«Легенда о черном алмазе»

Легенда о черном алмазе (fb2) - Легенда о черном алмазе 1409K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Петр Федорович Северов

Петр Федорович Северов Легенда о черном алмазе

…Вы, кто любите легенды И народные баллады,

Этот голос дней минувших, Голос прошлого, манящий К молчаливому раздумью. Говорящий так по-детски. Что едва уловит ухо Песня это или сказка…

Лонгфелло

1 В лесах за Привольным. Трое. Случай с каурым жеребенком. Часы. Смышленая Кудряшка. Слава.

Тот, кому довелось побывать в селе Привольном, раскинувшемся в добрых вишневых садах на склонах берега, омытого Северским Донцом, и дальше, за Привольным, в сторону Кременной и Славяногорска, в заповедных сосновых борах и на озерах,- тот убедится, что трудно отыскать места более чудесные, чем этот зеленый уголок Донбасса.

Впрочем, так лишь принято говорить: «уголок». А это обширный край хвойных и лиственных лесов, озер, полян, меловых гор, песчаных дюн, лугов и камышовых зарослей, серебряных речных быстрин и тихих плесов. От старинного города Изюма до Славянска и далее, до Рубежного и Славяносербска, пролегла по левую сторону реки эта полоса лесов, в которых встречаются дубы, что и четверым не обнять, а сосны - высотой под тучи.

Люди приезжие удивляются этим зеленым великанам. А старожилы отвечают не без грусти: «Э, да что тут ранее было - дебри! Бурый медведь бродил, дикий кабан тропы топтал, олени стадами разгуливали! Вон за Рубежным, у изворота реки, местность и поныне называется Оленьи Горы!» Любят сельчане свое родное село в роскошных садах с давним и точным названием - Привольное, этот зеленый край с дымчатой далью реки, чуткой тишиной леса, тайной его тропинок, бегущих неведомо куда, пересвистом-перезвоном птиц, полянами-цветниками.

Вот старый рыболов на долбленном из единого древесного ствола каюке. Он и днюет, и ночует на речном просторе. И не потому, что ищет большой добычи: привык, сроднился с рекой, и нет ему без нее полного душевного достатка.

С первым проблеском утренней зорьки по верхушкам деревьев на лесную поляну осторожно выходит «тихий охотник» - грибник. Быть может, к вечеру он вернется в свое Привольное усталым до изнеможения и с пустым лукошком, но никто не услышит от него слова сожаления или вздоха.

В июле-августе, в зените лета, когда на лесных прогалинах загораются алые соцветия кипрея, когда в благоухании горячих трав особо различимо камфорное дыхание золотых цветов приворотня, в непаханых подлесках, меж кустарников, оплетенных диким хмелем, через заросли ежевики, пижмы, купырей осторожно пройдут те немногие, кто умеет читать книгу леса,- собиратели целебных ягод, корней и трав. Что за добрая страсть - распознавать неприметную, тайную силу злаков, каких в природе многие тысячи, а на них, соответственно, и тысячи «замков». Не легко и не просто открывать те замки. И сколько исхожено из года в год лесов и степей, сколько испытано трав и цветов, корней и листьев, прежде чем какой-нибудь кустик зверобоя, скромного татарника, неказистой наперстянки, золотарника или иван-да-марьи, ландыша или чистеца приоткрыли искателям заповедные тайники с богатырскими соками своих удивительных лабораторий.

Кем бы ни был путник, встреченный здесь, в лесу,- охотником или грибником, знатоком целебных трав или ягод или тех причудливых корней, что отмечены обликом человека, зверя или птицы,- этот путник относится к доброму племени беспокойных, в Привольном его поймут, и если нужно будет помочь - помогут.

К племени беспокойных относилась и тройка Емели Путча, тройка, испытанная в трудных дорогах, смелая и веселая.

В тот жаркий июльский полдень, когда неприметно затеялись большие события, о которых пойдет речь, Емеля Пугач, его ближайший дружок и помощник Ко-Ко (он же Костя Котиков) и малая Анка по кличке Кудряшка отправились в лес, где им недавно удалось выследить лисий выводок. Не первый день Емеля Пугач мечтал словить и приручить лисенка, и было похоже, что в этой глухой чащобе ему улыбнулось счастье.

Надо сказать, что Емелька и его друзья уже имели определенный опыт в звероловстве: прошлой осенью они принесли на колхозный двор в мешке лютую грозу птицефермы куницу. Как им удалось перехитрить старую, осторожную и ловкую плутовку-даже опытные охотники удивлялись. На все расспросы Старшой (так приятели называли Емельку) отвечал с достоинством:

Значит, был у нас интерес. Мы-то, конечно, понимаем, что каждой зверюшке есть хочется. Ну, ладно, возьми ты одну курицу и удирай. Так нет, ей этого мало, ей, злюке, нужно поозоровать - и десять, и двадцать кур передушить. Пускай теперь, шальная, поплачется.

Числились за тройкой и другие заслуги. Помнили в колхозе «Рассвет» пропажу породистого каурого жеребенка. Повздыхав, посудачив, конюхи заключили, что каурый забрел в болото и погиб. В том военном 1944 году такая пропажа была для колхоза, конечно же, досадна. И тем громче ликовало все село, когда тройка Емели Пугача провела под уздцы через ворота фермы усталого и присмиревшего бродяжку-жеребенка.

Ни Емелька, ни Ко-Ко, ни Анка даже не мечтали о славе. Толком они, пожалуй, и не знали, что это такое - слава.

Но в «Рассвете» о них заговорили шумно и одобрительно, сам председатель, сержант-фронтовик Лука Семеныч Скрипка, назвал их на общем собрании молодцами. Он так и сказал, делясь с односельчанами веселым удивлением:

- Ай да молодцы ребята… До чего же молодцы!

Не забыл этого случая и бригадир полеводов Елизар Гарбуз. Поэтому, не нащупав в кармане часов, он сразу же вспомнил о молодецкой тройке:

- Как бы это срочно вызвать наших сыщиков?..

Пока вся бригада шарила по валкам сенокоса, переворачивала копны, просматривала проселок и полевой стан, Елизар вздыхал и приговаривал:

- Ну, пускай бы обыкновенные часы, экая беда - купил бы другие. А ведь часы именные, дареные - сам командир гвардейского полка после броска через Днепр вручил. Это же, братцы, память, да еще какая память!..

Тройка прибыла на полевой стан без промедления и в полном составе, и Емелька, но праву старшего, первый стал задавать бригадиру вопросы. Запустив руки в карманы полотняных штанов, прохаживаясь перед бригадиром и хмуря брови, он деловито спрашивал:

- Когда вы хватились часов? А, после обеда? Значит, хватились, а их нет? Что ж, очень хорошо.

- Мало, парень, хорошего,- хмуро заметил Гарбуз.- Такие часы другими не заменить.

- А зачем заменять? - искренне удивился подросток.- Мы затем сюда и прибыли, чтобы отыскать их. Вот и отыщем.

Он зачем-то взял бригадира за руку и внимательно осмотрел ее, что вызвало у косарей улыбки. Оставаясь невозмутимым, Пугач кивнул Ко-Ко:

- Есть вопросы, помощник?

Костя Котиков несколько помедлил и, робея, но важничая, спросил:

- Где вы проживаете и сколько вам лет?

Над полем прокатился дружный хохот.

Однако мальчонка невозмутимо продолжал:

- Если вам не трудно, постарайтесь вспомнить: раньше вы что-нибудь теряли?

Елизар не сморгнул глазом:

- Каюсь, бывало.

- Что теряли?

- Бабушка рассказывала, когда был маленьким, соску терял.

И опять косари дружно захохотали, но Костя нисколько не смутился:

- Значит, вы, дяденька,- спросил он строго,- растереха с пеленок?

Анка ни о чем не спрашивала, стеснялась. Почему-то внимательно рассматривала кирзовые солдатские сапоги бригадира, которые он снял и оставил у куреня. На подошве сапог, на рантах, на каблуках засохли комки сизоватой глины, и Анка уверенно сказала, что дядя Елизар недавно побывал у Тихой криницы.

- Верно,- подтвердил бригадир.- Еще на зорьке там, у криницы, умывался.

Трое переглянулись. Костя наморщил лоб, Анка закусила хвостик своей косички, а Емеля скомандовал:

- Пошли!

Именно там, в неглубоком овражке у Тихой криницы, и была найдена пропажа: перед тем, как умываться, бригадир снял часы с руки и положил на широкий лист лопушника, но пружинистый лист перевернулся и прикрыл их собой. Емелька сказал тогда Елизару:

- Не стоит благодарности. А если еще что приключится, не стесняйтесь - мы тут как тут.

Они прикатили в Привольное с сенокоса на паре гнедых рысаков, и управляла той резвой парой, многим на удивление, десятилетняя Анка. Резво мчались проселком гнедые рысаки, однако молва летела еще быстрее, и, когда высокая рессорная бричка замерла у конторы «Рассвета», здесь уже все было известно.

Слава в тот день не ограничилась для трех приятелей добрым словом Луки Семеныча. К вечеру она обернулась еще и огромным кульком желтых медовых пряников - подарком бригадира. Интересно, что и на пряниках было оттиснуто печатными буквами: «Слава». Анка, отведав гостинца, блаженно закрыла глаза:

- Ну, теперь буду знать: слава - штука вкусная!

2 Рыжее семейство. Трудные минуты в засаде. Атака черных разбойников. Неудача.

Что Емеле Пугачу, что Анке, что Ко-Ко было приятно вспоминать и пересказывать веселые подробности своих приключений, особенно тех, которые заканчивались благополучно. Случались, конечно, и неудачи, да что в них интересного? А вот когда старая бывалая куница метнулась, хитрованка, почуяв опасность, из курятника по заранее прорытому ходу и вдруг очутилась в глубоком и крепком холщовом мешке, такая минута удачи, быть может, сотню раз припомнится - и не будет скучно!

Затаив дыхание, Емелька лежал на пригорке в душных зарослях белой полыни. Из-под низко склоненной ветки дуба ему была видна вся поляна, поросшая высокой гусиной травой, пыреем и ясенцом. Почти рядом с ним, за кустом ежевики, замерла белоголовая Анка. Дальше, за Анкой, надежно скрытый махровой зарослью купырей, притаился третий зверолов - Костя Котиков.

В безветренный знойный полдень лес может показаться бездыханным. Но, если прислушаться, он полон звуков: шорохов, шелеста, легкого трепета листвы, птичьей переклички, наитончайших комариных нот - признаков неприметной, чуткой, напряженной жизни.

Вот едва шевельнулась поникшая кисть сосны, и рыжее пламя стремительно взвилось меж веток, наискось и вверх, к самой верхушке дерева, а там еще ярче вспыхнуло в бликах солнца. Стоило присмотреться внимательней - и оказалось, что комок пламени был живой: то игрунья-белка странствовала по своим маршрутам, по несчитанным этажам ветвей.

Неугомонный работяга-дятел приумолк, прильнув красной грудкой к шершавому стволу старого береста. Огненный зрачок неотрывно следил за белкой: не опасно ли такое соседство? Нет, не опасно, видимо, решил «доктор леса» - и в чаще снова послышалось размеренное тук-тук…

По извилистой и пятнистой от солнца тропинке осторожно пробиралась со своим пушистым выводком лиса. В мире сдержанных звуков, которые постоянно наполняют лес, ее чуткий слух тотчас различил бы даже очень слабый посторонний шорох. Но пока для тревоги не было причин. Маленькие лисята, насторожив острые ушки, поминутно обнюхивая воздух, словно бы плыли за своей мамашей по тропе, рыжие и забавные.

Что внезапно внесло смятение в их дружную семью? Отчего все трое, будто по сигналу, приникли к земле и замерли?

Емелька с усилием сдерживал себя: сделать бы резкий бросок - и схватить лисенка за лапу! Тогда не пришлось бы выжидать, пока сработает пружина капкана. Да и лисья мамаша осмотрительна и хитра, не сразу кинется на приманку. Но что это с лисенком?

Обернувшись и плавно перебирая лапками, зверек неслышно приближается к зарослям ежевики, где притаилась Анка. Ей отчетливо видна озорная, смышленая мордочка лисенка, золотистые глазенки, в которых блестят нетерпение и жадность. Вон что приметил он на старом пне - большого черного жука! Ловкий молниеносный прыжок - и зевака-жук уже в зубах у лисенка.

И почти тотчас же на поляне затевается кутерьма: двое других зверенышей пытаются отнять у счастливчика его добычу. Сначала мама-лиса с одобрением наблюдает за потасовкой. Потом, видимо, решает, что ее проказники слишком беспечны, и быстро наводит порядок: одному шалуну достается лапой по загривку, другой летит кувырком в траву, третий прижат к земле и в испуге затихает. И не ведает беспокойная рыжая семейка, что с расстояния в каких-то пять-шесть лагов за нею напряженно следят три нары глаз и что впереди, на закустаренной поляне, поставлена и немо ждет хитроумная железная ловушка!

В эти редкостные, неповторимые минуты Емеля Пугач переживает за друзей. Впрочем, в Костике он уверен: тот умеет держаться и ни единым движением не выдаст себя в засаде. А вот малая Анка - с нею беда, того и смотри, не вытерпит, вскрикнет или засмеется. Он строго косит глазами на Анку, их взгляды встречаются, и у Емельки что-то холодеет внутри: ну, конечно же, девчонка уже смеется. Правда, смеется неслышно, только глазами, но долго ли ей зазвенеть звонком?

Наверное, взгляд Пугача достаточно грозен: Анка понимает его опасения и, прикусив губу, старается показать, что сдержится. Он и верит ей, и не верит: ему ли не знать беззаботную хохотушку! «Ладно, пусть попробует пикнуть»,- мрачно решает он, скрипнув для устрашения зубами, но Кудряшке не слышен этот грозный звук.

Вытянув шею, Емелька видит, как лисья мамаша, заметно озадаченная, приостанавливается у куста. Поводя головой, навострив уши, старается разгадать, откуда доносится острый и вкусный запах. «И чего бы ей сомневаться? - с нетерпением думает Ко-Ко.- Ну, лисонька, посмелее! Там лапа жареной курицы, в капкане, да какая вкусная! Ну же, хитрющая, цап-царап!»

Заманчивый запах почуяли и лисята, вопросительно поглядывают на мамашу, тянут острые мордочки в сторону капкана.

Емелька заранее торжествует удачу: лиса все-таки направляется к приманке! Остается выждать еще немного, быть может, минуту. Трудное, конечно, дело - охота без ружья, но если события развиваются, словно по расписанию, значит, он, Старшой, точно все предусмотрел. Сейчас Емелька очень щедр, одного лисенка уже мысленно обещает Анке: молодец девчушка, притаилась и молчит, проявляет себя настоящим охотником. Потом он позволит ей и прыгать, и смеяться, и кричать - пусть только захлопнется капкан. А лисята… До чего же хороши! И, пожалуй, в той поре, когда еще могут быть приручены.

Он успевает подумать и о том, как, наверное, им будет весело играть с прирученным лисенком, понятливым и забавным. Ради такой добычи, думает Пугач, можно промаяться в засаде до самой ночи. Единственная досада - неудобство от муравьев. Правда, не все они нахальны, иные почти не обращают внимания на охотника. Но вот появляется крупный лесной муравей, ловко спускается по стеблю пырея на руку Емельке, неторопливо исследует пальцы, потом взбирается под рукавом рубашки на плечо, кружит возле уха, нестерпимо щекоча, и определенно подает сигнал всей своей бесчисленной братии.

Сколько же десятков, а возможно, и сотен черных, откормленных, зубастых вояк приступом идут на охотника! Он пытается сдуть их со щеки, стряхнуть с бровей и с носа, а они тотчас же переходят к обороне: отыскивают «складки на местности» -губы, брови, уголки глаз - и пытаются закрепиться. Впервые в жизни выпадает на долю Емельяна такое жестокое испытание. Теперь-то он будет знать, что за чудовища кишат в муравейниках. Челюсти у злющих тварей - будто из железа, да еще смазаны какой-то въедливой кислотой.

А лиса тем временем уже обнюхивает приманку. Сейчас… сию секунду коротко лязгнет капкан. Продержаться бы еще какую-то малость. «Ну, лисонька…- шепчет Пугач ласково.- Ну, поскорее!»

Крупный головастый муравей, подняв к атаке челюсти, решительно спускается с травинки на щеку Емельке, бежит, спешит, нахал, прямо к носу, и у ноздри - вот еще манеры! - старательно вытирает лапки… И происходит страшное. То, чего так опасался зверолов. Он чихает. Громко. С наслаждением. Его вынуждает к этому черный разбойник-муравей.

В одно неуловимое мгновение исчезает в зеленом кустарнике лисица. Будто ветром сдувает с поляны трех пушистых зверенышей. Только веточка белой полыни покачивается у тропинки да сбитый пух одуванчика реет в недвижном воздухе.

3 После поражения. Разбойник перед судом. Голос из лесу. Незнакомец

Нелегко было Емеле Пугачу смириться с таким обидным поворотом событий. В ярком и пестром разнотравье еще чудился отблеск огненно-рыжего лисьего меха. А как зашумело бы Привольное, появись они еще с одним трофеем! Но мечтами не разбогатеешь, и Емеля первым встает с земли.

- Сейчас будет суд,- объявляет он строго.- Занимайте места.

Ловкий Ко-Ко прыжком взлетает из купырей и растерянно смотрит на Емельку:

- Суд?.. А где же он?.. И… какие места?

Отряхивая платьице и протирая глаза, Анка жалобно причитает:

- Совсем закусали мурашки. Ну, злые… вот уж злые! У них, не иначе, иголки вместо зубов! Поглядите на мою спину, там штук сорок иголок торчит… А кто чихнул?.. Разве я чихнула?.. Да, наверное, я?

Емеля испытывает сложное чувство: ему и жаль Анку, и стыдно за себя. Впервые такое случилось, что он, Старшой, испортил трудную охоту, а что-либо исправить уже невозможно.

- Ладно, Кудряшка, успокойся,- говорит он Анке, выбирая из ее «хвостиков» репейник.- Ты молодцом держалась, а вот я… Но что я мог сделать, если он забрался в ноздрю, да еще стал клешнями шуровать.

- Нахальный,- сказал Ко-Ко.

- И вредный,- подтвердила Анка.

Емеля зло усмехнулся:

- Только удрать ему не удалось. Схвачен, разбойник, и находится у меня в руке.

Ко-Ко приблизился к Старшому неслышными шагами:

- У тебя в руке? Не вижу…

- А ты смотри внимательно.

- Я тоже не вижу,- удивилась Анка.- Покажи ладошку.

Емелька осматривается по сторонам, отыскивает место посветлее, находит солнечный зайчик, медленно раскрывает ладонь.

- Вот он, людоед. Судить и наказать. Кто-«за», кто- «против»? Единогласно.

Анка шумно вздыхает:

- Погоди, это же обыкновенная мурашка!

Крупный лесной муравей, попримятый и кривой, но еще резвый, неловко кружит по ладони Емельки и, вызывающе подняв голову, замирает в боевой готовности.

- У него не челюсти - железные кусачки,- поясняет Емеля.- Такие, как у электромонтера, может, видели? Но у монтера кусачки в руке, а у этого злюки во рту. Вцепится, вгрызется - слышно, как чавкает.

- Посмотрите на мою спину,- снова просит Анка.- Сколько он иголок мне насовал!

Ко-Ко не может пересилить приступ смеха:

- А нос у тебя, Емелька, вроде бы удвоился: круглый и красный, как помидор!

Пугач досадливо морщит лоб:

- Сам понимаешь, если разбойник лезет с кусачками в нос - не возрадуешься. Начинаем судить. Анка, займи свое место на пне. Суд по всем правилам: кто хочет защищать лесного преступника?

Емелька берет подсудимого двумя пальцами и поднимает повыше, даже сам привстает на цыпочки и, оглядывая притихший вокруг поляны лес, повторяет громко:

- Эй, найдется ли разбойнику защитник?..

И происходит странное: глубоко вздохнув от легкого ветерка, лес откликается внятным человеческим голосом:

- Да, защитник имеется.

- Кто это? - чуть слышно спрашивает, заметно бледнея, Ко-Ко.- Может, нажмем на педали?

Анка смотрит перед собой широко раскрытыми глазами:

- Кого ты накликал, Емелька? Гляньте-ка, кто там в орешнике?

Басовитый голос слышится уже совсем близко:

- Ежели суд по правилам, прошу слова.

Густая купа орешника раздвигается, и на поляну выходит пожилой, коренастый мужчина с котомкой за плечами, с палочкой в руке, а на конце палочки - серебряный молоточек. Уронив наземь котомку, он приближается к темному пню, достает нож, счищает бархатистый нарост мха, поглаживает срез ладонью.

- Отлично…- говорит негромко неизвестно кому и усаживается на пень.

- Догадываюсь, вы этой встречи не ожидали,- щурится незнакомец от солнца.- Ну не беда. Можете начинать судебное заседание, а я как защитник попрошу слова.

Что удержало Емельку на поляне? Почему он не подал условного знака и вся тройка не пустилась наутек? Видимо, любопытство пересилило чувство опасности. Незнакомец словно заворожил Емельку: скорее всего загадочным, непонятно к чему относящимся словом «отлично». Он стоял в высоком, по колени, пырее, безотчетно сжимая в кулаке муравья, а тот яростно скребся о кожу ладони, пытаясь освободиться.

Незнакомец еще раз взглянул на Старшого, затем на Лику, на Ко-Ко, устало снял с головы старую помятую кепчонку. Он ничего не сказал, только вздохнул и задумчиво улыбнулся. И этой улыбки для тройки было достаточно: она уже разгадала, что муравьиный защитник - человек добрый.

4 Портрет незнакомца. В защиту муравья. Ботинок великана. Высокая награда. «Где я, там и дом». Начало знакомства. Пригоршня камешков. «Черный алмаз».

Все в этом человеке показалось Пугачу особенным. Седой, а, видимо, ловкий и сильный, лицом моложав, улыбчив, движения легкие и плавные. И одет по-особенному: гимнастерка клеенчатая, похожая на пиджак, но с карманами в два этажа, да еще с карманчиками на груди; шаровары военные, стянутые широким поясом, а на поясе зачехленный ножик; обувь похожа на женские полусапожки, но голенища часто зашнурованы и высоки. Все на нем хорошо пригнано, по-спортивному ладно.

Вытирая платком запыленное лицо, незнакомец кивнул Емельке и спросил сочувственно:

- Как же это вы, братцы-звероловы, оплошали? Хороша лисица была, и вы, можно сказать, уже держали ее за хвост!

Емелька порывисто вздохнул:

- Если бы не муравей…

Незнакомец протянул, держа ладонью вверх, руку:

- Давай-ка сюда виновного.

Емелька положил ему на ладонь муравья.

- Так,- сказал незнакомец вполне серьезно.- Вот, значит, каков ты, забияка. Но что это у тебя, любезный, вроде бы, две ноги сломаны? Кто же тебя, муравушка, в инвалиды перевел? - Он строго взглянул на Емельку: - Ежели, приятель, по-честному, так его, раненого, нужно бы сначала лечить, а уж потом судить.

Анка тихонько засмеялась:

- Муравья… лечить? Ну, дядя!..

- Я весь муравейник раскидаю,- мрачно заявил Ко-ко.

Незнакомец прижмурился:

- Какой отчаянный! И не побоишься?..

- Пускай не кусаются,- сказал Ко-Ко.

- Верно,- согласился незнакомец.- Кусаться - дело последнее. Но, может быть, ты на него наступил?

- А если я не заметил?

- Откуда же муравью знать, что его не заметили? Однако давай поспокойнее разберемся. Возможно, что пень, на котором я сижу, для муравья - родимое жилище. Тут его братья, сестры, друзья и все маленькие заботы и радости. Живет себе муравей, трудится и не тужит, а в один прискорбный день приходит неслыханная беда… Погоди, как тебя зовут?

Ко-Ко почему-то застеснялся, но его представила Анка:

- Это Костя Котиков.- И поспешила заверить: - Вы не подумайте плохого, он не вредный.

- Очень приятно узнать, Костя Котиков, что ты человек добрый,- мягко заметил незнакомец, и веселые зеленые глаза его с интересом окинули Костю.- Как бы нам, приятель, высчитать, во сколько раз ты больше муравья?

- В сто раз! - уверенно подсказала Анка.

Незнакомец качнул головой:

- Если бы только в сто раз, то был бы ты, Костя Котиков, не больше пуговицы от пиджака.

Анка насмешливо пискнула. Костя скривился. Емеля промолчал.

- Полагаю,- продолжал незнакомец,- что превосходишь ты муравья, Костя, своими размерами, по крайней мере, в сто тысяч раз. Давай же представим такого великана, против которого ты сам, Костя, как муравей.- Он взглянул на Емельку, на Анку, на Ко-Ко.- Представляете?.. Так вот, и еще представьте, что как-то нежданно-негаданно появляется из лесу тот великан, в таких же, как у Кости, ботинках, но каждый ботинок с железнодорожный вагон величиной… И поднимается тот ботинок над нашим Костиком, и… что тогда?

Анка поежилась. Емеля опять промолчал, а Костик насупился и стал ковырять носком землю.

Слегка наклонясь и понизив голос, незнакомец спросил у Ко-Ко будто по секрету:

- Если по-честному, товарищ Котиков, скажи: испугался бы великанища? Ладно. Можешь не отвечать. Такого чудища каждый, конечно, испугался бы, но… посмотрите на этого маленького смельчака: он не струсил. Вот и сейчас рвется в бой… И как же его, приятели, за такую смелость не уважать?

- Значит, пускай кусается? Ему, если смелый, можно? - возмутился вдруг Костя.

Анка одобрительно откликнулась: «Ха-ха!» Это «ха-ха» почему-то задело муравьиного защитника, и он недовольно повел бровями:

- Нет, беленькая, тут «хаханьки» не ответ. Тут, если разобраться, серьезная задача.. Главное, что следует выяснить,- кто он, муравей: друг нам или враг? Чем он в лесу занимается? Может, кто-нибудь из вас знает, дорогие друзья?

Трое переглянулись: до чего же простой вопрос, но что ответить? Чем постоянно занят и куда спешит муравей?

Незнакомец насмешливо прищурился:

- То-то, голубчики, не знаете. А он, оказывается, деревья оберегает, с бесчисленным войском лесных паразитов сражается, и если бы не стало муравья, значит, и этого леса не стало бы. Да за такую добрую работу наградить его, а не судить надо!

- У меня есть кусочек сахару,- призналась Анка.

- Мало,- сказал незнакомец, позволяя муравью кочевать с ладони на ладонь.

- А сколько же ему нужно?

Незнакомец повел плечами:

- Даже мешка мало. Даже вагона.

- Мы наловим ему жуков,- предложил, смягчаясь, Ко-Ко.

- Это он и сам умеет,- заметил Емелька.

- А знаете что? - закричала Анка и стукнула кулаком по коленке.- Я знаю, что ему надо. Он хочет домой! Дадим ему свободу.

Незнакомец торжественно поднял руку:

- Вот это слово. Свобода! Более высокой награды не было и нет.

Он осторожно стряхнул муравья с руки прямо на золотистый цветок донника, улыбнулся и поднял не спеша свою туго набитую котомку.

- А теперь, лесные приятели, давайте малость позавтракаем и познакомимся. Тут у меня кое-что имеется. Но, если вы любите вареники из белой муки с творогом и сметаной, скажу откровенно: у меня их нет. Зато есть горбушка хлеба и четвертинка сала - вкусно и питательно. Правда, стульев у нас не имеется, столика и скатерти - тоже, но зато какой цветистый ковер под ногами и какие свеженькие салфетки!

Отведя руку, он сорвал широкий, подернутый пухом лист лопуха, разгладил на коленях, вынул серебряно блеснувший нож, достал завернутые в полотенце краюху хлеба и четвертинку сала.

Емелю обуревало любопытство: кто этот человек? Он даже не выдержал, спросил:

- Сапоги у вас, дяденька, запыленные. Видно, пришлось пошагать?

- Пришлось…- неопределенно ответил незнакомец, деля на равные доли краюшку хлеба и складывая кусочки на лист лопуха.

Тут вмешалась Анка:

- Ты разве не видишь, Емелька, что человек на шахтах был и у старого террикона проходил, у того, что над яром?

Рука незнакомца замерла в воздухе, солнце ярко блестело на лезвии ножа.

- А тебе откуда все это известно?

Анка охотно пояснила:

- Вон у вас на голенище красная пыль. Где еще у нас такая пыль найдется? Только у старого террикона, потому что он давно перегорел.

Незнакомец отхватил ножом ломтик сала, положил на хлеб и подал Анке:

- Считай, что это премия. Ты заслужила. Верно, я проходил у старого террикона…

- А потом через речку на лодке переплыли,- сказала

Анка еще увереннее.- Лодка старая, но кто-то недавно просмолил.

- Точно! - весело удивился незнакомец.- А это откуда тебе знать?

- А ведь очень просто! - засмеялась Анка.- Вон у вас на коленке смола - не иначе, со старой лодки прицепилась.

Человек с котомкой даже присвистнул:

- Ну, милая… ты же настоящий следопыт!

Емелька и Ко-Ко довольно засмеялись и охотно приняли свои пайки хлеба с салом.

Ободренная похвалой, Анка совсем осмелела:

- А что вы, дядя, в лесу ищете? И что у вас в котомке? Где вы живете и куда идете? Где будете ночевать? И, самое главное, как вас зовут?

Ко-Ко поморщился:

- Ох и затараторила!

- Значит, подкрепились и переходим к знакомству,- усмехнулся незнакомец.- А зовут меня, девонька, Михеем Степанычем. Для вас можно проще: дядя Михей. Что делал в лесу? Просто шел тропинкой. Там, за озером Дальним, есть избушка лесника - туда и направляюсь. Если она еще уцелела, в ней и переночую.

Анка собрала на ладони оставшиеся крошки хлеба, отправила в рот.

- Ладно, переночуете. А потом?

- Потом опять в дорогу, до речки Беленькой.

Анка все больше удивлялась:

- Так где же, дядя Михей, ваш дом?

Он поднялся и встряхнул котомку, и в ней что-то зашелестело.

- Где нахожусь, девонька, там и дом. Вот здесь, например, на поляне. Или за лесом, на лугу, под стогом сена. Я человек дорожный, для меня везде приют найдется: в любой деревушке, в курене сторожа на баштане, в избушке лесничего, просто на охапке травы… В эту пору года ночью, в лесу, птичьи концерты - заслушаешься! А воздух! Будто парное молоко пьешь…

Анка зябко поежилась:

- Да ведь страшно.

Емелька взглянул на нее с укором:

- Какие тут страхи?.. Но ведь одному скучно, дядя Михей, правда?

Михей Степанович согласно кивнул:

- Если бродить без дела, понятно, заскучаешь. А если ты важным делом занят - не заметишь, как и день пролетит.- Он еще раз легонько тряхнул котомкой.- Слышите, вроде бы что-то шуршит и постукивает? Ну-ка, угадывайте, что у меня в сумке?

Анка осторожно протянула руку:

- Можно пощупать котомочку?

Зеленые глаза смотрели на Анку и смеялись:

- Действуй.

- Знаю! - закричала она и запрыгала.- Вот и знаю, лесные груши! Только еще совсем зеленые. Зачем они вам?

И опять он согласно кивнул:

- Верно, и зачем они мне - зеленые груши? Ты сама и ответила, беленькая. Однако не станем играть в загадки. Смотрите.

Запустив обе руки в котомку, он достал пригоршню черных и серых, рыжеватых и розовых, сизых и пятнистых камешков. Ничего особенного, самые обыкновенные камни, каких по оврагам, по берегу реки под обрывом кряжа, под шахтными терриконами можно собрать сколько угодно. Поэтому Анка небрежно махнула рукой, Костик поморщился, а Емелька тихо удивился: взял один камешек, осмотрел, заметил наклеенную бумажку.

- Тут вроде номер значится?

Дядя Михей как будто повеселел:

- Так и есть, паренек: на каждой моей находочке номерок записан. А номерок - это адрес. Значит, мне точно известно, где и какой камушек поднят. Много их, все разные, и у каждого свое имя имеется, и цвет, и вес, и крепость, и оттенки. Все эти камни для меня - будто старые знакомые. Но вот одного, самого нужного, в моей котомке нету, и я его ищу.

- Так разве нельзя его заменить? - предложил Емелька.- Подобрать похожий - и вся недолга.

Дядя Михей нахмурил брови и принялся завязывать котомку:

- Никаких подменок, парень: дело это строгое. Не игрушки - наука. Ты только вдумайся в само слово.- Он вскинул котомку и произнес торжественно, по слогам: - На-у-ка!..

- Наверно, от камушка того людям большая польза? - осторожно предположила Анка.

Дядя Михей потрепал загорелой рукой ее непокорные кудряшки.

- В том и суть дела, смышленая! Большая польза. Можно сказать, великая! - Он решительно встал.- Жаль, молодые охотники, что нет у меня времени: дорога дальняя, спешу. А то послушал бы с интересом: кто вы, такие шустрые, откуда и куда?

Ко-Ко предложил:

- Хотите, мы вас проводим? Давайте котомочку поднесем.

- Точно! - подхватил Емелька.- А по дороге вы про тот камушек расскажете.

Дядя Михей покачал головой:

- Эта история долгая… Ладно, дружки-приятели, до встречи.

Анка и тут не растерялась:

- До встречи? А где?

- Где встретимся? - задумался Михей Степанович.- Ну… знаете Старую криницу? Там, на склоне овражка, уцелела солдатская землянка. Иной раз я в той землянке ночую. Заглядывайте.

Он повернулся и широко зашагал через поляну, сбивая хлесткой палочкой верхушки бурьяна. Емелька встрепенулся и крикнул вдогонку:

- Эй, дяденька Михей, какого тот камушек цвета?..

В ответ донеслось что-то неразборчивое, но Анка уверяла, будто охотник за камушками ответил: «Черный… А в нем огонь!»

Расторопный Емелька пробежал до края поляны и прокричал во всю мощь:

- А как называется он, камень-то?

Из перелеска до слуха ребят донеслось:

- Алмаз…

Это округлое веское слово «алмаз» все трое слышали впервые. Анка повторила его нараспев и притихла. Потом его повторил Ко-Ко. Емелька вздохнул и почему-то зябко поежился:

- Загадка… Черный камень, а в нем огонь. Кто видывал такое? Ну, чудеса!

Ко-Ко, поразмыслив, решил:

- Если этот дяденька по здешним пескам, по болотам бродит, значит, неспроста.

Емелька ничего не ответил: его внимание привлек старый пень посреди поляны, на котором только что сидел дядя Михей. Ко-Ко взглянул на Старшого и осекся. Настороженный и собранный, как в самые напряженные минуты охоты, Емелька неслышно крался в направлении пня. Затем припал на колено и стал ощупывать пальцами старые шрамы на срезе комля. Эти шрамы, врубленные в древесину, означали буквы и цифры, и Емелька с большим усилием прочел вслух:

- «А. 4 500.ССВ». Ты что-нибудь понял, Ко-Ко? - спросил он почему-то шепотом.- Ясно, что это указатель: знать бы, что он указывает и кому?

Костик тоже опустился на колено и тоже зашептал:

- Я запомнил… Когда «охотник за камушками» счистил ножиком с этого комля мох… Видишь, влажное пятно осталось? Наверное, он прочитал эту надпись и потому сказал: «Отлично!» Я еще тогда подумал: о чем это он? А теперь смотри-ка; первая буква «А», наверное, и означает «алмаз»…

Емелька выпрямился и взъерошил Костику волосы: это было знаком наивысшей похвалы.

- Ну, ты и смекалистый! Что будем делать дальше?

Ко-Ко приосанился: такое не часто случалось, чтобы

Старшой спрашивал у него совета.

- Нужно бы расспросить про камушек.

- У кого?

- Найти человека знающего.

- Держи пять,- сказал Старшой.- Начинаем идти по следу.

Он оглянулся на Анку. Беззаботная Кудряшка собирала на краю поляны какие-то цветочки и все шептала незнакомое, таинственное слово:

- Алмаз… алмаз… алмаз…

5 Совет бригадира. Стекольщик Матвей. Зернышко проса. Породистый рысак и горошина. Адрес Макарыча

Бригадир Елизар Гарбуз, возвращаясь с поля в Привольное, на извороте проселка придержал коней.

- Откуда, шустрые, дорожку топчете? - весело спросил он, показывая в улыбке крупные белые зубы.;- Садитесь, подвезу. Я, дружки-ребята, доброе дело помню, так что, если случится у вас какая-нибудь загвоздка, давайте прямиком ко мне.

Они с удовольствием уселись в просторный короб брички на свежескошенную луговую траву, и Анка сразу же сообщила Елизару, что «загвоздка» уже случилась, да к тому же серьезная.

- Мы начинаем камушек разыскивать, алмазом называется.

Елизар заинтересовался:

- Где потеряли?

Анка усмехнулась:

- Мы его даже и не видели.

Бригадир обернулся, придержав вожжи, и удивленно посмотрел на девочку:

- Ищете то, чего не теряли и даже не видели?

Анка смущенно призналась:

- Что верно - то верно: не видели. Но мы одного дяденьку в лесу повстречали, он и сказал: великая, говорит, польза от того камушка, только бы его найти!

Емелька чуточку дернул ее за косичку:

- Погоди, тарахтушка, тут надобно по порядку. Вы, товарищ бригадир Гарбуз, слышали про такой камень - алмаз?

- Как же не слышать? Пойдите, малые, к нашему стекольщику Матвею. Знаете бывалого гвардейца? Так вот, он этим самым камушком стекло режет…

Высокий, худой, загорелый, в кургузой военной пилотке и штопаной гимнастерке, Матвей встретил их на крылечке своего саманного домика и четко, по-солдатски вскинул руку к виску:

- Здравия желаю, ребятушки! Что случилось? Почему нагрянул такой десант? Докладывайте.

Трогая коней, Гарбуз помахал ему кепкой:

- Разберись, гвардеец, как надо: эти ребята без важного дела не придут.

Резко пристукнув каблуками, гвардеец Матвей отчеканил:

- Гостям - уважение. Прошу в дом.

Уже вечерело, и в небольшой светлице по стеклам окон струились желтые ручейки заката. Матвей опустил на стол керосиновую лампу, зажег фитиль, укрепил надтреснутое стекло, потом придвинул к столу табуретки. Неслышно появилась пожилая хозяйка, тихо поздоровалась, зазвенела у печки посудой, поставила на стол три большие чашки и наполнила их из большого глиняного кувшина молоком.

Ко-Ко застеснялся, забормотал невнятно:

- Тетенька, спасибо… мы не ради того, чтобы… ну, как вам сказать…

Матвей придвинул ему чашку:

- А сказывать ничего не надо. У нас в доме солдатский порядок: гостя сначала покормят, потом послушают.

Женщина грустно запричитала:

- Дети-деточки… Где же ваши папы-мамы?.. Сколько народа лютая война выкосила! Вы же приютские, слышали мы про вас.

Бывший гвардеец Матвей резко поднял руку:

- Ладно, хозяйка, фронт уж далеко. Снова солнышко над Привальным светится и хлеба шумят. Вижу, дело у ребят имеется: давай-ка послушаем.

Медленно, с наслаждением допив молоко, гости разом но знаку Емельки встали, чинно поклонились хозяйке и хозяину. Эта обходительность старшим понравилась, и они тоже поклонились в ответ.

- Извините, чем богаты, тем и рады,- молвила хозяйка.

Добрая Анка пообещала:

- Если, тетенька, мы все-таки выследим лисицу и словим, у вас на зиму будет хороший воротник.

Емелька усмехнулся, а хозяин сочувственно кивнул:

- Вот за это спасибо. И до чего же он кстати моей Ефросинье, лисий воротник! Что ж, теперь самая малость осталась: во-первых, купить отрез на пальто, во-вторых, выследить и словить лисицу. А пока она, рыжая, охотой занимается, давайте выкладывайте, зачем пришли.

И опять Анка затараторила:

- Мы камень собирались искать, а какой - не знаем…

- Цыц,- одернул ее Костик.- Рассказывай ты, Старшой.

Емелька запнулся было, не зная, с чего начать, но тут же махнул рукой и попросил:

- Нам взглянуть бы на камушек, на тот, каким вы стекла режете. Правда, что он по названию - алмаз?

Матвей переглянулся с хозяйкой:

- Только и всего?

- Нам это, дяденька гвардеец, до зарезу! - подхватила Анка.- Глянем - и сразу же уйдем.

- Зачем же спешить? - весело удивился хозяин.- Смотрите хоть до утра - не сотрется.

Он пошарил в кармане пиджака, висевшего на гвоздике у двери, и положил на стол продолговатую деревяшку с металлическим наконечником. На том наконечнике, сделанном в виде лодочки, золотисто поблескивало зернышко проса. Матвей осторожно прикоснулся пальцем к зернышку:

- Видите?.. А как сияет!.. Это и есть алмаз.

Анка не скрыла огорчения:

- Какой же это камень? Песчинка… Ну, был бы хоть с горошину.

Хозяин почему-то развеселился:

- С горошину? Ну, дите ты наивное! Да в обмен за такую «горошину» можно было бы хороший дом получить. Что, не веришь? Я и сам поначалу не верил, но люди растолковали.

- Дядя гвардеец,- робко заметил Костик,- сами понимаете, горошина и дом…

Матвей присел к столу, взял деревяшку и, приблизив ее к стеклу лампы, рассматривал яркую огнистую просинку.

- Слушай-ка, мальчонка, не сказку - быль. Дедушка мой, по имени Гаврила, служил под Волчеяровкой у помещика на конюшне. И как-то случилось, что помещичий кучер заболел, а хозяину захотелось поехать в соседнее село на ярмарку. Вот и приказал он деду Гавриле запрячь в коляску своего наилучшего орловского рысака. Ладно, запряг, приехали, а тот рысак - вороной красавец на загляденье - сразу половину ярмарки вокруг себя собрал. Только и слышно было: «Ай да лошадка! И что за прелесть! Да такому иноходцу и цены-то нет!»

От стекла керосиновой лампы, наполненного светом, карие глаза Матвея весело золотились, и ярко мерцала на металлической лодочке жаркая просинка, и было отчетливо слышно, как, будто повторяя биение сердец, осторожно постукивали на стене простенькие ходики.

- Да, знатоки говорили,- задумчиво повторил Матвей, разглядывая огнистое зернышко,- что такому коню нет цены. А помещик был с норовом: горд, надменен, хвастлив. Вот и полагал, наверное, что, если уж люди хвалили коня, значит, и хозяина хвалили. Приосаниваясь, поглаживая пышные усы, он с похвалами снисходительно соглашался: «Верно, чумазые, нету моей лошадке цены!» И вот, надо же. протолкался сквозь толпу к лакированной коляске молодой чубатый богатырь-цыган с золотой серьгою в мочке уха. Протолкался, встал перед помещиком, руки сложил на груди и смело спрашивает: «Если продается иноходец - я куплю». Помещик даже ахнул: что за дерзость? А толпа притихла и отступила от смельчака. «Где же твои капиталы, голодранец? - усмехается помещик.- Где твой сундук с деньгами?» А цыган нисколько не робеет, подымает руку и говорит: «Тут у меня в кулаке больше, чем у другого богача в сундуке. Вот золотое кольцо с алмазом, его еще бриллиантом называют,- где ты подобное видывал?» И толстосум-помещик, жадный, как все толстосумы, осторожно берет с ладони цыгана кольцо, смотрит на камень - а с того камня словно бы искры сыплются, смотрит - и взгляда не может отвести. «Где взял?»-спрашивает. А цыган спокойно отвечает: «Наследственный». Но помещик не верит: «И есть документ?» Смельчак лишь плечами пожимает: а как же, мол, документ имеется. «Ладно,- соглашается помещик,- по рукам.- И кивает деду: - Распрягай, Гаврила, Вороного, он продан». В толпе кто-то громко засмеялся, а кто-то другой вроде бы заплакал, а еще кто-то третий крикнул: «Вот оно, чудо!..» Поистине, чудеса!.. Однако цыган взял из руки помещика то кольцо и сказал твердо: «Распрягать Вороного не позволю. Беру с коляской и сбруей. Иначе сделка ломается. Ну, считаю до трех…» Помещик засуетился и спрыгнул с коляски: «Отдай, Гаврила, басурману и кнут. Пускай, ненасытный, тешится. Эх, была у меня лошадка…»

Матвей отложил деревяшку и обвел взглядом своих притихших гостей:

- Вот вам, дружки, и «горошина». Вот он каков, алмаз! Может, вы подумаете, что помещик сглупил, ошибся, промахнулся? Ничего подобного! Шла молва, что за тот камень он паровую мельницу купил. А цена ей, говорили, больше десяти тысяч.

Гости подержали поочередно в руках нехитрый инструмент стекольщика, попробовали на ощупь золотистое зернышко. Емельке почему-то взгрустнулось. Анка приумолкла, а Ко-Ко первым оказался на крылечке. Он тихонько шепнул Старшому:

- Сказка или быль?

- Похоже на сказку,- пожал плечами Емелька.- Но если где-то и спрятан такой дорогой камень, Михей Степаныч найдет его определенно. У него ведь помощница: наука!

Уже прощаясь на крыльце, гвардеец Матвей сказал Емельке:

- Что знаю - то знаю, а другие знают поболее моего. Разыскали бы вы, ребятки, «речного деда» - Макарыча. Наверное, слышали о нем? На Донце его так и называют - «речной дед». Беспокойный человек, до всего ему дело: целебные травы собирает, цветочки, корешки. Прошлым летом все в реке бултыхался, жирный ил доставал: вынырнет из реки, весь черный, как сапог, и давай доказывать, что, мол, великое богатство найдено - верное средство от ревматизма. Но главное у него - рыбалка. Только не простая рыбалка - что ему красноперы да караси! - он ка-кую-то старую-престарую щуку в озерах выслеживает.

- Вы думаете, он знает и про алмазы? - спросил Емелька.

- Наверняка,- сказал гвардеец.- Митрофан Макарыч - мудрейший человек.

- А где же его найти? - поинтересовался Костя.

- Поспрашивайте за железной дорогой,- посоветовал Матвей.- Там над рекой есть бревенчатый домик - его жилье. Если на двери замок, значит, хозяин на рыбалке. Там он, случается, и ночует: травы собирает, варит уху. Прохожего непременно угостит, да еще и уловом поделится. В общем, добрый старикан!

6 Домик у реки. Тит Смехач. Анка разговаривает с… немым. Отважный пловец.

Если идешь правым берегом Северского Донца от городка Пролетарска до станции Лисичанск, то на взгорке, против железнодорожного вокзала, непременно остановишься или замедлить в удивлении шаги: спокойное течение реки вдруг срывается на подводном перекате гремящими бурунами, кружит воронками, взбивает пену, мечется меж перекошенными черными сваями, вбитыми в каменистое дно неизвестно кем и когда.

Говорят, что еще в прошлом веке здесь была плотина и река вращала могучие колеса водяной мельницы. Но как-то в паводок (а весенние паводки на Донце в иной год случаются обильные) ту плотину и мельницу расшвыряло по берегам до самого Дона, а восстанавливать ее никто не решался. Так и остались ненужным частоколом на перекате замшелые сваи, и в летнюю пору только самые лучшие пловцы пускались ради лихого риска в те бурлящие водовороты.

Под взгорком, на мыске, в считанных шагах от уреза воды, темнел старинный бревенчатый домик. Неподалеку от него, под откосом, горбилась маленькая времянка под замшелой тесовой крышей. Времянка была очень ветхой на вид, стропила ее выпирали наружу, как ребра у старого коня. Тем не менее даже грозные паводки не снесли ее, не опрокинули, она словно бы навечно вросла в землю. Весною не раз случалось, что шалая вода захлестывала времянку до крыши, а домик - до окон; льдины стучались в двери и ставни, ветер гудел в крыше, будто в парусах, и с берега казалось, что и домик, и времянка вот-вот снимутся с насиженных мест и, подобно баркасу со шлюпкой, двинутся вниз но течению. Но наводок спадал, река успокаивалась в своих извечных, обставленных тополями и вербами берегах, терпеливый хозяин возвращался в домик, отмывал полы, белил стены, вставлял стекла, и вечерами в окнах домика приветливо вспыхивал свет.

В том скромном жилище у реки и обитал дедушка Митрофан. Тройка едва разыскала его, так как фамилии деда никто не знал, а кличек у него было с полдюжины, и на каждую он охотно откликался. Одни звали его «веселым дедом», другие - «речным», третьи - «щуколовом», а были и такие, что дразнили «колдуном».

Когда в полдень тройка явилась к бревенчатому домику, там, на самом берегу, ее внимание привлек пожилой человек в трусиках, весь размалеванный кругами, полосками, пятнами; он сидел на бревне у самой воды, макал пальцы в густой черный ил и ставил точки, тире, запятые на лбу, на скулах, на щеках, на шее. При этом он заглядывал в зеркальце, видимо, довольный своим занятным обликом.

Анка засмеялась и захлопала в ладоши:

- Вот бы позвать фотографа!

Емелька слегка придержал ее за плечо:

- Осторожно… Ты знаешь, кто это?

Анка беспечно улыбнулась:

- Как же не знать? Это немой Тит: он всегда смеется, потому и прозвали его Смехачом.

Пожилой мужчина, не обращая внимания на гостей, продолжал заниматься своей физиономией: густо умащивал черным илом широкий мясистый нос.

Анка приблизилась к нему:

- Вы, дядя Тит, наверное, в гости собираетесь? Вон как разукрасились… Картинка!

Смехач медленно повернулся к ней и показал язык; потом всплеснул руками и хрипло захохотал.

- Что ни говорите,- заметил Ко-Ко,- а встретишься с ним где-нибудь на лесной тропинке - не обрадуешься.

Емелька задумался:

- И что его сюда занесло, несчастного?

Анка сказала рассудительно:

- Война…

Ко-Ко согласно кивнул:

- Много бед война натворила. Вот, пожалуйста, объявился человек: ни родных, ни знакомых. Даже фамилии своей не знает, на все расспросы один ответ: ти-ти-ти… Потому Титом и прозвали. А добрые люди все же нашлись: в баню сводили, накормили, кое-как приодели, к докторам повели. Те прослушали его, прощупали - безнадежный. Кому и как он расскажет, где под бомбежку угодил?..

Емелька задумчиво смотрел на реку.

- Похоже, в этом домишке он и обитает, значит, у дедушки Митрофана?

- Я вижу, на двери замок,- вздохнула Анка,- видимо, дедушки нет дома. Где же его искать? Тит, наверное, знает, с ним нужно поговорить.

Емелька усмехнулся:

- Ну-ну, побеседуй, а мы с Костей послушаем.

Анка присела на бревно рядом с Титом. Он испуганно отодвинулся на край бревна, разрисованная физиономия с черной кочкой вместо носа скривилась, а зубы оскалились. Тит глубоко вдохнул воздух, собираясь захохотать, но Анка обогнала его - захохотала первая, да так громко, искренне, заразительно, что он растерялся: смотрел на хохочущую девочку, широко раскрыв глаза, и в них проскальзывало какое-то подобие мысли.

Тотчас становясь серьезной, даже строгой, Анка спросила:

- Гражданин Замазура… Где находится дедушка Митрофан?! Наверное, ловит рыбу? А где?..

И рука Тита вскинулась, указывая на заречные тополя:

- Там…

Он будто ожегся о какой-то невидимый предмет и быстро, судорожно убрал руку, уныло затянул:

- Ти-ти-ти…

Анка ударила кулачком но ладошке:

- Довольно вам «тикать», гражданин Замазура. Вы сказали - «там». Значит, слышите и умеете говорить!

Емелька не выдержал, запрыгал по отмели:

- Вот это фокус! Ай да Анка!..

А Костя Котиков, почему-то опасаясь за подружку, схватил ее за руку, увлекая за собой.

- Я тоже слышал, Анка! Он сказал «там»!..

Растопырив руки; Тит Смехач медленно поднялся с бревна, черный, нескладный, длиннорукий, притопнул огромными ступнями по мокрому песку, вскинул голову и залился пронзительной нотой:

- Ти-ти-ти-ти… там-м!

А затем взмахнул руками и плюхнулся в реку. Его подхватило быстрое течение, закружило, понесло меж свай. Провожая взглядом необычного купальщика, Емелька не скрывал восхищения:

- Какой пловец!

- Пловец-то хваткий, а кто он?..- озадаченно протянул Костя.

- Я так считаю,- сказала Анка,- что он и слышит, и умеет говорить.

Емелька уставился на реку, сдвинув брови, наморщил лоб и нервно покусывал губы. Костя слегка толкнул его под локоть:

- Ты чего? Вроде как деревянный стал…

Емелька наклонил голову и сказал тихо:

- Кудряшка, пожалуй, права: кто он?..

7 Занятный рыболов. История с Карасем. Странная фамилия. Поединок на озере. Ошибка рыболова. Вторая надпись. Тяжелый трофей.

Анка первая заметила «речного деда» - Митрофана. Вернее, сначала она заметила в дальнем углу озера, меж камышей, голубоватый зонтик, а потом и рыболова. Следуя гуськом, шаг в шаг, приятели приблизились к нему с тыла.

Шум и хруст камыша нисколько не потревожили рыболова. Старичок в соломенной шляпчонке, в очках с металлической оправой, в пиджаке и подсобранных до колен брюках, прикрываясь от солнца выцветшим зонтиком, сосредоточенно удил рыбу. На его морщинистом лице с длинной я жидкой бородкой нетрудно было прочесть чувства, хорошо знакомые рыболовам: великое терпение и безнадежность. Он, по-видимому, был очень рассеян: совершенно не обращал внимания на цветные поплавки, которые плясали на мелкой ряби озера, как бубенцы на шее скакуна. Тот, кому доводилось хотя бы раз в жизни держать в руке удочку, следить за чутким вздрагиванием поплавка, испытывать замирание сердца при упругом и резком натяжении лесы, удивился бы полному бесстрастию этого рыболова. Ребята даже возмутились и закричали наперебой:

- Да тяните же, дедушка, ведь клюет!

- Это же безобразие, рыба вот-вот сорвется!

- Одна уже сорвалась… Ах, жаль!..

Рыболов медленно, нехотя обернулся, поправил на носу очки:

- Советую, молодые люди, успокоиться: мелкая рыбешка меня не интересует.

Он насмешливо взглянул на Емельку, потом поочередно на Костю и на Анку, словно давая понять, что выражение «мелкая рыбешка» могло относиться не только к обитателям озера.

Костик спросил обиженно:

- Наверное, вы надеетесь вытащить из этой лужи сома?

Рыболов отмахнулся зонтиком, как от назойливого овода:

- Между прочим, при ужении рыбу не следует тащить - ее нужно подсекать. Если вы, молодые люди, хоть какой-то опыт имеете в этом деле, то должны видеть, что в данном случае клюет мелкий карасишко, ради которого я и пальцем не пошевелю.

Он встал и оказался узким в стане и длинным, как жердь. Из-под соломенной шляпчонки блеклые серые глаза смотрели ласково.

- Между прочим,- произнес он мягко и весело,- как-то на этом самом месте из-за карася, из-за этой мел-кой рыбешки мне довелось пережить большой скандал.

- А вы расскажите нам, дедушка,- застенчиво попросила Анка.

Он взглянул на девочку поверх очков:

- Но разве я молчу? Я это и делаю - рассказываю. Представьте, вон там, на проселочной дороге, остановилась легковая машина. Из нее выбрался некий солидный гражданин, постоял, посмотрел и заявляет: «Вы не умеете ловить рыбу». Ну, а я ему в ответ: «Это какую же рыбу? Карася? Но карась для меня - ерундистика, точнее, ноль без палочки». А он вдруг обиделся, раскричался: «Откуда вам известна моя фамилия? Почему я для вас ноль без палочки?!» Надо же случиться такому совпадению: его фамилия оказалась - Карась! - Дедушка Митрофан покачал головой, сдвинул на затылок шляпчонку, подмигнул и усмехнулся: - Вот те и встреча: карась в озере - Карась на берегу. Да еще в автомобиле!

Ребята приблизились к рыболову смелее: веселый и общительный, он располагал к себе.

- И что же тот Карась? - спросила Анка.- Отвязался?

Дед Митрофан вздохнул, поправил на носу очки и сложил зонтик.

- Пришлось ему объяснить, что многие наши фамилии -как бы вынырнули из подводного царства: Ершовы, Щукины, Пескаревы, Сомовы, Красноперовы, Лягушкины, Раковы… Я даже знал одного оперного певца по фамилии Белуга и продавца по фамилии Вьюн… Впрочем,- сказал я Карасю,- чтобы вы не обижались, назову вам и свою фамилию. Меня величают Митрофаном Макарычем Шашлыком.

- И что же Карась… ушел?

Дед махнул рукой:

- Когда я назвал ему свою фамилию, он глянул на меня внимательно, постучал себя пальцем по лбу, захохотал и зашагал прочь. Потом оглянулся и опять захохотал. Так с хохотом и удалился.

Емелька заметил смущенно:

- Тот Карась, видно, не поверил, что вы… Шашлык?

Митрофан задумался и заговорил серьезно:

- Сколько у меня было хлопот с фамилией! Тут, если желаете, следует разобраться: мы, Шашлыки, происходим по прямой линии от Елизария Шашлыка, а тот, опять-таки по прямой линии, от Амвросия Шашлыка…

Костя, сдержав усмешку, спросил:

- Значит, все время… прямая линия?

Митрофан Макарыч не заметил, что наступил на одну из своих удочек, и та хрустнула под его ногой.

- Есть основания полагать, что мой прадед Елизарий Шашлык был фактически не Шашлыком, а Башлыком.

- А чем прославился тот Елизарий? - осведомился Емелька.

Рыболов пожевал впалыми губами и произнес уверенно:

- О, это был силач!.. Семейное предание так о нем и гласит. Но еще более интересными людьми были его братья - Игнатий и Порфирий…

«Речной дед» не успел досказать, чем именно отличались его предки: самая толстая из удочек резко дрогнула и погрузилась концом в воду. Торопясь подхватить ее, Митрофан Макарыч поскользнулся и, падая, тоже погрузился в тину до локтей. Он тотчас же довольно ловко поднялся и стал попускать лесу. В смутной глубине озера медленно шевельнулось темное тело.

- Неужели… она?! - прошептал Митрофан Макарыч, бесстрашно опускаясь в воду по пояс.- Вот тянет, каналья, вот ведет!

Сильная рыбина упрямо тянула лесу, а тройка будто онемела от изумления. Ведь кто же по окрестным селам не знал, что в этих обмелевших, заиленных водоемах крупная рыба не водилась, и вот оно, опровержение: удачливый рыболов подсек настоящего подводного зверя! И с каким умением, сноровкой, упорством вел он свою неслыханную добычу, как изматывал ее силы, искусно подводя к берегу.

- Знаем твои повадочки… знаем, красавица! - приговаривал он то ласково и насмешливо, то злорадно.- Вот, опять потянула… Так, а теперь ты пойдешь искать глубину… Нет, милая, не хитри! Я, может, все книжки, какие про тебя написаны, перечитал, и все твои ухватки знаю. Экая же могучая, красуля! Сейчас я тебя, хитрованка, оглушу…

Порой ребятам чудилось, что добыча сорвала крючок и ускользает, и они метались по зарослям камыша, не зная, как помочь рыболову, но тот, взрывая и взбалтывая зеленые лохмотья тины, снова пересиливал в борьбе.

- Нет, голубушка, не уйдешь! - хрипел он радостно и зло, погружаясь с головой в зеленую гущу тины.

Очки еще держались на его носу, поблескивая гневными огоньками, а шляпа, слетев с головы, тихо покачивалась на зыби. Два или три раза широкая замшелая спина показывалась над поверхностью озера, и уже было понятно, что схватка приближалась к счастливому концу.

Неожиданным обманным движением и вслед за тем резким броском Митрофану Макарычу удалось оттеснить противника на мелководье. Знаток своего дела, он и в азарте борьбы, конечно, помнил о страшных зубах старой хищницы омутов - щуки. Все же, не колеблясь, бросился на добычу и сковал ее тем сложным приемом, который цирковые борцы называют «двойным нельсоном»… Правда, он сразу же оказался под водой, утеряв на этот раз и очки, но ловко вывернулся и с победным возгласом выбросил добычу на берег. Она тяжело грохнулась о мокрый утрамбованный песок и больше не шевелилась.

Ребята бросились к огромной туше, покрытой плотной и жесткой шкурой мха. Митрофан Макарыч сиял… Борода его стала от клочьев тины зеленой и свисала до пояса. Гирлянды водорослей оплетали плечи, руки, поясницу. На лбу сверкала странная черная кокарда, которая, впрочем, оказалась пиявкой. Он был красив, когда выбрался на берег, встряхнулся и выпрямился во весь рост.

- Фу!-тяжело выдохнул он, жадно набирая в легкие воздух.- Много видывал на свете, но с таким чудовищем встречаюсь в первый раз. Она, понимаете ли, норовила сцапать меня за ногу. Вон как поцарапала ступню… Зубы-то у нее - что стальные зубила.

Пока Емелька с Костей помогали рыболову освобождаться от водорослей и тины, Анка присела на корточки и с интересом разглядывала диковинную добычу.

- Да разве это зубы? - вскрикнула она изумленно.- Это же настоящие железнодорожные костыли!

- Именно костыли! - подхватил рыболов, опираясь о плечо Емельки и ощупывая исцарапанную ступню.- Настоящие железнодорожные костыли! Если бы она их вонзила! Но я-то знаю норов хищницы, вовремя увернулся. А теперь смотрите, нет ли на ней кольца? Такие старые щуки бывают окольцованы.

Он наклонился и осторожно провел ладонью по замшелой спине своего трофея. Рука его прикоснулась к ржавому железнодорожному костылю. Это была старая шпала, покрытая илом и мхом.

- Странно…- прошептал Митрофан Макарыч и с досадой отбросил в сторону клок своей зеленой бороды.- А, вот оно что: эта паршивая шпала находилась в полу погруженном состоянии и плавала наподобие подводной лодки. В таком случае даже самый опытный рыболов не застрахован от ошибки.

Он опустился на шпалу и стал поглаживать свою костистую ступню. Емелька внимательно рассматривал зонтик. Анка силилась оторвать от шпалы ракушку. Костя смотрел на белые пушистые облака. Им было не до смеха: они и сами не меньше, чем лихой рыболов, пережили захватывающий поединок.

- И что, скажите мне, за диво дивное? - бормотал Митрофан, не скрывая своего разочарования.- До железной дороги два километра - и вдруг шпала. Кто и зачем приволок сюда это бревно?

- А знаете что? - вскакивая с песка, решительно предложил Костя.- Давайте его утопим.

Митрофан Макарыч в раздумье погладил бороду, и она стала короче - в руке у него оказался еще один внушительный клок зеленой тины.

- Но… разве трофеями разбрасываются? - спросил он с укором.- И разве мы получили ответ на вопрос: кому и зачем понадобилось привезти сюда или принести на плечах эту шпалу? Ради того лишь, чтобы бросить в озеро?

- Люблю разгадывать загадки,- сказал Емелька.- Верно, кому такое понадобилось?

Митрофан Макарыч снял мокрый пиджак и разложил на траве для просушки.

- Вот что, главный,- сказал он Пугачу.

Емеля сразу же поправил:

- Я не главный - Старшой.

- Предлагаю, Старшой, исследовать находку. Давайте рассмотрим ее внимательно. Итак, что мы видим? С первого взгляда можно заметить, что шпала долгое время была до половины зарыта в землю. Именно эта половина подпорчена гнилью. Быть может, когда-то служила дорожным указателем? Однако, что за дорога… через озеро? Впрочем, возможно, на ней был предупредительный знак: дорога идет в объезд озера. Попробуем найти этот знак. Для начала отмоем, очистим щуку… то есть шпалу, от ила и мха.

Емелька деловито приступил к работе: нарвал пучок луговой травы и принялся скрести и обмывать шпалу.

- Минутку, ребята, я вижу на шпале, вроде бы цифру! Убери руку, Старшой… Так и есть: пять тысяч. И вот еще, смотрите, заметны буквы «С» и «К»… «А» и «3»…

Он, наклонясь, долго рассматривал смутную надпись, выжженную когда-то раскаленным железом. Потом протер глаза, вскинул руки и так затопал ногами, что из туфель брызнула мутная вода.

- Ай да находка! Ай да вещь!

Костя смотрел на деда испуганно.

- Ладно,- смутился Митрофан Макарыч, тяжело переводя дыхание.- Был бы я помоложе, гопака отплясал бы. А вы, молодцы, ничего не поняли? Ничего?

- Не-а,- ответила за всех Анка.- А что нужно понять?

Он сделал движение руками, подзывая ребят поближе:

- Я знаю одного человека… Ученый, бывалый человек, между прочим. Так он за один этот знак, что на шпале, в огонь и в воду готов броситься.

Анка презрительно пискнула:

- Он что же, тот бывалый… сумасшедший?

Старый рыболов рассердился:

- Никакой не сумасшедший! Говорю вам: бывалый и ученый. Он камешки собирает и адреса их записывает, а еще все время ищет вот такие знаки, насечки, приметы.

Старшой, словно опасаясь, как бы не услышали посторонние, осторожно приблизился к Макарычу, спросил шепотом:

- Значит, у того бывалого… тайна?

Макарыч торжественно поднял палец:

- Научная.

Анка сказала спокойно:

- Мы тоже, деда, знаем того человека.

Старый рыболов обернулся к ней, вытянул жилистую шею:

- Ну выдумщица!

- У него,- продолжала Анка, отряхивая руки от песка,- за плечами котомочка, в руках палка с молоточком. Да, он собирает камушки, а ночует где придется. Его зовут дядя Михей. А главный камень, какой он разыскивает называется алмаз. Тот камень черный, и у него внутри - огонь.

Митрофан Макарыч даже попятился от Анки, не заметив, что наступил на свой мокрый пиджак.

- Ну чудеса! Ты знаешь Михея Степаныча?! Вот уж не ожидал…

8 Загадочная надпись. Переправа па «Нырке». Куда исчез Тит ? Хлеб и молоко.

Если бы не встреча на лесной поляне, если бы не обронил Михей Степаныч это звучное слово - «алмаз», трое следопытов продолжали бы свои малые, ио добрые дела в колхозе «Рассвет», в Привольном. Но, как говорит пословица, где потеряешь - не чаешь, где найдешь - не знаешь. Емелька и его приятели не знали, что в тот же день они найдут на Черном озере большую и волнующую заботу. И все - из-за старого, занятного рыболова, из-за вытащенного им таинственного плавучего предмета.

Тайна уже была разгадана: диковинная щука оказалась железнодорожной шпалой. Можно было бы только посмеяться над таким уловом, но старая шпала заинтриговала своими таинственными знаками и цифрами.

Емелька вошел в азарт и, не жалея сил, снова принялся тереть шпалу пучком камыша.

- Вот что получилось, дедушка Макарыч: вы поймали на удочку… секрет!

Старый рыболов даже не заметил, что опять ступил в озеро.

- Так-так… Ну, дела! Значит, две буквы четко прояснились- «С. К.»? И еще цифра - 5000… Думается, приятели, что буквы читаются просто: Свагово-Кременная или Сватово-Купянск… А что означает эта загадочная цифра - 5000?.. Спросим себя: откуда и до какой точки скажем, 5000 метров? Но… метров ли? Быть может, километров? И как прочесть верхние буквы «А» и «3»?

- В общем, темное дело,- заключил, отдуваясь, Емелька.- Ночь!

Макарыч подмигнул ему:

- Мы должны сохранить эту находку как документ.

Костя поморщился:

- Документ можно в кармане спрятать, а куда это бревно определить? Что же, тащить этакую громадину с собой?

- А твое предложение? - спросил Макарыч.

- Я уже говорил,- усмехнулся Костя.- Давайте мы эту «щуку»… утопим.

Тройка ждала, что старый рыболов рассердится, однако он лишь тряхнул головой и засмеялся:

- А что, идея! Молодец… Только мы находку нашу не утопим, а притопим. Отнесем в сторонку и спрячем в камышах.

Шпала была тяжелой, к тому же скользкой. Емелька с Костей едва подняли ее на плечи. Правда, им помогала Анка: весело покрикивала да похваливала старательных дружков.

Двадцать, тридцать шагов по мягкой луговине, и вот Анка отдала команду:

- Раз… два… три!..

Шпала упала на откос и сама съехала по крутизне в камыши, распугивая лягушек.

- Там тебе и дрыхнуть, зубастая,- плюнул, переводя дыхание, Емелька и, как артист, поклонился с бугорка Макарычу: - Что дальше?

- Дальше, голуби мои,- объявил Макарыч,- будет еще интересней. Но скажу откровенно: все это время, пока мы возились с нашим трофеем, я за вами внимательно наблюдал. Что вы за люди? Если вы ребята дельные - сможем, пожалуй, и подружиться.

- Дельные, дельные,- твердо сказал Емелька.- Я, как Старшой, в ответе за троих.

Макарыч наклонил зеленоватую от водорослей голову:

- Ежели так, пошли на берег реки. Там в кустах верболоза у меня лодка. Есть и весла - в камыше припрятаны. Добрый тот корабль я соорудил собственноручно и сам присвоил ему имя - «Нырок». То есть имя водоплавающей птицы из семейства гусиных. Мой «Нырок», и верно, иной раз ныряет, но не тонет… Как-то я собрал по берегам сухого плавника для печки, загрузил «Нырок» до предела, и, только выгреб на стрежень, как вода через корму плеснула! Но корабль не утонул: сухие дровишки удержали его на плаву.

Когда Емеля и Костя, бултыхаясь в воде на мелководье, вывели из кустов верболоза «Нырок», Анка немало подивилась странной посудине: то ли несуразный ящик, то ли верх пароконной брички… Зато имя «Нырок» было выведено на борту крупными буквами яркой голубой краской, а к нему еще и пририсован большой вопросительный знак.

Анка тут же спросила:

- Значит, вы, дедушка, не уверены, что это «нырок», если знак вопроса поставили?

Удерживая своего водоплавающего у берега, Макарыч пожурил Анку:

- Молоденькая, а не видишь? Присмотрись получше: разве вопросительному знаку положены клюв и хвост? Правда, они почти стерлись, но рассмотреть можно.

Хозяин странного корабля слов на ветер не бросал. Дальнейшее, как он обещал, действительно было интересно. Сначала его «Нырок» молодцом держался на воде: бойко отошел от берега, слушался весел, уверенно выплыл на речной простор. Но тут под тяжестью пассажиров стал медленно оседать. А на середине реки, уловив крутую струю течения, заартачился, задергался во все стороны, будто норовистый конь в неладной упряжи, и волна не промедлила - шумно плеснула через борт.

Анка пронзительно взвизгнула, но Макарыч успокаивающе поднял руку.

- Спокойно,- заговорил он ровным голосом, не обращая внимания на судороги своего «Нырка».- Позвольте, молодые люди, напомнить вам, что,если где-нибудь в океане корабль даст течь, и в трюмы прорывается забортная вода, моряки безжалостно выбрасывают любые, даже самые ценные грузы. Однако то в океане, а мы с вами на речке, и до берега - рукой подать. Прыгайте, мальчики, за борт и толкайте «Нырок» к берегу.

Емелька с Костей не заставили себя уговаривать: не раздеваясь, разом очутились в реке, а «Нырок» всплеснулся над зыбью, приподнял борта и, толкаемый под корму пловцами, уверенно двинулся к отмели, за которой под взгорком приветливо поблескивал стеклами окон бревенчатый дом, а чуть в стороне открывался другой, совсем малый домишко об одном окошке. Время шло к вечеру, и желтый, густой, весь в искрах закат уже окрашивал вершины верб и тополей текучей позолотой, струи быстрины становились огневыми, а тихие омуты под обрывами заполняла дымчатая синь.

Макарыч быстро и ловко выбрался на отмель, набросил с носа лодки на швартовый столбик недлинную цепь, подал Анке руку, помогая сойти с «Нырка», и, пока ребята барахтались у берега, отмывая черный, как деготь, болотный ил, отнес набор своих удочек в домишко-времянку.

- А между тем, приятели,- сказал он, возвращаясь к лодке,- мой сторож уже уснул. Чуть солнышко к закату - он к себе в каморку да на койку, и пусть даже пушки рядом громыхают - ему хоть бы что.

Анка насторожилась:

- Это какой же сторож? Не тот ли, что «ти-ти-ти»?

Макарыч горестно вздохнул:

- Пришлось приютить бездомного. Там, во времянке, два отделения: в одном рыболовные снасти, в другом Тит.

- Ну и сторож! - засмеялась Анка.- Сами говорите, что спит с вечера.

Митрофан Макарыч в раздумье засмотрелся на реку.

- А что поделаешь? Утратил, бедняга, после контузии речь и память и только знает свое «ти-ти-ти»… Люди добрые, спасибо им, кто одежонку даст, кто куском хлеба поделится, да и у меня он не в обиде.

Пока ребята мылись, хозяин, позванивая ключами, поднялся на крылечко и стал открывать дверь. Анка тихонько повернула за времянку и увидела в ее наречной стене окно. Чем привлекло ее то окно, чем заинтересовало, она и сама не смогла бы ответить, но ей захотелось заглянуть в жилище Тита Смехача.

От желтой зари заката в каморке было совсем светло, и Анка рассмотрела койку, на ней матрац и подушку, в уголке ящик, по видимому, заменявший стол… «А где же сторож? - удивилась Анка.- Ведь дедушка Митрофан уверен, что он спит».

Рама окна была двустворчатая. Анка чуть-чуть нажала на нее - и створки свободно раскрылись. Теперь стало видно, что дверь каморки взята изнутри на крючок. И девочка догадалась: Тит ушел из времянки через окно!

Она тихонько прикрыла створки и призадумалась. До чего же странный этот Тит! В каморке имеется дверь, а он выбирается через окошко да еще дверь перед уходом берет на крючок. Значит, не желает, чтобы дедушка Митрофан заглянул в каморку?.. Все это показалось Анке удивительным и непонятным, и она решила было рассказать ребятам о своих наблюдениях. Но тут же передумала. Словно воочию увидела, как недоверчиво усмехнется Емелька: «Что ты хочешь от слабоумного?» А Костик наверняка сказал бы: «Не выдумывай».

Когда она вошла в бревенчатый домик Митрофана Макарыча, там, в уютной горнице, ровно сияла на столе керосиновая лампа, в просторной печке уже разгорались дрова. Хозяин осторожно наливал из глиняного кувшина в стаканы молоко, а Емелька и Костик, чистенькие, причесанные, но в еще непросохших рубашонках, сидели рядышком на скамье у белой стены и, радуясь чистоте и уюту, игривому пламени в печке, улыбались. Она присела рядом с ними и тоже улыбнулась.

Краюху хлеба и стакан молока дедушка Митрофан первому подал Емельке. Тот встал, поклонился и, прежде чем есть, поцеловал краюшку. Этому его учили когда-то в детдоме. И Костик, и Анка тоже сначала поцеловали свои куски ржаного, пахнущего степью хлеба.

Дедушка часто заморгал, и глаза у него почему-то стали влажными.

9 Сколько живет щука? Рыболов дед Елизарий. Золотое кольцо. Два Барабана. Слово о тайне. Лицо из ночи.

Покончив с молоком и хлебом, Макарыч аккуратно смел на ладонь крошки и отправил в рот, потом поставил на стол большую миску и налил в нее из ведра воды. Анка сообразила, что хозяин собирается мыть посуду, спрыгнула со скамьи и мягко, но решительно оттеснила деда от стола.

- Позвольте это мне, дедушка: у меня лучше получится.

Он ласково погладил ее светлые кудряшки:

- Вижу, ребята вы дельные. Только вот замечаю, что к себе домой не спешите… Тут у меня и возникает вопрос: а есть ли у вас дом?

Анка, вздохнув, покачала головой:

- Нету.

Дед присел к столу, чуточку отодвинул от себя лампу, постучал пальцами по краю гладкой доски.

- Та-ак,- протянул он в раздумье.- Сказать откровенно, я об этом еще там, на озере, догадался. Но… не стану расспрашивать. Если без дома и без родных - нелегко об этом рассказывать. Пожалуй, сначала, ради знакомства, я расскажу вам о себе. Если согласны…

Емелька ответил за всех:

- Согласны!

Анка старательно мыла стаканы, и в ее ловких руках они повизгивали, как живые.

- Одну минуточку,- попросила она жалобно.- Вот сейчас только выплесну воду…

- А у меня предложение,- сказал Костик.- Давайте поставим эту скамейку поближе к печке. И быстрее обсохнем, и поближе к огню - все же веселей.

Хозяин подождал, пока ребята передвинули скамью и устроились напротив печки, подбросил в жар еще пару поленец и присел немного в сторонке на низенький табурет.

