, опустив голову и лишь изредка потряхивая ушами будто вновь прислушиваясь к разговору хозяев. Потом взглянула сказочнику прямо в глаза и продолжила срывающимся от отчаянья голосом:

— Вчера утром он накормил меня свиными сосисками, чего с ним никогда прежде не бывало… Так вот, накормил меня ими хозяин и стал умолять помочь раскрыть эту тайну, убеждая, что я его последняя надежда. Я сдуру согласилась! Всю прошлую ночь просидела на крыльце дома, но так ничего и не учуяла. И вот теперь от бессилия и стыда хотела… но вы мне помешали…

— Значит, хозяин вас не выгонял, а вы, бессовестная собака, решили покинуть его в столь трудный для семьи момент? — спросил Егорий.

— Да… Нет… Я… — смутилась Розалина. — Он объявил, что я перестала быть полезной!

— А госпожа Моника, конечно же, исчезла опять, — подытожил Егорий.

— Как вы догадливы! — горько сострила овчарка.

— Я догадлив от природы, — парировал он, пропустив насмешку Розалины. — Ответьте-ка лучше ещё на один вопрос: как звали сына хозяев?

— Людвиг. Он пропал семь лет назад. Ему было бы сейчас десять… Откуда вам известно, что у них был сын?

— Сказочникам все известно, — просто объяснил Егорий. — Продолжайте.

Овчарка рассказала ещё одну странную историю.

— Дождливым осенним днем госпожа с сыном поехала в гости к сестре фрау Моники на день рождения Курта — племянника фрау Моники. Он старше Людвига всего на год. Господин Генрих не смог их сопровождать. Вечером, когда собрались домой, у госпожи Моники не завелась машина. Как потом рассказывали очевидцы, мальчик заметил на автобусной остановке большую черную собаку с белым пятном на боку. Людвиг пошел за ней, когда фрау покупала рейсовый билет. Вот и все. С тех пор ни она, ни мы его больше не видели…

Мальчика искали несколько месяцев. Из детских домов и приютов господин Генрих получал списки всех детей его возраста. Людвигов оказалось двенадцать. Ни один из них не был Людвигом Нойбертом…

— Вспомните, не упустили ли вы ещё какую-нибудь важную деталь?

Розалина задумалась:

— Как будто нет… Правда, третьего дня госпожа Моника сказала за обедом мужу, что видела сына во сне… что он помнит их и ждет… Мистика какая-то!

— Нужно начать с Людвига! — сказал Егорий.

— Но ведь его не нашли.

— Плохо искали.

— Ну, знаете ли! — возмутилась Розалина.

— Искали, может, и тщательно, да не того, кого нужно.

— Как это — не того?! — удивилась она. — Мы искали Людвига Нойберта!

— А нужно было искать Курта.

— Какого Курта?!.. — вышла из себя овчарка. — При чем здесь Курт?!

— Позвольте мне объяснить, — успокаивающе сказал Егорий. — Я предполагаю вот что… В тот злосчастный вечер, когда потерялся Людвиг, шел дождь. Ведь так?

— Ну, шел… — согласилась Розалина.

— Была холодная осень… — продолжал сказочник.

— Да, дул сильный ветер.

— А на Людвиге был лишь костюм, не так ли?..

— Действительно, новый серый костюмчик.

— …Потому что в гости они поехали на машине.

— Верно, на машине, — словно эхо повторяла Розалина.

— Ведь зачем для поездки в машине надевать ещё и пальто?

— Действительно, незачем.

— Но вот на обратном пути мальчику понадобилась куртка!

— Так оно и было!.. — вздохнула Розалина.

— А так как дул сильный ветер, сестра госпожи Моники одолжила племяннику куртку своего сына.

— И что из этого?.. — насторожилась овчарка.

— А то, что предусмотрительные родители пришивают к подкладке одежды бирку с именем ребенка. На случай, если он потеряется. Вот я и предполагаю, что тот, кто его нашел, подумал, будто зовут мальчика Куртом.

— Браво! — в восторге вскричала Розалина. — Но тогда осталось только найти Людвига-Курта!

— Не спешите! Боюсь, что в этом городе его давно уже нет.

— Откуда вам известно?..

— Смею также предположить, — не отвечая на вопрос, продолжил Егорий, что и фамилия у вашего Людвига совсем другая: например, Шварцхунд. Улавливаете связь?

— Не-а… — честно призналась Розалина.

— Тот пес, за которым пошел мальчик — вовсе не пес, а очень могущественный колдун. То ли я его не знаю?! Его имя: Шварцхунд, или Черный Пес. А живет он во Франкфурте…

— Ну, вот! — обрадовалась овчарка Розалина.

— Во Франкфурте, что на Одере, — уточнил сказочник. — Шварцхунд набирает мальчиков в свою Школу Черной Магии, — объяснил он. — Дети, попавшие туда, навсегда забывают дом, где родились, и становятся злыми волшебниками. Боюсь, что и ваш Людвиг уже стал таким.

— Поберегитесь! — зарычала овчарка. — Наш Людвиг был очень добрым мальчиком!

— Будем надеяться, что доброта его не исчезла окончательно.

— Тогда — к нему!

— Погодите! — остановил её сказочник. — Все не так просто, как вам кажется. Вы не отыщете колдуна по имени Шварцхунд. Скорее всего, никто ничего не слышал ни о нем, а тем более о его Школе… Так что ехать во Франкфурт-на-Одере бессмысленно.

— Как же тогда быть?.. — растерялась Розалина.

— Представьте меня господину Генриху и его супруге, — попросил сказочник.

2

Спустя полчаса они пришли к дому, в котором жили Нойберты. Господин Генрих и фрау Моника слушали Егория, широко раскрыв глаза. Он говорил недолго, но обстоятельно, в основном повторив то, что мы уже знаем. А в конце обратился к фрау Монике:

— Как я понимаю, эти исчезновения начались ещё давно. Именно в те ночи, когда неосознанное желание Людвига увидеть мать было особенно сильно, — именно тогда вы пропадали из вашей комнаты и появлялись в его снах. Господин Генрих долго не замечал этого. — Сказочник поклонился хозяину. Лишь сейчас — перед Рождеством, вы, герр Нойберт, стали свидетелем удивительных исчезновений и внезапных появлений жены! Я надеюсь вернуть вашего сына.

Фрау Моника заплакала. Герр Генрих сжал её руку.

— Дай-то Бог! — сказал он.

Егорий продолжил:

— Вечером, ложась спать, вы, дорогая фрау Моника, должны настроиться на то, что во сне увидите Людвига. Остальное я беру на себя. Кстати, мне кажется, он здесь недавно побывал.

— Как?! После исчезновения?! — вскрикнула мать.

Розалина тоже потянула воздух носом и кивнула головой, соглашаясь со сказочником:

— Да, он дал о себе знать, — добавил Егорий.

— Каким образом?! Неужели это правда?.. — взволнованная мать не находила себе места.

— А ведь верно! Его серебряная цепочка нашлась!.. — Господин Нойберт всплеснул руками в сильном волненьи.

3

Рождественскую ночь решили коротать скромно — за бутылкой рейнского с бутербродами. Слишком многое должно было проясниться в эту ночь.

После выпитого вина и съеденных бутербродов, хозяйку отправили спать. Хозяин и сказочник сели в гостиной играть в шашки, а Розалина с тревогой ждала раскрытия Тайны…

За окном слышались чьи-то песни, на город падали искрящиеся лепестки фейерверочных букетов, хлопали петарды.

— Не проснулась бы! — обеспокоенно сказал господин Генрих и поднялся на второй этаж, но тут же вернулся расстроенный: — У жены — бессонница…

— Это от волненья, — заметила Розалина. — Может быть, дать снотворное?

Егорий замахал руками:

— Ни в коем случае! Сон должен быть естественным и спокойным. Сидите, я все улажу… — И он отправился к фрау Монике.

— Ах! — простонала та. — Именно сегодня я не могу заснуть!

— Успокойтесь, дорогая фрау Моника, — ласково попросил её сказочник. Закройте глаза и слушайте

КОЛЫБЕЛЬНУЮ:

Трудно заснуть в эту странную ночь. Там, за окном — молодое веселье. Санки и хохот, любовь и похмелье! Трудно заснуть. Я сумею помочь. Спите. Вам надо увидеть во сне сына, которого вы потеряли. Он не вернется к вам прежним, едва ли: Вырос ваш мальчик в чужой стороне. Падает снег. И теряется след… Город не дремлет в огнях фейерверка. Тише!.. Вот-вот приоткроется дверка, и на пороге — родной силуэт. Спите. И явятся вещие сны По материнскому Вечному Зову. Чтоб ощутить себя матерью снова сына увидеть во сне вы должны…

4

Фрау Моника крепко спала. Лицо её было спокойно, словно она знала: её маленький Людвиг возвратится домой непременно сегодня.

Сказочник прислушался. Было тихо.

«Верно, и Розалина, и господин Генрих тоже задремали», — подумал он. У него у самого отяжелевшую голову клонило набок.

И тут Егорий увидел слабое свечение, идущее от головы фрау Моники.

Свет из белесого становился голубым, затем засверкал позолотой и вдруг вспыхнул так ярко, что сказочник на мгновенье зажмурился! А когда открыл глаза, то увидел в световом луче мальчика лет десяти. Мальчик казался прозрачным и двигался навстречу Егорию с закрытыми глазами.

Фрау Моника шевельнулась во сне. Егорий направил на Людвига луч волшебного перстня. Два сияния скрестились, засверкали всеми цветами радуги и медленно погасли. Тело ребенка обрело человеческую плоть.

Мальчик раскрыл глаза и огляделся. Он с удивленьем посмотрел на Егория, потом на фрау Монику. Брезгливая гримаса появилась на его детском лице. Фрау застонала во сне, проснулась, села в постели.

— Людвиг! — тихо позвала она сына. — Как ты вырос!..

— Это вы мне? — удивился мальчик. Он сделал шаг назад. — Вы ошибаетесь, фрау! Меня зовут Курт. Курт Шварцхунд.

— Нет! — улыбнулась мать. — Ты — Людвиг, мой сын! Мой маленький Людвиг! Поди сюда!..

Она вскочила с кровати и, раскинув руки, бросилась к нему. Но мальчик успел нырнуть ей под локоть и отскочить в сторону.

— Я не ваш, фрау, не ваш! — закричал он, дрожа от возмущения. — Не подходите! Если вы дотронетесь до меня — я превращу вас в крысу!

Потрясенная фрау Моника остановилась посреди комнаты.

— В крысу?!.. — беспомощно прошептала она. — Вы слышите, Егорий, он меня ненавидит!..

— Он ещё не ваш, фрау Моника, — промолвил сказочник. — Пока жив колдун, Людвиг не вспомнит, кто он такой.

— Молчи, глупец! — повелительно приказал тот Егорию. — Я — могучий Курт Шварцхунд! Сын колдуна! Ученик колдуна! И сам колдун!..

В спальню ворвались господин Генрих и Розалина.

— Сынок! — воскликнул герр Нойберт.

Но тот ловким движением увернулся и от его объятий.

— Я не ваш сын! — заорал он на отца. — Вы — семья сумасшедших! Выпустите меня! Отец! Отец!!!

— Я ЗДЕСЬ!!! — раздался громовой голос, и посреди спальни возник страшного вида старик. Его глаза были обведены черными кругами, а лицо почти скрывала седая борода. Но если присмотреться получше, то можно было разглядеть, что это не волосы, а тонкие развивающиеся черви.

Он взмахнул руками и превратился в черного пса с белым пятном на боку.

— Ко мне, мой мальчик! — проревел колдун. Людвиг вскочил на него верхом.

— Он хочет снова забрать его! — закричала фрау Моника.

Еще мгновенье — и чета Нойбертов окончательно потеряла бы сына…

Но Розалина как молния бросилась на Черного Пса и вцепилась тому в глотку. Шварцхунд заорал от боли и резко дернулся. Людвиг слетел с его спины. Господин Генрих, не теряя времени, подхватил сына на руки и выбежал с ним из комнаты. Шварцхунд, с неимоверным усилием вырвался из пасти Розалины и бросился вслед. Овчарка кинулась за колдуном.

— Нужна сажа! Хоть один скребок! — потребовал сказочник у фрау Моники и помчался на помощь Розалине.

Воинственно настроенная мать поспешила вниз, где шел настоящий бой за её ребенка. Теперь Черного Пса было уже невозможно захватить врасплох: он уже не оборонялся, а сам нападал на отважную овчарку. Господин Генрих схватил тяжелые каминные щипцы и тоже храбро кинулся в драку. Невообразимое рычанье и лай неслись по всему дому. Прохожие удивленно говорили: «Впервые так разгулялась семья Нойбертов!».

Шварцхунд, хорошенько получив щипцами по спине, раскрыл свою черную пасть и дохнул на нападавших синим огнем и серой. Огненные языки долетели до штор на окне, и те сразу занялись пламенем!

— Пожар! — захохотал Черный Пес. — Спасайся, кто может! — И дохнул ещё и ещё раз: на шелковый абажур и на ковер.

Густой дым потянулся по всему дому. Господин Нойберт сбивал огонь с одежды, потом настежь распахнул окна, а огонь уже двинулся от ковра к дверям гостиной. Тогда хозяин кинулся кинулся звонить в пожарную часть.

— Спасайте мальчика через черный ход! — крикнул Розалине Егорий. — Что вы медлите, госпожа Нойберт? Где сажа?

— Скоро в саже будет весь дом! — в панике ответила она. — Надо тушить пожар!

— Потушат без вас, фрау Копуша! — закричал Егорий. — Делайте то, что я вам велел, если не хотите потерять сына навсегда!

Внизу стали собираться любители подобных зрелищ.

— Это — от бенгальских огней, — говорили одни.

— От хлопушек, — настаивали другие.

— От елочных свечей! — со знанием дела утверждали третьи.

А Шварцхунд разбушевался не на шутку: от его дыхания и рычания всё в доме кружилось и вылетало из окон на улицу. Он крушил все, что попадало под руку. Наконец, к Егорию подбежала запыхавшаяся фрау Моника, с полным скребком сажи.

— Отвлеките Черного Пса! — тихо приказал ей сказочник.

— Эй, господин Шварцхунд! — позвала колдуна фрау Нойберт. — А Людвиг со своим отцом уже на улице!

Черный Пес стряхнул с себя Розалину, освободился из рук Егория и кинулся к окну. А под окном собралась приличная толпа зевак. Весь квартал с тревогой следил за страшными событиями, не вполне понимая, что же происходит. Пожарные раскрутили брезентовые рукава для подачи воды.

Шварцхунд не успел даже повернуться, а Егорий мазнул его сажей прямо по белому пятну на боку. Черный Пес дико завыл, шкура его задымилась и вспыхнула.

Толпа ахнула. На её глазах огромный лохматый пес превратился в старика, полыхавшего синим пламенем. И — не успели пожарные направить на окно струю воды — огонь во всем доме внезапно погас, а сам старик исчез.

5

Стало тихо и странно. Сами по себе все вещи и утварь, выпавшие на снег, словно в обратной киносъемке, влетали назад в окна. Вновь заколыхались сгоревшие шторы. Все. что было разбито, сломано или сожжено как ни в чем не бывало являлось в своем первозданном виде. И вскоре от пожара не осталось не только следа, но даже запаха гари.

Растерянный брандмейстер никак не мог взять в толк: был пожар на самом деле или его не было. Наконец, уяснив, что помощь не понадобится, он принял решение оштрафовать семью Нойбертов за ложный вызов. И господин Генрих с радостью выложил пятьсот марок. Еще бы!

Зеваки разошлись, а чудеса не кончились. Как снег из облака, с потолка в доме Нойбертов, стали плавно опускаться и ложиться с шуршаньем на пол, на стол, на постели и подоконники страницы неизвестных сказок. Они были на разных языках. Одни были напечатаны на пишущей машинке, другие написаны то пером, то карандашом. Понять, какая страница от какой сказки — не было никакой возможности, их просто собирали и складывали на столе в лаковый чемоданчик.

Одни листы были мятые, другие обгорелые, третьи разорванные, попадались даже исписанные маленькие клочки.

Утром, когда городские гуляки ещё спали крепким сном, а над Майном встало январское холодное солнце, и Людвиг проснулся в своей семье, и в доме Нойбертов воцарилось веселье, а редкие прохожие, заслышав смех из окон, удивленно качали головой: «Ишь ты! Не нагулялись еще!..» — страницы все ещё падали и падали, как падают с тихим шелестом при ласковой погоде осенние листья…

6

Спустя сутки, в одной из газет Франкфурта-на-Одере, появилась сенсационная заметка. В ней сообщалось о том, что «на окраине города — в старом парке — были обнаружены дети, пропавшие в разное время и разных городах Германии. На вопросы полиции и врачей, как они туда попали и где были до этого момента, дети не могли ответить. Они абсолютно ничего не помнили.

Сейчас найденыши находятся в больнице. Их фотографии разосланы во все города, с целью установления точных имен и адресных данных» — писала газета.

Все это — спустя сутки.

А с потолка в доме Нойбертов все ещё как голуби слетали сказки.

Только на третий день можно было с уверенностью сказать: кажется всё.

— Кажется всё, — сказал господин Генрих.

— Пожалуй, всё, — подтвердил Егорий. — Вот неожиданность!

На некоторых страницах налипла противная черная шерсть.

Господин Генрих и овчарка проводили Егория к мосту, к тому самому, где так печально началась эта история.

— Зря вы без шапки, — сказал Егорий господину Генриху. — У вас волосы в изморози!..

— Это не иней, — герр Нойберт улыбнулся. — Вы были так взволнованы, что не заметили сразу: я поседел в ту ночь… Ну, прощайте?!.. Может, ещё встретимся!

— Все может быть! — сказал Егорий и заговорщицки подмигнул Розалине.

Светящийся перстень на безымянном пальце правой руки был повернут три раза в сторону Солнца. Когда луч погас — Егория на старом мосту уже не было…

Сказки, упавшие с потолка, были в ужасном состоянии. Когда Егорий дома, в Серебряном Бору, разобрал давно знакомые страницы, то воскликнул почти со слезами:

— Как он смел так с ними обращаться!

У побывавших в плену колдуна сказок листы были и оборваны, и скомканы, и замараны. Многого недоставало. Кто-то ещё что-то зачеркивал, а потом черным дописывал грубые слова.

— Невыносимо! — Егорий дрожащей рукой разглаживал страницы. Немыслимо! Разве я смогу всё заново восстановить?! — восклицал он. Столько лет прошло!.. Я уже так, как в молодости, не сумею, — в отчаяньи повторял он.

Опечаленный Егорий возглашал на весь дом имена героев (в доме ведь никого не было) своих сказок, тщетно надеясь, что музыка их имен поможет ему всё вспомнить и всё исправить.

— Кот Мурильо из Испании!

Летучая мышь Виолетта из московского поселка «Сокол»!

Попугай Арчибальд из Швеции!

Голубь Гурьян из Франции!

«Живы ли они, мои друзья? — думал Егорий, вышагивая из угла в угол. Панч, сенбернар-бродяга из Англии, умер. Но Святик, веселая собачка, обязательно жив! И Виолетта наверняка путешествует где-то в теплых краях! Друзья должны мне помочь! Кота Мурильо, — думал Егорий, — не надо учить, как пробраться в самолет. Виолетта, любительница путешествовать, где бы ни была, знает волшебные слова. Гурьян — быстр, как молния! Арчибальд… Не замёрз бы в пути!.. Панча уже не дозовешься… Панч, бедняга! Но зато Святик непременно перевоплотится во что-нибудь летающее: в вертолет, например, или в воробышка.»

Так весь день и весь вечер размышлял Егорий, а наутро разослал телеграммы.

Мурильо — в Мадрид, соседке Виолетте — на её эхолокационное устройство, Арчибальду в Стокгольм, Гурьяну на Лазурный берег, Святику в Зуев на птицефабрику.

И к православному Рождеству у Егория в Серебряном Бору собрались все, кроме Панча, конечно.

Сверкала за окном в саду убраная игрушками и цветными лампочками серебристая ель. Урчал самовар. Было много варенья.

— У кого-то сейчас каникулы, а у нас, друзья мои, работа! — объявил Егорий.

Что долго говорить! Общими усилиями замученные сказки были приведены в порядок:

что было забыто — вспомнили,

что было зачеркнуто или оборвано — восстановили,

что было непонятно или запутано — объяснили,

где было некрасиво — украсили,

где было грубо — исправили.

И всё стало, как и должно было быть: красиво, правдиво и волшебно.

МУРИЛЬО СПАСАЕТ МУРИЛЬО!

1

В самом центре Мадрида жил изящный…

Нет, не так!..

В самом центре Мадрида жил-был изысканно-изящный…

Нет, недостаточно!..

В самом центре Мадрида жил-был чрезвычайно изысканный, необычайно изящный, безупречно черный…

Всё равно чего-то не хватает!..

Глаза у него были как недозрелый крыжовник, усы — как рождественский снег.

Звали его кот Мурильо.

Кот был уверен, что имя у него обыкновенное, кошачье, так как начинается с «МУР-Р-Р…» Он даже не подозревал, что назван в честь известного живописца Бартоломе Мурильо из Севильи.

Имя ему дал художник, в чьей мансарде кот проживал.

Мурильо жил веселой жизнью вольного сеньора: знал каждую улочку в Мадриде, облазил чердаки и подвалы всех старинных особняков, умел драться на равных с любым котом из-за какой-нибудь кошечки-сеньорины, мог станцевать хоту на крыше и даже на дымовой трубе.

Прожив не один год у художника, Мурильо, естественно, рисовать не умел. Однако, знал, как растирают краски, как сколачивают подрамники и прочие подробности художественного ремесла.

Однажды под вечер, гуляя неподалеку от музея Прадо, он увидел новую большую афишку, на которой прочел свое собственное имя.

В музее Прадо открывается Рождественская выставка картин испанских живописцев.

Экспозиция собрана из разных музеев мира.

РИВЕРА, ГОЙЯ, ЭЛЬ ГРЕКО, МОРАЛЕС, МУРИЛЬО, ВЕЛАСКЕС, РИБАЛЬТА И ДРУГИЕ «ВЕЛИКИЕ ИСПАНЦЫ».

Музей открыт с 11 до 19 часов ежедневно. Без выходных.

«Надо взглянуть, чего он стоит, этот Мурильо!.. — ревниво подумал кот. — Достоин ли носить мое имя?..»

Подумал — сделал.

Мурильо запрыгнул на ступеньки центрального входа, с присущей ему бесцеремонностью проскочил у ног сторожей и уже через минуту разгуливал по просторному музейному залу.

Выставка ещё не была открыта. В зале завершали работу электрики по монтажу сигнализации. Лучи электрических фонариков сновали снизу-вверх и сверху-вниз, верхний свет был погашен. Всюду пахло свежим деревом от упаковочных ящиков, мастикой для пола, старыми холстами, лаком и красками.

«Забегу-ка я в другой раз», — решил было про себя Мурильо, но тут он услышал едва уловимый шепот.

— Отключишь ровно в два ночи…

— Помню… — ответил другой голос тоже шепотом. — Только и вы не медлите. Если за пять минут не управитесь, заработает аварийная сирена. А её отключить невозможно.

— Управимся, — успокоил первый голос. — Я уже выбрал пять картин, что поближе к запасному выходу.

— Браво! — похвалил другой.

Мурильо прижался к стене.

— Эй, парни! Скоро вы там?!.. — громко на весь зал раздался третий голос.

— Не волнуйтесь, сеньор, — откликнулся первый. — Сейчас закончим. — И тут же шепнул второму: — В случае провала — скажем, что хотели оставить испанские картины в Испании, как национальное достояние… Мы против того, чтобы испанские картины возвращались в Париж или куда-то еще!..

— Да уж, патриотов и в судах любят, — ухмыльнулся второй. — До ночи!

— До ночи! Да поможет нам Святая Тереза!..

Вскоре раздались уходящие шаги охраны. Стало тихо. Кот понял: таинственные воры скоро вынесут из Прадо пять картин.

Мурильо решил посмотреть: работы каких именно живописцев прельстили воров. Темнота, как известно, коту не помеха. Он подошел к дверям запасного хода, направил ночной взгляд на таблички под картинами, висевшими ближе всего к выходу, и стал внимательно читать надписи под ними.

Веласкес — «Завтрак». Сурбаран — «Святой Лаврентий». Гойя «Точильщик». Рибера — «Диоген». И картина Мурильо — «Мальчики, играющие в кости».

То, что в «черном списке» похитителей оказалась картина Бартоломе Эстебана Мурильо — художника, в чью честь он был назван, коту польстило. Но чтобы Мурильо стал чьей-то наживой — этого «вольный сеньор» допустить не мог никак!

Свойственное, воспитанному в среде художников, коту обостренное чувство справедливости овладело им с удвоенной силой. Он улегся в небольшом кресле у стены и принялся лихорадочно обдумывать план действий.

В слабом дежурном свете, со старинных полотен на него смотрели люди и звери, жившие много лет назад. И коту казалось: они молили о помощи. А план не складывался.

Мурильо спрыгнул на пол, подошел к картине «Мальчики, играющие в кости» и вдруг увидел, что ребенок, жующий булку, вдруг ему подмигнул. Мурильо нежданно для себя подмигнул в ответ, на что мальчик широко улыбнулся. Тогда кот, решительно отбросив мысль о присутствии там собаки, прыгнул в картину!..

2

Из Рождественской зимы он попал в конец лета. Вокруг было так тепло, что собака, которая смотрела жующему мальчику в рот, никак не отреагировала на появление кота. Мурильо этим воспользовался и вскочил на стену, у которой сидели мальчишки. Оттуда была видна не попавшая в картину испанская деревушка XVII века.

Стоял август — время сбора винограда. Крестьяне в войлочных шляпах традиционно рисовали огромные круги на боках белых быков, окуная пучки травы в синеватый виноградный сок. Среди зарослей маслин проходил бой петухов. Крича и смеясь, их окружили черноволосые женщины и юные девушки в разноцветных юбках, со свежими розами в волосах. Мужчины и юноши в ярких куртках азартно топали ногами и хлопали в ладони.

Посреди деревни стоял фонтан, в котором плескались собаки и ребятишки.

Все это Мурильо увидел в один миг, до того, как мальчик с булкой повернулся к двум другим мальчишкам.

ПЕРВЫЙ МАЛЬЧИК (удивленно).

Смотрите, кот!

ВТОРОЙ МАЛЬЧИК (нехотя поднимает голову).

Какое чудо!

ТРЕТИЙ МАЛЬЧИК (насмешливо).

Ты, что же, не видал котов?!

ПЕРВЫЙ МАЛЬЧИК.

Он появился ниоткуда! (Бьет себя в грудь)

Водой поклясться я готов!

ПЕС.

И верно: незнакомый взгляд.

Я наших знаю всех подряд.

Забрел, должно быть, из Севильи.

ВТОРОЙ МАЛЬЧИК.

Эй, брысь!

ПЕРВЫЙ МАЛЬЧИК.

Постой! А если кот

Колдун или усатый черт?!..

ТРЕТИЙ МАЛЬЧИК (с опаской)

Про это мы совсем забыли…

Мурильо очень понравилось, что в картине говорят стихами. Он прокашлялся и вступил в разговор.

МУРИЛЬО.

Привет вам, юные сеньоры!

Вас успокою поскорей. (Кланяется)

Я — кот Мурильо!

ТРЕТИЙ МАЛЬЧИК (представляясь).

Теодоро!

ВТОРОЙ МАЛЬЧИК.

Рикардо!

ПЕРВЫЙ МАЛЬЧИК.

Луис!

ПЕС.

Пес Мулей!

МУРИЛЬО.

Итак, внесли в знакомство ясность.

Теперь, друзья, пришла пора

Вам всем поведать про опасность,

Которой не было вчера.

ТЕОДОРО.

Опасность?!

РИКАРДО.

О, Святая Дева!

ПЕС МУЛЕЙ.

Опасность справа или слева? (Дрожит.)

МУРИЛЬО.

Картину вашу злые воры

Хотят похитить.

ЛУИС.

Вот беда!

МУРИЛЬО.

Так что, веселые сеньоры,

Гильярдо кликните сюда!

А уж потом сыграем в кости. (Мулею.)

Что с вами?..

ПЕС МУЛЕЙ.

Весь дрожу от злости.

Уже, сеньор, почти готов

Я в клочья разорвать воров!..

3

И впятером они отправились по деревенской улице. Дорога была с размытыми колеями, вокруг стояли неказистые домишки без окон. У одной из невысоких изгородей Теодоро велел всем остановиться.

ТЕОДОРО (кричит за изгородь).

Эй, дядя Менго!

На крыльцо выбежал деревенский столяр, весь в опилках и стружках.

СЕНЬОР МЕНГО.

Что стряслось?!

ТЕОДОРО.

Грозит несчастье всей деревне!

СЕНЬОР МЕНГО.

Что за беда? Ты это брось!

Небось, хлебнул вина в харчевне!

МУРИЛЬО (выходя вперед).

Сеньор! Ребенку десять лет,

И он не пьет вина в обед!

А коль сказал: «Плохая весть!»,

То значит, так оно и есть!

Сеньор Менго вышел к калитке и, глядя на Мурильо, строго промолвил:

СЕНЬОР МЕНГО.

Кто это там дает совет

У моего забора?

МУРИЛЬО (кланяясь).

Художник, сударь, и поэт

Товарищ Теодоро.

Зовут меня Мурильо-кот.

ТЕОДОРО (вступаясь за него).

Он нам поведал, что нас ждет…

СЕНЬОР МЕНГО (насмешливо).

Наверно ворох злых вестей.

Так что же? Говори скорей!

ТЕОДОРО.

Картину нашу очень скоро

Похитят три ничтожных вора.

СЕНЬОР МЕНГО (возмущенно).

Что?! Нас похитят?! Вот пройдохи!

(Грозит кому-то кулаком)

Со мной, синьоры, шутки плохи!

Вы вовремя пришли, друзья!

Заткнем бандитам глотки.

Тотчас же выстругаю я

Для трех воров колодки.

Узнают столяра-гильярдо!

А ты к отцу беги, Рикардо.

Мальчишки с Мурильо и Мулеем заспешили к отцу Рикардо — кузнецу Дьего.

4

В раскрытые настежь ворота Мурильо увидел у пылающего горна стоял высокого мужчину. Алые отблески огня освещали его сильную фигуру. Кузнец осторожно постукивал небольшим молотом по раскаленным колокольцам, зажатым в длинных щипцах.

РИКАРДО.

Отец! Пришли к тебе по делу!

КУЗНЕЦ ДЬЕГО (весело, через плечо).

Минуту! Подержи щипцы.

Рикардо взял щипцы и встал рядом, помогая отцу.

Для музыканта с вауэлой

Кую на шляпу бубенцы.

И хоть заплатят мне гроши

Зато работа — для души.

Когда кружится в праздник хота

Мне самому плясать охота.

Держи ровней!..

РИКАРДО.

Беда, отец!

К тебе мы от сеньора Менго.

Кузнец обернулся и увидал остальных.

КУЗНЕЦ ДЬЕГО.

Что там? В хлеву сломалась стенка

И кто-то выкрал трех овец?!.. (Хохочет.)

И Рикардо с приятелями рассказали все, что совсем недавно узнали. На это кузнец хитро усмехнулся.

Вот ненормальных три глупца!

Как видно, попадались редко.

Ну, что ж, запомнят кузнеца,

Что выкует для дурней клетку!

Он отложил в сторону колокольчики и стал раскалять в горне железные прутья…

5

А все мальчики, Мурильо и Мулей побежали к третьему дому. В нем жила бабушка Луиса — донья Паскуала. Она была очень строгой сеньорой.

ДОНЬЯ ПАСКУАЛА.

Явился все же, сорванец!

О, Богородица Святая!

Скорбит, наверно, твой отец,

На сына глядючи из Рая!..

Не ангелок, а Божий бич!

Позора только не хватало!

Придется крылышки постричь.

(берет в руки ивовый прут)

А ну-ка!..

(замахивается на Луиса)

ТЕОДОРО.

Донья Паскуала!

Ваш Луис — он не виноват.

Мы задержались с ним по делу.

ДОНЬЯ ПАСКУАЛА.

А это что за адвокат?

Смотри, чтоб тоже не огрела!

РИКАРДО.

Не время думать вам про плеть.

Но если хочется огреть

Кого-нибудь, и есть в том страсть

Ударьте тех, кто нас украсть

Сегодня хочет.

ДОНЬЯ ПАСКУАЛА.

Вот так весть!

Рассказывайте, все как есть!..

Бабушка Луиса была не только хорошей пряхой, но ещё искусной портнихой и поэтому, выслушав услышав от мальчиков, что нам уже известно, она решила сделать вот что.

Невероятен ваш рассказ!

На сердце — гнев и мука. (Рикардо.)

Ты прав, малыш, не в этот раз

Наказывать мне внука.

Пусть будет мой ответ суров:

Сумеют руки пряхи

Сшить для бессовестных воров

Тюремные рубахи!

6

А в это самое время, в XX веке в Мадриде, спустя два часа к зданию Прадо со стороны Ботанического сада подъехала серая легковая машина.

Показав охране свои пропуска, вор Педро и вор Леоне прошли в Музей, объяснив, что в эту ночь дежурят на Выставке.

Как и было договорено, ровно в два часа третий преступник (имени которого мы не знаем, но это не так важно) отключил на пульте сигнализацию. И Педро с Леоне подошли к пяти выбранным картинам. Две они сняли быстро, но когда взялись за третью (а это было полотно Бартоломе Эстебано Мурильо), Педро сказал:

— Эй, послушай!.. Мне кажется, на этой картине была ещё и собака. Ну, да! Вот тут, слева! А теперь её нет!..

— Вот ты и допился, — мрачно ответил Леоне. — Говорил тебе: много не пей.

— И все-таки, — задумчиво бормотал Педро, — я теперь точно припоминаю, что здесь был нарисован большой рыжий пес. Он сидел перед ма… — Не успел он закончить фразу, как в полутемном зале раздался громкий лай пса Мулея. Ма-мааа!.. — закричал Педро, прижимаясь спиной к картине. Но тут же получил удар по голове: это Рикардо стукнул его кувшином, да так сильно, что от горлышка отлетел на пол глиняный черепок. А из темноты зала уже бежали к бандитам появившиеся из-за кресел донья Паскуала, столяр Менго и кузнец Дьего.

Воры кинулись было в разные стороны, но их догнали. Мулей и Мурильо вцепились в штаны. Не успели Педро с Леоне и сообразить что-нибудь, как очутились в смирительных рубашках и в деревянных колодках, притом — внутри железной клетки, которую кузнец перенес из картины прямо в зал и поставил на паркет.

В эту минуту заревела сирена. Она загудела не только по всему Музею, но и снаружи на площади, сзывая бдительных полицейских со всего Мадрида. Когда полиция вбежала в зал, то так и застыла на месте, обнаружив связанных людей, сидящих в клетке.

Те плакали и клялись, что больше никогда не будут воровать. У стены стояли две снятые ими картины, а на полу лежал какой-то глиняный черепок, на который никто не обратил внимания.

На кота тоже, конечно, не обратили никакого внимания.

Коты в музеях — обычное дело.

7

Утром Мурильо отправился на открытие Выставки. Вернее, он никуда и не уходил из Музея. Когда закончилась суматоха с полицией, кот просто нырнул под знакомую лестницу и сладко выспался.

С утра залы были заполнены важными гостями: министр культуры, художники, коллекционеры, журналисты. Сеньор министр сказал речь, короткую, но пылкую, и любезно предложил сеньору директору Музея разрезать вместе с ним алую ленточку.

Под оркестровый туш раздались аплодисменты, вспыхнули фотовспышки. Тут директор музея обратил всеобщее внимание на полицейских, которых пригласили специально к открытию. Он поблагодарил их за четкую работу в поимке преступников и вручил каждому годовой бесплатный билет на все художественные выставки Прадо. Снова затрещали аплодисменты и фотовспышки, оркестр исполнил туш, а официанты стали разносить на подносах бокалы с шампанским.

Кот Мурильо наблюдал за всем этим, прогуливаясь между гостей, а затем отправился домой, в старинный испанский дворик, где жил высоко под крышей со своим хозяином, который дал ему такое волшебное имя. Мурильо, не будь он котом, стал бы помогать хозяину растирать краски, сбивать подрамники, натягивать холсты и покрывать их льняным маслом, затем рисовать — сначала карандашом, потом углем* или сангиной* и наконец — красками. Тогда бы появился однажды на картине пес Мулей и улыбнулся бы своей деревенской простой улыбкой до ушей, и сказал бы: «Привет, Мурильо Второй!.. Как поживаете? А ведь не полицейские тогда скрутили воров, а? Мы-то знаем! Рррр!»

И Мурильо ему ответил бы:

«Привет, сеньор Мулей! Да, Слава тогда досталась не нам, зато нам досталась Тайна! Не так уж и мало, если вмешиваешься в дела людей! Мррр!..»

СКАЗКИ БИБЛИОТЕЧНОГО ПОПУГАЯ

1

Был поздний Рождественский вечер в одной из комнат Стокгольмской Королевской библиотеки. Бесконечные ряды книжных полок уходили вверх к почти недосягаемому потолку. Где-то там бледно горели пыльные люстры скорее для обозначения потолка, чем для освещения комнаты. Поэтому на небольшом письменном столе, за которым сидел почтенного вида старик, ярко горела старинная бронзовая лампа. Она освещала его морщинистые руки, белую бороду и несколько рассыпанных фолиантов. Старик что-то горестно и безысходно бормотал, качал седой бородой, внимательно рассматривал сильно потрепанные пожелтевшие страницы сквозь толстое увеличительное стекло.

Рядом с ним, на спинке соседнего кресла сидел старый попугай, который жил в Библиотеке, может, полвека, а может, и все три, а может, вечно.

Архивариуса звали Йоргенсом Нильсоном, а попугая — Арчибальдом. Он долго наблюдал за огорченным ученым и наконец спросил:

— Вы чем-то расстроены, мэтр?

— Увы! — развел руками Архивариус. — Проклятые мыши съели очень ценные книги.

— Наверное, оттого, что их не кормили, — резонно заметил попугай.

— Кого?! — удивился господин Нильсон.

— Мышей, кого же еще! Их либо надо было извести вконец, либо кормить до отвала.

— Оставьте ваши шуточки, господин Арчибальд! никто в мире не прикармливает мышей! Иначе бы в бюджете Королевской Библиотеки была предусмотрена «мышиная статья»!.. — рассердился старик.

— И зря не предусмотрена!! — констатировал Арчибальд. — Сами видите, что из этого вышло!.. — Помню, как осенью 1727 года, — начал он лекторским тоном, — после землетрясения в закаспийских странах, серая крыса непобедимой армией ворвалась в Европу!.. Мыши не так агрессивны, но вот ещё раньше — зимой 1690 года полчища этих мелких тварей сожрали всю библиотеку Ивана Грозного, которую до сих пор, — он ехидно усмехнулся, — ищут ученые!..

— У вас отличная память, господин Арчибальд! — отметил Архивариус. Помогли бы мне!

— Да уж, на память не жалуюсь, — подтвердил попугай. — А что вы ищете в этих книгах сегодня?

— Я ищу рецепт волшебного эликсира, его я пытаюсь найти…

— Эликсира вечности? — с нескрываемой усмешкой поинтересовался попугай.

— О вечности и подумать некогда, господин Арчибальд! Мне срочно нужен эликсир здоровья! Но когда кожаные переплеты съедены мышами, а листы изжеваны и перепутаны!.. Я в отчаянии!

— Он очень важен? — спросил Арчибальд, уже без всяких ухмылочек.

— От него зависит жизнь дочери Королевского советника. Вы же слышали о красавице Амелите! Вы же знаете. что я был её учителем в детстве!

— Расскажите подробней!

Господин Архивариус без промедления поведал ему, что неделю назад Амелита заболела. Королевский советник и Королевский министр решили породниться. Сын Королевского министра сделал предложение прекрасной Амелите. Однако, спустя сутки она слегла. Господин Архивариус сообщил, что в Стокгольм приглашены лучшие врачи со всего света, что они привезли с собой наиновейшие таблетки и микстуры, но Амелите делается все хуже и хуже, что он, старый Архивариус, вспомнил о волшебных книгах из Королевской библиотеки и, если он не найдет то, что ищет…

— …прекрасная Амелита умрет!.. — голос господина Нильсона дрогнул. Архивариус даже смахнул слезу со старческой щеки. — Она была самым одаренным ребенком из всех моих учениц!

— Я знаю эти книги, — сказал Арчибальд. — И если мне не изменила память (а она мне не изменяет никогда), я постараюсь вам помочь. — Это было сказано с такой уверенностью, что старому Йоргенсу осталось только предложить Арчибальду крепкий кофе на ночь. — И порцию соленых орешков, господин Нильсон! — потребовал Арчибальд. — Постарайтесь не отвлекать меня хотя бы в течение часа. Полюбуйтесь из окна рождественскими огнями. Стокгольм в Рождество просто великолепен!

Архивариус на цыпочках вышел из кабинета, оставив в кресле ушедшего в свои воспоминания Арчибальда.

«Итак, — подумал тот, — в каждом деле нужен порядок. Я в своей жизни видел три волшебные книги… Начну вспоминать по порядку…»

2

ВЕЩАЯ ИНКУНАБУЛА,

ИЛИ ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ, КОТОРУЮ ВСПОМНИЛ

АРЧИБАЛЬД.

Жил-был вор. Самый обыкновенный. Даже имя его ничего не значило в этой истории. Впрочем, звали вора Ягмар.

Воровал он везде и все, что попадается под руку. На рынках Стокгольма — продукты у крестьян, в порту Гетеборга — ящики с копченой треской, в Эребру — башмаки, а в Йенчепинге — знаменитые на весь мир шведские спички.

Как-то раз он разузнал про один дом, хозяева которого уехали на Рождество к родственникам в Копенгаген, и где в тот момент не оставалось никого, кроме попугая (вы, наверное, уже поняли, что это был Арчибальд).

Справедливости ради, следует добавить, что Ягмар был очень искусным вором, и чтобы отпереть входную дверь, ему потребовалось, как обычно, всего-то полминуты.

Пробравшись в чужой дом, он огляделся и с наслаждением потер ладони: хозяева были весьма состоятельными людьми.

Ягмар не стал терять времени: вытащив из-под куртки сложенный вчетверо мешок, он принялся кидать в него все подряд — от золотых украшений и дорогих статуэток до столового серебра. Вещей и предметов было так много, что вор просто не знал, на чем ещё остановить свой алчный взгляд. Словом, «потрудился» Ягмар.

Завязав наконец полный мешок на крепкий узел, он уселся в плетеное кресло-качалку и, прикрыв глаза, стал мечтать, покачиваясь в нем…

«Отличный улов! — думал Ягмар. — Продам я все эти вещи да куплю большой дом, найму слуг, женюсь! — словом, буду жить в почете и богатстве».

Он достал из бара бутылку хорошего вина, налил полный бокал и только собрался выпить за Рождество и свою удачу, как увидел лежащую на мраморном столике старинную книгу.

— О, старинная! — Он хотел бросить её в мешок, раскрыл и прочел витиеватую готическую надпись на титульном листе:

??????????

«Вот здорово!» — сказал Ягмар самому себе и захотел тут же заглянуть в свое будущее, лет этак через пятьдесят. Прожить меньше — он даже и не мыслил.

С волненьем и трепетом Ягмар раскрыл Книгу ровно на середине, где обычно бывает записано Заклинание, и прочитал вслух огненные слова:

ВЕЩИЙ ВОРОН,

ВЕЩИЙ СОН.

СЛОВОМ ВЕЩИМ Я СИЛЕН.

ПРОЗОРЛИВАЯ ПУСТЬ ВЕСТЬ

МНЕ РАССКАЖЕТ ВСЕ, КАК ЕСТЬ.

УТРА ЛУЧ ИЛЬ НОЧИ ТЬМУ

СО СМИРЕНИЕМ ПРИМУ…

Ягмар прочел Заклинание и пожелал увидеть себя ровно через пятьдесят лет. Страницы сами зашелестели, перевернулись, и он увидел в Книге могильный камень, на котором было выбито его собственное имя:

Ягмар БЬЕРНСТОН.

Очень огорчился вор, даже настроение сразу упало. Еще бы! Ведь он собирался жить да жить с таким-то богатством!

«Жаль! — подумал он. — А посмотрю-ка я на себя лет через сорок. Уж столько-то я проживу непременно!..»

И снова ошибся.

Опять увидел Ягмар в Книге могильный камень.

«Вот напасть!..» — вконец расстроился он, но нашел в себе силы в третий раз прочесть Заклинание.

Страницы опять прошелестели, и вновь он увидел свою могилу.

«Наверное, с волшебством что-то не так!.. То ли книжные листы пересохли, то ли сама Книга устарела. Посмотрю-ка я, шутки ради, про себя, начиная с сегодняшнего дня. А уж тогда начну двигаться дальше, страница за страницей, год за годом…»

Он и сам не верил в то, о чем подумал, ибо знал: Вещие Книги не старятся. И опять прошептал волшебные слова, загадал желание, а когда глянул в Книгу — отшатнулся. На него смотрел тот же памятник. Даже запахло могильной сыростью.

— Ну, уж это слишком! — вскричал он вслух и со всего размаху швырнул прочь Вещую Книгу…

И зря!

Она взлетела под потолок и столкнула вниз тяжелую чугунную фигуру Мефистофеля, стоящего на книжном шкафу. Дьявол Тьмы, ни на мгновенье не сомневаясь, тут же проломил голову нашему вору.

— … Утра луч иль ночи тьму — со смирением приму… — только и прохрипел умирающий.

3

— Нет! — сказал Архивариус, вернувшись с горячим кофейником. — Это Заклинание совершенно не то! Соленые орешки почти поджарились.

Он налил кофе в большую чашку и удалился, чтобы не мешать Арчибальду… А тот вспомнил историю, связанную со второй волшебной книгой.

4

ИНКУНАБУЛА ЖЕЛАНИЙ,

ИЛИ ИСТОРИЯ ВТОРАЯ,

КОТОРУЮ ВСПОМНИЛ АРЧИБАЛЬД.

Давным-давно, в Гетеборге, жил-был бедный студент Гвидельм. Снимал он, как водится у бедных студентов, комнату на чердаке, и длинными вечерами рассуждал о своем беспросветном будущем. О своем доме или о богатой невесте Гвидельм даже и мечтать не смел: чего зря сушить мозги?!..

Его, думал он, могла ожидать после окончания университета должность учителя шведской словесности в какой-нибудь захолустной гимназии или место гувернера у великовозрастного оболтуса.

«Эх!.. — вздыхал он, ложась в холодную постель. — Бедный я, бедный!..» И так ему становилось себя жалко, что он тут же засыпал, чтоб хотя бы во сне увидеть богатство, почести и любовь.

Как-то раз, получив небольшие деньги за уроки, которые он давал сыну мясника (основной гонорар выплачивался бараньими ребрами), Гвидельм решил прогуляться по Набережной мимо роскошных особняков судостроительных компаний.

В те времена Набережная в Гетеборге была полна книжных лотков, где всегда лежали горы разнообразной литературы. К примеру, людям состоятельным букинисты предлагали издания в дорогих переплетах с тиснением и золотым обрезом. А для студентов и бедноты всегда имелись дешевые книжонки. Гвидельм не раз и сам покупал с лотков то учебник орфографии, а то любовный роман, тиснутый на дрянной бумаге.

В последнее время он сторонился книжных развалов: коли нет денег — к чему травить душу? Однако, на этот раз он решил угостить себя не только пирожным или пирожком с рыбой, но и какой-нибудь книжной новинкой.

Гвидельм медленно прохаживался по Набережной, иногда заглядываясь на встречных девушек, хотя те лишь равнодушно скользили взглядом по его мятой шляпе и старомодному сюртуку, что был непозволительно узок!

И все равно студент был в самом прекрасном настроении, ведь в кармане звенели целых пять крон!

Гвидельм подошел к лоткам букинистов и стал внимательно рассматривать книгу за книгой.

Драмы Мессениуса, стихи Виваллиуса, «Атлантида» Рудбека, сатиры Далина, «Шведские древние песни» Арвидссона, повести Альмквиста, исторические романы Рюдберга и многое другое, не говоря уже о зарубежных авторах, — все они теснились на бесконечных лотках, ожидая хорошего покупателя.

Гвидельм понял, что покупатель из него плохой. Он уже собрался было покинуть Набережную, как на соседнем лотке увидел старинную книгу в сафьяновом переплете и невольно потянулся к ней.

— Правильный выбор, господин студент! — заметил торговец книгами. Студент бережно раскрыл её и прочел на титуле:

????????????.

— Двадцать пять крон, молодой человек, — напомнил о себе торговец.

— Двадцать пять?! — испугался Гвидельм и поспешно положил книгу на место.

— Ну, за двадцать, так уж и быть, продам, — тут же добавил торговец.

— Мне и за десять дорого, — краснея, промямлил Гвидельм, стыдясь, как никогда, своей бедности.

— Так вы — студент?! — презрительно бросил ему тот. — Тогда вам и за пять крон — не по карману!

— Как раз пять крон у меня есть… — Несчастный Гвидельм достал из кармана горстку монет.

— Э-э-э… Да вы, я вижу, шутник, господин студент! — радостно воскликнул торговец, и его голос вновь обрел любезность: — У вас тут ровно в пять раз больше! Сколько и требуется!

Гвидельм недоверчиво посмотрел на свою ладонь и с удивленьем обнаружил, что сумма действительно увеличилась самым непостижимым образом. «Наверное, мясник ошибся… — нашел объяснение растерявшийся студент. — А может, решил повысить гонорар… Ведь заниматься с его бестолковым сыном дьявольская мука!..»

Гвидельм запихнул покупку подмышку и возвратился на свой чердак. Он не стал тотчас же рассматривать книгу, решив заняться этим после ужина, так как почувствовал сильнейший голод, свойственный только студентам. В овощной корзине Гвидельм нашел несколько картофелин, одну луковицу, достал с хозяйственной полки почти уже пустую банку со свиным салом и стал жарить картошку.

Пока она аппетитно румянилась, Гвидельм не утерпел, раскрыл книгу, и прочитал следующие слова:

Я — СВЕРШЕНИЕ МЕЧТЫ,

ЛУЧШАЯ ИЗ ЛУЧШИХ КНИГ.

ВСЕ. ЧТО ЗАГАДАЕШЬ ТЫ

Я ИСПОЛНЮ В ТОТ ЖЕ МИГ!..

Сердце Гвидельма бешено заколотилось: «Ах, неужели я смогу осуществить все, о чем мечтал?..»

Он пролистал страницы в поисках слова «БОГАТСТВО», и отыскать его не предоставило особого труда: все желания были расставлены в Книге по алфавиту. От волнения студент прочел Заклинание почти шепотом. Ждать пришлось недолго. Спустя мгновенье все закружилось, завертелось, засвистело, затуманилось.

Когда он пришел в себя, то увидел, что стоит на пороге трехэтажного особняка, двери которого почтительно открывает перед ним пожилой управляющий в черном костюме и белых перчатках.

— Ваш дом, господин Гвидельм! Следуйте за мной!

Экскурсия, которую провел управляющий, была великолепна! Гвидельм робко следовал за ним, словно ходил по залам Национального Музея. Гостиная, столовая, спальни, комнаты для гостей, библиотека, бильярдная! Целых три ванных комнаты! И, наконец, его собственный кабинет!..

Бедный студент — который стал уже вовсе не бедным — был ошарашен, смят, растерян. Он до конца не мог осознать, что этот дом — его собственность!

— …Здесь, в сейфе, — закончил управляющий, указывая на стальной шкаф, — хранятся деньги.

Напольные часы пробили семь раз.

— А внизу ждет ужин, — поклонился старик и вышел из кабинета.

Гвидельм остался один.

Он все ещё не мог заставить себя поверить в то, что произошло. И все это — благодаря Волшебной Книге, которая выбрала почему-то именно его из тысяч молодых бедняков! Он подошел к столу и увидел там «Книгу Желаний».

«Как хорошо, — подумал Гвидельм, — что она не осталась на чердаке. Мало ли чего я захочу ещё пожелать!..»

И тут же захотел стать знаменитым. На весь Гетеборг! Да, чего уж там! На всю страну! На целый мир! Профессором словесности, кем же еще! Раз, два, три… Стоп-стоп! Он уже нашел-было слово «ИЗВЕСТНОСТЬ»…

Но тут ему пришло в голову, что он будет выглядеть несолидно. Представьте себе: восемнадцатилетний профессор! Ну, нет, это уж слишком!

И он пожелал стать знаменитостью тридцатилетней! Да, в самый раз! Быть профессором в эти годы — показалось весьма и весьма пристойно.

Итак, Гвидельм произнес Заклинание. И вновь произошло то же самое, что на чердаке. Все вокруг закружилось, а в глазах потемнело. Когда же он пришел в себя, то увидел в своем кабинете множество важных людей, а на полу стояли корзины с живыми цветами. И все эти знатные господа торжественно вручали ему почетные дипломы самых знаменитых Академий в мире. Его называли великим, гениальным, учителем, мэтром, словом — самым ученым Ученым на целом свете. О, как же играл в его душе целый оркестр! Как старались трубы и барабаны! Гвидельм пожалел, что этот марш не слышит больше никто. А дипломы все вручали и вручали. Даже надоело… Зато потом в гостиной был праздничный стол, и все известные ученые мира поднимали бокалы за самого талантливого среди равных!

Гвидельм краем глаза посмотрел на себя в зеркало. На него мимолетно глянул и улыбнулся в зеркальном стекле респектабельный мужчина лет тридцати, в смокинге, с гвоздикой в петлице.

Прошло какое-то время. Молодой профессор выезжал в богатые клубы, сидел на балетах, обедал в дорогих ресторанах, куда его приглашали восторженные почитатели на званые вечера. Вобщем, купался в лучах Славы.

Однажды Гвидельм был приглашен на бал. Обычно он балы не посещал, потому что всегда скучал на них: танцевать не умел, а вести легкомысленные светские беседы не любил. Но от бала, устроенного в его честь, отказаться было нельзя.

Профессор словесности уже был готов умереть от скуки среди словесной трескотни, окружавшей его со всех сторон. Как вдруг… Гвидельм на одну секунду поднял голову и увидел глаза, устремленные на него с интересом и сочувствием. Напротив него, в нише окна, почти никому не видимая, сидела совсем молодая девушка. Казалось, ей тоже здесь неуютно. Кивком головы отбросив назад роскошные рыжие волосы, спадающие на лоб, она улыбнулась. Гвидельм решил подойти к ней, заговорить, узнать, кто она. Но пока он собирался с духом, его опередил солидного вида мужчина и со словами: «Габриелла, детка, нам пора!» — предложил ей руку.

Возвратясь в свою богатую обитель, молодой профессор вдруг почувствовал щемящее чувство одиночества.

«Габриэлла… Габриэлла… — думал он, бесцельно прохаживаясь по кабинету. — Удивительное создание!..»

И вдруг ему страстно захотелось увидеть её вновь. Но не издали! А рядом с собой — в своем доме! Гвидельм, открыв драгоценную Книгу на странице со словом «ЛЮБОВЬ», стал мечтать, оттягивая благословенный момент и представляя себе, как это будет… Сейчас он прочтет волшебное Заклинание. Да-да-да! Все в точности повторится: и головокружение, и карусель перед глазами, и… рядом с ним возникнет солнечный силуэт. Ах Габриэлла! Юная, душистая и свежая, как весной сирень! Неведомая сила бросит их в объятья друг другу!..

«О, милая!» — «О, милый!»…

Тут Гвидельм вдруг почувствовал запах жареной картошки. В один миг он вспомнил Набережную, университет, чердак… Что-то кольнуло его сердце, разбудило душу… Он, нашел в себе силы совершить… Очередную глупость, скажете вы. А я возражу: подвиг! Да-да! Он, загадав последнее желание… вновь очутился на своем чердаке, при зажженных свечах.

Был ранний вечер, ему снова было восемнадцать. Он едва успел снять с огня сковородку. Еще несколько желаний — и ужин бы окончательно пригорел!

Гвидельм уплетал картошку и думал:

«Все же не интересно получить весь мир — за так, в подарок!.. И почет, и деньги, и любовь… Только своими силами нужно достичь будущего. Даже если придется потратить на это всю жизнь!..»

Вот каким был мудрым этот студент в свои восемнадцать лет! Скорее всего, он действительно в состоянии был добиться всего сам!

В дверь чердака постучали:

— Здесь живет господин Гвидельм?

— Это я… — открыл дверь студент.

На пороге стоял мужчина приятной наружности в строгом костюме, цилиндре и с тростью. Гость улыбнулся:

— Мне вас рекомендовали, как очень опытного педагога, — сказал он. Несмотря на ваш возраст…

Гвидельм покраснел, но при свечах гость как будто этого не заметил.

— У вас дочь или сын? — поинтересовался Гвидельм.

— Дочь, — ответил важный господин и выглянул за дверь. — Входи, детка! Познакомься с господином учителем.

И в чердачную комнату впорхнула девочка лет шести. Она отбросила кивком головы свои непослушные роскошные рыжие волосы, спадающие на лоб, улыбнулась милой детской улыбкой, сделала книксен:

— Габриэлла!..

А «Книга желаний» исчезла.

5

— Совсем не то Заклинание! Не то, не то! — решительно сказал Архивариус. В кабинете уже стояло полное блюдо жареных орешков для Арчибальда. — Помню, что не то, а того именно — не припомню!.. — сердился он. — Да вы совсем не пили кофе!.. Конечно же, он остыл!.. Ешьте орешки, господин Арчибальд, а я пока сварю другой. Запомните: кофе нужно пить горячим, прямо с огня!..

6

ЗЕЛЕНАЯ ИНКУНАБУЛА,

ИЛИ ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНЯЯ,

КОТОРУЮ ВСПОМНИЛ АРЧИБАЛЬД.

В густом лесу, возле Тролльхеттанского водопада стоял просторный бревенчатый дом в два этажа под черепичной крышей.

Перед ним, огороженный плетеной изгородью, рос фруктовый сад, а во внутреннем дворе, вымощенном камнями, собранными при распашке полей, находились хозяйственные постройки.

Словом, усадьба, как усадьба, таких тысячи по всей Швеции.

И жил в ней лесничий с женой и сыном. Сам он охранял лес, жена его занималась домом, а сын Никлаус помогал обоим, как мог. А так как было ему целых десять лет, мог он уже очень много: и корову подоить, и наличники на окнах выкрасить, и лошадь подковать.

Однажды ранним летним утром отправился Никлаус за грибами и ягодами: мать велела. Леса он не боялся, потому что родился в нем, заблудиться не мог, так как знал каждую тропку. Да и по характеру Никлаус был храбрым мальчиком. Взял он с собой большую корзину и палку. Во-первых, волков отгонять (которые, между прочим, в лесу не водились), во-вторых, просто палкой, чтобы легче было просматривать кусты. Грибы — народ такой, рассуждал Никлаус, если видят, что на них охотятся — шмыг под куст, шляпку на самые глаза надвинут — попробуй, отыщи!..

Шел Никлаус по лесу и во весь голос распевал песню, которую очень любил петь ещё его дед. Песня была совсем не детская, а называлась:

ТРОЛЛЬХЕТТАНСКИЙ ВОДОПАД.

Тролльхеттанский водопад грозный великан Природы! В Океан уносишь воды, что в безумии летят! Тролльхеттанский водопад! Ты — как зеркало, в котором края моего просторы с грустью на меня глядят… Тролльхеттанский водопад! Унеси меня мгновенно в шуме и круженьи пены вдаль — от боли и утрат!.. Тролльхеттанский водопад! Здесь душа моя взлетает, от восторга замирает и — несется наугад! Тролльхеттанский водопад! Я слетел! Лечу! О, Боги! Не разбиться б о пороги! Береги меня, как брат… Тролльхеттанский водопад… Вот и все. Конец полета… Машет крыльями мне кто-то. Это — Рай!.. А может, Ад?..

Шел Никлаус по лесу — каждый куст палкой проверял: не прячется ли гриб.

К полудню, когда корзина наполнилась почти до краев, мальчик наткнулся на грибное семейство под кустом можжевельника. Он приподнял ветки, чтобы добраться до грибов, но вместо подосиновиков или боровиков увидел с десяток бледных поганок, стоящих на хилых ножках и что есть силы стукнул по ним палкой. Ядовитые ошметки шляпок разлетелись во все стороны. Не стоило этого делать. Откуда ни возьмись, появилась костлявая старуха в сизом платье и широкополой шляпе. Ее лицо было перекошено злобой.

— Хорошо же ты себя ведешь с моими подданными! — прошамкала она. — Уж я тебе это припомню!.. На всю жизнь!.. — И что-то пробормотав, взмахнула в воздухе шляпой, и стал Никлаус коротышкой, даже корзину с грибами не смог унести.

Возвратился Никлаус домой.

— Что с тобой?! — испугалась мать, а лесничий сразу понял, что сыну повстречалась графиня Белая Поганка, страшная лесная колдунья.

Мальчика отвезли в город, но доктора только руками развели. Лекарства, правда, выписали, но предупредили, что чары Белой Поганки очень сильны. И у знахарок были, и к священнику ездили — все понапрасну. Никлаус так и остался коротышкой.

Сидел он целыми днями у окна, горевал, даже родителям помогать перестал. Да и какая польза от мальчика ростом с черничный куст?..

Прошли годы. Никлаус повзрослел, но так ни на дюйм и не вырос. И решил он сам вылечиться. Стал готовить отвары из трав. Однако, себе не помог. Зато научился спасать людей от разных болезней. Столько чудодейственных бальзамов сочинил — не перечесть: от хворей, от ран, от сглазов и наговоров.

Стал известен Никлаус по всей Швеции, а затем и в Европе. Стали лекарства его именем называться: «Мазь Никлауса», «Настойка Никлауса», «Бальзам Никлауса». И все же, тот единственный рецепт, который вернул бы ему человеческий рост, он не мог найти.

Как-то раз, собирая в лесу весенние травы, Никлаус увидел прекрасную девушку верхом на олене. Она промчалась через поляну, а его тут же пронзила любовная боль, сладкая и мучительная. Эта встреча омрачила его душу ещё сильней, оттого что он знал: никому не нужен в мужья карлик, пусть даже самый знаменитый в Европе.

Прошли и весна, и лето, но боль не утихала. Она стала настолько нестерпимой, что решил Никлаус уйти из жизни и пришел ранним осенним утром к Тролльхеттанскому водопаду.

Птицы кружили над ним, щебеча, что жизнь — прекрасна, лес грозно воздевал к небу ветви, осуждая безумный поступок, даже звери вышли ему навстречу, угрожающе рыча и воя — все было напрасно: подошел Никлаус к краю пропасти, закрыл глаза и бросился в бурный поток.

Летел он, как ему показалось, долго. А когда его тело коснулось земли, осторожно открыл глаза. Открыл — и поразился, потому что оказался на берегу Гета-Эльвы, далеко от стены водопада.

«Ну, и прыжок я совершил!» — удивился Никлаус, глядя снизу вверх на Тролльхеттанский водопад. Но ещё больше удивился тому, что остался жив, даже царапины на теле не обнаружил.

Поднялся он и пошел вниз по незнакомому берегу, куда глаза глядят. Шел все утро, весь день, а к вечеру оказался в чужом лесу. Трава здесь была ему выше пояса, ни одной тропинки вокруг. Прилег Никлаус на землю и сразу уснул от усталости.

И приснилась ему Она… Будто выскочил её олень на лесную поляну, где девушка, спрыгнув на землю, поспешила к жалобно верещавшему в силках кролику и стала его распутывать.

Вдруг кролик обернулся злобно хохочущей Белой Поганкой. Сняла она свою широкополую шляпу, встряхнула её прямо в лицо красавице. Пошатнулась девушка, упала без чувств на траву… Вздрогнул Никлаус — и проснулся.

Ранние сумерки окутали чужой лес. Когда осенний сухой туман опустился на поляну, из белесой пелены возник седобородый старик ростом с Никлауса в белом плаще и широкополой бархатной шляпе.

— Король приветствует короля! — произнес старик и поклонился Никлаусу в пояс. Тот оглянулся, но позади него никого не было.

— Я обращаюсь именно к тебе, — улыбнулся старик. — Ведь Тролльхеттанский водопад принес нам короля чудесных настоек, я не ошибаюсь?..

— Здравствуйте. — поклонился Никлаус и спросил: — Кто вы?

— Король грибов, — представился старик.

Он рассказал Никлаусу, что его дочь — принцесса Волнушка — тяжело заболела. Но чем именно — не знает никто.

— Только ты один можешь спасти мою дочь. Пожалуйста, помоги ей. А я постараюсь помочь тебе, — сказал Грибной король. — Я ведь знаю твое горе.

Старик взмахнул шляпой, и они очутились в подземном грибном королевстве. Там жили все грибы, какие только есть на свете. Король повел гостя в свой дворец, где Никлаус увидел бледную обессилевшую принцессу. Взглянул на неё — и обрадовался. Но, конечно, не потому, что она была больна, а оттого, что принцесса оказалась той самой девушкой на олене.

Понял тут Никлаус, что означал его сон, и поведал о нем Грибному королю. Совсем опечалился тот и рассказал о злой графине вот что:

— Когда-то давно она вздумала захватить грибной трон да ничего не получалось: я был молод и силен. А уж когда женился, и жена подарила мне дочь — наследницу королевства, — Бледная Поганка стала от злобы ещё бледней. Всю силу своей ненависти она направила на то, чтобы извести моих близких и ослабить мое сердце страданием. Это удалось ей наполовину: возлюбленную жену мою она погубила вскоре после рождения Волнушки. Но дочь я оберегал всеми силами. Да она и сама за себя постоять может. Графине лишь хитростью удалось заманить её в западню… Не знаю, что теперь будет, если… — Король Грибов не смог договорить, волненье душило его.

Не одно утро, не один день и не один вечер провел знахарь-карлик в лесу, чтобы найти и собрать нужные травы. Трижды варил он особое зелье и давал пить принцессе. Не сразу возвращались силы к Волнушке. Сначала даже казалось, что лечение не приносит пользы, но Никлаус действительно оказался королем чудесных настоек. Принцесса выздоровела.

— Помоги теперь и ты мне, — напомнил Никлаус Грибному королю.

— Не сейчас, — ответил тот, — а будущим летом. Поживи этот год с нами!

Никлаус был счастлив: Волнушка дала искреннее согласие и король объявил их мужем и женой.

Так Никлаус стал гражданином Грибного королевства.

Прошла осень. Наступила зима. Вот и весна землю обогрела. А уж когда вовсю зазвенел июнь — грибной король сказал Никлаусу:

— Пришла мне пора сдержать данное слово. — Он вывел карлика из подземелья. — Готовься, Никлаус, сейчас пойдет дождь…

Поднял тот голову — над лесом собирались тучи.

— Эх! — огорчился молодой знахарь. — Надо было шляпу на прогулку захватить!..

— Тебе-то как раз шляпа не потребуется, — рассмеялся король. — Ну-ка, повторяй за мной!

— ДОЖДИК ЛЕТНИЙ, ДОЖДЬ ГРИБНОЙ. ТЫ ПРОЛЕЙСЯ НАДО МНОЙ! ВСЕ БОЛЕЗНИ СМОЙ МОИ, БОДРОЙ СИЛОЙ НАПОИ. ЧТОБЫ ВЕЧНАЯ ДУША, СЛОВНО ЛЕС, БЫЛА СВЕЖА! СИЛУ — ВЕРНИ! КИФ-ЧИФ-МИФ! БОЛЕЗНИ — УЙМИ! ЛОХ-ТОХ-МОХ!

Сначала пролился веселый ливень. В один миг он омыл целый лес. Никлаус промок до костей.

А потом три дня не прекращался мелкий грибной дождик. Под каждым кустом целыми семьями выросли грибы. Никлаус почувствовал, что и он растет Все три дня бродили король и Никлаус под дождем. За эти три дня Никлаус вымахал в здоровенного молодого человека, каким и должен был стать, если б не колдунья.

— Что все это значит?!.. — ошеломленно спрашивал Никлаус грибного короля, который так и остался крошечного роста.

— Тебе помогает грибной дождь, — ответил ему король. — Но не будь ты гражданином великого Грибного королевства — ни одно Заклинание не подействовало бы!..

— А почему Волнушке не могло помочь твое Заклинание?

— Это Заклинание действует только при летнем дожде! — объяснял король. — Ты сам знаешь: она ведь могла и не дожить до июня!

Когда они вернулись домой, к ним навстречу вышла принцесса и протянула Никлаусу младенца, которого родила накануне.

— Как же теперь?.. — пробормотал большой Никлаус, остолбеневший от свалившегося на него счастья.

— Сам решай, — сказал грибной король. — Хочешь — у нас оставайся, а хочешь — возвращайся к своим.

— Тогда и я с ним! — воскликнула принцесса Волнушка. — Нам теперь без него никак нельзя.

— Живите счастливо! — пожелал им король. — Когда-то ведь и я женился на земной женщине. Волнушка — вся в мать: и красотой, и ростом. Жена умерла из-за козней графини Бледной Поганки, но последним её желанием было, чтобы принцесса, когда вырастет, жила среди людей… Ступайте! А я буду молиться за вас!.. Приводите наследника к деду! Я познакомлю его со всеми тайнами Грибного королевства.

В дом лесничего молодая семья отправилась на лесном олене. Родители Никлауса за месяцы его отсутствия постарели. Как за десять лет. Но, увидав невредимого выросшего сына, невестку да ещё и внука впридачу, затанцевали от радости.

— Так и стали они жить все вместе, одной семьей, весело и славно, закончил Арчибальд историю. — Жизнь прожили долгую, счастливую, в трудах и заботах, под вечный шум Тролльхеттанского водопада… Ищите рецепты в Зеленой книге. Верхняя полка в левом углу от окна!

7

— Это оно и есть! — воскликнул Архивариус со стремянки высоко под потолком у левого угла. — То самое Заклинание! Ах, как хорошо! Теперь бедная Амелита будет спасена! «Дождик летний, дождь грибной!..» Ай, как замечательно!

— Но каким образом Амелита будет спасена? — спросил Арчибальд. — Зимой ведь не идут грибные дожди!

— Ерунда! Старые сказки! Мы с вами цивилизованные люди! — радостно воскликнул господин Йоргенс. — Главное — названия трав, которые требуются для чудодейственного отвара! Они вшифрованы в само заклинание — весь секрет! Надо немедленно обрадовать господина Советника! — архивариус спустился на пол, подошел к телефону: — Алло! Говорит Йоргенс Нильсон! Сообщите господину советнику, что у меня к нему чрезвычайно важный разговор, не терпящий отлагательств… Что?!.. — выпучил глаза архивариус. — Амелита?! Не может быть! Когда?!.. — Он долго слушал, что ему говорили и качал головой. — О, Боже!.. — потрясенный он осторожно положил трубку.

— Что с ней?! — встревожился попугай. — Она умерла?.

— Нет! Нет! — замотал головой господин Йоргенс. — Она сбежала!

Арчибальд от неожиданности даже взлетел на люстру.

Архивариус захохотал, кашляя и сгибаясь пополам. Когда он кончил смеяться и обессилено сел в кресло, Арчибальд поместился в кресле напротив.

— Она, — объяснил Архивариус, — оставила записку, что никогда не любила сына министра и нарочно притворилась больной.

— Да-а, — развел крыльями Арчибальд. — Веселенькая вышла история!

— Главное, что она жива-здорова!.. Вы уж простите меня, что я заставил вас так здорово поломать голову, — виновато промолвил старик.

— Ну, что вы! — запротестовал попугай. — Независимо от поведения притворщицы Амелиты, чудодейственные отвары пригодятся, видимо, ещё не раз.

— Да уж! — согласился с ним ученый. — У меня у самого — ревматизм и боли в сердце.

— А у меня ломота в крыльях, — пожаловался Арчибальд, — и головокружение в полете…

— А уж мигрени или изжоги посещают меня почти каждый день, — продолжил тему архивариус.

— И совершенно слабеет память, — кивнул ему попугай. — Что было триста лет назад — помню, а что случилось вчера — хоть убей!.. Может, секрет Заклинания нам поможет…

Два старика — Архивариус и древний попугай, хранители удивительных историй — тихо сетовали на нездоровье. Голоса их уходили вверх, к тускло мерцавшим люстрам.

— Говорят, одна чашечка кофе восстанавливает в организме десять клеток, — вдруг вспомнил господин Нильсон.

— Что вы говорите! — оживился Арчибальд. — В таком случае, не заварить ли нам еще?..

ВОЗДУШНЫЙ ЗАМОК

Жил-был Странствующий голубь по имени Гурьян.

— Голуби бывают почтовые! — скажете вы.

— Конечно, — отвечу я. — Но если Голубиная почта не работает, почтовый голубь превращается в Странствующего. Понятно?

Гурьян любил путешествовать по свету.

Кружась вокруг Земли, он многое пережил, многому научился, перестал бояться хищных птиц и зверей. Сама жизнь стала представляться ему бесконечным путешествием с опасностями и приключениями.

1

Когда Гурьян появился на лазурном берегу, до Рождества оставалось всего несколько часов. Стояла теплая зима: ни мороза, ни снега… Да и как могло быть иначе на известном курорте Франции!

Гурьян присел, чтобы осмотреться, на крышу самого красивого дома рядом с дымящей трубой, но, побоявшись испачкаться сажей, — он дорожил своей белоснежностью — слетел вниз на перила. Уютный свет лился из окон, отражалсяь в лужах. В лужах отражалась также луна, отражались фонари и звезды, отражалось что-то ещё — удивительное, похожее на Рождественскую иллюминацию.

Гурьян запрокинул голову. Среди холодных ярких звезд, между небом и землей, чуть покачиваясь, парил сверкающий замок.

— Невиданное чудо! — влскликнул Гурьян. — Нигде в мире нет такого!

Дверь отворилась, с корзиной для дров вышла женщина и скрылась в сарае. Но скоро она поспешила обратно и тогда заметила Гурьяна.

— О, добрый вечер, месье!..

— Меня зовут Гурьян, — с достоинством представился Странствующий голубь.

— А я — Бертина, экономка господина Аламбера. Чего же мы здесь стоим?.. — Бертина пригласила голубя в дом, вошла следом и поставила корзинку с дровами у горящего камина.

— Господин Аламбер очень любит тепло, — пояснила она, бросая в огонь полено за поленом. — Он даже летом часто просит протопить дом.

Гурьян огляделся. Повсюду были расставлены планшеты и макеты. На планшетах были листы с проектами всевозможных построек. Сразу стало понятно: здесь живет архитектор.

— Подлетайте поближе, господин Гурьян, — пригласила экономка. — Вот кресло. Господин Аламбер, к сожалению, болен.

— Что с ним? — поинтересовался голубь с каминной полки.

— А-а! — махнула рукой Бертина. — Легкая простуда. А вы — к нему?..

— Увы, мадам… Я путешествую! — развел крыльями Гурьян. — Так, пролетал мимо…

— Ах! — мечтательно закатила глаза Бертина. — Это так романтично: путешествовать и вдруг свалиться с неба в гости! Я в хорошем смысле, месье!.. Представьте, когда-то так вот точно я познакомилась со своим покойным муженьком, Он был летчиком французской эскадрильи. Однажды в такую же праздничную ночь Пьер свалился на парашюте прямо на крышу моего дома! Она по-иолодому расхохоталась: — Всю жизнь я называла его «небесным подарком»… Давайте же и мы встретим Рождество вместе. Окажите нам честь! Господин Аламбер, хоть и нездоров, хоть, как обычно, очень занят, любит гостей. Знаете, ведь он — великий архитектор! — приветливо болтала Бертина. — Вы, наверно, заметили над городом воздушный замок? Так вот: это — его работа.

— О! — воскликнул голубь. — Сказочная работа!

— Господин Аламбер, — подтвердила Бертина, — выдумал кирпич, который легче воздуха! Жаль только — господину Грегуару опять не нравится. Господин Грегуар — это мэр нашего города. Представляете, они вместе учились в школе. С детства наш мэр лучшему архитектору просто дышать не дает! Что делать ума не приложу!

Голубь опустился на спинку кресла, предложенного ему Бретиной, а она, поворошив каминными щипцами горящие поленья, стала рассказывать…

— Когда господин Аламбер был маленький, его увлекло строительство замков. Вначале он их лепил из песка, — настоящие города на Лазурном берегу: с улицами, площадями… Но каждый вечер являлся малыш Грегуар и все затаптывал, все расшвыривал. Позже Аламбер стал вырезать замки из картона, совсем как и сейчас. Он также, — она показала на макет, стоящий на каминной полке, — склеивал стены, раскрашивал крыши, вставлял в окошки кусочки слюды. Его чудесные макеты выставляли в витринах книжных магазинов на суд всего города.

— И что же Грегуар? — спросил Гурьян.

— Он бил витрины, представляете? И разорял бумажные замки. Однажды устроил поджог. В магазине был страшный пожар! Разбил витрину и бросил спичку!

— Как же хулиган стал мэром? — удивился Гурьян. — как допустили горожане?!

— У него дядя был «большой шишкой на столичной елке», — покачала головой экономка. Он просто купил голоса избирателей. Теперь господин грегуар нацепил ангельскую маску, а под ней — брр!.. — хуже некуда: алчен и бессердечен этот господин Грегуар! Задавил всех налогами, а уверяет, что это — для нашего же блага! Каков?! Но все это вам, должно быть, неинтересно, месье Гурьян!

— Очень интересно! — воскликнул голубь. — Почему же неинтересно?

— Когда господин Аламбер вырос, — продолжила Бертина, — он стал строить воздушные замки. Фантазия его творила чудеса! Да что я вам рассказываю, вы и сами видели. Самое любопытное — другое!.. — Она таинственно подняла палец к потолку: — Там, на воздушном замке, обитают звери, рыбы и птицы, которые когда-то жили на Земле! Все те, кто давно попал в «Красную Книгу», — объяснила она. — Как только господин Аламбер выстроил замок — в нем тут же объявилось исчезнувшее зверье. Представляете?!

— Господин Аламбер не раз приглашал меня посетить замок, но я не то, что мой покойный муж — страшная трусиха: боюсь высоты. Укрепить упавший флюгер — и то проблема, а уж туда — увольте!..

Гурьян не на шутку заволновался — ведь он был Странствующий голубь, а не домашний.

— Скажите, госпожа Бертина, а можно мне слетать в этот замок?

— Конечно! — радостно воскликнула она. — Непременно слетайте! Хоть сейчас! Вам будет интересно. Только помните: к полуночи я жду вас за праздничным столом!

И Бертина открыла окно.

2

Замок приближался, становясь все больше и больше. И было удивительно, как это он держится на тонком стальном тросе, привязанном к земле. Когда огни городка превратились в звездную пыль, Гурьян наконец достиг цели. Вблизи замок оказался огромным. Гурьян влетел в раскрытые ворота.

Среди рычанья и мычанья, среди чириканья, клекота, карканья, свиста, пения до него донеслось гульканье Странствующих голубей!

— Гу-ур!.. — так звала его только мать-голубица. — Сынок!

«Где я?» — только и подумалось ему.

— Гуриа-ан! — так звала его только бабушка-голубушка. — Гуриан, детка!

— Гурр-ян! Гурр-ян! — неслось со всех сторон.

Вдруг замок содрогнулся. Огни города стали уменьшаться с кааждым мгновеньем. Земля с огромной скоростью стала уноситься в звездную бездну.

3

Опустимся на землю. Вернемся к тому часу, когда у дома архитектора Аламбера остановился изумрудный «Ситроен» мэра.

Грегуар решительно хлопнул дверцей машины, стремительно направился к дому и резко постучал в дверь.

— Бегу, бегу! — раздался голос экономки.

Она распахнула дверь и столкнулась нос к носу с Грегуаром.

— О, господин мэр!.. — растерялась Бертина. — С наступающим вас Рождеством!

— Спасибо! — буркнул Грегуар, входя в дом без приглашения.

— Он болен, — сказала экономка.

— Тем лучше, — сказал мэр. — Обойдемся без него.

— Что это значит, месье?! — строго спросила экономка. Приветливость мигом слетела с её лица.

— Это значит, Бертина, что если до утра ваш хозяин не очистит пространство над городом — я это сделаю сам! И на сей раз сдержу слово!..

— А на каком основании? — спросила она, подбоченясь.

— На основании двух жалоб от горожан. В одной жалобе говорится, что этот замок мешает любоваться звездами, а в другой — предупреждение о прямой угрозе для всех наших жителей!.. В один прекрасный день… то есть, я хотел сказать — в один далеко не самый прекрасный день — он просто рухнет всем нам на голову!.. В конце концов, я отвечаю за безопасность горожан!..

— Интересно, каким же образом вы собрались избавиться от замка на этот раз, старый хулиган? — усмехнулась Бертина.

— Это мое дело, дерзкая Бертина! — рявкнул мэр. — Даже утра не стану дожидаться!

— И все-таки?! — настаивала она. — Руками не достать, так каким же образом?

— Каким?!.. Очень простым! — взвизгнул Грегуар. Он вытащил из-под пальто ледоруб, показал его Бертине и бросился вон из дома Аламбера.

— Злодей! — крикнула вслед Бертина.

«Ситроен» понесся к побережью.

Бертина стояла на крыльце и с тревогой смотрела на светящийся в ночи замок.

4

Машина мэра остановилась у врытого в землю мощного стального кольца. От него в ночное небо тянулся стальной крученый трос. Грегуар, весь дрожа от злости, высоко схватился за него левой рукой, а правой — ударил ледорубом. Так срубают елку под Новый год.

Словно лопнула струна космической скрипки.

Не успевший разжать пальцы, мэр взлетел к звездам, как на воздушном шаре. Земля убегала вниз все быстрей и быстрей.

Грегуар в ужасе закрыл глаза.

«На старости лет, — подумал он, — людям насмех мне придется стать космонавтом… А скоро выборы!..»

5

Бертина с крыльца видела, как воздушный замок воспарил в небо.

— Злодей, злодей! — повторяла она.

Над её головой распахнулось окно.

— Что там случилось? — раздался слабый голос архитектора Аламбера.

— Все в порядке, мэтр, — ответила экономка и ворчливо добавила: Ложитесь-ка в постель! А то опять возись с вами!

Окно над головой послушно закрылось. Бертина вытерла слезы и, тяжело вздохнув, направилась в дом, сочиняя на ходу, что скажет утром своему хозяину.

6

Что же так злило Грегуара, когда он смотрел на воздушный замок? Зависть?.. Ревностное отношение к службе?.. А может, и в самом деле ответственность чиновника перед людьми?.. Увы! Ни то, то другое, ни третье!..

Когда-то давно предок Грегуара гостил в замке польского князя Цышевского и убил на охоте самого последнего на Земле тура. Вот что!

Будучи мальчиком нервным, Грегуар услышал в детстве эту историю от деда, очень близко воспринял её к сердцу и на всю жизнь возненавидел всяческие замки. Почему-то любой из них напоминал ему княжескую охоту и какое-нибудь несчастье. Эта ненависть застряла у него в крови и совпала со страхом, что горожане узнают жуткую тайну его семьи и не изберут своего мэра на второй срок.

Несчастный мэр стремительно удалялся как от Земли, так и от своего муниципального* кресла.

Полет был молниеносным. Грегуар не успел даже по-настоящему испугаться. Замок опустился на какую-то небесную твердь. Канат отбросило в сторону, Грегуар упал в мягкую зелень в виде травы, разжал наконец пальцы. Болела рука, болело плечо. Болела и кружилась голова. по виду напоминающую траву, и разжал пальцы. Он с трудом поднялся на ноги, но снова упал.

Очнулся Грегуар словно в легком тумане. А когда попытался проморгаться, то ужаснулся: совершенно голый, он лежал на металлическом столе. Внезапно над ним зажглось сразу десять солнц. Грегуар зажмурился. Сомнений не было: он, привязанный по рукам и ногам, находился на операционном столе. Грешуар пошевелил пальцами рук и ног, повертел головой, надул живот и провел языком по краю зубов — все было цело, всё на месте: и руки, и ноги, и зубы, и, соответственно, — голова. Он прислушался к своему телу: нет! нигде ничего не болело. Тогда к чему операция?! Грегуар скосил глаза влево, вправо, но никого не обнаружил. Лампы и в самом деле грели как десять солнц, и вскоре он почувствовал, что весь горит. Очень хотелось пить. Грегуар вспомнил с тоской свой небольшой городок, в котором он был мэром, рождественскую ночь, разговор с экономкой сумасшедшего архитектора и свой стремительный полет на воздушном замке.

— Наверное, это мне снится, — подобрал он наиболее доступное объяснение происходящему.

Из жаркой пелены внезапно появилось и нависло над ним существо, странно похожее на человека. Даже одето было в приличный человеческий костюм. На квадратных плечах существа сидела огромная тыква-голова лилового цвета. Ни глаз, ни ушей, ни носа, ни рта Грегуар не увидел. Зато шестипалые волосатые руки держали прибор, напоминающий стетоскоп. В отличие от простенькой деревянной трубки этот прибор излучал тонкий яркий луч.

— Эй, — забеспокоился Грегуар, ерзая на столе, — что ты собираешься со мной сделать?..

Головастый на мгновенье замер над голым мэром и тут же противно зажужжал.

— Что такое? Что?! — с испугом спросил Грегуар, бесполезно пытаясь вырваться из пут.

— Это я смеюсь, — ответил головастый на чистом французском языке.

— Как?!.. — поразился голый мэр. — Надо мной?! — Он не мог поверить, что над ним можно так вот запросто и так вот отвратительно смеяться. — Но почему?! Может, оттого, что моя голова в несколько раз меньше твоей?!.. Зато она в тысячу раз умнее!

— Может быть, — согласился Некто. — Вот только умные не лежат здесь связанными.

— Кто ты?! — прошептал в ужасе мэр.

— Алхимик Ниширг, — ответил тот. — Правитель планеты Ажырг. У всех, кто попадает сюда, — продолжил алхимик, — я отбираю золото.

Грегуар искоса глянул на свою левую руку:

— Ты уже отобрал часы и перстень. Больше у меня нет золотых украшений.

— Золото внутри тебя, — прожужжал космический алхимик.

— Если ты имеешь ввиду золотые зубы, — усмехнулся связанный мэр, — то мои — фарфоровые.

Ниширг вновь противно зажужжал и удобно уселся прямо на воздух, словно в невидимое кресло.

— В тебе самом — сотни унций золота!

— О каком золоте ты говоришь, тыквенная башка?! — раздраженно спросил Грегуар, на мгновенье позабыв, в каком находится положении.

— О золоте в твоей крови, — ответил правитель Ажырга, пропуская оскорбление. — Я бы объяснил тебе все обстоятельно, не будь ты моим пленником. Но сейчас не вижу смысла тратить время на лекцию, ибо через минуту ты уже будешь бесполезен.

— Ах, вот оно что! — ответил Грегуар, не теряя самообладанья. — Я действительно где-то читал, что в крови есть все химические элементы, в том числе и золото. Но в таком количестве?!.. У меня — не золотые руки и, как говорят, — не золотое сердце!

— Верно, — прожужжал Ниширг. — Ты — скверный землянин. Однако из того количества крови, что ты высосал у людей, можно добыть горы драгоценного металла!

Космический алхимик подплыл по воздуху к распростертому на столе мэру и поднял над ним странный прибор.

— Вот теперь-то я все понял! — воскликнул Грегуар и стал хохотать так громко, что от колебаний воздуха Ниширг закачался в невидимом кресле. — Я действительно высосал уйму крови. Но храню её не в себе!

Ниширг застыл от неожиданности.

— Как, не в себе?!.. А где же?..

— Вот с этого и надо было начинать, Правитель! — поспешил добавить Грегуар. — Чтобы кровь не свернулась, я храню её в особых резервуарах: на воздушном замке моего компаньона Аламбера. Так что немедленно развяжи меня, и ты получишь все, что хочешь.

Ниширг не двигался, словно что-то обдумывая.

— Сам ты до них не доберешься, — предупредил мэр. — Резервуары охраняют хищные звери и птицы.

— Согласен! — холодно ответил правитель Ажырга.

В тот же миг Грегуар очутился перед воздушным замком, вновь одетый и освобожденный от пут.

— Ну, — нетерпеливо произнес Ниширг. — Командуй! Или я на глазах всей звериной оравы разложу тебя на атомы!

— Эй! — привычно-грозным голосом закричал освобожденный мэр. Сумчатые волки, толстокожие туры, угрюмые дронты и морские коровы! Все спускайтесь сюда!

Тут же все, и названные им, и забытые в перекличке звери, птицы и рыбы, явились на зов. Их было так много, что правитель Ниширг невольно сделал шаг назад.

Мэр, напротив, преодолевая страх, направился к ним.

— Это чудовище, — сказал он, указывая рукой на Правителя чужой планеты, — хочет уничтожить вас! Пусть попробует?

— Так вот что значат твои лживые слова, землянин!

Разъяренный Правитель Ажырга взмахнул светящейся трубкой. Тонкий луч пробежал по стае, но никого не опалил. Он прошел сквозь толпу зверей и птиц, сквозь воздушный замок и ушел в бесконечность.

— И в этом ты обманул меня, мэр Грегуар! — зарычал Ниширг. — Ведь они — бестелесны!

— Неправда! — откликнулся Гурьян. — Я — из плоти и крови!.. — И, расправив крылья, Странствующий голубь бросился на Правителя.

Он стал клевать эту безглазую, огромную, безобразную тыкву. Ниширг пытался поймать его, но голубь легко уворачивался, пока из тыквенной головы не повалил черный удушливый дым. Гурьян, закашлявшись, отлетел подальше. А из башки наружу, как из вулкана вырывался дым и в один миг обволок планету. Наступили густые сумерки. Во мгле животные и замок стали едва различимы.

Гурьян с трудом разглядел лежащего ничком землянина с закрытыми глазами. Он уже догадался, что это — тот самый мэр, о котором говорила Бертина. Мэр задыхался. Несмотря на неприязнь к нему, голубь понимал, что Грегуар — единственный, что связывает его с Землей.

— Эй! — Гурьян сел к нему на плечо и тронул лицо крылом, покрытым копотью. — Вставай! Нам пора домой!..

Грегуар уже дышал часто-часто, с посвистом и хрипом. Не хватало воздуха. И чем сильнее он вдыхал едкий дым, тем хуже ему становилось.

Гурьян беспомощно оглянулся: мгла становилась с каждой минутой все плотнее. И тут он увидел тяжело бегущего тура. Вернее, туриху.

— Постой! — крикнул ей голубь, и она остановилась.

— Гу-ур!.. — позвала его мать-голубица. — Сынок!

— Гуриа-ан! — окликнула его бабушка-голубушка. — Детка!

— Гурр-ян! Гурр-ян! — понеслось со всех сторон. — Ты не попрощался с нами.

Гурьян лишь крылом махнул им в ответ…

7

…Они летели среди звезд обратно к Земле: туриха, на спине которой покачивались едва пришедший в себя Грегуар и Странствующий Голубь, присевший на плечо мэра. Вокруг простиралось вечное безмолвие. С полузабытой с детства улыбкой, взирал мэр Грегуар на крошечный голубой шарик под названьем Земля. Она приближался с такой быстротой, словно невидимый космический великан кинул её навстречу: ЛОВИ, ГРЕГУАР!.. Чувствуя умиротворение в душе, напоенной покоем и вечностью, Грегуар погладил туриху по загривку, и она повернула к нему голову и пожаловалась:

— Я — та последняя, которую убил твой предок… Пуля… Она жжет шею…

Грегуар провел ладонями по её голове, нащупал под ухом смертельную рану и вытащил оттуда свинцовую пулю.

8

Ровно в полночь, когда веселый бой часов уже разносился над всей Францией, они вернулись на Землю. Голубь слетел с плеча Грегуара, а белая туриха умчалась обратно.

— Смотри-ка! Новый воздушный замок!.. Ай да господин Архитектор! А притворился больным! — глядя в недолго пустовавшее небо, воскликнула экономка Бертина.

— С Рождеством! — поприветствовал Бертину мэр.

— С Рождеством, злодей!.. — процедила она сквозь зубы. — Зачем прибыл? Наверное, опять придумал какую-нибудь пакость!..

— Знаете, мадам, — улыбнулся Грегуар хорошей улыбкой, — завтра я подаю в отставку. Не верите? А сегодня, в эту праздничную ночь, грех не выпить вместе французского шампанского. Разрешите войти?

Пораженной Бертине только и оставалось пригласить его в дом. За столом было шумно. Гурьян поведал несколько историй из его путешествий. Потом бывший мэр подробно рассказал о своем космическом приключении, а Бертина ахала, восторгалась и негодовала. И тут — в самый разгар веселья — наверху лестницы, ведущей со второго этажа, кто-то звонко рассмеялся.

— Это — Аламбер! — охнула экономка. Повернувшись к лестнице, Бертина крикнула: — Мы ждем вас, мэтр! Ваш любимый малиновый сок уже согрелся.

К удивленью Гурьяна по лестнице степенно спустился… мальчик лет десяти. Аккуратно уложенные белокурые локоны обрамляли его бледное лицо, на котором светились радостью огромные детские глаза.

Он неспеша подошел к господину Грегуару и вежливо поздоровался с ним за руку, потом погладил по спинке обалдевшего голубя, затем подбежал к Бертине и звонко поцеловал её в обе щеки.

— Вас что-то смущает, дорогие гости? — спросила Бертина и расхохоталась: — Ах, да! Ведь вы же не знаете, что с каждым новым замком господин Аламбер ненадолго возвращается в Детство!

ТАЙНАЯ СКАЗКА (как была расколдована страшная мафия)

Как только Виолетта произнесла волшебные слова «ЕСЛИ БЫ» — она тут же обнаружила себя висящей вниз головой под каменным подоконником старинного дома в самом центре Палермо.

Виолетта собралась-было по привычке оглядеться и подумать о делах, но тут столкнулась с непосредственной опасностью для своей жизни: из раскрытого над её ногами окна (а вы уже поняли, что Виолетта — летучая мышь) — прямо на неё надвигался старинный диван с лопнувшей обшивкой.

Виолетта отпрянула в сторону. И — вовремя. Диван вывалился из окна, обломил кусок штукатурки, рухнул на тротуар со страшным грохотом и раскололся со страшным треском и звоном пружин.

— Ужас! Что происходит?! Караул!!! — возмущенная Виолетта на окне соседнего дома, не смея сложить крылья, стала дожидаться представителей власти, которые. по её мнению, должны были строго наказать возмутителей спокойствия.

Однако, никто не объявлялся. Мало того, она с удивлением заметила, что прохожие по-прежнему спокойно идут по своим делам. Правда, какой-то мальчишка по-клоунски кукарекнул, а кто-то захохотал ему в ответ, но, в основном, пешеходы, правда, избегая тротуаров, разгуливали по центру проезжей части улицы, словно полеты старых диванов было для них явлением обычным. А из окон домом уже сыпалась вниз разная домашняя утварь: в воздухе мелькали треснувшие чашки, стаканы, стулья, смятые кастрюли, испорченные кофеварки, несколько телевизоров, тряпье.

Ничего не соображая, Виолетта в панике заметалась между домов. Одна из летающих тарелок задела её крыло, неуклюже планируя и теряя высоту, Виолетта быстро достигла тротуара. Однако, находиться здесь было тоже опасно, и она, едва не плача от боли и страха, бочком-бочком вприпрыжку спряталась под козырек парадного подъезда ближайшего дома.

Отдышалась. Потом с огорченьем заметила, что ушибленное крыло здорово припухло.

«Вот тебе и новый год в Сицилии! Придется возвращаться!..» — с досадой подумала летучая мышь и уже было хотела сказать заветное «ЕСЛИ БЫ», как вдруг дверь открылась, и на крыльцо вышел господин с белыми усами, в белом плаще, в белой шляпе и с великолепным букетом в руке. Он глубоко вдохнул ночной воздух, улыбнулся собственным мыслям и тут заметил Виолетту.

— Добрый вечер, синьорина! — господин приподнял шляпу в знак приветствия. — С наступающим Новым годом!

— Спасибо!.. — поморщилась она.

— Вам плохо? — наклонился к ней незнакомец. — Э-э, да у вас, я вижу, серьезный ушиб!.. — Он ещё раз приподнял шляпу, и обратил её взгляд на блестящую медную табличку над дверью:

«ДОКТОР АДРИАНО ГАРКАВИ

К ВАШИМ УСЛУГАМ!»

— Виолетта! — выдохнула она.

Доктор взял путешественницу в руку — как воробышка.

— Не возражаете? Я могу оказать вам необходимую помощь.

Виолетта кивнула.

Доктор внес пациентку в дом, устроил на тумбочке в прихожей, снял плащ и шляпу, поставил в кувшин букет — это были хризантемы.

— Впервые вижу, чтобы горожане вели себя столь бесцеремонно! Москвичи такого себе не позволяют, — ворчала Виолетта.

— О, вы из Москвы! Что же привело вас в наши края?

— Как что?! Новый год! — ответила Виолетта и продолжала возмущаться: Ну, выбросить из окна окурок или смятую бумагу, в крайнем случае — пустую жестянку или бутылку, это я ещё понимаю! Но чтобы — диван?!.. Или кастрюлю?! — Она повела больным крылом. — Этого, извините, у нас нет!

— А у нас есть! — весело отозвался доктор. — Но лишь раз в году. В остальные дни — полный порядок и тишина!.. Такой он у нас — Новый год!

Он вымыл руки, и они перешли в кабинет. В кабинете доктор посадил Виолетту на белый стол, включил лампу и внимательно осмотрел поврежденное крыло:

— Ничего страшного! Смажу специальным раствором и сделаю перевязку. К следующему году все пройдет! А Новый год, уважаемая синьорина, наступит ровно через два часа. А это значит, что уже к утру крыло перестанет болеть. Слово профессора!.. — Он выключил лампу. — Настоятельно рекомендую провести Новогоднюю ночь в моем доме! Я, к сожалению, вынужден вас покинуть: меня ждет дама. Но скучать вам не придется. Спускайтесь в гостиную. Там на столе есть бисквитные пирожные, апельсины, виноградный сок и прочее. Кроме того, по всем телеканалам показывают новогодние шоу! Арривидерчи! Встретимся утром. Простите за то, что оставляю вас в одиночестве! — И он уже собрался было покинуть кабинет, как зазвонил телефон.

— Это она! — догадался доктор и схватил трубку. — Дорогая, я выбегаю! — выпалил он, но тут же разочарованно промолвил: — Алло! Слушаю!.. Да, доктор Гаркави!.. Говорите же! Адриано Гаркави у телефона! Алло!.. Вас не слышно! Перезвоните!

Он положил трубку на рычаг и немного подождал. Но звонков больше не было.

— Что за черт?! — выругался доктор. — Незнакомый голос. Потом тишина… И — гудки… Странный звонок! Ну, да ладно! — повернулся он к Виолетте. — Мне пора.

— Вам звонили из порта, — сказала она.

— Из порта?! — воскликнул синьор Гаркави. — А ведь верно! Пароходные гудки… Но вам-то откуда известно?!.. — удивился он.

— Летучие мыши отлично чувствуют радиоволны, — объяснила Виолетта.

— Ах, да! — вспомнил доктор. — И все же, кто это мог быть?..

Снова зазвонили — на этот раз в дверь.

Доктор нажал кнопку домофона.

— Кто там? — спросил он.

— Полиция, синьор Гаркави! — раздался чей-то встревоженный голос. Срочно требуется ваша помощь. Рядом — автокатастрофа.

— Бегу, бегу! — ответил доктор и схватил со стола приготовленный для экстренных случаев саквояж. Уже в дверях он обернулся к Виолетте: — Ну вот, синьоринаЮ возможно, я тоже не буду веселиться в эту ночь. — Он улыбнулся и поспешил из кабинета.

Виолетта «перебежками» подлетела к окну. Перед домом доктора стоял полицейский джип. Рядом, у раскрытой дверцы, ждали два крепких карабинера. Как только синьор Гаркави приблизился к ним, случилось необъяснимое: карабинеры тут же набросили на доктора черный мешок и затолкали на заднее сиденье. Дверцы захлопнулись, машина рванулась с места.

Виолетта в ужасе распластала по стеклу крылья, так и застыла. Дажей ей, летучей мыши, сразу же стало понятно, что самые настоящие, переодетые в карабинеров, бандиты, похитили доброго синьора.

Мафия!

Прохожих становилось все меньше: до Нового года оставались считанные минуты. А у дома напротив стоял белый ослик, впряженный в небольшую тележку. Его гриву украшали ленты и цветы, попона сверкала золотым шитьем.

Виолетта раскрыла створку окна, кое-как подлетела к ослику, села на край пустой тележки и поприветствовала его.

Белый ослик кивнул в ответ:

— Здравствуй!

— Это твоя тележка?

— Моей хозяйки, госпожи Бефаны, — ответил ослик. — Она сейчас раздает подарки, — и он указал копытом на зажженные окна.

— Не та ли эта добрая волшебница, — сообразила Виолетта, — что раздает их детям под новый год?..

— Она самая! — кивнул головой белый ослик и с гордостью добавил: — А я — тот самый ослик, который эти подарки доставляет!

— Но я вижу, — сказал Виолетта, — что тележка пуста. Значит, работа на сегодня закончена?

— Так оно и есть! — согласился ослик, а потом стал искать у неё сочувствия. — Я просто выбился из сил. С Рождества — ни дня покоя!.. Только и мечтаю о теплом хлеве да клочке сена. Ах, синьорина, и от добрых дел можно очень устать!..

— Чушь! — возразила Виолетта. — От добрых дел не устают!

— Верно! — раздался чей-то приятный женский голос.

Из дома вышла малюсенькая старушка, укутанная с ног до головы в серебристую шаль.

— Не слушайте его, — продолжила она. — Мой добрый ослик Филандр хорош всем, однако, ленив.

Филандр промолчал. Он лишь отвернул голову в сторону, чтобы показать, как обиделся.

— Меня зовут Бефана, — представилась старушка. — А вас, дитя мое?

— Виолетта.

— Какое красивое имя!.. А что с крылом?..

И Виолетта рассказала Волшебнице всё, что приключилось с ней, а потом с синьором Гаркави.

— Что же мы тогда стоим?! В погоню! — заявила немедленно Бефана.

Филандр тяжело вздохнул.

— Не будь занудой, — заметила ему хозяйка. — Я купила для твоего новогоднего ужина сто пучков самой свежей петрушки!

Напоминание о петрушке немного взбодрило ослика.

— Ладно уж, садитесь! — смирился он и, как только Бефана с Виолеттой уселись в тележку, побежал в сторону порта.

Бежал Филандр резво. Все-таки, это очень верное народное наблюдение: желание помочь ближнему возвращает силы. И вскоре они добрались до порта.

— Где же здесь искать доктора? — обеспокоенно спросила Виолетта.

— Спросим у звезд, — ответила Бефана, имея на то все основания: ведь под Новый год приносят её на Землю именно звезды.

— Эй, небесные огни! — крикнула волшебница, — Укажите путь к доктору Гаркави!

И звезды, что тускло мерцали над Тирренским морем, вдруг вспыхнули ярко и сложились над землей в пять сверкающих слов:

????????

???????????

— Я знаю, где это! — обрадовался Филандр. — В прошлом году мы приносили подарки рыбацким детям! Здесь недалеко! Ну-ка, держитесь! обернулся он к двум синьорам и припустился галопом.

Что же произошло с доктором Адриано Гаркави? Кто его похитил? И куда его привезли?

Во всем мире есть бандиты. Одни бандиты живут сами по себе, промышляя мелким воровством и убийством, а есть целые бандитские организации, которые появились ещё в начале девятнадцатого века в Италии — как раз на острове Сицилия. Такие тайные общества и называются мафией.

Мафия насаждает террор и насилие, путем убийств, шантажа, похищений, игорных домов или продажи наркотиков.

В этих организациях, или семьях, где глава — «крестный отец», есть свои искаженные понятия о чести, гордости и семейных, или клановых связях. Например, вовсю действует Закон, когда под страхом смерти ни один мафиози не смеет выдавать полиции никого из своего клана.

Это делает мафию почти неуязвимой.

Страшна мафия ещё и тем, что дотянулась она до самых высоких порогов власти. И часто шантажом или услугами на выборах — когда покупаются голоса избирателей — высокие государственные чины (от полиции до министерств) вынуждены служить мафии, прикрывая её черные делишки.

Совсем не сказочный тон справки, надеюсь, дает вам понять, что она не сочинена мной, а выписана из словаря.

А теперь, чтобы вы поняли суть происшедшего с доктором, я расскажу об одном мафиозном Клане.

«Семья» Умберто Сараджи — была одной из сильнейших на Сицилии. Но однажды произошло несчастье. Хотя просто несчастьем это не назовешь: светопреставление — да и только!

Сам Умберто Сараджи был крепкий мужчина, с щегольскими усиками.

Дела «семьи» шли превосходно. Бриллианты из Африки, наркотики из Южной Америки, золото из Аляски — все перемалывалось в её финансовой мельнице. Как говорится: «весь мир — в кармане». Лучшие автомобили, яхты, гостиницы, — все, что нужно для приличной и безбедной жизни простых сицилианских мафиози — было в распоряжении семьи Сараджи.

Но, — и это знает каждый мафиози — как ни крути, с Судьбой шутки плохи! И уж если она тебе от рожденья что-то предназначила, то ни за что не пойдет на попятную, хоть тресни!

Когда это началось — никто не помнит, но только однажды утром «крестный отец» дон Сараджи проснулся в необычайно хорошем настроении. Он рассказал супруге, донне Мадоннине, что ему приснился очень смешной сон: дескать, он, дон Сараджи, — вовсе и не дон Сараджи, а простой крестьянин Джанни Маццони! Представляете, как смешно?! То есть, во сне он сам пахал поле, ходил за скотиной и спал на копне сена в сарае. Жена Мадоннина посмеялась вместе с ним, но уже днем ей стало не до смеха.

Дон Сараджи с упорством осла (не при Филандре будь сказано!) продолжал утверждать, что он действительно крестьянин. И вел себя соответственно: интересовался ценами на рынке, негодовал по поводу исчезновения со двора навоза, болтал о многом таком, о чем приличному мафиози неприлично не только говорить, но даже думать!..

Все это продолжалось довольно долго и держалось в строжайшей тайне, ибо странная болезнь главы клана могла повлечь за собой сокрушительный удар со стороны конкурентов.

«Семья» долго искала надежного врача. Были проверены длиннющие списки докторов почти со всего света. Но никто из них не отвечал требованиям клана Сараджи. Кто-то не отличался должным профессиональным уровнем, кто-то умом, а кто-то прославился неумением держать язык за зубами.

За это время болезнь «крестного отца» прогрессировала. Он уже не узнавал никого из близких, требовал отпустить его в поле, плакал по любому поводу. А ведь о нем раньше говорили: «Легче разжалобить синьору Жестокость, чем дона Сараджи!»

И вот совершенно случайно перед Рождеством кто-то предложил кандидатуру доктора Адриано Гаркави. Три дня проверки показали: во-первых доктор был сицилийцем — что немаловажно, во-вторых — он был одиноким следовательно, не имел языкатых родственников.

Ну, а в-третьих, как выяснилось, почти все его больные после лечения становились здоровыми, что красноречиво говорило о профессионализме доктора.

Итак, его похитили двое лже-карабинеров, которые, как вы, наверное, догадались, были личной охраной Умберто Сараджи.

Они-то и рассказали о его необычной болезни синьору Гаркави по пути на Виллу ди Маре.

— Теперь ваша задача — помочь ему, — сказал первый охранник, подводя похищенного к дому с предварительно завязанными глазами. — Гонорар будет баснословно высок. — При этом он вскользь заметил, что если доктор не вернет главе мафиозного клана здоровье, — ему самому не поздоровится.

— Я сделаю все, что в моих силах, — прозвучал ответ. — И дело вовсе не в гонораре или в том, что я так вас всех испугался.

— Но не в любви же к папе Умберто! — усмехнулся охранник.

— В любви к Больному! — просто объяснил доктор Гаркави. — Я давал Клятвку Гиппократа и не понимаю, к чему весь этот спектакль с похищением? Неужели вы думаете, что иначе не добились бы моего согласия?

Второй охранник рассмеялся:

— Вы наивны, синьор! У каждого — свои способы для достижения цели. Иначе говоря: привычка. Похищение — один из атрибутов нашей организации. По-другому мы работать не умеем… — Он спрятал ухмылку в свою огромную челюсть и снял с доктора повязку. — А сейчас пройдемте к нему в спальню…

Завидев доктора, «папа Умберто», лежа под стеганым шелковым одеялом, заорал на охрану:

— Это ещё кто такой?!.. Кого вы ко мне привезли?!

— Я — ветеринар, — смиренно ответил доктор. — Меня вызвали осмотреть ваших коров. Сегодня ночью они очень кашляли. А один кабан в бреду даже заговаривался. Наверное, у него «свинка».

После таких слов дон Сараджи расцвел в улыбке:

— Наконец-то! Вы — первый человек, кто пришел ко мне по настоящему делу!.. — И они с полчаса вели разговор про удои и клевер, про моццареллу и пекорино, словом, прекрасно поняли друг друга.

— Что скажете, доктор? — спросила его донна Мадоннина после осмотра её мужа. — Он безнадежен?

— Не думаю… Нужен гипнотический сеанс, чтобы выяснить причину заболевания. Раньше я занимался психиатрией, даже давал сеансы гипноза, поэтому сам проведу его, а уж после — приму нужное решение.

И сеанс был назначен: сегодня ровно в полночь.

Когда вся Италия под звуки трехствольных свирелей, под грохот петард и хлопушек встречала Новый год, когда Баббо Натиле, что означает «Рождественские папы», или по-нашему — Деды-Морозы, зазывали горожан в пестрые палатки купить панеттоне, торроне или панджалло, когда до утра играла музыка в павильончиках для аттракционов — на Виле ди Маре шел гипнотический сеанс.

Дон Сараджи спал крепким сном, навеянным на него доктором Гаркави.

— Теперь можете говорить, — сказал доктор спящему.

— О чем? — не открывая глаз, спросил «крестный отец».

— Как ваше имя и кто вы?

— Джанни Маццони, синьор. Я — крестьянин — ни секунды не задумываясь ответил дон Умберто.

Доктор выразительно переглянулся с донной Мадонниной.

— Где вы родились?

— В Альпах, на севере Италии. Область Трентино-Альто-Адидже.

— Когда попали на Сицилию?

— Когда почти все наше горное селение, синьор, засыпало снежной лавиной. Уцелели тогда немногие, в их числе оказалась и семья моего отца. Тогда мы и перебрались в западную Сицилию. Это был длинный переезд через всю Италию.

— Сколько вам тогда было лет?

— Четыре года.

— Кто ваш отец?

— Крестьянин, синьор. Его имя — Пьетро Маццони. И в Альпах, и здесь он занимается овцами.

Донна Мадоннина всхлипнула.

— Выходит, вы тоже — крестьянин? — осторожно спросил доктор больного.

— По-моему, я уже говорил об этом. Но, если вы настаиваете, повторю: да, я — крестьянин Джанни Маццони. — уже раздраженно ответил глава мафиозного клана.

Донна Мадоннина залилась слезами, закрыв лицо, потом промакнула красные глаза краешком батистового платка и затихла.

— Сколько вам лет сейчас?

— Это даже мне не трудно подсчитать: восемнадцать.

Донна зарыдала в голос.

— Что вы делаете в Палермо?

— Мы с вами — не в Палермо, синьор, а — в Марсале.

После этих слов донне Мадоннине стало так плохо, что она упала в обморок. Охрана тут же вынесла её из спальни.

— Хорошо, — согласился доктор. — Что же тогда вы делаете в Марсале?

— Приехал посмотреть на знаменитого Фантомо Брависсимо!..

— На… кого?!.. — у синьора Гаркави дрогнул голос. — Повторите-ка…

— У вас, видно, плохо со слухом, синьор, — заметил больной. — Так вот: я здесь на выступлении знаменитого гипнотизера Фантомо Брависсимо! Уяснили?!

— Какой нынче год? — спросил у него бывший психиатр.

— Вы и впрямь чокнутый, синьор, — хохотнул «папа Умберто».

Много лет назад, на западе Сицилии, в городе Марсале, на летней эстраде выступал очень популярный в то время гипнотизер Фантомо Брависсимо. Среди зрителей тогда оказался молодой крестьянин по имени Джанни Маццони, который специально приехал поглазеть на знаменитость и, в числе многих, принимал участие в гипнотических сеансах. На целых четверть часа все желающие могли стать, кем пожелают. Один из зрителей превратился в великого Карузо и даже пытался спеть его голосом. Другой стал гениальным Рафаэлем, и тут же на холсте сотворил новую Мадонну с младенцем. Какая-то девица захотела побыть прекрасной Софи Лорен. А вот Джанни Маццони изъявил желание стать «крестным отцом» сицилийской мафии.

Под хохот и насмешки всего зала, знаменитый Фантомо Брависсимо загипнотизировал крестьянского парня.

И в этот момент началось землетрясение. Гуденье земли, грохот падающих домов, человеческие крики — все смешалось воедино!..

…Когда весь этот ужас закончился, то выяснилось, что известный гипнотизер исчез: то ли сбежал с острова, то ли погиб под руинами. А молодой крестьянин Джанни Маццони остался «крестным отцом».

И с этого часа стал вести себя как завзятый мафиози, вызывая тем самым у одних — откровенный страх, у других — насмешку, ибо его рваная одежда никак не соответствовала столь почетному в Сицилии званию.

В это же время «семья» синьора Сараджи — настоящего крестного отца одной из сицилийских банд — захотела избавиться от своего «папы», который своей жестокостью превзошел всех на свете инквизиторов. Он перестал щадить даже членов клана. Устроив ему автомобильную катастрофу, Совет «семьи» решил пригласить на роль нового «крестного отца» Джанни Маццони, признав того сыном покойного. Этот молодой лже-Сараджи был удобен мафии по двум причинам: парнем можно было вертеть, как угодно и, самое главное, ни в деньгах, ни в делах «семьи» Джанни не разбирался. Внешне он очень смахивал на Сараджи-старшего и, поэтому, спустя неделю Джанни Маццони превратился в Умберто Сараджи.

Прошло 25 лет. За это время он женился, стал отцом и даже дедом. И прослыл очень жестоким человеком, как того и требовали традиции семьи Сараджи. Но не он руководил семейным кланом. Короля «играла свита»: члены клана создавали ему репутацию, убивая, шантажируя, грабя, и все это — якобы по его воле. А папе Умберто за то, что ни во что не вмешивался — разрешали жить на широкую ногу, в достатке и удовольствиях.

Однако, со временем, действие гипноза ослабевало, и наступил день, когда Умберто Сараджи почувствовал себя тем, кем и был на самом деле крестьянином Джанни Маццони.

Те, кто знал его тайну, были давно убиты в перестрелках или отравлены на семейных обедах, и, следовательно, перевоплощение респектабельного бандита в простого крестьянина напугало всю его семью, которая решила немедленно излечить бедного «папу». Если же это не удасться, постановила «семья», — «папа» должен умереть!..

Вот такая история открылась при гипнотическом сеансе! Но самое интересное было в ней то, что под именем Фантомо Брависсимо скрывался ни кто иной, как сам Адриано Гаркави!..

Когда-то он действительно зарабатывал деньги лекциями и гипнозом, и то, что поведал ему синьор лже-Сараджи, вспомнилось доктору до мельчайших подробностей. В тот день его самого чуть не завалило кирпичной стеной, а когда он очнулся, то конечно же, и думать позабыл про Джанни Маццони. Он объездил почти всю страну, работал в разных городах — уже как врач-психиатр, читал лекции в Университетах, получил медицинское звание, вылечил сотни людей, написал множество книг. Может поэтому свою личную жизнь так и не устроил. И вот — на старости лет — решил обосноваться в Палермо: на Сицилии всегда были на все самые дешевые цены.

Доктор купил небольшой дом в центре города и превратился в «среднего итальянца». Он оказался доктором — на все руки. Его прозвали даже «Скорой помощью», так как он в помощи никогда и никому не отказывал и оказывал её, невзирая ни на время суток, ни на погоду, ни на свое самочувствие.

— Итак, доктор, — сказали ему заправилы мафиозного клана, — если все, что вы нам представили — правда, ваша задача так загипнотизировать дона Умберто, чтобы навсегда возвратить его в семью живым и здоровым.

Вот тут-то они и ошиблись!

Доктор Гаркави никогда не шел на компромисс, если это касалось здоровья больного. Он давал Клятву Гиппократа и всегда помнил об этом.

— Нет, синьоры, — ответил он им, — я не могу второй раз пойти на такой эксперимент. Его мозг не выдержит. Не говоря уже о том, что человек должен быть тем, кем родился! Это его право!

— В таком случае, — сказали ему сурово бандиты, — нашим правом будет пристрелить его. И вас за компанию.

…Когда вместе с грохотом петард и хлопушек должны были прогреметь настоящие выстрелы, раздался звон разбитого стекла, и в спальню вмиг обнищавшего миллиардера влетела волшебница Бефана. Виолетте самостоятельно летать было ещё больно. Поэтому она висела (как всегда, вниз головой), вцепившись в сухонький локоть воинственно настроенной старушки.

Бефана взмахнула кистями своей волшебной шали, и ретивая охрана тут же застыла, словно в игре «замри».

— Бежим, синьоры! — молвила волшебница доктору и очнувшемуся от гипноза Маццони. — Надо спешить. Моих чар хватает ненадолго: всего лишь настолько, чтобы успеть положить подарок и скрыться. — Она показала на охрану: — Они быстро оживут.

— А что, если никуда не торопиться, — предложила Виолетта, — а этих, она тоже показала на охрану, — превратить в крестьян?.. Лет на десять?.. Чтобы исправились!

Все удивленно посмотрели друг на друга.

— А что, это — идея! — понимающе улыбнулся доктор. — Сельский кооператив «Вилла ди Маре»!

— Настоящая крестьянская семья! — поддержала его Бефана.

— Во главе с её председателем — Джанни Маццони!.. — добавил бывший «крестный отец». — Уж они у меня поработают на пашне!.. Уж покопаются в навозе!..

Все громко расхохотались. И доктор Гаркави сделал гипнотические пассы. Когда же сеанс был окончен, на острове Сицилия, а также в Италии — как, впрочем, и во всем мире — на одну мафиозную семью стало меньше.

Вилла наполнилась радостными возгласами и разговорами о ячмене, стрижке овец, о томатной пасте и урожае винограда. Джанни Маццони уже посылал кого-то в банк, чтобы перевести часть денег на нужды нового кооператива, а остальные — раздать на нужды рыбацких поселков.

…Только под утро ослик Филандр доставил синьора Гаркави в Палермо, прямо к его дому.

— Прощайте, дитя мое! — сказала Виолетте Бефана. — Я буду помнить о вас.

— И я! И я! — добавил Филандр.

— И вы прощайте, доктор! — улыбнулась волшебница. — Вас я очень люблю! И не разлюблю уже никогда!

— И я! Ия! — закивал головой ослик.

— Арривидерчи, синьоры! До будущих праздников!.. — И села в тележку. Вперед, Филандр! Дома тебя ждет самая сочная петрушка на свете!

Услышав про петрушку, ослик резво побежал по январской улице и вскоре исчез в утреннем тумане.

А синьор Гаркави взял Виолетту на руку — как сокола — и поднялся в дом.

— Ну-ка, покажите ваше крыло, — сказал он.

ДОМ ЧЕТЫРЕХ ВЕТРОВ

Идти было некуда. Да и не было сил куда-то идти. Уже три дня он носился по всему Лондону в поисках своей школы. После того, как фургон с Живодерни перевернулся и обреченные на гибель собаки разбежались из раскрывшейся клетки? кто куда, он ничего не ел.

Уже и есть перехотелось.

В голове звенела прожитая короткая жизнь в Королевской Собачьей Школе спасателей на водах, при пожаре, завалах и катастрофах…

Наконец-то он понял смысл разговоров взрослых собак о том, что соседствующий за забором кошачий приют — бедствие для Школы. Рыжий кот из питомника выманил глупого щенка прогуляться по Лондону. И сделал это не впервые: вот оно что!

Темнело.

— Ах, какой симпатичный толстун! — услышал он чей-то приятный голос.

Щенок открыл глаза и увидел в свете ночных фонарей свору уличных собак. Впереди стояла стройная овчарка.

— Ты кто? — спросила она его.

— Я — Сэр Бернар, — ответил щенок.

— Откуда у тебя медальон?

— Я ношу его с рождения.

— Хо-хо-хо! — грубо расхохоталась Свора: — Вы только посмотрите на него: вылитый принц!

— А какие манеры! Ты принц, шавка?

— Тогда в нем течет голубая кровь, — рявкнул боксер, весь обоженный от ушей до хвоста. — Это интересно! Неплохо бы проверить!

— Остановись, Печеное Яблоко! — не повышая голоса, сказала овчарка. Сними с него медальон. — Она надела медальон себе на шею и повернула морду к немного струхнувшему щенку. Улыбнулась. — Я разрешаю тебе ходить рядом со мной, Сэр Бернар…

— Спасибо, — пролепетал в ответ щенок, не зная: хорошо это или плохо.

Овчарка обнюхала его всего и нежно прошептала:

— А ведь он ещё пахнет молоком!..

Так юный сенбернар из Школы спасателей познакомился с вожаком Своры всего Восточного квартала. Враги же называли её «Леди-Гильотина» — за крепкие зубы и мертвую хватку. Она перегрызала горло в считанные секунды.

— Тебе повезло, щенок! — сказал хромой бульдог по имени Черчилль. Леди не каждому позволит приблизиться к себе. Поздравляю, малыш! У тебя большое будущее! Клянусь бараньим ребрышком!..

Жизнь собачьей Своры начиналась с раннего утра и была полна опасностей. Кто-то бежал на рынок, чтобы, улучив момент, стянуть с прилавка кусок мяса. Кто-то отправлялся к мясной лавке, в надежде внезапно вытащить из сумки покупателя или из багажника его машины цыпленка или какой-нибудь копченый окорок в свертке.

Но самым опасным местом была городская помойка. Как только очередная машина выгружала смрадный груз на, кишащий крысами и воронами, огромный холм, нужно было успеть выхватить из-под носа глупых сторожевых собак колбасу или сосиски, которые целыми кольцами или даже ожерельями выбрасывались из магазинов. Продаже они уже не подлежали, и лишь только потому, что вышел срок их годности к человеческому употреблению.

Все, что своровали или отвоевали собаки, они несли в подвал давно разрушенного дома, где обитали. Еще в прошлом году здесь ночевали бродяги, но собаки сумели вытеснить людей и теперь Свора всецело владела старым двором.

Попав туда, щенок почувствовал себя в безопасности: как ни странно, но руины старого дома напомнили ему Учебный двор Королевской Школы, которая находилась в здании разрушенной фабрики.

Леди ела немного, но только самое вкусное. Взяв себе свою часть, она уходила в угол подвала. Это было знаком для остальных к началу дележа. От мясной кучи не оставалось и следа в считанные минуты.

В первый день Сэру Бернару не досталось и завалящей косточки. Но уже на другой день он храбро бросился в самую гущу едоков и вытащил жирный кусок. Он победно посмотрел на Леди. Та довольно рассмеялась:

— Вот теперь я вижу перед собой не щенка!..

Сэр Бернар быстро превращался в рослого пса.

— Да разве есть сила, способная нас победить? — звонко спрашивал он.

Вот тут снова в его жизни появились живодеры. Они пришли поздней ночью. Это были немногословные парни с капроновыми сетями и кусками сырого мяса.

Завидев приманку, пасть Сэра Бернара наполнилась голодной слюной. Он сделал шаг вперед, уже готовый выскочить из убежища. Но властный голос Леди остановил его.

— Назад! — спокойно произнесла она.

— Но у них мясо, — слабо возразил Сэр Бернар, судорожно глотая слюну.

— Это — сонное мясо. Оно сразу усыпляет и тогда тебя можно взять голыми руками. А мы рождены, чтобы драться!..

— Сиди тихо!.. — добавил боксер по имени Печеное Яблоко. — Не то разорву!..

Сэр Бернар хотел огрызнуться, но вся свора опасливо затаилась. И он притаился тоже.

На этот раз живодеры их не нашли. Они довольствовались тремя котятами, которые доверчиво побежали на запах приманки. Их тут же накрыли сетью и увезли в старом фургоне.

…Прошли месяцы. Закончилось лето. Сэр Бернар превратился в сильного красивого зверя. Его мощная грудь охлаждала пыл даже таких драчунов, как Печеное Яблоко. Леди обучила юного пса многому, что знала сама, и самому главному — приемам мертвой хватки.

— С кем мы готовимся драться? — спросил он её однажды. — Ведь сильнее нас нет никого на свете!

Леди презрительно рассмеялась:

— Так может думать только глупый щенок, а не молодой пес. Наши враги живут во-он за тем мостом, в Центральном квартале. Когда-то мы их победили. Но они собираются отомстить. Готовься к большой драке, Сэр Бернар. На этот раз никто не уступит друг другу.

— А когда наступит «этот раз»?

— Когда бы он ни случился — нужно быть начеку.

И это случилось.

Десятки, а может, сотни бродячих собак со всего Центра пошли войной на Свору Леди-Гильотины. Их не остановил ни поток машин, ни сирены полицейских. Они запрудили ночные улицы и рвались в бой, чтобы отвоевать весь восточный квартал города.

Их вожаком был черный ротвейлер по кличке «Стальной Капкан». Его крепкая грудь приняла на себя множество вражеских ударов и умела задавить любого на своем пути.

— Готовьтесь к бою! — приказала всем Леди-Гильотина, учуяв надвигающуюся опасность.

И когда армия Стального Капкана окружила старый дом — вся Свора была уже готова встретить её.

Не описать ту страшную ночь, ту чудовищную драку. Она началась без рычанья и лая, и от этого казалась ещё страшней. Лишь — клацанье зубов, хруст костей да предсмертные стоны.

Сэр Бернар растерянно метался среди окровавленных клочьев шерсти. Определить в кромешной тьме: где свои, а где чужие — было почти невозможно.

Но когда кто-то больно куснул его, собачья злость распрямилась в нем пружиной, и он, совсем как взрослый, бросился на обидчика. Первой его жертвой пал какой-то фокстерьер. Вторым оказался королевский пудель.

— Молодец, щенок! — бросил ему из темноты Печеное Яблоко, легко расправляясь с огромным дворовым псом.

Это придало Сэру Бернару ещё большую силу. Он рванулся было к новой жертве, как вдруг, словно по команде, две армии, оставив умирать на земле с десяток смертельно раненых псов, расступились, образовав при этом большой, полный ненависти круг, в который молча вошли два вожака.

Две разгоряченных боем собаки вышли вперед и застыли друг перед другом — глаза в глаза. Медленно сходясь к центру, они словно выжидали: кто же первый осмелится.

— Сейчас наша Леди схватит Капкана за глотку… — прошептал на ухо Сэру Бернару бульдог Черчилль. — Сам увидишь, кто такая «Леди-Гильотина»!..

Но его словам не суждено было сбыться.

Стальной Капкан на какое-то мгновенье опередил её. Он бросился первым и первым сомкнул свои ужасные челюсти на её шее.

Чужаки восторженно зарычали.

Леди-Гильотина пыталась вырваться, но острые клыки Капкана все глубже входили ей в глотку.

У Сэра Бернара похолодело всё внутри, когда он увидел, что Леди завалилась на бок и захрипела в предсмертной агонии.

Стальной Капкан сдернул с неё медальон и нацепил на себя.

— Победа! — закричали псы Центрального квартала.

— Врете! — прорычал Печеное Яблоко и тут же с Черчиллем накинулся на Стального Капкана.

Сэр Бернар поддержал их и вцепился ротвейлеру в заднюю ногу. Тот рассвирепел ещё больше.

— Беги!.. — прохрипел бульдог юному сенбернару перекушенным горлом.

— Я? не трус! — возмущенно возразил щенок.

И вдруг со всех сторон раздались выстрелы. Это полицейские окружили старый дом. Не давая возможности никому уйти, они всё палили и палили по живым мишеням.

Вот упал, сраженный пулей, Печеное Яблоко.

Вот разжал челюсти, кувыркнулся в воздухе и вытянулся без движенья Стальной Капкан.

Сэр Бернар не мог двинуться с места, как загипнотизированный. Он стоял посреди двора и был самой удобной мишенью для полицейских стрелков.

— Я же сказал: беги… — прохрипел бульдог. Его растерзанная шея была похожа на кусок свежего мяса из лавки. — Это — конец…

— Сейчас, — вдруг опомнился Сэр Бернар и потащил умирающего Черчилля с поля боя — как его учили в Школе.

— Не трудись… — прошептал Черчилль, испуская дух.

Он остался лежать посреди двора недвижим. Сэр Бернар уставился в открытые глаза бульдога и в тот же миг пуля прошила его левое бедро. Он, наконец, опомнился, не чуя боли, бросился со двора.

На этот раз Собачья Судьба была к нему милосердна.

Забившись в какой-то подвал, потрясенный сенбернар зализывал рану. Он дожидался, пока уедут полицейские, пока санитары с живодерни уберут собачьи трупы. Это продолжалось почти до самого утра. Как только рассвело, Сэр Бернар покинул Лондон.

Огромный мир раскинулся перед ним — мир садов и усадеб, лесов и предместий. Одна проселочная дорога сменяла другую. Мир оказался бесконечным…

Сколько пес бродяжил, он уже не помнил. То густой туман опускался, обволакивая собой кусты и деревья, то внезапно поднимался резкий ветер, то по земле барабанил холодный осенний дождь. Не было рядом ни Леди, ни смешного бульдога Черчилля, чтобы утешить его или подбодрить. Не было даже задиристого Печеного Яблока. Он так однажды устал, что упал, как подкошенный, прямо на дороге. Туман был густым, и лишь за несколько метров от пса машина резко свернула в сторону, заскрипела тормозами и остановилась. Раздосадованный водитель вышел из машины и собрался откатить к обочине невесть откуда взявшийся валун. Однако, увидев вместо камня лежащего Сэра Бернара, джентельмен удовлетворенно произнес:

— Это тот, кто мне нужен…

Он снял с лица темные очки, выразительно посмотрел на пса, сделал над ним два-три таинственных пасса, затем спокойно отвел в машину.

В машине Сэр Бернар спал. Проснулся или очнулся в кромешной тьме. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Он прислушался — и ничего не услышал. То, что он лежал не на проселочной дороге и не в машине, — было очевидно: под ним был теплый дощатый пол, и пахло духами. Он вспомнил свои странные сны: череду каких-то событий, бесконечных путешествий, любовных порывов, рыцарских драк… А может и «мясорубка» в Старом дворе — тоже сон?.. И бесконечная дорога — сон?.. Где же он?

Сэр Бернар поднялся, сделал несколько шагов и уперся в деревянную стену. Обогнув её несколько раз, он, наконец, понял, что находится в совершенно пустой комнате. Ни кресел, ни диванов.

Он обошел весь дом — везде пусто. Даже колченогой табуретки — и той не было.

«Странный дом! — подумал Сэр Бернар. — Ни мебели, ни окон… А может, я просто попал на „тот свет“?..»

О «том свете» он слышал от Печеного Яблока, который утверждал, что там — вечная темнота.

«А если я ослеп?» — ещё больше испугался он.

В тот же миг кто-то тихо рассмеялся. Этот смех в совершенно пустом и темном доме прозвучал зловеще. Сэр Бернар принюхался: в нескольких шагах от себя он почуял человека. И тут же в кромешной мгле вспыхнул крошечный огонек. Так и есть! Рядом с ним стоял джентельмен в темных очках, высокого роста? так показалось лежащему псу? и держал в руке зажженную свечу. Это был человек средних лет, на обветреном лице? черная борода с легкой проседью. Длинный нос с горбинкой немного напоминал клюв.

— Я рад, — сказал он, — что вы, наконец, пришли в себя, сэр. Я мистер Дрим, хозяин этого дома.

— Сэр Бернар, — представился пес и тут же спросил: — У вас в доме повреждено электричество?

— Его здесь вообще нет, — ответил хозяин. — Моя профессия не требует света. Даже наоборот: очень мешает. Я — владелец снов. И вы, сэр…

— Сэр Бернар… — уточнил пес.

Джентельмен снисходительно улыбнулся:

— И вы, сэр Бернар, будете охранять их.

— Охранять сны?! — удивился пес.

— Вы очень сообразительны! — похвалил его мистер Дрим.

— Чьи сны?..

— Всех, кому они снятся, — объяснил хозяин дома.

— Но зачем?! — озадаченно спросил пес.

— Я их коллекционирую, — ответил джентельмен. — Собираю и пользуюсь.

— Как это? — не понял Сэр Бернар.

— А вы любознательный! — с легкой усмешкой сказал мистер Дрим. Любознательность — сама по себе хороша, но только до той поры, пока не суешь нос куда не следует. Словом, я спас вас от бездомности. И теперь, надеюсь, что и вы, сэр Бернар, послужите мне за доброту… У вас отличная порода! Одного вашего вида будет достаточно, чтобы в дом не забрались воры. Сколько вам лет?

— Мне?.. Э-э… Почти два года!..

— Чушь собачья! — рассмеялся мистер Дрим. — Вам уже четыре!.. Не замечали. как повзрослели? Сами взгляните! — Он поднял свечу, и пес увидел перед собой на стене в зеркале колеблющуюся тень огромного сенбернара. Итак, мне нужен сторож — сильный и здоровый. Вы как раз такой!

Где-то из-под потолка, наверно, на втором этаже, часы пробили полночь.

— Мне пора, — сказал хозяин дома. — Моя работа начинается ночью… Я скоро вернусь. А вы не скучайте. Всё, что захотите — есть в этом доме… И ещё одно, сэр: ни при каких обстоятельствах не раскрывайте шторы.

Мистер Дрим задул свечу и сенбернар почувствовал, что он исчез. Лишь облачко дорогих духов так и осталось висеть в воздухе.

«Что значит: есть все, что захотите? — подумал Сэр Бернар. — Я, например, хочу бифштекс… Но это совсем не значит, что…»

Он не успел закончить свою мысль, как тут же перед ним запахло жареным мясом.

«Ловко! — похвалил он мистера Дрима. — Жаль только, что его привычка жить в темноте, мешает по-настоящему оценить пищу!..»

И только сенбернар сказал это про себя, — сразу же очутился на солнечной поляне. Вовсю светило солнце, а вокруг цвели самые яркие цветы. Он таких никогда не видел в жизни. Полная тарелка с бифштексами стояла тут же рядом.

«За такую плату можно служить всю жизнь!..», — подумал Сэр Бернар.

Он вдоволь поел и вытянулся на изумрудной траве.

Над его головой плыли облака — далекие и белоснежные.

Внезапно он услышал, что кто-то насвистывает веселую мелодию. На поляне появился рыжий клоун. У него на руках сидел крошечный щенок сенбернара, в котором Сэр Бернар узнал самого себя.

— Привет! — помахал ему клоун. Он осторожно поставил щенка на траву и громко произнес: — Алле ап!

Щенок несколько раз кувыркнулся в воздухе, а затем поклонился во все стороны. Над поляной раздались чьи-то аплодисменты и выкрики: «Браво!»

Клоун подобрал щенка и поспешил дальше, громко насвистывая веселую цирковую мелодию.

Сэр Бернар вскочил на ноги:

— А мне можно с вами?!..

Рыжий клоун громко рассмеялся в ответ. Потом подошел и надел на собачью шею золотой медальон с серебряной лентой.

— Что это? — спросил сенбернар.

— Не теряй его больше, — ответил рыжий клоун и вдруг превратился в огненый шар. Шар покатился по траве, не причиняя ей никакого вреда, взлетел к небу и стал вторым солнцем.

Сердце пса бешенно заколотилось. Он тут же схватил медальон и раскрыл его. В глаза брызнул яркий сноп солнечного света, внутри которого хохотало лицо рыжего клоуна. Сэр Бернар защелкнул крышку.

— Здравствуй!..

Пес обернулся. В нескольких прыжках от него стояла стояла красавица-гончая.

— Кто ты?.. — хрипло спросил пес: её внезапное появление перехватило дыханье.

— Эллин, — ответила гончая.

— Сэр Бернар, — растерянно улыбнулся он.

— Я знаю тебя, — сказала она.

— Откуда?!

— Из страны Снов.

— Так ты ненастоящая?! — поразился Сэр Бернар.

— Мы оба снимся друг другу.

— Не может быть! — разволновался Сэр Бернар. — Я не хочу, чтобы ты только снилась!

— Во сне хорошо, — вздохнула она. — Во сне можно летать. Во сне нельзя убить. Только в снах к нам приходят те, кто уже никогда не придет… Спасибо мистеру Дриму! Благодаря ему мы с тобой встретились!

— А что потом? — с тревогой спросил он.

— Не знаю. Увидимся через день или не увидимся никогда… Зато в другом сне ты повстречаешься с кем-то другим. И к этому придется привыкнуть…

— Нет! — вскричал Сэр Бернар. — Я не хочу к этому привыкать! Ведь так вся жизнь покажется только сном!..

— Ах! — встряхнула головой гончая. — Кто может отличить сон от яви?.. Хочешь пробежаться?

— Хочу! — обрадовался Сэр Бернар.

— Тогда — за мной! — крикнула она и стрелой полетела через поляну.

Сэр Бернар бежал следом, не отставая ни на шаг. Они бежали по лугам, по дорогам, перелетали моря и горы, птицами взвились к небу, перепрыгивали с облака на облако. Над ними пылали два солнца, а внизу мелькала не земля, а тысячи чужих снов.

— Я люблю тебя! — кричал он ей.

— Что? Повтори!

— Я люблю тебя, Эллин!

— Не слышу! Громче!

Он сделал большой прыжок, чтобы её догнать, но вдруг оступился и сорвался с облака. Ветер засвистел в ушах. Чужие сны помчались навстречу. Он ворвался в них и зажмурился, а когда раскрыл глаза, то вновь очутился на полу в доме мистера Дрима.

— Не ушиблись? — спросил хозяин, стоя над псом с зажженной свечой. Как вам мои новые приобретения?..

— Какие? — не понял Сэр Бернар.

— Новые сны, сэр. Сон с бифштексами я утащил у одного бродяги. Гончую Эллин я забрал у некоего влюбленного джентельмена, а сон с рыжим клоуном у маленькой девочки. Наверное, она без ума от цирка.

— Выходит, вы их крадете?!. - поразился сенбернар.

— С чего бы это? — недовольно произнес мистер Дрим. — Разве можно назвать воровством то, что уже никому не принадлежит?.. Вряд ли один и тот же сон может приснится дважды.

— Мне — снится.

— Да вы у нас тщеславный малый! — рассмеялся хозяин дома.

— Нет, — возразил Сэр Бернар, — дело вовсе не в этом! Просто один и тот же сон может быть или воспоминанием, или — предупреждением. А для кого-то — напоминанием об опасности. И если вы отнимаете наши сны: в одном случае — произойдет несчастье. В другом же — невозможность вернуться в прошлое…

— Да вы у нас ещё и философ, сэр Бернар! Это уж слишком! — недовольно произнес мистер Дрим. — Теперь я сожалею, что помог вам. Простите, сэр, но нам придется расстаться.

— Прощайте! — не задумываясь, ответил сенбернар. — И проводите меня к выходу!

— Э-э, нет… — с кривой усмешкой сказал мистер Дрим. — Вы никогда не выйдете отсюда, сэр! У вас длинный язык. Так что я вынужден буду отправить вас в какой-нибудь забытый сон. А уж там делайте, что хотите!

Он дунул на свечу, и в темноте Сэр Бернар услышал, как владелец снов что-то зловеще забормотал.

«Неужели все пропало, — с тоской подумал пес, — и я больше никогда не увижу солнца?»

И тут… он улыбнулся до ушей:

«Как же не увижу? Еще как увижу!»

И не успел мистер Дрим проговорить заклинанье, как Сэр Бернар раскрыл золотой медальон (а он хоть из сна, но никуда не делся!). Яркий свет осветил весь дом.

Краденые сны вылетали из всех углов и щелей черного дома и таяли на глазах.

— Что вы наделали?! — в ужасе кричал Дрим. — О, мои сны! Моё богатство! В них было всё! Золото, целые города, далекие звезды! Даже луна! Даже — солнце! Всё было моим!.. Прошлое и Будущее! Детские мечты! Любые желания! Мои! И — только мои!!!.. — Дрожащей рукой он прикрывался от яркого света медальона. — Закройте же его! Захлопните!

Но было поздно: чужие сны лопались, как воздушные шарики. Теперь стало ясно, что дом лишь казался пустым. Он был набит снами, как большая копилка.

А в медальоне плясал от радости рыжий клоун.

— Молодец, Сэр Бернар! Ай да молодец! — смеялся он.

— Этого не может быть! — не переставая бормотал Дрим. — Объясните, как эта вещь попала к вам из чужого сна?!.

— Эта вещь попала из вещего сна, сэр! — в восторге крикнул пес. — И в этом всё дело!..

— О-о-о!.. — простонал мистер Дрим. — О вещих снах я и не подумал!.. И тут же растаял в воздухе.

Сэр Бернар сорвал черные шторы с окон, распахнул их настежь, и все сны: серые, цветные, детские, стариковские, веселые и грустные возвращались к своим владельцам.

Соседи мистера Дрима ещё несколько дней наблюдали эту странную картину. Одни говорили, что это — цветной дым из каминной трубы, другие были уверены, что все это — чудеса электроники, а третьи просто ничего не видели. А если бы и увидели, то промолчали бы, чтобы не прослыть выдумщиками.

После краткого знакомства с мистером Дримом Сэр Бернар снова много лет бродяжничал. Он обошел почти все восточное побережье, вплоть до Шотландии. Если дорога ему становилась в тягость, он научился без особых проблем пристраиваться на работу. Так он устроился спасателем в Пеннинских горах, там же охранял стадо у фермера, а ещё работал сторожевой собакой в порту города Гулля. Но как только ему надоедало сидеть на одном месте, он тут же все бросал и уходил бродить по дорогам, иногда совершенно не зная, где очутится завтра.

Было в его скитаниях всякое: то неволя, то собачьи разборки. Были и барышни — такие же бездомные, как и он.

Но прошли годы. Сэр Бэрнар постарел. Спина стала сутулой, начала выпадать шерсть. Он уже не мог разгрызать кости, словно орехи. Больное сердце не выдерживало бега больше четверти часа. Не было ни сил, ни времени искать еду. От этого он худел, слабел и старался не попадаться на глаза ни собакам, ни людям.

В долгих снах по многу раз крутилась вся его жизнь.

Детство. Юность. Молодость. Зрелость. — Четыре прекрасных поры!

Где вы, мимолетные создания, дарящие любовь? Куда разбежались веселые собачьи пиры? Живы ли наши враги, забыты ли обиды?.. Сильны ли их клыки, остры ли когти?..

Детство. Юность. Молодость. Зрелость. — Четыре дороги на перекрестке жизни! Куда ни сверни — на каждой радость!..

Ах, Детство, Юность, Молодость, Зрелость! Что вам до Старости!

Кому нужен больной, старый, проживший жизнь сенбернар?! Если кому и нужен, то лишь этим крепким парням с живодерни в черных комбинезонах, с капроновыми сетями на плечах и с куском отравленного мяса в руке.

Они появляются по ночам внезапно и бессшумно. Рессоры их фургона обильно смазаны маслом, потому и не скрежещут. Каждый стальной лист кузова плотно подбит. Словно сказочная карета смерти появляется этот фургон на пустырях и задворках, во дворах и темных переулках.

Бегите прочь, коты и собаки! Кыш отсюда! Брысь!

Будьте осторожны! У этой машины затемнены фары и не скрипят тормоза. Не спите, городские звери! Затаитесь на чердаках и в подвалах! А вдруг пронесет?!.. А вдруг?!..

Вот о чем он думал по ночам старый Сэр Бернар.

В Рождественский вечер, голодный и простуженный Сэр Бернар оказался к востоку от Лондона. Он устало трусил по заснеженному шоссе старый.

Дома с двух сторон дороги попадались все реже. Силы почти что покинули его. Презирая в душе самого себя, он свернул на обочину и, пересекая заснеженное поле, поплелся к самому дальнему дому на холме. За ним начинался лес.

Когда Сэр Бернар добрался до витой чугунной ограды, то увидел сквозь пелену снова начавшегося снегопада старый двухэтажный дом. Хоть только в одном-единственном окне теплился свет, зато над черепичной крышей из каминной трубы вился дым.

— «Последняя надежда!..» — подумал Сэр Бернар.

Он собрал последние силы, с трудом протиснулся между прутьями решетки и очутился наконец у входа. Над дубовой дверью висел шнур с колокольчиком. От сильного ветра колокольчик чуть позвякивал. Сэр Бернар немного взбодрился, потому что не любил по примеру бродячих собак униженно скрестись в дверь. Он просто дернет за шелковый шнур, как подобает его породе, решил он.

Но только Сэр Бернар поднялся на заметенные ступеньки, как дверь дома сама с легким скрипом открылась, и чей-то старый хриплый голос торжественно произнес:

— Добро пожаловать домой, сэр Бернар!

Пес от неожиданности так и застыл на пороге. Показалось — ловушка. Но из открытой двери несло теплом и уютом. Он вошел.

Дверь захлопнулась, а в прихожей сами собой зажглись свечи. Откуда ни возьмись, над ним появилась одежная метелка и стала счищать снег, прилипший к шерсти.

Никого не было. Сэр Бернар потоптался в прихожей, не зная, как быть дальше. Но тот же хриплый голос ободрительно произнес:

— Входите в каминную, сэр!..

И, чтобы показать, где она находится, кто-то предупредительно открыл перед ним новую дверь.

Пес осторожно вошел, оставляя на паркете мокрые следы. Откуда ни возьмись, появилась половая щетка и сразу все протерла.

Пораженный Сэр Бернар очутился в протопленном небольшом зале со старинной мебелью. У пылающего камина стояло резное кресло с подушкой.

— Садитесь, сэр! — продолжал приглашать кто-то.

Пес сел, ожидая дальнейших событий. У камина была жарко. От собачьей шерсти пошел легкий пар.

— Что-нибудь перекусить? — спросил услужливый невидимка.

— Охотно, — согласился Сэр Бернар, глотая голодную слюну.

И сразу же перед ним появился сервировочный столик на колесах, полный мясных яств, а чьи-то руки повязали на его шее салфетку.

— Приятного аппетита, сэр!

Сэр Бернар растерянно кивнул головой в разные стороны, не зная, где находится этот невидимый слуга.

Когда же он сыто отвалился в кресле, — столик исчез.

За окном свистела метель, в камине трещали двора, играла невидимая скрипка, и музыка эта навеяла ему странную историю…

СОН ПРО ДВУХ НЕСЧАСТНЫХ ВЛЮБЛЕННЫХ

Привидились старому сенбернару времена правления Елизаветы Первой.

В предместье Мейдстон, что в графстве Кент, жил-был морской офицер по имени Дэниэль Гнэсинг. После войны с Испанией, он вышел в отставку, будучи уже довольно зрелым человеком. Потому о женитьбе и не помышлял.

Но однажды его взор остановился на прекрасной мисс Эллин…

Она и в самом деле была прелестна на вид и к тому же обладала ясным умом и добрым сердцем. Мисс Эллин была моложе мистера Дэниэля лет на двадцать, а то и больше, и выглядела рядом с ним совершенной девочкой. Однако, влюбились они друг в друга без памяти, и могли часами просто сидеть рядом и молчать. Мальчишка Амур наверняка перестарался: вместо двух стрел, пущенных в их сердца, он послал в каждое по целому колчану.

Вскоре они поженились, и мисс Эллин, став миссис Эллин Гнэсинг, переехала в дом супруга.

По соседству с ними? на живописном холме, окруженном небольшим лесом и озером? стоял другой дом. Открытый всем ветрам, он так и звался Домом Четырех Ветров. И принадлежал сэру Тэриблу.

Это был могучего телосложения и очень злой человек. Никто во всей округе не видел на его лице даже подобия улыбки. Он всегда был чем-то недоволен, и за эту жуткую мрачность соседи старались не общаться с ним, отчего он делался ещё больше злобным и страшным. Единственной его радостью была охота по ночам на вороном коне.

Сэр Тэрибл сам как-то сватался к леди Эллин и получил решительный отказ. На её свадьбу с отставным офицером Гнэсингом он прислал в подарок огромный букет черных роз.

Однажды под Рождество миссис Эллин гуляла по лесу одна со своей собачкой. Собачка была из породы левреток? чересчур игрива и любопытна, и на обратном пути нашла лаз в изгороди, окружающей имение сэра Тэрибла, и проникла туда.

Мисс Эллин стала звать её, но вместо беспечного лая любимой собачки, услышала в ответ ружейный выстрел. Спустя минуту из ворот вышел слуга сэра Тэрибла и бросил к её ногам мертвое тельце левретки.

— Сэр Бернар (так звали злопамятного сэра) просил передать леди, сказал слуга, — что если ещё одна тварь четы Гнэсинг ступит на его владенья, он убьет каждого, будь то собака или её хозяева.

Мисс Эллин тут же упала без чувств.

Жестокий сэр Тэрибл даже не вышел из дома.

Мистер Дэниэль на другой же день послал сэру Бернару вызов, и тот со зловещей усмешкой принял его. Дуэль была назначена на следующий вечер на кладбище.

Миссис Эллин ничего про неё не знала. В тот день, так и не выведав причину скверного настроения милого супруга, она поскакала за ним следом.

Как же удивилась и ужаснулась молодая женщина, когда увидела, куда и зачем поехал её супруг. И как только дуэлянты спешились и обнажили шпаги, миссис Эллин храбро кинулась между ними, чтобы прервать бой, но тут острие меча сэра Бернара вошло в её нежное тело!..

Вопль отчаяния мистера Гнэсинга огласил заброшенное кладбище с такой силой, словно родственники всех умерших закричали разом. Мисс Эллин упала на землю с кротким выражением лица, и последний её взгляд смотрел на мужа с печалью и любовью.

У мистера Дэниэля помутился разум, и он, ничего не соображая, бросился со шпагой на сэра Тэрибла. Они дрались на равных, но сэр Бернар был опытным дуэлянтом (много благородных и храбрых джентельменов уложил он на своем веку). Он уловил всего один-единственный промах мистера Гнэсинга и поразил его сердце насквозь.

Но на следующее утро после Рождества, его самого нашли мертвым у остывшего камина. Что явилось причиной смерти Сэра Бернара — не узнал никто…

Пес проснулся от сильного сердцебиения.

Он увидел сон, который никогда ему не снился, но все в нем было чрезвычайно знакомо. Где же он слышал про мисс Эллин? Где встречал мистера Гнэсинга? А сэр Бернар?!.. Не он ли это сам?.. И что за причина, от которой тот умер?.. Тайна… Тайна старого дома…

— Я раскрою тайну, — сказал все тот же скрипучий голос невидимки. Это случилось как раз под Рождество. К сэру Тэриблу явились духи убитых им соседей. Представ перед испуганным сэром Бернаром, они прокляли его на многие годы. И на следующее утро душа его покинула тело, чтобы долгие годы носиться по земле, в поисках прощения и покоя…

— Кто ты? — дрожащим голосом спросил пес.

— Дом, — ответил голос. — Я — ваш Дом, сэр. А вы, как ни странно, сэр Тэрибл собственной персоной!.. Много лет не было вас здесь. Вы были прокляты, но все же сумели смыть все грехи. Провидение дало вам шанс родиться собакой. Вы были благородны, добры, верны к друзьям и беспощадны к врагам. Этим вы и заслужили свое Возвращение.

Тут сэр Бернар почувствовал, что на нем рвется и сползает собачья шкура. Он в страхе кинул взгляд на каминное зеркало и увидел, что в кресле сидит старый-престарый старик.

— Как долго я не был дома!.. — прошептал он, узнавая каждый предмет в каминном зале. — И как жаль: силы на исходе… Да и разучился я быть человеком!.. Какой же смысл в моем возвращении? Уж лучше погибнуть собачьей смертью!..

— Жизнь не кончается, сэр, — как мог успокаивал его Дом Четырех Ветров. — Я ещё дождусь вас… Когда-нибудь вы появитесь совсем другим молодым и сильным, взбежите по ступенькам и рванете дверной колокольчик. Вы крикнете: «Эй, Старый Дом, открывай! Это пришел я, твой хозяин!»

Старик плакал.

— Поплачьте, сэр Бернар, поплачьте, — Дом его успокаивал. — Нет ничего лучше слез покаяния. Еще не все потеряно! Взгляните на меня. Мне — больше трехсот, а ведь я неплохо сохранился… Конечно, будь у меня хозяин, — я выглядел бы куда лучше… Домам и людям тяжело поодиночке… Возвращайтесь, сэр! И — поскорей… Я жду!

Дом прервал свою речь, а у остывшего камина в резном кресле остался сидеть мертвый старик с золотым медальоном на шее.

Погасли свечи. Умолкла скрипка. С новой силой закружила метель. Она раскачала ставни. Четыре ветра пронеслись над Старым Домом, и от их порыва разбились стекла в окнах. По комнатам полетел снег, укрывая вещь за вещью. Он укутал Хозяина Дома, скрыл черноту обугленных поленьев, покрыл мебель, лег ковром на пол и подоконники, и крышу, и скоро засыпал Дом на холме, изгородь и ворота, и холм с тропинками к Дому, и кладбище, и дорогу…

ТЕЛЕГА ВРЕМЕНИ Рассказ

1

30 августа, в 17 часов 07 минут, в городе Зуеве вновь случилось неприятное событие: в один миг жаркое небо заволокло тучами, поднялся холодный ветер, на землю повалили мокрые хлопья снега. Следом ударил мороз, и не прошло четверти часа, как даже речка окоченела.

С городом Зуевым часто происходило что-нибудь необыкновенное: то вдруг ни с того-ни с сего выглянет в полночь солнце, то свалится на голову какой-нибудь инопланетянин, то юные краеведы найдут библиотеку Ивана Грозного. Однажды весь город — с домами, огородами, церквами, со всеми жителями и всякой живностью — невесть как был перенесен по воздуху в Соединенные Штаты, на правах пятьдесят первого. Правда, только на один день. Пока американцы и зуевчане протирали глаза, не зная: радоваться этому событию или печалиться, — город Зуев вновь возвратился на свою родную Русскую возвышенность.

Словом, был он городом необыкновенным во всех отношениях (а впрочем, почему «был»? — он и сейчас есть).

Однако зуевчане давно привыкли к чудачествам своего города, поэтому внезапно нагрянувшая зима их не застала врасплох: и часу не прошло, как над крышами задымились трубы. Некоторые горожане стали готовиться к встрече Нового года, — сразу вспомнив, что наши предки встречали его первого сентября.

Надо сказать, что город Зуев впервые был упомянут ещё в Х веке, в «Приокских ведомостях». От древней старины остался один лишь Кремль, переживший два пожара и являвшийся после них наутро ещё краше.

Стоял себе Зуев в стороне от больших дорог, от вражьих нашествий, от засилья цивилизаций, и жил своей удивительной и только ему понятной жизнью. Откуда взялась эта удивительность не знал никто: ни городской Голова, ни учитель географии одной-единственной на весь город школы, ни даже Плугов зуевский «Кулибин» — человек одинокий, очень самостоятельный, лет сорока пяти, умный до невозможного.

Появился Фёдор Филиппыч в Зуеве совсем недавно, а казалось, что давно. Купил домишко в рабочей слободке, прибил над воротами объявление:

«Принимаю заказы на ремонт всего и всякого»

— и стал себе мирно жить.

Человек он был некрупный, голова его была хоть и кудлатая, но уже седая, а борода небольшая, однако, черная. И глаза были черные, зато с золотой искрой.

— Ты, Федор Филиппович, из цыган? — интересовались зуевские из любопытных.

— Да, — отвечал он. — А как же. Из самых вольных.

Зуевские почему-то не доверяли.

— А сам, наверно, из староверов? Скрываешь?

— Нет, — отвечал он, — ничего не скрываю. Из староверов. Из мезенских. Из самых твердых.

— А мы думаем — из евреев, — допытывались зуевские. — Ты не из евреев, случайно?

Он опять соглашался.

— Не сомневайтесь. Из самых древних.

Всё-таки было сомнительно.

Но и года не прошло, как признали слободчане в нем своего и в благодарность за золотые руки прозвали его «Кулибиным» за глаза, а в глаза говорили: Филиппыч. Если требовалось починить зажигалку или, к примеру, переделать черно-белый телевизор на цветной, — ясное дело: бежали к Рубакину. А если велосипедный звонок не тренькал или компьютер барахлил тем более: к нему.

Правда, жил Филиппыч замкнуто, друзей не имел, в гости не ходил. Сам к другим не лез и в свою душу не пускал. Оттого никто не знал: кто он, откуда, был ли когда-нибудь женат, имел ли детей. Впрочем, кому какое дело!

А дело было в том, что все свое свободное время Федор Филиппович не чинил всякие разности. Он их изобретал.

Целыми днями он копался в старинных записях и книгах, что-то выискивал, выписывал. Затем долго чертил и вычислял. Потом принимался выпиливать, вытачивать, буравить, паять, варить, обжигать, закручивать, красить, разбирать, думать, снова собирать…

Столько разных штук изобрел! Например. Были в Зуеве перебои с электроэнергией — он придумал электрическую керосиновую лампочку. Для безопасности работы дружинников изобрел летающую табуретку: летит на ней человек, видит безобразие, оповестит милицию, а хулиганы его достать не могут!

А то — вертящийся мост через реку соорудил: рраз! и развернется себе мост на девяносто градусов, проходи хоть катер, хоть баржа. А надо перекрыть фарватер — рраз! и встанет мост на место.

Всего и не упомнишь! Как великий изобретатель, Федор Филиппович иногда и сам не ведал, что должно было получиться.

А в начале этого лета заперся Филиппыч в своем доме, никого не впускал, заказы не брал, на стук не отвечал. И вот в конце августа наступил в его жизни самый счастливый день. Наконец-то он понял, что изобрел: ни много-ни мало, — ТЕЛЕГУ ВРЕМЕНИ, которая должна была исчезать и появляться в Прошлом и в Будущем!

Конечно, кто-то спросит: «А в чём, собственно, разница между Машиной Времени и Телегой Времени?!..»

Э-э, не скажите!.. Телега-то на российских просторах — надежнее!

С виду — телега как телега: такая же неказистая и скрипучая. Только вот её основная загадка заключалась в колесах: если передние крутились, как и положено, — вперед, то задние, одновременно с ними и самым невероятным образом, — крутились назад. А оглобли предназначались вовсе не для лошадей — они были ловушками-сверхантеннами, которые улавливали ветра Прошлого и Будущего. И было в Телеге 999 тысяч лошадиных сил.

Вышел Филиппыч вечером того же августовского дня на крыльцо и — ахнул!

«Неужто я целых полгода прокумекал?.. — подумал он то ли с уважением к самому себе, то ли с грустью о пролетевших деньках. — Начал ведь изобретать ещё в июне, а нынче — снег кругом. Так и вся жизнь пройдет…»

И решил он немедля осуществить свою давнишнюю мечту: прокатиться в далекое Прошлое и поглядеть — как там жили. Выкатил Рубакин Телегу из сарая. Потом вернулся в дом за провиантом.

Эх, знал бы он, что случится за это время — ни за что бы не оставил её без присмотра. Потому что на другом конце города уже вышел из дому Тимофей Рубакин.

2

Это был семнадцатилетний краснощекий парнишка, вымахавший за два с половиной аршина, с косой саженью в плечах. И не похож он был на тех молодцов с обложек импортных журналов — увешанных, словно гирями, лакированными мускулами. Он был сам по себе — безо всяких разных тренировок — крепкий малый благодаря матушке-Природе. Добавить к этому можно, что у Тимофея были васильковые глаза и пшеничные волосы. Русский богатырь, скажете? Ну-ну! И я так думаю.

Жил он вдвоем с матерью. Мужа Елизавета Кондратьевна себе так и не завела, хотя охотников было много.

Она была далеко не красавицей, но годы не состарили её, не утомили, не отняли улыбку на худощавом лице, не погасили огонь в глазах, не раздали вширь её маленькую фигуру. Казалось, что тяжкая жизнь и одиночество шли ей даже на пользу. Она надеялась только на себя, и эта цепкая сила не давала ей расслабиться ни на минуту.

Она была в меру умна, в меру начитана, в кино не ходила из-за недостатка времени, зато по телевизору любила смотреть старые комедии и заграничные мелодрамы. Не обремененная, как многие — до тошноты — семейными делами, она ещё со времен училища вела общественную работу: выпускала стенную газету «Родной инкубатор», была наставником молодых птичниц, и даже один раз чуть не стала кандидатом в депутаты.

А ещё помнила и хранила Елизавета верность одной-единственной своей любви, о которой никогда не рассказывала сыну… Только нет-нет — и вспомнит что-то, тайком поглядит на фотографию в альбоме, где сняты они вместе с голубоглазым великаном.

Елизавета Кондратьевна работала на Зуевской птицефабрике. Бывало, что и вздохнуть некогда: с утра до ночи всё колотится. Вернется поздно, а сын уже спит, раскинув руки в стороны. Поцелует его в обе щеки, перекрестит, и шепнет Божьей Матери:

«Да разве такого, как мой Тимка — где ещё сыщешь?..»

Посмотрит на неё с иконы Матерь Божья, а в глазах — радость Небесная.

Хоть не часто мать с сыном виделась, но всё же — изредка вместе бывали. Очень гордилась Елизавета Кондратьевна сыном-богатырем.

Так, незаметно, стал её Тимка — Тимофеем.

Проучился — а лучше сказать промучился — Тимофей до девятого класса и дальше учиться не стал, а стал болтаться без дела. То есть, не совсем без дела, конечно: занялся такими делами, о коих матушка и не подозревала.

А если бы и узнала, ясное дело — не поверила бы. Думала она, что сынок её Тимка в торговлю устроился, оттого и зарабатывает много. Вон — телевизор новый купил, видиомагнитофон, обои цветные поклеил, могилку деду поправил.

Не нарадуется на сына матушка: и денежный, и обходительный, и в доме чистота, и перед соседями не стыдно.

Только Божья Матерь с некоторых пор стала смотреть на неё с иконы с укоризной.

А занимался её сын делами отнюдь не богатырскими: работал у одного «авторитета» по кличке «Абсолют». Деньги вышибал у торговцев. Его боялись. Вначале почувствовал себя самостоятельным человеком. А потом вдруг — как отрезало: скучно стало. Ну, что за жизнь? Друзья сторонятся, девчонки за версту обходят. Да и работа однообразная. Кому — пригрозить, кому — в морду дать. И так — изо дня в день.

По реке, по Клизьме лодочка плывет. Эх, расстался б с жизнью! Только кто поймет?..

Зуев — это вам не Москва. Это там — «Макдоннальды», пиццерии, разборки, ночные клубы до утра. А в Зуевском клубе даже боевики и то двадцатилетней давности крутят. А девчонки? Вырядятся, нафуфырятся, вымажут лицо разной косметикой, а всё равно узнаешь каждую за версту. И Таньку, и Ленку, и Светку. И они всё про тебя знают, и ты про них. Тоска!.. Никакой романтики!

Скучно Рубакину в Зуеве. В Москву смотаться было страшновато… Там, говорили, прямо на улицах в армию заметают. Голову — наголо и — служи родному Отечеству!.. А что знает Тимка про своё Отечество? И где оно? Слишком громоздкое по географическим масштабам выходит. Разве Сибирь для него — Родина? Или — Урал? Даже Москва, которая совсем рядом, и та далека. Родина — она от корня «род». А какой уж тут род, если ты даже про своего родителя ничего не знаешь? Про отца родного! Как же тогда Отечество полюбить?

Вот и выходит, что Отечество у Тимофея Рубакина, как ни крути, было только одно — его город Зуев. Да и кому он где ещё нужен, этот Тимофей Рубакин?

По реке, по Клизьме чешет пароход. До капитализма скоро доплывет.

И захандрил Тимофей. Ушел от Абсолюта. Весь день у телевизора. На улицу выйти — и то лениво. День сидит, другой. Материнское сердце его тоску учуяло. В тот самый вечер, когда выпал снег, отпустили их с фабрики пораньше. Вот и принялась Елизавета Кондратьевна готовить ужин. Нажарила цыплят, сбегала в подвал, принесла полную миску разносолов: и грибочков, и помидоров, и капусты квашеной, достала из буфета початую бутылку хорошего вина, два хрустальных стакана и позвала Тимку к накрытому на кухне столу.

— Что это вы, мама, надумали? — удивился Тимофей, но сразу сел за стол: вкусно поесть любил он больше всего на свете. — Какой сегодня праздник?

Сидят вдвоем, ужинают. Матушка начала разговор издалека:

— Честно скажу тебе, сынок: рада я, что ты из торговли ушел. Трудно будет — перетерпим. Не изголодаемся…

— Ну-тк!.. — вяло отреагировал на материнское беспокойство богатырь.

— Я ведь каждый день всё об одном думала: а вдруг… — тут голос её дрогнул, — …один ведь ты у меня, Тимушка… Только подумаю, что попадешься какому-нибудь рэкетиру… душа в пятки уходит…

— Да будет вам, мама, причитать! — оборвал её Тимофей. — Я же ушел. А насчет работы моей не волнуйтесь, работы кругом полно.

— Так ведь — армия скоро! Учиться б тебе куда пойти, а то — заберут! А может, устроишься к нам на фабрику?.. — предложила она. — Тебя же у нас все знают. Еще маленького помнят, как ты за цыплятами бегал, как гуся не испугался. А помнишь, как однажды в нашего бывшего директора яйцом попал? Прямехонько по лысине!.. Так ему и надо было, ворюге! — Тут матушка звонко-звонко рассмеялась, отчего и Тимофей расплылся в глупой улыбке. Уборщики нам нужны, сынка. Помет с фабрики вывозить. И неплохо получают! Ну, может, не так много, как в твоей торговле, зато работа безопасная… А там и учиться направят от предприятия.

— Оборжаться! — сразу отреагировал богатырь. — Это ж курам на смех! Вот когда помет в золото превратится, тогда и зовите. А если денег по дому не хватает — нате, берите! Мне не жалко! Их у меня пока — куры не клюют.

И выложил на стол несколько зеленых бумажек.

«Заботливый!.. — подумала она про себя. — Всё в дом да в дом.»

А за окном — метель воет, снежные хлопья к стеклам прилипают.

— И что за страсти такие?! — удивляется Елизавета. — Говорят, в наказанье нам это. В чем-то провинились мы перед городом. Лет двести или триста тому назад. И видать, сильно провинились, если до сих пор он нас так наказывает!.. — И тут же встрепенулась: — А давно мы с тобой, сынок, не фотографировались!.. Ну-ка, доставай «Парароид».

— «Поллароид», мама, сколько раз говорить! — сказал Тимофей, включая телевизор. — Да только ничего сегодня не выйдет: кассеты кончилась. Говорил ведь вам, не берите его на фабрику.

— Так ведь просили… — виновато улыбнулась Елизавета Кондратьевна.

— Кто просил-то? — разозлился Тимофей. — Что ни снимок — всё петухи и куры!

— Так ведь для «Куриного уголка», Тимоша, — ответила мать. — Теперь любому гостю первым делом фото показываем. Не каждый по курятникам пойдет.

— Вот и перевели кассеты за один раз.

— Ты уж прости, сынок, — снова виновато улыбнулась мать. — Давай новые купим! Киоск же — напротив!.. Хочешь, сама сбегаю… И тетя Люба из Харькова просит. И Тоня из Новокузнецка. Я уж и письма им написала.

— Ну, ладно-ладно! — вскочил с кресла Тимофей. — Уж если вам что в голову взбредет!..

Он набросил старый тулуп, достал из шкафа фотоаппарат и направился к выходу.

— А «Парароид»-то зачем взял? — спросила она.

— Чтоб купить то, что надо, мама! Сидите и — ждите!

И, рассержанный, выскочил из дома.

Во дворе давно стемнело. Ветер приутих, и снежинки падали теперь мягко-мягко, словно в лесу.

Тимофей вышел со двора и заспешил по улице. Ночная палатка находилась через дорогу, в соседнем переулке. В ней продавали разные мелочи. Среди шоколадок, сигарет, зажигалок и печений лежали батарейки и фотопленки.

Этот киоск Рубакин знал очень хорошо. Сколько раз собирал он дань для шефа. А работал там один мужичок — Николай Акимовичс — противной улыбкой. Казалось, она была приклеена к его лицу, и только маленькие хитрые глазки выдавали в нем совсем другое настроение.

Подойдя к палатке, Тимофей достал из кармана фотоаппарат и просунул голову в окошко.

— Привет, Акимыч! — сказал Рубакин. — Два комплекта фотокассет для этого «Поллароида». — И положил аппарат на прилавок.

Тут только Тимофей заметил, что улыбка на лице продавца куда-то исчезла, будто совсем её никогда не было. А ещё он увидел рядом с ним двоих здоровенных парней с хмурыми лицами.

— Он? — вполголоса поинтересовался один, кивая на Тимофея.

— Он, гад! — злорадно зашептал Николай Акимович. — Всю душу из меня вытряс. — И уже со знакомой улыбочкой повернул голову к Тимке. — Говорят, ушел от Абсолюта?

— Два дня как ушел, — простодушно ответил Тимофей.

— Вот и хорошо, — засмеялся продавец. — Всё хорошо, когда хорошо кончается… — И протянул ему коробки с кассетами. — Ты внимательно погляди, эти ли?..

Тимка взял коробки и стал разглядывать их со всех сторон. И тут боковым зрением он увидел, что те двое из палатки куда-то исчезли. В этот же момент позади него скрипнул снег, и сильный удар обрушился на голову Тимки. Он покачнулся, но не упал, как ожидали того хмурые парни. Только в голове зашумело, а из одного киоска сразу сделалось два. Но сознания Тимка не потерял, а мгновенно развернулся и первого, кто попался ему под руку резко стукнул кулаком в лицо. Тот сразу рухнул на землю.

— Бейте его, бейте! — закричал продавец палатки. — Дайте ему, дайте!

Второй парень внял кровожадной просьбе и бросился, как бульдог, на Тимофея. Он схватил его крепкой рукой за шею, а другой стал энергично бить в живот.

— Ну, вы даете! — прошипел Тимка и кованым носком сапога футбольным ударом двинул второго под коленку.

Тот по-песьи взвыл и грохнулся в снег, обхватив двумя руками согнутое колено.

Продавец стал изнутри лихорадочно закрывать окно и дверь палатки. Он успел защелкнуть замки, оставив у себя Тимкин фотоаппарат.

— А-ну, отдай! — рванулся к нему Тимофей и что есть силы застучал в стекло.

— Разобьешь! — истерично орал запертый торговец.

— Получай, сволочь! — с ненавистью проскрипел зубами Тимка и одним ударом выбил витрину.

Раздался поздне-вечерний звон, на который тут же откликнулась милицейская сирена. В окнах соседнего дома зажегся свет, залаяли собаки.

— Надо сматываться! — сказал себе Рубакин и, схватив фотоаппарат с двумя коробками кассет, рванулся прочь от палатки.

— Держи его, держи! — заорал на всю улицу продавец Николай Акимович. Избили! Обокрали!..

Тимка увеличил скорость, но побежал не домой, а, перепрыгивая через сугробы, понесся вниз по улице, в сторону реки. Он свернул в первый попавшийся проходной двор. Потом уж ноги сами повели его через другие дворы, сквозные подъезды, через городской парк. Сирена, как привязанная, постоянно слышалась где-то совсем рядом.

Внезапно из-за деревьев выскочил мохнатый щенок-подросток и, потявкивая молодым баритоном, весело бросился вслед за Тимкой. Поднятый кверху хвост говорил об отличном настроении его владельца. Тимка подумал, что это милиция пустила за ним по следу собаку, и помчался ещё резвее. Наверняка им был побит мировой рекорд бега по пересеченной местности. Он продирался напролом через заснеженные кусты, чертыхаясь по адресу злопамятного киоскера и фотолюбивой матушки. Кроме того, несмотря на свой крепкий вид, парень с детства боялся собак. Так они и неслись, куда глаза глядят: Тимка, мохнатый щенок и милицейская сирена на мотоцикле.

Город остался позади. Начиналась рабочая слободка. Трехъэтажки сменили частные домики с огородами и садами, где на деревьях, усыпанных аномальным снегом, висели спелые яблоки и груши. И сразу — десятки цепных псов, навалившись на ограды, изгороди и заборы, бешено залаяли до хрипоты и рвоты.

Молодой щенок не отвечал на претензии хозяйских псов. Он с тем же азартом несся за Тимофеем, стараясь не потерять его из виду.

Вдруг позади них неожиданно вспыхнули яркие фары, они стремительно приближались к беглецам. Тимофей заметался, как заяц на охоте. На каждой калитке висели таблички с одним и тем же пугающим текстом: «ВО ДВОРЕ ЗЛАЯ СОБАКА!», причем, за каждыми воротами звучало остервенелое подтверждение.

Лишь мохнатый щенок вел себя спокойно. Внезапно он обернулся на яркий свет мотоциклетной фары и — куда-то пропал. А посреди слободской улицы появился, откуда ни возьмись, перекрыв движение, пятитонный грузовик.

В это время Тимофей наткнулся на калитку, распахнутую настежь. Он вбежал во двор чужого дома и, тяжело дыша, огляделся. Двор был пуст. Дом почти тёмен. Лишь в одном окне горел свет. А рядом с крыльцом стояла новехонькая телега.

Тимка прислушался. С улицы доносились громкие недоуменные голоса. Он понимал, что ещё минута-другая, и — будет настигнут в этом дворе, как тот глупый щенок, который все время бежал за ним следом. Внезапно он почувствовал, как кто-то словно легонько толкнул его прямо к телеге. Не долго думая, и, главное, не понимая зачем, — Тимофей вскочил на неё и по инерции ухватился за одну из непонятно для чего приделанных к ней ручек.

Последнее, что увидел Тимка, — это зуевского изобретателя — Федора Филипповича, который стоял на крыльце с выпученными от удивленья глазами и что-то ему кричал. Но что — Тимка уже не слышал. Потому что сразу за этим наступила кромешная тьма, и все голоса пропали.

Тимка судорожно вцепился в рычаги.

— Ой, мама! — запричитал он. — Что я наделал!

И тут он увидел звезды. Их было видимо-невидимо: сверху, снизу, справа и слева.

«Это у меня что-то с головой… — тоскливо подумал Тимофей. — Такой удар пропустить!..» Ему показалось что все это — только ему кажется, иначе как можно объяснить, что телега, которая только что стояла во дворе, вдруг оказалась среди звезд.

Вдруг рядом кто-то чихнул.

— К-кто здесь?! — вздрогнул Тимофей.

Из-под соломы, что лежала в телеге, раздался чей-то ломающийся голос:

— Это я… — и оттуда выбрался мохнатый щенок, отряхиваясь от соломинок. — Поздравляю нас обоих с началом Путешествия во Времени!

— С каким началом? — не понял Тимка.

— С началом перемещения вглубь веков!

— Вглубь чего?! — вытаращил глаза Рубакин.

— Тот рычажок, что ты зацепил, — объяснил щенок, — уносит нас прямо в десятый век. Понял?..

— Откуда тебе известно?.. — пробормотал Тимка, ещё крепче цепляясь за рычаги.

— Да вот же: здесь написано! — кивнул пес на приборную доску.

— Оборжаться!.. — тихо рассмеялся Тимофей.

Завидев говорящую собаку, он был уже готов окончательно поверить в то, что повредил себе мозги, но, к счастью, тут же вспомнил про знаменитого в городе пса.

— Святик?.. — неуверенно спросил Тимка.

— Я!.. — оскалился в улыбке мохнатый щенок.

— Почему ты пахнешь бензином?

— Профессиональная тайна, — нахально ответил Святик. — Ты бы лучше за пультом управления следил, а то ненароком нажмешь ещё чего-нибудь, и окажемся мы с тобой в саду Адама и Евы.

Стрелки на Часах Времени неуклонно двигались в обратную сторону. Начинало светать. Звезды одна за одной стали стремительно гаснуть, и не успел Тимка осознать, что к чему, как они уже благополучно очутились в густом зимнем лесу.

3

Пока ещё события Путешествия-Во-Времени не ворвались на страницы повести, хотелось бы рассказать про щенка Святика. Его история достойна того, чтобы ей посвятить целую главу.

«Что за странное имя у этого щенка? — спросите вы. — И что святого может быть в существовании собаки?»

Сейчас расскажу. И начну с того, что само его появление на свет было чудесным, смешным и необычным. Мы ведь зуевские!

Однажды ночью дежурная птичница тетя Капа услыхала в курятнике истошное квохтанье.

— Что такое?! — недоуменно сказала она и поспешила на крик.

В клетке, где сидела рябая курица, творилось что-то невероятное. Стоя посреди лотка, курица грузно переваливалась с ноги на ногу и, выпучив глаза, орала дурняком. Птичница была очень удивлена. Все куры, когда несутся — тоже громко квохчут, но эта вела себя, как безумная. Она скакала по клетке и с треском хлопала крыльями. Не зная, что предпринять, Капитолина Ивановна уже собралась было отпереть дверцу, как вопли оборвались, и на лотке она увидела… пушистое яйцо.

Рябая курица, дрожа от страхе, тут же бросилась в угол курятника и, вжавшись в прутья, тихо икала, не спуская выпученных глаз от снесенного ею чуда.

— Боже праведный! — прошептала в изумленьи тетя Капа и быстро отперла клетку.

Яйцо по размеру было с утиное, а может даже с индюшачье. Она осторожно взяла его в руки. Оно было ещё теплым. И тут яйцо стало быстро расти на её глазах. Тетя Капа замерла как завороженная, а яйцо росло себе и росло, становясь все тяжелее и тяжелее. Наконец она опомнилась и со страху отпустила его на пол. Скорлупа со звоном треснула, из яйца выскочил… кролик. Он обнюхал загаженный птичьим пометом пол, и бросился к дверям курятника.

— Чур меня, чур! — заголосила Капитолина Ивановна и выскочила вслед за ним на птичий двор.

А кролик, перекувырнулся в воздухе и превратился… в кожаный футбольный мяч.

— Матушка Пресвятая Богородица! — забормотала птичница, крестясь на ходу. — Спаси и помилуй!

Мяч весело заскакал на месте, а когда остановился…

— Свят, свят, свят!.. — прошептала птичница. — Оборотень! — и упала без чувств.

По двору прыгал черный мохнатый щенок.

— Оборотень? Нет, это не имя! — сказал он по-человечески.

Наутро эту историю узнала вся птицеферма, Капитолину Ивановну увезли в больницу. А щенок стал жить на фабрике, законно считая её своим родным домом.

На Борьку он тоже не отзывался.

— Я не бык! — огрызался он. — Это быков называют борьками.

— Свят, свят, свят! — крестились птичницы, когда он болтал по-человечески.

— Святик! — наконец согласился щенок. — Неплохое имя, я согласен.

Сторож Матвей предложил ему охранять вместе с ним родное гнездо, но Святик отказался.

— Я родился артистом, а разве место артисту в курятнике? — сказал он.

Святик целый день носился по городу, только ночевать приходил домой. И поесть, конечно.

Его способность к перевоплощению заметил директор местного клуба. Когда-то директор работал дрессировщиком и знал толк в звериных способностях.

Однако, и ему Святик отказал: он не любил дрессированных зверей, и тем более — дрессировщиков, считая и тех, и других — позором Природы.

Когда в Зуеве снимали очередной фильм, действие которого происходило в XIX веке, знаменитый режиссер предложил Святику роль. Не то Жучки, не то Трезора. Но великий зуевский артист хотел сыграть… крупноклетчатую летающую козу. Режиссер пытался его отговорить, дескать, такой роли в фильме нет, а если б и была, то никто не узнал бы в крайне сложном гриме великого зуевского артиста. Святик оказался непреклонен. Он был согласен сыграть даже городские ворота, но играть собаку ему было скучно. В конце концов, щенок снялся в фильме в роли лошади. Весьма приличная получилась роль. Особенно тот эпизод, когда он нес на себе раненого гусара, перелетал с ним через ручьи и овраги. Если кто видел, со мной согласится.

Однако, с тех пор Святик никогда больше не участвовал в киносъемках или в спектаклях. И не оттого, что не был тщеславным. Был. Но! Перевоплощение во что или в кого угодно — значило для него нечто большее, чем просто игра. Это было не только его творчеством — это было смыслом его жизни.

Он любил помогать каждому и хотел со всеми дружить. Он был кислородной подушкой для больного старика, трехколесным велосипедом для маленькой девочки.

Однажды, когда сильный ветер повалил телеграфный столб, перевоплощенный в стальную опору, Святик трое суток держал провода, пока не врыли новый столб.

Всего не перечислишь.

Но никогда Святик не изменял своему щенячьему виду. Шли годы, а он как был щенком, так и оставался.

Вот такая невероятная история говорящего щенка из города Зуева! О других же его приключениях, более необыкновенных, вы узнаете дальше. Читайте!

Итак, на чем мы остановились?.. Вспомнили? Верно-верно! На том, как Тимка со Святиком очутились в густом зимнем лесу.

4

Светило солнце, и синие тени от елей и дубов лежали на снежно-перламутровом покрове земли. Вот прыгнула белка с ветки на ствол и невесомая снежная пыль закружилась в морозном воздухе, сверкая на солнце алмазными искрами. На чистом снегу были заметны следы какой-то птицы, четко отпечатались заячьи лапы.

Удивительный запах зимы почуял Святик. Совсем не так пахла зима в Зуеве! Зима десятого века пахла сосновой смолкой и свежим огурцом! Никакого бензина!

— Ну и в глушь мы попали! — огляделся Тимка и спрыгнул с Телеги в глубокий снег.

— Напротив, — ответил Святик из Телеги, потягивая носом. — Чую людей и дым костра…

— Тогда чего стоим?! — Тимка решительно сделал несколько шагов. Пошли!

— Идти надо в другую сторону! — Святик спрыгнул и пропал под снегом. Эй, где ты?.. — глухо раздался откуда-то издалека его голос.

Наконец, Тимка разворошил снег и вытащил щенка за хвост.

— Ох, и глубоко же здесь! Утонуть можно!

— Ну, вот, — недовольно пробурчал зуевский богатырь и посадил великого артиста себе за пазуху. — Видали! Утонуть он может!

— Я направление подсказывать буду, понял? — сказал Святик.

— Слышу скрип колес! — сообщил он вскоре из-за пазухи.

— Запах дыма приближается!

— А вот и голоса!..

Путешественники во Времени вышли наконец на проезжую дорогу. По ней двигались телеги, кто-то шел своим ходом. Все спешили к раскрытым настежь городским воротам. Сторожевые люди взимали мыт — подать за вход — по одному золотнику.

Тимка запустил руку в пустой карман и нащупал старый юбилейный рубль, который мать давно зашила туда «на счастье». Он решительно надорвал подкладку и протянул монету одному из сторожевых. Тот взял, с удивленьем оглядел её, попробовал на зуб, затем показал рубль другому, третьему, и вместе они стали разглядывать профиль Ленина.

— Это что такое?! — строго спросил первый сторожевой.

— Княжий серебрянник! — соврал Тимка и ткнул пальцем в монету. — Из Киева мы.

Сторожевые пошептались, впустили Рубакина в город, а один незаметно пошел следом.

Невдалеке от княжеских хором на возвышении раскинулась большая деревянная крепость с резными башенками.

— Детинец! — сразил Святика своей эрудицией Тимка. — Древний Кремль…

На ровной квадратной площадке прямо под открытым небом были врыты в землю десять деревянных статуй в человеческий рост, увенчанных парчовыми шапками.

— Да ведь это же — капище! Ну, языческий храм! — воскликнул Рубакин, продолжая преподносить щенку чудеса знаний из пятого класса.

Тимофей обошел площадку с видом знатока, вытащил фотоаппарат.

— Ох, и кадры будут!.. Любой музей выхватит!.. — и направил объектив на деревянные божества.

Но тут случилось что-то непонятное: на противоположной стороне появилась мужская фигура с охапкой соломы. Беспокойно оглядываясь по сторонам, злоумышленник торопливо обложил ею одну из деревянных скульптур и стал высекать кремнем огонь. Спустя всего минуту-другую ввысь взметнулся огненный столб.

Огонь охватил бородатого истукана. Тимка нажал кнопку фотоаппарата.

Сверкнула фотовспышка, а возле Храма уже появились ратники с железными топорами и луками, схватили поджигателя и Тимку. Святик держался в сторонке.

— За что, ребята?.. — Тимофей почти отбился. Но древние кряжистые мужики снова дали Рубакину по ребрам, которые все ещё ныли после драки у киоска. Вобщем, скрутили его, как барашка.

На пожар сбежались жители городища и стали забрасывать огненный столб снегом. Огонь удалось погасить. Все древние идолы остались целы, кроме бородатого.

— За сие подлое дело, — разнесся над Храмом громовой голос Князя, завтра поутру принести обоих в жертву сгоревшему Перуну! Через сожжение!

— Оборжаться! — охнул, не на шутку испугавшийся Тимка. — Да что я вам сделал, уроды?! Это вон, из-за него!

Неизвестный молчал, стоял на одной ноге — подвернул в драке — и кусал губы от боли.

— Эй, Гнездило и Безобраз! Тащите злодеев в застенок!

Их поволокли в темницу.

— Да не трогал я вашего Перуна! И вообще, никаких богов на свете нет! — бесполезно орал зуевский богатырь.

От этих слов Гнездило и Безобраз замерли на месте и в ужасе закрыли глаза.

— Как так нет?! — изумился Князь. — А это кто? — Он указал на идолов. — Разве он — не бог солнца Ярило? Или, она — не богиня любви Ладо?.. А, может быть, тот кумир — не хозяин огня Сварог? Кому же тогда мы молимся о мире, как не Коляде? Кого просим о щедрых плодах, как не Купалу?.. А Стрибог? И сожженый вами, злодеями, Перун — наш мироправитель?! Это ли не боги?! — Казалось, он был рад сказать лекцию перед народом.

— Никого я не сжигал! — упрямо твердил Тимофей Рубакин. — Может, Сварогу захотелось стать главным — вот он и спалил вашего мироправителя.

— Замолчи!.. — крикнул в гневе князь Зуеслав. — Ты — богохульник и злодей! Что это у тебя? Никак, волшебное кресало!

Он вырвал у Тимки фотоаппарат и случайно задел спусковую кнопку. Вспышка моментально сработала. Князь от неожиданности выронил аппарат в сугроб и тут же заметил на земле две фотографии. Зуеслав поднял их и с удивленьем увидел на одном цветном снимке — идолов, а на другом хитровато-напуганное лицо Тимки. Князь ужаснулся и отбросил фото в снег, прибив для верности каблуком сафьянового сапога.

— Никак, колдовская береста?.. Э-э, да вы, как я погляжу, — чародеи! Эй, Гнездило и Безобраз! Вы что, уснули?! Волочите их в темницу!..

Сопротивляться было бесполезно, и Тимофея вместе с Незнакомцем повели в тюрьму.

Святик бежал следом.

Наконец Тимку и Незнакомца втолкнули в темное подземелье. Загрохотали засовы.

— Гляди-ка! — удивленно воскликнул один из сторожей. — А это откуда?!..

— Значит ключник принес.

— У нас такие не куют!

— Работа не наша! — согласился другой.

Раздался недолгий железный скрежет: сторожа навешивали новый секретный замок на кованую дверь. Потом ушли греться.

В темнице Тимка прижался к мерзлой стене и впервые в жизни растерялся от своей беспомощности.

«Вот и все, — сцепил он зубы. — Завтра меня уже не будет в живых! Эх, оборрржаться!..»

Он вспомнил город Зуев, стариков, которым хамил, торговцев, у которых отнимал заработанное, школу, которую так и не окончил. Даже милиция из дали веков казалась ему теперь родной и близкой.

Ах, мама, мама!..

— Не боись! — тихо сказал Незнакомец.

— Кто вы?

— Выруба, — представился незнакомец.

— Зачем вы его сожгли?!..

— Хотел и других спалить — да не успел.

— Я видел. Но за что? Ведь это — ваши боги!

— Боги?!.. — хмыкнул Выруба. — Идолы! Истуканы! Я этих богов сам вырубил, когда был молодым и глупым. Красивые деревяшки — вот кто они! Истинный Бог — один на всех. Я про него в херсонских степях узнал. Там и крестился…

Они помолчали. Потом Тимка снова спросил:

— Кто же вы?

— Я — истуканов мастер!.. Сколько я их на дорогах понавыставил!.. Еще и неизвестно, кто из нас богом-то был: не они меня — я их сотворил! усмехнулся Выруба. — А однажды наскучило! Ушел из городища.

— Вернулись?

— Новое время, брат, на Руси настает. Вернулся, чтобы и людям глаза открыть, — ответил Выруба. — Однакож, придет то время, не я — так другие сожгут истуканов. Или на дрова порубят!.. Одного только себе не прощу: из-за меня тебя завтра погубят.

Тимка не ответил.

— У Зуеслава — суд скорый: княжий, — продолжал Выруба. — И слово княжье. Дал его — а назад взять нельзя. Иначе, к чему тогда оно?..

За кованой дверью что-то звякнуло. Узники оборвали разговор и прислушались: ни голосов, ни скрипа шагов… Только — свист метели…

За кованой дверью что-то громко плюхнулось на крыльцо, и тут же послышалось знакомое сопенье.

— Святик! — насторожился Тимка.

— Тимофей! — раздалось из-за тюремной двери. — Толкани дверь-то! Не справлюсь я: тяжелая она очень.

Зуевский богатырь удивился, но на дверь приналег.

И вдруг темница… распахнулась. В лунном свете на пороге стоял дрожащий щенок. Его шерсть обледенела и торчала дыбом.

— В-вы-хходите! — сказал он узникам. — Пока сторож-жей нет.

— Ты как отпер-то?! — удивился Выруба.

— А я в з-замок перев-воплотился, — ответил Святик. — Совсем неслож-жная роль!.. Только х-холодно!

— Оборжаться! — восхитился Тимка.

— Скоморох! — крякнул Выруба.

И они тихо рассмеялись.

На крыльце лежал целехонький «Поллароид» с нераспечатанной фотокассетой, которые щенок притащил с городища.

Спустя полчаса три беглеца были уже далеко за его пределами: Выруба знал потайной ход в городской стене, затем они попрощались навсегда. Выруба, прихрамывая и опираясь на подобранную где-то палку, отправился в херсонские степи, а наши Путешественники во Времени вернулись к своей Телеге.

— И как это тебе пришло в голову стать замком? — спросил Святика Тимка. Он до сих пор восхищался своевременной выдумкой Щенка.

— А ты вспомни старую загадку, — ответил великий артист: — «Черненькая собачка свернувшись лежит, не лает, не кусает, а в дом не пускает»…

Как Тимофей ни старался взять курс в наше время, рычаг упорно возвращался в положение, соответствовавшее XIV веку…

5

Землю покрыла беспросветная мгла. Покрыла — и тут же рассеялась.

Телега Времени, как стояла, так и осталась стоять на месте. Лишь вокруг все изменилось до неузнаваемости.

Маленькие сосенки стали стройными красавицами, а раскидистые дубы превратились в настоящих лесных богатырей. Только зима будто никогда не уходила из леса. Такие же сугробы, такие же синие тени от деревьев, тот же морозный воздух…

Тимка и Святик посидели, подождали. Однако, когда торчать на одном месте стало скучно и холодно, уж было решили снова взяться за рычаг управления и мчаться по Времени дальше, как донеслись голоса. Святик прислушался: говорили не по-русски. Они спрыгнули в снег.

Схоронясь за кустами, путешественники увидели, что по лесной дороге весело ехал конный воинский отряд, ровно сорок один человек — Тимка подсчитал.

На воинах были цветные плащи из алтабаса, шитые золотом и отделанные драгоценными камнями меховые шапки, из-под шапок выглядывали черные косички. Сапоги — короткие и остроносые, на поясе — богато украшенный колчан, сабля в чеканных ножнах и плетка. На плече — тяжелый лук. Почти каждый вел на поводу ещё одного оседланного коня.

Татары ехали неспеша.

Когда Тимка и Святик вышли из лесу, то увидели, что отряд уже стоит на мосту, а тиун, ехавший впереди, громко стучит длинным копьем в городские ворота. Воины-баскаки расположились на лошадях чуть поодаль, подчеркивая этим главенство тиуна. Вскоре на каменной стене показались русские ратники-сторожа.

— Открывайте! — заулыбался им во весь рот ханский тиун, словно здесь его давно ждали.

Однако стража не спешила с оказанием гостеприимства.

— Эй! — тут же нахмурился он. — Это я, Алтын-батыр — тиун хана Кулая!

Его раздражение передалось баскакам. Их кони зафырчали и нетерпеливо забили копытами по обледенелым бревнам моста.

— Ну, живее!..

Русские о чем-то совещались, не обращая внимания на незваных гостей.

— Князя сюда!!! — зарычал вне себя ханский тиун. — Или я сравняю с землей ваш проклятый город!

Ворота со скрежетом медленно отворились. В окружении вооруженных воинов на мост вышел князь Зуевлад.

— Чем недоволен тиун великого хана? — спросил он Алтын-Батыра.

— Твоим гостеприимством, князь! Где это видано, чтобы смерды не впускали в город гонца хана Кулая?!

— Они не смерды, они — отважные ратники и защитники своего города, нахмурился Зуевлад.

Алтын-Батыр громко рассмеялся:

— Отважные ратники?! Оставшиеся в живых после града наших стрел, после звона наших мечей, после дыма ваших пепелищ?! Отважные ратники, князь, лежат в земле! А трусы должны снимать шапки и низко кланяться всякому воину из Золотой Орды! И раскрывать ворота, едва завидев ханских баскаков!

— Если бы все полегли в землю, — тяжело промолвил князь, — кто бы платил вам дань?

— Уж три года, как твой город её не платит!

— Но в том нет нашей вины, — промолвил Зуевлад.

— Вот те раз! — рассмеялся молодой тиун. — Как раз ваша вина именно в том!

— Мы трижды собирали дань, — возразил князь.

— И где она?! — Алтын-Батыр выхватил из-за пояса плетку и трижды рассек морозный воздух. — Пропала? Исчезла? А может улетела за облака?!

— Ее отобрали, — тихо произнес Зуевлад.

— Кто посмел?! — взвизгнул в негодовании тиун. — Отобрать дань, что везли в Золотую Орду?!.. Кто этот злодей?!..

— Змей-Горыныч, — ответил князь.

— Кто-кто?! — не понял тиун.

— Змей о трех головах, что появился в Лешем лесу. Тогда же я послал гонца с этой новостью к хану.

— Кулай казнил его, — ухмыльнулся Алтын-Батыр. — Великий хан не любит ваших сказок! Оттого он направил за данью меня. А в наказание потребовал от вас ещё десять девушек.

Князь отступил к воротам.

— Это невозможно, — твердо промолвил он.

— Почему же? — усмехнулся татарин. — Десять седел ждут новых ханских невольниц. — И добавил уже без улыбки: — Все должно быть собрано к вечеру. И не пытайся как-нибудь обмануть меня. Не делай глупостей, князь!..

— Если я сделаю то, что ты велишь — это и будет моя самая большая глупость, Алтын-Батыр, — ответил Зуевлад. — Я не отдам тебе девиц!

Тиун прищурил глаза:

— Вижу: сегодня твоя сила, князь! И не столь я глуп, чтобы сейчас врываться в город. Но учти, Зуевлад! — Он повысил голос: — Кулай такого не прощает… Так что я по-прежнему требую дани!.. За все три года, князь!

Раздался цокот копыт, и из ворот выехал молодой ратник. Он был невысок, худощав, но во всем его облике чувствовалась сила и храбрость.

— Вот он я!

— Кто это? — не понял Алтын-Батыр.

— Богатырь русский! — ответил Зуевлад.

— Зачем он мне нужен? — удивился ханский тиун. — Я требовал дани!

— Я и есть Даня, — крикнул молодой ратник. — Не слыхивал про Данилу Рубаку?! Будем биться с тобой, Алтын-Батыр! Победишь ты — получишь все, что требуешь, ежели нет — пусть не гневается хан Кулай!

Алтын-Батыр повернулся к своим баскакам. Те ждали от него приказа: то ли вступать в бой, то ли — не солоно хлебавши — возвращаться. Второе было исключено: ему, ханскому тиуну, брошен вызов! И он примет его. Он пойдет один на один с русским ратником! Недаром в Золотой Орде всех мальчишек с малых лет учили скакать на лошадях и драться всерьез, до крови! Бывали случаи, когда их, побелевших от гнева, с трудом оттаскивали за волосы друг от друга. Под рев и хохот опытных воинов они кусались и царапались, как волчата, желая продолжить драку! И в этих поединках был смысл жизни многих поколений диких степняков. Все они — дети Золотой орды — с ранних лет владели мечом и арканом, плетью и копьем.

Драться решили на мосту. Весть о поединке между Данилой Рубакой и Алтын-Батыром мгновенно разнеслась по небольшому городу. Из ворот высыпали почти все его жители, а городскую стену облепили любопытные мальчишки.

Алтын-Батыр снял с плеча лук и колчан и передал своим баскакам, велев им отъехать.

За поединком следили и Тимка со Святиком. Когда два богатыря помчались друг другу навстречу с тяжелыми копьями наперевес, Тимка достал фотоаппарат.

Стукнувшись остриями о кованые щиты, копья переломились, будто березовые ветки. Богатыри тут же разъехались в разные стороны и подняли над головой острые мечи. Их звон разнесся по морозной лазури и эхом отозвался в снежном лесу, когда всадники съехались, чтобы продолжить поединок. Булатная сталь долго не поддавалась мощным ударам, но все-таки не выдержала. Мечи сломались почти одновременно.

Горожане и баскаки бурно выражали свое отношение к поединку. Он проходил под воинствующие крики, свист и гортанную брань. А Тимка тем временем все снимал…

Противники спешились. На снег были брошены щиты и пояса, рукавицы и палицы, плетка, хлыст — все, что мешало решить спор в рукопашном бою.

Борьба могла быть непредсказуемой, так как татары боролись совершенно иначе, чем русские. В кулачном бою русским не было равных. Но в бою рукопашном, где к монголо-татарам перешли древнейшие приемы борьбы китайцев — делалось страшновато за Данилу. Сам же богатырь только посмеивался себе в усы, прохаживаясь перед возбужденной толпою. Ханский тиун, напротив, неподвижно стоял на краю моста и, сложив на груди руки, внимательно изучал русского ратника.

Князь махнул рукой и воины стали сходиться. Они шли медленно, не отрывая глаз один от другого. Когда же всего локоть отделял их друг от друга, Алтын-Батыр первым бросился на противника. В Золотой Орде учили нападать стремительно. Но Рубака не ушел в сторону и принял схватку.

Я не стану подробно описывать весь поединок. Скажу только одно: он был долгим и трудным. Как только казалось, что побеждает Данила, — тут же Алтын-Батыр пригибал его к земле. Если ханские баскаки готовились праздновать победу — русский богатырь находил в себе силы вырваться из цепких рук татарина, чтобы самому навалиться на того своим крепким телом. Так продолжалось много раз. Но в конце концов сил у ратника оказалось больше, и Данила Рубака опрокинул соперника на обе лопатки.

Горожане огласили воздух радостными криками. Однако, радость была преждевременной. Лицо богатыря вдруг скривилось, он охнул, перевернулся на бок и остался лежать недвижим. Никто не заметил, как в руке поверженного Алтын-Батыра оказался кривой острый кинжал, который он исхитрился достать из голенища и вонзил прямо в сердце богатыря Данилы.

Это был подлый удар, неправедный и бесчестный.

Баскаки тут же обступили Алтын-Батыра, не давая русским к нему приблизиться. Он с трудом, тяжело дыша, вскарабкался в седло.

— Я жду до вечера, — повторил тиун князю. — Мой шатер будет стоять у леса… Пусть смерды доставят туда дань и девиц. И ещё овса для коней.

Вскоре на опушке леса стоял военный лагерь, окруженный весело потрескивающими кострами. Овес был доставлен тотчас же, и кони, привязанные в перелеске к стволам сосен, громко захрупали отборным зерном.

А в город пришла беда.

После подлой победы над Рубакой Князь мог бы запереть ворота на прочные засовы, мог собрать войско, чтобы разбить отряд Алтын-Батыра. Но он знал, что месть татар будет столь жестокой, что не устоять ни городу, ни людям. Лучше было сейчас откупиться малым горем, чем захлебнуться в крови всем — от мала до велика. Нет, он должен был исполнить данное Рубакой слово, каким бы горьким этот долг не был!..

После Княжеского Совета, Зуевлад велел собрать десять саней, наполненных сукном, мехами, украшениями, ларцами и сундуками.

После он вызвал на Княжеский двор несчастных отцов, у которых имелись дочери, и, низко поклонясь им, попросил отдать девушек в ханский полон.

В те времена честь города и сила данного слова стоили больше, чем человеческие страдания. Скрывая слезы и не переча князю, прощались отцы с юными дочерями своими и собирали их в дорогу, покрикивая на воющих жен.

К вечеру, когда санный поезд для хана Кулая с плачем и воплями выехал из городских ворот, на другой стороне рва раздались встревоженные крики татар. Князь Зуевлад приказал остановиться.

Над темным сумрачным лесом внезапно ударил гром и высоко взвились к небу языки пламени.

— Змей-Горыныч! — воскликнул князь.

Санный поезд был тут же возвращен в город, а над каменной стеной появились головы стражников и горожан, которые с изумленьем и любопытством следили за событиями на опушке леса.

…Он появился из чащи леса внезапно. Затрещали ветки, опалилась огнем сосновая кора. Цветастые шатры тут же вспыхнули. Безумно ржали привязанные лошади. Татары хотели рвануться к ним, но между лагерем и табуном уже прохаживался сам Змей-Горыныч.

Это было динозавроподобное чудище с головами разгневанных черепах, с крыльями великанской летучей мыши, с когтями ястреба и хвостом крокодила. Вдобавок, при каждом громоподобном рыке из трех его глоток вылетал огонь.

Несмотря на то, что огненный жар докатился и до Тимофея, Рубакин успел сделать несколько фотоснимков, затем достал из кармана перочинный нож и бросился к перелеску. Он разрезал конскую привязь, чтобы освободить татарских коней. Те быстро разбежались по лесу, спасаясь от огня.

Опушка пылала со всех сторон. К зимним звездам неслись стоны, крики и проклятья ханских баскаков, метавшихся по горящему лагерю, словно живые факелы.

Злобно ревя и воя, Змей-Горыныч захлопал крыльями, взлетел над землей и скрылся в ночи, появившись невесть откуда и умчавшись невесть куда…

А лес все горел. Высокое пламя освещало дальние стены города.

Наконец появился Святик.

— Я тебя обыскался! — возмутился Тимофей. — Чего это я должен за тобой бегать?! Ты где был, артист?

— На работе, — ответил Святик. — Плохо, что ли, я поработал?! Ничего себе вышла роль, хоть и отрицательная!..

— Змей-Горыныч?!.. Оборжаться!..

— Получилось?

— Еще как получилось!

— Устал… — пожаловался Святик. — Поехали домой!

— Природу жалко… — возразил Тимофей.

Щенок согласно махнул хвостом и — перевоплотился в пожарную помпу с насосом. Разбив тонкий покров льда, он качал воду из речки.

Лишь трещали догорающие головешки на черном снегу.

Тимка с удовольствием оказался бы сейчас дома. Но Рычаг Возвращения, заранее настроенный Филиппычем, был нацелен на другой век. В нем царствовал Иван Васильевич Грозный.

6

За двести лет город Зуев вырос вдоль и вширь настолько, что на сей раз Телега Времени оказалась стоящей в черте города.

— Есть хочется, — сказал Тимка.

— Да, чего-нибудь пожевать не помешало бы, — проглотил слюну Святик. Они огляделись.

— Неужели столовая?! — обрадовался Тимка, завидев невдалеке добротную избу, из трубы которой валил густой жирный дым.

— Это не столовая… — разочарованно сказал Святик, прочтя вывеску над крыльцом. — Какой-то «Кабак»…

Тимка спрыгнул с Телеги:

— Кабак тоже сгодится!.. Вот только… — он заколебался, — чем платить будем?..

— Заплатишь мной, — предложил Святик, намереваясь тут же перевоплотиться в старинную копейку.

Перед избой собрались хохочущие горожане. Посреди толпы Тимка и Святик увидели ширму в красный горошек, надетую прямо на скомороха-кукольника, как барабан. Шло представление с Петрушкой.

— Царь Иван Грозный государь сурьезный.

— пел Петрушка своим пронзительно-скрипучим голоском.

Свой народ любит топором голубит. Нет нигде дорог грязней. Нет нигде царя грозней!

После каждой частушки горожане награждали куклу и скомороха громким смехом и поощрительными возгласами.

— Для народу хороши: кистени и бердыши, самострел и скорый суд, кандалы и цепи с пуд, да ружья-пищали, чтоб от страха все пищали!..

— А-ну, пшел отсюда! — выскочил на крыльцо кабатчик. — Опричников накличешь! Беды не оберешься!.. Ступай в другое место зубы скалить!..

Толпа дружно на него зашикала, а Петрушка продолжал костерить царя:

— Это только, братцы, встарь был с народом государь. Нонче царь пошел не тот: сам — в парче, в дерьме — народ!..

Тимка только достал фотоаппарат и успел сделать один фотоснимок, как внезапно раздались чьи-то бравые выкрики:

— Гойда, гойда!

Горожане тут же бросились врассыпную.

Кабатчик вбежал в избу, крепко захлопнул за собой дверь.

Тимка и Святик схоронились за забором.

Из-за угла выскочили три всадника. Это были опричники — личные воины Грозного царя, которые творили по всей Руси — чего хотели. К их седлам были привязаны собачьи головы.

— Какой кошмар!.. — Святика аж передернуло.

Всадники окружили кукольника. Один из них, самый рослый, нагнулся, поднял его за шиворот и, вытащив из ширмы, бросил перед собой поперек лошади.

— Гойда, гойда! — закричали они, и копыта вновь застучали по мерзлым сосновым бревнам.

Поднялся ветер. Он закружил в воздухе снег, завьюжил следы подков, замел ширму посреди пустой улицы…

Святик приподнял одно ухо:

— Там кто-то плачет…

Они с Тимкой подбежали к брошеной ширме.

Под ней, весь запорошенный снегом, сидел Петрушка и, покачиваясь из стороны в сторону, жалобно выл:

— Был я вредный, теперича — бедный, разбит, простужен, никому не нужен!.. Без Петрухи-скомороха ох, как тяжко! Ой, как плохо!..

— Не плачь, — сказал ему Тимка.

Петрушка поднял голову.

— Я не плачу… Я страдаю. — Он громко шмыгнул своим красным носом, который стал ещё краснее от слез.

— Не страдай, — попросил Святик. — Мы поможем.

Петрушка хотел громко расхохотаться, но лишь печально улыбнулся:

— Зарубило злодейство скоморошье действо! А ведь как жили! Песни пели, стишки творили, царя ругали, вот и — пропали!..

— Ничего не пропали! — стал утешать его Тимка. — Знаешь, где твой кукольник?

— Знаю, — ответил Петрушка. — В острог его повезли, куда ж еще?!.. Мы с Петрухой там уже были. За бродяженье. «В другой раз попадетесь, — грозили нам, — язык вырвем.» А какой кукольник без языка?..

— Далеко до острога?

— Весь путь — в одну шутку, — грустно пошутил Петрушка.

— Ну, так полезай ко мне! — и Тимка помог ему забраться в карман своей куртки.

— Ширму не забудь, — напомнил Святик и побежал по следам опричников.

Острог стоял в центре Зуева. У ворот мерз мордатый часовой с бердышом в руке и кнутом за поясом. Он постукивал сапогом о сапог, будто пританцовывал.

Завидев парнишку с собакой, глазеющего на острог, опричник надул толстые щеки ещё больше, распушил усы и, выставив оружие, спросил:

— Чего надобно?

— Хотим душу вам повеселить, — миролюбиво сказал Тимка. — Небось, стоять весь день вот так тошно?..

— Ох, и тошно!.. А чем веселить будете?

— Действом потешным.

— Это я люблю… — заулыбался часовой и приготовился смотреть.

Тимка надел ширму, а Святик юркнул под её полог.

И тут над ширмой появился Петрушка:

— Добрый день, господин опричник! Позвольте раскланяться с вами лично. Посмешить-потешить, лапшу на уши навешать!..

— Гы-гы-гы-ыы!.. — загоготал довольный часовой.

А Петрушка запел:

— В нашем царстве-государстве разудалое житье: то — безделье, то — мытарство, то — обжорство, то — нытье. Кто — с овцой, а кто — с овчиной, кто-то — с суммой, кто — с сумой. Ну, а так — все чин по чину! Ах, ты ж, Господи, Боже мой!..

Улыбка сползла с лица часового. Он стал внимательнее прислушиваться к словам.

В нашем царстве-государстве то — поминки, то — гульба. То — любовь, а то — коварство, то — затишье, то — борьба. То — веселье, то — кручина, или — пост, или — запой. Ну, а так — все чин по чину! Ах, ты ж, Господи, Боже мой!

— Но-но-но! — строго сказал часовой. Он подошел к ширме и заглянул в нее. Его лицо вмиг побелело и вытянулось от изумленья: — А это ещё кто?!.. Ты как же, висельник, из острога-то удрал?!..

Он выволок из-за ширмы кукольника Петруху и застучал бердышом по воротам. В них раскрылось зарешеченное окошко, а в нем появилась голова бородатого десятника.

— Чего там?! — недовольно спросил тот.

— Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку… — затянул часовой.

— Надрался? — неодобрительно спросил десятник.

— Нет, ваша милость!.. — завертел головой часовой. — Тут… ку-ку-кукольник… Тот, самый, что сидит в остроге… Он действо потешное показывает!..

Десятник нахмурил брови:

— Как есть, надрался в стельку! Ты хоть соображаешь, что мелешь?..

— Так точно, соображаю!

— Да как же он может одновременно сидеть в остроге и действо показывать?!..

— Скоморохи все могут! — испуганно закивал часовой. — Для них сфокусничать — главное дело!

— А-ну, покажь!..

Окошко захлопнулось.

Ворота приоткрылись, и десятник вышел к часовому.

— Ну, и где он?

— Так вот же!.. — удивленно ответил часовой.

И тут вдруг увидел, что держит в руках уже не человека, а щенка.

— Господи!.. — забормотал мордатый опричник, выпуская Святика. — Чур, меня! Ведь я только что скомороха споймал!..

— Дурак ты, Федя! Поди отоспись! Впрямь царева врага отпустишь — не обессудь тогда! На дыбе вздерну! До смерти забью!..

— Не пил я! — чуть не плакал часовой. — Хотел согреться, да ни капли не взял!.. Всему виной — скоморох проклятый, дьявол потешный! Нешто я псину от кукольника не отличу?!.. И где этот парень? Это все его штучки! С ним был этот пес!

Тимофей, тем временем, свернул ширму и запрятал в ней Петрушку.

Часовой двинулся-было в его сторону и — замер с раскрытым ртом: на него надвигался огромный медведь, которого придерживал богатырского вида парень.

— Лесной архимандрит!.. — в ужасе прошептал десятник, пятясь к воротам.

Туда же отступил и часовой. Столкнувшись в узком проходе чуть приоткрытых ворот, и не уступая один другому, они застряли, тесно прижавшись спинами и брыкая друг друга.

А «медведь» неотвратимо приближался. Тимка отпустил повод. За воротами в испуге заржали кони, почуяв присутствие косолапого.

«Медведь» заревел во всю мощь, славные опричники грохнулись наземь и поползли бегом, как тараканы, в разные стороны.

Из кармана десятника вывалилась связка ключей. «Медведь» тут же подобрал их и вновь обернулся в Святика.

— За мной! — крикнул щенок Тимке, и они вбежали в острог.

К ним уже спешили встревоженные опричники. Святик тут же перевоплотился в десятника.

— Что, соколики?! — заорал он. — Проспали врагов-то?!.. Живо на коней! Двое их было, в платьях опричников.

Зная его крутой нрав, перепуганные служаки с разбегу вскакивали на коней и пулей вылетали за ворота. Через мгновенье двор опустел.

Звеня ключами, Святик-десятник заспешил с Тимкой к темницам. Они отпирали все замки и запоры и выпускали на волю потерявших всякую надежду на вызволение узников. Их было много: ни в чем не повинных, избитых, запуганных, голодных крестьян и горожан.

В одной из темниц освободители наконец нашли кукольника.

Пальцы его рук было сломаны, чтобы никогда не смог он больше оживить своих кукол.

Язык был вырван, чтобы не смог хулить царя. Он умирал…

— Не умирай, Петр Иваныч, — тихо попросил Петрушка и пропел:

— В нашем царстве-государстве замечательно живем! Кто — в трудах, а кто-то — в барстве, то — молчим, а то — поем. Жжем то — свечи, то — лучину, в шубе — в зной, в лаптях — зимой. Ну, а так — все чин по чину! Ах, ты ж, Господи, Боже мой!.. В нашем царстве-государстве развеселые дела. Кто — в смиреньи, кто — в бунтарстве, кто — в чем мама родила. Эх, найти б тому причину, чтоб ответить головой по делам, а не по чину. Дай нам, Господи, Боже мой!..

Петр Иванов сын Рубище — так звали кукольника, — улыбнулся и навсегда закрыл глаза. Его душа улетела в небо под звуки дудок и гуслей, на которых играли ангелы.

Ее встретили торжественно и тепло — бездомную актерскую душу, и дали вечный приют на небесах…

Пусть над нами мгла и тучи, пусть над нами дождь и град. Лишь бы встретился попутчик по дороге в Райский Сад!

Умер кукольник, и куклы его мертвы… И ширма пуста… И свеча погасла…

Для того, кого не знаем, у случайного «райка», пьесы лучшие сыграем, вынув куклы из мешка.

Врете! Тряпичное тельце, согретое актерской ладонью, — оживет!

Поднимет голову и помашет рукой. Посреди эпох и суток, позабыв про хмарь и снег, сочинили столько шуток мы в нешуточный наш век!

Разве умер Актер, если улыбка, брошенная в зал, — отозвалась смехом?!.. Если слеза, блеснувшая при свечах, увлажнила ваши глаза?!..

Безобидного подвоха вы не бойтесь никогда. Ведь когда вам очень плохо, мы с собой приносим хохот, смех сквозь слезы, господа!..

Слава вам, Скоморохи и Кукольники — первые Актеры на Руси!.. Первые во всем! И в смерти тоже…

Нет родимого порога. Ждем привычного пинка… Одинокая дорога бесконечно далека…

Кто помнит ваши имена? Кто знает, где покоится ваш прах?.. Только энергия высоких душ во все века носится над землей и наполняет светом и любовью живущих нас!..

Неизбежно и печально тает эхо голосов. Неразгаданная тайна неприкаянных шутов…

Слава вам, русские Актеры! Безымянные Актеры!..

Ну, а если нас прогонят, площадь новую найдем. Нас ведь столько лет хоронят! Не поймают! Проворонят! И, как прежде, — мы живем!..

7

После смерти Петра Ивановича для Тимки и Святика Путешествие во Времени перестало быть захватывающим приключением. Одно дело — Данила, погибший в схватке с врагом, другое — Кукольник, казненный своими же… Но, к сожаленью, вернуться в современный Зуев можно было — лишь остановившись ещё в одной эпохе.

Тимка потянул на себя Рычаг Возвращения, и они очутились в конце XIX века.

Спустя триста лет со времен Ивана Грозного, уездный Зуев здорово изменился. В очертаниях улиц уже проглядывал тот город, который знал Тимка.

Телега остановилась у кирпичного двухэтажного дома, который показался ему очень знакомым. Тимка присмотрелся повнимательней и вдруг воскликнул:

— Да ведь это моя школа!

Над входом новенького здания красовалась надпись:

«ГОРОДСКАЯ ГИМНАЗИЯ»

Дворник с раскосыми глазами в черном переднике и тюбетейке чистил дорожку от крыльца к воротам широкой деревянной лопатой.

Тимка достал фотоаппарат и «щелкнул» гимназию.

Тут парадная дверь распахнулась, во двор выбежал тщедушного вида мужчина средних лет. Он был в пальто, наброшенном на плечи, без шапки, в руках держал саквояж, а локтями прижимал десяток свернутых в трубки бумажных листов.

— Пока не сожжете их, сударь, назад не возвращайтесь! — раздалось сверху.

В распахнутом настежь окне стоял директор и энергично грозил пальцем беглецу с бумагами.

— Уж поверьте, не возвращусь! — решительно бросил через плечо тот, направляясь к воротам.

Дворник хмуро посмотрел ему вслед.

— Между прочим, это распоряжение самого господина Зуева-Зуевского! разносилось в морозном воздухе. — У-у, вольнодумец! И нас всех хотел запутать!!!

Окно захлопнулось с таким звонким хлопком, словно в спину мужчины с саквояжем грянул оружейный выстрел. Он вышел за ворота. Мимо на больших санях провезли в дом городничего пушистую елку. Запах хвои тут же напомнил, что скоро Рождество. Человек с саквояжем сделал несколько шагов, прислонился к ограде и задумался. Потом выронил на снег бумажные рулоны и схватился за сердце.

Тимка, не раздумывая, соскочил с Телеги.

— Что с вами?!..

Мужчина схватил его за руку и прошептал:

— Сейчас пройдет… Сейчас… Вот, уже лучше…

Он действительно немного распрямился.

— Фу-у, что за ерундистика!.. Спасибо, сударь, за поддержку!.. — И посмотрел на Тимку. — Я вижу, вы не из нашего города.

— Я здесь… проездом…

Листы, упавшие в снег, развернулись и оказались какими-то чертежами.

Тимка кинулся их поднимать.

— Спасибо, сударь! — растроганно произнес незнакомец, вновь сворачивая чертежи. — Ваш поступок достоин особой благодарности!

— Какой ещё благодарности? О чем вы?! — удивился Тимка и вдруг подумал, что мужчина скорее всего — сумасшедший.

— Нет-нет! — рассмеялся тот, словно прочел его мысли. — Я не сошел с ума!.. То, что вы, к моему сожаленью, и к моему стыду наблюдали, — вовсе не означает, что я лишился рассудка!.. Это они, — он обернулся к сторону гимназии, — вдруг резко поглупели!.. И попечитель гимназии, и директор, и даже мои ученики. Они смеются надо мной, сударь! Кривляются мне вслед! Дразнят меня! Наконец, мешают мне работать!.. — Незнакомец поджал губы. Хотя ещё позовчера все было по-другому…

— Так вы — учитель? — догадался Тимка.

Мужчина привстал с каменной ограды и с достоинством поклонился:

— Рубаков, Афанасий Егорович — учитель точных наук.

— Тимофей Рубакин, — представился в ответ Тимка.

Афанасий Егорович улыбнулся:

— Вы, случаем, не студент математического факультета? — с надеждой спросил он. — Я сам учился в московском Университете и…

Тимка тут же перебил его излюбленным:

— Оборжаться!

Но, заметив непонимающий взгляд учителя гимназии, тут же поправился:

— Нет-нет! Я никогда не блистал особенным знанием точных наук.

— И зря, юноша! — воскликнул Афанасий Егорович. — Только они превращают безграничный полет наших фантазий из чего-то эфемерного в нечто материальное! Выдумать — это одно, а вот все подсчитать, начертить, разместить, — дело чрезвычайно серьезное, сударь!.. — Он обернулся (не слышит ли кто) и добавил уже шепотом: — Ведь я успел всё закончить! А эти… — он снова беспокойно огляделся кругом, словно ожидал нападения, эти мне уже не помешают. В отместку за предательство я их покину! И в доказательство своей правоты — стану счастливым, им в назидание!

— О чем это вы?

В тот же миг глаза учителя вспыхнули лихорадочным огнем, а слова посыпались, как из рога изобилия:

— Я изобрел карету! Но не просто, с позволенья сказать, экипаж!.. Я соорудил… — он сделал паузу, чтобы эффектнее закончить фразу: — Карету Счастья!.. И они не смогли мне помешать!

— А вам мешали?

— О-о, мой юный друг! Еще как! С позавчерашнего дня все эти чинуши и чины словно сговорились затравить меня! А ведь прежде никому из них не было дела до моей работы, хотя я не делал из неё тайны! Кое-кто даже содействие оказал: и мастерскую выделили, и с материалами помогали!

Тимке становилось все любопытнее:

— Почему же они так переменились к вам?

В голосе незнакомца явно послышалась горделиво-обиженная интонация непризнанного гения:

— Кто-то донес в столицу, что неизвестный учитель собирается сделать счастливыми множество бедных, несчастных, одиноких, но достойных людей России! Оттуда пришла депеша нашему «отцу города». Всё это, мол, попахивает бунтом. Далее следовало указание немедленно прекратить самоуправство и безобразие.

— И что губернатор? — не терпелось узнать Тимке.

— Вы же сами видели! Начались гонения. Мою мастерскую разгромили, но, — слава Богу, — я был заранее предупрежден и успел вывезти мою Карету. Я спрятал её в одному мне известном месте. Но — Тсс!.. Час пришел! Медлить более нельзя! Сегодня мы отправимся в ней на Луну!..

— Кто это мы?

— Я приглашаю и вас в это путешествие!

— Ну-тк, зачем же я буду занимать чье-то место? — Тимка не знал, как бы поучтивее отказаться. — Карета ведь не резиновая.

— В ней хватит места для всех благородных людей, Тимофей!.. И мы умчимся навсегда от невежества и несправедливости.

Тимофей, естественно, поинтересовался:

— Но почему именно на Луну?!

Учитель снисходительно улыбнулся:

— Потому что Луна, молодой человек, — самая спокойная из всех планет!.. Во-первых, она — постоянна в своем изображении. Тысячи лет мы видим лишь один её лик. Во-вторых, на ней никогда не бывает извержений вулканов или землетрясений. А все эти кратеры, — не что иное, как города! Он рассмеялся радостным смехом: — Я наблюдал в подзорную трубу и понял их устройство!.. Демократия, юноша! Настоящая власть демоса, то есть народа!.. Ах, какие же счастливые граждане, эти луняне!.. И с какой радостью они примут нас в свое общество!..

Тимка не стал с ним спорить. Говорить с Афанасием Егоровичем о Луне с точки зрения современного человека было совершенно бесполезно.

Но тот, хитро сощурившись, вдруг спросил шепотом:

— Хотите взглянуть на Карету?..

Тимка снова не знал, как отказаться. Изобретатель начал тихо уговаривать:

— Это совсем рядом-с, в парке… Пойдемте, сударь… Я вижу, вы понимаете меня! — Он уважительно предположил: — Наверно, вы — студент философии!

«Оборжаться!..» — подумал Тимка.

— Ладно, — согласился он, чувствуя, что иначе не избавится от общества странного человека. — Только ненадолго. У меня дела.

— Лишь одним глазком — и вы не сможете отказаться! — он схватил Тимку за локоть. — Пора!

…Безумный изобретатель привел Тимку в парк к белоснежной ротонде на краю довольно глубокого оврага. В беседке никого не оказалось.

На дне оврага грудой были навалены сосновые ветки. Афанасий Егорович принялся торопливо растаскивать их. Тимка, пожав плечами, отодвинул учителя в сторону и в минуту раскидал завал. Тут-то Карета и открылась…

Повозка была без колес, с большущими стрекозиными крыльями — двумя каркасами, обтянутыми белым шелком. На крыше пузырился парус. А над ним бился на ветру розовый флаг с подробным изображением полной луны в окруженьи золотых лучей. По-видимому, это означало — торжество счастья.

Тимка заглянул внутрь и увидел, что мест в ней куда больше, чем можно было предположить снаружи: изнутри она напоминала вагон электрички!..

— Это как же?.. — поразился Тимка.

— Закон Несуразности… — улыбнулся математик. — Когда-нибудь его откроют заново. Но уже без меня… Я родился в столь непросвещенном веке, что подобные открытия оканчиваются закрытием на засов их создателя!..

— Оборжаться! — воскликнул Тимка. Он ничего не понимал во всем этом, но зрелище было сногшибательным.

— Берегитесь! — раздалось сверху.

Тимофей задрал голову и увидел на краю оврага Святика.

— Афанасий Егорович! Спасайтесь! — снова повторил Святик.

Афанасий Егорович не успел даже подивиться на говорящего щенка.

Наверху показались солдаты, сестры милосердия, директор Гимназии, городничий Зуев-Зуевский, столичный фельдъегерь и — фискал-дворник.

— Господин Рубаков! Немедленно отойдите от адской машины! — прокричал ему городничий.

— Нет! — замотал головой побледневший учитель. — Это — мой аппарат! Мое изобретение!.. — Он вскочил на подножку кареты. — Тимофей, дайте же руку, и мы полетим!

— Не делайте глупостей, Афанасий Егорыч! — вторил городничему директор Гимназии. — Вам надо излечиться. А эту машину мы сожжем! Чтоб не смущала ничьих умов!

— Не посмеете! — мрачно захохотал изобретатель.

— Мы вынуждены, Афанасий Егорыч! Что будет с нашей Россией, если каждый начнет изобретать все подряд, что захочет?!.. Вы подаете дурной пример подрастающим недорослям!.. Не упрямьтесь, голубчик! Слезьте с подножки!..

— Нате-кось-выкусите! — показал им кукиш изобретатель.

— Фи! — поморщился директор. — И это говорит учитель в век Просвещения!.. — И привел последний аргумент: — Вы не патриот, Афанасий Егорыч!

— Да! — прокричал им в ответ изобретатель. — Я — не патриот! Я отечественник! Приятно оставаться, господа! А я улетаю!..

Городничий дал знак солдатам, и те, скользя и кувыркаясь, скатились в овраг, за ними съехали, придерживая юбки, представительницы Красного Креста.

— Последний раз предлагаю!.. — свистящим шепотом сказал учитель Тимке.

Рубакин не смог удержаться от очередного вопроса:

— А кто поможет тем, кто остается и не может улететь?

Тот лишь безнадежно махнул рукой и захлопнул за собой дверцу кареты. На земле остались валяться бумаги изобретателя.

— Бежим отсюда! — сказал Святик, как всегда вовремя оказавшись рядом. Тимофей подобрал чертежи, и они потихоньку стали выбираться на другую сторону оврага.

Солдаты, подкатившиеся к «адской машине», стали дергать ручки, пытаясь открыть двери. Наконец, это им удалось. Двое служивых влезли внутрь и махнули сестрам милосердия. Те забрались тоже. Наступила пауза.

— Ну, чего там?! — нетерпеливо прокричал сверху городничий Зуев-Зуевский.

Изнутри никто не отвечал…

Ругаясь на чем свет стоит, городское начальство с трудом спустилось в овраг. Директор Гимназии с опаской заглянул в карету.

— Никого… — пробормотал он в изумленьи.

Городничий не поверил ему и тоже сунул голову в дверь.

— Пусто!.. — потрясенно выдохнул он. — В самом деле, никого нет, господа!.. Куда ж они все подевались?..

И «отцы города» несколько раз обошли карету, громко стуча по её корпусу.

— Эй, выходите!..

Безрезультатно.

— Чародейство! — сделал вывод директор Гимназии.

— Дьявольщина! — перекрестился городничий. — Тем более придеться разобрать.

Оставшиеся солдаты обнажили сабли.

— Руби! Коли! — приказал городничий.

На изобретение учителя посыпались звонкие удары.

Тимка, прячась за ротондой, сделал последний фотоснимок и, не дожидаясь уничтожения кареты, поспешил к Телеге Времени.

Силы у нападавших иссякли, а от кареты лишь отвалилась крыша, обнажив всего два пустых деревянных сиденья.

— Сбежал! — с досадой констатировал Зуев-Зуевский.

— Может, и в самом-то деле на Луну?.. — задумчиво произнес директор.

— Думайте, что говорите! — рявкнул городничий, покосившись на столичного фельдъегеря. — Или, может, жалеете, что сами не удрали?..

— Ваше превосходительство! — выпучил глаза директор, стараясь возмутиться погромче и поубедительней. — Как можно-с! Если все полезные люди, такие, как… мы с вами, улетят неизвестно куда, — кто же останется в России?!.. — Он с досадой пнул лежащее на снегу крыло Кареты Счастья.

— Это верно, — закивал городничий. — Кто будет заботиться о процветании России?! — и снова повернулся к фельдъегерю, невозмутимо наблюдавшему всю сцену разгрома. — Где вы встречаете Рождество?

В этот момент небо вдруг заволокло тучами и хлынул проливной дождь. Он смыл снег, взбудоражил грязь, сбил с ног городских чиновников и столичного гостя, выкупал их в грязной воде, которая неслась по дну оврага.

Остатки Кареты Счастья помчались в этом потоке совсем в другую сторону и вскоре бесследно исчезли.

8

Телега наконец-то вернулась в свой век, во двор зуевского изобретателя Федора Филипповича Плугова.

Это произошло сразу же, как только Тимофей Рубакин потянул на себя Рычаг Возвращения.

— Эй! — закричал ему Филиппыч, сбегая с крыльца. — Ты что тут делаешь?! А-ну, вали отсюда!..

Совсем рядом лаяли собаки и свистели милицейские свистки.

От исчезновения до появления во Времени — прошло не больше мгновенья.

— С Рождеством вас, Федор Филиппыч! — поспешно сказал Тимка.

— Спасибо, — буркнул хозяин, не испытывая никаких признаков радости. А собственно, тебе от меня что нужно?..

— Хочу как вы… — замялся Тимка, — что-то изобретать. Можно мне у вас учиться?..

— Стать моим учеником?! — недоверчиво переспросил Плугов и задумался: — Гм!.. А ведь правда: учеников-то я не собрал…

— Я много чего умею! — Тимка стал перечислять: — Паять могу точить, лобзиком вырезать…

— Лобзиком, говоришь?.. А-ну, пойдем в дом!

Он пропустил Тимку вперед и недовольно обернулся к воротам:

— И чего рассвистелись?.. Порядка как не было — так и нет…

Дом напоминал настоящую лабораторию. Микроскопы, телескопы, кинескопы, старинные паяльные лампы, горелки, реторты, верстаки, тиски, станки, заполнили весь дом, а пол был завален деревянной и металлической стружкой.

Тимка впервые переступил порог рубакинского дома. Не с пустыми руками — он положил на стол чертежи Кареты Счастья и пачку исторических фотографий. Но не успел Тимка что-нибудь сказать, как во дворе раздался свирепый собачий лай.

Это Святик играл роль сторожевого пса тяжелой злобы.

— За мной… — вспомнил вдруг Тимка Рубакин о своем побоище у ночной палатки, и заметался заячьим взглядом по комнате. Плугов всё понял и втолкнул парня за печь. На пороге показались красные с мороза милицейские лица.

— Это ещё что такое?! — удивился Плугов. — Почему без стука?

— С Рождеством вас, Федор Филиппыч! — любезно сказали милиционеры. Это хорошо, что у вас собачка на цепи. Ну, и зверь! А скажите нам, уважаемый Федор Филиппыч: не забегал ли сюда подозрительный субъект по фамилии Тимофей Рубакин?

Изобретатель нахмурил брови и строго спросил:

— А, собственно говоря, какие у меня могут быть дела с каким-то подозрительным субъектом?!

— Верно… — смутились зуевские постовые, мельком окинули взглядом лабораторию и тут же откланялись: — Вы уж извините нас, Федор Филиппыч! По всей слободке ищем… Еще разочек вас, с праздником!.. — И побежали свиристеть дальше.

— Хулиганишь?

— Бывает… — честно признался Тимоня, выйдя из-за печи.

— Ладно! Ты вот что, Тима. Подожди меня маленько. Я быстро смотаюсь недалеко по делу и — сразу вернусь. А ты пока чай завари.

— А может вам не стоит сегодня, Федор Филиппыч, куда-то мотать?.. Ведь вы на своей Телеге собрались отправиться?..

— Ясновидящий! — поразился Плугов. Тут Тимка и протянул хозяину пачку фотографий.

Пока изобретатель рассматривал фотографии и что-то бормотал про себя непонятное, с Тимофеем Рубакиным произошло вот что.

На стене между окон у Плугова висела картина в золотой раме, красивая вещь. Нарисован на ней был тихий пейзаж — река и роща за рекой. Картина эта была особенная. Можно было посмотреть — и ничего. Однако, если кому-нибудь удавалось оценить высокую красоту работы, но так, чтобы вздохнуть от переполненной души, тогда поверх пейзажа загорались слова. Всякому — свои. И непременно самые для человека важные.

Загляделся наш Тимофей. Вздохнул.

О, русская земля! Израненная, сожженная, преданная, разделенная! Овраги твои — не следы ли плетей?.. Горы твои — не могильные ли холмы?.. Реки твои — не женские ли слезы?!..

Поля твои пропитаны кровью сраженных богатырей. В твоих лесах, о Русь! до сих пор стонет и плачет эхо голосов убитых и пропавших бесследно!.. Твои алые ягоды — разве не капли святой крови, что выступают на снегу и среди листвы из года в год, из века в век, ибо земля утоплена в крови!..

Замордованная войнами, князьями, царями и нескончаемой чередой народных освободителей, — ты все равно жива, о Русь моя, сестра моя! Ты стонешь, больно тебе!..

Я выхожу тебя, вынянчу! Спою колыбельную и покачаю в люльке среди звезд! И вспашу, и засею, и соберу новый урожай зерен и плодов!

О, терпеливый народ! Сколько ждать тебе Божьей Благодати?! Сколько ещё голов покатится во рвы, сколько ещё жен и дочерей заберут в полон похотливые враги твои?!..

О, русская земля! Любимая, единственная! Пусть будет безоблачно Будущее твое! Красивая, сильная и добрая, встанешь ты посреди всех народов и пойдешь с ними общим путем Любви, Надежды и Веры!..

А если и суждено увидеть мне тень на лике твоем — пусть это будет тень Ангельского крыла!..

Вот что открылось молодому богатырю Тимоне.

— Так ты — оттуда?.. — хрипло спросил Федор Филиппович.

Тима виновато кивнул, мол, так вышло.

— А как же я?.. — растерянно спросил Плугов.

— А вы — в другой раз. — Он скосился на картину — ничего: река и роща за рекой, лето, сумерки…

Плугов вдруг громко расхохотался:

— Видишь ли, парень… Другого раза уже не будет.

— Отчего же?! — удивился Тимофей.

— Да потому, что… хреновая она, телега!

— Я бы так не сказал, — не согласился с ним Тима. — Телега — что надо! Проверено.

— Видишь ли, Тимофей… Есть в ней один недостаток, — он опять расхохотался.

— Всего-то один? — пожал плечами Тима и положил перед Плуговым Карету Счастья в чертежах.

— Но — какой?! — воскликнул Плугов. — Одноразовая она! Как зажигалка! Вот что значит: изобретать наспех!..

Отдышавшись от хохота, Федор Филиппыч глянул на чертежи, потом расстегнул пуговицу на шее, потом серьезно сказал:

— Ученик — это большое счастье!..

Ну вот, теперь всё досказано!

Или ещё что надо?

КОНЕЦ

Оглавление

КОЛДУН ШВАРЦХУНД (не к ночи будь сказано)

  1

  2

  3

  4

  5

  6

МУРИЛЬО СПАСАЕТ МУРИЛЬО!

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

СКАЗКИ БИБЛИОТЕЧНОГО ПОПУГАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ВОЗДУШНЫЙ ЗАМОК

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ТАЙНАЯ СКАЗКА (как была расколдована страшная мафия)

ДОМ ЧЕТЫРЕХ ВЕТРОВ

СОН ПРО ДВУХ НЕСЧАСТНЫХ ВЛЮБЛЕННЫХ

ТЕЛЕГА ВРЕМЕНИ Рассказ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg