«Сказочные самоцветы Дагестана»

Сказочные самоцветы Дагестана (fb2) - Сказочные самоцветы Дагестана 3166K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - А. Ф. Назаревич

Александр Назаревич Сказочные самоцветы Дагестана

Волшебный мир народной выдумки

Нет необходимости в этой книге знакомить читателя с родиной известных мастеров народнопоэтических богатств. Страну Шамиля, страну поэтических преданий, поразивших ещё Льва Толстого, страну Сулеймана Стальского, Эффенди Капиева, Расула Гамзатова знают все. Как в книге о Хаджи-Мурате в одно живое дыхание слиты и поэзия, и суровая действительность гор, так и в художественном творчестве горцев неразрывно переплетены правда жизни и зыбкость вымысла, неторопливая мудрость и быстрокрылая мечта, терпкая старина и светлое ощущение будущего.

Неповторимый, полный национального своеобразия мир горской поэзии был порожден и талантом народа, и его нелёгким прошлым. Собирая материалы к «Хаджи-Мурату», Толстой записал: «Песня о Хочбаре – удивительная!» Но талант народа проявился не только в песне. Своеобразна и богата и дагестанская сказка.

Исследователи начали интересоваться ею поздно – первые, к сожалению редкие, записи и публикации относятся только ко второй половине прошлого века. Их можно найти, главным образом, в трудах учёных, изучавших многочисленные дагестанские языки. Только в советское время, после выступления Горького на съезде писателей и его известного письма к Сулейману Стальскому началось широкое собирание поэтических сокровищ Страны гор. Сейчас и в Дагестанском филиале Академии наук СССР, и в Дагестанском университете хранится уже огромное количество записей сказок, вышло много сборников, имеется немало обобщающих работ.

Сюжеты сказок во многом интернациональны. Но интернациональное в фольклоре всегда проявляется в национальных формах. Дагестанская сказка даёт этому огромное количество примеров. В предлагаемом вниманию читателей сборнике составитель постарался представить всё в этом отношении самое характерное.

Национальное проявляется в характере сказочной фантастики, в сюжетном составе сказок, в их конкретном содержании, во многих чисто горских деталях, в художественной форме сказок. Национальное, особенное и составляет эстетическое своеобразие сказки. Это особенно переливается всеми радужными гранями горских самоцветов потому, что дагестанская сказка многоязычна – она веками развивалась даже на языках одноаульных, бесписьменных народностей.

Причудлив, фантастичен мир персонажей и волшебных диковинок горской сказки. Фантастическое переплетается с условным сказочным реализмом, по-своему отражает действительность и стремится воздействовать на неё.

Сказка передавалась от поколения к поколению, и мастера сказки шлифовали её, отсеивали ставшее неактуальным. Она многослойна. В ней – и традиционное, древнее, и молодое. В расположении материалов этого сборника мы стремились как-то систематизировать старое и новое, сопроводив каждый раздел краткими, самыми необходимыми обобщениями. Но, конечно, об исторической классификации состава сказок можно говорить только условно – сказки, отражая какие-то черты и доклассового общества, и феодальной эпохи, и нового времени, сами по себе мало историчны. Живая, все время меняющаяся действительность, трудовая и социальная проблематика, чаяния и ожидания народа отражены в сказках по-своему и никак не напоминают летопись, даже разукрашенную фантазией.

В волшебный мир образов и причудливо выраженной мечты горцев читателя должна повести сама сказка.

А. Назаревич

Следы ведущие вглубь веков

Странно – на языке легов понятия народной поэзии и резьбы по камню – одного корняь. Разве живое слово сравнимо с резцом?

Эффенди Капиев

Медвежий сын (Аварская сказка)

Были не были человек и старая матёрая медведица. Был у них сын.

Сила у него была медвежья, ум человечий. Когда сын подрос, человек сказал:

– Хочешь ли уйти из звериной пещеры и побывать среди людей?

– Хочу, – ответил сын.

– Если хочешь, тогда скажи матке, чтобы она на ночь легла у края пещеры, а нас уложила спать в глуби.

Пещера была над обрывом, человек ночью толкнул зверя, и медведица разбилась.

Наутро отец и сын бежали в родной аул. Сын подрос, стал еще сильней и однажды просит отца:

– Хочу я странствовать по свету, отец. Раздобудь мне железную палку толщиной с дуб.

Пошёл отец к кузнецу, а кузнец удивился: да кто ж, – говорит, – мне такую махину на наковальне разворачивать будет?

– Я буду, – сказал юноша.

Кузнец только диву даётся, – там, где и десятерым не под силу, медвежий сын железную дубинку одним пальцем ворочает.

С железной дубиной в руках и пошел медвежий сын по белому свету, себя показать и людей повидать.

Перевалил он свою гору, обошёл чужую, приходит в незнакомый аул. Увидел на краю аула старуху и спрашивает:

– Как у вас, бабушка, здесь прохожих размещают – по богатству или по очереди?

– Нет у нас ни ваших порядков, ни соседских. Если не погнушаешься, поживи у меня. Только знай, – нет у меня ни подстилки, ни покрывала.

– Ну, это для меня не беда, – отвечает медвежий сын, – была бы спина, а где её положить – место найдётся.

Переночевал медвежий сын, поблагодарил старуху и спрашивает:

– Нет ли у тебя какой нужды, бабушка?

– У меня нет, а вот в ауле беда, – отвечает старуха, – повадился к нам змей-аждаха, с каждого дома девушек уводит. Хан все свои богатства и дочь в придачу обещал тому смельчаку, кто сумеет отбить её у аждахи.

– Я отобью, – говорит медвежий сын. – Сходи, бабушка, к хану, скажи, что есть у тебя маленький, оборванный, шелудивый гость, – он, мол, берётся отбить твою дочь у аждахи.

– Что ты, сынок, – отмахивается старуха. – Если хану будешь служить – аждаха убьет, аждаха пощадит – хан казнит. На силу сильных твоей силы не хватит.

– Хватит, бабушка, – смеётся медвежий сын, – иди скорей к хану. Обещай ему спасти его дочь.

Хан, как услышал от старухи о её шелудивом госте, рассердился и хотел тут же казнить её, а потом подумал: и старуха, и её гость от меня не уйдут, дай сперва испытаю его.

А хан смельчакам, которые брались спасти его дочь, предлагал такое испытание: ставил на столы двенадцать бараньих туш и двенадцать подносов хлеба; если съел – значит, есть у тебя сила идти на аждаху, нет – голова с плеч!

Не успели поставить перед медвежьим сыном нартовский обед, как он всё съел, ещё попросил.

– Вот этот человек, может быть, и спасёт мою дочь. Дайте ему вдоволь припасов и молодецкого коня.

Сел медвежий сын на коня, закинул за плечо свою дубинку и отправился в путь. Только, где живет аждаха, никто ему не мог указать, – все боялись.

Проехал медвежий сын огромный лес, за лесом увидел большое селение, а на краю селения оборванную старуху.

– Здравствуй, бабушка! Как у вас здесь проезжих людей размещают – по богатству или по очереди!

– Нет у нас ни ваших порядков, ни соседских, – отвечает старуха, – если ты хочешь, я приму тебя к себе.

Приняла старуха гостя, начала месить для него толокно, а медвежий сын диву дивится – старуха в толокно воду не льёт, а лишь месит его да поплёвывает.

– Что это у вас за порядки такие? – спрашивает медвежий сын.

– Видишь ли, сынок, – отвечает старуха, – нам и воды взять неоткуда,

– занял наш родник аждаха и, кто ни подойдёт, того и убивает.

Обрадовался медвежий сын, что нашел, наконец, аждаху и говорит хозяйке:

– Дай-ка мне скорее кувшин, я принесу воды. Увидел аждаха незнакомого человека, пустил к воде.

– На первый раз – пригрозил, – так уж и быть прощу тебя, как кунака! Принес медвежий сын воду домой, замесила хозяйка толокно, а остатки воды на радостях пошла продавать по селению.

На утро по всем домам пошел слух, что появился герой, который не боится ходить к роднику. В этот день в ауле была свадьба сына шамхала. Вот шамхал приходит к медвежьему сыну и просит:

– Принеси и мне кувшин воды с родника, а за это я тебя, хочешь ли сидящего – золотом засыплю, хочешь ли стоящего – серебром.

– Не нужно мне ни серебра, ни золота, – говорит, медвежий сын. – Пришли ко мне своего человека с кувшином, я с ним пойду к роднику.

Увидел аждаха медвежьего сына со слугой шамхала, говорит:

– Ещё раз пропущу тебя, незнакомец, а третий раз придешь, – берегись!

Медвежий сын проводил слугу во дворец шамхала, а затем взял свою дубинку и пошёл на аждаху. Изо рта аждахи пошёл дым, из глаз посыпались искры, но медвежий сын не испугался, взмахнул дубиной и отбил аждахе все девять голов. Кинулся медвежий сын в пещеры, где жил аждаха, а там никого нет, – это, оказывается, другой аждаха крал ханских дочерей.

На следующий день слуги шамхала увидели отшибленные головы аждахи, захотели выслужиться, прибежали к шамхалу и сказали, что они убили аждаху.

Пришел шамхал к роднику, а народ уже собрался там и говорит слугам шамхала:

– Если это вы убили аждаху, так поднимите хотя бы одну его голову. Никто из них не смог даже с места тронуть ни одну голову.

Тогда народ сказал: что аждаху победил, наверно, человек, который до этого два раза ходил к роднику.

Шамхал послал спросить приезжего человека, а он только зевает: где уже мне справиться с аждахой; я человек, уставший от работы, не мешайте мне спать!

Слуги шамхала сказали, что раз человек говорит, что он слабей аждахи, зачем и приставать к нему, но шамхал всё-таки приказал, чтобы приезжий явился к роднику. Пришлось медвежьему сыну прийти. Он легко поднял голову аждахи одним пальцем, и весь народ удивился. А шамхал убил своих слуг за обман и сказал медвежьему сыну:

– Выбирай, что хочешь, только иди ко мне на службу!

– Ничего мне от тебя, шамхал, не нужно, – сказал медвежий сын. – Я человек, уставший от работы, – поеду, отдохну.

Тогда народ разошелся, а медвежий сын со своей железной дубинкой отправился искать того аждаху, который увёл ханскую дочь. Свою гору перевалил, чужую гору обошёл, переправился через реки Ин да Дин, оставил позади шипучие водопады и дремучие леса и доехал, наконец, до густого орешника.

Сорвал медвежий сын орехов и вдруг слышит крик аждахи:

– На первый раз, незнакомец, я тебя прощаю, но ещё раз появишься в моих садах – берегись!

Медвежий сын ничего не сказал, посмотрел вокруг, увидел, что здесь нет ханской дочери, и поехал дальше.

Снова попались ему на пути шипучие водопады и дремучие леса, а за ними – огромный сад.

Только нарвал медвежий сын абрикосов, да хурмы, как услышал:

– И второй раз я тебя прощаю, незнакомец, но в третий раз появишься – берегись!

Медвежий сын увидел, что и здесь нет ханской дочери, и поехал дальше.

Опять он миновал и шипучие водопады, и дремучие леса и попал в огромный богатый виноградник. Рядом было озеро, а в озере – аждаха. На берегу озера сидела ханская дочь и горько плакала.

Медвежий сын наелся вдоволь винограда, а ещё больше потоптал.

Аждаха рассвирепел. Из пасти его пошли клубы дыма, из ноздрей завихрились столбы пламени, и над озером потянулись горячие облака. Медвежий сын бесстрашно вышел навстречу аждахе и ринулся в бой. Он схватил аждаху за шею, окунул под воду, чтоб погасить пламя, и задушил змея.

Посадив позади себя на седло дочь хана, медвежий сын вернулся в родные края. Обрадованный хан в этот же миг, словно с потолка достал кадия, словно из дверной задвижки раздобыл муллу, точно из отверстия оси посыпались муталимы, – и обвенчал свою дочь с медвежьим сыном. Свадьба была веселая, и продолжалась она целый месяц.

За весельем и не заметили, как пришла к концу осень и надвинулась зима. Хан приказал поскорей заготовить дров на зиму. Слуги хана собрали ослов и мулов, навьючили на них мясо и хлеб, собрались в лес за дровами. Медвежий сын узнал об этих приготовлениях и сам решил пойти в лес.

– Куда тебе, – сказал хан, – а что же будут делать тогда мои слуги! Сиди себе дома!

Но медвежий сын не согласился, поехал со всеми в лес. У опушки он присел, набрался сил, съел четыре туши мяса и четыре мешка хлеба, собрал упряжь со всех ослов и мулов, пристроил её себе на плечи и направился в лесную чащу. Поспав там до полудня, он после полудня выбрал сто самых больших и крепких дубов, вырвал их с корнем, связал, взвалил себе на спину и отправился к дому хана.

Дошел медвежий сын до ворот и видит, что с деревьями ему в ворота не пройти.

Поднатужился, – не прошёл, ещё раз поднатужился – и огромные, из белого камня ворота рухнули.

Хан выбежал на шум из дома и видит – во двор тащится целый лес.

Хан испугался. Что же это такое, подумал он, если этот человек рассердится, он одним ударом убьет и всех моих слуг и меня самого. И хан решил придумать медвежьему сыну поручение в такое опасное место, откуда бы он вовек не вернулся.

Вот однажды хан и говорит:

– Послушай, медвежий сын, сослужи мне службу!

– Охотно, мой хан, – отвечал медвежий сын, – куда прикажешь отправляться?

– Видишь ли, медвежий сын, в том лесу, куда ты ходил за дровами, живёт одна ужасная карт-людоедка. Она должна мне тысячу золотых. Не пойдешь ли ты за этим долгом?

– Почему же не пойти, – отвечает медвежий сын, – с удовольствием пойду.

Пришел он к карт и говорит:

– Ассалам алейкум, карт!

– Ва алейкум салам, медвежий сын. Если бы не твое уважение и не салам алейкум, сейчас же раздела бы тебя и бросила себе в рот.

– Не хвастай, карт, по-пустому, – сказал медвежий сын. – Лучше доставай свою казну и отдавай хану долг!

– Какой долг? – рассердилась карт.

– А тысячу золотых, – отвечает медвежий сын. Карт-великанша начала кричать и звать своих слуг, а медвежий сын схватил её одной рукой, да так придавил, что она не могла даже и пошевелиться.

– Ладно, – хрипит, – получай свою тысячу золотых!

Взял медвежий сын золото и пошёл домой.

Когда медвежий сын сумел вырвать у страшной карт несуществующий долг, хан стал еще больше бояться его. Думал он, думал, как бы избавиться от медвежьего сына, и говорит:

– Сделай милость, медвежий сын, я так болен, что меня может вылечить только та вода, что находится за семью горами, между двумя всё время сталкивающимися скалами. Не можешь ли ты принести мне эту воду?

– Отчего же не принести, – сказал медвежий сын, – с удовольствием принесу.

Выехал медвежий сын в путь и скоро прибыл туда, где две скалы всё время сталкивались и бились друг о друга. Только стал подходить медвежий сын к скалам, одна из них заговорила:

– Берегись, медвежий сын, не подходи к нам, – жалко мне твою молодость.

Медвежий сын и ухом не повёл и ещё ближе подошёл к скалам. Тогда они ещё грознее и быстрее стали сходиться и расходиться, даже быстрая ласточка не успела бы проскочить между ними. Медвежий сын не побоялся, упёрся руками и не дал скалам сойтись, как они ни сердились. Так он набрал воды и повёз её хану.

Когда и на этот раз медвежий сын вернулся живым, хан от испуга вскричал:

– Ради Аллаха, уезжай ты из моей страны, оставь нас в покое! Бери всё, что хочешь, бери все мои богатства, всё ханство, – только уходи.

Медвежий сын говорит:

– Глупый ты хан. Не нужно мне ни твоего богатства, ни ханства, – я и сам давно хотел уйти от тебя.

Покинул медвежий сын ханский дворец и вернулся в свой отцовский аул. Там он и сейчас живёт и привозит лес на зиму всему аулу.

Мелик-мамед падишах трёх царств (Лезгинская сказка)

Жил-был Мелик-Мамед. Он был такой искусный охотник, что стрелы были ему как родные братья. Только подымет он лук, а тетива сама поёт:

Дзинь-динь – готовься, стрела, Дзинь-динь – догони, догони!

Поёт тетива, а стреле уже и догонять никого не надо, – звери и птицы от одной песенки замирают как завороженные.

В один из дней в доме Мелик-Мамеда случилась большая радость – жена родила ему сына с золотым хохолком. Назвали его тоже – Мелик-Мамед.

Отец говорит:

– Пойду-ка я, жена, на охоту, – подстрелю для нашего сына какую-нибудь диковинку.

Только поднялся в горы, а на скале и впрямь диковинка – такая птица, что и в раю не найти.

Охотник подумал: «По такой птице стрелять, – только перья побьёшь. Лучше возьму ее живьём».

Поднял Мелик-Мамед свой лук, чтобы заворожить птицу, а она точно смеётся над ним. Тетива дрожит и поёт:

Дзинь-динь – готовься, стрела, Дзинь-динь – догони, догони!

А разве догонишь, если птица прыгает с камня на камень и охотник еле-еле держится на уступе? Птица выше, и охотник выше. Она над расщелиной, и охотник за нею. Сорвался – и разбился насмерть. Птица вспорхнула и улетела.

Жена охотника погоревала, погоревала и решила: «Не дай Аллах, чтобы и сын стал охотником!»

Решила так, и выбросила лук и стрелы в сад.

Маленький Мелик-Мамед подрастал и так и не знал, кем был отец, – целыми днями резвился в горах да в лесу и думал только о том, чтобы никто не увидел его золотого хохолка.

Больше всего Мелик-Мамед любил зверей. Найдёт ежа и ласкает его, как самого мягонького котенка. Поймает сердитого хомяка и обучит его разным хитростям.

Ёж спрячется в траву, шуршит иголками.

– Хыр-хыр, – не спеши, не спеши!

А хомяк подымется на задние лапки, удивляется:

– Пиу… пиу… Почему? Почему?

Прямо хоть бери, да странствуй с ними по аулам, забавляй людей!

Однажды Мелик-Мамед привёл домой худого замученного осла. Караванщики забили его до полусмерти и хотели содрать с него шкуру, но до базара было далеко, а шкура изъедена оводами, вот его и бросили на дороге. Мелик-Мамед выходил осла молоком, кормил сладким инжиром, залечил его раны мягкими травами. Осёл привязался к Мелик-Мамеду, стал ладным да крепким и с тех пор служил своему новому хозяину, как добрый конь.

Мелик-Мамед едет на своём ослике, а люди вслед ему говорят:

– Этот Мелик-Мамед такой же, как и его отец! Бродит по горам, точно ему в родном ауле и дела нет!

Мелик-Мамед услыхал это и вернулся домой.

– Милая матушка, – спрашивает он, – кем был мой отец? Стыдно мне без дела жить. Я хочу перенять его ремесло.

…Мать не хотела, чтобы сын стал охотником, и сказала:

– Твой отец был пахарем, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед попросил у соседа сошку-пуруц, впряг своего осла и давай пахать. Борозды у Мелик-Мамед получаются кривые, с огрехами, пуруц то зароется в землю, то подпрыгивает и, знай себе, скрипит да сердится:

Рип-скрип, – какой неуклюжий, Рип-скрип, – все вкривь и вкось!

Люди проходят и смеются:

– Этот Мелик-Мамед – такой же, как и его отец. Бродил бы себе по горам, а наше дело – ему не дело!

Мелик-Мамед вернулся домой и снова допытывается:

– Милая матушка, кем был мой отец? Я хочу перенять его ремесло.

Мать не хотела, чтобы сын был охотником, и сказала:

– Твой отец был угольщиком, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед взял топор, пошёл в лес, нарубил веток, свалил их в яму, поджёг, засыпал землёй, любуется, как клубится дым. Глядь, – а в дыму, прижатая ветками, задыхается живая зелёная змейка.

Мелик-Мамед разбросал землю, выручил змейку. Пока возился, ветки затрещали в огне, рассердились, запыхтели:

Ух-ух-х, – какой неумелый, Ух-ух-х, – мы же сгорим!

Ветки сгорели, осталась одна зола, люди проходят и смеются, а Мелик-Мамед и не видит никого, и не слышит ничего – выходил-таки зелёную змейку.

Поблагодарила его змейка, юркнула в свою норку и сейчас же вернулась с колоском змеиного мятлика.

– Съешь, – говорит, – эту травку, Мелик-Мамед. Мелик-Мамед съел и даже вздрогнул от удивления, – столько на него нахлынуло сразу криков, шепотов, шума, слов, каких он до того и не знал.

– Ах, сорвите меня, сорвите меня! – шелестела трава под ногами Мелик-Мамеда. – Я веселю людей, я успокаиваю боль в пояснице.

– Что ты хвастаешься, огуречная травка, – крикнула с лесного болотца кувшинка, – я нужнее тебя, я помогаю человеку петь!

– Не болтайте глупостей, – зашумела лещина, – человек с золотым хохолком понимает нас.

– Чивик, чивик! – защебетали птицы. – Мелик-Мамед понимает язык птиц!

– Мелик-Мамед говорит по-звериному, – подхватили звери. – Мелик-Ма-мед теперь ближе к нам, чем его отец.

Мелик-Мамед поспешил домой, чтобы спросить у матери, кем был его отец, и вдруг натолкнулся в саду на старый отцовский лук. «Дзинь-динь», – зазвенела тетива.

Дзинь-динь – готовься, стрела, Дзинь-динь – догони, догони!

Тут Мелик-Мамед сразу догадался, кем был его отец. Он схватил лук, нашёл стрелы и стал таким же искусным охотником, каким был и его отец. От одной песни тетивы его лука звери и птицы замирали, как завороженные.

Однажды Мелик-Мамед, подстрелив косулю, задел большое дерево, росшее на скале. Из раны закапал сок, и дерево зашелестело листьями:

– Ах, пропадает моё вино. Мелик-Мамед, собери его. Оказывается, из насечки, которую сделала стрела, тёк густой сладкий мёд.

Мелик-Мамед привёл своего осла и набрал полные бурдюки мёда.

Когда Мелик-Мамед возвращался домой, над скалой вспорхнула удивительно красивая птица, – красивей всех самых красивых цветов на земле. «По такой птице и стрелять жалко, – подумал Мелик-Мамед, – возьму-ка её живой, понесу царю!»

Тронул Мелик-Мамед тетиву, и она запела:

Дзинь-динь – готовься, стрела, Дзинь-динь – догони, догони!

Но красивую птицу не остановила эта песенка тетивы. Птица только вспорхнула над скалой и поднялась выше. Мелик-Мамед собрался было лезть за нею, а ослик сказал:

– Остановись, Мелик-Мамед! Так погиб твой отец. Лучше вылей мёд в ложбинку в скале, – птица подумает, что это родник, и завязнет, Мелик-Мамед так и сделал. Спрятался за скалой, – поймал красивую птицу и поехал во дворец к царю.

– Великий падишах, – сказал Мелик-Мамед, – я привёз тебе волшебную птицу.

– Чем же она волшебная? – спросил падишах.

– В доме, где появляется эта птица, обязательно бывают свадьбы.

– Какое же это волшебство, – рассмеялись визиры падишаха, – в царском доме и так будут свадьбы – у падишаха три дочери.

Падишах всё-таки принял птицу и спросил:

– Чем же мне отблагодарить тебя, охотник, за твой подарок?

– Назначь меня служить тебе, падишах, – сказал Meлик-Мамед.

На Meлик-Мамеде была пастушья шапка, скрывавшая золотой хохолок, он сидел на простом осле, а не на дорогом коне, и визиры стали издеваться над Мелик-Мамедом.

– Ослиный наездник хочет стать князем, – смеялись они. – Пастушьей шапке надоело жить в хлеву.

Падишаху стало жалко Мелик-Мамеда, и он назначил его хранителем своих овец.

В то лето над страной кружилось знойное марево и овцы падали всюду, как от моровой язвы. Мелик-Мамед вывел отары падишаха на пастбище, а травы закричали ему:

– Мы – ядовитые, человек с золотым хохолком. Угони подальше своих овец!

Мелик-Мамед выбрал пастбище, которое ему подсказали травы, и овцы падишаха остались живы, а овцы всех визиров падишаха – пали.

Падишах наградил Мелик-Мамеда и велел дочерям по очереди носить ему еду и питьё с царского стола.

Младшая дочь падишаха заметила однажды золотой хохолок Мелик-Ма-меда и полюбила юношу.

Осенью наступала пора, которой служила волшебная птица. В том краю, где правил падишах, существовал обычай, что девушки выбирали себе женихов. В кого девушка кинет лесное яблоко, тот и становится её мужем.

Старшая дочь царя кинула яблоко в заезжего королевича, средняя – в главного визира, а младшая спрятала своё яблоко за платье и ушла во дворец.

– Почему ты нарушаешь обычай, дочь моя? – спросил падишах.

– А почему только визиры и ханы явились сегодня к нашему празднику? – сказала дочь падишаха.

Падишах велел позвать купцов, кадиев и писцов, но младшая дочь снова ушла во дворец.

Тогда были вызваны мастера, пахари, овцеводы, и младшая дочь падишаха бросила лесное яблоко в Мелик-Мамеда.

Визиры стали смеяться над ослиным всадником, а падишах рассердился и выгнал дочь из дворца. Она ушла к Мелик-Мамеду в его пастушью сторожку. Мелик-Мамед ходил для неё на охоту, рассказывал ей, о чём говорят травы, звери и птицы; они служили молодым, и не было на свете людей счастливей, чем Мелик-Мамед и его жена.

Тем временем над страной падишаха собиралась гроза. Давний враг падишаха окружил его крепости и разбил его войска. Визиры уже готовились перейти к врагу, а сам падишах приехал ночью к хранителю своих овец и попросил спрятать его.

Мелик-Мамед вышел в поле и сказал травам, чтобы они позвали ему на помощь зверей и птиц.

Звери и птицы сделали Мелик-Мамеда в тысячу раз сильнее, чем он был раньше. И когда вражеские войска утром подступили к дворцу падишаха, Мелик-Мамед поднял свой лук и натянул тетиву. Она задрожала и запела как никогда громко:

Дзинь-динь – готовься, стрела, Дзинь-динь – догони, догони!

Впрочем, стрелам и не нужно было догонять обратившихся в бегство чужеземцев. Трава делала скользкой их обувь, а звери и птицы преследовали врагов Мелик-Мамеда, пока они все не исчезли.

Падишаху стало стыдно, что он так несправедливо относился к Мелик-Мамеду, он казнил изменников-визиров, а когда увидел на голове Мелик-Мамеда золотой хохолок, предложил ему своё падишахство. Мелик-Мамед отказался. Зачем, в самом деле, быть повелителем над людьми тому, кому принадлежит власть над травами, птицами и зверями?

Сыновья мельника и аждаха (Аварская сказка)

Жил-был мельник. Воды возле его мельницы было вдоволь, своё дело он знал хорошо, и борода его всегда была покрыта мучной пылью. Когда мельник умер, два его старших сына захотели делить наследство. Как ни уговаривал их младший сын работать сообща, они не соглашались. Начали делёж.

– К чему мне вечно ходить с запыленной бородой, – сказал старший брат и выбрал себе канаву мельницы.

– Я тоже всегда вспоминаю отца с запыленной бородой, – откажусь-ка и я от такой жизни, – подумал средний брат и выбрал себе крышу мельницы.

– Ну что ж, – сказал младший брат, – пусть будет борода в пыли, лишь бы желудок знал муку, – и взял себе то, что осталось – старый, хорошо поработавший на своём веку жернов.

Старший брат лежал себе на траве возле канавы, средний грелся на солнышке на крыше мельницы, а младший работал в тени и пыли у жернова, и все, кто приходил на мельницу, оставляли ему немного муки.

Догадался старший брат, что он поступил как глупец, и со стыда решил уйти из родного селения. Шёл он, шёл и очутился, наконец, в сыром темном ущелье. В глубине ущелья у родника лежал аждаха.

– Прохладной тебе воды, аждаха, – испугался сын мельника.

– Если бы не доброе пожелание, проглотил бы я тебя, – сказал аждаха.

– И на том спасибо, – ответил сын мельника.

– Послушай, храбрец, а не знаешь ли ты сказки или песни? – спросил аждаха.

– Нет, – отвечает сын мельника, – не знаю.

– А ведь люди, не знающие сказок и песен, – это добыча зверей, – сказал аждаха и одним махом проглотил сына мельника.

Второму сыну мельника надоело лежать на крыше мельницы, он тоже догадался, что был глупцом, и, как старший брат, ушел из селения и попал в брюхо аждахи.

Младший сын мельника, почуяв недоброе, не мог спокойно сидеть дома. Он отвел воду, остановил мельницу и отправился искать братьев.

Попав в ущелье, сын мельника увидел родник, захотел перепрыгнуть через него и очутился на спине аждахи.

– Прохладной тебе воды, аждаха, – не растерялся сын мельника.

– Если бы не доброе пожелание, проглотил бы я тебя, – ответил аждаха и спросил: – А знаешь ли ты песню или сказку?

– Как же не знать, – говорит сын мельника, – и песню знаю, и сказку, и небылицы, и многое другое, – выбирай, что хочешь.

– Ну, у тебя, наверно, не небылицы, а быль, – сказал аждаха.

– Если быль – проглоти меня, если небылица – молчи, а не то вырежу у тебя ремень со спины.

– Вырезай, – согласился аждаха. – Ври, хоть полную торбу, а я смолчу.

– Ну, что ж, – говорит сын мельника, – давай я расскажу сперва, как я попал к тебе.

Я бы не попал, если бы не мои кобылицы.

В тот год, когда я их пас, вода высохла, и не было травы.

Погнал я кобылиц к реке, вижу, она скована льдом.

Взял я топор, пробил во льду дыру, – вижу – далеко до воды, не достанут кобылицы.

Снял я с плеч свою голову, опорожнил её и напоил всех кобылиц.

Если реке в ногах так холодно, подумал я, то, каково должно быть голове. Пошёл к истокам реки, нарубил кустарника, развёл костёр.

Реке стало теплее, но от моего костра случился пожар, – загорелась река, занялись берега, и все мои кобылицы убежали.

Схватил я топор, гляжу – в руках одно топорище, а обух сгорел.

Вспомнил я о своей голове, вернулся вниз по реке, а в черепе пчёлы.

Тут сын мельника посмотрел на аждаху, тот хотел было что-то спросить, да вовремя вспомнил о своей спине.

– Ну, что ж, – говорит сын мельника, – кобылицы пропали, а жить надо. Надел я череп на шею, поймал носом двух оленей, мясо съел, шкуры на дерево повесил, дерево топорищем срубил, – сделал себе арбу.

Достал из черепа двух пчёл, а они жужжат и спорят между собой – кто больше мёда запасёт. Подрались пчёлы, и я их еле разнял. Этот спор, говорю, можно и без драки решить, – носите мёд, а там видно будет, кто из вас прав. Начали пчёлы носить мёд и нанесли так много, что у меня обе оленьи шкуры наполнились.

Погрузил я шкуры на арбу, в арбу впряг пчёл и поехал.

Вдруг одна из пчёл остановилась, и арба чуть не свернула в пропасть. Поднял я кнут, чтобы стегнуть пчелу, да погонялка задела землю, а кнутовище подбросило меня до самого неба.

Ухватился я за тучу, повис над землей. Туча летит, я за неё руками держусь, вижу – вода. Прыгнул, да очутился у тебя на спине, – там, где мне с тебя ремень рвать.

– Ну, это уж ты врёшь, – сказал аждаха.

– А вру, – так давай скорей ремень со спины. Аждаха видит, что ничего не поделаешь, – подставил спину.

Вырезал у него сын мельника полосу шкуры, сдирает ее до хвоста, видит – в брюхе у аждахи два его брата. Выручил сын мельника братьев и вернулся на мельницу.

С тех пор сыновья мельника стали работать вместе. А аждаха со стыда покинул родник и больше не появлялся в этих местах.

Сказка о Кара-Катыре (Кумыкская сказка)

Маленький Кара-Катыр был сыном рабыни. Его отец был хан, но у этого хана душа была так черна, что её никто бы не взялся ни мылом отмыть, ни ножом отскоблить, Родная мать Кара-Катыра давно умерла, а у мачехи душа была ещё чернее ханской, и маленький Кара-Катыр всегда был голоднее и грязнее самого последнего человека в ханском дворце. Потому-то его и прозвали так обидно: Кара-Катыр. Все знали, что это значит Чёрный ослёнок или грязный ослёнок – это ведь одно и то же.

В один из дней хан с чёрной душой отправился в поход. Навоевался он вдосталь и, когда стал для соседей страшней, чем самый страшный кот для мышей, решил вернуться домой. Ханские нукеры гнали впереди табуны лошадей, груженных добычей, а хан ехал сзади, глядел на дымящиеся города, которые он превратил в груды развалин, на огромные сады и поля, которые стали теперь принадлежать ему, и думал: «Эх, почему у меня нет другиx детей, кроме этого никому не нужного Кара-Катыра!

Было б у меня сорок сыновей, – в сорок раз больше взяли бы мы добычи.

В сорок раз больше людей!

В сорок раз больше коней!

Только размечтался так хан, как вдруг споткнулся под ним испуганный конь и точно из земли вырос рассерженный аждаха.

– Эй, хан! Твой конь наступил мне копытом на палец. Выбирай теперь одно из двух: или коня, отдавай, или лучшее из того, что дома не знаешь!

Жалко стало хану коня, и он обещал то, о чём ещё не знал. А, оказывается, не знал хан о том, что как только он уехал из дому, жена подарила ему сорок сыновей. Они были так же черны душой, как и сам хан, и с нетерпением ожидали отца, чтобы вместе идти в набег и быть в сорок раз страшней для врагов.

Когда хан узнал об этом, ему стало жалко отдавать аждахе то, о чем он мечтал. Поэтому ханша приказала слугам привести Кара-Катыра, умыть его, одеть получше и выдать за одного из своих сорока сыновей.

Но аждаха заметил обман. Он рассердился и в ярости вонзил кинжал в гранитную скалу, на которой высился дом хана, а Кара-Катыра всё-таки увел с собой.

И вот, как только они ушли, хан почувствовал, что с ним творится что-то ужасное. Из гранитной скалы, пронзенной кинжалом, стала капать самая настоящая кровь, а хану казалось, что это он ранен ножом и что это у него льется кровь. Ему было больно, и он кричал, чтобы поскорее вытащили кинжал из скалы, но никто не мог этого сделать, и даже самым сильным людям не удавалось шевельнуть клинком.

Тем временем аждаха решил разделаться с сыном обманувшего его хана.

– Давно уже, – сказал он Кара-Катыру, – я хотел жениться на красавице Бермес – дочери Алмас-хана. Иди и найди её для меня.

Всякий, кто хоть краем уха слыхал о красавице Бермес, понимает, конечно, что аждаха послал Кара-Катыра на верную смерть. Найти хана и его дочь не может никто. Недаром и зовут их так: Алмас и Бермес. Если назвать иначе, получится: Неведомая дочь и Невиданный хан. А попробуй-ка найди того, кого никто не видал, и приведи ту, о ком никто не ведал!

Бедный Кара-Катыр знал об этом. Но ослушаться аждаху нельзя, и он не сказал ни слова и пошел за дочерью хана Алмаса в сторону, куда заходит вечером солнце.

Он шёл так долго, что у него совсем износились башмаки, и сам он стал ещё тоньше и невзрачней, чем прежде. В сумрачном песчаном краю, в котором очутился Кара-Катыр, не было ничего живого и из земли торчали только несколько кустиков колючей тобургу да сухой обгорелый пенёк.

На душе у Кара-Катыра было тоскливо. Он был самый одинокий и самый несчастный мальчик на свете.

В отчаянии он подошёл к обгорелому иссохшему пню, обнял его и заплакал:

– Эх, старый кривой пенёк! Ты такой же чёрный и некрасивый, как и я. И никому мы с тобой не нужны.

Он поцеловал обрубок дерева, и тогда к его изумлению вокруг стало светлее, черный обгорелый пенёк превратился в столетнего доброго пастуха, а колючие кусты тобургу стали овечками. Они радовались освобождению, резвились на воле, хватали губами песок.

– Здравствуй, Кара-Катыр, – сказал старый чабан. – Ты добрый и хороший мальчик, и я хотел бы помочь тебе. Какие заботы печалят тебя?

– Салам алейкум, дедушка! – почтительно ответил Кара-Катыр. – Я ищу Бермес, дочь Алмас-хана.

И он рассказал пастуху, как плохо жил он у своей мачехи, как попал к аж-дахе, и как послал он его туда, откуда ещё никто не возвращался.

– Не горюй, Кара-Катыр, – сказал старик, – ты вернешься домой. Будь только таким, как до сих пор, постарайся понравиться пяти моим сыновьям, с которыми ты скоро встретишься, и на обратном пути обязательно побывай у меня. А теперь – прыгай поскорей через пенёк и иди за своей Бермес.

Он снова стал пеньком, мальчик прыгнул, и пенек и кусты тобургу вдруг исчезли, вокруг появились деревья и птицы на них, а сам Кара-Катыр очутился на берегу ручья и чуть не закричал от восторга – такой он вдруг стал сильный, рослый, красивый. Это он сам себя, точно в зеркале, увидел в воде.

Кара-Катыр пошел вниз по ручью и вскоре увидел похрустывающую жерновами мельницу и гладкое озеро, отделенное от реки плотиной. На берегу озера лежал обсыпанный мукой мельник и, фыркая и отдуваясь, глотал воду целыми бочками.

Ещё немного, – и он выпил бы всё озеро до капли. Но тут Кара-Катыр заметил в воде ветку шиповника с тысячью острых колючек. В одно мгновение юноша очутился в воде, откинул ветку и, мокрый, запыхавшийся, выскочил на берег.

– Здравствуй, мельник, – сказал он, улыбаясь, – ты мог поцарапать себе горло шипами.

– Алейкум салам, богатырь, – ответил мельник. – Спасибо тебе за услугу.

Кара-Катыр сперва даже не понял, кому это ответил мельник, никто ведь не называл его богатырем, – всё ослёнок, да грязный Катыр. Но мельник говорил ему, и Кара-Катыр понял, что это и есть один из пяти сыновей доброго пастуха. Беседуя, они понравились друг другу, и мельник решил проводить своего приятеля до дворца Алмас-хана.

Когда они выходили из леса, Кара-Катыр заметил охотника, целившегося в орла. Это был такой ловкий птицелов, что он в один миг и совсем незаметно умел связать волоском ноги двух быстро летящих сорок, а стрелой с первого же раза и с любого расстояния мог попасть даже в муравья. Но сейчас ловкости охотника мог наступить конец, потому что сзади подползала змея, и он её не видел. Не раздумывая, Кара-Катыр бросился вперёд, оттолкнул охотника и задушил змею.

– Спасибо тебе, богатырь, – сказал стрелок.

– И от меня спасибо, – добавил мельник. – Это ведь мой младший брат.

Все трое были довольны и решили продолжать путь вместе. В степи им повстречался странный пастух. Он скакал только на одной ноге, так как другая у него была заткнута за пояс, но даже и на одной ноге пастух бежал так быстро, что на ходу умудрялся доить самых быстрых оленей. Оказывается, если б одноножка стал и на вторую свою ногу, он перегнал бы и косуль, и ветер, и всё что угодно. Занятый своими оленями, бегун не заметил, как сбоку наперерез ему мчался дикий кабан с огромными острыми клыками. Ничто, казалось, не могло уже спасти одноножку, но Кара-Катыр успел выхватить нож и метнул его зверю в самое сердце. Олений пастух остановился и сказал:

– Да будет удача тебе, богатырь. Спасибо, что спас меня от дикого зверя.

– И от меня спасибо, – сказал охотник. – Это ведь мой младший брат Бегунок.

Кара-Катыр обрадовался, а Бегунок присоединился к друзьям, и их стало четверо. К вечеру они увидели человека, который, приложив ухо к земле, вслушивался во что-то, но тщетно, так как над головой его звенел комар. Кара-Катыр на лету поймал комара, и человек послушал еще немного, а потом сказал:

– Спасибо тебе, богатырь! Наконец-то я расслышал слово, которое хотел мне сказать с другого конца земли мой приятель.

– И от меня спасибо, – сказал Бегунок.

Оказывается, это был его младший брат – Соловьиные уши. Друзья взяли его с собой, и пошли вместе к городу Алмас-хана. Неподалеку от него они увидели худого рыжего волка. Кара-Катыр хотел было метнуть в него стрелой, как вдруг заметил огромного, приготовившегося к прыжку тигра. Кара-Катыру стало жалко голодного волка, и он пустил стрелу не в него, а в тигра.

– Спасибо, человек, – сказал волк, – я тебе ещё пригожусь.

– И от меня спасибо, – сказал Человек–Соловьиные уши. – Это ведь мой младший брат.

И вот Кара-Катыр и с ним все пятеро братьев – мельник, чудесный стрелок, Бегунок, Человек–Соловьиные уши и рыжий волк вошли в город Алмас-хана. Сейчас же за воротами города они постучались к бабушке Ажай – самой бедной старушке во владениях Алмас-хана. Она поделилась с гостями последней горстью муки, а когда узнала, что Кара-Катыр пришёл за красавицей Бермес, испугалась и принялась уговаривать друзей отказаться от этой затеи.

– Знаешь ли ты, Кара-Катыр, – говорила она, – что никто ещё и никогда не уходил от Алмас-хана живым.

Оказывается, этот хан всем, кто приходил за его дочерью, ставил невыполнимые задачи. Прежде всего, надо было побороть самую злую собаку из его своры, а потом перегнать в беге ведьму Энем, которой сами черти помогали мчаться быстрее вихря. Наконец, если бы кто-нибудь и сумел справиться с этими двумя задачами, надо было испытать и третью – провести одну ночь в железной, раскаленной почти докрасна комнате. Ну, а этого, конечно, уже не мог вытерпеть никто, – даже самые старые повара, которые всю свою жизнь стояли у горячей плиты.

Кара-Катыр понимал, что никакой надежды выполнить эти три задачи у него нет, но возвращаться без красавицы Бермес он не мог, и, кроме того, ему обещали помочь пятеро его друзей. Поэтому, как только наступило утро, бабушка Ажай отправилась к Алмас-хану и сказала ему, что за его дочерью пришел какой-то джигит и его пять друзей.

– Вай, машалла! – обрадовался Алмас-хан. – Давно у нас не было такой славной забавы. Ну-ка, приведите мою самую злую собаку!

Тут вышел вперёд рыжий волк и, стараясь выглядеть ещё несчастней и голодней, чем он казался, проговорил:

– Будь справедлив, Алмас-хан. Разреши сперва мне померяться силами с четвероногим, а потом уж пусть схватится с ним и Кара-Катыр.

Хан посмотрел на худого и заморенного волка и рассмеялся, а самая злая собака испугалась и убежала. Волк догнал её одним скоком и растерзал.

– Эй, слуги, скорей позовите сюда Энем! – крикнул побледневший Алмас-хан.

Это ведь впервые нашлись смельчаки, которые уцелели после первого ханского испытания.

– Справедливый хан, – сказал тогда олений пастух, – разреши мне вместо Кара-Катыра потягаться в беге с твоей Энем.

Хан посмотрел на бегуна, у которого одна нога была заткнута за пояс, и засмеялся – где уж одноножке догнать Энем! Тогда олений пастух побежал вперед, а Энем сперва захватила кувшин вина и еду, а потом в один миг догнала одноножку и побежала чуть впереди его.

Хан и Кара-Катыр забрались на высокую башню и видели, что ему никак не догнать Энем.

В полдень бегуны остановились далеко в степи, чтобы отдохнуть, а потом бежать назад. Энем достала еду и вино, напоила одноножку, а когда он заснул, покинула его.

Хитрая ведьма была уже совсем близко от города и Кара-Катыру и его друзьям грозила бы верная смерть, но тут ловкий охотник поднял лук и спустил тетиву.

Чуть свистнув, стрела помчалась к заснувшему оленьему пастуху и со звоном разбила пустой кувшин у его головы. Одноножка проснулся и, увидев, что Энем перехитрила его, отвязал от пояса свою вторую ногу и в три скока обогнал ведьму и всех чертей, которые ей помогали.

– Эй, слуги, – испугался Алмас-хан, – скорей разжигайте костры, раскалите добела железную комнату для гостей.

Хан знал, что теперь уж шестерым друзьям от него не уйти, и Кара-Катыр загрустил.

– Не унывай, товарищ, – шепнул мельник. Он пошел к морю, осушил его в семь глотков, а вечером первый вошел в пекло и стал фонтанами разбрызгивать всю выпитую днём воду и плавающих в ней рыб. Раскалённая железная комната сразу остыла, а рыба сжарилась, так что друзья смогли хорошо поужинать и в приятной прохладе спали до утра.

Узнав об этом, Алмас-хан пришел в ярость и созвал всех своих визиров и советников, чтоб они придумали способ умертвить Кара-Катыра.

– О, подобный самому богу повелитель, – сказал главный визир, – позови сегодня Кара-Катыра и его друзей к себе на пир и вели подсылать в их кушанья яду. И когда уста твои будут наслаждаться чудесными яствами, пусть глаза насладятся мучениями и смертью твоих врагов.

Визир говорил всё это хану на ухо, шёпотом, чтобы их никто не слыхал, но друг Кара-Катыра – Человек–Соловьиные уши – недаром имел такой тонкий слух, – он слышал всё и предупредил друзей. А юркий охотник-птицелов недаром был такой ловкач, что на лету умел связать ниткой двух быстрых сорок, – он незаметно переменил кушанья, и отрава очутилась на блюдах хана и его визиров.

Так был наказан Алмас-хан и его слуги, а красавица Бермес досталась Кара-Катыру.

Он собрал все добро Алмас-хана, часть дал старушке Ажай, а остальное навьючил на целый табун лошадей и отправился в обратный путь.

У места, где друзья встретились с волком, Кара-Катыр распрощался с ним и оставил ему шестую часть богатства Алмас-хана и его людей. Потом он распрощался с другими своими друзьями и всех одарил, а сам с Неведомой дочерью Невиданного хана прибыл, наконец, к месту, где увидел когда-то чёрный обгорелый пенёк.

– Салам алейкум, дедушка! – поклонился он старому, столетнему пастуху. – Я сделал всё так, как ты советовал.

– Здравствуй, богатырь, – ответил пастух. – Возьми у меня в знак дружбы одну из моих овечек и возвращайся к пославшему тебя аждахе. Помни только одно – когда он захочет наградить тебя, не бери ни стальных мечей, ни ятаганов с дорогими в алмазах рукоятками, а возьми самый плохонький клыч с выщербленным клинком и не слушай никаких уговоров.

Кара-Катыр поблагодарил пастуха, а потом перескочил через обгорелый пенек и вмиг очутился перед аждахой.

– Это ты, Кара-Катыр? – удивился он. – Ты сумел, оказывается, привести мне Бермес – дочь Алмас-хана? Ну что ж, будь теперь свободен и выбирай в награду любое мое оружие.

Он подвел юношу к стене, на которой висели острые ятаганы, украшенные драгоценными камнями, синеватые кинжалы из дамасской стали, чудесные амузгинские клинки и самые лучшие в мире сабли. У Кара-Катыра даже дух захватило от всего этого великолепия, но он помнил совет пастуха и выбрал самый тупой, изъеденный ржавчиной клыч. Сколько ни уговаривал его аж-даха, как ни смеялся, – Кара-Катыр стоял на своем.

Тогда аждаха рассердился и прогнал Катыра, а красавицу Бермес потащил к себе.

– Мой храбрый Кара-Катыр, – кричала она, – не оставляй меня! Спаси от этого ужасного аждахи, возьми с собой!

Кара-Катыр бросился на помощь, и он бы погиб в неравной борьбе, да аж-даха уже скрылся в своем логове, а вход в него завалило огромной скалой.

Кара-Катыр оказался ни с чем. Только и остались у него – маленькая овечка, да вот этот, никуда не годный клыч, которым, наверно, даже масло нельзя разрубить.

Юноша в досаде взмахнул клинком, полоснул им скалу и вздрогнул от неожиданности – этот паршивый клыч расколол каменную глыбу точно орех, и внутри оказалась ослеплённая дневным светом сова. Тяжело хлопая крыльями, она поднялась в воздух. Кара-Катыр пронзил её стрелой, и к его ногам упали три зеленоватых яйца. Кара-Катыр поднял их, и в тот же миг перед ним появился испуганный, дрожащий аждаха. Таким его ещё никто никогда не видел.

«Эге, – подумал Кара-Катыр, – в этих совиных яичках заключено, видно, что-то очень важное для этого чудовища. Дай-ка я раздавлю одно».

Он так и сделал, и аждаха упал на землю и стал умолять:

– Мой ненаглядный, добрый Кара-Катыр! Не губи меня. Я сделаю всё, что прикажешь.

Кара-Катыр приказал сейчас же отдать красавицу Бермес и все сокровища, какие только имеются у аждахи.

Не прошло и секунды, как всё это очутилось перед Кара-Катыром. Тогда он раздавил второе яйцо, и аждаха совсем ослабел и пролепетал:

– Пощади, богатырь… Лучше прикажи что угодно… Кара-Катыр приказал, чтобы он сам, его Бермес и все сокровища перед ним сейчас же оказались дома и чтобы все его встречали и видели, какой он герой.

Не прошло и секунды, как всё это исполнилось и Кара-Катыр очутился перед домом своего отца.

Рядом с ним стояла невиданной красоты девушка, чуть впереди – овечка, подаренная пастухом, а вокруг лежали несчитанные сокровища.

Поодаль, как побитая собака, сидел аждаха и ждал малейшего движения своего повелителя. Кара-Катыр сжал рукой третье яйцо, и аждаха испустил дух.

Весь народ узнал бывшего Грязного ослёнка и удивился – такой он стал красивый и сильный. Потом все бросились к юноше и рассказали ему, что случилось за время его отсутствия. Рассказали, как аждаха отомстил хану с чёрной душой, как до сих пор капает кровь из гранитной скалы, в которую он вонзил нож, и как с каждым днём теряет последние силы вероломный отец Кара-Катыра.

Тогда Кара-Катыр подошёл к скале, легко вынул тот самый клинок, который не могли даже пошатнуть прославленные силачи. Все поразились и закричали: «Слава Кара-Батыру! Слава!»

С этих пор бедного заморыша стали называть по-новому. Он был рад, потому что, конечно, гораздо приятнее называться Грозным Катыром, чем Грязным Катыром.

На следующий день Кара-Катыр женился на красавице Бермес и устроил всеобщий пир. Все радовались его счастью и любили его. Только злая мачеха и её сыновья пуще прежнего ненавидели Кара-Катыра. У них даже печёнки позеленели от зависти, и ханша каждый день уговаривала мужа, чтобы он послал сорок её сыновей к старому пастуху за золотыми овечками, а пасынка – в страну холодных теней к его дедам и прадедам.

– Как же я могу послать Кара-Катыра на верную смерть, – говорил хан, – когда он спас мне жизнь и вынул этот проклятый кинжал аждахи.

Но ханша с каждым днём всё сильней уговаривала хана, а у него недаром была чёрная душа, и поэтому в один из дней он призвал к себе сорок своих сыновей от второй жены и одного сына от первой и сказал им:

– Готовьтесь в дорогу, сорок моих сыновей. Пора вам искать себе жен. Пусть, как и Кара-Катыру, поможет вам старый пастух с его волшебным овечьим стадом.

– А тебе, Кара-Катыр, – продолжал хан, – придётся проститься с красавицей Бермес. Мой покойный отец, уходя в страну теней, забыл сказать мне – кем бы он хотел видеть своего внука, когда тот подрастёт. Иди и спроси.

Сыновья хана с чёрной душой вышли из дворца и пошли туда, где начинается ночь, а Кара-Батыр – туда, где кончают свой путь все, кто когда-либо жил на земле.

За воротами города Кара-Батыр заметил, что следом за ним бежит овечка, подаренная ему добрым пастухом. Как ни отгонял он её, как ни уговаривал вернуться домой, – она не отставала.

«Что ж, – подумал Кара-Батыр, – может быть, веселей мне будет с нею в пути». И он остановил коня и поднял овцу к себе на седло. Так ехали они вперед, и с каждым шагом коня дорога становилась все длиннее, а овца беспокойней. Наконец, в предгорье, где не было ни одной травинки, она вырвалась из рук всадника и побежала к безжизненной серой скале. Здесь среди огромных камней она привела Кара-Батыра к входу в глубокую холодную пещеру, круто уходившую вниз.

«Может быть, это и есть вход в таинственную страну теней», – подумал Кара-Катыр.

Он стреножил коня и смело шагнул в тёмный зев подземного царства. Чем дальше он шёл, тем черней становилась темнота и холоднее ледяной холод.

– Э-ге-ге! – крикнул Кара-Батыр. – Где ты, отец моего отца? Отзовись!

«Отзовиись!» – тысячу раз повторило эхо. Но никто не ответил, и ни одной тени не появилось близ Кара-Катыра. Зато сам он с ужасом почувствовал, как окаменел до колен.

– Э-ге-гей, отец моего отца! – повторил он, и снова никто не ответил, а каменная мертвизна сковала его уже до пояса.

Кара-Катыр не мог уже даже пошевелиться, но он собрал последние силы и крикнул ещё громче прежнего:

– Э-ге-гей, отец моего отца! Отзовись! Это я, дедушка!

– Зачем ты нарушил мой покой, сын моего сына? – спросили Кара-Катыра из темноты.

Юноша догадался, что это его дед, обрадовался и рассказал ему, что он только по приказу отца и мачехи решился потревожить его покой.

Дед простил Кара-Катыра, научил, как ответить отцу, и сказал:

– Теперь уходи.

Каменная половина туловища Кара-Катыра стала такой, какой была прежде.

Он вышел из страны теней и с лёгким сердцем отправился в обратный путь.

Между тем в то время, когда он был уже совсем недалеко от родного города, его сорок братьев по отцу еле добрались до песчаной степи, где их заморыш когда-то встретился со старым пастухом. Они были ленивы и тяжелы – где уж им тягаться с Кара-Катыром!

Вокруг царили пески и сумрак, а братья с трудом нашли кустики колючей тобургу и сухой пенек, о котором рассказывал Кара-Катыр.

– Эй, проклятый прокопченный пень, – закричали они и взмахнули кнутами. – Давай нам поскорее такие же подарки, как и этому паршивому Кара-Катыру.

И вот чёрный обгорелый пенёк превратился в столетнего пастуха, только лицо у него теперь было злое и вместо овец вокруг скакали козлы – худые и препротивные.

– Берите скорей по козлу да прыгайте через меня, – крикнул старик и снова стал иссохшим пнём. Вполголоса, так, чтобы никто не слышал, он добавил: «Да быть вам тем, чем должны быть выродки чёрного хана!»

Братья, не сходя с коней, подхватили козлов и один за другим перескочили через пенек.

Страна заходящего солнца исчезла, а в городе хана с чёрной душой, на плошади, где народ встречал Кара-Катыра, один за другим, точно из-под земли, появились сорок сыновей мачехи Кара-Катыра.

Увидев их, все засмеялись, потому что козлы, которых они привезли, были худы и изъедены язвами. Братья слезли с коней и вдруг у всех на глазах стали вдвое меньше, затем на головах у них появились самые настоящие козлиные рога, а на руках и ногах – копыта. Они стали такими же противными козлами, как и те, которых они привезли. Вместе с ними они кинулись в сторону и вмиг расхватали и сено и листья и всё, что было зелёного поблизости.

– Гоните их вон! – закричали люди, и козлы скоро скрылись далеко за стенами города.

А Кара-Катыр обнял свою Бермес и вместе с ней пошёл в ханский дворец.

– Хотите знать, что сказал мне отец моего отца? – спросил Кара-Катыр. – Он сказал мне: будь ханом!

– Хорошо, будь ханом, Кара-Катыр, – отвечали мачеха и отец, – только не повторяй сейчас того, что он велел передать нам.

– Нет, я повторю, – засмеялся Кара-Катыр. – Он велел сказать: будьте вы свиньями!

Как только Кара-Катыр произнёс эти слова, хан с чёрной душой и его злая жена превратились в диких кабанов и убежали в лес.

От них, говорят, и пошла свиная порода.

А Кара-Катыр и его Бермес поселились в ханском дворце и стали жить на радость и на славу.

Победитель нартов (Аварская сказка)

Жил-был один бедняк со своим единственным сыном. Ничего у них в хозяйстве не было, кроме одной худой, покрытой коростой кобылы.

Все обижали бедняков, и всех они боялись. Вот сын однажды говорит отцу:

– Если бы был у нас хороший конь, я бы тоже наверно мог стать храбрецом.

– А чем наша кобыла не конь? – говорит отец. – Надо только её откормить.

Покинули они родное селение, отправились в горы. Пустили кобылку на вольные луга, а сами стали жить в пещере.

Прошло время воды, наступило время солнца, кончился месяц оводов, пришёл месяц ночей, – отец и говорит сыну:

– Выгляни-ка, сын, из пещеры, – не белеет ли где, не чернеет ли что?

– Всё бело вокруг от белого снега, – отвечает сын, – а чёрный только валун какой-то на горе.

– Это и есть наша кобылка, – говорит отец. – На тебе уздечку, – приведи её!

Пошёл сын на гору и удивился, – стала кобылка крепкая, как медведь, да плотная, как барсук.

Вернулись отец и сын в родной аул, стали служить хану – отец табунщиком, сын на конюшне.

У хана была красивая дочь. Табунщик стал замечать, что дочь хана чаще стала поглядывать на лошадей. Ну, говорит, теперь самое время моему сыну стать храбрецом.

Однажды отец и сын услыхали от людей, что соседний хан собирается угнать табун лошадей их хана. Когда они сказали об этом хану, тот рассердился и стал собирать войска.

«Я ведь не воин, не нукер, а всего лишь только конюх, – подумал сын бедняка, – останусь дома, погляжу лучше на ханскую дочь». Но, как он ни уговаривал себя, а утерпеть не смог, – тайком оседлал свою черную кобылку и поскакал догонять воинов. В один миг сын бедняка очутился в огне битвы – сам одного сразит, кобылка двоих. Все только диву даются. Кончилась схватка, и сын бедняка сейчас же ускакал. Кинулись в погоню, но не догнали, – так его никто и не узнал.

Вернулся хан домой и говорит дочери:

– Быть бы нам разбитыми, если бы не неизвестный воин на чёрном коне. Такого храбреца я еще никогда не видел.

Дочь хана вспомнила, что пастух куда-то выезжал на чёрном коне, но ничего не сказала.

Прошло некоторое время и снова пошла молва, что на хана собирается другой враг. Хан приказал воинам собраться и выступил в бой.

«Куда мне с нукерами, – подумал сын бедняка. – Я не воин, я конюх, – останусь лучше дома, погляжу на ханскую дочь».

Но как ни уговаривал он себя, – не утерпел, – вскочил на свою кобылку и поскакал.

И снова он появился, когда хану приходилось плохо. Скачет сын бедняка и рубит – одного сам сразит, двух кобылка потопчет.

Хан решил, что если он и сегодня не узнает, кто этот храбрец, то до следующей битвы его, пожалуй, и наградить не придётся. На поле ещё клубилась пыль схватки, а хан уже ни на шаг не отставал от храброго воина. Так и узнал, что это его пастух.

На радостях хан созвал всех своих визирей и советников – позвали муллу, пригласили кадия и повенчали сына бедняка с дочерью хана.

Целую неделю продолжался свадебный пир. Дочь хана была довольна, что её мужем будет такой герой, но это был всё-таки простой конюх и, когда они остались одни, она спросила:

– Неужели на свете больше уж нет храбрецов, храбрее тебя? Вот если бы ты нартов победил, тогда б был храбрец!

Сын бедняка обиделся, не сказал ни слова, а наутро вскочил на свою кобылку и покинул родной аул.

Ехал он ехал, миновал и долины, и горы, проехал леса Тлебеляла, переправился через реки Ин и Дин, доехал как от меня до тебя, как от носа до рта, как от Каха до Хари-коло, и очутился у огромной жёлтой горы. На склонах горы бродили отары овец, но зелени нигде не было. Рядом была другая гора, на ней росло много травы, но не было овец. Между горами сын бедняка увидел стоянку, а на ней нашёл пастуха Ухая и его жену. Ухай был безглазый, а жена его – безносая. Поздоровался сын бедняка и спросил:

– Где в этой стране богатые, Ухай, а где воины?

– Хочешь богатства, – отвечает Ухай, – скачи за жёлтую гору, хочешь войны – за зелёную.

Сын бедняка поскакал за зелёную гору, добрался до её вершины, пустил лошадь пастись на зелёные луга, а сам лёг спать.

Только заснул, как услышал громовой голос:

– Кто пасётся на моей траве? Кто лежит на моей горе? Сын бедняка вскочил и видит, что на него идёт страшный нарт-великан. Сын бедняка не испугался и начал бой. Где он один раз ударит, там его кобылка два – убили они нарта, а одежду побежденного сын бедняка, как полагается, взял себе.

К вечеру сын бедняка вернулся на стоянку Ухая. Жена Ухая, как увидела отобранную у нарта одежду, так и заплакала. Это, говорит, одежда моего сына, – его убили нарты.

Провёл ночь сын бедняка на стоянке Ухая, а наутро спрашивает:

– Где сильные люди, Ухай, в этой стране, а где ещё сильнее?

– На той горе, где ты был, – отвечает Ухай, – вчера были сильные люди, а сегодня ещё сильнее.

Сын бедняка вскочил на коня, в один миг перемахнул через гору и очутился у огромного дома, окружённого высокими стенами.

Одним ударом он распахнул ворота и въехал во двор. У входа в дом сидели два нарта.

– Зачем ты явился на нашу гору, над которой даже птицы не смеют пролетать? – рассердились нарты.

– Поэтому-то я и пришёл сюда, что ищу, с кем сразиться, – ответил сын бедняка.

Нартам захотелось устрашить человека, и один из них сказал:

– Видишь эту скалу, – хочешь, я столкну её головой?

– Хочу, – сказал сын бедняка. «Пусть хоть один из этих великанов раскроит себе голову», – подумал он.

Нарт разбежался, ударил головой скалу, столкнул её с горы, а сам отошёл, как ни в чём не бывало.

– Видишь эту железную оглоблю, – говорит другой нарт, – хочешь, я закину её до неба и удержу головой.

– Хочу, – сказал сын бедняка, а сам подумал: «Может быть, хоть этот расшибёт себе голову».

Нарт взял железную оглоблю, огромную как дуб, подбросил её так высоко, что и не видно было, а затем задержал у края горы своей головой, а потом отошёл, как ни в чём не бывало.

– Видите вот этого коня, и видите меня на коне, – сказал сын бедняка нартам, – садитесь и вы друг на друга и давайте биться.

Начал сын бедняка бой, бился с утра до вечера, но только младшего нарта смог убить, – старший был таким твёрдым яйцом, какое никому не разбить.

Когда старший нарт остался один, ему стало легче,– он схватил сына бедняка, сорвал с коня и так бросил, что человек по колено в землю вошёл.

– Вот ты уже побежден, – сказал нарт и взялся за меч, чтобы срубить побеждённому голову.

– Погоди хвалиться победой, нарт, – сказал сын бедняка.

Он схватился за хвост своей кобылки и вылез из земли.

– Вот, – говорит, – я из-под земли сумел выбраться, – сумей ты из-под воды.

Пошли они к морю, покрытому толстым льдом, залез нарт в воду, думал пробить лёд снизу, но не смог – только голова надо льдом торчит.

Взялся сын бедняка за меч, чтобы срубить нарту голову, а нарт говорит:

– Ничего ты этим мечом не сделаешь. Вернись лучше в наш дом, принеси мой меч.

Пошёл сын бедняка за мечом нарта, вошёл в дом, видит – лежат чьи-то глаза и нос. Захватил их с собой и пошёл к нарту. Нарт взмолился:

– Всё равно мне помирать, – так будь хоть ты нартом: разрежь мой живот, съешь оттуда кусок сала – будешь огромным как нарт, опояшься моей кишкой – будешь крепким как нарт.

Отрубил сын бедняка голову нарту, сломал лёд, добрался до живота, вырезал сало и кишку и только собрался сделать по-нартовски, как услышал голос жены Ухая:

– Брось сало, человек! – закричал её нос.

Сын бедняка бросил сало, его подхватила бежавшая мимо собака и сейчас же издохла.

– Брось кишку, человек! – закричали глаза Ухая.

Сын бедняка бросил нартовскую кишку, она опоясала крепкое дерево, врезалась в него и раздавила надвое.

Сын бедняка понял тогда, что нос и глаза, которые он нашел в доме нартов, принадлежат Ухаю, и вернулся на стоянку. Ухай вставил в глазницы свои глаза, его жена перестала быть безносой, и обрадованные они рассказали сыну бедняка, как всё случилось.

– Видишь ли, – рассказал Ухай, – жена моя всегда надоедала мне своим носом. И совала она его, куда не надо, и сопела днём, и храпела ночью – никак не давала спать. «Что это у тебя за нос такой, противный, – сказал я однажды, – всё время сопит». – «Право, мне и самой обидно, что у меня такой нос, – сказал жена, – не нужен он мне!» Взяла, да и отрезала его и выбросила подальше. Я, как увидел жену без носа, так и сказал: «К чему мне глаза, если передо мной всегда будет это безносое лицо!» Вынул свои глаза и выбросил их вон. А как они попали к проклятому нарту, – и сам не знаю.

Сын бедняка помог Ухаю и его жене перегнать овечьи отары с жёлтой горы на зелёную, а потом отправился в обратный путь.

Он оставил и реку Дин, и реку Ин, миновал и долы, и горы, и доехал, наконец, до родного аула. Обрадовалась его жена, что приехал храбрец, победивший нартов, обрадовался хан, но ещё больше обрадовался отец бедняка.

Хан собрал людей со всего ханства и устроил пир ещё лучше прежнего.

Сын бедняка стал жить со своей женой, и у них пошли сыновья, похожие на отца, и дочери, похожие на мать. Они живут и сейчас, не зная ни беды, ни горя, как и жить бы да поживать всем людям на свете.

Синяя птица (Даргинская сказка)

Жил-был хан. У хана было три сына. По пятницам хан правил страной, а все остальные дни ходил на охоту.

Однажды, когда хан был на охоте и выслеживал в лесу зверя, над деревьями появилась синяя птица. От неё шёл такой блеск, что в чаще стало светло, как в поле.

Хан взглянул на синюю птицу и ослеп. Он опечалился и еле-еле нашёл дорогу домой.

В пятницу, когда люди пришли в совет, хан не вышел к народу.

Тогда сыновья сказали хану:

– Отец, нет ли лекарства от твоей слепоты?

– Есть, – сказал хан, – надо только достать перо синей птицы.

Братья решили отправиться на поиски. Сперва пошёл старший брат. Он обошёл половину света, но ничего не нашёл. Второй брат обошёл вторую половину света, но тоже ничего не нашёл.

Тогда в путь собрался младший брат.

Как ни уговаривал его отец не тратить зря молодые годы, сын не послушался.

Много ли, мало ли ходил по свету сын хана, но очутился, наконец, в утренней стороне и увидел слепого старика с белой бородой. Он пас овец и так искусно управлялся с ними, точно был зрячий.

– Лёгкой тебе работы, отец, – сказал сын хана. – Ты живёшь в тёмном мире, а работаешь, как в светлом. Но обладаешь ли ты пером синей птицы?

– Нет, – отвечал старик, – синюю птицу найти невозможно. Лучше вернись домой.

Но как ни уговаривал пастух юношу вернуться домой, тот говорил:

– Нет, мой отец не для того породил меня на свет, чтоб я так легко отступал от задуманного!

Тогда пастух сказал:

– За этой горой, за чужой горой у моего старшего брата есть загон для его табуна. Вот тебе уздечка, – будут кони к вечеру собираться в загон – примеряй; к чьей голове подойдёт уздечка, ту лошадь и бери – она тебя на край света донесёт.

Сын хана так и сделал.

Поехал он за ту гору, перевалил за чужую, очутился на дневной стороне, нашёл там лошадей, примерил к каждой уздечку и приобрёл такого коня, какого ещё ни один богатырь не имел.

Объехал сын хана полсвета, и вдруг конь заговорил по-человечьи:

– Держись теперь, богатырь, покрепче! За этой стеной – вечерняя сторона. Как прискачем мы с тобой ко двору её падишаха, привяжи меня к железному столбу, а сам иди в дом. Сумеешь держать себя достойно, узнаешь, где синяя птица. Не сумеешь – пеняй на себя.

Перелетел конь через высокую стену и в один миг очутился перед дворцом падишаха. Падишах увидал сына хана и закричал:

– Эй, слуги! Почему человек с той стороны появился там, где ещё ничто живое не бывало?

– Если он в твоём дворе, значит он твой гость, падишах, – отвечают слуги.

Сын хана вывел коня на середину двора и привязал к железному столбу.

– Эй, слуги! – закричал падишах. – Почему человек с той стороны оставил коня там, где ещё ничто живое не бывало?

– Если конь у твоего столба, падишах, – отвечают слуги, – значит этот человек твой гость.

Подошли слуги к сыну хана, повели его в кунацкую, а падишах вызвал своих нукеров и сказал:

– Эй, нукеры! Почему человек с той стороны остался жив там, где ещё ничто живое живым не оставалось?

– Если он в твоём доме, падишах, – отвечают нукеры, – значит, он твой гость.

– Ну, что ж, – согласился падишах, – сделайте гостю в моём доме всё по-царски, а покинет дом – по-рабски!

Сын хана хорошо знал обычаи. Он держал себя с падишахом достойно, но из дома не выходил, – так нукерам ничего и не удалось с ним сделать. Тогда падишах сказал:

– Неужели нет ещё на свете места, где бы ты ни хотел побывать?

– Есть, – отвечает сын хана, – это там, где живёт синяя птица.

– Синяя птица живёт в небе над этим столбом, – сказал падишах, – но только ничто живое не могло ещё туда подняться.

– А я всё-таки попробую! – сказал сын хана.

Он вышел к своему коню и попросил, чтобы тот поднялся над железным столбом.

– Ну, держись ещё крепче, богатырь, – сказал конь, – и не выпускай синюю птицу, как бы она ни просила. Разве только ради меня попросит, – тогда отпусти.

Сын хана ещё тесней прижался к коню, а когда высоко в небе на железном столбе вспорхнула синяя птица, он зажмурил глаза, схватил её, прижал к груди и понёсся к земле.

– Пожалей меня, богатырь, – отпусти! – молила синяя птица. Но сын хана ещё крепче прижал её к груди.

– Отпусти меня ради своего слепого отца, – молила синяя птица.

Ради отца юноша хотел было уже отпустить синюю птицу, но вовремя вспомнил слова коня.

– Ну, тогда отпусти меня ради твоего коня, и я буду твоей подругой, – сказала синяя птица.

Сын хана выпустил синюю птицу из рук и очутился во дворе падишаха.

Здесь синяя птица ударилась оземь и превратилась в красивую девушку в синих одеждах. Падишах с завистью смотрел на неё, но ничего сделать не мог. Гость падишаха с синей птицей отправился в обратный путь.

Много ли он ехал, мало ли, но, миновав и чужие горы, и свои, возвратился домой.

Хан в великой радости встречал молодых, потому что в тот самый миг, когда его сын схватил синюю птицу, к нему вернулось зрение.

Сыграли свадьбу, и не было ещё в том краю невесты красивей, чем девушка–синяя птица.

Я тоже был на этой свадьбе, получил платок, когда раздавали подарки, но по дороге встретилась соседка Хадижат, и я отдал ей этот платок.

Волшебный сад и его хозяйка (Аварская сказка)

Жил-был хан. Он был строгий и умный, и было у него три сына. Сыновья очень любили отца и, когда хан на старости лет лишился зрения, и телом его овладела болезнь, сыновья сказали:

– Отец, разве нет лекарства для твоих глаз? Разве нет средства от твоей болезни?

– Есть, – ответил хан. – Существуют плоды волшебного сада, но только достать эти плоды невозможно, – их охраняет Царевна молодости.

Сыновья всё-таки решили отправиться на поиски волшебного сада.

Первым выступил в путь старший брат. Он накормил коня, захватил хорошее оружие, миновал свою гору, обошёл чужую, позади оставил снежную долину, за ней ледяную и наутро встретил старика с белой бородой, который, склонившись к земле, сшивал травяными нитками растрескавшуюся от зноя дорогу.

Старший сын хана так удивился этому занятию, что не удержался от насмешки.

– Шить тебе, да не зашить, – сказал он.

– Ехать тебе, да не доехать, – ответил старик.

Сын хана рассердился и поехал дальше.

Наконец он очутился в местах, где текли молочные реки и среди зимы поспевал виноград.

«Если и существует где-нибудь в мире волшебный сад, так он должен быть здесь», – подумал юноша.

Он наполнил сумки плодами и вернулся домой.

– Что это ты ни поздно, ни рано? – спросил отец. – Далёк ли был твой путь, сын?

– Далёк, отец, – ответил старший сын. – Я достиг тех мест, где текут молочные реки и среди зимы вызревает виноград. Если есть где волшебные сады, так это в них я побывал.

– Увы, сын мой, – сказал хан, – куда больше надо скакать, чтобы достичь этих садов. До тех мест, где ты побывал, я в молодые годы добирался скорей, чем старик успевал выкурить трубку.

Настала очередь отправляться в путь среднему брату. Он тоже взял хорошее оружие и доброго коня, перевалил и через горы, и через долины и тоже повстречал старика, сшивавшего трещины в дороге.

– Шить тебе, да не зашить, – сказал юноша.

– И тебе бы так, – отвечал старик.

Сын хана засмеялся и поехал дальше. Он миновал молочные реки, оставил за собой землю, где среди зимы поспевал виноград, и, наконец, очутился в местах, где текли масляные реки и где вместе были и знойная пыль, и грязь по колена. За этими местами он нашёл такие сады, что забыл все прежние, – такие только и бывают, наверно, в раю. Наполнив сумки, юноша вернулся домой.

– Что это ты ни поздно, ни рано? – спросил отец. – Далёк ли был твой путь?

– Наверно далёк, отец, – сказал сын. – Я миновал и молочные реки, и масляные, был и там, где среди зимы поспевает виноград, и там, где вместе лежат и грязь, и пыль, и попал, наконец, в такие сады, какие бывают только в раю. Если существует на свете волшебный сад, так это он!

– Увы, сын мой, – сказал хан, – до земли, в которой ты побывал, я в молодости поспевал быстрей, чем хинкал успевал свариться в котле. До волшебных садов куда дальше!

– Что ж, попробую теперь доскакать туда я, – сказал младший сын хана.

Он повторил путь старших братьев и, когда перевалил через горы и долы, тоже повстречал старика, сшивавшего трещины на дороге.

– Не помочь ли тебе, отец? – спросил юноша.

– Спасибо, сынок, дай лучше я тебе помогу.

– Ох, дедушка, если бы ты мог, – обрадовался юноша и рассказал старику о своей задаче.

– Что ж, сын мой, – говорит старик, – выполнить её можно. Только не спеши, если увидишь какую-нибудь диковинку.

Рассказал старик, что надо проехать и молочные реки, и масляные, и медовые, потом проскакать ещё столько же, сколько до тех пор проскакал от дома, повстречав вечернюю зарю, догнать утреннюю, миновать и хрустальную башню, и серебряную, и остановиться только у золотой. Тут и будет волшебный сад с плодами, возвращающими здоровье.

– Только смотри, – предупредил старик, – станешь подходить к железным воротам в этот сад, не вздумай отворять их руками. Найди железный прут и толкни им. Будешь входить в сад, оберни ноги травой. А плоды рукой тоже не рви, – расщепи палку и срывай ею.

– Спасибо, отец, – сказал сын хана и, пожелав старику здоровья, поехал дальше.

Долго ли, близко ли ехал, – неизвестно, но только миновал он и все реки, и башни и на вечерней заре очутился у волшебного сада.

Только он тронул железным прутом ворота, как они заскрежетали.

– Хозяйка, проснись! Нас толкает железо! Железо сильнее нас.

– Молчите, дайте мне спать! – сказала хозяйка волшебного сада. – Что же может толкать вас, как не железо.

Она подумала, что одна половинка ворот придавила другую.

Сын хана между тем обернул ноги травой и вошёл в сад.

– Проснись, хозяйка, проснись! – зашелестели цветы. – Нас давит трава!

– Замолчите, дайте мне спать! – сказала хозяйка. – Кто же может давить вас, как не трава?

А сын хана расщепил палку, начал срывать плоды.

– Проснись, хозяйка, проснись! – зашумели плоды. – Нас касается дерево, нас срывает дерево!

– Молчите, не мешайте мне спать! – пробормотала хозяйка. – Что же может касаться вас, как не дерево!

Наполнив дорожные сумки, сын хана хотел было уже возвращаться домой, но подумал: как же это я, побывав в волшебном саду, не увижу его хозяйки? Пойду-ка взгляну на неё! Сказал так, вошёл в золотую башню и ахнул – такая там была красота. Вокруг светло, всюду просторно, а на столах такое кушанье и питье, что разве только соловьиного молока не хватает. Сын хана покушал в своё удовольствие и пошёл дальше. Увидел он хозяйку волшебного сада и замер, – царевна спит, а вся так и светится, это от неё светло по всей башне.

Не удержался юноша и поцеловал девушку в щеку, цвета занимающейся утренней зари. Там, где поцеловал, разлилась сейчас же вечерняя заря, а царевна так и не проснулась – ведь губы юноши легки – они для девушки, что цветы для травы.

Не хотелось ханскому сыну покидать такую красавицу, но дома ждал больной отец. Вот он и предстал перед ним.

– Здравствуй, сын, – сказал отец, – приехал ты не рано. Видно не близок был твой путь.

– Не близок, отец, – ответил младший сын хана и печально добавил: – Вот и побывал я в волшебном саду, а теперь никак не могу забыть его хозяйку.

Хозяйка волшебного сада между тем, встав поутру, подошла к столу и заметила, что пища и питьё её кем-то тронуты. Посмотрела в зеркало и заметила цвет вечерней зари на щеке.

– Говори, кто у нас был этой ночью? – спросила она своё зеркальце.

Зеркало рассказало. Тогда царевна собрала свои войска и пришла во владения умного и старого хана. Окружив его ханство, она велела, чтобы к ней явился герой, осмелившийся рвать плоды в волшебном саду.

«Это ведь я первый рвал», – подумал старший из трёх братьев и пошёл к царевне.

– Так это ты рвал плоды в моём саду? – спросила царевна.

– Я рвал, – ответил старший брат.

– А как ты их рвал?

– Как? – удивился юноша. – Да руками рвал.

– Вернись домой, – рассмеялась царевна, – это не ты был в моем саду?

Тогда к хозяйке волшебного сада решил пойти средний брат. И с ним вышло все так же, как и со старшим. Наконец, пошел младший брат.

– Ага, значит, это ты, добрый молодец, рвал плоды в моём саду? – встретила его царевна.

– Я рвал, а кому же больше, – ответил юноша.

– А как ты их рвал?

Юноша рассказал, как он перехитрил волшебных сторожей ее сада – и ворота, и цветы, и плоды.

Тогда хозяйка волшебного сада поднялась с места и перед всем народом трижды поцеловала юношу – три раза в одну щеку и три раза в другую.

– Это в отместку, – засмеялась она. – По нашему обычаю украденное следует взыскивать вдвое и втрое.

Младший сын хана на радостях повёл свою царевну к отцу. Во дворце стало светлей. Царевна провела руками по своему лицу цвета утренней зари, а потом по лицу старика, и он сразу прозрел. Потом девушка провела руками по груди хана, и болезнь сейчас же вышла из его тела.

Младший сын хана женился на хозяйке волшебного сада.

У них были сыновья, похожие на отца, и дочери, похожие на мать, и они и сейчас живут в счастье и радости.

Табунщик и дочь падишаха (Даргинская сказка)

Жил-был табунщик, и было у него сорок кобылиц. Наступила весна, и кобылицы ожеребились. Вот один жеребчик и просит табунщика:

– Зарежь жеребят,– дай мне вволю попить молочко всех сорока кобылиц!

Табунщик удивился, но сделал, как просил жеребчик. Попил он вдоволь молока всех кобылиц и стал здоровый да ладный.

На следующий год сорок кобылиц снова принесли сорок жеребят, и жеребец-однолеток снова попросил табунщика оставить ему все молоко. На третий год произошло то же самое.

Табунщик соглашался, а жеребец рос да креп.

Но когда и на четвертый год жеребец снова попросил дать ему попить молоко всех кобылиц, табунщик очень рассердился.

– В твои годы,– закричал он, – добрый конь уже целое лето ходит в упряжи, – служит людям.

– И я послужу тебе, когда настанет время, – сказал конь, – но пока сделай мне в скале конюшню попросторнее да почище и корми меня вволю.

Оставим теперь табунщика и его коня, а сами расскажем о хане.

Полюбил хан дочь падишаха из далекой страны, а засватать ее не смог, – кого ни пошлет, никто не может туда доскакать. Хан спрашивает визира:

– Есть ли в моем ханстве еще кто, кого не посылали бы за дочерью падишаха?

– Есть, – отвечает визир, – это – табунщик, который пасет своих кобылиц.

– Позовите его ко мне! – сказал хан.

Только он так сказал, а конь заржал и позвал своего хозяина:

– За тобой послал людей хан этой страны. Скажи им, что ты согласен ехать за дочерью падишаха.

Когда пришли гонцы от хана, табунщик им так и сказал.

Наутро табунщик сел на своего коня и поехал к хану. Только он стал подъезжать к дворцу, как вдруг его ладный конь превратился в самую тощую клячу.

Все стали смеяться над табунщиком и не пустили его к хану, – где уж на такой дохлятине доехать до страны падишаха!

Повернул табунщик назад. Только скрылись из глаз, как кляча снова превратилась в доброго коня:

– Ну, хозяин, – покрепче держись в седле! Поедем добывать невесту!

Помчался конь над горами, да так быстро, что и стреле не догнать. Только над одной горой зацепил конь за скалу копытом, – чуть табунщик с седла не слетел.

– Эх, – говорит конь, – нет еще у меня полной силы! Это потому, что ты для меня молока кобылиц пожалел.

Но табунщик не знал страха, и конь мигом домчал его куда надо. Прыгнул конь через высокий забор и очутился перед дворцом падишаха.

Табунщик привязал лошадь к столбу и вошел во дворец.

Оставим теперь табунщика и расскажем о дочери падишаха.

Она была такая красавица, что ни в сказке рассказать, ни в песне спеть. Когда она увидела в окно, как молодой табунщик летел на коне, то сразу поняла, что это настоящий храбрец. А когда падишах сказал ей, с какой целью он приехал от хана, она позвала табунщика и спросила:

– Скажи, богатырь, ты от себя пришёл ко мне или от других?

– Ох, если бы от себя, – вздохнул табунщик.

– Ну, если не от себя, то я сперва поговорю с другими, – сказала дочь падишаха.

Села она вместе с табунщиком на его коня и помчались они так, что и орлам не догнать. Только когда пролетели над морем, конь задел копытом воду, – чуть все не утонули.

– Эх, – говорит конь, – нет еще у меня полной силы, – это потому, что ты для меня молока кобылиц пожалел!

Но табунщик и дочь падишаха не знали страха, и конь домчал их до владений хана.

Только стали подъезжать, как конь превратился в самую тощую клячу. Слуги хана стали смеяться над табунщиком. Они отняли у него дочь падишаха и отвели ее к хану.

– Это мы ее привезли, – сказали они.

Хан наградил слуг и стал просить дочь падишаха, чтобы она как можно скорей дала свое согласие на свадебный кебин.

– Нет, – говорит дочь падишаха, – сначала привезите мне тот золотой котел, который есть в доме моего батюшки.

Сколько ни искал хан гонцов в землю падишаха, – никто не брался привезти золотой котел. Хан позвал визира и спрашивает:

– Есть ли в моем ханстве ещё кто, кого не посылали за золотым котлом?

– Есть, – отвечает визир, – это табунщик, который пасёт кобылиц.

Хан велел позвать табунщика, но перед дворцом его конь снова превратился в самую тощую клячу и слуги хана прогнали табунщика. И снова случилось всё так, как в первый раз. Конь домчал своего хозяина до владений падишаха, а падишах, догадавшись о затеях своей дочери, с радостью отдал свой золотой котёл. Он был такой большой, что конь задел копытом и за гору, и за воду, но табунщик ничего не боялся и привёз-таки золотой котёл. Перед самым дворцом падишаха его конь снова превратился в самую тощую клячу, слуги отняли у табунщика золотой котёл и еле дотащили его к хану.

– Это мы, – говорят, – добыли тебе золотой котёл!

Хан наградил слуг, а дочь падишаха велела поставить котёл на огонь, налила в него молока кобылиц и сказала хану:

– Окунись!

– Ну, нет, – засмеялся хан, – пусть сперва окунутся те, кто добыли этот котёл.

Позвали ханских слуг.

– Нет, – закричали слуги, – это не мы привезли, это табунщик.

Позвали табунщика.

Он явился на своей кляче, привязал её к кольцу золотого котла и, когда кляча фыркнула и молоко остыло, окунулся в котёл и стал вдруг таким ладным да красивым, что все удивились.

– Э-э, – говорит хан, – ведь я не для других, а для себя посылал за золотым котлом! Дай-ка окунусь. Только отвяжите сперва эту противную клячу.

Отвязали клячу, хан прыгнул в котёл и сварился.

Тогда табунщик пришёл к дочери падишаха уже не от других, а от себя. Дочь падишаха с радостью приняла его, сыграли свадьбу и был такой пир, что плясали даже безногие, а бой барабанов был слышен даже в стране падишаха. Был на этой свадьбе и я, и так наплясался, что ничего уже больше не помню.

Братья-разбойники и их брат (Даргинская сказка)

Вдалёком ханстве, в близком селении жила-была одна вдова. Была у неё одна дочь и трижды по семь сыновей. Семь сыновей были пахарями, семь муталимами, семь разбойниками.

Братья-разбойники ушли на дорогу, братья-муталимы пошли к мулле, а братья-пахари собрались в поле.

– Дорогая наша мать, – попросили они, – когда солнце склонится к горе и мулла позовёт на молитву, пошли в поле нашу сестру, пусть она принесёт нам молока и хлеба.

– А как же я найду поле, если оно далеко за лесом? – спросила сестра.

– Мы оставим зарубки на деревьях, – сказали братья.

Когда солнце склонилось к горе, сестра захватила молока и хлеба и пошла в лес. Сперва она шла по зарубкам, которые сделали на деревьях её братья, а потом увидела короткую тропинку и заблудилась. Долго она блуждала по тёмному лесу и очутилась на поляне, на которой стоял дом ведьмы Бяжук.

Ведьма схватила девушку и бросила в глубокую яму. Братья-пахари вернулись голодные домой и спрашивают мать:

– Где же наша сестра? Почему она не принесла нам молока и хлеба?

Тут мать догадалась, что с её дочкой случилось что-то недоброе, и сказала своим сыновьям:

– Уже ночь! Пошли бы вы поискали, – может, случилось что с вашей сестрой.

– Ночью у нас дела поважнее, чем искать того, кто не смог найти дорогу днём, – сказали братья-разбойники.

– А мы не посылали нашу сестру в лес, – сказали братья-муталимы.

Пришлось отправляться братьям-пахарям.

Пошли они в лес, нашли короткую тропинку и подумали: «А не свернула ли наша сестра сюда?»

Глубокой ночью попали они на поляну в лесной чаще и увидели дом ведьмы Бяжук.

Ведьма схватила их и бросила в яму.

Наутро братья-пахари не пошли в поле, вечером не вернулись домой, и мать догадалась, что с ними тоже случилось что-то недоброе.

– Уже ночь, – сказала она своим сыновьям, – пошли бы вы поискали, – может, случилось что с вашей сестрой и братьями.

– Ночью у нас дела поважнее, чем искать тех, кто заблудился днём, – сказали братья-разбойники.

– Ну, а мы с нашими книгами найдём дорогу и днём и ночью, – сказали братья-муталимы.

Пошли они в лес, нашли короткую тропинку и подумали: «А не свернули ли наши сестра и братья сюда?»

Так они попали к дому Бяжук.

Ведьма схватила их и бросила в яму.

Наутро братья-муталимы не пошли с книгами к мулле, вечером не вернулись домой, и мать догадалась, что и с ними случилось что-то недоброе.

Говорит она братьям-разбойникам:

– Вам ночь – родная мать! Не разыщите ли вы вашу сестру и братьев?

– Что ж, – сказали братья-разбойники, – то, что братья-муталимы не нашли с книгами, нам нипочём разыскать и без книг!

Пошли они в лес, попали на поляну в лесной чаще и, хоть тёмная ночь была им как родная мать, но и они оказались не ловчей своих братьев, – все угодили в яму к Бяжук.

Пусть они пока остаются в этой яме, а мы расскажем о другом.

Расскажем, как росло в лесу зелёное лесное яблоко. Росло оно, росло, ветер сорвал его с дерева и закатил в яму, в которой сидели сестра и братья. Лесная мышь хотела взять яблоко, но сестра попросила:

– Милая мышка, не трогай яблоко. Лучше покати его к нашей матушке, – пусть ей будет память о детях.

Мышка покатила яблоко из леса, закатила на крышу и сбросила во двор.

Мать увидела, что с неба упало яблоко, подняла его и откусила половину.

– Нет, – говорит, – это лесное яблоко, кислое, – и бросила его на землю.

Кобылица подхватила половину яблока и съела.

Прошло время, и у матери появился сын, а у кобылицы жеребёнок. Мальчик рос, как дубок растёт, и стал юношей крепким и ладным, как дуб.

Жеребёнок рос ещё быстрее и стал сильным и быстрым, как ветер.

Однажды, когда юноша в ссоре разбросал всех своих сверстников, они обиделись и сказали:

– Эй ты, сын вдовы! Если бы мы были такими сильными, как ты, мы бы не тратили зря свою силу, а разыскали бы братьев и сестру.

Сын вдовы печальный пошел домой и спросил:

– Милая моя мать, разве у меня были сестра и братья?

Не хотелось матери вспоминать о Бяжук, но пришлось рассказать все, как было.

– Что ж, – сказал сын вдовы, – я рассчитаюсь с Бяжук!

Оседлал он своего коня и отправился в лес. Шел по зарубкам на деревьях, которые оставили его братья, а потом увидел короткую тропинку и подумал: «А не свернули ли мои сестра и братья сюда?»

С трудом пробрался он на коне по этой тропинке и очутился перед домом Бяжук.

Бяжук вышла из дома, стащила юношу с коня и хотела кинуть его в яму. Тут конь стукнул Бяжук копытом, юноша поднял её выше коня и так бросил вниз, что Бяжук по колена увязла в земле. Ведьма схватилась за свои космы, вытащила себя из земли, подняла юношу выше деревьев и так бросила вниз, что он по пояс застрял в земле. Сын вдовы схватился за хвост коня, вскочил, подхватил Бяжук и так сильно бросил её вниз, что она вошла в землю по самую шею.

Тут уж Бяжук, как ни пыталась, не могла освободиться сама и стала просить сына вдовы, чтобы он вытащил её из земли.

– Скажи сперва, где моя сестра и братья, – сказал сын вдовы.

Ведьма рассказала о яме, и младший брат освободил своих старших братьев, а сестру не нашёл, – Бяжук её уже съела!

– Ну, Бяжук, – сказал сын вдовы, – за братьев я бы тебя ещё простил, но за сестру – никогда не прощу! – Ударил по голове ведьмы ногой, и полетела голова в сторону.

Братья-пахари и братья-муталимы поспешили домой, а братья-разбойники уговорили младшего брата захватить с собой всё добро Бяжук. Погрузили они богатство на коня своего младшего брата, а самого его коварно сбросили в яму.

– Где же ваш младший брат? – опросила мать, когда они вернулись домой.

– На охоту ушёл, – отвечают братья-разбойники, – не скоро вернётся.

Оставим теперь братьев-разбойников на дороге, на которую они вышли к ночи, а расскажем о том, что случилось с младшим братом.

Сидел, сидел он в яме и подумал: если кто-то прокопал в яму ход сверху вниз, почему бы не сделать ход снизу вверх?

Долго ли, мало ли он копал, но только очутился на краю горы и увидел селение. Вошёл он в крайний дом и нашёл старушку.

– Лёгкого тебе отдыха, бабушка, – сказал сын вдовы. – Что нового в вашем краю?

– Что может быть нового, – сказала старуха, – если погибают люди в нашем краю. Засел у родника аждаха, никому воды не даёт.

– Где твой кувшин, бабушка, – говорит сын вдовы, – я принесу воды!

Только набрал воды, как показался аждаха. Сын вдовы взмахнул медным кувшином, отшиб все семь голов аждахи. Приходит в селение и говорит:

– Ваш аждаха оказался слабее Бяжук.

Люди этого селения обрадовались и подарили сыну вдовы богатырский лук. Поохотился вволю юноша, погостил ещё в этом селении, попросил раздобыть ему нищенское тряпьё и вернулся домой.

А дома братья-разбойники справляли свадьбу. Увидели они у нищего богатырский лук и стали смеяться:

– Тебе ли, заморыш, этот лук носить? Попробовали они натянуть тетиву, но как ни старались, ничего не смогли сделать.

– Это, – говорят, – вовсе и не лук. К чему он тебе, нищий?

Нищий взял лук, в один миг натянул тетиву, вставил стрелу и спросил:

– В кого бить – в петухов или в курицу?

– Курица яйца несет, – закричали гости, – бей в петухов!

Нищий пустил одну за другой семь стрел и убил братьев-разбойников. А когда снял он нищенское тряпьё, все узнали его и обрадовались.

Братья-пахари научили его пахать, братья-муталимы научили читать книги, а мать выбрала ему невесту, да такую, какой в наших краях ещё никогда не видали.

Семь дней и семь ночей веселились братья на свадьбе.

Был там и я, и так веселился, что даже не заметил, хороша ли невеста.

Мир бедняков и феодалов в сказочном вымысле

Воображение создает то, что ему подсказывает действительность

Максим Горький

Дубинка сильных (Аварская сказка)

Жил-был охотник. Ничего у него не было, кроме покосившегося дома, оставшегося от отца, и старого ткацкого станка, оставшегося от матушки.

«Вот бы мне хозяйку, – думал юноша. – Она бы по дому управлялась, а я бы на охоту ходил».

Однажды охотник увидел, как коршун напал на трех голубок. Две улетели, а одна очутилась в когтях коршуна. Охотник быстро натянул лук, подстрелил коршуна, а голубку принес домой.

Ночью, когда юноша заснул, голубка встрепенулась и превратилась в красивую девушку. Она прибрала в комнате, поставила на печку котелок с хин-калом, а сама уселась за ткацкий станок.

Юноша проснулся и удивился: наконец-то у него в доме появилась хозяйка.

С этих пор словно весь мир переменился для бедного охотника. Девушка-голубка стала его женой. И пока он ходил на охоту, она управлялась по дому. А на старом станке, доставшемся от матушки, она соткала такой ковёр, какого в этих краях еще не видывали.

Отправился юноша с этим ковром на базар, встретил хана.

– Кто ж это сумел сделать такой ковер? – удивился хан.

– Моя жена, – отвечал юноша.

– Откуда она у тебя?

Юноша рассказал, как он жил один, спас от коршуна голубку, и как она превратилась в красивую девушку.

Хан сейчас же приказал визиру купить ковёр, а сам подумал, что бедняку-охотнику совсем ни к чему красавица-жена.

Когда юноша вернулся домой, жена опечалилась:

– Напрасно ты всё рассказал хану, – не надо было рассказывать.

– Что же теперь поделаешь, – говорит муж, – слова не вернёшь!

Хан между тем думал, как бы отобрать жену у охотника, и каждый день давал ему какую-нибудь трудную задачу. Юноша всё терпеливо выполнял.

Однажды хан позвал охотника и говорит:

– Отправляйся-ка в путь и принеси мне «Ну-ка, возьми!».

Юноша так и не понял, куда пойти и что взять, но ослушаться ханского приказа не посмел. Пришёл он домой и рассказал всё жене.

– Что ж, – говорит жена, – если сами не знаем, о чём говорит хан, – спросим у старших.

Она соткала такой ковёр, какого и в других краях не видели, и говорит мужу:

– Садись, и ковёр понесет тебя туда, где знают побольше моего. Когда остановится ковёр, взмахни платком, – может быть, и узнаешь, что это такое «Ну-ка, возьми!».

Молодой охотник попрощался с женой, сел на ковёр и полетел. Ни гор, ни ущелий, ни рек, ни морей ковёр не разбирал, и ближние горы пролетел и дальние. И Ин миновал, и Дин и, наконец, очутился около огромного зева в горе. Влетев в зев, ковёр с охотником исчез под землёй.

Юноша испугался, но через некоторое время увидел, что под землёй всё так же, как и над землей. Наконец ковёр остановился у одного дворца. Юноша уже хотел сойти с ковра, как вспомнил о платке, который ему дала жена. Только он взмахнул платком, как сейчас же к нему бросилась одна старая женщина.

– Откуда у тебя этот платок? – удивилась она.

– Мне его дала жена, – отвечает юноша.

– Неужели она жива? – обрадовалась женщина. – Мы думали, что её заклевал коршун.

Эта женщина, оказывается, была матерью голубки. Сейчас же прибежали две остальные голубки, и повели юношу во дворец.

Расспросив обо всём и узнав о поручении хана, они опечалились, – никто не слыхал, что это такое «Ну-ка, возьми!» и где его искать.

– Ну что ж, – говорит мать голубки, – не знаем сами, – спросим у других.

Но у кого бы ни спрашивали в подземном царстве, что это такое «Ну-ка, возьми!», – никто не знал.

Наконец, услыхала об этой задаче одна старая-престарая лягушка. Она сказала:

– Пусть человек с верхней земли идёт за мною, – я покaжу.

Долго ли, скоро ли, но очутились они, наконец, за песчаными холмами у края бескрайней равнины.

Лягушка сейчас же выкопала в песке яму и укрылась в этой яме вместе с охотником.

К вечеру в долине появилось семь огромных нартов. У старшего нарта в руке была самая обыкновенная дубинка.

Уселись семь братьев на земле, старший и говорит:

– Ну, что ж, – пора и покушать. – Кинул он дубинку в сторону и приказал: – Ну-ка, возьми!

Дубинка исчезла и сейчас же появилась с такой чудесной едой, что у человека с земли слюнки потекли. Потом дубинка снова исчезла, и появились и шипучее питье, и сласти, и все, что только пожелаешь.

– Видишь, – спрашивает лягушка, – что такое «Ну-ка, возьми!» Это дубинка сильных.

Когда нарты улеглись спать, лягушка утащила дубинку «Ну-ка, возьми!» и засыпала в яму, в которой они укрывались.

Утром нарты проснулись, захотели позавтракать, а дубинки нет. Искали, искали, переругались все, передрались и упали обессиленные, – какая же у сильных без дубинки сила!

Тогда лягушка сказала человеку с земли:

– Теперь иди и воюй!

Юноша вступил в бой и убил семерых нартов.

Оказывается, в этом краю нарты были злейшими врагами людей. Когда люди узнали о победе над нартами, радости их не было конца. Все благодарили человека с верхней земли, а тамошний хан готов был отдать ему даже всё своё ханство.

Но охотнику, кроме дубинки «Ну-ка, возьми!», ничего в этом мире не нужно было.

Верхом на лягушке он прискакал во дворец матери своей жены, а потом на ковре вернулся домой.

С тех пор он жил со своей женой в труде и счастье до самой смерти. А дубинку «Ну-ка, возьми!» он отдал слабым, потому что тому, кто сам себя кормит, незачем отбирать у другого.

Суд кадия (Аварская сказка)

Жили-были два соседа – богатый и бедный. Приходит бедный к соседу и просит: «Дай мне сегодня полушку, я тебе завтра две отдам!»

Богачу и сегодняшнего жаль, да разве упустишь завтрашнее, -не хотел, а дал. Бедняк не стал дожидаться до завтра и вернул к вечеру. Через неделю приходит снова: «Дай, – говорит, – абас!»

Богачу жаль серебра, но вспомнил медяки – и занял. Бедняк снова не стал ждать срока и вернул втрое.

Так дошло до того, что богач ссудил соседу целый туман. Ждал, ждал и не получил обратно, – где уж бедняку золотой вернуть!

Видит богач, что его перехитрили, приходит к соседу и говорит:

– Возьми у меня еще туман,– считать легче!

– Отчего бы не взять, – отвечает бедняк. – Только три – ещё лучше для счёта, чем два.

Согласился богач и на три, только потребовал от бедняка бумагу. А в той бумаге была сказано, что если занявший не отдаст вовремя деньги, давший вырежет у него на груди столько мяса, сколько весят три золотых.

У бедного выбор – лишь нужда да могила, – взял три тумана, а там – будь что будет!

Кончился срок, приходит богач к бедняку, говорит:

– Отдавай моё мясо!

– Ну, нет, отвечает бедняк, – от твоих золотых на мне сейчас и жир есть, – о нём уговору не было.

– Если так, – рассердился богач, – идём к кадию, – пусть рассудит!

Кадий жил за рекой. Пошли два соседа в обход. Вышли за аул, видят – бежит купец, пытается догнать быка, купленного на базаре. Хотел бедняк помочь человеку, выскочил навстречу, а бык – в кусты, да и выколол глаз.

– К чему мне полуглазый урод? – рассердился купец.– Идём к кадию – верни мне быка!

Идут втроём. Видят – балхарец везёт на осле кувшины на базар. Седло зацепилось за мост – того и гляди, вся поклажа пропадёт. Хотел бедняк помочь, потянул осла сзади, – оторвал хвост.

– К чему мне бесхвостый осел? – рассердился балхарец. – Идем к кадию, верни мне осла с хвостом!

Перебрались за речку, видит бедняк, что против троих ему не потягаться, – решил сбежать. Прыгнул с тропинки, а внизу жена мельника сына рожала.

Задавил его бедняк, – мельник за ним:

– Я, – кричит, – стар. Кто теперь будет моей мельнице наследник? Идем к кадию!

Пошли впятером к кадию, а его дома нет – к старшине ушел. Пошли богач, купец, балхарец и мельник к старшине, а бедняка у жены кадия оставили. Стала жена кадия бедняка расспрашивать, а нужда его полной торбе лисьих хитростей обучила, – обошёл он жену кадия и получил с неё сполна на свои и чужие золотые.

Приходит кадий, а жена говорит: «Ты этого человека как родного моего брата суди!»

Сел кадий, спрашивает у богача:

– С чем ты пришел ко мне?

Так, мол, и так, говорит богач, и показывает бумагу, должен он мне своё мясо!

– Что ж, – решил кадий, – по бумаге всё верно. Только о жире в бумаге не сказано, – режь точно. Вырежешь больше, – с тебя лишнее срежем.

Испугался богач, говорит:

– Нет, кадий, я, оказывается, ошибся – моей бумаге уже срока нет!

– Теперь твоё дело, мельник, – говорит кадий.

– Не знаю уж, как и быть, – мнётся мельник. – Мне бы наследника, а я человек старый, – как теперь с мельницей быть?

– Ну, это дело проще ребячьего, – говорит кадий. – Отдай бедняку жену на время, – Аллах и поможет!

– Нет уж, на Аллаха надейся, а осла привяжи, – говорит мельник. «Пусть, – думает, – моя мельница впустую работает».

И ушёл.

Остались купец и балхарец.

– С чем же вы ко мне? – спрашивает кадий.

Видит купец, что кадий бедняка как родного брата судит, решил отступиться. Так, мол, и так, говорит, мне бы взыскать хоть за ту половину головы быка, что ослепла.

– Это не трудно, – говорит кадий, – Аллах справедлив. Разруби-ка голову надвое – приценись на базаре.

«Стоит ли из-за одного глаза над целой головой трудиться, – подумал купец. – Лучше уйду».

А балхарец и дожидаться суда кадия не стал:

– ВАллах, – говорит, – я просто поговорить зашел. Я и забыл, что у моего осла хвоста не было!

Остались бедняк с кадием одни, кадий спрашивает:

– Как же это так, что ты моей жене вроде братом теперь приходишься?

– А это уж как Аллах захотел, – ответил бедняк.

Сунуна и меседу (Лакская сказка)

Жил-был хан. Все было у этого хана – и земля для посевов, и горы для пастбищ, не было у него только детей. Однажды, когда хан больше всего жалел об этом, с неба упало лесное яблоко. Жена хана надкусила его и удивилась – в яблоке было сорок семечек. Никогда еще хан не видел такого чуда. Он хотел посадить семечки в своем саду, но поднялся вихрь и унес их за гору. Где семечки упали на землю, там сейчас же вырос густой-прегустой лес.

Однажды, когда хан был на охоте, жена хана почувствовала себя больной и родила целую кучу детей. Все бабки и няньки с ног сбились и никак не могли сосчитать, сколько же всего детей. Когда хан вернулся с охоты, оказалось, что детей было сорок, и все были мальчики. Хан испугался, что после его смерти ханство придётся делить на сорок наследников, и созвал всех мудрецов, чтобы узнать, как сохранить свою силу.

Мудрецы сказали: «Это не твои сыновья, хан. Это братья тех семечек лесного яблока, из которых вырос густой лес. Лесное должно принадлежать лесу, – брось этих детей за гору!»

Мальчики были здоровые и крепкие, точно родились воинами, и только самый маленький, которого назвали Сунуна, казался заморышем. Жена хана стала просить, чтоб ей оставили хоть его, но лесное должно принадлежать лесу, и хан приказал, чтобы детей завернули в шелковые ткани и отвезли за гору.

Мальчики росли так быстро, что в ханском дворце не хватило шёлку. Мать ещё раз попросила оставить ей Сунуну, но его завернули в рогожу и увезли вслед за другими братьями. Старших братьев за горой по богатым одеждам взяли в войско соседнего хана, а Сунуну отослали в аул ханских рабов-мастеров.

Пока братья растут, оставим их на своем месте и посмотрим, что делается во дворце старого хана.

Всходило солнце, заходил месяц, шли годы, и ушла ханская сила. Соседний хан разбил войско отца Сунуны, завладел всеми его владениями, и хан-отец стал таким же бедным, как и все, кто жил в его ханстве. Однажды жена хана сказала:

– Сходил бы ты за гору, за лес, посмотрел бы, как живут Сунуна и его братья.

Хан отправился в путь и, хоть был уже стар, по-орлиному одолел гору, по-змеиному пробрался сквозь дремучий лес и очутился в ауле, где жили рабы соседнего хана.

– Здравствуй, отец! – встретил его Сунуна. – Рано ты пришёл за мной. Я ещё не обучился всем умениям, которые ведомы людям, и не могу ещё служить тебе, Лучше поброди по горам, по долинам и найди мне хорошую жену.

Хан отправился дальше и вскоре очутился в поле, где стояли воины соседнего хана.

– Здравствуй, отец! – встретили его братья Сунуны.– Рано ты пришёл за нами. Мы ещё не стали сильными воинами и не можем вернуть тебе твоего ханства. Лучше поброди по горам, по долинам, да найди нам хороших жён.

Пока хан по-змеиному пробирался сквозь дремучий лес, да по-орлиному одолевал гору, все его сорок сыновей собрались уже дома возле родимой матушки.

– Здравствуй, отец! – сказали братья-воины. – Не пора ли тебе отправиться в путь за нашими невестами? Пока ты будешь искать их, мы тут подумаем, нельзя ли вернуть тебе твоё ханство.

– Если найдёшь невест, отец, – сказал Сунуна, – возвращайся домой, что бы ни случилось. Водяной дождь пойдёт – не останавливайся, каменный дождь хлынет – не укрывайся, змеиный дождь разразится – не бойся. Иди вперёд, не оглядываясь! А пока ты будешь искать нам невест, я похожу тут по аулам, научусь тем умениям, которые твои люди знают, – может быть, это тебе пригодится.

Хан надел железные сапоги, прихватил медный посох и отправился в путь.

Шёл он, шёл, все высокие горы обошёл, узкие ущелья перешёл, огромную дорогу как от хвоста до гривы прошёл и встретил за рекой человека, тоже меряющего землю медной палкой да железными сапогами.

Оказалось, что этот человек тоже был когда-то ханом, и у него было сорок дочерей, а стало на одну меньше, так как самую младшую – Меседу – унёс змей-аждаха.

Хан обрадовался: «Вот и невесты для моих сыновей-воинов!» Он вспомнил и о младшем сыне, но тут же подумал: «Сунуна вырос в рогоже, – зачем же ему ханская дочь?»

Хан, имевший сорок сыновей, отправился в путь с ханом, имевшим сорок дочерей. Шли они, шли, все высокие горы обошли, узкие ущелья перешли, огромную дорогу как от гривы до хвоста прошли и, когда до земли хана, имевшего сорок дочерей, было уже совсем недалеко, вдруг подул ветер, собрались серые тучи, и полил такой дождь, точно целые реки с неба обрушились. Оба хана испугались и спрятались.

На другой день они собрались продолжить путь. Только перешли гору, как вдруг засвистел ветер, нависли синие тучи, и с неба пошёл каменный дождь, точно целые горы обрушились. Оба хана испугались и укрылись под скалой.

Прошёл ещё день и, когда два хана спустились в ущелье, за которым жил хан, имевший сорок дочерей, завыл сильный ветер, сгустились чёрные тучи, и с неба полил дождь, в котором плавали шипящие змеи. Оба хана испугались и спрятались в пещере.

Наутро, когда они вышли из пещеры, дорогу им преградил огромный змей-аждаха.

– Это змей, который унёс мою Меседу, – прошептал хан, имевший сорок дочерей.

А змей сказал:

– Люди становятся сильней меня, и я отпущу твою Меседу, если вы поможете змеям вернуть их силу. Пришлите мне Сунуну, и пусть он научит моих сыновей всем умениям, которыми владеют люди. Кончит он эту службу, и я награжу его и отпущу.

Только он сказал это, как на дороге появился Сунуна:

– Предупреждал я тебя отец, а ты сделал по-своему. Придется мне теперь служить аждахе.

Оставим Сунуну в змеином царстве и посмотрим, что произошло дальше с его отцом.

Всходило солнце, заходил месяц, и два хана с невестами очутились, в конце концов, в краю, где жил хан, имевший сорок сыновей.

Но сыновья не стали ещё сильными воинами, не смогли вернуть ханство своему отцу, и им пришлось снова отправиться в лес, за горы, служить соседнему хану.

Сунуна между тем обучил сыновей аждахи всем умениям, которые знали люди, кроме одного – человеческой догадки. Аждаха не заметил этого и сказал:

– Ну, что ж, теперь ты и Меседу можете покинуть моё царство. А за твою службу иди и выбирай в моей казне всё, что тебе понравится.

Сунуна и Меседу очутились в кладовой царя змей. Каких только сокровищ здесь не было! Но пленников царя змей не ослепили эти сокровища. Меседу увидела за грудой золота и драгоценных камней старый клыч в войлочных ножнах и сказала:

– Неспроста аждаха держит этот клыч там, где хранятся богатства. Возьми его!

– Конечно, – ответил Сунуна. – Даже ржавый клинок лучше, чем блестящие безделушки, – им, по крайней мере, можно срубить гнилые сучки с дерева.

Когда аждаха узнал о выборе Сунуны, он рассердился:

– Бери хоть все мои богатства, только оставь клыч, – сказал он.

– На что мне твои богатства, – ответил Сунуна. – Ты же позволил мне самому выбрать то, что мне нравится.

Как ни крутился аждаха, но от слова не откажешься, – пришлось ему отдать клыч.

Сунуна и Меседу отправились в путь.

Всходило солнце, заходил месяц, и однажды Сунуна и Меседу увидели шерстодела, который плёл из шерсти верёвки, а потом натягивал их между двумя скалами и переходил по верёвкам как по мосту. Сунуна заметил, что верёвка перетерлась о камень, и вовремя подхватил её.

– Ты настоящий мастер ловкости, – сказал Сунуна.– Ты обладаешь таким уменьем, какого я не знаю. Как мне овладеть им?

– Этому умению учатся с детства, – ответил шерстодел. – Но ты спас меня, Сунуна, и я пойду с тобой, – может, когда-нибудь я смогу отблагодарить тебя.

Всходило солнце, заходил месяц, и однажды Сунуна, Меседу и шерстодел встретили кожедела, который был таким сильным, что охотился за аждахой и мял в чане шкуры его детей, чтобы пошить из них самые крепкие чарыки для пешеходов.

Когда кожедел оглянулся, аждаха высунул из чана одну из голов и хотел было проглотить его. Сунуна крикнул, и кожедел свернул аждахе голову.

– Ты настоящий мастер силы, – сказал Сунуна. – Ты обладаешь таким умением, какого мне никогда не знать. Я ведь самый слабый из сорока братьев.

– Со мной, Сунуна, ты будешь самым сильным. Ты спас меня, и я пойду с тобой, – может, когда-нибудь я отблагодарю тебя.

Всходило солнце, заходил месяц, и однажды, когда Сунуна и его друзья вошли во владения хана, бывшего cоcедом его отца, они увидели человека, который играл в кости с заморским чародеем. Человек так хитро метал кости, что какие фокусы и чародейства не устраивал его противник, а выиграть не мог. Тогда чародей превратил свою шапку в сороку и велел ей подкрасться к человеку сзади и подменить кости. Сунуна заметил это и отогнал сороку. Чародей проиграл.

– Ты тоже мастер, – сказал Сунуна человеку. – Ты хитродел. Ты обладаешь таким умением, какого я не знаю.

– Но ты помог мне, Сунуна, и я отблагодарю тебя.

Чародей между тем побежал к хану, бывшему самым заклятым врагом отца Сунуны, и сказал, что в его владениях появились опасные путники, которые затеяли погубить его ханство.

Хан приказал нукерам схватить Сунуну, Меседу и их трёх друзей, бросить их в глубокую яму и созвать ханский суд. Судьи сказали хану:

– Давай, хан, сперва испытаем – достаточно ли силен Сунуна, чтобы погубить твоё ханство?

Хан приказал созвать народ на горное пастбище и вывести против Сунуны самого дикого и сильного быка во всём ханстве.

– Эта работа – мне не работа, – сказал Сунуна. – Пусть с ней справится сперва мой друг кожедел.

Заморский чародей посоветовал хану:

– Смажь кожу быка маслом, чтобы кожедел не мог за неё ухватиться.

Меседу догадалась об этом, попросила у женщин муки и, когда начался бой, осыпала ею быка. Кожедел схватил быка за спину и сорвал с него шкуру. Судьи сказали:

– Если Сунуна так силен, то давай, хан, испытаем, достаточно ли он ловок, чтобы погубить твоё ханство?

Хан приказал, чтоб назавтра народ собрался в саду и чтобы там Сунуна взял полный рог вина, влез с ним на дерево и не пролил ни одной капли из рога.

– Эта работа – мне не работа, – сказал Сунуна. – Пусть с ней справится сперва мой друг шерстодел.

Заморский фокусник посоветовал хану:

– Разожги под деревом костёр из сырой соломы.

Меседу догадалась об этом и попросила у женщин чашку. Когда у шер-стодела от дыма закапали из глаз слёзы, она подставила чашку и собрала капли.

– Ага! – обрадовался хан. – Пролил вино!

Но Меседу дала людям попробовать капли из чашки и все узнали, что это не вино, а слёзы. Судьи сказали:

– Если Сунуна и силён, и ловок, то давай, хан, испытаем – достаточно ли он хитёр, чтобы погубить твоё ханство?

Хан приказал, чтобы назавтра народ собрался на площади и чтобы Суну-на умудрился достать самый красивый ковёр из ханского дворца. Дома хан сказал своим жёнам, чтобы ковёр никому не давали.

– Эта работа – мне не работа, – сказал Сунуна.

Но как с ней справиться, он и сам не знал.

Когда все люди собрались на площади, хитродел побежал в ханский дворец и закричал ханским женам:

– Пока хан возится с Сунуной, на ханскую гору спустился с неба пророк Аллаха. Давайте скорей коврик, чтоб пророк мог помолиться, и бегите скорей к нему!

Жены хана побоялись Аллаха, отдали хитроделу самый лучший ковёр, а сами побежали на гору смотреть на пророка.

Заморский фокусник между тем посоветовал хану:

– Прикажи принести кувшин с краской. Если даже твой ковёр очутится здесь, мы обольём его краской, и он уже не будет самым лучшим.

Меседу догадалась, попросила у женщин кувшин для воды и поставила его вместо кувшина с краской.

Когда на площади появился хитродел, слуги хана полили ковёр жидкостью из кувшина, но от воды ковёр засверкал на солнце ярче, чем прежде.

Судьи сказали хану:

– Видимо, сам Аллах помогает Сунуне. Придётся отпустить.

Но хан испугался, что Сунуна поможет отцу возвратить его ханство, и приказал нукерам отвезти Сунуну, Меседу и его друзей в глубокое ущелье, где жил аждаха.

Когда аждаха вышел из источника и нукеры в страхе поскакали обратно, Сунуна вспомнил о своём клыче, выхватил его из войлочных ножен и ударил змея.

Аждаха сейчас же развалился на две части.

Одна часть превратилась в собаку, другая – в свинью, и обе части погнались друг за другом.

Сунуна нашёл своих братьев-воинов и вместе с ними вернул отцу его ханство.

Сорок братьев женились на сорока сёстрах, а друзья Сунуны помогли ему овладеть всеми уменьями, какие только знали люди, и Сунуна стал сильнее всех своих братьев, потому что даже ханство можно потерять, но никогда не потеряешь то, что умеют делать твои руки и твоя голова.

Гунзари (Аварская сказка)

Был не был один хан. У хана был сын. Хан говорил ему: «Расти, мой сын, а когда вырастешь, я женю тебя на Гунзари». Сын хана вырос, и в дом привели невесту.

– Здравствуй, Гунзари! – обрадовался сын хана. Почему ты не приходила к нам раньше?

Девушка ответила:

– Я не Гунзари, я – Халун.

Сын хана огорчился и сказал:

– Отец, ты говорил, что женишь меня на Гунзари, а не на Халун.

– Я забавлял тебя сказкой, – отвечал отец. – Гунзари – это то, чего нельзя достичь. Она молода и прекрасна, она уже тысячу лет правит в своем ханстве, но увидеть её нельзя. Забудь о ней, и пусть женой твоей будет Халун.

Но сын хана так долго мечтал о Гунзари, что ни о ком другом не мог и думать. Тогда визир хана, который полюбил Халун, сказал:

– Великий хан! Твой сын только изведется от тоски, если всё время будет думать о Гунзари. Лучше отпусти меня с ним, и я помогу ему найти Гунзари.

Много ли, мало ли ехали сын хана и его визир, но только проехали они вершинный аул – такой, как Тануси, проехали низкий аул – такой, как Харахи, объехали горы и попали в чужой аул – такой, как Заи, перебрались через реки Ин и Дин, долго ехали лесом и очутились на берегу молочного озера.

– Не может быть, чтобы такое озеро было без диковинок, – сказал визир. – Давай спрячемся!

Молодой хан и визир спрятались в кустах и увидели, что к озеру прилетели три птицы. Они стали сбрасывать свои одежды, превратились в прекрасных девушек и вошли в воду. Только одна из птиц всё ещё оставалась на берегу,

– Почему ты не идёшь в озеро, Гунзари? – спросили девушки.

– Разве для того вы сменили птичий язык на человечий, чтобы называть моё имя? – рассердилась Гунзари. – Видно, не будет мне теперь воли в этом озере.

Она скинула птичьи одежды, и от её красоты всё вокруг осветилось таким светом, будто лучи света пробились сквозь лесную чащу.

Сын хана вышел из кустов и взял одежды. Гунзари испугалась:

– Ну, вот, – говорит,– кончилась моя воля!

Сколько она ни просила молодого хана, чтобы он вернул её одежду, юноша не соглашался.

– Не отдам, – говорит, – пока не скажешь, что выйдешь за меня замуж.

– Хорошо, – говорит Гунзари, – пусть так и будет. Только отпусти меня до новой луны в моё ханство, – пусть там выберут себе другую Гунзари.

Сын хана отдал Гунзари птичьи одежды, и она улетела.

Вернувшись домой, он рассказал обо всём отцу, а когда наступили дни новой луны, стал снова готовиться в путь.

Хан дал сыну в спутники визира, а Халун, узнав, куда собрался молодой хан, дала визиру сонную иголку.

Сын хана и визир проехали вершинный аул, миновали низинный аул и очутились у молочного озера.

Тут визир незаметно воткнул иголку в одежду своего спутника, и молодой хан уснул.

Гунзари прилетела к озеру и сказала визиру, чтобы он разбудил молодого хана. Визир позвал своего господина, но он не проснулся. Гунзари поплескалась с подругами в молочном озере и снова сказала визиру, чтобы он разбудил молодого хана. Визир стал толкать своего господина, но он не проснулся.

– Что ж, – опечалилась Гунзари, – скажи своему господину, чтобы он надел траурные одежды, – он не увидит меня больше. А когда он вернется к отцу, пусть изрубит верёвку и дверь в своём доме.

Гунзари улетела, а визир вытащил иголку из одежд своего господина, и молодой хан проснулся.

– Прилетала ли Гунзари? – спросил он.

– Прилетала, но не могла тебя разбудить, – ответил визир.

– Что же сказала Гунзари? – спросил хан.

– Она сказала, чтобы ты надел траурные одежды, потому что ты её больше не увидишь.

– А не сказала ли ещё чего-нибудь Гунзари? – спросил хан.

– Она сказала, чтобы ты изрубил верёвку и дверь в своём доме.

Тогда молодой хан вынул свой меч и сказал:

– Это ты – дверь в моём доме!

И разрубил визира мечом. Дома он сказал Халун:

– Это ты – верёвка в моем доме!

И тоже разрубил ее мечом.

Когда сын хана рассказал отцу всё, что случилось, отец сказал:

– Значит, не судьба тебе была добыть Гунзари. Забудь о ней, сын мой!

Но сын хана не мог забыть Гунзари и снова отправился в путь. На этот раз он не взял в спутники никого из визиров отца, а взял своего лучшего друга.

Много ли, мало ли ехали сын хана и его друг, но только пришлось им ехать ещё дальше, чем за реки Ин и Дин, а молочного озера нигде не было. За далёкими горами они нашли простой дом, а в кунацкой этого дома – пищу, и питьё для гостей и постели для уставших, – людей в этом доме не было.

– Что ж, – говорит сын хана, – дом, как дом, – видно, нет больше чудес на свете! Хозяин ушёл, с нами его уважение к гостям. Скажем спасибо хозяину.

Сын хана и его друг поужинали и легли спать. Друг хана был настоящий друг, и он только лишь прикрыл веки, но не спал. В полночь он услышал, как в соседней комнате скрипнули навесы, и дверь сказала стене:

– Мы сегодня не одни, отец?

– Да, дочь моя, у нас гости – молодой хан со своим другом.

– А куда они едут? – спросила дверь.

– Они ищут то, чего нельзя достичь. Это Гунзари, которая живёт уже тысячу лет и никогда не стареет.

– Гунзари – это посуда, отец, из неё пьют.

– Нет, дочь моя, Гунзари – это девушка.

– А нельзя ли помочь им найти Гунзари?

– Можно, дочь моя, но нужно быть героем. У нашей горы нужно взять с конем подъём, который никак нельзя одолеть верхом, и спуститься к морю по спуску, по которому не сойти верхом. На берегу моря нужно взять под скалой плеть и сделать дорогу в воде. Только этой дорогой и можно пройти к Гунзари.

– А почему бы не сказать гостям об этой дороге, отец?

– Кто скажет, дочь моя, тот высохнет, как дерево, и отвердеет, как камень.

Дверь вздохнула и прошептала:

– Пусть тогда никто ничего не говорит, отец.

Друг молодого хана послушал ещё немного, но в соседней комнате было уже тихо. Наутро он спросил сына хана:

– Не был ли у нас кто ночью, не случилось ли чего?

– Нет, – отвечает сын хана, – я спал, как и ты. Ничего не случилось.

Сын хана и его друг поели и отправились в путь. Когда они подъехали к горе, сын хана удивился её крутизне, а его друг сказал:

– А почему бы нам не одолеть эту гору?

Он слез с коня, взялся за его хвост и так пошел в гору. Сын хана засмеялся и тоже стал подыматься за своим конем. С вершины горы они увидели море. Тут друзья взяли коней под узды и спустились с горы и не верхом, и не пешими. Под скалой друг хана нашел кнут и ударил им по воде. Море расступилось, и друзья поехали по дороге, которая вела к Гунзари.

В её ханстве всё было чёрным и мёртвым, словно здесь был пожар. Но как только сын хана увидел Гунзари и обнял её, всё вокруг посветлело и превратилось в цветущий край с обильными полями и богатыми городами.

Гунзари радостно встретила своего суженого, и весь народ радовался вместе с нею.

Сын хана посадил Гунзари на своего коня и повез её в своё ханство. Когда они одолели гору, не имеющую подъёма и спуска, и очутились у дома с говорящими стенами, в кунацкой их ждала пища и питьё для гостей и постели для уставших.

В полночь, когда все заснули, друг молодого хана снова услышал скрип двери и разговор её со стеной.

– Мы сегодня не одни, отец?

– Да, дочь моя, у нас гости – молодой хан с Гунзари.

– Ты говорил, что Гунзари – это то, чего и достичь нельзя.

– Пусть он и достиг, всё равно жизнь хана недолга.

– Почему же, отец?

– Молодой хан едет на одном коне с Гунзари. Когда он станет подъезжать к своему ханству, отец выведет другого коня, – этот конь и убьёт молодого хана.

– А нельзя ли спасти его, отец?

– Нельзя, дочь моя. Если даже он спасётся, в полночь в день свадьбы явится змей-аждаха и погубит молодого хана и Гунзари.

– А почему не сказать об этом гостям, отец?

– Кто скажет, дочь моя, тот высохнет, как дерево, и отвердеет, как камень.

Наутро друг хана спросил:

– Не был ли у нас кто этой ночью, не случилось ли что?

– Я спал с думой о Гунзари, – ответил молодой хан. – Она тут, – что же еще могло случиться?

Гунзари, сын хана и его друг снова тронулись в путь. Много ли они ехали или мало, но только с Гунзари сын хана мог ехать всю жизнь. Когда они показались, наконец, у застав своего ханства, все обрадовались, а старый хан велел конюху привести самого лучшего коня, чтобы сын с почетом ехал домой.

Только молодой хан хотел сесть на коня, как его друг выхватил меч и разрубил коня.

Старый хан рассердился и хотел тут же казнить друга своего сына, но сын сказал:

– Простим моего друга ради Гунзари!

Хан простил, но приказал, чтобы прощённый ушёл из его ханства.

Юноша не ушёл, а укрылся во дворце хана. В день свадьбы он пробрался в комнату молодого хана и спрятался за пологом.

В полночь, когда сын хана и Гунзари заснули, явился змей-аждаха. Друг молодого хана выхватил меч и отрубил голову аждахи. Тело его он спрятал за полог, а следы в комнате вытер. Только на щеке Гунзари осталась капелька крови.

Юноша не знал, как незаметно смыть эту каплю и слизнул ее языком.

Тут молодой хан проснулся, подумал, что его друг целует Гунзари, и схватил меч. Юноша успел убежать из дома и спрятался в конюшне.

Утром жена конюха пришла к своему мужу, увидела друга молодого хана и испугалась.

– Уходи, – сказал она, – ты впал в немилость хана, и он казнит всех, кто тебя укрывал.

– Лучше казнь за дружбу, чем жизнь за трусость, – сказал конюх.

– Пусть будет так, – сказала жена конюха, – но мне не понять непонятное, джигит, – расскажи, почему ты зарубил коня своего друга?

Друг молодого хана рассказал и почувствовал, что его тело начинает сохнуть, как дерево, и твердеть, как камень.

Конюх закричал:

– Зовите сына хана! Друг его не изменил в дружбе. Прибежал сын хана, прибежала Гунзари, прибежал старый хан. Сын хана узнал, что друг спас его, убив коня. Сердце его смягчилось, но глаза не могли забыть, как друг касался губами щеки Гунзари.

Тогда друг рассказал, как он узнал тайну в комнате с говорящими стенами и как он убил аждаху, узнав эту тайну.

Когда он рассказал о комнате, он окаменел от ног до пояса, а когда рассказал об аждахе, окаменел до волос на голове.

Сын хана и Гунзари долго горевали о своём верном друге, но как ни сокрушались, ничего сделать не могли.

Прошло время, у Гунзари родился сын, а она всё не забывала верного друга своего мужа. Однажды ей приснилось, что она, молодой хан и их сын очутились в доме перед горой у границ в её ханство. В полночь она услышала, как скрипнули навесы, и дверь сказала стене:

– Мы сегодня не одни, отец?

– Да, дочь моя, у нас гости, – молодой хан со своей женой и сыном.

– А почему нет с ними друга хана?

– Он рассказал о том, что слышал у нас, и высох, как дерево, и отвердел, как камень.

– А нельзя ли, чтобы он ожил, отец?

– Можно, но для этого дружеское должно победить сыновне.

– Что это значит, отец?

– Это значит, что мать должна заколоть сына и кровью его окропить того, кто окаменел.

Девушка вздохнула и прошептала:

– Если так, отец, я не знаю, что сильнее – дружеское или сыновне. Гунзари проснулась, и, хотя ей было страшно, ей так хотелось принести мужу радость дружбы, что она сделала всё так, как слышала во сне. Только она окропила друга кровью сына, как камень ожил.

– Ох, как я долго спал, – сказал он.

Долго радовались сын хана и его друг, но когда друг узнал, какой ценой оплачена их радость, он ни о чём больше не мог думать, как о сыне Гунзари.

Друг положил его в драгоценный ларец и спрятал под скалой у молодого озера. Он объехал весь свет, чтобы узнать, как облегчить горе своего друга, но нигде ничего не узнал. Тогда в глубокой печали он вернулся домой, обнял ларец, в котором лежал сын Гунзари, и заплакал.

Как только слезы друга коснулись тела мальчика, он ожил.

О радости Гунзари и молодого хана ни в сказке рассказать, ни в песне спеть. Во всём ханстве был устроен такой пир, какого ещё на земле не было. Били в барабаны, зажигали костры, ели и пили всё, что хотели.

Был на этом празднике и я. Не забыл я там и своих друзей – захватил им лучшее, что было на столах, да так набил карманы, что они до сих пор все порваны.

Лисьи хитрости (Аварская сказка)

Жил-был бедняк, а у него был сын. Отец и сын пасли по очереди чужих коров и этим жили. Однажды, когда очередь пасти выпала сыну, он ушёл с коровами дальше обычного и дошёл до берега моря.

На песке он увидел огромную рыбу. Она билась на берегу и никак не могла попасть в воду. Сын бедняка вышел на дорогу и, встретив шедшего в город человека, попросил сказать отцу, чтобы тот поскорей привёл две арбы для перевозки рыбы.

Когда человек ушёл, рыба стала умолять пастуха:

– Не убивай меня, – сказала она. – Лучше помоги мне уйти в море, и в чёрный день я тебе пригожусь.

– Как же мне отыскать тебя в чёрный день? – спросил пастух.

– Вырежь из моих жабр тёмный ус, – сказала рыба, – а понадоблюсь – сожги его.

– Хорошо, – сказал юноша и помог рыбе уйти в воду.

Приехал на арбах отец, спрашивает:

– Где же рыба?

Так, мол, и так, отвечает сын, пообещала рыба, что в чёрный день отыщется для меня, я и отпустил. Стал отец бранить сына, чуть не избил его, но что с молодых возьмёшь!

Ушёл сын пастуха в лес. Ходил, ходил, – слышит, кто-то хрипит от боли. Оглянулся, видит – это огромный олень, ногу его прищемило расколотым деревом. Кинулся было юноша зарезать оленя, а он говорит:

– Не губи меня, пастух моих братьев, – лучше сорви с меня один волос, – в чёрный день я тебе пригожусь.

Спрятал юноша олений волос и пошёл дальше.

Много ли шёл, мало ли шёл, дошёл, наконец, до огромного дерева, уходившего в поднебесье. На вершине дерева было гнездо орлицы, а в гнезде орлиные птенцы. На дерево лез чёрный, как уголь, змей. Юноша не испугался и убил змея.

Птенцы закричали:

– Лезь наверх, побудь с нами, пока мать не вернётся с охоты.

Поднялся пастух на дерево, смотрит – спустились чёрные тучи, забушевал ветер, летит орлица.

Опустилась она в своё гнездо, удивилась:

– С неба ли ты, человек, спустился, с земли ли поднялся?

Тут птенцы и рассказали всё как было. Орлица вырвала у себя перо, подала пастуху:

– Возьми, – говорит, – в чёрный день я тебе пригожусь.

Спустился юноша с дерева, видит, бежит навстречу чёрная лисица, а за нею целая стая борзых. Выбившись из сил, лисица спряталась за спиной пастуха.

– Спаси меня, – говорит, – в чёрный день я тебе послужу.

Отогнал юноша борзых, дала ему лисица свой волосок, сказала, чтобы сжег его, когда будет нужна.

Пошёл юноша дальше. Много ли шёл, мало ли шёл, дошёл до большого незнакомого города.

– Не примете ли гостя? – сказал он, войдя в один из домов.

– Почему не принять, – будь гостем, – сказала жившая в этом доме старушка.

Она усадила юношу, накормила его, напоила.

Отдохнув, гость вышел из дома осмотреть город. Первое, что он увидел, был огромный дворец, обнесённый высоким забором с железными кольями. На каждом колу было по человеческой голове.

Вернувшись домой, юноша спросил, что это за дворец и почему на колья насажены головы.

Старуха сказала:

– У нашего царя есть дочь. Она настолько горда, что свататься к себе пускает только самых ловких удальцов – таких, чтобы трижды сумели спрятаться за леса и за горы. Не сумеют – голова с плеч!

– Ну, спрятаться мне не диво, – говорит юноша. – Будь что будет, – я пойду во дворец.

Как ни отговаривала его старуха, он не отступился. Пошёл ко дворцу, закричал:

– Эй, царь, – выйди посмотреть на зятя!

– Ступай, дочь моя, дай хороший ответ, – засмеялся царь.

Дочь царя поднялась на башню и сказала юноше:

– Сумей трижды спрятаться так, чтобы я тебя не увидела, тогда я твоя. Не сумеешь, – быть и твоей голове на колу.

– Ну, что ж, я пойду прятаться, а ты ищи, – сказал юноша.

Вот пришёл он к берегу моря и достал рыбий ус. Только поджёг, как из моря выплыла спасённая им рыба.

– В чём твой чёрный день? – спрашивает.

Так, мол, и так, отвечает юноша, помоги мне! Рыба разинула рот и говорит:

– Прячься!

Юноша спрятался, рыба опустилась на дно и улеглась на песке. Царская дочь поднялась на башню, глянула вниз, глянула вверх, посмотрела на все четыре стороны, – не видно пастуха. Тут бы ему и радоваться, да на дне моря рядом с рыбой, в которой он спрятался, зашевелился червяк.

Рыба разинула рот, и дочь царя увидела пастуха.

– А ну-ка выходи, – засмеялась она, – не спрятаться тебе от меня!

Пришлось прятаться второй раз. Пошёл юноша к лесу, сжёг волос оленя.

– Что тебе нужно в твой чёрный день? – спрашивает олень.

Так, мол, и так, рассказал пастух, помоги мне.

Посадил олень юношу на спину, запрокинул голову, дал ему рога в руки, помчался за семь долин, за семь гор, спрятался в пещере под скалой.

Поднялась царская дочь на башню, глянула вниз, глянула вверх – нигде не видать пастуха.

Тут бы ему и радоваться, да над головой оленя зажужжал слепень. Отмахнулся олень, а царской дочери только это и нужно было.

– Вылазь из пещеры, – кричит она, – от меня не спрячешься.

Пришлось прятаться в третий раз. Вышел юноша в степь, сжёг перо орлицы.

– Чем помочь тебе в твой чёрный день? – спросила она.

Юноша рассказал, и орлица, посадив его на спину, взвилась в небо и спряталась за чёрную тучу.

Царская дочь поднялась на башню, но, сколько ни смотрела вокруг, не увидела пастуха.

Хотела было она уже уходить, да тут налетел ветер, рассеял тучу и открыл орла.

– Зовите палача, рубите пастуху голову! – сказал царь.

– Позволь мне ещё раз спрятаться, – ведь всё равно мне не уйти от палача.

– В самом деле, – подумала дочь царя, – куда ему уйти от меня? – И попросила царя ещё раз испытать пастуха.

Юноша вышел в поле, сжёг лисий волосок и говорит лисице:

– Ну-ка, голубушка, развяжи мешок всех своих хитростей и спрячь меня так, чтобы дочь царя не нашла.

– Ну, это дело не хитрое, – сказала лиса.

Она превратилась в купца с желтой бородой, пастуха превратила в блоху, положила его в свёрток сафьяновой кожи, годной на женские сапожки, и пошла торговать.

Поднялась царская дочь на башню, но, сколько ни смотрела, куда ни смотрела, – не видно пастуха – точно со света сгинул!

В это время перед башней показался купец.

– Кому нужен сафьян на сапожки, – кричит он, – кто купит сафьян?

Решила царская дочь с досады сапожки завести. Позвала купца, стал он примерять сафьян, шепчет юноше:

– Прыгай на ногу!

Блоха прыгнула и потихоньку спряталась в платье царской дочери.

– Ну что, дочь моя, нашла пастуха? – закричал царь.

– Беда, отец, – отвечает дочь, – на всём видном свете его не видно.

– Ещё раз посмотри, дочь моя, – сказал царь. – Обязательно найди!

Но как ни старалась царская дочь, сколько ни смотрела, не смогла найти.

Спустилась к отцу, – признала, что пастух ловчей её.

Только она признала это, как блоха прыгнула на землю и превратилась в юношу.

Пришлось царю отдавать дочь за пастуха.

Вверх из пушек палили, вниз из ружей стреляли, ударили в барабан, заиграли в трубы, – женился пастух на царской дочери!

Застав их едящими, пьющими, играющими, я и сам проплясал по-медвежьи, и, всеми расхваленный, пришёл к вам, чтобы рассказать, как всё было.

Большой хитрец, два полхитреца и хитрец-четвертушка (Лезгинская сказка)

Жил-был пачах-падишах. Один раз, когда у падишаха собрались все ханы, муллы и кадии его страны и когда по царской справедливости были решены все дела в падишахстве, пачах-падишах сказал:

– Спасибо вам, мои слуги, за всё, чем вы послужили мне на диван-хане. Сослужите теперь ещё одну службу, скажите, что важней всего в моём пади-шахстве, что самое главное для человека и без чего человек жить не может?

Тут в диван-хане поднялся такой шум, как на базаре. Заговорили все разом, и никто не соглашался друг с другом. Одни считали, что человеку не прожить без земли и без того, что есть на земле, другие твердили, что самое главное – вера и благочестие, а остальное всё даст Аллах, третьи думали, что важней всего на свете служба падишаху и нужней всего для человека ласка падишаха.

Когда поднялся главный мулла падишаха, все замолчали.

Мулла сказал:

– Самое главное, пачах-падишах, это – хитрость, – без неё никак не прожить человеку.

Падишаху понравились эти слова, и мулле захотелось похвастаться.

– Сказать по правде, великий падишах, мне и самому Аллах помогает в хитрости. Мои слуги и за скотом моим ходят, и гостей моих встречают, а я им ничего не плачу.

– Ты прав, – сказал падишах, – надо, чтобы Аллах и мне помогал в моём деле. Если б я нашёл самого ловкого на выдумку человека, я бы назначил его главным своим хитрецом, а хана, которому он служит, сделал бы первым ханом в падишахстве.

Тут хан самого большого аула в падишахстве сказал:

– Считай, падишах, что мой хитрец уже у тебя. Он такой ловкач, что его не перехитрит даже мулла.

– Значит – это настоящий хитрец, – улыбнулся падишах.

А мулле сказал:

– Испытай его, – пусть он покажет своё искусство. Хан среднего аула испугался, что он упустит возможность отличиться, и закричал:

– В моём ауле тоже есть два хитреца. Пусть и они послужат тебе, падишах!

– Если хитрецов двое, – засмеялся падишах, – значит один из них – это полхитреца. Испытайте и половинки!

Хан соседнего, самого маленького аула в падишахстве видит, что среди сильных не пробиться, и говорит:

– Великий падишах, это несправедливо. Говорят, – где аул больше, там и ума больше. Но и в маленьком ауле есть свой дели-дивана. Найдётся и у нас хитрец!

– Ну, твой хитрец, – это хитрец-четвертушка, – пренебрежительно бросил падишах. – Пусть он сперва докажет своё мастерство.

Вернулся хан маленького аула в свое ханство и задумался: дели-дивана у меня, конечно, найдётся, но где взять хитреца?

Позвал он к себе самого бедного, ничего не знавшего кроме голода, человека и говорит:

– У тебя нет ни земли, ни овец, – сам Аллах не знает, как ты ухитряешься жить. Но ты – хитрец-четвертушка, а мне нужен хитрец, который перехитрил бы муллу. Сумеешь?

– Если люди прикажут – попробую, – отвечает бедняк, – если живот прикажет – сумею!

– Вот тебе для живота овца, – сказал хан, – попробуй для начала перехитрить хитрецов соседнего хана.

Бедняк зарезал овцу, высушил на солнце мясо, повесил его к зиме на гвоздь и пошёл узнать у хана, что надо сделать с полхитрецами.

– Докопайся до их глупости, – сказал хан, – и приведи их ко мне, чтобы они сами увидели, как они глупы.

Бедняк пошёл искать полхитрецов, но пока он был у хана да шёл в соседний аул, оба полхитреца побывали в маленьком ауле и стащили с гвоздя сушёного барана. Принесли домой, разрубили пополам, но никак не поделят. Решили пойти к купцу за весами.

Бедняк увидел своего сушёного барана, взвалил на плечи разрубленную тушу, прихватил у хитрецов двух их живых баранов и вернулся домой.

– Ну, жена, – говорит он, – вари вдоволь сушёное мясо, – нечего нам зимы ждать!

Два полхитреца, не найдя сушёного мяса, решили, что оно досталось собакам.

С досады они снова пошли в маленький аул, чтобы попробовать ещё чем-нибудь поживиться.

Приходят, а хитрец-четвертушка ест варёное мясо и зазывает гостей:

– Заходите, прохожие люди, угощайтесь! Для всех хватит!

Хитрецы среднего хана, знавшие, что у бедняка в доме ничего не было, кроме украденного ими мяса, удивились, увидав у него и варево в котле, и остатки сушёного мяса на гвозде, и двух баранов на дворе.

– Как ты ухитрился так быстро разбогатеть, – спросили они.

– А очень просто, – отвечает хитрец, – наш хан сегодня сошёл с ума и за каждого варёного барана даёт двух живых.

Хитрецы соседнего аула испугались, что не успеют попользоваться дармовщинкой, вернулись поскорее домой, собрали со всего аула котлы, порезали всех своих овец, сварили их, свалили на арбу и повезли к хитрецу-четвертушке.

Хитрец-четвертушка повел их к своему хану.

Хан посмеялся над хитрецами и прогнал их.

Они сами поняли, что поддались на хитрость бедняка, и решили попросить своего хана, чтобы он назначил их ханскими глупцами,– глупее их не найти никого.

А хан маленького аула дал бедняку целое поле риса и сказал:

– Ну, теперь тебе, хитрец-четвертушка, пора побывать и в большом ауле.

Бедняк намолотил рис, ссыпал его в огромный кувшин, из соломы сделал хорошие циновки, а побитые, ни на что не годные метёлки сложил в мешок.

У хана бедняк попросил осла, чтобы отвезти метёлки на базар, и только собрался погрузить на осла мешок, как во двор ввалилась соседка – не знает, как дотащить до базара мешок с солью.

– А осёл на что? – говорит бедняк.

Чужого осла не жалко, а ханского – вдвое. Бедняк взвалил на него и свой мешок, и соседки, уселся и сам верхом. Осёл взмок, пока дотащил до базара всю эту поклажу.

Бедняк отдал соседке её мешок, взял осла под уздцы, повёл по торговым рядам, кричит:

– Я из аула, где люди не знают денег! В нашей стране люди не знают денег!

Эй, люди, кто поменяет осла с поклажей на осла с другою поклажей?

Хитрец большого аула возвращался в это время из ханского дворца, где он чистил орехи. Скорлупки он ссыпал в мешок и вёз их на осле домой на топливо.

«Дай, – думает, – поменяю у этого глупца осла».

Договорились о цене и только собрались бить по рукам, как бедняк говорит:

– Нет, купец большого аула, в нашем краю так не торгуют. Когда меняют осла с поклажей на осла с другою поклажей, дают в придачу большую мерку хлеба.

Хитрец большого аула сперва рассердился, а потом подумал: «Его осёл в мыле, – значит, поклажа очень тяжёлая. Интересно, что бы то могло быть?»

Ему так захотелось узнать это, что он тут же, на базаре, купил мерку зерна и отдал его бедняку.

Бедняк вернулся домой с хлебом на зиму и ореховой скорлупой для печки, отвёл осла к хану, и только собрался рассказать об обмене, как увидел своего купца на взмыленном осле.

– Эй, человек! – закричал хитрец большого аула. – В вашем краю люди не знают денег, а ты, наверно, не знаешь, что такое совесть. Ореховая скорлупа годится хоть на топливо, а к чему мне твоя рисовая шелуха?

– Глупая твоя голова, – отвечает бедняк, – в нашем ауле эта шелуха дороже самого риса. Её развевают по ветру, как летучки одуванчика.

Хан, узнав, как опростоволосился хитрец большого аула, долго смеялся, дал бедняку припасов и топлива на всю зиму и сказал:

– Ну, хитрец-четвертушка, раз ты обошёл хитреца большого аула, значит, настало время обойти и муллу падишаха. Нанимайся-ка к нему батраком и сумей получить плату за работу!

– Ну, что ж, – отвечает бедняк, – когда не страшна зима, чего же страшиться муллы!

Большой хитрец испугался гнева своего хана и предложил хитрецу-четвертушке:

– Послушай, приятель, а почему бы нам вместе не пойти к мулле?

– И то дело, – ответил бедняк. – Если мы сладили в мене, договоримся и о работе.

Мулла падишаха обрадовался, когда к нему пришли сразу два работника. «Валлах, сам бог помогает мне, – подумал он. – Ведь только что от меня ушли двое. Пусть теперь эти попробуют получить за работу!»

Вслух он сказал:

– Не знаю, стоит ли мне нанимать вас. Работа уж очень лёгкая. Знай себе, паси моего любимого бычка, да готовь столы моим гостям. И условия лёгкие: не усмотрите за бычком – самих впрягу в ярмо, сбережёте – награжу… Что бы вам дать за эту работу?

– Отдай, хозяин, бычка, – предложил бедняк.

– Как же вы его разделите? – удивился мулла.

– А очень просто, – сказал бедняк, – шкуру мне, мясо – ему.

Хитрец большого аула сразу сообразил, что это выгодно, и согласился. Мулла сказал:

– Я тоже согласен. Только уговор: поработаете год, тогда и рассчитаюсь. А уйдёте раньше, не обессудьте – и кизяка из-под бычка не дам.

Наутро мулла говорит:

– Ну, кто из вас сегодня будет смотреть за бычком, а кто готовить столы моим гостям?

Большой хитрец сразу сообразил, что там, где пьют гости, перепадёт и слуге.

– Я, – говорит, – к столам!

– Ну, а я тогда – с бычком, – согласился бедняк.

Вывел он бычка на луг, накормил, напоил у реки и только собрался полежать на солнышке, а бычка точно подменили.

Известно, если у муллы в душе – чёрт, так у его скотинки – хоть половинка. Бычок задрал хвост, да как понёс по кустам и колючкам, – у бедняка только в глазах зарябило. «Не уберегу, думает, бычка, – быть мне самому в ярме».

До самого вечера гонялся бедняк за бычком.

Ноги сбил, весь в колючках, устал, но не удержался, чтобы не поддразнить большого хитреца.

– Эх, – говорит, – ты тут, бедняга, упарился у котлов, а у меня работа – раздолье! Пустил бычка на луг, да как забрался в виноградник, – до самого вечера кайфовал.

– У меня было ещё раздольней, – кривится большой хитрец. – Гости пьют, да и мне подносят, – до сих пор пьян.

А пьян был хитрец не от вина, а от работы.

Для муллы лучшие гости – покойники, он на них деньги зарабатывает. Вот мулла и заставил работника загодя готовить для гостей надгробные камни. Таскал их работник – живот надорвал, обтёсывал молотком да зубилом – пальцы сбил.

Наутро большой хитрец говорит:

– Давай сегодня я бычка попасу. Пьян я со вчерашнего, – надо бы на воле подышать.

– Дыши, дыши, – отвечает бедняк. – Только ты лучше чарыки да рубаху дома оставь, – так на солнышке здоровее.

Большой хитрец снял рубаху и чарыки и босой погнал бычка в горы. Постоял на лугу под солнышком, а когда бычок очумел, начал за ним гоняться, – весь колючками занозился, ноги в кровь сбил. «Эх, думает, обманул меня хитрец-четвертушка, надо было хоть чарыки не снимать».

Только к вечеру управился хитрец с бычком. Привёл его в аул, а сам чуть не плачет от боли. Говорит бедняку: «Давай отступимся от уговора!»

– Зачем отступаться, – отвечает бедняк. – Лучше зарежем ночью бычка и убежим. Вот и перехитрим муллу.

Мулла запирал бычка на ночь во двор, а двор был огорожен высокой стеной. Большой хитрец говорит:

– Придётся тебе спуститься во двор по верёвке, а потом я тебя подыму.

Только ты смотри – и убей там бычка, и освежуй его. Мясо – мне, шкура – тебе. Вот тебе мешок для мяса.

Бедняк исполнил всё, как уговорились, и шепчет:

– Готово. Спускай верёвку!

Большой хитрец отвечает:

– Привязывай к веревке сперва мешок с мясом, а потом я подыму и тебя со шкурой. А сам думает: «Ну-ка, умудрись получить эту шкуру у муллы! Будешь знать, как учить людей снимать чарыки да рубаху!»

Бедняк догадался, что большой хитрец задумал оставить его за стеной, отложил мясо в сторону, залез в мешок, прикрылся шкурой, схватился за веревку, кричит во всё горло:

– Теперь тащи!

Большой хитрец испугался, что мулла проснётся от крика, поднял побыстрее мешок, взвалил на спину и ну бежать в лес. Ноги горят, мешок бьёт по спине, по занозам от колючек, а хитрец бежит и радуется: вот достанется сейчас хитрецу-четвертушке от муллы!

А муллы, оказывается, в эту ночь и дома не было. Он с падишахом и съехавшимися к падишаху ханами был на охоте в лесу.

Гончие падишаха почуяли бычью шкуру, окружили большого хитреца и облаяли.

Бедняк подумал, что это лают злые пастушьи волкодавы с кутана, испугался и закричал из мешка:

– Эй, приятель! Как бы собаки не съели твоё мясо. Подыми-ка мешок повыше!

Тут подъехали падишах и вся его свита.

Мулла даже взвыл, увидев шкуру и поняв, что Аллах перестал помогать ему в хитрости.

А когда бедняк вылез из мешка хитреца, и никакого мяса в мешке не оказалось, падишах сказал хану большого аула:

– Оказывается, это твой хитрец – хитрец-четвертушка. А настоящий хитрец – вот он!

С тех пор бедняк стал служить у хана, а хитреца из большого аула сделали слугой бедняка. Без ума человек жить не может, а при умном хозяине и глупый слуга становится умней.

Проданный мальчик (Кумыкская сказка)

В близком селении, в далёком ханстве жил-был бедняк.

Был у него сын.

В доме у них всегда было пусто, и жили они так голодно, что отец даже и охать не мог.

Однажды сын говорит:

– Отец, а почему бы тебе не продать меня?

– Да кто же тебя купит? – удивился отец. – Ты маленький и ничего не знаешь.

– И всё-таки меня купят, – сказал сын. – Я знаю три вещи на свете: знаю коня, знаю камень и знаю человека.

Отец засмеялся, а сын так стал его уговаривать, что отцу ничего не оставалось делать, как согласиться,

Отец и сын пошли в город. Здесь было много народа и на самом бойком месте торговали людьми.

Отец посадил сына перед собою в пыль и стал ждать покупателей. Но на такого маленького мальчика никто и смотреть не хотел. Только к вечеру подошёл к ним какой-то хан и спросил:

– Зачем вывезли на базар этого ребёнка? Ведь он ничего не умеет делать.

– Зато он знает три вещи на свете, – сказал отец, – он знает коня, знает камень и знает человека.

Хан рассмеялся и спросил:

– А сколько же стоят эти три знания мальчика?

– Оцени сам, – сказал бедняк.

Хан дал бедняку один золотой и увёл мальчика.

В доме хана на мальчика взвалили тяжёлую работу, а кормили так, что и собака не позавидует. «Ничего, – думал мальчик, – зато мой отец не умрёт теперь с голоду».

Хан между тем позабыл о купленном мальчике.

Но однажды в день большого базара, когда хан вздумал купить нового коня, он вдруг вспомнил об одном из знаний мальчика.

Они пошли на базар, но во всех лошадях, на которых останавливался взгляд хана, мальчик находил какой-нибудь недостаток.

Наконец хан остановился перед таким жеребцом, которого все только хвалили.

– Ну, – сказал он мальчику, – об этом жеребце ты уж ничего не сможешь сказать плохого.

Мальчик осмотрел жеребца и сказал:

– Этот жеребец, действительно, хорош, но он принесёт когда-нибудь тебе гибель.

Хан рассмеялся:

– Я не собираюсь жить тысячу лет, – сказал он, – и, если мне суждена гибель от жеребца, то это может случиться и в чужой конюшне.

Он купил жеребца, а дома, довольный тем, что мальчик не желал его смерти, сказал, чтобы его получше кормили.

«Ну что ж, – подумал мальчик, – теперь будет легче не только моему отцу, но и мне».

Однажды дочь хана, снимая с руки кольцо, уронила его и потеряла драгоценный камень. Она собралась в город, чтобы купить другой, а хан вспомнил, что мальчик знает толк в камнях, и велел ему сопровождать дочь. Они обошли все лавки города, осмотрели много драгоценных камней, но в каждом из них мальчик находил какой-нибудь изъян. Наконец дочь хана остановила свой выбор на красивом яхонте.

Мальчик сказал:

– Нет слов, этот камень хорош, но в нём притаился червяк и, если ты купишь камень, он будет причиной твоей смерти.

– Разве может быть в камне червяк? – рассердился ювелир.

Тогда мальчик разбил камень, и в нём действительно оказался червяк.

Вернувшись домой, ханская дочь рассказала отцу об удивительном камне, и хан приказал, чтобы мальчика кормили ещё лучше. «Ну что ж, – подумал мальчик, – теперь станет лучше не только мне, но и другим людям хана, – я смогу делиться с ними пищей».

Все стали так много говорить об уме и добром сердце мальчика, что хан в один из дней снова вспомнил о нём.

– Послушай, – сказал он,– твой отец говорил, что ты знаешь толк не только в лошадях и в камнях, но и в людях. Скажи-ка, кто я такой?

Мальчик не хотел отвечать, но хан так настаивал, что мальчик сказал:

– Ты, хан, может быть, человек и не плохой, но всё же ты – из рабов.

Хан рассердился и закричал:

– Твоя голова уцелела на плечах только потому, что ты спас мою дочь. Но, если твои слова окажутся ложью, я всё равно казню тебя!

И он сказал, чтобы мальчика посадили в темницу.

Но слова мальчика не давали покоя хану. Он отправился к своей матери и стал расспрашивать её о своём происхождении.

Ханша испугалась.

– Ты ведь хан, – сказала она, – от кого может происходить хан, как не от достойных людей?

Хан почувствовал, что мать что-то скрывает, и обнажил меч.

– Если я, – сказал он, – не узнаю правду, я убью себя. Мне сказали, что я не сын своего отца.

Мать ещё больше испугалась и сказала:

– Это правда, мой сын. Твой отец был хан, но у нас с ним не было детей, и я полюбила раба. Слава Аллаху, это был очень достойный человек.

Хан убедился, что сын бедняка говорил правду, и приказал освободить его из темницы. Он призвал мальчика к себе, одел его в красивые одежды и сделал своим визиром.

Прошли годы. Дочь хана полюбила сына бедняка, и хан решил сыграть свадьбу.

На свадебном пиру хан, хвастаясь, решил показать, какие раньше были джигиты. Он сел на жеребца, купленного когда-то на базаре, и поскакал. У ворот жеребец споткнулся, и хан разбился.

Так оказались верными все три знания сына бедняка.

Проданный мальчик стал ханом, но об этом он раньше не знал, ибо все знания человека бессильны, когда речь идёт о том, что будет с ним самим.

Древняя усмешка и новое сознание

Сказали, что гора посетила гору – поверь, но не верь тому, что у старого врага изменился характер.

Горская пословица

Ум и счастье (Татская сказка)

Жил-был пастух. Он не знал никакого имущества, кроме старой порыжевшей бурки, но зато имел умную голову и умелые руки. Днём он пас овец, а по ночам, сидя на своей бурке у костра, вил верёвки, плёл корзины, и этим жил.

У него всегда были в запасе кукурузная лепёшка, кусок овечьего сыра, да ключевая вода. А с такой пищей проживёшь хоть сто лет.

Звали пастуха Бехлумом.

Купец Дадаш, у которого он пас овец, обязательно добавлял: Бехлум-дурачина.

Это потому, что в тех краях был ещё один Бехлум – сын самого купца. Он был самым глупым на всю округу человеком, но отец звал его Бехлум-умница.

Никого это не удивляло, – ведь сыну богача и не нужен ум!

Однажды в горы, где пастух Бехлум пас овец купца Дадаша, забрели Ум и Счастье.

По дороге они заспорили.

– Если бы не, я, – сказало Счастье, – все люди на свете пропали бы. Скажи по совести, разве они смогли бы избавиться; от своих напастей, если бы полагались только на тебя?

– Нет, это без меня все люди на свете пропали бы, – отвечал Ум. – Недаром говорят: на счастье надейся, а сам не плошай!

Спорили, спорили так Ум и Счастье о том, кто сильнее да важнее, увидели пастуха Бехлума и решили испытать на нём свои силы.

Ум помутил воду в роднике, Бехлум напился и потерял половину своего ума.

– Ну-ка, – говорит Ум Счастью, – попробуй теперь без меня устроить судьбу Бехлума!

Не успело Счастье взяться за работу, как на овечью стоянку к Бехлуму прискакал купец Дадаш.

Был вечер, всё земное готовилось ко сну, а так как Ум и Счастье тоже не всегда бодрствуют, они решили заночевать с людьми. Обернулись богатыми дервишами и появились у родника.

Купец Дадаш, как увидел богатые одежды, сейчас же закричал:

– Эй, Бехлум-дурачина, разжигай жарче костер! Режь для гостей самую лучшую овцу!

Когда овца была освежёвана, Дадаш бросил мясо в котёл, а пастуху приказал:

– Бехлум-дурачина, беги скорее в аул, скажи моему сыну, чтобы нам дали бурдюк вина.

Покосившись на знатных богомольцев, он добавил:

– А вот эту ляжку оттащи-ка в мечеть! Хороший мусульманин никогда не забывает о боге.

Бехлум собрался было уже исполнять приказание, да хлебнул ещё глоток из родника!

Тут он потерял вторую половину своего ума и стал так же глуп, как и сын купца Дадаша. Он взял одну из своих верёвок, накинул на мясо петлю и потащил его за верёвку по дороге. Когда Бехлум-умница вынес из дома бурдюк с вином, оба глупца уперлись в него сзади руками и стали толкать, как упрямого козла.

Ум увидел, что глупцов стало двое, заёрзал у костра.

– Этот сын купца, – зашептал он Счастью, – наверно тоже напился из родника. Что же нам теперь делать?

– Ничего, – утешает Счастье, – у меня удачи хватит и на двух Бехлумов.

Тут Ум и Счастье сделали так, что на кош купца Дадаша напали разбойники, схватили Бехлума-дурачину и Бехлума-умницу, увезли в Дербент и продали, как рабов, во дворец падишаха.

Сидят два Бехлума у столба, звенят цепями и не могут двинуться с места.

Бехлум-умница совсем пал духом, а Бехлум-дурачина, хоть и лишился ума, да сохранил умелые руки. Надёргал со столба лыка и стал вить верёвку. Падишах догадался, что на рабе можно заработать, приказал расковать его, накормить и сделать самым главным верёвочником во всём падишахстве.

Счастье пришло во двор падишаха и видит, что ему теперь осталось заботиться только об одном Бехлуме, а не о двух.

Бехлум-умница тем временем совсем обезумел от безделия и горя. Мимо столба, к которому он был прикован, проходил падишах. Бехлум взял да и ударил его по голове.

Слуги падишаха кинулись к Бехлуму, чтобы зарубить его, а Счастье сделало так, что в шапке падишаха оказалась змея. Шапка упала наземь, и все увидели, что Бехлум спас падишаха.

– Эге, да этот мой раб, оказывается, провидец, – закричал падишах.

И он приказал освободить Бехлума-умницу от цепей, накормить и сделать самым главным гадальщиком во всём падишахстве.

– Вот видишь, – говорит Счастье Уму, – я, оказывается, сильнее. Моя победа!

– Нет, это только полпобеды. Бехлум-дурачина выкрутился и без счастья.

Решили продолжать спор.

Ум совсем отвернулся от двух Бехлумов. Бехлум-пастух, сделавшись главным верёвочником падишахства, свил столько верёвок, что не знал, куда их девать, А так как он глотнул из источника, лишающего ума, он побросал все верёвки в колодец и оставил дворец падишаха без воды.

Захотелось падишаху шербета, а сделать нельзя. Запачкал он себе нос, а помыть нечем. Рассердился падишах и велел спустить Бехлума с горы на скалу, висевшую над ущельем, и оставить его там на съедение птицам.

Бехлум видит, что со скалы никуда не уйдёшь, наломал с кустов крепких прутьев и принялся плести корзину. Забрался в неё, упёрся в бока руками и ногами и покатился по склону ущелья. Помял рёбра, но спасся.

Падишах увидел, как ловко Бехлум выкрутился из беды, рассмеялся и назначил его самым главным во всём падишахстве пехлеваном-акробатом.

Счастье пришло и видит, что ему и теперь осталось заботиться только об одном из Бехлумов, а не о двух.

Во дворце падишаха между тем случилась пропажа, – исчезла печать падишаха.

Падишах рассердился, вызвал глупого сына купца, которого Счастье сделало самым главным гадальщиком во всём падишахстве, и сказал:

– Ну-ка, Бехлум-умница, поворожи по своим книгам. Найдешь печать – награжу, не найдешь – голова с плеч.

Чтобы ворожить по книгам, нужен хоть какой-нибудь ум. А у Бехлума ума ни отнять, ни прибавить. Когда нет ничего, то и прибавлять не к чему!

Бехлум возомнил – раз он сын купца, да еще главный гадальщик, значит, выше его и людей нет. Он обругал падишаха, да как толкнет его ногой в зад, так падишах и отлетел к стене.

Слуги падишаха кинулись к Бехлуму, чтобы зарубить его саблями, но тут подоспело Счастье и сделало так, что посредине комнаты, там, где только что стоял падишах, рухнул столб и с потолка свалился огромный камень. Печать падишаха оказалась в его кармане и вывалилась на пол.

– Ой, этот Бехлум спас падишаха! – закричали люди. – Он, действительно, самый великий гадальщик на свете.

Падишах на радостях не знал, как и благодарить Бехлума, и сделал его своим советником.

– Вот видишь, – победа моя, – говорит Счастье Уму. – Я сильнее, чем ты.

– Нет, эта победа – только полпобеды,– отвечает Ум. – Бехлум-дурачина выкрутился сам. На что ему счастье?

Решили продолжать спор.

Между тем визир и векил падишаха стали завидовать, что на обоих Бехлумов так и сыпятся падишахские милости. Если так пойдет и дальше, – испугались они, – то падишах, того и гляди, назначит этих Бехлумов вместо нас. И они решили погубить соперников.

Визир уговорил купеческого сына Бехлума, что он такой великий ворожей, что ему ничего не стоит приворожить себе всю казну падишаха. А векил напоил Бехлума-пастуха и пьяным и уложил тайком на постель к падишаху, спавшему со своей женой.

Ночью падишах проснулся и удивился. Ему показалось, что у него с женой теперь не четыре ноги, а больше.

Он поднял голову и, вглядываясь в полутьму, стал считать: одна… две… три… четыре… пять…

А Бехлум тем временем уже отрезвел, и вместе с отрезвлением к нему вернулся его собственный ум.

Сообразив, как все случилось, Бехлум зашептал:

– Встань и пересчитай!.. Сойди с постели и пересчитай!..

Падишах подумал, что это шепчет жена, поднялся, кряхтя, с постели и стал считать. Ног оказалось четыре.

– Тьфу, черт, – плюнул он с досады, – а ты, жена, права. Чего только не померещится спросонок!

И он ушел туда, куда даже падишах ходит без слуг. А пастух Бехлум выбрался потихоньку из дворца, да и ушел в горы к своим овцам. Простому человеку всегда лучше быть подальше от падишаха и ханов!

Счастье пришло утром во дворец падишаха и видит, что ему и на этот раз осталось заботиться только об одном из Бехлумов, а не о двух.

Бехлум, который остался на его долю, не забыл того, о чем нашептывал ему визир. Он забрался ночью через отверстие над очагом в сокровищницу падишаха, набил карманы драгоценными камнями, напихал за пазуху золотых украшений, а вылезти не смог. Ему бы освободиться от части награбленного, да ума не хватает, и жадность одолела. Так его и нашли, застрявшим в дымоходе, и привели к падишаху.

Падишах рассердился и велел сейчас же отрубить Бехлуму голову.

Тут подоспело Счастье, топор палача стал восковым и Бехлум остался жив.

Возомнивший о себе бог знает, что и рассерженный тем, что у него отобрали сокровища, он стал бесноваться и кричать на палача.

– Глупая твоя голова, да знаешь, что я сильнее всех на свете!.. Да ты!.. Да я!..

Ум подумал, что настала его очередь спасать человека, и кинулся к Бехлуму. Но тому, у кого в голове нет ничего и прибавить нечего, – Бехлум стал ругать всех людей падишаха:

– Вы скоты и мои рабы, – кричал он. – Да знаете ли вы, что я теперь – сам падишах! Несите цепи! Вяжите старого падишаха к столбу!

Счастье подумало, что падишах снова что-нибудь прикажет своим слугам, и не поторопилось, а падишах не стал приказывать и в ярости так стукнул Бехлума своей короной, что у того и дух вон!

Истинно говорят, если дураку не привалит счастье, тогда и чужой ум не поможет.

Рассказ об устазе-обманщике (Кумыкско-ногайский сюжет)

Жил-был шейх. Был он такой святоша, что все в ауле говорили: «Да живет угодный Аллаху устаз! Нет человека безгрешней его!» И все шли к устазу, и он накладывал «вирт», заставляя тысячу раз читать «бисмиллах». Правоверные воздавали шейху от своих щедрот и целыми днями считали на четках «бисмиллах», потому что это был «вирт» от святого.

Один только бедняк-горемыка не ходил к шейху. Но дела его шли хуже и хуже. Однажды и он понёс шейху последнюю курицу.

– Эх, неверный! Давно бы пора опомниться, – сказал шейх. И, раздобренный курятинкой, добавил: – Знаешь, друг, стать моим мюридом, – это все равно, что положить в свой карман ключи от рая. В день суда – в кыямат-день ты выберешь там, у Аллаха любой уголок.

Так бедняк стал послушником шейха.

Захотелось раз шейху похвастать святостью. Пошёл он с бедняком в соседний аул, проходит мимо кладбища, – замер у зиярата – могилы покойного муллы и завыл: «Вай, астапирулла!.. Пирулла!.. Прости, Аллах, его прегрешения…»

– Что ты бормочешь, устаз?

– Вай, друг. Этот мулла, оказывается, был в душе гяуром, – он не верил в безгрешие устаза. Я вижу – он весь в пламени под землёй. Пфуй! Даже и проходить мимо его могилы нехорошо!

Идёт устаз полем, замахнулся палкой, кричит: «Эй, хирт, проклятые!.. Пошли вон!»

– Ой, устаз, кого ты гонишь так яростно? Я не вижу вокруг ни души.

– Вай, друг, ты видишь до края поляны, а мой взор проникает и в Мекку. Там в Каабу забежали поганые псы. Я прогнал собак из дома Аллаха.

В душу бедняка вкралось сомнение. Он захотел испытать устаза, выпросил у соседей взаймы мерку риса, наварил плов и позвал гостей.

– Ну, – говорит бедняк своему учителю, – делай, устаз, бисмиллах и приступим.

– Что ты, смеёшься надо мной? – вдруг вспылил устаз.

– Почему ты гневаешься, учитель?

– Вай, собака, – кричит устаз, – почему ты всем положил поверх плова сладкий кишмиш, а мне подаёшь лишь один белый рис?

– Мой устаз, – ответил бедняк, – ты за сто гор видел собак, бродивших в Мекке, видел мертвеца-безбожника под толстым слоем могильной земли, почему же ты не видишь ничего на своей тарелке под этой маленькой кучкой варёного риса?

И он повернул тарелку и засмеялся. Все увидели под рисом вкусный дымящийся жир и лучшие зёрна изюма, и тоже засмеялись.

А потом все стали бить обманщика устаза и прогнали его вон.

Друзья! Пусть будут без плова, пусть не растут, не живут лгуны и святоши, а мы будем есть плов, будем расти и поправляться.

Сказка о кадие, уложенном в люльку (Кумыкская сказка)

Может быть, небылица, а может, быль, – только жил в одном ауле один неудачник. Была у него красивая жена. Вот жена однажды и говорит:

– Что это, муженёк, нам не везёт? Это, видно, потому, что мы по-простому среди людей живём, – давай попробуем по-хитрому.

– Делай, как знаешь, – отвечает муж.

Вот жена пошла к соседке, взяла у неё самые красивые одежды, помылась, причесалась и вышла на улицу.

– Чья это такая красивая да богатая? – оглядываются встречные.

А красавица не слушает никого, не глядит ни на что и идёт прямо к дому кадия.

– Здравствуй, кадий! Посоветуй, как быть… Видишь ли, мой муж уехал и вот уже полтора года не подаёт о себе вестей. Сделай милость – или бери меня в жены, или за хорошего человека отдай…

– Зачем отдать? Сам женюсь! – обрадовался кадий.

– Если так, приходи вечером ко мне. Будут брат мой и ещё двоюродный брат. И прихвати побольше подарков.

Кадий дал женщине два золотых, чтоб она приготовила ужин, а сам повеселел как в день байрама.

Жена бедняка вышла из дома кадия, пошла по другой улице, – не слушает никого, не глядит ни на что и заходит в дом старшины.

– Здравствуй, старшина! Посоветуй, как быть,– полтора года нет вестей мне от мужа. Или сам бери теперь в жёны, или хорошего человека найди…

– Зачем искать, – вскочил старшина. – Такая красотка только мне, начальнику, и к лицу.

– Если так, приходи вечерком – будут брат мой и кадий. Он и повенчает, ты только подарки не забудь.

Старшина дал женщине три золотых, и она пошла по третьей улице, – не слушает никого, не глядит ни на что, заходит в дом купца.

– Здравствуй, купец! Посоветуй, как быть…

Купец обрадовался, решил жениться на красавице, дал ей целых пять червонцев, чтоб вечером была подобрее.

Жена бедняка вернулась домой, сговорилась с мужем и приготовилась к встрече гостей.

Вот вечером кадий прихватил золотые кольца, серьги и червонцы, идёт к женщине, а у неё уже и старшина с подарками, и купец с узлом товаров.

«Ага, – думает кадий,– это её братья и есть».

Не успел он заговорить с ними, как вдруг застучали в дверь.

– Вай, Аллах, – испугалась жена бедняка. – Это приехал мой муж. Что делать? Увидит чужих – убьёт всех.

– Ой, женщина, спрячь меня, – дрожит кадий. – Эй, ты, померла там, что ли, – кричит муж.

– Сейчас, – вот только платье надену, – отвечает жена, а сама принесла люльку, уложила в неё кадия и прикрыла сверху одеялом.

– И меня спрячь, – шепчет старшина.

– Скорей, эй, женщина! – кричит муж.

– Иду, иду, – вот только платок накину, – отвечает жена, а сама всовывает старшину в мешок, завязывает покрепче и ставит в угол.

– Эй, – кричит, – запор сорву!

Купец услыхал это, обмер со страху и – юрк головой вниз в старую грязную бочку.

Тогда жена открыла дверь, обняла его, радуется, будто и впрямь полтора года не видела.

– Слушай, жена! А что это за люлька? – спрашивает муж.

– Ай, муженек, да ведь это – наш полуторагодовалый сынок.

– А почему у сынка борода и усы?

– Аллах дал нам такого…

– Пусть Аллах сам себе рожает бородатых, – рассердился муж, – а мои дети пусть будут такие, как у всех.– И, взяв нож, он сбрил кадию усы, бороду и брови.

«Ну, – думает кадий, – засмеют теперь меня, – служитель Аллаха и вдруг без бороды. Ничего, уйду из аула, – лишь бы остаться живым».

Только успел он так подумать, как муж стащил с него одеяло.

– Эй, жена, – кричит он, – почему у нашего сына ноги точно оглобли?

– Аллах послал.

– Пусть Аллах своему сыну такие ноги пошлёт, а моему нужны покороче. Подай-ка, жена, пилу!

Кадий услыхал это, испугался, да как прыгнет, – так с люлькой на спине и поскакал по аулу.

Старшина услыхал, что с кадием творится что-то неладное, и зашевелился в мешке.

– Жена, – удивляется муж, – чего это мешок как живой?

– И сама не знаю, может быть, там шайтан.

– Ого, неси-ка мой пистолет!

– Вай, люди, – кричит старшина, – я не шайтан!..

Тут муж свалил мешок на бок, выбил его палкой и выбросил за дверь.

Услыхав вопли старшины, купец обмарался со страху и зашевелился в тесной бочке.

– Эй, жена, что это в бочке шуршит?

– Мыши, наверно.

– Зачем же полную мышей и вонючую бочку дома держать? Муж слил в бочку помои и выбросил за дверь.

Наступил день. «Дай, – думает старшина, – пойду к кадию».

А кадий сидит дома, обвязал лицо полотенцем, беседует с пришедшим к нему купцом и горюет. «Эх, – говорит, – какая невеста из моих рук ускользнула!»

– Как из твоих рук? – спрашивает купец. – Она моя!

– Нет, моя, – вмешался старшина.

Переругались они все трое, а когда узнали, как их надули, решили отомстить обманщице, – пробраться ночью в её дом, отобрать подарки, мужа убить, а женщину проучить.

Вот они проделали дыру в крыше и конаются, как дети, – кому лезть первым.

Бедняк и его жена тем временем потушили свет, накалили в печке добела кочергу и ждут гостей.

Кадий и старшина обвязали купца за пояс верёвкой, попробовали было спустить его в дыру, а купец как заорет: «Тяните вверх! Ой, скорее!..»

– Что там такое? – спрашивают кадий и старшина.

Купцу захотелось, чтобы не один только он пострадал, и он сказал:

– Ой, друзья, наши обманщики испугались и такого наделали, что от вони некуда деваться.

– Ну, вот ещё, – удивился старшина. – Неужели, если дышать нечем, так уж и бежать надо? Спускайте меня.

Только спустили, а он как заорёт: «Поднимайте наверх! Ой, скорее!..»

– Не может быть, – решил кадий, – чтобы человек не мог стерпеть какой-то там запах. Опускайте меня, только не подымайте вверх, пока я три раза не крикну…

И вот кадия один раз прижгли снизу раскалённым железом, потом второй раз, потом в третий, а он все кричит: «Да, подымайте скорее! Спасайте, спасайте!..»

В этот вечер кадий, старшина и купец ничего не сказали друг другу и разошлись. А когда ожоги и раны зажили, они сговорились пробраться в дом бедняка не сверху, а снизу.

И вот они прорыли ход к самой стене, гадают, кому лезть первому. Жребий пал на купца. «Что ж, если судьба,– говорит он, – то приходится лезть и в навоз!» Полез. Только сунул голову, как его схватили за нос, взмахнули бритвой и отсекли прочь. «Ой, ой, – мычит купец, ухватившись за нос. – Там сегодня ещё тяжелее воздух – я чуть не задохнулся!..»

Лезет старшина. «Ой, – кричит, – дышать невозможно!»

Эге, думает кадий, меня теперь не проведёшь. «Ну-ка, – говорит, – проталкивайте меня ногами впереди.

Только протолкнули, а ему кто-то чирк бритвой – и готово!

– Ой, ой! – орёт кадий. – Тащите назад! Спасите!

– Что там такое? – смеются старшина и купец. – Неужели у тебя и ноги тяжёлого воздуха не выносят?

– Никакого там тяжёлого воздуха нет, – стонет кадий. – Есть только лёгкий да острый нож… Ой, тащите меня скорей домой. Видно, угодно Аллаху, чтобы я был дважды крещён!

Так и унесли кадия.

А муж и жена, продали дарёные кольца и серьги, купили быков и корову, стали жить, трудиться да радоваться.

Молла Насретдин, его жена, соседи и Аллах

Шла ураза. Молла Насретдин, чтоб не сбиться со счёта дней поста, который длился целый месяц, стал бросать в пустой котёл каждый день по камешку. Дочь Моллы Насретдина заметила это и бросила в котёл целую груду камней.

Ураза кончалась, и люди заспорили, сколько же прошло дней поста.

– Не спорьте, – сказал Молла Насретдин. – Я сейчас подсчитаю в своём котле.

Камней оказалось столько, что Молла Насретдин растерялся. Он уменьшил их число втрое и сказал, что прошло сорок пять дней поста.

– Как же так, – удивились люди, – ведь в месяце Рамазане всего тридцать дней!

– Глупцы, – сказал Молла Насретдин, – я ведь вам и так посчитал по совести. Что бы вы сказали, если бы узнали, что сегодня идёт сто двадцатый день Рамазана?

* * *

Наступила ураза, а Молла Насретдин ещё не начал поститься. Сосед зашёл к нему в дом, застал его за чашкой с супом и удивился.

– Я ещё не видал луны, – сказал Молла Насретдин. – Значит, ураза ещё не наступила.

Чтобы избавиться от соседа, он взял свою чашку и вышел на балкон. Из-за дома взошла луна и отразилась в чашке.

– Что ты лезешь, куда не надо, как этот сосед, – рассердился Молла. – Неужели тебе мало места на небе?

* * *

У соседа Моллы Насретдина смыло ливнем полдвора, и Молле пришлось впустить соседского осла в свой хлев.

Жена Моллы Насретдина сказала:

– Как бы этот осёл не забрался в кормушку нашей коровы.

– Поможет Аллах, так осёл сдохнет, – ответил Молла Насретдин.

Случилось так, что ночью сдохла корова.

– Эй, Аллах! – рассердился Молла Насретдин. – Неужели ты так глуп, что не мог отличить осла от коровы?

* * *

У Моллы Насретдина заболела жена. Он пошёл за речку к её сестре, та дала ему горшок с супом. Молла Насретдин осторожно ступил на камень в речке и подумал: «Эх, не пролить бы суп. Помог бы Аллах, половину горшка не пожалел бы!»

Река осталась позади, и Молла Насретдин сказал: «При чём тут Аллах? Мне ведь никто не помогал».

Только сказал так, а из-за поворота выскочил козёл. Молла Насретдин упал и горшок разбился.

– Эх, ты, а ещё Аллах! – рассердился Молла Насретдин. – И шуток не понимаешь, и брыкаешься, как козёл!

* * *

Жена Моллы Насретдина сказала:

– Не продать ли нам корову – зима будет холодная?

– Кто тебе это сказал? – спросил Молла Насретдин.

– Муравьиные кучи, – ответила жена, – смотри, какие они высокие.

– Аллах с муравьями не советуется, – рассудил Молла Насретдин.

Зима действительно оказалась холодной, и корова Моллы отощала и сдохла.

– Странный человек этот Аллах, – сказал Молла Насретдин, – выходит, что для него слово муравья действительно дороже, чем брюхо нашей коровы.

* * *

В горах случились такие морозы, каких никто и не помнил. Шутники пришли к Молле Насретдину и говорят:

– Молла Насретдин, завтра будет конец света, – разжигай костёр, режь барана. Не пропадать же мясу!

– Сейчас, – сказал Молла Насретдин.

Шутники поскидывали шубы и папахи, вошли в дом, ждут угощения. Пересказали все хабары, а мяса нет. Вышли во двор, а котел пустой. Догадались они, что их перехитрили и кричат:

– Эй, Молла, а где же наши шубы?

– А зачем вам шубы, – отвечает Молла Иасретдин. – Завтра же конец света. Я их сжёг.

* * *

Молла Насретдин и архангел Азраил подружились и стали вместе ходить по людские души. Когда Азраил располагался у ног человека, Молла Насретдин садился у головы и брался лечить больного. Если Азраил садился у головы, Молла становился в ногах и читал алхам. И в том и в другом случае Молле хорошо платили.

Однажды Азраил явился к самому Молле Насретдииу и уселся у его головы. Молла Насретдин вскочил и повернулся ногами к Азраилу.

Так они пересаживались несколько раз, пока Азраил не сказал:

– Послушай, я ведь выполняю поручение Аллаха.

– Пойди к Аллаху и попроси его, чтоб он разрешил мне прочитать перед смертью три молитвы.

– Это можно, – сказал Азраил. – Читай свои молитвы.

Молла Насретдин начал читать первую молитву и читал до утра.

Азраил снова ушёл.

На другую ночь Молла Насретдин начал вторую молитву и снова читал до утра.

Азраил снова ушёл.

На третью ночь Молла Насретдин улегся спать без молитвы.

Азраил ждал, ждал и ушёл.

Так он, говорят, и до сих пор ходит к Молле Насретдину и не дождётся третьей молитвы.

* * *

К Молле Насретдину приехал гость из аула, в котором никто не знал, что такое табак. Молла Насретдин предложил ему семена самой крепкой махорки и стал расхваливать:

– Вот трава, так трава! В грудь войдёт, – вор в дом не войдет; в живот войдёт, – старость не придёт; в голову заберётся, – скука не доберётся!

Через десять лет Молла Насретдин встретил сына своего гостя.

– Ну как, хороша моя трава?

– Чтоб погибнуть твоей траве! – отвечает гость. – И скучать с ней некогда, – весь аул в небо дымит; и воры нас обходят, – весь аул даже ночью дымит; и старости теперь в ауле не видно, – все до седин умирают.

– Вот видишь, – обрадовался Молла Насретдин, – от какой ещё вещи можно получить сразу три пользы.

* * *

Молла Насретдин уговорил на базаре незнакомого чабана, чтобы тот дал ему в долг десять овец.

Молла Насретдин увёл овец, а над чабаном стали смеяться. Нашёл, мол, кому поверить в долг! Чабан кинулся во двор Моллы Насретдина и потребовал овец обратно. Одной овцы не хватило. Чабан говорит «девять», Молла Насретдин – «десять». Спорили, спорили, решили позвать кадия.

Кадий отобрал восемь свидетелей, разогнал по двору овец и велел, чтоб каждый поймал по одной овце. Молла Насретдин кинулся за овцой первым, за ним – свидетели. Для чабана десятой овцы не оказалось.

– Вот видишь, – сказал кадий Молле Насретдину, – ему овцы не хватило.

– Хватило бы, – ответил Молла Насретдин, – надо было только ловить первым, как я!

* * *

Молла Насретдин целый год напрашивался на обед к скупому соседу. Тот позвал, но налил в тарелки самый горячий суп, а жене сказал:

– Вечно у тебя всё холодное!

Молла Насретдин глотнул ложку супа и уставился в потолок.

– Ты о моих балках на потолке? – спрашивает сосед. – Хорошие балки, крепкие – по две мерки зерна платил!

На другой день Молла Насретдин позвал соседа на чай, налил в толстые чашки кипяток, а на жену накричал:

– Вечно у тебя так, – сахару много, а тепла мало! Сосед обрадовался сладкому чаю, глотнул и уставился в потолок.

– У меня балки тоже, ничего, – ухмыляется Молла Насретдин, – вот только дешевле стоят.

* * *

Однажды Молла Насретдин отправился на мельницу молоть пшеницу. Улучив момент, он пересыпал горсть зерна из чужого мешка в свой. Мельник заметил:

– Что ты делаешь, Молла? Как тебе не стыдно?

– Я же дурачок, – ответил Молла Насретдин.

– Если ты дурак, так почему ж не сыплешь из своего мешка в чужой?

– Если бы я так сделал, мне не пришлось бы говорить, что я – дурак. Всё и так было бы ясно.

* * *

Молла Насретдин продал простыню, купил мешок муки и нанял амбала, чтобы отнести покупку домой. Амбал был чужой в ауле и, воспользовавшись суматохой на базаре, удрал от Моллы.

Через год Молла Насретдин заметил на базаре своего амбала и скрылся от него в бакалейную лавку.

– Почему ты убежал от этого человека? – удивился лавочник.

– Я не расплатился с ним за то, что он нёс мешок муки, – ответил Молла Насретдин. – Ради бога, не выдавай меня!

* * *

Однажды Молла Насретдин сидел на берегу речки. К нему подошли десять слепых и упросили, чтобы Молла перенёс их на другой берег. Молла потребовал плату – по пятаку с человека.

Когда Молла Насретдин переносил последнего слепого, он нечаянно уронил его в воду. Слепые зашумели.

Молла Насретдин рассердился:

– Чего вы кричите? Дадите мне на пятак меньше и дело с концом, – пусть тонет!

* * *

К Молле Насретдину ночью забрался вор и стал пилить во дворе стояк, на котором держалась дверь в хлев. Молла Насретдин проснулся и крикнул:

– Э, прохожий, что ты там делаешь?

– Играю на скрипке, – пошутил вор.

– У скрипки, кажется, другие звуки, – сказал Молла Насретдин.

– Звуки моей скрипки ты услышишь утром, – похвастался вор.

– А ты свой смычок бросишь ещё ночью, – рассмеялся Молла Насретдин.

Молла оказался прав. Хлев был пустой, и вор с досады забросил свою пилу.

* * *

Жена Моллы Насретдина подала на стол горячий суп. Забыв об этом, она так обожглась, что даже заплакала.

– Что ты плачешь? – спросил Молла Насретдин.

– Вспомнила своих покойных родителей, вот и прослезилась, – ответила жена. – Ох, как они любили суп с горохом!

Молла Насретдин хлебнул горохового супа и тоже обжёгся.

– Ну, а ты чего плачешь? – смеётся жена.

– Я вспомнил, что черти оставили после родителей тебя сиротку, и пожалел об этом, – ответил Молла Насретдин и отодвинул тарелку.

* * *

Жена Моллы Насретдина купила абрикосы, чтобы насушить их на зиму, сложила подальше в комнате, а сама пошла за соседкой. Чтобы муж не позарился на абрикосы, жена Моллы намазала пол свежей глиной и полила водой.

Молла Насретдин уселся на осла, въехал в комнату и взял абрикосы.

Жена вернулась с соседкой домой, удивилась и сказала:

– Валлах, это ноги осла, но голова – моего мужа!

Из лезгинских каравели

Ширванский шейх забрёл в Джабу и стал хвастать, как он был в гостях у Аллаха на седьмом небе, и как приятно было там кейфовать.

Мимо проходил хитрец из Ахтов.

– Эй, шейх, – спросил он, – а не почувствовал ли ты, что тебя там у Аллаха что-то хлестало по лицу?

– Что ты? – возмутился шейх. – Это было нежное, нежное, как ветерок, как мех…

– Так это был хвост моего осла, – сказал ахтынец.

Все засмеялись и перестали слушать шейха.

* * *

Богомольный ахтынец пристроился для намаза на берегу канавы. Пока он совершал омовение, его чувяк упал в канаву и поплыл к речке.

Богомолец забыл про молитву и закричал канаве:

– Эй, ты, возьми свой намаз, отдай мой чарык!

* * *

К скупому Пириму зашёл гость из Джабы. Пирим поставил на стол самовар и поколол сахар на кусочки величиной с ячменное зерно.

Гость отправляет в рот сразу по три куска и пьёт уже пятый стакан. Пирим нервничает:

– Эй, гость, разве у вас в Джабе в одну могилу кладут больше одного покойника?

– Если покойники маленькие, кладём и трёх.

* * *

Прохожий остановился по своим делам у чужого дома.

– Эй, что ты делаешь! Кто ты? – крикнул хозяин.

Прохожий пошутил:

– Это я, – сын дяди Аллаха…

– У твоего дяди есть свой дом, – рассердился хозяин, – что ж ты пришёл к моему? Иди в мечеть!

Шанвели и Мангюли (Лезгинская сказка)

Было это или не было, а только случилась однажды в нашем ауле весёлая свадьба. Кузнец Шанвели привёз из другого аула жену Мангюли.

Кончилась свадьба, соседки познакомились с новой подружкой, и говорят её мужу:

– Шанвели, а Шанвели! А ведь твоя Мангюли глупа.

– Нет, – отвечает Шанвели, – она не столько глупа, сколько простовата. И всё равно она мне жена.

Однажды Шанвели говорит:

– Слушай, Мангюли, у меня в кузнице кончились угли. Пойду-ка я с мешком в дальний лес, а ты побудь у нашей двери, – нечего попусту болтать с соседками!

Ушёл Шанвели, а Мангюли села у двери дома и старается даже не смотреть на соседок.

К вечеру соседки управились со своими работами, уселись на корточки у общего тендыря, – руками хлеб месят, а языками переваливают с бока на бок все аульские новости.

Одна из соседок кричит:

– Мангюли, эй Мангюли! Иди к нам. Пора тебе знать всё, что делается в нашем ауле.

Мангюли сняла с петель дверь и пришла с ней к соседкам.

Шанвели вернулся домой с мешком угля, увидел, что двери нет, рассердился, побил Мангюли.

Мангюли обиделась, ушла из дома, пошла по дороге, увидела возле старой заброшенной мельницы большое дерево и забралась на него.

Сидит Мангюли, не шелохнётся, а под деревом, в траве, – гурток серых курочек с цыплятами. «Чиргик-чир-гик! – кричат куропатки цыплятам. -Идите домой, нечего от нас прятаться!»

Мангюли подумала, что это зовут её, и ответила: «И не зовите – всё равно не пойду!»

Курочки испугались, ушли в траву.

По дороге пробежала собака. Заглянула на мельницу, обнюхала всё и залаяла: «Гав-гав! Нечего, пожалуй, здесь делать – пора домой».

Мангюли подумала, что собака зовёт ее, и сказала: «И не зови домой – всё равно не пойду!»

Под Мангюли в старом дереве было дупло, а перед дуплом над кипреем и медуницей кружились да жужжали в танце крылышками мохнатые пчелы. Медведь почуял пчелиные пляски и полез на дерево.

«Что ж это ты, Шанвели, – подумала Мангюли, – хочешь меня испугать?Прислал медведя? А я все равно не пойду домой!»

Медведь ободрал сгнившее дупло, разорил пчелиное гнездо, и только начал лакомиться, как отовсюду на него налетели пчёлы, – и ну жалить, ну жалить!

Медведь заревел, свалился с дерева – и бежать.

«Ага! Сам испугался, – обрадовалась Мангюли. – Теперь мне можно, пожалуй, и вернуться к моему Шанвели». Она набрала в дупле полный подол мёда и вернулась домой.

Шанвели обрадовался. «Врут соседи, – подумал он, – моя Мангюли не так уж и глупа!»

Он слил мёд в три кувшина и говорит:

– Слушай, Мангюли, я пойду в свою кузню, а ты тут смотри, не плошай, не давай мёд нашим соседкам!

Шанвели ушел, а Мангюли намесила глины и принялась лепить игрушки. Лепит и приговаривает: «Вот появится у нас с Шанвели маленький Свет-Магомед, – глядь, – а у него уже есть всадник на лошади; появится заботливая Саяд-Пери – вот и куколка; появится весёлая Джим-Джим – вот и музыкант с барабаном».

Пока Мангюли лепила игрушки, лиса узнала, что в доме Шанвели есть мёд, забежала во двор и говорит:

– Мангюли, голубушка, у жены царя только что родился сынок, – дай поскорей мёда для халвы!

Мангюли рассердилась, что ей помешали считать игрушки, и сказала:

– Иди в дом, возьми сама!

Лиса зашла в дом, засунула голову в самый большой кувшин, половину мёда съела, половину испортила.

На следующий день, когда Шанвели снова ушёл в свою кузницу, Мангюли принялась сушить глиняные игрушки в огне.

Сушит и приговаривает: «Всадник на коне – маленькому Свет-Магомеду, куколку – заботливой Саяд-Пери, музыканта с барабаном – веселой Джим-Джим».

Лиса забежала во двор и говорит:

– Здравствуй, голубушка Мангюли! Жена царя заболела, – дай поскорей мёду на припарки!

Мангюли махнула рукой.

– Иди в дом, возьми сама!

Лиса вошла в дом, засунула голову в средний кувшин, половину мёда съела, половину попортила.

Шанвели пришёл домой, захотел поесть мёда, удивился.

– Я ж тебя просил, Мангюли, не пускать соседок!

– Это не соседки, – отвечает Мангюли. – У жены царя родился сын, и за мёдом для него приходила лиса.

– Какое нам с тобой дело до царского сына, – сказал Шанвели, – разве у царя нет своего мёда?

На следующее утро Шанвели только сделал вид, что пошёл в кузницу, а сам взял да и спрятался за домом.

Мангюли разложила игрушки, стала их раскрашивать да приговаривать: «Маленькому Свет-Магомеду – вороную лошадку, заботливой Саяд-Пери – голубую куколку, весёлой Джим-Джим – красных музыкантов с барабанами».

Лиса забежала во двор, говорит:

– Здравствуй, Мангюли! У царя будет пир, – дай поскорее мёд сварить хмельную бузу!

Мангюли махнула рукой:

– Возьми сама!

Только лиса всунула голову в маленький кувшин, а Шанвели схватил воровку и говорит:

– Ах ты, обманщица! У твоего царя был сейчас суд, – тебя приговорили выстегать хворостиной.

Он привязал лису к арбе во дворе, а сам пошёл в лес за хворостиной. Лиса говорит:

– Мангюли, голубушка, отвяжи меня, мне некогда!

Мангюли отмахнулась: «И мне некогда, не мешай!», – а сама продолжает красить игрушки и приговаривать: «На вороном коне для Свет-Магомеда – всадник в красных чарыках; голубая куколка для Саяд-Пери – в яркой косыночке; барабанщик – с золотыми пуговичками!»

Лиса махнула хвостом, разбила глиняного барабанщика. Мангюли с досады отвязала лису и прогнала её.

Шанвели вернулся из леса с хворостиной, а лисы нет, рассердился:

– Нет, Мангюли, соседки, оказывается, правы. Ты действительно глупа, и нам придётся расстаться.

Зашли Шанвели и Мангюли в дом и начали делить имущество.

– Кому одеяло, а кому подушка? – спрашивает Шанвели.

– Мне, мне подушка, – кричит Мангюли.

– Кому зурна, а кому барабан?

– Мне, мне барабан!

– Кому курдюки и сушёное мясо, а кому буза в кувшине?

– Мне, мне буза в кувшине!

– Кому дом, а кому дверь от дома?

– Мне, мне дверь от дома!

Ночью, когда никто из соседей не видел, Шанвели разбудил Мангюли и сказал:

– Ну, теперь забирай своё имущество, и я провожу тебя в твой аул.

Мангюли забрала подушку, барабан, кувшин с бузой, дверь от дома и пошла по дороге за Шанвели. У дерева возле старой заброшенной мельницы они остановились отдохнуть. Глядь, – а невдалеке идут разбойники.

Мангюли испугалась и залезла на дерево.

– Шанвели, а Шанвели! – позвала она. – Разбойники украдут мои вещи.

– Молчи, – шепчет Шанвели, – как бы они нас не заметили.

Всё-таки он пожалел Мангюли и подал ей наверх подушку, барабан, кувшин с бузой и дверь, а потом и сам забрался на дерево.

Разбойники уселись под деревом, разожгли костёр, принялись делить добычу.

– Шанвели, а Шанвели! Мне тяжело, я положу барабан на другую ветку.

– Молчи, – отвечает Шанвели, – а то нас услышат, – убьют!

Мангюли положила барабан на другую ветку, а барабанная шкура – как зарокочет, как зашумит по веткам, – разбойники даже с мест повскакали.

– Что это такое? – спрашивает один.

– Пустяки, – отвечает другой, – это гром. Наверное, будет дождь.

Мангюли чуть не умерла от страха, притихла, а через некоторое время снова говорит:

– Шанвели, а Шанвели, мне тяжело.

– Молчи, – шепчет Шанвели.

Мангюли выронила подушку. Она распоролась о колючки, и на землю посыпались перья.

– Ого, – удивились разбойники, – неужели летом бывает снег?

Не успели разобраться, в чём дело, а по веткам полилась буза. Забрызгала разбойников, затушила костёр. Мангюли испугалась, уронила дверь. Она зашумела по веткам, сорвала барабан, и все это с грохотом упало на разбойников.

Разбойники испугались и убежали кто куда.

Шанвели и Мангюли слезли с дерева и ищут, куда бы снова спрятаться. Шанвели подхватил разбойничью добычу, да на мельницу! Мангюли – за ним, только и успела прихватить, что барабан. Заперлись в старой мельнице и ждут утра.

Разбойники через некоторое время осмелели и вернулись к дереву. Смотрят, – вместо воровской добычи – одни черепки, а там, где был костёр, валяется какая-то дверь.

– Я же говорил, что это были шайтаны, – шепчет один из разбойников, – вот и дверь от ада.

– Спрячемся от них на мельнице, – предложил другой.

– А вдруг и там шайтаны, – сказал третий.

Пока они шептались, Мангюли заметила, что разбойники вернулись, вскочила на барабан, да как забарабанит в испуге ногами! Шанвели подумал, что она сошла с ума, хотел стащить её с барабана, да сорвал задвижку жёлоба. Вода хлынула в жёлоб, колесо завертелось, старые жернова затарахтели, – разбойники чуть не угодили в речку. Спасаясь от шайтанов, они бежали до тех пор, пока совсем не свалились от страха.

А Шанвели и Мангюли дождались утра, вернулись домой и помирились. С тех пор они живут дружно и богато, а все соседи только удивляются их согласию.

Как глупый сын хана нашёл себе жену (Табасаранская сказка)

Жил-был хан. У хана был сын. Ханы часто бывают глупы, но такого глупца, как сын хана, никто ещё не видел. Что ему ни пытались растолковать, он только глазами моргал. За что бы он ни брался, всё у него валилось из рук.

Потому-то его и прозвали Валяй-Моргай.

Когда Валяй-Моргай вырос, хан позвал своего наследника и сказал:

– Настало время тебе, сын мой, жениться. Но кто ж отдаст дочь за такого глупца, как ты? Отправляйся в путь и ищи жену сам!

Глупому и искать далеко нечего. Сын хана вышел на базар и стал спрашивать, нет ли жены для него? Все в ответ только смеялись.

Вскоре на базаре появился человек, тащивший за собой осла, гружённого кувшинами с маслом.

– Ачун-Чун, – встретили его купцы, – разве это мужское дело – горшки с маслом? Где же твоя дочь?

– Моя дочь так глупа, – отвечает Ачун-Чун, – что меняет наше масло на воду. Пусть сидит дома!

Глупый сын хана услыхал о глупой девушке и подумал: «Вот кому быть моей женой!» Он подошёл к Ачун-Чуну и спросил:

– Ачун-Чун, нельзя ли послать к тебе сватов? Ачун-Чун подумал, что над ним смеются, и сказал:

– Шли сватов к моему ослу.

Глупый сын хана подождал, пока Ачун-Чун сгрузил свой товар, подошёл к ослу и спросил:

– Осёл, осёл, как просватать дочь Ачун-Чуна?

Осёл не понял, чего от него хотят, отвернулся от глупого сына хана и угодил копытами в горшки с маслом. Валяй-Моргай испугался и убежал. Ачун-Чун вскочил на осла и за ним!

Валяй-Моргай бежал так быстро, что не заметил, как очутился в соседнем ауле. Там он увидел девушку, которая то ловила цыплят, то выпускала их. На дороге лежала куча яиц, завязанных в платок. Девушка то подхватывала платок, то снова опускала его в траву.

– Что ты делаешь? – удивился Валяй-Моргай.

– Помоги мне, – попросила девушка, – у нас дома наседка сидит на яйцах, а квочка ходит с цыплятами. Отец уехал на базар, и сказал мне, чтобы и яйца под наседкой были целы и цыплята не разбежались. Как это сделать?

– А очень просто, – сказал Валяй-Моргай, – надо привязать цыплят к квочке.

Он положил узелок с яйцами под папаху, помог девушке поймать цыплят и привязал их к квочке. Тут налетел ястреб, схватил квочку и взмыл в небо.

Ачун-Чун вернулся в аул на своём осле, увидел, что пропало и масло, и цыплята, схватил палку и избил глупого сына хана. Яйца под папахой Валяй-Моргая разбились и потекли по его лицу.

Ачун-Чун подумал, что убил человека, и испугался.

Он затащил Валяй-Моргая в хлев и бросил в навоз, чтобы потом увезти в поле.

В хлеву у Ачун-Чуна болела корова. Ачун-Чун загнал вечером в хлев осла, потом привёл дочь, дал ей кинжал и сказал:

– Ночуй здесь. Если корова станет подыхать, прирежь её!

Ночью Валяй-Моргай проснулся на навозе и застонал. Глупая дочь Ачун-Чуна подумала, что это сдыхает корова, и зарезала её. Валяй-Моргай встал, и дочь Ачун-Чуна сказала:

– Вот и хорошо, что ты поднялся. Нам надо найти ястреба с квочкой. Цыплятам ведь спать пора.

В это время зафыркал осёл.

Дочь Ачун-Чуна подумала, что она недорезала корову, дала Валяй-Мор-гаю кинжал и сказала: «Зарежь!»

Глупый сын хана зарезал осла.

Утром глупая дочь Ачун-Чуна и Валяй-Моргай увидели, что они натворили ночью, и решили бежать. Но свой двор Ачун-Чун запирал на замок, а стены были высокие.

Валяй-Моргай забрался на арбу, стоявшую у стены, дочь Ачун-Чуна взобралась ему на плечи и ухватилась за бревно, выпиравшее из стены. Арба откатилась от стены, и оба повисли на бревне.

– Держись за меня крепче, – кричит вниз дочь Ачун-Чуна, – я сейчас подвину тебе арбу!

Она разжала руки, и оба полетели на землю. Валяй-Моргай сказал:

– Ты не умеешь держаться вверху. Становись вниз! Он добрался до бревна, выпиравшего из стены, дочь Ачун-Чуна ухватилась за его ноги, а потом оба снова свалились на землю.

Ачун-Чун в это время проснулся и давно уже смотрел из окна во двор. Наблюдая, как глупы его дочь и юноша, просивший её в жёны, он подумал: «А почему бы и в самом деле не сплавить дочь из дому? По крайней мере, масло и цыплята будут целы».

Когда он узнал, что Валяй-Моргай – сын хана, он забыл о масле и цыплятах и не горевал о погибшем осле.

Собрав приданое для дочери, Ачун-Чун отправил молодых к хану. На Валяй-Моргая нагрузил кровать, на дочь – чашки, ложки и кульки с чаем и сахаром.

Дорога шла в гору, и сын хана вспотел. Он бросил кровать на дороге и сердито сказал:

– У меня только две ноги, а у тебя четыре. Иди сама!

Дочь Ачун-Чуна передала ему часть своего груза. Когда они поднялись к источнику, Валяй-Моргаю и эта ноша показалась тяжёлой.

– Зачем нам таскать с собой сахар, – сказал он, – когда можно приходить пить чай сюда.

И он бросил свою ношу в воду.

– Так зачем же нам носить сюда каждый раз чашки! – сказала дочь Ачун-Чуна и тоже выбросила всё в воду.

Валяй-Моргай вернулся в отцовский аул. Все признали, что дочь Ачун-Чуна – самая достойная для него жена.

Охотник и его чарыки (Лакская сказка)

Жили-были два охотника. Вышли они однажды на охоту, смотрят – а у одного ружьё без приклада, у другого – без ствола. Ходили они целый день, ничего не убили, уселись на ночь возле костра, подвесили котёл и ну рассказывать небылицы.

Не успели связать небылицы так, чтобы похоже было, глядь – бежит заяц. Испугался огня и – бух в котёл. Следом лиса, – испугалась людей и – юрк в охотничью сумку.

Обрадовались охотники, только хотели лису из сумки вытащить, – вах!

– третий охотник бежит.

– Салам алейкум, – кричит, – не видали, где тут заяц и лиса? Это моя добыча!

Пока охотники разбирались, кто кого поймал, заяц в котле сварился.

Охотники поужинали, вытерли жирные руки о свои чарыки и улеглись спать.

Ночью костёр потух, в темноте послышались шум и крики, и охотники проснулись.

Оказывается, это дрались чарыки. Третий охотник, который пришёл позже, не успел досыта смазать их заячьим жиром, а правому чарыку и вовсе ничего не досталось.

– Чтобы вам век не видать порядочной пищи и знать только свиное сало, – кричали обиженные чарыки. – Мы целый день бежали за зайцем, загнали его в котёл, а весь жир достался вам, лежебокам. Где это видана такая несправедливость? Мы пойдём жаловаться!

Они в кровь избили чарыки, наевшиеся заячьего жира, и убежали под гору.

Хозяин чарыков испугался.

– Вернитесь! – закричал он. – Я не умею ходить босиком!

Лиса выскочила из охотничьей сумки, догнала один чарык и вернула хозяину.

Второй чарык, который не был смазан заячьим жиром, она найти не смогла. Охотник оседлал лису и, обутый на одну ногу, поехал за ним под гору.

Ехал весну, ехал лето, – глядь – а за горой на поле у богатого князя работает его чарык. Впрягся в пару с муравьём в соху и пашет землю под озимь.

Охотник обрадовался и принялся обнимать свой чарык. А когда узнал, что он за это время заработал не только себе на заячий жир, но и хозяину на хлеб, – совсем очумел от счастья. Лежит ночью на сеновале у князя, мечтает. «Запрягу свой чарык в другой чарык, возьму у князя за чарычью работу пятьдесят мерок зерна, ссыплю в чарык, сам сяду на лису, поеду домой».

Только размечтался так, глядь – а на княжьем дворе лисица запуталась в охапке сена.

Бык подхватил сено вместе с лисой и сжевал.

«На чём же я поеду домой?» – испугался охотник. Вскочил с сеновала и провалился в волчью яму.

Жена князя, услышав, как залаяла лисица в животе быка, вскочила с постели, побежала во двор и свалилась на охотника.

Наступило утро. Князь проснулся, увидел, что его жена в одной рубашке сидит с охотником на дне ямы, рассердился, побежал за ружьём.

Тут на счастье подоспели два охотника, намазавшие заячьим жиром свои чарыки. Они сплели из заячьей шерсти верёвку, вытащили из волчьей ямы своего друга, а потом и жену князя.

Три охотника вспороли быку брюхо, и оттуда выскочили два осла, двенадцать овец, три теленка, наседка с цыплятами, жирный курдюк жене князя на суп и, наконец, лиса.

Князь, как увидел ослов, овец да телят, забыл про ружьё и стал загонять своё стадо в хлев; жена князя занялась цыплятами и курицей, а три охотника запрягли чарык в чарык, дали в пристяжку муравья, погрузили зерно, заработанное чарыком, уселись на лису, вернулись домой и стали заканчивать свою небылицу и думать, как бы сделать так, чтобы она была похожа на быль.

Две дороги, которые начинаются в сердце (Татская сказка)

Жил-был на этом свете старик. Он работал, ел свой хлеб, запивал водой и дожил до ста лет. Когда в доме появился сотый внук его внуков, старик собрался умирать.

Вышел он рано утром во двор, увидел снег, чистый, как его душа, и белый, как его волосы, и удивился: никто ещё не выходил сегодня за порог, а из дома в поле идут следы.

Старик взял посох и пошёл по следам.

Шёл он, шёл и пришёл к подножью высокой горы. Следы вели вверх, а вправо и влево разбредались две тропинки.

Старик не смог подняться в гору и стал вспоминать, куда же ведут боковые тропинки?

Припомнил старик день за днём весь свой жизненный путь, вспомнил судьбу своих друзей и соседей и решил, что все дороги начинаются от сердца.

Если человек родился человеком, от его сердца идёт одна дорога, родился зверем – другая.

От зверя в сердце человека начинается жестокость, а она приводит на дорогу жадности, зависти, ненависти, войны и смерти.

От человеческого в сердце человека рождается мягкость, и она ведёт человека по дороге щедрости, сочувствия, любви, мира и жизни.

– Какая же из этих двух тропинок ведёт к войне и смерти, а какая к миру и жизни? – подумал старик.

Пока он думал, в доме проснулся самый маленький из внуков его внуков. Увидел, что дедушки нет дома, и вышел на улицу. Увидел следы на снегу и подумал: дедушка один, не нужна ли ему моя помощь?

Побежал мальчик по снежному следу и прибежал к высокой горе. Обнял дедушку и радуется.

Смотрят дед и внук его внуков, а с горы спускается девушка. Идёт и вся светится радостью. Такой красоты ни старик, ни внук никогда ещё не видали.

Старик спрашивает:

– Кто ты такая?

– Я – Счастье, – отвечает девушка.

– Зачем же ты ушла из нашего дома?

– Я прожила у тебя сто лет, а больше я не имею права оставаться у одного человека.

– Куда же ты теперь пойдёшь?

– Я пойду к внуку твоих внуков, – ответило Счастье. – Он выбрал такую же дорогу, как и ты.

Внук повёл дедушку домой, и старик жил ещё так долго, что никто уже и не помнит, когда он родился.

Человек и его тень (Лакская сказка)

Жили-были два брата – умный Ярахмед и глупый Карахмед. Однажды, когда Ярахмед пахал за горой своё поле, мать послала Карахмеда отнести ему обед.

Взял Карахмед горшок с хинкалом, идёт вдоль садов по дороге, нашёл золотую булавку. Миновал сады, стал подыматься в гору – смотрит, – а за ним его тень. «Кто это такой? – подумал Карахмед. – Не хочет ли этот человек украсть мою булавку?»

Он бросил булавку в суп с хинкалом и свернул по тропинке вправо. Только свернул, а тень тоже справа. Ещё раз свернул, – слева. «Не задобрить ли его хинкалом?» – подумал Карахмед.

Он бросил на дорогу одну галушку, завернул за скалу, и тень исчезла. «Ага, – подумал Карахмед, – наелся!» Но только он вышел из-за скалы, тень снова тут как тут.

Так Карахмед побросал на дорогу весь хинкал, который нёс брату, а потом свернул в лес. Тень исчезла.

В лесу Карахмед нашёл мёд, собрал его в свой пустой горшок и пошёл в гору. Только выходит из леса, а навстречу медведь. «Гыр-р, гыр-р, – рычит, – куда ты тащишь мой мёд?»

Карахмед бросил горшок и сделал ноги! Тень – за ним. Прибегает к брату, а тень тоже тут.

– Что случилось? – спрашивает брат. – Где хинкал?

Так, мол, и так, – отвечает Карахмед, – я нашёл золотую булавку, а вот этот человек хотел её у меня отнять.

– Это не человек, а тень, – рассмеялся Ярахмед.

А когда узнал, что случилось с хинкалом и мёдом, сказал:

– Ты хуже любого глупца, Карахмед, – можно выбросить горшок с пищей, но кто ж выбрасывает золото? Надо было сунуть булавку в карман.

– Хорошо, я в следующий раз так и сделаю.

На другой день мать снова послала Карахмеда к брату. По дороге Карахмед нашёл кинжал. Заметив тень, он быстро сунул кинжал в карман и порезал ногу. Прибегает к брату, – весь в крови, а кинжала нет.

– Эх, ты, – говорит Ярахмед, – надо было повесить кинжал на ремень.

– Хорошо, я в следующий раз так и сделаю.

На следующий день Карахмед нашёл красивого породистого щенка, затянул его ремнем и, испугавшись тени, побежал к брату.

Ярахмед выбросил задохшегося щенка и сказал:

– Надо было кинуть щенку кусочек хлеба, – он бы и сам пошел за тобой.

– Хорошо, я в следующий раз так и сделаю.

На другой день Карахмед нашёл на дороге топор и бросил ему кусочек хлеба. Из-за скалы показалась тень. Карахмед стал уходить от неё, бросил хлеб, пришёл к брату и ждёт, когда топор появится на дороге.

Ярахмед рассердился. Он оставил Карахмеда сторожить быков, а сам отправился подобрать хоть топор.

Так как глупый брат шёл, не разбирая дороги, умному пришлось идти по крошкам хлеба, которые тот оставлял по пути. Ярахмед так всматривался в эти крошки, что оступился со скалы и сломал ногу.

– Вот видишь, – обрадовался Карахмед, – я же тебе говорил, что это человек, а не тень. Зачем тебе нужен был его топор?

Как ни стонал от боли умный брат, глупый ни за что не хотел отнести его днем в аул, – боялся тени. Только ночью Карахмед попал, наконец, к лекарю.

А Карахмед дождался утра, вышел из аула, увидел тень и стал засыпать её камнями.

Говорят, он набросал уже целую гору, а всё никак не может отделаться от своей тени.

Хитрец и царская загадка (Аварская сказка)

Встарые, давно ушедшие времена у ханов был обычай задавать друг другу загадки. Так они проверяли, кто посмекалистей: не разгадал загадку – давай полную мерку золота!

Я, подобный таракану, так и быть расскажу вам, похожим на блох, одну из таких загадок.

Однажды русский царь прислал турецкому султану письмо: «Так, мол, и так – находящиеся в твоей конюшне кобылицы ржут и не дают покоя моим жеребцам; заставь-ка их замолчать!»

Созвал турецкий султан всех своих визирей и советников, думают они, гадают – ничего не могут придумать, как ответить царю.

Позвал султан самого главного визира, дал ему золота – послал искать человека подогадливей, чтобы раскусить загадку.

Истоптал визир все дороги в своей стране, не нашёл догадливого человека. Поехал по другим странам – тоже нет. Тогда он направился потихоньку в страну московского царя и очутился в Дагестане.

У первой же горы в этой стране визир рот разинул от удивления. Скала висит над рекой, а на скале селение. Половина дома на скале, а другая половина над дорогой. На крыше поля шест, а на шесте – старый бешмет, шест пошатывается, бешмет полами помахивает – ни один воробей на поле не сядет.

Поднялся визир на скалу, зашел в дом, говорит:

– Ассалам алейкум этому дому!

Слышит визир – отвечают ему «Ваалейкум салам!» Видит – в доме человек сидит. Справа от него – Коран, слева – детская колыбель, впереди – груда ложек. Глазами человек Коран читает, руками ложки строгает, ногами колыбель качает – это его жена за водой к речке пошла. К колыбели приделан шест – так человек заодно и воробьев с поля гонит.

Увидел визир, как хитрец сразу четыре дела делает, обрадовался – вот кто, думает, сможет ответить московскому царю.

Рассказал визир, какую загадку задали турецкому султану, и просит хитреца: помоги!

– Как же я помогу, – рассмеялся хитрец, – если я и султана не видел, и кобылиц его не слыхал.

– Так едем к султану, – обрадовался визир.

– Как же поеду, если я не обут, не одет и нет у меня денег, чтобы взять четырех помощников – делать мои четыре дела.

Одел визир хитреца, обул, дал золота работников нанять, – повёз к турецкому султану.

«Да живи ты, – говорит, – падишах, нам на страх и надежду; много я объездил дорог и стран, а умней и догадливей этого хитреца никого не нашёл».

Обрадовался султан, просит хитреца дать ответ московскому царю.

– Да живи ты своим людям на страх и надежду, падишах, – говорит хитрец. – Как же я, сидя у тебя, могу отвечать московскому царю? Повезите меня к нему, дайте мне всё, что попрошу, и я отвечу.

Султан велел дать хитрецу золота, коней и слуг, а от себя дал бумагу с бычью шкуру и приложил печать величиною с таз.

– Этого мне мало, – говорит хитрец.

– Чего же тебе ещё? – удивляется султан.

– Дай мне, падишах, искусного стрелка, чтоб стрелял, как моргну, и со слугами дай верблюда, козла да осла.

Дали хитрецу всё, что он попросил, и отправился он в путь.

И ехал хитрец, и отдыхал хитрец, и горы за собой оставил, и долины оставил, проехал и Эл-ал, и Хел-хал и, миновав широкие поля, приехал, наконец, к московскому царю.

Царь уже догадался, что ему везут ответ от турецкого султана, и велел вести хитреца прямо к нему.

Зашёл хитрец на царский двор, ищет глазами по сторонам, видит – царские собаки, моргнул стрелку – он всех и перестрелял.

Входит хитрец в царские палаты, а царь даже на «салам алейкум» не ответил.

– Зачем, – сердится, – моих собак перестрелял?

– А я, царь, – говорит хитрец, – не для того пришёл, чтобы о собаках речь вести. У меня дела царские – от султана ответ.

Царь засмеялся и говорит:

– Неужели у турецкого султана не нашлось никого с головой побольше?

– Как же, есть и такие, – отвечает хитрец.

По его знаку привели осла, и хитрец сказал:

– Поговори-ка с ним, царь, у него голова побольше. Видит царь, что хитрец не так прост, рассердился и снова вспомнил о своих собаках.

– Да не о собаках, царь, у нас с тобой речь, – отвечает хитрец, – а о задаче султану.

Не хочется царю платить мерку золота за проигранную загадку, он и выкручивается:

– Хоть бы султан кого постарше прислал, хоть бы с бородой.

– Изволь царь, – сказал хитрец, – есть и с бородой! – и велел привести козла.

Видит царь, что его и тут обошли, кричит со зла на хитреца:

– Шея у тебя куцая в царские дела лезть, ноги коротки царскую честь топтать!

– Изволь, царь, – говорит хитрец, – есть для твоих царских дел и такой посол, какого ты хочешь.

Ввели тут в царские палаты верблюда, – царь плюнул, верблюд плюнул, на том и поговорили.

Отдышался царь, видит, что от хитреца не отвертеться, и говорит:

– Хорошо, хитрец, я тебя выслушаю, но всё же скажи сперва: зачем ты убил моих собак?

– Изволь, царь, – отвечает хитрец. – Я ведь пастух, знаю толк в собаках. Однажды, когда я был с отарой на стамбульских горах, налетели волки и стали драть овец. Я позвал своих собак, но их порвали волки, позвал соседских собак – и их разорвали. Тогда я вспомнил о твоих собаках, их весь свет знает, но сколько ни звал, – они нe пришли. Вот я и рассчитался с ними!

– Да как же мои собаки могли услышать тебя, – рассердился царь, – если ты был на стамбульских горах?

– А как же твои жеребцы, царь, – засмеялся хитрец, – слышали кобылиц из Стамбула?

Видит царь, что вконец рассчитались с его задачей, и говорит хитрецу:

– Иди к моей жене – получай мерку золота!

Царская жена не приняла хитреца:

– Приходи, – говорит, – ко мне не при луне и не при солнце, по дороге и не по дороге, а когда придёшь – и в дом не входи и за домом не оставайся!

Хитрец пришёл не при солнце и не при луне, а при звёздах, шёл одной ногой по дороге, другой по траве, а когда пришёл, одной ногой ступил в комнату, а другую за порогом оставил. «Вот, говорит, я и в дом не вошёл и за домом не остался!»

Царская жена вынуждена была отсыпать хитрецу мерку золота, а так как парень не любил делать одно только дело, – он получил ещё полную мерку удовольствия.

Если не верите, отправляйтесь-ка к турецкому султану и узнайте, как ему помогали ответить на загадку московского царя.

И малые звезды украшают небо

Если бы умирало случившееся, не рождалось бы выдуманное

Надпись на камне в горах у перекрестка дорог.

Брат Шахли-Шах-Абасса (Рутульская сказка)

У знаменитого Шахли-Шах-Абасса был младший брат по имени Тур-Абасс. Все говорили, что Шах-Абасс мудр и справедлив, а брата его считали тронувшимся умом.

Однажды Шах-Абасс собрался на охоту. С ним были министры, визиры и знатные люди, и, когда на краю шахского села Шах-Абасс увидел брата, игравшего с детьми у грязной лужи, ему стало стыдно, и он отвернулся от брата.

Один из визиров, от которого шах тоже отвернул лицо своих милостей, подумал: чем это занимается брат Шах-Абасса? Говорят, Али дурной, Вали дурной, так не все ли тут дурные? Он отстал от свиты шаха и стал смотреть, что делает его брат.

Визир увидел, что Тур-Абасс берёт горстями мокрую землю, швыряет её в сторону и что-то приговаривает.

Визир подошёл ближе и услышал: «Эта земля пусть станет пылью, которой обманывающие прислужники ослепляют тех, кому они служат». Визир подумал: «А ведь Тур-Абасс не глуп. Это первый министр шаха, мой злейший враг, лестью и подлостью отвёл от меня взор Шахли-Шах-Абасса».

Визир подошёл ещё ближе к Тур-Абассу и услышал: «Этот комок пусть станет пылью и засыплет глаза тому, кому они не нужны – он не видит родного брата и считает братом брата жены».

Визир вспомнил о своём брате и подошёл ещё ближе. «А этот ком земли, – услышал он, – тому, кто верит жене и без пыли слеп».

Визир решил докопаться до смысла этих слов. «Они словно арабские буквы, – подумал он, – и прямые, как луч, и кривые, как ключ, а всё-таки в них что-то есть».

Вернувшись с охоты, визир решил начать поиски смысла слов Тур-Абасса с проверки жены. Он пошёл на луг Шах-Абасса, поймал любимого оленя шаха и спрятал его в своей конюшне. Потом на базаре купил оленя, похожего на любимого оленя Шах-Абасса, зарезал его, а тушу втащил в дом, накрыл буркой и позвал жену.

– Милая моя жена,– сказал он, – я по ошибке убил любимого оленя Шах-ли-Шах-Абаса. Все знают, что верней тебя нет никого для твоего мужа. Давай сжарим оленя, а шкуру сожжём.

Жена не согласилась и сейчас же ушла в дом первого министра шаха, о котором говорила, что она ходит туда ради дружбы с женой министра. На самом деле она была любовницей первого министра и, поспешив к нему, сказала, что визир убил оленя Шах-Абасса.

Визир тем временем послал за братом жены своей и, показав ему прикрытую буркой тушу оленя, сказал, что это человек, которого он убил и что это один аз лучших слуг шаха.

– Ты и моя жена, – сказал он, – всегда уверяли, что ты мне родней родного брата. Помоги мне вынести этого мертвеца и тайком предать его земле.

Брат жены визира испугался и ушёл. Он сейчас же явился к начальнику шахской стражи и донёс на визира.

А визир позвал своего родного брата, которого не видел со дня женитьбы, и сказал, что под буркой первый министр шаха, которого он тайно убил.

Брат визира, с которым визир был в ссоре семь лет, обнял брата, заплакал и сказал:

– Давай пока спрячем убитого, а ночью зароем в моём саду. Если найдут, а скажу, что это я убил первого министра шаха.

Оставим визира, снова нашедшего своего брата, в его радости, а сами посмотрим, что было во дворце справедливого и мудрого Шахли-Шах-Абасса.

Тайный советник и начальник полиции Шах-Абасса, давно опорочивший его брата, явился во дворец и сказал Шах-Абассу, что наконец-то его соглядатаи расплели сети, о которых он давно говорил своему повелителю. Оказывается, Тур-Абасс не тронут умом. Нелепым он прикрывает злодейское. Это помогало ему собирать противников шаха, чтобы с их помощью захватить его престол.

Шах-Абасс рассердился и повелел: сейчас же схватить Тур-Абасса и к утру предать его казни.

Тут к Шах-Абассу пришли сразу и первый его министр, и начальник его стражи. Первый министр сказал, что визир зарезал любимого оленя шаха, а начальник стражи, – что визир убил лучшего слугу шаха.

Шахли-Шах-Абасс рассердился и повелел: сейчас же схватить визира и привести его на строгий и справедливый суд шаха.

Визира связали и привели во дворец. Визир сказал:

– Справедливый и мудрый Шахли-Шах-Абасс, твой брат так же мудр, как и ты. Он освободил мои глаза от пелены, которой затмила их моя жена. Сними и ты пелену со своих глаз. Пошли своих слуг в мою конюшню и пусть приведут тебе твоего живого оленя, которого я берёг и холил весь этот день. Пошли слуг в мой дом и пусть снимут бурку с туши, которую я притащил в свой дом. Это не твой верный слуга, а олень, которого я сегодня утром купил на базаре.

Шахли-Шах-Абасс убедился, что всё это правда, и, как и его визир, нашёл брата и отвернулся от всех, кто обманывал шаха и пытался повернуть его на дорогу несправедливости.

Легенда о старой Джурадж (Цахурская легенда)

Самый трудный путь от снежных гор к долине Самура в его верховьях идёт по ущелью Алахан. Когда-то здесь были древние цахурские аулы. Время сохранило от них лишь остатки стен. Старики видели их в лесу под корнями деревьев.

Самым большим в тех краях был аул Хырыца. Он запирал выход из ущелья, и старшины аула построили здесь ворота и со всех, кто хотел выйти на дорогу, ведущую к Рутулу и Ахтам, брали поборы.

Однажды на эту дорогу спустился с гор Хасан из аула Сырыма. Он славился мужеством, красотой и силой, но и перед ним не распахнулись ворота Хырыца – он откупился от стражников мёдом из кувшина, притороченного к седлу его коня.

Мёд Хасан вёз в Ахты, он спешил, там его ждала его любимая Хозра, и Хасану было досадно, что подарки, которые он вёз родителям девушки, оказались испробованными.

А подарками нагрузила Хасана старая Джурадж, его заботливая и одинокая в своём уже распадавшемся роду мать. Хозра была из их тухума, жила когда-то в Сырыма, но потом родители её стали жить в большом и богатом ауле Ахты, и мать отговаривала Хасана от поездки. Кто знает, не выдали ли уже замуж его Хозру? И не будет ли у Хасана стычки со старшинами Хырыца? – уж очень они не любили гордого и строптивого Хасана!

Думая обо всём этом, Хасан хмурился и торопил своего коня. И вдруг морщины на его лице расправились, и в глазах его засияло солнце. За скалой у поворота дороги он увидел стройную девушку, отпрянувшую от родника. Она работала с матерью неподалёку в поле, вышла к роднику, чтобы смыть соль с жаждущих губ, и Хасан, улыбаясь, смотрел, как капли воды стекают по ее порозовевшему лицу. А девушка и испугалась, и было видно, что она рада. Она замерла, как завороженная, и глаз ее могла оторвать от Хасана.

Девушка была красива, но Хасан подумал, что всё же на всём свете нет никого красивее его Хозры, и, так и не заговорив с незнакомой девушкой, поехал дальше.

А в ауле Ахты с его Хозрой случилось вот что.

Отец Хозры уже забыл об оставшемся в горах Хасане. Он был жаден и решил выдать дочь за сына богатого шейха. Перед свадьбой Хозра плакала, умоляла отца, разжалобила мать, но ничего не добилась. Она ждала, что вот-вот приедет Хасан и спасёт её, но не дождалась и в канун свадьбы вышла к крутому берегу Самура, закутала голову платком и ринулась в мутный водоворот быстрой горной реки.

Воины в горах переносят несчастье в суровом молчанье, но страдания Хасана были так непереносимы, и он так неистовствовал в горе, выехав из аула, что его конь покинул дорогу и забрёл в лощинку – пусть никто не увидит, как плачет мужчина!

Палило солнце, напрасно верный конь ждал, когда его хозяин спешится у родника, – Хасан и не заметил, как очутился у ворот Хырыца. Он очнулся только тогда, когда стражники преградили ему путь, требуя выкупа.

Обезумевший Хасан прыгнул с коня на одного из стражников, выхватил его секиру, сразил ею другого и, едва прикоснувшись к стремени, взлетел в седло. Но люди старшин аула уже спешили на помощь стражникам. У другого выхода из аула они набросились на Хасана на узкой улочке, где он никак не мог развернуться, скрутили ему руки, опутали ноги и казнили в ущелье, забросав живого обломками скалы.

Старая Джурадж, мать Хасана, как только до неё дошла весть о мученической смерти сына, отправилась к хану соседних с ущельем Алахан земель и попросила у него помощи в её мести старшинам Хырыца.

Хан этих мест не любил людей Алахана. Но старая Джурадж знала скрытые тропы в ущелье и могла тайно провести войско хана, чтоб наверняка расправиться с ненавистным, но сильным Хырыцем. Сделать это только ради алаханской Джурадж он тоже не хотел. И, чтобы поиздеваться над нею, он предложил старухе пойти к нему в рабыни и семь лет жить в одном загоне с его собаками и есть собачью похлёбку из собачьих кормушек.

Бедная Джурадж согласна была на любой позор, лишь бы отомстить за смерть сына. Она провела войско хана в Алаханское ущелье и научила воинов хана, как пригнать к Хырыцу оленей с ветвистыми рогами, ставших к тому времени редкостью в горах. Мужчины Хырыца больше всего любили охоту. Они погнались за оленями, а люди хана тем временем ворвались в аул, перебили стариков, женщин, детей, а затем, напав из засады, расправились и с мужчинами. Старая Джурадж стояла на холме из обломков скалы, под которыми был замучен её сын, кричала как безумная и забрасывала камнями оборонявшихся от ханских войск палачей её Хасана.

С тех пор от Хырыца остались только развалины.

А старой Джурадж всё-таки не довелось стать рабыней. Хана удивила сила материнской любви, и он отпустил Джурадж на волю. Она ушла вместе с уцелевшими жителями ущелья Алахан за горы, и люди из нашего аула Ихрек, побывавшие в Карабахе, когда-то встречали там внуков и правнуков тех, кто испытал месть старой Джурадж.

Легенда о цахурской мечети

В старинном ауле Цахур муллы решили построить новую мечеть. А так как прошло уже тысячу лет, как тут поселились люди, мечеть нужна была очень большая.

Искусные камнерезы вырубили михраб, лучшие мастера сложили стены, а когда настало время возводить купол мечети, оказалось, что брёвна из деревьев, которые росли поблизости от аула, не годятся. Они были слишком короткими.

Тогда муллы послали за крутую гору, к вершинам, на которых росли высокие кавказские сосны, сорок юношей и приказали им срубить сорок самых больших сосен, и вытесать сорок самых ровных брёвен.

Юноши выполнили приказ, но поднять их в гору не смогли. О том, как их доставить в Цахур, муллы не подумали.

Тогда в мечети собрали всех самых старых и мудрых людей аула, но и они не знали, что делать. Только ночью старая хитрая жена главного муллы посоветовала: «Зарежьте сорок баранов, накормите сорок юношей лесорубов и лучших музыкантов и танцоров аула, соберите самых красивых девушек, и пусть они идут впереди лесорубов, играют, поют, танцуют, и ваши лесорубы потянутся за девушками, как ослы за сеном».

Бревен было сорок и лесорубов сорок. Два лесоруба, даже самых сильных, с трудом подымали одно бревно. Но когда впереди оказались девушки и музыканты, силы удесятерились – двадцать брёвен всё-таки оказались на вершине горы. Но всё внутри юношей перегорело и десятеро из них уже не смогли подняться с земли.

На следующий день в лес отправилось тридцать юношей, они втащили на гору пятнадцать брёвен, но с земли не поднялись уже двадцать работников. Ещё через день в лес пошли оставшиеся десять лесорубов, перед ними шло ещё больше девушек, все брёвна оказались на вершине горы, но с земли не встали уже последние юноши.

Мечеть была построена. Но в сорока домах сорок дней и ночей был плач и пели погребальные молитвы.

А когда окончился срок траура, отцы погибших цахурских юношей схватили старую жену главного муллы, взвалили на неё испорченное бревно и под звуки зурны и барабана погнали в гору. И хоть бревно было самое маленькое из сработанных в Цахуре, старуха не вынесла его тяжести и прожила только до вечера.

Главный мулла испугался гнева народа и убежал из аула.

Говорят, с тех пор муллы избегают Цахура. В других аулах их как мышей в норе, а у нас – как телят у матки, И в мечеть у нас ходят куда меньше народа, чем в других селениях.

Гаджи с собачьей головой (Рутульская сказка)

В давние-предавние времена жили-были старик и старуха. Жили они бедно, дом их не знал наследников и, сколько ни ходили они в Мекку, сколько ни просили Аллаха, детей у них не было.

Однажды в их аул забрела цыганка. Она сказала, что скоро у старухи появится ребёнок. Будет это мальчик, только он не совсем будет похож на то, что рожают женщины.

– Ой, Аллах,– сказала старуха, – в нашем доме без детей так пусто, что мы были бы рады даже собаке.

– Я не знаю, что это будет, – ответила цыганка, – но, если вам так хочется, то ваш сын может быть похож и на собаку.

Как сказала цыганка, так и сбылось. В скором времени у старухи родился ребёнок. В нём было что-то странное – лицо его казалось иногда человечьим, а иногда глядело собакой. Но даже такому ребёнку старик и старуха были рады, как самому большому дару Аллаха. Они только прикрывали мальчику лицо платком и не позволяли смотреть на него – говорили, что можно сглазить. Назвали мальчику Гаджи.

Сын этих стариков вырастал за день на столько, на сколько другие растут за месяц. Он стал сильным и ловким, всегда почитал родителей и не соглашался только с тем, что они не позволяли ему выходить днём из дома и смотреть в окно. Соглашаться-то он не соглашался, но запрета не нарушал.

В один из весенних месяцев Гаджи всё-таки вышел из дома и к вечеру не вернулся. Старики поначалу даже не беспокоились. Знали, что сын привык к дому и когда-нибудь да вернётся.

Прошло несколько дней и хану той стороны стражники сообщили, что у ворот дворца ночью появился какой-то человек с собачьей головой. Это был Гаджи. Хан велел увеличить число стражников, но человек с собачьей головой не испугался и снова появился перед дворцом. Пока стражники дивились на него и в страхе пятились назад, Гаджи вошёл во дворец хана и запер перед стражниками дверь. Потом он прошёл внутрь дворца и очутился в комнате дочери хана Аминат. Она спала, и Гаджи опустился перед ней на колени и коснулся её волос.

Девушка проснулась. В темноте ей показалось, что это собака из охотничьей своры её отца, и она погладила Гаджи по голове. Тогда произошло чудо: Гаджи с собачьей головой превратился в прекрасного юношу, равного которому не найти во всём свете. Дочь хана сразу полюбила его.

Утром Гаджи пошёл к хану, чтобы просить отдать за него Аминат, но как только вышел из комнаты своей любимой, в ту же минуту снова превратился в человека с собачьей головой. Хан увидел получеловека-полузверя и приказал стражникам схватить его. Но силы Гаджи хватило бы и на сотню воинов, и хан спросил: «Что тебе нужно от меня?».

Гаджи ответил. Хан, поняв, что от такого жениха не так-то просто отделаться, задумал извести его.

– Ладно, – говорит, – согласен. Но сперва я тебя испытаю. Есть у меня в конюшне бешеный конь, которого мы кормим через окно конюшни. Он убил уже пятьдесят женихов, сватавшихся к моей дочери. Одолеешь коня, вынесешь трупы погибших, – быть Аминат твоей женой!

Гаджи пошёл в конюшню, и хан уже радовался, что отделался от человека-собаки. Глядь в окно, а бесстрашный Гаджи уже выезжает из конюшни на ставшем послушным диком коне.

– То, что ты сделал, ещё полдела, – сказал тогда хан. – Хочешь получить Аминат, обуздай и моих бешеных собак, грозящих погубить всю свору.

Гаджи пошёл на псарню, и хан решил, что вот тут ему и будет конец, но ловкий юноша отделил бешеных собак от здоровых, связал их, вывел за аул и свалил в пропасть. Хан испугался, как бы Гаджи не сбросил и его вслед за собаками, и согласился, наконец, выдать дочь за него.

Вызвали Аминат, она сказала, что согласна выйти за этого человека замуж, и тотчас же снова свершилось чудо: Гаджи потерял свой второй, звериный облик. На этот раз навсегда.

Свадьба продолжалась семь дней и семь ночей. Пришли на свадьбу и родители Гаджи, и цыганка, которая сказала, что их сын скоро будет ханом.

На свадьбе был и я, и у меня до сих пор блестят усы от ханского плова.

Сказка о скупости (Андийская сказка)

Были, не были три друга: Большой Магомед, Маленький Магомед и Умар. Родителей у них не было, и некому было добыть им невест. Умар говорил: «Это и хорошо. Следом за женой в дом приходит скупость». Каждый из друзей всегда мог найти кров и пищу в доме друга, и Умар добавил: «Если я женюсь, и жена моя поскупится, постарайтесь тайком унести всё, что она пожалела для вас».

Зиму друзья жили в своём селении, а весной уходили на горные эйлаги пасти овец богачей. Однажды Маленький Магомед ушёл в нижний аул, где люди говорили на языке их селения, а Большой Магомед и Умар в верхний, самый маленький аул, где их плохо понимали. Когда раздавали языки, вестник Аллаха добрался в эти горы в конце пути и для маленького аула остался только язык скупых.

Маленький Магомед принес из нижнего селения два мешка муки, Большой Магомед из верхнего аула – один мешок, а хозяин Умара вместо платы отдал пастуху в жены свою дочь. Умар после свадьбы так и не смог как следует поговорить со своей женой, но подумал, что не скажет язык, объяснят глаза и руки.

Когда тёща провожала молодых в селение Умара, она тайком от мужа дала дочери полмешка муки и кусок мяса. Большой Магомед узнал об этом и позвал Маленького Магомеда в гости к Умару.

Друзья сидели на ковре перед деревянной миской с мёдом, который в их ауле был в каждом доме, и жена Умара принесла им по стакану чая. Потом она сменила стаканы, и ещё раз сменила. Умар взглядом намекнул жене, что хорошо бы сварить кукурузный хинкал и бросить в котёл мясо, а жена снова сменила стаканы и ещё раз принесла чаю.

Не солоно хлебавши Большой Магомед и Маленький Магомед распрощались, наконец, с хозяевами, но не стали уходить, а притаились у дома друга и стали следить, что будет дальше. Они увидели, что Умар сперва попытался объясниться с женой руками, но она перешла на язык любви, и Умар забыл о друзьях и с любовью жены воспринял её скупость. Когда жена спрятала мясо в сундук, он его запер, а ключ опустил в карман бешмета. Дождавшись, когда муж и жена уснули, Большой Магомед и Маленький Магомед осторожно пробрались в дом, взяли ключ, открыли сундук и унесли мясо.

В прошлые годы друзья часто пировали втроём у родника, вот и на этот раз Маленький Магомед сказал Большому Магомеду: «Иди к роднику и разожги костёр. Я зайду домой и захвачу муку – её у меня много».

Тем временем Умар, внезапно проснувшись, вдруг вспомнил, как он советовал своим друзьям наказать его будущую жену. Кинувшись к сундуку, он обнаружил, что мясо исчезло. Конечно, он догадался, чьих рук это дело, и где надо искать друзей. Отправившись в потёмках к роднику, Умар встретил Маленького Магомеда и сказал голосом Большого Магомеда: «Дай-ка мясо мне – мы забыли соль. А ты иди к костру – у меня что-то не получается».

У родника обман раскрылся. Большой Магомед решил дать работу своим длинным ногам и короткой дорогой побежал к дому Умара. Закутав голову полой бешмета как платком, он дождался Умара и женским голосом сказал ему что-то на языке верхнего аула. У Умара после ночных волнений разболелся живот, и он сказал: «Ой, жена, как хорошо, что ты меня встретила. Скорей разжигай огонь – надо съесть всё, пока в гости не пришли два Магомеда». Отдав мясо, он поспешил во двор по нужде.

Когда Умар поднялся в дом, оказалось, что жена спит, очаг холодный и котёл на полке. Умар снова пошёл искать друзей, не застал их у родника, но по огню костра заметил, что они устроились поближе к кладбищу. Подняв на палке бешмет и папаху над головой, он появился из-за могилы и сдавленным голосом прохрипел: «Через рот проложена дорога и к мёду, и к яду. Только грешники едят ночью на кладбище». Два Магомеда испугались и убежали, а Умар забрал из котла горячее мясо и поспешил домой.

Дома он сперва всмотрелся – его ли это жена, а потом отдал ей ещё сырое мясо и сказал: «На, довари! И смотри – разжигай огонь на моих глазах, а то два Магомеда нас снова перехитрят».

Мясо варилось, Умар уснул, жена налепила хинкал и, сморенная теплом у огня, тоже уснула. Большой Магомед и Маленький Магомед пришли с кладбища, забрались на крышу дома Умара и увидели в котле мясо. Пока жена Умара спала, они вытащили мясо и снова вышли на крышу, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Во дворе пропел петух, жена Умара проснулась, испугалась, что хинкалы ещё не сварены и бросила их в котёл. К рассвету они были готовы, и жена разбудила Умара. Она набрала в тарелку хинкалы и стала искать ложкой мясо. Но камень падает там, где его не ждёшь – мясо исчезло.

Умар понял, что друзья его перехитрили, беспокойная ночь отогнала от него чары любви, а вместе с ними растаяло и наваждение скупости. Он засмеялся, вышел к лестнице и крикнул: «Эй, Большой и Маленький Магомед, где вы там? Идите в дом. Хинкалы ждут и вас, и мясо».

Они ели хинкалы сами и позвали меня, и я старался так, что усы до сих пор в жиру. Разве по ним не видно, что чужое всегда милей своего?

Мутаалим из Кижани (Ботлихская сказка)

Наше селение стережёт снежная папаха Харами. Дедушка сказал: «Пусть мой внук знает не одну только нашу гору. Пошлите его учиться в Кижани, там был когда-то учёный мулла». Отец согласился: «Всё-таки это ближе к Андийской Койсу – может быть, по этой реке мой сын узнает и другие страны». Мать дала мне кукурузную лепёшку, и я стал кижанинским мутаалимом.

Учиться мне не понравилось. В Андийских горах все растут вверх, а я был коротышка, папахой я тоже отличался – она была рваная и белая на макушке, как снег на горе, и поэтому меня всегда дразнили. Мне это надоело, и я ушёл из Кижани.

Когда я дошёл до аула Гунха, мне пришло на ум, что дома меня будут ругать. Чтоб задобрить отца, я обменял свой пояс на мерку табака. Отец табак взял, но стал ругать меня и за то, что я бросил ученье, и за то, что вместо пояса стал подвязываться шерстяной верёвкой. Я обиделся и ушёл из дома.

Я шёл не по нашей дороге, а по турьим тропкам через горы и скалы. Шёл день, шёл второй, шёл третий. К вечеру я очутился у кладбища. Три дня я ничего не ел, кроме горных ягод, и, голодный, улёгся на одной из могил под каменными плитами, подготовленными для памятников.

Наутро меня разбудил людской говор. Оказалось, что это был день Джу-мы – пятницы, которая создана Аллахом для моленья. Женщины аула пришли с хурджинами, в которых была еда, чтобы покормить себя и вспомнить тех, кого уже нет на земле. У меня живот прилип к спине, и я протянул сквозь камни руку и сказал женщинам: «Дайте и мне немного хлеба и мяса». Женщины подумали, что из могилы поднялся мертвец, бросили от страха всё съестное и убежали. Я нагрузил свой живот и самый большой из тех хурджинов, что остались на кладбище, и пошёл дальше.

Шёл день, шел второй, шёл третий. Пришёл в один аул, там приглянулся богатой женщине, муж которой служил у соседнего хана. Женщина подумала, что коротышка много не съест, и взяла меня в дом работником. Я с утра выгонял на горный луг овец этой женщины, потом возился с коровой и телкой, а вечером укладывался спать в нижней части дома – в хлеву, о верхней части дома я знал только то, что туда каждую ночь поднимался к хозяйке любовник.

В овечьей кошаре я поймал запутавшегося в соломе скворца, привязал его шерстинкой к папахе и стал учить разным хитростям. Перед праздником Рамазана к моей хозяйке приехал неожиданно муж. Хозяйка успела спрятать любовника под лежанку, а угощение для него на полку за кувшинами, а мужу сказала, что в доме ничего нет, кроме хлеба и козьего сыра. Муж спросил: «А что это за человек там внизу?» «Это наш новый работник, – сказала жена, – он не объест нас». «А раз так, – приказал муж, – веди его скорее сюда, пусть помнит день Рамазана!»

Когда муж хозяйки утолил первый голод, он спросил: «Что это за птица у тебя на плече?» Я сказал, что это птенец Аллаха и что он видит то, что не видят люди. Тогда муж хозяйки велел: «Пусть он увидит тут что-нибудь пожирнее, чем этот тощий сыр». Я отпустил шерстинку, и направил скворца к кувшинам. Хозяйка заохала: «Ох, я и забыла, что приготовила для мечети садака». Муж хозяйки сказал: «Ум у женщины и у глупой курицы из одного мяса. Грешно давать мечети, когда в животе пост. Неси всё сюда!»

Мы поели хинкал с мясом, залили его по горло бузой, и муж хозяйки спросил: «Эта твоя птица Аллаха разве видит только еду? Пусть она увидит то, что было в моём доме, когда меня в нём не было!» Я отпустил шерстинку и направил скворца к лежанке, под которой спрятался любовник хозяйки.

Хозяйка набросилась на птенца Аллаха и свернула ему шею, потом стала кричать, что это я с утра спрятал тут вора, чтобы ночью ограбить её дом. Любовник хозяйки кинулся к её мужу и стал говорить, что он не вор, а служитель мечети и что пришёл он в дом за садака к Рамазану. А мужа хозяйки одурманило и от бузы и от криков, и ему стало казаться, что в его доме две жены и два её любовника.

Пока он разбирался в этой численности, я воспользовался тем, что был ниже и незаметнее всех, набил свой хурджин хлебом и мясом и ушёл из этого дома навсегда.

Я шёл день, шёл второй, шёл третий и к вечеру пришёл к ещё одному селению – самому большому в этих краях. Мой хурджин стал тощим, и его худоба перешла и на мой живот.

Голодный, я забрался на стог сена, сложенный у крайнего двора селенья. Когда луна спряталась за гору, к стогу подошел юноша, а потом прибежала девушка с узлом и стала обнимать юношу и говорить, что она сегодня припасла для него пироги и мёд. Мой живот толкал меня поближе к съестному, и я свалился со стога. Девушка и юноша испугались и убежали.

Я сказал «бисмиллах» своему животу, а потом зарылся в сено, чтобы поспать.

Под утро возле стога появился вор. Он стал перекидывать сено на арбу и вместе с сеном подхватил вилами и меня. Я коротышка, но вор кинул меня поперек арбы, а она оказалась короче меня, и ноги мои стали волочиться за колесом. Аульские собаки набросились на них, и я закричал. Вор испугался и убежал.

На мой крик собрались люди и стали ругать меня, думая, что я вор.

Я обиделся и сказал, что под горой Харами люди никогда не были ворами, что сено мне не нужно, и я его никогда не ел и что в моём краю все знают меня как мутаалима из Кижани. В толпе, которая собралась у арбы, я увидел девушку и юношу, объяснявшихся в любви и угощавших друг друга то поцелуями, то мёдом и сказал, что хочу вернуть им кувшин и платок, в которых было съестное.

Девушка испугалась, что я расскажу о ночном свидании, и сказала, что я гость её дяди из соседнего селения. А юноша сказал, что его отец, который был самым учёным муллой в этом ауле, знает кижанинского муллу, и что тот писал ему обо мне как о самом почётном и умном мутаалиме.

Главный мулла слышал всё это, знал, что коротышка растёт в хитрость, но не желал позора своего сына и подтвердил правоту его слов. А дома он дал мне бумагу, в которой на языке арабских священных книг написал, что я прошёл все науки и знаю теперь больше, чем мулла из Кижани.

Я вернулся с этой бумагой в свой аул и стал первым и самым достойным его учёным.

Если не верите, посмотрите в эту бумагу! Вассалам ва каллам, посмотрите и на эту печать!

Счастливчик Араш (Агвалинская сказка)

Был не был в нашем ауле маленький Араш. Отец его был старый охотник, и у него была ещё не старая жена – мачеха Араша. Она ругала старого мужа, который уже ничего не приносил с охоты, и пасынка, которого надо было кормить. Старый охотник молчал, а сын его отворачивался и улыбался. Он никогда не унывал и улыбался так хорошо, что это всегда выручало его.

Нет у Араша хлеба, а он улыбнётся – и вот уже и верхняя и нижняя соседки несут ему по куску горячего чурека. На дворе зима, у Араша прохудились чарыки, а он улыбнётся – и в ответ ему улыбается солнце, и становится так тепло, что хоть ходи босиком. Потому-то и прозвали его – Счастливчик Араш.

Однажды отец Араша ушёл на охоту далеко в горы и заметил на дереве пёструю курочку. «Ой, какая же ты красивая», – сказал он и опустил ружьё. Тогда курочка сама слетела к охотнику и села ему на плечо. «Вот обрадуется Араш!» – сказал он, а курочка ответила: «Дах-кудах-кудатлу!»

Ночью Араш пригрел курочку возле себя на старой соломе, а под утро она спела ему «Дах-кудах-кудатлу» и снесла яичко. Оно было такое прозрачное и так сияло, что в комнате стало светло, как днём.

Мачеха Араша понесла яичко соседнему купцу и тот дал за невиданную диковинку золотой.

На следующую ночь мачеха положила пёструю курочку возле себя, но та уже не пела «Дах-кудах-кудатлу» и яичко не снесла. Так было и ещё одну ночь, и ещё… Жена охотника рассердилась и погнала мужа в горы за другой курочкой. «Если не найдешь, – кричала она, – то лучше не возвращайся домой».

Пока жена охотника следила, чтобы муж забрался повыше в горы, Счастливчик Араш пригрел курочку Дах-кудах возле себя, и она снова снесла ему светлое яичко.

Мачеха понесла яичко купцу, но его не было дома, а в лавке сидел его сын, долго странствовавший по свету, и только вчера вернувшийся домой. Он был такой гладкий и сильный, что женщина воспылала к нему страстью. Сыну купца были неприятны ласки старухи, но ему захотелось посмотреть курицу, которая несёт удивительные яйца, и он сказал жене охотника, что придёт к ней ночью.

Мачеха прогнала пасынка к соседке, и в доме охотника, пока женщина не потушила лампу, сын купца раздул перья курицы и заметил мелкие буквы. Снизу было написано: «Кто обглодает мои коготки, тот станет великим целителем», сверху: «Кто съест гребешок, тот станет могучим ханом». Сыну купца не хотелось ласк старой жены охотника, и он сказал: «У меня заболел живот и началась икота, я приду к тебе завтра. Только ты свари для меня эту курицу – доктора велели мне есть белое мясо».

Жена охотника до утра возилась с курицей, сварила её, но, чтоб не полакомился Араш, выставила кастрюлю па крышу. Счастливчик Араш, ночевавший у верхней соседки, утром увидел кастрюлю, подумал, что курица соседская, обглодал коготки, съел гребешок – такую малость ведь никто не заметит!

Вечером сын купца пришёл в дом охотника и за ужином разозлился: «Кто съел гребешок? Кто обглодал коготки?» Жена охотника догадалась, что это сделал Араш. Сын купца ушёл и сказал: «Зарежь пасынка и свари мне его хохолок и коготки».

Мачеха стала точить большой охотничий нож, но Счастливчику Арашу и тут повезло – он соскучился по отцу и отправился искать его в горы.

Он пришёл в ближний аул, потом в дальний и там услыхал, что хан этой земли только что вернулся с похода со смертельной раной. Он обещает полханства и свою дочь тому, кто сумеет спасти его.

Счастливчик Араш почему-то подумал, что сумеет это сделать, и отправился в ханский дворец.

Так Счастливчик Араш стал мужем ханской дочери и владыкой могучего ханства. Он наказал преступную мачеху и коварного сына купца, а отец Счастливчика Араша, старый охотник, стал жить во дворце и рассказывать внукам, как он нашёл волшебную курочку, и как она пела «Дах-кудах-кудатлу».

Искания народных волшебников слова

Самые прекрасные кувшины

Делаются из обычной глины.

Так же, как прекрасный стих

Создают из слов простых.

Расул Гамзатов.

Кечал и золотое кольцо (Лезгинская сказка)

Был не был когда-то один бедняк. Все его звали Кечал, потому что «кечал» – по-лезгински – не только плешивый, но и просто бедняк. Была у него старая-престарая мать, но и она никогда ничего не имела ни от земли, ни от неба. Не было у них в доме из вещей ничего, кроме старого, давно треснувшего горшка, а из живности – никого, кроме собаки и кошки, таких же голодных и тощих, как старуха и её сын.

Однажды Кечал, выйдя на улицу, увидел, как дети, окружив маленькую змейку, кидали в неё камнями. Змейка пыталась юркнуть то в тень, то в траву, но нигде не могла найти ни одной щёлки, чтобы укрыться. Кечал пожалел змейку, принёс её домой и уложил в старый разбитый горшок, постелив на дно мягкий сырой мох. Чего-чего, а мха в доме было сколько угодно.

Кошка приносила Кечалу зелёную травку, чтобы лечить змейкины раны, собака зализывала их языком, а старая мать ворчала:

– Валлах, ты вот занял этой змейкой горшок, а теперь нам и суп сварить не в чем.

– Ничего, матушка, – утешал Кечал, – всё равно нам не из чего варить суп.

Пока они горевали так, змейка подняла из горшка голову и заговорила вдруг по-лезгински:

– Милый Кечал, отпусти меня к моей матери, и тогда у вас всегда будет и суп, и что-нибудь получше супа.

– Глупая ты змейка, – засмеялся Кечал, – да ведь на улице ты снова попадёшься человеческим детям и на этот раз не уйдёшь от их камней.

Но змейка так жалобно просила отпустить её в родную нору, что Кечал взял её, наконец, в шапкy и понёс в горы. Ну, конечно же, с ним пошли и его верные друзья – собака и кошка.

– Смотри, Кечал, – предупреждала змейка, – захочет тебя моя мать отблагодарить, будет предлагать шапку золота, – не бери. Попроси лучше, чтобы она глянула на твои зубы.

– Вот уже там она ничего ее найдёт, – засмеялся Кечал, – у меня на зубах со вчерашнего дня и маковой росинки не было.

– А ты всё-таки попроси, – уговаривала змейка,– она тебя научит плевать через золотое кольцо.

Только она это сказала, как вдруг из-за скалы поднялась змея, Кечалу сперва показалось, что это был вол, – такая она была огромная.

Змея зашипела, а когда увидела змейку, обрадовалась и не знала, как отблагодарить человека.

Кечал протянул было шапку, но вспомнил совет змейки и сказал:

– Нет, лучше. Научи меня плевать через золотое кольцо.

Глаза у змеи были зелёные, холодные, и Кечал так испугался, что и не заметил, как во рту у него очутилось золотое кольцо.

Вставила змея кольцо и сейчас же исчезла. Остался Кечал перед скалой один, с пустой шапкой, с голодными, как и он, собакой и кошкой, и пожалел:

– Эх, было бы у меня сейчас золото, мы бы целый год пировали, как следует!

Он даже плюнул с досады, – так ему жалко стало, что он отказался от шапки золота. И только плюнул, как из-под земли сейчас же выросли три огромных дубовых бревна и, поклонившись Кечалу, в один голос сказали:

– Приказывай, эфенди! Мы – твои слуги. Что тебе нужно?

Это было так неожиданно, что собака Кечала поджала хвост, на кошке шерсть стала дыбом, а сам Кечал отшатнулся и опасливо пробормотал:

– Как бы вы… не ушибли нас, – больше мне, пожалуй, ничего и не нужно.

– Слушаемся, эфенди, – сказали брёвна.

Они ещё раз низко поклонились Кечалу и, осторожно обойдя его, исчезли так же неожиданно, как и появились.

Дома мать поставила перед ним суп из крапивы. От супа шёл пар, а сытости не было. Крапива была горькая, и Кечал плюнул.

Только он сделал это, как на пороге появились три огромных дубовых бревна. Было просто удивительно, как они смогли уместиться в этой маленькой комнате.

– Приказывай, эфенди, – сказали брёвна, – мы – твои слуги. Чего бы ты хотел?

На этот раз Кечал не растерялся и, кивнув на горшок с крапивой, горько сказал:

– Чего бы я хотел? Да чего-нибудь получше крапивы.

Только он это сказал, как в горшке появились румяные куски мяса, шипящие в жирном рассыпчатом рисе, потом появились вино и шербет.

Словом, это был такой удивительный пир, о котором и не мечтали Кечал и его старая мать.

Так прошло много дней. Однажды мимо селения, где жил Кечал, проезжал караван падишаха – самого большого из всех падишахов земли. Кечал увидел дочь падишаха, а это была такая красавица, ради которой можно было отказаться и от еды, и от питья.

Кечал и говорит матери:

– Матушка, иди и сейчас же засватай за меня дочь падишаха!

– Не смеши людей, – сказала мать. – Где это видано, чтобы царскую дочь выдавали за бедняка?

– А мне наплевать, что она царская дочь, – сказал Кечал.

И только он сказал это, как показались три бревна:

– Приказывай, эфенди!

– Ну, что ж, и прикажу,– засмеялся Кечал. – Перенесите мою матушку во дворец сватать дочь падишаха.

Три бревна сейчас же стали ниже и тоньше, превратились в трёх старых свах, перенесли мать Кечала во дворец, а сами исчезли.

Падишах сидел на золотом троне, окружённый советниками и визирями. Старуха, как увидела его, так и бросилась в ноги. Еле-еле посмела она сказать, зачем послал её сын. Падишах рассердился, и старуха еле живая выскочила из дворца. Она так ничего и не смогла рассказать своему сыну.

А падишах тем временем развеселился и говорит своим людям:

– Ну, что ж, я, пожалуй, согласен выдать дочь замуж. Только спросите сперва у этого Кечала, чем он будет кормить свою жену?

Все рассмеялись, а Кечал, как только узнал о словах падишаха, сейчас же плюнул.

– Что прикажешь, эфенди? – поклонились три бревна.

Кечал приказал им пригнать такую отару овец, чтобы хватило прокормить целое государство, а мать попросил отвести эту отару падишаху. Напуганная старуха и слушать не хотела об этом. Тогда три бревна снова стали тоньше и ниже, превратились в трех свах, перенесли мать Кечала во дворец, а сами исчезли.

Овцы окружили весь дворец падишаха, а мать Кечала, как увидела падишаха, так и бросилась ему в ноги:

– Вот, – говорит, – чем кормить твою дочь! Падишах видит, что от слова не откажешься, и говорит:

– Ну, что ж, пожалуй, твой Кечал теперь сможет прокормить свою жену. Но что они будут пить?

И он засмеялся, довольный своей выдумкой. Все придворные тоже рассмеялись, а Кечал, как только узнал о словах падишаха, сейчас же плюнул.

– Что прикажешь, эфенди? – поклонились три бревна.

Кечал приказал достать такой караван верблюдов, груженных бурдюками с вином, чтобы этого вина хватило на целое государство.

И снова старуха-мать Кечала очутилась с этим караваном перед дворцом падишаха.

Падишах даже побледнел от страха, что теперь уж придётся выдавать свою дочь за Кечала, но тут на помощь пришли советники и визиры.

– Теперь молодым хватит и еды и питья, – сказали визиры, – но где же они будут жить?

– Да, да, где они будут жить? – обрадовался падишах. – Скажи, старуха, своему Кечалу, что я завтра же отдам за него мою дочь, но пусть сперва выстроит к утру свой дворец по соседству с моим.

И он так развеселился, что старуха-мать Кечала совсем опечалилась. А Кечал, как только услыхал о словах падишаха, – плюнул.

– Что прикажешь, эфенди? – появились три бревна.

– Прикажу, чтобы к утру рядом с дворцом падишаха появился такой дворец, какого ещё на свете не было, – один кирпич муравлёный, другой золочёный, а окна – и того ярче.

– Слушаемся, эфенди! – поклонились брёвна.

Что человеку не под силу, то брёвнам – нипочём.

К утру рядом с дворцом падишаха вырос такой дворец, что во всём городе стало светло. Все жители, как проснулись, так и стояли перед дворцом целый день, разинув рты, а у падишаха даже голова закружилась. Он ведь привык на всё смотреть сверху вниз, а тут пришлось смотреть снизу вверх.

Не хотелось этого падишаху, а ничего не оставалось, как выдать свою дочь за Кечала. Семь дней и семь ночей в новом дворце был такой пир, что бурдюки вина и отары овец уменьшились сразу наполовину.

Дочь падишаха вынуждена была покориться простому Кечалу, а злая, завистливая жена падишаха, нашептывала ей:

– Узнай, откуда это у Кечала такое богатство и сила?

Когда дочь падишаха в первый раз спросила это ночью у своего мужа, он рассмеялся. Когда она спросила об этом в другую ночь, он ударил её пальцами по рту и вызвал кровь. А когда жена в третью ночь задала этот же вопрос, Кечал аж плюнул. Он спохватился, да было уже поздно, – дочь падишаха успела увидеть его слуг.

Когда утром хитрая жена падишаха услыхала об удивительных дубовых брёвнах, она сразу догадалась, в чём дело. Она еле-еле дождалась ночи, а как только Кечал уснул, сказала дочери:

– Скорей посмотри ему в рот!

Дочь вытащила кольцо, а жене падишаха так не терпелось испытать силу кольца, что она чуть не подавилась им. Она так неудачно пристроила его в своём рту, что и плеваться не могла, а только брызгалась. Потому, видно, и появились перед ней не три дубовых бревна, а всего только три дубовых веника.

– Приказывай, ханум, – поклонились они, – мы твои слуги.

Жена падишаха приказала поднять Кечала и сейчас же забросить его за семь морей и семь земель. Веники подхватили Кечала и понесли его спящего быстрее ветра. Но разве сделать веникам то, что могут сделать только дубовые кряжи, – они донесли Кечала всего за одно море, да и бросили там на песке.

Ну и поиздевалась потом жена падишаха над незадачливыми вениками, – принесите то, да отнесите это! – так она не пробовала командовать даже своим мужем!

У кого же нам узнать теперь, что случилось дальше с Кечалом?

Узнаем у его верных друзей – собаки и кошки.

Они чувствовали, что их хозяину угрожает опасность, но сделать ничего не могли, – хитрая жена падишаха заперла их в чулан.

На третью ночь голодная кошка увидела в углу чулана мышь и поймала её.

– Милая кошка, не убивай меня, я тебе расскажу, где находится твой хозяин.

Так собака и кошка узнали всё, что случилось с Кечалом, а у них узнаем и мы.

Кечал проснулся на берегу моря ещё до утра. Он лежал на сыром песке и никак не мог понять, что с ним произошло. Вспомнив о помощниках, он плюнул, но никто не появился. Тогда он догадался, что кольцо украдено, но сделать уже ничего не мог. Он пошёл по берегу моря, удивляясь, почему солнце вдруг стало всходить с другой стороны. Так он шёл, пока не встретил рыбаков.

С ними он и остался. А мы пока останемся с собакой и кошкой и их новой подружкой мышкой.

– Вы, мыши, – удивительно пролазный народ, – сказала собака. – Почему бы тебе, мышь, не опустить свой хвостик в рот жены падишаха и не вытащить кольцо?

– Хорошо, – сказала мышь, и когда жена падишаха уснула, она вытащила у неё изо рта кольцо и передала собаке.

Собака сейчас же побежала на берег моря и бросилась в воду. Кошка побоялась замочиться и уселась верхом на собаку. Мышка осталась дома.

Так плыли они день и ночь, а на другой день, когда взошло солнце, они были уже недалеко от берега.

Кошка, которой сверху было виднее, первая увидела хозяина и сказала собаке:

– Дай мне скорей кольцо! Ты такая ротозейка, – того и гляди уронишь его в воду.

Собака догадалась, что кошка хочет выслужиться перед хозяином, и зарычала. Тогда кошка вцепилась в собаку когтями, и собака выронила кольцо. Кошка не успела его подхватить, и оно пошло ко дну.

Хорошо ещё, что мимо плыла рыба и глотнула кольцо, приняв его за червяка.

Еще лучше, что рыба сейчас же попала в сети.

Это было уже у самого берега, и там стоял Кечал. Кошка первый раз в жизни не побоялась мокрого и бросилась в сети. Она схватила рыбу и понесла её хозяину. Кечал понимал своих животных без слов и сразу нашёл кольцо.

– Приказывай, эфенди, – появились из песка брёвна, как только он плюнул, – мы – твои слуги.

Кечал пожелал, чтобы он и его друзья очутились сейчас же во дворце, и не успел он ещё сказать об этом, как всё так и случилось.

Дочь падишаха удивилась, увидев его, а жену падишаха Кечал перестал пускать в свой дворец.

Так прошло ещё много дней. А потом случилось так, что испытать силу кольца захотелось дочери падишаха. Ночью она потихоньку вытащила у мужа кольцо, а когда появились слуги, она и приказать им толком ничего не сумела. Она хотела сказать, чтобы то, что умеет Кечал, сумела сделать она, а то, что она не умеет, чтобы и он не умел, а вместо этого сказала:

– Убери куда-нибудь Кечала, и пусть всё будет наоборот.

После этого она без конца стала забавляться: «Слуги, переставьте окно туда, где была дверь, а крышу туда, где была лестница». Такая началась кутерьма, что она и сама уже не смогла разобраться. Брёвнам надоело, и они перестали служить ей.

Кечал между тем проснулся и увидал, что он – в стране, где всё наоборот. Даже яблони в садах росли не из земли, а от верхушки. Кечал попробовал одно яблоко и, как только надкусил его, сразу перевернулся, – голова упёрлась в землю, а ноги задрались к небу. Как он ни пытался, а стать на ноги не удавалось.

Передвигаясь, как акробат, на руках, Кечал добрёл до другого сада и тут только почувствовал, что он голоден.

– Эх, будь, что будет! – сказал он и сбил ногой яблоко.

Только он надкусил его, как снова стал на ноги.

– Вот это яблоки, так яблоки! – обрадовался Кечал. Он сплёл две корзины, нагрузил их яблоками-перевертышами из обоих садов и стал искать путь домой.

Долго или недолго он шёл, но только попал наконец в родные края. А когда он очутился в них, он не пошёл во дворец, о котором все говорили, что там всё вверх дном, а вернулся, в свое селение к старой своей матушке и старался никому и на глаза не показываться.

Впрочем, он так изменился, что если бы кто и увидел его, все равно бы ее узнал.

Однажды мимо селения Кечала снова шёл караван падишаха. Кечал взял с собой корзину яблок-перевёртышей и сел у дороги. Жадная жена падишаха, как только увидела яблоки, так сейчас же их и купила.

Утром во дворце падишаха начался переполох, – все знатные женщины перевернулись вверх ногами и никак не могли стать по-человечески. Это было так неприлично, что падишах сейчас же разослал гонцов во все концы мира и обещал половину своих владений тому, кто поставит на ноги хотя бы его жену и дочь. Никто этого, конечно, сделать не смог. Тогда Кечал отправился во дворец и сказал:

– Великий падишах! И вы, визиры и советники! Если вы хотите увидеть ваших жен и дочерей в равном себе положении, съешьте по яблоку. – И он протянул им корзину.

Все набросились на яблоки и действительно увидели своих женщин в равном себе положении, но положение это было обратное тому, какое занимали все люди.

Во всём дворце падишаха поднялся такой вой, какого Кечал никогда ещё не слыхал. Кечала все узнали. Все, ковыляя на руках, бросились за ним, он поскорее отправился в женскую половину дворца, нашёл свою жену, тоже ходившую, как обезьяна, вверх ногами, и так тряхнул её за ноги, что кольцо выпало из её рта. Кечал подхватил его, и тут ему стало жаль всех этих людей, скулящих, как собаки. Он дал им по яблоку-перевёртышу из другой корзины, и они сразу стали на ноги.

Как только падишах почувствовал под ногами твёрдую землю, он сейчас же закричал своим слугам:

– Хватайте Кечала! Рубите ему голову! Если он сегодня перевернул всё вверх ногами во дворце, он завтра сделает это во всём падишахстве.

Жена падишаха поспешила прикрыть рот Кечала рукой, но он всё-таки успел плюнуть, и перед удивлённым падишахом и его людьми появились три огромных дубовых бревна.

– Приказывай, Кечал, – поклонились они. – Мы – твои слуги.

– Возьмите их всех себе, – сказал Кечал.

И только он это сказал, как падишах, его жена, дочь и все их визиры, советники и слуги стали самыми обыкновенными сучками на самых обыкновенных брёвнах, – они ведь всегда были лишним наростом на теле народа.

С этих пор чудесная сила брёвен, служивших Кечалу, пропала, – сколько он ни плевался, они уже не кланялись, и кольцо во рту исчезло. Впрочем, Кечал и не тужил об этом. Он сделал из брёвен у откоса горы хороший загон для овец, покрыл его дёрном, обзавёлся друзьями, и – наплевать ему на всех падишахов на свете!

Зурнач, барабанщик и канатоходец (Лакская сказка)

Жили-были зурнач из аула Кая, барабанщик из Кумуха и акробат-канатоходец из Цовкры. Отправились они однажды на заработки в большой аул в долине и заспорили по дороге.

– Не знаю, зачем только я иду с вами, – говорит зурнач. – Что вы стоите без меня? Если я не начну дуть в свою зурну, никто и не придёт на ваши забавы.

– Нет, это я зазываю народ, – обиделся барабанщик. – Недаром даже в пословице говорится, барабанный бой и за горой слышен.

Акробат-цовкринец слушал, слушал, да и говорит:

– Как бы далеко ни было вас слышно, а куда вам против меня! Люди приходят не вас слушать, а меня посмотреть.

В большой аул друзья дошли только к вечеру и, пока шли, совсем переругались.

Решили с утра работать каждый в одиночку.

Зурнач пошёл спать в сад, барабанщик на мельницу, а цовкринец отправился в аул.

Пока зурнач устраивался в кустах, в сад пришли по одной дорожке юноша, по другой девушка. Они бросились обнимать друг друга и уселись неподалёку от зурнача. Зурнач поднял голову, чтобы услышать, о чём они будут говорить, но влюблённые от счастья только молчали. Наконец юноша говорит:

– Милая Мариам, скажи, когда ты меня полюбила?

– На свадьбе твоего брата, дорогой Мамед, – прошептала девушка, – ты так хорошо тогда танцевал.

– Нет, это ты хорошо танцевала, – стал уверять юноша. – Помнишь, ты подхватила кувшин и пошла, и пошла…

Он вскочил и стал перебирать ногами, чтобы показать, как летела в танце Мариам. Девушка не удержалась и тоже пустилась в пляс. Зурнач решил, что танца без музыки не бывает, и задул в зурну. Влюблённые испугались и разбежались.

Утром зурнач чуть свет отправился к дому юноши и говорит:

– Мамед, а с тебя надо получить за вчерашнюю игру.

– О чём ты говоришь? – удивился Мамед. – Какая там игра?

– А такая, без которой не бывает и пляски. Помнишь, как ты танцевал с Мариам?

– Ради Аллаха, никому не говори об этом, – испугался Мамед. – Вот тебе за твою игру.

Зурнач взял деньги и отправился к дому девушки.

– Дорогая Мариам, – начал он издалека, – музыкантов на свадьбах не принято оставлять голодными. Помнишь, я играл тебе ночью на зурне?

– Ради Аллаха, молчи об этом, – испугалась девушка. – Вот тебе деньги за твою игру.

Зурнач пошёл искать своих друзей и радуется:

– Ну, конечно, моя профессия – самая лучшая! Я выиграл спор. День ещё не начался, а у меня уже сто туманов в кармане.

Барабанщик между тем тоже не зевал.

На мельницу, где он улёгся спать, ночью забрёл медведь. Почуяв муку, он стал карабкаться в дверь. Барабанщик увидел медведя, юркнул за жернов и от страха забарабанил в свой барабан. Медведь испугался, вломился в мельницу и, заметавшись в тесноте, нечаянно захлопнул дверь. Барабанщик забарабанил ещё сильнее.

На барабанный бой прибежал мельник. Он распахнул дверь мельницы, и медведь убежал. Барабанщик сразу осмелел, выбрался из-под жернова и стал ругать мельника:

– Ах, ты, такой-сякой, ишачий сын, – да знаешь ли ты, какого медведя ты упустил? Ему цены нет, я его целый год ловил для хана.

– Ради Аллаха, не губи меня, – испугался мельник.– Вот тебе сто туманов, только не говори хану.

Барабанщик пошёл в аул и радуется:

– Надо поскорее разыскать моих друзей, – я выиграл спор. Моя профессия – самая выгодная.

В ауле между тем ночью тоже были свои события.

Цовкринец, чтобы не терять времени и с утра начать представление, натянул через площадь канат от мечети до дома купца и забрался на этот канат, чтобы попробовать, удобно ли на нём плясать. Только забрался, а из мечети тайком вылез мулла.

Цовкринец из любопытства пошёл за ним по канату и увидел, как из дома вышла жена купца и кинулась к мулле на шею.

Ловкий цовкринец сразу сообразил, что тут можно заработать, и зашептал сверху над головами любовников:

– Неужели вы думаете, что купец не узнает о ваших проделках?

Жена купца испугалась и потянула муллу на другую сторону площади. Акробат заскользил за ними по канату и снова шепчет:

– Неужели вы думаете, что Аллах потерпит такое распутство возле мечети?

Мулла и жена купца шарахнулись от мечети. Акробат настиг их посреди площади, повис на канате вверх ногами и зашептал на ухо мулле:

– Бойся Аллаха и жертвуй на глаз его на земле! Бойся Аллаха!

Он соскочил с каната и пошел колесом вокруг любовников.

Мулла и жена купца подумали, что это шайтан, и от страха завертелись на месте.

Цовкринец вскочил на ноги и протянул шапку:

– Ну, мулла, – говорит, – теперь пора и рассчитаться.

За горой стало рассветать, мулла увидел, что перед ним не чёрт, а акробат, плюнул с досады, но делать нечего.

– На, – говорит, – тебе сто туманов, только никому ничего не болтай, ради Аллаха!

– Ну, – думает цовкринец, – в споре победил я. Моя профессия – самая выгодная.

Тут подошли зурнач и барабанщик. Друзья стали хвастаться и увидели, что никто из них не переплюнул друг друга. Решили снова работать вместе.

Зурнач задудел в зурну, барабанщик взялся за барабан, люди собрались на площади, и цовкринец начал выделывать на канате и на земле свои фокусы.

Люди смотрели и только цокали языками.

– Вах, какие ловкие эти цовкринцы! – говорили старики.

– Вот этого зурнача нам бы на свадьбы, – перешёптывались девушки.

– Такого барабанщика нам бы в поход, – сказали юноши.

Но жена купца шепнула соседям, что это жулики, и богатые люди не кинули им даже медяка.

Мамед и Мариам, вспомнив о пропавших денежках, сказали друзьям, что люди из чужого аула пришли отбивать чужих женихов и невест, и молодые тоже не дали артистам ни одного абаса.

Мулла, готовый подавиться из-за полушки, а за сто туманов оболгать хоть самого бога, стал шептать направо и налево, что цовкринец и его друзья – безбожники. Тогда старики тоже не дали им ни полушки и поспешили уйти подальше от греха.

Мельник, догадавшись, что он переплатил на медведе, сказал людям, что пришельцы – ханские слуги. Тут уже все отвернулись от артистов и стали расходиться по домам.

Зурнач, барабанщик и акробат с досады нахлобучили пустые шапки на головы, и ушли из аула, не добыв ни славы, ни вознаграждения.

Всякая профессия, оказывается, хороша, если только зарабатывать деньги трудом, а не хитростью и обманом.

Хан петух, его жёны и три хитреца (Даргинская сказка)

Жил-был Петух. Он был ханом в большом ауле и всю жизнь собирал жемчужные зёрна. У хана Петуха было три жены – две глупых от Аллаха и одна умная от соседа. Глупым своим жёнам хан подарил старого осла и мерку ячменя, а жемчужные зёрна сложил в сундук и отдал жене соседа.

Жёны поспорили, чей подарок лучше, и подняли такой шум, что у хана разболелась голова. Ночью, когда жёны заснули, хан услышал, как комар зазвенел на ухо своему сыну:

– Не летай низ-з-ко над болотом, не спускайся близ-з-ко к лягушке, – страшней её зверя нет!

«Ах, если бы лягушка согласилась стать моей женой, – подумал Петух.

– Мои жёны боялись бы её и никогда бы не ссорились».

Чуть свет он соскочил с насеста и отправился к болоту.

– Кек-ке-ке-рек! – закричал Петух. – Милая Кудах-Куд-Катун, покажись из болота, выходи за меня замуж.

Лягушке понравился голос Петуха, и она ответила:

– Ках-ках цимил химилай! Я согласна, милый Петух! Глупые жёны Петуха испугались новой жены хана и запрятались в огороде. Умная жена хана невзлюбила соперницу и однажды, когда Петух был на охоте, выклевала ей глаза.

Лягушка Кудах-Куд-Катун лишилась своей красоты, испугалась, что Петух ее разлюбит, и умерла от горя.

Хан Петух похоронил свою милую лягушку, отвернулся от своих жён и стал думать, где бы найти хитрецов, которые научили бы его, как их наказать.

А хитрецы в этот день уже появились в ауле. Это были плешивый Шибай-Рамазан, шелудивый Гажвар-Рабадан и сопливый Ханку-Баганд.

– Эй, Шибай-Рамазан, – сказал Ханку, – почему это над нами смеются люди? Неужели ты не можешь не растирать свою плешь?

– Моя плешь Аллаху не мешает, – ответил Шибай-Рамазан. – Ты лучше спроси, почему Гажвар-Рабадан вечно чешет свои руки?

– Я бы не чесал, – говорит Гажвар-Рабадан, – да как удержишься, если у Ханки-Баганда рука – то у одной ноздри, то у другой?

Слуги Петуха услыхали эти речи и посоветовали:

– А вы дайте друг другу зарок. Кто первый нарушит – с того штраф.

Трое хитрецов дали зарок и сидят, – даже пошевелиться боятся.

Тут из дома хана выбежала его глупая жена.

– Куда это она? – спросил Шибай-Рамазан.

– На мельницу молоть ячмень, – отвечают слуги Петуха.

– Разве у вас мельница, – обрадовался плешивый, – вот у моего отца была мельница, так мельница! Ее жернова крутились вот так, вот так…

И он завертел папахой по своей плеши и даже вздохнул от удовольствия.

– А ты думаешь мой отец хуже? – подхватил шелудивый. – Он, бывало, пойдет на мельницу и перед тем, как делать хинкал, как начнёт мыть руки, и так, и этак…

– А ведь вы оба врёте, – закричал сопливый. – И ты врёшь, и ты врёшь, – и он провёл по носу сперва одной рукой, потом другой. – Вот так: и ты врёшь, и ты врёшь…

Слуги Петуха рассмеялись и решили, что все три хитреца проиграли.

– Догоняйте жену хана, – сказали они, – покупайте у неё овёс и варите штрафную бузу!

Шибай-Рамазан побежал на мельницу самой короткой дорогой, прибежал и видит – ханская жена сидит над жерновом, сыплет в корытце зерно из мерки и приговаривает:

– Помелю ячмень, сварю бузу, – повеселю нашего милого Петуха.

Шибай-Рамазан прибавил воды в колоду, коник затряс корытце, жернова заскрипели:

– Зивки-зив… зивки-зив… Шматки ваши, зерно наше…

– Ах, это у меня шматки? – рассердилась жена хана. – Глупая ты, мельница, не дам тебе молоть, – пойду дальше!

Когда она ушла, Шибай-Рамазан собрал смолотый ячмень в свой хурджун и пошёл варить бузу.

Гажвар-Рабадан тем временем ждал у второй мельницы.

Видит – появляется у жернова жена хана, сыплет в корытце зерно, приговаривает:

– Помелю ячмень, сварю бузу, – повеселю нашего милого Петуха.

Гажвар-Рабадан прибавил воды, коник затряс корытце, жернова затарахтели:

– У соседа взяла… у соседа взяла…

– А хотя бы и у соседа, – отвечает жена хана, – твоё дело молоть, а не сплетничать!

Она рассердилась и, подхватив свою опустевшую мерку, пошла на третью мельницу.

Гажвар-Рабадан подобрал смолотый ячмень в свой хурджун и пошёл варить бузу.

Жена хана приходит с остатками ячменя на третью мельницу, а там уже ждёт Ханку-Баганд. Он ещё шире пустил на колесо воду, жернова зашумели, корытце затарахтело:

– Давай ещё!.. Давай ещё!..

– Ах, тебе и этого мало? – рассердилась глупая жена хана. – Бери тогда всё!

Она бросила в корытце остатки зерна и ушла.

Ханку-Баганд смолол ячмень, собрал в свой хурджун, пошёл варить пиво.

Пока пиво варилось, вторая жена хана подумала: «Пойду-ка я на базар, продам осла, куплю бузы, повеселю нашего милого Петуха».

Шибай-Рамазан, Гажвар-Рабадан и Ханку-Баганд увидели старого осла и решили посмеяться над глупой женой хана.

Шибай-Рамазан забежал вперёд, встретил жену хана и говорит:

– Продаёшь осла?

– Продаю.

– Что просишь?

– Кувшин бузы.

– Я бы тебе дал бузы, да у твоего осла уши длинные.

Глупая жена хана подумала: «Эта беда – ещё полбеды. Уши осла я могу продать и отдельно». Взяла, да и отрезала уши.

Тут навстречу Гажвар-Рабадан.

– Продаёшь осла?

– Продаю.

– Что просишь?

– Кувшин бузы.

– Я бы тебе дал бузы, да у твоего осла хвост длинный. Глупая жена хана подумала: «А ведь ослиный хвост можно продать и отдельно».

Взяла, да и отрезала хвост.

На базаре над глупой женой хана стали смеяться,– кому нужен осел без ушей и хвоста?

«Что ж, – подумала глупая жена хана, – придётся осла отдать бесплатно, а уши и хвост продать отдельно».

Ханку-Баганд подходит к глупой жене хана и спрашивает:

– Продаёшь осла?

– Нет, отдаю бесплатно.

– А что ж продаёшь?

– Уши и хвост осла.

Ханку-Баганд забрал осла, а от ушей и хвоста отказался.

– Двух длинных вещей, – говорит, – без третьей не бывает.

Пока глупая жена хана раздумывала, о чем говорит Ханку-Баганд, все люди на базаре развеселились и стали смеяться над глупой женой хана. Пришлось ей убираться с базара.

Хан Петух узнал, как опростоволосились его жены, обрадовался, позвал трёх хитрецов, говорит:

– Ваши хитрости, это ещё не хитрости, – ведь мои жёны – глупые. Сумейте перехитрить умную, – утащите у неё сундук с жемчужными зёрнами!

– Обожди до ночи, хан, – говорят хитрецы. – У нас мешок с хитростями дома остался.

К ночи хану Петуху стало жалко своих сокровищ, он побежал к жене-соседке и спрятался за окном возле сундука с жемчужными зёрнами.

Три хитреца пошли ночью на кладбище, вырыли труп лягушки Кудах-Куд-Катун и понесли к окну, за которым спрятался Петух.

– Где тут сокровища хана Петуха? – захрипел Шибай-Рамазан и просунул в окно руку Кудах-Куд-Катун.

– Там, где твоя рука, – ответил Петух и отрубил кинжалом руку Кудах-Куд-Катун.

Тогда Гажвар-Рабадан сунул в окно вторую руку Кудах-Куд-Катун и зашипел:

– Где тут сокровища хана Петуха?

– Там, где твоя рука, – ответил Петух и отрубил вторую руку Кудах-Куд-Катун.

Хан подумал, что он отрубил руки у двух хитрецов, и стал ждать третьего.

Ханку-Баганд потёр одну ноздрю правой рукой, другую левой, сунул в окно голову Кудах-Куд-Катун и засипел:

– Где тут сокровища хана Петуха?

– Там, где твоя голова, – обрадовался Петух и отрубил голову Кудах-Куд-Катун.

Три хитреца спрятались за дом, а хан Петух выглянул в окно, увидел свою лягушку и понял, что его перехитрили.

– Придётся, – говорит, – ещё раз хоронить мою милую Кудах-Куд-Катун.

– Тогда похороним с ней и сундук с жемчугом, – сказала жена-соседка, – там хитрецы его не найдут.

Хан Петух взвалил на спину Кудах-Куд-Катун, соседка – сундук и пошли на кладбище.

Шибай Рамазан забежал по дороге вперёд, уцепился рукой за сук на дереве и повис над дорогой.

– Гляди, – закричал хан Петух, – наконец-то одного из трёх разбойников повесили!

– Это хорошо, – отвечает жена-соседка, – теперь остались только двое.

Идут дальше, а над дорогой на дереве Гажвар-Рабадан. Ухватился за сук и висит.

– Смотри, – удивляется Петух, – и второго кто-то повесил.

– Это ещё лучше, – отвечает соседка, – с одним мы с тобой справимся.

Пришли на кладбище, смотрят, а на дереве – Ханку-Баганд.

– Вот удача, – обрадовался хан Петух, – и третий висит.

– Чего же нам тогда бояться, – говорит жена-соседка, – отнесём сундук домой.

Ханку-Баганд закачался на дереве и засипел:

– Отдайте сокровища хана Петуха!.. Оставьте сундук мертвецам!..

Хан Петух забыл о своей Кудах-Куд-Катун и бежать. Жена-соседка бросила сундук на землю – и за ним!

Гажвар-Рабадан спрыгнул с дерева и зашипел:

– Куда вы дели сокровища хана Петуха? Отдайте их мертвецам!

Хан Петух и жена-соседка ещё больше испугались и поползли на карачках.

У самого аула Шибай-Рамазан спрыгнул перед ними с дерева и захрипел:

– Куда вы дели сокровища хана Петуха? Оставьте их хитрецам!

Хан Петух и жена-соседка совсем обезумели от страха и удрали из аула.

Шибай-Рамазан, Гажвар-Рабадан и Ханку-Баганд вернулись домой и занялись своим ремеслом. Ханку-Баганд до сих пор шмыгает носом, Гажвар-Рабадан чешет шелудивые руки, а Шибай-Рамазан без конца трёт свою лысину. Люди говорят, что на голове скоро будет дырка.

Дикая птичка и кукольники (Аварская сказка)

Жил-был суфий. Нос у него был острее и длиннее верёвки. Он всегда смотрел в святые книги, но удивительно быстро мог пролезть и туда, где пахло пловом.

У суфия была жена. Говорят, что дар Аллаха – это не товар на базаре, – поэтому суфий никогда не показывал жену людям.

Да что и показывать, если увидишь – не насытишься, обнимешь – не почувствуешь, – такая она была красивая, лёгкая да стройная.

Был у суфия сосед. Он видел, как богато и без трудов живёт суфий, и завидовал ему. Однажды он подумал: «Этот суфий такой святой и так усердно молится Аллаху, что, пожалуй, весь рай достанется ему одному. А почему бы и мне не купить там местечко молитвой?» И он решил поклониться Каабе.

Если муж отправляется в дальний путь, всегда находятся охотники посетить его жену. Поэтому муж сказал:

– Давай, жена, вместе отправимся в хадж!

– А кто будет смотреть за нашим домом? – спросила жена.

– Мы оставим здесь нашу дочь Анхил.

– А кто же убережёт её от злых людей?

– Мы поручим её суфию, – сказал муж.

Когда муж говорит «аминь», жене не положено думать о начале молитвы. Жена сказала:

– У тебя всё предначертано, как у пророка, и я теперь не беспокоюсь о нашей милой птичке, о бедной Анхил. Святость суфия и воля Аллаха – это, действительно, надёжная крепость.

Муж и жена уехали.

Они только на один вздох осла приблизились к Мекке, а суфий уже начал воздвигать вокруг их дочери крепость Аллаха. Он воспылал огнём к маленькой птичке Анхил, и, когда она принесла с родника кувшин с водой, он шутя тронул её ношу и придавил ей пальцы донышком кувшина. Вечером, когда она ещё раз вернулась с родника, он тронул украшения на платье девушки, а на следующий день задумал такое, что бедная Анхил схватила старую метлу, отбилась от суфия и, чтобы не видеть его, убежала из родного аула.

Суфий испугался, что с него спросят за пропажу человека, и отправился на поиски.

А, чтобы в глазах людей не пала тень на его святость, он распустил слух, что Анхил плохо себя вела, и что он запер её от соблазна в своём доме.

Случилось так, что знакомый купец спешил по торговым делам в сторону, куда отправились родители Анхил, и нагнал их по дороге в Мекку: «Ваша птичка, – сказал он, – того и гляди запачкает пёрышки. Слава Аллаху, суфий запер её в своей клетке!»

Мать Анхил стала плакать, но отец уже видел себя в раю и не захотел возвращаться домой. На ночлеге в караван-сарае он встретил нищего и сказал ему:

– Твоя ноша легка, – ты зимой ищешь, где теплее, а летом, где прохладней, и тебе безразлично, куда идти. Вот тебе два абаса, – отправляйся-ка в наши края и, если правда, что говорят об Анхил, – убей её!

Нищий пошёл в аул, в котором жили суфий и его сосед, но по дороге подумал: «К чему мне убивать чужую дочь? Её отец совершит хадж, очистится от грехов и получит награду на небе. А дочь всё равно окунулась в грех, – почему же мне не попытаться получить награду на земле?»

Задумал он так и стал размышлять, как попасть в дом суфия.

У нищего был попутчик, – кукольник, который устраивал в селениях забавные представления и тем жил.

Кукольник сказал:

– В дом суфия я тебя проведу, даже если он будет окружён крепостными стенами. Ты только делай, что я тебе прикажу!

Кукольник смастерил из старого лохматого одеяла собаку, а из ковра козу, и одеяльную куклу отдал нищему, а ковровую взял себе. На улице возле дома суфия они устроили такую драку козы и собаки, что все окружили кукольников и так веселились, что из глаз от смеха текли слёзы, а от вздохов болели животы.

Поднялся такой шум, что из дома выглянула сперва служанка суфия, а потом и жена. Она и забыла, что муж запретил ей показываться перед народом.

Нищий толкнул кукольника и сказал:

– Аставпирулла! Вот она, моя Анхил! Правильно про таких говорят: увидишь – не насытишься, обнимешь – не почувствуешь!

Кукольник, который смотрел на служанку, сказал:

– Суфия бог тоже не обидел женой. Теперь ты делай всё так, как я сказал, и, если поможет пророк, мне тоже будет награда от неба!

Он боднул ковровой козой одеяльную собаку и прыгнул во двор суфия. Собака с визгом и лаем бросилась за ним.

Бой кончился, люди дали кукольнику медные монеты, а служанка суфия спустилась во двор и дала целый абас.

Был уже вечер, и кукольник спросил, можно ли переночевать во дворе. Он попросил сухих веток, разжёг огонь и стал готовить пищу. Делал он всё так бестолково, что служанка удивилась и побежала в дом.

– Послушай, госпожа, – закричала она, – то, что делает кукольник, – ещё смешней, чем бой козы и собаки.

Жена суфия спустилась во двор и увидела, что кукольники перепутали, где небо, а где земля. Они поставили котёл с пищей на землю, сверху установили треножник, ещё выше накидали веток, разожгли огонь. Пока жена суфия и её служанка смеялись до слёз, кукольники решили, что ужин готов, и притворились, что не умеют есть.

Служанка не удержалась и спросила:

– Кто же подносит пищу к глазам и прикладывает её к уху, вместо того, чтобы с бисмиллахом отправлять её в рот?

– Это потому, госпожа, – ответил кукольник, – что в нашем краю нас и наших кукол всегда кормили люди.

Жена суфия увидела, что служанку принимают за госпожу, а её за служанку, и развеселилась ещё больше. Она сказала служанке:

– Моя госпожа! Люди, которые не умеют есть, всё равно что дети. Давай мы возьмём их в дом и накормим, как детей.

Они так и сделали.

Когда жена суфия и её служанка усадили кукольников возле себя и стали кормить их с рук, кукольник, шутя, стал захватывать губами вместе с пловом пальцы служанки, а нищий отяжелел от еды и, прильнув к жене суфия, сказал:

– Ой, Аллах, неужели не бывает так, чтобы плов не кончался, а желудок не имел дна?

Все смеялись, а так как и плову бывает конец и желудок не бывает бездонным, ужин кончился и женщины отвели гостей в кунацкую, чтобы они отдохнули после еды.

В кунацкой кукольник и нищий собрали постель в одну кучу и никак не могли улечься.

Жена суфия смеялась до икоты, а служанка спросила:

– Кто же собирает постель, словно сено, и лезет в стог головой, вместо того, чтобы спокойно лечь и укрыться?

– Это потому, госпожа, – ответил кукольник, – что в нашем краю нас всегда укладывали другие. Сами мы даже заснуть не умеем.

Жене суфия стало жалко, что гости проведут ночь без сна, и она сказала служанке:

– Слушай, госпожа, люди, которые не умеют спать, – всё равно что дети. Давай поможем им заснуть. – Тихонько она шепнула: – Когда суфий вернётся домой, наши гости уже уйдут из аула.

Если госпожа хочет согрешить, служанке тоже не остаться святой. С помощью жены суфия и её служанки кукольники наконец уснули.

Утром они притворились неумеющими даже подниматься с постели.

Служанка спросила:

– Как же вы подымались в вашем краю?

– В нашем краю нас по утрам подымали подарками, – ответил кукольник.

Жена суфия засмеялась и сказала служанке:

– Госпожа, дадим им золотое кольцо и новые чётки нашего суфия. Мы скажем, что он их увёз с собой.

Пока кольцо жены суфия и чётки её мужа приобретают свойства магнита и подымают с постели хитрых кукольников, посмотрим, что делает хозяин чёток.

Отправившись на поиски Анхил, он переоделся нищим дервишем и изменил бороду, чтобы девушка его не узнала и не побила снова старым веником. В дороге он встретил сына кукольника и, решив, что в толпе, забавляющейся куклами, он скорее разыщет улетевшую птичку, поступил к кукольнику в услужение.

Однажды, когда сын кукольника и суфий дервиш пробирались через лес в дальний аул, суфий вдруг кинулся в чащу и отстал от кукольника. Нагнал он его только к вечеру.

Кукольник спросил:

– Что ты там искал в лесу?

– Я заметил на дереве дикую птичку, – сказал суфий. – Мне показалось, что это Анхил, но пока я пробирался к чаще, она исчезла.

– Жди меня в этом ауле, – сказал кукольник. – Я сумею выманить дикую птичку из лесу.

Он сделал из меха и перьев кукольную лису, волка, дятла и других лесных жителей и рано утром отправился к тому месту, где суфий заметил дикую птичку.

Тут на полянке началось весёлое представление. Глупый волк натыкался на пни, и хитрая лиса морочила его, сколько хотела. Потом лисий хвост застрял в развилке молодого дубка, а так как вся хитрость лисы заключена в хвосте, волк получил возможность дать кумушке сдачу не с медяка, а с целого тумана, и это было так смешно, что даже сам кукольник улыбался. В лесу никого не было, но вверху на дереве раздался смех, и кукольник догадался, что это дикая птичка.

Тогда в руках кукольника появился дятел и стал громко стучать по дуплистому дереву. Волк подумал, что это – дровосек, испугался, бросил лису и кинулся прочь. Потом он догадался, что это не человек, а дятел, рассердился и заворчал: «Ты только попусту стучишь своим молотком, а мастером так и не сделался!» – «А ты воруешь, словно мулла, а овечьего стада так и не нажил», – засмеялся дятел.

Дикая птичка на дереве тоже смеялась, в спор вступили другие куклы, а когда лиса освободила половину своего хвоста, а половина ещё оставалась в расщелине, начались такие диковинки, что сам кукольник не удержался от смеха, а дикая птичка хохотала так, что у неё заболели скулы, и она не заметила, как очутилась на земле.

Это была Анхил. Испугавшись суфия, она убежала в лес и решила переждать здесь, пока не вернутся из Мекки её родители. Девушка так понравилась сыну кукольника, что он решил на ней жениться.

Анхил научилась делать кукол, и они вместе ходили по селениям и веселили людей, а переодетый дервишем суфий, боясь, чтобы девушка его не узнала, ещё больше изменил свою бороду и никогда не мылся, чтобы за грязью не видели его лица.

У весёлой Анхил скоро появился сын. Наступила осень, и кукольник решил отправить её и сына к своей матери, а так как осенью, после окончания работ на полях, начинается работа для кукольников и пехлеванов, он остался с куклами, а жену и сына поручил отвезти домой суфию.

Когда суфий очутился с Анхил далеко в горах, он снова воспылал к ней огнём и, вымыв лицо, чтобы понравиться девушке, сказал:

– Теперь тебе от меня не уйти, и, если ты не полюбишь меня, я кину твоего сына со скалы!

Испуганная девушка пыталась было усовестить суфия, но, видя, что душа его так же грешна, как свято его лицо, она решилась оставить сына и убежать от суфия. «Он не сделает зла моему сыну, – подумала она, – пока будет бояться, что я смогу рассказать о нём людям». Она прыгнула со скалы и долго бежала, пока не увидела овечий кош. Здесь она спряталась и стала ждать ночи, а суфий, не догнав беглянку, вернулся к кукольнику.

– Твоя птичка и впрямь оказалась дикой, – как только вырвалась на свободу, она улетела, – сказал он.

Кукольник опечалился и отправился на поиски жены.

Суфий вернулся в свой аул, стал ждать возвращения соседа из хаджа и решил: будь, что будет, а Аллах всегда на моей стороне!

Людям он сказал, что птичка Анхил так запачкала свои перышки, что боится отца и убежала из дома.

Между тем в кош, где спряталась Анхил, вечером пришли пастухи с отарами. Когда пастухи поужинали и легли спать, Анхил оставила им своё платье, переоделась в одежду пастуха, собрала косы в шапку и ушла в горы. После долгих странствий она попала в родной аул.

Здесь её никто не узнал, а так как её пастушья одежда была изодрана, а сама она стала слабой и маленькой, все приняли её за нищего мальчика. Старшина аула решил назначать его по очереди в дома, чтобы сирота работал на хозяина, а взамен получал бы пищу и ночлег.

В этот день вернулся из хаджа сосед суфия. Так как он стал уже хаджием и святым, и место в раю ему было уже обеспечено, он решил устроить рай на земле. Собрали соседей, устроили пир. Суфий, которому из-за его святости ничего не нужно было на пиру, поедал всё, что было приготовлено для гостей, и, отдуваясь, сказал:

– Как хорошо, сосед, что ты теперь хаджий и не думаешь о мирских делах! Пусть твоя святость снимет и полвьюка грехов твоей дочери. Помолимся за неё, сосед, когда кончится пир!

Но пир ещё не кончился, а там, где пир, – всегда появляются и музыканты. В аул пришёл кукольник-отец, другой дорогой пришёл его сын со своим сыном, и всем стало ещё веселее.

Только суфий не спускал глаз со старшего кукольника и удивлялся, как к нему попали его, суфия, чётки?

Старшина аула сказал:

– От нашей радости, хаджий, пусть получит маленький глоток и сирота, который пришёл сегодня в наш аул. Накорми его сегодня, а завтра он отработает на тебя вдвое.

Позвали дочь хаджия, переодетую пастухом, и она, увидев своего мужа-кукольника, своего сына и родителей, вернувшихся из хаджа, обрадовалась, но не открылась, а скромно села в стороне и смеялась игре кукол.

Когда кукольники кончили игру, она быстро сделала из травы и перьев дикую птичку, а из тряпок, навоза и глины – старого, подлого суфия и показала всё, как было.

Люди смеялись, суфий со страху поменял лицо святоши на лицо вора, а его сосед тут же догадался обо всём и вцепился суфию в бороду. Молодой кукольник бросился к жене, а сын его забыл о куклах и удивлялся, почему это отец обнимает какого-то пастуха.

Старый кукольник подхватил куклу суфия, сделал ему жену и служанку и так показал, как его и нищего обучали в доме суфия искусству есть и спать, что все хохотали не только в этот вечер, но ещё много дней после того, как всё это случилось.

Опозоренный суфий ушёл из аула, его сосед забросил свою чалму, ради которой он совершил хадж, а молодой кукольник и его жена стали жить да поживать и новыми куклами доставлять людям радость, а смехом – чистить грязь, которой, – да не будет обидно Аллаху! – ещё много и на земле, и на небе.

Волшебное озеро (Кумыкская сказка)

Жил-был старый, дряхлый охотник. Хан не позволял ему охотиться в своём лесу, и охотнику приходилось целыми днями рыскать по болотам и кочкам. Однажды он бродил так понапрасну до самого вечера и только поздней ночью подстрелил, наконец, зайца. На беду рядом была свободная от тины водица, – заяц окунулся в неё и – исчез. Рядом из воды выпорхнула пташка и тоже исчезла.

– Что это за диковинка, – подумал охотник. – Куда же девался заяц?

Он разделся и окунулся в воду, чтобы найти зайца, и неожиданно стал молоденькой девушкой. Оказалось, это было волшебное озеро.

Мимо проезжал хан. Охотник кинулся было снова в воду, но уже занялось утро и озеро потеряло свою волшебную силу.

Хан взял девушку к себе в дом и сделал её своей женой.

Став женщиной, охотник поневоле родил хану сына. Но он никак не мог привыкнуть к новому своему положению и однажды, когда хан был в отъезде, обманул ханских сторожей и убежал ночью к волшебному озеру.

Охотник думал, что если он еще раз окунётся в озеро, он снова станет тем, кем он был раньше. Но случилось иначе. Волшебное озеро превратило девушку в чудесную вороную кобылку. Хан возвращался с охоты, нашёл эту кобылку и забрал её себе.

Кобылица готовилась стать матерью. К этому охотник совсем уже не мог привыкнуть и, как только у хана появился чудесный жеребчик, охотник вырвался на волю и помчался к волшебному озеру. Ханские слуги бросились вдогонку, но не нашли кобылицу и лишь привели хану неожиданно откуда появившуюся красивую пегую корову.

В ханском хлеву корова принесла хозяину замечательного бычка, а когда он подрос, – отбилась от стада и пошла к волшебному озеру.

На этот раз охотник стал белоснежной борзой. Она тоже попала на ханскую псарню и подарила хану породистого щенка. Хан держал своих собак на цепи, но однажды, когда хан поехал на охоту, борзая отбилась от своры и побежала к волшебному озеру.

И вот человек, испытавший долю девушки, кобылицы, коровы и собаки, снова стал охотником.

– Уф! Наконец-то я ушел от этого хана, – вздохнул старик и поспешил домой.

Тем временем его сын рос и стал ловким охотником. Верными его друзьями стали конь, бычок и щенок. Он и не знал, что это его родные братья.

Старый охотник часто встречался со своим сыном и всё думал – что бы для него сделать. Однажды он услыхал, что у соседнего падишаха есть дочь. В стране падишаха выше всего ценилась сказка, а так как дочь падишаха была самой красивой девушкой на свете, падишах решил, что отдаст её только за самого искусного сказочника на свете, который умудрился вскипятить огромный котёл одними лишь небылицами.

Старый охотник захватил своего сына и его четвероногих друзей и повёл их к падишаху.

– Падишах, – сказал он, – нагреть воду ложью, может быть, и можно, а хочешь – она забурлит от правды?

– Хочу, – сказал падишах. – Рассказывай свою правду.

Он приказал бросить в котел сорок быков и налить сорок бочек воды, собрал всех своих придворных и приготовился смотреть, как закипит котёл.

Охотник рассказал, как он был девушкой и родил вот этого сына, а потом стал кобылицей и родил конька, на котором сидит сейчас его сын.

– Ну, это уж ложь! – засмеялся падишах.

– Нет, правда, – сказал охотник. – Смотри, над котлом поднимается пар.

Охотник рассказал, что случилось с ним дальше. Никто не поверил ему, а вода забурлила.

– Это всё – правда, – закричал народ. – Отдать ему дочь падишаха!

И вот сказка об охотнике и о волшебном озере – кончилась. А кто не верит ей, – пусть сам отыщет это волшебное озеро и окунётся в его воду.

Аци-баци (Лезгинская сказка)

Жил-был маленький Аци-Баци. Он никого не боялся, забрался в ущелье, где жил аждаха, и целый день распевал там весёлые песенки.

Вечером Аци-Баци нашёл инжирное семечко, зарыл в землю и сказал:

– Семечко, семечко, стань завтра деревом!

Семечко послушалось Аци-Баци и стало деревом. Аци-Баци обрадовался, целый день пел на его ветках, а вечером сказал:

– Веточки, веточки, покройтесь завтра цветами!

Ветки послушались и покрылись цветами. Аци-Баци целый день играл с ними, а вечером сказал:

– Цветочки, цветочки, станьте завтра плодами!

Цветы послушались и превратились в сладкие винные ягоды. Аци-Баци радуется и ест.

Злой аждаха узнал, что в его ущелье забрался Аци-Баци, пришёл к дереву и сказал:

– Аци-Баци, попрыгай с ветки на ветку, брось дедушке сладкую ягодку.

Аци-Баци бросил ягодку, а аждаха говорит:

– Аци-Баци, попрыгай ещё с ветки на ветку, брось дедушке сладкую ягоду.

Аци-Баци прыгнул с ветки на ветку и упал. Аждаха схватил его, сунул в свой хурджун и понёс домой.

Когда аждаха проходил через лес, Аци-Баци сказал:

– Дах-дах, а в этом лесу тоже есть Аци-Баци.

– Где, где? – спросил жадный аждаха.

– А вон на том дереве, – говорит Аци-Баци.

Аждаха сбросил свой хурджун с плеча и пошёл к дереву.

– Дальше, дальше, Дах-дах! – кричит Аци-Баци.

Аждаха отошёл подальше, а Аци-Баци вылез из хурджуна, набил его камнями и убежал.

Аждаха принёс хурджун домой, забрался на крышу, кричит в дымоход:

– Вставай скорей, дочь аждахи! Ставь на очаг большой котёл – сварим Аци-Баци!

Дочь аждахи поставила на очаг большой котёл, аждаха высыпал в него камни из хурджуна, – котёл разбился.

– Обманул меня Аци-Баци, – сердится аждаха.

Назавтра аждаха снова пошёл к инжирному дереву и говорит:

– Аци-Баци, попрыгай с ветки на ветку, брось дедушке сладких ягодок!

Аци-Баци сорвал все гнилые ягоды и бросил аждахе.

– Ах, как много ягод, – радуется аждаха и снова просит: – Аци-Баци, попрыгай с ветки на ветку, брось дедушке ещё ягодок.

Аци-Баци сорвал все червивые ягоды и бросил в раскрытую пасть аждахи.

– Ах, какие жирные ягоды, – хвалит аждаха и просит: – Попрыгай, Аци-Баци, ещё с ветки на ветку.

Аци-Баци прыгнул и упал с дерева. Аждаха подхватил его, спрятал в хурджун и понёс домой.

По дороге у аждахи разболелся от гнилых ягод живот. Аждаха дошёл до леса, скинул хурджун с плеча и говорит:

– Полежи пока здесь, Аци-Баци, – я отдохну.

Аци-Баци кричит из хурджуна:

– Дах-дах! Это сад моего отца. Отойди подальше!

Аждаха отошёл, а Аци-Баци кричит:

– Отойди подальше, это земля моей матушки!

Аждаха отошёл подальше, а Аци-Баци вылез из хурджуна, набил его камнями и убежал.

Аждаха принёс хурджун домой, залез на крышу, кричит в дымоход:

– Вставай скорей, дочь аждахи, ставь на огонь средний котёл!

Дочь аждахи поставила средний котёл, аждаха высыпал в него камни, котёл разбился.

– Опять обманул меня хитрый Аци-Баци, – сердится аждаха.

Наутро он снова пошёл к инжирному дереву.

– Аци-Баци, попрыгай с ветки на ветку, брось дедушке сладких ягодок!

Аци-Баци попрыгал с ветки на ветку и упал. Аждаха засунул его в хурджун и без остановки потащил к своему дому. Залез на крышу и кричит в дымоход:

– Вставай скорей, дочь аждахи, ставь малый котёл!

Дочь аждахи поставила котёл, аждаха вытряхнул в него Аци-Баци, закрыл котёл крышкой и ушёл на охоту.

Вода в котле нагревается, Аци-Баци переворачивается с боку на бок и всё-таки не унывает.

– Пив-пив, – весело напевает он свою песенку, – разве ты пропадёшь, Аци-Баци? Пив-пив, всё равно обману аждаху!

Дочь аждахи услыхала голос Аци-Баци и говорит:

– Как ты хорошо поёшь, Аци-Баци. Спой погромче.

– Открой крышку котла, будет погромче, – говорит Аци-Баци.

Дочь аждахи приоткрыла крышку, а Аци-Баци запел вполголоса:

– Пив-пив, разве ты пропадёшь, Аци-Баци? Пив-пив, всё равно обману аждаху!

– Опять плохо слышу, – говорит дочь аждахи. – Пой громче.

– Сбрось совсем крышку с котла, – отвечает Аци-Баци, – будет погромче.

Дочь аждахи сбросила с котла крышку, Аци-Баци выскочил из котла, толкнул в него дочь аждахи, прикрыл крышкой, а сам спрятался у двери.

Аждаха вернулся с охоты, заглянул в котёл, сердится:

– Опять обманул меня хитрый Аци-Баци!

Съел аждаха свою дочь, вышел во двор, кричит:

– Аци-Баци, где ты?

– Я в брюхе твоего коня, – отвечает Аци-Баци.

Аждаха съел коня, не нашёл Аци-Баци. Кричит:

– Аци-Баци, где ты?

– Я в желудке твоей коровы, Дах-дах!

Аждаха съел корову, не нашёл Аци-Баци. Опять кричит:

– Аци-Баци, где ты?

–Я в твоём доме на полке, Дах-дах!

– Что ты там делаешь, Аци-Баци?

– Ем халву, – отвечает Аци-Баци.

– Брось и мне кусочек!

Аци-Баци бросил. Аждаха проглотил и говорит:

– Ах, какая сладкая халва. Брось ещё!

Аци-Баци схватил и халву, и всё, что было на полке, и бросил в раскрытую пасть аждахи.

– Ах, как много халвы, – радуется аждаха, – брось ещё!

Аци-Баци подхватил пустым котлом горящие угли из очага и бросил вместе с котлом в раскрытую пасть аждахи.

Аждаха подавился, а Аци-Баци вернулся на своё дерево, стал по-прежнему прыгать с ветки на ветку, есть сладкий инжир и распевать весёлые песни.

Лепёшка, которую никто не брал (Лезгинская сказка)

Жил-был сирота. Он был подпаском, и каждое утро гонял телят на ближнее пастбище. Дальше ходить он боялся.

Однажды маленького пастуха послали на дальний кутан. Только вышел он за аул, глядь – а на дороге кукурузная лепёшка. «Не отдать ли её тому, кто поможет мне дойти до кутана?» – подумал мальчик.

Только подумал так, – а перед ним овраг. Как перейдёшь?

Хорошо, что рядом свалилась ёлка, – вот тебе и мост!

– Спасибо тебе, мост. Без тебя мне не дойти до кутана. Вот тебе за это лепёшка!

– Оставь свою лепёшку себе, – ответила ёлка. – Если бы я была мостом, подо мною была бы речка.

Мальчик пошёл дальше и увидел лужу.

– Здравствуй, лужа! Ты б могла быть речкой для моста. Возьми мою лепёшку!

– Если бы я была речкой, я бы не высыхала на солнце.

– Солнце, солнце, возьми лепёшку!

– Оставь лепёшку себе. Если бы я заработало её, меня не заслоняли бы тучи.

– Тучи, тучи, возьмите лепёшку!

– Если бы лепёшка была для нас, мы бы не спотыкались о кусты.

– Здравствуйте, кусты! Возьмите лепёшку!

– Если бы мы были достойны лепёшки, нас не рубил бы кинжал.

Тут мальчик подошёл к кутану и заметил, как пастух швырнул в волка кинжалом.

– Кинжал, кинжал, возьми лепёшку!

– Если бы лепёшка была для меня, я бы не промахнулся и убил волка.

– Волк, волк, возьми лепешку!

– Я бы взял, да меня догоняет собака.

Собака загрызла волка, и пастушок отдал ей лепёшку.

Собака – ам! – и проглотила лепёшку.

Божья коровка Гелгеле-Дадай (Табасаранская сказка)

Жила-была под ясным весенним солнышком божья коровка Гелгеле-Дадай, одетая в блестящие красные латы. Была она такая красивая и такая яркая, что, глядя на неё, все радовались теплу и свету.

Однажды Гелгеле-Дадай, спрятавшись под листком, услыхала болтовню маленьких детей.

– Нет на свете ничего красивее Гелгеле-Дадай, – сказал мальчик. – У неё такие латы, что глаза радуются.

– И всё-таки цикада Ашит-Шит лучше, – возразила девочка. – У него такая громкая скрипочка, что уши радуются.

«Кто же это такой Ашит-Шит? – подумала божья коровка. – Вот бы нам встретиться и побыть вместе, – тут бы уж все радовались!»

И она отправилась на поиски Ашит-Шит.

Летит божья коровка над дорожкой, а навстречу ворона-разиня.

– Куда ты спешишь, Гелгеле-Дадай с красными латами?

– Ищу Ашит-Шит с громкой скрипочкой.

– Я и есть Ашит-Шит.

– Тогда сыграй, пожалуйста, на своей скрипочке.

Ворона разинула рот и сыграла: «Ka-app!.. Ka-app!..»

– Нет, это не скрипочка Ашит-Шит, – сказала божья коровка и полетела дальше.

Летит она над полянкой, а навстречу ёжик–острый ножик.

– Куда ты спешишь, Гелгеле-Дадай с красными латами?

– Ищу Ашит-Шит с громкой скрипочкой.

– Я и есть Ашит-Шит.

– Тогда сыграй, пожалуйста, на своей скрипочке.

Ежик–острый ножик потёрся ножиками о сухую траву и зашуршал: «Ш-шыр!.. Ш-шыр!..»

– Нет, это не скрипочка Ашит-Шит, – сказала божья коровка и полетела дальше.

Летит она над полем, видит мышонка-пострелёнка.

– Куда ты спешишь, Гелгеле-Дадай с красными латами?

– Ищу Ашит-Шит с громкой скрипочкой.

– Я и есть Ашит-Шит.

– Тогда сыграй, пожалуйста, на своей скрипочке.

Мышонок-пострелёнок сжал зубы, да как запищит: «Пи-и-и!… Пи-и-и!..»

Божья коровка не слыхала цикады и поверила, что мышонок и есть Ашит-Шит. В самом деле, кто же поёт тоньше?

Повела Гелгеле-Дадай мышонка к себе домой, испекла для него вкусный пирожок-чуду и говорит:

– Ешь, чтобы петь получше! А потом мы с тобой покажемся детям, – пусть радуются!

Пока они пировали, пошёл дождь. Когда снова появилось солнышко, Гел-геле-Дадай сказала:

– Ты посиди тут, Ашит-Шит, поиграй на скрипочке, а я подымусь наружу, – хороший хозяин всегда после дождя землю на крыше укатывает.

– Нет, лучше ты спеки ещё один пирожок-чуду, – говорит мышонок, – а на крышу подымусь я. Мне не привыкать с землёй возиться.

Пока божья коровка пекла пирог, мышонок катал каток. Потом гула катка не стало слышно, и Гелгеле-Дадай забеспокоилась.

– Пойду, – говорит, – посмотрю, не случилось ли что с Ашит-Шитом.

Выпорхнула божья коровка на крышу и заплакала – каток покатился под горку и задавил мышку.

Так и не удалось красавице Гелгеле-Дадай показаться детям с Ашит-Ши-том – самым громким из всех скрипачей.

Песня о волке (Вицхинская сказка)

Резвились однажды, осёл, козёл, телёнок и петух. Они ушли далеко за аул и не заметили, как наступила ночь. Собрали сухие ветки, развели костёр, решили разогнать темноту.

Хорошо у костра! Козёл загадки загадывает, петух песни распевает, телёнок слушает, осёл за костром следит.

У костра – день, за костром тёмная-тёмная ночь – ничего не видать. Вдруг слышат звери кто-то завыл:

– У-ух, у-ух, как темно! Пустите замёрзшего волка к огню.

Испугались осёл, козёл, телёнок и петух, но решили виду не подавать, что боятся. «Иди, – говорят, – погрейся – огня на всех хватит!»

Согрелся волк у костра, вспомнил, что с утра ничего не ел, поглядывает на друзей, не знает, с кого начать.

– Что это вы, – говорит, – песни петь перестали! Дайте-ка мне чунгур!

Ударил волк по струнам чунгура и запел:

Хорош петух, да закусочка, — не с неё ли начать? – Ух-гу-ух—Гу-гу-гу… Хорош козел, да на завтрак, — не с него ли начать? – Ух-гу-ух – Гу-гу-гу… И телёнок хорош, да на ужин,— не с него ли начать? – Ух-гу-ух – Гу-гу-гу… А осёл – вот обед, так обед! Вот с чего б и начать! – Ух-гу-ух – Гу-гy-гy…

Недаром говорят: увидав волка, и петь научишься. Осёл как услыхал, что поют про него, сразу будто смелей стал, говорит волку: «Дай-ка чунгур, я спою!»

И запел:

Не всё, не всё на обед пойдёт, — осёл, осёл копытом лягнёт! Ой, далай, далай, далалай!

Козёл подхватил:

А козёл рогами живот разорвёт! Ой, далай, далай, далалай!

Петух закукарекал:

А кто волку глаза заклюёт! Ой, далай, далай, далалай!

Телёнок слушает и радуется:

Ой, далай, далай, далалай!

Телёнок думал, что друзья поют для него, а волк тоже слушал, да на ус мотал. Видит, что дела его плохи, и давай бежать! А осёл, козёл, петух и телёнок от радости ещё громче запели.

С тех пор друзья осла часто собирались у костра послушать песню о волке.

Медведь, волк и лиса

Жили-были медведь, волк и лиса. Вместе работали, вместе ели, вместе спали, словом, были друзьями. Выли у них и запасы: кувшин мёду, кувшин масла и кувшинчик урбеча.

Однажды позвал медведь в поле горох собирать. День был жаркий, лисице надоело работать, она приподнялась, навострила уши, да как закричит: «Слышу, слышу! А что случилось?»

– Кто это тебя зовёт? – спрашивают волк и медведь.

– Благодарение аллаху, – отвечает лиса, – у хана родился сын, меня зовут дать ему имя.

– Если так, то пойди, – говорят звери.

Лисица пошла домой, полизала масло, отведала мёду, добралась до урбеча и вернулась на поле.

– Ну как, – спрашивают волк и медведь, – дали имя сыну хана?

– Дали, – отвечает лиса, – назвали Подкрышечкой. Собирают звери горох, жарко на поле, вот лиса ещё раз навострила уши и закричала: «Слышу, слышу! А что от меня нужно?»

– Кто это тебя зовёт, что случилось? – спрашивают волк и медведь.

– Благодарение аллаху, – отвечает лиса, – у хана родилась ещё и дочь. Меня зовут дать ей имя.

– Ну что ж, если зовут, надо идти, – сказали звери. Лисица поспешила домой, долизала масло, наелась мёду, добралась до урбеча. Вернулась на поле, друзья её спрашивают:

– Ну как, придумала имя дочери хана?

– Придумала, – отвечает лиса, – Половинкой назвали.

Перевалило уже за полдень, лисе не хотелось работать, и она снова своё:

«Слышу, слышу. Да отстаньте вы от меня!»

Волк и медведь заворчали: «Что это ханская жена в самую жару рожает?»

– Благодарение богу, – отвечает лиса, – у хана три жены; на этот раз родились двойняшки, меня зовут дать имена.

– Что ж это такое, – ворчат звери, – мы целый день работаем, а ты только имена даёшь. – Но что ж поделаешь, раз зовёт хан, значит надо идти.

Пошла лиса домой, доела мёд, закончила урбеч, подчистила всё языком – капли не оставила.

– Ну как, – спрашивают волк и медведь, – придумала имена для близнецов?

Лисице досадно, что на этот раз ей мало досталось, и она сказала:

– Лопнуть бы этому хану! Такой малости и имя не придумаешь, Подчис-точками назвали.

Работали волк и медведь до вечера, лиса возле них вертелась, – настало время возвращаться домой. Идут волк и медведь, устали, говорят: «Вот сегодня самое время за наши запасы приняться». Вошли в дом, а кувшины пусты.

– Это ты съел! – кричит волк медведю.

– Нет ты! – рычит медведь.

Начали они спорить, а лисица мирит друзей и говорит:

– Всё равно тому, кто съел столько масла, мёду и урбеча, это на пользу не пойдёт. Обязательно с животом что-нибудь случится. Давайте пока спать, а утром по следу найдём.

Согласились волк и медведь, заснули, а лисице никак не можется – болит у неё живот и болит. Встала она, полежала возле медведя, оставила след, а возле себя вытерла всё почище, потом полежала возле волка и заснула.

Просыпается утром, видит – волк и медведь дерутся. «Это ты всё съел!» – кричит один. – «Нет, ты!» – рычит другой.

Лисица видит, что волк и медведь теряют последние силы и смеётся: «Волк и медведь подрались, – говорит,– а лисица весь мёд съела».

– Так это ты, обманщица, заставила нас драться, – опомнились волк и медведь, да было поздно – лиса выскочила из дому и бежать! Волк и медведь погнались за нею, а догнать не могут.

Лиса добежала до мельницы, кричит мельнику: «Берегись, тебя идут убить люди, которых ты обманул при помоле зерна!» Мельник испугался и спрятался за жернов. Лиса пустила воду на колесо, жернов завертелся и придавил мельника.

Лиса стала мельником, съела все, что было на мельнице, и до сих пор живёт, обманывает людей.

(Из книги Э.Капиева «Поэт» – из сказок Южного Дагестана)

Медленно поднимается в гору арба. Скрипят, переваливая через кочки, огромные деревянные колеса.

Сулейман сидит впереди, спиной к буйволам, придерживая у плеча хворостинку. Он сидит, покачиваясь. Вокруг него постукивают кувшины с водой, накрытые сверху зелеными прохладными листьями лопуха. Поодаль, прикорнув на задке арбы, сидят перед ним рядышком маленькая рыжеволосая девочка в красном платье и мальчик лет тринадцати. Мальчик иногда привстает и, хватаясь рукой за войлочную шляпу, покрикивает через голову Сулеймана на буйволов. Буйволы идут, еле-еле переступая ногами. Тишина и солнце. Синее высокое небо стоит над горами без единого облачка…

…Случилось так: с утра все колхозники вышли дожинать труднейший участок на косогоре. Там, куда, петляя, ведет дорога, почти на отвесном склоне горы, уродилась высокая, в рост человека, кукуруза. Её убирают в первую очередь, потому что дикие кабаны из соседнего леса повадились пастись на этом поле. Колхозники вышли с семьями. В ауле остались одни старики.

И вот, когда Сулейман, скучая и не находя себе занятия, направлялся с внучкой к верхней аульской площади, их догнала арба… Ничего не случилось! Мальчик вез жнецам на косогор воду, и при виде его Сулейману вдруг захотелось быть со всеми, подышать лесным воздухом, послушать, звякание серпов и хруст срезаемой кукурузы, посидеть на снопах, покуривая и подавая советы молодежи. (Или, может, его увлекло уютное желание трястись на арбе в этот наполненный покоем урожая солнечный день?..)

Как бы там ни было, Сулейман остановил арбу и, запросто посадив внучку, деловито взял у мальчика хворостинку.

…Арба поднимается в гору. По обе стороны Сулеймана, медленно скрипя, поворачиваются огромные колеса. Сулейман сидит, надвинув папаху на лоб (от этого над глазами получается некая иллюзия тени). В кувшинах плещется вода. Водяные капли сверкают на зеленых листьях лопуха и, вздрагивая, скользят вниз. Сулейман смотрит на детей дружелюбно. В прищуре его глаз дремлет весёлая, мирная и немного ироническая усмешка, – А потом, – говорит он, глянув в упор на девочку (девочка смотрит на него большими круглыми глазами),– потом кабан схватил свою отрубленную ногу, ковыляя, добежал до дома и крикнул на весь лес: «Хорт, хорт! Давайте убьём этого Мама-Ажая. От него житья нам нет!»

– А Мама-Ажай не испугался? – спрашивает девочка, заикаясь.

– О! – говорит Сулейман равнодушно: – Мама-Ажай ведь самый храбрый из всех объездчиков. Зачем ему пугаться. Он в это время сидел себе на горе, ел дыню и думал: «Пускай, пускай дураки!..»

– Другого же такого объездчика, как ваш Мама-Ажай, ни в одном колхозе нету, – вставляет мальчик многозначительно.

– Правильно, – говорит Сулейман, в знак одобрения кивнув головой – Ну вот. Собрались теперь кабаны в лесу: что делать? Как избавиться от Мама-Ажая? Думают, думают – никто ничего не может придумать. Позвали лису…

Сулейман, важно протянув руку вперед, смотрит на нее, прищурясь, свысока.

– В бархатных рукавицах, – говорит он вдруг, оттопырив усы. – Бархатные рукавицы лиса украла у нашей старухи… «Лиса, – сказал кабан, – пожалуйста, посоветуй нам, что делать с этим Мама-Ажаем. Мама-Ажай днём и ночью сидит в поле, у Мама-Ажая – ружье, Мама-Ажай – у-у-у, какой нехороший, злой хуруз!» – «Да, да!» – подтвердили кабаны, а главный кабан показал ещё свою отрубленную ногу, которую он вот так держал под мышкой. «Хорошо, – сказала лиса, – только за совет вы отдайте мне эту ногу», – «Не отдам», – сказал кабан, подпрыгнув. «Отдай! – сказали кабаны, – на что тебе отрубленная нога?» – «Ну, хорошо, отдам», – сказал кабан и отдал лисе ногу.

Теперь лиса взяла эту ногу, понюхала, понюхала, покушала и, облизнувшись, сказала: «Позовите мышку!»

– А мышка ничего не сделает, – говорит девочка с радостью. – Мышка же маленькая-маленькая… Вот такая! (Она показывает свой мизинец.)

Мальчик понимающе взглядывает на Сулеймана и, прикрыв рот рукавом, отвернувшись, фыркает.

– Ничего, – говорит Сулейман важно, – мышка тоже, если захочет, может укусить. Она же очень хитрая! Ну вот. Пришла, значит, мышка; на животе сито для просеивания муки, сама худая, худая. «Салам-алейкум, мышка!»

– «Алейкум-салам, лиса!» – «Мама-Ажай тебе тоже надоел?» – «Валла, лиса, Мама-Ажай мне тоже надоел». – «Хорошо. В таком случае ты прогрызешь этому Мама-Ажаю чарыки, чтоб он остался босиком. Он тогда не будет бегать днем и ночью вокруг поля!» – «Да, да!» – обрадовались кабаны.

Но мышка заплакала, подняла своё сито вверх и показала всем. Там вместо зёрен болтались беленькие крошки ее сломанных зубов. «Я уже прогрызала не раз», – сказала мышка.

– Ай, лиса, ай, лиса! – Сулейман взмахивает руками. – Если б это было старое время, когда Мама-Ажай работал у Абакар-хана. Абакар-хан, конечно, не дал бы ему новых чарыков, но теперь он колхозник, и колхоз каждый раз даёт ему новые…

«Что делать, лиса? Что делать?» – закричали кабаны разом, посмотрев на лису.

А лиса подумала и сказала: «Позовите осла!»

– А осёл ничего не сделает, – говорит девочка.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Сулейман с неожиданным равнодушием. Ему уже наскучило рассказывать, и он, подняв голову, смотрит поверх девочки на остающуюся позади арбы безлюдную дорогу.

Проходит минута. По-прежнему лениво плетутся буйволы, еле-еле переступая ногами. На рукаве Сулеймана оседает белая пыль. Хворостинка, съезжая с плеча в сторону, цепляется за колесо. Сулейман, забывшись, молчит…

– А потом? – спрашивает девочка с нетерпением. – Позвал осла, а потом?

– Гей, – говорит Сулейман, очнувшись (это относится к буйволам).

И немного спустя, взглянув на девочку, рассказывает дальше:

– Пришел осёл, на шее торба с ячменем. «Салам-алейкум, осел!» – «Алейкум-салам, лиса!» – «Ты знаешь, зачем тебя позвали?» – «Когда скажешь, тогда узнаю». – «Надо, чтоб ты откусил ухо Мама-Ажая».

– Осёл же не кусается, – говорит девочка.

– А этот осёл кусался, – отвечает Сулейман, раздражаясь и вытаращив глаза. Он делает серьезное лицо, и некоторое время выжидающе смотрит на девочку.

Но девочка не вступает в спор, и Сулейман, успокоившись, продолжает дальше:

– Ну вот. Откусишь ухо сыну Мама-Ажая – и чтоб Мама-Ажай забыл хоть на два дня, пока поедет к главному доктору, о колхозных полях.

– Осёл заплакал, – продолжает Сулейман, делая гримасу. – «Пожалуйста, не говорите так, – сказал осёл, утирая слезы. (Сулейман перечисляет по пальцам.) – Кто раньше таскал керосин в кооператив? Осёл таскал! Кто раньше таскал брёвна по сто пудов? Осёл таскал! Кто раньше до колхоза таскал мешки с мельницы? Осёл таскал! Теперь всё это делает афтанабиль! Оставь, лиса! От этих слов мне плакать хочется». – И, сказав так, осёл пошел домой, на ходу кушая из торбы свой ячмень и помахивая хвостом.

«Хорт, хорт! – закричал тогда сердито главный кабан. Он прыгал около лисы на трёх ногах. – Что делать с этим Мама-Ажаем? Отвечай, лиса, ты съела мою ногу!»

Сулейман умолкает.

– Лиса крепко задумалась… – говорит он мрачно и задумывается сам.

Арба проходит под деревом. По лицу Сулеймана скользят кружевные тени ветвей. Покачиваясь и прищурив глаза, он молча, безразлично смотрит вдаль.

Дерево растет на каменистом обрыве у дороги, и за ним, далеко внизу, в глубине ущелья, виднеется мельница. Около мельницы белеет на лугу стайка гусей, в стороне лежат два плоских круга: очевидно, недавно сменённые старые жернова. Гуси, друг за другом, идут мимо жерновов к мосту. Под мостом сверкает обмелевшая река. Женщина, одетая в тёмное, нагнувшись, развешивает на низких перилах моста свежевыстиранный ковёр. Ковёр ярко-красный.

– Позовите медведя! – вскрикивает Сулейман, вдруг грозно глянув на детей.

Дети от неожиданности цепенеют.

– «Позовите мне медведя! – крикнула лиса. – Мы попросим медведя, чтобы он ночью украл с мельницы один жернов и поднял его на гору. Этот жернов мы все вместе покатим на голову Мама-Ажая, когда Мама-Ажай утром будет проходить по дороге».

Кабаны обрадовались, запрыгали, заплясали, стали звать медведя: «Медведь, медведь – сюда!»

И вот бежит медведь, а на голове якро-красная феска. Зонк, зонк, зонк, – бежит медведь и машет феской: «Салам-алейкум, лиса! Что прикажешь?..»

Но Сулейману не удается закончить сказку. В эту минуту, внезапно выскочив из-за его спины, на дороге появляется всадник, и Сулейман вскидывает взгляд на него. Всадник едет с поля. Он держит под мышкой большую вязанку свеженакошенной травы и сидит на коне без седла, в пыльных сапогах.

– Мама-Ажай! – вскрикивает Сулейман, рванувшись с места. – Тьфу! дался мне этот Мама-Ажай… Хас-Булат!

Всадник оборачивается и, придержав коня, с любопытством смотрит назад, на Сулеймана.

– Ба! Сулейман-холо! Разве, кроме тебя, больше некому было съездить за водой?

Сулейман нетерпеливо взмахивает ладонью и спрыгивает с арбы.

– Как там, на поле? – спрашивает он, оставаясь стоять, в то время как арба медленно продолжает двигаться дальше.

– Хорошо, Сулейман-холо. К вечеру кончат.

– Вот тебе на! Там же работы было на два дня!

– Хо! – говорит всадник, улыбаясь. – Оказывается, мы не рассчитали. Как налегли с утра всем колхозом, так, веришь ли, одни зайцы разбегались во все стороны! Ей-богу!

Сулейман достает из нагрудного кармана недокуренную самокрутку.

– Хм, – говорит он, качнув головой. – Хорошо вышло. А как там сыновья того самого старого Сулеймана, что живёт в нашем ауле?

Всадник смеётся, наклоняясь в сторону, чтобы удержать равновесие. (Руки его заняты.)

– Багаудин и Мирза-Юсуф работают на спор, – говорит он весело, – чья бригада лучше.

Сулейман облизывает самокрутку.

– Ну, и что же?

– Пока впереди Багаудин.

Сулейман переминается с ноги на ногу и вдруг, хмуро подняв глаза на всадника, кивает головой.

– Поезжай, – говорит он строго, – тебе пора ехать. Потом он отворачивается и, чиркнув спичкой, согнувшись, закуривает, держа хворостинку подмышкой.

Всадник трогает коня. Работая ногами и причмокивая, он, прежде чем отъехать, несколько раз украдкой оглядывается на Сулеймана, но тот больше не проявляет к нему никакого интереса, и всадник в недоумении уезжает.

Закурив, Сулейман выпрямляется во весь рост. Арба за это время ушла далеко. Девочка и мальчик, сидя на своих местах, на задке арбы, с любопытством смотрят назад, на Сулеймана. (В том месте, где недавно перед ними сидел Сулейман, темнеет в зелени круглое пустое гнездо.) Впереди крутой перевал, за которым уже начинаются лес и поля…

Постояв немного, Сулейман вдруг передвигает папаху со лба на затылок и порывается вперед.

Он догоняет арбу и некоторое время молча шагает за колесом, думая о чём-то своем.

– А потом? – спрашивает девочка, пристально глядя на Сулеймана. – А потом что?

Сулейман оглядывается и с минуту непонимающе, странно смотрит на девочку.

– А потом, – говорит он, вдруг весь просияв, – потом, видишь ли, прибежал заяц и сказал: «Дураки, вы здесь спорите, а там давно уже убрали кукурузу, и Мама-Ажай переселился из шалаша в аул. Кончай базар!»

– Мму! – говорит девочка обиженно. – Скажи еще, деда! А медведь!

– Медведь? – переспрашивает Сулейман изумленно. – Какой медведь? Ах, да!.. Медведь, что же! Он потихоньку ночью подкрался к мельнице и, став на цыпочки, посмотрел в окошко. А там что делалось! Кружились жернова, тарахтел тинтириш (дощечка на горских мельницах, которая, подпрыгивая над жерновом, регулирует падение зерна), мельник Ахмед бегал от жернова к жернову, весь белый, в мучной пыли; по желобку сыпались зёрна, шумела вода, – ппа! ппа! Что там творилось!.. А потом старуха сделала из муки большой сладкий белый чурек и, разделив его пополам, дала одну половину моей девочке: «На, кушай!» – а другую – мальчику. Вот!

Сулейман заговорщически подмигивает мальчику и, пропустив мимо себя арбу, смотрит вдаль на вершину перевала. Оттуда уже спускаются первые арбы, нагруженные доверху кукурузой. Они идут вереницей друг за другом, тяжело поскрипывая и покачиваясь. Сулейман смотрит, стоя посреди дороги, притенив глаза рукой, в которой зажата дымящаяся папироса. Хворостинка торчит из-за его спины, подобно пике. Он смотрит щурясь… Небо безоблачно и сине-сине, как в сказке…

Кто сильнее всех? (Из «дагестанской тетради» э.капиева)

Вот однажды зимой один телёнок ступил на лёд и, поскользнувшись, упал. Это увидел мальчик наш (такой-то – вставляется имя того, кому рассказывают сказку).

– Телёнок, телёнок, – спросил он, – ты очень силён или не очень?

– Если б я был силён, мой мальчик, разве лёд меня свалил бы? – ответил телёнок.

Мальчик обратился ко льду:

– Лёд, лёд, а кого ты сильней?

– Если б я был силён, мой мальчик, разве солнце меня растапливало б? – ответил лёд.

Мальчик обратился к солнцу:

– Солнце, солнце, а ты сильней всех?

– Если б я было сильней всех, то разве туча закрывала б меня?

Мальчик обратился к туче:

– Туча, туча, ты сильнее всех?

– Если б я была сильнее всех, то разве рассыпалась бы мелким дождем?

Мальчик обратился к дождю:

– Дождь, дождь, ты сильнее всех?

– Если б я был сильнее всех, разве земля поглощала бы меня?

Мальчик обратился к земле:

– Земля, земля, значит, ты сильнее всех?

– Если б я была сильнее всех, разве на мне росла бы трава?

Мальчик обратился к траве:

– Трава, трава, ты сильнее всех?

– Если бы я была сильнее всех, разве меня съедали бы овцы.

Мальчик обратился к овцам:

– Овцы, овцы, вы сильнее всех?

– Если б мы были сильнее всех, разве нас гонял бы пастух?

Мальчик обратился к пастуху:

– Пастух, пастух, ты сильнее всех?

– Если б я был сильнее всех, разве ремень от моих чарыков съедала бы мышь?

Мальчик обратился к мыши:

– Мышка, мышка, значит, ты сильнее всех?

– Если б я была сильнее всех, разве ж меня съедала б кошка?

Мальчик обратился к кошке:

– Кошка, кошка, ты сильнее всех?

– Да! – ответила кошка гордо. – Я сильнее всех! Я сильна, я сильна, железный гребень – мои зубы, из тех дверей выхожу, в эти вхожу, белую сметану ем и усы покручиваю. Мав!

Словарь

Адат – обычай, старинный патриархально-феодальный закон.

Аксакал – белобородый старик.

Алхам – мусульманская заупокойная молитва, отпущение грехов.

Амбал – носильщик.

Батман – мера сыпучих тел.

«Бисмиллах» – «с Богом», «во имя Бога».

Буза – горский напиток.

Векил – представитель, уполномоченный хана.

Дели-дивана – безумный, сумасшедший, юродивый.

Визир – советник хана, первый министр.

Дервиш – нищий, мусульманский странствующий монах.

Джамаат – сельский сход, община.

Диван-хана – судилище, ханский совет.

Дудук – духовой горский музыкальный инструмент.

Кадий – духовное лицо, шариатский судья.

Калым – выкуп за невесту.

Караван-сарай – постоялый двор.

Кебин – мусульманский брачный договор.

Кейфовать – блаженствовать.

Кечал – плешивый.

Клыч – короткий меч.

Кош – стоянка овечьих отар.

Кунак – друг, гость.

Магал (махал) – квартал, часть селения.

Муталим – религиозный фанатик, посвятивший себя служению Аллаху.

Намаз – молитва, предваряемая ритуальным омовением.

Нарт – великан.

Оглавление

Волшебный мир народной выдумки

Следы ведущие вглубь веков

Медвежий сын (Аварская сказка)

Мелик-мамед падишах трёх царств (Лезгинская сказка)

Сыновья мельника и аждаха (Аварская сказка)

Сказка о Кара-Катыре (Кумыкская сказка)

Победитель нартов (Аварская сказка)

Синяя птица (Даргинская сказка)

Волшебный сад и его хозяйка (Аварская сказка)

Табунщик и дочь падишаха (Даргинская сказка)

Братья-разбойники и их брат (Даргинская сказка)

Мир бедняков и феодалов в сказочном вымысле

Дубинка сильных (Аварская сказка)

Суд кадия (Аварская сказка)

Сунуна и меседу (Лакская сказка)

Гунзари (Аварская сказка)

Лисьи хитрости (Аварская сказка)

Большой хитрец, два полхитреца и хитрец-четвертушка (Лезгинская сказка)

Проданный мальчик (Кумыкская сказка)

Древняя усмешка и новое сознание

Ум и счастье (Татская сказка)

Рассказ об устазе-обманщике (Кумыкско-ногайский сюжет)

Сказка о кадие, уложенном в люльку (Кумыкская сказка)

Молла Насретдин, его жена, соседи и Аллах

Из лезгинских каравели

Шанвели и Мангюли (Лезгинская сказка)

Как глупый сын хана нашёл себе жену (Табасаранская сказка)

Охотник и его чарыки (Лакская сказка)

Две дороги, которые начинаются в сердце (Татская сказка)

Человек и его тень (Лакская сказка)

Хитрец и царская загадка (Аварская сказка)

И малые звезды украшают небо

Брат Шахли-Шах-Абасса (Рутульская сказка)

Легенда о старой Джурадж (Цахурская легенда)

Легенда о цахурской мечети

Гаджи с собачьей головой (Рутульская сказка)

Сказка о скупости (Андийская сказка)

Мутаалим из Кижани (Ботлихская сказка)

Счастливчик Араш (Агвалинская сказка)

Искания народных волшебников слова

Кечал и золотое кольцо (Лезгинская сказка)

Зурнач, барабанщик и канатоходец (Лакская сказка)

Хан петух, его жёны и три хитреца (Даргинская сказка)

Дикая птичка и кукольники (Аварская сказка)

Волшебное озеро (Кумыкская сказка)

Аци-баци (Лезгинская сказка)

Лепёшка, которую никто не брал (Лезгинская сказка)

Божья коровка Гелгеле-Дадай (Табасаранская сказка)

Песня о волке (Вицхинская сказка)

Медведь, волк и лиса

(Из книги Э.Капиева «Поэт» – из сказок Южного Дагестана)

Кто сильнее всех? (Из «дагестанской тетради» э.капиева)

Словарь Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg