«Ледяной рыцарь»

Ледяной рыцарь (fb2) - Ледяной рыцарь [litres] (Сквозняки - 3) 1185K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Сергеевна Леванова

Татьяна Леванова Сквозняки. Ледяной рыцарь

Глава 1 Чужая жизнь сладка…

Тепло, тепло, теплота без пощады, сонная, тихая, скучная теплота, теплый чай, теплый суп, теплое одеяло, надоевшая до последней мелочи комната, ромашковый настой, шерстяной шарф. Жмурится спросонок потолок в белых узорчатых плитках, зевают поп-звезды на постерах, мельтешат в глазах голубые цветы на обоях, лениво развалились книги на полках. Все давно знакомо, как лица домашних, неинтересно, как выключенный телевизор… Уже две недели Маша лежит в постели, и ей до смерти надоело болеть.

– Диазолин, анаферон, амоксилин, мукалтин, интерферон, фарингосепт, нурофен, – это не ведьма в соседней комнате читает заклинания плаксивым, раздраженным голосом, это мама перечисляет папе, что пришлось выпить Маше за последнее время.

– Милая, не спорь со мной, я педиатр, мне лучше знать, что назначать, через мои руки прошло много детей… – папин голос гудит за стеной растерянно и немного обиженно.

– Не надо! – останавливает его мама. – Не надо рассказывать мне о твоих пациентах! Это мой ребенок, и я больше не позволю пичкать девочку химией.

– Не надо бояться химии, словно какой-то дикарь с дубиной, – возражает папа. – И в тебе, и во мне, и в Маше постоянно происходят химические процессы. Курс антибиотиков окончен, отек с горла начинает спадать, опасность позади. Намного больший вред для Маши представляют всевозможные разрекламированные панацеи и народные средства, которые помогли мужу соседки и пуделю тетушки, но неизвестно, как скажутся на нашей девочке.

– Я по крайней мере не превращаю ее в фармацевтическую бомбу, – с достоинством отвечает мама, входя в Машину комнату с миской в руках. Опять что-то теплое, с тоской замечает девочка и со вздохом отворачивается к окну, такому прекрасному – покрытому ледяными стрелками, за которым скованные морозом сверкающие улицы, где идет совсем другая жизнь… Приближается Новый год. Кто-то украшает елку – девочка попыталась вспомнить запах хвои и не смогла, в комнате пахло ромашкой и эвкалиптом. Кто-то заворачивает подарки в хрустящую бумагу. Кто-то собирается на вечеринку. Какая-нибудь девочка, к примеру, Светка Новоруссова выбирает одежду поярче, рисует на ногтях цветы гелиевой пастой, напевая при этом. И только Маша лежит под одеялом, слушает бесконечные споры родителей о том, как и чем ее лучше лечить…

– Ну вот опять, что у тебя в миске? – допытывается папа. – Только не говори, что кашка.

– Это пюре. Банановое, с сахаром, разогретое на водяной бане, – объясняет мама, нервно помешивая в миске. – Между прочим, превосходное народное средство от кашля, простуды и…

– Прости, какая народность лечится бананами? – удивляется папа.

– Африканская, – неуверенно отвечает мама.

– Прекрасно! В жаркой-жаркой Африке все просто мучаются от бесконечных простуд и лечатся только бананами!

– Мама, я сама могу поесть, – Маша приподнимается и отнимает у мамы ложку, когда та пытается ее кормить, как маленькую. Мама нехотя отдает миску. Девочка, задерживая дыхание, с омерзением глотает слизистую сладкую гадость. Бедные африканцы, вынуждены лечиться банановым пюре…

– Постой, не глотай, пережевывай хоть немного, так же никакой пользы! – пугается папа.

– Ага, значит, польза от бананового пюре все-таки есть! – ловит его на слове мама.

– Намного лучше было бы приклеить на грудь перцовый пластырь. Ты лечишь ее не тем, неудивительно, что болезнь…

– Это ты лечишь ее не тем, она коркой скоро покроется от всех твоих таблеток! – возмутилась мама. – Нет, бабушкины средства самые надежные!

– Молчать! – в шутку прикрикнула на них Маша, догадавшись, что сейчас спор снова пойдет по кругу. Но, так как горло у нее было еще опухшим, веселого окрика не получилось. Родители вздрогнули от сиплого баса дочки. – Лечите не тем, не так, и не ту, видимо? Я уже не я, может быть? Не Маша Некрасова?

– Ты, там, помалкивай, – сдвинул брови папа. – Мала еще рявкать!

– Надоело слушать, как вы ругаетесь!

– Мы не ругаемся, мы спорим, – неожиданно на сторону папы встала мама. – Спорим, потому что ищем, что для тебя будет лучше.

– А мое мнение почему не спрашиваете? Я думаю, ничего плохого в лекарствах нет, лучше бы, конечно, вообще ничего не принимать…

В ответ мама фыркнула, а папа покачал головой и сказал:

– Как тебя лечить, уж позволь нам с мамой решать, ты еще школу не закончила, ничего в жизни не сделала…

– Но я!.. – Маша закашлялась.

– От тебя пока никто ничего не требует, – мягко вмешалась мама. – Учись, подрастай, у тебя все впереди, только не спорь со взрослыми…

– И не встревай со своим мнением, потому что оно у тебя не слишком компетентное…

– Выходит, я дура, потому что ребенок?! – опешила Маша.

– Я больше не могу, – мама забрала у дочки миску и поднесла ее ко лбу, этим жестом словно жалуясь на мигрень. – Лежит с высокой температурой, я с ума схожу, все прислушиваюсь по ночам, как она тяжело дышит, чуть только отек с горла стал спадать, она начинает права качать!

Мама пересекла быстрыми шагами комнату и вышла за дверь.

– Я просто хотела, чтобы вы не ссорились, то есть не спорили… – растерялась девочка. – Вы все время требуете, чтобы я слушалась, а сами…

– Мы родители, взрослые люди, а ты еще ребенок, – авторитетно заявил папа. – Лежит тут, принцесса, капризничает, повелевает, а мы хороводы вокруг водим, бананы ей в пюре трем, чего еще изволите, ваше высочество?

– Была бы я принцесса, лежала бы во дворце, в роскошной кровати, вся в золоте и брильянтах, а хороводы бы водили слуги, – попыталась пошутить Маша, но папа не был настроен на веселье.

– У меня был трудный день, на моем участке несколько десятков больных мальчиков и девочек, а дома ты всех изводишь своим упрямством! Лишь бы поспорить! Тебя бы на мое место, пожила бы моей жизнью…

Папа тоже вышел за дверь, не пожелав спокойной ночи, через несколько мгновений Маша услышала, как он говорит маме:

– На ночь дашь этой принцессе одну таблетку диазолина, одну парацетамола и одну фарингосепта. Сегодня, возможно, удастся выспаться, раз наша вредина начала бушевать, скоро пойдет на поправку. И никакого сахара, он понижает иммунитет…

Маша села на кровати, обхватив колени руками, на глаза наворачивались слезы обиды, и она принялась смотреть на окно, искристо-голубое от света фонаря, чтобы не расплакаться. Принцесса, вредина, мала еще свое мнение иметь… Просто режут по больному. Это дома она непослушная дочка, а в других мирах… Рукой Маша сжала кристалл – кулон из горного хрусталя на шнурке, после своего последнего путешествия она не снимала его, потому что поняла – судьба не бросит ее на ту миссию, которую она не смогла бы выполнить. Теперь ей даже было интересно, когда и куда она отправится, с этой целью девочка постоянно держала в карманах своей кожаной куртки с вшитой в нее броней из драконьей стали бутылку воды, запас шоколада с орехами, фотографию родителей, ножницы, спички и шапочку колокольцев с синим фонариком, который всегда указывал верный путь. В какой бы мир она ни попала, куртку можно было вызвать одним щелчком пальцев. Но сейчас даже мысль о том, что она – Сквозняк, путешествующий сквозь миры Великой спирали, не принесла Маше Некрасовой утешения. Да, это, конечно, здорово – знать, что ты способна влиять на события, преображать, изменять, спасать другие миры, что в любой момент могут начаться увлекательные приключения, полные опасностей и чудес. Что после них особенно приятно возвращаться домой, решать собственные проблемы, и уже учеба в школе кажется не такой трудной, и с друзьями проще общаться после того, как улаживаешь конфликты в других мирах, и на замечания родителей реагируешь уже не так болезненно, ведь они многого о тебе не знают… Но даже такая интересная жизнь может надоесть.

Маша достала из прикроватной тумбочки карманное зеркальце и посмотрела на свое отражение.

– Я устала от самой себя, – пожаловалась она вслух. – Хорошо маме, она может перекрасить волосы, уехать куда-нибудь далеко-далеко… А мне хочется хотя бы раз побыть кем-то другим, в самом деле, как говорит папа, пожить чужой жизнью. Как это интересно! Оказаться кинозвездой, к примеру, сниматься в кино, вживаясь в роль. Или фотомоделью. Или байкером. Нет, это все еще легко себе представить, я бы хотела что-то более необычное, то, чего не может быть. Например, стать героем с мечом в руках из приключенческого романа, скакать на лихом коне, сражаться с чудовищами. Или стать колдуньей, варить снадобья, произносить заклинания. А еще лучше – принцессой в сказочном замке, носить роскошные платья, раскрыть зловещий заговор…

– Видимо, ты и в самом деле выздоравливаешь, – улыбнулась мама, входя в комнату с блюдцем в руках. – Мечтаешь, в зеркало смотришься. Зря, значит, я переживаю?

– Конечно, зря, мамочка, – смущенная Маша спрятала зеркало под одеяло, оно отзывалось прохладой в ее руке. – Я же говорю, не надо меня лечить, сама выздоровею. Скажи, а ты бы хотела быть кем-то другим? Не воспитателем, не мамой, а совсем другим человеком, просто попробовать?

– Шутишь, я только об этом и думаю, особенно когда ты начинаешь выступать или дети в группе не слушаются, – грустно пошутила мама, передавая девочке таблетки. – Вот тебе сюрприз, только тихо, чтобы папа не слышал.

– Следочки! – шепотом возликовала Маша, схватила с блюдца плоский коричневый кружочек из жженого сахара. Мама виртуозно делала их по бабушкиным рецептам, добавляя в леденец травяные настои, мятное или анисовое масло, она считала их лучшим народным рецептом от кашля.

– Тише, тише, – улыбнулась мама, нагнулась, поцеловала дочку и пошла к двери выключить свет.

Маша лежала в постели, перекатывала во рту леденец, теребила в руках зеркальце, изучая его на ощупь, а сама думала, как же сильно ей хочется покинуть надоевшую кровать и попробовать пожить чужой жизнью, а лучше – несколькими. У всех есть свои трудности, она в этом не сомневается, но чужие проблемы решать несложно, ей так казалось по ее опыту Сквозняка. Намного легче бросить все свои силы на распутывание клубка бедствий другого мира, чем помирить родителей или попросить учителя исправить тройку по геометрии…

Мама бродила по комнате, проверяла, плотно ли закрыты окна, почему-то от них сильно дуло. Звякала посудой на тумбочке, поправляла одеяло, все ходила и ходила.

– Пожить другой жизнью… – шепотом начала рассуждать Маша. – Папа сказал – принцесса, какое слово противное, так и представляешь себе что-то цаплеобразное, с длинным носом, жутко капризное, ноющее. Надо придумать другое слово. Например, от слова корона – коронелла, коронесса. Хотя ведь есть король, королева, королевна. Или…

– Венцесса! – подсказала ей мама, стоя в ногах кровати. Маша видела в полумраке только ее стройный силуэт.

– Точно, венцесса, от слова «венец»! – обрадовалась девочка.

– Тебе нужно что-нибудь?

– Пить хочу.

Стакан звякнул о кувшин, что-то булькнуло. Девочка глотнула и сморщилась – вместо сладкого морса мама дала ей обычной холодной воды. Мама подождала, пока Маша напьется, потом забрала стакан и потрогала лоб девочки. Тяжелый рукав с рельефной вышивкой упал ей на лицо, от него пахло пылью и карамелью.

– Лоб холодный, полагаю, до утра тебе ничего не понадобится. Я пойду отдыхать.

– Конечно, – ответила Маша.

Мама, шурша длинным, до пола, халатом, направилась к темнеющему дверному проему. Машу что-то смущало, не то в маме, не то в комнате, но в темноте все всегда выглядит не так, как обычно.

– Да, постарайся не покидать комнату до утра, – обернувшись, посоветовала мама. – Слуги все равно все спят, горшок ты найдешь под кроватью. Утром тебе принесут завтрак, не волнуйся. Спокойной ночи.

– Ага, – растерянно отозвалась девочка. Глаза ее все больше привыкали к темноте. Какой горшок под кроватью? Неужели она до туалета сама дойти не в состоянии? А к чему эти шуточки про слуг, если бы папа сострил, она бы еще поняла, но мама… И вообще откуда у них в доме горшок?

Чувствуя нарастающее беспокойство, Маша сунула зеркало под подушку и скатилась с кровати, едва не упав при этом. Мало того, что кровать показалась ей выше, чем всегда, так еще и пол был ледяной, отчего пальцы ног моментально свела судорога. Маша опустилась на колени, едва не плача от боли, руки ее наткнулись на плоские, волосатые шлепанцы. Растерев ноги, девочка надела шлепанцы и встала, забыв посмотреть на горшок. Ее волосы развевались от ледяного ветра. Но мама ведь только что проверяла, хорошо ли закрыты форточки? Маша повернулась к окну.

Из двух узких высоких окон в лицо ей ветер бросил горсть снежинок. Вместо фонаря и соседнего дома за окном простиралась стена, зубчатая, как в Кремле, а за ней – пустынное белое поле, с чахлыми одинокими елками на нем.

– Мама! – закричала девочка, бросилась к двери, но ее не было. Вход был занавешен плотным ковром, на ощупь угадывалась грубая вышивка. А за ним – длинный каменный коридор, в котором потрескивали факелы на стенах и гулял сквозняк.

Девочка остановилась, прижав руки к сердцу – только что мама была здесь, может, она прошла дальше по коридору, удивляясь и не понимая, как и Маша? Но стоило ей сделать несколько неуверенных шагов, как вдруг раздался страшный звериный рык, похожий на тигриный.

Опрометью девочка бросилась обратно в комнату, ударилась о белеющую в темноте холодную изразцовую печь, запнулась о сундук, нырнула в кровать под одеяло.

– Если там и вправду зверь, а двери нет, одеяло меня не спасет! – вдруг поняла Маша. Зуб на зуб у нее не попадал не то от холода, не то от страха. Она поспешно щелкнула пальцами, приманивая к себе куртку с броней, спросила у привязанной к пуговице шапочки колокольцев, где мама. Синий луч озарил незнакомую комнату, но обвился вокруг Маши, никуда не направляясь. Мамы здесь не было.

Из-за ковра вновь послышался звериный рык и жуткое, душераздирающее мяуканье. Не гадая, что бы это могло быть, девочка спряталась в единственное, как ей показалось, надежное укрытие – сундук. Он наполовину был заполнен какими-то жесткими тряпками, Маша свернулась на них клубочком и захлопнула крышку.

Леденец из жженого сахара, сделанный мамиными руками, все еще таял у нее за щекой. Девочка подумала об этом, и слезы обожгли ее глаза, она еле сдерживала рыдания, зажимая рот рукой, чтобы нечаянным звуком не привлечь к себе неведомое чудовище.

«Переместилась, – горько подумала она. – Взяла в руки зеркало и оказалась в другом мире, босая, в одной ночной рубашке, с больным горлом. А мама-то и не знает…»

Глава 2 Задушиху вылечат бульоном

Маша плакала в сундуке, пока не уснула. А разбудили ее женские голоса.

– Нет тут ничего.

– А чего ты ждала?

– Чего-нибудь. Чего-то надо было ждать.

– Глянь на кровать…

Диалог не показался ей странным, потому что девочка подумала, что он ей только снится. Все тело затекло от неудобной позы. Маша попыталась потянуться, но уперлась в деревянные стенки. Открыла глаза – темно.

– А-аа! – от испуга завопила девочка. – Замуровали! Заживо закопали!

Кто-то подхватил крик над ее головой, а через несколько секунд крышка распахнулась, и девочку буквально выдернул из сундука и поднял над своей головой дядька в пузатом железном жилете, по которому Маша тут же гулко забарабанила ногами.

– Пре-крааа-тить! – рявкнул дядька.

Девочка замолчала, с интересом оглядывая того, кто ее держал. У него было совсем не злое лицо. На голове отороченная мехом железная шапка со спицей посередине, к жилету приделаны меховые рукава, остальное Маше было не видно. Рядом стояли две перепуганные женщины в одинаковых полосатых юбках, одна молодая, лет на десять старше Маши, вторая – пожилая. В комнату сквозь узкие окна проникали лучи бледного зимнего солнца, высвечивая желтые подсолнухи, вышитые на тускло-красных коврах, закрывавших каменные стены не хуже обоев, бело-сине-зеленые изразцы печи, инкрустированные перламутром деревянные столбики старинной красивой кровати.

– Успокоилась? – буркнул стражник, ставя Машу на пол. – Неча головой вертеть. С людями поговори сначала!

– Доброе утро, – упавшим голосом поздоровалась Маша. Она вспомнила вчерашнюю ночь и со страхом оглянулась на ковер, скрывавший выход в коридор.

– Доброе. Чего ты в сундуке сидела? Зачем доспех напялила? – напустились на девочку с вопросами люди. Почему-то никого не интересовало ни как ее зовут, ни что она делает в этой комнате.

– Тут ночью зверь в коридоре рычал какой-то, – дрожащим голосом ответила Маша. – Я испугалась.

– Есть чего бояться, – заржал дядька. – Тетя твоя…

Он осекся, потому что старшая из женщин ткнула его в железный бок, потом продолжил:

– Тетя твоя захворала малость, животом, вот и выла вчера. Чего бояться-то, я, то есть стража, кругом, крепость надежна, ворота заперты, стрельцы в карауле…

– Крепость? – переспросила девочка, вновь оглядывая комнату, окна, вспоминая каменный коридор.

– Ну да, замок ваш, Громовая груда, а вы, дорогая наша венцесса Калиночка, здесь в полной безопасности, – раздельно и чересчур внятно сказала старшая, – иди, дядька Завояка, дров принеси, холодно тут, как в могиле… Тьфу, чего это я, поминаю, дура старая…

– Венцесса? – растерянно повторила Маша.

– Да, да, наша венцесса, Калина, маленькая госпожа сударыня, прихворнули вы, три года лежали без памяти, тетя ваша за вами ухаживала, с чего же это сегодня вскочили, ума не приложу, ну да здоровы и ладно… Тетя велела нам вами заняться…

– Горло болит, – пожаловалась девочка. – И еще голова.

– Горло? – Женщина прижала мясистую ладонь к Машиному лбу. – Горишь вся. На проклятье ледяной кости не похоже. Ну-ка, открой рот!

Не слушая возражений, она произвела осмотр ловко и быстро, пожалуй, сноровистее Машиного папы, педиатра. Потом уперла руки в бока и начала командовать:

– Венцесска, в постель! Авдуська, дуй на кухню, поторопи дядьку Завояку, распорядись насчет куриного бульона и соснового масла…

– Мне придется это съесть? – оторопела девочка.

– Нет, сосновое масло можешь не есть! Авдуська, принесешь две жаровни, чайник, яблочный уксус. У венцесски задушиха приключилась, ничего-ничего, у моих пятнадцати детей у всех была, все выжили, и тебя, маковка, вылечим!

– Конечно, тетка Дарья! – выпалила Авдуська, выбегая из комнаты.

Маша чувствовала слабость после мучительной ночи в сундуке, она не спорила с теткой Дарьей, надела предложенный ей огромный свитер из грубой серой шерсти, носки, такие плотные, что ноги в них были будто в сапогах, легла в перестеленную постель. Служанки принесли две раскаленные жаровни и поставили их с двух сторон кровати, растопили печь, воздух в комнате начал согреваться.

– Барсучий жир, да сосновое масло, да еловые шишки, да бульончик наваристый, из курочки, вот лучшие снадобья! – приговаривала тетка Дарья, суетясь вокруг девочки.

Никем не замеченная, в комнату тихо вошла женщина в строгом платье из серебряной парчи, с молочными капельками кварца и белого халцедона по цветочным узорам. Постояла несколько секунд, глядя на Машу. Девочка случайно повернула голову и, заметив гостью, на всякий случай поздоровалась, с любопытством разглядывая бледное гладкое лицо, неулыбчивые губы, кошачьи глаза, волосы, небрежно заплетенные в косы. Цвет их более всего напоминал мерзлую землю – светлые прядки обледенелого песка, угольные вкрапления чернозема, густая масса цвета спитого чая. Женщина жадно рассматривала Машу, не отвечая на приветствие, и молчала.

– Гоcпожа сударыня! – ахнула Авдуська, едва не опрокинув жаровню.

– Ваше чистопородие! – воскликнула тетка Дарья. – Как видите, ошибочка вышла, выздоровела венцессочка от проклятья ледяной кости, захворала задушихой, но не извольте беспокоиться, поставим на ноги…

Женщина неопределенно повела плечами, уронила с бледных губ равнодушно-ласковое:

– Выздоравливай, детка.

Потом повернулась и вышла из комнаты, только тяжело колыхнулся ковер над входом.

Маша пролежала весь день в кровати, сходя с ума от скуки и дыма от жаровен, заполнившего комнату. По временам она проваливалась в неглубокий сон, ее будила тетка Дарья, чтобы влить в нее очередную порцию бульона, по поверхности которого плавали крохотные кустики засоленного укропа, темного, ароматного. Авдуська вызвалась ночью дежурить у Машиной кровати, но тетка Дарья возразила, сказала, что запрещено правилами Громовой груды челядинам находиться ночью в господской части замка.

– Ничего, задушиха не задавит, поверь моему опыту, – авторитетно заявила она. – У тебя хорошая глотка, прямо как у госпожи сударыни, тетушки твоей.

– Тетушки? – повторила Маша.

– Ну да, привенихи, госпожи Рыкосы Гривастой, одна она у тебя, сиротки, осталась. Ты не серди ее понапрасну, а не то… Ну да ладно, спокойной тебе ночи, спи и ничего не бойся, пока нас не завоевали, в крепости нет ничего страшнее госпожи сударыни.

Маше оставили свечу и странные, длинные кривоватые спички с неровными серыми головками, но она не боялась темноты, ведь с ней был волшебный фонарик колокольцев. Она надела куртку с броней поверх свитера, как только служанки ушли. Полежала немного, вглядываясь в ночное небо за незастекленными окнами, потом голова ее стала легкой, тело тяжелым, она почувствовала, что засыпает, и приняла покой с благодарностью. Однако ночью ее разбудил магический зов.

Маша села на постели, сердце так сильно колотилось, что она прижала руку к груди. Зов был похож на тот, что говорил ей об окончании ее миссии в другом мире, однако тот был успокаивающим, звал домой, обещал отдых, а этот словно проникал внутрь, носился беспокойным ветром в груди, от чего стыла душа, хотелось бежать куда-то, спасти кого-то…

Но кого? Девочка вскочила с кровати, застегнула куртку, подошла к узкому окну, пытаясь выглянуть – по стене бродил одинокий свет факела, видимо, его держал в руке невидимый в снежной мгле стражник. Зов потряс девочку изнутри в последний раз и затих.

Как же выбраться из замка? Куда идти, где искать того, кто зовет ее столь отчаянно? Нет ли там опасности?

Помедлив, Маша вышла в коридор, в трепещущий свет смоляных факелов. Холод камней чувствовался даже сквозь толстые шерстяные носки, стоять на месте было нельзя. В этот момент раздался вчерашний рев зверя, смертельно озлобленного.

– Служанки и стражник сказали, в крепости нет никого страшнее тети, – напомнила себе Маша. Привениху она не боялась – та выглядела, может быть, слишком бледной и уставшей, но все-таки довольно молодой и симпатичной женщиной. Не колеблясь, Маша пошла по коридору, ориентируясь на жуткие звуки. Коридор все закруглялся и закруглялся, поднимаясь вверх, на стенах попадались вышитые старые ковры, которые скрывали вход в темные безлюдные комнаты. Наконец коридор закончился тяжелой, обитой жестью двустворчатой дверью. Из-за нее пробивался свет. Девочка несколько секунд рассматривала жестяные завитушки на толстых, потемневших не то от времени, не то от копоти факелов досках двери, потом решительно толкнула створку, ожидая увидеть лестницу или новый коридор. И оказалась на пороге зала.

В лицо ей пахнуло холодом от высоких окон, несмотря на две горящие изразцовые печи. Белый, как снег, округлый зал с колоннами, идущими от двери к дальней стене, к возвышению. На нем стоял трон – Маша сразу это поняла, он был простым, деревянным, без украшений и вместе с тем древним и величественным. У его подножья сидела привениха, в груде меховых шкур с торчащими лапами, с мертвыми глазами на мордочках лис, зайцев, волков. Облокотившись на трон, спиной к двери, она запрокидывала голову и выла, как волк, а потом рыдала горько, прерываясь на сдавленный кашель, звучащий, как испуганный кошачий крик.

– Что с вами? Вам плохо? – испугалась Маша и сделала несколько шагов к женщине.

– Стой! – привениха вдруг выпрямила спину, но не повернула головы, напротив, прикрыла ее тигровой шкурой, лежащей на сиденье трона. – Не подходи. Я сейчас, возьму себя в руки. Подожди.

Глава 3 Титул и полсемейства в придачу

Маша с трудом сглотнула, у нее внезапно разболелось горло. Она не решалась ни сесть на одну из обтянутых мехом кривоногих табуреток, расставленных в беспорядке вокруг колонн, ни просто сдвинуться с места.

Привениха сидела возле трона, с накинутой на голову яркой, почти красной тигриной шкурой. Девочка никогда не слышала о красных тиграх, но это было очень красиво, просто глаз не оторвать.

– Присядь, – вдруг голос тетки прозвучал очень мягко. – Возьми стул и сядь ко мне поближе.

Девочка поволокла за ногу одну из табуреток, она погромыхивала по бело-серому полу, но не оставляла на нем следов. Подтащила к подножью трона, села, поджав под себя стынущие ноги. Привениха сняла с головы шкуру и повернулась к своей гостье. Глаза были воспаленными, в остальном же она выглядела в точности так же, как и утром.

– Ты почему не спишь? – тетка улыбнулась чуть дрогнувшими губами. – Смотри-ка, только со смертного одра, и уже, как любопытная лисичка, бегаешь по Громовой груде.

– Меня разбудил… – Маша замешкалась. – Я имела в виду… Вы плакали? Что-то случилось?

– Уже много лет я оплакиваю твоих родителей, моего брата, веника (Маша фыркнула про себя – ну и титул!) Елисея Гривастого, и его жену, венцессу Калину Горькослезную, тебя, Калинка, назвали в честь матери, ты носишь ее имя, но тебя временно отстранили от титула.

– Почему?

– Из-за долгой болезни, никто не верил, что ты переборешь проклятье ледяной кости, даже наш семейный звездный лекарь уехал в деревню. Ты не должна была свести имя твоего отца в могилу. Поэтому все, что у нас есть сейчас, это мой титул привенихи, и тот под вопросом, ибо какая же я привениха, если у меня нет венцессы. Но после новорожденных Звезд мы с тобой отправимся на Теплый берег, в Замок Морского ветра, там я официально представлю тебя рысарскому собранию, и никто больше не посмеет сомневаться в чистоте нашей породы…

– В чистоте вашего рода, – поправила Маша, но привениха только с удивлением посмотрела на нее. – А для чего вам это нужно?

– Ты что же, не хочешь получить все причитающиеся тебе привилегии, почести и подарки? Не хочешь быть венцессой? Не задавай глупых вопросов, детка.

Привениха села на трон, лицом к Маше, сложила руки на груди. Из серебряного рукава у нее выглядывал бутон синего цветка изящной, ювелирной работы. По каемке платиновых лепестков шла россыпь мелких искристых темно-синих камней. Почему она носит его в рукаве, а не на платье, задалась вопросом Маша. Чтобы не отвлекаться, она посмотрела прямо в глаза привенихе и спросила тихо, но твердо:

– Вы-то знаете, что я не венцесса? Не Калинка и не родственница вам?

Тонкие, длинные, уходящие к вискам брови Рыкосы Гривастой чуть сдвинулись, но она сказала еще более мягко, почти мурлыкая:

– Что ты говоришь, детка? Почему ты – не ты?

– Я вчера впервые оказалась в вашем замке! Вас это ничуть не удивило?

– Детка, ты много лет не встаешь с кровати, любой из челядинов тебе это подтвердит. Все эти годы я ухаживала за тобой, я верила, что придет день, и ты заговоришь, ты встанешь, ты победишь проклятье.

– Это была не я, – упрямо ответила Маша. – Я простая девочка, не венцесса. Позвольте мне завтра утром покинуть замок.

– Детка, в таком случае, каким образом ты оказалась в запертом замке, в кровати венцессы вместо венцессы? – тетка подалась вперед, опираясь руками на подлокотники трона. Синий цветок наполовину выскользнул у нее из рукава – и Маша увидела гладкое и очень опасное лезвие…

– Я не знаю, – Маша снова сглотнула с трудом, горло болело все сильнее. Ее глаза все время возвращались к страшному цветку в рукаве тети.

– Я допускаю, что во время болезни память отказала тебе…

– Нет, я точно знаю, кто я, и я не венцесса, – в отчаянии воскликнула девочка, вскакивая с табурета. В одном из миров она почти поверила в то, что она его коренная жительница, а не Маша Некрасова, это чуть было не кончилось плачевно, поэтому девочка решила, что никогда больше не будет сомневаться в том, кто она есть на самом деле.

Тетя тоже встала, перехватила выпадающий из рукава цветок, подошла к девочке, порывисто обняла ее, провела рукой по лицу, словно лаская. Маша узнала и прикосновение жесткой ткани, и запах пыли с карамелью. Вчера в комнате была не мама, а привениха… Она была свидетелем появления Маши в этом мире.

Почему привениха не испугалась, увидев девочку на пустой до этого кровати?

– Послушай меня, детка, кем бы ты себя ни считала, твоя судьба – быть венцессой в замке Громовая груда. И это твой единственный шанс выжить. И я, и слуги, и рысари – мы все в отчаянии, крепости и семье угрожает большая опасность, и только ты, твой титул, твое имя и послушание способны восстановить справедливость на Горе Ледяной угрозы.

– Но я не… – снова заикнулась было Маша.

– Ты та, кем назовешься, – быстро перебила ее тетка. – Лучше для тебя назваться венцессой. Завтра я тебе принесу летопись нашей породы, ведущей свое происхождение от самого Гривухи! Надеюсь, ты умеешь читать. И если в течение нескольких дней ты не вспомнишь, что ты венцесса Калина Горькослезная…

– Вы мне угрожаете?

– Детка, я вынянчила тебя, я тебя люблю как мать, – Рыкоса улыбнулась. – Но от твоего послушания все зависит. Может погибнуть много народу… И я в том числе.

Девочка опустила голову.

– Подумай, как же здорово быть венцессой! Жить в замке, спать в роскошной кровати, носить красивые платья, драгоценности, быть под защитой рысарей. Когда твое здоровье поправится, я дам тебе блестящее рысарское воспитание – умение сражаться на клинках, ездить верхом, стрелять из лука. Мы поедем с тобой на Теплый берег, к морю, к прекрасной и беззаботной жизни, к пирам и развлечениям, ты станешь богатой и свободной, а когда ты подрастешь, самые чистопородные рысари и веники будут рвать друг другу глотки ради твоего благосклонного внимания.

– Быть венцессой, – мечтательно повторила Маша, перед ее глазами встали замки, пышные празднества, платья и лошади. Как это отвечало ее недавним мечтам пожить другой жизнью, не похожей на ее. А как же долг, цель Сквозняка, возвращение домой, напомнил ей внутренний голос, но девочка отмахнулась от него. Когда она докажет свой титул, ей не придется изучать этот мир, бегая голодной по снегу, у нее будет куча возможностей, приключения с богатством и комфортом, в безопасности, все, о чем только может мечтать Сквозняк в другом мире.

– Да, да, – прошептала ласково привениха, увидев в загоревшихся глазах Маши то, что хотела. – Решайся.

– Я подумаю, – осторожно ответила девочка.

Привениха гордо выпрямилась:

– Я научу тебя быть настоящей, чистопородной венцессой. Сперва ты получишь летопись, изучишь ее, а я проверю твои знания. Но первый урок состоится прямо сейчас. Пойдем.

Она направилась к выходу, Маша поспешила за ней. Они быстро прошли по гулким коридорам, полным сквозняков и запаха горящей смолы. Привениха свернула в комнату венцессы, зажгла свечу на прикроватной тумбочке, инкрустированной, как и столбцы кровати, перламутром.

– Прежде всего, что бы ни случилось, соответствуй своему титулу, гордись своей породой, – резко сказала женщина, поправляя скомканную постель, опуская полог, который нерадивые служанки так и оставили свернутым, не заботясь о простуженной девочке, мерзнущей из-за незастекленных окон. – Не смей казаться жалкой и слабой. Завтра ты, а не я, выразишь свое недовольство служанками, и сделаешь это твердо и жестко, а сейчас приведи себя в порядок.

Руки Маши невольно дернулись к спутанным волосам, в последний раз она расчесывалась еще дома. Привениха кивнула с одобрением, потом прикоснулась к Машиной куртке.

– Это моя броня, – поспешно ответила девочка. – Мне бы не хотелось снимать ее.

– Ну так носи ее с честью, а не так, словно каждую секунду опасаешься за свою жизнь! – ответила тетя. – Будь любезна соответствовать своему предку, Гривухе! Честь и сила, кровь и гордость!

Она удалилась, держа спину так прямо, словно ее кто-то тянул вверх за волосы.

«Чем тут гордиться», – проворчала про себя Маша, оглядывая при свете свечи свою холодную сырую комнату. Знать бы еще, кто такой Гривуха, наверное, рыцарь без страха и упрека, или как их тут называют…

Глава 4 Рыцари другого мира

Утром девочка проснулась от того, что Авдуська, с силой дернув за ткань полога, оборвала витой шнурок, который держал ее, бусинки посыпались на лицо и руки спящей, словно град.

– Ничо, ничо, – ободрила ее тетка Дарья, – делать тебе, видать, нечего, хочется с иголкой под потолком скакать. В духе мага Недодела твое проворство.

Не успела Маша встать, чтобы помочь Авдуське собрать все бусинки, как тетка Дарья сунула ей под нос чугунок с вареной картошкой.

– Это завтрак? – пробормотала девочка, разглядывая исходящие паром сероватые картофелины.

– Дыши! – приказала Дарья. – Гони задушиху. Живот потом набивать будешь.

Маша послушно задышала открытым ртом. Тетка Дарья кивала, довольная собой, глядя на ее старания. Нельзя сказать, чтобы своеобразная ингаляция была неприятной, но Машу очень интересовало, что бы сказал папа о подобном лечении. Тем временем Авдуська затопила печь, раздвинула полог, разожгла жаровни, подмела золу с ковра. В общем, все были заняты, когда в комнату вошла госпожа Гривастая.

– Я очень рада, что тебе лучше, – сказала она бесцветным голосом, на ее лице не отразилось никаких эмоций. – Я принесла тебе книгу. Прочитай вслух, пожалуйста, начало первой главы.

При виде госпожи тетка Дарья так поспешно отдернула чугунок, что рассыпала несколько горячих картофелин, Авдуська же моментально испарилась из комнаты. Тетя Рыкоса, небрежно впечатав в ковер мягкие клубни своими каблуками, подошла к кровати и положила Маше на колени большую книгу.

Прежде чем открыть ее, девочка потрогала шероховатый темно-зеленый переплет, обвела пальцем овальную миниатюру посередине. На миниатюре был изображен загадочный зверь – мощные кошачьи лапы, широкая белая грудь, уши с кисточками, гордый поворот рысьей головы с развевающейся по ветру гривой, которая напоминала бы львиную, если бы не была такой же пятнистой, как и шкура зверя, имевшая все оттенки коричневого: золотистые, бронзовые, песочные, с небрежными, словно случайные мазки, черными полосами и кляксами. Зверюга оскалился в рыке…

– Саблезубая рысь? С гривой? – удивилась Маша. Она увлекалась биологией с четвертого класса, но такого зверя не знала.

– Наш предок, Гривуха, – с достоинством ответила тетя. – Читай же!

Девочка перевернула несколько страниц – тяжелых, шершавых, цвета кофе с молоком, – и присмотрелась к буквам. Еще со времен Как-о-Дума, с Академии Сквозного Пути она знала, что только юным странникам – Сквознякам – под силу привыкнуть к новому, чем бы оно ни было – воздуху, пище, языку, алфавиту. Надо только дать себе время настроиться.

– Читай! – повысила голос тетя.

Сначала буквы и язык казались незнакомыми, потом Маша почувствовала легкое жжение в глазах, страницу заволокло туманом, и сквозь него стали проступать сначала отдельные буквы, потом они начали складываться в слова.

– «Р-ы-с-а-р-и, – заторопилась девочка. Первые слова дались с трудом, дальше она читала уже свободно. – Устаревшее рыкари, в южных областях – рыцари. Грозные дети могучего Гривухи, милостивы будьте к людям и рысям, своим слабым и неразумным братьям по крови…» Это что значит, рыцари не люди?

– Рысари – это рысари, – ответила тетя. – Читай еще!

Тетка Дарья поспешно собрала с пола раздавленный картофель в подол и заторопилась выйти. Голодная Маша с сожалением проводила ее взглядом, потом вновь опустила глаза в книгу. Похоже, с приходом тетки завтрак сам собой отменился.

– «Путь рожденных Гривухой. Мы охотимся, мы сражаемся, мы горды, сильны, отважны. Мы милостивы к тем, кто ниже нас. Наши стальные клыки, зубы и когти сильны, наши клинки…»

– Хорошо, – прервала ее Рыкоса. – Я вижу, читать ты умеешь, помощь звездного лекаря тебе не потребуется. Часовня стоит закрытая, со времени смерти моего бедного брата некому в ней просить Звезды на Горе о милости. Пусть лекарь не ест наш хлеб почем зря, у нас его не так много. Учись, дитя мое, вспомни, кто ты есть, какой ты породы. Я навещу тебя через пару дней, и лучше бы тебе не разочаровать меня.

Она вышла из комнаты, оставив Машу с книгой в руках. Лишь через полчаса после ее ухода служанки осмелились вернуться. Они поспешно навели порядок, смахнули пыль с тумбочек и столиков, под их умелыми руками засверкали изразцовые плитки. Маше подали, как и вчера, большую чашку бульона с укропом, к нему грубый черный хлеб, вкусный, с крупной желтой солью на корке, сваренное вкрутую куриное яйцо и одно моченое яблочко, рыхлое, кисло-сладкое, с толстой кожицей. Она быстро все умяла, поглядывая в книгу. Против ожидания, история рысарского рода Гривухи увлекла ее, правда, было слишком много имен. Краем уха она прислушивалась к разговору служанок.

– Что-то госпожа сударыня затевает, книгу заставила читать сиротку, мучительница, – буркнула Авдуська.

– Работай знай, нам еще сундук с нарядами пересмотреть да проветрить, – отрезала тетка Дарья.

– Это еще зачем?

– Задушиха у венцессы пройдет, начнет выходить в платьях, чистопородное блестящее воспитание получит.

– Да неужели?

– Видишь сама, щечки розовые, глазки блестящие, волосики густые, красоточка, вон историю чистопородных господ сударей читает. Я еще вчера говорила – кровь-то, она сказывается. Новая госпожа сударыня вырастет в замке Громовая груда.

– Еще одна?

– Помалкивай знай. Повезло девчонке, так не лезь…

Маша вздрогнула, но глаз не подняла. Что значит – еще одна? Почему «повезло»? На этот счет у нее была смутная догадка, что она не первая венцесса Калина в этой комнате, но что это значило и почему ее все принимают за венцессу, она не понимала. Может, у них тут так принято? Может, сюда специально приводят девочек на роль венцессы, раз она понравилась госпоже Гривастой, то ей предстоит жить в замке, носить парчовые платья, поэтому служанки считают, что ей повезло? Если так, то тем более ей лучше побольше узнать о рысарях. И при этом не стоит думать, куда делась настоящая венцесса, о которой говорила тетя Рыкоса. Может, ее вообще не было?

Света от узких окон было немного, за день Маша сожгла четыре свечи. Она читала так долго, что у нее заболела голова, но тетка Дарья, хоть и ворчала, не осмелилась отобрать у нее книгу. Она подсунула под руку девочке миску с сушеной черникой, кислой, дымной на вкус, но приятной, вроде семечек, и, несомненно, полезной для глаз. Когда глаза начали слипаться, девочка заснула, а пробудившись, вновь принялась за чтение. Книга, которую принесла привениха, оказалась интересной, словно рыцарский роман, и полезной, так как из нее девочка все больше узнавала о мире, в котором очутилась.

Он был совершенно не таким, каким она себе его вообразила, узнав от служанок и привенихи о рысарях и замках. Прежде всего, рысари оказались совсем не рыцарями в привычном понимании. Здесь не было турниров, прекрасных дам и королевского двора. Горстка людей, закованных в железо, обитое мехом, называла себя чистопородными, потому что в их жилах текла кровь легендарного зверя Гривухи. Были и другие чудовища – мохнатая однорога, живущая в Долине Медленной смерти, зубохват, похожий на тигра с добродушной улыбкой, обнажающей сто зубов в два ряда, тем более опасный, что он умел становиться невидимым, умшастый ежик – размером с собаку, строящий дома и знающий толк во врачевании. Почему-то от них не произошло ни одного рысарского рода. Бывало, рысарями становились не по роду, а по деньгам и по силе. Но чистопородные рысари – такие, к каким относилась привениха Рыкоса Гривастая, имели право на три беспрекословных приказания на одно поколение. Что это значило, Маша не поняла.

А в остальном рысарский быт был скучным и кровавым. Они постоянно сражались между собой, захватывая и теряя замки, кольцом обвивающие подножье Горы Ледяной угрозы, хорошо еще, что деревни, кормившие их, относились каждая строго к своему замку, а не рысарю. Сменил один железнобокий другого – селянам все равно, они исправно приносили продукты, лишь бы их дома не трогали. Откажись деревня отдавать часть урожая в ближний замок – конный отряд потопчет нивы, пожжет дома. Так что все жили спокойно – рысари сражались исключительно между собой, крестьяне работали.

В общем, с рысарями все просто и понятно. С устройством мира – тем более. Маша зачитывалась биографиями великих венцесс и веников, предков Калины Горькослезной-младшей. Страницы в книге различались – одни были жухлыми, желтыми, другие более новыми, одни были бумажными, другие пергаментными. Упоминание о проклятии ледяной кости началось с прадедушки венцессы Калины.

– «Горе, горе тебе, рысарский род, слава зверя и крови, огненное сердце вулкана охладело к тебе, извергает он тьму и холод на погибель чистопородным рысарям…» – шепотом прочитала Маша и отвела взгляд от книги к окнам, за которыми синело ночное небо. Теперь она знала, что замок стоит на склоне той самой Горы Ледяной угрозы, повинной в появлении проклятья ледяной кости, от которого стынет в жилах кровь человека, тело становится твердым и хрупким. Кто-то застывает сразу насмерть, превращаясь в ледяную статую, а кто-то годами страдает от ужасного холода, чувствуя, как сначала отказывают ноги и руки, затем перестают слушаться губы, и только глаза еще движутся на заледеневшем лице, туго обтянутом сухой бледной кожей…

Читать дальше про болезнь не хотелось. Маша закрыла книгу и погасила свечу. Она думала о новом мире, где она очутилась, и о том, какой может быть ее миссия. Должна ли она справиться с проклятьем ледяной кости? Или найти того, от кого исходил магический зов? Или узнать о судьбе настоящей венцессы Калины? Или помочь тете добиться титула? А может быть, все сразу?

Служанки, явившиеся поутру, с подсушенными дровами и чашкой теплого бульона, так и нашли Машу – бледную, с кругами под глазами, съежившуюся среди скомканных простынь и одеяла.

– Ты что, детка? – испуганно спросила тетка Дарья и потрогала лоб у девочки. Маша медленно поднесла руку к лицу – лоб был влажный, но холодный. Горло не болело. Слегка покалывало в левом виске, но на такую мелочь не стоило обращать внимания. Маша чувствовала, что она потеряла слишком много времени, валяясь в постели и лечась от таинственной задушихи. Пришла пора действовать.

– Позовите тетю, Рыкосу Гривастую, – слабым от недосыпа голосом произнесла девочка.

– Может, поешь сначала? – предложила Авдуська.

Маша выпрямилась на кровати, откинула с лица спутанные волосы и строго посмотрела на девушку, изо всех сил стараясь вести себя именно так, как, по ее мнению, вела бы себя на ее месте подлинная венцесса Калина.

– Немедленно подите к тете и передайте ей, что я, венцесса Калина Горькослезная, полностью пришла в себя и желаю говорить с ней! – твердо сказала девочка.

– Звезды на Горе, – протянула озадаченно тетка Дарья, не отводя испытующего взгляда от Маши. – Давай, Авдуська, делай, что велено. Ох, чую я, грядут дела поважнее новорожденных Звезд…

Глава 5 Игра по правилам

В тот памятный день Рыкоса не пожелала с утра увидеть свою племянницу. Вместо этого она отдала несколько распоряжений слугам. В замке захлопали двери, загудели печные трубы, поднялась столбом пыль из сундуков и с ковров, которыми были обтянуты для тепла каменные стены. По всему замку, по переходам и галереям, на стенах, смотровых башнях и глубоко в погребах, подземельях и бараках простых, нечистопородных рысарей передавали люди друг другу весть: «Очнулась венцесса Калина от проклятия ледяной кости!»

Машу же для начала обули в смешные плетеные лапти с подшитыми внутрь грубыми овечьими носками и повели в парилку.

Впереди гордо шагала тетка Дарья с глиняным кувшином на подносе. За ней – Маша и Авдуська со стопкой неровных серых простынь. Замыкал шествие дядька Завояка с сундуком чуть поменьше, чем тот, что стоял у подножья венцессиной кровати. Они прошли по коридорам, по деревянным лестницам, вышли в широкую кухню, заставленную коробами и бочонками, словно кладовая, и только оттуда спустились на широкий двор замка. Посмотреть на то, как ведут чудом выздоровевшую венцессу в баню, собрались все, от рысарей до челяди. Их оказалось не так уж много – человек десять слуг и двадцать воинов.

– Мм, какая лепота! Парилка, с пихтовым маслицем, с березовыми листочками, не венцесса, лебедь белая выплывет, – завистливо вздохнула маленькая, как девочка, и кругленькая, как мячик, кухарка. Маша от смущения опустила голову – она предполагала, что с мытьем в мире вечно воюющих рысарей будут проблемы, но чтобы из этого устраивали такое событие?

Однако, увидев парилку, девочка наотрез отказалась войти туда. Со стороны пекарни к стене прикрепилась башенка с несколькими окошечками, под ней, прямо во дворе замка, развели костер. Пока горел огонь, из окон башенки вырывались клубы пара.

– Это кастрюля настоящая, а не парилка! – запротестовала Маша.

– Не хочешь – не надо, дело венцесское! – флегматично протянул дядька Завояка и, к Машиному ужасу, начал усердно чесать свою голову. Он так увлекся, что едва не столкнул Машин сундук в костер.

– Давай, – подтолкнула ее тетка Дарья. – Или в венцессы, в чистоте жить, или в чернолюдье, блох кормить. Цельную книжку прочитала, а париться боится, что за дитя!

Пришлось покориться – пример дядьки Завояки был более чем убедителен. Неожиданно в парилке Маше понравилось, изнутри башня была деревянная, теплая, ароматная, словно буханка только что выпеченного черного хлеба. Правда, такая же тесная и темная. Сначала казалось душно и жарко, потом девочка привыкла, позволила Авдуське натереть ее пихтовым маслом, расчесать длинные спутанные волосы.

Затем служанки разворошили сундук и стали подгонять для нее чьи-то древние наряды, тяжелые, расшитые золотом, серебром и каменьями. Пока служанки приводили одежду в порядок, разнежившаяся Маша начала было дремать в теплой, ароматной духоте, как вдруг новый зов словно подбросил ее.

– Что это? – беспокойно спросила она. – Кто это?

Рвущую ее изнутри пустоту невозможно было терпеть. Девочка отпихнула в сторону тетку Дарью, натянула на влажное тело шерстяной длинный свитер, взяла в руки куртку, увернувшись от испуганной Авдуськи, сунула ноги в плетеные лапти, замотала наспех волосы льняной простыней и выскочила во двор замка. У костра под парилкой хлопотал высокий чумазый дядька с неровно обкромсанной бородой, на его кирпично-красном лице светились казавшиеся почти белыми глаза.

– Ты куда, твое чистопородие, – рявкнул он и ухватил за болтающийся край льняной простыни.

Маша мотнула головой, ее мокрые волосы рассыпались по плечам и тут же застыли, на голову словно опустили ледяную шапку, противно заныл затылок. Девочка прижала горячие ладони к мерзнущим ушам и поспешила в сторону, откуда ей мерещился зов. Она обогнула кухню, глянула вдоль стены замка, по галерее которой прохаживался стрелец в меховой шубе, с арбалетом в руках, затем поспешила в сторону широкого, приземистого здания без окон, с одной сиротливо торчащей трубой на крыше. Около него зов достиг своего пика, едва сердце не лопнуло, но у самого входа ее перехватили чьи-то сильные руки, обернувшись, она увидела незнакомого рысаря в необычных доспехах. Поверх куртки и штанов из толстой, дубленой кожи на рысаре был пузатый железный жилет, руки покрывала кольчуга, металлические круглый плоский шлем с козырьком, налокотники и наколенники придавали воину сходство с любителем покататься на роликах. На плечах лежала полоса богатого меха, плотно курчавящегося, но более жесткого на вид, чем каракуль. Под коленями, на косо обрезанных валенках и на рукавицах виднелся такой же мех. Покуда Маша рассматривала необычное облачение, ее догнала Авдуська и с размаху надела ей на голову капюшон нежного беличьего плаща. Рысарь отпустил девочку, она немедленно сунула руки в широченные рукава и едва не застонала от ощущения тепла.

– С ума сошла, только от задушихи избавились, оглушиху подхватить хочешь! – напустилась на девочку служанка. – Чего тебе так срочно понадобилось в бараке?

– Я что-то услышала, – оправдывалась Маша. Но она вовремя прикусила язык, сообразив, что не стоит говорить о магии и зове незнакомым людям, которые еще неизвестно, как к этому отнесутся.

– Что ты могла здесь услышать? – рысарь быстро глянул из-под козырька на застывшие фигуры стрельцов на стенах и сторожевых башнях.

– Я не уверена, – ответила Маша. Она попыталась прислушаться к своим ощущениям, чтобы проверить, нет ли поблизости магии, но ей здорово мешали холод и намокшая одежда. – Пустите меня в барак, я пойму…

– Ты еще, видимо, нездорова, – поспешила успокоить ее Авдуська. – Зачем венцессе в барак? К тому же читала всю ночь. Померещилось. Пойдем в замок, пока не простыла, после баньки-то… Да и с тетей пора увидеться…

Перед тем, как пойти к тете, девочке пришлось выдержать два часа примерок и причесываний. Вся одежда из сундука была либо мала, либо велика, хорошо сидело только тяжелое платье, расшитое тусклым золотом с чуть заметным красноватым отливом, отделанное красной яшмой, зеленым малахитом и нашитыми, наподобие чешуи, перламутровыми пуговицами.

– Вот же красота, ай, богато да ляписто, – завистливо вздыхали служанки. Маше платье откровенно не нравилось. Она поцарапалась об острые края негнущихся рукавов, жесткий воротник моментально натер шею, само платье было тяжелее даже, чем бывал ее портфель в разгар школьной четверти. Зато оно помогало держать осанку и скрывало смешные плетеные лапти. Кроме того, более ничего надеть было нельзя, когда еще умелые руки Авдуськи подгонят старинные платья, явно передающиеся по наследству много лет, под Машин размер?

Девочке заплели волосы, уложили вокруг головы, на манер короны, хотя до затылка Машиной косички, честно говоря, не хватило, закололи прическу шпильками с головками из красной яшмы, на шею надели бусы из разноцветных нешлифованных камней. Девочка их все вертела, пытаясь угадать самоцветы, но узнала только яшму, малахит, кварц да необработанный янтарь, знакомый ей по любимому ожерелью бабушки, которое та отчего-то считала оздоровительным.

– Поесть мне дадут сегодня? – спросила уставшая от превращений в венцессу девочка, упрямо натягивая на стоящее колом платье свою кожаную куртку, с рукавов посыпались камешки.

– Ты приглашена на обед к их чистопородию госпоже сударыне, Рыкосе Гривастой, – торжественно объявила ей тетка Дарья.

«Час от часу не легче! Наверняка жуткий этикет с двумя десятками вилок, как в кино. Сейчас меня заставят их выучить, в дополнение к геральдике и родословной», – от волнения у Маши даже зачесалась спина, но в плохо гнущихся платье и броне было невозможно дотянуться до лопаток.

Авдуську оставили в комнате разбирать одежду, тетка Дарья и дядька Завояка провели Машу по уже знакомым закругляющимся коридорам к двери в тронный зал.

Девочка вошла в зал, оставив за спиной своих провожатых. Здесь было так же холодно, как несколько дней назад, ночью. Только тетя Рыся сидела не на шкурах у подножья трона, а за массивным деревянным столом у стены. Его окружали меховые табуретки.

– Присаживайся, детка, – тихо сказала тетя Рыся.

Тотчас же появился сутулый вислоусый старик. Он торопливо принялся накрывать на стол. Маша в смущении присела, она старалась не смотреть, как бегает с горшками и подносами немолодой, усталый человек, и ей было неловко под пристальным взглядом кошачьих глаз госпожи сударыни.

«Не выйдет из меня венцессы», – невесело подумала девочка.

Наконец на столе появились два котелка, исходящих паром, в одном была нечищеная, порезанная ломтиками вареная свекла, в другом – серая каша; миски с солеными огурцами, с солеными шляпками каких-то грибов, сверху оранжевых, как морковка, снизу зеленых, как тина, уже знакомый Маше колючий хлеб, копченые ребрышки и жареная курица. Старый слуга угомонился, присел в уголке, взял в руки шестигранную коробочку размером с большое яблоко и принялся крутить ручку, послышалась скрипучая нудная мелодия.

– Чистопородные рысари обедают с музыкой, – строго сказала тетя, глядя на то, как скривилась девочка.

Маша твердо решила ничего не есть, пока не узнает, как именно положено вести себя за столом, но госпожа сударыня не обращала никакого внимания на ее манеры, не поучала, вообще ничего не говорила. Она взяла в руки копченые ребрышки, разодрала их на отдельные косточки, принялась глодать с видимым удовольствием, изредка отправляя в рот кусочки свеклы и огурцов. Осмелев, Маша оторвала куриное крылышко – со вчерашнего вечера у нее во рту не было ничего, кроме сушеной черники. Хотя застольный этикет тети Рыси ее немного озадачил. За все время тетя более не сказала ни слова, только с жадностью поедала мясо, обгладывала косточки. Заканчивая обед, тетя Рыся пригубила горячий и пенистый напиток, пахнущий медом и травами, сбитень, которому Маша предпочла козье молоко, и сказала:

– Ну что же, я вижу, у тебя проснулся аппетит, ты выглядишь гораздо лучше, чем месяц назад.

– Месяц назад меня здесь не было, – осмелилась напомнить девочка.

– Конечно, – не моргнув глазом, ответила тетя Рыся. – Ты была на краю гибели. Впрочем, ты и сейчас в опасности, если только не будешь слушать тетю, которая желает тебе лишь добра.

– Простите, тетя, я забыла, – Маша виновато оглянулась на старика. – Я прочитала вашу книгу…

– Ты выглядишь совсем как прежде, – продолжала женщина, внимательно глядя на девочку своими кошачьими глазами. – Глазки ясные, личико разрумянилось, вылитая покойная мама. Полагаю, ближе к весне мы вполне осилим дорогу до Теплого берега, чтобы представить тебя официально и вернуть венец, а с ним и право на беспрекословный приказ. В твоих интересах играть по правилам и во всем слушаться меня.

– Для чего вам венец? – у Маши ломило зубы от скрипучей музыки, старый слуга очень старался, несмотря на то что хозяйки давно закончили трапезу.

– В современных рысарях все меньше от благородного Гривухи, все больше волчьей дикости, – начала тетя так мягко, словно рассказывала удивительную сказку, – деревни живут своей жизнью, рысари же все время проводят в войнах, уничтожая друг друга. Несмотря на прекрасное рысарское воспитание, которого, кстати, у тебя нет по причине слабого здоровья, как например, метание кинжалов, бой на ножах и железяках, верховая езда – я не могу, естественно, соперничать с мужчинами в ведении войн, в открытом бою. Боюсь, что только твоя и моя родословная пока удерживает в моей власти Громовую груду, крепость наших предков. У тебя в кольце замков Горы Ледяной угрозы самый влиятельный титул. Я намерена представить тебя чистопородным рысарям, чтобы они отказались от посягательств на Громовую груду. А до тех пор мы в опасности. К примеру, как раз накануне твоего выздоровления мне прислал угрожающее письмо рысарь Зазубрина. Он собирается напасть на замок.

«Напасть на замок», – повторила про себя девочка, ее сердце забилось часто-часто.

– Может, нам пора удирать?

– Я полагаю, весть о твоем выздоровлении остановит его. В крайнем случае, нас защитят верные воины, рысари и стрельцы. Скоро праздник новорожденных Звезд, после него путешествия запрещены, поэтому мы не можем тронуться в путь сейчас.

Удостоверившись, что девочка послушна и готова играть по правилам, привениха, очевидно, успокоилась и расслабилась. Она снова заняла свое любимое место у подножья трона, закутавшись в звериные шкуры, словно в одеяла, и принялась расспрашивать девочку по летописи. Маша немного путалась, но отвечала на вопросы верно, удивляясь про себя, насколько легче запоминать новый материал, когда от этого зависит твоя жизнь, не то что учить химию в школе, если страшнее двойки ничего не грозит…

Глава 6 Старые вещи для новой венцессы

В тот же вечер у Маши началась совсем другая жизнь. Жизнь, о которой она мечтала. Из тронного зала она вышла гордо и прямо, совсем как ее новая родственница, изящно приподнимая пальцами подол своего платья. Первое, что она сделала – обошла замок, заглянула во все комнаты, поднялась на занесенные снегом верхние площадки четырехугольных башен, исследовала кухню, сунулась даже в подземелье, но испугалась крыс и вернулась в свою комнату. Здесь уютно потрескивали дрова в печке, на сундуке ждал ужин – пирог со свеклой и кружка молока. Теплый свет свечи дробился на золотом шитье подсолнухов – из летописи девочка уже знала, что красно-золотые подсолнухи всегда украшают комнату богатой и знатной незамужней девушки, а вот личные геральдические цвета Калины Горькослезной – зеленый, белый, бледно-желтый. Именно в таких красках была оформлена ее комната.

– Мне кажется, я уже почти как дома, – легкомысленно решила Маша.

Девочка долго развлекалась тем, что принимала перед зеркалом красивые позы и приговаривала:

– Госпожа сударыня венцесса Калина.

Только уже засыпая, девочка вспомнила про то, что так и не нашла источник магического зова, но успокоила свою совесть тем, что ее не пустили в барак.

Поутру она еле дождалась прихода Авдуськи, которая помогла ей одеться, заплести косу и уложить ее короной. Ей не терпелось выйти на улицу, осмотреть замок снаружи. Наспех проглотив неизменную чашку бульона с черным хлебом, Маша надела на парчовое платье свою куртку, накинула сверху беличий плащ и поспешила во двор крепости.

Маша сегодня вышла из замка не через кухню, как в прошлый раз, она чинно, как настоящая госпожа сударыня, прошла по закругляющемуся коридору прямо к входной двери, маленькой и неприметной, куда меньше двери, ведущей в тронный зал, и теперь только луч колокольца мог ей подсказать, как лучше пройти к рысарскому бараку.

У барака ей вновь повстречался вчерашний рысарь.

– Ты что тут рыщешь? – спросил он недобро.

– Как вас зовут?

– Старшой, – неприветливо ответил он.

– А я венцесса, скажите мне, почему меня не пускают в барак?

– Здесь воины отдыхают между битвами, девочка, – Старшой явно не желал называть Машу согласно титулу. – Иди, иди отсюда.

– Я посмотрю и уйду, – не отступала девочка.

Старшой быстро оглянулся, а потом сказал:

– Дело в том, что у нас тут обледенелый больной. Проклятье ледяной кости. А ты, насколько я помню, тоже болела? Значит, вам опасно встречаться, и его угробишь, и сама… Снова сляжешь куклой. Иди отсюда, любопытная такая, пока тетка не заперла тебя в башне.

Обидевшись, Маша пошла прочь, не оглядываясь, ее руки сами собой сжимались в кулаки. В привыкшей к роли венцессы голове уже крутились гневные мысли: «Какой-то вояка, как он смеет так со мной разговаривать!» Она бы пошла прямо к Рыкосе Гривастой, если бы ее вновь не остановили – уже знакомый бородатый дядька с кирпично-красным лицом и бледно-голубыми глазами. Как бы случайно он сыпанул лопату с углем на подол девочки и тут же принялся ругаться:

– Да что ж ты, твое чистопородие, шастаешь, вот бабам больше работы нет – тебя обстирывать, сидела бы в замке, лечилась бы, нет, потянула ее нелегкая…

Новый поток ругани девочка не выдержала, из глаз ее брызнули слезы обиды.

– Ну ты что, глаза на мокром месте, – вдруг перепугался мужик. – Ну-ка, завязывай. Иди, сядь сюда, да в кузню не суйся, там еще чернее! Тут сядь, на воздухе. Чего ты, маленькая…

– Вы кто? – хлюпая носом, осведомилась Маша.

– Кузнец я здешний, дядька Степан. Да ты не бойся меня, у меня в Рябиновке дочка, совсем как ты, младшенькая…

– Я не боюсь, я просто расстроена, – объяснила Маша. – Мне хочется посмотреть барак, а Старшой меня не пускает.

– И правильно не пускает, – кузнец вернулся к своей работе – кузница его была тут же, под навесом, – что делать девочке в бараке рысарей. Я бы своей задал прутом по мягкому месту.

– Но мне очень надо, дядечка Степан, а вы не могли бы мне доспех рысарский смастерить? – взмолилась девочка.

– Для чего это? – кузнец посмотрел на нее искоса.

– Я бы рысарем оделась, в барак бы забралась…

– Зачем? – он замер с большим молотом в руках.

– Предчувствие у меня, – покривила душой Маша. – Есть там кто-то, кто страдает от проклятья ледяной кости, а вот я выздоровела, может, я ему чем помочь смогу…

– Кто это выздоровел от проклятья ледяной кости? – раздался визгливый голос. Из каморки рядом с кузницей выглянул абсолютно лысый человек в длинной шубе из плохо сшитых шкур. Маша задумалась, сколько же ему лет – на первый взгляд он выглядел молодо, но потом прищурился и сразу состарился, словно по волшебству…

– Ну так кто этот несчастный?

– Ты, детка, не пугайся только, это старьевщик, мой старый друг, собирает барахлишко по рысарским крепостям, он завтра уедет… – пробормотал кузнец и отвернулся к наковальне, Маша услышала, как он проворчал себе под нос: «Дернуло же дурака старого вылезти»…

– Это я выздоровела, – упавшим голосом ответила девочка.

– Ты? – старьевщик смерил ее взглядом и нахлобучил на блестящую голову шапку-ушанку, уши которой торчали в разные стороны. – А ты кто такая?

– Я венцесса, – гордо улыбнулась Маша.

– Какая еще венцесса?

– Венцесса Калина Горькослезная!

– Ой уж, – усомнился гость. – Степан, что тут у вас делается, а? Каждая оборванка уже венцессой считается.

– Вы что! – возмутилась девочка. – Почему оборванка? Разве в таких платьях оборванки ходят?

– Нарядом кичишься, – обрадовался гость. – Нехорошо. Особенно чужим.

– Почему чужим? – испугалась Маша.

– Красивые вещи, значит, любишь. А ну пойдем, покажу тебе мои сокровища, вон в тех санях, видишь? Неподалеку, у стрельцов под носом. А? Старые вещи для новой венцессы.

Маша решила, что бояться ей нечего, стража кругом, а красивые вещи она действительно любила. К тому же ее задело то, что старьевщик назвал ее «новой» венцессой. Без раздумий она прошлась с ним до саней.

– Ну и не стыдно тебе? – тихо спросил старик по дороге.

– Чего мне стыдиться? – не поняла Маша.

– А воровка ты, – он добродушно посмеялся над ее возмущением. – Воровка и есть. Украла платье…

– Мне его подарили…

– Украла имя, титул, судьбу украла, а? Может, и жизнь, а?

– С чего вы взяли? – Маша уже жалела, что пошла с ним, она нерешительно оглянулась на стрельцов.

– Посмотри, какая штучка! – старьевщик забрался в свои сани и подал оттуда девочке дивное серебряное зеркальце в виде цветка подсолнуха.

– Ух ты! – Маша улыбнулась, глядя на свое отражение.

– Любуйся, любуйся, самое то для девчонки. А вот сюда еще глянь.

На свет появился потертый сундучок, обитый зеленой замшей. Немного поколдовав над крышкой, старьевщик вынул изнутри подвеску – вроде камеи, точь-в-точь как картинка с Гривухой на книге Рыкосы.

На ровном овале из белого непрозрачного камня, в обрамлении мелких речных жемчужин, был написан портрет молодой женщины. Длинный тонкий нос, пристальные темные глаза под белесыми бровями, худое лицо делали ее откровенно некрасивой, но взгляд ее был так печален и мудр, словно знала она некую ужасную тайну.

– Нравится? А? Похожа ты на нее? Смотри-ка, та же прическа, то же платье…

Маша с испугом поднесла к лицу зеркало – меньше всего на свете ей хотелось быть обладательницей острого носа и белесых бровей.

– Что вы глупости говорите! Почему я должна быть на нее похожа?

– Потому что это и есть Калина Горькослезная.

Сердце у Маши упало. Она прошептала помертвевшими губами прежде, чем задумалась о своих словах:

– Это неправда, она слишком взрослая, венцесса Калина должна быть девочкой, как я.

Она поймала злорадный взгляд старьевщика и поняла, что проговорилась.

Глава 7 Странные дела в Громовой груде

От смущения и испуга девочка принялась тараторить, не давая старьевщику сказать ни слова:

– Я оказалась в незнакомом замке, ночью, одна, простуженная, босиком, а утром все, кто заходит в комнату, называют меня венцессой, что мне оставалось делать? Ну пусть я выздоровела, набралась сил и попыталась рассказать привенихе, что я не венцесса, но кто по доброй воле откажется от замка, нарядов, еды, защиты рысарей? У вас вон сани есть, красивые вещи, а мне пришлось бы идти пешком, по снегу, неизвестно куда…

– Я не удивлен, – улыбаясь, остановил ее путаный монолог старьевщик. – И должен сказать, не ты первая, не ты последняя, кого Рыкоса рядит в это платье и пытается представить собранию рысарей, надеясь спрятаться за девчонкой от вражды других чистопородных рысарей. Но ты, почему ты согласилась стать самозванкой? Голод, нищета, я все понимаю – но неужели ты не задумалась о судьбе настоящей венцессы? Куда подевалась девочка, чьи платья, комната, украшения тебе достались?

– Может быть, ее никогда не было? – осмелилась предположить Маша.

– Как просто успокоить свою совесть, – покачал головой старьевщик. – Не было девочки, и все тут. И мне не поверишь, если я скажу, что знал ее еще малышкой. Как же, поверить – это признать себя преступницей. Тогда подумай, куда делись другие девочки, что становились самозванками до тебя? Хорошенько подумай, потому что твой путь лежит туда же…

– Куда? – переспросила Маша.

Старьевщик опустил глаза и печально вздохнул. И оттого, что он не сказал, девочке стало вдруг так жутко, словно ей только что сообщили, что она обречена, что ей придется уйти туда же, куда ушли венцесса и самозванки… Впрочем, примерно так оно и было.

Девочка глубоко вздохнула, чтобы взять себя в руки, посмотрела на стрельцов – черные силуэты на фоне низкого, набухшего, будто мокрая вата, неба, потом решилась поделиться со старьевщиком:

– Может быть, я бы и сбежала, но только по ночам здесь я слышу какой-то зов. Кто-то просит меня прийти ему на помощь, а я даже не могу понять, кто и где, и что мне делать. Все, что я знаю – это кто-то из барака. Поэтому я и обратилась к кузнецу, мне обязательно надо посетить барак, выяснить, кто меня зовет и зачем.

– Девочка, я видел немало твоих предшественниц, и каждая из них находила свою причину, чтобы остаться в замке. Должен признать, твоя – самая невероятная. Ты обманываешь себя. В бараке нет никого, кроме рысарей, никому ты не нужна, кроме привенихи, да и у той свои тайные цели. Тебе надо бежать из крепости, пока сама госпожа сударыня не расправилась с тобой, или покуда не подошел к замку Зазубрина, уж его-то войско не оставит тут камня на камне.

– Не знаю, тетя добра ко мне, я нужна ей, зачем бы было со мной столько возиться? – Маша прятала глаза, ей не нравилось, что старьевщик напирает на нее, заставляет принять решение как можно скорее.

– Ага, тетя добрая и красивая, а меня, старика, ты в первый раз видишь, так? – старьевщик усмехнулся. – В общем, не знаю, поверил бы я себе на твоем месте.

– Да как вам верить, если вы ничего не говорите, только спрашиваете? – не выдержала Маша.

– Я надеюсь, что ты умная девочка. Давай договоримся – я оставлю тебе портрет венцессы, чтобы ты помнила, кто ты есть на самом деле. Завтра утром я уезжаю из замка. В моих санях полно барахла, нетрудно спрятать одну девочку. Думай, решишь ты остаться с тетей, на милость Зазубрины. Или поедешь со мной.

– Если я поеду с вами, что я буду делать? – прямо спросила Маша.

– Меня это не касается, но не бойся, волкам в лесу я тебя не брошу, довезу до какой-нибудь деревни. Не о том ты беспокоишься, девочка. Ох, не о том… Иди, новая венцесса, думай. Только о нашем разговоре никому ни слова, поняла?

– Поняла, не дурочка, – грубо ответила Маша и поспешила прочь от старьевщика, непонятно, что ее пугало больше – его убежденность или смысл его слов? Она прошла в свою комнату и принялась швырять подушки.

– Твое чистопородие не в духе? – спросила заглянувшая в комнату тетка Дарья с большой чашкой бульона в руках.

– Вот скажите, стоит ли верить человеку, который конкретно ничего не сообщает, но постоянно словно намекает на что-то, запугивает, требует…

– Ты о ком? – с подозрением осведомилась служанка, собирая с пола подушки, вешая беличий плащ поверх зеркала.

– Ни о ком, в книжке прочитала, – поспешно ответила девочка, отворачиваясь к окну.

– А что он требует? На что намекает?

– Ладно, я вас ни о чем не спрашивала…

– Это чужой человек или кто-то из челядинов? С кем ты говорила? О чем? О маме?

Тетка Дарья так и этак допытывалась у Маши, что она имела в виду, но девочка уже замкнулась в себе, ей было стыдно за вспышку ярости. Для себя она уже решила, что не поедет со старьевщиком – с какой стати ей ему доверять? Папа бы этого точно не одобрил. Но и к тете после услышанного Маша начала относиться настороженно. Ее губы раздвигались в довольной улыбке, когда она представляла себе, что поедет к морю, на лошадях, может быть, в карете, что Авдуська перешьет ей парчовые платья, что в один прекрасный день она найдет способ проникнуть в барак. А куда торопиться? В свой мир она все равно вернется в ту же секунду, когда уходила. Почему бы ей не пожить несколько лет в мире рысарей?

– Если бы тетя и в самом деле боялась Зазубрину, она бы уже впереди паровоза летела из замка на Теплый берег, ведь в отсутствие хозяев крепости не воюют! – подбодрила себя девочка, вспомнив страницы летописи.

Однако на обед к тете девочку не позвали, ей в комнату Авдуська принесла куриную грудку с кислой капустой, бульон, пирожки с картошкой и жареным луком и ромашковый настой с медом.

– Госпожа сударыня с проверками по замку ходит, – бесхитростно объяснила девушка. – Запасы смотрит перед осадой, челядинов считает, вдруг кто детей из деревни привез или сродственников.

– С проверками! – вскинулась Маша. – Можно мне с ней, в барак…

– Тише, тише, – замахала руками Авдуська, – и не мечтай! С ней тетка Дарья ходит, уж она что-то знает. А тебе велено в комнате оставаться, к бараку и вовсе не подходи, подхватишь проклятье заново, от ледяного рысаря, как знать. Давай я у тебя тут приберу маленечко, чтобы нам обеим не попало…

Но Маша поняла, что Авдуська лукавит – в комнате порядок она наводила для виду, больше вещи рассматривала да языком чесала. Видимо, хотела до темноты проследить за девочкой, что та не побежит в барак, а на ночь двери замка все равно запираются. А может, ей самой хотелось избежать проверок госпожи сударыни и тетки Дарьи. Села Авдуська в уголок со спицами в руках, принялась вязать рукавички, да байки рассказывать, как у них в деревне все в мире живут, с соседями не ругаются. Слушала Маша, пока не поняла, что соседями девушка называет нечисть – домового, банника, кикимору. Ей стало скучно, она притворилась, что спит. Даже храпела для виду.

Авдуська посидела, пока не начало смеркаться, потом вышла из комнаты, забрала посуду. Маша тотчас вскочила, надела вместо плетеных лаптей шерстяные носки, чтобы ее шаги в коридорах замка были бесшумными. Однако, пройдя немного по коридору, девочка насторожилась – что-то в замке ощутимо изменилось, он не казался больше безопасным. Может, это оттого, что нерадивые слуги не заменили погасшие факелы, и в коридорах стояла жуткая тьма. А может, все дело в странных звуках, заполнивших крепость от подземелья до верха башен – стон, плач, леденящие душу крики, при всем желании их невозможно было принять за ветер или сквозняки. Девочка замедлила шаг, прижалась к стене, уговаривая себя, что ей все только мерещится – странный разговор со старьевщиком, пропавшие девочки, Авдуськины байки… Но впереди по коридору раздался непривычный звук шагов – цоканье, словно кто-то шел в шерстяных носках не то с пришитыми к ним зачем-то шпорами, не то с металлическими набойками. Маша поплотнее запахнула куртку, чтобы свет фонарика колокольцев не выдал ее, юркнула в первую попавшуюся комнату, притаилась за ковром у входа, в щелку разглядывая сгустившуюся тьму в коридоре. Цоканье приближалось неотвратимо…

Показался теплый, дрожащий свет. По темному коридору, вытянув перед собой руку с факелом, шла Рыкоса Гривастая. Ее обычное платье казалось золотым, так на нем играли блики огня. Ее постоянно поджатые губы счастливо улыбались. Девочка вздохнула с облегчением и уже хотела выбежать из своего убежища, как вдруг ее остановило следующее – в левой руке тети она увидела синий цветок, и его острое лезвие было испачкано чем-то темным. Рыкоса явно брезговала положить его в рукав. А еще, не то от неверного света, не то от блика карие глаза привенихи посветлели, и глубина зрачков осветилась изнутри темно-красным, словно яшма на Машином платье.

Девочка замерла, ожидая, пока тетя пройдет мимо. Потом осмотрела комнату – такую же спальню, как и у нее, только на коврах были вышиты другие цветы, бледно-розовые розы на зеленом фоне. Спать в своей постели показалось страшно. Маша раскрыла чужой сундук – он был пуст. Только какие-то старые, поеденные молью шерстяные шарфы лежали на дне. Девочка с трудом содрала с себя жесткое платье, которое мешало залезть в сундук, свернулась клубочком, укутавшись в шарфы, захлопнула за собой крышку, как в первый день. Бусы кололи шею, портрет венцессы холодил кожу, перед глазами стояло лезвие кинжала привенихи, могла ли на нем быть кровь? Просто голова шла кругом… Маша сказала себе:

– Я все-таки чужая здесь. Надо помнить, кто я и почему оказалась в этом мире. Пусть сами разбираются в своих чистопородных интригах, портретах, самозванках, беспрекословных приказаниях, прочих подлостях, я в этом не участвую. Завтра я должна покинуть Громовую груду, чтобы быть свободным СКВОЗНЯКОМ, исследовать этот мир и ни от кого не зависеть…

Глава 8 Маша в смертельной опасности

Утром замок наполнился криками, ржанием лошадей, скрипом саней, грохотом и скрежетом вывозимой челядью утвари, подальше от вечно воюющих рысарей, которым в радость все разбить и разломать. Этот шум проник под крышку сундука, где спала Маша, закутавшись в старые шарфы. На этот раз, проснувшись, она сразу вспомнила, что находится в другом мире, и примерно минуту лежала, напряженно прислушиваясь, соображая, можно ли ей вылезти из своего убежища.

Выскочив из сундука, расправив затекшие плечи и спину, первым делом девочка подбежала к узкому окну – обзор был не очень хорош, но она увидела стену с застывшим на ней стрельцом, суету людей во дворе, упирающихся коз, ведомых к воротам гладких и сытых лошадей. И только за стеной, на стыке свинцового неба и белой земли, в снежной круговерти – словно лес вырос за одну ночь. Длинный зубчатый силуэт, вчера его не было.

– Что это может быть? – удивилась девочка. Кроме шарфов, в сундуке не оказалось никакой одежды, пришлось снова втискиваться в парчовое платье. Без посторонней помощи надеть его, как полагается, оказалось невозможным, оно спадало с плеч, крошились перламутровые пуговицы, отлетали мелкие камешки, неопрятно свисали какие-то шнурки и ленты. Еще хуже обстояло дело с волосами – заплетенная вчера коса рассыпалась на отдельные перепутанные прядки, кое-как сдерживаемые тяжелыми шпильками с каменными бусинами. Недолго думая, Маша задрапировалась в дырявые шарфы и поспешила наружу. На небольшом крыльце, у маленькой двери, ведущей в замок, стояла привениха и о чем-то сердито спорила со Старшим.

– Вы отправили коз, свиней, даже кур, как рысари будут сражаться на одной воде? Как мы переживем осаду?

– Некому будет ухаживать за животными, никто из челяди не желает оставаться в замке, – отвечала тетя Рыкоса. – Назначьте кашевара, пусть варит кашу, в амбарах достаточно овса, предназначенного для лошадей, а лошадей не будет…

– Никто из слуг не остается? – удивилась Маша. – Куда все бегут? И как же мы без них, замок большой!

Старшой неприязненно покосился на девочку, что-то прошипел сквозь зубы и отошел в сторону. Глаза Рыкосы вспыхнули гневом, она втолкнула Машу обратно в дверь замка. Девочка отлетела к стене коридора, схватилась за ушибленное плечо, скорее удивленная, чем испуганная, воскликнула:

– Что вы делаете?

– Как смеешь ты появляться в таком виде перед рысарями и челядью, да еще в такой момент! – чеканя каждое слово, произнесла привениха. Тут только девочка обратила внимание, что поверх обычного платья Рыкосы сверкала, словно отполированная, стальная кираса, косы были подобраны под круглый шлем с меховой опушкой.

– Ко мне не пришли служанки, мне не во что было одеться, и я не умею делать прическу…

Привениха выхватила кинжал, обкромсала свисающие ленты и завязочки, потом рванула девочку за волосы так, что шпильки рассыпались по полу. На глазах у Маши выступили слезы, но она стиснула зубы, чтобы не произнести ни звука…

– Не можешь надеть платье, иди в броне. Не можешь причесаться – иди простоволосой. Но держи себя с достоинством. Не показывай слабости, страха или иных чувств, помни, что ты венцесса!

– Я не венцесса, госпожа, позвольте мне уйти… – прошептала девочка.

Привениха неожиданно ударила ее по лицу – не сильно, но чувствительно – и сказала:

– Вчера я принесла первую жертву крови твоему титулу. Отныне ты венцесса, раз и навсегда, и другой не будет. Отработай свой долг перед Громовой грудой!

– Долг? – переспросила девочка. Но Рыкоса Гривастая повернулась и вышла за дверь, оставив Машу в темноте, недоумевающую. «Может, я не венцесса, а самозванка. Может, я не вполне понимаю, какой у меня долг перед этой крепостью, но я человек, у меня тоже есть гордость, я не хочу, чтобы со мной так обращались», – решила девочка, вытерла слезы, как могла, привела себя в порядок, заплела простую косу, накрепко застегнула куртку и вышла за дверь. Молча встала рядом с теткой, не глядя на нее. Мимо, поскрипывая, визжа полозьями по неплотно покрытому снегом камню, медленно двигались сани. Маша заметила заплаканную Авдуську, прижимающую к себе пеструю курицу, укутанную в шаль, и бросилась к ней:

– Пожалуйста, возьмите меня с собой! – попросила она.

– Нельзя, Калиночка, войско Зазубрины не пропустит, убьет прямо по дороге, – шмыгнула носом молодая служанка.

– Войско? Где? За что убьет? – напрасно спрашивала Маша, от саней ее оттеснил дядька Завояка.

– Вот что, барышня, не рвите сердце людям. Их Зазубрина пропустит, а ваше чистопородие – нет. Вон они, ждут за стенами, когда челядь вывезут, чтобы начать войну за Громовую груду…

– Но я не… – начала Маша и оглянулась на Рыкосу. Та не сводила с нее кошачьих глаз, брови были нахмурены, лицо бледно.

– Назвался груздем, полезай в кузов, – без сожаления шепнул дядька Завояка и отошел в сторонку.

Маше казалось, что весь мир, все люди против нее. Чтобы скрыть слезы, она взбежала на замковую стену, встала рядом со стрельцом, якобы посмотреть на войско Зазубрины. Так и есть – смутные тени выступали из тумана, в том леске, что она заметила утром, теперь ясно угадывались силуэты людей, коней, копий. Неотвратимая опасность, сдавленные рыдания, тихий, какой-то обреченный скрип саней, низкое небо над головой, все в сизых лохмотьях, словно по нему распустилась чья-то неопрятная борода. Жгучая обида на тетку, на рысарей, даже на Авдуську, а особенно на злой рок, что закинул ее в этот замок – все переполняло грудь, жгло слезами, рвало душу на части.

Маша поняла, что ей нужно что-то сделать, как-то выплеснуть глухое отчаянье и безнадежность. Но что? Не со стены же вниз головой…

– Я бы не попала в этот мир Сквозняком, если бы не могла справиться, – напомнила себе Маша. – Я обязательно вернусь домой, когда найду, для чего же я переместилась в этот мир.

При слове «домой» ей стало немножко легче, там мама и папа. Подумав о родителях, Маша вспомнила мамин любимый романс – он, как ничто другое, подходил сейчас, чтобы хоть немного облегчить сердце…

Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые, Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые…

Да, это было то самое седое утро, печальная равнина с покидающими замок людьми… Маша пела, потому что не могла иначе, потому что сердце ее раскололось бы без этих слов, этой музыки. Она не думала о том, что ее слышат, но пела все громче и громче, чтобы не расплакаться, голос ее разносился над притихшим каменным двором, усиливался горным эхом, и девочка не сразу поняла, что последние две строки неуверенно подтянули простые люди в санях – слуги, кухарка, дворник, а за ними стрельцы и даже некоторые рысари.

– Душевно получилось, – тихо обратился к Маше стрелец. А та уже заметила, что рысари смотрят на нее более ласково, чем утром. Даже Старшой вдруг кивнул ей ободряюще. Словно разжалась ледяная рука, которая сжимала сердце. И уже почти неважно было, что при последних звуках песни тетка повернулась и ушла в замок, никак не выразив приемной племяннице ни свое одобрение, ни порицание…

Едва за последними санями захлопнули ворота, люди во дворе замка пришли в движение. Прикатили огромные котлы, разожгли костры, наверх стали поднимать длиннющие деревянные щиты. Маша присела за одним из зубцов, с интересом следя за приготовлениями. Снаружи замка тоже произошли изменения. Пропустив обоз, вперед коней вышли стрельцы – с луками и арбалетами, зачем-то вынули стрелы из колчанов и воткнули их перед собой в снег.

– Зачем это? – спросила Маша у стоящего рядом стрельца, того, который похвалил девочку за песню.

– Ты все еще тут?! – рявкнул он. – А ну в замок! Пошла, быстро!

Он схватил ее за руку, намереваясь не то помочь спуститься, не то вообще сбросить, для скорости, но в этот момент нарастающий тихий гул прервался короткими всхлипами. Стрелы посыпались градом на тех, кто не успел укрыться за зубцами стены. От Машиной брони из драконьей стали стрела отскочила, а вот спасавшему ее стрельцу пронзило руку. Он осел в снег, со свистом выдыхая сквозь зубы воздух…

Маша смотрела на него широко раскрытыми глазами, не в силах сдвинуться с места. Сказочный рысарский мир вдруг словно раскрылся перед ней, стал реальным, опасным, пугающим – и все из-за боли другого человека.

– Иди отсюда, – повторил стрелец.

Маша едва ли не кубарем скатилась по лестнице, и только у подножья вспомнила про старьевщика. Ведь он же обещал взять ее с собой, значит, знал, как спрятать ее от тетки или от Зазубрины!

Сани, полные барахла, по-прежнему сиротливо стояли у ворот. Старьевщик не покидал замка. Девочка побежала к кузнецу, пригибаясь к земле, когда раздавался уже знакомый страшный гул. Дядька Степан раздувал горн, на его лице плясали отсветы пламени, к нему страшно было подступиться, но Машу это не испугало:

– Дядь Степан, а где ваш друг, старьевщик? – попыталась она перекричать ревущее пламя.

– Вали отсюда! – рявкнул кузнец, от его былого добродушия не осталось и следа.

– Где он? Его сани во дворе.

Кузнец ничего не ответил, но так жахнул молотом по наковальне, что расплавленное железо только всхлипнуло. Больше спрашивать Маша не решалась.

На очереди был барак – девочка подумала, что раз все рысари у стен, там никого не осталось, можно его обследовать, а заодно посмотреть на таинственного обледеневшего больного. Снаружи дверь в барак подпиралась палкой, которую девочка вытащила не без труда, пришлось хорошенько попинать по ней.

Дверь распахнулась. Внутри было сумрачно и тепло. В бараке никого не было. Уже повернувшись к двери, девочка столкнулась с молодым, безусым рысарем, шапка все время спадала ему на лоб. Он нес мешок с крупой, который свалил на пол при виде девочки.

– Ты чего тут забыла? Вали, пока Старшой не видел!

– Я искала того, кто звал меня сюда пару дней назад…

– Чего? Вали, пока не получила! – молодой рысарь, очевидно, получил блестящее рысарское воспитание.

– Ну хорошо, – на всякий случай отбежав поближе к двери, сказала Маша. – Хоть кто-нибудь необычный или не рысарь в бараке был? Например, с проклятьем ледяной кости!

– Был, – неожиданно мирно ответил парнишка. – Увезли его, вчера. Повезут по деревням, в поисках звездных лекарей. Иди, а? По-хорошему!

Маша ушла по-хорошему. Пробралась на кухню, отпилила от буханки на столе кусок, съела его с солью, запила водой с медом. Потом вернулась в свою комнату, села поближе к окну, смотреть, как идет осада. «Неизвестно, сколько дней они будут сражаться, стены крепкие, может, еще все обойдется», – утешала себя девочка. Бой изнутри казался совсем не страшным, просто несколько человек выполняли бессмысленную, тяжелую работу – носили на стену ведра с чем-то жидким и дымящимся, прятались от стрел, потом собирали их, стрельцы сидели за зубцами стены – так проходил день, от скуки Маша даже начала распускать один из найденных шарфов. Но едва небо тронула вечерняя синева, по двору замка раздался крик:

– Катапульты подошли…

– Ну и что, – пропела в ответ девочка весьма легкомысленно. И вдруг от страшного удара как будто закачались стены… Маша выглянула в окно – часть башни, на которой минуту назад стоял человек с арбалетом, медленно начала оседать.

– Они прорываются в замок! – девочка вскочила на ноги. – Они скоро будут здесь!

Лихорадочно осмотрела комнату, взгляд остановился на сундуке. Глупая затея! Ворвавшись в крепость, рысари наверняка первым делом все сундуки перевернут в поисках богатств! Что же делать?

Маша поступила так же, как любая девочка, окажись та на ее месте – побежала за защитой к единственному почти родному человеку, которого только могла вспомнить. К тетке Рыкосе, в тронный зал. Едва открыв тяжелую створку двери, она встретилась взглядом с глазами старьевщика. Он сидел, неловко скособочившись, смотря прямо на вошедшую девочку, на губах у него навеки осталась грустная, виноватая улыбка. Он был мертв. На его груди темнели пятна засохшей крови…

Рыкоса стояла, прямая и торжественная, у окна, следила за ходом битвы. Обернувшись на Машин всхлип, она дернула уголками губ, словно сдерживая улыбку, и произнесла:

– Не пугайся, это лишь первая жертва крови. Сколько их еще будет… Прими свою судьбу с достоинством и не моли о пощаде.

Маша попятилась и стукнулась затылком о край двери. Привениха продолжала как ни в чем не бывало:

– Зазубрина надеется прорваться внутрь. Не бойся, детка, я никому тебя не отдам. После всего, что я для тебя сделала… Я лучше сама убью тебя.

Девочка бросилась бежать. Она вернулась в свою спальню, упала на кровать прямо в обуви, броне и беличьем плаще, нащупала в кармане зеркало, взятое из дома, и заплакала, обращаясь неизвестно к кому:

– Заберите меня отсюда, я не хочу здесь больше оставаться!

От каждого нового грохота она вздрагивала всем телом.

И вдруг все прекратилось. Наступила тишина. Маша села, прислушиваясь и гадая, что бы это могло значить. Вдруг по коридору загремели рысарские валенки с набойками. Девочка до боли закусила губы. Больше всего ей хотелось, чтобы люди прошли мимо ее комнаты. Это не ее война! Оставьте ее в покое!

Но вот ковер у входа сорвали. В спальню вошли дядька Завояка, Старшой и дядя Степан.

– Что? – одними губами спросила девочка, голос у нее вдруг пропал.

– Тетка где? В зале? – отрывисто спросил Старшой и выглянул в коридор.

– Девочка, не бойся, только тихо, – мягко сказал кузнец, его почти белые глаза блуждали, борода была наполовину обгоревшей. – У меня дочка такая же, как ты, меньшая.

– У Зазубрины с Рыкосой личные счеты, – объяснил, вернувшись, Старшой. – Между собой они драться не будут, но ни один из них тебя не пощадит. Мы решили предать привениху, долго объяснять, почему, уверяю тебя, у нас есть на это причины. Через десять минут ворота откроются…

– А как же я?

– Ты не бойся! – кузнец поднял девочку на руки, та была слишком напугана, чтобы сопротивляться. – Рысари тебя пожалели, уж больно песня была душевная. Может, ты и не такая дурная, как привениха. Может, ты еще исправишься. Сплавим тебя по речке, в бочке, никто не узнает. Тихо только, помалкивай, пока старая ведьма не услышала…

Он отнес Машу на стену с восточной стороны, где девочка еще не была ни разу. Взглянув вниз, она увидела быструю горную речку – из тех, что не замерзают даже зимой, мелкие, быстрые, с чистой ледяной водой, бегут среди камней, чтобы потом низвергнуться водопадом. Память услужливо напомнила девочке урок географии – когда они с классом проходили Ниагарский водопад, учительница рассказывала о смельчаках, пытавшихся спуститься по нему в бочке. Из них мало кто выжил…

– Нет! – завопила девочка во все горло. – Нет, я не хочу! Я боюсь!

– Ты клубочком свернись, – посоветовал кузнец, с размаху сажая ее в бочку. – Бочка надежная, не развалится, не протечет. Вот я тебе подушечек подложу. И наковальню привяжу, чтобы не перевернулась. Как будто дочку провожаю. Ничего, Звезды на горе охранят бедняжку…

Невзирая на все ее мольбы, бочку наглухо запечатали. Потом девочка почувствовала, что отрывается от земли, и свернулась, как могла, клубочком, закрыв руками голову, прижав ее к коленям. В это время раздался скрежет – распахнулись ворота. И в тот же миг пространство расколол бешеный крик Рыкосы:

– Предатели! Вы думали, я вам позволю? Да я сама вас сожрууууууу!..

На последних словах ее крик перешел в рычание, от которого, казалось, завибрировала Гора Ледяной угрозы. Что было дальше, Маша не знала. Бочка полетела в воду…

Глава 9 В лапах у снежного волка

Следующие несколько минут были самыми страшными в ее жизни, для Маши они растянулись в вечность. Видимо, та сила, что бросает Сквозняков в другие миры, все-таки была на стороне девочки. Ей очень повезло. Бочка оказалась крепкая, привязанная наковальня отвалилась как раз вовремя, выполнив свою задачу, доведя бочку до водопада, но не утопив ее затем в глубокой реке, плавно катящей свои воды в долине. Маша не знала, что бочка благополучно миновала все опасности. Для нее время остановилось в реве воды, в темноте, в скованности движений, в неожиданных ударах и подкатывающем к горлу чувстве ужаса перед неведомым. Когда бочка застряла в прибрежных льдах, в долине, девочка по-прежнему боялась пошевелиться, чтобы все не началось сначала. Тихо журчала вода, поскрипывал снег, скрежетали доски об лед, с каждой минутой становилось все холоднее. Вдруг что-то с размаху плюхнулось на бочку, в крышку вонзилось лезвие ножа, до крови оцарапав Машину кисть.

– Эй! – попыталась крикнуть Маша, но горло сжало не то от холода, не то от переживаний. Она запаниковала и попробовала крикнуть еще раз и еще, пока тот, кто нашел бочку, не обратил внимание на странные звуки, идущие из нее.

– Ой, тут кто-то живой? – ахнул мальчишеский, ломающийся голос. – Погоди, я сейчас!

Неизвестный попытался выкатить бочку на берег, потом просто разбил крышку и вытащил за плечи замерзшую, одеревеневшую Машу. Оказалось, что уже совсем стемнело, небо было почти черным над белыми горами на том берегу реки. А на этом берегу дремал заснеженный лес, нахохлившиеся ели с недоверием косились на факел в руках того, кто вытащил Машу.

– Как ты там оказалась? – спросил он, разглядывая при свете факела ее роскошное парчовое платье. Девочка же в свою очередь уставилась на своего спасителя – а там было на что посмотреть. Невероятная шапка в виде головы волка, клочкастый, словно сшитый из кусочков, серо-белый жилет поверх толстого серого свитера, обшитые мехом валенки со следами споротой вышивки. Все это было надето на парня лет четырнадцати, с простодушным веселым лицом, курносого, белобрового.

– Эй, ты говорить можешь? – забеспокоился спасатель. – Головой, что ли, стукнулась? Ты вообще что-то видишь перед собой?

– Лешего, – автоматически ответила Маша. Парень неожиданно развеселился:

– Точно, леший и есть, под него ряжусь! Дикушка я, Мишка. А ты, видать, из чистопородных? А в бочке для развлечения катаешься?

Маша попыталась встать с сугроба, но ноги ее не слушались. Правое плечо отозвалось острой болью, многочисленные ушибы и царапина от Мишкиного ножа ныли, у девочки даже слезы из глаз брызнули.

– Ага, прикольное такое развлечение, – хриплым голосом пожаловалась девочка. – Замок, где я жила, Зазубрина захватил, меня рысари в бочке через водопад отправили, сказали, что ни Зазубрина, ни хозяйка замка, Рыкоса, меня не пощадят. Потому что выдали меня за чистопородную венцессу Калину, а теперь сами не знают, зачем. Спрятаться мне от них надо, так, чтобы не узнали.

– Зовут-то тебя как, бедолага? К дикушкам пойдешь, не боишься?

– Маша я. А кто такие дикушки и почему их надо бояться?

– Ладно, боишься или нет, неважно, не оставлять же тебя, раненую, ночью в лесу, повезу тебя в наше убежище, где тебя накормят, подлечат, там же все и узнаешь. Вот только братца моего названого, Мохнатко, не испугайся.

– Братца? – с недоумением переспросила Маша, оглядываясь. Из темноты между елками вперед выступил огромный белый волк. Его серебристая шерсть мягко обрисовывала могучую грудь, золотистые глаза с вызовом смотрели на замершую от ужаса девочку.

– Не бойся, не бойся, – зашептал Мишка, обхватив девочку за плечи, видимо, чтобы та от испуга обратно в реку не кинулась. – Он же не простой волк, а снежный! Они умнющие, испокон веков с дикушками живут. К тому же Мохнатко только что хорошо поел. Не бойся, он тебя отвезет в убежище, а я рядом буду.

– Я порезалась, – напомнила ему пришедшая в себя Маша. – А он все-таки зверь, вдруг учует?

– Да, запаха крови они не любят, то есть беспокоит он их, но у меня с собой мята сушеная есть, натолкаю в рукавицу, надену тебе на руку. А ранку сейчас перевяжем, – Маша подумала, что Мишка слишком много говорит, что бы он ни делал, все комментировал. Маше все-таки было очень страшно. Тем не менее, хоть и сжав до боли зубы, девочка забралась верхом на спокойного, полного достоинства Мохнатко.

– А я не упаду? – с опаской спросила она.

– Нет, пока за зубки держишься.

– За какие зубки?

Мишка показал на заплетенные у волка за ушами из неправдоподобно длинной шерсти две тощенькие косички, на конце каждой висело по человеческому зубу.

– Зубки, охранники, волшебные бирюльки, – пояснил Мишка. – Волка за волосы не дергай, просто старайся за зубки держаться, не упадешь, будешь сидеть, как приклеенная, если только веткой еловой не сбросит. Не бойся, Мохнатко медленно повезет.

Маша прижалась к гладкой спине волка, ощущая, как под его шкурой ходят литые мышцы. Ощущение тепла окутало ее, замерзшую и испуганную, легкая качка начала убаюкивать. Навстречу плавно двигался заснеженный лес, в свете Мишкиного факела он казался золотым, словно на сугробах из пенистого, внезапно замороженного лимонада выросли рождественские елки, усыпанные мишурой из фольги. Мишка бежал рядом, положив руку на шею волку, его странные круглые плетеные лапти, надетые на валенки, не оставляли следов на снегу. Впереди по дороге, среди расступившихся деревьев, показалась поистине исполинская ель. Девочка запрокинула голову, стремясь рассмотреть верхушку, вдруг прямо перед ней, среди покрытой снежной пудрой темной зелени хвои зажглись два огромных совиных глаза. Ель взмахнула мохнатыми ветками, завыла так страшно, что Маша невольно выпустила из рук «зубки» и скатилась с гладкой волчьей спины.

– Прочь! Прочь! Прочь-прочь-прочь! – запыхтела гигантская ель, с ее лап на девочку посыпался снег.

– Стой, стой! Снеговик! – завопил Мишка. – Или ты меня не видишь?

Мохнатко сел на снег и протяжно зевнул.

– Мы это, Мишка с Мохнатко! Не признал? А вот это Машка, в гости к нам! Пусти!

– Мишку знаю, Мишку пущу, Мохнатко знаю, Мохнатко пущу, Машку не знаю, Машку не пущу.

– Ну почему? – удивился Мишка. – Что в ней страшного? Неужто девчонка дикушек обидит?

– Не обидит, не страшная, – согласился снеговик. – Чужая. Не из лесу, не из деревни, не с горы, совсем чужая.

«Может, он чует, что я Сквозняк?» – подумала Маша и вышла вперед, слегка поеживаясь от сыпавшего за шиворот снега.

– Снеговик, пусти меня, пожалуйста, – попросила она. – Я замерзла, я ранена, мне в лесу ночью нельзя оставаться.

– Нельзя, – согласился снеговик. – А давай породнимся, не будешь чужой?

– Это как? – опешила девочка.

– Скучно мне, – признался снеговик. – Поболтать не с кем. Воспитывать некого. Внучку бы мне.

– В каком смысле?

– Я понял! – обрадовался Мишка. – Не вопрос! Маша, дело в том, что мы снеговика слепили поверх нашего убежища, охранять. Это нетрудно, слегка поколдовать – и такими можно хоть целый лес заселить! Нет, ну целый лес – перебор, но одну-то снеговичку можно. А вон и елочка подходящая! Только тебе самой придется поработать, ты как бы мамой ее будешь, тогда тебя снеговик за родную признает!

– Мамой, – проворчала Маша, оглядывая елочку, на которую указал Мишка, она и впрямь была прехорошенькая, пушистая, расставила колючие лапы, словно девочка в пышном платье присела в реверансе. – Делать-то что надо?

– Облепи слегка снегом, ну, чтобы на снеговика была похожа. Потом сделай два глазика. А затем надо будет сделать сердце. Лепишь его из снега, внутрь помещаешь каплю своей крови, а я потом помогу поколдовать, только свистни!

– Сама справлюсь, – Маша взяла у Мишки вторую варежку, начала облеплять снегом еловый ствол и ветви. Получилось красиво, пышный зеленый подол унизали серебристые кружева, глаза девочка сделала из двух шишек с воткнутыми в них ягодками мороженой рябины. Когда она слепила из снега сердце, ей пришлось размотать повязку на порезанной руке и нацедить немного крови. Та сразу ушла вглубь снежного комка. Затем Маша щелкнула пальцами – и сердце принялось стучать прямо в ее руке. Недолго думая, девочка прилепила его к стволу, укутав снегом для надежности.

Снеговичка потянулась пушистыми ветками-рукавами, моргнула оранжево-карими глазами и сказала удивленно:

– Ох, и выспалась же я.

Голос у нее был точь-в-точь как у Маши.

– Кабы не Машка, долго бы ты спала, внученька! – воскликнул снеговик и раздвинул ветви: – Заходи, родная, грейся!

Недоумевая, Маша пошла следом за Мишкой и волком, придерживая руками заснеженные ветки. Вдруг в лицо ей пахнуло теплом, под зеленой хвоей показался желтый свет, и путники вошли в убежище дикушек. Девочка долго не могла понять – не то она сама уменьшилась, не то ель внутри была больше, чем снаружи. Пространство вокруг огромного, покрытого гигантскими чешуйками ствола было заполнено людьми и волками. Горели костры, готовилась еда, маленькие дети ползали прямо по теплой, утоптанной земле в одних только вязаных штанишках. Женщины – все сплошь в цветастых платках и распахнутых роскошных шубах – ничуть не волновались по поводу того, что их малыши играют под носом у снежных волков. Мужчины – в меховых жилетах, как у Мишки, большей частью лежали или сидели на земле у огня, дремали или занимались своими делами – обтесывали палки, точили ножи, рубили дрова. А вот волки при появлении Маши моментально оставили свою сладкую дрему. Их золотистые глаза буквально следили за каждым ее шагом.

– Не бойся, – Мишка покровительственно положил девочке руку на плечо. – Мохнатко тебя до Зимнего доведет, а там ты уже для них своя будешь.

Мохнатко невозмутимо шагал по направлению к стволу. У подножья, на куске коры, сидел мужик лет пятидесяти, с веселым узкоглазым лицом, в круглом шлеме, отороченном пышным мехом, он, в отличие от местных мужчин, был одет не в жилет, а в пушистую лисью шубу.

– Зимний, это Маша. Она по реке приплыла, в бочке. Маша, это Зимний. Пока зима идет, мы его слушаемся, – скороговоркой представил их Мишка.

– А почему слушаетесь? – Зимний поднял палец вверх. – А потому, что я самый умный. И сразу вижу, что девочке нужна новая одежда, сухая и не рваная. А ну, пошукай у баб. Соберешь с миру по нитке.

Мишка убежал. Маша осталась стоять, растерянно глядя в хитрое лицо нового знакомого.

Глава 10 Лесная волюшка

Зимний погладил рукой короткую темную бородку и рассмеялся. Потом подбросил в костер несколько еловых шишек, они затрещали, выстрелили синеватым дымком с чудным лесным духом.

– Присаживайся, расскажи, что ты делала в бочке? Пробовала праздничную наливку и свалилась в реку? – он снова рассмеялся и указал на другой кусок коры. – Садись. Сейчас снегу растопим, чаю с медом попьем.

– Спасибо, – Маша присела, но не решалась рассказать о своих приключениях. Зимний искоса поглядел на нее, помешал в котелке.

– Вот то, что взрослые дяди-тети в леса из деревень бегут, я могу понять, – глубокомысленно заявил он. – Работать в огороде не надо, знай, по лесу гуляй, грибы-ягоды собирай, воля! Мы ведь только зимой в стаю собираемся, Зимнего выбираем, чтобы хозяйством до весны прожить, с голоду не помереть. Но чтобы ребенок, да еще посреди зимы – такого не бывало. Так что же, Машка, расскажешь, как ты у нас оказалась? С чего побегла?

– Я случайно, – ответила девочка. Зимний нахмурился и покачал головой.

– У нас немного еды, как тебя прокормить? Колядовать ты не умеешь, по деревням с песнями урожайными да гаданиями не пойдешь, всего и богатств, что платье парчовое, золотом да самоцветами расшитое. Вернуть тебя треба, откуда бежала. Смотри-ка, ручки белые, к работе не привыкшие, ничего по дому не делала, в комнате сиднем сидела.

Маша посмотрела на свои ладони – в общем-то, кое-что она по дому делала, но от пылесоса да мытья посуды в теплой воде с разрекламированными средствами руки не так сильно портятся, как у женщин в том мире, где она оказалась.

– Чистопородная ты, вон как волчары насторожились, – как ни в чем не бывало, продолжил Зимний. – Сбежала от скуки. Приключений захотелось. Хлеба нашего наешься и к маме с папой запросишься. Нет, не принимаем тебя.

– Вот прямо так, не принимаете? – испугалась девочка. – Мне уйти, что ли?

– Да, да, домой, быстрее, к нянькам! Мама с ума сходит, наверное!

– Мне некуда идти, – пришлось признаться Маше. – Вы правы, я чистопородная. Мой замок разорен, моя тетя сошла с ума. Я бежала с помощью кузнеца, в бочке, через водопад, едва не погибла. Если бы Мишка меня не спас… Позвольте мне остаться! У меня и правда ничего нет, кроме этого платья, если Мишка найдет мне одежду, я отдам его вам, там камешки, их наверняка можно продать, только не прогоняйте меня, пожалуйста. Я мало ем, я научусь колядовать, а по весне, когда растает снег, уйду. Честное слово!

– Ладно, – прервал ее мольбы Зимний. – Платье не такое уж дорогое, но, будем надеяться, ты быстро научишься колядовать. Хлебни-ка чайку!

Судя по вкусу, в глиняной чашке был отвар из хвойных иголок с медом, но он был горячий, поэтому девочка сделала несколько глотков. Язык и зубы словно покрылись слоем смолы. Не было еще дня в этом мире, когда бы она не пожалела, что здесь не изобрели зубных щеток!

Подоспел Мишка, принес ворох одежды. Маша взяла серый толстый свитер, вязаные штаны, носки, жилет, такой же, как у Мишки, лохматый, только ярко-рыжий, старую белую шаль со спущенными петлями. Из десятка разнокалиберных валенок выбрала два себе по размеру, один был выше другого, зато на втором пестрела искусная вышивка. Мишка фыркнул, увидев преображенную Машу, а Зимний поспешно спрятал под кусок коры потрепанное парчовое платье.

– Зачем отдала, – шепнул Мишка. – Зимний жутко жадный мужик. Обманул небось.

– Если бы не отдала, не разрешил бы остаться.

– Да кто его спросил бы! Тебя я привел, бабы вон как хлопотать принялись. Он хоть и главный зимой, но все ж таки не рысарь чистопородный, чтобы свободные дикушки ему повиновались!

– Пускай! – Маша удержала за локоть сорвавшегося с места паренька. – Мне это платье все равно не принадлежало. Да так и лучше, по нему меня никто не найдет, никто не вспомнит, как меня называли в замке Громовая груда, я теперь свободный человек. Дождусь, пока растает снег, пойду искать ледяного рысаря и свое призвание в этом мире.

Женщины, действительно, захлопотали над Машей, почти забыв про своих детей. Как могли, обработали ранки, дали меда с орехами, никто не жаловался, подобно Зимнему, что девочка их объедает. На ночлег Маша устроилась поближе к огню, он крепко припекал один бок, с другого же отчаянно дуло. Девочка с завистью косилась в сторону дикушек – многие из них легли спать под бок волка, такой сосед – словно живое одеяло. Хотя если представить одеяло с такими огромными клыками…

Маша не думала, что на самом деле уснет. Она лежала, смотрела на огонь, укрывалась чьей-то рваной шубой, слушала визгливые зевки волков и терпеливо ждала утра. И вдруг проснулась. Под елью оказалось пусто, лишь рядом с Машей редкозубая старуха жарила на раскаленном камне пахнущие хвоей лепешки, да невдалеке играли малыши, в мохнатых одежках походившие на медвежат.

– Проснулась! – приветствовала ее дикушка. – Поточи зубки!

Маша с благодарностью приняла лепешку. Та была хрусткая и терпкая, в ней чувствовались зернышки овса, сладость меда и почему-то привкус коры. Девочка предпочла не спрашивать, из чего состоит то, что она ест, тем более что сама стряпуха с удовольствием грызла лепешки.

– А где все? – поинтересовалась девочка.

– Кто где, – неопределенно ответила старуха. – Мужики охотятся, мальчишки путников ищут.

– Грабят? – догадалась девочка.

– Да почему, работают, колядуют, то бишь. Будут путники богатые, будет девкам да бабам работа – песни урожайные да погодные петь, молодых славить, гадать на счастье, на удачу, на здоровье.

– Гадать! – воскликнула Маша, чуть не выронив лепешку. Как любую девочку, гадания ее интересовали чрезвычайно. – Вы в самом деле умеете гадать или только шутите?

– С гаданием не шутят, – грозно ответила женщина. – Иногда такого нашутишь, всю судьбу себе перевернешь. Ну, иной раз гадание молчит, тут головой думать надо.

– А научите меня! – попросила девочка. Старуха посмотрела на нее сердито, но вдруг рассмеялась:

– Ишь, как глазки заблистали, прямо расцвела вся. Ладно, будешь толковой ученицей, заработаешь себе на хлеб. Только гаданию не учат – его смекают.

Недолго думая, она сыпанула в костер щепотку соли, пламя взвилось, засверкало желтым.

– Гляди да смекай! – рявкнула старуха. Потом плеснула на крайние угли водой. Костер зашипел, мокрые, остывающие уголья дикушка откатила в сторону и принялась очень внимательно рассматривать.

– Что видишь? – спросила она у Маши.

– Вроде кошка прыгает. Дом. Крест, – Маша наклонила голову, рассматривая. – Спираль.

– Спираль? – повторила старуха.

– Ну, пружинка, локон…

– Так, я начну, а ты с завитушками своими сама разбирайся. Встретятся тебе сродственники, стало быть. Только ты этой встрече не рада будешь. Встретится тебе враг в виде зверя лютого. Одна по лесу не шастай, снежные волки обычных волков за версту от дикушек держат. Друга встретишь старого, ой, какого плохого…

– Друг плохой, то есть враг? – спросила Маша.

– Очень плох твой друг, прямо житья ему осталось самую чуточку… А завитушка на друга указывает. Знак тебе.

– Спираль, – машинально поправила девочка. В это время под елку, стряхивая тающий в тепле снег, вбежали две девушки.

– Машка, новенькая! Тебя колядовать зовут! Мишка сейчас поезд свадебный остановит! Богатый, с бубенцами!

На Машу набросили шалюшку, безрукавку, вывели наружу, подчеркнуто вежливо представили серебристой волчице.

– Белянка у нас с характером, пугать тебя будет, но ты смотри, «зубки» не выпускай, нипочем не выпускай! – предупредили Машу девушки.

Маша в полной мере оценила вчерашнюю деликатность Мохнатко, едва оказавшись на спине изящной Белянки. Сначала та решила не дать Маше взяться за «зубки» и побежала боком, потом вознамерилась перекувырнуться, к счастью, падая, девочка, чтобы удержаться, ухватилась именно за косички с «зубками». Белянка побежала следом за девушками, уехавшими на более мирно настроенных волчицах, но по дороге начала пугать девочку, то прыгая через сугроб, разбежавшись с огромной скоростью, то держа курс прямо на какое-нибудь дерево. Тогда Маша просто зажмурилась и припала к спине, ехать сразу стало легче. Белянка смирилась с тем, что всадница не визжит и не падает, перестала шутить. Девочка почти совсем успокоилась, как вдруг волчица поползла на брюхе. Машины валенки вскопали снег и едва не покинули хозяйку. Поджав ноги, девочка открыла глаза – Белянка не шутила, просто они подъехали слишком близко к дороге, издалека доносился перезвон бубенцов, повсюду из-за елок, из сугробов и оврагов торчали головы дикушек и снежных волков. Маша выпустила «зубки» и поползла по проваливающемуся снегу к дороге, поближе к девушкам, которые позвали ее сюда.

Бубенцы звучали громче и громче, из-под копыт и полозьев выбивались искорки блестящего снега, словно веселая смеющаяся волна приближалась к засаде дикушек. Маша приподнялась, едва завидев трех светло-серых лошадей в красных лентах. И в ту же секунду на дорогу вышел Мишка.

– Его затопчут! – ахнула Маша.

Мишка поднял руку, и тройка остановилась прямо перед ним. За ней почти так же резко встали другие сани. Кони буквально окаменели перед мальчиком с головой волка. Возница замер.

– Мишка с Мохнатко мастера, – шепнула Маше девушка. – А ты бы видела, как они оборотничают, невест подменивают…

– Веселая у вас свадебка, – важно сказал Мишка. – Дозвольте вам погадать, судьбу предсказать, счастье приманить да детушек накликать!

Возница угрожающе покачивал в руках кнут, но сидящая рядом с ним пожилая женщина схватила его за рукав и что-то принялась горячо шептать ему на ухо. Потом приподнялась с места и, оглянувшись на другие сани, сказала:

– Дозволяем!

– Счастья в дом – и удача в нем! – ликующе воскликнул Мишка, и тут же дикушки повыскакивали из сугробов. Девушки постарше взялись под локотки, павами подплыли к молодым, сидящим в первых санях – румяной девушке в белом платке и молодому мужчине без шапки, разгоряченному, усатому.

– Ах ты лебедь бела, где же твой селезень, где же он плавает, а вот и он приплыл, лебедь белу нашел, – запели девушки.

Маша медленно пошла вдоль саней. Девушки, позвавшие ее, подошли к саням, на которых сидели невестины подружки:

– А вон та кудрявая, пожалуй сережку, женишка назову, ласкового, приветливого.

Поколебавшись, девушка подала сережку и спросила:

– Как его звать-то?

– Как ни назовешь, все ладно будет, хоть миленьким, хоть златеньким, – задорно отвечала дикушка, – а будет тебе верная примета. Как сваты придут, ты к нему кошку выпусти, если погладит – значит, суженый твой пришел, ласковый да приветливый!

Маша не выдержала и хихикнула – ну конечно, злой парень отпихнет кошку, а добрый погладит, ишь, как гадают, хитрюги, и правды не говорят и не лгут. Но «кудрявая» осталась довольна ответом. Она вынула вторую сережку и попросила:

– Да вы спойте, чтобы поскорей пришел.

– То не ночь за днем, не луна за ведром, то не дождь за снежком – добрый молодец к красной девице, в путь собрался он, да с подарочком, с золотым кольцом, – с охотой запели девушки.

Тем временем женщина гадала вознице с тех саней:

– Будет тебе ночная дорога, встретится на ней худой человек, ты добра не жалей, сколько просит, отдай, иначе жизнь потеряешь, детушек осиротишь. А что отдашь, тебе потом вернется…

«И опять вроде и не гадает, все разумно говорит, мама тоже в газете прочитала, лучше с грабителем в драку не вступать, особенно если он вооружен, жизнь дороже», – подумала Маша. Так она шла вдоль саней, дивясь на чудеса дикушек – гадания, песни, фокусы, один умелец даже разложил игру в наперстки, увлекая ею заскучавших было мужчин. Орехи, деньги, пироги так и сыпались в мешки диких людей, одна Маша ничего не заработала, только смотрела. Вдруг она заметила, что возле самых дальних саней нет колядующих, сидит один возница, скучает. «Почему к нему никто не подходит?» – удивилась девочка. Подошла поближе и вздрогнула – в санях кто-то лежал под одеялом и тулупом. Рассудив, что вряд ли мертвеца стали бы укрывать потеплее, девочка собралась с духом и подошла к саням вплотную. С дороги ей видно было лишь часть бледной щеки, да краешек брови, да кончик носа. Маша встала на цыпочки, тянулась изо всех сил – уж очень ей захотелось рассмотреть лицо того, кто в санях…

Вдруг у нее над ухом фыркнула лошадь. Маша присела от неожиданности и обернулась. Прямо позади нее, к саням на дорогу, на вороном коне выехала Рыкоса Гривастая. Кошачьими глазами она с тревогой смотрела поверх Машиной головы на разноцветную лохматую толпу дикушек, волосы небрежными локонами лежали поверх наброшенной на плечи великолепной тигровой шубы. Непривычно взволнованное лицо, шальные глаза – все это так не вязалось с обликом хозяйки Громовой груды, что Маше показалось, что она обозналась. Всадница обратила внимание на глазеющую на нее девочку, и Маше пришлось отвернуться к вознице. Тот несмело протянул ей открытую ладонь, и девочка ухватилась за нее, якобы гадая:

– Ай, брильянтовый, яхонтовый, ждет тебя дальняя дорога с тяжелым грузом, черная ночь впереди и опасность, что везешь, изумрудный?

– Ледяного рысаря из Громовой груды, – несколько растерянно ответил «изумрудный».

– Мой руки перед едой, – авторитетно заявила Маша, а сердечко ее стукнуло – это тот самый рысарь, который подавал ей магический зов. – Пей побольше жидкости и не ешь сырого мяса, и будет тебе счастье. А не то погибель примешь там, куда… Куда ты едешь, кстати?

– В Опушкино…

– Вот не там, а подальше. Старикам не груби, жену не обижай, через десятую монетку обретешь богатство, – Маша встретилась взглядом с круглыми от удивления глазами возницы и запнулась. «Боже мой, ну и чушь я несу». А вслух сказала: – На здоровье.

Потом повернулась и пошла, всей спиной чувствуя взгляд госпожи Гривастой. Ей очень хотелось еще раз взглянуть на рысаря, запомнить какую-то примету, по которой она могла бы его найти, но Маша боялась привлечь внимание всадницы, и только ругала себя за трусость. «Если даже это на самом деле тетя, почему я ее боюсь? В замке она схватилась за кинжал от отчаянья, ведь нас завоевали. А почему она убила старьевщика?» – мысли метались, словно испуганные мышата, Маша не могла принять никакого решения, поэтому следовала своим чувствам. А они велели спрятаться, смешаться с толпой дикушек…

Маша присоединилась к давешним девушкам и подхватила немудреную песенку про «лебедь белую, ясна сокола». Ее губы дрожали, но она улыбалась. Когда Мишка, отвесив земной поклон молодоженам, перекувырнулся и скрылся в сугробе, и тройка коней, словно с трудом дождавшись, когда он уйдет с дороги, рванула вперед, а за ней и другие сани, девочка вздохнула с облегчением, провожая глазами всадницу в тигровой шубе. Обратно пришлось ехать также на Белянке, но теперь Маша знала, как себя вести, она крепко вцепилась в «зубки», распласталась по гибкой спине волчицы и не открывала глаза, пока не услышала знакомое оханье снеговика. Тот как раз учил снеговичку хорошим манерам.

– Чужак идет, а ты помаши, помаши лапами-то, чтоб неповадно было, учись мамку-лепуху защищать.

Маша поняла, что мамка-лепуха – это она, та, что слепила снеговичку-девочку. Она скатилась с Белянки в сугроб и закашлялась от снега, набившегося ей в рот. В это время неподалеку раздалось уже знакомое лошадиное фырканье. Маша смахнула снежинки с ресниц и увидела вблизи от снеговиков привязанного к дереву вороного коня Рыкосы. Белянка, освободившись от всадницы, выписывала вокруг него круги, скорее играя, чем нападая. Девочка поспешила в убежище дикушек, там она схватила за рукав первого, кто попался ей на пути, и сказала:

– Там Белянка к коню чужому пристает.

– Это Зимнему скажи, его гости пешком по лесу пойдут! – проговорил дикушка и поспешил по своим делам. А Маша остановилась, забыв про напуганного коня – Рыкоса приехала в гости к Зимнему. Тяжелое предчувствие овладело ею. Словно слепая, она шла, натыкаясь на людей, присела там, где ее ноги остановились.

– Машка, ты чего такая потерянная! – на нее налетела одна из подружек. – Скушай пирожок с печеночкой и айда с нами в деревню! Переночуем на сеновале, будем гадать девушкам! И ты попробуешь! Заработаешь себе на сережки с камушком! Пойдем, все девчонки идут!

Маша не успела ответить – будто из-под земли вырос Зимний и поманил ее к себе кривым пальцем.

– Ну, мы тебя дождемся, – шепнула девушка.

Маша подошла к Зимнему.

– Ну как тебе свадьба? – спросил он, добродушно усмехаясь.

– Ничего, весело, – осторожно пробормотала девочка.

– Колядовать, гадать пробовала?

– Конечно…

– Что ж ничего не заработала? – с притворной заботой осведомился мужик, погладив свою короткую бороду. Маша потупилась – ей было стыдно даже вспоминать тот бред, что она плела вместо гадания вознице.

– Я же говорил, – сочувственно закивал Зимний. – Домой тебе надо, в замок, сгинешь ты в лесу. Расцарапаешь белы рученьки, румяно личико застудишь. Такая голубка белая для палат каменных, для замков, для ковров, для роскоши рождена. Покаталась на Белянке, не понравилось небось.

Маша подняла на него глаза – откуда он знает, что ее везла именно Белянка? Неужели подстроил «по дружбе» – самую несговорчивую волчицу…

– Хватит, поиграла в лесную волюшку, пора и честь знать. Тетя за тобой приехала, все глаза выплакала. В лесу тебя опознала, когда ты с возницы денежки за гадание не стребовала, не знаешь счету денежкам, венцесса чистопородная! А потом уже и я платьишко показал ваше фамильное…

Глава 11 Тетя озверела

Маша подалась вперед, схватила хитрого мужика за руку:

– Не отдавайте Рыкосе, она меня в замке едва не убила, она старьевщика зарезала, теперь меня ищет…

– Что ты, девочка, – удивился Зимний. – Семья твоя нашлась, семья богатая, знатная. Иди, здесь тебе места нет, а снаружи тетушка поджидает.

Под пальцами Маши оказалось что-то маленькое и твердое – на руке у Зимнего красовалось кольцо с огромным рубином, которого вчера еще не было… Она поняла, что именно за эту безделицу продал ее дикушка тетке. Почему Рыкосе так нужна Маша, что она разбрасывается драгоценностями? Перед глазами девочки вновь возник убитый старьевщик.

– Я только с Мишкой да с Мохнатко попрощаюсь, – убитым голосом сказала девочка. – И подружкам скажу, чтобы без меня шли.

– Давай, но чтобы духу твоего здесь не было, – разрешил Зимний.

Маша поплелась туда, где отдыхали снежные волки. Она машинально пробегала пальцами по подвернувшемуся мохнатому боку или спине, не замечая и не думая более о том, что гладит волков, хищных зверей, а не собак, так она привыкла уже к бесшабашному быту дикушек. И почему Зимний считает, что она не приспособлена к лесному приволью? Скорее всего ему просто наплевать, за перстень он еще и не такие нравоучения будет читать. Среди волков суетился Мишка. Маша подошла к нему, опустила руку на шею Мохнатко и горько вздохнула. Парнишка и волк одновременно повернули к ней головы.

– Зимний считает, что я не приживусь среди вас, – призналась девочка.

– Ну что ж, он тридцать лет в лесу, ему виднее, – задумчиво произнес Мишка. – Хотя мне жаль, что так вышло. Надо будет тебя пристроить куда-то в деревне.

– Нет, ему не виднее. Я думаю, привениха подарила ему перстень, чтобы он выдал меня ей.

– Привениха?

– Хозяйка Громовой груды. Я не знаю, зачем я ей нужна, но она мне не тетя на самом деле. Она ждет меня снаружи. Мне нужно бежать, Мишка!

– Пойдем, – не пускаясь, против обыкновения, в пространные объяснения, паренек потащил ее за руку к стайке хихикающих девчонок, собирающихся в ближайшую деревню на гадания. Он немного пошептался с ними. Потом на Машу надели огромный цветастый платок поверх мохнатой шубы, замотали ее до самых глаз.

– Все нормально, тетя тебя не узнает, а Зимний увидит, что тебя нет в убежище, и успокоится, – прошептал Мишка на ухо девочке. – Я пошлю за тобой Мохнатко, в Рябиновке оторвешься от девчонок, сядешь на него, он увезет тебя в другую деревню…

– Можно в Опушкино? – перебила девочка, вспомнив о ледяном рысаре.

– Хорошо, в Опушкино. Ты попросишься на ночлег, а если не пустят, переночуешь в коровнике или на сеновале, мы часто так делаем. Мохнатко тем временем вернется, поможет мне найти тебя. Дальше придумаем, как тебя переправить из этих мест, подальше от привенихи.

Девушки, смеясь, увлекли закутанную Машу с собой, наружу. Едва заснеженные ветви ели скользнули по Машиной спине, девочка увидела у входа привениху. Волосы Рыкосы оказались еще в большем беспорядке, тигровая шуба косо лежала на плечах, кираса потускнела и была покрыта шелушащимися пятнами кирпичного цвета, была ли это ржавчина или что-то иное? Тетка выглядела неряшливо и болезненно, как будто и не она тогда, в замке, отчитывала девочку за неподобающий внешний вид.

Стоило подружкам поравняться с госпожой из Громовой груды, та вздрогнула, ноздри у нее расширились, она принялась внимательно рассматривать каждую девушку. Глаза ее остановились на Маше, та втянула голову в плечи, но не могла заставить себя отвернуться от безумного, ищущего взгляда привенихи. Губы Рыкосы дрогнули, произнося беззвучно: «Это ты».

Тут нервы у Маши не выдержали, она крикнула:

– Снеговичка, защити мамку-лепуху!

Заснеженная елочка взмахнула кружевными рукавами, высоким, дрожащим от негодования голосом взвизгнула:

– Замету, заморожу! Чужак, дедушка, чужак!

На привениху посыпался град из шишек, сверху ухнули несколько сугробов – это снеговик пришел на помощь внучке. Словно муха в муке, привениха барахталась в снегу, крича что-то, а Маша в ужасе смотрела на нее.

– Бегом! – рванула ее за руку подружка, девушки побежали, жадно ловя губами холодный воздух. Выйдя на санную дорогу, они успокоились, отдышались, одна из дикушек спросила девочку:

– Что тебе сделала эта женщина, зачем ты натравила на нее снеговиков?

– Я не уверена… – в груди у Маши было горячо и больно, слезы срывались с ресниц, – но мне показалось, она хочет убить меня. Я ужасно ее боюсь, только вот не знаю, почему. Как вы думаете, снеговики ее не сильно побили?

– Ну не знаю, – покачала головой подружка. – Наш старик грозен, как буран, но она вроде не рвалась в убежище, может, пожалели…

– Господи, мне сейчас так стыдно, что я испугалась, – Маша попыталась улыбнуться. На самом деле она слегка покривила душой – при мысли о привенихе у нее вновь перед глазами встал старьевщик. – Может, я зря ее боюсь, но почему она не оставит меня в покое?

– Потому что не могу! – раздался спокойный мелодичный голос. Девушки обернулись. Позади них стояла привениха. Снег лежал на ее белом лбу и не таял. – Почему ты бросила меня, венцесса? – мягко спросила Рыкоса у Маши. Та только глотала воздух, появление тетки оказалось слишком неожиданным для нее, девочке казалось, что если она повернется и пойдет дальше по дороге, окажется, что никакой тетки и не было…

– Как она подошла так близко, а мы не слышали? – вполголоса спросила одна из подружек.

– На ней шкура зубохвата, гляди! Она может стать невидимой, когда пожелает…

– Так почему же ты меня бросила, как наши рысари, детка? – голос Рыкосы вдруг стал низким и звучным. – Им здорово досталось от меня. Но неужели ты думаешь, что тебе будет легко меня предать?

– Я не хотела, – выдавила из себя Маша, когда привениха сделала к ней несколько шагов.

– Ты думала, я позволю тебе?! – голос привенихи стал совсем низким, и вдруг взорвался резким визгом. Глаза засветились изнутри. Шуба полетела в снег.

Маша смотрела, как привениха упала на дорогу и вдруг поползла к девочке, запрокинув гривастую голову, ее пальцы скрючились, загребая снег, серебряное платье волочилось по дороге.

Девушки бросились врассыпную. Побежала и Маша. Она буквально затылком чуяла дыхание привенихи. Но долго так продолжаться не могло, у нее уже закололо в боку. Ничего не оставалось, как нырнуть за обочину дороги.

Падая в снег, девочка успела заметить, как над ее головой пролетела черная тень. Это привениха прыгнула, как пантера, и распласталась на дороге. Вдруг под руку Маши просунулась чья-то мокрая зубастая морда. Девочка вскрикнула – и, обернувшись, увидела Мохнатко. Он догнал ее по просьбе Мишки!

Недолго думая, Маша села на него верхом, вцепившись в косички с «зубками». Мохнатко мчался по лесу, пригибая голову к земле, перелетал через заснеженные овраги, петлял между деревьями, но привениха не отставала. Ее дыхание становилось все более громким и хриплым. Маша понимала, что это значит – Рыкоса догоняла волка. И с каждым прыжком она все меньше напоминала человека. Девочка боялась обернуться назад, она лишь крепко прижималась к спине Мохнатко, жмурилась от летящего в глаза снега, и всей спиной вздрагивала, ожидая каждый миг удара когтистой лапы…

Волк выбивался из сил. Его движения становились судорожными, язык вываливался из пасти. Вдруг он развернулся мордой к преследовательнице и глухо зарычал. Маша выпустила «зубки» и скатилась в снег, разгоряченная, задыхающаяся. В последних красных лучах солнца деревья казались черными, длинные тени лежали на снегу. Казалось, лес состоит только из теней – решетка деревьев, напряженный силуэт широко– грудого, гордого волка и сгорбленный, настороженный, странный силуэт полузверя-полуженщины – Рыкосы. Пот и тающий на лице снег заливали глаза Маши, она все время вытирала их, стараясь рассмотреть привениху, но по-прежнему видела только жуткий горбатый силуэт с гривой.

Мохнатко снова зарычал, сделал шаг вперед, заслоняя собой девочку. Маша догадывалась, что он остановился специально, чтобы из последних сил принять бой, и стала шарить по снегу в поисках палки. Рыкоса смотрела на них и не двигалась. Палки девочка не нашла, она слепила снежок поплотнее и бросила его в привениху. Та вздрогнула, но осталась стоять. Мохнатко, теряя терпение, переступил сильными лапами. Никто из зверей не желал начинать бой первым.

В это время из-за леса, позади Маши, отчетливо послышался собачий лай. Оба – и привениха, и волк – вздрогнули. Собаки залаяли ближе. Маша, скатывая новый снежок, повернулась и посмотрела назад, в сиренево-алый просвет между деревьями. Неясно желтели огни – окна, звезды или костры?

– Где деревня? – спросила девочка у фонарика колокольцев. Тот уверенно протянулся по направлению к подозрительным огням.

Собаки залаяли совсем близко. Привениха повернулась и, не издавая ни звука, стелющейся тенью помчалась обратно в лес. Мохнатко некоторое время смотрел, как она убегает, потом повернул гордую голову к Маше и виновато, совсем не по-волчьи, заглянул ей в глаза.

– Я пойду в ту деревню, – Маша махнула рукой в ту сторону, где уже не смолкал собачий лай. – Скажи Мишке, что я там, хорошо?

Волк смотрел, как девочка уходит. Чем дальше отходила Маша, тем больше он сливался с неверными, сизыми тенями леса. Фонарик колокольцев не подвел – довольно быстро показались заснеженные низкие крыши, обычные деревенские избы. Ничего общего с еловым убежищем дикушек и уж тем более с крепостью Громовая груда. Словно девочка вернулась в свой мир…

Глава 12 Соседи разными бывают

Маша шла, проваливаясь по пояс, ползла по-пластунски, выбивалась из последних сил, и вдруг нашла удобную, утоптанную тропинку. Едва не плача от радости, она зашагала по ней, радуясь ощущению твердыни под ногами, легкости и свободе движений. Тропинка вывела ее к высокому забору из потемневших досок. Девочка шла, оглядываясь в поисках калитки, и вдруг наткнулась на собак – тех самых, которых испугалась привениха. Деревенские шавки затеяли веселую потасовку, оглашая округу веселым безумолчным лаем. Впрочем, при виде гостьи из леса они оставили свои собачьи игры. Девочка в испуге остановилась. Обычно она не очень-то боялась собак. Но эти выстроились при ее появлении, как на параде, прижали уши к голове, низко склонили головы. Что-то им не нравилось, но что?

– Вы знаете, что я чужая, – ласково сказала девочка. Она присела, протянув к псам руку. – Давайте познакомимся…

Одна из собак, самая маленькая и злобная на вид, рванулась вперед, клацнув зубами. Другие глухо заворчали. Маша поняла, что дружбы не получится.

– От меня что, волком пахнет? – догадалась она и принялась расстегивать рыжую шубу. В ответ на это собаки направились к девочке. Уши у них были по-прежнему прижаты, и Маше это не понравилось. Деваться было некуда. Девочка встала на нижнюю перекладину у забора, зацепилась за верхнюю, подтянулась на руках…

Собаки захлебнулись возмущенным лаем, одна подпрыгнула, с явным намерением вцепиться в ногу девочке, но сумела ухватить только за край шубы. К счастью, Маша уже сидела на заборе. Шуба была расстегнута, поэтому девочке удалось освободиться от нее.

– Да нате, подавитесь! – всхлипывая от обиды и пережитого испуга, девочка пожелала собакам приятного аппетита. Те с упоением принялись раздирать Мишкину шубу на клочки.

Сидя на заборе, девочка оглядела двор. Она понятия не имела, как зимой может выглядеть деревенский двор, но этот показался ей запущенным – снежные горы, заваленный неряшливый дровяник, ни одного огонька, лишь дым из трубы да протоптанная между покосившимися постройками тропинка свидетельствовали о том, что в доме есть люди. Неподалеку от крыльца девочка заметила здоровенную собачью будку.

– Нет, на сегодня хватит братьев наших меньших, – решила Маша. Забор под ней ходил ходуном, пора было решать, куда деваться – наружу, к стайке собак, или во двор, к одной. Девочка выбрала третий вариант – неподалеку от дома забор вплотную подходил к невысокой темной постройке. Что это могло быть, Маша не знала. Но, во всяком случае, это была крыша над головой, крепкие стены, ночлег.

Перехватываясь руками и ногами, Маша проползла по шатающемуся под ее весом забору, каждый миг рискуя ухнуть вниз, на свору собак. Это было нелегко, Маша никогда не считала себя спортсменкой, к тому же после бешеной скачки по лесу у нее тряслись руки и ноги.

– Я никуда не тороплюсь, – напомнила себе девочка, перевела дыхание и полезла в оконный проем строения.

Внутри было темно, тепло, пахло навозом, парным молоком. Эти запахи смешивались со сладким и терпким ароматом сена. Кто-то в углу шумно вздыхал и переступал ногами. Когда глаза девочки привыкли к полумраку, она увидела, что кроме нее в строении была большая черно-белая корова. Она стояла за низкой деревянной перегородкой и спокойно смотрела на непрошеную гостью. В самом дальнем от нее углу была охапка сена.

Маша никогда в жизни не валялась на сене, только читала об этом в книжках. Девочка с разбегу бросилась в сухую травянистую кучу, зарылась в нее, как в пуховые одеяла, но полежать в свое удовольствие не смогла – мягкое душистое сено кололось намного сильнее грубого шерстяного свитера. Кое-как свернувшись клубочком на сброшенной кожаной куртке, девочка начала дремать. Вернее, сначала ей казалось, что она вообще не уснет, придется спокойно дожидаться утра. Днем в деревне безопаснее, наверняка, кроме собак, есть кому бродить по тропинкам. Но сон все-таки сморил ее.

Под утро кто-то тихо отодвинул засов на двери, осторожно ступая, вошел в коровник. Маша и спала и не спала, она все хорошо слышала и видела, но отчего-то не могла двинуться с места. Вошедшая была женщиной невысокого роста, но стройной и сильной. Она держала фонарь, Маша видела лишь ее силуэт, небрежно заплетенные косы, длинное платье, шубу с капюшоном, наброшенную на плечи…

Ужас сковал сердце Маши. В коровник вошла Рыкоса.

Конечно! В отличие от Мохнатко, она не побоялась пройти в деревню.

Что-то громко звякнуло – неужели лезвие кинжала?

– Нет, пожалуйста, не трогайте меня! – еле разомкнув губы, пробормотала Маша, отползая в угол.

Женщина повела фонарем в ее сторону. При колеблющемся желтом свете девочка с жадностью рассматривала незнакомое лицо – мягкое и грустное. Не Рыкоса. Женщина задела ногой принесенные ведра – они снова громко звякнули.

– Маленькая… Как ты сюда попала? Кто тебя обидел? Пойдем, пойдем, оладушку дам…

Ласково уговаривая, женщина взяла плохо соображающую со сна Машу за руку и повела в дом, оставив ведра в коровнике. Усадила за стол, поставила перед ней тарелку пышных, покрытых золотистой корочкой оладий, миску с топленым маслом.

– Кушай, деточка, не бойся. Кроме меня, здесь никого нет. Кушай, я пойду, подою Зорьку, скоро вернусь.

Маша смущенно кивнула, забыв поблагодарить. Она взялась было за оладушку и вдруг увидела, какие у нее черные пальцы. Воды не было видно, выйти из дому вытереть руки о снег она побоялась, пришлось есть прямо с тарелки, ртом, кусая зубами ноздреватую податливую мякоть.

– Совсем дикарка! – всплеснула руками хозяйка, входя в дом с ведром, полным белого, пахучего молока.

– У меня просто руки грязные, – оправдывалась Маша. – Спасибо большое…

– А я баньку истоплю, вот вся и вымоешься! – предложила хозяйка. – Тебя как зовут?

– Маша…

– Ну надо же, и я Маша! Судьба… Вот же послали Звезды тезку мне в утешение, на старости-то лет. Детей не дали, хозяин мой к дикушкам подался, так хоть тебе пригожусь! Зови меня тетка Марья. Я пойду баньку топить, а ты вон в тот сундук загляни, одежку подбери, не то стыдоба смотреть, ноги голые…

Хозяйка заторопилась, а Маша оглядела себя – после вчерашних приключений штаны и свитер, выданные дикушками, превратились в лохмотья. В общем-то, Маша как Сквозняк могла бы их починить щелчком пальцев, но как потом объяснить добрейшей тетке Марье, откуда взялись новые вещи? Сундук оказался набит добром, судя по всему, у простых людей так же, как и у чистопородных, мода не менялась веками. Маша вытащила на свет несколько линялых сарафанов, богато расшитых бисером по подолу, ворох вязаных кофт с деревянными пуговицами, тьму-тьмущую шерстяных носков. И все-таки она нашла в этой груде старья красоту – из черной шерсти кофту изящного силуэта, удивительной вязки, напоминающей птичьи перья. Подобрала под стать ей штаны, а к ним – вязаную юбку, на которой были вышиты подсолнухи, листья, бабочки.

– Положи кофту, я на ней потом птичек бисером вышью… – посоветовала вернувшаяся тетка Марья.

– Не надо птичек, – попросила Маша, – мне очень нравится, можно мне это надеть?

– Ну прямо как не девочка, ненарядно, – вздохнула хозяйка, – ну да ладно, если хочется. Шерсть черной овцы уж очень хороша, мне ее подружка дала целый мешок. Носи на здоровье.

Пока топилась банька, Маша помогала тетке Марье варить щи из кислой капусты в черном прокопченном чугунке, в печке.

Потом тетка Марья дала Маше в руки стопку льняных полотенец – не таких больших, как простыни в замке, а также одежду и крынку с густым, как крем, самоваренным мылом и велела идти по двору, никуда не сворачивая, по узкой, протоптанной тропинке, к маленькой черной баньке.

– А ваша собака? – Маша вспомнила здоровенную будку.

– Да уж лет двадцать нет у меня никакой живности, корова только, кормилица, да куры. Ни кошки, ни собаки, – вздохнула тетка Марья, и тут же голос ее стал более строгим: – Ты вот что, к баньке иди, можешь войти в предбанник, приготовиться, но одна в первый пар не ходи, соседка не любит…

– Соседка? В вашей бане моется? – не поняла Маша.

Тетка Марья оглянулась по сторонам, потом шепнула Маше на ухо:

– Банница, хозяйка банная, нечистая сила то есть. Она у меня ничего, хорошая, баньку в чистоте держит, от огня бережет, кикимор не пущает. Но своенравная. Ее лучше слушаться, пока ты в бане, делай все в точности, как она велит. Иди, меня дожидайся, я тут управлюсь и прибегу.

«Нечистая сила», – фыркнула про себя Маша. Бабушка у нее тоже сказки рассказывала, при переезде с квартиры на квартиру домового с собой приглашала.

Девочка быстро разделась в предбаннике, сняла и каменные бусы с портретом венцессы, оставшись лишь в рубахе и шерстяных носках, потому что по полу сильно дуло. Стоять в холодном тесном предбаннике ей было скучно. В крохотное окошко, затянутое мутной пленкой бычьего пузыря, света почти не проникало. «Долго мне еще ждать, внутри хоть погреюсь», – решила девочка, взяла мыло, открыла низкую дверь и переступила через порог.

Внутри, в густых клубах пара, спиной к двери на полке сидела женщина с густыми нечесаными волосами, ногу она держала в тазике или шайке.

– Как зашла, так и выйди! – приказала женщина низким звучным голосом.

– Извините… – Девочка замерла в смущении, гадая, кто бы это мог быть.

В ответ на ее слова женщина вынула ногу из тазика и топнула ею об пол. Между пальцами были странные кожаные складки – перепонки. Женщина медленно стала поворачиваться к девочке. Как зачарованная, Маша смотрела на то, как открываются бугристый лоб, одутловатые щеки, крупный нос. Пар сгущался, давил, наполнял легкие, словно ватой. По углам зачавкало, зачмокало, меж бревен принялись протискиваться лягушки и плюхаться на пол. И вдруг девочке стало очень страшно при мысли о том, что она увидит сейчас глаза этой странной женщины. Она шевельнулась, чтобы повернуться и выбежать из бани…

– Как вошла, так и выйди! – повторила женщина громче.

Маша, вспомнив наказ тетки Марьи делать все в точности так, как велит банница, перенесла ногу обратно через порог, вышла, закрыла дверь, потом попятилась на улицу, спиной вперед спустилась с крыльца, угодила ногами в шерстяных носках в сугроб и только тогда завопила от испуга. На крик выскочила тетка Марья.

– Что? Что? Банница? Обидела, напугала, что?

– Ничего, – клацнув зубами, ответила девочка. – Сказала только, как зашла, так и выйди, я так и вышла.

– Ох ты горюшко, кто же с соседями шутит, зачем меня не послушалась! – запричитала хозяйка. – Хорошо еще отделалась.

Она скинула с плеч шубу, укутала в нее Машу и велела сидеть на крыльце, а сама побежала в дом и вернулась с внушительным веником сухой полыни.

– Держи половину!

– Мы что, будем с ней драться? – испугалась девочка.

– Просто утихомирим, надо же нам помыться. Иди за мной!

В предбаннике тетка Марья только скинула валенки и сразу поспешила внутрь:

– Ты, соседушка, не серчай, вот те полынь, на время сгинь. Девка у меня несмышленая, в бане мыться неученая, дикарка, прости по первому разу, в другой – наука будет.

Приговаривая, женщина принялась мести пол, полки, даже печку, пучком полыни. В бане было светло, чисто, ни следа лягушек, только пар по-прежнему клубился, словно дым. Помедлив, Маша сбросила шубу и последовала ее примеру.

– Ты тоже, дочка, поберегись. Тут соседушков много, в бане банница, в доме домовой, во дворе дворовой, в поленнице дровяной, на сеновале сушняк, в печке огневик, со всеми ладить надо. А не поладишь с соседями – отдавать придется. Как мне тогда с хозяйством одной управиться? А ну как заместо них нечисть вредная появится, кикиморы с барабашками, избу палить придется. Наперед слушай, что тебе говорят.

Маша усердно мела полынью, несмотря на то что пар стал легче, жар не такой невыносимый, с нее пот лил градом, а сердце бешено стучало. Одно дело слушать бабкины сказки, а другое – повстречаться с настоящей банницей…

Глава 13 Ученица лекаря

– Ох, распарила нас банница, – смеясь и отдуваясь, тетя Маша бросила полынь под полок. – Славно пропарились, прогрелись, бегая с вениками. Давай, дочка, пройдусь по тебе березовыми листочками…

Однако стоило Маше снять рубашку и показать все свои царапины, синяки, что оставили ей бочка, лесная жизнь и погоня, хозяйка всплеснула руками и запричитала. Успокоившись, она решила все-таки, что березовые листья не помешают, взяла распаренный березовый веник, прошлась по Машиной спине, рукам и ногам тихонечко, словно гладя:

– Береза всю грязь и болезнь из тебя вытянет, эх, жаль, масличка пихтового у меня нет, не по носу моему роскошь. Сейчас попаримся, косы высушим, тебя щами накормлю, тесто поставлю, побегу за звездным лекарем. Пусть хоть мазь какую сделает…

После бани Маше тело ее стало казаться легким и в то же время она почувствовала приятную усталость. Девочка надела все чистое, аккуратно спрятала под кофту бусы из каменьев, миниатюру, изображавшую венцессу, попробовала щи из кислой капусты, но уже за столом глаза ее начали слипаться. Увидев, что Маша клюет носом, тетка Марья забеспокоилась.

– Не спи пока, я лекаря приведу, посмотри за тестом, – велела она, замотала влажные косы в три шали, накинула шубу и вышла из дому.

Маша побродила по просторной горнице, разделенной пополам печкой. Здесь пахло кислыми щами и черным хлебом. Над большой кроватью с двумя подушками висел вышитый портрет – усатого мужчины в простой рубахе. Маша долго рассматривала резкие черты лица, гадая, почему он ей кажется знакомым, дома бы она решила, что он похож на какого-то актера. Более ничего интересного не наблюдалось. Ни книжки, ни картин, ничего. Девочка представила себе, как хозяйка проводит долгие зимние вечера перед свечкой, вышивая бисером птичек. Неудивительно, что в ее старых сундуках невозможно найти вещь без вышивки…

Голова казалась тяжелой, Маша сунула нос в кадку с безмятежно покоящимся тестом, потом решила, что ничего страшного не случится, если она немножко полежит на сундуке, жестком, но широком и удобном. «Если лягу на кровать, непременно засну», – подумала девочка, устраиваясь на сундуке, глаза ее закрылись сами собой. Маша уснула.

И вот слышит она сквозь сон, как будто бегает по комнате кошка. Словно град забарабанил, мягко, но настойчиво. Пробежал по сундукам, к столу, по полу, вспрыгнул на печку. Маша морщилась во сне от этой дроби, но не могла открыть глаза, голова была тяжелой. Когда кошка прыгнула на сундук, прошлась по ногам девочки, Маша только поджала их, вяло махнув рукой:

– Брысь, брысь…

И тут кошка – лохматая, тяжелая – прыгнула ей на грудь, придавила так, что и вдохнуть трудно, зашипела в ухо:

– Проснись!

Еще с закрытыми глазами, Маша замерла, проснувшись и вспомнив, что у тетки Марьи кошек нет. Она резко села, сбрасывая с себя лохматое и тяжелое, открыла глаза – и успела увидеть, как что-то маленькое, серое, с огромными ушами, проскакало по полу и скрылось за печкой. У девочки перехватило дыхание. В комнате было сонно, тепло и тихо. Через несколько секунд ей уже подумалось, что никого не было, что лохматое ей только приснилось. В это время взгляд ее упал на кадку с тестом, стоящую возле теплой печки. Тесто вспучилось, подняв крышку, словно живое, и теперь стекало на пол… Маша ойкнула, схватила деревянную ложку и принялась запихивать тесто обратно, помучившись, двинула его со всей злости кулаком. Тесто послушалось только кулаков, моментально опало, выпустив из себя кислый воздух, пошло пузырями.

– Ох ты, батюшки, что же это, убежало! – всплеснула руками вернувшаяся тетка Марья, скинула шубу, поспешно размотала платки, бросилась на помощь Маше. За ней в горницу вошел мрачный человек, тонкий и сухой, как веник. Снял высокую бобровую шапку, расстегнул длинную шубу, потер ладонью две глубокие складки, идущие от носа по впалым щекам прямо к презрительно искривленным губам, да так и замер, глядя на суету.

– Я нечаянно уснула, – повинилась Маша.

– Ну да, после баньки-то, конечно, а почему домовушка тебя не разбудил?

– Разбудил… – Маша догадалась, что серое существо было, по всей видимости, домовым.

– Позвольте напомнить вам о себе, – вставил гость.

– Дядька Сухостой, это Маша, – тетка Марья устало махнула тряпкой, – Простите, я сейчас приберу… Посмотрите пока ее раны, пожалуйста…

Лекарь вымыл руки, цокнул языком при виде Машиных царапин, особенно тщательно обследовал рану, нанесенную случайно ножом Мишки, прошелся сухими сильными пальцами по ноющему плечу и вынес вердикт:

– Вывих. Небольшой, но…

Он вправил вывих – у Маши слезы выступили на глаза от резкой боли, но зато она поняла, что на этот раз перед ней настоящий врач, такой же, как ее папа, не чета знахарке тетке Дарье, и она не преминула сказать об этом.

– Что? Твой отец тоже звездный лекарь? – дядька Сухостой впервые взглянул в лицо девочки – до этого он общался только с ее царапинами.

– Ну да, почти, то есть детский.

– Детский? В смысле, детей лечит? – он вдруг заинтересовался. – А как же он их лечит?

– Плесенью, – пошутила Маша, вспомнив папин рассказ о пенициллине.

– Вот как?

– Ой, то есть я пошутила, – девочка вдруг испугалась, что дядька Сухостой начнет проверять «лекарство» на деревенских детях. – Обыкновенно лечит, как все.

– А почему именно детей? Их так трудно лечить, они все время капризничают, то лекарство горькое, то мазь жжется, осмотреть себя не дают… Скрутить, связать, лекарство затолкать, потом мамке вернуть, пусть мучается!

– Да с маленькими же нельзя, как со взрослыми! – удивилась Маша. – Они от болезни капризные, всего боятся, тут ласка нужна, а не поможет – так хитрость…

– Ты меня учить вздумала? – вдруг рассердился лекарь.

– Нет, – смутилась Маша. – Вы очень хороший лекарь, правда, просто я видела, как мой папа малышей лечит…

– Видела? – лекарь задумался. Потом повернулся к тетке Марье. – Ну вот что, девочка ваша практически здорова, плечо и порезы заживут, в бане пока не парить, хотя можно делать примочки из распаренных березовых листьев, еще вам бы надо выкупить у меня мазь-животворку и пихтовое маслице. Если у вас хватит средств…

– Я вам отработаю, – несмело сказала хозяйка. – Или, хотите, вышью вам занавески.

– Может, я отработаю, – предложила Маша, которой стало неловко.

– Разумеется, – кивнул лекарь. – Зная вас, тетка Синицына, я предполагал, что за лекарства вы уплатить не сможете, к тому же девочка вам, насколько я могу судить, не дочь…

– Племяшка моя, удочерила я ее, вчера, – поспешила объяснить женщина.

– Я беру ее в ученицы, – объявил лекарь. – Это большая честь, конечно, я никого в Опушкине не брал пока в ученики, не надо меня благодарить. Девочка пусть по утрам приходит в часовню Звезд, работать и учиться, заодно будет у меня на глазах, подлечится. Всего доброго!

После его ухода тетка вывалила тесто на посыпанный мукой стол, поставила миску со сладким, ароматным творогом, взялась за скалку. Под ее руками тесто пузырилось и вздыхало, словно живое, с удовольствием внимало похвалам, щедро расточаемым хозяйкой:

– Ах как разлеглось, распотешилось, ай ладно да добро, да гладенько, да послушно, сейчас в печке разрумянимся, любо-дорого…

– Вы с ним, как с младенчиком, которого купают, разговариваете, – рассмеялась Маша.

– А то как же, тесто, оно ласки требует, хорошего расположения, улыбок, любви… Одним словом – тепла, – ответила хозяйка. – На-ка, творожок раскладывай, ох, и знатные ватрушки выйдут, пышные, душистые…

Видимо, из головы у тетки Марьи не шел лекарь, следом за тестом она вдруг принялась нахваливать Машу:

– Ох, и дочка же ко мне пришла, ликом ладненька, сердцем добренька, а вумная, будто корова моя, лекарь-то как речи гладкие услыхал, сразу в ученицы взял. Да и рот захлопнет тетка Лизавета, как услышит – никого не брал, из всей деревни, ни парня, ни девку, а мою умницу-разумницу принял!

У Маши от смеха дрожали руки, особенно ей понравился комплимент по поводу сравнения с коровой…

– Шубку тебе мою девичью перешью к утру, будешь в ней венцессой, как по улице пройдешь, всех парней уведешь…

При знакомом слове девочке стало не до смеха, она невольно задумалась, что делает сейчас привениха, ищет ли ее…

– Ты творог-то ровнее клади, на пол просыпешь – куда его потом денем! – напомнила хозяйка девочке, когда та едва не выронила ложку, задумавшись…

Глава 14 Маша изобретает лекарство

Тетка Марья поднялась по деревенской привычке еще затемно, вышла обиходить корову, принесла дров, а потом села, при лучине, перешивать найденную вчера в сундуке шубку для Маши. А Маша, впервые ощутив себя в покое и безопасности, после замка с его открытыми дверями и воем привенихи по ночам, после дикушек с волками, после коровника, спала крепко и безмятежно. Ей снился дом: ее теплая комната, мама с папой спорят, они – как двое детей, выясняющих, есть рога у буки под кроватью или нет, а на самом деле в споре им легче не бояться буку, то есть не беспокоиться о здоровье дочки. Эта мысль ее во сне удивила, причем настолько, что проснувшись и еще не открыв глаза, она вдруг вспомнила все свои несделанные дела, незавершенные идеи, о которых она волновалась и переживала в своем мире, а сейчас вдруг забыла, отвергла ради новой миссии. И так ей стало досадно, что лежать больше она не могла. Вскочила с сундука, еще плохо соображая со сна, принялась хлопотать, собирать свою постель, искать одежду…

– Что ты как заполошная вскочила, на работу не терпится? – подняла от шитья голову тетка Марья. – Умоешься, поешь творожка со сметанкой, мне недосуг было кашу варить, уж не взыщи.

– Творог – то, что надо, лучше каши, – ответила Маша, она и в самом деле не любила кашу, несмотря на всю полезность, в которой не сомневалась. Чтобы умыться, на воде в ведре пришлось разбить ледяную корку, однако холод сразу взбодрил девочку, ее мысли стали ясными. Позавтракав, она облачилась в найденную вчера одежду: черную кофту, штаны, носки, а сверху – пеструю юбку. Заплела две косички, перевязав их шерстяными нитками для крепости, надела круглую вязаную шапочку, белую, затем – куртку с броней, потом примерила шубку золотистого меха неизвестного животного, легкую, удобную.

– Ай, как ладно, – восхитилась хозяйка, – знатной невестой будешь когда-нибудь. Мне шубку эту не носить девичью, думала уже на воротник порезать…

Небо только чуть посветлело, когда Маша вышла из дома. Нежно-бирюзовое сияние разлилось над заснеженными сонными крышами. Несмотря на то что хозяйка подробно объяснила, как пройти до часовни Звезд, девочка на всякий случай спросила у фонарика колокольцев и уверенно пошла по тонкому синему лучу вдоль по широкой, раскатанной санями улице.

В центре деревни сходились три улицы, образуя как бы звезду с тремя лучами. Маша вышла на площадь и остановилась, всматриваясь и раздумывая. С той стороны, откуда она пришла, на площади стоял на первый взгляд простой дом-пятистенок, только без хозяйства, забора, пристроек. Выглядел он нежилым, лишь чадящая в зимнее небо труба свидетельствовала о том, что внутри кто-то есть. Справа находилось широкое здание, в этот ранний час в окошке горел свет, виднелись длинные столы, суетились люди за какой-то работой. Строение прямо напротив Маши более всего напоминало колокольню, сложенную ребенком из спичек, изящную, бревенчатую, красивую, как игрушка, но такую темную, что впечатление от нее оставалось двойственное. Конечно, было приятно и интересно смотреть на высокую четырехугольную башню, вздымающуюся к небесам, венчающую аккуратное приземистое строение с четырьмя окошками в разные стороны света, но в то же время что-то древнее и странное чувствовалось в часовне Звезд, таким не могло быть деревянное здание, может, только каменные развалины давно ушедших цивилизаций.

Глубоко вздохнув, девочка послушалась синего луча и подошла к деревянной башне, поднялась на три ступеньки простого крыльца без перил, постучала в дверь костяшками пальцев (варежек на Машины руки в сундуке не оказалось).

– Что за дурень барабанит в часовню Звезд, – послышался недовольный голос дядьки Сухостоя. Маша открыла дверь, за ней, видимо, для тепла и от ветра висел толстый ковер, точь-в-точь как в замке Громовая груда. Откинув его, девочка оказалась в не слишком просторной восьмигранной комнате с несколькими дверями. Она была тесно заставлена столами и лавками, железная печь посередине казалась лишней в этой обстановке. Множество самой разнообразной посуды, глиняных горшков, мисок стояло на столах и полках над и под четырьмя окнами, а также у дверей. Воздух казался таким же тесным, захламленным из-за самых различных запахов. На стене напротив двери, над окном, висела огромная картина, изображающая стоящего на задних лапках ежа с большими, забавно торчащими ушами. В передних лапах он держал какой-то листочек.

Дядька Сухостой стоял у печки, держа в руках тарелку с испорченной едой: крупно порезанный картофель и куски рыбы украшала серо-зеленая плесень.

– А, ученица, – обрадовался он ей, – заходи, заходи, присаживайся. Вон, смотри, что я раздобыл.

– Вы так оголодали, – отозвалась девочка, при виде содержимого тарелки ее замутило.

– Что? – отозвался лекарь. – Нет-нет, я не собираюсь сам это есть. Вот скоро сюда приведут одного мальчишку – дети часто болеют зимой – и ты покажешь методы твоего папы на практике.

– Вы что? – опешила Маша. – Про плесень я же пошутила.

– Не хочешь делиться? – прищурился Сухостой. – Ну так я сам поэкспериментирую.

– Не вздумайте! – угрожающе надвинулась на него Маша. – Что у вас в Опушкине сделают с лекарем, если я расскажу, что вы отравили больного?

– Ах вот ты как! – рассердился Сухостой. – Назвалась дочкой лекаря, рецептами делиться не хочешь, еще и в ученицы набиваешься?

– Я в самом деле дочь лекаря, и если найду в окрестностях деревни ингредиенты, я поделюсь с вами папиными рецептами, – жалким голосом пообещала Маша. Она представила себе, как расстроится тетка Марья, если ее прогонят из учениц. И потом, если ей предстоит в этом мире миссия Сквозняка, знания местных трав и рецептов могут оказаться весьма полезными.

– Думаешь, я тебе поверю? Так вот же, милая, не будешь ты моей ученицей. Недостойна!

Маша минуту смотрела на гордо скрестившего руки на впалой груди лекаря, потом глубоко вздохнула, чтобы не нервничать, и сказала:

– Недостойно такого ученого лекаря хитростью выманивать чужие рецепты. Тетка Марья уже полдеревни обежала, хвастается, что вы взяли меня в ученицы. Как вы объясните, что так быстро прогнали меня? Я и часа у вас не работала, и вообще еще ничего не сделала. И тогда я всем расскажу, что вы сами ничего не умеете, только используете чужие знания.

Маша, конечно, блефовала – она и понятия не имела о том, позорно или, наоборот, принято делиться рецептами в этом мире. Просто предположила, что и тут может быть конкуренция. Ведь ей так обидно было отступать от уже намеченного плана – ученичество, теплая, сытная жизнь у тетки Марьи, можно затаиться на время, исследовать быт и обычаи мира, привениха тем временем про нее забудет, а по весне можно пойти пешочком по лесам, в поисках ледяного рыцаря… Маша уже привыкла звать его рыцарем, а не рысарем, потому что с последним словом у нее скорее ассоциировалась банда чистопородных детей Гривухи, чем заколдованный незнакомец, нуждающийся в помощи.

Ледяной рыцарь! Его же везли в Опушкино, к лекарю!

– Ну, хорошо, – прервал ее мысли дядька Сухостой. – Пусть на твоем плачевном примере все убедятся, как тяжело стать учеником лекаря Звезд. Я обещал тебя принять – и приму, но только если ты пройдешь три испытания.

– Экзамены?

– Первое ты получишь сегодня, мне надо хорошенько все обдумать. А пока займись уборкой! – он подтолкнул по столу к Маше тарелку с заплесневелым картофелем. Девочка почувствовала, что ее сейчас стошнит, и отвернулась.

– Тряпка, помойное ведро, веник и лопата в правом от входа углу, – распорядился дядька Сухостой. – Можешь не слишком жалеть больное плечо, я как раз работаю над твоей мазью.

Насупившаяся Маша взяла в указанном углу (там оказалась уборная – деревянное сиденье с дыркой и кувшин с водой) помойное ведро, скинула в него с тарелки плесень, затем принялась разгребать посуду и пузырьки на столах. Похоже, Звездный лекарь никогда не утруждал себя уборкой. Отдохнувшая за ночь Маша справилась быстро, она как раз отмывала липкие круги от бутылочек с микстурами на деревянных столах, когда в часовню заглянули первые посетители. Зябко кутающаяся в шаль, накинутую на потертую каракулевую шубу, женщина, и с ней мальчик лет семи, в тулупчике и больших, не по возрасту, валенках.

– Опять дети, – проворчал лекарь, отпирая правую дальнюю дверь, за которой обнаружилась лавка, накрытая стеганым одеялом, на котором лежала деревянная трубка. – Давай послушаем тебя. И почему этой зимой столько больных хриповиной?

– Может, потому, что зима в этом году еще холоднее, чем в прошлом, – вздохнула женщина. – Если бы не торговцы с Теплого берега, скотине нечего было бы есть, а за ней и мы бы с голоду померли…

– Да, проклятая Гора, – забывшись, вздохнул лекарь. – Мой запас трав истощается, благослови Звезды за пихты да ели, без них все мое умение было бы бессильно. В отчаянье я ищу новые рецепты…

Тут он осекся, сердито покосившись на Машу, которая поняла, что не из одной только любви к экзотике взялся Сухостой за плесень. Если бы Маша больше знала об антибиотиках… Но не может же она изменить климат. Или?..

– Барсучий жир, что я вам дал, кончился, а улучшения нет, – констатировал лекарь, послушав в угловой комнате хрипло кашляющего мальчика. – Он ест травяные колобки?

– Они очень горькие, дядька Сухостой, – взмолилась мать. – Если бы я могла заставить его взять их в рот, он бы запил водичкой с медом, все бы проскочило, но он так сильно сжимает зубы… Мне удалось скормить ему только один…

Она достала из кармана берестяную круглую коробочку, в которой перекатывались пыльные зеленые шарики. При виде лекарства одевающийся мальчик зажал себе рот обеими руками и протестующе замычал.

– Ну вот, еще один, – возмутился лекарь, с силой брякнув трубкой о стол. – У меня травы кончаются, скоро эти колобки будут на вес золота, больных детей все больше, и ни один, ни один не ест лекарство! Как твой папа справляется, я не понимаю!

– Они очень-очень горькие, – поддакнула женщина, с отвращением глядя на раскрытую коробочку.

– С детьми надо лаской, иногда хитростью, я вам вчера пыталась объяснить, – встряла Маша.

– Валяй! – махнул рукой лекарь. – Твое задание – сделай так, чтобы мальчик принял лекарство. И сегодня, и завтра, и вообще… Да, сделай так, чтобы дети глотали эти колобки. А лучше изобрети новое лекарство от кашля, мне все равно. Я не желаю больше терпеть разочарования!

Хлопнув дверью, он удалился в самую дальнюю левую комнату, в которой Маша еще не была. Девочка и посетительница растерянно переглянулись.

– А с медом не пробовали давать? – спросила Маша.

– В меде он разваливается, так еще хуже, – ответила женщина. – А ты ученица лекаря, да? Я уже слышала о тебе. Ты придумай что-нибудь…

Маша с досадой отвернулась, посмотрела на горящую печь. Что бы придумал папа? Послал бы в аптеку. Мама бы купила что-нибудь из того, что по телевизору рекламируют, какие-нибудь пастилки или леденцы. Стоп. Леденцы… Если взять бабушкины следочки… но они скорее от боли в горле, хотя от кашля тоже помогают, правда, слабее.

– Ему бы только в рот засунуть колобок, там бы запил и проскочило, – уже со слезами в голосе напомнила женщина.

– Я попробую, – решила Маша. – Только мне нужен сахар, сковородка, может быть, наперсток или ложечка…

– Я сейчас сбегаю за сахаром, в торговый дом, – решила женщина. – Присмотрите за малышом…

Она поплотнее запахнулась в платок и выбежала на улицу. В комнату заглянул лекарь, с любопытством посмотрел на девочку.

– Что ты придумала?

– Я еще не знаю, получится ли…

– Все, что ты испортишь, ты должна будешь отработать, имей это в виду. Сковородка вон там, вместо наперстка возьми вот эту формочку, я лекарь, а не швея…

Маша растопила в сковородке принесенный женщиной сахар, потом взяла один из колобков, с опаской лизнула его. Рот наполнила невероятная горечь, язык словно ошпарило, он ничего не чувствовал.

– Ну и гадость, – воскликнула девочка, но, натолкнувшись на свирепый взгляд лекаря, поспешно добавила, чтобы не обидеть: – Похоже, это очень полезно.

Она взяла один из колобков, поместила в формочку и залила в нее расплавленный сахар. Он густел на глазах, покрывая колобок неопрятной, но плотной леденцовой коркой.

– А если вот так с водой сахар растереть, потом можно колобки обкатать – и тоже неплохо получится, как глазурь на булке, – придумала женщина. – Лишь бы этот сработал…

С опаской лекарь, мать и Маша наблюдали за тем, как мальчик, нахмурившись, кончиком языка коснулся остывшего леденцового шарика. Все трое вздохнули с облегчением, когда он, повеселев, принялся чмокать вкусным лекарством.

– Дайте ему запить, пока он до середины не добрался, – предупредила Маша, которая не так давно имела дело с противными таблетками в сахарной оболочке.

Пока лекарь и женщина хлопотали над ребенком, девочка наделала побольше следочков, добавляя в них мятное масло, найденное ею во время уборки. Она предложила их на пробу, дядька Сухостой их одобрил и тут же продал несколько.

– Использовать сахар еще глупее, чем плесень, – проворчал лекарь после ухода посетителей, – чем горше микстура, тем она полезней. А о зубах ты подумала?

– Ну только для детей, иногда, не слишком часто, – смутилась Маша.

– Ладно, считай, что задание тобой выполнено. Завтра приходи. А сегодня оставь меня в покое, у меня еще много работы.

Не слушая робких возражений девочки, он сунул ей в руки мазь для больного плеча и выставил из часовни. На улице Маша пожалела, что не осмотрела две запертые комнаты, вдруг в одной из них лежит ледяной рыцарь?

Глава 15 Недобор

Маша не узнала хмурую избу тетки Марьи, когда вернулась. Вернее, снаружи она осталась прежней, занесенной снегом, посреди пустого двора с беспомощно торчащими из сугробов ветками яблонь. А внутри дом словно расцвел. Откуда-то появились льняные полотенца с вышитыми красными петушками, и нарядная скатерть с гроздьями смородины, и цветы, сплетенные из бисера. Как будто прояснился мутный пузырь бычий, затягивающий окно, заулыбался вышитый портрет, и пахло в горнице не черным хлебом и луком, а теплой сытной сдобой.

– Как стало уютно! – удивилась Маша, но прикусила язык, увидев хозяйку. Тетка Марья посветлела лицом и помолодела лет на десять, дело было даже не в ярко-малиновой вышитой кофте и такой же юбке и не в затейливо заплетенных косах. Смотрела она по-другому, вела себя по-другому, улыбалась счастливо, и не шла по горнице – плыла, покачивая боками.

– Уж не подменили ли вас, тетушка? – улыбнулась девочка.

– Дом оживает, – сообщила хозяйка. – Домовушка спокой увидал, не век со мной, старухой, маяться, новая хозяйка пришла.

– Кто же? – без особого любопытства спросила девочка, снимая шубку.

– А вон она, – указала тетка Марья в угол, завешанный полотенцами. Маша повернулась и увидела собственное лицо, румяное с мороза, улыбчатое – в мутном, обколотом зеркале.

– Не было у меня деток, а теперь вон какая дочка, умница да красавица, – напевала хозяйка, накрывая на стол.

Маша медленно стащила шапку с головы. Ей вдруг стало очень тяжело – никогда бы не подумала, что у тети Маши будут на ее счет какие-то планы, до сих пор ей казалось само собой разумеющимся, что она помогает ей по доброте душевной. Как теперь огорчить ее? И стоит ли?

– Тетя Маша, я к вам не навсегда, – тихо сказала девочка, подойдя к хозяйке.

– Садись, садись, я мяту заварила…

– Тетя Маша, я уйду от вас весной!

Руки хозяйки дрогнули, травяная заварка выплеснулась на стол, резко запахло мятой.

– Да ну, глупости, – упавшим голосом произнесла женщина. – Куда это ты пойдешь? Разве можно девочке без дому? Оставайся, набродилась уже.

– У меня дела…

– Вырасти и выучиться на лекаря у тебя дела, – отрезала тетка Марья. – Ничего, пока холодно, дома посидишь. Праздник скоро, подружек заведешь, ко мне попривыкнешь, жаль уходить будет.

А ведь правда, поняла Маша. Чем дольше она тут пробудет, тем тяжелее будет расставаться. И не только ей, но и самой хозяйке. Как она переживет теперь, сначала муж ушел, потом Маша… Надо поскорее разобраться с ледяным рыцарем, где его лекарь прячет. Сегодня он на нее рассержен был, а вот завтра, когда она справится с новым заданием, авось подобреет, ответит на вопросы. Или вообще попросит ее за рысарем ухаживать…

Шуба свалилась с сундука сама по себе. Девочка вздрогнула.

– Осерчал на тебя домовой, – осуждающе покачала головой тетя Маша. – Видать, за то, что ты уехать хочешь. Ты давай, лакомство ему сообрази, сама, своими ручками, хлебца вареньем намажь, кашку свари, молочка с медом намешай, в общем, сама. С соседями ладить надо…

Маша переложила кашку в блюдечко, добавила варенья, налила в кружку молока, поставила по подсказке тетки Марьи в сенях. Спалось ей плохо, все казалось, что кто-то садится на ее грудь, не дает дышать, но, проснувшись, она никого не видела. Кашка и молоко остались нетронутыми.

– Сердится на тебя батюшка, – вздыхала хозяйка, накрывая на стол поутру – остатки вчерашних пирогов и простокваша, густая, как желе, холодная. Маша помалкивала, только упрямо сдвигала брови. Если бы она хоть на минуту допустила мысль, что проведет всю свою жизнь в Опушкине, никогда не вернется домой, к родителям, к друзьям, к недочитанным книгам, к несданным докладам, недописанным письмам, незавершенной школьной четверти… Лучше не допускать такую мысль, а просто идти к своей цели, делать работу Сквозняка…

– Нашел, нашел для тебя работку, сделал бы сам, да любопытно, как ты справишься, – вместо «здравствуй» сказал ей при встрече лекарь Сухостой, вид у него был злорадный. Он похлопывал ладошками себя по бокам, словно искал что-то в карманах, и, кажется, подпрыгивал от нетерпения. Сегодня он отпер третью дверь, ту самую, дальнюю левую, куда он скрылся вчера, предоставив Маше разбираться с посетителями. Это оказалась кладовая. Угловые полки были сплошь заставлены мешочками, горшками и туесками, сухие травы свешивались с потолка осыпающимися вениками. Под полками стояла кадушка, лекарь выдвинул ее. Маша увидела в кадке какую-то буро-серо-зеленую смесь, на которой сверху покоились несколько рваных холщовых мешочков.

– Я лекарь, а не швея, – объяснил дядька Сухостой. – Когда рвался мешочек с измельченной травой, я кидал его вот сюда. Со временем их набралось немало. Как тебе известно, лето было холодным, я не смог сделать запасы трав, все, что у меня есть, выторговано с Теплого берега. Я практически разорился, исполняя свой долг лекаря Звезд. Вот почему травы для меня на вес золота.

– Получился травяной сбор, – неловко пошутила девочка, указывая на сухую смесь в кадушке.

– Размечталась, – лекарь склонился над кадкой, схватил несколько рваных мешочков и похлопал ими друг о друга, так, что из них посыпалась пыль. – Здесь смешаны травы от поноса и от запора, попробуй, прими такой сбор. Не говоря уже о травах от кашля, для очищения крови, для защитных сил, от лихорадки, от бессонницы.

– Да уж, травы от бессонницы плюс травы от запора… – фыркнула девочка.

– Тебе, похоже, весело, значит, нравится твое новое задание, – заявил лекарь. – Зашьешь мешки и рассортируешь травы…

– Как? Но тут одна пыль! – возмутилась Маша.

– Ну да, я их перетирал на ручной мельнице, чтобы катать из них колобки, – пояснил Сухостой. – К счастью, все травки разные, по вкусу, цвету, запаху. Если ты прирожденный лекарь, ты без труда их различишь. А как закончишь, приберешься на полках, я имею в виду протрешь их, а то тут так пыльно.

– По крайней мере ледяного рыцаря в этой комнате нет, – вздохнула девочка, опустившись на табурет перед кадушкой. Сухостой бросил ей на колени моток суровых ниток с воткнутой в него длиннющей иглой, а также ножницы. Маша начала штопать первый подвернувшийся под руку мешочек, но дырочек было так много, из них все струился и струился порошок кирпичного цвета.

– Проще новый сделать, – ворчала девочка, подцепляя иголкой холщовые петли. – Заметит – не заметит. Ай, да пес с ним, я тут неделю провожусь. Сказал восстановить – какая разница, каким образом.

Она щелкнула пальцами, восстанавливая мешочки таким образом, каким уже много раз восстанавливала порванную и испорченную одежду. Дырки пропали, порошок перестал сыпаться.

– Ну и почему бы содержимое так же не восстановить, – Маша почесала в затылке, оглядывая новые мешочки и полную странного порошка кадушку. – А что это за надписи?

Она сосредоточилась и прочитала вышитые на ткани слова – все мешочки были подписаны, многие травы даже были знакомы девочке.

– Сюда – зверобой, – Маша щелкнула пальцами. Темно-бурая пыль взметнулась в воздух, заставила закашляться. Мешочек заметно округлился. – Сюда мята. Здесь душица. А сюда… Хм? Парадур?

С потолка с визгом упали две бабы в цветастых шалях. В кладовке сразу стало невероятно тесно. Женщины с обалделым видом уставились на девочку.

– Твоя мама дома? – наконец спросила ее одна из них.

– Мама? – удивилась девочка.

– Мы зашли занять пару яиц, – добавила другая.

– Не туда попали, – буркнула Маша. – Идите отсюда – вон в ту дверь.

Они вышли. Послышалась короткая оживленная беседа – между ними и лекарем.

– Пара дур, – проворчала Маша, внимательнее читая названия. – Пададур. В этот мешок. Бурмутун – сюда. Фуфунякка, запорошка, прочихунчик…

Наконец, все мешочки наполнились и аккуратно улеглись на дне заблестевшей от чистоты кадушки, красуясь выпуклыми боками. Маша смахнула влажной тряпкой пыль с полок, оттерла пару жирных пятен, пожертвовав ногтями, наконец, вздохнула с облегчением. Дело сделано, пора отрапортовать лекарю. Маша открыла дверь и увидела лекаря, возвышающегося над сидящими на лавках бабами.

– Это часовня Звезд! Понимаете? Не торговый дом, не общий, я не продаю продукты, не подаю жареных поросят, не… – он осекся, заметив Машу. – Слава Звездам! Откуда ты их взяла?

– Так яиц у вас нет? – спросила одна. – Тогда полпуда пшена.

– Чаю мне, – терпеливо втолковывала другая. – С баранками. С собой. В карман, вот сюда…

– Они уже уходят, – объявила Маша, взяла баб под руки и повела наружу. Между ковром и дверью она щелкнула пальцами, отправляя их туда, откуда они взялись.

– Как это тебе удалось? – Сухостой уже стоял над кадкой. – Впрочем, дело плевое, конечно, долго провозилась. Погоди-ка, во всех мешочках недобор по чайной ложке!

«Вот придира!» – Маша возвела глаза к потолку – и впервые заметила, что он, сужаясь, уходит в вышину, в деревянный купол, и труба печурки выведена в узкое окно на крыше…

– Так вон где все! На тебе! – лекарь, страдальчески скривившись, стряхнул с Машиных волос немного травяной пыли. – До чего усердная и глупая ученица! С головой в кадушку залезла! Вот Недоделова проделка… А ну, мыться, домой, быстрее! Звезды знают, что из этой смеси трав может выйти!

– Погодите, я хотела спросить!

– Быстро, быстро! Баньку топить поздно, но до темноты смыть все непременно! И закопать! Чтобы не проросло. Если жива останешься, завтра найдешь мне нору умшастого ежа.

– Какого ежа? – удивилась Маша, с опаской отряхивая воротник от трав.

– Не тряси тут! Умшастого ежа, вон он, на картинке, что тут непонятного? Каждый лекарь Звезд обязан найти нору умшастого ежа, попросить у него совета… Да не стой столбом!

– А скажите, к вам не привозили…

Тут лекарь вконец рассвирепел и зарычал на девочку. Морщины на его худом лице сложились в такую страшную гримасу, что Маша пискнула и пулей вылетела из часовни.

Она добежала до дома тетки Марьи не останавливаясь и там рассказала хозяйке, за что на нее рассердился лекарь.

– Звезды знают, что у него там понамешано, – проворчала тетка Марья. – Пойдем, воды тебе в печке нагреем, ты помоешься, а всю эту гадость в битый горшок стрясешь. Лучше Сухостоя послушаться. Завтра непременно баньку затопим…

Маша долго вычесывала и вымывала порошок из волос, чистила свою одежду, и все, что смогла, высыпала в битый горшок, что ей подсунула хозяйка. Случайно она опустила руку глубже в посудину и наткнулась пальцами на что-то жирное, влажное, вроде топленого масла со смерзшимися кусочками. Повинуясь внезапной прихоти, девочка замесила на содержимом горшочка, воде и травяной смеси тесто, потом скатала его в шарик, ровненький и гладенький.

– Красавчик какой! – рассмеялась она, положила липкий колобок на окно, чтобы он немного застыл – проще будет закапывать. Потом вернулась к кадке с остывающей водой, как следует вымылась, с сожалением вспоминая теплую, но такую страшную баню, замотала волосы льняным полотенцем. Затем, дрожа от холода, оделась, повернулась к окну – подоконник был пуст. Окно оказалось приоткрыто – кожистая пленка чуть отставала от подоконника, точно отклеилась или порвалась.

– Вывалился! – испугалась Маша. – Так вот почему мне так холодно мыться было!

Дотемна они с теткой Марьей искали под окном колобок из трав дядьки Сухостоя.

– Так он, видать, под снег ушел, все одно, что закопали, – авторитетно заявила хозяйка. – Пойдем в тепло, у тебя уже сопли потекли опосля мытья.

Вдруг их прервал чей-то визгливый смех. Обе подняли головы – на ставне качался маленький, как кукла, мужичок, заросший от темени до пояса рыжей бородой.

– Укатился колобок! – объяснил он им и сгинул.

– Дворовой, – подсказала тетка Марья. – Шутит. Пойдем, дочка, ужин собирать…

Но на сердце у Маши было неспокойно. На крыльце она остановилась, окинула взглядом посиневший под темным небом двор. Отчего-то он казался ей опасным, тишина – зловещей… Передернув плечами, девочка вернулась в дом.

Глава 16 Гадание в ночь новорожденных звезд

Поутру дядька Сухостой не пустил ее в часовню. Он закричал на нее с порога:

– Видеть тебя не желаю, покуда не найдешь мне нору умшастого ежика, помощника всех Звездных лекарей.

В часовне пахло жженым сахаром и мятой, за спиной лекарь прятал сковороду. Девочка догадалась, что Сухостой старается скрыть от нее то, что воспользовался ее советом.

– Умшастого ежика… Где же мне его искать? Может, они спят зимой?

– В лесу. И не перепутай с берлогой! Всего хорошего!

Вновь оказавшись на улице, девочка решила, что проблем с поиском умшастого ежика у нее не будет – ведь с ней была шапочка колокольцев, всегда указывавшая верный путь. Маша оторвала от кофты пуговицу и бросила ее под крыльцо часовни, затем щелкнула пальцами, заряжая маячок, чтобы вернуться прямо сюда из леса. Синий лучик уверенно протянулся вдоль улицы. Маша зашагала по ней.

Она совершенно не удивилась, когда фонарик привел ее в лес, в самом деле, где же еще жить ежу? Она подобрала палку покрепче, перебираться по сугробам стало легче. Синяя ниточка вела по сравнительно твердому насту. Сосны обступали девочку все плотнее, яркое солнце померкло над их верхушками. Маше было не по себе, но она утешала себя, повторяя:

– Ничего, ничего, в любой момент я перемещусь к часовне, в самую серединку деревни, там Сухостой, там тетечка Машенька…

Вдруг синий луч пропал. Ведь только что он петлял между деревьями, и вот уже его нет. Маша испугалась, что что-то случилось с шапочкой колокольцев – но она была на месте и в сосновом сумраке лампочка еле светилась, словно драгоценный камень.

– Покажи дорогу в деревню, – дрожащим голосом попросила девочка – шапочка колокольцев в этот момент была ей важнее умшастого ежика. Но ее опасения не подтвердились – синий луч пролег по сугробам, указывая путь. Фонарик на крохотной шапочке работал. Просто он не желал показывать нору умшастого ежика.

«Что-то здесь не так», – решила Маша и еще раз оглянулась по сторонам. Сосны словно сжимали кольцо, становилось все темнее, все холоднее, должно быть, погода портилась. Поэтому ли, по другой ли причине, девочка чувствовала себя все более неуютно, она прислушивалась, каждую секунду ожидая чего-то страшного, вздрагивала от напряжения.

– Нервы сдают, – сказала она вслух, чтобы хоть немного разогнать пугающую, ледянящую тишину. Но ее голос оказался таким тихим, словно она говорила в подушку. Девочка оторвала еще одну пуговицу, положила ее в развилку между стволами насквозь промерзшей березы. Зарядила маячок – не то чтобы ей хотелось вернуться в это жуткое место, но оно явно было связано с умшастым ежиком. Потом щелкнула пальцами, вызывая тот маячок, что в деревне – в этом мире вместо обычного квадратного прохода в воздухе оказалась долгая нора. Маша поспешно вошла в нее, обернувшись через плечо, чтобы еще раз взглянуть на это место, она увидела, что, петляя между деревьями, к ней бежит что-то, не то заяц, не то собака, и чем ближе оно становится, тем сильнее колотится сердце, тем труднее дышать. Все ее существо захлестнуло ужасом, она рванулась – и упала в сугроб у крыльца часовни Звезд. Третье задание провалено, нора не найдена. И меньше всего на свете девочке хочется вернуться туда, где эта нора может быть.

– Надеюсь, эта тварь в лесу не была ежиком, – содрогнувшись, сказала себе Маша и без сил прислонилась к крыльцу. Погода на самом деле оказалась прекрасной, заснеженные крыши сверкали под лучами солнца. Она стояла, вдыхая запах трав, плывущий из часовни, он мешался с ароматом чего-то копченого, вкусного, что явно готовили в соседнем доме. В нем распахнулась дверь, на крыльцо – красивое и большое – вышла тетка Марья, выплеснула за перила полведра грязной воды.

– Машенька, дочка! – воскликнула она. – Ты чего тут стоишь?

– Ох, тетушка, – девочка взбежала на крыльцо и обняла женщину.

– Ты вся дрожишь! Замерзла, что ли? Пойдем, пойдем, горяченького хлебнешь.

Она ввела девочку в дом. Здесь стояло два больших стола, вдоль стен протянулись лавки, жарко горела беленая печь, возле которой суетились женщины.

– Чей это дом? – спросила Маша, после того как попробовала мятного чаю с баранками.

– Это общий дом, – ответила тетка Марья. – Для гостей, для торговцев, для проезжих. А мы здесь завтра будем ночь новорожденных Звезд праздновать.

– Уже завтра? – удивилась девочка.

– Большой праздник, после него на две недели дороги закроются, нечисть гулять будет. Мы пойдем звезды на елках зажигать, ты назавтра отпросись у лекаря.

– А он меня и так не примет, – угрюмо ответила Маша. И тотчас же к ней повернулись все, кто был в избе. Самая старая бабка, скромно сидящая в углу, захихикала и промолвила скрипучим голоском:

– Вот так умница. Чем же ты ему не угодила?

– Он велел мне найти нору умшастого ежика и показать ему.

– Показать ему? – удивилась тетка Марья.

– Место-то я нашла, но там в лесу так жутко, темно…

– Хитер Сухостой, – снова засмеялась старушка, но уже не над Машей. – Ох, и мошенник старый. Умшастый еж только тем лекарям показывается, что заслужили его расположение. Сам не заработал, на тебя надеется…

– Да как же он тебя в лес послал, одну-одинешеньку! – заохала тетка Марья. – А если волки, а если дикушки?

– Дикушек не надо бояться, они добрые, хоть и хулиганы, – объяснила Маша. – Я была бы рада, если бы их встретила. Там что-то другое было, очень страшное.

– Может, тебя еж умшастый от норки отваживал, – подсказала старуха. – Волшебный зверек, умный зверек. Намного умнее нашего Сухостоя.

– Пойдем-ка домой, моя работа на сегодня сделана, – заявила тетка Марья, надевая шубу. – Пойдем, пойдем, отдохнешь, покушаешь, авось что и придумаем, как перехитрить этого мошенника. В ученицы, говорит, возьму, ага… А сам такие задания девочке дает, с какими сам не справился.

– Верно, верно, – закивали женщины и тут же принялись обсуждать, как Маша вчера травяной колобок сахаром обмазала, чтобы ребенок его согласился съесть, а теперь лекарь скупает в торговом доме сахар.

Однако дома тетка Марья, вместо того чтобы, по своему обыкновению, причитать и жалеть Машу, спустилась в погреб. Оттуда она передала девочке решето, полное моченых яблок.

– На-ка, отнеси в сени, там сверху на бочонок поставь. Чтобы в погреб тебе не лазить. А одно яблочко отнеси в амбар. Туда иногда приходят умшастые ежи за жирными мышами. Приманишь яблочком, прикормишь – вот и подружишься.

– Это сколько времени займет, – недовольно протянула девочка.

– А ты как хотела, чтобы тебе сразу зверюшка доверилась? В жизни не все как по волшебству легко выходит…

«Если бы по волшебству легко выходило», – подумала Маша, но вслух ничего не сказала. Незачем признаваться в своих колдовских способностях женщине. Хотя с нечистью она неплохо ладит…

В первую же ночь яблочко пропало из амбара. Маша специально заглянула туда поутру, проснувшись одновременно с теткой Марьей. Впрочем, ближе к полудню они снова уснули, равно как и все в деревне. День, хоть и считался праздничным, оказался тихим, заполненным сном и бездельем. Лишь с наступлением темноты люди высыпали из домов, все – от мала до велика – отправились в лес, с песнями, с мешками, в которых что-то тихонечко позвякивало. Был такой мешочек и у тетки Марьи, в нем оказались бисерные звезды, которые они с Машей с помощью палки с крючком вешали на растущие вдоль их забора елки. Деревенские соревновались, кто повесит звезды выше, у кого они больше, затем все, за исключением маленьких детей, отправились в общий дом, где уже были накрыты столы. Развалились лениво жареные куры, дожидались своей очереди начиненные кашей румяные поросята, застенчиво алели клюква и моченая брусника, влажно блестели соленые огурцы и грибы, исходил ароматом сбитень, гордо выпячивали пышные бока всевозможные пироги…

– А почему мы ничего не готовили сегодня? – обратилась Маша к тетке Марье.

– Потому, что я на уборку записалась, а не на готовку, – ответила та. – У Павлины пироги пышнее получаются, а Пафнутьевна поросят жарит – корка хрустит, мастерицы наши.

Маша только закивала в ответ – рот у нее был набит домашней колбасой и сыром. Утолив первый голод, она с любопытством принялась рассматривать людей, сидящих за столом.

– Ты племяшка Синицыной! – ухватила Машу за руку румяная девочка лет тринадцати. – А я Варя! Айда гадать, к Лушке Романуха пришла, всем правду говорит.

– Да она мала еще гадать, – засомневалась тетка Марья. – Это вы женихов дождаться не можете, а Маша девочка серьезная…

Но «серьезную» Машу как ветром сдуло из-за стола. Она торопливо взбежала следом за новой знакомой на второй этаж. В спальной комнате, около жарко натопленной печки, сидели молодые люди – совсем мальчишки и девчонки, а с ними настоящие «женихи» с «невестами», как выразилась бы тетка Марья. Они с интересом прислушивались к старухе, в которой Маша опознала гадалку из дикушек. Ту самую, что предсказала ей встречу с семьей и старым другом.

– А, нашлась, пропажа, – неприветливо буркнула она при виде девочки.

– Романуха, это новенькая наша, к тому же ученица лекаря.

– Ну давай, новенькая, посмотрю, что было, что будет, чем сердце успокоится.

Стало тихо-тихо, только с первого этажа доносилась протяжная застольная песня, да ветер тосковал в трубе, бросал в окно горстями снежинки, будто конфетти. Молодежь сгрудилась вокруг Маши, всем интересно было, что скажет гадалка незнакомой девочке, появившейся таким таинственным образом.

– За год один проживаешь несколько лет, – вдруг сказала старуха, не рассматривая, а разминая Машину руку своими темными, кривыми пальцами. «Это она про мои путешествия, я и в самом деле за секунду своего мира проживаю много месяцев, мне было бы уже лет тринадцать, если бы время для меня не останавливалось», – подумала девочка, но ничего не сказала.

– Не пойму, что у тебя, не определилась твоя судьба, – гадалка отбросила ее руку.

– Ну вот, – расстроилась больше всех Варя. – Я что, зря ее привела?

– Да я хотела в глаза ее бесстыжие взглянуть, – ответила гадалка.

– Почему бесстыжие? – удивилась Маша.

– А ты у совести своей спроси…

– Наверняка украла что-то у Сухостоя, склянку или банку, – брякнул кто-то из толпы, и все засмеялись. Маша, воспользовавшись этим, наклонилась к гадалке и спросила:

– Это потому, что я убежала, да? Но девушки и Мишка знают, куда я делась.

– Разбиты снеговики, разбежались дикушки, разогнал их Зверюга, ужас Горы Ледяной угрозы, – ответила ей старуха. – Мишка тебя искать пошел да и сгинул. Но это не единственный твой грех, у тебя и других полно.

– Это каких же? – удивилась Маша, уж она-то была о себе более лестного мнения.

– Дом твой по тебе плачет. Ищешь счастья в чужих краях, толку пока маловато. Уйди с глаз, ничего тебе не скажу, мне не поверишь, пока сама не поймешь, – старуха прикрыла глаза рукой.

– Погодите, расскажите про Мишку, и что за зверюга, и про счастье, – напрасно просила девочка.

– Романуха, а Романуха, ну хоть про жениха чего-нибудь скажи, – попросила ее Варя, окружающие опять рассмеялись.

– Про жениха… – старуха глянула на Машу из-под косматых бровей. – Есть у тебя три жениха – один дома, один далеко и один скоро появится… Первый тебя не любит, но хочет полюбить, второй тебе изменит, а третий тебя погубит. Ступай!

– Спасибо, – сдержанно произнесла Маша. – Только зря вы на меня сердитесь. Я ничего не знала ни про дикушек, ни про Мишку. Мохнатко привез меня в эту деревню, защитил от чудовища…

– Стой! – остановила ее старуха. – Ты права. За это дам тебе совет. Что собиралась делать, делай сегодня. Другого случая не будет!

– Спасибо, – вновь сказала девочка, но гадалку уже обступили молодые люди, наперебой расспрашивая о собственных суженых.

Маша спустилась в общую горницу, погруженная в собственные мысли. С Мишкой, наверное, случилось несчастье, потому он и не нашел ее, как обещал. Снеговики разрушены. Снеговичка-девочка, отважно вставшая на ее защиту… Три жениха – мысли путаются. Один дома – это Костик, наверное. Не любит, но хотел бы полюбить. Один далеко. Это кто? Один скоро…Что собралась делать, делай сегодня или никогда. А что она собралась делать?

Маша стояла возле лестницы, глядя на сидящих за столами людей. Тетя Марья с кружкой, полной горячего сбитня, веселая, раскрасневшаяся. Дядька Сухостой тщательно прожевывает кусок хлеба. Никто не обращал на девочку внимания. Из круга сверстников ее прогнала гадалка. Так что она собиралась делать? Найти ледяного рыцаря, а для этого надо услужить лекарю. Ой, она же сегодня яблочка ежу не положила!

Маша накинула шубку и вылетела на улицу. Пробежав немного до дома тетки Марьи, она задохнулась от слишком холодного воздуха и остановилась перевести дыхание. Ей показалось, что что-то не в порядке, и она не сразу поняла, что именно. Во всей деревне не было света – но это как раз нормально, деток спать уложили, а взрослые все в общем доме. Но отчего-то молчали собаки. За несколько дней девочка уже привыкла к их ночному перелаиванию по дворам. А сегодня только ветер с протяжным стоном проносился по пустынным улицам. Скрип снега за спиной заставил Машу вздрогнуть. Она обернулась, ожидая, что кто-то вышел за ней из общей избы, но улица была пуста. Маше вновь стало не по себе, она двинулась вперед, к дому тетки Марьи, в это время сзади снова захрустел снег, словно кто-то бежал за ней. Девочка опять оглянулась и вновь увидела только дорогу, заносимую поземкой. Она вспомнила Рыкосу, превращающуюся на ее глазах в зверя, и подумала – а не могла ли та найти ее, ведь они расстались неподалеку от деревни? Эта мысль так ее напугала, что девочка бросилась бежать. Она не останавливалась до тех пор, пока не влетела во двор и не захлопнула за собой калитку.

Девочка немного отдышалась, прислонившись к забору, затем забрала из сеней решето с яблоками и пошла в амбар. Едва она зажгла там свечу, все внутри пришло в движение, какие-то зверьки бросились врассыпную из-под ее ног. Маша вскрикнула и уронила несколько яблок. Мышей она не боялась, просто шарахнулась от неожиданности. Но в амбаре были не мыши. В ряд перед ней сидело шесть умшастых ежиков. Самый большой из них был размером с кошку. Он сел на задние лапки, сложил передние на груди и, подергивая носом, сказал:

– С праздничком!

Глава 17 В гостях у умшастого ежика

Маша замерла с решетом, в котором еще оставались яблоки, в руках, ежи тем временем разобрали те, что она успела уронить.

– В прошлый раз одно яблочко на всех было, мне только кусочек и достался, – протянул самый маленький ежик, принюхиваясь к своей добыче. – Эх, вкуснотища…

– Спасибо, извините за беспокойство, с праздничком, – говорили ежики и исчезали по очереди.

– Я, наверное, опять заболела, – сказала Маша. – У меня, должно быть, жар… Говорящие и исчезающие ежики…

– Нет, ты не больна, – авторитетно заявил самый большой ежик. – Хотя для полной уверенности я бы спросил у дедушки.

– Не утешай меня, глюк, – грустно сказала девочка.

– Я не глюк, я Злюк, – смущенно поправил ее большой ежик. – Старший внук дедушки Чура.

– Ага, еще не хватало твою биографию учить.

– Да не больно и хотелось! – вдруг обиделся ежик. – И вообще, если бы не праздничек, ты бы нас не увидела.

– Я и не сомневаюсь…

– А за подарочки к праздничку спасибо, – поклонился ежик. – Если бы не грубила, пригласил бы тебя в гости, показал бы дедушке Чуру. Никакой благодарности, с ней умшастые ежи решили пообщаться, а она… Прощай!

Он взял яблочко, повернулся и исчез.

– Погодите! – осенило Машу. – Простите меня!

Но в амбаре было тихо и пусто.

– Как же я забыла, я ведь читала в книге привенихи – умшастые ежики умные, говорящие, дома строят… Кто же знал, что и праздники празднуют. Вот почему меня гадалка домой отправила. Как я так обломалась!

Недолго думая, даже не выпустив из рук решето с яблоками, Маша щелкнула пальцами, вызывая маячок – перед глазами промелькнула часовня Звезд, потом темные сосны, девочка храбро шагнула…

И оказалась в лесу, одна, ночью, с решетом в руках. Свет фонарика колокольцев выхватывал из темноты лишь еловые лапы да стройные стволы сосен.

– Ежики, я вам гостинцы к празднику принесла, – дрожащим голосом позвала девочка. Но только шорох ветра между ветвей был ей ответом. Маша подождала немного, руки стыли под решетом. Она позвала снова, потом прошлась между деревьями.

– Ну я и дура, – прошептала девочка, глядя в темноту между деревьями, – с чего я взяла, что в прошлый раз пришла в верное место. Сейчас стою одна, в ночном лесу…

Неподалеку послышался волчий вой. Маша замерла…

– Снежные волки или простые, как узнать?

К первому волку присоединился еще один, затем еще и еще, вой зазвучал ближе.

Маша приготовилась вызвать маячок и поняла, что дома она забыла оставить пуговицу. Была еще надежда, что пуговица есть под крыльцом часовни, если вчера вечером дядька Сухостой не вымел ее с мусором…

– Девочка с гостинцами, иди сюда! – раздалось вдруг на уровне ее колена. Маша опустила глаза – рядом с ней на снегу стоял ежик размером с пуделя. Он опирался на кривоватую толстую палку.

– Идем, идем, все-таки праздничек, – сказал он и поспешил куда-то в сторону, переваливаясь с ноги на ногу. Маша заторопилась за ним. Вдруг ежик замер, его колючки, маленькие, нежные на вид, как шубка, вдруг удлинились, встопорщились и засветились ярко-синим цветом. На кончике каждой колючки горела алая точка. Снег вокруг ежа заискрился, как новогодняя елка, переливаясь голубым и красным. Он поднял лапки вверх, указывая палкой на небеса, и сказал торжественно:

– Как хорошо дома!

Из-под снега, словно шляпка растущего гриба, медленно начал подниматься белый холм. Он рос и рос, Маша видела, как показались окошки со ставнями, бревенчатые стенки, дверь, настоящий теремок, до странного похожий на часовню Звезд, только без вытянутой башни-колокольни.

– Проходи, пожалуйста, – пригласил ее ежик.

– Я не пролезу в дверь, – смутилась Маша.

– А тебе бы хотелось? – яркий цвет иголок медленно угасал, словно уголек остывал. – Тебе нравится мой дом?

– Очень нравится, – искренне призналась девочка. – Такой уютный, хорошенький. Интересно было бы посмотреть, каков он внутри.

– Ну тогда, значит, пройдешь, – усмехнулся ежик. – Я покажу дорогу.

Он подошел к деревянной, крашенной в красный цвет двери, распахнул ее и сказал доверительно:

– Это парадный вход, для гостей, обычно мы ходим через норы.

Маша подошла к двери. Чем ближе она к ней подходила, тем больше становились дверь и дом, она нагнула голову, чтобы не стукнуться, но прошла легко, как входила в дом тетки Марьи. Она задалась вопросом, сама ли она уменьшилась или дом увеличился. Но спросить постеснялась, только оглядывалась по сторонам, дивясь чистоте и уюту – мягким креслам, горящему камину, плетеным коврикам, многочисленным кадкам с растениями, которые даже на ее неопытный взгляд казались лекарственными.

– Домик у ежей особенный, – усмехнулся старый еж, теперь он доходил Маше до плеча. Если бы не острая мордочка и большие мохнатые уши, девочка бы сравнила его с обычным дедушкой, с ног до головы укутанным в шубу из странного колкого меха… – Тебе в домике хорошо, он и радуется, старается стать удобным и уютным. Тебе разонравился домик – и он обидится. То вырастет до небес так, что и на ступеньку не поднимешься, то краску всю со стен обсыплет. Видел я такие обиженные домики в городах, стоят с вытянутой крышей, лекари их для часовен приспособили своих, надеются, ежи с ними охотнее разговаривать будут. Да ладно, наше общество заслужить надо, умом или добротой, а то и бедой, не всякому пожелаешь…

– Возьмите гостинчики к празднику, – неловко предложила девочка, к ней подошла ежиха в вышитом переднике, приняла с поклоном решето. – Домик у вас очень уютный. А для чего вам трава в горшках?

– А как же, – усмехнулся старый еж. – Это Сухостой на урожае трав живет, а мы их сажаем. Снег растает, мы нашу рассаду и вынесем, какую на болото, какую на луга, а какую и под лапку еловую, смотря где траве расти приятнее, где силу она имеет.

– А я думала, она сама растет, – удивилась Маша. Еж только вздохнул с сожалением, забираясь в уютное кресло у камина.

– Ну-ка, внучата, идите сюда, представьте нас.

Из комнат в углах горницы (точь-в-точь как в часовне) выбежали шесть ежат с надкусанными яблоками в руках. Злюк отважно вышел вперед и объявил:

– Наш дедушка Чур. А эта девочка – приемыш Марьи Синицыной.

– Маша я! – подсказала Маша.

– Маша, – брякнул Злюк и вновь вонзил зубки в яблоко. Маленький ежик подошел к девочке поближе, нерешительно потянул ее за край юбки. Он по размеру был совсем как ребеночек. Маша осторожно подняла его на руки, держа под животик, стараясь не уколоться об иголки.

– Присядь, Маша, – важно предложил Чур, его глазки с лукавинкой смотрели на то, как девочка держит ежика. Когда она села, ежиха принесла в комнату горячего травяного настоя с медом, от него исходил волшебный аромат, но Маша не могла определить, какие травы в него входят.

– Этот напиток из цветов помогает мне не тосковать о лете, – словно прочел ее мысли ежик. – За гостинцы спасибочки, вижу, вежливая ты и ласковая девочка, хоть и много ошибок совершила в последние дни.

– А вы обо мне знаете? – удивилась Маша.

– Догадываюсь, – усмехнулся ежик. – В душу к тебе заглядываю, помыслы открываю, чувства проверяю. Так зачем ты нас искала, может быть, сама скажешь? Ведь знаю, что не только с праздником поздравить. Что-то тебе нужно…

– Ну, не столько от вас, – смутилась девочка, – сколько от лекаря из Опушкина. Я сама так запуталась… В общем, искала я ледяного рыцаря, а лекарь должен знать, к нему вроде его везли. Только дядька Сухостой все время на меня сердится, даже разговаривать не хочет. Вот дал он мне задание вас разыскать и ему сказать, где ваша норка.

– Норку без согласия нашего не найти, – покачал головой ежик. – И тебе волшебство твое не помогло в прошлый раз, помнишь? Пропала твоя путеводная ниточка.

– Вы и об этом знаете! – ахнула девочка.

– Мы же тебе ее и запутали. Найдет нас Сухостой, когда сам готов будет, все от него зависит. Когда работу свою больше золота полюбит. Когда больным отказывать не будет. Впрочем, можешь ему все о нас рассказать, возможно, это ему и поможет ума набраться.

– Спасибо, извините за беспокойство, – Маша попыталась встать, но ежонок у нее на коленях заворочался, пришлось замереть, чтобы он не упал.

– Куда ж ты так скоро, – удивилась ежиха, разливая ароматный напиток. – Ежиковые следочки даже не попробовала!

Она принесла миску с крохотными бесформенными творожными лепешками.

– Бабушка ежиха ими лису от норки отвадила, разбросала по лесу, велела идти по своим следам, чтобы ежат спасти, а остатки в лодку рыбацкую выложила. Зверь лепешки съел, насытился и дорогу потерял – так в лодке и уплыл. С тех пор мы на ночь новорожденных Звезд всегда их печем.

– Полно сказки сказывать, – прервал ежиху еж. – Время о деле говорить. Так, Маша? Попробуем распутать то, что запуталось?

– Попробуем.

– Вижу у тебя три беды. Одна старая, одна средняя и одна самая новая. Начни с первой.

– Какие у меня беды? – задумалась девочка. Ежата притихли, жуя лепешки и яблоки, потрескивал огонь в камине. Пахло цветами, травами и медом, чуть слышно звякали кружки из тонкой светлой глины.

– Самая новая – наверное, то, что Мишка пропал. Он дикушка, у него братец названый – снежный волк, Мохнатко. Он меня в Опушкино привез, Мишка обещал найти – а вот сегодня я узнала, что сгинул он.

– Дикушка, волчий побратим, – кивнул Чур. – А, Злюк? Слышали мы про такого?

– А как же! – воодушевился Злюк. – Я ж тебе докладывал. Лежит он в пустой берлоге, разбитый и простуженный, весь больной, бредит, с ним снежный волк. Он ему, значит, зайцев ловит и рядом кладет, а тот не то что есть – даже смотреть на них не может…

– Мишка! – испугалась девочка. – Это Мишка? У него шапка – голова простого волка. Он чуть постарше меня, белобрысый, курносый. Он в лесу, один! Где? Он мне жизнь спас!

– Мишка, Мишка, – покивал Чур. – Давай, Злюк, соберешь семейство Листика и Падинки, выходите, раз хороший человек.

– Да они уже третий день там, отпаивают, – сообщил Злюк.

– Вот и ладно. Что за вторая беда, средняя? Не ледяной рыцарь, а та, что недавно появилась?

– Вторая беда… – задумалась Маша. – Не могу даже представить себе. Может, привениха… Она хотела выдать меня за венцессу, а потом напала на меня почему-то. Превратилась в зверюгу и за мной погналась. Мне теперь все время мерещится, что она за мной по пятам идет. Вот и сегодня я так испугалась…

– За тобой беда идет, – кивнул еж. – Я сразу запах учуял. Только не зверь это, не человек, не рысарь. Тобой чудище создано. На крови да на колдовских травах намешано, форму ты ему придала и отпустила. Два дня назад.

– Что? – Маша вскочила, задремавший было ежонок упал с ее коленей на пол и заплакал. Спохватившись, девочка принялась его утешать.

– Домой вернешься, спроси у хозяйки, что в горшке было, в который ты смесь трав насыпала, – подсказала ежиха, забирая ежонка.

– Колобок, – поняла девочка. – Шарик я слепила, почти нечаянно. Дворовой еще смеялся…

– Своевольная ты, нет в тебе смирения, послушания, – недовольно сказал Чур. – Ничего на веру не принимаешь, все в штыки, все по-своему. Нехорошо. Оттого и дома тебе не сидится, оттого и соседушки тебя не любят. Тяжело твоим родителям. Но не о том сейчас речь. Колобок пока маленький, он тебя пугает, силы набирается. Не будешь страху поддаваться, так и останется бессильным крохой. А коли сил наберется, будет чудище ужасное. Убить трудно, только бежать, да за соленым барьером прятаться. Вот вторая беда.

Маше стало холодно, не грела ни шубка, ни камин, ни цветочный чай. Старый еж вздохнул и сказал:

– С первой бедой помочь смог, со второй совет дать смог, а с третьей только сама и справишься. Ищи своего ледяного рысаря скорее, не то опоздаешь, коченеет он. Всеми силами своими ищи. А за гостинчики твои дозволь преподнести тебе подарочек. Авось с умом да догадками применишь его, поможет тебе в третьей беде.

Ежик вдруг сломал свою палку об колено. Внутри она оказалась полой, там лежал тонюсенький прутик с единственным зеленым листочком. Листик был узкий и длинный, одна его сторона была бархатистой, розовой, а другая – глянцевой, темно-зеленой.

– Не теряй этот прутик, – торжественно произнес старый еж, протягивая девочке его в вытянутых лапках. – Подарок мага Недодела нашему семейству в незапамятные времена, когда еще чудил он на земле. Ветка дерева кривуги, что растет в долине Бешеной однороги, могучая по силе. Никогда не увядает, каждый день новый листик вырастает. Береги его… никому не отдавай.

Ежата ахнули. Маша смутилась, сознавая торжественность момента, и, принимая подарок, смогла только пробормотать слова благодарности. После этого она попрощалась с семейством умшастых ежиков и вышла из теремка. На небе занималась заря.

– Да, сейчас вернешься в часовню, лекарю прутик не отдавай, все расскажешь, что видела. А если соседушки – банница, домовой и прочие – начнут тебе досаждать, имя мое им назови, отстанут! – на прощанье напутствовал старый Чур. Его иголки вновь засветились ярко-синим цветом, мелькнули алые искры – и домик, подмигивая напоследок ставнями, начал мягко проваливаться в снег. Через пару минут Маша уже стояла одна-одинешенька, с прутиком в руках, посреди зимнего леса. Только вкус ежовых следочков напоминал о том, что все это ей не приснилось.

Глава 18 Не покидай…

Когда Маша перенеслась к часовне – хорошо, что пуговица так и осталась под крыльцом – из общего дома расходились люди, весело смеясь и добродушно переговариваясь. Тетка Марья обняла Машу, но девочка не пошла с ней домой. Она искала взглядом дядьку Сухостоя. Вот и он, кряхтя и зевая, идет в свою часовню, видимо, надеется выспаться на той кровати, в правой дальней комнате.

– Я выполнила задание! – выпалила Маша, налетая на него.

– Ох, ну какое еще задание, Недоделова проделка, – отмахнулся он от нее. Девочка поняла, что он и в самом деле не верил в то, что она справится.

– Пойдемте в часовню, я вам все расскажу!

Лекарь ворчал и отмахивался, но Маша не отставала. Как только за ними опустился ковер у входа, девочка достала веточку с зеленым листиком.

– Зеленый, видите? – победоносно объявила она. – А кругом зима.

– Невероятно, это же… – лекарь протер воспаленные глаза. – Я никогда бы… Откуда у тебя кривуга?

– Э, нет, вам ее не велено отдавать! – сказала Маша. – Хотя я могу отрывать вам по листику каждый день. Если он вам нужен.

– Отдай сейчас же! – рассвирепел лекарь и выхватил прутик у Маши из рук. Та щелкнула пальцами. Прутик моментально оказался у нее в руках.

– Ладно, где ты ее взяла? – сдался Сухостой.

– Говорю же, я выполнила задание – нашла дом умшастых ежиков.

– Как? Не может быть!

– Может, может, может! Он точь-в-точь, как часовня Звезд, только не обиженный, маленький, яркий и очень уютный…

– Чшшш! Обиженные дома умшастых ежиков – это тайна лекарей! – Сухостой нервно огляделся. – Ты мне должна все-все рассказать! Присаживайся. Хочешь леденец? Квасу? Молока?

– Какой вы стали любезный, – не удержалась от ехидства Маша. – Сначала вы мне ответьте на один вопрос.

– Звезд новорожденных ради, быстрее задавай!

– Я знаю, что несколько дней назад к вам везли ледяного рыцаря из замка Громовой груды. Где он?

Лекарь, очевидно, ждал любого вопроса, но только не этого. Он так удивился, что примерно минуту бессловесно шлепал губами.

– Какой вздор, ледяной рыцарь. Я так и не понял, почему его привезли ко мне. Что мне его, хлебной водкой растирать? Я отправил его к лекарю на Теплый берег, есть там один чудак, собирает тех, кто медленно стынет от проклятья ледяной кости, экспериментирует с кровью однороги. В часовне Звезд у замка Морского ветра. А тебе зачем?

– Замок Морского ветра, – эхом отозвалась Маша. Название было знакомым, кажется, именно о нем говорила привениха. Но как она туда попадет? Идти одной, пешком, по синему лучу, по зимнему лесу, а по пятам будет катиться травяной колобок… Жуть!

– Говори, где нора! – напомнил о себе лекарь.

Маша ему все рассказала, умолчав только о маячке и путеводной шапочке. Она, как смогла, смягчила отказ ежей помогать лекарю:

– Старый еж сказал, что сам вас найдет, когда вы будете готовы…

– Когда я буду готов?! – Сухостой вскочил, воздев руки к небу. – Столько лет практики, вылеченные люди, и я не готов? Я, старик, не готов, а ты, девчонка, стало быть, готова? За что? Ты всего лишь обмазала колобок сахаром, и все!..

– Может быть, стоит пересмотреть свои взгляды на лечение, – рискнула подсказать Маша. – Старый еж сказал, вы должны полюбить свою работу. Окиньте все свежим взглядом…

– Ага, сделай лекарство повкуснее, с людьми будь полюбезнее, содержи инструмент в чистоте, не бросай больных, как твоего ледяного рыцаря, – что мне еще сделать? Научи меня, великий лекарь тетка соплячка! Может, в прорубь голышом нырнуть? Пошла вон!

– Но я выполнила все ваши задания, – пятясь к двери, напомнила Маша.

– Во-о-он! – рявкнул Сухостой вне себя и швырнул в ее сторону какой-то глиняный горшок. Он ударился в стену над Машиным плечом. Девочка пулей вылетела из часовни Звезд. Вдогонку ей неслись ругательства…

Дома тетка Марья ничего не сказала Маше, когда та рассказала о том, что лекарь прогнал ее. Она только вздохнула.

– Не такая уж я умница, – грустно улыбнулась девочка. – Видите сами.

– Неважно, – ответила хозяйка, стараясь скрыть свое разочарование. – Не вышло у лекаря, выйдет у пекаря. Отдам тебя в ученицы Павлине, бобылке. Авось передаст тебе свою науку, будут у тебя пироги получше моих.

– Не надо меня никому отдавать, – попросила Маша. – Мне ежи сказали, что я должна идти на Теплый берег, к морю при замке Морского ветра. Отпустите меня, тетушка…

Женщина крепко обняла девочку и прошептала, пряча у нее на плече заплаканное лицо:

– А как же ты меня оставишь, одну-одинешеньку…

Девочке стало очень тяжело на сердце. Она подождала, пока тетя отпустит ее, и вышла на улицу. Там взяла лопату и принялась расчищать дорожки до коровника, курятника, амбара и бани. Девочка не могла себя заставить вернуться в горницу, душа ее рвалась на части. Ей необходимо было как можно скорее догнать ледяного рыцаря, выяснить, зачем он звал ее. Кто знает, может быть, подарок ежей – прутик – как-то связан с проклятьем ледяной кости, ведь не случайно они дали его ей, после того как узнали, что она ищет ледяного рыцаря, и не велели отдавать его Сухостою, который, как выяснилось, вообще не брался лечить стынущих людей. «Может быть, это и есть моя цель – найти лекарство. Хотя судьба не слишком изобретательна, подобная миссия у меня уже была», – раздумывала девочка, кидая лопатой рыхлый снег. Мысли о рыцаре и лекарстве отвлекали ее от дум об одинокой тетке Марье. Вздумай Маша уйти, она не стала бы удерживать ее. Но сможет ли Маша причинить такое горе той, что была к ней так добра…

После ночи новорожденных Звезд потянулись дни празднеств и посиделок. По всей улице плыл запах пирогов и жареного мяса, в общем доме не кончался сбитень, у часовни Звезд хмурый лекарь благословлял молодоженов на долгую жизнь и крепкое здоровье. Свадьбы в эти дни не кончались. Из лесов приходили дикушки, колядовали по дворам, гадали на девичниках, плясали на свадьбах, но знакомых среди них Маша не находила.

Однажды, когда вся работа по дому была сделана – Маша даже научилась доить корову, – девочка пошла с Варей посмотреть на одну свадьбу. Невеста была из семьи богатого охотника. Про девушку говорили, что она красавица и гордячка.

Солнце заливало площадь перед часовней Звезд, где собрался народ, морозец пощипывал щеки, Маша улыбалась, глядя, как Варя притоптывает валенками с вышитым узором, не то от холода, не то от нетерпения. Так же точно притоптывал жених, стоя рядом с лекарем на крыльце часовни.

– Везут, везут! – разнеслось над толпой.

Звеня бубенцами, на площадь выехали сани, запряженные тройкой белых лошадей. Возница спрыгнул с саней, как только они остановились. Невеста куталась в огромную пеструю шубу, лицо закрывала шаль – кружевная, вязаная. Девушка встала во весь рост, но на землю не спустилась, проигнорировав протянутую к ней руку кучера.

– Милая, – окликнул ее жених. Из толпы вышел отец невесты – Маша сразу его узнала по богатой шубе, такой же пестрой, из меха разных животных, что и у дочери. Наперегонки с женихом они побежали к саням, улыбаясь, протянули девушке руки, предлагая помочь сойти с саней. Маше хорошо было видно, как девушка повернула голову налево, посмотрела на отца, потом направо, взглянула на жениха, словно выбирая. И вдруг поднесла руки к лицу и сорвала шаль.

Люди ахнули. На точеных девичьих плечах все увидели голову волка. Мгновение, и волк сорвал с себя платье, перепрыгнул через головы неподвижно стоящих лошадей, ударился оземь. Люди бросились врассыпную. Но с земли поднялся человек. Вместо шапки у него была голова волка.

– Мишка… – прошептала Маша. Она так сжала руки на груди, что они побелели. Варя с ужасом взглянула на подругу, но той было все равно. Расталкивая окаменевшую толпу, она бросилась к своему другу, закричала: – Мишка, ты живой, живой! Мне ежи умшастые сказали… а ты живой!..

Едва не сшибив парня с ног, она повисла у него на шее.

– Машенька, я же работаю, – полузадушенно отозвался тот.

Маша смутилась и отпустила его, потом оглянулась на деревенских – все с мрачным неодобрением смотрели на то, как приемыш тетки Марьи обнимается с оборотнем.

– Где моя дочь? – Перед ними вырос разгневанный папаша.

– Где она? – с другой стороны отозвался жених, выглядел он менее внушительно.

– Украли невесту! – весело отозвался Мишка. – Вернем за выкуп! По конфетке за каждый волосок, по монетке за каждый пальчик, по колечку за каждый глазик. Все сразу отдадите – все сразу и получите. Неразобранной!

«Папе бы так в автомастерской сказали», – потрясенно подумала Маша, отступая на шаг, чтобы не мешать Мишке. К счастью, охотник и жених оказались понятливыми, насыпали дикушкам полные мешки леденцов и тянучек. После выкупа невесту вывели под белы рученьки из-за часовни. Она и впрямь была красива, но Маше это было уже неинтересно, она тормошила Мишку и расспрашивала его о берлоге.

– Один жених далеко, один дома, один скоро появится, – ехидно пропела Варя, проходя мимо Маши с хихикающими подружками.

– Провалился в заброшенную берлогу, кто его знает, почему медведи ушли, мне повезло еще. Голову стукнул, пока без чувств лежал, простыл, бред начался. Мерещилось мне, что Мохнатко мне что-то про твою привениху рассказывает, а в себя приду – ежиха настоем отпаивает, из разговора с волком ничего не помню. И, главное, все сообразить пытаюсь, где бред, а где реальность, ежиха с чашкой в руках мне мерещится или Мохнатко говорящий.

– Мохнатко и ежики тебя выходили, – ответила Маша и рассказала, как пыталась выполнить задание лекаря.

– Завтра темные дни кончаются, дороги откроются, хочешь, мы с Мохнатко тебе поможем найти ледяного рысаря…

– И думать не смей, – из толпы празднующих выбралась тетка Марья, лицо у нее раскраснелось, платок сбился набок. – Никуда моя дочка с тобой, дикушка, не поедет! И вообще из дома не выпущу.

– Куклу вам говорящую надо, – с досадой протянул Мишка. – А это живой человек, у нее дел по горло!

Женщина замахнулась на рослого парня, тот со смешком увернулся. Маша поспешила вмешаться:

– Тетушка, я вас люблю и ценю все, что вы для меня сделали, но Мишку не гоните, он дважды мне жизнь спас – из реки вытащил, в лесу зимнем не оставил, и даже его волк меня от зверюги защитил.

– Правда ли? – тетка Марья устало прислонилась к саням невесты.

– Такое не придумывают, – ответила девочка. – Ой, Мишка, а Мохнатко твой где?

– Он в лесу сейчас, меня дожидается, – Мишка бочком обходил тетку Марью.

– Ай и постой же ты, дикий, – позвала женщина. – Отвечай, так ли было, как дочка говорит?

– Может, еще у волка моего спросим? Так и было… – Машка и Мишка наперебой принялись рассказывать, девочка даже показала на руке зажившую царапину.

– Прости же ты меня, парень. И ты, дочка, прости, – неожиданно сказала тетка Марья глухим голосом. – Все хотелось мне, чтобы дочка у меня была, хоть голосок в пустой избе звучал бы, может, и впрямь кукла говорящая нужна. Вижу, потрепала тебя судьба, Машенька, неспроста ты в дорогу рвешься. Хлопот мне с такой дочкой…

– Ну так отпустите ее! – предложил Мишка. Маша предпочла промолчать. Она во все глаза смотрела на женщину, ждала, что та еще скажет.

– Может, и так, может, ты и прав. Но у меня сердце кровью обливается, как подумаю, что пойдет она по дороге, одна-одинешенька, ни тепла, ни хлеба, лихие люди кругом. И с тобой не пущу – не потому, что не доверяю, а все же дикушка и волк неподходящая компания для девочки. Того и гляди, сами в беду попадете, и ее не пожалеют. Иди, парень, Звезды осветят твой путь. Не пущу я дочку…

Маша глубоко вздохнула, стараясь сдержать слезы. Мишка посмотрел на нее и повернулся, чтобы уйти. Но женщина остановила его.

– Приходи хоть на пирог, спасатель. Со двора ведь никто тебя не гонит. Да и мне с гостями веселее.

Она поплелась домой, сгорбившись, ожидая, что ребята пойдут за ней.

– Видишь ты, как я ее брошу, – шепнула Маша.

– Вижу, совсем плоха, – ответил Мишка. – Придумать бы что-то для нее надо. Подбодрить как-то. Уйти от нее сейчас – значит, убить ее…

Он догнал женщину, взял ее под руку, заговорил о солнце, о снеге. Та с благодарностью приняла и руку, и разговор. Маше ничего не оставалось, как идти следом.

Дома на свет появился вчерашний рыбный пирог, щи с курятиной, Мишка ел, против ожидания, чинно и аккуратно, ну, может, не безупречно, но во всяком случае, чище, чем некогда тетя Рыкоса. Улучив минутку, когда тетушка вышла, он сказал девочке:

– Я придумал.

– Как мне сбежать?

– Нет, как тете Маше хоть немного облегчить разлуку с тобой. Мы сделаем ей дочку-снеговичку.

– Мишка, – Маша опустилась на стул. – Ну что ты. Вместо живой дочки – ледяную.

– Это на время, – он оглянулся на дверь. – Послушай, у дикушек много детей, ты сама видела.

– Ну…

– Не все из них хорошо переносят зиму, близость зверей, пищу с костров. Можно принести ей тех, кто послабее.

– Детишек? – переспросила Маша. Ее последнее слово услышала вернувшаяся тетка Марья.

– Что?

– Да вот, я рассказывал Маше, как дела в убежище дикушек. Детишки хворают, зима больно лютая, мы по деревням молочко коровье собираем, но им же каждый день надо…

– Дети без молока! – всплеснула руками хозяйка. – Куда только их мамки смотрят!

– А мамки что, кого медведь задрал, кто от лихорадки помер. Есть у нас и сиротки. Им бы в такой дом, как ваш…

– Перехитрить меня хочешь, – погрозила пальцем хозяйка. – Где в мои годы с малышами возиться. Помощница нужна. Да я в любом случае Машу не отпущу. Сможешь – приводи детей, но Маша со двора ни ногой.

У Маши чуть слезы из глаз не брызнули – опять не получилось! Несгибаемая тетка Марья! Девочка выскочила во двор, чтобы никто не увидел ее отчаянья. Добрейшая хозяйка стояла на пути к ледяному рыцарю, а значит, и на пути к завершению Машиной миссии – и возвращению домой. Когда за ней вышел Мишка, девочка хмуро посмотрела на него и сказала:

– Давай лепить снеговичку. Помощницу. А там посмотрим…

Глава 19 Звезды осветят путь…

Остаток дня Маша и Мишка катали снежные шары, лепили руки, ноги, поливали водой. Тетка Марья раз вышла на крыльцо, посмотреть, чем молодежь занята. Постояла и сказала:

– Ну дети малые, честное слово!

Маша заметила, что Мишка, прежде чем начать катать шары, вкладывает внутрь веревку из соломы.

– Думай немного! Просто из снега снеговика не оживишь, телу хребет требуется. Мы обычно вокруг дерева лепим, а тут елок нет, зато твой снеговик не будет на месте стоять, как приклеенный. По двору ходить будет, может, и в дом зайдет, если печь не жарко натоплена будет.

Маша, помня жуткие совиные глаза снеговика, постаралась сделать эту снеговичку покрасивее, взяла ложку, вылепила кукольное хорошенькое личико, сбрызнула водой, чтобы схватилось. Вспомнила Варину косу, вылепила такую же из снега. Долго делала платье, шубку. Когда небо заалело на закате, снег тоже порозовел, ребята отступили от готовой снеговички посмотреть на нее, вышла по их зову и тетка Марья:

– Ох, ну как живая! – воскликнули одновременно мальчишка и хозяйка.

– Ты пока не оживляй, пусть на морозе схватится, крепче будет, – предупредил Мишка. Он попрощался с девочкой и хозяйкой, взял на дорожку остатки пирога и направился в лес, где его давно уже дожидался Мохнатко.

– Ты это, если не шутил, приводи детишек-то, пусть хоть перезимуют в тепле, – напомнила тетка Марья.

– Как до убежища доберусь, передам, – ответил парнишка и перемахнул через забор, откуда до леса ближе было.

Хозяйка занялась ежевечерними делами – проверяла птицу, корову. Маша осталась стоять рядом со снеговичкой, убирая излишки снега, приглаживая личико. Когда солнце ушло за лес, по двору протянулись сизые тени, неровные, подвижные. Маша поежилась, хотя ей не было холодно. Вдалеке лениво перелаивались деревенские псы, ветер шуршал ветвями деревьев по ту сторону забора, словно кто-то крался из леса на двор тетки Марьи. Девочке было тревожно, неуютно на улице, но возвращаться в пустой темный дом одной не хотелось, она жадно ловила звуки из амбара – лязгнуло ведро, проговорила что-то ласково тетка Марья корове. Повинуясь порыву, девочка начала лепить сердце для снеговички. Пока она возилась со снегом и соломой, поцарапала костяшки пальцев, на холоде кровь быстро застывала, но несколько капель попали в комочек, который девочка и вложила в грудь снежной бабы.

– Потом оживлю, когда с Мишкой посоветуюсь, – решила девочка.

Отчего-то ей становилось все более тревожно. В мельчайших деталях и событиях она видела сейчас недобрые знаки. Ворон каркнул в лесу, завыла соседская собака, в другое время Маша не обратила бы внимания на такие глупости, но сейчас просто не находила себе места. Она оставила снеговичку, пошла к дому, нервно оглядываясь по пути. Вдруг по крыше амбара что-то прошуршало, перепрыгнуло на курятник, упало в снег – и под снегом маленьким холмиком начало двигаться к Маше. Девочка взвизгнула и побежала к крыльцу. Взлетела на него, перепрыгивая через ступени, потом остановилась на пороге – двор был безмятежен.

– Укатился колобок, – напомнил дворовой, выглянув из сеней.

– Колобок, я же совсем забыла, – пригорюнилась девочка. Едва тетка Марья вошла в избу, Маша набросилась на нее с вопросами.

– Что было в битом горшке?.. – вздохнула хозяйка. – Ну, ты ведь все равно закапывать травы собиралась. Кто ж знал, что ты станешь колобок лепить из этого. Что было, что было… Щи с курятиной варили? Варили. Потроха там куриные были, жир, кровь. То, что я не клала в щи. На крови ты травки замесила, вот на чем.

«Травы и кровь – вот тебе и колобок! По сусекам поскреби, называется», – мелькнуло в голове у девочки.

– Да ты не бойся, в дом никакую нечисть домовой не пустит, рассыплются твои травки к весне, – утешила ее хозяйка. – Только не забывай домовушке кашку ставить.

Утром Машу разбудила громкая перебранка во дворе. Тетки Марьи в избе не было. Девочка оделась, первым делом, как обычно, проверила, съел ли угощение домовой – оно было нетронутым.

– Вот же привереда, – возмутилась Маша, а потом рассмеялась про себя, ну кому кашку есть? Нечистой силе? Она помыла тарелочку и кружку в тазу с растопленным снегом, потом поспешила на улицу. Тетка Марья закрывала калитку, вид у нее был расстроенный.

– Что-то случилось?

– Рысари, Шестипалый с дружиной приехали, зовут меня в общий дом убираться, да я корову оставить боюсь. Вчерашний день последний был от темной недели, дороги открылись, и пошла по деревням коровья смерть, на ногах копыта, на голове рога, на руках когти, как начнет доить кормилицу, до смерти задоит, всю кровь выжмет. Нельзя Зорьку одну оставлять сегодня. И тебя с ней оставлять нельзя – начнет тебя колобок пугать… К людям тебе надо.

– А давайте я прибираться за вас пойду. Чего там делать-то нужно, полы помыть?

– А иди, Никитины свою Варьку тоже послали, у них коров много, все доярки наперечет. Вот вам с подружкой веселее будет…

У общего дома и впрямь стояло несколько саней, были привязаны кони. Изнутри доносились вкусные запахи – варились щи, сбитень, жарились цыплята, пеклись блины, слышался гул мужских голосов, взрывы хохота. Маше незнакомая женщина дала ведро, тряпку, показала, где мыть.

Тряпка чавкала по полу, разводила грязь, в воде плавали щепки, выбитые из деревянного пола набойками на рысарских валенках. Маша вместе с Варей вымыла спальную комнату, прошлась по лестнице, потом остановилась передохнуть, откинула со лба спутанные волосы, расстегнула на кофте несколько верхних пуговиц, чтобы перевести дыхание.

– Что, тяжко? – хихикнула Варя. И вдруг увидела краешек Машиных бус.

– Ой, у тебя бусы есть! Да какие богатые! Тетка Марья дала? Хотя откуда ей взять такие. Ну-ка, покажи, покажи, покажи…

На Варин восторженный визг повернулись головы нескольких воинов, пирующих за столом. Маше пришлось достать бусы, чтобы девчонка закрыла рот.

– Ах, как богато, самоцветы горные, – восхищалась Варя, потом увидела портрет венцессы:

– А это кто? Мама твоя, да?

– Нет. – Маша хотела уже спрятать бусы. Вдруг чья-то огромная рука тяжело опустилась на ее плечо, а другая – схватила портрет. На руках было по шесть пальцев.

Варя ахнула и сделала несколько шагов назад. Маша повернулась и встретилась взглядом с серыми глазами рысаря примерно сорока лет. У него было лицо человека, который многое повидал – худощавое, бледное, с настороженно сведенными бровями, с диким, недобрым выражением глаз. Его щеку пересекал жуткий шрам, но он, как ни странно, совершенно не портил лица воина, не делал его уродливым. Наоборот, его можно было бы назвать красивым, если бы оно не пугало своей необычностью. Судя по всему, это был отважный человек, встречающий врага лицом к лицу.

Сейчас он с превеликим изумлением переводил взгляд с портрета на Машу и так крепко держал ее за плечо, что девочка стиснула зубы от боли.

– Откуда это у тебя? Ты кто? – отрывисто спросил он.

– Это найденыш, – охотно поведала ему Варя. – Сиротка, к тетке Марье прибилась.

– Когда прибилась? Неделю-полторы назад? Да?

Маша молчала, пораженно глядя на рысаря, он расспрашивал ее с такой яростью, что был похож на сумасшедшего.

– Да, да, за несколько дней до ночи новорожденных Звезд. Дяденька, отпустите нас, нам домывать надо…

– Домывать? – повторил он так, что слово прозвучало как оскорбление. – Ты из Громовой груды, верно? Конечно. Бусы, портрет, возраст, кожаная броня, твоя тетя дала мне подробное описание. Ты Калинка? Чего молчишь?

– Отпустите меня, – попросила Маша. – Вы ошиблись.

– Не лги! Впрочем, мне все равно, я уверен! Ты поедешь с нами!

Варька ойкнула и выбежала на улицу. Рысари повернулись к столу, спешно заканчивая обед.

– Погодите! – просила Маша, которую рысарь продолжал держать за плечо. – Куда поеду? С какой стати? Вы что, похищаете меня?

– Простите, ваше чистопородие, меня зовут Андрей Шестипалый, урожденный Саблезуб, я меньше всего ожидал вас увидеть за такой грязной работой. Ваша тетя давно уже оплакивает вас в замке Морского ветра, перед отъездом она слезно просила меня разыскать вас и отвезти на Теплый берег. Прошу вас…

– Моя тетя уже на Теплом берегу? – ахнула Маша. – Послушайте, всего полторы недели назад она намеревалась меня убить – сначала пригрозила в Громовой груде, потом пыталась выкупить меня у дикушек за перстень, напала на меня в лесу… Если вы рысарь, вы не отправите меня к ней!

– Ваша тетя чудом выжила при осаде Громовой груды, – чеканя каждое слово, произнес рысарь. – Мой отряд спешил к ней на выручку и нашел ее в тронном зале. Двери оказались завалены обломками стены после того, как машины Зазубрины начали разрушать замок. Она была в ужасном состоянии, с одним из обозов я отправил ее на Теплый берег. Как вам не стыдно лгать, венцесса, госпожа Гривастая отказывалась покинуть замок, покуда мои рысари не найдут вас…

– Но она приезжала за мной к дикушкам! А потом, на закате солнца, превратилась в ужасное чудовище и напала на меня!

– Ваша тетя была замурована несколько дней. И притом госпожа ее породы никогда бы не отправилась к дикушкам, да еще одна. Постойте, как вы сказали? Превратилась в зверя на закате? Вы уверены?

В общем доме стало тихо. Рысари замерли, не донеся ложки до ртов.

– Да, уверена, меня спас снежный волк. Это произошло неподалеку от Опушкина…

– Знаете ли вы, ваше чистопородие, что мы делаем в Опушкине? – рысарь наконец отпустил Машино плечо, встал перед ней на одно колено. – Слышали ли вы о Зверюге, ужасе Горы Ледяной угрозы?

– От дикушки слышала, – вспомнила Маша.

– Я ищу его уже много лет, прочесал подножье Горы Ледяной угрозы, но он все время ускользает от меня, хотя я постоянно иду по его следам. Однажды мы встретились в бою – он украсил меня этим шрамом. Ближе к концу осени я собрал отряд отважных рысарей, чтобы снова пуститься на поиски Зверюги. И следы его преступлений вели меня от замка к замку, в долину, кровавым вихрем он прошелся по деревням, к убежищу дикушек неподалеку от реки, а затем к Опушкину. Темные дни закрытых дорог задержали нас, не знаю, найдем ли мы проклятого оборотня.

– Но это была Рыкоса…

– Он принял ее облик, чтобы обмануть вас. Рыкоса встречала ночь новорожденных Звезд в замке Морского ветра, путь туда неблизкий. К тому же она всего лишь женщина, хоть и с блестящим рысарским воспитанием, наделенная воинскими талантами. Десять лет назад и она тщетно пыталась отомстить Зверюге – вы знаете, за что?

– За что?

– За то, что он убил ее брата – вашего отца.

Растерянную, напуганную Машу Шестипалый заставил переодеться в подобающее ее титулу платье – не парчовое, шерстяное, но расшитое по вороту и рукавам серебряной нитью, припасенное специально для нее, шубку, обувь, штаны ей разрешили оставить те, что дала тетка Марья. На голову ей подобрали подходящий по размеру круглый меховой шлем с обручем стального цвета; броню, конечно, Маша оставила свою собственную. Затем рысари с почестями усадили девочку в самые лучшие обозные сани. Жители деревни высыпали на улицу, посмотреть, как отряд рысарей увозит девочку, даже Сухостой выглянул из своей часовни. Воины собирались долго, носили тюки, шкуры, проверяли лошадей, Шестипалый руководил сборами, не отходя от девочки. Ближе к концу прибежала тетка Марья – запыхавшаяся, растрепанная, в кое-как завязанном платке, в косо застегнутой шубе. У девочки сердце защемило при виде ее.

– Куда вы девочку… – ловя губами воздух, выкрикнула она. – Маша, дочка! А ну слезай, пойдем домой!

Она рвалась к саням, ее остановили два рысаря.

– Это тетя Маша, – отчаянно закричала девочка. – Не трогайте ее! Она заботилась обо мне.

Шестипалый спешился с коня, подошел к женщине.

– Девочка, которую вы приютили, – венцесса Калина Горькослезная. Мы отвезем ее к родной тете. Поймите, родная кровь… А вам сердечная благодарность за вашу доброту. Примите…

Он сунул в безвольную руку кошель с монетками и вернулся к Маше. Кошель выпал из негнущихся пальцев…

– Тетя Маша, скажите Мишке, что меня увезли, скажите, что по приказу тети, привенихи, он знает! – просила Маша, торопясь сказать как можно больше. – Я вам помощницу слепила. А за меня не волнуйтесь! Правда!

– Правда ли, к тетке едешь? Неужели со мной плохо?

– Тетенька, поймите же, родная кровь, – прогудел Шестипалый.

– Мишка к вам деток приведет, вы позаботитесь о них, – Маша все искала, о чем бы еще сказать, как утешить тетку Марью. Улучив момент, когда Андрей отвлекся на воинов, она соскочила с саней, подбежала к женщине, обняла ее крепко, потом улыбнулась через силу, заглянула ей в глаза и сказала: – Не плачьте, тетушка, я вас не забуду. А со мной все в порядке будет! К родным еду…

– Куда слезла! А ну назад! Сейчас тронемся! – догнал ее сердитый окрик.

– Пусть Звезды осветят твой путь, – поцеловала ее на прощанье хозяйка. – Упрямая девочка. Все же отправилась в дорогу… Вот платочек возьми, домовушка тебе передал, за кашку. Где бросишь, там дорога будет, ты проедешь – и пропадет.

Машу снова усадили в сани. По бокам встали два конных рысаря, грозных и неприступных на вид. Обоз тронулся, возница легонько дернул за вожжи… А девочка все смотрела, как бежит за санями тетка Марья. Она помахала ей рукой, затем щелкнула пальцами – где-то далеко, на краю Опушкина, снежная девочка открыла глаза и глубоко вздохнула, как Снегурочка в сказке. Когда последние избы Опушкина скрылись за заснеженными елями, Маша дала волю слезам. Она плакала, потому что ей было жаль тетку Марью, потому что знала, что больше никогда не увидит Опушкино, корову Зорьку, Варю, дядьку Сухостоя. На сердце у нее было печально, но, если честно, не так уж тяжело. Она ехала, куда собиралась – на Теплый берег, в замок Морского ветра. Туда, куда увезли ледяного рыцаря.

Глава 20 Бесполезная венцесса внушает опасения

Сани поскрипывали, снег летел из-под копыт лошади, заснеженные ели плавно двигались навстречу, воздух казался вкусным, как мороженое – арбузно-сочным, свежим, сладким. Маше было тепло и удобно, но довольно скучно, она смотрела на спину возницы, обтянутую потертым коричневым мехом, потом начала оглядываться. Она сосчитала людей в отряде. Конных рысарей оказалось двенадцать, тринадцатым был сам Шестипалый, к ним трое возниц с санями, набитыми мешками, сундуками, свернутыми шкурами. Сама девочка сидела между двумя огромными мешками, шуршащими и ровными, она не могла предположить, что могло в них находиться. Первоначально рысари казались Маше одинаковыми, затем она ради развлечения принялась искать различия. Чуть больше меха на доспехах, чуть выше шишак на шлеме, чуть гуще или длиннее борода – и девочка уже давала прозвища: медведь, монгол, богатырь…

– Скучаешь? – к ней подскакал Шестипалый. – Жалеешь о деревне?

– Немного, – ответила девочка. – Мне жаль добрую женщину, которая приютила меня.

– Не жалей о той жизни, – ответил ей рысарь. – Ты достойна большего, чем доить коров и мыть полы в общей избе, ты чистопородная, как и я. Встретишься с тетей, вернешь себе титул и заживешь роскошно – замки, развлечения, сражения, выйдешь замуж за веника. Кстати, скажи мне, какое воспитание ты получила.

Маша еще в Опушкине поняла, что Шестипалый не станет для нее союзником, она решила играть роль венцессы до тех пор, пока не достигнет Теплого берега. А то еще он подумает, что обознался, выкинет из саней посреди леса.

– Я не получила блестящего рысарского воспитания. Вероятно, вы слышали, много лет я страдала от проклятия ледяной кости и только недавно, как раз перед штурмом Громовой груды, пришла в себя.

– Все верно, – задумчиво кивнул рысарь. – Как ты получила ледяное проклятье? Съела холодеющую птицу? Нашла странный камень в кладке стены?

– Я не помню, – урок Маша усвоила четко. – Я была слишком мала. Кроме того, годы, которые я провела в недвижимости, повлияли на меня, память возвратилась лишь частично.

– Но ты смогла бы ответить на вопросы рысарского собрания?

– Да, историю своего рода я помню лучше, чем свою…

– Хорошо, – снова кивнул Шестипалый. – Надеюсь, ты оправдаешь наши надежды. Будешь достойна породниться с моей породой. Но для путешествия ты абсолютно бесполезна. Советую смирно сидеть в санях и не высовываться!

– Я не бесполезная… – Маша задохнулась от обиды. Она ненавидела, когда к ней относились пренебрежительно. Да, она не владела оружием и ожидала, что в пути о ней будут заботиться, накормят и защитят, но ей тоже хотелось хоть чем-то помочь, у нее были здоровые ноги, руки, голова, магия, в конце концов!

Не слушая ее, рысарь принялся отдавать приказания вознице. А Маша от нечего делать рассматривала Шестипалого, стараясь найти в нем признаки родства с легендарным Гривухой. Ничего в его скуластом суровом лице, в серых глазах не было рысьего, в отличие от привенихи. Правда, волосы, что выбивались из-под шлема, были такими же, рыже-черными, хоть и заметно посеребренными сединой. Потом глаза девочки скользнули на рысарского коня. Он казался необычным, под стать всаднику. Слишком крупным, по сравнению с другими лошадьми, вернее, слишком высоким. Зачем-то он весь был закован в железо, поверх которого была накинута попона так, что ни один волосок, даже хвост не показывались, и девочка не могла судить о масти коня. Он явно был сильнее и быстрее остальных.

Скрип саней и приглушенный цокот копыт убаюкивал, Маша прислонилась к одному из шуршащих мешков, начала дремать, ей было тепло… Ей снилась привениха в убежище дикушек, она наступала на нее, сердилась и повторяла: «Почему ты вечно убегаешь от мамы с папой, из моего замка, от тетки Марьи, чего тебе дома не сидится?» Маша твердила ей, что это получается без ее особого желания, на самом деле она очень скучает по дому, ни разу не уходила по собственной воле, но тетка не слушала ее, кричала все громче: «Куда ты бежишь? Совести у тебя нет, дома надо подвиги совершать, а не в чужих краях!» Потом ее крик превратился в ужасающий рев, она начала расти, подняла огромные черные лапы…

В этот момент Маша вдруг поняла, что проснулась, и на нее рычит не привениха, а огромный черный медведь, стоящий на задних лапах у ее саней. Она широко распахнула глаза, увидела невероятно длинные кривые зубы, стекающую слюну, вдохнула запах, идущий от мокрой шерсти, и едва не потеряла сознание… Орал возница, лошади бились, грызли удила, вставали на дыбы под рысарями. Только закованный в латы конь Шестипалого, ведомый твердой рукой, попер прямо на медведя. Всадник держал в руке пику, направляя ее в зверя. Когда пика вонзилась в бок медведя, тот взревел с удвоенной яростью, отвлекаясь на нового врага, взмахнул лапами. Удар вскользь пришелся по замершей от ужаса девочке, распоров когтями шубку, куртку и опрокинув ее с саней. Шестипалый закричал, пришпорив коня и надавив на пику, он протащил медведя на ней. В это время кто-то из рысарей, такой же огромный, как медведь, справился наконец с перепуганной насмерть лошадью, подскочил со своей пикой, и они поволокли зверя уже вдвоем. Тут подоспели остальные рысари, но Шестипалый уже повалил зверя, прикончив его несколькими ударами своего огромного меча, выдернутого из ножен за спиной. В пылу схватки никто не подумал о Маше, поэтому, когда она поднялась из сугроба, отплевываясь от снега и кашляя, многие издали удивленный возглас. Девочка, не обращая ни на кого внимания, отряхивалась, она успела щелкнуть пальцами, восстанавливая кожаную куртку – когти зверя прорвали кожу, но лишь слегка царапнули броню из драконьей стали. Шестипалый схватил ее за руку до того, как она восстановила шубку.

– Ты жива! – воскликнул он. – Немедленно, перевязку! После такого удара, такие когти… Что у тебя за броня?

– Просто кожа, – Маша вдруг испугалась, что он заинтересуется драконьей сталью, произведенной в мире балаганщиков. – Простая кожа.

– Но шуба в клочья…

– Я успела прыгнуть, – настаивала Маша. – Когти скользнули по шубе, но не глубже!

– Я думал, она упала, – сказал возница.

– Я был уверен, что она уже у Звезд на горе! – вмешался рысарь.

Шестипалый глянул на шубу, перевел взгляд на Машу, потом проронил:

– Все по местам.

Маша кашлянула и полезла в сани. Ушибленный медвежьей лапой бок здорово болел, даже дышать было трудно, но попросить о помощи девочка не решалась – как бы она объяснила синяк или, не дай бог, сломанное ребро. Скрючившись меж двух мешков, она терпела, стиснув зубы, краем уха прислушиваясь к разговору рысарей, собирающихся взять медвежью тушу с собой.

– Зажарим вечерком…

– После темной недели мясо есть нельзя.

– Тем, кто в пути, можно. Много мы навоюем на овсе да воде. Мы ж не кони.

– Откуда этот медведь взялся? Как из-под земли вырос у последних саней! И прицепился именно к венцесске.

– Это шатун, – сказал Шестипалый. – Я слышал о нем. Людей не задирал пока, только лошадей да коров. Думаю, он в лесу почуял лошадей, а поспел лишь к последним саням, вот и разгадка.

Однако Маша заметила, что возница обернулся и с подозрением посмотрел на нее. Она притворилась спящей, прижимая руку к боку. «Много я так не пропутешествую, мне нужен врач. Хотя бы умшастый ежик, да мы далеко отъехали, пуговки-телепортеры на кофте остались. А что они говорили про шатуна? Может, это тот, в чьей берлоге лежал Мишка. Хоть бы было так! Чур и Злюк говорили, что это лес ежей Листика и Падинки. Как бы их найти?»

Маша не могла придумать ничего лучше, чем приманить моченое яблоко из бочонка тетки Марьи. Она позвала вполголоса, воспользовавшись тем, что возница затянул вслед за остальными заунывную песню про дорогу…

– Листик! Падинка! Помогите мне, я вам гостинчик дам!

Ответа она не дождалась. Тогда девочка достала из кармана куртки припасенные еще дома ножницы и нацарапала на боку яблока «Листику и Падинке». Потом бросила яблоко в сугроб, щелкнув для верности пальцами, попыталась отправить яблоко незнакомым ежам. Без всякой надежды, что получится. И вдруг из-под мешка она услышала громкий шепот:

– Чего продуктами раскидалась? Тута мы.

– Падинка? – неуверенно переспросила Маша.

– Листик. Падинка по дороге бежит, руку ей подай.

Девочка, превозмогая боль, протянула руку. На нее рухнуло что-то горячее и тяжелое, хорошо еще, мягким животиком, а не колючей спинкой. С трудом девочка втащила в сани ежиху. Спрятала ее под полой шубы, с опаской посмотрела на спину возницы, тот сидел ровно, а Шестипалый скакал во главе обоза.

– Куртку расстегни, а под платье я сама заберусь, – шепотом скомандовала ежиха, иголки ее засветились глубоким синим цветом, на кончиках зажглись алые искорки.

– Ой-ой, кто же тебя так… В общем, синяк будет, ребра целы, – через минуту щекотки сказала Падинка. – Больно, видимо. Невтерпеж будет, холод приложи. Мазь бы тебе надо, но мы и так далеко отъехали. Куда направляешься?

– На Теплый берег…

– Ракушку там спроси. Я тебя подлечила маленько, она доделает. Давай гостинчик.

Маша вызвала еще два яблока, одно дала Падинке, другое сунула под мешок Листику.

– Привет передавай Ромашке, Маша. И от нас, и от старого Чура. Мы о тебе уже все наслышаны.

С этими словами ежики спрыгнули с саней.

Боль поутихла, Маше дышать стало легче. Девочка смогла выпрямиться, расслабиться. Вдруг она услышала шепот:

– Маша, Маша, возьми меня…

Подумав, что ежи все-таки принесли лекарство, девочка опустила руку с саней. Но вместо теплого ежика на ладонь ей упало что-то липкое и одновременно холодное и суетящееся, на ощупь напоминающее клубок извивающихся личинок. Взвизгнув, Маша попыталась это сбросить, но оно словно приклеилось. Девочка подняла руку, чтобы взглянуть на то, что поймала – и увидела колобка. Грязно-зелено-коричневый шар казался странно подвижным, будто на его поверхности суетилась тьма-тьмущая мелких насекомых: все они вдруг сложились в толстые губы, которые сказали:

– Ам!

Маша заорала и шмякнула колобком о край саней, но только ушибла руку. Шар – весь, до последней жирной крошки, ускользнул в снег.

От крика девочки возница подпрыгнул на месте, его лошадь поскакала чуть боком. Мужчине пришлось постараться, чтобы успокоить ее. Повернул коня Шестипалый.

– Чего ты орешь? – спросил он недовольно.

– Я… Я задремала… Сон приснился страшный, – Маша решила ничего не говорить рысарю. Кроме того, ежи ведь предупреждали ее не обращать внимания на колобка, ни в коем случае не бояться его, чтобы не придавать ему энергии. А Маша уже несколько раз пугалась, после сегодняшнего приключения колобок наверняка наелся до отвала…

Глава 21 Одна голова хорошо, а три?

– Если минуем Вонючие холмы до заката, сможем переночевать в Захолмвье! – объявил Шестипалый. – Там общий дом большой, а кормят – объеденье. Давайте поторопимся. Может, не придется жесткую медвежатину мусолить. Не говоря уже об овсе. Оставим его лошадям.

Маша украдкой вытирала руку, на которой побывал колобок, она пыталась оглянуться, не следует ли он за ней, но за санями, словно белый ручеек, только струился снег из-под полозьев. От руки пахло травами и еще чем-то противным, сколько бы девочка ни терла руку, запах, казалось, лишь усиливался, очень хотелось зачерпнуть снегу, но она теперь боялась опустить руку с саней. Солнце было уже не таким ярким, верхушки елей задевали его край, день клонился к вечеру. Лес редел, дорога теперь то огибала холмы, набегала на них, то снова полого спускалась к подножию.

– Холмы как холмы, – протянула Маша, рассматривая местность. – Не слишком высокие. А почему Вонючие?

– Скоро узнаешь, – пообещал возница мрачно.

Вскоре из-за холма показались две струйки желтого дыма, улетающие в небеса. Они пропали, затем снова начали подниматься и опять пропали. Маша продолжала вытирать руку, посматривая на дым. Все сильнее пахло чем-то мерзким, девочка спрашивала себя, где успел покататься колобок, если до такой степени пропитался жуткими запахами. Они миновали струйки, минут через двадцать новый дымок показался за холмом, такой же грязно-желтый. Однако дымом не пахло.

– Что это за дым? – звонко спросила девочка.

– Тише! – нервно отозвался возничий. Маша заметила, что обоз ускорил движение, несмотря на то что никакой команды на это не было. От запаха уже просто выворачивало, Маша откопала в карманах пачку мятной жвачки, положила в рот две подушечки, стараясь брать левой рукой, которая не трогала колобка. Впрочем, обе ее руки пахли одинаково – отвратительный запах шел от холмов.

– Здесь что у вас, страна Сортирия? Или кладбище умерших от медвежьей болезни? – спрашивала девочка. – Хоть соломы пожгите немного.

– Нельзя. Одни такие умные пожгли – мы скоро проедем мимо их останков. Посмотришь, – вполголоса отозвался возничий. И действительно, немного далее в одну зловонную кучу были свалены чуть припорошенные снегом дочерна сгоревшие сани. Маша притихла, стараясь прогнать от себя мысли о тех, кто ехал в санях. Она постаралась сосредоточиться на дороге, которая сейчас сильно петляла.

– Придется потрудиться, – Шестипалый проехал вдоль всего обоза, повторяя рысарям эти слова. – Он высунул голову. Впервые за десять лет его проклятая башка лежит посреди дороги.

– Полыхнет огнем… – поежился рысарь, которого Маша про себя называла монголом.

– Не полыхнет, сил у него нет. С голодухи и выполз…

– Кто выполз? – спросила девочка, но на нее никто не обращал внимания.

Ответ она получила за следующим, каменистым холмом. Не покрытые снегом камни лежали на его склонах, от крупных валунов до самых мелких камешков. Вдруг из ямины под одним из камней выползла струйка желтого дыма, одновременно с ней другая – по ту сторону склона. Потом несколько камней зашевелились, складываясь в непонятную мозаику вокруг желтого блестящего озерца. В самой его глубине возникла черная точка.

– Открыл глаза, скотина! – прошипел Шестипалый. – К бою, дружина!

– Может, разобраться сначала… – пискнула Маша. Но рысари, конечно, не обратили на нее внимания. Вдруг груда камней побольше дрогнула и поползла вверх. Через несколько секунд Маша поняла, что смотрит прямо в глотку огромной драконьей головы.

– Ангиночка у вас… – пробормотала она машинально.

Из глотки клубами повалил желтый дым. Впрочем, запах от него шел какой-то химический, так что Маша особо не страдала. Правда, она находилась довольно далеко, а те рысари, что готовились к бою, теперь непрерывно кашляли.

– Биться задумали, нехорошо, – гулким шепотом, каким могла бы заговорить пещера, произнес дракон. – Меньшая я. Некрасиво. Вы вот со средней бы разобрались… Нет чести младших обижать.

– Дай проехать, найдем твою среднюю! – ответил Шестипалый.

– Я уже давал, ни один не вернулся, – обиженно прошелестела каменная голова. – Залог оставь. Сам в бой, а дружину мне.

– Нет! – возразил Шестипалый. – У тебя одного три головы или больше!

– Оставь хоть сани. Не бойся, не сожру, с трех лошадок да с трех с половиной человечков только пуще аппетит разыграется. Проглотит тебя моя средненькая, тогда остальных я слопаю.

– А не проглотит…

– А не проглотит, ко мне вернешься, биться будем. Тогда всех сразу и слопаю. Ладно, езжай с дружиной, а то невтерпеж ждать, пока вы по одному туда-сюда мотаетесь. А сани мне оставь все-таки…

Шестипалый взглянул на рысарей, посмотрел на Машу и вздохнул.

– А как же мне мимо тебя проехать, ты всю дорогу загородила, башка каменная!

– Ну дак пасть открою, ты по ней и проедешь!

– Нашла дураков…

– Ну и храбрец, – голова закашлялась от смеха. – На младшенькую напал, на средненькую с дружиной собрался, теперь вот дорогу даю – боится ехать. Такого и есть противно.

Шестипалый обиделся. Он так ударил пятками покрытые попоной бока коня, что тот взвился на дыбы.

– Открывай рот! – скомандовал он.

Голова послушно распахнула каменную пасть, пропустила отряд и закрыла снова. Минуту ее глаз без всякого интереса рассматривал сани, нахохлившихся возниц, Машу, а потом погас, как лампочка.

– Чего будет, чего будет, – запричитал вполголоса возничий, что вез девочку. – Вонючие холмы уже не один десяток лет лежат, под силу ли…

– А чего будет, – лениво отозвалась каменная голова, глаз снова загорелся. – Средненькая тоже застыдит, к старшенькой отправит. Одна голова хорошо, а три лучше.

– И что же старшенькая? – спросила девочка.

– А старшенькая от хвоста дальше всех лежит, чистенькая, она и полыхнуть может, без опаски. Не взорвет себе бок, как я бы могла. Эх, где былые времена, облака и море. Могучие крылья рассекали небо! Летал такой красивый, стройный, а теперь лежу весь в своем…

– Ну и скотина, – не выдержала Маша. Ее и так сильно тошнило от запаха нечистот, а теперь, когда она поняла, чем именно дышит и по чему едет, ей настолько поплохело, что уже на все было наплевать. – Свинья свиньей…

– Тихо там! В былые времена я бы тебя не съел, побрезговал…

– Это я брезгую! – Маша встала на санях. Возница, наоборот, съежился. – Вот такая скотина меня есть будет. Во что ты превратился! Хотя, думаю, не было у тебя никаких былых времен.

– Были! – голова так возмутилась, что поднатужилась и повернулась к девочке носом. – Были! Летал, красивый, в облаках! А тут сраженье было, два войска на конях полегли. Я хоть и морской, а рыбу не ем, на суше пропитанье добываю. Не пропадать же мясу! Я людей-то не ел никогда, но вот лошадки…

– И что? – заинтересовалась девочка.

– И что… Сожрал всех коняг подчистую и уснул довольный. Проспал сотню лет, разжирел, травой порос, ей в тепле-то хорошо расти. Скотину на мне пасти стали. Ну вот и начал таскать помаленьку. Думал, силы поднакоплю и в небеса. А потом увяз… В своем…

– А если тебя почистить? – предложила Маша. – Ты смог бы взлететь?

– А что? – задумалась голова. – С голодухи-то похудел, кажется. Попробуй. Давай, разгребай! Только поторопись, твои уже со средненькой попрощались, к старшенькой движутся. Не ем людей, но ведь нет сил терпеть уже…

– Ага, бери лопату и начинай, – хмыкнул весьма непочтительно Машин возничий. – Самая работа для бесполезной венцесски.

Маша засунула в рот еще две подушечки мятной жвачки. Голова у нее немного кружилась. Потом поднялась в санях, встала на ноги, осмотреть все холмы, нежно розовеющие на закате. Они и в самом деле изгибались, как огромная змея. Девочка зажмурилась, представляя себе дракона маленьким и грязным, а потом щелкнула пальцами, восстанавливая его снаружи. Змеи ведь шкуру меняют время от времени, так легко себе представить, будто это одежка. А может быть, получится сделать его новеньким, так же, как она восстановила шапку шарлатана в Как-о-Думе и летающий диск на островах Океана падающих звезд? Новеньким и чистым змеем на белоснежном нетронутом поле…

Представить оказалось легко, щелкнуть пальцами тоже. Но не успела Маша открыть глаза, под ногами у нее дрогнуло. Она пошатнулась… Ладно хоть возница успел ее подхватить, не то бы рухнула в зловонную жижу, перемешанную со снегом.

– Ты что сделала? – закричал возничий, больно сжимая ее локти.

– Что?

Холмы зашатались, как волны бушующего моря, грязь сливалась с них, скатывалась и пропадала, не долетая до земли. Поднялся сильный ветер, заржали, зашарахались испуганные лошади, пахнуло снеговой арбузной свежестью – чистый воздух казался жидким, люди буквально пили его, вдыхая ртом. И вдруг загудело ликующе:

– Я свободен!

– Он же таких дел натворит! – продолжал трясти Машу возница.

– Великая волшебница, как мне отблагодарить тебя за мою свободу?

– Дел не натвори! – крикнула в ответ Маша, потому что ничего умнее в этот момент ей просто в голову не пришло. И тут же добавила: – И нас отпусти!

– Снова облака, снова горы! – радовался дракон, теперь его голос напоминал грохочущий водопад. – Подальше от людей с их дармовой кормежкой, подальше от войн! Один, совсем один, на краю земли… Только я да киты в океане.

Дрожь прошла по земле в последний раз, дракон рванулся в небеса, покрасовался в закатном небе и пропал. Люди огляделись. Их окружало ровное белое поле – Маша под шумок восстановила и землю, чтобы сани не угодили в овраг.

– Где наш отряд? Он успел их слопать?

Но вскоре показались всадники. Ликующий голос молодого рысаря разнесся над снежным полем:

– Он испугался сражаться с нами!

– Это все девчонка, она волшебница, – попытались втолковать рысарям возничие. Но Шестипалый не удостоил Машу и презрительным взглядом.

– Просил же деревенских не наливать вам хлебной водки, а они – зима, холода… Чтобы исполин испугался такой куколки. Ну вы даете!

Глава 22 По пятам

Обоз двигался по заснеженной пустыне, солнце светило слева, оно опускалось очень быстро, почти падало с неба за горизонт и как будто цеплялось за людей и лошадей своими алыми лучами. Маша с тревогой поглядывала вперед – ничего похожего на большой город, каким она представляла себе Захолмвье, не виднелось вдали.

– Ты как, голодна? – спросил ее, поравнявшись с санями, Шестипалый. Сам он выглядел неважно, был бледен и словно запыхался.

– Была голодна до Вонючих холмов, – ответила девочка угрюмо. – А мы скоро приедем?

– Придется заночевать в поле. – Шестипалый вздохнул. – Понимаю, не годится для твоего слабого здоровья. Но что делать. С медведем провозились, со змеем, потом слегка с дороги сбились. Дотемна не поспеть. А с последним лучом ворота в Захолмвье закроют. Постараемся доехать до леса, хоть дрова будут для костра.

Вот чего Маша действительно хотела, так это пить. Возничий время от времени прикладывался к плоской жестяной фляжке, но вряд ли это была вода.

Они успели дотемна подъехать лишь к границе леса. Вскоре запылали костры, запахло жареным мясом, возничие обихаживали лошадей, кормили мелким овсом. Маша выбралась из саней, чтобы размяться, но стоило ей слегка углубиться в лес, как под каждым кустом ей начал мерещиться колобок, и она вернулась к рысарям.

Ужин состоял из жесткого, странно пахнущего медвежьего мяса и овсяной каши. Маша не смогла себя заставить даже попробовать медведя. Она пожевала каши, а потом, немного поколебавшись, приманила себе из погреба тетки Марьи еще одно моченое яблочко.

– Не еда для венцессы, – не то посочувствовал, не то посмеялся над ней Шестипалый. – Медвежатина, овес. Постараюсь завтра раздобыть тебе цыпленка.

Маша смутилась, не зная, поблагодарить ли рысаря за такую заботу. Она пробурчала что-то ради приличия и забралась в сани, укрылась дырявой шубой, принесенной ей Шестипалым, и стала смотреть на небо. Незнакомые звезды, яркие, переливающиеся, как бриллианты, подмигивали ей из глубокой синевы. Она не заметила, как уснула под говор и смех рысарей, а ночью разбудил ее громкий волчий вой.

Маша подскочила и увидела Шестипалого, он дремал, сидя на ее санях, в руках сжимая тяжелый меч.

– Не бойся, волки далеко, – пробормотал он, не открывая глаз. Девочка осмотрелась. У костров спали рысари, завернувшись в шкуры. Слышалось сонное всхрапывание лошадей, накрытых попонами. Огонь плясал, потрескивали сучья, подкладываемые в костер часовыми. Девочка впервые спала в лесу, зимой, под открытым небом. Она отвернулась от лагеря, закрылась от пламени костра, и жадно смотрела на притихший почерневший лес, на тоскливое белое поле, на сверкающие звезды…

Со стороны Шестипалого послышался скребущий звук, словно рысарь почесывался во сне. Девочка посмотрела на него, он оставался неподвижным, а звук не прекращался. Более из любопытства Маша приподнялась, заглядывая за кромку саней…

На снегу у саней клубилась и пузырилась странная лужа, она не замерзала и только разрасталась. Маша замерла, пытаясь сообразить, что бы это могло быть. И вдруг из лужи вынырнули два глаза на стебельках, осмотрелись и остановили взгляд на девочке. Затем из глубины выплыли толстые губы и сказали:

– Ам!

Маша ахнула – лужа оказалась преследовавшим ее колобком. Он распластался по снежному насту и медленно двигался к ее саням.

– Ну нет, ты меня больше не напугаешь! – шепотом сказала девочка. – Я не дам тебе энергии. Не дождешься!

– Подумаешь, – булькнула лужа. – Я уже большой. Я уже от кого хочешь могу ее получить. Хоть вот от него…

Мерзкая булькающая клякса обогнула Машины сани, поползла к тем, где прямо на мешках с овсом спал возничий. Колобок подтек под сани, и вдруг снег под ними потемнел, полозья стали погружаться в землю. Девочка с ужасом смотрела на это – в глубине души она была уверена, что спит и ей снится кошмар. Полозья скрылись в серой грязи. Сани покачивало, как лодку в море, возница начал подергивать руками и ногами, но глаз не открывал. Лужа уже достигла мешков с овсом. Маша вцепилась в края санок, не в силах отвести взгляд.

«Только бы мне не бояться. Ежи говорили, это все морок, страхи насылает», – повторяла она про себя. Из глубины лужи послышался противный, глотающий звук. Спящий возничий вдруг замер и заплакал во сне, тонко и жалобно, совсем как маленький мальчик. Когда край лужи коснулся его свесившейся руки, он всхлипнул еле слышно:

– Больно, ой, больно…

– Помогите! – закричала Маша, которая более не могла этого выдержать. – Он его сейчас живьем проглотит!

На ее крик подскочили часовые. Лужа с чмоканьем втянулась в снег. С кончиков пальцев возничего капнула кровь. Совсем немного. Но Маша начала задыхаться от ужаса при мысли о том, что если бы она не закричала, колобок проглотил бы человека вместе с санями.

– Чего шумишь! – напустился на нее Шестипалый. – Нервная девочка.

– Опасно, – Маша вцепилась в его руку, – колобок из трав, замешенных на крови, идет по моим следам. Он был сейчас под теми санями – посмотрите, на снегу еще видна кровь.

– Ну и сны тебе снятся, – недовольно пробурчал Шестипалый. – Что ж за волшебство такое… Спи давай!

Но Маша тряслась под дырявой шубой до самой зари, вслушиваясь в сонные стоны возничего. Она рисовала в своем воображении, что колобок хихикает сейчас под ее санями и глотает ее страх своими толстыми губами, но ничего не могла с собой поделать. Он казался страшнее Зверюги-оборотня, что напал на нее в лесу. «Бежать, прятаться за барьером из соли», – повторяла она про себя совет старого ежа Чура. Но соли у нее не было…

Днем ночные страхи начали казаться надуманными. Болела голова, даже неяркое зимнее солнышко жгло глаза. Девочка отказалась от завтрака, Шестипалый почти насильно напоил ее травяным отваром с медом.

– Мне тебя не довезти, капризница! – возмущался он. – Не ест, не пьет! Раздобуду тебе цыпленка и пряничка, попробуй только носом повертеть!

Он казался таким трогательным, этот суровый рысарь, который запросто поднимал на пике огромного разъяренного медведя… Маша невольно улыбнулась. Но улыбка погасла на ее губах, когда к ним подошел возница с перевязанными пальцами.

– Проклята ваша сиротка, – буркнул он. – Не вылечилась от проклятья ледяной кости. Застывать не застывает, но что-то в ней есть такое противное.

– Завтра утром мы будем в замке Морского ветра, – попытался его успокоить Шестипалый.

– Лошадь у меня вся в грязи какой-то жирной, – продолжал жаловаться возничий. – Копыта как погрызены. И я сам – смотрите! Засыпал со здоровой рукой. А теперь самые кончики пальцев кем-то покусаны. Только мы с лошадкой и пострадали, потому как ее чистопородие везем. А вчера именно она дракона в небеса отправила, точно так. И медведь ее до смерти задрал, я видел. А она поднялась, как ни в чем не бывало! Проклята она, Звезды да осветят истину!

– Ты забываешься! – ледяным тоном произнес Шестипалый. – Ты говоришь о венцессе! В конце концов именно ее тетя платит тебе жалованье!

Возничий захлопнул рот и отошел в сторонку. Однако позже Маша заметила, что он пытается поменяться местами с другими возницами. Напрасно. Никто не хотел ее везти…

Проведя бессонную ночь, девочка то и дело клевала носом. Сквозь дрему она увидела, как они проезжали мимо Захолмвья – сплошь в расписных теремах и деревянных колокольнях, мимо крошечных деревень с почерневшими от времени избами. Краем уха слышала о том, что снежные волки идут по пятам за отрядом, и подумала, не пытается ли ее догнать Мишка. Стоило ей сомкнуть веки, как перед глазами вставал колобок – маленький шарик катится за ней по дороге. А толстые губы щерятся уже треугольными зубками. Зайца встретил – целиком проглотил. Волк попался – слопал за милую душу. Вроде по сказке должна быть очередь медведя, а потом лисы…

– Ледяной рыцарь! – очень громко кто-то сказал у Маши над ухом.

– Где?! – Девочка вскочила, роняя с колен так и не съеденного жареного цыпленка. Их обоз стоял в небольшой, всего в четыре дома деревне. У самых ее саней Шестипалый разговаривал с худощавым мужичонкой, прижимая к груди шапку. Его борода и усы смешно топорщились.

– А туточки он, его в горницу заносить боимся, в сенях лежит. Может, заразно, а у меня детишки. Все равно не мерзнет, весь ледяной, – заторопился мужик. – Везли его на Теплый берег, стало быть. Обозами, свадебными поездами, из Ватрушенска зять мой на подводе привез его к нам, аккурат перед Темной неделей. Он еще руками шевелил тогда. А с тех пор никого и не было. Вы первые.

– В сенях! – Маша подхватилась и побежала к дому.

– Куда?! – гаркнул Шестипалый, спрыгивая с коня, но девочка даже не обернулась. Зато его задержал мужичок:

– Так я говорю, подбросьте его до Теплого берега. Он уже и не говорит почти…

За Машей захлопнулась дверь.

В сенях было холодно. На грубо сколоченной лежанке, на соломе, лежал мужчина, накрытый тонким лоскутным одеялом. Из его посиневших губ время от времени вырывалось облачко пара. Девочка медленно подошла к нему, рассматривая его во все глаза. Он явно был рысарем – на нем осталась кираса, к стене у его головы был прислонен меч. На вид ему было лет двадцать. Маша с ужасом разглядывала покрытую инеем кожу, волосы, казавшиеся седыми. Заиндевевшие ресницы дрогнули, взгляд голубых глаз обратился к девочке.

– Зачем ты меня звал? – спросила она.

– М-н-е на-до… – чуть слышно простонал он.

– Что тебе нужно?

– К леекаарюуу…

– Мы отвезем тебя, – пообещала девочка. – Но скажи, почему ты звал меня в замке Громовая груда? Тот магический зов… Из-за него я ищу тебя…

– Кто ты-ы…

Дверь распахнулась, вошли Шестипалый и рысари, с ними тараторящий мужик.

– Вот он, ваше чистопородие, ему так, кашки, водички с медом в рот влить, да и то необязательно, чаще он отказывается.

Маша припала к груди ледяного рыцаря, стараясь не упустить ни звука из холодных губ.

– Я Сквозняк из другого мира. Я хочу помочь тебе. Я пришла за тобой. Скажи, как ты узнал обо мне в Громовой груде?

– Яа нее быыыл в Грооомооовооой… Скажииии мамеее яаааа…

Он замер с раскрытым ртом, глядя прямо на девочку. Напрасно она ждала продолжения. Из его рта не вырывалось больше пара.

– Он мертв, – Шестипалый поднял Машу на руки, как малышку. – Слышишь? Мы поздно приехали.

– Нет, он говорит…

– Он умер, – рысарь пальцем повернул подбородок девочки, заглянул ей в глаза. – Всё.

– Всё… – При Маше еще никто никогда не умирал. Она снова оглянулась на ледяного рыцаря.

– Ты сказала ему, что искала его?

– Он был в Громовой груде, просил о помощи…

– Конечно, ты, как чистопородная венцесса, чувствуешь ответственность за своих рысарей. Но ты ошиблась. Его не было в Громовой груде.

– Нет, нет, ваше чистопородие, – встрял мужик. – Его везли с Медвежьего угла, у него мать из Еловска, он все время об этом говорил.

– Это не тот рысарь! – поняла девочка.

Незнакомый рысарь умер от проклятья ледяной кости прямо у нее на глазах, более того, почти у нее на руках. Всю Темную неделю, пока Маша веселилась на деревенских свадьбах, училась доить корову и топить печь, он лежал тут, в сенях, думал о своей матери… Лицо рысаря менялось на глазах, изморозь покрывала его кожу, словно водоросли, все гуще, с каждой секундой затягивая его полностью, пока он не превратился в глыбу льда.

– Его теперь похоронят? – спросила Маша.

– Да не хоронят таких вот, стынущих, – почесал в затылке мужик. – Кто быстро замерзает, с теми все понятно, а такие, что годами лежат – шут их знает, может, они там подо льдом живые. Авось найдут лекарство, разморозят. Надо в ледяные пещеры везти, у нас своя есть, неподалеку, туда со всей округи везут такие глыбы, но мне одному не справиться.

– Я дам людей, мы поможем, – Шестипалый отвлекся от Маши, и в этот момент она разрыдалась, вдруг ощутимо представив себе, как страшно и одиноко было ему в последние дни, и как невыносимо несправедливо было умереть именно тогда, когда пришел обоз, который мог увезти его к лекарю.

С плачущей Машей на руках Шестипалый вышел на улицу. У Машиных саней столпились рысари и возницы. Они что-то горячо обсуждали.

– Пришла, говорит, за тобой! Он тут и испустил дух.

– Ага, ага, как услышала про ледяного рысаря, закричала – где он? И прочь из саней.

– Проклята она, проклята. Не леденеет, потому что людей губит! Смерть за нами по пятам идет.

Шестипалый поставил Машу на землю. На щеках у него заиграли желваки.

– Что за бабья трепотня? – в ярости процедил он сквозь зубы. – Ты, ты и ты – поможете увезти замерзшего в пещеру. Остальные по местам! Отвезем беднягу, пообедаем и в путь! И кто до Теплого берега рот откроет, тот будет иметь дело со мной.

– Это они обо мне говорили? – испугалась Маша.

– Я обещал доставить тебя к тетке, так что ничего не бойся. После Темной недели нервы у всех сдают, – объяснил ей Шестипалый. – Мужичье. Тешатся старушечьими байками.

– Я должна вам кое-что сказать! Только отойдемте… от этих, – после услышанного Маша уже боялась даже посмотреть в сторону рысарей и возниц. Ей все казалось, что уж очень недобро на нее косятся. Они отошли за угол дома.

– За мной действительно катится колобок, замешенный на крови. Возница правду сказал. Колобок его едва не проглотил. Я сама видела, оттого и не спала всю ночь.

– И ты туда же? – с досадой сплюнул Шестипалый. – Венцесса Калина, у меня много дел. Завтра вы уже прибудете в замок, там пугайте свою тетю.

– Пожалуйста! – взмолилась Маша. – Я не прошу ничего делать. Занимайтесь своими делами, но иногда посматривайте на мои сани. Колобок набрал силу, он наверняка где-то неподалеку.

– Только не вздумай травить свои байки в присутствии обозных, они и так тебя невзлюбили, – предупредил Шестипалый. – Мне придется отныне присматривать за тобой. Ничего, нам бы день продержаться да ночь простоять. Завтра ты увидишь свою тетю.

Глава 23 Соляной барьер

Деревню удалось покинуть далеко не сразу. Умерший уже весь был покрыт коркой льда, его завернули в одеяла, и Маша не могла без слез смотреть на него. Сейчас она чувствовала себя очень злой. Она злилась на мужика за то, что больного держали в сенях, правда, в доме и в самом деле были маленькие дети. Она была зла на возницу, который все чаще прикладывался к фляжке и начинал рассказывать про Машу все более фантастические ужасы, вплоть до того, что она дралась с драконом и что у нее не ноги, а козлиные копыта. Она была зла на Шестипалого, который не верил ее рассказам о колобке. Но больше всего она злилась на саму себя. За колобка, само собой, ведь лекарь велел ей стряхнуть смесь трав в посудину и закопать, а она принялась играть с порошком. Но в первую очередь за ледяного рыцаря. Увлеклась жизнью венцессы… По правде говоря, она не очень-то старалась раскрыть тайну магического зова, думала, что у нее впереди куча времени. Что с того, что этот ледяной рысарь из Медвежьего угла оказался не тем, кого она должна была спасти? В чем между ними разница? Оба рысари, оба подхватили проклятье ледяной кости. Он умер, она ничего не смогла для него сделать. От этого девочку терзало чувство вины, и ее нисколько не утешало то, что она не лекарь из часовни при замке Морского ветра, а значит, бессильна была помочь ему.

На санях, запряженных тройкой лошадей, повезли замерзшего в ледяные пещеры. Маша услышала разговор сопровождающих.

– У меня семья в Еловске. Его зовут-то как? Я бы мать его нашел, меч передал, о сыне рассказал.

– Есть имя, есть, – ответил мужичок местный. – Мой старший уже на дощечке выжег, для родных. Сейчас достану, прочитаете, сам-то я неграмотный, а детишек мать научила… Там, в пещере-то, уже четверо таких, к одному невеста приезжала, пыталась сквозь лед поцеловать, да ее родители силком увели.

Маша забралась в сани и оттуда хмуро наблюдала, как мужчины – все, даже Шестипалый – сделали по глотку хлебной водки, потом принялись собираться. У Машиного возницы предательски покраснел нос, он дважды поскользнулся, пока лез на свое место. Девочка поняла, что к вечеру ему померещатся у нее не только копыта, но и рога.

Обоз тронулся в путь. Маша сидела, погруженная в свои мысли, машинально отмечая, что сугробы кончились, как и заснеженные ели, снег лежал, потемневший и мокрый, над дорогой нависали безлистные кривые ветви каких-то деревьев.

– Маша, а Маша, протяни ручку, поймай меня, – вкрадчиво донеслось сзади.

– Размечтался, – буркнула девочка и, привстав на санях, посмотрела назад. Колобок следовал за ней как ни в чем не бывало, но он изменился, и дело было даже не в том, что он ощутимо подрос. И не в том, что он выглядел сейчас как фантазия сумасшедшего дизайнера, – его прежде ровная поверхность была покрыта подошвами, как будто ему надоело катиться, и он решил идти по дороге. Самое страшное было в том, что прежнее его серо-зелено-коричневое «тельце» украшали теперь прожилки цвета спелой клюквы. Маша с омерзением поняла, что это кровь.

– Зайчики-зверушки, мышки-норушки, – весело напевал колобок своим новым, вкрадчивым полушепотом. – Всех сожру, один останусь. Начну сегодня ночью с тебя, мамка-лепуха, потом за людишек примусь…

– Из бешеной курицы тебя лепили, что ли! Куриного гриппа на тебя нет! – в сердцах воскликнула Маша и больно прикусила губу, чтобы не закричать от страха и отвращения.

– Что с тобой? – к ней уже скакал Шестипалый. Колобок моментально отстал, так что если рысарь его и увидел, то не понял, что это было.

– Чего ты кричишь?

– Колобок… – начала было Маша, но, увидев, как заинтересовался возница, перевела тему: – Где мы сегодня ночуем? Надеюсь, в доме?

– Если поспеем до Каштановки. Там я надеюсь сменить сани на телеги – дальше снега нет. Теплый берег уже близко. Лучше не отвлекай меня, если хочешь сегодня ночью быть под защитой домового.

Он снова умчался в голову обоза. Маша с тревогой посмотрела на небо – солнце, виднеющееся между ветвями деревьев, медленно, но верно клонилось к горизонту.

«Надо поспать, – решила Маша. – Ночью меня ждет что-то страшное».

Но сон не шел к ней. Даже с закрытыми глазами ей мерещилось что-то в игре света и тени, в редком карканье ворон, в скрипе ветвей. Когда неподалеку завыл волк, она снова подпрыгнула, ожидая, какое новое испытание несет ей дорога.

– Дикушки, – сплюнул рысарь, похожий на медведя, его конь поравнялся с возницей Машиных саней. – Лошадям отдохнуть надо, а эти с волками по пятам идут.

– Чуют проклятую, – ответил ему возница, прикладываясь к фляжке.

Когда небо покраснело, Маша и вовсе думать забыла о сне. Она смотрела на увеличивающиеся тени деревьев и молилась про себя, чтобы обоз успел доехать до города. Когда к ней направил коня Шестипалый, она по его озабоченному лицу прочитала уже все, что он собирался ей сказать.

– Не поспеваем.

Эти слова прозвучали для девочки как приговор.

– Сани плохо идут по сырому снегу, лошади выбились из сил…

Маша ничего не ответила, при вознице она боялась снова говорить о колобке. Лишь когда рысари разбили лагерь, разложили костры, когда возницы занялись лошадьми, девочка подошла к Шестипалому.

– Выслушайте меня! – попросила она. – Сегодня ночью меня убьют.

Ее бледное лицо и срывающийся голос, казалось, произвели впечатление на рысаря.

– Тише, тише. С чего ты это взяла?

– Вы снова мне не поверите, если я начну рассказывать…

– Если ты опять про колобка из травы… Знаешь, мне нянька тоже такие сказки рассказывала. Про мучного, про травяного, про «я от бабушки ушел»…

– Забудьте про колобка, – лихорадочно зашептала девочка, вздрагивая от треска костров. – Забудьте все, кроме одного – на лагерь ночью нападут, меня убьют первую, потом остальных!

– Я буду спать у твоих саней, не бойся!

– Не спите, – взмолилась Маша. – Пусть никто не спит. И пусть не расседлывают лошадей.

Шестипалый погладил ее по голове, как маленькую девочку, а потом пошел к кострам. Маша не стала углубляться в лес, как в прошлый раз, чтобы сходить в туалет, она спряталась за густыми кустами, росшими у какого-то могучего дерева. С другой стороны ствола разговаривали двое рысарей.

– Ты заметил?

– Дикушки по пятам идут, колдуют, наверное. У меня душа весь день не на месте, а ведь я не робкого десятка.

– Да не дикушки. Что-то другое в этом лесу. Много мелочи поеденной, шкурки заячьи, кости, перья. Птиц нет, ни снегирей, ни коростелей, только вороны.

– Да не только в этом. Вчера, где мы ночевали, то же самое было. Это все зима долгая, оголодало зверье…

Это не зима, хотелось сказать Маше. Это колобок ест. Кровью наливается, чтобы силы были. Неподалеку хрустнула ветка, девочка опрометью бросилась к саням.

Маша взяла свою порцию овсянки, но есть не смогла, горло словно сжал спазм, еда и питье застревали в нем. Она прилегла в санях, зажав в кулаке взятые из дома ножницы, чтобы защищаться. Укрылась, как вчера, шубой. Спать она не могла, ее всю трясло, как в лихорадке.

Лагерь затихал. Часовые молча сидели у костров. Лошади фыркали. Шестипалый посидел недолго у саней, потом пошел куда-то по своим делам. Маша ждала. Слушала звуки ночного леса.

Вдруг сани заколыхались, словно лодочка в бурном море. Маша села, испуганно оглядываясь. Вокруг нее ходили черные, чернее ночи, волны, сильно пахло травами и протухшим мясом. Маша поняла, что это колобок, видимо, он заглатывает ее сани точно так же, как прошлой ночью играл с санями, где спал возница. Она истошно завизжала. Часовые вскочили. Прибежали рысари, будто и не спали вовсе. Впереди всех стоял Шестипалый. Неизвестно, что он увидел под санями девочки, но глаза у него стали еще более дикими, чем обычно. Медленно он потянул за меч.

– Что это? Колдовство?

– Я говорил, она проклята.

Маша услышала это из толпы рысарей и поняла, что помощи от них ждать нечего. Она спросила:

– Колобок, это ты? Зачем ты пугаешь меня?

– Я сейчас тебя сожру, – донесся трубный глас из-под ее ног.

– Зачем? Почему именно я?

– А зачем ты меня по недомыслию слепила, зачем голодным в мир отпустила? Зачем боялась, зачем соседушек не слушалась? Я тебя, мамка-лепуха, сожру за то, что ты меня слепила на муки вечные, и освобожусь! Начну по деревням кататься, начну есть, что вздумается!

– А если не сожрешь? – спросил его Шестипалый, держа меч на изготовку.

– А не сожру – помру через три дня и три ночи!

– А людей жрать будешь?

– Не могу, пока не освободился. Пробовал уже вчера, не полезло…

Колобок решил, что достаточно уже наболтал; сани снова затрясло, Маша закричала, чувствуя, что уходит под землю.

– Прыгай, девочка! – крикнул ей кто-то.

– Куда? Эта тварь повсюду! – тут же возразили ему.

Шестипалый подскочил и вонзил меч куда-то под сани, потом выдернул его – сухим и сверкающим в свете костров. За ним подбежал Машин возница с выхваченной из костра горящей палкой, ткнул в черное. Колобок захохотал:

– Я только с голодухи помереть могу.

Маша уже не кричала, слезы катились у нее из глаз. Она кляла себя за то, что взяла в руки кристалл и зеркало, что попала в этот мир, пыталась щелкать пальцами, но не могла придумать, что же ей вложить в посыл…

– Сейчас он ее проглотит, – сказал кто-то из рысарей. – Мы что, так и будем стоять?

– А что тут поделаешь. Сначала ее, потом нас. Бежать надо, братцы, пока он ею занят!

– Не допущу! – из темноты загона показался всадник на коне, закованном в латы. Это был Шестипалый с мечом, он подскочил к саням и подхватил Машу. Взлетая в воздух, девочка заметила, что конь не стоит на земле – черные волны не касаются его копыт.

Колобок взревел, вытягиваясь из-под саней и принимая прежнюю форму шара, огромный, почти как дом – он явно хорошо покушал. Шестипалый усадил Машу перед собой и крикнул остальным:

– Действуйте, как договорились! Встретимся в замке!

Потом стукнул пятками коня по бокам, и тот понесся. Колобок с диким ревом катился за ними, с треском ломая деревья. Маша прижалась к шее коня. Шестипалый то и дело вскрикивал, подгоняя его. Но колобок не отставал.

– Слушай, девочка, – заорал рысарь, стараясь перекричать рев чудовища. – Мой конь непростой, может месяц скакать, но мы с тобой – нет. Ты эту тварь слепила, вспоминай все, что о нем знаешь. Думай!

– Мне ежи сказали… – крикнула в ответ Маша, – скрыться от него можно за соляным барьером! Где здесь можно найти много соли?

– Соль? В море соль!

Рысарь потянул за узду, поворачивая коня. У Маши сначала затекли, а потом стали ныть все косточки, но колобок не знал усталости. Они скакали всю ночь, вот уже и лес кончился, и дорога пролегла меж гор. Здесь совершенно не было снега, только черный в темноте камень…

Рысарь одной рукой правил конем, другой – поддерживал ослабевшую Машу. Послышался какой-то гул, воздух повлажнел, запахло йодом. Маша поняла, что море близко.

Они достигли берега как раз тогда, когда небо начало светлеть на горизонте, но солнца еще не было. Не колеблясь, конь Шестипалого ступил на поверхность моря и скакал до тех пор, пока рысарь не остановил его.

Они замерли на воде, глядя на беснующегося на берегу колобка. Тот был покрыт грязью и мелкими камешками, раскрывал сотню зубастых ртов, но не отваживался даже подойти к морским волнам.

– Что теперь? – задыхаясь от бешеной скачки, спросила девочка.

– Ждать.

– Три дня сидеть на лошади? Может, найдем хоть лодку или камень?

Шестипалый ничего не ответил. Он тоже тяжело дышал и выглядел крайне усталым.

– Позвать бы кого-нибудь… – опять начала Маша.

– Кто отважится помочь нам, когда здесь такое чудовище?

Маша помолчала, потом снова спросила:

– Поищем остров? С водой, будем рыбу ловить.

– На поиски могут уйти недели, если не месяцы.

Маша больше ничего не могла придумать. Она расстегнула шубку и принялась шарить по карманам куртки, не найдется ли что-нибудь из припасов. Куда там, шоколадку с орехами, взятую из дома, она съела еще в замке привенихи. А кроме нее вроде бы и не было ничего. В одном из карманов она нащупала два носовых платка и достала их. Один был из дома, простой. А в уголке второго было вышито «спасибо за кашку».

– Надеюсь, это скатерть-самобранка, – невесело пошутил Шестипалый. – Хотя стелить все равно негде.

– Это же подарок от домового! – вспомнила Маша. – Он делает дорогу: где брошу платок – там дорога, проеду – дорога исчезнет.

– Радуге дорога не нужна. – Рысарь погладил по шее свою лошадь. Маша только сейчас угадала, что это кобыла.

– А колобку? – придумала девочка. – Надо найти камень, чтобы мост с берега на него перекинуть. Колобок погонится за нами и останется на камне – кругом граница из соленой воды!

– Нет смысла – мост рухнет, только когда ты по нему пройдешь или проедешь. Вот если бы ты про платочек раньше вспомнила, до того, как мы на воду въехали. А сейчас как выберемся?

– Я сдаюсь, – пробормотала девочка.

– А вот этого делать не смей, – строго сказал рысарь. – Недостойно. Нет чести. Ты лучше помолчи минутку, я что-нибудь придумаю.

Некоторое время Маша только слышала плеск волн да стенания колобка на берегу. Потом рысарь сказал со вздохом:

– Делать нечего, будь по-твоему. Готовь платочек. Когда скажу, бросишь его на землю, а до тех пор держись покрепче.

Радуга понеслась к берегу, ей наперерез метнулся колобок, но у края воды рысарь остановил лошадь. Колобок попытался дотянуться до нее грязными щупальцами. Однако лошадь отступила за нависающую над морем небольшую скалу. Колобок покрутился на месте да и запрыгнул на скалу, видимо, решив рухнуть на всадников сверху. В этот момент Радуга рванулась вперед, мимо скалы, и поскакала по берегу. С ревом чудовище ринулось за ними.

– На счет три! – крикнул рысарь Маше. Та вытянула руку с платком домового.

– Раз!

Копыта дробно стучали по дороге, мелкие камешки брызгали в стороны.

– Два!

Дробь перешла в плеск, Радуга немного сбилась с ритма, колобок заухал сзади, как филин.

– Три! Бросай!

Лошадь скакнула в сторону. Платок спланировал на поверхность воды. От берега до небольшого черного камня появился мост – деревянный, широкий, с резными перилами. Копыта Радуги глухо стучали по нему. Колобок щелкал зубами за спиной, по чистым струганым доскам потянулся липкий след…

– Только держись, только держись, – рука с шестью пальцами подхватила сползающую на бок Машу.

Камень. Глухой удар копыт о доски – звонкий дробный цокот о камень.

– Скачи дальше, дальше!

Радуга взмыла в воздух, поскакала по поверхности моря, заржала, словно обрадовавшись тому, что ей снова позволено не сбивать ноги о землю, бежать по воздуху.

Колобок бесновался на черном камне, со всех сторон окруженный водой. Мост пропал, как будто его и не было.

– Здесь не бывает отлива? – с тревогой спросила Маша.

– Камень все равно остается в воде, – успокоил ее Шестипалый.

– Мамка-лепуха, – жалобно позвал ее колобок, спрятав на время сотню жадных ртов с треугольными зубами. В бледно-розовых лучах рассветного солнца он казался гладким и совсем не страшным.

– Пугай рыбу, грязь! – ответила девочка, и ее передернуло от отвращения.

Через час, передохнув, Маша и Шестипалый верхом на Радуге уже скакали по дороге к замку Морского ветра.

– В сказках, про которые я тебе давеча говорил, колобков всегда хитростью побеждали, – объяснял девочке рысарь. – И мучных, и травяных, и песочных. Уж больно они просты, круглы, не ухватишься, никак не сладишь, вывернутся. А хитрости не понимают…

Маша слушала вполуха, на душе у нее было легко, как бывает, когда случается то, о чем и не мечталось. Не шел за ней по пятам колобок. Скоро она будет в замке. Найдет ледяного рыцаря. Спасет его и вернется домой.

О том, как ей спасти ледяного рыцаря, девочка сейчас предпочитала не думать, чтобы не портить себе настроение.

Глава 24 Подобающее положение

Солнечный свет разливался по небу. Все выше поднималось дневное светило. Маша уже не чувствовала собственных ног, она прижалась щекой к груди рысаря, чтобы не упасть, обхватила слабой рукой его за шею.

– Держись, держись, венцесса! Я уже вижу замок.

Маша открыла глаза. Впереди, на скалистом берегу моря, возвышался белокаменный замок со стройными башнями. Он совсем не походил на Громовую груду. Маша прислушалась. Ей вдруг показалось, что высокие башни замка пели под утренним ветром… Солнце отражалось в витражных окнах…

– Что это за музыка? – спросила Маша у рысаря.

– Так башни построены – когда дует ветер, они поют, – ответил ей Шестипалый. – Потому его и назвали – замок Морского ветра.

– Странно, в первый раз вижу в окнах стекла.

– Так на Теплом берегу не бывает сражений, стекла бить некому. Сюда приезжают для лечения, для свадеб, для оздоровления детей, а кто-то просто отдохнуть от бесконечных войн. Нет чести захватывать замок в отсутствие хозяина. Многие этим пользуются, особенно вдовы.

Дорога заметно посветлела, она тоже была белой, как замок, не ослепительной – мягкого, молочного цвета. Она полого поднималась в гору, к замку. Когда они подъехали ближе, стали видны чахлый садик с хвойными растениями в кадках и грубыми каменными лавками, высохший фонтан с морским драконом, похожим на того, которого почистила Маша, широкие ступени главного входа. Каменная стена вокруг замка не имела ворот, она просто кончалась у белой дороги. Это окончательно убедило Машу, что в замке Морского ветра не бывает сражений.

– Все уже, наверное, приехали. Я уверен, твоя тетя все глаза выплакала.

Белая пыль клубилась за ними, копыта Радуги выбивали дробь. Замок приближался, сверкал все ярче под лучами восходящего солнца. Лошадь пересекла каменный мост, проскакала по двору, остановилась у крыльца. Шестипалый соскочил с нее, он был вымотан, но держался намного лучше Маши, которая буквально повисла на лошадиной шее. Он взял девочку на руки и поспешил с ней в замок. В прохладном белом зале, в скудном свете единственной свечи в шандале у огромного зеркала, рысарь остановился и крикнул:

– Кто-нибудь! Люди!

Маша смутно слышала, как по лестнице кто-то спускался, заботливые руки приняли ее у Шестипалого, куда-то понесли… девочка уснула.

Разбудили ее почти забытое чувство тоски и скорбный плач, в котором она распознала магический зов и даже обрадовалась ему. Потом до ее ушей донесся настоящий, не мистический плач. Маша открыла глаза. Она лежала в кровати из светлого дерева, мышцы ныли, но так приятно, расслабленно… На стенах и потолке разноцветные солнечные зайчики от витражей. Девочка повернула голову, чтобы посмотреть, кто там плачет.

У приоткрытого окна сидела Рыкоса Гривастая. Она была безупречно одета и причесана, ее серебряное платье выглядело свежим и аккуратным. Ничего общего с дикой, странной Рыкосой, которая напала на девочку в лесу. И плакала она совсем как обычная женщина, тихо и горько, без воя и рычания.

– Тетечка, – шепотом позвала Маша.

– Детка! – женщина, отвернувшись, смахнула слезы, потом поспешила к кровати, упала перед ней на колени, протянула к девочке руку. – Как ты, маленькая моя? Сейчас я позову лекаря. Звезды на Горе, Андрей рассказал мне, какие испытания выпали на твою долю, бедняжка.

– Он сказал, вы искали меня? – осторожно спросила Маша.

– Я была замурована в тронном зале, едва не умерла от голода. Я с ума сходила при мысли о том, что с тобой, где ты…

– Разве вы не искали меня у дикушек?

– У дикушек? – искренне удивилась привениха. – Но Андрей сказал, тебя приютила добрая женщина из какой-то деревни, когда мы вернемся в Громовую груду, мы обязательно ее навестим. А сейчас отдыхай. Я пришлю лекаря и принесу тебе поесть.

Она ласково провела рукой по щеке девочки, потом легко поднялась и вышла за дверь. Маша полежала немного, затем попыталась встать. Сначала у нее закружилась голова, от витражей замельтешило в глазах, но потом все прекратилось, осталась лишь некоторая слабость в руках и коленках. Девочка обнаружила, что на ней только ночная рубашка из беленого льна, отделанная ручным кружевом и вышивкой. Ее одежда нашлась в сундуке, в ногах кровати. На тумбочке рядом с кроватью в глиняной вазе стоял прутик с листочком, подаренный умшастыми ежами. Возле него были аккуратно разложены Машины немудреные вещи – бусы, портрет венцессы, карманное зеркало, ножницы, носовой платок. Кристалл оставался на шее. Девочка смутилась, догадавшись, что пока она спала, ее переодели, волосы заплели, что ее вещи раскладывали чужие люди.

– Она уже стоит на ногах! – воскликнул, входя, невысокий, чуть полноватый, но подвижный и очень эмоциональный мужчина. Несмотря на седые волосы и добрые морщинки вокруг глаз, его невозможно было назвать стариком. – В постель, в постель, ты еще слишком слаба. Шутка ли, такой путь, такие испытания…

– Она у нас непоседа, – рассмеялась, входя вслед за ним, тетя Рыкоса. – Прошу вас, лекарь Сердюк, осмотрите ее, пока она снова от меня не сбежала.

Маша ответила ей долгим пристальным взглядом, затем послушно стянула рубаху. Лекарь не заохал при виде огромного синяка на боку, он лишь подпер щеку языком и нахмурился. Затем простучал девочке спину, заглянул в глаза и задумался.

– Я бы сказал, что она просто очень устала, и не только физически… В общем, силы можно было бы подстегнуть кровью однороги. Научите ее правильно сидеть верхом, еще парочка подобных путешествий, и я не ручаюсь за ее кости.

– Я займусь ее рысарским воспитанием, – пообещала привениха.

– Что же до проклятия ледяной кости, то я не нашел и следа его. Если позволите, я обследую девочку, однако мне кажется, что за ледяную кость вы принимали все эти годы нечто иное. Насколько мне говорят результаты моих исследований, проклятьем нельзя заразиться, все мои пациенты заболели после того, как поели заболевшую птицу, причем не мясо или кожу – погрызли кости и хрящи. Как я понял, девочка заболела в столь раннем возрасте, когда еще не могла грызть косточки?

– Но что же с ней было?

– Стресс, вызванный гибелью родителей, какая-либо наследственная болезнь, кажется, ее мать прославилась тем, что проспала десять лет, покуда ее не поцеловал будущий муж, ваш брат?

– Это не более чем романтическая семейная легенда, – тетя обхватила себя руками, как будто внезапно ей стало очень холодно, она отвернулась к окну.

– Мне очень жаль, – мягко сказал лекарь. – Похоже, я расстроил вас, напомнив о дорогих вам людях. И ты, девочка, тоже прости. Все, что я могу, это делать предположения, потому что за всю мою жизнь еще ни один из тех, кто подвергся проклятью ледяной кости, не вернулся к нормальной жизни. Я не могу рассчитывать на удачу, я все время ищу, ищу… Ищу…

Он вдруг запнулся, глядя на прутик в глиняной вазе. С минуту смотрел на него очень внимательно, потом протянул руку, чтобы дотронуться.

– Извините, это мое, – сказала Маша и, чтобы перевести разговор, спросила: – Скажите, вы хороший доктор?

– Простите, что? Хороший ли я доктор? – рассеянно отозвался лекарь Сердюк.

– Вы хорошо лечите людей?

– Калина, он самый лучший лекарь, потому и работает тут, при замке Морского ветра, – вставила привениха.

– Тогда вы должны знать Ракушку, – хитро улыбнулась Маша, вспомнив, что ежи говорили, что только лучшие из лекарей заслуживают внимание умшастых ежей.

– Ракушку! – лекарь выпрямился, глядя на девочку сверху вниз. – Конечно, я знаю Ракушку. Что бы я делал без ее советов… Но ты? Кто мог тебе назвать ее имя?

– Ежиха, что лечила мой ушиб, велела обратиться к ней, мол, она доделает. Вы не передадите ей?

– Конечно, я передам, но Ракушка очень занята в последние дни. Скажи мне, девочка, откуда у тебя эта веточка?

– Мне ее дали…

– Она может пустить корни. Я посажу ее. Не дашь ли ты мне ее?

– Если пустит корни, дам, чтобы не погибла, – Маша отвернулась и подошла к тумбочке с вазой. – А пока не могу, мне велели не выпускать ее из рук. Впрочем, я могу отдать вам листик.

Лекарь не успел ничего сказать, он только ахнул, когда девочка оборвала листок и протянула ему.

– Вы свободны, – объявила ему привениха. – Если больше никаких рекомендаций не будет…

– Только покой и отдых, пусть денек проведет в постели, через пару дней можете начать тренировки. Что же до завтрашнего пира и бала, полагаю, вреда не будет.

Он ушел, но перед тем как выйти за дверь, еще раз оглянулся на прутик, стоящий в вазе. Листик он унес в руке.

– Ну что же, детка, – вздохнув, привениха оторвалась от созерцания моря за окном. – Я отдала распоряжения насчет обеда, его скоро принесут. Потом ты сможешь поспать, но не спи слишком долго – завтра твой первый бал. Мне хотелось бы проэкзаменовать тебя перед ним. Насколько хорошо ты помнишь уроки в Громовой груде.

– Вы имеете в виду книгу? – Маша ответила тетке дерзким взглядом. – Или пощечину, что вы мне дали в то утро, когда началась осада? Или мертвого старьевщика у вашего трона?

– О, – отозвалась госпожа Рыкоса. Пристально взглянув на девочку, она прошла по комнате к камину и опустилась в деревянное кресло с высокой спинкой. – Похоже, ты затаила на меня обиду?

– Я помню все, чему вы меня учили. Может быть, я действительно ошиблась, и в лесу, и у дикушек на меня напали не вы. Дядя Андрей сказал, что вас в это время не могло быть в том месте. Но я видела, как вы шли по коридору с ножом в руках, и у вас были странные глаза. Я видела мертвого старьевщика. Я помню ваш крик – в тот момент, когда меня сбросили в бочке в горную реку. Вы сказали рысарям, что не позволите им предать вас. И ваш голос изменился.

– Что ты хочешь сказать? – спокойно спросила Рыкоса. – Что больше не желаешь быть моей приемной дочкой?

– Вы снова будете угрожать мне, чтобы я плясала под вашу дудочку?

– Я никогда не угрожала тебе, моя девочка, – Рыкоса выпрямилась во весь рост. – Каждому из случаев есть свое объяснение.

– Мне очень интересно, – съязвила Маша.

– Перед лицом опасности люди часто ведут себя так, как им несвойственно. Я была в отчаянии, боялась, что потеряю тебя – после стольких лет, которые я провела без всякой надежды. Я боялась потерять наш родовой замок. Каюсь, я позволила своей звериной сущности вырваться наружу. Такое изредка случается со всеми чистопородными потомками Гривухи. Ненадолго могут измениться глаза, голос, характер.

– Поэтому вы убили старьевщика?

– Этот хитрый старикашка… – Рыкоса принялась мерить шагами комнату, – много лет бродил по замкам, скупал старые вещи, иногда подворовывал, не гнушался никакой грязной работы. Он был в курсе всех семейных тайн, мог выдать расположение войск, подземных ходов, мог отравить колодец. Он собирался выкрасть тебя, я узнала, что он совсем заморочил тебе голову.

– Это портрет Калины? – Маша сдернула с тумбочки подвеску. – Вы говорили, я ее копия!

– В детстве была, с годами ты все больше становишься похожа на своего отца. Я хотела защитить тебя. Так же, как и тогда, когда ударила тебя. Мне нужно было, чтобы ты усвоила урок. Чтобы навсегда запомнила, что не пристало венцессе проявлять слабость и дурной характер перед теми, кто ей служит. Так же поступила в свое время моя мать. Никто и никогда не видел меня неопрятной, растрепанной, паникующей. Вернее, панику я стараюсь заменить яростью.

Маша снова вспомнила, как выглядела Рыкоса в тот зимний день, в лесу – дикая, странная, с нечесаными волосами, небрежно одетая – и окончательно поверила, что это не могла быть она. Все звучало очень разумно – Гривуха, ярость, старьевщик. Кроме одного – Маша была Машей. Не венцессой Калиной.

– Я вам верю, – наконец сказала девочка. – Но я не могу играть в ваши игры. Я не венцесса, я не должна жить в этой комнате, танцевать на балах. Я приехала сюда…

Она запнулась, не решив, рассказывать ли привенихе о ледяном рыцаре. Но та истолковала ее замешательство по-своему.

– Ты приехала, потому что у тебя не было выбора. Андрей рассказал, что ему пришлось увозить тебя из деревни едва ли не силой. Все рысари, что ехали с обозом, уже в замке и подтвердят, что ты венцесса Калина. Андрей уверен в этом и поклянется чистотой своей породы. Он утверждает, что перед лицом опасности ты вела себя вполне достойно, твоим предкам не пришлось бы за тебя краснеть. Ты общалась с дикушками, с волками, с умшастыми ежами, с соседушками, ты противостояла чудовищу, крылатому змею, диким зверям, ты проводила в последний путь застывшего рысаря – все это испытания не для деревенской простушки. Я не ошиблась в тебе. Считаешь ты себя венцессой или нет, ты достойна этого титула. Прими его с честью.

– А если нет? – еле слышно переспросила девочка.

– Самое страшное преступление в этом мире – предательство чистой породы. Если тебя признают самозванкой, тебя обезглавят. Так что никогда, даже наедине с собой, покуда ты в замке Морского ветра, не сомневайся в своем титуле. Как я не сомневаюсь в том, что ты моя племянница. Тебе предстоит занять подобающее положение. А теперь давай пройдемся по твоей родословной.

Маша почувствовала слабость и села на кровать. Она вяло отвечала на вопросы, когда ей наконец принесли обед – бульон с укропом, соленые огурцы, клюквенный кисель и гречневую кашу с куриным мясом. После еды ее начало клонить в сон, и привениха позволила ей прилечь.

– Нет, нет, мне нужно осмотреть замок, – девочка попыталась встать, но ноги и спина отдались такой болью, что она отказалась от своих попыток.

Засыпая, Маша почувствовала, как Рыкоса погладила ее по голове, а потом услышала, что та собрала посуду на поднос, не дожидаясь слуг, и вышла из комнаты.

«Может, она и в самом деле добрая, – подумала девочка. – Попритворяюсь венцессой еще маленечко, завтра мне будет уже лучше, я найду ледяного рыцаря».

Маше снилось, что она вновь беседует с летающим змеем, а голос у него становится все более гулким, слова все труднее разобрать, вдруг у него оказалась голова Костика, одноклассника Маши, он подлетел к ее окну и сказал презрительно:

– Летим, скорее. Или тебе здесь понравилось, венцесска?

Во сне Маша встала на подоконник, но не могла решиться прыгнуть на спину летающему змею с головой Костика, она со страхом смотрела на широкий каменный двор там, внизу. А в реальности Маша упала с кровати. И тут же проснулась, начала растирать ушибленные колени. Даже слезы брызнули из глаз от обиды.

В комнате пахло морем, было свежо от того, что одно из окон осталось чуть приоткрытым. Каменный двор и стена напротив Машиного окна были освещены факелами, их теплый свет играл в цветных стеклах. Маша открыла сундук, на ощупь нашла свою броню с привязанной к ней шапочкой колокольцев, надела ее. Затем она переворошила весь сундук в поисках того, что могла бы надеть без посторонней помощи. Бродить в броне и ночной рубашке девочка не решалась. Роскошь замка Морского ветра пугала ее, напоминала о требовании Рыкосы вести себя соответственно своему положению. Но среди бархата и парчи она смогла выбрать лишь широкий плащ с капюшоном, бледно-розовый, с опушкой из золотистого меха, да еще у порога стояли мягкие белые сапожки с матово светящимися круглыми застежками.

Надев обувь и плащ, Маша выскользнула из комнаты. За дверью она увидела ведущую вниз крутую лестницу, освещенную одним факелом. Девочка бесшумно спустилась по ней. Лестница, как оказалось, вела в спальню привенихи, при свете синего фонарика Маша увидела широкую кровать с балдахином, по подушке разметались знакомые рыже-русо-черные пряди волос. Девочка прошла к полукруглой двери, отодвинула засов и очутилась в коридоре, таком же гулком, наполненном сквозняками и таинственными звуками, как и в Громовой груде, только с белыми стенами и светильниками в виде голов летающих змеев вместо факелов. Маша спросила у лампочки колокольцев, где ледяной рыцарь. Синий луч провел ее мимо запертых дверей, по широким лестницам и вывел во двор. Мелодичные звуки отражались от башен и уносились в вышину, где битым блюдцем светилась луна чужого мира. В галереях ходили стражники, девочка видела дрожащий свет факелов. Маша накинула капюшон на голову и пересекла каменный двор, торопясь туда, куда указывал свет фонарика. Мимо хвои в белых горшках, под арку, к ступеням, ведущим вниз, в укромную дверь, притаившуюся в тени под балконом. Она оказалась не заперта. Прямо за ней были небольшие сени, Маша вошла и увидела приоткрытую дверь, из которой пробивался дрожащий свет и аромат травяных настоев. Маша просунула в комнату голову – внутри был ряд деревянных скамеек, накрытых простынями и лоскутными одеялами, большая часть их пустовала, но на некоторых неподвижно лежали люди. В углу, у крашенной в белый цвет печурки, более подходящей для кипячения чайника, чем для обогрева, на табуретах у голого стола сидел лекарь и большая, очень толстая ежиха. Лекарь мрачно смотрел на огонь, ежиха с аппетитом откусывала от кренделя, обсыпанного маком. Внезапно иголки у нее посинели, она с тревогой посмотрела прямо на Машу.

– К нам гости, – протяжно, чуть обиженно сказала она. – Не стой у порога, я тебя вижу, девочка.

Маша вздрогнула, спряталась за дверь, потом все-таки вошла в комнату.

– Венцесса! Вот уж точно, непоседа! – вскочил Сердюк. – И что ты тут делаешь?

– Здравствуйте, – рассеянно отозвалась Маша, – вы, наверное, Ракушка.

Девочка оглядывала деревянные лавки. Все, кто лежал, были ледяными рыцарями. У всех были одинаковые заиндевевшие брови, волосы сосульками, неподвижные глаза, устремленные в потолок. Маша не могла понять, кто из них тот, что был ей нужен – синий лучик пропал, стоило ей войти в комнату, вероятно, его убрала ежиха.

– Тебе не терпится от синяков избавиться? – догадался лекарь. – Понимаю, ведь завтра бал. Ну что же, матушка Ракушка, поможешь нашей красавице?

– По ложке свежей крови однороги утром и вечером, вот и все, что ей нужно, – отозвалась ежиха, концы иголок у нее заалели. – А лучше бы поспать да поесть недельку-другую.

– Спасибо, я не люблю лежать, – ответила Маша, проходя мимо обледеневших людей, разглядывая их во все глаза. – Вы не скажете, кто из них был в Громовой груде?

– Я не знаю, – ответил лекарь. – Увы… Ко мне они попадают в таком состоянии, когда другие лекари уже махнули на них рукой. Видишь ли, я не столько лекарь, сколько исследователь, я ищу лекарство, испытываю все рецепты на их шкуре. Поэтому я не беру тех, кто стынет от проклятья мгновенно. Таким вот, медленно замерзающим, можно хоть лекарство в рот влить…

«Кто же из них звал меня? И зачем? Что я вообще тут делаю?» – раздумывала девочка, снова и снова проходя мимо неподвижных людей. Под сединой изморози невозможно было отличить брюнета от блондина, под ледяной коркой скрывались морщины и веснушки.

– Странно для венцессы такое любопытство, – заметила ежиха. Но одновременно с ее словами Маша услышала новый звук – не то стон, не то речь. Она вернулась и опять прошла там, где была только что. Из-за обледеневших стрелочек ресниц за ней следили глаза.

– А-ша… А-ша… – услышала она снова.

– Что? – беспокойно обернулась девочка. Заметив, что ежиха собирается что-то сказать, она прикрикнула на нее: – Молчите, прошу вас!

Ракушка, обиженно пожав плечами, засветилась ярко-синим и пропала. Лекарь осуждающе покачал головой, но девочка успела обратить внимание на то, что один из рысарей размыкает посиневшие губы.

– Ма-ша, – услышала она более отчетливо.

– Кто ты? Откуда ты меня знаешь? – девочка бросилась к нему. Она дышала на его ледяные брови, пыталась отогреть руками холодные твердые щеки, но бесполезно.

– Девочка, что ты делаешь? – спросил у нее лекарь. – Этот рысарь израсходовал свои силы, он сейчас уснет и во сне скорее всего застынет.

– Разбудите его! – вне себя закричала Маша. – Сделайте что угодно, только разбудите его! Я проделала такой путь, я едва не погибла, я должна с ним поговорить!

Она вцепилась в лекаря, тот даже покачнулся от такой атаки.

– Ну хорошо, хорошо, я попытаюсь! – ответил он. – Все равно он безнадежен, а мне нужно опробовать новый рецепт. Забродившая кровь однороги и твой листик с кривуги… обычного человека такая смесь убьет, но… Ракушка как раз убеждала меня опробовать ее на обледеневшем. Будем надеяться, что она права.

Маша без сил прислонилась к стене, наблюдая, как лекарь с ложечки вливает жидкость, бурлящую алой пеной, в рот ледяного рыцаря. Смесь застывает у него на губах, пена становится твердой.

– Нужен теплый сосуд, как человеческое тело, – догадался Сердюк. – Сейчас я подготовлю ложку, только бы не ошибиться с температурой. Чуть горячее или холоднее, эффекта не будет, а он стынет с каждой секундой.

Он оставил кружку, поспешил к печке, а девочка с ужасом смотрела, как лед сковывает рысаря, поднимаясь от ног к сердцу. Недолго думая, больше от отчаянья, она схватила кружку, отхлебнула немного и припала к твердым губам, вливая изо рта в рот лекарство. Все произошло очень быстро. Сначала она почувствовала, что язык обожгло, словно она набрала в рот бритвенных лезвий, потом острое скользнуло вниз и рысарь ответил леденящим дыханием, которое моментально убрало боль с обожженных губ. В следующий момент громко ахнул лекарь. Он поспешил к девочке с кувшином молока:

– Набери в рот, только не глотай! Не глотай! Плюй! Плюй скорее на пол!

Маша отпивала молоко и выплевывала его на пол, оно пенилось у ее ног розовым и белым. Лекарь тем временем хлопотал над ледяным рыцарем. Скорчившейся на полу Маше было видно, как ледяная корка отступила, спустилась с груди, к ногам, как дрогнули пальцы свесившейся с лавки руки. Раздался глухой, протяжный стон.

– Тише, мальчик, тише, – бормотал лекарь. – Сейчас мы тебе чаю согреем. Тише, тише, знаю, больно, сердечко-то колотится.

Лекарь всем телом прижимал к лавке колотящегося в ознобе рысаря. Маша с изумлением рассматривала густые брови, низко нависающие над глазами, темные волнистые волосы, твердый подбородок. Лицо было очень знакомым, но оно не могло принадлежать этому миру!

– Маша Некрасова, – клацая зубами, сказал Никита Кожаный из Как-о-Дума. – Как ты тут оказалась, Сквознячка?

Глава 25 Старый друг и третий жених

Маша и Никита не могли наговориться, выкладывая друг другу все, что пережили со времени памятных событий в Как-о-Думе. Лекарь только суетился вокруг, приговаривая:

– Молодые люди, умоляю, говорите спокойнее, берегите силы, я не знаю, насколько хватит действия лекарства, поймите, мне больше неоткуда его взять! Видите, оно стынет и сворачивается на глазах, его нельзя хранить! Свежие листья кривуги можно добыть только в долине однорогов…

– Возьмите и успокойтесь! – Маша незаметно приманила из комнаты свою веточку и оторвала новый листик. – Напоите остальных, кто леденеет, я вам завтра еще листик добуду.

– Но так же нельзя! Я должен все проверить! – лекарь умчался, оставив друзей одних.

– Все еще пользуешься магией и шарлатанскими штучками, – понимающе прищурился Никита. – А у меня так никаких способностей и не оказалось, кроме перемещения в другие миры.

– Даже маячки не можешь ставить? Как же ты перемещаешься?

– А ноги на что? – усмехнулся парень. – Ноги, руки, голова – и никаких чудес. А кто посмеет усомниться, что я Сквозняк, тому список спасенных миров и открытых тайн! Я, кстати, видел тебя в лесу. Хотел позвать, да ты убежала. На санях меня везли, вслед за свадебным поездом. Там еще дикари были, вроде как балаганщики, фокусы показывали, пели.

«Спираль укажет на друга», – вспомнила Маша предсказание гадалки и тот ясный день в зимнем лесу. «Завитушка, локон – это, оказывается, спираль миров, указание, что ледяной рыцарь такой же Сквозняк, как и я. То-то мне так не хотелось звать его местным словечком «рысарь».

– Как дела у ребят?

– Илья все больше погружается в законы, у него так и не было ни одного ухода. Он, в общем, не очень по этому поводу печалится, только жалеет, что с тобой в других мирах не встретится. Давно бы бросил Академию, если бы не его родители, они все мечтают, что он окажется настоящим Сквозняком. А вот Натка очень переживает, что у нее нет уходов. Изобретает вместе с Великим шарлатаном какую-то униформу для Сквозняков. Чтобы, значит, и грела, и остужала, и защищала, и чтобы спина была синяя, повернулся лицом к стене и – невидимый. Вот только в такой униформе в чужом мире нельзя затеряться, думает теперь, как ее замаскировать…

– Что-то отличало агента 007 от местных жителей, не то волевое лицо, не то проницательный взгляд, не то парашют, волочащийся за ним… – задумчиво пробормотала Маша. – Жаль… значит, с ребятами я увижусь, если только попаду в Как-о-Дум… И почему Сквозняк не может путешествовать по желанию?

– Ну, я всегда путешествую по желанию, – рассмеялся Никита. – Неожиданно, правда, как и ты, но приключений не боюсь… Где нужны кулаки и трезвая голова…

– А мне вот кулаки пока не особо были нужны, – вздохнула девочка. – Погоди, а как же ты меня звал еще в замке? Если у тебя нет способностей к магии, откуда был магический зов?

– А на что он похож? – полюбопытствовал Никита.

– На перемещение между мирами. – Маша задумалась. – Точь-в-точь такое же ощущение.

– Я думаю, это оно и было, – Никита пристально посмотрел на печку, избегая встречаться взглядом с Машей. – Видишь ли, я едва не провалил миссию.

– Разве такое возможно?

– Видать, возможно. Ты видишь, я старше тебя, хотя в Как-о-Думе мы были ровесники. Я здесь уже год, все тренировался, присматривался, стремился попасть в Громовую груду, решил, что моя миссия – найти и разбудить венцессу. Люди говорят, что она объединит замки вокруг Горы Ледяной угрозы, и не будет больше войн. Рысари будут защищать деревни от нечисти, летающих змеев и диких зверей. Попал в нужный отряд, но однажды в лесу поохотился неудачно, подстрелил перепелку, запек в глине, она была такая маленькая, что я и косточки сгрыз… и не придал значения тому, что она быстро остыла. Вот и заболел. До Громовой груды добрался, спать лег, а проснулся – мерзну, все не могу согреться. И день за днем все хуже и хуже. Когда услышал, что венцесса проснулась, еще руки кое-как шевелились…

– Не было там никакой венцессы, – сказала Маша. – Это я переместилась в ее комнату, меня за нее выдавали. И там я почувствовала зов, точь-в-точь такой, когда домой пора возвращаться…

– Ну так вот я и думаю, раз начал я стынуть – стало быть, миссию провалил. Поэтому тебя и перекинуло мне на выручку. Потому ты и зов ощущала – переместиться переместилась, да не сразу поняла, зачем.

– А если я переместилась, чтобы помочь тебе, чтобы найти лекарство… – медленно произнесла девочка, – значит, моя миссия выполнена, и я могу возвращаться домой? Только почему нет зова?

– Потому что теперь у нас одна миссия, – печально подвел итог Никита. – Найти венцессу, скорее всего. Мир от проклятия ледяной кости ты уже избавила, значит…

– Ничего подобного, – возле стола появилась Ракушка, она подобрала оставленный ею крендель и снова принялась лакомиться. – Проклятье в твоих костях, юноша! Кровь однороги и листик кривуги – сильные средства, но это не лекарство. Они гонят кровь по венам, они придают силу ста зубохватов обычному, здоровому человеку, и поэтому ты можешь ходить и говорить. Но если завтра в это же время ты не примешь снадобье, ты застынешь за считаные секунды. Ищи венцессу – это путь к тому, чтобы открыть тайну ледяной кости. Или доживай свои дни в нашем медленно остывающем мире. Следующего лета не будет.

Ежиха исчезла с кренделем в лапках, как только на пороге появился лекарь. Он пританцовывал, держа в руках кружку с крышкой, из которой сильно пахло спиртным.

– Проклятье ледяной кости разбито! – напевал он. Маше и Никите пришлось испортить ему настроение, они передали те слова ежихи Ракушки, что касались его как лекаря.

– Звезды на Горе! – воскликнул Сердюк, поднимая руки. – Бывает ли так, что умшастые ежи ошибаются?

– Вот завтра и увидим, – мрачно пообещал Никита. – На моем опыте.

– Ты не застынешь! – твердо сказала Маша. – Теперь есть средство, чтобы отсрочить обледенение. А мы тем временем разгадаем загадку проклятья ледяной кости.

– Не знаю, сколько он продержится на крови однороги… Хотя как раз на тебе и проверим, – лекарь сел за стол, достал бумагу, перо, баночку с чернилами и начал писать. Никита сидел на скамье, брови у него были сдвинуты. Чтобы подбодрить его, Маша положила ему на плечо руку.

– Вот она где! – раздался с порога голос тетки Рыкосы. Приподняв подол парчового платья, привениха поспешно вошла в лазарет. – Я так и думала! Не успела прийти в себя, уже печется о подданных! Пойдемте, ваше чистопородие, вам следует привести себя в порядок перед сегодняшним балом. В вашу честь дается обед!

– Я приду вечером, Никита, – пообещала девочка. Она закусила губу, чтобы не расплакаться – мальчик был ее единственным другом здесь, более близким, чем названая тетя. Рыкоса же смотрела на молодого рысаря, поджав и без того тонкие губы.

– Посмотрим, – пробормотала она напоследок, выводя Машу за руку во двор, под небеса, на которых уже занималась заря.

Машу ждала ванна с ароматными травами и парфюмерная помада, пахнущая жиром и полевыми цветами. Пока незнакомая служанка занималась волосами девочки, привениха снова заставила ее рассказать родословную венцессы, историю замка Громовая груда, подвиги отца, дедов и прадедов…

Затем девочку нарядили в платье из зеленого бархата и золотой парчи. Лиф платья украшали бисерные листики клевера, золотые геральдические подсолнухи – юбку. На шее ей оставили многострадальное ожерелье из замка Громовой груды с портретом Калины. На ноги полагались мягкие сапожки, в которых Маша уже успела прогуляться до лазарета – каменные полы в замке Морского ветра были холодны как лед.

– Обращай внимание в первую очередь на тех, у кого шапки с рогами, – поучала ее Рыкоса. – Это рысари, прославленные своими завоеваниями. Кланяйся тем, кто одет в малиновое, золотое, зеленое и серебряное – это богатые и знатные. Остальным можешь милостиво кивать. На челядинов не обращай внимания. Не дай Звезды на Горе, скажешь кому «спасибо» – у нас в замке веди себя, как хочешь, но на пирах – не смей! Опозоришься.

– Лучше вообще держать язык за зубами, – проворчала девочка, она только что поблагодарила служанку, закончившую возиться с ее косой-короной.

– От того, как будешь держать себя за обедом, нас с тобой либо на круг позора да под топор палача выведут, либо дадут по венцу – и тогда мы свободны и богаты, – шепнула привениха, когда служанка вышла. – Не подведи меня, девочка.

Маша глубоко вздохнула и посмотрела на себя в зеркало. Оно отразило весьма заносчивую особу в роскошном зелено-золотом платье. Осанка была вполне царственная. Немного портило общую картину выражение глаз – испуганное, почти загнанное. Девочка вздернула нос, чтобы прогнать это выражение. Получилось неплохо.

«Главное, не опускать нос», – сказала себе девочка и последовала за теткой из комнаты, по коридорам, в зал. Спускаться по лестнице, задрав нос, было нелегко, Маша шагала словно в пустоту, рискуя упасть. Но вот наконец широкие двери, из-за которых гремит музыка. Девочка с удивлением узнала гармошку и свирель, прочие инструменты были ей незнакомы.

– Госпожа сударыня венцесса Калина Горькослезная со своей привенихой, Рыкосой Гривастой, – объявил чей-то усталый голос. С задранным носом Маша шагнула в зал. Она шла, почти ничего не видя, лишь слегка кивая в сторону малинового и зеленого, пока ее живот не уперся в стол. Звякнула посуда.

– Ишь, какая гордая, – послышался шепот.

– Настоящая венцесса.

– Чистую породу сразу видно.

Шепот казался почтительным, Маша вздохнула с облегчением. У нее уже затекла шея от непривычной позы, но она боялась опустить нос, чтобы люди не увидели ее испуганные глаза.

– Прошу вас, госпожи сударыни, отобедать с нами, – сказал кто-то, по голосу очень важный. Маша еще раз глубоко вздохнула, и тут одна из булавок на платье соскочила и ткнула через ткань прямо в бок. Девочка пискнула от неожиданности.

– Что? – в важном голосе послышалось изумление. – Вы что-то изволили сказать?

Маша изогнулась, стараясь встать так, чтобы булавка не кололась так сильно.

– Венцесса… – предупреждающе произнесла привениха.

Маша провела рукой по боку – бесполезно, снаружи булавка почти не чувствовалась, а в бок вонзалась все сильнее. Страшно подумать, что произойдет, если Маша сядет…

– Присядьте, венцесса, разделим хлеб да соль, – вкрадчиво произнес кто-то.

– Только не это! – воскликнула несчастная девочка, у нее на глазах выступили слезы. Разом смолкли музыка и все разговоры.

– Может быть, наше общество недостаточно блистательно для такой чистопородной особы? – насмешливо спросила рогатая тень слева.

– Вот именно! – ухватилась за подсказку Маша. – Вы даже не встали, когда я вошла!

– Девочка… – с тихой угрозой прошипела привениха.

– Да, да, словно я простая девочка, а не венцесса Калина Горькослезная, дочь благородного веника Елисея Гривастого, внучка веника Никодима Гривастого, потомок Гривухи саблезубого!

Она уже не могла выносить боль, с каждой секундой становившейся все более острой.

– Минутку, минутку, – забеспокоился важный голос, Маша скосила глаза из-за своего задранного носа, чтобы посмотреть на того, кто говорит, но уловила только пурпурно-золотое сияние. – Титул за вами еще не признали, давайте спокойно пообедаем, развлечемся за едой приятной беседой.

– Не о чем мне с вами беседовать! – Маша стукнула кулаком по столу. – Пока вы не окажете мне уважение, я с вами за стол не сяду.

Слезы брызнули у нее из глаз, девочка бросилась из зала в спасительный полумрак коридора, там просунула руку под подол и вытащила, наконец, злополучную булавку. Только после этого она вновь обрела способность оценивать ситуацию. Она неслышно подкралась к двери и услышала обрывок разговора:

– Вам не за что извиняться, госпожа сударыня, – говорил важный голос. – Что вы… Девочка горда, как и ее отец, и горяча, как бурлящая кровь однороги. Для чистопородного рысаря ее поведение безупречно. Каюсь, мы ожидали, что вы приведете к нам деревенскую простушку, выдадите ее за венцессу, чтобы вернуть себе титул…

– Ну как вы могли подумать… – смущенно пробормотала Рыкоса.

– Да-да, заставите ее вызубрить родовую книгу, нарядите в роскошное платье. Но девочка своим поведением доказала свое право на титул. Прошу вас, верните ее в зал. Мы поступим с ней так, как она того достойна.

Маша отпрянула от двери. Рыкоса вышла в коридор. С интересом осмотрев Машу с ног до головы, она сказала:

– Прошу вас, ваше чистопородие, вернитесь в зал, рысарям есть что сказать вам.

А потом добавила шепотом:

– Хотела бы я знать, кто тебя научил…

Маша вновь задрала нос и вошла в зал. При ее появлении люди встали из-за длинного стола.

– Мы признаем за вами титул венцессы, – сказал важный голос. – Просим вас разделить с нами хлеб и соль, уважаемая госпожа сударыня. Возложение венца состоится вечером, на балу.

– Не откажите, присядьте, примите… – наперебой заговорили собравшиеся. От удивления Маша стала озираться по сторонам. «Странные люди, им грубишь – они уважают, может, так и надо себя вести?» – подумала девочка. Но тут ее глаза встретились со взглядом пожилой служанки, которая чуть заметно покачала головой, точь-в-точь как учительница. И Маше стало невмоготу. Она пробралась на свое место за длинным столом, ей предложили поесть, но на глаза ей попадались зажаренные целиком гуси, румяные поросята с лукавыми мордочками, огромные рыбины с тусклыми мертвыми глазами, меньше всего на свете они наводили на мысль о еде, скорее о лавке таксидермиста. Кто-то положил ей на тарелку кусок барашка, но Маша есть не могла, так и просидела с опущенными ресницами до конца обеда, среди жующих бородатых ртов, хруста разгрызаемых костей, шлепанья на пол объедков. Только отломила кусочек от ритуального каравая хлеба с солью, когда его начали передавать от гостя к гостю в знак мира в замке Морского ветра.

Так, голодная, и отправилась на бал, где Маше на голову надели венец Калины Горькослезной – яшмовые гроздья ягод калины на чеканном золоте листьев. Важный господин в пурпурном и золотом поздравил ее с восстановлением славы предков. Когда девочка повернулась к толпе разряженных господ сударей, словно придавленная к земле тяжелым венцом, и подняла глаза, все присутствующие так закричали, заревели, завизжали, что она невольно вздрогнула и прижалась к привенихе, скромно и молча стоящей рядом. Рыкоса ответила ей торжествующим взглядом и произнесла:

– Поздравляю, девочка моя.

Когда крики умолкли, грянула музыка, чистопородные рысари разбились на пары и пустились в пляс, более подходящий деревенской свадьбе, чем рысарскому замку. Повсюду сновали слуги, разнося в деревянных, обитых железом кружках пенистое мутное пиво. Маше очень хотелось попробовать пива, но Рыкоса взяла кружку у нее из рук.

– Почему?! Я уже взрослая! – возмутилась девочка.

– Дети больные родятся, взвоешь, – просто объяснила ей привениха. – Выпивка – не развлечение для девочек. Даже титулованных.

Сквозь толпу танцующих, улыбаясь, пробирался к ним Андрей Шестипалый. Кажется, он искренне радовался Машиной победе. Девочка бросилась было к нему навстречу, как вдруг заметила, что он ведет за руку мальчика примерно ее возраста, светловолосого и кудрявого, с ясными голубыми глазами.

– Наконец-то, – вздохнула с облегчением госпожа Гривастая. – Калина, позволь тебе представить его чистопородие веника…

– Просто Ванечка, – перебил ее Андрей. – Вы равны по рождению, можете называть друг друга по имени. Ванечка, проводи Калину, покажи свои игрушки…

– Игрушки? – переспросила девочка с недоумением.

– Вам нужно познакомиться поближе, – улыбнулась привениха. – Веник – самая подходящая для тебя компания, в отличие от беспородных рысарей.

Ванечка крепко взял Машу за руку и повел ее прочь из зала. Он не говорил ни слова, только упорно шагал по коридору. Пахло от него молоком и печеньем, руки у него были чистые и белые.

– Ванечка, куда мы идем? – спросила она, робея.

– Сейчас! – сказал он. – Там интересно.

Через коридоры и галереи он повел ее по винтовой лестнице в башню, на первом этаже которой явно была спальня Шестипалого, о чем свидетельствовали висящие на стене мечи и разложенные по столам доспехи. Выше была комната Ванечки.

Маша с любопытством рассматривала кровать, такую же большую, как у нее, сундук с одеждой, а кроме них – деревянную лошадку, игрушечные сабельки и большую малопонятную конструкцию, похожую на скелет птеродактиля и бумажный самолет одновременно. Ванечка выпустил ее руку и принялся с гордостью показывать гостье свои сабельки и деревянных рысарей.

– Ванечка, извини, сколько тебе лет? – спросила Маша с подозрением.

– Почти тринадцать, – в доказательство он показал на пальцах. Девочка с сомнением оглядела его – он вел себя точь-в-точь, как шестилетний.

– Извини, – снова сказала она. – А кроме игрушек, ты что любишь? Книжки? Верховую езду?

– Я боюсь лошадок, – честно признался мальчик. – А в книжках слишком мало картинок.

Он застенчиво улыбнулся, и из уголка рта у него вытекла тонкая струйка слюны.

– А что это такое? – Маша указала на самолетик.

– Мне надоело в этой башне, – приложив руки ко рту, шепнул мальчик. – Я придумал крылья, чтобы улететь. Такие, самолетные. В общем, самолет.

– Как ты мог собрать это? – Маша с сомнением оглядела конструкцию. – Тебе кто-то помогал?

– Руки сами делают, – признался Ваня. – Я люблю собирать всякие штуки. К нашей свадьбе как раз доделаю, и мы улетим вместе, только никому не говори.

– К нашей – что?

– Свадьбе! – рассмеялся Ванечка. – Я твой жених. Мы обручены с самого рождения.

– Я схожу с ума, – прошептала девочка. – Нет, это он сумасшедший. Явно дурачок, сабельки-солдатики, вот и болтает, что попало. Иван-дурак!

В это время распахнулась дверь, и в веникову комнату ввалилась толпа с привенихой и Шестипалым во главе. Гости пели дурацкую песню про уточку и селезня, от них здорово разило пивом, Рыкоса и Андрей молча улыбались. Ванечка прислонился спиной к стене, прижимая к груди сабельку, Маша же была слишком удивлена, чтобы испугаться.

– Вашу свадьбу справим ближе к весне, – впервые на Машиной памяти привениха показала зубы в улыбке. – Отныне вы считаетесь женихом и невестой!

– Что? – одними губами переспросила Маша, но в этот момент снова грянула глупая песня. Увлекшиеся взрослые не слышали, как Ванечка заплакал, потому что не мог найти под кроватью своего горшка…

Глава 26 Не хочу замуж за принца!

Привениха обняла девочку и сказала:

– Венцесса-невеста, говорила я тебе, так все и будет – титул, венец, замок и жених – веник чистопородный. Можешь начинать меня благодарить.

Любая другая девочка лишилась бы дара речи, но не Маша.

– Вы так пошутили, что ли? – возмутилась она.

– В себя от счастья прийти не может, – умилилась подвыпившая рысарка, но привениха уже достаточно хорошо знала характер своей подопечной. Она подтолкнула девочку к дверям.

– Я не хочу замуж! – отбрыкивалась Маша.

– Ого, уже невестины капризы, – смеялась толпа. – То да се…

– Вы все с ума посходили! – рявкнула Маша. Ей показалось, что она сейчас проснется, настолько нелепым было все происходящее. – Во-первых, мне рано замуж. А во-вторых, ваш веник – идиот!

Тетка моментально зажала рот девочке рукой и выпихнула ее за дверь. Зареванный Ванечка и веселая толпа остались в комнате.

– Послушайте! – отбивалась Маша от привенихи. – Что вы задумали? Какая свадьба?

– Поговорим в комнате, – прошипела сквозь зубы тетя.

– Я требую объяснений!

Привениха остановилась и развернула девочку лицом к себе:

– Андрей Шестипалый души не чает в своем племяннике, он вызывает на бой всякого, кто осмеливается назвать его прилюдно идиотом. Ты готова сразиться с Шестипалым?

– Нет…

– Тогда все обсуждать будем в наших комнатах. Торопись, пока я в настроении отвечать на твои вопросы!

Маша бежала за разгневанной Рыкосой по коридорам замка. Венец съехал набок и поцарапал ухо. Тетка буквально втащила ее за руку по крутой лестнице и втолкнула в комнату.

– А теперь выпей воды и скажи, чем ты недовольна.

– Недовольна? – тяжело дыша, Маша поднялась с пола. – Мне одиннадцать лет, и я не собираюсь выходить замуж! Тем более за Ивана-дурака!

– Послушай, глупышка. Чего ты боишься? Конечно, покуда вы не взрослые, жить будете со своими опекунами, с тетей и дядей, в разных замках. К тому же Ванечка с детства тяжело болен, потому вас и обручили – ты ведь тоже была больна.

– Но сейчас я здорова…

– А он – нет. Несмотря на то что уже много лет живет в замке Морского ветра, вдали от зимних вьюг, под присмотром лучшего лекаря. Вряд ли Ванечка доживет до совершеннолетия. Зато потом ты станешь богатой и знатной вдовой, сможешь выйти замуж за кого пожелаешь…

– У меня другие планы… – гнула свое Маша.

– Кого интересуют твои планы? – расхохоталась Рыкоса. – Ты венцесса, отныне официально, ты не должна думать о себе.

– Я не пойму, вам-то что до этого? – девочка посмотрела прямо в кошачьи глаза привенихи. Та отвела взгляд и прошла к окну.

– Твой титул вернул нам уважение рысарских пород. Никто больше не посягнет на наш замок, опасаясь беспрекословного приказания – любому мы теперь можем приказать отдать нам свой замок и свои деревни, и пашни, и челядь, и утварь. Но чтобы закрепить наши позиции, два самых знатных рода должны объединиться – ты и Ванечка, веник и венцесса, ваши титулы и наше с Андреем положение теперь неоспоримы. За один вечер ты сделала меня знатной госпожой из бедной скиталицы. После твоей свадьбы я стану самой могущественной госпожой, все замки вокруг Горы Ледяной угрозы будут повиноваться мне…

– Но если я откажусь…

– Ты глупа и ничего не понимаешь ни в политике, ни в искусстве интриги, – Рыкоса быстрым шагом прошла к двери и распахнула ее. – От тебя отныне ничего не зависит. Ты – ребенок на моем попечении, для окружающих твое мнение значит столько же, сколько мнение Ванечки. Но если до этого дня ты свободно носилась по полям и лесам, общались с крестьянами и безродными рысарями, этому пришел конец. Положение обязывает! До самого дня своей свадьбы ты не выйдешь из комнаты. Не плачь… Потом мы уедем в Громовую груду, ты и я, чтобы в свободе и покое ждать твоего совершеннолетия, а затем и освобождения от твоего супружества. Я позабочусь о тебе… – Прежде чем Маша успела сказать хоть слово, Рыкоса захлопнула дверь с той стороны и заперла ее. Путаясь в парче и бархате, девочка бросилась к двери, ударила по ней кулаками:

– Подождите! Там Никита, я должна отнести ему листик! Это лекарство, он погибнет…

Но из-за двери не донеслось ни звука.

Маша сорвала с плеч ненавистный бархат и бросилась на кровать, лицом в подушку. Парча зашуршала, не желая сминаться…

«Вот и добилась титула, венцесса-невеста. И Никиту не спасу, и сама пропаду в этом мире. Ждать до совершеннолетия в Громовой груде – с ума можно сойти. К тому же, если Ракушка права, земля остывает, не будет лета – не будет урожая, мы все погибнем уже в следующем году… Права была гадалка – третий жених появился скоро… и он меня каким-то образом погубит», – перед внутренним взором Маши встала бессмысленная улыбка Ванечки. Она снова разрыдалась, не то от жалости к нему, не то к себе, не то к Никите…

Немного успокоившись, она умылась остатками холодной воды в кувшине, выглянула в окно – бесполезно, не пролезут даже плечи. Потом исследовала замочную скважину для ключа. Напрасно, ее снаружи заперли на засов. Больше ничего она не могла придумать, легла в кровать и уснула, даже во сне всхлипывая после всех переживаний.

Проснулась уже ближе к полудню. Болела голова, глаза, щеки покрылись алыми пятнами от слез. Маша сразу поняла, что в комнате кто-то был – платье, которое она бросила вчера на пол, прибрали, на сундуке ее дожидалось другое: шерстяное с вышивкой гладью, удобное, явно домашнее. На столе стоял давно остывший завтрак – овсянка покрылась коркой, молоко с медом – пенкой, хлеб зачерствел, сыр засох. Но самое главное – в вазе не было ежиного подарка, ветки кривуги. Недолго думая, Маша щелкнула пальцами – прутик тут же оказался у нее в руках, правда, без листика. Девочка поставила его в воду. В это время со двора ее кто-то позвал.

Она высунула растрепанную голову из окна – прямо под башней стоял Никита. Живой.

– Долго спишь! – крикнул он.

– Меня заперли! – отчаянно завопила девочка. – Хотят выдать замуж! Свяжись с дикушками! С Мишкой!

Сильные руки отбросили ее от окна, щелкнул крючок.

– Мне что, и окна запирать? – нелюбезно спросила Рыкоса.

– Я их разобью, – угрюмо пообещала Маша.

– Не стоит, – покачав головой, привениха удобно устроилась в кресле. – Иначе что-то может произойти с этим симпатичным рысарем. Что-то очень плохое.

Она неопределенно покачала рукой, из рукава высунулся синий цветок – рукоятка кинжала. Подавленная, Маша села на кровать.

– Посмотри, до чего себя довела, – мягко принялась укорять ее Рыкоса. – Не одета, не причесана, всю ночь плакала, к завтраку не притронулась. Быстро же ты забыла все, чему я тебя учила.

– Если что-то произойдет с Никитой, я всем расскажу, что вы подменили венцессу, выдали меня за нее, – твердо пообещала девочка.

– Предашь меня – значит, предашь себя. Не забудь, милая, мы теперь заодно. Я не думаю, что чистопородные рысари забудут твое поведение на обеде. Круг позора и топор палача ждут нас обеих. Так что не глупи… А что касается того красивого мальчика – не беспокойся. Я хотела дать тебе время, чтобы ты успокоилась и смирилась со своей участью, но услышала, что ты кричала о дикушках… Свадьба состоится через три дня! За этот срок твой друг не успеет ничего предпринять. Оставляю тебя одну – не сердись. Столько приготовлений, столько дел, вряд ли я смогу навестить тебя, так что увидимся на твоей свадьбе. Кушай хорошо, за три дня голодом себя все равно не заморишь…

С притворной заботой потрепав девочку по щеке, привениха удалилась. Заскрежетал засов. Маша осталась одна в красивой комнате, которой только вчера любовалась. А теперь она стала ее тюрьмой…

Два долгих дня провела девочка в своей комнате. Она старалась не уснуть подольше, надеясь разжалобить или подкупить слуг, которые приносили ей еду, но они появлялись только тогда, когда девочка засыпала, видимо, специально следили за ней. Утром, как правило, в комнате оказывалось прибрано, на столе стыла еда, из кувшина пропадала веточка. Маша щелкала пальцами, возвращая прутик без листика, ковырялась в каше, потом развлекалась тем, что рвала простыни и вязала из них бантики, которые потом швыряла из окна. На третью ночь она твердо решила не спать. Хорошенько выспавшись днем, девочка просто лежала в кровати с закрытыми глазами и ждала… Под утро скрипнула дверь. Зазвякали тарелки из светлой глины. Маша услышала голос лекаря Сердюка:

– Вот он прутик, здесь. Просто колдовство какое-то. Куда вы лезете с примеркой свадебного наряда, приходите утром. Накройте кашу тарелкой. Лучше бы прямо в чугунке принесли, венцессам тоже нужна горячая пища. Идите. Я захвачу эту веточку…

Маша дождалась, пока лекарь подкрадется к тумбочке у ее кровати, затем внезапно села и сказала:

– Так вот кто ворует мой прутик!

Лекарь охнул, схватился за сердце и сел на кровать.

– Я понимаю, нехорошо, – согласился он. – Но где же мне взять листья кривуги? Идти в долину однорогов? Я там и часа не продержусь. А лекарство обледеневшим каждый день надо…

– Так пусть ваши обледеневшие сходят за листиками в долину, – предложила Маша.

– Никита вон все собирается, да других дел по горло…

– Никита! – подскочила девочка. – А когда он вернулся?

– Да он вроде и не уходил никуда… – пожал плечами Сердюк.

– Как? – помертвевшими губами спросила Маша. Она-то надеялась, что он найдет Мишку и они помогут ей, а он и вовсе забыл про нее…

– А куда же он пойдет, без лекарства? – удивился лекарь. – Ты веточку не отдаешь, заколдованная она у тебя, что ли. А ему снадобье каждый день принимать надо, не то застынет…

Маша закрыла лицо руками – последняя надежда на освобождение пропала…

– Ты это, чего, – заволновался Сердюк. – Из-за свадьбы переживаешь? Эх, да что там, замуж не напасть, лишь бы замужем не пропасть. Кого тебе в суженые-то прочат?

– Ванечку, – проревела девочка. – Дурачка…

Сердюк почесал за ухом, потом сказал озадаченно:

– Вот оно как… Дурачка… Муж из него, конечно, никакой, да и ты пока не доросла до жены. А впрочем, муж-дурачок – не так уж плохо, говорят в народе. Ванечка, он добрый малый, я его с малолетства знаю. Мастерит себе тележки да крылышки, никого не трогает. Слуги, конечно, за ночь крылышки разбирают, а то построит их да и брякнется… Ничего, стерпится – слюбится. Погоди, ты что же, за Никиту замуж собиралась?

– Да ни за кого я не собиралась! – обозленная Маша швырнула подушку через всю комнату. – Тетке моей с веником породниться надо! А меня она в замке запрет!

– Ну что же, не ты первая, не ты последняя. Веточку-то дай мне. Для больных.

– Берите пока, – разрешила девочка. – Передайте Никите, что свадьба у меня… Впрочем, все равно…

Вот эти собственные слова – «все равно» – оказались для Маши решающими. Она уже ни на что не надеялась. Легла в кровать и уснула, и разбудили ее только служанки, пришедшие наряжать ее к свадьбе. Неизвестно чье свадебное платье – белое с красным – было слишком широко и длинно, его подгоняли «на живую нитку», лишь бы маленькая невеста не запуталась в нем. Ей нарумянили щеки, подкрасили брови, непонятно зачем, ведь весь «макияж» скрылся под вязаной пуховой паутинкой фаты-шали, которая скрывала девочку почти до самых пяток. «Вот уж не думала, что выйду замуж раньше Светки Новорусовой. Да и вообще раньше всех в классе», – подумала Маша, увидев себя в зеркале: блестящий любопытный глаз в пушистой ячейке фаты. Она ожидала, что ее проведут коридорами до зала торжеств, но вместо этого ее вывели на улицу, усадили в повозку, набросили на плечи шубу золотистого меха, ту самую, что подарила ей тетя Марья. С ней остался один незнакомый рысарь, да еще возница, тот самый, что вез ее из Опушкина в замок Морского ветра.

– Чует мое сердце, с этой венцесской опять что-нибудь да случится, все не по-людски, – проворчал он, едва повозка тронулась.

– В чем дело? Куда мы едем? – спросила девочка, остро жалея, что нет у нее ничего, что можно было бы применить в качестве маячка и сбежать, ни одной одинаковой вещицы, даже камешки на бусах, даже пуговицы были разными.

– Куда? В часовню Звезд, конечно! – удивился рысарь. – Где же еще проводятся бракосочетания? Все уже там или по пути туда. Невеста приезжает последней.

– Ах, да, – вспомнила Маша свадьбы в Опушкине. Сердце ее сжалось – вернуться бы в то время, все изменить. Ни колобка, ни Рыкосы, ни Ванечки. Верхом на Мохнатко до Никиты – и обратно, к умшастому ежу Чуру, он бы что-нибудь придумал.

Погруженная в собственные мысли, она не сразу заметила, что повозка остановилась на границе между каменистым морским берегом и безлистным лесом. Услышала знакомые слова – честным пирком да за свадебку – и вздрогнула. Неужели началось?

Вдруг все ее существо охватила безумная надежда. Повозку остановили дикушки. Ряженные в пестрые шали да мохнатые шубы лесные красавицы отчаянно кокетничали с возницей и рысарем. Взгляд Маши метался от одного лица к другому – но тщетно. Дикушки были незнакомыми, никто не обращал на невесту внимания. Тут кто-то хлопнул в ладоши – и мир вокруг потемнел, словно небо и земля поменялись местами. С головы девочки сдернули пушистую шаль, и она увидела улыбающуюся морду снежного волка.

– Тсс, – чья-то крепкая рука зажала ей рот.

Мишка – его невозможно было не узнать – обрядил Мохнатко в Машину фату, тщательно расправил складки, а потом хлопнул в ладоши, и волк исчез.

– Я за ним, посмотрю, чем дело кончится, – объяснил Мишка тому, кто держал девочку, а потом подмигнул ей. – Понравится ли привенихе невеста.

Сквозь деревья Маша разглядела повозку, окруженную дикушками. На ней чинно восседала невеста, с ног до головы укрытая шалью. Не дай бог выпрямится во весь рост раньше времени, как тогда, на свадьбе, подумала девочка. Мишка же удобно устроился позади повозки, на приступочке.

Толпа рассосалась, повозка тронулась. Только тогда рука на Машиных губах разжалась, и девочка смогла обернуться. Перед ней стоял Никита.

– Теперь можешь кричать, – объявил он, ухмыльнувшись. – Удивилась?

– Я думала, ты меня предал! – Маша бросилась ему на шею. – Но как?

– Как бы я прожил несколько суток без твоего листика? – вопросом на вопрос ответил он. – Мне нужно принимать снадобье ровно в тот же час, через сутки, иначе я покроюсь льдом. Счастье еще, Мишка шел за тобой почти от самой деревни, пока ты блаженствовала в замке, он подружился с местными дикарями.

– Дикушками… – поправила его Маша.

– Вот-вот! – подтвердил Никита. – Твой крик из окна слышала вся округа. Так что он сам вышел на меня, стоило мне немного прогуляться в ближайший лесочек. В общем, сейчас он отведет глаза на свадьбе, а мы с тобой доберемся до…

– До ручки, – хладнокровно сказал кто-то, приставив острие меча к горлу Никиты. Тот сдвинул брови, но промолчал. Маша узнала Андрея Шестипалого.

– Дядя Андрей, – умоляюще начала девочка. – Я понимаю, вы любите Ванечку, но…

– Ах, дети, – снисходительно улыбнулся он. – Я тоже все понимаю. Первая любовь, ранняя свадьба, выкрали невесту – какая романтика! И то, что Ванечка не совсем здоров и не может понравиться девочке, когда рядом такой бравый рысарь… Это все понятно.

– Ничего вы не понимаете, – сквозь зубы процедил Никита.

– Калина, детка, ты должна понимать – положение обязывает. Лично для тебя эта свадьба ничего не будет значить, любая с твоим титулом могла бы быть на твоем месте. Взрослые серьезные дела. Рыкосе нужно право на беспрекословное приказание, замки Горы Ледяной угрозы и защита от Зазубрины. Мне – пристроить Ванечку, чтобы титул не пропал с его смертью. А еще мне нужна свобода, чтобы выследить наконец Зверюгу, Ужас Горы Ледяной угрозы и отомстить. За смерть друзей, в том числе твоего отца, за мой шрам, наконец. Потерпите, дети, до совершеннолетия Калины. Все равно вам еще рано о любви думать.

– Да не люблю я Никиту! – запальчиво крикнула Маша. – Тут дела поважнее…

– Мы опаздываем на свадьбу, нет ничего важнее этого! – прервал ее Андрей. – Никита поедет с моими друзьями. А ты, Калина, со мной, на Радуге.

Глава 27 Самозванка

Никиту связали, пообещав отпустить после свадьбы, рыдающую Машу Андрей усадил перед собой, на закованную в латы и покрытую попоной Радугу. Так они и добрались до часовни Звезд – чудесного терема, еще не совсем потерявшего свои краски, стоящего на высоком обрыве над морем, в окружении сосен. В другой ситуации Маша бы полюбовалась прекрасным видом, но сейчас ее заботило совсем иное. Они приехали, когда Мохнатко, накрытого шалью, уже ввели в часовню, Мишка забрался на окно.

Маша с Андреем появились на пороге в тот момент, когда к неподвижно стоящим перед лекарем Сердюком жениху в рысарском облачении и невесте в фате с традиционным поздравлением подошла привениха. При величии ее осанки не чувствовалось, что она маленького роста, ее платье из серебряной парчи блестело в свете свечей, но еще ярче сияли торжеством глаза Рыкосы. Она горделиво, но быстро прошла мимо толпы разряженных вельмож, ее ноздри раздувались, не то вдыхая аромат еловых лап, которыми была украшена часовня, не то от волнения. И вдруг, не дойдя двух шагов до невесты, она замерла.

Мохнатко, отшвырнув шаль, бросился на Рыкосу. Сверкнули белые зубы хищника. Толпа ахнула. Но хрупкая привениха заверещала, как разгневанная кошка, и встретила волка зубами, не уступающими по размеру. Она впилась ему в плечо. Маша закричала. В это время Мишка хлопнул в ладоши и кубарем скатился с окна на улицу. Волк исчез.

Люди затаили дыхание. Сердюк отпрянул к стене. Ванечка бросился к Андрею с криком:

– Дядя! Дядя! Я больше не хочу жениться! Пусть она забирает мой самолетик, только не отдавай меня им…

Посреди часовни стояла привениха. Прекрасная, великолепная, в серебряном роскошном платье, волосы рассыпались по плечам. Только на губах ее алела кровь, словно помада. Да в глазах медленно угасал янтарный отсвет.

– Зверюга! – выплюнул кто-то.

– Нечисть! – заверещала какая-то дама.

– Предательство крови! – закричало несколько голосов.

Рыкоса отступила к съежившемуся от страха Сердюку.

– Я не понимаю, – звонким, мелодичным голосом сказала она. – Что вас возмущает? Вы же знали, что я чистопородный потомок Великого Гривухи. Или кто-то сомневался?

– Госпожа сударыня, – белый, как мел, Андрей убрал руки с плеч Маши и Ванечки и сделал шаг к привенихе. – Что с вами только что произошло?

– А что особенного? – подняла брови Рыкоса и обернулась к Сердюку. – В моей семейной рукописи сказано, что только истинный потомок Гривухи способен принять его облик. Во времена моих родителей это было обязательной проверкой на чистоту породы. Уверена, что большинство присутствующих не выдержали бы…

– Да, но… – даже в минуту опасности Сердюк не упускал возможности поспорить, – не по желанию испытуемого, а в соответствии со сложным ритуалом, в високосный год, в день Черной луны, после месяца поста и пяти принятых звездами жертв, традиционно овец… Вы, госпожа сударыня, оборотень, проклятый Звездами на горе. Согласно опыту предков, отведавший родственной крови – крови родителей, либо братьев, либо детей своих… Осмелюсь предположить, вас до сих пор тянет на кровь – рысарскую либо простую людскую…

– Зверюга!.. – выдохнул потрясенный Андрей, обнажая меч. – Ужас Горы Ледяной угрозы, убийца Елисея Гривастого и жены его! Это ты? Это за тобой я столько лет!..

– Да! – рявкнула Рыкоса, согнувшись. Голос ее изменился, как в замке, как на дороге, вспомнила Маша. – Да, это мои когти разукрасили тебя, шестипалый урод! Это я опустошала замки и деревни вокруг моей горы! Это я перебила всех рысарей во время осады моего замка! Это я напала на девчонку на дороге и разогнала дикушек в лесу! Потому что это я устанавливаю свои законы, безо всяких беспрекословных приказаний, по праву сильнейшего, по праву славной крови Гривухи! Я одна стою всех вас, беспородные рысари!

– Проклятая! Ты предала свою кровь! – закричал кто-то.

Бледный Андрей медленно шел по проходу прямо к привенихе. Люди повскакивали с мест, ропот нарастал. Рыкоса попятилась, но тут ее глаза остановились на Маше.

– Вам ли рассуждать о предательстве крови! – расхохоталась она. – Вы без сомнений приняли в свою стаю шелудивых псов и даровали титул безроднейшей из безродных. Венцесса – самозванка! Настоящая венцесса и ее мать заморожены, а эту я подобрала, чтобы вас всех одурачить. Но вы не дали мне этого сделать. Я не сказала ни слова. Вы сами себя одурачили, приняв плохое воспитание наглой выскочки за чистопородие. Шелудивые псы!

Выкрикнув последнее ругательство, она прыгнула в окно, в полете меняя облик с человеческого на рысий. За ней, не мешкая, сиганул Андрей с мечом в руках. Через мгновение послышалась удаляющаяся дробь копыт Радуги.

Кто-то выбежал наружу, кто-то остался на месте, но, когда все смолкло, взоры всех присутствующих обратились к Маше.

– Я погибла, – пробормотала она. И была совершенно права. Ее ни о чем не спросили. Ей ничего не сказали. Сильный рысарь просто скрутил ей за спиной руки, и вскоре прямо в красно-белом платье невесты девочка оказалась в замковой тюрьме. Это была длинная узкая комната в подвале замка, с крохотным окошком наверху, до которого Маша не могла дотянуться, даже когда взбиралась на стол, крепкий, хоть и неуклюже сбитый и почти неструганый. Кроме того, здесь были еще койка – доска на камнях вместо ножек, накрытая мешком, набитым шуршащей соломой, да дырка в полу, вроде как туалет. Подвал, естественно, был сырым и холодным, зато из окошка долетал запах моря, на ночь девочке приносили жаровню и свечу, воняющую топленым свиным салом. Первые дни девочка маялась от скуки и холода, поддергивала на плечах сползающее платье. Потом ей принесли шерстяное платье, не такое красивое, как то, что было у нее, пока она считалась венцессой, но зато теплое. Еще у нее была броня с фонариком колокольцев. Чтобы вернуть их, достаточно было лишь щелкнуть пальцами. Только синий лучик не мог вывести ее через закрытую дверь. А еще девочка жалела об утрате каменных бус и портрета венцессы Калины. Но бусы ей не принадлежали на самом деле, как и портрет, поэтому у нее не получалось вызвать их магией.

– Что бы ты хотела на ужин, самозванка? – спросил ее однажды вечером охранник.

– С чего это вы меня спрашиваете? – отозвалась девочка.

– Догадайся сама, – ответил охранник. – Так ты будешь заказывать? Иначе я принесу тебе хлеба с салом.

– Беее, сами такое ешьте. Хочу куриную ножку и… Что тут у вас растет вместо картошки… Свеклу, что ли. И молока.

Ужин принесли позже обычного, когда уже совсем стемнело. Маша с удовольствием принялась за еду, которая была очень вкусной, впервые за много дней, когда ее потчевали подгоревшей овсянкой – редкая гадость, между прочим. Вдруг из угла послышалось старческое кряхтение.

– Кто здесь? – воскликнула девочка и закашлялась от того, что пища попала ей не в то горло. Ее можно было понять – в темнице она уже изучила отведенное ей пространство вдоль и поперек. И в том, что она здесь одна, никак нельзя было сомневаться.

– Вкусно пахнет, – сказал кто-то из темного угла, и на свет выполз маленький человечек. Он ковылял, опираясь на палку, моргал воспаленными глазками, и казалось, что весь состоял из одной головы – настолько непропорционально мало было его тело, скрывающееся под растрепанной бородой.

– Кто ты, сосед? – спросила Маша.

– Ну дак сосед, – объяснил человечек. – Тюремный я. Ох и вкусно же пахнет. Угостишь? Тебе что, завтра выйдешь отсюда, а мне тут веками мучиться.

– Пожалуйста, – Маша пододвинула ему тарелку, ее настолько озадачила фраза насчет завтра, что ради такой новости и с едой было не жаль расставаться.

– А откуда ты знаешь, что я завтра выйду?

– Потому что сегодня тебя кормят хорошо, – ответил с набитым ртом человечек.

– Не вижу связи…

– Все, досиделась, завтра на круг позора – и прощай…

Грудь словно стянуло плотным ремнем от такой новости. Круг позора и топор палача, говорила привениха. Неужели Машу казнят? «Не может быть, я, во-первых, еще ребенок, во-вторых, всем же понятно, что меня Рыкоса заставила», – подумала Маша, но ее сердце сжимало ужасное предчувствие. Что же сделать, что придумать, осталась всего одна ночь…

В это время тюремный оторвался от тарелки. Слопал он только половину, с сожалением поглядывая на остальное.

– Ладно, я не зверь, ужин твой по праву. А за угощение будет тебе подарочек. Чего тебе хочется?

– Ключ от камеры.

Человечек захихикал и закашлял одновременно.

– Нельзя? – уточнила девочка. И тут же вспомнила о миниатюре, мысль о которой ее мучила в последнее время. – Ну тогда хоть бусы, которые я носила. С портретом.

– Это я могу. Порадуйся напоследок, – ответил старичок и заковылял обратно в угол. Через несколько минут он положил перед узницей бусы с портретом. Маша поблагодарила тюремного, а потом забралась с ногами на койку и задумалась, перебирая руками самоцветы. Открыть замок она не сможет, эх, сюда бы палочку шарлатанского открывона. Маячка у нее нет. А может быть, еще не поздно сделать? Девочка обшарила карманы, потом обошла свою камеру – увы, нет двух абсолютно одинаковых вещей. На куртке нет пуговиц, в кармане нет монеток… Даже камни на венцессиных бусах все разные по форме и цвету, неотшлифованные, неограненные. Что придумать? Ее блуждающий по камере взор наткнулся на остывший ужин. Вернее, на половинку горбушки.

– Скатаю шарики из хлебного мякиша! – придумала девочка.

Она так долго мяла хлеб, что он почернел, но все же Маша добилась того, чтобы два шарика стали одинаковыми. Поразмыслив, она положила один шарик в карман куртки, а второй просунула между прутьями решетки, к сожалению, той, что вела в коридор – до крохотного окошка было невозможно дотянуться.

– Разберусь как-нибудь, главное, с круга позора смыться, если все действительно окажется смертельно опасным…

И впервые за все время в тюрьме она крепко уснула, укутавшись в кожаную куртку.

А утром ее вывели на площадь перед замком – ту самую, с каменными скамьями и елками в горшках. Посередине стояло некое сооружение, похожее на огромный барабан, только высокий, с дверкой на боку.

– Круг позора доставлен специально для вас, самозванка, – сказал охранник, но когда Машу повели рысари, он вздохнул и украдкой смахнул слезу. Он-то хорошо знал, что будет дальше, и не был таким уж плохим человеком, чтобы радоваться беде другого.

– Ну и что, круг позора, – бурчала девочка, нарочно замедляя шаги. – Покрутят меня на этом барабане, чтобы всем хорошо было видно, что ли? Подумаешь. Вам бы у доски постоять, когда домашнее задание не выполнено.

На самом деле она просто храбрилась, предпочитая думать и говорить о чем угодно, лишь бы не о том, что ее ждало.

Рысарь поставил ее на барабан. Тот покачнулся, и девочка еле устояла, к тому же у нее руки были связаны за спиной.

– Самозванка, пытавшаяся вступить в брак с чистопородным веником, – объявил важный рысарь в пурпурном и золотом, девочка слишком хорошо помнила его благосклонную улыбку в тот день, когда ей на голову надели венец. – Прими по заслугам.

– Меня наказывают за то, что привениха меня заставила притворяться венцессой, да еще едва насильно не выдали замуж за умственно отсталого? – не поверила ушам Маша.

– Пожалели бы девочку, – всхлипнула в толпе какая-то женщина. Барабан начал медленно поворачиваться, Маша расставила ноги пошире, чтобы не упасть. Она смотрела в лица людей и видела на многих из них жалость, смешанную с непонятным любопытством.

– Прощай, самозванка, – сказал важный рысарь. Круг остановился. Маша оглянулась – на барабан медленно, по приставной лесенке, поднимался здоровенный дядька с тупым лицом. В руках у него был огромный топор. Ему подали чурбачок, в котором девочка опознала плаху… Палач установил ее перед Машей.

– Топор палача! – вскрикнула девочка. – Вы не имеете права! Я еще ребенок…

Дядька деловито потрогал свой топор, уложил Машину голову на плаху, а потом объяснил:

– Вот какая штука, будешь вести себя смирно – будет не больно, станешь дергаться, больно будет.

Некоторые дамы в толпе всхлипнули. Маша решилась на последнее средство и щелкнула пальцами, чтобы вызвать маячок. Но он не появился. Может быть, хлебный шарик утащили крысы, может, его расплющили валенки стражника? Маша щелкала еще и еще, но все было бесполезно.

«Я сейчас умру. В другом мире», – поняла девочка. И попыталась вспомнить, говорил ли ей что-то о таком исходе магистр Великой спирали Александр Нескучный. Кажется, он и сам толком не знал. Может быть, в тот момент, когда она должна будет умереть, она попадет домой? В это плохо верится. Ужас пронзил ее насквозь, до боли, словно она упала в ледяную воду…

Палач взмахнул топором…

В это время барабан резко крутанулся. Палач и Маша не удержались на ногах. Плаха покатилась в толпу. Топор вонзился в деревянный пол неподалеку от головы девочки. Открыв один глаз, Маша посмотрела на него и потеряла сознание.

Очнулась она уже в своей темнице. Как же она была рада видеть уже порядком поднадоевшую обстановку… Сначала ей подумалось, что все это было лишь кошмарным сном, даже следы от веревки на руках не убедили ее в том, что ее хотели казнить на самом деле. Однако на следующее утро к ней в тюрьму пришла целая делегация. Возглавлял ее важный господин в пурпурном и золотом.

– Видишь ли, девочка, – осторожно начал он. – Преступление твое непростительно. Оно безусловно карается смертью…

Маше стало дурно, она с трудом сглотнула, чтобы избавиться от тошноты.

– Но по суду Звезд на горе, того, кто избежал смерти во время казни, не казнят повторно. Однако мы не можем содержать тебя в этой комнате даром, времена, знаешь ли, тяжелые…

Маша тупо кивала, слушая его, а про себя думала: «Мне-то какое до этого дело?»

– Не скрою, ты поставила нас перед сложной задачей. Но мы нашли выход! В ближайшей деревне огромное хозяйство, разводят свиней. Никто из работников не служит там подолгу, не выносят вони. Но для тебя какая бы ни была работа, лишь бы жить, правда ведь? Условия тяжелые, но ты справишься…

– Убирать за свиньями? – переспросила Маша.

– Разумеется, местный кузнец прикует тебя цепью к свинарнику, чтобы ты не сбежала. А куда деваться? Главное, веди себя хорошо, иначе мы подыщем тебе приговор похуже… Например, вспомним показания конного отряда о том, что ты колдовала, выпустила летающего змея, слепила чудовище… Чем ты лучше Зверюги?

С утра Машу, опять-таки со связанными за спиной руками, посадили в телегу. Сзади ехало трое рысарей на конях. Чтобы дикушки не опознали девочку, ей на голову надели мешок. Но девочка знала своих лесных друзей лучше, чем рысари, в отличие от них, она жила среди дикушек. Стоило телеге немного углубиться в лес, кто-то в кустах дважды хлопнул в ладоши.

Мишка стянул с головы девочки мешок, Никита тем временем разрезал веревки на ее руках, а Мохнатко вместо Маши поехал дальше, в телеге.

– А как же волк! – забеспокоилась Маша, как только пришла в себя, дав волю слезам. – Там же трое рысарей! Кузнец! Собаки! А он ранен!

– Ну, его сопровождают стаи снежных волков из разных лесов, – рассмеялся Мишка. – Им всем давно хотелось полакомиться свининкой. Ты за людей беспокойся, Машка, чтобы не нашлось дурака, который в драку полезет, враз бока намнут…

– Мы с тобой, Машенька, загостились в этом мире, – шепнул ей Никита. – Больно уж он неласковый, то я на краю гибели, то ты. Пора заканчивать миссию – и по домам. Тебя мама с папой ждут, меня Натка, то есть, я хотел сказать, тоже мама с папой…

– Вот как, Натка его ждет, – улыбнулась впервые за много дней Маша. – Ребята, ну как же здорово, когда тебя по имени называют… Я уже кем только ни была – венцессой, колдуньей, самозванкой-преступницей. Нет, быть собой лучше всего. Когда я Маша Некрасова, я всегда знаю, чего хочу и как к чему отношусь. Не должна любить или ненавидеть, а просто – люблю или ненавижу…

– Ты послушай, что происходило, пока ты играла в венцессу и преступницу, – наперебой принялись рассказывать Мишка с Никитой. – Для начала мы придумали, как тебя спасти. Помнишь, у Рыкосы, когда она на тебя в лесу напала, шуба была из шкуры зубохвата, это зверь такой, он может становиться невидимым. Девчонки наши ее тут же подобрали. За это привениха логово и разорила, всех по миру пустила. Долго по лесу бродили, с волками отогревались. Ладно, тетка Марья приютила, к тому же наш Зимний ей мужем приходится.

– Да неужели? – ахнула девочка, вспоминая портрет. По вышивке трудно судить, но ведь показался же он ей знакомым…

– Ну да! От крестьянского труда до вольной жизни подался, ну да Рыкоса его здорово испугала. Ничего, ладно живут. Снеговичка твоя им вместо дочки, Снегуркой назвали, ничего, работящая, ласковая такая девочка, с косой белоснежной, если летом не растает, я на ней женюсь, – размечтался Мишка. Никитка ткнул его локтем в бок.

– Привет тетке Марье передавай, – попросила Маша. – И поблагодари от меня за всю ее доброту… Скажи, все, мол, хорошо у меня, нашла родителей…

– Ты тоже, размечталась, – прервал ее Никита. – Дальше слушай. В общем, узнали мы про твою казнь, сразу все придумали. Ты по Как-о-Думу еще помнишь, наверное, Даниель Молния меня всегда выделял, говорил, реакция отменная. Посоветовались мы кое с кем и решили… Они, когда барабан покрутят, потом веревкой его закрепляют, чтобы не шатался, палач-то сама видела, какой здоровый. Тут я в шкуре зубохвата с топором… Раз – и перерубил веревку. От размаха палача барабан дернулся – ну и я помог. Все попадали…

– А как твое проклятье ледяной кости? – напомнила Маша. – Ты уже далеко от лекаря Сердюка…

– А, ну так это целая история…

Маша ни разу не перебила Никиту, пока он рассказывал, как, нарядившись в шкуру зубохвата, ходил в легендарную долину однорогов, в поисках дерева кривуги. Она только широко раскрывала глаза, представляя себе узкое пространство меж неприступных скал, где нет и следа людского, куда долетает только шум моря, эхом отражаясь от гигантских камней. Там всегда стоит туман и тяжелый дух, потому что кровь у однорогов, питающихся только листьями кривуги, горяча, она бурлит, как кипяток, даже в кувшине с течением времени лишь становится гуще и темнее. Воины, пьющие выдержанную кровь однорогов, крушат врага в приступе бешеной ярости, не чувствуя боли и усталости, удесятеряя свои силы. Никита, невидимый в шубе из зубохвата, пробирался в зарослях кривуги – они выступали из тумана зловещими силуэтами извивающихся змей и невероятных многоруких чудовищ. Однороги чувствовали его запах, но не решались напасть – зубохват не встречался однорогам в их долине, они не знали, как вести себя с непрошеным гостем. Торопясь, чтобы от тяжелого запаха однорогов и испарений листьев кривуги не потерять сознание, Никита искал по совету дикушек нежные побеги, тонкие прутики, которые мог бы оставить лекарю вместо заколдованного, подаренного Маше ежами. Дикушки встретили его на краю долины, помогли сохранить побеги кривуги. Ракушка посадила их в горшки, заколдовав таким образом, который помогал умшастым ежам даже зимой снимать урожай лечебных трав столько раз, сколько потребуется.

– Сердюк в восторге, собирается разморозить всех замороженных, – закончил Никита. – А прутик твой я с собой взял. И фляжку крови однорогов у лекаря прихватил, за побеги, с разрешения Ракушки. На несколько дней мне хватит, а потом… В общем, надо торопиться, найдем настоящую венцессу.

– Да! – подхватила Маша. – Рыкоса сказала, что венцесса с матерью заморожены, знать бы только, где…

– Кроме Рыкосы вам никто не скажет, – покачал головой Мишка. – Придется еще раз увидеться. Она всегда возвращается в Громовую груду, это ее родной замок. Возьмите Белянку. Хоть и своенравная волчица, а самая быстрая и сильная из всех.

– Но путь туда займет, пожалуй, неделю, – девочка с тревогой взглянула на Никиту. – Хватит ли снадобья?

– Это на санях, по дороге неделю, да и то меньше, – рассмеялся Мишка. – А снежные волки тайные тропы знают. День по снегу, день по скалам. Только, Маша, и тебе придется крови однороги хлебнуть, иначе два дня верхом на Белянке ты не выдержишь.

– Я не выдержу, а Белянка? – возмутилась девочка. И тут ей на плечо упало что-то тяжелое, мохнатое и горячее. Маша повернула голову и встретилась с золотистыми глазами волчицы. Та фыркнула – мол, я-то не выдержу?

– Не беспокойся, – сказал Мишка. – Она тебя помнит и не бросит. Снежные волки не просто умные звери, они еще и волшебные. Только рысари об этом забыли. В добрый путь. Пусть у вас все получится. А я пробегусь, посмотрю, как дела у Мохнатко – и в Опушкино, к Снегурочке… То есть к Зимнему, я хотел сказать. Да тетке Марье от тебя спасибо передать.

Глава 28 Последняя, самая страшная битва

День и ночь скакали на Белянке Маша и Никита. День и ночь, словно легкая тень, скользила белая волчица по нетронутым снегам, по хрусткому насту, среди темной зелени елей. Девочка крепко держалась за «зубки», вплетенные в длинную гриву волчицы. Никита согревал за пазухой фляжку с бурлящей кровью однороги и одну крохотную склянку со снадобьем, которое должно быть теплым, как человеческое тело. Когда он чувствовал, что измученная девочка обмякает, наваливаясь на него, и готова выпустить из рук волшебные амулеты дикушек, он подносил к ее губам фляжку с кровью однороги, горячей, почти как кипяток, горькой, как алоэ, жгучей, как стручок красного перца. Ему пришлось сделать это трижды – Маша была слаба после тюрьмы и других выпавших на ее долю испытаний. Наконец еловый лес кончился. Они очутились у подножия горы, когда далеко впереди, вверх по склону, показались суровые стены Громовой груды, девочка простонала:

– Не могу больше. Давай хоть немного поспим.

Никита посмотрел в ее покрасневшие глаза, на потрескавшиеся губы, обожженные кровью однороги и морозом, и не стал поить ее из фляжки в четвертый раз. Как только ослабевшие пальцы выпустили «зубки», ребята покатились с подвижной волчьей спины в снег. Белянка замерла. Ее бока ходили ходуном, с языка срывались клочья пены – она тоже была измучена, но не решалась бросить своих подопечных. Никита немного полежал в снегу, потом встал и начал поднимать девочку.

– Одну минуточку… – захныкала Маша. – Я сейчас… Подожди…

– Замок совсем рядом! Нельзя спать. Кругом снег.

– Я больше не могу. Брось меня…

Никита рассвирепел, ярость придала ему сил. Он встряхнул девочку:

– Прекрати себя жалеть! Так легко отступить, наплевать на все, что ты сделала! Уснуть в снегу. А про маму с папой ты подумала? Что с ними будет, если вот сейчас я брошу тебя умирать в снегу…

– У меня нет больше сил. Лучше бы ты меня не спасал там, на барабане…

– А болтать силы есть? А ну, встала!

Маша поднялась, со злостью посмотрела на Никиту. Она действительно вспомнила родителей – такими, какими видела их в последний раз, когда они спорили о том, как ее лечить. Они просто с ума сходили от страха за нее! Тогда ей казалось, что им важнее, кто прав. А ей было важно поскорее покинуть комнату, убежать куда угодно… Убежала, называется. От самой себя. Так и на тот свет убежать недолго. Просто, по-детски, наплевав на все…

– Сдаваться недостойно, нет чести, – повторила про себя Маша слова Андрея Шестипалого.

– Давай пойдем, ты сильная! – сменил тон Никита, подставляя ей свое плечо. – Мне тоже трудно. Но мы справимся. Смотри, тут совсем недалеко. Пошли!

Белянка смотрела, как ребята, поддерживая друг друга, сгибаясь против ветра, бредут по дороге в гору. Она никак не могла отдышаться. К тому же запахи, исходящие от темной громады замка, были ей крайне неприятны. Теперь справятся и без нее. А ей давно пора к аппетитным розовым хрюшкам, туда, где пируют ее братья и сестры. Она это заслужила… Волчица ударилась оземь и исчезла.

Когда Маша и Никита добрались до главных ворот, повалил снег. Ветер моментально воспользовался этим. Он рвал на куски воздух, рассыпая ворохи белоснежных обрывков, и рычал от яростной радости. Но ребята уже были за замковой стеной. Надвигающаяся буря пугала их, но не могла более причинить особого вреда. В снеговом полумраке, спотыкаясь неизвестно обо что, с помощью фонарика колокольцев, они добрались до двери кухни. Она оказалась открытой. Маша и Никита вошли. На столе лежала горбушка хлеба, к сожалению, совершенно засохшая. Зато в бочонках сохранилось несколько моченых яблок и соленых огурцов, в кладовке нашлись даже копченые окорока. Ребята наелись и уснули прямо на кухонных лавках. После двух дней езды на волчице дерево не казалось им таким уж твердым.

Машу ночью разбудил почти уже забытый плач и рев неведомого зверя. Она села на лавке, прижав руки к бешено стучащему сердцу, ловя последние отголоски коридорного эха. Сомнений не было. Рыкоса стенает в тронном зале. Были ли это муки совести? Ведь она говорила, что рыдает по своему усопшему брату. Или это невыносимая жажда крови? Девочка не знала. Она просто разбудила Никиту.

– Черт возьми, едва не проспал прием снадобья! – спохватился он спросонок. Часов у них не было, но мальчик почувствовал, что кончики пальцев на руках и ногах уже онемели. Он покрошил листик в склянку, долил туда крови однороги. Подержал снадобье во рту несколько минут, чтобы оно согрелось до температуры его тела, потом выпил. Маша все это время стояла у двери, ведущей в коридор, и напряженно прислушивалась.

– Рыкоса здесь, – прошептала она. – Все правильно. Но до чего же я ее боюсь… Никита, что мы тут делаем?

– Ищем венцессу.

– Ее нет в замке, я уже спрашивала фонарик.

– А привениху?

– Ты думай головой, как мы спросим привениху? Она же рычит и воет, как дикий зверь!

– У нас нет другого выхода, – Никита положил руки на плечи Маши и посмотрел ей в глаза. – Пойдем, делать нечего. Если что, сразимся. Как сумеем. Все таки я год учился на рысаря…

Ребята направились по коридору к тронному залу. Несмотря на свои намерения, они ступали крадучись, совсем тихо. Впрочем, из-за своих стенаний привениха вряд ли бы услышала их. Они подошли к приоткрытым изломанным дверям и заглянули внутрь.

Рыкоса сидела там же, где Маша увидела ее в первый раз – у подножья деревянного трона, закутанная в звериные шкуры. Несколько факелов освещали зал. Девочка задохнулась от ужаса – сейчас Рыкоса была лишь наполовину человеком. Ее тигриные глаза светились ярче факелов, из-за ее узких губ выглядывали острые клыки. На ней было надето ее неизменное серебряное платье. Больше всего Рыкоса сейчас походила на сфинкса. Она встряхивала гривой своих роскошных волос, свободно ниспадающих по плечам, запрокидывала голову и выла, а потом хохотала, как гиена, и фыркала, как кошка.

Девочка почувствовала, как Никита сжал ее руку. Она оглянулась на него – он смотрел на привениху решительно и твердо. Он намеревался вступить в бой. Почувствовав, как разжались его пальцы, Маша поняла, что он уходит, испугалась за него и вцепилась в его руку из последних сил. Никита с удивлением обернулся и не увидел того, что увидела она.

В узкое окно протиснулся и прыгнул на пол Андрей Шестипалый. Его волосы казались совсем седыми от снега, посиневшие губы кривила ужасная ухмылка, кожа вокруг шрама была стянута, словно покрыта клеем. Его доспехи покрывали бурые пятна. Но меч сверкал, как и в тот день, в часовне Звезд на Теплом берегу. И так же тверда была рука с шестью пальцами, сжимавшая рукоять меча.

Привениха также увидела его. С яростным криком она бросилась на рысаря, в воздухе мелькнуло покрытое пятнистой шерстью тело с четырьмя когтистыми лапами. Андрей поднял над головой меч, уклонился от ее лап и нанес ей удар в предплечье. Так они бились в тронном зале, Рыкоса рычала, пятна ее крови пачкали белый камень, Андрей сражался молча, из ран, что нанесла ему Зверюга своими ужасными когтями и зубами, не вытекло ни единой капли.

Наконец, человек начал слабеть. Он оперся спиной о колонну, орудуя мечом. Никита заметил это и рванулся было ему на помощь, но Маша бессознательно так вцепилась в друга, что он не смог сдвинуться с места.

– Пусти, он погибает, – в волнении воскликнул Никита.

Андрей машинально повернул голову в его сторону, и в это время Зверюга, торжествуя, вонзила зубы в его грудь.

– Стой, пока ты не растерзала мое сердце, – приказал он. Его голос вырывался из глотки с ужасающим хрипом. Рыкоса послушалась, только удивленно вращала глазами, не разжимая челюсти. – Я все же отомстил тебе, Зверюга, – усмехнулся умирающий рысарь. – За все…

Та чуть пошевелилась, отчего у нее на зубах заскрежетали его кости. Маша спрятала голову на груди Никиты.

– Вот именно, я болен. Проклятьем ледяной кости. Надеюсь, ты долго будешь мучиться…

С отчаянным криком Зверюга отшатнулась от Андрея. В ее тигриных глазах застыл ужас. Она опустила голову – шерсть на ее ногах из золотой становилась серебряной, под цвет платья. Она леденела на глазах, должно быть, была из тех несчастных, что застывали от проклятья сразу. Два неуверенных шага – и она повалилась на пол.

– Сейчас или никогда! – сказал Никита. Но Маша уже отпустила его и вбежала в зал.

– Тетя… – только и произнесла она, с состраданием и ужасом глядя на муки привенихи.

– Что ты тут делаешь? – удивилась та. – Впрочем, мне все равно теперь. Звезды, как же мне холодно…

– Скажите, где венцесса и ее мать? – потребовала Маша.

– Мне так холодно… – жалобно простонала Рыкоса.

– Ответьте! – потребовал Никита.

– Дайте мне мои шубы, меха, – попросила привениха. – Хоть немножко согреться.

– Тебя это не спасет! – сказал мальчик, но Маша уже волокла охапку шкур, сколько смогла поднять.

– Стой! – велел Никита. – Держись от нее подальше. Я ей не верю.

– Но она леденеет! Ей холодно!

Мальчик сам поднес шкуры к привенихе и укрыл ее, как смог. В последний момент Рыкоса рванулась и цапнула его за руку. С коротким криком Никита отпрянул.

– Как вы могли! – воскликнула девочка.

– Ничего, – Никита замотал руку шарфом. – Я уже был болен. Вы не знали, госпожа сударыня?

– Ах, да, это ты… – поморщилась она. – Ледяной рысарь.

– Скажите, где венцесса? – снова попросила Маша. – Прошу вас!

– Мне уже все равно. – Привениха зевнула. – Но так и быть. Я виновата перед тобой, девочка моя. Я заставила тебя плясать под мою дудку, не давала и шанса на спасение – и в благодарность я предала тебя, когда меня саму приперли к стенке. Но ты была хорошей ученицей. И мне казалось, искренне хотела мне помочь, даже осмелилась жалеть меня. Ха! Меня!

Привениха закашлялась. Маша молча ждала, что будет дальше.

– Ты оказалась лучшей из венцесс, что у меня были. И я жалею, что все так обернулось, правда. Я рада, что ты выжила. Ты хочешь знать, где венцесса – слушай, не знаю только, зачем. Ее мать была больна проклятьем ледяной кости, она спала во льду десять лет. Мой романтичный братец разбудил ее, в поцелуе влив ей в рот какое-то снадобье, переданное его отцу от мага по имени Недодел, Звезды знают, за какие заслуги. Он делал это каждый раз, когда она начинала леденеть, и благодаря этому снадобью она не могла обледенеть до конца.

– Маша, это же наше снадобье! – воскликнул Никита. – Кривуга и кровь однороги!

– О нет, там было более тридцати компонентов, боюсь, его секрет утерян, – продолжала привениха, ей становилось трудно дышать, лед добрался почти до ее груди, волосы седели на глазах. – В общем, снадобье кончалось, мой брат рыдал, к несчастью, Калина успела родить дочь – впрочем, тоже больную проклятьем ледяной кости. Мать завещала похоронить ее в глыбе льда, а остатки снадобья споить несчастному ребенку. Наш замок и так к тому времени начал пользоваться дурной славой. Челядь сбежала, страшась проклятья, мне пришлось самой готовить еду и чистить лошадей. А братец забыл о походах, все любовался на свою жену в глыбе льда, да нянчился с девчонкой. Ой, у нее температура упала, ой, подскочила, куда бежать. В общем, я этого не вынесла.

Лед подступил к горлу.

– Где венцесса?

– У самого жерла ледяного вулкана, то есть Горы Ледяной угрозы, в старом доме маааагааанееедооодееееллаааа…

Раскрытые губы покрылись коркой льда. Рыкоса Гривастая превратилась в ледяную статую. Первые лучи утреннего солнца проникли в зал через окно и успели еще поймать последний отблеск янтарных глаз привенихи.

Глава 29 Тайна калины горькослезной

Маша постояла немного над привенихой, надеясь уловить еще хоть звук, потом оглянулась на тело Андрея, посмотрела на пятна крови на белом полу и разрыдалась. Взахлеб, отчаянно, как маленькая девочка.

– Тише, все кончилось, – Никита неловко обнял ее и погладил по голове. – Ну ты чего… Попробовала бы расплакаться в Как-о-Думе, я бы тебе такое сказал…

– Какое?

– А с тех пор я на несколько лет в разных мирах старше стал, то есть умнее, – усмехнулся он. – Я шучу, что ты. Все у нас получилось. Мы знаем, где венцесса, скоро будем дома.

– А как мы доберемся до вершины горы? Мы не умеем летать.

– Выйдем во двор, из этого склепа, что-нибудь придумаем, – успокоил ее Никита. – У нас есть магия, в конце концов!

– Что-то я не привыкла на нее надеяться.

Ребята прошли по коридору до главного входа, Никита вышел первый и замер. Потом попытался затолкнуть Машу обратно в дверь.

– Не смотри!

Но поздно, она увидела. А увидев, прижала подрагивающие пальцы к бледным щекам.

Двор усеивали человеческие останки в покореженных доспехах. Их частично закрывал выпавший снег. Теперь стало понятно, обо что они вчера вечером спотыкались.

– Они все умерли! – прошептала девочка. – Она всех убила. Она сказала – я сама вас сожру… Значит, это правда…

Она попыталась щелкнуть пальцами.

– Что ты делаешь? – поймал ее за руку Никита.

– Я не хочу это видеть, я хочу их убрать. Очистить двор, как я очистила дракона, как очищаю одежду…

– Это же не грязь, Маша. Это люди.

– Я не хочу это видеть…

– Их нужно похоронить в земле.

– У них нет имен. Их невозможно узнать. И еще там, в зале, Рыкоса и Андрей, ты думаешь, они хотели бы, чтобы люди увидели их такими?

– В замок придут, их всех похоронят. В братской могиле. Не глупи, Маша. Просто не смотри на них сейчас.

– А куда мне смотреть? – девочка отвернулась и вдруг увидела Радугу. Таинственная лошадка Шестипалого стояла смирно у замковой стены, но доспехи на ней были разбиты, попона порвана.

Девочка бросилась к ней. Радуга узнала ее, но особой радости не выказала.

– Мы спасены! – воскликнула Маша. – Она умеет скакать по воздуху!

– Она странно себя ведет, – заявил Никита. – Мне нужно ее осмотреть. Вдруг она ранена? Скажи, ты можешь очистить ее от доспехов?

Словно ветер подхватил жестяную шелуху и рваные тряпки, Радуга вздохнула свободнее. Но под доспехами оказалась не простая лошадь. Это было перламутровое, переливающееся чудо. Без гривы, без шерсти – только безупречный силуэт и сияние.

Ребята осторожно гладили волшебную лошадь. На ощупь она была как фарфор, такая же шелковисто-гладко-твердая, только теплая.

– Зачем он прятал под доспехи такую красоту? – восхищенно прошептала Маша.

– Я думаю, он сам в свое время натерпелся с шестью пальцами, вот и прятал свою любимицу, защищал от чужих глаз. Знаешь, в большинстве своем люди боятся всего необычного. Даже если это воплощенная отвага, как Андрей Шестипалый, или самая настоящая красота, как лошадка Радуга. Люди часто преследовали тех, кому не повезло родиться как все…

Но все попытки ребят оседлать Радугу кончились ничем. Она вежливо терпела их ласки, но не позволяла даже опереться на ее спину.

– Никита Кожаный, сын кузнеца, много ли ты знаешь о лошадях? – буркнула уставшая Маша.

– Об обычных – достаточно, – отрезал он. – Но эта…

– Как бы ты подружился с ней, будь она обычной?

– Приманил бы коркой хлеба или яблоком.

– Попробовать, что ли, моченые яблоки? – Маша подобрала рысарский шлем и собрала туда все яблоки, что оставались в кухне. Радуга с достоинством приняла угощение, хотя недовольно всхрапнула, когда Никита забрался на нее верхом. Маша сунула лошади в зубы еще одно яблоко, и мальчик помог ей забраться.

– Лучик, где жилище мага Недодела, в котором спит венцесса? – спросила девочка у шапочки колокольцев, и та указала направление. Никита дернул поводья. Радуга повернула точеную перламутровую голову за угощением, и, получив яблоко, беспрекословно повиновалась новым седокам.

Она заскакала прямо по воздуху, вверх, будто в гору, легко и изящно. Ее спина и шея отливали нежно-голубым, в них отражалось чистое утреннее небо, освежившееся, словно деревенская кокетка, вчерашним снегом. Бока и гладкие ноги сверкали всеми оттенками розового и золотого, под стать рассветному солнцу. Маша крепко прижималась к спине Никиты, ей совершенно не было страшно. С высоты замок Громовая груда казался чистым и романтическим. Стали видны и другие замки, все, как один, приземистые, окруженные мощными стенами. Во дворах суетились крохотные человечки, вряд ли они могли рассмотреть в небесах перламутровую лошадь с двумя седоками на спине…

Они летели так долго, что у девочки заболела спина, точь-в-точь, как в тот день, когда они с дядькой Шестипалым скакали от колобка. Когда от разреженного холодного воздуха у Маши уже начало закладывать уши, ребята заметили, что Радуга скачет уже не вверх, а прямо, направляясь к вершине Горы Ледяной угрозы, похожей на гигантскую чашу. Посреди ровного белого поля зияла огромная черная яма, неправдоподобно круглая. На самом ее краю притулилась бревенчатая избушка, именно к ней вел синий лучик шапочки колокольцев. Радуга звонко стукнула копытами по твердому насту и повернула голову, выпрашивая очередное яблочко. Девочка скормила лошади оставшиеся яблоки. Радуга поклонилась и вдруг взмыла в небеса.

– Будем надеяться, нам не понадобится спускаться, – сказала Маша, и они с Никитой пошли к избушке. Толстые бревна ровным слоем покрывал лед, который казался здесь почти синим, на крыше торчали непонятные устройства, похожие на вентиляторы и стеклянные спирали, но не было дымоходной трубы. На жилье этот дом совсем не походил, ни снаружи, ни, как потом оказалось, внутри.

Тяжелая дверь была гладкой и скользкой, она только потрескивала под напором Никиты, но не желала поддаваться. Из последних сил ребята толкали ее, Маша даже пинала со злости темные доски, наконец дверь приоткрылась – в узкую щель они смогли протиснуться, лишь сняв броню и теплую одежду. Внутри пахло сыростью, из заснеженных окон пробивался тусклый свет, скудно отражаясь в склянках, в беспорядке расставленных на многочисленных полках и двух столах, посверкивали покрытые густым инеем стены. Первое, что бросилось Маше в глаза, когда они вошли в просторную горницу, было два хрустальных, как ей показалось, гроба, стоящих на простых широких лавках. Она подошла к ним, всматриваясь в лица лежащих там людей, дотронулась рукой до гроба, и ладонь онемела от холода. То, что девочка приняла за хрусталь, оказалось двумя ледяными глыбами. Здесь нашли свой последний приют два человека, погибших от проклятья ледяной кости.

Никита разбил что-то на другом конце комнаты, и девочка, вздрогнув, отшатнулась от глыб и повернулась в его сторону.

– Послушай, это же настоящая лаборатория! Может быть, мы найдем тут лекарство? – произнес Никита, перебирая склянки, приборы и покрытые инеем книги.

– Всему этому лет двадцать, не меньше, – покачала головой Маша спустя некоторое время. – Книги безнадежно испорчены, бутылки и банки пусты…

Никита зажег два светильника в виде драконов, висящих над столами, в горнице заметно посветлело, но фигуры в ледяных глыбах были еле различимы.

– Ты думаешь, это они? – прошептал мальчик. – Венцессы?

– Даже не знаю, – ответила девочка, – они не похожи на обычных обледеневших. Если бы они застыли сразу, то превратились бы в ледяные статуи, как Рыкоса. Если бы стыли долгое время, лед был бы грязным и мутным, как у других. Эти же выглядят так, словно их положили туда специально…

Она подышала на лед большей глыбы, там, где, судя по силуэту, была голова, потом потерла ладонью.

– Посмотри, мне кажется, или…

В глубине переливающихся граней явственно проступало лицо, над глыбой торчал кончик тонкой трубки, которая вела к губам, Маша ощущала его, когда проводила по льду ладонью. У второй глыбы оказалась такая же трубочка.

– Зачем это?

– Я думаю, чтобы мы могли их разбудить, – ответил Никита, обрывая листик с веточки умшастых ежей. – Я приготовлю для них зелье…

– Что ты делаешь, тебе самому оно скоро понадобится…

– Ты не хуже меня понимаешь, что одна из них – пропавшая венцесса. Может быть, разбудив ее, мы вернемся домой, где я снова буду здоров, – возразил мальчик.

Они наклонились над венцессами и влили лекарство в трубочки, ведущие к ледяным губам. Через несколько секунд лед начал плавиться. Ледяной хрусталь помутился, и вдруг рухнул, обдавая холодными осколками ноги ребят. На лавках лежали молодая женщина, в которой Маша узнала венцессу-старшую, с миниатюры, и девочка лет трех. Первой проснулась малышка. Она села, дрожа и моргая длинными ресничками, потом вдруг горько заплакала. Женщина открыла глаза, услышав плач ребенка, она попыталась сесть, но упала с лавки и глухо замычала что-то. Никита бросился ей на помощь, но не смог ее поднять и усадил, прислонив спиной к лавке. Маша прижала к себе перепуганную девочку.

– Как горячо, – с трудом выговорила женщина. – Больно. Жжет внутри.

Ее взгляд блуждал по комнате, но ни на чем не останавливался. Бескровные губы дрожали.

– Дайте! – вдруг простонала она.

– Что?

– Моя малышка. Плачет…

Маша осторожно опустилась на пол рядом с женщиной, поднесла к ней малышку. Непослушные холодные руки так вцепились в девочку, что та вскрикнула от боли.

– Тише, тише, – дрожа, как в ознобе, проговорил Никита. – Осторожнее. Вы ее слишком сильно сжимаете…

Маша растерянно огляделась по сторонам, в поисках чего-нибудь теплого, одеял или шкур, но видела только непонятные приборы и склянки. Вдруг опомнившись, она щелкнула пальцами, приводя все в порядок, как восстанавливала шапку шарлатана или снежное поле с драконом. Пропала вода на полу, мигом высохла одежда на женщине и девочке, исчез со стен иней, склянки засверкали прозрачными боками. Женщина перестала дрожать и впервые внимательно взглянула на ребят.

– Что вы сделали? Кто вы?

– Мы – Сквозняки из другого мира, пришли помочь вам, – ответила Маша.

– А где мой муж, Елисей? Он прислал вас?

– Он убит, – Никита избавил Машу от необходимости сообщать трагические вести. – Убит Рыкосой Гривастой. Впрочем, она тоже мертва. Мы искали вас…

Венцесса обняла дочь, по ее щекам покатились слезы. Маша и Никита переглянулись, не зная, что сказать, как утешить. Через некоторое время женщина справилась с собой.

– Где оно?

Ребята снова переглянулись.

– Где лекарство? – повысила голос Калина. – То, что мой муж дал вам. Чем вы нас разбудили…

– Лекарства нет…

– Нет?! Проклятье не побеждено?

– Есть средство, – вмешалась Маша. – Вы должны его принимать каждый день. Сердюк с Теплого берега…

– Сердюк идиот… – женщину снова затрясло, но она уткнулась лицом в плечо плачущей дочки и справилась с собой. – Скажите, что происходит? Каким образом нас разморозили, как обстоят дела с проклятьем, что выдумал Сердюк – только быстро…

Маша рассказала все как на духу, начиная с предательства Рыкосы, продолжая общей картиной медленно стынущего мира, заканчивая изобретением средства из забродившей крови однорогов и листика кривуги. Женщина слушала не перебивая, только сильнее прижимала к себе малышку, когда слышала имя привенихи.

– Возьми, это тебе! – под конец Маша протянула девочке каменные бусы с портретом венцессы Калины, которые до сего момента она прятала в кармане куртки. – Портрет мне дал старьевщик.

– Правильно, – подтвердила женщина. – Я отдала его когда-то старьевщику, с условием, чтобы он вернул его моей дочери, если что-то случится с моим бедным мужем. Второй портрет был у Елисея. Видимо, ты говоришь правду. Хотя… Простите меня, но как вы смогли? Вы просто дети…

– Мы Сквозняки, Никита и я, – терпеливо объяснила Маша. – Никита – рысарь, он сам воин, а я немного владею магией…

– Ты маг? – напряглась Калина.

– Не совсем, вернее, я могу только переноситься и восстанавливать…

– Маячки и магический ремонт, это не так уж и мало. Ну-ка…

Венцесса, держа притихшую дочь на руках, прошла в сторону стола, смахнула с него склянку и велела:

– Поправь!

Маша послушно щелкнула пальцами. Склянка вернулась на стол, целая и невредимая.

– Эти лужи и грязь ты убрала… – удовлетворенно кивнула женщина. – Еще все может получиться.

– Что «получиться»? – спросил Никита.

– Разговор у нас долгий, лучше всего перенестись на Теплый берег, в мои покои, и продолжить его там.

– Это невозможно, – покачала головой Маша.

– Не волнуйся, детка, если ты забыла оставить маячок, у меня их предостаточно…

– Разве вы Сквозняк? – удивился Никита.

– Как я поняла, не каждый Сквозняк – маг, но и не каждый маг – Сквозняк, – чуть улыбнулась Калина. – Мы с Елисеем – волшебники. И маячки для нас – приятный пустяк, сокращающий путешествия.

– Да, Никита, ты Сквозняк, а магией не пользуешься, а вот Великий шут, Мудреный и директриса не были Сквозняками, тем не менее маячки делали, – напомнила Маша и повернулась к Калине. – И все-таки мы не можем вернуться на Теплый берег. Благодаря стараниям Рыкосы мы с Никитой там вне закона, нас могут казнить. К тому же Никита болен, и я не уверена, что у Сердюка с его любовью к экспериментам остались листья. В полночь он застынет. Вы-то можете не волноваться, на сегодня вы вне опасности, а еще мы отдадим вам подаренный ежами прутик с листиком кривуги, завтра он отрастет, и Сердюк вам сделает новое средство.

– Проклятье! – простонала Калина. – Только я подумала, что все еще может получиться! Проклятье ледяной кости по-прежнему живо, я чувствую его в себе, в моем ребенке, в этом мальчике. Лекарства нет, мир стынет. Мой муж убит… Значит, он не успел доделать недоделки Недодела!

– Минуточку, – вмешался Никита. – Какие еще недоделки Недодела?

Старшая венцесса вздохнула, оглядела пришельцев и рассказала, качая дочку на коленях, о плане, который вынашивал Елисей Гривастый:

– Маг Недодел, прославившийся во времена моего прадеда как величайший волшебник, обладал одним счастливым свойством характера – он никогда ни о чем не жалел. Если его проект воплощался не так, как ему того хотелось, он не унывал и занимался следующим. Так в нашем мире произошли большие изменения. Летающие змеи переселились с гор к морю, но сохранили любовь к мясу животных. Недодел не додумался изменить их природу, чтобы они полюбили рыбу. Так появились отдельные недоразумения в виде Вонючих холмов. Однороги, которые были обычными дикими однорогими родственниками домашних коров, представляли серьезную опасность для крестьянских полей и огородов. Тогда Недодел заставил их питаться только листьями дерева кривуги, которое может выпускать листья каждый день. Но он не учел особенности этих деревьев. Кровь однорогов от такой пищи принялась бурлить, они стали свирепыми, опасными животными. Пришлось Недоделу собрать их всех в долине на Теплом берегу, подальше от мест поселения людей, и напустить туда усыпляющего тумана, который сдерживает их яростные порывы. С изменением климата кривуга погибла всюду, кроме долины, потому что жила в соседстве с вечно горячими однорогами. А что до Горы Ледяной угрозы, которая в далекие времена была обыкновенным вулканом… впрочем, местные жители прекрасно приспособились к нему, Недодел поступил еще смешнее. Он повернул природу вулкана так, что вместо огня и жара он источает снег и холод. На эту его шутку моментально откликнулся живой мир. Погибло множество прекрасных растений, появились елки, снежные волки, заколдованные снеговики и прочие зимние чудеса. А самое главное – появилось проклятие ледяной кости. Причем, почему оно возникло, Недодел сам так и не понял. Он знал только, что это ответ природы на изменение сущности вулкана. И если все вернуть на свои места, проклятье исчезнет. Но, как я уже говорила, Недодел никогда не жалел о содеянном. Он раздал недовольным снадобье и отправился на покой, было это пару сотен лет назад, в наше время он уже умер от старости. Мы с мужем пытались оживить вулкан, но у нас ничего не получилось. Когда наше средство подошло к концу, Елисей заколдовал нас с дочкой, поместив в ледяные глыбы таким образом, чтобы мы не стыли от проклятья ледяной кости, пока он ищет способ расколдовать вулкан. Все напрасно…

– Не напрасно. Мы здесь, мы Сквозняки, значит, получится у нас, – твердо сказал Никита.

– Я никогда не расколдовывала вулкан… – испугалась Маша.

– Нужно сначала починить его магически, а потом физически. К сожалению, ни чинить, ни чистить магически я не умею. А вот ты, судя по фокусу со склянкой и лужами, как раз специалист, – Калина с сомнением оглядела девочку с головы до ног. – Физически же открыть вулкан должно быть совсем просто, там, насколько я знаю Недодела, что-то остроумное, вроде замка и ключика…

– У нас получится, – повторил Никита. – Маша починит его магически, я найду, где применить силу.

– Никита… – пыталась поспорить Маша.

– У нас нет другого выхода. И нет больше времени. Нам некуда идти, кроме как в жерло вулкана. Это наша миссия. На сей раз – точно.

– Точно?

– Мы расколдуем вулкан и тут же перенесемся в наши миры. Слышишь? Будем дома еще до полуночи.

– Да помогут вам Звезды, – прошептала Калина. – Я не знаю, что у вас получится, но вы – наша последняя надежда. Я чувствую в вас союз силы и магии, вы наверняка вместе уже совершали важные дела. Другого пути я не вижу, насколько я знаю, в нашем мире больше никто не сможет сделать этого.

– Даже вы?

Калина обняла Машу за плечи:

– Я очень хочу верить, что вы с мальчиком сами справитесь, в конце концов вы немало дел совершили в нашем мире. Но если чуда не произойдет и в полночь Гора Ледяной угрозы не станет снова вулканом, я вернусь сюда. Мне нужно только оставить дочь на Теплом берегу, убедиться, что она в безопасности, что Сердюк позаботится о ней… И тогда мы с тобой, девочка, благодаря твоим способностям восстановим вулкан.

– А Никита? Он же к тому времени застынет…

– Ваша помощь не понадобится, венцесса, – угрюмо пробурчал Никита. – Вы верите в магию, я же верю в Сквозняков. Я не случайно остался в этом мире, мне еще предстоит выполнить мою миссию. Не думайте, я не застыну. Через несколько часов ваши маячки сгорят в лаве проснувшегося вулкана.

– Когда вы расколдуете вулкан, все вернется на круги своя. Те люди, что заледенели моментально, к сожалению, мертвы, но те, что остывали постепенно, разморозятся и вернутся в семьи. Снова придет весна, за ней лето, потом осень с богатым урожаем, не будет голода, утихнут бесконечные войны – ведь рысари тоже голодают. Начнется время пиров и празднеств, изобилия и процветания. Пусть это вдохновит вас…

С этими словами венцесса Калина щелкнула пальцами и исчезла вместе с дочерью.

– Знаешь, в этом мире я уже столько раз обламывалась, – сказала Маша Никите, когда они остались вдвоем. – Я напридумывала для себя десяток миссий, от помощи Рыкосе до поисков ледяного рыцаря, и ни одна из них не сработала. Может, мы ошибаемся? Может быть, мы погибнем там, в вулкане?

– Я думаю, это должно сработать, – печально, но решительно произнес Никита. – Потому что лично у меня другого шанса не будет. Я отдал остатки снадобья венцессам. Все. Конец. Этой ночью я застыну окончательно. Для тебя же все не так страшно. Ты дождешься венцессу, если мы не сможем разбудить вулкан…

Маша взяла его за руку, чтобы утешить, и вздрогнула. Его пальцы были совершенно ледяными.

– Ты озяб? – спросила она.

– Немного, – признался он. – Но это неважно. Потому что я чувствую приближение моего обледенения. Либо уже вечер, либо укус Рыкосы все же имел какие-то последствия.

Маша выбежала на порог дома. Небо над ее головой уже было темно-синим. Но внизу, на горизонте, еще сияло солнце.

– Примерно полдня мы скакали на Радуге, потом сколько-то говорили с венцессой, неудивительно, что я проголодался, – проворчал Никита, выходя следом за ней. – Однако проклятье действует слишком рано. Значит, все-таки Рыкоса…

– Нам нужно торопиться! – заволновалась Маша. – Скорее, надо спуститься…

Они посмотрели вниз, в глубокую круглую яму, и не увидели дна.

Глава 30 В жерле вулкана

– Предлагаю прыгать, – усмехнулся Никита.

– Глупости, ты же не знаешь, далеко ли до дна, – Маша задумалась. – Надо найти что-то, вроде простыни, хотя не знаю, выдержит ли оно наш вес, если бы мы могли сделать парашют или планер… Погоди! Ванечка!

– Ты соскучилась по своему женишку? – съязвил Никита. Он сосредоточенно ощупывал немеющими пальцами свое лицо, словно проверял, насколько оно застыло.

– Он же мастерил что-то вроде планера, говорил, что мы улетим вместе. Мне еще насплетничали, что к вечеру он его собирает, а за ночь слуги разбирают, а то и в самом деле улетит… Сейчас вечер, значит, он почти готов, я бы могла его сюда перенести, вот только…

– Что? Что тебя останавливает?

– Понимаешь, – виновато сказала Маша, – я не знаю, особенность ли это моей магии или вообще Сквозняков, но я могу перемещать только те предметы, что мне принадлежат. Иначе магия просто не срабатывает. Как ты думаешь, имею ли я право на летательный аппарат Ванечки?

– Он же обещал тебя на нем покатать еще до свадьбы, помнишь? – ответил мальчик. – Так что не сомневайся. Щелкай.

Треугольные крылья закрыли небо над головой. Маша с помощью Никиты нашла место для пассажиров – несколько реек с петлями из ремней. Все-таки Ванечка, несмотря на слабое здоровье, не был таким уж дурачком. Девочка даже почувствовала к нему уважение, после того как Никита с одобрением отозвался о конструкции.

– Вот только держаться придется как можно крепче, – сказал он, вставая перед Машей и просовывая руки в ремни. – Будем надеяться, горловина вулкана достаточно широкая, иначе мы ударимся о стенки и рухнем вниз. Давай, на счет три, побежали.

Никита был прав – на подобной конструкции легче было бы спрыгнуть с горы в долину, чем в жерло вулкана. Некоторое время они планировали вниз, потом носик конструкции уткнулся в стену. К счастью, дно оказалось уже близко.

Маша не устояла на ногах. Земля больно ударила снизу. На них с Никитой сверху рухнули крылья. Маша полежала немного, приходя в себя после полета, потом осторожно выпуталась из кожаных петель, случайно выбив ногами несколько реек.

– Никита, – позвала она. Мальчик не отвечал. Маша попыталась вытащить его из-под конструкции и испугалась, настолько ледяная была у него рука.

– Никита, ты живой? – жалобно позвала она. Потом стала раскачивать крылья. Наконец конструкция встала набок, приподняв за продетые в ремешки кисти безвольное тело Никиты. Не без труда, но Маша перевернула его, запрокинула голову, увидела закрытые глаза.

– Никита! Ну пожалуйста, открой глаза!

Она попыталась легонько похлопать его по щекам, но те были холодные и твердые, не как камень, скорее, как туго накачанная воздухом резиновая игрушка. Медленно мальчик открыл глаза.

– Еще немного! – попросила девочка. – Продержись еще немного. Ты скоро будешь дома, снова здоровый.

– Ты действительно в это веришь? – медленно спросил Никита.

– Я верю, – тихо сказала Маша. – Я думаю, что все наши неудачи были частью какого-то плана, который и привел нас сюда.

– Чьего плана?

– Того, кто заставляет нас снова и снова переноситься в другие миры. Того, кто сделал нас Сквозняками. Того, кто учит нас брать на себя все больше ответственности, влезать туда, куда ни один нормальный человек не полезет, не отступать перед трудностями. Хотя каждый раз я боюсь становиться Сквозняком, потому что очень страшно сознавать, что от твоих действий или бездействия так много зависит.

– И кто же этот всемогущий чародей? – с усмешкой спросил Никита.

– Я не думаю, что это человек, скорее какие-то высшие силы… – прошептала девочка.

С помощью фонарика колокольцев они осмотрелись по сторонам. Вокруг был черный лед.

– И как мы должны это починить? – беспомощно спросила Маша.

– Вспомни, что сказала венцесса, – протянул Никита, с его губ срывались облачка пара. – Магией, а потом физически.

– Восстановить или очистить? – задумалась девочка и щелкнула пальцами.

Земля под ногами дрогнула. По стенам с оглушительным треском зазмеились трещины. Ребята покатились по льду, цепляясь друг за друга.

– А вдруг вулкан сейчас взорвется? – крикнула Маша, но Никита не расслышал ее, с грохотом падали куски льда, чудом не задевая ребят.

И вдруг все прекратилось. Наступила тишина. Потом откуда-то снизу послышался гул, земля начала вращаться под ногами. Сквозняки замерли, закрыв головы руками. Когда вращение прекратилось, они осмелились встать. Под их ногами словно вздулась шляпка исполинского гриба, складчатая, но шероховатая и шуршащая. По краю она была обмотана двумя толстыми канатами синего и зеленого цветов.

– Что это? – удивилась Маша. – Калина говорила, должно быть что-то простое, вроде замочка и ключика. Тебе это ничего не напоминает?

Никита медленно ходил вокруг шляпки. Он почесал в затылке.

– Ты будешь смеяться, но это напоминает… Банку с вареньем!

– Банку?

– То есть крышку. Мама, когда варенье закрывает, берет пергамент в несколько слоев, потом шнурком обвязывает…

– Ах, да, у меня так бабушка делает! – вспомнила Маша. – Сверху на крышку – бумагу, на ней пишет, какое варенье, когда сварено, и шнурком, для красоты…

– А у нас крышек для банок нет, поэтому мама обвязывает двумя шнурками, чтобы мы с друзьями не открыли. Но я-то, положим, давно уже понял, как ее распечатывать.

– И как же?

– Секрет в том, чтобы тянуть за оба кончика одновременно, в разные стороны. Ты попробуй, поднимешь такой шнурок?

Никита помог Маше водрузить на плечо толстый конец зеленого каната, сам взялся за другой, и они побежали навстречу друг другу. Круг, еще один. Канат тянулся за Машей хвостом, он становился все более тяжелым, выскальзывал из запотевших рук…

– Сто-ой! – протяжно скомандовал Никита. Маша насторожилась – не была ли растянувшаяся гласная первым симптомом застывания?

Мальчик тем временем поднял последний круг каната и перебросил его на крышку. Жесткие складки слегка расправились.

– Оотойди-каа… – Никита поплевал на ладони, затем ухватился за край исполинской крышки. Пергамент Недодела громыхал, как шифер. Мальчик поднял его, согнул и переложил на грудь, как штангу. Затем сделал пару шагов вперед. Из открывшегося гигантского горлышка банки вылетели клубы пара. Резко выдохнув, Никита подбросил крышку вверх, та тяжело упала с другой стороны.

– Разве не замечательно? Все получается! Мы скоро попадем домой… – Маша захлопала было в ладоши, но улыбка застыла на ее губах. Волосы Никиты были седыми, до колен его покрывала изморозь. Он сделал шаг вперед и оказался на самом краю банки, в клубах пара.

– Нииичеееегооо себеее вареньицее… – удивленно протянул он. Маша, боясь приблизиться, вытянула шею, стараясь заглянуть в глубину, но смогла увидеть только алый отсвет.

– Как теплооооо… – Никита протянул леденеющие на глазах руки вперед и шагнул еще раз.

– Упадешь! – вскрикнула девочка и бросилась к нему, чтобы подхватить, но поймала в объятья пустоту. Тающий силуэт друга словно взлетел вместе с паром, на секунду в голове девочки помутилось… будто забытый сон, перед ее глазами промелькнули золотые купола Как-о-Дума, ее друг в безопасности, дома, живой и здоровый… Слезы облегчения обожгли ей щеки. Потом прямо перед ней вырвался столб пара, все ее существо обдало жаром, и она, балансируя на краю горлышка, крикнула:

– А как же я?

Осторожно взглянула вниз – глубоко-глубоко ворочалась ало-золотая лава, густая, как манная каша. Вулкан и не думал просыпаться.

– Что делать дальше? – растерянно спросила девочка у самой себя.

Она задумалась: «Если миссия Никиты была в физическом воздействии на вулкан, и он вернулся домой сразу после этого, почему я не вернулась домой после того, как применила магическое воздействие? И почему вулкан все еще спит, ведь мы его открыли?» Маша обошла вокруг исполинского горлышка, в бессилии пнув валяющуюся крышку. Ведь она же восстановила… Вулкан или крышку? Кажется, в ту минуту ее больше беспокоило то, как освободить вулкан от слоя льда, чем повернуть его природу вспять. Хороша Маша, ничем не лучше Недодела! Досадуя на себя, девочка щелкнула пальцами, восстанавливая вулкан таким, какой он был до прихода мага.

Под ногами гулко заворчало – вулкан просыпался. И в этот момент в клубах обжигающего пара девочка увидела очертания своей комнаты – кровать, книжные полки, мама замерла у окна. Не колеблясь ни секунды, она бросилась прямо в пар. Ей показалось, что с нее кожа слезает заживо от невыносимого жара, она вскрикнула…

Ей было тепло, душно до тошноты, трудно было вдохнуть, что-то сковывало ее движения, когда она рванулась – скорее домой, подальше от огня и жара. Ноги взбили одеяло, мама в испуге обернулась от окна. В ее глазах на секунду отразилось пламя, вырвавшееся из преображенного вулкана. Потом ужас на ее лице сменился растерянностью.

– Машенька, мне показалось… Что с тобой? Тебе плохо?

– Мамочка! – Машу затрясло от рыданий. – Мамочка! Любимая…

Она закашлялась – во рту неожиданно оказался леденец.

– Что такое? Что? – спрашивала мама, осторожно целуя спутанные волосы дочки.

– Мама, я болею, но это ничего, – горячо заговорила девочка. – Только ты никогда, слышишь, никогда не волнуйся за меня слишком сильно, потому что пока я дома, со мной ничего не может случиться. Ты понимаешь? И прости меня за то, что мне придется в жизни рисковать, что я не могу всегда оставаться в этой комнате…

– Ну что ты, что ты, – сказала мама, обнимая ее. – Никто от тебя этого не требует. Но пойми, что я всегда буду волноваться за тебя, так или иначе. И папа тоже. И если мы немножко ссоримся на этой почве…

– То это значит только то, что вы оба очень боитесь за меня. Я знаю, мама. Я тоже не подарок, не венцесса, то есть не принцесса, не отличница, не…

– Я родила тебя, Машу Некрасову, а не куклу, я никогда не буду требовать от тебя быть кем-то другим.

– Не требуй этого и от себя, и от папы. И прости, что я говорю тебе об этом. Просто я тоже за вас обоих беспокоюсь. Не меньше, чем вы за меня…

– Не надо за меня волноваться, я взрослая, я сумею о себе позаботиться…

– А если так скажу я? – прищурилась девочка. – Ты часто говоришь, что хочешь быть для меня не только мамой, но и другом. Просто позволь мне тоже быть твоим другом и волноваться за тебя…

– Надо же, – мама села на кровати и пощупала Машин лоб. – Мне нужно почаще напоминать себе об этом.

– Вспомнил! – в комнату буквально ворвался папа. – Вспомнил отличное народное средство! Подышать над вареной картошкой! Верняк против кашля!

Маша и мама посмотрели на него и вдруг расхохотались.

– Я просто хотел… – растерялся папа.

– Иди скорее к нам, – позвала мама. Он сел с другой стороны кровати, и они обнялись втроем. – Знаешь, давай никогда не ссориться? – предложила мама.

– А мы не ссорились…

– Тогда давай не спорить.

– А мы не…

– Спорьте, если хотите, только мирно, пожалуйста. Ведь мы самые близкие друг другу, – сказала Маша. – Нет ближе нас, нет лучше, нет красивее или умнее. Мы – и этим все сказано. Больше всего на свете я боюсь потерять это «мы».

– Мы всегда будем «мы». Даже когда у тебя будут собственные дети, – сказала мама.

Они пожелали Маше спокойной ночи, и девочка вытянулась под одеялом, с благодарностью принимая долгожданный отдых, тепло, ощущение безопасности. Краем уха она слышала разговор родителей за дверью:

– Как быстро у нее меняется настроение. Полчаса назад была капризным ребенком. А сейчас просто маленький мудрец.

– С подростками это случается. Я имею в виду перемены. Скажет пару слов – и словно повзрослеет на несколько лет. Я уже давно это за ней заметил. Примерно с лета, помнишь, когда она выскочила из дому, потому что ей не понравилась одежда для школы?

– Ничего не поделаешь, – в голосе мамы послышался сдержанный смех, – тебе остается только принять это. Она же принимает и любит своих вечно скандалящих родителей?

– И как только ты меня терпишь? – голос папы был непривычно нежен. – Мне иногда от собственного упрямства тошно делается.

– А ты меня… Впрочем, ты же слышал, что сказала наша дочь. Мы – и этим все сказано. Такие, какие есть. Главное, мы – наши…

Книги вольготно расположились на полках, в вежливом нетерпении ожидая, когда их возьмут в руки и перечитают. Поп-звезды ободряюще улыбались с постеров. Мирно тикали часы, за окном еще шумела вечерняя жизнь. Все еще будет, никуда не денутся от нее вечеринки, встречи с друзьями, новогодние чудеса, гадания… Жизнь, со всеми удовольствиями и проблемами, только ее, Машина, неповторимая. Девочка улыбнулась, засыпая. Она любит то, что любит, она умеет то, что умеет, она еще многому научится, все в ее руках. Но главное – она может быть сама собой… И она мысленно пообещала себе, что так будет всегда, она не станет требовать от других соответствовать ее желаниям: от родителей – быть семьей из рекламного ролика, от друзей – на сто процентов разделять ее взгляды… в общем, никому нельзя терять свою индивидуальность. Люди такие разные – и до чего же это интересно!

Оглавление

Глава 1 Чужая жизнь сладка…

Глава 2 Задушиху вылечат бульоном

Глава 3 Титул и полсемейства в придачу

Глава 4 Рыцари другого мира

Глава 5 Игра по правилам

Глава 6 Старые вещи для новой венцессы

Глава 7 Странные дела в Громовой груде

Глава 8 Маша в смертельной опасности

Глава 9 В лапах у снежного волка

Глава 10 Лесная волюшка

Глава 11 Тетя озверела

Глава 12 Соседи разными бывают

Глава 13 Ученица лекаря

Глава 14 Маша изобретает лекарство

Глава 15 Недобор

Глава 16 Гадание в ночь новорожденных звезд

Глава 17 В гостях у умшастого ежика

Глава 18 Не покидай…

Глава 19 Звезды осветят путь…

Глава 20 Бесполезная венцесса внушает опасения

Глава 21 Одна голова хорошо, а три?

Глава 22 По пятам

Глава 23 Соляной барьер

Глава 24 Подобающее положение

Глава 25 Старый друг и третий жених

Глава 26 Не хочу замуж за принца!

Глава 27 Самозванка

Глава 28 Последняя, самая страшная битва

Глава 29 Тайна калины горькослезной

Глава 30 В жерле вулкана Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg