«Настоящая принцесса и Снежная Осень»

Настоящая принцесса и Снежная Осень (fb2) - Настоящая принцесса и Снежная Осень 3004K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александра Егорушкина

Автор приносит особую благодарность:

Е. А. Бродоцкому — за смычки и струны;

Барышням Гофман-Мюнхгаузен - за своевременное потрясение; Диане Уинн Джонс — за маяки, светочи и ориентиры; А. Ю. Волъкович - за петербургские, музейные и прочие тайны; И. А. Богдановичу, Хранителю города А. — за бдительность на боевом посту;

О. А. Миклухо-Маклай — за неизменную доброжелательность; Кристоферу Чанту — за то, что осенял и вдохновлял; А. И. Полищук — за прояснение облачности; Филипу Глассу — за прозорливость.

ББК 84(2Рос=Рус)6-4

УДК 882-93

ЕЗО

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

А. Егорушкина

ЕЗО Настоящая принцесса и Снежная Осень. — СПб.: прайм-ЕВРОЗНАК, 2005. — 448 с.

ISBN 5-93878-191-4

Наступила странная осень, и на еще не опавшие листья по­сыпался снег. Непонятные события завязываются в Петербур­ге. В школе, где учится Лиза Кудрявцева, она же Принцесса Радингленская, начинается конкурс на участие в каком-то та­инственном фильме. Вода в Неве поднимается, на улицах по­являются говорящие крысы, а бронзовые львы сходят со своих постаментов. Зло приняло новое обличье, и теперь от Лизы и ее друзей зависит судьба не только Радинглена, но и Петербурга.

Александра Егорушкина

Настоящая принцесса и Снежная Осень

В оформлении книги использовались иллюстрации: Е. Поповского Литературный редактор: А Ефремов

Подписано в печать 15.02.05. Формат 84 х 108 г/32.

Печать офсетная.

Усл. печ. л. 23,52. Тираж 2000 экз. Заказ № 4837. «прайм-ЕВРОЗНАК». 195009, Санкт-Петербург, ул. Комсомола, д. 41.

Отпечатано с готовых диапозитивов в полиграфической фирме «Красный пролетарий».

127473, Москва, ул. Краснопролетарская, д. 16.

© Егорушкина А., 2004 © Серия, оформление, прайм-ЕВРОЗНАК, 2005 ISBN 5-93878-191-4 © прайм-ЕВРОЗНАК, 2005

Содержание

Пролог, в котором троллейбус спит на ходу 4

Глава 1, в которой принцесса попадает в первую пятерку, а директора школы выставляют

из собственного кабинета 6

Глава 2, в которой одной жабе не дают поспать,

а дракон покидает стаю 41

Глава 3, в которой бронзовые львы не тонут,

а телевизор говорит очень много слов 76

Глава 4, в которой король Радингленский загадывает Сфинксу загадки, а волшебника

Филина больше нет 97

Глава 5, в которой гном выясняет отношения

с камнями, а Ранса никто не гладит 125

Глава 6, в которой в Радинглене не удаются ремонтные работы, а в Петербурге

все сладко спят и видят сны 160

Глава 7, в которой цветы светятся в темноте,

а подвиги решительно не задаются 181

Глава 8, в которой городские статуи узнают кое-что новое, а дракон вызволяет

из темницы прекрасную даму 205

Глава 9, в которой Левушка получает новые очки, краше прежних, а Лиза играет по чужим

нотам 246

Глава 10, в которой Лиза учится вести

переговоры, а Инго проявляет несусветную

расточительность 316

Глава 11, в которой Лиза читает с листа очень красивую музыку, а заговорщики разжигают

народный гнев 356

Глава 12, в которой обсуждаются вопросы чести 411

Эпилог, в котором куда ни глянь — все свои 424

Приложение для взрослых 445

Пролог,

в котором троллейбус спит на ходу

Ранний прохожий, спешивший по одной из набережных Петроградской стороны, свернул на Тучков мост, завидел впере­ди троллейбусную остановку и замедлил шаг. Некоторое время он, ежась, топтал­ся на остановке в полном одиночестве. Ни троллейбусов, ни маршруток, ниче­го не было видно, да и сам туман, вместо того чтобы поредеть, густел прямо на гла­зах, заволакивая скучное небо и круглую белесую утреннюю луну. Вот уже и про­тивоположного берега Малой Невы не стало видно. А еще обещали теплый сен­тябрь, вздохнул прохожий. Он безнадеж­но вгляделся в молочный влажный ту­ман и снова вздохнул.

И тут прямо из тумана на него вы­бежала запыхавшаяся, разрумянивша­яся рыжая девочка в джинсах и курточ­ке. Ничего странного в этой девочке не было, только вот выскочила она так

неожиданно, будто только что перешла реку вброд или перепрыгнула через гранитный парапет.

Осторожнее, — буркнул прохожий.

Ой, извините, — девочка покраснела еще боль­ше. И понеслась дальше. Растрепанный рыжий хво­стик летел у нее за плечами. Прохожий посмотрел ей вслед и недовольно крякнул, Ну и детки в этом городе! Они не то что по улицам — по Эрмитажу га­лопом бегают! Да и погодка в этом городе тоже...

А троллейбус все не появлялся, да и вообще во­круг было как-то слишком тихо для восьми утра, да еще и понедельника.

Минут через двадцать за спиной у прохожего послышалось пыхтение и топот. Рыжая девочка бежала обратно к остановке, только теперь за спи­ной у нее подпрыгивал рюкзачок, а в руке мотался мешок со сменной обувью. И одета она была в клет­чатое платье. И почему-то была уже не румяная, а бледная — с перепугу, что ли? Или в школу боит­ся опоздать? При виде прохожего девочка замерла как вкопанная, потом приподнялась на цыпочки, вытянула шею и как будто прислушалась.

Не видно троллейбуса, не видно, — провор­чал прохожий.

Там, на Большом, все сломалось, но что-то уже идет, — заявила девочка. — Со Зверинской по­ворачивает. Сейчас появится.

Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил прохожий.

Я слы... — девочка осеклась и, прикусив губ­ку, посмотрела на часы.

В тумане что-то заскрипело, застонало, заоха­ло, и из мглы вперевалку выполз троллейбус. Он по­мигивал, будто у него фары спросонья слипались. Рыжая девочка взлетела на подножку, троллейбус скрипнул, тронулся, двери сомкнулись.

Только в троллейбусе Лиза смогла немножко отдышаться. Уф! Сто лет так не бегала.

Глава 1,

в которой принцесса попадает в первую пятерку, а директора школы выставляют

из собственного кабинета

Остановка таяла в тумане, а вме­сте с ней и одинокий прохожий. Лиза приклеилась носом к мутно­му стеклу. И что он там такое в воде увидел? Застыл как вкопанный. Ужасно неприятный дядечка. Нос унылый, ноги как у журавля, и на Лизу вытаращился, будто она с не­ба свалилась. Вообще-то почти так и было — она ведь выскочила на набережную прямо с Бродячего Мостика. Хорошо, что туман, — еще не хватало, чтобы всякие раз-

ные неизвестные видели дорогу в королевство Радинглен!

Троллейбус качнулся, Лиза покрепче ухва­тилась за твердый холодный поручень, и часи­ки очутились прямо у нее перед носом. Без чет­верти девять!

«Опаздываю! — ужаснулась она. — Флаги и факелы, точно ведь опоздаю!» Лиза завертела головой, пытаясь понять, где же они едут, но туман с Бродячего Мостика словно растекся по всему городу. К окнам троллейбуса как будто мокрая белая вата липла. Ну вот, теперь опять придется Малине Вареньевне объяснять, а ей разве всю правду скажешь?

А все дворцовое говорящее Зеркало! Залади­ло еще вчера — обновить гардероб, обновить гардероб, у настоящих принцесс должно быть не меньше дюжины платьев наготове! А лучше две дюжины, и столько же пар соответствую­щих туфелек... А Бабушка возьми и согласись, вот Лиза весь вечер и проторчала перед Зерка­лом в гардеробной, изнывая от тоски, а потом оказалось, что домой идти поздно, и ее остави­ли ночевать во дворце, а потом дворцовый бу­дильник не сработал — приятное хотел сделать принцессе, а потом Мостик чуть не полчаса не откликался и не появлялся, и непонятно, чего это он вдруг раскапризничался. Вот и поди рас­скажи такую правду классной руководительни­це Марине Валерьевне...

Лиза безудержно зевнула. Опять посмотре­ла на часы. Вздохнула. Вообще-то быть прин­цессой совсем не сахар. Особенно при такой стро­гой королеве-Бабушке. Бабушка всегда была строгой, даже когда они с Лизой просто жили на Петроградской и ни про какой Радинглен Лиза слыхом не слыхала. А уж теперь Бабушка развернулась по-настоящему и всласть воспи­тывала все королевство — от Лизы до последне­го дворцового домового. Правда, время от вре­мени она во всеуслышание ворчала, что, мол, законный повелитель его величество Инго Чет­вертый хорошо устроился — учится себе на Ма­гическом факультете в Амберхавене, а про ко­ролевство и думать забыл. Но Лиза-то прекрас­но слышала, что ворчит Бабушка больше для виду — нравилось ей править, и еще как! Ина­че бы она не ходила через Мостик каждый день, как на работу, к девяти утра. Да и на Инго Ба­бушка совсем не сердится — это Лиза тоже пре­красно слышала. Если у человека есть к чему- то способности — надо учиться, а неученый маг попросту опасен для общества. Лиза вот тоже учится. Музыкальной магии. У Филина, радин- гленского придворного волшебника.

Проезд не забываем оплачивать... Девоч­ка, ты билет покупать будешь или у тебя про­ездной?

Лиза вздрогнула и принялась лихорадочно шарить в кармане куртки. К счастью, карточку она дома не забыла. А то еще, пожалуй, при­шлось бы платить за билет радингленскими мо­нетками с дырочкой посередке — то-то бы кон­дуктор порадовался!

Скажите пожалуйста, а который час? — робко спросила Лиза. А вдруг ее часы все-таки спешат?

Без десяти девять. — Кондуктор, звякая мелочью, двинулся дальше. Троллейбус вновь шатнуло на повороте. Лиза глянула в окно и ах­нула. Сквозь пелену тумана проступали какие- то неположенные улицы.

А куда мы едем? — испугалась Лиза,

В объезд мы едем, девочка, через Ма­лый, — через плечо отозвался кондуктор. — На Первой линии все перекопано.

—- Опять, что ли, трубы меняют? — провор­чала сидевшая впереди старушка с мокрым зон­тиком и авоськой. — Сколько можно! Безобразие!

Следующая остановка — Девятая линия, кому к метро «Василеостровская», — нараспев объявил кондуктор.

«Как Девятая?» — Лиза испугалась еще больше. Теперь она вообще на пол-урока опо­здает, Малина ее даже в класс не пустит! А вдруг на нее в коридоре завуч наткнется? Или тетя Маша? Она всегда шваброй замахивается! Или того похлеще — за шиворот хватает и тащит! Ой, что будет!

Лиза опоздала непростительно — почти на двадцать минут. Хорошо хоть в бескрайнем бе­лоснежном вестибюле никого не было, кроме гипсового Пушкина. Пушкин смотрел в окно, на Филологический факультет на том берегу Невы, и томился.

Лиза запуталась в мешке со сменкой. Потом чуть не порвала ремешок босоножки. Потом помчалась через ступеньку вверх по лестнице и чуть не грохнулась на скользком мраморе. Вто­рой этаж... Третий... «Ты куда несешься как уго­релая! » — грозно гаркнула вслед уборщица тетя Маша, которую робел даже сам директор. Но Лиза не остановилась.

В коридоре второго этажа она чуть не упа­ла еще раз: в учительской кто-то на кого-то ряв­кнул по телефону, а Лизе показалось, что это на нее. Ничего, на нее сейчас тоже нашумят. Лиза притормозила и спохватилась: «Забыла! Надо же объяснение придумать!» Прямо над го­ловой громко и насмешливо тикали часы на стене: «Ну-что? ну-что?» Первым уроком был русский, а русичка Малина Вареньевна шу­меть совсем не шумела и даже пускала опоз­давших, только вот при одном условии — винов­ник должен был придумать какое-нибудь такое объяснение, чтобы Малине Вареньевне понра­вилось. Повторяться не разрешалось, а выму­ченные причины вроде «у трамвая шины спус­тили» не рассматривались. Лиза вытянула шею и прислушалась — вдалеке, у доски, экал, мекал и отдувался Костя Конрад! Похоже, ко­ролевский дракончик тоже опоздал. Обычный человек ничего подобного через весь коридор и толстую дверь в жизни бы не расслышал, но Лиза слышала еще и не такое. Волшебный слух, знаете ли. В природе он встречается ред­ко, а в жизни иногда очень помогает. Мешает, впрочем, тоже.

Под дверью кабинета литературы, на которой щедро было намалевано Лукоморье, русалка на ветвях и кот, ходящий по цепи кругом, Лиза за­мерла и наморщила лоб: ничего не придумыва­лось, хоть тресни! Ой, ну что же сказать-то?!

За спиной послышалась величавая поступь тети Маши, Лиза съежилась и робко сунулась в кабинет. Костя Конрад, угрюмо повесив кудла­тую голову, брел к своей парте у окна. В классе вразнобой хихикали.

— А, Лизавета, — обрадовалась Малина Ва­реньевна. — Ну-ка, а ты чем порадуешь? Толь­ко не говори, что тебя марсиане похитили — нам Конрад уже про это рассказывал... Ну? Мы слушаем.

А меня не марсиане похитили, — Лиза ринулась напролом.

А кто же? — заинтересовалась русичка.

Меня... меня... доппельгангер, — наобум брякнула Лиза. — Вот. Доппельгангер, кото­рый... который... превратился в крысу. Он меня похитил. А потом... потом отпустил. — На этом слова кончились. Костя Конрад мрачно уселся за парту и взора не поднимал.

В классе захихикали еще пуще. Особенно веселились три главные классные модницы — Олечка Судакова, Танечка Богомолова и Алиса Спицына.

Боже мой, Кудрявцева, что ты читаешь на ночь? — удивилась Малина Вареньевна, поймав мел у самого пола. — Что такое доппельгангер?

Это такое существо, которое может при­нимать какой угодно облик, — отбарабанила Лиза твердо, как «жи-ши и ча-ща».

Хорошее начало. А почему он тебя отпус­тил?

Да кому я нужна?! — вздохнула Лиза.

«Вот уж точно», — прошипела на ухо Спи-

цыной Богомолова. Лиза побагровела. Иногда от волшебного слуха одни неприятности.

Недостаточно увлекательно, — рассуди­ла Малина Вареньевна. — Иди-ка, Кудрявцева, сразу к доске и сделай мне фонетический раз­бор слова « доппельгангер ».

Оглядев класс, Лиза обнаружила, что мно­гих товарищей по несчастью на месте нет, — должно быть, нелады с транспортом были с утра не только у нее. Место Левушки Аствацатуро- ва — через проход — тоже пустовало. Лиза, привстав на цыпочки и морщась от противного скрипа мела, уже выводила «...гангер», и тут в дверь настырно заскреблись.

Мариночка Валерьевна? — сладким голо­сом защебетала англичанка Ульяна Сергеевна по прозвищу Саблезубая. — Извините, Мари­ночка Валерьевна, что мешаю вести урок...

Малина Вареньевна слегка нахмурилась, но ничего не сказала.

...но вот я вам возвращаю Аствацатурова, а там Кудрявцеву просят... — Саблезубая под­толкнула Левушку и поманила Лизу когтистым пальцем.

Лиза втянула голову в плечи. Это что еще за новости? На улице, значит, марсиане распояса­лись и доппельгангеры похищают, а в школе учителя и сами горазды?

С вещами на выход, — тихо, но внятно буркнул Левушка. Вид у него был озабоченный. Пропуская Лизу в дверях, он быстро прошеп­тал какое-то одно слово, но Лиза не успела ра­зобрать: то ли «малина», то ли «павлина». Ка­кого еще павлина??! Или это он про Малину?

Лизавета, рюкзак оставь, не навеки ухо­дишь, — со вздохом напомнила Малина Варе­ньевна. — Лев, давай-ка ты нам слово «доппель- гангер» и разберешь.

Лиза успела еще увидеть, как Левушка выта­ращился на доску, а Костя — на Левушку, но Саб­лезубая уже тащила ее за собой по коридору.

Лиза, не волнуйся, это нам для завтраш­него мероприятия, — деловито сообщила Саб­лезубая, цокая шпильками по пустынному ко­ридору, как манекенщица в телевизоре. Лиза понуро плелась следом, стараясь не поскольз­нуться, Она только теперь заметила, что пол натерт до зеркального блеска, как будто сюда целую команду радингленских дворцовых до­мовых запустили. Ну какого павлина? И что за мероприятие? Одни загадки...

Пахло в коридоре унылым школьным запа­хом — мастикой, мелом, пылью и масляной краской. Еще тянуло остывшими пирожками из буфета. После радингленских ароматов — було­чек с корицей, горячего шоколада, белых роз в покоях Бабушки — от этого запаха хотелось то ли спать, то ли плакать. А Саблезубая все нуди­ла, нудила...

Ты меня слушаешь, Лиза? Тебе зададут несколько вопросов и сфотографируют. Ты де­вочка разумная, вежливая... в общих чертах... — Саблезубая притормозила, критически обозре­ла Лизу и бесцеремонно поправила ей воротник, царапнув шею оранжевым ногтем. — Только почему-то ты всегда у нас такая растрепанная... Ах, ну зачем Южина в другую школу ушла! Так некстати! — почему-то прибавила она и устре­милась дальше.

«Я не у вас растрепанная, я сама у себя рас­трепанная! Только Южиной тут и не хватало для полного счастья!» — несмотря на серьезность мо­мента, Лиза тихонько хихикнула. Вот интересно, после всего, что этим летом было, Южина и в дру­гой школе по-прежнему ведьму изображает?

Мероприятие ответственное, если тебя выберут, я тебе потом на бумажке напишу, что говорить... — тарахтела Саблезубая.

Про мероприятие было непонятно, а про бу­мажку вообще глупость какая-то, но Лиза про­молчала: у Саблезубой спрашивать — дураков нет, все знают, чем это на уроках кончается!

На втором этаже они свернули к святая свя­тых, а у самых дверей директорского кабинета Саблезубая вообще стала красться и даже каб­луками не цокала. Лизе стало не по себе — на­столько, что даже волшебный слух включить не удавалось. А за дверями жужжали незнакомые голоса... или знакомые? Один — это директор... а вот еще один, женский, и он-то точно почему- то знакомый...

Саблезубая еще раз обозрела Лизу, поджала накрашенные губы и скорбно вздохнула:

Иди, Кудрявцева. И помни, ты представ­ляешь лицо школы!

Ну, кто у нас следующий? — важно спро­сил директор Игорь Сергеевич, выглянув из ка­бинета. При виде Лизы он сморщился. — Улья­на Сергеевна, я же достаточно четко сказал, из младших классов не надо!

Кудрявцева у нас уже большая, — сладко пропела Саблезубая и костяшками пальцев боль­но подтолкнула Лизу в спину. — Седьмой «б».

Хм, — директор оглядел Лизу с ног до головы и расправил лихие усы. — Попробуем. Яркая девочка. О чем-то таком ведь и просили... Заходи, не бойся.

Прямо невольничий рынок какой-то! Лиза вздернула нос и шагнула вперед. Саблезубая зацокала следом и примерилась усесться в крес­ло для посетителей,

Большое спасибо, Ульяна Сергеевна, — послышался низкий сладкий голос. Знако­мый. — Большое спасибо. У вас, наверное, очень много дел.

Посреди директорского кабинета, рдея виш­невым бархатом жакета, возвышалась герцоги­ня Паулина собственной персоной. Та самая!

Лиза отшатнулась.

Саблезубая вскинулась, фыркнула и усе­лась, а потом, к полному изумлению Лизы, под­нялась обратно.

Игорь Сергеевич, я пойду, списочек пер­вого тура по восьмым классам распечатаю, — проскрежетала она и удалилась.

Здравствуй, детка, — пропела Паулина, когда за Саблезубой с грохотом захлопнулась дверь. — Садись сюда. Расскажи нам, как тебя зовут.

Кудрявцева, ну что же ты? — удивился директор.

Лиза с трудом выдохнула. Паулину она пер­вый (и последний) раз видела в Черном Замке, и тогда это была злая колдунья, да еще к тому же и гарпия со стальными крыльями и здоро­венными когтями. А сейчас она на вид была вполне обычная тетенька, в бусах и перстнях, — ни крыльев, ни когтей, и разговаривала совсем не так, как тогда. А послушать некогда. Может, показалось?

Кудрявцева Лиза, седьмой «б», — авто­матически выдавила Лиза. Ну вот, зубы вроде не стучат, уже достижение.

Елизавета, значит, — сочным голосом сказал восседавший в директорском кожаном кресле благообразный мужчина с холеной седой гривой, орлиным носом и пристальным взором. Лиза только сейчас его заметила. — Хорошее имя, императорское. (Лиза вздрогнула.) Са­дись, Елизавета, побеседуем, познакомимся поближе, — любезно предложил орлиный нос, поправляя шейный платок. — Меня зовут Эду­ард Федорович, а это —- Алина Никитична, она с телевидения. Ты, наверно, видела такую пе­редачу — ток-шоу «Все свои»?

Лиза помотала головой. Паулина уже в теле­визор устроилась! Хотя она же теперь не Паули­на, а Алина, и вместо крыльев у нее вон фотоап­парат... и еще диктофон, кажется? По крайней мере, кнопку она какую-то нажала — неужели все записывать будет? Лиза кашлянула.

Ты что, совсем телевизор не смотришь? — протяжно удивился Эдуард Федорович. — Не любишь? — Он прямо излучал благолепие, а го­лос у него был как бархатом выстланный и при этом такой фальшивый, что у Лизы заболели уши. И зубы.

Расскажи, Лиза, чем ты любишь зани­маться, — напряженным тенорком подсказал директор, ерзая на краешке стула для посетите­лей. — Извините, Алина Никитична, эта девоч­ка у нас застенчивая. Но, как видите, серьезная.

«Это я-то серьезная?» — изумилась Лиза. Насчет застенчивости директор тоже, пожалуй, погорячился. Игорь Сергеевич был страшно да­лек от народа — впрочем, он и по фамилиям-то помнил только школьных хулиганов.

Ничего-ничего, сейчас мы ее разгово­рим, — мило улыбнулась вишневая Алина Ни­китична, поудобнее устраиваясь на пухлом ди­ване. Занимала она его целиком, от края и до края, еле место для крокодиловой сумочки оста­валось. — Зато предыдущие дети были очень раскованные, особенно та, с ногами.

Это сколько же они народу за двадцать ми­нут допросили? Длинную Нину-Резину, Левуш­ку, еще кого-то... Прямо конвейер.

Лиза, ты, наверно, читать любишь, да?

Ага, — брякнула Лиза. — Очень. — Слова из горла не шли ни в какую — очень уже страшно было рядом с Паулиной, которая еще летом чуть не убила Лизу с Инго. Правда, бывшая герцоги­ня Лизу явно не узнавала и вообще вела себя как обычный человек — ободряюще кивала, гремела бусами, умащивалась на диване, поглядывала на мигающий огонек дйктофона. Ой, да у нее же и сердце стучит, как у нормальных людей, а тогда вообще как мотор урчало, даже когда она летала! Может, все-таки не она?

А какие у тебя любимые книжки? — встрял Эдуард Федорович, подробно разгляды­вая Лизины веснушки.

«Мио, мой Мио», — Лиза чуточку оживи­лась. Все-таки про книжки говорить хоть с кем можно. — Еще мне «Ходжа Насреддин» нравит­ся, особенно «Возмутитель спокойствия» — ну, это где он придворным целителем притворялся и Гюльджан спасал.

Эдуард Федорович почему-то выпятил му­жественный подбородок и пошел пятнами.

Очень хорошо, — похвалила Паулина. — А теперь расскажи нам про свою семью. Кто у тебя папа, кто мама...

Лиза затосковала: вот пристали, а? Лучше бы про «Мио» спрашивали, честное слово!

Я с бабушкой живу, — кратко ответила она, а про Инго на всякий случай смолчала: в кон­це концов, всякие посторонние, кроме Южиной, его не видели.

Паулина и седогривый Эдуард Федорович многозначительно переглянулись.

Лизина бабушка— председатель роди­тельского комитета, — подобострастно сообщил директор. Алина-Паулина подняла соболиную бровь, и он запнулся на полуслове. Про родите­лей дальше спрашивать не стали. Или Игорь Сергеевич зачем-то все рассказал? Тактичные они, что ли?

Ну а кроме чтения ты что любишь? Ты такая худенькая, бледненькая — спортом на­верно, совсем не занимаешься, а? — допраши­вал Эдуард Федорович. — Может, музыкой?

Лиза сжалась: соврать нельзя, директор все равно все знает.

Угу, — буркнула она, глядя в пол. Хорошо хоть стихи с выражением прочитать не просят.

Прекра-а-сно, — одобрил Эдуард Федоро­вич. — Ну что ж, Алина Никитична, с моей сто­роны претензий нет. У девочки замечательная энергетика и чудесная аура. Лучшего и желать нельзя. Так, Лиза, а теперь подойди-ка вот сюда и повернись... Нет-нет, чуть-чуть левее. Прошу вас, Алина Никитична, снимайте.

Лиза мигнула от вспышки. Потом что-то за­жужжало, и из Алининого фотоаппарата по­ползла карточка.

Хочешь посмотреть? — милостиво пред­ложила та. Лиза вытянула шею, увидела, как на белом квадратике проступает ее собственный понурый нос, растрепанные кудряшки и вы­таращенные глаза (обошлось, не закрытые) — и вздохнула.

Ну вот, с этой девочкой практически все ясно, — провозгласила Паулина, убирая фото­графию в сумочку. — Глазки грустные... На се­годня, пожалуй, хватит. Иди, Лиза, на урок.

А я вам еще нужен, господин Хрустиц- кий? — осведомился Игорь Сергеевич, робко поглядывая то на Паулину, то на Эдуарда Фе­доровича. — А то у меня одиннадцатиклассни­ки контрольную пишут...

Нет-нет, бегите-бегите, мы справимся, — успокоил его тот и вальяжно закинул длинную ногу на другую длинную ногу. Директор засе­менил прочь из собственного кабинета, как по­слушная собачка.

До свидания, Кудрявцева Лиза из седьмо­го «б», — многообещающе сказал в спину Лизе господин Хрустицкий. — До скорой встречи.

«Еще чего — до скорой! — возмутилась Ли­за. — Забыть бы вас всех, как страшный сон!»

Под дверью караулила Саблезубая — под­слушивала, что ли?

Список по восьмым готов? — деловито спросил директор над головой у Лизы. — Как, еще нет? С седьмыми они уже все.

Но как же... а Лялечку? — задохнулась Саблезубая, зашуршав красной папкой. — Они ведь вашу Марианну уже смотрели, а она вооб­ще в пятом!

Тут оба вспомнили про Лизино существо­вание.

Пойдем-ка я тебя обратно провожу, Куд­рявцева, — хищно сказала Саблезубая, метнула на директора испепеляющий взор и, цепко дер­жа Лизу за плечо, повела вверх по лестнице.

Это ничего, что через пять минут зво­нок, — бормотала Саблезубая, — за пять минут много успеть можно... — она явно имела в виду не оставшийся Лизе хвостик от урока русского.

На этот раз она даже не стала стучаться в дверь — впихнула Лизу в класс и под вопроси­тельным взглядом Малины Вареньевны офици­ально потребовала:

Еще мне нужна Алла Шевченко, — как будто вся школа не знала, что Лялька Саблезу- бина дочка!

Пойдем, — железным голосом велела Саб­лезубая. Лялька побелела и медленно, словно русалка под водой, заскользила к двери.

Ну что, Кудрявцева, обломилась? — ехид­но прошипел Лизе в спину ябеда и вредина Га- рик Горшков. Лиза его почти не услышала — Левушка через проход усиленно мигал, пытаясь без слов задать примерно тот же вопрос.

Горшков, уймись, — устало сказала Ма­лина Вареньевна. — Кстати, ко всем относит­ся, — добавила она, потому что цо классу, как осенний ветер, гуляли шепоточки и шуршали записочки. — Откройте дневники и запишите домашнее задание.

Лиза даже толком за ручку взяться не успе­ла — грянул звонок.

Поскольку диктанта сегодня не было по не зависящим от нас обстоятельствам, -г Марина Валерьевна постучала карандашом по столу, — на следующем уроке с него и начнем. И не разбегай­тесь особенно — хватит на сегодня опозданий.

С возмущенным гулом седьмой «б» повалил в коридор.

Ляльку вернули совсем скоро — не прошло и тех самых пяти минут. Надутая и красная, она набежала на Лизу, капая слезами на сияющий паркет.

Ну, как? — осторожно спросила Лиза.

А никак! — горестно возопила Лялька. — Даже почти разговаривать не стали. И диктофон не включали! Дядька этот чего-то там спросил про хобби, и все, и не дослушал! Я ему даже про шейпинг ничего рассказать не успела!

Лиза похолодела: ее-то и фотографировали, и записывали, и про Бабушку пытали, и про му­зыку, Она огляделась по сторонам, но изныва­ющий от нетерпения Левушка соблюдал обыч­ную конспирацию — на переменках он с Лизой по-прежнему старался не разговаривать. И дело было не в пресловутом «тили-тили тесто» — в конце концов, вон Вовка Миланов с Надей При- ходько с самой дискотеки все переменки не раз­лей вода, и рюкзак он ей с первого сентября но­сит, и ничего. Но Левушка и с Костей Конрадом тоже в школе не особенно разговаривал. На вся­кий пожарный случай. А то вот в прошлом году как чуть потеряли бдительность, пронырливая Юлечка Южина тут же заинтересовалась, какие у них троих такие секреты, выследила и... до сих пор вспоминать страшно!

Ну не расстраивайся ты так, — утешала Ляльку Лиза. — Еще никто ничего не сказал, я сама слышала. Пошли посидим.

За выходные в коридоре неведомо откуда появились симпатичные банкетки, обитые чуть ли не бархатом. Цвет, правда, был какой-то не­аппетитно-бурый, но зато, усевшись, Лиза с Лялькой сразу оценили новшество — теперь не было никакого риска, что проносящийся мимо с визгом третьеклашка врежется тебе в живот.

Что ты слышала? — подозрительно спро­сила Лялька. — Чего они тебя столько марино­вали?

Они еще отбор не закончили, — на второй вопрос Лиза решила не отвечать. — Может, по­том еще раз вызовут.

Да-а, — обиженно взвыла Лялька. — Тебя-то вызовут, тебя-то, может, даже уже и во второй список включили...

В какой второй? — насторожилась Лиза.

Ты что, с луны свалилась? — Лялька за­хлопала тяжелыми от туши ресницами. — Мама говорит, они с той недели отбирают. Мама гово­рит, сначала по всем классам, потом вроде ре­шили, что из первых-третьих не будут, и из старших тоже.

Лиза не успела и рта раскрыть.

А ну встать! — грянуло над ухом.

Лиза с Лялькой хором вздрогнули.

Я кому сказала! — мощный голос тети Маши перекрыл многоголосый визг малыш­ни. — На скамейках сидеть запрещено!

А для чего тогда их тут поставили? — ис­кренне удивилась Лиза и тут же раскаялась.

По инструкции! — припечатала тетя Ма­ша и воздела швабру. Лиза и Лялька спорхну­ли с банкетки легче бабочек. Вся школа знала, что от тети Маши можно и по шее схлопотать, и потом жалуйся — не жалуйся, никто не зас­тупится.

А ну убрал ноги! Живо! — тетя Маша дви­нулась дальше со шваброй наперевес и согнала со следующей банкетки разлегшегося Костю Конрада. — В школе журналисты, а он тут кра­соту портит!

«Сейчас Костик ее испепелит», — испуга­лась Лиза, но дракончик, вместо того чтобы сверкнуть глазами, лишь скорбно вздохнул и по­корно поплелся прочь. Заболел, что ли?

Диктант на следующем уроке оказался, по счастью, недолгим и не очень-то сложным. Правда, мысли у Лизы все равно разбегались, да и Левушка уже просто изнемогал. Еще ведь целых три урока!

Собрав листочки с диктантом, Малина Ва­реньевна объявила:

А теперь займемся литературой. — Она раскрыла журнал. — Так, кто у меня должни­ки? Ефимов, начнем с тебя.

Вечно сонный Макс Ефимов воздвигся над партой и, запинаясь, начал:

Жуковский. Василь Андреич. Баллада. Крысы и епископ. То есть... это... Епископ и крысы.

«Опятькрысы!» — Лизапередернулась. Вот уж не везет так не везет. Мало того, что утром в подъезде было...

«Суд Божий над епископом», — обречен­но поправила Малина Вареньевна. Должников накопилось порядочно, и выслушав в третий раз мрачную историю о епископе, которого съели крысы, — а из всего Жуковского к сегодняш­нему дню почему-то все выучили именно ее, хотя были баллады и покороче, — Лиза заерза­ла. Левушка забыл о конспирации и сверлил ее глазами. Малина Вареньевна под аккомпанемент очередных крыс понаблюдала за ними и сжа­лилась:

Лизавета, будь добра, принеси мел из учи­тельской. А ты, Лев, сходи-ка намочи губку.

Очутившись за дверью, Лиза беззвучно вы­дохнула.

А... — начала она.

Т-с-с! — Левушка ухватил ее за рукав. — Пошли спрячемся и поговорим.

Куда? — едва слышно пискнула Лиза. Школьный коридор просматривался насквозь. Больше того, в нем и свет уже горел вовсю — наверно, потому что день выдался серый.

Но гном — он и в школе гном и, если надо, найдет надежное укрытие даже в чистом поле, Левушка потащил Лизу на самую верхнюю ле­стничную площадку перед чердаком. Вообще- то подниматься туда было запрещено, но взрос­лых поблизости сейчас не наблюдалось. Прин­цесса и ее верный паж спрятались за баррикаду из старых стульев и стали совещаться.

Ну и как тебе Паулина? — с места в карь­ер поинтересовался Левушка.

«Значит, не показалось», — подумала Лиза.

Паулина стала ужасно странная, — ос­торожно прошептала она. — Добрая какая-то. А вот этот дядечка при ней...

Я не верю в добрых Паулин, — отрезал Левушка. — Не бывает. А дядечка при ней ка­кой-то очень уж красивый. Как фаянс раскра­шенный... Лизка, чего от нас хотят?

Лиза поежилась. Не отвертишься. Хотят именно от нас. Таких совпадений не бывает...

И учти, Лизка, весь этот отбор много... многоступенчатый — сплошная туф... туфта! — от волнения Левушка даже заикаться начал. — Выберут тебя\ Ну, еще меня, может быть, но тебя — точно! А потом будет такое мероприятие, что мало не покажется! Потому что Паулина просто так не появится! Я знаю, в словаре это называется паранойя, но...

Я сейчас как раз об этом и думаю, — от­ветила Лиза. Голос получился замогильный. — Это что же будет-то? Левка! Погоди! Должны были еще Конрада вызвать!

Для ровного счета — конечно... — Левуш­ка задумчиво надул щеки. — Но мы же не зна­ем, для чего все это затеяли? И потом — ты ви­дела, он с утра не в себе. Может, с ним уже... гм... побеседовали,

Лиза вздохнула.

Может, Малине все рассказать, а?

«Зубы о камни они навострили, грешнику в

кости их жадно впустили...» — слышалось из кабинета литературы.

Очень долго придется рассказывать. И вряд ли она поверит... Есть идея, — сказал вдруг Ле­вушка. — Не нравятся мне эти списки. Вот что, Лизка, а давай попросим нас просто вычерк­нуть. Может, мы стесняемся, заикаемся и в об­морок падаем перед камерой. И вообще, скажу, что ты глухонемая, а я умственно отсталый. И посмотрим, что будет.

Лиза закивала. Хоть горшком назови, толь­ко в печку не ставь!

Главное — разработать хороший план. Я подумаю. А теперь, — Левушка подтолкнул ее к ступенькам, — иди за мелом и возвращай­ся первая, а то начнется...

Тс-с! — Лиза навострила уши и прижала палец к губам. — Там внизу кто-то. Давай пе­реждем лучше.

Они отползли подальше за мебельную бар­рикаду. Левушка пихнул Лизу локтем и вопро­сительно задрал брови — кто, мол, там?

Лиза прислушалась: директор! Прямо сюда поднимается! И с ним завуч! А если найдут?!

Давайте хоть здесь постоим, Ольга Вла­димировна, тут никто не услышит, — быстро говорил директор. — Запомните, пожалуйста, с ними надо вести себя любезнее. Еще любезнее. Это очень нужные люди.

Я вообще ничего не понимаю, Игорь Сер­геевич! — тонким плачущим голосом отозвалась завуч. — Они же ни вашу Марианночку толком не посмотрели, ни моего Кирюшу, а Шевченко от них вышла — вообще рыдала в три ручья. Вся школа гудит! Вы мне можете сказать, что они в эту Кудрявцеву вцепились?

Знаете что, Ольга Владимировна, заказ есть заказ, — оборвал директор. — Раз им нуж­на Кудрявцева — будет им Кудрявцева. За та­кие деньги пусть хоть насовсем ее забирают!

Лиза и Левушка переглянулись. Ничего себе!

Этот фильм пойдет за рубежом! Они уже и название придумали — « Наследница Пагани­ни»! И вообще, если мы прохлопаем такого спон­сора, попечительский совет школы мне голову оторвет! — громким шепотом кричал директор.

Это же документальное кино — какой из них спонсор? — удивилась завуч.

Да не из них, а из него\ — Директор чуть не затопал ногами от возмущения. — Вы что, не по­нимаете?! Это же мировая знаменитость! Он мил­лионер! Он же еще половину фестиваля оплачи­вает, и стипендии для лауреатов, и учебу им за границей, и еще я не знаю что! Нельзя его упус­кать — лишь бы он на этих музыкальных не рас­пылялся и на интернаты для слабовидящих! Он обещал школе свое имя дать, так что пусть Куд­рявцеву удочеряет, если ему приспичило!

То есть как удочеряет — буквально? — завуч ахнула.

Да хоть как! — прошипел директор. — Они позвонили, сказали, поменяли сценарий, якобы документальный, но на самом деле с сю­жетом — что вот он вернулся, а в родной школе талантливая девочка-сирота, и он дарит ей скрипку Страдивари, от сердца отрывает, ну и так далее!

Левушка безмолвно схватился за голову.

Лиза сидела ни жива ни мертва. В животе у нее сделалось холодно.

Значит, так, Ольга Владимировна, — ди­ректор взял себя в руки. — Вы пока ей ничего не говорите, завтра скажем, что идет третий ТУР> с утра должны прислать бумагу, что Куд­рявцеву берут на этот конкурс, обещали — она пройдет в финал как самая одаренная. А по­слезавтра он сам приедет и все посмотрит, то­гда и объявим. И запомните — что они скажут, то и делайте!

А он действительно у нас учился? — по­дозрительно уточнила завуч. — Я кого ни спро­шу, никто сказать не может, был такой маль­чик или не было. Может, проверить? Или Сера­фиме Спиридоновне позвонить? Ей хоть и за девяносто, а она всех по именам помнит.

Учился, не учился, какая разница! Все уже решено, — и директор несолидно, через сту­пеньку, помчался вниз по лестнице. Завуч, вздыхая, поспешила за ним.

Ой-й-й, — только и сказала Лиза.

Ну вот, что я говорил. — Левушка насу­пился. — Все еще гораздо хуже. Погоди реветь. Мы уже столько всего узнали, это хорошо. Зна­чит, запоминай.

Лиза шмыгнула носом и закивала. Все-таки здорово, когда есть верный паж.

Алгоритм такой, — шепотом провозгла­сил Левушка и поправил очки. — Больше ни­куда ни на какие собеседования ты не ходишь. И вообще не разговариваешь с незнакомыми людьми. Нигде. Ни на улице, ни в магазине. Вечером звони Филину и скажи ему про Пау­лину, хотя она, по-твоему, и добрая. Завтра при­дешь в школу с забинтованной головой и вся в зеленке и наврешь Малине, что на тебя на Лах- тинской упал балкон...

Лиза передумала возмущаться, потому что идея с зеленкой ей понравилась. Никто не ста­нет снимать зеленую пятнистую физиономию ни для какого кино. И можно вообще никуда не ходить, а сказать, что заболела. Ветрянкой. А про зеленку и Левушка расскажет.

Левушка что-то прикинул, покачал головой.

И вообще хорошо бы нам с тобой пойти тихонечко домой прямо сейчас, — продолжал он. — И позвонить Филину.

Следующий инглиш. Саблезубая, — вздох­нула Лиза. — Она нас уже видела.

Левушка решительно поднялся.

О! Вот с Саблезубой и начнем, — сказал он. — Перед инглишем подойдешь к ней и ска­жешь, что передумала. Просто передумала. В кон­це концов, имеешь ты право отказаться? Не пота­щат же тебя силком.

Лиза послушно поплелась в учительскую. Конечно, план у Левушки получился что надо, но... в носу все равно щипало, а к босоножкам как будто по пудовой гире привязали. Мел ей выдали мгновенно и прямо-таки с реверансами, хотя она чуть не наступила на чей-то выставленный на про­сушку зонтик. Прикрыв за собой дверь, Лиза рас­слышала, как секретарша и завуч жарко зашеп­тались про ее, Кудрявцевой, избранность.

А Малина Вареньевна ни Лизе, ни Левушке вообще никаких вопросов не задала. А ведь двад­цать минут ходить за мелом — это, наверное, не всякому удастся. Одноклассники учуяли нелад­ное, и на переменках Лиза отчетливо различала за спиной шепоток и смешки. Гадость какая -то!

Всю переменку перед английским Лиза в одиночестве уныло подпирала стенку в коридо­ре и сочиняла речь (Лялька к ней почему-то не подходила — держалась поодаль, надутая и за­реванная, а потом и вообще ушла на другой ко­нец коридора с Ниной-Резиной и о чем-то с ней зашушукалась.) Мысль о том, чтобы самой ис­кать Саблезубую, вызывала дрожь в коленках» Левушка маячил неподалеку и сверлил Лизу яростным взглядом из-за сверкающих очков. Часть коллег уже вернулась из столовой, доже­вывая на ходу, — длинная перемена неумоли­мо подходила к концу. Левушка многозначи­тельно показывал Лизе глазами на лестницу. Делать нечего!

Лиза поплелась вниз, но до учительской дой­ти не успела — Саблезубая, как по заказу, вы­плыла ей навстречу с журналом наперевес.

Ульяна Сергеевна... — робко начала Лиза.

Несмотря на гвалт, Саблезубая ее услыша­ла и очень удивилась:

Что тебе, Кудрявцева?

А можно... Пожалуйста... Список... Я не хочу... — заготовленная речь куда-то испарилась, как утренний туман. Одни клочки остались.

Что-о? — Саблезубая так поразилась Ли- зиной дерзости, что чуть журнал не уронила. Однако смысл сказанного дошел до Саблезубой мигом, и глаза ее кровожадно блеснули.

Все списки в сейфе у директора, с ним и разговаривай, — отрезала она. — И вообще, Кудрявцева, я не понимаю, что это ты кочевря­жишься. Другие бы на твоем месте спасибо ска­зали. — Саблезубая не стала уточнять, какие именно другие, демонстративно посмотрела на часы и зацокала наверх.

Лиза поспешила следом — и вовремя: гря­нул звонок, так что с Левушкой ей не удалось даже словом перемолвиться.

Саблезубая, видно, здорово разозлилась, что Ляльку не включили в список, — весь урок сви­репствовала, устроила Лизе показательную рас­праву и вкатила тройку, а потом пообещала на завтра контрольную по неправильным глаголам. Смотреть в сторону Левушки под испепеляющим взором Саблезубой Лиза побоялась, но на пере­мене взяла себя в руки и пошла к директору. Кабинет был заперт, и возле него толпились и несмело радовались одиннадцатиклассники — очередной урок Игорь Сергеевич отменил и куда- то уехал. А списки у него в сейфе...

Дальше школьный день пошел ничуть не лучше. Историк Иван Васильевич (по прозвищу, разумеется, Грозный) долго и занудно талдычил, что в прошлый раз половина класса писала про­верочную про крестовые походы новомодными гелевыми ручками, а надо шариковыми, и что у всех почерк, как курица лапой, особенно у Кон­рада, и что Конрад его огорчил и расстроил, по­тому что он, Грозный, уже хотел Конрада вы­двинуть на городскую олимпиаду по истории, а те­перь еще подумает, не задвинуть ли обратно.

Костя Конрад только молча сверкнул на Грозного глазами, потом отвернулся и стал смотреть в окно, на физкультурные брусья под мокрыми деревьями. Дракончик не заинтересо­вался, даже когда Грозный стал рассказывать дальше про крестовые походы, хотя в последнее время на уроках истории он обычно оживлялся и бомбардировал Грозного вопросами, ответы на которые знал явно только папа Конрад, в свои восемьсот лет помнивший Средневековье как нельзя подробнее.

Лиза про крестовые походы слушала впол­уха — голова была занята совсем другим, да и трясло ее так, что записывать все равно не по­лучалось. Кто такой этот миллионер? И почему журналисты в нее, в Лизу, вцепились мертвой хваткой? И что за дурацкий сценарий про бед­ную сиротку и доброго дядечку?!

Историк что-то вещал насчет крестовых похо­дов как массового явления, потом съехал на кре­стовый поход детей — был, оказывается, и такой, но про него слушать было ужасно тоскливо, пото­му что кончилось там все плохо, и вообще в Сред­ние века жилось несладко. Потому что детство кончалось очень рано. Практически сразу.

Конрад! — воззвал вдруг Иван Василье­вич, прервавшись на полуслове. — Может, со­изволишь послушать все-таки?

Костя с трудом оторвал мрачный взор от окна.

Итак, дети вашего возраста считались вполне взрослыми, — продолжал историк, рас­хаживая по классу. — В тринадцать лет... ну- ка, скажи мне, Олейникова, какие обязанности возлагались на детей в этом возрасте?

Замуж могли выдать, — томно протяну­ла длинная Олейникова, она же Нина-Резина, прозванная так за тугодумие и непрерывное жевание резинки. — И женить.

Масштабнее надо мыслить, Олейнико­ва, — покачал головой историк. — Могли вое­вать отправить. И на трон возвести. Так что это был серьезный возраст. Это вам легко живет­ся — вон, даже проверочные задней левой но­гой пишете.

А сейчас в нашем возрасте тоже все серьез­но, — неожиданно подала голос Спицына. —В ки­но уже можно сниматься. И в телесериалах, — она кокетливо поправила заколку с блестками.

С ума вы все посходили с вашим кино, — проворчал историк. — Объясняю: в Средние века тринадцатилетний — уже взрослый чело­век, даже имущественно, у него свой дом, скот, семья, слуги. В прошлом году у нас с вами шла речь про войско Александра Невского? — он обозрел класс.

Ну, — неуверенно промямлил кто-то.

Баранки гну. Сколько лет было большин­ству латников?

А что, тринадцать, что ли? — недоверчи­вым басом усомнился с последней парты здоро­венный троечник Мишка Агалаков.

Про битву Челубея и Пересвета слыша­ли? Так вот, и им было примерно по столько же. А еще в вашем возрасте детей могли отправить заселять новые земли. Вот возьмем хотя бы под­линную историю Гаммельнского Крысолова...

«Да что у нас, день крыс сегодня? — Лиза втянула голову в плечи, хотя вообще-то про ле­генду о Крысолове ей всегда было интересно. — Как будто одной Паулины для полного счастья не хватает!»

В легенде говорится, что Крысолову, мол, бургомистр не заплатил за истребление крыс, вот он и отомстил, увел маленьких детишек, только их и видели — то ли в горы, то ли в реку Везер. А на самом деле... Конрад, ты тоже по­слушай, может, еще одумаешься, блеснешь на олимпиаде! — рявкнул Иван Васильевич и по­стучал указкой по первой парте. — Оболгали Крысолова. Недавно немецкие ученые выясни­ли, что когда-то в тринадцатом веке ходили по Пруссии королевские вербовщики, набиралр1 отряды добровольцев, заселять новые края, — там, где сейчас Польша. — Историк развернул­ся к карте и потыкал указкой в желтенькую Польшу. — Один такой пришел в город Гам- мельн двадцать шестого июня тысяча двести восемьдесят четвертого года, — Грозный, как обычно, со смаком отчеканил точную дату — мол, где уж вам запомнить! — а потом с отря­дом погрузился на корабль, да и попал на Бал­тийском море в бурю и потонул. — Указка нази­дательно переползла на синеву моря, — А в отря­де по тогдашним временам были вполне взрослые люди — ну, не тринадцать, так четырнадцать- пятнадцать лет им было точно.

А чего они из дому ушли? — вдруг спро­сил доселе безучастный Костя.

Это уж тебя надо спросить, Конрад, — съязвил историк. — Чего вашему брату дома не сидится — на приключения тянет?

Конрад шумно вздохнул и опять демонстра­тивно уставился в окно.

«Вот уж чего-чего, а приключений нам и так хватает, — мрачно подумала Лиза. — Выше крыши. Может, поспорить с Левушкой, что и на биологии про крыс будет?»

Но биология началась вообще не с млекопи­тающих, а с разгула стихии. Новая биологиня Елена Павловна была молода и полна нерастра­ченных сил, и за сентябрь оказалось, что она еще посвирепее Полины Петровны и гораздо вреднее, так что ее прозвали Евглена Зеленая. В начале урока Евглена самумом пронеслась по классу и проверила у всех девочек уши на пред­мет сережек и пальцы на предмет колечек.

2 Настоящая принцесса и снежная осень

Вдруг журналисты придут, а тут такое безобразие! — разорялась она. Лиза лишний раз порадовалась, что мамино сапфировое колечко из радингленской сокровищницы осталось дома, в шкатулке.

Болотина, я кому сказала, снять все ук­рашения и убрать в пенал! Что у тебя там на шее? — командовала Евглена Зеленая, с кото­рой, надо сказать, украшений-то свисало нема­ло. — Шевченко, иди умойся, смотреть на тебя страшно! Журналисты придут, решат, что у нас тут не школа, а дискотека или что похуже!

Лялька вздохнула и побрела смывать с рес­ниц водостойкую французскую тушь, выкра­денную у маменьки.

А это что такое? Отвечай, я тебя спраши­ваю! — биологиня зависла над съежившейся Алисой Спицыной и тыкала пальцем в парту, будто гадюку увидела. Все, разумеется, стали оборачиваться и даже повскакали с мест.

Гадюки на парте не было — перед Спицыной лежала толстая тетрадка, а во всю обложку целовалась парочка из какого-то модного кино. У Спицыной все тетрадки были с парочками.

К твоему сведению, Спицына, существу­ют специальные тетрадки по различным дис­циплинам, — провозгласила биологиня, трях­нув модной пегой стрижкой. — И на тетрадке по биологии должна быть биология, а не... не этика семейной жизни! Передай это своим ро­дителям! — Биологиня двумя брезгливыми пальцами приподняла злосчастную обложку и вдруг — хвать! — оторвала, скомкала и швыр­нула в мусорную корзину. — Пусть подумают, кого они воспитывают такими тетрадками!

Спицына жалобно захныкала.

Предчувствие Лизу не обмануло — выставив рыдающую Спицыну за дверь, Евглена включи­ла видик и поставила какой-то фильм про мура­вьев и пчел, которые оказались общественными насекомыми и все время что-то добывали и стро­или как заведенные. Сначала было ничего, ин­тересно, хотя Лиза в полутьме все время клева­ла носом — несмотря на страх, спать хотелось с самого утра. Но потом фильм все-таки съехал на крыс! Ведущий вдруг ни с того ни с сего стал рас­сказывать, какие они умные, любознательные и выносливые — никакого сравнения с людьми. Лиза немедленно проснулась и утешения в этом не нашла ну ни малейшего. Потом видик вооб­ще распоясался и принялся подробно показывать крысиную жизнь — под аккомпанемент веселых рассказов про средневековую чуму в Европе и про то, что крысы запросто прогрызают стальной лист в палец толщиной и наверняка выживут после ядерной войны.

Щас меня стошнит, — отчетливо прошеп­тала Лялька Лизе на ухо.

На экране бегало и попискивало, мелькали серые морды и голые хвосты.

Существует также любопытное явление, называемое «крысиным королем», — задушев­но повествовал ведущий. — Когда крысы соби­раются всемером...

Лиза зажмурилась и постаралась не слу­шать. Зато она сразу услышала, как нервно ер­зает Левушка, — стул так и скрипит. Потом Лиза различила шуршание карандаша по бума­ге — Левушка в темноте на ощупь строчил за­писку. Значит, что-то его осенило. Это хорошо.

Тут крысиные истории как раз кончились — стало ясно, что людям такой конкуренции не выдержать, и можно даже не стараться. Евгле- на Зеленая включила свет, и тут Костя Конрад как раз умудрился уронить послание. Видно, тоже сам не свой. Еще и нагнулся за бумажкой, чучело!

Что это у тебя там, Конрад? — тоном сы­щика из детектива произнесла Евглена. — Ах, за-пи-соч-ка? А кто мне потом контрольную по пчелам на кол напишет? — Она повертела лис­точек. — Ах, это у нас Аствацатуров такой об­щительный! Узнаю твой почерк — сплошные иероглифы... С Кудрявцевой объясняешься? Нет, я понимаю, любви все возрасты покорны... Но на уроке!

Одноклассничкам, конечно, после того, что было на литературе, много не надо — тут же за­хихикали на все лады. Левушка окаменел — как он умудрился не покраснеть, Лизе осталось неясным, но уши были белые. От ярости. Евг­лена развернула записку, уткнулась в нее ост­рым носом, пробежала, но оглашать не стала — и на том спасибо.

В общем, день был ужасный. После биологии Левушка, махнув рукой на все, забрал у Лизы рюкзак и понес в вестибюль. Ну ее, конспира­цию, к зеленой бабушке, когда такое творится.

В вестибюле было холодно, как зимой. Ле­вушка оглядел Лизину легкую курточку, хмык­нул и полез в рюкзак.

Жизнь тебя ничему не учит, — констати­ровал он, извлекая пестрый, как кукушкино яйцо, свитер. — На. Завтра вернешь.

Перекрывая гвалт, хлопнула парадная дверь. Высунувшись из ворота, Лиза увидела, как че­рез вестибюль несется на всех парах Игорь Сер­геевич. Вернулся, значит. Завидев Лизу, он за­тормозил, и его занесло на мраморном полу.

Кудрявцева, поздравляю, — сообщил, запыхавшись, директор, — Ты у нас в первой пятерке».. По секрету могу сказать, что маэст­ро, должно быть, остановится именно на твоей кандидатуре...

Ничего себе по секрету! Директор громыхал на все четыре этажа, а эхо за ним повторяло: «кандидатуре... туре... уре...»! Лизе показалось, что весь город его слышит.

Молодец, Кудрявцева! — Директор по­хлопал Лизу по плечу. — Ну, в общем, телефон твой у меня есть, жди, тебе позвонят... Будь, пожалуйста, дома вечером, готовься представ­лять лицо школы!!!

Лиза застыла. Все обернулись и посмотрели на нее. Танечку и Олечку чуть в узел не связало от зависти. Нина-Резина, старательно надував­шая устрашающий пузырь жвачки, замерла и забыла про свою резинку. Лялькины глазищи заволокло слезами, и Лизе тоже сразу захотелось плакать. У Левушки с лицом, наверное, тоже произошло что-то несусветное, потому что про­бегавший мимо Горшков притормозил и вякнул:

А тебя, Аствацатуров, не возьмут! Я уже все выяснил! — Горшкова прямо распирало от новостей, он облизывался от удовольствия. — Потому что туда только русских берут! А ты не русский, и Конрад тоже не русский, вот и обло­митесь!

Ого, — поразился Левушка и мигом вы­шел из транса. — Горшков, надо бы намекнуть кому следует, чтобы взяли тебя, дружок, — ты ведь у нас такой чистокровный и породистый, как бультерьер... — И Левушка так глянул на

Горшкова поверх очков, что чистокровный Га- рик счел за лучшее испариться.

И вот тогда-то Левушка и развернулся к Ли­зе. Был он страшен.

Ты чего стояла как дерево? Ты чего ему сразу не сказала, чтобы из списков тебя вычерк­нули? А ну беги, его догоняй! — От гранитного гномского взгляда Лиза задергалась, но с места не сдвинулась. — А, ладно, сам схожу! — Ле­вушка помчался вверх по беломраморной лест­нице вслед директору и возникшей рядом с ним Саблезубой с красной папкой под мышкой.

Директор, заметив Левушку, аж вздрогнул, а Саблезубая отнеслась к нему неожиданно мирно, даже попыталась приобнять за пле­чи, — Левушка отстранился и с достоинством поправил рюкзак на плече, — и повела наверх. Лиза присела на скамейку, уткнувшись носом в воротник и засунув озябшие пальцы в рука­ва. Одноклассницы косились на нее так, будто убить были готовы — и за «лицо школы», и за загадочное хождение за мелом, и за Левушкин свитер, и вообще за все хорошее. На душе было гнусно.

В Голливуд поедешь, — с завистью про­тянула Лялька, плюхаясь рядом. Сменила гнев на милость. — Везет...

Лялька, а давай тебя вместо меня впи­шем? — Лиза ухватилась за соломинку. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы все эти загад­ки разрешились как-нибудь попроще и чтобы Ляльку взяли в кино.

Ни фига, — пробасила Лялька, завязывая шнурок. — Там маленькая была нужна и ры­жая. С самого начала.

Откуда ты знаешь?

Я слышала, мама говорила... — уныло сообщила Лялька. — Точно, и еще обязательно девочка — мальчишек сразу всех повычеркива- ли. Им с этого... с «Ленфильма» звонили. Ваще, даже Лукьянова из десятого «в» не взяли! А он же уже в прошлом году в «Ералаше» снимался! Брр, холодина! Лизка, ты чего?

Нет, ничего, — с трудом выговорила Лиза. Ее знобило, но уже не от холода. Хоть бы Левуш­ка поскорее вернулся, даже сердитый, — с ним не так страшно.

Лялька воровато огляделась, не видать ли Саб­лезубой, и принялась быстро-быстро мазать губы темно-сизой, как баклажан, помадой. Рассекре­ченную Евгленой тушь она уже восстановила.

Ну, пока, — сквозь зубы выдавила она и многозначительно добавила: — Тебя не пригла­шаю, за тобой персональный лимузин пришлют.

Лиза проводила Лялькину сердитую спину растерянным взглядом.

Прошло минут десять, прозвенел звонок на шестой урок, а Левушка все не возвращался. Вестибюль опустел. В окно лупил дождь. Где- то вдалеке тетя Маша гремела ведром и фаль­шиво пела про какую-то погоду в доме. Охран­ник у дверей поговорил с рацией и принялся запирать парадный вход.

Через вестибюль, чеканя шаг, прошел злю­щий на весь мир Костя Конрад — Лизу он в упор не заметил.

Куда? — окликнул его охранник. — Че­рез черный давай, не видишь, закрываю.

Костя вскинул голову и, едва охранник по­вернулся к нему спиной, ловко вылез в приотк­рытое окно первого этажа. До черного хода былорукой подать, но драконий дух противоречия взял свое.

«Совсем Конрад с катушек слетел», — Лиза даже обиделась. Потом натянула куртку поверх Левушкинош свитера, а поверх куртки замота­ла шарф, — из окна тянуло холодом и брызгало дождем. Охранник защелкнул задвижку и на­конец увидел Лизу.

— А ты чего сидишь? Ждешь кого-то? — спросил он. — Иди тоже через черный. Здесь закрыто будет до завтра, все будут мыть, чтоб блестело. Телевизионщики приедут.

«И так все уже как зеркало», — печально подумала Лиза и понуро побрела к черному ходу — может, Левушка там ее ждет...

Г

к

Ветер был такой сильный, что Лиза едва су­мела открыть дверь — с третьей попытки. Ле­вушки у черного хода не было, зато у открытого подвального окна восседали две жирные крысы, ужасно похожие на ту, утреннюю. Обе пронзи­тельно попискивали, как будто разговаривали, но, завидев Лизу, замолкли и уставились на нее. Лиза передернулась, топнула на крыс ногой, и те неторопливо и величественно, как тетя Маша, удалились в подвал, где тускло отблескивала черная вода. На небо наползала набрякшая туча. Почему-то было уже темно, как вечером. «Домой, — решила Лиза. — Левка по дороге догонит. Или мы разошлись. Позвоню». Она пе­репрыгнула гостеприимно раскинувшуюся под крыльцом лужу и побежала к Дворцовой пло­щади на троллейбус. Домой хотелось ужасно — и как можно скорее.

Лужа перед школьным крыльцом оказалась далеко не последней. По­года портилась на глазах, дождь уже лил как из ведра, и лужи теперь попадались на каждом шагу, и все, как на подбор, глубокие и широ­кие. Лиза попыталась было обхо­дить их одну за другой, но не тут- то было. С серой, вздувшейся Невы налетал ледяной ветер, рвал с шеи шарф, грубо толкал в грудь, как будто у него были сотни здоровен­ных невидимых локтей. «Эх, надо было с Костиком идти, он хоть что- то весит вместе с ботинками. Не то что я!» — Лиза изгибалась и петляла восьмерками, и ей казалось, что вот

еще немножко — и ее просто унесет. Вон как тот красный зонтик, который кувыркается по мо­стовой — никто его не подбирает.

Зонтик перелетел на набережную, потом за гранитный парапет — только его и видели.

Лиза посмотрела ему вслед и тут же насту­пила в холодную лужу.

Оба постамента перед Адмиралтейством пу­стовали. А ведь еще утром львы были на месте! Лиза точно помнила — она даже когда опазды­вала, все равно успевала хоть секундочку на них посмотреть. Или сегодня их не было? Ну да, ту­ман, в таком тумане ничего не видно.

Забыв о промокших ногах, Лиза вытяну­ла шею и уже собиралась перебежать на набе­режную.

— Девочка, ты что тут одна делаешь? — строго спросила какая-то женщина с прилип­шими ко лбу волосами. — Нашла время гулять! Ну-ка беги домой — не видишь, вода поднима­ется?

Лиза, стуча зубами, заторопилась к останов­ке. Может, Леонардо и Леандро забрали на рес­таврацию? Странно как-то все, одно к одному...

Она приподнялась на цыпочки, высматривая троллейбус, но вместо этого увидела странную картину: на остановке у Адмиралтейства Нина- Резина нависала над Лялькой и что-то настой­чиво ей вдалбливала, для пущей убедительнос­ти размахивая леопардовым зонтиком, а потом и вовсе потянула покорную Ляльку за собой. На Невский они, что ли, собрались? В такую пого­ду?! Лизе все это почему-то страшно не понрави­лось. Она крадучись двинулась за Лялькой с Ни­ной — те уже скрылись из виду. Лиза перешла на бег и тут же увидела их: они свернули за угол, в проезд вдоль Александровского сада, отчаян­но мотавшего ветками на ветру. Нина дергала Ляльку за рукав и что-то внушала, но из-за шума деревьев ни слова было не разобрать.

«Что-то тут нечисто! — сообразила Лиза. — Ну, ничего не поделаешь!» — и она включила волшебный слух.

Я не поняла, где ты с ним познакоми­лась? — уныло спрашивала Лялька.

Не, ну ты ваще тормозная! — Нина-Рези­на хохотнула, покосилась на припаркованный неподалеку серебристый блестящий автомобиль и отставила в сторону длинную, как макарони­на, ногу на высоченном каблуке, будто фотогра­фу позировала. — Я ж тебе говорю: я та-а-акая стою, он та-а-акой подходит, ну и, типа, девуш­ка, внешность у вас нужная, стал на кастинг приглашать. Реально, они портфолио бесплат­но снимают. Ну, ты идешь или нет?

Не знаю... — Лялька колебалась и беспо­койно озиралась.

Не, ну ты ваще даешь! — Нина-Резина перекатила жвачку за щекой и нетерпеливо тряхнула мокрым зонтиком. — Им возраст по барабану, лишь бы внешность была! Ну чо ты тормозишь! Они же денег дадут за просто так! Может, нас по телику покажут! Круто же!

Этого еще не хватало! Сначала Костя спятил, теперь Лялька глупостей наделает. Лиза чуть за голову не схватилась. Ветер швырял ей в лицо пригоршни желтых листьев. Мокрых и грязных.

Ну давай уже, решай! — изнемогала Нина. — Он щас подъедет! Ну, ты идешь или как?..

Лялька, приоткрыв рот, посмотрела на Нину, как кролик на удава, и кивнула.

Пошли! — скомандовала Нина-Резина. Ветер рвал у нее из рук леопардовый зонтик.

Лиза бросилась вперед»

Куда это ты собралась, Лялька? — длин­ноногих одноклассниц она нагнала, совсем за­пыхавшись.

Куда надо, туда и собралась, — отрезала Нина, поправляя безнадежно растрепанные ло­коны, утыканные добрым десятком ядовито- розовых заколочек. — Не твое дело, Кудрявце­ва. Иди-иди, тебя в Голливуде заждались. А у нас свои дела, да, Ляльк?

Ага, — прогудела Лялька, но и без вол­шебного слуха было яснее ясного — трусит она ужасно.

Лиза набрала в грудь воздуху и отчеканила с Бабушкиными интонациями:

Если ты, Олейникова, в гарем к турецко­му султану собралась или еще куда поближе, это твое личное дело. А Ляльку оставь, пожалуй­ста, в покое. — Лиза прекрасно умела говорить Бабушкиным голосом, и обычно на противни­ка это действовало ошеломляюще. Вот и сейчас с Нины-Резины слетела вся важность. Но сда­ваться так просто она не собиралась:

Ну и пжалста. — Верблюд Арнольд бы обзавидовался, глядя на такое фырканье. — Детский садик. Без вас обойдусь. Вон, он уже на месте. Ой, Лялька, глянь, какая тачка кру- та-а-ая...

Лялька нерешительно завертела головой.

А тебе, Лялька, скажу по большому се­крету — там твоя мама идет, — добавила Лиза для верности. — Она ¥хеня у гардероба пойма­ла, спрашивала, ты домой пошла или нет, и по­чему без меня?

У Ляльки в глазах замерцал панический ужас, как у затравленной лани. Она выдернула руку из цепкой хватки Нины-Резины и со всех ног припустила в сторону Дворцового моста.

Лиза, не обернувшись, помчалась за ней, но едва Лялька в три длинных прыжка пересекла Невский, как зеленый на светофоре сменился красным. Нина-Резина что-то крикнула им вслед, но разбирать было решительно неинте­ресно. Лялька ввинтилась в подкативший трол­лейбус, а Лиза осталась на другой стороне. Промчавшаяся маршрутка чуть не окатила ее грязной водой из лужи — принцесса Радинглен- ская еле успела отскочить.

«Ну вот, наврала с три короба, — печально подумала она. — Лялька на меня обидится на всю оставшуюся жизнь. Она и так из-за этого несчастного конкурса целый день дулась!» От мысли про конкурс Лизе сделалось еще холод­нее. Ветер злорадно бил ей в лицо, так что на глазах даже слезы выступали. Следующий троллейбус подошел не сразу, и Лиза хоть и за­билась под навес, все равно совсем замерзла. Втиснувшись в переполненный троллейбус, она уставилась в забрызганное стекло. Ветер яростно гнал по Дворцовой площади какие-то сорванные куски полиэтилена, опрокинутую полосатую палатку, сломанные ветки. Потом троллейбус, кряхтя и стеная, пополз по Дворцовому мосту, и Лиза увидела, что вода и впрямь поднялась — вон даже ступенек там, где раньше были львы, и то не видно — только свинцовые волны набе­гают. От пустых постаментов Лизе сделалось не по себе. Все-таки со львами она дружила, однажды даже каталась на них в полнолу­ние — правда, всего один раз, больше Филин не разрешал. Да, честно говоря, и того одного раза с избытком хватило. Интересно, может, и сфинксов у Академии художеств тоже убра­ли? И грифонов? Лиза изо всех сил вгляделась в набережную, но тут троллейбус свернул на Стрелку и все заслонила чья-то просторная спина в пальто.

По Васильевскому острову троллейбус опять потащился вкруговую, по перерытым улицам, огороженным красными флажками и заборами. Пассажиры ворчали и приглушенно переговари­вались. Лизе опять померещилось слово «кры­сы» — захотелось срочно заткнуть уши. «По­слышалось, наверно», — с надеждой подумала она. На заборах то и дело попадалась одна и та же афиша, совсем свежая и такого яркого жел- то-оранжевого цвета, что на общем сером фоне ее было видно за километр. Только вот сквозь исполосованное дождем стекло было не разоб­рать, что там написано. И кто в такую жуткую погоду афиши придумал клеить?

Уже на Петроградской над крышей троллей­буса что-то вжикнуло, он качнулся и встал так резко, что все чуть друг на друга не попадали, а Лизе кто-то больно наступил на ногу тяжелым грязным ботинком размера так сорок пятого.

— Троллейбус дальше не пойдет, просьба освободить салон, — угрюмо оповестил води­тель. — Обрыв проводов. — И совсем неофици­ально добавил: — Эх, жизнь-жестянка...

Лиза обреченно выбралась в грязь вслед за ворчащими и причитающими пассажирами. «Ничего, пешком как-нибудь доберусь, или, мо­жет, трамвай подойдет», — утешала она себя.

Почему-то здесь ветер был еще сильнее, чем на набережной, — или, может, на набережной уже вообще шторм? Лиза медленно пробиралась по лужам вдоль домов по проспекту Добролю­бова, а ветер злобно швырял ей в лицо холод­ный дождь и все старался сбить с ног.

Над головой что-то гулко гремело. Но какая может быть гроза в сентябре? Лиза задрала го­лову: это ветер мчался по крышам.

Впереди замаячила оранжевым пятном все та же афиша. А еще шагах в двадцати впереди под проливным дождем стоял расклейщик в капю­шоне и с отсутствующим видом, как автомат, разглаживал на мокром строительном заборе следующую такую же афишу. Лиза отплюну­лась от дождя, заливавшегося уже и за шиво­рот, и присмотрелась. Какой-то детский музы­кальный фестиваль «Петербургская осень», ерунда... Или не ерунда? Стоп-стоп-стоп, ведь директор-то в школе говорил, что позвонят с фе­стиваля. И что Лиза займет первое место. Хотя она там даже не участвует. Это как же понимать?

За спиной у Лизы грохнуло железом. Она подпрыгнула. Тяжеленная крышка люка нача­ла подниматься, как будто снизу лезло поспев­шее тесто.

На асфальт широким потоком хлынула бу­рая вода.

— Эй, детка, ты чо зависла? Не видишь, люки вскрываются? — возле нее затормозил огромный черный джип, а из него высунулся кто-то краснолицый и щекастый. — Садись, давай подвезу! Ты где живешь?

Вместо ответа Лиза, забыв про хлюпанье воды в ботинках, помчалась напрямик, через лужи, подальше от подозрительной машины. Ни трамваев, ни троллейбусов ни впереди, ни сзади не было, люди шли пешком по залитым тротуарам и мостовым, не разбирая дороги. Кое- где попадались открытые люки, а из них торча­ли прутики с красными лоскутками. На трам­вайной остановке Лиза замедлила было шаг, и зря — сердобольные взрослые тут же обрати­ли на нее внимание:

Девочка, ты что, потерялась?

Да она же мокрая, как мышь!

Тебя в милицию отвести?

Лучше домой ее отведите кто-нибудь! А то еще в люк провалится!

Лиза подхватила рюкзак и помчалась дальше.

Ну, совсем ненормальная! Вон как носят­ся! — звучало ей вслед. — Вот так бёсятся-бе- сятся, а потом из дому бегут. А знаете, Марь Иванна, у Кукушкиных-то младший сбежал, три дня искали, чердаки-подвалы все облазили, еле вернули!

Куда бегут-то в такую непогодь? Говорят, на Приморской деревья уже падают и крыши срывает!

Слышали, штормовое предупреждение утром по радио объявили?

А крыс-то, крыс-то! Все из подвалов по­вылазили!

С проспекта Лиза трусцой свернула в малень­кий переулок, который вел мимо собора на Боль­шую Пушкарскую. Ничего, до дома уже рукой подать, а дома есть горячий чай с лимоном, и су­хие носки, й еще Бабушка совсем скоро из Ра- динглена вернется...

Фонари, конечно, не горели — кому в голо­ву придет их зажигать в три часа дня, — и на Лизиной улице стояла темень, как в лесной чаще, и в довершение сходства под ногами влаж­но шуршали листья — будто кто-то мокрый зон­тик встряхивал. Только у самого подъезда было посветлее — сквозь побитый витраж про­сачивался свет тусклой лампочки. Лиза ныр­нула в дверь.

Девочка, — окликнул ее сахарный го­лос, — пожалуйста, скажи, где в этом доме квартира номер тринадцать?

3-здесь нет тринадцатой квартиры, — не без труда ответила Лиза. Она готова была дать честное слово, что полной дамы, которая тан­ком вдвинулась за ней вслед в парадную, на ули­це еще не было. Точно, она вместе с темными очками, выставленным вперед, как дуло, буке­том траурных георгинов и черным шоколадным тортом только что возникла на пороге из ниот­куда. Хотя что разглядишь в такую темень...

Не-ет? — протяжно удивилась дама и све­рилась с какой-то бумажкой. — А номер двад­цать?

«Сама не знает, куда ей надо, что ли?» — удивилась Лиза.

Двадцатая на пятом этаже, — как могла учтиво сообщила Лиза и прибавила шагу.

Я вызвала лифт, — ласково сказала пол­ная дама и улыбнулась в полумраке. Лизе по­казалось, что у нее многовато зубов, а передние как-то странно выпирают. — Куда же ты? На каком этаже живет такой славный рыжик?

«Съест», — коротко подумала Лиза и пом­чалась вверх, перепрыгивая через ступеньку.

Пешком полезно для фигуры, — дрожа­щим голосом заявила она и огорчилась — ска­зала бестактность. Ух, ведь шестьдесят три сту­пеньки наверх...

Миновав первый пролет, Лиза обернулась. Было тихо, лифт никуда не ехал, а на кафель­ном затоптанном полу сидела и нагло, не отво­дя взгляда, смотрела ей вслед толстая утренняя крыса с голым длинным хвостом.

Оставшуюся лестницу Лиза пробежала в не­сколько скачков. На площадке она принялась рыться по карманам — опять ключ куда-то за­сунула... Или в рюкзаке?

Бац!

Дзыньк!

Ну, лампочка взорвалась, — вслух сказа­ла Лиза через секунду и осторожно, бочком, за- хрупала по осколкам к двери. — Ну и что. Бы­вает. А вот ключ, конечно, я вниз уронила, я же иначе не могу...

Внизу послышались какие-то незнакомые шаги, гулко загалдели грубые голоса. Лиза ку­барем скатилась на площадку этажом ниже, подхватила упавший ключ —и поскорее за­хлопнула за собой дверь квартиры, пока незна­комые люди с зубами не спросили еще о чем- нибудь.

Дома было очень хорошо и очень-очень тихо.

Слышно было только эхо дождя во дворе- колодце, бульканье воды в батареях да неспеш­ный рост кактуса.

Лиза первым делом позвонила Левушке — никто не брал трубку, наверно, пока до дому не дошел. Потом она порылась в холодильнике, включила радио, но там бубнили про наводне­ние и штормовое предупреждение, западный ветер и длинную волну, так что пришлось вы­ключить. Еще раз позвонила Левушке — с преж­ним результатом — и села делать английский на завтра.

Если задернуть шторы и включить все лам­пы, все будет хорошо. Подумаешь, дождь.

•к-кЖ

Из промозглой темноты протянулась невидимая рука и двумя холодными пальцами аккуратно сняла с Левушки очки.

Потом где-то на полу захрустели стекла. Раздавил!

Этот человек притворил за собой протяжно скрежетнувшую дверь и теперь мягко расхажи­вал взад-вперед по комнате. Больше Лева ниче­го не видел. Хорошо Лизке с ее волшебным слу­хом, она бы про этого, который ходит, сразу определила: кто, откуда и зачем. Да и Костя Конрад своим драконьим зрением в темноте бы его преспокойно разглядел. Хотя кто перед ним такой, Лева уже и сам догадался. А мог бы и раньше догадаться, между прочим, — еще ког­да увидел в кабинете директора общительную и приветливую Паулину без крыльев и когтей, но с диктофоном, фотоаппаратом и в придачу с но­вой свитой из одного человека, который что-то там говорил про ауру и энергетику.

— Насколько я помню, ты плохо видишь, — сказал из темноты довольный голос, — а так наверняка не увидишь ничего вообще. Всем бу­дет спокойнее — и тебе, и мне.

Лева постарался не шевелиться, хотя стул, на который его посадили, был жесткий и неудоб­ный. Откуда-то тянуло влажным сквозняком.

Итак, прежде всего запомни: сам по себе ты мне совершенно не нужен, — невидимый человек остановился. — Я могу в любую мину­ту раздавить тебя, как комара. Понял?

Да, — коротко буркнул Лева. А что тут еще скажешь? Если бы он, Лев Аствацатуров, был очень нужен Мутабору или как его теперь там зовут, — не притащили бы его сюда, как тюк с тряпьем. Кстати, кто тащил? На этом месте в голове у Левы как будто стирательная резинка прогулялась: он помнил только, как необычай­но сговорчивая Саблезубая согласилась вычерк­нуть их с Лизкой из списка, а потом почему-то решила проводить Леву до черного хода, и на этом все обрывалось — словно мешок на голову набросили.

Ты у меня будешь наживкой, мальчик, — продолжал невидимый собеседник. — Приман­кой. Жив-цом. На тебя клюнет дичь покрупнее. Клюнет обязательно, не волнуйся. Она меня больше интересует, чем вы все вместе взятые.

«Еще чего не хватало! — возмутился Лева. — Лизку ему подавай. Нет, так дело не пойдет».

Но всему свое время. Я тебя приберегу напоследок. А пока побудешь в заложниках.

Лева промолчал. Что-то он ведь где-то читал про то, как надо вести себя, если взяли в залож­ники. Главное — тихо надо себя вести. Не высту­пать и никого не раздражать. И вопросов не за­давать. Ух, насчет вопросов жалко...

Будешь сидеть тихо, как мышь, и делать что скажу — тогда жив останешься, — настави­тельно сказали из темноты.

Тихо, как мышь... Лева передернулся. Вспом­нил! Крысы это были! Саблезубая его через чер­ный ход вывела, а потом по ступенькам к под­валу столкнула, а над ступеньками железная крыша была, и с нее сеть упала, он запутался и грохнулся, а потом кто-то на него сверху и впрямь мешок натянул — неужели сама Сабле­зубая? А потом, вспомнил Лева, огромная стая крыс с визгом и писком тащила его по каким- то вонючим коридорам — самих коридоров он не видел, только слышал, как что-то плескалось под крысиными лапками, стучавшими по сы­рым камням, и как что-то лилось сверху... Ни­когда не думал, что крысы такие сильные. И что они там такое пищали? Лизка бы наверняка поняла. Только хорошо бы она таких крыс и близ­ко не видела. Никогда вообще!

Лева потянул носом: от промокшей одежды пахло гнилой гадостью. Наверно, под землей тащили, через канализацию. И в ботинках те­перь хлюпало. Очень трудно сохранять досто­инство в темноте, без очков, да еще когда в бо­тинках хлюпает. И Непонятно, он-то меня ви­дит или нет?

Мягкие шаги опять заходили взад-вперед. Пол, кажется, каменный. И сыростью пахнет. Подвал, что ли?

Просто удивительно, насколько все стре­мятся мне помочь, — человек в темноте глум­ливо фыркнул. — Поразительно. И тебе огром­ное спасибо — то, что ты сам вернулся с порога и пришел в учительскую, сэкономило мне не­которое количество усилий. А за тобой и дру­гие придут. Как миленькие.

«Другие — это кто? — напрягся Лева. — Да кто бы они ни были! К этому! Сюда! Лизка точ­но побежит, и никто ее не остановит. Нет, так не годится. Надо думать. Шел бы он отсюда, а то сосредоточиться не дает! Или нет, пусть го­ворит, мало ли про что-нибудь полезное про­болтается?»

Тот, в темноте, будто мысли читал:

...девчонка первая прибежит, а как толь­ко я получу девчонку, то получу и мальчиш­ку, — спокойствия в голосе как не бывало, те­перь человек в темноте лихорадочно бормотал, будто разговаривал сам с собой, забыв о присут­ствии Левы. — Да-да, конечно, он наверняка носит это с собой, — он же не дурак, да и никто это так просто из рук не выпустит...Отлично, отлично, все как по заказу, до Амберхавена-то мне не дотянуться...

Лева вздрогнул от неожиданности — стул под ним скрипнул. Человек в темноте осекся и умолк, а когда снова заговорил, то голос у него опять был ровный и даже вкрадчивый:

Главное, дружок, — меня слушаться, тог­да будешь цел и невредим. Все честно, ты — мне, я — тебе, — пообещал он. — Кстати, ты имей в виду — я всегда играю по-честному. Да и не изверг я — детей убивать, они мне для дру­гого нужны...

«Для чего это для другого? — Лева навост­рил уши. — Отлично, давайте, подкиньте мне еще информации к размышлению!» — он хотел машинально поправить очки, но на носу было пусто. Тьфу ты!

Мне нравится твое молчание, — снисходи­тельно одобрил голос. — Похоже, ты намерен вести себя разумно. Видишь, я с тобой открове­нен. Или теперь уже не видишь? А? — он отры­висто засмеялся и вроде бы подошел поближе.

Лева попробовал отодвинуться. Находиться рядом с этим человеком было просто невозмож­но — в голове начинало мутиться, как будто температура сразу подскакивала.

Вот так-то лучше. — Голос и шаги удаля­лись. — Отдыхай, дружок.

Дверь со скрипом приоткрылась, но светлее не стало. А потом захлопнулась.

•к-к-к

Возвращаясь домой, Филин зашел в аптеку и на­бил карманы промокшей серой куртки всяки­ми пакетиками, содержимое которых щедро сулило мгновенно избавить от любой простуды. Или, по крайней мере, отодвинуть болезнь на шесть часов. Когда живешь один, болеть нельзя, а кто же знал, что на улице вдруг станет около нуля и внезапно грянет дождь со снегом? Вчера еще было плюс пятнадцать и даже солнышко... А термометр за окном разбился еще летом, ког­да Филин, возвращаясь с ночной прогулки, за­дел его крылом. В общем, сам виноват.

Фокстерьер Монморанси, которого Филин привязал снаружи у аптеки, тоже озяб и дрожал крупной дрожью. Правда, это не мешало ему грозно рычать и изо всех сил натягивать пово­док, стараясь добраться до разбитого подваль­ного окошка. Крысы там, что ли?

При виде хозяина песик радостно тявкнул и устремился к парадной, рассекая засыпанные листьями лужи, как катер. Первый пролет он преодолел одним прыжком, а потом вдруг кинул­ся назад и, скуля, прижался к ногам Филина.

Что такое, Ране? — Филин поморщился: горло изрядно саднило. То ли еще будет.

Здрасьте, — послышался с площадки хрипловатый мальчишеский голос. — А я тут вас жду.

Монморанси позорно поджал хвост и даже глаза закрыл от ужаса. Дугокрылых огнедыша­щих он боялся в любом виде.

Привет, Константин, — удивился Фи­лин. — Заходи, гостем будешь. Не замерз? Ране, спокойно,свои, не узнал?

Красивый темноволосый мальчик с готовно­стью соскочил с подоконника и потянулся, не выпуская изо рта сигареты.

Я не знал, что ты куришь, — осторожно сказал Филин и закашлялся.

Это,— буркнул младший Конрад. — И вы туда же. ;

Филин зажег свет в прихожей. Дождь за ок­ном лил стеной. Крыши и карнизы гремели, как жестяной барабан.

Я... В общем, домой я не пойду, — сооб­щил Костя и неумело затянулся. С волос у него текло — значит, ждал недолго.

Филин, стягивая отяжелевшую от воды курт­ку, посмотрел на него вопросительно. Где-то в затылке проклюнулось и пошло в рост зерно головной боли.

Ладно, можно, — уронил он.

Что — можно? — удивился Костя.

Курить здесь можно.

Издеваетесь! — Дракончик весь ощети­нился и погасил сигарету о косяк, а окурок во­ровато сунул в карман.

Напротив, — сказал волшебник, глядя на некрасивую подпалину на дереве.

Что — напротив?

Ванная напротив. Душ горячий прими, а то простынешь. А я, с твоего позволения, пе­реоденусь.

Пока в ванной шумела вода, Филин успел еще и градусник в аптечке отыскать — надо же узнать о себе всю правду.

В общем, — повторил Костя, получив чашку горячего чая и бутерброд, — не пойду я домой. Чего они как эти?

Монморанси скулил в прихожей — боялся. Филин поднял повыше воротник самого тепло­го свитера и вынул градусник из-под мышки. Ничего себе. Только температуры не хватало...

Ты поссорился с родителями? — Филин грел ладони о горячую голубую кружку, над которой вился парок. В кружке плавало про­зрачное колесико лимона.

Маме вообще слова не скажи — на все орет, что сестренку не жалею! — взорвался Ко­стя и чуть кружку не опрокинул. — А сестрен­ка эта даже не родилась еще! А папа туда же — не кури, не ругайся, здесь не стой, того нельзя! А сам как паровоз дымит!

На лестнице, — вполголоса напомнил Филин и отхлебнул обжигающего чаю.

И вообще все время говорит про то, как подросшие драконы стадо покидают! — Костя прогудел последние слова так похоже на папень­ку, что Филин усмехнулся. — Им новый драко- неныш, — он тряхнул взлохмаченной подсыха­ющей головой, — старого дороже!

Охохонюшки-хохо, —вздохнул Филин. — Что же мы с тобой теперь делать будем?

Не пойду домой! — набычился звероящер.

Ну, по крайности, надо позвонить и ска­зать, что ты жив, — заметил Филин. — Хочешь, я сам позвоню?

Костя посмотрел на него недоверчиво, отку­сил полбутерброда сразу и кивнул.

Хорошо, поживи пока у меня, — предло­жил Филин. — Живи сколько надо. — Он раз­болтал в стакане содержимое яркого пакетика — вода вспенилась и заволоклась оранжевым — и залпом выпил шипучку. Тоже мне апельси­новый вкус.

Костя оторопел и чуть не подавился бутер­бродом. Ожидал он совсем другого.

В школу тоже не пойду, — предупредил он на всякий случай.

Дело твое, — покорно согласился Филин. Лечь бы...

Работать буду, не думайте, — усовестил­ся дракон. — Каскадером.

Идея хорошая, но, боюсь, тебя не возьмут, годами не вышел и паспорта нет. Впрочем, про­верим... Когда сестренка-то родится?

Ну, через неделю. Может, вообще завтра.

Понимаешь, родится сестренка, а папа твой все время на работе, — задумчиво сказал Филин. — Я, знаешь ли, наблюдал вблизи ма­леньких детей — трудно с ними. Так что же, маме все одной? Иногда ведь даже за хлебом некогда выйти...

Костя заерзал.

— Ты, конечно, можешь иногда и отсюда к родителям заходить помочь, — продолжал Фи­лин. — В общем, решим. А теперь прости, что- то я себя неважно чувствую. Холодильник к тво­им услугам. Захочешь спать — устраивайся на диване в библиотеке. Белье сейчас дам. — Фи­лин поднялся и сделал пробный шаг вверх по крутой деревянной лесенке, которая вела из кух­ни в его комнату на башенке, — ничего, идется, только температура, кажется, лезет... Ох, некста­ти... Не подействовал порошочек, а все Мелисси- ны снадобья остались в Радинглене...

Стемнело в тот вечер стремительно, как в театре, когда люстры гаснут. А дождь все не унимался.

Из Филинского окна площадь Льва Толсто­го казалась одной огромной бездонной лужей. В ней отражалось мокрое черное небо. Машин на площади не было.

Когда во всей квартире с громким щелчком по­гас свет, был уже вечер. Лиза, решив не боять­ся, зажгла на кухне свечку, пристроив ее в ро­зетку для варенья, потом разумно и хозяйствен­но проверила пробки — все было в порядке. Вдохнув поглубже, она отважилась позвонить в аварийную — как-никак она дома за старшую и надо проявлять самостоятельность. И тут ока­залось, что телефон тоже не работает — даже гудка не было. Никакого вообще.

Лизе стало не по себе. Она сразу вспомни­ла, что так и не дозвонилась Левушке, что Ба­бушка в Радинглене и почему-то до сих пор не вернулась и что наводнение и крысы. И дождь и ветер за окном стали очень громкие, а окна не горели во всем дворе, и только кое-где ходи­ли со свечками — было видно, как в чужих окнах тени качаются. И сколько Лиза ни руга­ла себя, сколько ни вспоминала действитель­но неприятные истории, в которые ей случа­лось попадать в последнее время, — станови­лось только хуже. у

Подумаешь, света нет! — строго и вслух сказала себе Лиза. — Ну и не надо. Ну и пожа­луйста. Ночью свет не нужен. Все равно никто не позвонит, можно смело чистить зубы и ло­житься спать. — Она посмотрела в Бабушкино большое трюмо и на всякий случай показала себе язык — для бодрости.

Но отражение, слабенько озаренное свеч­кой, в ответ состроило кислую гримасу. За спи­ной у него качалась и кланялась высокая тень.

Но-но-но! — дрожащим голосом погрози­ла ему Лиза. — Кто спать-то весь день хотел? Вот иди и спи, твое высочество. А завтра мы все вместе посмеемся над этой дурацкой историей.

Телефон зазвонил.

Андрей Петрович! — обрадовалась Лиза и в следующий момент испугалась. — Ой, а что у вас с голосом?!

Простыл немного, — кратко ответил Фи­лин, но Лиза ясно слышала, что вовсе не немно­го. — Лизавета, бабушка просила передать, что останется сегодня в Радинглене. Так что не вол­нуйся.

Не буду, — горячо пообещала Лиза и при­кусила губу. Андрею Петровичу и так там плохо, еще не хватало носом в телефон хлюпать. Она все- таки надеялась, что Бабушка сегодня вернется.

Хочешь прилечу? — неожиданно предло­жил Филин. — Нехорошо, что ты /дома одна...

Еще чего! — Лиза гордо задрала нос. — Мне совершенно не страшно, я совсем не волну­юсь и сейчас пойду спать, а вы тоже идите ляг­те и болейте как положено, — велела она Бабуш­киным голосом. От Бабушкиного голоса ей ста­ло совсем спокойно.

Я, собственно, уже лежу и сейчас пойду лягу обратно, — послушно согласился Филин. — Спокойной ночи, Лизавета. Если что — звони. И просто так тоже звони.

Но позвонить «если что» и «просто так» ока­залось невозможно — телефон, как выяснилось, работал теперь только в одну сторону — Лиза проверила сразу, как только Филин повесил трубку. А спать совсем не хотелось.

Лиза пошла в кухню, залезла в отключивший­ся безмолвный холодильник и начала при свечке выставлять на стол все, что там нашлось, — сыр, варенье, винегрет, колбасу, сок, холодные блин­чики...

***

В заведении «Жабы и Богданович» было пусто­вато, хотя в Амберхавене обычно в одиннадцать вечера жизнь еще только начиналась. За разве­систым цветущим кактусом у окна пан Лисовски полушепотом обсуждал какие-то бумажки с ро­беющей дипломанткой. А в закутке у самой стой­ки за столиком на одну персону рыжий первокурс­ник в белом свитере сосредоточенно стучал по клавиатуре ноутбука — только пальцы мелькали. Время от времени рыжий шуршал объемистой книгой с маятником на обложке.

Хозяин заведения Богданович, напевая себе под нос, предавался извечному барменскому за­нятию — протирал бокалы — и прислушивался к разговору рыжего с компьютером. Телевизор у него за спиной беззвучно мельтешил новостями. Тихо пылилась на полочках по стенам подобрав­шаяся за несколько веков коллекция разнообраз­ных жаб — от хрустальных до плюшевых. Глав­ная жаба Джабба, налакомившись улитками до полной невменяемости, дремала в террариуме.

Вот это сохрани, — говорил рыжий, — а потом новый документ создай мне, пожалуй­ста, и табличку в нем сделай в пять столбцов.

А поужинать? — У машинки был треску­чий капризный голосок, будто кузнечик стреко­тал. — Сам небось третью чашку кофе пьешь!

Прости, Мэри-Энн, заработался, — вино­вато улыбнулся рыжий и вытащил из кармана пакетик орехов. Сбоку компьютера мгновенно выдвинулся небольшой перламутровый ящичек.

Фисташки? —просвиристела Мэри-Энн. — Хррр-шо...

Ящичек с чмоканьем втянулся. В ноутбуке удовлетворенно захрустело.

В новостях безмолвно пошел новый сюжет. Богданович поставил бокал на стойку, обернул­ся и уставился в экран. Бесчисленные брелоки на кожаной жилетке звякнули, как кольчуга. Телевизор под пристальным взглядом длинно­го бармена мигнул и послушно забубнил — сна­чала тихонько, а потом погромче. Рыжий кни­гочей резко поднял голову от книжки.

...зима. Несмотря на беспрецедентное по­холодание, городу в ближайшие часы грозит наводнение...

Рыжий бесшумно поднялся и тоже уставил­ся в телевизор.

...коммуникации и электроэнергия. Аэро­порт «Пулково» закрыт... Железнодорожное сообщение...

Нет, ты видел?! — пробормотал Богдано­вич. — Это что, их за сегодня так скрутило? За один день?! Куда храни... куда все смотрели?!

«Пулково» закрыли и поезда не ходят, — очень тихо отозвался рыжий студент. — Туда ж не попасть теперь...

Фробениус умеет, — лаконично сообщил бармен. — Скоро зайдет.

Пан Лисовски за кактусом повертел в руках листок с какой-то сложной схемой и с усмешеч­кой показал его дипломантке вверх ногами. Та ахнула и застрочила в блокноте, то и дело ки­вая. Лисовски удовлетворенно усмехнулся, от­чего крошки на скатерти тут же сложились в длинную формулу. Дипломантка покрылась испариной, склонилась над столом и стала спи­сывать. Уши у нее заалели.

...музыкальный фестиваль. Всемирно из­вестный музыкант, композитор и меценат, кото­рый родился и вырос в этом городе... — гнул свое телевизор. Бармен поднял бровь. Телевизор по­корно показал крупный план — элегантного гос­подина в темных очках. На губах у него играла сдержанная, корректная улыбка человека, при­выкшего к вниманию журналистов.

Богданович, — рыжий студент забараба­нил по стойке, как по клавиатуре. — Это он.

Бармен вгляделся в экран и скривился.

А я его тоже знаю, — заключил он, при­щурив желтые ягуарьи глаза. — Это же Алоис

На службе, — обиженно ответил девчоно­чий голос. — А у нас наводнение и света нет, вот! А я думала, ты приехал!

Лизкин, ты меня послушай, — вполголо­са сказал Инго. — Ты можешь пока дома поси­деть и никуда не выходить?

Инго, ты чего? Тут вообще на улицу не выйти, тут наводнение...

Вот и хорошо, что не выйти, вот и славно. Так надежнее, а то знаю я тебя, пролезантка.

Бузюзю! — не очень уверенно ответил дев­чоночий голос.

Что Филин про это все говорит?

Ничего не говорит, — на том конце про­вода явно надули губы и захлюпали носом. — Он спит, потому что более-е-е-ет, температу-у- ура у него со-о-орок.

Ч-черт, как некстати... Дома тепло?

Ну, так... Еда еще есть.

Лисеночек, тебе что, там страшно?

Нет, — помедлив, твердо сказала Лиза, задергивая занавеску, чтобы не глядеть в окно. Там было все то же самое — проливной дождь лупил в стекло, и в темных окнах блуждали туск­лые огни — кто-то ходил со свечками. «Не буду про Левушку говорить, — решительно сказала себе Лиза, — и про Паулину тоже. Что челове­ка волновать, все равно он далеко и сделать ни­чего не может. И вообще у него только в этом году нормальная жизнь началась, так что пусть сидит себе в Амберхавене!»

Лизкин, все образуется. Ты только не ходи никуда и... знаешь что еще... окна не от­крывай. Спокойной ночи. — Инго повесил труб­ку и задумчиво уставился на дремлющую Джаб-

3 Настоящая принцесса и снежная осень

бу. — Богданович, что же наши-то этим не за­нялись, а?

Почему же, занялись, — сказал рядом очень спокойный голос. У стойки возник ма­ленький кудрявый человек. Он близоруко огля­дел зальчик, по-птичьи склонив голову на­бок. — Думаю, не сегодня-завтра простран- ственники отправят кого-нибудь разобраться- Полагаю, Грифонетти поедет или Герш-Иоффе. Или даже Бубендорф. А что вы так волнуетесь, Инго, — у вас кто-нибудь в Петербурге? Вы же из Радинглена, или я опять все перепутал?

При виде близорукого король Радинглен- ский облегченно вздохнул. В Амберхавене его никто «величеством» не называл — на одном только Магическом факультете училось несколь­ко принцев, парочка королей и эрцгерцог Мес- мерийский. И все они яростно противились ти­тулованию: дома хватило.

Вы ничего не перепутали, мейстер Фро- бениус, — ответил он, через силу улыбнув­шись. — У меня в Петербурге все. 4

Так-так-так, сейчас разъясним... Вы пока собирайтесь, минут через пять-десять я вас от­правлю. — Фробениус повертел кудрявой голо­вой, махнул рукой спускавшейся с лестницы веселой компании и устремился к ней, чуть прихрамывая. От компании откатился симпа­тичный толстяк в тирольской шляпе с легко­мысленным зеленым перышком, и они с Фро- бениусом подсели к пану Лисовски, оттеснив зардевшуюся дипломантку.

Постой, — вполголоса велел Богданович и вытащил из большой стеклянной чаши на стойке два сцепленных брелочка-бубенчика. — Вот тебе, — он расцепил брелочки и один бро­сил Инго, а второй прикрепил к своей кожаной жилетке. — Если что — сигналь.

Фробениус уже о чем-то уговорился с Лисов- ски и толстяком и спешил к стойке.

Ну что, все-таки поедете, Инго? — спро* сил он. — Я бы вас кратчайшим путем через Радинглен переправил, но боюсь, его от Питера тоже отрезало. А вообще — смотрите, там ведь и без вас разберутся, дело опасное...

Мне бы поскорее, — умоляюще сказал Инго.

Поскорее так поскорее, — Фробениус успокаивающе закивал. — Вот сейчас Танидза- ки-сан подбежит, и мы вчетвером вас за милую душу... Простите, я забыл, вы кофе без сахара пьете?

Да, — удивился Инго. — Только мне уже больше некуда.

Один глоточек придется. Богданович, нам, пожалуйста, пять эспрессо, один вон в ту чашку, — попросил Фробениус.

Богданович, не оглядываясь, протянул руку к полке, на которой выстроилось в ряд десятка два сувенирных кружек: Прага, Зурбаган, Иеру­салим, Синдбадия, Иллирия, Эмпирей, Гам­ме л ьн, Оксенфорд, Нью-Йорк, Катманду...

Нет-нет, левее, — Фробениус привстал на цыпочки и сощурился. — Этак ведь в Венецию угодить можно. Что совершенно излишне.

Богданович плеснул немного горячего кофе в кружку с изображением Медного Всадника и вручил Инго. Фробениусу, Лисовски, толстяку и подоспевшему Танидзаки бармен невозмути­мо раздал фирменные зеленые чашечки.

Готовы? Куда именно вам надо, точно ре­шили? — Фробениус ласково посмотрел на Инго

снизу вверх. — Тогда пейте. До свидания, Инго. Удачи вам.

Инго заглянул в кружку, пожал плечами и глотнул кофе.

От радужной вспышки Джабба проснулась и недовольно вздохнула всем брюшком. Суета сует...

Прочая публика в баре даже не оглянулась — здесь и не такое видывали. Фробениус взобрал­ся на освободившийся табурет у стойки.

Который час? — поинтересовался он у бар­мена.

Одиннадцать пятнадцать, — Богданович вытащил из жилетного кармана серебряные часы на цепочке. — А в Петербурге уже четверть второго. — Он еще раз сверился с часами, потом что-то прикинул, зажег белую овальную, как яйцо, свечку в старинном подсвечнике в виде гнездышка, пылившуюся рядом с кружками, и стал бережно заводить часы.

Давайте-ка мы с вами, Фробениус, объяс­ним друг другу, почему мы так легко согласи­лись отправить мальчика в это пекло... — бар­мен говорил так тихо, что его не услышала даже жаба в террариуме. — Как это он нам так голо-

* вы-то заморочил, а? Ведь он вроде бы ничего такого и не говорил...

Стыд и позор нам, — печально отозвался Фробениус, глядя в пустую зеленую чашечку с черным кругом на дне. — Ведь поняли же уже, что способный словесник, — так надо было ухо востро держать. Мне в его возрасте для этаких фокусов пришлось бы сочинять заклинание с «Одиссею ^размером... И все бы заметили и на смех подняли...

А он просто попросил, и мы, как милень­кие...

-Да.

Вот талантище... Вернуть никак?

Смеетесь?!

Пропадет же!

Фробениус опустил глаза и повозил чашку по стойке.

Не пропадет. Во-первых, в Петербурге сейчас Глаукс, а они в паре очень неплохо рабо­тают. Во-вторых, талантище. В-третьих, Богда­нович, этот мальчик так решил...

В-четвертых, судьба, — замогильным го­лосом отозвался бармен и театрально закатил желтые глаза. — Фатальный рок.

В-пятых, пространственники туда кого- то отправят, — веско отозвался Фробениус и слез с табуретки.

В-шестых и в-седьмых... — пробормотал Богданович. Это прозвучало как крепкое руга­тельство. — Шляпы мы с тобой, Джабба, — тихо сказал он, повернувшись к аквариуму. Жаба вздохнула, не открывая глаз. — Думать надо было. А ведь не стоило его туда отпускать. Не стоило. Одна надежда — там Глаукс...

к-к-к

Над Радингленом моросил дождь. Он так мерно и убаюкивающе постукивал по крыше карауль­ной будки, что стражник начал потихоньку кле­вать носом. Да и тусклый огонек фонаря, пока­чивавшегося снаружи на кованом крюке, тоже как будто засыпал — мигал и гаснул, вскиды­вался и опять мигал. На пустынном перекрест­ке Трилистника послышались легкие шаги. Стражник сонно заморгал: по блестящему бу­лыжнику легко и стремительно скользила жен­щина в длинном плаще с капюшоном. Плащ се­ребрился от дождя и даже как будто светился изнутри.

Не иначе, привидение Бессонной Дамы. Бедная, несчастная... — невнятно пробормотал стражник и вновь задремал под песенку дождя.

А дама поспешила дальше, ни на миг не те­ряя царственной осанки. На шаг впереди нее черной тенью стлался кот.

Разгильдяи, — сердито, но все-таки не повышая голоса, сказала дама, миновав спяще­го стражника. — Караул называется...

Ее величество Таль, королева-бабушка, огля­делась и щелкнула кнопкой электрического фо­нарика. В экстренных случаях цивилизация бы­вает очень кстати. Над крыльцом, отражая свет, покачивалась и позванивала от дождя вырезан­ная из тонких медных листов раскрытая книга.

Дверь распахнулась прежде, чем королева взялась за дверной молоток.

В глубине комнаты замигала от ворвавше­гося ветра свеча, и по темным стенам закачались тени.

Ваше Величество! — удивленно сказал хо­зяин лавки, срывая с головы фланелевый колпак с кисточкой. — Среди ночи... Я полагал, утренняя аудиенция... Простите мне мой вид...

Что стряслось, Гарамонд? — без околич­ностей спросила Бабушка и откинула капю­шон. — Говорите сразу. Неужели вы думаете, что, выслушав такие вести, я стану мирно спать до утренней аудиенции?

Гарамонд плотно прикрыл дверь и усадил Бабушку в креслй.

Вот... — он снял с шеи какой-то ключик на шелковом шнурке, щелкнул хитроумным замочком и поднял резную крышку деревянной шкатулки. Королева Таль наклонилась побли­же. В шкатулке стеклянно поблескивало и пе­реливалось. — Вы ведь знаете, как действует схема?

Больше всего содержимое шкатулки было похоже на сверкающую гроздь крупных мыль­ных пузырей. Которые чуть-чуть светились. Приглядевшись, Бабушка заметила, что в од­ном из них как будто вставлена маленькая кар­тинка с зеленоватым морем и городом-остро­вом, черепичные крыши которого поблескива­ют от ночного дождя. Только картинка эта была объемная и живая. Соседние шарики были прозрачны, и только в одном из них... Бабушка сощурилась.

Некоторое время слышалось только потрес­кивание фитильков. Наконец Бабушка выпря­милась. Лицо у нее было усталое, как после эк­замена или большого дворцового приема.

Вот, Ваше Величество, — показал Гара- монд. — Видите — один из шариков светлее прочих. Кристаллы показывают тот мир, в ко­тором мы сейчас находимся. Это Радинглен. В соседнем кристалле, то есть шарике, должен быть Петербург. И все время был.

Что-нибудь сломалось? — уточнила Ба­бушка не предвещавшим ничего хорошего то­ном. Студенты обычно от такого тона покрыва­лись мурашками. — Да не молчите же, Гара- монд!

Схема в порядке, — тихо сказал Гара- монд. — Она лишь отражает происходящее.

Динь-дилинь. Шур-шур-шур.

Что такое? — Бабушка насторожилась и вновь вгляделась в кристаллы. В стеклянной грозди совсем рядом с Радингленом что-то тем­нело. Внутри шкатулки шебуршалось и позва­нивало, как будто вместо схемы миров туда по­садили десяток хрустальных мышей. Шурша­щий звон стал еще громче, и к нему добавилось странное побулькивание — будто что-то кипело на огне. И Бабушка заметила, что темное пят­нышко медленно, неуклонно чернеет и растет.

Петербурга больше не видно, — тщатель­но подбирая слова, проговорил Гарамонд, слов­но не решался или не имел права сказать все сра­зу. — Он... он исчез... или его отгородило в отдель­ный мир, Вместо него теперь вот это. Видите, Ваше Величество, там сгусток темноты.

Что — это? — голос у Бабушки все еще был суровый, но сама она стремительно поблед­нела. — Что-то мне это очень напоминает, — пробормотала она. — Когда за тобой приходит кот, жди вестей... *

Мрмяу! — Мурремурр взъерошил черную шерсть. — Но не всегда же дурных, Ваше Вели­чество!

Прости, Мурремурр, — Бабушка провела рукой по его пушистой шкурке, и из-под руки полетели искры. — Я не хотела тебя обидеть. Видно, жизнь у нас такая веселая, что хороших вестей тебе приносить не выпадает... — Она рас­сеянно отвела со лба выбившуюся из прически седую прядь. — Что же нам делать? Вот что. Сначала я пойду и проверю, отзовется ли Мос­тик. Или нет, лучше связаться с Филином, он- то наверняка знает, в чем дело... — Она что-то поискала в бархатном кошельке у пояса и до­садливо поморщилась — ну вот, конечно, оста­вила бубенчик во Дворце!

Гарамонд плотнее запахнул шлафрок, буд­то ему стало холодно. Но сказать он ничего не успел: дверь распахнулась настежь, и из мок­рой ночи, как кит из океанской пучины, всплы­ла огромная фигура.

Господин Гарамонд! — сипло провозгла­сила фигура. — Что стряслось-то, а? Дайте-ка глянуть! Где что не так, плетен батон?!

Добрый вечер, мастер Амальгамссен, — отчетливо сказала Бабушка.

Великий радингленский маг-механик по­спешно отвесил поклон, причем, как всегда, в карманах у него разнообразно забрякало. По­том мастер заметил Мурремурра, приветствен­но выгнувшего спину, и озабоченно спросил:

Ну как, господин кот, получилось у вас через Мостик-то пройти аль нет?

Мурремурр прижал уши. Бабушка с Гара- мондом переглянулись: они впервые видели доблестного кошачьего рыцаря сконфуженным. Еще бы: чтобы кот да куда-то не пробрался — это почти такой же кошачий позор, как свалить­ся с забора!

Так, по порядку. Мостик, значит, опять пропал. Гарамонд, ваши кристаллы это и отра­жают? — Бабушка взяла инициативу в свои руки, но никакого порядка не получилось, по­тому что кот, маг-механик и радингленский летописец заговорили наперебой:

Не муррпропал, Ваше Величествоу...

Господин кот сам ко мне пожаловали...

...Если ход из Радинглена в Петербург от­резан...

Г 73

...говорят — гляньте, мастер, дело не­ладно...

...извольте мурррпроверить...

...а сами от щепок-опилок отряхаются и шипят и шерсть у них дыбом...

На слове «щепки» Бабушка решительно встала и накинула капюшон:

Идемте.

Гарамонд аккуратно запер шкатулку на ключик, а ключик повесил на шею.

Снаружи по-прежнему сеялся дождь, кача­лись на ветру вывески и блестели на мостовой лужи. Мурремурр брезгливо поднимал лапы и подергивал спиной. Гарамонд раскрыл над Ее Величеством внушительный черный зонтик. Все четверо прошли по Флейтовой улице, на которой и располагалась Гарамондова лавка, свернули на Хрустальную, с нее — в проулок Трех Удодов и очутились на берегу Оборонного рва. Неподале­ку, шагах в двадцати, горбился Птичий мост, но Бабушка в ту сторону даже и не глянула. Она тихонечко позвала Бродячий Мостик.

Канал подернулся знакомым туманом. Мур­ремурр навострил уши, мастер Амальгамссен про­сипел: «Ну, елки гнутые! Ну же!», Гарамонд при­ложил палец к губам, и механик затаил дыхание.

Туман сгущался, но теперь он больше похо­дил на дым. Мурремурр настороженно приню­хался, а Гарамонд кашлянул. Да, пахло ды­мом — горьковато, как будто горела бумага. Ба­бушка глубоко вдохнула и шагнула вперед.

Доски Мостика, которые обычно дружелюб­но поскрипывали, вдруг зловеще затрещали.

Амальгамссен не выдержал:

Ах ты, песий хвост! — заорал он и ринул­ся в туман, за королевой с Гарамонд ом.

Летописец и Бабушка, хором кашляя от ту­мана и крепко держась за перила, стояли на се­редине Мостика, который опасно покачивался и проседал под ногами. И немудрено — теперь это была никакая не середина, а конец: Мос­тик упирался в глухую стену из неизвестного радингленским жителям материала. Бабушка, впрочем, сразу признала в нем тупой бетон, грубо покрашенный масляной краской в два цвета: снизу, где-то в рост принцессы Лилли- бет, тюремно-зеленым, а остальное — больнич- но~белым.

Гарамонд выпростал из-под плаща руку, бес­страшно колупнул пальцем стену и, скривив­шись, сказал:

Цвет выбран неудачно.

Чувствовалось, что сказать радингленскому

летописцу хочется и много других слов тоже.

Что ж это такое деется-то? — Мастер тря­сущимися ручищами ощупывал покорежен­ные перила Мостика и размозженные в щепки доски. — Это как же понимать-то прикаже­те? — Амальгамссен выпрямился. — Вы вот что, Ваше Величество, отойдите-ка, а то уж больно опасно тут.

Бабушка слепо водила рукой по влажной твердой стене.

Что ж, надеюсь, у Ее Высочества хотя бы достанет благоразумия не выходить из дому, — полушепотом произнесла она.

Амальгамссен шумно вздохнул, как голод­ный сенбернар, и многозначительно покосился на Гарамонд а. Тот потупился, сохраняя камен­ное лицо. В благоразумие ее высочества Гара- монду не верилось.

Глава 3,

в которой бронзовые львы

не тонут, а телевизор говорит очень много слов

Лиза уныло побродила по кварти­ре. Свет все не включали. Свечка в зеленой розетке истекала восковы­ми слезами и оплывала на глазах, а есть ли еще запасная — неизвест­но. Дождь настырно барабанил в окно. Еды на столе и в холодильни­ке изрядно поубавилось, но спокой­нее от этого не стало. И спать не хотелось решительно, а читать при свечке... читать и вообще не хоте­лось. Лиза попыталась включить радио, но радио на этот раз упорно молчало. В нем только что-то мер­но и гулко тикало, будто вода ка­пала из крана с большой высоты. «Метроном», — догадалась Лиза, и

на душе у нее стало совсем тошно. На всякий случай она щелкнула кнопкой телевизора.

Экран засветился. Чудеса в решете — элек­тричества-то нет! Впрочем, телевизор ничего толком и не показывал — на экране только шур­шало и мельтешило, как будто внутри шел гус­той мокрый снегопад. Лиза надавила одну кноп­ку на пульте, другую, третью — экран знай мер­цал да мелькал.

В Бабушкиной комнате, выходившей окна­ми на улицу, что-то стукнуло — раз, и еще, и еще. Лиза вздрогнула, потом закусила губы, взяла свечку и пошла проверять.

Это была форточка — ее распахнул ветер, ко­торый теперь метался по комнате, дергал занавес­ку и шелестел Бабушкиными бумагами на столе. Лиза поднялась на цыпочки, но не тут-то было — ветер тут же наотмашь ударил ее в лицо мокрой ладонью. Пламя свечки шатнулось и чуть не по­гасло, а сама Лиза запуталась в занавеске. Нако­нец форточку удалось закрыть. К стеклу прилип желтый лист, а по карнизу что-то дробно стуча­ло, будто горох сыпали. Похоже, там уже не про­сто дождь, но и град. Еще новости!

— ...сделаю все от меня зависящее, чтобы город как можно скорее зажил нормальной жиз­нью, — заговорил где-то совсем рядом спокой­ный мужской голос.

Лиза подпрыгнула, будто ее оса ужалила, и опрометью метнулась в кухню, потеряв та­почку.

В телевизоре мелькнули было какие-то зна­комые лица, но тотчас пропали, и на экран вы­ползла яркая заставка. Лиза ойкнула. На фото­графии нарядная Паулина — утренняя Алина/

Никитична — сидела за изобильным столом и с милой улыбкой наливала чай из самовара, а по­перек змеилась надпись: «Все свои».

Вот это да! Лиза ощупью, не сводя глаз с те­левизора, подтянула к себе табуретку и чуть не села мимо. Заставка исчезла, а вместо нее на экране появилась настоящая Паулина и ласко­во заговорила:

Мы рады, что в этот непогожий вечер вы с нами, дорогие телезрители, — она уютно за­вернулась в малиновую шаль поперек тулови­ща. — Напомню, сегодня мы работаем в пря­мом эфире, и, как всегда, у меня в гостях за са­моваром собрались все свои. Внеочередной выпуск нашей передачи посвящен чрезвычай­ной ситуации, сложившейся в нашем любимом городе. Как вам, полагаю, известно, было при­нято решение о создании группы эзотериче­ской поддержки...

Камера проехалась по ряду кресел, в кото­рых солидно, но непринужденно сидели очень серьезные дамы и господа, ничуть не похожие ни на каких колдунов и ведьм.

... Магистр тайного ордена Прозорливых Николай Степанков, — представляла между тем гостей радушная Паулина, — почетный член Гейдельбергского общества парапсихоло­гов Марианна Караулова...

Камера показала сначала неприметного тол­стячка с орлиным, однако же, взором, а затем светловолосую красавицу средних лет, немно­го похожую на секретаршу директора в Лизи- ной школе.

И наконец, руководитель группы, — вор­ковала Паулина, — знаменитый целитель-экст­расенс, признанный эксперт в области паранор­мальных явлений, академик Академии Тонких Уровней Эдуард Хрустицкий...

Ух ты! Телевизор проворно продемонстриро­вал замершего в мягком кресле седогривого Хрустицкого, который был совсем не такой на­пыженный, как в школе. Ах, вот он, значит, кто такой!

А на почетном месте во главе нашего чай­ного стола — блистательный заокеанский гость Виктор Изморин.

Камера наплыла на элегантного человека в черных очках. Гость мирно взял со стола чашеч­ку и ласково улыбнулся в экран. От него веяло спокойствием. Лиза уселась поудобнее. И паль­цы, которые вцепились в бахрому скатерти, раз­жались сами собой. Бывают люди, рядом с ко­торыми исключены наводнения, землетрясения и войны. Их сразу видно. И к ним хочется дер- жаться поближе.

Слово вам, Виктор Александрович, — пригласила Паулина. — Напомню телезрите­лям: мы остановились на проблеме отмены фес­тиваля.

Помилуйте, как можно! — горячо возра­зил гость. Он изящно отставил чашечку. — Мне странно это слышать. Ни о какой отмене абсо­лютно не может идти и речи, если только о не­продолжительной задержке. Я превосходно по­нимаю, что молодым гостям фестиваля это мо­жет быть трудно...

Как-то он странно разговаривает, этот Измо­рин, мелькнуло в голове у Лизы. Но слушать и думать одновременно не получалось. А не слу­шать было никак нельзя.

79

сг^

Я и сам не могу быть спокоен, пока жизнь не встанет на свои места, вещи не пойдут своим чередом... — Изморин замешкался. — Прошу прощения. Когда я волнуюсь, я могу делать ошибки. Меня давно не было здесь, я немного забыл русский. Но вспомню, — он снова улыб­нулся, на сей раз застенчиво и смущенно. — Потом, у меня в этом городе много старинных друзей, я знаю, они сейчас нас смотрят...

«Каких еще друзей?» — удивилась Лиза.

Ну что вы... — утешила его Паулина. — Главное, что вы никогда не ошибаетесь в нотах! Насколько я понимаю, именно на это у нас те­перь вся надежда. Вот вы только сейчас сказа­ли, что сделаете все от вас зависящее...

Я постараюсь, — серьезно ответил Измо­рин. — За этим я, собственно, и приехал.

Вы нас так интригуете! — Паулина пода­лась вперед, будто хотела склевать гостя.

Более того, — веско продолжал гость, остановив ее легким движением узкой ладо­ни, — я совершенно точно убежден, что мои кол­леги в Амберхавене очень удивятся, если я сдам­ся и отступлю. У нас это не принято, особенно когда мы работаем со стихийными бедствиями.

Как интересно! — Паулина что-то еще рассказывала, но Лизе было не до того. Надку­санный бутерброд шлепнулся на стол.

Значит, Изморин из Амберхавена! Ух ты, как они быстро своего мага прислали! Ну да, наверно, Инго просто еще не знал...

...да-да, вы не ошиблись, именно с помо­щью музыки, — говорил Изморин. — Ведь сей­час город может спасти только чудо. Знаете, — он вздохнул, — есть у меня старый знакомый, один учитель музыки... то есть все убеждены в том, что он просто учитель музыки... так вот он на сей счет говаривал, что многие музыканты были волшебниками. Судите сами — Моцарт, Лист... А Паганини? Вот уж кто точно был су­щий кудесник!

Эту фразу Лиза слышала от Филина! Так, может, они с Измориным знакомы? Ничего себе!

Хрустицкий кивал, как завороженный, а Па­улина посылала амберхавенскому магу чарую­щие улыбки.

«Вот обсели! — сердито подумала Лиза. — А он ведь, наверно, даже не знает, какие они! А вдруг это Паулина все устроила, а теперь ра­дуется?! Наверно, она как была гарпия, так и осталась на самом деле, а человеком просто при­кидывается. Надо его как-нибудь предупре­дить, а то мало ли что...» — она беспокойно за­ерзала на табуретке.

Напомню нашим телезрителям — в эфи­ре ток-шоу «Все свои», — Паулина вклини­лась во вдохновенную речь Изморина. — Ну а поскольку у нас собрались все свои, то наста­ло время прямых вопросов и откровенных от­ветов.

Хрустицкий почему-то втянул голову в пле­чи, но Паулина обращалась вовсе не к нему:

Скажите, Виктор Александрович, а как вы планируете совместить проведение фестива­ля с вашими личными планами? — бодро спро­сила она. — Я имею в виду операцию на глаза, которая вам предстоит.

Ого, да у тетеньки просто воспаление бестакт­ности! Лизе даже неловко стало. А Изморин слу­шал Паулину терпеливо и внимательно.

Насколько нам известно, ваш визит был очень плотно распланирован, — как ни в чем не бывало наседала Паулина. — Но, учитывая чрезвычайную ситуацию, сложившуюся в горо­де, каковы ваши приоритеты? Усмирение сти­хий или восстановление зрения?

Так вот почему он в темных очках, сообра­зила Лиза. Надо же, а так с виду и не скажешь, что почти слепой. Или просто света не выносит? Непонятно...

Для меня большая честь взять на себя не­легкую задачу спасения города, — выслушав Паулину, отвечал Изморин совершенно без всякого выражения, словно отделаться хотел от назойливых журналистов. — Это важнее всего.

О, теперь нам срочно нужен комментарий специалиста!— Паулина повысила голос. — Господин Хрустицкий?

Целитель и академик дернулся и чуть не расплескал чай.

Итак, вопрос к вам, Эдуард Федорович, — Паулина уставилась на него в упор. — Что и го­ворить, решение выступить с такими экзотичес­кими средствами против разгулявшейся сти­хии — это смелая идея. Как вы оцениваете си­туацию?

Изморин чуть усмехнулся — уголком рта — и сцепил пальцы, изготовясь слушать. Камера, конечно, усмешку не упустила, наехала крупным планом, а потом сместилась на академика. Да уж, поняла Лиза, никакой группы эзотерической под­держки Изморину не нужно. Хрустицкий откаш­лялся. Глаза у него почему-то бегали. Ага, Измо- рина боится! И правильно делает!

Я бы не назвал эти средства экзотически­ми, — плавно, как по-писаному, повел речь це­литель. — Мы живем в очень необычном, поис­тине волшебном городе, не правда ли? У него та­кая незаурядная аура и своеобразная энергетика, в нем так много необъяснимого... —он покосил­ся на Изморина, — и поэтому кому как не госпо­дину Изморину, чья музыка, как давно установил я и мои коллеги, оказывает целительное воздей­ствие, утихомирить взбунтовавшуюся природу, остановить катаклизм?

Дальше слово взяла суровая Марианна Ка- раулова и понесла что-то длинное, запутанное и наукообразное про катаклизмы и катастрофы, и что все это от особенных вибраций, и наводне­ния и землетрясения в том числе, и что грызу­ны тоже как-то там реагируют на вибрации, и что музыка — это тоже вибрации, узыка, ации, тро- фы, измы, жу-жу-жу, тра-та-та... У Лизы зажуж­жало в ушах, но тут Паулина опять встряла:

В таком случае, Виктор Александрович, почему бы тогда вам и другим специалистам по катаклизмам не предотвращать все подобные неприятности? Ведь этим летом Прага и Герма­ния как раз пострадали от наводнений...

Один момент! — Изморин поднял указа­тельный палец. — Мне, к несчастью, не долж­но раскрывать все профессиональные секреты, но и в Праге, и в Германии мы сделали все, что могли. Поверьте, в противном случае потери были бы куда большими.

Лиза попыталась вспомнить про Прагу, — был там какой-то Изморин, не было Измори­на, — а утонувшего в зоопарке слона было ужас­но жалко... Она сидела как на иголках.

То есть вы обещаете, что в ближайшее время все войдет в колею? И река вернется в бе­рега? — сыпала вопросами Паулина. — И пого­да исправится? И фестиваль состоится?

Конечно, — Изморин пожал плечами и снова взял чашечку. — Иначе и быть не может. А то, что в городе сейчас собралось столько та­лантливых детишек, очень вдохновляет. Я знаю, что среди них наверняка есть немало тех, кто в будущем — или, как знать? — в самом ближай­шем будущем станут моими помощниками.

Лиза впилась глазами в экран. Ей начина­ло казаться, что от участия в пресловутом ме­роприятии она сегодня в школе отбрыкивалась зря.

Знаете, мне ведь уже случалось прибе­гать к поддержке ребятишек, — по-прежнему спокойно сказал Изморин. — И мы вместе сыг­рали ту самую, как метко сформулировал гос­подин Хрустицкий, энергетически умиротворя­ющую музыку. И как сыграли! Вы не поверите, какой это был эффект! — Изморин взмахнул руками, будто невидимым оркестром дирижи­ровал. — Ведь именно дети обладают поисти­не волшебной способностью чувствовать и по­нимать музыку. Дети и есть подлинные вол­шебники — вы ведь согласны со мной? — Он чуть повернул голову и сквозь темные очки взглянул в камеру. Прямо Лизе в глаза. — Ког­да я думаю о детях, когда представляю себе эти талантливые юные лица, то понимаю, что вме­сте мы одолеем любое стихийное бедствие. Так и вижу, к примеру, маленькую рыжую девоч­ку со скрипкой, которая способна творить на­стоящие чудеса!

Лиза чуть с табуретки не упала. Жалко, Филину не позвонишь!

А впрочем, зачем вообще звонить Филину?

Лиза вскочила. Ну конечно, все яснее ясно­го! Все сходится, как по нотам: Инго говорил, что кого-то пришлют, — так вот, наверно, уже и прислали. Этого кого-то зовут Изморин, и ему нужны дети-музыканты. Он даже очень про­зрачно намекнул на нее, Лизу! Тут, правда, вме­шался Лизин внутренний голос: он ехидно спро­сил, откуда этот человек знает Лизу и не подо­зрительно ли это.

Ну мало ли, — растерялась поначалу Лиза. — Может, ему Филин про меня говорил! Да и вообще, — вспомнила она, — я же прин­цесса, а принцессы — люди известные!

Все вопросы благополучно разрешились, и Лиза принялась лихорадочно собираться: на­тянула джинсы — холодно все-таки — и Ле- вушкин свитер — на счастье, потуже затянула хвостик и открыла окно. Инго, правда, внятно велел окон не открывать, но ситуация чрезвы­чайная. И вообще, я ему потом все объясню. Открыть окно удалось, но не сразу: злющий холодный ветер, метавшийся снаружи, швы­рялся дождем и снегом, норовил разбить стек­ло и отпихнуть Лизу, но в конце концов она высунулась наружу, в непроглядную темень двора-колодца, и заверещала, перекрывая не­настье:

Леонардо! Леандро! Вы где?

Львы объявились тут же, как будто ждали под окнами.

Скорррей! Быстррее! — зарокотало вни­зу, гулко отскакивая от стен двора. Удивительно, но из окон на этот рык ни одна живая душа не выглянула.

Лиза облегченно выдохнула. Еще повезло, что полнолуние, а то неизвестно, как до этого Изморина пешком добираться в такую непого­ду. И, кстати, как его искать — тоже непонят­но, спохватилась Лиза.

Она кубарем скатилась по лестнице, не ус­пев испугаться темноты и невидимых крыс. Выскочила из подъезда, на ходу застегивая курт­ку. Что-то колючее жалило лицо — не то мок­рый снег, не то мелкий град. На улице не было ни души и вовсе не горели ни окна, ни фонари, ни вывески. Из-за несущихся рваных облаков показалась полная луна, и стало видно, как львы хлещут себя хвостами по бокам и подгар- цовывают, словно кони в упряжке. А еще стало видно, что по мостовой ровным потоком течет темная вода и выплескивается на тротуар.

Мне надо к этому... к Изморину, — прокри­чала Лиза сквозь вой ветра и грохот дождя, тщет­но пытаясь удержать на голове капюшон. — Ой! Только я не знаю, куда! — И вдруг она сообра­зила: откуда львам вообще знать, кто такой Из­морин?

Он говоррил! Он ждет с нетерррпением! — восторженно отозвались бронзовые звери.

Вот это да! — удивилась Лиза. Знают! Не­ужели принцессы и вправду такие известные? Или Изморин уже успел с Филином связаться?

Леонардо придвинулся к самому краю тро­туара и чуть присел:

Мы знаем! Мы отвезем! Дерржитесь, Лил- либет! — проурчал он. — В «Пальмиррру»!

Только на углу Лиза сообразила, что впопы­хах забыла футляр с Виви. Это же надо — так разволноваться... Может, это и ничего, подума­ла она, сначала ведь надо договориться, все об­судить, а скрипку в такую непогоду лучше по улицам не таскать... или в самом деле он мне на­стоящего Страдивари привез? Да ну, быть тако­го не может! Интересно, а где у нас «Пальмира» ? Где-то около Исаакия, кажется. Или нет?

Эй, а откуда он про меня знает? — спро­сила Лиза, одновременно подумав, что надо бы еще спросить, откуда они его знают.

Знает! Знает! — хором откликнулись звери.

Чего? Не поняла! — крикнула Лиза сквозь шум ветра, решив, что львы ее не расслы­шали.

Он знает все! — опять хором сказали львы.

И кто это натворил, тоже знает? — она надеялась, что львы скажут про Паулину, и тог­да хоть что-нибудь станет понятно.

Но львы почему-то не ответили и побежали быстрее, точнее, понеслись по лужам Большо­го проспекта длинными плавными прыжками. От них валил пар, и Лиза, отплевываясь от мок­рого снега, вдруг поняла, что спина у Леонардо не просто теплая, но на ощупь вполне живая и шерстяная, и грива, за которую она держится, тоже. А на вид львы по-прежнему бронзовые — странно! Но подумать об этом не получалось — слишком жутко оказалось вокруг.

Лизе уже один раз случалось кататься на львах в полнолуние, но тогда все было иначе. Грифоны, птицы, драконы, кошки резвились по всему городу, и постукивали по асфальту ког­ти, и таинственно шуршали крылья, и мелька­ли в лунном свете диковинные силуэты, но от всего этого было весело, а не страшно. И вообще Лиза тогда ужасно пожалела, что не получилось с ними со всеми познакомиться, только со льва­ми и с верблюдом Арнольдом из Александровс­кого сада. А теперь то и дело что-то глухо про­свистывало над головой у Лизы — то ли силь­ный порыв ветра, то ли каменные крылья, и в переулках эхом отзывался глухой топот, ро­кот, гул, но сами звери почему-то не показы­вались. Лизе померещилось, будто все они, как один, спешат в ту же сторону, что и львы, — к Неве.

И еще ей все время казалось, что за ней при­стально следит множество настороженных враж­дебных глаз. Она покрепче ухватилась за гриву Леонардо, задрала голову и ахнула — фасады домов опустели. С них исчезли не только звери, но и люди! Лиза столько раз гуляла цо Петро­градской, что точно помнила, на каких домах есть кариатиды, а на каких — просто маски. Куда же они подевались? Может, ей показа­лось? Ничего, вот сейчас луна опять из туч вы­ползет, и увижу.

Но всмотреться не получалось — ветер со снегом бил в лицо, так что глаза слезились. Лиза поспешно натянула слетевший капюшон и те­перь видела только, что мимо мелькают темные дома и жмущиеся к тротуару, подобравшиеся машины. Вода поднялась так, что до половины закрывала им колеса. Было темно, как в лесу, — Лизе еще никогда не приходилось видеть в го­роде такой темноты.

Львы то и дело погружались в воду по са­мое брюхо; Лиза только успевала поджимать ноги. «Вот пошла бы я пешком, и что?» —она изо всех сил старалась не думать о том, что под водой полно вскрывшихся люков. Вот ужас- то! Наверно, все подвалы затопило. А в подва­лах...

Вдруг львы замедлили бег. Впереди был очередной перекресток. Лиза вгляделась и ой­кнула — кажется, там вода поднялась еще выше и волнами перехлестывала через троту­ар, через капоты машин, низкие подоконники первых этажей, ручейками текла в подворот­ни. Как же мы дальше-то проберемся? Львы же бронзовые, плыть не смогут — потонут. И по­чему она такая грязная, эта вода? Пена какая- то серая...

Львы подбежали к самому перекрестку, и Ли­за поджала ноги и чуть не завизжала. Это была не вода, а крысы. Они стекались на перекресток со всех улиц плотным серым потоком, бок о бок, почему-то очень ровными рядами. Это сколько же их? Сотни? Тысячи? А если вообще милли­оны? И почему они так странно бегут — будто в колонны построились?

— Дорррогу! — глухо рыкнул Леонардо, Крысы ответили злобным многоголосым пис­ком, но через миг из-за туч выскользнула луна, осветила львов и Лизу — и крысиная армия рез­ко затормозила на тротуаре. Как пешеходы на красный свет, промелькнуло в голове у Лизы, и тотчас до нее дошло, что возглавляющие ко­лонну крысы стоят на задних лапках, а в перед­них что-то держат, какие-то палочки, провода, что-то еще...

Леонардо в один прыжок перенесся через перекресток, а за ним и Леандро. Львы помча­лись дальше, к реке. Лиза озиралась — в боко­вых улицах деловито семенили крысы, и, не­смотря на вой ветра и грохот дождя по крышам, ей все время казалось, что в пронзительном по­пискивании серой армии различаются какие-то отдельные слова, но разбирать, какие именно, совсем не хотелось. Вот, наконец, мелькнули мимо купола собора, отчаянно качающиеся де­ревья, а на Биржевом мосту ветер ударил Лизе в лицо с такой силой, что она зажмурилась и осмелилась открыть глаза, когда львы уже ми­новали Стрелку, Дворцовый мост и свои соб­ственные пустые постаменты. Темная вода дав­но поглотила гранитные ступени Дворцовой пристани — теперь свинцовые волны вздыма­лись все выше и жадно лизали подножие поста­ментов.

« Понятно, почему никого нету, — Лиза стис­нула стучавшие зубы. — Все по домам сидят».

На этом берегу крыс попадалось меньше, зато мокрую ночную темноту то и дело вспары­вал шум чьих-то крыльев, а асфальт просто дро­жал от тяжелых шагов множества статуй. Ког­да перед Лизой открылась черная шахматная доска Дворцовой, в разрыве облаков вновь мельк­нула луна, и в зыбком свете стало видно, что вся площадь заполнена полчищами высоких чер­ных фигур. Иные из них были огромны — мас­сивные, важные, они гулко и медленно шагали по брусчатке.

«Ой, так ведь это не звери! — поняла Лиза. — Это же статуи! Ну точно! Вон Атланты! И анге­лы... один, другой... и кариатиды... А вон вообще кто-то на коне и в шлеме! Ой, сколько их! Со все­го города собрались! Какие они, оказывается, страшные, когда на землю спускаются... Да, та­кого даже Паулина в одиночку бы не навороти­ла! Кто-то ей помогает! Но кто?»

Львы побежали еще быстрее — наверно, тоже побаиваются статуй.

Йиииииии! — пронзительно взвыло над ухом у Лизы. Она чуть не грохнулась с львиной спины. Что-то твердое и жесткое больно чирк­нуло ее по плечу. Леонардо глухо, угрожающе зарычал, не замедляя бега, а Леандро досадли­во мотнул косматой гривой.

Что это? — испуганно пискнула Лиза, но львы то ли опять ее не услышали, то ли не хоте­ли отвечать.

Йииии! Не пропустиииим! — то, непонят­ное, вновь спикировало на Лизу. Это была ос­каленная каменная маска Медузы Горгоны, змеи развевались вокруг ее головы и злобно шипели, а рядом с ней летела еще одна, с муж­ским лицом, застывшим в коварной многообе­щающей улыбке.

Неееет! Ийиии! Йииииграааа! — на раз­ные голоса визжало слева, справа, сверху, сбо­ку. Львы и Лиза оказались в самой гуще камен­ного роя — маски голосили, кружились, свис­тели, жужжали, взмахивали крылышками, которые у некоторых из них росли прямо на висках. От этой жуткой какофонии голова у Лизы просто раскалывалась. Она старалась не думать, сколько килограммов камня и металла сейчас парит у нее над головой и что будет, если они все посыплются вниз.

Пр-р-ропустите! Мы тор-р-ропимся! — львы попробовали вырваться из каменной тучи, но маски и слушать не желали — хоровод за­кружился быстрее.

Тогда Леандро скакнул вперед, оскалив пасть с внушительными зубами, потом привстал на задние лапы, а передними стал отмахивать­ся от стаи масок, как рассерженный кот.

Тыиииии! Тыииии из ниииих! Из дыша- щииииих! — одна из крылатых масок зависла прямо над головой у Лизы и била крыльями. — Осмелилась выыйтиииии! А здесь мыиииии! По- велителииии! Мы правииииим!

Лиза съежилась на спине у льва и уткну­лась лицом в гриву. И вдруг послышался раз­гневанный клекот и зашумели тяжелые крылья, а откуда-то сбоку раздался не менее разгневан­ный рык.

Пр-р-рочь!

Летучие маски с визгом и шипением шарах­нулись в разные стороны, пропуская огромных золотых грифонов с Банковского мостика. А за спиной у Леонардо с Леандро возникли величе­ственные золотые львы — в два раза выше их ростом.

Он спр-р-рашивал, где вы пр-ропали! — прогремел один из них. — Потор-ропитесь! Мы их р-разгоним!

Благодар-р-рим! — И Леонардо первым помчался в сторону Александровского сада. Лиза решила не оборачиваться. По счастью, каменный рой за ними не погнался. «Значит, они к тому же все перессорились, — мелькнуло у нее в голо­ве. — Или они всегда враждовали? Или статуям вообще не полагается разгуливать, вот они и взбунтовались? Ой-ой-ой, как же мы со всем этим справимся? Ну ничего». Ей даже стало жаль Из- морина: столько всего на одного человека. «Хотя почему на одного? — Лиза попыталась распра­вить плечи под промокшей насквозь курткой. — А я на что? Скорее бы до него добраться! А вдруг и Филин уже там? Может, они придумали, как быть... Хорошо бы».

Лужи становились все просторней и глубже, Лизу то и дело обдавало брызгами, Леонардо не­сколько раз поскальзывался. А когда лев в кон­це концов поплыл, недовольно пофыркивая, Лиза поняла, что темные улицы кругом похожи на реки в глухих ущельях. Вокруг высились дома, заросшие строительными лесами и укутан­ные в черный полиэтилен, как в кокон. Свире­пый ветер рвал шуршащие полотнища, и Лизе казалось, что какие-то грозные великаны разма­хивают у нее над головой рукавами.

...Чем ближе львы с Лизой подбирались к площади, тем тише и пустыннее было вокруг. И еще — почему-то резко похолодало: дождь кончился, будто его выключили, и кое-где не­глубокие лужи затянуло льдом. Стаи говоря­щих крыс и каменных птиц, грифоны и львы, маски и кариатиды — все остались позади, как будто не решались ступить на площадь перед гостиницей и кружили по близлежащим ули­цам. Наверно, боятся этого Изморина, решила Лиза. Значит, он и вправду ого-го какой маг. Леонардо и Леандро, всегда такие разговорчи­вые, молча трусили вперед — в неподвижном морозном воздухе далеко разносился стук ког­тей по мостовой да плеск луж под тяжелыми львиными лапами.

Надо же, как тихо стало, удивилась Лиза. Будто мы под купол въехали — ни дождя со сне­гом, ни ветра, ни — она задрала голову — ни даже облаков. Тяжелые тучи разбежались, и в огромном пустом небе висел белый бугристый шар луны. Бр-р-р, зуб на зуб не попадает — это не купол, а холодильник какой-то! Куртка на плечах и на спине обледенела и похрустывала.

Сама площадь была пуста. Тускло поблески­вала в лунном свете гранитная колоннада собо­ра, резкая черная тень от покинутого памятни­ком постамента ложилась на асфальт. А посре­ди площади неподвижно стояла огромная лужа, подернутая ледком, и в ней отражалась равно­душная луна.

В зашторенных окнах гостиницы не было видно ни огонька. Лизу зазнобило. Через пло­щадь, высоко поднимая лапы, как брезгливый кот, прошествовал сфинкс с набережной у Ака­демии Художеств, — только лед в луже затре­щал. Лиза перевела дыхание — по счастью, сфинкс ни ее, ни львов не заметил. Он глядел вверх, на луну, немигающими пустыми глазами.

Львы пересекли площадь и замерли у самых дверей гостиницы.

— Пр-рошу, — негромко проурчал Леонар­до. — Двер-ри не запер-рты.

А Леандро даже попятился, скрежетнув ког­тями по камню. Было ясно, что дальше львы не двинутся.

Лиза спрыгнула наземь. Ей ужасно не хоте­лось входить одной в темный вестибюль. Но на­стоящим принцессам довольно часто приходит­ся делать то, что ужасно не хочется. По спине у Лизы побежали мурашки — снизу вверх, так, что волосы чуть дыбом не встали. Лиза огляну­лась на львов, глубоко вдохнула — и нырнула в темный вестибюль. Как в омут с обрыва.

Лиза стиснула зубы, чтобы не стучали, и на ощупь двинулась вперед, едва не налетела на какое-то дерево в кадке. Зашуршали жесткие листья — кажется, ненастоящие. Сначала идти было мягко, потом под ногами глухо отозвались мраморные плиты пола — значит, с ковра она уже свернула. Куда же теперь идти?

Лиза остановилась.

«Так, — вдруг отчетливо подумалось ей. — Это кому же я поверила? Это что же теперь бу­дет?!»

Лиза повернулась и кинулась к дверям. Каждый шаг грохотал по плитам, как чугунная гиря, а двери не то что скрипели, не то что виз­жали — они выли, как волки! Лиза выскочила на улицу, перевела дух и...

И поняла, что никуда она не вышла, а по- прежнему стоит в темном вестибюле. И что ноги у нее онемели.

И тут в воздухе прямо перед Лизиным носом соткались ровные светящиеся буквы:

«Сюда, Лиллибет».

Лиза сделала шаг. Еще шаг. Надпись медлен­но плыла перед ней. Вот и лестница, и даже лифт, только он, конечно, не работает. Лиза вцепилась в холодные мраморные перила, пытаясь остано­виться, но не тут-то было. Пальцы пришлось раз­жать. Буквы заколебались, как будто их ветер пошевелил, и сложились в новую надпись.

«Смелее, вперед».

Первый этаж, второй, третий... В гулких пролетах взлетало эхо и шевелились сквозня­ки. Не горела ни одна лампочка. В темноте про­ступали какие-то драпировки, вазы, высокие позолоченные двери. На четвертом этаже Лиза очутилась в бескрайней гостиной. Посреди, как айсберг, белел концертный рояль. От него, ка­жется, и впрямь тянуло холодом. Или это где- то окно открыто? Лиза поежилась.

«Поднимайся на последний этаж. Я тебя жду», — поманили буквы. Лиза осторожно обо­гнула рояль и оказалась на ступенях другой лест­ницы, винтовой, но довольно широкой. Как же этот Изморин тут ходит, если он почти слепой?

Ноги шли, как заведенные, Лиза чуть не упала, с трудом удержав равновесие. А потом заболела голова. А потом все остальное — как будто мгновенно поднялась температура. Хоте­лось сесть прямо на ступеньки, уткнуть голову в коленки и заплакать. И никуда не ходить. Да что же это такое?

Вот и последний поворот лестницы. Буквы в воздухе сложились в слово «Входи». В их сла­бом свете Лиза увидела прямо перед собой не­плотно прикрытую дверь. Из-за двери, сквозь стены, шел низкий, невыносимый гул. Лиза чувствовала его всем телом, до самых кончиков пальцев, но не слышала — вокруг по-прежне- му царила мертвая тишина, и в этом-то и за­ключался главный ужас.

По спине у Лизы поползли мурашки. Это все уже было! Она точно помнит — это было совсем недавно.

И дверь тоже была, только серая, железная...

Черный Замок.

И облако клубящейся мглы, и фигура како- го-то человека... Так вот оно что!

— Вот мы и встретились, Лиллибет.

Она с трудом открыла глаза.

Глава 4,

4 Настоящая принцесса и снежная осень

в которой

король Радингленский загадывает Сфинксу загадки, а волшебника Филина больше нет

Можно было и не открывать — в но­мере висела чернильная мгла.

Заходи, заходи, — гостепри­имно сказал ровный знакомый го­лос. Извини, Лизавета, темнова­то тут. Сориентируешься?

Ага, — с трудом выдавила Лиза. Ей хотелось тихонько шаг­нуть назад, в коридор, и выбежать на улицу, под снег, град, дождь, под колючий ветер — куда угодно. Ноги словно примерзли к полу.

По щеке у Лизы холодком про­летел сквозняк — кто-то совер­шенно беззвучно прошел мимо нее к окну. Звякнула защелка.

Нет, это никуда не годится, — в голосе прозвучала приветливая улыбка. — Темно, страшно и меня не видно... Ничего, потерп­лю, — шаги удалились, зашуршала тяжелая ткань. Лиза увидела сизый прямоугольник окна и на его фоне — очертания высокого стройного человека. Изморин. Да.

Кажется, похолодало, — великий маг и му­зыкант глянул на площадь. Там, далеко внизу, чернели лужи и качались на ветру погашенные фонари. — Как ты добралась — все в порядке?

Лиза кивнула, потом спохватилась и ска­зала:

Да-да.

Ничего-ничего, когда ты киваешь, я тоже вижу, — Изморин рассмеялся неизвестно чему. Смех был приглушенный, но гул в ушах у Лизы не прекращался. Сейчас он повернется и посмот­рит мне в лицо, поняла она и вся съежилась. И никакой он не слепой! И вообще он все врал! А я попалась, как дурочка. Что же теперь де­лать? Это ведь самый настоящий черный маг, да еще и доппельгангер.

Изморин повернулся.

На белом, как творог, лице черными дыра­ми темнели очки.

Сейчас станет светлее, — ровным тоном сказало лицо.

Сквозь облака начало пробиваться белесое сияние.

Солнечный свет мне совсем нельзя, — продолжал Изморин огорченно. — Но лунный ничего. Хоть он и отраженный солнечный. — За окном очистился клочок неба, и Лиза за­жмурилась от неожиданно яркого серебряного сияния. — К сожалению, за все приходится пла­тить, в том числе и за магическое могущество. Тут уж ничего не поделаешь. Садись, Лиза.

Лиза на негнущихся ногах добралась до бли­жайшего кресла и опустилась на краешек. Вот уж влипла так влипла. Теперь понятно, что не Паулина тут главная, она так, на побегушках. И кто все это натворил, тоже яснее ясного.

—Я очень рад, что ты пришла, — мягко на­чал Изморин и сел напротив. — Честно говоря, вся надежда теперь только на тебя, именно на тебя и ни на кого другого. Ты же видела, что в городе творится? Одному мне со всем этим не справиться. Правда же. Но это строго между нами, договорились? — Он побарабанил изви­листыми белыми пальцами по журнальному столику. — Ну что ты молчишь? А, понятно...

«Как же быть? — лихорадочно соображала Лиза. — Убежать никак. Перебивать страшно. Тогда, в Замке, Инго рядом был, и вообще...» Ей очень хотелось отвести от Изморина глаза — и никак не получалось, шея одеревенела. В во­лосах его сверкали лунные искры. Как в снегу.

Я вижу, ты меня узнала. Что ж, так луч­ше для всех нас. Ты всегда была умной девоч­кой, сколько я тебя знаю. Да, я именно Мута- бор. Точнее...

Лиза было дернулась, но Изморин остановил ее движением узкой ладони.

Точнее, я был Мутабором — тогда, на ко­ронации. Но ты оказалась весьма достойным противником. Я был побежден. Я и сейчас при­знаю твою победу, — он шутливо поднял руки вверх — сдаюсь, мол, — и вновь шелестяще рас­смеялся. — Тогда-то ты мне и понравилась.

Ведь все они — ты понимаешь, о ком я говорю, верно? — без тебя бы вообще ничего не смогли со мной сделать. А теперь послушай меня вни­мательно и, если не трудно, не перебивай. .

Какое там перебивать!

Мутабор, —усмехнулся вдруг Изморин, — Слово-то какое смешное... Будто и не про меня.

Музыкант прошелся по комнате, потом при­сел на подоконник и снял очки. Лиза беззвучно ойкнула.

Посмотри-ка на меня повнимательнее, Лиллибет, — радушно пригласил он. —Прости, свет я все-таки зажечь не могу, но ты ведь и так видишь, да?

Лучше бы она ничего не видела!

Изморин на вид был совсем как человек — умное, серьезное, немного усталое лицо, и гла­за совершенно нормальные, вполне зрячие, и не красные, и в темноте не светятся, разве что очень-очень светлые. Только почему-то смот­реть на него больно — такое с Лизой однажды было, когда она в первом классе решила приме­рить Бабушкины очки. И еще он был какой-то слишком отчетливый, как глянцевитая фото­графия в журнале — до мельчайших подробно­стей, От аккуратного, волосок к волоску, про­бора до посверкивающих запонок.

Видишь? Теперь я уже вовсе не Мутабор. Побыл доппельгангером, и хватит. Чего не сде­лаешь, чтобы удовлетворить собственное нена- сытное любопытство. — Изморин сверкнул улыб­кой. Улыбка была обаятельная, даже теплая, не придерешься, но Лиза сидела ни жива ни мерт­ва — от музыканта шел гудящий холод Черно­го Замка.

Кстати, имей это в виду, ты ведь девочка талантливая, — с любопытством надо поосто­рожнее. Впрочем, если будешь меня слушаться, нее будет хорошо. Ах, да, — спохватился он. — Может, ты замерзла? Может, хочешь чаю?

Это было уже слишком. Лиза отрицательно кашлянула.

Не хочешь? Смотри, воля твоя. Давай по­говорим как два взрослых, разумных человека.

Изморин снова поднялся.

А ведь я знал, что трудно будет разгова­ривать... — он хрустнул сплетенными пальца­ми. — Могу себе представить, что тебе про меня наговорили. Могу себе представить. — Изморин помедлил. — Скажи, пожалуйста, при тебе ведь можно курить?

А? — Лиза чуть не подскочила от неожи­данности. Оно еще и курит!!!

Да, все как у людей. Привык мгновенно.

Он со стуком переставил на столике что-то

поблескивающее.

Собственно, — он доверительно понизил голос, — я и раньше курил. Успел соскучить­ся — как по десяткам других ощущений. Доп~ пельгангеры ведь всего этого лишены. — Он за­жал длинную сигарету в зубах, а потом сделал очень странный жест — прикрыл глаза ладо­нью, как щитком, а другой рукой поднес к си­гарете зажигалку. Язычок пламени мелькнул и пропал.

«Живого огня видеть не может», — отчетли­во подумала Лиза,

Так, — продолжал Изморин. — Давай по порядку. Что тебе, собственно, говорили навер­няка? И кто говорил? Это ведь тоже важно.

Лиза на всякий случай промолчала. Впро­чем, Изморин ответа и не ждал.

Тебе наговорили, что я будто бы убил тво­их родителей. Но как может человек, которого при этом и близко-то не было, доподлинно знать правду? — он недовольно пожал плечами. — А на самом деле все было иначе.

«Ага, щас, как же!» — подумала Лиза с ехид­ной интонацией Костика Конрада.

Запомни, Лилли, Уну и Инго убили те четверо, которых я потом заточил в кристалл — Паулина, Коракс, Штамм и Ангст, — мерно че­канил Изморин. — Ты с ними дело имела, так что помнишь, что это за нелюдь была. А я, на­оборот,, пытался помешать — и не успел, не смог. Господи, там была такая неразбериха! — Он раздраженно стряхнул пепел, передвинув стеклянную пепельницу поближе к себе. — Ког­да используются магические кристаллы, при свертывании пространства происходит спонтанг ный выброс энергии. Колоссальный. Впрочем, я, наверно, непонятно объясняю, это же третий семестр квантовой магомеханики как минимум.

Лиза изо всех сил старалась не отводить взгляда от мерцающего огонька сигареты. Так было спокойнее.

Одним словом, там был просто столб огня до небес. Скалы плавились, лед испарялся и птицы на лету горели. Я сам еле выжил. Не будь я тогда доппельгангером, не выжил бы во­обще. — Он помолчал и скорбно вздохнул. — А тебе, значит, расписали, что я гнусный убий­ца, да? И ты вот уже год живешь с этой мыс­лью? Бедная девочка. — Он вздохнул. — Преж­де чем рассказывать такое впечатлительному ребенку, двадцать раз подумать надо!.. Ладно, я что-то отвлекся.

«Это он под Филина подкапывается, — по­няла Лиза. — Так я и поверила! Он вообще все врет! Вон на этих, из шарика, нелюдью ругает­ся, а сам с Паулиной вовсю сработался». Слу­шать все равно было ужасно трудно. И страш­но. Хотя уже не так страшно, как вначале, по крайней мере думать хоть что-то получалось.

Ты, наверно, хочешь знать, как же вышло, что теперь я с одним из этих убийц... м-м-м... как бы сотрудничаю? — вкрадчиво спросил Измо- рин. — Что ж, ты вправе задать такой вопрос.

«Мысли читает, что ли? — обожгло Лизу. — Этого еще не хватало! Надо как-нибудь... поти­ше думать».

Видишь ли, Лиллибет, я — человек ши­роких взглядов и готов заключать союз с быв­шими противниками, особенно с достойными. Вот, например, с тобой, да? — Изморин заулы­бался. — Но ты-то мне более чем симпатична. Однако иногда, во имя высших целей, — каких именно, я тебе объясню позже, — приходится иметь дело с не самыми приятными людьми. Или не совсем с людьми. Паулина, которую ты, несомненно, уже видела, как раз из таких. Толь­ко погоди винить меня в неразборчивости, хо­рошо?

Как у него все складно получается, разозли­лась Лиза. Еще и высшие цели приплел. Сей­час вообще начнет мне мозги пудрить и весь этот морок на кого-нибудь свалит.

Что ты, собственно, видела, Лилли? — спросил Изморин. — Точнее — кого? Силы у Паулины сейчас уже не те. Я лично держу ее под

Даже не волшебный слух, а здравый смысл подсказывал Лизе, что вся эта речь, с паузами и улыбками, заранее отрепетирована — может, даже и перед зеркалом»

Лиза стиснула зубы. «Надо что-то срочно с лицом делать. Срочно! — пронеслось у нее в го­лове. — Улыбаться ему, что ли, всю дорогу? Так ведь щеки заболят. А ведь даже интересно, как он будет отвираться...»

Так вот что касается твоего брата, — за­говорил Изморин. — Ты видишь, что получи­лось из Инго? И как быстро! Какова работа, а? — с нажимом спросил он. — Вундеркинд! Шедевр! А как он сопротивлялся, строптивец! А теперь слышала бы ты, как этого потрясающего словес­ника хвалят мои амберхавенские друзья...

«Имена амберхавенских друзей, пожалуй­ста», — холодно уронил Лизин внутренний го­лос. Лиза даже подивилась, сколько от него пользы.

Так что он просто до сих пор не понял соб­ственного блага, — с огорчением в голосе ска­зал Изморин. — И везения. Ему ведь крупно повезло, что мы оказались в Черном Замке од­новременно, товарищами по несчастью. По­взрослеет — поймет. — Изморин сделал паузу, чтобы до Лизы все хорошенько дошло. — Согла­сись, Лиллибет, я имею полное право гордить­ся таким учеником. И горжусь. Прав да,, может показаться, что сейчас в учителях у него совсем другой человек... Впрочем, я не ревнив. Хотя когда этот Глаукс был моим студентом... Как, ты не знаешь?

Лиза вспомнила приемчики бывшей одно­классницы Юлечки Южиной — прилежно ра­зинула рот и с видом крайнего изумления рас­пахнула глаза пошире. Получилось как фаль­шивая нота, но Изморин ласково улыбнулся в ответ. «Не заметил! Да он же вообще ничего не понимает! — едва не ахнула Лиза. — Он же про настоящих людей все забыл! Если вообще знал!»

Он тебе, наверно, мало что рассказывал про Амберхавен, — успокаивающе, как малень­кому ребенку, объяснил Изморин. — Потому что скрывал правду. Видишь, что получается — все это время тебя со всех сторон окружал об­ман, Лилли! Так вот, там, в Университете, он познакомился с твоей бабушкой, с Таль. Я по­мню, они были очень красивой парой. Думаешь, почему Филин теперь так с тобой носится? — Изморин подался вперед. — Сложись обстоя­тельства иначе, ты ведь могла бы быть его внуч­кой. Да-да!

«Не хочу ничего слушать! Не хочу ничего знать!» — Лиза еле удержалась, чтобы не затк­нуть уши. Наоборот, вытянула шею, изображая внимание.

Правда, тогда ты бы точно не была прин­цессой, а это ведь обидно, правда? Быть обыч­ной девочкой скучно, ты согласна? Словом, я счи­таю, что все сложилось к лучшему. Королевс­кая кровь нам пригодится.

«Это в каком же смысле?!» — Лиза прику­сила язык.

Я понимаю, тебе нелегко все это осмыслить, сразу столько всего навалилось, — сочувственно произнес Изморин. — Но ты уже совсем взрослая и должна подумать о своем будущем. У тебя дар, ты отмечена особым талантом, его нельзя зары­вать в землю. Да, конечно, Филин очень способ­ный волшебник — он был одним из лучших моих студентов. Но эта его странная система запре­тов — одно нельзя, другое нехорошо, третье на­рушает равновесие... — Изморин пренебрежи­тельно пожал плечом. — Согласись, если так осто­рожничать, далеко не уйдешь. Не спорю, он был тебе хорошим учителем — до определенного мо­мента. Правда? — он подался вперед.

Лиза на всякий случай сделала глупые гла­за. Пусть думает, что она соглашается.

Ну вот, ты же сама все прекрасно понима­ешь, — удовлетворенно кивнул Изморин. — Умница. Пойдем дальше. Ну чему он тебя успел научить, этот Филин? Все эти загорающиеся по свисту фонарики и послушные коты — как-то мелковато, право слово. Но больше он ничего тебе дать не в силах. А все, что ты сделала на ко­ронации, ты сделала абсолютно самостоятельно. Ты теперь многое можешь — я в этом убедился на своей шкуре, — он усмехнулся. — Филин тебе просто руки связывает. Тебе нужен размах, мас­штаб, смелость. А значит, и новый, настоящий учитель. Обо всем этом я позабочусь.

Изморин погасил сигарету, поднялся и за­ходил по комнате.

Самые сильные должны держаться вмес­те, верно? — воодушевленно продолжал Измо­рин. — Правда, у нас с тобой сейчас очень мало времени на учебу.

Почему? — надо же было что-нибудь спро­сить и вообще изобразить интерес.

Ты же видишь, что творится, — Изморин махнул рукой на темный затопленный город за окном. — Нужно спасать Питер. Думаю, сил у нас должно хватить. А уж потом...

А без меня никак? — пересохшими губа­ми спросила Лиза.

А ты что, не хочешь спасти свой город? — поразился Изморин, хромая взад-вперед по ком­нате. — Ну же, возьми себя в руки, девочка моя! Я понимаю, тебе страшно, и вообще это все так неожиданно. Но ты должна набраться мужества, Лиллибет. Мы с тобой два самых сильных мага на весь город. Поверь, если бы Филин был спосо­бен хоть чем-то нам помочь, я бы и его пригласил. Но сейчас он со своей осторожностью, с этими раз­говорами про равновесие может нам только поме­шать. Нельзя терять время! Надо отвоевать город, уничтожить зло — любыми способами!

К-к-какое зло? — выдавила Лиза. Неуже­ли есть еще что-то хуже этого улыбчивого ма­некена с белыми волосами?

Как какое? Черный Замок, конечно. Не я же все это устроил, — Изморин опять кивнул на окно. — Мне нужна твоя помощь, Лиллибет.

Лиза окаменела. Ну все, теперь-то ей точно не отвертеться!

...В квартире на Петроградской было темно и пусто. В стекла яростно молотил дождь.

Потом где-то в глубине квартиры скрипнул паркет.

Инго вытянул вперед руку и нащупал книж­ные полки. Ага, он очутился на пороге Бабуш­киной комнаты. Король что-то тихонько сказал себе под нос и потер ладони. В левой тут же за­теплился огонек — неяркий, как у старого фо­нарика, — и с ним Инго быстро прошелся по квартире. Никого. Посреди прихожей валялся клетчатый Лизин тапочек.

О второй Инго споткнулся в кухне, Посреди стола стояла чашка. Инго потрогал чашкин бок — еще теплая, И чаю вон почти половина не допита. Как всегда. В сахарнице торчала ложка. На блюдце сиротливо засыхал бутерброд с сыром — надкусанный. Рядом в розетке пе­чально кренился на бок огарок свечки,

Инго поднес к свечке ладонь, и огонек радо­стно перепрыгнул на фитиль, как канарейка на жердочку. Инго упал на стул и стал думать. Ога­рок мигнул раз, другой и принялся медленно гаснуть. По квартире гуляли сквозняки, король поежился и машинально сунул руки в карма­ны куртки. Правый был застегнут на молнию. Инго отдернул руку и вполголоса сказал: «Ну конечно, так я про тебя и забыл». Потом он вы­ложил на кухонный стол Белую Книгу.

По стенам темной кухни поплыли зыбкие световые пятна, словно солнечные зайчики от воды в погожий день. Книга засияла всей об­ложкой — над ней даже воздух задрожал, как над костром. Огарок смущенно погас. Инго не­которое время смотрел на Книгу, причем лицо у короля было такое, будто и она на него смот­рит. В упор. В озаренной кухне раздался тихий вкрадчивый шелест. Переплет вопросительно дернулся — что, мол, не открываешь?

— Ку-да? Нет-нет, спасибо. — Инго мотнул головой и поднялся. — Не нужно. Ты мне про­сто фонариком поработай, и хватит с тебя.

Потом он стряхнул с блюдца бутерброд и быстро обежал взглядом кухню. Подошел к бу­фету и стал распахивать все дверцы и выдвигать все ящики подряд, пока, наконец, не отыскал на дне шкафчика одинокую маленькую луков­ку. Инго бережно положил находку на блюдце и, склонившись над столом, зашептал:

Серебряное блюдечко и наливное яблоч­ко, милые вы мои, покажите-ка мне принцессу Лиллибет...

Польщенная луковка принялась кататься по блюдечку, — сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Блюдечко тихонько засветилось.

Где это? — ахнул Инго, вглядевшись в блюдце. Потом, спохватившись, поставил са­харницу на край стола:

Это север... Где она?

Луковка замерла.

Ага, — кивнул Инго и переставил сахар­ницу, едва ее не уронив. — Теперь это Петропав­ловский собор, а вот это, — он провел по столу ладонью, — Нева. Где она?

Луковка чуть сдвинулась.

Спасибо... теперь сахарница — Исаакий... Где она?

Луковка поерзала и указала хвостиком чуть левее. *

Карту бы... — пробормотал Инго. — Спа­сибо, милые, примерно ясно... это что, где-то возле «Пальмиры»?

Луковка застыла на блюдце хвостиком вверх.

Инго аккуратно снял ее с блюдца — пусть отдохнет, — быстро убрал Книгу в карман и че­рез ступеньку помчался по темной лестнице вниз, на улицу.

•к-к-к

...Лиза вжалась спиной в кресло. Ей ужасно хо­телось исчезнуть вообще.

Мне очень нужна твоя помощь, — с на­жимом повторил Изморин, подавшись вперед. 110

А потом резко вскочил, будто у него над ухом из пушки выстрелили. Лиза замерла, но даже волшебным слухом ничего не расслышала. Толь­ко лед на лужах потрескивал.

Изморин медленно поворачивал голову. Он весь вытянулся вверх и стал похож на кобру, которая на миг застыла в высокой траве — вот- вот ужалит. Из щели рта вырвалось какое-то сдавленное шипение:

Давай, мой мальчик, смелее... Давай же... что же ты медлишь... отдай ее мне...

Лиза старалась не дышать. Что же это та­кое?! С кем он разговаривает? И почему я ниче­го не слышу?! Неужели...

...сейчас, сейчас я до тебя доберусь,— музыкант слепо шагнул вперед, мимо Лизы, шевеля пальцами в воздухе, будто пытаясь схва­тить что-то невидимое, сжать, скрутить, разор­вать, — и казалось, будто пальцев куда боль­ше, чем десять...

И вдруг все кончилось. Изморин застыл.

Ну что ж, — он говорил обычным голо­сом, но теперь-то Лиза слышала, что он вне себя от ярости. — Не сейчас, так потом. Рано или поздно я все равно... — он обернулся к Лизе и растянул губы в улыбку. — Ничего, ничего, мы пока и вдвоем управимся, да, Лиллибет? Итак, слушай меня внимательно.

«А если я просто откажусь ему помогать? — лихорадочно соображала Лиза. — Откажусь, и все?»

Неужели нельзя?..

•kifk

...Королевские кроссовки мгновенно промокли, и ветер хлестнул по лицу тяжелым мокрым полотенцем. С неба рушились толстые струи хо­лодного дождя. Вода в бескрайних лужах кипе­ла серыми пузырями, и в ней крутились жел­тые листья.

Леонардо! — позвал Инго, перекрикивая ливень. — Леандро! Сюда, живо!

И-во-оо... — гулко повторило эхо. Отро­дясь на тихой этой улочке эха не водилось, а тут на тебе.

Несущиеся по чернильному небу тучи вдруг раздвинулись, и с неба на Инго уставился мут­новатый лунный глаз.

Оч-чень страшно, — сквозь зубы сказал Инго глазу. Тучи сомкнулись — как собака хвост поджала.

Из подворотни показались бронзовые львы. Они брели, опустив головы и подталкивая друг друга мокрыми боками, — мол, сначала ты, бра­тец, — нет уж, сначала ты... С грив у них текло.

Мне нужно в «Пальмиру», — велел Ин­го. — И как можно быстрее.

Звери попятились и прижали уши.

Что такое?

Львы остановились, но молчали.

Леонардо, говори!

Он... он запр-р-р-ретил, — зверь гулко бил себя хвостом по блестящим бокам. — Он пр-р- р-риказал Лиллибет пр-р-р-ривезти.

Кто — он?!

Oft... он запр-р-ретил... — жалобно заску­лили бронзовые хищники и припали к земле, как побитые дворняжки. — Нам нельзя... Он нас разор-р-рвет, он нас в неживых превратит на­совсем, он нам сам сказал... — наперебой жало­вались они.

Инго вытер с лица капли и сунул крепко сжатые кулаки в карманы ветровки. «Как их легко напугать, бедняг... мозги-то литые... А те­перь вот и мне их пугать придется», — с неудо­вольствием понял он.

Вот что. Он там, а я здесь, — тихо сказал король. — Будете слушаться — я, так уж и быть, забуду, что вы тут городили. Леандро, подстав­ляй спину.

Да, Ваше Величество... — лев послушно

сделал шаг вперед.

Так-то лучше. — Инго натянул капю­шон — жалко, сразу не догадался. — В «Паль­миру». Живо! — Он ловко взобрался на спину Леандро, и лев мягкими скачками понесся впе­ред. Леонардо спешил следом.

Брррратец Леандро, а брррратец Леанд­ро, — проскулил он. — Что же теперрррь с нами будет-то? Что он нам скажет?

Ничего он вам не скажет, много чести, — обернулся Инго. — Ему теперь со мной разго­варивать придется, не до вас будет.

А как же мы, Ваше Величество? — Леанд­ро тряхнул ушами, будто в них вода попала.

А он про вас уже забыл... Леонардо, через Тучков будет ближе!.. А я теперь буду про вас помнить, уж не сомневайтесь...

Чем можем искупить?.., — хором заны­ли львы,

Вы уже таких дел наворотили — отраба­тывайте теперь, — оборвал король. — Будете хорошо отрабатывать — все обойдется. Леандро?

Да, Ваше Величество?

Еще быстрее бежать можешь?

Слушаюсь, Ваше Величество...

Слушайся-слушайся... — неласково со­гласился Инго.

Вы уж с нами постр-роже, Ваше Величе­ство...

ic'k'k

— В чем дело? — чуть требовательнее, чем нуж­но, спросил Изморин. — Что с тобой?

Лиза отпрянула и замотала головой.

Так. — Изморин недовольно дернул угол­ком рта. — Это я предвидел. Все-таки Глаукс успел напортить, — пробормотал он, снова гля­дя в окно. — Придется-таки применить неже­лательные меры. Край-ни-е.

Он легко, как в балете, повернулся, двумя пальцами вынул из нагрудного кармана что-то блестящее и положил Лизе на колени.

Очки.

Разбитые.

Левушкины.

Левушка вчера не пришел домой.

Лиза закрыла лицо руками. Очки беззвуч­но соскользнули на ковер и блестели там, под­няв дужки.

Видишь, девочка моя, — негромко сказал Изморин. — Придется согласиться. Ты ведь хо­чешь, чтобы он отделался всего лишь разбиты­ми очками?

За спиной у Лизы щелкнул замок.

В лицо ударил ослепительный свет. Изморин отчетливо ахнул и вдруг захрипел, будто ему воздуха не хватало. Всхлипнуло окно, посыпа­лись стекла, по комнате завихрились снежинки, и что-то черное, хлопая кожистыми крыльями, с пронзительным свистом вылетело вон.

Очень сильные руки ухватили Лизу под мышки, как маленькую, и выдернули из крес­ла. Фонарик покатился по полу, освещая гряз­ные кроссовки и мокрые клешеные джинсы.

Инго!

Инго присел перед ней на корточки и, креп­ко ухватив за локти, посмотрел снизу вверх ей в глаза. Фонарик все катался и катался, по сте­нам метались и метались жутковатые тени. Взглянув в лица брату, Лиза ойкнула, а потом твердо сказала себе, что давно и прекрасно зна­ет — Инго еще как способен на королевскую ярость и сейчас имеет на нее полное право.

Я же тебе говорил — окна не открывать! — голос у Инго был тихий и страшный. — Лизкин, лисенок, ты можешь объяснить, как тебя уго­раздило?

Лиза попыталась ответить, но ничего не вышло — она только всхлипнула. Инго не стал дожидаться ответа, поднял фонарик и подхва­тил Лизу на руки. И очень кстати — сама бы она идти не смогла, у нее сил хватило только огля­нуться на окно.

Закрытое, с совершенно целым стеклом.

Лиза тут же уткнулась лицом в мокрую и измазанную белую куртку Инго, который лег­ко сбежал вниз по лестнице и поставил сестру на землю только на набережной.

Что тебя сюда понесло?! — Инго навис над Лизой.

Ой, да он же с лета на полголовы длиннее стал. И голос у него ниже... И небритый... И во­обще как будто сразу лет на пять повзрослел.

Лизка, разве он...

Инго, он хочет, чтобы я ему помогала! — шепотом закричала Лиза. — У него Левка! И Па­улина в подручных! Я не узнала... я подумала... хотела предупредить...Что нам делать?!

Добираться до Филина, и очень быстро, — ответил Инго, крепко держа Лизу за руку и вглядываясь в небо, Паулина его совсем не ин­тересовала. — Господи, ну почему я летать не умею... Не успеем же! — он потащил Лизу по на­бережной. Лиза сразу поскользнулась и с тру­дом удержала равновесие, потому что на асфаль­те под ногами успела нарасти толстая корка буг­ристого льда. И на Неве дыбился белый лед. Как в Ажурии...

Лиза уперлась ногами в мостовую.

Ты что? — набросилась она на брата. — Ты куда? У него же Левушка! Левушка у него! Надо его спасать!

Инго остановился как вкопанный.

Объясни, — попросил он.

Лиза повиновалась.

Так, — сказал Инго, помолчав. — Так, Левушке сейчас мало что грозит, он же залож­ник. Ты лучше подумай, куда он направился, — и король решительно устремился дальше. — Он мог бы сейчас уложить меня одним щелчком. Ну, двумя. Но не стал.

Он тебя боится! — Лиза еле поспевала за братом.

Ничего подобного. Смешно даже... Он на меня просто силы не стал тратить. — Инго по- прежнему высматривал что-то в небе, отбрасы­вая с лица прилипшие пряди мокрых волос, — Он совсем другого человека боится. Лизкин, ты что, не понимаешь? Он с Филином разговари­вать полетел! Он экономил силы перед встречей с самым серьезным противником!

Лиза споткнулась и едва не упала.

Филин же болеет, — вспомнила она. — Он гам один совсем, И ночь, он же спит! А вдруг ого во сне...

Господи! — задохнулся Инго. — Ведь точ­но не успеем! — он завертел мокрой головой. — 11у где они, я же их видел, когда сюда ехал!

Ты на ком лететь хочешь? — заверещала Лиза. — Они тут взбесились все! Они на людей кидаются! Не вздумай!

По набережной слышались шаги— мягкие и гулкие одновременно. Ту-ду-дум, ту-ду-дум, ту-ду-дум... Как будто бежал кот, только очень большой. С автомобиль размером. Инго напра- нил на звук луч фонарика.

Прямо на них, мягко выбрасывая лапы, как лев по саванне, плавно несся Сфинкс. Лицо его было неподвижно, тяжелые веки приопущены, высокий полосатый убор закрывал луну.

Стойте, молодой человек, —гулко пове­лел он, точнее, она, потому что у существа ока­палось гулкое медленное контральто. — Сейчас я загадаю вам загадку, и, если вы не ответите...

Нет-нет, не время, сударыня, — помотал головой Инго. — Извините, сейчас я буду воп­росы задавать. А вы — отвечать.

Не положено, — растерялась Сфинкс и даже присела, как вороватая кошка, которую застукали у взломанного холодильника. Лиза осторожно высунулась из-за спины Инго и с уси­лием закрыла разинутый рот. Ничего себе!

Ладно, — покорился Инго, чтобы не тра­тить время на пустые споры. — Тот, кто утром ходит на четырех ногах, днем на двух и вечером на трех, — это человек. Довольны? Отлично.

Сфинкс растерялась еще больше.

Тут только что нетопырь пролетал. Очень большой, не каменный и не бронзовый. Куда? — не давая ей опомниться, быстро спросил Инго.

Сфинкс похлопала ресницами.

Господин и повелитель полетел вон ту­да, — сообщила она с нажимом и махнула пере­дней лапой куда-то в сторону Петропавловки.

Господин... — горько скривился Инго. — Благодарю вас, сударыня. Раньше я думал, вами повелевать нельзя. Спасибо за науку, учту на будущее. Скажите, пожалуйста, нет ли по­близости ваших крылатых коллег? Грифонов, например?

А зачем вам грифоны, молодой человек?

Сударыня, позовите, пожалуйста, двух грифонов сюда. Спасибо.

Сфинкс шарахнулась в сторону, поджала хвост — теперь уже как кошка, у которой над ухом сработала автомобильная сигнализация.

Перед королем и принцессой на набереж­ную опустились два надменных златокрылых грифона.

Филин проснулся от холода. Ему долго и настойчиво снилось что-то про стужу, метель и погасший костер, и еще про то, что дом зачем- то обмотали черным полиэтиленом — ремонти­руют, что ли? — и теперь непонятно, как окно открыть, чтобы летать, и огромный клок ото­рвался и хлещет по стеклу. С трудом разлепив глаза, он удостоверился в том, что нет, окно не разбито, и да, отчего-то ужасно холодно. Долж­но быть, опять температура поднимается. Куда уж ей подниматься...

Натянув еще один свитер, Филин, спотыка­ясь, побрел на кухню — в горле пересохло. Ране дрожал в углу у входной двери и тоненько, ти­хонько скулил — ясное дело, дракон в доме, страшно, но пора бы и привыкнуть... В коридоре было еще холоднее. Из-под приоткрытой двери библиотеки явственно тянуло морозом. «Понят­но, — медленно, с трудом подумал Филин. — Забыл форточку закрыть. Не простудить бы Кон­рада... » Он осторожно отворил дверь — она не скрипнула, — и шагнул в комнату.

У серого прямоугольника окна стоял строй­ный человек с резким профилем и белыми во­лосами.

Филин узнал его сразу, хотя красивая голо­ва с гордо приподнятым подбородком еще толь­ко начала поворачиваться в его сторону. Плав­но, как радар.

«Боже мой, он же убил мальчика», — в па­нике подумал Филин, и словно в ответ на эту мысль Костя на диванчике у стены перевернул­ся на спину и задышал очень ровно. Очень мед­ленно. Слишком медленно. Гость сквозь темные очки посмотрел на Филина в упор и улыбнулся.

— Не такой же я изверг, — мягко сказал он. — Мальчик спит.

Не спуская взгляда с Филина, он скользнул вперед, протянул руку и двумя пальцами снял с полки увесистый том. «Жизнь животных», часть вторая — «Птицы».

И швырнул книгу Филину.

t

В последний момент волшебник отдернул руки, и книга рухнула на пол. Теперь она была еще толще, а на глянцевой обложке щетинились готические буквы и белело усатое личико с чер­ной косой челкой.

—■ «Майн Кампф», — так же мягко пояснил незваный гость. — Я и тебя так могу, словесник.

Нет, — хрипло ответил Филин. Воздух в комнате стал твердым и жестким, как лед, и ца­рапал легкие.

Твое любимое слово, — еще шире улыб­нулся гость. — Могу-могу, не сомневайся. Но, знаешь ли, не хочу. Пока что. Вот что, мейстер Глаукс, довольно нам с вами воевать. Устал я от этого, да и глупо...

Филин опустил взгляд. Как он стал хорош. Действительно мастер. Мастер превращений и иллюзий.

Конечно, вашей хваленой гордости, Анд­рей, такое предложение — нож острый, — гость опустился в кресло и положил ногу на ногу. Смотреть на него было трудно *— как будто пря­мо перед глазами сверкали вспышки сварки. — Но теперь вам придется подумать и о моей гор­дости. Давно прошли те благословенные време­на, когда вы могли со мной тягаться.

Действия нашего с вами общего ученика были мне очень на руку, — снова улыбнулся гость. Филин счел за лучшее смотреть под ноги. — Мальчик даровитый, но он даже сам не знает, как мне помог.

Гость выжидал, барабаня по подлокотнику, но Филин молчал.

Понимаю, вам непросто привыкнуть к этой мысли — ах, все ваша хваленая гордость, сколько от нее помех в жизни... — Изморин со­чувственно вздохнул. — Но теперь придется по­верить, дорогой мой, придется! Я понимаю, пос­ле всего, что произошло... После всего, что нас связывает, Андрей, вам, конечно, трудно пред­ставить себе, что мы можем и объединить наши усилия. Только не горячитесь! Бог свидетель, я действительно устал драться с вами. — Он раз­вел руками. — Как-никак, вы самый серьезный мой противник, как ни смешно это звучит, — не считая, конечно, одного рыжего мальчика голу­бой крови, но его можно в расчет не принимать — он-то никогда не поднимет на меня руку. Нас с ним, знаете ли, тоже многое связывает.

Бог свидетель? — впервые подал голос Филин.

Гость рассмеялся.

Все к словам цепляетесь, узнаю. Все по мелочам, по мелочам... Так вот, я предлагаю союз, — благодушно сказал он.

Условия? — хрипло поинтересовался Фи­лин. «Интересно же, во сколько он меня оце­нил...»

Молодец, — одобрил гость, пристукнув ладонью по подлокотнику. — Очень просто — жизнь в обмен на полную покорность. — Он больше не улыбался.

Обхохочешься, — бросил Филин.

А ты посмотри на меня, недоумок, — гость поднялся пружинисто и легко, как юноша. — На меня и на себя. Помнишь, как ты наскакивал на меня, петушок? «Ах, не трогайте Белую Книгу, ах, не становитесь доппельгангером, это нехоро­шо, это неэтично!» — передразнил он нарочито тонким мальчишечьим фальцетом. — Стал бы я тебя слушать! Тогда ты был совсем юнец, какие- то двадцать лет, смешно вспомнить. А мне уже тогда было за семьдесят. Помнишь? Так вот по­считай, сколько мне сейчас. И посмотри на меня. Посмотри повнимательнее, нечего глаза опус­кать! Таким я буду очень долго, а если у меня все получится в этом городе — а у меня все получит­ся — я буду таким всегда! А ты уже почти ста­рик. Лет через десять — да что я, куда скорее — ты впадешь в детство. Если, конечно, тебя еще раньше не скосит какая-нибудь ваша человечья болезнь— инфаркт там, инсульт... Если я тебя сейчас не убью... А живешь-то ты один, и никто о тебе не вспомнит...

«Ну и монологи, — подумал Филин. — Так и ищет, куда бы побольнее пнуть-. Но какого лешего он порет эту чушь? Я же прекрасно по­нимаю, зачем он здесь!»

Из моего предложения логически следу­ет вечная молодость. И возможность умереть, когда и как захочешь, —отчеканил Изморин. — Бессмертия я тебе не предлагаю, раз уж у тебя предрассудки...

«Господи боже мой, — с трудом подумал вол­шебник, — это что же, он надеется меня так купить?»

Гость помолчал и снова сел в кресло. Сквозь темные очки глянул на тускло блеснувшие часы.

Нет, уже не покупаю, — прищурился он. — Знаешь, Андрей, я передумал. Кажется, я зря разоряюсь.

Совершенно верно. Едва ли я буду для вас ценным союзником. — Филин закашлялся — говорить было все труднее. — Нет.

Гость снова помолчал.

Очень жаль, — процедил он. — Оч-чень жаль. Что ж, ты сам виноват.

Он поднялся и прошелся по комнате, иско­са поглядывая на Филина.

А ведь у тебя был талант, — продолжал он. — Своеобразный, конечно, но талант. Я даже готов допустить, что в свое время ты был ничуть не слабее меня. И что ты с ним сделал? На что разменял свою жизнь? На служение захолуст­ной королевской семейке? На глупую любовь к рыжей красотке, превратившейся в стервозную седую толстуху? Стоять!

У гостя была очень хорошая реакция. Он успел вскинуть руку, когда Филин был в каком- нибудь метре от него.

Я советовал не горячиться, — негромко уронил гость. — Но ты даже этот совет до конца не дослушал. Так что — получай.

Филину показалось, что воздух в комнате пошел трещинами, как тонкий ледок в луже под ногами. Должно быть, вот так чувствует себя бабочка, живьем насаженная на булавку. Ба­бочка... Крупный экземпляр в коллекцию. Было очень больно. Филин попробовал сделать еще шаг. Куда там...

Да, этот товар не по мне. — Гость ощерил­ся. — Еще силы тратить, возиться с твоей стро­птивостью. Нужен ты мне, старый и больной! Я лучше выпью тебя, как хорек — яйцо, — с рас­становкой просмаковал он. — У меня, знаешь ли, в запасе твои... ха-ха... как бы внуки. Девоч­ку я уже уговорил, она, считай, моя с потроха­ми. Мальчишку в крайнем случае придется убить, хотя крайнего случая не будет. *

Филин снова попытался рвануться, но тело было совершенно ватным. И мизинцем не поше­велить...

Есть много интересных способов убивать магов, — деловито сообщил гость. — Ну-ка, по­вторим пройденное. Не помнишь? Так я тебе напомню. — Жестом профессионального музы­канта гость пошевелил длинными белыми паль­цами в воздухе. — Семьдесят седьмое заклина­ние Вифстранда... м-м-м... не пойдет, безболез­ненно, мне так неинтересно. Танец Кавасаки типа А-штрих — занятно, эффектно, но долго. Восемнадцатый канон — нужны двое на двое...

«Увлекся, — стараясь не скривиться, поду­мал Филин. — Есть еще зеленый луч — делает­ся одними глазами. Не смертельно, но чувстви­тельно...»

Гость охнул и согнулся пополам.

Хорохоришься... — прошипел он, вы­прямляясь. — Ну-ну, потрепыхайся напосле­док. Потешь себя иллюзией, что у нас честный магический поединок. Как будто они бывают че­стными! Но ты же всю жизнь живешь иллюзи­ями. Давай, попробуй еще, ну! Выдохся? Тебе меня все равно не одолеть.

«Что да, то да, — мысленно согласился Фи­лин. — Но дел еще куча. Понять, что он затеял. Выяснить, что он там напел Лизавете, и, глав­ное, где она сейчас — неужели у него в логове? Отхлестать эту тварь по щекам за Таль. Предуп­редить Инго. — Думалось на удивление спокой­но, как будто один Филин сосредоточенно и не­торопливо наблюдал со стороны за другим, скор­ченным от боли. — А что больно — это ничего, эта гадина с Инго еще и не такое делала...»

Гость четыре раза ударил каблуком в пол и выбросил правую руку вперед.

«Никогда не видел сигма-сатурналис на деле, — подумал Филин. — Не было случая. Вот теперь увидел».

Он еще слышал, как колотится наколотое на булавку сердце, пропуская удары.

Боль отступила, и в ушах запели колокола.

г

Глава 5,

с которой гном выясняет отношения с камнями, «Л I^H-HCct никто не гладит

За дверью заурчало и поползло вниз. Лифт уехал.

«Вот не везет!» — сердито поду­мал Лева. Этаж пятый, никак не ниже, а то и выше — ну да, конеч­но, выше, Саблезубая же его из под­вала сюда привела, значит, плюс один этаж. Лева насупился. Хоро­шенькое дело — сколько времени зря ухлопалось. В подвале его про­мариновали полночи — он на часы смотрел, часы-то они отобрать не додумались, деморализаторы не­счастные. А когда он в очередной раз глянул на часы, нажал подсвет­ку и понял, что уже наступило сле­дующее число, и от этого оконча­тельно дошел до белого каления и уже

почти придумал, как сбежать, пришла эта Пау­лина, позабыв где-то крылья и когти, зато об­мотавшись вишневой шалью, и повела его на верхотуру. И ладно бы она одна пришла, так ведь нет — вместе с ней явилась Саблезубая! А у нее руки оказались просто железные и по­дозрительно похожие на те, которые еще вчера днем натянули на Леву мешок, так что Лева ре­шил пока не упираться и с достоинством про­шествовал к лифту. Еще не хватало, чтобы его и дальше силком волокли. То, что Паулина при этом смущалась и алела и извинялась и повто­ряла: «Ах-ах, осторожнее с ребенком!», душу не грело совершенно. Скорее, наоборот. Ясно, что добрых Паулин не бывает, так что извиняться нечего. И еще ясно, что Саблезубая теперь ни­чуть не лучше Паулины. А может, и хуже. Но про лифт они бы сами не додумались. Это их хо­зяин — Паулины и Саблезубой, видите ли, со­образил, что если связался с гномом, то надо иметь в виду — в подвале ему вовсе не страшно, а страшно ему на высокой башне. И он прав. Лева очень не любил высоту и всяческие про­сторы. Очень может быть, что с этой башни именно они и открывались, но к окну Лева по­дошел далеко не сразу.

Сначала он довольно долго сидел в темноте, не двигаясь и даже не осматриваясь вокруг. Некоторое время у него получалось только злиться на себя — и ох как он злился! — но ни про что дельное думать не выходило.

То есть думалось сразу про многое, но все как-то не по делу.

Как ахнет мама, когда поймет, что он не при­шел домой...

Кого будет этот ловить на живца, ясно — Лизку будет ловить и Филина.

«Лизка — та и думать не станет, сразу прим­чится, а Филин даже если подумает, все равно придет. Я бы на его месте пришел, не думая, — хмуро размышлял Лева. — Хорошо хоть Инго в городе нет, а то бы и он...»

И веселее от этих мыслей, конечно, не ста­новилось, да и пользы от них не было никакой.

Хватит злиться без толку, надо сосредото­читься и сообразить, куда это он попал. Пред­положим, башня — хорошо, но мало. То есть плохо, но все равно мало. Вряд ли эта башня без окон, как-то нелогично, рассудил Лев. При этом темнота хоть глаз выколи — такой никакими плотными шторами не добьешься. Значит, во- первых, ночь, а во-вторых, в городе электриче­ства по-прежнему нет.

Под ногами был мохнатый ковер. Лева сде­лал несколько осторожных шагов, наткнулся на стену и пошел вдоль нее. Было тихо — он толь­ко и слышал, что шуршание собственной ладо­ни по стене. Даже обои в этой комнате были хо­лодные и чуть скользкие. Ну и место...

Исследование много времени не заняло, хотя, мрачно думал Лева, на ощупь продвигаясь по комнате, Костя Конрад с его драконьим инфра­красным зрением управился бы куда быстрее. «Десять шагов на двенадцать, — запоминал Лева, — окно одно, стеклопакет...открыть?»

Рука скользнула по стеклу и замерла.

«Ого, ручка-то отвинчена! Ничего себе, ка­кие тут все предусмотрительные... И высоко... а тут вообще сколько этажей?... Табло в лифте

не было, а посмотреть сквозь щель в дверцах по техническим причинам не получилось.,. Вы­ключатель... не работает, конечно... Полка.,, пу­стая... Дверь... ага, ванная... о, еще одна дверь, а это что? Две створки... не шкаф... ага, лифт, на нем меня сюда привезли... Какая интересная комната, лифт прямо сюда, а лестницы нет... Для секретных переговоров, что ли? И кнопок не видать. Эх, без очков совсем никуда, ну по­чему я запасные с собой не таскаю?!»

Тут Лева вспомнил, что у него не то что оч­ков — и рюкзака-то нет: не то потерялся по до­роге, не то вообще в учительской остался, не то этот отобрал... «И правильно сделал, — думал Лева, — у меня там много чего было, нож, на­пример, был швейцарский, пригодился бы...»

Лева остановился и сердито запыхтел. На что, интересно, пригодился бы швейцарский нож? Створки лифта пилить, что ли? Кирпичи из стен выковыривать? Это уже просто «Граф Монте-Кристо» какой-то... *

И тут он понял, что с самого начала твердо намерен отсюда сбежать. Проста как-то забыл сам себе об этом сообщить. Подумаешь, башня. Потруднее, конечно, чем из подвала, но задач­ка так себе — даже не олимпиадного уровня.

Дальнейшие исследования показали, что в комнате имеется большой диван, низенький столик, о который Лева споткнулся и чуть не упал, и еще одно кожаное кресло. И еще кро­шечный холодильник с батареей всяких разных бутылок внутри, очень холодных.

Он сел на ковер — обратно в кресло совсем не хотелось — и стал думать дельные мысли.

Итак, закрытая комната, запертое окно. Есть еще лифт, который отсюда не вызовешь.

«И все равно лифт — это хорошо... — твердо сказал себе Лева. — Почти то же самое, что ко­ридор, только не по горизонтали, а по вертика­ли. В общем, та же шахта. А какой же я гном, если перед шахтами и штольнями спасую?»

Так. Шахты. Кто-то в каких-то фильмах куда-то спускался по шахте лифта. Лева вздох­нул. Такие подвиги обычно совершали строй­ные мускулистые ребята в оранжевых майках, и очки им были ни к чему. Вот Костя Конрад бы наверняка справился. Улетел бы, и дело с концом. Лева насупился. Ничего, у нас свои ме­тоды.

Он вскочил и принялся осторожно двумя пальцами простукивать стену вокруг створок. Подземный Народ без подобных умений обой­тись не может. «Наплевать, что услышат. Где сказано, что заложники не могут, оставшись одни, тихонько стучать в стенки? Нигде. Мо­жет, они азбуку Морзе зубрят на будущее... Ага, так и есть, шахта. А вот и кнопка под обоями... не работает, кто бы сомневался... А где кабина, интересно? — он постучал еще. — Нет, далеко, наверное, внизу...а, нет, наоборот, надо мной! Ух ты, тут что, еще выше что-то есть? — Он за­драл голову и увидел под потолком расплывчатые очертания чего-то вроде люстры. «Предположим, выше есть чердак, — прикинул Лева. — И тео­ретически я могу вылезти наверх если не через окно, так через шахту. И уйти по крышам. — Он передернулся. О том, как уходить по мокрым или обледенелым крышам на такой высоте и без

5 Настоящая принцесса и снежная осень

очков, не хотелось думать даже теоретически. — Так, проехали. Но в шахту мне все равно при­дется лезть, как ни крути».

Какое-то время Лева прикидывал, как раз­жать створки лифта и попасть в шахту. Ничего не придумывалось, только время зря потратил. Ясное дело, нужен какой-то рычаг, например, ножка стула, но стульев как раз в комнате ни одного. А столик... Лева проверил — столик пла­стиковый, хлипкий, почти ничего не весит и ре­шительно ни на что не годится. Лева сердито крякнул.

Вот бы меч! Длинный, тяжелый двуручный меч очень бы подошел . И гномский топор, хотя бы тот, серебряный, который Лева получил от Инго и держал дома, тоже был бы кстати. Ни­какой стеклопакет не устоит против доброго топора...

В шахте снова заурчало. Лева схватил сто­лик за ножки — ну, пусть только этот сюда су­нется... Глупо, конечно, сражаться с черным ма­гом каким-то там журнальным столиком, но и вовсе с ним не сражаться тоже глупо. Нашел тоже живца, Мутаборище...

Лифт с легчайшим щелчком остановился. Двери не открылись.

Лева затаил дыхание. Нет, точно никого.

«Так это для того, чтобы я в шахту не по­лез! — осенило его. — Ну да, ясно, что раз нет электричества, лифт совсем другие силы подни­мают... Он что, мысли читает? — Лева отчаян­но замотал головой и с яростью подумал: — Ну и пусть читает, раз ему интересно! Не могу же я вообще остановить мыслительный процесс!»

Он снова уселся на ковер.

Значит, в шахту нельзя. Остается окно. За­крытое. Стеклопакет. Их даже опытные взлом­щики, говорят, открыть не могут.

А я — неопытный гном. Но очень, очень рас­серженный. И упертый.

Стеклопакет. Поставили его недавно, а гос­тиницу строили давно. Это что значит? Это зна­чит, что стена каменная, а не бетонная... то есть бетон вокруг окна имеется, но немного. И кам­ни вокруг окна... и бетон... пошли слегка напе­рекосяк. Иначе быть не могло.

Лева вскочил, поднял руку к лицу, чтобы поправить очки, и со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы — очков-то нет. Ладно- ладно.

Он пошел к окну, запнулся о невидимый угол ковра и едва не упал. Тьфу ты!

Потом Лева приложил ладони к стене под окном и крепко зажмурился, чтобы сосредото­читься.

Он чуть не отдернул руки. Ему показалось, что стена дрожит крупной дрожью, как озябшая собака. Камни боялись! Ничего себе, это как же тот их так напугал? Лева осторожно погладил стену, стараясь успокоить камни, потом легонь­ко постучал по ней костяшками. Но камни ни­почем не хотели отвечать — если бы они были людьми, они бы, наверное, мотали головой и закрывали лицо руками. Ничего себе — так на­пугать камни...

«Ладно, — решил Лева. — Разговаривать мне с ними пока не надо. Надо понять, где у них слабое место!» Он зажмурился еще крепче и бо­ком двинулся вдоль стены. Есть! Лева почув­ствовал разбегающиеся в толще стены невиди­мые глазу трещины — так ясно, как если бы он их видел сквозь обои и штукатурку. У него под веками словно отпечатался отчетливый цветной рисунок. Это было даже красиво — красновато- рыжая кирпичная стена и в ней — узор трещин, что-то похожее на застывшие в камне фейервер­ки. Или даже не застывшие, а медленно-медлен­но разлетающиеся... И где-то есть главный ог­ненный цветок, громадная снежинка, от которой летят все остальные... Вот ее-то и надо найти. И если камни не хотят подсказывать — обой­демся и без них. Значит, надо кончиками паль­цев простучать стену вокруг окна везде, куда можно дотянуться. Приступим...

Леве показалось, что у него ушло на это не­сколько часов. Он работал с закрытыми глаза­ми, а когда открыл их и близко поднес к глазам часы, то страшно удивился. Оказывается, про­шло всего минут двадцать! Ничего, работа не­скучная. А главное, теперь все ясно и можно действовать.

Он подтащил к окну оба кресла. Это было нелегко — колесики отчаянно цеплялись за ворс ковра. Потом он попытался сдвинуть ди­ван, но быстро махнул на это рукой — диван стоял насмерть. Потом он открыл холодильник и, взвесив в руке, выбрал там самую объемис­тую и тяжелую бутылку. И отошел от окна по­дальше, держа бутылку, как гранату.

«Извините, камушки, так надо», — Лева замахнулся и...

Когда-то друзья-музыканты привезли маме Соне для крошечного Левы из-за границы осо­бенный небьющийся рожок, расписанный зеле­ными утятами и сиреневыми крокодильчика- ми. Мама Соня очень гордилась выдающимся рожком и хвасталась им направо и налево, по­тому что все знакомые младенцы сосали моло­ко из стеклянных рожков, которые разбивались очень легко. И вот она показала подарок дедуш­ке Дайну, а дедушка Дайн, человек практичес­кого склада, решил все проверить и с размаху хватил рожком об пол. А потом, сметая в совок мелкие осколки утят и крокодильчиков, объяс­нил онемевшей маме Соне, что рожок разлетел­ся вдребезги не потому, что был чем-то плох, а по­тому, что у каждого предмета есть свое слабое место и про это придумали науку сопромат. От этого ученого объяснения мама Соня впала в та­кую задумчивость, что даже сердиться не стала.

Потом, когда Лев вырос, дедушка Дайн рас­сказал ему эту историю, и Лева запомнил: сла­бое место есть у каждого предмета. И у египет­ской пирамиды, и у Великой Китайской стены. А еще потом, в подземельях Радинглена, он узнал, что гномы прекрасно умеют находить сла­бые места. Иначе все подземное строительство и рудное дело шло бы в два раза медленнее.

...Лева размахнулся и со всей силы швырнул бутылку в стену на полшага левее окна и метра на полтора от пола. И попал.

Сначала ничего не произошло. Бутылка, от­летев от стены, упала на пол и не разбилась — только вяло, беззвучно прокатилась несколько шагов по толстому ковру. Лева замер. Ну! Ну же!

Что-то тихо хрустнуло — будто кто-то вда­леке наступил на сухую ветку. Потом хрустну­ло громче, а потом затрещало, будто этот кто-то с размаху свалился на кучу хвороста.

Это рвались обои. Лева почувствовал, как камни завибрировали и вокруг окна побежала трещина. Он поспешно подобрал бутылку и уда­рил ею в нижний угол рамы. Новенький стек- лопакет накренился и рухнул в комнату — на заботливо подставленные кресла.

Есть! В комнату хлынул морозный воздух. Даже в груди закололо тысячью ледяных иго­лочек. Лева только сейчас понял, как же душ­но было в этой проклятой комнате.

Ух ты, — потрясенно выдохнул он — по­лучилось! — и высунулся в пролом.

Надо же, как тихо, — будто в лесу. Что это? Показалось? Где-то внизу и вдалеке перекатил­ся глухой тяжелый стук — и замер.

Лева подышал-подышал, потом сощурился, вытянул руку и провел по заиндевелому фасаду. Карнизов поблизости не наблюдалось — стена была совершенно гладкая. Даже лепнины ника- - кой. Вид из окна — Лева сощурился еще силь­нее — был как положено в центре города: с рас­плывчатым памятником, туманной площадью и смутным куполом какого-то собора. Подробнее ничего разглядеть не удалось. Внизу — эх, при­годился бы фонарик, фонарик в рюкзаке тоже был! — проглядывало нечто похожее на балкон.

А вот если начать сейчас думать, — про­бормотал Лева, — то я струшу и останусь здесь. И замерзну. И зачем тогда было стараться?

Он еще раз оглядел пролом. Ха-ха! Выгля­дела дыра в стене так, словно тут по меньшей мере что-то взорвали. Причем поработала над этим целая бригада стройных мускулистых ре­бят в оранжевых майках. А вот же вам!

«То-то господин Мутабор удивится, — с удо­вольствием подумал Лева и решительно полез через подоконник. — Придет, а тут ....оп-па!» — И он мешком рухнул на балкон этажом ниже и, крякнув, поднялся.

Больно не было. Может, будет, но потом. Когда надо, настоящий гном забывает про боль. Вот и хорошо, что очков нет, а то бы они как раз сейчас разбились, то-то бы я огорчился. Лева протянул руку и ощупал балконную дверь. Надо же, а ручка цела... и дверь не заперта! Значит, это только мне такое почтение.

За темным стеклом заколыхалась какая-то смутная тень. Лева сначала решил, что это его отражение, но тень была длинная, высокая и су­тулая. И в ужасе закрылась руками.

К-к-кто это? — спросил незнакомый за­икающийся голос. Заикался он так, будто его обладатель изо всех сил старался не стучать зу­бами.

Сутулая тень шарахнулась от Левы в даль­ний угол комнаты. Ну, и что отвечать? «Аства- цатуров Лев, седьмой "б"» или «рыцарь Лео из клана Дайн, паж ее высочества принцессы Ра- дингленской»? Но тень опередила Леву:

Мальчик, т-т-ты не знаешь, который час?

Лева поднес часы к самому носу и нажал

кнопку подсветки. Часы встали. Так, еще но­вость!

К сожалению, не могу сказать, — вежли­во ответил Лев. Тыльной стороной руки он стер с лица кирпичную пыль, машинально стараясь не сбить с носа отсутствующие очки. — Но, ду­маю, шестой час утра. Светает сейчас примерно в семь тридцать.

Го-о-осподи! — сутулая тень с тихим воем вскочила из глубокого кресла и заметалась по смутной комнате.

А у вас что, часов нет? — спросил вдо­гонку Лева. Когда часы останавливаются, это значит... Что-то такое очень важное мелькну­ло у него в голове, но тут же пропало. Ладно, потом.

Остановились, — сутулый человек схва­тился за щеки и говорил таким голосом, будто у него страшно болели зубы. Причем все. — Оста­новились у меня часы, мальчик. Боже ты мой, неужели уже скоро утро?!

Механические, что ли? Так завели бы, — посоветовал Лева.

Ты что? — Пленник вскинулся. — Нель- зя же!

Интересно, почему, подумал Лева. Неуже­ли этот бедняга все-таки спятил?

А вы давно тут сидите? — спросил он.

Д-давно... Не помню... дня два...

А почему?

Сутулый человек уронил руки вдоль тела и уставился на него.

*— Все тебе скажи, — прошипел он и снова рухнул в кресло. — Может, ты на него рабо­таешь?

Ну, почему вы тут сидите, он-то точно знает, так что в этом никакой такой тайны нет, — резонно возразил Лева. — Так почему?

А ты, мальчик?

А я живец, — не без гордости сообщил Лева. — Наживка. На меня разных хороших людей ловят.

Сутулый человек опять застонал.

Только я собираюсь сбежать и вам пред­лагаю, — продолжал Лева, понимая, что даже если на самом деле этот человек работает на того, его, Леву, это вряд ли остановит. — Лев Аствацатуров меня зовут.

Смуров, Илья Ильич", — вяло представил­ся сутулый. — Ац-ва... Ох. Шестой час, гово­ришь? Боже мой, боже, всего час остался...

Час до чего? — требовательно спросил Лева. Он уже начал, не теряя времени, прощу­пывать стены. Ага, здесь все как наверху, а вот шахта лифта, а вот створки...

Пытать придет, — бесцветно ответил Сму­ров. — Сам сказал.

Так чего вы тогда тут сидите? — искрен­не удивился Лева. А между створками щель... А лифт у нас наверху...

Что ты делаешь?! — Смуров с трудом встал и на шатких ногах подошел поближе.

Ищу выход. Будем отсюда выбираться, — отвечал Лева, между тем сделав приятное от­крытие: журнальный столик тут тоже есть, но вовсе не пластиковый... Прогресс.

Нет!

Что? — Лева поднял голову от столика.

Нет! Нельзя мне уходить!

Погодите, — приостановился Лева, нащу­пав у столика отвинчивающуюся ножку. — Вот тут подержите, пожалуйста.

Смуров почему-то послушался.

Вы что-то такое знаете, за что вас пытать будут, — так надо удирать! Почему нет-то? Пыт­ки любите?

Идиот! — свистящим шепотом заорал Сму­ров, выпустив столик. — Не могу я бежать, у меня же дочка здесь, дочка у меня, как ты не пони­маешь?

Лева ахнул. Руки сами собой продолжали отвинчивать ножку столика.

Бедная Маргошка... Она же ни при чем... А я хранитель, и он от меня ерунду просит, сти­шок, только я не скажу, и тебе не скажу, и ни­кому не скажу, даже если он пытать придет... — бормотал Смуров.

Хранитель чего?!

Смуров не ответил.

Ты-то как сюда попал? — без интереса спросил он после паузы.

Сверху. — Ножка у столика наконец от­винтилась. Вся надежда на нее. — Погодите, Илья Ильич, но стишок — это же действитель­но ерунда! Зачем же пытать за стишок? — уди­вился Лева вслух, а про себя подумал, что сти­шок, видимо, очень даже серьезный и что надо бы этого Илью Ильича показать, например, Филину. А здесь его явно оставлять нельзя.

Ничего себе ерунда! Ничего ты не пони­маешь! — снова взвился Смуров. — Это же хра- нительское заклинание! Он узнает — и городу конец!

У Левы в голове мелькнула мысль, что этот бедолага тут и свихнуться мог, потому что лег­ко себе представить, каково это, когда запуги­вают дочкой и грозят пытками. Но забрать его отсюда надо точно.

Погодите, — сказал он, прилаживая нож­ку в щель между створками лифта. — Не лезет... Илья Ильич, помогите, пожалуйста, отожмите створку совсем чуть-чуть, хорошо?

А Маргошку как жалко! Она лее умница у меня, она же музыку пишет, у нее же призы...

А стишок он давно просит... Он приходил ко мне на службу... ночью... да, кажется, ночью... но ведь ночью Эрмитаж заперт... как же он туда пробрал­ся... не помню... мы вышли в висячий садик... он что-то говорил про гнездо птицы... я еще помню, он закурил, хотя курить там строжайше запреще- но...и «Павлин» почему-то играл, а сигнализация не сработала и овчарки не услышали... Но я же не могу! Всему же есть предел!

Вот если мы отсюда сбежим, — подумав, медленно сказал Лева, прилаживаясь отжать створку углом изувеченного столика, потому что руками не получалось, — вот если мы сбе­жим, у нас с вами может получиться спасти вашу Марго. Честное слово. Вот увидите.

Скрииииип!

Лева исхитрился засунуть ножку в щель, они со Смуровым налегли на рычаг, и створки разошлись. Лева мгновенно вставил ножку враспорку, чтобы они не съехались обратно, и створки, побунтовав, смирились.

Полезли, — скомандовал Лева.

Ку... куда? — испугался Смуров. — В шах­ту?! Ты в своем уме, мальчик?

Я Лев, — напомнил Лева. — У нас что, есть выбор? Или вы опять хотите остаться? В по­следний раз предлагаю! — Даже гномскому тер­пению приходит конец.

Нет-нет, не останусь, нет... Но послушай, может, все-таки снаружи спустимся, а?

По фасаду лезть у всех на виду и без стра­ховки?! — сердито мотнул головой Лева и вдруг отчетливо увидел на полу собственную тень, будто вырезанную из черной бумаги.

Луна! Это луна из-за туч вылезла! Лева вы­сунулся на балкон и на секунду остолбенел.

Гостиница была оцеплена какими-то расплыв­чатыми фигурами — иные были просто гигант­ского роста. И они двигались с места на место, и по площади ползли их черные тени.

Снаружи отменяется, — бросил Лева че­рез плечо. — Идите, посмотрите сами.

Смуров метнулся к окну, выглянул и сдав­ленно ахнул.

Видите, кто там? — спросил Лева. Соб­ственно, вопрос был риторический — не хоте­лось признаваться, что он, Лев, не может тол­ком рассмотреть местную стражу. Но Смуров неожиданно ответил:

Мать честная, — потрясенно зашептал он, схватившись за голову. — Ходят! Ногами ходят! Это же они со всего города! И Атланты, все де­сять! И...

Они каменные или бронзовые? — делови­то уточнил Лева. — С каменными я могу дого­вориться, они гнома послушают. Наверное, — без особой уверенности добавил он.

Гнома? — недоумевающе переспросил Смуров. — Нет, там всякие... со всего города... Что еще за глупости, мальчик?

Не сладить. Затопчут, — сокрушенно про­изнес Лева.

Смуров все смотрел на площадь, как зача­рованный.

Ах я дурень! — он вдруг хлопнул себя по лбу. — А я-то думал — галлюцинации! Значит, тогда и под землей... — он осекся.

Это вы о чем? — насторожился Лева.

Так, — отмахнулся Смуров. — Да, лично я туда ни ногой!

Тогда в шахту и в подвал. Только поско­рее, а?

В подвал? Там же, наверно, крыс полно. Или воды по пояс... — неуверенно начал Смуров.

Попытка не пытка. А время идет, — пре­сек его Лева. Мысли у него в голове толпились совсем невеселые. А что, если этот лифт, кото­рый сам по себе ездит, сейчас резво спустится на этаж ниже и заблокирует шахту? А что если, когда они будут лезть вниз — еще неизвестно как, кстати! — лифт возьмет да и рухнет на них сверху? А если они вообще всю дорогу под на­блюдением или под прицелом, как в Ажурии?

Я первый, — твердо сказал он и с замира­ющим сердцем глянул в шахту, снова вспомнив о мускулистых ребятах в оранжевых майках. Один такой, помнится, бесстрашно палил из чего-то там в противовес лифта... Ой. Он пролез под распорку, лег на живот и спустил в шахту ноги, пытаясь нащупать хоть какие-нибудь не­ровности в кладке. Не тут-то было. Старые ка­леные кирпичи отзывались неохотно — они были упрямы, как бараны. И ничуть не напуга­ны. А Смуров глядел на Леву сверху и дрожал, бедняга, так, что было слышно. Ох, надо ско­рее, а то он опять забоится и решит остаться... «Ну же, ну же, — настаивал Лева, камни вы, в конце концов, или нет? Или, может, вы счи­таете себя какой-нибудь там пластмассой?» — «Мы тут сто лет стоим, — недовольно отозва­лись кирпичи, — и никогда ничего подобного не делали. Благовоспитанные кирпичи не ерзают, а стоят себе смирно». — «Ну пожалуйста», — взмолился Лева. Кирпичи и не думали слушать­ся. И вдруг Леву осенило. «Ну конечно, вы же не камни, а керамика дурацкая! — как можно ехиднее подумал он. — Вот и торчите за решет­кой! Слабо высунуться? Ну, кто-нибудь!»

Тишина. Смуров, как загнанный, дышал над головой.

Крак!

Где-то совсем рядом из стены наполовину выд­винулся один кирпич. Получилась ступенька.

«А еще?» — мысленно спросил Лева.

Крак!

Держитесь за сетку покрепче, — и Лева полез в шахту. — Только, пожалуйста, распор­ку эту на прощанье выбейте — и тогда получит­ся у нас герметичный детектив. Труп закрыл окно... — Ага, вот еще кирпич... — Запер дверь и лег на ковер...

Мальчик, — простонал Смуров, — тебе сколько лет?

Я Лев, — сквозь зубы еще раз напомнил Лева, — и лет мне двенадцать. Делайте, что я про­шу, ладно?

Смуров вздохнул и повиновался.

Рассерженные кирпичи прорывали метал­лическую сетку, и Лева все время цеплялся за нее то штаниной, то рукавом. Он слышал рез­кий треск ткани, «крак» кирпичей, собственное пыхтение и тяжелое дыхание Смурова. Один раз нога у него соскользнула и он чуть было не со­рвался. Несколько раз обидчивые кирпичи, выскакивая из стены, больно били его по щи­колотке или по запястью. Руки он ободрал в кровь почти сразу. Крак! Крак! Крак!

Смуров следовал за Левой молча и очень мед­ленно — Лева отчетливо слышал, как тот неуве­ренно нащупывает ногой очередную ступеньку. Трясло его так, что сетка издавала скрежещу­щий шорох.

Крак! Крак! Крак! Леве казалось, что спуск никогда не кончится. Считать этажи тоже не получалось — в шахте царила кромешная тьма, а времени проверять, есть ли рядом дверцы лиф­та, не было. Руки у Левы занемели.

«Странно, что этот за нами не гонится, — пронеслось в голове. — Мог бы просто лифт уронить, и все... Хотя нет, ему же Смуров за- чем-то очень нужен, да и я тоже...Может, он на­блюдает?»

Крак...

Стоп! Нашарить следующий кирпич не уда­валось. В животе у Левы что-то оборвалось. От­влекся! А кирпичи и рады! Лева замер и попы­тался определить, далеко ли до первого этажа. Кажется, уже совсем близко. Придется пры­гать. На секунду он повис на сетке на руках, потом выдохнул и разжал пальцы.

Все.

От удара в ногах загудело, а вокруг взлете­ло эхо.

Что там? — испуганным шепотом спро­сил сверху Смуров.

Прыгайте, тут невысоко. — Лева встал и отряхнулся. Руки саднило ужасно. И джинсы в клочья.

Смуров неуклюже рухнул рядом, болезнен­но охнул.

Вы целы? — на всякий случай спросил Лева.

Вместо ответа Смуров вытянул перед собой руки и зашарил по стене.

Где мы? — встревоженно спросил он. — Это что, подвал? Ты не видишь, где тут выход, мальчик? У меня времени мало.

Ясно, понял Лева, сейчас он кинется Мар- гошу свою искать. Эх, если бы знать, что с ней точно все в порядке! Хотя откуда нам это знать?

Так просто отсюда не выйти, — прошеп­тал он. Акустика в подвале была просто потря­сающая — хоть концерты устраивай. — Засов заперт на амбарный замок, можете проверить. — Для убедительности Лева подергал тяжелую железную дверь еще раз, хотя, конечно, Смуров этого в темноте все равно бы не увидел. — Вы­хода у нас нет, надо идти по этим... по катаком­бам. Доберемся до Филина, пусть он решает, как быть, — задумчиво пробормотал он. —Эх, даже жалко, что с Его Величеством не связаться...

Мальчик, что ты несешь? — свистящим шепотом закричал Смуров. — Какой филин, какое величество? — Ему явно хотелось трях­нуть Леву за шкирку, но он сдержался из по­следних сил. — Он у меня дочку забрал, ты что, не понимаешь?! И никуда я отсюда не двинусь!

Лева мысленно посчитал до десяти.

Пожалуйста, прекратите, — тщательно подбирая слова, попросил он. — От этого ничего не изменится. Или вы предпочитаете лечь здесь и умереть? Кстати, если мы тут застрянем, нас определенно найдут, — добавил он. — И Марго- ше вашей тогда точно никто не поможет, потому что некому будет. Пойдемте уже, а?

Смуров покорно пожал сутулыми плечами и побрел за Левой.

А как мы дорогу-то найдем? — обреченно спросил он. — Ты что, в свободное время по ка­нализации лазаешь, в гнома играешь? Ну и де­точки пошли...

Лева вспомнил про гномские подземные тре­нировки с Бьорном и Эрином и усмехнулся — Смурову все равно в темноте не видно.

Примерно, — согласился он.

В темноте что-то ржаво скрежетнуло, потом звякнуло.

Тут какие-то железяки, — недовольно со­общил Смуров. — И лужа, кажется. Куда ты ле­зешь? Отвечай за тебя потом. Я ни черта не вижу.

Я вам очень сочувствую, — яростно со­врал Лева.

Он тоже ничего не видел, но зато чуял, а это было все равно что видеть, только не глазами, и даже еще лучше, потому что теперь Лева одно­временно ощущал все сразу — и запахи, и теп­ло, и сквозняки, и расстояние, и много чего еще.

Погодите, я первым пойду, — решитель­но велел он. — Нет, держаться за меня не надо, просто не отставайте, хорошо? — Командовать взрослым ему страшно надоело. Ну а что еще с ним делать, если он ведет себя, как маленький?

Лева закрыл глаза — открыть всегда успе­ем, а от зрения сейчас все равно никакого про­ку, только мутные пятна перед глазами плава­ют. Зато он мог определить, что потолок в этом подвале низкий, и что в дальнем углу есть еще одна дверца, и она не заперта, и надо пригнуть­ся, иначе стукнешься, и повыше поднимать ноги, иначе споткнешься о порог, а из дверцы несет холодной гниловатой сыростью. Он при­нюхался — ага, точно так же пахло, когда его сюда тащили! Значит, тащили подземным хо­дом! А от дверцы под уклон идет какой-то мо­щеный коридор... наверно, это он и есть.

А главное — камни, старые камни, отзыва­лись под рукой, когда Лева касался стены, и сла­бо гудели под ногами, все ниже и ниже — по мере того как пол шел под уклон. Ага, эти кам­ни напуганы не были, но и на вопросы отвечали неохотно, как будто сквозь вязкую дрему. Ни­чего, я их расшевелю, это все-таки не каленые кирпичи на высоте шестого этажа уговаривать, это же старые камни, им лет сто, если не все две­сти, — должны же они признать своего!

Лева подождал, пока Смуров неуклюже про­лезет в дверцу, и не без труда прикрыл ее. Раз­дался длинный ржавый скрип. Ничего-ничего, главное, что мы под землей. Лева расправил пле­чи. Вот она, гномская выучка, пригодилась! Ведь Лизка, бедолага, каждые выходные отдувалась на дворцовых церемониях, разучивала реверансы и примеряла платья, а Лева в это время тренировал­ся с гномами — Подземное Чутье оттачивал. Жал­ко, конечно, что оно под землей работает, а на по­верхности сразу слабеет. Ну да ладно.

Он двинулся вперед по коридору, а сам поду­мал — наверно, теперь тот маршрут, который они с Лизкой преодолели зимой в Радинглене, он бы и с закрытыми глазами прошел. Зимой. В Радинглене. Часы тогда тоже встали. Вот оно. И с рассветом непонятное было. Значит, Мута- борище навело на Питер морок. Тьфу ты. Глав­ное, чтобы камни были не заморочены, а с этими вроде все в порядке, сонные только какие-то...

Мальчик, — шепотом позвал Смуров, — ты чего молчишь? Ты скажи что-нибудь, а? Куда мы идем?

Я же сказал — к Филину, — терпеливо от­ветил Лева. — То есть я постараюсь вас туда от­вести. Или по крайней мере убраться отсюда по­дальше.

Смуров откашлялся — по коридору, огибая углы, полетело эхо. Дверей впереди больше нет, машинально отметил Лева, зато поворотов до дури. Только бы не лабиринт, хотя, спрашива­ется, откуда под Питером взяться лабиринту?

А... — начал Смуров.

Пожалуйста, давайте пойдем молча, — вежливым шепотом попросил Лева. — А то мало ли что.

Совсем молчать? — испуганно уточнил Смуров.

Если что-нибудь особенное услышите — дергайте меня за рукав, — сжалился Лева.

Правда, поначалу он и сам ничего особен­ного не слышал. Все тот же набор — под нога­ми скользкие обомшелые камни, стены тоже каменные, коридор поворачивает, но уклона больше нет... Кладка стен, отметил про себя Лева, на ощупь была явно не гномская, но ста­ринная, — значит, давно тоннель проклады­вали. Так, что мы еще слышим? Еще под но­гами плюхала тухлая вода, но луж по колено, о которых стенал Смуров, не оказалось — так, по щиколотку. Ноги у Левы промокли, но он решил, что вот уж это точно ерунда. Могло быть гораздо хуже — например, полностью за­топленные подземелья, — размышлял Лева на ходу. А вот интересно, кстати, наверху же такое неслабое наводнение было, а тут прак­тически сухо. По идее, воды должно быть по горлышко. Куда же она делась? Отвел ее кто- то? Но кто? Здесь явно ни одной живой души. Только они, Илья Ильич этот и Лев Астваца- туров.

Слабое эхо от их шагов улетало вперед и вверх, но тоже ничего важного не сообщало, разве что шагов за тридцать предупреждало о поворотах. По счастью, никаких развилок пока не встречалось. Так, ступеньки, надо Илье Иль­ичу сказать, а то не видно ни зги.

Осторожнее, тут лестница вверх, пять сту­пенек, — прошептал Лева. — Вы держитесь за стенку.

А если там кабели? Под током?

Нету там никаких кабелей, — устало ска­зал Лева. — И ток весь выключен. Чшш!

По левой щеке мазнул слабый сквознячок. Коридор впереди явно расширялся. И сверху тянуло холодным воздухом посвежее. Наверно, какая-то вентиляционная шахта, сообразил Лева. Это нам ничего не дает, а вот что впереди то ли подвал, то ли зал какой-то,.. и воздух стал приметно суше.,. Ого, и лужи кончились! При­чем совсем недавно здесь стояла вода — камни сырые и скользкие. Очень интригующе. Ладно, идем дальше.

Но пойти дальше не удалось. Что-то острое задело вытянутую руку Левы. Смуров рядом зашипел от боли.

Что за чертовщина?

Не знаю, — Лева облизнул порезанный палец. Хорошо бы яду не было. — Оно острое, как,., как осока. И прямо у нас перед носом. Вы что-нибудь видите?

Нет! — паническим шепотом сообщил Смуров. Лева замер, потом еще раз вытянул руку — на этот раз очень осторожно.

Это оказалась тонкая стальная проволока, натянутая поперек коридора туго, как струна. «Хорошо еще, что мы медленно шли», — Лева передернулся, представив, каково налететь на такое с разбегу... лицом и руками...Странно, что он ее не почуял. Всего несколько нитей, и натя­нуты ровно на высоте человеческого роста... зна­чит, и чуть ниже, над землей, тоже есть — что­бы споткнуться. Лева проверил — на уровне ног проволоки не было. Но никто нам не гаранти­рует, что дальше не будет второй такой ловуш­ки. Эх, фонарик бы!

Под нее можно поднырнуть, — сказал Лева. — Не порежьтесь. —Он перебрался через ловушку первым, потом сделал несколько осто­рожных шагов и замер.

Ну что там? — осторожно поинтересовал­ся Смуров.

Лева не ответил. Он весь превратился в слух — точнее, в Подземное Чутье.

Впереди было странное.

Во-первых, он ощущал совсем рядом при­сутствие воды — чувствовал сырость, слышал слабый плеск. Казалось, где-то поблизости те­чет подземный ручей... и еще что-то вроде пло­тины... или резервуара? Только все это было каких-то совсем нечеловеческих масштабов... а ловушки, они, значит, на людей тут ставят. Лева разом вспомнил, как его тащила по тако­му же затхлому коридору стая крыс, но тотчас засомневался. Может, ему и тогда показалось? Ну как крысы, даже стаей, могут тащить чело­века? А эти ловушки и постройки... Крысы, ко­нечно, умные, но не настолько же, чтобы под­земные ручьи отводить и водохранилища воз­двигать.

Рядом зашуршало — это Смуров озирался.

И вдруг Лева понял, что не только слышит, но и видит своего незадачливого спутника. Из- за поворота сверху сочился слабый серенький свет. Значит, все-таки светает вовремя. Это уте­шает. Хотя и не слишком.

Там выход, — с облегчением воскликнул Смуров и почти сразу же вновь обернулся. — Ты слышал — вроде какой-то шум?

Там, откуда они только что пришли, издали по коридору катился мелкий шорох, будто по каменному полу стучал град. Все ближе и бли­же. Это был топот тысяч лапок.

А потом Лева увидел. Прямо на них со Сму- ровым стремительно текла рыжевато-серая, как грязный войлок, река.

— Крысы! — тихо ахнул Смуров. — Значит, все-таки правда... Нет. Я не смогу. Я не хочу. — Он затравленно оглянулся вокруг и вдруг бро­сился по направлению к свету.

Многоголосый злобный писк резал ему уши. Нет, нет, нет, не то что разговаривать с ними, близко выдержать никак... Он больно оцарапал­ся о проволоку, запутался, рванулся... За спи­ной грохнули и покатились какие-то камни, но впереди, в трех шагах, маячили спасительные ступеньки канализационного люка. Одна, дру­гая, третья...

Смуров вцепился в обжигающе холодную железную скобу, вывалился на обледенелый асфальт и боком отполз в сторону. Потом из пос­ледних сил поднялся и огляделся. Он стоял под гулкой аркой Главного Штаба. Впереди была Дворцовая площадь и — неужели? — Алексан­дрийская колонна, странно куцая без привыч­ного ангела. И в ту же секунду за спиной у Сму- рова раздался железный грохот.

Люк захлопнулся.

...Пальцы у Лизы совсем свело. Она вцепилась в скользкий холодный загривок грифона. Обер­нулась, выворачивая шею — второй, с Инго на спине, тяжелыми, ныряющими рывками летел в двух шагах позади. Хорошо хоть теперь не

отстает и в догонялки не играет, дуралей позо­лоченный.

Лететь было ужасно нервно, тем более что гри­фоны взахлеб хвастались тем, каким теперь слав­но быть живыми, и норовили это продемонстри­ровать—примеривались закладывать в воздухе мертвые петли, наперегонки ныряли в воздушные ямы, а к проводам относились как девчонки, иг­рающие во дворе в «резиночку» повышенной ('ложности. Перед тем как лететь, Инго, у которо­го мокрые волосы уже похрустывали от инея, су­нул сестре фонарик, чтобы ей было не так страш­но. И зря: от неровного грифоньего полета свет фонарика скакал и все время выхватывал из тем- I юты что-нибудь неожиданное: то гребень крыши далеко под ногами, то печную трубу сбоку, то па­утину проводов совсем рядом.

Так что фонарик Лиза поскорее выключила, но запихнуть в карман не догадалась, а держать­ся одной рукой было неудобно, и когда ее гри­фон в первый раз решил лихо нырнуть к самому асфальту, Лиза сгоряча стукнула его этим самым фонариком промеж ушей по глупой блестящей башке. Фонарик с хрустом разлетелся на деталь­ки, крупным градом застучавшие по обледене­лой мостовой, грифон дурным голосом заклеко­тал «Больно же!» и некоторое время вообще от­казывался лететь, куда велят, потом согласился, но весь остаток пути фыркал и шипел, как вы­кипающий чайник, и еще Лизу подташнивало от - острого запаха мокрых перьев и шерсти.

Впереди показалась сумрачная громада с двумя высокими башнями, и Лиза ойкнула — она не сразу признала в мокрой мгле Филин- ский дом. Как только грифоньи лапы мягко коснулись обледенелого тротуара, Инго ри­нулся в темную пасть арки.

Лисенок, догоняй, не стой! — крикнул Инго из-под арки.

Лиза, скользя на льду, кинулась следом и успела услышать, как грифоны тут же взмыли в небо и с клекотом унеслись прочь. Она совсем ни­чего не видела, зато слышала, как впереди, в чер­ном провале двора, яростно хлопнула дверь, а по­том — как помчались вверх по лестнице гулкие шаги, распугивая эхо. Лиза прикусила губу и нырнула в подъезд вслед за Инго. Сразу же боль­но стукнулась о перила — аж слезы брызнули.

Инго наверху отчаянно колотил в дверь. Когда запыхавшаяся Лиза взлетела на площад­ку последнего этажа, стук уже прекратился.

Ч-черт, у него же замок заговоренный... — шептал Инго, оглядывая старинную двустворча­тую дверь Филинской квартиры. Пластинка вок­руг замочной скважины заиндевела — пальцы прилипали и обжигались, как в тридцатиградус­ный мороз. — Ни тебе открыть, ни тебе сломать... Лисенок, ты слышишь что-нибудь?

Нет, — испуганно всхлипнула Лиза, от­дернув руку от двери и дуя на пальцы. — Совсем ничего! Инго, а вдруг его там вообще убили?!

Инго яростно мотнул головой и со всей силы стукнул в дверь кулаком. От крашеного дерева полетели искры.

Спокойнее, — посоветовал сам себе ко­роль Радингленский.

Инго, — жалобно попросила Лиза. — А ты свет зажечь не можешь? Ну, не факел, так хоть свечку, а?

В темноте, даже рядом с Инго, было очень страшно. За дверью, в квартире, что-то тяжело скреблось и поскрипывало.

Сейчас, — сказал Инго.

•к-к-к

...Филин успел заметить мелькнувшую за окном черную тень.

Поднять голову получилось не сразу. Фор­точка хлопнула на сквозняке.

«Жив, — потрясенно подумал Филин. — Вот это да. Сигма-сатурналис — это не шутки... тем более в этом исполнении... а я жив».

Он поднялся на ноги, цепляясь за дверной косяк. Кажется, кто-то стучал в дверь? Интерес­но, кто бы это...

Филин прислушался к себе и похолодел. Ну вот и все. Как это, оказывается, просто.

Но двигаться все-таки надо.

Сначала подойти к кровати, посмотреть, как там Костя. Вот так, держась за полки. Сейчас, сейчас, потихоньку...

Дверная ручка заледенела так, что пример­зали пальцы, и подалась не сразу. Навстречу из коридора, истерически взлаивая, кинулся Ране. Бедная псина, как церепугался-то...

Лиза тоже услышала, как подвывает песик. И как прерывисто шуршит по обоям рука Фи­лина.

Ране скулит, ему страшно, — дрожащим голосом сказала она. — Ой, Инго, он идет!!! Инго, он...

...Инго снова ударил в дверь. Щелкнул замок.

Вовремя, — не своим голосом выдавил Филин. — Спасибо.

Филин! Дышит! Ходит! У Лизы в глазах по­темнело от облегчения. Она даже не успела по­нять, что случилось дальше — то ли Инго с Филином обнялись через порог, то ли король подхватил падающего волшебника.

Да вы же больной совсем, — произнес Инго.

Филин отмахнулся.

У меня... там... Конрад в библиотеке... Костя...— Каждое слово ему приходилось с тру­дом выталкивать из горла. — Он спит. Надо его разбудить, я так не могу. Сходи взгляни на него, пожалуйста.

Что?! — хором поразились Лиза и Инго. Монморанси, повизгивая, крутился под ногами и не понимал, отчего никто его не гладит.

Пойди и посмотри, — сквозь зубы сказал Филин. — У меня был Притценау. Помнишь такого?

Лиза решительно ничего не поняла, хотя незнакомая фамилия почему-то неприятно ца­рапнула слух — так сломанный ноготь цепля­ется за атласную ткань. А может, и знакомая. Даже определенно знакомая фамилия — толь­ко вот откуда? Между тем Инго еще раз очень внимательно оглядел Филина и брюсился в тем­ные недра квартиры.

Простите... — раздался знакомый голос откуда-то с лестницы. — Мне вчера Костя ска­зал — вы болеете, Андрей Петрович...

Все обернулись.

На площадке ниже этажом стояла замерз­шая, бледная и заплаканная мама Соня с фона­риком и увесистым пакетом в руках. Круглое пятно желтого света взволнованно дрожало на ступеньках, потому что мама Соня пыталась посветить сразу во все стороны и убедиться, что хоть тут крыс нет.

Сонечка! — сипло ахнул Филин. — Как вы сюда добрались по всему этому? Простите, я в таком дурацком виде... — Он поднял ворот ворсистого голубого свитера до самого подбо­родка.

Да ладно вам. Я и сама... — мама Соня под­нялась на площадку. Песик радостно залаял и, клацая когтями по плитчатому полу, запрыгал вокруг, норовя сунуть нос в мамы-Сонину зеле­ную сумку. — Я вот вам кое-что принесла.

Тетя Соня, — глубоко вдохнув, осторож­но сказала Лиза, — я узнала точно, что Левка жив и здоров. Я точно знаю.

Мама Соня всплеснула руками и расплака­лась, чуть не выронив пакет и фонарик. Филин же при этих словах, кажется, окаменел, вцепив­шись в вешалку.

Спасибо, рыжик, — пробормотала мама Соня, вытирая слезы. Она внимательно посмо­трела на Лизу. Та сразу вспомнила, что из-под куртки у нее торчит Левушкин свитер, и покрас­нела, но мама Соня то ли не заметила, то ли ей не до мелочей было. — Я чуть с ума не сошла. А теперь объясни все, пожалуйста.

Только не на лестнице, — безнадежно по­просил Филин. Все гуськом потянулись вниз в кухню по маленькой скрипучей лесенке в пять ступенек. — Нет-нет, пальто не снимайте, у меня тут холодина, —он опять закашлялся. —Инго, возьми в ванной полотенце и вытри голову, лад­но? И куртку сними, мокрый же насквозь.

«Что у него такое с голосом творится?!» — Лиза, едва перестав бояться, тут же насторо­жилась.

Сонечка, фонарик можно погасить — где- то у меня свечка была. — Филин негнущимися пальцами открыл коробок, чиркнул раз, дру­гой, отбросил сломанную спичку. С третьей по­пытки свечку, стоявшую посреди стола, удалось зажечь. К волшебству Филин почему-то не при­бегал. «Ой-ой-ой», — подумала Лиза и опусти­лась прямо на деревянные ступеньки лесенки. Слова кончились.

От свечки по потолку тотчас заходили тени: мама Соня выгружала на стол большую банку малинового варенья, банку поменьше — с медом и несколько коробочек разнообразных лекарств.

Спит, — доложил Инго, по своему обык­новению беззвучно возникнув в кухне и наки­нув Филину на плечи его серую куртку. — Про­сто спит, только очень крепко. Я его разбужу, но вы сначала расскажите мне все, ладно?

Кто спит? — жалобно вопросила мама Соня и замерла, прижав к груди очередную бан­ку, но Инго с Филином не ответили. Лиза хоте­ла было объяснить, но услышала, как тяжко ды­шит Филин, и ничего не сказала.

Он был здесь, — Филин, не мигая, смот­рел мимо Инго, на свечку. — Мы поговорили. Он хотел меня убить, но вы, кажется, его спуг­нули. Спасибо. Только вы теперь без меня, по­жалуйста. Я больше не волшебник.

Лиза прикусила язык. Мама Соня тоже. И да­же опустилась на краешек стула.

Почему, собственно, без вас? — очень спо­койно возразил Инго, неспешно, по-королевски, усаживаясь на табуретку в углу.

От меня ничего не осталось, — с отчаяни­ем прошептал Филин. — Ты что, не видишь? — он быстро-быстро крутил в пальцах обгорелую скрюченную спичку. — Я боль-ше не вол-шеб- ник, — по слогам сказал Андрей Петрович. —

Он у меня все отнял. Я ничего не могу. Я понят­но объяснил? — спичка упала куда-то под стол, в темноту.

Лиза оторопело уставилась на Андрея Пет­ровича. Это как — с Филином такое можно сде­лать?! И что же теперь дальше будет?

Смешно слушать, — тихо, но твердо ска­зал Инго. Бирюзовое мохнатое полотенце сви­сало у него с плеч, как мантия. — Колдовать — дело нехитрое, это и я могу. Если вы мне скаже­те, что именно делать.

Мама Соня между тем развернула пакетик из вощеной бумаги и высыпала в стакан какой- то зеленый порошок. В стакане зашипело и за­пузырил ось, а над краем повисло облачко, вкус­но пахнущее летней травой.

Вот, выпейте, — строго сказала она и при­двинула стакан Филину.

Пил я уже, — понуро ответил Филин. — Не помогло.

Это Мелиссино, а не из здешней аптеки! — мама Соня сделала вид, что обиделась до глуби­ны души. — На шесть часов выздоровеете. Без обману!

А через шесть часов все начнется с того же места, — обреченно выдохнул Филин и, по­морщившись, выпил снадобье.

А я вам тогда еще порошочек дам. — Мама Соня ехидно склонила голову набок, но глаза у нее были круглые и испуганные. — А это Его Величеству, — она приготовила еще один стакан зеленого питья, — а то мало ли что...

Инго старательно закивал, с очень послуш­ным лицом опустошил стакан и начал демонст­ративно вытирать голову.

Да-да, покой нам только снится, — объ­явила мама Соня. — И давайте-ка все конфорки на плите зажжем, все-таки потеплее будет. И ка­мин затопим...

Дымоход засорился сто лет назад, — пе­чально покачал головой Филин. — Надо бы печ­ника вызывать, да не до печников все время...

Филин, вы в своем уме — двери не запи­рать?— загремел, врываясь в кухню, старший Конрад. Багряный шарф летел за ним, как длинный язык пламени. Сразу стало ужасно тесно. Монморанси, карауливший около стола на предмет вкусненького, тут же брызнул под драконьими ногами в прихожую и затаился. — А где Константин, собственно? Надежда заснуть не может — меня подняла, велела сейчас же ребенка домой забрать...

Он осекся и потрясенно оглядел собравших­ся. Часы бестактно пробили четыре раза.

«Сколько же всего и всем сразу надо объяс­нять!» — в ужасе подумала Лиза.

...Костю будили долго. Старший Конрад вол­новался и тяжело расхаживал по комнате, а бе­лое пальто у него за спиной топорщилось, как крылья. Мама Соня щекотала дракончика за пятку, Лиза трясла его за плечо. Ничего не по­могало.

Придумал! — Инго вскочил на ноги и на­чал озираться — что-то искал.

Только не вздумай первую агипнию, — нервно предупредил Филин, оглядываясь на окно. — Разбираться потом сам будешь.

Эти ваши штучки на драконов все равно не действуют, — не без гордости сообщил папа Конрад. Да чем тут вообще гордиться-то; мель­ком удивилась Лиза.

Тем более, — кивнул Филин,

Да нет... — Инго прищелкнул пальца­ми. — Филин, у вас ведь есть будильник? Дай­те, пожалуйста. Конрад, скажи ему, что завт­рак готов, и если не трудно, как можно есте­ственнее...

Это же ему не я обычно говорю, — уди­вился папа Конрад и замер на месте, — это На­денька!

Обойдемся тобой за неимением лучше­го, — негромко, но сердито сказала мама Соня. Лиза хоть и дрожала от всего подряд, но успела подумать, что драконско-гномские отноше­ния — они и в Петербурге сложные.

Филин вскочил и зачем-то полез со свечкой в бело-голубой изразцовый камин. Оказалось, что в камине стояла табуретка, на табуретке — просторная алюминиевая кастрюля, а в кастрю­ле под крышкой обнаружился будильник. Как Кащеева смерть, подумала Лиза.

Что вы все на меня так смотрите? — воз­мутился Филин, обернувшись. — Знаете, какой там резонанс? А Косте в школу вставать!

Будильник оказался что надо, — когда он зазвонил, все подпрыгнули.

Константин, яичница стынет, — дрогнув­шим голосом произнес Конрад. — Опять в шко­лу опоздаешь.

Мнээээээ? — сказал дракончик и сел. Ока­залось, что спал он в свитере.

Глава 6,

в которой в Радинглене не удаются ремонтные работы, а в Петербурге все сладко спят и видят сны

— И имейте в виду, — ее величество королева Таль, качнув кринолином, плавно поднялась с трона и обвела подданных грозным взором, — го­рожанам ничего знать не полага­ется. А то еще запаникуют, знаю я их. Все, что здесь сказано, не долж­но выйти за пределы тронного за­ла. К вашим неугомонным потом­кам, легкокрылая госпожа Вирлир- лилалалюрри, это относится прежде всего. Я понятно объяснила?

Крошечная старушка с выцвет­шими сиреневыми крылышками по­ложила сухонькие, но цепкие руч­ки на плечи своего правнука Далена

и его подружки Шин-Шин. Юные сильфы тут же закивали, как заведенные.

Они будут молчать, как рыбы, — звонким молодым голосом заверила ее величество сильф- скал бабушка Вирлирлилалалюрри, сокращен­но госпожа Вирли. — Как капустные кочны! Как... как камни!

Присутствовавшие в зале гномские старей­шины при слове «камни» недоверчиво перегля­нулись и заворчали: гномам не нравилось, что в происходящее посвящают сильфов. А с дру­гой стороны, как еще проверишь, нельзя ли выбраться из Радинглена в Петербург по возду: ху? А Дален с Шин-Шин привстали на цыпоч­ки и затрепетали крылышками.

Мы уже туда летали, и ничего! — напере­бой заверещали они. — Мы над Мостиком хоте­ли, пока не стемнело! Там мастер его чинил-чи- нил, так и не починил, а мы сверху пытались! Там стена, только внизу видимая, а выше не­видимая! И пружинит! И холодно — ужас! Как в погребе! Как в леднике!

К согласию растерянные радингленцы так и не пришли. В тронном зале воцарилось тягост­ное молчание — было только слышно, как по­трескивают свечи в канделябрах и огонь в ка­мине величиной с хорошие ворота, а еще — как шумят на ветру деревья парка за непроглядно- темными окнами. Бабушке было бы куда лег­че, подними подданные гвалт.

Гномский картограф Кирн, сидевший с краю, рядом с Гарамондом, хотел было что-то сказать, но старейшина Болли сурово дернул его за полу кафтана, и Кирн только вздохнул.

А ежели все-таки в Ажурию за помощью послать? Авось вреда не будет... — озабоченно

6 Настоящая принцесса и снежная осень предложил долговязый, вечно простуженный ныряльщик Дип из недавно учрежденного Ве­домства Почтовых Бутылок, собственно, состо­явшего из него одного. — Они-то, я так пони­маю, со всей душою.

Значит, хотя бы с Ажурией связь есть? — быстро уточнил молчавший доселе Гарамонд.

Еще как! Намедни вот опять три бутыл­ки прислали, одна другой краше, — Дип по­двинулся поближе к камину и пошевелил рас­топыренными пальцами. Гарамонд нервно при­кусил губу. — Не иначе, дружить хотят, а мы до сих пор посольство ихнее принять не согла­сились.

Этого еще не хватало! — вспылила Бабуш­ка, чуть не сказав «щас!», как школьница. — Знаю я их дружбу! Никакой Ажурии! У Ее Ажу- рийского Величества такие амбиции, что ажу- рийцев близко к Радинглену подпускать нельзя! Кристабель только на вид умудренная годами старушка, а на самом деле по уму девчонка зе­леная! — не без злорадства прибавила Бабуш­ка. — Нет, и речи быть не может. Какая от них тут польза? С таранами и пушками?! — она по­качала головой, хотя с высокой прической и в малой парадной короне это было трудновато.

Так может, они бы и прорва... — робко начал Циннамон, украдкой отряхивая с рукава муку, но королева так сверкнула глазами, что министр двора осекся и задрожал.

Позвольте подземному народу слово мол­вить, Ваше Величество, — подал голос старей­шина гномов Болли, и на лице у Бабушки отра­зилось глубокое облегчение. Болли поднялся, тяжело опираясь на окованный железом по­сох. — Наше мнение такое. Поскольку крыла­тый народ оплошал, да и по морю хода от нас нету, то вам, наверху, главное сейчас — Мостик починить.

Делаю что могу, — не дожидаясь вопро­сов, прогудел Амальгамссен, возвышавшийся рядом с серебряным канделябром, изображав­шим раскидистый дуб чуть не в натуральную величину. Сильфы поддакнули. — Да только, шишки-почки-зеленые листочки, Мостик три­ста раз починить можно, так ведь он же все одно в стенку энту поганую упираться будет!

А порушить ее, любезные гномы, даже и вам, боюсь, не под силу, — невесело прибавил Гарамонд. — Мастер, если вдруг получится, вы сразу мне сообщите, сделайте одолжение, — попросил он.

Сначала все-таки мне, — вполголоса на­помнила Таль, отчего все пригнулись.

А Болли продолжал:

Мы, со своей стороны, тоже подземными дорогами пытались из Радинглена пройти как можно дальше, да не преуспели — не пускают нас камни. — Он огладил бесконечную боро­ду. — Но мы так просто не сдаемся, потягаемся еще с этими чудесами.

Погодите, куда пройти, любезный Бол­ли? — насторожилась королева Таль. — Разве у подземного народа есть ходы в другие миры?

Болли старательно спрятал в бороду усмеш­ку, но отвечать не спешил и даже сел. Вдруг Кирн поспешно поднялся и, прежде чем сопле­менники успели его остановить, заговорил:

Я, Ваше Величество, сейчас объясню, — начал он, потом повернулся к Болли и прижал ладонь к сердцу. — Вы уж простите меня, по­чтеннейшие, я сейчас опять Подземные Уложе­ния нарушать буду.

Болли сурово насупил мохнатые брови и не­охотно, но кивнул.

Где бы гномы ни обитали, у них всегда были свои ходы под землей, это понятно, — извиняющимся тоном продолжал Кирн* — Иначе как бы они расселялись по множествен­ным мирам? И каким образом, отправившись путешествовать из Радинглена, попал бы в Пе­тербург много лет назад клан Дайна-Непоседы, к которому имеет честь принадлежать доблест­ный Лев?

Но как же... — Бабушка чуть не вскочи­ла, но сдержалась. — И я ничего...

...Ваше Величество и не могли ничего знать, — успокоил королеву Кирн. — Согласно Подземным Уложениям, сведения об этих хо­дах хранились в строжайшей тайне от верхних жителей, и, кроме того, подземелья меняют­ся — как поверхность земли обрастает лесами, течет новыми реками или превращается в пус­тыню. Врата же обозначены далеко не на всех наших картах, а в мои обязанности входит об­новлять эти тайные карты по мере поступления сведений от наших разведчиков.

Болли, Ньяли и прочие гномы сидели как на углях, но не перебивали.

Значит, под землей в Радинглен может пробраться кто угодно и когда угодно? — на­чальник городской стражи опередил королеву Таль и грозно схватился за рукоять парадного меча.

Тут уж один из гномов помоложе, Эрин, не выдержал и пришел Кирну на помощь:

Не кто угодно и не когда угодно, напрас­но беспокоитесь. Гномскими вратами может пройти только гном. Да мы и охраняем их как зеницу ока.

Еще того не легче, — пробормотала Ба­бушка.

Точнее, охраняли двенадцать лет назад, — добавил Кирн. — А потом в Радинглен пришло зло, и власть его под землей распространилась даже быстрее, чем на земле, и разрушений оно произвело больше.

Тогда все врата были уничтожены, и мно­го еще страшного случилось в наших владени­ях, — скорбно сказал Болли. — Черный Замок, или как его там зовут, многих наших погубил, но выжить нас ему оказалось не под силу. А вот в Ажурии, похоже, удалось — там наверняка когда-то жили гномы, и мы даже собирались туда на разведку...

Кирн кашлянул. Болли свирепо глянул на него, но, о чудо, замолк на полуслове и махнул Кирну посохом — продолжай, мол. «Эх, моло- до-горячо», — буркнул Ньяли.

Мы до сих пор не успели вернуть радин- гленским подземельям былой вид, — заторо­пился Кирн, — ни завалы разобрать, ни преж­ние шахты-подъемники починить. Да и врата восстановили только одни, Дятловы, еще про­шлой зимой, когда зло было изгнано, и они все это время открывались, и мы вновь, спустя две­надцать лет, выставляли там свои караулы. На всякий случай. А теперь они опять сомкну­лись. — Он смиренно поклонился Болли. — Вот теперь можете меня хоть в стену замуро­вать, старейшина. За разглашение. Но мне бы не хотелось, чтобы Ее Величество решила, буд­то мы как дракон на сокровищах — сам не ам и другим не дам.

Правильно сделал, что сказал, — Болли неожиданно улыбнулся. — Как говорится, не до секрету — выйти бы к свету. А ты, Кирн, еще и покороче сумел, так мы хоть королевское вре­мя зря не потратили. Теперь вы, Ваше Величе­ство, все знаете, так уж позвольте нам откла­няться. Не сомневайтесь, мы и у всех разрушен­ных подземных ворот караулы повыставим. Может, кому и удастся пройти.

Гномы шумно поднялись. Гарамонд при­стально глянул: в глаза Кирну, и гномский кар­тограф понимающе кивнул.

Ступайте, — милостиво разрешила оза­даченная королева Таль, и подземный народ потянулся к дверям. — Все ступайте, каждый на свой пост. Если что... то есть кто... сразу дай­те мне знать, — добавила королева. — Трон­ный зал стал пустеть, и только троицасильфов, не чинясь, прикорнула у камина — ждать рас­света.

За окнами королевского дворца висела мок­рая ночь и все так же шумели где-то внизу не­видимые деревья.

•к**

Кофе, который сварила мама Соня, оказался чудовищно крепким. И сладким. В общем, тот самый гномский кофе. От него Лизе сразу стало казаться, что глаза у нее на полметра впереди лица, туловище рвется в бой, а голова по-преж­нему умоляет отпустить ее поспать. И как толь­ко взрослые это терпят?

Между тем взрослые расхватали чашки, рас­селись вокруг стола и наконец все друг другу рас­сказали. Коротко и сдержанно. Лизу, конечно, выслушали тоже. Взлохмаченный спросонья Костя ерзал на соседнем стуле и косился на нее с глубокой выстраданной завистью.

Надо же, проспать самое интересное! — про­шуршал дракончик на ухо Лизе. Он даже кофе пить не мог от огорчения. Лиза возмущенно дви­нула его локтем. Интересно ему, видите ли! На­шел тоже аттракцион! Изморин Филина чуть не убил, а бедный Костик проспал такое веселье!

Так, — Филин потер лоб. — Так-так-так. А куда у нас, с позволения сказать, Хранитель смотрит? — Заглавную букву в начале слова «Хранитель» Лиза услышала так ясно, как буд­то ее красными чернилами в воздухе написа­ли. — И вообще, кто у нас Хранитель? — поин­тересовался Филин звенящим голосом. — Ну что молчите, остолопы?! — взорвался он. — Инго! Ваше Величество! Ты что, не знаешь, кто в Питере Хранитель?

Инго терпеливо подождал, не скажет ли Филин чего еще, отпил кофе, а потом покачал головой:

Нет. Вы же лучше моего знаете, Филин, личность Хранителя — тайна Гильдии. И по­том, напомню, я не здешний.

Лизу страшно удивило, что Инго отвечает так спокойно и только на поставленный вопрос. Она бы обиделась, если бы на нее зарычали, да еще и не по делу. «Что за Гильдия такая?» — громким шепотом спросил над ухом у Лизы из­немогший Костя. «Сама не знаю!» — отмахну­лась она и приложила палец к губам.

Вот именно — тайна Гильдии! — папа Конрад сурово покосился на сына и, не выпус­кая из зубов трубки, окутался душистым ва­нильным дымом. — Я восемьсот лет на свете живу, а ни одного Хранителя в лицо не знаю и не знал! Ни в Радинглене, ни здесь!

«Чего это он горячится, —удивилась Лиза. — Или оправдывается? Можно подумать, его кто-то в чем-то обвиняет!»

Так что насчет Петербурга... — Папа Кон­рад мрачно собрал лоб в складки и обреченно покачал головой. — Думаю, Хранитель давно уже у него. Без Хранителя такие штучки не уда­лись бы. Вы же видите, что с городом творится! Городу конец.

Конрад, перестань, — негромко, но отчет­ливо велел Инго.

Что опять — перестать? — Конрад загро­мыхал так, что пламя свечек, расставленных на столе, испуганно пригнулось и едва не по­гасло. — Как это — перестать? Ты видишь, что делается? Знаешь, бывают ситуации, когда го­рода надо сдавать хотя бы ради блага их жите­лей!

Как интересно, — сказал Инго королев­ским тоном, не предвещавшим ничего хороше­го. — Ради блага каких именно жителей? Фи­лина? Сони? Льва, например? Может быть, На­дежды?

Между прочим! — Конрад принялся яро­стно выколачивать трубку прямо в блюдце. — Да! Именно ради Наденьки!

Костя открыл рот, но тут же закрыл.

Еще интереснее. — Инго застыл. Ему страшно хотелось, чтобы Конрад больше ниче­го не говорил, и на самом деле было совершен­но не интересно.

«А Филин-то почему молчит?» — недоуме­вала Лиза. Филин совсем утонул в кресле и слу­шал Конрада, прикрыв глаза. Вид у него был такой, будто он слушает речь о своевременной капитуляции уже не в первый раз.

Потому что если мы город не сдадим, по­гибнут все, это точно! — Конрад взмахнул ру­ками и чуть не опрокинул Филинскую чашку. Жалобно звякнуло блюдце. — Оглянись кру­гом! А если сдадим и сделаем это грамотно, кому-то удастся уцелеть! И отомстить!

Инго помолчал, бросил взгляд в темное окно.

Что же ты делаешь, Конрад... — с трудом проговорил он наконец. — А как города грамот­но сдают? А? Ты откуда это знаешь? .

Филин приоткрыл один глаз. Конрад мед­ленно вывернул шею и посмотрел на короля.

Инго стиснул зубы. Остальные замерли. Мама Соня пристально изучала пустую чашку. Костя побагровел ушами и выпятил подборо­док. Лизе показалось, что сладкий кофе горчит.

Конрад набрал в грудь воздуху.

Не говори, — не выдержал Инго. — Мол­чи. Потом расскажешь. Сейчас не до этого.

Конрад опустил седеющую голову. Как тро­ечник перед завучем.

Стало так тихо, что Лиза услышала, как тре­щит фитиль и капает воск на стол.

«Это что же получается? — у Лизы даже рот сам собой приоткрылся. — Конрад сдал какой- то город, а Филин про это знает так давно, что даже говорить не хочет.,. И еще Конрад что-то с

Хранителем намудрил...» — через секунду до нее дошло, про какой именно город речь, а еще через секунду Инго заговорил вновь, и стало совсем не до этой давней истории.

Нет, — Инго развернулся и сел на подо­конник, ни на кого не глядя. — Нет, так не пой­дет. Городов мы не сдаем, а Хранителя срочно ищем... А если Хранитель у него... — Инго трях­нул встрепанной шевелюрой, — ...то мы Храни­теля за-би-ра-ем. Вот. Что скажете, господа за­говорщики?

Лиза вдруг заметила, что все они так и си­дят — кто в пальто, кто в куртке внакидку. И все равно в комнате было холодно — у Лизы зуб на зуб не попадал. А вот Костя, кажется, не мерз. Он зачарованно смотрел в рот Инго. Вид у дра- кончика был такой, будто он в любой момент готов вскочить и помчаться забирать Храните­ля. А Инго, порывшись в кармане, вытащил серебряный бубенчик — Лизе такие уже прихо­дилось видеть. — Для начала я у Богдановича спрошу, как искать местного Хранителя, — от­ветил он на вопросительный взгляд Филина. — Он говорил, у них свои каналы связи...

А Богдановичу устав Гильдии не писан, значит? — Филин резко вскочил с кресла. Лиза вздрогнула от неожиданности. — Ну что?

А ничего, — очень спокойно ответил Инго и протянул вещицу Филину. — Не отвечает.

Филин звякнул бубенчиком и замер.

Лиза ужасно испугалась. Она уже знала, что обладатели пары серебряных амберхавенских бубенчиков найдут друг друга где угодно, и ей стало страшно за неведомого Богдановича — ведь живые люди обязательно откликаются на зов, — а потом стало еще страшнее за всех, кто здесь.

Сейчас проверим, — Филин вернул бубен­чик Инго. — У меня свой есть. — Он выскочил из комнаты и секунду спустя вернулся. — Таль тоже не отвечает, — сообщил он. — Это, госпо­да, в нас дело, а не в них.

Кто-кто это вам не отвечает? — уточнил Конрад. Филин даже отмахиваться не стал. Он наклонился над свечкой, норовившей погас­нуть, и начал пристально поправлять фитилек чайной ложечкой. Конрад хотел было прицель­но дохнуть на свечку огнем, но Инго быстро по­мотал головой — мол, не надо.

Самолеты не летают, — подвел итог ко­роль, — поезда не ходят и телепатия не дей­ствует...

Мы что, как Ажурия, в отдельном мире? — отважилась Лиза. Все закивали, не глядя на нее. — И статуи взбесились...

Тем более Хранителя искать надо... Инго! — Филин, вернувший свечку к жизни, посмотрел на короля. — Как же я сразу не догадался! Книга при тебе?

Лизе сразу стало спокойно. И кофе в горле больше не застревал. Действительно, как все просто! У Инго же есть Белая Книга — Книга Всех Заклинаний! Ну и чего они мучаются? На­верно, он просто забыл, а сейчас вытащит ее, откроет — и все станет хорошо, и Левушка вер­нется, и Хранитель этот найдется, и Изморина- Мутабора со всеми его Паулинами наверняка победить будет проще простого — Книга-то уж должна подсказать, как... Вон летом она нас с Ин­го даже домой из Ажурии вытащила.

Но Инго почему-то медлил. И вообще в ком­нате стало как-то очень уж тихо.

Потом коротко вжикнула застежка-молния, Инго извлек Книгу из кармана куртки, висев­шей на спинке стула, и осторожно положил ее на стол у свечки. Переплет мягко засиял, то ли отражая теплый желтый свет, то ли сам по себе.

Вот она.

Ну? — Конрад подался вперед.

Мне бы очень не хотелось открывать ее сей­час, — грустно сказал Инго. — И мне бы особен­но не хотелось открывать ее здесь. — Переплет трепыхнулся, внутри Книги шуршнуло и стих­ло. Лиза вздрогнула. — Нет, не надо, пожалуй­ста, — велел Инго чуть громче, и Книга замер­ла. — Я объясню, — Инго обвел всех взглядом. «Придется их огорчить», — подумал он.

Филин разом побледнел. Конрад досадливо скривился. Костя запустил ложку в сахарницу, да так про нее и забыл. Мама Соня беззвучно опустила чашку на стол. У Лизы глаза стали круглые, как у изумленного лемура.

Во-первых и на данный момент в-глав- ных, — продолжал король, — My табор ее ищет. Он знает, что она у меня, и руки у него чешут­ся. Он уже знает, что я в городе. Зачем докла­дывать ему, что Книга именно здесь? А стоит мне ее открыть — и он нагрянет сюда... Потому что он всегда чувствует, когда Книгу открыва­ют. И не только он. Ох, Филин, я про нее столько всего узнал... — Инго покачал головой.

А ну, рассказывай, — велел Филин и при­сел на ручку кресла мамы Сони.

Дурак я был, вот что, — Инго посмотрел на Книгу с нескрываемым отвращением. —

Раньше надо было думать. Только вспомнить, что и кто творил с ее помощью! Достаточно од­ной истории с тем молоденьким волшебником, которого заставили ее открыть, а потом убили! Достаточно того, что некая крыса с ее помощью стала канцлером Ажурии! Достаточно того, что один престарелый музыкант по имени Алоис Притценау дорвался до нее и стал Мутабором! И она же это стерпела! А я сам? — Он вскочил, не отрывая взгляда от Книги. — Филин, вы ког- да-нибудь думали, что в понимании этого нео­душевленного предмета означает «чистая со­весть»? Разве у меня тогда, летом, совесть была чиста? Я, например, убил Ангста и к тому же врал напропалую...

Лизе захотелось съежиться и вообще исчез­нуть. «Какой музыкант? Почему врал? А что за...» — задышал в ухо Костя. Лиза под столом пихнула его ногой, чтобы замолк. Дракончик надулся и все прочие вопросы оставил при себе. Хотя их явно была куча кучинская. У Лизы тоже возник вопрос, и пресерьезный. Она вспомнила, откуда знает эту странную фамилию.

Алоис Притценау был из великих музыкан­тов. Самого первого ряда. Скрипач. Только за­писей его Лиза слышала мало: дома была все­го одна пластинка с «Дьявольскими трелями» Тартини, которые Лиза терпеть не могла, а Фи­лин на уроках это имя упоминал всего раза два, коротко и сухо. И однажды даже сказал, что- де не любит его манеру игры — холодно и че­ресчур технично, как компьютер. Лиза этим объяснением вполне удовлетворилась и труд­ную цеплючую фамилию запихнула куда-то на самую дальнюю полочку памяти. А сейчас тот

Алоис Притценау, который играл Сарасате, и тот, про кого говорили Инго и Филин, все стреми­лись слиться в одного человека, и никак у них не получалось. Не щелкало. «Может быть, Фи­лин его вовсе не за манеру игры не любит? — пронеслось у нее в голове. — Тогда что же он молчал-то?!»

— Гм, — только и сказал между тем Филин. Он весь подобрался и глаза у него были не голу­бые, а серые. И колючие.

— Вот именно — гм! А теперь выходит так, что она моя. Видали? — Инго с силой потер лоб. — У меня же ее в Амберхавене в библиоте­ку не взяли! Твоя, говорят, ты ее в честном по­единке... Ничего себе честный поединок — кто кого лучше заморочит! Тьфу! — Он перевел дух. — Просто летом так все... ловко и гладко устроилось... и я не стал сразу разбираться, что произошло. Сам виноват. Моя — так моя, что делать... А потом я ее почитал... попросил под­робно доложить о себе... В общем, использова­ли ее много, разнообразно и затейливо, но из этого почти никогда не выходило ничего путно­го. А она запоминала всех и от всех понемногу всякого набиралась — без разбору, потому что она не живая и разбираться ей нечем... Так что есть в ней и от Парагона, и от Кристабели, и от Мутабора... и от меня.

Лизе стало тошно. Тошно оттого, что все пе­ревернулось с ног на голову. Оттого, что на­дежда разом угасла. Оттого, что и так невесе­лые летние впечатления предстали теперь в еще более мрачном свете. И оттого, что Кни­га, лежавшая на столе, была такая белая, гладкая, теплая...

Ну да, — печально кивнул Инго. — Она и правда очень красивая. И, в сущности, ни в чем не виновата — она просто совсем неодушевлен­ная, понимаешь, лисенок?

Лиза совершенно не удивилась. Инго очень часто отвечал на незаданные вопросы. Особен­но в последнее время. Как будто у него тоже вол­шебный слух прорезался. Но легче от этого не стало. Даже наоборот.

Старший Конрад прочистил горло и акку­ратно отложил трубку на край блюдечка. Все посмотрели на него.

Позвольте высказаться, — начал королев­ский дракон, поиграв пальцами. — Предлагаю рассматривать попавшую нам в руки Книгу как мощное оружие против Мутабора. Если я пра­вильно понимаю, этим предметом его можно и убить.

Костя заинтересованно уставился на Книгу.

Отдача замучит, Боренька, — неожиданно подала голос мама Соня из глубин кресла. «Кто это у нас тут Боренька?!» — дернулась Лиза.

Папа Конрад задрал брови и хотел было пу­ститься в пространные возражения, но король Радингленский коротко глянул на дракона, и тот промолчал.

Я об этом думал, — сказал Инго безо вся­кого выражения. — Я ее спросил. Так вот, она его любит, потому что... Ладно. Она их всех лю­бит. Всех, кто подвернется. И вредить ему не будет. А спросил я, потому что действительно хотел его убить. И сейчас хочу.

Да что ты говоришь? — взвился Филин. — И как, интересно? И что будет до, во время и после?

Лизе показалось, что воздух в комнате затре­щал, как дрова в очаге, и рассыпался искрами.

А я это примерно себе представляю, — Инго посмотрел Филину прямо в глаза. — По­сле обсудим.

Сигма-сатурналис? — желчно поинтере­совался Филин. — Трисекция Зубайри? Нокс Пакис Этерне? И на ком ты руку набивал, инте­ресно?

Папа Конрад молча переводил взгляд с ко­роля на волшебника. Трубка его давно погасла, а он и не заметил.

Не берите меня на слабо, пожалуйста, — попросил Инго.

Мальчики! — воззвала мама Соня и возму­щенно звякнула чашкой о блюдце. — Инго же сказал — после обсудите! Вы же вроде хотели какого-то хранителя искать! Что он хранит-то?

Город он хранит. В любом городе есть свой Хранитель, — отозвался Филин. — Хранитель нужен для того, чтобы город стоял, на месте и жил благополучно. Чтобы сделать что-то с го­родом, Соня, надо сначала добраться до Храни­теля. Это мы и обсуждаем.

Костя скрипнул стулом. Чего это он ерзает? Лиза повернула голову, но дракончик вроде бы сидел неподвижно, только быстро-быстро пере­водил блестящий взгляд с Филина на Инго и обратно. Потом он почуял Лизино внимание и стал многозначительно показывать глазами на дверь. Намекает. Но на что? Лиза забеспокои­лась, но взрослые были слишком увлечены раз­говором.

Раз так, тогда понятно, почему Храни­тель прячется, — мама Соня пересела поудобнее и обхватила руками коленки. —Устав уставом, ;>то понятно, и что с другими мирами не связать­ся — это тоже понятно... А жалко. Вы ведь, Инго, наверняка знаете Хранителя Радинглена. Л этот Богданович, наверное, Хранитель Амбер- хавена — я правильно догадалась?

Все мои знакомые дамы необыкновенно умны, — заметил Филин и покосился на Лизу.

И вдруг Лизе стало холодно. То есть ей и так было холодно даже в Левушкином шерстяном свитере и куртке, но тут уже показалось, будто в квартире стало градусов двадцать. На столе дрогнула и погасла одна свечка, за ней другая, а Книга, мягко сияя и огибая чашки, поехала по скатерти к Инго, как будто стол резко накло­нили и сама Книга была не из бумаги, а из мок­рого скользкого мыла, а скатерть — из кафеля. Инго прихлопнул ее ладонью. В воздухе повис оглушительный гул, как от лопнувшей струны, и притаившийся в углу телевизор замигал бе­лым экраном.

...реходить к решительным действиям, — сказал экран знакомым голосом, еще немного по­моргал и показал крупным планом узкое лицо в темных очках. Камера в руках оператора дрожа­ла. — Со стороны городских властей было очень разумно предоставить мне свободу действий, и я не премину этой свободой воспользоваться. Зара­нее прошу прощения за возможные неудобства, но я постараюсь свести их к минимуму. Итак, все, кто мне нужен, меня сейчас видят, — сказал Из­морин. Камера надвинулась. — Все, кто мне ну­жен, — повторил Изморин и аккуратно снял тем­ные очки. В камеру уставились странно непо­движные светлые глаза. Светлее лица. Почти белые. Как мутное молочное стекло.

Инго вскочил.

Филин, дайте руку! Скорее! И смотрите на меня, а не на него!

Филин послушался, но с трудом — взгляд прилипал к экрану, как пальцы — к обледене­лому железу.

Я. Вас. Жду, — раздельно сказал Измо­рин. — Все прочие — спите.

Дзыннь!

Мама Соня уронила чашку с остатками кофе. Черная гуща вперемешку с осколками разлете­лась по комнате. Блюдце покатилось по паркету и, пожужжав и повертевшись, успокоилось.

Соня! — ахнул Филин и кинулся к крес­лу. Лиза обернулась и почувствовала, что сейчас заплачет. Мама Соня не просто уронила чашку — она обмякла, будто в обмороке, и неловко уткну­лась лицом в подлокотник, свесив руку.

Филин пощупал на этой руке пульс.

Так, — сказал он, выпрямляясь.

Спит, — негромко пояснил Инго. — Он же сказал: все прочие — спите.

Лиза хотела поднять блюдечко, но голова у нее так закружилась, что даже нагнуться ока­залось трудно. Она покосилась на опустевший серый экран. Наверное, оператор тоже уснул и уронил камеру в снег: в телевизоре стало совсем ничего не понятно. А потом он и вовсе выклю­чился. Папа Конрад подобрал с пола провод со штепселем — само собой, в розетку телевизор включен не был. С самого начала.

За-ме-ча-тель-но, — сквозь зубы проце­дил папа Конрад. — Как в считалке. И их оста­лось пять. Инго, как ты думаешь, Наденька тоже заснула? — обеспокоенно обернулся он. Король кивнул. — Хоть это хорошо...

Почему Костя с папой не спят, ясно, поняла Лиза. Они драконы, их эта магия не берет.

А мы с Инго волшебники.

А Филин... а Филина Инго за руку держал.

Слушай, Инго, не могу я так, правда, — сказал вдруг Филин. — Разбуди Соню, пожа­луйста! Сил моих нет!

Да, сейчас. Я тоже так не могу, — отве­тил Инго, словно очнувшись. — Погодите, по­пробую. — Он присел на корточки перед крес­лом и долго и внимательно смотрел маме Соне в лицо. — Не получится, — сообщил он через пол­минуты. — Заклятье очень сложное. Оно... оно весь город оплело, как паутина. Ч-черт... Сей­час... — Он стал очень осторожно водить одной ладонью над другой, словно котенка гладил, и Лиза вдруг увидела, как в руке у него появился большой ком спутанных тонких нитей, слабо светящихся голубым. Инго очень бережно по­вертел комок в руках, нашел кончик и начал аккуратно сматывать нить в клубочек. — Ну вот, — печально сказал он. — Распутаем — и она проснется. Только я не уверен, что это нужно. — Он протянул комок Филину.

Фробениус научил? — горько спросил Филин, принимаясь за дело. Инго кивнул.

«Дура я, дура! — рассердилась на себя Ли­за. — Надо было сразу сообразить и маму Соню держать тоже!» — А потом подумала — может, и к лучшему, что она спит. И вообще, кто мог знать, что на маму Соню магия подействует, если она чуточку гном? Лиза вспомнила было про Левушку — уснул он или нет, но она тут же отогнала эту мысль. «Еще неизвестно, где он сейчас. Хотя, может, вовсе нас и не пять оста­лось, — решила она. — Не спят те, кто Измори- ну нужен. Значит...» — Лиза вспомнила про Па­ул инину передачу и навострила уши.

Как только волшебный слух включился, разговоры взрослых как будто отодвинулись куда-то вдаль и слились в мерный шорох — буд­то волна на песок набегает. Зато теперь Лиза отчетливо слышала весь город»

Она слышала, как хрустит лед под тяжелы­ми гулкими шагами статуй.

И как морозный воздух рассекают бесчис­ленные крылья — каменные, бронзовые, чугун­ные, медные.

И как дробно цокают по обледенелому ас­фальту коготки миллионов крыс о

Но людей она почему-то не слышала, и от этого становилось холодно и неуютно, будто и впрямь во всем огромном городе, кишевшем каменной и металлической живностью и кры­сами, они остались впятером.

Это все морок, сказала себе Лиза, и прислу­шалась еще раз.

Шаги. Легкие, живые, они зазвучали по все­му городу. И еще — хлопали двери, щелкали замки. Кто-то осторожно сходил по лестницам, и скрипели створки в подъездах, и эхо отпры­гивало под арками.

И все шаги направлялись с разных концов города в одну сторону. И все они были медлен­ные и какие-то неуверенные, словно... словно во сне.

Что, лисенок? — вскинулся Инго. — Ты что-то услышала?

Взрослые смотрели на нее. И Костя тоже.

Там, — Лиза дрожащей рукой показала на окно, — они идут.

Все кинулись к окну.

Глава 7,

в которой цветы светятся в темноте, а подвиги решительно не задаются

Сначала они видели только свои отражения в стекле, как в высоком черном зеркале. Потом Инго до­садливо сморщился и быстро пере­ставил свечу с подоконника обрат­но на стол.

За окном открылась бескрай­няя городская ночь. Над городом висела такая тишина, что было слышно, как в печных трубах под­вывает ветер. Площадь была пус­та. А потом откуда-то с Каменно- островского на площадь выбрела маленькая темная фигурка. Она шла неуверенно и медленно, как во сне, но ни разу не споткнулась и не поскользнулась. За ней показа­лась другая, с небольшим продол-

говатым чемоданчиком в руках. Третья, четвер тая... Потом еще несколько появились со сторо ны Карповки, потом потянулась цепочка спра­ва, от Островов.

Это шли дети. Одинаковой шаткой походкой. Одинаково не замечая подернутых ледком луж и наступая в них с размаху. Они не обращали внимания на крыс, жавшихся по краям площа­ди, и не смотрели в небо, где время от времени про­летала какая-нибудь каменная нежить. И кры­сы со статуями их не трогали. Некоторые дети несли футляры с музыкальными инструмента­ми. Посреди площади каждый из них на несколь­ко секунд замедлял шаг, вскидывал голову, буд­то к чему-то прислушивался, а потом медленно убредал по Большому проспекту. Были среди них совсем малыши-первоклашки, были и старше­классники. Они не оглядывались друг на друга, не разговаривали, не держались за руки. Шли по одному, но все в одну сторону.

Да они же спят на ходу! — хриплым ше­потом сказал старший Конрад. Я отсюда вижу!

Филин покосился на него с завистью:

Что, буквально?

Глаза у всех закрыты, — растерянно раз­вел руками Конрад.

Инго прищурился, потом решительно рас­пахнул окно и высунулся из него чуть ли не на­половину.

Да, — подтвердил он. — И не спотыкают­ся. И луж не замечают.

По комнате закружил ледяной ветер, норо­вя задуть свечи.

Филин, отойдите-ка, сквозняк, — сказал Инго. Филин послушно повернулся и...

Лизавета!!! — панически закричал он. — Ты где? — он бросился вон из комнаты и тут же нернулся. — Сбежали! Оба! — рявкнул он так, что свеча на столе погасла, и закашлялся. — 11аршивцы! Подвигов захотелось!

Инго побелел, не поверил и побежал прове­рять, а Конрад приосанился и тихо, но внятно 111 юбормотал: « Неудивительно ».

Всех поздравляю, — Филин мешком осел па стул. Рядом с креслом спящей мамы Сони.

Они что, как те, на улице? — Инго снова метнулся к окну. Филин поднял голову:

Дров не наломай, ладно? Ты сначала пой­ми, что с ними...

Инго прикусил губу, с усилием выпрямил­ся и стал глядеть вниз, на площадь.

Филин, а я этого заклятья не знаю, — ска­зал он через несколько секунд. — Это не сон, они сейчас вообще как неживые, даже холода не чувствуют, и, видите, их ни крысы, ни статуи :ta людей не принимают. А физиология вроде бы работает нормально, только дыхание поверхно­стное... Странно, при таком дыхании они физи­чески не должны идти! У них сил не может быть! — Он запустил пальцы в растрепанную шевелюру. — Я попро...

Не смей! — сипло закричал Филин. — Вообще ничего не смей! Сядь! Это может быть гаммельнский сомнамбулизм! Оно не снимает­ся, пока само не пройдет! Ты же их убьешь, ос­толоп! — он захлопнул окно так, что стекло за­дребезжало.

На Константина это все не действует, — твердо сказал старший Конрад. — Константин ушел сам и знал, что делает... Или даже улетел.

Филин не сказал «сомневаюсь», хотя мог бы.

Думаю, Ее Высочество тоже, — продолжал Конрад с отеческой гордостью. — Не такие они... кхм... люди, чтобы плясать под чужую дудоч­ку. Или не дудочку.

Все равно я иду за ними, — решил Инго. — Конрад, пошли. Филин, пропустите, пожа­луйста.

Взъерошенный Филин застыл, насупив­шись, в дверях и двигаться с места явно не со­бирался.

Только попробуй, — раздельно произнес он. — Там тебя ждут и очень обрадуются.

Филин, пропустите! Там же Лиза! — Если бы Инго говорил это тем самым голосом, кото­рым словесники творят заклинания, не оста­лось бы не то что Филина, но даже и дверей. А то и всей башни...

Именно что уже там! — Филин упрямо пригнул голову. — На драконе здесь долететь за две минуты можно! И ей там тоже обрадовались! Зачем чрезмерно радовать врага? Думать надо!

Филин, а почему это, интересно, вы мне все время диктуете, что делать и чего не де­лать? — Инго сузил полыхнувшие зеленым гла­за, как разозленный кот. Только что спину не выгнул и шерсть не вздыбил.

Во-первых, потому, что ты сам попросил час назад! Сядь, кому говорю! — Филин тоже сверкнул глазами и пошел на короля. — Во-вто­рых, мы не знаем, что Притценау говорил Лизе на самом деле и какие приводил доводы!

Здрасьте пожалуйста! — Инго хлопнул в ладоши, отчего во все стороны полетели неболь­шие, но яркие зеленые молнии. — Такую воз­можность я отказываюсь даже рассматривать! Филин, вы что? Вы же знаете Лизу!!

Мутабора мы с тобой тоже неплохо зна­ем!!!

Конрад сидел очень смирно и очень беззвуч­но, сложив руки на коленях, трубку не зажи­гал и переводил взгляд с одного на другого.

Инго и Филин секунду молча смотрели друг па друга, и воздух между ними звенел. Потом они одновременно глубоко вздохнули и хором отчеканили:

А ну, прекратить истерику!

Инго коротко извинился, после чего Конрад осторожно перевел дух и нервно глотнул остыв­шего кофе. Филин извиняться не стал, но пост покинул. Чтобы хоть что-нибудь делать, он со- Прал со стола посуду, сколько в руках помести­лось, и понес в кухню.

Идея, — Инго бросился за ним, прихва­тив свечу. Филин сгрузил чашки в раковину и шагнул в сторону — всем известно, как его ве­личество любит мыть посуду, когда горячая иода чудесным образом льется из крана сама собой. Водопровода-то в Радинглене еще не по­строили.

Но Инго чашки мыть не стал и даже наобо­рот, выставил их на кухонный стол, рядом с бес­цветным огоньком свечи. Темнота постепенно л иняла, проступил серый узкий прямоугольник кухонного окна и за ним — пустой двор.

Сейчас все узнаем, — пообещал король и вспенил под сильной струей воды капельку бирю­зовой пахучей жидкости, сулившей миллионы сверкающих тарелок без всяких усилий. Подня­лась бурная белая пена. Инго выключил воду.

Мне бы посмотреть, что делается в райо не Исаакиевской площади, — попросил он.

Пена стала очень быстро оседать. В ней про мялась широкая лента Невы, на мгновение выле­пился и стек назад шпиль Адмиралтейства, по том посреди раковины вырос Исаакий, увенчан­ный радужным куполом, потом пена, словно передумав, осела совсем. И начала все сызнова.

Филин с Инго затаили дыхание. Конрад за мер с погасшей трубкой.

Нева, Дворцовая площадь, Адмиралтейство, Невский, Исаакиевский собор... вроде бы все как надо...

В раковине вспух огромный радужный пу­зырь.

Если приглядеться, под переливающейся пленкой можно было различить резкие очерта­ния «Пальмиры» — прямоугольник старого здания с узкими зашторенными окнами и ка- кую-то новую постройку во дворе, увенчанную прозрачной крышей. А потом пленка переста­ла переливаться, и пузырь застыл, как стеклян­ный. Его верхушка почти касалась крана.

Вот же нам пожалуйста, — растерянно сказал Инго и протянул руку к пузырю.

Филин не успел вцепиться ему в рукав — в кухне грохнуло, будто пустой медный таз на пол уронили, сверкнуло и неприятно запахло зубоврачебным кабинетом. Инго отдернул руку, тихонько зашипев от боли, потер плечо и снова включил воду. Струя разбивалась о загадочный прозрачный волдырь вдребезги, зато по кухне залетали крошечные пузырьки. Конрад было опасливо отодвинулся от них, но вдруг показал на один пузырек, норовивший упорхнуть в ком­нату, погасшей трубкой:

Посмотрите-ка!

Филин с Инго разом обернулись.

Ну-ка... — Инго осекся, но пузырек все равно послушно увеличился, вернулся в кухню и завис в воздухе. Теперь и Филин видел тем­ный силуэт дракончика, стремительно снижав­шегося над Исаакием. Костя сделал эффектный пи раж и пошел на посадку.

Долетели уже, — севшим голосом сказал Филин. — Черт, и ведь ничего не сделаешь!

Дракончик исчез. У ступенек Исаакия воз­никли две крошечные фигурки и быстро заша­гали прямо к «Пальмире», точнее, к белесому от инея куполу, который ее накрыл. Филин из­дал неопределенный звук сквозь стиснутые лубы. Фигурки ускорили шаг, добежали до ку­пола и протиснулись сквозь стеклянную стену, как сквозь переполненный вагон в метро.

Все, — тихо сказал Инго. — Не успели мы. — Он отвернулся и ссутулился.

Инго, — через силу проговорил Филин. — У тебя Книга есть.

И что? — бесцветно спросил Инго, не обо­рачиваясь. — Она мне Лизавету вернет?

Ты можешь предложить что-нибудь дру­гое? Выходит, надо с ней договариваться...

Инго не ответил и снова запустил пальцы в волосы.

Л-л-ладно, я это сделаю, — сказал он нако- 11ец, повернулся и с явной неохотой вытащил Кни­гу из кармана. — Но не здесь. Конрад, пойдем со мной. Нет, Филин, останьтесь, пожалуйста.

Конрад воздвигся во весь свой немалый рост, молча кивнул Филину, расправил плечи, раз­машистым жестом замотал вокруг шеи багря­ный шарф, поднял воротник и поим* ч i цM за королем. А Филин возражать пи < \*%ц ему очень хотелось.

Он постоял на темной лестни1 шоп i и и ♦§( пока внизу не стихли гулкие шаги Ком| >м \щ чти неслышные — Инго. Потом верм\ и и | нату, оставив входную дверь открытой рать ее было незачем. Задул уже бегиомчм чи. Над огарками в восковых слези нип * им серый дымок. Филин, сам не зная игм м, хал ладонью в воздухе, разгоняя его. М айй) свернувшаяся в кресле, что-то жалоГмт и мотала во сне. Филин принес плед» у Ни а сам присел с остывшей чашкой на крапп вана — нервничать. Пожалуй, ничего nr t и ворнее ощущения собственного бесе и -пш

Сидел он недолго — как тут усиди mi.? Щ между зелеными шторами робко принц мутный серый рассвет. Филин подоим i щ и глянул на улицу.

Посреди пустой заледенелой шинiи»ЛИ Инго с раскрытой Книгой в руках, t'tjf мерцали, только свет был почему го им " а красноватый, будто Книга накал иmwu ной у короля высился Конрад. ПодгишМ Их было очень хорошо видно од и и и пальто, другой рыжий.

Потом Инго тряхнул ГОЛОВОЙ ппмпр досады, — и захлопнул Книгу. Конрад ему сказал. Инго пожал плечами.

А потом оба исчезли.

'kick

Драконы из рук вон плохо приспосоГищц верховой езды. Чешуя у них мсппми екая, словно мылом намазанная, а други­тами шипастая и царапается. Это, навер- менно для того, чтобы верхом не ездили, со на дракона надевать как-то неловко, сто и пробовал — ничего об этом не рас- еает. В общем, летать на драконе — удо- -вие ниже среднего: сначала еще надо на абраться, потом приходится очень креп- жаться за что попало, чтобы не свалить- гому что дракону на лету не до подобных ей, и при этом еще нужно умудриться не апаться о чешую. А еще ветер свистит в и пробирает до костей, из-за хлопанья -ев ничегошеньки не слышно. Да и видно •нь-то: не всякий отважится взглянуть этакой высоты.

г Лиза и не отваживалась. Конечно, на спи- ракона лететь куда спокойнее, чем в ког-

ей вполне хватило сегодняшнего рейса фонах. Так что на Косте Конраде она лете- (дя прямо перед собой. В узкую щелочку, iя получилась, когда Лиза подняла ворот- битера и натянула капюшон на нос, был только чешуйчатый кусочек драконьего

*ка. По сторонам смотреть не хотелось. Осо- после того, как на Большом проспекте на шала очередная стая взбесившихся лету- *атуй, и Костя почему-то разгонял их уда- лап, а огнем дохнуть не додумался, хотя *му и кричала, чтобы пальнул, а сама ста- . не свалиться. Это было непросто: Костя над городом первый раз в жизни, поэтому у набрать додумался не сразу, и немало

ных проводов и обрушенных печных труб I изов устилало драконий путь.

«А если он башенку какую-нибудь сшибет? Или окно выбьет? Или хвостом за крышу заце­пится? Еще хорошо, что провода все отключе­ны!» — Лиза всю дорогу старалась как можно сильнее рассердиться, чтобы не стучать зубами от страха. А страшно было так, что внутри все сжималось и хотелось проснуться. А вовсе не лететь обратно к этому Изморину. Но ничего не поделаешь — надо. «Ну что такое, в самом деле! Все одно к одному! — сердито твердила себе Лиза. — Папа Конрад струсил, с Филином со­всем худо, а Книга оказалась такой гадостью!» Вообще-то именно после того, как Книга поеха­ла по столу к белому лицу на экране, Лиза и ре­шила — все, надо побыстрее браться за дело.

Костя, правда, возомнил, что это ему перво­му пришла в голову мысль расправиться с не­ведомым Измориным самостоятельно. Лиза без боя уступила ему пальму первенства, и дракон- чик всю дорогу гулким басом рассуждал про подвиги и их значение в мировой истории.

Над Дворцовым мостом Лиза зажмурилась совсем. Из-за рева встречного ветра и натяну­того до самого носа капюшона драконские раз­глагольствования были слышны с пятого на де­сятое, волшебный слух включать не хотелось, но Лиза все равно уже начала с ужасом пони­мать, что должных струн слово «подвиг» в ее сердце не задевает. Наверно, она какая-то не­правильная, раз подвигов не хочет. И вообще, куда нас понесло без взрослых?

Она открыла один глаз. Костя наконец сооб­разил, что в драконьем обличье совсем не обяза­тельно лететь через реку точно над мостом, и те­перь несся высоко над Невой, больше похожей на какой-то темный металл, чем на воду. На лету дракон кровожадно пощелкивал зубами — при­кидывал, как будет воевать врага. Да, обречен­но поняла Лиза, в бой рвется, а мы ничегошень­ки заранее не решили,., не продумали... и пла­на у нас нет. А путь к отступлению все равно отрезан: если вернемся — запрут, уши надерут и вообще позор будет... А с другой стороны, вот на «Гиппокампус» мы с Левушкой тоже без спросу полезли, и ничего, обошлось, а ведь тог­да и выручать-то никого не собирались, а теперь выручать надо всех подряд. Да, подвиг — не подвиг, а что-то предпринимать надо, угрюмо думала Лиза, подскакивая на драконьей спине.

Нет, ты представляешь, как мы его сей­час?! — радостно громыхал Костя, закладывая крутой вираж над Исаакиевской площадью. — Ыыыыыыы!!! — завыл он, изображая звездолет- ный двигатель, и приземлился на обледенелую мостовую, так что лед расплавился, из-под ког­тей полетели искры, а на асфальте остались глу­бокие параллельные борозды.

Лиза съехала с драконьего загривка на за­индевелую площадь, и они побежали к темно­му фасаду «Пальмиры». Костя несся впереди, лихо перепрыгивая замерзшие лужи, а Лиза старалась не отставать, потому что, в отличие от дракончика, в темноте ничего не видела.

Ни фига себе! — Костя вдруг остановился, да так резко, что Лиза на него налетела. — Лиз­ка, ты глянь! А чего я этого сверху не видел?

Сердце у Лизы ухнуло куда-то в желудок. Ну что еще?!

Перед ними высилась прозрачная стена, от­ливающая, как пятно бензина на асфальте — вроде гигантского мыльного пузыря. Лиза задра­ла голову — гостиница была накрыта огромным стеклянным куполом. Костя бестрепетно протя­нул руку и похлопал по стене ладонью. Пузырь оказался очень холодным, а на ощупь — немно­го упругим и липким.

И как нам внутрь? — растерянно спроси­ла Лиза. Ей показалось, что от ее голоса по всей огромной пустой площади заскакало эхо.

Костя прищурился, отступил на несколько шагов, разбежался и боком протиснулся сквозь стену — деловито, будто в троллейбус ввинчи­вался. Лиза глубоко вздохнула и последовала его примеру. Оказалось, что это очень просто — действительно, как в переполненную «семерку» садиться.

Ты не забудь потом сказать Инго, кто тебя надоумил-то, — Костя и на земле не уни­мался. Лизе неожиданно подумалось, что до этого «скажи Инго» еще дожить надо. — А то он меня плющил, плющил из-за Южиной, -Н ворчал звероящер, толкая массивную дверь, — из королевских драконов выгнал, а я, между прочим, никакие города не сдаю. И впредь не намерен.

Обиделся за папу Конрада, поняла Лиза. Будет теперь из шкуры вон лезть и доказывать, какой он героический. Как бы его придержать? А то еще дров сгоряча наломает, кого-нибудь не того спалит...

Додумать она не успела — в вестибюле го­стиницы их ждали. Нет, не сам Изморин и да­же не огненные буквы в воздухе — многовато чести.

Утренняя Алина Никитична, бывшая герцо­гиня Паулина. В шали с кистями, в пальто вна кидку и со слабеньким фонариком.

Что ты так долго? — строго сказала она Лизе, а на Костю даже не взглянула. — Идем скорее!

Лиза с Костей побежали за ней по лестнице. Паулина, качая кистями, как слон под балдахи­ном, долго вела их по каким-то темным коридо­рам, где были двери-двери-двери и совсем тихо, и наконец остановилась у просторного темного дивана, с двух сторон обставленного разлаписты­ми искусственными деревьями в кадках.

Сидите тут, — кратко велела она. — Вам скажут. — И тяжело, как отряд ажурийской армии, затопала по коридору, удаляясь вместе с фонариком. Лиза вдруг поняла, что строгость у Паулины напускная: «Да она же боится не меньше, чем я! Ее же трясет, как студень на та­релке!»

Как только Паулина скрылась, Костя при­нялся за первый подвиг — обежал помещение, суя нос во все углы.

Фигня, — приглушенно и сердито бормо­тал он.

Ты разве что-нибудь видишь? — дрожа­щим шепотом спросила Лиза, слушая, как он чем-то шебуршит и щелкает.

Здрасте! — обиделся дракончик. — Еще как! Тут все окна задраены наглухо — под што­рами эти... жалюзи. Металлические, а?! Ну прям подлодка какая-то! Не пойму, куда окна ныходят. И двери остальные все заперты. И вы­ключателей не видать. Не дрожи, щас свет по­ищем. — Костя влез на диван с ногами и очень быстро нашел на стене выключатель. Но свет не загорелся. Костя прошипел: «Облом» и мрачно плюхнулся обратно на диван.

« 11 истоящая принцесса и снежная осень

Костик, а Костик, — позвала в темноту Лиза. — Слушай, она нас не узнала или притво­ряется?

А фиг ее разберет, — прошелестел в ответ дракончик. — Знаешь, ты лучше вообще нико­му тут не верь. На всякий случай. Я вот лично не собираюсь. — И замолк.

Сидеть пришлось долго. Лизе вообще пока­залось, что целый час. Замерзла она сразу же: по коридору в темноте беззвучно ползали ледя­ные сквозняки. За одной из дверей, ближайшей, что-то происходило — слышались пружинистые энергичные шаги, шуршала бумага, иногда что- то пикало — то ли компьютер, то ли еще какая- то электроника. Лиза попыталась было вклю­чить слух, но к особым достижениям это не при­вело — разве что стало ясно, что за дверью много и торопливо пишут. Перьевой ручкой. Сидеть было противно — диван оказался кожаный, хо­лодный, скользкий и коварный: на краешке сидеть — съезжаешь, а поглубже, задвинуть­ся — проваливаешься так, что ноги выше голо­вы задираются.

Глаза у Лизы понемногу привыкли к темно­те, и она различила квадратный — как это на­зывается? — ну да, холл со светлыми стенами, увешанными картинами. Напротив темнел та­кой же диван с такими же двумя пластиковы­ми деревьями и тумба с громадным мертвым телевизором. Разговаривать совсем не хотелось. Костя, потерпев фиаско с подвигом номер один, сидел смирно, словно в очереди к зубному, — наверно, лелеял далеко идущие планы. Дей­ствие гномского кофе постепенно выветрива­лось, и Лизе, несмотря на страх и колотящееся сердце, нестерпимо захотелось спать. Она судо­рожно зевнула и строго велела себе не подда­ваться. А то еще врасплох возьмут.

Потом снова послышался мерный топот, из- за угла коридора поплыло, покачиваясь, жи­денькое пятно белесого света, и показалась Па­улина. Лиза с Костей одновременно поднялись. I [аулина, не глядя на них, прошествовала к той двери, за которой таинственно шуршало, и по­стучала в нее — очень трепетно и несмело. Ого, 11аулина боится!

Петли еле слышно скрипнули.

Этот человек стоял у заваленного бумагами письменного стола с дымящейся чашечкой в руке и смотрел на Лизу сквозь дымчатые стек­ла очков с такой издевкой, что ей сразу стало горячо — и ушам, и щекам и даже глазам. Уже потом она поняла, что в комнате почему-то свет­ло — по крайней мере, вовсе не темно, хотя от­куда исходит синеватое холодное сияние, было неясно. И очки — да, очки же у него теперь не темные! Приспосабливается, — подумала Лиза, и ей вновь стало очень зябко, особенно спине.

А, это вы, — сказал Изморин и поставил чашечку на стол. В комнате крепко пахло кофе, сигаретным дымом и чем-то отвратительно- сладким, но при этом было холодно, как в мо­розилке. В левой стене разевал темную пасть нетопленый камин.

3-здравствуйте, — выдавил Костя, делая попытку заслонить Лизу.

Обязательно буду, благодарствуй, — сквозь лубы ответил Изморин. — Здоровье мне приго­дится. Рад тебя видеть, Лиллибет, — кивнул он и снял очки вовсе. Костя с подчеркнутым инте­ресом смотрел в белые глаза бывшего Мутабора и старался не щуриться. Допрыгается, в тоске подумала Лиза.

Садитесь, раз пришли. — Изморин ука­зал подбородком на металлические стулья у дальней стены и вернулся за стол. И тут Лиза заметила, что на столе стоит тяжелая хрусталь­ная ваза с толстым букетом белых лилий — вот они-то и сияли мертвым синеватым светом, от которого сразу заболели глаза. Лизе даже сна­чала показалось, что цветы стеклянные и что это такая лампа, но цветы стояли в воде, ника­ких проводов от них никуда не тянулось, да и пахли нестерпимо.

Неоновый свет глянцево поблескивал на расстеленной по столу новенькой карте Петер­бурга.

Некоторое время Изморин внимательно смо­трел на карту. И Лиза вдруг почувствовала себя страшно глупо. Как в кабинете директора, чес­тное слово! Изморин продолжал молчать, потом побарабанил по карте длинными белыми паль­цами. Лиза поежилась.

И с чем вы явились, позвольте спросить? — издевательски поинтересовался Изморин. — Уж не помощь ли предлагать?

Лиза набрала было в грудь воздуху, но тут он поднял глаза и посмотрел на нее в упор.

Ну вот, опоздала.

Изморин вышел из-за стола и навис над ней, сунув руки в карманы.

А знаешь, что мне кажется, дитя мое? Кажется мне, что не стоит больше тебе верить, — сказал он, покачиваясь с пятки на носок. — Учитывая: твои предрассудки, — он поднес руку к самому Лизиному носу и стал загибать бледные аккуратные пальцы, — влияние раз­ных принципиальных волшебничков, тяже­лую наследственность, строптивого старшего братца и некоторый ночной эпизод — нет, не верю. Передумал. И я не верю, что ты пришла сюда потому, что испугалась. Ты еще совсем бу­кашка, Лиллибет, ничего по-настоящему страш­ного в своей маленькой жизни не видела и по­тому не умеешь по-настоящему пугаться. А зря, девочка моя.

Изморин вернулся за стол и снова уставил­ся в карту.

Потому что скоро тебе станет страшно, очень страшно, принцесса, — пропел он, — и ты будешь помогать мне как шелковая. К тебе, дра­кон, это тоже относится.

Он оторвал уголок какой-то бумажки и стал катать между пальцами бумажный комочек.

Намерения у меня, как вы поняли, самые серьезные, — продолжал Изморин. — Мне, само собой, нужен не только этот город, планы у меня куда обширней. С этого вашего Петер­бурга просто удобнее начинать. У меня доволь­но солидный жизненный опыт, Лиллибет, и на данный момент я очень точно знаю, чего хочу.

Он прицелился и двумя пальцами бросил на карту крошечный бумажный шарик.

Лиза мгновенно включила слух. И услыша­ла, как где-то вдали об асфальт грянулась ледя­ная глыба. Только вот где? Сейчас ведь в городе не спят только...

Слушаешь? — глянул на нее Изморин. — Ушки на макушке, да? Ну слушай, тебе полезно... А хочу я владений в масштабах Вселенной — раз и бессмертия — два, — бессмертие или, по край­ней мере, сколь угодно долгая жизнь в таких де­лах решительно необходимы. Я ведь теперь чело­век, а для человека, как ты понимаешь, старость и смерть — проблемы весьма актуальные.

Он оторвал еще клочок бумажки, но на сей раз скатал комочек небрежно и бросил его по­чти сразу после первого.

«Псих», — коротко подумала Лиза.

Я знаю, что не оригинален, — просто до сих пор это никому не удавалось, — Изморин улыбнулся, не глядя на Лизу, и вдруг сгреб со стола карту и смял ее, а потом снова разгла­дил. — А мне удастся. Отчасти с твоей помощью.

Он ухватил со стола металлическую скреп­ку, разогнул ее и, сложившись пополам над сто­лом, кончиком с силой процарапал на карте ка- кую-то линию. Лизин слух уловил глухой и страшный хруст расходящейся земли — как будто расселся замороженный арбуз.

Пространство города уже почти мое, а бу­дет совсем мое...

Изморин выпрямился и полюбовался на дело рук своих, а потом начирикал что-то на обрывке кальки, положил ее на карту и прижал ладонью, хотя сквозняка в комнате не чувство­валось.

Ах, Лиллибет, Лиллибет, маленькая моя Лиллибет, — он деланно вздохнул, — знала бы ты, что я сейчас делаю и с кем... Так вот, талант­ливые дети — прекрасный материал для созда­ния личного бессмертия, а музыка, как ты сама прекрасно понимаешь... особенная музыка... пре­красный способ овладения пространством. Сей­час, Лиллибет, здесь, в гостинице, собирается камерный оркестр. Я почти завершил работу... мне осталось совсем немного... — Изморин кри­тически осмотрел карту, потом взял настольные часы, что-то в них подкрутил и заключил:

Хватит с них. Достаточно, пожалуй. Так вот, я почти дописал некое музыкальное произ­ведение, которое увенчает мою победу над горо­дом. Теперь его есть кому исполнять. Там будет партия виолончели.

Костя, непринужденно державший руку на спинке стула, легонько толкнул Лизу костяш­ками пальцев между лопатками. Да она уже и сама заметила, что в углу кабинета матово тем­неет виолончельный футляр.

Стоп-стоп-стоп, Мутабор же вроде всегда скрипачом был... Хотя если он это новое тело где-то взял, кто его знает... И тут ей смутно вспомнилось — что-то такое совсем недавно Филин с кем-то обсуждал — не то заболел, не то погиб, не то в катастрофу попал известный вио­лончелист, причем не очень и пожилой...

Изморин проследил ее взгляд.

Именно, именно, Лиллибет. Чем, как ты думаешь, я их позвал? Дудочка — это вовсе не обязательно. А из нас с тобой выйдет отличный дуэт.

Вот, значит, как доппельгангеры себе тело собирают, с отвращением осознала Лиза. По частям. Как грифы-падалыцики. А вместе с те­лом и эти... ну, в общем, дарования. От Штам­ма — умение крыс в армию говорящую строить, от бедного Коракса — превращаться...

Изморин постоял над картой, вцепившись в край стола, и впрямь похожий на грифа, потом подошел вплотную к Лизе.

А знаешь почему, дитя мое, дуэт? Знаешь, что там будет? — он заглянул ей в лицо, отчего Лиза вжалась в жесткую спинку стула, прида­вив Косте руку. — Там будет партия скрипки. Угадала, для кого я ее написал? Это будет по­трясающая музыка. Обещаю.

Лизу опять бросило из жара в холод и обрат­но. Слышали мы вашу потрясающую музыку на коронации. И потом, скрипка против виолонче­ли... Ой, попалась.

А детки, которые ее сыграют... Детки при­годятся мне потом.

А если я откажусь? — пискнула Лиза. Получилось совершенно неубедительно.

Откажешься? — Изморин оглушительно расхохотался. — Ох... —у него даже слезы на гла­зах выступили. По крайней мере, показалась какая-то вода, и он изящно промокнул ее пла­точком. — Вот это да, — сказал он, отхохотав- шись. — А зачем тогда было приходить? Отка­жешься — сделаю с тобой то же, что с этим твоим Глауксом-Филином, и найду другого скрипача. Проблема, конечно, но невеликая. — Услышав про Глаукса-Филина, Костя опять пихнул Лизу в спину. Лиза и без него понимала: про то, что Фи­лин жив, Изморину знать ни к чему.

Более того, — продолжал тот, откинув со лба прямую белую прядь, — по завершении опе­рации я подумаю, кого мне оставлять в живых, и при условии безупречного поведения, Лилли, рассмотрю твои предложения. Сразу хочу предуп­редить — на брата не рассчитывай. Дело слиш­ком серьезное. А вот про одного моего пленни­ка, бывшего очкарика, забывать не советую. Ах, не советую. Да-да, дитя мое, все равно ты все сделаешь, как я скажу.

А вот я не сделаю! — У Кости получился настоящий драконий рык, яростный и очень внушительный. — Фиг вам! Да я сейчас ка-ак превращусь и ка-ак разнесу тут все вдребезги пополам! — Он шагнул вперед.

Едва ли, — усмехнулся Изморин. — Мо­жешь прямо сейчас попробовать — вряд ли что- нибудь получится. Я тебе про это расскажу кое- что интересное.

Лиза не без труда скосила глаза на Костю и в ужасе увидела, что он привстал на цыпочки, раздул ноздри и весь стал как сжатая пружина. Наверно, действительно попытался превратить­ся, а не вышло!

Изморин смерил его оценивающим взглядом и снова повернулся к Лизе:

Так вот тебе первое задание. Сейчас сюда придет — если уже не пришло — некоторое ко­личество детей. Они, можно считать, спят. Я им уже кое-что объяснил, но что-то кажется мне — не буду я пользоваться у них популярностью. — Изморин скверно усмехнулся. — Однако про то, что их задача — спасти город, они усвоили твердо. Вот и прекрасно. А твоя задача — их разбудить, выяснить, кто там что может и на чем играет, а потом отобрать состав камерного оркестра. Запомнила? Вот и отлично. Потом приходи ко мне за нотами.

К-как будить? — спросила Лиза. — И к-к-ак выяснять? Они... они же меня слушать не станут!

Затылок ей обжег возмущенный Костин взгляд.

Насчет послушания — не мои пробле­мы, — отрезал Изморин. — А будить — как уме­ешь, скрипкой. Ты, конечно, явилась без инст­румента, — нечего сказать, предусмотритель­но! — пожурил он. — Но я тебе тут приготовил кое-что. Не хуже Страдивари. Попробуешь — убедишься.

На стол перед Измориным, на мятую карту лег скрипичный футляр. Щелкнули серебряные замки. Лиза встала — против собственной воли.

Эта скрипка была совсем черная. Даже не как эбеновое дерево или, скажем, уголь. И даже не как бархат. Черная — и все. Как будто в этом месте в мире вырезали дыру. Очень изящных скрипичных очертаний. Даже струны и то чер­ные.

Инго недавно ей объяснял, почему недолюб­ливает всякие волшебные предметы. Это было летом, в Радинглене, — они с Инго спустились в Сокровищницу и потратили целый день на ту самую Большую Ревизию, которую Инго заду­мал после истории со стеклянным шаром, в ко­тором двенадцать лет сидела тесная и неприят­ная компания. Так вот, он сказал: надо твердо усвоить, что человек сильнее вещи. «А Черный Карбункул?» — вспомнила тогда Лиза. «Но вы же его одолели, — пожал плечами Инго, пере­бирая крупные перстни с самоцветами, — этот немножко волшебный, а этот просто так». — «А ядерный реактор?» — «А он не волшебный, — ответил Инго. — Мы про магию говорим. Маги­ческой силой наделен сам человек, его слова, его голос, его руки, музыка, которую он игра­ет. А вещь — она вещь и есть».

Вот, — подумала Лиза. — Вещь — она вещь и есть. А какая она — черная, белая или синяя со звездами — дело десятое. Человек делает с ве­щами что хочет. Она протянула руку. И все опять задвигалось. Задышал рядом Костя.

Лиза взяла скрипку в руки.

Ничего не случилось. Даже током не дерну­ло. Просто на секунду возникло ощущение, что н руках какое-то маленькое хищное животное, которое может цапнуть, но и приручить его гоже можно. А потом оно пропало. Морок, мо­рок, твердила Лиза, укладывая скрипку обрат­но, мутаборский морок, не верю я в него, не хочу и не буду. Это просто инструмент.

Как интересно! — осенило ее. — Получает­ся, что он все равно меня ждал! И подарочек припас! Или он отдал бы ее кому угодно? — по- чему-то Лиза была твердо уверена — нет, не кому угодно.

Она глянула на Костю. И поняла, что с Кос­тиной точки зрения брать скрипку не следова­ло. Лиза поспешно наклонилась над футляром и принялась с излишней аккуратностью засте­гивать замочки.

Лизавета, — грозно вопросил дракончик, нехорошо прищурившись, — ты что, вообще уже? С дуба рухнула?! Ты что, играть тут собра­лась? Нашла тоже место!

Лиза почувствовала, что рот у нее жалобно улыбается и никакими силами эту кривенькую дурацкую улыбку с лица не согнать. Ну все, Костя в предательницы меня записал!

Лизка, ты что, собираешься делать, как он велит? Ты меня сюда не за этим звала! — Ко­стя, которого Лиза вовсе никуда не звала и ко­торый сам ей весь совет через стол мигал, за­кричал во всю глотку: — А-а-а! Я все понял! Ты с самого начала... ты и в первый раз к нему тоже бегала не просто так! Ты,., ты... — на этом слова у дракончика кончились.

Изморин снисходительно усмехнулся — мол, велика важность, детские ссоры, буря в ста­кане воды.

Лиза не шелохнулась. Так и стояла, как сус­лик, с футляром в руках.

Мо-ло-дец, Лил-ли-бет, — пропел Измо­рин, как гамму. — Ум-ни-ца. А теперь иди. Иди- иди. — Он нетерпеливо развернул ее за плечи и легонько подтолкнул к двери. Даже сквозь Ле- вушкин свитер Лиза почувствовала, что паль­цы у него как лед. — Тебя проводят в концерт­ный зал. До встречи, принцесса.

Костя двинулся было за Лизой — бдить бу­дет, а может, сразу карать и казнить, поняла она. А как ему объяснишь, что выбора нету?

Но Изморин повелительно бросил:

Стоять, Конрад. Ты останешься здесь. У меня к тебе разговор есть.

Костя выпятил челюсть, как главный герой в боевике. ;

Ну, прощай, Лизавета, — странным голо­сом сказал он вслед Лизе.

Голос у дракончика был — будто меч о щит лязгнул.

Глава 8,

в которой городские статуи узнают кое-что новое, а дракон вызволяет из темницы прекрасную

ш

т м

даму

Первое, что увидели король и дра­кон, выйдя на площадь перед Фи- линским домом, —это странные се­рые островки на обледенелом ас- ^ фальте. Конрад сделал шаг вперед, и через секунду в разные стороны с пронзительным визгом брызнули сотни крыс. Но прятаться по под­валам они и не подумали — нет, за­мерли по краям площади, будто там из асфальта выступала гряз- А

ная пена, замерли, не нападая, но и не убегая — выжидали. Кажется, . -Г £ у многие из них сидели на задних /,

Pff

■«( (l/h r' ^

щЩ^ J^— J*

f у >

* f у

лапах.

Чертовщина какая-то, — брезгливо бурк­нул Конрад.

Не нападают, заметь, — сказал Инго, явно думая о другом.

Конечно, — небрежно уронил Конрад. — Боятся.

Нет, — нахмурился Инго. — Дело не в этом.

Над королем и драконом прошумело. Кон­рад задрал голову: кто-то большой унесся на ши­роких тяжелых крыльях в сторону Невы, а за ним, тонко пересвистываясь и клекоча, умча­лась стайка кого-то помельче.

Королевский дракон не без самодовольства расправил плечи:

Вот эти точно боятся, и правильно дела­ют, — с нажимом сказал он. — Помнится, во- он на том доме орел был каменный... и еще мно­го всякого. Разбежались все.

Инго кивнул.

Дома стояли безмолвные и голые — с фаса­дов исчезли птицы, звери, фигурьглюдей...

Ну что, Конрад, — вздохнул Инго, глянув в сереющее рассветное небо. — Отойди-ка. Три, два, один, пуск.

Книга открылась охотно и услужливо — даже не дожидаясь слова «пуск». По замерзшим лужам разлетелись яркие пятнышки света, как солнечные зайчики. Крысы громко запищали и молниеносно разбежались в темные ущелья улиц.

Мне нужно расколдовать этот город, — сказал Инго. — Помоги мне, пожалуйста.

Страницы зашуршали, перелистываясь. Бе­лые лучи мягко подсветили лицо Инго, ставшее причудливой маской из света и тени.

По белоснежному развороту побежали ров­ные буквы — округлые и изящные.

Невозможно, невозможно, невозможно...— писала книга. — Невозможно, невозможно, не- возможно, невозможно...

Стоп, — кивнул Инго. — Понял, спасибо. Объясни,почему.

Невозможно, невозможно, невозможно... — неслось по странице, слова разбегались в разные стороны, скручивались спиралью, суетясь, спе­ша и толкаясь, как огромные черные муравьи.

Да стоп же! — Инго положил руку на стра­ницу, и она снова стала чистой и белой. — Это что, необратимо?

Книга пошуршала, но ничего не ответила. Конрад осторожно подошел и стал тоже смот­реть на страницу через плечо Инго. Ровное све­чение, которое испускали страницы, стало по­маргивать.

Ладно. У тебя нет таких заклинаний?

Книга помолчала. Страницы стали мертвен­но-зеленоватыми.

Не могу, —появилосьпосредистраницы. — НЕ МОГУ! ОН ХОЗЯИН!

Объясни, пожалуйста, — нехорошим ше­потом попросил Инго.

Он хозяин, — зигзагами побежали по стра­нице колючие, угловатые буквы. — Он хозяин, хозяин, хозяин! Он говорил! Ты — нет! Ты сам говорил — нет! Не могу против него!

Ну и ну, — пробормотал Конрад.

Был такой разговор, действительно, — успокоил его Инго. — Вот что. Я тебя открыл, придется тебе меня слушаться.

Ты не хозяин, — страницы стали стреми­тельно желтеть, а буквы заплясали, как огонь­ки по углям в догорающем очаге, и стали жгу­че-красными. Казалось, они вот-вот прожгут бу­магу. — Ты сам говорил. Ты меня открыл, да, да, да, ты велишь, я тебя слушаюсь. Но ты не хозяин. Против него не могу. Лучше отдай меня хозяину. Хочу к нему.

Извини, — процедил сквозь зубы Инго. — Хотеть ты не можешь, ты не живая, и хозяину я тебя не отдам.

Я не живая, нет, — понеслось по странице. Буквы топорщились, щетинились, как мохна­тые пауки, — Не живая, нет, нет, нет, нет. Не живая. Хочу к хозяину.

Можно один вопрос? А вот если, например, тебя отдать хозяину и он велит тебе убить Инго, ты это сделаешь? — поинтересовался Конрад.

Книга отчаянно зашелестела, дернулась, явно пытаясь захлопнуться, — Инго придержал ее за обложку, — а потом ответила:

Нет, нет, нет, нет. — Буквы летели по странице с резким наклоном, стелились, как трава на ветру параллельно земле. — Не смогу, не смогу, не смогу против. Он может сам. Сам, сам, сам, сам, сможет, сделает все сам. Нет, нет, нет. Отдайте хозяину.

Ясно, — уронил Инго.

А книги случайно с ума сходить не уме­ют? — уточнил Конрад.

НЕТ! Нет, нет, нет, нет! Не живая! — со страницы полыхнуло так ярко, что Инго при­шлось прищуриться, но взгляда он не отвел.

Гхм, — сказал Конрад и поежился. — Закрой-ка ее, Инго, подобру-поздорову.

Инго немного помедлил.

Ага, вот как надо, — сказал он нако­нец. — Книга, будь любезна, закройся изнутри и никому не открывайся до особого распоряже­ния. Пока я не скажу, что это особое распоря­жение. Понятно?

До особого распоряжения!II — выгнулось на странице. — Д ад ад ад ад ад а... — Книга погасла и громко, со стуком, захлопнулась — будто до­щечкой о дощечку ударили.

Инго и Конрад хором вздохнули с облегче­нием.

Смотри-ка, Конрад, у нее даже страницы срослись... — Инго провел пальцами по бело­снежному гладкому обрезу, который на ощупь стал как гипсовый. Потом постучал по нему — книга откликнулась глуховато и твердо. А веса была прежнего — бумажного.

М-да, — закряхтел Конрад и нервно обер­нулся — обежал глазами безмолвные темные улицы. — Получается, что против Изморина с ней каши не сваришь. Попали мы в переплет. Ха-ха, буквально.

Не умею я обращаться с волшебными предметами, — пожал плечами Инго — без вся­ких признаков досады. — Не сказал ей, что это я ее хозяин. Слава богу, обошлось.

Не знаю, не знаю, — усомнился Кон­рад. — Может, и не стоило этого де...

Он замер — и тотчас схватил Инго за плечо и очень сильно рванул в сторону. Туда, где только что стоял король Радингленский, грянулась здо­ровенная ледяная глыба и разлетелась вдребезги.

Смотри-ка, — сказал Конрад, задрав го­лову. — Во-первых, упала с неба, а во-вторых, была идеально круглой формы.

Начинается бильярд, — пробормотал Ин­го. — И я даже знаю, кто у нас кием орудует. Пойдем-ка, Конрад.

Что за... — начал Конрад, и тут прямо ему под ногами обрушилась вторая глыба. Инго и Конрад метнулись прочь и налетели на какую- то стену.

Была же площадь! — ахнул Инго, огля­девшись. Они оказались в совершенно незнако­мом дворе-колодце. На них пялились пустые окна. Почти все стекла были выбиты, а уцелев­шие покрыты толстым слоем войлочной пыли. Посвистывал сквознячок.

Была площадь, — запоздало согласился Конрад. — Посмотри-ка вверх. Где это мы, ин­тересно? Явно не Биржевой проезд. Откуда это такой вид?

Посмотреть было на что: в серое небо уходи­ли две рыжие колонны. Ростральные. Только очень высокие. Несмотря на то что с Петербур­гом Инго был знаком совсем недолго, он успел понять, что дворов-колодцев в окрестностях Ростральных колонн отродясь не было. Да и сами колонны, помнится, были раза в три по­ниже. Король и дракон переглянулись и кину­лись в подворотню. Асфальт под ногами шел трещинами, как апрельский лед. Снаружи ока­залась совершенно незнакомая улица: с одной ее стороны теснились плечом к плечу белые унылые дома новостроечного вида, с другой тя­нулась высоченная глухая желтая стена, един­ственным отверстием в которой чернела подво­ротня.

Там вода, кажется, — сказал Инго и бро­сился направо — там действительно что-то ту­скло отблескивало. Асфальт тихо лопнул, как бумага. Поперек улицы распахнулась глубокая расселина, оттуда ударил вонючий пар.

Та-ак, — протянул Конрад. — Очень свое­обычные ощущения, вы не находите, Ваше Ве­личество?

Ага, — кивнул Инго, глядя на пар. — Го­рода нет. Пространства нет. Как в лифте. — Он развернулся и побежал в противоположную сторону — туда, где желтая стена изгибалась, а между белыми домами, кажется, замаячил просвет. Конрад, тяжело дыша, последовал за ним, некстати подумав, что маловато летает по­следнее время. Вдруг Инго резко остановился, поскользнулся, не удержал равновесия и упал на колени.

Погляди-ка, Конрад, — без выражения сказал он, медленно поднимаясь.

Конрад подошел поближе. Перед Инго попе­рек улицы было натянуто что-то вроде толстого негнущегося холста. И проем между домами, и изгиб стены были грубо намалеваны на хол­сте масляной краской. Было совершенно непо­нятно, как их угораздило так обмануться. Вбли­зи желтые, серые и коричневые мазки сливались в неаппетитное месиво. Холст уходил в небо, на­сколько хватало глаз. Он свисал совершенно не­подвижно, плотный, грубый, самодовольный, и от него так веяло затхлостью и пылью, что, казалось, простоишь перед ним еще хоть чуть- чуть — задохнешься.

Не верю, — сказал Инго, и по холсту вдруг прошел слабый трепет, будто его шевельнуло сквозняком. — JI-ладно, — король отряхнул руки и с размаху ударил в холст кулаком. Раз­дался сухой хруст, холст лопнул, из разрыва шарахнулся ледяной ветер, бросил в короля и дракона пригоршню желтых листьев. За полот­ном показалась было Нева с обнадеживающе знакомыми очертаниями Адмиралтейства и Исаакиевского собора на том берегу. Инго пер­вым полез в дыру.

Конрад выбрался за ним, сдавленно охнул и схватился за голову.

Да, Нева была как Нева. Несмотря на силь­ный ветер, над ней висел легкий туман. Сквозь него даже, кажется, пробивались солнечные лучи. Инго и Конрад стояли на высоком травя­нистом склоне неизвестно какого берега — по­хоже, этого места в настоящем Петербурге во­все не существовало. Набережной не было. Не было и увенчанной глобусом башенки Кунстка­меры. Да и Адмиралтейство с Исаакием загло­тил сгустившийся туман. И про наличие Пет­ропавловского собора и шпиля с ангелом ниче­го определенного сказать было нельзя. .

За спиной зашуршало. Король- с драконом обернулись. Холста не было — только глухие, без единого окна, брандмауэры каких-то домов, больше похожих на заброшенные заводские корпуса из закопченного кирпича. Ни дворов, ни улиц — сплошные стены.

Инго почувствовал, что сейчас просто заво­ет от страха и отчаяния. Морок опять надвигал­ся на него удушливым облаком, как черный дым. Конрад, кажется, ощущал то же самое.

Плохи дела, — хрипло сказал он и сел на пожухлую траву, пересыпанную инеем. — Со­всем плохи. Городу конец.

Вот еще, — сказал Инго с интонацией ее Радингленского высочества и упрямо дернул плечом. — Только, пожалуйста, не говори сей­час про сдачу города, — совершенно серьезно попросил он, не глядя на дракона.

Нет-нет, — в голосе Конрада прозвучал ис­пуг. Инго обернулся и глянул на него в упор. — Не смотрите на меня так... — взмолился коро­левский дракон, вжав голову в плечи и впервые п жизни назвав Инго на «вы». Это было так тя­гостно, что Инго отвел взгляд, прищурился и стал пристально смотреть на тот берег — у него даже в висках заломило.

Я ведь не забуду, — грустно пообещал он. — Придется мне теперь все у тебя узнать. Даже то, чего я знать не хочу... А этот город мы пе сдадим. Я не сдам. Речь идет о моей чести. Польше мы об этом говорить не будем.

Откуда-то налетел порыв ветра — холодно­го, пахнущего рекой, мокрым камнем.

Так-то лучше. — В голосе короля послы­шалось облегчение, и Конрад вскинул голову.

Туман медленно, неохотно расползался в стороны, как тяжелый, пыльный театральный ианавес. На том берегу проступили под мутным серым небом знакомые силуэты, блеснула зо­лотом игла Адмиралтейства, встал над крыша­ми темный огромный купол Исаакия. А вон и Нимний слева, а ближе — Стрелка и Петропав­ловка.

Чего-то не хватает, — заметил Инго. Он огляделся. — Или что-то явно лишнее. Так, это

где же мы?

Король с драконом по-прежнему были на Перегу неизвестно чего, и за спиной у них тол- 11 ились непонятные здания. Но Инго сделал над собой усилие и стал сосредоточенно припоми­нать — вроде бы в нормальном, настоящем горо­де перед ними сейчас должен быть стадион... или метро? А потом два моста. Ничего похожего...

Хочется туда, — с тоской пробормотал Конрад и сунул руки поглубже в карманы еще недавно белого пальто. — Там все как у людей. Я вам скажу, чего не хватает. Нет мостов.

Конрад, а Конрад, — отозвался Инго. — Ты же летать умеешь.

По всему этому — летать?! — слабо воз­разил Конрад. — Ваше Величество... Еще со­бьют, пожалуй.

Мне что, приказывать, что ли? — король нетерпеливо скривился.

Конрад крякнул, встал, отряхнул пальто от листьев и травинок. Потом расправил золотые крылья и сделал круг над свинцовой водой.

— Поднимись повыше! — крикнул Инго, пристроившись у дракона на шее. Вниз он даже и не взглянул — и так знал, что изморинский морок сейчас рассеивается. Инго покрепче ух­ватился за какой-то роговой выступ на Конра- довской шее. Руки он оцарапал сразу, но боли даже не почувствовал. Было не до мелочей, хотя на драконе он летал первый раз в жизни. Или второй, но вряд ли больше. Сначала внизу не было видно ничего, кроме тумана и тусклой раз­дваивающейся Невы, — Конрад слишком рез­ко набрал высоту. Потом показался белесый волдырь рядом с Исаакием — тот самый купол... нет, туда нам пока не надо. Прояснились еще кое-какие очертания — Стрелка с Ростральны­ми колоннами нормальной высоты, сетка линий на Васильевском, шестиугольник Заячьего остро­ва с острием собора, мосты — надо же, все в на­личии, — путаная паутинка Петроградской... Дальше все терялось в тумане.

Нет, город был на месте, по крайней мере, центр, только очень уж опустел — ни людей, ни машин, — а когда Конрад чуть снизился, Инго увидел, какими плоскими и голыми стали фа­сады домов. Даже крыша Зимнего дворца... но и воздухе над ней Инго краем глаза уловил ка­кое-то движение.

Он прищурился:

Конрад, что там?

Похоже на осиный рой, — отозвался дра­кон. — Или на птичью стаю. Только... — и вдруг он зарычал — так низко и громко, что рык этот отдался у Инго по всему телу, до кончиков паль­цев. Конрад не успел ничего добавить — король уже и сам увидел.

Над Зимним дворцом кружила стая черных 1ггиц, только птицы эти были слишком крупны­ми, и крылья их разрезали воздух с тяжелым свистом. Завидев Конрада, вся черная туча сня­лась с места и ринулась прямо на дракона. Штормовой ветер, который сбил бы обычных птиц, этим был нипочем.

Совы, орлы... ого, даже ангелы... — Зре­ние у старшего Конрада было гораздо острее, чем у Инго. — И грифонишки-драконишки вся­кие. Тоже мне, р-р-разлетались, — надменно прорычал он. — Пугнуть их огнем, Ваше Вели­чество?

Инго вспомнил Костю и чуть не улыбнулся, по было не до смеха — стая стремительно при­ближалась. Сквозь свист ветра доносился угро­жающий клекот... и еще голоса.

Чужиииийййееее! — визжала одна из ле­тающих статуй.

Пррргонать прррочь! — раскатисто втори­ла другая.

Воннн! Вонннн! — гулко, как колокола, подхватил целый хор.

Конрад предупреждающе рыкнул:

А ну брысь отсюда! Огня захотели?

Не боиииимся! — прямо перед ним завис в воздухе трехметровый ангел с неподвижным лицом и выкаченными глазами. — Видалиииии мы эти огниииии!

Пожарры! — из-за ангела вынырнула стайка раскормленных купидонов со старчески­ми морщинистыми личиками. У одного из них, правда, на месте лица был неровный скол, но голосил он громче других. — Это стррашно для дышащиииих! Не боиииимся! — и они закружи­лись перед самым драконьим носом.

Больше Конрад с ними не церемонился — он резко выдохнул раскаленную струю белого пла­мени. Инго обдало жаром.

Статуи с воплями разлетелись кто куда. Но не все — те, кто оказался слишком близко, с грохотом осыпались на асфальт далеко внизу грудой оплавленного камня.

Вот так, — самодовольно проурчал Кон­рад. — Это им урок.

«Драконий огонь и волшебный камень... — пронеслось в голове у Инго. — Конечно... Кар­бункул и агатовый шар... а ожившие статуи — тоже, в общем, волшебный камень... Но тогда получается, что он и этот купол мутаборский должен взять... Или нет? Или купол из чего-то другого? — Он сжал зубы. — Только бы Костя не сообразил! А то полезет проверять и...» — додумать не удалось: теперь Инго разглядел, что творится на Дворцовой площади.

Казалось, будто кто-то невидимый играет на брусчатке безумную шахматную партию разно­пол икими фигурами. Статуи вразброд блужда­ли по площади, исчезали и появлялись из-под Лрки Главного штаба (колесница Аполлона с нее бесследно исчезла), с набережной Мойки, с Миллионной улицы... Целый строй конных па­мятников маршировал по Дворцовому мосту к Стрелке.

Инго повернул голову — посмотреть, нет ли статуй прямо под ними.

По Тучкову мосту ползла крошечная черная Пукашка.

Точно, кто-то идет.

Человек! Не статуя! И не спит! И те от него совсем недалеко!

Конрад!!! — закричал Инго. — Садись! Прямо здесь!!!

Длинный сутулый человек при виде пики­рующего дракона шарахнулся к перилам, явно готовый сигануть в воду.

Стойте! — прорычал Конрад, тормозя ког­тями. — Ваше Величество, Инго, да скажи ты ему, чтоб стоял!

Сутулый обернулся, блеснув мокрым лысею­щим лбом, и передумал прыгать:

Кто тут величество?!

Мост качнулся. От огромного дракона шла полна сухого железного жара, из ноздрей у него клубами валил пар. Смуров задрожал — до это­го он шел через мост в одном пиджаке, не заме­чая пронизывающего холодного ветра. С дра­коньей спины прямо перед Смуровым спрыгнул на асфальт рыжеволосый молодой человек:

Вы кто? И что тут делаете?

Гуляю! — нервно рявкнул Смуров. — Све­жим воздухом дышу! Нет, вы мне скажите — это вы величество?

Молодой человек кивнул.

Так вот он про кого болтал! — и Смуров весь осел, будто из него воздух выпустили.

Позвольте узнать, кто и что болтал? — спросили у него за спиной. Смуров дернулся — вместо крылатого чудовища к нему обращался статный господин.

Да мальчик этот психованный!

Высокий блондин? — немедленно уточнил господин по всем правилам Шерлока Холмса.

Какой блондин? Толстый такой, с челкой! В подвале! — Смуров взвился так, что дурить ему голову дальше было попросту жестоко.

А сейчас он где? — быстро спросил ры­жий.

Сбежал. Дальше не знаю, — ответил Сму­ров, пытаясь унять зубовный стук. Рыжий при­стально посмотрел на него, снял куртку, выта­щил из кармана какую-то книжку в белом пе­реплете и сунул за ремень под свитер, а куртку отдал Смурову.

С-спасибо, — пробормотал Смуров. Рука­ва были ему длинноваты.

Полетели-ка к Филину, вот что, — решил рыжий. — Он там небось с ума сходит.

«Это я с ума схожу», — в тоске подумал Сму­ров, а вслух уныло сказал:

Про филина он тоже говорил.

Филин — это фамилия, — объяснил ры­жий. Понятливый юноша. — Он живет во-он в том доме с башнями, видите? — Он показал вдоль Большого проспекта. — Нам недалеко.

Э-э-э... — нерешительно начал Смуров.

Нет уж, извините, придется лететь, — понятливый юноша был неумолим. — Время дорого. Конрад?

Смуров на своем музейном веку повидал не­мало драконов. Но исключительно на картинах, м также в виде скульптур, барельефов, мозаик и витражей. Так что на спину этому, настояще­му, огромному и пышущему жаром, рыжему юноше пришлось его подсаживать под локоть.

•к**

...Филин сидел под окном на полу, привалясь спиной к холодной жесткой батарее. Некоторое нремя ему казалось, что ноги от ужаса отказали и что встать он теперь не сможет, но потом все- таки удалось подняться. В комнате стоял серый стеклянный свет, но смотреть в окно не хотелось. 11екоторые вещи голова, к счастью для нее, сра- ,iy в себя впустить не может — нужно время.

Чего-чего, а времени было вдосталь.

Филин понимал, что просидел на полу до- мол ьно долго, — он помнил, как слышал краем уха бой часов. Только вот сколько они били — непонятно. Мама Соня снова всхлипнула во сне, плед съехал, Филин кинулся к ней, радуясь воз­можности хоть что-то сделать, задел рукавом стоящее на краю стола блюдечко. Собрал оскол- |vii. И вдруг наткнулся взглядом на светящий­ся комок, при дневном свете уже не такой яр­кий, который валялся на полу за креслом. За­был совсем... Филин взял комок в руки и повер­тел. Распутать — и Соня проснется... Нет. Инго прав — не нужно.

На улице послышался какой-то шум, хрип, перестук, сиплые обрывки знакомой музыки. То есть, может быть, шум раздавался уже дав- но, но теперь он стал громче. Громче, тише, громче, громче.

«Соню же разбудят», — сердито подумал Филин, тут же одернул себя — сколько раз по­вторять, Соня спит колдовским сном, ее не раз­будишь, это и к лучшему, и вообще пора пре­кратить истерику, — и все-таки подошел к окну посмотреть.

Над площадью разносились неаппетитные сипы и летели клочья ни в чем не повинных «ма­леньких лебедей». Филин поправил очки — ничего себе! Репродукторы заработали! Ну ко­нечно, под крышами полно репродукторов! Лет двадцать назад на этой площади собирались де­монстрации — первого мая и седьмого нояб­ря, — и тогда из репродукторов грохотали бра­вурные марши, а внизу размахивали гвоздика­ми, выкрикивали лозунги... спать не давали... жаворонок я им, что ли?

Зачем репродукторы?

Филин задернул шторы и сел за стол. Его снова отчаянно знобило. Это что же, уже шесть часов прошло?

Ах вот оно что!

Музыкальный фестиваль. Взбесившийся город. Колдовская музыка. Должны быть еще крысы. То есть, собственно, крысы уже есть, — вспомнил Филин. Последние два дня по городу только и разговоров, что про крыс. Так-так, кар­г инка из кусочков складывается как на заказ. 11 ко всему этому — талантливые дети...

Колдовская музыка. Талантливые дети.

Через пять минут Филин все понял. Факты метали на свои места с приятным щелчком. I больше ничего приятного не было. Потому что сошлось абсолютно все, только легче от этого не стало. А я-то еще думал — Мутабор, радинглен- < кий уроженец, честолюбивый маг. Нет, все го­раздо хуже. У этого господина совсем другой размах и, увы, возможности.

Когда они познакомились, Филину было едва ли двадцать. А господину Притценау — далеко за семьдесят. И он все еще выступал. Ноже, какой был музыкант... Ничего подобно­го, никогда, ни до, ни после... Говорили — на­следник Паганини, говорили — недаром ро­дился в Зальцбурге^ как Моцарт... А потом он стал стареть. Его жалели — не в глаза, конеч­но. Скверная штука — артрит. Как, должно пить, грустно, когда такие пальцы перестают гнуться.

Филин учился у него. Совсем недолго. Поче­му-то почти никто не помнит, что он, Филин, на самом деле музыкант. Скрипач. Ну да ладно.

Потом они крепко поссорились. Очень юный Филин с бестактностью, свойственной только очень юным людям, пытался объяснить стари- t у Притценау, что завладеть Белой Книгой с единственной целью превратиться в доппель- t аигера нельзя. Нельзя — и все.

Откуда было юному Филину знать, что та­кое страх неминуемой старости.

Откровенно говоря... Откровенно говоря, даже теперешний, не очень юный Филин этого до конца не понимал. Старости он боялся, но не так. Совсем не так.

Филину в голову не приходило, никогда, ни разу, что Притценау все-таки добрался до Кни­ги и превратился в то существо, которое назы­вало себя My табором. Собственно, это открытие его ничуть не взволновало. Ничего это не меня­ло, по сути дела.

А теперь это существо стало настолько мо­гущественным, что позволило себе роскошь об­завестись человеческим телом. Самым настоя­щим. Теоретически мы знаем, как доппель- гангеры и им подобные создают себе настоящие тела — думал Филин отстраненно, как будто лек­цию читал не очень любимым студентам. У од­ного берут голос. У кого-то глаза. У кого-то ноги. Именно берут. Не копируют, а отнимают. Так. Тогда ясно, зачем ему дети.

Об этом думать решительно не хотелось, но Филин, скрипнув зубами, додумал мысль до конца. *

Человеческое тело — настоящее, не иллю­зия, — не вечно. Оно стареет. Кому, как не Притценау, об этом знать. Дети — бесперебой­ный источник жизненной энергии. Маг такого класса с легкостью может устроить себе и веч­ную молодость, и бессмертие. Только для этого надо найти, из кого черпать жизненные силы. Магии-то чужой он уже нахлебался... Вот и моей тоже... — Филин скрипнул зубами. Он все-таки многое умел. Раньше.

А потом — напившись досыта — можно за­крепить достигнутое колдовской музыкой. Фи­лин не сдержал усмешки. Притценау, сколько он знал старого музыканта, всегда терпеть не мог детей. Когда на концертах маленькие девоч- к и с большими бантами выносили ему букеты и корзины цветов, желтел и кривился. Во время ежегодной Открытой Недели в Амберхавенском у 11 иверситете, когда по острову, на котором сто- ит Магический факультет, разгуливали школь­ные экскурсии, маэстро прятался, как барсук в норе. А теперь, значит, ему придется окружить <тбя детьми. Можно только посочувствовать.

Еще вечно молодому, бессмертному телу надо где-то жить. Например, в этом городе. По­чему именно в этом? Всякий город — простран­ство магическое, а этот, с его историей, с его кителями... Нет. Этот — потому что я здесь киву. И Таль. И Лиза. Ах, как много нам чес- ги, надо бы пойти в уголок и там зазнаться.

Так. Понятно.

Колдовская музыка может очень многое. Может покорить город. Может сделать магию необратимой.

— Господи боже мой! — вслух произнес Фи- '! и н и вздрогнул от звука собственного голоса. — Он же заполучил Лизавету! А Инго и Конрад теперь вообще неизвестно где!

Думать дальше у него сил не было.

А время все шло и шло.

'к'к'к

Костя летел по темному коридору «Пальмиры» кик на крыльях. Если бы не это «как», дракон- < к ий триумф был бы полным. Да, отточенные ве- | ими техники доведения учителей до белого ка­чения оправдали себя на все сто. Саблезубая, «прочем, оказалась достойным противником — ! 11 )одержалась не меньше часа. « Ай да я!» — тор­жествующе прогремело в голове у Кости, пока сам он несся мимо запертых дверей, зашторен­ных окон, толстых диванов и тусклых зеркал.

Как только Изморин сдал его Саблезубой и велел где-нибудь с ним посидеть, Костя оскор­бился до глубины души. За кого его принимают в этой гостинице — за дурачка? Ишь, Мутабори- ще! Подумаешь, перекинулся в наглаженного- расфуфыренного дяденьку вроде архизлодея из «Джеймса Бонда» и сразу заважничал — ему, видите ли, не до драконов, он, видите ли, музы­ку пишет! Тоже мне, гений выискался — ре­шил, что раз дракон... ну, в общем... молодой, так его охранять и училки вполне хватит. Ну уж нетушки! А то получается несправедливо — самое интересное всегда Аствацатурову, его вой и в заложники взяли по правде. Фиг вам! Еще не хватало — время терять, надо поскорее вер­нуться и показать этому Изморину, что такое драконский гнев. Можно, конечно, отпихнуть Саблезубую, выбить окно и улететь на все четы­ре стороны, но лучше остаться — за Лизкой, предательницей, глаз да глаз нужен, а то они с Мутабором дуэтом такого наворотят...

Так подумал Костя час назад и начал с уше­раздирающего сопения, переходящего в томи­тельные зевки, больше похожие на стоны с под­выванием. И со щелканьем зубами. В комнате было темно, фонарик у Саблезубой погас еще в коридоре (хиловато у них тут с оборудованием, батарейки надо запасные носить в кармане!), так что читать торчавший у нее из кармана жур­нал «Дамские секреты» она все равно не могла, хотя и пыталась. Костя в темноте прекрасно все видел, и еще Саблезубая пыталась на ощупь на­пудриться, смехота одна, но и это у нее тоже не аышло — и наверняка ужасно скучала. А мо- жет, даже и злилась. Но молча.

И Костя принялся усиленно раскачиваться на стуле, делая вид, что жует жвачку, — увы, настоящей жвачки у него не было, а то можно было бы знатно пузырями почпокать. Тут Саб- юзубая не выдержала в первый раз и произнес­ла привычную тираду о вредоносной природе 1С пачки, об этике, эстетике и выпадающих плом­бах. «Я чего? Я ничего», — праведно возмутил­ся Костя. Все слова были знакомые до оскоми­ны , но внутренне он воз л иковал, а вслух нахал ь- но напомнил училке — пломб у него ни единой и к тому же мы не в школе. И вообще, теоретиче- С к и можно все и сидит он смирно и покорно толь­ко по большой своей милости. А мог бы и не си­деть. Костю так и подмывало сообщить Саб лезу- бой, что эта большая милость к тому же еще и драконская, но он титаническим усилием воли < держался. И продолжал вдохновенно чавкать. Жаль, в носу шумно ковырять не получится. Хотя если попробовать...

Саблезубая злобно теребила журнал с остав- 11111 мися ей не известными дамскими секретами. II старалась не шипеть сквозь зубы. Знала бы, кого охраняет!

Костя поднялся и вразвалочку походил по комнате, с шорохом потеребил жалюзи, потом плюхнулся на гиппопотамского вида кресло и <»т души на нем подпрыгнул. Жалобно зазвене- ш пружины.

- Конрад, что ты там вытворяешь? Вернись на стул и сиди смирно! И это называется — мне поручили особо ценного ребенка! Ну что за дети

» Ммгтоящая принцесса и снежная осень нынче пошли, наказание какое-то! — Саблезу­бая раздражалась все сильнее — ей не просто было скучно караулить постылого Конрада, она явно изнывала от каких-то упущенных возмож­ностей и даже не ведала, что охраняет грозное огнедышащее чудовище. От досады и тоски ее пробило на какую-то воспитательную муть про уважение к старшим. Огнедышащее чудище в который раз от души пожалело бедную Ляль­ку — ей ведь наверняка приходится выслуши­вать всю эту шарманку и за завтраком, и за ужи­ном, и даже — вот не везет бедолаге! — по вы­ходным. Костя до поры до времени сидел на стуле, но вклинивался в каждую паузу и гнус­ным голосом переспрашивал «Чи-во?!» Сабле­зубая скрипнула зубами, а потом и говорит:

— Если ты считаешь, что мне очень интерес­но тут с тобой время терять, Конрад, то ты силь­но заблуждаешься! У меня и без тебя дел пол­но! — Костя отчетливо увидел, что она нервно поглядывает то на невидимую ей дверь, то на часики — тоже невидимые. — Разве можно де­тей доверять каким-то случайным людям? Тем более одаренных! Тем более такую ораву! Мож­но подумать, эта дамочка с телевидения смыс­лит в педагогике! — Яду в Саблезубином голосе было хоть отбавляй. — А Виктор Александро­вич один не справится, ему надо беречь себя, ему помощь наверняка нужна! — продолжала Саб­лезубая с придыханием. — У него тонкая ду­шевная организация, он человек возвышенный, не от мира сего! А теперь на нас с ним такая от­ветственность! Мы одни на весь город!

Эк ее разбирает! — подумал Костя. — Лад­но, щас мы ее живо вскипятим! Он пересел на краешек обнаруженного письменного стола, лаболтал ногами, и левым ботинком — уж точ­но грязным — рассчитанно задел Саблезубину светлую юбку.

Саблезубая как взовьется да как закричит:

— С меня довольно, Конрад! Идем к Викто­ру Александровичу!

Тактика возымела должное действие. Ох, возымела. Костя не мог не заметить про себя с глу- оочайшим удовлетворением, что «Идем к Иго­рю Сергеевичу» Саблезубая произносила совер­шенно так же.

Поэтому-то он и летел по коридору как на крыльях за широко шагавшей на высоченных ногах Саблезубой, которая первый коридор даже проволокла его по старой памяти за руку, по потом сообразила, что все-таки зловредный третьеклассник Царапкин давно и намного вы­рос в не менее зловредного семиклассника Кон­рада, и выпустила Костин рукав. На Саблезу- Оую Косте было плевать. А вот поговорить еще разок с этим Измориным — это да, это очень интересно. Даже если придется смотреть ему в глаза, ничего, для дела потерпим. Пусть знает, что он, Костя, подчиняться и сдаваться не на­мерен. Даже если Лизка прогнулась и кому по­пало позволяет командовать.

От этой мысли Костя почему-то споткнулся, и триумфальное настроение мгновенно улетучи­лось, как воздух из плохо завязанного шарика.

Тем более что поговорить с Измориным не удалось.

Саблезубая и постучать не успела, как из-за двери отрезали: «Я занят!» Саблезубая оробела, ттрепетала и несолидно отскочила от двери.

И очень вовремя — потому что Изморин резко распахнул ее, а открывалась она в коридор.

Что там еще? — отрывисто поинтересо­вался он и уставился на Костю неподвижным прозрачным взглядом из-за дымчатых очков. В руках у него была пачка нот.

«Хорошо бы сейчас по этим нотам лучом пальнуть, — мелькнуло в голове у Кости. — То- то бы гений запрыгал!»

А, Конрад. — Изморин поморщился. — Мне сейчас некогда на тебя отвлекаться. Я тебе очень настоятельно советую: делай что велят, мальчик, и без выкрутасов. И не раздражай никого по пустякам.

Еще чего! — Костя попытался фыркнуть и с изумлением обнаружил, что под этим взгля­дом особенно не пофыркаешь. Как в противоту- манные фары пялиться. Только еще давит, буд­то в стенку вплющивает. И голову не повернуть, не то что лучом не пальнуть. И...

Ступайте в зал, Ульяна Сергеевна, вы мне пока не понадобитесь, — ровным голосом велел Изморин, и Саблезубую как фантик ветром сду­ло. Впрочем, это Костя видел только краешком глаза — шея одеревенела, и он почему-то испу­гался.

Что-то мне начинает казаться, мальчик, ты решил внаглую попользоваться создавшим­ся положением. — Изморин свернул ноты в трубку и пристукивал ею по ладони в такт соб­ственным словам. — Ты ведь сообразительный, быстренько понял, что дракон мне нужен. А? Скажешь, нет? — У него даже веки не дрожа­ли. Как у гремучей змеи. — Да, дракон мне не­обходим. Именно ты, другого искать некогда.

1Гричем дракон, который ведет себя смирно, ! I послушно. А ты слушаться не хочешь. Хоро­шо, раз так — заставим. Паулина, — позвал он, не повышая голоса. Из-за соседней двери пока­залось багровое пятно — ничего больше Костя разглядеть не мог. — Покажите Конраду наше­го пленника. Младшего. И чтобы никаких раз­говоров, только покажите. — Он повернулся и ушел в номер.

Костя покрутил головой и громко вздохнул от облегчения. «Хорошо сделал, что не уле­тел! — торжествующе подумал он. — Сейчас Левку увижу, сто пудов! А что не разговари­вать.., Ладно, на месте соображу. Может, я его пытащу, тогда Лизка передумает»

Паулина завела дракончика в какой-то совсем крошечный закоулок на первом этаже, где была только одна дверь в торце и еще лифт, и лифт по­чему-то приехал, когда Паулина нажала на кноп­ку, хотя электричества не было во всем здании. Темная тесная кабинка, в которой тухло пахло к рысами и липко — Паулиниными духами, взмы­ла вверх и резко остановилась, словно ее сверху пристукнули.

Створки разъехались, и Паулина сделала шажок наружу.

И остановилась.

И забулькала, как большой котел над очагом н радингленской дворцовой кухне. Ожерелья у лее на груди запрыгали и застучали, как град.

Костя протиснулся мимо Паулины и едва не лаорал от восторга.

И он продолжал мысленно орать от востор­га, когда Паулина задвинула его в лифт, не под- нустив даже к провалу окна (между прочим, очень подходящему, чтобы улететь). Костя не сомневался, что Лева сам умудрился устроить этот разгром — иначе выломанное окно вместе со стеклом не опиралось бы так ровненько и ак­куратненько на подставленное мягкое кресло. Чистая работа! Молодчина Левка! Не одними мозгами шевелить может!

Этажом ниже лифт снова остановился — буквально на секунду. Выглянув наружу, Пау­лина снова забулькала, и Косте из-за ее широ­кой спины не было видно, почему. Тоже, навер­но, кто-то что-то высадил.

Паулина до низу еле дотерпела — едва лифт открылся, она потеряла интерес к Косте уже по- настоящему и покатилась по коридору.

«Ревет, что ли? — прислушался ей вслед Костя. —Вроде да. Ха! Так она Изморина боит­ся. И меня тоже. Ну, не хотите, как хотите, те­тенька из телевизора», — и Костя здраво решил за Паулиной не бежать, а просто отстать.

Так, и чем бы теперь заняться,? Вернуться, что ли, на ихнем хитром лифте в комнату с вы­ломанным окном и сбежать? Ну да, чего про­ще — превратиться в дракона и вылететь нару­жу. Там высоко, мимо ничьих окон лететь не придется, и никто внимания ни на что не обра­тит. Но лифт не открылся — слушаться Костю ему, видимо, было не положено. «Ну и пожалуй­ста! — Костя даже не огорчился. — Может, так и лучше, а то улечу сейчас, а потом, если Лизка окажется не виновата, Инго меня заплющит, что принцессу бросил». Оглядевшись вокруг, Костя обнаружил в самом темном уголке заку­точка, у железной двери, не что-нибудь, а самый обыкновенный школьный рюкзак.

Очень знакомый.

Принадлежавший пленнику.

Костя снова ужасно обрадовался. Он кое-что знал про этот рюкзак и поэтому сразу полез в нужные карманы.

В нужных карманах оказались мобильник, фонарик и швейцарский складной нож. От мо­бильника, как и следовало ожидать, толку ока­палось мало: железный женский голос вещал из пего, что абонента нет, услуг нет и вообще ниче­го нет. Понятное дело, купол. Фонариком, к ко­торому прилагались запасные батарейки, Костя посветил вокруг в свое удовольствие, а нож ре­шил попробовать на ближайшем же замке.

Замки здесь, впрочем, оказались не из та­ковских, расковырять их ножом, даже швей­царским, не получалось. Зато из-за двери в от­пет на шорох послышался напряженный глухо- ватый голос:

Это еще кто? Опять пугать пришли? От­крывайте дверь по-человечески, хватит скре­стись!

По-человечески все равно не выходило, при­шлось по-драконски. Костя аккуратно, как учил его папа, выдул ровно на замок струйку белого пламени, металл с громким шипением задымился и закапал на каменный пол.

Кап — шлеп.

Кап — шлеп.

И дверь открылась.

У окна спиной к нему стояла, гордо задрав стриженую голову, тоненькая высокая девочка.

Ты кто? — спросил Костя.

Девочка обернулась, и Костя понял, что пропал.

Никого красивее он в жизни не видел.

Даже, можно сказать, ничего.

"к "к Ж

Дверь почему-то заперта не была. В полутемной прихожей Смурова, дракона и его рыжего спут­ника встретил невысокий бородатый человек с очень усталым лицом, весь в черном.

Филин, — представился бородатый. Име­ни у него, что ли, нет?

Илья Ильич Смуров, — поклонился Сму­ров.

Конрад, — несколько запоздало сообщил статный господин, он же, оказывается, дракон. Под пальто у него оказался зеленый бархатный пиджак. Смуров таких недолюбливал. Из тех, небось, кто по Эрмитажу ходит, будто прицени­вается, а в Золотой кладовой начинает глазами сверкать и облизываться, тут же решил он.

Инго, — сказал рыжий и тут же попра­вился: — Иннокентий. *

Что это у него за имя такое? — подозри­тельно подумал Смуров. — Он что, из люби­телей ролевых игр? Как тот толстый мальчиш­ка в гостинице, который что-то про гномов нес? Ролевиков Смуров тоже не любил: они подолгу торчали в Рыцарском зале, старатель­но, высунув языки, срисовывали гарды и даг- геры, а чего ради? Чтобы потом делать себе дурацкие мечи из жести или из дерева? Ры­жий, правда, при ближайшем рассмотрении на ролевика решительно не был похож. Слиш­ком настоящий. И если бы у него был меч, почему-то подумалось Смурову, меч тоже был бы самый настоящий.

М-да, ну и компания. А рыжего он, Смуров, определенно недавно где-то видел. Буквально на днях. Или кого-то, очень на него похожего?

Хотите чаю, Илья Ильич? — спросил хо~ .шин квартиры. — Или лучше кофе?

Почему-то при этих словах силы оконча­тельно покинули Смурова. Он почувствовал, что нот-вот упадет.

Да, пожалуйста, — сипло сказал он и по­нял, что, кажется, теряет голос.

•k-ki:

Люк захлопнулся.

Там, куда только что метнулся Смуров, с гро- хотом раскатились здоровенные камни и зава- п!ли проход. Путь наверх был отрезан.

Лева вжался спиной в сырую и твердую сте­пу. Крысиный поток катился прямо на него. ♦ !)х, и чего я ножку от стола с собой не прихва­тил!» — промелькнуло у него в голове.

В туннеле стало темнее, но не настолько, чтобы не различать буровато-серую массу крыс.

Лева хотел было нагнуться за камнем, но мигом понял, что осколков кирпича или булыж­ников тут не доищешься: под ногами плотно при­гнанные плиты, а камни, преградившие путь, по щуку такие крупные, что их не подымешь.

Крысы были уже в двух шагах. Лева чувство- пил резкий, отвратительный запах и слышал их дыхание, И еще они оглушительно пищали, при­чем как-то слаженно, чуть ли не хором.

«Буду отбиваться ногами», — успел поду­мать Лева, но тут крысиная армия затормозила v самых его кроссовок и откатилась назад, как прибой на песке.

Стой и не смей трогаться с места, если тебе дорога жизнь!

Этот пронзительный голос царапал воздух, как нож стекло. В следующий миг Лева понял, что это не один голос, а несколько, звучащих в унисон.

Света! — велел голос.

Над серой массой поплыли зеленые огоньки. Гнилушки, что ли?

Лева сощурился и в неверном мерцании огоньков различил нечто странное.

По спинам столпившихся грызунов бежало несколько крыс покрупнее... причем... Лева со­щурился так, что голова заболела... бежали они на задних лапках, а в передних несли что-то вроде лучинок. Они-то и испускали призрач­ный, пляшущий зеленоватый свет.

Лева быстро скосил глаза. Он стоял посреди просторного подвала с низким сводчатым потол­ком, а из подвала расходилось несколько кори­доров. В один из них и убежал Смуров. А из дру­гих потоками мутной пены двигались бесчис­ленные крысы. Лева, как ни щурился, не мог их толком разглядеть, может, и к счастью. Крыс было великое множество. Крысы семенили ров­ными рядами, в две колонны, причем арьергард этой армии терялся где-то далеко за поворота­ми коридоров, в гнилых сумерках. Над колон­нами поднимался белесый парок крысиного ды­хания.

Кто ты такой, что смеешь бродить свя­щенными тропами нашего народа в эту пору? Откуда идешь и зачем? — спросил голос.

Теперь, при слабом свете гнилушек, Лева смутно разглядел, что говорило какое-то бес­форменное пятно, серый шевелящийся комок, который передний ряд крыс почтительно дер­жал на спинах. Лева чуть нагнулся, вскользь подумав: «Ну и глупость же я делаю!»

Я, крысиный король, спрашиваю тебя. <) гвечай! — семь крупных крысиных голов хо­лодно смотрели вверх на Леву блестящими чер- н ими глазками. Семь оскаленных желтозубых пастей хором говорили с ним. Остальное слива­лось в какую-то многоногую массу, желтовато- Пурую, в мерзких розовых пролысинах. Кое-где из нее торчали когтистые лапки и лысые хвос­ты. Передвигаться сам король не мог — поддан­ные носили его на спинах. — Отвечай, не то моя стража обглодает тебя до косточек живьем.

Лева с трудом переглотнул тошноту.

Мое имя ничего вам не скажет, — быстро отозвался он. Молчать себе дороже — еще на­просятся всем скопом. — Я иду этой дорогой, потому что... в общем, мне нужно здесь прой­ти, — он понимал, что отвечает уклончиво, но другого выхода не было.

Я не об имени тебя спрашиваю, — проши­пел крысиный король семью голосами. — Я не напоминаю ваших имен. Вы для меня все оди­наковы. Даже когда кто-то из вас изобретает новый яд или ловушку, мы мстим всему ваше­му племени, а не кому-то в отдельности. Но ни­чего, скоро нам больше не придется прятаться и мстить! — торжествующе взвизгнул он.

Лева вжался в стену еще плотнее. Ноги и спина начали затекать, но шевелиться было бы неблагоразумно. «Ладно, во всем есть свои плю- сы, — подбодрил он себя. — Этому их королю хочется похвастаться — пусть. Чем больше он скажет, тем легче мне будет отовраться. И во­обще, пока он говорит, они не бросятся — ждут приказа».

Раньше вы, люди, частенько дерзали на­рушать наши границы. Сколько стоит этот го­род, между нами и вашим народом шла война не на жизнь, а на смерть. Я был здесь с самого начала, я помню все. — Похоже, крысиный ко­роль вовсю наслаждался даром речи. — Вы слишком долго теснили нас, гнали, травили, убивали. Но теперь наконец-то наступает наше время, и города вам больше не видать. Мы по­лучим то, что причитается нам по справедливо­сти. Наш друг нам обещал!

Над скопищем крыс пронесся ликующий многоголосый визг. Леве показалось, что он раз­личает отдельные слова, но вслушиваться, ка­кие именно, не хотелось.

Ты был у него? — неожиданно спросил крысиный король. Вопросы он задавал так, что не ответить было нельзя. — Я знаю, мои поддан­ные доставили тебя к нему еще вчера днем.

«Ага, вот оно что, — подумал Лева. — Про крысиного друга все понятно. Ладно-ладно, еще посмотрим, кто кого». А вслух он осторожно сказал:

Все так, но теперь я должен пройти. Я очень спешу. Вы меня пропустите...э-э... Ваше Вели­чество?

Вы, люди, вечно вторгаетесь на нашу тер­риторию, — угрюмо сказали семь скрипучих голосов. — Вечно спешите. А зря. Мы всегда знали, что рано или поздно победим. Нет, мы не пропустим тебя. Мы желаем поговорить с тобой, а потом — посмотрим. Нам нравится раз­говаривать.

Крысы угрожающе сдвинулись вперед. Их коготки с шорохом задели Левины кроссовки. 11< >том они расступились, и четверка крыс ловко мы катила откуда-то моток тонкой стальной про- ж >локи — похоже, изготовилась опутать Леву по рукам и ногам, как только его повалят наземь.

Хорошо, — Лева стиснул зубы, стараясь не смотреть себе под ноги, где копошились кры­сы с проволокой. Время уходило. Наверно, на­верху уже совсем рассвело, — Поговорим.

Отравы при тебе нет, мы чуем, — крыси­ный король оценивающе сверлил Леву семью пирами глаз. — Ловушек тоже. И ты запира­ешься. Отказываешься поведать нам, кто ты и г уда так спешишь?

У каждого свои тайны, — Лева призвал на помощь всю гномскую дипломатичность. Прыг­нуть бы вперед и — сколько шагов он успеет про- осжать, давя бурые тельца, прежде чем серая прмия его повалит? Нет, не пойдет, надо тянуть мремя. — Я ведь не спрашиваю вас о ваших.

Но почему-то слово «тайны» на крысиного пождя подействовало, а над полчищем крыс поползли шорохи и шепот.

Нам теперь скрывать нечего, — со злобным самодовольством заявил король. — Я скажу тебе кое-что и хочу, чтобы ты запомнил этот миг. Пе­редашь тем, кто еще остался наверху. Наклонись, мс бойся, мы пока не причиним тебе вреда.

Вот уж порадовали, подумал Лева и чуть- чуть нагнул голову. Неужели все-таки отпус­тит? От крыс пахло тухлятиной. От пляшущих ■ пилушечных огоньков тоже попахивало.

Ваше время истекло, — вещал крысиный король. Семь пар глаз загорелись красными огоньками. — Теперь город принадлежит нам. Он отдаст его нам, он так обещал. Видишь, он уже дал нам власть, мы встаем на ноги. Мы, наконец, смогли сделать то, о чем так долго меч­тали. Мы отводим воду от наших жилищ и соби­раем ее впрок. Теперь наше потомство будет в безопасности. — Король разразился скрипучим хихиканьем, полным превосходства. — А как тебе наши ловушки, человек? Ничуть не хуже капканов, которые вы ставили на наш народ. Мы всегда были умнее вас, и он знает это. Он оценил нас по достоинству. Он сказал— мы слишком долго ждали. Нас больше, мы умнее и хитрее, и мы выживаем там, где вы падаете лап­ками кверху и дохнете. Мы можем приспосо­биться к яду и холоду. Он все это знает. Он го­раздо моложе меня, но хорошо знает, сколько мы натерпелись и что нам надо. Он знает нас так, словно он один из нас.

А что еще он вам обещал? — Сердце у Левы заколотилось где-то в пересохшем горле. Какой полезный монарх у этих крыс, столько всего сказал...

О, многое! — крысиный король защелкал зубами. — Он сказал — наступает наша эпоха. Сначала мы получим только этот город, потом весь мир. Скоро, очень скоро. Мы будем жить в ваших домах. Мы получим пищу — много, мно­го пищи. Мы всегда будем сыты.

Несметная армия крыс жадно, с присвис­том, облизнулась в полутьме. Лева осознал, про какую пищу говорит крысиный король, и пере­дернулся.

Скоро, скоро мы выйдем наверх, и нам больше некого будет бояться, — продолжал тот,

А когда? — рискнул Лева.

Он подаст нам сигнал, — важно ответил крысиный король. — Он сказал, будет музыка, громкая музыка, ее услышат даже те из нас, кто t мце будет ждать под землей. Она заиграет с неба, она зазвучит с крыш.

Лева вздрогнул. Надо как-то выбираться! 11адо скорее сообщить все Филину!

Благодарю вас, Ваше семиглавое Величе­ство. Я все передам тем... тем, кто остался на­верху. Вы ведь этого желаете?

А может быть, мы тебя и не отпустим, — крысиный король вдруг передумал. — Или от­пустим, но не наверх. Мы еще подумаем. Ты ведь куда-то очень спешил под землей?

У Левы внутри вскипело от ярости. Он всей спиной ощущал твердые камни, а с места сдви­нуться не мог. Твердые камни, твердые и... очень тяжелые. Его осенило. «Ну я вас сей­час!» — Лева глубоко вдохнул.

Вот что, — сказал он, глядя прямо на кры­синого короля. — Я выслушал вас, и мне даль­ше неинтересно. К тому же больше медлить я не могу. — Он выдохнул, стараясь делать это пошумнее, и прикрыл глаза — когда тебя со иеех сторон окружают крысы, это не так-то про- ■ то. — Раз... Два... — громко отчеканил он.

Что ты делаешь? — насмешливо проскри­пел крысиный король.

Вы считаете себя здешними хозяевами, но кое над чем вы все равно не властны, — не разжимая век, отвечал Лева. — А я умею пове­левать камнями. — Он чувствовал твердость и к олод камней сквозь куртку, а потом вдруг пе­рестал, будто слился с ними в одно целое. Те­перь он сам был этим каменным коридором, а его затекшие плечи — неподвижными сводами... и плечи хотелось расправить, размяться, с трес ком и хрустом выпрямиться и глубоко вздох­нуть, полной грудью... а крысы превратились в горстку мошек у него на ладони... на каменной ладони, твердой и тяжелой... которую можно сжать в кулак.

Откуда-то из немыслимой дали до Левы до­летел тонкий пронзительный писк — как кома­риный.

Нееееет!

Лева помотал головой, потому что у него зве­нело в ушах от напряжения. Потянуться хоте­лось мучительно.

Нееет! — пищали крысы, все до единой, во главе с семиглавым семихвостым монархом.

Он открыл глаза. Пол под ногами дрожал. И стена за спиной грозно гудела. Лева замер. «Кажется, я переборщил», — он задержал ды­хание. Гудение и дрожь тут же стихли.

Уф, — выдохнул Лева. — Вот так. Или вы меня пропустите, или... в общем, вы сами виде­ли. У вас там водохранилища... потомство...

Крысиный король подкатился ближе.

Следуй своей дорогой, — поспешно согла­сился он, пытаясь держаться с достоинством, — Я понял. Мы сразу догадались, но я испытывал тебя, ибо так полагается. Ты не сказал всех слов.

« О чем это он? » — из последних сил удивил­ся Лева. Ноги были как ватные.

Я спрашивал, кто ты, ибо только один человек может сейчас пройти этой дорогой, — продолжал крысиный король, шевеля хвоста­ми. — Наш друг сказал нам — здесь пройдет ключ от города.

Да, так pi должно быть, — поспешно от­ветил Лева. Кажется, это называется блефовать. Про крысиного друга все понятно, но кто этот че- ловек-ключ? Они что, приняли меня за него? — Я думаю, теперь-то мы сможем договорить­ся? — наобум добавил он.

Договор! — шершаво прошуршало над крысиными полчищами. — Он сказал слова! Договор!

Надо было с этого и начинать, — настави­тельно, но без тени прежнего самодовольства попенял Леве крысиный король. — И вовсе ни к чему рушить стены, за которые ты же и отвеча­ешь. В былые времена мы с твоими предшествен­никами всегда все решали мирно. Они, правда, были не из каменного народа, потому что камен­ный народ не живет там, где прокладываем тро­пы мы. Но раз так, во всем должен быть поря­док. Люди — это люди, а ключ — это ключ. Они могут исчезнуть, но ключ должен остать­ся, И если из рук людей он перейдет к нам — тем лучше! Это знак! Город наш!

У Левы закружилась голова. Человек-ключ... А вдруг он, как дракон для радингленской сокро­вищницы — и ключ, и замок? Только как так вышло? Вдруг без него Мутабору город к рукам не прибрать? Но почему крысы-то столько зна­ют? Эх, надо бы в следующий раз радингленских гномов про крыс спросить, да только когда он будет, этот следующий раз? А что они меня ис­пугались, как только я им показал, что гном, это как раз понятно, смекнул Лева. Бол ли же неда­ром говорил: где есть гном — крысы вон, боятся они подземного народа.

Крысы торжествующе заколыхались.

г

Дорогу тому, кто должен пройти своим путем! — в семь голосов провозгласил крыси­ный король.

Крысиное море расступилось. Левушка ото­рвался от стены и с трудом сделал шаг вперед. В голове проползло: «Крепким ребятам в оран­жевых майках такое и не снилось. Они бы, на­верно, кричали: "Мы это сделали!" и прыгали от радости».

Я мог бы дать тебе провожатых, — в го­лосе короля было почтение. — Но, сам знаешь, ты должен идти один. Эй, посветите ему! — ве­лел он.

Десяток крыс с гнилушечными фонариками ! перебежали на задних лапах к устью одного из

коридоров.

Тебе туда, — напутствовал Леву крысиный король. — Ты смелее прежних. Иди же. Я пере­дам стражникам, чтобы они тебя пропустили. — Опережая Леву, в коридор сгорбленной делови­той трусцой метнулась еще одна крупная кры­са, но уже без гнилушки и на четырех лапах. Она мгновенно исчезла в темноте.

Лева последовал за ней, стараясь не качать­ся. Крысиные толпы поспешно растекались по другим коридорам.

Увидимся, когда заиграет музыка, — ска­зали вслед Леве семь скрипучих голосов.

Оборачиваться и отвечать он не стал. Про­сто пошел вперед. Сначала ноги совсем не слу­шались, кроссовки тяжело бухали об пол, как каменные, да и голова кружилась. Но потом Лева сделал над собой усилие и ускорил шаг, а в голову запустил думаться несколько мыслей сразу — про ключ, про музыку и про кое-что

242

еще. На ходу он машинально вел рукой по сте­не, и ему казалось, что теперь камни отзывают­ся под пальцами, как деревья в лесу. «Интерес­но, это они мне подсказали про обвал или само получилось?» — мельком подумал Лева.

Рысца крысы-скорохода давно затихла вда­ли. После разговора с крысиным королем Под­земное Чутье у Левы не ослабло ни на йоту, на­оборот, даже обострилось — он прикрыл глаза, потому что и так чувствовал себя вполне уверен­но, особенно когда ноги перестали подкаши­ваться. И следующую заставу-ловушку он на этот раз почувствовал за несколько шагов.

Глаза пришлось открыть. В стенной нише светилась гнилушка. На этот раз проволочная паутина тускло поблескивала на повороте над крутой лестницей в несколько ступенек, заткав весь проход, а по верхней проволоке ловко бе­жала поперек коридора крыса-часовой. При виде Левы она с писком сорвалась, но на пол не шлепнулась — проделала остаток пути, ловко перехватывая проволоку лапками и зубами. Потом крыса прыгнула в нишу, где мерцала гнилушка, что-то дернула, и паутина с метал­лическим шелестом заскользила вверх.

Ловушки попадались и дальше, одна гаже другой. Один раз встретилось коварное соору­жение, накрытое листом железа: человеку до­статочно было сделать один шаг, чтобы под его весом лист перевернулся, как крышка люка, но крысы гуськом, по одной, вполне могли пере­бежать ловушку над трехметровой глубины ямой. Это уже не говоря о таких мелочах, как проволочные паутины, и затопленные люки, на дне которых таились заточенные острыми кры­сиными зубами колья, и камнепады, держав­шиеся на честном слове, и узкие проходы, пол­ностью забранные металлическими листами, в которых были прогрызены звездообразные дыры с рваными острыми краями.

Гномское чутье Леву, по счастью, не подво­дило, и он навострился огибать все эти засады, да и крысиный гонец исполнил свое поручение честно — там, где ловушки стерегли часовые, Левушку неохотно, но все же предупреждали пронзительным писком. И все равно идти было неприятно: то ползком, то впритирку спиной к волглой стене, то по узкому карнизу над вялым ручейком тухлой воды. Ничего себе, мрачно думал Лева, развели тут цивилизацию. Нет, конечно, умные они, эти крысы, уважение вы­зывают, но город им отдавать — слишком жир­но будет.

Потом Лева поймал себя на том, что уже ка­кое-то время идет с закрытыми глазами и плохо понимает, наяву это или во сне, а камни охотно ложатся под ноги, и, хотя они твердые, ступать по ним почему-то стало приятно, как босиком по мягкому прибрежному песку, а вот сейчас осторожнее, впереди тесаная винтовая лестни­ца, очень крутая, а потом узкая арка...

Он резко остановился и открыл глаза. Какая лестница? Какая арка? Светлее не стало, но тем­нота сделалась какой-то теплой и дружелюбной, а сухой воздух пахнул только старым камнем и еще чуть-чуть нагретым металлом. Лева присел на корточки, протянул руку и нащупал стертые множеством ног тесаные каменные плиты, вы­прямился — и под пальцами зазмеились знако­мые узоры. Он медленно двинулся по винтовой лестнице, и за ней высоко над головой у Левы выгнулась арка, а за аркой ему в глаза брызнул яркий слепящий свет.

На самом деле это был тусклый масляный огонек кованого фонаря. А фонарь висел на сте­не сводчатой пещеры, сбоку от массивных же­лезных ворот, хитроумно сделанных в виде на­ходящих друг на друга зубчатых шестеренок. По краям шестеренок, сплетясь хвостами, си­дели цепочкой искусно изображенные дятлы.

Лева постучал в ворота. Пнул их как следу­ет, выбрав место без дятлов. Ничего не произо­шло. Лева прислонился к стене и перевел дух, водя пальцем по чеканным птицам. Пришли, на­зывается. Поселиться ему, что ли, у этих ворот?

У одного из дятлов расшатался клюв. Вот странно — ворота по-гномски тщательно вычи­щены, ни пятнышка ржавчины под пальцами не чувствуется, а клюв расшатался. Лева нажал покрепче.

И отдернул руку, потому что железный дя­тел принялся отчаянно долбить железную кору.

А потом и все его сородичи.

А потом шестерни бесшумно провернулись, и между ними открылся просвет. По стенам тун­неля по обе стороны от Левы побежали яркие огоньки — один за другим вспыхивали крошеч­ные светильники.

Теперь уже глаза у него по-настоящему за­слезились от света, и он сердито вытер их кула­ком — еще не хватало показаться гномам в та­ком виде!

Глава 9,

в которой Левушка получает новые очки, краше прежних, а Лиза играет по чужим нотам

— Где тут свет включается? — ше­потом спросила Лиза, стараясь ото­двинуться от Паулины и шаря в темноте, — фонарик у надсмотр­щицы замигал и погас на полпути. По невидимому помещению куда- то вдаль и вверх стремглав полете­ло испуганное эхо.

— Не знаю, — Паулина почему- то тоже говорила шепотом и тоже старалась бочком отойти от Лизы. — Я вообще ничего тут не знаю! — если бывает плачущий шепот, то вот это он самый и был. Телевизионная кол­дунья готова была заплакать от стра­ха. — Ты погоди, я сейчас, сейчас, — и Паулина заметалась вдоль стены,

тяжело шурша в темноте подолом бархатной юбки. Прямо как мышекрыс, передернулась Лиза. Наконец Паулина разыскала за портьерой выключатель, и по залу зазмеились какие-то блед­ные мерцающие линии — они ветвились по сте­нам и увивали потолок.

Это была плесень. А потолок над всем не­объятным залом оказался стеклянный. К нему кое-где прилипли желтые, красные и бурые листья, и еще сквозь него было видно темное небо, но темнота эта, кажется, начинала мед­ленно линять. Светает, что ли? Неужели уже утро? А плесень расползалась по стеклянному потолку все быстрее и быстрее, потом стала спускаться по стенам, выкрашенным в серо- стальной цвет, — кое-где она копилась комка­ми и лепилась неаппетитными гроздьями. Ну да, подумала Лиза, лилии-то я тоже сначала за светильник приняла... а в Радинглене тогда, перед коронацией, тоже плесень повсюду пол­зла... и еще паутина. Она принюхалась, но ни­чем, кроме холода, свежей обивки, краски и ме­бельного лака, в зале не пахло.

— Понимаешь, маэстро обычного света не пе­реносит, так что придется вам обойтись этим, — оправдывающимся тоном предупредила Пау­лина.

Ну точно, голос у нее дрожал. Ладно, может, это она притворяется, решила Лиза. И что нас с Костиком не узнала — тоже притворяется. Так что лучше Паулину не злить.

Лиза шагнула вперед и чуть не упала, пото­му что зал спускался к сцене амфитеатром, на скользких мраморных ступенях лежали неза­крепленные ковровые дорожки, и ноги на них съезжали. Она схватилась за спинку крайнего пунцового плюшевого кресла-раскоряки на зо­лоченых ножках и только тогда увидела детей.

Их было десятка три. С нормальный школь­ный класс. От шестилеток до старшеклассни­ков. И они действительно спали, прижимая к себе футляры с инструментами, — кто на полу, прямо на сверкающем мраморе, застеленном алой ковровой дорожкой, кто в креслах, кто ут­кнувшись в пыльный малиновый занавес на сцене, а кое-кто даже стоя, привалясь к стене. Они спали глубоко и дышали очень медленно. Как спал Костя. Как спит мама Соня. Белые об­лачка пара поднимались в воздух строем.

Только лица у них у всех были серые, как холодный остывший пепел.

Лиза плюхнулась в толстое кресло — ноги, конечно, до полу не доставали, — и так и сиде­ла, уронив дрожащие руки. Будить надо, причем срочно, решила она. Смотреть на этот замок чок­нутой Спящей красавицы, которая возомнила себя Снежной королевой, было невыносимо.

Лиза положила футляр на соседнее кресло и принялась расстегивать замки из густо чер­неного серебра, И увидела свои собственные руки. Того же пепельного цвета. У-у-уф, так это от освещения... Она оглянулась — ну да, вон и Паулина тоже серая вся. И пальто стало из бор­дового чернильно-фиолетовым. Колышется у двери и вздыхает так, что бусы у нее на груди сдержанно погромыхивают, — не знает, то ли ей остаться и проследить, то ли поскорее исчез­нуть. Она-то чего трусит? — вскользь удивилась Лиза, вынимая скрипку, и...застыла. А вдруг я их разбужу, а им от этого только хуже будет?

Костя бы сказал что-нибудь вроде: «Ну, по­спят еще! Надо думать, как Левку освобождать, а не выстилаться перед этим».

Костя бы много чего сказал. Он даже начал,

И что с ним там теперь Изморин делает, еще неизвестно.

У Лизы разом ослабели руки. Да, действи­тельно, выходит, что она пришла сюда со вся­кими идеями про то, как будет ставить Измо- рину палки в колеса, а получается, что она с первой минуты слушается его, как паинька. И дальше будет в том же духе. Черную скрипку взяла. Детей собирается будить. Ну да, потому что скрипка — просто вещь, а когда дети так спят — это невозможно вынести, и главное — потому что Левушка... Она повернулась и, не глядя на Паулину, снова взялась за замки. От­кинула крышку. Вынула инструмент. Положи­ла обратно и нашла в бархатном кармашке фут­ляра канифоль.

Девочка, — вдруг подала голос Паулина и двинулась к Лизе. — Э-э-э, Лиза! Ты что так долго возишься?

Лиза втянула голову в плечи и принялась сосредоточенно канифолить смычок, присталь­но уставившись на конский волос, чтобы не гля­деть на Паулину. Смычок тоже был черный. Пальцы зябли — то ли от этой скрипки, то ли от стужи в зале.

Им же вредно, наверно, таким сном дол­го спать! — громким нервным шепотом закри­чала Паулина. — Ты их что, музыкой будить будешь? Что, Ульяне Сергеевне не справиться? Тогда тебе их согреть надо, они же в чем были, в том и пришли. Сможешь?

Вот это да. Что это с ней?

Дети все были разные — она это знала, даже кого-то отметила — круглую девочку с русой косой, упавшей на лицо, двух, одинаковых бе­лобрысых мальчишек, совсем взрослого черно­волосого красавца с серьгой в ухе. Но спали они как будто одинаковые. Это-то и было самое страшное. Нет, нет, будить. Только вот как? «По­летом шмеля»? Или, наоборот, «Полетом валь­кирий»? И как бы не навредить?

Лиза осторожно приложила скрипку к пле­чу — та мягко, послушно ткнулась в подборо­док. Левушка в таких случаях говорит — надо рассуждать логически. Лиза провела смычком по струнам — и чуть не выронила инструмент. Скрипка была настроена! Более того, настроена идеально! Как та, радингленская, волшебная. А ведь нормальные... то есть обычные скрипки каждый раз надо заново настраивать! Скрипка откликнулась таким насыщенным, глубоким тоном, что у Лизы отзвук пошел по всему телу, до кончиков замерзших пальцев. Так, по логи­ке: если бы этот думал, что будить детей му­зыкой вредно, он бы ее, Лизу, ни о чем просить не стал. Эти дети ему нужны. И он почему-то не может разбудить их сам.

До-ре-ми-фа-соль... Ничего ей в голову не приходило. Вообще ничего. А потом пришло — и хотя это было очень глупо, и вообще «Ода к радости» не для скрипки написана, получилось хорошо. «Та-та, та-та, та-та-та-та, та-та-та-та та- па-пам...» На большее Лизы не хватило, и она опустила смычок. Но и этого оказалось доволь­но. Акустика в зале была потрясающая — ноты заплясали, перекатываясь, под стеклянным потолком, словно эхо в горах, взметнулись, как живые язычки пламени, и даже серый свет, ко­торый испускала плесень, как будто на мину­ту-другую стал теплым.

Спящие зашевелились.

Лиза поспешно уложила скрипку обратно в угольно-черное бархатное гйездо. Пальцы вновь назябли, пришлось на них подышать.

Первой проснулась круглая девочка, кото­рая спала на ковре, привалившись к громадно- м у контрабасному футляру, как детеныш к боку изрослого моржа. Она отбросила толстую, слов­но канат, косу за спину и сладко потянулась, а потом открыла глаза и так и застыла с расто- 11 ыренными руками.

Кто-то чихнул. Кто-то из маленьких начал хныкать. Кто-то что-то забормотал спросонья.

Паулина права — они и в самом деле пришли и чем были. Наверно, одевались во сне, поняла Л иза. У кого-то из-под пальто и курток виднелась пижама. Кто пришел в свитере поверх ночной рубашки и в зимних сапогах. Кто — без пальто вообще, но в двух шарфах. У одной девочки даже ботинки были разные. У другой — варежки. И при этом все были с инструментами, хотя как обладательница косы доволокла на себе контра­бас, Лиза не понимала. Наверно, по привычке.

Эт-то еще что такое? — басом спросила девочка с косой и тут же охлопала свой контра­бас, будто верного коня по крупу. — Я сплю?

По-моему, уже нет, — отозвался черново­лосый красавец, первым делом приглаживая стянутые на затылке в хвостик кудри.

Хочу домой, — твердо сказала сероглазая первоклашка.

Холодно, — тонкий мрачный мальчик с кларнетом попробовал ладонью сквозняки, поворачиваясь, как флюгер. — Отовсюду дует. И от пола, и от потолка, — похоронным голо­сом констатировал он. — Значит, мы все просту­димся. Заболеем. И умрем.

Ты кто? — хором спросили близнецы, уставившись на Лизу.

Лиза, — ответила Лиза, поспешно пере­став дышать на пальцы и решительно не пред­ставляя, что еще сказать. Многообещающее на­чало. Так они меня и будут слушать!

Дети, покряхтывая, поднимались на ноги, с трудом, по складам, как древние старички. Их пошатывало.

За спиной у Лизы послышались торжествен­ные неспешные шаги.

А вот и наша Лиза! — провозгласил до ужаса знакомый голос. — Здравствуй, деточка. Ну, пойдем на сцену. — Ее мягко, но решитель­но подтолкнули вперед.

Паулина метнулась к выходу и исчезла. Лиза резко обернулась.

Здравствуйте, Ульяна Сергеевна, — авто­матически отчеканила она.

Ты очень вовремя, мы уже заждались! — с противоестественным радушием воскликнула Саблезубая, закидывая на плечо пышный лисий хвост воротника и что-то стряхивая с подола юбки.

Саблезубая! Что она тут делает?!

Ульяна Сергеевна между тем прошествова­ла на сцену:

Рада вас приветствовать, юные коллеги. С добрым утром.

По толпе проснувшихся пронесся вялый гул: почему коллеги?

Саблезубая покивала Лизе пальцем — поди, мол, сюда — и продолжала:

Мы собрались здесь, поскольку того тре­пу ют чрезвычайные обстоятельства. Вспомните, юные друзья, вспомните, почему вы здесь ока­зались... вспоминаете? —Все удивленно перегля­нулись. А потом все они, не отрывая глаз от Саб­лезубой, одновременно сделали шаг к сцене.

Сейчас вам кажется, что это был сон... — Саблезубая вкрадчиво наклонилась вперед и понизила голос. — Сон о том, что вас позвали... даже, я бы сказала, призвали...

Шаг.

...спасать наш любимый город, зачарован- н ый злыми силами... И вот вы встали и пришли. Молодцы! Умницы! Не испугались!

Еще шаг.

Лиза стиснула кулаки.

Проснувшиеся согласно кивали на каждое Саблезубино слово. Похоже, соответствующий еон действительно приснился всем поголовно. Ой... Надо же так людей заморочить! Лизе уда­лось не стронуться с места, хотя почему-то очень хотелось подойти к сцене и тоже покивать. Она не верила своим глазам и ушам тоже. Ничего себе Ульяна Сергеевна! Как будто пленку в нее нс/гавили и прокручивают! И почему это, инте­ресно, ей, Лизе, так хочется ее слушаться? Или уже сразу и не хочется?

Но нам с вами крупно повезло, дорогие ребята. Здесь, в наших рядах, есть человек, ко­торый знает, как одолеть наваждение. Это ваш коллега, ваш старший друг, знаменитый, гени­альный музыкант и композитор Виктор Алек­сандрович Изморин, — со сдержанным ликова­нием продолжала Саблезубая. — Вам, конечно, уже известно — он прибыл в Петербург, бросив все дела, специально чтобы вручить вам награ­ды как самым талантливым юным музыкантам.

Дети слушали, вытянув шеи, словно стайка зачарованных гусей. Теперь они все сгрудились у самой сцены и смотрели Саблезубой в рот.

Но на нашу с вами долю выпало суровое испытание, ребята. И вы... мы должны с честью его выдержать. — Ульяна Сергеевна раскину­ла руки, будто решила обнять всех сразу. Лиза попятилась. — Сейчас в ваших руках, в ваших музыкальных пальчиках судьба города, судьба тысяч людей, да и ваша собственная тоже. От вас зависит, увидите ли вы своих пап и мам, бабушек и дедушек, братишек и сестренок. От вас зависит, проснется ли спящий город, заго­рятся ли в его окнах приветливые огоньки, по­бегут ли по улицам бойкие машины, зашумит ли пестрая толпа.

«Шпарит как по-писаному, — с неприязнью подумала Лиза. — И такую пошлость несет, даже зубы заболели, а никто и пикнуть не сме­ет. Неужели она теперь тоже приколдовывать умеет? Ой, как все скверно!»

Виктор Александрович от всей души хо­чет, чтобы так и произошло, и как можно ско­рее. Но ему, ребята, нужна ваша помощь. Он написал некое музыкальное произведение, и ва­ша задача — его разучить и исполнить, — голос Саблезубой лился плавно, как сироп из бутыл­ки. — В этом вам посодействует наша дорогая девочка, наша золотая звездочка, наша Лиза, — < 'аблезубая привольно взмахнула рукой снизу ннерх и сверху вниз, словно демонстрировала не то манекен, не то скульптуру. — Моя лучшая ученица, — гордо добавила она.

Здрасьте, пожалуйста! Ученица! Лучшая!

Все дети одинаковым движением поверну­лись и уставились на Лизу, одиноко стоявшую посреди рядов пустых кресел. Неподвижными глазами с серых отупевших лиц. Лиза приня­лась отчаянно тереть нос. Было неловко и про­тивно, как на медосмотре. Нет, в сто раз хуже.

Великий музыкант во всем ей доверя­ет, — Ульяна Сергеевна снова поманила Лизу к себе, на сцену, но та воздержалась. Меня не за­гипнотизируешь, твердо решила она. На не та­кую напали!

Эта девочка — его главный помощник, (то маленький верный дружок. — (Лизу пере­дернуло, будто прямо перед ней крыса пробежа­ла). — Я вам настоятельно рекомендую ее слу- 111аться. Задача перед вами стоит не из легких — сыграть волшебную музыку нужно как можно (жорее и уж во всяком случае — сегодня до за­ката, ибо темные силы не дремлют.

Ясно, не дремлют, безрадостно подумала Ли­за. Ноты пишут и кофе пьют. Им, небось, и дре­мать-то не обязательно.

Если что, мы с Алиной Никитичной все­гда готовы вам помочь, но главная тут Лиза. — Саблезубая не спеша спустилась со сцены и дви­нулась к дверям. — Пока что просыпайтесь, ос­ваивайтесь, знакомьтесь, но помните, времени у нас в обрез. А ты, Лиза, принимайся за рабо­ту, Виктор Александрович тебя ведь уже про­инструктировал? А я сейчас Алину Никитичну пришлю, чтобы вы все тут без присмотра не си­дели... — проплывая мимо Лизы, Саблезубая ласково потрепала ее по плечу.

«Теперь все считают, что я с этими заодно. Ма­ленький дружок, бррр! — в отчаянии подумала Лиза. — И как им объяснить, если Саблезубая с Паулиной над душой стоят?» После Саблезуби- ной речи что ни скажи — все выйдет фальшиво.

Она несмело прошла между рядами, чув­ствуя, что настороженные взгляды упираются ей в спину, как острые копья. Подниматься на сцену не стала — глупо как-то — и хотела сесть на краешек, свесив ноги, но запрыгнуть не по­лучилось, слишком высоко. Вышло еще глупее. Кто-то из проснувшихся сдавленно фыркнул.

Тогда она прислонилась лопатками к твер­дому и жесткому краю сцены и откашлялась.

Как начать? «Дети»? Да ну, идиотство ка­кое. «Ребята»? Еще хуже, тошнит прямо. «Всем привет» ? Тьфу ты, опять не то... И так всем при­вет — полный. Вот Инго бы точно знал, что и как сказать. Он даже на коронации и то не рас­терялся.

В общем, вот, — нерешительно начала она, ожесточенно наматывая на палец длинную бахрому шарфа. Кое-кто обернулся, но не все.

В общем, вот, — сказала Лиза погромче. Хорошо бы с Бабушкиными интонациями гово­рить, да только слов не подобрать, а без слов какие интонации? — Нам надо музыку сыграть, но нот пока нету. Ноты нам потом дадут. — Соб­ственный голос показался ей ужасно против­ным и фальшивым. Она бы сама нипочем не ста­ла не то что слушаться — даже слушать челове­ка с таким голосом. Пристукнула бы сразу, честное слово. Но музыканты все-таки слуша- ш, хотя над маленькой толпой, рассевшейся в первых рядах, как легкое облачко, висел не­внятный гул.

Саблезубая, задержавшаяся в дверях, обо­дряюще кивнула Лизе и удалилась.

Смелости это Лизе не прибавило. Наверня­ка ведь под дверью осталась — подслушивать. Или ей теперь и не надо для этого под дверью стоять... И Паулина сейчас придет... Лиза сглот­нула и через силу продолжала:

Я... я не знаю, кто тут на чем играет. И как |ого зовут. Надо... Вы скажите мне, кто на чем и... кто есть кто, ладно? А я...

А ты что, сама не видишь, кто на чем? — < таршеклассник с хвостиком поднял повыше футляр, похожий на черную улитку, в котором явно могла быть только валторна.

Тебя как зовут? — осмелела Лиза.

Ну, Миша я, — не особенно вежливо бурк­нул он. — Может, тебе еще фамилию сказать? И год рождения?

Я... я не знаю, — Лиза с неимоверным тру­дом заставила себя больше не оглядываться на двери. — Наверно, нет. А вот вы? — Она по­смотрела на близнецов с флейтами, а сама по­думала: « Вот еще, без этих взрослых как-нибудь обойдусь!»

Петр, — тонким петушиным голосом пред­ставился один и ткнул себя в грудь.

Не, это я Петр, а он Павел, — тут же пе­ребил другой. Похоже, трюк был отработанный на множестве взрослых. Кто-то неуверенно зас­меялся. Различить близнецов было невозмож­но — и куртки на них были одинаковые, и клет-

I' 11истоящая принцесса и снежная осень

w

чатые пижамы под куртками, и даже тапочки в виде глупых плюшевых бульдогов.

А я вообще ни на чем не играю, — сип­лым надменным шепотом сообщила пышново­лосая девочка в зеленом пальто, похожая на недовольную замерзшую русалку. — У меня со­прано, я лауреатка... Мне простужаться нельзя, между прочим. Даже насморка нельзя. А у меня уже горло болит. — Назваться она и не подума­ла, замотала на горле пушистый желтый шарф с помпонами и села в кресло с ногами, запахнув пальто на цветастой пижамке.

Так и я тогда ни при чем! — подал голос очень высокий мальчик с льняными волосами, бровями и ресницами. — Я органист, понятно? Я в этот ваш оркестр не гожусь, как Янка. — Он кивнул на надутую русалку. — И органа тут нет. Я тогда пошел обратно. У меня тетя на этой, как ее, в общем, около Эрмитажа живет. Где тут вы­ход? И где мы вообще? А? Кто со мной?

«Ага, начали в себя приходить!» — поняла Лиза, не зная, радоваться или нет.

Я! Я пойду! — наперебой запищали пер­воклашки.

И меня возьми!

И я!

Я тоже! У меня мама волнуется!

Куда обратно? — Лиза представила себе, как они двинутся по замерзшему городу, среди крыс, и без никакого, пусть и изморинского, но все-таки охранного заклятия — и чуть не за­кричала. — Спятили? Лучше тут сидите!

Ну ладно, могу и остаться, только тогда я именно тут сидеть не обязан. В этом зале как на Северном полюсе, — взъерошился органист. —

258

Даже если отопление не работает, все равно где угодно теплее, даже в фойе.

Правильно, Федя, — трагически прошеп­тала Яна. — Пошли отсюда.

Куда это вы пошли, дети? — осведомил­ся за спиной у Лизы голос Саблезубой. — А ра­ботать? Лиза, как у вас дела? Почему ты кого- то отпускаешь? Кто тебе разрешил? Это что еще ;ia инициатива?

Но Ульяна Сергеевна! — решилась Лиза. — Может, малышей и правда выпустить? И лиш- 11 их? В фойе? Там теплее. Может, вы с ними поси­ди...

С Саблезубой мигом слетела вся благообраз­ность.

Не велено! — гаркнула она. — Никаких лишних! Не твоего ума дело, Кудрявцева!

Лизе мгновенно стало понятно, что «звездоч­ка» и «лучшая ученица» — это так, для публи­ки. Ну и прекрасно. Еще не хватало, чтобы ее Саблезубая полюбила.

А великий педагог Ульяна Сергеевна повер­нулась к детям и примирительно зажурчала:

Ну-ну, нам всем нелегко, но надо потер­петь. Посидите пока тут, ребята. И куда это Длина Никитична запропастилась, хотела бы я ;шать? — сквозь зубы добавила она.

Ясно, сообразила Лиза, между собой у них не все гладко. И то хлеб. Может, пригодится. Только вот когда и как?

Нет, я не понял, — валторнист Миша гля­нул на Саблезубую без особого уважения, хотя Пелесый Федя послушно сел. — А чего это мы девчонку будем слушать? Она что, дирижер? Концертмейстер?

259

А давайте Василису выберем! — вредным голосом предложил Петр не то Павел. — У нее контрабас, а контрабас больше скрипки!

Дурак, — пробасила Василиса. — Надо старшего!

Нам надо взрослого! Она маленькая! — поддержали Мишу несколько человек сразу.

А вы разве не учительница? — спросил кто-то у Саблезубой. — А та тетя?

Ты что, с Луны? Она из телевизора!

Концертмейстером и я могу! Я тоже пер­вая скрипка!

И я! И Люся вон тоже!

Не, пусть Виктор Александрович сам!

Найдем кого постарше!

Командирша выискалась!

Чего она может, ваша Лиза?

Чем она лучше нас?

Ты в каком вообще классе?

Тебе сколько лет?

Лет тебе сколько, рыжая? >

Рыжая!

Рыжая-конопатая!

Лиза съежилась и обежала паническим взгля­дом зал. Ну конечно, закон подлости! На трид­цать человек она один-единственный рыжий экземпляр, хотя вон там шумно сморкается, не выпуская свою скрипку, длинноносая девочка с ярко-алыми и ультрамариновыми прядями в бойкой прическе.

Кудрявцева, поторапливайся, — внятно велела Саблезубая. — Ты уже, — она сверилась с часами, — почти час возишься, а прогресса никакого. Твою работу за тебя никто выполнять не будет! Я свое дело уже сделала.

«Вот посидели бы вы в моей шкуре, Ульяна < 'гргеевна, — в тоске подумала Лиза. — Вы-то чорошо устроились — отрезал вам Изморин ку­сок магии, как от пирога, вот вы и пользуетесь, п на остальное вам наплевать. А я — не вы, и гип­нотизировать никого не буду! Так нечестно!»

Музыканты нестройно гудели. Кто отвер­нулся, кто переговаривался. Петр-и-Павел кор­чили ей рожи.

И тут...

Ой, гляньте! — забыв про больное горло, тонко крикнула сопранистка Яна и ткнула пальцем вверх.

В небе над стеклянным потолком мелькну­ло что-то ослепительное. Лиза задрала голову и успела увидеть оранжево-белую вспышку и — только этого не хватало! — заостренный силуэт дракона в небе! Ей показалось, что драконьи когти чиркнули по стеклянному потолку. По­том раздался оглушительный грохот. Но пото- кж был цел, значит...

Мама! — пискнул кто-то из малышей.

Ох ты батюшки! — прогудела Василиса.

Лиза пулей вылетела из зала.

Что это на Костика нашло? Неужели он, ду­ралей, вбил себе в голову, будто купол — такой же волшебный камень, как Черный Карбункул или тот шар с колдунами? Точно, по всему так и получается. Наверно, решил спалить... в смыс­ле, чтобы нас выпустить.

Лиза вынеслась в знакомый вестибюль, вы­ходивший огромными цельными окнами на пу­стынную площадь, — и ахнула.

На обледенелой площадке перед парадным нходом бился кверху брюхом, как выброшенная на сушу рыбка, черно-алый дракон. Он извивал - с я, растопырив крылья и отчаянно молотя хво­стом по асфальту, — пытался перевернуться. Чешуя его сверкала, словно звероящера водой окатили. Трезубец хвоста то и дело ударял в ра­дужную переливчатую стену, которая даже не вздрагивала.

Поодаль, глумливо посмеиваясь, стоял тот человек, Изморин.

Лиза рванула тяжеленную дубовую дверь на себя и выскочила на крыльцо, задыхаясь от бега.

Конрад поверженный, — Изморин сколь­зящим шагом переместился поближе. — Сногс­шибательное зрелище. Пугнуть меня решил, че­шуйчатый? Мало мне от вас всех радости было, — он обернулся через плечо, и Лиза увидела, как от него тяжело шарахнулась заплаканная Паули­на — лицо в разводах поплывшей косметики и вообще вид виноватый, если не побитый.

Когти брыкающегося дракона свистнули в воздухе.

Вот уж не предполагал, что ты лбом об стенку придумаешь биться, Конрад. Оч-чень смешно. Мо-ло-дец. — Изморин сделал небреж­ный дирижерский жест, будто отмахнулся от чего-то. — Хватит корячиться!

Секунду спустя на асфальте навзничь лежал Костя и брыкал в воздухе ботинками. Изморин шагнул ближе, и Лиза испугалась, что сейчас он Костю пнет, но тут он оглянулся на непро­шеных зрителей, оскалился в ненатуральной усмешке и передумал. Что-то его страшно ра­зозлило, поняла она, и это что-то (или кто-то) был не дракон. Точнее, не только дракон.

Мальчик! — Пришибленная Паулина на­гнулась над Костей и протянула ему трясущу­юся руку. — Мальчик, вставай скорее! Просту­дишься!

Обалдевший Костя наконец сообразил, что он уже не в драконьем виде и тут же, залившись краской, вскочил. Паулина попятилась, а Лиза перевела дух — встает, значит, цел, не сломал себе ничего. Она сразу почувствовала, что сна­ружи, на площади, ничуть не теплее, чем внут­ри гостиницы.

По осанке было видно, что дракончика раз­дирают противоречивые чувства. Костя смерил Изморина презрительным взглядом, угодив­шим совершенно мимо цели. А потом обернул­ся, увидел Лизу и нарочито спокойно, словно бы между прочим, сообщил:

Лизка, а Левка-то отсюда сколол. Нету его тут.

Все кругом замерло, словно от фотовспыш­ки. Лиза ахнула. Изморин окаменел.

Зря болтаешь, Конрад, ой зря, — он пока­чал аккуратно причесанной головой. — Ну так теперь поздно. — Он крутанулся на носках. И тут Лиза, Изморин и все остальные увидели неизвест­ного черноволосого мальчика, высокого и худень­кого. Потом мальчик отделился от стены и Лиза поняла, что это совсем взрослая девочка, только стриженая почти наголо. И на плече у нее... зна­комый Левушкин рюкзак, черный, в зеленую по­лоску, арбузной расцветки — не спутаешь!

Ах, Маргарита, — сквозь зубы процедил Изморин. — Очень кстати. Я как раз собирался вас проведать. — Он шагнул к стриженой девоч­ке, та отпрянула, заслонилась руками и вжа­лась обратно в стену, прямо под бронзовой вы­веской «Пальмира».

Ваш папа, Маргарита, сделал фантасти­ческую глупость. Он, знаете ли, сбежал, — не­торопливо произнес Изморин. — Кое-кто за ним недоглядел. —(Паулина громко всхлипнула). — Я, впрочем, давно подозревал, что он человек трусливый и неумный. О нашем договоре вам известно. Так что, как это ни жаль, а придется мне вас убить, мой юный друг, потому что уго­вор дороже денег. Уж не обессудьте.

Костя сделал еле уловимое движение, Измо­рин махнул на него рукой, и тот застыл, словно статуя, только на одной ноге, Это было гораздо хуже любого страшного сна.

Не смейте! — дурным голосом завереща­ла Лиза и, оскальзываясь, ссыпалась по сту­пенькам. — Не вздумайте!

Изморин глянул на нее с усмешкой.

Не мешай, Лилли, — посоветовал он. — Тебе же хуже будет, девочка моя.

Придержать? — с готовностью спросила подоспевшая Саблезубая.

Изморин отмахнулся, как от мошки:

Послушаем, что она скажет.

Я что скажу? Я... Если вы кого-нибудь тут убьете, я не стану играть! —■ закричала Лиза, топнув для убедительности ногой, Морозный воздух ободрал горло. — Если вообще хоть паль­цем тронете! Не стану — и все! Ищите другого скрипача! У вас время кончается, Сабле...Улья­на Сергеевна нам все сказала!

Ух ты, какие страсти, — с издевкой заме­тил Изморин, прищурясь на Лизу. — Но ты про­должай, продолжай, мне даже интересно. Вы все такие выдумщики, дети.

Вам нечем меня взять! Нечем — ясно? — бушевала Лиза и затопала еще пуще. — Фили­па вы убили, — голос у нее сорвался, потому что говорить такое было страшно, даже если это неправда и блеф чистой воды, — от Инго мок­рое место обещаете оставить! И сами сказали, что, это... торг неуместен! А Левки у вас теперь нет! Не буду играть! И все тут!

А если я отпущу Маргариту, будешь? — г исследовательским интересом осведомился Изморин.

Лиза задохнулась и не нашлась что ответить. Изморин глянул на часы. Он был похож на шах­матиста, который молниеносно придумывает новый ход, сохраняя ледяное хладнокровие: раз гот вариант не вышел, пойдем конем вот сюда, хотя съеденного противником ферзя безмерно жалко.

Будешь, — постановил Изморин и снова .легонько махнул рукой — Костя оттаял и неуве­ренно зашевелился. — Ульяна Сергеевна, прово­дите эту вот девушку в зал, к остальным, пусть посидит там. И присмотрите, чтобы без эксцес­сов, — желчно продолжал он. — Всех держать в зале, ясно? Всех! Что это они у вас на свободе разгуливают, а?

Кто-то звонко чихнул. Лиза обернулась и обнаружила, что на крыльце, кроме Саблезу­бой, стоит горстка разбуженных детей. Не все, но кое-кто. Человек десять точно. Они поголов­но забыли закрыть рот и переводили круглые, как монетки, глаза с Кости на Изморина. Зна­чит, все видели. У Лизы внутри защекотало от радости, и губы сами собой разъехались в улыб­ку. И Левка удрал! И эти все дракона видели! А раз дракона видели, то, наверно, дальше им

265

СГ^

уже можно будет про всякое волшебство объяс­нить — поверят.

Рано радуешься, — Изморин цепко взял ее за плечо. — А ну марш за мной. — Другой рукой он тащил за собой пугающе безмолвного и покорного Костю — легко, как котенка за шкирку. Тот не сопротивлялся, и Лиза реши­ла — не иначе, это обманный маневр, наверно, дракончик мстить хочет за принародное униже­ние. Как же ему, балбесу, дать понять, чтобы не вздумал? Ведь этот его в порошок сотрет! За одно только полыхание над куполом!

Я дам тебе партию, Лилли, — продолжал на ходу Изморин. — Как договаривались, пар­тию для камерного оркестра.

Лиза еле поспевала за ним по темному ко­ридору — тусклый уличный свет сюда еле про­бивался. Она старалась на всякий случай все-таки запомнить, как выбраться из зала в основное зда­ние, а оттуда — на площадь. Мерно бухали по мраморам и паркетам Костины ботинки. Голо­ву дракончик повесил как можно ниже. Ну что он замышляет, чучело?! Жаль, волшебным слу­хом мысли не прочитаешь.

Ты как, уже их распределила, опросила, отобрала? — Изморин резко обернулся, не замед­ляя шага. Лиза издала неопределенный звук. — Что, до сих пор нет? Чем ты вообще все это время занималась? Ладно, разберись, всех ли хватает, раздай партии — и вперед. Мою виолончельную я как -нибудь сам. Постарайся побыстрее — музы­канты талантливые, а музыка несложная.

Тут он остановился и, прищурясь, оценива­юще поглядел на Лизу — сверху, потому что они как раз поднимались по очередной лестнице.

И еще вот тебе мой совет, добрый совет, дитя мое, — он развернулся и вдруг спустился ступенькой ниже. — Постарайся больше со мной не торговаться.

Лиза попятилась, чуть не упав, и тоже оста­новилась и уставилась на него в полном ужасе — даже не в белое кафельное лицо с белыми гла­вами, а куда-то в район горевшей колючим огоньком булавки в сизом галстуке.

Торговаться со мной, Лиза, абсолютно бесполезно. Запомни это. — Изморин взял ее за подбородок очень холодными пальцами и рывком заставил поднять голову. — Потому что ты мне ничего особенного предложить не можешь.

В голове у Лизы заметались беспорядочные мысли. Она пыталась отдернуться и не могла. Хоть бы Костик вмешался — так нет, молчит.

Нечего тебе предложить, — рассудил Из­морин вполголоса, будто сам с собой разговари­вал, но взгляд его держал Лизу хватко, как бу­лавка бабочку. Он легонько повернул Лизино лицо влево-вправо. Зажмуриться тоже не полу­чалось. Белые глаза слепили даже сквозь при­темненные стекла. — Что с тебя взять? Жизнь не возьму — ты мне нужна живая. Пока. — Из­морин выпустил ее подбородок и взял за левое запястье, повертел руку, как вещь. — Руку ле­вую, рабочую? Тоже не возьму — по тем же при­чинам. А больше у тебя ничего нет. Ни-че-го.

Он снова зашагал по мраморным ступеням, волоча за собой Костю. Лиза пошла следом.

А мне на самом деле есть чем тебя взять, — продолжал Изморин, не оборачиваясь. — Поду­май — поймешь.

Лиза молча спешила за ним, то и дело пе­реходя с шага на унизительный бег вприскоч­ку. И глядела в пол. Изморин, не выпуская Костю, распахнул перед ней какую-то дверь и от­ступил в сторону, как перед дамой. Лиза шаг­нула внутрь.

Иди, Лилли, и подумай о нашем разгово­ре, — негромко сказал Изморин Лизе в спину.

Виктор Александрович! — застрекотала Саблезубая и вдруг несолидно побежала за Из- мориным. — Вы сказали проследить за мальчи­ком, но я его Алине Никитичне больше доверить не могу, у нее на все один ответ — не знаю, не видела, ей ничего нельзя поручить, а мне за все­ми не углядеть, их много, а я одна...

Мне это неинтересно, — обернулся Из­морин. — Проследите за репетицией и... — он поморщился. — И прекратите, наконец, эту суету. Мальчиком теперь займусь я. — Он це­леустремленно двинулся дальше вместе с Ко­стей.

Что же теперь с дракончиком будет?

Кудрявцева! — Саблезубая настойчиво постучала Лизу по локтю — как в дверь каби­нета русского языка и литературы вчера ут­ром. — Ли-за! Лиза Кудрявцева, ты меня слы­шишь?

Я? Да... ой. — Лиза воззрилась в стеклян­ные глаза лисы, возлежавшей на плечах у пе­дагога, и ляпнула первое, что пришло в голо­ву. — Ульяна Сергеевна... а... а... вот вы тут, а где же Ляль... Аллочка?

Аллочка дома, спит, конечно, — как само собой разумеющееся ответила Саблезубая. Лиза почему-то ужасно обрадовалась, что Лялькино бегство в фотомодели не состоялось. Конечно, ма фоне всего остального это капля в море, но хоть что-то у меня получилось, подумала она. Л вот получится ли все остальное... Я и так уже дров наломала.

•kifk

Гадингленские сильфы свое обещание, как это 11 и странно, сдержали: горожане о поломке Бро­дячего Мостика ничего не знали. Впрочем, мно­гие радингленские жители даже и не ведали о сто существовании, а уж Петербург и вовсе пред­ставляли себе весьма смутно. Так что в Радинг- лене шла обычная жизнь, и на компанию гно­мов, спешившую по мосту Кота-Рыболова из I [ижнего города в Верхний под мелким осенним дождичком, никто внимания не обращал — по­сле реставрации монархии гномы не только нновь вышли из подземелий, но и весьма бурно участвовали в городской жизни, охотно помо­гая горожанам восстанавливать прежние торго- иые связи и сбитые с домов каменные украше­ния — следы правления господина Гранфалло- па. И даже когда один из гномов неподобающе громко забарабанил в дверь, на стук обернулась разве что парочка бездельников-сильфов с греб­ня крыши напротив да пробегавший мимо по­лосатый кот.

Между тем гном, стучавший в дверь, нетер­пеливо сбросил капюшон, и сильфы сверху ни­чего этакого не заметили — макушка и макуш­ка, — а вот кот затормозил, приужахнулся и вздыбил шерсть: у гнома начисто отсутствова­ла борода. Что, гномов снова бреют? Неужели опять последние времена настали?! Но безборо­дый гном стучался не куда-нибудь, а в дверь книжной лавки Гарамонда, большого друга всех радингленских котов, и дверь отворилась, а по­тому полосатый кот с облегчением выдохнул и засеменил дальше по Флейтовой улице к пере­крестку Трилистника.

В лавке Гарамонда царил полумрак. Видел Лева и на свету не очень-то, а в сумраке и вовсе глаза можно было бы закрыть за ненадобнос­тью, но тут прямо над ним воздвиглось что-то громадное и побрякивающее.

А! — мощно прогудел знакомый голос Амальгамссена. — Кого я вижу! Господа под­земные мастера! О-о, Лео! Да проходите же! — Мастер отложил на стол рулон каких-то черте­жей и обернулся в глубь лавки. — Господин Га­рамонд, кончайте вы пылинки с зеркала сду­вать, к нам тут гости! — после чего затряс мгно­венно онемевшую Левину руку, приговаривая:

Щиты клепаные, носки штопаные! Вот так дела! Вы откуда ж, мастер гном? Это... а без окуляриев почему?

Насчет зеркала Лева не понял, а вопросу про очки не удивился. Устал он удивляться.

Разбились, — коротко ответил паж ее высочества и сделал неуверенный шаг вперед.

Амальгамссен внимательно посмотрел ему в макушку и, пробормотав: «Срочно новые сде­лать... Линзы вроде были...», — охлопал себя по обшитым карманами бокам, сгреб со стола чер­тежи и исчез. Гномы расступились и замерли у двери в поклоне, подметая бородами пол, и толь­ко светлобородый Бьорн последовал за Левой со словами:

Господин Гарамонд, просим извинения, что обеспокоили. Убедитесь сами, не зря мы караул выставили! Наши в городе!

Приветствую, любезные гномы, — сказал из сумерек голос Гарамонда. Лева прищурил­ся — радингленский летописец отделился от еле различимого зеркала, занимавшего почти всю левую стену лавки. При виде Левы он выронил н ильную тряпку. — Лео! Так это вы! Ну что же, добрый день, коллега. Я как раз вас поджи­дал, — поклонился Гарамонд. — Только никак не думал, что вы появитесь оттуда, — он кив­нул на дверь.

Юный Дайн сумел пройти Дятловы вра­та, — с неприличной для гнома поспешностью объяснил сияющий Бьорн.

Вы же говорили, они наглухо закры­лись? — вспомнил Гарамонд.

А доблестный Лео прошел! Сила в нас! — с гордостью сообщил Бьорн, но тут же помрач­нел. — Правда, за ним они опять сомкнулись намертво. Мы сразу же уведомили нашего дол­гожданного гостя, что королева велела тотчас доставить любого вестника во дворец, однако же, не успев толком отдохнуть и едва перевязав раны (Лева, и без того красный, покраснел еще пуще), доблестный Лео настоял на том, чтобы сперва увидеться с вами. Мы, впрочем, отпра- нили к королеве гонца.

И правильно сделали, — согласился Га­рамонд, нетерпеливо глядя на Леву.

Э, — сказал Лева и поглубже вдохнул. Про «коллегу» он решил пока не думать. И про то, что сделает с бедолагой-гонцом Лизкина бабуш­ка — тож:е. — Странная история тут стряслась,

Гарамонд... В общем, вы не знаете, кто в Радинг­лене человек-ключ? Это не вы случайно?

Гарамонд встревоженно глянул Леве через плечо. Лева обернулся. Тактичных гномов во главе с Бьорном и след простыл. А ведь найти в себе силу воли откланяться, когда речь заходит о каких-то неведомых ключах, может далеко не каждый гном.

Всего доброго, любезные гномы, — впол­голоса проговорил Гарамонд им вслед. Лева сде­лал шаг вперед и немедленно на что-то наткнул­ся. Что-то было твердое и угластое, а с него об­рушилось и зашуршало — книжные полки, наверно, что же еще.

Извините, — он развел руками. — Я тут уронил что-то...

Гарамонд привычным нырком поднял упав­шую книгу, быстро подвинул Леве стул, и оба уселись перед зеркалом во всю стену.

Лева чуть не плюнул с досады. В Радингле­не утрата очков ощущалась весьма остро — сей­час он, как ни щурился, не мог разглядеть, дей­ствительно ли зеркало только наполовину пыль­ное или это кажется. Ну не носом же в него тыкаться!

И как вам удалось сюда добраться? — Как только они остались одни, Гарамонд стал похож на кота, стерегущего мышь, — весь подобрал­ся. — Ведь Мостик разбит, и, по словам Ее Ве­личества, даже через бубенчики с Петербургом не связаться. Рассказывайте с самого начала.

Лева тяжело вздохнул. Ему не то что не хо­телось рассказывать — хотелось поскорее на­чать вопросы задавать. Кроме того, Лева боял­ся, не прорежется ли в нем в самый неподходя­щий момент присущая всему подземному наро­ду наклонность к длинным, неспешным пове­ствованиям, а потому старался говорить крат­ко и в подробности не вдаваться.

Гарамонд выслушал внимательно, не пере­пивая, только глазами поблескивал. А потом покачал головой:

Это, как вы обычно говорите, уважаемый Jleo, сухой остаток.

Я старался, — с достоинством кивнул Лева и одернул гномский кожаный кафтан.

Понимаю, — Гарамонд улыбнулся, но гла- аа у него остались серьезными. — Но нам важны детали. Я вам сейчас вопросы буду задавать, на­стырные и дурацкие, а вы, пожалуйста, отвечай­те, даже если вы об этом уже упоминали.

Угу. — Настырные — это может быть, но дурацкие — вряд ли.

Значит, вы шли в Радинглен за помо­щью? — Гарамонд придвинулся так близко, что теперь Лева видел каждый волосок в его кудря­вой бородке.

Получается, что да... — Лева подумал, что в Радинглен-то он попал случайно. Но шел за помощью. Правда, непонятно кому — Лизке, Смурову, Петербургу? Всем сразу, наверно.

Та-ак. Хорошо. И этот человек... Сму­ров... — радингленский летописец слегка скри­вился, — испугался крыс и убежал?

Лева засопел. Смуров ему и самому не очень- то нравился, но...

Выходит, что так, — хмуро сказал он.

И при этом крикнул что-то вроде «не могу, не хочу и не буду»? — уточнил Гарамонд. Будь он котом, у него бы из глаз искры летели, а хвост ходуном ходил, мелькнуло в голове у Левы.

Да, — сказал он, начиная понимать, к чему клонит Гарамонд.

Дальше, — продолжал Гарамонд, — он упоминал, что тот человек, который вас держал в плену... а, ладно, мы же с вами прекрасно зна­ем, что это Мутабор, как бы он себя ни называл... так вот, Мутабор требовал с него некий стишок. Лев, вспомните, пожалуйста, это очень важ­но, — Смуров ему все рассказал?

Лева опять пожалел, что он не Костя с абсо­лютной драконской памятью.

Нет... — медленно произнес он. — Смуров как раз упирал на то, что стишок не выдал... и мне, сказал, тоже не выдаст, и никому вообще. То есть я не знаю, сколько бы он выдержал, — насупился он. — Мутабор же его пытать соби­рался, так что мы вовремя смылись. Ой, я за­был, я вам насчет птиц и статуй сказал или нет? Он еще про гнездо птицы какое-то упоминал и про статуи что-то такое странное ... — Лева зажмурился — так было легче вспоминать. — Вот, Смуров в окно высунулся, их увидел и ну ахать — «дурак, своим глазам не верил». Да, кажется так.

А-га, — Гарамонд стал еще серьезнее.

Про крыс повторить? — Леве показалось, что впереди, как тогда, под землей, забрезжил какой-то свет. То есть смысл.

Про крыс пока хватит, — Гарамонд поче- му-то понизил голос. — Крысы всегда одинако­вы. И насчет музыки тоже понятно. Или нет... чем вы их взяли, доблестный Лев?

Так, гномские штучки, — отмахнулся Лева. А то еще, чего доброго, опять хвалить нач­нут, время терять.

Но что вы им сказали? Точно помните?

Лева вздохнул. Долгожданные ответы на

вопросы все откладывались.

Сказал, что я должен пройти, — отчека­нил он. — И предложил... так, и предложил до­говориться по-хорошему.

Долг. И договор. И цотом они указали вам путь, и вы прошли сюда, — как будто сам себе пробормотал Гарамонд. — Одно к одному.

Больше ждать было невмоготу.

Гарамонд! — взмолился Лева. — Я так не могу. Так кто тут человек-ключ-то?! Вы?

Да, человек-ключ — это я. Я — Хранитель Радинглена. К вашим услугам. — Гарамонд ко­ротко кивнул. Вообще-то ему полагалось встать и отвесить глубокий церемониальный поклон, но после стольких часов неподвижного сидения у зеркала сил уже не было.

А у Петербурга тоже Хранитель есть? — решил уточнить Лева.

Теперь есть. — Гарамонд все-таки под­нялся. — Вы.

Лева оторопел.

То есть вы им еще не совсем стали, доблест­ный Лео, — поспешно добавил Гарамонд, — но половину пути уже проделали.

Гнома так просто не ошарашишь. Даже в столь необычной ситуации. Лева тоже поднялся.

И что мне дальше делать? — деловито спросил он, потуже затягивая гномский пояс с заклепками. — И при чем тут ключ? И какой стишок? И...

Г 1

Видите ли... — начал было Гарамонд, но тут кто-то с топотом промчался по крыше, и в окно забарабанили четыре настойчивых кулачка.

Сильфы, — с досадой сказал Гарамонд. — Ну что им тут понадобилось? Они же книжек не читают.

Послание от королевы! Срочно! — запи­щали два пронзительных голоска за окном, так что Гарамонд отказался от первоначального на­мерения притвориться, будто дома никого нет, и со вздохом открыл окно.

В темную комнату, мельтеша туманными бирюзовыми крылышками и пихаясь локтями, впорхнули две расплывчатые фигурки. По го­лосам Лева узнал давних знакомых — Далена и Шин-Шин. С крылышек у них летели мелкие брызги.

А, это ты, — разочарованно буркнул при виде Левы Дален, который на ходу, то есть на лету, дожевывал прихваченную где-то по доро­ге булочку. — А гномы говорили —.важная пер­сона, важная персона.

Лева даже и обижаться не стал — что с силь­фа возьмешь?

Послание-то... — Шин-Шин закончила охорашиваться перед Гарамондовым зеркалом, тряхнула кудряшками и пихнула Далена в бок. — Давай, ты первый.

Сильфы в Радинглене, как и коты, с боль­шим или меньшим (чаще с меньшим) успехом заменяют телефоны. Но посылают гонцов все­гда по двое, ибо редкий сильф долетит до цели и не отвлечется на что-нибудь более интерес­ное. Так что второй, спутник, — для напоми­наний.

А! — спохватился Дален и почесал нос. — А га. Ее Величество срочно требует вас во дворец.

Очень срочно? — безнадежно спросил Га- рамонд. Лева досадливо крякнул.

Ну. Прям кипит. — Дален почему-то по­тер остренькое ухо. — Сердилась, что вот он, — сильф мотнул растрепанной головой на Леву, — не сразу во дворец пошел.

И Амальгамссена уже из мастерской вы­тащили, — подхватила Шин-Шин, нетерпели- но подпрыгивая на месте, — как был, с инстру­ментами препроводили. Он такую кучу блестя­щих штучек с собой взял, вы бы видели! И гномы исе-все там!

Гарамонд вздохнул:

Королеву можно понять. Вот что, крыла­тый народ, летите-ка вы вперед, скажите, мы уже на подходе.

А вы не забыли передать, что с Ее Высо­чеством все в порядке? — поспешно спросил Лева.

Сильфы переглянулись — наверняка забы- л и, головы дырявые, подумал Лева, — быстрень­ко закйвали и выпорхнули прочь. Надкусанное яблоко, забытое на столе Амальгамссеном, ис­чезло вместе с ними.

Вот засада, — огорчился Лева. И догово­рить не удалось, и спотыкаться на виду у всего города придется, и Лизкина бабушка там вне себя, и время уходит.

Гарамонд направился к двери.

Пойдемте, Лео, я вам все по дороге рас­скажу.

Похоже, отвертеться от высочайшей аудиен­ции было никак. Лева заерзал. Когда нервнича­ешь и торопишься, ерзать получается даже стоя.

На крыльце Лева надвинул на лицо капю­шон — дождь усиливался, да и раскланиваться ни с кем не хотелось. Хорошо хоть прохожих попадалось мало — наверно, Гарамонд выбирал окольный путь и задворки.

Дорогу во Дворец Лева запомнил плохо. Во- первых, Верхний город он хоть и знал, но гораз­до хуже, чем гномские подземелья. Во-вторых, без очков отличить одну петляющую улочку от другой было не так-то просто. А в-третьих, Гара­монд, тактично придерживая Леву за плечо, при­глушенно рассказывал на ходу такое, что отвле­каться не хотелось. Правда, Леве то и дело начи­нало казаться, что все это или почти все он почему-то уже знает. Интересно, откуда бы?

У некоторых городов, говорил Гарамонд, есть Хранитель — действительно своего рода человек-ключ. Он не волшебник и вообще пер­сона довольно скромная, но именно его стара­ниями жизнь в городе идет своим чередом. На­рушить этот свой черед, само собой, можно, — всякое случается, бывают и пожары, и земле­трясения, и наводнения, и осады; но для того чтобы уничтожить город или захватить его, нужно прежде убить Хранителя — а лучше ка- ким-то образом заставить его служить той силе, которой город зачем-то понадобился. Без Хра­нителя город может худо-бедно существовать, но оказывается совершенно беззащитен.

А у Праги Хранитель есть? — неожидан­но для себя спросил Лева, с размаху ступая в лужу.

Есть, конечно, я его даже знаю, — приос­тановился Гарамонд на каких-то обомшелых крутых ступеньках. — А почему вы спросили?

Наводнение недавно было, — коротко от­метил Лева и в сотый раз споткнулся. — Летом. II слон утонул.

А то бы не только слон, — зловеще сооб­щил Гарамонд и продолжал свой рассказ.

У Хранителя есть свои обязанности — в обыч- пое время не очень обременительные, ну, напри­мер, — тут Гарамонд почему-то замялся, — за­водить определенные часы, закрывать опреде­ленные окна, ходить по городу определенными маршрутами... В каждом городе и у каждого Хранителя обязанности свои, но во многом они схожи, просто надо знать местную... гм... специ­фику. Обычно пост Хранителя передается по наследству, из поколения в поколение, к стар-

нему в семье. Тогда все просто — прежний Хра­нитель посвящает преемника во все дела, и вре­мени у него на это предостаточно. Само собой, бывают всякого рода обстоятельства, в том чи­сле и трагические. — Тут Гарамонд вздохнул, хотя вроде бы не так быстро они шли, чтобы за-

ыхаться. — Тогда приходится передавать Хра- нительство человеку со стороны. А как? Суще­ствует, разумеется, особый обряд, определенная последовательность действий, ее при посвяще­нии объясняют и потомственному Храните­лю — на всякий случай, вдруг ему понадобится срочно передать пост кому-то другому... Смуров этот должен все знать.

Леве страстно захотелось обратно в Питер. I [усть даже без очков — дома запасные были. Разумеется, предварительно уяснив, а лучше даже записав, все детали определенной после­довательности действий. А тут, понимаете ли, к королеве надо идти пред светлые очи... и еще неизвестно, увидит он их толком или нет, пото­му что сколько Амальгамссен будет делать очки — непонятно.

Половину пути вы уже проделали, — при­глушенно повторил Гарамонд, проводя Леву под какой-то темной аркой, изо всех сил пытавшей­ся откликнуться на его слова эхом. — В экст­ренной ситуации Хранитель, чтобы стать тако­вым, должен, помимо обычного ритуала посвя­щения, пройти под своим городом под землей, договориться с другими народами, населяющи­ми город под землей и над землей... с теми, кто живет в городе столько же, сколько и люди.

Лева с достоинством поправил сползавший мокрый капюшон.

Ну, с гномами-то я всегда договорюсь, — заверил он Гарамонда. — Можно считать, уже. Нас в Питере всего трое и есть. Ой, нет, дедуш­ку Дайна забыл. Четверо.

Подземный народ — это, увы, не всегда гномы. С крысами нужно договариваться, —- напомнил Гарамонд, сворачивая в очередной узкий переулочек. — И со статуями. Впрочем, и с крысами вы уже.

А со статуями? — Лева задел разбитой коленкой оградку какого-то палисадника и тихо зашипел от боли. — Значит, мы тогда со Смуро- вым могли преспокойно вылезти по фасаду и я бы статуи уговорил? Да?

Очень может быть, — Гарамонд на секун­ду задумался. — Но тогда бы вы не стали спус­каться под землю и не встретили крыс и не при­шли сюда. Все к лучшему.

Ну да, — добавил Лева. — Логично. Как говорит подземный народ, самоцветы обратно в руду пихать — толку мало.

Впереди замаячила смутная громада Двор­ца. Зажурчали за оградой парковые фонтаны.

Мы что, через главные ворота пойдем? — Лева вспомнил про почетный караул, неизмен­но провожавший гостей к королеве, про фанфа­ры, расфуфыренную толпу придворных и смор­щился. Гарамонд понимающе усмехнулся и из­влек откуда-то что-то маленькое и блестящее.

Ее Величество, по счастью, прекрасно по­нимает, что церемонии далеко не всегда умест­ны. — Он остановился перед поросшей мхом ка­менной оградой; как занавес, отвел пышный плющ и отпер неприметную калитку, точнее, дверку. Лязгнул замок» Под ногами у Левы за­скрипел сырой гравий, над головой зашумели ветви и отовсюду запахло мокрой листвой — де­ревья в Радинглене пока и не думали облетать.

Так, а что мне осталось? — спросил Лева, нащупывая ногой крутые ступеньки выложен­ной галькой лестницы. — У нас ведь случай эк­стреннее некуда?

Завести часы и зажечь огонь в гнезде пти­цы, — Гарамонд протянул ему руку, — пройти определенный маршрут по улицам... его знает прежний Хранитель и тот, кто его посвящал, а больше, увы, никто... И он же должен расска­зать вам нечто... После чего вы и вступите в свои права. И обязанности.

Ясно, — буркнул Лева. Зря он этого Сму- рова упустил. — Что за гнездо птицы?

Не знаю, — развел руками Гарамонд. — Везде все свое, в том числе и маршрут на экстрен­ный случай. Я вот всегда заводил часы у себя в лавке и зажигал факел на крыше башни Птичье Гнездо — ну, вы ее помните, серая такая, на углу

Вот город твой, вот город твой, Горят его огни, Смешайся с уличной толпой, Держись всегда в тени. Бежит игла, латает ткань — Дома его, мосты, И, как в калейдоскопе грань — Цветные лоскуты Дворцов, и площадей, и крыш, Проулков и дверей. О том, кто ты такой, молчишь? Пускайся в путь скорей. Игла бежит, игла спешит, За ней мелькает нить. Прорвется ткань — ее зашить, А город — сохранить. Лесничий свой обходит лес, И дом обходит кот. Ты часовым поставлен здесь — Вперед, вперед, вперед. А если в дверь стучит беда, Семь башен обойди, Хотя б огонь или вода Вставали на пути. Пока горит огонь в гнезде, Пока игла спешит И стрелки движутся — беде В твой город путь закрыт.

Ну как? — осторожно спросил Гарамонд.

Ух ты, — вырвалось у Левы. — Это не сти­шок, это стихи. Красивые. И все ясно. И на ходу бормотать удобно, как раз нужный ритм.

На то и рассчитано. Да, имейте в виду, записывать их нельзя, — предупредил Гара­монд.

А я запомнил, — сказал Лева. — Хотите, повторю? — И повторил, к своему немалому удивлению, без ошибок, так что даже самому приятно стало. Вот так, господа драконы, па­мять хорошая не только у дугокрылых огнеды­шащих бывает!

Отлично. Теперь вот что, — просветлев­ший Гарамонд повел Леву дальше и тем же клю­чом отпер еще одну дверцу, на сей раз в боко­вую галерею Дворца. — Вам... нам сейчас пред­стоит нелегкий разговор...

Лева только фыркнул.

Вам сейчас ответ держать. Можете посту­пать как хотите, но должен вас предупредить: хранительство — тайна Гильдии.

А что королева? Ей тоже знать не поло­жено? — быстро уточнил Лева.

Вообще-то Ее Величество догадывается, что Хранители существуют. Но про меня она знает, что я летописец. И все. Так что...

Дальнейшее понятно, — отозвался Ле­ва. — Даже ежику. — В галерее, под каменны­ми сводами, он сразу почувствовал себя уверен­нее. Впереди замаячили распахнутые двери в какое-то ярко освещенное помещение. — Я вот что хотел еще спросить, пока можно... — осто­рожно начал он. — Насчет зеркала.

Вот именно, — вмешался недовольный и очень хорошо знакомый летописцу и Леве го­лос. — Мне тоже страшно интересно насчет зер­кала. Гарамонд, оно что, сработало в последний раз?

...Из Дворца Лева вышел, прекрасно пони­мая, что именно испытывает металл в кузнице, когда его доводят до белого каления и с шипе­нием окунают в холодную водичку. Сдержи­ваться он, по правде говоря, перестал еще рань­ше. Так что теперь восстановить отношения с бабушкой Лизы Кудрявцевой и председателем родительского комитета удастся, скорее всего, не скоро. Если вообще удастся. Впрочем, не до этого. Голову на месте не отрубили за непочти­тельность, и то спасибо.

Я бы мог оказаться в Питере час назад, — прошипел Лева сквозь зубы, прыгая через сту­пеньку по крутой лесенке улицы Синих звезд на Флейтову. — Нет, два!!!

Без очков, — спокойно напомнил Гара­монд, которому каким-то чудом удавалось дер­жать себя в руках. — И ничего не зная о Храни­телях.

Лева мысленно зарычал. Он и раньше-то сомневался в мифическом всемогуществе и не­изменной правоте взрослых — лет так с шес­ти, когда узнал о существовании какого-то та­инственного «свежего воздуха» и был принуж­ден читать не дома и с комфортом, а во дворе на холодной жесткой скамейке. А теперь он в этом самом всемогуществе, правоте и всем про­чем разуверился окончательно. Иногда так на­зываемые взрослые решительно ничего не по­нимают.

Лизкина бабушка подловила их с Гарамон- дом в коридоре, не дав толком договорить, и, шурша шелками, учинила форменный допрос про загадочное зеркало, про погоду в Петербур­ге и про Лизу. При допросе присутствовали Бол- ли и Кирн — ну, это понятно, они королеве про Левино прибытие и рассказали. Выяснилось, что достучаться до Филина с помощью амберхавен- ского бубенчика у Лизкиной бабушки не полу­чилось. Лева объяснил про наводнение и крыс. Услышав слово «Мутабор», королева Таль враз побледнела и шуметь перестала. Про подробно­сти плена и побега Лева благоразумно умолчал, причем ему удалось заметить, что Гарамонд одоб­рительно подмигнул. Сообщение о том, что Лиза уже добрые сутки назад поехала из школы до­мой, королеву не утешило. Лева медленно за­кипал — у него все спрашивали, и спрашивали, и спрашивали, а ничего полезного не сообщали. Королева Таль в стотысячный раз поинтересова­лась, не сумеют ли гномы открыть Дятловы вра­та, и изъявила желание отправиться в Петербург самолично. От ужаса Лева утратил дар речи, и Лизкина бабушка уже приняла его молчание за знак согласия, но тут, по счастью, примчался Амальгамссен. С окуляриями наперевес. Очкам Лева обрадовался — хотя стекла у них оказались изумрудные, зато расплывчатый мир мгновенно стал отчетливым. Лева ясно увидел зеленую Лиз- кину бабушку и зеленых гномов, а потом — зе­леные настенные часы с большим маятником, ко­торые внятно показывали, сколько времени про­пало зря. И не выдержал.

Ругаться и кричать было бессмысленно, по­этому Лева тихим страшным голосом сказал, что он лично уже все, что нужно, выяснил, и боль­шое спасибо всем, особенно мастеру, но он спра­вится сам, и врата железно не откроются, и даже проверять не стоит, и пока из Радинглена выйти может строго один человек, волшебным ходом, который не подлежит оглашению, и во­обще ему, Льву, извините, пора. Давно пора. А как только будут новости, он сообщит.

С этими словами Лева двинулся к выходу, даже не обернувшись на королеву Таль. Гара­монд за ним еле поспевал.

Они пронеслись по улицам Верхнего города молча — Лева экономил силы, и только когда Гарамонд запер на засов дверь своей лавки, паж ее высочества перевел дыхание, переложил уве­систый топор на другое плечо, кивнул на зерка­ло и спросил:

А перенастроить его никак? Ну... оборо­тов добавить? Хоть на сколько-то раз?

Увы, — Гарамонд пожал плечами. — Само по себе оно не волшебное. А изменить или обно­вить заклинание может только тот, кто его со­здал. — И опережая вопрос Левы, сказал: — Его подарила моему отцу фриккен Амалия Бубен- дорф — они в Амберхавене вместе учились про­странственной магии. Ее Величество, спасаясь от Мутабора с принцессой Лиллибет, израсхо­довала предпоследний проход. Так что... — он поднял оброненную тряпку, осторожно стер с зеркала оставшуюся пыль, и Лева увидел, что на стекле тонкой, едва заметной линией выгра­вирована дверь с причудливой ручкой. Он шаг­нул вперед и вдруг кое-что вспомнил.

Гарамонд, можно спросить?

Радингленский хранитель кивнул.

А что... что вы делали тогда, двенадцать лет назад, когда Мутабор объявился?

Летописи вел, — сумрачно ответил Гара­монд, — Хранителем был мой отец, он тогда по­гиб, защищая город, и даже не успел передать мне пост. Меня же и посвятили только этим ле­том. Думаете, иначе я бы допустил такое?

Он что, один был против этих... и никто ему не помог? — удивился Лева. — А Конрад?

Давайте об этом не будем, — торопливо сказал Гарамонд. — Напугать можно кого угод­но. Даже дракона. Ступайте, Лео. Насколько мне известно, в Гильдии Хранителей гномов никогда не было, но мне почему-то кажется — у вас все получится очень неплохо... Только...

Ну что? — подскочил Лева.

Не сердитесь на королеву, — неожидан­но сказал Гарамонд. — Мне показалось, что вы не придаете значения тому, что Ее Величество очень беспокоится за принцессу Лиллибет,..

Не придаю, — отрезал Лева. — Не время!

А вы не думайте, что все такие, как вы, — посоветовал Гарамонд. — Не все такие. Ну, удачи.

Лева на миг остолбенел, но решил подумать обо всем потом. Когда время будет.

Входить в зеркало было — как в Темную воду озера, только почему-то поставленного на попа: прохладно, но приятно. Лева сунул вперед ру­ку — по зеркалу пошли круги. Он даже на вся­кий случай придержал вновь обретенные очки, чтобы не уплыли. Зеркальная гладь с легким плеском сомкнулась, силуэт Гарамонда исчез. Лева встряхнулся и огляделся.

Мама дорогая! — вырвалось у него. Эту позолоту и мрамор он прекрасно узнал даже сквозь изумрудные стекла.

А ведь где-где, а тут статуи просто кишмя кишат, мрачно подумал он и двинулся вниз по лестнице.

•k-ki:

Разучивать с листа незнакомую музыку, в ко­торой к тому же недостает главной партии — все равно что пазл складывать без картинки на крышке. Это Лиза поняла на пятой минуте ре­петиции. Пазл получался мрачнее некуда — в черных, синих, фиолетовых, бурых тонах. Если бы у обрывков мелодий, которые она слышала, был цвет, то именно такой.

Но, по крайней мере, репетиция началась. Надо же, от Саблезубой не только гипноз бывает, но и польза! Как только все — и дети, и взрос­лые, — потрясенные зрелищем Конрада повер­женного, вернулись в зал, Лиза тяжко вздохнула и безнадежно двинулась к сцене, как осужденный на плаху. Правда, слушаться никто ни за что не будет, но...

Но тут Ульяна Сергеевна, педагог со стажем, взяла дело в свои наманикюренные когти. Она оттерла Лизу в сторону и громко сказала именно то, что только что подумалось Лизе: «Тебя, Куд­рявцева, все равно никто не слушает. И Алину Никитичну тоже. — Она победоносно оглянулась на нахохленную Паулину, которая сидела на от­шибе и молчала в шаль. — Так дело не пойдет, Виктор Александрович нами очень недоволен». Паулина на это ничего не ответила и даже зап­лаканные глаза опустила.

Выходит, теперь Саблезубая мощнее и глав­нее? Все с ног на голову...

289

С?^

А Ульяна Сергеевна между тем провозгла­сила совсем уж неожиданное: «Дай-ка я сама». Лиза и ойкнуть не успела, как вся разношерст­ная музыкальная толпа уже не ерепенилась,

10 Настоящая принцесса и снежная осень

а сидела по креслам ровными рядами. Пересчи­танная по головам и занесенная в алфавитный список — чтобы перекличку проводить. Наду­тая, но не очень. И даже более или менее рас­сортированная по музыкальным инструмен­там — отличить духовые от струнных Саблезу­бая сумела. На этом, правда, ее музыкальная эрудиция и кончилась.

«А где у нас дирижер? Кто дирижер? — в со­тый раз настойчиво спрашивала она, сверяясь со списком. — Дирижер кто? Тихонов Миша, ты?» Лизе не сразу удалось до Саблезубой докричать­ся и объяснить, что камерному оркестру дири­жер не обязателен и его роль исполняет солист или первая скрипка, он же концертмейстер. Это в мозгу у Ульяны Сергеевны решительно не укла­дывалось, и дирижера она начинала искать сно­ва и снова. Высокий валторнист Миша ожесто­ченно отказывался. Наверно, Саблезубая к не­му так прицепилась, потому что он из всех в зале самый взрослый, подумала Лиза и оглянулась. Не считая загадочной Маргариты. Которая в пе­ресчете по головам не участвовала, а села с кра­ешку где-то в десятом ряду, натянула ворот сви­тера на подбородок и притихла.

А кто солист-то? — осторожно, а вовсе не дерзко спросил кто-то из духовых.

Я, — твердо ответила Лиза, сделав шажок вперед. И не стала добавлять про Изморина. Не стала — и все. А то начнется неизвестно что, потому что кто их знает, как музыканты теперь к Изморину относятся — он же у них на глазах дракона в мальчика превратил.

Возражать насчет солиста, как ни странно, никто не стал, хотя скрипачей было несколько.

Пока Саблезубая всех строила, Лиза натяну­ла рукава Левушкиного свитера до кончиков пальцев и, щурясь в полумраке до головной боли, разобрала ноты. Неужели Изморин не по­нимает — светло должно быть и тепло, иначе играть невозможно?! Пойти ему сказать? Пау­лину спросить? Так Паулину теперь, похоже, вообще никто за человека не считает.

Шесть первых скрипок. Пять вторых. Три альта. Виолончель, видимо, одна — солист. Контрабас. Две флейты. Два гобоя. Фагот. Две валторны. Кларнет.

— Ну, Кудрявцева, что у тебя там? — обер­нулась Саблезубая. Голос у нее был снисходи­тельный и самоуверенный, будто Ульяна Серге­евна всю жизнь не английский преподавала, а музыку. Лиза слабым голосом перечислила со­став, умолчав про виолончель, чтобы не будора­жить музыкантов. Саблезубая во всеуслышание огласила список, как герольд на рыночной пло­щади, и те, кто оказался не у дел, повскакали с мест с явным облегчением. Для великого музы­кального произведения не пригодились, разуме­ется, ни органист Федор, ни вокалистка Яна.

Кроме них лишними оказалось еще шесте­ро: хорошенькая, как сильфида, белокурая ар­фистка, назвавшаяся Анютой, — с виду лет де­сяти, два скрипача, оба Сережи, один тонкий и в веснушках, как у Лизы, второй толстый и с челкой; сероглазая пианистка Маша, отчаянно хлюпавшая носом, похожий на боровичок бая­нист Руслан, и то и дело чихающий Андрей, который назвался барабанщиком и одет был так, что мог сойти за младшего братишку Ко­сти Конрада, — в широченные спадающие шта­ны и куртку, разукрашенную черепами и кос­тями, Вся эта братия расселась в задних рядах, и малыши немедленно зашушукались.

И имейте в виду, — воззвала к лишним Саблезубая. — Па перемену пойдете вместе со всеми, и никаких «можно выйти», а пока что-

* бы я вас не видела и не слышала! Репетировать будем как в школе, — преувеличенно бодро ко­мандовала она, повернувшись к оркестран­там. — Сорок пять минут работаем, десять ми­нут перемена. И перекличка. Всем понятно?

А у нас дома в школе уроки по сорок ми­нут, — дерзко буркнул Миша.

А ты здесь не дома, — оборвала его Саб­лезубая. — Вот вернешься домой, и там будешь выступать сколько душе угодно, а сейчас быст­ренько доставай свою трубу.

Миша нахмурился, но смолчал.

Саблезубая отстегнула с запястья тускло блеснувшие часики и привычным учительским жестом положила их перед собой —* на Лизин пюпитр. Через сорок минут все имели возмож­ность убедиться, что часы эти умеют пищать самым что ни на есть гнусным голосом.

Ну, Кудрявцева, начинай, — Саблезубая подтолкнула зазевавшуюся Лизу и сунула ей черный футляр.

Деваться было некуда — оркестранты уже щелкали замочками футляров и настраивались.

А партия? — напомнил, глядя мимо Саб­лезубой на Лизу, глазастый кларнетист Яша, который жаловался на сквозняки.

Ой! — Лиза спохватилась и забегала по сцене с пачкой нот в одной руке и с черным фут­ляром в другой. Она лавировала между пюпит­рами — шаткие конструкции кренились и звя­кали, ноты, конечно, норовили с шорохом рас­сыпаться, музыканты подбирали ноги — и чув­ствовала себя еще нелепее, чем обычно.

Ты футляр-то поставь, — не без сочув­ствия в голосе прогудела Василиса, когда Лиза добралась до величественного контрабаса и, дер­жа футляр под мышкой, быстро сортировала на коленке ноты, ища Василисину партию.

Ты скоро, Кудрявцева? — потораплива­ла Саблезубая, поудобнее усаживаясь в первом ряду.

Все, все! — запыхавшаяся Лиза вернулась к краю сцены и рывком выхватила скрипку.

Раз-два-три, начали! — отчеканила Саб­лезубая, хотя ее никто не просил.

Лиза опасливо провела смычком по струнам, и побеги плесени на стенах и стеклянном потол­ке сразу же засветились ярче, и музыканты уже не щурились в ноты. «Ой, а может, это Изморин мне такую ловушку подстраивает?— вскользь подумалось Лизе. — Сначала мне черная скрип­ка понравится, потом руки к ней прирастут, по­том...» Но тут вступил оркестр, и струнные сра­зу сбились, а духовые зафальшивили, и Лизе пришлось остановиться и начать все с начала, и музыканты глядели на нее косо, и вообще ре­петировать эту музыку — даже без солирующей виолончели — было все равно что вязнуть в бо­лоте. Дело шло туго, оркестранты играли как будто через силу... нет, словно каждый из них тяжеленный колодезный ворот крутил... и гла­за у них делались оловянные. Лизе не раз при­ходилось бывать на концертах, и она твердо зна­ла, что нормальные музыканты нормальную музыку играют совсем иначе. «И дело тут вовсе не в возрасте и не в том, что репетиция! — обре­ченно поняла она. — Это музыка такая! И еще они из-под заклятья никак не выберутся!»

Лиза, как только вступил оркестр, на первых же тактах попыталась под шумок усыпить Саб­лезубую и Паулину. Бывшая колдунья и гарпия только зевнула с жалобным всхлипом и потер­ла глаза, а свежеиспеченная гарпия и колдунья Ульяна Сергеевна вообще ничего не заметила. «Разучилась! Я разучилась! — перепугалась Лиза и сбилась. — Или это Изморин меня... от­ключил? Он ведь может, наверняка может! Но обратно-то он же меня включит!»

Оркестр опять заиграл, и опять вразброд, так что даже Саблезубая, изображавшая, будто кивает в такт, вспорхнула с кресла:

Дети, дети! — дробно цокая каблуками, она взбежала на сцену и, отодвинув Лизу, за­махала руками, видимо, полагая, что дирижи­рует. — Алина Никитична, не отвлекайте их! Пусть тоже слушают, им полезно!

Лиза обернулась и с изумлением увидела, что Паулина, все еще заплаканная, подсажива­ется к лишним, набрасывает на замерзших пер­воклашек вместе с арфисткой свое широченное пальто — им как раз на троих хватило, — забот­ливо укутывает надутую лауреатку Яну в свою бордовую шаль, сует ей завалявшийся в сумоч­ке леденец от кашля и затевает с малышами какую-то увлекательную беседу. Во дает...

Еще раз, с самого начала! — скомандовала Саблезубая. — Кудрявцева, не зевай, что же ты!

Лиза стиснула зубы. Она изо всех сил стара­лась концертмейстерствовать как полагается, но Саблезубая, видно, твердо решила, что дове­рять бестолковой Кудрявцевой ответственное дело нельзя, и вмешивалась каждые пять ми­нут. Правда, оркестранты довольно быстро со­образили, что Саблезубая в музыке ни аза не смыслит, но попросить взрослую тетку, да еще учительницу, отойти и не мешать? Это как? Вот никто и не решался — даже музыканты постар­ше, не говоря о самой Лизе.

«Лиза, а почему у нас контрабас все время молчит? Гонобоблева Василиса, к тебе относится!»

«Кудрявцева, а остальные у тебя почему простаивают? Они ленятся?»

«Дети! Дети! Играть надо с выражением!»

«Девочка с разноцветной головой! Архипова Люся! Играй громче! Как волосы красить, так по­жалуйста, а как работать, так тебя не слышно!»

Ну как слон в посудной лавке, разозлилась Лиза. И весь хрусталь вдребезги. Вот и попро­буй вклинься да объясни Василисе, что надо на полтона ниже, а Яше — что наоборот. У нее и так не хватало духу останавливать музыкантов и делать им замечания, а тут еще Саблезубая встревает!

Наконец Саблезубая притомилась гарцевать перед сценой и села, но реплики подавала по- прежнему, а еще раздобыла карандаш и норо­вила им барабанить по подлокотнику кресла, как указкой, — почему-то получался против­ный громкий звук, будто Кощей костяным пер­стом стучит. По собственному черепу.

Постепенно оркестранты начали прислуши­ваться к Лизиным замечаниям и сердито погля­дывали ей за спину, на настырную училку. Ну и отлично, обрадовалась Лиза. Злитесь-злитесь на Саблезубую, а не на меня, может, разберетесь наконец, что к чему, поймете, что я человек под­невольный!

Оркестранты и впрямь кивали, когда Лизе удавалось вставить замечание по делу, и не огры­зались, и рыжей-конопатой больше не дразни­лись. И даже как будто старались играть без оши­бок, но музыка все равно вязла, как телега в глу­бокой луже, и лица у всех раскраснелись, словно приходилось эту самую телегу вытягивать.

Ну давайте же, думала Лиза, ну пожалуй­ста, ведь уже начинает получаться! Вслух она этого не говорила, чтобы никого не злить, хотя ей и самой уже начинало казаться, что мелодия не дается, вырывается, как воздушный змей на сильном ветру.

Алина Никитична! — грянула за спиной Саблезубая. — С этим что, никак подождать нельзя?

Мишкина валторна поперхнулась, за ней сбился альт и дал петуха гобой — .может, от смеха, но скорее от неожиданности. Лиза разъ­яренно обернулась. Паулина за руку вела к две­рям маленькую смущенную Машу и шепотом в чем-то убеждала, показывая фонарик. На вопль Саблезубой Паулина тоже обернулась, и тоже разъяренно.

Нет, нельзя! — резко сказала она. — Не видите?

Тогда потише! Вы мешаете вести урок! — вспылила Саблезубая, которая только вчера ут­ром не меньше трех раз бесцеремонно врывалась на урок к Малине Вареньевне за кандидатами в кинозвезды. — Сразу видно, что вы никогда в школе не преподавали!

Паулина глянула сквозь нее и вместе с при­плясывающей Машей удалилась, Сережа-круг­лый поскреб в затылке и на цыпочках двинул­ся за ними. Лиза опять взмахнула смычком, как дирижерской палочкой, — она знала, что в прин- I \иие дирижировать не обязательно, но так было удобнее. Раз, два, три...

Через пять минут Паулина с Машей верну­лись, и Саблезубая опять на них обрушилась насчет хождения взад-вперед, и оркестр опять сбился, и теперь уже все музыканты поглядели па Саблезубую испепеляюще. А Паулина что-то пошептала на ухо Маргарите, сидевшей рядом с лишними, и двинулась к сцене. Тут Лиза за­метила, что лишние на музыку вообще не обра­щают внимания, а вот новенькая Маргарита забралась с ногами в кресло и ни на кого не гля­дит, но слушает почему то очень сосредоточен­но. «Чего это она? — насторожилась Лиза. — Паулина ее надоумила, что ли?» К тому же в руках у Маргариты был какой-то предмет очень знакомой расцветки, но какой, Лиза рассмот­реть не успела.

— Ульяна Сергеевна! — в полный голос по­звала Паулина на полпути к сцене — гулко, как колокол. — Маэстро просил передать вам кое- какие распоряжения! По техническому обеспе­чению мероприятия!

«Интересно, Паулина-то должна про эту музыку понимать, что же она, нарочно меша­ет?» — удивилась Лиза и в третий раз начала играть с той же фразы.

А Паулина уже что-то тихо говорила недо­вольной Саблезубой, и пришлось включить слух, 1 гтобы расслышать — а вдруг это важно? — ив уши сразу полезло множество лишних звуков, стало слышно, как шепчутся Яна с Федей, как тонень­ко чихает барабанщик Андрей и как у Саблезу­бой туфли скрипят и подковки на них скреже­щут, и играть стало еще труднее.

... и аппаратура для трансляции по город­ской радиосети, — бубнила Паулина.

Какая аппаратура? — Саблезубая отмахи­валась от Паулины и рыла паркет каблуком. Оскаленная лиса на шее у педагога таращилась стеклянными глазами. — Почему сейчас? Раз­ве будет работать?

Паулина закивала.

Потом! — отрубила Саблезубая. — Сразу видно, что у вас нет никакого опыта работы с деть­ми! Вы что, не понимаете, они в перерывах будут тут носиться и все микрофоны посшибают!

«Спасибо за идею, дорогая Ульяна Сергеев­на — Лиза почувствовала какую-то злую ра­дость. — При случае обязательно посшибаем. — Потом обвела глазами усталые лица в оркестре и подумала, что носиться, похоже, никто не ста­нет. — Микрофоны? Это что же, он музыку будет записывать? Зачем? Ой, наверно, не записывать, а транслировать!» — Лиза опять сбилась, и Саб­лезубая одернула ее — мол, хватит ворон считать. Ох, трудно столько всего делать одновременно — и думать, и играть, и дирижировать, и еще вол­шебный слух не выключать. Голова у Лизы пух­ла, и она жалела, что у нее нет по крайней мере еще парочки ушей, желательно тоже с волшеб­ным слухом. И еще глаз на затылке — ей все вре­мя хотелось оглядываться и посматривать, не за­тевает ли чего Паулина, вернувшаяся к лишним, или она опять ушла, и в таком случае не затевает ли чего непроясненная Маргарита.

Но старалась Лиза не зря — музыка наконец- то зазвучала ровнеё, слаженнее, и что-то в этой музыке слышалось такое, от чего у Лизы засвер- било в голове, и казалось, она вот-вот что-то пой­мет, очень неутешительное, но важное, и...

Пик! Пик! Пиииик!

Перемена! Дети, перерыв! — подала голос Саблезубая, размахивая пищащими часами. — Ну-ка, встали, потянулись!

На лицах оркестрантов выразилось едино­душное «тьфу!» Как бы скверно им ни было, все- таки они честно старались разучивать музыку. И вообще, сообразила Лиза, раз они финалисты и лауреаты и на конкурс приехали, то, наверно, тут все очень упрямые подобрались. И не пере­менки им важны, а чтобы получилось, а то само­любие страдает. «Профессионалы, не то что я», — вздохнула Лиза и огорченно почесала нос.

Тем не менее музыканты сложили инстру­менты и поднялись.

Мальчики, мальчики, вы куда это? За кулисы не ходите, там очень холодно, — с пе­реливами в голосе предупредила Саблезубая. Миша и Яша с сожалением переглянулись и вслед за остальными спустились в зал. Со сце­ны никто из музыкантов не прыгал, все осто­рожно тянулись по ступенечкам. Лизу они тща­тельно обходили — на всякий случай. «Ну и пожалуйста, — сердито подумала она. — Что могу, то и делаю! Не хотите — как хотите, я вов­се не обязана всем нравиться, вот!» — мысль была свежая и сладостная, хотелось ее как сле­дует обдумать, да где уж там — надо за всеми наблюдать. Паулина вон опять куда-то делась.

Докладывать пошла, — проникновенно пожаловалась Саблезубая в пространство. По­том покосилась на Лизу и, накаляясь, проши­пела: — А меня, между прочим, Виктор Алек­сандрович сюда пригласил отнюдь не в качестве звукооператора. Да! И пусть этим занимается кто-нибудь другой, а я педагог!

Музыканты разбредались по залу и перего­варивались. Голова у Лизы болела отчаянно, но слух она твердо решила не выключать, и поэто­му теперь до нее доносились обрывки фраз с раз­ных концов зала и в ушах стало как в радио­приемнике, который скачет с волны на волну и то и дело попадает на две станции сразу.

... а куда ты из аэропорта делся? Мы тебя в гостинице искали, искали... А-а, а чьи дру­зья — папы? Мамы?

Кха! Кху!

...ух ты, прямо рядом с Эрмитажем? Ве­зет твоей тете!

...не было в Москве никакого снега, вон тебе Женя скажет, мы в одном вагоне ехали.

Ага, а здесь — бр-р-р! Зуб на зуб не попа­дает.

Пчхи!

...да ничего они нам не сделают, сказали же. Мы же им нужны.

...да, а что дальше будет? Когда все кон­чится? Когда нас выпустят?

...странная какая-то музыка.

Лиза вскинула голову. Это кларнетист Яша сидел с краю первого ряда и смотрел в свои ноты, а рядом стоял Миша.

... они говорят, для спасения города, а по­лучается прямо похоронный марш. Да я не про ритм! Нет, дело не в том, что минор. Ты же не хуже меня знаешь, минор разный бывает.

Около мальчиков тут же возникла Саблезу­бая — в случае необходимости она передвига­лась прямо-таки молниеносно,

А вот это уже не ваше дело! — рявкнула она не хуже ажурийских соратниц, — Положи ноты на место, Мазур Яша, и марш отдыхать.

Ага, боится, что они сообразят, поняла Лиза. А раз они соображают хотя бы насчет музыки, даже чуточку, значит, дела обстоят не так уж и плохо. Она оглянулась и заметила, что к разго­вору о нотах внимательно прислушивается еще один человек — Маргарита. Она даже привста­ла с неудобного кресла. И на плече у нее висел рюкзак,

Черно-зеленый.

Левушкин рюкзак!

Ну да, она же и стояла на крыльце с рюкза­ком, а я и забыла!

Почему-то Лизу это взбесило, хотя она сра­зу поняла: Костя, когда обнаружил Левушки- но бегство, нашел рюкзак, а перед тем, как пре­вращаться, отдал этой Маргарите.

Ну Костик! Ну удружил! Кому попало дове­рять! Откуда мы знаем, кто она такая?

Лиза решительно направилась к непонятной изморинской пленнице.

Отдай рюкзак, — отрывисто потребовала она. — Это... это мой.

Да? — неприязненно переспросила Мар­гарита. Голос у нее оказался низкий, глухова­тый, как у простуженного мальчика, — Твой? Ну, на. Знаешь, там мобильник был, но дозво­ниться никому не...

А чего это ты чужое хватаешь? — Смот­реть на Маргариту пришлось снизу вверх, от чего Лиза вовсе рассвирепела.

Маргарита заметила это и села — стало еще обиднее.

Звонила не я, а Костя, — внятно и терпе­ливо объяснила она. — Он, кстати, сказал, что это рюкзак вашего с ним общего друга.

Не твое дело! — Лиза прижала Левушкин рюкзак к его же пестрому свитеру. От злости щеки у нее запылали.

Как скажешь, — Маргарита вернулась обратно к лишним. — Федор! Гони шарф! — ско­мандовала она. — Ты что обещал?

Лиза с удивлением увидела, как белобрысый органист, замотанный в два шарфа, безропотно делится с первоклашкой Машей, высунувшей­ся из Паулининого пальто, как из палатки, и тут же шмыгнувшей обратно.

Она завертела головой. В зале опять стояла ледяная стужа — вон, все пар выдыхают, будто на улице стоят. А ведь пока играли, тепло было. Даже жарко. Странно... Она подышала на руки, потом порылась в Левушкином рюкзаке — нет ли там чего теплого.

Ничего теплого не нашлось, но пальцы на­щупали знаменитый швейцарский нож, в ко­тором только складного самолета не было, а все остальное было. Левушка этим ножом гор­дился не меньше, чем серебряным гномским топором. Лиза вспомнила, что у нее самой в карманах куртки есть перчатки. Огляделась, не наблюдает ли кто, потом открыла нож и об­резала у перчаток кончики пальцев. Филин ей как-то подсунул книжку про музыкантов в блокаду, там рассказывалось, что они так Седьмую симфонию Шостаковича играли и много чего еще.

«Надо остальным сказать», — решила Лиза. Может, не будут отбрыкиваться. Хотя у кого- то вообще варежки...

Оказывается, за ней все-таки следили.

На, — это Маргарита протягивала ей две нары перчаток — одну шерстяную, одну замше­лую. — Я у Яны забрала и вот мои. Обрежь и отдай тем, кто в оркестре и без перчаток. А я пойду и всем скажу, чтобы проверили, у кого перчатки есть.

Помощь была кстати, но Лиза все равно по­смотрела на Маргариту с недоверием. Раскоман- довалась! Чего она старается? Паулина ее поду­чила? Но зачем?

Спасибо, — буркнула она, но перчатки не взяла.

Ладно, я сама. — Маргарита вынула из руки у оторопевшей Лизы ножик, откромса­ла пальцы на перчатках и двинулась к скри­пачке Люсе, которая ушла с разноцветной го­ловой в куртку и дышала оттуда на пальцы, стуча зубами.

Кому верить, а кому нет? Лиза смотрела, как Маргарита проводит ревизию, — теперь вареж­ки перешли к лишним, а обрезанные перчатки распределились по оркестру, и даже самые ма­ленькие, Машины, с разноцветными пальцами, пригодились, потому что у флейтистки Жени <шпки были совсем миниатюрные. Маша, прав­да, заныла было, но Маргарита погладила ее по голове и уговорила. Она переходила от группки к группке, распоряжалась голосом, не допуска­ющим возражений, музыканты поглядывали на нее настороженно, но слушались — а Лиза зли­лись: «Можно подумать, она тут главная! Это неспроста. Она за них, наверно. Ой-ой, так у меня крыша съедет совсем! Если про всех самое плохое думать, как же вообще жить? И на му­зыке как я сосредоточусь? Пилить смычком и подозревать? Все время? Кошмар и ужас.,.»

Эт-то еще что такое? — Маргариту ухва­тила за плечо бдительная Саблезубая.

«Тюремщик бы из нее получился что на­до», — мрачно сказала себе Лиза.

Перчатки, чтобы играть, — четко объяс­нила Маргарита. — А то у них пальцы мерзнут.

Нет, вот это! — Саблезубая вырвала у нее нож. — Что это за безобразие? Может, еще и пис­толет у кого найдется? Бомба? Ну-ка, сумок боль­ше ни у кого нет? Дети! Быстренько предъявляем сумки. И карманы! Ах, ни у кого ничего нет?

Паулина попыталась было что-то возразить, но Саблезубая ошпарила ее презрительным взглядом:

Лучше бы помогли карманы проверить!

Маргарита глянула на Лизу и с извиняющим­ся видом пожала плечами. Лиза рассвирепела и чуть не показала ей кулак: ну вот, ;и Левушкин нож упустила, ворона несчастная! Маргарита отвернулась и двинулась на Саблезубую.

Можно вопрос? — отчеканила она.

Еще и вопрос? — удивилась Саблезубая такой дерзости.

У вас пальто теплое? — невозмутимо по­интересовалась Маргарита. — Может, отдади­те тем, кто в зале сидит? — Она мотнула стри­женой головой на лишних. — Алина Никитич­на уже поделилась, но на всех не хватает.

Алина Никитична мне не указ, — Сабле­зубую перекосило.

Понятно, — коротко кивнула Маргари­та. — Но ведь они не играют и мерзнут сильнее остальных. И там малыши. А номера наверня­ка свободны все, гостиницу же только что отре­ставрировали и еще не заселили. А в главном помещении обязательно отопление есть. Может быть, младшие спать лягут нормально?

Лиза искоса наблюдала за происходящим и, хотя Маргарита ей по-прежнему не нравилась, отчаянно завидовала. Ей так никогда не на­учиться! Никогда и нипочем! А сейчас бы ой как пригодилось!

Вам велено не расходиться. Оставайтесь на местах, — отрезала Саблезубая.

Тогда, может, вас не затруднит одеяла принести? — настаивала Маргарита. — Здесь холодно, они же простудятся, а куртки не у всех есть — вы же сами видите.

Не было инструкций, — огрызнулась Саб­лезубая.

А вы сходите и узнайте, — очень вежли­во предложила Маргарита, но в голосе у нее Лиза услышала хорошо знакомую холодную ярость. Многообещающую и страшную. Ну со­всем как Инго или Бабушка, подумала она и тут же устыдилась — нашла с кем сравнивать!

Что?! — подозрительно тихо спросила Саблезубая.

Да, и еще — здесь есть лекарства?.. А луч­ше — нормальный врач? Половина народу про­стужена, — заявила Маргарита. — Вон как чи­хают.

Послушай, девочка, — прошипела педа­гог. — Что ты выступаешь? Все работают! В рав­ных условиях! Даже сам маэстро, ты понима­ешь? Никто не жалуется! А ты, по-моему, тут единственная, кто не музыкант. Тебе что, боль­ше всех нужно? Живо сядь на место.

Они не жалуются, потому что вас боят­ся, — Марго глянула на Лизу, и та уже маши­нально раскрыла рот, но...

Пик! Пик! Пииик!

Ладно, — Саблезубая пристально устави­лась на Маргариту, как будто фотографирова­ла. — У нас с тобой еще будет отдельный разго­вор. — Ульяна Сергеевна прошествовала в пер­вый ряд. — Дети! Звонок на второй урок! Пора за работу!

Оркестранты неохотно побрели на сцену.

Второй «урок» оказался ничуть не лучше первого — Саблезубая по-прежнему вмешива­лась с дурацкими замечаниями вроде «играть с выражением», мельтешила перед сценой. Лизе то и дело приходилось оборачиваться, а это ужасно отвлекало. Паулина ерзала и скрипела креслом: видно, сообразила, что такими темпа­ми «волшебно-спасательную» музыку они и до завтра не разучат. Наверно, она тоже получила какие-то свои инструкции, потому что не выдер­жала и что-то зашелестела Саблеэубой, после чего та — о чудо! — угомонилась и села, и репе­тировать стало гораздо легче. Правда, Лиза на всякий случай не выключала слух — мало ли что взрослые полезного сболтнут. Но выслуши­вать приходилось ерунду.

Саблезубая с Паулиной яростным шепотом препирались, причем шипела в основном Сабле­зубая — доносила до Паулининого сведения, что никому, кроме Виктора Александровича, собой командовать не позволит, и пригласили ее сюда как выдающегося педагога для работы с особо талантливыми детьми, а вот в телевизоре разо­ряться любой дурак может, и еще посмотрим, кого маэстро наградит за отличную работу — у нее, Саблезубой, есть на этот счет кое-какие со­ображения и очень, очень большие планы. Пау­лина изнемогала, но возразить ей почти не уда­валось. «Это как же она развернется? Страшно подумать!» — Лиза решила, что хотя бы ради того, чтобы не дать Саблезубой развернуться, волшебную музыку надо завалить.

Когда кто-то из младших попросился выйти, Паулина спорхнула с кресла, как обрадованный ночной мотылек в темную форточку. Саблезубая угрожающе приосанилась. Лиза вспомнила, что у Ляльки, кажется, класса с третьего нет папы (оно и понятно, кто ж Саблезубую выдержит) и решила: «Может, Изморин ей обещал, что по­том на ней женится? Ну на что-то же он ее под­манил? Не только же на спонсорскую помощь школе? Он же вроде бы миллионер...»

Вернувшись, Паулина отсела от Саблезубой подальше. Музыка принимала все более отчет­ливые очертания, и Лизе они нравились все мень­ше. К тому же оркестранты уже не краснели от усилий, а серели на глазах, и замечания пони­мали со второго раза, хотя старались и слуша­лись. А в перерыве вон как соображали! И в зале опять тепло! Лиза изо всех сил попыталась не думать, от какой такой и чьей энергии появилось это тепло, но все и так было понятно.

Лиза уже не успевала следить ни за лишни­ми, ни за взрослыми, ни за Марго. Она никогда не думала, что репетировать и еще быть концерт­мейстером — такая нелегкая работа. Правда, на уроках у Филина тоже бывало нелегко, но совсем по-другому. Потому что там он ей объяснял, что делать,или, по крайней мере, где неправильно, а она старалась. А тут надо самой понимать, где неправильно, и другими командовать. Ой...

Пик! Пик! Пииик!

На сей раз надзиратели смилостивились и выпустили всех из зала, хотя сначала Паулина опять поругалась с Саблезубой и направилась с фо­нариком в фойе. И опять резко похолодало, а еще, когда, музыканты потянулись к дверям, Лизе по­казалось, что перед глазами у нее все качается, а потом она с ужасом осознала — ничего ей не ме­рещится , музыкантов и впрямь заметно шатает.

Посреди фойе стояла растерянная Паулина и смотрела в потолок, а луч ненужного фонари­ка был едва различим: вместо мертвой люстры с пыльными висюльками фойе освещало множе­ство плававших в воздухе мутных шаров -— та­кого же неонового цвета, как светящийся букет у Изморина в кабинете. Они же маячили и над входом в туалет. Музыканты обходили шары стороной, а те, кто помладше, вообще жались по стенам. Пробовать, жгутся ли шары, и гонять ими в футбол никому не хотелось. И никто не перекрикивался, и по лестнице на второй этаж на разведку никто не полез, и на замечательно удобных широченных изогнутых перилах ка­таться никому в голову не пришло, даже млад­шим, хотя они-то уже битый час сидели непо­движно и бездельничали. И вообще, если за­крыть глаза, то можно подумать, что в фойе не дети, а старички, поняла Лиза: музыканты и не пытались согреться — вяло бродили чинным прогулочным шагом и сидели по диванчикам. Просто какая-то мечта педагога. А ведь в фойе еще холоднее, чем в зале!

Маргарита, правда, подошла было к двери, ведущей из фойе в коридор, но Саблезубая, ко­торая неотступно следила за оркестрантами и лишними, тут же ее одернула — даже за рукав:

Девочка, ты куда это собираешься?

Кто как, а я есть хочу. Буфет ищу, — во всеуслышание объявила Маргарита.

При слове «буфет» музыканты навострили уши, и на замученных лицах появился интерес. Кое-кто даже привстал с диванчиков.

А я тоже есть хочу! — Лиза набралась сме­лости и решилась подать голос, а то сейчас эта Маргарита опять все одеяло на себя перетянет. — Мы все голодные, вы что, не видите?

И я! — пискнул кто-то из малышей.

И я!

И попить!

Ну, не знаю, инструкций не было. — Саб­лезубая сделала вид, будто думает.

Музыкантов надо кормить! На голодный желудок играть вредно! — Лиза брякнула пер­вое, что пришло в голову, чувствуя на себе при­стальный взгляд Маргариты.

Ульяна Сергеевна сверилась с часами.

На следующей переменке, дети! — слад­ким голосом пообещала она. — Сейчас одиннад­цать часов, уже на урок пора!

У-у-у! — разочарованно проныл кто-то в толпе. — А почему не сейчас?

Лиза глубоко вдохнула и кинулась в атаку:

Извините, Ульяна Сергеевна, вы не му­зыкант и можете этого не знать, — начала она. Голос дрожал от злости, но прозвучал так, буд­то ее трясет от страха. Тьфу ты! — А маэстро вам не сказал, потому что он... он великий и... и вы­носливый, и он занят и может без еды и воды и... без воздуха! — во рту от таких слов появил­ся противный железный привкус. — Но мы же первый раз вместе играем, мы сыграться толком не успели. И все не выспались. Я вот ужасно спать хочу. А не выспавшись и на голодный желудок мы даже «Чижика-пыжика» не сы­граем! Не то что эту... спасательную музыку! А раз поспать не даете, покормите хотя бы, а то нечестно! И попить дайте горячего! Лучше кофе!

Музыканты утвердительно загудели и запи­щали на разные голоса.

Вы сами-то разве не голодная? — нахаль­но спросила Лиза.

Кудрявцева, не забывайся! — возмути­лась Саблезубая и тут же сглотнула. Ага, тоже подкрепиться не прочь!

На такую музыку калорий больше уходит в сто раз! — выпрашивать Лиза ничего не соби­ралась, еще чего не хватало, но с противником надо говорить на понятном ему языке.

И где я вам буфет возьму? — поинтересо­валась Саблезубая.

Да вон же! — неожиданно вмешалась Па­улина и потыкала тусклым фонариком вверх, в темноту, куда уходила витая бетонно-желез- ная лестница. — На втором этаже буфет, толь­ко он заперт, надо открыть.

Что вы от меня хотите? — вскипела Саб­лезубая. — То я вам звукооператор, то я вам взломщик!

Не нам, а Виктору Александровичу. — Паулина надвигалась на Саблезубую, и в голо­се у нее зазвучали зловеще-ласковые модуля­ции. — Виктору Александровичу вы должны предоставить все и вся, чего бы он ни потребо­вал. Или вы не хотите получить награду? За от­личную работу? — одними губами произнесла она, так что разобрала только Лиза. — Сладень­кое посулили? Ну вот и отрабатывайте.

Да вы просто нам дайте чем открыть, а даль­ше мы сами. — Миша с Федей уже поднимались по лестнице в темноту. — И фонарик какой-ни- будь.

Вот, — Лиза тут же вытащила из Левуш- киного рюкзака фонарик. — Регулируется. Так пошире луч, так поуже.

Класс! — Миша наконец-то глянул на Лизу дружелюбно.

Эй, меня возьмите! — за ними двинулся дотошный Яша. — Я замки чинить умею... ну и ломать тоже, наверно.

А ножик, мальчики, у Ульяны Сергеев­ны, — въедливо сообщила Лиза.

Саблезубая нож так просто не отдала, а дви­нулась за разведчиками наверх, как пришитая, бормоча про безобразие и облизываясь.

В буфете ничего особенно утешительного не нашлось — в основном лимонад, леденцы, шоко­ладные батончики и всякие чипсы с орешками.

Мы не все взяли, на потом оставили, — честным голосом сказал Миша, оделяя народ скудным провиантом. Ножик он припрятать не сумел — Саблезубая тут же отняла обратно.

Яша подозрительно вертел в руках яркий пакетик, внутри которого что-то колюче шурша­ло, как осенние листья, пересыпанные песком.

Мама говорит, от этого у меня будет гаст­рит, — вздохнул он. — И аллергия. — И груст­но захрустел, как лошадь овсом.

Ну прям камень! — Василиса попробова­ла укусить батончик и посмотрела на него с осуж­дением. — Смерзлось! Зубы обломаешь!

Орешки оказались соленые, а чипсы перче­ные, и от них страшно хотелось пить, а лимо-

над был липкий и тепловатый, но пленники умяли все, что им дали, в один присест, и умо­ляюще глядели на разведчиков, как радинглен- ские коты на рыбных торговцев.

Надо на потом оставить, — объяснял Ми­ша. Марго кривилась.

Взрослые устроились в сторонке. Саблезубая деликатно вынимала орешки из пакетика по штучке наманикюренными пальцами и, отста­вив мизинец, аккуратно отправляла в рот, ста­раясь не размазать помаду. Еще она вытребова­ла себе стакан, потому что из бутылки пьют только некультурные люди. Паулина испусти­ла тяжкий вздох, отпила глоточек лимонада и тем ограничилась. Все с ней ясно, мрачно поду­мала Лиза, старательно жуя безвкусный шоко­лад. Ей еда не нужна, как обычным людям. Она же бывшая гарпия. От лимонада щипало в носу, как от слез, но настроения реветь у Лизы не было никакого. Наоборот, в ней все сильнее вскипала злость.

Ну Изморин! То ли он забыл, каково челове­ком быть, то ли ему никого не жалко. Наверно, и то и другое. Или нет — у него-то самого в ка­бинете кофе пахло! Вот же гад. Это как же мы ему играть будем, голодные и холодные? И еще эти тюремщики над душой стоят! И поспать не дают! Лиза зевнула. Действие гномского кофе давно закончилось, и про дымящуюся горячую чашку Лиза теперь вспоминала с тоской.

Ульяна Сергеевна, а горячего ничего най­ти нельзя? — раздался неподалеку возмущен­ный голос Маргариты. — Это ведь не еда, это так. Нам сколько еще тут сидеть?

«Ой, Саблезубая же ее сейчас просто стук­нет!» — испугалась Лиза. У Саблезубой, кажет- 312 «•и, действительно руки чесались, но народу во­круг было полно, поэтому она сдержалась.

Всем плохо, Смурова, — укоризненно на­помнила учительница. — И все терпят. Даже маэстро. И вообще, ты не слышала такую пого- морку — искусство требует жертв?

Человеческих? — Марго смотрела на Саб­лезубую в упор, и глаза у нее были как черные угольки, твердые и блестящие. — Мы на это, между прочим, не подписывались! А маэстро наш вовсе не в таких же условиях, у него камин петь, я сама видела!

Лиза и не заметила, как подошла поближе и закивала. Марго оглянулась на нее и накину­лись .на Саблезубую с удвоенной силой:

А раз у него есть, значит, где-то еще есть, и чем топить, мы бы нашли! У маэстро наверня­ка нотной бумаги чемодан!

Ты соображаешь, что говоришь? — взви­лась Саблезубая. — У нее только что ножик заб­рили, а она еще пожар норовит устроить! Мало мам Конрада! Девочка, ты нам что, мероприя­тие будешь срывать? Хочешь, чтобы тебя опять ia перли? Или мне отвлечь маэстро, чтобы он с тобой еще разок поговорил?

Нет! —- вырвалось у Маргариты.

Тогда веди себя соответствующе, — отре- лала Саблезубая. — Дети! Дети! Пора на урок! — она налила себе еще и поплыла в зал, стараясь не расплескать лимонад.

Музыканты, ворча, потянулись обратно. Ну что же они Маргариту-то не поддержали, рас­строилась Лиза, неужели так взрослых боятся? И тут же мысленно обрушилась на себя: а сама- то ты чего молчала? Мало ли за кого человек, лито дело говорит.

Маргарита, видно, испугалась угроз взрос лых, потому что в следующий перерыв к Сабле­зубой больше не подходила, только присматрива л а за малышами. Вскоре Лизе вообще стало не до наблюдений. Скудная кормежка не помогала, и перерывы тоже — оркестр опять стал играть хуже, каждые несколько тактов кто-нибудь сби­вался, или ронял ноты или смычок, или начинал чихать и кашлять, вместо того чтобы вступить со своей партией, и приходилось останавливаться и ждать. Саблезубая опять принялась вмешивать­ся и покрикивать, а лишних и Паулину и Марга риту было вообще не видно и не слышно.

Музыканты то и дело жаловались:

У меня голова болит!

А у меня кружится!

А у меня горло! Я играть не могу! Дыха ния не хватает!

Кисть сводит!

А попить еще можно?

Тут душно!

Тут холодно! 4

А потом кто-то из них подал голос, что пора перерыв сделать, а Саблезубая рявкнула и пе рерывы сократила, и в буфет больше никого но пускала, и велела никому на часы и смотреть не сметь, а то отберет.

У Лизы ноты прыгали в глазах, от темных фигурок на фоне темно-красного занавеса голо ва болела еще больше, замученные, напряжен ные лица оркестрантов маячили бледными пят­нами, а время мчалось, как пейзаж за окном электрички.

Пик. Пик. Пииик.

Флейтистка Женя уронила курчавую голо ву на пюпитр и безудержно зарыдала.

Я больше не могу-у-у! — всхлипывала она.

Все. Приехали, тупо подумала Лиза. Самой ипору зареветь. В носу отчаянно защипало, но ■ ша велела себе держаться. Сквозь стеклянный потолок сочился грязноватый серый свет, но плесень на стенах почти его затмевала.

Дальше пошло по цепочке: захлюпали носа- ми успокоившиеся было малыши около Паули­ны, потом заплакал еще кто-то из девочек-ор- i еетранток, иеще, иеще. Яна плакала аккурат­но, шепотом. Мальчики и могучая Василиса держались, но явно из последних сил. Печаль­ный кларнетист Яша, похожий на глазастого /кирафенка, хлопал ресницами и судорожно пе- реглатывал. Кто-то — кажется, Маша — то­ненько заскулил: «Хочу домой, хочу к маме».

Саблезубая призывала всех успокоиться, но перерыв объявлять и не думала.

Ах вот, значит, как! Лиза неуклюже спрыг­нула со сцены и начала аккуратно укладывать черную скрипку и черный смычок в черный футляр.

Ты что это, Кудрявцева? — возмутилась Ульяна Сергеевна и строго постучала по подло­котнику карандашом. — Дети! Прекратите!

Лиза даже не оглянулась — она вихрем про­неслась через зал и вылетела за дверь, чувствуя между лопаток пристальный взгляд непонят­ной Марго.

В темном вестибюле она всхлипнула — все равно никто не видит, даже шары эти, гнилушки болотные, не горят. Потом яростно вытерла нос кулаком и двинулась по коридору. Вот сейчас и проверим, как я дорогу в изморинское логово за­помнила, с мрачной решимостью подумала она.

в которой Лиза учится вести переговоры, а Инго проявляет несусветную расточительность

У него было самое лучшее на свете детство. Отец, который вернулся с фронта невредимым, пил чай из диковинной синей с белыми узора­ми чашки, найденной — так он рас­сказывал — на развалинах города, когда-то называвшегося Кенигс­берг, Королевская Гора.

А у мальчика было детство с мо­рем и солеными брызгами в лицо, и с военными кораблями, и с Бал­тийской косой до самого горизонта, просвистанной ветром, с горячим белым песком pi сладкой дикой смо­родиной, бункерами, дотами, раз­валинами форта, аэродромом, на

который еще надо было уметь пробраться, и с темными кусочками янтаря в хлюпавших под ногами водорослях, и с играми в войну. К ему казалось, будто ничего лучше и не бывает, рассказывал Смуров. Он старался говорить ше­потом, хотя ему уже объяснили, что маленькая кругленькая женщина в кресле спит очень креп­ко и ее не то что громким: голосом — пушками не разбудишь. Хотя при этом на нее все время выжидательно косились и шторы не раздерги­вали тоже вроде бы из-за нее.

А потом мальчик увидел тот альбом — огром- 11 ый, с упоительно пахнущими страницами, о края которых можно было запросто порезать палец, как об осоку в дюнах. Вот что странно, качал головой Смуров, у него начисто вылетело из го­ловы, кому этот альбом принадлежал — кому- то из сослуживцев отца? — да и репродукции в нем никак не восстановить в памяти, хотя, ка­палось бы, теперь-то он музейщик и мог бы... наверно, Дрезденская галерея, да-да, очень по­хоже на то. Но зато он помнит, как переворачи­вал тяжелые листы с непонятными немецкими подписями, и на каждом словно открывалось окошко в какой-то совсем другой мир, стран­ный, загадочный, да и был ли он на самом деле...

Там с картин смотрели мужчины и женщи­ны в удивительных нарядах, с какими-то не­здешними лицами; на мощеных улочках, под черепичными крышами, на шахматных плитча­тых полах торговали невиданным товаром, дра­лись на шпагах, танцевали сложные танцы — жили какой-то особенной, ни на что не похожей жизнью. И еще там змейками убегали вдаль, в зеленые холмы, узкие дороги, а по ним кати­лись запряженные осликами тележки, а на го­ризонте вставали высокие башни замка. И еще были там грозные и прекрасные люди с крыль­ями, и какие-то удивительные полузвери-полу- птицы, и высокий солдат в железных доспехах пронзал копьем длинного извилистого дракона! выползавшего из темной пещеры. Мальчик спросил отца — а у нас такое есть? Да, ответил тот, в Эрмитаже, в Ленинграде.

Мальчик долго потом ходил сам не свой и про­бовал на вкус волшебное, таинственное слово «эррррмиташшш» — оно перекатывалось и ше­лестело, как прибой. Он почему-то твердо ре­шил — вырасту, будут работать там, где много таких картин. В Эр-ми-та-же.

Правда, в Ленинград он попал уже студентом, И уже знал, что устроиться на работу в Эрмитаж не легче, чем добыть Кощееву смерть. Но Смурон отступаться не собирался. Он выучился на искус­ствоведа, работал себе в Калининграде, тихо пи­сал статьи, когда мог — приезжал в Ленинград на конференции, затаив дыхание, ходил по бескрай­ним эрмитажным залам. Залы были похожи на тихие озера, окруженные золотым осенним лесом. Он навещал свои любимые полотна. Он уже знал всю постоянную экспозицию наизусть. Ему уже казалось, он может пройти с закрытыми глазами от парадного входа до Эрмитажного театра. Ми- мохожие экскурсанты частенько принимали его за местного сотрудника, спрашивали, как найти Рыцарский зал, импрессионистов, зал «Павли­на», — Смуров отвечал важно и подробно, но при этом все поглядывал в сторону: в парадных зер­калах и паркетах отражался какой-то другой Сму­ров, который был здесь на своем месте, словно все- f

гда тут и работал. Илья Ильич завидовал отраже- 11 и ю и, привычно ссутулясь, спускался по мрамор­ному леднику Иорданской лестницы, выходил на набережную, уставясь себе под ноги. Кроме Эр­митажа его в этом городе мало что интересовало. Даже белые ночи.

Рыжий Иннокентий — или как его там, Ин­го? — явно удивился, но смолчал. Ну, значит, ему не понять, мельком подумал Смуров.

А потом в один прекрасный день к нему зая- мились эти двое, один вроде бы москвич, а вто­рой из Новгорода, что ли... нет, из Киева. Как они иго разыскали, непонятно. Смуров тогда был уже женат и Маргошке как раз четыре годика испол- и и лось, она в соседней комнате диньдинькала на подаренном ксилофоне. Да, они пришли прямо домой и завели какой-то разговор о сотрудниче­стве — мол, не хочет ли он перебраться в Петер­бург, а они бы ему помогли устроиться в Эрмитаж, да-да, они все знают, динь-динь-динь, и рекомен­дации будут, и ровно две смуровские публикации окажутся гениальными, и даже испытательный грок можно сократить, зачем ему, Илье Ильичу (Дурову, такелажником работать, с больным-то сердцем — видите, мы все о вас знаем, дилинь- динь-динь, один из гостей встал и беззвучно при­крыл дверь. Смуров было испугался, что эти двое — бандиты или еще кто похуже, и решил не связываться, Маргошка ведь... но отказаться сразу у него духу не хватило, а они наседали, уго­на ривали. И тогда он рискнул спросить — зачем и вам сдался.

— А дальше начался полный бред! — Сму­ров от волнения повысил голос и тут же, огля­нувшись на спящую, прикрыл рот ладонью.

Ц

Гости заявили — им, мол, надо, чтобы он срочно стал хранителем в Петербурге. «Я и так хранитель, — растерялся Смуров. —Музейщик, хранитель фондов, только здесь — в краевед- ческом музее». Нет-нет, сказали гости, и понесл и что-то про хранителей городов, Гильдию, посвя щение, миссию, какую-то фантастическую де тективную околесицу, так что...

Рыжий Инго глубоко вздохнул, но промол­чал, только руки на остром колене сплел. Сму­ров покосился на него и продолжал.

...так что он, Смуров, нормальный взрослый человек, эти сказки даже и слушать не стал — 1 слишком подозрительно они звучали. «Что ж, тогда попробуем второй вариант», — сказал один гость другому, и они удалились, и Смуроп еще десять лет прослужил в калининградском городском музее и все так же безнадежно тос­ковал по Эрмитажу. И только он решил, что н Питер больше ни за что не поедет, незачем рас­страиваться, как вдруг пришло это письмо. На бланке Эрмитажа и на адрес местного музея, в котором работал Смуров, что само по себе боль­шая честь простому смертному.

Смуров прочитал и схватился за сердце, а по­том за чемодан. Дилинь-динь-динь, зазвенело в ушах у Ильи Ильича. Ему предлагалось как можно быстрее перебраться в Петербург — жда­ла Смурова вакансия хранителя музейного фон- да, Приглашение пришло от человека, которо­го Смуров не то что в глаза никогда не видел, но даже и фамилию его не припоминал, и вот на тебе — соглашайтесь скорее, Илья Ильич, дру- | гого раза не будет. И все бумаги уже, оказыва­ется, были в полном порядке, и две каких-то

древних статьи, про которые сам Смуров поза­был, превозносились до небес. Смуров стал со­бираться. Жена переезжать отказалась — мол, пусть Маргоша школу спокойно закончит, а там посмотрим. Смуров с легкостью согласился — он-то знал, что дочка, которую в калининград­ской музыкальной школе на руках носят, все рав­но года через два приедет к нему в Питер, в Кон­серваторию поступать.

Господи, думал Смуров, что я несу, зачем эти ненужные подробности, надо же Маргошку вы­зволять, да и я этим людям на что сдался... Но он говорил, говорил, и вдруг понял, что ему некому было раньше обо всем этом рассказать. А они слушали, кивали, подливали кофе, пытались накормить. Когда Смуров сказал про больное сер­дце, откуда-то возник валидол, и Смуров его взял, хотя, наверно, не следует им доверять, ни­кому нельзя верить, но он говорил, говорил взах­леб и остановиться не мог. Смешно даже...

Итак, Смуров был счастлив: принимал фонд и в Эрмитаже проводил чуть ли не круглые сут­ки. Кабинет ему полагался — даже не кабинет, а рабочий стол на хорах в зале с часами «Пав­лин» , с фонтаном слез> рядом с висячим садом. Каждый день он открывал дверь служебного входа на Дворцовой набережной, поднимался по гулкой лестнице, отражался в зеркалах. Тихое счастье, стрекочут под пальцами твердые ката­ложные карточки, табунки туристов перемеща­ются внизу, разноязыкий благоговейный гул взлетает под мраморные своды, фонтан мерно капает слезами...

Он не прослужил в Эрмитаже и недели, как к нему на работу явились те двое — он уже ус-

11 Настоящая принцесса и снежная осень пел забыть, как они выглядят, не сразу узнал, тем более что вид у обоих был какой-то затрав­ленный. «Ну, вы всем довольны?» — спросили они, и душа у Смурова ушла в пятки. Он понял. Это они все устроили, они, и теперь пришли тре­бовать расплаты. Но, к удивлению Смурова, они не то что требовали — просили, умоляли, а глав­ное, опять завели речь про хранителей городов. Напирали на то, что династия питерских хра­нителей пресеклась накануне революции, а по­том Гильдия Хранителей хоть Смуровых и ра­зыскала, да только никак не могла с ними свя­заться, объяснить, убедить — и так семьдесят лет город стоял без надзора. Только десять лет назад нашелся один человек, которого они уго­ворили, когда Смуров отказался, боковая веточ­ка, дальний родственник, но он умер, а теперь вот на него, на Илью Ильича, последняя надеж­да, потому что род оборвался, а ведь это древ­ний род, чуть не с самого основания города Сму- ровские предки тут жили, и пора;ему возвра­щаться на обжитое место, пора, самое время. Динь-динь-динь, капала вода из фонтана слез внизу, под галереей. Они много чего еще расска­зали — напоминали, убеждали.

Смуров послушал — вроде все сходилось: и деда его расстреляли зимой двадцатого года, и у отца была до войны другая семья, и был сын, который сгинул в блокаду, — пятнадцатилет­ний мальчишка уперся, не поехал в эвакуацию, остался из-за какой-то девчонки, а дальше то ли бомбежка, то ли голод, кто его знает. Истории про Гильдию Хранителей Смуров, правда, все равно не поверил, уж очень на детективный фильм смахивало, но то, что эти двое к нему обратились, Илье Ильичу странным образом польстило. Укоренившись в Эрмитаже, он был теперь полноправным питерским жителем, а раз так, почему бы и не называться Хранителем го­рода, звучит красиво и почетно. Тем более что должность показалась ему синекурой — ведь эти двое просили какой-то сущей ерунды...

Какой именно? — быстро спросил рыжий Инго, подавшись вперед.

Да может, это не так уж и важно, — мед­ленно ответил Смуров, не поднимая глаз, но ко­жей на лбу чувствуя его пристальный зеленый взгляд. — Впрочем, он про это знает, так что мол­чать нет смысла. Если в общих чертах — меня провели по подземному ходу, потом заставили поджечь заброшенное воронье гнездо... в глухом сквере на Петроградской, ночью... мальчик я им, что ли, по деревьям лазить?... я еще подумал: чушь какая несусветная, да что там, хулиган­ство... — Смуров вымученно усмехнулся уголком рта. — Часы завести... Я решил, что меня от это­го не убудет — раз в месяц часы заводить, огонь зажигать — ну, не гнездо в сквере, конечно...

Высокий дракон пыхнул трубкой и прикрыл глаза, будто стараясь получше запомнить.

И еще кое-что объяснили, — внезапно со­рвалось у Смурова с языка совершенно против во­ли. Он осекся. Зажал рот двумя руками и в ужа­се посмотрел на рыжего Инго — вдруг понял, что едва не проболтался и что этот рыжий сво­им зеленым взглядом совершенно его заморо­чил. Да что он за существо, в самом деле?! Как тот — или совсем наоборот?!

Извините,— сказал рыжий Инго, отводя глаза. — Пожалуйста, говорите только то, что считаете нужным. Я больше не буду.

Короче говоря, я решил, что все это — невелика плата за Эрмитаж, — с усилием про­должал Смуров, теперь уже тщательно подби­рая слова. Он вытер испарину, выступившую на лбу, хотя в комнате этой было холодно, как в подземных коридорах. И даже еще холоднее. Дальше говорить не хотелось.

Вы камин бы затопили, что ли, — про­мямлил он и опять оглянулся на спящую — ей, наверно, даже под пледом холодно. Простуже­на? Жалко, на вид милая женщина, из тех, что в Эрмитаж со своими тапочками ходят.

Дракон Конрад многозначительно прочи­стил горло, и Смуров обреченно продолжал — деваться было некуда, все равно все вытрясут:

Ну вот, принял фонд, стал работать. Сижу я там на хорах над залом с павлином, знаете?

Человек по фамилии Филин кивнул — зна­ет. Ну да, такие в музеях дотошные завсегдатаи, все наизусть помнят, хотя, конечно, до храните­лей им как до неба.

Проход туда только через сам зал, и из зала прямиком выход в висячий сад. Вот так и так. — Смуров прочертил ложечкой по закапан­ной восковыми кляксами скатерти. — Сотруд­никам туда можно. Так вот, эти двое попроси­ли меня отныне раз в месяц выходить в этот сад и буквально на три секунды щелкать зажигал­кой, раз уж камина в зале нет. — Смуров пере­вел дыхание и быстро выглотал остывший кофе. Рот свело от горечи.

А разве... — Дракон отложил трубку и выпустил из ноздрей дым. Сизые клубы запла­вали в сером свете, наполнявшем комнату. — Послушайте, я знаю, у меня книжный магазин, это же...

Запрещено, конечно, — закивал Смуров. — У нас с этим строго. В Эрмитаже и печное ото­пление-то упразднили в тридцать восьмом году, после пожара, и поставили калориферы, паро­вое, и каминами никто не пользуется. Но зажи­галкой незаметно щелкнуть можно. Раз в ме­сяц-то исхитрюсь, я так подумал.

Раз в месяц? Все равно когда? — быстро спросил седой Филин.

Нет, конечно. В полнолуние. — Смуров по­пытался улыбнуться. Получилось у него плохо, он сам знал. — Ну, все-таки кой-какие книжки я читал, так что с полнолунием все понятно. И еще они просили часы заводить. У меня электронные были, пришлось на обычные, механические по­менять. Вот, собственно, и все. Остальное, из­вините, я сказать не могу.

Хорошо. Пожалуйста, дальше, — не то по­торопил, не то разрешил рыжий Инго.

Еще те двое настоятельно попросили Смуро- ва переехать поближе к Эрмитажу, туда, где обитал предыдущий хранитель, на Дворцовую набережную, правда, на первом этаже, но до работы рукой подать, и вид на Петропавловку, ну что вам стоит.

Ему ничего не стоило. Но едва Смуров вошел в эту квартиру, как ему показалось — по углам шепчутся какие-то тени, отвернешься — кто-то быстро и беззвучно проходит за спиной. Здесь кто-то жил совсем недавно, но кто — непонят­но, на стенах светлые прямоугольники на месте исчезнувших фотографий, бумаги пропали, те­лефон молчит, соседи не здороваются и смотрят сквозь, конечно, странно, но он был так счаст­лив, и позвонил домой похвастаться, и Марго- ша обещала приехать на каникулы.

Но все оказалось гораздо серьезнее, чем пола­гал Илья Ильич. Он понял это, когда у него стали уже не то что выспрашивать — выпытывать.

Понимаете, — в отчаянии говорил Сму­ров, — понимаете, я ведь до этого лета просто считал, что все это игры! Очень для меня выгод­ные, но игры! Ну, подумаешь, сочинили они себе тайное общество, мало ли таких, кто как хочет, так и развлекается... Понимаете, когда мечты сбываются с такой страшной силой... (Седой Филин опять кивнул). А летом...

Минутку-минутку! — Высокий дракон ткнул в сторону Смурова трубкой, словно проды­рявить хотел. — Ничего себе игры! Но не стане­те ли вы утверждать, милейший, будто не виде­ли статуй? В полнолуние? А? Когда часы в Эр­митаже заводили? — Взор его метал молнии. — Львов! И прочих! Ведь видели же! Не отпирай­тесь!

Смуров поник.

Да я и не отпираюсь, видел, — потерянно выдавил он. — Но я подумал...

Конрад, в самом деле, — недовольно про­бормотал Филин и скривился, как от кислого.

Нет, постойте, это, наверно, важно, — подхватился Смуров. — Я их с самого начала видел, но... не верил. Не верил, что они настоя­щие. Я решил — раз эти, которые назвались Гильдией, смогли такое провернуть, может быть, это они меня так гипнотизируют? Глу­пость, конечно, но что мне оставалось думать?

Пфф! — Дракон не то фыркнул, не то ды­мом поперхнулся от возмущения.

Инго успокаивающе кивнул:

Все понятно, Илья Ильич.

А летом к вам явился неизвестный в тем­ных очках, — устало, будто через силу произ­нес Филин. — Такой вежливый господин с лег­чайшим акцентом. Очень красивый. И держал­ся небось спиной к свету.

А? Откуда вы... — Смурова тряхнуло. — Да-да, он, именно он. Похвалил за послушание и качественную работу... Я немного испугался, потому что не понял , за что именно хвалят... Ре­шил, что он тоже из тех, но сглупил — спросил об этом прямо, тот, конечно, согласился... — Смуров почувствовал, что позорно краснеет.

Тогда-то ему казалось — он ведет себя логич­но, правильно, держится молодцом, а сейчас как стал рассказывать — выходило, что был он распоследним идиотом. А ведь ни за что бы и не рассказал, если бы все они не верили. А они ве­рят. Слушают. Этот рыжий Инго со своей невы­носимой предупредительностью вон опять кофе подливает и бутерброды подкладывает. Смуро- ву кусок в горло не лез — потому что предстоя­ло нелегкое признание.

Так вот он сначала пришел ко мне в Эр­митаж... Ночью... — Смурова вдруг осенило, что и рядом с павлином тот спичкой чиркал совер­шенно не зря. «Ну почему, — подумал он, — почему до меня все так медленно доходит?!»

И попросил сделать... именно то, что мне объяснили, — закончил Смуров после паузы и прислушался к себе — нет, вроде бы сообра­жаю, что говорю, и говорю по собственной воле. — И я отказался. Он стал обещать вся­кое... — Смуров заерзал. —Ну, что дочка вот-вот приедет... И действительно, Маргошка приеха­ла — на конкурс этот, прошла в последний тур, а собиралась только в ноябре, на каникулы... Сюрприз, говорит... — Он стиснул руки. — И ког­да она уже приехала, он пришел опять... Хоро­шо хоть Маргошки дома не было. И начал угро­жать... — Смуров умолк. — И тут, понимаете, я сообразил, что раз угрожают, значит, все эти часы и огни и все прочее... — это по-настоящему...

Он зажал руки между колен, чтобы не дро­жали.

И вы ничего ему не сказали? — осторож­но уточнил Филин. — Ну, того, еще кое-чего?

Ну да, — Смуров недоумевающе поднял замученные, воспаленные глаза. — А как же иначе?...

Здорово, — почти с восхищением выдох­нул Инго.

Не бывает, — дракон Конрад недоверчи­во качнул массивной головой.

Еще как бывает, — тихо отозвался Филин из глубины кресла.

Это вы о чем? — не понял Смуров. — А?

Никто ничего объяснять не стал, И хорошо,

что не стал, а то бы Смуров сбился, а рассказы­вать было чем дальше, тем тяжелее, и он ста­рался говорить покороче: вспоминать не хоте­лось, так что до момента, когда за ним захлоп­нулся люк, Смуров дошел довольно быстро.

А Лев что? — хором спросили все трое. Женщина под пледом пошевелилась и всхлип­нула во сне. Смуров едва не подпрыгнул.

Убежал, я же вам говорю, — нервно объ­яснил он. — Куда-то под землей убежал. Он во­обще намекал, что он.... Ну, в общем, гном или вроде того.

А почему убежал? Куда? — с нажимом спросил дракон.

Понимаете, там, под землей, стаи крыс, одна такая нас разделила, вот он и...

Крыс? — Филин покосился в окно. — И как они себя вели?

Слушайте, — Смуров страдальчески схва­тился за виски. — Когда я вижу крыс, я не имею обыкновения оценивать их поведение!

И тут в щели между тяжелыми шторами за окном мелькнуло что-то огромное и темное. Фи­лин ахнул. Стекла задребезжали. Темное и огром­ное пронеслось снова, и Инго, подскочив как на пружине, бросился к окну и отдернул шторы.

Когда впереди показался до отвращения знако­мый холл с той самой дверью, Лиза замедлила шаг, хотя до этого она бежала по смутно серев­шим коридорам и лестницам, перепрыгивая через ступеньку, А под дверью ноги вдруг ста­ли заплетаться. «Ну да, ну страшно тебе, еще бы! — свирепо сказала себе Лиза. — А им там, в зале, не страшно, да? Им еще хуже!» Она шаг­нула вперед и уже занесла руку — постучать­ся — но попятилась. «Трусиха! — обругала она себя. — Ладно, вот минуточку постой и сту­чись.» — Она принялась было общипывать ствол ближайшей пальмы, но пальма была ис­кусственная и общипываться не желала, А мо­жет, Изморина в кабинете вообще нет? Ну-ка...

Но Лиза даже не успела включить волшеб­ный слух.

Молчишь? — с нажимом спросил голос Изморина. — Молчи, молчи. Ты мне таким нра­вишься гораздо больше — тихим и покорным.

Лиза замерла, боясь шевельнуться. Кого это он так? Сколько у него тут вообще пленников?

Молчишь, не егозишь, не ерзаешь, ника­кой инициативы не проявляешь, — довольно продолжал Изморин. — То, что надо. Вот так бы с самого начала.

Получается, опять я подслушиваю, сообра­зила Лиза. Изморин сам виноват — громко раз­говаривает. Но почему тот, с кем разговаривает Изморин, голоса не подает? Она включила слух и разобрала только знакомое дыхание — поче- му-то загнанное, будто этот человек долго бе­жал. А больше ни шороха.

Так вот слушай дальше. Ты мне даже не союзник, а инструмент. Инструмент должен быть покорным. — Теперь Изморин говорил размеренно, без всякой угрозы, но слова его чем- то напоминали Лизе липкую паутину. — А ты будешь покорным. Тебе нынешнее твое состоя­ние навсегда запомнится — у драконов ведь па­мять-то абсолютная.

Лиза намертво закусила губы и вцепилась в пальму, чтобы не вскрикнуть. 5

Вот и папеньке твоему в свое время я тоже кое-что очень крепко в голову вбил, до сих пор он под впечатлением живет. И будешь ты меня слушаться, чешуйчатый.

Лиза стиснула кулаки. Какое еще состоя­ние? И при чем тут старший Конрад? И почему, почему Костя не шелохнется?!

А если ты думаешь, что теперь я тебя от- ] пущу из поля зрения хоть на секунду, то глубо- j ко ошибаешься, Конрад. Я больше рисковать не могу. — Изморин заходил взад-вперед по каби­нету. — Ты мне слишком нужен. Пока этот Сму­ров не сбежал, я думал, статуи можно сбросить со счета. Конечно, я бы мог и без него справить­ся, но силы надо беречь для музыки. Вот ты-то у меня статуями и займешься, будешь их огнем распугивать, когда я скажу. Ты все равно на большее не годишься. Понял? — он остановил­ся. Лизе казалось, она через дверь видит, как Изморин сверлит Костю глазами. И почему он все Косте рассказывает? Неужели думает, что дра- кончик совсем сломался?

Изморин прислонился спиной к двери. Лиза подалась назад.

Да, — с тщательно скрываемой досадой в голосе рассуждал Изморин. — Не вовремя Сму­ров сбежал. С другой стороны, хлопот с ним было... не понимаю, их что, всех от гипноза спе­циально кодируют? Или это от избытка поря­дочности?

Это что же за Смуров такой? Маргаритин

папа?

И тут дверь распахнулась.

Ты что тут делаешь? — резко спросил Изморин. — Подслушивала?

Ничего я не подслушивала!— огрызну­лась Лиза, удивляясь, что у нее получается гру­бить. — Вы... вы так кричите, на всю гостини­цу слышно! И вообще, я... я по делу! — очень хотелось ворваться вихрем, но на пороге ноги предательски подкосились, и Лиза бочком про­тиснулась мимо Изморина в кабинет.

Очень кстати. Заберешь свою партию. — Изморин плотно прикрыл дверь и сунул ей пач­ку нот — даже не пачку, а разваливающийся на л источки ворох. — Возьми. Ну, ты что-то хочешь мне сказать? Почему у тебя такое выражение на лице — глубокомысленное? — иронически осве­домился он. — С духом собираешься?

клятие-оберег. Ты же видела, дети прошли под его охраной через весь город и явились целыми и невредимыми. И кстати, насчет простуды ты определенно привираешь. Сомнамбулизм дает иммунитет, и во сне никто простудиться не мог. По науке.

Какая наука! — вскинулась Лиза. — Они уже чихают и кашляют! Они в пижамах! В та­почках! Там малыши! А если заболеют? А если воспаление легких? А если Яна голос потеряет? Насовсем? А если...

К твоему сведению, Лиза, в том, что де­тям плохо, виновата ты.

Лиза онемела.

Да-да, ты, и нечего таращиться. — Измо­рин присел на краешек стола, заваленного но­гами, и покрутил в пальцах ручку. — Гаммельн- ский сомнамбулизм, дорогая моя недоучка, штука тонкая, деликатная, с ним надо обра­щаться умеючи, И снимать его надо бережно. А ты что наделала? Ты же их будила, не я? Или я ошибаюсь? А? — Он поднялся и навис над Ли­зой. — И мне теперь прикажешь расхлебывать твои ошибки?

«Неужели и вправду я виновата? — в ужасе подумала она. — Или это он мне мозги пуд­рит?» — запал пропал, Лизу зазнобило. Она втя­нула голову в плечи и панически огляделась.

В кабинете было синё от сигаретного дыма, сквозь жалюзи еле пробивался серенький свет, но лилии в вазе по-прежнему испускали неоно­вое сияние. В нетопленом камине накопился ворох скомканных, исчирканных нотных лист­ков — Маргарита была права. А на столе все так же лежала карта, но смотреть на нее Лиза побо­ялась даже краешком глаза — что и с кем он еще делает?

И тут же в кабинете сидел Костя Конрад, больше похожий на собственную статую. Он был такой тихий и неподвижный, что бушевавшая Лиза не сразу его заметила, — сидел на краеш­ке стула, не касаясь спинки и ровно сложив руки на коленях, как в обычной жизни не си­дел никогда — ведь драконы, как и коты, все­гда устраиваются, как им удобно, и на офици­альную обстановку плюют.

Лизу зазнобило. Костя смотрел на стол, на разбросанные ноты стеклянными глазами. Или нет... Не стеклянными. Он не моргал, но зрачки у дракончика двигались, метались, а вот голо­вы он повернуть не мог, и рта раскрыть не мог, и сердце у него отчаянно колотилось. Косте страшно! «Теперь понятно, почему он молчал. Наверно, тоже заклятье, вроде сомнамбулиз­ма», — Лиза сникла.

Извинись, Лиллибет, — Изморин трях­нул ее за плечо.

Вот еще... — из последних сил воспроти­вилась Лиза. — Ну ладно, ну какая разница, от чего им плохо, но помочь-то вам что, трудно? Им же плохо, как вы не понимаете... — получал­ся уже не крик, а жалобный шепот. Костя смот­рел Лизе в спину круглыми затравленными гла­зами.

Изморин нетерпеливо отмахнулся:

Как ты мне надоела с этими глупостями, безмозглая девчонка! Да меня ни на йоту не волнует, что у них там болит. Лишь бы сыгра­ли, а потом пусть хоть ложатся и помирают. Все до единого.

А... — Лиза осеклась.

Ты хочешь спросить, разве они мне на потом не нужны? — равнодушно уточнил Измо- рин. — Какая наивность. Эти козявки в зале — мой запас на самое ближайшее время. Кто под руку подвернулся. Кто поближе оказался. Ты думаешь, кроме этой жалкой кучки я талантли­вых детей больше не найду? А ты прикинь, сколько их в вашем городе, музыкантов. А в ва­шем мире? На первое время мне хватит. Я ис­пользую этих, пока они на что-то годятся, а по­том возьму других. Это как лопнувшую струну поменять. Поняла?

•kick

— Уху! Ухухху! — раздалось за окном Филинс- кой башни так, что стекла задребезжали, будто в трамвае.

Инго дергал раму.

Что ты делаешь? — сипло закричал Филин.

Инго не ответил. Справившись наконец с

ручками, он распахнул окно, створки загрохо­тали, темное нечто снова промелькнуло и исчез­ло со свистом и утробным уханьем, а на подо­коннике оказался Лев Аствацатуров собствен­ной персоной.

В гномском капюшоне и в изумрудных очках.

Не ждали? — поинтересовался он и тяже­ло спрыгнул на пол. И тут же закричал жутким шепотом:

Что с мамой?!

Ему все объяснили. Смуров позавидовал тому, как сжато иные люди могут излагать свои мысли. А также тому, с каким спокой­ствием этот непрошибаемый Лев услышал о том, что мама его спит колдовским сном и разбудить ее не представляется возможным и, главное,

нужным.

А Лизка где? И Костик? — был следую­щий вопрос. Ответ на него Леву не удовлетво­рил. — Вот черт! — заорал он и со всей силы шарахнул по столу кулаком. Никто не сделал ему замечания.

Клюнули все-таки на живца!!! — Лева плюхнулся на стул и залпом выпил остывший кофе из чьей-то чашки. Смурову подумалось — как-то у мальчика это по-взрослому получи­лось.

Мы тут, собственно, над этим и работа­ем, — сказал Филин.

Смуров несколько оторопел — про неведо­мых Лизу и Костю, оказавшихся там же, где Марго, он слышал впервые. Правда, при этом известии ему полегчало — все-таки девочка там не одна, хотя если эти Лиза-Костя ровесники Льву, то проку от них... Да, но ерли они такие же непрошибаемые... ах, кабы знать, что там вообще творится!

Между тем Лева взял себя в руки, засопел, порылся в большой зеленой сумке, привалив­шейся кожаным боком к креслу спящей жен­щины, и извлек оттуда очечник.

Вот и не стоило столько в Радинглене тор­чать, — прошипел он, нацепил нормальные, не зеленые очки и уставился сквозь них на Смуро­ва. — Здравствуйте, Илья Ильич, — сказал Лева ядовито. — Вам поклон от Хранителя Ра- динглена. Я с Гарамондом виделся, — обратил­ся он к остальным. — Так вот, я под землей про­шел и с крысами договорился и со статуями тоже, которые каменные. — Он снова свирепо посмотрел на Смурова. — На каменной сове сюда прилетел, между прочим.

Если бы Смуров стоял, то непременно бы попятился. А так он просто попытался слиться с обивкой кресла.

Уху. Мы заметили, что на сове, — неве­село усмехнулся Филин.

Ты в Радинглене был?! — переспросил Инго. — А как ты оттуда-то?..

Через зеркало на Иорданской лестни­це, — поведал Лева. — А потом, я же говорю, на каменной сове. Ее даже уговаривать не при­шлось — затормозила быстрее маршрутки. И всю дорогу бронзовых разгоняла.

Как — на Иорданской? — Смуров вздрог­нул. — А что там с зеркалом? Я же там чуть не каждый день хожу!

Ходите, ходите, — Лева тычком поправил очки. — Только вы... ну да ладно. Потом все под­робно расскажу. Понимаете, — он повернулся к Филину с Инго, — кажется, я знаю, как наве­сти в городе порядок.

Ты? И как, интересно? — суровым про­курорским тоном вопросил дракон Конрад, но под взглядом Инго продолжать не стал.

Так ты... вы прошли под землей и догово­рились с теми, кто живет в городе столько же, сколько и люди, — вполголоса протянул опом­нившийся Смуров. Лева сверлил его глазами. — Сплошные совпадения...

С чем совпадения? — методично спросил Инго.

«И как это он до сих пор не потерял терпе­ния? — вяло удивился Смуров. — Я на его месте давно бы уже взбесился». И вдруг в сердце у него полыхнула паника: проболтался! Взяли врас­плох!

Видите ли... — начал было Смуров, но как вывернуться, придумать не мог.

С ритуалом посвящения Хранителя, — встрял очкастый Лева. Смуров даже не успел цыкнуть на мальчишку — тот взял и добавил нечто уж совсем невероятное. — С экстренным, конечно.

Сначала все онемели. Потом седой Филин подпрыгнул в кресле, как подросток, хлопнул по столу и сиплым шепотом завопил:

Блеск! Красота! Лучшего Хранителя и придумать нельзя! Илья Ильич, как вы смотри­те на то, чтобы довершить инициацию вашего преемника?

Что?! — Смуров так возмутился, что даже вскочил. — Сдавать полномочия кому попало? Мальчишке? Школьнику?!

Лева насупился, но сказать ничего не успел, возможно, к счастью. Вместо него ответил Инго:

Лев — не кто попало. Илья Ильич, все присутствующие, и вы в первую очередь, пони­мают, что у вас, взрослого, есть очень весомые причины сложить с себя обязанности Храните­ля. И нам и вам здорово повезло, что у нас есть Лев. Правда же. А теперь будьте так добры, не препятствуйте. Все, что вы могли, вы уже сде­лали. Спасибо.

А старший Конрад посмотрел на бывшего Хранителя так, словно испепелить собирался.

Схалтурили — так дайте другим за вас доделать, — припечатал он. — Вы, конечно, ни с какими крысами и статуями договариваться и не думали. Я полагаю, вы тянули до последне­го — прикидывали, экстренный случай или еще недостаточно, — ярился дракон. — Вот из-за кого города пропадают!

Филин с Инго переглянулись и одинаково безнадежно вздохнули.

Я попробовал, — отбивался Смуров. — Я... Со статуями разговаривать, да еще и в на­воднение — вы что, книжек не читаете? Не зна­ете, чем это кончается? А крысы... Вы не пони­маете, крыс я не могу. Правда же, я...

Ах, значит, вы все-таки верили в то, что со статуями можно беседовать. И не стали. Про­сто прекрасно. А мальчика, — Конрад не дал ему договорить и простер руку в сторону Левы, — я уверен, мальчика вы просто-напросто броси­ли на произвол судьбы. Там, под землей. А он об этом благородно умолчал. Между прочим, следовало бы извиниться...

Да ладно, — Лева был как помидор. — Все обошлось. Проехали. Давайте дело делать.

Смуров поспешно сел в угол и обхватил себя за локти. Только бы больше не мучили! Так ведь не отстанут!

Лев, ты оставшийся ритуал знаешь? — спросил Филин. Лева кивнул. — Да? А откуда? От кого?

Молчи, Лев! — Инго даже замахал ру­ками. — Мы все знаем, от кого! Молчи! Это не­важно!

Тайна Гильдии. Радинглен — город ма­ленький, — иронически протянул Филин и по­серьезнел. — Так что тебе осталось, Лев?

Сообщение о часах, гнезде птицы, пешей прогулке по городу и загадочных стихах не то чтобы кого-то обрадовало. Все, само собой, по­смотрели на Смурова в ожидании разъяснений. И тут на Смурова, который не успел задумать­ся, что еще за Радинглен, накатил нервный смешок.

Вы что, всерьез полагаете, что я вам это скажу? — губы у него запрыгали. — Нет, вы правда считаете, что я ему не сказал, а вам — скажу? С какой стати? С чего это я должен вам настолько доверять?

У меня под куполом сестра, — глуховато напомнил Инго. — А у Конрада — сын. Вам это­го недостаточно, Илья Ильич?

Вы мне еще ничего не доказали! — шепо­том взвизгнул Смуров. — Вы не доказали, что все это не спектакль и вы с ним не заодно!

Стало тихо. Лева придвинул себе табуретку и плюхнулся на нее. Филин бросил взгляд на часы. Конрад подошел к окну, отодвинул зеле­ную штору и выглянул наружу.

О, да там интересно, — тоном, не сулив­шим ничего хорошего, протянул он.

Что еще? — прошелестел Смуров.

Идите-идите, полюбуйтесь, Илья Ильич. Истолкуйте нам это загадочное явление, — мстительно поманил Конрад. — Если не ошиба­юсь, это ведь именно по вашей части.

Прежде чем Смуров нашел в себе силы под­няться, у окна сгрудились все.

На площади перед домом теснилась темная толпа статуй. Были там и кони — в основном без всадников, и орел, и пеликан, и лебедь, и пав­лин, и змея, и собака, и крупный каменный кот, и карликовые львы, и бесчисленные львы боль­шие. И люди — с крыльями и коронами, в хла­мидах и мундирах, высоченные старцы с трезуб­цами и жезлами, толстые приземистые херу­вимчики, мускулистые атланты всех видов и возрастов. Насупленные кариатиды покачива­лись на шероховатых каменных хвостах, как русалки, выбравшиеся на сушу. Ангелы и дамы волочили по асфальту крылья и подолы. Пло­щадь уже не могла их вместить, они стояли и на Каменноостровском, и на Большом — было видно, как вдали подтягиваются новые и новые силы. Те, у кого были крылья, молча и зловеще описывали над площадью плавные круги. В ре­продукторах стучал метроном, будто сердце у го­рода билось все медленнее и медленнее.

Конрад задернул шторы, и серые сумерки стали еще темнее.

Надо что-то решать, —■ бросил он.

Все расселись по местам и минуты две мол­чали. Потом Инго потер лоб, и Смуров вдруг за­метил, какие у него руки — как на полотнах старых мастеров, изящные, будто из мрамора выточенные. Только сплошь в веснушках.

Ну, что будем делать? — негромко спро­сил Инго, не глядя на Смурова. — Дальше уго­варивать?

Смуров весь сжался и замотал головой. Ему хотелось заслониться, как от удара.

Нет так нет, — просто сказал Инго и по­вернулся к Конраду. Дракон неотрывно смотрел на лежащую на столе Книгу, призывно сияю­щую теплым молочным светом. И трубку наби­вал на ощупь.

Все равно она нам ничего не скажет, — произнес Конрад, и по его голосу было совер­шенно ясно, что он сам себе не верит.

Она не откроется до особого распоряже­ния, — напомнил Филин.

Конрад вскочил, отвернулся от стола и сно­ва уставился в окно.

Инго, там же Константин. И Лиза. Может быть, все-таки откроешь ее?

На Смурова никто больше внимания не об­ращал, и он затаился в своем углу, боясь вдох­нуть. Они просто оставили его в покое! «Нет так нет» — и все. Отвернулись. И совещаются. А он- то после всего пережитого был готов к чему угод­но. На секунду подумалось даже, что не тот, так эти пытать будут. Да какое там на секунду, осо­знал Смуров, я же все время боялся.

Между прочим, статуи зачем-то становят­ся одна на другую, — заметил Конрад. — Строят пирамиду. Как в цирке. Или как на параде — я такие видывал лет семьдесят назад. Кстати, это статуи с соседнего дома, насколько я вижу, — та­кие важные господа в тогах. И амуры с вашего.

Ну да, я им глаза-то намозолил, летает, понимаете ли, мелькает туда-сюда чуть не каж­дый день, — без улыбки сказал Филин. (Смуров слабо дернулся.) — Да-да, я, видите ли, оборо­тень, — объяснил ему Филин. Смуров уже не знал, куда ему отодвинуться. — Что они там, Конрад?

Строят пирамиду, я же говорю. И прямо под нашим окном. Это очень странное совпаде­ние. — Конрад пристально смотрел на Инго. — Открывай книгу, Инго. Старших надо слушать­ся. По крайней мере, тех, которые на восемьсот лет старше.

Смуров даже не удивился. Сил не было удив­ляться — ни восьмисотлетнему дракону, ни ле­тающему человеку по фамилии Филин, ни ша­гающим статуям, ни школьнику-гному. И что они так с этой книгой маются?

Вот уже до третьего этажа поднялись, — бодрым тоном футбольного комментатора пове­дал Конрад. — Инго!

Что ты, Конрад, — бесцветным голосом сказал Инго. — Ты же помнишь, что с нами в прошлый раз было. — Он поднялся на ноги, машинально взял Книгу в руки и взвесил на ладони — она почему-то заметно потяжелела.

Четвертый этаж, — констатировал Кон­рад. — Рискуем.

Нет. У нас просто времени не осталось так развлекаться. Какое тут, к черту, может быть особое распоряжение...

И вдруг белое сияние сменилось багровым. Смуров в углу тихо охнул. Воздух в комнате стал густым и упругим. Книга с костяным щелч­ком открылась. Страницы словно бы взметну­ло ветром.

Вот и молодец, — отчетливо и суховато сказал со страницы металлический голос. — Открыл все-таки, не сдюжил. Молодец. Теперь ты точно мой, и Книга эта тоже моя, а она-то моя по праву...

Руки у Инго словно приросли ц переплету. Книга стала невозможно, свинцово тяжелой, она немилосердно тянула вниз, так тянула, что ноги подгибались и Инго волей-неволей опу­стился на колени перед камином. Филин ахнул и начал судорожно рыться по карманам.

Давай-давай, сюда, ко мне, здесь и пого­ворим... — в голосе невидимого Изморина зву­чала чуть ли не усталая благожелательность.

Огонь, — Инго изо всех сил старался го­ворить внятно, но получалось у него только уголком рта — все лицо окаменело, будто ане­стезией заморозило. И руки стремительно неме­ли. — Огонь мне!

Зря стараешься, — снисходительно ска­зали ему со страницы. — Где тебе.

Конрад!!! — взмолился Инго. — Сожги ее! — Он чувствовал, как его тянет, засасывает огромная слепяще-белая воронка, чувствовал злобную радость того, кто поджидал его, и не мог даже глаз отвести от страницы.

Кого? — растерялся Конрад и завертел головой.

Лев, держи! — Филин размахнулся, об пол звякнуло что-то маленькое и блестящее. Лева подхватил зажигалку.

Прямо так жечь? — деловито осведомил­ся он. Инго собрал все силы и кивнул. Руки и плечи уже отнялись, и жгучий холод подбирал­ся к самому сердцу.

Заплясал язычок пламени.

Не берет, — доложил Левушка — голос у него впервые за все это время дрогнул.

И тогда Филин схватил лежавший на полу толстый черный том, содрал с него обложку и швырнул вздыбившийся бумажный ворох в камин, Левушка рывком ткнул туда зажигал­кой. Взметнулся оранжевый костер.

Спасибо, — выдохнул Инго. И сунул руки с Книгой прямо в гудящее пламя.

Смуров позеленел и отвернулся.

Конрад застыл с разинутым ртом.

Инго наконец сумел закрыть глаза.

Пламя несколько секунд лизало белый пе­реплет, словно смакуя его, как мороженое, а по­том Книга разом вспыхнула, почернела и скор­чилась. Наконец-то отлипла от ладоней Инго и рухнула в огонь. Король выдернул руки из ка­мина. Ослепительно полыхнуло пламя, удари­ла волна нестерпимого жара, раздался громкий треск, и по плитам камина побежала извили- <тая трещина. А потом огонь разом потух, и ста­ло совсем темно.

И очень тихо.

•к*кчк

- Это как лопнувшую струну поменять. Поня­ла? Проще простого. Так что прекрати эти ка­призы и... — Изморин замер, потом рывком по­вернул голову, будто прислушиваясь и приню­хиваясь одновременно. Влево. Вправо. Протянул руки и пошарил пальцами в пустоте. Он уже не видел ни Лизу, ни Костю и стал похож на на­стоящего слепого. — Вот и молодец, — напря­женно сказал он неизвестно кому.

Лиза вжалась в стену и прислушалась. Отку­да-то издалека донесся слабый шорох страниц.

— Открыл все-таки, не сдюжил, — удовле­творенно говорил Изморин куда-то в простран­ство. — Молодец. Теперь ты точно мой, и Кни­га эта тоже моя, а она-то моя по праву... — Его пальцы мертвой хваткой вцепились в обрез не­видимой Белой Книги, — Давай-давай, сюда, ко мне, здесь и поговорим. Зря стараешься, где тебе... — Он замер.

«Что же там с Инго сейчас творится?!» — испугалась Лиза.

Изморин вдруг дернулся и схватился за грудь скрюченными пальцами. Ноты белым ве­ером разлетелись по полу.

Лиллибет,— прохрипел он. — Капли. Там, на полке. Сердце...

Лиза метнулась в ванную, сильно ушибла в темноте руку о косяк, что-то уронила, что-то разбила, но в конце концов разыскала среди разных баночек корвалол. Когда она вернулась, Изморин сидел в кресле белый как мел и, сняв очки, потирал переносицу. Глядел он куда-то в пустоту, неподвижными и твердыми, как зер­кало, глазами. А непривычно тихий Костя вжал голову в плечи.

Это же надо, как некстати, — процедил Изморин, и Лиза так и застыла с корвалолом в кулаке. Да ему же совсем не плохо. И бледный он ни от какого не от сердца, а от злобы. Инте­ресно, что случилось? Неужели Инго все-таки Книгу отстоял? Но как?

Сделай милость, собери ноты, — велел Изморин совершенно здоровым, но стылым от ярости голосом, и Лиза, осторожно поставив пузырек на столик и подув на ушибленную руку, послушно присела и принялась собирать листки. Костя все еще сидел неподвижно и не помогал, ну и хорошо, так даже и лучше. На Изморина она старалась не смотреть — себе дороже, но и так знала, что глаза он закрыл. А листки были исписаны торопливыми нотны­ми строчками, во многих местах перечеркнуты­ми крест-накрест... Лиза поднимала листки с на­тертого паркета медленно, один за другим, один за другим...

Положи на стол, — глухо велел Изморин сверху, прищурясь и капая корвалол в высокий стакан. Электронные часы у него на столе прон­зительно чирикнули три раза. Лиза аккуратно подровняла тощую пачку нотной бумаги, выпря­милась, шагнула к столу, но запнулась о край толстого ковра, половину рассыпала — один ли­сток даже в камин улетел. И начала собирать за­ново, потихонечку пятясь на корточках к двери.

Сколько можно возиться! — вдруг визг­ливо заорал Изморин, вскинувшись от шурша­ния. — Убирайся! — Он замахнулся. — И ты тоже пошел отсюда! — крикнул он Косте, кото­рый тотчас вскочил.

Лиза ойкнула — как можно писклявее, — и опрометью кинулась вон, как можно громче хлопнув дверью. Костя огромными мягкими прыжками мчался за ней, словно выпущенный из клетки тигр. «Разморозился! Ура!» — успе­ла подумать Лиза.

Уже на скользкой мраморной лестнице она на секундочку замерла, прежде чем сбежать вниз, и волшебным слухом различила, как Из­морин простонал: «Гаденыши!» и рухнул обрат­но в кресло...

...— Очень больно? — осторожно спросил Смуров, стараясь не смотреть на Инго. Тот помо­тал головой, пытаясь дышать как можно ровнее. Говорить пока не получалось, потому что больно на самом деле было еще как. Филин, сосредото­ченно хмурясь, поливал ему руки из баллончи­ка оранжевым пенистым аэрозолем от ожогов.

Как, в сущности, правильно, — пробур­чал он в бороду, — что я так и не бросил курить.

«Майн Кампф»? — поразился Конрад, двумя пальцами подняв с пола пустую черную обложку, будто дохлого нетопыря. — Откуда у вас эта гадость?!

Филин не ответил.

Бом, бом, бом, — занудно пробили часы.

Господи, — подал наконец голос Инго. — Это что, уже три часа? Это же сколько вы, Фи­лин, нас тут ждали?!

А вот столько, — проворчал Филин, ос­торожно бинтуя ему руки. — Первокурсник. Неуч. Знаешь, сколько на свете есть обезболи­вающих заклинаний? А от ожогов?!

От огня только одно, — хрипло ответил Инго. — Вывела Евпраксия Теодориди в семь­десят шестом году. — Он прикусил губу и тихо зашипел от боли. — А от такого огня, как этот, ни одного. Магомедицина действительно на пя­том курсе, а я действительно на первом. И вооб­ще — не ругайтесь. — Он заморгал и протер ру­кавом глаза — ресницы, кажется, сгорели на­прочь.

Нет уж, буду! — свирепо возразил Фи­лин. — Кто еще тебя ругать-то станет, а?

Смотрите-ка! — воскликнул Конрад, де­журивший у окна. — Смотрите! Статуи расхо­дятся!

С чего это они? — удивился Лева, подхо­дя к окну. — Это потому что мы Книгу сожгли?

Нет, — отозвался Инго. — Филин, толь­ко не бейте меня по голове тяжелым предметом и не бросайте за борт, я вам еще пригожусь. Это потому что мы развели огонь в гнезде птицы. В доме одного филина. Они чувствуют, что на них вот-вот будет управа — Хранитель.

Обхохочешься, — сказал Филин, подумав пару секунд. А потом действительно рассмеял­ся. Хотя и хрипло.

Все! — закричал Смуров и, вскочив, опро­кинул стул. — Все! Вы меня убедили! Слушай­те! Во-первых, на! Держи! — он сорвал с запя­стья часы и сунул Леве. — Заводи! Любые часы можно, любые, только обязательно механиче­ские и все время одни и те же! Дарю! А теперь осталось обойти семь башен... Да что вы на меня уставились? Уговорили! У-го-во-ри-ли вы меня! Такой спектакль никому не по силам! И совпа­дения эти еще! Слушайте и пишите кто-нибудь, потому что я второй раз повторять не имею пра­ва! — Он оглядел собравшихся, прикинул — может, попросить удалиться всех, кроме этого Левы? Да, но мама его в кресле спит, может, слышит. Потом мысленно махнул рукой — у них тут тесная компания, коммуналка просто, ка­кие уж секреты.

Пишите, ну! — Чтобы решиться, Смуров зажмурился, а когда открыл глаза, рыжий Инго неуклюже делал пометки в блокноте, возникшем из воздуха, маленьким карандашиком. Каран­даш ему пришлось держать в забинтованном ку­лаке. Больше Смуров не мешкал. — Первая — циферная башня, знаете? Петровских времен, во дворе аптеки доктора Пеля, на Васильевском, на Седьмой линии. Вторая — башня Кунсткамеры. С глобусом. Третья — извините, этот самый дом, гак что придется возвращаться. Только не пра­вая башня, а левая, с зодиаком, но это неважно. Да не смотрите вы на меня так, вы не могли это­го знать... — напустился он на Филина. — Ваш дом, ваш! Потом дом со шпилем у Пяти углов... На углу Загородного и Рубинштейна... Потом — Дума и Дом Зингера, то есть Дом Книги... и Hea­rt киевский собор — последним.

Удачно, — заметил Инго, пытаясь по­удобнее ухватить карандаш. — Все сходится.

Не перебивайте! — цыкнул на него Сму­ров. — В идеале на каждую надо взобраться, но если не выйдет, а у нас не выйдет, то придется обойти каждую посолонь... Иногда целый квар­тал... И вообще концы не маленькие, начать-то нам надо не отсюда, а с Васильевского.

Так может, на мне полетим? — предло­жил Конрад, поводя широкими плечами.

Нет! — отчаянно замахал на него Смуров. Страшно больше не было. — Надо пешком, в этом- то и дело! Вот вам маршрут. А теперь — после­днее. Лев, тебе... вам придется слушать внима­тельно и запомнить все с первого раза, ясно? — Смуров прокашлялся. — «Вот город твой, вот город твой, горят его огни, смешайся с уличной толпой, держись...»

Я дальше знаю, — заявил Лева. — Мне рассказали.

Смуров осекся.

И я тоже знаю, — безмятейсно сообщил Инго, рисуя в блокноте солнышко. Вышло ко­ряво. — Представляете, Богданович иногда поет под гитару песню с такими словами... То есть она так начинается, — он развел руками: в одной блокнот, в другой карандашик. — Мо­жет быть, конечно, он дальше что-нибудь пе­реиначил... Там еще про кота, лесничего и ка­лейдоскоп...

Расслабился, — с чувством сказал Фи­лин. Смуров онемел и оцепенел. Ничего себо тайна Гильдии!

Ну что, пошли? — деловито встал Лева.

А статуи? — напомнил Конрад. — Они, между прочим, с площади никуда не делись.

Лев договорится, или ты распугаешь, — ответил Инго. — Илья Ильич, вы с нами? Если не хотите, можете остаться.

Да вы что?! — возмутился Смуров. — Пойду, конечно!

Не доверяете? — прищурился Лева.

У меня там Маргоша, — устало ответил Смуров. — И вообще — подсказывать буду, если что.

Филин молча глядел на маму Соню.

Инго обошел кресло и заглянул Филину в лицо.

Пойдемте с нами. Пожалуйста.

Филин явно колебался.

Я вас очень прошу, пойдемте с нами, — повторил Инго.

Тогда Филин поправил на маме Соне плед, па стол около нее положил коробок спичек, при­двинул подсвечник — за окном снова смерка­лось. Потом вышел в прихожую и вернулся со спящим без задних лап Монморанси. Осторож­но устроил песика перед креслом.

Охраняй, — велел он.

...У выхода из подворотни Лева решительно оттер Инго плечом и шагнул на площадь пер­вым. Больше желающих возглавить отряд не оказалось. Вопреки опасениям, никто на Леву не кинулся. Наоборот, статуи даже отступили. На слух это как внушительный раскат грома. Л на вид... Площадь, заполненная статуями, сделалась непроходимой чащей, над которой кружат стаи огромных птиц, — так подумалось Леве. Со всех сторон высились стволы, каменные и металлические, блестящие и тусклые, и тяну­лись, как могучие ветви, руки, и свисали кло­чья паутины, и, как мох, зеленела патина, и бе­лели сколы. Статуи, которые раньше царили на крышах и снизу выглядели не выше чело­веческого роста, оказались огромными, будто раскидистые вековые дубы. Но пахло от них не деревом — мокрой одеждой, шерстью, пером, чешуей. Наверно, выгляни сейчас солнце, его бы просто заслонили — и те, кто стоял, и те, кто летал.

Я Хранитель, — веско сказал Лева. — Что... э... чем могу служить?

В тесных рядах статуй возникло замеша­тельство.

Что случилось? — повысив голос, спросил Лева. — Зачем вы сюда пришли? Говорите, па­тина и паутина! — неожиданно вырвалось у него.

Статуи расступились, и по площади проше­ствовала Сфинкс. Поступь ее была величавой, как и подобает существу с царственным телом льва, и голову в высоком уборе она несла гор­до, — весь эффект портило то, что время от вре­мени она косилась на Инго, сбивалась с важного плавного шага и поджимала хвост. Инго отвел взгляд, чтобы ее не смущать.

Мы просим о защите и покровительстве, — начала Сфинкс. Голос у нее был как густой тем­ный мед. — И о справедливости. Нас обманули, Хранитель.

Она умолкла — по всем законам риторики в этом месте полагалась пауза, — но тут Лева, у которого терпение кончилось так давно, что и не упомнишь, понял — набрасываться, терзать и давить никто никого не собирается. Скорее наоборот. И взял дело в свои руки.

ч

Досточтимые статуи, — сказал новый Хранитель, — времени у меня совсем нет, по­этому давайте говорить кратко, хорошо? Кто обманул, как именно и чем я могу помочь?

Человек с каменными глазами! Он обещал вечное полнолуние и вечную забаву! — обижен­но промяукала Сфинкс. — Он не предупредил, что надо будет есть и спать, а мы не умеем! Нам нечем! И нам теперь бывает больно! И холодно! А он взамен требует охранять его дворец!

От кого? — поразился Лева.

От вас, — отвечала Сфинкс. — Он послал нас рыскать по городу и сказал — выследить и убить всех, кто ходит и дышит... А убивать мы тоже не умеем и не желаем, это дело живых — намеренно делать живое мертвым!

Ну, не совсем так, — вступил от неожи­данности Конрад, но вовремя умолк.

От нас охранять — это почетно, — рассу­дил Лева. — Что ж. А скажите мне вот что: вы все не хотите быть живыми?

Хотим! — обиженно загалдели те, кто умел галдеть. — Но не всегда, только по полно­луниям! И раньше нам больно никогда не было! И холодно тоже! И голодно!

Да нет, я не об этом! — Лева умудрился перекричать весь нестройный хор. — Кто-то из вас думает иначе?

По толпе пронесся ропот вроде отдаленной лавины, а потом из задних рядов поднялся в воздух щит с изображением головы Медузы Гор­гоны с ограды Летнего сада:

Не все! Не все! Половина наших хочет жить вечно! — пронзительно выкрикнула она, помавая шипящими косами-змеями.

И все статуи с Публичной библиотеки! — подхватили в толпе. — И два коня с Аничкова моста! И семь Атлантов!

12 Настоящая принцесса и снежная осень

Мама дорогая, — пробормотал Лева. — Хорошо! А на этой площади все согласны сидеть по постаментам и гулять только в полнолуние?

В ответ раздался красноречивый гул — низ­кий, вибрирующий.

От-лич-но, — отчеканил Лева. — Слу­шайте, что я скажу! Мне тоже больше нравится, когда вы по местам расставлены! И к нему у ме­ня очень много вопросов накопилось! Так что будем считать — противник у нас общий. Так? А ваши... сотоварищи продолжают его от нас охранять. Так? Тогда вот что... кто тут покреп- че-то... Вот вы, вы и вы...

От толпы, гордо поигрывая черными мра­морными мускулами, отделились три Атланта в набедренных повязках.

И вы, пожалуйста... — Лева поправил очки.

За Атлантами вперед вышел надменный

египетский фараон — продолговатые глаза, за­стывшая полуулыбка и взволнованно шипящая коброчка во лбу. Лева смутно припомнил, что видел таких где-то недалеко от Литейного, но четырех. Остальным троим, видимо, быть жи­выми пока нравилось.

И все львы, пожалуйста... привет, Леонар­до, привет, Леандро... и вы, госпожа Сфинкс... и все прочие сфинксы... есть еще сфинксы? — Лева оглядел толпу. — Есть... Два, четыре, шесть, восемь. Ага. Ничего, что нереставрированные, все равно пойдемте, не стесняйтесь, тут все свои, да и смеркается уже, никто вас разглядывать не будет.

Сфинксы, вскинув головы, построились в ряд. Вышло внушительно.

И все летающие покрупнее... — Над голо­вой у Левы захлопали крылья — это рвалась в бой знакомая ему каменная сова, а за ней пики­ровал огромный орел. — Хотя нет, вам не нуж­но, впрочем, если за компанию... Слушайте меня. Мне... нам всем сейчас надо обойти не­сколько мест в городе. Раз уж вы пришли ко мне за помощью, ваша задача теперь — охранять нас. А не его. Понятно?

От кого охранять? — не поняли отборные.

От других статуй, — втолковал им Лева, начиная приплясывать от нетерпения. — И от всего прочего, от чего придется. Вы же сильные, пока живые, правда? Летучие — прикрывайте сверху.

А помощь? А справедливость? — забеспо­коилась Сфинкс.

А вот после этого мы все пойдем и с ним разберемся! — свирепо подытожил Лева.

А нам что делать? — неживыми голоса­ми гулко прогудела толпа.

Свободны! — рявкнул Лева. Его не поняли.

Ступайте по своим домам и ждите, вам скажут, — предложил Инго.

Статуи обрадованно послушались. Толпа начала рассасываться, на площади сразу же сде­лалось просторнее. Отборная гвардия по соб­ственному почину сбилась в более или менее организованную кучку с тремя Атлантами впе­реди и изготовилась сопровождать Хранителя и его спутников в путешествии по городу.

По-моему, у этого города просто потряса­ющий Хранитель, — шепнул Инго Филину.

Что с тобой? — поинтересовался в ответ Филин.

Страшно, — признался Инго.

Мне тоже, — вздохнул Филин.

Глава 11,

в которой Лиза читает с листа очень красивую музыку, а заговорщики разжигают народный гнев

Когда Лиза влетела в душный хо­лодный зал, Саблезубая как раз стояла над душой у Мишки и до­пытывалась, почему это они без Кудрявцевой дальше играть не могут. Запомнить мудреное слово «концертмейстер», а также то, что оно относится к Лизе, Ульяне Сер­геевне решительно не удавалось вот уже четыре часа кряду. Если не больше.

— Перерыв, перерыв, — с по­рога закричала Лиза, — Ульяна Сергеевна, он сказал, нас отпус­тить на полчаса на перерыв, и еще сказал, чтоб ему не мешали и в дверь по пустякам не ломились,

вот! Я ему доложила, как тут у нас все, он ска­зал, молодцы, так держать.

Все тут же уставились на нее в упор — и за­мученные оркестранты, и раскаленная Сабле­зубая, и озабоченная Паулина, и сгрудившиеся около нее дети. И Маргарита. И подоспевший Костя — вылупив глаза.

Не «он», а Виктор Александрович, — по­правила Лизу Саблезубая, но возразить насчет перерыва не посмела. Оркестранты, потягиваясь и охая, стали слезать со сцены, задевая занавес и поднимая тучи пыли. Сердце у Лизы в очеред­ной раз ухнулось куда-то в живот, когда она за­метила, что все они стали еще бледнее и двига­ются с трудом — не дети, а старички какие-то.

Виктор Александрович еще передал — чтоб вы зал проветрили и апп... аппаратуру про­верили, а дети чтоб пока все в фойе погуляли и им не мешать. — Лизу осенило вдохновение, и она шпарила как по-писаному противным го­лосом учительской любимицы. Если они поле­зут аппаратуру проверять, будем потом знать, где ломать, сообразила она. Мальчиков туда на­пустим. С Левушкиным ножом.

Саблезубая недоверчиво поджала пламенно накрашенные губы.

А больше ничего не передавал? — подо­зрительно спросила она.

Лиза прижала руки к груди:

Ульяна Сергеевна, если не верите, сходи­те спросите сами!

Это исключено! — отрезала Саблезубая, и лиса у нее на плечах испуганно подпрыгнула.

Маэстро нельзя беспокоить, когда он тво­рит! — неожиданно подпела Паулина. — Иди­те, идите, дети, — и она, как наседка, стала под­пихивать своих подопечных к выходу, жалост­ливо качая головой. — Там диванчики такие стоят, ложитесь, ножки вытянете, курточками накроетесь, подремлете хотя бы. А потом при­ходите, будем дальше в «мафию» играть.

Лишние и хворые тоже потянулись к выхо­ду. Ну Паулина дает, мельком подумала Лиза. Театр по ней плачет. А ножки мы тут все скоро вытянем. То есть протянем.

Паулина нахохлилась в кресле и прикрыла глаза.

— Ну, мне лично кажется, что у вас сейчас откроется второе дыхание, но... Надо следовать инструкциям Виктора Александровича, — про­возгласила Саблезубая. — Перерыв так пере­рыв. Алина Никитична, имейте в виду — что­бы никаких вольностей! Двери в основное зда­ние запереть, и никому из фойе ни шагу. Буфет тут, туалет тут, чего им еще надо? Ах, ладно, сама все сделаю, так надежнее! — Чуть не сбив Лизу с ног, Саблезубая на рысях вынеслась из зала со связкой ключей наперевес, и, пока ни­кто не рассосался по гостинице, поспешно за­перла обе двери, ведущие из концертного кор­пуса в основное здание, после чего маршевым шагом вернулась в зал. Паулина посмотрела ей в спину с неприкрытой ненавистью.

Цапайтесь-цапайтесь, злорадно подумала Лиза и тоже двинулась в фойе. Раздрай во вра­жеских рядах — за неимением лучшего большой подарок. Это она еще прошлым летом уяснила, когда колдуны из шара вырвались и тоже сразу цапаться начали. Плотно прижимая пачку нот под мышкой, Лиза остановилась посреди фойе на шахматных мраморных плитах и покрутила го­ловой. Кто вяло бродил взад-вперед, пытаясь со­греться, кто кучками дремал на диванах, кто в который раз прижимался хлюпающим носом к плотным шторам, за которыми были глухие жа­люзи, а за ними, кажется, еще и тонированные стекла. Со второго этажа, из разгромленного бу­фета, доносились приглушенные голоса, бряка­ние и звякание, но там, похоже, уже подъедали последнее. В воздухе по-прежнему светились те же белые шары, и теней от них было больше, чем света, а пальмы казались покрытыми не то пле­сенью, не то инеем. Но, в принципе, прочитать партию можно.

«Нет, одной мне нипочем не разобраться!» — Лиза поудобнее перехватила ноты и решилась:

Эй!

По фойе разнеслось эхо. Несколько человек обернулись.

Эй, а кто-нибудь в композиции понима­ет? — робко спросила она в недоверчивые уста­лые лица.

Ну, я, — рядом с Лизой неизвестно отку­да возникла Маргарита. Опять она!

А... а больше никто? — ляпнула Лиза. Настороженная Маргарита насторожилась еще больше и покосилась на пачку нот.

А чем я тебе не подхожу? — процедила она, подозрительно сощурившись.

Нет, я так... я вообще... — Лиза вконец стушевалась. Почему-то советоваться с челове­ком, который сидит возле Паулины как приши­тый, совсем расхотелось.

Ты скажи, помочь чем? — голос у Марга­риты был холодный.

А вдруг она теперь шпионить за мной будет? Зря я на рожон полезла, расстроилась Лиза.

— Нет... я сама... спасибо большое... я еще поспрашиваю... я пойду лимонаду... — забормо­тала она и, напустив на себя деловитый вид, направилась к лестнице иа второй этаж. Потом обернулась — непонятная Маргарита куда-то делась, вот и хорошо, вот и замечательно, не надо нам никакой Маргариты, мы сами.

Лиза ушла в угол, на толстый плюшевый диванчик, воровато огляделась, разложила на сиденье пачку нот и стала просматривать свою партию. А потом вытащила из середины один- единственный листок.

Это была очень красивая музыка, несказан­но красивая и несказанно тоскливая. Соло для виолончели — Лиза определила это даже по не­скольким строчкам, косым летящим почерком записанным на нотном листке. Но главное было в другом. От этой музыки все казалось неваж­ным, и все прочие звуки стихли, и те, кто бро­дил по холлу, стали как смутные тени. В этой музыке было все — и тяжелые свинцовые вол­ны, взбегающие на гранит, и пронизывающий до костей ветер, и неосвещенные улицы, и тем­ные окна домов, и крысиные полчища, и все- таки эта музыка была красивой.

Виолончель неторопливо, вкрадчиво расска­зывала о вымершем городе, о том, как воет ле­дяной ветер в ущельях пустых улиц, ворожи­ла, кружила, как поземка, как пыль, город мол­чит, и нет никого, никого, и никогда уже не будет... Мурашки побежали у Лизы по спине, когда она поняла, что где-то здесь вступает скрипка, ее скрипка, ну да, ну конечно, вот от­сюда и начинается моя партия.

А низкий голос виолончели пел сначала не­громко и печально и как будто даже спокойно — вот видишь, город мертв, все уже произошло, ни­чего не поделаешь, и вдруг взлетел, взвыл и заме­тался, как взбесившаяся каменная нечисть, за­гремел железом крыш, грохнул настежь распах­нутой дверью в дом, где никто уже не живет. И где-то рядом тоненько заплакала скрипка, за­скулила, как потерявшийся щенок, закричала, как живой человек, надрывно, отчаянно, пронзи­тельно, а виолончель глумливо смеялась — да, да, плачь, так и будет, так и есть.

Черные ноты мельтешили перед Лизой, и ее затягивало в этот обрывок партии, как в боло­то. Она не могла отвести глаз от исписанного листка — взгляд притягивало, как магнитом, он примерзал, как тогда к серому экрану, на котором появился Изморин, и вот застыл на какой-то черной черточке, линейке, почему-то проведенной с очень сильным нажимом.... Да нет же, она растет, она превращается в черную щель, а щель — в колодец тьмы, и Лиза падает туда, и уцепиться не за что... падает в пустоту, в темноту, тошнотворно медленно, не чувствуя ни рук, ни ног...

Лиза стояла посреди пустого города, кажет­ся, на Большом проспекте, неподалеку от пло­щади Льва Толстого... но теперь окрестности было почти не узнать — от некоторых домов ос­тались только развалины, похожие на острые черные зубы, и посмотреть в сторону Филинс- кого дома Лиза не решалась. А если бы и реши­лась, все равно вряд ли бы что увидела в нава­лившихся на город холодных сумерках. Как она здесь очутилась? Лиза испуганно озиралась, потом прислушалась. Было тихо, ужасно тихо, только ветер слабо шуршал где-то в переулках да в темноте над головой поскрипывало распах­нутое окно с выбитым стеклом. И под ногами тоже хрустело разбитое стекло... а может, лед. И Лиза вдруг поняла, что она совсем одна по­среди пустого города, никого больше нет, и это не радингленский морок, это все по-настояще­му, потому что все умерли, давно умерли, и Ин­го, и Филин, и Бабушка, и Лева... и она была рядом, когда они умирали, а сделать ничего­шеньки не смогла, а теперь она одна, одна, одна, насовсем, навсегда.

Где-то вдалеке слитно зашуршали по ас­фальту и льду сотни когтистых лапок. Это шли крысы, шли как полноправные хозяева, пото­му что теперь городом правили они. Все ближе и ближе и ближе.

Фи-и-и-илин! — Лизе казалось, что она кричит во все горло, срывая голос, по получил­ся какой-то сдавленный писк. — И-и-и-инго!

И вдруг откуда-то издалека донеслось едва слышное: «Лиза!», и какой-то призрачный звон, а потом Лизу крепко схватили за плечи и пота­щили. Перед глазами замелькало, она зажму­рилась...

...и оказалось, что она сидит на плюшевом диванчике в качающемся, темном холле гости­ницы, а та стриженая девочка, Маргарита, яро­стно трясет ее за плечи, а ноты рассыпались по полу, как тогда, у Изморина в кабинете. Диньк! Диньк! — звенели браслеты у нее на запястьях.

Лиза! Ты чего? — лицо у Маргариты было озабоченное и испуганное. — Плохо?

Лиза, стараясь не разреветься, сгребла с по­ла ближайший листок, в ужасе поняла, что это не тот и, стиснув зубы, опустилась на четверень­ки — на холодный клетчатый пол.

Давай помогу, а то голова закружится, — вызвалась Марго и тоже поползла по полу — по скользкому мрамору листки разлетелись далеко.

Ты сидела, сидела с этими нотами... дер­жи, вот... а потом я смотрю — ты все ниже на­клоняешься, будто слишком темно, я к тебе, ты падать стала... и звать кого-то, — объяснила Марго. — Шепотом.

Тот листок все не находился. Лизу прошиб пот.

Мишка! Мишк! Принеси лимонаду, а? — крикнула Маргарита через плечо. — Что, нету больше? Ну ладно. Так, вот еще один, за диван улетел... ой, а это что? Половина перечеркнута. Черновик какой-то?

Отдай! — дурным голосом завопила Лиза и выдрала листок из пальцев Марго. — Не смей смотреть!

Да пожалуйста, — Марго и не думала оби­жаться. Потом прищурилась и быстрым шепо­том спросила:

Это тот самый?

Какой? — Лиза из последних сил прики­нулась, что не понимает.

Из-за которого тебя скрутило.

А как ты догадалась? — Лиза тоже поче- му-то перешла на шепот.

Да так, — Марго постучала себя по лбу, отчего все ее браслеты вновь задинькали. — Дедукция. Смотри. Он другими чернилами... и почерк чуточку другой... и те чистовые все, а этот черновик. А ты его держала отдельно, пе­ред носом, а те просто рядом лежали. Ты что, музыку пишешь и посоветоваться хотела?

«Ага, — Лиза почувствовала некоторое об­легчение. — Дедукция, значит. Кажется, я знаю, кто у нас тут горазд планы придумывать. Толь­ко вот вопрос — можно ей верить или она с эти­ми заодно? Она ведь за мной наблюдала, раз все это увидела». А вслух спросила:

А... а как ты меня вытащила?

Откуда? — удивилась Маргарита. — А, вот ты о чем. Ну, не знаю, просто само получилось. Со мной иногда так бывает. — Вдаваться в под­робности она не стала.

Ого! Непростой человек эта Марго! Столько может, а с Паулиной спелась.

Спасибо, — Лиза потерла нос, чтобы не покраснеть. Плохо, когда тебя спасает непонят­но кто.

Это ведь не твои ноты, а его, верно? Так, а теперь расскажи толком, откуда это я тебя вы­тащила, — не давая ей опомниться, попросила Марго. — А то мне все это со страшной силой не нравится, — она неопределенно мотнула стри­женой головой на темный холодный холл, по которому, чихая, пряча озябшие руки в рукава и тщетно вытрясая последние крошки из пус­тых пакетиков, бродили музыканты в куртках и пальтишках поверх пижам и в тапочках на босу ногу.

И пришлось рассказать. Хотя слов хватало с трудом.

Хм. — Марго покосилась в ноты. —- Все это, конечно, замечательно, только я вот не знаю, можно ли тебе верить или ты с этими заодно.

Лиза похолодела. Мысли читает — слово в слово!

Хотя та мадам из телевизора, в смысле, Алина Никитична, вроде и ничего, — не до­жидаясь ответа, размышляла вслух Марго,, — А с вашей Ульяной Сергеевной все ясно, Измо­рин ее просто дешево купил,,.

Ты что?! Алина — ничего?! — Лизу как подбросило. Даже пальма рядом зашуршала, — Да она... да она никакая не Алина, она Паули­на, она жутко сильная колдунья! — шепотом закричала она, забыв про решение не доверять Марго, — Я ее когда последний раз видела, она была гарпия, —Лиза замахала руками, —кры­лья — во! Когти — во! А сейчас почему-то скром­ничает, и это ужасно подозрительно... А Сабле­зубая никакая не наша, она сама по себе!

Подумаешь, крылья во и когти во, — воз­разила Марго, явно намекая на Конрада-Повер- женного. — Она ничего такого не говорила про гарпию. И про больных беспокоилась.

Ну еще бы! — фыркнула Лиза. — Скажет она, щас! И ты хороша — нашла тоже, кому ве­рить!

Слушай, — Марго примирительно погла­дила ощетинившуюся Лизу по плечу. — Хватит нам с тобой дикобразов изображать и иголками друг о друга греметь. Мы так далеко не уедем. Я тебя прекрасно понимаю. Я ей тоже не очень- то доверяла. В конце концов, она же меня из дому... ну, из папиной квартиры украла.

Как — украла? — поразилась Лиза. Точ­но, не простой Марго человек, раз ее, как Ле­вушку, похитили. Зачем-то она Изморину нуж­на. Или ее папа нужен.

А так украла. — Марго покаянно понури­лась и опустила ресницы. — Позвонила, что вот на телевидении репортаж будут делать про фи- налистов конкурса, потом домой к папе приеха­ла, напела мне, какой я гениальный ребенок, — вот, мол, дети-композиторы ах как редко быва­ют, то-се, а я одна была, ну и согласилась, как дура, — думала, мы на студию поедем, на съем­ки, а приехали к этому Изморину. Теперь из-за моей глупости он мной папу шантажирует. Надо же так вляпаться!

Лиза вспомнила очумевших Ляльку с Ни­ной-Резиной и ободряюще кивнула — мало ли у кого крышу сносит и куда. Особенно когда морок в городе.

Но понимаешь, сейчас-то я на нее не сер­жусь, — с нажимом произнесла Марго. — Она, бедняга, попала еще почище, чем мы, — она человек подневольный. Изморин этот ей угро­жает. А она против него ничего не может, пото­му что не колдунья больше.

Так она тебе все рассказала? — У Лизы в животе похолодело. Это как понимать? Паули­на Марго на свою сторону сманивает? И кто на чьей стороне вообще? И кто все-таки у Марго папа? Ой, путаница!

Частично, — невозмутимо объяснила Мар­го. — Надо же ей было кому-то поплакаться, она от страха трясется и зачем детей тут запирать, в упор не понимает. Правда, она думала, я про вол­шебство не поверю. В общем, ее сюда занесло, колдовать она больше не может, а в Питере ей нравится. И на телевидении работать нравится. И котов у нее дома семь штук по лавкам. И де­тектив дома недочитанный про Фандорина и ко­ронацию. А тут этот Изморин как снег на голо­ву, и велит делать, что скажет, а не то убьет, но сначала помучает. Вот она и тут.

Лиза поерзала. Выходило убедительно. Даже про детектив и котов. Про котов особенно. В кон­це концов, ведь и она, Лиза, волшебным слухом никакого колдовства в Паулине не расслышала. И когда Лиза пыталась их с Саблезубой заморо­чить, Паулина зевала как миленькая. И зачем бы гарпии про больных беспокоиться? И тем более котов заводить?

«Но это мне убедительно, — смекнула Ли­за. — А Марго-то, может, и нет?»

И ты ей поверила?

А куда денешься? — Марго философски пожала плечом. — После дракона во что хочешь поверишь. Кстати, слушай, Костик этот... он по- настоящему дракон или это его Изморин превра­тил?

Что-о? — сипло возопила над ухом у Лизы раскидистая искусственная пальма. — Не ве­ришь, значит! Я тебя, значит, освободил, гени­ального ребенка, а ты вот, значит, как, да?!

Конрад! — вяло возмутилась Лиза. Сил визжать от неожиданности не было. Силы вооб­ще надо было беречь, чтобы — как там Филин говорил? — всем дружить против Мутабора.

Давно подслушивал? — хладнокровно поинтересовалась Марго, закинув голову на спинку диванчика.

Порядочно, — надутый Костя выбрался из-за пальмы и без тени смущения сел рядом с Лизой, демонстративно отодвинувшись от Мар­го. — Это, между прочим, полезно бывает. Твое Высочество, так про какую вы это музыку?

Да все про ту же, — Лиза вздохнула. От того, что Паулина не колдунья, легче почему- то не стало. — Можешь глянуть? — спросила

Лиза и сунула Марго несчастный листок, а сама тут же испугалась — а ну как и ей тоже сейчас плохо станет?

Но Марго точно умела мысли читать!

Знаешь, ты только сама больше сюда не смотри, ладно? — она осторожно заглянула в ноты, сначала на секундочку, потом, осмелев, стала внимательно читать запись. Она сморщи­ла вздернутый носик и тихо втянула воздух сквозь зубы, как от боли.

Не знаю я, что это, — пробормотала она, скривившись. — Музыка-то красивая... но... но гадость это ужасная. В дрожь бросает. И зубы ноют. Ну-ка, дай остальное гляну. — Она бегло пролистала Лизину партию. — Ага, и с этой сто­роны ничуть не лучше, как говорил Иа-Иа.

Угу, — мрачно подтвердила Лиза. — Что гадость, то гадость. Со всех сторон. — А сама подумала: неужели у этой Марго тоже волшеб­ный слух или что-то такое? Или она правда в му­зыке так здорово понимает?

Неудивительно, что на репетиции всем даже от аккомпанемента сплохело. И что тебе такое от этих нот мерещилось, — подытожила Марго.

Да не мерещилось мне! — рассердилась Лиза. — Оно настоящее было! А если мы ниче­го не сделаем, то оно и будет! В городе уже и так! Костик, скажи!

Ну, — закивал Конрад. — В городе дурдом полный. Статуи летают, крысы на задних лапах бегают, вооруженные до зубов, а люди спят...

...а кто не спит, всем плохо, — подхватила Лиза, пока Костя не сболтнул чего-нибудь лиш­него — например, про пропавшего таинственно­го Хранителя. — А если он заставит нас это сыг­рать, тогда вообще все! Конец всем! Я тебе даже не буду рассказывать, чего он там дальше пла­нирует! И зачем мы ему все на потом нужны.

Да уж, сделай одолжение, мне и так хва­тит, — Марго поежилась. Но глаза у нее сосре­доточенно искрились. — Значит, чтобы он не сыграл, надо его просто переиграть.

Ничего себе, нашла тоже «просто»! Лиза аж руками развела.

Марго потеребила одну из четырех сережек в ухе, не сводя глаз с нот.

Только вот как? — Она задумчиво поцока- ла языком. — Тц-тц-тц, вот бы хоть два таких листочка или три... — Она покусала губы. — Ну что с этих десяти тактов возьмешь? — досадли­во протянула она. — Я даже развития темы по­нять не могу...

Момент, — встрял заинтересованный Ко­стя Конрад, забыв про обиду. — Я не понял, дев­чонки, вам надо те ноты, которые у этого на сто­ле лежат, да?

Мало ли кому что надо, мечтать не вред­но, — пессимистически высказалась Марго, вертя листок так и сяк, — даже вверх ногами перевернула. — Ну-ка, погодите-ка... — Она пощелкала пальцами и подняла глаза к потол­ку, будто что-то высчитывала.

Нет проблем, — важно заявил Костя, пе­ресел поближе к Марго и плюхнул стопку нот ей на колени, поверх чернового листка. — Та­щите бумажку, все напишу.

Что-о-о? — Лиза ушам не могла поверить.

Ну и ну... — Марго уронила руки и не­видящими глазами смотрела на стопку нот, накрывшую листок. Но дракончик этого не за­метил:

То самое, Твое Высочество. Я ж там у него сидел, у стола, ну, минут десять, не меньше.

Но ты же... — Лиза хотела напомнить дра- кончику, что он нотной грамоты не знает, да постеснялась. Но тот и сам понял:

Абсолютная память! — Костя поднял па­лец. — Про что закорючки, я могу и не знать, но очертания-то...

А тебе плохо не станет? — на всякий слу­чай спросила Лиза. — А?

С чего бы? — напыжился Костя. Потом что-то вспомнил и поежился, но тотчас встрях­нулся и начал командовать:

Давайте ручку и бумагу.

Так это нотная нужна... — растерялась Лиза. — Марго, у тебя нету?

Не захватила, — Марго даже не стала рыться по немногочисленным карманам. — Вот не везет! И партия эта на обеих сторонах... А раз уж у меня нет, то ни у кого, наверно, нет.

Погоди! — Лизу осенило. — Нужно про­сто тетрадку. Любую. Разлинуем.

Костя залез за диван и извлек оттуда Левуш- кин рюкзак.

Костик, я же его в зале оставляла! — Лиза всплеснула руками.

А я прихватил. Там эти. Не фиг им нос совать... — Костя покопался в рюкзаке и выло­жил Левушкин пенал и едва начатую тетрадку по биологии — ту самую, из которой только вче­ра утром был вырван клок на записку.

Давайте я разлиную, у меня быстрее по­лучится, — предложила Марго.

...Лиза, затаив дыхание, смотрела, как Ко­стя, высунув от старания язык, выводит на бу­маге ноты. Скрипичный ключ он нарисовал не в ту сторону, но в остальном... Гелевая ручка, за которую Костю так ругал историк Грозный, бежала по кривым линеечкам импровизирован­ной нотной бумаги все быстрее и быстрее, все увереннее и увереннее.*.

Не смотри, — напомнила Марго Лизе. — Ну-ка, ну-ка... ага. Все, Костик, этого достаточ­но, — сказала она, когда Костя исписал четвер­тый листок. Потом положила на левую колен­ку Костины каракули, а на правую — ноты Ли- зиной партии.

Ну зачем же так! — Костя вскочил и че­рез минуту подтащил к Марго журнальный сто­лик, похожий на таксу, — только ножки по мра­мору завизжали* Маргарита была так погруже­на в ноты, что даже спасибо не сказала — просто коротко кивнула и разложила ноты заново. Как Бабушка — пасьянс.

Ого. М-да. — Брови у Марго сошлись на переносице. — Оч-ч-чень интересно...

Что, совсем плохо? — убитым голосом спросила Лиза.

Почему плохо? — Марго опять дернула плечом. — Он просто гениальный композитор. Пишет красиво, как Вивальди, и сложно, как... последняя гадина. Музыкантов жалко. Правда же. Даже обидно. Странно, что я раньше про него не слышала, хотя... ну да. По манере кого- то напоминает, пожалуй, но вот кого? Что-то такое... годов двадцатых...

Так он же не Изморин по-настоящему! — объяснила Лиза. — Он... Прик... Приц...— Выго­ворить щетинистое слово никак не получалось.

Притценау Алоис! — выпалил Костя и, поймав взгляд Лизы, небрежно скривился — мол, делов куча для дракона, запомнить один раз услышанное мудреное имя.

Как — Притценау? Это — Притценау?! — От колючего и шипящего имени Марго поче­му-то оцепенела, будто кобру перед собой уви­дела, причем редкую, белую. — Да не может быть. Вы меня дурите! А ты говорил — Манд­рагор или как его там, Мутабор! — накинулась она на Костю.

А я что? Он все сразу, — поспешно оправ­дался дракончик. — Одно другого не исключа­ет. Я ж тебе про доппельгангеров объяснял, Мар­го! Ну, когда мы вниз спускались, помнишь?

«Очень интересно, что он еще наобъяснять успел», — Лиза заелозила.

Нет, но Притценау... — не могла опом­ниться Марго. — Ни фига себе! Тогда понятно, почему он такой красавец, — некстати добави­ла она. — Он и в старости был ого-го, я фотогра­фии видела.

«А я вот не видела, — с неожиданной зло­стью подумала Лиза. — Никто мне их не пока­зывал. Всех видела, а его не видела. Интересно, почему? Ведь если бы я его раньше видела... Я бы сразу про Изморина этого все поняла! А если бы слышала толком, так и вообще наверняка до чего-нибудь додумалась!»

А чего вы так запрыгали-то? — спросил Костя. — Ну, фамилия... Он вообще кто? Зна­менитость?

Еще какая! — Марго действительно под­прыгнула на диване. — Он же... ну, я не знаю, он как... как Паганини. Как Яша Хейфец. Как фон Караян. Как Горовиц. Он же музыку писал! Про него во всех учебниках по композиции по полглавы! Про Зеркальную сюиту! Про концерт- гамбит! Он же великий! Скажи, Лиза?

Лиза вяло кивнула. Ну почему все знают, а я не знаю? — с тоской думала она. И вдруг по­няла, почему.

Потому что все про музыку она знает в ос­новном от Филина. А Филин знал Притценау лично и терпеть не мог. По каким-то своим взрослым причинам. Там была какая-то га­дость. Вот, например, Изморин что-то говорил про Филина и Бабушку... и говорил очень мерз­ко. И вообще — что Притценау было за что не­взлюбить, это, конечно, сразу понятно. И понят­но, почему Филин про него никогда не расска­зывал. Хотя все равно жизнь жизнью, а музыка музыкой! — Лизе вдруг стало ужасно горько и обидно. — Это что, повод не говорить? Почему я такая отсталая, что про Зеркальную сюиту не знаю?! Почему Марго в композиции вон как пони­мает, а я не понимаю? Какой же я музыкант?! — У Лизы даже кулаки сжались так, что' разжать не получалось.

Все старые записи сейчас оцифровали, все архивы подняли! — взахлеб рассказывала меж­ду тем Марго. — Он австриец, он от Гитлера сбе­жал, а потом после войны куда-то пропал лет на десять, а потом он в Америке выступал и запи­сывался. Я читала! Я про этого Изморина вооб­ще до конкурса в жизни не слышала, а Притце­нау — звезда мировой величины... был.

Почему — был? — осведомился Костя, который с непостижимым терпением выслушал эту речь, не перебивая.

Потому что Притценау в начале Второй мировой уже за пятьдесят было... а то и больше! А Изморину этому лет сорок... на вид, по край­ней мере. Если он Притценау, так ему что же — сто с лишним уже? Люди столько не живут!

Так-он и не человек, — вздохнула Лиза.

Оно и заметно, — Марго передернула плечами. — Даже по музыке, кстати. Но дела это не меняет.

Не меняет, — уныло сказала Лиза. — Ты пойми, это не просто музыка. Это заклинание. Один раз исполнить, и назад уже не отыграешь. Если только... — у нее в голове что-то мигнуло и погасло, как свечной огарок.

Фа-а-арш невозможно провернуть наза-а- ад, и мя-я-ясо из котлет не восстано-о-овишь, — фальшиво, но бодро пропел Костя на мотив не­безызвестной песни про сложные отношения одной дамы со старинными часами, которую обожала мама Надя.

Погоди. Ой. — Лиза воззрилась на Костю такими круглыми глазами, что дракончик осек­ся. — А если... Нет. — Она зажмурилась и плот­но сжала губы, чтобы ненароком не ляпнуть глупость. — Нет, наверно, так не делается. — Она замотала головой, словно от осы отмахива­лась, но настырная мысль продолжала жуж­жать свое.

Что? — Марго вытянула шею и прикры­ла рот ладонью.

Лиза опять посмотрела на Костю:

Как ты сказал? Повтори.

Что? — удивился тот. — Про фарш-то? Ну это прикол та...

Лиза, не дослушав, повернулась к Марго:

Какой он концерт написал? То есть нет, ты сказала — какую сюиту?

Зеркальную, а что? — Марго подобра­лась. — Не томи, говори!

Лиза опустила глаза на собственные грязные ботинки и почувствовала, что ей жарко и что щеки запылали. Сказать — не сказать? Чушь собачья, наверно, ученая Марго ее на смех поднимет.

Да ну, это так, — неуверенно выдавила она. — Ерунда всякая в голову лезет.

Говори! — потребовала Марго. — Ну Лиз­ка, ну пожалуйста! Ну что мне, из тебя клеща­ми вытягивать?

Лиза набрала в грудь воздуху, поскребла пят­но на джинсовой коленке ногтем и решилась.

В общем... я подумала, может... нам эту его музыку сыграть наоборот? — не смея под­нять глаз, начала она. — Как если бы мы ноты к зеркалу поднесли и те, зеркальные, играли, понимаешь? Я... я где-то слышала, что закли­нания можно шиворот-навыворот читать, — робко добавила она. — Некоторые. И тогда они превращаются в рас., в расклинания. Я поду­мала, может, раз это магические ноты... может, их переписать наоборот...

У-ра, — отчеканила Марго таким голо­сом, что Лиза вскинула голову. Марго сощури­лась, будто целясь в невидимую мишень, потом звонко, на все фойе, прищелкнула пальцами. Костя посмотрел на ее руки с интересом: как это она так умеет?

Что — ура? — почти не дыша спросила Лиза.

То, что ты у нас молодчина, — Марго ожи­вилась. — Ну да! Ну конечно!

Что — так можно? Ты правда знаешь? — Лиза подалась вперед, — Это точно?

Костя молча переводил взгляд с одной на другую.

Абсолютно точно! — Марго подпрыгнула и затрясла Костю за плечо. — Ко-ко-ко-остенька!

—- Я-то при чем? — ошарашенный дракон- чик вырвался,

А ты у нас как то яблоко, которое Ньюто­ну на голову бухнулось, — и Марго повернулась к Лизе. — Лизка, я точно знаю, так можно! Понимаешь, — возбужденно сверкая глазами и динькая браслетами, заторопилась она. — Я точно знаю, так можно.

Это что же получается? — внутри у Лизы защекотался смешок и она осторожно заулыба­лась. — Мы его... его же оружием, да?

Именно!азартно воскликнула Марго. — Написал на свою голову зеркальную симфонию... Нам и работы-то всего ничего, надо только соль­ные партии обработать, а аккомпанемент можно прямо с листа навыворот играть. Честное слово, Лизка, мы справимся! Мы в музыкалке на ком­позиции еще и не то устраивали. Можно вообще листок на стол положить, по разные стороны ну хоть со скрипками встать, и вперед.

А... а зачем устраивали? — Костя уже про­сто не знал, то ли еще попыжиться от гордости, то ли на «яблоко» обижаться.

Зачем? — Марго даже сначала не поняла вопроса. — Просто... развлекались.

Развлечения у вас, — буркнул Костя.

У нас не хуже, Костик, — напомнила ему Лиза. (Марго дурашливо сделала круглые гла­за и кивнула). — Левка вон для развлечения эти... интегралы щелкает. И вообще.

И вообще, — кивнула Марго и опять по­тормошила Костю за рукав. — У настоящих дра­конов жизнь нескучная. Все, давайте думать.

Все трое минуту помолчали.

Пункт первый, ■— заявила Марго, — У нас есть одно крупное преимущество. Смотри, Лиз... то есть нет, не смотри! Виолончель вступает поз­же скрипки. Гораздо. На те самые десять тактов. За это время ты с оркестром можешь далеко уйти. И пусть он попробует выкрутиться, а я по­слушаю, как у него это получится, — Она азарт­но потерла руки.

Лиза вспомнила коронацию и неуверенно расправила плечи,

Пункт второй. — Лиза оглянулась на за­пертые двери зала, — Взрослые все время в кад­ре маячат.

И на перерыв не уходят или уходят, но по очереди, — согласилась Марго. — Это минус. С хорошее бревно это минус.

Они разве заметят, если мы начнем дру­гое играть? — усомнилась Лиза. — Саблезу­бая... ну, Ульяна Сергеевна... до сих пор дири­жера ищет.

Шут их знает. А вдруг? — Марго поджа­ла губы. — Не глухие все-таки. Давайте не бу­дем слишком полагаться на их музыкальную безграмотность. То есть она может нам приго­диться, но... Хорошо бы их на время вывести из действия.

Выманить и запереть где-нибудь, — мечта­тельно протянул Костя. — А эта, ну, как ее теперь, Алина, может, раз она за нас, так пусть их и отвле­чет. Или ты, Лизка, их заколдуй.

Она боится, — коротко объяснила Мар­го. — Алина.

А я их заколдовать не смогу, — смущен­но созналась Лиза, краснея до ушей под при­стальным взглядом Марго. — Я пробовала уже. То есть я раньше могла, а теперь он...

И не надо! — перебила Маргарита, успо­каивающе потрепав Лизу за хвостик. — Свои­ми силами справимся. Смотри. Им надо, чтобы мы репетировали, и побыстрее. Значит, нака­зать они нас не могут, так? Ни в угол поставить, ни запереть — в общем, отрывать-то никого нельзя. Так что бить вряд*ли будут.

Саблезубая не дерется, она шипит толь­ко, — подтвердила Лиза. — Ей надо перед Из- мориным выслуживаться, пусть он думает, что она деточек любит.

Отлично, — продолжала Марго. — Ито­го, если мы их разозлим, это нам ничем не гро­зит, просто они дойдут до белого каления и убе­рутся из зала. Оба. То есть обе. И Саблезубая, и Алина. Я ее беру на себя.

Довести — это раз плюнуть, это мы мо­жем, — оживился Костя и стал стремительно подниматься, как молоко в кастрюльке. Марго ухватила его за рукав.

Погоди ты, — осадила она дракончика. — Я скажу, например, Яне, ой, нет, она без голо­са... скажу Феде, а он Мишке, а Мишка осталь­ным. А потом, когда мы выкурим взрослых, я объясню всем про музыку. Или ты, Лизавета.

Ничего у вас не выйдет, — вдруг обрубил Костя. — Сто пудов.

И ничего я никому не объясню, — доба­вила Лиза.

Ой, спасибо, подбодрили, — вздохнула Марго, косясь в ноты. — А почему?

Да кто вам поверит? Что тебе, что Лиз­ке? — Дракончик развел руками. — Не, ну правда. Чем вы их убедите? Нужно же сказать, зачем доводить. А потом объяснить, для чего играть. Ну что вы им скажете? Уй, блин, Инго тут нет, — добавил он с чувством.

А кто это? — с неожиданным интересом спросила Марго.

Что скажем... — Лиза запнулась и глянула на помрачневшую Марго. — Всю правду про Из- морина. Они же видели, что на улице делается.

Да они ж во сне сюда притопали, двоеч­ница! — Костя хлопнул себя по бокам. — Они про погоду и про него не понимают. Этим их не возьмешь.

Тогда... тогда скажу, нужно спасать го­род, — упавшим голосом ответила Лиза, зная, что говорит не то и зря. И снова уставилась на ботинки.

Фигня! — припечатал Костя. — Им уже Саблезубая это талдычила. То же самое. И вдруг играть задом наперед? С какой стати? Ух, Лиз­ка, нет у тебя королевской воли! Вот Инго как скажет — все по струнке ходят.

Оказывается, не только Левушка Астваца- гуров умеет рассуждать логически, поняла Лиза. Но от этого не легче. И королевской воли у нее действительно нет.

Костя, но мне-то они поверят? — подозри­тельно спокойно поинтересовалась Марго, бы­стро-быстро крутя серебряное колечко-змейку на большом пальце.

Тебе?! Не-е-ет! — Дракончик подался впе­ред. — С какой радости, сама подумай? Ты же самая старшая* много командуешь, орешь на всех, и еще почти все друг друга знают, я вон слышал — кто вместе ехал, кто в гостинице вме­сте жил. А тебя они здесь первый раз видят, поэтому думают — ты со взрослыми.

Лиза слушала, приоткрыв рот. Речистый дракончик делался все логичнее и логичнее. На­верно, это он тоже для подвига разминается.

А ты, Лизка, про принцессу лучше мол­чи, — напористо продолжал Костя. — Никто не поверит. Инго бы поверили, конечно...

Кто такой Инго? — холодно уточнила Марго. — Что за настырная реклама?

Про принцессу не спрашивает, на секунду обиделась Лиза. Про принцессу ей, значит, до фонаря, Инго ей подавай! Вот всегда так...

Ну, можно какое-нибудь волшебство им показать, ну там, чайник согреть или ведро кот­лет на всех наколдовать... — размышлял Костя, словно бы и не слышал вопроса Марго. — Но ты ж сама говоришь — то ли вообще колдовать ра­зучилась, то ли этот на тебя заклятие нало­жил, — Костя поежился, вспомнив про кабинет Изморина.

Я не разучилась! — пискнула Лиза. — Я... частично не могу. А так могу.

А раз можешь, тогда силы береги, — по­советовал Костя. — На потом. На наоборотную музыку.

И что ты предлагаешь? — Марго на гла­зах теряла терпение.

Щас скажу! — Костя набрал в грудь воз­духу. — В общем, вот что. Давайте Я им все объясню. Они меня видели, как я летаю? Виде­ли. И что он меня... гхм... уронил, тоже. Вот, я ска­жу, один даже я его спалить не могу, а если мы все вместе сыграем совсем наоборот, мы его зава­лим. Скажу, такая особенная драконья музыка, мы ее втроем написали. А чтобы ее разучить, надо сначала взрослых довести, и они тогда пой­дут этому жаловаться или просто плюнут и сва­лят. Они ж не железные. А пока все бунтуют, вы с Лизкой эту музыку и перепишете. Ну как? — дракончик победоносно посмотрел на Марго, по­том на Лизу. — Приемлемо? Потянете?

Марго помолчала. Потом кивнула.

Лиза с облегчением выдохнула. Когда кто- то придумывает дельный план и этот кто-то — не ты, жизнь сразу кажется чуточку лучше. В конце концов, какая разница, пусть музыка называется драконьей. Драконья музыка — это звучит гордо.

— Ладно, — сказала она.

Как выяснилось, королевские драконы не только умеют под гнетом обстоятельств рассуж­дать логически — они еще и в придворных инт­ригах понимают.

Костя не стал поднимать шума, влезать на стул и произносить речи. Он деловито пошел к Мишке, с отвращением вгрызавшемуся в три­десятую шоколадку с орехами, и что-то проник­новенно зашептал ему на ухо. Потом показал на Марго и вытянул губы трубочкой — наверно, показывал, как огонь выдыхал, чтобы прекрас­ную даму из темницы вызволить. Потом начал хлестать воздух невидимым хлыстом — не ина­че, скрипача изображал. Марго тихо хихикну­ла. Сначала Мишка мотал головой. Потом за­мер. Потом усмехнулся. Потом закивал. К нему устремились заинтересованные Петр-и-Павел, а с другой стороны подкатилась Василиса.

Костя забубнил погромче и замахал рука- ми — как крыльями.

Зуб даю! — донеслось до Лизы. — Смыч* ки и струны! Сто пудов! Да мы их!

Ого! — с уважением сказала Лиза. — За­работало.

Пошли, наш выход, — Марго поднялась и сунула свернутые трубкой ноты в карман паль­то. — Только знаешь что, дай-ка мне партию маэстро.

А тебе его нот хватит? — с уважением спросила Лиза. — Как ты без моих-то?

За глаза и за уши, — заверила Марго. — Бери, бери. Такое не забывается. Даже если очень захотеть. А кто такой Инго — ты мне по­том расскажешь. Подробно. Мне ужасно инте­ресно.

Костя поступил грамотно: он не стал перехо­дить от кучке к кучке, а предоставил музыкан­там самим разжигать народный гнев по цепочке. Марго тем временем присела на корточки перед группкой, которую прозвала «лазаретом» — ма­лышами и лишними, — и что-то им настойчиво внушала, кивая то на двери зала, то на Костю, то на Лизу. Осипшая сопранистка Яна, взметывая русой гривой, быстро подхватила инициативу, ее поддержал истомленный бездельем Федя, и Мар­го на цыпочках отправилась в зал — выманивать на разговор Паулину.

Лиза осталась не у дел. Правда, на нее все кивали, но самой ей говорить почти ничего не пришлось. «Ну, может, оно и к лучшему, — подумалось Лизе. — Какой я оратор? Никакой. Надо подумать, как музыку переписать. Если будет бунт, значит, будет шум... а как ее в шуме перепишешь? И в ноты я смотреть не могу. Лад­но, хоть в свои могу, а в его и не надо. Придется Маргариту просить. Никакой от меня пользы обществу. — Лиза пригорюнилась. — И нико­му про меня не интересно — вечно только про Инго или про драконов. Интересно, это всегда так будет? Или потом пройдет? » — она судорож­но зевнула. Спать хотелось невыносимо, а ког­да и где удастся прикорнуть — еще неизвестно. И как это Костик держится? Ну да, драконы — им сон почти что и ни к чему, везет же некото­рым. Лиза даже начала с тоской вспоминать о гномском кофе. Он ведь не только крепкий, но и горячий...

Уф, — рядом с Лизой присел утомленный революционно-подпольной деятельностью Ко­стя. — Ну что, Лизка, по-моему, получается не­плохо. Я им про тебя такого напел! Такого! И зна­ешь, мне они сразу поверили.

Спасибо. — Лиза подумала, что не будь Костик бессмертным драконом, ему могла бы угрожать любая смерть, только не от скром­ности.

Костик, а про Паулину ты тоже веришь? — осторожно спросила Лиза. — Ты... ты слышал, что мы про нее с Марго говорили?

Ха, —с некоторым пренебрежением бро­сил Костя. — Тетка как тетка. Я как от нее тогда по коридору дунул — заголосила, будто малень­кая. И заметь, она нас с тобой ни фига не по­мнит. Наверно, он ее здорово напугал. Что те­перь с ней делать, лично я без понятия, — Ко­стя призадумался, потом просветлел. — Но если Марго сумеет ее как-нибудь на что-нибудь по­лезное подбить — будет супер.

прохлаждаемся! Ничего, сейчас всем станет очень жарко. Особенно взрослым. Только бы с нотами успеть!

Поначалу Хранитель и компания бежали — им даже жарко стало, Смуров то и дело вытирал лоб, а Конрад шумно выдыхал облачка пара. С Боль­шого проспекта пришлось свернуть сразу, на первом же перекрестке, потому что с темнеюще­го на глазах неба спикировал целый эскадрон мелких летучих тварей. Летающие подразделе­ния отборной гвардии взмыли им навстречу, начался воздушный бой, полетела каменная крошка, орел клекотал, сова ухала, а Конраду, еле поместившемуся на перекрестке, пришлось снова грозно полыхать пламенем — особенно его раздражали мелкие облупленные дракончики чуть покрупнее Монморанси.

— Сюда! — сипло крикнул Филин, тыча в ка- кую-то темную арку. — Скорее!

Все кинулись во двор, который, как и почти все дворы на Петроградской, оказался проход­ным, и помчались вдоль Малого проспекта к Тучкову мосту — короткими перебежками от подворотни к подворотне. Вскоре выяснилось, что проходных дворов Филин знает немыслимое количество: он нырял в самые неожиданные щели в заборах и арки и парадные и ловко от­крывал кодовые замки, за которыми внезапно оказывались выходы на соседние улицы. Но сто­ило им оказаться под открытым небом — и сно­ва на головы с воем, гоготом и свистом пикиро­вала нежить, кое-кто даже самоубийственно норовил свалиться прямо на врага и придавить,

13 Настоящая принцесса и снежная осень а кто-то застревал в узких подворотнях и там упрямо бил конечностями и головой, но даль­ше не пролезал. Конрад притомился превра­щаться взад-вперед каждые пять минут, тем более что узкие переулки и арки громадного зве­роящера не вмещали, и навострился извергать мощную струю пламени в человеческом обли­чье, причем Смуров каждый раз не выдерживал и отворачивался, а нападавшие статуи норови­ли сбить двуногого дракона с ног.

Отборная гвардия помогала, чем могла, но в потерях, похоже, никто заинтересован не был. «Нет уж, пожалуйста, без жертв», — на бегу подумал Лева. И изумился: раньше он из-за сво­ей близорукости едва различал маячившие в высоте статуи и мало кого знал в лицо, а теперь ему было жалко каждого скола и каждой тре­щинки. А Изморинские сторонники, разъярен­ные изменой соплеменников, атаковали особен­но яростно, и гвардий приходилось скверно — кое-кто остался без крыла или руки; охающий египтянин потерял часть ноги, его злобно ши­певшая кобра — глаз, два сфинкса утратили тиары; головы, правда, пока уцелели у всех.

— Дальше так нельзя, — простонал Смуров, который стер ногу и хромал. Лева оглянулся на спутников. Конрад охрип и уже был способен лишь на жалкие струйки едкого дыма, Филин начал задыхаться, а Инго ничего не говорил, но даже в полутьме был белее собственных бинтов. Лева с облегчением понял, что на пределе не он один, и перестал сдерживать пыхтение: умение бегать быстро и далеко не входило в число его достоинств.

Этак мы никуда не доберемся. Надо сбить их со следа, — проклокотал Конрад, когда они заскочили в очередную парадную с секретом. В пустой нише белел свежий скол — отсюда явно сбежала какая-то статуя.

«Дышащие! Хранитель! Вы где? Вы куда? » — распространяя каменное эхо, гулко голосила сна­ружи растерянная гвардия. Судя по грохоту, при этом она продолжала отбивать вражескую атаку.

Как сбить? — просипел Филин, закаш­лялся и прикрыл дверь— в парадную летела каменная крошка.

Я попробую, — подумав секунду, сказал Инго. — Эх, карту бы... Больше без карты ни за какие коврижки за порог не ступлю... — Он при­сел на корточки у двери на улицу и сотворил себе кусок мела, причем светящегося — в подъезде было совсем темно. Зажав его в кулаке, Инго с трудом начертил на полу нечто вроде плана го­рода — Дворцовая площадь, Адмиралтейство, Невский, Литейный... — Филин, расскажите, как запускать хрустальных двойников.

Ах вот ты что затеял... Вообще-то это ше­стнадцатая ступень, так что все отойдите, пожа­луйста, — попросил Филин и коротко шепнул что-то Инго на ухо.

Спасибо, — кивнул Инго и легонько хлоп­нул в ладоши, поморщившись от боли. Потом нарисовал мелом на полу какую-то то ли зве­рюшку, то ли иероглиф и быстренько затер ри­сунок подошвой. На белой меловой линии, оз­начавшей Малый проспект, зажегся блеклый зеленоватый огонек.

Теперь по городу пойдет компания, очень похожая на нас, — объяснил Инго. — В общих чертах. По-моему, детали у меня не больно-то получились, но те, кто за ними погонятся, в де­талях не смыслят. Эту компанию я отправил по совсем другому маршруту. Будем надеяться, что удастся отвлечь статуи.

Понял, — сказал Лева и осторожно высу­нулся на улицу.

Цели и задачи — за кем идти и зачем — но­вый Хранитель вдалбливал статуям минут де­сять. Неизменная логика Леве очень помогла, потому что каменные и бронзовые головы вари­ли туго. В конце концов отборная гвардия с грохотом унеслась вдоль Малого. Потом надо было подождать еще, чтобы те, кому было по­ручено убивать дышащих, клюнули на приман­ку. Пока все не затихло, Хранитель и его спутни­ки окончательно извелись. А когда они вышли на Пионерскую, оказалось, что там их поджидают Леонардо с Леандро. Оба льва сидели на мосто­вой, обвив лапы хвостами, и вид у них был до­нельзя смиренный.

Ох, — сказал Лева, поглядев на львов. — Ладно. Идите уж е нами, котики-обормотики.

Музыканты потянулись с зал с показательно- послушным видом, хотя и еле волоча ноги от усталости.

Итак, дети, — угрожающе-ласково сказа­ла Саблезубая, — вы все хорошо отдохнули, це­лых пол... — Она сверилась с часами. — Ах, даже больше получаса! А теперь давайте так же хоро­шо, с огоньком, поработаем.

Оркеетранты гуськом поднялись на сцену, аккуратно обходя микрофоны, которые Саблезу­бая уже успела расставить, и осторожно пересту­пая расстеленные повсюду провода. Лишние и примкнувший к ним Костя смирно расселись в зале вокруг напряженной Паулины, только уже не в задних рядах, а поближе. Все были такие дисциплинированные, что Лиза на секундочку испугалась — а вдруг ничего не выйдет? Вдруг все струсили? Вдруг Костя с Марго никого и ни на что не подбили? Она поискала глазами Мар­го, но та спряталась за широкой спиной Паули­ны и склонилась над нотами.

Кудрявцева, займи свое место, — скоман­довала обрадованная всеобщим послушанием Саблезубая. — Тебе помочь, или ты теперь сама справишься?

Лиза и рта не успела раскрыть.

Ой, погодите, нам сначала настроиться еще раз надо, — подала тоненький голос первая скрипка Люся.

Оркестр согласно загудел. Ага, наверно, это так нужно, решила Лиза. Эх, надо было зара­нее с ними сговориться!

Кудрявцева, ты настройкой дирижиро­вать будешь?

Лиза с трудом сохранила серьезное лицо.

Нет? Ах, не надо?

Лиза толком не слышала, на что именно Костя с Марго подбивали пленников — могла бы включить слух, да забыла, — и уж точно не слы­шала, о чем именно они совещались мелкими группками на профессиональные темы. Но как только музыканты взялись за инструменты, у нее в животе радостно екнуло: сработало!

Сначала под стеклянным потолком запры­гали обычные разрозненные звуки, запорхали музыкальные лоскутки и клочки — там кусо­чек гаммы, тут арпеджио, духовые, струнные, кто-то прокашлялся — кхе-кхе, кто-то зашур­шал нотами. Саблезубая расслабилась и попыта­лась благосклонно закивать в такт, но такта-то не было и в помине.

Вообще-то Лиза всю жизнь ходила с Бабуш­кой на концерты и в театр и слышала, как на­страивается оркестр, раз сто, не меньше, но при первых же звуках обрадованно навострила уши. Ах, вот они что придумали! Ну конечно, поми­рать — так с музыкой!

Кашель того, кто прочищал горло, что-то за­тянулся. Ноты шуршали слишком громко, как будто их нарочно комкали, а то и жевали. Гам­мы и арпеджио сталкивались лбами, как упря­мые бараны. Гул исподволь делался все громче и громче и вот уже превращался в какофонию. Лиза обернулась в зал — Марго строчила, Пау­лина внимала, — и тогда Лиза, прикидываясь, что все нормально, подмигнула оркестрантам и сделала дирижерский жест — продолжайте в том же духе.

Тум! Тум! Тум-пурум!

До-ми-соль-до!

До-ре-ми-фа-соль!

Иииу! Ииииу! „

Миииу!

Мяяу!

Меееее!

Оркестранты оживились. Скрипки и альты сипло замяукали, как мартовские коты на кры­шах. Жеманно пищали и томно хихикали флей­ты. Гнусавил фагот. Валторна ухала, кашляла и даже как будто сморкалась, кларнет заливи­сто кукарекал — в общем, изощрялись кто во что горазд. Лиза повернулась боком, чтобы не упускать из виду противника. Ага, заерзали! Сейчас мы вам покажем!

Мяаау! — заверещала Люсина скрипка, как разгневанный кот, которому отдавили хвост.

Что вы вытворяете? — Паулина вскочила.

Не выдержала. Один готов.

Саблезубая укоризненно поглядела на нее за

отсутствие выдержки, но тоже поднялась:

Дети, дети, давайте займемся делом! Куд­рявцева, они ведь уже настроились?

Не-а, еще доооолго, — авторитетно за­явила Лиза и опять махнула оркестрантам — мол, наддайте!

Василисин контрабас взревел, как Амаль- гамссен в гневе. Флейты испуганно запищали.

Гонобоблева! — Саблезубая схватилась за уши. — Все, музыку играем уже! Му-зы-ку! Три-четыре!

Чего это вы ко мне пристали? — громко возмутилась Василиса, легко перекрыв весь ко­лобродящий оркестр. — Тут холодина такая, руки мерзнут, мне никак не настроиться, а вы мешаете!

У нас и так инструменты страдают! — дерз­ко выкрикнула флейтистка Женя. — Вы вооб­ще знаете, что флейта как человек, ее тоже про­студить можно? Не знаете? Вот и молчите!

И скрипку можно простудить! — пискну­ла Люся.

И альт!

И кларнет! Да!

Да при такой температуре вообще играть нельзя! Всем вредно! — в один голос добавили Петр и Павел, размахивая смычками.

А вы знаете, сколько у меня скрипка сто­ит? Это же ручная работа! Девятнадцатый век! — надрывно вопрошала Люся, встряхивая разно­цветной головой.

Играть при этом оркестр не прекращал — духовики отрывались от гавкающих и хихика­ющих инструментов только затем, чтобы внести свою лепту в общий гам. Какофония нарастала. Лиза завертелась на одном месте и захлопала перед надсмотрщицами глазами — с таким ви­дом, будто вот-вот разревется. Но внутри у нее все пело. Это надо же! Во время репетиций от музыки и чар были всё просто вареные, а как дошло до мятежа — сразу оживились, глазами заблестели. Бунт разгорался, как огонь в очаге.

Кудрявцева! — взвилась Саблезубая. — Они будут у тебя играть или нет?

А я что? Я ничего! Ульяна Сергеевна, ну они же все правильно говорят! И делают! — жа­лобно заблеяла Лиза, прижимая к груди черный футляр. — Если инструменты от холода рас­строены, ничего же не сыграть! — потом повер­нулась к оркестру, сделала страшную рожу и до­стала черную скрипку.

Музыканты поняли, что пора переходить к решительным действиям, и заиграли Изморин- скую музыку, но при этом кто-нибудь то и дело нарочно фальшивил или сбивался. Странное дело: лица у всех горели от азарта, и тоскливая музыка то ли не действовала вообще, то ли действовала гораздо слабее. И еще Лизе удалось учинить одну забавную штуку с ритмом, отчего музыка стала запинаться и хромать и сделалась почти смешной, похожей на глумливый, с подвыванием, хохот, — она как будто издевалась сама над собой.

«Вот вам! И вот вам! — думала Лиза, застав­ляя черную скрипку вопить, визжать, срывать­ся и врать на каждой ноте, — Ай да мы!» — сту­чало у нее в голове, потому что и она сама, и ор­кестр умудрялись не прерываться, и музыка была как карета, которая скрипит, трещит, сту­чит колесами, прыгает на ухабах и то и дело съезжает в канаву, но хода не замедляет.

Саблезубая героически старалась не зажи­мать уши. Но это была только увертюра — вско­ре вступил лазарет лишних. Лиза нарочно за­няла стратегическую позицию бочком к залу, и ей было хорошо видно все происходящее.

Сначала лишние слаженно, как по нотам, зачихали и закашляли, причем оркестр, не пре­рывая музыки, поддержал их тем же. Удиви­тельно, но и Паулина все-таки подключилась и свое дело делала от души: она уговаривала лиш­них потерпеть и утешала как можно громче, хорошо поставленным телевизионным голосом, гулким, как колокол. Марго она заслоняла пол­ностью — неужели Марго может что-то писать в таком шуме?! — а шиканье Саблезубой про­пускала мимо ушей.

Потом все младшие поголовно начали оглу­шительно чавкать жвачкой и надувать гигант­ские лопающиеся пузыри. Костя чавкал вовсю и подавал всем нехороший пример. Вслед за ним арфистка Анюта, чистый ангелочек с виду, дол­го вытягивала изо рта длинную белую нить жвач­ки, потом смяла ее в комочек и недрогнувшей рукой прилепила на спинку соседнего бархатно­го кресла. Паулина громогласно ахнула и стала отчитывать их с Костей за бескультурье.

Саблезубая стискивала челюсти. На лице у педагога читалось отчетливое желание, чтобы какая -нибудь черная, белая или серая в крапин­ку магия перенесла всех этих детей, а лучше вообще всех детей на свете, куда-нибудь в пусты­ню Гоби, и желательно насовсем. К варанам и бар­ханам.

Между тем среди лишних кто-то ерзал и хи­хикал, а кто-то пихал кого-то локтем. Два Се­режи под Паулинским пальто-палаткой очень убедительно делали вид, будто затевают драку. Костя пытался их разнять, они отбивались. Маша-маленькая испуганно пищала. Паулина увещевательно гудела. Потом органист Федя положил ноги в грязных тапочках на спинку кресла (Яна глянула на него и развалилась точ­но так же, не забыв, однако, одернуть пижам­ку) и свистнул в два пальца — у Лизы аж уши заложило.

Ты чего? — обиженно загалдели оркест­ранты. Музыка увяла.

А того, что вы фальшивите! — завопил Федя. — Уши вянут! Эй, рыжая, ты-то куда смотришь? Ты концертмейстер или кто? — бро­сил он Лизе. Та ради правого дела даже оби­жаться не стала:

Да? — возмутилась она и демонстратив­но убрала скрипку в футляр. — Иди тогда сам играй! Хочешь вон — скрипку бери, не жалко! Моль белесая! — мстительно припечатала Ли­за. — А я посмотрю, как у тебя получится!

Дети, дети! — заголосила Саблезубая.

Чиво-о-о? — гнусным голосом протянул Федя. — Я критикую! У меня слух!

У всех слух! — хором грянул оркестр.

Играйте нормально, вот чего! — Саблезу­бая утратила выдержку.

Щазз! — громко сказали Петр и Павел и синхронным жестом вытерли рукавами носы.

Я не могу работать, когда меня критику­ют! — Лиза ткнула в Федю футляром. — Не буду играть! И на голодный желудок тоже не буду!

Сначала накормите как следует, а потом посмотрим! — поддержала ее Василиса. — Мы еще растущие организмы, у нас аппетит!

Есть хочу! — подхватили остальные ор­кестранты.

Пить дайте!

Горяченького чаю налейте! У меня горло болит!

А у меня живот! Можно выйти?

А я тоже хочу выйти!

А давайте перерыв сделаем!

Точно!

А где тут камин?

Перерыв!

Мы устали!

Саблезубая кинулась к сцене, как коршун на цыплят.

Никаких перерывов! — заклекотала она. — А ну играйте как следует!

А мы что делаем?! — вразнобой отвечал оркестр.

Кудрявцева! — Саблезубая дернула Лизу за штанину. — Дирижируй нормально! Ты что, из школы вылететь захотела?

Лиза обернулась, посмотрела на злющее лицо учительницы, пошедшее красными пятна­ми, и внутри у нее все вскипело. Как будто кофе через край джезвы убежал.

Ах так? — она хотела спросить это страш­ным тихим голосом, как Инго, но получился пронзительный крик. — Из какой школы?! Нету никакой школы! Если мы город не спасем, и не будет никакой школы! Мы стараемся! Я все делаю как надо! — Она зажмурилась и затопа­ла ногами, да так, что ближайший пюпитр со зво­ном упал. Лиза приоткрыла один глаз и увиде­ла, что ее вопли взрослых прямо-таки парали­зовали. И решила не давать врагу спуску:

Вы... вы... вы только мешаете! — закри­чала она еще громче. — Не понимаете, так и не лезьте! У нас и так плохо получается, потому что тут холодно и есть нечего! А вы даже еду найти не можете! И этот... отдых организовать тоже! Маргарита все правильно говорила! Нам нор­мальные условия нужны! Мы же заболеем! Мы уже тут все простыли! — Лиза кричала и топа­ла и никак не могла остановиться, и почувство­вала, что внутри у нее что-то разжалось и по лицу слезы катятся. — А если кто-нибудь ум­рет? Вы же за нас отвечаете! >

В зале повисла тишина. Саблезубая метну­лась вперед — хотела, наверно, схватить Лизу и заткнуть ей рот, но та спрыгнула со сцены, ловко увернулась и подбежала к лазарету.

Вот, смотрите! — она ткнула в лишних. — Вон Яна уже совсем без голоса!

Лауреатка Яна тут же подхватила эстафе­ту — и хорошо, а то бы Лиза разревелась по-на- стоящему.

Да! — шепотом напустилась она на Саб­лезубую, взметнув гривой и шарфом. — Я про­сто не знаю, что мои родители с вами сделают, если я голос потеряю! А вы вообще знаете, кто мой папа? А дядя?

Ну так и молчи, береги горло! — возрази­ла было Саблезубая, но Лиза не дала ей опом­ниться:

А у Руслана астма! — напропалую врала она, — А у Маши уже температура тридцать восемь! — Она повернулась и показала на ор­кестр, — а у Яши гастрит, а у Василисы с Ми­шей аллергия на пыль! Всем плохо! А вам хоть бы что!

Лишние, которые только-только налади­лись в порядке бунта в пятнашки поиграть, срочно сделали умирающие лица и закашляли еще пуще, Паулина ахала, прижимала руки к груди, как оперная певица, и поддакивала:

Да-да, детям плохо, я ничего не могу сде­лать! Я снимаю с себя всякую ответственность!

Марго говорила — нормальный врач ну­жен, а вы и не чешетесь! — Лиза кричала так, что горло и вправду заболело, и ей становилось все легче, и слезы на щеках высыхали,

Лизочка, — Саблезубая шла на нее с иска­женным от ярости лицом, но при этом журчала так проникновенно, что Лизе стало страшно — а вдруг Ульяна Сергеевна ее убьет? — Лиза, де­точка, ты пойми, мы все в одинаковом положе­нии, я бы рада помочь, но.,.

Ну так помогайте! — Лиза понимала, что если она остановится и замолчит, тут-то ей и конец. — Придумайте что-нибудь! Вы же взрос­лые! Давно уже можно было всю гостиницу обе­жать, одеял натащить! — Саблезубая опять не успела ее ухватить — Лиза отбежала к ближай­шему зашторенному окну, быстро, как обезьян­ка по лиане, вспрыгнула на кресло — и начала подскакивать и дергать тяжелые шторы с колю­чей позолоченной вышивкои и дурацкими кис­тями. — Ну не стойте, помогите хоть! Можно же в занавески завернуться! Для тепла! Чего они тут висят!

Девочка, ты что, с ума сошла? — изуми­лась на всякий случай Паулина.

Кудрявцева! — ослабевшим от потрясе­ния голосом-взывала Саблезубая. — Прекрати хулиганничать!

Штора с хрустом оборвалась и рухнула, Ли­за отчаянно зачихала от пыли.

Рыжая спятила! — Федя подскочил к Паулине. — Слушайте, я с самого начала гово­рил — надо взрослого! Пусть ваш маэстро сам!

Лиза обернулась — Федя смотрел на нее с вызовом, но глаза у него весело блестели. Ага, понятно, это он придумал, чтобы надсмотрщи­ки не заподозрили единомыслия и заговора.

Чего он придирается? — заныла она, во­лоча тяжеленную штору к сцене. — Я хочу как лучше!

Ну и дура! — Федя показал;ей язык. — Всю репетицию завалила! Бестолочь!

А ну извинись! — грозно зарычал Костя Конрад.

Ого! Наши заходят с воздуха. Он что, не по­нял, что так надо?

Вот еще! — Федя попытался стряхнуть дракончика с рукава. — Отвали! Чего заступа­ешься? Рыцарь нашелся! Тили-тили-тесто!

Испробовав на своей шкуре дразнилку, не­однократно примененную к Лизе с Левушкой, Костя утратил всякое самообладание.

Йааа! — он шикарно взмахнул ногой, как завзятый каратист, но попал не по Феде, а по микрофону. Через секунду дракончик с Федей, сцепившись, покатились по полу перед сценой, сшибая микрофоны и запутываясь в проводах. Лизе показалось, что Костя все-таки уловил сценарий и катятся они очень продуманно — ни один микрофон не устоял, и к тому же мальчиш­ки отдавили Паулине ногу. Паулина и Саблезу­бая тщетно пытались их растащить, младшие раздумали умирать и кричали «он первый на­чал», и непонятно было, про кого из участни­ков рыцарского турнира речь. Саблезубая, пы­таясь восстановить порядок, застучала по свое­му стакану лакированным ногтем, и тут...

Федя, позабыв про рыцарскую честь, отпу­стил Костю, как раз вошедшего в раж, вскочил, выпутываясь из проводов, и заорал дурным го­лосом:

Вы что делаете? Перестаньте! Перестань­те сейчас же!

От неожиданности гомон стих.

Вы что, не знаете? Нельзя по стеклу зве­неть! Здесь же струнные!

Это что, примета такая? — раздраженно поинтересовалась педагог.

Какая примета! Вы... — Федор с трудом перемолчал несколько слов. — В общем, если звенеть по стеклу, то струнные инструменты расстраиваются. Сильно. Потом очень долго настраивать. Скрипку или там виолончель так вообще убить можно. Вы бы... поосторожнее, вот что! — и тут Федор выпутал наконец из прово­дов руку и вырвал у Саблезубой стакан.

Педагог оторопела.

Все! — громовым голосом заявила переко­шенная Паулина и вытряхнула Яну из шали. —

Мерзкие, дрянные дети! С ними по-хорошему нельзя! Никакой благодарности! Сил моих боль­ше нет! Ульяна Сергеевна! За мной! — и она на всех парусах помчалась к дверям, хотя и прихра­мывая.

Наверно, бывшая гарпия все-таки сохрани­ла толику своего былого магического могуще­ства, решила Лиза, потому что Саблезубая ос­тавила безнадежные попытки навести порядок и ринулась за ней.

Бах!

Двери зала захлопнулись.

Лиза перевела дух. И огляделась.

Она стояла, вцепившись в сорванную штору.

Костя, опутанный проводами, опасливо по­глядывая на дверь, приподнимался с пола.

Раскрасневшиеся оркестранты стояли сре­ди опрокинутых пюпитров и рассыпанных нот и тяжело дышали.

Лиза уронила штору и громко чихнула.

Ой, не могу! — сдавленно пискнула Женя и захихикала. *

За ней засмеялись остальные. Они притопы­вали ногами, тыкали друг в друга пальцами. Они покатывались от хохота, всхлипывали, вытирали слезы.

Нет, ты видел, Мишка?

Как она взъелась! «Дрянные дети»!

Ой, умру!

Нельзя с нами по-хорошему!

Смех подействовал, как кружка горячего сладкого чаю. Никто уже не чихал и не каш­лял — только запыхавшаяся Лиза, от пыли.

Ну, тебе просто в театр надо, — с уваже­нием сказал ей Федя. — Это... извини, в общем. А тебе — в карате, — адресовался он к Косте.

Мне и так неплохо, — Костя тоже отрях­нулся. — Марго! А Марго? Чего дальше-то де­лать, а?

Та, оказывается, все это время просидела над Изморинской партией, плотно зажав уши. Ли­за двинулась к Марго. Ноги почему-то шли пло­хо. И вообще ощущение было — будто после трех физкультур подряд.

Марго! — Лиза потеребила ее плечо. — Все! Ушли! Только они сейчас вернутся и нас всех убьют!

А? Что? — Марго подняла голову от нот. — Никого они не убьют. Они сейчас очень заняты. И я тоже. И если будете мешать, я убью. Всех. Как скрипку стуком по стеклу. Лизка, сейчас, минуточку, не мешай, я уже почти все.

Лиза покрутила головой:

А где мои ноты?

Тут! — Марго постучала себя согнутым пальцем по лбу. — Сейчас все допишу. Там не­много. Костик, ручку быстренько, у меня эта кончилась.

Костя, который зачарованно смотрел куда- то в район Маргошиного уха с четырьмя сереж­ками, бросился исполнять.

Вернувшись с добычей, Костя с озабоченным видом унесся и потянул в сторону Федора, Ми­шу и Яшу.

Мужики,— с пафосом сказал он. Потом вспомнил папу Конрада и поправился. — Э-э... джентльмены. Чего тут про аппаратуру звуча­ло? Давайте-ка ее перепортим на фиг!

Предложение было встречено с бурным энту­зиазмом. Лиза тоже поспешила за кулисы. Там стояло много металлических коробочек, сцеп­ленных паутиной проводов.

А как оно, интересно, работает? — вытя­нул шею Миша. — Тут электричества-то нет...

Понятия не имею, — пожал плечами Фе­дор, — но из розеток повынимать стоит.

И провода бы перерезать, — робко пред­ложила Лиза и потерла нос. — Только нам нечем.

Ерунда, — отмахнулся Федор.

Перегрызешь? — с уважением спросила Лиза.

Чтоб ты понимала. Ничего перерезать не надо. Контакты расшатаем — и всего делов.

А этого хватит? — подозрительно уточ­нил Яша. — Они же и без электричества вроде бы будут работать...

Послушай, вундеркинд, — скривился на него Федя. — Если они между собой соединяют­ся — значит, это кому-нибудь нужно. А нам не нужно. Я-то знаю. Сам синтезаторы паял. Де­лай, как я! Берешь и голову ему сворааачива- ешь... — и он вытащил из бока ближайшей ме­таллической коробочки какую-то штучку на проводке и брезгливо покрутил ее в пальцах, как будто отламывал. — Ну, чего стоите?

Нет, погоди, — продолжал сомневаться Яша. — Вроде бы то, что мы будем играть, долж­но по всему городу звучать, я так понял, что и ап­паратура для этого...

И так сработает, — уверенно сказала Ли­за. И свернула ближайшей штучке на проводе электрическую шейку.

Ломать вражью электронику оказалось не­ожиданно приятно, но Лиза решила все-таки не увлекаться и вернулась в зал — а вдруг взрос­лые соберутся с силами и перейдут в наступле­ние. Непонятно, кстати, почему они так долго не возвращаются. И вообще надо поглядеть, что там надумала Марго.

Марго была мрачна.

Не знаю, что вышло, — буркнула она, протягивая Лизе ноты. — Так, вешки расстави­ла. Лучше давай-ка ты, Лиза, импровизировать будешь, как на волшебной скрипке, в Радинг- лене.

Угу, — машинально кивнула Лиза и вски­нулась: — Что?!

Мне Костик рассказал, — застенчиво от­вечала Марго.

Трепло, — с чувством высказалась Лиза.

Но он же не все время про себя, — всту­пилась Марго. — Лихо ты этому... Мутаморину тогда вмазала. Молодец.

Л-ладно... Им-про-ви-зи-ро-вать... — про­бормотала Лиза и замахала нотами в воздухе:

Эй! — крикнула она. — Давайте-ка без взрослых сыграем все как надо!

Оркестранты разом обернулись. Лизе это по­нравилось: час назад никто бы и ухом не повел.

В общем, это, — как всегда, начала она и, подумав, побежала на сцену. — В общем, то, что мы играем, на самом деле правильно играть на­оборот. Сможем?

А как это?

А зачем?

Это что, с последней страницы, что ли?

Да, — Лиза для верности кивнула четы­ре раза. — С последней ноты до первой. У нас даже ноты переписанные есть, — Марго, раздай быстренько, а? Тогда музыка наоборот подей­ствует. Потому что так она... очень скверная. Мы ведь это и так поняли, правда? Эта музы­ка — она для того, чтобы уничтожить город со­всем, а не спасать его! Это же ясно! Я... я понят­но объясняю?!

Оркестр безмолвствовал.

А я ведь с самого начала знал, что маэст­ро этот — гад ползучий, — высказался вдруг тихий альтист Егор. — А говорить боялся — не поверят же...

А получится? — робко спросила Люся.

Получится, — сурово вскинула подборо­док Лиза. И принялась расстегивать черный футляр.

Никуда не денемся, — подхватила Мар­го. — Он у нас попрыгает!

И вообще, я не понял, вы домой, к папе-ма­ме хотите, или как? — убедительно рявкнул Костик. И вдруг тихо, грустно добавил: — Я лич­но — очень...

И тогда все потянулись на сцену и взялись за инструменты.

Младшие, не сговариваясь, побежали к две­рям и прижали к ним уши — не идет ли кто не­нужный. Руслан предложил запереть дверь, но замков не нашлось, а кресла с места не сдвига­лись.

Репетиция пошла на ура. Бунт очень осве­жил народные массы, да и музыка наоборот ока­залась действительно музыкой наоборот. Даже дышать в зале стало легче. Лиза с облегчением убедилась в том, что имеет дело с настоящими музыкантами — когда понимаешь, что дела­ешь, и Саблезубые за спиной не маячат, все идет как по маслу. Хоть сразу диск записывай.

Радость длилась минут семь. После чего дверь распахнулась, едва не прихлопнув Сере- жу-с-челочкой, и в зал ворвалась Саблезубая.

Растрепанная, разъяренная, почему-то без лисы и с засученными рукавами.

Кудрявцева! — завизжала она. — Кудряв­цева! И эта... ну ты... — Она развернулась и ткну­ла оранжевым ногтем в Марго. — Смурова Рита!

Маргарита. В крайнем случае — Марго, — тихо поправила ее Марго, медленно поднимаясь и почему-то застегивая пальтишко на все пуго­вицы до самого горла.

Обе! К Виктору Александровичу! Быстро!

Еще чего, — сказала Марго.

А у Лизы в голове как будто лампочка вспых­нула. Изморину же только что настучали про бунт!

Значит, если она, Лиза, сейчас не пойдет к не­му, совсем не исключено, что он придет сам.

И даже если у него нет волшебного слуха, еще на лестнице поймет, что они играют. Му­зыка-то чья? Его.

Ой, нет, этого допустить нельзя. Этого нельзя допускать до самого последнего момента.

Она уложила скрипку в футляр и послала Саблезубой лучезарную улыбку от уха до уха.

А мы уже идем, Ульяна Сергеевна. К нему так к нему. Пошли, Марго. Пошли-пошли.

Марго прямо-таки побелела от злости. Но поглядела на Лизу — и пошла.

Только мы дорогу не помним, — добавила она. — Проводите нас, пожалуйста, Ульяна Сер­геевна.

"к-к-к

Хранитель и компания устроили последний привал на Большой Морской. Все присели на какие-то ступеньки и некоторое время молча­ли. Было подозрительно тихо.

Идти по городу от башни к башне было по- настоящему увлекательно. Другого слова не подберешь. Хотя по дороге, наверное, именно это слово никому в голову не приходило. Было все что угодно — от внезапных налетов воющих медуз-горгон до бешеной гонки по крышам Ва­сильевского острова, после которой Лева твер­до решил, что бояться высоты больше нет ре­шительно никакого смысла. Поразительно, но никто не провалился в люк, не рухнул во двор- колодец, ничего не сломал и не потерялся. До последней башни — купола Исаакия — добра­лись все.

А вот сейчас как выйдем на площадь, тут нас и... — пробормотал Смуров первое, что при­шло в голову. Повисшее молчание было невы­носимо — он и так все время думал про дочку, а теперь, когда они вдруг остановились в виду купола, замерли и замолкли, Смуров вообще не мог думать ни про что другое.

Весьма вероятно, — отозвался Филин и опять закашлялся.

Сколько мы шли-то? — мрачно спросил Лева в пространство, потом опустил глаза на свои, бывшие Смуровские, часы. — Так, для статистики, сообщаю — часа три. Сейчас около шести.

Быстро, — с уважением сказал Инго. — Спасибо, Филин, мы бы без вас еще сто лет плу­тали. И как вы все эти дворы помните... Вот из кого бы Хранитель вышел...

Я не совсем человек, — сипло напомнил Филин.

Я тоже, — Лева встал. — Пошли, чего сидеть-то.

А чего идти? — подчеркнуто флегматич­но заметил Инго. — Вон к нам уже направля­ются. В больших количествах.

С площади на улицу хлынула серая волна.

Смуров вскочил и попятился. Прочие про­сто встали. И, присмотревшись, поклонились.

Добрый вечер, — сказал Лева и снял оч­ки. Некоторые вещи лучше все-таки не разгля­дывать.

Приветствуем тебя, человек-ключ, — ото­звались семь скрипучих голосов. — Скоро, скоро заиграет музыка. На чьей ты стороне, отвечай? И эти люди с тобой? Пора, пора решать! Говори!

Лева задумался, и тут со всех сторон — и сза­ди, с улицы, и с площади — раздался знакомый бронзово-каменный рокот:

Серые!

Вредные!

Острозубые!

Топчи их!

Вот мы вас! — кричали разгоряченные статуи. Хлопали крылья, щерились пасти, сжи­мались мраморные кулаки. Это подоспела от­борная гвардия. Но радоваться подкреплению было как-то несвоевременно.

Крысиное море заколыхалось. Семиглавого короля поспешно принялись передавать ближе к середине строя.

Тише! Стойте! — завопил тогда Лева, со­образив, к чему дело идет. — Стойте! Никто ни­кого давить не будет! Не время! Гвардия,'смирр- рно!

Отборные действительно замерли. Кое-кто из летающих едва не попадал, вытянув крылья по швам. Однако те, что подобрались к Большой

Морской со стороны площади, слушаться пока не собирались.

Кто вы такие?

Они собираются отнять у нас вечную жизнь!

Приковать нас к постаментам!

Бей дышащих!

Топчи!

Стойте, братья! — закричал кто-то брон­зовый в тоге. — Здесь Хранитель!

Совершенно верно, — сказал Лева. — Здесь Хранитель. И послушайте, что Храни­тель скажет. Я ничего не собираюсь у вас от­нимать. Мне нужно некоторым образом восста­новить порядок. А порядок, как я его понимаю, это, в частности, когда никто никого не бьет. И не топчет.

А вечная жизнь? Хранитель, мы просим вечной жизни!

Господин и повелитель отказывается с нами разговаривать!

А вдруг он нас обманет?

Не вдруг, а как пить дать, — ответил Ле­ва. — Подождите, не до этого сейчас. Это я иду сейчас с ним разговаривать. А пока — властью Хранителя, вот, — я запрещаю вам нападать друг на друга. К серому народу это тоже отно­сится. Всем ясно?! Иначе... иначе не разрешу статуям гулять в полнолуние! — наобум рявк­нул он. Интересно, как можно статуям запре­тить гулять в полнолуние? Однако те явно ис­пугались. Они расступились и замерли.

Ну что? Теперь всем ясно, на чьей я сто­роне? — яростно огляделся Лева. — Нашли вре­мя ругаться! Мир! Мир, понятно?

Статуи согласно закивали, а по рядам крыс пробежал малоприятный ропот.

А зачем ты привел с собой оборотня? — не очень уверенно уточнил семиглавый король.

Филин прошипел что-то неразборчивое, но выразительное.

Затем, что я так хочу! — ответил Лева. — Пропустите, серый народ!

Вы хотите навредить нашему другу? — снова уточнил крысиный король.

У нас дело к вашему другу, — нашелся Инго. — Срочное. Связанное с музыкой. Пропу­стите, серый народ.

Договор, — напомнил Лева. — Я вам не мешаю, вы мне не мешаете! Я только что защи­тил вас от статуй! — со всех сторон раздался сдержанный досадливый скрежет.

Договор! — зашелестели крысы.

И тут строй распался. Крысы повставали на четыре лапы, ропот перешел в писк, а семигла­вый король вдруг обернулся семью крупными облезлыми грызунами в проплешинах и разбе­жался на семь сторон. Статуи расступились. Впе­реди на фоне стремительно сереющего неба вид­нелся громадный радужный волдырь, накрыв­ший полплощади.

Обходим последнюю башню, — сквозь зубы процедил Лева, покосившись на волдырь. — Сейчас все и проверим.

И они обошли Исаакиевский собор по часо­вой стрелке. Хранитель шел впереди, пригнув голову, словно против ветра, Смуров с Конра­дом чуть поотстали, держась подальше друг от друга. Замыкали шествие Инго с Филином. Они жарко что-то обсуждали шепотом, но пару раз до Смурова донеслись-таки реплики, от кото­рых он ежился. «Элементарно, Филин. Если он человек, то люди столько не живут! — Инго, мне не нравится, что ты затеваешь. — Придется вам потерпеть. И вообще, неужели вы... — Нет, ни­когда! — Пауза. — Но не из сентиментальных соображений..,» И так далее. Смуров вжал го­лову в плечи и ускорил шаг.

Ну вот, — пробурчал Хранитель, развер­нулся на пятках и устремился к радужному ку­полу.

И ничего не случилось. Купол остался на месте.

Не вышло, — выдохнул Смуров.

Еще чего, — сказал Лева и коснулся ку­пола ладонью.

Пузырь стал таять под его рукой, словно из­морозь на стекле. В упругой стене образовалась прореха, она подалась, распахнулась, словно драная обивка на старом кресле, а потом купол стек на мостовую радужным кольцом, изошел на едкий дымок и исчез бесследно.

Все не удержались и вз дохнулй.

А Инго тряхнул огненной головой, потянул­ся, как леопард перед охотой, и зашагал, не ог­лядываясь, к темному зданию «Пальмиры». Су­нув забинтованные кулаки в карманы перепач­канной белой куртки.

Глава 12,

в которой обсуждаются вопросы чести

Когда Лиза и Марго вошли в кабинет, Изморин стоял у стола спиной к две­ри и медленно, аккуратно поправлял в вазе светящиеся лилии. Он со сту­ком положил на стол очки и резко развернулся им навстречу. Лизе было очень страшно, но все равно ей * бросилось в глаза, что прежние гра­циозно-балетные движения у маэст­ро почему-то не получаются.

— Я думал, ты все-таки несколь­ко умнее, Лилли, — бесцветным го­лосом сказал он. — Но ты, кажется, решила, что у нас тут парк аттрак­ционов. Русские горки. — Он разог­нал ладонью сигаретный дым.

Лиза отвела глаза — смотреть ему в бумажное белое лицо было по-

прежнему невозможно. И увидела на диване раскрытый виолончельный футляр, похожий на черную колыбель, а в нем — что-то, заверну­тое в кусок темной ткани. И еще увидела, что Марго бочком подбирается к этому футляру, и поскорее стала снова глядеть Изморину в лицо, чтобы он не обернулся.

Так, Лилли, — сухо продолжал Измо­рин. — Оркестр унять. Углы, дорогая моя, за­гладить. Без шуток и развлечений. Осталось со­всем немного, принцесса. Потом начнется со­всем другая жизнь. И у меня, и у тебя. У нас.

Со стороны дивана послышался тоненький стеклянный шелест — едва различимый, как ко­мариный писк. Лиза удержалась и не обернулась.

Сколько... сколько осталось? — с трудом спросила она.

Почему-то мятно запахло корвалолом. Толь­ко непонятно, откуда и почему.

Сколько? А ты надеялась тянуть время до бесконечности? — уголком безгубого рта при- улыбнулся Изморин. — Хоть сейчас играть можно. — И, повернувшись всем телом, будто ему трудно стало головой ворочать, он оглянул­ся на виолончель.

Что?

Марго застыла у дивана, сузив глаза в ще­лочки. В одной руке стакан, а в другой — ка­рандаш.

Что ты делаешь?! — надтреснуто каркнул Изморин и качнулся к дивану.

Убиваю ваш инструмент, — выдавила Марго. Лизе было видно, как ей худо. — Есть... такой... способ. Потом очень долго настраивать. Очень. — Она с усилием задрала подбородок.

Изморин ударил ее по руке — несильно, но Марго почему-то охнула и согнулась, прижав руку к груди. Стакан отлетел в сторону и, раз­бившись об угол стола, разлетелся на два мил­лиона осколков. Лиза шарахнулась, под нога­ми у нее захрустело.

— Повстанцы, — прошипел Изморин, дер­гая щекой. — Герои. В зале у кого-то есть вио­лончель. — И вдруг снова сорвался на крик: — Мне все равно, на чем играть! Ясно?! — И он вытянул шею, как коршун, и уставился на Мар­го. Лизе с трудом удалось не упасть — так за­дрожали коленки. — Нет, — голос у Изморина опять стал тихий, а сам он пошел на Лизу по осколкам стекла. — Сейчас не буду. Лучше там, в зале, при всех, для острастки. Идем, Лилли, крошка моя. Выясним, что вы там нарепетиро- вали. Да, принцесса, прямо сейчас.

И он впился пальцами Лизе в плечо и пота­щил ее по непроглядно-темным коридорам к залу, а другой рукой волочил Марго, и Лиза в ужасе поняла, что сейчас всем смерть и что сыграть она все равно ничего не может, потому что левая рука вот-вот отмерзнет навсегда. Ой, а что же он тогда Марго с рукой сделал? Страшно стало так, что шея заболела и вдохнуть не получалось.

Впереди показалось темное фойе, но из-под запертых дверей в зал почему-то сияло желтым. Неужели свет включили?

А потом двери вдруг распахнулись — сами, и Изморин вскрикнул, а Лиза зажмурилась. Ого! Белесая плесень исчезает на глазах, а по стенам, оказывается, канделябры, и в них вме­сто лампочек горят настоящие свечки. Изморин швырнул Лизу в зал, она пробежала два шага, едва не споткнувшись о край ковровой дорож­ки, и замерла, успев обрадоваться, что леденя­щая хватка на плече разжалась.

И поразилась тишине.

Оркестранты оцепенели на сцене.

Изморин застыл в дверях, закрывшись лок­тем от света — живого и желтого, но Марго не выпускал. Потом он выпрямился и с усилием отнял руку от глаз.

Маргарита, — он рывком развернул Мар­го лицом к себе и тряхнул за плечи. Она мотну­лась у него в руках, как тряпичная. — Начнем с тебя. Смотреть в глаза. Остальные — глядите, вам полезно. — В горле у него что-то заскреже­тало — как в старых часах перед боем. — Твой отец нарушил обещание и, согласно договору...

Вряд ли.

Лизу как обожгло.

Этого голоса здесь быть никак не могло.

Из-за толстой мраморной колонны вышел Инго. Глаза у него были не зеленые, а совершен­но черные, и руки почему-то в грязных бинтах, но это был Инго. Здесь. Под куполом.

А с кресла у прохода легко поднялся Филин и улыбнулся ей одними глазами.

Потом Лиза увидела стоящего у сцены на­пружиненного Левушку, и у нее задрожали губы и защипало в носу. Потому что когда ви­дишь Левушку, сразу становится ясно, что все будет в порядке. А рядом с ним старший Кон­рад поддерживал оседающего на пол пожилого лысеющего человека с безумными глазами. А в углу в окружении перепуганных малышей си­дела не менее перепуганная Паулина, очень крепко ухватив за локти красную от злости Саб­лезубую.

А, все собрались, — уронил Изморин и отбросил Маргариту, как ненужную вещь. — Впрочем, я вас не звал. Никого.^В особенности вас, Глаукс, я не звал, и тебя, Инго, мальчик мой, тоже. Не мешайте. Даю последний шанс остаться в живых. Вон из города. Вон из моего города. Прямо сейчас. Куда хотите. Хоть в ваш Радинглен. Не сметь мешать, человечки. Мне осталась самая малость. Лилли, играй. Если будешь играть не то, тебе конец.

Левушка замахал Лизе рукой — бегом, мол, сюда, на сцену, не стой! Лиза послушалась, кра­ем глаза заметив, что Марго тоже порскнула прочь от Изморина, по боковому проходу , к Кон­раду.

Вряд ли, — повторил Инго. — У нас с вами, сударь, счеты свои, и больше никого в это впутывать не надо. — Он повел забинтованной рукой, словно опуская невидимую штору, и воз­дух между ним, Измориным и остальным залом затрепетал, будто над костром. — Тем более де­тей — это ведь нечестно, — и пробегавшая мимо брата Лиза почувствовала, как ее легонько и лас­ково отпихнули — отойди, мол, тут опасно.

«Сама знаю», — подумала Лиза и побежала к сцене.

Нечестно? — Изморин взметнул бровь. — Это скверное начало для такого волшебника. Мальчик, с каких пор тебя так волнуют вопросы чести? Не с тех ли пор, как ты совершил убий­ство на глазах у сестры? Или украл у меня Бе­лую Книгу? — Инго не успел ничего ответить, а Изморин желчно продолжал: — В любом слу­чае, ты не будешь отрицать, что выбор оружия за мной. — Он протянул руки в пустоту. Как тогда, в кабинете, вспомнила Лиза, и по спине

у нее пробежал озноб. Изморин медленно тянул пальцами воздух, словно невидимую рыбачью сеть из воды выбирал, и вот уже ему в руки лег­ла виолончель и смычок.

Лиза обернулась к брату. Инго сжимал в за­бинтованных руках тяжелый меч. Посмотрел на тускловатое лезвие — и отшвырнул оружие на пол.

Металл зазвенел о мрамор, как гонг.

Изморин усмехнулся и уселся в кресло с высокой спинкой, неизвестно откуда возник- 1 шее.

И тогда Лиза взлетела на сцену, не глядя по сторонам. Выхватила из футляра черную скрип­ку, взмахнула смычком и крикнула:

— Начали!

Ее послушались. И тут Лизе показалось, что все пропало окончательно и бесповоротно.

Потому что оркестр, как миленький, как за­веденный, как шарманка заиграл ту, первую Из- моринскую партию, а вовсе не музыку наоборот.

И вступила виолончель, и невыносимо пе­чальные звуки пробрали Лизу до костей, она уже не просто слышала их — чувствовала всем телом, как холод, как боль... Она взмахнула смычком, чтобы показать оркестру, что нужно играть на самом деле, — и поняла, что ничего не выходит. Руки не слушались, норовили вы­жать из черной скрипки совсем не те ноты, были вообще как не свои...

Инго потрясенно обернулся, и тогда Лиза сжала зубы и с огромным трудом опустила смы­чок вовсе.

Оркестр продолжал играть, причем каза­лось, что это музыканты приставлены к инст­рументам и те ими управляют. Лица у музыкан­тов сделались сначала потерянные, а потом и вовсе чужие и одинаковые. Как тогда, в самом начале, когда они спали и она еще не знала, как кого зовут.

Что делать? Ну что?

Пианиссимо! — закричала Лиза не своим голосом. — Да пианиссимо же! Кому говорю!

Музыканты ее послушались. Музыка не смолк­ла совсем, но поутихла, стало светлее и чуточку легче дышать. И тогда-то Инго и заговорил.

Время, назад, — скомандовал он и вытя­нул перед собой левую руку, словно сдвигая за­бинтованной ладонью стену. — Я вам расскажу, как все было. И чего не было.

Виолончель сбилась и захлебнулась.

Мы с вами никогда не встречались. — Инго говорил негромко, но воспрявшая музы­ка его почему-то не заглушала. Оркестр словно разморозился.

Ну вот же! — выдохнула Лиза и снова взмахнула смычком. Ерунда, что скрипка чер­ная. Вещь, она вещь и есть!

С первых же настоящих аккордов огненные лоскутки свечей замигали, но не погасли, а за­пылали ярче, будто обрадовались. Ноты золо­тыми мячиками заскакали в воздухе, а остатки плесени на глазах превращались в сосульки и исходили бойкой капелью. И еще плесень пре­вращалась в плющ и хмель, который немедленно пополз по стенам, ловко огибая свечи, а еще — в виноград, на котором на глазах вызревали гроздья. А вместо пыльных портьер на окнах шпалерами зацвели и запахли розы.

Но виолончель не сдавалась. Темное, низкое, хриплое соло спикировало на оркестр, как кор-

14 Настоящая принцесса и снежная осень шун с высокого неба, и вспороло когтями радо­стную, радужную музыку, которая вздувалась, как разноцветный парус, и она пошла клочья­ми, а виолончель безжалостно полосовала ее. Ледяной ветер рванул плющ на стенах, лепест­ки и листья пожухли, обожженные морозом.

Лиза стояла вполоборота к залу и видела Из­морина гораздо лучше, чем хотелось бы, — он как будто слился с виолончелью в единое целое, мелькали паучьи пальцы, смычок пронзал воз­дух, как жало какого-то огромного многоногого насекомого, самозабвенно запрокидывалось оска­ленное лицо, а отвести глаза не получалось, и чер­ная скрипка покорно, словно собачка по свисту хозяина, помчалась за виолончелью.

И Инго она тоже видела, но считанные се­кунды, потому что он сник, нет, сгорбился, нет, снова стал тем скрюченным карликом, которо­го она пыталась забыть с прошлой зимы, с ко­ронации, и воздух вокруг него стал таким же, как тогда, в замороченном Радинглене; — глу­хим, потрескивающим фиолетовым маревом.

Лиза на миг опустила смычок. Это я надела­ла или Изморин?

Оркестр смолк.

Рыжий карлик выпрямился.

Мы с вами никогда не встречались, — голо­сом Инго продолжал он. — Слова «Радинглен» вы тоже никогда не слышали.

Изморин ощерил желтоватые зубы, как волк. Прядь белых — нет, уже седых волос упала ему на лицо, по которому побежали морщины.

Вы так ничего и не узнали о Белой Книге, вы просто не подозревали о ее существовании. — Инго, который вновь стал самим собой, распра­вил плечи, будто они у него затекли.

Изморин перехватил смычок — кажется, пальцы плохо его слушались, но он все-таки играл, морщась от усилий, и виолончель закри­чала так пронзительно, словно он ее перепили­вал. Инго пошатнулся, но устоял*

Лиза увидела, что он тоже изменился. В ры­жей шевелюре проглянули серебряные нити, по­том пряди, плечи стали чуть шире, — Инго стал вылитый портрет дедушки Ларса, висевший у Бабушки над кроватью. Седеющий лев. — Вы ро­дились и умерли Алоисом Притценау, великим музыкантом, затмившим Паганини и Сараса- те, — звучно продолжал он, глядя на старика в кресле. И сделал шаг вперед, затем другой — мяг­ко, как лев по траве. — Вы были равно блистатель­ны как скрипач, виолончелист и органист — мир еще не знал подобного сочетания.

Скрипка в руках у Лизы запела нежно и силь­но, и уверенно повела за собой весь оркестр, как вожак — птичий клин в высоком небе. С каж­дой золотой, певучей, яркой нотой Изморин все больше ссутуливался в своем кресле и все боль­ше делался похож на собственную выцветаю­щую фотографию. Желтоватая седина падала ему на лоб неопрятными космами.

Плесень со стен исчезла окончательно, розы цвели вовсю, гроздья на лозе наливались, пах­ло виноградом, воском, цветами. Свечи потрес­кивали и капали на пол, но не на мрамор и не на ковровые дорожки — на полу уже росла тра­ва, и из нее победоносно выстреливали мать-и- мачеха, подснежники, одуванчики. Бархат на креслах потемнел и превратился в мягкий су­хой мох.

— Вы родились в Австро-Венгрии, а потом оказались в Германии, но в сорок третьем вам пришлось покинуть ее, поскольку быть люби­мым музыкантом фюрера вам вовсе не нрави­лось. Вы перебрались в Амберхавен, в чем вам помогли зеенландские спецлужбы, — впослед­ствии вы частенько загадочно улыбались, вспо­миная эту историю, но подробностей ее никто не знает. Два года вы прятались, вели мирную жизнь рантье и приват-доцента, но в сорок пя­том раскрыли инкогнито-

Старик попытался вставить хотя бы слово — и не смог: Инго говорил вроде бы медленно, но речь его лилась, как поток воды, без единой па­узы, без единого зазора между словами, и Лиза вдруг услышала, что его голос, спокойный и усталый, даже если не слушать слов, вплетает­ся в мелодию, которую вел оркестр. Музыкан­ты сообразили, что происходит, и даже без Ли- зиной команды играли пиано.

Между тем Инго снова помолодел до себя нынешнего, но было заметно, что силы у него кон­чаются. Он оперся о спинку ближайшегожресла и чуть наклонился вперед.

— ...и вернулись в музыкальный мир. Двад­цать семь лет вы были величайшим виртуозом планеты. Да, в шестьдесят первом из-за болез­ни суставов вы перестали было играть, но ам- берхавенские магомедики сумели вам помочь, и вы снова начали выступать. Последний ваш концерт состоялся в Карнеги-Холл в ноябре семьдесят второго, в день вашего восьмидесяти­пятилетия. С первой супругой вы расстались еще в Германии в тридцать восьмом — увы, из- за ее нацистских убеждений. Второй раз вы женились уже в Амберхавене, в шестьдесят семь лет, на дочери вашего первого ученика, — ей тогда было тридцать. Брак был очень счаст­ливым. У вас четверо детей, двое из них — му­зыканты, скрипачи, довольно известные. Пре­подавать вы продолжали и после этого и послед­ний урок дали за несколько часов до смерти.

При слове « смерти » пальцы у старика в крес­ле разжались и смычок беззвучно упал в траву. Изморин с трудом поднялся, опираясь на вио­лончель, а кресло исчезло.

Инго, — прохрипел он, — мальчик мой, за что ты меня так?

Инго прислонился спиной к колонне. И даже придержался за нее забинтованной рукой — точнее, за плеть плюща, обвившую мрамор. Но старик тоже еле держался на ногах и хватал морщинистым ртом воздух.

Всех ваших учеников вы помнили, — бес­пощадно продолжал Инго. — С большинством состояли в оживленной переписке. — Инго при­остановился. — Но меня среди них никогда не было. Никогда. И этот город... город точно... не ваш, — чуть задыхаясь, говорил он, глядя в гла­за Изморину, — а вы... вы теперь даже колдо­вать... не можете — как оно вам? Быть просто... человеком? Давно забытые ощущения, да?

Изморин заслонился — как когда-то засло­нялась от его давящего взгляда перепуганная Маргарита, вжимаясь в стену.

Вы мирно скончались во сне в ночь на во­семнадцатое марта восемьдесят второго, не до­жив до девяноста пяти. На следующий день во всех газетах напечатали фотографии в траурной рамке — фантастически красивый старик с си­яющей улыбкой. Это было ровно за два года до моего рождения.

От каждого слова Изморин вздрагивал, как от удара. Лизе показалось, что старик усыхает на глазах, а потом она поняла, что он оседает, как сугроб на солнце, и вот уже падает, и скрю­ченные пальцы, которые протянулись то ли удержаться за Инго, то ли вцепиться в него, повисают в воздухе, а потом темный силуэт без ли­ца медленно осел, рассыпаясь на жухлую, туск­лую осеннюю листву.

Мы с вами никогда не встречались. — Инго глухо хлопнул в ладоши и взмахнул рука­ми, словно бросая мяч.

Лиза услышала, как рядом тихо ойкнул кто- то из музыкантов. Но отвести глаз она не мог­ла. Взгляд от ужаса как будто прилип туда, где на траве темнело что-то пыльное, бурое, смор­щенное, оно съеживалось, сворачивалось, чер­нело на глазах, как горящая бумага, а потом в воздухе как будто вспыхнул беззвучный взрыв, взметнулся столб синеватого света, и над голо­вой оглушительно хрустнуло.

Стеклянный потолок медленно-медленно по­шел трещинами, словно в кино, и жуткие острые осколки медленно-медленно полетели вниз — на Лизу, на Левушку, на оркестр, на всех...

Филин! — сдавленным голосом крикнул Инго. — Помогите, мне его не удержать!

Филин вскинул над головой руки, и все за­мерло.

Осколки повисли в воздухе.

Капли обрушившегося сверху ливня — тоже.

Ничего себе, — вслух сказала Маргари­та, почему-то оказавшаяся рядом с тем незна­комым лысым человеком.

Филин глубоко вздохнул, развел руками — и осколки, не причинив никому вреда, с шур­шанием ссыпались по стенам.

То темное, что лежало в траве, бесследно исчезло.

Инго побелел, закрыл глаза и сполз на пол.

Все кончилось.

И тогда Лиза пошла по залу — мимо Левуш­ки, мимо Кости, мимо Маргариты, даже мимо Инго — хотя он, не открывая глаз, протянул ей руку, и она ее коснулась на ходу. Она знала, куда ей сейчас надо, и дошла наконец, и ткну­лась лицом Филину в теплый, колючий, пахну­щий табачным дымом свитер, и так и осталась.

Эпилог,

в котором куда ни глянь все свои

Проснуться Лизе никак не удава­лось. Когда она, наконец, разлепи­ла правый глаз, вместе с ним про­снулись и уши, и тут выяснилось, что за стенкой, в коридоре, уже давным-давно звонит телефон. Зна­комым звонком.

Спишь? — поинтересовался на том конце голос нового Храни­теля города Санкт-Петербурга. — Полезное дело. А из окошка выгля­нуть не хочешь?

Лиза машинально повернулась. Из распахнутой двери комнаты ей в лицо так и хлынул солнечный свет. Спросонья можно было подумать, что на дворе лето.

%

У тебя, конечно, окна не на улицу, — подозрительно спокойно

продолжал Левушка, — но поглядеть все равно стоит. Только вы с Инго не уходите без меня никуда, я сейчас приду.

Лиза зашлепала босыми ногами к окну. Сна­чала голова не соображала, а потом как-то сразу вспомнилось все, что случилось за последние два дня. Лиза бы с удовольствием сочла это все сном, и преотлично жила бы дальше, но...

Над ровными рядами окон и над железны­ми крышами торчало что-то черепичное. Лиза усиленно зажмурилась, потом открыла глаза. Башня Птичье Гнездо. Так.

Мимо окна пролетел кто-то маленький, юр­кий, на бирюзовых крылышках. Сильф. Так.

Лиза глянула вниз. Во дворе, на растрескав­шемся асфальте, искрились на солнце островки снега, пересыпанного листьями. Сосед сверху, Николай Иванович, щеткой методично сгребал листья с лобового стекла своего «Москвича». Когда сильф сделал второй круг над двором, со­сед задрал голову и посмотрел ему вслед с задум­чивым недоумением: вроде бы что-то не так, но вот что? Из подворотни раздались гулкие голо­са, и показалась пара гномов в полной боевой выкладке — шлемы так и сияют, бороды пере­кинуты через левое плечо, а топоры через пра­вое. При виде автомобиля гномы замедлили шаг, и у них на лицах тоже выразилось недоумение — как у человека, который проснулся в незнакомой комнате. Они покрутили головами, оглядывая двор, потом остановились в двух шагах от соседа и принялись сосредоточенно наблюдать, как он чистит машину. Николай Иванович то и дело нервно оглядывался.

Ой, — сказала Лиза. И со всех ног кину­лась в соседнюю комнату — будить брата. «Хоро­шо еще, что Бабушки дома нет. А то бы нача­лось... Хотя, — тут Лиза замерла и потеряла та­пок, — если Птичье Гнездо на Петроградскую переехало, то где же у нас теперь Дворец-то?»

Инго! Там такое! Такое!

Инго просыпаться не хотел — сначала пытал­ся спрятать всклокоченную голову под подушку, потом умоляюще бормотал: « Лизкин, ну имей со­весть, ну еще пять минут...» Лиза не отставала:

Да Инго же! Там Радинглен во дворе прямо!

Король рывком сел, протирая глаза забин­тованными руками. Потом подошел к окну, дра­пируясь в плед, как в клетчатую тогу, и тут же проснулся окончательно.

Ох, — произнес он. — Это мы что, вчера недоработали? Или, наоборот, перестарались? Опять разбираться...

Задать неизбежные вопросы Лиза не успе­ла — телефон зазвонил снова. Инго вздрогнул от неожиданности и схватил трубку. Вообще-то Бабушка понаставила аппаратов по всей квар­тире, чтобы не бегать, но Левушкин звонок Инго почему-то не услышал, а этот, который Лиза не узнала, услышал.

Да? — сказал Инго, прижав трубку к уху плечом. И после паузы добавил совсем другим голосом:

Маргарита?! Д-добрый день...

И тут же стал приглаживать взлохмаченные волосы.

«Тьфу», — почему-то подумала Лиза и уже честно направилась было умываться. Но глаза у Инго вдруг расширились.

Где?! — воскликнул он, а сам перехватил Лизу за рукав — мол, стой тут.

В трубке что-то частил голос Марго, но слух Лизе включать не хотелось. Впрочем, и не по­надобилось.

Ага, — кивал трубке Инго. — G Милли­онной — к зоопарку? Вместо Эрмитажа?.. — он умолк, потом поспешно сказал: — Д-да, это дру­гой берег. Ничего ты не заблудилась. Как — мгновенно? Но дома-то хотя бы на месте стоят?

Лизе показалось, что солнечный свет мерк­нет. И что вчерашний сон плавно перешел в ка­кой-то новый. Пока еще непонятно, какой. Хо­телось протереть глаза.

Нет. Да. —Отрывисто продолжал Инго. — Нет, карту пока не выбрасывай, не надо горя­читься. Позвони ему, конечно. А вот это беспо­лезно. Вряд ли. Где? Нет. Стой где стоишь. Я... мы скоро. — Он осторожно повесил трубку, как будто телефон был хрустальный, и повернулся к Лизе.

Извини, лисенок. — Король вздохнул. — Завтрак отменяется.

В дверь деловито затрезвонили.

Это Левка, — убежденно сказала Лиза.

От подъезда до угла улицы Гатчинской и

Большого проспекта Петроградской стороны ко­роль, принцесса и Хранитель добрались быст­ро — всего-то за четверть часа. Это при том, что обычно ходу тут было минуты две, не больше.

Улицу было не узнать. Еще вчера прямая, ровная и коротенькая, сегодня она петляла, бе­жала то в горку, то под уклон. И на ней было полно чужих домов! То есть не чужих, а... ра- дингленских. И питерских — но с других улиц. Точно! Вот этот трехэтажный дом с воротами, как черное кованое кружево, вообще откуда-то с Каменноостровского проспекта.

А куда мы идем? — робко спросила Лиза, крепко держа Инго за локоть. Ей было стыдно, но отпустить духу не хватало.

Лично я иду искать Гарамонда, — реши­тельно сообщил Левушка, который шагал по другую сторону от Лизы. — Он наверняка... где- то тут. Может, он знает — по нашей это части или как.

Вряд ли только по вашей, — озабоченно сказал Инго. — Вряд ли.

Левушка насупился.

Это из-за нас? Из-за «время-назад»? То есть это мы вчера такое устроили? — осторож­но спросила Лиза, заглядывая в лицо брату, потом не выдержала, и на Инго посыпался град вопросов. — Но это же не насовсем, да? А скоро все по местам встанет? А когда? Инго, ты мне только скажи, что делать!

Тише, лисенок, не шуми! Скажу, как только сам пойму. Похоже на... нет, не знаю. Ух, плохо быть первокурсником... Надо позвонить в Амберхавен, вот что.

Неужели это по всему городу так? — упав­шим голосом сказала Лиза в пространство.

А вот сейчас увидим, — пообещал Левуш­ка. — Я знаешь мимо чего до вас с Пушкарской добирался? У нас там кусочек Васильевского острова вклинился, и не только — представля­ешь, Двенадцать коллегий, а вдоль них Прянич­ная улица! И здоро-о-овый такой серый дом с Приморской, представляешь?

Казалось, что какой-то великан взял в горсть два города — Питер и Радинглен — и переме­шал, как кубики, а потом, забавляясь, расста­вил как попало.

Лиза попыталась смотреть только под ноги, но под ногами асфальт чередовался с брусчаткой. Лиза усиленно потерла глаза.

Да не помогает, я проверял, — махнул рукой Лева. — И вообще мне бы очень хотелось знать, в каком, собственно, городе мы теперь живем.

И мне тоже, — растерянно пробормотала Лиза. — Вот сейчас, например, мы где?

Как — где? Должен быть Большой про­спект, — сказал Инго. —А впереди Малая Нева. По идее.

Лиза ожесточенно помотала головой. Ей по­казалось, что перед глазами что-то качнулось. И поворотов вроде бы стало меньше. Теперь окре­стности и впрямь походили на Большой проспект.

Я тоже заметил, — тихо сказал ей на ухо Левушка.

Инго, — робко начала она, — вроде что- то получилось, может... ты еще раз попробуешь? Может, мы сами все расста...

А откуда мы знаем, что именно получи­лось? Что-то мне, лисенок, после вчерашнего экс­периментировать не хочется... — Инго на ходу осмотрелся. — По крайней мере, пока мы не на­шли Маргариту. Чего ее зря пугать.

«Испугается она, как же», — подумалось Лизе.

Большой проспект теперь вроде бы шел, как всегда, прямо, но только вот улицы от него от­ходили какие-то странные. Некоторые из них Лиза узнавала, некоторые - нет, а про некото­рые точно помнила, что они вообще из другого района. И почти все они петляли и выгибались, как радингленские. А может, они и есть радин- гленские? Вон там, налево, очень похоже на Бибервельтов тупик, а вот эта улочка, на кото­рой все дома с расписными ставнями, смахива­ет на Пуньскую. Дома чередовались — там и сям из-за облупленных или, наоборот, недавно от­ремонтированных питерских фасадов выгляды­вали знакомые кованые вывески и черепичные крыши. Над модерновыми башенками возвы­шались башни радингленские - с зубчатыми парапетами, узкими окошками, остроконечны­ми крышами и причудливыми флюгерами. Пи­терские статуи и рельефы соседствовали с ра- дингленскими жар-птицами и зверюшками. Все они вроде бы смирно сидели на фасадах, но вид у них был смущенный. «Местами небось по­менялись, — недовольно бурчал Лева. — Ни сты­да ни совести... Никто же не помнит, как долж­но быть! Даже Смуров. Придется все проверять! Хотя ладно, пусть уж лучше стоят, тут и так ра­боты невпроворот...»

Лиза вертела головой. Уверенность в том, что Большой проспект и впрямь приведет к Малой Неве, покидала ее с каждым шагом — а вдруг на Черную Речку или к проливу Драконья Пятка? И что тогда делать?

Похоже, горожане тоже задавались этим вопросом. И те и другие. Потому что по улицам неузнаваемого города вперемешку бродили пи­терцы и радингленцы — одинаково растерян­ные. Друг на друга они посматривали хотя и не враждебно, но настороженно и удивленно. Все как будто пытались что-то вспомнить, но тщет­но — и автомобилисты, которым преграждали дорогу повозки, и мастеровые, останавливавши­еся поглядеть на автомобили, и продавщицы бу­тиков, которые обхаживали сильфид за огром­ными витринами.

Погода стояла просто солнечная, настоящее бабье лето, все лужи куда-то поисчезали, словно их и не было. Но никого это особенно не радова­ло — что хорошего, когда не понимаешь, на ка­кой улице очутился и как вернуться домой или дойти до друзей? Горожане тщетно рассматрива­ли таблички с названиями улиц, приглушенно спрашивали друг у друга дорогу, заглядывали в переулки и за углы, возвращались, пожимали плечами. Даже у котов вид был озадаченный.

Толпу разглядывала не только Лиза — Инго с Левушкой тоже сверлили прохожих глазами. Кого искал брат, Лиза знала точно.

Нет, мне это нравится, — не без горечи пробормотал Лева. Он весь подобрался. — Лиз­ка, ты Гарамонда не видишь?

Нет пока, — Лиза завертела головой еще старательнее. — Может, спросим кого-нибудь?..

Что спросим?

Ну... — Лиза растерялась. — Как найти его лавку.

Левушка развернулся к Лизе всем корпусом.

Ха, — только и сказал он. — Поди туда не знаю куда. — И дернул Лизу за рукав, уво­рачиваясь сразу от тележки и от троллейбуса, который умудрялся ползти в горку по кривой улочке, мощеной булыжником. Над которой висели провода.

Она сказала, у зоопарка, значит, — про­бормотал Инго и покосился на Лизу, — надо попасть к зоопарку...

Лиза точно знала, что зоопарк никак не мог выходить на Большой проспект. И тем не менее через минуту они миновали неведомо как зате­савшуюся сюда улицу Веретена и... очутились у ворот зоопарка. «Непонятно, это само так со­впало или все-таки город его слушается?» — подумала Лиза, но сказать брату ничего не ус­пела, потому что Инго замахал забинтованной рукой, ускорил шаг, а потом перешел на бег:

— Маргарита!

Марго терпеливо стояла у самых ворот. Она с интересом и без всякого страха озиралась по сторонам и даже пыталась объяснить что-то топтавшимся рядом ошалелым туристам — по крайней мере, явно отговаривала их прибегать к карте города.

Туристов можно было понять. От перетасо­ванных городов не только рябило в глазах, но и звенело в ушах. Машины раздраженно бибика- ли повозкам, а кони и ослики изо всех сил учи­лись держаться правой стороны и останавли­ваться на красный свет, но получалось у них пока плохо. К тому же половина перекрестков была радингленская, без проводов и светофоров, и потому то и дело возникали заторы. Лиза уг­лядела в гуще машин безнадежно застрявший телевизионный автобус, из окошка которого высунулась Паулина — наверно, прикидывала, не пойти ли пешком. На боку у автобуса голубе­ла надпись «Все свои». «Вот уж точно — все свои», — подумала Лиза. Тут вверху мощно за­шумело. Она задрала голову и мысленно доба­вила: — «Куда ни глянь. Даже в небе».

Над зоопарком, который еще можно было более-менее узнать, кружил Костя Конрад. Го­рожане то и дело вскидывали глаза и цепенели с озадаченным видом — как будто пытались вспомнить, полагается ли в небе над Петербур­гом летать крылатому чудовищу.

Пижон, — сердито сказала Лиза.

Не-ет, это он на разведку, — вступился за звероящера Левушка.

Дракон пошел на снижение и... исчез. Про­хожие ахали.

Ну вот, теперь можно и к Эрмитажу, — Инго, который вел за собой Марго, не успел и шага ступить, как из толпы вынырнул взлох­маченный Костя и кинулся им наперерез. На­верно, сверху углядел, догадалась Лиза.

Слушайте, там такое! — не поздоровав­шись, закричал дракончик. — Ну, сверху такое видно!

Что? — не сговариваясь, спросили все в один голос.

Ничего не узнать! — Костя возбужденно размахивал руками. — Неву еще так-сяк вид­но, а все остальное как в тумане... Нет, не как в тумане, — перебил он сам себя. — Как будто одну фотографию на другую наложили... и пе­ремешали! И она колышется!

Ну все, — с чувством сказал Инго. — Хватит. Пошли искать телефон, в Амберхавен звонить.

В Амберхавен твой звонить мы будем с папиной работы, — твердо отвечала Маргарита.

На Дворцовом мосту они очутились почему- то очень быстро — как будто дорога сложилась и стала втрое короче. В ясное небо над Невой там и сям тянулись Радингленские башни.

Ух ты! — завопил Костя. — Гляньте! Ду­шераздирающее зрелище!!

Но Лиза уже и сама увидела. Королевский Дворец перекрыл проезд на Невский, а вместо ра- дингленского уступчатого парка с фигурно вы­стриженными кустами у его подножия желто- красным морем плескался и шелестел Алексан­дровский сад. Исаакий из-за высоченных башен было не видно. «Ой, — подумалось Лизе. — Мы же у Бабушки под окнами галдим. Все. Хором».

Боммм!

Бух!

Лиза втянула голову в плечи.

Одновременно ударила полуденная пушка на Петропавловке и часы на главной дворцовой башне. Значит, хотя бы со временем все в по­рядке — уже что-то!

На площади, вокруг Александрийской ко­лонны с присмиревшим ангелом, толпа была еще гуще. Похоже, жители Питера подтягива­лись сюда так же инстинктивно, как радинглен- цы — к королевскому дворцу. Лева наконец увидел Гарамонда, рыскавшего глазами вокруг, оттащил его в сторону и затеял с ним бурную беседу. Вдруг сквозь городской шум Лизе по­слышался голосок скрипки. Она на секунду за­мерла, навострила уши, а потом ввинтилась в самую гущу толпы, даже не оглянувшись на Инго с Маргаритой, которые бросились за ней.

У подножия колонны на низенькой деревян­ной скамеечке сидел Филин, до самых глаз за­мотанный в голубой шарф. Он наигрывал на скрипке невероятно сложную румынскую мело­дию, петляющую, как тропинка. Скрипку он держал не под подбородком, а уткнул в плечо, на цыганский манер, и она то всхлипывала, то вскрикивала. И она была черная.

Ее вчерашняя скрипка — черная, мутабор- ская. Которую Лиза благополучно оставила в зале.

Секунду Лиза смотрела на скрипку в оцепе­нении.

И вдруг ей все стало ясно. Вещь — она вещь и есть. Скрипка — это скрипка, вопрос в том, кто на ней играет. И только в этом.

Филин отсалютовал Лизе смычком и про­должал играть. Над ухом у Лизы сказали «при­вет». Она оглянулась и увидела Василису. Ря­дом с ней стояли Петр-и-Павел... а вон Яша... и Федор...

Куда ни пойдешь — одно непонятное, — объяснила Василиса. — Мы по городу потыка­лись, а потом как-то само получилось сюда прийти.

Ну да, — без особой уверенности добавил Яша. — Вдруг опять играть надо? Если что, ты свистни. — Он показал Лизе футляр. — У меня и кларнет с собой.

Угу, — кивнула Лиза. Потом вспомнила Паулину. — Подождем, нам скажут.

А Инго уже пристроился рядом с Филином, и волшебник, продолжая играть, что-то ему впол­голоса сурово выговаривал сквозь шарф. Инго покорно кивал. Марго бочком отошла в сторон­ку и все смотрела на Зимний дворец, как будто боялась, что он вот-вот возьмет и исчезнет. Или сменится крепостной стеной. Потом вытащила из кармана мобильник и принялась сосредото­ченно набирать номер.

Мелодия всплеснулась и кончилась, прохо­жие и оркестранты захлопали, и Лиза, стара­ясь никого не задеть, просочилась к Филину.

Тот похлопал Лизу по спине и подвинулся, пре­доставив ей пятнадцать сантиметров деревян­ной скамеечки, продолжая при этом говорить с Инго:

...до заката потерпеть можно. Но дальше лучше шуток не шутить.

Чтобы я — и шутил? — возмутился Ин­го. — Я? После вчерашнего? Никогда!

Тьфу! Я, чтоб ты знал, с утра уже погово­рил с Амберхавеном.

Лиза с облегчением выдохнула.

К нам едет фриккен Бубендорф. — Продол­жал Филин. — Но и без нее работы нам с тобой выше ушей, так что изволь не расслабляться, — Филин то ли случайно, то ли намеренно покосил­ся на Маргариту. Лиза потерла нос. — Эх, — ска­зал волшебник сипло и горько, сам, все сам, вечно все сам! — Он снова уткнул скрипку в пле­чо и заиграл протяжно и грустно.

Когда музыка смолкла, Филин хрипло крик­нул публике: *

Спасибо!

Толпа разочарованно загудела, кто-то потре­бовал «бис», но Филин развел руками и замо­тал головой. Лиза вгляделась в публику и по­няла, почему. Со стороны Миллионной к ним через площадь бежала незнакомая светловоло­сая женщина в распахнутой дубленке, оторо­ченной искрящимся голубоватым мехом. При виде ее Инго учтиво встал и произнес что-то вро­де «Гуттин ток, фриккен Амалия», но фриккен Амалия, запыхавшись, едва кивнула ему и бро­силась к Филину, взволнованно восклицая что- то на незнакомом Лизе языке, похожем на не­мецкий, — должно быть, по-зеенландски. Фи­лин, улыбаясь, ей ответил, Амалия густо по­краснела, глубоко вдохнула и высказалась:

Итти ты к зильоной бабьюшьке!

После чего нагнулась, поставила наземь

плоскую черную сумку и звонко чмокнула Фи­лина в щеку. Инго подмигнул Лизе, как мог осто­рожно снял с Филинского плеча желтый липовый листок и пустил его лететь. Листок послушно взмыл в небо и, вернувшись оттуда лазоревой ба­бочкой, принялся виться вокруг белокурых ку­дрей Амалии, и тут Лиза с изумлением поняла, что в ушах у нее зазвучал голос фриккен Бубен- дорф, говорившей теперь на безупречном рус­ском. Правда, слова с движением губ фриккен Бубендорф никак не совпадали, словно в иност­ранном кино, но к этому можно было и не при­сматриваться, — главное, Лиза теперь понима­ла, что происходит.

...у тебя был такой голос— я думала, ты умер! — обвиняла Амалия, сверкая глазами.

Была и такая версия, — ответил Фи­лин. — Но не подтвердилась.

А ты, оказывается, на скрипочке пили­каешь! И вообще я думала — ледниковый пери­од и конец света! — Амалия грациозно повела плечами и скинула голубую дубленку на руки Инго. — А тут, извольте видеть, теплынь и на­родные гулянья! Нет, я, конечно, вижу, двой­ной узел пространства при темпоральной пере­мотке, разбираться и разбираться, но все вроде живы...

Подоспевшие Хранители слушали фриккен Бубендорф затаив дыхание — ждали инструк­ций. Высунувшийся из-за них Костя тоже оце­пенел — от восторга.

Амалия, душенька, это мы тут вчера дел наворотили, — извиняющимся тоном сказал Филин и покосился на Инго. — Нам без тебя не справиться.

Очень мило, — заметила Амалия, оглядев­шись. — Полное безобразие. К закату надо будет все распределить по местам... — Она наморщила носик, снова огляделась и заметила Лизу.

О! Извините, Лиллибет, — и Филин обер­нулся к Лизе с церемонным поклоном. — Ваше Высочество, позвольте представить вам фрик- кен Амалию Бубендорф из Амберхавена.

Лиза растерянно встала, запоздало сообра­зив, что принцессе в таких случаях полагается сидеть, а Амалия, к полному ее ужасу, присела перед ней в глубоком реверансе, умело придер­жав пальчиками подол длиннющей юбки. Ой...

Вообще-то мог бы и сам справиться, если бы захотел! — Амалия, взмыв из реверанса, на­пустилась на Филина по новой. — Тем более у тебя тут Инго и Ее Высочество! И рядом два Хра­нителя! Я Бог знает что подумала!

Аль, душенька, прости, я совсем не в фор­ме, — честно сказал Филин и чихнул. — Я, ско­рее всего, не справлюсь. А ты у нас как раз про- странственница.

А я, — подал голос Инго, — неуч, перво­курсник и двоечник. Мне мейстер Глаукс толь­ко что это объяснил.

Амалия прищурилась.

Вы — неуч с размахом, — вполголоса ска­зала она Инго. — Надо вас поскорее учить. — Она наклонилась к сумке. — А вот, кстати, тут вам привет от Богдановича.

Мэри-Энн! — Инго обрадованно взял в руки ноутбук. — Пригодится.

Причем прямо сейчас, — добавила Амалия.

Маргарита осторожно потеребила Инго за

рукав.

Я пойду, чтобы не мешать, хорошо? — спросила она. — Эрмитаж-то вроде вот он, на месте стоит. У папы там в оружейном отделе просто праздник — все вокруг твоего вчерашне­го меча скачут, говорят, подлинный, Дания, девятый век, а как сохранился! Пока, в общем. Позвоню. — И она сделала ручкой и понеслась к Эрмитажу.

Вот, наверное, какой-нибудь викинг уди­вился, — заметила ей вслед Амалия и вдруг вновь присела в реверансе, а Костя, с тоской проводивший Марго глазами, внезапно вытя­нулся в струнку. Лиза обернулась.

Наверно, в толпе только радингленская часть публики знала, кто, собственно, направляется к Александрийской колонне, однако перед ве­личественной женщиной в черном муаровом платье с серебряными кружевами почтительно расступались все. Тем более что в руках у нее была сияющая на просвет рубином банка варе­нья. Малинового.

Держи, Филин, — печально произнесла королева Таль. — Я приказала затопить камин у тебя в башне. Шел бы ты в постель, а то со­всем разболеешься. Добрый день, Ам^алия, рада вас видеть. Инго, не сутулься, — сурово добавила она дрогнувшим голосом, крепко прижимая Лизу к расшитому черным жемчу­гом корсажу.

Извини, не могу, — почему-то с нажимом ответил Инго. Лиза внимательно посмотрела на него и обнаружила, что с королевской осанкой действительно что-то случилось. Пустячок, но заметно.

В чем дело? — вскинулся Филин.

Я теперь сутулый, — пожал плечами Инго. — Наверное, насовсем. Это тоже после вчерашнего, — пояснил он. — Ничего, полюби­те меня кривеньким, а пряменьким меня вся­кий полюбит.

Так даже лучше, — заверила его Ама­лия. — Глаукс, пойдем строить планы, только перед этим я хочу кофе со сливкамр! и чтобы мне все объяснили!

Твое слово — закон, Аль, — поклонился ей Филин. — Хочешь — идем во Дворец, хо­чешь — ко мне на Петроградскую. Выбирай. Инго, Лиза, Хранители, Конрад, — милости прошу с нами.

«

•ккк

Слушаться фриккен Амалию Бубендорф оказа­лось интересно, да и дело нашлось всем — и Фи­лину, который не желал идти ни в какую постель с вареньем, пока города не расцепятся, и Инго, который вчера в разгромленном зале утверж­дал, что в жизни больше не станет колдовать, и Лизе, которая заявляла примерно то же самое насчет волшебных скрипок. Левушка с Гара- мондом, напустив на себя таинственный вид, отправились в совместный хранительский об­ход, Лизе, разумеется, велели играть — нет, не на той черной скрипке, а просто на Виви, но какую-то очень странную, немного механиче­скую музыку, которую Инго с помощью Мэри- Энн и Амалии отыскал в Интернете. Играть по­лагалось на ходу, а идти — вокруг Исаакия. Хорошо, что рядом шествовал Костя и распуги­вал любопытствующих сильфов, а то бы ничего сыграть не получилось. Отбежал от Лизы он только один раз — взглянуть на стеклянный купол «Пальмиры», — и, вернувшись, доло­жил, что купол цел и сверкает, а внутрь не по­пасть и не заглянуть, потому что все двери за­перты и жалюзи опущены. Лизе в ту сторону даже смотреть не хотелось.

Потом Костя предложил плюнуть на пешее хождение и быстренько подбросил Лизу до Ав­стрийской площади — там Филин что-то стро­чил в блокноте, а Инго читал написанное вслух, глядя ему через плечо, — кажется, по-латыни. А когда он дочитывал очередной листок, Филин отрывал его и пускал в воздух, и листок, жел­тея и отрастив хвостик, превращался в клено­вый и исчезал над крышами. Амалия ходила кру­гом и всех хвалила — почти как Малина Варе­ньевна.

И на закате, который выдался ничуть не хуже вчерашнего, светившего сквозь разби­тый стеклянный купол, радингленцы, кто конный, кто пеший, незаметно для себя под­тянулись на Австрийскую площадь. А посре­ди площади очень чинно стоял на суше целе­хонький Бродячий Мостик и никуда не брел, и радингленцы гуськом переходили его и ис­чезали в сгущавшемся над площадью тумане. Последним через Мостик перешел Гарамонд, махнув на прощание Левушке. Подсвеченный закатным солнцем туман сначала был румя­но-розоватым, потом стал сиреневым, потом голубым, и все сгущался, и окрестные дома как будто таяли, а когда совсем стемнело и загорелись фонари, выяснилось, что здания на площади уже только питерские, и улицы от нее отходят прямые, и ни осликов, ни по­возок, ни гномов, ни сильфов не видать — все разошлись по домам.

'к'к'к

На следующий день снова был понедельник. С утра светило солнце, троллейбус подошел сра­зу, и Лиза не спеша переодевала босоножки под портретом Пушкина, когда рядом с ней на скамей­ку плюхнулся Левушка.

А вот скажи мне, Лизавета, — ехидно ос­ведомился он. — Вот у нас вторым уроком инг- лиш, и вот в класс входит Саблезубая, которая, натурально, ничегошеньки не помнит... Твои действия? «

Лиза замерла, нагнувшись к босоножке.

Н-ну? Чего молчишь? — поинтересовал­ся Лева. — Вот то-то и оно.

Лиза поняла, о чем он говорит. Жизнь из­менилась безвозвратно. И ничего с этим не по­делаешь.

А ножик швейцарский Саблезубая-то мне тогда отдала, — с глубоким удовлетворением похвастался Левушка. — То есть не мне, конеч­но, а Филину. Он у нее так, знаешь, вежливо попросил... Представляешь, Лизка, Паулина-то Саблезубую, оказывается, в туалете заперла. Только она в конце концов вылезла. Дверь взло­мала. Моим ножом!

Замочек на босоножке, наконец, застегнулся.

Знаешь, Лизка, я думаю, надо к Паулине в гости пойти с тортом, вот что. Здрасьте, ска­жем, Алина Никитична, а можно котов погла­дить?.. — неожиданно предложил Левушка, но Лиза даже не успела удивиться.

Э, привет! — гулко заорал, врываясь в вестибюль, Костя Конрад. Он эффектно про­ехался по беломраморному полу — старше­классницы разъезжались от него в стороны, жен­ственно взвизгнув, — и ловко, как на коньках, притормозил возле Лизы с Левушкой. — Давай­те поздравляйте, — приосанясь, потребовал дракончик. — У меня сестренка родилась. Се­годня, в пять утра. Викторией зовут. Три де­вятьсот! — гордо добавил он. Потом от полноты чувств завопил: — Э-ге-ге-ге-гей! — подбросил рюкзак до самого потолка и умудрился поймать его — без потерь.

Ух ты! — хором закричали Лиза и Лева.

Драконша! Здорово. Слушай, пошли пос­ле школы к нам, — предложил Лева. — У мамы опять котлеты!

Драконтесса! — строго поправил Кос­тя. — Котлеты — это круто, — продолжал он. — Только ни фига я не пойду, извини. Мы с папой едем коляску покупать. Мама хочет розовую в цветочек. Поди пойми этих женщин... — И дра­кончик на минутку затуманился — не иначе, про Марго вспомнил.

Лиза тоже затуманилась, но по другому по­воду, и плюхнулась на банкетку.

Подожди, Левка, я не понимаю! — Она обняла рюкзак. — Если время назад, то как же конкурс? Марго-то здесь! Она с утра Инго уже звонила! Два раза! Сказала, и все остальные тут! И... Это как?

Это так, что радио надо слушать, — торже­ствующе ответил Левушка. — Я уже успел. Ска­зали, финал конкурса состоится через три дня, как раз Мариинский театр с гастролей вернется, а эти... гости города пока по городу погуляют.

При чем тут театр? — не понял Костя.

Так их главный дирижер будет награды вручать. На всех афишах написано. А Измори- на никакого не было, напоминаю. — Левушка поднял палец. — А театр в Норвегии застрял, там нелетная погода и метель. По радио сказа­ли, циклон прошел стороной, наводнение отме­няется.

Циклон прошел стороной...— машиналь­но повторила Лиза, глядя в окно на синюю Неву и университет. — Ой!

Ты чего?

А... а про меня в новостях не говорили? — трепеща, спросила Лиза. — Ну — про финал конкурса. «

Лизка! — Левушка засмеялся. — Мания величия у тебя, что ли? Не говорили, не гово­рили, выдохни.

Что, Лизка, не дали звездой побыть? Звез­долета не пригнали? — съехидничал дракон­чик.

Ну и хорошо, — отмахнулась Лиза. — Ну и распрекрасно. Мне и так нескучно живется.

КОНЕЦ

Приложение для взрослых

Маленькие истории, из которых состоят большие, копят­ся и копятся, как лоскутки в коробке, — лоскутки, из ко­торых когда-нибудь будет сделано огромное и теплое оде­яло. Когда коробка наполнится, можно будет сесть и пе­ребрать накопленное — это в серединку, а это по краям, а это, увы, в дело не пойдет... Вот еще один лоскуток из моей коробочки.

Перелет. Осень, 1958-й

Бармен Богданович уставился на птицу, а птица нахохлилась и круглыми оранжевыми глазами пялилась в пространство. В гла­зах была паника. Мощные когти скребли по стойке мореного дуба.

Ну что ж, не в первый раз, — пробормотал Богданович и двинулся к холодильнику, стараясь не делать резких движе­ний — отнюдь не потому что боялся серповидных когтей и крючковатого клюва. Просто на его памяти такие странные гости, в том числе и птицы, появлялись в Амберхавене не раз, и он знал, как их легко напугать — лис, кошек, собак, ястре­бов, чаек, диких гусей и даже одного мохнатого шотландского пони с разбитыми копытами.

В баре было пусто: раннее утро перебирало солнечными лу­чами витражи в библиотечных окнах через площадь. Все на занятиях, даже профессура самого высокого ранга, лекции у которой никогда не начинаются раньше десяти, пока не подтя­нулась на первую чашечку кофе.

Бармен налил в керамическую плошку чистой воды, поду­мал, согнулся пополам перед холодильником, набросал в дру­гую плошку мелко порезанного сырого мяса, выставил все это перед птицей. Птица отшатнулась.

В чем-то я тебя понимаю, — хмыкнул Богданович. — Потом вспоминать тошно будет... Подумай, ночной хищник, ты же голодный, ты же небось до крыс и лягушек не опускался, а летел долго... Ну, как знаешь. Если передумаешь, не ешь, по­жалуйста, Бригитту и Хильдегарду.

Две толстые жабы в террариуме с момента появления не­прошеного гостя пребывали в полуобмороке.

Богданович плавно отвернулся и принялся накручивать диск старинного телефонного аппарата с бронзовой тяжелой трубкой.

Танидзаки-сан? — спросил бармен. — Доброе утро, про­стите, что отрываю от дела. У меня тут гости и, кажется, как раз по вашей части. Филин сидит. Нет-нет, не белая сова, имен­но филин. — Он послушал мелкий дробный голосок в трубке, закивал, усмехнулся. — Спасибо, вашими стараниями уже разбираюсь. Когда? Хорошо, я... мы подождем. Никуда он не де­нется. Нет-нет, не ест и даже на воду смотреть не хочет, — Бог­данович оглянулся на неподвижную птицу через худое плечо.

Похоже, издалека. Да, понял. Да, конечно, Танидзаки-сан.

Он мягко, беззвучно положил трубку. Помедлил, достал с по­лочки серебряную кофемолку и, засыпав туда горсть смуглых матовых зерен, стал не спеша вертеть ручку. Под сводами бара поплыл будоражащий запах.

На крылатого гостя Богданович больше не обращал ни ма­лейшего внимания. А птица, казалось, в упор не замечала ни воды, ни пищи и почти не шевелилась. Потом, с трудом пере­ступая боком, передвинулась в самый темный уголок, прижму­рила круглые глаза и задремала было, но тут резная дверь бара протяжно скрипнула (петли Богданович не смазывал лет три­ста — принципиально. Не колокольчик же вешать). Филин вздрогнул.

А, кофе у вас еще не готов, Богданович. Поздновато вы сегодня, — сказал от дверей старческий голос с холодноватым металлическим призвуком. Его обладатель медленно, с досто­инством спустился по истертым ступенькам и прошествовал к стойке — впрочем, на негнущихся ногах иначе ходить затруд­нительно. А ведь по сути он еще не стар — под семьдесят...

Богданович едва заметно дернул уголком рта, скосил глаза туда, где прятался филин, чуть развернул плечи, чтобы птицу было не сразу видно, и учтиво ответил:

Доброе утро, герр Притценау. Ваш кофе будет через пять минут ноль — ноль секунд. Вам, как всегда, с корицей?

Старик с длинной седой гривой чуть усмехнулся. Он при­слонил к столу скрипичный футляр, не спеша уселся и развер­нул газету. Богданович любил смотреть, как герр Алоис чита­ет газеты — всегда понятно, о чем он читает. Этот человек не удостаивает скрывать свои чувства.

Богданович не любил герра Притценау. Все пятнадцать лет. И все пятнадцать лет корил себя за это. Особенно в последнее время, когда маэстро начал стремительно стареть.

Вот и сейчас, орудуя джезвой и прикрывая спиной филина, Богданович думал о том, что герр Алоис никогда никого не уби­вал, герр Алоис неоднократно и недвусмысленно высказывал­ся против массовых казней, герр Алоис вообще не воевал — ни в Первую, ни во Вторую. А что любимый музыкант фюрера — ну что любимый музыкант фюрера, вон Элизабет Шварцкопф — тоже, вон Вагнер — любимый композитор. Так что, его и не играть теперь?... И как, в сущности, повезло старику, что здесь, в Зеенландии, никогда не было настоящей войны... Как, в сущности, ему повезло, что он оказался именно здесь, а не в Вар­шаве, в Ленинграде, в Дрездене, в Лондоне...

Но Богданович не любил герра Притценау. И ничего не мог с собой поделать. Между прочим, и Танидзаки вызвонил имен­но поэтому. Вызвонил, хотя Притценау ходит сюда каждое утро, и по нему ратушные часы сверять впору. Хотя Притце- нау умеет делать некоторые вещи даже лучше Танидзаки. Куда лучше.

О, — сказал герр Притценау и опустил газету.— Кто это там у вас, Богданович? О. Филин. Ага.

Богданович отделался невнятным неучтивым междомети­ем и приметно помрачнел.

О, непростая птица. Этих я хорошо и сразу вижу. Давно прилетела?

Час назад.— Бармен понес к столику благоухающий кофе. Филин почему-то распушился, встряхнулся и передви­нулся обратно к свету. Теперь он осматривался.

Если желаете, могу помочь,— старик отпил глоточек кофе, прикрыл глаза, оценил, отставил чашечку. — Это и без инструмента достаточно просто, а уж со скрипкой тем более.

Богданович ничего такого не желал.

Скоро Танидзаки-сан подойдет, — уронил он без всяких интонаций.

Я здесь, — надменно отчеканил старик.

Филин отвернулся и уставился на каменную стену, укра­шенную выцветшей афишей.

Старик, как будто забыв о кофе, поднялся и завозился с за­мочком скрипичного футляра.

Давайте его сюда,—кивнул он на филина.

Пожалуйста, берите, герр Притценау, — разрешил бармен.

Под взглядом старика хищник забил крыльями, защелкал

клювом - приготовился к обороне.

Тише, глупая птица, — высокомерно велел старик. — Сейчас узнаем, кто ты на самом деле.

Скрипка издала первую вибрирующую ноту. Богданович отвернулся и стал смотреть в окошко на площадь. Волшебная музыка на него не действовала — никакая, а процесс таких пре­вращений он наблюдать не любил.

Сначала скрипичная мелодия не торопилась. Она ходила кругами, принюхивалась к добыче и вкрадчиво трогала воздух мягкой лапой со втянутыми когтями. Потом она прыгнула и захлестнулась тугой петлей.

Уху! — Филин отчаянно забил крыльями, и музыка обо­рвалась.

Извольте убедиться, — объявил Притценау. — Дело сде­лано.

Богданович обернулся убедиться. На высоком табурете пе­ред стойкой, не доставая ногами до полу, сгорбился очень юный белобрысый паренек в рваной ковбойке. Его заметно трясло. С усилием отняв ладони от лица, новенький окинул бар ошалелыми голубыми глазами. И уставился на свои руки.

Видите, прекрасно обошлись собственнымисилами,— старик бережно убрал скрипку. — Откуда, кстати, он мог явить­ся? — На юношу он посмотрел без особой приязни.

Vielen Dank,— машинально отозвался тот.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg