«Два мудреца в одном тазу...»

Два мудреца в одном тазу... (fb2) - Два мудреца в одном тазу... 922K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Раин

Олег Раин

.

Глава 0 ТИПА, ВВОДНАЯ. ПОТОМУ ЧТО ОБО МНЕ, О ЖИЗНИ И ВООБЩЕ…

— Сходитесь! — взвизгнула Даша Скворцова и даже подпрыгнула на месте. То ли от страха, то ли от восторга. И то сказать, когда затевается дуэль — да еще в родном классе, тут не всякие нервы выдержат. Я, к примеру, был спокоен, как лев, — только повернулся чуть боком, как это делали во времена декабристов. А толстый Аркаша Шнуров, играющий Дантеса, косолапо шагнул вперед и стал медленно поднимать пистолет. И ведь по-настоящему целился! Я бы сказал — с упоением. Это прямо Пушкину в переносицу! Мне, значит! А Верванна (это завуч наша, кто не знает) еще и головой одобрительно закачала. Вроде как — все хорошо, все по тексту. Ничего себе закидоны!

Это, значит, когда мы со Шнуром на перемене друг друга душим, нас в стороны растаскивают и такое выговаривают, что пересказывать стыдно, а когда такое вот кровопролитие — пусть даже возле доски — уже, значит, все нормалек и дозволяется всеми школьными правилами!

А между прочим, даже Свая, когда его уговаривали на роль Дантеса, сказал, что фиг. Сваин Серега у нас самый длинный, а Дантес, кто не знает, тоже был выше Пушкина на голову. Каланча, короче. Верванна еще говорила, что он был красивым и девушкам нравился. Странно она это как-то сказала. Я уже тогда заподозрил, что Пушкина она не во всем одобряет. Здорово, да? Ставить в школе пьесу и сочувствовать какому-то толстяку Дантесу. То есть, может, и не толстяк он был, но прыщавая физиономия Шнура, по-моему, вполне ему соответствовала. Если честно, я вообще не понимаю, как его выпустили из России без единого синяка. Прямо позорево какое-то! Получается, никто даже не попытался вступиться за светило русской словесности. Это только потом разнылись да обревелись. А чтобы, значит, сразу по-мужски взять палченцию или ремень да отходить проходимца, — таких не нашлось. Не знаю, как кому, а мне вот и сейчас стыдно за предков. Мне ведь не абы кого дали играть — самого Пушкина. И раз уж назначили первым российским поэтом, выходит, и я должен был как-то соответствовать. Потому, верно, и случилось то, что случилось…

Шнур сделал еще один медвежий шаг, и шаг этот стал последним в жизни самонадеянного Дантеса…

Бэмс! Это щелкнул мой пистолет, и пластиковый шарик впечатался в лоб Шнура. Между прочим, не такой уж и широкий. В том смысле, что не всякий попадет. Но Александр Сергеевич хорошо, говорят, стрелял, — вот и я не сплоховал. Никто ведь не говорил, что пистолеты должны быть бутафорскими. И Шнур имел полное право взять из дома какой-нибудь многозарядный Кольт или Макаров. Но такого снайперского выстрела он явно не ожидал. Лицо его покраснело, глаза наполнились слезами, и, опережая вопль Верванны, Шнур с рыком устремился на меня с кулаками. Понятно, я вскинул свой Браунинг и открыл беглый огонь, благо зарядов у меня хватало. Не знаю, остановили бы мои пули такого громилу, как Шнур, но помощь пришла от друга Вовчика. Сидя на первой парте, он юрко выставил вперед ногу, и Дантес загремел на пол. Класс разразился воплями, учителя повскакали с мест.

Вот тут бы мне и остановиться, — лежачего, сами знаете, у нас не добивают. Нехорошо это как-то — по-марсиански, что ли. Но я ведь тоже в роль вошел! Это как в пике или в штопор, — сразу и не выйдешь. И потом, к господину Дантесу у меня много чего накопилось. Это другие кроме «Сказки о рыбаке и рыбке» ничего не читали, а некоторые, между прочим, и «Онегина» по вечерам зубрили, и «Капитанскую дочку» до седьмой страницы одолели… В общем, пулял я в Шнура до тех пор, пока завуч не вырвала у меня из рук пистолет. Обозленный «Дантес» все же достал меня разок по спине, но Вовыч треснул его в ухо, за что и схлопотал учительской указкой. На этом пьеса с уроком для нас закончились. Ну а мы с Вовычем привычно оказались в коридоре…

* * *

«Да ты человек с талантиком!» — именно такое однажды выдала моя тетушка. Фразочку эту она произнесла, увидев нарисованный на обоях свой портрет. Вообще-то она ошиблась дважды: во-первых, (только это строго между нами!), я хотел нарисовать морскую свинку. У Лешика дома живет такая — толстая, пушистая и жутко ленивая. Но получилась почему-то тетушка. Прямо вылитая! Рука, что ли, дрогнула или глаз заслезился. Короче, изобразил — и ахнул. Ну прямо точь-в-точь. Совсем как этот… Еще мишек на фантиках рисовал… Орешкин, что ли? Или Шишкин?

Вот…

А во-вторых, тетушка меня явно недооценила. Я, конечно, маленький, но причем здесь таланты? Они-то маленькими как раз не бывают! Значит, талант или талантище — уж как кому нравится. Все равно ведь про свинку я никому не сказал, и получился как бы реальный портрет тетушки. То есть если бы я признался про свинку, наверное, тетушка могла бы обидеться, но я ведь промолчал. Зачем людей расстраивать? И за обои испорченные мне бы точно влетело. А так портрет появился, да еще на самом видном месте. И даже удобно, что на обоях, потому что ни рамки, ни гвоздей не надо. Заходят люди и сразу видят: направо — стол, налево — холодильник, а над столом — хобана! — тетушка. Вот она, значит, реальная, в тапках и фартуке, а вот на стене — толстая и пушистая… Ну то есть красивая. И сразу тема для разговора появляется, где тетушка симпатичнее — на стене или в жизни. И меня по голове можно погладить. Вроде такой молодой, а уже надежды подает. Талантливый, типа.

Только таланты талантами, а я бы давно поговорил о гениальности. То есть можно, конечно, скромничать и дальше, но я, если честно, устал. Мне ведь уже девять лет (практически десять!), и все это время я держу язык за зубами. Живу себе на улице Вали Котика (это герой-партизан, кто не знает), поплевываю вниз с седьмого этажа и скромно помалкиваю. Не в смысле, что совсем не говорю, говорю-то я как раз много, а хохочу еще больше, но вот чтобы о своей гениальности — об этом я практически не распространяюсь. И все же факт остается фактом, и рано или поздно истина прорвется наружу. Возможно, я даже сам об этом проболтаюсь. Я даже знаю, кому проболтаться первому, чтобы весть разнеслась по всему классу, а после — по школе и по городу.

И нечего ржать, — не так все просто! Объяви я с бухты-барахты о своей гениальности — сходу заплюют промокашкой! Да еще бомбочками водяными забросают. А с другой стороны, если ты гений и даже играл на сцене самого Пушкина, чего резину тянуть? Как говорит дядя Вася, муж моей тетушки: против природы не попрешь. Вот я и не пру. Терпеливо собираю доказательства своей гениальности и до поры до времени маскируюсь. Ну а когда фактов накопится совсем уж невпроворот, то проболтаюсь сначала лучшему другу Вовке Стофееву, а после — Даше Скворцовой. И на каком-нибудь из уроков, когда снова заведут волынку про какого-нибудь доисторического гения, я тихонько встану и объявлю, что в современном быстро меняющемся мире тоже, как ни странно, имеются свои гении. Учительница тут же потребует привести пример (она у нас обожает примеры!), и тогда я преспокойно ткну пальцем себе в грудь.

Рисково? Конечно, рисково. И если предварительно не обработать класс, реакцию нашего третьего «Б» несложно будет представить. Половина ребят загогочет, другая разорется. И опять же посыплются промокашки с бомбочками. Но в моем случае все будет подготовлено, и только учительница удивленно спросит, почему я так решил. И тогда мне не останется ничего другого кроме как выставить на парту портфель и при общем изумленном молчании извлечь на свет папку с доказательствами. Тут-то все и подпрыгнут. Тут-то и пораскрывают рты. Учительница сначала очочки снимет, дужки начнет жевать, хмуриться, но после того, как прочтет первые несколько фактов, немедленно схватится за сердце. Хотя нет, лучше за телефон пусть хватается. Чтобы вызвать в школу журналистов и телевизионщиков.

Ну а что начнется вслед за этим, я представлял себе весьма смутно. Наверное, будет непросто. Сначала придется объяснять разобиженным учителям, почему я так долго скрывал от них столь замечательный факт. А потом… Потом меня заставят давать интервью, рассказывать перед микрофоном, как я дошел до столь блестящих результатов и когда впервые ощутил в себе задатки гениальности.

Само собой, и одноклассники будут поддакивать. То есть не все, конечно. Вовыч с Сашкой Путинцевым будут, — они-то свои. И Гоша с Лешиком подтвердят каждое мое слово, и Даша (она же первая узнала!). А вот, к примеру, Олечка Нахапетова может и гадость какую-нибудь брякнуть. Она у нас самая красивая, а красивые — они всегда что-нибудь не то вытворяют. Кто читал про супругу Пушкина, тот, верно, меня поймет.

То есть в первом классе Олечка глазки мне строила, а во втором взяла и на Вовыча запала. Любовь, что вы хотите! В девять лет вообще любят неадекватно. Для одних — это пунцовые щеки с невнятной речью, для других (самых ненормальных) — рвение в учебе и образцово-показательное поведение. Для меня же любовь выражалась в преследовании. Я не таскал избранницу за косы, не воровал портфель, не писал писем, но несколько месяцев кряду Ольгу Нахапетову я преследовал, как какой-нибудь филер царских времен. От школы и до дома, где она жила. Я не пытался с ней заговорить или что-то там высмотреть, я просто продлевал свое ежедневное счастье. Насколько это было возможно. Пока я видел ее, мне было легко и здорово. Гравитации не существовало, а солнце рассеивало самые мрачные тучи.

Хотя, если честно, была бы возможность, я бы и за косы ее потаскал, и портфель украл, и скакалку узлом гордиевым связал. Но почему-то не решался. Любил, как последний дурачок, на дистанции. Вот Мишуня, что позади меня сидит, оказался куда практичнее. Подобно многим он тоже любил Олечку Нахапетову, но был смелее, что ли. Или хитрее? Во всяком случае, этот умник дразнил Нахапетову, дергал за платьице, бросался снежками, ставил подножки — короче, доводил до слез всеми доступными способами.

Честно признаюсь, я жутко ему завидовал. Вот как надо было любить! А этот умник не просто любил, — он действовал. Более того, однажды Мишуня по-настоящему подрался с Нахапетовой! То есть так довел, что она набросилась на него с кулаками. А он, понятно, вовсю отбивался. Помню, что идиотская улыбка не сходила с его физиономии на протяжении всей драки. Уж я-то его отлично понимал! В эти минуты он был по-настоящему счастлив. Я даже подумал, что, возможно, Олечку Нахапетову он любит сильнее меня. Потому что отважиться на такое проявление чувств у меня не хватало духу. Вот побить того же Мишаню я мог запросто, а на нее рука не поднималась. Прямо чепуха какая-то! Мишку я, кстати, побил. В тот же день. Прикопался к какой-то ерунде и наказал. А он и не понял, за что именно. Любовь, братцы, — суровая штука.

В общем, с Олечкой надо было заранее потолковать. Или проболтаться чуть раньше Даши. Не дура же она полная! Сама потом в мемуарах станет писать, что дружила, знаки внимания оказывала. А когда будущий гений спрятал ей в портфель водяную бомбочку, она этим портфелем достала его разок по кумполу. Для тех, кто не знает, кумпол — это макушка, или, говоря проще, репа. Короче, голова человеческая. Вот по этой самой голове Олечка и навернула портфелем. А теперь сами судите, ей же за все эти пакости кусок славы доставался! Плюс прибыль с мемуаров… На прибыль, я, кстати, не претендовал, хотя мог бы. И прежде чем гадости говорить, пусть бы подумала, кому нужны будут ее мемуары, если в них не окажется страниц про самое главное. Ну то есть про меня…

Вот Шнур со Сваей мемуаров точно писать не будут. Им и на школьную славу плевать, — запросто могут испортить интервью. Из трубочек-плевательниц 45-го калибра. Влепят диктору под глаз жевышом из такой трубочки, и все! — сорвана передача. Еще и кукарекнуть могут! Прямо посреди интервью. Я, скажем, начну рассказывать о своей любви к животным — к дворняжкам, к кошакам, а эти олухи возьмут и закудахчут из-под парты. Остряки-самоучки! И не договоришься ведь с ними. Те еще придурки. В последнем сочинении Свая на полном серьезе написал, что когда вырастет, станет жуликом. И не просто жуликом, а опасным налетчиком. Потому что кто-то во снах летает, другие честно по деревьям лазают, а Свая постоянно грабит магазины и банки. Из магазинов он шоколад тащит и жвачку, из банков — тугие пачки денег, чтобы потом покупать на них все те же шоколадки и жёву. Шнур, который сидел рядом, ничего выдумывать не стал, а попросту сдул сочинение у приятеля. Чуть ли не слово в слово. Вот и досталось обоим. Но самое главное, что эти вундеры нисколечко не врали. Дело заключалось, конечно, не в шоколадках, — такие уж они были сорвиголовы.

Сказать по правде, я тоже был бы не прочь ограбить парочку-другую банков, просто смущался в этом признаться. Неловкость ощущал, что ли? А может, понимал, что не все, что хочется, здорово и полезно. С шоколада — вон кариес повсюду, от жёвы — пломбы летят, как бешеные. Вот и с банками сплошные непонятки. Их, может, и приятно грабить — особенно когда в маске да весь обвешен оружием, но ведь потом ни с кем не поделишься впечатлениями, — прятаться надо, обманывать. И какая с этого радость?

Или, скажем, Вовыча с Саней я возьму в банк, а Костяя с Гошиком не возьму. И что получится? Конечно, разобидятся. И выходит, что в банк придется идти всем классом. Разве не глупость? Такой толпой — конечно, кто-нибудь да проболтается. Или выронит из кармана улику. И все. Поймают в первый же день. С одной стороны — слава, с другой — позор. Что я скажу папе с мамой? Еще и перед банкиром придется извиняться… В общем, неблагодарное это дело — грабить банки. А дураки Свая со Шнуром этого не понимают. Потому и огребут однажды от своих родителей по самую маковку. Так что ну их — налетчиков. Хватит с меня моей гениальности. Тем более что доказательств скопился воз.

И первое из них — мои страхи. Нет, я в самом деле пугаюсь. По-настоящему. Вроде бы весело, и все кругом бегают, ржут, а мне вдруг — бэмс! — и страшно становится. Не за себя, а за все вокруг. За Солнце, которое когда-нибудь остынет, за друзей, что незаметно превратятся во взрослых, потом в старичков и старушек, а после и вовсе исчезнут. Страшно за небо, которое из-за труб и торговых центров все сложнее увидеть. А еще страшно от того, что никто этого не замечает. Что я один, как дурак, стою и дрожу. Машины кругом гудят, люди о чем-то спорят, дети носятся, и никто не думает про наше завтра. То есть я тоже стараюсь не думать, но иногда все-таки думается. Ну просто само собой думается… Я вот у Дашки Скворцовой про страхи спрашивал, она посмеялась. Колян с Гошей вообще не поняли, о чем я толкую. И Вовыч с Лешиком лбы наморщили, точно я ребус им загадал. Вот и дошло до меня, что туточки я один. Как во поле березка…

А еще… Еще в детском садике я свободно говорил по-немецки. Сложно поверить, но это чистая правда. Когда надоедало болтать на родном языке, я без малейших усилий переходил на немецкий. Слова и фразы сами лились с языка, и никто вокруг ничегошеньки не понимал. Даже у воспитательниц глаза на лоб лезли. Я же бойко лопотал на заморском наречии и чувствовал вселенскую грусть. С кем мне было беседовать на немецком? И главное — о чем? О запеканке с компотом, об утерянном в песочнице совочке? То есть может, и не немецкий это был, а какой-то другой язык, но общаться-то все равно было не с кем! И зачем, спрашивается, расти, получать образование, если с самого начала тебя никто не понимает?

Кроме того, что-то подсказывало мне, что у взрослых дела с пониманием обстоят еще хуже. Вон они какие хмурые да озабоченные крутом! Спешат, торопятся, деньги зарабатывают. Короче, пришлось плюнуть на язык и постепенно все забыть. До последнего словечка. Гении, они тоже не резиновые, копить без конца не могут. Если помнить все, что знаешь, то и с ума сойти недолго. То есть гении и впрямь становятся иногда сумасшедшими, но с этим мне спешить не хотелось.

Ну и про сны, конечно, стоит помянуть.

Почему, например, я вижу во сне Луну или Марс? Я же там никогда не был! Но вот вижу почему-то. Желтые и красные горы — огромные, абсолютно мертвые, а еще жуткие кратеры, вездесущую пыль и иногда следы — махонькие, совсем детские, с длинными коготками. И там, во снах, я брожу по желто-красным долинам, пытаясь понять, откуда и куда ведут странные следы, ищу жилище хозяев и не нахожу.

Еще неприятнее — война. Она мне снится чаще всего. И будто я на этой войне уже совсем взрослый — чуть ли не старый. Потому что болит спина и покалывает сердце. Мне хочется вздремнуть, полежать, но лежать некогда, и я хожу по каким-то окопам и землянкам, делюсь водой из фляги и уговариваю бойцов держаться. А потом сверху начинают пикировать самолеты, сыплются бомбы, и вслед за налетом на поле перед окопами выползают танки. Черные громады утробно рычат и приближаются, а у нас только ружья. И ничего наши пули поделать не могут. Со звоном они отскакивают от брони, и мои бойцы начинают тихо плакать от бессилия.

Между прочим, этот сон я никак не могу досмотреть до конца. Потому что когда танки подходят совсем близко, я в ужасе просыпаюсь. И долго лежу, не мигая, глядя в потолок, пытаясь сообразить, почему у моих бойцов не было ни гранат, ни пушек. А еще я пробую угадать свое звание, и мне кажется, что я как минимум лейтенант, а может, даже капитан или майор.

Позднее из одной передачи я узнал, что во снах люди могут видеть свои прошлые жизни. Что даже Лев Толстой верил в то, что был когда-то ученым Паскалем. Но если Льва Толстого все сговорились считать гением, то и на мой счет давно пора делать выводы.

Глава 1 СМЕШИНКА И КОТЛОВАН

В общем, пьеса пьесой, а отдых по расписанию. Другой бы кто, может, и расстроился, а мы с Вовычем не очень. Хотя… Возможно, пора было задумываться над своим поведением. Нас ведь и раньше выставляли из класса. И даже вчера выгоняли. Только за то, что мы начали на уроке смеяться. Кто не знает, это у нас вечная история. У меня, значит, и у Вовки Стофеева, моего закадычного друга. Нас с ним секстильон раз рассаживали, и все без толку. Потому что мы со Стофеевым любим и ценим настоящий юмор. Когда однажды мы прыснули у завуча в кабинете, она заявила, что смех без причины — признак дурачины. А нам от этой ее фразы совсем худо стало. Потому что ясно ведь, это не про нас. Уж что-что, а причину-то мы всегда найдем.

Вовка, к примеру, смешные мультяхи уважал больше, чем страшные, и я тоже. И Чаплина мы обожали. А фильмы «Афоня» с «Бриллиантовой рукой» мы вообще, оказывается, единственные в классе смотрели. Остальные-то больше от «Тарзана» со «Шрэком» тащились, от монстров с десептиконами, а мы Карлсона любили и знали, кто такой Пьер Ришар. Даже были в курсе, что Данелия — это не страна, а фамилия. Как, кстати, и Гайдай. И принадлежат эти фамилии режиссерам, которые сняли лучшие отечественные комедии.

Вы, наверное, уже поняли, что парни мы с Вовычем продвинутые. И когда на уроке происходит что-нибудь смешное, Вовка и я реагируем первые. Ну а как реагируют нормальные люди на смешное? Верно! — ржут, гогочут и заливаются. Правда, когда нет ничего смешного, нам тоже частенько бывает смешно. Ну просто потому, что смешинка в рот попадает. Сама собой, что ли. И ведь сидим друг от друга далеко, а как начнет один сопеть да фыркать, так другой тут же подхватывает.

Вот и вчерашняя клоунада приключилась у Вовыча, а я его поддержал. Он, видите ли, почерк красивый решил показать Аделаиде (это наша классная, кто не знает), ну и до того увлекся, что залез ручкой на поля, а там и на парте пару буковок вывел. Все одной гигантской строкой. Потом посмотрел на нее, припомнил, как старался, как думал поразить учительницу, и понял, что все это дико смешно. Другой бы заревел от обиды, а этот гоготать начал. Прямо посреди урока. Опасная штука — чувство юмора. Вот я и поддержал товарища. Вовка, может, остановился бы, а как услышал мой голос, так по новой зашелся. Теперь ему вдвое смешнее было — еще оттого, что я, не зная про его строчку, все равно смеюсь. Но я-то смеялся не просто так. Во-первых, понимал, что какая-то причина имеется, а во-вторых, потому что уловил тот миг, когда смешинка, перелетев через весь класс, клюнула меня в губы. Точно поцеловал кто…

Это я не оправдываюсь, я взрослым пытаюсь втолковать, что детский смех — штука сложная, наукой мало изученная. А они — вместо того, чтобы изучать явление, — сердятся, лупят хохочущих по затылку, вышвыривают из классов. Но гогочем-то мы не из вредности, не от злых мыслей! Просто чувство юмора у нас особое. Да еще бацилла эта под названием смешинка. Никто ведь не ругает за то, что все вокруг подхватывают вирус гриппа. А наш вирус, может, раз в сто сильнее. Потому что в одну секунду из серьезного да задумчивого превращаешься в хохочущего — чуть ли не чокнутого. Мы ведь когда хохочем, эти смешинки сотнями в воздух выбрасываем. Я же видел, как все вокруг заулыбались, кое-кто подхихикивать начал. Еще бы минута-другая, и заразили бы весь класс. Бэмс — и микроэпидемия! Интересный, кстати, эксперимент, наверное, и учительница не смогла бы удержаться. Но она в отличие от нас экспериментов проводить не желала, а желала проводить уроки. Поэтому, особо не раздумывая, выставила смеющихся из класса. То есть нас с Вовычем. Но сегодня хоть урок был последний, и выставили нас с сумками, как нормальных людей.

В общем, погуляв немного вокруг школы, мы решили идти к котловану. По дороге, между прочим, порассуждали о Пушкине и нелепых законах, простивших Дантеса, поговорили о природе смеха и о том, что вирус смешинки особенно силен в стенах класса, когда кругом тишина и все пыхтят за партами. Нам бы помолчать, а смешинка так и егозит в носу и горле. Стоит же выставить нас вон, приступ немедленно проходит. Почему? Отчего? Может, кто специально в классах эту бациллу распыляет? Вместо дихлофоса? Вот бы чем академикам заняться, а не учебники одноразовые придумывать!

Про учебники мы, кстати, тоже поговорили. Потаскать бы эту тяжесть взрослым, посмотрели бы мы на них! Вовка свой ранец каждое утро взвешивает на безмене и получает неизменные пять, а то и шесть килограммов. А сам он весит двадцать пять килограммов! Теперь задача всем умным взрослым. Поделите-ка двадцать пять на пять, — сумеете? Мы-то с Вовычем давно поделили, даже на калькуляторе перепроверили, а взрослые, видно, с математикой не очень дружат. Так вот, уважаемые взрослые, ответ такой, что для вас это примерно то же самое, что таскать ежедневно пудовую гирю! Нехило, да? Это ведь и на работу, и с работы! Любого бы ушатало. Вон, портфель у моего бати — втрое легче наших ранцев! А про сумочку мамы мне и поминать смешно.

Я вообще часто задумываюсь: почему мы со взрослыми живем в одном мире, а говорим о разных вещах? То есть им неинтересно слушать нас, а мы звереем, слушая их. Это вообще какое-то загадочное свойство человека — неумение вникать в мысли соседа. Что же тогда про экстрасенсов толковать? Я ведь не о телепатии какой-то, я — о простом человеческом понимании!

К примеру, выхожу я к доске на уроке того же Глебушки. Это заместитель Аделаиды, кто не в курсе. Ну то есть когда она болеет, он как бы вместо нее. В общем, как только я выхожу и начинаю рассказывать, Глебушка прикрывает рот и украдкой зевает. Он-то думает, что замаскировался, но я ведь вижу! А потом я сажусь на место, рассказывать берется он, и тут уж зевает весь класс. То есть мы так иногда зеваем, что штукатурка с потолка сыплется. И челюстям больно. Вовыч где-то вычитал, что от зевания даже вывих получить можно. Самый настоящий, как в спорте! Но Глебушку кое-кто из девчонок оправдывает. Вроде как «он не сильно старый, вот и устраивает личную жизнь — на свиданиях мерзнет, до остановки провожает, не высыпается». Нехило, да? Он, значит, не сильно старый, а мы с Вовычем — сильно? И потом, мы, может, тоже имеем право на личную жизнь. Чтобы, значит, до остановок провожать, на свиданиях мерзнуть и прочей мурой заниматься.

А еще есть у нас другой прикольный предмет — «Окружающий мир» называется. Мы с Вовычем его больше всего боимся — как открываем, так нам плохо становится. Прямо щеки раздувает и хохотать тянет. Того и гляди лопнем. Потому что нормальные вещи «окружайка» (это мы так ее зовем, кто не знает) объясняет совершенно ненормально. Оказывается, мир состоит из кормильцев, едоков и мусорщиков. Вован на уроке еще про поильцев ляпнул, так учительница не поняла, что он шутит, и трояк ему вкатила. Но ведь, правда, смешно, — кормильцы, поильцы… Мы что, недоумки какие, чтобы нам все разжевывать?

Или те же раскраски. Кто не знает, это такие контурные рисунки, которые следует раскрашивать в указанных границах. Карандашиками или фломастерами. То есть в яслях или детсадах — понятно, можно давать и эту чепуховину. Но даже моя систер (это сестра по-английски, кто не знает) — и та предпочитает рисовать самостоятельно. Потому что вся в брата. А брат, между прочим, эти малышовые раскраски даже в глубоком детстве в упор не видел. Это я, значит, про себя. За возраст совсем уж грудничковый отвечать не берусь, но лет этак с двух-трех я уже вполне нормально малевал танки, роботов и прочий боевой металлолом. Вовыч, конечно, художник послабее меня, но даже у него глаза на лоб полезли, когда во втором классе мы открыли новые учебники и увидели эти самые раскраски. Автор учебника на полном серьезе предлагал выбирать из пяти тюбиков нужный цвет и возить фломастерам по каким-то зверькам, домикам и машинкам. Естественно, мы начали ржать. Сначала Вовыч, потом я. Или наоборот, не помню. И оба получили записи в дневнике: «Смеялся над пустым местом». То есть это Аделаида нас распекала: «Над чем смеетесь? Над пустым местом!». Так и записала в дневники. В результате — мы в это «пустое место» неделю без смеха заглядывать не могли. Сразу начинали краснеть и раздуваться.

Так вот и оказались у котлована. Хотя объяснить толком, чего нас туда понесло, я бы не сумел. Про смешинку объяснил, про портфели с учебниками тоже, а про котлован… Тем более что погода была из таких, которые обычно называют непогодами. Ветер задувал, дождик накрапывал… Какой-нибудь писатель страниц пять ухлопал бы, описывая эту слякоть. А я скажу в секстильон раз проще: погода была полная фигня. Вот в эту самую фигню-непогоду мы с Вовычем и оказались возле котлована.

То ли центр торговый хотели здесь строить, то ли автостоянку, никто толком не знал. Но котлованище вырыли огромный, уже и сваи кое-где вколотили. Одного строители не предусмотрели — все той же непогоды. И как зарядили осенние дождики, как сыпанул град, весь котлован и затопило. В несколько дней по самый краешек. Стройку, понятно, остановили, а мы вдруг обнаружили, что в нашем скучнейшем городском ландшафте возникло географическое новшество. Наверное, природа специально для нас постаралась. Она ведь мудрее самых мудрых строителей и совершенно точно знала, что ни автостоянок, ни торговых центров нам не нужно. Вот и поступила по-своему. Отвернула небесные краники и подарила нам озеро.

Глава 2 ГОРЕ-АРГОНАВТЫ

— Тут и города еще не было, — вещал Вовка, — а про озеро знали уже все окрестные мамонты. И лошади знали — которые Пржевальского, и динозавры с гигантскими черепахами. Все вместе приходили сюда на водопой. А когда ледниковый период грянул — тот, что в мультах, они и замерзли. Только один последний динозавр кое-как добрался до озера. Всего-то и надо было — перейти на ту сторону! Понимаешь? И все! Один динозавр мог бы реально спастись!

Я потрясенно молчал. Врать-то мы все умели неплохо, но Вовыч врал сказочно. Кто его только этому учил! То есть это ведь он про котлован мне втюхивал! Про озеро, уцелевшее чуть ли не с юрских времен! А я, дурак, слушал и головой кивал. Сто раз видел, как рыли этот котлован, как ревели экскаваторы, как сваи вбивали, а вот Вовыча слушал и верил. Да и как не верить, если у него глаза как фары горели, и руками мой друг размахивал, как голландская мельница.

— Прикинь, это, может, последний динозавр был! Какой-нибудь диплодок с длиннющей шеей! — почти кричал Вовыч. — Они же вон какие большущие были, и этот думал, наверное, что запросто вброд перейдет. А шагнул ножищей, и ульдык! Он же не знал про глубину. Только пузыри и пошли…

Я с трепетом глянул на темные воды котлована. Может, и впрямь где-то там на далеком дне лежали кости последнего динозавра?

— А сваи? — тихо спросил я. Не чтобы опровергнуть сказанное, а скорее, подбрасывая полешки в пламенную печь Вовкиного красноречия.

— И ты заметил? — Вовыч кивнул. — Это археологи. Кости хотели достать, станцию пытались строить.

— Не получилось?

— Почему, построили. А наутро… Наутро вода взбурлила, и выплыл монстр. Понимаешь, потомок того динозавра. И всю станцию в щепки разнес, только сваи и остались. Потом его с вертолетов расстреливали, сети спускали, — бесполезно.

— Круто! — выдохнул я, не понимая, отчего первым не выдумал такую обалденную историю. Вроде и книг немало прочел, и Данелию с Гайдаем смотрел, а переплюнуть друга не получилось.

— Помнишь, этим летом в небе моторы ревели?

— Ага… Я думал, пожарные вертолеты.

— Пожарные! — фыркнул Вовыч. — Настоящие боевые, не хочешь? Ящера нашего искали. А чтобы лишнего не болтали, про пожары потом выдумали.

Я снова скосил глаза на поверхность озера.

— Думаешь, глубоко здесь?

— Километра два, не меньше.

— Ого! — мне стало страшно. То есть я отлично помнил, что котлован был не слишком глубоким — от силы метра три-четыре. Однако два Вовкиных «километра» проглотил не раздумывая.

— Смотри, какой туман, — продолжал Вовыч. — В тумане ящеры любят выбираться на поверхность.

— Точняк, любят! — в этом я тоже не сомневался.

— Значит, самое подходящее время его выманить.

— Как выманить-то?

— А так… Я еще вчера придумал. Возьмем, выплывем на середину и посветим в воду фонариком. Раки тоже на свет вылезают, и он вылезет. А мы дадим ему хлебушка, приручим и сфотографируем. Представляешь, как все обалдеют!

— Класс! — я сразу оценил идею Вовыча по достоинству. То есть если монстр слопает наш хлеб, это сулит серьезные шансы. Потому что иметь прирученного монстра любому хорошему человеку не помешает. А уж нам-то тем более.

— Хлеб-то где возьмем?

— А это? — Вовыч торжествующе продемонстрировал надкусанный крендель. — И еще два куска в кармане. Я в столовке взял.

— Здорово! — обрадовался я. — А фотоаппарат у моего папы есть! В следующий раз принесем и сфоткаем.

— Вот видишь! Теперь только плот какой-нибудь сделать. Чтобы добраться до середины озера.

Я напряженно потер голову. Сначала макушку, потом затылок. Лучший способ что-нибудь выдумать, это наморщить лоб. Взрослые всегда так делают, кто не знает. Но у меня с морщинами пока не очень получалось, и я изобрел свой метод. Просто усиленно тер какую-нибудь часть головы, и нужная мысль тут же вызревала. Я ее трением выгонял, — все равно как древние люди добывали огонь.

— Надо походить поискать, — предложил я. — Может, лодку найдем или баркас.

— Баркас было бы здорово! — согласился Вовыч. — Как у Верещагина из «Белого солнца пустыни»…

Мы тут же отправились на поиски, но баркаса почему-то не нашли. Даже крохотной лодки возле нашего озера не обнаружилось. Даже обидно стало. Озеро есть, а плавсредств — ни одного! И все же, кто ищет, тот всегда что-нибудь находит. Вот и мы с Вовкой наткнулись на железную бадью. То ли цемент в ней размешивали, то ли еще что, но была она размером с крохотную лодочку, вся ржавая, с вмятинами, но без дыр. По краям у бадьи топорщились приваренные петли, а на корме белой краской было намалевано число 339.

— Видал, как все сходится! — обрадовался Вовыч. — Трижды три — девять, а девять мое любимое число!

— И мое! — подхватил я. — Нам ведь с тобой по девять лет!

— Во! А тут еще петли — вон какие удобные. Совсем как уключины для весел.

— Не утонет твое корыто? — засомневался я. — Тяжеленное, наверное.

— Корабли тоже тяжеленные, а плавают.

— Все равно — надо проверить…

Именно это мы и сделали. Стащить корыто в воду было не так-то просто. Но Вовыч был сказочно силен, а я знал про рычаг Архимеда, и, объединив науку с мускулами, мы столкнули бадью в воду. И вот чудо! — железная посудина не утонула. Просела до половины, но удержалась. И даже когда Вовыч шагнул в нее, качающееся корытце тонуть не стало.

— Залезай, — отважно пригласил одноклассник.

— Ага, — я неловко перебросил ногу через железный борт. Еще секунда, и я стоял рядом с Вовычем. Удивительно, но железная бадья держала нас двоих! Спасибо старику Архимеду: силу-то выталкивающую корабли из воды, тоже открыл он. Славный был сиракузец! Очень полезный для общества.

Парой досок мы оттолкнулись от глинистого обрыва, и уже через несколько мгновений между нами и берегом оказалась приличная полоска воды.

— Куда держим курс? — поинтересовался Вовыч.

— На этот… На зюйд-зюйд-вест. В смысле — сначала прямо, а потом чуть правее той балки.

— Понял…

Я толкнулся доской более решительно.

— Судно, конечно, не фонтан, но вроде плывем.

— Ага… — Вовыч тоже попытался толкнуться, но доска у него ушла в воду целиком и дна не достала. Ойкнув, Вовыч положил ее поперек корыта, а сам присел, ухватившись за ржавые края.

— Глубоко, блин…

— Сам же говорил — два километра. Тут грести сподручнее.

— Я бы греб, — Вовыч заметно побледнел, — но как-то не получается, когда качает.

— Это пройдет, — успокоил я друга. — Морская болезнь долго не длится.

— А сколько она длится?

— Ну… У всех по-разному, — уклончиво отозвался я, потому что ответа на каверзный вопрос не знал. — Главное — делом полезным заниматься и не есть много жирного.

— А мы каким делом будем заниматься?

— Ну… Можем за айсбергами следить, а можем палубы драить. Главное — не кукситься.

— Кто куксится-то?

— Никто, конечно. Просто берег-то вон уже где…

Вовыч посмотрел за спину и, по-моему, скуксился окончательно. Так-то он парень храбрый, в боях с ашками не раз меня выручал. Да и перед четвероклашками не дрогнет, но тут я его понимал. Вода ж — стихия, с ней не пошутишь. Особенно когда цунами или водовороты. Видел я в фильмах, что они вытворяют с людьми. Страшная штука! Тут, может, и Пушкин растерялся бы! Александр Сергеевич…

Махонькое судно между тем относило дальше и дальше. То ли ветром, то ли обманчиво теплым течением Куросио. Нам и грести было необязательно. Берег, от которого мы только что отплыли, начинал расплываться в белесой дымке. Мне тоже стало не по себе, и я вдруг понял, что успел соскучиться по маме с папой, по сестренке и по нашей двухкомнатной уютной квартирке. То есть минуту назад еще не скучал, а тут вдруг заныло под ложечкой. Или под вилочкой… Словом, где-то в животе. И малодушно захотелось вернуть все обратно. Хотя бы на пару-тройку минут. А уж там все взвесить повторно и как следует поразмыслить над резонностью путешествия. Чтобы не получилось, как у тех двух лошаков. Ну помните еще стишок детский? Два мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу — и так далее… Нехорошо, в общем, у них там все закончилось…

И чего мы вечно куда-то спешим! Клоуны, блин, торопыги.

Глава 3 ТОСКА АДМИРАЛА…

«Не спеши жить», — любит говорить моя мама. Раньше я этого не понимал. То есть понимал так, что надо жить медленнее. Помните песню Высоцкого: «Чуть помедленнее, кони!». Мой папа ее прямо обожает. Он вообще старичков любит — Высоцкого, Цоя, Бутусова. Постоянно что-нибудь включает послушать. И «Коней» этих чуть ли не каждые выходные ставит. Вот и я, наверное, как-то пытался соответствовать — ходил в два раза медленнее, ел, умывался. С этим у меня как раз неплохо получалось. Скажем, просыпаться, постель там заправить или зубы почистить — я мог даже в три или четыре раза медленнее! Но тут мама почему-то проявляла нелогичность, и мне прилетали втыки:

«Опять тянешь резину! Не копайся! Сколько можно мозолиться?» И так далее в том же духе. А попробуйте на школьной физкультуре медленно прыгнуть через гимнастического коня! Или на вопросы у доски отвечать с неспешностью столетнего дедушки. И схватите двояк, как миленькие.

Словом, фраза мамина до меня долго не доходила. Бродила этакими кругами около да возле, а в ум не заглядывала. Папа вот у нас делал все неспешно и тщательно — считал да вымеривал, на калькуляторе сорок раз перепроверял, и получалось ровно да гладко, а крепко так, что с первого раза и не оторвать. Но сколько же времени он на это тратил! Опупеть можно! А дядя Вася, муж моей тети — той, что с обоев, наоборот, делал все быстро и на глазок. Его я понимал почему-то больше, чем папу. Линолеум там отрезать, картину прибить или полку выпилить, — чего, в самом деле, мудрить? Он и не мудрил. Прищуривался, что-то там прикидывал про себя и делал. И получалось вполне пристойно, хотя не так ровно и крепко, как у папы. Я иногда дергал, и ломалось. Папа, понятно, кривился, а дядя Вася посмеивался и снова приколачивал. Одним лихим махом.

В общем, честно скажу, первое время всех этих расчетов и цифр я жутко боялся. И путался на каждом шагу. Я, например, поднимал гантель в четыреста граммов, а папа всего в шестнадцать килограммов. Согласно числам у меня получалось больше, но, глядя на гантели, в голову приходил иной вывод. И оказывалось, что в килограмме этих граммов аж целая тысяча, и все намного сложнее. Или мне, скажем, было шесть лет, а Машке, сестричке моей, три. И получалось, что я был вдвое старше. Я-то думал, всегда так будет, но прошел год, и что-то пошло с цифрами не так. Настолько не так, что мое старшинство стало стремительно таять. А в девять лет разница между нами стала совсем уж невзрачной. Согласитесь, приятно, когда кто-то тебе только до пояса. А если до плеча? Или даже до подбородка, если на цыпочках? Уж на цыпочки моя сеструха вставала мастерски. Чтобы казаться повыше и пострашнее. Я, кстати, сам и научил. Потому что в шесть лет девчонки тем и хороши, что толком не понимают, что они девчонки. И моя сестра тоже свято верила, что главный ее долг — играть с братом в солдатики, стрелять по мишеням и воевать с недругами. Даже когда я дрался с дворовым Толькой (а он меня на два года старше, кто не знает), моя верная сеструха навалилась ему на левую руку, а я боролся с правой. И ничего этот жердяй с нами поделать не мог. Вот и скажите, что это не помощь! шесть лет — это вам не кот накашлял. Во-первых, шестнадцать килограммов (пуд, кто не знает!), а во-вторых, два глаза, два уха — считай, готовый разведчик в любом вражеском стане. А еще это две руки и две ноги, которые всегда могут оказать услугу родному братцу. Например, сбегать на кухню и принести печенье (потому что ей разрешают, а мне нет), или помочь собрать игрушки перед сном (я же не железный все делать в одиночку!). Так что, может, братик был бы в чем-то полезнее, но я и к сестре привык. Полюбил даже, что ли…

Между прочим, когда мама впервые сообщила, что у меня скоро появится сестренка, я и не расстроился почти. Ну не братик, конечно, и что теперь — рвать на голове волосы? Да больно надо! Только немного встревожился по поводу папы. Узнав о том, что у нас с мамой появится малышка, он мог запросто рассердиться. Папа у нас вообще не очень любит появления в доме новых вещей, — палок, которые я волоку со двора, камушков, игрушек разных. А тут, прикиньте, — целый живой ребенок! Да еще девочка. Конечно, рассердится. В общем, я предложил маме взять все на себя — и взял! Вечером сам рассказал папе о новости. И правильно, между прочим, сделал. Папа не рассердился, — наоборот, стал хохотать. А, отхохотавшись, крепко меня обнял. Ну и маму, конечно, простил.

Хотя с Машкой все-таки путанная вышла история. Домой-то младенцев, оказывается, нельзя сразу приводить. Микробы там, прочие дела. Вот и свозят всех мамаш в одно место. Рожать и имена новые придумывать. Потому как имен мало, а детей много. Попробуй раздели один пирожок на целый класс! Так и с именами. Короче, в это самое место папа меня однажды и привез. Скучнецкое такое здание, раз в пять больше садика. Куча окон, а прямо на стеклах — номера палат. За окнами тетеньки, под окнами дяденьки. Все на пальцах друг другу что-то показывают, на бумажках слова с цифрами пишут. Иногда свистят, иногда орут. Одну тетеньку вообще через окно похитили, я сам видел! А один дядя наоборот — подтянулся на подоконнике и ловко так вскарабкался через окно. То есть зачем тетенька оттуда удрала, еще можно понять, — передумала, наверное, рожать, а вот что нужно было дяденьке в доме, где вокруг десятки мамаш с орущими младенцами, я решительно не понимал.

Нашу маму я тоже видел. Но что она там показывала, разглядеть было сложно. Кулек какой-то — может, с мусором, может, с продуктами. Папа ей постоянно продукты возил. Тетенек в этом здании, наверное, совсем не кормили. И папа тоже руками размахивал, поцелуи воздушные посылал, в общем, вел себя, как сумасшедший. Странное такое место. Чем-то оно меня расстроило. И зачем было Машку именно здесь рожать? Родили бы дома, спокойно, перед телевизором. И какой-нибудь мультяк сразу бы показали.

Словом, так вот у нас Машка и появилась. Какое-то время потусовалась в больнице, а после переехала к нам. И никаких там аистов с корзинками, никакой капусты. То есть в ту далекую пору мне еще можно было вешать лапшу на уши, но времени-то вон сколько прошло, — выросли, по счастью. А истории, как ни странно, не изменились: в школе — одна пурга, у родительских друзей — другая. Хоть бы что свежее придумали! А то снова какие-то магазины, куда, накопив деньжат, мамаши приходят покупать детей, снова загадочная капуста и прочие овощи-грядки. Прикольно, конечно, слушать все эти байки, но, честно говоря, достало. И когда становилось совсем невмоготу, я начинал рассказывать историю про наш двор, в котором деткам после шести объясняют всю правду рождения детей. Видели бы вы лица моих собеседников! Точно я взял и поймал их на воровстве! Ну да сами виноваты. Нечего десять раз одну и ту же глину месить.

Короче, как стало нас четверо, сразу прибавилось забот-хлопот. Разные там песни по ночам, памперсы по всей квартире и прочие дела. Но даже к этим переменам я отнесся ответственно. Почти не ругался при Машке, не пытался ее перекричать, даже сладким иногда делился. А когда сеструха научилась целоваться, я загодя рассчитал, что в будущем непременно буду давать ей ценные советы. Это ж суперудобно, когда есть такой брат советчик. По улицам вон сколько тетенек жутких бродит! Ужас, во что одеты и какие у них завивоны на головах! Им-то кажется, что все опупенно, а на самом деле, отстой полный. И все оттого, что нет под рукой мудрого брата. Так что Машке я и про прически объясню, и про джинсы с кроссовками. Да и без умения драться в нашем мире девчонкам тоже не обойтись. Обязательно кто-нибудь обидит. А тут — хопана! — и наткнется на маленькую кунгфу-панду!

Ну и еще имелся у меня секретный план подобрать Машке нормального мужа. Скорее всего, из самых своих проверенных дружков. Вроде того же Вовыча или Лешика с Сашкой. Папе-то с мамой вечно не до нас, а я точно знаю, как это важно — правильно выбрать свою половинку. А то вырастет, женится на каком-нибудь Тольке из соседней пятиэтажки, и что? Даже в гости к ним противно будет ходить. Толян — он же такой, постоянно ехидничает, в драку лезет. На фиг такой муженек! Тут нужно серьезно подходить — чтобы и на рыбалку вместе, и в лес за кузнечиками, и в киношку. И чтобы у него обязательно машина была, а лучше — грузовик, и характер добрый, и игрушек побольше. А иначе… Иначе и смысла в замужестве, по-моему, нет…

Корытце продолжало покачиваться, где-то отчетливо хлюпало — то ли под днищем судна, то ли в носу у Вовыча. А я вдруг отчетливо припомнил, как тягостно и долго мы ждали с сестрой нашу маму по вечерам. Это когда она еще во вторую смену работала. Мы с Машкой вставали на подоконник, приклеивались носами к стеклу и ждали. Там за стеклом плыла пугающая чернота, и где-то в этой черноте бродила бедная мама. Сеструха начинала хныкать, а я даже утешить ее толком не мог, потому что сам готов был распустить нюни. Но стоило в замке повернуться ключу, и все разом менялось. Мы прыгали с подоконника и наперегонки устремлялись в прихожую. «Мама! Мама пришла!» — орали мы паровозными голосами.

Как только нас соседи терпели?

Теперь-то, когда я совсем взрослый и мне давно девять, я тоже не понимаю, чего мы надрывали связки. То есть не понимал, пока находился на берегу и дома. Но сейчас, оказавшись в железном корыте, неожиданно припомнил ту радостную вспышку в момент маминого прихода и подумал, что, может, не столь безумной она была?

И фотоальбом наш семейный припомнил, и папины мощные руки, заботливо перелистывающие страницы… Как же мне нравилось сидеть вдвоем с папой и глядеть на физиономии знакомых и незнакомых людей. Нравилось слушать про далекий город Ирбит (это папина родина, кто не знает), про сплав на плотах, про речку Ницу, превращавшую по весне город в уральскую Венецию. А еще папа рассказывал про Ленинград и Тюмень, где он жил и работал после института, про жаркий Ашхабад и знойный Сухуми, про туманный Владивосток и ветреный Мурманск. Мне казалось, папа успел побывать везде. Может, даже по морям-океанам плавал. И чего я не взял из дома какую-нибудь мелочь на память? Скажем, тот же альбом, скакалку сеструхину или мамин фартук…

Короче, в такой вот обстановке я и рос. Не самой спартанской, но и не оранжерейной. Обычно в мемуарах начинают врать и приукрашивать — особенно про чтение, что все, мол, великие начинают читать и писать чуть ли не с колыбели (нам Аделаида не раз в пример приводила разных вундеркиндов). Но я в своих мемуарах решил излагать все честно. Зачем вводить страну в заблуждение? Пусть все знают, что читать и писать я выучился поздно, — то есть как все нормальные люди. Во всяком случае, сидя на горшке, я еще не читал и, левым пальцем ковыряя в носу, правым не водил по печатным строчкам. И зубы (чего уж там!) — тоже не любил чистить. И гусениц мохнатых боялся, и жуков рогатых. Я и на грубость не всегда отвечал дерзко и смело. А еще… Еще в детском садике я совершил однажды злодейство — взял и своровал понравившегося мне солдатика. Позже мне было стыдно, потом не очень, а после — опять немножечко стыдно, так что я даже решил попросить у хозяина солдатика прощения. В мемуарах, конечно. Он ведь их тоже прочтет когда-нибудь. А не прочтет, так сам будет виноват. Потому что солдатик тот до сих пор живет у меня, и если однажды прежний хозяин заявится ко мне домой, я верну солдатика без разговоров.

Глава 4 ВСЛЕД ЗА МАГГЕЛАНОМ

— Ты это… Плавать умеешь? — сипло поинтересовался Вовыч.

— Умею, конечно. Метров пять в бассейне проплывал.

— Я тоже метров пять… — Вовыч снова оглянулся на удаляющийся берег. — Значит, если что, будем друг друга спасать по очереди. Сначала я тяну тебя пять метров, потом ты меня. Вместе уже десять, понимаешь?

Я кивнул. Это он сосчитал правильно, — находчивый парень! Только вот расстояние до берега было уже не десять метров, а значительно больше.

— Ну этот путь мы проплывем, а дальше как? — я посмотрел на друга, но про «дальше» Вовке думать не хотелось. Он скис, это было очевидно, и я его не осуждал. Просто вновь взял команду в свои руки.

— Ладно… Проверь пока, нет ли где течи с пробоиной. — Я хозяйственно огляделся. — Обойдешь судно, доложишь.

— А ты?

— Я буду грести и табанить. А еще сверять курс и это… Следить за айсбергами.

— Да какие тут айсберги… — уныло протянул Вовыч и присел на корточки. Наверное, чтобы изучить судно на предмет течи. Я же попробовал гребнуть доской, и железное корыто тут же вертко повернуло вправо.

— Видал? — я бодро кивнул за борт. — Судно руля слушается. Значит, скоро выплывем на середину.

— А где она — эта середина?

— Как где? — я покрутил головой и в волнении потер лоб пятерней. Вовыч был прав. Берег окончательно скрылся в дымке, и где теперь расположена середина озера, догадаться было невозможно. Со всех сторон нас окружал плотный туман.

— Макс, — выдохнул Вовыч. — Мы не заблудились?

— Без паники! — крикнул я, но голос мой дал петуха. Не то, чтобы я испугался, но что-то с ним — с голосом, значит, приключилось. Наверное, стало немножечко не по себе. Голосу, понятно, не мне. Если кто замечал, такое иногда бывает: колени дрожат, голос отказывает, руки холодеют, — только причем тут хозяин? Если у командира некоторые бойцы трусят, сам ведь командир не виноват. То есть это я так считаю…

Несколько раз окунув доску в воду, я посмотрел за борт. Сначала вода показалась мне темной и ржавой, но потом, прищурив веки, я вдруг увидел дно. То есть не дно даже, а какие смутные тени, коралловые громады, россыпь морских звезд и ежей.

— Кораллы! — в волнении шепнул я. — Там куча красных кораллов!

— Где? — Вовыч свесился по соседству.

— Да вон же, под нами!

Вовыч какое-то время молчал, а потом прошептал:

— Вижу. И корабль какой-то. На спине лежит.

— Еще скажи: «на боку».

— А как у него спина называется?

— У кораблей вообще нет спины. Только киль — это, значит, то, что снизу. А еще корма и нос.

— А по краям?

— По краям — правый борт и левый.

— Это я помню, — Вовыч задумался. — А как будет правильно — борты или борта? Ну когда множественное число?

Ох и дотошный он все-таки парень! Ну какая вроде бы разница? Борты, борта, бортища…

— Конечно, борта, — не слишком уверенно произнес я.

— А как же тогда болты, шурупы, нарты, карты?

— Ну борты — это ведь не болты.

— Почему нет-то?

— Потому что мы говорим: не штормы, а шторма, — назидательно процитировал я строчку из песни Высоцкого и поспешил сменить тему. — Давай лучше фонариком светить. Не вижу я корабля. Вот тени какие-то вижу. Крупные, между прочим.

Вовыч снова свесился вниз.

— Акулы?

Я напряг зрение и в самом деле разглядел акул. Прямо целую стаю! Как раз под нашим суденышком.

— Точно! Сколько же их!

— Но если это котлован, откуда они взялись?

Я нахмурился. Все же дотошными быть иногда вредно. Почему, откуда… Да какая разница! Мне, во всяком случае, было все равно, какая акула перекусит пополам наше суденышко — океаническая или котлованская.

— Давай лучше хлебца твоего поедим, — предложил я.

Вовыч не стал спорить и живо извлек из ранца крендель. Присев рядышком, мы сгрызли его в одну минуту. Все до крошечки. Даже не подозревал, что хлеб бывает таким вкусным! Прямо вкуснее любого шоколада! Я покосился на Вовыча, и он понятливо полез за оставшимися кусками. Их мы смолотили еще быстрее.

— Маловато, — вздохнул я.

— Да уж…

В этот момент кораблик ощутимо качнулся.

— Чувствуешь? — я почему-то перешел на шепот. Вовыч испуганно ширкнул носом, таким же шепотом отозвался:

— Когда на море теплоход проплывал, там такие же волны накатывались.

— Но здесь-то теплоходов нет. — Я зябко всмотрелся в туманную даль.

— И баркасов нет.

— Значит, что? Значит, это ОН?

— Или ОНО, — уточнил Вовыч.

— А у нас и хлеба не осталось, чтоб его приручить, — поежился я. — Сейчас выплывет, раскроет пасть и обидится, что ничего не даем.

— Обидится, — с дрожью в голосе согласился Вовыч.

Поглядев на него, я подумал, что сейчас он боится даже больше меня. Боится, но изо всех сил старается не показать этого. Совсем как капитаны тонущих судов. Вовка ведь тоже понимал, что надо подбадривать окружающих. Ну а кто здесь для него окружающие? Конечно, единственный окружающий — это я.

Мне даже захотелось обнять Вовыча. В благодарность, что ли. Но я ведь не девчонка, чтобы обниматься. Вместо этого я похлопал его по плечу и дал в руки доску.

— Если что, навернем по кумполу доской, мало не покажется.

— Плезиозавру? — Вовыч зябко улыбнулся.

— Хоть плезио, хоть даже тирано! Главное — угодить в самый кончик носа. Там у него, как у акулы, все самые важные нервные точки. Хрясь! — и гоблин валится в нокаут. Ну а мы в это время делаем ноги.

Утешение выглядело сомнительным, но Вовыч вцепился в доску всеми десятью пальцами. И даже направил в сторону воды, точно это и впрямь был какой-нибудь пулемет или бластер.

— Ничего, Вовыч, пробьемся. — Я попытался изобразить на лице безмятежность, и друг мой тоже расправил плечи. Матросы — они ведь такие — всегда следуют примеру капитана. А в следующий миг вся наша бравада улетучилась. Потому что, подняв головы, мы оба рассмотрели одно и то же. И оба в унисон заверещали. Потому что из тумана выплыла огромная шея плезиозавра.

Мы нашли того, кого искали. Без всяких фонариков.

* * *

Ну да, испугались, — и что? И вы бы испугались! Это ж не плюшевый мишка и не пластмассовый грузовичок, — плезиозавр! Считай, зверюга из мезозоя! Конечно, тела мы не видели, только шею, но и шеи попадаются порой такие, что поневоле растеряешь последнее мужество.

В общем, детство и страхи — особая тема. Одно без другого, по-моему, не живет никогда. Для нас же, для мальчишек, попугать друг дружку да испытать на вшивость — дело вовсе святое.

То есть была у нас одна жесткая игра, которую мы прозвали «каруселью». Почему, вы сразу поймете. Потому что втроем или вчетвером мы бегали по бордюру песочницы — по узенькому деревянному ободочку. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Кто думает, что это просто, пусть сам рискнет. Ну а мы носились по этому кругу-квадрату так, что ветер свистел в ушах. Кого «ляпали» в спину, частенько летел на землю, автоматически выбывая из игры. Ну а последний из уцелевших, естественно, побеждал. Конечно, при падениях ушибались — порой даже крепко, но в основном обходилось без серьезных травм. Везло нам, что ли…

В общем, нормальная такая игра. Немного даже геройская. Но однажды приехала бригада строителей и старый газовый баллон, от которого питались ближайшие дома, выкопали. Баллон загрузили в кузов КамАЗа и увезли.

На месте же газораздатки образовалась хорошая ямина. Как выразился мой папа, с воронку от хорошей авиационной бомбы. Я еще изумлялся, как это бомба может быть хорошей? А когда одна из соседок, взглянув на ямину протянула: «Да уж, добрая берлога», я совсем запутался. Во-первых, почему добрая? И причем тут берлога, если нет медведя? И только когда Свая (наш классный хулиган, кто не знает) хорошим ударом поставил добрый синяк пареньку из параллельного класса, я что-то стал понимать. Про добрые ямины и хорошие тумаки. Ничего не попишешь, таков язык взрослых — житейски суровый и не по-детски извилистый.

Яму почему-то долго не закапывали, и осенью она заполнилась водой. С ямами и котлованами, я уже понял, это обычное дело. Не дожди, так трубы дырявые, а то и вовсе какие-нибудь подземные воды. Мы ж не Сахара. В общем, ямину затопило, а нам только того и надо было. Конечно, мы принялись швырять в воду камни. Вставали в кружок и швыряли. Да так старались кинуть, чтобы окатить противную сторону брызгами. Еще бы месяц-другой таких игрищ, и мы бы точно засыпали яму камнями, но кому-то пришла в голову идея, что яма — это отличный экстрим.

Фига ли бегать вокруг песочницы, когда есть такая роскошная воронка — да еще заполненная грязью! Вот мы и стали бегать вокруг ямины. Как-то даже не задумывались о том, что может произойти. Что вы хотите, — салажата!

Короче, кто-то должен был первым споткнуться, и споткнулся тонконогий Гоша. С брызгами ухнул в ямину и, малость побарахтавшись, стал тонуть. Тонущий человек, кто не знает, выглядит потешно. То есть пока думаешь, что он дурачится. А как сообразишь, что все по-настоящему и человек вот-вот пустит последние пузыри, становится страшно. Говорят от великого до смешного — один шаг, а я бы сказал: от смешного до страшного. Вот и мы поначалу гоготали, пока у Лешика не прорезался голос. Он у нас без того заикается, а после ангины и вовсе никак не мог заговорить. А тут голос возьми и прорежься:

— Ч-чего ржете, он же п-плавать не умеет!

И так это было для нас неожиданно — и мысль о неумении плавать, и Лешиков заикающийся голос, что все сразу заткнулись. А Лешик совсем офигел. Может, сам испугался, что у него такая голосина проклюнулась, а может, понял, что впервые замаячил на горизонте подвиг. Мы-то, дураки, еще не доперли, а его озарило. Короче, Лешик ухарски крякнул, скинул шапку с варежками и ринулся спасать Гошу. Он, наверное, думал, что теперь станет единственным во дворе суперменом. И, конечно, просчитался. Крякнув еще более громко, я ринулся следом. И только оказавшись в холодной воде, припомнил, что плавать тоже не умею. То есть теоретически, конечно, умел, и вроде неплохо — хоть кролем, хоть даже брассом, а вот на практике плавал не лучше Гоши. И получилась полная бестолковщина, потому что теперь мы барахтались и тонули втроем. И у Лешика что-то не получалось спасать, и у меня. Конечно, тонуть втроем веселее, чем в одиночку, и Гоше, наверное, было легче от понимания того, что мы рядом, однако орал он по-прежнему громко. Да и мы с Лешиком не молчали.

На вопли прибежал случайный прохожий. То есть случайный-то он был случайный, но плавал, на наше счастье, отменно. Солдатиком сиганув в яму, он тут же вытащил всех троих. Правда, спасал нас прохожий не совсем вежливо. Хватал за одежду и вышвыривал на бережок. Все равно как котят каких. И сам выбрался из воды сердитый, злой, мокрый, — про часы погибшие что-то твердил, про работу, на которую теперь опоздает. Ушел, даже не попрощавшись. Невоспитанный какой-то попался. Но обижаться было некогда, и мы тут же ринулись в подъезд греться и отжимать одежду. При этом наперебой придумывали, что же такое скажем родителям. Лешик заявил, что ничего объяснять не будет, — тихонечко шмыгнет в ванную и попытается отстирать все самостоятельно. Гоша ерунду какую-то выдал про то, что бегали в догонялки и вспотел. Но ведь не может человек так вспотеть, что даже в карманах булькает! Гоша уверял, что может и что однажды у него такое уже было. Словом, полную пургу нес. Но самую крутую версию, понятно, предложил я — про угонщиков, мчавшихся от милиции и по дороге окативших нас грязью. Про это решили рассказать все — даже те, кто мокрым не был. Очень уж хорошая история получалась. Но сам я почему-то ею не воспользовался. Пришел домой и рассказал все как есть. И странное дело, мама совсем не рассердилась. Даже наоборот долго расспрашивала о подробностях, а потом предложила вырезать из фольги медаль за спасение и вручить ее Лешику.

— Он ведь первым бросился за Гошей. Значит, заслужил.

— Но плавать-то он не умел!

— Важен порыв. Потому что теперь вы знаете, что он настоящий герой.

Тут мама не ошиблась. Теперь мы и впрямь знали, что Лешик — парень не промах. А ведь раньше мы его в упор не видели. Заик вообще подразнить любят, но Лешик не обижался. И свинку морскую (та, что на тетушку мою похожа) не жмотничал — давал подержать да погладить. Из-за голоса-то Лешик тоже, наверное, переживал, а мы, дуболомы, не замечали. Это Свае было бы в радость, если б его проделки никто не замечал, а Лешику, конечно, было обидно.

В общем, вечером пришел с работы папа и помог нам вырезать медаль. Он же предложить отчеканить на ней лихой рисунок. Мальчуган в кепке со спасательным кругом в руках. Я хотел автомат или саблю, но родители убедили меня, что спасательный круг будет смотреться логичнее.

На следующий день прямо во дворе я построил своих приятелей в шеренгу и торжественно вручил Лешику медаль. Вы бы видели, какими глазами все глядели на этого счастливчика! Точно ему и впрямь орден кремлевский вручали! Я и сам, честно говоря, иззавидовался. Пока говорил речь и цеплял медаль, несколько раз едва не передумал. Но не одному Лешику быть героем, — собрав волю в кулак, я довел церемонию до конца.

А после — уже на правах отца-командира я постановил, что теперь мы одна дружная банда, и к лету Лешик непременно должен научиться плавать, чтобы потом научить плавать нас всех. Лешику это было, понятно, не в жилу, но одуревший от счастья, он согласен был на все. В общем, юный герой принародно дал обещание. А я глядел на него и думал, что мама права: хороший он все-таки парень. Не только храбрый, но и сообразительный. Прежде чем броситься в яму, скинул варежки и шапку. Я вот не скинул и варежку одну утопил. А варежка была классная — из мягкой такой шерсти, с широкой резинкой. И варежки той мне до сих пор жалко.

Глава 5 МЕЖДУ НЕБОМ И ВОДОЙ

— Видал, какая зверюга?

— Да уж, здоровая…

— Почему, думаешь, не погналась за нами?

— Может, не заметила? Голова-то у нее вон где — этаже на втором. А тут еще туманище этот… Да и что ей два салапета!

— Точно, на один кус-перекус. Все равно как для нас бутер.

— Ага, бутер! Она, может, акулами питается. Белыми и голубыми… — я вздохнул. Сердце у меня молотило, как хороший африканский барабан. Ударов под триста в минуту, не меньше. А может, и под тысячу. Мы ведь действительно видели огромную, поднимающуюся из воды шею. Головы, правда, не разглядели, но это, может, и хорошо. Потому как разглядели бы мы, разглядели бы и нас, а тогда про последствия лучше не толковать. Именно так я сейчас думал, хотя уже раз в сороковой пытался убедить себя, что вместо шеи мы видели обычную сваю. Мало ли что в тумане примерещится, а тут торчащий из воды бетонный брус! Конечно, можно навоображать себе мезозойских призраков!

Одну доску мы потеряли, зато другой гребли поочередно, чтобы поскорее согреться и подальше убраться от места, где столкнулись с чудовищем. Темная вода скручивалась за кормой в буруны, наше махонькое суденышко неустойчиво раскачивалось, поворачивая то вправо, то влево. Мне почему-то казалось, что оно стало больше. Вытянулось, что ли. По крайней мере, до стоящего на носу Вовыча, я уже не дотягивался. Ни рукой, ни даже доской. А может, мне только так казалось.

Вокруг по-прежнему клубился туман, тишина стояла зловещая. Хорошо, хоть дождь моросить перестал, однако мы все равно продрогли. Иначе с чего бы нам стучать зубами? Не со страху же!

— М-м-макс! Уже часов пять плывем, — отстучал мне азбукой Морзе Вовыч. — А то и все десять.

— Ага, — кивнул я и подумал, что десять часов, наверное, все-таки многовато. Этак и стемнеть давно бы успело! Однако спорить с Вовычем я не стал. Нельзя вносить уныние в ряды единомышленников. Я ведь уже говорил: капитаны — они до последнего подбадривают матросов. Даже когда судно валится на борт, они и тогда не уходят с капитанского мостика и знай себе покуривают трубку, всем своим видом внушая надежду подчиненным…

Я повел кончиком доски справа налево, передернул невидимый затвор. Зажмурившись, изо всех сил попытался представить, что это пулемет ДШК или на худой конец немецкий МГ. Еще немного, и чудо претворилось бы в явь, но у меня отчаянно зачесался нос. Я чихнул, и нечто тяжелое в моих руках снова стало обычной доской.

— Будь здоров! — пробормотал Вовыч.

— Ага, — откликнулся я и подумал, что все-таки мы молодцы. Даже на самом краю гибели не впадали в уныние. Я вот даже был уверен, что рано или поздно нас найдут. Нельзя же бесконечно мыкаться по крохотному котловану! В крайнем случае — зима на носу, и, когда все замерзнет, до берега можно добраться прямо по льду. Ну то есть это я себя так утешал. Я ведь оптимист по жизни. Да и Вовка тоже. А оптимисты — они, как капитаны, — должны смеяться и болтать не переставая. Вот и мы с Вовычем болтали — в любое время суток, с завязанными глазами и даже с набитыми ртами. А уж во время уроков и на киносеансах болталось вообще здоровски. И не страшно, что разговоры велись абсолютно параллельные. То есть Вовыч, к примеру, рассказывал какую-нибудь шнягу про вампиров, а я тут же заряжал серию из фантастической саги. Слышать друг друга при этом, понятно, не очень получалось, но общаются ведь не ради этого, верно? Если кто любит послушать, пусть и сидит себе с закрытым ртом, а у нас с Вовычем в этом смысле была полная свобода. Даже словечко «болтун», я думаю, выдумали завистники. Ну то есть те, кто не умеет восхищаться обводами звездолетов, рыком тираннозавра и прочей красотой окружающего мира. Потому что кто восхищается, тот и спешит поведать о своих чувствах соседу. В этом, по-моему, и кроется смысл общения.

Однако сегодня нам с Вовычем было не до этого. Неразговорчивые мы с ним были. Он смотрел вправо, я влево. Ну и гребли попеременно, хотя в близость берега уже почти не верили. А вот в чудовищ верили стопудово. Потому что время от времени по воде шли подозрительные волны, и мы как по команде поворачивали головы в опасном направлении. Зрение напрягали так, что у меня глаза заслезились. Я даже подумал, что если вернусь домой, то мне, точняк, понадобятся очки. И будет в нашей тайной организации уже два очкарика. То есть я и Костик.

И ничего, кстати, страшного. К очкарикам с некоторых пор я дышу ровно. Уважительное у меня к ним отношение. Очень уж красиво наш Костик снимал очки перед дракой. Первый раз я увидел, как он это делает, — чуть в осадок не выпал. Свая-то его в грудь пихнул да еще обозвал нехорошо. То есть как и положено в общении с новеньким. А Костяй тогда только-только объявился в классе, — вот и проходил проверку. Жаль, новенькие быстро становятся старенькими — все равно как носки с платками. День-два еще ничего, а дальше уже и не поймешь, какие они — старенькие или не очень. Словом, Свая его толкнул, а Костик интеллигентно так снял очочки, сложил дужечки и почему-то протянул мне.

— Подержи минутку… — сказал он и встал в боксерскую позу.

Нет, вы поняли? Все так спокойно — типа, Зорро из фильма! У меня чуть слюнки не потекли. Наверное, многие тогда пожалели, что ходят без очков. Короче, Костяй так артистично все проделал, что сразу выиграл раунд. Свая и тот понял, что бить новенького после такого проката уже в лом. Некрасиво, что ли. А он хоть и Свая ломовая, а красоту тоже по-своему понимал. Ясен пень, что худющего Костика он раскатал бы в оладушек, но после этих очков это было уже не то. И я сразу усек, что драку надо пресекать. Это у меня, типа, озарения произошло. Хлопнув новенького по спине, я дипломатично подмигнул Свае.

— А нормальный малек! Сразу видно — из наших!

И все вокруг все правильно поняли, оживленно зашелестели голосами и тоже начали хлопать по Костиковой спине. И Свая похлопал, и Шнур. Так хлопали — чуть на пол новичка не сшибли. Но очкариков с тех пор я реально уважаю. Особый это народ. Я бы сказал — со стержнем. И глаза через стекла у них глядят по-особенному. Пристально, что ли…

Под днищем лодки отчетливо скрежетнуло. Друг мой Вовыч вздрогнул, а я по-черепашьи втянул голову в плечи. И оба сделали вид, что ничего не произошло. Так ведь тоже иногда бывает: делаешь вид, что не замечаешь, и на самом деле не замечаешь. А через минуту-другую убеждаешь себя, что ничего и не было. Способ не то чтобы правильный, но эффективный. А что? Взрослые к нему прибегают сплошь и рядом, а мы чем хуже?

* * *

Если говорить о дружбе, то друзей у меня хватало во все времена. Даже в садике. Кое с кем я хороводил во дворе, а уж в школе от друзей отбою не было. То есть не хватало пальцев ног и рук, чтобы сосчитать всех. Именно так я думал, пока не сошелся с Вовычем. Тогда-то мне и пришла в голову грустная мысль, что не все то золото, что блестит. В том смысле, что настоящих друзей всегда немного и от приятелей они существенно отличаются.

Короче, с Вовычем нас сблизила ненависть. То есть и любовь, конечно, но ненависть все-таки в большей степени. Потому что оба мы любили Олечку Нахапетову и ненавидели ос. Вовкины осы обитали на даче, мои умудрились свить гнездо на балконе. Наглость, согласитесь! Прямо на родном балконе, на котором я в одних трусах любил позагорать и поваляться с книжкой. Там у нас полка такая высокая была, а на ней всякий строительный хлам — обои, пенопласт, доски. Из-за этих залежей мы и не разглядели появления осиного домика. Я игрушку какую-то искал, встал на табурет и нечаянно ткнул палкой в самое логово. Ох, они и взвились! От гудения у меня чуть обморок не приключился. А когда три или четыре осы влепили мне по укусу, я кубарем скатился с табурета и с воплем ворвался в квартиру. Тут и мама ничего не могла поделать. Только и успела, что закрыть окна и форточки. А вечером подъехал отец и, натянув зимнее пальто, варежки и ушанку, отправился воевать с осами на балкон. Его, кстати, эти полосатые звери тоже несколько раз тяпнули. Но в итоге мы все-таки победили, и гнездо было ликвидировано.

Словом, осиное племя мы с Вовычем оба недолюбливали, а много ли надо малолеткам для дружбы?

— Пчелы хоть мед добывают! — фыркал Вовыч.

— А эти только кусаются. И на помойках что попало подбирают.

— А еще ненавижу военные марши! — добавлял собеседник. — На парадах стоишь, слушаешь, как дурак. Мы ведь не слушать пришли, а танки смотреть!

— Ну… И песни еще… Где имена женские — тоже отстой, — подливал я масла в огонь. — Типа, Марина-Акулина-Константина…

— Константина — это ж это… — хмурился Вовыч. — Мужское же…

— Ну я, типа, для рифмы. Противно, когда не могут нормальных стихов придумать — вот и ноют про Наташ да Клаш.

— Ага. Я такие песенчушки тоже не люблю. Даже презираю…

Слово «презираю» меня тогда прямо добило. Это было пилотажем! Высшим. Сам-то я в ту пору еще никого не успел попрезирать. Как-то не додумался, что ли. Так что рука моя непроизвольно дернулась Вовычу навстречу.

— И слабаков презираю, — он с сомнением посмотрел на мою пятерню. — Особенно, когда не умеют драться.

— Да трусы, чего с ними водиться, — кивнул я, и наши исчерканные ладони слились в крепком мужском рукопожатии.

— Вовыч.

— Макс.

— Клевое имя, — позавидовал он. — Я тоже хотел, чтобы меня Максом назвали. Два дня родителей упрашивал.

— И чего?

— Обломово. Они же сразу решили, как родится, так в честь деда назовут. А дед у них капитан. На двух войнах побывал. На одной летчиком, на другой танкистом.

— Круто!

— Вот и я не стал спорить. Что им докажешь… Тем более раз герой…

— Не-е, в честь героя еще нормально…

Так мы и стали друзьями. С первого дня и первого класса. Меня ничуть не смущало, что Вовыч малость привирает в своих рассказах. На его малость я отвечал своей малостью. Да и не вранье это было — стихия! Искристая, грохочущая, неуправляемая. Это когда, значит, язык сам по себе работает, а голова даже удивляться не успевает тому, что слышат уши. Ну знаете, вроде тех бесконечных рассуждений о том, что три с плюсом — это почти четверка, а четверка мало чем отличается от четверки с плюсом, значит, это практически пятерка с минусом — и так далее, и тому подобное. Ля-ля-тополя для любителей помечтать. Ну а мы с Вовычем были даже не любителями, а почти профессионалами. То есть любителями с гигантским плюсом и профессионалами с небольшим минусом. И конечно, Вовыча ничуть не поражало, что с утра вместо физзарядки я ломаю кулаком кирпичи, я же легко верил в то, что ему по ночам удается летать. То есть не во сне ногами махать-дрыгать, а по-настоящему! Он и доказательство предъявил — порванную сиреневую нитку. Оказывается, не доверял себе — взял и привязался на ночь к кровати. Умный парень! — сообразил. А утром проснулся, и точно — нитка порвана. Значит, реально куда-то улетал. Даже на будущее решил усложнить эксперимент — позволить нитке свободно разматываться, чтобы уточнить расстояние, на которое улетал. Круто, согласитесь! Ученые, во всяком случае, до этого еще не додумались.

А еще нам с Вовычем приходили в головы одни и те же мысли. Например, такая была: покорить все деревья районного парка. Мы даже не поленились их пересчитать, — получилось чуть ли не пять тысяч. Ну а самых рослых и достойных — всего-то шесть-семь сотен. Короче, вполне возможное дело. И ведь честно пытались облазить все, что запланировали! Потому что настоящий чел — он, если сказал, то непременно должен сделать! Лета нам, правда, на все деревья не хватило, зато приключений хлебнули вагон. Еще и на взрослых удивлялись! Какой только ерундой они там внизу не занимались! — и костры разводили, и шашлыки жарили, и вино трескали под магнитофоны — ну полная скукотища! А сколько мусора после себя оставляли — окосеть можно! Хоть бы один догадался на дерево влезть и поглядеть с высоты на свои безобразия.

Вовыч уверял, что половину деревьев мы точно осилили. Он вообще поражал меня своей дотошностью. Всегда все точно подсчитывал и стремился разобраться в деталях. Вскрывал пульты управления, развинчивал модели самолетов, геликоптеров, машинок. То есть другие гоняли бы себе да радовались, а Вовыч из другого теста! Любой подарок раскручивал в первые же минуты. С отвертками и кусачками не расставался. Мог даже в гости заявиться с пассатижами и долотом. Попробуй оставь такого наедине с телевизором!

Или вот пастой зубной люди пользуются и не задумываются, почему она бывает многоцветной. Мажут на щетку и в рот суют. А Вовыч свой тюбик уже лет в пять ножницами разрезал и попытался выяснить суть многоцветности. Само собой, выяснил. Хотя и перепало ему потом. И за тюбик, и за пасту на стенах и потолке. Вовыч, когда тюбик кромсал, палец поранил, ну и помахал рукой. Паста во все стороны кляксами разлетелась. Что интересно, не белыми, а многоцветными. И впрямь интересное явление. Вполне поддающееся изучению.

А взять тот же лифт? Кто бы мог подумать, что его можно изучать? А Вовыч нашел время и изучил. Хотел проверить, можно ли отправить пустой лифт, если оставить в нем школьный портфель. Кто не знает, в лифте автоматические весы под полом, типа, от перегруза-недогруза. Вот пустой лифт и не отправишь никуда. Ну а Вовыч взялся экспериментировать. Проще говоря, оставлял в лифте портфель с грузом, нажимал клавишу этажа и тут же выскакивал. Если лифт не уезжал, заходил обратно и увеличивал вес. Сначала учебников клал побольше, потом на кирпичи перешел. На восьмом кирпиче портфель у него лопнул по шву, зато лифт, наконец, уехал. Куда именно, Вовыч не запомнил, и сколько мы потом ни бегали, ни искали, — портфель с кирпичами так и не нашли. Вовыч даже высказал предположение, что лифт мог в иное измерение уехать. Ну а в иных измерениях кирпичи всегда дефицит. Примерно так он и объяснил родителям. И конечно, был незаслуженно наказан. Зато теперь, как и все мы, Вовыч носит обычный ранец. Разумеется, без кирпичей.

Я тоже, помнится, переживал за него. Друг все-таки. И с поэзией у нас были общие воспоминания. Тоже не самые приятные. А все из-за взрослых. Ну прямо доставали они своим хвастовством!

— А вы знаете, наш-то постреленок уже 120 сантиметров вымахал! Пять сантиметров за лето прибавил.

— Здорово! Витамины, наверное, особенные?

— Да самые обычные — из сада-огорода. Он и подтягиваться впервые научился. И в длину прыгнул чуть ли не два с половиной метра.

— Да что вы говорите! Зато Вовочка «Дядю Степу» выучил.

— Неплохо. Только наш оглоед уже на Теркина замахнулся…

И весь этот бред мы, как правило, слушали своими ушами. Даже обсуждали иногда тихонько:

— Что, правда, что ли? Про пять сантиметров?

— Да гонят, чё ты их слушаешь.

— А со стихами?

— Это да… Заставили. Стал бы я сам-то!

— Ну да. Мы ж им не клоуны…

И точно, клоунами мы не были, поскольку именовали нас папаши совсем уж отстойными именами. То оглоедами, то сопляками, а то и вовсе щенками. И главное — все с горделивыми такими интонациями! Типа, наш-то щенок какое диво вчера учудил!.. Здорово, а наш балбес тоже недавно порадовал — взял и треть Онегина выучил. Максим, где ты там? Давай-ка, прочти что-нибудь, а то некоторые тут не верят…

Понятно, что я скрежетал зубами. И тащил с кухни табурет, на который, знал, меня непременно поставят, чтобы декламировать этого самого Онегина.

Кто не знает, Онегин — это у них, типа, кумир такой. Как у детей Шрэк или Чебурашка. Между прочим, тоже Пушкин написал. Только Онегин у Пушкина другими делами занимался: то скучал, то по гостям шатался. Ну и про себя, по ходу, поэму написал. То есть не он писал, а Пушкин, конечно, но все равно как бы про себя. В общем, с папой мы этого Онегина и впрямь целую неделю зубрили. Прямо как каторжные. Я строфу, и он строфу. Чтобы мне, значит, не было обидно. Это я такой ультиматум выдвинул: сколько он выучит, столько и я. Папа пытался, конечно, откосить, говорил, что дети должны идти дальше родителей, но я не сдавался и победил. Очень уж папе хотелось перед друзьями похвастать. Ну я и уступил. Все-таки не чужой дядька, — папахен родной. Только вот жаль, что родителей не ставят на табуреты и не заставляют читать стихи перед гостями. Точно вам говорю: зрелище было бы поучительным.

Глава 6 В ПОИСКАХ ТАЙНЫХ КАЛИТОК

Сначала мы гребли доской попеременно, а после решили поставить парус. В трещину той же доски воткнули линейку, укрепили ее проволокой. На эту Г-образную закорючку натянули мой форменный пиджак. Ветер и впрямь наполнил самодельный парус, — суденышко закачалось веселее. Теперь по моим прикидкам наш железный корвет делал не менее трех-четырех узлов. Кроме мачты, мы соорудили добротный руль, а из деревянных, плавающих вокруг обломков построили мостик и кают-компанию. Получилось тесновато, но вполне сносно. Кораблик все более приобретал жилой вид.

— Вот, — пыхтел довольный Вовыч, — теперь хоть на человека стал похож.

— Похож, — соглашался я и похлопывал по мачте, словно по холке любимого коня.

Корабль похожий на человека, конечно, нелепица. Но я, между прочим, тоже становился похожим на человека после походов в парикмахерскую. В этом смысле все родители мира находятся в тотальном заговоре. Ну типа, лохматый ребенок — это вроде и не совсем человек, а стоит его подстричь, причесать, одеколоном на макушку прыснуть, и все человеческое ему тут же становится не чуждо. Чепуха полнейшая, но нам вот приходится мириться.

Что касается корабля, то тут все обстояло иначе. На кого он там походил — на коня или человека, не так уж нам было и важно, но вы сами-то захотели бы плавать в ржавом корыте? Вот и мы решили, что хватит, нужно менять имидж, и все такое. Имидж, кто не знает, это образ. Внешность, проще говоря. И здесь недопонимания между мной и Вовычем не было. Единственное, чего мы по-прежнему не понимали, это куда подевались берега. Сколько мы ни продвигались по водной равнине, ситуация не менялась, туман не рассеивался, берега не приближались.

— Быть такого не может, — в десятый, а может, и в сотый раз бормотал я, разгуливая по мостику. — Котлован же маленький, мы давным-давно должны были его переплыть.

— А ты уверен, что это котлован?

Я промолчал. Вовыч был прав. В том, что мы плывем по котловану, уверенности не было. Более того, меня не покидало ощущение, что наше суденышко давно уже движется по какому-то морю. Может, даже океану. Тихому, например, или Индийскому.

Сойдя по трапу, я похлопал по плечу друга, усердно надраивающего участок палубы, и украдкой обмакнул за борт руку. Лизнув пальцы, убедился, что вода обычная, ничуть даже не соленая.

— Да я уже проверял, — буркнул Вовыч. Мой осторожный эксперимент он тоже заметил. — Нормальная вода. Как из-под крана.

— Значит, не океан? — я поморщился. — Куда же мы плывем?

Вовка мужественно пожал плечами, а я пожалел, что задал столь нелепый вопрос. Ясно было, что ответа на него нет.

— А помнишь, как мы искали твой яблоневый сад? — вдруг спросил Вовыч.

Я взглянул на друга и криво улыбнулся. Про яблоневый сад я, конечно, помнил. Такое трудно забыть. Даже если очень захочешь. Костяй с Боренькой порвали тогда форменные брюки, я выпачкал куртку машинным маслом, а Вовыч чуть не сломал руку. И еще Сашку Путинцева едва не растерзали сторожевые псы. Все только потому, что мне вспомнилось, будто неподалеку от нашего дома в заводском районе схоронился невиданной красоты яблоневый сад.

Нет, правда! То ли я бывал в нем раньше, то ли во сне увидел, ну полная загадка! Только мне вдруг втемяшилось в голову, что сад такой есть и что нашей шайке-лейке просто позарез нужно в нем побывать. Я так и объяснил ребятам, что прямой дороги в сад нет. С одной стороны его подперли бетонные заборы заводов, с другой — коллективные сады и детские ясли. Так и получилось, что на протяжении многих лет в сад этот никто не заглядывает. Само собой, там тихо и здорово, кругом множество цветов, пчел и бабочек, а под расчудесными яблонями можно запросто сооружать великолепные шалаши, базы и штабные бункеры. Но если мы хотим добраться до сада, придется топать скрытыми тропами и лезть через множество заборов. Словом, заранее обречь себя на муки и лишения.

Идея лишений ребят не особенно вдохновила, но в сад захотелось всем. Даже мелкий Санька Путинцев и тот напросился с нами. И сразу после уроков мы отправились в путь. Шли наобум и напрямик, протискиваясь сквозь прутья ограждений, под окрики воспитательниц пересекая детские сады и заросли акации. Несколько раз, точно реальные разведчики, мы скрытно преодолевали высоченные заборы, на которых топорщилась самая настоящая колючка. Там-то и пострадала одежка Костяя с Боренькой. А чуть позже, показывая нам мастер-класс по скалолазанию, Вовыч зацепился кедом за проволоку и сорвался вниз — на груду фарфоровых изоляторов.

В общем, с лишениями наблюдался полный порядок. На заводских территориях нас встречали груды замазученного металлолома, в коллективных садах к нам устремлялись лающие псы. Удирая, мы взлетали на заборы и однажды чуть не потеряли при этом Сашку Путинцева. Ему, чтобы спастись от клыков, пришлось карабкаться на абсолютно голый тополек. На такой и Свая, наверно, не сумел бы залезть, а Саня влез. Потому что внизу, захлебываясь от рыка, подпрыгивало сразу три лохматых кобелька. Песиков-людоедов мы отвлекли маневром и Сашку спасли, но боевых шрамов кое у кого прибавилось.

Я сам не ожидал, что путь окажется столь долгим. Мы шли и шли, хотя толком уже не представляли — куда и зачем. Ловя на себе тоскливые взгляды друзей, я всерьез начинал сомневаться, а существует ли сад вообще. С чего я взял, что до него надо шлепать именно этой дорогой? Что за блажь посетила мои гениальные полушария?

Но потом… Потом мы преодолели очередной забор и, грязные, усталые, очутились в раю.

Короче, это был МОЙ сад. Не то вычитанный из книг, не то заимствованный из снов. Трудно описать, какой восторг мы испытали. Ожив, ватага носилась под кронами деревьев, вопила на все голоса, ходила на головах. Штаб мы сооружать не стали. Просто залезли на самую большую яблоню и, налопавшись кислющих дичков, принялись мечтать, как здорово заживем в этом заповедном уголке, как гигантские выстроим шалаши и чумы, может, даже соорудим настоящую крепость.

Кто не знает, это бзик такой у детей — строить штабы, крепости и базы. Совсем уж маленькие обожают жить в тумбочках, в коробках и шкафах, а у нормальных детей начинается эра настоящего строительства. Когда же дети становятся взрослыми, все снова меняется. От проектов с могучими многобашенными замками и окруженных пушками цитаделей мы опускаемся до примитивных дач и бань, до теплиц и стремных гаражиков. Такое вот необъяснимое превращение.

Но в тот удивительный день ни про гаражи, ни про дачи мы не поминали. Наоборот — мечтали о великом: как выроем подземный ход, ведущий прямо к школе и центру города, как с крепостных стен будем отслеживать перемещение неприятеля, как в паузах между боями станем отмечать в саду праздники и дни рождений. Самых избранных пригласим в гости, однако типы вроде Толяна, Шнура и прочих вирусоидов никогда об этом великолепном месте не узнают…

О, если б не голод, мы проторчали бы на тех чудесных яблонях до глубокой ночи! Но надо ведь было еще добираться до дому. Все той же ужасной дорогой.

Скорее всего, сдуру мы бы так и сделали, повторив весь путь по заборам, но Сашка Путинцев, которому меньше всего хотелось вновь встречаться с собаками, совершил ошарашивающее открытие. Этот шкет решил обойти кругом наш крохотный рай, изучив надежность и высоту крепостных стен (именно так мы стали именовать заборы). И вот через какое-то время Саня завопил дурным голосом. Разумеется, мы гурьбой ломанулись к нему.

В том месте, где стоял Сашка, деревянный забор заканчивался, переходя в железную ограду. А дальше красовались аккуратные воротца. Да, да! — не калитка, не щель и не дыра, а именно воротца, выводящие в город. В полном изумлении мы миновали ворота и уже на улице поняли, что до школы отсюда рукой подать, а до нашего с Вовычем дома и того ближе. Но, увы, благодаря организатору похода, мы избрали самый длинный из всех возможных путей.

— Да-а… — протянул Вовыч и звучно поскреб в затылке. А мелкий Сашок дерзко произнес:

— Эх ты, Магеллан задрипанный!

Все враз посмотрели на меня, а Боренька рассеянно сунул палец в дыру на брюках. Честное слово, я мог бы вбить Сашку одним ударом в землю. Но я этого не сделал. Я проглотил его слова, потому что, в самом деле, не знал, что ответить и как объяснить то, что объяснить невозможно. И сейчас, когда наше суденышко уже по всем расчетом должно было в сотый раз пересечь крохотный котлован, мне подумалось, что все повторяется. Самым мистическим образом.

* * *

Первый костяк нашей будущей тайной организации по сути сложился уже тогда — во время похода в яблоневый сад. Просто мы этого еще не осознали. Играли вместе, сообща затевали какие-то побоища, но до идеи создания организации не дотумкивали. Все случилось через год — уже во втором классе.

То есть на одной из перемен идея шандарахнула по нашим дымящимся от беготни головенкам, и весь следующий урок мы сочиняли название организации. Непростое, между прочим, дело, кто не знает! Надо ведь, чтобы оригинально звучало и честно. И словечко найти подходящее… Мне вот, к примеру, слово «угорелые» нравилось. Помните, наверное, как бурчат взрослые: «все носятся и носятся, как угорелые…» Меня, помню, словечко это очень заинтриговало. Красивое такое, боевое. И хотя по смыслу ничего общего не имеет с детьми, я поначалу хотел именно так назвать нашу организацию. Скажем «Банда угорелых». Звучит ведь! Правда, коротко — это БУ, а все бэушное — это как-то не очень. И я мучительно продолжал перебирать варианты: «Союз угорелых», «Меч угорелых», «Застава угорелых» — ну и так далее в том же духе. Чуть сам не угорел от этих раздумий.

Потом еще на перемене вопили и спорили. Вовыч предложил называться «Темными василисками», Боренька голосовал за «Отпетых вампиров», Сашка Путинцев орал, что все мы олухи и надо выбирать что-то крутое и энергичное. Например, назвать себя «Империя Зэт» или «Икс» — это он оставлял на наше усмотрение. Но когда вся наша компаха один за другим схватила по двойке (попробуй сосредоточься на уроке, когда все время думаешь над названием!), а после прозвенел звонок на перемену, я вывел друзей на лестницу и произнес речь:

— Во-первых, василисков с вампирами сейчас как грязи. Зачем повторяться? И про империю болтают на всех углах.

— Не на всех! — оскорбился Сашка.

— Не на всех, но надо сообразить, против чего мы воюем?

— Против чего?

— Против того, что нас считают маленькими и глупенькими. — Я на секунду умолк. — Есть, конечно, среди нас и такие…

— Ты на кого намекаешь! — снова возмутился Сашок — ростиком и впрямь самый мелкий в классе.

— Я не конкретно, а вообще, — дипломатично сказал я. — То есть всякое в жизни бывает. И люди попадаются всякие. Даже когда руки друг другу пожимают, ничего сходу не поймешь. Это жизнь, Сашок. Тут понимать надо. А не наезжать с кондачка…

Про кондачка я, по-моему, здорово ввернул. Никто не знал, что это такое. Я и сам представлял себе смутно это самый «кондачок», так что речь получилась классной. Напустил тумана, как надо! Все тут же понятливо закивали. Хотя тоже по ходу ничего не поняли. У Сашки даже морщины на лбу прорезались. Это в его-то неполные девять лет!

— В общем, раз маленькие, значит, все запрещено, так?

— Точно! — подал голос Боренька. — Сами курят, а нам запрещают!

— И уроки заставляют делать!

— С учителями фиг поспоришь. Сразу указкой огребешь…

— Вот! — вдохновенно продолжал я. — Значит, будем называться «ДД». Не ДДТ, как у Шевчука, а «ДД».

— Типа, два «дэ»?

— Почему два? Три «дэ» круче, я как раз на прошлой неделе в кинотеатр ходил…

— Да ерунда ваши «три дэ»! Уже и шесть «дэ» появилось!

— А ты видел?

— У меня брат ходил. Писк, говорит. Особенно когда змеи с тиграми — да прямо в физию…

Я замахал руками.

— Причем тут три «дэ»! Мои два «дэ» — совсем другое.

— Другое?

— Конечно! — я обвел притихших друзей загадочным взором. Это я нынешним летом научился так смотреть. Пристально и загадочно. А проще говоря — не моргая и округлив глаза. Друзья даже поджались от моего взгляда. И правильно сделали. Я же не в кинушку их приглашал, а в тайную организацию.

— Короче, наша организация будет называться «Долой детство!». А для маскировки — «ДД».

— Круто! — оценил Лешик.

— И будем теперь бегать по гаражам — каким захотим. И никаких ашек из параллельного слушать не будем, — воодушевился Боренька.

— Точно! Потому что мы банда! — заорал Сашок.

— Не банда, — строго поправил я, — а организация.

— Тайная, блин! — торжественно сказал Вовыч.

— И грозная, — добавил я. И снова посмотрел на всех загадочно и пристально. У меня прямо глаза заболели.

Глава 7 ЗАТЯНУВШЕЕСЯ ПРОТИВОСТОЯНИЕ

За первой мачтой на нашем судне появилась вторая — еще более высокая. Хотя кто именно ее сотворил, я уже не мог точно вспомнить. Первую, сделанную из доски с линейкой, мы назвали, разумеется, фок-мачтой, вторую — гротом. Честное слово, нам уже было, чем гордиться. Корабль разрастался на глазах. По нему можно было даже бегать! Что мы периодически и делали — играя с Вовычем в ляпы для согрева. Но скоро и греться отпала нужда. Корабль явно входил в тропические воды. Сначала мы скинули пиджачки, а вскоре и вовсе разделись до трусов. В них, кстати, и работать было сподручнее. Мы ведь продолжали заниматься строительством.

Металлический борт Вовыч обшил аккуратными перильцами, а мачту мы закрепили связанными из веревок вантами. Хозяйственный Вовыч не пропускал за бортом ни единой находки. Все тут же шло в дело — веревки, тряпки, доски, бревна. После капитанского мостика и кают-компании на корабле появился настоящий камбуз — с крохотным столиком и двумя лавочками. На носу мы организовали якорный клюз и взялись плести канат. Вовыч обещал собрать и бушприт. Это такой специальный механизм, кто не знает, для подъема якорей. Сам якорь было решено сделать из арматурных штырей. Ну а еще мы планировали обзавестись флагом и прожектором, организовать какую-нибудь музыку для поднятия настроения, а к камбузу добавить маленькую гауптвахту — местечко суровое, но необходимое на океанских просторах. Потому что — вдруг бунт на корабле или заговор? Словом, я предложил, а Вовыч одобрил. Он тоже считал, что гауптвахта вполне может пригодиться. Потому что где тропики, там и лихорадки разные, и жажда, и неповиновение. Не то чтобы мы заранее думали о плохом, но всякое ведь бывает в жизни. Опять же пираты могут объявиться! Или свалится на палубу Пятница неожиданный…

Короче, если с мелочью вроде досок и веревок я хоть отчасти понимал, откуда что взялось, то с вопросом, где мы подобрали морской колокол (рында называется, кто не знает) и когда успели установить на корме симпатичную медную пушечку, я решительно не мог разобраться. Или забыл, что ли? В детстве ведь многое так: сейчас помнишь, через минуту уже сомневаешься, да было ли! — еще через час забываешь. А потом учителя сердятся, что дневник не заполнил, домашку не сделал, родителям не передал записку. Да я бы сто раз заполнил, сделал и передал, если бы помнил! Но память-то не резиновая!

Конечно, здорово, что столько полезностей появилось на корабле, только попробуй вспомни, откуда они взялись, когда за бортом постоянно творится настоящая жуть. То есть к кораллам и черным теням мы почти привыкли, но когда дежуривший на носу Вовыч неожиданно разглядел подводное поселение, нам стало окончательно не по себе. Мы же не куда-нибудь, а в воду смотрели! В темную котлованную глубину! А там, в этой глубине, все было как у нас! Ну то есть почти как у нас. Напрягая зрение, мы угадывали сквозь толщу воды узенькие улочки, крыши одноэтажных домов, даже различали цвет черепицы на крышах. Тут и там расстилались сады, между газонами тянулись выложенные каменной плиткой дорожки, и только вместо привычных деревьев на подводных грядках клубились высоченные кусты водорослей. Наверное, подводные жители выращивали таким образом ламинарию. Мы и детей видели, игравших во двориках, и людей с плавниками вместо рук, степенно перемещавшихся по улочкам. Взрослые нас, конечно, не замечали, а вот детки нередко вскидывали головенки и смешными своими плавниками указывали вверх. Им-то, наверное, проплывающий корабль казался диковинным дивом — вроде дирижабля или самолета. Некоторые детишки проявляли к нам явный интерес, другие испуганно поджимались, хотя бояться им следовало вовсе не нас.

— Акулы! — простонал Вовыч. — Они же их слопают!

И, ясен пень, накаркал. Прямо на наших глазах подводный город подвергся атаке. Зубастые хищницы стаей вторглись в пределы поселения и одна за другой начали пикировать на домики и сады. Жители подводного города в панике заметались, уворачиваясь от акул, пытаясь укрыться за стенами построек. И тотчас одна из хищниц таранным ударом снесла крышу ближайшего домика. Мы увидели оголившиеся комнатки и сгрудившееся вокруг стола семейство.

— Пушку, Вовыч! — дрогнувшим голосом крикнул я. — Заряжай пушку!

— Чем? Ядер-то нет.

— Камнями, прутьями — чем угодно!

Вовыч понятливо метнулся на корму. Я закусил губу и поспешил ему на помощь. Хорошо, хоть пушка оказалась вполне рабочей. От первого же выстрела у нас заложило уши, а россыпь камней стегнула по воде, переполошив морских обжор. От подводных обитателей они переключили внимание на нас, а две или три самых злобных немедленно попытались откусить от корабля хорошенький кусочек. Да только железо было им не по зубам. А очередной выстрел угодил точно в цель. Даже хорошо, что мы стреляли не ядрами, — россыпь булыжников достала разом с полдюжины пузатых тел.

Видели бы вы, в какое они пришли неистовство. Вода прямо вскипела от плавников и серповидных хвостов. Тут и там мелькали темные злые глаза, клацали челюсти. Кораблик сотрясался от подводных ударов. Будь хищницы поумнее, они запросто опрокинули бы нас, объединив усилия. Но умишка на совместный штурм у них, по счастью, не хватило. Ну а мы уж постарались вовсю, без устали заряжая крохотное орудие, наводя его вправо и влево, с торжествующим воплем поднося фитиль. Только и успевали затыкать уши при очередном бабахе. Медная пушечка подскакивала на месте и лихо дымила. А мы уже волокли к ней новые боезаряды, пуская в ход обрезки труб, камни и дерево. Конечно, не стоило ждать точной стрельбы от подобных снарядов, но ход поединка мы все-таки переломили. Сначала акулы напрочь забыли о подводных обитателях, а спустя какое-то время отступились и от нашего суденышка. Так и убрались в морскую даль — зализывать раны и чертыхаться. Ну то есть это так говорится. На самом деле облизывающейся акулы, да еще умеющей чертыхаться, — я пока не встречал. Но дело, конечно, не в этом. Куда важнее было то, что подводные поселенцы были спасены. Чумазые и усталые, мы с Вовычем пожали друг другу руки и дали клятву помнить это сражение вечно. Чтобы было о чем рассказать внукам и правнукам. Лет этак через сто или двести. Я лично собирался дотянуть и до пятисот. Очень уж хотелось взглянуть на технологии будущего. Ну и с терминаторами чуток повоевать. Людей-то будущего тоже надо спасать. Ну и кто, если не мы с Вовычем?

* * *

А вообще помнить одно хорошее было бы и впрямь здорово. Странно, что получается так далеко не всегда. Память — это какой-то хитрый орган, который раскладывает события по своим особым полочкам. И что-то (например, те же домашние задания) забываешь уже через час или два, а некоторые вещи не можешь забыть, хоть тресни. Вот и недавнюю свою стычку со Сваей я тоже запомню, наверное, на всю жизнь.

То есть столкновения с этим одноглазым дылдой было не избежать. К этому у нас давно шло — с первых дней первого класса. Он мне сразу не понравился, — здоровенный такой, сутулый, и челюсть нижняя все время шевелится, будто жует что-то. И как-то уж очень по-хозяйски оглядел он своим циклопьим глазом нас — первоклашек с цветами. Он единственный, кажется, и был тогда без цветов. Но его это ничуть не смутило. А вот меня здорово смутил его левый стеклянный глаз. Мне даже казалось, это особый всевидящий глаз, который способен рассмотреть вещи в карманах и портфелях, может, даже мысли в головах. Мама мне, конечно, объяснила, что один глаз — это большое несчастье, и что Сережу Сваина надо прежде всего пожалеть. Я и пожалел бы, если б не затрещина, которой Свая наградил меня на следующий же день. И таких затрещин вперемешку с саечками и щелбанами прилетало от Сваи потом преогромное количество. И мне, и Лешику с Вованом — да практически всем нашим одноклассникам. Вскоре у Сваи и ординарец объявился — толстый и вечно голодный Шнур. Вдвоем они стали совсем уж грозной силой. Я сам видел однажды, как одни поймали здоровенного четвероклашку, и пока Шнур, пыхтя, держал старшака за руки, Свая охаживал пленника его же портфелем. Ну а если эта парочка справлялась с такими здоровяками, то нам, понятно, надеяться было не на что. Но я все-таки надежды не терял. Могло ведь и за летние месяцы что-нибудь измениться. Оно и правда изменилось, да только в худшую сторону. Потому что за лето Свая и Шнур окончательно скорефанились, да еще безобразно подросли, обогнав чуть ли не всех парней в классе. А потому для нас началась жизнь, полная испытаний и тревог, в которой расслабиться нельзя было и на минуту. Сладкая же парочка об усталости не помышляла, доставая школяров направо и налево. Самым грустным для меня было открытие, что и к такому позорному существованию, оказывается, можно было привыкнуть. Стыдобушка, но мы, в самом деле, начинали привыкать к тумакам и издевкам. То есть когда доставалось всем и понемножку, это было не так страшно. Но когда они вцепились в Сашку Путинцева, что-то в нашем маленьком мире реально переклинило.

А началось все на уроке физкультуры. Путинцев пнул по мячу, а попал по ноге Сваи. Тот и загремел всеми костьми на землю. Ну получилось и получилось. Как говорится — игровые, но Свая поднялся и отвесил Путинцеву тумака наотмашь, а потом догнал и еще добавил. Не вмешайся препод, может, на том бы все и закончилось, но Андрей Степаныч ухватил Сваю за шиворот и основательно так тряхнул. То есть он-то думал, что успокоил футболиста, а на деле только разъярил. На ближайшей перемене Свая и Шнур подловили Сашку и стали наказывать. Путинцев вырвался и, обежав школу, успел юркнуть в родной класс. Тогда-то мы и поняли, что час войны пробил. Хоть в песок голову прячь, хоть под подушку — все равно не поможет. Ухватят за хвост и выдернут наружу. Точно морковку из грядки. До сих пор наша ватага против злостных хулиганов единым фронтом не выступала. Но я-то глядел вдаль и понимал, что серьезной стычки уже не избежать. Как ни крути, Сашка Путинцев был своим, а когда бьют своих, поневоле зачешешься. И что это за тайная организация, которая не может отстоять одного-единственного члена!

Короче, на уроке математики мы активно перебрасывались записками и вовсю думали о грядущем столкновении. А на следующей перемене поступили простейшим образом. Взяли и окружили Сашку кольцом. Свая со Шнуром прямо остолбенели, увидев такую готовность к бою. Они, наверное, впервые такое встречали. Пухлый Шнур попытался продавить нашу оборону массой, но мы уперлись так, что он сам чуть не потерял равновесие. Не удалось ничего и Свае. Будучи самым длинным в классе, он попытался перегнуться через наши головы и достать Путинцева пятерней, но Санька находчиво приседал на корточки, и Свая оставался с носом. Конечно, победой это называть было нельзя, и, пошептавшись на отдалении, парочка агрессоров двинулась на нас с кулаками. Толстяка Шнура мы не очень боялись. Он был, конечно, парнем неслабым, но его-то как раз можно было свалить умелой подножкой, а то и погонять за собой по залу. Но со Сваей такие номера не проходили. Он и бегал здорово, и кулаки у него были огромные.

— Ты! — этот тип ткнул в меня пальцем. — На следующей перемене огребешь первый, а после доберемся до вашего сморчка.

— А чего я-то? — опрометчиво ляпнул я и тут же прикусил язык. Все было предельно ясно. Вожак отвечает за всех, а Свая безошибочно вычислил во мне вожака. Потому и на попятный идти было уже стремно, — что называется, приперли качественно.

— Что, уже и бо-бо? — издевательски пропел Свая. Его стеклянный глаз зловеще блеснул. Он прямо в душу мне заглянул, этот всевидящий глаз.

— Как бы сам не бо-бо! — дерзко ответил я и почувствовал, что колени у меня начинают подгибаться. Я даже мысленно психанул — и чего эти колени подводят в самые ответственные моменты? То трясутся, то подламываются…

Но момент был и впрямь ответственный. Прямо настолько ответственный, что я решился отправиться за советом к отпетому бандюгану Моте Водопьянову из седьмого «Б». Обычно тот курил в туалете на четвертом этаже в окружении шестерок. Вот туда я и метнулся. Тоже авантюра, если разобраться, но один раз с этим Мотей мы в настольный теннис схлестнулись. То есть других игроков поблизости не было, вот он и воткнул меня за столик. Ну а я от страха и переживаемой ответственности умудрился продержаться аж две партии. Продул, конечно, но не с позором. Мотя даже по спине меня похлопал, типа, нормально, чувак, живи покуда… Вот к этому самому Моте я и бросился за советом, сходу выложив о нависшей угрозе и страшных кулаках Сваи.

— Значит, заступы хочешь? — Мотя презрительно растянул губы.

— Зачем… Мне заступа не нужна. Я сам за себя отвечу. Только Свая сильнее и выше на целую голову. Побьет же.

Собравшаяся в туалете ватага басовито расхохоталась, словно я и впрямь сказал что-то смешное.

— Ну побьет, и что? Ты уже в осадок выпал?

— Вовсе не в осадок… Но он же потом Саню прибьет, других начнет кошмарить.

— Так ты его сам побить, значит, хочешь?

Я неуверенно кивнул, и все вокруг снова загоготали.

— Крутой лось! Такого на поводок надо…

— На цепь!..

Они бы и дальше потешались, но Водопьяныч неожиданно скосил сердитый глаз на соседа.

— Слышь, сгоняй-ка за Потапом.

— На фига?

— Зови, я сказал. Дадим мальку мастер-класс.

Я и слова такого «мастер-класс» не знал еще, но внутренне поджался. А через пару минут заявился Потап, рыхлый и рослый детина. Водопьяныча он выше был чуть ли не на голову, только я сразу понял, что в этом прокуренном туалете от роста мало что зависит. И наперед почувствовал, что произойдет что-то ужасное.

— Чего смотришь, оглобля? — Водопьяныч сразу попер в лобовую. — Совсем нюх потерял?

Потап ошеломленно молчал.

— Борзым стал?

— Ты чего, Пьяныч?

— Думаешь, забыл твои приколы на уроках? Что ты Марье про Саянову плел?

— Так это… Она ж дура. Пять репетиторов, а все равно тупее паровоза.

— А тебя колышет? Колышет, спрашиваю? — Водопьяныч шагнул вперед, чуть пригнул голову. — Язык давно не укорачивали?

Потап неуверенно начал поднимать руки, понимая, что готовится расправа, но Водопьяныча всегда отличала пугающая быстрота. Он и в этот раз ударил первым. Сначала правой, потом левой, а после пошел месить — все равно как мельница дурная заработала. Мне показалось, прошел час, хотя потасовка длилась не долее пяти секунд. Потап не убежал, позади был кафель стены, но за короткие пять секунд Водопьяныч разбил ему нос, расквасил губы и подшиб глаз. Оба шумно дышали, драка была закончена.

— Все, щегол, свободен! Болтанешь кому, придешь за добавкой…

Шмыгнув кровоточащим носом, Потап выскочил из туалета. Никогда раньше я не видел, что с такой скоростью можно унизить и поколотить нормального здоровяка. Да что там! Меня прямо трясло всего. И поучения Водопьяныча летели мимо ушей:

— …Выше там или ниже — все мура полная. Кулаком кого хочешь достать можно. Главное — захотеть. Нет силы в ударе, бери количеством. Видал, как я этого оленя уработал? Потап, может, вдвое сильнее и тяжелее, а фига ли толку? Бери измором и напором. Запоминай, малек, люди — трусы. Все, ты понял? Кто наглее, тот и прав. Поэтому, захочешь победить, победишь. Усек?

Я кивнул.

— А теперь благодари за науку и вали…

Что-то я, кажется, пролепетал благодарственное, за что и получил снисходительный подзатыльник. Но наука была жуткая. Честно признаюсь, к такому я оказался не готов. И было бы ложью сказать, что я жалел Потапа. Сложнее всё было, понимаете? С одной стороны, жалко, с другой — не совсем. Потап ведь тоже фрукт еще тот. Сколько раз видел, как он подножки малышне ставит. Мы же носимся вечно, а он и рад-радешенек. И так все подгадывает, что дергал ножищей в самый последний момент! И уже не притормозишь, не увильнешь. Чпокс! — и кувыркаешься по коридору под хохот старшаков… Но дело даже не в этом. Понимаете, меня восхитил изуверский способ, с помощью которого сильный превращается в слабого. Так все просто, оказывается! А я, дурак, и не знал. Не подозревал даже!..

То есть теперь я уже и не помнил, что творилось тогда в моей горящей головушке. Какая-то жуткая смесь ужаса и восторга, чувство вины и гордость посвященного. Именно в таком температурном состоянии я и наткнулся на Сваю. Он сам вышагивал мне навстречу. И как всегда ухмыляется от уха до уха.

— Вау! Вот и сморчелла нарисовался. За сливами пришел…

Речь Свая, верняк, заготовил заранее. За ним шлепал Шнур, а там боковым зрением я заприметил и других ребят из класса. Для них-то и разыгрывался концерт. Свая умел ехидничать. Не знал он одного — что в те минуты я стал совсем другим человеком. Жутковатый «мастер-класс» Водопьяныча дал свои всходы. Не дав Свае произнести больше ни звука, я коршуном скакнул вперед и заработал своими махонькими ручонками. Это была, конечно, не та лихая мельница, которую демонстрировал Водопьяныч, но каждый третий взмах точно куда-то попадал. Куда именно, я не видел, потому что, отмахиваясь, Свая тоже попадал в цель. Но главное — получилось все, как предсказывал первый хулиган школы. Хочешь попасть — попадешь. Я очень хотел попасть — и попадал, и никак не мог остановиться. Но в этом тоже заключалась своя победа! Пожалуй, впервые кто-то бил самого Сваю! Я наседал, а он отступал и пятился. Даже защититься толково у него не получалось.

Шлепс! Костяшки в очередной раз столкнулись с целью, и что-то изменилось в рисунке боя. Свая всхлипнул и остановился. Мои руки тоже наконец-то замерли. Шепотки пробежались среди ребят, а я вдруг ясно разглядел, что у Сваи течет по лицу кровь. Но не из носа, а из уголка его стеклянного глаза. И сам глаз куда-то сдвинулся, что ли. Смотрел вбок, и это казалось до жути неестественным. Стало понятно, куда угодил мой последний удар…

Помню, что от нахлынувшего страха я враз похолодел. А тут и физрук некстати нарисовался — ухватил меня за шиворот и поволок в учительскую. Ну а там началась третья мировая… Сначала над Сваей хлопотала наша медсестра, сооружала ему повязку, а после примчались врачи на скорой и увезли бедолагу с собой. Меня же все это время методично песочили завуч с командой поддержки.

Кто не знает, каково это — выслушивать крики разъяренных взрослых, пусть лучше помолчит в тряпочку. Думаю, половина детей на моем месте померла бы со страха. А я выдержал. Хоть и поседел, наверное, раньше срока. Был бы брюнетом, это разглядели бы все вокруг, но белобрысые седеют незаметно.

В общем, по словам завуча и других учителей, я был чуть ли не убийцей, по которому плачет самая темная камера страны. С крысами, с клопами и тараканами, душная и холодная… И если бедный Сваин Сережа умрет в больнице, то судьба моя будет незавидной. Очень и очень… Словом, такого наговорили, что я неожиданно взял и заревел. Не то чтобы в голос, но слезы сами покатились по щекам, а нос безобразно распух. Завуч увидела, что я реву, и замолчала. А потом взяла и протянула платок. Из вежливости, понятно, — разве убийц жалеют? Только я тогда не понял этого и как следует отсморкался. А высморкавшись, протянул платок обратно.

— Пахибо…

Завуч посмотрела на платок и вздохнула:

— Ладно уж… Оставь себе. Пригодится.

А я подумал, что надо бы рассказать ей про Сашку Путинцева, про то, что я же не просто так, что Свая сам напрашивался. Но говорить это я, понятно, не стал. Потому что после драки кулаками не машут и уж тем более ничего не объясняют…

— Сейчас отправляйся домой, а завтра будь добр — приходи с родителями.

— Да уж, — поддакнул за моей спиной физрук, — пора задуматься, имеет ли право учиться в нашем лицее столь недостойный ученик.

Убитый, я вышел из школы. Планета продолжала вращаться, все вокруг были счастливы — смеялись, зубоскалили. Мелкорослый народец куда-то торопился, многие даже скакали вприпрыжку по своим пустяковым делам. И только мне было чудовищно плохо. Прямо ложись и помирай. Я плелся и думал о своей горькой судьбе, пытался понять, почему мне так не везет. Водопьяныч — вон, побил Потапа, и хоть бы хны. Никто и не узнает никогда. А тут несколько раз махнул кулачонками, и трагедия! Я даже ударил себя по правой виноватой руке. Тоже мне, гений-придурок! Вот выгонят из школы, и будешь знать. А потом, когда Сваю торжественно похоронят, прямо на кладбище в присутствии всей школы вызовут наряд милиции и арестуют. Закуют в наручники и посадят лет на десять, не меньше. Как раз все друзья школу успеют закончить. А я весь седой и больной, в наколках и шрамах, выйду на свободу. Опять же, если выйду. Из таких мест не всегда ведь выходят. И куда выходить-то?

Но даже это фигня. Потому что Свая-то умрет насовсем! А он, может, тоже мечтал школу закончить. Может, даже работать пошел бы. Он ведь не дурак и не полный гад. Сороку вон в прошлом году спас. Это когда школьная кошка Мусьен хотела ее слопать и все подступиться боялись. Мусьен — она ж такая! Вроде кисуля, а цапнуть может вполне серьезно. Были уже прецеденты. Короче, все стояли и зырили, а Свая метнулся и своими длиннющими цыпочными руками выхватил сороку из лап Мусьенки. И за пазухой потом весь урок держал, пацанам рожи корчил — щекотно, типа. А после домой отнес и на чердаке спрятал. Хлебом кормил, насекомых ловил — тараканов там, мух. В общем, лечил, пока сорока окончательно не выздоровела. Потом выпустил на волю и хвастал, что она ему деньги таскает и почту от дружков. А иногда и просто так прилетает — по старой дружбе. Хлебца с ладони поклевать, по чердаку родному пройтись… И еще был случай. Когда ашки компот у нас выпить решили. Тогда тоже Свая вмешался. Мыто больше ругались и кулаками издали грозили, а Свая подошел к главному ашке и такого пинкаря дал, что исход спора сразу был решен.

От всех этих мыслей мне совсем тошно стало. Даже птицы это почувствовали, — воробьи с голубями совсем заборзели, дорогу перестали уступать. И правильно, наверное. Чего обращать внимание на какого-то преступника!..

И тут я поднял голову и увидел Сваю.

Он брел навстречу и тоже глазел на обнаглевших голубей. Уже безо всякой повязки, вполне живой и ходячий. А меня увидел и просиял, как пятак медный. Я, правда, таких пятаков отродясь не видел. Пятаки — они же у людей обычные. Да и у свиней тоже. А если это про деньги, так, наверное, про старину глубокую… В общем, я тоже просиял. Хоть и не понял, почему он-то сияет! У меня-то причина была — живой ведь Серега Сваин! И глаз на своем положенном месте моргает. Однако Свая тоже улыбался и явно рад был моему появлению. И так мы дружески сошлись посреди улицы, что чуть было не обнялись. Такая вот дурная шняга! Клоуны, блин!

Короче, у меня даже слезы на глаза навернулись, до того я был счастлив, что Свая не умер в жутковатой больничной палате. Так и зашагали по улице — точно два старых корефана. И мне даже прощения не надо было просить, Свая без того простил. Я же видел! Рассказал мне про дуралеев врачей, чуть было не перепутавших здоровый глаз с протезом, потом снова поведал про успехи своей любимой сороки. А я ему про организацию нашу рассказал, пообещал, что если захочет, мы и его к себе примем. Ну а Свая, воодушевившись, посулил научить нас делать суперпушки на резиновой тяге. Говорил, силища такая, что бетонную плиту пополам расшибает. Я понимал, что он врет, но оттого Свая казался только ближе и роднее. Как не врать-то в нашем колокольном возрасте? И было удивительно хорошо, оттого, что мы оба не понимаем, почему до сих пор ссорились и скандалили. То есть может, и надо было для крепкого мира один раз как следует подраться? Но кто же знал-то…

Так, болтая, мы выбрели к школьной аллее, и тут в воротах на нас выскочила завуч. Та самая, что недавно кричала на меня, грозя тюрьмой и камерой. Увидев нас, завуч застыла на месте.

— Все в порядке, Верванна, — доложил ей Свая. — Кровотечение остановили, дали освобождение от физры на пару недель. То есть физкультуры.

По-моему, завуч его не услышала. Потому что продолжала смотреть на наши счастливые физии круглыми глазами. А после, порывисто вздохнув, покачала головой.

— Ох, и завидую я вам, ребятки…

И пошла себе, зацокала на каблучках дальше.

— Чего это она? — я переглянулся со Сваей. — Завидовать чего-то вздумала.

— Фиг ее знает… Может, типа, мы молодые, а она нет? — предположил мой новый друг. — Я видел по телеку, — один бородатый очкарик тоже вздыхал да канючил.

— Чего канючил-то?

— Ну про молодость, про годы убежавшие, про жизнь бесцельно профуканную. Только я думаю, сами виноваты. Нечего было клювом щелкать.

— Считаешь, что все щелкают?

— А как же, ясно, все. И завуч могла бы, небось, бабосы заколачивать, нефтью там торговать, жвачкой в ларьках. А то в школу пошла — с нами мучится. Теперь, понятно, завидует, только досвидос! Время уплыло…

Спорить с Серегой Свайным я не стал. Все было вполне логично, взрослые и впрямь часто плачутся про убежавшие годы, про жизнь, как-то не так прожитую, про здоровье с зарплатой. То есть менять ничего не меняют, но слезу пустить уважают. И все же в те минуты мне подумалось, что завуч подразумевала что-то иное. То есть настолько иное, что даже я своим гениальным умом не просек, что именно.

Глава 8 ГИПЕРБОЛОИД, СТРОЙКА И КОЕ-ЧТО О ФУТБОЛЕ

Минувшей ночью нас атаковали змеи. А может, и спрут это был. Самый настоящий! Кто не знает, спрут — это тот же осьминог, только раз в сто круче. А уж наш ночной спрут показался и вовсе огромным. Извивающиеся кольца поднимались из глубин, с шумом шлепали по воде, каждую секунду пытались оплести судно. Силища у них была — ого-го, какая! А уж когда все творится в жутковатом сумраке, ощущения и вовсе какие-то негеройские! Короче, неизвестно что бы в итоге вышло, если бы не прожектор Вовыча. Но свет вспыхнул, а за ним бойко закашляла и наша отважная пушчонка. Ну и команда, конечно, в бой ринулась. С тесаками, баграми и топорами. Атаку ночных монстров мы с трудом, но отбили, а выстроившимся на палубе матросам я торжественно объявил благодарность — в особенности изобретательному Вовычу. Потому как если бы не его электричество, пришлось бы нам всем скверно.

Вот…

Если есть вопросы по поводу команды, то, наверное, есть и ответы. Только не у меня, это точно.

Ну да, не было команды! Еще совсем недавно. Так ведь и корабля не было! А раз появился корабль, то как бы и команда к нему прилагаться должна. В комплекте и наборе. То есть примерно так я и рассуждал. А иначе и объяснить все было сложно. Матросики, кстати, очень напоминали наших одноклашек. Один долговязый в драной тельняшке походил на Сваю, другой востроглазый был чуть ли не копией Бореньки. Махонький верткий юнга смахивал на Сашку Путинцева, а еще двое жутко походили на Лешика с Костяем. Так вот почему-то получилось. Бывают ведь в жизни совпадения. Однако забивать голову лишними сравнениями я не пытался. Черепок без того шел кругом. От впечатлений, от пестрых событий, от груза ответственности. Я же, типа, капитаном был. Огромного корабля! И здорово, что мне помогал Вовыч. Глядя на него, я все более укреплялся в том, что он тоже немножечко гений. А может, даже и не немножечко.

Сказать по правде, не слишком удобно, когда вокруг одни гении. Например, соседи умные, учителя с родителями, весь класс и вся школа. Это ж тоска голимая — оказаться в таком окружении. Вот и с Вовычем было не все так просто. Помните сказку про зеркальце, которое все и про всех знало? Ну там еще швабра одна вопросы задавала: «Кто, типа, всех прекрасней и милее, всех румяней и белее?» Это у нее бзик такой был насчет красоты и конкуренции. А всех, кто, значит, румянее или белее оказывался, она тут же ядохимикатами травила. От зависти, понятно. Болезнь-то распространенная. Моцарта, по слухам, тоже отравили из зависти. И папаше из знаменитой «Суперсемейки» один щуплый пупс завидовал. Всех супергероев специально кошмарил, чтобы остаться самым крутым. Но ведь это обман. И тупость по большому счету. Если перебить всех хороших, чтобы стать самым-самым, то это уже дурдом полный. Тем более что останешься не просто в одиночестве, а в компании мальчишей-плохишей, которые преспокойно тебя и схавают однажды. Поэтому, поломав голову, я решил, что если Вовыч тоже окажется гением, то травить его я точно не буду. Нашли идиота! Уж как-нибудь разместимся на пьедестале вдвоем.

Однако первым, кто придумал, как добывать электричество, был именно Вовыч. То есть и я бы, наверное, сумел — если напряг бы как следует полушария, но вот не напряг что-то. Или занят был чересчур. Ну а Вовыч, молоток такой, нашел время и подсуетился.

Короче, как работает генератор энергии, многие, наверное, в курсе. По сути, это обычный электромоторчик. Подключаешь его к батарейке, он жужжит, вращается, а соединяешь ось с какой-нибудь ветряной крутилкой, и все наоборот: на клеммах моторчика-генератора откуда ни возьмись появляется напряжение! Не березовый сок и не какое-нибудь там варенье, а самое реальное электричество! Кто сомневается, пусть сам лизнет языком. В общем, принцип обратимости. Все равно как слова-перевертыши: наган, шалаш и так далее. Чего, казалось бы, проще, а только Вовыч первым допер. Утюг-то ведь все в розетку включают и паяльник с кипятильником, а Вовыч взял и перевернул схему! Поджигаешь, значит, топливо, утюжок на огонь ставишь, а к проводам прикручиваешь лампу с рефлектором. И все, — готов прожектор! Потому что огонь нагревает утюг со спиралью, а спираль вырабатывает напряжение. Все задом наперед, как в том же генераторе. Просто и гениально!

В общем, когда наш прожектор засверкал и засиял, мы не просто разглядели врага, но и поняли, кто его насылает. Потому что на отдалении кралась субмарина с черным флагом — пиратская, понятно. А этих самых змей или спрутов подводная лодка вела перед собой, точно лаек на длиннющих поводках. Прямо изуверство какое-то, а не тактика! Зато и мы постарались на славу! Во-первых, сбросили всю эту нечисть в воду, а после пошли долбить залпами по неприятельской субмарине. Со второго или третьего попадания она раскололась. Одних только пленных мы выловили из волн дюжины две. Едва поместили всех в трюм.

Пока команда осматривала судно на предмет повреждений, я лично подбросил в горелку под утюг пригоршню углей. Еще постоял, подумал о Вовкиной гениальности. И понял, что вся штука в том, что о существовании утюга на корабле я просто ничего не знал. И где его Вовка выловил в океане, тоже большой вопрос. Утюги-то, как известно, не плавают. Это люди, бывает, плавают, как утюги. А про наоборот никто пока не слышал. Конечно, отмазка для слабохарактерных, но мне стало чуть легче. Слов нет, Вовыч — парень изобретательный, но ведь идея прожектора не столь уж нова. А если припомнить, то чуть раньше нечто подобное пробовал создать и я. То есть даже не прожектор, а нечто более ужасное…

* * *

А началось все с книги «Гиперболоид инженера Гарина», которую я отыскал в нашей школьной библиотеке. Специально ведь упрятали на самую высокую полку! Но я стремянку не поленился приволочь, — ну и достал. Короче, сюжет в книге настолько прикольный, что я несколько дней кряду забывал про обед и про ужин. Ну а где обед с ужином, там и уроки с домашкой. Словом, пока читал, две двойки схватил и трояков добрую пригоршню. А все из-за того, что кое-кто чересчур интересно сочиняет. То есть если искать виноватых, пусть на классиков пеняют. А то ведь как получается, сначала нам писателей расхваливают, заставляют на уроках вслух читать, в библиотеки гонят, а когда кто-то на них западает, так им же за это тройбанов отсыпают мешками…

Вот и я запал на Толстого. Алексея, понятно, не Льва, потому что Лев Толстой — это, кто не знает, совсем другой Толстой. Ну типа, братьев Стругацких. Их тоже ведь двое было. Но они хоть об одном писали, а Толстые — о разном. И, по-моему, даже братьями не были. Хотя этого я точно не помню. Но сейчас я о другом хотел рассказать. О том, что главный фокус открылся в процессе чтения! Только прикиньте, на страницах книги оказались чертежи настоящего боевого лазера! В разрезе, с размерами и подробным описанием. У меня прямо волосы встали дыбом! Ничего себе сочинял Алеша Толстой! Да он реально терминатором был! Мы бы такого сходу приняли в нашу тайную организацию.

Конечно, я тут же позвонил Вовычу. Велел все бросать и мчаться ко мне. Вовыч, когда надо, действует быстро, и, примчавшись, сходу просек всю важность открытия. Ох и порадовались мы, листая чудесную книжку! Пентюхи издатели явно прохлопали несколько страниц, считай, выдали опасную тайну. Не все ведь читатели ленивые да суперзанятые. Кое-кто мог вооружиться инструментами и построить гиперболоид по-настоящему. Вот мы с Вовычем и построили. Всего за два вечера. Мощная пятисотваттная лампочка, рефлектор от неведомого прибора, пара выпуклых линз, и наш гиперболоид был готов. Конечно, картонная, обмотанная изолентой труба, особой эстетикой не страдала. Какой-нибудь доцент с бородкой, поглядев на нее, вообще скривил бы козью морду. Но нам-то требовалась не красота, а результат!

Вовыч жил на втором этаже, я — на седьмом, а потому испытывать лазерное оружие решили у меня. И просторнее, и стройка под боком, и старая ЛЭП. Перед тем как запустить гиперболоид, мы долго и увлеченно спорили, решая, что же в первую очередь стереть с лица земли. Чтобы, значит, «человечество содрогнулось и осознало».

— Стройку! — шипел Вовыч. — Уничтожим стройку, и все тут же с дуба рухнут. Они же наш корт сносят, где теперь на коньках кататься? А в футбол где играть? Вот и накатим этим стройманам по полной!

— А что поджигать? Плиты бетонные?

— Зачем плиты! Там кран недавно установили, вот и срежем его на фиг. Люди потом спасибо скажут.

— Уверен?

— Конечно, уверен! А не скажут, их проблемы!

Вовыч как всегда был убедителен. Брал не логикой, но напором. Впрочем, и логикой тоже брал, потому что сносимый корт и впрямь было жалко. Девять лет тут жили и девять лет играли в футбик. Зимой в хоккей резались, на коньках гоняли, под Новый год ракеты пускали. А тут посчитал кто-то шибко умный и решил, что лишняя домина куда полезнее спортивного корта.

— Ты прикинь, они же не сарай строят, а дурдомище в шестнадцать этажей! — продолжал разоряться Вовыч. — Последний свет закроют. Тебе-то на седьмом хорошо, а у нас темно, как в подвале, станет.

— Так-то оно так, но я бы лучше ЛЭП завалил, — вздохнул я. — Все равно старая, только место занимает.

— Вот-вот! И кто заметит, если ты ее свалишь?

— Ну мало ли. Все-таки ухнет такая громадина…

— Да ухнет-то на пустырь. Значит, не заметит никто!..

Мы так спорили, так орали, что на шум заглянули мои родители. Сами того не ведая, они разрешили наш спор. Вовку погнали домой, а меня спать. И я вдруг сообразил, что на кухню, с которой открывается вид на пустырь с линией электропередач, нас никто не пустит. В спальню к родителям — и подавно. А вот на балкон можно было выходить из моей комнатки. И просматривалась с него одна лишь злосчастная стройка. Это и решило судьбу крана.

Вовыча я как бы выпроводил в прихожую и даже громко пощелкал замками. Затем мы на цыпочках вернулись в спальню, и друга я спрятал под кровать. Ну а потом, когда мама традиционно зашла чмокнуть меня в щечку, а следом заглянули и папа с Машкой, я выждал с пяток минут и выбрался из-под одеяла. Вовыч к тому времени уже откровенно похрапывал, и мне даже пришлось его тормошить. Вдвоем мы какое-то время шептались, а потом осторожно вытащили громоздкий гиперболоид на балкон. Труба выглядела грозно, и мы невольно приосанились.

— Ну держись, стройманы! — проворковал Вовыч и воткнул вилку в розетку. Наш гиперболоид полыхнул жутковатым лучом. Лица наши хранили мрачноватую решимость. Минута и впрямь была торжественная. Мы понимали, что в наших руках судьба всего города, может, даже всей планеты. Во всяком случае, люди еще не подозревали, что секрет страшного оружия попал в руки не безбашенных злодеев, а всего-навсего двух миролюбивых третьеклашек. В самом деле, какой пустяк — потеря двух-трех башенных кранов в сравнении с гибелью миллионов людей, которые наверняка пострадали бы, угоди секретные чертежи в нечистые руки. Я даже подумал, что это, наверное, здорово, что отпетые злодеи не читают книжек. Если не читают, значит, обречены быть глупыми и никаких гиперболоидов никогда не построят. Да и ловить их проще простого. Хотя… Если бы они все-таки читали книжки, то, возможно, и злодеями бы уже не были…

— Фокусируй! — чуть слышно шепнул Вовыч, и с помощью двух винтов я начал уменьшать расстояние между линзами.

— Сейчас… Сейчас начнется. — Я сухо сглотнул и, действительно, разглядел заплясавший внизу огонь. То есть какие-то костры на территории стройки разводили и раньше, но этот огонь, несомненно, зажгли мы! У меня даже губы в волнении задергались. То ли от страха, то ли от восторга. Люди — странные существа. Уничтожение им тоже приносит радость. Все равно как малышу, который строит-строит, а потом вдруг с воплями принимается крушить и ломать…

Я еще немного поработал над фокусной настройкой, и яркое пятно превратилось в змеистую дугу. Не точку, как у инженера Гарина, а в ламповую спираль. Впрочем, это ничуть не уменьшило жутковатую мощь гиперболоида.

— Режь, — сипло выдохнул я, и Вовыч медленно повел картонной трубой. Огненная спираль поползла по земле к ближайшему крану, и трава на пути нашего луча заиграла сотнями пляшущих язычков пламени. Дым повалил гуще, но кран все еще стоял. Вовыч полоснул наискосок по основанию решетчатой башни — и еще раз обратно для надежности. Что-то затрещало, наш гиперболоид явственно задымился. Мне показалось, что кран начинает крениться.

— Хватит, Вовка! Вырубаем… — шмыгнув с балкона, я в панике выдернул штепсель из розетки, а Вовыч торопливо втащил в комнату раскалившийся гиперболоид. Мы действовали с лихорадочной поспешностью — точно два набедокуривших преступника. Но нам ведь и впрямь хотелось, чтобы мир содрогнулся. Кто знал, что этот кран так легко повалится. Прямо как спичечный…

Я заметил, что руки у меня дрожат. Да и у Вовки они дрожали не меньше. Друг на дружку мы почти не смотрели. Прокравшись в прихожую, скоренько попрощались. Хорошо помню, что зубы у меня в ту минуту дробно пощелкивали.

Ночью мне, разумеется, снились пожары и взрывы. Что-то фантастическое, совсем даже не связанное с прошлыми войнами. Несколько раз я просыпался и, втягивая носом воздух, ловил запах гари. Надо было закрыть форточку, но я боялся встать и подойти к окну. А еще я беспрестанно мечтал про себя, чтобы все случившееся оказалось сном и чтобы бедненький кран наутро оказался на своем законном месте. Не зря ведь говорят, что если чего-то очень хотеть, то это непременно сбудется. Должно быть, и Вовка в ту ночь мечтал о чем-то подобном. Сложенное из двух желаний чудо в итоге свершилось. Наутро первым делом я выглянул в окно и увидел наш кран целым и невредимым. Мне стало так хорошо и здорово, что я даже заорал что-то не совсем приличное. И только спустя минуту рассмотрел на территории черные следы…

Мама потом говорила, что это сторожа нечаянно разлили битум, и он загорелся от искр. Но я-то знал, в чем крылась настоящая правда. И Вовыч знал. Поэтому гиперболоид мы в тот же день спешно разобрали на детали. Даже не знаю, почему мы так сделали, но что-то с нами произошло. Ни Вовыч, ни я уже не хотели, чтобы мир содрогался и сотрясался. То ли себя стало жалко, то ли мир человеческий.

Глава 9 О СЕВЕРНОМ СИЯНИИ, СНАХ И БЛОГГЕРАХ

Больше народу — меньше кислороду. А если вы посреди океана, то надо ведь что-то пить? Даже ламантины (это такие морские бегемоты, кто не знает), говорят, умирают от жажды, если поблизости нет подходящей речки. Вот и прикиньте, каково это — жить в море, а пить бегать к ближайшему речному устью. То есть не бегать, а плавать, конечно, хотя… Корабли вот не плавают, а ходят. Это каждый матрос знает. Наверное, потому что пароходы и теплоходы. А может, другая какая причина имеется… В общем, ну их — эти глаголы! Полная с ними путаница! Я другое хотел сказать…

Пока нас с Вовычем было двое, о воде мы как-то не задумывались. Но с появлением команды, вопрос встал ребром. Вот тут-то я и блеснул смекалкой, в очередной раз подтвердив свой гениальный статус. Проще говоря, взял и поставил на корабле с пяток автоматов с газированной водой, подключив их к Вовкиному электричеству. Не то чтобы изобретение было чисто моим, когда-то такие автоматы прямо на улицах стояли, но потом ведь пропали! Ну а я как бы возродил идею. Не было воды, и враз появилась! Причем фиг знает откуда. Я еще и целых три кнопки придумал, чтобы наливалась вода без сиропа, с сиропом и двойным сиропом. Так и решили проблему обезвоживания. А заодно и проблему возможного бунта (кто не знает, от сиропа-то все добреют).

Кстати, вражеская посудина после нашей канонады вовсе не затонула. Разломилась посередке и продолжала оставаться на плаву. Я тут же приказал подойти ближе и объявил грузовой аврал. Вся моя команда, включая раскаявшихся пленных, взялась перетаскивать трофеи. Это были столы и стулья, морские книги и карты, игральные кости и устрашающего вида тесаки. Там же в полузатопленных каютах мы обнаружили мешки с солью, перцем и табаком. Само собой, нашлось множество тяжеленных бочонков — с порохом, солониной и ромом. Солонину с порохом я, конечно, оставил, — вещи-то реально полезные! а вот ром весь до капельки вылил за борт. Туда же под ропот пленных я выбросил найденный табак. Не знаю, как где, а на нашем судне Минздрав о вреде курения предупреждать никого не будет. Хватит этой лапши на уши! За борт — и никаких разговоров!

Но самое здоровское, что среди трофеев мы нашли целый тюк с шоколадом и леденцами. Баловство, конечно, но я, если честно, по сладкому немного соскучился. Да и команда была рада. Мы тут же поделили все на порции и посчитали, что если честно и на всех, то хватит примерно недели на полторы. Ну а если нечестно и только на двоих, то дня на три-четыре. Смехота, верно? Да только так всегда и бывает. Потому что при нечестном дележе меры не знаешь и хапаешь столько, что живот лопается.

А еще на субмарине обнаружилась связанная по рукам и ногам пленница, которую мы тут же освободили от пут. Я как глянул на нее, так и понял, что плаванье наше долго не затянется. Очень уж пленница походила на Олечку Нахапетову. И даже прекрасная коллекция трофейных подзорных труб меня не успокоила. Конечно, с богатствами подлодки мы могли чувствовать себя гораздо увереннее, но пребывание на корабле копии Олечки Нахапетовой нешуточно пугало.

Поэтому, чтобы отвлечься, я со старанием взялся за повторное изготовление гиперболоида. То есть можно ли построить настоящий боевой лазер посреди бескрайних водных просторов? Оказывается, можно, если в распоряжении имеются светлые головы и ловкие руки. Изобретение Вовыча обеспечило нас электричеством, ну а я вовремя сообразил взять подбитую субмарину на буксир. Раздав команде и пленным по леденцу, мы заперлись с Вовычем в кубрике и уже через час-полтора боевой гиперболоид был готов. Его, недолго думая, мы установили на главную орудийную башню — ту самую, что сменила первую грот-мачту.

К слову сказать, переобустройство корабля продолжалось, и судно менялось прямо на глазах. Той же обшивки субмарины хватило на то, чтобы превратить нашу каравеллу в крейсер вполне современных обводов. Конечно, ни пленные, ни матросики к работе с такой продвинутой техникой были еще не готовы. Поэтому для подчиненных пришлось организовать курсы повышения квалификации. Крейсер — это ведь не детский сад, это серьезная аппаратура на электричестве с подшипниками и поршнями! А еще это скорость и могучая артиллерия. И тут уж одной жёвой со скотчем все не подремонтируешь. Мозгами шевелить надо! Ну и руками, конечно. Поэтому ключ от рубки с гиперболоидом я до поры до времени решил носить на шее. Иногда моей, иногда Вовыча. Меняться договорились почаще. Чтобы очень не натирать шею. И также по очереди дежурили возле гиперболоида, высматривая пиратов и морских рептилий. Только, увы, наперед было ясно, что ни акулы, ни плезиозавры к нам уже не сунутся. С некоторых пор мы стали им не по зубам, и они это, конечно, чувствовали. Другой бы кто на нашем месте, наверняка, приуныл, но мы с Вовычем впадать в отчаяние не спешили. Оставались ведь еще неведомые кракены, верно? Да и годзилл пока, кажется, никто не отменял. А коли так, то надежда умирает последней, и крейсер на всех парах двигался вперед, разрезая форштевнем воды котлована. Пушки были заряжены, а штепсель гиперболоида я в любой момент готов был подключить к разогретому утюгу. И тогда — держись, монстроиды! Не перевелись еще Доны-пехоты и Санчи в панцирях! Про этих двоих, говорят, и книга крутая имелась. Когда-нибудь, я не сомневался, должна была появиться книжка и про нас Вовычем. Толстенная и суровая. Само собой, с цветными картинками.

* * *

В ночь перед тем, как все началось, мне снилась особенно неприятная бомбежка. Небо было прямо усеяно жутковатыми крестами самолетов. И все они сыпали и сыпали бомбами. Кустистые взрывы полыхали почему-то совершенно беззвучно, но оттого казались еще более страшными. С жутковатой силой меня вжимало в землю, и хотелось исчезнуть, раствориться, перенестись в какую-нибудь безопасную параллель. И я наперед знал, что у меня это получится. В отличие от бойцов, что обнимали землю справа и слева.

Один из моих дедушек когда-то воевал с финнами, другой защищал от немцев Ленинград, и мне почему-то кажется, что я до сих пор вижу войну их глазами. Уже и с финнами мы давно дружим, и с немцами, и Ленинград давно переименовали в Санкт-Петербург, а самолеты продолжают бомбить и бомбить нашу землю. Наверное, так тоже иногда бывает. Крылатые аппараты взяли и переселились из памяти дедушек в мои сны. Из-за них я и фильмы о войне не мог нормально смотреть. Если иногда глядел, сразу видел, что там почти все ненастоящее. И бойцы больно уж бравые, и фляжки новехонькие, и касочки у всех поголовно. А форма — так прямо с иголочки — какой в те времена и шить еще не умели. И ни обмоток тебе, ни ботинок драных, ни серой водицы в глазах. Но я-то знал, что война — это очень и очень страшно. Если даже во сне она не приносила радости, то наяву все наверняка обстояло в сто или тысячу раз хуже.

Словом, стремный получился сон, без единого полета, и с самого утра я почувствовал, что должно случиться недоброе. Оно и случилось. Едва выглянув окно, я чуть не поперхнулся утренним кефиром. Неподалеку от нашего дома монтажники вовсю суетились возле крана, а пара гусеничных бульдозеров с треском сминали ковшами заборчик, обрамляющий дворовой корт — тот самый, на котором зимой мы гоняли на коньках и играли в хоккей. На этом же корте еще в малышовом возрасте я учился кататься на первом своем двухколесном велике. Здесь же первый раз подрался и одержал тяжелую, но победу.

В общем, строителей, заявившихся на корт, мы сразу невзлюбили. Не тех, что строили, а вообще… То есть как бы это сказать-то потолковее? Словом, дядь Гриша из соседнего подъезда тоже ломал наш корт, но я-то знал, что не он решал, что ломать, а что строить. Он семью кормил — вот и делал, что велело начальство. Ну а начальство сомнениями не парилось, отнимало, что полегче — тот же, корт, к примеру. Дети ведь не пойдут с оружием, не начнут строить баррикады. То есть были когда-то Гаврош с Валей Котиком, других боевитых пацанов хватало, но это ведь особые случаи. Там с оккупантами дрались, а тут…

— И тут оккупанты! — объявил Вовыч, с которым на первой же перемене мы взялись обсуждать ситуацию. — Это наша земля, мы на ней росли, а они пришли и загромоздили все бетоном. Тебе ладно, ты на седьмом этаже, а я на втором.

— И что?

— А то, что эта громадина все небо загородит. Я может, только при электричестве теперь буду жить! Прикинь, постоянно, днем и ночью, торшер жечь и щуриться! Да на фиг мне это надо!

— Ага, глаза точно испортишь. Ты ко мне приходи уроки учить.

— А книжки читать?

— Тоже приходи.

— Это что, каждый день и каждый вечер?

— Может, нам это… Гиперболоид обратно восстановить?

— А что это изменит?

Мы приуныли. Идея гиперболоида и впрямь казалась поначалу спасительной. Но позже мы все-таки передумали. Конечно, несложно поджечь стройку и завалить все краны с экскаваторами, но корт-то таким способом не спасешь. Нагонят новой техники — только и всего. Еще и мильтоны нагрянут, следствие учинят. И что тогда делать? Опять гиперболоид включать? Но это уже война какая-то получается. И причем здесь наша родная милиция?

В общем, мы скрипели мозгами на протяжении нескольких дней. Даже не смеялись, как обычно, чем вконец встревожили нашу классную. Люди ведь к стабильности привыкают, к постоянству, а какая тут стабильность, если на всех уроках мы фыркаем да хмыкаем, а тут, словно воды в рот набрали.

Но главная жуть разразилась, когда мы возвращались из школы. Потому что уже на подходе к дому Вовыч и я разглядели, что наш любимый корт стали огораживать забором. Огромными такими плитами, на которых пара хмырей с баллончиками уже примерялась изобразить граффити позабойней. Этим-то ослам даже в радость было, что столько незарисованных стен появилось. Точняк, прикидывали, какую байду будут малевать в ближайшие недели. Художнички! У нас с Вовычем даже слезы на глазах выступили. Это же последний день был, когда корт оставался еще кортом. Вон и заборчик зелененький еще наполовину цел, а там ведь столько всего было! И имя мое, вырезанное ножиком, и гвоздь, о который я давным-давно порвал брючину. Даже вешалка еще красовалась на прежнем месте. На эту вешалку все пацаны вешали шапки и школьные ранцы. Мы и в снежки здесь резались, и в вышибалы играли, и в бадминтон с баскетболом. Даже во время болезни можно было просто глазеть в окно и балдеть от чужих голов и воплей.

— Надо сфоткать, что ли, — сипло предложил Вовыч. — На память. А то заложат плитами, и копец.

— Я сфоткаю, — пообещал я, — прямо сегодня же…

Насчет фотографий я слово сдержал. Взял у папы цифровик и кадров пятнадцать отснял. Дело-то несложное, наводи да нажимай кнопку. И кран отдельно запечатлел, и бульдозер с рабочими. Как они заборчик наш курочат, как доски в кучи сгребают. Еще и подумал: вот бы распечатать — и на все подъезды расклеить. А лучше в газету послать, чтобы взрослым стыдно стало. Никто ведь у детей ничего не спрашивал. Считай, за нас все решили. Кто-то говорил, что вместе с доминой они и площадку для детей построят. Но мы-то знали, что они там наворотят! Какую-нибудь малышовую горочку для отмазки, пару качелек, а рядом гигантскую автостоянку. И будем потом дышать сплошным плюмбумом (это свинец по-ученому, кто не знает).

Я даже кадры начал пролистывать, выбирая картинки пожалостливее. Тут-то меня и осенило. То есть я вспомнил, что Толян, с которым когда-то мы дрались, хвастал, будто организовал блог и каждый день теперь помещает на нем собственные фото. Мы еще гоготали над ним, кому, типа, интересно смотреть его физию. А он говорил, что очень даже интересно. Потому что он ежедневно меняется — волосы там отрастают, ногти, фингалы с царапинами появляются. И даже цифры какие-то сумасшедшие называл. Будто бы на его фонари иногда человек по сто в день заходит посмотреть. Врал, конечно, но я вдруг понял, что нужно делать, и взялся за телефон.

Уже через пару минут Вовыч был у меня, а еще через полчаса мы на пару уломали Толяна помочь нам с созданием блога. Собственно, его и уламывать не пришлось. Едва он просек, в чем главная фишка, его прямо затрясло. Парень-то он противозный, но тут тоже нас поддержал. Тем более что о блогах с сайтами он знал раз в секстильон больше, чем мы с Вовычем. Нам и создавать ничего не понадобилось. Толян просто перекачал нам одну из своих рабочих заготовок. Можно сказать, пожертвовал готовый сайт. Вполне прикольный, в общем, с анимацией даже. Помог, между прочим, и зарегистрироваться. В соавторы, конечно, напросился, но кто бы возражал! Мы же с Вовычем жадными никогда не были! Мы же ради общей пользы все затевали. Потом слили в блог все мои фоточки, комментариев понаписали. Ну и разослали по сети что-то вроде афишек. Толик и свой блог, как баннер использовал, всем знакомым сайтовикам кричалки разослал. Ну и пошло-поехало…

Уже на следующий день к нам на блог началось форменное паломничество. Счетчик только успевал числа мотать. Даже форум свой вырос на пустом месте. А уж сколько вопросов там задавалось — голова кругом шла! Но в основном ребятня не спрашивала — ругалась. Все ведь ясно было. Отобрали корт — и не извинились.

Воодушевленный Толян сказал, что фотографии — ерунда, нужна веб-камера, чтоб показывать стройку в реальном времени. А тут как раз и строители добрались до детской площадки — той самой, что рядом с кортом стояла. Сначала повалили деревянную горку, потом взялись выворачивать из земли турнички. Толян не выдержал и сгонял за своей веб-камерой. Мы с Вовычем даже малость прибалдели. Нормальный оказался чувак! — взял и подарил электронный глаз! Вместе потом и настраивали его на балконе, пытались поймать самый удачный ракурс. Ну и комментировали, понятно, по очереди. Вовыч про занозы, посаженные на горке, рассказал, про соревнования на турниках с лесенками, я — про гвоздь и надписи на заборе, Толян — про то, как ему на этом корте ключицу вышибли, зуб сломали и что-то там еще оторвали. Короче, у всех нашлись свои памятные истории. Но главное — не Толян бы с его навыками, мы с Вовычем ни за что бы не справились с такой работой. Но Толян в этих вещах и впрямь рубил. Что не знал, легко узнавал у приятелей или скачивал прямо из сети.

В общем, три дня мы показывали стройку с балкона, а на четвертый приехали телевизионщики, и к нам домой заявился самый настоящий газетчик. Два канала показывали корт в новостях, а количество посетителей подскочило сразу до нескольких тысяч. К концу недели бульдозеры встали. То ли команда какая сверху пришла, то ли бензин кончился.

Толян — парень дошлый, разместил на блоге кучу бегающей и прыгающей рекламы, пообещал, что к концу месяца мы крупно обогатимся. Мы с Вовычем даже несколько растерялись. Мы ведь о другом думали. Совсем даже не о деньгах.

— Во лопухи-то! — возмутился Толян. — Вы же воевать собирались. Судиться! А это, знаете, какие финансовые затраты!

Мы не знали, какие это затраты, а потому спорить не стали. И зря, наверное, потому что все рухнуло уже на следующий день.

На этот раз домой к нам заявились уже не газетчики, а представители строительной фирмы. И с порога начали давить на родителей. Ни папа, ни мама к такому повороту оказались не готовы. Они вообще ничего не знали о блоге, а тут такой наезд! Сначала строители запугивали родителей судом и санкциями, потом рассказали о моих незаконных доходах с рекламы. Слушая их, мама перепуталась, а папа наоборот рассердился. И тогда хитрые строители мгновенно сменили тактику, вместо суда пообещав папе место в коллективном гараже, какие-то льготные карты и даже отступную сумму. Все только за то, чтобы я прикрыл свой «проклятый блог».

— Вчера у нас забор проломили в двух местах, надписей намалевали. Бульдозер бомбочками водяными забросали. А если бы камнями? А если бы водителя при этом травмировали?

— Вы думаете, это наш сын? Да вы с ума сошли!

Но строители не унимались и продолжали объяснять, уговаривать и запугивать. Даже мне стало понятно, что это всем известный метод кнута и пряника. Ну то есть всем, кроме моих родителей. Самое обидное, что я своими глазами увидел, насколько этот метод эффективен. Уже через час родители начали дымиться и плавиться, а через полтора я и сам сдался. Потому что понял, как легко и просто можно испортить жизнь простой российской семьи. Особенно если она перейдет дорогу пузатой финансовой компании.

Когда строители убрались, родители долго и обстоятельно со мной беседовали. Спасибо, хоть не ругали и не стращали судом. Но тоже напустили такого тумана, что у меня все датчики зашкалило. Говорили, что, с одной стороны, я молодец и, конечно, прав, а с другой — не очень представляю, как сложно все в этом запутанном мире. И что сила солому ломит, а общественное мнение мы без того всколыхнули. Ну и так далее, в том же духе. У меня даже голова заболела от всех этих разговоров. Пришлось глотать таблетку цитрамона. Зато и способности гениальные, наконец-то, прорезались, и я сообразил, что делать дальше.

Как только расстроенные родители побрели смотреть телесериал, я по телефону связался с Толяном и объяснил ситуацию. Предложение мое он принял сходу — и даже пришел в неописуемый восторг. Потому что блог мы не закрывали, а переносили с моего сайта, на толяновский. Он становился полноправным хозяином, а значит, мог вполне законно демонстрировать свои прыщи и царапины на фоне разрушаемого корта. Он ведь об этом только и мечтал с самого начала. Я, правда, честно предупредил Толяна, что, спустя неделю, строители наверняка навестят и его, а потому надо заранее заготовить список людей, готовых подхватить наш блог, словно переходящее знамя. Толян заверил, что это не проблема, и на этом военный совет был завершен.

Победили ли мы строителей? И да, и нет. Конечно, стройку никто не остановил, спустя какое-то время работы по разрушению корта возобновились. Однако считаться с собой взрослых мы все-таки заставили. Кроме того, нам пообещали соорудить лучшую в районе детскую площадку — с лесенками, кольцами, канатами и прочей игровой чепухой. Отмазка, конечно, но все-таки не пустое место.

А еще… Еще я понял, что даже с самыми противозными парнями вроде Толяна можно находить общий язык. И что чужой беды не бывает. Только обратись, и на помощь всегда придет множество народа. Особенно если дело ваше правое и благородное. И знаете, что из этого следует? А следует то, что все поводы для войн — всего лишь поводы, и не более того. Со Сваей, с Толяном — да с кем угодно можно сесть за стол переговоров! И кто этого не делает, того я бы ссылал на какой-нибудь Марс, а то и Нептун с Плутоном. В компании со своими злейшими врагами. Уж поверьте на слово, там бы они живо помирились.

Глава 10 ПРО АНГИНУ, НЕБО И МУДРОСТЬ

Тишина сгустилась настолько, что я сразу понял: быть беде. И хотя туман уже не был таким густым, горизонта мы по-прежнему не видели. Как ни крутил головой похожий на Сашку Путинцева юнга, приближение противника мы заметили только на экране радара. Массивная точка неспешно двигалась нам навстречу. Крейсер снизил ход до самого малого, я велел готовить торпеды. Возможно, это был просто торговый корабль. Может, галеон, а может, забитый под завязку нефтяной танкер, однако чутье мне подсказывало, что приближается враг.

— Какой-нибудь мегадон из палеозоя… — сипло предположил Вовыч. — Или кракен величиной с трех кашалотов.

— Все равно схватки не избежать, — сухо заметил я и, сложив руки за спиной, прошелся капитанской поступью туда-сюда. Было бы неплохо покатать меж зубов сигару или курительную трубку, но тут уж я сам виноват — ни крошки табака на крейсере не оставил. Впрочем, в расшитом золотом мундире, с кортиком и тесаком на поясе, я без того смотрелся неплохо.

— Приближается, — дрожащим голоском сообщил оператор — стриженый паренек, жутко похожий на Костика.

— Расстояние? — отрывисто поинтересовался я.

Копия Костика взволнованно потерла макушку, шевельнула локтями и лопатками. Как определять расстояние на экране, он явно не знал.

— Где-то примерно… — пробормотал он. — То есть наверное…

Сжалившись над матросом, Вовыч склонился к экрану.

— Так… Масштаб максимальный. В одной клетке примерно полторы сотни метров. А тут меньше трех с половиной клеток. Значит…

— Совсем рядом, — быстрее всех подсчитал я. Ну или почти подсчитал. Ясно ведь, что совсем близко — уже и не километр даже.

— Что делаем, кэп? — осведомился Вовыч, покручивая на пальце ключ от башни с гиперболоидом. — Может, вдарим на упреждение?

— Вслепую? — я покачал головой. — А вдруг это мирный торговец?

— Это в здешних-то акульих водах?

Само собой, Вовыч был прав. Я и сам понимал, что если к нам что-то и приближается, то, конечно, матёрое и ужасное. Однако морской кодекс требовал джентльменского поведения. Да и субординации, кстати, тоже. Если уж я кэп, то и нефиг передо мной крутить ключиком да еще стоять по стойке «вольно».

Я уже собирался сделать Вовычу замечание, но в эту минуту в рубку ворвался взволнованный радист Лешик. Ну то есть он похож был на нашего Лешика. Даже заикался почти так же.

— Рация з-з-заработала! — пискнул он.

Это он про мой старый плеер говорил. Я его всегда с собой таскаю. Конечно, плеер это не совсем рация, но у меня там можно записи гонять, а можно и на радиоволны настраиваться. Правда, батарейка села, я и не слушал. Но теперь, когда электричество появилось, мы тут же и радиста штатного завели. Лешика, значит.

— Ну? — мы враз повернули головы.

— Короче, это… Г-г-годзила идет. Опять, з-з-значит, на Японию. Ну и мы по х-х-ходу ближе всех. Прямо у этой коровы на пути. Вот Япония п-п-помощи и просит. Всех, кто, к-к-короче, в состоянии. Чтобы они людей хотя бы это… Эвакуировать успели. Осталось всего ч-час с небольшим…

Мы с Вовычем переглянулись. Другие бы дискуссию затеяли, тары-бары, да надо ли, да есть ли возможности, но мы с другом все поняли в полсекунды — и про годзилу, которую накаркали, и про время, которое поджимает. Да и жалко стало Японию, честно говоря. Там ведь людей миллионов сто скопилось, попробуй эвакуируй всех за час с небольшим. Даже если все враз на велосипеды да на скейты встанут, все равно не успеют. Потому что пробки, давка — да и куда бежать-то? Япония — это ж остров, кто не знает. Не маленький, конечно, но годзила его пешком в полчаса одолеет. В общем, полная безнадега.

— Если развернуть крейсер и дать по газам, можем еще удрать, — медлительно протянул Вовыч и, глядя мне в глаза, улыбнулся. — Или, может, вздуем эту лахудру?

Я ответно растянул губы. Приятно все-таки ощущать себя героем. Особенно когда ты на мощном крейсере, да еще во главе такой лихой командочки!

— Ни до какой Японии она не дойдет, — процедил я, и желваки вздулись на моих небритых обветренных щеках.

— Мы с вами, кэп! — вытянулись Костяй с Лешиком, а Вовыч дружески мне подмигнул.

— Люблю фейерверки.

— Ага, — кивнул я. — Короче, объявляю полундру, и это… Свистать всех наверх. Устроим этой корове армагеддончик…

Кто не знает, армагеддончик — это пекло и самое распоследнее сражение человечества. Примерно такая движуха у нас и намечалась. Выскочив на палубу, мы тут же разглядели чудовище. Оно, покачиваясь, выплывало из тумана, шаг за шагом превращаясь в исполинскую гору.

— Торпеды! — взревел я, и мои орлы тут же рванули спусковые рычаги. Стройные, сделанные из водосточных труб торпеды сорвались со стапелей и, оставляя бурлящий след, устремились к чудищу.

— Лишь бы не п-п-промазали, — пискнул Лешик.

Я величаво покачал головой. Промазать в такую гору было невозможно. И в самом деле, все наши три торпеды угодили в цель, бабахнув практически в унисон. Гигантский ящер задрал к небу морду, распахнул пасть и исторг басовитый рык. Даже крейсер содрогнулся от этого утробного рева. Матросики мои посинели и побледнели.

— К пушкам! — хладнокровно приказал я и протянул Вовычу ладонь. — Ключ, старпом. И командуй тут артиллеристами…

Ключ от боевой башни перекочевал с шеи Вовыча в мою ладонь, и уже через минуту от грохота наших пушек не стало слышно даже рева разобиженного монстра. Разумеется, ядра, снаряды и пули попадали точно в цель, но ящера это не останавливало. Единственная надежда была на наш гиперболоид.

Я нарочно не спешил, поднимаясь по трапу. Все шло точно по намеченному плану. Мы желали встречи с исполинским чудищем, и оно выплыло из небытия. Нам не терпелось кого-нибудь спасти, и этот кто-то также объявился. Значит, и последний акт следовало сыграть по возможности красиво.

Распахнулись металлические створки башни, ствол аппарата я навел точно в злобные глазки годзиллы. Щелчок, и аппарат оказался подключен к электричеству. Жуткий луч ударил по туловищу монстра, выжигая дымную полосу, но порадоваться я не успел. Что-то хлопнуло внутри аппарата, и я с ужасом понял, что перегорела лампочка. Найти запасную, выкрутить сгоревшую, вкрутить новую — на все это требовались драгоценные минуты. Взбешенная же годзила набрала полную грудь воздуха и дохнула пламенем.

Это была катастрофа. И это был армагеддон.

Все закончилось бы плачевно, но из тумана вынырнуло с полдюжины НЛО. Терять даром время небесные тарелочки не собирались и все враз ударили по годзиле пенными струями. Пламя, конечно, потушили. Еще и злобные глазки чудища залили мыльными потоками…

Если оценивать атаку инопланетян одним словом, я бы назвал ее гениальной. Кому попадал шампунь в глаза, знает, что это такое. В такие минуты особо не помашешься и пламенем не подышишь. Вот и эта живая гора про Японию тут же забыла. А заодно и про наш малюсенький крейсер. Сложила ласты вместе и нырнула в глубину подальше от едкой пены.

Ну а я… Что я… Конечно, натянул на голову парадную фуражку и салютнул ребятам с тарелок. По-моему, они все поняли правильно. Потому что описали возле крейсера круг почета и растворились в тумане.

Посидев еще немного возле аппарата, я погладил его по теплому кожуху, поднявшись, вышел из башни. Навстречу, стуча каблуками по ступеням, уже поднимался возбужденный Лешик. Я знал, о чем он спешил рассказать. Конечно, мир знал уже обо всем случившемся, и радиограммы сыпались со всех концов света. От королей, президентов и премьеров. Следовало собраться с мыслями и придумать достойные ответы. И от наград суметь отказаться, и не обидеть никого. А если что и просить, то апельсинов с яблоками. От цинги и морских болезней. В длительных путешествиях это обычное дело, кто не знает. Ну и… Наверное, стоило сказать что-нибудь умное. Чтобы как-то соответствовать моменту.

Выйдя под открытое небо, я со вздохом, покосился вверх. Увы, в этом непростом деле летающие тарелки помочь мне уже не могли. Умное следовало придумывать самому. И все равно я был им благодарен. Приятно, когда друзья подваливают в день рождения, но в секстильон раз приятнее, когда они приходят в минуту опасности — когда тебе грустно и плохо. И это, между прочим, я знал не из книг.

* * *

Не буду врать, болеть иногда тоже бывает здорово. Особенно если без температуры и насморка. То есть формально вроде и болеешь, но чувствуешь себя вполне прилично. Голова не кружится, в обморок не хлопаешься. Можно рисовать, а можно телек зырить или в окно смотреть. А под настроение и книжки читать какие угодно — хоть даже с папиных полок.

Уже и не помню, от чего именно я заболел в тот месяц. Может, от простого вируса (что обидно, конечно), а может, и от причины повесомее. От безответной любви, например. К Олечке Нахапетовой. Это ведь тоже стресс, а стресс, кто не знает, штука нехилая. Ее даже профессора с академиками изучают. Один ученый, помню, толкнул по телеку речь, которая мне жутко понравилась. Этот красавчик сказал: что дети вообще не цветочки, а самые настоящие атланты! Которые, типа, держат, на своих хрупких плечиках наше мироздание. Дальше он что-то еще говорил — про непутевых взрослых, про отсутствие жизненной мотивации, но это я, честно говоря, не понял. А вот сравнение с атлантами мне показалось барским. Вычеркнуть «хрупкие плечики», и можно печатать в любых учебниках!

В общем, в ту зиму я приболел. Когда все ушли, повалялся с книжками в кровати, померил себе температуру, поиграл с солдатиками, а после натащил в комнату табуреток и построил базу. База получилась ничего себе, мощная. Хотя маме, я точно знал, не понравится. У взрослых своя эстетика, это уж я давно понял. Постройки из табуреток им обычно непонятны…

Короче, наигравшись в базу, я прилег грудью на подоконник и задумался. У меня это коронное место — на подоконнике. Суперудобно наблюдать за улицей и небом, размышлять о великом. Правда, есть опасность зависнуть. Все равно как папин компьютер. Их ведь тоже ругают (это я про компьютеры, кто не понял), а они, по-моему, просто устают от наших идиотских игралок, от вечных подсчетов-расчетов да скучных экселевских таблиц. Вот и зависают. У них глаз экранный стекленеет. И у меня временами стекленел. Я смотрел в окно и словно впервые видел наш двор: песочницу, гаражи, останки волейбольной площадки, — и все это в плотном окружении машин, которых с каждым годом становилось больше и больше. Иногда мне даже чудилось, что они размножаются быстрее комаров и моли. Еще немного, и съедят наш двор целиком. Как съели горизонт огромные шестнадцатиэтажки — желтовато-больные, насквозь одинаковые. Я даже сосчитать их толком не мог, глазами оскальзывался. И только ближнее здание мне нравилось.

Это был старый дом — зеленый, коренастый, с печными трубами. Трубы, правда, давно не дымили, но смотреть на них было все равно приятно. И тополя, окружавшие дом, были такими же старыми и могучими. Только на один-единственный я как-то сумел залезть. Очень уж толстенные у них были стволы. И ветки высоко от земли, — попробуй дотянись! А слева располагался детсад. Когда детишки гуляли и в небе появлялся самолет, малыши задирали головы, и воздух взрывался пискливым гулом. Что уж они там вопили, разобрать было трудно, но прохожие зажимали уши, а воспитатели обычно размахивали руками и принимались носиться взад-вперед. Когда-то я наивно полагал, что детишки издают какой-то опасный для авиации ультразвук. Вот им и спешат заткнуть рты. Однако самолеты, по счастью, не падали и пролетали над садиком вполне благополучно.

В этот час двор пустовал, и в садике никто не гулял. Зато на яблоню перед самым окном опустился снегирь и сходу склевал пару дичков. Браво перескочил на ветку повыше, слопал еще яблочко и неприцельно какнул вниз. Я скосил глаза. Там вышагивала толстая тётища с бультерьером на поводке. Возможно, снегирь все-таки целился кое в кого. Потому что зубастых бультерьеров даже птицы не любят. Снегирь тряхнул хвостиком повторно, и пес сердито задрал голову. Наверное, все-таки попало. Снегирь же победно глянул на меня сквозь стекло и, взмахнув крылышками, испарился.

Вот жизнь, — завистливо вздохнул я. Сейчас взлетит высоко-высоко, и мой дом станет для него все равно как спичечный коробок. И конечно, снегирь забудет вихрастого мальчишку в окне, как забудет и глупого бультерьера с его слюнявой пастью. Я невольно нахмурился. Как там Баранкин превращался в воробья? Считалочкой? Только это, к сожалению, сказки. Впервые прочитав книжку, я раз десять пытался повторить заклинание и превратиться в какую-нибудь пичугу. Чуть не вспотел от стараний и слова вроде не путал, однако ничего не вышло.

Подточив карандаши, я подсел к столу и взялся рисовать в любимой тетрадке. Сначала бой дирижаблей, потом летящего в пропасть птеродактиля, а потом… Потом карандаш мой замер, и, глядя на крылатое чудовище, я вспомнил, как полетел с лестницы Гошик. То есть он запнулся, распахнул руки и полетел. Только ведь Гошик не снегирь и даже не птеродактиль, а грохнуться на мраморные ступени — это вам не горчичник поставить. Вечно с этим Гошиком что-нибудь приключается. То в яму плюхается, то с лестницы летит. И Лешика рядом не обнаружилось. Пришлось самому прыгать и героически вставать на его пути. Конечно, Гошик вдарился в меня, и мы оба скатились по лестнице. Но я-то точно знал, если бы не я, Гошик точно мог бы разбиться. Он же рохля. И уши у него капустные, и ноги растут не из того места. Другими словами я его реально спас. А он, балбес такой, даже не поблагодарил. Поднялся на ноги и погнал себе дальше. Понятно, в столовку спешил — за пирожками. У нас их раз в неделю привозят — с картошкой и повидлом. А мой пирожок, между прочим, на ступени тогда шлепнулся, да еще ногой на него кто-то встал. Пришлось скормить школьной кошке Мусьен…

Я нарисовал в тетради надкушенный пирожок и, сглотнув слюну припомнил, как неделю назад топали мы по улице и встретили банду Бумера. То есть нас было тогда человек пять, а их всего-то трое. И топали мы не просто так, а за нашими девчонками. Они домой шли, а мы их вроде как провожали. На дистанции, понятно. А тут эти трое на великах. И давай на девчонок наших наезжать. Колесами на чулочки да на сандалики. Танька Кулакова решительная такая девчонка — кого-то кулаком треснула, милицией пригрозила, так они в нее камушками начали швыряться. Не настоящими, конечно, глиняными, но тоже пребольно. И потом глина — она же пачкотливая.

В общем, я тогда понял, что организация должна дать первый бой. Ну мы и дали. Побежали вперед, даже закричали что-то. А я, дурачок, первый среди первых. И сшиб Бумера на землю. Двое оставшихся бросили велики и на меня кинулись. А как с двумя сразу-то драться? Я еще и не умел толком. Да и Бумер с земли поднялся. В общем, втроем они меня крепко отмесили и уехали. После этого члены тайной организации помогли мне подняться, долго отряхивали и утешали. Девчонки, кстати, еще раньше разбежались. Так что глупо все вышло. Только тогда я это как-то не осмыслил, а теперь вдруг противно стало. Потому что я за них вечно горой — и то придумываю, и это, и шишки огребаю, и пинкари от бумеровских шалопаев. А еще резинку свою лучшую — под печать организации пожертвовал. У Лешика с Костяем резинки тоже подходящие были, но в ход все равно почему-то пошла моя. Друзья называются! Соратники, блин!

Я снова приблизился к окну. На этот раз смотрел только вверх — туда, куда упорхнул мой снегирь. Небо там, конечно, перегораживали шестнадцатиэтажные новостройки, но какой-то кусочек космоса был пока в моем распоряжении. Я вообще люблю смотреть на небо. Даже на тучи. А уж облака — это вообще круто. Плывут себе куда-то и все на свете видят. Наверное, и дождями поливают нас не зря. Я бы жил, к примеру, на облаке — и тоже поплевывал бы вниз. И водой бы поливал в каких-нибудь злых собак, в грубых шоферов или ночных хулиганов. Хлопс за шиворот такому обормоту ведро воды, и сразу ума прибавляется. То есть если бы я жил наверху, точняк, не сумел бы удержаться. Вот и на облака с тучами нечего обижаться. Они ведь всю планету оплывают, такого, наверное, успевают насмотреться! Начинают путешествие светлыми облачками, а заканчивают мрачнющими тучами.

Словом, глядел я на небо и пытался понять, чем тучи отличаются от облаков и почему так быстро одно превращается в другое. Может, это было чем-то вроде высотной старости? Рождаешься белым да кучерявым, а со временем становишься темным да злым? Или это просто отличие хорошего от плохого? У людей ведь примерно так же. Живем вроде все в одном мире, и желания у всех одинаковые, но одни при этом пакостят направо и налево, а другие сохраняют и улыбку, и друзей, и на работе что-то полезное делают.

Почему-то вдруг уверился, что все они там, наверху, живые. В смысле — облака и тучи. Плывут себе и смотрят на нас, мельтешащих внизу. И тоже сравнивают: здания, города, континенты с островами. Вот уж кому, наверное, бесконечно грустно. Они-то стараются как могут — поля поливают, города вентилируют, пыль с улиц сдувают, а мы? Чем мы им отвечаем? Только сердимся, когда дождей слишком много или, наоборот, чересчур мало…

Вот и я такой же. Вечно пашу для всех — от Сваи ребят защищал, яблоневый сад открывал, корт пытался спасти, а нафига? Еще и Олечку Нахапетову продолжал любить, а что в ответ?

Короче, так мне вдруг стало горько, так обидно, что, метнувшись к телефону я тут же набрал номер Вовыча. Когда он ответил, трагическим голосом объявил, что тайная организация отныне и навеки распущена, а клятвы и устав аннулируются.

— Ты чего, Макс! Что-то случилось? — Вовыч только-только пришел из школы и, конечно, ничего не понял. Но я и не стал ничего разжевывать.

— Сообщи всем, что они больше не члены «ДД» и чтобы ко мне больше никто не подходил.

Вовыч начал что-то торопливо бубнить, но слезы уже душили меня. Я бросил трубку. Когда пришла мама, я тут же ей все и поведал. Про тайную организацию, понятно, не стал говорить, но про обиды и про то, что моих подвигов никто не замечает, поделился.

— Дурачок ты мой! А еще гением себя называешь. Подвиг тем и хорош, что о нем знает только совершивший его.

— Ну да?

— А ты как думал. Если за все подвиги станут платить, это уже будет работой. Сделал, получил. Помог — и заработал.

— Разве это плохо?

— Нет, конечно, только и подвигом это уже называть нельзя.

— Но ведь они даже не пытаются заметить! Разве не обидно?

— Ну во-первых, замечают. Это ты не замечаешь, что они замечают, а на самом деле, совсем даже наоборот.

Я порывисто обнял маму. Вот умеет же человек объяснять доходчиво! То есть так скажет, что и возразить нечем. Хотя вроде и понятнее не становится. Я и сам любил убеждать подобным образом. Друзья мои хоть и не понимали ничего, но все равно верили. Да я и сам начинал верить. В те же россказни Вовыча, в басни Лешика с Костяем, в завиральные идеи Сашки Путинцева.

— Вот и подумай, чего ты хочешь? Оставаться гордым и одиноким?

— А почему все гордые должны быть одинокими?

— Потому что так устроено в этом мире. Представь себе, великое множество людей добиваются в жизни очень и очень многого, но при этом теряют последних друзей.

— Всех, всех? — не поверил я.

— Увы, всех до единого! Только и остаются у них враги да соперники. Даже с собственными детьми и внуками разбегаются. С родителями сорятся. И как? Думаешь, славно им живется?

Я покачал головой.

— Вот и умничка. — Мама обняла меня крепче. — Жизнь у таких гордецов тоскливая и одинокая. Кроме телевизора и работы ничего больше и нет, представляешь?

— А профессия? А цели героические?

— Максик мой, Максик… Если профессия требует ставить крест на любимых людях, это дурная профессия. И никакие цели ничего не оправдывают, если от тебя отворачиваются близкие тебе люди. Жаль только, что осознается это чересчур поздно. Когда приходят болезни и никого под рукой не остается…

Чмокнув маму в щеку, я торопливо бросился к телефону, но опоздал. Вовыча дома уже не было. Конечно, рассердился и пошел себе гулять. Наверное, и крест на мне поставил уже, решил найти на улице нового друга. Их ведь вон сколько кругом! — считай, во всех дворах, на всех площадках. Знай выбирай. Мне стало не по себе, и в эту минуту раздался звонок в дверь. Открыла мама, и я услышал ее смех.

— По-моему, это к тебе, Максик.

Она не ошиблась. В прихожей толпились мои друзья. Члены нашей тайной организации. Все, кроме Вовыча.

— А мы тебя навестить! — громко сказал Сашка Путинцев и протянул пластиковый пакет. — Это апельсины. Чтобы витамины, значит, и все такое…

— Да вы проходите, — мама стала помогать ребятам раздеваться. — Посидите, чаю выпьете.

Вся наша тайная организация расселась по табуретам и диванам. Мама насыпала в вазу печенья и сушек, налила чаю и выставила поднос с принесенными апельсинами. Все дружно захрустели и запричмокивали. Сашка Путинцев со знанием дела начал снимать кожуру с апельсина, и все стали соревноваться с ним в скорости.

— Это мы в складчину купили, — пояснил Костяй. По подбородку у него стекал апельсиновый сок. — Хорошие угадали! Сладкие.

Я растроганно глядел на ребят. В вазе оставался еще один апельсин, но когда я потянулся к нему, в дверь снова позвонили. На этот раз пришел Вовыч. Увидев из коридора моих гостей, он в растерянности развел руками и виновато объяснил, что предупредить никого не успел.

— И не надо! — кивнул я. — Проходи и делай вид, что все в порядке.

— А на самом деле?

— На самом деле, все в полном порядке! В наиполнейшем! — я почти насильно затолкнул Вовыча в комнату. Конечно, он ничего не понял. И хорошо, что не понял. Пройдя в комнату, Вовыч уселся на диван и вместе со всеми принялся счищать апельсиновую кожуру.

Поболтав о пустяках, мы обсудили ближайшие планы организации. А планов было — умотаться! Во-первых, поймать и излупить четвероклассника Димку Зайцева, во-вторых, освободить Элкиного змея, застрявшего на днях в тополиных ветках, в-третьих, научиться ходить строем и изучить в совершенстве карате. А еще было в-четвертых и в-пятых. По всему получалось, что дел набиралось немало и болеть было некогда. Кое-что я даже записал в свой тайный блокнот. Когда друзья оставили мне домашнее задание и, пожелав здоровья, ушли, мама сказала:

— Видишь, как здорово, когда много друзей. Навестили, поговорили да еще задание принесли.

Я озабоченно кивнул и снова приблизился к окну. Облака по-прежнему плыли в высоте. Наверное, им было видно, что крохотный мальчик в далеком окне откровенно растерян. Конечно, мама, была права. Она у меня вообще умная. В меня, наверное. Но в чем-то и она порой ошибалась. Например, в том, что настоящие друзья вовсе не обязаны приносить домашние задания больному товарищу. И с апельсинами все тоже вышло странно. Ну да, я, конечно, люблю апельсины, и ребята жуткие молодцы, что сбросились на гостинец, но мне почему-то было грустно. Может, оттого, что в мудреных объяснениях мамы я чего-то недопонимал, а может, оттого, что апельсинов так и не попробовал. Все слопали гости, а самый последний апельсин достался Вовычу. И что мне оставалось делать? Наверное, только радоваться за лучшего друга.

Глава 11 ЖИЗНЬ БЕЗ ФАНТАЗИЙ И МЕТЕОРИТОВ

Кое-кто считает, что глупость заразна, однако и ум — штука не менее заразная. В общем, антигравы изобрели уже не мы с Вовычем (что было бы вполне понятно), а наши матросы. Заявились в кают-компанию и прямо с порога объявили, что пока мы кофе глушили да сушки трескали, они там гаечными ключами да отвертками пошурудили и собрали кое-что. В общем, это «кое-что» оказалось парочкой приличных антигравов. Ну а антигравы — это, кто не знает, такие штукенции, которые позволяют преодолевать земное притяжение и летать куда угодно, хоть даже к самым дальним звездам. Вот наши балбесы их и склепали из каких-то железок. Нагребли шариковых подшипников, труб гнутых с проводами и собрали.

Молодцы, конечно, хотя я, если честно, был уверен, что на антигравы их вдохновила наша стюардесса. Та самая пленница, которую обнаружили в недрах субмарины. Так-то женщина на корабле — это бедствие, но куда, прикажете, высадить беззащитную даму, если поблизости ни берегов, ни даже самого захудалого острова? Вот и приютили пока у себя. Тем более что девушка очень напоминала Олечку Нахапетову. Особенно в профиль. Ну а чего хотят все Олечки в мире? Конечно, путешествий и скоростей. Наверное, и наша новенькая намекнула ребяткам про космос, а эти остолопы ее послушались. Любовь — это ведь такая штука… Почти как космос. В смысле — темная и неизученная.

В общем, неожиданно все получилось, даже я такого предвидеть не мог. Но мы, хоть и хмурили для приличия лбы, а тоже обрадовались. Потому что к Луне с Марсом человечество давно слетало, а вот Фобос с Деймосом обследовать не успело. Да и с Луной непонятки остались. Темную-то сторону до конца не изучили, опять же постройки какие-то там обнаружили, объекты, прочие путаные следы. То есть обнаружить-то обнаружили, а кто это все будет разгребать да исследовать? Опять Пушкин Александр Сергеевич, который Онегина написал?

Хотя, с другой стороны, было понятно, почему у американцев ничего не вышло. Они ж, бедолаги, на допотопных реактивных движках летали. Про антигравы слыхом не слыхивали. Какие там Фобос с Деймосом! Даже до Луны едва-едва допёхивали. Другое дело — мы со своей передовой техникой! И долетим в два счета, и исследуем все, что положено. Если, конечно, не отломится ничего по дороге. Но я для того и проверил конструкцию — за провода подергал, трубы попинал, — вполне нормальные антигравы! И свинчены оказались крепко, даже молотком фиг сломаешь. Так, короче, и решились на взлет. Чего тянуть-то? Крейсер чуток доработали, переборки досками подперли для прочности, иллюминаторы скотчем оклеили для герметизации, — ну и полетели.

Кто не видел, как отрывается от воды гравиплан, многое потерял. Ну а мы не просто видели, мы сами дергали за рычаги и нажимали кнопки. Чувство — обалденное! Само собой, гул на уши давит, перегрузки опять же, но когда такая махина взмывает над водой, обо всем забываешь. Картинка-то суперская!

Для начала мы решили сгонять к Луне, все-таки поближе, даже телескопов не надо. Ну а изучим Луну, пообедаем, можно и дальше двигать. Куда именно — это уже на месте определимся. Конечно, крейсер — не ракета, но и не мопед. А с антигравами да на подшипниках куда хочешь можно добраться.

В общем, высоту мы набрали приличную, да и разгон взяли хороший. Подшипники раскрутились так, что до Луны дошлепали бы в два счета. Только, видно, и впрямь не все еще было дозволено нашему брату. Уже на подходе к стратосфере нас взяли в кольцо знакомые тарелочки. Штук десять, не меньше, и каждая размером с пару футбольных полей. Хорошо, хоть пеной не стали брызгаться. Вдарили для начала зелеными лучами, а после другие хитрые приборчики включили. В общем, действие инопланетных механизмов мы сразу почувствовали. Скорость резко упала, а бедные антигравы прямо взвыли от натуги.

— Это еще что за дела! — возмутился Вовыч, но я-то уже сообразил: полетать нам больше не удастся.

НЛО и впрямь знали, что делали. Крейсер окончательно встал, а после начал снижаться. Какое-то время мы еще сопротивлялись, но даже с нашими великолепными подшипниками преодолеть чужое поле было невозможно. Раздосадованные матросы хотели даже открыть огонь по тарелочкам, но тут уж вмешались мы с Вовычем. Сами понимаете, межзвездный конфликт — это как-то чересчур. Тем более что те же НЛО совсем недавно серьезно нас выручили. Кто знает, может, и сейчас пытались по-своему помочь. Мало ли что поджидает нашу команду в космосе? Какая-нибудь черная дыра, комета из-за поворота, другая засада…

В общем, с тоской и грустью я дал команду на отступление. Крейсер пошел вниз быстрее, облака замелькали в обратном порядке. Я попытался замедлить падение, но с ужасом обнаружил, что тормозов-то мы как раз не предусмотрели. Мелочь, а неприятно. О водную поверхность крейсер хлопнулся с такой силой, что корпус треснул и начал разваливаться на куски. Я только успел вцепиться в Вовыча. А в следующую секунду холодная волна проломила переборку и затопила капитанскую рубку. Горло стиснуло судорогой, я распахнул глаза…

Кто читал сказку о рыбаке и рыбке, должен помнить концовку. Вот и мы с Вовычем оказались у разбитого корыта. То есть корыто мирно покачивалось на воде, а мы опять сидели на ржавом полу. Вовыч преспокойно спал, а я протирал глаза и никак не мог понять, что же правда, а что нет. Крейсер, пираты, кракен с тарелочками… Прямо сплошное бр-р-р! Я даже за уши себя подергал, чтобы проснуться окончательно. Хотя попробуй проснись в таком тумане! Тут и без всякого сна начнешь видеть все что угодно — от хвостатых гномиков до зависших над водой инопланетных тарелок. Явь и бред в одном флаконе.

Слушая, как посапывает у меня на коленях Вовыч, я даже позавидовал другу. И впервые пожалел нашу учительницу Аделаиду. Она-то каждый день на нас вынуждена смотреть. А это в сто раз хуже любого тумана. Потому что тридцать орущих и снующих туда-сюда учеников кого угодно до глюков доведут. А я еще и дома над ней подшутил. То есть это когда она с родителями знакомиться пришла. Ну и наябедничать заодно про Колянчикову бороду.

Мы тогда конкурс деда Мороза проводили, — вот я и придумал сработать Кольке-Перхоти (Перхоть — это кликуха, кто не знает) усы и бороду из пены монтажной. Он, кстати, сам подсказал идею. Потому что вечно пририсовывает на всевозможных фотографиях рога, бороды и усы. Если кто видел в метро или троллейбусах рекламные плакаты красавцев с синяками и потешными усиками, так это — Кольки-Перхоти работа. И фиксы он пририсовывает мастерски, и клыки с нечеловеческим маникюром. Про шляпы, заячьи уши и кольца в носу я уже не говорю. Дайте Колянчику карандаш с ручкой и можете быть спокойны. Что и где пририсовать, он непременно придумает. Да и карандаши с ручкой этому вундеру без надобности! Головастый Колян первый в стране (а может, и в мире) додумался использовать монтажную пену. И мне рассказал, что с пеной выходит даже прикольнее, чем с карандашами. А главное — быстро. Подошел к плакату с каким-нибудь сияющим хоббитом — прицелился, пшикнул, и готова бородища. Важно не промазать и не переборщить, а уж Колька Перхоть в этих делах толк понимал.

Вот я и подумал, что дед Мороз с бородой из пены будет выглядеть вполне достойно. Мы ведь тоже не собирались перебарщивать. Ну и сделали все, как Колян объяснил. Он зажмурился, а мы его обработали. Даже подождали немного, чтобы пена затвердела. А она даже просохнуть толком не успела, потому что Колька Перхоть начал орать. На крик Аделаида прибежала. Стали отрывать бороду, а она не отрывается. Колян же еще громче вопит. То есть уже и мычит, а не вопит, потому что усы с бородой у него склеились и кричать не дают. Кто-то ножницы принес, кто-то — швабру. А Аделаида — молодец все-таки! — ацетон нашла. В общем, совместными усилиями кое-как «побрили» Коляна — отмыли и оттерли. Даже перхоть его вековечная куда-то подевалась, так мы тряпками потрудились. Ох, он и краснущий сидел! Разобиженный на всех. И главное, сам ведь про эту пену выдумал! Новатор головастый! Но поскольку пшикал из баллона я, то и виноватого нашли быстро.

Короче, Аделаида жаловаться пришла. Ну и познакомиться поближе с родителями. Повод-то серьезный! Сели в гостиной чай пить, тарыбары разводить, а я у себя в комнатке притих, типа, уроки делаю. И вот учительница все им рассказала, выводы изложила, а под занавес сладенько так и говорит: «А не пригласить ли нам к столу нашего Максика?» И будто кто меня за ногу дернул. Прыгнул со стула и ужом забился под свою кровать. Там щелочка-то всего ничего, но для реального разведчика — не так уж и сложно. И вот Аделаида заглянула в комнату, покашляла растерянно, потом прошлась туда-сюда, учебники на столе зачем-то погладила и вышла. «По-моему, его там нет», — говорит моим родителям. «Как нет? — удивилась мама. — Там он, за столом сидит, уроки делает». Как я услышал, что мама с дивана поднимается, сразу назад вылез — и прыг за стол. Едва учебник какой-то успел цапнуть. Тут-то они все вместе и заглянули. Я спиной, конечно, сидел, подробностей не видел, но в тот момент прямо почувствовал, как Аделаида за грудь хватается. И потом уже, когда чай пить сели, она все на меня поглядывала и лоб свой трогала. Что особенно интересно — про бороду и Коляна она больше не вспоминала. В общем, славная такая вышла история, по всем статьям ржачная. Вовыч минут пять хохотал, когда я ему все рассказал. Потом попытался тоже под кровать залезть и застрял. Тут уже я гоготать начал. За ноги его тянул, как Вини-Пуха какого. Приятно вспомнить.

Но вот теперь в этом чертовом тумане мне стало вдруг жалко нашу Аделаиду. То есть это нам фантазии да завиральни в радость, а учителям такое баловство всегда было в лом. Сейчас-то я начал это понимать, а тогда мал был еще. Первый класс, что вы хотите…

Стоило мне чуточку сомкнуть веки, как справа в тумане шевельнулся и пошел скручивать кольца гигантский змей, а слева величаво прошествовал по дну лохматый Кинг-Конг. Да и над головами нашими что-то захлопало и заухало. Я торопливо открыл глаза и снова протер лицо ладонями. До меня, вдруг, дошло, что все наше озеро — одна большая фантазия, в которую нас с Вовычем всосало случайной воронкой. Мы-то, дураки, не сопротивлялись, вот она и затянула.

То есть когда фантазия рождается в одной голове, то в этой самой головенке она обычно и тусуется. Вроде джинна в бутылке. Но стоит появиться ей в двух разных головах, что-то тут же происходит. Джинны моментально устанавливают связь и сообща поднимают бунт. Ну а выходя из бутылок, эти парни на радостях претворяют в явь любую сумасбродную фантазию. Вот и мы с Вовычем, должно быть, перемудрили. Я ведь в самом деле поверил в его побасенки о котловане, а поверив, нечаянно превратил в реальность. Если кому-то нужны добавочные аргументы, то главный аргумент — вся моя долгая и абсолютно фантастическая жизнь. Для тех, кто вздумает улыбаться, замечу, что девять лет — это 3294 дня, а с високосными даже 3296 дней! Нехило, согласитесь. Тем же, кому и эти солидные цифры покажутся пустяком, могу только посочувствовать. Потому что они правы: кое-кто и за девять и даже за двадцать девять лет не добивается никаких результатов, не прочитывает ни одной книжки, не заводит ни одного друга и не выбирается ни разу за город. Про НЛО, котлованы и прочие подвиги я и не поминаю. А потому не стоит улыбаться! Плакать надо. Горючими и запоздалыми слезками…

Хотя, по правде сказать, и я поплакать когда-то любил. Ну то есть по молодости. Глупый же был, мелкий. А как прочел первую классную книгу, так и понял, что средство от слез, соплей и скуки всегда под рукой. Правда, и завирать я после чтения книг стал более кустисто, но, как говорят в футболе, это уже игровые. Так сказать, издержки производства. И потом — где же логика, уважаемые взрослые? Сначала сочинять и фантазировать нас напрочь отучают, говорят, что это нехорошо, а потом, наоборот, заставляют писать сочинения и ругают за то, что сочинять уже не получается. Так где же получится, если сочинять уже нечем! Подмели в головенках! И тряпочкой насухо вытерли.

Даже мудрая мама мне частенько твердит: «Не фантазируй!» И папа ей поддакивает. Или расскажу я, к примеру, в классе про котлован с его чудищами, думаете, кто-нибудь нас с Вовычем пожалеет? Да ни в жисть! Потому что задачки с уравнениями и упражнения по русскому им в секстильон раз важнее.

Вообще, забавно, как учителя за нас волнуются — из-за ЕГЭ рубятся, про одноразовые программы спорят. Мама говорит: они хотят, чтобы мы стали умнее. Вот только логично спросить: умнее кого или чего? Если умнее табуретки, так все в порядке — хоть сейчас можно выдавать аттестаты зрелости. А если умнее Ломоносова или какого-нибудь Менделеева, то это дудки. Хотя могу поспорить, что сотиков в те времена точно не было. И калькуляторов с навигаторами, и планшетников с ноутами. А Ломоносовы откуда-то появлялись. Точно красноголовики в парках. Их толком и не учили, а они как-то выучивались. Странная такая штука… Понимаете, вот если бы кто из взрослых сказал: «Смотрите, дети, раньше сотовой связи не было, и все голодали, воевали, были злыми, глупыми, нехорошими, а теперь у каждого свой комп-персоналка, у всех машины, телефоны, печки СВЧ — полный прогресс, короче. Ну а раз прогресс, значит, войны с терроризмом нет, и голод в Африке ликвидирован, и никто никому не завидует, и все дружат в сплошном брэйк-дансе». То есть если бы так сказали, я бы, пожалуй, задумался. Но ведь не скажут. А скажут, наоборот, что с голодом и войнами они как раз не справились и придется бороться нам — типа, подрастающему поколению, и вроде как на нас вся их последняя надежда. А какая там надежда, если те же сотики нам вовсе не для звонков нужны. Это у нас завуч недавно открыла и так была потрясена, что минуты две стояла, не крича и не размахивая кулаками. Так это было на нее непохоже! А всего-то разок поймала нас в туалете, давящимися от смеха. Она думала, мы клея нанюхались, а это Лешик просто скачал на свою звонилку новую песенку. Вместо звонка, значит. И там мультяшный такой голосок под выстрелы и автоматные очереди вовсю распевает:

— Ни фига ты не попал, все равно я убежал, косорылый ты пацан, я крутой, а ты профан, все равно я убегу, на тебя мне по фигу…

И, стало быть, в таком вот духе. Гремят выстрелы, таракашка убегает, стреляющий ругается. А потом он заводит бомбу часовую, механизм тикает, — и хабах. Таракашку всмятку, песенка заканчивается. Ну разве не прикольно? Вот мы и гоготали. Мы таких песенок миллион уже, наверное, назаписывали себе на телефоны. Для поднятия настроения. Ну и фоточки разные посмешнее снимаем — для тех же целей. Как кто-нибудь мел роняет и на четвереньках ползает. Или задумчиво в носу колупает, в ухе что-нибудь ищет мизинцем. Потом, понятно, обмениваемся, настоящие коллекции собираем. А завуч наша… Ну она, верно, думала, что телефоны нам и, правда, нужны, чтобы звонить. В общем, еще одна старая песня. Где прогресс, там не до шуток, там все реально серьезно. Мы растем, чтобы надевать пиджаки, галстуки и строем отправляться торговать нефтью. А после перерабатывать ее, закачивать в бензобаки и с умным видом разъезжать по офисам, разговаривать по сотовой связи о ценах, о настроении на биржах. В общем, вы как хотите, но тут даже мои гениальные мозги начинают трещать по швам и извилинам. Потому что такого прогресса я в упор не понимаю и твердо знаю: без фантазий, завирален и смеха нам полная крышка. Упаримся в пресном супчике и сами станем точно вареные овощи. То есть пар-то, понятно, будет, а вкуса никакого.

И вообще — все в этой жизни путано-перепутано. Сходу ничего не поймешь.

Взять, скажем, Шнура. Ну пастозный же тип, чего там! А ведь и с ним был случай, от которого я малость прозрел. Да и другие тоже. А случилось все на уроке музыки, где ученики выходили по очереди к доске и пели разную чепуху, вроде «У дороги чибис» да «Чебурашку дружочка». Почти всем ставили трояки, — очень уж мы фальшивили. Ну и народ, понятно, скучал за партами, — зевали так, что в челюстях щелкало. И тут вызвали Шнура, а он в жизни ничего такого не выучивал — ни стихов, значит, ни песен. Единственный, кому светил ровный двояк. И вдруг… Вдруг этот толстомордый пират открывает рот и тоненько так начинает вытягивать что-то жалобное. Мы сперва ржать навострились, но так и не проронили ни звука. Потому что Шнур протяжно и все так же тоненько вытягивал песню из фильма: «Генералы песчаных карьеров». То есть мы-то с Вовкой видели этот фильм и сразу просекли, что к чему. Но даже те, кто не видел, рты раскрыли и глаза распахнули. А Шнур пел, зажмурившись, и с таким чувством, что мне уже на втором куплете плакать захотелось. И, наверное, все в классе сразу как-то вспомнили, что Шнур рос без матери и отца, а воспитывали его бабка с дедом. То есть родители у него тоже вроде были, но жили где-то далеко-далеко — чуть ли не в столице. Сыночку же слали изредка посылки — одежку там, платочки-совочки. И почему Шнур выбрал именно эту песню — песню беспризорных бродяг Бразилии, ни у кого и вопроса не возникало. А третьим куплетом Шнур просто добил всех:

Вы знали ласки матерей родных, А я не знал — и лишь во сне, В моих мечтаньях детских золотых, Мать иногда являлась мне. О, мама, если бы найти тебя, Не так горька была б судьба моя…

Девчонки носами захлюпали, парни сурово безмолвствовали. А вы бы видели нашу учительницу! Она даже очки сняла от изумления. Кажется, это был первый пятак в жизни Шнура. Поэтому, когда говорят, что жизнь — это жизнь, и причем тут песни, причем тут фантазии, я, братцы, в корне не согласен. Потому что одно всегда перетекает в другое. А если нужен пример, то вот вам еще один свеженький.

После того пожара на стройке за мной, помню, Боренька увязался. Я тогда хотел стройку подробнее исследовать — на предмет бензина, костров и прочего. В дырочки заборные понаблюдать, про кран у дворовых пацанов поспрашивать, — типа, падал или не падал, а если падал, то не поломал ли чего. Короче, важное было дело. Неотложное. А тут Боренька со своими вопросами прилип. Куда иду, да зачем… Аппаратом, между прочим, интересовался — правда ли, что я прячу его, по слухам, у себя под кроватью? Вот и прикиньте — каким это «слухам»? Это же секрет номер один! До сих пор не понимаю, кто проболтался. Вовыч потом делал страшные глаза и клялся, что не он. Я, конечно, ему верил, но тогда методом исключения получалось, что проболтался я, а в это верить тоже не хотелось.

— Ну расскажи, — ныл за спиной Боренька. — Только мне одному.

— А ты потом Вальке с Сашкой, Антохе с Лешиком — и пошло-поехало!

— Да нет, ты что! Я ведь могила! — Боренька честно моргал, и я видел, как тоскливо ему живется без большой тайны, без чужих пугающих секретов.

— Ни за что! — стойко цедил я.

— Ну Максик!

— Некогда мне. Спешу я, понимаешь?

— А куда? — снова стонал он. — А мне с тобой можно?

Другой бы давно взбеленился и дал Бореньке хорошего пендаля, но я с некоторых пор уже не способен был на такие вещи. Повзрослел, что ли. То есть мог, конечно, и врезать, если бы он буром пер или гадости какие говорил. Но Боренька не наглел и глядел совсем уж жалостливо. Вот и пришлось ему все рассказать. Не про аппарат, конечно, а про метеорит. Это я передачу такую накануне видел. Что где-то в Калифорнии хлопнулась здоровенная каменюга. И взрыв получился такой офигенной силы, что сразу накатил ледниковый период, от которого вымерли все динозавры. В общем, занятная такая передачка. И я, пока смотрел, вспомнил, вдруг, что у нас за гаражами тоже однажды что-то бухнуло. Может, кто из ребят бомбочку взорвал или банку с карбидом, но грохот был такой, точно и впрямь метеорит ухнул. То есть вряд ли, конечно, но ведь мог же теоретически? Пусть не такой большой, как в Калифорнии, но это даже к лучшему. Конечно, укокошить гаражи явно не мешало, но зачем нам еще один ледниковый период? Так что, судя по грохоту, метеорит был не самым гигантским. Размерами этак с арбуз или с апельсин. А что? Такой вполне мог ахнуть по нашему городу. И хорошо, что небесный гостинец ничего не разбил, ни в кого не попал, — скромно себе приземлился за гаражами и остывал теперь под землей…

Об этом я и поведал Бореньке. Про метеорит и про ученых, которые уже собрали чемоданы и жмут сюда на всю железку. Чтобы, значит, раскопать небесного посланника и поизучать всласть. Ну а пока ученые едут, велено охранять место от посторонних.

Собственно, я и не врал даже, — пока рассказывал, сам наполовину поверил. И воочию наблюдал, как оживает несчастный Боренька, как начинают сиять его глаза и расцветает унылая физиономия.

— А почему мы? Почему не милиция? — все-таки проявил он кроху здравомыслия.

— Ну потому что милиция бандитов ловит, это, во-первых. А во-вторых, пока им все объяснишь, пока заявлений вагон напишешь — два года пройдет. А даже прикатят сюда, и что? Сразу народ отовсюду сбежится, разговоры пойдут, паника поползет. С паникой всегда так. Только дай волю — и начинает куда-нибудь расползаться.

— А куда ей ползти? — не понял непонятливый Боренька.

— Куда надо, туда и поползет. — Я почти рассердился. — Короче, некогда твоей милиции метеориты охранять. Другое дело мы. Все сделаем быстро и секретно. Ты ведь не будешь никому болтать?

Боренька яростно замотал головой.

— Вот видишь. Значит, заступай на пост и молчи.

Я привел Бореньку за гаражи и неопределенно обвел пространство руками.

— Тут он где-то и рухнул.

— Ух ты! — восхитился Боренька.

— Вот и вставай на пост, близко никого не подпускай. А мне надо еще кое-куда смотаться…

Оставив Бореньку, я рванул к стройке и там долго бродил вокруг забора, следил за рабочими, пытался понять, что же у них ночью приключилось. К крану приглядывался особенно внимательно, пытался вычислить, падал он или не падал?

Так ничего и не поняв, заглянул к Вовычу, а его дома не оказалось. Вышел во двор к родной песочнице, и там почему-то было пусто, и возле качелей, и у горки. Снова поплелся к бетонному забору, и тут наткнулся на Лешика. Он держал в руках цифровой фотик и куда-то отчаянно торопился.

— Ты куда, Лешик?

— А т-ты не знаешь? — глаза у него горели, от заикания слова звучали даже более таинственно. — Там т-такая шняга заваривается — об-балдеть. К-какая-то штука инопланетная грянулась. Ну а НЛО за ним вот-вот п-прилетит. П-пацаны уже и ловушку п-придумали, чтобы инопланетян поймать.

— Поймать инопланетян? — я не верил своим ушам. — Да ты гонишь, Лешик. Какие инопланетяне?

— В-все реально, Макс. П-правда! Боренька своими г-глазами видел, как она падала. Толян п-петарды принес, расставил по кругу. Сказал, если они лазерами в-вдарят, мы петарды зажжем. Ну и г-гарбичами забросаем. П-посмотрим еще — кто кого.

— А где это?

— Да вон же, з-за гаражами!

Только тут я сообразил, что это все говорится о моем метеорите. Ну то есть который мог бы упасть, а может, и упал на самом деле…

Я хотел еще что-то спросить, но тут Лешик вскинул перед собой руку.

— Смотри! Н-началось вроде.

Я глянул и обомлел. Над гаражами вздымался столб дыма. Высоченный такой, рыжеватой неземной расцветки. Неужели, и впрямь НЛО? Я даже вспотел от волнения. С чего я, в самом деле, решил, что метеорит — чья-то выдумка? То есть моя, конечно, выдумка, но мысли-то это… Материальны! Вот и воплотились. А может, я, как экстрасенс какой, заранее предсказал падение инородного тела. Тоже вполне возможное дело. Сколько кругом болтают про «детей индиго» да предсказателей разных. Куда ни плюнь, в экстрасенса попадешь. Уже и плеваться страшно. И чем я, спрашивается, хуже? Да практически ничем. Попросят — предскажу, что хочешь!

С Лешиком мы метнулись к гаражам. Там уже царила полная суета. Оказалось, это Пашуня шашку поджег. Он давно ее в ход хотел пустить, да все не подворачивался подходящий случай. А тут одно к одному. НЛО с неведомым метеоритом, и ученые, и подготовка к обороне… Вот и запалил. Типа, маскировка, что ли. Инопланетники прилетят, а тут дымина, не видно ни фига. В общем, не знаю, что он там думал. Спички — от них же пальцы зудят, по себе помню. Так и тянет что-нибудь поджечь. Но у меня хоть воля есть, а у Пашки какая воля. Вот и запалил.

В общем, приехали пожарные, а за ними милиция-полиция с ревунами на кабинках. Вот что значит — космическая угроза! Даже заявлений писать не понадобилось, все сами прикатили. Ну и перепуганные владельцы гаражей набежали. Я думал, перепадет нам по самое не могу, а они, знаете, о чем говорили? Не про петарды и даже не про шашку, — исключительно про метеорит. Будто и впрямь что-то здесь упало, вот ребятишки и сбежались. И надо бы, дескать, разобраться, землю серьезно покопать, то-се. Ну полные наивняки! Никого даже не оштрафовали. Потому что метеориты — они ведь не спрашивают, куда и когда падать. И людям ничего не остается, кроме как стоять, смотреть и загадывать желания.

Так вот фантазии и становятся правдой. А вы говорите…

Глава 12 УЖАС ТИХИЙ И УЖАС ГРОМКИЙ. В ОБЩЕМ, ПРО НАШЕ ФУТБОЛЬНОЕ БРАТСТВО…

Я бодрствовал, как и положено всем капитанам, Вовыч спал, положив голову мне на колени. Глядя на темные мрачные воды, я мысленно поражался собственному мужеству. Где-то даже маленько восхищался. Если не вслух да без выпендрежа, это ведь можно, правда? Да и Вовыч был парнем нехилым, — в таких безрадостных условиях преспокойно себе подрыхивал.

Аделаида как-то рассказывала, что всего полвека назад на просмотрах первых фильмов ужаса присутствовали кареты скорой помощи. Мы, помню, смеялись над ее словами, многие вовсе не верили. Глядя на других, и я малость запутался. Такой уж у меня пунктик — делать все немного не так, как другие. Если вокруг говорят «да», мне хочется сказать «нет». Сам не знаю почему. Мама говорит, что я хронический упрямец. Папа с ней согласен, но иногда добавляет, что большинство и впрямь частенько ошибается. Родители тут же начинают спорить, но я-то все равно остаюсь при своем особом мнении.

И насчет ужастиков я тоже решил, что Аделаида ничуть не выдумывает. С каждым годом человечество становится все более бесстрашным. Почему? Да потому что мы тренируемся. Снимаем ужастики и детективы, а потом смотрим и смотрим без перерыва, еще и новости слушаем. Включи любой канал, и обязательно что-нибудь о войне услышишь, о загрязнениях с авариями, об ужасах будущего. Помню, года в три я тоже боялся всякой ерунды, — свет выключали, я дрожать начинал. Чудила, короче! Темнота — она ж это, друг молодежи. То есть это у нас Водопьяныч любит повторять. Конечно, в темноте и страшновато бывает, зато и смыться проще, и затаиться как мышь.

Я вот на футбольном матче однажды был, так там страшнее, чем в любой самой темной комнатушке. Потому что каждый гол несколько тысяч глоток ревом встречают. И не младенцы, между прочим, ревут, не коты бездомные, — нормальные взрослые люди. А может, и не совсем нормальные. Потому и называются — болельщики. Ну в смысле — больные. Я и сам, играя в футбол, становлюсь немного чокнутым. Если честно, у меня эти темы — восторг, футбол и ужас — отчего-то давно сплелись в головушке единым узлом. Ну никак не получается расплести.

Этим летом мы тоже рубились в футбол. Чуть ли не ежедневно. Прямо как чувствовали, что корт у нас скоро отнимут. Перерывы только на обед с ужином делали, — такие были матчи! Локти, колени — все на фиг обдирали. Хорошо так играли! С настроением. И каждый день во дворе объявлялась странная парочка: Жорик с отцом. Вообще-то Жорик учился в другой школе, но с нами все равно дружил. Да и как с ним было не дружить? Жорик рос бледным, худым, вечно испуганным. Он и во двор выходил трясущимся, с ошалевшими глазами. И чаще всего не один, а с папаней — таким же бледным и вздрагивающим. Оба держались за руки, — Жорик за папу, папа за Жорку. Парочка озиралась и нерешительно переставляла ноги. Смотреть на них было полной потехой. Казалось, кашляни, и оба тут же ударятся в бегство. Но я-то знал, в чем дело. И Вовыч знал.

Тайна заключалась в том, что Жорикова семья весной выиграла в лотерею DVD-плеер. Ну а коллекцию ужастиков им вручили в качестве бонуса. Здоровенную такую стопищу дисков. Короче, шальной выигрыш впрок не пошел, — мужчины плотно засели за ужастики. То есть все, конечно, их смотрят — кто ржет, кто попкорном желудок набивает. Конечно, давятся иногда в самых жестких местах, но дело-то житейское! Никто, короче, давно не умирает. А эта семейка на страшилки прямо запала. Боялись, тряслись, а все равно смотрели. Поэтому мы с Вовычем решительно подходили к ним и разрывали сцепленные руки. Папу усаживали на лавочку, Жорку ставили на ворота. Понятно, он был вратарем-дыркой, ну да надо же было как-то спасать парня. А так под вопли, ругань и свист он пропускал с полдюжины мячей и постепенно начинал оживать. Нормальный, в общем, процесс. Да и как тут не оживешь, — то мячуган в лоб прилетит, то пендаль от своих за гол пропущенный.

Короче, под занавес наш голкипер настолько входил в раж, что отбивал уже вполне мертвые мячи. И даже орал-улюлюкал не меньше прочих. Великая штука — футбол! Дикая, но симпатичная, как говаривал знаменитый летун. Поэтому всем любителям ужасов смело рекомендую футбол. Как витамины и крепкую дубину, приводящую в чувство.

Нас, между прочим, эта «дубина» тоже приводила в чувство после долгих занятий. Попробуйте-ка отсидеть шесть уроков, когда вам девять лет! Это в семьдесят люди падают на лавки и сидят неподвижно до вечера, а для нас это голимая пытка. И потому в динамических паузах мы тоже что-нибудь обязательно пинали: мячи, ледышки, консервные банки. Когда ничего под ноги не попадалось, кто-нибудь героически жертвовал своим мешком со сменной обувью. На такие вот подвиги мы готовы были идти ради футбола. И я, и Вовыч, и вся наша дружная команда.

Сам футбол, правда, не отвечал нам взаимностью. Мы постоянно проигрывали. Настолько постоянно, что успели к этому привыкнуть. Даже наперед загадывали счет, с которым проиграем. То есть если получалось всухую, да еще каких-нибудь 15:0, это казалось обидным. Но если удавалось забить два-три гола, а противник заколачивал всего жалких шесть-семь плюх, мы покидали поле танцующими походками героев. Все условно, ребятки! Это вам любой академик подтвердит. Да и как мы могли выигрывать, когда команда наша была ходячим анекдотом. На нас и полюбоваться приходили, как на каких-нибудь клоунов из цирка. А мы не обижались. Скорее наоборот! Как говорится, каждому своя слава.

И кстати, если толковать о славе, то самым славным игроком у нас был, конечно, Боренька. Обычно он стоял в защите. Его просто некуда было больше ставить. Даже в воротах он умудрялся пропускать мячей больше, чем Жорик. Ну а в защите Боренька погоды особой не делал. Как бы стоял, а как бы и нет. Мы и называли его исключительно Боренькой. Потому что славный паренек с темными кудельками на голове, с девчоночьим голосом и бесконечно добрыми глазами иначе именоваться не мог. Помните песню про тех, кого не берут в космонавты? Вот и в футбол таких, как Боренька, брать вообще-то противопоказано. Боренька не играл, а танцевал. То есть подпрыгивал, выделывал ногами азартные вензеля, а при приближении мяча испуганно отскакивал в сторону. При этом он что-то отчаянно пищал, а размахивал руками так, что нечаянно попадал по физиономиям играющих соседей. Я за ним секстильон раз наблюдал, и, по-моему, ни разу Боренька не коснулся ногой мяча. Как-то здорово это у него получалось. Я бы так ни за что не сумел. Но как же искренне он радовался нашим удачам, каким смехом встречал промахи противника! Когда, взмыленные, мы уходили с поля, он, как и все, пискляво переживал те или иные моменты:

— Мне мяч пасанули, а я такой — раз! А он хобана… В штангу… Всего на сантиметр промазал. Даже на пол… На полсантиметра…

Смехота, в общем, а не игрок, но я не находил в себе мужества прогнать Бореньку из команды. Другие на него злились, орали, кулаками замахивались, а я, как дурак, заступался. Может, потому что знал, что у Бореньки есть маленький братик и этого братика Боренька безумно любит. Даже в песочнице с ним не стыдится играть, совочком ковыряется, при всяком удобном случае целует во все щеки. Разница у них была лет в семь, но я почему-то не сомневался, что когда братик вырастет, Боренька и тогда будет во всем ему уступать. Все равно как уступал всем футбольный мяч. Таким уж он был добрым и бесхарактерным. В общем, сложно ему придется в жизни. Это и ежу ясно. Зачем же портить еще и детство?

Вторым защитником нашей команды была Дашка Скворцова. Горластая, как пароход, длинноногая и удивительно верткая. Между прочим, на уроках физкультуры дальше всех парней прыгала! Ну чистая кенгуру! Уж Дашка-то мяча не боялась, поддавала ногой так, что мяч улетал в неведомые дали. Сама же охотно за ним бегала. Ну а прочая братия на это время присаживалась отдохнуть и поболтать. Потому что мячи Дашкины улетали порой так далеко, что искать их приходилось довольно долго. Поэтому Дашку противник боялся как огня, предпочитая обходить стороной. Иначе не игра, а сплошное ожидание… Но в общем и целом к Даше публика относилась ровно. Во-первых, не просто девчонка, а девчонка, которая уважает футбол (что само по себе чудо!), а во-вторых, «чудо» неплохо бегало и прыгало, порой одним визгом повергая противника в трепет. Можете смеяться, но я сам видел, как от Дашкиного визга соперники спотыкались и летели порой на землю. Полезный, в общем, игрок. Хотя и со своими прибабахами.

Моего друга Вовыча мы ставили в центре, как самого ответственного. Вовыч, конечно, мне друг, но истина дороже, и правда горькая заключалась в том, что играл Вовка не слишком хорошо. Скорее, даже плохо. То есть бегал он быстро и, если разгонялся, настигал любого противника, но вот отобрать мяч, обвести и сделать перепасовку — с этим у него не получалось. В лучшем случае Вовыч мог повалить противника на землю, мог даже заломить ему руку за спину или поймать за ногу, но, в отличие от Дашки, по мячу Вовыч попадал редко. Иногда, конечно, попадал, но и в этом случае мы даже не надеялись, что это будет удар по воротам или точный пас. Просто мяч летел в неожиданном направлении, что приводило обычно в растерянность, как нас, так и противника.

Короче, Вовыч был непредсказуем. В этом крылись его слабость и его сила. Надо признать, несколько раз он все-таки забивал голы. То есть так пробивал, что обманывал разом всех — защиту, болельщиков, вратаря. И следует честно признать: количество голов, забитых в собственные и вражеские ворота, делилось примерно поровну. В этом смысле Вовыч был честным игроком. Я бы сказал — объективным.

Ну и двумя форвардами были, конечно, мы с Колькой-Перхотью. Помните еще «деда Мороза»? Вот этот любитель монтажной пены помимо различных художеств обожал и футбол. Но Коляна я тоже жалел. За обидную кличку и за то, что авторитетом Колька среди ребят не пользовался. Оно и понятно, — сколько фотографий он перепортил своими «усами» да «рожками»! И ладно бы только в стенгазетах чудил, но он ведь и в гостях куролесил, в каждый фотоальбом норовил свой нос сунуть. А уж руки его никогда не медлили, — прямо машинально все получалось. Вжик! — и фонарь с фиксой! Вжик! — и козья бородка с вислым носярой. А куда деваться, — рефлекс! За это Кольку и колотили не раз, и в гости приглашать зарекались. И нам бы с ним тоже не водиться, но диво дивное заключалось в том, что именно этот горе-художник забивал большую часть голов. Считай, в одиночку спасал честь нашей разношерстной команды.

Кроме того, Колька-Перхоть и по гаражам прыгал неплохо, и плевался метко. А уж самолетики, которые он делал из тетрадных листов, взлетали выше второго этажа! Талантливый, в общем, парень. Да чего там! — если бы он не портил фотографий, стриг ногти и смывал с физиономии чернила, я бы первый принял его в нашу тайную организацию! То есть я сам не особо жалую всяких там чистюль. Ладно, девочки, но мы-то нормальные парни — с нормальным отношением к чистоте. Я даже помню, какой приступ ужаса испытал, впервые узнав о том, что зубы нужно чистить дважды в день. Другой бы заплакал, а я удар выдержал. Только зубы сцепил — те самые, которые чистить надлежало теперь вдвое чаще. И на папу, ежедневно наводящего утюгом складки на брюках, я глядел с трепетом. Всякий раз представлял, что пройдет каких-нибудь восемь-десять лет и та же каторжная судьба ожидает меня.

Но в Колькином случае наблюдался явный перегиб. Он не только не мылся, но и не следил за собой вообще — ходил в мятом, не зашнуровывал шнурки, не заправлял в брюки рубашку. И та же перхоть густо покрывала спину Колькину и плечи. «Эполеты» — как выражалась наша завуч. Не слишком приятно общаться с таким грязнулей, но… Все мы молчаливо признавали: Колька был единственным игроком, умевшим финтить на поле, обманывать противника и попадать мячом в ворота. То есть и я бы, наверное, сумел, но, будучи капитаном команды, я вынужден был заниматься другими делами. Это значит — орать на подчиненных, ругаться с судьей, требовать и назначать пенальти, отмерять дистанцию для одиннадцатиметровых, удалять с поля особо настырных болельщиков. Так что прошу понять меня правильно, Я бы с удовольствием забивал голы, но мне было просто некогда.

Ну а если совсем начистоту, то уже не раз и не два мне предлагали обновить состав сборной. Нехило, да? То есть значит, выгнать Дашуню, Бореньку и Жорку, а вместо них набрать нормальных пацанов вроде Костяя с Лешиком, могучего Сереги Сваина или того же юркого Сашки Путинцева. И кто бы, как говорится, спорил! — соблазн был велик, но все же я делал героическое усилие и не соглашался.

Почему?

Да потому что игра — это, по моему мнению, процесс, и не обязательно победный. А еще игра — это эмоции и живые люди. Со всеми их дурными недостатками. И как я мог прогнать Бореньку, если он действительно обожал футбол? Если он рисовал картины про этот вид спорта, если видел про него сны и всей своей родне, всем знакомым постоянно твердил, какая у него классная команда, как здорово они играют и какой мудрый у них капитан. Ну не поднималась у меня рука на эту добрую душу! Ну прямо никак.

И про Жорку все тоже было ясно. Мы его футболом, может, от психических болезней спасали. Как наркомана какого. Ну ладно, перестанем брать в игру, заменим на более достойного игрока, и что? Уже через неделю он от своих ужастиков свихнется. А за ним и папаня с маманей. И куда девать троих сумасшедших? Государству на шею сажать? Я может, пока не государственный человек, но делами отечества тоже иногда озабочиваюсь.

Кроме того, с Жоркой меня связывал один героический эпизод.

Мы тогда первый класс заканчивали и с ашками воевали чуть ли не ежедневно. По классам расходились взмыленные, потные, — какая там учеба! Учителя нас бранили, девчонки не понимали, а нам и не нужно было понимания. Мы за свободу бились, за выживание и равноправие, ашки дрались, чтобы быть хозяевами, чтобы порабощать и угнетать. Все было просто и ясно, жизнь била ключом.

Конечно, скажете вы, война — это плохо и драться нехорошо, но только друг-то у нас где познается? В том-то и штука, что в беде. А вот вам и следующий вопросец: как вы распознаете друга-товарища, если все у вас тип-топ и никакой бедой не пахнет? Это я к тому, что в соседней гимназии, где набирали деток за хорошие бабульки, может, и был порядок с мелом магнитным, с интерактивными досками и европотолками, но в дружбе у них наблюдался явный парафин. Жорка-то как раз там учился, и видел я однажды, как пришлая шпана молотит нашего голкипера в присутствии его же одноклассников. То есть эти гопники размазывали Жорку по стене, а целая толпа мальчишек с дорогущими ранчиками стояла и смотрела на избиение товарища. Хорошо, я мимо шел — заступился. Конечно, Жорка мне и другом-то не был, но если вы один мяч пинаете, если мысли ваши скачут по одним футбольным грядкам, это что-нибудь да значит. Короче, кулаками тогда пришлось помахать за двоих. Жаль, сил не рассчитал, — вломили нам с Жоркой примерно поровну. Ну а эти упыри нарядные так рядом и простояли. Потом, когда все закончилось, один протянул Жоркин ранец и начал нас поучать:

— Ваша ошибка в том, что по корпусу не били. Они же вон какие жердяи. А вы все в морду да в морду старались. Особенно этот вот помидор… — парень указал на меня пухлым пальцем. — А били бы в живот, могли бы победить. Хотя бы по очкам.

— А может, тебе по очкам дать? — предложил я.

— Чего?

— Варежку, говорю, закрой! А то приложу разок. По корпусу…

Парень обиделся.

— Им же советуешь, как лучше. Придурки…

— Вали, вали, пучеглазый!

И возвращались мы тогда с Жоркой вдвоем. Чуть ли не первыми друганами себя чувствовали. Ну как после такого я мог выгнать его из команды?

Или Дашуня? Прикажете дать отставку ей? Но она же девчонка, такой рев поднимет! И потом, если уж совсем честно, все вокруг знали, что Дашуня неровно ко мне дышит. Ну вот бывает такое в жизни: я неровно дышал к Олечке Нахапетовой, Дашка любила меня, а Олечка поглядывала на Вовыча. Даже не треугольник какой-то получался, а целый квадратище. И выгонять Дашу из команды я просто не мог, как обыкновенный джентльмен. Ну не по-кавалерски это было! Уйдет Даша, придет какой-нибудь Пеле — и что? Все сразу увидят, что все мы сплошные сундуки-табуреты. Развернут со своих трибун большие пальцы вниз, как в Колизее каком-нибудь, и останется с Пеле один Колька-Перхоть. А нас всех сошлют в утиль и переплавку…

Нет, дорогие мои, дудки! Я не упырь последний и команду свою в обиду не дам.

Глава 13 ГОСТИ ИЗ СНА…

Спать мне было нельзя. Прямо категорически! Я ведь исполнял роль часового! Но я снова уснул. Точнее задремал одним глазком. А второй просто прикрыл на время. И тотчас наше суденышко подхватила неведомая сила, подбросила вверх. А в следующую секунду я обнаружил, что мысли о футболе чудовищным образом материализовались. Потому что утлое наше суденышко превратилось в мяч, которым вынырнувшие из бездны рептилии принялись играть в водное поло. Железную лодочку, шутя, перебрасывали с места на место, заставляли проделывать гимнастические кульбиты. Вскипала вода, раскачивался горизонт, — повсюду я видел блеск чешуи и извивающиеся исполинские шеи. Гигантские ласты рождали немыслимой высоты волны, и оставалось только удивляться, как это мы не переворачиваемся и не идем ко дну. О какой-либо обороне не заходило и речи. Все, что я мог, это пригибать голову и из последних сил держаться за ржавые борта. Самое удивительное, что Вовыч продолжал дрыхнуть. Лежал себе, свернувшись калачиком, и бессовестно спал.

А потом один из монстров изогнул шею, и мандариновой окраски глаза с вертикальными зрачками оказались неожиданно близко. Ящер глянул мне в лицо и клыкасто улыбнулся. Это было так страшно, что, вскрикнув, я взбрыкнул ногой и проснулся.

В ушах стоял свист, я сонно озирал водное пространство. Нас окружал все тот же бестолковый туман. Чудовища то ли уплыли, то ли остались в привидевшемся сне. Я свирепо растер лоб, уши, даже поплескал себе в лицо водой.

Что же это было? И было ли что-то вообще? Я чувствовал себя канатоходцем, балансирующим на тоненьком тросе между сном и явью. И одинаково жутким казалось сорваться вправо и влево. Привалившийся к моим ногам Вовыч громко всхрапнул, и это привело меня в чувство. Испытав облегчение, я даже погладил друга по соломенным волосам. Конечно, все было только сном. Какие, на фиг, чудовища! Подбрось нашу лоханку один только раз, и мы непременно бы затонули…

А в следующую секунду я разглядел покачивающуюся справа по борту доску. Должно быть, задремав, я выпустил ее из рук, и она шлепнулась в воду. Хорошо хоть не уплыла далеко… Кончиками пальцев я достал мокрое дерево, подтянул к корыту и извлек из воды. Вот тут страх и накрыл меня по-настоящему. Темная, видавшая виды доска оказалась подозрительно КОРОТКОЙ! И я уже знал, почему она стала такой. Пальцы мои коснулись свежего среза. Сомнений не было, некто или нечто откусило от нашей доски приличный кусок!

Я рассматривал изувеченную доску, и руки мои тряслись, как у распоследнего труса. Хорошо все-таки, что Вовыч спал. И жаль, что кареты скорой помощи, о которых рассказывала Аделаида, не дежурили сейчас на берегу котлована. Я неожиданно подумал, что пока Вовыч спит, мне как-то спокойнее. Хоть один из нас не трясся от страха и окружающих глюков. А тряслись бы оба, и прыгнули давно бы за борт. Все равно как в каком-нибудь Бермудском треугольнике…

И не к месту вспомнилось, что тетрадки Вовыча тоже действовали на меня успокаивающе. Ну прямо как таблетки какие-то. То есть когда в них царила тишь да гладь с пятерочно-четверочной россыпью, я испытывал желание быть таким же аккуратистом. Если же в тетради было грязно и пестрели негодующие надписи с двойками, я понимал, что не один я способен приводить Аделаиду в бешенство и также приходил в благостное настроение. Кстати, Вовыч на мои кляксы с подтирками тоже взирал с удовольствием. Не скрою, когда находило помутнение, мы даже давали друг другу клятвы писать чисто, грамотно и красиво. Верили ведь, чудаки, что исполним обещанное! На триста процентов верили!..

А в общем, все мои тетради оставались для меня загадкой. Конечно, не такой, как, например, затопленный котлован или угрожающий Земле астероид Апофиз, но тоже весьма заковыристой. Потому-то я и сравнивал их с тетрадями одноклассниц. К Дашке Скворцовой заглядывал, к Танюхе Дерюгиной, к Олечке Нахапетовой — да практически ко всем! И странная штука — у девчонок все было аккуратно, как в каком-нибудь музее — ровненько, чистенько и по полочкам. Заглавия четко посредине, строки не наползают друг на дружку, а буковки, как мураши, следуют дисциплинированными колоннами. И ведь вроде понимал, как надо писать, и старался, как лось последний, а все равно получался какой-то буквенный фарш. Один раз так мучился да тужился, что от старания у меня капнуло из носа. Даже не знаю, что там капнуло, но точно не слеза. И языком вовремя не сумел подхватить, — короче, вышло нехилое такое пятно. Само собой, Аделаида обвела его красным кружком и поставила знак вопроса. Тоже, верно, хотела понять, что это такое.

В общем, война с тетрадями у нас с Вовычем принимала затяжной характер. Немудрено, что появлялись свои индейские хитрости, вырабатывалась своя тактика. Вовыч, к примеру, стирал ошибки резинкой, а я бритвочкой. Ну и спорили, конечно, у кого круче получается. Все равно как спор тупоконечников с остроконечниками (это из путешествий Гулливера, кто не в курсе). И кстати, по смыслу выходило похоже. Резинка — она же круглая и, значит, как бы тупая, Ну а бритва, понятно, острая. Только в романе о Гулливере остроконечники воевали с тупоконечниками, а мы с Вовычем продолжали дружить. Еще и экспериментировали — то ножиком ошибки скоблили, то корректором замазывали. А когда совсем уж хотелось выпендриться, вырывали лист и переписывали все заново. Тяжело, конечно, зато красиво. Правда, при переписывании вместо старых ошибок появлялись новые, но это тоже относилось к разряду неистребимых загадок. Ну никак не получалось у нас за всем уследить! И пыхтели вроде, и пальцы от напряжения болели, а все равно без ошибок не обходилось. Надо, скажем, написать «подснежник», так мы писали сначала «подснежнек», потом, ругаясь, переписывали — и получалось «поднежник». На третий-четвертый раз и вовсе какие-то подкнижники-подорожники вылуплялись. Ну откуда что бралось!

Вовыч однажды раз пять вырывал страницы, пока тетрадь не закончилась. Дружок мой чуть ручку не сгрыз от отчаяния. Пришлось снова идти на уловки и вынимать скрепки из новых тетрадей, извлекать листы, хирургически точно вживлять в старые. Все равно как веточки деревьям прививать (это уже из ботаники, кто не знает).

Короче, проблемы с домашкой наблюдались у того и другого. Поэтому задания мы частенько делали вместе. Обычно — на квартире у Вовыча. У меня-то Маха давно самостоятельная, а у Вовки — Сергуня, брательничек малолетний, всего полтора года. Так что особо не погуляешь. И друг мой, как человек ответственный, точно знал, когда необходимо заступать на пост, дабы предупредить просыпающуюся Серегину сирену. Как только младенец начинал подавать голос, тут и объявлялся педагогический перерыв. Мы поднимали братца под белы рученьки, переодевали в сухое, усаживали на двухъярусный стул и подтыкали салфетку под подбородок. И ведь сколько раз уж все это проделывали, а все равно путались. У Сергуни же подбородков — штуки три, не меньше! И весь он как шарпей — в складочках да припухлостях. Красивый такой парень! И в смысле еды совсем не капризный, — готов смесить все, что дадим. Одна беда, пока готовим питье, он ложку роняет. Ищем ложку, салат летит на пол. Собираем салат, он кашу вываливает. Веселый парень, что тут скажешь! Уже и ложка не нужна, — есть-то нечего! И снова включается сирена. Поим компотом, киселем, чаем — всем, что находим на кухоньке. Суем в рот сушки, ватрушки, ложки с сахаром, — Серега энергично жует и причмокивает. У него зубов — штук десять уже объявилось, так что с жеванием дела идут бодро.

Чтобы лучше усваивалось, Вовыч обычно книгу какую-нибудь вслух читал. Что-нибудь познавательное, дабы у Сереги в подкорке мегабайты нужные откладывались. Если картинки интересные встречались, например человек в разрезе — эмбриончики какие-нибудь, Вовыч тут же демонстрировал братцу.

— Вот каким ты был! — кричал Вовка и тыкал пальцем в книгу. — Видишь? Сидел себе смирно в животике и не разбрасывался салатами.

Серега смеялся и тоже бил кулачком в картинку.

— Смия! Смия!

— Не змея, а пуповина, — разъяснял грамотный Вовыч. — Это, типа, поводка. Видел собачек во дворе?

— Ав! Ав! — понятливо лаял Сережка.

— Хороший у тебя брательник! Умный! — замечал я.

— Ага. И память лучше моей. Знаешь, как он ругательства запоминает — прямо с первого раза! — хвастался Вовыч. — Все, что я знаю, он уже выучил.

— Круто!

— Ну! Мама однажды услышала, давай меня ругать. А Сережка, молодчага такой, послушал-послушал — и легко так за ней повторил. Она чуть с табурета не упала. Представляешь, какой вундер! Вот скажи ему что-нибудь.

— Да ладно тебе.

— Не, ты, в натуре, скажи!

— В натули! — пропищал Сережка, и Вовыч горделиво вскинул голову.

— Видал?

— Ага. А чего у него сопли на подбородке?

— Да у него всегда сопли.

— И штаны мокрые.

— Да у него всегда мокрые…

Я поражался спокойствию друга. И радовался. Во-первых, за Вовыча, во-вторых, за себя. Потому что моя Машка уже выросла и салаты давно не разбрасывала. И там же на кухне мы с Вовычем степенно рассуждали о детях — о том, как трудно с ними приходится и сколько их надо для настоящего мужского счастья.

— Мне, наверное, троих хватит, — признавался я. — Два сына, одна девочка, и хорэ.

— А мне троих маловато. У Рамзеса — вон, больше восьмидесяти детей было, представляешь?

— Мы же не Рамзесы.

— Все равно… Надо хотя бы пятерых. Трое сыновей и две девочки, — рассудил Вовыч. — Две девочки — это уже вроде как не скучно, — друг с дружкой будут играть. В куклы там, в фантики-скакалочки.

— Хлопотно.

— Ну так… — по-взрослому вздыхал Вовыч. — Зато потом, прикинь, когда стариком будешь, ни одного зуба не останется, и голова, как коленка, знаешь, как удобно!

— Без зубов-то?

— Я про детей! И в лоб за тебя дадут кому надо, и каши сварят, и спать уложат. Хорошо!

Умывая Серегу, мы традиционно показали ему, как выдувать мыльные пузыри. Само собой, у него ничего не получилось, зато получилось вымочить рубашку и уронить в тазик любимые плюшевые игрушки. Пришлось игрушки спасать и вывешивать на просушку. Короче, примерно к этой минуте процесс воспитания нас окончательно добил. А Серегу как раз нет. Сил у него, что ли, побольше, чем у нас? Насквозь мокрый брательник продолжал гудеть и ползать по полу с машинками, а мы, обессиленные, вновь приступали к урокам. Тетради перетаскивали на кухню — поближе к Сереге. Чтобы не съел без нас какой-нибудь отравы. Если вы думаете, что отравы на кухнях не водится, вы глубоко ошибаетесь, — Серега найдет ее где угодно. Только на моей памяти он съел великое множество спичек, сжевал ворох газет, пытался глодать ножки стола, хрустел лапшой и вермишелью, закусывал цветами из горшочков. Словом, за парнем надо было приглядывать в четыре глаза, что мы и делали.

На леске вперемешку с бельем сохли мокрые игрушки. Кто за ухо подвешен, кто за руку, — грустное зрелище. Еще и дрозофилы кружили. Это такие мошки, кто не знает. Откуда они берутся, и впрямь никто не знает, и всякий раз мы начинали на них отвлекаться.

— Между прочим, если их не уничтожать, они заполнят все комнаты, — предупреждал я. — Потом объединятся в коллективный разум и набросятся на хозяев. Помнишь, как в том ужастике.

— Там пауки были.

— А тут мошки, какая разница…

И конечно, нам снова становилось не до уроков. С газетами, скрученными в тугие дубинки, мы бегали и лупили мошек. Под радостные вопли Сереги сбивали кувшин с водой, кастрюльку с кашей, тарелку с винегретом. Само собой, потихоньку зверели и колотили дрозофил прямо на своих тетрадях. В конце концов, вроде бы побеждали. Дрозофил становилось практически не видно.

— Вот так и Кортес когда-то индейцев победил, — задумчиво бубнил Вовыч. — У них и матика была, и тригонометрия с астрономией, а европейцы пришли и перебили всех. Наверное, тоже за мошек неразумных посчитали.

— А дрозофилы, думаешь, разумные?

— Не знаю. Только вон как они выучились прятаться. Значит, не такие уж глупые. Может, у них и впрямь разум коллективный сложился. Как у пчел или муравьев.

Мысль была невеселой, и отлично помню нашу философскую грусть. Хмурился я, ковырялся в ушах Вовыч, пытался заплакать маленький Серега. Невелика радость — угодить в конкистадоры.

И тут из-под тетрадного листа на свет выбралась крохотная мушка. Я широко улыбнулся и показал на нее пальцем, Серега рассмеялся, а Вовыч звучно врезал по мошке скрученной газетой и горестно ойкнул. Ну рефлекторно ведь вышло! А так-то он тоже обрадовался. Цивилизация-то выжила! Ну то есть могла бы выжить…

Глава 14 ЛЮБОВЬ И ВОЙНА. А ЕЩЕ О ЖЕНИХЕ МОЕЙ НЕВЕСТЫ

В американских фильмах люди, увидев во сне жуткое, с криком садятся. Так у них почему-то принято. То есть нормальные люди просто глаза распахивают, в крайнем случае — вскрикивают, а у этих из кино — прямо пружина в одном месте. Увидел тролля во сне, — вжик! — и сел в кровати. Над головой медведь какой-нибудь пасть распахнул, — и опять вжик! — прямо в зубы. Раньше мне такие подскоки прикольными казались, я даже смеялся, а потом понял, что это полная ерундовина и в жизни никто так не делает. То есть ведут себя как угодно, но только не садятся. И Вовыч, если бы просто сел, ни за что бы не вывалился из нашего корыта. Потому что этот красавец спал себе, спал и вдруг с воплем вскочил на ноги. Я и ахнуть не успел, как он шлепнулся за борт. Хорошо, рядом верный друг бодрствовал. Я, в смысле. Ну и сам Вовыч в холодной водичке моментально очухался. В общем, затащил его обратно, волосы помог отжать, кепку мокрую. И с ужасом подумал, что бы вышло, если бы он утонул.

По идее, тут неглубоко — метра три-четыре, как в бассейне. Но нам и этого бы хватило. Если же котлован — и не котлован вовсе, а какая-нибудь океаническая бездна, тогда и подумать страшно, что стало бы с Вовычем. Конечно, Олечка Нахапетова мне бы досталась, но тоже, между прочим, не факт. Ушла же она к Вовычу! Весь первый класс строила глазки мне, а в середине второго взяла и вильнула хвостиком. То есть Вовыч как бы ее отбил. Можно сказать, у лучшего друга! Но можно сказать, и не отбивал. Мы ведь не дрались, не устраивали дуэлей, даже не ссорились! Это она выбрала. В общем, если бы он утонул, все подумали бы, что я нарочно решил поквитаться. Как бы из-за девушки. Ну не бред ли?

Я даже показал дрожащему Вовычу кулак.

— Только свались еще раз за борт! Ты мне живой нужен, понял?

Вовка энергично закивал.

— Приснилось что?

— Ага… Костер такой трескучий. И будто ноги совсем близко к углям, башмаки дымятся, пятки жжет, — я и подскочил.

— А почему не сел?

— Почему я должен садиться? — удивился Вовыч.

Я махнул рукой. Не объяснять же ему про фильмы. Сто один вопрос появится. Вместо этого я стянул с Вовки мокрую куртку и накрыл своей сухой. А еще принялся растирать его озябшиеладони. То есть стал делать массаж, кто не знает. Для кого я старался, сложно было сказать. Может, для друга Вовыча, а может, немного и для Олечки, которую я все-таки продолжал любить.

То есть играли-то мы с Дашкой Скворцовой, но я все равно понимал, что это не то. Мы и не целовались с ней даже, хотя понятно было, что этим когда-нибудь закончится. Потому что в садике Даша целовалась секстильон раз. С каким-то Яшей и каким-то Потапчиком. Одного она вроде как любила, но и второй временами ей нравился. Короче, она в них совершенно запуталась, даже в садик боялась ходить. Оба кавалера ждали от нее окончательного решения, а она все тянула и никак не могла решить. Но потом садик остался позади, и в школы они угодили разные. То есть все равно где-то на соседних улицах и не слишком далеко, но от кавалеров своих Даша больше не имела никаких весточек. Ни писем, ни эсэмэсок, ни телефонных звонков. Это ее настолько оскорбило, что она пришла к горестному выводу, что надо забыть обоих. О своем решении Даша мне однажды и поведала, успевая юрким язычком обрабатывать шоколадное мороженое.

— Жестко ты с ними, — рассудил я. — А может, они это… Не со зла. Может, с ними что серьезное случилось?

— Да что с ними могло случиться! Ты прямо смешной!

Но мне очень хотелось вступиться за отвергнутых ребятишек. Я ни на секунду не забывал, что, отвергая их, она выбирает меня. А ведь я-то любил другую!

— Ну мало ли… Вдруг, они заболели или умерли? Или их похитил какой-нибудь терминатор.

— Сразу двоих?

— А что, и такое бывает. Шли по улице, говорили о тебе, а тут маньяк на трицикле…

— Не говори ерунду. Они просто дураки и предатели. — Даша крепко ухватила меня за руку. — Вот ты совсем другое дело. Ты — классный!

Слышать, что ты классный, всегда приятно, но мне стало совсем грустно. Потому что Даша хорошая девчонка — даже очень и очень, но жениться на ней я почему-то не хотел. А вот она, похоже, на мой счет все давно расписала. Зачислила в женихи и успокоилась. И глядя на ее довольное личико, я все никак не решался сказать ей правду.

Может быть, потом — со временем? Несколько лет в запасе у нас ведь есть, правда?

Словом, тема любви — самая заковыристая. Я вот и не думал бы о ней, если бы не Олечка. То есть это я поначалу считал, что виновата Олечка, а потом вдруг сделал страшное открытие! Открытие заключалось в том, что помимо Олечки я мог преспокойно влюбляться в других девочек. Даже в нескольких сразу! И ладно бы в одногодок, но я и в старушек мог влюбиться — в семиклассниц, например, даже в десятиклассниц! А это, согласитесь, не лезло ни в какие ворота.

Или взять, к примеру, Сусанну, учительницу ашек. Я ведь и на нее засматривался! С ашками-то мы воевали, а вот училка их нам нравилась. И за что им такая досталась, не понимаю. Одно слово — ашки. Одних ругательств на букву «а» — не меньше секстильона! Мы так и дразнили их — апупевшие абалдуи, афанаревшие аглаеды, асталопы, артадоксы, и так далее. Ну а мы у них, понятно, были бэшками бешеными. Но это уже от зависти. На бешеных мы, кстати, не обижались. Наоборот! У нас ведь и Свая был, и Сашка Путинцев, и мы с Вовычем, а у них — кто? Сплошные пай-мальчики и май-девочки. То есть имелись и у ашек свои силачи, но против наших они не тянули. Кишка была тонка.

И я бы про ашек речи не заводил, если бы не Сусанна. Но, увы, красавица Сусанна была их бесспорной фишкой. Симпатичная, с ресницами в пять сантиметров, улыбчивая и всегда в мини-юбке. За эту мини-юбку ее обожала вся школа. Кроме учителей, понятно. Им-то обидно было, что авторитет иногда зарабатывается в три минуты. А что, надел мини-юбку — и готова уважуха! Но ведь не только в юбке было дело. Сусанна и ходила, как танцевала, и плечиками кокетливо покачивала! А как она здоровски улыбалась! Как загадочно отсвечивали ее золотистые очочки! Короче, обалдеть, не встать. Когда Сусанна по коридору процокивала на каблучках, даже беготня на время прекращалась. Поскольку опасно становилось для жизни. Побежишь, засмотришься — и в поворот не впишешься. Вовыч так однажды мимо туалета в стену въехал, и я с Лешиком (он тоже голову вывернул) столкнулся — черепок к черепку. Аж искры из глаз посыпались.

Ашки, правда, говорили, что она их указкой молотит. То есть когда не может что-то словами доказать. Но я так думаю: это они себе цену набивали. Вроде как за все в этой жизни нужно платить. А нам даже смешно было. Подумаешь, наказание! И мы бы согласились, пусть лупит. Зато целый урок сиди и любуйся ее очочками!

То есть Аделаиду мы тоже, конечно, любили, но только совсем по-иному. И ашкам, чего уж там скрывать, крепко завидовали. Они это понимали и форсили, как могли. Сусанну «нашей кралей» звали и, конечно, мечтали после школы жениться на ней. Ну полные чудилы! Станет Сусанна так долго ждать! Конечно, найдет себе какого-нибудь хлыща с машиной. Или на крайняк выскочит за какого-нибудь старшеклассника. Но эти наивняки все равно на что-то надеялись и даже время от времени дрались из-за учительницы. А что с них возьмешь? Артадоксы, блин.

Хотя… Сказать по правде, я тоже иногда надеялся. Даже представлял Сусанну сидящей в моей будущей машине. Особенно сладкой казалась сцена, когда мы подъезжаем к одиноко голосующей фигурке с авоськами и узнаем Олечку Нахапетову. Само собой, подсаживаем, подвозим. Я при этом смотрю на дорогу, аккуратно рулю, но в зеркальце заднего вида временами все же поглядываю. И вижу, как горько рыдает на заднем сидении Олечка. Ну а Сусанна гладит ее по голове и утешает. Типа, ничего уже не изменишь. Жизнь сурова, а Максик один…

Или вот на днях мы в магазин с мамой заходили — и тоже вышел казус личного свойства. Пока мама набирала в корзинку продукты (а она это ой как любит!), я скучал у дверей. Косился на зевающего охранника и сдвигал брови. Потому как нельзя зевать на посту. Я ведь у доски не зеваю, хотя тоже очень хочется. Так и весь магазин прозевать можно. А если булку кто лишнюю вынесет? Или коробку конфет? Могут ведь и ячейку запросто вскрыть.

В общем, пришлось это дело взять на себя. Пока охранник глаза тер да зевал, я прошелся вдоль металлических ящичков, проверил ключи на открытых дверцах. Разумеется, несколько бирок с ключами отсутствовали. Охрана, блин!.. Попутно пересчитал сложенные стопкой корзинки, но сбился. Люди посматривали на меня с любопытством. Чтобы они понимали, что я здесь не просто так, я напустил на себя важный вид и сложил руки за спину. Вроде как и я вместе с охранником. И пусть не думают, что если один зевает, то и второй прошляпит кражу. А что маленький, так, может, это… На полставки! Как моя мама в институте. С виду я, конечно, не Илья Муромец, но кто знает, что у меня в карманах и за поясом? Может, в правом кармане у меня разрядник, а в левом — револьвер травматический?

У касс между тем возникло недоразумение. Сканер не считывал какой-то там код, и это показалось мне подозрительным. Я подошел ближе и только тут разглядел лицо кассирши — миловидное, с такими же, как у меня, сердито сдвинутыми бровями. Я почему-то это сразу уловил, что мы с ней похожи.

— Маша, перебей сливу! — крикнула кассирша и протянула пакет таким изящным движением, что в груди у меня сладенько екнуло. Очередь терпеливо ждала, а кассирша хмуро поглядывала вокруг и барабанила красивым маникюром по стойке. — Ну где она там?

— Наверное, сливу сажает, — басовито пошутил кто-то в очереди. — Ждет, когда вырастет…

Кассирша не улыбнулась, и я тоже решил, что шутка плосковата.

— Да-a, сейчас накопим народу… Миша, сбегай за ней. Пусть поторопится, — скомандовала кассирша, и охранник, оказавшийся Мишей, послушно потопал выполнять приказание.

Я даже на миг растерялся. Получалось, что выход теперь охранял я один! Ни фига себе! А если вооруженное ограбление? А если люди в масках и с автоматами? Все ведь поверили, что у меня разрядник, а на самом деле ни разрядника, ни даже простенькой рогатки. Конечно, пару приемов карате я знаю… Видел в одной киношке. Но у грабителей-то обычно автоматы! И может, бомбы даже…

— Ну вот, теперь все пропали, — раздался знакомый бас. — Ни Маши, ни Миши. Опасно посылать кого-то вдвоем.

Кассирша фыркнула, а я подумал, что, пожалуй, мужчина прав. Засаду могли устроить и в глубине магазина, а если служащих только двое, то что они сделают против толпы грабителей.

— Вот же черт, ноги затекли! — ухающее произнес все тот же мужчина. Он явно не умел молчать, и кассирша тут же дала ему укорот.

— Ноги не ноги, а ругаться нечего, не в троллейбусе.

Мужчина смущенно затоптался, не зная, что ответить. А может, его смутило упоминание троллейбуса. Меня, если честно, тоже смутило. Даже в голове что-то скрипнуло от натуги. Я с уважением взглянул на кассиршу. И подумал, что в такую, точно, можно влюбиться. Во-первых, симпатичная, во-вторых, боевая, в-третьих, голосистая. Прямо Жанна д’Арк! Мне такие боевые всегда нравились. Можно даже жениться, когда вырасту. Если она не успеет выскочить замуж. Главное, с такой можно спокойно по городу гулять — даже по самым глухим районам. Никакая шпана не прицепится…

Я запоздало вдруг испугался, припомнив, что там, в глубине магазина, находится моя мама, но в этот момент все трое показались между прилавками. В смысле — Маша, охранник Миша и моя мама с корзинкой. Касса вновь заработала, очередь обрадовано забурлила.

Перед тем как выйти из магазина, я послал два взгляда: один неодобрительный — сонному охраннику и второй влюбленный — голосистой кассирше, имени которой я даже не знал. Ну да узнаю, когда подрасту. Если дождется, конечно. Женщины — они ж ветреные. Я по своей Дашке знаю. Всех своих детсадовских кавалеров, считай, позабыла. И Олечка меня бросила ради Вовыча. А как жить дальше, если Вовыч мне друг? Получается, если любят его, значит, он предатель? Но ведь и я ему друг. Значит, обязан желать добра. И Олечке, и ему. Иными словами, будет им хорошо, стало быть, и в моем садочке расцветут ананасы. Тогда почему все не так? Почему мне муторно и плохо?

Глава 15 РОДНЫЕ КИСЕЛЬНЫЕ БЕРЕГА

Если звук шагов еще можно было принять за галлюцинацию, то человеческий голос мы не спутали бы ни с чем. Потому и начали вопить одновременно.

Вовыч объяснял потом, что кричал: «Полундра», чтобы предупредить людей об опасности, а мне казалось, что я кричал: «СОС!» На морском языке — это «спасите», кто не знает. Но почему-то вопли наши сливались и напоминали словечко роднее и попроще. Может быть, даже «мама», хотя согласитесь, в минуту опасности логичнее звать папу.

— Кто там еще верещит?

Голос принадлежал невидимому в тумане мужчине, и мы так воодушевились, что заблажили еще громче:

— Мы здесь! Мы тута! Не можем доплыть!

Голос незнакомца начал бурчать и ругаться. Мне показалось, что он удаляется, и я тоненько прокричал:

— Дяденька, не уходите, здесь чудовища!

— И акулы! — подхватил Вовыч. — Тигровые и белые!

Скрытый туманом мужчина, кажется, возвращался. Еще минута, и он с кряхтением начал стаскивать что-то в воду.

— Держись, мелюзга! Сейчас посмотрим на ваших акул.

Какое-то время, затаив дыхание, мы ждали своего спасения, и оно пришло в облике коренастого, сидящего верхом на двух бревнах незнакомца. Обряжен он был в рабочую спецовку, а ноги в высоких сапожищах опустил прямо в воду — то ли не боялся акул, то ли не верил в их существование. Греб он тоже доской, но не в пример нам — более умело.

— Вон вы на чем… А я-то голову ломал, кто нашу кювету спер.

— Мы только поплавать.

— Жуки-плавунцы… — незнакомец подобрался ближе и, ухватив наше суденышко, с натугой потянул. Под днищем явственно заскрежетало. — Это что еще за фокусы? На мель, что ли сели?

— Откуда же здесь мель, дяденька? Посреди озера.

— Озера… — он дернул железное корыто сильнее, качнул вправо-влево, и оно, наконец-то поддалось, скрипуче съехало на вольную воду. — Да… Набросали хламу. Видать, за трос какой зацепились…

Мы с Вовычем переглянулись. Мысли в головах свивались в узлы, путались ручками, ножками и хвостиками. Догадка была очевидной, но представлялась чересчур уж обидной. Во всяком случае, про монстров и коралловые рифы рассказывать этому человеку явно не стоило. Работая доской, незнакомец отбуксировал нас к берегу, помог выбраться из корыта.

— Куперы Фениморы, понимаешь! — ворчал он. — От горшка два вершка, а уже мореходы.

— Вообще-то Купер про другое писал, — вежливо поправил Вовыч. — Про индейцев с бледнолицыми.

— Что? — мужчина почему-то рассердился. — А ну, марш отсюда! И чтоб больше не шастать мне здесь! Ерундиты хреновы!

Мы с Вовкой зашагали от котлована. В спину нам продолжало нестись:

— Свалятся, утонут, а мне — отвечай… Давно говорил — огородить надо. Тройным забором!.. Еще и ноги промочил. Фениморы, понимаешь, Куперы…

Он продолжал еще что-то ворчать и бурчать, но мы не обращали внимания. Под ногами-то была суша! Восхитительно твердая, устойчивая! Хотелось прыгать, танцевать и притаптывать. Мы ведь реально спаслись — выбрались из самой настоящей пучины!

— Все-таки здорово поплавали, — выдохнул Вовыч.

— Здорово, — согласился я. — Но знаешь, в школе лучше про это не рассказывать. Даже ребятам из нашей организации.

— Думаешь, засмеют?

Я промолчал, а Вовыч нахмурился.

— Ты тоже поверил в трос? Считаешь, реально могли зацепиться?

— А сам-то как думаешь?

— Да ты что, Макс! — Вовыч немедленно завелся. — Это же полная фигня получается! Мы что, как пупсы последние, болтались на одном месте битых полдня?

Мне очень хотелось ответить: «нет», но я честно пожал плечами.

— Не знаю, Вовк.

— Но ведь шея-то была! И акулы были…

— Ну… Может, это какое-то другое измерение, — неуверенно предположил я. — Сначала провалились туда, потом обратно вывалились.

— Вот так вечно кругом, — Вовыч расстроился. — Провалились — вывалились… Какой фильм ни включи — обязательно параллельная реальность. Другого что! — уже и выдумать не можем?

— Выдумай, если можешь.

— А почему я должен выдумывать?

— Не хочешь, не надо. Дело-то в другом. Если нет весомых доказательств, лучше помалкивать. Это тюбик с пастой можно разрезать и показать, а тут что мы покажем-докажем?

— Да-a, доказать будет трудно… — у Вовыча даже плечи поникли. И тут за нашими спинами что-то утробно простонало. Вздрогнув, мы повернули головы. Воды за туманом мы уже не видели, но фигурка недавнего спасителя по-прежнему топталась на берегу. С сапогами в руках, с вытаращенными глазами, строитель крутил головой, пытаясь определить источник странного звука. А нам и определять было не нужно. Не сговариваясь, мы пустились с Вовычем в бегство.

Наверное, мы поступили не очень правильно. Настоящие ученые точняк бы остались на месте — рассовали бы всюду камер и датчиков, вооружившись биноклями и тепловизорами, принялись изучать явление. Но… На этот затянувшийся день приключений с нас было более чем достаточно. Ужасно хотелось домой — к мамам и папам, к братикам и сестренкам. И не спешите нас осуждать. Конечно, в девять лет можно быть гениальными детьми, но до настоящих ученых мы с Вовычем еще не доросли. Ну вот как-то пока не получилось. Уж извините…

ЭПИЛОГ

Ближайшим летом мы с Вовычем намеревались повторить путешествие — уже с нормальной экипировкой, на какой-нибудь суперской байдарке, однако не вышло. Весной возобновились работы, и первым делом строители возвели вокруг котлована огроменный забор. Подозреваю, что там, за забором, они не только строительством баловались. Заводили для маскировки движки тракторов, а сами под шумок отлавливали акул и древних рептилий. Куда их потом девали, этого мы с Вовычем так и не выяснили. Может, в какой-нибудь секретный аквапарк увозили, а может, в не менее секретный институт — для опытов. Хотя могли выпускать и в мировой океан. Это было бы самым лучшим вариантом. Значит, можно было надеяться, что однажды (станем же мы когда-нибудь капитанами!) встреча с морскими исполинами вновь произойдет. А если так, то и жизнь приобретала смысл и в школу было ради чего ходить.

В общем, кто говорит, что жизнь штука грустная, в корне не прав. Все, что требуется такому человеку, это напрячь память и зажмуриться. Чтобы вспомнить себя маленького и гогочущего — лет этак в семь или девять. Ведь было же что-то, из-за чего мы так веселились. И гениев среди нас бегало великое множество, и умниц хватало, и даже герои свои находились! Что характерно, все поголовно умели смеяться. И куда это растерялось, — вот над чем бы задуматься главным академикам планеты. Решим эту проблему, решим и все остальные. Потому что веселые люди не воюют и не ссорятся, веселые люди не обижаются и умеют прощать. Доказать не могу, но уж поверьте гению на слово.

То есть я бы мог еще страниц сто расписать и целый секстильон про разные мудреные вещи, но краткость-то у нас, помните, наверное, чья сестра? Вот и закругляюсь. Чтоб никто не успел заскучать и уснуть.

Потому что книги, ребята, не снотворное. Книги, ребята, — витамин. Вот и кушайте на здоровье. Приятного всем аппетита!

Оглавление

Глава 0 ТИПА, ВВОДНАЯ. ПОТОМУ ЧТО ОБО МНЕ, О ЖИЗНИ И ВООБЩЕ…

Глава 1 СМЕШИНКА И КОТЛОВАН

Глава 2 ГОРЕ-АРГОНАВТЫ

Глава 3 ТОСКА АДМИРАЛА…

Глава 4 ВСЛЕД ЗА МАГГЕЛАНОМ

Глава 5 МЕЖДУ НЕБОМ И ВОДОЙ

Глава 6 В ПОИСКАХ ТАЙНЫХ КАЛИТОК

Глава 7 ЗАТЯНУВШЕЕСЯ ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Глава 8 ГИПЕРБОЛОИД, СТРОЙКА И КОЕ-ЧТО О ФУТБОЛЕ

Глава 9 О СЕВЕРНОМ СИЯНИИ, СНАХ И БЛОГГЕРАХ

Глава 10 ПРО АНГИНУ, НЕБО И МУДРОСТЬ

Глава 11 ЖИЗНЬ БЕЗ ФАНТАЗИЙ И МЕТЕОРИТОВ

Глава 12 УЖАС ТИХИЙ И УЖАС ГРОМКИЙ. В ОБЩЕМ, ПРО НАШЕ ФУТБОЛЬНОЕ БРАТСТВО…

Глава 13 ГОСТИ ИЗ СНА…

Глава 14 ЛЮБОВЬ И ВОЙНА. А ЕЩЕ О ЖЕНИХЕ МОЕЙ НЕВЕСТЫ

Глава 15 РОДНЫЕ КИСЕЛЬНЫЕ БЕРЕГА

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg