Леонид Януарьевич Прокша Мальчик-бульбинка
МАЛЬЧИК-БУЛЬБИНКА
Где-то на Полесье жили-были дед да баба. Хата их стояла в лесу. Дед-то был лесник, а баба хозяйничала дома.
Через тот лес проходила граница. Её охраняли пограничники. Встретится деду в лесу незнакомый человек, который не знает, как найти дорогу, он покажет путь на… заставу. А там уж пограничники разберутся, свой это человек или чужой.
Случалось, что незнакомец, спросив про дорогу, поворачивал в другую сторону, давал, как заяц, стрекача в кусты. И тут сметливый дед знал, что делать: коли убегаешь, значит, совесть не чиста.
Дед давно дружил с пограничниками. За помощь в охране государственной границы его наградили медалью.
Когда дед был молодым, он служил на этой же заставе. А после окончания службы он стал лесником.
Однажды дед вернулся с обхода и начал помогать бабе: затопил печь. Баба тем временем начистила почти полный чугунок картошки.
— Ну, ещё одну картошинку, — сказала она.
Под руку в кошёлке попала удивительная картофелинка. Баба хотела её уже очистить, да вдруг остановилась:
— Дед, погляди: ни дать ни взять, вылитый хлопчик!
И вдруг картошинка сказала детским голоском:
— Не раздевай меня, бабуля. Мне очень не хочется попасть в чугунок.
Дед аж присел от неожиданности. Всякое он видал на своём веку. Но чтобы картофелина заговорила человеческим голосом…
— Не удивляйтесь. Я не простая картошина. Я маленький заколдованный хлопчик.
Дед поглядел в каждый угол хаты:
— Баба, это нам только послышалось или бульбинка и правда заговорила?
— Я не только слышу. Я чувствую, как при каждом слове она дрожит у меня в руке.
Баба сидела на низенькой скамеечке возле кошёлки. Дед подошёл и наклонился над картофелиной.
— Коли ты и правда хлопчик, то как же стал картофелиной?
— Были у меня когда-то родители: тятя и мама. Жили мы в деревне.
Баба осторожно положила удивительную картофелинку на стол, а сама села с дедом на лавку.
— А как называется деревня? — спросил дед. — Я все деревни в округе знаю.
— Не помню, дедушка. Помню только, поблизости был лес.
— Лес, говоришь? Так это, видно, Ляды. Оттуда я и привёз картошку.
— Я был маленький. Ну, такой же, как и теперь. И похож был на бульбинку. И звали меня Бульбинкой. Все дети росли, а я не рос. Мама очень любила меня и жалела. «Чего тебе не хватает, мой сыночек? — спрашивала. — И парным молоком тебя пою, и сметаны не жалею, а ты не растёшь».
Но мне было хорошо. Ребята играют в прятки. Всех быстро находят, а меня — нет. Иной раз залезу в карман батькиной куртки и притихну. Батька соберётся на работу в колхоз, наденет куртку, спросит, где Бульбинка, а мне смешно. Батька ищет по всей хате.
«Где ты спрятался? — зовёт. — Вылезай!»
Тогда я высунусь из кармана и говорю:
«А я тут!»
Родители глядят на меня, смеются и плачут. А чего плакать? Ну что, если я маленький? Не всем же быть большими.
И тут случилось большое несчастье. Налетели на нашу деревню, как хищники, люди в чёрных шинелях с черепами на шапках, говорят не по-нашему. Привёл их в деревню какой-то Альберт.
Всех повыгоняли из хат и повели в конец; села к колхозному гумну. Когда гнали через картофельное поле, стала мать плакать и приговаривать:
«Уж лучше бы ты, моё дитятко, был настоящей бульбинкой. Те злыдни бы тебя не тронули!»
И тогда вдруг зашумел листьями дуб:
«Исполнится твоё желание, бедная мать. Отныне будет твой сын бульбинкой. Переждёт в родной земле он лихое время, потом попадёт к добрым людям, и оживят они его своей сердечной любовью и лаской».
И я в тот же момент превратился в бульбинку.
— А мать?
— Её погнали в огонь. А я остался лежать в борозде.
Баба взяла Бульбинку на руки, прижала к груди.
— Бедный сиротинушка. Минуло то лихолетье. И пусть никогда больше не воротится.
Ожило сердце Бульбинки от тепла бабушкиных рук. Точно обмытые росой, засветились его голубые глазки, закудрявились белые, как ленок, волосы и растянулись в улыбке ярко-алые губы.
— Ой, как хорошо, — потянулся хлопчик, как будто после долгого сна.
— Гляди, что творится, — сказал дед. — Это ведь и правда живой хлопчик. Чего ты сидишь, баба? Надо поскорее сшить ему одежонку.
Бульбинка от радости закружился на столе и запел, тонюсеньким голоском:
Здравствуй, баба, Здравствуй, дед, Мне открылся белый свет…— Осторожно, Бульбинка. Спаси бог, ещё свалишься со стола!
— Не упаду. Вы ещё не знаете, хоть я маленький, но прыгаю, как кузнечик на лугу. У него я и научился. Вот посмотрите.
Бульбинка соскочил на лавку, с лавки на пол, с полу прыгнул на печь.
— Ты так ножки свои покалечишь, мой желанный, — перепугалась баба.
— Нет. И кот меня учил скакать, когда я оставался с ним дома. О! — И Бульбинка опять спрыгнул на пол. — А если хотите, покачусь, как картофелина с горы.
— Ловкий же ты парень, — сказал дед. — Теперь я понимаю, почему прохудилась твоя одежонка. Сейчас мы тебя переоденем.
Бабка достала из укладки холстину, и не успел дед смастерить хлопчику сапожки, как уже рубашка и штанишки были готовы. Бульбинка быстро переоделся.
— Ой, да какой же он пригоженький! — всплеснула руками бабка.
— Правда! — восхищённо сказал дед.
Их радостный шумный разговор услыхали лесные жители. К окнам прибежали заяц, ёжик, лиса. Никогда ещё им не приходилось видеть такими весёлыми лесника и его жену.
Увидав лесных жителей, Бульбинка притих и начал с интересом присматриваться к ним.
— Что, испугался? — забеспокоилась бабка.
— Брось ты, баба, он же вырос возле леса.
— А в лес меня мама и тата не пускали, — сказал Бульбинка.
— Ступайте отсюда прочь, — махнула рукой бабка на непрошеных гостей. — Напугали мне хлопчика!
— А мне хочется с ними познакомиться, — сказал Бульбинка. — Хоть немножко и страшно, но интересно.
— Познакомишься ещё, успеешь, — проговорил дед. — А теперь давайте поедим. Картошка уже сварилась.
Баба собрала на стол.
— Ну, а как Бульбинку посадим за стол?
— Сейчас, — сказал дед.
Он измерил высоту стола, потом пошёл во двор и принёс оттуда подходящий сосновый чурбан:
— Покуда посидишь на этом.
— Подожди, чего-нибудь постелю, — заторопилась баба, — а то в смоле запачкаешь штанцы.
Одно уладили, а тут другая забота: из чего кормить хлопчика?
Маленькая ложечка нашлась. Кушанье пришлось класть на блюдечко.
Ест Бульбинка, уписывает за обе щеки так, что чубчик вспотел и на лбу появились капельки пота.
— Изголодалось бедное дитятко, — вздохнула бабка. — И почему он такой малюсенький?
— «Малюсенький, малюсенький»! — буркнул дед. — Какой есть, такой и хорошо. Главное — разум. Сравни человека с сосной либо с дубом. Какой человек покажется маленький, а умом до неба достанет.
— Так-то оно так, но коли бы немножечко побольше…
— Ты буквы знаешь? — спросил дед.
— И читать умею, — бодро сказал Бульбинка.
— А писать?
— Трудно, несподручно мне, — вздохнул Бульбинка. — Приходится карандаш двумя руками брать.
— Только бы умел держать…
Дед шутил да ел, а баба к еде и не притронулась. С доброй улыбкой глядела она на дышащие здоровьем щёки, и ей казалось, что, поев, крошечный хлопчик стал немного больше. «Может, ещё и подрастёт», — подумала она с надеждой и начала убирать со стола.
— Ну, баба, я, отдохну, — сказал дед. — Натопался за утро-то.
— А я погуляю, — попросился Бульбинка.
— Ну, погуляй, — согласился дед. — Хочешь в хате, хочешь на дворе.
Бульбинка вскочил на подоконник, с подоконника на двор, а потом — в лес.
— Ой, как тут хорошо! — обрадовался хлопчик.
Лесные жители с любопытством рассматривали крошечного Бульбинку.
— Кто ты? — спросил он у лисы.
— Я, — ответила лиса, — самая правдивая в лесу. Я не люблю врать, подлизываться и вилять хвостом, хоть он, видишь, у меня и пушистый.
— Аты?
— Я заяц, самый отважный лесной житель.
— А ты?
— Я ёжик. Не верю лжецам. Поэтому ношу на себе колючую шубу. — Ежик сердито фыркнул и ушёл.
— Пошёл бы и ты, заяц, есть заячью капусту, — сказала лиса. — Мне надо мальчику кое-что сказать наедине.
— Пожалуйста, — г обиделся заяц и исчез в лесу.
— Пойдём с тобой погуляем, — предложила лиса.
— Куда пойдём?
— В курятник. Это тут недалеко. — А сама подумала: «Гуси и куры увидят Бульбинку и кинутся к нему, а я схвачу гуся — и в лес…»
— А меня там не съедят?
— Ну, что ты! Я тебе правду говорю, куры картошку не любят. Это мне надо их бояться. Но ради такого хорошего мальчика, как ты, я не пожалею себя. — А сама подумала: «Ты будешь хорошей приманкой, Бульбинка». — Ну, ступай вперёд, а я за тобой.
И они пошли к курятнику.
— Вон картошина! — обрадовались гуси и бросились на хлопчика.
Лиса тут же выскочила из-за куста, схватила гуску — и в лес.
— Так вот ты какая! — крикнул хлопчик и убежал из курятника. Пошёл дальше один.
Идёт, идёт, никого нет. И неизвестно, в какой стороне, лесникова хата. Тоскливо стало мальчику, и он начал громко звать:
— Эй, кто тут есть?
Из лесу выскочил заяц.
— Покажи мне, зайчик, дорогу к лесниковой хате.
— Успеешь ещё домой. Пойдём, я тебе покажу наши места, а вечером отведу к хате лесника.
— Хорошо, — согласился Бульбинка.
Идут они по лесной тропинке. Заяц запел хвастливую песенку:
Хоть я мал, да удал, Я медведя не боюсь И лисы не боюсь.— Хорошо, что я встретил такого надёжного друга, — радуется Бульбинка.
Вышли они на пригорок.
— Вот, смотри, река, — сказал заяц. — А за рекой… — Он не договорил и кинулся в кусты.
— Куда ты, зайчик? — удивился Бульбинка и в этот момент увидал волка.
— Прочь с дороги! — грозно завыл волк.
— Сколько я той дороги занимаю, — смело ответил Бульбинка, — иди себе, места хватит.
— А я не хочу. Из-за тебя косой удрал.
— Твоё счастье, что зайчик не рассердился. Он бы тебе задал!
— Это твоё счастье, что я не голоден! — взвыл волк и толкнул хлопчика.
Бульбинка покатился с пригорка и плюхнулся в воду.
По болоту, куда он упал, ходил аист. Он подошёл к хлопчику.
— Кто ты такой? — удивился аист. — Я часто ношу людям детей, но никогда не видел такого удивительного хлопчика.
— Я Бульбинка. А ты кто?
— Я аист.
— Вынеси меня, добрый аист, на сухое место.
— Ладно. Садись мне на спину и крепко держись за мою шею.
Бульбинка сел. Аист побежал по болоту на своих долгих ногах, разогнался, взмахнул огромными крыльями и поднялся в воздух.
Пролетели над болотом, перелетели реку. И вот они уж над лесом.
Бульбинка глядит вниз, и сердце у него замирает от счастья.
— Ах, какая же земля большая. Какой ты счастливый, аист. Ты можешь летать сколько захочешь.
— Нет, не могу. Не хватает времени. У меня детки. Их кормить надо.
И вспомнил Бульбинка свою маму.
— А ты знаешь, аист, где деревня Ляды?
— Почему не знаю? Сейчас увидишь её.
И правда, скоро Бульбинка увидал родную деревню, но не узнал её. Все дома новые. Только одна хатка, самая крайняя, старая. Вспомнил Бульбинка старушку, которая в ней жила. Возле хаты росла высокая груша. Плоды на ней были хоть маленькие, но очень вкусные. Старушка и Бульбинку потчевала этими грушками не раз…
Аист опустился на край леса.
— Прощай, Бульбинка. Надо лететь на болото, искать деткам лягушек. — Он махнул на прощание крылом и поднялся в воздух.
— Спасибо, аист! — помахал ему рукой Бульбинка.
Ещё сверху Бульбинка заметил в огороде старушку и потому быстро направился прямо к ней.
— Добрый день, бабушка! — поздоровался Бульбинка.
Старушка сеяла в грядки огурцы и присыпала белые семечки землёй.
— Добрый день, — ответила она, оглядываясь, чтобы увидеть, кто с ней здоровается.
— Это я, Бульбинка.
— Худо вижу. Где ты?
— Тут… — Бульбинка вскочил с борозды на грядку;
— Дорогой ты мой! — вскрикнула старушка. — Такой же маленький, как и был. — И уже печально: — А хаты вашей нету. Сожгли фашисты. И людей сожгли. И меня хотели сжечь, нелюди. Выползла из огня. А тот Альберт ещё и стрелял в меня. Ой, что было! Не дай боже видеть когда-нибудь такое… — Вздохнула старушка и озабоченно спросила: — А тебя кто приютил, сиротинка мой горемычный?
— Я у лесника живу…
— У лесника? Хороший он человек. В партизанах был. И жёнка у него женщина сердечная.
На грядку сели две птички.
— А киш вы! — крикнула на них бабка. — Падки на огуречики.
Грабельками она заровняла грядку.
— Ну, растите, огуречики. А мы пойдём в хату. Поджарю тебе яичницу…
— Спасибо, бабушка. Я завтракал.
Как ни отказывался Бульбинка, всё же старушка угостила его молоком, а в карман насыпала семечек. Потом показала мальчику самую близкую дорогу к лесниковой хате.
— С лесной тропинки попадёшь на большак, — объясняла она. — Осторожно перейдёшь его, потому что там машины то и дело снуют туда-сюда. Снова выйдешь на лесную тропку.
— А ежели по большаку идти? — спросил Бульбинка.
— Тогда попадёшь в Минск. Это очень большой город. Столица.
У Бульбинки заблестели глазки.
— О, бабушка, был бы я большой да сильный, обошёл бы весь белый свет. Так хочется везде побывать и всё, всё увидеть…
— Свет велик. Весь не обойдёшь. Ты лучше приходи ко мне почаще. Вот вырастут огурчики, поспеют грушки.
— Хорошо, бабушка, приду.
Идёт Бульбинка по дороге, семечки щёлкает. Солнце светит. Птички в лесу поют. И Бульбинке захотелось петь.
Здравствуй, баба, Здравствуй, дед, Мне открылся Белый свет.— Куда ты, Бульбинка.? — вдруг услышал он.
— Ой, ёжик, и ты тут. Как хорошо!
— Ас лисой тебе было плохо? — фыркнул ёжик.
— Она хитрая.
— А зайчик?
— Хвастунишка.
— А ты, я гляжу, умница! Тсс-тсс… Сюда бежит свинья. Прячься за меня.
Ёжик выставил свои колючки.
— Хрю-хрю, — захрюкала свинья. — Чую картофельный запах, — и с разгона ткнулась носом в… колючки. — Взз-зии… — завизжала она и кинулась прочь.
А хлопчик выскочил и крикнул:
— Ну что, съела бульбинку?
Они пошли дальше. Увидал Бульбинка каски на дороге. Подбежал к той, что лежала перевёрнутая, и заглянул, как в колодец.
— Ой, можно покачаться!
— С военными вещами будешь играть, — буркнул ёжик, — до беды доиграешься.
Бульбинка никакого внимания не обратил на эти слова друга. Он вскочил в каску…
— Ну и качайся, а я пойду ловить мышей, — рассердился ёжик. — Прощай.
— Ёжик, ты не представляешь себе, как это чудесно! — крикнул вдогонку Бульбинка. — Не бойся, не упаду. Тут есть ремешок.
Чтобы лучше держаться в качелях-каске, Бульбинка привязал себя ремешком.
— Вот теперь покачаюсь.
Качался он, качался, каска помаленьку сползала, сползала к ручейку и перевернулась. Бульбинка очутился под каской. Сразу же потемнело, и стало тяжелее дышать. Хорошо ещё, что в каске была дырочка…
На каску села птичка.
— Кто там? — спросил Бульбинка и крикнул: — Помогите!
— Как же я тебе помогу, — пискнула пичуга. — Каска стальная, тяжёлая, а я маленькая.
— Не бросай меня! — взмолился Бульбинка.
— Не бойся, я тебя не покину. Буду петь, и тебе будет веселее.
И она принялась петь и чирикать. Под это пение Бульбинка уснул так крепко, что не услышал радостного крика пичуги:
— Вон едет машина!
Но как ей, такой маленькой, задержать грузовик? В кузове машины полно разного железного лому.
Закружилась птаха над дорогой перед машиной, голосисто и тревожно залилась песней. Да где там, кто её услышит, когда так гудит мотор.
И всё же люди в кабине её заметили.
— Бедная птаха. Видать, какой-то злодей её гнездо разорил, — сказал шофёр.
А другой человек, который сидел рядом, взглянул на обочину дороги.
— Вот эти самые каски. Давно уж собирался их забрать, да всё забывал. Останови-ка машину.
Каску с Бульбинкой бросили в кузов. Проснулся Бульбинка утром среди разного железного хлама. Болели бока, но он увидал голубое небо, и ему опять стало весело.
Бульбинка что-то начал петь. В это время к металлолому подошёл дед, очень похожий на лесника, с двустволкой в руках.
— Кто тут пищит? — спросил дед.
— Это я, Бульбинка. Куда я попал?
— Смотри ты. И правда чистая бульбинка. Первый раз вижу такое. Ну, ну…
Дед помог хлопчику выбраться из железного лома, повёл к скамейке, посадил рядом с собой, а двустволку поставил.
— Отдохнём немного. Натопался за ночь — я же сторож. Мне на дежурстве спать не положено.
По всему было видать, что деду очень хотелось спать. Да к тому же и солнышко так приятно пригревало…
— Ты сиди тихо и гляди. Будешь вроде моего заместителя. Ежели что такое — толкни меня в бок. А я тебе за это бублик куплю.
— Хорошо, я буду сидеть тихо-тихо и глядеть, — пообещал Бульбинка.
Но он не послушался деда, не сдержал обещания. Не посидел тихо ни минуточки.
— Деду, а можно потрогать, — показал Бульбинка на ружьё.
Дед приоткрыл глаза.
— Что ты, что ты, нельзя. Ещё нажмёшь на курок и… — Дед подвинул ружьё поближе к себе и пробормотал: — Н-нельзя…
И вот когда нельзя, тогда-то и подмывает сделать то, чего «нельзя». Поначалу Бульбинка только потихоньку, одним пальцем чуть-чуть потрогал ружьё. Потом тронул ещё, и посмелее. И сам не заметил, как нажал на курок.
Прогремел выстрел. Дед с перепугу свалился на одну сторону лавки, Бульбинка — на другую.
Хоть и спросонья и с перепугу, но дед тотчас же сообразил, кто нарушил его сон. Быстро нащупал свой ремень.
— Ты у меня получишь сейчас дырку от бублика…
Бульбинка не знал, что такое бублик, тем более, что значит дырка от бублика. Но по сердитому выражению лица сторожа он догадался, что ждать угощения не следует. И бросился наутёк.
— И зачем я нажал на тот курок? — от души жалел Бульбинка.
Перепуганный мальчик добежал почти до центра города, остановился и взглянул вверх.
— Ох, хата на хате. Как только люди живут в таких домах? — удивлялся Бульбинка, глядя на многоэтажные здания.
На перекрёстке стоял человек в красивой одежде и управлял движением. Куда покажет рукой, в ту сторону, как стадо, кидаются разноцветные машины.
«Как же перейти улицу?» Бульбинка почесал затылок и вдруг услышал:
— Дети, стойте спокойно. Сейчас милиционер остановит машины, и мы перейдём улицу.
Бульбинка оглянулся: на тротуаре, держась один за другого, за платья и за курточки, стояли дети, а возле них красивая дивчина.
— Ну вот, теперь пойдём. — Она взяла за руку первого мальчика. Все пошли за ней.
Бульбинка тоже немедля ухватился за платье последней девчушки и двинулся следом за всеми.
— О-о, это совсем просто. Спасибо тебе, милиционер, — сказал Бульбинка, когда оказался на другой стороне улицы.
А что дальше? Куда идти? Всё для него новое и интересное.
Возле тротуара остановился автобус. Из открытых окон слышалась песня:
Пусть всегда будет солнце…Бульбинка оглянулся, прошёл несколько шагов и больно ушиб о камень ногу.
— Ой! — вскрикнул хлопчик и, может быть, заплакал бы, но к нему в ту же минуту подбежали пионеры.
— Сильно ударился?
— Нн-нет, — нерешительно ответил Бульбинка и с интересом посмотрел на ребят.
— Какой он удивительный! — воскликнул один пионер. — Как тебя зовут?
— Меня зовут Бульбинка.
— Поедем с нами в лагерь! — позвала девочка. — Там-интересно, весело. Зажжём большущий костёр. Будем печь бульбу.
— Ещё и меня испечёте.
Ребята засмеялись.
— Тебя — нет. Ты же не обыкновенная бульбинка.
Подошла светловолосая девушка в красном галстуке.
— Заберём его в лагерь… — стали просить ребята.
— А родители будут беспокоиться, — сказала девушка.
Бульбинка заволновался: вдруг не возьмут? Ему очень
хотелось поехать в тот неизвестный пионерский лагерь. Да и машина стояла такая красивая, как тут не прокатиться!
— Я напишу бабушке письмо, она даже рада будет.
— Ну, тогда поедем, — согласилась девушка.
Через минуту Бульбинка сидел в автобусе и пел вместе со всеми.
Бульбинка скоро заметил, что не все дети в автобусе выговаривали знакомые ему слова.
— На каком языке они поют? — спросил он у девушки, которая пригласила его в лагерь.
— На разных, — отвечала та. — Здесь дети из Италии, из Франции, Бельгии, из Англии… Они приехали к нам в гости. Мы будем вместе отдыхать.
В лесу автобус остановился, светловолосая девушка в красном галстуке сказала поначалу по-белорусски, а потом на других языках:
— Давайте немножко побегаем, отдохнём, поищем грибов.
Через минуту автобус опустел. Остался в нём только один Бульбинка. «Отдохну чуточку», — подумал он.
Только успел так подумать, как вдруг услышал чей-то тоненький голосок, словно из-под земли:
— Марселино, Марселино…
Других слов Бульбинка не понял, но заметил, что крышка одного чемодана вздрагивает. Бульбинка вспомнил, как трудно было ему под каской, и решил помочь тому, кто сидел в чемодане, кем бы он ни был.
Нелегко было открыть чемодан. Но как только крышка чуть приоткрылась, из чемодана высунулась голова маленького мальчика, похожего на луковку.
— Я Чиполлино! — воскликнул он и движением рук, жестами и словами начал объяснять, что мальчик Марселино, который не может жить без Чиполлино, взял его с собой из Италии — Чиполлино, — сказал мальчик-луковка, стукнув себя в грудь. Он ждал, что Бульбинка назовёт своё имя. Чиполлино не сомневался, что перед ним картошка, но не знал, Как это говорится по-белорусски.
— Я Бульбинка, — назвал тот себя.
— Буульбинкка, — протяжно повторил Чиполлино, старательно выговаривая каждый звук этого нового для него слова. — Бульбинка…
Видать, ему оно понравилось. Чиполлино подумал и, касаясь пальцем груди белорусского мальчика, по слогам произнёс:
— Па-тэ-тэ…
— А, по-итальянски «бульба» будет «патэтэ», — догадался Бульбинка.
— Патэтэ, патэтэ!..
Чиполлино было приятно, что Бульбинка его понял.
Сквозь открытые окна автобуса доносились из лесу звонкие голоса детей. Бульбинка схватил за руку Чиполлино:
— Пойдём и мы побегаем в лесу.
В лесу было хорошо. На полянке Чиполлино сорвал цветок. А потом они увидали грибы. Темноголовые, на толстых белых ножках, гнездились они под ёлкой, словно ожидая необычных грибников.
— Один, два, три… Ой, сколько! — воскликнул Бульбинка.
С высокой ветки ели, под которой росли грибы, за хлопчиками тревожно следили чёрные глазки белки. Это ведь её грибы — пища на зиму. Перед самым приходом хлопчиков белка как раз переносила грибы в своё дупло. Делала это она проворно. Сперва подгрызала корешок. Гриб падал. Тогда хватала его и уносила на дерево.
Хлопчики не обидели белку. Да и где им было унести столько грибов. Они схватили по одному и побежали дальше.
— Эй, куда вы? — услышали они чей-то голос.
Остановились. К ним подходил кудрявый мальчик. Приветливо улыбаясь, спросил:
— Кто вы такие и откуда?
— Я Бульбинка из Полесья, а это мой друг из Италии…
Чиполлино понял, что и он должен что-то про себя сказать. Настроение было весёлое, поэтому песня вырвалась сама собой.
Я — весёлый Чиполлино. Вырос я в Италии — Там, где зреют апельсины, И лимоны, и маслины, Фиги и так далее…— А я Жан из Парижа, — улыбнулся мальчик. — Приехал на родину моей мамы.
Чиполлино смотрел на него во все глаза. Хлопчик говорил по-белорусски, а ему хотелось знать, о чём он говорит.
— Мамы?! — удивился Бульбинка.
— Да, мамы. Она родилась и выросла среди этих лесов в деревне Буды. Эта деревня где-то недалеко отсюда.
— А почему твоя мама живёт в Париже?
— Её совсем ещё молоденькую фашисты насильно вывезли в Германию. Она была в лагере для французских партизан…
— Партизаны! — подхватил это понятное ему слово Чиполлино. Ему тоже хотелось поговорить о партизанах. И он стал рассказывать об итальянских партизанах всё, что слыхал от отца и матери Марселино.
— Кто тут называет моё имя? — спросил подошедший Марселино. — О! Это ты, Чиполлино… Откуда у тебя такой гриб?
— Я нашёл грибы вместе с моим другом Бульбинкой.
— Бульбинка? Очень приятно, — сказал Марселино. — Не удивляйтесь, что я говорю по-белорусски. Моя мать из Полесья.
— У наших матерей одинаковая судьба, — сказал Жан. — Будем дружить…
— Согласен. Моей маме будет приятно узнать, что в Париже живёт одна из ее землячек. А может быть, вы приедете к нам погостить?..
— Мать очень больная. Она была ранена на войне. А папа… Вот уже год, как мы его схоронили.
— О, это очень грустно! — участливо сказал Марселино. — Ты работаешь?
— Да. У богатого лавочника мальчиком на посылках.
Нехороший человек.
— Все богачи такие. Мой отец тоже не любит хозяина фабрики, на которой работает.
Чиполлино толкнул Марселино:
— Нехорошо, что ты не научил меня говорить по-белорусски.
— Ничего. Побудешь в лагере, научишься.
— А я уже знаю несколько слов, — повеселел Чиполлино.
— Ну, вот видишь…
— А у меня здесь есть бабушка, — похвалился Жан.
— Родителей моей мамы фашисты сожгли, — вздохнул Марселино.
— И мою маму сожгли фашисты, — сказал Бульбинка.-
Альберт её пихнул в огонь…
— Альберт? — насторожившись, спросил Марселино. — Про какого-то предателя Альберта мама мне рассказывала.
Если бы не помешали продолжению их разговора, Бульбинка узнал бы, что мать Марселино Алеся жила в соседней деревне с Лядами и что тот самый Альберт выдал её фашистам. Но в это время послышался голос светловолосой девушки:
— В автобус, все в автобус!
И все кинулись занимать свои места.
Пионеры с цветами встречали зарубежных гостей. Эти ребята были для них не просто гостями из-за границы. Почти у каждого из ребят матери родились и выросли в Советской стране, но в годы войны были вывезены на чужбину.
Встречать зарубежных ребят пришли и взрослые. Даже повар Федя в своём высоком белом колпаке появился возле арки, на которой красивыми буквами было выведено на белорусском и английском языках: «Добро пожаловать, дорогие гости!»
Лагерный врач в белом халате и в белой шапочке улыбался гостям и кивал головой.
— А их и не отличишь от наших ребят, — сказала официантка Катя. — Только у наших красные галстуки.
— А чего тут удивительного, — пробормотал повар. — Это же дети наших земляков.
Вдруг Катя восхищённо всплеснула руками:
— Смотрите, смотрите, какие маленькие хлопчики!
— И правда, — сказал повар, — такого я ещё не видывал…
— Ничего тут нет удивительного, — как бы предупредил врач взрослых, чтобы они своим излишним интересом не смущали Чиполлино и Бульбинку. — Я уверен, что одного из них зовут Чиполлино, а другого — Бульбинка. Правда?
— Правда, — отозвался Бульбинка.
— И вы будете жить в нашем лагере, — добродушно протянул врач.
— Да. Нас пригласила вон та беленькая девушка, которая говорит сейчас с трибуны.
— Это наша пионервожатая Зося, — объяснила Катя, подходя поближе к хлопчикам.
— Ну что ж, теперь мы позаботимся, чтобы вы были здоровенькие, — сказал врач.
— И сытые, — пробасил повар.
— А я позабочусь о том, чтобы вам было тепло и уютно, — прибавила Катя.
Через минуту Бульбинка и Чиполлино сидели у Кати на плечах. Она несла их к чудесным лагерным домикам и приговаривала:
— Ой, мои вы хлопчики, ой, мои вы милые. В своей комнате я поставлю две кроватки, набью матрасики свежим сеном. Буду рассказывать вам по вечерам сказки…
На третий день после торжественной встречи Катя вернулась из столовой поздно. Ожидая её, мальчики засыпали и просыпались несколько раз.
— Большая неприятность, — сказала Катя.
— Какая? — встревоженно спросили в один голос.
Чиполлино уже кое-как понимал белорусский язык, Бульбинка немного стал говорить по-итальянски.
Катя села на свою кровать.
— Неизвестно куда делся Жан, — разводя руками, рассказывала она. — Искали его и в лесу, и на берегу озера. Нигде не нашли.
— А Марселино? — взволнованно спросил Чиполлино.
— Марселино дома. Они вместе возвращались из лесу. Жан немножко отстал. А после ужина в лагере спохватились, что его нету.
— Может быть, на него Альберт напал? — проговорил Чиполлино.
— Какой Альберт? — удивилась Катя.
— Бульбинка знает…
Катя кинула взгляд на Бульбинку. Тот о чём-то напряжённо думал.
— Что ты молчишь, Бульбинка?
— Я догадываюсь, где Жан.
— Где?
— Мне кажется, он пошёл к бабушке.
— А у него здесь есть бабушка?
— Есть. Живёт она неподалёку отсюда, в деревне… А вот как. называется деревня, я забыл. Подождите, подождите… Борки… Нет… Бибики… Нет… Помню, на «бе»… Жан рассказывал нам про свою бабушку. Говорил и о том, что хочется ему с ней повидаться.
Катя тоже назвала несколько деревень на «бе», но всё это были не те деревни.
— Ну, вспомни, Бульбинка! — умоляла она.
А как раз, когда надо вспомнить, не вспоминается.
Утомлённая Катя, ожидая, покуда Бульбинка вспомнит, прилегла на кровать.
— Ба… Би… Бе… — бормотал Бульбинка. — Вот же помню, что название короткое, Би… Бу… Буды! — вскрикнул Бульбинка. — Буды! Жан пошёл в Буды к бабушке! — Бульбинка повернулся в сторону Кати, чтоб порадовать её, но она крепко спала. Заснул и Чиполлино. «Что теперь делать? — подумал он. И вспомнил аиста, которого видал на болотце возле озера. — Хорошо, пусть все спят. Я сам найду Жана».
Уже светало, когда Бульбинка потихоньку выбрался на улицу. Утро предвещало хороший день. На траве и цветах блестела роса. Из раскрытых окон доносилось в тишине дыхание утомлённых за день играми и походами ребят.
До болотца совсем недалеко. Но всё же покуда Бульбинка добежал, притомился и взмок от пота и росы. На его счастье, работящий аист уже ходил по болотцу.
— Милый аист, подойди ко мне! — крикнул Бульбинка, остановившись на краю болотца.
Аист важно, не спеша, подошёл:
— Ну, что тебе надо?
— Ты знаешь, где тут деревня Буды?
— Знаю. Там моё гнездо, а в гнезде детки, они ждут меня, хотят есть.
— Я Жана ищу. Он пошёл в Буды к бабушке…
— В лесу под Будами спит на мху какой-то мальчик. Может, это и есть твой Жан…
— Ой, это не иначе — Жан! Видно, он не дошёл до бабушки. Сделай милость, снеси меня к нему.
— Ну что ж, садись, — сказал аист, — да крепче держись.
Прилетели быстро. На полянке среди дубов аист опустился.
— Ну, беги к своему Жану. Вон он спит, видишь?
— Вижу, это он, — сказал Бульбинка. — Спасибо.
— Не за что. — Аист взмахнул громадными крыльями и полетел на болотце, а Бульбинка побежал будить Жана.
Жан тотчас же проснулся, как только Бульбинка тронул его за плечо.
— Ой, где это я? — протирая глаза, спросил он. — Это ты, Бульбинка?
— Я.
— Как ты меня нашёл?
— Тебя всю ночь всем лагерем искали.
Жан вздохнул. Ему было неприятно, что он наделал всем столько хлопот.
— Я встретил в лесу женщину. Спросил, где деревня Буды. Женщина сказала, что тут недалеко, и показала дорогу. Я подумал, что к вечеру успею вернуться, но вот заблудился. И бабушку не повидал…
— Ну ничего, увидишь обязательно.
— Что, пойдём к ней?
— Нет, сейчас — в лагерь. После.
В лагере ещё не проснулись, когда Бульбинка с Жаном стояли на пороге Зосиной комнаты.
— Почему ты меня не разбудил, а ещё амиго, друг, — обижался Чиполлино на Бульбинку за то, что не взял его на поиски Жана.
— Ты так сладко спал… — оправдывался Бульбинка.
Сначала обиделась и Катя, но она была так рада возвращению Жана, что всё простила. И успокоила Чиполлино:
— Ничего, впереди ещё много интересного.
И правда, у ребят ещё будет много интересных приключений. И время пролетит незаметно. И настанет день прощания…
— Как же вы теперь будете друг без друга, мои милые хлопчики? И как мне станет скучно без вас! — чуть не заплакала Катя. Она расцеловала мальчиков и побежала в столовую готовить ребятам свёртки с харчами на дорогу.
— Поедем с нами в Италию, — пригласил Чиполлино.
— Нельзя, — покачал головой Бульбинка. — Меня ожидают дед с бабой. Лучше ты здесь оставайся. Попросим аиста, и он унесёт нас в Полесье. Вот будет радости деду с бабой.
— Не могу, — вздохнул Чиполлино. — Меня ждут дед Чиполо и братья.
— Ну, тогда бежим на болото и попросим аиста, чтобы он поднял нас над лагерем и сделал прощальный круг…
Взявшись за руки, они побежали. Солнышко тем временем зашло уже за лес. Аист собирался лететь в своё гнездо.
— В последний раз! — попросили его Бульбинка и Чиполлино.
— Ладно, садитесь да держитесь хорошо…
Аист поднялся высоко и стал кружить над лесом.
— Смотрите, смотрите на наш край, хлопчики, — сказал аист.
На полянке внизу пионеры вместе с зарубежными ребятами разжигали костёр. Оттуда доносилась песня:
Дети разных народов…Аисту захотелось показать мальчикам своё гнездо.
Через несколько минут они уже кружились над деревней. Возле одной хаты толпилось много людей, а в центре толпы бабка обнимала мальчика. На дороге ждала машина.
— Это Жан прощается со своей бабушкой, — сказал аист.
— Жан! Жан! — закричали мальчики.
Жан не слышал их, а аист рассердился:
— Не машите руками, держитесь крепче!
Над гнездом аист снизился. Увидав его, аистята раскрыли клювы.
— Какие прекрасные аистятки! — восхищались Бульбинка и Чиполлино.
— Сейчас, мои милые, я вернусь! — крикнул аист.
Когда они вернулись к лагерю, пламя пионерского костра подымалось уже выше сосен, а песня вместе с искрами летела ещё выше и дальше.
Аист плавно спустился на лагерную площадку.
— Ну, хлопчики, будьте здоровы. Советую отдохнуть перед дальней дорогой.
Сказал так аист, взмахнул крыльями, поднялся и улетел к своим деткам.
Хлопчики послушались аиста и побежали в свою комнату. Утомлённые чудесным воздушным путешествием, они кинулись на свои кровати и заснули.
А через час в комнату прибежал Марселино с чемоданом. Тихонько и осторожно положил в чемодан Чиполлино. Подумав немножко, рядом с Чиполлино уложил и Бульбинку, затем скорым-скоро побежал с чемоданом к автобусу, который вот-вот должен был отойти на вокзал.
Бульбинка проснулся первым. Осмотрелся.
— Что такое? Как это мы оказались в чемодане? — Он толкнул в бок Чиполлино.
— Так ведь это чемодан Марселино. Постой, мне кажется, я слышу его голос!
Прислушались. Марселино восхищённо рассказывал:
— Как там было чудесно! Какая страна! Какие ребята! Да и все люди добрые, заботливые! Хорошо!
— Мы в Италии, Бульбинка, — сказал Чиполлино. — Поздравляю тебя и приветствую на моей родине.
— В Италии? Я же не собирался ехать в Италию!.
— Ну ничего. Подумай, ведь маме Марселино будет приятно повидать земляка…
— А я хочу домой, — понуро сказал Бульбинка.
— Не горюй. Мы поможем тебе вернуться на твою чудесную родину, где растут сосновые боры, а под соснами, во мху, белые грибы, где полянки покрыты душистой земляникой.
Они замолкли и потихоньку выбрались из чемодана. И тут услышали за стеной голос папы Марселино:
— А у нас, сынок, фашисты подняли головы. Наш профсоюз выпустил воззвание к рабочим — листовку. Дали и мне, чтоб занёс на завод, но я вот захворал.
— Я занесу, папа, — предложил Марселино.
— Нет, ты с дороги, устал, сынок, — забеспокоилась мать. — Это опасно.
Полиция…
— Мы отнесём листовки, — сказал Чиполлино и подтолкнул Бульбинку.-
Мы хорошо отдохнули, всю дорогу спали. Вот и пойдём на завод к рабочим.
— А ты знаешь, где это?
— Чиполлино всё знает, — засмеялся мальчик-луковка.
— Тогда давай сюда листовки, — оживился Бульбинка.
Они взяли листовки и пошли. Завод был недалеко, но… возле ворот ходил полицейский с дубинкой.
— Я заговорю его, а ты… — шепнул Чиполлино и подошёл к полицейскому.
Бульбинка влез на ворота и начал кидать листовки во двор завода. Листовки закружились в воздухе. Одна из них проплыла под самым носом у полицейского. Тот схватился за дубинку.
— Не пробуй убежать! — Он погрозил дубинкой и полез на ворота.
Бульбинка соскочил во двор.
— Где он? — крикнул полицейский.
А Бульбинка шмыгнул в лазейку под воротами. Ему подал руку Чиполлино.
— Побежали!
Полицейский остался с носом.
Бегут хлопчики, слышат вдруг шум, крики, свистки.
— Неужели полицейские гонятся?
— Да нет, — успокоил Чиполлино. — Это на стадионе. Сборная команда СССР играет со сборной Италии.
Через несколько минут они были уже на стадионе.
— Гол, гол! — кричали болельщики.
— Это я помог землякам забить гол, — похвалился Бульбинка. — Я пришёл — и сразу забили гол…
— Не радуйся, Бульбинка. Вон идёт. полицейский. Кажется, он нас заметил. Что же делать? Подожди, вон идёт Марцини. Бежим к нему. Он моряк торгового флота.
— За нами гонится полицейский! — крикнул Чиполлино Марцини.
— Не бойся, мы не дадим тебя в обиду.
Марцини посадил Чиполлино в один, а его друга в другой карман.
Подбежал полицейский:
— Синьор, тут где-то спрятались коммунисты!
— Что вы говорите? — удивился моряк. — Тут бежали какие-то дети…
— Это ничего не значит. У них есть родители, которые, наверное, и напечатали листовку.
— Дети побежали вон туда…
Полицейский бросился бежать в ту сторону, куда ему показал Марцини.
Моряк пришёл в порт.
— Ну, что, ребята, мне делать с вами? Надо хоть на какое-то время замести ваши следы. Полицейский не отстанет от вас.
— А куда вы?
— Мы пойдём во Францию.
— А это ближе к Белоруссии?
— Из Парижа в Москву идёт экспресс.
— Тогда я с вами во Францию! — крикнул Бульбинка.
— А я Тебя провожу до Парижа. Оттуда на поезде доберусь домой.
— И мне будет повеселее с вами, — сказал моряк и, приказав им спрятаться, пошёл на корабль…
— Сидите тихо, не высовывайтесь! — говорил он. — Если боцман увидит, что на судне безбилетные пассажиры, он вас снимет да ещё, чего доброго, и в полицию отдаст.
Друзья прикусили языки и нырнули на дно карманов. Они слышали, как боцман сердито кричал на матросов:
— Торопитесь! Скорей, скорей! Отваливаем!
В каюте Марцини снял свой матросский бушлат и повесил на вешалку. Сам переоделся в матросскую робу.
— Ну, оставайтесь тут без меня, а если услышите крики — прячьтесь. Боцман проверяет, нет ли кого постороннего в каютах. Корабль ведь идёт за границу. Я скоро вернусь.
Мальчики вылезли из своих тайников-карманов и принялись осматривать каюту, маленькую, но очень уютную. Здесь не было ничего лишнего: койка, столик и шкаф для вещей. Но больше всего хлопчикам понравилось круглое оконце, через которое можно было смотреть на море. А море волновалось и качало корабль, как детскую колыбельку.
— До чего приятно! — воскликнул Бульбинка. — А кто вон там высунул голову из воды?
— Это дельфины, — ответил Чиполлино. — Они очень умные и добрые. Если человек тонет в море, они помогают ему доплыть до берега.
Послышались шаги.
— Прячься! — крикнул Чиполлино.
И только они успели спрятаться, как открылись двери и вошёл боцман. Кряхтя, он согнулся и заглянул под койку.
— Ну, тут никого нет, — пробормотал он и вышел.
— Ха-ха-ха! Мы тут! — Бульбинка и Чиполлино смеялись, высунувшись из карманов Марциновой куртки.
Вскоре пришёл Марцини.
— Ну, до утра я свободен. Можем веселиться.
— Давайте петь, — сказал Чиполлино и начал:
Пусть всегда будет солнце…— Пусть всегда… — подхватил Бульбинка.
— Где вы научились петь такую чудесную песню? — спросил Марцини.
— В пионерском лагере «Крыжовка»! — с гордостью ответили мальчики.
— А где такой лагерь?
— В Советском Союзе.
— О! Я люблю Советский Союз! — Лицо Марцини засветилось радостью. — Когда была война, фашисты одели меня в военную форму, дали оружие и послали воевать против русских. Но я, как и многие из наших матросов, перешёл на сторону русских. Только фашист боцман остался с гитлеровцами. Вместе с ними он и удирал из России. Спойте свою песню, а я послушаю и тоже научусь её петь.
Хлопчики запели. Да так радостно и громко, что песне стало тесно в маленькой каюте. Она вырвалась ка волю, и её услышал боцман. Он насторожился, как собака, выставил свои большие уши и пошёл на голоса. Мелодия песни привела его к двери каюты Марцини.
Хлопчики услышали тяжёлые шаги боцмана и спрятались в карманы моряковой куртки.
— Кто тут пел? — спросил боцман, оглядывая каюту.
— Я, — отвечал тонюсеньким голосом Марцини, чтоб не выдать друзей.
— Ты? — удивился боцман.
— Я, я, — усмехаясь, отвечал Марцини.
«Он с ума сошёл, — подумал боцман. — Надо отвести его к доктору, а не то этот сумасшедший наделает тут дел».
— Пойдём! — приказал боцман.
— Куда? — тоненьким голоском спросил моряк.
— К доктору. — И, закрыв дверь каюты за собой, проворчал: — Псих…
Шепнув доктору на ухо, чтобы тот посадил больного моряка в изолятор, боцман пошёл на свой пост. Через какую-нибудь минуту он снова услышал звуки песни:
Пусть всегда будет солнце…И снова мелодия песни привела его к двери каюты Марцини.
Он внезапно открыл дверь, но в каюте никого не было. Заглянул под койку, огляделся — нигде никого.
— Может быть, это я заболел? — сказал сам себе боцман.
Только успел закрыть дверь, вышел из каюты, в ушах снова песня:
Пусть всегда будет солнце…Боцман вернулся в каюту, ещё раз внимательно осмотрел все углы, а когда, кряхтя, полез под койку, Чиполлино негромко сказал:
— Боцман — псих…
— Кто это говорит? — спросил боцман.
— Все говорят! — приглушённо крикнул из кармана Бульбинка.
«Может, и правда с моими мозгами что-то творится?» — перепугался боцман и побежал к доктору.
— Доктор, доктор! — тяжко вздыхая, прохрипел боцман. — Это, видно, не Марцини, а я заболел.
— Боцман, вы, как всегда, говорите резонно: кто-нибудь из вас действительно болен.
— Я, я, — поспешил его уверить боцман, словно боясь, как бы доктор не посчитал больным Марцини. — Ещё когда я был на войне в России, мне и тогда нередко казалось… Одного русского солдата я принимал за троих, а бутылку с соской в руках у ребёнка принимал за гранату…
— Скажите на милость! — сдерживая усмешку, покачал головой доктор.
— Да, да… Я стрелял изо всех сил. Не допускал близко к себе ни старого, ни малого, ни солдата, ни партизана. И, благодаря бога, уцелел. Только вот что-то такое осталось, видно…
— Но теперь, синьор боцман, вы далеко от России. Чго могло вас так встревожить?
— Песня, доктор, песня. Не понимаю, как она могла сюда залететь. В ней восхваляется мир, а я хочу, чтоб была война. Хочу отомстить коммунистам…
— О, синьор боцман, вот вам сто пилюль и таблеток. Ступайте в изолятор и глотайте через каждые пять минут по одной таблетке и по одной пилюле…
Открывши дверь изолятора, доктор крикнул:
— Выходите, синьор Марцини. Это не вы, а боцман болен…
— А где боцман? — спросил Чиполлино, когда Марцини вернулся в каюту.
— Сидит в изоляторе и глотает пилюли.
— Теперь мы свободно можем играть, — обрадовались дети.
— И не только в каюте, — сказал Марцини. — Я принёс из камбуза хлеб. Пойдём кормить чаек.
— Вот хорошо. Замечательно! Спасибо, синьор Марцини.
— Это вам спасибо, хлопчики. Это ведь вы загнали сердитого боцмана в изолятор. Вот если бы всех таких, как боцман, посадить в изолятор, — вздохнул он.
Они вышли на палубу.
— Где же чайки? — оглядывая морскую даль, проговорил Бульбинка.
— Сейчас прилетят.
Подошли к поручням. Марцини стал разламывать хлеб и кидать кусочек за кусочком в море.
Неизвестно откуда с криком налетела стая чаек. Они стремительно снижались до самой воды, на лету хватая хлебные кусочки.
— Ох, какие проворные! — удивлялся Бульбинка.
На палубу вышли матросы. Пришёл и доктор. Близко к кораблю подплывали дельфины и высовывали головы, показывая свои чёрные носы. Над голубым морем играла радуга.
Боцман решил проверить, прошла его болезнь или нет. Он вышел из изолятора, тихонько пробрался к каюте Марцини и заглянул в круглое оконце. Чиполлино и Бульбинка, ничего не подозревая, прибирали в каюте, чтобы Марцини приятно было отдыхать после вахты.
— Так это вы подстроили моё сумасшествие? — С этими словами боцман ворвался в каюту. Ребята не успели спрятаться и попали в руки злого человека. — Теперь вы запоёте у меня на сковороде!
Боцман притащил хлопчиков в камбуз и приказал повару:
— Кок, сейчас же поджарь их! Я посмеюсь, глядя, как эти негодяи будут корчиться на сковородке, а потом с большим удовольствием закушу ими горькие пилюли, которые из-за них глотал целый день.
— Хорошо, — промолвил повар, — вот только наточу нож.
— Позвольте мне, синьоры, — попросил Бульбинка, — на прощанье спеть песню.
— Не хватало мне ещё этого! — крикнул боцман.
— Ну пусть споёт, пока я наточу нож, — сказал кок.
И Бульбинка запел:
Хватай бульбу из печи, Кидай в торбу за плечи, Кидай в торбу да неси, Только больше не проси. Буль-буль-буль-буль-буль.— С такой песней жить веселей, — сказал Чиполлино и стал подпевать:
Буль-буль-буль-буль-буль…— А теперь ты спой свою песенку, Чиполлино, — попросил Бульбинка.
Хлопчика-цибульку не надо было долго упрашивать. Он звонко запел:
Я — весёлый Чиполлино. Вырос я в Италии — Там, где зреют апельсины, И лимоны, и маслины, Фиги и так далее…Эх, жалко, Бульбинка, не познакомил я тебя с моими братьями, — сказал, окончив петь, Чиполлино. — А может быть, ещё споём?
— Хватит! — раздражённо крикнул боцман. — Скорее там точи нож, — обернулся он к повару.
— Сейчас, — отвечал тот.
Боцман стал заглядывать в котлы, чтоб рассмотреть, что там вкусное готовится, и в этот момент кок мигнул хлопчикам, показывая на открытую дверь.
Мальчики тотчас же всё сообразили и бросились бежать. Кок чуть подождал, а потом, как бы спохватившись, рванулся к дверям:
— Куда вы? Стойте!..
На пороге кок нарочно споткнулся и грохнулся на пол. Боцман, который кинулся вслед за коком, налетел на него и тоже растянулся на палубе.
А хлопчики неслись дальше.
— Нас спасут дельфины! — крикнул Чиполлино. — Прыгай, Бульбинка, в море!
Дельфины услышали голоса и подплыли ближе к кораблю.
Когда боцман с бранью и криками и с большой набитой на лбу шишкой появился на палубе, Бульбинка и Чиполлино уже сидели верхом на дельфинах, которые плыли с быстротой пограничных катеров.
— Попробуй теперь догони нас! — донеслось до боцмана.
Хлопчики на дельфинах подплыли к скалистому берегу.
— Кажется, мы сбились с курса. Ступайте разведайте, чья там земля, — сказал старый дельфин. — Если вас плохо встретят, бегите сюда. Мы будем ждать.
Унылый берег оказался безлюдным. Взобравшись на высокую гору, мальчики увидали в долине девочку и козу с козлятами. Коза и козлята щипали траву, а девочка собирала цветы.
— Пойдём спросим, где мы оказались, — сказал Бульбинка.
— Нет, — отвечал Чиполлино. — Обоим идти опасно. Оставайся тут, а я сейчас.
Пока Чиполлино добирался до девочки, она успела собрать целый букет.
— Добрый день, прекрасная сеньорита, — весело поздоровался Чиполлино.
— День добрый, сеньор Чиполлино. Как ты попал сюда?
— Очень просто, на дельфинах.
У девочки были чёрные волосы и чёрные, как спелые вишенки, глазки. Одета она была очень бедно.
— Для кого ты, прекрасная сеньорита, собрала цветы?
— О, это большой секрет, — грустно ответила девочка. — Но тебе, Чиполлино, я могу сказать. Там, в зарослях, есть могила. В этой могиле похоронены мой дед и русский солдат. Они вместе боролись за свободу Испании и погибли. Для них я и нарвала цветов.
— Так это испанская земля?
— Да, это бедная, угнетённая фашистами земля, — отвечала девочка. — Беги отсюда, Чиполлино. Фашисты тебя не любят. Они сожгли книжку про твои приключения.
— А если б они узнали, что я не один здесь, а с другом Бульбинкой?
— Откуда он?
— С родины партизан, из Белоруссии.
— Из Советского Союза?
— Да. Пойдём, я тебя с ним познакомлю.
— Это опасно. Лучше скорей уходите отсюда, пока не пришли фашисты. А эти цветы отдай своему другу. Скажи: от Кармен. Приезжайте к нам, когда Испания будет свободной.
Бульбинка с удовольствием и благодарностью взял цветы, которые прислала ему маленькая испанка. Но когда узнал, для кого она их собирала, сказал решительно:
— Эти цветы я должен отнести на могилу героев.
И только когда мальчики вместе возложили цветы на могилу, они возвратились к своим дельфинам. Дельфины снова унесли мальчиков в море. А на горе стояла Кармен, чёрные, как спелые вишенки, печальные глазки её долго смотрели им вслед.
— Ну, эту местность я хорошо знаю, — сказал старый дельфин, подплывая к берегу. — Это Франция. Счастливого пути, хлопчики!
— А ты, не вернёшься с нами в Италию, Чиполлино? — спросил самый молодой дельфин.
— Потом, как провожу Бульбинку в Париж.
— Ну, тогда счастливой вам дороги! — крикнул старый дельфин.
— Спасибо, дельфины! — отвечали мальчики.
— А. теперь что будем делать? — спросил Бульбинка, когда дельфины уже исчезли в море.
— Всякое дело надо начинать с хорошей песни, — сказал Чиполлино. Он стал рисовать на песке солнце и запел:
Пусть всегда будет солнце…Песню услышал рыбак. Попыхивая трубкой, он подошёл к Бульбинке и Чиполлино.
— Какие прекрасные мальчики! — сказал рыбак. — Тебя я, кажется, знаю. Ты из Италии. А ты откуда, малыш?
— Откуда же может быть бульбинка, как не из Белоруссии, — засмеялся хлопчик.
— Из Белоруссии? Дай я пожму твою руку, хлопчик. Я сам партизанил на Полесье. Мы там сражались с фашистами. А ещё пели песню про бульбу. Вот только слова забыл, смешные такие.
Хватай бульбу из печи, —запел Бульбинка.
— Вот, вот, спой, пожалуйста, будь добр.
— Споём, что ли, Чиполлино?
— Споём.
И они запели, притопывая ногами, а рыбак присел на камень и стал слушать.
— А куда вы теперь? — спросил рыбак, когда мальчики кончили петь.
— Нам надо в Париж. Оттуда Бульбинка поедет на родину, а я к себе домой.
— Так вон фургон стоит. Он повезёт рыбу на рынок. Пойдём.
Рыбак посадил мальчиков в корзину с рыбой, закрыл двери машины, и они поехали.
Бульбинка не заметил, как приехали на рынок: он дорогой заснул. И надо же было так случиться: как раз, когда Бульбинка заворочался и начал искать глазами своего друга, к машине подошёл какой-то человек и вскрикнул:
— О, Бульбинка! Уж не из Белоруссии ли ты?
— Из Полесья, — обрадовался Бульбинка: незнакомец говорил по-белорусски.
— О, так ведь и я оттуда. А как ты сюда попал?
— Поначалу я попал в пионерский лагерь. А оттуда с итальянским мальчиком…
— Ты пионер? — Лицо незнакомца неприязненно скривилось.
— Нет, я не пионер ещё, но обязательно им буду…
— Ну, это мы посмотрим, — пробормотал незнакомец и, ухватив Бульбинку, сунул его в карман пальто.
— Кто вы, дядька? — пискнул Бульбинка из кармана.
— Много будешь знать, скоро состаришься… Сиди и молчи. Ещё поговорим…
«О чём он будет со мной говорить? Почему он живёт здесь, а не в Полесье?» — думал Бульбинка.
Незнакомец долго ходил по рынку, потом куда-то уехал на автобусе, заходил в магазины: в одном он купил нож, а в другом — бесшумный пистолет. Бульбинку он прижал рукой, не позволяя высунуть головы из кармана.
Наконец незнакомец зашёл в какой-то дом, снял в коридоре пальто и постучал в дверь.
— Пожалуйста, давно ожидаем, — послышалось в ответ.
«По-белорусски говорят, — удивился Бульбинка. — Надо послушать». Он выскочил из кармана, подбежал к двери и приложил к щёлочке ухо.
— Панове борцы-соратники! Знаете, чем я вас угощу?
— Чем, чем? — послышался вопрос.
— Бульбинкой. Да к тому же и белорусской.
— Что ты говоришь? Нашей белорусской бульбинкой?
С той поры, господа, как покинули родной край, мы забыли вкус и запах своей бульбы.
— Завидую тебе, Альберт. Ты летишь в Полесье. Вскоре будешь дышать родным воздухом.
— Не завидуйте, господа. Я не знаю, как там будет на Полесье. Может так случиться, что ни бульбы, ни драников и не отведаешь.
«Так вот кто этот незнакомец — Альберт, — подумал Бульбинка. — И он собирается в Полесье? Что ему понадобилось, предателю?»
— Зато когда ты вернёшься, Альберт, будешь иметь большие деньги.
— Если вернусь, — вздохнул Альберт.
— Как бы там ни было, бульбинку мы съедим сами.
— Это не простая бульбинка, Панове, — отвечал Альберт. — Это хлопчик Бульбинка. Он говорит по-белорусски. Из Полесья. Недавно оттуда. Он много может рассказать такого, что нас интересует, и особенно меня.
— Так чего же ты морочил нам головы? Давай его сюда на допрос!
— Надо спешить, — сказал Альберт. — До отхода поезда в Мюнхен осталось два часа. Только давайте подумаем, как лучше к
Бульбинке подойти. Ведь он почти пионер. Может заупрямиться…
— Вот что, панове, надо дать ему конфетку и сказать: «Мы несчастные эмигранты, тоскуем по родине».
«Ну, паны мне не товарищи, — подумал Бульбинка и подался к выходу… — Что ж теперь делать? — вздохнул хлопчик, очутившись на парижских улицах. — Где-то теперь мой друг Чиполлино?»
…А Чиполлино в этот момент говорил то же самое: «Где мой друг Бульбинка? Наверно, заблудился. Он ведь не знает Парижа».
Два часа бегал Чиполлино по улицам большого шумного города, искал Бульбинку. Но… попробуй найти иголку в стоге сена!
«Подымусь-ка я на Эйфелеву башню. Оттуда виден весь Париж».
Чиполлино однажды уже подымался с Марселино на Эйфелеву башню.
«Вот бы оказаться тут вместе с Бульбинкой!» Чиполлино рассматривал Париж с высоты. И вдруг — какое счастье…
— Пиф! Милый Пиф! — закричал Чиполлино.
Мимо башни бежала маленькая собачка. Она остановилась и подняла голову.
— Кто меня зовёт?
— Это я, Чиполлино! — начал кричать и махать руками мальчик-луковка.
— Виват, мой друг! — Пиф, спеша изо всех сил, стал подыматься на башню.
Чиполлино кинулся ему навстречу. «Пиф знает весь Париж. Пиф знает все площади, улицы и закоулки Парижа. У него чудесный нюх. Пиф найдёт Бульбинку».
— Что у тебя случилось? — спросил Пиф.
— Помоги, пожалуйста, найти Бульбинку. Это очень хороший мальчик,
— Ты прикасался к нему руками?
— Конечно.
Пиф обнюхал его руки.
— Ты знаешь, какой это прекрасный друг? — говорил в это время Чиполлино.
— Не будем терять времени. Оставайся здесь, наблюдай, а я побегу искать Бульбинку.
Бульбинка уже утратил надежду разыскать Чиполлино и решил идти на вокзал.
— А зачем вам, месье, вокзал? — удивился толстый лавочник.
— Хочу ехать.
— Куда?
— К друзьям в Мюнхен, — назвал Бульбинка город, который в эту минуту пришёл ему на память.
— А деньги есть?
— Нету, — пожал плечами Бульбинка.
— Ха-ха-ха! — захохотал лавочник. — Он хочет ехать в Мюнхен без копейки денег! Ха-ха-ха-ха!
«Что тут смешного?» — Бульбинка пожал плечами и пошёл прочь от магазина.
И тут его догнал старый знакомый Жан. Во время разговора с лавочником он стоял в стороне и волновался.
— Подожди, Бульбинка!..
— Жан! Вот так встреча…
— Для моего хозяина только тот человек, у кого есть деньги. Я мало зарабатываю. Но я дам тебе денег на дорогу. — Жан сунул в карман Бульбинки бумажку. — А на вокзал найдёшь дорогу? Нет? Ступай прямо, потом повернёшь налево, а там спросишь. Ну, будь здоров! Побегу, а то заметит хозяин, что я попусту теряю время, и прогонит меня с работы. Как жалко, что не могу с тобой больше пройти. Здесь не в пионерском лагере…
— До свиданья, Жан!
Стало веселей. «Друзья не забывают!» — подумал Бульбинка.
«Но зачем мне этот Мюнхен? — спохватился он через некоторое время. — Мне ведь надо экспресс Париж — Москва».
И в этот момент услышал рядом:
— Гав, гав!..
— Ой, кто это?
— Я Пиф. Друг Чиполлино. А друг моего товарища — мой друг.
— А где Чиполлино? — спросил Бульбинка.
— Он попросил, чтобы я нашёл тебя. Он же знает, что никто в Париже не сделает это лучше меня. Я — всем известный Пиф.
— А я совсем неизвестный, — отвечал Бульбинка. — Только где-то на Полесье меня вспоминают дед и баба. Я же блуждаю по свету.
— Ничего, мы поможем тебе вернуться на родину.
И всё было бы хорошо. Пошёл бы Бульбинка вместе с Пифом через весь Париж, поднялся бы на Эйфелеву башню, и вместе они полюбовались бы красотой Парижа, а потом бы друзья посадили Бульбинку в вагон экспресса Париж — Москва.
Но тут Бульбинка глянул в сторону и заметил каких-то троих мужчин.
— Пиф, — шепнул Бульбинка, — среди этих людей человек, который разлучил меня с Чиполлино. Спрячемся, они идут сюда.
Бульбинка и Пиф шмыгнули за старый каштан.
— О-о! Это недобрые люди, — потянув носом воздух, сказал Пиф. — У нас во Франции не любят гитлеровских прислужников.
— Откуда ты знаешь, что они гитлеровские прислужники?
— Я фашистов узнаю тотчас же.
— Пиф, я знаю — это недобрые люди. Один из них, Альберт, собирается лететь из Мюнхена на Полесье…
— Всё ясно, — сказал Пиф. — Садись с ними в вагон и не спускай с них глаз. Но нужно купить билет.
— У меня есть деньги. Мне дал их Жан.
— Прекрасно.
— Только вот жалко, что я не простился с Чиполлино.
— А я здесь, — послышался голос Чиполлино.
Бульбинка в недоумении оглядывался и моргал глазами.
— Не веришь? Можешь меня ущипнуть.
— Чиполлино! Мне так приятно, что мы опять вместе.
— У нас мало времени, — беспокойно поглядывая по сторонам, проговорил Пиф. — Бульбинка уезжает.
— Почему так внезапно? Мы даже не погуляли на прощанье.
Пиф шепнул что-то на ухо Чиполлино.
— А-а-а, — заторопился Чиполлино, — тогда другое дело.
Втроём они побежали на вокзал, купили билет. Осталась ещё сдача.
— Что с нею делать? — спросил Чиполлино, потому что брал билет в кассе он,
— Купить конфет, — посоветовал Пиф.
Конфет на сдачу дали немного, всего четыре конфетки. Поделили. Досталось по одной. А что делать с четвёртой?
— Передайте её Жану, — попросил Бульбинка. — И скажите ему, пусть приезжает снова к нам на лето в Крыжовку. И ты, Чиполлино, и ты, Пиф.
Объявили посадку. И Пиф. точно установил, в каком вагоне находятся трое мужчин.
— Проберись незаметно в купе и внимательно слушай, — посоветовал он.
— Спасибо, Пиф, — поблагодарил Бульбинка.
— Твой друг — мой друг, твой враг — наш общий враг, — сказал Пиф.
— Так оно и есть, — подтвердил Чиполлино.
Нелегко было расставаться с друзьями, но ещё трудней оказалось незаметно пробраться в купе, где сидели предатели, забраться на верхнюю Полку и не дыхнуть, не чихнуть, а слушать разговоры и всё замечать.
Тот, кого звали Альбертом, сидел посредине и понуро слушал своих спутников.
— Документы у тебя хорошие, — начал один из них, поправляя на носу очки, — ничего не бойся. Смело собирай сведения, всё узнавай и аккуратно посылай донесения.
— Хорошо, — вздохнул Альберт. — Жалко только, Бульбинка сбежал. Я бы вытряс из него нужные сведения. Всё было бы полегче…
— Никуда он от нас не скроется. Поймаем…
— Не забывай, что за эту работу тебе будут начислять деньги в банк на твой счёт. И не какие-то, а большие.
«Ах вы негодяи!» — чуть не крикнул Бульбинка, но вовремя прикусил язык.
Мальчик негодовал и возмущался, слушая предателей, покуда, наконец окончательно истомлённый, не заснул. И увидел сон. Вот он потихоньку достаёт из кармана пальто предателя пистолет и кричит:
«Руки вверх!»
Предатели подняли руки, дрожат. Альберт, заискивая, просит:
«Бульбинка, ты, пожалуйста, не нажми курок, а не то пистолет выстрелит».
«Знаю, приходилось стрелять».
«Не губи нас, Бульбинка! Мы ни в чём не виноваты!» — умоляет другой предатель.
«Не виноваты? А что вы делали, когда гитлеровские оккупанты душили белорусский народ?»
«Мы ничего худого не делали. Мы только слушались фашистов, потому что боялись их. Что прикажут, то и делали, нашей вины тут нет».
«А потом?»
«А потом бежали вместе с гитлеровцами, потому что боялись уже своих людей».
«А теперь?»
«Теперь слушаемся тех, кто нам платит деньги. Ведь надо на что-то жить».
«Осторожно, Бульбинка, — снова взмолился Альберт, — не нажми на курок!»
«Боишься? А летишь опять вредить нашим людям… Тебе не страшно?»
«Почему не страшно? Страшно, но ведь деньги большие платят. Я не полечу, полетит кто-нибудь другой, и я не получу денег».
«Ах вы негодяи!» — Бульбинка не выдержал и нажал курок.
Выстрела не было. Ещё раз… Страх пропал на лицах изменников, и они начали хохотать.
Бульбинка раскрыл глаза. В купе от табачного дыму хоть топор вешай, темным-темно. На столике бутылка вина. Предатели пьют и во всё горло хохочут. Альберт потряс зажигалкой, прикурил новую сигарету.
Бульбинка снова заснул.
Кто-то лизнул Бульбинку в лицо, и мальчик проснулся. Моргнул раз, другой и, не веря своим глазам, начал их протирать. Снова раскрыл — то же самое.
— Хоть сто раз протирай глаза — не поможет. Это не сон. Лизнул тебя я.
— Пиф?! Так это не сон, а правда ты?
— Я, Бульбинка, я.
— Как же ты здесь оказался?
— Вскочил на ходу. Мы подумали с Чиполлино, что тебе будет трудно одному.
— А на полку как влез?
— А вот по этой лесенке… Скок, скок…
Бульбинка глянул вниз:
— А где эти трое?
— Выходят из вагона. Мы уже в Мюнхене.
— О-о! Так надо торопиться.
— Не беспокойся, я их найду.
След привёл к огромному мрачному дому. На окнах первого этажа чернели железные решётки.
Пиф обнюхал ручку дверей и вернулся к Бульбинке, который оставался за углом дома.
— Они там.
— Что это за здание?
— Видать, какое-то учреждение.
— Что станем делать?
— Придётся ждать.
— Неприятное это дело — ждать. Да ещё неизвестно сколько.
— Были бы конфеты, быстрее бы время проходило, — пошутил с Пифом Бульбинка.
— Есть ещё одна конфетка, — сказал Пиф. — Но её нужно передать Жану.
— Это та самая конфетка?
— Да. Но когда я мог передать Жану?
— Хорошо, что ты со мной, Пиф. Что бы я без тебя стал делать?
Помолчали, поглядывая из-за угла дома на двери.
— Бульбинка, — несмело проговорил Пиф, — позволь мне съесть конфетку Жана. Я и тебе дам крошечку.
— Позволяю, — махнул рукой Бульбинка. — Жану я пошлю, как только вернусь на родину, белорусских конфеток.
— Надеюсь, и меня не забудешь, — сказал Пиф, развёртывая бумажку.
— Не забуду. И Чиполлино тоже.
Пиф похрустел конфеткой, потом повертел в лапах бумажку от неё, понюхал и тоже сунул в рот.
— Очень люблю конфетки.
Наконец двери открылись. На крыльцо вышли четверо мужчин.
— Первых троих я знаю: тот вот — Альберт. А кто четвёртый — не знаю.
Подошла великолепная, блистающая чёрным лаком машина…
— Нам ничего другого не. остаётся, как только прицепиться сзади к машине. Сможем?
— Постараемся, — отвечал Бульбинка.
Как только захлопнулись дверцы машины, Бульбинка и Пиф выскочили из-за угла и быстро устроились на задних буферах машины. Так проехали они километров сто. Возле домика у леса машина остановилась.
Четверо вылезли из машины и вошли в домик.
— Лезь на дерево, Бульбинка, посмотри, что они там делают.
Ветви росли низко и густо. Влезть на дерево было нетрудно.
— Ну, что ты там увидел? — спросил Пиф, когда Бульбинка спускался вниз.
— Альберт надевает парашют… В ста метрах от домика ждёт самолёт.
— Ты должен попасть в самолёт первым. Пошли.
Дверь в самолёт оказалась открытой, и лестница уже подготовлена.
— До свиданья, Пиф!
Бульбинка побежал к самолёту, а Пиф дождался, пока туда подошёл ещё один пассажир. Провожающие пожелали Альберту мягкой посадки и счастливого возвращения, и самолёт, разбежавшись, поднялся в воздух.
Бульбинка не спускал глаз с Альберта. Диверсант сидел унылый и молился.
— Подготовиться к высадке!
Диверсант подошёл к люку. Бульбинка за ним.
— Прыгай! — приказал лётчик.
Альберт потоптался на месте и провалился. Бульбинка прыгнул за ним. Через какое-то мгновение он сидел на куполе парашюта и смотрел вдаль. Начинало уже светать.
Парашют опустился на полянку. Бульбинка спрятался за елку и принялся следить за парашютистом. Альберт, прихрамывая, начал свёртывать парашют.
— Вот несчастье, я, кажется, вывихнул ногу, — пробормотал он, озираясь как волк.
Вдруг зашуршали сухие листья. Бульбинка оглянулся: «Неужто пограничники?» Нет, пограничников не видать, а листья шуршат. Бульбинка пригляделся: ёжик.
— Что ты тут делаешь, ёжик?
— Мышей ловлю.
— Мышей… Лучше посмотри, какая крыса ходит. Вот кого надо ловить!
— Кто это?
— Нарушитель границы.
— Надо сообщить на заставу, — сказал ёжик.
— Лучше я пойду скажу деду… До лесника, кажется, тут близко.
Ёжик предупредил:
— Если встретишь лису или зайца, им ничего не рассказывай. Лиса хитрая, а заяц — балаболка, болтун.
— Ладно, — согласился Бульбинка и побежал.
И нужно же было так случиться: почти у самого двора Бульбинка встретил лису.
— Бульбинка, Бульбинка, где ты был? Я тебя давно не видала.
— С того самого времени, как съела гуся… — сказал мальчик.
— Ой, я про того гуся давно забыла. Всё думала: «Где наш Бульбинка?»
— Как бы нам прогуляться, дойти до курятника…
— А что, я с радостью! — Лиса вильнула хвостом.
— Нет у меня времени, — отвечал Бульбинка.
— Ой, какой ты стал важный.
— Поумнел, на белый свет посмотрел, — отвечал Бульбинка.
В эту минуту на крыльцо вышел лесник. Бульбинка бросился к деду, а лиса вильнула хвостом, и след её простыл.
Увидав Бульбинку, лесник очень обрадовался:
— А, дорогой ты наш хлопчик, Бульбинка! Где же ты был столько времени? Бабушка! Бульбинка нашёлся!..
— Тише, дед! — перебил его Бульбинка. — В лесу шпион!
— Шпион?! Откуда он мог взяться?
— С неба, на парашюте.
— Выдумываешь!
— Не выдумываю, деду. Он повредил себе ногу…
Бульбинка хотел рассказать, что он уже давно следит за нарушителем границы, но вдруг испугался: дед совсем тогда не поверит ему.
— Говоришь, вывихнул ногу… Тогда он придёт сюда лечиться… Ну ладно. Я пойду на заставу, а ты, старуха, прими непрошеного гостя поласковее. Угости блинами, пригласи отдохнуть.
— А мне что делать? — спросил Бульбинка.
— Ты уж всё, что надо, сделал. Оставайся с бабушкой.
Дед вскинул на плечо ружьё и пошёл на заставу.
Через час из лесу вышел человек и в нерешительности остановился.
— Это он, бабушка, нарушитель, — шепнул Бульбинка. — Тот самый Альберт, который убежал за границу.
— Откуда ты знаешь?
— Потом расскажу, бабушка. Всё расскажу…
— Вот ворон, видно, не зря сюда он залетел.
Бабка заволновалась, взяла ведро с водой и вышла на крыльцо.
— Добрый день, — поздоровался нарушитель и даже пошутил:- Вот хорошо, с полным ведром встречаете, к счастью, значит…
— Несу вот, скотину напоить, — смутилась бабка.
— А кто живёт в этой хате? — спросил Альберт, оглядывая крыльцо.
— Кто живёт? Известно, кто в лесу живёт, — лесник.
— А он дома?
— Нет, пошёл в обход.
— А тут где-нибудь неподалёку есть ещё какая хата?
— Нету. Вокруг — лес и лес.
— А люди у вас бывают?
— Редко. Иной раз грибник либо охотник зайдёт.
— Эдак-то ведь можно и одичать совсем тут.
— А у нас есть радио. Видите, антенна. Песни слушаем, музыку. А вы откуда?
— Грибы собирал в лесу, да вот ногу повредил.
— Ох, горе-то какое! А где же ваши грибы?
— Оставил корзину в лесу. Трудно нести…
— Да чего мы стоим!.. Заходите в хату. У меня в печи чугун с горячей водой. Налью вам в корыто, попарите ногу, может быть, и пройдёт.
— Большое вам спасибо! Так, говорите, живёте вы тут только с дедом? — переспросил гость.
— Только с дедом. Есть хотите? Драниками могу попотчевать.
— Драниками? С очень большим удовольствием. Давно уж не ел драников.
— Живёте в Белоруссии и не едите драников? — удивилась бабка.
— А кто их там в городе печёт! — спохватился Альберт, сообразив, что проговорился.
Он сморщился, будто от боли.
Бабка подала блины, и гость накинулся на них, как голодный волк. Он шумно чавкал, давился и хвалил:
— Вот это блинки! Всем блинкам блинки!..
А когда его рука потянулась за остатним блинцом, в хату вошёл лесник.
— Вот и дед наш! — обрадованно сказала бабка.
— Очень приятно! — Гость протянул руку леснику.
Но тот, вместо приветствия направил на него двустволку.
— Руки вверх! В стволах пули на медведя.
Незваный гость поднял руки. В глазах у него был ужас, и казалось, они вот-вот выскочат из орбит.
— Дедуля! — не выдержал Бульбинка и высунулся из-за печки. — У него в кармане оружие…
— Баба, обыщи у него карманы! — приказал дед.
Бабка принялась проверять карманы Альберта, но оружия не нашла. Вынула только грибной нож.
— Ну, видите, как врёт, — сказал Альберт, волком глянув на Бульбинку.
— Было оружие, дедуля, был пистолет. Схоронил, видно, в лесу. Но ёжик знает где.
— Какое оружие? У меня документы. Можете проверить…. — Фальшивые у него документы, дедуля. Я всё знаю. Это
Альберт…
— Альберт?! — удивлённо воскликнул дед. — Слышал про такого предателя, хоть ни разу и не видал…
— Выдумывает он. Не Альберт я, а Иван. Документы у меня правильные, настоящие.
— Ничего, в Лядах остались живые свидетели. Они скажут, Альберт ты или Иван.
Альберт опустил голову.
— Ступай! — приказал дед, показывая на двери. Предатель вышел на крыльцо, а навстречу ему из лесу -
два пограничника.
— Ну, теперь, залётный соколик, перейдёшь на тюремные харчи, — усмехнулась бабка.
— Свою корзину с грибами не забудь взять в лесу, мусье Альберт!.. — насмешливо крикнул выскочивший на крыльцо Бульбинка.
Предатель только заскрипел зубами.
ВЫСТРЕЛЫ НАД ЯРОМ
Они шли яром. Тропинка петляла среди высоких ольх. Листрат, долговязый паренек лет четырнадцати, с перекинутым через плечо сыромятным пуговьем шагал впереди. За ним неохотно плелся младший года на два Лешка. Возле босых ног его, словно уж, ползло пуговье с узлом на конце.
Лешку так и подмывало ступить на этот узелок, но он боялся. Листрат шуток не понимал — мог стегануть по голым ногам.
Дать ему сдачи Лешка еще не осмеливался: Листрат был сильнее. Жаловаться на него тоже не хотелось. Сделал такую глупость однажды, когда был немного поменьше. И что же? Здоровенный, с рыжей бородой Никита Дудин, отец Листрата, ухмыльнулся:
— Ляструша, а ну подкинь ему, сынок, ящо. А то он жаловаться пришел. Ты ему чего-то недодал. Гы-гы…
Своим родителям тоже не пожалуешься. У них и без того забот хватает. Где им разбираться в обидах семерых детей!
— Не подставляй лоб, чтоб по нему не били… — махнет рукой отец. Хоть ему и жаль сына, но с соседями ссориться не станет.
К этому Лешка привык давно. Оставалось терпеть и делать то, что вдруг приходило в голову Листрату.
А в его голову приходило разное… О, если б у Лешки был настоящий друг! Но где его найдешь?
В школу Леша ходил нерегулярно. С весны до поздней осени пас корову в яру, а зимой чаще сидел на печи. Где же на такую прорву наберешься обуви…
Жили они на окраине большого промышленного города. Дом, в котором рос Лешка, был последним на улице Задулинской. За ним начинался Смоленский яр, который становился все шире и постепенно соединялся с Гапеевским. Дальше до самой Витьбы тянулся Духовской яр. Красивые это были места. Над ярами, почти на всю их длину, стояли сады, весной — в цвету, а летом и осенью сверкали наливные краснобокие яблоки. В кустах черемухи заливались соловьи, а на дне яра неумолкаемо журчал ручей. На восточной стороне, за садами, начинались крестьянские поля, за ними виднелись хутора и деревни.
Над самым яром, под высокими вербами, что склонились к ручью, и стоял родной дом Лешки. От ворот двора начиналась немощеная улица, что вела в город, с глубокой колеей от колес.
Самым близким соседом был Лачинский. Он работал контролером в городском театре. Был у него сын Вася. С Васей можно было подружить, да мать очень опекала мальчика и не отпускала его от себя ни на шаг. Разве могла она позволить играть ему с соседскими детьми! Немного дальше жил Листрат.
Коровы щипали в кустарнике траву. Стеречь их надоело. Можно было спуститься к ручью, половить пескарей, но Листрата потянуло на луг. Лешка вынужден был подчиниться.
Яр, по которому они шли, отделял город от деревни. На его западной стороне кончался город, на восточной — начиналось село.
Они поднялись наверх. Ольшаник кончился. Тропинка вела на лужок, за которым начиналось ровное поле, и терялась где-то во ржи.
Сюда на лужок иногда приходили городские дети. Они ловили бабочек, собирали жуков, кузнечиков, качались по траве. И надо же было случиться, чтоб прибежали они и в этот день!
Листрат первый заметил городских с красными галстуками и неприязненно посмотрел на них. Его неприязнь к пионерам не была случайной: родители Листрата верят в бога и считают «пильенеров» и «кансамольцев» антихристами.
— На, — протянул Листрат кнут Лешке, — гони их отсюда. Ну, быстрей! Испужалси, что ли? — и толкнул его в спину.
Лешка щелкнул пуговьем и, разозлившись на Листрата, ринулся в атаку. Как бешеный хлестал он городских кнутом.
— Бей их, пильенеров! — нагонял своим криком страх на детей Листрат. — Стегай!..
Мальчики разбежались. Лешка погнался за самым старшим.
— Бей! — не унимался Листрат.
На белой рубашке мальчика, за которым гнался Лешка, появилась длинная темная полоса. Вдруг раздался чей-то грозный окрик:
— Что ты делаешь, негодяй?!
Лешка оглянулся. К нему бежал хорошо одетый мужчина со сложенным зонтиком в руке. Женщина, стоявшая возле ржи с букетом васильков, что-то кричала ему вдогонку.
Лешка не стал дожидаться, когда зонтик обрушится на его голову, и бросился в ольшаник. На беду, впереди был обрыв. Не успев остановиться, Лешка сорвался и полетел вниз. Мужчина чуть было не полетел вслед за ним, но успел удержаться за ольховую ветку. Тяжело дыша, он с минуту стоял над обрывом, потом махнул рукой и вернулся к женщине.
— Удрал, негодяй. Его счастье…
— Зачем ты погнался за мальчонкой? — упрекнула женщина, подавая мужчине платок, чтобы тот вытер пот, выступивший на его лице. — Спугнул драчуна и довольно.
— Ненавижу эту рвань.
Красивое лицо женщины выразило недоумение:
— Ты имеешь в виду пастушка?
— Его и всех оборванцев.
— Ах, вот оно что, — улыбнулась женщина. — А я думала, ты из благородных побуждений вступился за городских мальчишек. Тогда, мой друг, ты не за тем погнался. Мальчик в красном галстуке более опасный твой враг…
— Разве на нем был красный галстук? Не заметил… Они пошли вдоль поля.
— Ты никак не можешь смириться с тем, что на завод пришел другой хозяин… — вновь заговорила женщина.
— Лапоть, рвань немытая, а не хозяин. А я — инженер…
— И поэтому ты решил вылить злобу на пастушке?
— Оставь, Лида. Ты же прекрасно понимаешь: никто не знает, при каких обстоятельствах может обида вырваться наружу…
— Глупо, очень глупо, Серж…
— Конечно. Евгений Петрович Сачельников не стал бы гоняться за мальчишкой… Он сражается.
— Не в его ли банду ты хочешь войти?
— Зачем так, Лида… Он офицер. Я гражданский человек. К тому же не знаю, где он скрывается. Он благородный… Да, благородный.
— О, да! Сам он рук не марает. Кадет!
— Говорят, граф Григорий с ним вместе.
— Вот уж в это я не поверю. А впрочем…
Она поднялась на зеленый пригорок и остановилась.
— Боже! Как красиво… — всматриваясь в противоположный берег яра, воскликнула она. — А эта беседка над кручей… Великолепно! Чье это имение? — спросила женщина, показав на большой дом с черепичной крышей в глубине ухоженного сада за беседкой.
— Доктора Леванцевича.
— Тебе приходилось бывать в его доме?
— Приходилось, — без особого энтузиазма ответил мужчина. — Вместе с Грюнбергом, когда тот у него лечился.
— Грюнберг теперь за границей и лечится у других докторов.
— Не думаю, что там он только лечится…
— Ты еще веришь, что он вернется на свой завод?
— Не потерял такую надежду.
Мужчина достал из кармана театральный бинокль и навел его на сад.
— Значит, не теряешь надежду, — задумчиво произнесла его спутница. — А вот Заблоцкий ее потерял.
— Какой Заблоцкий?
— Твой однофамилец. Купил мыло по дешевой цене, погрузил на плот и отчалил, надеясь в другом месте продать его с выгодой. Но в пути плот залило водой и мыло растворилось. Вот и говорят теперь: заработал, как Заблоцкий на мыле…
— Есть вещи, которые не растворяются в воде, — загадочно ответил мужчина и спрятал бинокль в карман.
В беседку вбежала девочка с книгой в руке. Бросив книгу на столик, она энергично замахала руками: очевидно, делала спортивную зарядку.
— Это дочь Леванцевича?
— Возможно. Я ее впервые вижу. Ведь столько времени прошло… — не сразу и как-то нехотя отозвался мужчина.
— Шустрая девочка…
На дорожке от дома появилась высокая женщина. Она шла спокойно, осматривая сад. Остановилась у клумбы, что-то поправила, понюхала цветок и пошла дальше. Войдя в беседку, она повернулась лицом в сторону пригорка.
— Пойдем, милая, на нас уже обращают внимание… — Это жена Леванцевича?
— Не похоже — Анна ниже ростом и полнее. Я ее и видел-то один раз, когда они вернулись из-за границы. Скорее, это его сестра. Но пойдем отсюда. Она заметила нас…
— А почему нам не зайти в их сад? Посмотри, сколько там цветов. А, Сережа?
— Что ты! — почему-то испугался муж. — Целую вечность не был и вдруг… Нет, нет, это невозможно. — И он, взяв жену под руку, увлек ее к тропинке, которая вела к городу.
А Лешка лежал на дне яра, едва дыша. Лицо его было в крови и сильно болел бок: мальчик ударился об острый ольховый пень. Попробовал пошевельнуться, но не смог.
— Листрат, — простонал Лешка.
Но тот не отозвался. Отыскав в чаще свою корову, он погнал ее подальше от этого места.
— Воды… — снова простонал Лешка.
Вода была близко. Совсем рядом журчал ручей.
Надо было как-то доползти до него. Лешка приподнялся на руках, но, ощутив сильную боль в боку, только ойкнул.
Послышались шаги. «Кто это? А вдруг тот дядька с зонтом?» Лешка притих. «Кто же это?»
— Листрат, — чуть слышно позвал Лешка.
— Меня зовут Юрка. Тебе помочь? — раздался доброжелательный голос.
Не дожидаясь ответа, Юрка побежал к ручью. Вернулся оттуда с полной шапкой воды.
— Пей, потом я обмою тебе лицо.
После нескольких глотков воды Лешке стало легче. Юрка помог ему доползти до ручья, вымыл лицо и дал в руки плоский камень, чтоб приложить к больной щеке.
Лешка уже смог разглядеть Юрку. Это был мальчик немного повыше его, одетый по-городскому: короткие штаны, белая рубашка. На шее у него был повязан красный галстук. Когда Юрка наклонился над ручьем, чтобы взять другой, более холодный камень, Лешка увидел на его рубашке знакомую полосу через всю спину: это был тот самый мальчик, которого он стеганул кнутом. Как стыдно!.. И может, он попросил бы у Юры прощения, но в этот момент его словно обожгла мысль: а где Маргарита?
Шкодливая корова могла забраться в сад Гапея. Ничего страшнее этого Лешка не представлял себе. Мальчик вскочил на ноги, но его пронзила острая боль в боку, и он прислонился к дереву.
— Не знаешь, где Маргарита? — чуть слышно спросил он у Юрки.
— Это твоя сестра?
— Она может залезть в сад. Будь другом, возьми кнут и пригони ее сюда.
Юрка понял, что речь идет о скотине.
— Коза, корова? — переспросил он.
— Корова, Маргарита, бурая, со сломанным рогом. Яр большой, отыскать корову среди зарослей не так легко.
— На, — Юрка протянул Лешке камень, — садись и прикладывай к щеке, а я сейчас найду твою Маргариту.
Юрка выбрал самую высокую ольху и полез на нее. Несколько минут было тихо, только шумел ручей.
— Вижу! — наконец крикнул Юрка. — В саду пасется корова.
Он быстро спустился на землю, схватил кнут и побежал.
— Она сейчас будет здесь.
«Только бы он успел, — молил Лешка, прижимая камень к щеке. — Только бы Гапей не загнал ее в свой хлев».
Лешка пережил уже однажды тяжелый день, когда его отцу пришлось идти за коровой к Гапею и расплачиваться за потраву.
Боль в боку вынудила Лешку заглянуть под рубашку и посмотреть ушибленное место. Бок оказался весь синий, из раны сочилась кровь.
Невольно потекли слезы. Перед глазами всплыли лица родителей, Маргарита со сломанным рогом, потом поплыли какие-то круги…
Очнулся Лешка от толчка в плечо.
— Ты что, оглох? — услышал он над собой чей-то голос. Не сразу понял, что это Листрат.
— Где мой кнут?
— Кнут?.. Где-то тут… валяется.
— «Валяется»!.. Я тебе дал в руки — и ты мне верни в руки.
— Не могу встать…
— Встанешь! — Листрат схватил Лешку за ворот. Лешка вскрикнул.
В этот момент над Листратом просвистело пуговье и обожгло его спину. Листрат взвизгнул и отскочил в сторону. Оглянулся, чтобы посмотреть, кто его так стеганул, и увидел Юрку с кнутом в руке. Впервые Листрат почувствовал, как больно жжет пуговье, которым он не раз бил Лешку.
— Пильенер…
Перекосившись от злости, Листрат начал оглядываться, где бы схватить камень или палку. Но Юрка не дал ему опомниться, начал стегать раз за разом, и Листрат кинулся наутек.
— Не пильенер, а пионер! — крикнул вдогонку Юрка.
… Лешка, прижав камень к ушибленному месту, с интересом наблюдал за смелым мальчиком в красном галстуке.
— Пионер, — повторил он тихо, словно стараясь понять значение этого слова.
— Он думает, что оскорбил меня. Дурень. Знает ли он еще, что такое пионер? — злился Юрка. — А ты знаешь?
— Знаю, — ответил Лешка. — Пионер — это… ну такой…
— Ничего, — улыбнулся Юрка, — узнаешь. — Он бросил кнут и подошел к пастушку. — Вот что с тобой делать дальше?
Вместо ответа Лешка скривился и застонал.
— Болит?
— Болит, — тихо ответил Лешка.
Пощипывая траву, приблизилась Маргарита и грустными, влажными глазами уставилась на своего пастушка.
— Ну, что глядишь, шкодливая, пасись… — сказал Лешка.
Корова будто поняла его и снова принялась щипать траву, отгоняя хвостом мошкару. Где-то в черемухе раздалась трель соловья.
— Вот что. Сначала я тебе постелю, чтобы ты не лежал на голой земле, — сказал Юрка.
Он наломал ольховых веток, нарвал папоротника и помог Лешке перебраться на мягкое ложе.
Пока занимались этой работой, пришло и решение.
— Где твой дом? — спросил Юрка.
— Далеко, версты две отсюда. А что?
— Долго будет, если туда и назад, — размышлял вслух Юрка.
Лешка не сразу понял, что задумал его друг.
— Сначала отгоню корову, а потом придем за тобой. Лешка насторожился. Он не представлял себе, как можно остаться без Маргариты. Мать всегда наказывала: «Ни на шаг от коровы. Стереги нашу кормилицу». И действительно, без коровы неизвестно, как бы они жили. Когда отец был на войне, мать меняла молоко на хлеб и соль. И когда отец вернулся с войны и не мог найти работу, опять же выручала Маргарита.
— Куда отгонишь? — затревожился Лешка.
— Ну, куда скажешь. Где твой дом?
Лешка замолчал, словно взвешивал, можно ли доверить Юрке Маргариту. Юрка понял его тревогу.
— Я побежал бы сначала к твоим родителям, но корова снова залезет в сад.
Это убедило. Лешка знал норов Маргариты. Она не упустит удобного момента, чтобы не полакомиться клевером в чужом саду.
— Гони ее по ручью против течения, — начал объяснять Лешка. — В конце яра увидишь три большие вербы. На пригорке, под вербами, наш дом. Он самый крайний в городе.
— Ну, жди, я скоро. — И Юрка взмахнул кнутом.
В каком бы ты ни был возрасте, детском или пожилом, но если ты останешься один и вынужден будешь лежать и ждать, как Лешка, невольно придут мысли и воспоминания о самом дорогом и близком. У Лешки самым дорогим был родной дом, родители, братья и сестры. А осталось детей после революции и трудных лет гражданской войны, разрухи и голода — семеро из десяти. Старший — Федор, учился в Москве на курсах красных командиров. Сестру Янину забрала тетка в деревню. Самыми старшими теперь в семье были он, Лешка, и брат Янка. Они помогали присматривать за младшими, пасли корову. Когда корову пас Янка, Лешка в это время работал в саду доктора Леванцевича, который платил ему двадцать копеек в день. Мальчик окапывал деревья, кусты крыжовника, расчищал малину, носил навоз для клумб и грядок. В саду всегда хватало работы. Делал все, что приказывала сестра доктора, трудолюбивая тетя Зина. В саду работать было интересней, чем ходить за Маргаритой и ждать, пока она наполнит свое ненасытное брюхо.
Не раз из открытых больших окон дома Леванцевичей доносилась музыка. Это играла на пианино дочка доктора Тамара. К ней домой приходила учительница, уже немолодая женщина, но очень аккуратно и со вкусом одетая. В конце занятий они играли на пианино в четыре руки, и тогда тетя Зина говорила Лешке:
— Отдохнем, послушаем.
Тамаре было, наверное, столько же лет, сколько и Лешке. Красивая девочка с кудрявыми каштановыми волосами иногда появлялась в саду. Лешка наблюдал за ней из-за кустов крыжовника или малины. Как бы и ему хотелось вот так гулять по саду с книжкой в руках, играть на пианино, как эта девочка Тамара!
Однажды, когда, наклонившись над кустом колючего крыжовника, Лешка вырывал траву, он услышал, что кто-то остановился возле него. Он поднял голову и увидел Тамару с книгой в руке.
— Хочешь, почитаю?
Лешка любил читать книжки. Еще до школы он научился читать вывески на магазинах, когда бегал за керосином, солью или разносил по квартирам молоко.
— Я должен закончить работу, — растерялся Лешка. И подумал: «Иначе твой папа не заплатит мне».
— А ты работай и слушай. Только иногда посматривай на меня. Я хочу знать, нравится ли тебе то, что я читаю.
Лешка слушал. И хотя старался работать как и раньше, но работа уже не спорилась. Время от времени он посматривал на Тамару. Голос у нее был приятный, читала она хорошо.
Они и не заметили, как к ним подошел Леванцевич.
— Тамара, — сказал отец сухо, — не отрывай мальчика от работы.
Тамара молча закрыла книгу и, опустив кудрявую головку, пошла по аллее к дому. Она знала, отец скажет матери: «Это же непорядок, чтобы дочь доктора Леванцевича забавляла батрака чтением».
Леванцевич несколько минут стоял возле Лешки. Эти минуты мальчику показались вечностью.
— Ты хорошо работаешь, — похвалил он. — Я люблю порядок, будешь стараться — заплачу больше.
На докторе был светлый, хорошо подогнанный костюм, такие же светлые, под цвет костюма, туфли. Позолоченные очки и седина на висках придавали ему очень солидный вид. Но что-то холодное было во всем его облике.
Лешка безразлично взглянул на него и даже не поблагодарил.
… На небе горели звезды. Тихо шумел ручей. Где-то возле хутора мычала корова. Лешка вспомнил Маргариту и представил себе, как встревожатся родители, увидев рядом с коровой не его, а Юрку.
Постепенно тучи закрыли звезды. Стало еще темнее. Где-то далеко прозвучали выстрелы. Лешка лежал и прислушивался к каждому шороху…
Только утихло эхо выстрелов, раздался свист, похожий на соловьиную трель. Лешка вначале так и решил, что это соловей, но потом догадался — Мендель. Этот человек имел такую привычку: шагая насвистывать.
Шел он по знакомой стежке, которая вела от хутора через ручей в сторону города. Мендель мог помочь Лешке. Он сильный. Мог бы даже взвалить хлопца на плечи. Только вот у Менделя на плечах тяжелый мешок. Лешка окликнул:
— Дядька Мендель!
Мендель не услышал. Стежка петляла довольно далеко отсюда, и вообще когда Мендель свистит, он ничего не слышит.
Свист отдаляется и утихает. Мендель уже на другом берегу яра. Он не минует дома Сенкевичей.
Все же, пока по яру шел и свистел знакомый человек, было не так грустно. Теперь, кажется, и темнее стало. Каждая минута тянется долго.
Послышались шаги вблизи и приглушенный разговор. Шли, видимо, двое.
— Зачем ты в него стрелял? — сказал один.
— А что мне было делать? Он бы меня убил, сыбака. Голос этот Лешка узнал сразу: Тимка — родной брат Листрата.
— Они так не делают. Бьют сначала по ногам, чтоб не убежал.
— И по ногам не велика радость, — буркнул Тимка.
— Он упал?
— Упал, сыбака.
— Это убийство. Вторая статья.
Ленька прижался к земле, будто хотел зарыться в нее. Он знал, что могут сделать со свидетелем такого секретного разговора.
— Наган надо спрятать.
— Не тут. Пойдем дальше. Там погуще заросли. И они, попыхивая цигарками, пошли в сторону Духовского яра.
Похожий случай произошел уже однажды с Лешкой, когда он так же нечаянно услышал разговор бандитов. Это было прошлым летом. Лешка, набегавшись днем по яру, после ужина пошел с Янкой спать на сеновал. В хате тесно, душно и мухи кусают. А на душистом сене хорошо. Внизу пестрый конь, на котором отец возил на стройке кирпич, аппетитно хрустит овсом. Время от времени вздыхает корова. А то и дождь забарабанит по крыше, и под шум дождя еще слаще спится.
Ночью прогремел выстрел. Янка вздрогнул, но не проснулся. Лешка насторожился. Притихла внизу скотина. И вдруг Лешка услышал возле хлева приглушенные голоса.
— Ты зачем вернулся?
— Сверло забыл.
— Сыбака. Быстрей.
Так слово «собака» выговаривал только Тимка, здоровенный двадцатилетний детина.
— Вот оно…
Топот утих. Промычала корова, захрустело сено на зубах Пестрого. Близость живых существ несколько успокаивала. Но заснуть Лешка уже не мог. Широко раскрытыми глазами вглядывался он в темноту. «Сыбака Тимка. Что ему надо ночью возле хлева?»
Дудиных на улице не любили и боялись. Их называли «черносотенцами». Где какая драка, так вся семья, кроме худенькой, почерневшей жены Никиты Дудина, была уже там. Бывало, в воскресенье Никита говорил своим сыновьям:
— Если трое меня одного одолеете, ставлю пол-литра.
И начиналась драка. Два здоровенных парня — Тимка и Харитон — не могли осилить отца. Листрат был еще слабый помощник. А отец, надавав сыновьям, особенно старшим, тумаков, а порой и окровавив их сплющенные носы, хохотал от удовольствия, что он, старый конь, еще в силе.
В выходные дни, когда на Двине крепкий лед, Дудин брал своих сыновей и шел под Волковичеву гору, где происходили кулачные бои. Дрались два берега: левый и правый. Драку начинали подростки, такие как Листрат. Потом им на смену приходили хлопцы Тимкиного возраста и завершали драку такие бородачи, как Дудин. Они сбрасывали кожухи и, засучив рукава красных сорочек, с криком «гоним, гоним!» наступали на противника. Побеждал тот, кто брал противоположный берег. На том берегу победители и побежденные распивали бутылку и расходились по домам.
После революции городской Совет запретил кулачные бои на Двине. И все же любители этого традиционного развлечения приходили на берег, чтоб почесать кулаки. Тогда появлялась конная милиция и прогоняла задир.
И Лешку как-то затянул Листрат на такой бой.
И он бежал по льду и, стиснув кулаки, кричал: «Гоним, гоним!» Он кого-то бил, и его били. Лешка даже не понимал, за что он бил кулаками незнакомого мальчишку и за что тот платил ему тем же.
Возвратился домой Лешка весь в синяках. Федор посмотрел на брата с сочувствием:
— Не на Двине ли ты был?
— Ага, — опустил глаза Лешка.
— Ну и дурень. Полезай быстрее на печь, а то еще и от отца достанется.
Потом, подав Лешке на печь ломоть хлеба, намазанный подсолнечным маслом и посыпанный солью, разъяснил:
— Это при царизме придумали для людей такое занятие: пусть свою обиду и злость на угнетателей срывают на своих и не трогают панов. Понял?
— Ага, — кивнул головой Лешка и начал аппетитно есть хлеб. Ничего он, конечно, не понял. Но Федор работал на заводе, и он все знал. Как же мог Лешка не согласиться с тем, что говорил старший брат.
У Дудиных привычка драться осталась: они частенько пускали в ход кулаки.
Однажды на Задулинскую улицу пришли Митя и Лиза, комсомольцы с завода «Металлист». Они собрали детей, начали рассказывать им про революцию, про Ленина. Их слушали с интересом не только дети, но и взрослые. Потом начали разучивать «Интернационал». Тут особенно проявила свой талант Лиза, красивая девушка в кожаной куртке. А Митя, высокий плечистый парень, стоял и подпевал. И тогда прибежали Тимка, Харитон, а за ними Листрат. Разогнали детей, начали драку. До крови избили Митю, который один от них отбивался. А сам Дудин стоял в стороне и подзуживал:
— По мозгам его, безбожника…
Хулиганы искровавили Митю, но и он оставил отметины на лицах «черносотенцев». Дрался он исступленно и отважно. Сдерживал их троих, пока Лиза по его приказу не скрылась за кладбищем. Даже Никита Дудин разозлился на сыновей, когда они вытирали окровавленные носы:
— Лопухи. С одним не могли справиться.
— Так он верткий, сыбака, — оправдывался Тимка.
Но вступать в драку Дудин-старший не хотел. Может, побоялся: время не то.
… Утром, когда отец запрягал коня, во двор к ним пришел Лачинский.
— Ну, сосед, скажи мне спасибо. Не дал я злодеям вас обокрасть.
— Каким злодеям?
— А вот пойдем, покажу.
Они вышли через калитку в огород, повернули налево, прошли вдоль высокой ограды двора и снова повернули налево, по меже, за хлев.
Лешка соскочил с сеновала и побежал тихонько за ними.
— Видишь, Антон, — показал Лачинский на дощатую стену. На ней одна за другой зияли свежепросверленные дырки. — А я им помещал, а то прорезали бы тут ход и вывели корову.
— Вот гады… Через двери в хлеву они не могли вывести. Там хороший замок. Так вот они как…
— А я и не думал, что это воры. Шел с работы. Уже сворачивал с межи на стежку возле своего двора. Слышу: возле хлева разговор. О чем, думаю, соседи так поздно толкуют. Подхожу. Здороваюсь, как с соседями, а в ответ мне выстрел. Я и упал в картофельник. Пуля просвистела мимо самого уха, но, слава богу, не задела. Я притаился, да, признаться, от страха не могу и пошевельнуться. Они, видимо, решили, что убили меня. И бежать… Спустя некоторое время возвращались за сверлом… Когда стало тихо, я пополз по картофельнику в свой двор. До утра не мог заснуть. И мне кажется, — тихо добавил Лачинский, — кто-то среди воров был знакомый. Видимо, думал, что я его узнал. Но, — Лачинский приложил палец к губам: молчи, сосед, чтобы не накликать беды.
Отец кивнул в знак согласия.
— Это уж так…
— А знаешь, тата, — сказал Лешка, когда Лачинский ушел. — Я проснулся от выстрела. Слышал их разговор. Одного вора узнал по голосу. Это был Тимка…
— Что? — отец даже вздрогнул от неожиданности. — Ничего ты не слышал и не знаешь. Молчи, сынок, а то еще хату спалят.
И вот опять голос Тимки. Снова в кого-то стрелял ночью бандит.
Маргарита лбом открыла калитку и вошла во двор. Юрка все время, пока шел за ней, думал, что сказать родителям Лешки, чтоб не испугать их. Как и говорил Лешка, корова сама довела его до хлева. Шли они, однако, довольно долго. Солнце уже скрылось где-то за городом.
Во дворе стоял человек в брезентовой куртке, снимал сбрую с пестрого коня. Конь нетерпеливо дергался. Хозяин сдерживал его:
— Стой, дурень. Не убежит твой овес.
Говорил он это будто бы сердито, но злобы в его голосе не слышалось.
Юрка остановился, словно «стой» относилось к нему. Все, что он придумал сказать, пока гнал корову, вылетело из головы.
Конь, освобожденный от упряжи, кинулся в стойло, а хозяин положил на дроги хомут. В этот момент он заметил Маргариту и обратил внимание прежде всего на ее вздутые бока.
— Молодец, Лешка, хорошо накормил.
Взлохмаченная голова его, усы были усыпаны красной пылью. Красными были и дроги. «Видать, кирпич возил», — подумал Юрка.
Хозяин загнал корову в хлев, привязал ее и только уже потом, когда вышел из хлева, заметил Юрку.
— А где Лешка? — спросил он встревожено.
— Он… Он лежит около ручья. Упал с обрыва, — сбивчиво начал рассказывать Юрка.
— Сильно ушибся? — забеспокоился отец.
— Бок разбил и встать не может.
— Что ты говоришь?!
Какое-то время Антон беспомощно стоял посреди двора, не зная, что делать, потом спохватился, побежал в конюшню и вывел Пестрого.
— Иди сюда, мальчик.
Юрка несмело подошел. Хозяин помог ему сесть на коня, а потом вскочил и сам на Пестрого.
— Держись за гриву…
Юрке не надо было об этом говорить. Он и сам обеими руками ухватился за гриву, как утопающий за корягу. Все же первый раз сидит на коне.
Выехали со двора. Дети увидели их в окно.
— Татка поехал… Куда он поехал? Кто этот хлопчик?
Выбежала из хаты и хозяйка.
— Куда ты, Антось? Ужин на столе…
— Я сейчас… Ужинайте, — ответил он и стеганул концом поводьев Пестрого…
Конь быстро бежал вдоль яра. Юрку то качало, как в люльке, то трясло, и казалось, вот-вот он упадет с лошади. Успокаивали немного только поводья с обеих сторон, которые держал хозяин.
Страшнее было, когда спускались к ручью. Начинало темнеть. Казалось, что сейчас полетят в пропасть.
— Нагибайся, — предупреждал Юрку отец Лешки, и Юрка клонился к гриве коня.
Спустились к ручью. И дальше по нему уже ехали медленно. Конь ступал уверенно по каменистому дну, разбрасывая вокруг брызги.
Яр, такой красивый и веселый при солнечном освещении, теперь был мрачный и таинственный.
— Ну, где он? — спросил Антон.
Юрка уже и сам вглядывался в темноту, вспоминая, где он оставил Лешку. Но ведь ночь не день. Все так изменилось. Только ольха, на которую он влезал, чтобы высмотреть Маргариту, вдруг обозначилась на фоне неба.
— Тут, — сказал Юрка.
Это было не совсем «тут», но близко.
Антон придержал коня. Остановились. Тишина, только ручей тихо переливался среди молчаливых деревьев.
— Леша, где ты, сынок? Лешка отозвался не сразу:
— Я тут, тата.
— Как же это ты, сынок, — наклонившись над Лешкой, горевал отец. Он посадил на коня Лешку, потом Юрку, а сам за уздечку повел коня вдоль ручья.
— Ну, где ты так поздно ходишь, Юра?
Этими словами, в которых были и укор, и тревога за сына, встретила мать Юрку.
— Прости, мама. Мой друг попал в беду.
— Какой друг?
— Ты его еще не знаешь. Пастушок. В яру пас корову, свалился с обрыва, сломал ребро. Доктор был. Его в больницу отвезли.
Вот и все, что Юрка счел нужным рассказать матери. И чтоб ее порадовать, похвалился, что он впервые ехал верхом на коне.
Юрка глянул в окно. Из их комнаты была видна башня ратуши. Стрелка часов приближалась к двенадцати.
— Отца еще нет?
Мать грустно посмотрела на сына. Юрка понял все… Сегодня ей пришлось волноваться и за отца и за сына.
Отец Юры Рыгор Иванович Вишняков — инспектор уголовного розыска. Работа очень опасная. Бандиты, с которыми он борется, не складывают добровольно оружия. Да и распознать их не так легко: днем они вроде бы занимаются мирным трудом, а ночью грабят. Сеют среди населения страх и неуверенность.
Мария Александровна начала подогревать ужин на всех: авось и Рыгор подойдет. Днём он забегал на минутку. Помещение уголовного розыска рядом. Сказал, что где-то за городом работники розыска напали на след бандитов и он с группой милиционеров едет им на помощь. Мария Александровна привыкла ждать.
Семь лет Мария Александровна ждала мужа с войны. Юрка за это время вырос. Отец не узнал своего сынишку, которому было два года, когда он ушел на фронт. Отец рассказывал сыну, как он воевал, как потом свергли царя. Рассказывал про Ленина. На гимнастерке отца красовался орден Красного Знамени. Была у него и награда царской армии — Георгиевский крест. Но отец его не носил. Для всех окончилась война — для отца Юркиного она продолжалась. Партия послала бывшего фронтовика на борьбу с бандитами.
Ужинали вдвоем. Тарелка отца блестела под светом электрической лампочки. Мать время от времени посматривала в окно на башню. Она специально не вешала занавески, чтоб всегда были видны часы.
— Мам, а сколько придется Лешке лежать в больнице?
— У детей сломанные кости срастаются быстрее, но с месяц полежит.
— Так и лето пройдет, — вздохнул Юрка.
И Марии Александровне жаль было лета. Это и ее отдых — она работала учительницей в школе. Но она ждала зимы. Зимой бандитам не такое раздолье…
После ужина Юрка помог матери убрать со стола и пошел спать. А мать закрыла кухню, подошла к окну и долго стояла не сводя глаз с часов на башне.
Юрка тоже хотел дождаться отца. Он старался не уснуть. И ему казалось, что он не спит. Только вдруг перед ним возник отец на коне. Он мчится по полю с мечом в руке, а перед ним во все стороны разбегаются, бросая ножи, бандиты. Отец размахивает мечом. Большие, как у Буденного, усы его развевает ветер.
«Но откуда у отца усы?» — думает Юра. У отца никогда не было усов. И на коне Юрка отца никогда не видел. Это начальник уголовного розыска Свиридов ездит верхом. И усы у него, как у Буденного. И вот уже не отец, а дядя Свиридов соскакивает с коня, заходит к ним в комнату. Юра сквозь сон слышит его шаги.
— Ничего, — говорит он густым басом. — Разбили Антанту. Победили контрреволюцию. Покончим и с бандитами.
Мать стоит, отвернувшись от окна. В руке у нее бумага, на глазах слезы.
— А когда я смогу его навестить? — спрашивает она.
— Подождите пару дней. Сегодня еще нельзя. Но не волнуйтесь. Врач заверил, что все будет хорошо. Вот пуля, которую извлекли из его груди.
Странный какой-то сон. Каждое слово дяди Свиридова Юрка слышит, как наяву.
— Не волнуйтесь, — доносится голос Свиридова. — Соня побудет с вами. А я пойду.
Шаги его слышатся на лестнице. В комнате становится тихо.
Юрка открыл глаза. В окно ярко светит солнце. Стрелки на ратуше показывают девять часов. Из соседней комнаты доносится незнакомый голос:
— Мария Александровна, выпейте валерьянки…
Юрка вскакивает с кровати, бежит в другую комнату. Что это? Опустив голову на стол, сидит мать, а возле нее со стаканом в руке стоит женщина в белом халате.
— Все будет хорошо. Не волнуйтесь, Мария Александровна.
Юра понял, что это уже не сон.
Так случилось, что Юрке пришлось навещать в больнице и раненого отца и Лешку. Отец лежал на первом этаже, Лешка на втором. После свидания с отцом Юрка бежал на второй этаж.
— Сегодня папе лучше, — сказал однажды Юрка, сидя на табурете возле кровати Лешки.
Лешка тоже чувствовал себя лучше. Он даже хотел встать, но врач запретил.
День был погожий, летний. Больные, которым разрешено ходить, гуляли по саду.
В палате Лешка лежал один. Можно было с ним обо всем поговорить.
— Показать тебе что-то?
— Покажи.
Юра полез в карман.
— Вот этой пулей бандит ранил отца… из нагана.
— Из нагана? — Лешка вдруг вспомнил тот вечер, когда он лежал в яру со сломанным ребром. — А бандита поймали?
— Нет. Их было двое. Удрали…
«Двое, — подумал Лешка. — И тех было двое. И говорили про наган…»
— А ты знаешь, Лешка, папка встретился с бандитами недалеко от Гапеевского яра как раз в тот вечер, когда мы с тобой там были. Утром, когда ты был в больнице, а я спал, пришел начальник уголовного розыска Свиридов с медицинской сестрой Соней и рассказал все. А я думал, что это мне снится.
— Что снится? — спросил Лешка. Он озабочен был другим: «Сказать или молчать?» Хотелось, очень хотелось сказать Юрке о том, что он слышал в тот вечер. Но вспомнились слова отца: «Молчи, сынок, а то еще дом спалят».
— Ну, то, что отца ранили…
— А-а… — напуганный своими мыслями, ответил Лешка.
Помолчали.
— Болит? — спросил Юрка, не понимая, чем встревожен его товарищ.
Вместо ответа Лешка спросил:
— Юрка, а если дом загорится, люди успеют выскочить во двор?
— Если дом каменный, то успеют, а если деревянный, то, может, и нет.
Лешка видел однажды, как от молнии загорелся дом за яром. Родители были в поле. Лешка прибежал на пожар, когда уже весь дом был охвачен пламенем. Какая-то женщина кричала:
— Дети там, дети!..
К счастью, как потом выяснилось, детей в это время не было в хате. А если бы были, да спали…
— Я так думаю, что не успеют. Когда хата горит — это страшно, — ответил Лешка.
Больше ничего в этот день Лешка не сказал Юрке. Зато ночью он несколько раз просыпался от страшных снов: то видел бандитов, которые стреляют в его отца и выводят из хлева Маргариту, то всех родных в огне пылающего дома…
Весть о том, что в больнице лежит инспектор уголовного розыска, простреленный пулей бандитов, быстро разнеслась среди больных. Зашел разговор об этом и в палате, в которой лежал Лешка.
— Вот, могли и убить человека ни за что, — сказал пожилой крестьянин с перевязанной рукой.
— Ни за что? — равнодушно проворчал молодой парень, который лежал на кровати возле двери и курил, хотя не раз сестра напоминала ему: «Семка, в палате курить запрещается». — Пускай бы не лез.
И голос Семки, и взгляд его злых глаз не нравились и пугали Лешку.
— Кто-то должен защищать людей от бандитов, — продолжал рассуждать немного смущенный таким заявлением парня крестьянин.
— А кто тебе сказал, что они бандиты, — косо глянул на крестьянина Семка.
— А кто же они? — не замолкал крестьянин. — В кашей деревне увели у человека корову из хлева, да что придумали — обули в лапти, чтоб следов не было. А человек бедный, детей полная хата, как же ему жить без коровы?
— Каждый жить хочет, — буркнул, пуская вверх дым, Семка.
— Пусть себе живет, но не за счет чужих мозолей. Людские слезы не проходят даром. Вот и на них пришла кара. Мальчишки в лесу увидели рога да копыта от той коровы. Нашли и лапти, по ним отыскали и хозяина. Он оказался отцом одного бандита. А потом и сынка взяли…
— Если б твоего взяли, не так заговорил бы.
— Если б мой сын такое зло людям приносил, ей-богу, не пожалел бы и сына.
— Иди того недобитого проси, чтоб взял тебя в милицию. Им легавые нужны.
— Ты на старого человека не тыкай! — вдруг вскочил с кровати пожилой мужчина. Лешке он очень нравился. Особенно за рассказы про зарубежные страны. Мужчина этот был плотогоном, сплавлял лес по Двине до самого моря. — Бери свои костыли и топай курить в сад. Нечего коптить тут, а то схвачу за шиворот и вышвырну из палаты. Не погляжу, что у тебя нога сломана.
Семка посмотрел на плотогона и понял, что тот не шутит. Поднялся с кровати, взял костыли…
— Защитник бандитов нашелся. Сам небось удирал от милиции и сломал ногу.
Семка только сердито посмотрел на плотогона и, опираясь на костыли, поскакал на одной ноге по коридору.
А Лешка тихонько лежал и думал про тех деревенских мальчиков, которые нашли лапти в лесу и тем самым помогли людям поймать бандитов.
Разговоры про бандитов возникали в палате часто. Лешка услышал от старого крестьянина и плотогона много страшных историй. Даже в газете «Заря», которую утром сестра приносила в палату, писали про их бесчинства. Плотогон, прочитав сообщение уголовного розыска, злился:
— Я карал бы не только бандитов, но и тех, кто их укрывает.
— Люди и рады помочь властям, — рассуждал крестьянин, — но боятся. Отомстят же, гады.
— А вот атамана шайки Ниленка крестьяне связали и отвезли в Велиж. Не побоялись. Среди крестьян были и родственники бандита. Всем он не давал житья.
Семка молчал или, косясь на плотогона, выходил курить.
— Дедушка, — спросил Лешка крестьянина. — А те мальчики, которые нашли лапти, были пионерами?
— Какие лапти?
— Ну, в каких корову выводили воры из хлева…
— А… те… Пастушки… Хорошее дело сделали… Деньги у бандита забрали и человеку корову купили. Слава богу, тихо стало в деревне.
— А они пионеры? — повторил свой вопрос Лешка.
— Паперы? Были, возможно, какие-нибудь и бумаги. В газете даже об этом писали.
— Эх, дедуля, не о том вас спрашивают, — улыбнулся плотогон. — Носят ли те мальчики красные галстуки?
— Нет, не видел. Одеты, как все дети, а галстуки чтоб носили, врать не буду, не видел.
— Ну, они стоят того, чтоб носить галстук, — подмигнул плотогон Лешке и вышел из палаты.
— Пойду и я покурю, — сказал старик и вышел следом за плотогоном.
Лешка остался один. За открытым окном в саду перекликались птицы. Разговаривали больные. Лешка подумал, что сейчас Янка с младшим братом Алесем пасет в яру Маргариту. Может, как раз в том месте, где спрятан наган. Вот если б найти его. Лешка спрятал бы оружие на чердаке: пускай бы после этого какой-нибудь бандит сунулся. Можно даже и не брать себе наган: немного поиграть с ним, а потом закопать в землю, чтоб никто никогда не нашел. А как вырастет, откопает и будет воевать с бандитами, как Юркин отец…
К кровати тихо подошел Юрка. Лешка не сразу заметил его.
— Папе сегодня хуже… — услышал Лешка голос друга.
И улетели за окно все мысли. Рядом сидел друг, отца которого прострелили из нагана бандиты. Из того, может быть, нагана, который спрятали тогда у яра Тимка с кем-то. Не иначе как из того. Ночью Тимка вместе с тем, неизвестным, придут, возьмут наган и пойдут сверлить чей-нибудь хлев, чтоб через стену вывести корову, а если им кто помешает — опять будут стрелять.
Лешка наклоняется к другу:
— Юра, я тебе открою сейчас большую тайну. Юрку не интересует сейчас никакая тайна. Его волнует одно: перенесет ли, как сказали врачи, отец кризис.
— Я так люблю отца! Я так хочу, чтоб он жил! Он такой хороший и смелый.
Лешка молчит. Он не знает, чем утешить Юрку. Его тайна сегодня не имеет никакого смысла. Зачем Юрке тот наган, если жизнь отца на волоске.
— Мама всю ночь пробыла в больнице. И сейчас там. Я приносил ей поесть… Она не уйдет, пока не пройдет кризис.
— А что такое кризис? — спрашивает Лешка.
— Не знаю, — грустно отвечает Юрка, — но это что-то такое, после чего либо выживают, либо… умирают.
— Так пулю же вынули!
— Вынули, но она сделала свое…
— О, пионер к нам пришел. Очень приятно, — послышался голос плотогона. — Познакомимся: меня зовут Константин Андреевич. Но это очень долго выговаривать. Называйте меня просто дядя Костя. Братика пришел проведать?
— Друга… и отца.
— И отец тут? Кто же он?
— Вишняков.
— Это тот, которого бандиты ранили?
— Да…
— Мужественный человек твой отец. Когда разрешат, зайду в палату и пожму ему руку. Все больные с удовольствием пожмут ему руку, кроме некоторых, — плотогон повернулся в сторону кровати Семки, но того не было. — И сын молодец. Пионер! Чтобы быть пионером в наше время, нужно мужество! Сегодня вас, пионеров, еще мало. Придет время, будут миллионы. Ты еще не пионер? — спросил дядя Костя Лешку.
— Нет еще, — ответил Лешка.
— Родители не разрешают?
— Не спрашивал еще.
— А где отец работает?
— На стройке.
— Разрешит. — Плотогон сел на кровати и продолжал: — Я, мальчики мои, по Двине не только бревна сплавлял. До революции мы листовки большевистские, оружие для рабочих на плотах перевозили. Теперь это не секрет. А раньше за это на каторгу отправляли, в Сибирь.
— А теперь вы тоже сплавляете лес в море? — спросил Юра.
— И теперь. Бываю в Риге. Обидно. Там буржуи задушили Советскую власть. Но ничего. Живут там люди, которые припрятали и листовки, и оружие. И пионеры там есть. Только красные галстуки открыто не носят. Придет время… И Рига, Вильнюс, Таллин будут красными…
Интересный разговор прервала Тамара. Ее привела медсестра.
— Леш, к тебе пришла барышня. Цветы принесла, — сказала медицинская сестра.
Лешку как кипятком обдало. «Барышня». Хоть под одеяло прячься от такого сраму.
У Тамары в руках был небольшой букетик роз и красивая корзинка с яблоками. И сама она была красная, как та роза, от ходьбы по жаре.
— Добрый день, Леша, — просто поздоровалась она с мальчиком, потом со всеми, кто был в палате. — Я услышала разговор папы с тетей Зиной. Папа сказал: «Леша сломал ребро и лежит в больнице». Это очень больно? Правда? Я попросила у мамы разрешения навестить тебя. Мама запретила. А когда папа с мамой легли после обеда отдыхать, тетя Зина дала мне цветы и яблоки и сказала: «Иди и быстренько возвращайся. Леша хороший мальчик».
Тамара говорила так быстро, будто боялась, что не успеет все сказать.
— А это твой друг, Леша? Как его зовут?
— Юра, — буркнул Лешка.
— Красивое имя. Леша тоже красивое имя. Алексей. А ты, Юра, живешь на нашей улице?
— Нет, на Стеклова…
— Это рядом с Кленником. Так нам по пути. Пойдем вместе. Мне надо торопиться, скоро придет учительница музыки. Ты, Леша, поправляйся. Я теперь буду навещать тебя. Идем, Юра…
«Хорошо, что Юра пошел с ней, а то бы еще тараторила тут «барышня», — обрадовался Лешка. Ему было и приятно видеть Тамару, и как-то стыдно: «барышня».
— Хорошая девочка, — сказал плотогон.
У Лешки отлегло от сердца. Теперь ему было уже жалко, что она ушла так быстро.
Неожиданно в палате появился Тимка. Лешка укрылся с головой одеялом и притих. Ему показалось, что Тимка уже догадался о его намерении — рассказать другу историю с наганом.
А Тимка не обратил на него никакого внимания. Он подошел к кровати, на которой лежал Семка:
— Дрыхнешь, сыбака?
Семка захохотал, обрадованный таким приветствием:
— А что делать. Нога. На одной не поскачешь…
Лешка вспомнил тот вечер в яру, и догадка пришла неожиданно: «Это же они были тогда вместе. Бандиты». Только теперь Лешка их не боялся. За окном люди, среди них — плотогон. Он утихомирил бы и Тимку и Семку. Из-под одеяла Лешка начал наблюдать за дружками. Тимка сел на табурет. Широкие его плечи и красная от загара бычья шея вздрагивали время от времени. Оба смеялись и были довольны встречей.
— Лежишь, как фон-барон: кровать мягкая, чистая простынь. Даже две. Зачем тебе две простыни? Сверни мне одну…
— Сестра спохватится. А тут еще плотогон, собака, может неожиданно зайти. Ну, — Семка выругался, — я еще с ним расквитаюсь. Сойдутся когда-нибудь наши с ним стежки-дорожки.
— Да к черту эту простыню, — махнул рукой Тимка. — Тут дело наклевывается…
Семка толкнул в колено Тимку и кивнул головой в сторону Лешкиной кровати, стоявшей в углу возле окна.
Тимка оглянулся:
— Там же никого нет.
— Пацан… — И тише добавил: — К нему приходит в красном галстуке сынок легавого, которого ты… Собака, ожил…
— Он тут?..
— Ты принес мне хоть каплю? — перебил его Семка.
— Есть… — похлопал Тимка по оттопыренному карману. — И закусь…
— Пошли в сад.
Семка прихватил с тумбочки стакан и, взглянув на Лешкину кровать, вышел. Тимка подался за ним.
Только они вышли — сестра ввела в палату Янку.
— Братик твой молочка тебе принес. Не бойся, мальчик, — ласково подтолкнула сестра Янку.
Янка, мягко ступая босыми ногами, подошел к кровати.
Лешка обрадовался тому, что пришел брат, но еще больше, что он не встретился с Тимкой.
Тимка, увидев Янку, конечно, спросил бы, к кому он пришел. И его бы удивило: почему Лешка прячется от него под одеяло и откуда он знает сына работника уголовного розыска.
— На, Леша, пей, — сказал Янка, протянув брату бутылку с молоком, заткнутую бумажной пробкой. — И хлеб… Бутылку мама приказала принести домой.
Лешка с удовольствием начал есть черный хлеб, запивая его молоком. Янка сочувственно глядел на брата.
— А ты хочешь? — спросил Лешка брата.
— Нет, я уже пил, — соврал Янка.
Но Лешка все же отломил брату кусок хлеба и протянул бутылку с молоком.
— Ешь, меня тут хорошо кормят.
Янка взял хлеб и молоко будто с неохотой. Но ел с аппетитом.
Сестра, поправляя постели, ласково посмотрела на них:
— Скучаешь о брате? — спросила она Янку. Янка кивнул головой.
— А еще корову надо пасти.
— Бодается ваша корова?
— Нет, только шкодливая, того и гляди, чтоб чего не натворила.
— Янке теперь некогда и поиграть, — посочувствовал младшему брату Лешка.
— Э, поиграть — что, — важно ответил Янка. — Поспать бы. Так не хочется рано вставать.
— Рано не хочется вставать и взрослым, — сказала сестра и вдруг, посмотрев на тумбочку, спросила: — А где стакан?
— Да к Семке гость пришел…
— Ох, этот Семка. Как он мне надоел. Скорее бы его выписали.
Сестра вышла. Через минуту послышался ее голос в коридоре:
— Здравствуй, Юра. Ну, как папа?
Юрка ответил бойко:
— Хорошо. Мама сегодня ночевала дома.
— Бедная женщина. Нагоревалась. Ты к Леше?
— Да.
— Ну, беги. Там у него братишка.
Тем временем Янка уже прощался с Лешкой.
— Я пойду, — взяв с тумбочки бутылку, сказал он. — Надо корову гнать в яр…
— Хорошо, — согласился Лешка. — Иди.
И Янка, крикнув: «Скорей поправляйся!» — побежал домой.
Лешка еще не знал, начинать разговор, который его волновал, или отложить на другое время. Из сада мог вернуться Тимка. Лешке не хотелось, чтоб он видел его с Юркой.
— Ты какую тайну знаешь? — спросил Юрка. Пришлось признаться.
— В яру бандиты прячут наган. Надо его найти и забрать.
Лешка быстро рассказал, что он слышал про наган в тот вечер.
— Одного я узнал по голосу. Это наш сосед…
— А другой? — спросил Юрка.
— Тот, со сломанной ногой, — кивнул он в сторону кровати Семки и, помолчав, добавил: — Вон они оба сидят на скамейке, пьют водку и договариваются о каком-то «деле». Надо быстрее забрать наган… Без нагана они побоятся ночью ходить. И никому тогда зла не сделают.
Идея Лешки обезвредить бандитов понравилась Юрке. Хотелось подержать в руках наган, хотя Юрке и приходилось держать в руках отцовское оружие.
— Это же они стреляли из того нагана в твоего отца…
Юрка насторожился:
— И они ходят себе на воле и не наказаны за злодейство? Пойду расскажу папе. Он их посадит в тюрьму.
Перескакивая через ступеньки, Юрка быстро очутился на первом этаже. Волнуясь, зашел в палату к отцу.
— Папа, ты можешь посмотреть в окно?
— Теперь могу, — улыбнулся отец. — А что там интересного?
— Посмотри.
Отец приподнялся на локте.
— Ну?
— Видишь вон двоих на скамейке?
— Вижу…
— Это они ранили тебя.
Отец приглядывался к ним с минуту.
— Откуда ты знаешь?
— Лешка сказал.
Отец внимательно выслушал сына.
— Папа, их надо арестовать, — закончил Юра. Отец усмехнулся:
— На каком основании?
— Но они же преступники.
— А чем ты это докажешь?
— Лешка свидетель. Ну и ты…
— Я не опознал того, кто в меня стрелял, — продолжал спокойно отец, лежа на спине, — и не могу утверждать, что это кто-то из них.
— А Лешка? Лешка же не будет выдумывать.
— Верю. Лешка говорит правду. Но для суда то, что он слышал в тот вечер, не доказательство их виновности. Они скажут, что мальчику просто послышалось. И вообще ребенок, к сожалению, не может быть свидетелем на суде.
— Но ты же знаешь, что они бандиты? Разве можно мириться с тем, что они ходят на свободе среди честных людей? Ждать, пока они еще кого-нибудь ранят или убьют?
— Ждать не будем. Не горячись, Юра. В схватке с врагом прежде всего надо быть выдержанным.
Родителям приятно, когда дети продолжают их дело. Вишняков ласково смотрел на сына: Юрка пылал ненавистью к той нечисти, с которой сражался отец.
— Ну что?
— Жаль, что Лешка больной. Но ничего. Его брат тебе поможет. — У Юрки загорелись глаза. Он понял — отец дает ему какое-то важное поручение.
— Надо найти наган…
Юрка беспокойно зашевелился.
— … Точнее, место, где он спрятан. Запомнить хорошо место, чтоб, когда вас попросят показать кому надо, ты мог бы показать. А наган пускай лежит, кто спрятал его, тот и придет за ним.
Отец посмотрел на смущенного Юрку, улыбнулся.
— Вот тогда будет основание задержать молодчика и спросить, зачем ему оружие. Что он с ним делал? Понял?
— Понял, — чуть не вскрикнул Юрка. Все было так просто и в то же время интересно.
— Может случиться, что нагана там уже нет…
— Тогда все пропало?
— Нет, Юра. Тогда разоблачим и возьмем преступников другим способом. Но тебе не надо об этом знать. А пока что иди к пастушку в яр. И хорошо поищите. Они, я так думаю, не забрали еще его. Собирайте землянику, ищите птичьи гнезда… Словом, ты понимаешь меня…
— Понимаю, — взволнованно ответил сын.
Три дня Юрка с Янкой собирали землянику, нанизывали красные пахучие ягоды на тоненький стебелек, искали птичьи гнезда, но того главного, ради чего все это делали, не находили. Оглядели все деревья, кусты, пни над ручьем, начиная от того места, где лежал, упав с края обрыва, Лешка, и дальше, вдоль ручья в сторону Духовского яра, но наган не нашли. Все оказалось не так просто, как представлял себе Юрка, когда, получив от отца поручение, бежал, взволнованный, к яру.
— А может, уже нет нагана? — начал сомневаться Янка.
— Конечно, — пожал плечами Юрка. — Тимка мог прийти ночью и забрать его… А могли они тогда ночью спрятать оружие где-нибудь дальше, даже в Духовском яру. Яр большой, попробуй найди. Но искать надо.
Однажды Юрка пришел в яр с Тамарой. Она встретила его на улице, и ей тоже захотелось собирать землянику.
— Юра, Юра! — не стихал в яру ее голос до самого вечера. А потом Юрке пришлось провожать Тамару домой и просить ее мать не наказывать дочку, так как собирать землянику действительно очень приятно и время притом бежит незаметно.
Маму Тамары, однако, трудно было переубедить. Она вздыхала, то и дело разводила руками:
— Ты слышишь, Леопольд, с кем дружит твоя единственная дочь?
— Аннушка, мы опаздываем в театр, — сказал отец. — Я завтра поговорю с ней.
— Да, да, — вмешалась тетя Зина. — Идите. Я с ней сама разберусь и накажу непослушницу.
А как только родители Тамары вышли за ворота, тетя Зина усмехнулась и вынесла свой «суровый» приговор:
— Идите, дети, поиграйте в саду, а я тем временем приготовлю ужин.
Тамара схватила Юрку за руку:
— Пойдем в беседку. Там так красиво. Все видно вокруг. Она, как башня на скале, возвышается над яром.
Беседка находилась в конце сада. Отсюда видны были и Гапеевский и Духовской яры, и то место, где они собирали землянику, и хутор среди ржи, и вдали деревня.
— А я тут часто сижу одна. Как царица Тамара. Даже по вечерам.
— И не боишься?
— Подступы, как видишь, к беседке очень крутые, как в средневековом замке, и ограда высокая. Колючая проволока сверху.
— А я когда-нибудь попробую забраться со стороны яра.
— Попробуй, а я тебе веревку спущу. Вот будет интересно. Как в романе.
— Ты читаешь романы?
— Читаю. Всё читаю. А что мне делать? Только книги прячу от родителей тут, в беседке. Чуть что — под скамейку, а в руки учебник по музыке. Тамара — пай-девочка, только и думает о музыке.
— Интересная ты, Тамара.
— Вовсе нет. Просто мне скучно одной. Хочется поговорить. Я завидую мальчишкам. Они могут бегать по улице, играть в черта.
— Ты дружишь с Лешей?
— Ему некогда со мной дружить. Он приходит сюда работать, ухаживать за нашим садом. У его родителей много детей… Мне приятно ему что-то рассказать, почитать, а он работает и слушает. Лешка любит книги и музыку больше, чем я. О, как он смотрит на пианино! А я ему еще показывала кабинет отца, где он принимает больных. Сколько там всяких инструментов! Их еще дедушка, он известный хирург, привез из-за границы…
— Твой отец работает в больнице?
— Иногда его приглашают на консультацию. Но он принимает больных дома. Старорежимный человек, как говорят о нем. А твой отец кто?
— Инспектор уголовного розыска.
— А что это значит?
— Он бандитов ловит.
— Бандитов? О, это интересно. Я никогда не видела бандитов. Наверное, они очень страшные. Отец тебе рассказывает про них?
— Рассказывает. Но он редко бывает дома. А теперь вот лежит в больнице, его ранили бандиты.
— Так это ты к нему приходил?
— Да.
— Завтра я отнесу твоему отцу цветы. Он любит розы?
— Любит. Очень любит. Часто маме приносит, когда возвращается с задания.
Красное солнце будто скатилось на вершины деревьев. Галстук на Юриной шее засиял пламенем.
Тамара подошла к Юрке, посмотрела ему в глаза своими большими, как сливы, глазами и начала поправлять галстук.
— Ты пионер. Вы собираетесь, поете песни. Завидую я тебе.
В этот момент Юрка заметил на противоположной стороне яра две фигуры. Они быстро пересекли обрыв и скрылись в чаще. Юрка насторожился.
— Что ты там увидел? — поинтересовалась Тамара.
— Ничего особенного. Какие-то люди.
— Может, бандиты?
— Кто знает. Давай-ка посмотрим, что они там делают.
Они оперлись на перила беседки. Наступившая темнота мешала вести наблюдение.
На другой день — это был четвертый день напрасных поисков — Юрка пошел к отцу в больницу. Отец встретил его ласковой улыбкой. Лицо его было бледным. На одеяле лежала «Заря».
— Ну, что ты такой грустный, сынок?
— Ищем, ищем, а все напрасно. Наверное, наган все-таки у бандитов. Я вчера вечером заметил возле кручи двух подозрительных людей.
— А ты и вечером бываешь там?
— Нет. Это я провожал одну девочку домой.
— Честное пионерское?
— Честное пионерское.
От отца Юрка побежал к Лешке. Друга в палате не оказалось. На кровати у двери спал Семка.
— Где Леша? — спросил Юрка у медсестры.
— В саду. Скоро он уже поправится.
Юрка, обрадованный, побежал в сад. Он нашел Лешку возле большого куста сирени. Мальчик лежал на топчане, подставив грудь солнцу. Юрка присел рядом:
— Лешка!
Лешка раскрыл глаза.
— Ну как ты, Леш?
— Уже хожу. Скоро выпишут.
— Вот хорошо. Вместе будем искать.
— Ты думаешь, что наган еще там?
— Еще в тайнике, — серьезно ответил Юрка.
— И у меня есть новость, — шепнул Лешка. Юрка придвинулся к нему.
— Семка с Тимкой снова пили сегодня. Под этим кустом. Я лежал тут. Из их пьяного разговора понял — им необходимы медицинские инструменты. Кто-то обещает им за это большие деньги.
— Больницу хотят обокрасть?
— Кажется, нет. Я догадался, что им удобнее очистить хирургический кабинет доктора на нашей улице. Это и есть, наверное, то самое «дело». Тимка не может уже ждать Семку. Подыскивает себе другого напарника.
Юрка чуть не вскочил с топчана, так его взволновало это известие. Ему захотелось бежать к Тамаре, взобраться по крутому склону в беседку и предупредить ее об опасности. Нет, Юрка, понятно, так не поступит. Он же сын инспектора уголовного розыска. Он умеет хранить тайну.
— Я пойду, Леша, с этой новостью к папе, — сказал серьезно Юрка и, пожав товарищу руку, почти выбежал из сада.
Юрка вышел из больницы с важной запиской. Отец написал ее после того, как Юрка рассказал ему о намерении бандитов украсть инструменты у доктора Леванцевича.
— Срочно передай самому начальнику уголовного розыска товарищу Свиридову. Только ему.
Как-то отец рассказывал, вернувшись с фронта, как ему пришлось идти в тыл белых к партизанам с очень важным приказом командования фронтом. Тогда начальник разведки сказал отцу: «Если что, бумагу проглотишь».
И вот Юрка идет по улице с очень важным письмом в уголовный розыск. Он тоже готов, «если что, проглотить письмо». Правда, теперь не война. Но блуждают еще по лесам остатки разных банд. Бандиты нападают на мирных людей. В стычках с милицией бывают раненые с обеих сторон. Милиционеров в таких случаях кладут в госпиталь. А бандит с пулевым ранением не пойдет в больницу. Медицинскую помощь надо оказывать каким-то другим путем. Вот и нужны хирургические инструменты.
Прохожие не обращают на Юрку внимания. Мальчик как мальчик, только с красным галстуком.
Возле бывшей гостиницы «Броза» Юрка останавливается на минуту. Из открытого окна одной из комнат долетают детские голоса и музыка. «Идет репетиция», — думает Юрка. Он участник городского пионерского шумового оркестра, которым руководит известный в городе музыкант Борис Блан. Но сегодня Юрка не пойдет на репетицию. Пойдет потом, когда кончится эта история с наганом. И Лешку возьмет с собой. Тамара сказала, что он любит музыку. Тамару тоже надо вытащить из той «башни высокой и тесной».
Дежурный уголовного розыска отвел Юрку прямо к начальнику.
Плечистый мужчина с закрученными вверх, как у Буденного, усами, встал из-за стола, как бы демонстрируя еще и свой высокий рост.
— Ну, что скажешь, Юра? — протянул он через стол руку для приветствия.
— Записка от папы…
Свиридов развернул бумажку и, глядя на нее, кивнул Юрке:
— Садись.
Юрка как бы провалился в глубокое кожаное кресло.
— М-да! Хирургические инструменты им потребовались. Раны чешутся у зверюг. Они и доктора могут сцапать.
— Он с ними не пойдет, — несмело отозвался Юрка из своей мягкой ямы.
— Силой поведут, а потом, когда не нужен будет… им что.
Начальник снял телефонную трубку.
— Рогозин, зайди ко мне. — И, продолжая разговор с Юркой, сказал: — Им терять нечего…
Через минуту в кабинет вошел пожилой мужчина с усталым лицом.
— Надо, Савелий Петрович, установить круглосуточное наблюдение за домом № 17 по Задулинской.
Тот, кого начальник назвал Савелием Петровичем, кивнул в сторону Юрки, которого не видно было из-за стола.
— Ничего. Это сын Вишнякова. Вот возьмите записку Рыгора Ивановича.
Юра вышел из кабинета начальника, довольный доверием начальника, а главным образом тем, что дом Тамары взят под охрану надежными людьми.
Юра рассчитывал прийти на сбор совета отряда на час раньше. Пока пионеры соберутся в комсомольской комнате завода «Металлист» (в школе был ремонт), он пойдет в цех и поговорит с пионервожатым Дмитрием Касьяновым.
Юрка хотел о многом рассказать Касьянову. Да и постоять у токарного станка, за которым работал Касьянов, — тоже приятно. Интересно смотреть, как Дмитрий ловко устанавливает металлическую болванку в станок, как от резца отделяется, вьется и скручивается металлическая синеватая стружка.
Пока станок работает, Дмитрий рассказывает о достоинствах станка, о деталях, которые он вытачивает, о том, куда пойдут эти детали. Рассказывает про завод.
Пока что работают только несколько цехов, и то не главные. Многие станки мертвы — кто-то во Бремя революции вывинтил из них главные детали и увез.
Комсомольская организация завода послала Дмитрия Касьянова пионервожатым в подшефную школу. Ребята полюбили его. С ним интересно проходили сборы, спортивные игры, походы за город. С ним не страшно было оставаться на ночевку в лесу. Подолгу сидеть у костра, слушать увлекательные рассказы и любоваться, как летят к звездному небу искры.
Выезжали пионеры с Касьяновым и в деревни с самодеятельностью, пили там парное молоко и спали на душистом сене. На заводе, где работал Касьянов, пионеры были частыми гостями — и на сцене городского клуба, и в цехах…
Юрка опоздал. Он не знал, что Свиридов задержит его так долго. Думал, передаст записку от отца и побежит на сбор совета отряда.
— Юра, что это значит? — спросил Касьянов, когда Юрка показался в дверях комсомольской комнаты.
Все уже давно сидели за столом. По выражению лиц ребят видно было, что вопрос, стоявший на повестке дня: «Чем мы можем помочь в борьбе с беспризорностью детей», обсуждался серьезно.
Старшие пионеры уже делали кое-что. Находили места ночевок беспризорников. Помогали устраивать их в детские дома.
— Дмитрий Сергеевич, — ответил Юрка виновато, — я был в уголовном розыске.
Все знали, где работает Юркин отец и в каком состоянии он сейчас. Знал об этом, конечно, и пионервожатый. Все почувствовали — Юрка хочет сказать что-то важное, и ждали.
— В больнице лежит и Лешка, — сказал Юрка, не зная, с чего начать. — Хороший мальчик…
— В него тоже стреляли? — спросила Майя Яворская, впечатлительная и подвижная девочка.
— Нет, он с обрыва упал. Сломал ребро.
— Как же это он? — забеспокоилась Майя.
— Ну, бежал, не заметил. Обрыв очень высокий…
— Никогда не смотрят под ноги эти мальчишки. Вот у меня брат…
— Подожди, Майя, пусть Юра закончит, — прервал ее Касьянов.
— Лешке надо обязательно помочь, — сказал Юрка.
— Он беспризорный? — не выдержала снова Майя, но взглянула на Касьянова и закрыла рукой рот.
— Нет, у него есть мать, отец. Но у них большая семья. Когда Леша падал с обрыва, порвал одежду. А он скоро выписывается из больницы. Как он пойдет в рваной одежде домой?
Юрка хотел сказать еще, что Лешка напал на след бандитов, которые ранили отца, однако сдержался. Майя засыплет тогда вопросами. А всего рассказать нельзя, пока не пойманы бандиты.
— У меня идея, — вскочил с места высокий худощавый мальчик, Валя Остапенко. — Надо поработать на заводе. Только вот подрядик нам устройте, Дмитрий Сергеевич.
Идея была не новая. Пионеры не раз уже, когда нужны были деньги на расходы, выполняли какую-нибудь работу на заводе, а заработок тратили на общественные нужды. И всегда это предлагал Валентин. Ему нравилось работать на заводе. Он мечтал и не мог дождаться, когда наконец после окончания семилетки придет на завод.
Предложение поддержали все. Но работу, да еще с оплатой, трудно было получить.
— Леше действительно надо помочь, — поддержал пионеров Касьянов. — Я сейчас пойду к директору, попрошу подряд.
Касьянов встал. В этот момент Майя взглянула в окно и прыснула.
— Посмотрите, какой чумазый!
По двору завода важно шел подросток в картузе без козырька. Лицо его было в мазуте.
— Это Жорка, — улыбнулся Касьянов. — Недавно работает на заводе. Чтоб показать, что и он рабочий, нарочно пачкает лицо, когда идет домой.
Касьянов вышел. Пионеры с любопытством следили за Жорой, который важно направлялся к заводским воротам.
— Эх, — вздохнул Валентин, — когда и меня примут на завод, я тоже выпачкаю лицо…
— Леша, пойдем, я тебя взвешу, — позвала мальчика медсестра.
Лешка послушно пошел за ней. Они спустились на первый этаж, и только в коридоре сестра шепнула:
— С тобой хочет поговорить Рыгор Иванович, а про весы я просто так сказала, чтоб Семка не знал, куда идешь.
Рыгор Иванович был не один. В палате возле койки раненого сидел какой-то мужчина с большими усами. Оба, увидев Лешку, приветливо улыбнулись.
— Ну, давай познакомимся ближе, — сказал Рыгор Иванович. — Юра мне про тебя рассказывал, а тебе, наверно, про меня. Так что мы с тобой знакомы заочно. А это мой друг по работе — Павел Андреевич. — Чтобы не напугать мальчика, Рыгор Иванович не сказал, что это начальник уголовного розыска. — С виду он суровый, но добрый дядька, как дед-мороз.
— Это смотря для кого, — усмехнулся усач. — Дед-мороз бывает и лютым. К тем, например, кто стреляет в хороших людей. А вот ты, Леша, помог раскрыть преступников. Спасибо тебе за это от имени службы. И грамоту еще получите с Юрой, когда посадим бандитов на скамью подсудимых.
Лешка покраснел. В школе его редко хвалили, больше упрекали за то, что пропускал занятия, небрежно, а то и вовсе не выполнял домашние задания.
А как он мог их выполнять, если дома и присесть негде, чтобы писать, нет свободного уголка. Под рукой всегда кто-то из малышей: то толкнет, то пальцем запачкает тетрадь. Правда, мать и отец кричат на малышей: «Не мешайте Леше делать уроки!» На минуту дети затихают, а потом снова начинают свое.
— Я тоже, Леша, сидел на скамье подсудимых, — сказал сердечно Павел Андреевич, совершенно не подходящим к его суровому выражению лица голосом. — И в тюрьме сидел. В Сибири кандалы носил. Но тогда были не те судьи и не та тюрьма. Меня, рабочего, судили за то, что я хотел трудящимся людям свободы и счастья. А те, кто прячут в яру оружие, крадут, выводят коров из хлева, чего хотят? Жить за счет людей, которым революция дала свободу и счастье работать на себя.
Павел Андреевич об этом не раз говорил на собраниях. Он увлекся и забыл, что сейчас его слушает двенадцатилетний мальчик. Свиридов отдал революции свою молодость, мечтал в тюрьмах и ссылках о том, чтоб люди хорошо жили, и вот снова мешают бандиты.
— Садись, Леша, — сказал Рыгор Иванович, показывая на постель.
— Словом, бандиты, — враги революции.
— И мой тата был на фронте, — неожиданно для себя сказал Лешка. — Он тоже бил врагов революции.
— Молодец. Правильно меня понял, — обрадовался Павел Андреевич.
— Но татка боится, чтоб хату бандиты не спалили. Семья у нас большая. Куда же нам тогда деваться?
Павел Андреевич внезапно умолк и с интересом посмотрел на Лешку. Потом, обращаясь к Вишнякову, сказал:
— Вот почему, Рыгор Иванович, бандиты имеют возможность еще рыскать по нашей земле. — И снова ласково к Леше: — Не спалят, сынок. Не дадим.
— Они трусы, такие как Листрат, — сказал Рыгор Иванович. — Стегани их кнутом, как тогда Юрка, и побегут в кусты. Не правда ли? — тронул за плечо мальчика Рыгор Иванович.
Лешка улыбнулся.
— Ты был в доме доктора Леванцевича? — спросил Рыгор Иванович.
— Был.
— А в его кабинете?
— Заглядывал в дверь.
— Какие там запоры на дверях?
— Двери крепкие, дубовые. На окнах железные решетки.
— Двери запираются на ключ?
— Да.
— А когда доктор принимает больных, ключ торчит в дверях?
— Видел однажды. Торчит.
— А когда доктор уходит обедать?
— Тетя Зина запирает кабинет. Иногда это делает жена доктора, она вместе с ним принимает больных. Ну, как медсестра в больнице. А бывает, ключ торчит в дверях и во время обеда.
— Значит, они могут залезть в кабинет только через дверь, — обращаясь к Павлу Андреевичу, сделал вывод Рыгор Иванович. — Среди больных может оказаться специалист, который подделает ключ.
В это время медсестра открыла дверь.
— Простите, Рыгор Иванович. К вам еще гость, — и пропустила вперед Тамару с букетом красных роз.
За обедом доктор Леванцевич сказал жене:
— Около нашей усадьбы, Аннушка, бродят какие-то люди. Я подозреваю, что это сыщики. Не понимаю, чего они хотят: о доходах я исправно сообщаю в финотдел. Патент за частную практику плачу аккуратно. Налоги за сад и дом также. К Советской власти я отношусь лояльно. Каковы мои чувства к ней, это мое дело. Чего же тогда они от меня хотят? — спросил Леопольд Антонович, обращаясь к тете Зине, будто она должна была ответить на его вопросы.
— А может, это просто воры, — сказала спокойно Зинаида Антоновна.
— Если бы воры, они бы что-то украли. На яблонях не сорвали ни одного яблока, — недовольно ответил брат: он недолюбливал сестру за их расхождение во взглядах по отношению к Советской власти. — И вообще я воров не боюсь. Деньги от моих доходов лежат в банке. Пианино и мебель они не потащат.
— Это в самом деле ужасно, Леопольд, — тревожно сказала жена. — Почему нам не дают спокойно жить? А как нам хорошо жилось в Германии, там такого не было.
— Надо было там и оставаться.
— Ах, Зина, разве ты не знаешь, что папа перед смертью хотел передать свое дело любимому сыну?
— Аннушка, Зина все понимает, — сказал Леопольд Антонович, — но сестре хочется обязательно сказать что-нибудь наоборот. Дух противоречия ее преследовал с детства.
Отец Леопольда Антоновича — известный хирург — действительно любил своего сына. Послал его учиться в Германию. Дочь Зину он любил не меньше. Но держал ее возле себя. После смерти матери Зинаида Антоновна взяла на себя заботу о брате. Так и осталась только хозяйкой дома, и то не законной. Перед смертью отец завещал сыну все имущество, надеясь, что он не обидит сестру.
Зинаида Антоновна не возражала, она любила влюбленного в свое дело брата. Терпела его капризы и чудачества. И жалела, что у него не было хорошего советчика. Жена превозносила до небес талант мужа, угождала ему. Сестра же говорила брату правду. А правда привыкшему к похвалам человеку — неприятна.
Тамара ела молча. Ей не разрешалось вмешиваться в разговоры старших. Но девочка была на стороне тети Зины. Отец это чувствовал.
— Мне не нравится, Тамара, и твое поведение! — строго сказал Леопольд Антонович дочери.
Зинаида Антоновна насторожилась.
— Кто он, этот мальчик в красном галстуке?
— Юра… — ответила Тамара.
— Меня не интересует его имя.
— Тамара, веди себя пристойно, — сказала мать.
— Я ответила на вопрос.
— Видишь, Леопольд, как она дерзит. А все это плоды влияния Зины.
— А что ты еще знаешь, кроме того, что он Юра? — спросил отец.
— Если мне разрешено ответить, он хороший мальчик.
— Мальчик, который носит красный галстук, не может быть хорошим. Это вызов нашей морали. У нас свой взгляд на жизнь. И я хочу, чтобы на нашем небольшом острове, отделенном, слава богу, от хаоса хорошим забором, существовал тот порядок, который завел твой дед.
Отец встал, перекрестился и, взяв жену под руку, отправился на послеобеденный отдых.
Тамара должна была идти отдыхать в свою комнату. Но от дверей она на пальчиках вернулась в столовую и начала помогать тете Зине убирать со стола.
Они делали все молча, думая о своей обиде. «Наконец брошу я все, и пускай тогда баронесса Анна управляется со всем хозяйством сама. Я им отдала свою молодость, а они смотрят на меня, как на служанку». Так не раз думала Зинаида Антоновна, но ей было жаль своего брата, который, несмотря на свои ошибочные взгляды на современную жизнь, был все же хорошим врачом и честным человеком. Больше же всего ей было жаль Тамару. Девочка выросла на ее руках. Брат с женой вернулись из-за границы, но Тамара не сразу признала их своими родителями. И теперь она больше тянулась к тете Зине и только ей открывала свои тайны.
Слушая наставления отца, Тамара решила: теперь она не будет ни на кого смотреть, ни с кем разговаривать, не будет интересоваться, что происходит за забором, как отец сказал, за их островом. Она будет тихой, покорной, как монашка. Она даже представила себя в черном длинном, до пят, платье, с гладко зачесанными волосами и с позолоченным крестом в сложенных руках. Потом, когда родители уходили отдыхать, они показались ей слишком театральными, и она даже отвернулась, чтоб не заметили усмешки на ее лице. А на кухне, помогая тете Зине мыть посуду, она вдруг рассмеялась.
— Ты чего? — спросила ее тетя и сама начала смеяться.
И уже в хорошем настроении они пошли в беседку над кручей.
— Тетя Зина, а я прячу в кустах сирени, возле беседки, веревку, — сказала Тамара.
— Веревку? — даже остановилась от удивления тетя Зина. — Зачем она тебе?
— Когда возле кручи появится Юра, я брошу ему один конец веревки, а другой привяжу к столбу беседки. Юра по веревке и взберется сюда, а потом мы вместе будем читать Ната Пинкертона, — сказала Тамара и, посмотрев вниз, добавила беззаботно: — Вот если бы сейчас там появился Юрка. Как хочется поиграть с мальчиками и девочками.
— Потерпи. Кончится лето. Начнутся занятия в школе.
— О, тогда будет не до игр: занятия в школе, уроки, занятия по музыке.
— Что правда, то правда, — вздохнула тетя Зина. — Но ничего не поделаешь, так воспитал твоего отца берлинский университет. Отец любит порядок… Круча была залита солнцем. Где-то внизу, у ручья, слышались голоса пастушков. Увидеть ребят из беседки было невозможно. Деревья закрывали их.
— Тетя Зина, — неожиданно спросила Тамара, — правда, собирать коллекцию ключей совсем не интересно?
— Каких ключей?
— Ну, от дверей хотя бы.
— А кто их собирает?
— Вот, чудак один. Больной. Я шла по коридору, вижу, он вынул ключ из двери папиного кабинета и начал на чем-то желтом делать отпечаток. Я спросила его, что он делает. А он усмехнулся виновато и говорит: «Я коллекцию ключей собираю. Любовь у меня к ключам с детства». А потом попросил меня, чтоб я об этом не говорила, а то доктор еще обидится и не станет его лечить.
— Когда это было? — встревожилась Зинаида Антоновна.
— Да на днях. Я уже и забыла об этом, да так что-то вспомнилось.
— Почему ты не рассказала об этом раньше?
— А что тут интересного? Ключ же он снова воткнул в замок. Я ему еще и ключи от коридора дала. Пускай, если ему это интересно.
Зинаида Антоновна побледнела.
— Что с тобой? — удивилась Тамара.
— Ничего. Потом расскажу. А сейчас, пока спят твои родители, бери свою любимую корзинку и нарви в нее яблок. Я тем временем напишу записку. Отнеси это как можно скорее в больницу Юриному отцу.
— Почему ты так долго не приходил? — чуть не со слезами на глазах спросил Юрку Янка.
— А разве случилось что?
— Тимка тут крутится…
— Где он?
— Пошел туда, — показал Янка в сторону Духовского яра.
— За наганом пошел.
— Наверно. Я за ним следил. Он пошел вон по той тропке. Постоял в одном месте, покурил и пошел дальше.
— Нагибался, что-нибудь брал?
— Нет, только курил и спичку там бросил.
— Пойдем поищем в том месте.
— Я уже искал. Ничего нет.
— А почему ты следом за ним не пошел?
— А Маргариту на кого бросить?
— А правда, Маргарита…
— Может, он только проверил, на месте ли наган?
— Может.
— Так что же делать?
— Гони корову к тому месту, где он курил, обыщем все вокруг, — решил Юрка.
Юрка вздохнул и принялся за поиски. Незаметно они вместе с Янкой оказались у самого ручья.
— Юра, погляди, какие пескари! — вскрикнул Янка.
— Где, где?
— Вон, возле камня.
— Ага. Ты заходи с того берега, а я с этого.
— Слушай, мы сейчас их зажарим на костре, — радовался Янка, засучивая рукава рубашки.
И вдруг где-то недалеко раздался выстрел. Даже пескари бросились в разные стороны, а Юрка и Янка остолбенели на миг с протянутыми к воде руками.
Еще не улеглось эхо в яру, как вслед за первым раздался второй выстрел.
— Пойдем посмотрим, — наконец опомнился Юрка.
— Я сначала посмотрю, где корова, — сказал Янка.
— Хорошо… А потом…
Юрка осторожно начал пробираться меж деревьев в ту сторону, откуда послышались выстрелы. Возле одной ольхи заметил оставленный кем-то прут. Взял его. Все же когда есть что-то в руках, чувствуешь себя смелее.
Юрка был уверен в том, что стрелял Тимка: или случайно, или хотел проверить оружие. Однако то, что он увидел, приблизившись к полянке, было неожиданностью. Возле ольхи стоял Листрат и целился в кого-то из нагана. Юрка присмотрелся: мишенью был нахохлившийся птенец. Рядом валялись разоренное гнездо и окровавленный второй птенец. «Вот кто нашел наган», — подумал Юрка и бросился вперед…
Третий выстрел раздался одновременно с хлестким ударом прута по руке Листрата. Наган упал на землю. Листрат увидел галстук и, как бык на красное, бросился на Юрку. Мальчишки сцепились, упали на землю и покатились к ручью.
В этот момент из-за орешины выскочил Тимка. Он схватил наган, валявшийся возле подстреленного птенца, сунул его в карман и, сердито буркнув: «Нашли, сыбаки!», незаметно исчез в зарослях.
Дождь загнал всех больных в палату. Лешка лег на свою койку, закрыл глаза. Крупные капли барабанили в окна, как когда-то дома, на сеновале. Стало тоскливо.
Что делается сейчас дома? Наверно, детвора попряталась от дождя, сидят в хате, в сенцах и в открытые двери или окно смотрят, как дождь поливает двор. Только один Янка мокнет где-нибудь под ольхой вместе с Маргаритой. Гремит гром, а он так боится грозы…
Дождь шел сильный. В ручье поднялась вода. Можно будет даже потом, когда засветит солнце, поплавать в широких и глубоких местах ручья.
— Золото с неба падает, — говорит старый крестьянин, сидя на койке. Узловатые руки свои он положил на худые колени.
— Золото, — хмыкнул Семка и лег на бок.
— Действительно, Язэп Иванович, дождь отличный, — поддержал крестьянина плотогон. — Только не согласен с вами насчет золота. Что золото — металл, без него можно обойтись.
— Оно, конечно, золото есть не будешь, — ответил крестьянин, — только так говорится. Внушили себе люди, что золото — самое большое богатство. Э-э, сколько людей за золото пошло на каторгу и на тот свет. Великое искушение эти деньги и золото. Вот расскажу вам про случай в нашей деревне. Недалеко она от города. Когда-то, еще до революции, жил у нас один хлопец. Земли ему родители после преждевременной смерти оставили мало, да и та сплошной песок. Кинулся туда-сюда парень, наконец посчастливилось ему устроиться кучером у какого-то богатого купца в городе. Заколотил Левон досками окна своей убогой хатенки и поселился у своего хозяина. Надеялся хлопец накопить денег, прикупить земли, жениться и жить как человек. Работает год, два… пять лет, а деньги медленно копятся. Купец хоть и богатый, бывает, за вечер прокутит и проиграет в карты столько, сколько Левону не заработать и за весь год, но копейки лишней бедному человеку не даст.
Горничной у купца работала красивая девушка Марыся. Круглая сирота, тихая, смирная. Полюбил ее Левон. Жениться решил, но опять же, где взять денег.
Марыся каждый день убирала кабинет купца. Открыла однажды ящик стола, а там деньги. В жизни столько не видела. Несколько таких бумажек, и они бы могли пожениться и счастливо жить с Левоном. Как на беду, и Левон заглянул из сада в открытое окно, чтоб полюбоваться невестой.
«Ух ты, сколько денег!» — удивился он, и глаза его запылали недобрым блеском. Марыся быстро закрыла ящик.
«Возьми несколько бумажек, — сказал Левон. — Купец не обеднеет».
«Что ты, что ты!» — испугалась девушка.
«Да он и не заметит, подумает, что в карты проиграл. Возьми и дай мне, а я спрячу».
Семка повернулся лицом к крестьянину и начал внимательно слушать. Его косые глаза загорелись любопытством. Видно, он одобрил решение Левона.
— Уговорил-таки девушку Левон. Взяла она несколько бумажек, или, как они называют, купюр, и передала их Левону. Тот сунул деньги в карман и исчез.
Ходит по богатым хоромам Марыся ни жива ни мертва. Услышит голос хозяина и дрожит как осиновый лист.
Проходит день, второй. Все спокойно. Левон подбадривает Марысю:
«Деньги надежно спрятаны. Даже если и схватится — где доказательства? Отпирайся — не брала, и все. Ты из дома не выходила. Даст бог, не спохватится».
Купец, однако, спохватился. Сумму Марыся взяла изрядную. Позвал горничную.
«Ты не брала из стола деньги?» — спросил строго.
«Нет», — опустила стыдливо глаза девушка.
«Врешь, вижу, брала».
Ясно же, если человек честный, видом себя выдаст. Что оставалось делать Марысе? Плакать. Стыдно все же было, совесть мучила. Но не признавалась.
Вызвали следователя из полиции.
«Напрасно, девушка, отпираешься, — угрожал тот. — Никто, кроме тебя, в доме не мог взять деньги. Вернешь деньги, хозяин простит тебя и еще вознаградит».
Марыся не признавалась. Тяжело ей было и стыдно. Ведь украла же.
— А купцу-обдирале было не стыдно? — возмутился плотогон. — Не мозолем же заработал эти деньги. Да, грабеж для богачей был в то время узаконен.
— Так-то оно так, — согласился крестьянин. — Сдирать три шкуры с покупателя, брать проценты за товар, взятый в кредит, да еще подсунуть ему гнилой товар — это не считалось грабежом, а взять награбленные деньги бедному человеку — это уже преступление.
Допрашивали и Левона. Но напрасно.
«Ничего, — успокоил купца следователь. — Они такие деньги нигде не разменяют, а сунутся в банк — тут им и тюрьма».
Не добившись ничего, купец уволил горничную и кучера. Полиция установила за ними негласную слежку.
Привел Левон Марысю в свою бедную хату. Начали они жить. Денег больше тысячи, а есть нечего. Да и староста время от времени будто о здоровье справиться заходит, а сам смотрит, что едят, на чем сидят, не пахнет ли лишним рублем. Левон попытался разменять одну бумажку. Попросил одного знакомого — разменяй в банке, а я тебе за это заплачу. Тот смекнул — дело нечисто, взял бумажку, пошел. Подходил ли он к кассе, нет ли — неизвестно. Может, только на лестнице покрутился. Видит Левон, бежит тот человек, будто за ним волки гонятся. «Беги!» — крикнул. Левон в одну сторону, человек в другую, и пропала та бумажка.
— Эх, деревня, — вздохнул Семка. — Мне б такие деньги. Погулял бы.
— Ну, Левон не о гульбе, а о жизни думал, — ответил наставительно Язэп Иванович. — Спрятал он те деньги, чтоб и жена не знала где. Так как Марыся уже уговаривала Левона отнести их и вернуть хозяину. А тут ребенок родился. Кидается Левон туда-сюда, чтоб заработать копейку. Никто не берет на работу. Полиция предупредила частников, чтоб не брали такого-то. Ну хоть милостыню иди просить. Только и жил тем, кому покосит, кому помолотит, дрова поколет.
Зашел как-то староста в хату Левона с урядником. Сели, начали разговаривать с хозяйкой.
«Чайком бы, Марыся, угостила пана урядника», — сказал староста, показывая на самовар, который, покрывшийся паутиной, стоял за печью. Чай сами хозяева никогда не пили. Вот так и стоял без дела, как память о родителях Левона.
«Пожалуйста», — захлопотала Марыся. Стерла пыль с самовара, налила воды. Всыпала горячих угольев из печи в трубу самовара.
А непрошеным гостям не до чая. Им это просто зацепка. Посидеть, оглядеться. Когда женщина выйдет за водой, можно и под кровать, и в шкаф заглянуть.
Напоила Марыся урядника и старосту чаем, ушли они, не заметив в хате ничего подозрительного. А вечером пришел усталый Левон. Увидел на столе самовар, и ноги подкосились.
«Что ты наделала, Марыся? В трубе самовара были деньги. С дымом все и ушло».
Крестьянин кончил рассказ. Утих тем временем и дождь за окном. Сквозь тучки пробивалось солнце.
— Живы еще Левон и Марыся? — поинтересовался Лешка.
— Живы. После революции земли им дали, леса на хату. Хозяином стал Левон. Он сам обо всем этом и рассказывал. Откуда б я знал, что с ним случилось. Сына Советская власть выучила.
— Зачем же он тогда украл деньги? — язвительно спросил Семка.
— Кто его знает? Жизнь такая была. Теперь же вот живет как человек.
— Э, и тогда и теперь: не украдешь — не проживешь, — сказал Семка. Он потянулся за папиросами, но, взглянув на плотогона, не закурил.
— У кого это ты украдешь? — спросил плотогон, недовольно посмотрев на Семку. — Купцов-живодеров больше нет. Трудовой человек сегодня хозяин на своей земле. Как же он может сам себя обкрадывать?
— Да я не про себя, а вообще, — струсил Семка и, схватив костыли, запрыгал в сад.
Тимка далеко не убежал. Двое переодетых в штатскую одежду милиционеров, те двое, которых однажды заметил Юрка, скрутили ему руки назад и связали. Со связанными руками и наганом в кармане и привели его, когда стемнело, в уголовный розыск. Там у него отняли оружие и развязали руки.
Получилось не так, как рассчитывали милиционеры, следя за Тимкой. Листрат помешал арестовать его в момент, когда тот стал бы брать из тайника наган. А отпустить бандита с оружием было уже опасно.
Листрат нашел наган совершенно случайно. Сначала он увидел гнездо и полез за ним на дерево. Сорвался и упал. Поднимаясь, заметил под пнем краешек платка, вымытый дождем. Потянул и вытащил что-то тяжелое. Развернул — наган. Обрадовался. А тут птенцы из разоренного гнезда прыгают. Ну как не выстрелить.
Допрашивал Тимку сам начальник уголовного розыска — Свиридов. Наган Тимки лежал на столе.
По дороге в милицию Тимка придумал версию, откуда он взял наган. Придумать ее было нетрудно. Мальчишки нашли наган, начали стрелять из него, а он отнял у них оружие. Зачем оно мальчишкам, еще перестреляются.
Свиридов, однако, начал свой допрос не с вопроса, а с обвинения и этим перепутал все карты.
— Из этого нагана вы стреляли в инспектора уголовного розыска Вишнякова возле моста на Смоленском шоссе.
— Кто вам сказал? — растерялся Тимка.
— Тот, кто с вами был вместе, — Семка Бондарь. И спрятали вы с ним этот наган в ту ночь в яре.
Тимка совсем растерялся. Откуда он мог догадаться, что его разговор с Семкой ночью мог кто-то подслушать. В яру в это время, кроме бандитов, никто не ходит. Он решил, что Семка арестован и выдал его. А его друг в это время еще лежал в больнице.
— Сыбака он, — не выдержал Тимка.
Это было почти признанием вины. Начальник имел в запасе еще несколько убедительных фактов, чтоб окончательно сломить Тимку. Но теперь он решил дать ему какую-то надежду на смягчение вины и узнать от него то, что неизвестно было пока что уголовному розыску. Когда бандиты совершат нападение на дом Леванцевича?
— Инспектор только ранен, — сказал он. — Это ваше счастье. Если вы признаетесь во всем — вам будет лучше.
— Хорошо, я скажу…
И снова неожиданный вопрос начальника.
— Когда будут использованы поддельные ключи к кабинету доктора Леванцевича? Только точно.
— Сыбака, и это выдал…
Медсестра привела Лешку в приемный покой.
— Вот твоя одежда, переодевайся, — и сама отошла в сторону.
Лешка снял пижаму и уже хотел надеть свою одежду, как увидел, что это не его.
— Тетя Фруза, это не моя.
Лешка хорошо знал свои кортовые штаны, такую же рубашку, на которой засохли кровяные пятна, а ему принесли все новое и к тому же еще сандалии и носки, которых у Лешки вообще никогда не было.
— Твою одежду отдали родителям, а новую тебе принесли пионеры. Одевайся.
Лешка оделся. Все сидело на нем хорошо, будто с него снимали мерку перед тем, как сшить костюм. А кстати, вспомнил Лешка, ведь и снимали. Он теперь понял, почему однажды Юрка мерил, чьи ступни ног больше, а потом насколько он выше Лешки. Юрка все это сделал, тут нечего и гадать.
Сестра оглядела мальчика.
— Лешенька, какой ты красивый стал! — Она обняла мальчика и поцеловала в лоб. — Ну, иди, сынок, домой, только больше не падай с обрыва.
— Спасибо, тетя Фруза. Не буду.
— А знаешь, — понизила голос сестра, — перед тобой Семка тут переодевался. Его тоже выписали. Но выписали из одного казенного дома, а попал в другой.
— Как это?
— Арестовали его. Не знаю, что он натворил. Видно, не зря взяли. Да смотри, хоть и провинился, а ждали, пока вылечится.
На крыльце больницы к Лешке кто-то подбежал сзади и закрыл руками Лешкины глаза.
— Ну конечно, Юрка, — сказал Лешка.
В ответ послышался сдержанный смех. Лешка догадался: Тамара. Только как-то стыдно было назвать ее имя. А вдруг ошибся? Будет неприятно.
— Не отгадал, — засмеялась Тамара и отпустила руки.
С ней был и Юра. Оба они радостно поздравили Лешку с выздоровлением.
— А моего папу вчера мама тоже привезла из больницы. Дома лежит, — сообщил Юра. На Юрином лице рубец — след Листратовых ногтей. — А наган исчез. Сколько потом искали уже все вместе. И Листрат с нами искал, почувствовал, видно, свою вину, или самому интересно было, куда делся наган. Как сквозь землю провалился! — удивлялся Юрка.
Юрка несколько дней не выходил из дому. Неловко было ходить исцарапанному по улице, и все думал, как поступить: сказать обо всем Лешке или нет. И решил его успокоить:
— Папа говорит, что наган больше искать не надо.
Немного обидно было, столько искали, и напрасно. А Листрат не искал да нашел. И стал убивать этих беспомощных птенцов. Какой все же жестокий этот Листрат. Но потом, поразмыслив, Юрка снял с парня некоторую часть вины. Ведь Листрат рос среди таких бездушных людей, и Юрка уже думал, как бы повлиять на него, помочь стать на правильный путь.
Размахивая нотной папкой, Тамара сказала:
— А я купила сборник пионерских песен с нотами. Мелодии такие красивые. Ты умеешь, Юра, читать ноты? Нет? И ты, Леша, тоже? Приходите, я научу вас. Это вовсе не трудно. О, я вам сброшу веревку из беседки, хорошо?
— Хорошо, только не сегодня, — сказал Лешка. Ему было немного завидно, что Тамара больше разговаривает с Юрой.
Около витрины кино они остановились, стали ее рассматривать. На снимках известный американский актер Гарри Пиль куда-то бежал с пистолетом в руке, прыгал с небоскреба, обнимал чудесную Мери Пикфорд.
И тут же внизу большими буквами: «Детям до 16 лет…»
— Запрещено, — сделала лукавую гримаску Тамара. — Как что интересное, так детям запрещено.
Пошли дальше. Юрка рассказывал, как ему однажды удалось попасть на такой фильм.
— Шли группой красноармейцы. Один из них и говорит: «Прячься под шинель». И провели. Им смешно…
— Ой, мальчики, — спохватилась Тамара, взглянув на часы на ратуше. — Меня тетя Зина ждет. Я еще не выполнила ее поручение. Так приходите, Леша, Юра, — и, махнув кудрявой головкой, побежала. И то, что она назвала Лешку первым, приятно кольнуло его сердце.
У Юрки тоже было поручение от мамы. Они остановились на углу Замковой и Гоголевской. Отсюда хорошо была видна площадь Свободы. На ней часто демонстрировались художественные фильмы. В такие вечера сюда собиралось много народу. Площадь украшал Дворец труда, старинная церковь и вид на ратушу, построенную еще в 1775 году.
— Юра, салют!
Красивый парень с комсомольским значком на рабочей блузе поздоровался по-пионерски. Юрка ответил таким же приветствием.
— Что нового?
— Вот, Дмитрий Сергеевич, Леша выписался из больницы.
— А-а, вот он какой…
Касьянов оглядел Лешку с ног до головы и убедился, что пионеры хорошо выполнили решение совета отряда.
— Где ты живешь? — спросил он Лешку.
— На Задулинской.
Лешке с самого начала лицо Касьянова показалось знакомым, а теперь мальчик вспомнил: «Это же он вместе с девушкой учил нас петь «Интернационал», да дудинская шпана помешала…»
— Есть теперь на вашей Задулинской пионеры?
— Нет, Дмитрий Сергеевич, — ответил Юра.
— Значит, он будет первым, — весело сказал Дмитрий Сергеевич, показав на Лешку. — Это же честь быть первым. Хотя таким порой и достается… Кто твой отец?
— Работал на «Металлисте». Но там…
— Знаю. Наш рабочий. Я тоже с «Металлиста». Значит, без работы?
— Кирпич возил. А теперь легковым извозчиком.
О первом выезде отца на дрожках рассказал Лешке Янка. Какая это была радость для детей. Они были первыми пассажирами. Отец усадил их в пролетку и вез до самой площади.
— Скоро пустим завод на полную мощность. Вернем всех старых рабочих и новых наберем. А там… Пятилетка. Большой план. Всем будет работа.
Дмитрий Сергеевич обнял хлопцев и прижал к себе.
— Ну, мне на собрание. Салют!
Но прежде чем поднять по-пионерски руку, сказал Юрке:
— Ты обязательно приведи Лешу на пионерский слет, — и ушел.
— Это вожатый нашего отряда, Касьянов, — пояснил Юра. — Токарь по металлу. Мы очень любим его.
Не хотелось расставаться.
— Завтра я приду к тебе в яр, — сказал Юра.
— Хорошо, я буду пасти там корову, — ответил Лешка. — Пусть Янка отдохнет. Если не позовут на работу.
Улица Гоголя, по которой шел Лешка, сначала круто спускалась вниз, а потом до самой Покровской церкви подымалась в гору. Старые липы по сторонам придавали ей вид аллеи. Только женская тюрьма рядом с церковью на самой горе портила впечатление.
С улицы Гоголя Лешка свернул на Покровскую. Вышел на Сенную площадь — место футбольных игр и ярмарок. А дальше начиналась Задулинская улица, с садами, кладбищем и последним домом под номером тридцать над самым яром.
По дому Лешка соскучился и чем ближе подходил к нему, тем больше ускорял шаг. Только у самых ворот, когда взялся за щеколду калитки, постоял, прислушался, прежде чем открыть. Во дворе было тихо. Даже Зиська не залаяла.
Под навесом стояли дрожки с поднятыми вверх оглоблями, возле них что-то мастерил отец.
На крыльце появилась мать.
— Антось, ты пойдешь наконец обедать? — крикнула она отцу и вдруг хлопнула ладонями: — Леша, сынок ты мой!
Из-под навеса вышел отец.
— Гляди, одели-то его как. Все новое, — дивился он. Услышав голос старшего брата, из дому выбежали малыши: Алесь, Алик, Катя. Даже Зиська прибежала и ласково начала обнюхивать Лешку. Только Янка оставался за столом, уписывая крупеник. Он проголодался, бегая по яру за Маргаритой, и от миски его нельзя было оторвать даже за уши.
Отец сразу же повел старшего сына под навес, где стояли дрожки. Обитые кожей и покрашенные, они выглядели красиво. Лешка вспомнил, как отец привез во двор какой-то лом. Неужели из того хлама можно было сделать дрожки?!
— У него только одно в голове: колеса, шины, — послышался голос матери. — А зачем это тебе? Еще придут ночью бандиты, запрягут Пестрого и поедут. И спасибо не скажут.
Антона эти слова немного остудили. Жена была отчасти права. Он вспомнил про дырки в сарае, которые совсем недавно заколотил досками.
И вдруг Лешка сказал такое, что у отца даже глаза засветились.
— А я слышал про завод, тата…
— Ты, может, и пионером стал? — спросила мать.
— Нет, еще не стал. Но буду, если примут. Родители заметили, что их сын за месяц, проведенный в больнице, заметно повзрослел.
Распростившись с Лешей, Юра зашел в аптеку, взял лекарство и побежал домой. На лестнице встретил Марию Александровну.
— Ты куда, мама?
— На Замковую. Я скоро вернусь. Хочу для папы подобрать в библиотеке интересную книжку. Не лежится ему.
— А я лекарство несу…
— Папа, кажется, заснул, так ты тихонько. Пускай поспит.
Юра на цыпочках вошел в квартиру. Не успел раздеться, как из комнаты послышался голос отца:
— Мария?
— Это я, папа.
— Юра. Ну как Леша?
— Выписали его. Пошел домой. В новом костюме, довольный.
— А я вот тут с оппозицией сражаюсь, — показал Рыгор Иванович на брошюры и газеты. Они лежали на тумбочке, рядом с бутылочками от лекарств, на одеяле и даже на полу.
— Какой оппозицией?
— Сейчас с «новой». Но песенка у них старая. Они против индустриализации страны. Не хотят, чтобы у нас были свои заводы и фабрики.
Рыгор Иванович оживился, ему, видимо, надо было поделиться с кем-то своими мыслями. Юре приятно было, что отец разговаривает с ним как со взрослым.
— У нас огромная и богатая страна. У нас есть уголь, руда, нефть, лес, водная энергия. Мы можем строить свои электростанции, тракторы делать, автомобили, а они свое: ничего не выйдет. Не понимают, что без индустрии нас задушат враги. Мы единственная страна рабочих и крестьян в мире.
Юру тоже удивило: как не могут те оппозиционеры понять того, что ясно даже ему, пионеру. Конечно, надо строить и восстанавливать фабрики и заводы. Если бы «Металлист» работал на полную мощность, рабочие не тратили бы силы понапрасну, как Лешин отец, а строили бы машины…
— Папа, тебе надо принять лекарство, — спохватился Юра.
Юра налил в стакан воды, накапал туда несколько капель и подал отцу. Потом спросил, поглядывая на стакан:
— Куда мама ушла?
— В библиотеку.
Отец улыбнулся и выпил лекарство.
— Ты чего улыбаешься?
— О маме подумал. Она хочет, чтоб я забыл про оппозицию, о бандитах, чтоб я спокойно читал романы. А тут вот-вот операция. Очень ответственная. Каждый человек не лишний. До романов ли тут?
Юра знал, что означает слово «операция». Из разговоров отца со Свиридовым, которые умолкали, если он входил в комнату, или говорили ему прямо: «Иди погуляй», он понимал, что должно произойти что-то очень важное.
— Папа, а наган так и неизвестно куда подевался?
— Известно, Юра, — усмехнулся Рыгор Иванович.
— Шутишь?
— Ну хорошо. Сейчас я тебе что-то покажу. Только чур… Пока никому.
— Честное пионерское.
— Верю, верю. Ты умеешь хранить тайну. Рыгор Иванович повернулся на бок, открыл тумбочку и, вынув оттуда сверток, развернул его.
— Вот тот наган, который вы искали. У Юры широко раскрылись глаза.
— Из этого нагана бандит стрелял в тебя?
— Из этого, Юра. Свиридов дал мне его на память.
— А мы напрасно искали.
— Не напрасно, Юра. Если б не Леша и ты, разве его нашли бы?
— А кто ж его нашел?
— А те двое, которых ты заметил вечером возле обрыва, когда стоял с Тамарой в беседке…
— Здорово, — сказал Юра. Глаза его горели.
— Бывают, Юра, ситуации более сложные, — сказал Рыгор Иванович.
— Интересная служба у работников уголовного розыска, правда, папа?
— Не так интересная, как необходимая. Много всякой нечисти еще ходит по нашей земле. Они отравляют людям жизнь… — Жалко, — вздохнул Рыгор Иванович, — нет Ильича. С ним было бы легче.
— Может, и Лешин отец тогда б работал на заводе. Правда?
Рыгор Иванович усмехнулся, и Юра понял, что он сказал что-то не то.
— На каком заводе работал Лешин отец?
— На «Металлисте». Он токарь.
— Токарь? Вот что, сынок. С директором «Металлиста» я недавно встречался. Я напишу ему записку. Напомню о Лешином отце. А ты отнесешь.
— Я с радостью. Это же очень хорошо, если Лешин отец будет работать на заводе. У них такая большая семья.
— Дай-ка мне лист бумаги.
Юра подал бумагу, карандаш. Рыгор Иванович несколько минут сидел, о чем-то думая. Потом что-то писал. Юра не сводил с него глаз.
— Ну вот, возьми и отнеси. Может, что и получится.
Юра взял записку и почти бегом направился к двери. В дверях он столкнулся с Марией Александровной.
— Ты куда?
— На завод. Только отнесу папину записку.
— Рыгор Иванович, это очень срочно? — спросила она у мужа. — Может, пообедаем сначала?
— Можно и после обеда. Но Юра уже был на улице…
Мария Александровна положила на тумбочку две книги и начала собирать газеты и брошюры.
— Вот тебе легкое чтиво, — сказала она мужу, — а эту «оппозицию» я забираю. Выкинь ее, пока не поправишься, из головы.
— Рад бы, Мария, — усмехнулся Рыгор Иванович, — да не получается. От жизни никуда не убежишь.
Несколько дней дома Леше не поручали никакой работы. Мать сказала:
— Иди в пристройку и отдыхай на сеновале.
Она постелила там Леше дерюгу, положила подушку, а младшие братья насыпали ему горку семечек. Даже Янка согласился с тем, что Леше нельзя сразу после больницы бегать за коровой, и сам погнал ее в поле.
Леша лежал на сене, грыз семечки, читал книгу, которую не успел дочитать в больнице. Сквозь щели в рассохшейся стене пробивались солнечные лучи, и было светло даже при закрытых дверях. Леша, однако, просил не закрывать двери. Ему приятно было смотреть на двор, залитый солнцем. На куче песка играли малыши. Около сеней мать чистила картошку, покрикивая на детей, когда те начинали между собой драку. Время от времени к матери прибегали с какой-нибудь просьбой соседки. Забежала и Фекла, жена Дудина. Чего-то попросила, но, видно, только для предлога. Причина у нее была другая.
— А Тимка мой пропал. Уж сколько дней не ночует дома.
Мать есть мать. Хоть Фекла и догадывалась, что Тимка занимается нечистыми делами, а все же ей хотелось его защитить.
Антониха ненавидела Тимку. Но она жалела Феклу. Не раз сама прятала ее у себя от пьяного Никиты.
— Ничего, придет. Погуляет и придет. Никуда не денется. Им, молодым, лишь бы погулять. Разве они знают, как у матери болит сердце.
— Ох, болит, соседушка. Крепко болит. Чем же я хуже людей. Разве мне не хочется, чтоб мои дети были как дети, чтоб всем было хорошо, — оправдывалась Фекла.
Про арест Тимки никто на улице не знал. Кто-то пустил слух, что он со своим дружком Семкой гуляет в деревне на свадьбе. Возможно, этот слух пустил кто-то из работников милиции. Уголовному розыску невыгодно было пугать бандитов. Они могли отказаться от нападения на дом Леванцевича. А им тут готовилась западня.
Несколько раз в пристройку заглядывал Вася. Ему скучно одному играть в своем дворе. И сразу же за ним появлялась Лачинская.
— Ты уже тут, а я ищу, ищу. Ах ты… — Она старалась ухватить Васю за ухо, но тот знал привычку матери, да и отца тоже, и убегал.
— Ну, пускай поиграет, — успокаивала мать соседку.
— Что вы говорите — поиграет. А я же больная. Случись что — и воды некому подать.
Лачинская внешне не была похожа на больную. Полная, она едва протискивалась в калитку. Правда, лицо у нее было отечное, болезненное. Больше всего, однако, ее пугало, как бы ее единственного сынка не испортили соседские дети.
Под навесом хлопотал возле своих дрожек отец, мыл колеса, смазывал ось. Потом он начал чистить щеткой Пестрого. Напевал при этом, пока конь стоял спокойно. Часто в песню вплетались слова: «Стой ты… тпру». И снова песня продолжалась, будто бы ничего не случилось.
Стукнула калитка. Во дворе появился Юра. Как всегда, в красном галстуке и белой рубашке.
— Где Леша? — спросил он у детей.
Леша нарочно притаился. Хотел услышать, что скажут дети. А они, пораженные неожиданным появлением мальчика в красном галстуке, растерялись. Катя теребила подол платья, Алик смущенно прищурил свои зеленоватые глазенки и приглядывался, будто его ослепило солнце. Алесь от удивления раскрыл свои большие голубые глаза.
— Леша тут, — вдруг спохватились они и все вместе кинулись наперегонки к дощатой пристройке.
— Ну, спасибо, — улыбнулся Юра и дал каждому из них по конфетке, а Алику вдобавок щелчок по веснушчатому носу.
Дети старательно начали развертывать конфеты, поглядывая с благодарностью и восхищением на Юрку.
— А я тебя искал у яра, — сказал Юра, усаживаясь на сено рядом с Лешей.
— Мама приказала еще полежать.
— Ну и правильно. Папа тоже еще лежит. Он рвется на работу, а Свиридов не разрешает. Говорит, проведем и без тебя операцию.
— Операцию?..
— Ну не ту, что доктора делают, — усмехнулся Юра. — В уголовном розыске свои операции.
Юрка бросил взгляд в сторону, где стояли малыши. Их уже не было, они опять увлеклись своей игрой. — Папа сказал, чтобы про арест Семки пока никому не говорить.
— А я никому и не сказал. Да у нас никто и не знает Семку. Тимку знают. Но он тоже куда-то пропал. Мать тут приходила, плакала.
Стукнула калитка, Зиська бросилась к воротам.
— Эй, кто там есть? Возьмите письмо! — крикнул почтальон, не отваживаясь войти во двор.
Отец вышел из конюшни со щеткой в руке, прогнал Зиську.
— Письмо?.. Давайте. Из хаты выбежала мать.
— От Федора?
Под рыжими усами отца появилась улыбка, и вдруг он начал напевать и притопывать:
Антон рыжеватый Вел козу домой, до хаты. Антониха подгоняла, На табаку заробляла…Дети прекратили игру и с открытыми ртами уставились на отца.
Из пристройки вышли Леша и Юра.
— Ты что, одурел? — спросила мать.
— На, почитай, и ты затанцуешь, — сказал отец и отдал матери почтовую открытку. — Дирекция приглашает меня, токаря Антона Сенкевича, вернуться к станку. Кончились заработки на табачок…
Мать взяла открытку и сама начала читать. А отец отошел к дверям конюшни и, глядя на коня, сказал:
— Ну, Пестрый, придется расстаться с тобой.
Были в этих словах и радость, и печаль.
Приятно, когда тебе кто-то сделал что-то хорошее. Не менее приятно, когда сам чем-то поможешь человеку. Такое удовлетворение ощущал Юра. Он едва сдержался, чтоб не сказать Леше: «А это же я отнес письмо директору завода от отца».
Письмо же он передал не в руки директора, а секретарше. Директора не было. Возможно, открытку с завода послали Лешиному отцу еще до получения записки. И тогда тут нет никакой заслуги Юры. Все же ему хотелось думать, что помогла записка отца.
— Ты рад? — спросил он у Леши, а в глазах его горело желание сказать еще что-то.
— Конечно. Заработал не заработал, а коню есть дай, — рассудительно ответил Леша.
И снова Юра едва удержался, чтоб не похвастаться. Он знает, что за это потом его отец похвалит: «Правильно, сынок, радость человека, которому ты помог, — лучшая благодарность».
От Леши Юра ушел в тот момент, когда во дворе уже советовались, как, за сколько продать коня и дрожки, где найти покупателя. Как бы чувствуя, что его совет сейчас очень необходим, во двор вошел Мендель. Юра услышал его слова:
— Покупателя? Я найду вам покупателя! Будет магарыч, будет и покупатель.
По обочине Юра дошел до того места, где начиналась стежка, которая вела в яр. Там где-то пасет корову Янка. Но главное — оттуда можно увидеть, есть ли кто в беседке над кручей.
Низко над яром пролетел самолет. Юра увидел даже летчиков в кожаных шлемах и куртках. «Может, Цветков и Курочкин?» — подумал Юра. Оба летчика жили недалеко от Юриного дома. Когда Цветков летал, жена его, молодая женщина, высокая и гибкая, как лозинка, очень волновалась, наблюдая за полетом с земли.
Самолет скрылся за садом. «Пошел на посадку, — подумал Юра. — А может, это другие какие летчики.
Гул мотора стих. Юра остановился и прислушался. Шелестели листья, журчал ручей. Юра еще постоял с минуту в том месте, где у ручья была сделана ребятами запруда, услышал их голоса. «Пескарей ловят», — обрадовался Юра и пошел напрямик туда, откуда доносились голоса ребят.
— Посмотри, сколько я наловил, — оживился Янка, увидев Юру.
— Крупные какие! — удивился Юра.
— Этого я вон под тем камнем поймал. Они все там прячутся.
— А у тебя что? — Юра хотел заглянуть в банку Листрата.
Тот моментально спрятал банку за спину и почти под самый нос сунул Юре кукиш.
— Вот, видишь?
— Вижу, — ответил спокойно Юра. — И еще вижу дурня.
— А тебя, пильенера, дьяволы будут жарить на горячей сковородке. Скоро конец света.
— А для тебя в раю место подготовлено?
— В раю. Буду сидеть там и есть золотые яблочки.
— Гляди ты, золотые. А как же ты их угрызешь? Листрат растерялся. Не знал, что ответить. Зубы у Листрата были редкие, гнилые. Он и не подумал, как такими зубами угрызет не какое-нибудь, а золотое яблоко.
— А я с антихристом не хочу разговаривать. Листрат поднял кнут и пошел к корове.
— А ну его. Пускай идет, — махнул рукой Янка. — Будем ловить пескарей.
Юра сбросил сандалии. Засучив рукава, он склонился над ручьем и опустил в него руку.
— А вода теплая.
Может быть, это движение и спасло его: над самой головой мальчика просвистел большой камень и бухнулся в воду. Брызги залили Юре лицо и рубашку.
— Вот дурень. А если бы попал! — вскрикнул Янка.
— Ах, ты так. Подожди же…
Юрка кинулся за Листратом. Тот, задрав голову, бросился бежать, но Юрка нагнал его. Тогда Листрат обернулся и часто-часто замахал перед собой кнутом.
— Не подходи, антихрист!
Юрка отскочил за дерево. Сыромятный ремешок просвистел в воздухе и обвил дерево. Листрат дернул кнутовище. Но ремешок как прилип к орешине. Юрка использовал этот момент и ударил Листрата кулаком в скулу.
— Вот тебе за камень…
Листрат, бросив кнут, попятился назад, наткнулся на кочку и упал.
— Лежачего не бьют…
Сжав кулаки, Юрка несколько минут со злостью наблюдал за Листратом. Бить его он вообще не собирался. Наоборот, он хотел вместе с ним и Янкой половить пескарей и даже подружиться. Разве виноват Листрат, что его одурманили разными сказками про антихристов. Но он бросил в Юрку камень…
— Лежачего не бьют, — согласился Юрка. — Но попробуй только шевельнуться, я тебя отлуплю твоим же кнутом.
Сыромятный ремешок сполз по стволу орешины на землю. Юра поднял кнут.
— Видишь это?..
Листрат притих. Испуганными раскосыми глазами он следил за каждым движением Юрки.
— А теперь слушай. Во-первых, я не пильенер, а пионер. И еще запомни: все, что тебе болтают про дьявола на том свете и золотые яблоки в раю, — глупость. И вообще я тебе советую хоть одну, для начала, книжку прочитать. Пока что всё.
Юрка бросил кнут, повернулся и пошел к ручью.
Листрат покосился в его сторону, а как только Юрка скрылся в зарослях, встал на четвереньки, крикнул с обидой:
— Пионер — антихрист…
Юрка услышал это и улыбнулся: «По крайней мере хоть слово «пионер» начал выговаривать правильно».
Янка ждал Юру у ручья. За дракой Юры с Листратом он с волнением наблюдал издали. «Вот здорово огрел!» — чуть не вскрикнул Янка, но закрыл рот рукой. Листрат мог потом сорвать злость на нем. Янка быстро вернулся к ручью, будто ничего и не видел.
— Я погоню корову ближе к дому, — как бы прося прощения, сказал Янка.
Юра понял его беспокойство.
— Ты не бойся Листрата, — сказал Юра нарочно громко, чтоб тот слышал. — Пусть только тронет тебя пальцем. Пожалеет. Завтра я приду. Принесу книжку…
Листрат притих. Видимо, прислушивался к разговору.
— Завтра уже, может быть, Леша погонит Маргариту, — сказал Янка.
— И ты приходи. А если захочет Листрат, пускай и он послушает.
Все же Янка, чтоб не попасть под злую руку Листрата, погнал корову в сторону дома. Юра вспомнил про Тамару. Он же шел сюда, чтоб посмотреть, нет ли ее в беседке. Солнце как раз освещало сад Леванцевичей. Юра пригляделся — никого нет. Оставаться и ждать, пока она появится, было неловко. Не решив, что делать дальше, Юра пошел за Янкой. «А может, все же подождать», — остановился он и еще раз посмотрел в сторону сада. Вдруг над беседкой, едва не задев ее колесами, пролетел огромный двукрылый самолет. Вот он гремит над яром, сечет вершины деревьев. Юра даже присел. Самолет пролетел мимо и врезался в обрыв.
Юра не сразу понял, что случилось.
— Самолет упал! — услышал он где-то в ольшанике испуганный голос Янки.
Ребята кинулись к месту катастрофы. Юра прибежал к самолету первым. Машина лежала колесами вверх. Под самолетом копошились летчики в черной кожаной одежде. Юрка сразу узнал их: Цветков и Курочкин.
— Помоги мне, мальчик, — сказал Цветков.
Юра подлез под крыло. Цветков стоял на коленях и пытался вытащить из кабины товарища.
— Ползи на тот бок. Вот тебе нож, обрежь ремни. Лицо Курочкина было все в крови, стекла очков разбиты.
Юра перерезал ремни, которыми был привязан Курочкин. Цветков вытащил его из кабины.
В кабине Юра заметил пулемет и ящик с патронами. Было, однако, не до того, чтоб разглядеть, что там еще интересного в кабине. С помощью Юры Цветков оттащил раненого летчика от самолета.
Цветков снял шлем и подал Юрке:
— Воды…
Юрка бросился к ручью. Он опустил шлем в воду и почувствовал запах бензина. Откуда он взялся, он понял только потом — из разбитого бака бензин стек в ручей. Теперь Юра думал только об одном — скорее донести воду.
Цветков взял шлем и вылил воду на лицо Курочкина. Летчик пошевелился.
— Беги еще.
Когда второй раз принес Юра воду, Курочкин уже сидел. Кровь стекала со лба по лицу. Цветков снял с него шлем, пробитый спереди, и начал расстегивать пуговицы на своей куртке.
— Берите мою рубашку, быстрее будет. — Юра в один миг снял рубашку.
Цветков разорвал ее и начал перевязывать голову друга.
Юрка схватил шлем и снова побежал к ручью.
Возле орешины стояли Янка и Листрат. Листрат, размахивая руками, как крыльями мельницы, говорил:
— Как загремит, как загудит, аж я испугался. Думал, что это дьявол какой-то, да еще с наганом.
Это было самое страшное в представлении Листрата.
С огородов, с поля и еще неизвестно откуда бежали люди. Юра подал шлем с водой Цветкову. Тот протянул руки, чтоб его взять, но вдруг обхватил Курочкина под мышки и потащил дальше от места катастрофы.
— Назад, назад! — крикнул он людям, бегущим к самолету.
И тогда Юра увидел огромное пламя над ручьем. Оно быстро приближалось. Вот огонь уже ползет по обрыву вверх к обломкам самолета. И самолет охватило пламенем…
— Назад, назад!..
В огне начали рваться патроны, и люди уже сами бросились кто куда. Среди дыма Юра увидел мужчину и женщину. Они подбежали к летчикам, начали помогать Цветкову тащить раненого. Юра, боясь расплескать воду, поспешил за ними. А за спиной бушевал огонь и рвались патроны…
Раненого отнесли как можно дальше от самолета. Женщина взяла в руки шлем и начала обмывать лицо Курочкина, а Цветков, повернувшись к пламени, смотрел, как догорала его боевая машина.
Спасать самолет было уже бесполезно. Он сгорел за каких-нибудь десять минут. Остались только металлические части фюзеляжа и крыльев. Огонь уже бушевал меньше. Горела резина на колесах. Люди осторожно начали выходить из ольшаника на поляну. Одни обступили летчиков, другие направились к самолету. Каждый комментировал событие по-своему.
— Сначала загорелся ручей, — сказал мужчина женщине.
— Вода? — удивилась та.
— Не вода, бензин стек в ручей. А бензин горит и на воде.
— Гляди ты, кто ж его поджег? Мужчина пожал плечами.
— Кто-то прикуривал, бросил спичку в ручей. Бензин и загорелся, — послышалось в толпе.
Молодая бойкая женщина доказывала, что спичку бросил какой-то высокий бородач.
— Я шла в родник за водой. Человек этот спускался вниз к ручью, а потом, вижу, бежит от ручья. Пламя уже поднялось вон как высоко…
— Как бы там ни было, — сказал пожилой человек, — а самолет сгорел. Это счастье, что летчики успели выбраться. Они же были привязаны.
— Мальчик в красном галстуке им помог. Он первый подбежал, я видел с той стороны яра.
— А чего это, скажите, люди, самолет свалился?
— Кто ж его знает… Может, бензину не хватило дотянуть до аэродрома.
— Как это не хватило! Бак же разбился, и бензин вытек в ручей!
— А что, если спросить у летчиков?
— Им сейчас не до этого. Они, считай, чуть ли не на том свете побывали.
— Ох, сколько их, бедненьких, бьется, — вздохнула какая-то женщина.
Над яром, со стороны города, остановились военные машины. Санитары с носилками уже бежали вниз.
Курочкина положили на носилки. Сразу несколько человек кинулись помогать санитарам нести раненого. Цветков взглянул еще раз на обгоревший самолет, вздохнул и пошел, опустив голову, за санитарами…
После обеда мать сказала Янке:
— Пора, сынок, выгонять корову.
— А Лешка? — скривился Янка.
— Лешка с отцом будет чистить хлев.
Янка неохотно пошел в хлев отвязывать Маргариту.
Куда приятнее было бы с мальчишками копаться в обгоревшем самолете. Там находились интересные вещи. Но попробуй отлучиться туда — Маргарита обязательно нашкодит. И в то же время навоз таскать он еще не может.
— Все Янка да Янка, — ворчал мальчик, выгоняя во двор корову.
Пока отец накладывал навоз на носилки, Леша стоял возле хлева. Он глядел то на навес, где стояли дрожки, на которые искали покупателя, то в угол двора, где в песке играли малыши, то на вербы, склонившиеся над навесом и малышами, закрывая их от палящего солнца. Все было так знакомо и так ново после месячного пребывания в больнице.
— Ну, понесем, — сказал отец.
Хоть на свою сторону он набросал побольше, но все же носилки были тяжелые, и пока отнесли в огород и сбросили навоз, на руках у Лешки вздулись вены.
— Отвык от работы, сынок, — сказал сочувственно отец и уже на следующие носилки набрасывал меньше.
Из хаты вышла мать с пустым ведром.
— Сбегай, сынок, за водой, — сказала она и, озабоченная, побежала в хату.
Колодец был тут же за воротами. Вода в нем холодная, чистая. Леша взял ведро и через калитку вышел на улицу. У колодца привязал ведро и начал крутить скрипучий коловорот. Где-то внизу ведро ударялось то об один, то о другой бок сруба. Леша склонился над колодцем, чтоб посмотреть, далеко ли еще вода, как услышал за спиной голос Васи:
— Леша, знаешь, мы с тобой сегодня идем в театр. Леша обернулся:
— В театр?
— Да, меня мама отпустила, а папа сказал, что можно взять и тебя. Вот я и прибежал…
Носить навоз, пасти корову, полоть грядки — все это было знакомо Леше. А вот театр? Он никогда не был в театре, и ему даже мысль такая не приходила в голову. Возле здания с колоннами на Смоленской площади не раз останавливался, разглядывал витрины с интересными снимками. Но попасть в театр и не мечтал.
— Ну, так пойдешь? — идя рядом с Лешкой, который молча нес ведро с водой, спросил Вася.
— Куда? — спросила мать, выбежавшая из хаты, чтобы взять ведро у Леши.
— В театр, — ответил Вася. — Папа нас берет. В это время в калитке появилась мать Васи.
— Пускай сходят, соседка. Это я прошу. Максим их пропустит. Хоть он и не хочет их брать с собой. А я настояла. Пускай больше о мальчонке думает.
Когда Леша с отцом отнесли последние носилки навоза и вернулись, мать сказала:
— Лачинская просит отпустить Лешу в театр.
— Пускай идет. Бесплатно почему же не пойти. — А потом весело добавил: — А я их на дрожках подкачу к театру. В последний раз…
— Но только Янке ничего не говори, — сказала Леше мать. — А то будет плакать, — и, взяв ведро, пошла в хату.
Лешка чуть не подскочил от радости.
— А ты, тата, был когда-нибудь в театре? — спросил он отца. Ему очень хотелось поговорить о театре. Радость просто рвалась из груди.
— Как-то водил нас Лачинский с мамой на галерку, — ответил Антон. — Давно это было, еще до революции.
— А что это такое — галерка?
— Увидишь. Высоко. Посмотришь вниз и страшно становится. А на сцене ходят, говорят, поют, а то, бывает, и стреляют.
— Бандиты?
— Какие бандиты? Артисты. Они же все показывают, как бывает в жизни.
— И убивают?
— Убивают, — усмехнулся отец. — Это же сцена. Что значит «это же сцена», Лешка не понял, а то, что на сцене убивают, врезалось в память.
Может, Леша еще бы и больше расспросил у отца про театр, но вдруг со стороны яра послышался знакомый, похожий на соловьиный, переливчатый свист. Он все приближался и усиливался.
— Вот это артист, — сказал отец. — Удивительно, как он умеет так высвистывать. Откуда это все у Менделя берется?
Вскоре во двор вошел обросший, черный дядька с мешком за плечами. Он поздоровался, сбросил с плеч мешок, сел возле сеней в тень на скамейке и начал вытирать большим грязным платком вспотевшее лицо.
— Тебе, Мендель, в театре выступать, а не с мешком бродить по свету, — ответил отец на приветствие гостя.
Густые черные брови Менделя поднялись вверх.
— Кто меня пустит в театр. Смешно. Меня — в театр! Разве что в цирк!
И действительно, одежда у Менделя была очень потрепанная, замусоленная, в кровяных пятнах.
Нелегкий хлеб был у Менделя. Ходил он с мешком по окрестным деревням. Он знал, у кого пала корова и ее прирезали, где закололи поросенка, зарезали овцу. Мендель скупал головы, ноги, требуху и продавал на окраинах города. Зарабатывал на этом немного, но как-то жил.
Когда шел один через лес или яр вечером, видимо, немного побаивался и начинал высвистывать знакомые с юности мелодии, и так мастерски, что люди останавливались и слушали. А по лесу мелодию далеко разносило эхо, и она звучала еще привлекательнее.
Антон подошел ближе, чтоб поздороваться с гостем за руку, и увидел под глазом у Менделя синяк и запекшуюся кровь на правой щеке.
— Кто же это тебя, Мендель?
— А, не спрашивай, Антон. Бандиты перехватили в лесу.
— Когда?
— Вчера вечером. Шел через лес. Тоскливо как-то. Начал свистеть для бодрости: «Смело, товарищи, в ногу…» Когда свистишь, то и ноша кажется легче, и идти веселей.
Вдруг выходят на дорогу трое. «Стой!» — приказывает один из них. Высокий, с черной бородкой и черными злыми глазами. Стал, отчего не стать. Денег у меня кот наплакал, да и не думал я, что они им нужны. Все трое хорошо одеты. Может, спросить что хотят. Снимаю шапку, кланяюсь.
«Что это ты высвистываешь?» — спрашивает человек с черной бородкой.
Признаться, я уже и забыл, что там свистел.
«Что на язык попадет, то и высвистываю», — отвечаю.
«Боже царя храни» ты не можешь свистеть?»
Шутят, думаю, что ли? Царя давно спихнули, а они вспомнили покойника.
«Пусть ему и всему его роду черти на том свете свищут», — отвечаю.
Тогда тот, что с черной бородкой, как гаркнет: «Ах ты пархатый!» — и как врежет мне в глаз. В руке у него кастет был, так я сразу и свалился. Видно, он мне и в бок, уже когда я лежал, пнул ногой. Когда я пришел в себя, почувствовал боль в боку. Огляделся — никого. Даже не верю, что это со мной случилось. А уже и светать начало. Чувствую, только бок болит. Гляжу, мешок мой никто не тронул. А восемь рублей из кармана вытащили.
— После этого уж не свистел? — пошутил отец.
— Свистел. У меня как-то само собой свистится. Из хаты вышла мать:
— Что, Менделька, принес?
— Голова есть на студень, ноги. Хорошие ноги… Начался торг. Мать просила уступить. Мендель клялся и божился, что самому столько обошлось. А он же голову эту нес вон откуда. Да еще ограбили его на дороге злые люди.
— Хватит, женка, — прервал торговлю отец.
Но жена уперлась и все же двадцать копеек выторговала.
Потом уже все вместе продолжали расспрашивать Менделя о тех, кто задержал его в лесу, и сочувствовать бедному человеку.
— Ты бы пошел в милицию да заявил, — сказала мать.
— А, пускай они подавятся теми деньгами, — махнул рукой Мендель и, вскинув на плечи мешок, вышел со двора.
Распродав свой товар, Мендель с пустым мешком возвращался домой. Шел и мысленно подсчитывал, за сколько купил товар, за сколько продал. Барыш был невелик. Не один раз теперь ему придется тащить из деревни тяжелый мешок задаром, чтоб вернуть те деньги, которые отобрали у него в лесу. «А такие на вид интеллигентные люди», — подумал Мендель. Вспомнил их лица. У одного была седина на висках, продолговатое загорелое молодое лицо и красивые черные брови. Этот его не трогал. Не тронул его и второй, белобрысый с голубыми глазами. Только тонкие губы его на круглом лице все время были искривлены в иронической усмешке. Теперь, идя с пустым мешком по улице, Мендель вдруг вспомнил, что злые глазки того, что с бородкой, уже когда-то обожгли его взглядом ненависти. Назойливая мысль, «где он видел этого человека», не давала покоя. Но как ни напрягал он память, хоть убей, не мог припомнить. «А, сгори ты ясным огнем», — махнул рукой Мендель. Но возле Сенной площади, взглянув на красивое крыльцо парадных дверей большого дома, Мендель чуть не вскрикнул: «Кадет!» Вот где он видел этого человека с черной бородкой.
… Вспомнилось, как, вернувшись с фронта, с помощью мешка он начал добывать себе средства на жизнь. На нем еще была затасканная в окопах солдатская одежда. Мендель тогда думал, что в богатом доме он скорее и дороже продаст свой товар. Однажды, поднявшись на крыльцо богатого дома, он нажал на кнопку звонка. Дверь ему открыл высокий мужчина в хромовых сапогах, офицерских брюках и белой нижней рубашке. В руках он держал щетку, видимо чистил сапоги.
— Тебе чего? — спросил, пронизывая его черными злыми глазками.
— Есть ножки на студень, — ответил Мендель, сбрасывая с плеч мешок. — Хорошие ножки и недорого…
— Пошел вон отсюда, грязная свинья! — гаркнул хозяин и толкнул ногой мешок с крыльца.
За плечами мужчины послышался сдержанный женский голос:
— Ну зачем ты так, Женя?
Мендель увидел доброе лицо седой женщины и подумал: как такая хорошая женщина могла родить такого зверюгу?..
Потом он уже от людей узнал, что в доме этом живет вдова, а сын ее — царский офицер, который когда-то учился в кадетском корпусе, и потому его называли Кадетом.
В то время пожаловаться на Кадета он не мог — кто бы стал его слушать? Он тогда даже об этом и не думал. Но теперь его сверлила мысль: «Почему я должен простить Кадету эти восемь рублей?.. Он взял восемь. А было б двадцать, так взял бы и двадцать. Он ударил меня в глаз кастетом, а мог бы и убить. Почему я должен ему прощать?» И уже сами ноги повели Менделя в милицию.
Рогозин внимательно выслушал Менделя, потом снял трубку.
— Товарищ Свиридов? Тут у меня сидит человек. Он дал интересные сведения. Кадет объявился…
— Сейчас придет главный начальник, — сказал Рогозин, кладя трубку.
Мендель даже приподнялся со своего места.
— Ничего, вы сидите.
Мендель сел, однако когда в дверях появился Свиридов, поднялся с места, не зная, куда ему деть свой мешок.
— Добрый день, товарищ, — сказал Свиридов, подавая Менделю руку. — Так, говорите, его благородие штабс-капитан Евгений Петрович Сочельников объявился? Повоевал за батюшку-царя у Юденича, потом у Деникина, теперь сюда прискакал.
— Он избил и забрал деньги у товарища Соркина и еще хотел заставить петь «Боже царя храни», — улыбнулся Рогозин.
— Какие там деньги, дорогой начальник, восемь рублей. Но если уж ты такой благородный господин, а я, простите, грязная свинья, так почему ты не брезгуешь брать мои кровные рубли?
— Скатилось их благородие в болото, — сказал Свиридов. — Мы давно слышали, что он с бандитами снюхался, хочет награбить золота и дать тягу за границу. Спасибо вам за важные сведения.
— Товарищ Соркин говорит, что с Кадетом были еще двое.
— А кто они? — спросил Свиридов.
— Не знаю, начальник. Никогда не видел их. Они меня не трогали. Только стояли и смотрели. Один из них усмехался, а второй молчал.
В шесть часов вечера со двора, где на воротах была прибита железная табличка с надписью «Задулинская, дом № 30», выехал экипаж. На козлах сидел Антон. Тень от козырька его картуза падала на прямой нос и светлые усы. На нем была брезентовая куртка, надетая поверх выцветшего костюма, на шее вместо галстука — цветной платок.
Позади на мягком сиденье пристроились два бесплатных пассажира — Леша и Вася. Третий пассажир, Лачинский, поссорился с женой за час до этого и ушел на работу, в театр, пешком.
— Что им, соплякам, делать в театре? — говорил он жене. — Ну, цирк, там слоны, обезьяны, клоуны. А тут «Анна Каренина», что они там поймут?
— Ну, пусть посмотрят. Вася же никогда не был в театре, даже стыдно: отец работает контролером. Деньги же не надо платить.
Пестрый после дневного отдыха в стойле бодро топал по заросшей травой улице. Подбодренный слегка вожжами, он охотно побежал.
Поравнялись с домом Лачинского.
— Смотри, Васенька, — крикнула с крыльца Максимиха, — сидите там тихонько, Лешенька!..
Что дальше говорила Максимиха, мальчишки не слышали. Экипаж уже подъезжал к дому Дудина. Хозяин сидел возле забора на лавочке, положив на колени тяжелые руки. Этими руками он убивал большой деревянной кувалдой скотину. Говорили, что делал он это так ловко, что животное, будь то корова или бык, после первого удара падало и уже не шевелилось.
— Добрый вечер, сосед, — приподнял Антон козырек. Дудин поднял голову и молча опустил ее. «Наверно, пьяный», — подумал Антон. А когда Дудин не бывает пьяным?
На самом краю скамейки, боясь подвинуться к мужу, сидела его жена. Вид у нее был крайне болезненный.
— Куда ж вы везете этих красавцев? — спросила она. Ее, видимо, не так интересовало, куда Антон везет мальчишек, а просто хотелось что-то сказать, чтоб хоть на минуту отвлечься от тоски, которая постоянно мучила несчастную.
— В театр…
— Ах, боже мой! — всплеснула руками соседка, будто мальчиков везли в тюрьму.
На Задулинской улице, кроме Леванцевича, вряд ли кто бывал в театре. Разве только те, кто жил ближе к центру города.
А Леша с Васей сидели на дрожках гордые, ловя на себе взгляды чумазых ребятишек, которые считали за счастье подбежать к дрожкам и хоть немного проехать, прицепившись сзади.
Васю, правда, раза два отец водил в цирк благодаря знакомству с другими контролерами.
Проехали мимо кладбища. Тут было тихо. Высокие березы опустили свои ветки почти до самых крестов. Под одной из берез лежали братья Леши. Их отвезли сюда в голодный двадцатый год.
Рядом с кладбищем стояли три дома. В одном из этих домов жил архиерей. Он как раз сидел на скамейке возле дома в рясе с огромным серебряным крестом на животе. Как-то Лешка подразнил его. Архиерей погрозил Лешке крестом. Теперь, увидев архиерея на скамейке, Лешка отвернулся, чтоб ненароком тот не узнал его и не пожаловался отцу.
За кладбищем начиналась широкая улица. Тут уже по-настоящему чувствовался город. По тротуарам шли люди лучше одетые, и дети, игравшие возле домов, были чистенькими. А уже за Сенной площадью гремел и звенел трамвай.
Теперь Пестрый топал копытами по мощеной улице. И никто не обращал внимания на пассажиров. Только когда проезжали мимо цирка, Вася встрепенулся.
— В театре неинтересно. Вот в цирке… — И он начал в который раз рассказывать про клоунов и дрессированных зверей.
Вот и театр. Чуть поодаль от главного входа отец остановил коня.
— Ну, хлопчики, идите. Если не будет пассажиров, заеду за вами.
На галерку был отдельный вход. Поднялись по лестницам наверх. На лестничной площадке стоял Лачинский. Он недовольно посмотрел на маленьких театралов и, кивнув в сторону кресел, стоявших в коридоре возле стены, сказал:
— Подождите там, да сидите тихо. Как только все усядутся, устрою вас на свободные места.
Леша тихо сидел рядом с Васей и смотрел на контролера. К Лачинскому подходили люди, подавали билеты. А он важно отрывал уголок билета и приглашал:
— Проходите, пожалуйста.
Леше не терпелось попасть туда, куда шли люди, у которых проверяли билеты. Что там? Он, вытянув шею, старался заглянуть в открытые двери, но видел только огромную люстру, освещавшую позолоченные балконы.
Погас, потом снова зажегся свет, и отец Васи сказал:
— Ну, пошли.
На галерке было много свободных мест. Лачинский привел мальчиков на первый ряд.
В зале было светло и красиво. Все блестело и сверкало золотом. Внизу сидели хорошо одетые люди, а прямо перед глазами стена была завешена бархатом.
— Там сцена, — сказал Вася. — Когда потухнет свет, она откроется. А в цирке нет занавеса. Там арена.
Рядом сидела седая женщина в позолоченном пенсне. Леша сразу узнал ее. Она жила возле Сенной площади. Сына ее называли Кадетом. Леша носил им как-то молоко. А потом Кадет куда-то скрылся.
Женщина неприязненно посмотрела на мальчиков. Леша подумал, что она сейчас скажет: «И ты в театр пришел?» Но женщина ничего не сказала и отвернулась. Леша почувствовал, что ей неприятно сидеть в театре рядом с уличными мальчишками, которых она не пустила бы на порог своего дома.
Когда погас свет, Леша забыл обо всем. Открылся занавес, по сцене ходили мужчины и женщины, что-то говорили, приветливо улыбались. Он не все понял, но чувствовал, что происходит что-то очень важное.
Вася вел себя иначе. Ему скоро наскучило смотреть на сцену, и он не выдержал.
— А в цирке интересней, — зашептал он. — Один слон чего стоит. У него знаешь какой хобот! Он может поднять…
— Безобразие, — услышал Леша голос. Он повернулся и увидел рядом с седой женщиной мужчину с черной бородкой.
— Успокойся, Евгений, — шепнула седая женщина. Человек с бородкой сел возле седой женщины после того, как погас свет. Если б не черная бородка, Леша сразу узнал бы его.
Вася снова начал что-то рассказывать про цирк.
— Замолчи ты, мальчик, — шепнул кто-то за спиной.
Вася на какое-то время замолчал, но ему было скучно, и он снова заговорил про цирк. Видимо, кто-то пожаловался контролеру. Пришел Лачинский, за ухо вытащил Васю из кресла и увел в коридор.
А на сцене гудел паровоз. Колеса громыхали по рельсам, и Анна Каренина бросилась под поезд…
У Леши сжалось сердце. Он посмотрел в сторону Васи — его не было. Посмотрел в сторону седой женщины, она вытирала слезы. Мужчина с черной бородкой куда-то исчез.
Все начали выходить. Леша тоже встал и пошел за людьми. На лестнице его ждал Лачинский. Рядом стоял Вася и протирал заспанные глаза.
Подождали, пока все выйдут. Лачинский внимательно оглядел галерку:
— Ну, все кончилось. Пошли.
Внизу он начал запирать двери, а Леше сказал:
— Поищи отца.
Возле театра стояли извозчики. Пестрого коня не было.
Подождали немного и пошли домой пешком. Платить за каждого в трамвае по пять копеек Лачинский считал излишним.
Шли молча. Лачинский злился на Антона: «Не мог подъехать, забрать детей». Лешу волновала Анна Каренина. Он был уверен, что артистка, исполнявшая ее роль, действительно погибла под поездом. У Васи горело ухо, за которое так безжалостно отец вытащил его с галерки в коридор. Но он не угомонился и только повторял свое:
— А все же в цирке интересней.
— Молчи ты уж! — сердито буркнул отец.
Все были утомлены. Да и есть хотелось. А тут еще ко всему начал моросить дождь.
— Идемте быстрей, — обернулся Лачинский к мальчикам, которые плелись позади, — а то дождь загонит куда-нибудь в подворотню и проторчишь с вами там до утра, театралы.
Сам Лачинский давно доехал бы на трамвае до Покровской и был бы уже дома.
С площади Свободы спустились вниз по Гоголевской. Запахло свежим душистым хлебом. Теплый воздух из открытых подвальных окон пекарни приятно обдал ноги мальчиков.
На гору по той же Гоголевской подниматься было трудней. Да еще запах хлеба раздразнил аппетит.
Кое-как поднялись на гору. Шли уже мимо церкви. Большая часть пути осталась позади. Леша повернулся и посмотрел на каланчу: стрелка часов перевалила за двенадцать. На улице не было ни одного человека.
— Извозчик! — вдруг крикнул Лачинский и рванулся вперед.
Леша поднял голову.
— Татка! — обрадовался он, увидев Пестрого. Экипаж с Гоголевской свернул на Покровскую и быстро понесся в сторону Сенной площади.
Мальчики побежали за Лачинским. Кричали: «Татка, дядька Антон!» — но извозчик их не слышал. Экипаж скрылся в темноте.
На какой-то момент Леше показалось, будто на козлах сидел не отец, а кто-то другой. «Но кто на Пестром может ехать, кроме отца?» — подумал и успокоился. Лачинскийй заметил, что на сиденье не было пассажира, и потому разобиделся на Антона:
— Гонит пустые дрожки. Нет чтобы детей подобрать.
И уже до самого дома злился на Васю, а на Лешку вообще не обращал внимания, будто его и не было. Даже возле дома при прощании на слова Леши: «Спасибо вам, дядя Максим» стукнул калиткой и ничего не ответил.
Почин хоть был бесплатный, но счастливый. Только подъехал Антон к стоянке и поставил свои дрожки в ряду извозчиков, как видит — с вокзала выходят двое хорошо одетых мужчин и идут прямо к нему.
— Давай прокатимся на Пестром, — с усмешкой сказал один из них, белобрысый круглолицый мужчина, другому, более солидному человеку, хоть и молодому, но со слегка седыми висками.
В очереди стояли более приличные экипажи, чем собранные из отдельных частей дрожки Антона. И лошади лучше Пестрого. Так, видно, захотелось этим пассажирам.
— Куда вас? — повернувшись к ним, спросил Антон.
— Прокатите по городу, — ответил белобрысый. Извозчики с завистью посмотрели на пассажиров Антона. Они предвидели хороший заработок, а он попадался не часто.
Пассажиры, видимо, люди столичные, разглядывали с любопытством улицы бывшего губернского города. Кое-где просили остановиться. Иногда спрашивали извозчика, что теперь в том или другом здании.
Антон уважительно отвечал на вопросы. Однако его ответы лишь забавляли пассажиров, особенно белобрысого. Может, потому, что Антон старался говорить по-русски, но выговаривал русские слова с белорусским акцентом. Или просто им было весело. Все же Антон чувствовал себя униженным. Если бы не копейка, которую надо было заработать на овес и на хлеб, он говорил бы с этими господами более просто и открыто. Обращаться к седокам «товарищи» он не решался. Могут посчитать за оскорбление. Какой извозчик им товарищ? А назвать их «господа хорошие» ему не хотелось.
Больше часа возил Антон пассажиров по городу. Показал им городскую ратушу, бывший дом губернатора, памятник, поставленный в городе к столетию Отечественной войны 1812 года. Антон не видел, как за его спиной переглядывались пассажиры, как кивали головами, как вздыхали, особенно возле дома губернатора. Не слышал, когда белобрысый шепнул на ухо своему спутнику:
— Помнишь, Гриша, бал в этом доме?
Гриша только нахмурил свои черные брови и пожал колено белобрысому.
Пассажиров менее всего заинтересовал завод «Металлист», мимо которого проезжали. Только спросили:
— Работает?
— Слабо, — сдержанно ответил извозчик.
— Хозяина нет?
— Есть, да без денег, — ответил Антон.
С козел в окно Антон увидел, как в главном цехе мелькают рабочие. Это его обрадовало. Вскоре ему не надо будет кланяться «господам хорошим».
Возле вокзала пассажиры хорошо заплатили извозчику и, посмеявшись еще над Пестрым, направились в здание вокзала.
Антон стал в свою очередь.
— Ну, Пестрый, — сказал он довольно, — сегодня ты заработал на чистый овес, без сечки.
Подошли друзья-извозчики.
— Ну как, Антон, хорошо заплатили тебе эти пассажиры?
— Ничего себе, — сдержанно ответил Антон. — Не обидели.
— А мы вот стоим, хоть бы полтинник кто дал заработать.
Окна вокзала большие. Свет их освещает грустные лица извозчиков. Стоянка рядом с вокзальным рестораном.
— Ты теперь можешь туда зайти, — показал кнутом один извозчик на окна. — Вон как раз и твои пассажиры там. Может, тебе чарку поставят.
Действительно, от дверей через зал ресторана шли пассажиры, которых возил по городу Антон. Они сели за столик, к ним быстро подбежал официант. Сразу приметил столичных гостей.
— Хватит мне и того, что заработал, — ответил Антон, а про себя подумал: «В ресторан не в ресторан, но зайти в магазин и взять четвертинку, а жене и детям конфет сегодня, может, и не грешно».
С вокзала вышли новые пассажиры. Извозчики вернулись к своим дрожкам с надеждой, может, кто сядет. Повезло только двоим. Трое остались, в том числе и Антон, ждать следующего поезда. Остальные — старик и молодой извозчик — снова подошли к Антону.
— Эх, — вздохнул молодой, — не то что на овес, на сено не заработаешь. Надо закрывать эту лавочку.
— Ну, продашь, коня, дрожки. Проешь деньги, а потом что? Куда денешься?
— На биржу труда пойду. В очередь безработных стану. Говорят, теперь долго не стоят.
— Скоро «Металлист» пустят на всю мощность, — сказал Антон. — И меня уже зовут вернуться к станку. Им нужны специалисты.
— А я уже никуда не пойду, — вздохнул старый извозчик. — Всю жизнь просидел на козлах, на них и помру, если бог даст легкую смерть.
На старом извозчике был колпак, который он не снимал ни зимой, ни летом. Седая борода его была аккуратно подстрижена. Он приблизился к Антону и хитро спросил:
— А ты знаешь, почему те пассажиры выбрали твоего коня?
— Откуда мне знать?
— А я смекнул. Тот же, что повыше, с черными бровями, сын графа. Имение его верст двадцать отсюда было. Возил я графа. Кучером у него одно время работал. А это сын его, чернобровый Григорий. Приезжал к отцу из Петербурга. Я за ним на станцию ездил. Только виски у него не были тогда седыми.
Если бы он меня узнал, мой бы был пассажир.
— Ну, а почему он выбрал моего коня?
— Вот в том-то и загвоздка. В имении графа была пара таких пестрых. Сынок любил на них ездить.
— Так он, может, к отцу приезжал? — сказал Антон, не подумав.
— К какому отцу? Граф помер еще до революции, а землю в революцию крестьяне поделили и имение под школу забрали. Разве что взглянуть хотел на родной угол. Где человек не слоняется, а к своему гнезду тянет.
Прибыл еще один поезд. Снова двоим повезло. До Антона очередь не дошла. В окно ресторана он видел, что его знакомые пассажиры уже выпивали. С ними сидел еще один человек с черной бородкой. Захотелось и Антону промочить горло. Было и чем закусить. Жена что-то завернула ему в дорогу.
Заморосил дождь. Антон слез с козел, постоял минуту и пошел в магазин.
Вернулся он с покупками. Спрятал их под сиденье, а оттуда вынул женин узелок. Сел на пассажирское сиденье и откупорил бутылку.
Антон пил редко, берег каждую копейку.
Приятное тепло разлилось по всему телу. И мысли пошли приятные: вернется к своему станку, продаст дрожки и Пестрого, купит одежонки, чтоб дети ходили в школу. Правда, жаль Пестрого. Весь дом, да что — дом, вся улица его любила. Потом Антон начал думать о жене. Он представил себе, как сегодня приедет домой. Жена сразу узнает, что он выпил, и рассердится, а он, усмехаясь в ус, скажет:
«Матулечка, я же тебе конфетку привез», — и положит на стол конфеты, деньги, и жена смягчится.
Поезда приходили и отходили, а к извозчикам редко кто подходил. А те, что и подходили, спросив цену, качали головами и тащили свои узлы и чемоданы к трамваю.
— Овес же дорогой, — говорили извозчики, но это мало помогало.
«Пора уже ехать, — решил Антон. — В театре скоро кончится представление. Заберу мальчишек — и домой».
Антон влез на козлы. Взял вожжи.
— Ну, Пестрый…
— Домой? — спросил старый извозчик.
— А чего стоять.
— Тебе хорошо, — сказал молодой извозчик.
С вокзальной площади Антон выехал на Вокзальную улицу. Четырех- и трехэтажные дома на ней стояли один к одному. Улица была узкая, но она и еще Замковая были самыми любимыми улицами в городе. Тут допоздна гуляла молодежь.
Из кинотеатра «Художественный» выходила публика с последнего сеанса. На извозчика никто не обращал внимания.
С Канатной улицы быстрым шагом вышел мужчина в черном плаще и свернул в сторону вокзала, но, заметив извозчика, крикнул:
— Эй, свободный? Антон остановил коня.
— Куда вам?
— На Оршанское шоссе…
Антону не понравился пассажир, и он нарочно заломил большую цену, чтоб пассажир отказался.
— Вези, — согласился тот сразу и вскочил на дрожки.
Пришлось везти.
«Ладно, — подумал Антон, — отвезу его и еще успею вернуться, хоть на трамвайной остановке на Покровской встречу своих театралов».
— Но, милый! — рванул вожжи Антон. Пестрый быстро побежал, цокая подковами по мостовой.
Старый извозчик остался на стоянке один. Он надеялся еще, что графский сынок выйдет из ресторана и даст ему заработать, а заодно они вместе вспомнят былые дни. Он напомнит Григорию, как возил его на бал в дом губернатора. С бала он ехал с барышней. Барышня все время щебетала как сорока. Григорий отвечал сдержанно и неохотно.
«Все это не так просто, Анна, как вам кажется».
В чем было дело, старик не помнит, но знал, что Анна потом вышла замуж за сына известного доктора Леванцевича и уехала с ним за границу.
После смерти графа Григорий хотел раздать землю крестьянам, но братья уперлись. Тогда Григорий отказался от своей доли наследства и вернулся в Петербург.
Подошел постовой милиционер:
— Что, батя, люди пьют, гуляют, а мы тут торчим?
— У кого есть деньги, тот и пьет, — ответил старый извозчик. — А если у вас нет, так вы топчетесь тут да слюнки глотаете, заглядывая в окно.
— Как это нет денег? — не согласился милиционер. — Есть, но служба…
— У одного весь век служба, а у другого гульба и раздольное житье.
— Ну, таких теперь нет. Перевелись паны да графы. Теперь не старый режим.
И старый извозчик не выдержал.
— А вон за столиком, видите, — ткнул он кнутом. — Граф… Сам его на балы при старом режиме возил…
А за столом тем временем шел отнюдь не дружеский разговор.
— Так ты осуждаешь меня, граф Григорий? — сверля черными глазками, спросил Кадет.
— Да тише вы. Не забывай, Евгений, что ты не на губернаторском балу… — вмешался белобрысый.
— Подожди! — перебил белобрысого Кадет. — Я хочу выяснить свои отношения до конца.
— Осуждаю, — ответил Григорий. — Ты очень низко пал, Евгений.
— Успокойся, Григорий. Центр нас послал воодушевить их на борьбу, помочь, — снова вмешался белобрысый.
— Я не знал, что эта борьба ведется таким грязным способом, — ответил спокойно Григорий. — Вы мутите воду. У вас одни подонки. И ты… — запнулся Григорий.
— Ну, ну… продолжай.
— Что продолжать? Я видел сам, как ты засунул руку в грязный карман оборванца.
— Зато золотые монеты чистые, — язвительно усмехнулся белобрысый.
— Не глупи! Мы были когда-то друзьями. Леванцевич достойный человек. Да есть ли еще у него золото. И вся ваша авантюра с хирургическими инструментами и золотом, которое вы надеетесь раздобыть, мне просто противна. Вы же грабите своих бывших друзей.
— Ну, а если есть у Леванцевича золото? — сказал белобрысый. — Не заберут люди Евгения, заберут чекисты. Да, кстати, если инструменты будут в руках Евгения, то пойдут на пользу России.
— Бросьте вы эти высокопарные слова. России не помогли генералы и целые армии…
— Но генералы соберутся за рубежом и вновь станут силой…
— Так и скажи, Евгений, тебе нужны деньги, чтоб жить за границей.
Пока шел этот разговор бывших друзей, втянутых своей ненавистью к Советской власти в преступные дела, в железнодорожном отделении милиции велась своя служба. Сегодня тут было больше милиционеров, чем это положено по штату. Среди них были и одетые в штатское. Это заметил постовой милиционер, когда зашел, чтоб передать начальнику то, что он услышал от старого извозчика.
— Идите на свой пост, — сказал, выслушав его, начальник. — Нам все известно, и мы принимаем меры.
А старый извозчик заснул, так и не дождавшись богатого пассажира.
Расставшись с Васей и Лачинским, Леша пошел домой один. Ночь была темная, небо затянули тучи. «Тата, наверно, распрягает, а может, уже и распряг коня», — подумал Леша.
Остановился у ворот. Прислушался. Тихо. В окнах темно. «Значит, пассажира повез. Но он тут где-то близко. Сейчас приедет», — подбадривал себя Леша и начал ощупью искать задвижку. Потянул. Задвижка брякнула. Он открыл калитку. Залаяла собака.
— Зиська, глупая, это я.
Собака начала ластиться, лизать Леше руки.
Будить мать не хотелось. «Разбужу, когда приедет отец», — решил Леша. Он сел на скамейку возле сеней. Зиська покрутилась возле его ног и притихла.
Время тянулось медленно. В хлеву загремела цепью Маргарита. Закудахтали и тут же смолкли куры. Тревожно шелестели листья на вербах. Каждый угол казался таинственным и подозрительным. И если бы не Зиська, наверно, было бы очень страшно.
Слипались глаза. Можно было пойти в дощатую пристройку возле навеса и лечь там на сене. Отец, когда возвращался поздно и чтоб не будить жену и детей, шел спать туда. Но Леша решил еще подождать: там, в дальнем углу двора, одному страшновато. Тут, возле сеней, все же ближе к дому.
Леша начал думать про театр. Поплыли перед глазами самые впечатляющие сцены. Гудит паровоз, искры летят из трубы. По сцене бежит красивая женщина, шаль слетает с ее плеч…
Разбудила Лешку Зиська. Он бросился к воротам: «Тата приехал!»
— Тата? Это ты?
— Я, сынок, — будто простонал отец, — открой. Леша быстро открыл ворота, но на улице не было ни коня, ни дрожек. Отец стоял, опершись о косяк, и стонал.
— Тата, что с тобой? Где конь?
— Избили меня, сынок. И коня забрали, и дрожки. Держась за ворота, он, тяжело переставляя ноги, пошел во двор. Шапки на нем не было.
— Кто избил?
— Пассажир… Ударил меня сзади чем-то по голове. Очнулся я во рву. Ни коня, ни дрожек, ни того пассажира. Едва дополз до дома.
— А мы видели Пестрого на Покровской.
— Когда?
— Когда шли из театра.
— Так это он, гад. Пассажир. Куда он ехал?
— На Сенную… Быстро мчался.
Антон едва дошел до скамейки, сел. Леша увидел на светлой брезентовой куртке большое темное пятно. Оно начиналось на воротнике возле уха.
— Тата, ты же весь в крови.
— Тихо. Мать разбудишь. Еще успеет наплакаться. Несколько минут отец сидел молча, тяжело дыша, а Леша не знал, как ему помочь.
— Нет ли там в ведре воды?
Леша быстро отыскал ведро на крыльце. Оно было с водой. Отец начал пить. Руки его дрожали. Леша придерживал ведро.
— Ох ты, горе какое, — вздохнул, напившись, отец. — И не хотелось мне этого гада везти. Вот как он меня искалечил. Хотел я в милицию идти — вижу, не дотащусь…
— Тата, я сбегаю в милицию. Нет, лучше к Юрке. А ты ляг в пристройку, на сене полежи.
— Хорошо, сынок.
Опираясь на плечо Леши, отец с трудом дошел до пристройки. Леша помог ему лечь.
— А ты куда? — цыкнул он на Зиську, которая хотела бежать за ним. — Стереги дом.
— Беги, сынок, по меже, — простонал отец. — Ближе будет.
— Хорошо, тата.
Межа разделяла огороды Лачинского и Сенкевича и выводила на глухой Задулинский переулок, в котором жили Леванцевичи. По ней бежал Леша, хотя в другой раз он один ночью не отважился бы на это. Сейчас мальчика беспокоила только одна мысль: быстрее помочь отцу.
В конце межи Леша перелез через изгородь и очутился в переулке. Дома здесь утопали в садах, были обнесены высокими заборами. Тут даже днем было темновато от разросшихся у заборов деревьев и кустов сирени и жасмина. А сейчас была ночь, да еще пасмурная.
Леша не шел, а бежал. В ушах звенело, сердце сильно колотилось. И вдруг Леша замер от неожиданности: возле ворот Леванцевича стоял Пестрый. Белые его пятна виднелись в темноте. Леша осторожно подошел ближе. «Он, наш конь», — не было никакого сомнения. Леша уже хотел броситься вперед, вскочить на дрожки, схватить вожжи и помчаться домой. Но что это: на козлах кто-то сидит. «Ах ты гад», — отступил Леша и начал озираться, где бы найти побольше камень. Обида сжимала ему сердце. Он нашел камень и размахнулся, чтоб изо всей силы швырнуть его в голову бандита. Но в этот момент кто-то крепко, как обручем, обхватил Лешу и зажал ему рукой рот.
Мать встала на рассвете. Вышла на двор. Заглянула в сарай: дверь открыта, коня нет. «Может, Антон повез пассажира за город или в местечко», — подумала она. Случалось не раз мужу возвращаться с работы под утро. Это ее не напугало. Но тут она вспомнила о Леше: «А где же Леша? Может, на сене спит?» Она подошла к пристройке, открыла дверцу.
Антон услышал и проснулся.
— Боже, ты весь в крови! — заголосила женщина.
— Успокойся, жив я и здоров, — поднявшись на локоть, ответил Антон.
— А что же такое случи-и-ло-ось? А где же твой ко-онь, где дрожки? — причитала она.
— Да не голоси ты. Сбежится сейчас вся улица. Проснулись дети. Поднялся такой гвалт, что если не вся улица, то Лачинский с женой услышали и прибежали к ним во двор.
— Что тут случилось? — спросил Лачинский.
— Ограбили нас, обокрали! — снова запричитала мать.
Лачинский наклонился над Антоном.
— Здорово они тебя. — И, повернувшись к женщинам, крикнул: — Чего вы голосите? Несите какую-нибудь чистую тряпку, воду… За доктором надо послать.
— Тут доктор, — послышался незнакомый голос. По двору уже бежал человек в белом халате с сумкой, на которой виден был красный крест.
— Спокойно граждане, — послышался другой голос. В калитку вошел высокий усатый мужчина в милицейской форме. — Все в порядке. — Он открыл ворота.
Все увидели Пестрого, запряженного в дрожки, а на козлах Лешку…
Желтые с красными прожилками ягоды висят на согнувшихся тонких ветках. Леша осторожно просовывает руку между колючек и, подцепив горсть ягод, осторожно вытаскивает их и кидает в эмалированное ведро. То же самое делает тетя Зина с другой стороны куста. Она попросила Лешу помочь ей собрать крыжовник.
Из окон дома по всему саду разносится музыка. Возле дома на скамеечке сидят больные, ожидая приема к врачу. Все так, как было…
А могло быть иначе. В доме, кроме Зинаиды Антоновны, никто об этом не знает. Сестра ничего не сказала брату. Утром после той страшной ночи брат спросил:
— Что это ты, Зиночка, сегодня так плохо выглядишь?
— Не спалось мне. Голова болела.
Брат посоветовал ей принять таблетки и занялся своим делом.
«Пусть не волнуется, пусть считает, что у него дома, на его тихом острове, полный порядок, — думает Зинаида Антоновна. — Наивный человек! Ему кажется, что он не зависит ни от кого. Ах, доктор Леванцевич, если бы не люди, от которых ты отдаляешься, твой тихий остров превратился бы в остров слез».
— Леша, а как ты попал сюда в ту «варфоломеевскую ночь»?
Леша не знает, что такое «варфоломеевская ночь», но догадывается, о какой ночи идет речь. Он тогда набрался страху. Не сразу понял слова того человека, который схватил его и зажал рот:
«Я свой. Молчи. А то испортишь все». Лешу оттащили от ворот к забору на противоположной стороне улицы. Оттуда он, вглядываясь в темноту, пожалуй, больше слышал, чем видел, как скрутили и связали «кучера», как вывели из сада еще четырех связанных бандитов и посадили на дрожки, на которых они собирались везти свои награбленные трофеи. О, эту ночь Леша никогда не забудет. Теперь, когда страх миновал, он очень гордится тем, что был свидетелем такого события. С каким удовольствием он рассказал бы об этой, как тетя Зина говорит, «варфоломеевской ночи», всем, кого хорошо знает! Но начальник предупредил, что, пока не будут пойманы все бандиты, нужно молчать. Только Юре Леша рассказал. Ах, как тот завидовал другу!
— Тебе повезло, очень повезло, — сказал Юра, а потом решительно объявил: — Вырасту, буду милиционером.
И вот в саду снова тихо. Над головой летают бабочки. В траве стрекочут кузнечики. День ясный, солнечный. Тетя Зина ждет ответа на вопрос.
— Я бежал в милицию…
Леша рассказывает все, как было, кроме, конечно, того, что он страшно перепугался. Об этом теперь не хочется вспоминать. Но тетя Зина и без него представляет себе, что это значит.
— Как ты напугался, бедный мальчик.
— Вовсе не напугался, — храбрится Леша. — Вырывался сначала, но сразу же понял, что это свои. Бандиты начали бы бить… Зато повидал такое, чего никто не видел!
— Лучше такого никогда не видеть, — вздыхает тетя Зина.
— А я, когда вырасту, буду милиционером.
Это уже Леша повторяет слова Юрки. Он вовсе не хочет вздыхать, он готов бороться, как милиционеры, чтоб люди спокойно спали и ничего не боялись.
За свои двенадцать лет кем только мысленно ни был Леша! Сначала хотел стать токарем, как Федор. Брат приносил с завода разные блестящие детали, которые сам вытачивал из металла. Между малышами начиналась драка. Каждый хотел хоть подержать вещицу в руках.
— Это ты сделал, Федя? — спрашивали дети.
— А кто же, — улыбался Федор и пальцем, от которого пахло металлом, утирал нос кому-нибудь из малышей.
А как-то Федор принес домой заводскую газету. Развернул ее. Все увидели портреты рабочих, а среди них и портрет Федора. Сверху написано большими буквами: «Товарищи! Они вступают в партию. Нет ли отводов?»
Потом Федора послали учиться в Москву на курсы командиров, и мать хвалилась: «Это потому, что у него не было отводов». И никто уже не приносил с завода красивых блестящих вещиц, стружек, молоточков. Забыл со временем и Леша о своей мечте стать токарем. Появилась новая мечта — стать красным командиром. Она пришла после получения от Федора письма, в котором была фотография. На ней Федор стоял в военной форме, высоких сапогах со шпорами. А самое главное: на одном боку висела сабля, а на другом — пистолет.
В больнице, слушая рассказы дяди Кости, Леша уже плыл по Двине до самого Балтийского моря. «Да и извозчиком быть неплохо, — подумал как-то Леша. — Можно кататься на коне сколько хочешь. Но отец ищет покупателя на Пестрого и поступает на завод. В доме об этом сейчас только и разговору». Мечта о том, чтобы вытачивать такие чудесные детали, какие приносил домой Федя, снова вернулась к Леше. А вот вдруг появилась мысль — стать милиционером.
— Что ж, — говорит тетя Зина, — милиционер очень нужный людям человек.
— Но прежде всего я вступлю в пионеры, — выдает свой секрет Леша. — Как только начнутся занятия в школе, сразу и поступлю.
Музыка стала громче. Видимо, сейчас играют в четыре руки. Чудесная мелодия заполняет сад, плывет над яром, освещенным солнечными лучами.
Так получилось, что Леша стал носить галстук еще до того, как вступил в пионеры.
А случилось это так. После окончания курсов красных командиров домой на несколько дней приехал Федор. Его обступили дети, и он начал раздавать им подарки.
— А это тебе, пионер, — сказал Федор и повязал Леше на шею красный пионерский галстук.
— Так он же еще не пионер, — сказала мать. Леша смутился. Сколько раз он с завистью смотрел на Юркин пионерский галстук. В школе тоже хоть немного, но есть ребята, которые носят пионерские галстуки.
Как только начались занятия в школе, Леша на одном из уроков поднял руку.
— Ну что? — спросил учитель.
— Я хочу в пионеры, Язэп Сидорович.
— Ты? — сердито взглянул на него учитель. — И так уроков не учишь, а тогда и вовсе из тебя даже дубинкой ничего не выбьешь. Садись да лучше занимайся.
Ученики захохотали, а потом на перемене издевались над Лешей. Особенно допекали его несколько набожных девочек и сын церковного старосты Мишка. Они были любимчиками учителя.
Язэп Сидорович вообще не любил Лешу. Мальчик раздражал его своими вопросами о религии.
— А правда ли, — взглянув на набожных девочек и Мишку, спросил однажды Леша, — что есть бог и ангелы, которые летают в небе?
— У тебя в голове летает не то, что надо. Садись.
Девчонки, понятно, были на седьмом небе от удовольствия, а Мишка повернулся и, сделав гримасу, сказал:
— Ага, съел?
Однажды вечером Леша увидел Язэпа Сидоровича возле Покровской церкви. Учитель бережно вел под руку архиерея. И тогда Леша понял, почему на его вопросы учитель отвечает так грубо.
После знакомства с Юрой Леша только и мечтал, чтобы стать пионером. И вот брат, командир, считая его пионером, повязывает ему на шею пионерский галстук.
— А я пионер! — крикнул Леша, чтоб брат не передумал.
— Уже поступил? — спросила мать.
— Поступил, — солгал Леша.
— Я так и думал, — похвалил брат. — Молодчина. Это все слышали и видели, даже Вася, который как раз вбежал во двор поглядеть на командира со шпорами и саблей. Теперь уже нельзя было отступать. После обеда Леша повязал галстук и пошел в школу. Микита Дудин даже заскрипел зубами, когда мальчик проходил мимо его хаты. Если бы это случилось до ареста Тимки, он бы сорвал с Леши галстук или подучил бы это сделать Листрата. Но теперь побаивался, притих.
В кленовнике, спрятавшись за дерево, Леша снимал галстук, бережно завертывал его в газету и прятал в сумку. Но как-то случайно возле кленов Леша встретил Юру. Они учились в разных школах и в разных сменах, потому встречались теперь реже.
— Ты уже пионер! — обрадовался Юра.
Леше ничего не оставалось делать, как кивнуть в знак согласия. Но совесть не давала покоя, и Леша не знал, как быстрее отделаться от Юры.
— Я опаздываю в школу, — соврал он.
— Пионер не должен опаздывать. Беги. А в воскресенье пойдем к Тамаре, — уже вслед ему сказал Юра. — Она же не видела тебя таким. Я за тобой зайду, хорошо?
— Хорошо, — махнул рукой Леша и быстро побежал в кленовник.
Там, спрятавшись за дерево, снял галстук и сунул его в сумку. Спрятал он его на этот раз плохо. Кончик красного галстука торчал из сумки. В классе заметили этот кончик. Мишка ухватился за него и вытащил галстук.
— Ой, глядите, что носит в сумке Лешка, — размахивая галстуком, объявил Мишка на весь класс. — Еще не пионер, а уже галстук носит.
Покраснев от стыда, Леша подскочил к Мишке:
— Отдай…
— А вот и не отдам, ты же не пионер. Вокруг кричали и хохотали ученики.
Лешка не выдержал, размахнулся и что было силы ударил Мишку сумкой. Мишка бросил галстук и рукой закрыл рот, сквозь пальцы сочилась кровь…
Как буря, ворвался в класс сердитый Язэп Сидорович. Лешка только моргал глазами, когда он размахивал перед его носом длинным пальцем:
— Ты бандит с Задулинской…
Окровавленного Мишку и Лешку привели к директору.
— Где ты взял этот галстук? — спросил директор, когда Язэп Сидорович рассказал ему, что произошло в классе.
— Украл или сорвал с какого-нибудь пионера, — ответил за Лешу Язэп Сидорович.
— Сорвал!.. Может, скажете, с архиерея, — буркнул Лешка.
— Как ты разговариваешь с учителем? — вскипел Язэп Сидорович. Перед носом Лешки замелькал палец. — Ты, бандит с Задулинской, если еще…
Директор остановил учителя:
— Язэп Сидорович, забирайте Мишу и идите, пожалуйста, с ним в класс. Я с Лешей поговорю.
— Сам не учится и еще хорошим ученикам мешает учиться, — проворчал уже тише Язэп Сидорович и вышел из кабинета.
От учительницы же, у которой раньше учился Леша, директор слышал неплохую характеристику. «Леша способный и старательный ученик, — сказала она, — но домашние условия у него тяжелые. Семья большая».
— Это твой галстук? — спросил спокойно директор.
— Мой.
— Где ты его взял?
— Мне брат привез из Москвы.
— Федор?
— Да. Он думал, что я пионер.
— Ну, а при чем тут архиерей?
Леша молчал. Он сам не знал, как это у него вырвалось. Но вырвалось, видимо, не без причины. Случай, когда он видел Язэпа Сидоровича под руку с попом, остался в памяти.
— А ты хочешь быть пионером?
— Хочу, — ответил Леша и заплакал.
— Ну, успокойся. — Директор положил руку на худенькое плечо Леши. — Ты будешь пионером.
Сначала осмотрели дрожки. Покупатель придирался к каждой царапине, искал как можно больше зацепок, чтоб сбавить цену. Антон не слишком уверенно возражал. «Оно, конечно, из старья слеплено», — думал он. Насколько Антон был хорошим мастером, настолько плохим продавцом. Он считал, что хорошая вещь должна говорить сама за себя, и молчал.
Больше говорил Мендель. Он привел покупателя, но сразу же взял сторону Антона.
— Царапинка, какая там царапинка, ее не увидишь и в микроскоп. В конце концов ее можно закрасить. Ты лучше гляди на рессоры. Твой начальник будет качаться на сиденье, как в коляске.
Покупатель был хозяйственником какого-то учреждения. Экипаж, коня — весь выезд учреждение покупало для служебных разъездов.
— Человек сам сделал эти дрожки, — не унимался Мендель. — А у него же золотые руки, — расхваливал Мендель и экипаж, и хозяина, надеясь, что, хорошо продав свой товар, хозяин его отблагодарит.
Иногда вставлял слово и Лачинский. Он тоже чувствовал, что тут пахнет чаркой. Дети стояли кучкой в сторонке и колдовали, чтоб не продали дрожки. Им так хорошо было каждый вечер кататься до кладбища, а иногда и до самой Сенной площади. Они как самой счастливой минуты жизни ждали, когда их отец садился на козлы. Ничего, что потом уже возвращались пешком.
— Зато теперь татка будет приносить с завода блестящие игрушки, как когда-то Федор приносил, — сказал Янка.
— А молоточек? — спросил Алеська.
За молоточек, который сделал в свое время Федор, и теперь шла драка. Он переходил разными путями из рук в руки. И сейчас кто-то из мальчиков спрятал его где-то до поры до времени, пока кто-нибудь другой не найдет и не завладеет им.
У Леши пробудилась старая мечта.
— Кончу школу — пойду тоже на завод. Сделаю такой молоточек…
— Что молоточек! Вот конь!.. — воскликнул Вася. Как раз в этот момент выводили из стойла Пестрого.
— В цирке кони даже танцуют под музыку… Как там в цирке танцуют кони, никто, кроме Васи, из детей не видел. Знакомо было другое: как отец поит, кормит, запрягает коня в дрожки. Приятно, хоть и немножко страшновато, было поднести Пестрому травы и глядеть, как он берет ее из рук. А посидеть на коне верхом! Отец не раз доставлял детям такое удовольствие. А засыпать на сеновале, слушая, как Пестрый хрустит овсом!..
Коня стало жаль всем, даже соседям. Кто теперь вспашет огород? Придется сажать картошку под лопату.
Тем временем Мендель делал свое дело. Он заглядывал коню в зубы, хлопал его по шее.
— Цены нет этому коню. Буденный не отказался б сесть на такого рысака.
То, что Пестрый был списан из красноармейской части, Мендель хоть и знал, но об этом не заикался. Правда, Антон выходил Пестрого. Было время, когда приходилось его в стойле держать, подвешенным к балкам, на веревках. Но все это миновало.
Торг кончился. Отец в последний раз запряг Пестрого и отдал вожжи покупателю.
Открылись ворота. Никто из детей не тронулся с места, чтоб прокатиться на дрожках хотя бы до кладбища.
В конце каждого месяца Леша с Янкой ходили на Могилевский рынок за керосином для Леванцевичей. В кладовке они брали пустой бидон, просовывали палку под ручку и, получив от тети Зины деньги, отправлялись в поход.
С пустым бидоном идти было легко. Оказавшись за воротами, Леша рукой либо какой-нибудь палочкой выстукивал на бидоне «старого барабанщика». А вот когда шли назад с полным бидоном керосина, было не до барабанного боя. Ныли от палки руки. Приходилось часто останавливаться, отдыхать. Были у них и определенные места отдыха: от магазина «Смычка» до Покровской церкви, от Покровской церкви до Сенной площади, потом до молодого дуба на Задулинской, до кладбища, а там уже до Задулинского переулка и ворот Леванцевичей. Через сад шли уже вконец измученные, а когда ставили бидон на крыльце у черного хода в дом, казалось, что гора сваливалась с плеч. Тогда на крыльцо выходил сам Леванцевич, заглядывал в бидон.
— Хорошо, не разлили… — хвалил он. Мальчишкам и в голову не приходило, что таким образом он проверял, не недобрали ли они какой литр, а деньги взяли себе. Потом Леванцевич вытаскивал из кармана кошелек, отсчитывал тридцать копеек и отдавал их Леше.
— Смотри не потеряй, маме отдай…
Зинаида Антоновна старалась не присутствовать при церемонии расчета. Когда же брат, рассчитавшись, шел в комнату, тетя Зина подходила к мальчикам, благодарила и совала им в карманы домашнее печенье.
Но было в этом походе за керосином и что-то привлекательное. Стоя в очереди, интересно было наблюдать за жизнью рынка. Возле частных лавчонок торговались покупатели. Кричали, махали руками, отходили, бросив на прилавок товар, потом снова возвращались. Иногда продавец выбегал из-за прилавка, хватал за полу покупателя.
«Ну, бери уж… Чтоб мне не дожить до утра, чтоб не видеть своих детей, если я беру с тебя больше, чем надо…»
Брал он, конечно, больше, чем надо, и, подсчитав барыш, доживал до следующего дня…
Иногда из толкучки вырывался кто-то и кричал: «Лови вора!» Поднимался гвалт. Кричали все. Кричал и вор, и неизвестно, кого надо было ловить. В шум, гам вплеталась музыка, интересно было наблюдать за шарманщиком. Он крутил ручку ящичка, стоявшего на деревянной ноге, и приглашал слушателей: «Морская свинка вытащит вам счастье…»
Морская свинка тянула из ящичка билетик, в котором было «счастье». И стоило оно всего три копейки.
С пачкой под мышкой, размахивая газетой, бегал и кричал загорелый и потный пожилой человек: «Последние сообщения…» То, что он выкрикивал сегодня, заинтересовало Лешу да и всех, стоявших в очереди за керосином. «Суд над бандитами. Убийцы и грабители наказаны».
Леша даже содрогнулся от этого известия. Судили бандитов. Судили тех, кто чуть не убил отца, кто прокрутил дырки в их хлеву. Отец был на суде как свидетель. Леша слышал, как он рассказывал матери что-то про суд. Но утром отец пошел на завод, и подробно, как там все было, Леша не успел расспросить. От матери он узнал, что отцу было неприятно, потому что на суде были и соседи. Дудин, защищая своего сына, ссылался на отца:
— Вот пускай сосед скажет. Тимка же рос на его глазах. Разве он обидел кого или своровал что…
Судья попросил отца показать на скамье подсудимых человека, который его ранил и отобрал коня, и рассказать, как это было. Про Тимку не спросил. Может, догадался, как неприятно свидетелю говорить про сына соседа, да еще такого.
Но дома отец злился:
— Я бы рассказал суду, какой добренький Тимка. Да хватит и того, что знает суд.
— Ну и хорошо, что не сказал. Микитиху жалко…
— Если б спросили, так не выдержал бы… А то получается, хоть ты и честный человек, а правду сказать неловко…
— «Бандиты осуждены и наказаны!» — кричал газетчик.
— Ох, что делается на свете, — вздохнула одна женщина. И что это надо людям. Жили бы мирно. Не твое — не трожь…
— И я так говорю: не бери чужого — спи себе спокойно… — отозвалась другая.
— А недавно газета писала про воздушную катастрофу над яром. Самолет упал, а его кто-то поджег. Мальчик вытащил летчиков из огня. Фамилии только не знают этого мальчика… Вот что делается на свете!
Женщины эти, видимо, не читали газет, а только пересказывали то, что слышали от других и, понятно, прибавляли от себя насколько позволяла им фантазия.
А Лешке хотелось самому прочитать про суд. Он покрепче зажал в руке деньги Леванцевичей. Но чтобы из этих денег взять копейки на газету, ему и в голову не приходило.
«Хоть бы кто-нибудь из стоящих в очереди купил газету», — подумал Леша. И словно передалось его желание: мужчина в вышитой косоворотке крикнул:
— Газетчик! Давай сюда «атаманов-бандитов»…
Продавец газет был тут как тут. Протянул мужчине газету и, посмотрев на очередь, спросил:
— Кому еще…
Больше охотников не нашлось. Люди в одно мгновение окружили мужчину в косоворотке. Леша, конечно, продвинулся вперед. Янка за ним, но его оттиснули назад, и он оказался далеко от мужчины с газетой.
— Всем интересно. Ну что ж, прочитаю. Про бандитов, конечно…
Слушали не все внимательно, потому что те, чья очередь приближалась, должны были подставлять посуду, следующие за ними подготавливали тару, отсчитывали деньги. Внимательно слушали только те, чья очередь была далеко. Но и среди них было много таких, которые, услышав пару строк, спешили высказать свое мнение, рассказать о том, что слышали или видели сами.
Но даже в таком гомоне и толчее Янка услышал фамилию отца.
— Так это же мой татка. Его бандит ударил по голове… — сказал, словно обрадовался, Янка.
— Антон Сенкевич твой отец? — наклонившись к нему, сочувственно спросила женщина.
— Мой.
— Надо же случиться такому. Могли осиротить мальчика, — вздохнула женщина.
Все, кто стоял поблизости, с сочувствием смотрели на Янку. Заговорили про сирот — жертв бандитов. Какая-то бабка, не поняв в чем дело, охая, сунула в руку «бедной сиротке» пятачок.
— Возьми и от меня, сиротка, копеечку, — сказал какой-то дяденька.
Когда Леша позвал брата, чтоб нести бидон, наполненный керосином, у Янки была целая горсть медяков.
— Где ты взял столько денег? — спросил Леша.
— Дали дяди и тети.
— За что?
— Пускай пользуется на здоровьечко. Кто же ему теперь даст, сиротке? — сказал кто-то рядом.
— Какому сиротке? — удивился Леша. — Ему? Что ты наплел? У нас же есть отец и мать.
— Я ничего не плел. Я сказал, что было. Татку же побил бандит. В газете об этом пишут.
— Отдай сейчас же деньги, у кого взял! — приказал Леша.
Янка опустил голову и разжал руку:
— Ну, пускай берут. Я же не просил.
— Ну, раз дали, никто обратно не возьмет, — улыбнулся мужчина в косоворотке. — Несите керосин домой.
Янка зажал медяки в кулак, второй рукой ухватился за конец палки, и братья молчком потащили свою тяжелую ношу. Мужчина в косоворотке, видя, как гнется палка под тяжестью бидона, кивнув головой, сказал:
— Из них выйдут люди.
В этот день, как и всегда в доме Леванцевичей, обедали точно в определенное время. Леопольд Антонович был доволен всем. Около его дома уже давно не снуют неизвестные люди. Тамара ведет себя хорошо — занимается музыкой, много читает. Сестра не говорит ему неприятных слов. Ну, а милая женушка Анна Петровна всегда была образцом деликатности. Она не оставляла своего Полика во время работы, помогая ему как медсестра, заботилась о его отдыхе. Словом, полный «орднунг», как говорят немцы, что по-нашему значит — «порядок».
Как и всегда, Леопольд Антонович поблагодарил бога за вкусный обед (тетя Зина, которая приготовила его, была тут ни при чем) и пошел отдыхать.
Перед тем как задремать, Леопольд Антонович имел обыкновение просматривать городскую газету. Статей он не читал, политика его не интересовала — он доктор; читал он разную хронику, театральные новости, сообщения из зала суда. «Бандиты пойманы и осуждены». «Ну, это, пожалуй, можно прочитать», — подумал Леопольд Антонович. «Атаманом банды был кулацкий сынок… Но фактическим руководителем являлся царский офицер…» В это Леопольд Антонович не хотел верить. Честь офицера, по его мнению, не позволила бы ему оказаться в банде и участвовать в таких преступлениях. И вдруг увидел свою фамилию. «Группа бандитов была захвачена в доме доктора Леванцевича при попытке ограбить его кабинет… Бандиты имели намерение захватить с собой и доктора и заставить его сделать операцию раненному в стычке с милицией атаману. Судья спросил: «А после того, как доктор сделал бы операцию, вы бы его отпустили?», подсудимый ответил: «Пришлось бы убрать как опасного свидетеля…» Извозчик Антон Сенкевич узнал среди подсудимых одного из бандитов, который отнял у него дрожки. На этих дрожках бандиты намеревались вывезти хирурга из города… Как показала на суде сестра доктора Леванцевича Зинаида Антоновна…»
— Зина! — крикнул доктор. Босой, он выбежал в столовую.
— Куда ты, Полик, — встревожилась жена. — Боже мой, босиком! — Она схватила его домашние туфли и побежала вслед.
Зинаида Антоновна в это время убирала со стола. Тамара ушла в беседку. К ней должны были прийти Юра и Леша.
— Что это такое? В моем доме происходят такие ужасные события, а я ничего не знаю.
— Ты хочешь сказать — произошли, — улыбнулась сестра.
Ровно два месяца брат и не подозревал, что случилось в их доме однажды ночью, и если бы не прочитал репортаж из зала суда, продолжал бы считать, что у него дома полный «орднунг».
— Леопольд, надень тапочки, ты же простудишься!
— Ты слышишь, Аннушка? В нашем доме были бандиты.
— Это невозможно. У нас хорошие замки.
— И забор высокий. И все же они открыли коридор и кабинет.
— Но они же ничего не взяли!
— Так их опередили милиционеры.
— Они были в моем кабинете? Кто им разрешил? — возмутился Леопольд Антонович.
— Я их туда впустила, — ответила Зинаида Антоновна. — А еще несколько милиционеров притаились возле дома. А в полночь пришли бандиты… И попали в руки милиционеров.
— Я не понимаю, почему мой дом должен быть местом охоты на бандитов?
— Действительно, Леопольд, это возмутительно, — поддакивала Анна мужу.
— Потому что по приглашению милиции бандиты не явились бы в суд, — не обращая внимания на Анну, ответила Зина.
— Откуда же милиция знала, что бандиты придут сюда? — спросила Анна.
Зинаида Антоновна не хотела раскрывать все тайны. Но как-то само вырвалось.
— От вашей дочки Тамары.
— Что? Милиция втянула в это грязное дело и ребенка?
— Не милиция втянула. Тамара заметила, как один из пациентов снимал отпечаток с ключа от кабинета, и рассказала мне. А я сообщила об этом в милицию.
— Знаешь, Зина, этот случай не укладывается в рамки моего понятия об этике и морали.
— А поведение бандитов укладывается?
— Нет-нет. Я это все понимаю так: я не защищаю бандитов, мне все это противно: доносы, сыщики, агенты и среди них моя сестра и даже ангельское создание — маленькая моя дочь. Нет, нет, эта охота на бандитов мне решительно не нравится.
— Ну, тогда бандиты устроили бы безнаказанную охоту на доктора Леванцевича. Это не лучший вариант.
— Оба варианта мне не импонируют.
— Но пойми, Леопольд, что могло произойти что-то одно. И наилучшим выходом из такого положения я считала вот что: защитить тебя и твой дом» Я не говорю уже о более страшном, а оно могло случиться. Меня удивляет, что ты, известный хирург, вырезаешь язву у больного, спасаешь ему жизнь, а операцию милиции, по своему значению еще более опасную, чем язва, операцию, которая угрожает жизни не одного, а многих людей, не можешь увязать со своей моралью, не считаешь стоящей благодарности. Ведь тебя же благодарят больные?!
— Благодарить милицию за нарушение покоя?
— Покой был полный. Ты спал без наркоза, ничего не слышал и, если бы не прочитал в газете…
— А что я тебе говорю, Леопольд, — ухватилась за эти слова Анна. — Не надо читать газет. Они только портят настроение.
— При чем тут газеты, Аннушка, — буркнул доктор. — Они действительно раздражают и дурно действуют на нервную систему. Но я не могу понять другого: почему в моем доме нарушается покой… И… — Он махнул рукой.
Отдых был испорчен. Доктор вышел в сад. Цветы и зелень его всегда успокаивали.
Доктор миновал клумбы и в задумчивости направился по аллее к яру.
Этот день приносил ему одно беспокойство за другим. Из беседки доносилась песня, да какая! Пускай бы Моцарт, Чайковский, Брамс… Нет, звучало что-то незнакомое, непонятное:
Взвейтесь кострами, Синие ночи. Мы пионеры — Дети рабочих.Пионеры…
На скамейке он увидел дочь. Она стояла и дирижировала. А два мальчика в красных галстуках пели.
— Моя дочь! — остолбенел Леопольд Антонович. Тамара заметила отца, спрыгнула со скамейки и подбежала к нему.
— Почему ты не отдыхаешь, папочка? — спросила виновато.
— Это я должен тебя спросить: почему ты согласно распорядку, заведенному в нашем доме, не отдыхаешь?
— А мы очень хорошо отдыхаем! Мы поем. Леопольд Антонович взглянул на Юру, потом немного дольше задержал взгляд на Леше.
— И ты надел галстук? Ты же был хорошим мальчиком?
— За это ему и повязали красный галстук, — ответил за Лешу Юра.
— За это? — Леопольд Антонович круто повернулся и пошел к дому. Он впервые подумал: неужеди придется увидеть и Тамару в красном галстуке!
Комментарии к книге «Мальчик-бульбинка», Леонид Януарьевич Прокша
Всего 0 комментариев