- До чего же приятно вот так, после рыбалки, после купания в озере, посидеть у доброго огонька! Интересное приключение мы пережили: я, знаете ли, был уверен, что подцепил ее на крюк, старую плутовку-щуку, за которой охочусь уже не первый год. Вполне возможно, друзья мои, что она таких же размеров, как та шпала!

Емелька спросил насмешливо:

- Так это, может, не щука, а крокодил? Хотя откуда ему тут взяться? И сколько ж такой рыбине лет?

Митрофан Макарыч слегка обернулся на своей низенькой табуретке и снисходительно взглянул на Емелю:

- Вот я услышал в твоем голосе, молодой человек, недоверчивые нотки. А что, если я сообщу тебе такой поразительный факт, что хищная пресноводная рыба, то есть щука, может прожить и сто, и двести, и триста лет?..

Он легко поднялся с табуретки, прошел в соседнюю комнатенку, чиркнул там спичкой и сразу же возвратился с толстенной книгой в руках. Из среза книги виднелись полосочки закладок, и по одной из тех полосочек Митрофан уверенно раскрыл том, кивнул Емельке:

- Читай вслух. Те строчки, что отмечены красным карандашом.

Когда-то в детдоме, во втором классе, Емельян Пугач получал по устному чтению пятерки. Читал он уверенно и очень громко, лишь иногда запинаясь на незнакомых словах. Вот и теперь принялся читать бойко и голосисто, но неожиданно запнулся, растерялся и замолчал.

Костик и Анка поднялись со скамьи и стали заглядывать в раскрытую страницу.

- Читай еще раз,- попросила Анка.- Только не кричи и не заикайся. Это про такую шпалу, как мы поймали, но про живую!

И Емелька прочел еще раз: «…В тысяча четыреста девяносто седьмом году в озере вблизи Хейльбронна была выловлена с помощью невода щука, запущенная в то озеро еще в тысяча двести тридцатом году императором Фридрихом Вторым-Барбароссой. Об этом сообщила надпись на золотом кольце, вставленном в жаберную крышку рыбы. Значит, после запуска щуки в озеро прошло двести шестьдесят семь лет. Длина этой рыбины была в пять и семь десятых метра, а вес ровно сто сорок килограммов. Скелет этой щуки и кольцо и поныне хранятся в музее в городе Мангейме».

Сложив на груди руки и вскинув бороду, дед Митрофан довольно усмехнулся:

- Ты рано, приятель, закончил чтение. Найди ту самую страницу - вон, по синей закладочке, и дочитай.

Почему-то робея, Старшой прочел: «…В конце восемнадцатого века, под Москвой, при чистке Царицынских прудов была поймана щука более двух метров длиной. В ее жаберной крышке оказалось кольцо, надпись на котором сообщала, что эта щука была запущена в пруд царем Борисом Годуновым в конце шестнадцатого столетия… Так было еще раз доказано, что щука может прожить несколько веков».

- Все! - торжественно изрек дед Митрофан и отобрал у Емельки книгу.- Теперь поразмыслите. Как вы считаете, имел ли я основания принять ту старую шпалу за… щуку? Тем более, что шпала держалась в погруженном состоянии: не всплывала на поверхность и, видимо, не касалась дна?

Анка быстренько подхватилась со скамьи:

- Точно!.. Та шпала была ну в точности как большая щука. Еще бы ей голову и Хвост…

Костик прищурил глаза насмешливо:

- Зачем, хотел бы я спросить, той шпале… голова? И зачем ей хвост?

- Давайте рассудим здраво,- остановил их Митрофан.- Действительно, шпале ни голова, пи хвост не нужны. Значит, все-таки я допустил ошибку и попал в смешное положение. А щука где-то притаилась в глубине, старая плутовка, и теперь, наверное, смеется над нами во всю свою зубастую пасть. Я точно знаю, она обитает в одном из тех заречных озер. Но сначала я расскажу вам о происхождении моей фамилии. Дело в том, что именно из-за нее, канальи, из-за щуки, мой прадед Елизарий Башлык превратился в Шашлыка. Как гласит семейное предание, Елизарий был очень удачливым охотником и рыбаком. Другие, бывало, и двадцать, и тридцать километров по пескам, болотам, перелескам прошагают и даже перепелки не принесут. А Елизарий, смотришь, тащит дикого кабана. Добрая дюжина рыболовов топчутся на берегу от зорьки до зорьки - и ни один даже малого ершонка не выудит. А Елизарий придет со своей предлинной, в руку толщиной, удочкой - и, глядишь, уже тащит, фокусник, во-от такого сома!..

Макарыч в увлечении так раскинул руки, что едва не сбросил со стола керосиновую лампу:Костик успел подхватить ее у самого пола. «Речной дед» похлопал его по плечу:

- Спасибо, расторопный. Но вернемся от сома к щуке. Сначала ее заметили в озере Черном, в том самом, в котором я сегодня, можно сказать, освежился. Кто именно заметил - точно не могу сказать, а только люди видели, что по озеру плавал селезень, большой и красивый. Плавал он, плавал и - что за причина? - как взмахнет крыльями, как закричит! И, трепыхаясь, скрылся под водой. Ушел и не вынырнул. Значит, погиб. Не могла его малая рыбешка взять: определенно утащила тварь очень сильная.

Будто утратив нить воспоминаний, Макарыч засмотрелся на огонь. Два крупных поленца уже догорали, и он подложил третье; пламя сначала приникло и отступило, потом встрепенулось оживленно.

- И что же, дедушка,- тихонько спросила Аша,- и селезню конец, и… сказке?

- А ты, милая кудряшка, не спеши. Впрочем, селезня уже не спасти, это случилось лет семьдесят назад… Когда Елизарий Башлык прослышал о случае на озере, он сразу же потерял покой. Целыми сутками на берегу сидел, все ямы вымерял, все камыши излазил. Надо сказать, озеро Черное в те времена протокой с Донцом соединялось. Принялся мой Елизарий в протоке шарить и - что вы думаете? - нашел! Сначала взял на крючок, а потом измором, вождением вдоль берега утомил и вывалил на берег бревно, вроде той шпалы нашей, однако бревно живое и весом тридцать восемь килограммов!

- Ух ты! - изумленно прошептал Костик.- И это не… сказка?

Дед Митрофан взглянул на него строго:

- Имеются документы. Однако об этом позже… Весть про неслыханную удачу деда мигом пронеслась по всей округе, и к той протоке народ повалил толпой. А щука - что лютый зверь: лежит на траве, хвостом поводит, глазами поблескивает, жабрами шевелит. Когда один любопытный приблизился к ней, она так извернулась и зубищами щелкнула, что тот смельчак в сторону отлетел. И тут кто-то во все горло заорал: «Братцы, а ведь рыбонька не простая: глядите, у нее на морде золотая серьга!» Мой Елизарий глянул и ахнул: в жаберной крышке той чудо-рыбы серебряный ободок блестел, только не серьга, а крупное литое кольцо. И дед не растерялся: мигом изловчился, выдернул кольцо и, чтобы не обронить, за щеку себе сунул.

- Молодцом! - одобрил Емелька.

- И как не побоялся? - всплеснула руками Анка.- Ведь мог же проглотить!

Митрофан весело прижмурился:

- Ты спроси, кудрявая, о другом: как то кольцо у него за щекой поместилось? А насчет опасности, так она была. И явилась в полицейской форме, в образе самого господина десятского, а при нем сабля и револьвер. Ну вам, молодым, неведомо, что это за чин такой - десятский? В городе тот чин считался мелкой сошкой, но где-нибудь в селе или в деревне мужики снимали перед ним шапки загодя. Грозен был десятский, без разбора зуботычины раздавал. Едва появился у озера, рявкнул во все горло: «Р-р-ра-зойднсь!» Щука ему понравилась, и десятский объявил: «Чудо-щуку считать государственной и немедленно отправить самому господину губернатору». Елизарий замахал руками и замычал: «М-м-м… нет!- Кольцо, которое он спрятал во рту, не позволяло ему разговаривать, но десятский понял, что здоровяк-рыболов свою добычу так просто не отдаст, и нахмурился: «Экой же ты упрямый, мужичок. Придется тебя, сиволапый, проучить!» Привыкший к послушанию, он взмахнул кулаком, по бывалый Елизарий увернулся от удара да еще поддал десятскому в спину, и тот под хохот толпы растянулся на траве. Вот уж чего блюститель не ожидал. Поднялся он и за саблю: «За-р-рублю!» А щука-плутовка будто учуяла свою минуту: р-р-раз хвостом, и прыг, прыг к протоке! Мелькнула над обрывчиком, шарахнула в воду - только ее и видели…

- Здорово! - засмеялась Анка.- Молодец, щука!

Поленца уже догорали, и хозяин придвинул свою табуретку поближе к печи.

- Сейчас вы узнаете, чем все кончилось. То есть как так получилось, что мой дед Башлык превратился в Шашлыка. После того, как щуке удалось спастись бегством, десятский со звучной фамилией Барабан объявил Елизария арестованным и привел в казенный дом, где сам чинил допросы. Тут Барабан вызвал старичка-писаря и спросил: «Бумага есть еще? Чернила остались? Садись и пиши протокол допроса задержанного преступника». Теперь Елизарию пришлось вынуть изо рта кольцо: «Разве это преступление - поймать щуку? Десятский ударил кулаком по столу: «Ты оскорбил мой мундир, когда свалил меня на землю».- «Извините,- сказал досушка Елизарий,- вы сами изволили прилечь на травку». Барабан заскрипел зубами: «А что ты, хитрованец, вынул сейчас изо рта?» - «Подарок от рыбки,- сказал Елизарий.- Это кольцо она носила». Десятский схватил с ладони деда кольцо: «Врешь, сиволапый! Как рыба могла носить кольцо, если у нее нету ни одного пальца?» - «На это найдутся свидетели,- пожал плечами дед.- Кто-то к жабре пристегнул, вот и носила. А кто эту шалость придумал - не ведаю». Десятский внимательно рассматривал кольцо: «А знаешь, простофиля, что тут, на кольце, написано? «Царь Петр. Азов. 96». Только подумать: царскую вещь пытался утаить! Теперь тебе не поздоровится. Ладно, отвечай на вопросы. Имя и фамилия? Что? Шашлык?.. В первый раз такую фамилию слышу». Елизарий поправил: «Извиняюсь, но правильно будет Башлык». Тут вмешался старичок-писарь: «И какая разница? Исправлять заглавную букву - вид протокола испортить». Десятский махнул рукой: «Не велика персона: пускай остается, как написано. Утаенное Елизарием Шашлыком кольцо отобрать и отправить господину становому приставу. За непокорство же и суесловие назначить тому Елизарию Шашлыку десять суток отсидки на хлебе и воде и для острастки две дюжины шомполов прилюдно…»

Анка тихонько всхлипнула:

- Бедный дедушка Елизарий…

Емелька не скрыл огорчения:

- Ну, Барабан, пройдоха, зажулил кольцо!

Костя задумчиво спросил:

- А что это такое… становой пристав?

Анка поспешила объяснить:

- Да разве не понятно? Такой же барабан, только повыше чином.

Удивленный дед Митрофан одобрительно кивнул:

- Уважаю смышленых. И верно: становой был такой же барабан, но настолько высокий начальник, что все десятские перед ним дрожали. Ты ошибаешься, Емеля, насчет кольца: десятский побоялся его прикарманить. Доставленное в уездный город Бахмут, который ныне Артемовском называется, оно было показано проезжему ученому, и тот, говорят, заплясал от радости: «Какая находка! Что за диво дивное! Это же целая страница истории!» Вполне возможно, доказывал ученый, что сам Петр Великий держал то кольцо в руках.

Дед Митрофан вскочил с табуретки и, возбужденный, прошелся по комнатке из угла в угол.

- Вы что-нибудь поняли, ребята? Вспомните, что было насечено на кольце? - «Царь Петр. Азов. 96». Так вот, в том далеком тысяча шестьсот девяносто шестом году Петр Великий привел русское войско к Азову, штурмом взял крепость, и Русь утвердилась на Азовском море… А рыбы в Азовском море, как и в Дону, водилось в ту пору видимо-невидимо, и, наверное, наслышанный о редком щучьем долголетье, царь Петр приказал окольцевать несколько щук и отпустить, чтобы потомки при случае проверили, куда заплывают эти хищницы и сколько могут прожить.

Он опять зашагал из угла в угол, почему-то волнуясь, быть может, переживая за своего предка Елизария, и, чтобы отвлечь его от грустных мыслей, Анка тихонько попросила:

- Расскажите, дедушка, еще что-нибудь.

Макарыч резко остановился, лохматые брови нахмурились.

- Как это… «что-нибудь»? - спросил он строго.- Разве я вам рассказываю «что-нибудь»? То, что вы слышали здесь от меня,- истинная правда: я сам ее проверил по документу в уездном судебном архиве.- Он вскинул к уху руку, прислушался: - Вроде бы кто-то прошел у окна?.

- То ветер прошумел,- сказал Емелька.

Дед все еще прислушивался.

- Значит, показалось? Мне, голуби, уже не первый раз такое чудится: словно бы кто-то идет за мной вослед И не просто идет - крадется. Оглянусь - никого нету

Пока Емелька и Костик стелили на полу старенькое одеяло, укладывали в изголовье потрепанную дедову поддевку, Анка отыскала веник, смочила его водой, подмела у печки, потом передвинула к стене скамью. Передвигая скамью, она случайно глянула в черное ночное окно и отшатнулась. Из тьмы, почти касаясь лбом и носом стекла, на нее смотрело неподвижное лицо. Сдерживаясь изо всех сил, чтобы не закричать с испугу (а у них в тройке даже малейшая робость презиралась), Анка заставила себя приблизиться к окну. Когда, пересиливая страх, она почти приникла к стеклу, неподвижное небритое лицо отдалилось.

- Я узнала тебя! - закричала Анка.- Узнала… «Ти-ти-ти»!

Емелька и Костик подхватили ее под руки и оттащили от окна. Она попыталась вырваться, но ребята держали крепко, а дед Митрофан поднес ей стакан воды.

- Успокойся, кудряшка,- просил он тихо и ласково.- Эх, зря мы сегодня про старую щуку говорили. Про нее нельзя на ночь говорить.

- Я видела его,- упрямо сказала Анка.- Видела!

10 Ночью на реке. Секреты Смехача. Человек с огненными глазами. Что в сумке?..

Еще когда укладывались спать и, гася лампу, Макарыч пожелал им спокойной ночи, Емелька знал, что эта ночь не будет для него спокойной. Все же он постарался уснуть: ворочался с боку на бок, потом считал до пятидесяти, до ста,- однако сон окончательно покинул его. Бес-шумно добравшись до двери, Емелька осторожно снял крючок, прикрыл за собой дверь, присел на крылечке.

Ночь плыла тихая, лунная, в смутной россыпи звезд, а контур ясеня на противоположном берегу, обведенный густой каемкой света, был похож на малое серебряное облако. Емелька прерывисто вздохнул: сколько раз он смотрел на эту речку, на деревья, на отмели и кручи, на стены камышей, и ничего особенного не примечал, но теперь, когда светила полная луна, весь мир как будто переменился.

Емелька стал прислушиваться к ночным шорохам. Вот как будто послышался шепот - это неподалеку от крылечка зашумел молодой тополек. Было полное безветрие, но тополек почему-то взволновался. «Странно,- подумал Старшой.- Может, и у тополька свои тревоги?»

- Почему же мне не спится? - произнес он негромко вслух.- Скоро зорька…

«Я тоже не сплю,- прошумел тополек.- Не могу уснуть, разные мысли покоя не дают…»

Емелька оглянулся по сторонам: он отчетливо уловил голос. Или это ему причудилось в такую серебряную ночь? Нет, он расслышал сдержанное дыхание, и вот уже Костик усаживается рядом на ступеньку.

- Ты с кем-то разговаривал?

Емелька тихонько засмеялся:

- С тополем. Но вот что здорово, Костик: ты всегда чувствуешь, когда нужно прийти. Понимаешь, какая-то тревога на душе… Отчего? В этом старом доме, Ко-Ко, не все в порядке.

- Ты думаешь, Анка и вправду кого-то заметила за окном?

- Одно скажу: раньше ей никакие страхи не мерещились.

- Я про того контуженого Тита думаю,- помолчав, прошептал Костя.- Если он псих, как же его дед Митрофан не опасается? Я слышал, что такие, как Тит, за любые, даже самые худые, дела не отвечают. Псих может и пожар устроить, и окна побить, и кого-нибудь ни за что ни про что обидеть, а в суд его не поведут - в больницу отправят.

Емелька поежился:

- Страхи нагоняешь? Или забыл наше правило: смелости учись у разведчика, осторожности - у сапера?

Костик словно бы и не слышал:

- А вспомни, как Тит плавает?

- Ну, значит, еще до контузии научился и не забыл. Да этого бедолагу тут все вокруг знают. Он, говорят, смирнее кролика.

Костя едва не прыснул от смеха:

- Ничего себе кролик!

Емелька вздрогнул, схватил приятеля повыше локтя и крепко сжал:

- Смотри на реку. Кто это?..

От затененного левого берега, из густых зарослей верболоза выскользнул черный, с низкой посадкой челнок. У кормы его, четко окантованный лунным светом, чернел силуэт гребца. Послушный сильным движениям весла, челнок стремительно пересек лунную дорожку на ряби течения и направился к правому берегу реки, несколько повыше домика, где возвышалась сплошная стена осоки.

- Давай спрячемся,- шепнул Костя.- Он, может, уже заметил нас?

Старшой оглянулся по сторонам:

- Вряд ли. Луна из-за дома светит, а наше крылечко в тени. И потом, если это рыболов, до нас ему нет никакого дела. А кому еще, как не рыболову, ночью по реке прогуливаться?

- Лучше бы все-таки спрятаться,- упрямо повторил Костик.- Тут нас не видно, а мы видим все.

Емелька согласился, и они бесшумно юркнули за угол дома. Там росла высокая крапива, и Костя шарахнулся в сторону, завизжал от боли. Старшой встряхнул его за плечо:

- Молчи, неженка! Ты всю операцию испортишь.

- А если кусается. У меня ноги босые, я как будто в кипяток ступил! - Он выглянул из-за угла и предостерегающе вскинул руку: - Тс-с… Прямо в осоку направляется…

Привстав на цыпочки, Емелька тоже глянул на реку: челнок с черным гребцом на корме уже скрывался в густых зарослях осоки. Костик озабоченно обернулся к Старшому:

- Что будем делать?

- Подождем.

- Так нам же ничего не видно.

- Не будет же он до утра сидеть в осоке. Комары загрызут. Выйдет на берег, а там посмотрим.

Они ждали долго, отгоняя, со злостью давя назойливых комаров, и Емелька уже собирался дать «отбой», признав, что «операция» не удалась, но из-за ветвей старой вербы, склоненных над берегом, вышел, словно бы крадучись, мужчина. Он ступил на открытый скат берега, и его с головы до ног осветила полная луна. Шел он босой, в одних трусах, и - что заставило приятелей притаиться и не дышать - направлялся к дому деда Митрофана.

- Сюда идет… бежим? - растерялся Костик.

Старшой ответил чуть слышно:

- Замолчи и жди.

Костик не утихомиривался.

- А чего ждать-то? Вон уже остановился около времянки, тут до нас десятка два шагов.- Он припал боком к стене дома и попятился.- Батюшки! Да ведь это же Тит!..

Емеля держался спокойнее, хотя и ему хотелось броситься наутек.

- Слушай и соображай,- тихо приказал он Костику.- В руке у Смехача вижу сумку. Похоже, в ней что-то тяжелое. Ноги по колени в грязи: наверное, там, в осоке, измазался, пока на берег выбирался. Стоп, Ко-Ко… Почему он не причалил здесь, возле «Нырка»? Понятно, в осоке прячет челнок!

Костик опять подкрался к углу дома.

- Что же он не входит в каморку? Глянь-ка, повернул за времянку. Что все это значит, Старшой?

Емеля призадумался и решил:

- Еще подождем… Зачем ему понадобилось обходить времянку? Сейчас покажется… Должен же он открыть дверь и войти в свою каморку?

Они ждали так долго, что за рекой, над кудрявыми вербами и ясенями, засветилась тонкая полоска утренней зари.

- Неужели ушел? - изумленно шептал Костя.- И куда? Разве через речку, вплавь? Так он же недавно прибыл с того берега. Нет, ничего не могу понять.

- А теперь пошли! - решительно скомандовал Емеля.

Он крепко взял Костика за руку, но тот, лишь повернули за угол дома, уперся.

- Я же говорю тебе - соображай,- прошипел Емеля уже сердясь.- Там, за времянкой, сложен стог сена. А разве найдешь в летнюю пору постель лучше? Мы, чудаки, дежурим, шепчемся, а Смехач завалился на сено и уже третий сон видит.

- Ну, ты и дошлый! - искренне восхитился Костя.

Они уверенно миновали двор, завернули за времянку с тыльной стороны и замерли, не разнимая рук, глядя на тусклое окошко. Там зыбился слабый свет: по-видимому, горела плошка. Но Емелька сначала обследовал копну сена и убедился, что она даже не была примята. Потом, прикусив губу, крадучись вдоль стен, прильнул к нижнему уголку окошка.

В каморке, на ящике, что стоял в углу рядом с койкой, действительно горел фитилек плошки. Огонек светил слабо, но Емеля все же кое-что рассмотрел. Перед самой плошкой над ящиком он увидел две большие черные руки, а в них какой-то листок бумаги. Цепкие пальцы перебирали, стараясь разгладить,скомканный лист. Лица Тита Старшой не разглядел: слишком мало света в каморке.

Он присел под окном и подал знак приятелю. Костик тоже приподнялся и заглянул в другой уголок окна. Заглянул и отшатнулся, разинув с перепугу рот. Емелька смотрел на него с тревогой.

- Ну, что там?..- хрипло спросил он, не выдержав.- Что увидел? Не тяни.

Костик с усилием перевел дыхание:

- У него… да, у него в глазах огонь!

- Ты… в своем уме, трусишка?

- Нет, правда.

- Поклянись.

- Палец под топор!… Глазища огромные - и огнем брызнули.

- Дай-ка я с твоего уголка гляну,- решил Емелька.

Костик покорно уступил Старшому свое место. Тот не попятился от окна, лишь удивленно подернул плечами и усмехнулся. Костик испугался его усмешки - даже забыл закрыть рот.

А Старшой продолжал хихикать:

- Ну и чудак ты, Ко-Ко! Надо было получше присмотреться. У Смехача на носу очки. Понимаешь? Самые обыкновенные очки. Огонек в них и отразился, а тебе огненные глаза привиделись!

Тут Старшой, пожалуй, допустил оплошность: разговаривал слишком громко, и глухонемой, наверное… услышал? Свет за окном всплеснулся, на стеклах возникла черная тень руки, плеча… Звякнул отодвинутый шпингалет, скрипнули створки оконной рамы. Значит, Тит учуял что-то подозрительное и спешил раскрыть окно, выглянуть из каморки.

Вот когда Емелька подумал о цене мгновения. Чтобы выбраться из-за ящика, шагнуть к окну, отодвинуть шпингалет и распахнуть створки рамы, Смехачу понадобилось не более десяти секунд. А двум приятелям, чтобы исчезнуть из-под окна, нужно было не более четырех-пяти секунд. И они свои секунды не упустили.

Заняв прежнюю позицию за углом дома, они видели, как открылась дверь времянки, и через некоторое время в ней показался Тит. Осторожно оглядываясь по сторонам, он обошел мягкой, словно бы крадущейся походкой вокруг домика, постоял на берегу перед нескладным корытом с надписью «Нырок». Что-то его встревожило, и, возвращаясь в свое жилище, он снова оглядывался по сторонам.

Емелька устало опустился на землю, а Костик, обходя кусты крапивы, присел напротив. Оба хмурились и молчали. Наконец Старшой спросил:

- Есть вопросы?

- Много,- сказал Костя.

- Давай по порядку. С чего начнем?..

- А начнем с реки. Что он делал на том берегу, да еще ночью? Откуда возвращался?

Старшой оставался невозмутимым.

- Дальше.

- Как он вошел во времянку? Мы наблюдали за дверью - она была закрыта. Значит, забрался через окно?

- Правильно мыслишь, парень,- похвалил Старшой.- А почему забрался через окно? Наверное, ему зачем-то надо, чтобы дедушка Митрофан думал, будто постоялец дома и спит в своей каморке, как сурок в норе.

- А еще я думаю об Анке,- сказал Костя - Помнишь? Ей кто-то почудился под окошком. Что, если не почудился?

И товарищ вторично похвалил приятеля, что случалось очень редко:

- Верно «узелок» нащупываешь: что, если не почудилось? Тут и совсем интересно получается: мы наблюдаем за Смехачом, а он следит за нами? Но что мы для него? Значит, он следит за дедушкой?.. Вот и получается, что я прав: в этом старом домике не все в порядке.

Тонкая полоска зари все сильней накалялась и уже просвечивала на берегу кроны верб и ясеней.

- Скоро рассвет,- задумчиво молвил Костя.

Емелька спохватился, хлопнул себя ладошками по коленям:

- А сумка?.. Помнишь, когда он возвратился из-за реки, в руке у него была сумка? Что за сумка? Что в ней?

- Интересно,- протянул Костя.- Нельзя ли в нее заглянуть, а?

Старшой не спеша поднялся с земли.

- Ладно, Смехачом займемся позже. А пока о работе надо бы подумать, о хлебушке. Скоро пассажирский из Харькова придет, айда на перрон помогать тетушкам? - И Емелька присел, расставил руки, изобразил умильную улыбку: - Тетя, позвольте поднести вашу корзинку?

Костик тоже вскочил на ноги:

- Пока Анка и дедушка проснутся, мы, может, и провизии принесем?

11 За провизией. Встреча с великаном. Василию Иванычу все известно. Слово о подвиге. Вторая часть знакомства впереди.

Утренний поезд прибыл по расписанию, и на перроне приятели тотчас же заприметили женщину с двумя большими корзинами яблок. Не успел Емелька предложить свои услуги, как она сама попросила:

- А не поможете ли, ребятки, доставить фрукты на базар? Не обижу.

Костя деловито справился:

- А вкусные?

Женщина, зажмурясь, причмокнула губами:

- Мед!..

Емелька не замедлил применить хитринку:

- Мы, тетя, фрукты подносим только по правилу.

Она удивилась:

- По какому такому правилу?

Емелька не повел и бровью:

- Сначала мы фрукты пробуем. А потом, если вкусные, всем встречным нахваливаем.

Женщина словно бы обрадовалась:

- Берите, ребятки, с пяток, а то и с десяток. На здоровье!..

Они с удовольствием съели по яблоку, похвалили «белый налив» и еще пару яблок спрятали в карманы. Настроение повысилось, и они быстренько одолели маршрут вокзал - базар. Хозяйка была довольна и, развернув рушник, достала буханку хлеба, отрезала добрый ломоть, да еще прибавила четвертинку сала и рубль «на семечки».

Друзья уже уходили с базара, торопясь к домику у реки, когда перед ними встала неожиданная преграда. Костя отскочил в сторону, а Емелька ткнулся во что-то мягкое, пахнущее табачным дымом, поднял голову и увидел высоко над собой большие рыжие усы, а еще повыше - милицейскую фуражку. С этой минуты события пошли уже не по плану.

Емелька отступил на шаг, стал по стойке «смирно», вытянул руки по швам:

- Извините, дяденька милиционер, мы вас не заметили.

Где-то высоко громыхнуло раскатистое «хо-хо-хо».

- Меня - и не заметить? А ведь я самый высокий на весь район! Интересуюсь: кто вы, откуда и куда?

Костик застенчиво улыбнулся, а внимание Старшого привлекли своим огромным размером и солнечным блеском сапоги милиционера, и Емелька рассматривал их, как диковинку.

- Ты что мне под каблуки заглядываешь? - удивился великан,- Ну, поскольку на вопросы не отвечаете, вынужден, голубчики, пригласить вас в гости.

Отделение милиции находилось в сотне шагов от базара, в старом бревенчатом амбаре. Стол, покрытый полоской кумача, простая скамья да три табуретки составляли всю обстановку. Со стены из простой деревянной рамки на входящих внимательно смотрел Чапаев, и Емелька приметил - над рамкой портрета синели два свежих василька.

- Са-адитесь! - строго приказал великан, но Емелька с Костиком расслышали в его гортанном голосе сдержанно-веселые нотки.

Когда он шагнул к стене и опустился на свое место, табуретка испуганно запищала под ним, как живая, а когда оперся локтями о край стола, тот в испуге задрожал и зашевелился.

- Итак, слушаю, рассказывайте,- промолвил великан, разглаживая длинные рыжие усы и разглядывая своих гостей.

Они тоже смотрели на него во все глаза: шутка ли, самый высокий человек в районе! Лицо у него было загорелое, обветренное, с бурым шрамом через всю правую щеку, с насмешливым и зорким прищуром глаз.

- Про кого вам рассказывать, гражданин начальник? - сухо справился Емелька.- Про нас? Так мы просто люди, мальчишки… ну, сами видите.

- Точно,- подтвердил начальник.- Это я и сам вижу .

Расстегнув нагрудный карман гимнастерки, он достал записную книжку, полистал странички:

- Значит, будем знакомы, Емельян Пугач и Костя Котиков! А где же ваша Кудряшка? Почему не с вами?

Грянул бы гром с потолка амбара, взвилась бы молния из-под стола, Емелька и Костик не поразились бы так, как поразились простым словам усача. Откуда он знал их по именам и по фамилиям?! Да в придачу знал еще и Анку! А великан-усач, продолжая рассматривать какую-то запись в книжечке, словно и не заметил изумления своих гостей.

- С каурым жеребенком,- продолжал он прежним ровным тоном,- вы славно управились. И только подумать, куда забежал, глупышка,- за Шепиловку!

- Откуда вы все знаете? - не удержался Костик.- Это же как фокус!

Усач усмехнулся и спрятал книжечку в карман гимнастерки:

- Нет, паренек, настоящий фокус был со старой проказницей-куницей! Это, я понимаю, фокус. И надо же было изловчиться такую перехитрить.

Емелька вытер подолом рубашки потное от напряжения лицо.

- А хорошо быть сыщиком, дядя начальник? Вам все открыто: никаких секретов. Я вижу сыщика в первый раз и ни за что не подумал бы…

Усач, смеясь, прервал его на полуслове:

- Что мне известно и про именные часы Елизара Гарбуза?

Емеля взглянул на приятеля - тот разинул рог и опять забыл закрыть. Впрочем, усач не заметил этой оплошности Костика, встал и подал Емельке через стол огромную ручищу:

- Будем знакомы, Емельян. И с тобой будем знакомы, Котиков. Но - маленькая просьба - не называйте меня сыщиком. Есть точнее слово: следопыт. А зовут меня,- тут он бросил взгляд на портрет Чапаева,- как и моего геройского тезку: Василий Иваныч…

Емелька снова встал по стойке «смирно».

- Разрешите спросить, Василий Иваныч… Почему мы записаны в вашу книжечку? Может, вы нас искали?

Усач подмигнул ему, сдержав улыбку:

- Хваток, Емеля! Сразу же ищешь отгадку? Что ж, такова моя служба: да, искал. Мне сюда из Привольного, из колхоза «Рассвет», фронтовик-председатель Лука Семенович Скрипка уже три раза по телефону названивал: «Где моя тройка молодцов?»

Костя упустил сверток и не заметил.

- И что вы ответили, Василий Иванович?

Усач откинулся спиной к стене:

- Кто же кого допрашивает: я вас или вы меня? Скрипке я ответил, как и было: что ночевали вы в доме у деда Макарыча. Добрый старик, гостеприимный, однако и забавный: все время крупного сома рассчитывает поймать.

Костя подпрыгнул на табуретке:

- Нет, он большую щуку выслеживает: ей, той щуке, может, двести лет!

Василий Иванович небрежно махнул рукой:

- Щуку так щуку - это его дело. А вы знаете, человек он заслуженный, медалью «За отвагу» награжден.

Теперь и Емелька подпрыгнул на табуретке:

- Никогда бы не подумал!

- Вот те и Шашлык-Башлык!..

Лицо Василия Ивановича стало серьезным, даже строгим.

- Отвага, Емельян, не вывеска. Смелый не станет хвастаться: глядите на меня - какой я смельчак. Нет, смелый покажет себя на деле. А Митрофан Шашлык воевал без оружия: ни винтовки, ни пистолета, ни гранаты у него не было. Сидел на берегу с удочкой и все выжидал, когда рыбка клюнет. Немцы на него - ноль внимания: что старик, что пень. А старик выжидал не столько рыбку, сколько свою минутку. И когда одной темной осенней ночью на станцию прибыл эшелон с авиационным бензином, дедушка Митрофан понял, что его минута пришла. Большой гаечный ключ был заранее припасен в кустах вблизи железной дороги. А вдоль дороги круглые сутки вышагивал немецкий патруль. Ну, Митрофан подождал, пока патруль удалился, и быстренько гайки отвинтил, рельсы раздвинул. Домой пробрался незаметно и только ступил через порог, как земля вздрогнула и пламя взвилось до самых туч…

Глаза у Емельки блестели:

- Никогда не подумал бы…

Глядя то на Емелю, то на Костика, Василий Иванович, казалось, размышлял, как ему быть с этими гостями. Вспомнив о чем-то, взглянул на ручные часы и заторопился:

- Ладно, следопыты, будем считать, что первая часть нашего знакомства состоялась. Прошу запомнить: первая часть. Вполне возможно, что впереди у нас - дружба. И крепкая, следопытская. Но для этого должна состояться и вторая часть знакомства..: Что ж, встретимся вечером у Макарыча, заварим чайку, потолкуем… Возражений, надеюсь, нет?

Емельян и Костя разом вскочили с табуреток:

- Есть встретиться вечером, Василий Иваныч!

Он подал им свою огромную ручищу:

- В Привольное товарищу Скрипке я позвоню. Чтобы там не беспокоились.

12 Щедрая передача. Подвиг деда Митрофана. Емелькины дороги. Встреча с Костей. Загадочный силуэт.

В тот вечер Василий Иванович не пришел. Напрасно Костик с Анкой, выполняя распоряжение Старшого, дежурили на пригорке, нетерпеливо поглядывая на кремнистый изгиб дороги, ведущей от вокзала в городок. Могучую фигуру самого высокого человека в районе Костик узнал бы за километр. Но, если не считать двух женщин, спешивших на вокзал, пароконной брички, тянувшей за собой тучу пыли, да коровы, которая мирно паслась на пустыре, дорога была пустынной.

Под вечер, неторопливо шагая со стороны вокзала, к домику дедушки Митрофана приблизился неизвестный парень с увесистой корзиной в руке. Еще издали он крикнул:

- Могу ли я видеть товарища Емельяна по фамилии Пугач?

- А как же? - отозвался Емелька.- Тут как тут…

Парень подошел поближе, поставил наземь корзину, поздоровался:

- Это и есть дом дедушки Митрофана?

Макарыч стоял на крылечке, скрестив па груди руки, пребывая в самом отличном настроении.

- Да, это мой дом.

Парень поклонился.

- Вам привет от Бочки.

Анка взвизгнула от смеха и спряталась за спину Костика, а дедушка спросил деловито:

- От какой бочки? С пивом или с квасом?

- От нашего участкового Василия Ивановича Бочки,- строго произнес парень, подчеркивая каждое слово.

Дедушка Митрофан поспешно сбежал с крылечка, хлопнул парня по плечу, крепко потряс ему руку.

- Спасибо, уважаемый, так и нужно было сказать - от товарища Бочки. Признаться, я даже растерялся. Однако при чем тут Емельян?

Парень прищелкнул каблуками:

- В этой корзине гостинец товарищу Емельяну и его друзьям. Товарищ Бочка сказал, чтобы ужинали без него. Обещает зайти к вам через пару дней, как только выполнит срочное задание.

С этими словами парень взял под козырек кепки, сделал поворот «кругом» и двинулся в обратный путь четким военным шагом.

Емелька проводил его взглядом и кивнул приятелям:

- Это, понимаю, по-следопытски: если самому в дорогу, все равно друзей не забывай.- Ему очень хотелось поскорее заглянуть в корзину, но он еще выдержал паузу.- Мы это правило запомним: так будем всегда поступать. Ясно?

Костик и Анка подтвердили:

- Так точно, Старшой!..

И вот увесистая корзинка уже на крыльце, и дедушка Митрофан достает какой-то сверток, разворачивает его и произносит громко и весело:

- Доброе братство - лучшее богатство! Хлебушко, дружки, да какой душистый! И еще теплый.

Кроме буханки, в корзинке оказались десяток картофелин, круг колбасы, пара луковиц, пакетик сахару, пачка чаю. Даже горстку соли Василий Иванович не забыл положить, но Анка вместо того, чтобы радоваться, стала хныкать:

- Почему ушли от меня тайком?.. Почему не разбудили?

Емелька сказал ей в утешение:

- Сама должна понимать: что тебе делать в милиции? Ну, встретились мужики, познакомились, потолковали. Он и про тебя спрашивал: как там Кудряшка поживает?

- Враки,- отрезала Анка.- Откуда ему знать какую-то Кудряшку?

- Вот я и хочу у тебя спросить: откуда бы ему знать и про часы Елизара Гарбуза, и про каурого жеребенка, и про куницу? Ему положено знать! Он следопыт.

- Так это же вроде бы как и мы? - почти закричала Анка и запрыгала на одной ноге.- Ух, какое красивое слово: сле-до-ныт!

- Вот что, приятели,- решительно предложил хозяин,- разговорами сыт не будешь, кроме того, без обеда не красна беседа. Вы-то, ребятки, знаете, как разрушен, выжжен, растоптан злым недругом наш Донбасс! Трудно живется и рабочему, и хлеборобу,- все разграбил, сожрал или вывез обжора-фашист. И вот на развалинах, на загубленных пашнях тот же рабочий, крестьянин, солдат делится своей малой пайкой хлеба, соли, пшена с детишками. Много вас, осиротевших на дорогах войны, и каждому нужно помочь, каждого пригреть, накормить… Это ваше счастье, ребята, что вы - дети такого великого и доброго народа.

Когда уже усаживались за стол, с наслаждением вдыхая душистый пар от вареной картошки, Емелька спросил:

- А где же Тит спрятался? В каморке темно…

Митрофан Макарыч лишь передернул плечами:

- Разве за ним углядишь? Может, где-то люди добрые пригрели, накормили. Это же надо, чтобы такое приключилось: человек не помнит, кто он, откуда, как зовут… Много война бед наделала, много калек на дорогах оставила. Василий Иванович Бочка говорил мне, что где-то под Харьковом есть особая больница. Он уже написал запрос, чтобы Тита приняли на лечение.

Ужин удался на славу: с шутками, весельем и смехом. Потом, убрав со стола, они еще долго сидели на крылечке, глядя на речной простор, на котором плавились и дробились, разбрасывая осколки, синие, голубые, желтые, красные звезды.

- Не верится,- молвил Емелька, словно бы думая вслух,- что недавно и тут рвались снаряды, гудели самолеты, свистели пули. Вой там, за рекой, братская могила: двадцать пять фамилий на щите: русские, украинские, грузинские, а у одного солдата фамилия - Богатырь. Я ни разу в жизни его не видел, но как подойду к тому щиту - вот он, передо мной, и каждая черточка лица знакомая. Чудо, не иначе: откуда бы мне знать, каким он был, но я и во сне его вижу - рослого, русого, сероглазого,- и веселый голос узнаю. И еще я верю: он был очень добрый.

Опираясь локтем о колено, дедушка Митрофан задумчиво смотрел на реку, и в зрачках его глаз под нависшими лохматыми бровями Емелька это приметил) повторялись речные отблески звезд.

- Расскажите нам,- попросил Костя, стараясь заглянуть в глаза деду Митрофану,- как вы тогда к железной дороге подкрадывались и рельсы развели.

Дед распушил бороду, расправил плечи.

- Значит, прослышали? А кто рассказал, Василий Иваныч?.. Да, было такое: большой полыхал огонь! Только что ж тут рассказывать-то? Спроси у солдат, у тех, которые сотни верст под огнем прошли и сейчас прямиком на Берлин шагают, сколько пуль над ними просвистело? Таких пустяков никто из них не запомнил: главное, чтобы великое дело было совершено.

Анка удивилась:

- Вон вы какой, дедушка! А глянуть на вас - смеяться хочется. То есть… Я не так сказала… Ну, разве не смешно, когда вы со шпалой в зеленой тине барахтались?

Митрофан Макарыч тряхнул головой:

- Смеяться полезно. Плакать - значить стареть. Я и сам люблю посмеяться, и потому прожитые годы не горбят меня.

А Костя не унимался:

- Ладно, расскажите только о том, как вы к железной дороге пробились. Василий Иваныч говорил, что дорогу стерегли фашистские патрули. Как же они вас не заметили, не схватили? И ведь страшно было?

У деда Митрофана на многие случаи жизни были заготовлены поговорки. И теперь такая нашлась:

- Слышал, как бывалые солдаты говорят? Страху в глаза гляди - не смигни, а смигнешь - пропадешь. Я эту народную мудрость с детства помню. И в ту ночь, когда сюда эшелон с бензином прибыл, а вокруг фашистская солдатня засуетилась, то верное слово на память пришло: не смигни! Дорог нм был бензин, очень дорог! Сколько самолетов смогли бы заправить, сколько налетов на города наши, на села учинить! Большой гаечный ключ я, понятно, в кустах у дороги припрятал не случайно: все свою решающую минуту выжидал. И вот она пришла, и я сказал самому себе: а может, ради этой минуты стоило целую жизнь прожить? - Он сложил на груди усталые руки.- Ты спрашиваешь, страшно ли было? Не скрою, страшно. Однако, если уж решился - тут страхи бери под замок. Останешься жив или пуля тебя сразит - это вопрос второстепенный, главное - задуманное исполнить.

Костя Котиков был не просто любопытен - он был упорен в расспросах, допытывался до последней подробности:

- А где же, деда, фашистский патруль находился? И как они вас не приметили?.. У них же, деда, фонари!

Митрофан Макарыч подтвердил охотно:

- Да, у них были фонари. И еще какие!.. Но фонарь иной раз не столько светит, сколько слепит. Все от того зависит, кто держит в руке фонарь. Если бы наш путевой обходчик рельсы осматривал - его фонарь не слепил бы. Л то ведь чужаки вдоль дороги шныряли и, понятно, каждого куста опасались, всюду им чудился партизан с гранатой или с автоматом. Я так полагаю: они потому не заметили меня, что каждого шороха опасались. А мне и всего-то считанные минуты были нужны, чтобы гайки развинтить и рельсы раздвинуть.

Костик зябко поежился:

- Ух, деда… Вот это да! А вот как…

Митрофан Макарыч перебил Костика, положив руку на его плечо:

- Вот вы, трое, все время к деду: что, да где, да когда? А про себя - ни слова. Не пора ли и мне спросить: откуда здесь эта босая команда?

Емелька откликнулся коротко:

- Пора.

Костик деловито пояснил:

- Спрашивай, деда, будем по правде отвечать. Мы, если не спрашивают, первыми не начинаем. Видели таких, которые любую калитку приоткроют и сразу же скучную песенку заводят: «Подайте бедному погорельцу… сжальтесь над сиротинушкой…» Мы так не можем, деда. Стыдно.

- Да-а-а…- протянул в раздумье Митрофан и еще крепче приобнял Костика.- Значит, не листья на ветру? Не бродяжки? Однако скажу вам прямо: слова хороши, если коротки. Что вы за люди, откуда, куда, зачем?

Костя глянул на Анку, потом оба - на Емельку: мол, ты Старшой, тебе и говорить.

Емеля откашлялся и, сознавая важность разговора, начал неторопливо, неопределенно:

- Мы люди маленькие. Называемся подлетки. Если меня да Ко-Ко сложить вместе - получится парень что надо. А главное, мы дружные и под огнем на передовой проверенные.

- Если кто балуется словами,- строго заметил дед,- я не слышу.

Анке не терпелось вмешаться в разговор, и, вскакивая со ступеньки, она сказала строго:

- Старшой не такой, чтобы обманывать. Ручаюсь!

- Ладно,- согласился Макарыч.- Коль скоро Кудряшка ручается, продолжай.

- Мы все трое - военные,- продолжал Емелька.- Почему военные? Потому, что война расшвыряла нас по дорогам. Есть такая станция - Запорожье. Вокзала я не видел, а название запомнилось. Мы с мамой и сестренкой Верой, ей было четыре годика, ехали в товарном вагоне. Люди говорили, что едем куда-то за Волгу. А жили мы раньше в Никополе: теперь я знаю, что это от Запорожья недалеко. Там, в Никополе, мы простились с нашим батей. Он был военный - кубик в петлице, и ему надо было спешить в свой полк. Помню, как он подсаживал нас в вагон: сначала Верочку, потом меня, а потом заплаканную маму. А Верочка смеялась: у бати были колючие усы, и, когда он поцеловал ее, ей стало щекотно. В том вагоне было полно детей и женщин… И вот под вечер объявили, что мы на станции Запорожье. А дальше наш поезд не двинулся: кто-то сильно засвистел, кто-то запрыгал над нами по крыше, люди стали кричать, а вагон бросило вверх и в сторону, и еще мне запомнилось, что куда ни глянь - был огонь… огонь.

Емелька смотрел на реку, странно сжавшись в комок, плечи его перекосились, а зрачки глаз стали огромными.

- Лучше бы, дедушка Митрофан,- тихо произнес Емелька,- про то и не вспоминать.

Дед опустил голову:

- Верно, дружок… Но можно ли забыть?

Они долго молчали, слушая, как мелкая речная зыбь несмело заплескивала на отмель.

- Тогда я остался один,- сказал Емелька.- Где мама, где сестренка Вера - не знаю и теперь. Это я так говорю, что не знаю. А самому понятно, что их нет на свете… Но не верится, не хочется верить… Старушка-медсестра говорила, что в том нашем вагоне мало кто уцелел. А мне до сих пор неизвестно, кто же вытащил меня из-под обломков вагона, из-под горевших досок, из-под покореженного железа. Тог человек определенно жизнью рисковал, а ради кого? Ради чужого мальчишки? Или в панике принял меня за своего сынка?

Анка опять вмешалась в разговор:

- И никакой загадки, Емеля! Оказалась бы я поблизости, думаешь, стала бы спрашивать - чей да кто?

Дед улыбнулся ей:

- Ты хорошая, добрая.

- Что было после Запорожья? - вслух спросил Емелька у самого себя.- Всего не припомнишь: были станции, разъезды, тревоги, пожары, крики - и тот знакомый, сильный, противный свист. Наш вагон (уже не товарный, а пассажирский) называли госпиталем. На полках разместилось полсотни детей: все раненые, контуженые, обожженные. Был с нами очень хороший доктор Иван Иваныч - он всегда смеялся и шутил, и хорошая докторша - Мария Петровна, тоже веселая и добрая. С ними нам было спокойно и тепло. А на станции Голубовка нас перевели в большое помещение, которое называлось двумя буквами «СВ». Эти две буквы кто-то написал на дверях красной краской, и, если смотреть издали, они как будто светились. В том большом помещении раньше находился магазин. От него остались пустые полки да голодные мыши. Ночами они пищали и грызли деревянный пол. Кто-то из ребят разыскал большого старого кота, но он оказался таким ленивым, что даже не хотел гоняться за мышами. Пришлось нам самим их ловить и подносить лентяю, тогда он соглашался отведать. В те первые дни в Голубовке у нас в «СВ» было очень скучно, а с лентяем-котом стало веселее. Но еще через пару дней все переменилось: шахтеры Голубовки догадались, что эти две красные буквы на дверях означают «сироты войны»… Тогда к нам с утра и до ночи зачастили гости. И словно сговорились - каждый с гостинцем: то рубашонка, то штанишки, то пайка сахара, то ломоть хлеба. Смотрим - уже принесены дрова, растоплена печь, на столе чистенькая скатерть, а за столом усатый дяденька, и в руках у него такая красивая гармошка!

Анка тихонько засмеялась:

- А что же кот-лентяй, сбежал?

Емелька закрыл глаза и развел руками, будто растягивал гармонь.

- И кот сбежал, и мыши разбежались! Они, заметь, водятся, если в доме скука, а если весело - им нету житья. Наш доктор Иван Иванович говорил, что и тот старый дом словно бы обновился, и самые плаксивые наши пацаны в Голубовке голубятами стали. Тут, понятно, шахтеры помогли. А чем? Гостинцами? Или видом своим геройским? Или той расписной гармошкой?

Анка сказала уверенно:

- Гармошка - это вещь!

- Раньше, до Голубовки,- продолжал Емелька задумчиво,- почему-то шахтеры виделись мне черными и злыми. А встретились - присмотрелся, послушал - до чего же славные и добрые они! Тот усач-гармонист меня «товарищем Емельяном» стал называть. А потом еще и «товарищем Емельяном Пугачевым». И не шутил, не смеялся. Бывало, придет к нам в «СВ», поздоровается, усмехнется, каждому в лицо заглянет: «Как жизнь, голуби мои сизокрылые?"Мы дружно ответим: «Порядок!» Тут он еще веселее станет: «Молодцы!» А однажды взял меня за плечи да легко, будто я весь из пуха, приподнял перед собой, усом губы, нос пощекотал: «Как жизнь,товарищ Емельян Пугачев?» Тогда я и сам не мог понять, что со мной приключилось: словно бы летел над землей, как птица, и весело было, и хотелось плакать.

Дед порывисто перевел дыхание:

- Приголубила Голубовка, говоришь?

- Верно,- согласился Емелька.- Хорошо нам было у шахтеров, только жаль - недолго. Громом и пылью фронт со степи надвинулся, а там глядим - танки с крестами на броне объявились. Тогда наша докторша Мария Петровна заплакала, а доктор Иван Иванович сначала прикрикнул на нее, потом отвернулся и махнул рукой. Вечером вокруг «:СВ» чужие солдаты во всем зеленом забегали, зачем-то повыбивали все стекла в окнах. Они подогнали к нашему крыльцу грузовую машину, посадили в кузов Ивана Ивановича и Марию Петровну и куда-то увезли. На ночь у двери поставили часового. У него был карманный фонарик, так он только и знал, что открывал двери и освещал нас тем фонариком, будто пересчитывал. А потом, видно, с фонариком надоело забавляться: прислушались - не топчется, притих. Тогда я подкрался к двери, тихонько нажал на щеколду, приоткрыл. Солдат сидел на ступеньке и спал, на винтовку опершись. Я шепотом команду подал: «Босиком… по крылечку, за угол дома и… кто куда!» А пацаны и девчонки все соображали: мигом собрались - да юрк на крылечко, да гуськом… гуськом… Утром немцы принялись нас разыскивать. Пятерых или шестерых схватили. Остальные по шахтерским семьям рассеялись. И мне повезло: у доброй старушки на чердаке спрятался. Она мне печеную картошку передавала: последним делилась, что имела. А когда фронт откатился в сторону Лихой и городок притих, будто вымер, спустился я с чердака, хозяюшке спасибо сказал, поклонился и степью, степью, подальше от дорог, чтобы с «зеленышами» не встретиться. Мы так меж собой фашистов называли потому, что у них шинели были зеленые.

- И правильно сделал,- одобрительно поддержал Костя.- Подальше от дорог - спокойнее.

Но дед Митрофан не скрыл сомнения:

- А сколько же тебе, любезный, в ту нору было? Ну-ка, давай сосчитаем…

Емелька даже притопнул о ступеньку ногой:

- Что, деда… не веришь?

- Сказано: верь, но проверяй,- строго отрезал дед.- Сколько тебе сейчас? Скоро четырнадцать? Значит, тогда, в сорок втором, только десять стукнуло? И до чего же ты ловок был, ежели все ловушки обошел и ни разу немцам не попался.

Емелька и совсем рассердился:

- Не веришь, дед, не стану рассказывать!

Митрофан подумал и молвил мягко, почти ласково:

Не подымай пос, Емельян,- споткнешься. И потом, товарищ Пугачев, ты же в гостях, а гость хозяину должен быть приятен.

- Извини, дед. Быстро не расскажешь, а зачем тянуть? На станции Соль, под Артемовском, немцы облаву устроили: хватали всех подряд, без разбору - и на вокзал, в эшелон. В товарном вагоне, куда и меня кинули, было человек сорок - и взрослые, и детвора. Кто-то сказал, что повезут в Германию и что возврата оттуда нету. В том вагоне я шустрого мальчишку встретил. «Я,- говорит,- Костя Котиков, а по кличке Ко-Ко, хочешь, подружимся?» - «А чего бы не подружиться? - ответил я шустрому.- Одному не страшно, а двоим веселей. Давай». Так мы познакомились и подружились. И сразу же решили бежать. Был сорок третий год, наши наступали. Ого, как пылили немцы по всем дорогам, как метались по станциям, по городам…

Емелька умолк и слегка приподнялся на ступеньки, вглядываясь в неясный берег реки.

- Почему притих? - нетерпеливо спросила Анка.- Я это знаю, но все равно интересно.

Емелька все вглядывался в берег реки.

- Дальше пускай Ко-Ко рассказывает. Мы с ним после того вагона не расставались. А потом и ты к нам прилипла, как смола.

Анка обиделась:

- Подумаешь, как смола! Сам говорил, что третий не лишний.

Дед сказал примирительно:

- Ладно, Кудряшка, он пошутил. Но шутка шуткой, а дело делом. Поэтому хочу спросить вас, голуби, вот о чем: сколько нас возле домика… четверо?

- Конечно! - подтвердил Костик и, удивленный странным вопросом деда, забыл закрыть рот.- Может, пересчитаем?

Митрофан погрозил кому-то пальцем:

- Я - старый воробей: все вижу, все слышу, все примечаю. Пятеро нас, дружки… Да, пятеро.

Костик поежился, а Кудряшка испугалась:

- Ой, дед, что с тобой?

- Пятый сейчас возле лодки,- спокойно молвил дед.- Кто он? Почему тайком крадется, не объявится?

- Я вижу его,- сказал Емелька.- Вон, вроде бы тень…

Он спрыгнул с крыльца и легкой, неслышной походкой двинулся к берегу. Силуэт человека смутно обозначился на лунной ряби реки. Наверное, тот человек заметил Емельяна, присел, метнулся в сторону от лодки и словно бы растворился в густой синеве ночи.

Минуту или две Старшой постоял у кормы «Нырка», потом вернулся к дому.

- Не понимаю,- сказал он.

- Может, показалось? - тихонько спросила Лика.

- Разберемся,- помолчав, решил Макарыч.- Все станет на свои места. А теперь, голуби мои, спать.

13 Бессонница. Размышления Анки. Ночная операция. Два камешка. Отвага мед пьет.

Короткой команде хозяина все трое молча подчинились, но уснуть не смогли. Ворочаясь на жесткой подстилке на полу, Емелька все спрашивал себя: «Кто же объявился там, у лодки, и так поспешно, воровато исчез?» Никакого ответа придумать не мог и строил догадки. Прислушиваясь к ровному дыханию Костика, он мысленно позавидовал ему: как это важно - верить, что утро вечера мудренее! Но Костик вдруг пошевелился и спросил напряженным шепотом:

- Если кто-то ночью топчется возле лодки, значит, она кому-то нужна?

Старшой облегченно вздохнул:

- Ты тоже не спишь?

- И я не сплю,- тихонько откликнулась Анка.- То Смехач видится с большой сумкой в руке, то тень возле лодки…

- А что, если с вечера спрятаться и проследить? - предложил Костя.

- Не забывай,- поразмыслив, ответил Емеля,- мы тут гости. Если хозяин спокоен, чего же нам трусить?

Костик едва не прыснул смехом:

- Ну, забавный дед. Это же надо: перепутать шпалу и щуку!

Анка легонько подхватилась с жесткой постели:

- А зачем ему та шпала нужна? Зачем ее в камыше прятать?

- Да, дед какой-то особенный,- неопределенно заметил Емелька.- И разговорчивый, и добрый. Кто мы ему?

- А вот приютил…

- Он и того приютил, страшного,- напомнила Анка.- Что за человек Смехач? Откуда он такой?

Старшому не понравились эти тревожные Анкины вопросы, и он приказал ей шепотом:

- Спать!

Приказать другому, как видно, проще, нежели самому себе. Емельян еще долго раздумывал о событиях, которые странно переплетались вокруг этого бревенчатого домика, и внезапная мысль окончательно лишила его сна… Он словно бы снова увидел, как осторожно, крадучись, приближался Тит бережком к времянке, как озирался но сторонам, неся обвисшую, по-видимому, очень тяжелую сумку. «Вот заглянуть бы в ту сумку! - подумал Емельян.- Что притащил в ней Смехач в свою комнатенку?»

«Принимаю решение,- сказал он себе, ощущая под ложечкой холодок опасности.- Завтра же проследим за Смехачом и, едва он отлучится из дому, откроем окошко, проберемся в комнатенку, отыщем сумку и узнаем, что в ней».

И, утвердясь в решении, Емелька забылся здоровым и крепким сном, настолько крепким, что даже не слышал, как поднялась, подобно тени, Анка, переступила через Старшого, звякнула щеколдой, отчего едва не вскрикнула, но сдержалась и, приоткрыв дверь, выскользнула на крылечко. Чтобы не разбудить спящих, она прикрыла дверь совсем бесшумно, потом осмотрелась по сторонам и сделала шаг, другой к темной времянке Смехача…

Ночь, полная мерцающих звезд, была так тиха и берег так черен и отчужден, что Анка вдруг испытала незнакомое тревожное чувство одиночества. «Что со мной? - подумала она обеспокоенно.- Неужели я… боюсь? Ну, если бы Емелька или Ко-Ко увидели меня в эту минуту…»

Неслышно ступая по росистой траве, она обошла вокруг домика, приблизилась к окну. Лунный свет преломлялся на внутренних разводьях стекол, и потому Анке сначала показалось, что окно освещалось изнутри.

В трудных случаях жизни Анка приободряла себя поговорками. Сколько довелось их услышать, скитаясь, веселых, бойких, уверенных! Вот и сейчас ей припомнилась солдатская поговорка: отвага мед пьет… И решилась приникнуть к нижнему уголку окна, заглянуть в каморку.

Комнатенка, заполненная густым лунным светом, была пуста. Это значило, что Тит отправился в одну из своих очередных таинственных ночных вылазок.

Сразу же осмелев, Анка обошла времянку, легонько толкнула дверь, и та, настороженно пискнув, приоткрылась. В левой части времянки, в которую ступила Анка, окна не было, и потому там стояла густая темень. Девочка нащупала вторую, внутреннюю, дверцу, легонько толкнула ее и вошла в каморку Смехача… Дымчатый лунный свет падал из малого окошка прямо на ящик, заменявший квартиранту стол, и на нем Анка увидела чем-то наполненную сумку. Шаг, другой - и она взяла из сумки два холодноватых округлых камешка.

В те самые секунды, когда Анка рассматривала в смутном свете эти серые, невзрачные камешки на ладони, заметив на каждом из них малое бумажное пятнышко наклейки, на окошко резко надвинулась тень, и Кудряшка замерла в испуге: это возвращался в свою берлогу Тит. Не появился бы он так внезапно, девочка успела бы возвратить камешки в сумку. А так…

И тут ее поразила догадка: ведь эту брезентовую сумку с ее необычным грузом она видела в руках того седого и запыленного путника, который назвался дядей Михеем и угощал их, следопытов, на лесной полянке хлебом и салом. Почему сумка вдруг оказалась у Смехача? Могло ли такое случиться, чтобы дяденька Михей собирал-собирал камешки, а потом выбросил их? Если же не выбросил, то, значит. Тит… украл их? Все эти мысли пронеслись в сознании Анки так быстро и так взволновали ее, что лишь чуточку позже, забившись в уголок темной прихожей, она вспомнила про два камешка, зажатых в кулаке.

Тяжело и хрипло переводя дыхание. Смехач вошел в прихожую, пошарил по двери, нащупал крючок и набросил на дужку. Споткнувшись, он коснулся рукавом куртки Анниной щеки. Она прикусила губы и не дышала. Что-то недовольно бормоча, Тит протиснулся в комнатенку: было слышно, как жалобно скрипнула под его грузным телом койка.

Анка напряженно вслушивалась в тишину, различая близкий сторожкий шорох и тоненький писк. Она едва не вскрикнула и не метнулась в сторону: во времянке водились мыши, а Кудряшка при всей своей смелости очень боялась этих маленьких зверьков.

Но вот наконец из-за внутренней дверцы послышался шумный вздох, потом неразборчивое бормотание и протяжный храп. Значит, Смехач уснул… Расставив руки и осторожно ступая в полной тьме, Анка двинулась в сторону входной двери. Если бы у нее было время внимательнее осмотреться в прихожей, она еще до того заметила бы и запомнила, что здесь, кроме весел, приставленных к стене, старого бочонка и рыболовной сети, висевшей в углу на большом гвозде, было еще и жестяное ведро, которым дедушка Митрофан вычерпывал из своей лодки воду. То неказистое, помятое ведро стояло на полу, неподалеку от бочонка, и Анка задела его ногой. Ведро опрокинулось и загремело, а храп, доносившийся из каморки, стих. Неужто Смехач даже сквозь сон услышал, как загремело ведро?!

Тут было чему удивиться: глухонемой… услышал?! И память подсказала Анке, что подобное уже случалось. Когда здесь же, на берегу реки, она допытывалась у Смехача, куда ушел дедушка Митрофан, глухонемой указал на дальние тополя и отчетливо произнес: «Там…» Потом он словно бы спохватился и затянул свою бессмысленную привычную песенку: ти-ти-ти… А теперь - ну чудеса! - Анка вторично уверилась в своей удивительной догадке: этот глухой - вовсе не глухой, а возможно, даже и не немой…

Крючок свободно поддался, и Анка бесшумно выскользнула из времянки. Легкая в беге, быстрая и ловкая, она в несколько мгновений промчалась через двор и притаилась в тени за углом дома. Выглядывая из-за сруба, она видела, как Смехач, босой и растрепанный, с трудом протиснулся через узкий дверной проем, оглянулся по сторонам и, распахнув дверь настежь, стал озадаченно осматривать и ощупывать крючок.

Странный приемыш деда Митрофана был встревожен. Его движения, обычно замедленные, сделались резкими и угловатыми. Он снова осмотрелся, обошел вокруг времянки, спустился к лодке, присел на борт, но тут же спохватился и вернулся в свое жилище.

Облегченно вздохнув, Анка поднялась на крылечко, приоткрыла дверь и юркнула в комнату. В пятне лунного света Емелька и Костик безмятежно спали на полу, от них веяло теплом и покоем. Из соседней комнаты доносилось равномерное похрапывание деда Митрофана. Анка бесшумно опустилась на пол и легла на самый краешек старенького байкового одеяла.

Спать ей не хотелось, а будить Старшого она не решилась: похвалит он за смелую разведку или пожурит? «Должно быть, похвалит,- решила она, поразмыслив.- Эти два камешка в руке определенно что-то значат. Нет, Емелька не станет упрекать: уж он-то знает, что отвага мед пьет!»

14 Похвала подружке. Переправа. Дорога к Старой кринице. Страшная ворона. Раненый в землянке.

А утром, когда они всей тройкой выбежали на берег и, сбросив рубашонки, нырнули в прохладную, подернутую легкой дымкой воду реки, Емелька первый заговорил с Ан-кой о сумке.

- Ты помнишь, Кудряшка,- спросил он,- когда Смехач ночью возвращался из-за реки, в руке у него была какая-то сумка?

- Точно,- подтвердила Анка.- Тогда еще Ко-Ко сказал, что надо бы заглянуть в ту сумку.

Емелька задумался:

- Интересно, где он ее припрятал? Может, в той сумке какой-то секрет?

- Был секрет! - засмеялась Анка.- Понимаешь? Был… Но отвага мед пьет - и потому секрета больше нету.

Емелька нахмурился:

- Не дури.

Веселая, вся в зыбком свете от ряби волн, Анка протянула к нему руку, раскрыв ладошку:

- А вот посмотри-ка, Старшой!

Он медленно повернул голову:

- Вижу… Два камешка… И что?

- Ничего особенного,- сказала Анка.- Эти камешки из той самой сумки.

Емелька словно задохнулся и стал заикаться:

- Зна… зна… значит, ты про… пробралась во времянку? И не побоялась? Ну, а ес-сли бы Тит подкараулил тебя?

Он очень рассердился, даже (что иногда с ним случалось во гневе) скрипнул зубами. Однако больше, чем на Анку, он рассердился на себя: только подумать, пока они с Костиком ломали голову, как незаметно для Смехача проникнуть в его берлогу и заглянуть в таинственную сумку, отчаянная девчонка сама, на собственный страх и риск, «провернула» опасную операцию!

Он осторожно взял с ее ладошки два серых камешка с маленькими бумажными наклейками. Если присмотреться к наклейкам - на них можно различить какие-то номера. И Старшой догадался, что эти еле заметные номера и были «адресами» камешков, а записал их тот приветливый Михей Степаныч.

Емелька ласково посмотрел па Анку:

- Ты молодчина, Кудряшка. Признаться, иногда я… ну, как тебе сказать… недооценивал тебя, что ли… А ты, оказывается, смелая.- И развел руками, вздохнув: - Одного не возьму в толк: зачем Титу эти камешки, зачем он украл их?

Костик горячо возразил:

- Нищему не нужны камешки - нужна сумка. Вот и весь секрет. А камушки он где-нибудь выбросит.

Шлепая босыми ногами по отмели, Анка пошла на берег и заявила решительно:

- Я думаю, нам срочно нужно идти на Старую криницу. Может, разыщем дяденьку Михея… Если разыщем - спросим, где его сумка.

Костик прищурил глаз, размышляя, и засомневался:

- Ладно, пойдем. Что нам стоит километров пятнадцать-двадцать отмахать? Но встретим ли Михея Степановича? Разве он сказал, что будет ждать нас? И потом: допустим, мы его встретим. Ты сразу же к нему, Кудряшка, с вопросом: где ваша сумочка, дяденька Михей? А дяденька пошарит в землянке и скажет: вот она!

И тут на помощь Кудряшке пришел Старшой.

- А тогда, Костя Котиков,- произнес он почему-то строго,- мы успокоимся. Нет пропажи? Вот и хорошо.

Сборы в дорогу были недолгими. Дед Митрофан еще % кряхтел на своем топчане, когда дружная тройка отыскала в густых зарослях осоки толстое, замеченное ранее бревно, вытолкала на чистую воду, оседлала и, гребя то палками, то ладонями, переплыла на левый берег Донца. И до чего же это было интересно: распластаться на бревне и, почти касаясь лицом воды, наблюдать в ней собственное отражение, погружать руки в свежую, прохладную глубину, работая ими, будто веслами…

Под округлым боком бревна захрустел песок отмели, и ребята быстро высадились на берег.

Остались позади невысокий слоеный обрыв берега и верболоз, полоска жесткой чаполочи и белой полыни, цепочка заросших пыреем окопов, частый кустарник, а дальше - зеленая сутемь леса, всегда немного таинственная и манящая.

Емелька шел впереди, заранее рассчитав маршрут к Старой кринице, где им уже довелось побывать, когда разыскивали беглого каурого жеребенка. Старшой почему-то испытывал в этой затаенной чаще чувство опасения и тревоги. Где-то похрустывал сухой валежник - и казалось, что кто-то крадется вблизи тропинки; тихо шелестела листва - и эти смутные звуки были похожи то на вздохи, то на шепот; серебряный луч солнца пронзал густую крону дуба и сверкал на его стволе, словно кинжал; а на малой полянке из-под куста боярышника выглядывал пень - ну в точности волчья морда! Каждую минуту Емелька помнил, что он пример для Анки и Костика. Стоит ему испугаться шороха или тени - и его авторитет смельчака пошатнется. Но одно дело - смотреть в глаза опасности, и совсем другое - когда опасность подкрадывается неожиданно.

Такое и случилось в тот день в лесу: едва лишь Емелька ступил под низкую ветвь дуба, как с той разлапистой ветви с криком сорвалось что-то живое, лохматое, черное, и Старшой невольно метнулся в сторону, а Костя в испуге бросился в траву.

Больше удивившись, чем испугавшись, Анка проследила глазами за полетом всполошенной птицы и прокричала ей вслед:

- Ну, ворона, что так раскаркалась? Может, опять обронила свой кусочек сыра?..

И тут она увидела Емельку: он застыл неподвижно, крепко обняв дерево, будто собираясь взбираться на него.

- Ты что, Старшой? - весело спросила Лика.- Хочешь дуб свалить?

Емелька с трудом оторвался от могучего ствола.

- Дубы, Кудряшка, разные бывают. Если старый - в нем обязательно есть дупло. А дупло, сама понимаешь, очень удобное место, чтобы что-то спрятать…

- Так ты осматриваешь дупло?

- Конечно.

- И что-нибудь нашел?

Емелька неторопливо вернулся на тропинку, скрывая смущение, заговорил:

- Знаешь Высокий лес за Лисичанском? Заметил я как-то там дупло, взобрался на дерево, уселся поудобней и запустил руку. Чувствую пальцами что-то гладкое и округлое, вроде гусиного яйца. Вытаскиваю, смотрю… Батюшки мои! Бомба-лимонка у меня на ладони. Я обратно ее, осторожненько, очень осторожненько, а сам кувырком с ветки и дра-ла-ла! - Он поискал глазами Костика и, заметив его в траве, засмеялся: - Ты от кого прячешься, от вороны?

Медленно вставая с земли, Костик уплетал за обе щеки пучок какой-то зелени, причмокивая от удовольствия.

- Я на этой полянке воробьиный щавель нашел… Что за вкуснятина!

Вскоре они вышли из леса прямо к тому зеленому от камышей и тины озеру, на котором недавно происходила жаркая схватка деда Митрофана с железнодорожной шпалой. Все здесь было ярко-зеленое: и огромные круглые листья водяной лилии, и заросли рогоза вдоль берега, и махровые ленты водорослей, и сама вода, и лягушка, дремавшая на пне, и даже стрекозы, скользившие над зеркальной гладью.

- Хорошо! - глубоко вздохнув, сказал Старшой, и Анка тотчас же подхватила:

- Очень хорошо!

Костик спросил насмешливо:

- Вы о чем?

- Разве не понимаешь? - удивилась Анка.- Небо вон какое! И озеро, и этот лес, и солнце, и тени…

Емелька ничего не сказал, только благодарно взглянул на Анку.

Они шли самым краем берега, и Пугач рассуждал вслух:

- Все на свете имеет свое название: каждое дерево, травиночка, даже каждая звездочка в небе. Почему это озеро без названия? Было бы правильно дать ему имя деда Митрофана. Озеро Митрофана - хорошо звучит?

Анка по привычке подняла руку:

- А может быть, озеро Старой Щуки? Вон той, что там, в камыше, лежит?..

- Годится,- охотно согласился Старшой.- Значит, озеро Старой Щуки. Только не той, что дедушка выловил, а той, про которую рассказывал.

Костик пробежал вперед и остановился на взгорке, с которого они вдвоем с Емелей сбросили шпалу в камыши.

- Что за чудо?! - закричал он издали и даже тревожно свистнул на двух пальцах.- Смотрите, кто-то вытащил нашу находку на самый бугорок!.. Вот и еще одна загадка: кто и зачем?

Емелька так осторожно приближался к шпале, будто перед ним лежало незнакомое живое существо. Крадучись, обошел вокруг шпалы, прикоснулся к ней обеими руками, потом спустился к самому урезу воды, пристально исследуя смятые стебли камыша, черный ил берега, на котором глубоко и отчетливо отпечатались следы больших сапог.

- Интересная штуковина! - задумчиво произнес он, поглаживая маслянистый бок шпалы.- Кто-то здесь потрудился, чтобы вытащить «щуку» на пригорок. Что думаешь ты, Ко-Ко?

- Думаю, кому-то понадобились дрова,- сказал Костик.

- Твое слово, Кудряшка?

Анка призадумалась на минутку и ответила уверенно:

- Тому, кто вытащил шпалу на пригорок, дрова не были нужны. Гляньте, как расчищен стесанный край, где чернеют цифры. Они как будто наново написаны. Мы так их не расчищали.

Емелька погладил стесанный край бревна, взглянул на Кудряшку недоверчиво:

- И кому такое понадобилось?

Анка тряхнула челкой:

- Понятно кому: кто-то, как видно, знает, что они значат - эти буквы «С» и «К» и цифра 5000…

- Значит, опять тайна? - задумался Старшой и тут же спохватился: - А может, мы сами тайны придумываем, и ты в этом у нас первая?

Нисколько не обидясь, Анка согласилась:

- Может быть. А все потому, что тайн, и правда, очень много. Вон дерево растет - почему? Или вон бегунки на воде играют - зачем? Или, смотри-ка, стрекозы мечутся: одна синяя, как синька, другая совсем зеленая - почему? Я ночью, бывает, на звездочки засмотрюсь - и тайна всю душу переполняет: почему они разными огоньками горят - белые, розовые, голубые? Почему вроде бы вздрагивают и переливаются? Что там на них, на звездочках, неужели все время пожар?.. Что горит и почему не гаснет?

- Здорово! - восхитился Емелька и строго взглянул на Анку: - Однако стоп, Кудряшка, вон куда доехала - до звезд!..

Костик звонко захохотал, но тут же испуганно оборвал смех: где-то недалеко, за камышами, грохнул выстрел.

- Это у Старой криницы,- насторожился Емелька.- Туда еще с километр будет.

- Ближе,- возразила Анка.- Звук-то летит напрямую. Интересно, кто стрельнул? Охотников мы что-то не встречали.

- Наверное, саперы,- неуверенно заметил Костя.- Они все еще бродят с миноискателями. Знаете, сколько мин вдоль Донца фашисты понатыкали? Сотни, а может, и тысячи штук!

- Пошли,- скомандовал Старшой.- И смотреть в оба!

Тропинка вилась вдоль берега, потом пересекала песчаную пустошь, и далее терялась в разлогом овражке, где, под зеленым навесом кустарника таинственно мерцала вода криницы. Землянка была вырыта как раз напротив криницы, в западном скате овражка. Знающие, бывалые люди рассказывали (а в Привольном у многих на груди поблескивали боевые ордена и медали), что ранней осенью 1943 года, когда наши войска, наступая от Волги и Дона, вышли на рубеж Северского Донца, здесь развернулись ожесточенные сражения, и в этой землянке размещался наш полевой лазарет.

Емельке, Костику и Кудряшке уже доводилось входить под бревенчатый, сумрачный свод землянки, где все еще хранился дух войны, пахло шинелями и эфиром, а тишина казалась многозначительной и тревожной. Старшому запомнилось, как Анка, впервые войдя в землянку, принялась шарить по углам да нишам и под снопом слежалой соломы нашла стреляную винтовочную гильзу.

- Вот это находка! - закричал тогда Костя и поспешно зажал рот ладонью: ему откликнулись сразу несколько голосов.

- Подумать… какое эхо! - растерянно прошептала Анка.

- Неужели… эхо? - не поверил Костя; крадучись, он вышел из землянки, оглянулся по сторонам.- Ну, чудо! Мне определенно другие голоса отозвались…

Анка все рассматривала гильзу, держа ее на ладони, и допытывалась, точно у живого существа:

- А пуля эта без промашки? Верно была послана? Прямо фашисту в лоб?..

Почему та минута так запомнилась Емельке? Не потому ли, что время вдруг странно сместилось, и он расслышал гул артиллерийской канонады, отрывистую очередь пулемета, крики, тяжкий разрыв снаряда, железный лязг танковых гусениц? Война над этими лесами, полянами, взгорьями, шахтерскими поселками и городами Донбасса давно уже отгремела, но Емелька пережил острое, настороженное чувство, будто внезапно очутился на передовой. Видимо, такова сила памяти, и Старшому достаточно было войти в эту солдатскую землянку, чтобы воспоминания подхватили его подобно речной быстрине. Подросток, он помнил и черные дни фашистской оккупации, и как, дымя и громыхая, накатывался фронт…

Вот и теперь, приближаясь к знакомому овражку, Емелька испытывал странное томление и тревогу, словно бы там, в землянке, должно было что-то произойти - что-то неожиданное и важное.

- Смотри-ка! - шепнула Анка и крепко схватила Старшого за руку.- Вон человек. Сейчас вошел в землянку…

- Я тоже заметил,- порывисто перевел дыхание Костя.- Наверное, увидел нас и поспешил спрятаться.

Емелька замедлил шаги:

- А чего бы ему прятаться?

- Разные люди бывают,- рассудительно сказал Костя.- Есть и бродяги, и разбойники.

Старшой поколебался минуту, потом взглянул на Анку и весело подмигнул ей:

- Как ты говоришь, Кудряшка: отвага мед пьет?

Она лишь тряхнула челкой:

- Пошли!

Тропинка бежала по косогору, потом спускалась на дно овражка, и здесь ее пересекала другая, широкая и утоптанная тропа: она вела от входа в землянку к Старой кринице.

- Напиться бы…- облизал пересохшие губы Костя.- Малость отдохнем у криницы, осмотримся…

Старшой понимающе усмехнулся:

- Ты вроде бы трусишь, паренек?

Костик даже подпрыгнул на месте:

- Кто? Я?.. Да никогда! Сам не дерусь - и семерых не боюсь. Ну, да ты меня знаешь!

За перекошенной дверной рамой землянки притаилась ночь, и кто-то, казалось, наблюдал за ребятами из тьмы. Старшой подумал об этом и шепотом предупредил:

- Тихо… Осторожно… Чтобы ни звука мне!

И тут Костя неожиданно споткнулся, отпрянул в сторону и вскрикнул. И тотчас же из черного дверного проема послышался голос:

- Кто здесь?

Они замерли на косогоре. Костик попятился и оглянулся, собираясь броситься наутек. Емелька поднял ногу, чтобы сделать шаг, да так и застыл с поднятой ногой, а Кудряшка утратила свой обычный голос и пропищала, как птенец:

- Мы… Это мы. А вы кто?..

В черном проеме двери мелькнула светлая тень, и через порожек, придерживаясь за боковые столбики, переступил человек. Голова его была забинтована, а заросшее темной щетиной лицо казалось совсем черным.

- Мы - это мы? - повторил он слова Кудряшки, и в его слабом голосе можно было различить добрую улыбку.- Ну, в таком случае, я - это я. То есть Михей Степанович. Помните?

Ему разом ответили все трое:

- А как же, дяденька Михей!

- Еще как помним…

- Что с вами, дяденька Михей? - ахнула Анка и всплеснула руками.- Вон сквозь бинт проступила кровь…

Он хотел улыбнуться, но лишь болезненно покривил губы:

- Значит, ребятки, вы услышали выстрел? Это я стрелял, просил о помощи… Но сначала принесите воды. Вот здесь, на полу, моя фляга. Криница близко, а дойти не смог. Пожалуйста, поскорее.

Костя вошел в землянку, испуганно шарахнулся, заметив на смятой соломе черно блеснувшее ружье, но тут же подхватил флягу и во всю мочь пустился через овражек к Старой кринице.

Михей Степанович осторожно шагнул вперед и пошатнулся. Емелька поддержал его под локоть.

- Я хочу сесть, ребятки. Вот здесь, на земляном выступе. Что и как случилось - расскажу позже. А пока воды…

Внимательно рассматривая руки дяденьки Михея, темные пятна, засохшие струйки на его куртке, повязку на голове, Анка рассуждала вслух.

- Вы, дяденька, сами бинтовали голову? - запричитала она.- Вон повязка какая небрежная… Бинт перекручен и в крови. И на руках следы крови, и на куртке тоже. На вас напали неожиданно? Да, неожиданно и сзади! Наверное, вы даже не знаете, кто напал. Просто не видели его. Если бы видели, вы стали бы с ним бороться… Тогда ваша куртка была бы изодрана, а так, я вижу, куртка целая, и все пуговицы на месте.

Тяжело дыша, к землянке подбежал Костик:

- Вода просто ледяная. Пейте, дяденька Михей. Вам не трудно держать флягу? Ничего, я помогу.

Он пил медленными жадными глотками. Ободок металлической фляги постукивал о его зубы, и вода проливалась на небритый подбородок, на куртку, но он не мог оторваться и все пил, пил… Фляга скоро опустела, и Костя снова поспешил к кринице, а большой усталый человек откинулся спиной на земляную стенку у входа и закрыл глаза.

15 Экспедиция у кургана. Странная кража. След в камышах. Нарост на дереве.

Когда лейтенант милиции Василий Иванович Бочка пообещал Пугачу и Котикову навестить их в доме Макарыча, он, конечно, не мог предусмотреть, что произойдет неожиданное и таинственное событие, которое и насторожит его, и озаботит. Примерно за месяц до встречи с ребятами из области сообщили Василию Ивановичу, что в районе Привольного - Волчеяровки - Секменевки и хутора Березова начинает работы прибывшая из Киева археологическая экспедиция: ей предстояло раскопать три или четыре древних кургана. Василию Ивановичу предписывалось, в случае, если ученые обратятся к нему, оказывать им всемерную помощь.

С подобными задачами лейтенант Бочка еще никогда не сталкивался. Он сидел за столиком и тер ладонью лоб, размышляя о сути этих двух слов: «археологическая экспедиция». Припомнилось, что в нижнем ящике стола у него среди заброшенных исписанных тетрадей хранился обгорелый, подобранный на пожарище словарь. Василий Иванович наклонился, вытащил книгу из ящика на дневной свет и вспомнил, повеселев, старую пословицу: сбережешь - что найдешь. Быстро отыскал нужное слово. Обгорелая страница книжицы сообщала: «Археология - наука, изучающая историю но памятникам материальной культуры - орудиям труда, оружию, предметам домашнего обихода, жилищам и так далее, находимым главным образом при раскопках».

- Вот зачем раскопки,- облегченно вздохнул Бочка,- чтобы изучать далекое прошлое родной земли! Что ж, придется потрудиться, разыскать экспедицию.

Он только подумал об этом, как в дверь осторожно постучали, и на пороге появился коренастый мужчина лет пятидесяти, загорелый, с гривой волос до плеч, со стекляшками пенсне на носу.

- Разрешите представиться,- произнес он суховато, уверенно подавая руку.- Начальник археологической экспедиции Сидор Сидорович Мороз.

- Вот здорово,- засмеялся Василий Иванович.- Я лейтенант Бочка. Представьте, едва лишь подумал о вас, а вы уже на пороге. Что ж, если нужна какая-нибудь подмога, можете рассчитывать на меня.

Мороз уважительно оглядел мощную фигуру милиционера:

- Спасибо. Экспедиция всем необходимым обеспечена и работает успешно. Единственное, о чем я хотел вас просить…

Василий Иванович насторожился:

- Сделаю, что в моих силах…

Ученый помолчал, по-видимому, колебался, говорить ли.

- Да, надеюсь, что это в ваших силах,- сказал он, решившись.- Дело, на первый взгляд, незначительное, но… Понимаете, кто-то неизвестный по ночам шастает вокруг лагеря экспедиции. Мы живем в палатках у подножия кургана. В одной из палаток складываем наши инструменты, здесь же находится запас провизии, в походном сундучке храним находки. Пока найдено немного: обломок скифского меча, серебряная серьга, бронзовый браслет, крупная стеклянная бусинка, наконечник стрелы из кости… Все это переложено ватой, описано: где, когда и в каком виде раскопано. Надеюсь, вам понятно, что содержимое сундучка - бесценное сокровище экспедиции? Можете представить себе наши переживания, когда вчерашним утром в палатке не оказалось сундучка…- Ученый сдернул с носа пенсне и стал протирать стекла платочком.- Катастрофа!.. Для сотрудников экспедиции это была настоящая катастрофа. Мы бросились искать пропажу в бурьяне вокруг кургана, в терновнике у проселка. Кому понадобились наши трудные находки, зачем? Интересно, что вор не взял ничего из продуктов: ни сахара, ни масла, ии консервов, ни муки. Быть может, он полагал, что в сундучке экспедиция хранит деньги?

Василий Иванович шумно вскочил из-за стола:

- Почему же вы, товарищ ученый, не сообщили мне об этом еще вчера, чтобы я пошел по горячему следу?

Археолог смущенно улыбнулся и развел руками:

- А потому, что пропажа нашлась. Сундучок был брошен похитителем в метрах ста пятидесяти от лагеря, в бурьяне. Он валялся раскрытый, а наши трофеи были небрежно рассыпаны среди смятых стеблей буркуна. Единственное, чего мы не досчитались, так это стеклянной бусины. Искали ее целый день до сумерек - и не нашли…

Уже через два часа Василий Иванович прибыл в лагерь экспедиции к кургану: многие шоферы знали его, относились к нему с уважением, вот и на этот раз легко поймал попутную машину. Лейтенант начал с того, что обошел несколько раз вокруг кургана, осмотрел палатку и тот прочный аккуратный сундучок, потом поднялся к траншее раскопа, сел на крутом откосе и стал вглядываться в свежий отвал земли.

Землекопов было четверо. Крепкие сельские парни, они сознавали, что приглашены трудиться ради высокого научного интереса, и были этим горды. Тем более их возмутила ночная кража в лагере, на которую, как они заявили Морозу, был способен только полный сумасброд. Они сидели у подножия кургана перед серой горкой золы, оставшейся от костра, и с нетерпением поглядывали на великана-лейтенанта, ожидая расспросов о той злополучной ночи, когда в лагерь пробрался вор.

Василий Иванович не торопился, все разглядывал свежую осыпь земли, а когда это занятие ему, по всей видимости, надоело, присел рядом с землекопами и спросил:

- Кто из вас, братцы, носит обувь сорок восьмого размера?

Они переглянулись, и молоденький черноглазый парень засмеялся:

- Такой размер, начальник, разве что для слона!

Бочка весело согласился:

- Верно, для слона. Но слоны обуви не носят и не воруют… Этот след мог оставить только человек. Взгляните на отпечаток подошвы и каблука: могу поспорить, что ботинки у ночного гостя не менее сорок восьмого размера.

Следуя за Василием Ивановичем, землекопы рассмотрели на свежем отвале глины оттиск диковинного ботинка. Черноглазый, вздохнув, сказал:

- И вижу - но не верю.

Лейтенант раскрыл свой планшет, извлек лист бумаги, карандаш и, измерив след, воспроизвел его на бумаге. Прощаясь, он пообещал начальнику экспедиции:

- Немного терпения: украденную бусинку, а заодно и воришку, разыщу.

Василий Иванович действительно был уверен в успехе своего поиска, так как рассчитывал на помощь сапожников: те должны были знать наперечет мужчин с такими огромными ступнями. Он потратил почти неделю, обходя всех знакомых и незнакомых мастеров шила и дратвы. Они обещали помочь, но просили малость подождать. Василию Ивановичу ничего не оставалось, как ждать сигнала от сапожников, но все же он не мог сидеть сложа руки. И тут ему помог случай…

В тихом переулке Бочка встретил как-то пария, чье лицо показалось ему знакомым. Остановился, поздоровался, спросил:

- Где виделись?

- На кургане.

- Землекоп?

- Так точно, товарищ Бочка! Вот хорошо, что мы встретились.

- А что случилось?

- Я обнаружил след «скифа»,- вполне серьезно заявил парень.- Это его второй след…

Василий Иванович не понял:

- Чей, говоришь, след?

Парень удивленно сдвинул брови:

- Так что «скифа», товарищ лейтенант!.. Начальник экспедиции, тот, что роется в кургане, профессор Сидор Сидорович Мороз, прозвал того ночного гостя «скифом». Рассказывал, что скифы жили в наших краях в давнюю старину.

- Ну, если так,- весело рассудил лейтенант,- значит, и воровства не было? Просто «скиф» возвратился из старины и подобрал в палатке свои вещи?

Парень сдвинул кепку, поскреб затылок:

- Был бы я суеверным, так и подумал бы.

Василий Иванович спросил недоверчиво:

- Где след?

Парень кивнул в сторону реки:

- Там.

Они спустились но крутизне к железной дороге, миновали ее и двинулись правым бережком за течением. У мыса, густо поросшего камышом, парень попридержал Василия Ивановича за локоть, шепнул:

- Здесь. Вчера у меня, понимаете, был выходной, ну я и приехал половить рыбку: выбрал этот мысок, забросил удочку - слышу, кто-то возится в камыше. Кто бы это мог быть, думаю, может, как и я, рыболов? Окликнул его, а в ответ - ни слова. Тогда я пошел на шорохи по камышу, а тот неизвестный учуял и как махнул вон в те заросли кустарника. Я только и заметил лохматую голову да голые плечи.

Бочка немало подивился:

- Значит, голый кинулся прочь от реки?

Парень развел руками, опасливо оглянулся на камыши:

- Так и получается, что голый.

- История! - усмехнулся Бочка.- Вроде бы у нас тут, в этих зарослях, свой Тарзан завелся. Слышал про Тарзана? Был, сказывали, такой лесной человек.

Но про Тарзана землекоп не слышал и, настороженно озираясь, указал пальцем на прогалину меж камышей:

- Там…

Бочка вздрогнул всем телом п словно бы изготовился к прыжку:

- Что… там?

- След…

Осторожно раздвигая камыш, лейтенант двинулся по указанному направлению, сделал шаг, другой и третий, а на четвертом его начищенный сапог с шумом погрузился в ил почти по край голенища. Эта неприятность, впрочем, Бочку не остановила, и он, балансируя руками, сделал и пятый шаг… Перед ним открылась небольшая прогалина, покрытая густым, будто крутое тесто, и черным, как деготь, илом, а на ровной лоснящейся поверхности ее отпечатался четкий след огромного ботинка.

Василий Иванович с трудом дотянулся до следа, измерил его - и даже изумился:

- Да неужели есть на свете такие чудеса? Номер - не менее шестидесятого!

- Пожалуй,- согласился парень.- Хотя следует учесть, что след малость рассосался.

- Непременно учтем,- пообещал Бочка.- Но я хотел бы знать, куда умчался этот странный голопузый «скиф»? Где его одежда? Кто он?.. Впрочем, прежде чем пойти по следу, мне нужно выбраться из этого проклятого болота. Помоги-ка, парень,- протянул руку землекопу.

Общими усилиями вытащили сапоги лейтенанта из трясины. Благодарно хлопнув землекопа но спине и наскоро обмыв обувь на отмели, Василий Иванович принялся внимательно осматривать берег, камыши и кустарник, примятую траву на откосе. Бочка был уверен, что «скиф» с минуты на минуту найдется: не мог же тот загадочный человек беспрепятственно разгуливать вблизи селения нагишом…

Поиск был начат правильно: вскоре Бочка обнаружил на травянистом откосе ком грязи; чуть повыше, па обнаженном корне дерева, «скиф» оставил еще один такой же след, а на береговой террасе, где мощно вздымались четыре дуба, Василий Иванович, усмехнувшись, поднял пуговицу.

- Га-а-ак,- протянул он вслух, довольный находкой,- здесь вы, голубчик «скиф», одевались, прежде чем удалиться от реки. Однако спрашивается: какая нелегкая занесла вас в болото?

В ту минуту сосредоточенных размышлений Василий Иваныч отчетливо расслышал шорох и хруст. В другой раз он не обратил бы внимания на такие пустяки. Подумаешь, может, упала сухая ветка или сорвался недозрелый желудь. Но сейчас лейтенант испытал такое чувство, будто находится здесь, под сенью дуба, не один. Кроме него, никого вокруг не было. И все же Бочка угадывал присутствие другого человека, словно бы тот находился совсем близко и наблюдал за каждым его движением.

В жизни зачастую соседствуют простое и удивительное. На этот раз удивительное заключалось в том, что, услышав настораживающие звуки, Василий Иванович лишь осмотрелся но сторонам, но так и не поднял головы, не взглянул вверх, на зеленые могучие кроны дубов…

Если бы он взглянул вверх, то увидел бы на разлапистой ветке странное скрюченное существо в рваных лохмотьях. Лейтенант прохаживался под кронами дубов довольно долго, и за все это время измазанный грязью человек на ветке не издал ни единого звука. Под ним обломился кусок сухой коры, лейтенант насторожился, услышав шорох, и странное существо совершенно занемело: ни дать ни взять - омертвелый нарост на дереве… Все же стоило Василию Ивановичу глянуть вверх. Возможно, в наросте на ветке он и не распознал бы фигуру человека, но наверняка заприметил бы две раскаленные точки: это два прищуренных глаза со страхом и ненавистью следили за ним.

16 Переем помощь раненому. Поиск в землянке. Странная пропажа. Костик - часовой. Ночной гость. Емеля и Гнедой.

Они сидели молча минуту, две… В землянке было сумеречно и тихо. Где-то в углу под ошметьем слежалой соломы попискивала мышь. Михей Степанович тяжело дышал, темные губы его судорожно вздрагивали.

Первым опомнился Емелька и строго взглянул на Анку:

- Что надо сделать сейчас же?

- Промыть рану… помазать йодом…- Тут девочка поморщилась: - Ох, это так больно! А ничего не поделаешь - нужно. Да, смазать йодом и перевязать.

- Сначала согреем воду,- заметил Костя.- Только в чем ее согреть? Может, в этой же фляге?

Старшой взял в руки флягу, внимательно осмотрел:

- Годится. Если малость и закоптим - отчистим. Давай к Старой кринице - и чтобы через минуту был здесь! Мы с Анкой тем временем разведем костер.

Пучок соломы, занесенный ветром шар перекати-поля, полусгнившая доска, сухие ветки - все пригодилось для костерка. И вот в пальцах Старшого уже засинел огонек спички. «Запас беды не чинит,- случалось, говаривал Емелька.- Коробок спичек и горстка соли в дороге всегда пригодятся». Теперь в этом убедились и его друзья.

Анка заметила, что Михей Степанович открыл глаза и как будто улыбнулся.

- Кстати получилось, ребятки…- сказал он, тяжело дыша.- Хорошо, что вы сюда пришли. Признаться, я уже было попрощался с белым светом. Но теперь… спасибо вам, дорогие…

Костик отыскал за землянкой в сухой траве обрывок проволоки, и Емеля захлестнул ею горлышко фляги так, чтобы можно было держать над костром. Анка, найдя в землянке среди разбросанных вещей Степаныча коробочку с мылом, шумно обрадовалась:

- Значит, все у нас будет чисто, по правилам, как у докторов!

У кристального ручейка, вытекавшего из Старой криницы, она старательно вымыла руки.

- Отлично… медсестреика…- похвалил ее Михей Степанович.- Возьми-ка теперь под крышей землянки, над дверью, сумочку: в ней ты найдешь маленькие ножницы, остаток бинта, пузырек с йодом… Волосы вокруг раны придется состричь. Не боишься?.. Ну, молодцом!

Старшой и Костик помогли раненому переместиться на земляном выступе и сесть поудобнее, а Кудряшка стала разглаживать ему волосы повыше виска, вокруг раны, и ловко срезать их по прядке. Что и говорить, ей было страшно, и она невольно подумала о своей маленькой жизни, похожей на робкую лесную тропинку, которая вилась меж рытвин и пней, с трудом одолевая крутизну, бурелом, косогоры. На этой тропинке то и дело возникали опасности, и нужны были смелость и ловкость, чтобы невзначай не сорваться в обрыв. Ей припомнилась недавняя минута, когда, забравшись тайком в каморку Смехача, она стояла, прижавшись к стене, и, затаив дыхание, с удивлением слушала, как громко стучало сердце: даже не верилось, что сердце может так громко стучать. А потом, когда загремело опрокинутое ведро, сердце совсем онемело, и Анка поняла, что это от страха! Тогда же она смекнула, что самым важным для нее было- одолеть страх.

Вот и теперь Анка, до боли кусая губы, старалась быть спокойной, чтобы не дрогнула рука, так рассчитывала движение ножниц, чтобы раненый не испытал ни малейшего беспокойства.

- Не бойся, медсестренка,- сказал Михей Степанович ласково.- Если и поболит немножко - не беда… Очень хотел бы я знать, кому и зачем понадобилось такое: подкрасться и… ударить? Быть может, грабитель? Но какое у меня богатство? Куртка да брюки. Правда, есть и ружье. Однако ружья он не тронул: вон лежит в землянке. Есть еще молоток, сумка с камнями да блокнот. Что еще? Старенькие карманные часы, компас… Но ни часов, ни компаса грабитель не взял. Значит, напал не ради грабежа? Ну, а если так, то ради чего же? Месть?.. Но опять-таки загадка: кто мстит мне и за что?

Анка обработала рану и заметно повеселела:

- Ваши дела, дядя Михей, не такие уж и плохие: рана небольшая. Сейчас наложу вату, стяну бинтом - и отведем вас в Рубежное в больницу.

Емелька озабоченно спросил:

- Вы точно проверили, дядя Михей? У вас действительно ничего не пропало? А где же сумка с камушками? Я осмотрел всю эту нору и не нашел…

Степаныч нисколько не встревожился:

- Куда ей деться? Погоди, найдем.

Пошатываясь и придерживаясь за плечо Костика, дядя

Михей с усилием встал на ноги. Его клеенчатая куртка с карманами в два этажа была покрыта черными пятнами. Он, удивляясь, потрогал одно из них, потом взглянул на пальцы:

- Да, кровь… Ну, ничего, будем живы - курточку почистим… А гляньте-ка, дружки, в правый угол, сумка там, под соломой.

Емелька искал долго и старательно, даже трижды зажигал спичку, сетуя, что зря расходует неприкосновенный запас. Затем в поиски включилась и Кудряшка, но Михей Степанович не верил в пропажу до тех пор, пока сам, кряхтя и постанывая, не обшарил все углы землянки.

Он очень устал от этого и снова попросил воды, а когда быстроногий Костик преподнес ему полную флягу, отхлебнул лишь один глоток, тяжело присел и, откидываясь спиной на траву, прошептал еле слышно:

- Спать…- И тут же глаза его закрылись.

Костик и Анка с надеждой взглянули на Старшого: что он решит? Но Емеля растерянно стоял у порога землянки и молчал.

Анка вздохнула и молвила неопределенно:

- А время к вечеру…

Старшой решительно сбросил пиджачок, свернул вчетверо и осторожно подсунул Степанычу под голову.

- Ладно,- сказал он, хмурясь.- К вечеру время или к утру - не важно. Человек ранен - и мы от него не уйдем. Там, за овражком, на опушке леса, я заприметил добрую копенку сена: кто-то накосил на полянах, меж кустов. Придется перенести ту копенку сюда. Приготовим постель для раненого, да и сами как-нибудь устроимся. Жаль,ужин придется отложить…

Анка беспечно тряхнула кудряшками.

- А что нам, в первый раз?.. Айда за сеном.- И спохватилась: - Всем троим уходить нельзя. Кто-то должен остаться при раненом. Как бы не вернулся тот…

Костик, конечно, понял, о ком говорила Анка, но все же спросил тихонько:

- Кто?

- Тот, кто напал на дядю Михея,- шепотом ответила Анка и оглянулась но сторонам.

Старшой немного подумал и согласился:

- Дело. Ты, Кудряшка, и останешься при раненом. В случае чего… Ну, если что приключится - выбегай на вон тот пригорок и кричи вороной: кар-р-кар-р! Мы мигом поспеем, только зови погромче.

А Костик даже подпрыгнул:

- Братцы, так ведь у нас же есть ружье! Самое настоящее! Между прочим, я стрелял из винтовки: мне один солдат позволил, и я два раза выстрелил. Так что оружие знаю.

Старшой с сомнением посмотрел на Костика, но все же согласился:

- Ладно. Возьми ружье, будешь часовым. Только не вздумай бабахнуть. А в случае…

- Знаю,- прервал его Костя.- В случае чего, так закричу вороной, что и в Привольном услышат!

Он юркнул в землянку и почти тотчас появился со старенькой одноствольной берданкой в руках, встал по стойке «смирно» в нескольких шагах от спящего Михея Степановича.

Пока Емеля и Анка добрались до подлеска, где меж кустов боярышника и бересклета темнела заготовленная кем-то копенка сена, совсем завечерело, и над притихшим простором Задонечья, еще не остывшим от жара недавних боев, засветились частые крупные звезды. Обходя густой и круглый куст боярышника, Анка тихонько спросила у Емели:

- Ты, Старшой, не боишься?

Емелька оглянулся по сторонам:

- Кого?

- Лес так близко и такой черный… А вон меж кустами вроде бы огоньки…

Старшой порывисто перевел дыхание:

- Ну чудная, это же светлячки! Хочешь, я тебе поймаю?

Между ветвей пронесся ветер, и Анка прислушалась к смутному шуму близкого леса.

- Хорошо Косте,- с завистью протянула она,- у него ружье, ему нечего бояться…

Емелька натянуто засмеялся:

- Ха, ружье!.. Я ведь забыл предупредить, что дядя Михей выстрелил, значит, ружье надо перезарядить.

Анка схватилась за голову:

- Эх ты, Старшой! А если Косте нужно будет отстреливаться? Ну, от того…

- Ни от кого ему не нужно отстреливаться! - сердито буркнул Емеля, принимаясь за сено.

А Костик тем временем стойко нес добровольную караульную службу, крепко сжимая обеими руками ствол старенькой берданки, вслушиваясь в шорохи вечера, то и дело покашливая, прочищая голос на случай, если пришлось бы кричать по-вороньи.

Сначала он думал о Старшом и Кудряшке, представлял, как они, миновав овражек, приближались к опушке леса, отыскивали в синеватой тьме копну, разворачивали ее, мастерили две больших охапки сена. Он словно бы находился вместе с ними, и поэтому ему не было скучно. Потом стал прислушиваться к дыханию дяди Михея.

Сначала оно было ровным и глубоким. В зыбкой ночной синеве Костику чудилось: Степаныч сдержанно улыбался. Но - странное дело - дыхание неожиданно сорвалось и затаилось, и паренек отчетливо расслышал частые перестуки своего сердца. Приступ острой тревоги был таким внезапным и сильным, что Костик ощутил, как по его виску пробежала холодноватая капелька пота. «А что, если случится самое плохое,- подумал он оторопело,- что, если Степаныч… умрет?..»

И Костик шагнул к раненому, осторожно прикоснулся к его лбу ладонью. Лоб дяди Михея был холодный и влажный, и он поспешно отдернул руку. Первой его мыслью было сообщить Старшому и Анке, что случилась страшная беда. Он глубоко вдохнул воздух и каркнул испуганной вороной. В первый раз получилось не особенно громко и с хрипотцой, но вторично каркнуть Костик не успел: дядя Михей повел руками и сложил их на груди.

Костя отложил на откос ружье и бережно взял Степаны-ча за плечи:

- Вы так напугали меня, дядя Мнхей! Почему вы не дышали? Ну, дышите же, дышите! Вот скоро вернутся наши, принесут сена, и мы устроим вам хорошую, мягкую постель.

Раненый расслышал и прошептал с усилием:

- Не нужно много, мальчик, говорить. Я припоминаю, как это случилось… Если бы я чуточку раньше оглянулся! Обидно… Ведь слышал чьи-то шаги, чувствовал, что кто-то подкрадывается сзади, но подумал: экие пустяки, просто ветер шелестит сухой травой. А потом будто земля подо мной встряхнулась, и я стал падать куда-то вниз… Падал долго, очень долго. Теперь понимаю: это мне чудилось, оглушенному…

Говорил он медленно, сбивчиво и очень тихо, и Костик жадно ловил слова, одновременно прислушиваясь к шорохам вокруг: то ему чудился топот, то позвякивание металла, то неясные возгласы, то какие-то хрустящие звуки…

Нельзя сказать, чтобы Костнк трусил. Если бы он был один, пожалуй, совсем не испытывал бы страха: забрался бы в дальний угол землянки и попытался уснуть. Но ему надлежало охранять раненого и, значит, отвечать за жизнь этого человека…

И тут Костя хлопнул себя ладошкой по лбу: как же мог он, часовой, выпустить из рук ружье хотя бы на минуту? Л что, если где-то близко все еще бродит разбойник, который пытался убить Степаныча? Что, если тому громиле вздумается вернуться к землянке, взглянуть на жертву? Нет, он не дрогнет, прикажет- «руки вверх!» -и пусть только бандит не послушается: Костик уже стрелял из винтовки и теперь, не колеблясь, нажмет на спусковой крючок.

Тут же он рассудительно подумал, что одно дело - встретиться с разбойником в открытую,один на один,и совсем другое, если тот прячется поблизости и терпеливо рассчитывает минуту для нападения…

Но что за дивная ночь выдалась в начале августа над этим раздольным донецким краем, синяя-пресиняя и яркая от звезд! Костик смотрел на звезды, отчетливо различая широкую белесую полосу Чумацкого Шляха: словно бы клубы тумана от горизонта до горизонта. Помнится, учительница в Голубовке рассказывала притихшей ребятне, что и этот высокий туман - тоже звезды, только очень далекие, и такое их множество, что даже в большие подзорные трубы почти невозможно сосчитать. Странные чувства испытывал Костя Котиков на своем ночном посту, вглядываясь в красные, зеленоватые, синие, желтые мерцания неведомых таинственных миров. И один вопрос уже не впервые беспокойно возникал в его сознании: что там, ну хотя бы на той большой и переливчатой, добела раскаленной звезде ?

Из-под купола неба, где звезды мерцали густой многоцветной россыпью, сорвался и поплыл к земле огненный шар. Костик чуть было не вскрикнул, но лишь затаил дыхание: часовому не положено чему-либо удивляться. Впрочем, такому нельзя было не удивляться: большой огненный шар разгребал и вспенивал синеву ночи, оставляя за собой раскаленную борозду, и был он значительно ближе звезд, и все падал… падал… Костику даже показалось, словно бы та груда жара рухнула наземь, очень близко, за верхней кромкой овражка. И как же ему захотелось взбежать по откосу вверх, посмотреть… Но он только крепче стиснул ствол берданки. Такая уж судьба у часового: стой - и ни с места!

А там, на кромке овражка, метрах в пятидесяти от землянки, в бурьяне и действительно что-то вспыхивало, скользило пучком света по кустику шиповника, и уже вполне отчетливо послышался топот копыт.

Костик вскинул ружье наизготовку. Над овражком, на синем бархате ночи обрисовалась высоченная фигура: голова, плечи, приподнятая рука… Из той приподнятой руки прямо в лицо Костику плеснула струйка пронзительного света, и, отшатнувшись, он прокричал во весь голос:

- Стой!.. Кто идет?!.. Кар-р-р… кар-р-р… кар-р-р!..

Фигура обернулась на месте, Костик различил голову лошади и понял, что на кромке овражка - всадник. Голос - вполне спокойный, не испуганный, не напряженный - спросил удивленно:

- Кто там? Кого или что охраняете?.. И откуда так много воронья?

Издали донеслось ответное встревоженное «кар-р-р», и Костик вздохнул с облегчением: Старшой и Анка услышали его и спешат к землянке. «Что ж,- подумал он,- друзья убедятся, что часовой не из робкого десятка». Он уже держал в руках винтовку, даже стрелял два раза и не боится никого и ничего…

- Почему не отвечаете? - помолчав, спросил всадник с ноткой сдержанной досады. Было слышно, как нервно перебирал копытами конь.- Вторично спрашиваю: кто обитает в землянке?

Михей Степанович беспокойно зашевелился на неудобном выступе:

- Голос вроде бы знакомый… Скажи, малыш, гостю, что здесь находится геолог Верзин Михей Степанович… И спроси гостя, кто он?

Костя с перепугу повторил не задумываясь:

- И спроси гостя, кто он? - Но тут же спохватился: - Я спрашиваю: кто вы такой и кого ищете?.. Я часовой, у меня ружье.

Всадник почему-то развеселился:

- И что ж оно, ружье-то, настоящее? Погоди, малыш, не стреляй, я еще пожить хочу.

И бывалый Костик Котиков растерялся. Его привел в замешательство спокойный, даже насмешливый голос всадника. Ведь он говорил с Костей, будто с маленьким… Не зная, что ответить, парень вспомнил условный сигнал и снова заорал во все горло:

- Кар-р-р!.. Кар-р-р!.. Кар-р-р!..

И не успел опомниться, как сверху с кромки овражка, сорвалась огромная лошадь, обдала Костика влажным и теплым дыханием, надвинулась могучей грудью. Всадник легко и бесшумно скользнул из седла на землю, мягко, но уверенно отвел в сторону ствол берданки, выпрямился и бросил на шею коню поводья.

- Иди, Гнедой, погуляй. Тут, в низинке, может и травкой полакомишься.- И обернулся к часовому: - Ну, здравствуй, отчаянный. Вон как ты вороной каркаешь! Видать, зовешь кого-то на подмогу! Тревожиться, впрочем, не следует: я человек мирный и безоружный. Если ты, мальчик, из местных, то, наверное, слышал про экспедицию, которая Высокий курган раскапывает? Я из тех землекопов…

В темноте не сразу он заметил Михея Степановича, а когда рассмотрел, протянул озабоченно:

- Э, да ты тут не один?..

В его руке вспыхнул фонарик, и зыбкое пятно света пробежало но выступу на откосе, по ногам Степаныча, коснулось груди, лица.

- Начинаю понимать. Здесь что-то случилось? Рассказывай, малыш…

Но Костя не успел сказать и слова: в густой синеве ночи наперебой заорало, закаркало, захлопало крыльями воронье. Можно было подумать, что кто-то спугнул огромную злую стаю. Встревоженный конь ударил копытом, фыркнул и отпрянул в сторону, а с косогора на площадку перед землянкой разом скатились два живых комка. Сначала они распластались на земле, потом приподнялись, расправились - и оказались маленькими человеческими фигурками. Костя узнал Старшого с Кудряшкой и, не зная, как выразить бурную радость, громогласно каркнул еще раз.

- Хватит,- резко приказал Старшой, присматриваясь к незнакомцу.- Кто этот человек? Ты задержал его, Костик? Ну, молодчина… Хвалю.

- Я… я… я… не задерживал. Он сам задержался. Говорит, землекоп с Высокого кургана. А лошадку зовут Гнедой… Видно, хорошая лошадка, только пугливая…

Ночной гость опять посветил фонариком - теперь уже вокруг себя. Узкий белесый луч всплеснулся, вырвал из тьмы голову лошади с настороженными ушами, с лиловым глазом, промчался над Емелькой, вернулся, плеснул ему в лицо и в плечо, не заметил Анки и врезался в верхнюю часть выступа, на котором сидел, скособочась, раненый.

- Если не ошибаюсь…- быстро и отрывисто заговорил гость.- Да это, кажется, вы, Михей Степанович?!.. Что же здесь приключилось? Вы узнаете меня?..

- Голос такой знакомый…- медленно, с усилием произнес раненый.- Экспедиция номер семнадцать?.. Высокий курган… Сидор Сидорович Мороз?

- Он самый! - почти закричал гость и бросился к Степанычу, припал на колено, осветил повязку на его бессильно опущенной голове.- Вон какое несчастье, коллега, вы… больны?

Степаныч закашлялся, с трудом подавил стон и, собрав силы, слегка приподнялся:

- Это, профессор, хуже болезни. Это было нападение. Кто напал?.. С какой целью? У меня ничего не взяли. Почти ничего… Все же мне повезло: появились эти славные ребята, принесли воды, перевязали рану…

Гость присел на землю рядом со Степанычем.

- Молодцы ребята! Я сразу же заметил: смелые, шустрые. Однако познакомимся потом… Думаю, Михей Степанович, везти вас в больницу в Рубежное или в Пролетарск в такую темень будет сложно. Потерпите до рассвета? Кстати, при мне имеется медицинский пакет: в нем и бинт, и вата, и йод. Я сейчас заново перевяжу рану.- Он снова плеснул лучом фонарика и на этот раз высветил Анку: - Смотри-ка, здесь и девочка! Ладно, будешь медсестрой, моей помощницей. Возьми, пожалуйста, фонарик и свети мне на руки. Да ровно свети, чтобы луч не прыгал, не перемещался.

Одним прыжком Костик оказался рядом с Анкой.

- Давай-ка я посвечу,- предложил он поспешно, пытаясь взять из рук девочки фонарь.- Я это умею, у меня у самого была такая штучка.

Однако Анка фонарь не отдала, а незнакомец, которого Михей Степанович назвал Морозом, иронически заметил-.

- Что я вижу? Часовой оставил свой пост?..

И Костя уныло вернулся к берданке, виновато избегая испепеляющего взгляда Емели Пугача.

- Подумать только, он умеет светить фонариком! - прошипел Старшой.- Ты, может, курсы такие прошел, фонарные?

Руки гостя в белом пятне света ловко разматывали бинт, осторожно снимали с головы раненого вату. Анка вцепилась в фонарик и видела только эти уверенные, ловкие руки. Все остальное - и ночь, и землянка, и сторожкий шорох ветерка - отступило куда-то далеко-далеко. Удивительные руки оказались у гостя, как быстро и ровно наложили на глянцевый квадратик бумаги мазь, затем приложили к тому квадратику марлевую салфетку, расправили свежий и пушистый ком ваты и плотно перехватили над раной всю эту подушечку бинтом. «Наверное, этот дяденька- врач»,-с восхищением думала Анка, ловя каждое движение быстрых рук.

А тот, закончив перевязку, заговорил подчеркнуто бодрым голосом:

- Будем надеяться, дорогой коллега Верзин, что все окончится благополучно. Вы хорошо слышите меня? Вот и отлично… Так что же все-таки нужно было напавшему? - Он ниже склонился над раненым.- Сумка, говорите, исчезла?.. Что, с образцами минералов? Действительно: кому она нужна?.. И рад, Михей Степанович, что вы узнали меня. Куда я держал путь и почему ночью? К вам, уважаемый Верзии, я и направлялся. Думал, если не встречу вас у Старой криницы, значит, проеду в Троицкое, спрошу в доме приезжих. А оно вон как обернулось…

Мороз поднялся во весь рост, взял у Анки и выключил фонарик. Все вокруг поглотила темнота.

- А теперь, друзья-приятели, давайте подумаем, что дальше делать будем…

- Во-первых, устроим дяденьку Михея,- предложила Анка.- Мы уже принесли две охапки сена. Нужно сделать постель.

- Принимается! - мягко одобрил Мороз.- За дельное предложение, медсестрица, ставлю пятерочку. А еще предлагаю развести хотя бы небольшой костерок. С огнем всегда веселее. Да и лес тут рядом, сушняк найдется.

- А как же Гнедой? - спросил Костя, все еще терпеливо выстаивая в карауле.- Он же может и ускакать…

Мороз оглянулся на темный силуэт коня у землянки и заверил:

- На этот счет, приятель, не беспокойся. Дальше, чем на сто метров, Гнедой от меня не отойдет. Тащите ваше сено, раскладывайте постель, а потом займемся дровишками.

Емеля с Анкой бросились к охапке сена, а Костя остался стоять при берданке, только вытянулся еще больше. Мороз посветил фонариком на его серьезную физиономию и сказал:

- Теперь по старшинству командовать отрядом буду я. Слушать приказ номер один: караул отменяется. Нас много, и нам не страшен серый волк. Поставь, часовой, ружье у двери и поинтересуйся дровишками: вон какие дебелые ветки валяются.

Костя будто давно уже ждал этой команды: с жаром бросился на сушняк, ломая ветки то о правое, то о левое колено. Гость, которого Степаныч уважительно назвал профессором, несмотря на свою холодную фамилию - Мороз, оказался простым и компанейским. Когда Емелька чиркнул спичкой у пучка сухой травы и веселые язычки пламени побежали по тоненьким веткам, он запросто сел прямо на землю и отдал вторую команду:

- Итак, приказ номер второй. Мне ранним утром нужен расторопный гонец. Кто из вас умеет ездить верхом?..

- Все мы умеем,- уверенно ответил Емелька.- Да и как не уметь, если мы в Привольном по ночам лошадей пасли?

Голубая и трепетная вспышка пламени резко осветила загорелое лицо Емельки - на синьке ночи оно выглядело волевым, словно кованным из бронзы. Профессор Мороз улыбнулся:

- Отлично, паренек!.. Утром и помчишься до брода на реке, а потом дальше, до Высокого кургана. Передашь записку медику экспедиции Орлянкину, приведешь его сюда. Он будет знать, что нужно привезти.

Старшой изумленно уставился на него:

- Вы… доверяете мне… коня?

- Доверяю,- сказал Мороз твердо.- Встанешь на зорьке - и в путь.

17 Загадка похищения. Сигнал сапожника Сома. Всем ногам нога. Квартирант тетки Феклы.

После странного случая на Высоком кургане Василий Иванович Бочка совсем потерял покой. «Кто и зачем,- снова и снова спрашивал он себя,- похитил скромные находки археологов? Похитил, чтобы… выбросить?» Ответа на этот вопрос Бочка не находил и потому мысленно все время возвращался к тем огромным следам, оставленным неизвестным на глинистой осыпи раскопа и в камышах, на берегу реки. Постепенно у него стала вырабатываться привычка приглядываться к ногам прохожих: верилось, что человек с огромными ступнями обязательно встретится. Впрочем, постепенно эта уверенность слабела: почти все, встреченные им в те дни мужчины и парни, будто в насмешку над бывалым следопытом,носили ботинки и туфли не более тридцать девятого размера.

Как-то, проходя переулком мимо дощатой будки, в которой восседал за низким столиком веселый сапожник по фамилии Сом, Василий Иванович нечаянно бросил взгляд на него - и заметил, что тот заговорщицки подмигивает. Сомнений не было: Сом подавал ему сигнал.

Козырнув по привычке, Василий Иванович спросил:

- Что, труженик шила и дратвы, есть новости?

Сом усмехнулся в рыжие усы:

- Снимайте, товарищ начальник, сапоги и садитесь ближе. Секрет удобнее сообщать за делом.

Бочка подчинился, снял оба сапога и, вручив их Сому, присел на свободный стульчик. Рассматривая сапог милиционера и стуча пальцами по каблуку, сапожник молвил удивленно:

- Вот в эту самую минуту, когда я держу в руках ваш мокроступ, тот человек, о котором речь, остановился, обернулся и поглядел сюда. Что за совпадение? Или, быть может, почуял, что разговор будет о нем?

Бочка потянул к себе сапог:

- Похоже, фантазируете вы?

- Возможно,- мягко согласился Сом, не отпуская сапога.- Вы знаете, сколько я перевидел и обул ног? Правду скажу: тысячи! Но такой ноги, как у того громилы, который только что повернул за угол, не сыскать. Это, скажу вам, всем ногам нога!

Бочка насторожился:

- И вам удалось снять мерку?

- Так точно! - четко, по-военному ответил Сом, передавая Василию Ивановичу два черных шнурка - один подлиннее, другой покороче.- Это вам длина к ширина тех «кораблей», которые носит приезжий.

Бочка осторожно вложил шнурки в записную книжку и спрятал ее в нагрудный карман.

- Хорошо, дружище Сом, спасибо. Скажу вам откровенно, если бы у меня не было таких надежных помощников, как вы, многие жулики и тунеядцы жили бы припеваючи. Так кто же этот тип, откуда приехал, когда, где проживает, чем занимается?

Сом тихонько присвистнул:

- Целый короб вопросов! Иваныч, разве я справочное бюро? Хотя кое-что могу ответить. Откуда у меня сведения? Понятно, от интереса к людям, к их житью-бытью, заботам, печалям, радостям. Вот и этим приезжим я интересовался. Л прибыл он к нам три месяца назад, то ли из Москвы, то ли из Минска, но делам, говорят, ученым: он разные травы собирает, листья, семена, корни, веточки - бродит целыми днями по степям, но полям, по лесам. А проживает он в Кривом переулке у тетки Феклы, отдельную комнату снимает. У нас, как вы знаете, гостиницы нет - фашисты сожгли, вот приезжим и приходится на частных квартирах размещаться. Фекла, конечно, человек темный, только и делает, что молится да гадает, но дом у нее ладный, в четыре окна, еще довоенный.

Довольный своим обстоятельным донесением, Сом но-молодецки потрепал, будто живые существа, оба сапога и возвратил их Бочке:

- Вот и весь мой сказ, а за сим - желаю успехов.

Браво козырнув сапожнику, Василий Иванович сразу направился в тот же переулок, что и приезжий.

На просторном крыльце добротного дома тетки Феклы коренастый плечистый мужчина в ладном сером костюме, в шляпе и при галстуке, старательно вытирал ноги о половичок. Привыкший подмечать особые приметы, Василий Иванович запомнил, что под левым глазом у приезжего чернела продолговатая родинка. Еще ему запомнились глаза и брови этого человека: глаза имели стальной оттенок, а брони, казалось, были подкрашены черной тушью. Но ботинки… Как все-таки ошибся сапожник Сом! Ботинки у приезжего были не более сорокового размера…

Немного замедлив шаг и отвечая на поклон приезжего, Василий Иванович спросил:

- Как поживает хозяйка дома?

Мужчина широко улыбнулся и развел руками:

- Как обычно: бьет поклоны.

- Жаль человека,- сказал лейтенант.- Что у нее за жизнь?

Приезжий брезгливо покривился:

- Мрак…

Делая вид, будто он готов поговорить с любым встречным, Бочка поинтересовался:

- А вы все травками занимаетесь? Как понимаю, кропотливое дело.

Мужчина повел черными бровями:

- Наука требует терпения. Ради нее любых усилий не жаль.

Они расстались, но разочарованный Василий Иванович еще долго видел перед собой коренастую фигуру приезжего, его широкую улыбку и серые, стального отлива глаза. Улыбка казалась заученной, а глаза были холодные. Он, впрочем, подумал, что, быть может, этот холодок в глазах ему лишь почудился и что излишняя подозрительность к добру не ведет.

А все же… Все же… Настоящему следопыту должны быть присущи умение и пристрастие к развязыванию сложнейших узлов. В ходе раскрытия, накопления, исследования фактов у следопыта крепнет профессиональное чутье. Не оно ли, это чутье, так настойчиво беспокоило Василия Ивановича, вело на берег реки, где в камышах на иле отпечатался странный след? Не оно ли подсказывало, что к приезжему незнакомцу, занятому мирным делом - сбором трав, ему, лейтенанту Бочке, следует проявить осторожное и повышенное внимание? А потом сообщение сапожника Сома… Не приснились же ему, в самом деле, великанские ботинки на приезжем?

Так он размышлял, направляясь через рыночную площадь к старому амбару, в котором в послевоенную пору временно размещался его неказистый кабинет. И тут, будто из-под земли, перед ним вырос худой высокий старик. Лейтенант узнал Митрофана Макарыча и был немало озадачен его растерянным, растрепанным видом: непокрытые белые волосы деда перепутались, ворот рубахи распахнут на всю грудь, пиджак испачкан мелом, и особенно поразило Бочку, что старик силился выговорить какое-то слово - и не мог.

- Спокойно,- попытался ободрить Митрофана лейтенант.- Вижу, случилось ЧП?.. Быть может, вам наконец-то удалось выудить щуку с золотым кольцом?

Дед поднес палец к губам:

- Тс-с… Тревога.

Василий Иванович внимательно присмотрелся к Мака-рычу:

- Минутку, дедуля… Так что же случилось?

- Пойдем-ка, сынок, в твой кабинет,- предложил шепотом дед Митрофан.- Там я все изложу по порядку.

18 На добром коме. Последний олень. Смехач и Емелька. Таинственная пещера.

И до чего же доверчивым, понятливым, резвым оказался Гнедой!.. Стоило Емельке позвать его тихим свистом, как он сразу подошел. Старшой поправил уздечку, потрепал по шее, а потом (уже с помощью Костика) набросил седло, подтянул подпругу, укоротил стремена, а конь терпеливо ждал, кося лиловым глазом, то пофыркивая, то встряхивая гривой, пока всадник не очутился в седле. Когда Емеля одним пружинистым прыжком взлетел в старое, потертое, но очень удобное седло, Гнедой тотчас игриво затанцевал на месте.

Быстро светало, по низине овражка крался слоистый косячок тумана, и сухие стебли бурьяна повыше землянки наливались стеклянным блеском. Емеля потрогал за поясом записку, переданную еще вечером профессором, и тронул поводья. Добрый конь, словно споткнувшись грудью о неприметную преграду, слегка осел на задние копыта, а затем пошел свободной и легкой рысцой.

Равнина по левую сторону Донца напротив Привольного, Пролетарска, Лисичанска, Переездной так непохожа на другие районы Донбасса: там всхолмленная степь до самого Азовья, а здесь то песчаные дюны, то озера, то перелески, а то, подобно зеленым островам, дружные высокие сосны. Емелька любил этот раздольный край, богатый лисами, зайцами, дикими утками и прочей живностью. Слышал он от людей пожилых, знающих, что в прошлые, не такие уж и далекие времена здесь бродили большие стада диких оленей, и потому зеленые крутояры вдоль Северского Донца назывались Оленьими горами. Как хотелось бы Емельке, чтобы этот мирный и гордый зверь уцелел! Ну зачем же… зачем безвестный охотник застрелил здесь последнего оленя?

А иной раз Емельяну верилось, что он еще встретит уцелевшего оленя, даже чудилось порой, будто на приозерной поляне, над высокой притихшей травой, плавно и размеренно движется дивный куст рогов… Эх, если бы это видение не рассеялось! Но видение-только зыбкий образ, оно исчезает неуловимо, как и появляется…

Умный и сильный конь легко и без робости осилил речной брод. Емелька не понукал его, не беспокоил. Осторожно ступая, Гнедой вошел в светлую воду по колени, навострил уши, вглядываясь в противоположный берег, потом, опустив голову, долго пил размеренно и с удовольствием.

Река в этом месте была неглубокой: со дна выступала каменная гряда, ее занесло песком, который постепенно утрамбовался, и теперь вода едва-едва достигала Гнедому до груди. Емельке было светло и радостно. Босые ноги погрузились в текучую воду почти до колен, а конь нарочно медлил, наслаждаясь прохладной влагой, и чего в те минуты хотелось бы Емеле, так это окунуться в речку с головой, а потом купать доверчивого коня, гладить его шелковистую теплую кожу, и кричать, и смеяться, и свистеть, и поднимать тучи брызг под самое солнце!

Они очень быстро добрались до правого берега, и, звучно печатая шаг на влажной отмели, Гнедой так встряхнулся всеми ворсинками своей шелковистой кожи, что Емелька вдруг очутился в облаке радужного фонтана - ну, только бы взмыть в небеса и полететь!

Крутой и стремительный подъем, ровная насыпь, крытая щебенкой, четкие ряды и две пары накатанных синеватых рельсов - все это хорошо знакомо Емеле, но открывалось будто внове с уверенного и сильного аллюра. Это словечко - аллюр - Емеля слышал от бывалых конников в Привольном и сейчас мысленно щеголял им перед Анкой и Костиком.

За железной дорогой с ее глубокими кюветами правый берег высился сплошной зеленой стеной. Молодой сплоченный дубняк, бересклет, орешник, боярышник, дикие маслины и шиповник - вся эта непролазная поросль дружно шумела под ветром, перекликалась голосами птиц, вспыхивала яркими крылышками бабочек, дышала густым и терпким настоем листьев, цветов и трав.

Гнедой уверенно перескочил через первый кювет, две пары рельсов и еще через одну канаву, за которой белела трона. От нее вверх, на кряж, ответвлялась узкая тропинка: она взбиралась через травянистый вал, где из-под откоса пробивался звонкий ручеек и желтел соцветиями пышный буркун. Только легкая натяжка повода, лишь касание пяткой под влажный бок Гнедого - и конь уже понял всадника, и решительно вскинулся по тропинке вверх. Емеля невольно зажмурился: до чего же понятлив Гнедой! Вот он уже взобрался на округлый травянистый вал, ступил в ложбинку, погружаясь по самое брюхо в пестрое разнотравье, потом осторожно коснулся бархатистой губой ручейка…

Что заставило Гнедого вздрогнуть, резко поднять голову, навострить уши? Какую опасность почуял он за сплошной зеленой стеной орешника? Емелька заметил, как верхние ветки куста зашевелились, медленно раздвигаясь, образуя просвет. В том зыбком просвете мелькнула человеческая фигура.

- Кто здесь? - спросил Емелька, подбирая поводья, чувствуя, как пружинят, пританцовывая, сильные ноги коня.

Из-за куста ответа не последовало.

- Я вас увидел! - крикнул Емелька.- Почему вы прячетесь?

И снова молчание.

Тогда, подчиняясь порыву мальчишеской лихости, он осадил Гнедого и послал прямо на орешник. Коиь решительно двинулся вперед - он уже проникся доверием к юному и легкому всаднику. Прежде чем решиться на прыжок, встал, соизмеряя расстояние, на дыбы, мощно вознеся передние копыта. С этой неожиданной высоты Емеля увидел за кустом человека в рваной рубахе, взъерошенного, с грязным лицом. Лишь какое-то мгновение было необходимо Старшому, чтобы узнать того человека.

- Ти-ти-ти!..- закричал Емелька.- Что же ты играешь тут в кошки-мышки?..

Конь, не услышал команды, опустил копыта и затоптался перед кустом, а Емелька послабил поводья и стал ждать. Он был уверен, что Тит появится сейчас из своего укрытия, однако проходили минуты, а Смехач не выходил.

Ему надоело ждать, и он вынул из стремени ногу, ласково потрепал Гнедого по шее и соскользнул на землю в густую нетронутую траву.

Августовское солнце, как определял Старшой, показывало на девять утра; дорога до Высокого кургана могла, пожалуй, занять около часа, а возвратиться к Старой кринице Емелька рассчитывал к полудню. Значит, у пего еще есть время, чтобы подкормить на отличной целинной траве Гнедого да и поглядеть заодно, чем здесь тешился под безлюдными кручами Смехач.

Емеля неторопливо разнуздал Гнедого, отпустил пастись и стал пробираться сквозь густые заросли орешника. Протиснуться меж частыми тугими прутьями оказалось непросто, и была минута, когда он почувствовал себя будто в ловушке: ни ступить вперед, ни вернуться к Гнедому.

Усталый и взмокший, с исцарапанными руками, он все же одолел коварную заросль и выбрался на полянку, где полегшая метелка белой полыни, обломанная веточка маслины, несколько сорванных листьев береста указывали на укрытие Смехача. Но куда же он скрылся, почему исчез?..

Уже возвратись к Гнедому, поправляя на нем седло, Емелька случайно глянул вверх на каменный выступ кряжа, нависший над закустаренным откосом. Там, в срезе обрыва, гибкими прослойками залегали породы разных цветов: сизые, желтые, зеленоватые, красные - а в самом нижнем и мощном слое, перечеркнутом полосой угля, черно зиял круглый зев пещеры.

«Вот те раз! - удивился Емелька.- Откуда ей взяться тут, пещере? Разве мы вместе с Анкой и Ко-Ко не облазили все крутояры, когда разыскивали каурого жеребенка?» Этой пещеры не было, иначе они наверняка заметили бы ее!..

Увлеченный своим открытием, Емеля направлял Гнедого к высоченной стене обрыва. Пробиваясь прогалинами, полянками, просветами сквозь плотную гущину, он примечал, что камней, рассыпанных в траве, становилось все больше. Неспроста Гнедой, опасаясь поранить ноги, вышагивал все медленнее и труднее. Перед квадратной глыбой, похожей на сундук, конь совсем остановился, озадаченный: дальше громоздилась осыпь - ни проехать, пи пройти.

С этого взгорка на откосе Емелька еще раз присмотрелся к черному пятну. Ему показалось, будто в каменной пасти что-то мелькнуло. Он невольно привстал на стременах: неужели в пещере кто-то есть?.. Он круто развернул коня и направил обратно, к травянистому валу. Гнедой скользнул но крутизне косогора на задних копытах и уверенно вышел на ровную широкую тропу.

19 Мечта Анки. Кровь дракона. Сказочная сила. Михей Степанович припоминает. Два камешка.

Анка проснулась еще до восхода солнца и видела, как Старшой собирался в дорогу. Ей было завидно, конечно: вот повезло Емельке! Сейчас он вымахнет из овражка и промчится равниной, гордый доверием, немножко заносчивый, откровенно счастливый… И ею завладела мечта: промчаться долами и горами когда-нибудь на рассвете на таком вот красивом, словно бы кованном из жаркой меди, сильном и гривастом скакуне!

Чуток приподнявшись, Анка увидела ночного гостя. Седой человек сидел на охапке сена перед Михеем, бережно держал его руку обеими руками и повторял чуть слышно:

- Никакой опасности… Спать.

И Анка подумала с уверенностью, что этот пожилой мужчина с холодной фамилией Мороз определенно добрый человек. «Все же,- еще подумала она,- какие разные работы у людей! Одни сеют хлеб, другие добывают уголь, третьи ведут поезда, а вот Михей Степанович бродит по всему району и собирает… камешки! Значит, камешки ему что-то говорят? Ну, а этот добрый Мороз - он-то зачем роется в кургане? Что ему расскажет курган? Быть может, он ищет камни, но какие-то особенные?..» И Кудряшке припомнилось особенное слово «алмаз», припомнилось- и словно сверкнуло перед глазами…

В то утро Михей Степанович спал глубоким сном. Порошки и пилюли, которые давал ему профессор с вечера и ночью, как видно, возымели действие, и раненый не бредил, не метался, дышал ровно и глубоко.

С восходом солнца Костик принес свежей воды, Анка успела разжечь костер. Она немного продрогла на своей жесткой постели без одеяла и теперь с наслаждением грелась у огонька. Ей было приятно, что ученый, принимаясь за физзарядку, тронул ее кудряшки и сказал одобрительно:

- Молодцом, девочка! Будь хозяйкой. Разбери-ка в сумке мою дорожную снедь. Подкормим Степаныча, да и сами подкрепимся.

Сбросив гимнастерку военного образца, а затем и майку, он бегом пустился в овражек, быстрый и ловкий не по годам, пробежался туда и обратно. Пока Мороз у криницы обливался холодной водой, Анка раскрыла его походную сумку, ладно скроенную из брезента, сорвала несколько листьев, лопуха и разложила на них наличный запас провизии.

Тут было чему порадоваться: из сумки она достала довольно большую краюху хлеба, половину жареной курицы, десяток вареных яиц, пакетик с заваркой чая, другой - с кубиками сахара, третий - с горсткой соли. Чай она заварила все в той же фляге, в которой вчера вечером грел воду Емелька. Когда профессор вернулся к землянке, Анка по-военному четко доложила:

- Товарищ начальник, стол накрыт.

Он одобрительно улыбнулся:

- Да еще какой стол!.. Скатерть - мягкая травка, салфетки - листья лопуха, который, кстати, годится и как закуска.

С этими словами ученый выбрал из сена еще довольно свежий стебель лопуха, потер в ладонях и съел. Костя с Анкой не выдержали - захохотали. Михей Степанович, спавший так тихо, словно его здесь и не было, произнес ровным, спокойным голосом:

- Спасибо, друзья, что разбудили. Странно, и уснул-то на часок, а уже день…

- Нет,- мягко поправил его заметно повеселевший Мороз,- не часок, уважаемый Михей Степанович, не часок. Вы уснули в девять часов, а сейчас девять двадцать утра. Таким образом, вы проспали богатырским сном двенадцать часов, да еще с хвостиком.

Анка налила в колпачок от фляги чаю, положила кубик сахару и поднесла раненому. Он благодарно взглянул на нее и медленно, с наслаждением выпил чай.

Устроившись на валке сена у изголовья Степаныча, Мороз попытался кормить его с ложечки.

- Слушаться, коллега, как в госпитале. Представьте, что вы недавно с поля боя. И еще представьте, что вы весь в гипсе, а я ваша медсестра. Итак, начинаем питаться…

Михей Степанович зажмурил глаза и тихонько засмеялся:

- Уважаемая медсестра… то есть дорогой профессор! Мы, геологи, люди из металла, наш принцип - выздоравливать за одну ночь. На Урале я сорвался со скалы - выжил; на Алдане барахтался в бешеной круговерти реки Томмот выбрался; под Сургутом в гиблой трясине засосало по грудь - подоспели товарищи, выручили. Теперь вот ребята, к счастью, подоспели, да и вы, профессор…

Мороз улыбнулся и заметил:

- Металл - это касается физических данных, а в характере настоящего геолога, мне думается, обязательно присутствие Непобедимого - так в древности называли алмаз.

Анка вся потянулась к профессору:

- Дяденька профессор… расскажите! Пожалуйста, мы с Костиком очень просим! Что вы там, в кургане, ищете… алмаз?

Мороз пожал плечами, а Михей Степанович спросил удивленно:

- От кого ты, девочка, слышала, что алмазы ищут в курганах? Сама придумала или кто-то говорил?

- Сама… Только я не придумываю - догадываюсь. Вон сколько курганов по степям, и почти все разрыты.

Костя поддержал ее:

- Значит, что-то в курганах есть: может, и камень дорогой, и золото, что какой-то богатырь, говорят, зарыл…

Привстав на локтях на своей постели из сена, дядя Михей ласково смотрел на Анку:

- До чего же это интересно, девочка: курганы и алмазы! Романтика… Но есть в этой земле, если копнуть поглубже и умело, вещи, которые дороже всяких алмазов. Например, уголь… Наш замечательный донецкий уголек!.. Есть еще и многое другое.

Профессор осторожно помог Степанычу сесть поудобнее и заметил:

- К алмазам и курганам я добавил бы еще и «кровь дракона»… Помните?

Анка всплеснула руками н прошептала:

- Кровь дракона?.. А какой он, дракон… вроде крокодила? Я видела его на иконе… жуть!

Профессор, казалось, не расслышал.

- Давайте вспомним, Степаныч,- продолжал он в раздумье,- где и когда мы встречались в последний раз? Это было в конце апреля 1941 года в Донбассе, на станции Никитовка. Мы выехали с вами с той станции на северо-восток, н в большой разлогой балке вы показали мне следы старинных разработок ртутной руды - киновари. В то время я занимался историей донецкого края, и для меня было поразительной новостью, что наши далекие предки скифы еще две с половиной тысячи лет назад добывали здесь киноварь и продавали Древней Греции и Риму… Эту руду, замечательную пурпурную краску, арабы называли «кино-барис», что означает «кровь дракона». Я до сих пор признателен вам…

- Потом грянула война,- вздохнув, сказал Михей Степанович.

- Да, грянула война, и меня послали на Урал разыскивать новые месторождения железной руды, а вас - на далекий Алдан, искать золото, и до меня как-то долетела печальная весточка, будто вы утонули в реке Томмот… А теперь приехал с экспедицией на курган Высокий - и случайно узнаю, что вы тоже в этих местах! Понятно, я сразу же оседлал Гнедого… Эх,- сокрушаясь, мотнул головой Мороз,- если бы немного раньше… Выли бы мы с вами вдвоем - разбойнику несдобровать! Но вот что мне покоя не дает: нападение случайное или подготовленное? Кому неизвестно, что и до войны, и в ходе войны фашисты сотнями засылали в наши тылы шпионов, поджигателей, убийц? Убираясь с нашей земли, они оставляли у нас самых обученных и хитрых своих агентов, чтобы всячески вредить и пакостить нам. Поэтому очень важно выяснить, кто нанес вам удар исподтишка: случайный бродяга или вражеский лазутчик? Вспомните, коллега, в котором часу это случилось? Чем вы были заняты? Не произнес ли бандит какого-то слова?..

Михей Степаныч долго смотрел прямо перед собой, ему нелегко давалось напряжение памяти: руки сжимались в кулаки, сухие губы кривились, капелька пота сбегала по виску.

- Было четыре часа пополудни… Я сидел здесь, на склоне, и на коленях у меня была карта района… Помнится, поднялся ветер, и я удерживал карту обеими руками. Послышался шорох, и я хотел было обернуться, но ветер скомкал угол карты, а я поспешил разгладить его… Тогда это и случилось: будто земля качнулась, меня подбросило, а сверху навалилась тяжесть… жаркая и черная… дальше ничего не помню.

- Не может быть,- сказал, заметно волнуясь, Мороз,- чтобы сознание отключилось тотчас же. Были же какие-то мгновения испуга, изумления, растерянности… Вспомните, пожалуйста.

Михей Степанович был, казалось, смущен: порывался что-то сказать - и будто не решался. Наконец неуверенно произнес несколько слов:

- Кто-то спрашивал у меня… грозно и зло выпытывал: «Где камень?.. Говори… Иначе убью!..» - Степаныч встряхнулся, тяжело вздохнул: - Я не могу утверждать, что так оно и было. Возможно, тот голос мне только чудился? Понимаете, профессор, я не знаю, в самом деле кто-то добивался у меня насчет какого-то камня или, быть может, в сознании в минуту потрясения всплыл один эпизод… Здесь, неподалеку, находится хуторок Сухой Колодец. Он разрушен до основания, чудом уцелела только избушка славного старика Акима Назаровича Пивня. Я знал его до войны: он охотно помогал в полевых работах и знаменитому геологу Васильеву, и мне… А недавно мы встретились, и Аким Назарович рассказал, что в пору оккупации, то есть совсем недавно, в этом районе зверствовал некий гестаповец по кличке «Бешеный Ганс»… Тому Гансу втемяшилось в башку, будто где-то в нашем районе кем-то зарыт драгоценный камень-«Черный алмаз»… Такая легенда издавна существует, но… только легенда. Бешеный поверил легенде. И скольких людей он допрашивал, скольких пытал, замучил… Понятно, без результата. С Пивнем я встретился третьего дня: поэтому, вполне возможно, что в полу сознании мне припомнился тот эпизод и вопли Бешеного Ганса при допросах: «Где камень?!.»

Анка спросила тихонько и взволнованно:

- Алмаз?.. А какой он… круглый?

Профессор заботливо обернулся к ней:

- Ты что-то спросила, девочка?

- У меня есть два камушка,- прошептала Анка, шаря в накладных кармашках блузки.- На этих камушках бумажные наклеечки с номерами. Я взяла их в сумке у немого Тита… Вы слышали про такого бездомного?.. Он бродит по селам, что-то мычит, мажется грязью… Куда же они делись, эти камушки?

Она еще долго шарила по кармашкам, осматривала траву вокруг костра, спрашивала у Костика, вывернула и его карманы.

Костя сказал насмешливо:

- Тю-тю твои камешки!.. Да и что в них проку? И потом я не помню, чтобы на них были номерки.

- Были,- упрямо настаивала Анка.- В том-то и дело, что были. Наверное, я потеряла их, когда ходили за сеном. Но я их найду… Обязательно найду.

Костя непонимающе пожал плечами:

- Ищи, если тебе нечего делать. Только при чем тут алмаз?..

20 Чертеж Митрофана. Свеча на завтрак. Конец ниточки. Всадник. Тревожная весть.

Василий Иванович Бочка торопливо открыл массивную дверь амбара, в котором располагался его кабинет.

Бочка предложил гостю табурет, покрутил похожие на длинные ржавые буравчики рыжие усы.

- Прошу обстоятельно и по порядку. Дело, полагаю, особой важности, раз сами ко мне пожаловали…

- Не знаю насчет важности, но загадочное - это точно.- Дед Митрофан порылся во внутреннем кармане старенькой куртки и молча положил на стол измятую четвертушку бумаги.- Смотри, Василий Иваныч, и разгадывай…

Бочка развернул четвертушку бумаги, вопросительно взглянул на деда:

- Вижу какие-то стрелки. Да, вот еще буквы: «Ч. А.» Далее цифры и опять стрелки. Но нельзя ли, почтеннейший, внести в эту филькину грамоту ясность?

Дед Митрофан хитро усмехнулся:

- Филькина грамота?.. Ну, извини. Я напрасно писать да переписывать не стал бы. Тут каждую стрелку нужно было точно положить.

Бочка мотнул головой и вздохнул:

- Значит, это вы и писали?

Митрофан слегка приосанился, пригладил растрепанные волосы:

- Так точно: я переписал… Но давай сначала разберемся. Во-первых, тебе известно, кто в моей времянке обитает? Конечно, известно: обиженный судьбой человек. Он что малое дите: то чему-то смеется, то грязью мажется, а иной раз бредет безо всякой цели куда глаза глядят. Смотрел его доктор - молоточком выстукивал, иголочками колол, а в больничной книге записал: неизлечимый. Слышал, что недуг у него от контузии: от взрывной волны бедняга потерял слух, речь, память. Но, верно, живет без шалостей: подадут хлеба кусок - возьмет п поклонится; не подадут - зубы оскалит, мол, наплевать. Потому и прозван Смехачом.

Бочка тяжко вздохнул:

- И кому вы все это рассказываете? Знаю я Смехача.

Дед Митрофан лишь повел бровью и продолжал невозмутимо:

- А позапрошлой ночью вышел я на крылечко от бессонницы - н что же приметил ? В окошке у Смехача свечка светилась. Ну, подумалось, шальной, еще хатенку, спалит! Подошел поближе, заглянул в окошко, и - веришь, начальник? - в глазах зарябило: Смехач сидел на своей койке перед свечкой и что-то размечал на листке бумаги карандашом. Чудо, и только! Глупую морду будто подменили: человек думал… Клянусь, он думал!

Василий Иванович вскинул руку и осторожно прижал ладони к столу: это означало, что он взволнован:

- Ин-те-рес-но!.. Прошу продолжать.

- По всей видимости, - вздохнул Митрофан,- продолжать будем вместе.- И осторожно оглянулся на окно: - Кто-то прошел? Мне уже чудится, будто шастает по следу Смехач.

Бочка гулко хохотнул в кулак и молвил строго:

- Давайте только без паники: вы же не просто речной дед на пенсии - вы солдат. Вот как солдат и докладывайте с толком… Вы не помешали ему писать?

Митрофан хитро усмехнулся:

- Нет, зачем же? Я весь остаток ночи не спал, все раздумывал, как же его проверить? Как узнать, помнит ли, что делает? А утром, едва он выбрался из времянки, я ему новую свечку подал в палец толщиной: бери, мол, про запас, твоя-то свеча небось уже сгорела? И что же вы думаете, начальник, взял?..

- Взял! - громыхнул Бочка, ударив ладонями по столу.- Взял про запас!..

Дед Митрофан подскочил с табурета:

- И верно, взял, канальский! Да еще с какой жадностью схватил. Смотрю - и глазам не верю: что это он делает? Грызет и жует свечу! Представляете, за какую-то минуту всю свечку дочиста слопал, только фитиль остался, да и тот, прежде чем выкинуть, хорошенько обсосал… Ну, каков?

Бочка справился деловито:

- Сколько граммов в свечке?

- Полагаю, граммов сто пятьдесят, не меньше.

Начальник присвистнул:

- Завидный желудок. В своем роде чемпион. Однако, Митрофан Макарыч, за такие делишки я не могу даже отчитывать: у одного - страсть к табаку, у другого - к игральным картам, а третий, как видим, свечками балуется…

- Ладно,- прервал его Митрофан.- Мне свечки не жаль, не скупердяй. А нынешним утром, когда Смехач что-то промычал мне и на ту сторону реки подался, я во времянку заглянул: все ли в порядке? Ты знаешь, прибрано, чистенько, даже проветрено. И лишь одну деталь я приметил: на стене, что когда-то старой фанерой была зашита, вроде бы один лист чуток отклонился. Тронул я тот лист, сильнее отклонил и вижу - то ли клок ваты, то ли смятая бумага в прорези белеет. Руку просунул: да, бумага. Развернул ее - и вот она, чертеж… Право, не знаю: может, какая-то детская забава, а может, Смехач, беспамятный и неизлечимый, над этой самой бумагой мудрил?..

Тут всей своей мощной фигурой Бочка надвинулся на стол.

- И вы…- задохнулся он,- вы… унесли ту бумагу?!

Митрофан тихонько засмеялся и хлопнул себя ладонями по коленам:

- Хо-хо, начальник!.. Сами с усами. Тот чертеж я переписал, а бумажку обратно за фанерку сунул. Теперь читай и разбирайся, что это значит: «Ч. А.»?..

Василий Иванович Бочка старательно вытер платком взмокревшие лоб и шею:

- Что это за «Ч. А.»?.. Помнится, видел этот знак, а кто им деревья, пни, камни метил? Зачем и когда? Разве что землемеры? Или, может, лесоустроители?

Дед покачал косматой головой:

- И те, и другие в нашем районе бывали. Однако давненько. Еще до войны. А знаки на деревьях есть и свеженькие. Ты слышишь, начальник, свеженькие!

Василий Иванович встал, аккуратно разгладил на ладони листок бумаги со странными пометками деда и трижды прошел из угла в угол.

- Картина, Митрофан Макарыч,- сказал он уверенно,- почти ясная. В нашем районе кто-то что-то разыскивает. Отсюда и эта бумага, и меты на деревьях, на пнях. Значит, нам остается узнать, кто это и что ищет.

Дед согласился:

- Именно так.

- А вот эта ваша бумажка,- продолжал Бочка, увлекаясь,- все равно что конец ниточки. С этого конца начнем и доберемся до клубочка. Кто нам поможет? Кто знает район и область лучше всех и, наверное, читает всякие насечки? Ну, конечно же, Михей Степанович Верзин! Надо его срочно разыскать.

- Понятное дело,- сказал Митрофан, довольный этим решением, и подал было начальнику руку, но тотчас отдернул назад. Взгляд его остановился на дверной щеколде: она тихонько звякнула и стерженек словно бы пошевелился.

- Кто? - резко спросил Бочка.- Можете войти…

Щеколда загремела громче, дверь дрогнула и распахнулась: на пороге стоял Емелька.

- Вон какой гость явился! - весело загудел Бочка, оглядывая запыленного Емелю, немного дивясь его строгому лицу.- Ты каким же это манером?.. На лошади? Да, вижу гнедого рысака. Постой, чей это рысак?

- Неважно, товарищ начальник,- отмахнулся Емелька.- Не хмурьте брови, конь не краденый. У Старой криницы, в овражке, возле землянки ранен Михей Степанович… Вы его знаете? Верзин.

Василий Бочка метнулся к двери, схватил Старшого за худенькие плечи:

- Ранен?.. Кем ранен?! Когда?..

- Ничего не знаю,- отступая с крылечка, сказал

Емелька.- Взял бы вас на коня, да боюсь - не выдержит. Значит, передать, что вы приедете?

- Будь уверен,- решительно заявил Бочка, поправляя свою форменную фуражку и одергивая китель.- Я доберусь до Старой криницы раньше тебя!

Он вернулся к столу, отодвинул ящик, сунул в брючный карман пистолет.

21 Прибытие посыльного. Памятные секунды. Следы у пещеры. Смелая разведка. Черный мир подземелья. Человек из ночи.

Чтобы заехать в городок к начальнику отделения милиции Бочке, Емельке пришлось сделать немалый круг. На этом настоял молодой врач, которому профессор Мороз адресовал записку. Около полудня, когда Емеля прискакал на Высокий курган, там, у глубокого свежего раскопа, его окружили крепкие молодые чубатые парни и наперебой посыпались вопросы:

- Кто таков?.. Откуда?.. Кого ищет?.. Чей конь?..

Плечистый детина в морской тельняшке ловко схватил Гнедого под уздцы:

- Стоп, наездник, приехали… Почему ты на коне профессора Мороза?..

Емеля и не глянул на него.

- Где ваш доктор? - спросил он строго и вынул из кармашка записку, поднял над головой.

Парни притихли, а доктор, хрупкий и молоденький, в очках и с темной бархатной бородкой, вышел вперед, приветливо улыбаясь. Улыбка тотчас же слетела с его лица, едва он заглянул через очки в записку.

- Внимание! - обернулся он к парням и как будто сразу повзрослел лет на десять.- Получена записка от профессора. За рекой у Старой криницы произошло ЧП: ранен известный геолог Верзин. Слушать мои распоряжения: шоферу немедленно подать полуторку, завхозу - погрузить двухдневный запас провизии, а также походную кровать, носилки. Не забудьте котел и чайник. Лекарства, бинты и прочее я сам отберу. На сборы дается десять минут.

Он подал Емеле руку, помогая спрыгнуть с коня.

- Голоден?.. Сейчас немного перекусишь.- И кивнул кому-то из парней: - Задайте Гнедому овса и напоите.

Тут у Емельки вырвалось помимо воли:

- Вот за ото, дяденька, спасибо. Такому коню нету цены!

Парни дружно и одобрительно засмеялись, а доктор запросто взял Старшого за руку, и они вместе направились к большому лагерному шалашу. Чтобы собраться в дорогу, доктору понадобилось не более двух минут, и вот он уже выскользнул из шалаша, волоча объемистый медицинский ящик, меченный красным крестиком.

- Приглядывайся, посыльный, и уясняй,- сказал он, взглянув на ручные часы и прислушиваясь,- что значит добрая дисциплина. После моего распоряжения прошло лишь четыре минуты, а - слышишь? - уже гудит мотор полуторки, аптечка наготове. Вон, вижу, завхоз вынес из палатки носилки, матрац, подушки. И, обрати внимание, это к твоей милости сам повар спешит…

Тот здоровенный парень в морской тельняшке, что взял на бегу под уздцы и осадил Гнедого, дружески улыбался Емеле, подавая на металлической тарелке огромную котлету и краюху белого хлеба.

- Просим прощения за наше угощение! На моем корабле, малыш, бывало, говорили: добрая весть, когда зовут есть!

Емелька несмело взял тарелку, глянул в озорные, веселые глаза моряка и тоже развеселился.

- А хорошо, дяденька, на корабле?

Моряк повел могучими плечами:

- Как и везде, малыш: и на море без труда хлеба не едят, и трудовая денежка - мозольная.

Грузовая машина выметнулась из-за кургана и затормозила перед шалашом. Из кабины блеснул белыми как снег зубами молодой шофер:

- Минутка в минутку, доктор… Поехали!

Емелька с грустью взглянул на Гнедого у столба коновязи: равномерно покачивая головой, конь старательно выбирал из шаньки свой лакомый пай овса. Старшому было жаль расставаться с таким понятливым, послушным, воистину редкостным рысаком.

Двое дюжих парней уже перебросили в кузов машины медицинский ящик. Шофер приоткрыл дверцу кабины и кивнул Емельке:

- Садись!

Но Емелька не двинулся с места, все смотрел на славного коня. И молодой доктор все понял.

- Послушай-ка, посыльный,- сказал он,- а ведь Гнедого-то нужно возвратить профессору Морозу!

- Обязательно,- обрадовался Емелька.

- Кстати,- спохватился доктор,- профессор запиской сообщил, что было совершено нападение. Значит, совершено преступление? А знает ли об этом начальник милиции товарищ Бочка? Думается, не знает: там, в землянке,телефона нет. Поэтому скачи-ка ты, друг, прямо к лейтенанту Бочке и скажи ему про ЧП, а встретимся у Старой криницы.

- Дорогу-то найдете? - спросил Емелька, чувствуя, как взлетает сердце, а ноги сами рвутся в пляс.- Вон через те холмы и прямиком к реке, там брод…

Доктор приоткрыл дверь кабины:

- Мы весь район, малыш, изучили до последнего взгорка и оврага. Не заблудимся.

А Гнедой (что за умница!), лишь почуял Старшого,- беспокойно затопал на месте, натянул повод, тихонько заржал. Емелька обхватил его теплую шею обеими руками, зарылся лицом в шелковую гриву: «Сейчас мы помчимся, мой славный, с ветром наперегонки!»

До самого городка Емельке не давала покоя одна мысль: что, если Бочка отберет коня?.. Дело понятное: он ведь начальник, а кому важнее поскорее прибыть к Старой кринице - ему или Емельке? Понятно, что начальнику… Слабенькая, робкая, а все же у него была надежда, что Бочка найдет какой-нибудь другой вид транспорта: машину, телегу, даже велосипед. Василий Иванович сам, посмеиваясь, говорил о себе, что ростом он - первый на весь район. И Емелька, сколько ни силился, не мог представить Бочку верхом на лошади: такому великану и коня нужно было бы гиганта. Эти размышления немного успокаивали Старшого, а когда встреча с начальником состоялась, у Емельки отлегло от сердца, и он пустил Гнедого по улице вскачь.

По дороге к Старой кринице Емельке так или иначе предстояло миновать крутояры - покрытые густым кустарником откосы каменистого кряжа. И чем ближе подъезжал он к зеленым колючим зарослям, тем отчетливее виделся ему Тит, загадочно исчезнувший за кустами. «Если,- рассуждал Старшой, ослабив поводья, доверяя коню выбор тропы,- Смехач повадился на крутояры, значит, что-то его туда манит? Но что именно: дичка-груша, лесной орех, земляника? Или же он тут прятался от людей? Пожалуй, устроил себе где-нибудь в глухом уголке шалашик, запасся у добрых людей сухарями да в речке набрал воды и наслаждается свежим воздухом, одиночеством и тишиной…»

И теперь Емелька вспомнил про пещеру. Смехач не мог не заметить ее и наверняка побывал там. Вот бы и ему туда заглянуть… Тут у Старшого даже дух захватило. Ну, понятно, одному страшновато, а если втроем? О, втроем они обязательно осмотрят, обшарят в той пещере каждый уголок!

«Но для начала,- подумал Емелька,- нужно бы произвести разведку, выяснить, есть ли удобные подходы к пещере. Не опасна ли та каменная глыба, что нависла над входом? Нет ли там, под обрывом, каких-нибудь звериных или человечьих следов?»

На склоне балки от наезженной дороги ответвлялась едва заметная тропа. Она круто сбегала вниз, в колючие дебри. Гнедой остановился у той развилки, будто раздумывая: сворачивать ли на тропинку? Слабым движением руки Емелька тронул повод, и этого было достаточно: Гнедой уверенно свернул на тропу.

«Дело разведчика,- размышлял Емелька,- тонкое и смелое. Не у каждого хватит пороху пойти в одиночку в разведку». Если бы ему пришлось пробираться к той пещере ночью, пожалуй, и у него «пороху» не хватило бы. Но над увалами кряжа, над бескрайней равниной Задонечья сиял безмятежный солнечный день, а в такую летнюю тишь и светлынь все ночные страхи - сущий вздор.

Гнедой отлично запомнил ту полянку, где недавно Емелька отпускал его полакомиться нетронутой травой. Уверенным и мягким прыжком он одолел округлый куст терновника, осторожно переступил через продолговатый замшелый камень, резко изогнулся, скользнув меж кронами двух боярышников, а стебли молодого орешника сами распахнулись перед ним. Знакомая поляна приветливо заалела колокольчатыми венчиками наперстянки, нежными цветочками вьюнка, яркими брызгами золототысячника и душицы, знойным мерцанием зверобоя.

Отпустив коня, Емелька испытал неожиданное желание опуститься наземь, зарыться с головой в эти частые цветы и густые травы. И он опустился на колени, потом лег, прижался к земле и затих, с удивлением ощущая, как свободно проникает в его тело легкая животворная сила…

Старшой помнил, что долго нежиться на поляне нельзя - Гнедой мог понадобиться профессору Морозу. Но ведь так хочется заглянуть в пещеру! Сколько времени могло бы это занять? Пусть пятнадцать минут… Пусть двадцать. А затем он помчит крупной рысью, благо, конь может и с ветерком поспорить…

Закрепив конец повода за надежный сук, Старшой подтянул поясок, одернул рубашку, поправил кепчонку и решительно вошел в сплошную заросль кустарника.

Но до чего же трудно оказалось выбираться из этих бесчисленных силков! Только распустил петли дикого хмеля, а в рукава рубашки уже накрепко вцепились колючие шары репейника, яростно вонзился шиповник. Длинные и гибкие прутья затаились вокруг, только и ждут, чтобы кого-нибудь сцапать. И Емелька обрадовался, заметив, что кто-то отрубил сухую, унизанную шипами ветку. Обрадовался и… замер меж кустами. Кто же это сделал? Неужели Тит? Но откуда у Смехача нож? Сколько Старшой знал глухонемого, тот всегда опасался ножа, топора, даже обыкновенных ножниц… Значит, подумал Емелька, здесь бывает не только Смехач, но, возможно, и еще кто-то…

Стало немного жутко, но не возвращаться же назад, когда она так близко, огромная черная пасть пещеры. Вон какие-то бревна в ней виднеются, похожие на желтые клыки… Что бы это могло быть? Почему в пещере бревна?..

Призадумавшись, Старшой тут же нашел ответ - он ведь рос в Донбассе! По-видимому, где-то вверху, на кряже, когда-то гремела, работала шахта. Одна из ее галерей вышла в обрыв на крутояры и была заброшена. Обрыв оседал, обваливался, сыпал вокруг большими и малыми камнями: вон сколько их по склону между кустов!.. А «клыки» - это уцелевшие стояки крепления, только и всего!

- Только и всего! - повторил вслух Емелька и стал карабкаться вверх, к пещере, по желтым и серым, перемешанным с породой камням.

Его внимание привлекли следы на мягкой сизой глине. По этой крутой, сглаженной осыпи кто-то взбирался в пещеру и, наверное, не раз: в глине остались вмятины, похожие на ступени.

- Пацаны! - вздохнув, решил Старшой, и опасение, которое все время исподтишка тревожило его, теперь исчезло. Понятно, мальчишки с городской окраины разыгрывали здесь свои затеи! Мало ли у них забав?

Рассчитывая силы, Емелька уцепился за ребристый камень, помедлил, чтобы немного передохнуть, и одним рывком вскинулся на кромку пещеры. Из черного зева галереи повеяло теплой древесной прелью. На боковых столбах крепи белели плотные комья мха; уже тронутые гнилью столбы частью были перекошены, частью изломаны, а верхние перекладины кое-где вышли из пазов и упустили на почву тяжкие груды камня. Что было там, в глубине штрека, в непроглядной черноте ночи? Емелька то всматривался в глухую темень, то оглядывался на светлый круг входа, пораженный угрюмым видом этого безмолвного подземного мира. Неужели рисковые ребята с окраины городка могли избрать это опасное место для игр?.. Что-то блеснуло у него под ногами: он наклонился и поднял накладную металлическую пробку от бутылки. Ее не тронула ржавчина - значит, эту железку кто-то обронил здесь недавно?

Емелька присел на камень. Удивительная находка! И тут он расслышал, как что-то зашевелилось у него над головой. Опасаясь, что это под тяжким давлением верхних пород высвобождается камень, он вскинул руку и коснулся чего-то мягкого, живого… Раздался противный писк, и Емелька сжался в комок, а то, к чему он прикоснулся, резко и сильно затрепыхалось и прянуло в сторону светлого круга, нелепо раскачиваясь на лету.

Старшой тяжело перевел дыхание. Летучая мышь! Безобидная зверюшка, но как же напугала! Он подумал, что здесь их, ночных летунов, наверное, немало: они всегда таятся в пещерах, горных выработках, на чердаках.

- Ладно,- сказал Емелька вслух.- На сегодня довольно.

Ему хотелось рассуждать вслух потому, что в позабытой выработке было слишком уж тихо.

- Если бы не торопился к Старой кринице,- продолжал он шепотом,- да был бы у меня карманный фонарик, пошел бы и дальше. Это неважно, что один. Верно, Кудряшка: отвага мед пьет!..

Он стал напряженно прислушиваться. Кто-то совсем близко повторил: «Мед пьет…» Кто же эго?.. Емелька тихонько свистнул. И свист повторился. Он поднял камень и стукнул им по большому камню, на котором сидел… В темноте тотчас же застучали, сталкиваясь, камни. Глубокая и нерушимая подземная тишина подхватывала каждый звук, усиливала, множила и уносила в пустоту шахты.

Постепенно Емелька стал различать, как в пустотах каменных недр стали зарождаться другие - прерывистые звуки. Словно бы кто-то шел по штреку, спотыкаясь о старые шпалы, о камни. Он весь превратился в слух: наверное, почудилось? И вздрогнул: громко хрустнула сломанная доска… Откуда она взялась? Должно быть, свалилась с обшивки верхнего крепления? Почему сломалась?.. Кто-то наступил?.. Он втиснулся в пространство меж двумя боковыми стояками н замер.

Вдоль штрека шел человек. Он шел не со стороны входа, а из черных глубин штрека, шел и посвечивал себе под ноги слабым желтым лучом фонарика.

Емелька сжался, подобно пружине, готовясь броситься к выходу, но подземная ночь скрадывала расстояния, и, ощущая всем телом частые иглы озноба, он понял, что бежать уже поздно.

22 Цена камешка. Курганы. Девушка-воин. Аннины фантазии. Два следопыта. Возвращение Гнедого.

Ученый внимательно смотрел на Анку ясными, улыбчивыми глазами:

- А знаешь ли ты, девочка, что такое алмаз? Его называют первым из драгоценных камней, им восхищаются, за него платят огромные деньги, а он - всего-навсего - чистый углерод.- Он вынул из нагрудного кармана карандаш: - Посмотри, из чего она - сердцевинка этого простого карандаша? Ну да, ты, конечно, знаешь: из графита. А графит, между прочим, родной брат алмаза. Если сжечь алмаз без доступа воздуха, он станет графитом, то есть другой разновидностью углерода. Но кусок графита, скажем, с твой кулачок величиной, стоит десять копеек. А за такой же кусок алмаза нужно заплатить девяносто тонн золота. Это подсчитано специалистами: девяносто тонн! - Мороз засмеялся: - Даже не верится, правда? Отшлифованный камень, похожий на стекляшку - и целая глыба золота весом в девяносто тонн!

Анка недоверчиво глядела на него:

- Вы, наверное, пошутили?

Но тут Степаныч откликнулся вполне серьезно:

- Нет, девонька, это правда.

Костик не вытерпел, вмешался в разговор:

- А кому она нужна, какая-то стекляшка?..

Профессор Мороз лишь чуточку повел седой бровью:

- Оказывается, малыш, нужна. Богачу, чтобы другие знали, насколько он богат. Царьку, султану, шейху - тоже, чтобы другие преклонялись: ах, какое у него сокровище! Бандиту легче спрятать эту стекляшку, чем, скажем, пуд золота. В мире, мальчик имеется лишь считанное количество крупных алмазов. Они отшлифованы и получили название бриллиантов. А за каждым из крупных бриллиантов - преступления и преступления, кровь и кровь…

Анка тихонько шепнула Костику:

- Ты все понимаешь?

Костик кивнул небрежно:

- Разве непонятно?.. Сколько раз уже профессор повторял: нельзя волноваться.

- Кому нельзя волноваться? Тебе? Подумаешь, важность! - фыркнула Анка.

Наверное, потому, что в отсутствие Старшого Костя считал себя вожаком, он заметил резко:

- Не шебурши. А станешь сверлить нервы - накажу.

Анка вскочила на ноги, стиснула кулачки:

- Как же не сверлить нервы, если Емелька до сих пор не вернулся?

Профессор Мороз обернулся к ней:

- Что-то случилось, девонька?

- Да так… ничего,- поспешно ответила Анка, съежившись под испепеляющим взглядом Кости, и тут же затараторила: - Расскажите нам о курганах, ну пожалуйста! Зачем вы там копаете? Разыскиваете алмазы, да? А кто их там зарыл?

Костик тоже заговорил запальчиво:

- Вот вы сказали, что за каждым алмазом кровь и кровь. Так зачем их тогда искать?

Профессор обнял ребят за худенькие плечи.

- Милые, славные мои друзья,- заговорил он тихо, будто издалека.- Сорванные ветром былинки на дорогах войны… Я расскажу вам о курганах, мне очень дорог ваш интерес. Для начала запомните: в курганах никто никогда не находил алмазов. Их там от века не было и нет. Зато находили древнее оружие, посуду, золотые и серебряные украшения, бронзовые удила н стремена, статуэтки людей и зверей н еще многое другое…

Анка смотрела в лицо ученому, и широко открытые синие глазки ее блестели.

- А сколько же их в степях, курганов-то?.. Сто, или, может, двести, или еще больше?

Костику этот вопрос показался наивным, и он одернул Кудряшку:

- Ну глупенькая… Кто же их считал?

Но профессор одобрительно потрепал Анку по плечу:

- Почему же, вопрос как раз уместен. Сколько же их, этих таинственных холмов, насыпанных людьми в давние, древнейшие и в незапамятные времена?.. Курганы есть в Крыму и на Кавказе, в России н в странах Европы. Только у нас на Украине лет семьдесят назад их насчитывалось свыше ста тысяч… Это нелегко представить: какого труда стоило людям, которые еще не знали машин, возвести тысячи и тысячи высоченных рукотворных гор!.. Время идет, и сегодня многие из этих гор распаханы, засеяны, сравнялись с окружающими степями. Однако добрая половина курганов у нас на Украине все же уцелела. Это не мало - тысяч пятьдесят, и сколько они еще расскажут нам о народах, что жили в этих степях, пасли стада, кочевали, охотились, воевали, а потом исчезали в океане времени, и единственное, что после них осталось,- курганы.

Притихшая Анка видела себя на знойной степной дороге, которая уходила в блеклую даль, а в той задумчивой дали синеватыми волнами по всему окоему зыбились курганы… курганы…

Большой человек, поседевший за книгами и в походах, называл незнакомые имена племен и народов,- печенеги, половцы, тюрки,- а Кудряшка, прижмурясь, наблюдала тех древних конников воочию: как осаждали они своих полудиких скакунов у подножия крутого кургана, сходили на землю и клали дары к стопам своих равнодушных каменных богов, и снова пылили степью, неся над лавиной конницы черный, безлиственный лес пик, да бунчуки на древках, да жажду сражений, добычи, крови…

Как далеко видел этот седой человек!.. Он всматривался в даль степи, а видел сквозь даль веков и даже тысячелетий, и про исчезнувшие народы - аваров и аланов, гуннов и готов, сарматов, скифов, киммерийцев - ему рассказали курганы. Увлеченный и словно помолодевший, он рассказывал о девушках-сарматках: они шли в сражения на равных с мужчинами и отличались необыкновенной доблестью н отвагой.

Ему самому, профессору Морозу, довелось открыть в степях Украины сарматский курган, в котором был замаскирован склеп, размером в комнату, а на полу в той комнате он увидел женский скелет, в изголовье которого лежал колчан с двумя десятками стрел, копья с железными наконечниками, боевой лук и щит… Тогда специалисты определили, что девушке, захороненной в том склепе, было не более девятнадцати лет и что она скончалась от ран… По тонким лицевым линиям черепа было определено, что юная сарматка отличалась редкостной красотой. Ее проводили в последний путь в самом богатом по тем временам наряде: одежда расшита дорогими украшениями - рядами синих бус, на руках серебряные и бронзовые браслеты, в ушах цветные серьги, и зеркальце красавицы не было забыто…

Словно чудесную сказку, слушали Анка с Костей рассказ профессора, и как будто не было между ними и той девушкой-воином расстояния в четыре тысячи лет, будто сейчас, в эту минуту, красавица сарматка гарцевала впереди своего войска на лихом скакуне…

Сколько же еще позабытых былей хранила земля степных курганов? Если бы их разведать и разгадать! Анка пристально всматривалась в дальний силуэт кряжа, что протянулся крутыми увалами вдоль милой и раздольной реченьки - Донец, и - странное дело - видела именно то, о чем говорил ученый. Впрочем, такое с нею случалось и раньше. И разве забылось, как замирало сердце, когда под ногами упруго, ощутимо начинал подниматься все выше ковер-самолет? А золотая рыбка? Разве она не плескалась над солнечной отмелью, действительно пытаясь с Кудряшкой заговорить? А кот ученый на зеленом дубе у самой реки? Анка подкрадывалась к нему, чтобы послушать его сказки, но мудрый и осторожный кот вдруг превращался в летунью-белку, а та уносилась прочь… Что удивительного, если и теперь Анка заметила, как со стороны брода в направлении Старой криницы пыльным валом покатилась конница, уже даже был слышен гулкий топот копыт?

Прошли минуты, прежде чем пыльный вал остался за пригорком, и Анка увидела грузовую машину, которая мчалась со стороны реки. И видение легенды развеялось, как степная пыль: уже не было лихой и яростной конницы с отважной красавицей впереди - были лишь дорога да седой бурьян по обочинам…

Машина резко затормозила па откосе перед землянкой, дверца кабины распахнулась, и перед профессором встал статный, подтянутый, с военной выправкой человек, с очками в половину лица и с мягкой бархатной бородкой.

- В соответствии с вашим распоряжением прибыл… Разрешите заняться раненым?

Профессор кивнул, отпуская из-под рук Анку и Костика:

- Приступайте. Но…- Он немного поднялся вверх по откосу, чтобы взглянуть на дорогу: - А где же мой конный посыльный ?

Человек с бородкой отвечал четко, по-военному:

- Должен быть с минуты на минуту. Поскольку из вашей записки я понял, что здесь было совершено преступление, я направил конного посыльного к лейтенанту милиции Бочке, а из города мальчик прибудет сюда.

И не успел человек с бородкой закончить объяснение, как за кромкой овражка снова зарокотал и резко смолк мотор, и на откосе возникла могучая фигура великана. Кудряшка успела подумать, что сказка оборачивается правдой,- иначе откуда же взяться ему, великану? - но Костик громко возликовал:

- Ур-р-ра!.. Самый высокий человек на весь район, Василий Иванович!..

Широко ступая по откосу, Бочка размашисто козырнул профессору, затем легким движением руки взлохматил Кудряшке и Костику волосы, что заменило слова привета, осторожно опустился на колено перед Михеем Степановичем, внимательно заглянул ему в лицо, вымолвил глухо:

- Полагаю, что нападение совершил сумасшедший. Нормальному человеку такое в голову не пришло бы. Но вот этими самыми руками,- он вскинул свои могучие руки,- я схвачу негодяя. Ему никуда не уйти! Пусть спрячется в печной трубе - извлеку. Пускай затаится на дне реки под корягой - вытащу. Даже пускай зароется в ил на дне колодца - достану.

И тут он взглянул на профессора, потом на Костика, на Анку:

- А где же товарищ… Емельян? Пора бы ему прискакать. Конь у него добрых кровей, а это расстояние - для прогулки.

Анка ответила чуть слышно:

- Ждем…

Гроза всех на свете тунеядцев и мазуриков, плутов и мотов, торбохватов и прочего человеческого отсева, Василий Иванович Бочка озадаченно поскреб пятерней затылок, пробормотал себе под нос: «Ладно, подождем…» - и обратился к Морозу:

- Для начала, профессор, у меня к вам имеется вопрос. Не удивляйтесь, если он покажется неожиданным. Вскоре вы поймете, почему я об этом спрашиваю… Я коренной донбассовец и знаю, как богата моя земля: уголь, каменная соль, мел и редкий жидкий металл - ртуть, даже золото у нас добывалось, но я не слышал, чтобы здесь находили алмазы.

Ученый смотрел на Василия Ивановича, заметно удивленный.

- И не могли слышать,- подтвердил он.- Здесь их никогда не находили. Впрочем, лучше спросите Михея Степановича: он геолог, это по его части.

Но раненый откликнулся недовольно:

- Извините, лейтенант, это не моя специальность. Спрашивайте меня о разведках угля, золота, соли, строительного камня, железной руды… Расскажу охотно, поскольку имею опыт.

Лейтенант, казалось, не удивился ответу: вздохнул, взглянул на часы, осторожно присел у изголовья Михея Степановича, заговорил мягко, даже ласково:

- Степаныч, постарайтесь помочь мне. Передо мною груда лохмотьев… Когда-то они составляли картину. Я той картины не видел, но знаю - она была. И мне нужно восстановить картину, хотя ее отдельные клочки растеряны. Мог ли я подумать еще недавно, что мне потребуется знать, каков он, алмаз, где добывается, как ценится и многое другое? И все это, чтобы восстановить картину. Поняли?

Геолог еле приметно улыбнулся:

- Однако что за совпадение! Я собираю камешки - тоже для того, чтобы воссоздать картину. Да, картину чередования пород, секрет затаенного в них клада. Вы собираете факты, приметы, следы, чтобы воссоздать картину события, которое когда-то произошло. Факты и следы - это ваши камешки. Значит, мы оба искатели, оба следопыты! Что ж, коллега… Поговорим об алмазах.

Анка вся превратилась в слух. Что и говорить, она очень обрадовалась редкому случаю - послушать про таинственные алмазы - и лишь досадовала на разиню Костика, который в этот важный момент беспечно лежал в сторонке на траве и сучил ногами, воображая, будто едет на велосипеде.

Но радость Анки была преждевременной: в малом лагере у землянки нежданно-негаданно случился переполох.

Откуда-то издали, быть может, от самой реки, донесся протяжный свист. Бочка прислушался, вытянув шею, медленно встал с выступа. Что его так встревожило? Анка не поняла. Впрочем, возможно, он и сам не смог бы это объяснить. За годы службы у него выработалось особое чутье, и он иногда как будто предугадывал события. Вот и теперь: о чем бы ни думал, ни говорил здесь, у землянки, одна тревожная мысль не давала ему покоя - где Емелька? Мальчишке давно пора бы вернуться. Где же он задержался и почему? Хоть какой парень смышленый и расторопный, а все же в дороге всякое могло случиться…

Первое, о чем подумал Василий Иваныч, заслышав свист,- наконец-то Емелька возвращается. Ну ладно, сейчас он отчитает юнца за задержку… И действительно, по проселку со стороны реки во весь опор мчался всадник. На песчаном взгорке ладный конь блестел в густом свете солнца ярко-медным боком, и лейтенант, знавший толк в лошадях, крякнул одобрительно: «Хорош!»

Но почему всадник сидит на породистом рысаке так неуверенно? Почему его болтает справа налево, почему он, словно боясь свалиться наземь на всем скаку, припадает к самой гриве Гнедого?..

Ах, вот в чем дело! На Гнедом не было седла. Судя но неуверенным движениям, всадник и не правил рысаком, лишь старался на нем удержаться… Что бы это значило? Василий Иванович понял: у Гнедого не было и уздечки. Он бросился на проселок, раскинул руки и засвистел протяжным успокаивающим свистом.

Конь прянул в сторону, потом в другую и резко замедлил бег… Ладный парень в морской тельняшке ловко соскользнул на землю, придерживая Гнедого за гриву.

- Кто вы такой? - строго спросил лейтенант, подходя к гостю размеренным шагом.

- Повар из археологической экспедиции профессора Мороза,- четко, по-военному отрапортовал парень, показывая армейскую выучку.

- Ясно,- кивнул Бочка.- Почему же без уздечки и без седла? Этаким манером взрослые у нас не ездят.

Подошел и профессор, погладил Гнедому растрепанную челку.

- Что случилось? Где посыльный?..

Парень пожал плечами:

- Не знаю. Конь примчался в лагерь без уздечки и без седла. Был сильно напуган, насилу поймали…

Мороз переглянулся с лейтенантом и спросил с расстановкой, подчеркивая каждое слово:

- Гнедой возвратился в лагерь без посыльного?.. И что же вы? Немедленно надо искать мальчика!

Парень поспешно доложил:

- Двое сразу пошли в город, в милицию. Можно сказать - по следу. А я на коне сюда… Седла у нас в запасе нету - вот и пришлось так…

23 Полуволки. Емелька а пещере. Невероятная встреча. Бегство. Гнедой исчез. Неизвестный бросает камни. Брод и сон.

В тяжкую пору фашистского нашествия, когда города и села Украины чернели бесчисленными пожарищами, а весь промышленный Донбасс громоздился грудами развалин,- в ту горькую пору на безлюдных окраинах селений, на пустырях, в глухих оврагах и лесистых балках, появился невиданный ранее и неслыханный зверь - полуволи.

В незапамятные времена человек приручил волка, назвал его собакой и сделал своим сторожем, пастух;ом, помощником на охоте, сыщиком, даже водолазом. Собака верно и самозабвенно служила и служит человеку с древнейших времен. Но в 1941 году, когда фашистские банды ворвались, неся разрушение и смерть на землю нашей Родины, остались бездомными не только тысячи и тысячи людей - остался без хозяйского надзора и домашний скот: лошади, коровы, овцы, домашняя птица. Остались бездомными и собаки. Кто мог позаботиться о них, когда тучи фашистских самолетов бомбили наши города, села, железнодорожные станции, рабочие поселки? Из Одессы, Севастополя, Феодосии, Керчи уходили корабли, увозя последних защитников этих городов, а на причалах, среди брошенных чемоданов, корзинок, узлов, вещевых мешков метались, искали своих хозяев, скулили, совсем по-человечьи рыдали оставленные псы: им было бы проще принять смерть, чем разлуку…

В то суровое время в покинутых селах, на обезлюдевших окраинах городов, на пустырях и в глухих оврагах полуодичавшие собаки распознали своих древних родственников - волков - и стали вместе искать добычу. Собаки-овчарки и волки успели создать свои семьи. Это были полу волки - животные хищные, коварные, крайне осторожные и злые.

На крутоярах, между Лисичанском и Привольным, в этом, быть может, самом живописном уголке Донбасса, где колючий кустарник не пропустит никого, где только лисы помнят свои легкие тропинки, и вырыли полуволки логовища. И разве мог Емелька предположить, что в считанных метрах от зеленой полянки, где он оставил Гнедого, хищная семейка полуволков устроила в кустарнике свое кубло?

В те самые минуты, когда Емелька замер, прижавшись к доскам между стояками крепи и следил за желтым пятнышком света, которое скользило по старым шпалам штрека, седая матерая волчица выползла на брюхе из-под кустов и… засмотрелась на Гнедого.

Пока Емелька ехал на Гнедом, пробираясь поросшим кустами откосом в сторону пещеры, конь вел себя настороженно и беспокойно: то резко вздрагивал всем телом, то прядал ушами, то фыркал и тряс головой. А стоило Емеле затянуть конец повода вокруг ствола молоденькой груши, как Гнедой попятился, ударил оземь передними копытами, навалился боком на кустарник.

Можно лишь удивляться, что следопыт Емелька, умевший читать следы лисицы и зайца, куницы и хорька, допустил на этот раз такую беспечность: не обратил внимания на сухую, скатанную в клочья траву, и на серый клок шерсти, зацепившийся за терновник. Видимо, думал Старшой в те минуты только о пещере…

Любопытство оказалось сильнее страха, и он устремился туда, не обращая внимания на странное поведение доброго и послушного коня. И что за немыслимое событие: в черном сыром подземелье, где медленное крушение камня перекосило и изломало крепь, где каждый звук повторяло пугающее эхо, где если и ютилось что-либо живое, так только летучие мыши,- в этом глухом подземном мире он встретил человека!

Этот человек, по-видимому, был здесь не впервые. Он уверенно шел по штреку, переступая через обрушенные камни, прочно ставя ноги на прогнившие шпалы узкоколейки, наклонился именно там, где верхние перекладины крепи изломаны давлением пород, ловко проскользнул под двумя скрещенными стояками. Пятнышко света приближалось, прыгало по ржавому рельсу, по серому щебню, по длинным и белым бородам мха, который не редкость в старых шахтных выработках. И вот оно пробежало по кровле штрека, точно над тем закутком, где затаился Емелька, потом опять соскользнуло на рельсы. Огромный ботинок с хрустом ступил на битый сланец рядом с ногой Емельки.

Если бы пятнышко света вильнуло чуть в сторону, в закуток меж двумя стояками крепи, в котором замер, не дыша. Старшой, неизвестный наверняка заметил бы мальчишку. Однако он, похоже, даже мысли не допускал, чтобы кто-то решился проникнуть в заброшенный штрек. Неторопливо дошел до выхода из штрека, осмотрелся, приподнял руку и достал из ниши под кровлей (шахтеры называют ее забутом) какую-то тряпку, старательно вытер ботинки. Тряпку он бросил обратно в забут, спрятал в карман пиджака фонарик и достал зеркальце.

Емелька напряженно следил за каждым его движением, стараясь запомнить очертания фигуры, движения рук, манеру оглядываться по сторонам, и ему почудилось, будто он где-то уже встречал этого плечистого, ладно сбитого мужчину, с короткой и сильной шеей, с низко посаженной головой.

И тут Емелька чуть не вскрикнул… Да неужели же может быть такое?! Тит Смехач?! Что ему делать здесь, в подземельях ? А одет, одет-то как! На глухонемом же вечно какие-то рваные обноски…

Он до боли прикусил губу: ладно. Смехачу здесь нечего делать. Чем же занимается здесь этот мужчина, очень-очень похожий на Смехача?

Ему хотелось разобраться во всем, и он попытался рассуждать хладнокровно.

Итак, неизвестный оказался в штреке заброшенной шахты. При нем был карманный фонарик - значит, человек заранее собирался пробраться в штрек. В старой выработке он вел себя уверенно, передвигался свободно, без особых предосторожностей. Значит, хаживал сюда и раньше. Что же он делал в подземельях? Почему был один? Не потому ли, что у него есть какая-то тайна, связанная с заброшенным штреком?..

Вот и все, до чего дошел в своих рассуждениях Емеля, дальше - тупик. Не подойдешь же к нему и не спросишь, что он здесь прячет или ищет… Да, нужно подумать о мерах предосторожности, сделать так, чтобы загадочный человек не заметил его. Сколько же нужно ждать, пока тот уйдет подальше? А вдруг он вернется, что тогда?

Нет, промедление было опасно, и Емелька оставил свой закуток. Шаг… еще шаг… За круглым устьем штрека сияет и светится августовский день. Скорее из мрака и сырости к свету!

У выхода из подземелья он припал к большому округлому камню и притих. Внизу по бугристым откосам кряжа зеленел и кудрявился частый кустарник. Гнедого отсюда не было видно: полянку заслоняла сплошная стена ветвей и листвы. Емелька соскользнул с камня на глинистую осыпь и, скатывая голыши, бросился в гущу орешника и затаился. Спустя минуту-другую, выглянул из своего укрытия и увидел, что весь откос под высоким обрывом завален серыми глыбами известняка. Мелкие камни лежали грудами, а большие располагались особняком, напоминая плиты, кубы, призмы, разбитые конусы, шары. Среди них возвышался камень, похожий на фигуру сидящего человека. Такое часто случается, когда выступ в береговом откосе принимаешь за силуэт человека. Но на этот раз среди разбросанных обвалом серых глыб известняка действительно сидел человек. Он затаился, готовый к прыжку, сидел неподвижно, не шевелясь, стараясь быть похожим на камень…

Емеля неосторожно пошевелил затекшей ногой, и по осыпи с шумом запрыгал круглый увесистый голыш.

Человек весь напрягся, резко обернулся - и увидел мальчишку. Ловкий и цепкий, Емеля прижался к большому обломку скалы и затаился.

Неизвестный сорвался с глыбы известняка и двумя прыжками достиг орешника, но понял, что проломиться сквозь него, тем более бесшумно, не сможет, и стал, раздвинув ветви, наблюдать за убегающим подростком.

Исцарапав руки и лицо, Емелька выбежал на знакомую полянку. Выбежал и замер: Гнедого и след простыл… На стволе молоденькой дикой груши покачивалась на длинном поводе уздечка. В сторонке, под смятым кустом шиповника, валялось седло. Повод был накрепко затянут, и Старшой, срывая ногти, кое-как развязал его. Сознание заполнила одна тревожная и горькая мысль: что случилось с Гнедым? Эх, потереть такого коня!.. Увидел какую-то пещеру - и забыл обо всем на свете, даже коня бросил, все равно что друга предал… Он наклонился к распущенному на траве широкому ремню подпруги - и отшатнулся. Из-за гибких прутьев куста на него злобно скалилась огромная собачья морда. Рычание было глухим, утробным, и хищные глаза полуволка отсвечивали зеленоватым блеском…

В Привольном, в Кременной, в Пролетарске Емельке уже доводилось слышать о полуволнах. Они нападали хитро и яростно. Можно было подумать, что ими руководило разумное существо, так искусно и скрытно они окружали жертву, не боялись ни шума, ни огня. То, чему собака научилась у людей, теперь, одичав и соединившись с волками, она обратила против своих бывших хозяев. Как дерзко полуволки врывались в загоны, в стойла, как безбоязненно бросались в атаку на людей! Бригады охотников, составленные из бывших фронтовиков, не раз прочесывали места, где были замечены полуволки. Но хитрый зверь, умевший ползать под пулями по-пластунски, прыгать через высокие заборы, петлять, таиться, обманывать охотников, зачастую уходил от облавы невредимым.

Емелька тотчас понял, что произошло на этой зеленой полянке. Полуволки напали на Гнедого!.. Конь чувствовал их присутствие: не случайно же он вздрагивал всем телом, фыркал, прядал ушами, а когда Емелька привязал его к деревцу и направился в чащобу крутояра, тихо заржал.

Он стал медленно пятиться через полянку, по еле заметным следам, оставленным в траве копытами Гнедого. Еще раз мелькнула мысль: не вернуться ли, не взять ли седло?..

Большой желтый шмель, похожий на ком жара, ткнулся в плечо Емельке, заставив отступить на шаг… Спасибо шмелю! Этот шаг был спасительным: над головой Старшого что-то пронеслось. Он подумал, что вспугнул перепела: с таким упругим шумом крылья степной птицы рвут воздух. Только зачем бы перепелу, который пуглив и обычно прячется в жнивье, так смело приближаться к человеку?

Вот оно что! Это камень-колчедан, круглый, сверкающий, тяжелый, как железо, пронесся над головой Емельки и врезался под корень молодого дубка. «Ишь ты, подземельник! - ахнул парень, приседая в траве и беря в руки округлый, будто литой, похожий на гранату-лимонку, камень.- Вот чем швыряется! Да он… хуже полуволка!..»

Емеля юркнул меж кустов, решив напрямик выбраться в кювет у железнодорожного полотна, но лишь ступил на травянистый вал перед кюветом, как что-то больно ударило его в подколенный сгиб… Тогда Емелька бросился с откоса в разнотравье, будто в реку, и, катясь кувырком через мелкий кустарник, через заросли гусиной травы и полыни, думал лишь об одном: чтобы подземельник не попал ему в голову…

Выбраться из глубокого кювета на железнодорожную насыпь оказалось не так-то просто. Тупо ныла ушибленная левая нога. Как ни берегся Старшой, чтобы не тревожить ее лишний раз, не получалось: то подворачивался щебень, то древесный корень, то рельсы оказывались слишком высокие - не переступить. Он медленно ковылял вдоль железнодорожной насыпи, направляясь к броду, и длинный повод уздечки вился и скользил за ним, как змея.

Берег у брода был отлогий, песчаный, весь ископыченный, и Емелька хотел было присесть отдохнуть, но подумал, что подземельник, возможно, крадется по следу, и потому, не раздеваясь, сразу же вошел в реку. Сначала по колени, затем по пояс и, наконец, окунулся с головой. Ах, какой же ласковой, свежей, шелковистой была речная вода! Чем она так волнующе пахла: подкорком березы, лилией, что цветет над плесами, легким дождиком, грибами?

Левый берег Донца невысок. Вдоль отмелей зеленеет лозняк и шумят камыши, а у брода, где дорога обрывается прямо в реку, песок на редкость сыпуч и золотист. Повыше от этой осыпи, над отлогим взгорком, широко раскинул ветви подранок-дуб. Здесь так и принято называть его - подранком. В недавнюю пору, когда на берегах реки гремели бон и поредевшие фашистские рати удирали из Донбасса на запад, осколком тяжелого снаряда отсекло могучую ветку дуба. Местные люди говорили, что из-за этого дерева вели огонь наши пулеметчики. Если бы не дуб, не одному из наших бойцов пришлось бы сложить тут голову: он защитил их своим богатырским телом.

Емелька не раз останавливался у подранка-дуба, любовался его глянцевитой резной листвой, прикасался ладонями к бугристой коре, к заживающей ране. Он словно бы и сам сражался в том бою!

А теперь он никак не мог добраться до памятного дерева: зыбкий песок осыпался из-под ног, на плечи давила невидимая тяжесть. Стиснув зубы, он все же одолел осыпь. У ствола дуба зеленел неширокий коврик травы, и Емелька обессиленно опустился на него.

Глянцевая листва шелестела и позванивала чуть слышно, от нее веяло спокойствием. И вот уже не стало ни зеленых ветвей над головой, ни берега, ни реки, ни того странного подземельника, что швырялся камнями,- только тихий шелест листьев стлался над землей, да откуда-то издали слышалось призывное и печальное ржание Гнедого…

Через час, а может быть, и через два, к ветвистому дубу подошел высокий и нескладный, с жидкой бородкой человек. Правой рукой он придерживал на плече стянутые в тугой жгут удочки, а под левой нес потрепанный зонтик. Заме-тив мальчишку, старик вздрогнул, присмотрелся и, наклонясь над Емелькой, тронул его за плечо:

Что стряслось, бедовый?.. Ты болен?..

Емелька силился открыть глаза - и не смог. Губы его шевельнулись, и рыболов услышал:

- Там… Гнедой…

Старик-рыболов уронил удочки и зонтик, опустился на колено и стал осторожно тормошить Емельку, пытаясь разбудить:

- Что случилось? Что с Гнедым?..

Это был Митрофан Макарыч.

24 Лагерь у Старой криницы. Тайны глубин. Слово об инженере Васильеве. Цена бриллианта. Щедрость графа Орлова. Плата за жизнь.

Парень в морской тельняшке отыскал в кузове полуторки обрывок веревки и быстро, умело смастерил для Гнедого недоуздок - оборотку без удил. Добрый конь, разгоряченный бегом, жадно пощипывал на склоне овражка траву, но эту простенькую оброть покорно позволил на себя надеть.

Костик подхватил из машины ведро и клочок ветоши и повел Гнедого к недалекой кринице. Там он напоил коня, удивляясь, как долго и жадно тот пил студеную воду, оставляя на внутреннем овале оцинкованного ведра легкий туман своего дыхания.

Потом Костя намочил ком ветоши н принялся вытирать Гнедому грудь, спину и забрызганный чем-то черным бок. Наверное, подумал паренек, на берегу реки рысак попал на заиленную часть отмели. Но, присмотревшись к ветоши, понял, что стер не брызги ила - кровь.

У землянки расслышали его взволнованный голос: «А ведь Гнедой ранен!» - и бросились к кринице.

Осторожно поглаживая шелковистый, влажный бок Гнедого, Василий Иванович сказал:

- Пожалуй, эти царапины - следы волчьих когтей.

Мороз усмехнулся недоверчиво:

- Волки? И это в районе, где города и поселки сдвинулись вплотную? Где же им прятаться здесь, волкам-то?

Костик вставил и свое словцо:

- А может, Гнедой налетел на колючую проволоку? Вон сколько фашист разбросал ее но берегу реки.- И тут же растерянно спросил: -Только где же Старшой?.. Где Емелька?

Василий Иванович тронул его за плечо:

- По кривой дороге вперед не видать. Топает сюда пешочком товарищ Емельян да пожуривает норовистую лошадку. Случаются ведь разлады между всадником и конем…

И лишь Гнедой знал суровую правду о цепких когтях волков, о том, как, стряхнув со спины матерого зверюгу, размозжил он кованым копытом клыкастую морду, а дружная свора пыталась окружить его и загнать в кустарник. Но Гнедой умел брать барьеры - и пронесся, как птица, над зарослями терновника, выскочил па большак…

После того, как доктор из экспедиции Мороза осмотрел рану Михея Степановича, снова промыл ее и, наложив салфетку с мазью Вишневского, аккуратно забинтовал, здесь же, у землянки, состоялся краткий совет. Было решено не беспокоить раненого переездом в городскую больницу, да и сам он просил оставить его в землянке: теперь у него была хорошая постель, доставленная доктором из экспедиции, запас продуктов, необходимые лекарства.

- Верно,- согласился профессор Мороз,- я и сам предпочел бы больничной койке этот свежий воздух, настоянный на полевых цветах, чистейшую воду из Старой криницы и общество ваших юных друзей.

Хозяйственный Костя уже принялся собирать сухие ветки и сучья - для вечернего костра. Он говорил, будто оправдываясь:

- Ночью, когда горит огонек, веселее. Сейчас мы с Кудряшкой пойдем на опушку леса и принесем хвороста.

Парень в тельняшке весело откликнулся от полуторки:

- Зачем же, приятель, носить, если можно возить? Садитесь, ребята, в машину, и весь сухой хворост - наш!

Среди мешков и ящиков, доставленных полуторкой, Василий Иванович присмотрел довольно большой лоскут брезента и, спросив разрешения у Мороза, раскинул его на траве, улегся, с хрустом повел могучими руками.

- Интересуюсь, товарищ геолог,- обратился он к Михею Степановичу,- не снятся ли вам пласты пород до самых потаенных глубин? Подземные ручьи, пещеры, золотые россыпи, озера нефти…

Верзин мечтательно улыбнулся:

- Бывает, что и такое снится. А главное, скорее бы добраться до глубин, увидеть их насквозь… Вы говорите: золото. Нет, мне оно не снится. Но когда вблизи станции Карань я нашел розовые граниты - обрадовался им, как иной золоту… Сколько новых зданий в послевоенных отстроенных городах мы украсим этим чудесным камнем! А на речке Мокрая Волноваха я обнаружил базальты и диабазы - породы, пригодные для каменного литья. О, для меня это было большим праздником! Трубы из камня не разъедают никакие кислоты, а значит, для нашей химической промышленности это очень ценная находка.

Лейтенант Бочка вскинулся, сел.

- Вы сказали: скорее бы добраться до глубин? А ведь и розовый гранит, и базальт ждали вас многие тысячелетия. И никуда не денутся - будут ждать. У меня же это понятие - «скоро» - условие решающее. Если я вовремя не остановлю злодея - он совершит преступление. Но как его остановишь, если он - невидимка?.. Знаю, он где-то близко, вот и на вас напал, и след на Высоком кургане оставил… Где он, кто он? Все время факты перебираю, сравниваю, отбрасываю, дополняю, но ясной картины не получается. Иной раз даже какой-нибудь пустяк представляется многозначительным, и я ломаю голову над ним, как над ребусом. Хотите пример? Пожалуйста. Вы, наверное, видели на деревьях, на пнях две буквы «Ч. А.», ножом вырезанные? Попадаются и выжженные железом. За буквами следует цифра и стрелка. Цифры - самые разные, а что они значат и куда указывает стрелка? Спрашивал у лесников, у таксаторов - ответа не получил. Однако нет сомнения: кто-то когда-то теми буквами н цифрами что-то обозначил…

- Я, конечно, встречал эти буквы и цифры,- негромко произнес Верзин.

Василии Иванович привстал на колено:

- И можете объяснить?

Геолог, помолчав, отозвался спокойно:

- Могу.

В ту же секунду лейтенант вскочил на ноги:

- Сделайте милость, Мнхей Степанович!.. Будь он неладен, этот ребус!

Поудобнее устраиваясь в своей постели, Верзин взглянул на профессора Мороза, будто приглашая его к беседе.

- Возможно, вы слышали такую фамилию - Васильев? Да, Иннокентий Васильев, геолог. До войны он жил в Артемовске, в Горловке, в Амвросиевке. Это он открыл в Донбассе фосфориты но речкам Большой и Малый Несветай, Аюте, Кагальчик, на горе Кременец и вблизи Изюма. За ним числилось немало и других открытий, но главное из них он засекретил, и у него были на то причины.

- Минутку,- заметил профессор Мороз.- Геолог Иннокентий Васильев, насколько мне известно, погиб?

Михей Степанович устало прикрыл веки.

- Да, он погиб от фашистской пули, но не раскрыл своего секрета. Дело в том, что по стечению обстоятельств геолог Васильев остался на оккупированной территории. Он не прекратил своих поисковых работ. Этот человек был наивен, как ребенок, хотя пользовался большим уважением как умный и опытный специалист. Он почему-то был уверен, что оккупанты не помешают его настойчивым геологическим изысканиям. Его схватили за Переездной, когда он рылся в береговом откосе Донца. Дальнейшее мне известно от молодого партизана, которому посчастливилось бежать из тюрьмы гестапо в Лисичанске. Он познакомился с геологом Васильевым в камере. Допрашивал их Бешеный Ганс, часто одновременно вызывал на допрос. Васильеву он задавал только один вопрос: где камень?.. И, казалось, не слышал ответа - жевал конфету и снова повторял: где камень?.. Сумасброд и мучитель, он мог, щерясь во весь рот, предложить конфетку и заключенному, но тут же ударить его наотмашь но лицу… Коварный и злобный тип, он не расставался с какими-то двумя книжонками, которые постоянно таскал в планшете и зачастую рассеянно листал. Партизан говорил, что в тех книжках мелькали красивые цветные рисунки камней. Наверное, драгоценных… Он, Бешеный, и повинен в гибели геолога Васильева.

Верзин взял флягу, отхлебнул воды:

- Слышал я, что Бешеный Ганс убит под Волчеяровкой. И что взял его на мушку наш земляк, шахтер и отличный снайпер Данила Гром… Там, под сгоревшим домом, Бешеный якобы и зарыт. Он сначала отстреливался, но дом, в котором его застигли наши, загорелся, и Ганс пытался выпрыгнуть в окно. В раме окна пуля его и припечатала.

- Молодец Данила Гром!..- не удержался и похвалил Бочка.- А все же, Степаныч, что это за надписи: «Ч. А.», «И. В.», цифры,стрелки?

- Расшифровка несложная,- объяснил Верзин.- И означает Иннокентий, В - Васильев. Далее: Ч - черный, А - алмаз… Вы, конечно, спросите, что это за черный алмаз и откуда он здесь взялся? И опять расшифровка несложная: Иннокентий Васильев засекретил этими двумя словами свое открытие.- Он тяжело перевел дыхание.- Вы спросите: что же это за открытие? Быть может, бесценная находка? Возможно, богатейший клад?.. Бешеный, к слову, был уверен, что Васильев нашел и припрятал легендарный «Черный алмаз»… Байка или быль о нем давно бродила по нашим южным степям, по Приднепровью, по Донбассу. Некоторые называли камень «Черным бриллиантом», говорили, будто его случайно нашли в каком-то древнем кургане под Керчью. Еще говорили, что бедный пастух, который нашел этот камень, был убит, а через годы «Черный алмаз» видели у богатого купца в Бахчисарае, затем на ярмарке у лихого цыгана в Камышевахе… Если верить молве, красавец цыган тоже был убит, и дальнейший след камня затерялся… Вы скажете: сказка? Возможно. Только дыма без огня не бывает, а за каждым крупным бриллиантом непременно тянется кровавый след.

- Вот это любопытно послушать! И вообще, у меня к вам три дюжины вопросов, не меньше.

Верзин тихонько засмеялся: за все это время, после того как к нему вернулось сознание, он засмеялся впервые.

- Три дюжины, говорите? Не много ли?.. О, я слышу гул мотора: значит, наши «дровосеки» возвращаются? Что ж, мальчик верно заметил: вечером у костра веселее.

Профессор Мороз поднял подвесной вместительный котел, ударил в днище ручкой столового ножа, и круглый медный сосуд загудел, словно колокол.

Профессор Мороз выглядел строгим и торжественным.

- Внимание, соратники и коллеги! - объявил он, подождав, пока заглох мотор полуторки.- Организуется бригада активистов. Ее название: «Приятного аппетита». Приступаем к чистке картофеля, дабы приготовить ужин. Сегодня у нас два повара: я и Антоша.

Парень в тельняшке - Антоша, Костик и Кудряшка разом выпрыгнули из кузова. Шофер принялся выгружать хворост, а Костя схватил ведро и помчался к Старой кринице за водой. Василий Иваныч вынул из кармана внушительных размеров охотничий нож и пристроился у котла рядом с профессором - чистить картофель. Вскоре над золотистым костром засиял медными боками котел, в воздухе потянуло тонким ароматом степного кулеша.

Уже смеркалось, и от поймы Донца легкими волнами шла прохлада. Белые, красные, желтые искры, роясь, взлетали в небо, и, провожая их взглядом, трудно было отличить эти летучие, раскаленные частицы вещества от звезд.

Лейтенант Бочка нахваливал повара:

- И до чего же вкусно вы готовите, профессор! Этот чудо-кулеш пахнет степью, дымком и травой зверобоем. Откуда у вас, профессор, такое редкостное мастерство?.. Или это заслуга лихого моряка? Впрочем, позвольте высказать догадку. Вам, конечно, известны давние сказы про чумацкую дорогу из степной Украины в Крым - за солью. Где-то на привалах, у колодцев или у ставков, чумаки выпрягали своих многотерпеливых волов и принимались готовить ужин. Что главное в дороге? Понятно, горячий, вкусный, с пшеном и картошкой, да на старом толченом сале, кулеш. Вон откуда ваше искусство, профессор,- с чумацких дорог! Такой степной кулеш, и правда, богатырскую силу таит в себе.

Августовские вечера быстротечны, и время дружного ужина пронеслось, как одна минута. Пожалуй, прав был Василий Иванович насчет богатырской силы, скрытой в кулеше: Верзин попросил помочь ему встать, придвинулся ближе к костру. Лейтенант не забыл прерванного разговора с геологом и, едва парень в тельняшке убрал котел, напомнил:

- Так, значит, Степаныч, про алмазы… Вы остановились на том, будто за самыми крупными из них непременно тянутся следы крови…

Анка шикнула на вертлявого Костю, шепотом приказала:

- Слушай.

Задумчиво глядя в огонь, где в грудах жара, будто в знойной дали, возникали ущелья, утесы, скалы, Верзин продолжил:

- Мы можем перечислить самые знаменитые бриллианты. Вот, например, «Орлов». Сейчас он - музейный экспонат, а во времена царей украшал русский скипетр. Вы знаете, что это за штуковина? Это красивая палка, или жезл, украшенный резьбой и драгоценными камнями. Та палка не просто дорогая, но еще и символическая: она была знаком царской власти. Ну, камень «Орлов», похожий на розу, и сделали набалдашником той дорогой палки.

Анка мучилась любопытством, ей не терпелось с вопросами, и она, робея, тоненьким голоском спросила:

- Где же тот камушек нашли?

Верзин качнул головой и улыбнулся:

- Камушек!.. За тот камушек граф Орлов уплатил четыреста пятьдесят тысяч рублей золотом. Зачем он это сделал? А чтобы преподнести подарок царице Екатерине. Вы только подумайте, друзья, сколько школ и больниц можно было бы построить в России на те деньги! Крепостные русские крестьяне умирали от голода и болезней. Емельян Пугачев и Степан Разин поднимали голодных на восстания против богачей, царские служаки казнили повстанцев на берегах Волги, тяжко стонала вся Россия, а любимчик царицы Орлов отсчитывал сотни тысяч рублей народных денег за бриллиант для царицы.

В овражке было сумеречно и тихо, люди у костра молчали, только вспыхивали и потрескивали, сгорая, тонкие ветки, да где-то в синеве ночи покрикивала птица козодой.

- Впрочем,- заметил Михей Степанович, взглянув на Анку, притихшую у огня,- твой вопрос, девонька, вполне уместен. Откуда он объявился, тот необычный камень? Биография у него оказалась длинная и очень богатая. Когда-то в одном из храмов Индии он был глазом бога Брахмы. Тот бог изображался трехликим и четвероруким: в религии индуизма он почитался создателем Вселенной и всех живых существ, то есть одним из наивысших богов. Но какой-то безвестный вор с могущественным богом не посчитался: выковырял у него обыкновенным ножиком драгоценный глаз и унес!

Антоша подложил в огонь пару сухих палок и обронил насмешливо:

- Бог-то был каменный, потому и не почувствовал.

- А потом тот драгоценный «глаз»,- продолжил Верзин, пропустив мимо ушей шутку морячка,- оказался у некоего Надир-шаха… Ну, скажу вам, фигура! Начал с того, что стал атаманом шайки, грабил на караванных путях купцов. Убил своего дядю, начальника крепости Келат, и захватил крепость. Затем обманом, подкупом, убийствами пробрался к власти. Опасаясь наследника, своего сына, приказал ослепить его. Воевал с Турцией, Арменией, Грузией, Индией - казнил без разбору тысячи и тысячи людей, и в конце концов, сам был убит одним из своих приближенных… Фигура!

- Босяк! - сказала Анка и отвернулась.

- Фашист,- подтвердил Костик.- Фашист и босяк - они рядышком.

- А что же камень? - нетерпеливо спросил Василий Иванович.

Михей Степанович понимающе кивнул ему:

- Пословица гласит: не торопись прерывать, торопись слушать. У «камушка» начались новые приключения. Вот если бы он мог о них рассказать! Известно, что после убийства Надир-шаха «глаз» был украден каким-то французским солдатом-гренадером. Тот продал его за бесценок на базаре в Бомбее. Из Индии камень перекочевал в Европу. Там его и сграбастал Орлов… Но не подумайте, друзья, что он сграбастал самый крупный в мире бриллиант. Есть камни и покрупнее и подороже. Могу назвать их имена.- И он усмехнулся Костику, который все еще не вспомнил, что нужно бы закрыть рот. - Запоминай, вихрастый, если интересно. Итак, «Великий Могол», «Звезда Юга», «Регент», «Флорентийский», «Кохинур», «Санси», «Полярная Звезда», «Шах»… Особенно этот камень запомни - «Шах», он кровью нашего прекрасного писателя омыт - Александра Грибоедова.

Анка привстала у огня на колени:

- Кровью?

- Да, девочка, кровью,- подтвердил и Мороз.- История давняя - тысяча восемьсот двадцать девятый год, но такие раны не заживают. В иранской столице Тегеране темная, обманутая английскими агентами толпа растерзала русского дипломата и писателя Александра Сергеевича Грибоедова. А потом как плату за жизнь великого человека царь принял от иранского правительства бриллиант «Шах»…

Айка вскинула руки растерянно:

- Да разве такое можно… плата за жизнь?

25 Дед Митрофан и Емелька. Безбилетный пассажир. Смехач с отмычкой. Фотография. Танец на отмели.

Пока дедушка Митрофан осматривал Емельку и, опустившись на колено, прислонясь ухом к его груди, вслушивался в четкое, размеренное биение сердца, человек на противоположном берегу реки наблюдал за действиями старика. Еще несколько минут назад он спешил к реке: сбросил на ходу пиджак, торопливо расстегнул поясной ремень, видимо, собираясь раздеться и одолеть брод. Не спуская взгляда с Емельки, неизвестный уже было принялся снимать сорочку, но тут из зеленой гущи камышей появился высокий и нескладный старец с удочками на плече, и человек метнулся с открытого берега в заросли верболоза, стал наблюдать из своего укрытия за мальчишкой и стариком.

Это был тот неизвестный, которого Емелька увидел в заброшенном штреке старой шахты. Появление старика сначала привело его в растерянность: он спрятался за зеленым оперением верболоза. Но тут же, спохватившись, кинулся по крутому откосу вверх, пересек железную дорогу, перепрыгнул кювет и канул в непролазные сплетения крутояров.

Если бы дедушка Митрофан не был так занят Емелькой и хотя бы взглянул на правый берег (а речка Донец здесь узка, и берег от берега близко), он увидел бы того человека и подивился бы той прыти, с какой неизвестный бросился прочь от реки…

Наконец-то Емелька открыл глаза, тяжело перевел дыхание и спросил растерянно, с ноткой надежды:

- Где Гнедой?.. Куда забежал?.. Нашли?..

Дед Митрофан повел седыми лохматыми бровями:

- Очнулся? Ну и молодец! Так что же с тобой приключилось?

Емелька, вздрагивая, часто заморгал глазами.

- Может, я испугался? Наверное… Да и как не испугаться, деда, если прямо передо мной человек объявился, словно из-под земли? А чуток попозже, когда я спустился вниз по крутояру, он швырял в меня камнями. Зачем? Что я ему сделал? Кто он, это подземный человек?..

Дед озабоченно пожевал губами, сказал с сомнением:

- Да было ли такое? А если тот человек подземный только причудился тебе? Ладно, не оправдывайся. Вижу, ты действительно испугался. Сейчас мы возьмем лодчонку,- вон она причалена в камышах,- и я доставлю тебя в нашу хижину. Лодчонка, правда, чужая, обходчику дороги Терентьевичу принадлежит, но мы с ним в приятелях - не обидится. Напою тебя липовым отваром, хорошенько отоспишься - вот оно и пройдет.

Емелька стал горячиться:

- Дедушка Митрофан, ты не веришь мне? Не веришь, что Гнедой оборвал повод и куда-то умчался? Но вот, смотри-ка, уздечка - она с него, с Гнедого! Там, в кустах на крутоярах, стая одичалых собак с волками. Их-то, как видно, конь и испугался. И другим надо бы заказать, чтобы без ружья ни шагу на крутояры!

Дед слушал, посмеиваясь, то кладя ладонь на лоб Емельке, то прощупывая запястье, но рваную уздечку осмотрел внимательно и бросил в лодку.

Предвечерье было безветренное, и от речного простора тянуло влажной прохладой. Если бы не страхи, пережитые у пещеры, Емеля с наслаждением окунулся бы прямо с борта в эту ясную и манящую речную глубину. К тому же было обидно, что дедушка Митрофан, и рассудительный, и дотошный, с недоверием отнесся ко всему, что он второпях рассказал ему.

Равномерно поднимая и опуская в воду весла, Митрофан Макарыч неожиданно спросил:

- Там, на крутоярах, ты часом не съел какую-нибудь ягоду из диких? Много их есть разных - аленьких, красивеньких, а проглотишь - разум отшибет.

Емелька мотнул головой:

- Никаких ягод я не ел… А если я рассказал неправду - жариться мне на сковородке три ночи и три дня!

И дед опять усмехнулся:

- Значит, без перерыва на обед?

- Стойте! - почти закричал Старшой и встал на корме, будто решаясь прыгать.

- Спокойно,- негромко, но властно приказал Митрофан.- Это тебе не наш «Нырок», вон какая хлипкая лодчонка - сразу же пару ведер воды левым бортом зачерпнула. Ты чего подпрыгиваешь? Или опять подземного человека заприметил?

Емелька покорно опустился на площадку кормы.

- Дедушка, а ведь у Старой криницы ничего не знают! Ждут меня, выглядывают - и Костик, и Кудряшка, и Михей Степанович, и профессор Мороз! Ты понимаешь, дедушка: ни меня, ни коня!

- Что зря тревожишься? - мягко отвечал дед.- Костик и Кудряшка догадаются, что ты дома. Прибегут.

Послабив весла и доверясь тихому течению уже розовеющей реки, Митрофан снова взял уздечку и стал внимательно рассматривать ремни…

Ему повыше приподнять бы голову, и он увидел бы, как на длинный товарный поезд, шедший порожняком от Рубежной в сторону Попасной, отчаянно кинулся какой-то здоровенный оборванец. Он умел цепляться на поезда, тот здоровяк, и одним рывком бросил себя на тормозную площадку вагона. Бородач кондуктор погрозил ему с другой тормозной площадки свернутым флажком, но оборванец беспечно махнул рукой и уселся с краю площадки на нол, опустив ноги на верхнюю ступеньку.

В те послевоенные годы товарными поездами пользовались тысячи безбилетных пассажиров. Война вымела из насиженных гнезд бесчисленные семьи, разбросала, разъединила отцов, матерей и детей, и люди скитались по железнодорожным станциям, селам и городам в отчаянных поисках своих близких, а поездная прислуга не была к ним особо придирчива или строга.

Пассажир без билета и без вещей, вскочивший на товарный вагон на том перегоне, где железная дорога проходит по самому берегу реки, далеко ехать не собирался. Выглядывая с площадки по ходу поезда вперед, он вскоре увидел за кудрявыми вербами на малом прибрежном взгорке темный бревенчатый домик, а еще ближе к реке - старенькую ветхую хатенку, перед которой у отмели чернела довольно несуразная лодка. Это было собственноручное сооружение деда Митрофана - суденышко «Нырок». К бревенчатому домику у реки и направлялся безбилетный пассажир товарного поезда, и если бы Митрофан не рассматривал так внимательно уздечку, а взглянул на товарный состав, с рокотом бежавший над самым бережком, он увидел бы и, наверное, узнал бы своего безродного квартиранта по прозвищу Тит Смехач…

Метрах в пятидесяти от бревенчатого домика Смехач уверенно шагнул с тормозной площадки в пустоту, пролетел над песчаным откосом насыпи и твердо встал на обе ноги. Он умел не только цепляться на поезда, но и прыгать с поездов. Теперь он подождал, пока с ним поравнялся тот бородач кондуктор, скорчил ему забавную рожу и, подпрыгивая, двинулся на край берега, к своему ветхому жилью.

Почему-то он был уверен, что бревенчатый домик пуст. Спокойно и неторопливо поднялся на крылечко, пошарил в кармане рваных штанов, достал кривую металлическую отмычку и легко, без усилия, открыл висячий дверной замок.

В прихожей было светло и пахло сеном. На тусклых стеклах маленького окошка играл красноватый вечерний луч. На двери горницы деда Митрофана поблескивал второй замок. Тит открыл его так же легко, как и первый.

В горницу он вошел уверенно, видимо, зная здесь каждую вещь. Несколько старых книг на полке его не заинтересовали. Он шагнул к массивному сундуку давней кустарной работы, приподнял тяжелую крышку, заглянул внутрь, пошарил рукой в тряпье и закрыл крышку. Взгляд его упал на толстый, в потертой обложке альбом, который лежал на стульчике за сундуком. Тот альбом Смехач схватил с жадностью и принялся быстро листать. Тусклые фотографии чьих-то деток, напыщенных бабушек и тетушек его не интересовали. И лишь одно фото, четкое, резкое, по-видимому, не такое уж давнее, приковало его внимание настолько, что он даже скрипнул зубами и не заметил, что смял страницу альбома. С фотографии смотрел средних лет мужчина с открытым лицом и сосредоточенным волевым взглядом. На нем был форменный китель горного инженера, а в неглубокой металлической вазочке, которую он бережно держал в руке, поблескивал крупный черный кристалл.

Тит осторожно закрыл альбом и положил на прежнее место, на стульчик. Потом вышел из горницы в прихожую, навесил и защелкнул замок. Здесь он проследил, чтобы не оставить следов, подхватил тряпку, смахнул с пола пыль, проскользнул в дверь на крылечко и защелкнул второй замок. Все это он проделал быстро и уверенно, а на крылечке снова стер свой почти неприметный след.

Когда он входил в свою хатенку, почему-то ему показалось, будто в сенях пол оказался мягким, податливым. Впрочем, это его не долго занимало: он помнил, что лодка, на которой плыли дед Митрофан и шустрый подросток Емелька, приближалась.

Смехач вышел на берег, сел на борт «Нырка», наклонился, пошарил в густом и черном иле. Потом достал из брючного кармана зеркальце и принялся разрисовывать свою физиономию: намазал усы, провел резкие линии под глазами, щеки усеял веснушками, а углы рта продлил до висков…

А двое на лодке продолжали негромкую беседу. Говорил Емелька:

- И вот удивительно, деда: тот человек появился в штреке, будто из-под земли, он очень похож… знаешь на кого?.. А вот угадай. Не угадаешь. Очень похож на Тита!..

Дед насмешливо повел бровью:

- А сам же сказал, что «подземник» прилично одет, при костюме?

- Верно, сказал,- вздохнул Емелька.- И все-таки похож.

Дед решительно нажал на весла, и под носовой частью лодчонки зажурчала вода.

- Ну, если так,- заключил Митрофан,- тогда придется согласиться, что есть на свете два Смехача: один где-то в подземельях бродит, а другой… Вон, посмотри-ка, другой на берегу у нашего «Нырка» сидит.

И Емелька еще издали узнал Смехача… Тот сидел на лодке у самого уреза воды и разрисовывал свою грудь, плечи, руки черными полосами ила. Завидя лодку, он вскочил и принялся отплясывать на песке какой-то дикий танец, высоко выбрасывая ноги и нелепо кривляясь.

- Видишь, радуется, бедный, нашему возвращению,- сочувственно сказал дед Митрофан.

26 Тревога о Емельке. Верзин рассказывает. Бриллианты. Покупка Демидова. Лейтенант спешит.

В лагере у землянки было тихо. За долгий августовский день люди притомились. Уже дотлевала пепельная заря с редкими искрами жара, и во всю ширь неба над равниной Задонечья, над крутыми увалами вдоль реки протянулась клубами белой пыли полоса Млечного Пути.

Косте и Кудряшке не спалось. Как много удивительного услышали они сегодня! Вон какие расчудесные есть на свете камушки - алмазы! Если такой камушек отшлифовать, выправить ему грани, выровнять бока - он засияет кристаллом сгущенной радуги и даже свое исконное имя переменит - станет называться бриллиантом. А за какой-нибудь крупный бриллиант жулики, разбойники, богачи на любое преступление решатся…

Тут у Анки и Костика появилось множество новых вопросов, и они, уютно устроившись на охапках сена неподалеку от костра, шепотом спрашивали друг друга:

- А разве богач, разбойник и жулик - одно и то же? Слышал, Ко-Ко, дяденька Михей так про них и сказал: одного поля ягоды.

Костя Котиков рассуждал вслух:

- Я видел на кладбище плиту из мрамора. Ух, красотища! Гладкая, будто рубанком обструганная, рыжая, будто пламя, а прикоснись рукой - холодная и вся, понимаешь, словно бы жидким стеклом облита. Вот, если хочешь знать, штука! А то какой-то там камушек, вроде бы стеклянный…

В тот долгий вечер у тихо сиявшего костра Василий Иванович то впадал в молчаливую задумчивость, то вскакивал на ноги и широко шагал по отлогому склону овражка. Дважды доходил он до Старой криницы, но воду не пил, только наблюдал, как струился из омута прозрачный ручеек, перебирая голыши и звезды. Навещал он и Гнедого, который мирно пощипывал траву на самом дне овражка, на лужайке.

Профессор Мороз и Антоша устроились на ночлег в кузове полуторки, а Михей Степанович попросил оставить его на свежем воздухе, у костра. Он, конечно, заметил, что ребята не спали, и спросил тихонько:

- Что так взбудоражены, следопыты? Все о своем Старшом тревожитесь?

Костик, ответил неопределенно:

- Сказать, чтобы да - так нет… Хотя беспокойство, конечно, имеется. Однако наш Емелька - парень-кремень, он крепкий, надежный. Мы так с Кудряшкой рассудили, что он к дедушке Митрофану подался. Иначе где ж ему запропасть?

Степаныч согласно кивнул:

- Утро вечера мудренее. Найдется ваш наездник. Я так полагаю, что Гнедой сбросил «джигита» и удрал. Есть кони, которые не терпят щекотки, быть может, Емелька этого и не учел.

Василий Иванович вернулся от криницы, пошарил в куче хвороста, выбрал пару головешек и осторожно, чтобы не взлетели искры, положил в костер. Потом он вспомнил о лоскуте брезента, поднял его, постелил у костра и опустился на землю, скрестив по-восточному ноги.

- Ну и задали вы мне бессонницу, Степаныч!..- обратился к Верзину.- Дело, понятно, прошлое, но про геолога

Васильева я хотел бы узнать некоторые подробности. Что он конкретно в этих местах искал? Как оказался в плену у фашистов? Где, когда и при каких обстоятельствах погиб? И что это за дрянь такая - Бешеный Ганс? Слышал я, что обретался в этих краях в пору фашистской оккупации изувер и грабитель в чине гауп… гауптштурмфюрера. Вот еще чин! Язык можно сломать, пока выговоришь. Люди рассказывали - страшные дела творил… Извините, Степаныч, вы сегодня устали, а тут я со своим любопытством… Перенесем беседу на другой раз.

- Ночь, знаете ли, Иваныч, какая-то необыкновенная,- приглушенно и задумчиво произнес Верзин, протягивая руку за флягой с теплым чаем.- Смотрю вот на небо - и уже семнадцать метеоров насчитал. Что значит падение каждого метеора? Ведь это же катастрофа - гибель какого-то безвестного мирка. Быть может, тот каменный, ледяной или железный мирок миллиарды лет скитался по Вселенной, был свидетелем происхождения нашей Земли, а теперь промелькнул перед нами - и унес свои тайны навсегда. Кстати, замечу вам, и в метеоритах ученые находили крупицы алмаза.

Василий Иванович вздохнул:

- Мудрые дела в природе…

- Верно,- согласился Верзин,- мудрые. Ну, поскольку нам выдалась такая бессонная ночь, расскажу вам про инженера Васильева и про Бешеного Ганса.

Головешки в пригасшем костре вспыхнули и загорелись быстрым синим пламенем, и Михей Степанович приметил две живые блестящие точки по ту сторону костра - широко открытые глаза Кудряшки. Он ничего не сказал ей, лишь легонько кивнул и еле приметно улыбнулся.

- Итак, о геологе Васильеве,- начал Верзин, следя из-под ресниц за хищной побежкой бездымного синего пламени меж головешек.- Его звали Иннокентием Федотовичем, и был он старше меня на добрый десяток лет. Геологи зачастую знакомятся в пути: где-нибудь в тундре, в тайге, в песках пустынь или в горных поднебесьях. Куда только не пойдет геолог, какие препятствия не одолеет ради подтверждения своей догадки: есть уголь!., есть нефть!., есть железная руда!.. Там, где он совершит открытие,- сначала появятся палатки, буровая вышка, шурф или карьер, потом проляжет дорога, возникнет поселок, а постепенно и город. А все это начнется с неприметного камешка, найденного геологом, или с капли бурой жидкости - нефти.

Я познакомился с Иннокентием Васильевым здесь, в Донбассе, в соляной шахте под Артемовском. Вы представляете себе те шахты? Это настоящие подземные дворцы. От пола до потолка - десятки метров, стены, своды, колонны - все чистейшей снежной белизны; электрический свет преломляется в бесчисленных кристаллах, и чудится, будто рядом притихло море - таким солоноватым и свежим дыханием веет от великанского пласта. В первую пятилетку в том редкостном Артемовском месторождении было добыто 5 миллионов тонн соли; во вторую - 7 миллионов тонн. Эти цифры мне сообщил тогда, при знакомстве, геолог Васильев: он занимался определением запасов каменной соли в районе.

Это был человек энергичный и увлеченный. Он спрашивал меня резко и настойчиво, будто желая затеять спор: а знаете ли вы, что половина соли, которую потребляет весь советский народ, добывается здесь, в Донбассе? Или задавал вопрос с оттенком вызова: как полагаете, какой длины должен быть товарный поезд, чтобы погрузить на него всю соль, добытую здесь за первые две пятилетки? И сам отвечал, весело улыбаясь: такой поезд опоясал бы весь земной шар по экватору! Помнится, шли мы однажды с ним но шахтной выработке - по тому огромному, высоченному, белоснежному и сплошь сверкающему залу, он наклонился и поднял крупный кристалл соли - удивительно правильной формы куб. с Посмотри-ка, Степаныч, и что за красавец, будто какой-то великий мастер отшлифовал!» Крупный и чистый кристалл, размером, пожалуй, с обычную сахарницу, сверкал и сыпал искрами на его ладони, чудесно преломляя электрический свет. «А сколько он ждал нас, как думаешь, Степаныч? Сколько времени здесь, в глубинах, пролежал? Позволь, я сам отвечу - двести миллионов лет! Да, с пермского периода, который пришел на смену каменноугольному. Ты вдумайся в эту цифру, коллега,- двести миллионов лет!»

Головешки в костре разгорелись и ярко пылали, колебля, отбрасывая, перемещая синюю и плотную ткань ночи. Крупная искра взлетела и не погасла, и, с удивлением вглядываясь в нее, Анка не сразу поняла, что над костром в бесконечной выси замерла не искра - звезда.

- Мы жили в маленькой гостинице на станции Соль,- продолжал Степаныч неторопливо, тоже провожая взглядом летучие звезды костра.- Тогда я узнал, что незадолго до нашего знакомства Васильев отыскал вблизи станции Нырково, в балке Вискравка, и около хутора Пилинчатого, в балке Горелый Пень, месторождение медистых песчаников. И еще он нашел в долине речки Гурты зеленые песчаники, тоже богатые медью. Но и это далеко не все. На его личной карте, которую он показывал мне, были отмечены точками и кружками и другие открытия: графит на берегу Кальчика, свинец в Буденновском районе, золотоносные жилы у села Бобриково… Золотоносные жилы! Вы слышите?..- Михей Степанович прижмурил в улыбке глаза: - Каков он, Донбасс, а? Только постучаться в его подземные сундуки - обязательно что-то ценное подарит!

- Верно,- одобрительно прогудел Василий Иванович.- Истинно, золотой край, где ни копни - находка.- Он быстро взглянул через пламя на Анку и Костика: - А где же, ребята, сон? Улетел, как птица? Что ж, птице крылья не в тягость, как человеку знания. Мне с детства запали в душу были, сказки, легенды. Припоминаю, когда-то и я слышал эти два слова - «Черный алмаз»… Правду сказать, байка показалась сомнительной, однако интересно - откуда ее занесло?..

- Легенды,- заметил Верзин,- отличаются большой живучестью, они проникают из страны в страну через все границы, через горы, долы и моря. Вот мы и проследим за легендой, которую еще в предвоенную пору в гостинице на станции Соль рассказал мне геолог Васильев. То была легенда о «Черном алмазе». Именно от него я услышал эти слова… Однако для сравнения придется припомнить одну давнюю и вполне правдивую быль.

Василий Иванович крякнул и покрутил буравчики-усы:

- Давайте, Степаныч, хоть до утра…

- И до обеда! - не удержалась Анка, но Костик дернул ее за кудряшку.

- Тс-с…

- История крепко закрученная,- усмехнулся Верзин.- А начинать ее придется со слова, которого теперь и не услышишь: со слова «герцог»… Был такой титул среди высшего европейского дворянства, среди князей. Герцог мог стоять и во главе целого государства - тогда оно называлось герцогством. Все эти герцоги, короли, князья постоянно ссорились и дрались: каждому из них хотелось захватить побольше земель, городов, богатств, и, чем сильнее был такой разбойник, тем больше и чаще сопутствовали ему удачи… Так вот, среди всей этой драчливой и коварной братии подвизался особенно наглый, хитроумный и отчаянный - герцог Бургундский, он же - Карл Смелый. Почему Бургундский? Да потому, что ему но наследству от папаши досталась обширная французская провинция - Бургундия. Почему Смелый? А потому, что все эти богатые господа любили, чтобы их величали высокими прозвищами. Один французский король даже приказал величать себя: король Солнце… В общем, скромностью дворцовые пижоны не отличались и доброй памяти о себе не оставили, а если я вспоминаю Карла Смелого, так только потому, что как-то с помощью хитрости и денег ему удалось завладеть знаменитым бриллиантом «Санси».

Михей Степанович кивнул лейтенанту, и тот подложил в костер несколько поленьев.

- Люблю огонь,- заметил Верзин, поудобнее устраиваясь на охапке сухой травы.- Особенно в ночь, в тишине, на просторе… Но вернемся к тому камешку. Известно, что он грушевидной формы и прозрачнее самой чистой воды. Еще известно, что нашли его в Индии, но какими-то сложными судьбами он оказался в Европе. В очередной потасовке, где-то в конце пятнадцатого века, Карл Смелый показал себя трусом, бежал с поля боя, потерял свой камень и был убит… Безвестный швейцарский солдат нашел тот занятный камушек и тут же продал встречному попу за один гульден, что-то равное старому русскому рублю. Поп оказался тертым калачом, в сто раз увеличил цену и продал камень португальскому королю Антону, а тот уступил бриллиант какому-то французскому торгашу уже за сто тысяч франков!- Михей Степанович тихонько засмеялся:-Самое удивительное в этой байке то, что она - правда. Стоит призадуматься над сутью: царедворцы, герцоги, короли были готовы из-за какой-то красивой стекляшки перегрызть друг дружке горло… В общем, камушек оказался у высокого французского сановника Ле Санси, который был назначен посланником в одно из княжеств, а когда отбыл в дорогу, прихватил камень с собой. Как известно, секреты при любом королевском дворе долго не хранились: каждый следил за каждым, и те, кому нужно было узнать, вскоре узнали, что прозрачная «груша» находилась у одного из слуг Ле Санси. Ночью в пути на посольство набросились разбойники, и тот слуга был убит. Он, однако, успел проглотить камушек, и поживиться богатой добычей налетчикам не удалось. Что было дальше? Настоящий водоворот событий! Вельможа не оплакивал верного слугу: приказал вскрыть труп, и когда в рассеченном желудке мертвеца блеснул бриллиант, сановник схватил его обеими руками.

Костер разгорался все ярче, и Костя с Кудряшкой отодвинулись от него подальше, Михей Степанович прикрыл лицо рукой, и лишь один Бочка не сдвинулся с места, жадно смотрел в огонь, будто и не испытывал жара.

- Камушек,- прошептал он удивленно.- Да валяйся такой где-нибудь у тропинки, я прошел бы мимо, не обратив внимания.

- И правильно! - одобрительно согласился Верзин.- Вы, Василий Иванович, к счастью, не король. Зачем вам такие цацки? А монархи еще долго дрались из-за той несъедобной груши. Сначала ее перехватил, понятно, за большие деньги, английский король Яков II; у Якова - французский король Людовик XIV, у того - Пятнадцатый, а затем, где-то в году 1835-м, в Париж завернул русский князенька Павел Демидов, а у него золотишко водилось десятками пудов. Еще бы! Собственные железодельные и оружейные заводы, а на тех заводах тысячи крепостных, и условия труда у них были похуже, чем на самой тяжкой каторге. Князеньке Демидову особой заботы не составляло выложить французскому королю на столик половину миллиона рублей золотом, сунуть ту «грушку-игрушку» в карман, откланяться и отбыть в Петербург, прямиком в царские чертоги.

Михей Степанович сильно устал, но крепился: видимо, ему хотелось рассказать эту историю до конца.

- Вот, братцы-следопыты, истинные факты давних времен. Верно, что за каждым большим бриллиантом тянется кровавый след. Иногда этот след преступлений тянется через столетия. После того, как были найдены «Санси», «Шах» или «Звезда Юга», сменились целые поколения людей, а эти камни сохранились. Сколько им лет от рождения? Быть может, миллионы лет? И, значит, человеческая жизнь для них - лишь мгновение? Но камень слеп, нем и глух, и нет у него чувств - ни доброты, ни злости, ни гордости, ни самодовольства. Вправь его в царскую корону - будет блестеть, брось в мусорный ящик - блеск не изменится.

Василий Иванович легко поднялся с земли, и отсветы костра за его могучей фигурой сникли.

- Спасибо, Степаныч,- сказал он, отряхивая с кителя былинки.- Непростые, оказывается, камушки - алмазы. Но, как я понимаю, все это только присказка, а сказка впереди?

- Пожалуй,- согласился Верзин,- Впереди у нас - легенда. Их много в народе - разных, подчас просто удивительных. На Кавказе, в Крыму, в Закавказье что ни гора, ни расселина, ни скала - легенда. Здесь у нас, в Донбассе, в среде старых шахтеров долго легенда о Шубине жила: будто встречали шахтеры в покинутых штреках и лавах старичка-волшебника с длинной белой бородой. Для одних такая встреча означала удачу, другим предвещала беду. Странно, что люди верили в того подземного жителя. Так вот, уважаемый Василий Иванович, существует и легенда о «Черном алмазе», будто найденном кем-то когда-то в пересохшем русле ручья под курганом Двугорбым. Слышали такое?

Лейтенант ступил каблуком на крупную искру.

- Слышал, и не раз. Детская выдумка!

- К вашему сведению,- заметил Верзнн,- из-за той «детской выдумки» и погиб Иннокентий Васильев…

- То есть… из-за «Черного алмаза»?

- Да,- сказал Верзин, но пояснить не успел; Анка вскочила с травы, подняла руку;

- Тише. Слушайте…

Верзин не понял:

- Что случилось?

- Кто-то едет на пароконной бричке. Можно по стуку копыт различить: лошадей пара. Колеса плохо смазаны, поскрипывают. А едет по бездорожью, прямо сюда, к нам.

- Ай да девонька! - весело удивился Бочка.- У тебя что, тайный радиоприемник имеется? Где же антенна?

Над кромкой овражка обрисовались лошадиные головы, и мужской простуженный голос спросил:

- Кто тут Михей Степанович? Дед Митрофан просил передать, что мальчонка по кличке Старшой у него ночует.

- Спасибо, мил человек! - отозвался Бочка.- Может, у нас перекусите?

Возница помолчал и сказал потише:

- Мальчонка не совсем здоров и вроде в испуге. Все про какого-то подземного человека бормочет… Чудно! Дед его полынью парил, липовым цветом отпаивал. А за приглашение спасибо, но дорога неблизкая, мне к утру в Троицком быть.

Пароконка укатила бездорожьем, костер попригас, и синий занавес ночи стал плотнее. Лейтенант прошелся по косогору, постоял у входа в землянку и сказал решительно:

- Мне нужно видеть Емельяна. И срочно. Я иду.- Он склонился над Михеем Степановичем, осторожно пожал его руку: - Спасибо за бриллианты. Мы к ним еще вернемся по свободе. И к легенде вернемся, и к геологу Иннокентию Васильеву.

27 Свидание с начальником. Надежный помощник. Еще смерок следа. Трое опять вместе. Под корень. На поле битвы.

Чего пуще всех страхов опасался Емелька, так это недоверия Василия Ивановича. Встреча с неизвестным под землей уже и самому Емельяну казалась невероятной. Порой у него закрадывалось сомнение: а не причудилось ли такое с перепугу в том черном и мрачном штреке? На память невольно приходили загадочные и страшные случаи из шахтерской жизни. Таких невеселых историй Емелька наслушался в рабочих поселках Донбасса немало.

С рассветом, когда Емелька открыл глаза и увидел себя на лавке в горнице деда Митрофана, он разом вспомнил и странную встречу в штреке, и бегство, и логово полуволков, и неизвестного, бросающего в него камни…

- Но кто же тот человек? - спросил Емелька вслух.- Не Шубин ли? Может, побрился, переоделся и внешность переменил?

Большая теплая рука осторожно легла ему на лоб, и Емелька вздрогнул:

- Кто это?..

- Не узнаешь, товарищ Емельян?

Старшой вскинулся на локтях, сел:

- Товарищ Бочка? Как же это случилось, что вы здесь? А, понимаю, зашли проведать дедушку Макарыча…

- Нет,- сказал Василий Иванович, поправляя на Старшом рубашку.- Я зашел проведать тебя.

Емелька весь встрепенулся на раскладушке:

- Меня?!.

- Точно.

Почему-то Старшой стал заикаться.

- Да раз… раз… разве я заслужил?!

- Вполне,- твердо сказал лейтенант.- Мы оба, приятель, следопыты. Вместе идем по следу, но… чей это след? В общем, расскажи мне, что с тобой приключилось, почему от тебя сбежал Гнедой…

Емелька и сам не заметил, как ухватил огромную, сильную руку Василия Ивановича:

- Только, чур, верить мне на все сто! А чтобы вам легче верилось, гляньте на мою ногу, на правую, под коленом. Это он, подземельник, камень в меня метнул!

Емельке тут же пришлось снять холщовые штаны и остаться только в трусах. Василий Иванович внимательно осмотрел под коленкой подростка распухший синяк.

- Поздравляю, товарищ Пугач,- сказал он, заметно волнуясь, и легонько приобнял Емельку.- Ты счастливо отделался, паренек. Тот камень, попади он в спину, позвонок раздробил бы, в голову - и совсем хана. С кем же ты повстречался? Может, с каким-то ненормальным, буйным больным? Давай-ка, дружок, не спеша рассказывай и ни одной подробности не упускай.

И пока Емеля обстоятельно, неторопливо вел свой рассказ, припоминая все, что, как ему казалось, могло иметь для Василия Ивановича значение, тот беспокойно ерзал на табуретке, стучал себя кулаком по колену и даже дважды вскакивал на ноги, будто спеша куда-то. Когда, вспоминая вслух пережитое, Емелька добрался до брода, до теплого песка за отмелью, до зеленой травки под дубом-подранком, где его нашел дедушка Митрофан, лейтенант сказал:

- Ясно. Вопросов нет.

Емелька встревожился:

- Вы мне… верите?

Лейтенант задумчиво смотрел в окошко, и брови его были сдвинуты вплотную.

- Мы, паренек, идем но следу. Он очень запутанный, но мы его разгадаем. Должны разгадать. Тем более, что у меня теперь появился надежный помощник.

- Кто он? - подаваясь вперед, шепотом спросил Емелька.

Василий Иванович легонько провел рукой по его вихрастой голове:

- Ты.

Они вышли на крыльцо, присели на ступеньку. На отмели Митрофан подкрашивал борт своего несуразного «Нырка». Высокий и тощий, да еще без рубахи, дед сплошь состоял из ребер, ключиц и позвонков.

- Спроси-ка, Емеля у речного деда, дома ли его подопечный? Ежели нету, пусть откроет нам на минуту флигелек.

Емеля метнулся от крыльца к берегу и через минуту, отчаянно хромая, подал лейтенанту маленький ржавый ключ.

- Отлично,- кивнул Василий Иванович.- А теперь поднимись на взгорок и осмотрись: нет ли поблизости этого занятного… как его?

- Тита,- подсказал Емеля.

Ободренный неожиданной похвалой лейтенанта, не обращая внимания на злющую крапиву, он обошел, припадая на ушибленную ногу, вокруг дома, взобрался на железнодорожную насыпь, оттуда осмотрел берег реки. Доложил одним словом:

- Чисто!

- Порядок,- сказал Бочка.- А теперь смекай: я просил дедушку Митрофана подмазать во времянке пол. Если все получилось, мы, возможно, будем в выигрыше.

Емеля так и не понял, о каком выигрыше речь (да и при чем тут пол во времянке?), но расспрашивать не стал, опасаясь показаться несмышленым.

Василий Иванович звякнул ключиком и распахнул дверь. В тесном отсеке в уголке стояли высоким снопом удочки деда, весло от «Нырка», на рассохшейся бочке лежала старая сеть, а на ней - помятое ведро, которым Старшой когда-то черпал из «Нырка» воду. Но внимание лейтенанта привлек только земляной пол: он был подмазан свежей густой глиной в местах, где наиболее выбился - у двери в каморку и в углу под удочками.

- Молодцом дедушка Митрофан! - прогудел Бочка.- Исполнительный старик! А главное - глина отличного раствора, и мы с тобой, Старшой, от этого кое-что имеем!

И опять Емеля ничего не понял, но, когда лейтенант привстал на колено, выдернул из нагрудного кармана клеенчатый метр и стал производить какие-то замеры, он заглянул через плечо Бочки и увидел на свежей глинистой заплате, на полу, неглубокий, зато четкий отпечаток босой ноги.

Чтобы измерить след, прикрыть дверь, навесить и защелкнуть замочек, спрятать в карман клеенчатый метр и сделать какую-то запись в своем маленьком блокноте, Василию Ивановичу понадобилось несколько минут. Столько же времени понадобилось и Старшому, чтобы уяснить суть дела. Осмелев, он спросил:

- Мы… в выигрыше?

Лейтенант смотрел куда-то в сторону:

- Нет, мы перед загадкой.

- А разве следы не совпадают? Тот, что на Высоком кургане, что в камышах у реки и этот на глине?

- Есть и еще кое-что,- сказал Василий Иванович, хмурясь.- Есть подозрение, что их, с огромными ступнями, двое. Неужели двое таких приметных? Кто же из них нас интересует? Конечно, тот, что пробрался в лагерь у кургана и зачем-то похитил, а потом выбросил находки ученых. Тут, Емеля, вопрос: не он ли совершил и нападение на Михея Степановича? И еще вопрос: нормальный ли тот человек и не он ли обитает в старом штреке на крутоярах? Не торопись, Старшой, строить предположения. Нужно подумать. И крепко. В общем, приходи ко мне под вечер. Есть планы.

Уже с тропинки, что, петляя, поднимается к железнодорожной насыпи, он обернулся, махнул рукой:

- Пообедаешь у дедушки Митрофана: я оставил ему немного деньжат.

- Спасибо,- прошептал Емеля.

Он стоял, смотрел на реку, а мыслями уносился к Старой кринице. Как там, наверное, тревожатся Кудряшка и

Костик… Нашел ли проезжий колхозник землянку, сообщил ли друзьям, что он, Емельян, жив и здоров?..

И тут Емеля подумал, что в жизни все же случаются чудеса. Это когда человек томится по друзьям и готов опрометью бежать им навстречу, а его чувства будто особой радиоволной доносятся до друзей, и они не медлят. И вот уже совсем близко, за речкой, на солнечном берегу появляются Костик и Кудряшка, быстроногие, веселые, и с разгона разом бросаются вплавь. Разлука была недолгой, а сколько радости при встрече! И сколько расспросов. И как велики и бездонны глаза Кудряшки, когда он рассказывает о человеке, встреченном под землей. А потешный Ко-Ко опять забывает закрыть рот, и Анка не упрекает его, только щекочет но губам травинкой.

- Кто он такой? Откуда? - засыпает Старшого вопросами Анка.- Что делает в старой шахте?

Костик зябко ежится и спрашивает шепотом:

- А что, если он бандит? Да еще с оружием? Вон сколько их по темным углам переловили.

Емеля подтверждает:

- Одного прямо на базаре взяли. Бывший полицай.

Анка даже подпрыгнула у крылечка:

- Верно!.. Может, и полицай. И полуволки его не трогают. Он и сам уже полуволк.

Хмуря белесые брови и невольно подражая в этом лейтенанту, Емеля сказал:

- Как помощник Василия Ивановича, соваться в штрек без оружия запрещаю!

Костик засмеялся:

- Где же нам взять пушку или пулемет?

Емелька стал еще строже:

- Не балуй! Теперь у нас не просто хаханьки, лисицы да куницы - у нас дело.

Анка попыталась возразить:

- А разведка на крутоярах - не дело?

Старшой резко оборвал ее:

- Разговорчики!

Но тут же смягчился, указал на ступеньку крыльца, присел сам.

- Давайте разберемся. Риск, если нужно, годится. А риск, да еще с хитростью,- совсем здорово! Спрашиваю: зачем нам всем вместе лезть в ту нору? Разве мало того, что я там побывал, видел подземельника, запомнил фигуру, походку, костюм? Теперь давайте рассудим: может ли он все время в шахте находиться? Разве ему не нужно пополнить запасы провизии, воды? Вот мы и найдем удобное местечко, аккуратненько проследим за ним.

Костик шморгнул носом и сказал облегченно:

- Принято! - У него не было ни малейшего желания лазить в штрек…

Дед Митрофан, закончив возиться с «Нырком», позвал ребят, усадил всех за стол и принялся угощать пахучей гречневой кашей с подсолнечным маслом, а потом еще налил по доброй чашке молока.

- Привык я к вам, босоногие,- говорил он, отрезая каждому по скибке хлеба,- даже расставаться не хочется. Но, ребятушки, осень не за горами, нужно вам в школу собираться. Председатель колхоза из Привольного Скрипка говорил, что на этот счет все уже уладил. Колхоз крепчает, что ему стоит обуть вас, одеть, по квартирам распределить? Для сирот войны у нас в любой хате найдется тепленькое место. Что ж, буду навещать вас по дружбе: сомят, линей, рыбцов приносить. Было время, речка наша Донец большими рыбцами славилась…

- Почему, дедушка,- спросила Анка, уплетая кашу и жмурясь от удовольствия,- нам все время добрые люди встречаются? Кто мы вам, или Василию Ивановичу, или профессору Морозу, или дяденьке Михею, или тому же Скрипке? Мы как будто совсем чужие, но, смотрите, стол - как у царей!

Дед бережно потрепал ее кудряшки:

- Ну, положим, у царей похуже.

Анка сияла синими глазами:

- Правда, дедушка?

- Ну, конечно. Царь сам все лопал, да еще и боялся, чтобы его не отравили. А у нас как? Буханочка хлеба нашлась - и мы ее по-честному, поровну. При этом без всяко-го опасения. Котелок каши объявился - опять же по-честному, поровну. И опять без опаски. Радость ли, беда ли случится - тоже по-честному, поровну. Что нам таиться или хитрить?

И хоть Митрофан Макарыч говорил вполне серьезно, они рассмеялись и дружно приналегли на кашу.

- Л вы, дедушка Митрофан, видели его… Бешеного Ганса? - спросил вдруг Костя.

Митрофан уронил ложку:

- Лучше бы того барбоса не вспоминать… Сколько людям несчастья принес, гад!..

Он надолго умолк, а потом отодвинул тарелку, заговорил тихо:

- И до чего же был глуп, чурбан заезжий! Он, видите ли, верил, что тут ему хозяйничать без срока: имение завел, стражу выставил, на старинном фаэтоне разъезжал. Пара вороных, сбруя вся в цацках, кучер - бывший дьякон - с бородищей до колен. Как, бывало, гаркнет - голос что тебе медная труба. Людей будто метлой с улицы выметало. Страх вполне понятный: сама лютая смерть в том старинном фаэтоне ездила…

- А что же партизаны? - опять спросил Костя.- Да на мушку его - и р-р-раз!..

Анка заметила рассудительно:

- Такого запросто на мушку не возьмешь: он, может, все время внешность менял, переодевался. Награбленных костюмов да пальто - гора, вот все время и переодевался. Сегодня в тулупе, а завтра в пиджачке…

Дед засмеялся:

- Ну, девочка, горазда ты на выдумки! А только скажу тебе, не так все было. Нет, Бешеный Ганс не таился. Он на том и стоял, чтобы его все боялись. В городке, возле фотографии, на большом щите, на котором в былые времена славные молодки да лихие парии красовались, приказал свою рожу, втрое увеличенную, приклеить, а вокруг с десяток поганцев-полицаев и все при оружии: какие, мол, мы бравые, никого не страшимся! Мы - власть… А стоило нашим за Донцом на песках показаться да с пяток снарядов сюда через речку швырнуть, так те босяки-полицаи за котомки, за мешки, за чемоданы с барахлишком награбленным - и деру через бугор…

Костик спросил шепотом:

- И удрали?

Дед вяло махнул рукой:

- Только пылью шлях заволокло!

Анка порывисто вздохнула:

- Значит, и Бешеный удрал?.. А говорили…

- Мало ли что говорили… Мне лишь одно известно: уходить отсюда Бешеный Ганс не собирался. Видно, не все свои черные дела свершил. Речка Северский Донец - рубеж нешуточный: вон какие высоты по правому берегу выстроились. Надо полагать, он надеялся, что бои здесь затянутся надолго… Да только зря фашисты на рубеж-то надеялись. Как одолели наши Донец, так и пошло: город за городом, шахты, заводы, станции, поселки, фабрики, совхозы - все в едином потоке замелькало, будто весеннее наводнение прорвалось! Весь край шахтерский в считанные дни от фашистской грязи очистили. Ох, деньки были, ребята, что за деньки! Тяжелые пушки наши, может, тысяча пушек, а то и больше, по всему кряжу загромыхали, и Донец заворочался бурунами, будто весенние громы по горам покатились. С пылью, с дымом катились, но были они, ребятки, сладкими, те дым и пыль!

28 Бочка и Сом. Продавец колечек. Фотограф Петрунькевич. Бегство Бешеного Ганса. Непрошеная помощница.

Под вечер, направляясь в свой служебный кабинет, Василий Иванович завернул к сапожнику и чистильщику обуви Сому. Тот заметно обрадовался: подхватил щетки, застучал по ящику.

- Должен сообщить вам, начальник…

- Я тоже должен сообщить вам,- прервал его лейтенант,- что приезжий, на которого вы указали, носит ботинки самого нормального размера…

Сом упустил щетки и выкатил глаза:

- Да ведь мне же не приснилось!.. Я ему ботинки чистил: смотрите, вот этими руками! Ручаюсь, размер у них сорок восьмой!..

Василий Иванович прислонил к его лбу ладонь:

- Странно. Температура нормальная… А теперь к делу…

Сом подхватил щетки и грохнул ими по ящику:

- Ладно. Проверю. А не может ли быть такое, что тот гипнотизер?

- К делу,- напомнил Бочка.

Сом приосанился, расправил плечи:

- Отныне я не один. Обрастаю активом. Люди, которых я привлек к охране порядка в городке, вполне надежны. Вон, видите ларек? В нем начал трудиться инвалид войны часовой мастер Проша Зайчиков. А дальше, на углу, днями откроется фотография Гаврилы Петрунькевича. Правда, Гаврила был в оккупации и разную фашистскую дрянь фотографировал, но в то же время был связан с партизанами. Представьте, едва мы успели договориться втроем, как тут же подтвердилось, что на ловца и зверь бежит… Ну, постараюсь покороче. Вчера в послеобеденную пору к Прошиному ларьку привалился лохматый детина и спросил: «Может, вы и ювелир?.. Это часто бывает, что часовые мастера и в золотишке, в камушках разбираются. В общем, хочу уступить вам колечко - память моей незабвенной маменьки». Проша посмотрел то колечко червонного золота с камушком александритом и спросил: «Сколько?» Лохмач подмигнул ему: «Сойдемся. А наладим отношения, смогу еще пару предложить». Зайчиков сказал ему, что сможет уплатить за каждое колечко по пятьсот рублей, больше, мол, нету денег… В общем, Лохмач согласился. Сделка должна состояться здесь же, у ларька, завтра в десять утра.

- Спасибо,- кивнул Василий Иванович.- Похоже, вы на крупную дичь вышли. Кольца, видимо, ворованные,

и Лохмач, как вы его называете, вполне возможно, промышляет не один. Значит, важно выяснить, кто его дружки.

Сом озабоченно поднял брови:

- А если он продаст кольца и смоется?

- Мы этого не позволим. Будем контролировать каждый его шаг. В общем, дальнейшее - не ваша забота.

- Ясно, товарищ начальник,- тихо ответил Сом и принялся выбивать щетками «старого барабанщика», приглашая клиентов.

Сосед и приятель веселого чистильщика Сома Гаврила Петрунькевич, получив разрешение открыть фотографию, сразу же принялся чинить витрину. В довоенную пору на ней под стеклом красовались женихи и невесты, почтенные мамаши в окружении глазастых ребят, молодые горные инженеры в форменных кителях, стайки школьниц в белых передничках. В пору оккупации какой-то полицай громыхнул прикладом винтовки по витрине, вдребезги разнес стекло, изорвал в клочья фотографии. А позже немецкий комендант спохватился. Ему нужен был фотограф и для карточек на бирже труда, и для специальных пропусков, и для удостоверений полицаев, и он приказал разыскать Гаврилу Петрунькевича.

К тому времени Петрунькевич уже связался с партизанским подпольем. Несколько раз он ходил на старую шахту Мельникова (в прошлом она называлась шахтой Шмаева), раздавал шахтерам листовки. Именно тогда его и встретил случайно сотрудник немецкой комендатуры, привел к коменданту. Тот сообщил, что герр Петрунькевич может открыть частную фотографию.

Партизаны посоветовались и решили, что это большая удача: Петрунькевич будет фотографировать не только гражданских лиц, но и фашистских прихвостней - предателей, шпиков, полицаев - и передавать в партизанское подполье их фотокарточки.

Полицаи пригнали плотников, и те отремонтировали помещение, восстановили витрину, заново застеклили ее, а хозяин сам намалевал броскую вывеску: «Собственное фотоателье Гаврилы Петрунькевича».

Примерно через неделю после того, как Петрунькевич открыл свое частное дело, партизаны расклеили в городе листовку. Она гласила: «Внимание, граждане!.. Грабители-оккупанты разрешили некоему Петрунькевичу фотографировать наших земляков. Возле его фотомастерской уже застеклена и покрашена витрина. Однако посмотрите на эту витрину: она пуста. Сам обер-палач Бешеный Ганс опасается выставлять свою портретину напоказ: партизаны при случае могут опознать подонка и прикончить. Полицаи тоже боятся вывешивать свои физиономии: знают, что народные мстители не дремлют. Вот тебе и реклама по-фашистски: ящик витрины так же пуст, как и башка у Бешеного Ганса».

Начальнику гестапо - грозе района - ту листовку прислужники сразу же, конечно, принесли. И через пару дней, собрав дюжину своих полицаев. Бешеный Ганс явился к Петрунькевичу, подал ему бумажную трубку и пояснил: - Это портрет фюрера: повесь его в верхней части витрины. Немного пониже выставишь мой портрет… Да постарайся сделать покрасивее. Ну, а потом можно полукругом, в виде венка, фотографии моих молодцов… Кого нам бояться? Ха-ха!.. Мы - власть. Мы железная власть на века, и пусть нас боятся все!

Петрунькевич трудился всю ночь (для него было очень важно заслужить доверие «грозы района»), и утром с витрины злобно кривился на прохожих бесноватый фюрер, скалил зубы и подмигивал Бешеный Ганс, тупо таращила глаза дюжина его «молодчиков«-полицаев.

Копии фотографий этих разбойников Петрунькевич вскоре передал партизанскому связному, однако тому смелому парню не повезло: его приметили два полицая. Когда ему приказали остановиться, он бросился бежать. Полицаи открыли огонь, но связной добежал до реки и прыгнул с обрыва в воду. Пуля настигла его на середине реки…

Прошло еще немного времени, и Бешеный Ганс встревожился: разбитые в Сталинграде немецкие войска откатывались на запад, а уже в июле-августе 1943 года в селениях на берегах Северского Донца стали слышны громы орудийной канонады. Как быстро менялась обстановка: то строгий начальник важно расхаживал в сопровождении телохранителей но городку, замедлял шаг перед фотовитриной и самодовольно любовался своим портретом, а то вдруг ночью, когда за рекой громыхали, накатываясь, громы, он, поминутно оглядываясь, будто воришка, сам принялся взламывать фотовитрину, сдирать фотокарточки своих «молодцов».

Бешеный так спешил, что забыл у себя на столе в кабинете папку с важными секретными документами. Один из тех документов стал известен и советским воинам, и всему населению. Это был приказ Гиммлера, адресованный генералу Прюцману, который возглавлял войска СС и полицию на оккупированной Украине. «Дорогой Прюцман! Генерал пехоты Штампф имеет особые указания относительно Донецкой области. Немедленно свяжитесь с ним. Я возлагаю на вас задачу всеми силами содействовать ему. Необходимо добиться того, чтобы при отходе из районов Украины не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, юн одного рельса; чтобы не остались в сохранности ни один дом, ни одна шахта, которая не была бы выведена на долгие годы из строя, чтобы не осталось ни одного колодца, который не был бы отравлен… Противник должен найти действительно тотально сожженную и разрушенную страну. Немедленно обсудите эти вопросы со Штампфом и сделайте все для выполнения этого…»

Последнее, что успел сделать Ганс в шахтерском городке, так это высадить в фотоателье Петрунькевича окно и швырнуть туда гранату.

Недобрым словом вспоминал теперь старик Петрунькевич озверевшего фашиста, когда пришлось заново штукатурить стены и потолок ателье, выковыривать из пола острые осколки гранаты, опять-таки чинить витрину, расписывать новую вывеску.

Во дворе располагалась небольшая подсобка. Петрунькевич решил отремонтировать и ее. Иначе где проявлять негативы, где печатать фото? Ателье для этого слишком тесное, а клиентов в ожившем городке ожидалось немало.

Когда, вооружившись веником, тряпкой и скребком, он распахнул дверь подсобки, кто-то негромко окликнул его. Коренастый мужчина в сером костюме, чернобровый, с продолговатой родинкой под глазом, мягко поклонился, приподняв шляпу.

- Не ошибаюсь, этот сарайчик принадлежит вам?..

- Точно,- кивнул Петрунькевич.- Только это не сарайчик, это фотоателье, здесь будет лаборатория для обработки негативов.

Незнакомец усмехнулся:

- Ни за что не подумал бы, чтобы в таком сарайчике помещалось фотоателье…

- Не сарайчик, а фотолаборатория! - упрямо поправил Петрунькевич.- Я и при фашистах здесь работал, полицаев фотографировал.

- И вы не боялись их? -сочувственно удивился незнакомец.- Это же были звери! Мне столько рассказывали… Знаете, самому мне не довелось их видеть, в годы войны я как ученый был эвакуирован на Урал.

Гаврила Петрович внимательно взглянул на незнакомца.

- Вот оно что! Значит, ученый… А по какой части, если не секрет?

Мужчина опять усмехнулся:

- Ботаник. Изучаю травы, цветы… Собираю гербарии… Вот вы улыбаетесь, наверное, подумали: какими же пустяками занимается товарищ… Но это, уважаемый, не пустяки - это большая и важная наука. Впрочем, извините: как только речь заходит о ботанике, я увлекаюсь и готов читать лекцию. Ничего не поделаешь, любимый предмет! Позвольте вам представиться: моя фамилия Орлов… Николай Павлович Орлов. Вы знаете, мне очень понравился ваш сарайчик. Именно такое помещеньице я подыскиваю: оно укрыто от солнца и очень удобно для вяления и сушения трав. Поэтому хочу попросить: уступите мне вашу лабораторию на десяток дней, а? Я, конечно, хорошо заплачу, возьму на себя уборку и легкий ремонт.

Гаврила Петрович развел руками:

- Зачем же вам, почтенный, эти излишние хлопоты? Вон у соседа чистенький светлый сарайчик. Пойдемте и договоримся: он ни рубля с вас не возьмет, поскольку ради науки.

Орлов опустил глаза:

- Извините, но тут уже вопрос характера. Уж если что-нибудь понравится мне - не отступлю. Право, ну что вам стоит уступить мне сарайчик на какую-то недельку? Итак, по рукам?..

Гавриле Петровичу доводилось слышать, что иные ученые люди отличаются странностями, по-видимому, и этот ботаник тоже чудаковатый. И Петрунькевич заколебался:

- Ну, если ради науки…

Именно в эту минуту перед Гаврилой Петровичем и появилась маленькая белокурая синеглазая девчушка. Привстав на носки поношенных сандалий, она тоненько и весело пропела:

- Дяденька Гаврила, я пришла вам помогать.

Петрунькевич даже растерялся и попятился на два-три шага:

- Ты?.. Помогать? А в чем твоя помощь,милая?.. Чья ты?..

Девочка доверчиво смотрела широко раскрытыми, ясными и веселыми глазами.

- Как это - чья? Мамкина и папкина. Только я их не помню: война забрала…

- Значит, сиротка? - тихо спросил Петрунькевич.- Ты хочешь заработать на кусочек хлеба? Вот у меня есть мелочь… возьми…- Он протянул девочке на открытой ладони несколько монет: - Бери,и никакой твоей помощи не нужно.

Девочка напряженно опустила руки и покачала головой:

- Может, вы подумали, что я… нищенка? Но я и правда пришла вам помочь. И я не одна: вон видите моего товарища у ворот? Его зовут Костиком. И он тоже пришел помогать вам. Спрячьте, дядя Гаврила, свои деньги.

Ботаник сначала смотрел на девчушку с любопытством, но потом взгляд его насторожился, глаза как бы налились свинцом.

- А ну-ка, давай отсюда, бродяжка! - Он даже ногами топнул.- Эта девчонка, наверное, воровка, гоните ее, Гаврила Петрович. Ну, кому сказано, уходи!

Гаврила Петрович резко обернулся к Орлову:

- Подождите… Зачем же так грубо? Девочка славная, и мне хотелось бы знать, что привело ее ко мне.- Он прикоснулся к хрупкому плечу Анки: - Как тебя зовут?. Кудряшка?.. Что за странное имя? Ну, объясни мне: какой тебе интерес выносить мусор из сарая?

Очень сложное чувство испытала в ту минуту Анка. Подобное с нею однажды случилось на реке: не соразмерив силенок, она очутилась на быстрине, и ее понесло, понесло… Нужно было собраться, поглубже вдохнуть и, главное, сохранить спокойствие. Нет, она не могла раскрыть Гавриле Петровичу своих планов, да еще при этом угрюмом постороннем человеке. Порывисто переводя дыхание, она сказала:

- У меня никогда не было игрушек. Разве что камешки да стекляшки. Вот мы с Костиком и стали собирать коллекцию. Теперь она у нас большая. Это пули, осколки снарядов и бомб, стреляные гильзы, сломанный штык, пробитая каска… Люди говорят, что когда-то в ваше ателье фашисты бросили гранату. Мы с Костиком хотим поискать осколки.

У Гаврилы Петровича губы задрожали:

- Бедненькая… Вот какое детство уготовила вам война…

Незнакомец, назвавшийся ботаником Николаем Павловичем Орловым, почему-то обозлился пуще прежнего:

- Она вас обманывает, это хитрая бродяжка!.. Гаврила Петрович, да гоните же ее со двора!

Добродушное лицо Петрунькевича напряглось, обозначив глубокие морщины, он в упор посмотрел на незнакомца.

- Послушайте… Как вас там… почему вы так не люби-те детей? Разве можно жить на свете, не любя детей?.. Нет, мы с вами не поладим. Моя лаборатория внаем не сдается.

29 Анонимка. Преображение Емельки. Лихой Данила Гром. Фотоателье под охраной. Слово о наступлении. Номер тридцать семь.

Василий Иванович Бочка много слышал о черных делах гестаповца по кличке Бешеный Ганс. Однако встречаться с тем прохвостом ему не доводилось, даже фотографий «грозы района» Бочка никогда не видел. Люди, которые томились в местной тюрьме гестапо и которым чудом удалось вырваться на свободу, рассказывали, что Ганс Бруфт не расставался с плетью из воловьих жил с острыми проволочными шинами, и многие узники той тюрьмы после вызова к Бешеному Гансу были мечены жестокими шрамами.

В Донбассе, как известно, фашистские оккупанты чувствовали себя неуютно и потому карали всех без разбору. Шахтеры - народ отважный и упорный, оказалось, их не так-то просто сломить. Гестаповцы, тайные шпики, предатели-полицаи бесследно исчезали в глухих и почти обезлюдевших поселках. Тот же Бешеный Ганс дважды спасался бегством от народных мстителей. Не менее дюжины его прислужников-полицаев партизаны зарыли в оврагах и лесах меж Пролетарском, Лисичанском и Кременной. И ничего неожиданного не было в том, что пришел час, когда взяли «на мушку» на окраине Волчеяровки и Бешеного Ганса.

Можно понять Василия Ивановича, почему он не испытывал к фашистскому подонку ни малейшего интереса. Был Бешеный Ганс - не стало мерзавца, и что о нем вспоминать?

Но случилось неожиданное: пока лейтенант находился у Старой криницы, кто-то подбросил ему письмецо. Возвратись в свой временный кабинет в амбаре, Василий

Иванович заметил под дверью аккуратный бумажный треугольник. Поднял, прочел - ив глазах у него зарябило. «Неужели?..- прошептал он.- Неужели правда?..»

Письмо было кратким, в две строки: буквы, похожие на странных жучков, расползались в разные стороны. Начиналось оно с молитвы, а далее следовало: «Оглянись, начальник! По улицам нашего города бродит Бешеный Ганс».

Василий Иванович тяжело опустился на стул и принялся изучать письмо. Почему оно начиналось с молитвы? Может быть, его писал человек верующий? Почему этот человек пожелал остаться неизвестным? Не уверен, что сообщает правду? Как же он мог написать такое, если в трех километрах отсюда, в поселке шахты Мельникова, живет и здравствует отличный снайпер Данила Гром, который и отправил Бешеного Ганса в тартарары без пересадки?..

Василий Иванович снял трубку телефона. С минуту она похрипела, потом покашляла, и наконец нежный девичий голосок спросил:

- Кого вам, Василий Иванович?..

- Парторга шахты Мельникова Дубчака,- попросил Бочка.- Обязательно разыщите. Что, он на проводе? Прекрасно! Послушай-ка, Лукич: мне нужен Данила Гром. Дело срочное и важное. Пошли за ним, пожалуйста, пусть приедет ко мне.

Едва он положил трубку, как на пороге встал вымытый, подтянутый, причесанный Емелька.

Лейтенант кивнул ему и улыбнулся:

- Так держать Емеля! Больше внимания внешности. Не забывай, теперь ты мой помощник, представитель власти, значит, во всех отношениях должен быть образцом. Вот взгляни-ка на это письмо: интересуюсь, что ты, помощник, скажешь?..

От него не укрылось, как листок в руках Емельки затрепетал, а лицо мальчугана побледнело.

- Что я скажу? - тихо переспросил Емелька.- Скажу, что это неправда. Бешеного Ганса наши зарыли под Волчеяровкой. Снайпер Данила Гром, спасибо ему, бил без промаха. Значит, кто-то распускает злой слух…

Василий Иванович внимательно слушал и согласно кивал, а потом неожиданно спросил :

- Но вдруг это… правда?

- Попробуем проверить,- сказал Емелька, присаживаясь на свободный табурет.- Я должен вам доложить…

- Э, братец,- прервал его начальник,- если уж докладываешь, то встань как положено, руки по швам, голову повыше, плечи пошире, и каждое слово - четко.

Емелька вскочил с табурета, но заговорил все же горячо, сбиваясь:

- Про фотографию Петрунькевича… Дедушка Митрофан рассказывал, что фашисты вывешивали там, на витрине, свои морды. Бешеный Ганс тоже там красовался… Наша Кудряшка услышала про это и тут же спохватилась: а что, если в подсобке у Гаврилы Петровича уцелели - пусть рваные, мятые, запыленные - фотографии фашистов и полицаев? Отдельные куски можно склеить и переснять…

Василий Иванович даже засмеялся и, словно на футбольном матче, проскандировал:

- Мо-лод-цы!..

Емелька совсем осмелел и предложил:

- Я думаю, подсобку нужно охранять.

Бочка недовольно поморщился:

- От кого?..

- А если в городе еще прячутся полицаи? В чем их забота? Уничтожить свои следы. А их следы как раз и могут быть в подсобке.

Лейтенант посмотрел на помощника долгим и внимательным взглядом:

- Ах ты, Емельян Иванович, товарищ Пугачев!.. Однако без шуток: быть может, и действительно ты из потомков Емельяна Пугачева? Башковит, парень! Осмотрителен. Что ж, быть по-твоему. Кликни базарного сторожа Савелия. Пошлем его на эту ночь к подсобке Гаврилы Петровича Петрунькевича. А завтра тщательно осмотрим сарайчик: быть может, и попадется что-то интересное.

Пока Емелька разыскивал ночного сторожа, который, несмотря на ранний час, успел, устроившись на прилавке. вздремнуть, пока Василий Иванович объяснял Савелию, куда он должен идти и что охранять, в переулке гулко загромыхал мотор грузовика. Уже пожилой, но легкий в движениях, Данила Гром пружинисто выпрыгнул из кузова на мостовую, быстро направился к амбару, в кабинет Василия Ивановича.

Емелька невольно залюбовался молодцеватым шахтером: что стать, что могучие плечи, чуб до скулы, да еще и кудрявый. Гром прямо и открыто глянул на Старшого:

- Чей парень?..

- Нашенский,- ответил Василий Иванович.- Мой помощник. Мы с ним в этот вечер одной загадкой маемся. Вот, прочти…- И он подал Даниле анонимку.

Гром почему-то не взял тетрадочную страничку в руки, а прочел, прищурив глаз, издали. Крякнул досадливо, тряхнул чубом:

- Думаю, что брехня.

- А вообще-то, Данила,- в раздумье заметил Василий Иванович,- тут есть о чем поразмыслить.

Гром прищурил глаза, и меж его густых летучих бровей пролегла крутая складка:

- Что же он, тот безобразник, из ямы выбрался? Зарыт был вполне надежно.

Лейтенант оперся локтями о столик, задумался.

- Понимаешь, товарищ Гром, я очень хорошо запомнил второе сентября 1943 года. Войска Третьей гвардейской армии с хода форсировали Северский Донец. Даже не верилось, что они так лихо прорвались через реку. Но к исходу того же дня они продвинулись на запад километров на тридцать, освободили соседние города Пролетарск и Славяно-сербск. Тут самый тупой фашистский солдафон понимал, что дела - швах, что нужно поскорее драпать из Донбасса. Так почему же Бешеный Ганс с жалкой кучкой своих прихлебателей-полицаев пытался удержаться в кирпичном доме на окраине Волчеяровки? Что удерживало здесь подонка? Он не был строевым офицером, не участвовал в боях. Знал только одно: жечь, грабить, убивать. Так неужели же он не понимал, что партизаны следят за каждым его шагом? На что он надеялся? Почему сразу же не сбежал?..

- Говорили, он искал какой-то клад,- пожал плечами Данила.- Поговаривали даже, что нашел, да не успел взять. В общем, причуды психа. Я долго выслеживал его, затаясь в кювете. Когда он появился в проеме окна, я всадил ему пулю прямо в лоб.

Василий Иванович замер в напряжении.

- Интересуюсь, пока партизаны штурмовали тот кирпичный дом, никто из него не выбрался, не бежал?

Данила тяжело вздохнул:

- За всем разве уследишь? Наш наблюдатель заметил, что со двора, который на западной стороне дома, в степь умчалась легковушка, кажись, «оппель». Значит, кто-то из той шайки таки спасся.

- Отлично, Данила. Скажи мне: ты сам видел труп Ганса?..

Гром брезгливо покривился:

- Плевать мне на него, с какой стати я буду его рассматривать?

- Но какие-то документы при нем были?

- Только ночной пропуск. У него понимаешь ли, два имени: Ганс и Оскар. Ну, а фамилию Бруфт тут многие знают. Под приказами красовалась. Что ни строчка - угроза.

- А не помнишь ли, Данила, во что он был обут?

Гром прищелкнул пальцами:

- Как раз вот это помню. Тупорылые такие ботинки, подошва подкованная, в два пальца толщиной. Почему запомнилось? У нас в отряде был молоденький боец Вася Веточкин. И угораздило как-то Васю забраться в бросовый штыб. Та куча штыба оказалась раскаленной, и Вася начисто сжег сапоги, да еще и ноги обварил. Воевал, бедняга, в тряпках. Обмотает ноги тряпками, перетянет шнурками - и пошел на задание. Он-то и попросил меня, чуть не плача: «Товарищ замкомандира, сделайте снисхождение, разрешите мне снять с этого прощелыги ботинки. Ему они уже не нужны, а номер мой, издали вижу - тридцать девять». Ну, я спросил у Василия: дескать, не противно ли? Ведь эти бутсы, похожие на двух черных поросят, такого костолома носили… «Что поделаешь,- вздохнул Вася,- война!» Пришлось разрешить, и Веточкин снял ботинки.

Василий Иванович облегченно улыбнулся:

- Спасибо, дружище, это существенный момент. Однако ты точно помнишь: номер тридцать девять?

- Запомнилось,- подтвердил Данила.- А разве это важно?

- Я имею сведения,- сказал лейтенант,- что Бешеный Ганс носил огромные ботинки, чуть ли не сорок шестой или даже восьмой номер. Кого же вы там зарыли, возле кирпичного дома?

Гром огорченно крякнул, скрипнул зубами:

- Тебе ли, Василий, объяснять? Фашист, да еще матерый, та же ядовитая змея: как ни укрощай ее - будет изворачиваться, ускользать и непременно попытается ужалить. Иной, особенно хитрый, и двойником запасется, переоденется, с помощью хирурга дайке физиономию переделает, а фальшивые документы у него заранее заготовлены. Я этих тварей насмотрелся.

Василий Иванович откинулся от стола, крепко потер виски. Анонимка - измятая тетрадочная страничка - лежала перед ним, и он взял ее, раздельно прочел вслух: «Оглянись, начальник! По улицам нашего города бродит Бешеный Ганс».

30 Трофеи из фотоателье. Почерк тетки Феклы. Петрунькевич принимает задание. По следам Лохмача. Лицом к лицу с врагом.

Ранним утром, едва лишь сентябрьское солнышко начало подниматься из-за крыш, Кудряшка и Костик приволокли в кабинет Василия Ивановича большую старую корзину, плетенную из лозы. Вытирая платочком вспотевшее лицо, Лнка доложила:

- В сарайчике не осталось ни одной бумажки. Мы весь мусор перебрали, в каждую щелку заглянули.

- Отлично, помощники,- похвалил Бочка и заглянул в корзину.- Э, да тут, я вижу, солидная добыча. Нашему фотомастеру Гавриле Петрунькевичу предстоит кропотливая работа.

- А что сторожа поставили - это дельно,- сказал Костик.- Ночью, Савелий говорит, какой-то незнакомец наведывался. Мы с Кудряшкой догадались: тот самый, что хотел у Гаврилы Петровича подсобку снять.

- Что ж, теперь можно и снять,- усмехнулся Василий Иванович.- Как считаешь, Кудряшка, ты узнала бы его, если бы встретила?

- Обязательно,- сказала Анка.- Свинцовые глаза, родинка под левым глазом, брови будто подчерненные… Непременно узнала бы.

Запустив руку в корзину, лейтенант вынул пачку мелко изорванных фотографий, встряхнул обрывки на ладонях:

- Если бы из этого бумажного винегрета Петрунькевич выудил фото Бешеного Ганса! Я, ребята, ей-право, пустился бы в пляс…

Анка спросила:

- А где Емеля? Мы с Костиком видели его издали: он куда то спешил с большой папкой. Кричали ему, только он не расслышал.

- А не расслышал, наверное, потому, что занят большими делами,- пояснил Бочка.- Дела эти - водопроводные: целый район города остался без воды. Вот Емеля и написал заявление в горсовет, а чтобы оно стало коллективным, пошел собирать подписи. Сейчас отправился к набожной гадалке тетке Фекле.

- Тетка Фекла не пустит его и на порог,- заявил Костя.- Терпеть не может мальчишек, ругает безбожниками и сорванцами.

Василий Иванович неожиданно развеселился:

- А расписаться ей все же придется: «Престарелая Фекла Морковкина, 69 лет».- Он взял со стола анонимку и подмигнул Костику: - Заявление пойдет своим путем, и водопровод, будем надеяться, исправят, а между тем мы сверим почерк. Вон какими буквами анонимка написана: не буквы - каракатицы. Посмотрим, не так ли гадалка Фекла и под заявлением распишется? Вы поняли, друзья, что я доверяю вам секрет?

Они ответили разом:

- Поняли.

Анка еще добавила:

- Спасибо!..

Василий Иванович осторожно тронул ногой корзину:

- А теперь загадка: кто мне нужен срочно и безотлагательно?

И опять ребята ответили разом:

- Петрунькевич!

- Верно, друзья. Нужно, чтобы он явился немедленно.

Костик встал, пришлепнул об пол стоптанными сандалиями:

- Задание принял. Бегу…

А пока Василий Иванович с А иной ожидали фотографа Гаврилу Петрунькевича, Емелька спешил. Ему хотелось поскорее выполнить поручение начальника милиции, а люди, в квартиры которых ему довелось стучаться, как будто не верили в то, что он торопится. В первом же ветхом домишке чуть ли не насильно усадили за стол и принялись угощать чаем. Во втором домике процедура гостеприимства повторилась, но теперь угощали кашей из тыквы. Один пожилой хозяин предложил сыграть в шахматы и не хотел верить, будто Емелька не знает, как ходит конь. Все охотно ставили подписи под заявлением, приговаривая с надеждой: «Только бы это помогло…» или: «Эх, поскорее бы!»

Дверь в доме гадалки Феклы долго не открывалась. За окном покачивалась занавеска - это хозяйка осторожно выглядывала на крыльцо, терпеливо ожидая, чтобы незваный гость удалился. Но Емелька снова и снова барабанил в дверь.

Хозяйка в конце концов не выдержала и, громко гундося какую-то молитву, в которой слышались мрачные угрозы, спросила из-за двери:

- Кого ко мне бог послал?

- Не бог, а люди добрые,- сказал Емелька.- Они хотят чуда.

- Какого же? - удивилась хозяйка.

Емелька отвечал без запинки:

- Чтобы в кранах появилась вода.

После этих слов Пугача хозяйка решилась наконец открыть дверь. Емелька увидел довольно рослую и мощную старуху с золотыми серьгами в мочках ушей, с кольцами на пальцах, со вставными золотыми зубами. Когда она говорила, луч солнца прорвался меж туч, осветил ее лицо, и Емельке причудилось, будто во рту у гадалки Феклы вспыхивал огонь.

- И что ты, бесенок, колотишься? - спросила она хмуро, задерживаясь взглядом на папке, которую Емеля держал под рукой.- Так, непутевый, можно и дом развалить.

- Подпишите заявление насчет водопровода,- сказал Емелька.- Двенадцать ваших соседей уже подписали.

Она испуганно вскинула руки.

- Ни-ни-ни!.. Я никаких бумаг не подписываю: все это от нечистого, а я верующая.

- Что ж,- сказал Емелька, делая вид, будто порывается уйти.- У всех будет вода, а у вас не будет.

Хозяйка изменилась в одно мгновение. Залебезила, что-то замурлыкала, даже покривила губы, пытаясь изобразить улыбку.

- А ты, я вижу, хороший мальчуган! Подожди, я дам тебе конфету. Соседи небось и кусочка хлеба пожалели? Ох, люди, великий грех скупости всех обуял. Вот, возьми, с довоенной поры хранила. Ну, какая там у тебя бумага, что я должна писать?

Емелька раскрыл папку. Хозяйка отлично видела без очков и легко прочла две строчки заявления.

- Доброе дело, мальчик. Без воды - аки в пустыне. Значит, писать «престарелая»? Ничего не скажешь: верно.

Может, уже скоро белый свет покину. А кому оставлю этот дом? Родственников - ни души…

- Если вы спрашиваете совета,- сказал Емелька,- могу посоветовать. Сиротам войны оставьте. Вон сколько их скитается по дорогам.

Хозяйка зашипела враз, как погасший примус. Емельке даже почудилось, будто вокруг нее образовался дым.

- Подумать только, он дает советы!.. У самого молоко на губах не обсохло, а он уже важничает. Жаль, что ты по делу, а то взяла бы кочережку да выбила из тебя блажь. Сироты войны! За что им такой подарок! За то, что побираются да воруют?..

Она почти вырвала из рук Емельки листок бумаги, засеменила к столу и, умостясь в просторном кресле, долго выводила чернилами свою подпись.

Странное чувство томило Емельку, пока он находился в том просторном доме: как будто, кроме него и хозяйки, в комнате присутствовал кто-то третий. И не просто присутствовал, а с минуты на минуту мог войти. Очень хотелось Емельке расспросить тетку Феклу про ее квартиранта. Где он? Все еще собирает цветочки да травки или, может быть, отбыл в другие края? Почему он такой злюка? По какой причине грубо и незаслуженно обидел Кудряшку?

Но Емеля ни о чем не спрашивал гадалку, молча ожидал, пока та выведет на бумаге свои каракули. Уходя, он оставил на подоконнике подаренную ею конфету. Когда шел через двор к переулку, не оглядывался: будто чувствовал, что за ним наблюдают. А если бы оглянулся, то увидел бы в крайнем окне физиономию ботаника. Тот слышал каждое слово, произнесенное Емелькой в доме, и теперь подозрительно следил за ним…

Когда Костик, широко шагая рядом с Петрунькевичем, возвратился к начальнику, Анка сидела в уголке на полу, перебирая обрывки фотографий.

- И что за досада,- жаловалась она тихо.- Вот полицай. Это точно. Китель, портупея, но… нет головы. Может ее и не было? А вот и другой отпетый: у этого нет уха, щеки и плеча. Ну зачем Гаврила Петрович так мелко изорвал все эти карточки?

Входя в кабинет, Петрунькевич слышал причитания Кудряшки и сразу же понял, о чем его попросит начальник.

- Действительно, девочка, жаль,- сказал он, осторожно вкладывая пальцы в руку Василия Ивановича, видимо, опасаясь железного пожатия.- Но, представь себе, когда я рвал эти фотографии на мелкие кусочки, у меня было такое чувство, будто я уничтожал предателей.

- Да,- согласился Василий Иванович,- перед нами вся фашистская команда. Вы не смогли бы. Петрович, сложить, переснять, словом, восстановить эти пакостные физиономии?

Петрунькевич кивнул:

- Без капельки удовольствия, но сделаю.

- Задание очень важное, Петрович. Враг не дремлет, в любую щель норовит пролезть. Вон совсем недавно в Сватове на базаре старый небритый мужичок горшками торговал. Прощупали того мужичка - майором СС оказался, радиопередатчик у него обнаружили.

- Ладно,- сказал Петрунькевич, собирая в корзину обрывки фото.- Я в этой швали разберусь.

Едва за Гаврилой Петровичем закрылась дверь, объявился Емелька.

- Задание выполнено, товарищ начальник. Собрано четырнадцать подписей…

Василий Иванович взял сложенный вчетверо листок бумаги, развернул:

- Спасибо, Пугачев!.. Вот он, расчудесный почерк гадалки Феклы! Ясно, анонимку писала она, значит, еще придется побеседовать с «божьим одуванчиком»!

Емелька невольно прыснул смехом:

- Одуванчик? Да та тетка - что хороший штангист! Наверное, физкультурой занимается.

Василий Иванович был доволен, и концы его рыжих усов торчали победно.

- Постарайтесь, друзья, усвоить одну простую истину,- сказал он, опускаясь на табурет, который жалобно пискнул.- Расследование требует терпения. Целый ряд таинственных событий - похищение в лагере ученых у кургана, затем нападение на Михея Степановича, след в болотном иле у реки, человек в старом штреке шахты, эта анонимка, да и еще кое-что - все должно сплестись и затянуться в одном узелке. Ну, понятно, кое-что отпадет, зато кое-что и добавится, а когда картина полностью прояснится, будем действовать быстро и решительно.- Он внимательно глянул на Анку, потом на Костика.- Вы вдвоем направляетесь к чистильщику Сому. Знаете такого? Скажете Сому, что от меня. Чистильщик укажет вам лохматого детину, который придет к часовому мастеру Проше Зайчикову продать какое-то кольцо. Пусть себе продает, ваше дело маленькое: незаметно увязаться за Лохмачом и проследить, куда он пойдет, где обитает. Задача, надеюсь, понятна, молодцы?

Они ответили в один голос:

- Так точно!

- Но, прежде чем идти на задание,- продолжал Василий Иванович все тем же деловым тоном,- настоящий следопыт должен подкрепиться. Кто из вас любит пироги с творогом? Навались!..

Будто заправский фокусник, он слегка наклонился, скрипнул дверцей стола - и перед ними появилась большая эмалированная миска, полная румяных пирожков…

Костя сграбастал сразу четыре пирожка и, заметив сочувственный взгляд Бочки, заверил:

- Не беспокойтесь, лишнего не возьму: я мигом сосчитал - всего их шестнадцать…

Веселый чистильщик обуви Сом выстукивал щетками по пустому ящику. Знакомые кивали ему, здоровались, улыбались. Он бойко сыпал скороговоркой:

- Братцы мои, земляки-донбассовцы, да пристало ли вам в нечищенной обуви расхаживать? Ей-богу, буду насильно останавливать, привязывать за ногу и чистить наилучшим гуталином. Ну-ка, кто добровольно? Ко мне!

Синеглазая кудрявая девчушка приблизилась к труженику щетки и ваксы и весело пропела:

- Здравствуйте, дяденька… привет вам от Иваныча!

Сом почему-то растерялся и уронил щетки:

- Ты?.. Такая малая и уже выполняешь задание?..

Девочка смотрела смело и доверчиво:

- У меня, дяденька, большой интерес.

Сом опять подхватил щетки, стукнул ими по ящику, потом достал из кармана деньги:

- Вон там, на углу, тетка в белом фартуке продает мороженое. Держи рубль и купи у нее порцию. Это тебе как премия - от меня лично. Затем обрати внимание на новый фанерный киоск. Видишь на вывеске часы? Там, за окошком, сидит инвалид Проша Зайчиков. Сейчас к нему должен подойти эдакий нечесаный и немытый тип. Это и будет тот коммерсант, которым интересуется Василий Иванович…

Через какую-то минуту Анка и Костик с аппетитом лакомились мороженым. Затем, выбрав в двух шагах от фанерного киоска площадку, принялись играть в «орла» и «решку». Оба тотчас же распалились, и Сому, который издали наблюдал за ними, подумалось, что ребята забыли, зачем сюда пришли.

Но он ошибался. Анка старательно очищала камешком пятак, когда к фанерному киоску подошел коренастый, упитанный, нечесаный парень. Анка слышала его разговор с часовым мастером.

- Пятьсот - и ни рубля меньше,- сказал тип.- Не отдал бы так дешево, но до зарезу понадобились тугрики.

Зайчиков спросил:

- Тугрики?.. Что это?

- По-монгольски - деньги,- усмехнулся Лохмач.

- Значит, вы и по-монгольски умеете?

- Когда дело касается денег,- сказал Лохмач,- меня на любом языке поймут. Принести и второе колечко?.. Да, кстати, есть еще сережки. Стоящие, с бриллиантами!

Некоторое время мастер колебался, потом кивнул.

- Ладно, приноси. Завтра ровно в десять. Здесь же.

Насвистывая какой-то мотивчик, лохматый неторопливо зашагал вдоль улицы, а Костик и Анка увязались за ним.

Квартал, еще квартал… Тут то ли из подъезда, то ли из-за угла дома навстречу им вышел крепкий, плечистый мужчина в сером костюме, и, было похоже, Лохмач испугался. Может, он не ожидал этой встречи, потому что сначала попятился назад, затем вильнул в сторону. Мужчина взял его повыше локтя, остановил. С минуту они говорили о чем-то, разом оглянулись по сторонам и свернули в переулок.

- Мы пойдем другой дорогой. Вот, видишь, сгоревший дом? Пробежим через двор - и окажемся в том же переулке.

- Место знакомое,- засомневалась Кудряшка.- Помнишь большой кирпичный дом ? В нем проживает гадалка Фекла. Чур, к дому не подходить - заметят.

Костик потупился:

- А задание?

- Мы и так увидим, куда они пойдут. Я уверена, что к тетке Фекле.

Двор густо порос уже увядшими высокими стеблями конского щавля. По ним, скрываясь в зарослях с головой, можно было незаметно добраться до стены, сложенной из песчаника, и, привстав на носках, выглянуть в переулок.

Раздвигая упругие, запыленные стебли, Костик первым приблизился к стене. Анка кралась за ним след в след. Если бы хоть кто-то из них посмотрел вперед, они наверняка заметили бы Лохмача, стоявшего за стеной… Но ребята слишком увлеклись прокладкой пути сквозь черную заросль. Это было так похоже на игру, да еще игру, подогретую опасностью!

А Лохмач увидел их, что-то шепнул напарнику и присел за стеной.

- Как думаешь,- тихо спросил Костик,- они уже прошли?

- Думаю, что прошли,- шепнула в ответ Анка.- Тут, в переулке, три дома: в какой они войдут?

Придерживаясь за шершавые блоки песчаника, Костик приподнялся на носках и выглянул в переулок. Он не удержался, вскрикнул от неожиданности и боли, когда что-то прищемило ему ухо. Резко тряхнул головой, рванулся в сторону, но высвободить ухо из цепких пальцев Лохмача не смог.

- Паршивец!..- прохрипел Лохмач и жарко дохнул на Костика перегаром.- Куда ты крадешься?.. За кем следишь?..

- Отпустите!..- отчаянно завизжал Костик.

- Этот бродяжка уже не первый раз под ноги мне тычется,- сказал попутчик Лохмача.- Его надо бы проучить.

- А разве нельзя играть? - неожиданно спокойно спросил Костя.- Мы каждый день тут играем.

- Я придушу его и оставлю в бурьяне,- сказал Лохмач.- Ух, какой верткий, дьяволенок!

Не вглядываясь в приметы, Костик уже твердо знал: это враг. Возможно, переодетый полицай или какая-нибудь другая фашистская нечисть. И как же это было бы унизительно, если бы он стал просить у гада пощады…

Цепкие пальцы чуточку ослабели, и Костик в отчаянии рванулся в сторону изо всех сил. Ему удалось освободиться, и он отлетел на два-три шага от стены. Бледная, трепещущая Анка подавала ему камень. Он схватил угловатый обломок песчаника и метнул прямо в оскаленную физиономию Лохмача.

31 Кто-то упал в шурф ? Решительность Василия Ивановича. Крики из подземелья. Большой риск. Переживания Емельки.

В который уже раз Василий Иванович рассматривал чертеж, доставленный ему Макарычем. И сколько уже раз у него возникало сомнение: а серьезен ли этот странный документ? Быть может, шальной Смехач лишь баловался этими писульками? Может, он был грамотным до контузии, и теперь пытался припомнить значение букв и цифр?..

Если так - бедняге нужно помочь. Где-то, наверное, должен существовать специальный госпиталь, нужно будет запросить об этом областное начальство. Он уже потянулся было к телефону, но за дверью раздались возгласы, шум, топот, и в кабинет разом ввалилась пестрая толпа ребят.

Василий Иванович поднялся им навстречу:

- Эт-то что же, братцы, происходит? Что за компания? Кто такие?

Веснушчатый мальчонка плотнее запахнул полы несуразного полушубка, приставил руку к уху старой мерлушковой шапки:

- Извиняйте, товарищ начальник, мы бежали к вам!..

- Зачем бежали?

Ребята заговорили наперебой - каждый из них держал руку у виска.

- Кто-то упал в шурф!..

- А крику сколько, оттуда, из шурфа!

- Там народу собралось - туча!

- Спокойно,- остановил их лейтенант.- Пусть рассказывает один.- И кивнул пареньку в мерлушковой шапке: - Давай ты, бедовый.

Мальчуган потупился:

- А что я знаю?.. Ничего не знаю… Кто-то упал… А когда упал? Только из шурфа слышен крик, да такой хриплый, страшный, а слов не разберешь.

- Ясно,- сказал Бочка, надевая фуражку.- Вернее, почти ясно.

Он вышел из кабинета, подождал, пока выйдут его шумные посетители и, оглядывая рыночную площадь, заметил в дальнем углу лошадку, впряженную в бричку.

- Вот что, орлята,- обратился он к мальчишкам,- видите конягу за площадью? Это, наверное, ездовой Гордей из «Рассвета» по каким-то делам приехал. Бегите к нему и передайте, чтобы подкатил к новому хозяйственному магазину. Скажите, что я его жду.

Василий Иванович кивнул Емельке, но не стал объяснять, зачем они шли в хозмаг, недавно открытый на рыночной площади в одном из уцелевших домов. Чего только не было в том магазине! Гвозди, гайки, шайбы, оконное стекло и замазка, краска, кисти и кисточки, топоры, молотки, мастерки, рубанки… Не случайно все помещение заполнили деловитые мужики, парни и хозяюшки: им не терпелось поскорее взять в руки строительный инструмент - вон сколько домов ожидали восстановления и ремонта!

Емелька отчетливо ощутил в этой толпе уверенную, тихую радость. Не винтовки, не автоматы и не гранаты брали в руки люди, а пилы и рубанки, степенно взвешивали на ладонях гвоздики, словно бы испытывая наслаждение от их вида и тяжести, увлеченно наблюдали, как сквозь пальцы струился шелковистый цемент. В хозяйственном магазине воцарился устойчивый запах мира, основательный и необычный после гари сражений и пожаров.

Емелька заметил, что и Василий Иванович настроился торжественно. Он сделал знак молодому расторопному продавцу, и тот, узнав начальника, приблизился к нему, шепнул будто по секрету:

- Есть хорошие садовые грабли. Сделаны в Харькове. Люкс!..

- Вот что, парень,- сказал ему начальник,- мне нужна длинная и прочная веревка, такая, чтобы меня удержала. А вешу я сто двадцать килограммов.

Продавец взглянул испытующе:

- Простите, а зачем эго вам понадобилось… висеть?

Бочка вздохнул:

- Такая работа. Сплошное беспокойство. И висишь, и ползаешь, и прыгаешь - и все надо. Веревка нужна мне лишь на один день. Верну целенькую и чистенькую.

Продавец вынес из подсобки огромный моток веревки, взглянул на матерчатую наклейку и объявил:

- Шестьдесят метров… Достаточно?

- В самый раз,- одобрил Василий Иванович.- Оставить расписку?

- Обойдемся,- отмахнулся заинтригованный продавец.

Едва продавец опустил на прилавок внушительную веревку. как за окном загремели о булыжник колеса брички, в двери появился смуглый веселый дядька, объявил торжественно:

- Карета подана!

Он легко подхватил тяжелый моток веревки, а Емелька придержал дверь.

Мальчишки с окраины, исполнив просьбу начальника, стояли у магазина притихшей тесной группкой. Василий Иванович пригласил их широким жестом:

- Садитесь, братишки, в бричку, прокатим! - И тронул возницу за плечо: -Давай, наездник, к шурфу!..

Саврасый копь давно разучился бегать и на посвист кнута ответил недовольным выбрыком, но все же ему пришлось поразмяться, и он принялся мотать бричку из стороны в сторону, будто пытался окончательно расшатать ее.

На отлогом склоне взгорка, у старого шурфа, собралась огромная толпа. Люди стояли вокруг колючего ограждения - мужчины, женщины, дети, все в лохмотьях, в обносках, в опорках. Они почтительно расступились перед Василием Иванычем, пропуская его к ограждению. Емелька тотчас же скользнул за ним.

- Что, братцы, стряслось? Почему притихли? Вам ли, земляки, теряться, коль скоро пережили фашистскую чуму? - бодро и громко спрашивал Бочка, шагая к шурфу.

Он словно и не заметил, как из-под его ноги вниз, в немую, черную глубину, сорвался ком сухой глины. И хотя лейтенант не терялся в любых обстоятельствах и, наверное, заранее продумал свое поведение перед этой подавленной толпой, картавый крик, донесшийся из глубины, заставил его вздрогнуть. Да, из сухого колодца-шурфа, давно покинутого людьми, донесся отчаянный вопль, усиленный пустотами проходки.

Худенькая старушка, с лицом, иссеченным глубокими морщинами, выдвинулась из толпы и, дрожа, будто в ознобе, указала трясущейся рукой в темень глубины:

- Там… человек!

- Терпение, земляки, разберемся,- все так же говорил Василий Иванович, отводя руку, чтобы кто-либо подстраховал его над шурфом.

Его поняли, поддержали. Это были шахтеры, они привыкли выручать друг друга в беде. Опустившись на колено, Василий Иванович попытался заглянуть в пустой, веющий теплой гнилью провал. Крик повторился, еще более резкий и отчаянный, в нем слышались ужас и боль, но сколько ни напрягал слух лейтенант, не смог понять ни одного слова. И ему мимолетно припомнилось: где-то когда-то он слышал, что человек в минуту крайней опасности или потрясения забывает слова…

Он отступил от шурфа и привстал на камень, каких было много разбросано вокруг еще со времени проходки.

- А теперь, земляки, слушать внимательно и исполнять быстро. Нет, я не стану вызывать смельчаков, которые спустились бы на дно шурфа. Я - представитель власти, и это мой долг. Только прошу помочь мне. Возьмите вон на той бричке большой моток веревки, принесите ее сюда и размотайте.

Толпа зашевелилась, сдвинулась с места, обрела речь. Ребятня первая поспешила к бричке, но ее догнали мужики и быстро принялись разматывать веревку.

- Слушать вторую задачу,- деловито, буднично продолжал Бочка, понимая, что эти люди, измученные оккупацией, лишь временно были скованы здесь, у шурфа, изумлением и страхом: они жаждали решительных действий и были рады, что он прибыл сюда.

- Смотрите-ка, братцы, вон, за дорогой, лежит телеграфный столб… Наверное, взрывная волна свалила при бомбежке. Тащите его сюда, кладите поперек горловины шурфа, а края вройте в землю… Где взять шанцевый инструмент? Эй вы, славные шахтерские ребятки, марш домой и мигом доставьте нам две лопаты.

Кому из этих расторопных мальчишек не было бы лестно услышать похвальное слово от самого великана-лейтенанта? Пестрая и шумная ватага кинулась к домикам окраины, и, провожая мальчишек веселым взглядом, Василий Иванович знал: лопаты будут доставлены сейчас же.

В этой уже воспрянувшей, дружной толпе шахтеров, их жен и детворы Емельке поминутно находилось дело: то вместе с пожилыми рабочими он распускал веревку, то помогал нести длинный и тяжелый столб, то у самой горловины шурфа осторожно выбирал камешки, чтобы какой-нибудь из них, пусть даже очень маленький, не сорвался вниз, не причинил вреда Василию Ивановичу.

И вот сырой и шершавый, меченный осколками столб послушно лег над черным провалом шурфа, проворные руки быстро, надежно врыли в закаменелую глину его края.

Глядя со стороны, можно было подумать, будто вся эта нешумная деловитая суета нисколько не занимала лейтенанта милиции. Он сидел у самого шурфа и, собранный, немногословный, мастерил большую неподвижную петлю. Емелька понимал, как будут развиваться события дальше: в этот веревочный круг Василий Иванович просунет ногу, устроится в нем словно бы верхом, потом сделает знак тем четверым крепышам-парням, которые надежно держат в руках веревку. Далее воображение Емельки притормаживало: оп опасался того мгновения, когда Василий Иванович шагнет в пустоту и повиснет над черным провалом. Густо плетенная веревка врежется в древесину столба, и уже только им, прядям пеньки вперемежку с волокнами льна, Василий Иванович доверится окончательно. Парни начнут опускать веревку, и она заскользит в глубину, где кому-то посчастливилось уцелеть, пролетев от верхней кромки до дна расстояние в полсотни метров. Значит, не только над пропастью зависнет в чернильной тьме бесстрашный Василий Иванович, но и над тайной. И что за встреча предстоит ему на дне шурфа?

Емельке очень хотелось бы узнать, что переживал, о чем думал перед своим отчаянным шагом начальник. Неужели сердце его так же спокойно, как и руки, неторопливо стянувшие крепкий узел, как и добродушное лицо без тени озабоченности?

А лейтенанту было о чем поразмыслить. Глубина шурфа, как говорили в толпе, свыше пятидесяти метров. Деревянное крепление ствола ненадежно: вывалится прогнивший брус, а за ним загрохочут камни. Тогда неизбежно пострадает и тот крикун на дне шурфа. Значит, нужно спускаться очень осторожно, не прикасаясь к брусьям крепления. Сейчас он подаст сигнал, и те четверо парней покрепче зажмут в руках веревку…

Василий Иванович увидел в толпе Емельку и кивнул ему… Старшой был бледен и так вцепился пятерней в свой жесткий чубчик, будто пытался вырвать клок волос. А когда лейтенант ступил в петлю, подтянул ее и наклонился, готовясь обхватить обеими руками столб, из замершей толпы на самый край шурфа, выбился юркий сутулый старик и подал ему электрический фонарик.

Кто-то громко похвалил старика:

- Молодец, дед!

- Чем богат…- пробормотал старик.

Лейтенант улыбнулся ему:

- Очень кстати!..

Могучее тело лейтенанта повисло над провалом, и парни подобрали веревку, чтобы он почувствовал, что его поддерживают. И в это время в толпе, затаившей дыхание, кто-то хихикнул. Емелька не поверил своим ушам: до смеха ли было в те мгновения? Он подумал, что это ему почудилось, но все же оглянулся. Сутулый седой старик, стоявший в двух шагах от Емельяна, тоже круто обернулся и глянул па Пугача в упор…

Странная мысль пронеслась у Емельки, заставив его вздрогнуть и затаить дыхание: взгляд старика был бессмысленно-наглым, как у Смехача!.. Но тут же эта мысль ему самому показалась вздорной: и почудится же подобная ерундистика! Невольно он сделал шаг к шурфу, но чьи-то сильные руки стиснули Емельку за плечи и оттащили назад. Пожилой человек, сделавший это, не упрекнул подростка, не пожурил. Наверное, понимал: мальчишка переживает за лейтенанта…

Не отрываясь, следил Старшой за равномерным скольжением веревки по округлости столба. Она все глубже въедалась в древесину, просыпая мелкие опилки. Четверо парней рассчитанно, со знанием дела опускали веревку, все четверо были сосредоточенны и бледны, от нервного напряжения пот мутными струйками сбегал по их лицам.

Что же происходит там, в черной глубине? Вон как дрожит и раскачивается веревка! Почему Василий Иванович не подает голоса? А тот, неизвестный, что так страшно кричал из подземелья, почему приумолк? Быть может, увидел, что идет помощь?

Только что изумленный нелепым, злым смешком, Емельян уже успел забыть того жестокого старика и лишь слышал громкий и частый перестук сердца да видел течение узкого пенькового ручейка.

32 В бурых зарослях . Хозяйка и Лохмач. У колодца. Добрая бабушка. Василий Иванович поднимается из шурфа. Крылатая добыча. Слово о счастье. Ради человека.

Вокруг просторного дома гадалки Феклы до самого крыльца густо разросся конский щавель. Высокие стебли, увенчанные махровыми кистями семян, в пору первых утренников будто покрылись ржавчиной. От дождей и ветра стебли изломались и переплелись, и Анка шепнула Косте, что в этих непролазных зарослях можно и волку спрятаться.

- Если начнем шептаться,- строго заметил ей Костик,- нас тут же накроют и пристукнут.

Они забрались во двор тетки Феклы из переулка, лишь только за ботаником и Лохмачом закрылись двери. Анке не терпелось высказать свои мысли:

- Пока они в доме, мы можем говорить. Знаешь, почему они не заметили нас? Они подумали, будто мы напуганы до полусмерти и удираем без передышки.

- Похоже,- согласился Костик.

Входная дверь дрогнула, звякнула щеколда, и первой на крыльцо вышла хозяйка. Одетая в черную вязаную кофту, в длинной, тоже черной юбке, в черном платке, затянутом в узел на шее, она выглядела строгой монашкой. За нею появился Лохмач в голубоватом утепленном пиджаке и расклешенных мятых брюках, с воротом рубахи нараспашку, в кепке набекрень.

Костя с Кудряшкой ждали, что за Лохмачом выйдет и третий, но ботаник не появился.

Продолжая разговор, начатый еще в доме, тетка Фекла говорила раздраженно:

- И не надо мне ни колец, ни сережек. Заплатили бы деньгами - и лады.

- Глупая ты баба,- досадливо протянул, поправляя у переносицы черный кружок пластыря, Лохмач.- Ты своей же выгоды не понимаешь. Одно такое колечко стоит, может, тысячу рублей. За какой-то месяц он выдал тебе три колечка, значит, три тысячи рублей. Кто еще так платил тебе за комнату?

Тетка Фекла подбоченилась, выставила вперед плечо, недовольно скривила губы:

- Ты вроде бы забыл, что он у меня еще и столуется?

Лохмач осторожно ощупал пластырь, оглянулся, по-босяцки цвиркнул слюной сквозь зубы:

- Не хитри, Феклушка, не жадничай. Он по три дня не бывает дома, все травками занимается, таких столовников поискать.

Они спустились с крыльца и направились к открытой калитке. Тетка Фекла, смягчая тон, сказала:

- Уж ладно. Немного осталось. Неделя пройдет незаметно. А только больше никаких квартирантов не впущу.

- Врешь,- вяло прервал ее Лохмач.- Впустишь. Потому что любишь деньги.

Она не обиделась: такой разговор, по-видимому, возникал между ними не впервые. Будто извиняясь, спросила плаксиво:

- А как же мне жить,одинокой, бедной?

Он отрывисто хохотнул:

- Как жила в оккупации. Будешь гадать на картах, толковать сны. В общем, дурачить простаков.

Они удалились, голоса заглохли.

Перепрыгнув через невысокий забор, ребята вышли к параллельному переулку. Костик обрадовался скамеечке у ворот.

- Давай посидим немного. В бурьяне я весь искололся.

Он с удовольствием уселся на скамеечке и закрыл глаза.

Анка хотела было взять его шутя за ухо, но отдернула руку: ухо у Костика распухло, из мочки сочилась сукровица.

- Сегодня тебе досталось…

Костик словно бы не расслышал:

- Я понял только одно, Кудряшка. Эти двое собираются через неделю смыться.

- Точно! - подтвердила Анка.- А тетка Фекла получила от них три кольца. Откуда у них кольца?

- Выменяли или награбили,- отозвался Костик.- Подумать только: золотом платит за комнату! Дела у них, как видно, нечистые… А тот лохматый чуть-чуть ухо мне не оторвал… Ладно, пускай теперь походит с пластырем.

- Пойдем к Василию Ивановичу,- предложила Анка.- Надо быстрее ему рассказать.

Костик сделал жалобное лицо, но тут же вскочил на ноги, отряхнулся:

- Пошли.

Они прошли в глубину двора, оглянувшись на тихие окна дома, и, завидя у колодца ведро на цепи, Костя самоуверенно пообещал:

- Сейчас я побью рекорд: выпью ведро воды. Пыль от того бурьяна, понимаешь, набилась в нос, в горло. Лишь бы только хозяева не погнали…

Стараясь не греметь цепью, достал из темной глубины полное ведро свежей и прозрачной воды. Она была душистой, сладковатой на вкус. Поставив ведро на сруб колодца, Костик пил и пил не отрываясь. Анка встряхнула его за плечо:

- Хватит тебе… бочка!

Неохотно отстраняясь от ободка цинкового ведра, Костик засмеялся:

- Бочка - очень уважаемый товарищ… Это же Василий Иванович!

- Я и забыла,- спохватилась Анка.- Давай-ка поспешим к нему.

- Минутой раньте - минутой позже,- рассудил Костик.- Давай явимся чистенькими. Похвалит.

Аккуратно и экономно, чтобы Анкин кусочек мыла, который она достала из кармашка, быстро не стирался, они отмывали, оттирали руки, удивляясь, откуда взялись на пальцах, на ладонях нефтяные, будто чернильные пятна, сажа и даже сурик.

Потом они набирали полные пригоршни чудесной, как в сказке, живой, богатырской воды, брызгались, фыркали от удовольствия, погружая в нее разгоряченные лица, а седая старушка, наблюдавшая за ними из окна, покачивала головой и улыбалась. Ей было приятно видеть, как девочка, привстав на носки, старательно причесывала мальчишку, как он терпеливо выбирал из ее скромного жакетика и беленьких кудряшек мелкий назойливый репейник.

Вскоре она вышла с другой стороны дома и встретила их у калитки. Костик насторожился, а Кудряшка тоненько пропела:

- Извините, бабушка, что мы без разрешения…

Старушка подала им какой-то бумажный сверток:

- Возьмите, ребятки, подкрепитесь. Сколько сирот оставила война…

Костик повыше поднял голову:

- Мы, бабушка, не побираемся.- Он немного замялся.- Правда, если добрые люди дают, не отказываемся, чтобы не обидеть…

Старушка согласилась:

- То верно… Вы, детки, везде бываете, и все новости - у вас. Что там у старого шурфа случилось? Говорят, много народу нахлынуло, сам начальник милиции примчался…

Они переглянулись, и Костик переспросил:

- Старый шурф?.. Это что за пригорком на откосе?

- Там, сердешные… Слух идет, будто из шурфа слышен крик…

Такой осведомленности старушки ребята не удивились: в Донбассе издавна ведется, что, если где-нибудь в шахте случится беда,- всей округе за два-три часа становятся известны подробности.

- До свидания, бабушка, и спасибо,- сказал с неловким поклоном Костик.- Мы к шурфу!

Сверток был теплым, и Кудряшка на ходу развернула его. Пять вареных картофелин и щепотка соли в бумажке - все, чем смогла поделиться добрая старушка. И, беря в руки картофелину, ощущая ее тепло, как ласку, Анка заморгала часто-часто. Костик это заметил и нахмурился:

- Будешь киснуть - Старшому доложу. Он за такие слабости не хвалит.

Анка тихо всхлипнула:

- Мне ту старушку жалко: может, это у нее последняя картошка.

Косте тоже стало жаль старушку, а заодно н Анку, и, чтобы утешить ее, он пообещал:

- Пусть немножко поубавится дел, мы раздобудем где-нибудь невод, наловим рыбы, и я той бабушке две самых больших щуки отнесу.

Кудряшка перестала всхлипывать:

- А почему две?

- Ну, как ты не понимаешь - одну от меня, другую от тебя.

- А от Емельки? - не унималась Анка.- Без него мы с неводом не управимся.

- Ладно,- согласился Костя.- Три щуки… Только где бы взять невод? А тебе задача: запомни тот домик с колодцем во дворе…

Они миновали последний домишко окраины и вышли в открытое поле, где на отлогом откосе, у старого шурфа… Что там происходило, у старого шурфа? Костик даже присвистнул:

- Гляди, какая туча!..

Анка уставилась в небо, но он встряхнул ее за плечо:

- Туча людей, поняла?.. Вон там, у шурфа.

Они разом бросились к чернеющей вдали толпе, а за ними с лаем погналась дворовая собачонка. В другой раз Костик непременно наказал бы такую задиру, но сейчас было не до нее: споткнувшись о камень в жухлой траве и сбив колено, он услышал словно бы дружный вздох, отдельные выкрики, потом нарастающий гул голосов, дробные рукоплескания и… хохот.

Костик с разбегу врезался в толпу, сразу же наткнулся на тупой и упрямый локоть, присел, проскользнул у кого-то меж ногами, извернулся и протиснулся в первый ряд. И увидел, вставая, черный провал шурфа, а над провалом, будто струна, дрожала и пружинила натянутая до отказа веревка. Было что-то живое в коротких рывках, в покачивании, в движении веревки снизу вверх, из непроглядной глубины к свету дня, к мощному бревну, перекинутому над пропастью.

С одного взгляда на лица людей, застывших в немом ожидании, Костик понял: кого-то поднимали из шурфа. Он успел подумать: кто же туда угодил? Ежели человек, так разве он уцелел бы?..

И, словно в ответ на его испуг и смятение, из черной глубины донесся дикий и надсадный крик, а вслед за ним знакомый и неожиданно веселый голос:

- Экая тварь, орал бы и орал… Ну, не трепыхайся, растяпина!..

Как же было не узнать голос Василия Ивановича! Да пусть он вознесся бы за тучи и подал оттуда лишь возглас, Костик сказал бы тотчас: «Бочка!» Случалось, иногда он размышлял о странной фамилии Василия Ивановича: такой богатырь, а фамилия вроде бы насмешливая. Мысль об этом мелькнула в сознании Костика, чтобы тотчас же смениться другой: почему из шурфа были слышны два голоса - резкий, надсадный, без слов, и добродушный, с улыбчивым оттенком, голос Василия Ивановича?

На этот раз Костику и Анке повезло: они прибыли к шурфу в решающую минуту, когда бравый лейтенант уже почти возвратился из своей опасной экспедиции.

Почти возвратился… До поверхности оставалось еще три-четыре метра. Еще одно дружное усилие тех четырех парней, которые, обливаясь потом, мягко и равномерно выбирали веревку из глубины, и Василий Иванович осветился солнцем. Он уже успел что-то сообщить людям наверху, и Костя ощущал в этой напряженной толпе как бы проблески радости. Значит, дела у лейтенанта шли неплохо, и веселая нотка в его ровном голосе это подтверждала.

А что за подросток выскользнул из толпы, упал, спружинил на сильных руках и заглянул в обрыв, за кромку шурфа?

Раздался пронзительный женский крик:

- Остановите мальчишку!..

Другие обозвали подростка «дьяволенком», «сумасшедшим», «шальным», а коренастый бородач ловко и крепко схватил его за ноги и оттащил от шурфа. Костик узнал Старшого и стал протискиваться к нему. Задача оказалась нелегкой: видимо, решив, что у мальчишки какая-то нервная причуда, трое ладных дядек негрубо, но надежно обнимали Емельку.

- Да пустите же меня к моему братику! - завопил Костя так пронзительно, что люди перед ним расступились.- Пустите, я отведу его домой…

Дисканту Костика отозвался другой заливистый голосок:

- Кто там обижает моего братика?.. Не смейте его трогать… Я за него отвечаю… Я!..

Это кричала Анка, тоже пробиваясь к Емельке. Перед ней отступали охотнее, нежели перед Костей.

Пожилая женщина сказала:

- Зря иные судачат, будто у нашей детворы свары да несогласия. Вон как те двое любят своего братика!..

Анка тихо спросила:

- Что ж это ты, Старшой, так сумасбродно к пропасти кинулся? Один неловкий шаг и…

Емелька взъерошил ее кудряшки, похожие на тонкую березовую стружку.

- Мне показалось… Ты знаешь, сколько в нашем Иваныче весу? Он сам говорил - сто двадцать килограммов!..

Вот мне и послышалось, будто бревно это треснуло и за скрипело…

- А чем ты помог бы ему? - хмыкнул Костик сердито.

Емелька тряхнул кулаком:

- Да я за Василия Иваныча… Я не устрашился бы…

Чего не устрашился бы Емелька, они так и не услышали.

Толпа разом сдвинулась с места, шумно вздохнула, ахнула, затаилась и, словно собрав силенку, так громко грянула «ура!», что Костя зажмурился, а Анка покачнулась. Емельке почудилось, будто ее подбросила и тут же поставила наземь невидимая могучая волна. Под ноги ему подвернулся камень, крупный и плоский обломок песчаника, и Старшой привстал на него. Он отчетливо видел, как из плотного пласта непроглядной тьмы в сиянии солнечного света рывком протянулась рука. Она появилась и быстро, накрепко перехватила толстое пеньковое плетение пряди, замерла в напряжении, потом выдвинулась из темени по локоть, по плечо…

Рядом с рукой появилось нечто белое, гибкое, живое, плотно охваченное рукавом милицейского кителя. Емелька увидел продолговатую птичью голову с ярким розовым клювом. Тот клюв раскрылся, и над толпой пронесся надсадный и картавый крик. Емелька невольно стал протирать глаза: уж не причудилось ли? Что за чудовищная птица обитала на дне шурфа? И как Василий Иваныч один в той гиблой глубине решился схватить ее, усмирить?..

А чудовищем оказался самый обыкновенный домашний гусь, который бродил со своей стаей где-то поблизости и случайно сорвался в шурф. Сколько переполоху из-за какого-то гусака, каким чудовищным воплем показался людям его и действительно жесткий голос, искаженный пустотами подземелья…

Наконец Василий Иванович весь объявился перед народом, и первое, что сделал, высоко подбросил над толпой свою добычу. Птица трепыхнулась и расправила крылья, пытаясь лететь, однако силенок для полета не хватило, и ее осторожно приняли чьи-то руки. Высвобождаясь из веревочной петли и весело жмурясь от солнца, Василий Иванович спросил:

- Найдется ли хозяйка этого растяпы?..

Дружная и шумная толпа кружила вокруг Василия

Ивановича, будто в вальсе. Сколько рук он пожал, сколько ощутил похлопываний но плечам и по спине и сколько похвальных, удивленных, восторженных слов услышал!

В шуме, в гомоне Емельке запомнился чей-то задумчивый голос и уверенные слова:

- Счастье всегда на стороне отважных.

33 Петрунькевич приносит фото. Несчастье помогло. Женщина в черном. Три кольца. Расписка.

Фотограф Гаврила Петрунькевич вошел, прихрамывая, в кабинет начальника милиции и, вместо приветствия, сообщил:

- Прошлой ночью, Иваныч, сгорела моя подсобка.

Бочка схватился с места:

- Поджог?

Петрунькевич опустил на пол большую матерчатую сумку:

- Разве можно думать?

- А те обрывки фотографий… тоже сгорели? - почему-то шепотом спросил Бочка.

Гаврила Петрунькевич, казалось, не расслышал его вопроса, заговорил о другом:

- Люди говорят - счастье, а какое оно? Тут у меня, в левой ступне, фашистская пуля засела. Обращался к хирургу, так он говорит: потерпи, много неотложных операций.

Ребята сидели на скамье рядком и растерянно молчали.

- Знаю, Гаврила Петровича, что воевали,- нетерпеливо сказал лейтенант.

- У нас и стар и млад воевали… Но до чего же верна пословица: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Я, понимаешь ли, начальник, раненую ступню каждый вечер в чистотеле парю. Ну вот, вчера хотел было в подсобке заночевать. Лампа с керосином там имелась: начну-ка, думаю, обрывки фотографий сортировать. И совсем уж было расположился, так рана заныла, огнем запекла. Сложил я в эту сумку весь хлам - и скорее домой, ногу парить.

- Значит, обрывки фотографий уцелели? - облегченно вырвалось у Емельки.

Петрунькевич покачал головой:

- Останься я в подсобке на ночь - быть беде. Ведь кто-то снаружи поленом дверь подпер. Дверь была прочная, из дубовых брусьев скроена. Теперь только щенки обгорелые остались… Раз мы с вами про обрывки фотографий вспомнили, почему бы и тем подонкам-полицаям не спохватиться? Значит, кто-то из той босоты уцелел? Они-то, может, и сожгли подсобку, а?

Гаврила Петрович не спеша поднял сумку, вытряхнул ее содержимое на стол и только потом сообщил весело:

- Все же кое-какая рыбешка поймалась! - Он торжественно разложил перед начальником три фотографии открыточного размера: - Смотрите и… знакомьтесь. Все трое - полицаи. Не важно, что у одного недостает уха, у другого щеки. Эти мелочи дорисуются - главное, портреты получились.

Лейтенант подхватил одну из фотографий:

- Он… Лохмач!..

- Он! - подтвердил Костик.- Я-то его хорошо запомнил! Вон у меня из-под уха до сих пор сукровица сочится…

Петрунькевич пошире раскрыл свою старую сумку:

- Имеется и тот, сумасшедший… Или как его звали - Бешеный?.. Вот, полюбуйтесь. Однако здесь он увечный: глаза недостает и подбородка. Сколько ни рылся в мусоре, а его глаза не отыскал. Ну, да сойдет и без глаза - все равно ведь мертв.

- Вы думаете? - быстро спросил лейтенант и принялся внимательно рассматривать фотографию Бешеного Ганса.

- Должен тебе сказать, что ходит-бродит байка, будто Бешеного Ганса видели в городке,- задумчиво ответил Петрунькевич.- Но я не верю - не мог Данила Гром промахнуться.

- Однако у Грома не было времени уточнять, кто из фашистов на мушке,- возразил Бочка.- Сказали Бешеный Ганс - даешь Бешеного… У него на счету этих бешеных не меньше сотни. Ну да это так, размышления… Молодчина вы, Петрович, спасибо за помощь!

Петрунькевич попрощался с начальником долгим рукопожатием, кивнул ребятам и, прихрамывая, пошел к двери.

Дверь за Петрунькевичем закрылась, было слышно, как трудно он спускался по ступенькам крыльца, а Василий Иванович еще долго сидел у стола, молча разглядывая чертеж Макарыча.

Анка шепнула Костику:

- Что-то начальник не в духе…

Но Бочка расслышал.

- Ошибаешься,- сказал он.- Я отбираю и обдумываю факты. В том числе и те, что вы мне сообщили… Это очень интересно, что ботаник встречается с Лохмачом. И что обитает ботаник у тетки Феклы. И что он хотел снять у Петрунькевича подсобку. И что та подсобка вдруг сгорела… Однако не слишком ли много загадок? А сейчас, похоже, возникает еще одна…- Он снова обернулся к окну: - Вон, посмотрите, у закрытого киоска женщина. Я приметил ее минут двадцать назад. Она почему-то нервничает: как будто порывается уйти, но тут же опять возвращается. Может быть, кого-то ждет, а тот человек опаздывает?

Анка спорхнула со скамьи и выглянула в окошко:

- Женщина как-будто знакомая…

- Смотри внимательно. Похоже, она сюда направляется. Нет, остановилась…

- Ой, да ведь это же гадалка Фекла! - растерянно протянула Анка и отпрянула от окна.- Я боюсь ее. Там, в Кривом переулке, на огороде, мне показалось, будто она заметила нас. Мы прятались в бурьяне, я и Костик… Как она глянула… зло так…

Костик тоже выглянул в окно и подтвердил:

- Она.

Бочка поскреб пятерней затылок, потом крякнул досадливо:

- Допускаю самое несусветное: тетка-гадалка хочет встретиться со мной. Иначе зачем бы ей здесь топтаться и поглядывать на мое окно? Что ж, проверим, помощники, мою версию.- Он ласково пригладил Ликины кудряшки: - Пойди-ка, славная, к той женщине и скажи: начальник вас ждет. У него, мол, сегодня хорошее настроение, так что идите смело.

Емелька заторопился к двери:

- А нам с Костиком исчезнуть?

- Наоборот,- возразил Василий Иванович,- остаться. Пусть видит: у меня все просто и открыто. Потому что милиция - это и защита, и помощь, и совет.

В окно он видел, как Анка подбежала к женщине, показала на амбар, а гадалка попятилась и стала часто-часто креститься, будто отгоняла мух. Хотелось бы Василию Ивановичу слышать их разговор! Почему-то и Анка попятилась от гадалки, а та вскинула руки к небу.

Емелька и Костик напряженно следили за начальником. Сначала он крякнул и вздохнул, потом тихо засмеялся:

- Идут… Рядышком идут!.. Ну и Кудряшка, ну и молодчина !

Фекла, грузная, вся в черном, с бледным лицом и тусклыми глазами, тяжело переступила порог кабинета.

Высоко взмахнув широченным раструбом рукава, она собиралась было перекреститься, но взглянув на Емельку и Костика, настороженных и веселых, вяло опустила руку и только поклонилась.

Василий Иванович указал ей на табурет:

- Милости просим… Обстановка у меня скромная, но что поделаешь - такая буря пронеслась.

Анка тихо прикрыла дверь и присела рядом с Костиком.

Гадалка недоуменно оглядела ребят и вопросительно уставилась на лейтенанта. Он понял и мягко пояснил:

- Да, милиция занимается и детьми. Сколько ребят осиротила война… И всех нужно пригреть, пристроить. Вот и этих троих нужно покормить, где-то на ночь устроить.

- Двоих я знаю,- безразлично сказала гадалка.- Уличные. Лазют где попало. Что им за игры у меня на огороде? Хорошо, что мой квартирант их не заметил. Гость к нему наведался - тоже не заметил. Везучая пацанва!

- Ну, а если бы заметили? - с напускным безразличием спросил начальник.- Большая ли беда?

Фекла перекрестилась:

- Приняли бы за воришек и задали бы трепку. Хорошо, что обошлось. Другая указала бы на воришек, а я не пожелала крика да шума…

Василий Иванович подсказал:

- Да и деток жаль, верно?

Она подхватила:

- Точно! Малое - глупое. Что с них взять? - И, еще раз оглянувшись на ребят, затем на окно, почти зашептала: - Про кольца они вам донесли? Я нарочно громко о кольцах говорила - пусть, думаю, ребята донесут начальнику.

Василий Иванович вскинул брови:

- Откуда вам было известно, что я знаю этих ребят?

Гадалка укоризненно покачала головой:

- Мы не в лесу живем, начальник, нам все видно: кто с кем встретился, кто куда пошел… Я в этот амбар с большой опаской пробиралась: что, думаю, если заметят?..

- Кто заметит?

- Злые люди.

- И что они могут вам сделать?

- Убить.

Василий Иванович откинулся к стене и рассмеялся:

- Да кто же это вас так запутал?.. Впрочем, перейдем к делу. Вы говорили о кольцах…

Она что-то вынула из кармана, задержала руку над столом.

- Я их принесла. Все равно, рано или поздно спросили бы. Вот они, три штуки, все золотые.

Бочка взял колечко с алым камешком, выдвинул ящик стола, пошарил в нем, достал круглое выпуклое стекло, заглянул в него.

- Сколько они стоят, эти три колечка?..

- Может, три тысячи,- пожала плечами Фекла.- Но я не хочу этого золота! Я его боюсь…

Лейтенант утвердительно кивнул:

- Резонно. И все же золото - только золото, металл. А вот вы не боитесь вашего квартиранта?

У тетки Феклы озябли руки, и она принялась тереть их, разминать.

- Квартиранта я редко вижу: он все бродит со своей корзинкой, зачастую даже дома не ночует.

- Что поделаешь,- заметил Василий Иванович, доставая из ящика стола какую-то бумажку и разглаживая ее на ладони,- у людей ученых много своих забот, которые нам с вами непонятны. Извините, тетка Фекла, за неожиданный вопрос: скажите, вы учились в школе?

Она скривила губы:

- Какая там школа!.. Два класса всего.

- Понятно,- сочувственно сказал Бочка.- Потому и почерк у вас корявый, не хотели, видимо, учиться. Вот ваша записочка: чуть ли не в каждом слове - ошибка.- И он положил на стол перед нею тетрадочный листок бумаги.- Читайте. Пожалуйста, читайте вслух… Как, вы не можете разобрать собственный почерк?.. Послушайте, вам не следует никого бояться. Можете мне верить: из этого кабинета нн единое слово не вылетит за дверь. Когда вы писали эту анонимку, вы твердо знали, что сообщаете правду? Где вы видели Бешеного Ганса и когда?

Тетка Фекла несмело подняла руку, взяла листок и тотчас уронила, словно обожгла пальцы. Жесткое лицо ее было неподвижно. Василий Иванович терпеливо ждал ответа. Трое на скамье тоже замерли, округлив глаза. Наконец она выговорила с усилием:

- Я не одна такая малограмотная. Много нас, темных.

Кто писал, пусть и объясняет. Не знаю… Ничего не могу сказать.

Василий Иванович вынул из стола тетрадь, что-то размашисто набросал на страничке, вырвал листок, подал тетке Фекле.

- Это расписка. Я своей подписью подтверждаю, что получил от вас три золотых кольца. Как быть с этими вещами - определят следствие и суд…

Она подхватилась с табурета:

- Будет суд?.. Кого же судить-то?

- Если кольца краденые, мы постараемся задержать вора.

Фекла покачала головой:

- Не так он прост, вор-то…

- Верно,- согласился начальник.- Он далеко не прост, наоборот - хитер и коварен. Но с нами, с народной милицией, тысячи таких людей, как вы, а вместе мы - сила. Вот вы пришли сюда добровольно - значит, хотите помочь народу в его борьбе с врагами. Спасибо… Однако я понимаю: вы кого-то опасаетесь и потому недоговариваете. Не нужно бояться, мы вас защитим, если что. Подумайте и решайтесь: я буду вас ждать.

Он проводил ее до порога, поддержав под локоть. Вместо «до свидания» или «прощайте» Фекла повторила:

- Нет… ничего не могу сказать.

Едва за теткой Феклой закрылась дверь, лейтенант кивнул Емельке:

- Приглянь-ка за гостьей аккуратненько: не увязался ли за нею кто-нибудь?

Емелька вскочил со скамьи, козырнул начальнику и выбежал из кабинета.

Василий Иванович снял трубку телефона и попросил негромко:

- Дежурного областной милиции…- Он назвал себя и, выслушав ответ, попросил: - Пришлите двух оперативных работников… Да, к утру. Возможно сопротивление… Да, преступники вооружены…

34 Воскресал Донбасс. Гости Макарыча. Серебряные часы. Тульская гармонь. Кавказская бурка.

Скромные житейские дела Митрофана Макарыча шли ровно: еще продолжал служить на переправе старенький «Нырок»; по ночам при костре в заводях неплохо ловился налим; знакомые хозяюшки из привокзального поселка охотно брали свежий улов, принося Макарычу хлеб, молоко, овощи. Он никогда не торговался - сколько бы ни предложили в обмен на рыбку, говорил: «Вполне достаточно!»- и, радушный, улыбчивый, доверительно выслушивал пестрые новости городка.

А новостей было множество: еще шла война, и радиосводки доносили названия далеких чужих городов, взятых с боями нашими воинами. Еще шла война, а истерзанный, сожженный, расстрелянный фашистами Донбасс разбирал руины, засыпал траншеи, зажигал в городах и поселках, на заводах и тахтах первые электрические огни. Из действующей армии отсылали в Донбасс металлургов и горняков. Здесь перед ними стояла задача не менее трудная и сложная, чем предстоявший штурм Берлина: возрождение индустриальной твердыни требовало неслыханных усилий, героизма и мастерства.

И воины сменяли обычные гимнастерки на брезентовые шахтерские робы, стальные каски - на пластмассовые, автоматы - на отбойные молотки. И было всеобщим праздником - с музыкой, с песнями, с шумным весельем,- когда из шахты, еще недавно обрушенной и захлестнутой подземной хлябью, к свету дня выплыла из глубин первая вагонетка угля. Как они сверкали черно-синеватым блеском - влажные груды антрацита! Как почтительно расступались люди перед этим первым даром первых забойщиков первой восстановленной лавы!

В те памятные для воскресающего Донбасса дни Митрофану Макарычу суждены были удивительные встречи.

Однажды под вечер в бревенчатый домик на берегу завернул с дороги фронтовик-майор. Загорелый, осанистый, с бурым рубленым шрамом от переносицы до виска, с двумя орденами боевого Красного Знамени на груди, он браво козырнул и встал перед Макарычем навытяжку. Митрофан Макарыч смутился: за какие заслуги столь высокая честь? Он топтался на своем крылечке, не зная, что сказать, а серьезное лицо майора было непроницаемо, и лишь в уголках губ да в карих глазах таилась улыбка.

- Позволю себе спросить, гражданин Шашлык, а по сути Башлык,- четко проговорил майор,- не вы ли в довоенную пору служили здесь, на железнодорожной станции, телеграфистом?

- Да, в течение семи лет,- подтвердил Макарыч, прислушиваясь к удивительно знакомому голосу гостя, неожиданно и необъяснимо волнуясь.

- И вы, наверное, помните,- продолжал майор деловито,- Прохора Пташкина, разносчика телеграмм?

Митрофан Макарыч опустил голову:

- Еще бы не помнить. Трудовой и душевный был человек… Но как ушел добровольцем на фронт, будто в воду канул… Жаль.

Майор легонько поклонился: -

- Трудовой и душевный - оценка что надо! А жалеть о нем не надо. Прохор Пташкин стоит перед вами жив-здоров!

Они обнялись крепко, и вошли в дом, и сели за стол, такой знакомый Прохору, струганный и сбитый еще в довоенные времена. Оглядывая скромное жилье друга, майор заметил в раздумье:

- Война - это, кроме всего, встречи. Да, кроме походов, атак, напряженных бросков, артогня и бомбежек, словом, кроме всего, что стало солдатским бытом, война - это еще и множество разных, неожиданных, подчас удивительных встреч!..

Лишь теперь, приходя в себя от изумления, Митрофан Макарыч протирал глаза:

- И верю, и не верю, Проша, что вижу и слышу тебя…

- И встречаемся мы, Макарыч, в преддверии Победы. Война догорает… Уже скоро прозвучит последний выстрел… Правда, мне его не услышать. Уже теперь мой батальон саперов направлен сюда, в родной шахтерский край.

Макарыч заинтересовался:

- Это, значит, на отдых, что ли?

Пташкин засмеялся:

- Сейчас ли отдыхать, Макарыч? Огромная и жаркая предстоит работенка: обезвреживать мины… тысячи мин, ремонтировать дороги, строить переправы, капитальные мосты, воскрешать Донбасс!..- Он глубоко, порывисто вздохнул.- Казалось бы, и что особенного в этой шахтерской сторонке? Степи, взгорки, долины,- все, как и в других краях, но… только донбассовцу понять: здесь все особенное, родное, близкое. Не случайно же, Макарыч, и теперь, когда я приближался к нашему городку, мне чудилось, будто над ним поднималось тихое сияние… Ты скажешь: почудилось? Возможно. Только и в дальних дорогах, и в госпитале после тяжелого ранения, когда я вспоминал наш городок, он виделся мне в ясном и тихом сиянии.

Макарыч уверенно сказал:

Это я понимаю. Память детства!.. Приходят особенные минуты, и другой не увидит, а ты увидишь над отцовским домом вроде бы свет…

Майор задумался:

- Спасибо, дружище… Ты так просто нашел ответ.

Единственное, что было в запасах у Макарыча,- эго

крынка молока, и он наполнил две глиняные чашки, придвинул Пташкину ту, что полнее:

- Извини за скромное угощение, Прохор!

А майор снял с руки и положил па стол большие серебряные часы:

- Оставляю тебе, Макарыч: пусть отсчитывают время до нашей следующей встречи. Теперь у нас должно быть много хороших встреч!

И в точности напророчил Пташкин Митрофану Макарычу много встреч!

Ранним утром, ни свет ни заря, постучался в дом еще один молодец. Макарыч узнал тотчас… Да и как было не узнать Митьку-коногона по фамилии Ветерок! С этим отважным парнем Макарыча связывали добрые десять лет жизни. Студеной зимой тридцатого года, направляясь в ночное дежурство на телеграф, Макарыч заметил в глубоком кювете у железной дороги какой-то темный мешок. Спустился в кювет, присмотрелся - и ахнул: перед ним лежал почти бездыханный мальчонка…

Сколько усилий стоило Макарычу донести мальчишку до вокзала, а потом вместе с дежурным по вокзалу, со сторожем, с кассиршей раздевать его, оттирать снегом скрюченные пальцы, побелевшие щеки, ледяные ступни ног… Под утро с помощью старого стрелочника Макарыч доставил обмороженного к себе домой и более месяца выхаживал: вызывал врачей, приносил лекарства, даже кормил с ложечки.

Бездомный мальчонка Митька Ветерок привязался к одинокому, немного чудаковатому телеграфисту и остался на жительство в его старом домике у реки. Долгими осенними вечерами, когда, бывало, сидели они в скромной горнице у открытой печи, в которой легко трепетало пламя, Митька рассказывал о своем бродяжьем детстве, о том, как, прослышав про теплый черноморский берег, решился отправиться в дальний путь, но на тормозной площадке товарного вагона едва не замерз насмерть, соскользнул на полном ходу поезда со ступенек и скатился в кювег… Снилось ему, будто очутился он в тихом и теплом доме, и какие-то добрые :поди пытались его отогреть… Прошло еще много дней, пока он понял и поверил, что и тихий дом, и добрый человек, подносивший ему горячее молоко в жестяной кружке, не сон - правда.

Митька любил лошадей. Где и когда проникся он той беспокойной страстью? В летнюю пору за рекой ребята из соседнего села Мало-Рязанцево пасли но ночам небольшой табунок. Вот он и подружился с теми ребятами. Они разрешили ему чистить, купать коней в озере, даже иной раз проехаться верхом на усталой от сельских трудов лошадке. Для него это были счастливейшие минуты!

В шестнадцать лег Митька стал шахтером. Он признавался приятелям, что пошел в коногоны из-за вороного работяги Орлика. В те довоенные времена во многих шахтах Донбасса трудились безответные друзья горняков - лошади. Умные животные, они постепенно привыкали к необычным условиям существования: к постоянной ночи подземелий, к огонькам шахтерских ламп, к пронизывающим сквознякам, сырости, каменной тишине, громам вагонеток. Лишь по окончании смены, когда их распрягали и выводили в подземную конюшню, где в стойлах за деревянными решетками зеленели охапки сена, кони словно бы замирали в растерянности, жадно вдыхая запахи прогретого солнцем разнотравья… Кто знает, быть может, виделось им бескрайнее степное раздолье в жарком цветении бурку-на, в темно-зеленых разливах дикого клевера, в медленных волнах пырея, в мареве щедрого солнца?..

Первую получку Митька принес Макарычу. Тот сразу же стал собираться в Старобельск на ярмарку. Возвратился через двое суток с красавицей гармонью - изделием тульских мастеров, и этим угадал вторую присуху Митьки - музыку.

Прошло не так уж много времени, и смуглый, черноглазый, расторопный Митька, уже водивший составы вагонеток под землей, стал всеобщим любимцем вечерней шахтерской улицы: он так уверенно исполнял задушевные мелодии народных песен, что даже Митрофан Макарыч иной раз удивлялся: «Право, так и чудится, словно по клавиатуре гармошки то ли шесть, то га! восемь рук бегают!»

Шахтеры хорошо знают, как опасен и сложен труд в каменных глубинах. А самой опасной из шахтерских профессий считалась профессия коногона. Сегодня о ней в Донбассе лишь вспоминают - лошадей на подземном транспорте заменили электровозы,- а в прошлом в коногоны шли только парни смелые и ловкие, умевшие мгновенно принимать решения, любившие риск.

Подземный состав насчитывал до десятка вагонеток - и в каждой две тонны угля или породы. Такие составы коногонам доводилось водить от самых дальних забоев к стволу. Когда груженый состав набирал скорость, коногон вскакивал на одну из передних вагонеток и, подгоняя пронзительным свистом коня, лихо мчал с грохотом и громом по определенному маршруту. Над самой головой смельчака проносились балки верхней крепи, мелькали выступы камня, сыпалась с кровли пыль, брызгала вода. Чуть приподнять голову - значило погибнуть: камень и крепь не приподнимутся, не уступят дороги… Митька оправдывал свою фамилию - Ветерок: он любил скорость. И, надо сказать, за умение и смелость в работе его уважали в поселке и стар и млад.

В первый же день войны Митька явился к военкому и попросился в кавалерию. Военком оказался из шахтеров и слышал о лихом коногоне добрые слова. Вскоре Ветерок был зачислен в конную разведку полка и проследовал на передовую. А в шахтерском поселке вспоминали отважного Митьку, его скоростные рейды и его певучую гармонь…

Как-то на вокзале безвестный раненый солдат назвал фамилию: Ветерок. Макарыч бросился к нему с расспросами, но солдат пропаще махнул рукой.

- Убит в бою под Никитовкой. Знатный, говорят, был коногон…

Митрофан Макарыч не расспрашивал о подробностях. Что они добавили бы к горькой вести? Иногда он доставал из сундучка старенький, потрепанный альбом, в котором хранил фотографии отца, матери, деда и нескольких друзей. С первой страницы щурил веселые глаза смуглый белозубый Митька…

А теперь, после всего пережитого, Митька Ветерок вдруг возник на пороге веселым усачом в каракулевой кубанке, браво сдвинутой набекрень, в размашистой кавалерийской бурке, из-под которой пронзительно блеснул серебряный эфес сабли, и каждый его шаг сопровождался мелодичным пением шпор…

Но самое главное Макарыч рассмотрел не сразу, а лишь после того, как Митька, круто поведя плечами, сбросил кавказскую бурку на спинку стула: на груди его блеснула золотая звезда Героя.

35 Подарок комдива. Третий гость. Снова о щуке. Старая телеграмма. Белое чудище.

Утром Митька сказал Макарычу, что сначала хочет навестить в Привольном однополчанина Луку Семеновича Скрипку, а уж потом будет решать, где именно «спешиться». В шахте он больше не сможет работать - не позволяют тяжелые ранения. Ему и с полком из-за ранений пришлось расстаться - врачи настояли на увольнении из действующей армии. Его провожал весь полк, а командир дивизии подарил за доблесть, проявленную в боях, породистого скакуна.

Митрофан Макарыч с интересом рассматривал эту стройную и чуткую лошадку. Она как будто понимала, о чем говорили Митька с Макарычем, и слушала навострив уши.

- Представь, дед,- рассказывал Ветерок,- когда в тылу противника, в десяти километрах от передовой, я налетел на вражеский патруль и меня прошила автоматная очередь, этот славный конь пронес меня в бессознательном состоянии через линию фронта. Случай удивительный, просто редчайший! Как же я смог бы расстаться с таким конем?.. Командир дивизии генерал Петренко, спасибо ему, все понимал, и вот - подарок.

Митька обещал заехать через недельку. Когда добрый рысак умчал его берегом вдоль реки, Макарыч еще долго стоял на крылечке, не в силах разобраться: то ли это отдаленно стучали копыта, то ли его собственное сердце.

Он привык, зачастую пребывая в одиночестве, рассуждать вслух. Вот и теперь, мысленно продолжая беседу с Митькой, спрашивал его шутя: «А почему бы тебе не поселиться в этом домике? Мы бы его вместе подновили, подкрасили, и стал бы он - как пряник! Тут бы тебе, сынок, и семьей обзавестись… Что может быть лучше этой нашей речки, нашего зеленого раздолья?.. Да и есть ли на свете, Митенька, места красивее?..

Он споткнулся на ровном месте у стола и, отступив на шаг, молча уставился на третьего за такое короткое время гостя.

Пожилой, упитанный, одетый в добротный серый костюм, гость стоял на пороге, держа в руках шляпу, и, улыбаясь, внимательно следил за хозяином. Когда же он вошел и сколько минут находился в доме? Где видел Макарыч это округлое, с жесткими черточками лицо, стальной отлив зрачков, продолговатую родинку под глазом? Он тут же припомнил: ботаник… Да, это ученый-ботаник, постоянно бродивший в окрестностях городка. Где же его корзинка с травами, листьями, цветочками, корешками?..

- Гостю почет - хозяину честь,- сказал Макарыч, указывая на табурет перед столом.- К людям ученым у нас в каждом доме с почтением.

Гость манерно поклонился, и его улыбка стала еще шире.

- На моих бесконечных тропинках, которые я меряю ради науки,- произнес он торжественно, мельком оглядывая комнату,- мне довелось встречать людей, которые хорошо знают вас и высоко ценят. Вот уже сколько времени я собирался нанести вам визит, однако все дела, дела… А недавно мне стало известно, что вы были знакомы с геологом Иннокентием Федотовичем Васильевым, человеком огромного таланта и печальной судьбы. Поскольку я дружил с Васильевым, уважал его за сильный характер и неустанные поиски, поскольку мне предложили написать воспоминания о нем, я с интересом выслушаю все, что вы сможете рассказать об этом замечательном ученом.- Тут он еще раз поклонился, снял шляпу: - Извините незваного гостя и разрешите представиться: моя фамилия Орлов… Николай Павлович Орлов.

Потом широко шагнул к столу, движением ноги придвинул табурет, стал на него коленом.

- Как летит время!..- вздохнул он устало и смежил веки.- Давно ли мы вместе с Федотычем стояли на этом берегу, обсуждая очередной маршрут? Как интересно он рассказывал мне о своих приключениях в дороге, о своих замечательных находках!

«Ну говорун! - подумал Макарыч.- А как нанизывает слова, будто читает написанное. Что-то в нем скрытное, настороженное, и эта сладенькая улыбочка на жестком лице… Но… если он знал Васильева - это интересно».

- Не стану хвалиться,- увлеченно продолжал гость,- но все же замечу: Васильев доверял мне свои научные секреты. Вот и теперь, когда на равнине, за рекой, мне попадаются на пнях, на деревьях вырезанные ножом или выжженные железом буквы, цифры, знаки - я непременно вспоминаю Васильева: это его пометки. Есть среди них и такие, которые он делал при мне…

Макарыч заинтересовался:

- И вы те пометки… читаете?

Гость широко развел руками:

- Еще бы!.. Пять или шесть пометок могу вам расшифровать. Остальные и для меня вроде ребуса. О, Васильев был осмотрителен и осторожен: он оставлял и такие надписи, которые сбивают со следа.

«Вот какой оборот! - подумал Макарыч, настораживаясь.- Сбивают со следа… Значит, имеются какие-то следы? Что они означают и куда ведут? Кто он, человек со слащавой улыбкой и металлическими зрачками глаз?»

- Сбивают со следа? - повторил он вслух.- Мне тоже подобное знакомо. Держишь ее на крючке, каналью, но она срывается, ищи-свищи!.

Гость уставился на Макарыча пристально, не мигая:

- Как это понимать: «Держишь на крючке?»

- А очень просто,- мягко и невозмутимо пояснил хозяин.- Есть у меня крючки, специально для щуки. Леса тоже надежная, сколько лет храню! Впрочем, постойте… Вы ведь человек приезжий и, наверное, не слышали о моих поединках со щукой, о которых тут вся округа знает? Иные даже в лицо мне смеялись: как там твоя щука поживает, чудак-рыбак?

Гостю, видимо, надоело стоять, опершись о табурет коленом, и он сел. Пола его пиджака на мгновение приподнялась, и Макарыч заметил: в разрезе его брючного кармана блеснула рукоятка пистолета. Кому в пору войны не доводилось видеть самое разнообразное оружие - и отечественное, и трофейное? Макарычу тоже довелось, и теперь он был уверен, что не ошибся: незнакомец явился к нему вооруженный.

Эта подробность насторожила хозяина, хотя внешне он не проявил беспокойства. Что-то подобное он переживал давними партизанскими ночами при негаданных встречах с врагом, поэтому знал, как важно в решающие мгновения владеть собой. Что нужно предпринять ему сейчас? Продолжить разговор, чтобы выиграть время? Да. только так - продолжить разговор, не проявив ни озабоченности, ни опасения.

И Макарыч засмеялся, веселый и простодушный:

- Позвольте, гражданин ученый, ввести вас в курс… Лет восемь-десять назад мой прадед по отцовской линии Елизарий выловил в озере за Донцом редкостную щуку-великаншу… В жабрах ее блестело крупное золотое кольцо.

Гость резко повел плечами, гладко выбритое лицо нервно передернулось:

- Мы с вами вели беседу о геологе Иннокентии Васильеве. При чем же здесь какой-то Елизарий?

- А при том,- упрямо продолжал Макарыч, давая самим тоном понять, что он в этом доме хозяин и привык, чтобы его выслушивали.- Да при том, что щука с золотым кольцом Елизария перехитрила: только хлестнула хвостом, да прыг… прыг… и в омут!..

Ботаник устало махнул рукой:

- Оставим в покое и деда, и щуку, я ведь пришел по делу. Итак, геолога звали Иннокентием Федотовичем…

Хозяин резко прервал его:

- А моего предка звали Елизарием. И фамилия у него была правильная: Башлык. В молодости служил на Кавказе, быть может, и фамилия оттуда. Но… не будем углубляться в его биографию. Сообщу вам удивительный факт: великанша щука - не легенда и не выдумка, я видел ее собственными глазами и тащил к берегу вот этими руками, она была размерами с доброго крокодила!

Гость медленно сжал над столом кулаки.

- Мы напрасно теряем время. Позвольте, я введу вас в суть дела. Коллектив специалистов готовит книгу об исследователях Донбасса. В ней будут помещены и мои воспоминания о геологе Васильеве. Я хорошо знал его, но примерно за три месяца перед войной мы расстались. Именно тогда судьба наградила его замечательной находкой: он нашел алмаз… Случай был редчайший, и очень жаль, что он почти забыт. В моих воспоминаниях о Васильеве я хочу рассказать про ту находку.

Макарыч задумался:

- Ну забота!.. У каждого-свое: у вас травушки-муравушки, у меня - свой интерес. А совсем недавно один молодой болван обратился ко мне вежливо, с поклоном: расскажите, дедушка, про щуку… И только я начал рассказывать, как он подмигнул приятелю, постучал себя пальцем по виску и захохотал, невежа.

Гость потянулся и зевнул:

- Теперь, надеюсь, со щукой покончено?

Ясные глаза Макарыча смотрели доверчиво:

- Скажите мне, гражданин Орлов, с вами подобного не случалось? Вот останавливаете вы прохожего, осторожно заводите разговор и между прочим скромно спрашиваете об алмазе. А прохожий вдруг стучит себя пальцем по виску и во всю глотку: гы-гы-гы! Случалось?

Тонкие губы гостя побелели, пониже скул обозначились желваки. Но, видимо, решив, что шутку старика следует принять, как и полагается, он тоже зашелся смехом:

- Да мало ли на свете простофиль? Но смею вас уверить: если бы я вручил прохожему сотню рублей наличными и заговорил об алмазе - он тоже заговорил бы, да еще как охотно! Что ж, старое правило не забыто: не подмажешь - не поедешь.- Гость мотнул головой, будто кого-то бодая, и зашелся смехом пуще прежнего.- Понял… Наконец-то понял! О, вы, щуколов, большой дока! Не беспокойтесь, ваша услуга будет оплачена. Вы расскажете все,

что знаете о Васильеве, о его находках, за что и получите наградные, и не когда-то - сейчас. Значит, по рукам?

Он быстро пересел на угол стола, придерживая рукой оттопыренный брючный карман, и рыжеватые, словно подкрашенные, брови его изломились, а глаза смотрели цепко и вызывающе:

- Лишь несколько вопросов. Повторяю: для дела. Вы служили здесь, па вокзале, телеграфистом в предвоенном году?

- Что было, то было,- кивнул Макарыч.- Есть еще вопросы?

Коротким движением руки гость выдернул из наружного кармана пиджака телеграфный бланк, развернул его над столом:

- Вы отправляли эту телеграмму? О, понимаю, телеграмм было множество, кто их запомнит… Но эту вы должны были запомнить: она особенная. К тому же ее посылал наш с вами друг Иннокентий Федотович Васильев.

Макарыч неторопливо устроил на носу очки, разгладил на столе бланк, прочитал вслух: «Москва Академия наук ученому секретарю Громову тчк Поиск завершился успешно тчк Черный алмаз найден районе Троицко-Славяно-сербска квадрате 343 тчк Карту высылаю ценным пакетом тчк Васильев».

Гость с непонятной поспешностью перехватил бланк, свернул вчетверо, зажал в руке:

- Ну-с… Припомнили?..

- Конечно,- признался Макарыч и, сам того не желая, глянул прямо в глаза Орлову; глянул и вздрогнул: с чего бы во взгляде гостя такая злость? - Да, конечно, телеграмму эту помню… Где же вы откопали ее, старенькую?

Левую щеку Орлова передернул нервный тик, и Макарыч с изумлением заметил, что черная продолговатая родинка под глазом гостя странно перекосилась и вроде бы сползла к скуле.

- Вы так на меня посмотрели…- озадаченно произнес гость и быстро оглянулся на дверь.- Ничего не могло быть проще: телеграмму передал мне ученый секретарь Громов. Узнав, что я отбываю в Донбасс, он попросил меня заняться между делом и находкой Васильева, его так называемым «Черным алмазом». Скажиге-ка… э-э… Митрофан, вы видели у него коллекцию камешков?

Хозяин, казалось, растерялся:

А что в них особенного?..

Старенький стол скрипнул - это гость, сидевший на нем, подался всем корпусом вперед:

И был меж тех камешков… черный? Вроде бы стеклянный?.. Черный,как тушь?..

Макарыч задумался, потер лоб, делая вид, будто силится что-то припомнить. Наконец произнес многозначительно:

- Да будет вам известно, ученый муж, что за этим самым столом, на котором вы непочтительно восседаете, сиживали, и не раз, интереснейшие люди: охотники, грибники, травники, лесники, геологи, а самые занятные из них конечно же, рыболовы. Какие только истории с ними не приключались! Возьмем хотя бы меня…

Пока Макарыч говорил, гость заметно менялся в лице: то вроде бы хотел засмеяться, то досадливо кривился и прикусывал губу. А старик продолжал тем временем:

- Вот вы не желаете слушать про старую плутовку щуку, а между тем, если бы не она, я не встретился бы с Васильевым, не подружился бы. Надеюсь, он рассказал вам, как в сильную грозу, в ливень сорвался с речного обрыва и сломал ногу ? Если бы под тем обрывом не сидел рыболов и не выжидал бы щуку, кто оказал бы первую помощь знаменитому геологу? Ее оказал рыболов. А тем рыболовом был я…

Стол снова заскрипел - гость даже подпрыгнул на столешнице, шумно выражая изумление:

- Какая приятная неожиданность!.. Да, помнится, Иннокентии Федотович рассказывал о том случае… Значит, тем рыболовом были вы?!.

Макарыч сдержанно поклонился:

- Имел честь… И с той поры окончательно поверил, что в жизни случаются чудеса.

Гость хитро прищурил глаз, чуть-чуть показал в усмешке зубы и погрозил Макарычу мизинцем:

- Л, понимаю… Вы приближаетесь к вопросу издали. Находку Иннокентия Васильева, тот черный камень, вы тоже относите к… чудесам?

Глаза хозяина вдруг странно расширились, брови поползли на лоб, очки на носу перекосились, жидкая бороденка тряслась, будто ее трепала резкая струя ветра. Он смотрел мимо гостя на входную дверь, пытался произнести какое-то слово, но оно не складывалось, и старик жадно хватал ртом воздух.

- Что… собственно, случилось? - спросил гость напряженным шепотом, быстро оглянулся - и замер, уцепившись руками за стол.

Из просвета меж брусом лутки и дверью, на высоте примерно метра, высунулось что-то розово-белое, живое, густо покрытое пухом, с круглым ярко-голубым глазом и гибкой, подвижной шеей. Откуда бы ему взяться здесь, у двери тихого жилища, этому чудищу?..

С трудом овладевая собой, Макарыч отважился спросить:

- Кто вы?..

Белое существо не ответило. Оно продолжало продвигаться через просвет между луткой и дверью в комнату. Круглый голубой глаз блестел и светился.

36 Гриша и Триша. Птица в благодарность. Лохмач в объятиях. Бандиты ссорятся и… каются. Хитрый фонарик.

Два сотрудника из областной милиции прибыли к Василию Ивановичу, как он и просил, в девять часов утра. Парни были одеты легко и просто: на одном - фуфайка, кепочка, желтые ботинки; на другом - короткое пальтишко, берет, начищенные сапожки. Внешне как будто ничего приметного, но, если присмотреться, можно было отметить при-знаки армейской выправки и доброй физической силенки. Что показалось Емеле особенно интересным - парни были очень похожи друг на друга, и он даже подумал: наверное, братья. Впрочем, они назвали разные фамилии, а Василий Иванович, взглянув на их документы и пожав каждому руку, предложил дружески:

- Значит, Григорий и Трифон? А давайте запросто: Гриша и Триша. Не удивляйтесь, что у меня тут ребята: это мои помощники, к тому же - очень надежные. Итак, операция состоится в одиннадцать часов, а пока вы можете позавтракать - столовая неподалеку.

Парни от завтрака отказались, сказав, что успели подкрепиться в дороге, и светлолицый, немного застенчивый Триша уточнил:

- Бандит, наверное, вооружен? Брать нужно аккуратненько, без шума?..

- Точно,- подтвердил начальник.- Подонок из полицаев. Значит, прошел у фашистов дрессировку.

Он кивнул Емельке, и тот встал со скамьи:

- Слушаюсь.

- Нужно понаблюдать за домом гадалки Феклы,- сказал Василий Иванович.- Не от нее ли выйдет в город Лохмач?..

Емелька пристукнул каблуками и четко прошагал к двери, которая сама распахнулась перед ним. Удивленный Емеля отступил назад. На пороге объявилась дородная тетенька в цветастом платке, за ней другая, в старой шубейке и шапчонке, а там и третья, с огромным белым гусаком в руках. Три женщины заговорили разом и так заполнили кабинет, что в нем стало тесно.

- Принимай, начальник, выборных…

- Мы от всего народу к тебе, Иваныч!..

- И не вздумай отнекиваться: раз народом сказано - бери!

С трудом удалось Василию Ивановичу установить тишину и выяснить, в чем дело. Три тетушки, видимо, ожидали его отказа и так распалились - не остановить. Та, первая, что дороднее и голосистее двух других, в конце концов поуспокоилась и объяснила, что в поселке прошла веселая сходка, на которой шахтеры решили премировать Василия Ивановича тем самым гусаком, который свалился, недотепа, в шурф. Странное это решение сходки было занесено в протокол. Благодарственная запись гласила: «…за избавление людей от жутких подземных криков, кои порождали разные суеверия».

Два парня из областного центра дружно захохотали. Ребята тоже захихикали, но тут Емелька, вспомнив о задании, шмыгнул из кабинета.

Василий Иванович выпрямился во весь свой рост.

- Уважаемые женщины,- произнес он, заметно волнуясь,:- я, сказать откровенно, тронут до глубины души. Дело, конечно, не в птице… Дело в добрых чувствах моих земляков. Передайте им, уважаемые женщины, что я горжусь их благодарностью и впредь буду верно служить моему трудовому народу.- Он легонько подхватил гуся и протянул его оробевшему Костику: - Маршируй, помощник, вместе с Анкой прямиком к дедушке Митрофану. Вручите ему этот живой подарок и скажите, что днями в его домике быть празднику.

Костя растерялся и вяло обнял гуся, а птица тут же заинтересовалась пуговицей на его рубашке и даже попробовала клювом - вкусно ли?

Анка скомандовала:

- Вперед!..

И трое, включая гуся, исчезли из кабинета. Женщины тоже, исполнив поручение, раскланялись и вышли. Проводив их улыбкой, Василий Иванович сказал:

- В наших милицейских делах заслужить благодарность - не просто. Будем это помнить. Сегодня, товарищи Грифон и Григорий, нам предстоит ее заслужить.

Часовой мастер Проша Зайчиков открывал свою будку ровно в десять. Стоило раздвинуть изнутри широкие дощатые створки, и взорам прохожих являлись часы разных систем: настенные ходики и старинные громоздкие будильники, настольные, похожие на скворечник, и еще одни, похожие на шкаф, с круглым циферблатом, что автомобильная фара. Где он собрал все эти редкости, бедовый Проша Зайчиков, никто не знал, а любопытным отвечал неопределенно:

- Было бы желание - любую коллекцию можно собрать. Главное - желание и соображение.

Веселый сапожник Сом не тотчас узнал лейтенанта: одетый в гражданский костюм, в полупальто, в шляпе и с галстуком, Василий Иванович выглядел важно, как завмаг.

- Что слышно на торговом фронте? - добродушно спросил Сом, приступая к чистке ботинка.- Правда, что прибыл вагон ваксы?

- Обещаю вам половину вагона,- отшутился Бочка.- Но… что это я вижу? У вас на руке золотые часики?

- Боюсь, что краденые,- шепнул Сом, осторожно поглядывая по сторонам.- Недавно тут объявился ухарь-купец: предлагал на выбор часы - ручные и карманные, дамские с браслетиком, мужские с цепочкой. Я его помню, остроносого, был он когда-то рыжим, как самовар, а теперь сделался брюнетом. Но глаза все те же - плутоватые, вроде бы ржавые, их не перекрасишь… Стоп, вот он собственной персоной, приближается… прикурил у прохожего… остановился, смотрит на афишу.

Не поднимая головы, лишь взглянув исподлобья, лейтенант увидел на ближнем углу перекрестка невысокого вертлявого парня в черной стеганке. Он, видимо, ожидал кого-то и, озираясь, придерживая что-то в кармане, неторопливо приближался к будке часовщика. «Следует полагать,- подумал Василий Иванович, присматриваясь к парню, к его мягкой, вкрадчивой походке,- что Лохмач имеет компаньона, с которым условился встретиться. Интересно, у дружка тоже есть оружие? Что ж, посмотрим…»

Лохмач появился неожиданно, будто выскочил из-за будки часовщика. Как раз двое рабочих несли телеграфный столб. Груз был внушительным, и они шли медленно, пошатываясь, к тому же нм мешали инструменты, рассованные по карманам, а у того, что семенил впереди, на сгибе локтя болтался еще и моток проволоки. Так случилось, что лишь только Лохмач заговорил с Прошей Зайчиковым, рабочие уронили перед самой будкой столб…

- Ну и растяпы! - насмешливо покривился Лохмач, отступая вплотную к прилавку.

И опять случилось неожиданное: два рабочих парня разом обняли Лохмача, да так дружно и крепко, что тому ни вырваться резким движением плеча, ни высвободить руки…

Напарник Лохмача, тот, в черной стеганке, хотел было броситься к дружку на помощь. Он пытался разминуться со встречным прохожим, но прохожий оказался громадиной и дороги не уступил. Больше того, так стиснул правый локоть и так ловко выхватил из кармана его стеганки пистолет, что «Вертлявый» взвизгнул и обмяк, поняв, что сопротивление бесполезно.

Задержанные были доставлены в кабинет Василия Ивановича без лишнего шума и суеты, а трое свидетелей - веселый сапожник Сом, часовщик Проша Зайчиков да фотограф Гаврила Петрунькевич - позже уверяли друг друга, что ничего особенного на улице не заметили. И лишь через неделю, встретив начальника Бочку в переулке, веселый Сом подмигнул ему и показал большой палец.

- О, это была чистая работа! - шепнул он.

К тому времени, впрочем, в городке произошло так много событий, что Василий Иванович не обратил внимания на запоздалую похвалу…

В кабинете начальника при повторном тщательном обыске у Лохмача был отобран короткий, с тяжелой ручкой нож, наточенный до блеска. Триша взвесил его на ладони, покачал головой:

- Штука специальная, бросковая. Значит, наловчился, нечесаный, метать?..

Лохмач не ответил, только резанул Трифона тупым и наглым взглядом, а его напарник, крашеный брюнет, фальшиво удивился:

- Ножичек?.. Откуда он у тебя?.. Смотри-ка, не знач…

Триша добросовестно шарил по бесчисленным карманам

Лохмача, и на столе все возрастала горка разных часов, колечек, брошек.

У Вертлявого, который здесь, в кабинете, и действительно ни секунды не сидел спокойно - непрерывно вертелся на табурете, Гриша вынул из рукава стеганки запасную обойму патронов к пистолету «ТТ», а из потайного кармана, пониже груди, похожий на укороченную перчатку, литой из свинца кастет.

Список вещей, найденных при обыске, Василий Иванович кропотливо заносил в протокол, а покончив с записью, пошарил в ящике стола и вынул новую тоненькую папку.

- Затрудняюсь, как назвать вас, жалкие подонки,- сказал он, приоткрыв папку и перебирая какие-то фотографии.- Гражданами?.. Этого вы не заслуживаете. Воришками?.. Для вас это мягко. Оба вы бывшие полицаи, оба прислуживали фашистам и, значит, предали Родину… Потому так и запишем в протоколе: предатели.

Лохмач и Вертлявый разом вскочили на ноги:

- Нет, мы бежали из немецкого плена!..

- Мы партизанили в лесах за Кременной…

Движениями рассчитанными и уверенными Триша и Гриша молча усадили их на места.

Василий Иванович взял из нанки одну из фотографий и подал Лохмачу:

- Полицай Кузьма Ведерников… узнаешь себя?

Бандит схватил фотографию обеими руками и тут же обронил. Ее на лету подхватил Гриша и стал рассматривать на расстоянии. Ведерников на фото выглядел подтянутым и надменным франтом: ладный полушубок, ремни через плечо, в левой руке немецкий автомат, правая вскинута в фашистском приветствии, взгляд устремлен на щит, на котором раскорячился черный паук свастики.

- Узнаешь себя, красавчик?..

Бандит закрыл ладонями лицо, затрясся плечами и, вдруг обессилев, сполз с табурета, стукнулся коленями о пол:

- Каюсь… прошу прощения. Не сегодня, так завтра я сам пришел бы с повинной. Непременно пришел бы, товарищ начальник…

Трифон рванул его за плечо и поднял с пола:

- Здесь у тебя нет товарищей… кроме вот этого, перекрашенного. Вместе пакостили - вместе и отвечайте.

Словно бы оглушенный неожиданным поворотом событий, Вертлявый лишь теперь опомнился: он резко отодвинулся от Лохмача, грохнул табуретом, изогнулся, хищно оскалил мелкие густые зубы:

- Пришел бы с повинной?.. Врешь!.. Это грабитель но кличке «Каин», он держал меня страхом при себе. «Если уйдешь от меня,- грозился,- убью!» Верь мне, начальник: я сам его пристукнул бы, да удобная минута не приходила. А теперь - только доверьте, я его мигом спроважу на тот свет…

Василий Иванович махнул рукой:

- Перестань кривляться. Ерш… И твоя фотография у нас имеется. Я задаю тебе лишь один вопрос, и ты должен ответить. Я спрашиваю: где прячется Бешеный Ганс? Теперь ты говори - я слушаю.

Бандиты разом обернулись и глянули друг на друга. Пролетела какая-то секунда, но Василий Иванович засек ее и заметил, как дрогнули, перекосились тонкие губы Лохмача, как в рыжих зрачках Вертлявого отразился испуг.

Они промолчали. Начальник терпеливо ждал минуту, две.

- Ладно,- сказал он, вздохнув, придвигая к себе тетрадь протокола.- Так и запишем: отвечать на вопросы отказались…

Минутой позже, разглядывая фотографию Бешеного Ганса, Василий Иванович даже улыбнулся.

- Ах, до чего же занятен!.. И как мне хотелось бы встретиться с этим красавчиком хотя бы разок!

Лохмач, привстав, взглянул на фотографию и невесело оскалил зубы:

- А вы с ним встречались, начальник… Вспомните, когда вы спускались в шурф, какой-то добрый старик передал вам свой фонарик.

Лейтенант стал ощупывать карманы, заглянул в ящик стола:

- Да, верно… был фонарик… Вспомнил, я обронил его, когда из шурфа поднимался. Хотел было вернуться, но с гусем в руках трудновато. Да и потеря, подумалось, невелика.

Лохмач продолжал скалить частые, мелкие зубы:

- Ой, велика, начальник,потеря! Вы свою гибель утеряли. Тот фонарик - хитрая штуковина: пять раз исправно включается, а на шестой раз - взрыв.

Василий Иванович задумался:

- Придется еще раз в шурф спускаться, чтобы тот фонарик к делу приобщить.

Григорий и Триша встали разом:

- Мы готовы,- сказал Григорий.

- Да, поручите это нам,- подтвердил Трифон.

- Немного повременим,- поразмыслив, решил Василий Иванович и, как это случалось, когда он пребывал в хорошем настроении, пристукнул ладонями по крышке стола.- Сначала я должен встретиться с тем… красавчиком.

37 В дозоре. Быть терпеливым. Зайчик-почтальон. В сумрачном доме. Что в свертке9 Черный кот. Тайна погреба.

Емелька знал свой городок до самого последнего тупика. Выбрать кратчайший путь к дому гадалки Феклы, что в Кривом переулке, для него не составляло особого груда. Перепрыгивая через низкие заборчики, он мчался по садам, по огородам напрямую, и дворовые псы сопровождали его разноголосым лаем. В Кривом переулке он оказался раньше тетки Феклы и выбрал старый заброшенный сарай своим наблюдательным пунктом.

В жизни довольно часто случаются самые неожиданные совпадения. Одно из них произошло и на том пустынном огороде. Именно у того же сарая притаился другой человек, который тоже наблюдал за переулком. К счастью, ботаник (а эго был он), поглощенный своим занятием, не заметил Емельки…

Они находились на расстоянии десяти шагов друг от друга, и Пугач отчетливо расслышал сдержанный глуховатый кашель, настороженный шорох травы, хруст камешка под каблуком. Стиснув зубы и затаив дыхание, Емелька старался определить, где именно прячется неизвестный. Сложенный из камня-песчаника, сарай был невелик; его дощатая крыша прохудилась и еле держалась на гнилых стропилах, двери и вовсе отсутствовали… В этом неуютном месте неизвестный, конечно же, укрывается не случайно. Но от кого он прячется? Или кого-то подкарауливает?..

Неизвестный коротко окликнул кого-то, и ему отозвался женский голос. Тот голос Емелька тотчас узнал: откликнулась тетка Фекла.

- Какие новости? - резко и повелительно спросил мужчина.

- В городе спокойно,- ответила Фекла.

- А почему возле милиции толпа?

Тетка Фекла спросила почему-то испуганно:

- Чего бы ей, толпе, собраться?

- Скоро узнаешь,- сказал мужчина, коротко и зло хохотнув.- О, громкая будет новость… веселая!

Голоса стихли, и Емелька отважился выглянуть из-за угла сарая. Ботаник придерживал калитку, пропуская вперед себя тетку Феклу, но о чем они говорили, Старшой уже не слышал. В ту минуту, когда тетка Фекла поднималась по ступенькам крыльца, ботаник с силой опустил ей на плечо руку, и она испуганно вскрикнула.

Впрочем, Емельке подумалось, что, возможно, он ошибся. Чего бы хозяйке пугаться своего квартиранта? Но, с другой стороны, зачем квартиранту прятаться за сарайчиком, выслеживая хозяйку?

Немного поразмыслив, Емельян заключил, что ему, следопыту, негоже томиться нерешенными задачами. Если есть какая-то загадка - разгадай. И он задержался на своем «наблюдательном пункте». Вспомнилось: Василий

Иванович говорил, что самое важное в деле следопыта - терпение.

В этом шахтерском городке после того, как схлынула прочь злобная фашистская нечисть, быстро и дружно стала налаживаться трудовая жизнь. Но война еще громыхала на далекой немецкой земле, а в глубоких тылах время от времени выступали из мрака подозрительные тени. Тих и спокоен городок, но совсем недавно на его главной улице были схвачены два опасных преступника-полицая.

Прошлым вечером перед зданием клуба вспыхнули электрические огни. И откуда вдруг столько людей у подъезда - всё крепкий, веселый, жизнерадостный народ? Но можно ли забыть о том, что в этом же городке, быть может, в нескольких шагах от рабочего клуба, крадется тайной тропою еще не пойманный Бешеный Ганс?

«Терпение!» - повторяет себе Емелька. Ну и что с того, что время тянется слишком медленно, а хмурое небо вдруг брызнуло зябким дождем? Нужно быть очень терпеливым - это ведь не развлечение, не игрушки, а тайная война, и в ней побеждает тот, кто более стоек и смел, кто надежен, как гвоздь: служит в огне и в холоде, да не ломается. Этот пример с гвоздем не раз приводил Василий Иванович, и Емельке нравилось, что сильного человека Бочка не величал великаном или богатырем, а сравнивал с простым муравьем, который несет груз, в несколько раз превышающий его собственный вес; отважного сравнивал с осой: как ни пугай ее - не боится; неутомимого - с пчелой; твердого характером - с камнем.

Так, размышляя о жизни, Емелька и коротал время в дозоре. А между тем в доме тетки Феклы происходило что-то непонятное: резко открылась и захлопнулась входная дверь; потом вроде бы донесся крик, и стекла второго от крыльца окна со звоном вылетели из рамы. Они словно бы выплеснулись наружу - значит, кто-то очень сильно ударил в раму изнутри…

Прошло еще около часа, и у калитки появился сутулый старик в поношенной фуфайке, в кургузой кепчонке и с длинным посохом в руке. Емелька смотрел на него удивленно: откуда выскользнул этот старик? Может, со двора? Но из переулка во двор никто не входил…

«Странный у гадалки дом»,- подумал Емелька. Кто-то вон выбил стекла второго окна… Что там произошло, за окном? Неужели хозяйка не заметила нанесенного урона? А старик?.. Сначала, выйдя из калитки, он с заметным усилием передвигал ноги, но, оглянувшись по сторонам, как будто встряхнулся, стал шире в плечах и быстро, легко зашагал вдоль переулка.

В полдень, когда изрядно прозябший Пугач решил оставить свой наблюдательный пункт, в Кривом переулке опять объявился прохожий. Емелька узнал его издали: это был инвалид войны, часовой мастер Проша Зайчиков. Человек общительный и радушный, он очень любил поговорить. В городке иные даже называли его Проша-радио: он всегда был в курсе всех событий района и области, знал последние сводки с фронта и охотно делился новостями с каждым. Емельяну нравилось, что Зайчиков не разделял своих собеседников на взрослых, юношей, подростков и малышню - с каждым держался приветливо и серьезно. Вот и теперь, узнав Емельку, он прокричал вместо приветствия:

- Наши вышли на озеро Балатон! - Затем, приближаясь, объявил:-Такие дела, приятель, что почтальон Герасим заболел, а почта не может бездействовать, и я временно стал почтальоном.

Они крепко пожали друг другу руки, и, не переводя дыхания, Зайчиков спросил:

- А ты знаешь, парень, что это за озеро - Балатон?.. Громадина, прямо-таки море! Кругом знаменитые курорты, и рыбы всякой там - щуки, леща, карпа, сома - тьма!.. Ну, фашистам, понятно, лакомого куска жалко, а ничего не поделаешь: придется обходиться без ухи.

- Новость очень приятная,- сказал Емелька, почтительно касаясь потертой клеенчатой сумки.- Куда это вы, дяденька Проша, направляетесь? Может, тетка Фекла стала гадать и по почте?

Проша-радио засмеялся:

- Всякое бывает!.. А поскольку марка оплачена и приклеена, мое дело малое - доставить письмо. Л вообще, парень, ты прав: как-то сумрачно в этой усадьбе…

Они подошли к невысокому крыльцу, и Прохор осторожно постучал изогнутой ручкой палки в дверь. Никто не откликнулся. Они подождали немного, и, аккуратно ступая меж битых осколков стекла, почтальон заглянул в окно, негромко позвал хозяйку. Снова молчание.

Тогда Емелька шагнул через ступеньки и тронул щеколду. Дверь, скрипнув, открылась. Он заглянул в прихожую, позвал погромче:

- Тетушка Фекла, письмо…

Тишина.

- Разве войти в дом? - нерешительно предложил Прохор.

Емеля взял Зайчикова под локоть и помог подняться на крыльцо. Прохор шел охотно и, миновав прихожую, остановился:

- Дальше ни шагу, поскольку хозяйки нету… О, а это что? Вроде бы разбитый цветочник на полу? Придется тебе, мальчонка, бежать прямиком к Василию Ивановичу.

Емелька уже успел рассмотреть на полу осколки глиняного цветочного горшка и присыпанные землей листья калачика.

- Но что я скажу Василию Ивановичу? Мы ведь ничего не знаем. Скажу, что видел разбитый горшок?

Тяжело вздохнув, Прохор согласился:

- Действительно, похоже на ЧП… Однако до чего же это неприятно - входить в чужой дом, озираться, прислушиваться, вроде бы опасаться. Давай-ка уходить, а то непрошеных гостей могут кочережкой проводить!

Емелька шагнул в коридор, затем в следующую комнату - она располагалась особняком, окно выходило на другую сторону дома, в сад. Здесь, по-видимому, и жил квартирант: на столе чернела большая чугунная пепельница, а на ней лежала курительная трубка. Еще Емелька заметил на стене, на цепочке, большие, жарко блестевшие карманные часы. Было слышно, как они тикали, четко и напряженно.

Уже оставляя комнату квартиранта, Пугач обратил внимание на громоздкий старинный шифоньер. Его дверца была приоткрыта, и он открыл ее пошире, заглянул. Снова ничего подозрительного: на «плечиках» висел большой, стального цвета костюм, на полке виднелась серая шляпа, а внизу лежал какой-то бумажный сверток. Емелька приподнял его, развернул… В свертке оказались большие, грубой работы, несуразного вида ботинки.

И тут Емельке почудился смутный шорох, словно бы кто-то подкрадывался к дверям. Он вздрогнул, но не от страха, а от мысли, что кто-то застанет их за неприглядным занятием - осмотром чужой квартиры, да еще без ведома ее жильцов! Парень положил сверток на место, прикрыл шифоньер и шагнул к двери, но тут же отпрянул в сторону. Прямо перед ним, загораживая выход, сидел огромный черный кот, в полутьме квартиры его большие зеленые глаза светились холодными огнями.

Ощущая под сердцем скользкую льдинку, Емелька поднял ногу повыше, переступил через кота, быстро проскользнул коридором и вышел на крыльцо. Проша Зайчиков уже пристраивал конверт под нераскрытой половинкой входных дверей.

Прохор заторопился по своим почтальонским делам, а Емелька, проводив его за калитку, присел в чьем-то пустынном садике на скамью и задумался. Что же он доложит Василию Ивановичу?

И тут ему припомнились… ботинки. Неуклюжие, тупорылые мокроступы в шифоньере Квартиранта!.. Разве ботаник носит такую огромную обувь? Зачем он хранит ее в отдельном свертке? Видимо, нужно, если хранит… А нет ли на подошвах тех утюгов-ботинок поперечных шипов? Ведь на кургане Высоком, на свежеразрытой земле, след огромного ботинка пересекали поперечные вмятины от шипов. На берегу реки, в камышах, на сизом и густом пласте ила тот памятный след повторялся… Как же могло такое случиться с Емельяном Пугачем, что он даже не взглянул на Подошвы ботинок удивительного размера?..

Теперь он твердо знал, что вернется. Риск?.. Ну и что, находиться у края тайны и ничего не узнать?

В усадьбе тетки Феклы было по-прежнему безлюдно и тихо. Но едва он возвратился, приподнялся на цыпочках у окна и, не дыша, заглянул в полутемную комнату, как с подоконника в лицо ему блеснули два живых зеленых огня, холодных и яростных. Черный кот шумно метнулся с подоконника и громко, жалобно замяукал. Он словно бы звал кого-то, исходя звериной тоской.

И тут Емеле припомнилась бойкая поговорка Анки: отвага мед пьет! Наверное, поэтому в дом он вошел спокойно. В случае встречи с хозяйкой скажет ей все как есть: что Василий Иванович, мол, беспокоился о ней, все ли у нее благополучно… Ну, а если встретится квартирант?.. Тогда… тогда придется понадеяться на ноги!

Вот кухня: шкафчик, буфет, столик, посуда, керосиновая лампа с закопченным стеклом. Пол застлан старым вытоптанным ковром, угол которого почему-то заломлен… Ничего, впрочем, особенного: кто-то споткнулся о ковер, завернул угол и не заметил… Тут Емелька ругнул себя: время ли заниматься разглядыванием старой тряпки, когда каждая секунда на счету, когда нужно проскользнуть в комнату квартиранта, приоткрыть дверцу шифоньера и взглянуть на подошвы тех несуразных ботинок?

Ну что за надоеда этот черный кот! Опять появился в прихожей, прыгнул Емельке под ноги, страшный, взъерошенный. Чтобы прогнать его, парень топнул ногой о пол, и кот исчез в мгновенье.

Кот-то исчез, но какое эхо прогудело по дому! Оно повторилось в соседней комнате, в коридоре, перешло в смутный, сдавленный голос, даже в стон…

Теперь Старшой и действительно испугался. Первым его порывом было - бежать без оглядки. Вырваться из этого застойного омута тишины в коридор, в прихожую, на крыльцо, а там - простора на все четыре стороны много…

Но странный сдавленный стон повторился, и, холодея, до боли кусая губы, Емелька понял, что не сможет бежать…

Где-то близко стонет и, наверное, нуждается в помощи человек, а в таких случаях - прочь все и всяческие страхи!

Он припал ухом к стене и стал слушать. Стена была шершавая и пахла то ли глиной, то ли дождем. В ней словно бы стучали молоточки, и Емелька вскоре понял, что это стучало у него в висках. Но тут же припомнилось, что стон ему послышался после того, как си прогнал из кухни кота.

Опасливо поглядывая на окно, он подальше отбросил угол ковра и заметил, как под ним блеснуло железо. Отбросил ковер еще дальше - обнажились большие ржавые петли и массивная скоба. Это была крышка погребного люка…

Емелька осторожно опустился на четвереньки и прислонил ухо к холодноватой доске люка. Застойный омут тишины точно бы окончательно сомкнулся над ним - и опять у виска застучали молоточки. Он стиснул кулак и размеренно, четко ударил три раза в пол. И тотчас в ответ донесся тяжелый стон.

Емелька крепко вцепился обеими руками в скобу. Крышка люка не поддалась, только чуть слышно скрипнула. «Как видно, не та силенка»,- огорченно подумал Емельян. Он снова вцепился в скобу, чувствуя, как немеют в крайнем напряжении мускулы, рванул еще и еще раз. И - о чудо! - тяжелый и плотный квадрат крышки немного сдвинулся, приподнялся.

Емелька, лежа на боку, поддерживая крышку обеими руками и коленом, попытался заглянуть в погреб, но там было темно-темно, и он закашлялся от спертого и гнилостного воздуха. Приблизив лицо к черному пространству, он спросил шепотом:

- Кто здесь?.. Что с вами случилось?.. Кто вы?..

В ответ Емелька услышал только хрипение и стон.

А где-то близко, наверное, в прихожей, а затем еще ближе, на кухне, отчетливо прозвучали шаги и низкий раскатистый голос как будто заполнил весь дом:

- Вот где ты!.. Нашелся… Ну, покажись!..

38 Странный гость. Побег Костика. Замок на двери. Верзин в дороге. Ребусы. Сухой Колодец. Многозначительный ноль. Дед Аким Назарыч. Чертеж и камень.

Макарыч окончательно растерялся.

- Кто вам нужен и кто вы такой? - спросил он дрогнувшим голосом.

И странное белое существо ответило веселым голосом Анки:

- Давайте знакомиться. Мы - гусь…

Дверь наконец-то широко и шумно распахнулась, и Анка - веселая, белозубая, синеглазая - прижимая к себе большого взлохмаченного гуся, предстала на пороге.

- Да, мы - гусь! - повторила Кудряшка, откинув голову и хохоча.- И мы не просто гусь, дедушка Макарыч, мы - подарок!..

Большая птица хоть и проголодалась в шурфе, оставалась тяжелой, и девочка едва удерживала ее в руках, обхватив поперек.

- Берите же, дедушка! - пискляво взмолилась Анка, опуская гуся на пол.- Смотрите, какой великанище…

Митрофан Макарыч вытер рукавом вспотевший лоб, глаза его все еще были расширены.

- Где ты его поймала?.. Как донесла?.. А следом, наверное, бежит хозяйка с коромыслом в руках? Ну, детки… Прямо беда с вами!

На пороге возник Костик, тоже веселый и самоуверенный:

- Все нормально, дедушка!.. Василий Иванович сказал: гусь поступает в распоряжение Макарыча.

Странно, что ни Анка, ни Костик сначала не заметили гостя. Но вот девочка внимательно взглянула на Макарыча и, уловив что-то неладное, окинула взглядом гостя. Он быстро пересел на другой табурет и оказался перед дверью.

- Вы?..- задохнулась Анка.- Почему вы здесь?..

Он фальшиво захихикал, протягивая руки:

- Девочка… Славная девочка… Разве ты когда-нибудь видела меня?

Глядя в его свинцовые наглые глаза, Анка почуяла опасность.

- Как?! - прошептала она изумленно.- Неужели вы забыли мастерскую Петрунькевича?.. Тогда вы назвали меня хитрой бродяжкой и воровкой… За что вы меня так обидели?..

Он двинулся к ней, не опуская рук, растягивая в усмешке губы:

- Послушай, славненькая… Иногда случаются ошибки. Я люблю деток. Хочешь, я куплю тебе конфет? Большой кулек и совсем полный…

- Оставьте девочку…- мягко попросил Макарыч.- Говорите, зачем пришли, и прощайте.

С площадки крыльца в комнату заглянул Костик:

- Анка,- крикнул Костик,- марш из дома!.. Скорей…

Ботаник резко обернулся к нему, заслонив дверь:

- О, и ты здесь, бедовый мальчик!.. Не бойся, входи, я хочу побеседовать и с нею, и с тобой… Смотри-ка, вот у меня какая зажигалка! Хочешь, подарю тебе?..

Он круто и ловко сделал выпад, пытаясь схватить Костика за руку, но тот держался настороже - отпрыгнул в сторону, на ступени крыльца. Здесь он почувствовал себя в безопасности: куда там ботанику его догнать!

- Отпустите Анку! - приказал Костя строго.- Сейчас же отпустите…

Плотный мужчина в сером костюме неподвижно стоял в двери, слегка приподняв руку.

- Чего ты испугался, глупыш?.. Смотри, какая красивая зажигалка. Ступай сюда и возьми. Пообещал - не пожалею.

Костик усмехнулся, сплюнул:

- Обещал бычка, а дал тычка?.. Знаем таких. Отпустите Анку!

Ботаник повернулся к нему спиной, передернул плечами, затоптался у двери, по-видимому, оттесняя Кудряшку от порога.

- Я бегу к Василию Иванычу! - закричал Костик, срывая от натуги голос.

Он еще раздумывал: поспешить к начальнику милиции или броситься на выручку к Анке и Макарычу? Но Анка уже приняла решение и приказала:

- Беги… беги!..

И Костик подчинился ее приказу. Никогда, наверное, он еще не бегал так быстро. Даже не заметил, как пронеслась под ногами тропинка, как взлетел на железнодорожную насыпь…

Чутко похрустывали рельсы. Оглянулся. Прямо на него, сверкая серебряным фонарем, мчал огромный паровоз… Вагонов Костику не было видно - черная гремящая громадина заслонила их собой, она приближалась стремительно, равнодушная и неумолимая. И мальчик мгновенно понял: нужно отшатнуться назад или метнуться через рельсы… Только бы успеть…

Он избрал второе. Теплый и упругий ветер ударил ему в спину, сбил с ног. Паровоз вскрикнул и пронесся мимо. Поднимаясь с откоса насыпи и шатаясь, Костик увидел в окне паровозной будки машиниста. Усатый дядька что-то кричал, широко разинув черный рот, и грозил кулаком. «Если бы он знал…- подумал Костик.- Если бы только знал, что случилось в доме Макарыча, почему я так спешу!»

Но вот и рыночная площадь… Уже виден бревенчатый амбар - кабинет начальника милиции. «Скорее!..- подхлестывает себя Костик.- Только бы Василий Иванович оказался на месте…»

Перед закрытой дверью амбара Костик устало опустил руки. На крупных железных скобах висел тяжелый замок…

Михей Степанович Верзин настолько окреп, что снова вышел на свой поисковый маршрут.

В Донбассе он работал еще в предвоенные годы, и раздольная, всхолмленная степь, быстрые речки, задумчивые курганы, щедрые сады, бойкие шахтерские городки, по

ночам сияющие звездными россыпями огней,- вся эта приветливая сторонка стала ему родной.

В первые месяцы войны, находясь в экспедиции на Алда не, Верзин несколько раз являлся к военкому, просился на фронт. Его не отпустили. Пожилой задумчивый полковник заметил ему в беседе, что геолог,- как и шахтер, и добытчик нефти, и железнодорожник, и сталевар,- тот же боец и должен отлично нести свою службу.

Едва Советская Армия очистила от гитлеровцев восточные районы Донбасса, как здесь сразу же заблестели огоньки первых шахтенок - и это было начало удивительного возрождения. Еще совсем недавно фашистские верховоды похвалялись по радио, что они стерли с лица земли Донбасс, что затопленным шахтам, взорванным заводам, разрушенным городам и через десятилетия не возродиться. А происходило необычное: непокоренный шахтерский край собрал силенки - и уже давал уголь!

Это были первые, очень трудные тонны угля. Их добывали дедовским способом - обушками в шахтах, которые назывались «мышеловками», в мокрых и тесных забоях, при свете тусклых коптилок. И все же добывали. И с каждым днем повышали добычу. И вот уже в степных просторах загремел полновесный эшелон угля, и на станциях, на полустанках люди Донбасса встречали и провожали его с бурной радостью, и могучий трудяга-паровоз уверенно проносил на своей железной груди мимо перронов два искрометных слова: «Даешь Побед)!»

В те дни геолог Верзин вернулся на свои донецкие маршруты. Он был первым из многочисленного отряда геологов, готовящегося прибыть сюда весной. Верзину предстояло осмотреть огромные площади, прилегающие к Северскому Донцу вблизи кряжа, и отметить на карте точки прежних обнадеживающих разведок. Эта подготовительная работа не случайно была поручена ему: он исходил эти земли вдоль и поперек и знал наверняка, что в них еще таятся неведомые клады.

Чем дальше и дольше вилась тропинка Верзина по пестрой равнине Задонечья, тем больше насчитывал он зарубок, надписей, цифр… И ему повезло: он нашел на выступе камня мету, когда-то сделанную знаменитым геологом Васильевым. Дожди и ветры наполовину стерли ту надпись, но Верзин прочел несколько букв, и они его взволновали: это были инициалы Иннокентия Федоровича Васильева - «И. Ф. В.».

Поиск Михея Степановича становился все более увлекательным. Куда же вели эти стрелки, буквы и цифры, разбросанные на огромном пространстве, словно доставшиеся Верзину в наследство? Одни из этих надписей были понятны, а иные представлялись сплошными ребусами. У Верзина, впрочем, хватало упорства, чтобы, сверяя найденные знаки со своими наблюдениями и подсчетами, избирать именно то направление, но которому следовал к своему открытию Васильев.

Что именно он открыл? Ответить на этот вопрос - значит разгадать секрет знаменитого геолога. И Верзин продолжал поиск.

У заболоченного озерка за перелеском его внимание привлекла старая железнодорожная шпала. Он присмотрелся и различил надпись: «СК-5000»… Снова ребус? Что значили эти буквы- «СК»? А повыше еще две: «А» и «3»…

За время своих походов по этому обширному району Михей Степанович не раз обнаруживал железнодорожные шпалы и даже рельсы в самых неожиданных местах: на скатах оврагов, под взгорками, под обрывами. Это фашистское воинство в пору безоглядного отступления тащило в поля и дерево, и железо для укрепления своих блиндажей.

Надпись на шпале, которую заметил Верзин, кто-то, по всем признакам, расчищал. Кому это понадобилось и зачем?.. Он раскрыл планшет и взглянул на карту. На восток от малого озерка был отмечен кружком хуторок Сухой Колодец. Не в этом ли названии кроется секрет многозначительных букв «СК»? Помнится, как дружно цвел на склоне разлогой балки вишневый сад, осыпая бело-розовыми лепестками землю вокруг, весь хутор…

Два километра пути - и вот уже должен бы открыться с пригорка уютный белый хуторок. Верзин останавливается на высотке…

Не осталось и следа от ветряка. Нет, словно и не было никогда, раздольного вишневого сада. Нет и ставка, окаймленного камышами, до основания разворочена плотина. Яркие белые домики… где они?.. Умерло селение - теплое человеческое гнездо. Чернеет обгорелый остов хатенки. Изрыта ходами сообщений улица. Здесь проходила передовая…

Верзин медленно шел пустынной улицей, всматриваясь в черные пожарища. Неужели в хуторке не осталось ни единого человека? Из большого окопа безразлично смотрела дулом в небо подбитая пушка. На бруствере траншеи поблескивали разбросанные патроны. У канавы валялся смятый солдатский котелок. Изрытая, израненная земля как будто еще пе остыла после сражения…

Пожалуй, единственное, что уцелело в малом селении - серый бревенчатый сруб колодца. И Верзин повторил вслух название хуторка: Сухой Колодец… Что привлекло в нем Васильева?..

Он подошел к срубу, заглянул в черную глубину. Ствол был завален хворостом и разным хламом: беспорядочно дыбились изломанные доски, чернел автомобильный скат, змеилась стреляная пулеметная лента, развесилась рыжей паутиной колючая проволока. «А колодец, по-видимому, и действительно сухой,- подумал Верзин.- Иначе почему бы его забросали наступавшие войска?»

Его взгляд скользнул по столбу, врытому у сруба, расщепленному крупным осколком снаряда. Столб был уцелевшей частью «журавля» - простого подъемного устройства, обычного для колодцев на Украине. Однако и эта черная глубина колодца, и его ветхий, уже подгнивший сруб, и расколотый сверху остаток «журавля» были для Верзииа счастливой находкой. На старой шершавой древесине он рассмотрел довольно глубокие зарубки. Стоило присмотреться, и они складывались в надпись.

Он пошарил по карманам, достал блокнот и старательно повторил надпись на бумаге. Как много на этот раз для него значила цифра «ноль». Казалось бы, что в ней особенного? Например, в математике она означает отсутствие величины. Но то - в математике… А сейчас, в реальной жизни, этот ноль был особенный: им, без сомнения, отмечена та точка, в которой таится васильевский секрет «Ч. А». И понятно, с какой терпеливой настойчивостью, с каким сосредоточенным вниманием Верзин исследовал старый, меченый войной столб.

Еле приметная стрелка на шершавом стесе столба указывала вниз. Неужели Васильев спускался в этот колодец? Михей Степанович присел на сруб и задумался. Что мог спрятать геолог Васильев меж бревнами или на дне колодца?

Он стал рассматривать хлам которым был завален колодезный ствол. Чего там только не было… Железная бочка из-под бензина, сломанное колесо телеги, коляска от мотоцикла, какие-то бревна, вьюшка полевого телефона, а над ней, на сплетении колючей проволоки, повис черный зловещий кружок… Нет, Верзин не ошибся: это была противопехотная мина. Как она там оказалась? Видимо, кто-то хотел подорвать колодец и швырнул туда мину, но она спружинила на колючей проволоке и не взорвалась.

«Штука серьезная…- подумал Верзин.- Одно неосторожное прикосновение - и взрыв». Он перегнулся через выступ сруба, внимательно рассматривая мину. До чего же некстати этот сюрприз! Ясно, что одному колодец не расчистить. Необходимо прежде ту злую штуковину обезвредить. Нужны помощники, а в хуторке - ни души.

Он приподнял голову, осматриваясь. Осеннее солнышко выглянуло из просвета меж тучами, и черная лужа в дорожной колее блеснула, как прожектор. В той вспышке света и встал вдруг человек.

Михей Степанович быстро оттолкнулся от верхнего бруса:

- Кто вы, дедушка?.. Местный?..

Высокий худой старик в коротенькой шинелишке, в опорках на босую ногу, без шапки, испытующе смотрел на Верзина.

- Значит, не узнаешь?

- Что-то не припоминаю…

Старик пожевал впалыми губами, сдвинул со лба белую прядь волос:

- А было времечко, вместе грибы собирали, ягоды, орехи…

Вот уж кого Верзин не ожидал встретить на этом хуторе, опаленном войной, так это лесника деда Пивня.

- Это вы, Аким Назарыч?! - ахнул пораженный Верзин.- Вы что ж, здесь, на хуторе, и войну пережили?

Он подошел к деду, осторожно пожал его сухую, жилистую руку. Пивень покачал головой:

- Э, сыночек… Сколько тут железа кружилось, как вся земля огнем полыхала… Да, видимо, судьба мне повелела еще немного пожить. Вот и живу… А хутор, сам видишь… камня на камне вражина не оставил…

- Какой веселый и пригожий был хуторок,- тяжело вздохнул Верзин,- а теперь только название от него осталось…

- А я вот не шибко печалюсь,- твердо сказал дед.- Что от нее толку, от печали-то? Придет время, снова встанет хутор. Быть ему тут непременно! Ты же сам, искатель, это знаешь: тут большому селению шуметь.

- Почему вы так думаете, Аким Назарыч?..

Лесник вдруг хитровато улыбнулся и заговорщицки подмигнул Верзину:

- Иначе зачем тебе, Степаныч, тропинки сюда протаптывать? Зачем бы тут ясновидцу Васильеву мыкаться? Я с ним, бывало, как и с тобой, не один десяток верст одолел… Сухой Колодец! Васильев Иннокентий Федотыч не зря говаривал: хуторок этот неприметный Счастливым Колодцем назовем.

Верзин кивнул в сторону сруба:

- Там стрелка васильевская прямиком вниз указывает…

Аким Назарыч одобрительно кивну белой головой:

- Значит, заметил стрелочку?

- Но если находка на самом дне колодца,- осторожно заметил Верзин,- к ней трудно будет добираться. Сколько разного хлама в стволе, да еще и мина…

- И пускай куча хламу…- махнул рукой дед.- И пускай десяток мин!.. Все выбросим и до дна доберемся. Тут силенок нечего жалеть.- Он погрустнел, вздохнул, оглянувшись на остов сгоревшей хаты: - Нету Васильева… Какой был человек!.. Сказано: доброго чти, а злого не жалей. Я нашим солдатам про Васильева рассказывал, про то, как дни и ночи в землю он стучался, неутомимый, камушки собирал, сличал, вроде бы разговаривал с ними, и верил, все время верил в свою удачу… Помнится, один старшина, плечистый, рукастый, весь будто из железа кованный, сказал мне вон в той траншее: видишь, дедушка, за овражком высотку?.. Приметная высотка: под нею мы больше сотни фашистов положили. Это мы ответа у них потребовали. За твой растерзанный хуторок. За тебя, что ты остался бездомный. И за Васильева. За его добрую жизнь…

- Важно, Аким Назарыч,- заметил Верзин,- чтобы тропинка васильевская не затерялась… Теперь-то, верю, не затеряется. Мы ведь знаем, куда она ведет.

Дед смотрел прямо перед собой ясными и тихими глазами:

- А на дне колодца мы возьмем его, Федотыча, кайло. И его лопату. Все это в брезент завернуто, смоленым шнуром перетянуто. И еще там коробка. Резная, березовая. А в ней чертеж. И камень. Он в чистый платок завернутый.

Верзин затаил дыхание:

- Вы, Аким Назарыч, видели тот камень?

Дед покачал головой:

- Нет. А знаю, Федотыч говорил. Только под секретом. Тогда уже фронт приближался, и Федотыч никак не хотел, чтобы на его находку супостат лапу наложил.

- Стало быть, камень… «Черный алмаз»?..

- Стало быть…

Верзин не удержатся, заглянул в колодец. В глубине ствола беспомощно таял свет дня, и черный пласт ночи скрадывал расстояние: до вьюшки телефона, до бочки из-под бензина, до мины, повисшей на ржавой проволоке, казалось, можно было дотянуться рукой.

- Значит, придется нам потрудиться, друг Назарыч,- тихо сказал Верзин.

Дед просветлел лицом:

- Друг Назарыч?.. Так меня и Васильев называл.

39 Освобождение тетки Феклы. Двойные ботинки. Похвала начальника. Возвращение.

Большая и теплая рука бережно коснулась плеча Емельки, чуточку задержалась на нем:

- А знаешь, товарищ Емельян…

Голос-то какой - милый и добрый - у Василия Ивановича!

- …Ты заставил меня, друг-приятель, поволноваться. Да и понятно: жду-жду, нету моего дозорного. Вот я и встревожился: может, что-то случилось? Пришлось отложить все дела и по твоим следам кинуться. А теперь вижу, вовремя пришел: пожалуй, тебе самому этот люк погреба и не поднять, а?.. Возьмемся покрепче обеими руками да разом… эх-х!..

Крышка поднялась над полом и встала вертикально, приоткрыв лестницу с довольно широкими ступенями, ящики и кадки в полумраке подземелья, а в самом низу, в двух шагах от нижней ступени, какую-то груду тряпья. Емелька не сдержался, тихонько вскрикнул - в той груде тряпья белело человеческое лицо.

Голос Василия Ивановича стал строгим:

- Только нервишки, малыш, держать в узде! Сейчас мы разгадаем эту загадку…

С легкостью, необычной для своей мощной фигуры, лейтенант скользнул по лестнице вниз, наклонился, чиркнул спичкой. До слуха Емельки донеслось изумленное восклицание:

- Вот те и на!.. Тетушка Фекла, да что тут приключилось?.. Почему это вы скручены веревкой, да еще кляп во рту?!

Емелька расслышал долгий, прерывистый вздох, снова хрипение, кашель и затем тоненький заунывный плач.

- Ладно, хозяюшка, успокойся…- приговаривал Василий Иванович, тяжело взбираясь по лестнице спиной вперед, неся на руках растрепанную тетку Феклу.- Разве плакать нужно, хозяюшка?.. Смеяться нужно!.. Самое главное - ты жива!..

Когда лейтенанту удалось опереться локтем о край пола, он вздохнул свободнее. Еще одно усилие - и тетка Фекла уже сидела на полу кухни, свесив ноги в погреб, а Василий Иванович медленно, с хрустом выпрямился во весь рост. В углу комнаты на шкафчике он заметил графин с водой и кивнул Емельке: тот схватил с подоконника кружку, наполнил ее и поднес хозяйке. Женщина жадно припала к ободку губами и, урывками переводя дыхание, выпила кружку воды до дна.

- Спасибо…- прошептала она сквозь слезы. И тут вдруг вспомнила что-то, вскинула руки: - Фонарик… Он дал вам фонарик!.. Выбросьте его, начальник. Фонарик - это смерть!..

Василий Иванович внимательно рассматривал обрывки тонкого плетеного шнура, который только что, освобождая хозяйку, изрезал ножом.

- Насчет фонарика, хозяюшка, прошу не беспокоиться. Лежит он на дне шурфа. Обронил, но не жалею. Так тому и быть!..

Она вытаращила глаза, в них перемешались испуг с удивлением.

- Вы… догадались?.. И нарочно обронили фонарик? А он, мерзавец, веселился: был уверен, что фонарик взорвется у вас в руке.

Лейтенант сложил обрывки шпура и сунул в карман.

- Соглашаюсь, Фекла, мне повезло. Но где же он, ваш квартирант? Не он ли связал вас и бросил в погреб?..

Она молчала, хмурила брови и комкала на груди платок.

- Вот и опять вы молчите,- сказал Бочка огорченно. - Что ж, позвольте хоть заглянуть в его комнату?

Она подняла руку, собираясь перекреститься, но передумала, только тяжко вздохнула.

- Гнев человеку кости сушит и сердце рушит,- изрекла она жестко.- Верно сказано, что прежде веку не помрешь. Но вот ума не приложу: как он узнал, что я к тебе ходила, начальник?.. Наверное, следил. Придется из дому уходить… беда! - И просяще глянула на Емельку: - Мальчик, еще водицы.

Емеля налил ей вторую кружку, а лейтенант тем временем вышел в коридор.

- Закрой ты, мальчонка, входную дверь на засов,- прислушиваясь, попросила хозяйка.- Злой человек - злее волка. Так и смотри, что объявится, жиломот!..

Засов был массивен и надежен, и Емеля подумал, что открыть эту дубовую дверь снаружи - дело далеко не простое. Закрыв дверь, пошел за начальником милиции.

Василий Иванович стоял у окна, с интересом рассматривая огромные ботинки, трогая пальцами высокие поперечные шипы на подошвах. Он кивнул Старшому и усмехнулся:

- Какая находка!.. И обрати внимание: в этом ботинке еще один, как будто в галоше! А теперь припомни: во времянке у Митрофана Макарыча след на земляном полу… не от этих ли шипов?

Емелька выпалил одним духом:

- И на берегу речки. И на кургане!..

Лейтенант взял из шифоньера измятый лист бумаги, аккуратно завернул ботинки и возвратил на полку, прикрыв дверцу.

- Что будем делать, а, дозорный? Человек с корзинкой, в которой травка и цветочки, очень опасен. Преступник вооружен, и мы должны…

- Задержать его,- уверенно сказал Емелька.

- Нет,- покачал головой начальник.- Пока рановато… Мы должны знать, что он ищет и что уже нашел, почему остался в городке, с кем связан. Полагаю, товарищ Емельян, тут сложный узел затянут, и нужно терпение, чтобы его развязать.

- Ясно,- деловито сказал Емелька.- То есть ясно, что еще многое… неясно. С чего начнем?

Бочка шагнул в коридор и, пропустив впереди себя помощника, прикрыл дверь.

- Мы уже начали, дозорный. И неплохо начали: спасли хозяйку. А теперь с нею нужно побеседовать.

Тетка Фекла расслышала эти слова и откликнулась с кухни:

- Спрашивай, начальник… Буду отвечать.

Василий Иванович вошел на кухню, закрыл крышку погреба, расправил на ней коврик:

- Итак, хозяюшка, ваш квартирант - Орлов Николай Павлович. Снимал у вас комнату еще при оккупантах… Потом на время исчез, но вскоре вернулся. Не так ли?

- Так…- тихо подтвердила хозяйка.

- Почему он платил вам за комнату колечками? У него что, не было денег?

Она покачала головой:

- Были деньги. Целая куча денег. Зеленый чемодан из фанеры полон под самую крышку. А когда красные прихлынули к реке - тут у немцев разом все полетело вверх тормашками. Что комендант, что полиция, что гестапо - все разом кинулись кто куда. В ту ночь денщик квартиранта по кличке Хлюст сцапал фанерный чемодан и то ли сбежал, то ли спрятался…

- И квартирант стал платить вам фальшивыми колечками - начищенной медью со стекляшками?

Тетка Фекла с криком сорвалась с места:

- Как стекляшками? Кто сказал?!

- Прохор Зайчиков. Он ведь часовой мастер и неплохой ювелир.

- Проша?..- взвизгнула хозяйка и затряслась, замахала руками.- Смотрите, люди добрые, как обманывают бедную женщину!.. Дурачил меня, дурачил, а у самого барахла куча…

- Минутку, хозяйка,- строго остановил ее Бочка.- Дайте мне разобраться. Какого барахла куча?

- А всякого, чтобы каждый день переодеваться. Пиджаки, фуфайки, полушубки… Иной раз нарядится - не узнаешь. И голос, и походка, и морда - все другое. А врет, врет-то! Я, мол, когда-то артистом был,- зло передразнила квартиранта Фекла,- и обратно в театр возвращаюсь, а потому тренировками занимаюсь. Нет, ловчила, не обманешь, ты от людей прячешься: тьма света не любит!..

Начальник снова прервал ее:

- В каком костюме сегодня ушел в город ваш квартирант?

Она растерянно развела руками:

- Не знаю… Может, я целых три часа в погребе пробыла? Слышала, топтался на кухне. Наверное, опять переодевался. Ему это привычно: и одежду, и ночевки менять. Думаю, нынче, злодей, не явится.

- А все же вам нужно уйти из дому,- посоветовал начальник.- Пойдите к соседям, люди ведь добрые, приютят.

Тетка Фекла смотрела растерянно:

- Меня… приютят? Ну нет! Добрых соседей у гадалки нету. Да еще полицаи-барахольщики в этом доме прижились. И он, злобный пес…

С тяжелым чувством покидали этот зачумленный дом Василий Иванович и Емелька. Лейтенант, собранный и задумчивый, широко шагал куда-то в сторону реки, и Пугач не рискнул нарушить молчание, чтобы поинтересоваться, куда же они идут. Только когда свернули по крутой тропинке вниз, Емелька понял, что направляются они к домику Митрофана Макарыча, и малость повеселел.

Вот он, гостеприимный домик у самого среза воды… Постой, что это там поднял начальник с земли? Емельян поспешил стать рядом с ним - и увидел на его раскрытой ладони… очки. Он сразу же узнал их - старенькие, с железной оправой, с дужкой, перевязанной тоненькой медной

проволокой, очки Макарыча. «Все-таки рассеянный наш Макарыч,- подумал Старшой.- Непременно что-то утеряет: рукавички или свою шапчонку, дорожную сумку или сеть-подхватку, а теперь вот очки обронил…»

- Странно,- заметил Василий Иванович, поглядывая вверх, на дверь.- Макарыч почему-то не показывается. Не приболел ли?..

И тут Емелька заметил на ступеньке голубое зернышко бусинки. Точно такие маленькие, нанизанные на леску бусинки носила Кудряшка. «Наверное, порвалась у Анки леска»,- подумал он, поднимая голубое зернышко и безотчетно тревожась.

- Здесь что-то произошло,- произнес лейтенант почему-то очень тихо.- И что за денек!..

Он быстро поднялся по ступеням на крылечко, толкнул дверь и скрылся в доме. Емелька вслед за ним вбежал в светлицу и замер: словно предупреждая об опасности, из дальнего угла, из-за скамьи, встревоженно загоготал гусь.

В комнате было пусто. На полу, в стороне от стола, лежал опрокинутый табурет, белели осколки разбитого блюдца. Под каблуком у Емельки что-то хрустнуло стеклянным звуком, он наклонился и увидел раздавленную бусинку.

- Да,- обеспокоенно повторил Василий Иванович,- здесь что-то случилось…

Он прошел в малую комнату, в которой Макарыч обычно почивал, но ничего такого не заметил. Хозяин любил порядок, и в его скромном жилище было чисто, строго - как в каюте моряка. Лишь одна вещь привлекла внимание лейтенанта: на подоконнике лежал старенький потрепанный альбом.

Сначала Василий Иванович подумал: ничего особенного, такие альбомы со старыми, выцветшими фотографиями в любом доме не редкость. И ранее, иногда навещая Митрофана Макарыча, он рассеянно переворачивал картонные листы, забавляясь деревянными позами людей, их смешной чопорностью. А сейчас… почему-то альбом был раскрыт и немного провисал с подоконника.

Василий Иванович взял его в руки. С фотографии па него глянули задумчивые глаза человека средних лет, с волевыми черточками по углам губ, с еле приметной вертикальной морщинкой меж бровей. Форменная фуражка и китель придавали этому человеку строгий вид, но выражение открытого русского лица было таким, словно он собирался сказать нечто интересное и веселое. Геолог Васильев Иннокентий Федотович… Лейтенант уже видел эту фотографию и по рассказам Макарыча знал, что знаменитый горный следопыт был характером прост и скромен, легко и свободно сходился с людьми разных возрастов и профессий. Не раз он останавливался на ночлег у Макарыча, вместе рыбачили, вместе в глубоких оврагах кряжа распознавали наслоения пород, и еще тогда, в довоенную пору, геолог оставил в этом альбоме свое фото «на добрую память».

Василий Иванович аккуратно вынул из врезов карточку, прочел на обратной стороне знакомую, уже заметно выцветшую надпись. Но если ранее в этой четко сделанной надписи лейтенант ничего особенного не приметил, то теперь она показалась ему многозначительной. Он внимательно перечитал ее, взвешивал каждое слово: «Моему усердному добровольному помощнику в розысках «Ч. А.» Митрофану Макаровичу на добрую память. И. Ф. Васильев».

«Ч. А.».Наверное, «Черный алмаз»?… Опять эта загадка возникла перед лейтенантом. Неужели он и в самом деле где-то существует, этот таинственный камень? Надпись, оставленная знаменитым геологом, как будто подтверждала это, если… Если под именем «Черного алмаза» Васильев не засекретил какую-то другую свою находку.

Верный своему правилу - тщательно исследовать любую мелочь, лейтенант принялся рассматривать фотокарточку через лупу. И не зря. Он тут же обнаружил на ней свежую трещинку от угла до середины. Кто-то небрежно вынимал фотографию из врезов альбомного листа, и, по-видимому, недавно.

- Что будем делать? - спросил скорее у самого себя Василий Иванович, а Емеля поспешил с ответом:

- Подождем дедушку и Анку.

- Ты думаешь, они куда-то отлучились? Значит, Макарыч обходится без очков, а Кудряшка не заметила, как рассыпала бусы? Вон посмотри, несколько штук на полу.

И Емелька поднял у самого плинтуса еще три бусинки.

- Похоже, что их… украли…- с трудом произнес он.

Бочка медленно повернул голову в его сторону:

- То есть… как… украли?.. Это же не чемодан, не сумка, не кошелек - живые люди!

Емелька потупился и рассматривал на ладони маленькие Кудряшкины бусинки.

- Анка всегда носила эти стеклянные зернышки, только я их не замечал,- сказал он, вздохнув.- А теперь вижу, какие они… голубенькие…

Василий Иванович с интересом посмотрел на него.

- А что, если…- Он тяжело перевел дыхание, пораженный догадкой.- Что, если девочка обронила эти зернышки с расчетом?

- Чтобы мы их заметили? - подхватил Емелька.

- Ну да, чтобы мы знали, в каком направлении они с Макарычем и Костиком ушли… Вот что, Старшой, нужно хорошенько осмотреть все тропки вокруг дома.

Емелька бросился из светлицы на крыльцо, начал шарить по земле, опустившись на колени. Он старательно разгребал жухлую траву, переворачивал пожелтевшие листья, но ни одной бусинки не находил…

Пока он усердно искал, двое парней остановились за кустами и наблюдали за его странным занятием. Это были Гриша и Триша, а с ними - встревоженный Костик. Он и окликнул Емелю:

- Старшой… Что ты там потерял?..

Узнав голос друга, Емелька подхватился с земли - и тут же охнул от неожиданности: с лапчатого и яркого кленового листа ему блеснула голубая искорка - еще одна бусинка Анки!

40 Дедушка Пивень. Солдатские дары. Командир саперного батальона. Три палки. Опасения Верзина. Адрес «Черного алмаза ».

Единственный житель хуторка Сухой Колодец престарелый Аким Назарович Пивень обитал среди обугленных развалин в стареньком и ветхом курятнике. На войне так случалось, что от прочных зданий оставались только щебень да зола, а вот какая-нибудь завалюшка сохранялась невредимой.

Бойцы, изгнавшие фашистов из хуторка, смастерили для Пивня в той завалюшке кирпичную печурку с чугунком для большого обогрева, поправили дверку, раздобыли где-то раскладушку, подарили матрац и пару одеял, да еще трофейные офицерские сапоги. Впрочем, те щегольские сапоги Назарыч и не приметил - забросил под раскладушку и забыл о них. Но едва только первый гость - геолог Верзин - ступил на порог его скромного жилища, старик сразу же предложил ему в подарок сапоги.

Очень удивился Михей Степанович тем угощениям, которые расставил перед ним на ящике щедрый хозяин: португальские сардины, нидерландский сыр, датская ветчина тоже в консервной банке, французские галеты…

Назарыч весело щурил глаза и посмеивался:

- Солдатские дары!.. Спасибо им, сынкам, трофеями своими поделились…

Все же и сам Пивень, и его гость предпочли украинскую гречневую кашу на сале, тоже из солдатских даров. Потчуя Верзина, откровенно радуясь встрече, Назарыч говорил мечтательно:

- Жду, когда вернутся земляки. Все, кто уцелел, обязательно возвратятся. Заново дома построим, сады взрастим, поля распашем… Перво-наперво мины следует убрать… Сколько их тут фашисты попрятали - жуть!.. Всему, однако, свой черед: третьего дня, сам видел, на Рубежное саперная часть прошла - переправу на Донце будет строить, берега разминировать…

Верзин поспешно встал:

- Вот за такую новость спасибо, Аким Назарович!

Дедушка Пивень так и не понял, чему обрадовался гость.

- Уходишь? - спросил он растерянно.- Что так?.. Может, в этой хоромине тебе неуютно?

Верзин поклонился хозяину:

- Спасибо за привет и обед… Пройдусь-ка я в Рубежное, к саперам!..

Так неожиданно у Михея Степановича сложился план: чтобы побыстрее добраться до дна Сухого колодца, куда указывала стрелка, вырезанная геологом Васильевым на столбе, нужно обратиться за помощью к саперам.

Шел он с необычной легкостью, будто и не перенес недавно ранения, и утром разыскал командира саперного батальона.

Майор был внимателен и вежлив и, если бы не бурый шрам от переносицы до виска, выглядел бы красавцем. Мягко останавливая Верзнна движением руки, оп спросил:

- Чай? Кофе? Молоко? - И тут же пояснил: - Таков обычай у фронтовиков: прежде чем заняться делом, гостя следует накормить.

Слушая за чаем Верзина, придвигая ему то печенье, то бутерброд,майор вдруг насторожился, спросил:

- Вы назвали фамилию Васильева? Какой Васильев? Знаменитый геолог?.. Вы знали его лично? Понимаете, для меня эта фамилия - как пароль. Я и сам из Донбасса, детство и юность прошли в шахтерском крае, так что про поиски и находки Васильева наслышан. Места себе не находил, когда узнал о его гибели…

- Когда я узнал, что в Рубежном остановилась саперная часть,- сказал Верзин,- сразу же бросился к вам. Дело в том, что в хуторе Сухой Колодец, именно в том колодце, от которого и получил свое название хуторок, спрятан последний секрет Иннокентия Федотовича Васильева. И мы должны его секрет раскрыть… Конечно же, не для себя. Он тоже не для себя трудился. Для нашего народа.

Майор достал из нагрудного кармана маленький блокнот, сделал в нем какую-то пометку.

- Знаю этот хуторок. Недавно через него прошел. Сплошное пожарище. Запомнился и колодец. Докладывали - заминирован… Когда вы намерены, Михей Степанович, вернуться туда?

- Наверное, суток через двое,- пожал плечами Верзин.

Майор спрятал в нагрудный карман блокнот.

- Хотел бы я знать: кому понадобилось минировать колодец, в котором нет воды? - И подал Верзину руку.- Через двое суток встречаемся у колодца. И очистим, и разминируем, можете не сомневаться.

Они простились, и Верзин зашагал в сторону реки, рассчитывая выйти на левый берег напротив домика Митрофана Макарыча. В том домике, наверное потому, что он стоял у переправы, скапливались все новости городка и района. Михея Степановича по-прежнему и занимало и удивляло происшествие у Старой криницы: кому и зачем понадобилась его сумка с камешками?.. Василий Иванович Бочка твердо обещал Верзину разгадать загадку, однако проходили дни, а от лейтенанта не было весточки. Быть может, иной раз думал Верзин, те камешки навели лейтенанта на след опасного преступника? Но опять-таки зачем они преступнику - образцы минералов?.. Со всеми этими вопросами он и шел к Макарычу…

По давним неписаным правилам на реке вызвать хозяина переправы из домика можно было громким свистом. Верзин хорошо умел свистеть: научился еще мальчишкой. Его удивило и озадачило, что на крыльце появился не Макарыч, а некий рослый и плечистый мужчина. Он тоже свистнул в ответ, да так, что у берега зазвенело эхо. Присмотревшись к незнакомцу, Михей Степанович узнал его: Бочка. Вот он вскинул руку и указал кому-то на лодку, черневшую у мыска, и с откоса берега, из лозняка, выбежал мальчуган. Он остановился у крыльца, по-видимому, что-то спросил у лейтенанта и скрылся в приземистой времянке. Вскоре опять появился перед «Нырком» с двумя веслами, закрепил их в уключинах, прыгнул через борт и оттолкнулся от берега.

Михей Степанович узнал Емельку и мысленно похвалил мальчугана: тот легко и уверенно управлялся с веслами, и неказистая посудина быстро одолевала течение. Река еще не стала, ей оставалось зыбиться и плескаться до первых декабрьских морозов, но волны уже были свинцовые, тяжелые, от них веяло зябким холодом.

Лейтенант встретил Верзина у швартового столбика, подал руку, помогая сойти на берег.

- Как здоровье? - поинтересовался первым делом.

- Ничего,- рассеянно ответил Верзин.

- Полагаю,- сказал Бочка.- что до задержания преступника остается не более двадцати четырех часов.- Он кивнул Емельке: - Докладывай, Старшой.

Емелька положил на песок весло и затараторил:

- Найдена бусинка… Еще одна. Анка обронила ее вон там, за кустами, на тропинке. Значит, бандит увел их, Макарыча и Анку, вдоль берега на север.

Бочка смотрел на Емелю не мигая:

- Ты говоришь… увел бандит?

- Так говорит Костик,- пояснил Старшой.- Он только что нашелся. С ним Триша и Гриша: шарят по тропинке, может, еще отыщут бусинку.

- Хорошо,- сказал Василин Иванович.- Костик нашелся - уже хорошо. Кликни-ка его, Старшой, ко мне.

Костя как мчал по тропе изо всех сил, так и взлетел на протянутые руки лейтенанта. Встрепенулся в добрых объятиях и тихонько заплакал.

- Отставить,- приказал лейтенант.- Нужно, чтобы бандит плакал, а не ты, смельчак. Ты не заметил, что он держал в руках? Может, корзинку? Или, может, пучок веточек, наподобие веника?..

Костик все не мог успокоиться и выдавил с усилием:

- Палку… Желтую, грушевую. Она вся в сучках.

Лейтенант задумался, рассеянно подергал рыжий ус:

- Желтая, говоришь, грушевая и вся в сучках?.. Постой-ка, милейший, не такая ли дубинушка была у Макарыча?

- Точно! - подтвердил Костик.- У нашего Макарыча такая же палка…

Верзин внимательно осмотрелся:

- Василий Иванович, сегодня на этом берегу пахнет опасностью и тревогой…

- Пожалуй,- согласился лейтенант.- Здесь совершено преступление. И нельзя медлить. Но и спешить вслепую - тоже нельзя… По моим расчетам, преступник должен сюда возвратиться. Если не сюда, то в город, по адресу, который мне известен. Так или иначе, я жду встречи с ним.

- Вы полагаете,- осторожно спросил Верзин,- тот случай у землянки… тоже его рук дело?

Бочка нахмурился, прикусил губу:

- Почти уверен. История оказалась весьма запутанной: переплелось несколько преступлений. Я должен расследовать их до конца. Иногда мне кажется, что преступник просто-напросто сумасшедший. Будь ои нормален, и пусть даже очень хитер, его замыслы, ухищрения можно было бы разгадывать. Но речь идет о психе с навязчивой идеей, и как предвидеть, что за фортель выкинет он через час, через два, через день?..

- После неожиданного нападения у Старой криницы,- сказал Верзин,- меня навязчиво преследуют опасения. Чувствую, будто кто-то крадется по моим следам. Вообще-то я не из робких, немало пережил и не должен был бы придавать значение этим опасениям - кому и зачем выслеживать меня? Но вот вернулся на пройденную тропу - и заметил, что буквы и знаки, оставленные геологом Васильевым, кто-то сострогал начисто, а место стеса присыпал землей. В другом случае цифра, оставленная на дереве Васильевым, была искажена.

- Как вы сами расцениваете выходки неизвестного? - заинтересовался лейтенант.

- Начинаю понимать. Кто-то решил помешать мне закончить поиск.

- А если поиск закончится успешно, к чему он может привести?

- К открытию находки геолога Васильева…

- И что она может собой представлять?

- Это секрет Васильева,- пожал плечами Верзин.- Он скрыт в двух словах: «Черный алмаз».

Бочка посмотрел на него испытующим взглядом:

- Вот и мне передалось ваше чувство опасения. Придется, пожалуй, взять вас под охрану. Мало ли что еще может случиться… У меня есть надежные товарищи: они помогут вам закончить поиск.

- Спасибо,- покачал головой Михей Степанович,- уже не нужно. Адрес «Черного алмаза» известен. Но к нему еще предстоит добраться. В колодце - мины.

- В колодце? - удивился Бочка.

- Да, в Сухом колодце,- уточнил Верзин.

41 Цена бриллианта. Ошибка следопыта. Гнездышко. Поход в старую шахту. Сумрачные крутояры. Находки в заброшенном штреке. Голос Кудряшки?..

Василий Иванович Бочка никогда не считал себя сыщиком. Больше ему нравилось другое слово - следопыт. Да и то никогда не величал себя так, лишь в душе искренне верил, что он хороший следопыт. По крайней мере, был усерден в службе, внимателен к людям, к их жалобам и запросам, настойчив в розыске правонарушителей, строг к тунеядцам. За это и уважали его земляки.

Однако серьезных и сложных дел в практике Василия Ивановича не встречалось. Задержать на базаре воришку, помирить соседей, разыскать утерянную корзинку, образумить спекулянтку - разве это настоящее дело для хорошего следопыта? И вот эта история с «Черным алмазом»…

Слух о таинственном драгоценном камне сначала представлялся ему легендой. Он даже досадовал на фантазеров, которых тешила эта блажь. Но слух упорно повторялся, да и те, кому в нору оккупации довелось побывать в когтях Бешеного Ганса, подтверждали, что гестаповский палач действительно разыскивал некий драгоценный черный камень.

До печального случая у Старой криницы лейтенант Бочка ничего не слышал об алмазах. С детства он знал тяжелый крестьянский труд: весеннюю пахоту, сев, боронование, прополку, уборочную страду,- и добрые зерна пшеницы на ладони были его бриллиантами. Командир стрелковой роты, раненный в бою за Кантемировку, он прямо из госпиталя был направлен на службу в милицию, и в труде, в заботах, в разъездах по району постигал новое для него дело.

Еще не так давно ему думалось, что должность начальника милиции малого шахтерского городка - и несложна, и безмятежна. Но как он ошибался… Седой генерал терпеливо разъяснял ему, что главное в деятельности милиции - доверие людей, которое нужно заслужить. Примером. Честностью. Готовностью прийти на выручку. Бесстрашием. И еще лейтенант понял, что для успеха в его напряженной, а подчас и опасной работе нужны знания. Поэтому каждую свободную минуту стал отдавать книгам.

В ту памятную ночь у землянки под спелыми звездами августа, когда Верзин приоткрыл лейтенанту особый и словно сказочный мир прекрасных и зловещих камней, Бочка заинтересовался алмазами. Иной раз ему даже чудилось: злой камень поблескивал неистово и беспощадно, как глаз ядовитой змеи. «Нет! - будто споря с кем-то, решительно заключал Бочка.- В наших добрых краях такого чудища никогда не было и не может быть!»

С начала августа и до конца ноября в районе, вверенном Василию Ивановичу для охраны покоя и благополучия земляков, произошло немало загадочного. Он не раз мысленно перебирал эти происшествия, пытался соединить их в единую цепь: ночная кража в лагере ученых у кургана Высокого; нападение на Верзина и похищение у него сумки с образцами минералов; встреча Емельки с неизвестным в штреке заброшенной шахты; фонарик-мина, подаренный незнакомым старичком; анонимка и случай с гадалкой Феклой; наконец, загадочное исчезновение Макарыча и Кудряшки…

«Где первое звено в этой цепочке?» - спрашивал самого себя лейтенант. И отвечал: пожалуй, в находке инженера Васильева. В таком случае второе звено - попытка Бешеного Ганса овладеть секретом геолога. Но Васильев погиб, не раскрыв секрета, а гестаповец не смог разобраться в метках, оставленных инженером.

Далее не достает очень важного звена: жив или погиб под Волчеяровкой Бешеный Ганс? Данила Гром записал того прохвоста на свой снайперский счет. Документы и Железный крест, найденные при убитом офицере, подтверждали, что это и был Ганс Оскар Бруфт, по кличке Бешеный Ганс. В таком случае, кто же продолжает настойчивые попытки добраться до находки Васильева и овладеть ею? Кто следует за Верзиным по пятам, уничтожает или старается исказить васильевские знаки? Не мнимый ли Ганс зарыт под Волчеяровкой, а подлинный, сменив документы, одежду, внешность, где-то крадется, ползает и шкодит? Об этом ведь предупреждала и анонимка.

Хорошенько поразмыслив, лейтенант решил, что «Черный алмаз» - это вторая задача, а первая, не терпящая промедлений,- розыск Макарыча и Анки. Живы ли они? Не случилось ли беды?

Он старался теперь продумывать каждый свой шаг - и все же допустил ошибку. Пословица учит, что и стены имеют уши. Опытный следопыт постоянно это помнит. Но вот в светлице Макарыча лейтенант беседовал с Верзиным, в разговоре был назван «Черный алмаз» и точный его адрес - Сухой колодец. А разве свидетелем их разговора был только… гусь? Если бы в те минуты лейтенанту пришла мысль старательно обыскать домик, он обнаружил бы в соседней комнатке еще одного «гуся» - с наторошенными ушами… Лейтенант с Верзиным появились в светлице так неожиданно, что он не успел раскрыть в комнатенке створки оконной рамы и выпрыгнуть из дома с тыловой стороны. Он забился в угол, за квадратный лист фанеры и накрылся лоскутом мешковины. Нечто подобное он уже разыгрывал, когда, заметив лейтенанта на берегу реки, кошкой вскарабкался на раскидистый дуб и точно намертво сросся с веткой.

В тот раз, ощущая близкое присутствие чужака, Василий Иванович лишь случайно не взглянул вверх. А теперь следопыт ничего не заметил только потому, что даже в мыслях не допускал присутствия кого-нибудь постороннего в хижине Митрофана Макарыча. Случалось, Василий Иванович говаривал: «Удача - это необъезженный конь: пока не почувствует опытного наездника - не подчинится». Видимо, на этот раз он действовал не как опытный наездник…

Провожая Михея Степановича на берег, до «Нырка», Василий Иванович сказал:

- Буду на хуторе Сухой Колодец не позднее, чем завтра под вечер. Соблюдайте осторожность: мало ли какие гости могут вас навестить…

Сборы были недолги. Костику пришлось еще раз побывать в городе. Он передал Проше Зайчикову записку лейтенанта, и тот засуетился, стал рыться под прилавком своей часовой будки. Наконец нашел то, что искал, завернул в обрывок афиши и передал посыльному.

В свертке оказалась старая шахтерская лампа «Деви» с металлическим бачком, похожим на стакан, поверх бачка - круглое стекло, а над ним сетка. Еще в свертке находился длинный электрический фонарь. Когда-то, словно в другом мире, Костик видел такие фонари у фашистов на железной дороге.

- Молодец, парень, быстро управился! - похвалил лейтенант Костика и спросил строго: - Фляги у всех наполнены?.. Оружие проверено?.. Тогда в путь!

Костик толком не знал, куда они направлялись, а спросить было неудобно: чего доброго, начальник может подумать, что он малыш несмышленый. Уже когда тронулись в путь. Старшой шепнул ему еле слышно: «Идем в штрек… ну, тот, заброшенный…» И Костик зябко поежился, пожалев, что они с Емелькой идут туда без оружия, даже без перочинного ножика…

Едва они отошли от домика Макарыча, как подслушивавший человек выбрался из-за фанеры и, выждав некоторое время, достал весла, перенес их на берег. Забравшись в лодку, он решительно оттолкнулся от песчаной отмели…

Они приближались к Гнездышку, где жили путевые обходчики, стрелочники, ремонтные рабочие. Лейтенант Бочка помнил, как живописно выглядело в довоенную пору это маленькое селеньице на берегу реки. Железная дорога здесь отдалялась от Донца, врезаясь в подножие кряжа, а на ровной площадке, обставленной серебристыми тополями, уютно расположилась пятерка кирпичных домиков. Пассажиры поездов, проносившихся мимо, обычно восхищались. «До чего красивое Гнездышко, и в самом деле курорт!..»

Отступая от реки на взгорье, фашисты оставили здесь сплошные развалины. Единственное, что сохранилось,- гак это голубятня на высоком столбе, да еще подвал с настежь распахнутой дверью.

Когда миновали Гнездышко и вышли на железнодорожную насыпь, Емелька сказал:

- Три дня назад я проходил через Гнездышко. Удивился, что деревянная голубятня не сгорела. В подвал заглядывал… Раньше там обгорелая балка поперек ступенек лежала, а двери были распахнуты. А сейчас кто-то убрал балку и дверь закрыл на замок. Кому это понадобилось?..

- На обратном пути проверим,- пообещал Гриша.

Василий Иванович внимательно посмотрел на него:

- Ладно. Займемся потом… А пока веди, Старшой. Тропинку не забыл?

Едва заметная тропинка вела в глубокий овраг, густо заросший терном и шиповником, а в самом его русле обрывалась. Цепляясь за кусты, Емеля с огромным усилием выбрался на ровную полянку. Там высился старый могучий берест. Емельке он запомнился с первого посещения пещеры. Теперь листвы на нем не было, а скрюченные ветви словно бы свела судорога. Сейчас, в вечернюю пору, под тяжелой багровой луной берест выглядел угрюмо и печально. И Емелька подумал, что ему не раз встречались деревья с ясно обозначенными характерами: веселые и грустные, добродушные и нежные, неприветливые и радостные… В облике этого великана была немая жалоба на горькую судьбину. Возможно, берест искалечен осколками снарядов - бои здесь были жаркие, а может, просто начал усыхать от старости…

Над их головами хриплый сорванный голос заорал исступленно:

- Ай-яй-яй!..

Громкое эхо метнулось по овражку. Емелька инстинктивно прижался к могучей фигуре лейтенанта. Костик от испуга сел на землю.

Триша наклонился, нащупал камень и запустил им в сплетение ветвей. С нижней разлапистой ветки сорвалось что-то большое, черное и метнулось в сторону реки. В дымчатом свете луны этот черный клубок расправил неуклюжие крылья, тяжело взмахнул ими и, словно переворачиваясь в полете, канул в береговую тень.

- Филин,- усмехнулся Триша.- Большущий!..

- В штрек пробираемся по одному,- приказал шепотом Бочка.

Емелька даже подскочил:

- Я уже был там… Я первый!

- Нет,- ответил лейтенант.- Первым пойдет Григорий: он все-таки вооружен.

Григорий был отличный спортсмен, ловкость действительно отменная: легкой, быстрой тенью промелькнул по тропинке, а перед крупным камнем неожиданно залег. Емелька не понял: почему залег? Кого-то увидел? Услышал? Почувствовал опасность?

Совсем близко, в путанице кустарника, что-то завозилось, затрещал валежник, и послышался тонкий, будто просящий визг. Он долго тянулся на одной ноте, а затем прорвался громким и заунывным воем, тоскливым и яростным. Вон что насторожило Гришу, заставило залечь - волки!

Но через несколько секунд Григорий поднялся, изловчившись, прыгнул с глинистого выступа на нижнюю кромку штрека. Решающие секунды - не грянет ли из подземелья выстрел?.. Нет, выстрел не грянул. Пока…

- Я иду вторым,- уже погромче и свободнее сказал Василий Иванович.- Емельян - за мной. Трифон и Костик остаются у входа в штрек, на всякий случай…

Костик робко попросил:

- Я хочу с вами, дядя Вася!..

Снова взметнулся волчий вой, да так близко, будто зверь находился в десяти шагах. Бочка скривился и схватил камень:

- Ну ария… Прямо за душу хватает, лиходей! - И кивнул Трифону: - Будь внимателен. Бандит, конечно, с оружием. Если он отлучился, значит, нам повезло. А если притаился в штреке…

Трифон взглянул на черное пятно штрека:

- Я думаю, что девочка и Макарыч - здесь.

Сумрачный вход в старые подземные выработки чернел неподалеку, но взобраться в него было не просто. Когда лейтенант, привстав на камень, одним броском переметнулся в штрек, Емельян одобрительно подумал: «Видно, немало поработал на турнике!..»

Они постояли немного, вслушиваясь в каменную тишину шахты. Из пустых пространств подземелья веяло древесной прелью и теплой духотой. Прядь мха на подгнившем стояке крепи отливала зеленоватым жаром. Емелька сорвал мягкий лоскут, и мох засветился на ладони.

- Чудеса…- прошептал Емелька.- Смотрите, как огонь.

Бочка приложил палец к губам:

- Молчи и слушай…

Тишина в штреке была настороженной и хрупкой. С кровли падали капли воды и звенели медью, мелкий сухой суглинок ломался под ногами, дыхание казалось громким…

Лейтенант включил электрический фонарь, и в густом луче света из ночи выступили два ряда боковых стоек, массивные поперечины, сизые, угловатые глыбы, сломавшие кое-где крепление…

На повороте штрека лейтенант приостановился:

Смотри-ка на Гришу, товарищ Емельян!.. Зажег на всю катушку лампу и ходит без опасения. Вот он сигналит нам… зовет.

Далеко в чернильной тьме штрека размеренно качался из стороны в сторону маленький, бледный огонек.

Значит, Гриша уверен, что, кроме нас, в штреке никого нет?

Василий Иванович все шарил и шарил послушным лучом света по ржавым рельсам, по ломаным шпалам, по забутам - боковым пустотам штрека.

- Должны же где-то быть наши Макарыч и Кудряшка.

Штрек имел ответвление, пройденное в прочном известняке. По-видимому, эта проходка не оправдала себя и была заброшена. В ней оставили штук тридцать добротных крепежных стоек и штабель досок. Они лежали ровным настилом, словно кто-то намеренно так аккуратно их разложил. Сразу же за срезами стоек, тоже пригнанных одна к одной, стоял довольно объемистый сундучок, темнела горка тряпок, а может, одежды, а над нею из ниши поблескивал никелированный чайник.

- Ух ты!..- удивился Григорий, размахивая лампой и обнаруживая все больше разнообразных вещей: матрац, большую кастрюлю с водой, спички, мыло, консервные банки, пачки сигарет.- Да у Робинзона Крузо, пожалуй, было поменьше продовольствия и вещей, когда он тащил с тонущего корабля на берег что попало!.. Обратите внимание, этот подземный житель запасся и тушенкой, и сыром, и овощами… Вот и зеленый горошек в банках, и вот… минуточку, что эго? Какая-то сумка, похоже, с орехами… Нет, извиняюсь, в сумке мелкие камешки.

Василий Иванович молча взял сумку, опустил на доски, приоткрыл, посветил внутрь фонарем:

- Камешки с наклейками. Неужели пропажа геолога Верзина?.. Так и есть, она. Сумку придется взять.

Григорий продолжал осмотр находок:

- Откроем сундучок… Посветите сюда фонариком.

Ага, аккуратненький узелок. Развяжем его… Что это за коробка? Краски?.. Нет, братцы, грим. Самый настоящий театральный грим!.. А вот парик… и второй… Что бы все эго значило? А зеркало!.. Смотрите, какое новенькое, двустороннее, с большим увеличением. Маленький кошелечек. Совсем игрушечный. Интересно, что в нем?..

Он раскрыл кошелек, вынул комочек ваты, и оттуда выкатился на ладонь зеленоватый стеклянный шарик. Емелька дотронулся до него пальцем и отдернул руку: где-то неподалеку в беспросветной тьме подземной ночи родился резкий и тяжкий звук…

Лейтенант тотчас же выключил фонарь, а Григорий уронил крышку сундука и прикрыл лампу полой куртки. Так они сидели в плотной и душной тьме, почти не дыша. Звук больше не повторялся, и Василий Иванович спросил тихо:

- Ты, Гриша, дошел до самого завала?..

Григорий отозвался чуть слышно:

- Так точно… И даже пытался пробраться через обрушенную породу.

- Внимательно осмотрел все закоулки?

- Да. И звал девочку и Макарыча… Думаю, здесь их нет.

- Придется еще побродить,- сказал лейтенант,- пока не исследуем эти выработки до последнего закоулка. Продолжай, Григорий, осмотр… Эго где-то в штреке сорвался камень, а подземное эхо и шорох превращает в гром.

Григорий снова стал перебирать на дощатом настиле горку тряпья. К ровному свету лампы «Деви» присоединился сильный луч фонаря, и Емелька невольно засмотрелся на быстрые, ловкие пальцы Гриши, в которых появлялись то рубашка, то жилет, то вдруг сверкали какие-то медяшки.

- Патроны к пистолету «вальтер»,- негромко присвистнул Гриша.- А где же само оружие? При нем?..

- Следует полагать,- согласился лейтенант, поднимая с доски оброненный Григорием зеленоватый стеклянный шарик.- А эту вещицу, Гриша, ты недооценил. На вид пустяковина, однако ей, возможно, три тысячи лет.

Григорий не поверил:

- Стекляшке?.. Что в ней особенного?

- Пускай ученые разбираются,- сказал Василий Иванович, бережно завернул шарик в носовой платок и спрятал в нагрудный карман.- Эта штуковина, видимо, из Высокого кургана.

Григорий снял кепчонку и помахал ею, как веером.

- А подземный житель, видно, пижон: все его шмотки духами пропитаны. Верно, что у каждого кузьки - свои вкусики: тут, в шахте, прель и пыль, а у него духи, крем, грим… Один момент, тут в кармане пиджака вроде бы зернышки какие-то…

Он приблизил руку к стеклу лампы, и на его ладони вспыхнули, замерцали голубые бусинки. Емелька даже задохнулся:

- Кудряшкины… Точно, Кудряшкины!

Лейтенант молча подставил руку и осторожно, как и стеклянный шарик, спрятал бусинки в тот же платок.

- Это и есть главная находка. Теперь на воздух… Время!

Григорий, силясь приподнять широкий горбыль, натужно проговорил:

- Еще одна прятка!.. Позвольте, я доберусь…

Он рванул какую-то холстину. Послышался сухой и резкий треск, а потом будто кто-то бросил на доски горсть монет, и они рассыпались, покатились.

- Кольца…- изумленно прошептал Григорий.- Смотрите, кольца… брошки… серьги… ну, право, целый ювелирный магазин!..

Голос лейтенанта стал строгим:

- Григорий, у нас нет времени… Где Макарыч и девочка?.. Тут промедление непростительно, пошли!

Гриша еще успел сгрести с досок в изорванную сумку горку безделушек, а на те, что просыпались наземь и в щели, махнул рукой.

Лейтенант шагал широко и уверенно, Емелька едва поспевал за ним, неся брезентовую сумку с камешками. Григорий, замыкающий цепочку, скользил совсем неслышно, точно и не касаясь ногами сухого, ломкого суглинка.

В самом конце штрека, где лунное сияние пересиливало подземную темь, их встретил Трифон.

- Вокруг ни души,- доложил он, облегченно вздохнув.- Только грызутся меж собою да воют полуволки.

Емелька поразился виду приятеля: на черном лице Костика лишь блестели зубы да белки глаз.

- Ты что же это, Костик… угольной пылью умывался?

Костик смутился:

- Нет, я по нишам… по забутам лазил.

Удивился и Василий Иванович:

- Зачем?

Костя опустил голову:

- Мне все время голос Кудряшки слышался. Вот и сейчас…

Лейтенант вскинул руку, и все пятеро затаили дыхание.

Снизу, из серой гущи кустарников, донеслось рычание, потом пронзительный визг, и все затихло, лишь сторонний шорох ветра шелестел.

- Понятно,- сказал Василий Иванович.- Это у тебя шибко работало воображение. А по забутам больше не лазить. Очень опасно. Там ведь нет крепления: полезешь - и не вернешься… Усек?

- Угу,- промычал Костик, глотая слезы.- Но… голос Кудряшки все же доносился…

Лейтенант взял у Емельки сумку с камешками и передал Трифону:

- Ты посильнее, Триша. Пошли.

42 Дедушка Пивень и гость. Майор Пташкин. Саперы у колодца. Анка и Макарыч найдены. Митька Ветерок и разбойник.

После того, как через хуторок Сухой Колодец прокатился фронт, оставляя за собой руины и пожарища, и Пивень остался один-одинешенек среди развалин, Аким Назарыч шумно радовался любому гостю.

Шустрый незнакомец средних лет. в старой шинелишке, вязаной шапчонке и стоптанных башмаках появился на хуторе чуть свет и сразу же направился к Сухому колодцу. Аким Назарыч имел привычку вставать со вторыми петухами. Правда, петухов у него теперь не было, но привычка осталась. И, заметив незнакомца, он радушно пригласил его в свою мазанку.

Незнакомец был плотен, коренаст, с движениями рассчитанными и уверенными, с быстрым и цепким взглядом в упор, с привычкой осторожно озираться. Прежде чем присесть к ящику, который в мазанке заменял столик, гость задержался у порожка, что-то перекладывая из кармана в карман, а когда сбросил шинелишку, на его поношенной гимнастерке блеснули орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».

- Э, да ты, солдат, как вижу, геройский,- облегченно заметил хозяин.- Садись и угощайся, чай сейчас поспеет, а пока отведай солдатских даров… Правда, сначала ты не очень-то мне приглянулся: есть у тебя во взгляде вроде бы колючка. Ну, да люди не сразу узнаются. Неспроста в народе говорят: не узнавай друга в три дня, узнавай в три года.

Гость с интересом осматривал коробку португальских сардин.

- Откуда у тебя, дед, такое? Это же, пожалуй, из генеральской кладовой?..

Аким Назарыч улыбнулся одними глазами:

- Нашему солдату что рядовой фашист, что генерал: за шкирку и но шее! Касательно консервов, сыра, шоколада - штуки пользительные, пригодились.

Гость откинул голову и коротко хохотнул. Смех прозвучал неестественно, будто сдавленный. Намазывая маслом ломоть хлеба, он мимолетно спросил:

- Слышал, тут у вас какие-то работы начинаются?

- Да, вроде бы,- неопределенно ответил дед.- Вон сколько горя фашист принес: камня на камне не осталось. Если ищешь работу - оставайся.

С аппетитом жуя бутерброд, гость все поглядывал на солдатские дары, сложенные на полке у степы.

- А что ж, и остался бы. Да жить-то где? Говорят, работы с колодца начнутся? А зачем тот колодец, если он сухой?

Дедушка Пивень снял с печурки котелок, налил гостю в жестяную кружку чаю:

- Зачем да почему - это начальству виднее, а ты для начала сказал бы, голубь, кто, откуда, куда?

Гость ожегся чаем, осторожно отставил кружку.

- Ну, дедуля… Ты, может, из милиции? Или без всякого уважения к моим боевым заслугам? Я трижды под Сватовом ранен и два месяца в госпитале провалялся. Уволен подчистую, инвалид. А ты сразу с допросами…

- И вовсе не с допросами,- пожал плечами Пивепь.- У нас всегда было принято расспрашивать гостя о его путях-дорогах…

Гость покивал головой, объяснил:

- А зашел я, дедуля, на хуторок не случайно… Хочется узнать об одном человеке… Крепко дружили мы с ним, да то ли куда-то уехал он, то ли погиб… Может, слышал, дед, про Васильева?.. Геолог Васильев Иннокентий? В этих местах он когда-то работы вел…

- Иннокентий Федотыч?.. Как же, знал его. Пусть земля ему будет пухом…

Гость мучительно покривился:

- Значит, молва не солгала. А мне все не верилось. Брел наудачу: а вдруг кто-то знает и скажет, что Иннокентьюшка жив…- Он помолчал, задумавшись, и вдруг спросил: - А что Иннокентий спрятал в этом вашем колодце? Свою находку?..

- И добрый струмент,- добавил дедушка Пивень.

- Молоточек с длинной ручкой, лопату, кирку?..

Аким Назарыч согласно кивал головой:

- Струмент был в добротный брезент завернут бечевой перетянут вдоль и поперек.

- А находка?..

- Стало быть, шкатулка? - уточнил дед.- И она со струментом.

- Ты видел ее, дедуга… находку? Велик он, тот черный камень?

Хозяин неторопливо убирал с ящика остатки завтрака.

- Не ведаю,- молвил безразлично.- Васильев с камнями все время возился.

Гость опять болезненно покривился и устало повел рукой:

- Мне тоже они, эти камни, дедуля, без интересу. Что взял бы я на память, так это молоточек Васильева. Помню, как он, бывало, камень с земли поднимет, или голыш, или плитняк,- и молоточком цок-цок… цок-цок… А потом этак внимательно разлом осматривает. Малая вещица - молоток, а память была бы дорогая…

Дедушке Пивню пришлись эти слова по душе, и он тепло подумал о госте: сначала показалось - вроде бы колюч, а присмотреться, прислушаться - добрая струнка жива.

- Это я понимаю,- сказал Аким Назарыч, подбрасывая в печурку щепок и жмурясь от близкого огня.- Память - это свято. Ладно, очистим колодец, возьмешь себе тот молоток.

Гость не успел ответить, лишь криво усмехнулся, как у мазанки послышались голоса и кто-то постучал в дверцу.

- А входи запросто, любезный,- живо откликнулся Аким Назарыч.- Ко времени гость не в убыток!..

Дверь приоткрылась, и крепыш-майор заглянул в мазанку. Он широко и весело улыбнулся, и на лице его отчетливо проступил бурый рубленый шрам от переносицы до виска.

Пивень засуетился, приглашая гостя к столу. Офицер козырнул Акиму Назарычу, подал руку:

- Гвардии майор Прохор Пташкин. Прибыл по просьбе товарища Верзина…

- Вы насчет колодца? Сапер? - уточнил Пивень, но майор не ответил - внимательно изучал гостя.

Лицо Пташкина стало суровым, он потребовал коротко:

- Документы!

Недовольно кривясь, гость расстегнул карман гимнастерки.

- Справка из госпиталя. Больше ничего нету. Я рядовой Сергей Мишин. Ранен под Сватовом… Да и какие у солдата документы, кроме боевого номерка?..

Он подал майору потертую бумажку, и тот развернул ее, прочел, еще раз внимательно взглянул на гостя:

- Здесь сказано, что ваши документы пересланы из госпиталя в Трудовской военкомат. Что ж, подождите два-три дня, в тот край пойдет моя полуторка, она и довезет вас до Ясиноватой. До Трудовских рудников оттуда - рукой подать…

Солдат принялся горячо благодарить, но майор остановил его недовольным жестом:

- Не стоит благодарности. Помогать раненым фронтовикам - святой долг…

- Вы говорите, машину придется ждать два-три дня; так разрешите помогать вашим солдатам,- попросил Мишин.- Картошку там чистить, дрова колоть или еще что-нибудь… Чтоб не стыдно было кусок хлеба принимать.

И снова майор внимательно взглянул на него:

- Сами поищите себе дело. А куском хлеба не попрекнем, не беспокойтесь…

Позже он видел расторопного Мишина у колодца, среди саперов. Тот суетился, пытался распоряжаться, сыпал прибаутками.

Когда через бревна сруба, вниз, в глубину, стиснув в руках узловатую веревку, легонько скользнул молоденький солдат, вокруг стало тихо: смолкли разговоры, саперы замерли кто где стоял… Томительно потянулись напряженные минуты. Но вот наконец над срубом колодца появилась голова в пилотке, потом плечи… руки солдата…

В руках тот молоденький сапер держал мину. Кто-то осторожно принял от него опасную штуковину, ее быстро подхватили и унесли. И тогда, как бы сбрасывая с себя надрывное напряжение, словно тяжкий груз, дедушка Пивень закричал и затопал своими ветхими башмаками:

- Сапоги… Вот кому я дарю хромовые сапоги!..

Солдаты засмеялись. Мишин тут же выкрикнул поговорку «Где подарки, там и отдарки!» Пожилой сапер заметил: «Остер, да неразборчив, новичок, на язык! Какие от старика отдарки?..» А майор Прохор Пташкнн, продолжая наблюдать за дружной работой солдат, сказал своему заместителю капитану:

- Что-то мне этот раненый не нравится. Будто хитрит, фальшивит… а зачем?

Взвод саперов трудился в створе колодца с утра, и рядом быстро росла несуразная гора исковерканного железа, ломаных досок, бревен, автомобильных скатов, домашней утвари и тряпья.

Под вечер солдаты разбили на широком дворе две просторные палатки, рядом задымила походная кухня. Возвращаясь с реки на хутор, Верзин издали почуял аппетитный запах солдатского борща. Гвардии майор Пташкин встретил Михея Степановича как старого знакомого, сразу же пригласил к ужину.

Веселый и деловитый повар накрыл им походный столик, и ни майор, ни Верзин не обратили внимания на солдата, который сидел на низеньком ящике и, низко склонясь над казаном, чистил картошку. Поговорили о погоде - той осенью после ненастья установились ясные дни, а первые утренние морозцы с северным ветерком поукротили дорожную распутицу; о будущем строительстве моста через Северский Донец - работа батальону предстояла большая и напряженная. Верзин заметил одобрительно:

- Нага сапер - воин особенный. Противник ведет артиллерийский огонь, пулеметный и минометный, да к тому же еще то ливень, то дождь, то мороз, а саперы все равно строят переправу. Воистину железные бойцы!..- И поинтересовался: - Надеюсь, завтра доберутся до дна колодца?

- Обязательно,- заверил майор.- И вы наконец-то раскроете секрет Васильева. Интересно, что за секрет?

Верзин заговорил увлеченно:

- Этот секрет - моя бессонница. Васильев назвал его с Черным алмазом». Он и метки но всей округе оставлял из двух букв: «Ч. А.». И цифры оставлял. Много цифр… А здесь, у колодца, значится ноль. Уверен, что здесь она, его находка.

- Ваш труд, Михей Степанович,- заметил майор с легкой ноткой зависти,- очень романтичен. Это ж сколько надо пройти, мерзнуть, отбиваться от комарья, сколько камней переворочать, сколько разочарований пережить, пока в один прекрасный денек где-то в дебрях со дна безвестного ручья вдруг блеснет золотой самородок…

- Верно,- согласился Верзин.- Однако позволю себе уточнение. Золото - счастливая находка, но разве меньше счастья - найти железную руду, нефть, газ, строительный камень, уголь, медную руду?..

Они еще долго вели неторопливую беседу у костра и, увлеченные, даже не заметили, как раненый солдат Мишин, что сидел неподалеку и как будто нехотя чистил картошку, встал, оглянулся и скрылся за палаткой…

До самого утра Василий Иванович не сомкнул глаз. Перебирал в памяти все свои действия, предпринятые после того, как из домика на берегу исчезли Макарыч и Анка, и не находил в них ошибки. А она все же, пожалуй, была, только вот где, в чем?..

Возвратись из ночного похода в заброшенный штрек, он сразу же отрядил Тришу и Гришу в город: нет ли каких-либо новостей? Следовало наведаться и к тетке Фекле: не появлялся ли ее квартирант? Парни ушли, а Емелька и Костик, бросив на пол старенькое рядно, легли и тотчас уснули.

Василий Иванович вышел из светлицы и некоторое время сидел на крылечке, слушая ночную тишину. Река уже бралась шугой, и первые кристаллы льда поблескивали в свете луны, словно… Анкины бусинки.

Уже перед утренней зорькой на ступеньку рядом с ним присел Емелька.

- Что, не спится, за подружку переживаешь? - сочувственно спросил Василий Иванович и стал размышлять вслух: - Мы снова пройдем по их следам. Ясно, что в сторону вокзала бандит своих пленников не повел бы. Через реку тоже не переправил бы: с берега могли бы заметить. Значит, в сторону штрека… Вон туда, тропой вдоль берега, затем через Гнездышко…

Емелька вдруг вскочил на ноги, будто его подбросила пружина:

- Замок!.. Товарищ начальник… замок!

Лейтенант понял:

- Замок на двери подвала?.. В Гнездышке?! Пошли!

При всей своей громоздкой фигуре и немалом весе, лейтенант Бочка смог бы, пожалуй, завоевать приз по бегу… Жухлая трава и камни летели из-под его ног, а на извороте тропы под каблуком хрустнул и выломился трухлый корень клена. И все же Емелька мчался впереди: он и сам удивлялся, с какой легкостью перепрыгивал через рытвины и ухабы…

Среди молчаливых развалин Гнездышка лейтенант заметил большую стропильную скобу, подхватил ее и бросился к подвалу. Они разом сбежали по крутым кирпичным ступеням, остановились перед серой дверью, сшитой из широких и толстых досок. Ржавая железная шина перехватывала ее поперек, и Василий Иванович сначала ощупал штырь, на котором была укреплена шина, потом на другом ее конце увесистый замок. Затем, прислонив ухо к двери, долго прислушивался.

- Задача…- сказал он, прикусывая свой рыжий ус.- Хотелось бы мне знать, кто и зачем навесил эту тину, этот замок?

Емелька поднялся со ступеньки, взял обломок кирпича и, взглянув на Бочку, точно бы спрашивая разрешения, постучал в дверь. В погребе глухо отозвалось эхо - и снова тишина.

Лейтенант снял свою потертую кожаную куртку и передал Емельке:

- Что ж, Старшой, понадеемся на силенку?

Пугач предложил:

- Может, давайте вдвоем?..

- Дело,- согласился Бочка.- Я начну, а ты закончишь.

Он втиснул острие скобы меж плотной доской двери и шиной у самого штыря. Ткань гимнастерки на нем затрещала, но штырь не поддался, и острый конец скобы обломился на изгибе. Василий Иванович тяжело перевел дыхание:

- Похоже, Старшой, придется и тебе подключиться. Но… попробую с другого конца.

Теперь он вдел стержень скобы в дужку замка, уперся коленом в дверь и рванул его на себя с такой силой, что по кирпичным ступенькам рассыпался металлический звон. Емелька наклонился и подал начальнику замок.

- Смотрите-ка… дужки будто и не было!

- Возьми на память,- буркнул лейтенант, снимая шину и с усилием раскрывая набухшую в лутке дверь.- Минутку, Емельян… Где же мой фонарь?

Густая вспышка света метнулась по сырым кирпичным стенам, по бетонному своду, по груде тряпья на полу. В той груде тряпья мелькнуло что-то белое, и Емелька сделал шаг вперед, присматриваясь. Пол погреба под ним качнулся, стены как будто сдвинулись, но молочногустой луч света не отклонился, и Старшой не сдержался, вскрикнул: на полу, разметавшись, лежала Анка.

Голос лейтенанта стал строгим и резким:

- Дай куртку, Емельян… Расстели на полу. Так…

Василий Иванович осторожно поднял Анку, положил на куртку, обернул полами, прислонил к груди и, словно совсем невесомую, бережно понес по кирпичной лестнице вверх.

Митрофан Макарыч тоже был без сознания, и лейтенант так же легко, как и Анку, вынес старика на воздух. Емелька приметил: лицо Василия Ивановича было в те минуты совсем белым и неузнаваемо жестким, пики усов опустились, а искусанные губы дрожали.

Митя Ветерок ехал на своем Орлике из Старобельска в Привольное. Добрый и послушный конь шел свободным шагом, готовый по первому знаку всадника перейти на рысь. Митька, впрочем, не спешил: ему хотелось поразмыслить о дальнейших житейских путях-дорогах.

В госпитале ему часто виделись гулкие подземные лабиринты продолен и штреков, лампы под кровлей будто звездочки, рельсы, сверкающие в полутьме, и как он мчит, легкий и сильный, на груженой вагонетке, перекатывая по каменным подземельям мощный железный гром…

Однако мечта эта оказалась несбыточной. Ныло простреленное плечо, беспокоил осколок гранаты, крепко застрявший в кости повыше колена, после тяжелой контузии перехватывало дыхание и кружилась голова.

Ему предложили спокойную работу в конторе шахты, но Митька наотрез отказался. Он даже не мог представить себя над ворохом бумажек, со счетами, папками, дыроколом на столе.

Тогда же Ветерок узнал, что лихая профессия коногона в шахтах Донбасса больше не существует: лошадей на подземном транспорте окончательно заменили электровозы Славных разумных лошадок, ослепших во тьме подземелий, вывезли на поверхность и подарили соседнему колхозу.

Как только Митька проведал об этом, сразу же на нравился в тот колхоз, разыскал в степи небольшой табунок лошадей, и - о, чудо! - сивый Орлик узнал своего хозяина! Узнал, несмотря на трехлетнюю разлуку… Тихонько заржал, вскинулся на дыбки, подбежал к Митьке, настороженно обнюхал, положил голову на плечо. И бывалый вояка, не ведавший в походах и в боях печали, заплакал…

Там же, в степи, старик пастух рассказал Митьке, что этот табунок разнопородных лошадок был собран в окрестностях после того, как через Донец, через кручи кряжа

долины, села, перелески прокатился огнем и дымом фронт, и что сам председатель колхоза сержант-фронтовик Лука Скрипка выручил из трясины и привел в Привольное коренастого бельгийского битюга. С интересом рассматривал Митька гнедого, широкогрудого трофейного коня, занесенного сюда войной из дальних далей, отметил широкую мускулистую спину и крестец, да еще франтоватые щетки над копытами. И у него мелькнула мысль: а все ли лошади, загнанные в эти края войной в бесчисленных обозах противника, собраны, ухожены, определены к делу? Это же дополнительная силенка для колхозов, для строек! И какой же молодчина Лука Скрипка, что собрал этот табунок в своем хозяйстве!

С этих минут Митька знал, что будет делать. Пусть председатель Скрипка выправит Дмитрию Саввичу Ветерку документ, а уж он проскачет с тем документом на своем Орлике но селам, по всем самым дальним углам района, разыщет безнадзорных лошадей и присоединит к табуну «Рассвета».

Решено - сделано, и уже через час ладный кавалерист в серой кубанке, тенькая шпорами, вошел в кабинет Скрипки. Тот сидел за столом, подписывая какие-то бумаги. Заслышав скрип двери, поднял голову, с изумлением взглянул на гостя и вылетел из-за стола. Митя даже растерялся, когда могучие руки председателя сграбастали его в объятия. Старый счетовод, с белой бородой, как у Деда Мороза, тоже бросился к гостю и ухитрился обнять его со спины. Сбоку повисла кассирша тетя Фрося. Оказывается, они помнили своего геройского земляка, знали, что он демобилизован, ждали в гости…

С того дня на проселках района, в городках и деревнях многие встречали статного всадника на добром сивом коне, и уже не раз случалось, что вел он за своим Орликом на ремне то старого понурого мерина, то молодую подраненную лошадку. Так за короткое время Митька почти вдвое увеличил маленький табунок в «Рассвете», и Лука Скрипка уверенно говорил сельчанам, что уже близок день, когда они будут гордиться своими тяжеловозами и скакунами…

В походах, в боях, в госпитале Дмитрий Ветерок постоянно помнил своего спасителя Митрофана Макарыча, которому был обязан жизнью. Еще на фронте он твердо решил: если уцелеет и вернется по окончании войны в родной Донбасс, то, найдя себе дело но душе, непременно пригласит под свой кров Макарыча - надолго, навсегда.

Теперь, когда дело по душе было найдено, когда правление колхоза «Рассвет» выделило Ветерку просторную хату, а женщины подмазали стены, побелили, даже повесили занавески и застелили стол скатертью в розанах, он понял, что пришел срок приглашать названого отца - Макарыча. С тем и отправился в путь.

С вечера в Старобельске добрый хозяин, тоже фронтовик и завзятый лошадник, у которого Митька останавливался на ночлег, где-то раздобыл для Орлика мерку овса, напоил и, к великому удовольствию рысака, почистил его скребницей.

Утречком Орлик снова подкрепился и, сытый, довольный, встретил хозяина тихим ржанием. Утро было свежее, тронутое морозцем, с клочьями тумана по низинам, с перистым, пронзительно-раскаленным облаком над зарей. Ветерок рассчитывал доехать за пару часов до брода, переправиться, а еще минут через тридцать спешиться у знакомого крылечка. Дома ли старик? Быть может, на рыбалке? Он не считался со временем года, знал удачливые места…

В стороне от проселка, на бурой косматой гриве межи, Митька заметил какой-то ящик. Тронув повод, он свернул с проселка, наклонился и заметил на боковине ящика выжженные вензеля. Спрыгнул на землю, поднял находку. Ящик был небольшой, размером в два кирпича, положенных рядом, сделанный умело и прочно. Три буквы, переплетенные одна с другой - «И. Ф. В.» - украшали боковую дощечку. Крышка была прикреплена к бортику металлическими петлями, а снаружи закрывалась на крючок. Но крючок болтался на кольцевом шурупе, ящик был пуст.

Митька отпустил коня, и Орлик сразу же потянулся к кусту лещины - он любил древесные почки. За кустом, в трех-четырех метрах от дороги, под ногами у коня что-то зашевелилось, и он отпрянул в сторону. Митька, впрочем, не обратил внимания на испуг коня. Заинтересовавшись этим аккуратным ящичком с вензелями, Ветерок все осматривал межу, строил разные догадки. Могло ли случиться, чтобы кто-то выбросил так старательно сделанную вещицу? Пожалуй, было бы вернее предположить, что кто-то ее утерял. Да, но почему ящичек пуст? Или уже кто-то наткнулся на него и забрал содержимое? И Митька принялся разгребать изломанные и грязные стебли бурьяна вокруг находки, не замечая человека, затаившегося в колдобине за кустом.

Тот человек лежал неподвижно, прильнув всем телом к земле, будто пытаясь втиснуться в ее твердь. Нет, он не выслеживал проезжего всадника. Взгляд его был устремлен на коня, потянувшегося к кустам лещины. Он думал только об одном: как ему сегодня удивительно, даже невероятно повезло. Сейчас он захватит этого чудесного рысака - и тогда ему не страшна никакая погоня…

Не оборачиваясь, Митька боковым зрением заметил как что-то темное мелькнуло за кустом лещины. Орлик вдруг вздыбился и метнулся от куста. И лишь сейчас Ветерок увидел коренастого солдата без шапки, в расстегнутой шинелишке. Он схватился за луку седла и подпрыгнул, пытаясь вскочить на Орлика. С первой попытки ему это не удалось: испуганный конь резко подался в сторону.

У Митьки не было оружия. Он выхватил из-за пояса арапник - подарок колхозного пастуха - и распустил на весь ремень.

- Эй,- крикнул он,- растяпа, не тронь моего копя!

Человек оглянулся, оскалил зубы:

- Был твой - теперь мой… Подойдешь - пожалеешь!

Он был плохим кавалеристом, а строевая объезженная лошадь сразу ночует недотепу, и такому на ней не удержаться. И этот нахал не удержался, а когда вторично вскочил с земли, то откуда-то взметнулся длинный «черный змей», со свистом впился ему в руку, в плечо, в шею…

За короткое время, приняв в подарок от пастуха старый арапник, Ветерок отлично овладел этим своеобразным кнутом. Казалось бы, что особенного: короткая ручка, плотное сплетение воловьих жил - и длинный, округлый, тонкий конец. Но что за силу набирает этот прочный хлыст в стремительном разлете! С дальнего расстояния, на скаку, Митька срезал концом арапника, словно острой косой, верхушки кустарника и головки забытых на поле подсолнухов. Пожалуй, если бы налетчик увидел в руках у Ветерка винтовку или наган, он меньше испугался бы. Но как пронзительно свистнул и как ужалил свирепый «черный змей»!

Первый нахлест арапника Митьке удался, и он был уверен, что незнакомец отпустит Орлика. Однако бандит в солдатской шинели рванул из кармана пистолет, и кубанка на голове Митьки встрепенулась: пуля прошила ее повыше лба.

Падая, Митька расслышал, как над ним просвистели еще две пули. Он вовремя упал: промедлил бы хоть мгновение - и все. Но командир полковой конной разведки Ветерок пережил на фронте немало критических минут и знал, как важно сохранять самообладание. Наверное, бандит поверил, что не промахнулся: он наклонился и подхватил с земли упущенный повод уздечки.

Митька мигом вскочил на ноги, и «черный змей» взвился в воздух вторично. До чего же сильным оказалось это древнее оружие, которым в былые времена пастухи отбивались от волков: гибкий конец ремня захлестнул шею налетчика, и тот неловко скособочился, припал на колено…

Теперь бы Митьке не утратить мгновения, запустить «черного змея» в третий раз, но как раз этой секунды ему и не хватило. Бандит был расторопен и вынослив, к тому же он понял, что другого оружия, кроме арапника, конник не имел. Ошпаренный, будто кипятком, округлым концом ремня, с лицом, перечеркнутым багровой полоской, он все же устоял на подогнутых ногах и, но прежнему скаля зубы, уверенно поднял пистолет.

Почему он скалится? Наверное, уверен, что этот злобный оскал испугает противника?..

А черная точка дула сначала отклонилась в сторону, как бы ощупывая Митькину фигуру, потом замерла неподвижно, и бывалый разведчик Дмитрий Ветерок понял: больше бандит не промахнется…

43 На гремучей тележке. Анка и Макарыч. Серебристый фонарик. Снова «Нырок». Путь на Сухой Колодец. Бесприцельный выстрел.

На железнодорожном перегоне у реки путевые рабочие заменяли старые шпалы. Их было четверо, и они катили перед собой по рельсам тележку, груженную новыми шпалами и инструментом. Там, где нужна была замена, они останавливали тележку и принимались за работу. Машинисты поездов, которые следовали этим маршрутом, были заранее предупреждены и, завидя ремонтников, сбавляли скорость. Рабочие дружно и быстро сбрасывали шпалы на откос и снимали с пути тележку. Поезд проходил, и работы опять возобновлялись. Казалось, им не будет конца, ведь захватчики, отступая из Донбасса, взрывали мосты и вокзалы, водокачки и пакгаузы, даже стыки рельсов.

Когда Василий Иванович вынес из подвала Макарыча, осторожно опустил на горку битого кирпича и, как будто ища подмоги, оглянулся по сторонам, он расслышал размеренный звон металла. Прислушался и догадался: ремонтируют пути! Это смекнул и Емелька и, не ожидая распоряжения начальника, метнулся к насыпи, с разбега взлетел на ее гребень. И тут услышал веселый голос:

- Гляньте-ка на пацана!.. С неба свалился, что ли?..

Четверо рабочих в стеганках и ушанках, в добротных кирзовых сапогах и брезентовых рукавицах стояли у тележки и с интересом разглядывали Емельку. А тот никак не мог перевести дух:

- Снимайте… с дороги… тележку… и быстро вниз, в Гнездышко… Вас ждет начальник товарищ Бочка… С ним двое потерпевших… Пошли!

Ремонтники переглянулись:

- Не шутишь?..

- Да ведь беда случилась…- в отчаянии выкрикнул парнишка.- Большая беда!..

Через двадцать минут гремучая железная тележка подкатила к вокзалу, и крепкие парни внесли на руках в медпункт Макарыча и Анку. Второпях какой-то силач подхватил на руки и Емельку, но Старшой так рванулся в сторону, что чуть не выбил из рук Василия Ивановича невесть откуда взявшийся помятый ржавый чайник.

- Держи,- сказал Бочка, передавая чайник Емельке.- Да смотри не расплескай, проверим, что за чаек…

Емельян понял:

- Может быть, зелье какое-то?..

Лейтенант кивнул и тоже прошел в медпункт. Старшой последовал за ним. Чайник они тотчас же передали строгому очкастому доктору в белом халате.

Макарыча Емеля здесь не заметил, наверное, старика перенесли в другую комнату, а девочка лежала на узком топчане, и се шелковистые белые кудри струились с подушки, словно ручейки. Почти с испугом Старшой подумал: какая же Анка маленькая!.. Он хотел было поправить ее кудряшки, но пожилая женщина, тоже в белом халате, как и доктор, мягко отстранила его, и Емеля успел заметить: в руке той женщины резко блеснул стеклом и металлом шприц.

Стоя за приоткрытой дверью, Емельян услышал разговор. Василий Иванович спрашивал, не скрывая тревоги:

- Они будут жить?

- Надеюсь,- ответил доктор.

- Все-таки, что с ними?..

- Похоже на отравление…

- Значит… яд?

- Большая доза снотворного,- сказал доктор,- тоже убивает, как и яд.

«И что за чудище этот доктор,- думал, кусая губы, Емеля,- произносит такие слова с непостижимым спокойствием…»

Казалось, прошла вечность, пока наконец дверь широко распахнулась, и, закрывая собой весь проем, Василий Иванович оттеснил Емельку:

- Так что, Старшой, наши дела пошли на поправку. Дыхание у Анки уже не прерывистое, ровное. Да и старикан молодчина, глаза открыл…- Рыжие пики усов начальника снова торчали вверх, а глаза смеялись. Он мягко потрепал парнишку по плечу: - Ступай-ка, товарищ помощник, к Костику. Наверное, бедняга, места не находит. А явятся Трифон и Григорий - пусть подождут, скоро буду.

От вокзала до старого домика на берегу для Емельки - пять минут пути. На этот раз ему хватило и трех минут. Едва он поднялся по знакомому крылечку и открыл дверь, как Костик повис у него на шее:

- Где были?.. Почему не разбудили меня?..

В двух шагах от печки, над большой миской, поставленной на табурет, мылся раздетый до пояса Триша. А поливал ему из большой кастрюли Григорий.

- Отчитывайся, товарищ Емельян,- улыбнулся ему сквозь мыльную пену Трифон.- Где это вы пропадали с начальником?

Пожалуй, впервые в жизни Емелька почувствовал себя таким значительным участником большого события. Поэтому нарочно помедлил, попросил важно:

- Плесни-ка и мне водицы, товарищ Гриша.

Пока он старательно мыл руки и умывался, трое напряженно ждали. Он понимал это, но таков уж бесенок самолюбия, что заставил Старшого после умывания еще и выдержать паузу.

- А дела такие,- причесываясь перед осколком зеркальца, сказал он,- что мы, то есть Василий Иваныч и я, нашли-таки Макарыча и Анку. Сейчас они находятся на вокзале на попечении врачей.

Что тут началось в светлице! Гриша, подпрыгнув, толкнул коленом миску, и вода выплеснулась на пол.

Триша затряс мокрой головой и, рассеивая брызги, принялся выбивать чечетку; Костик так пронзительно засвистел, что в окнах задрожали стекла. И лишь один Емелька, сложив на груди руки, скромно стоял в сторонке, молча наслаждаясь этой минутой дружной радости.

К тому часу, когда прибыл Василий Иванович, все четверо были умыты и причесаны, в начищенной обуви. Лейтенант, вопреки ожиданиям, не сиял от радости, наоборот - был озабочен и строг.

- Емельян уже рассказал вам,- хмуро сказал он,- где были найдены Макарыч и Анка. У них отравление сильной дозой снотворного. Тот гнусный разбойник, за-точивший пленников в сыром подвале, в чайник с водой подсыпал снотворного… Девочка все еще крепко спит, а Макарыч бредит… Речь сбивчивая, путаная. Я разобрал лишь несколько слов: Сухой Колодец… черный алмаз… Васильев… Но, между тем, картина вполне ясна: мы должны переправиться на левый берег и поспешить на хутор Сухой Колодец…

- Возьми, товарищ начальник, вот это…- сказал Трифон и протянул руку. На его раскрытой ладони заблестел округлый серебристый фонарик.- Да, с этой дареной штучкой вы спускались, товарищ начальник, в шурф. Ночью мы с Григорием повторили ваш маршрут. Скажу откровенно, это было не просто… Фонарик мы разобрали и удалили взрывное устройство. Теперь он неплохо светит и… не взорвется.

Лейтенант взвесил на руке серебряную вещицу, упрекнул мягко:

- Стоило рисковать?

Трифон возразил:

- Полагаю, товарищ начальник, стоило. Преступник предстанет перед народным судом, а этот фонарик - вещественное доказательство.

Лейтенант задумался.

- Преступника еще нужно задержать… Редкостный оборотень! Актеришка. Все время играет роль с переодеванием, с париками, с гримом. А теперь, надеюсь, доиграл-ся.- Он взглянул на Трифона: - Вам, дружище, придется остаться здесь. Будете навещать Макарыча и девочку. Если все в порядке - возьмете их сюда… Всем остальным - в путь!

Как ни слаб и шаток был «Нырок», все же он пробился сквозь шугу, и десант лейтенанта Бочки высадился на отмель.

Путь до Сухого Колодца - два десятка километров. Шли ускоренным шагом, преодолевая овраги, колдобины, оставленные танками и тягачами. В небольшой лощине, обходя густые кусты боярышника, расслышали выстрел… Потом еще два… Выстрелы прогремели совсем близко, и по негромкому шаркающему звуку лейтенант определил: стреляли из пистолета. Но… кто стрелял и зачем?..

Емелька и Костик наперегонки бросились вперед, обогнули заросли терновника и разом закричали. Что они там увидели, ни лейтенант, ни Григорий не поняли, но Василий Иванович на всякий случай выстрелил вверх.

Если бы он знал, что его бесприцельный выстрел спас жизнь человеку! Да еще какому человеку! Славному земляку-донбассовцу, бывшему лихому коногону, разведчику и герою- Мите Ветерку!

44 Труженики-саперы. Свертки в колодце. Молоток Васильева. Секрет свертка. Где шкатулка?.. Тревога. Черная молния.

Саперы трудились дружно, и, когда перевалило за полдень, со дна колодца донеслось:

- Баста!.. Конец…

Молоденький лейтенант подбежал к майору Пташкину и браво доложил:

- Работы закончены. Колодец очищен… Извлечены и обезврежены три мины. Пострадавших нет.

- Отлично,- сказал майор.- Благодарность объявите солдатам завтра перед строем.

Лейтенант снова козырнул и спросил:

- Там, на дне, два каких-то свертка: большой и поменьше.

Достать,- приказал майор.- Собственно, в них-то и гвоздь вопроса. Действуйте.

Минут через двадцать у начатки, перед столиком, за которым Михей Степанович Верзин и майор Пташкин согревались чаем с крутой заваркой, солдаты положили два брезентовых свертка: один довольно тяжелый, продолговатый, около метра длиной, другой поменьше, квадратный, аккуратный, много раз опоясанный смоленым шнуром…

- Начинайте с большего,- сказал майор.- Режьте веревку, но поосторожней: в наших находках случаются и неприятные сюрпризы.

Сверкнуло лезвие короткого ножа, и прочная ткань брезента широко распахнулась, а солдаты словно бы обрадовались набору нехитрого инструмента, который открылся им: здесь была совковая лопата, кирка, железный ломик, топорик, молоток с длинной ручкой. Верзин тотчас же подхватил тот молоток, взвесил в руке, взглянул на ручку и чему-то засмеялся:

- Смотрите, товарищ комбат… Видите три буквы? Они, наверное, выжжены раскаленным гвоздем. Читайте: «И. Ф. В.». Это инициалы знаменитого геолога Иннокентия Федотовича Васильева. Значит, я держу в руках его личный молоток!.. Сколько же тысяч километров прошагал с ним но горам и долам неутомимый Иннокентий Федотович! Эта находка должна занять почетное место в одном из краеведческих музеев Донбасса.

Прохор Пташкин кивнул солдатам:

- Вскрывайте и малый сверток. Тоже осторожненько, без спешки.

- Никак шкатулка?..- удивился молоденький сапер.- А если с золотом?!.- Он осторожно подал комбату деревянную, обернутую фланелькой шкатулку.- Однако не верится, товарищ комбат: золото - оно, говорят, тяжелое, а этот ящичек совсем легенький.

Комбат развернул фланель, осмотрел простенькую желтую шкатулку, меченную теми же инициалами - «И. Ф. В.» - и без особого усилия приподнял крышку.

- Замочек-то ненадежен. Но, как видно, хозяин на него и не надеялся. Смотрите, Михей Степанович, здесь какой-то пакет, промасленной бумагой обернутый. А вот еще что-то в серой тряпице, угловатое, твердое…

Верзин осторожно взял пакет за уголок, снял промасленную обертку, развернул над столом квадрат плотной, синеватого цвета бумаги. Бумага в его руках заволновалась, затрепетала, как будто внезапный и сильный порыв ветра ее рванул. Майор напряженно привстал из-за стола.

Верзин осторожно вынул из шкатулки неизвестный предмет, завернутый в лоскут мягкой серой ткани. Руки его тряслись, будто при сильном приступе лихорадки. Он все же овладел собой и положил на ладонь крупный, черный, сверкающий гранями камень.

- Смотрите на него…- прошептал Верзин.- Внимательно смотрите…

Тот камень был чернее ночи, но лишь только солнечный луч скользнул но его изломам, как он сверкнул и засветился внутренним огнем.

- В эти минуты происходит великое событие,- волнуясь, произнес Верзин.- Мы вторично открываем прекрасную находку геолога Васильева… «Черный алмаз!»..

Если бы в те мгновения геолог Верзин и майор Пташкин, молоденький сапер и его молчаливый пожилой напарник не были так увлечены своей находкой, быть может, кто-либо из них заметил бы солдата в худой шинелишке, замершего в пяти шагах от них. Вкрадчиво ступая, он вышел из-за палатки, привстал на носки и застыл, пожирая глазами черный камень. Потом быстро исчез…

В тот день к хозяйству дедушки Пивня, которое состояло из ящиков, жестяных банок, котелка, чайника и прочей мелочи, добавилась еще одна вещица - аккуратная желтая шкатулка. Ее принес Верзии, но у мазанки он встретил не дедушку Пивня, а солдата в нескладной, ветхой шинелишке, с топором в руке. Придерживая топор на сгибе локтя, солдат складывал горкой свежие чурки. Небрежно обронив топор, он впился глазами в шкатулку.

- Хороша, правда? - восхищенно прицокнул языком Верзин и с гордостью пояснил: - Васильевская!

Солдат будто и не слышал его: все так же напряженно всматривался в находку саперов. Верзин пожал плечами и обошел странного застывшего солдата.

- А, это ты, родимый,- обрадовался дед Пивень.- Ну, проходи, приятель, знатная картоха как раз поспела, да еще полный котелок!..

Он не сразу рассмотрел в руках у Михея Степановича шкатулку, а увидев, будто споткнулся, охнул:

Братец ты мой… Она!.. Васильевская!.. Ай да саперы!

Верзин подал шкатулку Акиму Назарычу:

- Будь добр, сохрани, дедушка, в целости. Вечером я пойду в Рубежное к саперам. Дело, понимаешь ли, важное. Сам комбат пригласил,- рассказать о геологии, о Васильеве, о его находках. Вот перед вечером и заберу.

Дед бережно принял аккуратный желтый ящичек:

- Да оставляй, милок, у меня не пропадет! Знаю, васильевское наследство.

К немалому огорчению Акима Назарыча, Верзин от угощения отказался: опять поспешил к Сухому колодцу, где саперы уже начали, как он объяснил второпях, небольшой, неглубокий, но важный раскоп.

А вскоре после того, как ушел Верзин, дровосек-солдат резко распахнул дверь:

- Срочно, дед, к начальству… Твой Степаныч зовет.

Пивень торопливо надвинул шапку, взял свою длинную палку, с жалостью глянул на котелок и заспешил меж развалин к Сухому колодцу. Расстояние как будто и недалекое, но со старостью дороги удлиняются, а тут еще рытвины, да ухабы, да глубокая траншея поперек улицы… Наконец Аким Назарыч добрался до колодца и, заметив среди саперов Михея Степановича, окликнул его. Тот взглянул на деда удивленно:

- Нет, я вас, Назарыч, не звал.

Пивень растерялся:

- Как же не звал, если солдат передал… Тот самый, что дровишки заготавливает… Срочно, говорит, к Степанычу…

Майор Прохор Пташкин живо заинтересовался:

- Солдат, говорите, передал? Хороню, я сам займусь тем солдатом…

Если дедушке Ливию, чтобы дотопать от своей мазанки до колодца, понадобились добрые полчаса, то майору Пташкину и двум сопровождавшим его саперам для этого достаточно было пяти минут. Перед убогим жилищем деда не было никого. Только белела горка свежих чурок, да в срезе чурбана торчал топор… Среди разбросанных щепок майор заметил и поднял махорочный окурок - он был еще теплым. Значит, солдат ушел совсем недавно…

Вскоре появились запыхавшиеся Михей Степанович и Пивень. Аким Назарович, переводя дыхание, оглянулся по сторонам:

- А солдатик, значится, ушел? Или, может, греется у печурки?..

Дед приоткрыл дверь, протиснулся в мазанку. Было слышно, как он топтался там, в своем тесном жилище, опрокинул что-то металлическое, наверное, чайник. Потом испуганно вскрикнул:

- Шкатулка!.. Васильевская… Батюшки-светы, куда же она девалась?..

Верзин тоже втиснулся в мазанку, чиркнул спичкой. Синеватый трепетный свет плеснулся по неровным кирпичным стенкам, по ящикам, по убогой постели Назарыча, по его руке, протянутой в отчаянии:

- Тут я поставил ее, за печуркой… Тут!..

Два сапера, сопровождавшие Пташкина, молча стояли в сторонке, ожидая его дальнейших распоряжений. Майор резко крутнулся на каблуке:

- Объявляю тревогу… Обшарить все закоулки хутора, разыскать того пришлого солдата! Исполняйте…

И откуда они взялись на безлюдной равнине, эти двое мальчишек, горластых и отчаянных? Может, прятались в зарослях терновника и в испуге наблюдали за неравным поединком? Почему же теперь их обуяла такая отвага, что, увидев на полянке человека с пистолетом в руке, они мчались к нему во весь дух, крича и размахивая руками?

Именно из-за них, из-за их неожиданного появления, тот человек с пистолетом в руке промедлил. Он был опытным стрелком и твердо знал, что на этот раз не промахнется, но сначала звук выстрела, долетевший с близкого расстояния, откуда-то из гущи терновника, а затем появление этих взбалмошных крикунов заставили его, прежде чем нажать на спуск, оглянуться.

А «черный змей» не дремал. Со свистом набрал, извиваясь высоту и снова, уже в третий раз, ринулся в атаку. В этот третий взмах арапника Митька вложил всю свою силенку. И был похож на молнию, только черного цвета, ударивший с высоты арапник… А когда черная молния тут же повторилась, человек с пистолетом взвизгнул, крутнулся на месте и побежал…

Он был, наверное, ослеплен и потому налетел на кустарник. В панике стал стрелять вокруг себя. Колючая ветка терновника накрепко вцепилась в полу его шинели, и он рванулся в сторону, хрипя и бранясь. Тогда-то Костик и заметил, что из-под распахнутой шинели разбойника или, быть может, из-под гимнастерки выпал какой-то серый ком.

Парнишка подбежал к терновнику и поднял серый тряпичный клубок. В нем прощупывался какой-то предмет, угловатый и твердый. Костик не успел развернуть лоскут - что-то обожгло ему ключицу. Воли он не ощутил. Зато очень удивился, что человек в каракулевой кубанке уже восседал в седле на рысаке. Когда же он успел остановить коня, вскочить в седло и опять выпустить из рук черного летучего змея?..

Разбойник схватился за голову обеими руками и побрел шатаясь в сторону от проселка, и ноги его путались в измятом, изломанном бурьяне. Он даже не заметил прямо перед собой, в каких-то пяти-шести шагах, мощную фигуру лейтенанта…

Василий Иванович стоял над ухабиной, широко расставив ноги, спокойный, неподвижный, будто каменный.

- Оружие! - приказал он и протянул раскрытую ладонь.

Разбойник не противился. Его пистолет системы «вальтер» на огромной ладони Бочки выглядел совсем маленьким.

- Руки! - приказал Василий Иванович и захлестнул их за спиной разбойника узким и прочным ремешком. Потом сорвал с его гимнастерки орден и медаль.

А в сторонке, за терновником, Костик все пытался развернуть лоскут клубка, подобранного под кустом, и почему-то не мог с ним справиться. Злясь, он рванул уголок лоскута сильнее; ткань поддалась, треснула - ив прорехе блеснули черные грани камня.

- Старшой! - закричал Костик, чувствуя, что все его лицо покрывается испариной.- Смотри-ка, Емеля… Не он ли это?.. Не Черный ли алмаз?..

И лишь теперь Костик увидел, что вся кисть его правой руки красная. Он едва не упустил камень, но успел подхватить его другой рукой, придержать у груди.

- Я ранен, Емелька?.. Ты видишь?.. Кровь…

45 Пробуждение Кудряшки. Бешеный Ганс в бане. Бегство Хлюста. Верзин на сцене. Названия пластов. Песня о Привольном. Встреча через сорок лет. Учительница Анна Кудряшкина.

Анка проснулась первой. Чья-то осторожная и теплая рука лежала на ее лбу. Анке это было приятно, и она не открывала глаз.

Женщина в белом халате, присевшая на краешек постели, наверное, заметила, как дрогнули ресницы девочки, как глубоко она вздохнула.

- Просыпайся, малышка… Мы уже поправились. Мы уже хорошо себя чувствуем. Правда?

Что за участливый и нежный голос? Нет, Анка никогда еще не слышала его. Она открыла глаза н увидела склоненное над собой женское лицо, молодое и очень красивое.

- Мы проснулись? - ласково спросила женщина, словно речь шла не только об Анке, но и о ней самой.- О, мы крепко отоспались!.. А теперь мы тихонько встанем и умоемся. Как ты чувствуешь себя, Кудряшка?

- Откуда вы меня, тетя, знаете ? - удивилась Анка.

Ее голос прозвучал сдавленно и хрипло. Она удивилась

и этому: что с голосом?

Женщина ответила не сразу. Сначала мягко приподняла голову Анки, осторожно расчесала ей кудряшки, потом взяла полотенце, плеснула из графина воды и вытерла девочке лоб, щеки, губы.

- Вот, теперь мы стали аккуратней и, значит, интересней,- улыбнулась она, и Анка почувствовала, что ее согрели и эта улыбка женщины, и ее добрый взгляд.

- Я, наверное, долго спала? - тихо сказала Кудряшка.- Все хотела проснуться - и не могла. Сон, тетенька, был такой длинный и страшный, что даже голова болит.- Тут она спохватилась.- Мы в светлице дедушки Макарыча?.. А где же он?..

- Дедушка еще не проснулся,- сказала женщина, поправляя байковое одеяльце.- Не беспокойся, он чувствует себя хорошо.

«Странно,- подумала Анка,- день, а мы спим… И я, и Макарыч… Такого никогда не бывало… Значит, случилось что-то?..»

В светлице отчетливо и размеренно прозвучали шаги, и, слегка повернув голову, Анка увидела посредине комнаты молодого статного парня в ладной военной гимнастерке, без фуражки. Он перебирал на столе какие-то флакончики, а перед ним белел крупный ком снега… Впрочем, Кудряшка тут же поняла: то была вата.

- А, беляночка!..- произнес он негромко, но весело и чуть-чуть улыбнулся.- Проснулась? Ну и что тебе снилось?

Анка порывисто вздохнула, и непрошеная слезинка заблестела на ее щеке.

- Мне снился Тит Смехач,- прошептала она.- Вы его знаете… глухонемого?.. Только он уже слышал и разговаривал. Он хотел убить и меня, и Макарыча.

У парня были внимательные и добрые глаза.

- И верно, такой страшный сон. Постарайся о нем не думать. Вот сейчас наш доктор, Елена Петровна, даст тебе теплого молочка… Выпьешь - и сразу повеселеешь. Ты, конечно, уже поняла, что тетя в белом халате - это доктор?..

Анка встрепенулась под одеяльцем:

- А разве я… больна?.. И что, дедушка тоже заболел?..

Она не расслышала ответа, но не успела переспросить - теплый ободок эмалированной кружки уже коснулся ее губ, и девочка с жадностью стала пить густое, сладковатое молоко.

- Спасибо, тетя доктор…

- Ну, миленькая, нужно же допить!

Анка отстранила кружку:

- А дедушке?..

Женщина переглянулась с парнем, улыбнулась:

- Ты очень добрая. Не беспокойся, хватит и дедушке… Вон почти полная банка…

Кудряшка не взглянула на банку; ее рука высвободилась из-под одеяльца, и Анка увидела на запястье темно-коричневый браслет… Она изумилась: откуда браслет? Присмотрелась и вспомнила: это остался след от крепкого шнура, которым были связаны за спиной ее руки. Шнур врезался в кожу до крови, и Анке было очень больно, особенно тогда, когда она споткнулась и упала. Теперь на ее запястьях багровели следы тех жгучих пут, а Кудряшке сначала почудилось, будто ее запястья стянуты какими-то странными браслетами.

Дедушка Макарыч пришел в сознание и спросил встревоженно:

- Где он?.. Ушел?.. Неужели ушел?!.

Докторша поспешила к нему, заговорила спокойно, будто ничего особенного не случилось.

- Вы, Митрофан Макарыч,- говорила она весело,- человек железный. Температура нормальная, пульс - тоже, надеюсь, и аппетит в норме. Прошу вас, еще молочка…

- Тетенька доктор,- тихонько позвала Анка.- Что Василий Иванович, уже словил его? Или еще не словил?..

Женщина не поняла:

- Кого, маленькая?

- Разбойника… Тита…

Парень присел рядом со скамьей, на которой лежала Анка, осторожно погладил ей руку:

- Думаю, девочка, что поймали. Все его следы разгаданы, далеко не уйдет.- Он взглянул на часы.- Если за ним пошел сам Василий Иванович, да еще с Григорием, да с твоими дружками Костиком .и Емелей…

Анка всхлипнула:

- И опять они без меня?..

Насмешливо подражая Кудряшке, парень грустно скривился:

- И без меня!..

Они разом рассмеялись, и, гладя ее худенькую, бледную ручку, парень спросил:

- Все же чего он от вас добивался?

Анка все рассматривала «браслеты» на своих запястьях.

- Он все к дедушке Макарычу приставал.- И Кудряшка округлила глаза, сделала страшное лицо, прохрипела надрывно: - «Где Васильев припрятал камень?.. Говори, где?.. Иначе убью и тебя, и девчонку. Говори, старая кляча, где?..»

Парень спросил сочувственно:

- А ты, бедняжка, плакала?..

- Нет,- твердо сказала девочка.- Плакать, чтобы он радовался?.. Нет!..

Задержанного при попытке нападения на демобилизованного офицера Дмитрия Ветерка препроводили в шахтерский городок Пролетарск, что неподалеку от Рубежного, на самом берегу Северского Донца.

В отделении милиции его поместили в комнату с надежной решеткой за оконной рамой. В комнате поставили койку, набросили свежий матрац, дали подушку и чистое белье, и он сразу же обратился к дежурному:

- Разрешите прилечь?

- Нет,- сказал дежурный милиционер.- Сначала я свожу вас в баню.

Задержанный усмехнулся:

- Значит, комфорт?..

- Чтобы не развели насекомых,- уточнил дежурный.

Одеваясь после горячего душа во все чистое, задержанный видел, как уборщица, брезгливо кривясь, ошпаривала из шланга кипятком кабину, в которой он мылся.

Утром вместе с дежурным в комнату вошли двое пожилых мужчин в белых халатах: хирург и психиатр. Задержанному пришлось снять рубаху, прыгать и приседать, глубоко дышать и задерживать дыхание, поднимать руки, закрывать глаза, показывать язык, а затем вместе с врачами искать на своем теле следы ранений.

- Недавно вы утверждали,- допытывался хирург,- что были трижды ранены. Покажите шрамы…

Задержанный нагло ухмыльнулся:

- Не помню, господин доктор. Я псих…

Опытный доктор проходимцу, конечно, не поверил: простукивал молоточком, колол маленькой иглой, задавал самые неожиданные вопросы и в заключение сказал:

- Ваша болезнь в немецко-фашистских войсках, увы, с первых дней войны носит массовый характер. Название этой болезни - бешенство наживы. Ее следует лечить не по рецептам врачей - по статьям уголовного кодекса.

С тем доктора и ушли, а Ганс (это был он) валялся на койке до самого вечера, поминутно ожидая вызова на допрос, но о нем, казалось, забыли. И лишь через неделю дежурный, приоткрыв дверь, бросил небрежно:

- Минута на сборы!..

И вывел на улицу.

Бруфту уже не раз доводилось бывать в этом шахтерском городке. Как быстро летит время! Будто еще вчера ходил он по этим улицам, и ему хорошо запомнились руины рабочих жилищ, подорванные копры шахт, обугленные стены школы, магазинов, больницы. Окруженный отборной охраной, он с усмешкой смотрел тогда на этот развороченный городок, а редкие прохожие спешили укрыться от его колючего взгляда.

«Если бы фюрер подарил мне, ну, хотя бы этот разрушенный городишко,- мечтательно говорил Бруфт своим приближенным,- я поднял бы детей из колясок, согнал бы в единый гурт стариков и калек и заставил бы их работать… работать… работать! А в случае ослушания - плетью… плетью… плетью… Уверяю вас, эти шахты вскоре дали бы фатерлянду уголь… Эшелоны отличного угля!.. А мне, при моей скромности,- он тихонько смеялся,- тоже осталось бы на мелкие расходы…»

Еще ему припомнилось, как сюда приезжали видные немецкие промышленники, и он был удостоен короткой беседы с одним из них. Бруфт спросил: «Достаточно ли будет нам, немцам, десяти лет, чтобы отстроить эти городки и восстановить шахты?» И важный промышленный туз протянул неопределенно: «Десять… а может быть, и пятнадцать… и двадцать лет».

Совсем недавно, в начале сентября прошлого, 1943 года, войска 3-й Гвардейской армии форсировали Северский Донец, а воины 279-й стрелковой дивизии вступили в города Пролетарск и Лисичанск.

Зная, как тщательно был укреплен правый, гористый, берег Донца, Бруфт нисколько не сомневался, что передовые части Советской Армии будут без промедления отброшены за реку. И немцы действительно предприняли довольно мощную контратаку. Но в решающий час на помощь бойцам поспешил 176-й стрелковый полк 59-й гвардейской дивизии под командованием майора Ковалева. И тогда в старейший город Донбасса - Лисичанск - грозным обвалом с круч ворвался 1005-й полк полковника Русакова… Еще, казалось, были горячи эти камни мостовых после артподготовки наступавших… Еще как будто дымились огромные черные воронки от снарядов и бомб… Но - удивительное дело! - кто-то уже успел разобрать длинную гряду развалин и сложить в аккуратные штабеля уцелевший кирпич…

Шагая узким тротуарчиком впереди конвойного, Ганс Бруфт украдкой озирался по сторонам. Отдельные домики уже сверкали стеклами и краской, ярко пестрела тканями витрина магазина, в переулке белел свежими брусьями новый сруб колодца… На вершине копра, в перекрестьях его железной клети, деловито вращались могучие шкивы… Над зданиями шахты стлался синеватый дым и вспышками взлетали белоснежные клубы пара… Значит, шахта уже работает?.. И не какая-нибудь второстепенная шахтенка - мощная шахта!.. Для того, чтобы она стала выдавать добычу, шахтерам Пролетарска понадобилось не десять и не двадцать лет - всего лишь год с небольшим!

И Ганс растерянно произнес это слово: год! Что произошло в его жизни за этот год?.. Поиски, суета, приступы смертельного страха, перемены внешности, грим, парики, а камень… проклятый камень так и не дался в руки! Впрочем, однажды все-таки дался… Но и руки, и лицо, и плечи Ганса после того обожжены черной молнией… После той встречи с лихим наездником в серой кубанке и с невиданным оружием в руке он, Ганс Оскар Бруфт, столь уверенный в своей отваге, был окончательно сломлен…

Вот и теперь, завернув по команде конвойного в какой-то двор, где у раскрытых дверей гаража глуховато рокотал мотор полуторки, Ганс вздрогнул и опустил голову.

В сторонке от машины стояли трое ребят. Они молча смотрели на него, сложив на груди руки. А эта беленькая девчонка - сколько презрения в ее взгляде! Он прошел перед ними, разглядывая носки своих ботинок…

Бруфт еще раз взглянул на копер: над железной громадиной трепетным сильным крылом летело, одолевая ветер, алое знамя…

Когда двое конвойных сопровождали Бешеного Ганса на полуторке в областной центр, один из них спросил из любопытства:

- Как же случилось, «завоеватель», что ты, с пистолетом в руке, не устоял против самого обычного арапника?

Видимо в растерянности, Ганс перешел на немецкий:

- Вас ист дас… арапник?..

- Наш Митя Ветерок,- пояснил конвойный,- имел при себе лишь одно оружие - арапник. Это охотничий кнут с длинным плетеным ремнем и короткой ручкой.

Бруфт затряс головой, замахал руками:

- Нет… О, это неправда!.. У него было тайное оружие. Оно ударяло черным зигзагом со всех сторон… Я никогда не сталкивался с таким оружием. Оно прожигало до костей и мутило рассудок… Что против него пистолет? Игрушка.

Конвойный смеялся:

- Ну, «завоеватель»!..

В приемной генерала Бруфт ждал около часа. Молоденькая секретарь-стенографистка даже не взглянула на него. Конвойный неподвижно стоял у двери, глядя через комнату в окно, и тоже как бы не замечал его. Лишь когда тихо прозвучал звонок, конвойный встрепенулся, а секретарша, торопливо собрав свои бумаги, кивнула Гансу:

- Можете войти…

Она вошла в просторный кабинет вслед за Бруфтом и присела в сторонке за маленький столик, деловито раскладывая перед собой бумагу и карандаши.

Генерал сидел у самого края большого стола, увлеченно разговаривая о чем-то с двумя мужчинами. Бруфт сразу же узнал тех мужчин: это были геолог Михей Верзин и лейтенант милиции Василий Бочка.

Но вот генерал рассеянно взглянул на Бруфта, спросил:

- Ганс Оскар Бруфг, вы согласны отвечать на вопросы?

Арестованный вытянул руки по швам.

- Не могу ручаться, господин генерал,- поспешно ответил Бруфт,- за точность ответов. Я человек больной.

Генерал усмехнулся:

- Что за болезнь?

Бруфт доложил с готовностью:

- Совсем отшибло память… В общем, псих.

- Не ново,- заметил генерал.- Как только гестаповец оказывается у нас с плену, тотчас становится психом. Однако мы достаточно изучили вашу биографию, и ее изложит лейтенант, а вы, если заметите какую-нибудь неточность, можете внести поправки.

Он кивнул Василию Ивановичу, а стенографистка взяла в руки карандаш.

Василий Иванович встал у стола, вынул из кармана записную книжку, полистал странички:

- Биография Ганса Оскара Бруфта подробно установлена через пленных гестаповцев. Итак, родился в Бохуме в 1920 году, в семье преуспевающего ювелира. Тот ювелир разбогател на Украине, где прожил свыше двадцати лет. В Екатеринославе, ныне Днепропетровске, он имел собственный магазин золотых и серебряных изделий. А когда февральским деньком 1917 года этот заезжий торгаш увидел на улицах города возбужденные толпы под красными знаменами,- он понял, что должен бежать. Проявляя сметливость и расторопность, он быстренько распродал свое имущество и отбыл в Германию. Там, в городке родителей Бохуме, он завел еще более богатый ювелирный магазин и, к тому же, стал отцом дородного и горластого Гансика… На этих подробностях из биографии старшего Бруфта,- продолжал Василий Иванович, листая и комкал странички книжки,- мне приходится останавливаться лишь для того, чтобы пояснить, откуда у Бешеного Ганса такое совершенное знание русского языка. Заботливый папаша с малолетства обучал сына русской речи, сказкам, песням, пословицам, даже нанял какого-то белогвардейского ротмистра, и тот приобщал карапуза к дремучим российским ругательствам и молитвам…

Казалось бы, зачем это старшему Бруфту? А дело в том, что он лелеял мечту о возвращении на Украину.

Не верилось ему, никак не верилось, чтобы те чумазые мастеровые, которых он видел под красными знаменами на улицах, смогли удержать власть в своих руках.

Старший Бруфт считал себя человеком расчетливым, умеющим смотреть вперед. Что ж, он переждет, пока в

Российской империи поутихнут беспорядки, пока вернутся помещики, банкиры, генералы… Тогда и он вернется и, вместе с Гансом, возвратит и приумножит свои богатства на щедрой украинской земле!

Но юный наследник беспечно ломал папашины смелые планы. В пятнадцать лет он был исключен из школы за кражу. Отец припугнул его плетью, но Гансик лишь усмехнулся и ушел с цирковой бродячей труппой за «большими деньгами». Вскоре выучился на акробата и клоуна. Ему не везло - снова проворовался и очутился в тюрьме. У своих новых дружков - мошенников, грабителей, воров, убийц - он научился прикидываться простачком и предавать доверчивых, лгать, изворачиваться, притворяться - в общем, стал опасным оборотнем. Летом 1941 года, когда фашистская Германия напала на Советский Союз, Гансик попросился на Восточный фронт. Вскоре он был освобожден из заключения, а затем и принят в нацистскую партию. Как ярого фашистского молодчика его направили на службу в гестапо. Здесь он проявил особую жестокость и потому был замечен и возведен в чин лейтенанта. В лесах под Львовом ему удалось выследить молодежный партизанский отряд, и он получил в награду следующий чин - обер-лейтенанта.

При допросах пленных советских солдат, офицеров, партизан он, как свидетельствуют очевидцы, впадал в бешенство, был страшен, поэтому и укрепилась за ним кличка Бешеный Ганс…

На его подлой службе ему очень пригодилось и отличное знание русского языка, и умение изменять внешность, походку, тембр голоса, манеры… Словом, это был оборотень настолько же искусный, насколько и отвратный… В окружении гестаповских подонков он быстро занял свое место гауптмана.

К тому времени Бешеный восстановил отношения с папашей, и они переписывались. Нам досталось несколько писем старшего Бруфта, по которым было несложно восстановить его прошлое, тоску по собственному магазину в Екатеринославе, образ мыслей. Своему зверюге-отпрыску он писал: «Мой рыцарь, моя гордость!»

…Случайно в почтовом архиве в Лисичанске подручные Бруфта обнаружили копию телеграммы за подписью известного инженера Васильева. Тот условным текстом сообщал, что в Задонечье наконец-то найден предмет многолетних споров и поисков - легендарный «Черный Алмаз»… Речь шла о замечательной находке, но эта информация о ней была отрывочна и неконкретна…

Василий Иванович перевел дыхание, а генерал понимающе кивнул:

- Так, значит, и началась эта запутанная история?

- Сынок ювелира,- продолжал Василий Иванович,- был немало наслышан о редкостных драгоценных камнях. Сообщение о «Черном алмазе» вскружило ему голову. Еще бы! Он мог возвратиться с фронта богачом! А счастье, казалось, само плыло ему в руки: ищейкам Бруфта удалось схватить Васильева. И Бруфт приказал геологу доставить камень. Никаких объяснений, разъяснений Бешеный Ганс не желал слушать. Приказ был строг и короток: доставить «Черный алмаз»… Конвоировали геолога два полицая. И тут приходится удивляться хитрюге Бруфту: как он доверил столь важное задание двум тупицам. Не потому ли, что слишком был уверен в своей удаче и уже ощущал в ладонях заветный камешек? Полицаи возвратились без алмаза и без геолога. Васильев был ими застрелен «при попытке к бегству». Как же сокрушался Бешеный! Что за жестокую оплошность он допустил! Проклятие тем двум вонючим олухам! Он поотшибал кулаки об их тупые физиономии, а утром приказал зарыть их на склоне Дурного яра под Лисичанском.

С высоты своего роста Василий Иванович насмешливо взглянул на Бруфта:

- Поправок не имеется?.. Что ж, пойдем дальше. Бруфт сам ударился в розыски алмаза. И ему везло: на деревьях, на пнях, на камнях он обнаруживал условные знаки Васильева. Удача, казалось, была уже совсем близко, но… От Волги, от Дона фронт быстро приближался к Северскому Донцу. А вскоре настал день, когда Бешеный Ганс понял, что почти найденная добыча ускользает из рук… Бежать? Но это означало бы, что кто-то разгадает знаки, оставленные Васильевым, и захватит бесценный камень. И тогда Бруфт решил остаться. Он был уверен в своем редкостном умении перевоплощаться. К тому же, кто мог бы поверить, что он, Бешеный Ганс, ищейка и каратель, рискнет прижиться в одном из донецких городков, где свирепствовал несколько месяцев?

Высшие чины гестапо были изумлены отвагой гауптмана Бруфта. Шуточное ли дело! - он оставался на собственный риск и страх в Донбассе, чтобы с годами наладить здесь надежную немецко-шпионскую сеть. Вопрос о связи с Германией был признан делом дальнейшего времени. Главное - гауптман верил в свою удачу. А эту истинную удачу он видел в захвате «Черного Алмаза» любой ценой.

- По-видимому,- заметил генерал,- план действий в Донбассе он обдумывал обстоятельно. Кто мог бы заподозрить, что в той старой штольне прятался человек?..

- Безусловно,- согласился Василий Иванович.- Обосноваться в старом штреке ему помогала целая свора гестаповцев. Там он надежно припрятал запас провизии, одежды, патронов, лампу, керосин… Туда же доставил награбленные ценности, грим, парики. А когда разгорелся бой за Волчеяровку, Бруфт заставил рядового солдата переодеться в свою униформу, сунул ему в карман свой документ без фотографии и вытолкнул в окно дома. Солдат был убит, а герр Бруфт бежал в легковой машине подальше от фронта. Затем он превратился в глухонемого инвалида, якобы пострадавшего при бомбежке.- Василий Иванович покачал головой, вздохнул и засмеялся: - Вот когда Бруфту пригодились клоунские навыки! Чтобы люди поверили, что он псих, Ганс проглотил однажды живого лягушонка. В другой раз он съел стеариновую свечу в два пальца толщиной. Мазался грязью. Одевался в пестрое тряпье. Пищал, завывал, кривлялся. Протягивал руку за подаянием. А в старом штреке у него хранились отличные консервы, белые сухари, копченая колбаса, шоколад, вино, минеральная вода… В том заброшенном штреке он иногда превращался в нормального человека: отсыпался, отмывался от грязи, брился, надевал добротный костюм… Тогда он становился

Николаем Павловичем Орловым, ученым-ботаником, изучающим растительность нашего края - деревья, кустарники, травы, цветы… К слову замечу, что ученый Николай Павлович Орлов - личность реальная. Он был схвачен немцами в Белой Церкви, где находился в научной командировке. Это случилось летом 1941 года, и дальнейшая судьба Орлова неизвестна. Однако его документы гестапо пригодились: ими завладел Бруфт. Он действительно много бродил по окрестностям. И настойчиво искал. Но не травы и не деревья. Его интересовали знаки, буквы и цифры, оставленные геологом Васильевым. Постепенно разбираясь в них, он строил таблички, набрасывал чертежи. Один из тех чертежей как-то перехватил мой друг, бывший партизан Митрофан Макарыч…

Генерал одобрительно кивнул:

- Речной дед?.. Знаю.

- А вот герр Ганс полагал, что Макарыч - сама простота. Знал бы он, что эта «простота» подняла в небеса вражеский эшелон с горючим!..

Гестаповец вздрогнул и напряженно уставился в одну точку. А лейтенант продолжал:

- Вам, товарищ генерал, уже известно, что в лагерь ученых у кургана Высокого ночью пробрался вор и похитил скромные трофеи экспедиции. Он выбросил те трофеи неподалеку в бурьяне, оставив себе лишь одну стеклянную бусинку - деталь древнейшего женского украшения…

Генерал улыбнулся и вздохнул:

- Видел ту бусинку: малая малость, а все же находка. Вообще-то говоря, в ходе Великой Отечественной нередко совмещались, казалось бы, несовместимые дела. Так, например, шла битва за Москву, одна из грандиознейших битв в истории, а в глубинах недр под городом гремели отбойные молотки - продолжалось строительство метрополитена… В Ленинграде на улицах рвались снаряды, а у здания филармонии стояла очередь на концерт Шостаковича. На Волге, на Дону развертывались невиданные сражения, а за Уралом, в тайге, поднимались новые города, заводы, фабрики… Та экспедиция у кургана Высокого не должна никого удивлять: наши ученые, строители, инженеры не прекращали своих работ. Потому, что весь сплоченный народ наш - от столетнего старца до юнца - жил думой о победе и верой в победу.

Бруфт беспокойно завозился, и крытые черной коркой губы его жадно хватали воздух.

- А знаете, товарищ генерал, о чем сейчас думает этот пакостник? - спросил Василий Иванович.- Он думает о том, где же, при всей своей осторожности, все-таки, оставил следы. Пожалуй, напомню ему, рассеянному. На свежей глине раскопа остался след его ботинка, размера поистине редкого, не менее сорок восьмого! На подошвах странной обуви - по шестерке мощных шипов… Мы нашли ту обувь в комнате, в которой квартировал некий Николай Павлович Орлов - приезжий ученый-ботаник, он же, как это было установлено, глухонемой по кличке Тит Смехач, он же Ганс Оскар Бруфт… Обувь у него была двойная: в одном ботинке помещался другой - для маскировки. Впрочем,- немного помедлил Василий Иванович,- это уже подробности. А ночной налет на лагерь экспедиции Бруфт, оказывается, совершил, заподозрив, что ученые, возможно, отыскали «Черный алмаз»… Кстати, ту стеклянную бусинку, которую он унес, мы нашли в штреке среди имущества господина Бруфта.

Генерал обернулся к Верзину:

- До меня дошло, Михей Степанович, что и ваша коллекция минералов, украденная в землянке у Старой криницы, тоже найдена в барахлишке господина Бруфта?.. Надо полагать, он и в вашей сумке искал драгоценный камень? - И тут генерал обратился к Василию Ивановичу: - Как я понимаю, вы несколько раз выходили на след преступника. Почему не задержали его при первой возможности?

Василий Иванович ответил спокойно:

- Верно, я мог бы его задержать. Но разве он рассказал бы по доброй воле, зачем притаился здесь? У него была тайная цель, которую он ни за что не раскрыл бы, а мне было важно именно это выяснить: в чем его тайная цель?

- Да, это важно,- согласился генерал.- Однако следует полагать, что, пока Бешеный Ганс хозяйничал в районе, он успел награбить и ценностей, и денег. Почему же он с помощью своих прислужников принялся вдруг продавать кольца?

Василий Иванович еле приметно усмехнулся:

- Похоже на загадку: грабитель-богач и - вот она, неожиданность! - вдруг пустился продавать кольца, сережки, часики… А деньги у него были. Много денег. Полный чемодан… И охранял тот чемодан в квартире у тетки Феклы бывший старший полицай Ромка Хлюст… Он знал, что там упрятано двести тысяч рублей советских денег, и пришла минута, когда этот самый Хлюст прихватил чемодан - и поминай как звали!

Генерал внимательно взглянул на Бруфта, сникшего и жалкого, а Верзин тихо засмеялся:

- Значит, вор у вора украл?..

- И не удивительно,- сказал генерал.- В этой гопкомпании все возможно!

- Бруфт, обнаружив пропажу,- продолжал лейтенант,- пытался казаться невозмутимым. Однако ему были нужны деньги: не мог же он расплачиваться в магазинах сережками да кольцами?.. Тогда он пошел по адресу, где приютились еще двое полицаев, передал им пять колец и приказал продать осторожно. Тех двоих мы взяли с поличным. Обезоружили, посадили под замок. А Хлюст к тетке Фекле не вернулся. Да и сама хозяйка стала странно себя вести. Заметив ее как-то возле милиции, квартирант заподозрил Феклу в том, что она донесла на него. И, связанная но рукам и ногам, с кляпом во рту, хозяйка очутилась в погребе, под полом кухни.

- Где чемодан с деньгами? - спросил генерал.- Розыск этого… Хлюста объявлен?

Василий Иванович доложил:

- Сегодня утром меня известили по телефону, что Ромка Хлюст перехвачен на станции Попасная и у него изъято двести тысяч рублей.

- Отлично! - похвалил генерал.- Хорошо сработано… А все же… Неужели этот…- он кивнул на Бруфта,- настолько глуп, что действительно разыскивал в нашем краю какой-то легендарный бриллиант?..

- Пожалуй, я могу внести в эту историю ясность,- заметил Верзин.- Вы, товарищ генерал, в прошлом были шахтером, проходчиком и, наверное, знаете названия донбасских угольных пластов.

Генерал прищурил глаза:

- Помню, конечно. Назову хотя бы пласт «Мазурка»… И еще «Песчанка». И «Соленый»…

- Маловато,- заметил Верзин.- А еще?..

«Подпяток»… «Каменка»… «Беглый…» «Смоляниновский»… «Аршинка»… «Алмаз»…

- Достаточно,- остановил его Верзин.- Да, есть и такой знаменитый пласт-«Алмазный». Шахтеры называют его короче: «Алмаз»… Именно об этом пласте геолог Васильев и сообщал в Москву.

Генерал подался через стол к Верзину:

- Вы хотите сказать, что Васильев сделал открытие?

Михей Степанович встал и шагнул к географической карте Донбасса, висевшей на стене:

- Давайте посмотрим, коллега, на карту… Вот голубая полоска Северского Донца. Привольное, Пролетарск, Лисичанск… Здесь мощные шахтные клети гремят уже полтора столетия. Отличный уголек! Щедры дары природы. Но… почему же от самой Кременной, на юг и восток от реки, нет ни единой шахты?.. Неужели там, за рекой, нет ни единого пласта? Почему же природа так щедро наградила кряж и так обидела равнину Задонечья? -Он выдержал паузу и спросил неожиданно: - Сколько нашей речке лет?.. Допустим, сотни тысяч… Но ведь нашему угольку миллионы и миллионы лет, значит, река не могла быть границей его залеганий. Я полагаю, что геологи, искавшие в прошлом па этой бескрайней равнине уголь, были недостаточно терпеливы. Они писали на карте «нет» -и уходили в другие районы. Однако геолог Васильев с ними не согласился и принялся искать на равнине. Он десятки раз ошибался. И снова искал. Я помню, однажды ненастной ночью в овраге, у костра, он в ярости сломал о колено ручку своего молотка… Сломал и заплакал. Но утром снова был в поиске… И как-то случилось: в безвестном ручейке обнаружил пылинки угля… Пылинки! И постепенно, шаг за шагом, они вывели его, те пылинки, на хутор Сухой Колодец. Там в глубоком и действительно сухом колодце, преодолев отчаяние, он решил углубиться на два-три метра. И победил: из тьмы ему блеснул угольный пласт.- Верзин вздохнул и устало опустил руки: - Жаль Иннокентия Федотовича Васильева… Это был мужественный человек, беззаветно преданный Родине. В те дни, когда он совершил свое открытие, оккупанты уже приближались к Северскому Донцу. Опасаясь, что они могут воспользоваться пластом «Алмаз», который в районе хутора Сухой Колодец залегал не очень глубоко, Васильев засекретил свою находку - спрятал образец угля на дне Сухого колодца вместе с картой района.- Верзин достал карандаш и сделал пометку на карте.- Дальнейшее вам известно, товарищ генерал. Бешеный Ганс поверил, будто здесь, среди курганов и терриконов, кем-то когда-то был спрятан бесценный «Черный алмаз»… Древняя легенда это подтверждала. Но кто скажет, о чем говорила легенда? Быть может, о мощном угольном пласте?.. В таком случае этот «камешек» Бешеный Ганс не смог бы схватить и унести в свой Бохум - в «камешке» сотни тысяч тонн!

- Вы желаете что-нибудь добавить, Бруфт, к фактам, изложенным лейтенантом? - спросил генерал.

Арестант затряс головой, затоптался на месте:

- Нет-нет… Все правильно…- Он судорожно икнул.- У меня лишь одна просьба, господин генерал… Покажите мне, умоляю вас, тот камень… Я так и не видел того камня!

- А что ж,- улыбнулся Верзин.- Пусть посмотрит…

Он взял из рук генерала желтую аккуратную шкатулку, легко открыл ее:

- Можете полюбоваться: это уголь из пласта «Черный алмаз»…

Бруфт робко шагнул вперед. Руки его тряслись, плечи перекосились. Он схватил неровный слоистый камень и уронил. Ковер на полу был мягок, и груда угля не разбилась, от нее отлетел лишь продолговатый кусок.

- Уберите этого мерзавца из кабинета! - приказал генерал.

Тот удалился, сгорбившись, тоскливо подвывая.

- Все же удивительно,- негромко заметил Василий Иванович.- В точности так выли у штрека полуволки…

Весной 1983 года мне снова довелось побывать на зеленых холмах Привольного. Щедро цвели сады, сверкала и плавилась в утренней зорьке милая речка Донец. За нею по ровному левобережью зеленели луговины. Далее, на востоке и севере, темнели зубчатые контуры леса.

Как все же быстро летит время! Давно ли на скатах у этой реки, на ее крутом правом берегу, полыхали огнями ожесточенные сражения? Медленно, упорно, неотвратимо вгрызались наши воины в оборону противника. Долгие недели он готовился к обороне на этом рубеже, на каждый километр берега - тысячи метров колючих заграждений, по восемь дзотов, по пятнадцать блиндажей, и что ни шаг - то мина… Не жалея снарядов и патронов, не щадя своих вояк, фашисты бросали к укреплениям Привольного все новые подкрепления. Сражение продолжалось весь день и всю ночь, и простая солдатская песня рассказывала о его финале:

Боб был жаркий и нелегкий, Не сдавался лютый враг. Но на утро над Привольным Развевался красный флаг…

Сорок лет… Да, прошло сорок лет! А песня жива и все еще звучит в памяти. И помнится, так отчетливо помнится нечаянная встреча с тремя следопытами в Привольном.

Та встреча случилась позднее, летом 1944 года, когда фронт откатился далеко на запад, а в колхозе «Рассвет» шла уборка первого послевоенного урожая.

Емеля, Кудряшка и Костик - где же они теперь, веселые, неразлучные друзья?

Я спустился к реке, переправился лодкой на левый берег и пошел знакомой луговиной, среди густого разнотравья, узнавая мятлик и ижу сборную, полевицу и лисохвост, тимофеевку и метлицу - этот на удивление разнообразный и радостный зеленый мир…

Солнышко поднималось все выше, с юга ровно веял ветерок, и, бредя среди медленных волн травы, я вскоре понял, что нахожусь на этом просторе не один: за густыми гривами пырея и желтыми метелками лисохвоста мелькали, будто крупные соцветия, белые панамки ребят. Это школьный класс вышел на урок в раздолье луговины. Как же легко и привольно было ребятишкам на родной теплой земле, в зеленых зарослях, полных таких занятных существ - желтых гудящих пчел, торопливых мурашек, прытких кузнечиков, синих стрекоз… Все они что-то делали, о чем-то заботились, куда-то спешили. А с высоты, из-под синего купола неба, вместе с ярким сиянием солнца лилась и звенела, радуясь жизни, песенка жаворонка.

Окруженная группой девочек, словно легкокрылыми мотыльками, учительница, белокурая, с голубой косынкой на плечах, что-то рассказывала девочкам, держа перед собой стебелек травы. Я расслышал ее спокойный голос:

- …И называется овсяница луговая. Ее любят лошади, коровы, козы… Она урожайная и питательная, не боится ни зимних морозов, ни весенних похолоданий. За привязанность к низинам в народе ее называют «дочерью туманов»…

Я поздоровался, и учительница приветливо кивнула.

- Урок ботаники,- пояснила она.- Малышам открывается мир… Вон сколько на их личиках интереса.

Синие и ясные глаза, черточка меж бровей, открытый лоб и непокорные кудряшки цвета степного ковыля… Где и когда я видел эту женщину?

Мы разговорились, и она, приласкав девчурку, назвала себя:

- Анна Тимофеевна Кудряшкина… Работаю в школе в Привольном.

Неожиданно для самого себя я спросил:

- А скажите, в детстве… еще когда вам было лет девять-десять, вас не называли Кудряшкой?

Она посмотрела изумленно:

- Вам это известно? Откуда?

- Еще бы! - воскликнул я, несказанно радуясь неожиданной встрече.- Я знал и Емельку, и Костика - Ко-Ко… В ту пору, когда разыгрывалась история с «Черным алмазом», я был в Пролетарске, восстанавливал разрушенные фашистами шахты, был хорошо знаком с Михеем Степановичем Верзиным, а от Василия Ивановича Бочки многое слышал о его помощниках-следопытах…

Вечером в клубе Привольного мы встретились как старые друзья. На широкой площадке перед клубом играл духовой оркестр. Бело белели сады, и вечер был густо настоян на яблоневом цвету.

Мы сидели на веранде клуба. Внизу пламенела под луной и текла в бесконечность былинная река Донец… Женщина смотрела на дальние цепочки электрических огней и говорила в раздумье:

- Детство… Золотая пора!.. У меня оно было горше полыни. Если бы я не встретила Емельку и Костика, Василия Ивановича Бочку и Митрофана Макарыча, наверное, погибла бы несчастной бродяжкой… А теперь вы видели, сколько у меня птенчиков? Я смотрю на них и твердо знаю: для меня нет выше радости, чем эта постоянная забота - вводить их, маленьких, в большую жизнь. Пусть они всматриваются в травы, в зерна, в корни, в камни, в зори, в звезды. Главное, пусть в них растет и крепнет желание - исследовать и дарить. Кудряшка… Мне и сейчас мило это имя. Я так и не узнала своей настоящей фамилии и потому назвалась Кудряшкиной. А совсем недавно к Анке-Кудряшке приезжал солидный и строгий начальник большого угольного треста… И многие удивились, когда он выпрыгнул на ходу из машины и закричал: «Кудряшка!»

- Кто же это был?

Она улыбнулась:

- Это был Емельян Пугач, когда-то - Емелька Старшой.

- Значит, навещает?

- И довольно часто. А в тот раз мы вместе поехали в городок Сухой Колодец. Конечно же, мимо Старой криницы, в ней по-прежнему чудесная кристальная вода. И проехали через то поле, на котором Митя Ветерок так лихо укротил арапником Бешеного Ганса.

Она задумчиво смотрела на заречную равнину, словно припоминая столько раз пройденные тропинки. И продолжила о Сухом Колодце:

- Там теперь работает мощная шахта!.. Идут на-гора груды черного камня. В них огонь не призрачный - настоящий… А в городке есть улицы Иннокентия Васильева, Михея Верзина, Акима Пивня. Дедушка Назарыч заслужил эту честь, ведь это он предрек: здесь быть городу.

Я сказал Анне Кудряшкиной, что встречал в газетах имя Константина Котикова. Известный археолог, он откопал в степях Запорожья оружие, сосуды, украшения скифов - его находкам свыше четырех тысяч лет. И что слышал о добрых делах директора конезавода в Сальских степях Дмитрия Ветерка: его красавцам скакунам аплодировали на мировом аукционе…

- Мы так далеко теперь друг от друга,- сказала она.- Но Емелька любит повторять: что нам расстояния, если сердцами мы всегда вместе?..

На бескрайней равнине за синей каймой леса разом вспыхнул сверкающий рой огней. Сколько их там загорелось?.. Не счесть! Я знал, это включилась в ночной режим новая могучая электростанция, работающая на угле «Черного алмаза»…

И Анна словно бы даже удивленно смотрела на те огни.

- Гляньте-ка, вон загорелось еще одно созвездие!.. А знаете, о чем я думаю сейчас? Я думаю о том, что жизнь иногда дарит нам незабываемые мгновения. Проходят месяцы, годы, но те мгновения не стираются в памяти. Я помню день и час, когда из шахты «Сухой Колодец» на поверхность доставили первую вагонетку угля. Это был уголь из пласта «Черный алмаз»… Помню, как окружили ту вагонетку шахтеры. Сколько было поздравлений, радости, торжества! Я стояла рядом с Михеем Степановичем Верзиным и слышала, он сказал негромко, будто самому себе: «Крепкий черный камень, а внутри огонь». А потом еще тише: «И люди такие же… Антрацит!..» И взглянул на меня ласковым взглядом: «В этом, Анка, вся разгадка «Черного алмаза», в этом самая суть Донбасса».

ВЕРНОСТЬ ТЕМЕ

У Максима Фадеевича Рыльского была постоянная потребность открывать новые таланты. Как-то перед войной, возвратясь из творческой поездки в Донбасс, он увлеченно рассказывал, что встретил там интересного парня. «Мы побывали в шахте,- вспоминал Максим Фадеевич.- Я обратил внимание на чернявого шустрого крепыша, который свободно, как дома, ориентировался в подземных лабиринтах. Под впечатлением всего увиденного я прочел вслух две строчки из Блока:

Черный уголь - подземный Мессия, Черный уголь - здесь царь и жених.

Шустрый паренек в тон мне закончил четверостишие:

Но не страшен, невеста Россия, Голос каменных песен твоих.

Это меня поразило. Я разговорился с парнем и узнал, что еще не так давно он работал в одной из шахт Лисичанска, затем окончил рабфак, плавал на судах торгового флота, уже успел издать два сборника рассказов. И, что особенно удивило меня,- заключил свой рассказ Рыльскнй,- так это то, что парень пишет прозу, а сам страстно влюблен в поэзию. Мы почти целую ночь читали друг другу стихи, как бы состязаясь: ну-ка, кто больше знает наизусть!».

Тем чернявым шустрым пареньком был Петр Федорович Северов, ныне известный русский писатель на Украине, автор многих добротных книг о родном ему Донбассе (родился в 1910 году в г. Лисичанске) и о море.

Я не случайно начал свое краткое слово о писателе с давнишнего рассказа Максима Фадеевича. Поэзия, думается мне, сыграла немалую роль в творческом становлении прозаика Северова. Не от нес ли у него восторженно-поэтическое видение мира, горьковское стремление отыскивать в человеке хорошее, возвышенное? Поэзия научила его бережно, экономно относиться к слову, кропотливо искать точное сравнение, неожиданный эпитет, создавать одухотворенный, тонкий рисунок пейзажа.

В течение всего творческого пути Петр Северов неизменно сохранял верность двум темам: дореволюционному и преображенному Советской властью Донбассу (повести «Воспитание воли», «Машенька», «Начало весны», «Одной ночью», «Каменная страсть») и морю (книги «Морские рассказы», «Доверие», «В морских просторах», «Северянка», «Звезды над морем» др.). В центре его внимания постоянно находятся люди труда, которых писатель показывает, как правило, » момент их наивысшего душевного и морального напряжения. Добрая горьковская традиция возвышенно-романтического изображения человека труда, унаследованная и продолженная целой плеядой советских писателей, оказала глубокое воздействие на Петра Северова, герои которого - шахтеры, моряки, воины - люди высоких душевных качеств, активного действия, светлых устремлений. Они трудолюбивы, скромны, отважны.

Что и говорить, есть писатели, которые недостаточное знание жизни пытаются компенсировать сочинением жизнеподобных конфликтов, коллизий, характеров. Петр Северов всегда досконально знает то, о чем пишет. Он отлично знает свой Донбасс, особенности и условия труда шахтеров. Он и сейчас не ленится побывать в шахте, воочию увидеть, как работает новая техника. На судах торгового флота Северов не раз бывал в Арктике и тропиках, как говорится. избороздил все моря и океаны. В газетах и журналах мы с удовольствием читали его содержательные очерки, рассказы, зарисовки, присланные писателем то с Командорских, то с Курильских островов, с Диксона и Дудники, из Индии и Шри-Ланки. Жизненная достоверность и романтическая приподнятость - отличительные черты произведений Северова. Именно поэтому его книга привлекают к себе пристальное внимание читателей, особенно нашей, советской молодежи, пытливой, ищущей…

Михаил СТЕЛЬМАХ

Оглавление

1 В лесах за Привольным. Трое. Случай с каурым жеребенком. Часы. Смышленая Кудряшка. Слава.

2 Рыжее семейство. Трудные минуты в засаде. Атака черных разбойников. Неудача.

3 После поражения. Разбойник перед судом. Голос из лесу. Незнакомец

4 Портрет незнакомца. В защиту муравья. Ботинок великана. Высокая награда. «Где я, там и дом». Начало знакомства. Пригоршня камешков. «Черный алмаз».

5 Совет бригадира. Стекольщик Матвей. Зернышко проса. Породистый рысак и горошина. Адрес Макарыча

6 Домик у реки. Тит Смехач. Анка разговаривает с… немым. Отважный пловец.

7 Занятный рыболов. История с Карасем. Странная фамилия. Поединок на озере. Ошибка рыболова. Вторая надпись. Тяжелый трофей.

8 Загадочная надпись. Переправа па «Нырке». Куда исчез Тит ? Хлеб и молоко.

9 Сколько живет щука? Рыболов дед Елизарий. Золотое кольцо. Два Барабана. Слово о тайне. Лицо из ночи.

10 Ночью на реке. Секреты Смехача. Человек с огненными глазами. Что в сумке?..

11 За провизией. Встреча с великаном. Василию Иванычу все известно. Слово о подвиге. Вторая часть знакомства впереди.

12 Щедрая передача. Подвиг деда Митрофана. Емелькины дороги. Встреча с Костей. Загадочный силуэт.

13 Бессонница. Размышления Анки. Ночная операция. Два камешка. Отвага мед пьет.

14 Похвала подружке. Переправа. Дорога к Старой кринице. Страшная ворона. Раненый в землянке.

15 Экспедиция у кургана. Странная кража. След в камышах. Нарост на дереве.

16 Переем помощь раненому. Поиск в землянке. Странная пропажа. Костик - часовой. Ночной гость. Емеля и Гнедой.

17 Загадка похищения. Сигнал сапожника Сома. Всем ногам нога. Квартирант тетки Феклы.

18 На добром коме. Последний олень. Смехач и Емелька. Таинственная пещера.

19 Мечта Анки. Кровь дракона. Сказочная сила. Михей Степанович припоминает. Два камешка.

20 Чертеж Митрофана. Свеча на завтрак. Конец ниточки. Всадник. Тревожная весть.

21 Прибытие посыльного. Памятные секунды. Следы у пещеры. Смелая разведка. Черный мир подземелья. Человек из ночи.

22 Цена камешка. Курганы. Девушка-воин. Аннины фантазии. Два следопыта. Возвращение Гнедого.

23 Полуволки. Емелька а пещере. Невероятная встреча. Бегство. Гнедой исчез. Неизвестный бросает камни. Брод и сон.

24 Лагерь у Старой криницы. Тайны глубин. Слово об инженере Васильеве. Цена бриллианта. Щедрость графа Орлова. Плата за жизнь.

25 Дед Митрофан и Емелька. Безбилетный пассажир. Смехач с отмычкой. Фотография. Танец на отмели.

26 Тревога о Емельке. Верзин рассказывает. Бриллианты. Покупка Демидова. Лейтенант спешит.

27 Свидание с начальником. Надежный помощник. Еще смерок следа. Трое опять вместе. Под корень. На поле битвы.

28 Бочка и Сом. Продавец колечек. Фотограф Петрунькевич. Бегство Бешеного Ганса. Непрошеная помощница.

29 Анонимка. Преображение Емельки. Лихой Данила Гром. Фотоателье под охраной. Слово о наступлении. Номер тридцать семь.

30 Трофеи из фотоателье. Почерк тетки Феклы. Петрунькевич принимает задание. По следам Лохмача. Лицом к лицу с врагом.

31 Кто-то упал в шурф ? Решительность Василия Ивановича. Крики из подземелья. Большой риск. Переживания Емельки.

32 В бурых зарослях . Хозяйка и Лохмач. У колодца. Добрая бабушка. Василий Иванович поднимается из шурфа. Крылатая добыча. Слово о счастье. Ради человека.

33 Петрунькевич приносит фото. Несчастье помогло. Женщина в черном. Три кольца. Расписка.

34 Воскресал Донбасс. Гости Макарыча. Серебряные часы. Тульская гармонь. Кавказская бурка.

35 Подарок комдива. Третий гость. Снова о щуке. Старая телеграмма. Белое чудище.

36 Гриша и Триша. Птица в благодарность. Лохмач в объятиях. Бандиты ссорятся и… каются. Хитрый фонарик.

37 В дозоре. Быть терпеливым. Зайчик-почтальон. В сумрачном доме. Что в свертке9 Черный кот. Тайна погреба.

38 Странный гость. Побег Костика. Замок на двери. Верзин в дороге. Ребусы. Сухой Колодец. Многозначительный ноль. Дед Аким Назарыч. Чертеж и камень.

39 Освобождение тетки Феклы. Двойные ботинки. Похвала начальника. Возвращение.

40 Дедушка Пивень. Солдатские дары. Командир саперного батальона. Три палки. Опасения Верзина. Адрес «Черного алмаза ».

41 Цена бриллианта. Ошибка следопыта. Гнездышко. Поход в старую шахту. Сумрачные крутояры. Находки в заброшенном штреке. Голос Кудряшки?..

42 Дедушка Пивень и гость. Майор Пташкин. Саперы у колодца. Анка и Макарыч найдены. Митька Ветерок и разбойник.

43 На гремучей тележке. Анка и Макарыч. Серебристый фонарик. Снова «Нырок». Путь на Сухой Колодец. Бесприцельный выстрел.

44 Труженики-саперы. Свертки в колодце. Молоток Васильева. Секрет свертка. Где шкатулка?.. Тревога. Черная молния.

45 Пробуждение Кудряшки. Бешеный Ганс в бане. Бегство Хлюста. Верзин на сцене. Названия пластов. Песня о Привольном. Встреча через сорок лет. Учительница Анна Кудряшкина.

ВЕРНОСТЬ ТЕМЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg