«Золотое снадобье»

Золотое снадобье (fb2) - Золотое снадобье [litres] (пер. Мария Васильевна Семенова) (Трилогия картографов - 2) 3624K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - С. И. Гроув

С. И. Гроув Золотое снадобье

S. E. Grove

THE GOLDEN SPECIFIC

Copyright © 2015 by S. E. Grove

Maps by Dave A. Stevenson

All rights reserved

Перевод с английского Марии Семёновой

© М. Семёнова, перевод, 2016

© В. Еклерис, иллюстрация на обложке, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается Элтону

Нам нелегко в полной мере осознать притягательность и значение желтого металла для конкистадоров. Мы с готовностью подмечаем тонкую иронию Эрнана Кортеса, так объяснявшего мексиканскому вождю: испанцы, мол, страдают особым заболеванием сердца, от которого единственным снадобьем является золото. Тем не менее в этой тонкой ироничности, как и почти во всех своих качествах, Кортес весьма нетипичен.

Инга Клендиннен. Противоречивые завоевания: испанцы и майя на Юкатане, 1517–1570

В Бостоне еще длился 1799 год, однако в других местах история пошла иными путями. Севернее простерлись доисторические снега. За океаном лежали портовые города Средневековья. На юге образовалась сущая мозаика всевозможных прошлых и будущих. А еще дальше – кто может с уверенностью сказать? Мир изменился решительно и внезапно. Деятели самых разных наук изучали эту проблему, но не находили ответа. Слишком многое оставалось неизвестным. Слишком многое в обновленном мире вообще не поддавалось истолкованию.

А если принять во внимание, что никто не мог с уверенностью сказать, было ли Великое Разделение вызвано человеческой деятельностью – и если было, то в каком историческом веке.

Шадрак Элли. История Нового мира

Пролог

4 сентября 1891 года

Дорогой Шадрак!

Ты спрашиваешь, не выяснил ли я чего нового о Вещих. Сообщаю, что в пределах Индейских территорий о них никто последнее время не слышал. Равно как и не видел вот уже более пяти лет.

Тем не менее слухи отнюдь не беспочвенны. Когда три года тому назад мне понадобился целитель, я проделал немалый путь, пустившись на поиски. Все началось с мальчишки, застрявшего под землей в шахте. Несколько дней его вопли отдавались в вертикальном стволе, вгоняя в ужас всех, кто к нему приближался. Он так горько жаловался на судьбу, что слышавшие впадали в отчаяние, соответственно все попытки спасти паренька терпели неудачу. В конце концов обратились ко мне. Вчетвером мы укрепились духом и отправились к шахтам, надеясь вытащить пострадавшего. Мы обнаружили его в мрачнейшей из бездн; несчастный тщетно царапал пальцами стены. Он, не противясь, отправился с нами наверх, всхлипывая по пути. И, лишь вытащив его на свет дня, мы увидели, что у парня не было лица.

Существа, прозванные здесь плаксами, – лакримы Пустошей, – редко посещают Территории. Я сам не очень-то верил в их существование, пока не встретился лично. После этого отпали все сомнения. Служебные обязанности потребовали от меня спасти дитя, провалившееся в подземелье; теперь, когда я увидел его состояние, долг сострадания отправил меня на поиски исцеления. Итак, я оставил своих помощников хозяйствовать в Соленом, сам же повез лакриму на север, к Жуткому морю, надеясь разыскать там Вещих и их легендарных целителей.

Поездка продлилась гораздо дольше намеченного. Кроме того, присутствие мальчика, при всей моей к нему жалости, постоянно ввергало меня в отчаяние, и это едва не довело до беды. Лишь чистая удача свела нас на берегу моря с Вещей – женщиной, направлявшейся на восток.

Она тотчас поняла, зачем я приехал.

«Далеко ли он пропутешествовал с тех пор, как утратил лицо?» – спросила она.

Я ничего не смог ей об этом рассказать. Она изучила его ладони, что-то для себя уясняя.

«Попытаемся», – сказала она затем. И без промедления согласилась отвести нас к ближайшему тучегонителю, – так они называют Вещих, более других одаренных способностями к исцелению.

Спустя десять дней мы прибыли к месту, которое я с тех пор пытался найти, но не мог. Странный такой уголок, где ветер, налетающий с холодного моря, заставляет сосны перешептываться похоронными голосами… Тучегонитель обитал в избушке под дерновой крышей. Мы вышли к его жилью в сумерках; при нашем появлении птицы улетели в чащу, укрылись за деревьями олени, белки и кролики. Когда утих посвист крыльев и шорох лап, тревоживших опавшую хвою, воцарилась полнейшая тишина.

Тучегонитель оказался на удивление молод. Я так и не узнал его имени. Он стоял возле избушки, очевидно предупрежденный о нашем прибытии. На меня он даже не посмотрел – сразу взял плаксу за руку и повел к древесному пню, на срезе отполированному до блеска. Здесь он приложил руки к лишенному черт лицу плаксы, словно прикрывая от холода. Потом сам закрыл глаза, и я прямо-таки почувствовал поток мыслей и намерений от него к нашему мальчику. Плакса крепче прильнул к его ладоням, словно принимая благословение.

Я ощутил перемену прежде, нежели она стала видимой. Даже лес кругом словно замер: деревья, камни и облака в небе как будто оставили все дела и застыли, наблюдая за происходившим. Серые угрюмые сумерки озарились ясным и чистым серебряным светом. Я мог разглядеть повисшие в воздухе пылинки, замершие подобно созвездиям небесных сфер. Каждая иголка на ближней сосне сверкала, будто серебряный меч. Древесные стволы оделись в прихотливые узоры из черненого металла. Все кругом обрело удивительную, поистине хрустальную четкость. Я ощутил, как улетучивается и без следа пропадает тягостное уныние, ставшее уже привычным… Чистый лесной воздух ни дать ни взять распространился из легких по всему моему телу, подарив ему деятельную, чудесную радость. Право же, никогда раньше я не чувствовал себя настолько живым!

Глаз я не закрывал, но моим вниманием завладел как бы обновленный мир, окружавший меня. Когда я вновь посмотрел на тучегонителя, он уже отстранился от плаксы. Мальчик стоял перед ним целый и невредимый. У него заново проявилось лицо. И оно отражало величайшее изумление.

С тех пор я не единожды размышлял, что же на самом деле случилось тогда в лесу. И пришел к выводу, что ясность и чистота, дарованные в те мгновения моему восприятию, имели прямое отношение к силам, преобразившим лакриму. Ибо у всех нас чувства отчасти притуплены: у одних в большей степени, у других в меньшей. Всех нас подавляет груз накопленного горя. Наличие лица, у меня например, просто скрывает постепенное отмирание качеств, долженствующих одушевлять человеческое существо… Если подумать – все мы в какой-то мере безлики!

…Итак, ты спрашиваешь, знаком ли я с Вещими. Отвечаю: едва. Мы ушли из тех сосновых лесов и увели с собой мальчика. Я обменялся едва ли двумя десятками слов с нашей проводницей, а с тучегонителем – и того меньше.

Ты спрашиваешь также, могу ли я вновь отыскать этих людей. Увы, не могу. Как я уже упоминал, я пытался заново обнаружить то место, но оно словно исчезло.

А вот на вопрос, верны ли слухи о целительских способностях Вещих, отвечаю со всей определенностью: правда святая! И еще добавляю: тот, кто в силах вылечить лакриму, несомненно способен изгонять хвори, против которых мы безуспешно боремся с помощью микстур и таблеток.

Твой Адлер Фокс, шериф города Соленый, Индейские территории

Часть I Зацепки

1 Неофит

Большинство жителей Нового Запада поклоняются Судьбам. По мнению верующих, эти всемогущие божества вплетают прошлое и будущее каждого живого существа в величественный ковер бытия. Несколько меньшее поклонение присуще Истинному Кресту, наиболее чтимому в Пустошах. Остальная часть населения принадлежит к разного рода учениям, зачастую невразумительным. Крупнейшей среди этих сект является нигилизмийство…

Шадрак Элли. История Нового Запада

31 мая 1892 года, 9 часов 07 минут

Утром тридцать первого мая София Тимс стояла на Маячной улице и разглядывала сквозь разрыв в железном заборе каменное строение. Подъездную дорожку к парадному крыльцу особняка окаймляли можжевельники, темные и неподвижные. Здание издали выглядело холодным и даже зловещим. Сплошь гладкие стены, задернутые занавесками окна… София глубоко вдохнула, выдохнула и вновь посмотрела на табличку возле ворот. Вот что она гласила:

Нигилизмийский архив

Бостонское отделение

Уже в сотый раз за утро София спрашивала себя, не совершает ли ошибку. Сунув руку в карман юбки, она нащупала два талисмана, неизменно ее сопровождавшие. Карманные часы и катушку серебряной нити. Нащупала и стиснула в кулаке, словно они должны были внушить ей побольше уверенности.

Записка, из-за которой она стояла перед воротами архива, прибыла несколькими днями ранее. София вернулась после очередного безрезультатного посещения бостонской Публичной библиотеки и обнаружила на кухонном столе конверт, оставленный для нее миссис Клэй, экономкой. Почерк на конверте показался незнакомым, обратный адрес отсутствовал. София вскрыла письмо. Внутри лежал буклет. На обложке красовалась сидящая горгулья с завязанными глазами, а название повторяло надпись на табличке возле ворот:

Нигилизмийский архив:

Бостонское отделение

Внутри буклета красовались две длинные колонки текста, объяснявшие предназначение архива.

Мир, который вы видите вокруг себя, есть фальшь. Настоящий мир, Истинная эпоха, был утрачен в 1799 году во время Великого Разделения. Архивисты и хранители, работающие в нигилизмийском архиве, посвятили свои жизни розыску и собиранию документальных свидетельств мира, который мы потеряли, – его Истинной эпохи. Обладая широчайшей коллекцией, имеющей отношение как к Истинной эпохе, так и к Апокрифической, в которую мы все живем, наш архив положил своей целью определить, сколь сильно мы удалились от истинного пути.

Далее буклет не без гордости сообщал о сорока восьми комнатах, полных архивными документами, имеющими отношение ко всем уголкам известного мира. Газеты, личные письма, рукописи, редкие книги… что угодно другое, заслуживающее названия печатного текста. Кончалась книжица короткой, но значительной фразой:

К изучению архива допускаются исключительно нигилизмийцы.

А на задней странице красовалась приписка той же рукой, что надписала адрес на конверте.

София, если ты еще разыскиваешь свою мать, ты найдешь ее здесь.

Появись буклетик несколькими месяцами ранее, София бы с содроганием выкинула его, едва глянув на содержимое. Она была неплохо знакома с нигилизмийцами, имела представление о яростной силе их убеждений и знала, насколько опасными делала своих приверженцев нигилизмийская вера. Время от времени София в ужасе просыпалась по ночам, стряхивая кошмар: ей снилось, будто она бежит по крышам вагонов, а поезд все набирает ход… И конечно, в этих снах ноги словно свинцом наливались, а за нею гнался нигилизмиец и бросал блестящий абордажный крюк, метя ей прямо в сердце…

Однако за минувший год многое успело измениться.

София очень хорошо помнила тот декабрьский день – и как она бежала вниз по лестнице к тайной комнате с картами в доме тридцать четыре по улице Ист-Эндинг, сжимая в руке ключевую улику давнего исчезновения родителей. Ее дядя Шадрак сидел за столом с обтянутой кожей столешницей, а подле дяди – его лучший друг, знаменитый исследователь Майлз Каунтримен. С ними был и Теодор Константин Теккари, больше известный как Тео – парень из Пустошей, успевший стать членом их маленького семейства.

Трое молча слушали, как София голосом, прерывающимся от волнения, зачитывала письмо отца…

Он написал его восемь лет назад, сообщая Софии, что стезя их с мамой путешествия сделала неожиданный поворот. Решив не отмахиваться от едва уловимых путевых знаков, они направились в Авзентинию…

Майлз аж взвыл от восторга, принялся хлопать хохочущего Тео по спине и тут же начал строить планы к немедленному отправлению. Шадрак тоже слушал с восторгом. Но когда он перечитал письмо, а потом еще и еще раз, восторг уступил место недоумению.

– Никогда не слыхал ни об этой Авзентинии, ни об этих знаках, – проговорил он озадаченно. – Впрочем, какая разница! Уж кто-нибудь нам да подскажет!

Однако дни сменились нескончаемыми неделями, и стало до боли в глазах ясно: подсказки ждать неоткуда. Шадрак Элли, великий картолог, известный всему Новому Западу, человек, способный создать и прочесть карту любого вида, известного образованному человечеству, – Шадрак написал едва ли не каждому исследователю, картологу, библиотекарю, с кем был хотя бы как-то знаком… и еще многим и многим, с кем знаком не был. Увы, такого названия никто не встречал ни в устном виде, ни в письменном.

Одна София не теряла надежды. Она нерушимо верила в то, что, поколе она изучает картологию, Судьбы в их неизреченной мудрости только и ждут, как бы повести ее вперед за путеводным клубочком открытий. Зря ли божественное водительство прежде всегда наставляло ее на истинный путь? Не затем же, чтобы теперь подвести?

И конечно же, возможные зацепки время от времени возникали. Шадрак отправлял по следу Майлза или иного друга-исследователя… Раз за разом ниточка истончалась, чтобы окончиться в тупике. Тянулись месяцы, список неудач рос себе и рос… Неизменным оставалась лишь убежденность Софии: вот сейчас появится еще одна улика, самая неоспоримая, не чета всем прежним… и они наконец-то поймут, куда занесло Минну и Бронсона!

А потом, к исходу зимы, избрали нового премьер-министра. И он предложил Шадраку место в правительстве, а именно – пост министра сношений с внешними эпохами. Премьер Блай был давним, испытанным другом. Шадрак не смог ему отказать и вскоре сменил на посту их общего друга, Карлтона Хопиша. Тот все еще отлеживался в городском госпитале Бостона; жестокое нападение искалечило его телесно и лишило рассудка. Увы, время шло, но ни малейших признаков улучшения не наблюдалось…

Работа в министерстве отнимала все время Шадрака. Он уходил из дома с рассветом, возвращался поздновато даже для ужина. София все равно каждый вечер дожидалась его, торопясь поведать об открытиях минувшего дня… К сожалению, дядя-министр так уставал, что не мог сосредоточиться – слушал рассеянно, взгляд останавливался, глаза стекленели… Однажды за поздним ужином София выскочила из-за стола за блокнотом, когда же вернулась – Шадрак крепко спал, поникнув головой на кухонный стол. Стоит ли удивляться, что мало-помалу Шадрак прекратил свои разыскания. Сошли на нет и уроки картологии, которые София с замиранием сердца ждала каждый вечер.

Зима тянулась бесконечно. Шадраку было хронически некогда, София постепенно впала в мрачную тоску. Майлз уехал исследовать очередную символическую подсказку и забрал с собой Тео. София день за днем проникалась все более жутким ощущением одиночества. Она пыталась самостоятельно изучать картологию, но по большей части без толку. После школы часами просиживала в бостонской Публичке, вчитывалась во все подряд книги, более-менее относившиеся к избранной теме. Дома же буквально жила в хранилище карт, но дядино собрание земных начертаний подсовывало ей больше загадок, чем ответов.

Когда в воздухе наконец повеяло весной, надежды Софии почти истаяли. Зато она совсем лишилась сна, из-за чего стала забывчивой и неуверенной. Бывало, она открывала заветную тетрадку, чтобы изложить события дня, – и на страницу щедро капали слезы. Они расплывались, превращая аккуратные строчки в бесформенные серые облака, рисунки смазывались, покрывались пятнами… И это притом что внятной причины для слез вроде и не было.

…Тогда-то Судьбы и ниспослали ей знак! Все началось в сумерках. Она сидела у окна своей спаленки, высматривая на улице Шадрака, и заметила у ворот неясную фигуру. Некто маялся в нерешительности, то делая шаг по улице прочь, то возвращаясь к воротам. Камни мостовой блестели от недавнего ливня, по земле вился легкий туман, окружавший уличные фонари облаками мутного света…

Фигура была женская и казалась смутно знакомой. Наверное, соседка, подумалось Софии, но которая? Женщина прижала ладонь к сердцу, потом обратила ее в сторону окошка Софии: несомненный жест любви и приязни.

Девочку как ударило! Она замерла, пристально вглядываясь. Потом пулей вылетела из комнаты, бросилась вниз по ступенькам, через кухню – на улицу. Женский силуэт все колебался в воздухе, плавая у ворот. София тихонько шагнула к ней, едва отваживаясь дышать…

– Мама?.. – прошептала она.

Но фигура рассеялась…

А на следующий вечер появилась опять. За минувшие сутки София успела наполовину убедить себя, что это шутило ее разгулявшееся воображение вкупе с отчаянием и усталостью. Тем не менее она напряженно ждала, уткнувшись в окно. Когда робкий силуэт Минны вновь вырос возле ворот, у Софии задрожали коленки. Вскочив, она бросилась из дому.

В этот раз тень Минны помедлила исчезать. Вот она сделала шаг назад, потом еще, отступая на улицу. София открыла калитку и устремилась за ней, вслух умоляя:

– Постой! Пожалуйста, не уходи!..

Минна остановилась. София приблизилась к ней. Собственные шаги казались ей неестественно гулкими в уличной тишине. Лицо матери было бесплотным и бледным, но вполне различимым и узнаваемым в сумеречном свете. Было, однако, в ее облике нечто странное… Что именно, София сперва понять не могла, но, подойдя, разглядела: силуэт казался бумажным. А в остальном – точное подобие Минны Тимс, вдобавок ожившее. Она горестно протянула руку навстречу Софии… а потом заговорила:

– Затеряны, но не утрачены… отсутствуем, но не исчезли… незримы, но подаем голос… Разыщи нас, пока мы еще дышим!

Последние слова, кажется, несли в себе всю суть таинственного послания, ибо прозвучали уже после того, как Минна снова исчезла.

Софии, впрочем, было не до тонкостей. Впервые за много месяцев ей показалось, будто она полной грудью вдохнула свежего воздуха. Она словно тонула, но слова, достигшие сквозь вечерние сумерки ее слуха, вытянули Софию на поверхность. Да, она по-прежнему барахталась в глубокой черной воде, но теперь могла хотя бы дышать! Отнимающая волю печаль, гнувшая ее долгую зиму, по крайней мере, сделалась видима. До берега черных вод еще плыть и плыть, но София узрела берег!

Чудесные явления продолжились и на следующий день – в виде буклета нигилизмийцев. Вновь и вновь перечитывая сделанную вручную приписку, София говорила себе, что, пожалуй, Судьбы не могли выразить свою волю яснее!

Шадраку рассказывать о своих видениях Минны и о нигилизмийском конверте София не стала.

Есть вещи, чье колдовское очарование, чьи таинственные посулы сохраняются, пока остаются неразглашенными… София прекрасно отдавала себе отчет, насколько невероятно явление туманной фигуры возле ворот. Стоило представить, как она рассказывает Шадраку – и все, ощущение присутствия Минны рассеивалось. Как рассказать о чуде, как передать всю мощь шепота, произнесшего несколько слов?.. Трудно было даже мысленно отдавать пережитое на суд трезвого рассудка, ибо тревожащие вопросы тотчас налетали роем. «Что это вообще было? Она настоящая или нет? С какой бы стати мне ее видеть и слышать? Что может означать ее появление?..» София решительно отмахивалась от таких мыслей. Даже не пыталась пристально, в мелочах, вспоминать силуэт у ворот. Лишь приняла несколько простых истин, казавшихся неоспоримыми. Мама просила ее о помощи. Судьбы посылали ей знамение. Точка!

Шадрак, между прочим, в Судьбы не верил. Даже если бы Софии удалось донести до него отчаяние, которым дышали слова Минны, и чувство ясности, навеянное буклетом, – Шадрак уж точно не усмотрел бы во всем этом водительства свыше. Его объяснения были бы совершенно иными, София же хотела видеть именно то, что узрела: жгучую необходимость спешить… и четкий путь впереди.

Итак, она решила ничего не говорить дяде. Сама же два дня все обдумывала – и приняла решение.

И вот она стояла против высоченных железных ворот, стараясь успокоить дыхание. Потом толкнула рукой – и створки беззвучно отошли внутрь. Гравий на дорожке заскрипел под ее башмачками. София медленно шла в горку, и огромный дом надвигался на нее, постепенно давая как следует себя рассмотреть. Оказывается, там и сям занавески были раздернуты. У парадного входа трудился садовый рабочий. Он орудовал граблями, наводя красоту: разглаживал гравий идеальными концентрическими кругами. Других звуков, кроме шороха мелких камешков, тревожимых граблями, не было слышно.

Рабочий не обратил на Софию внимания. Девочка поднялась по гранитным ступеням. На крыше, над распахнутыми дверьми, удобно расположилась горгулья, знакомая ей по буклету. Каменный язык, высунутый из пасти, казался длинным до невозможности.

За дверьми брала начало узкая ковровая дорожка. Малиновая полоска пересекала мраморный пол, ведя к высокой деревянной стойке. София повыше вскинула голову и направилась туда. Человек за стойкой поднял глаза, отложил книгу, которую держал. И кивнул Софии:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – отозвалась она и посмотрела служителю в глаза.

Он был лысым, а голубые глаза – до того бледными, что казались вовсе бесцветными.

София сглотнула:

– Мне нужно обратиться в архив.

Лысый вновь кивнул, не сводя с гостьи взгляда.

– Посетители, желающие сделать запрос, должны заполнить карточку искателя, которая, будучи одобрена, предоставляет неограниченный доступ к любому хранилищу. Однако есть ограничение. – Он сделал паузу. – К пользованию архивом допускаются лишь нигилизмийцы.

– Да, я понимаю, – сказала София. – Я нигилизмийка.

2 Нигилизмийские апокрифы

Нигилизмийцы стали отправлять посланников в другие эпохи еще в 1850-е годы. Цель миссий – побуждать эпохи прошлого развиваться так, как описывалось исторической наукой Нового Запада. Тем не менее возникли множественные препятствия как философского свойства, так и чисто практического. Представьте хотя бы всю тщету попыток заставить исследователей родом из Папских государств отплывать на восток в надежде «открыть» континенты Западного полушария. Тем не менее деятельность подобного рода не прекращается. Из одного только Бостона каждый год отправляются десятки миссионеров: в Папские государства, в Сокровенные империи, к Ранним фараонам…

Шадрак Элли. История Нового Запада

31 мая 1892 года, 9 часов 09 минут

Сперва София решила, что нигилизмийский буклет ей прислал кто-то из библиотекарей бостонской Публички: даром ли ей там столько месяцев помогали чем могли. Мог же затесаться и тайный нигилизмиец?..

Потом ей стало казаться, что конверт подбросил один из друзей Шадрака, вполне закономерно считавший, что ее дядя нипочем не захочет лично обращаться в нигилизмийский архив. Узколобым или зашоренным Шадрака назвать никак нельзя, тем не менее события недавнего прошлого весьма конкретно настроили его против нигилизмийцев. Он и прежде всерьез не воспринимал постулаты этого вероучения, а теперь убедился, что его адепты могли быть очень опасны.

Наконец девочке пришло в голову, что безымянный отправитель, возможно, сам работал в архиве. Работал – и знал со всей определенностью, что здесь найдется нечто небесполезное для ее поисков. Вроде бы дикая мысль: чтобы незнакомый нигилизмиец да взялся ей помогать?.. Однако Софию дрожь пробирала, стоило подумать, что здесь могли храниться некие сведения… более того, кто-то их уже обнаружил.

Глядя через конторку на архивного служителя, она помимо воли раздумывала: а вдруг это он и есть? Тайный союзник, приславший письмо?.. Вот только взгляд, пристальный, немигающий… София потянулась к висевшему на шее кулону и негромко прокашлялась. Как и следовало ожидать, круглый амулет тотчас привлек внимание нигилизмийца. И наконец, медленно повернувшись, лысый выдвинул ящик стола. Вытащил лист бумаги, перо и протянул Софии:

– Пишите заявление на предоставление вам карточки искателя.

– Спасибо большое.

– Я обязан особо подчеркнуть, – негромко продолжал он, указывая на место для подписи, – что данное заявление рассматривается как подзаконное соглашение. Если вы поставите подпись, а в предоставленных вами данных обнаружится несоответствие, соглашение сочтется ничтожным.

– Вполне понимаю. – София помедлила, но помимо воли все же спросила: – А что случится… если вдруг что?

Лысый смотрел на нее безо всякого выражения на лице.

– Все зависит, – сказал он, – от того, решит ли архив подавать на вас в суд. В прошлом году подобных случаев было три, и все их архив выиграл. – Он слегка наклонил голову к плечу, словно обдумывая невысказанный вопрос. – Так что в ближайшее время всем этим «искателям» доведется читать разве что тюремную почту.

София напустила на себя деловой вид.

– Ясно, – кивнула она. – Спасибо большое.

Взяла перо и бланк заявления и отошла с ними к одному из пухлых красно-лиловых кресел, стоявших в вестибюле архива. Руки дрожали… София тихо сидела некоторое время, стараясь собраться с мыслями. Потом сунула руку в карман и сжала серебряную катушку, обретая уверенность.

Затем вытащила из сумочки свою тетрадь для заметок, подложила под бланк и принялась быстро заполнять анкету.

Имя: Эфемера Тимс. Дата рождения: 28 января 1878 года. Адрес: улица Ист-Эндинг, дом 34, Бостон. Являетесь ли гражданином Нового Запада: да. Клянетесь ли в принадлежности к вере нигилизмийцев?

София чуточку помедлила, потом написала: да. С рождения следуете учению или являетесь новообращенным? Я неофит. В таком случае имя и адрес нигилизмийца, засвидетельствовавшего обращение: Сиккинг Монфорт, Державный проспект, дом 290, Бостон.

Внизу София поставила свою подпись. Сунула тетрадку назад в сумку. Поднялась и протянула заполненное заявление клерку. Тот даже глаз не поднял, только сказал:

– Мы свяжемся с Сиккингом Монфортом и попросим его все подтвердить.

– Естественно.

– Эфемера, – проговорил тот задумчиво. – Двадцать пятое марта. «Любое твое видение есть ложь, любой предмет есть иллюзия, любое чувство эфемерно как сон. Ибо живешь ты в эпохе апокрифического!»

И он выжидающе уставился на Софию.

– Се есть истина Амитто, – пробормотала девочка, стискивая амулет.

Принимая веру, новообращенные нигилизмийцы выбирали новые имена из Книги Амитто. Себе София взяла показавшееся наиболее приемлемым, избегая экзотики вроде «Чистоты», «Жалобы» или «Прениже».

Служитель архива вновь склонил голову набок:

– Присаживайтесь, пожалуйста. Я сейчас позову архивиста. Вашу карточку подготовят уже сегодня, заберете, когда будете уходить.

– Спасибо, – поблагодарила София и сделала движение прочь.

– Эфемера, – вновь окликнул служитель. – Какой необычный у вас амулет… – София вскинула брови. – Вы что, сами его сделали?

– Именно так, – ответила она, сжимая круглую полночно-синюю подушечку, расшитую серебряной нитью: крохотная пятерня с раскрытой ладонью и пальцами во все стороны.

Клерк с одобрением кивнул:

– Замечено, что истинно верные всегда находят способ и путь… даже когда семьи не одобряют!

И вышел из вестибюля. София проводила его взглядом. Его шаги гулко отдавались в мраморе пола. Потом она с чувством перевела дух – и вновь погрузилась в лилово-красное кресло…

Что до Сиккинга Монфорта, он был самым настоящим нигилизмийцем. Правда, ни в каком обращении Софии участия не принимал. И в доме двести девяносто по Державному проспекту в Бостоне больше не обитал. Он умер в прошлом году, оставив вдову и парочку престарелых комнатных собачонок. София все рассчитала. У нее точно будет три дня, а повезет – так и все шесть, прежде чем нигилизмийцы бостонского архивного отделения докопаются до правды. Все зависело от их упорства в поиске и склонности к сотрудничеству вдовствующей миссис Монфорт.

Письмо, отправленное сегодня, прибывает назавтра. Вдовушке Монфорт понадобится как минимум день, чтобы нацарапать ответ. София ведь бывала у нее дома. Захламленные комнаты, еще и вонючие – стараниями избалованных шавок. Для этого визита София выдумала удачный предлог – родственника, принявшего нигилизмийство и отбывшего с миссией в Сокровенные империи. Она своими глазами видела чудовищный деревянный шкаф, где хранилось бумажное наследие Сиккинга Монфорта. Видела и то, как беспомощно разыскивала вдова предполагаемый документ… Не больно-то она, к слову сказать, и старалась: сдалась через пару минут. Тявкающие питомцы занимали ее гораздо больше, нежели юридическая практика покойного мужа. Святым заступничеством Судеб может статься, что миссис Монфорт прокопается даже несколько дней, после чего, не найдя отсутствующего документа, решит о том сообщить.

Хотя, конечно, может отписаться и без промедления…

Служитель вернулся. София выбралась из кресла. Лысого сопровождал высокий седоусый мужчина.

– Ли Моро, – представился тот с легким поклоном и подал ей руку.

– Эфемера Тимс. – София ответила на пожатие.

– Душевно рад вас приветствовать в бостонском отделении.

– Спасибо.

– Следуйте за мной, пожалуйста.

И Ли Моро направился к главному коридору архива. София поспешила за ним. Снаружи погода стояла уже по-весеннему теплая, но в здании царила тишина и стоял неестественный холод. Темно-красный ковер скрадывал шаги. София успела мимолетно обозреть несколько комнат. Высокие потолки, дубовые полки с книгами, темные обои… круглые стекла газовых светильников. На окнах – темные шторы, чтобы солнечный свет не портил старых бумаг.

Впереди показалась мраморная лестница. Начиная подъем, София искоса пригляделась к Ли Моро и решила про себя, что тайным союзником этот человек опять-таки не являлся. Он смотрел перед собой таким отсутствующим взглядом, словно вовсе и не шла рядом с ним новая посетительница архива. Темный костюм был отглажен с тщательностью, переходившей в форменный фанатизм. Общую картину дополняли начищенные до блеска ботинки…

На третьем этаже они одолели еще один коридор и наконец остановились у открытого арочного входа. София заглянула внутрь и увидела комнату, очень похожую на те, что они проходили внизу.

– Вы знакомы с устройством нигилизмийского архива? – глядя в стену над ее головой, осведомился Ли.

София ответила:

– Мне известно лишь то, что сообщалось в информационном буклете.

– В таком случае прежде, чем определиться с направлением ваших поисков, позвольте пояснить, каким образом все здесь организовано. – Он сделал паузу. – Архив включает сорок восемь комнат. – Ли обвел рукой коридор. – Комнаты с первой по тринадцатую посвящены материалам Истинной эпохи. Мы называем этот отдел Веритас, что, собственно, и значит «истина». Здесь сберегаются хроники времен прежде Великого Разделения, равно как и тексты, составленные по ходу его. Отдел апокрифики содержит хроники Великого Заблуждения, то бишь со дня Великого Разделения, и, как можно заметить исходя из числа комнат, я имею в виду с четырнадцатой по сорок восьмую, это собрание гораздо крупнее. Интуиция подсказывает, что должно быть наоборот, – продолжал он, – ибо протяженность человеческой истории прежде Разделения куда больше, нежели после. Однако вскоре вы убедитесь, что тексты, пережившие Разделение, – исключительно редкие… В каждой комнате работает свой куратор. Сам я имею честь быть куратором комнаты сорок пять.

И он жестом указал на проход.

– Значит, – спросила София, – все расставлено по хронологии?

Ли кивнул:

– Совершенно верно. Хроники и тексты расположены в строгом соответствии со временем создания, ибо подобный метод наилучшим образом отвечает предназначению архива как такового: очерчивать пропасть, отделяющую наш мир от мира истинного, утраченного почти сто лет назад… – Он ввел Софию в комнату номер сорок пять. – Мы неустанно работаем над тем, чтобы выявить и всемерно высветить письменно зафиксированные расхождения между Истинной эпохой и Заблуждением.

Говоря так, Ли подвел Софию к столу для чтения, сработанному из красного дерева.

– Итак, присаживайтесь. Сейчас я наглядно продемонстрирую, о чем речь.

Архивист удалился в глубину комнаты, София же принялась с интересом оглядываться. В комнате номер сорок пять имелись высокие окна, выходившие в сад позади особняка. Впрочем, шторы были опять-таки плотно задернуты, а все углы заливали светом газовые лампы. Книжные полки увешивали стены до самого потолка; посередине их разделяли антресоли, куда вела винтовая лесенка. Пол покрывали ковры, у читального стола высились стеллажи, а на них – ряды и ряды тщательно пронумерованных томов и коробок. Здесь трудилась молодая женщина, одетая достаточно необычно: на ней были свободные брюки и белая мужская рубашка. Женщина сгружала книги с тележки на стеллаж. Она оглянулась, увидела Софию, немного помедлила…

«Может, это мой тайный союзник?» – подумала девочка и слегка кивнула.

Молодая архивистка никак не отреагировала и вновь обратилась к работе.

София сглотнула и выпрямилась на стуле. Вот уж нет! Никакие нигилизмийские архивисты с их холодной официальностью ее не проймут! Не на такую напали!

Ли вскорости вернулся, неся большую коробку. Он выложил на стол ее содержимое, расположив перед Софией два предмета: свернутую газету, на вид вполне свежую, и отдельный лист, вырванный из газеты, – старый, потрепанный. Длинный белый палец архивиста коснулся цельной газеты.

– Смотрите. Эта газета была напечатана в начале текущего месяца.

Экземпляр «Нью-Йорк таймс» датировался первым мая тысяча восемьсот девяносто второго года. София присмотрелась к заголовкам. В них говорилось о депортации крупного финансиста, оказавшегося уроженцем Пустошей, не натурализованным в стране, а также о пиратских рейдах из Семинолы и затянувшемся споре с Индейскими территориями; ему была посвящена большая статья.

– Представьте, – Ли уперся пальцами в стол подле затрепанной бумажки. – Это было напечатано в тот же самый день. Первого мая тысяча восемьсот девяносто второго года…

И слегка откинулся назад, наблюдая за произведенным впечатлением.

На первый взгляд две газеты выглядели идентичными. «Нью-Йорк таймс», – гласили буквы знакомого шрифта. Стояла и дата: «Воскресенье, 1 мая 1892 года». А вот заголовки… заголовки совершенно другие.

«Куда смотрит Шерман?» – вопрошала статья посередине листа. «Сенатор от штата Огайо не желает отвечать на гипотетический вопрос», – сообщал подзаголовок. «Возврат к варварству», – возмущался заголовок справа. Ниже говорилось: «Бомбы анархистов потрясли старушку Европу. Париж и Брюссель трепещут в ожидании Первого мая. За границей ничего не знают о чикагских бомбистах…» И в самом низу: «Миннесота по-прежнему разыскивает Блэйна!»

– Это же совсем другая газета, – заинтригованно проговорила София. – Какие-то места незнакомые упоминаются… и люди…

– Они принадлежат к Истинной эпохе, – пояснил Ли. – Вот он, девяносто второй год, каким нам его следовало прожить. Девяносто второй, который мы утратили… каким он был бы, не случись Великого Разделения!

– То есть этот документ пережил Разделение?

– Именно так. Его нашли в старом шкафу на западе Пустошей. Кто-то использовал этот газетный лист как подкладку в ящике. Сам шкаф продали собирателю редкостей, и лишь тогда в старой бумажке признали настоящую ценность. Коллекционер продал ее букинисту… через него она и попала в поле нашего зрения. Ценность подобной находки трудно переоценить. Она очень на многое открывает глаза!

София спросила:

– А хоть в чем-то две газеты пересекаются?

– Вы задали именно тот вопрос, на который мы всем архивом силимся ответить, – сказал Ли. – Сходится ли хоть в малости наша эпоха Заблуждения с Истинной? Чему в этом насквозь лживом мире следует хоть сколько-то верить?.. Вот что мы каждодневно пытаемся обнаружить, изучить, подтвердить… В данном конкретном случае, – добавил он мрачно, – похоже, мы воистину далеко отклонились от предначертанного пути. Как и весь Новый Запад, ах и увы. В этих двух газетах нет ни единой сколько-нибудь сходной статьи. Страница, происходящая из Истинной эпохи, как вы совершенно справедливо заметили, упоминает о местах и людях, которых, судя по всему, вовсе не существует в известном нам мире.

София обвела взглядом комнату.

– В буклете, – сказала она, – говорилось, что ваше собрание Новым Западом не ограничивается… Это для каждой комнаты справедливо?

– Именно так. Все обнаруженные фрагменты текстов, имеющие отношение к проблеме, собраны либо здесь, либо в дочерних архивах. Некоторые темы, конечно, раскрыты полнее других, но это представляется неизбежным. Кроме того, – продолжал он, беря в руки толстый том в кожаном переплете, – отдел апокрифики охвачен перекрестными ссылками, использующими наш собственный метод счета времени…

Ли открыл книгу на первой попавшейся странице и показал Софии верхнюю строчку, гласившую: «43 год нашей эры». После чего пояснил:

– Для нас, жителей Нового Запада, сегодняшняя дата – тридцать первое мая тысяча восемьсот девяносто второго года. Для жителей Сокровенных империй – тридцать первое мая тысяча сто тридцать первого. Это притом что все мы живем конкретно сегодня. Наши перекрестные ссылки учитывают это обстоятельство!

Он передал книгу Софии.

Наверху левой страницы значилось:

1642 – конторский гроссбух Томаса Батисте.

Местонахождение: Хранилище Объединенных Индий.

1642 – монастырский ежедневник сестры Марии Терезии.

Местонахождение: Хранилище Объединенных Индий.

1642 – собрание крупноформатных газет, выпущенных в Гаване.

Местонахождение: Хранилище Объединенных Индий.

София подняла взгляд:

– Это единственное хранилище в Индиях или еще есть?

– На самом деле хранилища имеются по всему миру. Могу уточнить: всего их шестнадцать. Дважды в год они присылают нам уточненные данные, чтобы мы могли обновить ссылки. Если перевернуть несколько страниц… – и Ли тотчас это проделал, – вы убедитесь, что ссылками охвачены и иные эпохи.

Заголовок по-прежнему указывал на «43 год нашей эры». София пробежала взглядом список документов, относившихся к 1842 году.

1842 – собрание газет, вышедших в Нью-Йорке.

Местонахождение: Бостонское хранилище.

1842 – личный дневник Максвелла Осмонда.

Местонахождение: Бостонское хранилище.

1842 – собрание писем Питера Симмонса.

Местонахождение: Бостонское хранилище.

– Понятно, – задумчиво проговорила София. – Значит, они все были написаны в одно и то же время, но в разных эпохах?

Ли медленно кивнул:

– Да, все перечисленные документы написаны либо датированы, с целью упорядочения, сорок третьим годом нашей эры, что следует понимать как «сорок третий со времени Разделения», для нас же это «сорок третий год эры Заблуждения». Если желаете обозреть всю апокрифику, датированную определенным годом, вам следует лишь просмотреть ссылки. Кстати, – серьезно добавил архивист, – это позволяет лишний раз убедиться, сколь разрозненным и разобщенным стал наш апокрифический мир…

– Воистину, – согласилась София.

И вновь уставилась в справочник, с нарастающим ужасом осознавая всю огромность предпринятого труда. Она ведь понятия не имела, что именно ей следовало искать. И подавно – в каком году это «неизвестно что» могло быть написано. Работа в нигилизмийском архиве обещала превратиться в подвиг упорства. В самый настоящий поиск иголки в стогу сена, пусть и очень тщательно уложенном… «И что я за три дня здесь найду?» – думала она, глядя на книжные строки с тихим ужасом, грозившим перейти в панику.

– Итак, какое же дело привело вас в архив? – весьма кстати осведомился Ли.

София открыла свою тетрадку и вытащила вложенное письмо.

– Оно пришло в декабре, – сказала она. – Спустя очень долгое время после отсылки. Отправитель все эти годы не подавал о себе никаких вестей. Я пришла сюда в надежде, что архив поможет найти какие-то сведения о местах, упомянутых в письме.

Ли молча прочитал письмо. Потом положил его на стол и посмотрел на Софию так, словно в первый раз увидел ее.

– Бронсон Тимс, – произнес он с непроницаемым видом. – Так вы родственница Шадрака Элли, картолога?

– Да. Это мой дядя.

– Значит, вы совсем недавно приняли веру. Ваша семья не замечена в симпатиях к нигилизмийству.

Это было утверждение, не вопрос.

– Не замечена, – согласилась София. – И – да, я обратилась недавно.

Повисла долгая пауза. Ли сверлил ее немигающим взглядом, его лицо хранило зловеще-серьезное выражение. София заметила, что работница, расставлявшая книги, оставила свое занятие. Стояла, опустив руку на тележку, и тоже откровенно рассматривала посетительницу.

– Тем не менее, – наконец проговорил Ли, – вы желаете разыскать двоих людей в этом мире. В этом апокрифическом мире…

– Вы не совсем правильно поняли мою цель, – сдержанно ответила София. – Да, я нигилизмийка, но, подобно дяде, я еще и картолог. Вы исследуете уклонение истории нашего мира от истории мира Истинного, я же стремлюсь составить карту этих различий. Поэтому я и хотела бы установить, где находится Авзентиния. До сих пор ни единого упоминания мне не попалось.

Ли задумчиво смотрел на нее еще некоторое время.

– Ясно, – проговорил он затем. Встал со стула и бережно уложил обе газеты в коробку для документов. – Я попрошу Угрызение оказать вам необходимую помощь, ибо сам привык работать с более опытными клиентами, – произнес он нескрываемо снисходительным тоном.

Потом оглянулся через плечо:

– Угрызение?

– Спасибо, мистер Моро. – София вежливо приподнялась. – Благодарю вас за то, что ввели меня в курс дела.

– Не стоит благодарности, – отозвался Ли и отвернулся, держа коробку в руках.

Молодая женщина по имени Угрызение села напротив Софии.

– Могу я ознакомиться с письмом? – без каких-либо предисловий проговорила она и вытащила из нагрудного кармана очки с линзами, отливавшими янтарем.

Пока она читала, София внимательно наблюдала за ее лицом. Ей, наверное, было лет двадцать, вряд ли больше. Маленькие руки с пальцами, чуть сужавшимися к концам, выглядели почти детскими. Рабочая блуза с застежкой на пуговках была далеко не новой, но тщательно выглаженной; это относилось и к брюкам, весьма необычным для дамского гардероба. Темные брови… короткие черные волосы, обрамляющие лицо… Взгляд сквозь стекла очков оставался нарочито бесстрастным.

«Вряд ли союзница», – сделала вывод София.

Наконец Угрызение вернула ей письмо и скрестила на груди руки.

– Пятнадцатое марта тысяча восемьсот восемьдесят первого, – ровным голосом проговорила она. – Драгоценная наша София! Мы с твоей мамой думали о тебе каждый день и час нашего путешествия. Теперь, вплотную приблизившись к его вероятному окончанию, мы постоянно вспоминаем тебя. Должно быть, это письмо не скоро попадет тебе в руки. Если нам повезет, мы обгоним его на обратном пути. Но если ты получишь нашу весточку, а мы к тому времени не вернемся, тебе следует знать: твои родители идут по затерянным следам в Авзентинию. Только не пытайся разыскивать нас, любимая. Шадрак подскажет тебе, как поступить. Дорога слишком опасна. У нас не было намерения путешествовать в Авзентинию. Она сама прибыла к нам. Преданно любящий тебя, твой отец – Бронсон.

София молча смотрела на нее. Странно и даже жутковато было слышать полные любви слова отца, бесстрастно произносимые незнакомкой. А уж то, что Угрызение вот так запросто без единой ошибки пересказала письмо…

– Как это у вас получается? – спросила София.

Угрызение ответила с прежним бесстрастием:

– Я что угодно с одного прочтения запоминаю.

– Завидный у вас дар…

Угрызение отвела глаза:

– Это смотря что доведется прочесть. Есть вещи, которые хочется запомнить. А есть такие, что век бы их не видать.

София моргнула.

– Да, – сказала она. – Это уж точно.

– Значит, – вернулась к делу Угрызение, – вы ищете сведения по Авзентинии…

До Софии вдруг дошло, что эта молодая женщина, возможно, лучше других сумеет помочь ей найти краткий путь сквозь архивные дебри.

– Именно так. Вы о ней что-нибудь слышали? Быть может, видели где-нибудь? Не припоминаете?

– Нет. Не видела, – ответила Угрызение. И стремительно поднялась: – Мне думается, вам следует просмотреть указатели, касающиеся года, когда было написано ваше письмо. Восемьдесят второй год нашей эры.

И, не дожидаясь реакции Софии, покинула стол, чтобы тотчас исчезнуть среди стеллажей.

Впрочем, несколькими минутами позже Угрызение возвратилась, толкая перед собой библиотечную тележку:

– Я вам первые тридцать привезла.

И она стала перегружать тяжеленные фолианты на читальный стол.

София недоуменно нахмурилась:

– Первые тридцать… чего?

– Первые тридцать томов ссылок и указателей, касающихся восемьдесят второго года. – Угрызение чуть помедлила, выверенное бесстрастие на ее лице впервые окрасилось едва заметной смешинкой. – Вы же не думали, что указатели по каждому году ограничиваются всего одной книгой? Восемьдесят второй охватывается более чем тремя сотнями томов.

«Триста томов! – мысленно ахнула София. – Ужас какой! Да как мне их все за три дня пролистать?!»

3 На борту «Пустельги»

20 февраля 1881 года

В эту десятую и последнюю ночь на борту «Пустельги» меня разбудили ужасные завывания. Я повернулась к Бронсону, желая его разбудить, но неожиданный толчок бросил нас друг на друга. Не без труда мы выбрались из койки и торопливо оделись. Корабль бешено раскачивался, слышались крики команды, но жуткий вой все заглушал. Мы сразу поняли, что угодили в самый центр сильнейшего шторма. За иллюминатором каюты царила чернильная темнота, прорезаемая лишь ярким серебром молний. В тот момент я со всей определенностью поняла, что подобная ночь ничем хорошим не кончится. А ведь с самого момента отплытия из Бостона я так скучала по Софии… И вот теперь мысль о том, как она мирно спит в своей кроватке, словно ножом пронзила мне сердце. Она – там, а мы здесь – посреди шторма, в самом сердце бескрайнего океана… Зачем? Что мы наделали?

И ничего нельзя было предпринять, разве что стойко встретить надвинувшуюся беду. Сквозь рев бури и грохот волн мы слышали крики, постепенно сменявшиеся воплями ужаса… Бронсон взял меня за руку.

– Любовь моя, – сказал он. – Что бы ни ждало нас там, за дверью, по крайней мере, мы не расстанемся!

– Да. – Я стиснула его руку, и в ответ он крепко сжал мою.

Потом он взял веревку, которой мы обычно увязывали чемоданы, и обвязался одним концом, а другой затянул на моей талии.

– Надо, – пояснил он, – чтобы руки у нас оставались свободны. Если придется плыть, поплывем вместе!

– Да, Бронсон, – повторила я. – Я люблю тебя, родной!

Он коснулся ладонью моей щеки:

– И я тебя люблю, Минна.

Сверкнула молния, и я увидела, что он улыбается. В следующий миг все снова погрузилось во тьму.

Я больше почувствовала, как он повернулся и взялся за ручку двери.

Тотчас же на нас словно обрушился водопад немыслимой высоты. Я мгновенно потеряла равновесие, стала заваливаться назад… натянувшаяся веревка помогла выпрямиться. Я осторожно вышла на палубу. По-прежнему ничего нельзя было рассмотреть, но я ощутила прикосновение к запястью: это Бронсон вышел из каюты.

Рука в руке, мы двинулись через главную палубу. Ужасающий вопль разорвал воздух, и, как мне показалось, с новой силой завыл ветер. Совершенно неожиданно корабль перестало раскачивать. Я тщетно вглядывалась во тьму, силясь в то же время найти опору на скользкой палубе и пытаясь сообразить, какая сила успокоила качку. Словно во исполнение моих пожеланий, очередная вспышка молнии разорвала небо, озарив несущиеся облака.

Сперва я даже не поняла, что именно предстало моим глазам. Корма судна плотно висела в нагромождении скал, обросших бурыми лентами морской капусты: «Пустельгу» словно бы сжали громадные каменные челюсти. Даже сквозь завывание бури моего слуха достиг голос капитана Гиббонса, кричавшего:

– Покинуть судно!

И при следующей молнии я увидела, как заметались темные фигуры. Они… да, они лезли со стороны скал, стиснувших «Пустельгу», и, услышав, как изменился вой, я наконец поняла, что производил его вовсе не ветер. Звук был скорее сродни завываниям животных: то ли собак, то ли вовсе диких зверей.

Тень, ближайшая к нам, двинулась в направлении капитана, являя при этом несомненно человеческие повадки. Растительность у него на голове разительно напоминала все ту же морскую капусту, но между висячими листьями проглядывало лицо. Белое, свирепое, с оскаленными зубами, травянистой бородой… Глаза мне показались остекленевшими. Новая молния – и я увидела, как существо выбросило вперед руки, издав звук, ошибочно принятый мною за подвывание ветра. Толстые стебли, составлявшие нижнюю часть тела, вздыбились, бросая своего удивительного хозяина вперед; белые руки – нет, скорее слегка зеленоватые и светящиеся изнутри – испустили что-то вроде растительной сети. Эта сеть скользкими петлями охватила ближайшего моряка и плашмя бросила его на палубу.

– Минна! Бежим на бак! – крикнул Бронсон, и мир снова погрузился во тьму.

Бронсон тянул меня вперед; я понимала, зачем мы пробираемся в носовую часть корабля. Там было возможно хотя бы броситься в волны, отдаваясь на милость бушующего океана.

Кажется, капитан и команда пришли к такому же выводу. Торопливо двигаясь на бак, мы слышали их голоса… Впрочем, там нас встретила сцена полнейшего хаоса. Темные силуэты прыгали через борт в воду. Кого-то захватывали сети и утаскивали прочь. Иные сошлись в смертельной борьбе с нападавшими. И надо всем этим – вопли, вой, крики… Не слышно только внятных приказов. В нескольких шагах от себя я заметила капитана Гиббонса. Он бешено размахивал клинком, отбиваясь от морской твари, пытавшейся сграбастать его. Мне хватило мгновения, чтобы понять, чем кончится схватка.

Из-за спины Гиббонса взлетела водорослевая сеть, его сбило с ног…

– Кэп!.. – закричал Бронсон и рванулся вперед.

Я волей-неволей последовала за ним, спотыкаясь, чуть не падая… Так и получилось, что оба мы свалились на Гиббонса. Он яростно бился… но, увы, успел обронить нож. Бронсон подхватил этот нож, прежде чем его унесло волнами, и принялся рубить сеть, всячески стараясь не зацепить Гиббонса. Я упала рядом с ним на колени, начала дергать цепкие стебли… увы, мои усилия оказались бесполезны, словно я силилась разнять самое воду.

Я понимала, что в запасе у нас всего несколько мгновений, после чего нас пленят незнакомцы. Но в это время нашего капитана, ревевшего подобно дикому вепрю, резким рывком уволокло прочь… Я же не успела и встать, как случилось вполне предсказуемое – нас накрыла скользкая сеть.

Бронсон испустил крик ярости и отчаяния и попытался распороть ее. Мне пришлось приблизить губы к его уху, чтобы быть услышанной:

– Нет, Бронсон! Не так! Не режь – тяни!

В первое мгновение он не понял, о чем я говорила. Однако потом увидел, как видела я, что ноги наши еще опирались на деревянную палубу, а совокупный наш вес мог, пожалуй, сдвинуть существо, державшее сеть.

– Давай!.. – крикнула я.

И мы сообща рванулись, пытаясь достичь ближайшего борта. Неожиданность сослужила нам верную службу. Водорослевое создание ослабило хватку и упустило сеть, а с нею и нас. Мы перевалились через фальшборт и спутанным комом рухнули в воду, покидая корабль.

На несколько мгновений вода заглушила все звуки… Холодные волны приняли нас, стиснули, навалились всей тяжестью. Тут что-то сорвало с нас сеть.

Я была слишком потрясена, чтобы бороться. Казалось, я повисла в пустоте, лишенная веса, и отстраненно, даже с оттенком любопытства подумала: а ведь, похоже, я сейчас сознание потеряю…

В этот миг вернулась моя врожденная склонность, которую я с самого детства пыталась изжить и, казалось, вполне победила. Тем не менее иногда она возвращалась, возвращалась непредсказуемо и необоримо, всякий раз застигая меня врасплох.

Я потеряла счет времени.

Я просто висела в толще воды. В черноте мелькали проблески оранжевого света, прекрасные, словно подводный мираж. Вместо того чтобы всеми силами рваться к поверхности, я принялась обдумывать видение… а может быть, воспоминание из предыдущего вечера.

Мы с Бронсоном сидели за столом с капитаном Гиббонсом и, по обычаю, сложившемуся за время плавания, разделяли с ним ужин. Я отведала тушеного мяса с гарниром, рот наполнился вкусом тыквы и сливочного масла. В каюте было тихо и уютно, вкусная пища радовала желудок… Тем не менее кое-что меня беспокоило, и я решилась об этом заговорить.

– Сами того не желая, мы отмечаем, – начала я и покосилась на Бронсона, который ободряюще мне кивнул, – что по мере нашего продвижения на восток команда все больше тревожится…

Гиббонс помолчал, глядя в тарелку. Потом отпил воды из хрустального стакана.

– Пустое, – проговорил он и вновь взялся за ложку. – Вы ведь уже плавали на восток. Значит, имеете представление, насколько суеверны делаются моряки, стоит им как следует отдалиться от берега.

Бронсон искоса посмотрел на меня.

– Да, – сказал он, – мы плавали на восток. Правда, не этим маршрутом.

Я же спросила:

– Сопутствует ли нынешнему плаванию некое особое суеверие, о котором нам следовало бы знать?

Гиббонс покачал головой:

– На берегу мои люди ведут себя вполне здравомысленно, однако примерно посередине Атлантики всегда наступает момент, когда они ни дать ни взять превращаются в испуганную ребятню и прячут голову под одеяло, чтобы спастись от дурных снов.

Он разглаживал скатерть ладонями, изгоняя с белой ткани самомалейшие морщинки.

– Да ладно вам, Гиббонс, – доброжелательным тоном проговорил мой муж. – Поведали бы уж, чего они так боятся. Мы с Минной не паникеры какие, нас не выведут из равновесия россказни моряков.

– Конечно. Примите мои извинения. – Гиббонс с улыбкой поднял взгляд. – Я не хотел попусту вас тревожить, но вы совершенно правы. Вы не из тех, кто склонен поддаваться суеверному страху. – Он передернул плечами. – Люди, видите ли, считают, что пересечение Атлантики переносит нас через некий барьер… незримый, конечно, барьер… отделяющий Западное полушарие от старинного мира Папских государств, Срединных путей и Ранних фараонов.

– Незримый? – спросила я. – Раз так, из чего же он, по их мнению, состоит?

– А, это… – улыбнулся наш капитан. – На сей счет мнения расходятся. В целом моряки полагают, что барьер стережет некая таинственная сила, однако трактуют ее все по-разному. Возможно, вы услышите, как мои ребята рассуждают о лютотравах – неких существах Знака лозы, охраняющих Старый Свет… – Он засмеялся и опустил ложку в тарелку, серебро звякнуло о тонкий фарфор. – Лютотравы! – фыркнул наш капитан. – Я больше склонен считать, что при пересечении Атлантики главный враг – скука! У парней слишком много свободного времени, вот и выдумывают неведомо что. Что за чушь!

Он отставил тарелку, словно отталкивая вместе с нею суеверные измышления матросов. Потом добавил со счастливой улыбкой:

– Между прочим, мой кок нас решил лимонным пудингом порадовать на десерт!

…На этом воспоминание померкло, словно где-то медленно погасили свет. Я продолжала безразлично дрейфовать в толще воды… Потом меня несильно дернули за руку.

«Бронсон!» – пронзила внезапная мысль.

Мои руки заметались, ища веревку. Я отчаянно перебирала ее… и вскоре убедилась, что произошло самое страшное. На том конце никого не было.

Лишь тогда я принялась отчаянно загребать, пробиваясь к поверхности.

Когда воздух вновь наполнил мои легкие, вместе с ним в уши ворвалась ужасная какофония звуков. Я слышала голоса шторма и завывания лютотравов. Однако определить, где нахожусь и, главное, где Бронсон, никакой возможности не было. Моя голова вновь погрузилась, и я с ужасом осознала: если не двигаться, не бороться, я обязательно утону. Я стала сражаться с волнами и яростно забила ногами. Стукнувшись головой о что-то твердое, безотчетным движением схватилась за этот предмет, невидимый в темноте. Оказывается, в руки мне попал большой деревянный обломок.

Я наконец-то как следует перевела дух и открыла глаза. Меня спас обломок корабельной мачты, но спасти саму «Пустельгу» никто уже был не в силах. Я видела, как некогда величественный корабль разваливается на куски, превращаясь в сломанную игрушку, словно бездна морская поглощала его…

4 Гадание

Под словами «Страна индейцев» на момент Великого Разделения подразумевалось неофициальное обозначение региона к западу от границы прежних Соединенных Штатов Восточного побережья. Существовавшие в то время договора закрепляли за отдельными племенами те или иные участки земли, однако зачастую соглашения нарушались. После Разделения, в 1805 году, Новый Запад привел в порядок свои отношения с Индейскими территориями, установив официальные границы и заключив ряд новых договоров; в результате Территории получили статус самоуправляемых присоединенных земель. Тем не менее установленные границы все так же зачастую игнорировались переселенцами. Это обстоятельство достойно всяческого сожаления, но ни в коей мере не удивительно…

Шадрак Элли. История Нового Запада

31 мая 1892 года, 17 часов ровно

Что в особенности отравляло жизнь всю зиму и всю весну, так это отказ хронометра.

В Бостоне часы висели на каждом углу. Каждый гражданин Нового Запада носил с собой особые жизнечасы. Вдобавок к ним у каждого гражданина имелся внутренний хронометр, достаточно надежно «тикавший» в недрах сознания двадцать четыре часа в сутки…

Вот этот-то хронометр у Софии и не работал.

Она очень легко теряла счет времени, что причиняло ей бесчисленные неудобства и служило постоянным поводом для неловкости и стыда. Минувшим летом она с этим обстоятельством почти примирилась. Так вышло, что она осознала: отказ внутренних часов мог оказаться очень даже полезным. Если она сосредотачивалась на чем-то одном, вдумываясь в каждую деталь, целый час, бывало, пролетал мимо и казался мгновением. А если она, наоборот, приглядывалась к летучему мгновению, открывая его таинственные глубины, секунда легко растягивалась на целый час.

Беда в том, что вместе с зимней стужей подкралась печаль. Сперва – тоненьким ручейком, после – сокрушительным валом. Из-за этой грусти сосредоточение сделалось решительно невозможным. София утратила способность по своему произволу сжимать и растягивать время, текущее мимо нее. Вновь сделалась беспомощной щепкой в безбрежном потоке часов, минут и секунд…

Что ж, теперь она чувствовала, как навык сосредоточения постепенно к ней возвращается. Внутри звучал некий ритм, жило мощное и деятельное намерение. В свой первый день за работой в нигилизмийском архиве София без устали рылась в ссылках и списках, пока Угрызение попросту не выгнала ее из комнаты сорок пять: архив закрывался на ночь. София забрала на стойке регистрации свою членскую карточку и со всех ног ринулась домой, стремясь вернуться до сумерек…

Минна не появилась.

Это было, конечно, огорчительно – но не смертельно. София уже оседлала волну. Она даже решила непременно рассказать Шадраку про нигилизмийский архив. Усевшись в кресло возле своего стола, откуда хорошо просматривалась улица Ист-Эндинг, девочка стала ждать.

Чтобы скоротать время, она принялась вспоминать последнее видение Минны, деталь за деталью, словно погружаясь в карту памяти. Меркнущий свет… запах сирени, наплывающий из-за ворот… далекий рокот колес… А вот и сама Минна: темные волосы заплетены в косу и уложены вокруг головы, бесцветное походное платье до земли… длинные ряды пуговок спереди и по рукавам. Ее голос звучал ласково и приглушенно, словно она говорила из-за занавеса. «Затеряны, но не утрачены… отсутствуем, но не исчезли… незримы, но подаем голос. Разыщи нас, пока мы еще дышим!»

Когда она потянулась к Софии, на ее лице мешались нежность и сожаление… А как болталось на ней платье! Так, будто она резко исхудала. И подол казался мокрым и грязным…

София нахмурилась. Ее мысли свернули в неожиданном направлении. Она даже тряхнула головой, пытаясь вспомнить восторг, охвативший ее при виде матери… Не получилось.

Звук шагов по уличной мостовой заставил девочку открыть глаза. Ее дядя подходил к боковой двери. На Софию вдруг накатила волна печали… и захлестнула с головой. Что так подействовало на нее? Возвращение Шадрака? Расплывчатое воспоминание о Минне?.. В любом случае что-то опрокинуло легкую лодку, весь день мчавшую Софию вперед. Она глубоко вдохнула, выдохнула и постаралась отстраненно взглянуть на свое настроение, чтобы окончательно ему не поддаться.

Она понимала, что грустит не о чем-то отдельном, а сразу о многом. Ее печалило, что Шадрак так поздно вернулся из министерства… да небось еще и дома за работу засядет. Ее огорчал его вечно утомленный вид. И то, что на урок картологии, скорее всего, опять времени не останется. Тошно даже вспоминать обо всех картах, лежавших нетронутыми в подвальном хранилище… А еще было совестно пусть и мысленно, но попрекать дядю его занятостью, ведь дела, которыми он занимался у себя в министерстве, очень нужные и важные…

Всего же более Софию расстраивали перемены в ее отношениях с Шадраком. Из-за чего они отдалились? Из-за того, что у него совсем не осталось для нее времени, а ее это обижало?.. Как бы то ни было, дистанция определенно присутствовала. София подумала, что в былые времена уже мчалась бы по лестнице его встречать, и от этой мысли стало совсем худо.

Она медленно поднялась с кресла. Сейчас он посмотрит на нее – по обыкновению усталым, отсутствующим взглядом – и скроется в кабинете.

Когда она спустилась в кухню, Шадрак разбирал брезентовую хозяйственную сумку, воздвигнутую на столик.

– Ты вернулся, – сказала София и заключила его в объятия.

– Да, вернулся. Наконец-то… – И дядя устало обнял ее в ответ. – Не надо было меня ждать. Совсем проголодалась, наверное!

– Ерунда, – ответила девочка и взялась распаковывать принесенные дядей продукты.

Шадрак опустился на стул, движение вышло таким, словно у него совсем кончились силы. Она же внятно расслышала в собственном голосе обиду и горечь.

«И вовсе не ерунда! Я глаза просмотрела, тебя дожидаясь! И так – каждый вечер!»

Поняв это, она сама удивилась. Ей даже показалось, что истинный смысл ее слов внятен настолько же, насколько зримой была накатившая волна скорби. Знать бы, расслышал ли Шадрак?..

– А я голоден, как стая волков, – проговорил дядя, откидываясь на стуле. – Представь, хватал съестное с полок в лавочке Мортона, даже не задумываясь, что беру! Нынче у миссис Клэй выходной, так что она счастливо отдыхает от нашего общества… только желудкам нашим этого не объяснишь!

Значит, не слышал, рассудила София.

Она уткнулась в сумку с покупками, всемерно отворачиваясь от неприятного открытия. Лучше уж сосредоточиться на продуктах!

– Пикули, холодная свинина, сыр чеддер, ржаной хлеб и четыре помидора, – деревянным голосом перечислила она. – Сейчас тарелки достану.

До нее вдруг дошло, что именно этим она и занималась уже который день кряду. Что-то говорила, выдавая желаемое за действительное в надежде, что ее мечты обретут плоть…

Она отодвинула кипу карт, закрывавших доступ к ящику, где хранилось столовое серебро.

– Еще один немыслимый день, – вздохнул Шадрак, поставил локти на стол и подпер ладонями голову. – Опять разбираемся с самовольными захватчиками в Индейских территориях. Сами себя они, конечно, именуют мирными поселенцами. Вот бы им еще хоть каплю здравого смысла! Они ведь как рассуждают? Если им приглянулся клочок земли, не огороженный забором, значит занимай и устраивайся… Большинство, конечно, простые мошенники, но встречаются и нигилизмийцы. Эти настаивают на нашем всемерном продвижении к западу, ибо так оно случилось в Истинной эпохе…

Он закатил глаза:

– Вот же люди, все никак не поймут – мы живем в нашем теперешнем веке, а не воспроизводим какой-то иной!

София молча смотрела на дядю.

«Пора рассказать ему про архив, – подумала она. – Он, конечно, расстроится, но я все объясню, и он поймет мой поступок».

София даже рот открыла, собираясь говорить, только слова наружу почему-то не пошли.

Шадрак же покачал головой и сказал:

– Ладно, хватит про министерство, у меня актуальней новости есть. И хорошие, и плохие.

София опустилась на свое место:

– И что же за новости?

– Сегодня я получил письмо от Майлза. Помнишь, они продвигались к Жуткому морю в надежде разыскать человека, вроде бы знавшего о местонахождении Авзентинии?.. Так вот, тот человек умер, причем они всего чуть-чуть опоздали с ним повидаться, – произнес он, глядя в тарелку.

Затем поднял глаза:

– Мне очень жаль, Софочка.

А она-то надеялась!..

– Так они вовсе ничего не узнали?

– Майлз лишь упоминает, что того человека не оказалось в живых. Большая часть письма посвящена нападению, которому они стали свидетелями… Ну, не само нападение, но его непосредственные последствия. Поселенцы из Коннектикута атаковали индейский городок возле границы… – Шадрак провел пятерней по волосам. – Мы с премьером Блаем три часа сегодня просидели впустую. Пытались найти решение, но так и не смогли.

На самом деле Новый Запад начал разительно меняться еще с прошлого лета, когда правительство заняло бескомпромиссную позицию по отношению к инородцам и принялось депортировать неграждан. София давно уже отмечала про себя оскудевшие витрины, отъезд былых соседей – уроженцев Индий, исчезновение знакомых вагоновожатых в трамваях… наконец, некое установившееся единообразие среди жителей Бостона. Ни тебе коробейников из Пустошей, предлагающих бирюзу, ни хиромантов из Индий с их «совершенно точными» предсказаниями судьбы. Куда-то подевались даже выходцы из Индейских территорий или из штата Новый Акан, хотя уж они-то имели полное право здесь находиться!

Наверное, эти люди считали закрытие границ глупостью несусветной. Территории и Новый Акан располагались в непосредственном соседстве с теми же Пустошами: чуть не у каждого там жили родственники и друзья. Для этих людей «настоящими» инородцами были переселенцы из Коннектикута, которые, плюя на все правительственные договора, знай себе захватывали земли Индейских территорий. Соответственно, между местными и приезжими росло напряжение. Многим казалось, что премьер-министр Сирил Блай, желавший открыть границы и мирным способом решить земельные споры, слишком поздно занял свой пост. С января, когда его назначили, число новых конфликтов превысило количество урегулированных – и это при его всем известном искусстве переговорщика.

София тяжело вздохнула:

– А хорошие вести?..

– Состоят в том, что Майлз уведомил меня о скором возвращении экспедиции. Представь: мы тут с тобой сидим разговариваем, а они прямо сейчас домой направляются! – Шадрак попробовал улыбнуться. – В общем, того гляди, и правда скоро нагрянут.

«Наконец-то!» – подумала София. Вслух же спросила:

– И когда, по-твоему, их ждать?

– Пожалуй, в любой день. Представляю, как ты радуешься возвращению Тео!

– Да! – совершенно правдиво ответила София.

Без Тео у нее с поисками родителей не ладилось… и вообще.

Хотя, правду молвить, с поисками Тео ей не очень-то помогал. Когда они вдвоем отправились в бостонскую Публичную библиотеку, София много часов рылась в книгах, читала, читала… Тео же провел за читальным столом едва ли пару минут – и удрал болтать с другими посетителями библиотеки. А эта его привычка постоянно выдавать шуточки, даже о вещах более чем серьезных! Когда многообещающая зацепка в очередной раз оборачивалась глухим номером, он неизменно принимался прикалываться – и не закрывал рта, пока София тоже не начинала смеяться. Может, поэтому у нее без него и дело застопорилось? Если подумать, утыкаться в тупик вовсе не здорово. А он умудрялся все обставлять так, словно ничего смешнее на свете-то не было!

София и Шадрак молча сидели над нетронутыми тарелками. На стене громко тикали кухонные часы.

«Пора уже мне что-то сказать, – думала София. – Нужно объяснить ему про архив».

– Я сегодня еще в один архив заглянула, – произнесла она торопливо, понимая, что «по здравом размышлении» опять промолчит.

Дядя немного помолчал, потом изобразил интерес:

– В самом деле?

София видела по глазам: ему самому было стыдно за наигранное веселье, и преисполнилась сострадания.

«Вот и я чувствую то же, – подумалось ей. – До чего противно лицемерить».

Ей мучительно захотелось сказать что-то такое, что все исправило бы. О том, как она скучала по его урокам картологии, как нуждалась в его помощи… А главное – что она все понимала и он, невзирая ни на что, оставался ее любимым дядей Шадраком…

Разговоры о поисках Минны и Бронсона с некоторых пор сделались для них больной темой. Оба чувствовали себя глубоко виноватыми. Шадрак – потому, что ничего по этому поводу не предпринимал. София – потому, что своими упорными усилиями невольно обвиняла дядю в бездействии… Ей вдруг напрочь расхотелось рассказывать ему про нигилизмийский архив.

– Ага, – сказала она, выдавая все ту же ненастоящую улыбку. – Правда, пока ничего полезного не нашла. Если найду, обязательно расскажу.

– Жду с нетерпением! – отозвался Шадрак. – Слушай, давай поужинаем наконец. Ну и деньки – один другого длинней… Ты уж прости, Софочка. Куда мне деваться, сейчас поедим, и опять в кабинете закроюсь. Работа такая…

София кивнула, старательно пряча разочарование.

– Давай ужинать, – сказала она. – Я же понимаю.

1 июня 1892 года, 7 часов 59 минут

На следующий день она явилась в нигилизмийский архив к самому открытию. В дверях возник лысый сотрудник, и София внимательно вгляделась в его лицо, ища судьбоносного знака: тревоги, ярости, подозрения… Ни того, ни другого, ни третьего. Она показала карточку, он безразлично кивнул. «Пронесло… на сегодня!» София кивнула в ответ и направилась в комнату сорок пять.

Угрызение любезно предложила ей разместить указатели за восемьдесят второй год на одном столе, чтобы София могла без задержки приступить к своим разысканиям. Углубившись в работу, она вскоре подметила, что книги оказались передвинуты. Тома с первого по пятый, которые она уже посмотрела, все так же аккуратной стопкой высились по левую руку. А вместо шестого тома, к которому она собиралась приступить, София обнаружила перед собой том двадцать седьмой.

Она отправила его на тележку, где ему и было самое место, и взялась за шестой.

София трудилась со всей мыслимой скоростью, просматривая строчку за строчкой. Всякий раз, переходя к новому заголовку, она слышала эхо знакомого голоса, который побуждал ее торопиться. «Разыщи нас, пока мы еще дышим!»

«Я пытаюсь, – безмолвно отвечала она. – Я правда пытаюсь…»

Угрызение трудилась неподалеку. Обмахивала от пыли книжные полки, расставляла по порядку тома. Дождавшись, пока Ли выйдет из комнаты, она приблизилась к читальному столу и отложила щетку.

– Как дела? – ровным голосом осведомилась она.

– Движутся, – отозвалась София и снова уткнулась в бесконечные указатели.

Лишь мгновением позже до нее дошло, что Угрызение продолжала стоять рядом. София встревоженно подняла взгляд:

– А… у вас дела как?

– Тоже движутся, – ответила немногословная архивистка. – Я просто к тому, что мне здесь недолго осталось работать. Уезжаю с миссией нашей веры.

София удивленно моргнула:

– Куда, если не секрет?

– В Папские государства, – сказала Угрызение. Потом в свою очередь спросила: – Что вы думаете о таких миссиях?

София нахмурилась – и ответила правду:

– Ну… я не знаю.

Угрызение кивнула:

– Некоторые ниги полагают, что это благочестивейшая на свете работа. Мы отправляемся в другие эпохи, дабы побудить их следовать истинному пути… Я слышала, в прошлом году миссия, работавшая в Папских государствах, предотвратила несчастный случай, который чуть было преждевременно не оборвал жизнь Христофора Колумба…

Угрызение говорила по-прежнему безо всякого выражения. София ответила осторожно:

– Уж что говорить, дело важное… беда только, путешествия Колумба теперь не смогут произойти в точности так, как в истинном прошлом!

Архивистка склонила голову набок.

– Вот и Ли так говорит. Он считает миссии бесполезными, так как мы живем в Апокрифическую эпоху, а значит происходящее в ней все равно не имеет значения. Этот мир в любом случае – ненастоящий.

София помедлила с ответом. Угрызение, похоже, так не считала, иначе зачем бы ей связываться с миссией?

– Думается, – проговорила она наконец, – и в тех и в других соображениях есть резон.

Угрызение продолжала, словно не услышав:

– Но если этот мир нереален, почему же мы в нем сердимся и грустим, почему веселимся и радуемся? Ненастоящий мир не должен был бы вызывать у нас никаких чувств.

София знала нигилизмийцев достаточно хорошо, чтобы правильно толковать их поведение. Они всячески демонстрировали полное отсутствие чувств. Они якобы не радовались и не грустили, ведь в нереальном мире нет места эмоциям. Тем не менее ей и в голову не приходило, что они ежечасно боролись сами с собой, скрывая свои чувства. И даже более того: изо всех сил пытались искоренить сами чувства.

Где-то глубоко в душе шевельнулась нежданная жалость.

– Трудно сказать, – медленно проговорила она. – Я не знаю.

– И я не знаю, – глядя на стол, ответила Угрызение.

– Можете хоть немножко рассказать, какое у вас будет задание?

Архивистка поднялась так же внезапно, как и села.

– Нет. Просто я скоро уеду. – Сунула щетку под мышку и переменила тему: – Просматривать тома в хронологическом порядке не всегда самый производительный способ.

София ответила:

– Так проще отслеживать, что я уже читала, а что нет.

Угрызение задержала на ней взгляд:

– Хорошо.

И, отвернувшись от девочки, возобновила работу.

София некоторое время смотрела на нигилизмийку, обдумывая услышанное, особенно последнюю фразу. Это ведь Угрызение подсказала ей начать просмотр указателей с тысяча восемьсот восемьдесят первого года. Может, она и теперь предлагает нечто большее, нежели общий совет? София стала ждать от женщины знака, едва заметной подсказки. Нет, ничего. Нигилизмийка продолжала размеренно и усердно смахивать пыль.

5 Новости с берегов Жуткого моря

Водоемы на северо-западной оконечности Нового Запада, некогда известные как Великие озера, разительно изменились после Разделения. Они превратились в бескрайнюю ледяную ширь, пересекать которую отваживаются немногие. Раньше у озер были различные названия, в том числе Эри – в честь одного из прибрежных племен. Теперь несколько племен населяют само заледеневшее море: эри и другие, в том числе Вещие, перебравшиеся с тихоокеанского побережья. О нынешнем названии моря ходят многоразличные слухи, но то, что оно действительно Жуткое, никакому сомнению не подлежит. Ледяные дворцы, замерзшие озера под сводами просторных пещер… Морозные чертоги не раз завораживали исследователей странными огнями, внезапными туманами, эхом таинственных голосов…

Шадрак Элли. История Нового Запада

2 июня 1892 года, 15 часов 22 минуты

Вот уже три дня София вчитывалась в указатели, посвященные «восемьдесят второму году нашей эры». За это время она одолела девятнадцать томов. Угрызение поддерживала ее бесстрастными комплиментами по поводу того, как быстро она читает. Сама София отчетливо понимала другое: скорость ее чтения, наоборот, недостаточна. И вот трое суток, когда, по расчетам, она была в относительной безопасности, завершились. Теперь начиналась рискованная игра. Отныне ей предстояло каждый день подходить к дверям архива с оглядкой на все возрастающую вероятность, что обман вскрылся и сейчас ее выведут на чистую воду.

«Разыщи нас, пока мы еще дышим!» – стучало у нее в голове, когда она шла с трамвайной остановки к дому тридцать четыре.

«Если бы я знала, что делать, – мысленно вздыхала она. – Что я могу?»

Не было уверенности даже в том, что искать нужно именно в восемьдесят втором нигилизмийском году. А если жизненно важная улика хранилась на расстоянии трех книжных полок, среди указателей, касавшихся восемьдесят третьего?

Одним словом, к домашней двери София приблизилась в исключительно унылом и подавленном настроении. Отворила боковую дверь, бросила на скамейку сумку для книг… и замерла.

Изнутри дома долетали звуки веселья. Там смеялись на три голоса… то есть нет – на четыре! Сердце забилось. София чуточку послушала – и медленная улыбка озарила ее лицо. Она пересекла прихожую, бросилась в дядин кабинет и из него сквозь открытую дверь вниз, в картологическую комнату.

– А вот и она! – донесся голос Шадрака, сопроводивший ее торопливые шаги по ступеням.

София влетела в комнату и в первую секунду увидела, что Шадрак сидит за столом, а миссис Клэй и Майлз Каунтримен – в креслах поблизости. Внизу же лестницы, скрестив на груди руки и с предвкушением вскинув карие глаза, стоял Тео. Разогнавшаяся София еле остановилась всего на одну ступеньку выше его. Помедлила, вновь на секундочку выпав из временно́го потока… и со счастливым облегчением осознала: Тео выглядел измотанным дальними странствиями, он определенно вытянулся со времени отъезда… но все равно это тот же самый Тео, ее верный друг.

Он расплел руки и протянул ей ту, где был шрам. Рука странновато подрагивала.

– Ну? – спросил он хриплым голосом. – Долго мне еще объятий-то дожидаться?.. Уже час тут торчу!

София качнулась вперед, всхлипывая и смеясь, и крепко обняла дядю.

– Где тебя носило? – кое-как выговорила она. – Я уж думала, ты никогда не вернешься!

Он рассмеялся:

– Ага! Вижу, так и не выучилась за временем следить…

Но широченная улыбка, которую, слегка отстранившись, увидела София, говорила другое. Он тоже по ней смертельно скучал.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от Тео и подойти к Майлзу. Путешественник радостно обнял ее. Его вечно растрепанная седая грива сделалась еще длинней, София в ней мало не задохнулась.

– Софочка, дитя мое! – воскликнул он, отпустив ее наконец. – Нам пришлось ногтями и зубами прорываться назад, но вот мы и дома! – И он ухмыльнулся с видом заговорщика. – Впрочем, должен тебе сообщить, что именно теперь самый подходящий момент предпринять новое путешествие!

У Шадрака и миссис Клэй вырвался дружный стон.

– Именно так! – запротестовал Майлз. – У Софочки завершился учебный год, прогноз погоды по «Календарю фермера» исключительно благоприятен… а как сладостно пахнут в июне ветры чужедальних земель!

Шадрак с веселым отчаянием замотал головой.

– Погоди хоть несколько минут, – взмолился он в шутку. – Прежде чем мчаться навстречу дыханию заморских ветров, расскажи нам про Индейские территории!

– Так отправимся же все вместе, – немедленно предложил Майлз. – По дороге мы с Тео полный отчет тебе и дадим!

София и миссис Клэй рассмеялись.

– Майлз, – проговорил Шадрак с упреком. – Я вынужден заключить, что ты самым злонамеренным образом вознамерился терзать и мучить меня! Ведь знаешь прекрасно – министерство заточило меня в Бостоне, я тут сижу, точно кролик в садке… словно куренок в корзине… как беспомощный узник в каталажке!

– Ладно, ладно, – заворчал Майлз. – Что я точно вижу, так это то, что министерство успело приучить тебя важничать… ну да, тебя все время на части рвут, и каждое дело – самое безотлагательное… Какие уж тут путешествия! Даже маленькая морская прогулка… ненавязчивый такой выезд воздухом подышать… есть чудовищное нарушение священного хода великих государственных дел!

София и Тео улыбнулись и подмигнули друг дружке.

– Во имя всего святого, Майлз! – взорвался Шадрак. – Давай я прямо сейчас сложу с себя должность и выдвину тебя на свое место? Как тебе такой вариант? Знал бы ты, с какой радостью я оставил бы все эти священные дела, или как ты там их назвал, в общем, безобразие это, от которого у меня голова каждый день пухнет! Все бы бросил – и с вами!.. – Он вздохнул и продолжил уже серьезнее: – Правду молвить, собачья это работа – министром быть! Врагу не пожелаю…

– В самом деле? Неужто даже блистательному, благообразному, премудрому Гордону Бродгёрдлу? – вопросил Майлз саркастично. – Право, стоило бы поделиться с означенным персонажем парой-тройкой твоих постоянных мигреней… пусть хоть приблизится к пониманию, что это такое – быть простым смертным!

– Уговорил, – улыбнулся Шадрак, решив воспользоваться случаем и рассмотреть свои жизненные проблемы в юмористическом ключе. – Бродгёрдлу – пожалуй.

Он поднялся неожиданно энергично:

– Так или иначе, сегодня у нас выдался счастливый вечерок, не будем же его портить черными мыслями о всяких там… ну их, действительно! Друзья, идемте наверх, сейчас вы убедитесь, что я не оказался решительно не готов к скромному празднованию! У меня имбирное пиво припрятано, а еще есть две мясные запеканки из «Марки и свистка»… а еще наша дорогая миссис Клэй раздобыла у Оливера Хэмилтона самый большой торт с кленовым сахаром, какой только бывает!.. Майлз, Тео! Если вы еще будете так любезны захватить с собой карты, дабы показать каждую милю своего пути, нам поистине больше не о чем будет мечтать!

Майлз тотчас устремился к лестнице:

– Пусть Тео доклад задвигает, я свой рот чем получше займу…

Миссис Клэй последовала за путешественником, подхватив миткалевые юбки, чтобы не споткнуться. Шадрак догнал экономку:

– Поторопимся, миссис Клэй, во имя добрых Судеб! Не то останутся нам с вами одни крошки на полу…

– Какое счастье, что кленовый торт сохраняется наверху, в моих комнатах, – ответствовала миссис Клэй.

– Этот человек найдет все, – притворно испугался Шадрак. – Когда он голоден, ничто не пребывает в безопасности. Кухонный стол и тот под угрозой…

София и Тео рассмеялись, следуя за старшими.

– Погоди-ка. – Тео взял девочку за руку. – Рассказывай, как ты жила?

София заулыбалась. Внезапно вернулось смущение, охватившее ее в первый миг встречи.

– Все хорошо! – Она стиснула его ладонь. – Как здорово, что ты снова здесь!

– А уж я-то как рад! Слушай, Шадрак говорит, ты в библиотеке поселилась…

София опустила глаза:

– Ну да… Все бьюсь над письмом, пытаюсь расшифровать. Сдвигов, к сожалению, пока никаких. Сейчас, например, перекапываю аж триста томов, надеясь в них нечто ценное отыскать…

– Сейчас, вообще-то, лето стоит, – притворно-легкомысленным тоном сказал Тео. – Может, позволишь себе маленький перерыв? Передохнешь от письма?

Ответом ему был взгляд Софии, полный удивления. Они к тому времени как раз добрались до верха лестницы.

– Передохнуть? От письма? – спросила она.

Предложил бы сразу его закинуть в горящий камин!

– Именно. Знаешь, иногда вещи начинают выглядеть по-другому, если посмотреть на них… спустя некоторое время. Дай мозгам перерыв, понимаешь? Займись чем-нибудь другим…

София даже отняла руку:

– Не нужен мне никакой перерыв!

– Я же не уговариваю тебя напрочь позабыть про письмо! Ни в коем разе! Я про маленькие каникулы говорю. Примером, удалось бы Шадрака развести, чтобы отпустил нас на месяцок поплавать с Каликстой и Барром. Глядишь, по ходу идеи новые посетят!

– Сказала же, не нужны мне каникулы! Я хочу маму с папой найти!

– Ну хорошо, хорошо, – тотчас уступил Тео, и его тон стал примирительным. – Я же только вернулся, помнишь? А ты уже вовсю на меня злишься! Мы так не договаривались! – И снова заулыбался: – Давай я тебе помогу! Вместе одолеем эти триста томов, небось вдвое быстрей и получится. Что скажешь?

И он потянулся к ней, желая снова сжать ее руку.

София смотрела на него, постепенно смягчаясь:

– Я сама должна их все изучить… но все равно спасибо. И я правда рада, что ты вернулся!

– Софочка! Тео! – появляясь в дверях кабинета, окликнул Шадрак. – Собираетесь вы помочь нам отвоевать у Майлза хоть немного еды – или как?.. Он уже надел на вилку целую запеканку, и без подмоги нам с ним не справиться!

– Ах он проглот этакий, – возмутился Тео и ринулся вверх, увлекая за собой Софию.

Обе запеканки гордо красовались на кухонном столе в окружении бутылочек имбирного пива. Миссис Клэй расставляла тарелки, готовила салфетки и приборы; Майлз, не вовремя потянувшийся к угощению, уже получил шлепок по рукам.

Когда все расселись, Шадрак торжественно разрезал первую запеканку, разлил пиво в бокалы и произнес тост:

– Добро пожаловать домой, Тео и Майлз! За счастливое окончание путешествия!

– И за новые, грядущие, – добавил Майлз, поднимая бокал. – Ближайшая поездка стартует прямо назавтра!

Все рассмеялись и занялись запеканкой. Она оказалась в полной мере так хороша, как Шадрак и предрекал. Когда на столе остались лишь крошки да пустые стаканы, миссис Клэй принесла сверху десерт. Щедрые порции мягкого желтого бисквита в обильной глазури из кленового сахара сопроводили чарльстонский чай, разлитый по чашкам.

Расправившись с третьей порцией торта, Майлз с удовлетворенным вздохом откинулся на спинку стула. А потом начал долгий рассказ о поездке, описывая нескончаемый переезд по штату Нью-Йорк и через северо-западный угол Пенсильвании – на границу Индейских территорий. То и дело впадая в полемику с Тео – их воспоминания по некоторым обстоятельствам отчасти разнились, – он в итоге признал, что путешествие на запад выдалось бедноватым на события. Во всяком случае, пока не достигли берега Жуткого моря.

– Единственным препятствием, с которым мы столкнулись, было очевидное предубеждение против бостонцев, – покривившись, как от кислого, сообщил Майлз. – Закрытие границ не очень-то добавило нам популярности. Представьте, в Соленом один старик взял и плюнул в меня, едва выяснил, откуда я прибыл!

Воспоминание заставило Тео хихикнуть:

– Ну, Майлз, конечно, ка-ак плюнул в ответ.

– А что я, по-вашему, должен был сделать? – возмутился путешественник. – Я хотел ему доказать, что ненавижу закрытие границ еще побольше, чем он!

– Так вот, помимо этого забавного происшествия, мы испытали затруднение, лишь разыскивая Кабезу де Кабру. На это у нас ушло времени не меньше, чем на всю поездку от Бостона до Жуткого моря.

– Верно, – согласился Майлз.

– Все типа знали, где он живет, только каждый нес свое, – пояснил Тео. – Да и у нас никаких определенных сведений за душой не было.

Майлз и Тео пустились в путь на излете зимы, отслеживая один непроверенный слух. Бостона достигли вести об отшельнике, живущем в хижине на берегу Жуткого моря. Якобы это был выходец из Папских государств по имени Кабеза, и якобы этот самый Кабеза триста шестьдесят четыре дня в году неукоснительно сторонился человеческого общества. А на триста шестьдесят пятый – конкретно в день зимнего солнцестояния – прерывал свое затворничество, выдавал бредовые пророчества о конце света, о новом грядущем Великом Разделении… а еще – о чудесах Авзентинии. Что касается языка, Кабеза пользовался невероятной смесью кастильского, английского и языка Вещих. Окрестные селяне отмахивались от самозваного пророка, считая его прорицания бреднями сумасшедшего.

Тем не менее отзвуки его ежегодных речей добрались до Бостона… и с ними название «Авзентиния», встречавшееся, кроме них, лишь в письме Бронсона. Еще валил мартовский снег, когда Майлз и Тео выехали на запад.

– К тому времени, когда мы отыскали домик на дереве, служивший жильем Кабезе де Кабре, – продолжал Майлз, – уже кончался апрель. Его мертвое тело давно успело стать пищей ворон.

– Брр, – содрогнулась миссис Клэй.

У Шадрака вырвался разочарованный вздох:

– Вы хоть в домике что-нибудь разыскали? Не выяснили, откуда он вызнал об Авзентинии?

– Кабеза де Кабра вел почти звериную жизнь, – нахмурился Майлз. – Одевался в шкуры, спал на клочках грязного меха… Ни горшков, ни сковородок, ни инструментов, ни книг. Чем питался и как – до сих пор никакого понятия не имею. Мы из его клоповника чуть с пустыми руками не ушли… спасибо Тео – заметил кое-что, без него я наверняка пропустил бы!

– А я это заметил только благодаря некоторым картографам, оставшимся дома, которых я время от времени вспоминал, – чуть заметно улыбнувшись Софии, добавил Тео. – Что-то вроде занавески… или, скорее, ширмы, не знаю. Такой квадрат темной материи, приколоченный на окно для защиты от солнца. Я чему удивился – смотрю, чистый на удивление… в такой-то грязище! Мы вытащили гвозди и сняли его. И, как и следовало ожидать, стоило ему чуток потрепыхаться на ветру…

– Это карта была! – воскликнула София.

– Именно, – подтвердил Майлз. – Впрочем, если вы с Шадраком сумеете хоть как-то осмыслить, я точно самую свою толстую ушанку съем!

– Тащите же ее скорее сюда! – потребовал Шадрак. – Да, и ушанку смотри не забудь. Можешь ее сразу на блюдо из-под торта положить.

– Напугал! Сперва карту-то посмотри, после будешь пугать!

Тео исчез в кабинете Шадрака, где они с Майлзом оставили рюкзаки, и вскоре вернулся с объемистым белым свертком примерно в локоть длиной. Шадрак и миссис Клэй приготовили стол, убрав с него посуду, и Тео осторожно развернул ткань. Внутри обнаружился квадрат материи лиственно-зеленого цвета.

Лоскут поначалу казался совершенно непримечательным. Края были истрепанными и потертыми, но собственно поверхность оставалась чистой, неповрежденной и гладкой. Тео бережно перевернул ткань… София и Шадрак разом ахнули. Другая сторона лоскута оказалась сплошь покрыта мельчайшим бисером, даже мельче зернышек перца, и каждая бисерина – аккуратно нашита.

– Вот именно, – сказал Тео в ответ на восторженные ахи и охи. – У нас тоже глаза на лоб полезли, когда мы это увидели, но что к чему, я только потом сообразил. Сами видите, бисер-то ни в картину не складывается, ни в узор.

– Металл, глина и стекло, – выдохнула София.

– Какая работа! – склоняясь над столом, восхитился Шадрак. – Никогда подобной техники не видел! Какой дивный метод, простой и красивый! Это ж кто додумался включить другие слои непосредственно в погодную карту? Гений, да и только.

– Таких карт я по Нохтландской академии не припомню, – озадаченно вставила миссис Клэй.

– Ну, кое-кто здесь картологических академиев не кончал, – сказал Майлз. – И мистер Шадрак ни разу не изволили поведать мне о таинственных техниках, которыми здесь все восхищаются.

– Не изволил? – возмутился Шадрак. – Да я сколько раз порывался тебе объяснить! А ты мне что отвечал? Дескать, никакие изображения не заменят вольного воздуха полевых изысканий… На том все и кончалось!

Тео расхохотался:

– Он и меня так же слушал.

– Сами скучищу разводите, а я еще и виноват, – фыркнул Майлз. – Так оно хоть на что-то годится, хотелось бы знать?

– Еще как годится! – с энтузиазмом принялась объяснять София. – Можно узнать обо всем, что происходило в определенном месте в определенное время! Матерчатая карта обычно отражает погоду. Если наложить ее на другие слои, на другие карты памяти – глиняную, которая показывает состояние земного покрова, металлическую, запечатлевшую все рукотворное, и стеклянную, показывающую события человеческой жизни, получается самое полное впечатление о происходившем.

Шадрак поднял голову, его глаза светились восторгом.

– Эта же карта, – подхватил он, – отменяет нужду в отдельных слоях, ибо сочетает глиняные, металлические и стеклянные бусины. Это не просто инновация – прорыв!.. Кроме того, я ни разу еще не встречал карты, выполненной в золоте… вероятно, из-за дороговизны… однако этот бисер, несомненно, из золота! – Он помолчал. – Софочка, стеклянные бисерины видишь? На первый взгляд здесь больше всего глиняных, золота примерно четверть, и…

– И пять штук стеклянных, – вставил Тео. – Я чуть не ослеп, пока разглядел!

И он одну за другой показал все пять бусин, спрятанных в сложных извивах карты среди остальных.

– Пятеро человек? – подала идею миссис Клэй.

– Может быть, и больше, – сказал Шадрак. – Но, кажется, не намного.

– Человеческая жизнь довольно скромно представлена, – задумчиво проговорила София.

– Я и говорю, ничего особо полезного, – сказал Майлз. – Сами увидите.

Тео приподнял лоскут и дохнул на него, так что материя затрепетала. Затем опустил карту на стол вышивкой вниз. По тканой поверхности тут же разбежалась тонкая сеть белых линий.

– Теперь, когда карта сработала, – с предвкушением проговорил Шадрак, – определимся со временем!

Он указал на гнездышко концентрических кругов в углу карты. Внешний и следующий имели по шестьдесят делений, третий насчитывал восемь, а самый внутренний – двенадцать.

– Секунды, минуты, часы, дни, месяцы… – пробормотал Шадрак. – И они не принадлежат к счислению Нового Запада. Года вообще нет… София!

Она уже открывала буфет:

– Ячмень подойдет? Рис?

– Рис, я думаю.

После недолгих поисков девочка вернулась с горсткой риса и все высыпала на стол. Шадрак с улыбкой посмотрел на нее:

– Выбирай.

София, совершенно счастливая, положила по зернышку в каждый круг. Ощущение было такое, словно вернулись добрые старые времена: опять они, как когда-то, вместе возились над картами.

– Просто чтобы легче было запомнить, – отвечая на дядину улыбку, сказала она. – Итак, берем четвертое апреля… четыре часа, четыре минуты и четыре секунды.

Они одновременно коснулись пальцами белых линий, тянувшихся по ткани. В сознании Софии ярко вспыхнуло воспоминание о месте и времени, где она никогда не бывала. Повсюду расстилалась сухая пустынная местность. Ровная земля местами поросла невысоким темно-зеленым кустарником. В пыльной дали поднимались в небесную синеву несколько холмов… Небо было ярким настолько, что ослепляло. Немилосердно палило солнце, от сухого жара перехватывало дыхание. Воздух был совсем неподвижен. Еще несколько мгновений София мысленно разглядывала засушливую равнину… Потом отняла палец.

– Хм, – отозвался Шадрак.

Он сидел, откинувшись в кресле, сложив руки на груди.

– Я вам вот что скажу, – добавил Майлз. – Там повсюду одно и то же. Жарко, сухо и – нигде никого. Вот и вся польза!

– Нет, так не бывает, – возразил Тео. – Зачем тогда металлические бисерины? О стеклянных я и вовсе молчу. Где-то на этой карте должны быть и люди, и уйма всего ими сделанного. Деревня, город, дороги всякие… Надо их просто найти, а на это у нас пока времени не было. Я к тому, что карта охватывает целый год, примерно столько и понадобится провести во всех изображенных на ней местах. А покрывает она сто квадратных миль, если не больше.

Майлз покачал головой:

– Эту карту прочесать всей жизни не хватит. Нет уж, спасибо! Вот вам карта, сами с ней и возитесь. А я уж лучше живьем там побываю!

Шадрак задумчиво проговорил:

– Думается, это где-то в Папских государствах…

– Согласен, – кивнул Майлз. – Пейзаж вполне соответствует. Осмелюсь даже предположить, что перед нами южная часть полуострова.

– Именно. Тем более что Кабеза де Кабра предположительно прибыл из Папских государств.

– Так здесь, возможно, его воспоминания и запечатлены? – предположила София.

– Или чьи-то еще, но карта, скорее всего, приехала с ним вместе из-за океана, – подвел итоги Шадрак. – Разве что… Разве что ее вышили непосредственно в Индейских территориях, использовав воспоминания Кабезы де Кабры.

София разглядывала сплетение белых линий, испещривших полотняный квадрат. Подробности услышанного постепенно укладывались в сознании. Кабеза де Кабра толковал об Авзентинии. Явился же он из Папских государств, а карта запечатлела целый год, прожитый в тех краях. Связь выглядела очевидной, но больше они ничего определенного не узнали. Может, Кабеза де Кабра вовсе и не об Авзентинии говорил. Мало ли как исказилось слово, много миль летевшее из уст в уста! София прищурилась и решила: как бы то ни было, карта все же могла содержать в себе некий важный секрет. Они всего лишь прикоснулись к ней – почем знать!

Размышления девочки, равно как и беседу, продолжавшуюся без ее участия, прервал неожиданный стук в парадную дверь. Потом постучали еще – быстро, несильно. Парадной дверью в доме тридцать четыре никто никогда не пользовался. Все замолчали, и в наступившей тишине звук повторился. Миссис Клэй поднялась на ноги, занервничав:

– Кто бы это мог быть?..

Шадрак нахмурился:

– Из министерства, наверное…

Миссис Клэй вышла из кухни. Удалился стук ее каблучков по дереву половиц.

Все ждали, прислушиваясь. Она открыла дверь… Прозвучал мужской голос: кто-то представился. Очень скоро миссис Клэй возвратилась, ведя худощавого мужчину в светло-сером пиджаке.

– Блай? – вскакивая, удивился Шадрак. – Что случилось?

– Прошу извинить меня за то, что прерываю ваш праздник, – сказал премьер-министр Блай.

От него не укрылось ни присутствие гостей, ни царившая в комнате атмосфера, не говоря уже о наполовину съеденном торте.

– К сожалению, обстоятельства требуют безотлагательных действий. Прямо сейчас сюда направляется Бродгёрдл. Он собирается убедить тебя, друг мой, в необходимости расторгнуть договора, заключенные с Индейскими территориями. Он определенно располагает козырями, могущими воздействовать на твое решение, но какими именно, мне доподлинно неизвестно. Он не знает, что я прослышал о его намерениях, и подавно – о моем присутствии здесь. Тем не менее я счел за благо предупредить…

Шадрак с ужасом смотрел на него, ушам своим не веря:

– Расторгнуть? Договора?.. Это же все равно что войну объявить…

Блай покачал головой:

– Забудем об этом пока. Как ты полагаешь, что у него может на тебя быть? О чем он проведал таком, что способно причинить тебе боль? И что мы можем предпринять, дабы выбить у него из рук оружие?

– Ну… я не знаю… – Шадрак запустил в волосы пятерню. – Возможно, он блефует. Но может и что угодно пустить в ход… Это зависит от того, насколько сильно он намерен сам замараться!

Рот Блая превратился в одну прямую черту.

– Полагаю, – сказал он, – до предела…

И тут же в парадную дверь забарабанили снова. На сей раз – громко и непрерывно. Все замерли на местах.

– Надо впустить его, – коротко бросил Блай. – Иначе будет выглядеть подозрительно.

Шадрак с усилием перевел дух:

– Майлз, отведи Блая в хранилище карт. Не показывайтесь оттуда, пока я сам не приду… София, Тео, – ступайте наверх. Миссис Клэй! Я приму Бродгёрдла в кабинете.

И он быстро свернул карту.

– Как скажете, мистер Элли… – дрожащим голосом выговорила миссис Клэй и вышла из кухни.

Блай следом за Майлзом удалился в противоположном направлении.

София стояла неподвижно. Ноги точно приросли к полу.

– Идем. – Тео потянул ее за руку.

– Все будет хорошо, – сказал Шадрак и легонько сжал ее плечо. – Ступай, Софочка. Я вас потом всех позову.

6 «Гнездышко»

20 февраля 1881 года

Я цеплялась за кусок мачты «Пустельги», а кругом вздымались волны, усеянные обломками корабля. В небе царила все та же непроглядная темень, однако завывание лютотравов утихло, и я расслышала далекий голос, звавший меня по имени:

– Минна! Минна!..

Это подавал весть мой муж. Я закричала в ответ так громко, как только могла, невзирая на боль в горле, раздраженном соленой морской водой. Спустя некоторое время он услышал меня.

– Где ты? – крикнул он. – Подай голос, я к тебе поплыву!

Я выкрикивала его имя, кашляя и хрипя. Наконец мне показалось, что ярость волн немного улеглась, и вот уже я рассмотрела кусок дерева, двигавшийся в мою сторону. Это был целый щит, выломанный из палубы. Бронсон стоял на коленях и греб обломком доски. Он осторожно вытащил меня из воды на импровизированный плот, где мы с ним и повалились друг дружке в объятия, совершенно выбившись из сил.

Впрочем, мы недолго радовались спасению. Как-никак, мы остались совершенно одни посреди бескрайней водной пустыни. Я бы, наверное, заплакала от отчаяния, но мое тело и разум были предельно утомлены. Я не то уснула, не то лишилась чувств, не то просто поплыла в бесконечной пустоте полночного океана…

Когда же я вновь начала осознавать кругом себя мир, первое, что почувствовала, – объятия Бронсона. Волны вокруг нас успокоились настолько, насколько это вообще возможно в открытом море, а небо понемногу светлело. Только тогда я сообразила, что меня потревожили человеческие голоса, и принялась расталкивать Бронсона.

Мы с ним разом обернулись навстречу подходившему судну. Размерами оно походило на погибшую «Пустельгу», носовая же фигура изображала русалку с руками, вытянутыми вперед; она держала в ладонях птичку. «Гнездышко», гласило название, начертанное изящными белыми буквами. Корабль медленно приближался, двое матросов уже сбросили через борт веревочную лестницу. На несколько мгновений я даже усомнилась в реальности происходившего. Такого везения не бывает!

Учитывая название судна, его знакомый облик и оснащение, а также громкие выкрики на английском языке, мы с Бронсоном успели решить, что оно шло с Нового Запада. И в самом деле, капитан Рен, встретивший нас на палубе, подтвердил, что они отплыли из небольшого порта в Северном Мэне; его наименование ничего нам не сказало. Капитан оказался человеком исключительно высокого роста, как, впрочем, и все его моряки. Пронзительный взгляд голубых глаз определенно свидетельствовал и об авторитете капитана, и об участии по отношению к нам в нашей беде.

Он немедленно пригласил нас в свою каюту, где предложил сухое платье и по бокалу согревающего вина. Капитан любезно дал нам время умыться и собраться с мыслями.

– Как только вы в достаточной мере оправитесь, я сочту своим долгом ознакомиться с обстоятельствами несчастья, постигшего ваш корабль, – проговорил он официальным, даже чопорным тоном: немалая редкость для морского капитана. – Впрочем, я понимаю, что сейчас вы совершенно без сил. Прошу вас, отдохните пока. Когда же будете готовы, разыщите меня на палубе.

Мы с мужем тепло поблагодарили его за доброту и не замедлили воспользоваться великодушием капитана.

…Бронсон часто говорил потом, что я обманулась так же, как и он сам, потому-то и не подметили ничего странного в том, что касалось капитана Рена и его экипажа. Муж полагает, что мы были весьма не в себе после трагической гибели «Пустельги» и ночи, проведенной на утлом плоту; где уж тут проявлять наблюдательность, не говоря о бдительной настороженности! Тем не менее я настаиваю, что моя память ничем не замутнена; более того, берусь утверждать – еще в первые секунды в каюте капитана Рена… нет, даже когда он только приветствовал нас на палубе «Гнездышка»! – я заподозрила, что он не тот, за кого себя выдает.

Взять хоть одежду, которой он нас снабдил. Слишком уж хорошо она была сшита. Думайте что хотите, но в ней мне сразу стало как-то не по себе. Изысканная работа, тонкая ткань… Я уже упоминала, что Рен и его люди – высоченные как на подбор. И еще – у них невероятно ровные и белые зубы. Таких здоровых и ухоженных моряков попросту не существует. Убранство каюты капитана Рена тоже весьма мало напоминало судовое жилище капитана Гиббонса. Трудно даже объяснить, что в ней было не так, но половина вещей казалась совершенно новенькой, ни разу не использованной… а другую половину, наоборот, словно закупили в лавочке старинных диковин. Вытираясь полотенцем, я заметила на столе несколько морских карт. Иные были напечатаны на бумаге удивительной белизны: я такой, право, ни разу не видела. В то же время увеличительная лупа – бостонской, кстати, работы, в точности как принадлежавшая капитану Гиббонсу – выглядела так, словно ею пользовались не первый век. Деревянная ручка растрескалась и почернела: ни дать ни взять пересекала Атлантику в тысяча первый раз. Теперь-то, задним числом, все это более чем очевидно. А тогда я только понимала, что в каюте капитана Рена мне очень не по себе. Что-то определенно было неправильно, но что?..

Я так и сказала Бронсону, когда мы с ним возвращались на палубу. Я спросила мужа:

– Как по-твоему, что за человек наш капитан?

– Думаю, неплохой малый, – ответил он. И легонько взял меня за подбородок: – Выше голову, любовь моя! Теперь мы в безопасности.

– Да, ты прав. Мы в безопасности, – сказала я и добавила, помолчав: – Тебе, однако, не бросается в глаза, что капитан и его люди… немного странные, что ли? Как-то не похожи они на мэнских уроженцев, которых я до сих пор видела…

Бронсон рассмеялся:

– Верно. Но они могут быть и не из Мэна. Капитан всего лишь сказал, что они отплыли оттуда, но это ничего не говорит об их происхождении. – Он приобнял меня за талию: – Ни о чем не тревожься, родная. Желай он в самом деле причинить нам вред, бросил бы на милость океана, и все!

С такой логикой не поспоришь. Мое беспокойство вскорости улеглось само по себе, убаюканное дружелюбием капитана, – хотя очень многое, касавшееся корабля и людей, все так же производило странное впечатление.

Капитан Рен желал знать все подробности нашего злоключения.

Бронсон начал с того, что показал ему письмо Бруно Касаветти, послужившее поводом для нашего путешествия:

2 декабря 1880 года

Мои дорогие друзья, Минна и Бронсон!

Пишу вам, пребывая в превеликой нужде и отчаянии, взываю о помощи!

Как вы помните, шесть месяцев тому назад я отбыл из Бостона, имея целью нанести на карту границы между Срединными Путями и Папскими государствами. Не буду вдаваться в подробности того, каким образом изменилась первоначальная цель путешествия и как я лишился всякой возможности исполнить поставленную задачу. Знайте, друзья мои: произошло нечто ужасное. Здесь, в этом месте, которое я, как мне казалось, очень хорошо знал, обнаружилась новая эпоха. Объяснить, откуда она взялась, я не могу. Как бы то ни было, она принесла с собой страх, нетерпимость и жестокие преследования.

Это письмо я пишу тайно. Самый листок мне доставило дитя, спасенное мною от участи, которой ваш покорный слуга избежать не сумел. Несчастное дитя было обвинено в колдовстве; меня также объявили пособником нечисти. Дело в том, что здешний край подвергся ужасающему моровому поветрию; жители называют его «лапена». Соответственно, люди склонны во всем усматривать дьявольщину и колдовство. Я сумел отвести их подозрения от девочки по имени Розмари, но обвинения против меня выглядят гораздо серьезней… к тому же меня никак не назовешь милым дитятей, урожденным в данной эпохе. В настоящее время я сижу в узилище города, именуемого Муртия (в книгах Шадрака мне также встречались наименования «Мурсия» и «Мурзия», так что могу и ошибаться), и судья постепенно копит улики против меня. Поверьте, я не вызвал бы вас сюда без крайней нужды, но, похоже, вы составляете единственную мою надежду спастись. Розмари отвезет это письмо в один удаленный город; оттуда королевской почтой оно доберется до морского порта, а там, я надеюсь, его заберет какой-нибудь путешественник, направляющийся в Бостон… К сему прилагаю карту и подробные указания, как отыскать Розмари. Защитите ее, если сумеете: она никоим образом не виновата в том, что со мною произошло.

Еще раз простите меня, друзья, за то, что нарушаю ваши планы зовом о помощи… Итак, отдаю свою жизнь в ваши руки!

Бруно Касаветти

– Похоже, дело вправду нешуточное, – согласился капитан Рен, возвращая письмо. – Значит, вы надумали лично откликнуться на просьбу?

Мы описали ему наше плавание на борту «Пустельги» и жуткое столкновение с лютотравами. Когда дошли до существ, уничтоживших корабль, глаза капитана вспыхнули возбуждением.

– Никогда с лютотравами не встречался, – выговорил он приглушенным голосом, благоговейно. – Зато наслышан более чем…

– Если честно, – сказал Бронсон, – до вчерашнего дня мы сами считали их выдумкой. Ни за что бы не поверил, что такие создания вправду возможны, если бы своими глазами их не увидел!

– И я бы прежде нынешнего утра так рассуждал, – согласился капитан Рен. – Другое дело, что-то во мне всегда желало в них верить…

– Желало? – удивилась я. – Почему, капитан? Лютотравы показались мне беспощадными…

– Это верно, – слегка смутился Рен.

Он носил монокль с янтарным стеклом на золотой цепочке, имея привычку в непринужденной обстановке вертеть его в руке. И вот теперь монокль неожиданно замер.

– Праздное любопытство, знаете ли… – Он сменил тему: – Я с легкостью доставлю вас в Севилью, если вам по пути.

– По пути, – кивнул Бронсон. – Надеюсь, это не вынудит вас слишком отклониться от курса?

– Ни в коем случае, – заверил капитан Рен, ловко избегнув упоминания о пункте своего первоначального назначения. – Впереди еще десять дней плавания; надеюсь отдать должное общению с вами!

От этой перспективы его загорелое лицо просияло белозубой улыбкой. И действительно, он, по всей видимости, наслаждался нашими разговорами. В течение нескольких последующих дней мы поведали ему о прошлых поездках, о милой дочурке Софочке, о том, что в этот раз собирались взять ее с собой, но передумали из-за опасностей, упомянутых в письме бедного Бруно. Сам капитан засыпал нас вопросами о Бостоне; впрочем, на то у него имелась вполне вменяемая причина: по его словам, он происходил из далекого и уединенного уголка Семинолы и ни разу не был в столице. Я бы вполне поверила капитану, не уклоняйся он всячески от рассказов о крае, который называл домом. Еще больше настораживало то, что он и о Новом Западе как таковом ничего не знал.

Подобное невежество объяснить было поистине трудно. С одной стороны, он проявлял удивительную осведомленность о некоторых частностях ново-западной жизни – и следом же задавал вопрос или вворачивал фразу, повергавшую нас в полное недоумение. Удивительно ли, что на третий вечер за такого рода беседами растущее беспокойство побудило меня к попытке припереть его к стенке. Мы как раз повествовали о поездке, предпринятой нами несколькими годами ранее: речь шла о посещении Индейских территорий. Бронсон, отлично владевший рисовальным пером, иллюстрировал наш рассказ, делал быстрые наброски мест и людей, которые встречались нам по пути. Капитан Рен наклонился над столом, передвинувшись на краешек стула. Руки, бронзовые от загара, сжимали одна другую, голубые глаза светились жгучим интересом: мы рассказывали, как пересекали верхнюю часть штата Нью-Йорк, направляясь к городу Шести наций.

– Никогда не бывал в городе Шести наций, – сказал капитан. – Какой он?

– О, это крупный торговый центр, – ответил мой муж. – Отчасти напоминает Чарльстон или Нью-Йорк. Выходцы из всех Территорий и уроженцы Нового Запада живут там и торгуют, причем довольно-таки миролюбиво…

– Встречал я одну женщину из народа Вещих, – заметил Рен. – Она говорила, этому городу больше подошло бы название не Шести наций, а Шестидесяти, столько там всяческих племен и языков!

Мы с Бронсоном переглянулись.

– Воистину, – наконец проговорил мой муж.

– Так вы встречались с Вещими? – спросила я. – Немногие жители Нового Запада могут этим похвастаться!

Капитан Рен откинулся в кресле и некоторое время как будто не знал, что и сказать.

– Ну… вел я с ними торговые дела некоторое время назад.

Настал наш черед обменяться взглядами, полными недоумения.

– На Новом Западе о них чего только не рассказывают, – сказал Бронсон. – Вот только доподлинно известно очень немногое. Говорят, они несравненные целители, явившиеся после Великого Разделения откуда-то с тихоокеанского побережья. Это так?

– Трудно сказать, – заколебался Рен, но потом все же выговорил: – Да, думаю, так и есть.

Я настойчиво продолжала:

– До их территории очень трудно добраться…

– В самом деле? – осторожно проговорил капитан. – Ну, мы проходили в Великие озера с северной стороны, не посещая Нового Запада… возможно, я срезал путь и сам того не заметил.

Мы с Бронсоном снова переглянулись, на сей раз со значением.

– Великие озера? – переспросила я. – Должно быть, вы имеете в виду Жуткое море? Дело в том, что название «Великие озера», насколько мне известно, на Новом Западе не употребляется.

Рен даже покраснел.

– Да, конечно, я имел в виду Жуткое море. Озера… морская терминология, знаете ли. Называть эти ледяные поля морем, оно как-то… ну, вы понимаете.

К этому времени отрывочная информированность капитана сделалась очевидна даже Бронсону. Мы обсудили это обстоятельство, оставшись наедине, и пришли к совместному выводу: что бы ни скрывал капитан Рен, вряд ли речь шла о тайном недоброжелательстве по отношению к нам. Казалось, он очень искренне беспокоился о нашем благополучии и удобстве. Все вместе побудило меня разведать причину его внезапного смущения. Право, я полагала, что оная причина многое прояснит и не окажется предосудительной.

– Похоже, вы очень коротко знакомы с отдельными аспектами жизни Нового Запада, капитан Рен, – проговорила я уважительно, – в то время как другие ее обстоятельства вам совершенно неведомы. Как так получилось?

Он довольно долго молчал, пораженный прямотой моего вопроса. Потом улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами:

– Я впервые отправился в море еще мальчишкой. Всю жизнь провел на палубе корабля, так и не озаботившись получить официальное образование. Прошу вас, извините мое невежество. Я слишком многое узнавал из вторых рук, и, боюсь, дошедшие до меня сведения порой бывали далеки от истины.

Мы с Бронсоном молча выслушали его объяснения, и лично меня они ни в коей мере не удовлетворили. Супруг мой был настроен снисходительнее; не оттого, что полностью доверял Рену, – скажем так, он верил в добрые намерения капитана.

Вежливость удержала меня от дальнейших расспросов, поэтому в тот вечер мы больше ничего не узнали. Увы, я отмахнулась от здравого смысла. Все говорило о том, что капитан Рен осведомлен о Новом Западе действительно понаслышке; знать бы еще, чего ради он так старательно изображал прямо противоположное…

Итак, я промолчала, позволив длиться обману…

7 Парламентарий Гордон Бродгёрдл

Сколь немногочисленны путешественники, самолично встречавшие Вещих, столь же изобильны слухи об этом народе. Последний документально подтвержденный контакт имел место в 1871 году, когда покалеченный исследователь из Нью-Йорка в зимнюю бурю укрылся у одного Вещего. Этот человек повредил ногу, поскользнувшись на льду, и несколькими часами позже его обнаружил Вещий. Позже пострадавший рассказал, как пережидал двухдневную бурю в убежище, выстроенном в сосновом лесу к югу от Жуткого моря. По его словам, очнувшись, он увидел повязку у себя на ноге и обнаружил, что следы обморожения успели пропасть. Остается лишь предположить, что разум его был затуманен долгим пребыванием на морозе…

Шадрак Элли. История Нового Запада

2 июня 1892 года, 18 часов 11 минут

Неохотно выйдя из кухни, София прошла за Тео по коридору, потом поднялась на третий этаж. Они стояли уже на площадке, когда снизу долетел раскатистый голос, повелительный, тяжелый, голос человека, привычного к выступлениям перед публикой. Он гудел, без труда заполняя весь дом.

– Любезнейший Шадрак! Прости за внезапное вторжение, но я решительно не мог дождаться утра…

Тео замер, держа руку племянницы. Его пальцы сжались с неожиданной силой.

– Ой, – вырвалось у Софии. Она попыталась отнять руку и удивленно вскинула на него глаза. – Ты что?

На его лице отражалась сущая паника. Раньше София видела друга таким лишь однажды… только припомнить не могла где и когда. Тео и страх казались такими несовместимыми, что ей стало не по себе.

– Что такое? – прошептала она. – Что стряслось?

Тео посмотрел ей в глаза.

– Надо идти вниз, – ответил он так же шепотом. – Сейчас же…

– Да что случилось?

– Ничего. Просто пошли.

Но девочка мешкала. Ее беспокойство росло с каждым мгновением.

– Шадрак нам велел сидеть наверху…

– Нас не увидят.

Он знай тянул ее за руку, и София сдалась. Сперва ей показалось, что Тео ведет ее обратно на кухню, но он открыл ближнюю дверцу – в чулан под лестницей. Тихонько миновал швабру, мусорное ведро, неустойчивую стопку шляпных картонок… опустился на колени на деревянный пол. Обернулся к Софии, предупреждающе прижал палец к губам. Она приблизилась и опустилась рядом на корточки.

– Смотри… – Тео указал ей щелку в стене.

София прижалась лицом. Оказывается, щель позволяла заглянуть в кабинет: по ту сторону до потолка возвышались книжные полки. Она обернулась к Тео и возмутилась, насколько позволял шепот:

– Этого здесь не было раньше!

– Ш-ш-ш! – сделал страшные глаза Тео. – Я обои в кабинете подрезал. Там шкаф, никто не заметит… – И вновь повернулся к стене. – Что ты видишь?

София только головой покачала:

– Ушам своим не верю! Обои подрезал!.. Да тут и смотреть не на что…

– А я думаю, очень даже есть. Если потрудишься посмотреть!

София поглубже вдохнула, решившись на время отложить свое возмущение. И снова приникла к щели. Прямо перед ней были верхние части корешков нескольких книг. Осторожно опустившись пониже, она увидела спинку хозяйского кресла, дядины затылок и плечи. Чуть дальше, у задернутого занавеской окна, сидел черноволосый здоровяк, знакомый ей лишь по иллюстрациям в бостонских газетах: парламентарий Гордон Бродгёрдл. Он был одет в серое с черным и держал на коленях темно-серую фетровую шляпу. Только тут София сообразила, что в комнате царило молчание. Шадрак рассматривал открытую книгу.

София отвернулась от щелки и сообщила Тео:

– Шадрак что-то читает, а Бродгёрдл так сидит.

– Как он выглядит?

– Шадрак?

– Нет. Бродгёрдл.

Она села поудобнее, прислонилась к стене.

– Расслабленный. Самоуверенный. – Помедлила и добавила: – Жутковатый такой… Не знаю почему.

– Да я не о том… Выглядит он как?

– А-а… Очень высокий, широкоплечий. Волосы черные, борода веником, усы такие… помятые. И глаза его мне не нравятся…

– А зубы?

– Зубы? – От удивления она всем телом обернулась к нему.

– Да. Зубы, – повторил Тео взволнованно.

Вот тут София припомнила, где и когда она видела этот панический ужас на физиономии Тео. В Веракрусе, почти год назад, когда их гонял по тамошнему рынку налетчик с острыми металлическими зубами.

– Так ты его узнал, – тараща глаза, прошептала София.

– Я голос его узнал, – ответил Тео. – Другого такого в жизни не слышал. Не знаю, то есть я и ошибиться могу… бывают же совпадения… Ты зубы его видишь или нет?

София предприняла еще попытку.

– Не вижу. Он закрыв рот сидит, – ответила она очень серьезно. – Думаю, будь у Бродгёрдла зубы железные, уж кто-нибудь о них да упомянул бы… На Новом Западе ни у кого таких нету! – Помолчала и спросила: – А почему сам не посмотришь?

Тео глубоко вдохнул и выдохнул. Вытер ладони о штаны:

– Ладно, ладно… сейчас гляну.

Сунувшись вперед, он припал к щелке. Выждал несколько секунд, отстранился.

В это время Шадрак заговорил. Негромко, устало и словно защищаясь.

– Этого я не писал, – расслышали ребята в чулане.

София тотчас подалась к щели. Бродгёрдл улыбался, показывая два ряда зубов. Очень крупных и очень белых.

– Возможно, – сказал он, – пока не писал.

– Ни прежде, ни теперь, ни когда-либо… Не писал этого и не напишу. Это не я.

– Шадрак, друг мой, – убедительным тоном проговорил Бродгёрдл, наклоняясь вперед так, что его мощные плечи заполонили все пространство между двумя мужчинами, – ты пойми, какая открывается перспектива! Мы ведь отстали, страшно отстали! И эти карты тому подтверждение!

– Не разделяю твоего взгляда на вещи, – ответил Шадрак. – Тебе известно, что в отношении Индейских территорий я придерживаюсь строго определенной политики. Это не наша земля!

Бродгёрдл поднялся и старательно водрузил на голову шляпу.

– Я просто хочу, чтобы ты хорошенько обдумал свой следующий ход, Шадрак. У тебя есть выбор: можешь поступить правильно, а можешь – неправильно. И я буду очень-очень рад, если ты поступишь правильно. – Он по-прежнему улыбался, жесткие усы вовсю топорщились, шевелились, только тепла в его улыбке не наблюдалось ни малейшего. – Счастливо оставаться, Шадрак. Увидимся завтра в министерстве. Не провожай, сам выход найду… – И кивнул: – Книгу себе оставь.

И Бродгёрдл вышел из кабинета. Шадрак остался неподвижно сидеть.

– Ничего не понимаю, – взволнованно прошептала София, пока Тео еще смотрел. – Что за выбор? О чем он вообще?..

Тео не ответил. Девочка повернулась и увидела, что он безвольно обмяк под стеной, а на лице была безнадежная тоска. И еще боль.

– Тео, – прошептала она и взяла его руку со шрамом. – Это он? Твой знакомый?

Тео выдохнул почти беззвучно:

– Он…

– Но у него белые зубы! Самые что ни есть нормальные…

– Он их чем-то покрыл. Костяными коронками или еще чем…

– Кто он? Еще один налетчик?

Тео замотал головой:

– Не хочу об этом говорить…

София нахмурилась. Она уже собиралась накинуться на Тео с упреками, но услышала, что Шадрак поднимается с кресла. В щелку было видно, как он открывает потайную дверь в хранилище карт.

– Майлз, Блай!.. Он ушел, – крикнул Шадрак.

И опять сел, верней, рухнул в кресло.

Двое вскорости появились в кабинете. Премьер-министра София разглядеть не могла, но Майлз тотчас подошел к хозяину дома и требовательно спросил:

– Ну? Что он сказал?

Шадрак протянул ему книгу:

– Дал мне это…

Блай поспешил к Майлзу, заглянул ему через плечо. Путешественник сперва нахмурился, разглядывая обложку, потом принялся торопливо листать.

– И чего ради он тебе этот мусор принес?..

Шадрак не ответил.

– Кажется, я понимаю, – тихо проговорил Блай, серые глаза премьера смотрели печально. – Он пытался внушить тебе, будто ты уже встал на этот путь. Показал будущее, которого якобы нельзя избежать…

– И все из-за… вот этого? – возмутился Майлз. – Чушь какая!

– Самая что ни есть, – с бесконечной усталостью ответил Шадрак. – Однако Сирил прав. Именно этого он и хочет. Я, естественно, не поддался…

– И каковы же будут последствия?

– Он не сказал, – покачал головой Шадрак. – Обещал разговор назавтра.

– Со всех сторон обступили, – тихо проговорил Блай. Шадрак вопросительно посмотрел на него, и премьер добавил: – Я как раз рассказывал Майлзу, о чем сегодня сообщил мне Лоранж. Пока Бродгёрдл пытается расторгнуть договора, заключенные с Индейскими территориями, Объединенные Индии грозят устроить эмбарго, если не откроем границы…

Шадрак испустил вздох:

– Такое эмбарго нас попросту разорит. Индии – это же половина нашей торговли! В Бостоне голод начнется…

– Именно так. Нужно любой ценой это остановить! – Блай положил руку Шадраку на плечо. – Впрочем, хватит тебе забот на один вечер! Отдохни пока. Завтра все обсудим.

Шадрак поднялся.

– Спасибо тебе, Сирил. Только, боюсь, ночь будет бессонной… А еще, – добавил он, – нам, кроме этого, нужно кое-что обсудить. Я говорю о Вещих!

Майлз покачал головой:

– Я ему рассказал, пока сидели внизу. В этом году мне не удалось их отследить.

Премьер-министр невесело вздохнул:

– Бедная Златопрут… Боюсь, друзья мои, она так и умрет у нас на руках!

– Жаль, что я вас подвел, – с искренним сожалением проговорил Майлз. – Я был уверен, что вскорости их найду. Правду сказать, присутствие Тео слегка сдерживало меня… хотя так и этак я должен был возвращаться. Мой лучший информатор сообщил, что Вещие удалились в Доисторические Снега, а значит требовалась совершенно по-иному организованная экспедиция…

Шадрак спросил его:

– Так ты на север собрался?

– И не далее чем к концу текущей недели. В Снега!

– Отлично, – сказал премьер, выходя из кабинета.

Звук его шагов постепенно отдалился.

– Только, боюсь, Златопрут до конца лета не доживет, – донеслось из коридора.

– Уж поверь, – негромко ответил Шадрак. – Мы все это понимаем.

И они с Майлзом покинули кабинет вслед за Блаем. София нахмурилась, сидя возле стены. Потом повернулась к Тео, намереваясь расспросить его про Вещих и Златопрут… и с изумлением обнаружила, что он успел пропасть из чулана.

19 часов 54 минуты

Осенью и в начале зимы, перед тем как Тео уехал с Майлзом к берегам Жуткого моря, они с Софией часто засиживались за разговорами почти до утра. Спальня Тео – четвертая комната на третьем этаже, прежде населенная примерно пятью тысячами разрозненных карт, – была через коридор от Софииной, примыкая к стене, отделявшей дом тридцать четыре от соседнего. Тамошние обитатели почти каждый вечер заводили музыку на своем фонографе Эдисона – дивном изобретении, еще не получившем широкого распространения; по крайней мере, ни у кого из соседей его пока не было. София и Тео слушали эту музыку, иногда – слушали под разговоры, а то и вовсе не слушали, просто болтали. Иногда в поздний час на них нападала такая смешинка, что приходилось затыкать рты подушками из страха побеспокоить Шадрака. По ходу посиделок ребята нередко вспоминали прошлое лето: поезд в Новый Орлеан… плавание с пиратами… поездку в Нохтланд, схватку с Бланкой и ее големами.

София даже не понимала, насколько важны для нее были эти ночные беседы под эдисоновский фонограф, пока Тео не отбыл с Майлзом из города. Она тем более не отдавала себе отчета – пока Тео не исчез из чулана, – что на самом деле рассчитывала завершить этот вечер долгим и долгожданным разговором с лучшим приятелем… и хорошо бы из-за стены звучала приглушенная музыка. Когда Майлз с Шадраком вернулись в кабинет и спустились в картографическую, собираясь продолжить обсуждение визита Бродгёрдла, София потихоньку выбралась из чулана и поспешила наверх.

Дверь в комнату Тео была закрыта. София деликатно постучала. Ответа не последовало.

– Тео? – окликнула она и вновь постучала. – У тебя все в порядке? – Она выждала, прижавшись ухом к двери, мало-помалу начиная беспокоиться. – Тео, ты там вообще?

Послышался шорох. Тео подошел к двери с той стороны.

– Здесь я, – глухо долетело изнутри.

– Можно войти?

Последовала долгая пауза.

– Извини, – сказал он затем. – Я сейчас не в настроении.

Некоторое время София молча переваривала услышанное.

– Как хочешь, – сказала она наконец.

У себя в комнате она вытащила тетрадку, пытаясь справиться с безотчетной тревогой. Тео, несомненно, сильно напуган; она понимала его стремление спрятаться, затвориться сразу от всех. Только ее бы гораздо больше порадовало, надумай он искать утешение в ее обществе…

Некоторое время она писала и рисовала, заполняя страницу своего рода отчетом о прожитом вечере. Вот бисерная карта, вот портретик Блая, вот Бродгёрдл, подчеркнуто здоровенный, полный зла и угрозы. Когда с лестницы долетели шаги Шадрака, девочка посмотрела на часы. Надо же – два часа ночи!

– Не спишь? – спросил Шадрак, останавливаясь на пороге.

– Тебя ждала, дядя, – ответила она.

Он не двигался с места.

– Прости, что из-за меня тебе пришлось так засидеться…

– А что все-таки произошло?

По лицу Шадрака, и без того измученному, пробежала легкая судорога.

– Как и предупреждал Блай, Бродгёрдл выдвинул совершенно нелепое предложение, касающееся отмены договоров с Индейскими территориями… – Он взглянул на тетрадь, лежавшую перед племянницей. – Мысли сегодняшние записывала?

София ответила вопросом на вопрос:

– А что имел в виду премьер-министр, когда говорил про козырь против тебя?

Шадрак провел ладонью по волосам:

– У Бродгёрдла есть мерзкая привычка разузнавать что-нибудь о человеке, а потом использовать это против него. Вот, к примеру, он обнаруживает, что я на самом деле никакой не картолог, что все мои карты нарисовали вы с миссис Клэй… да я же любую его просьбу выполню, только чтобы свой секрет сохранить!

Это было весьма убогое поползновение на шутку. София даже не улыбнулась.

– Он тебе угрожал?

– Нет, что ты. Не угрожал. Просто это очень гадкий человек, с которым мне и бодаться-то противно. Сегодня он еще прилично себя вел… – Шадрак улыбнулся. – Ты не думай, будь у нас причина для беспокойства, я бы тебе сразу сказал.

– В самом деле? Сказал бы?

– Конечно.

Шадрак ободряюще улыбнулся, но улыбка вышла пустой, а в глазах стояла тревога. Такое вот ободрение.

8 Том двадцать седьмой

Папские государства, возникшие после Великого Разделения, историками прежних времен были бы отнесены, вероятно, к пятнадцатому столетию. Впрочем, не полностью: внутри Папских государств постепенно обнаружились вкрапления иных эпох. Одни оказались ненаселенными и малозаметными, другие не имели значения по своей малости; можно полагать, что на сегодняшний день обнаружены далеко не все. Однако есть исключение: эпоха столь отдаленная, что даже ландшафт не позволяет уточнить ее возраст. Эта эпоха, занимающая сотню квадратных миль на территории Севильи и весь восток Гранады, получила название Темной…

Шадрак Элли. История Нового Запада

3 июня 1892 года, 5 часов 32 минуты

На следующее утро Софию разбудил тихий звук. Она чуть приоткрыла глаза. Снаружи вливался серый свет ранней зари, было видно, что со вчерашнего в комнате ничто не изменилось. Опрятный письменный стол, над ним – рисунок Салема, ряды книг… подушки на деревянном стуле, одежда, сложенная на его спинке.

Чего София никак не ждала, так это темной фигуры возле окна.

– Шадрак?.. – пробормотала она.

Тень обернулась. София открыла глаза пошире… и узнала силуэт длинного дорожного платья. Тотчас комнату заполнил таинственный шепот:

– Недоумевая, все же не отвергай предложенного плавания…

Тут София как следует рассмотрела лицо. Это была Минна.

Девочка резко села в постели.

– Что?.. – так же шепотом спросила она.

Минна чуть улыбнулась. В предутреннем свете был хорошо виден материал, составлявший ее платье и самую плоть: она вся казалась сотворенной из мятой бумаги, полупрозрачной, но вполне вещественной. София видела сквозь нее очертания письменного стола.

– Недоумевая, предложенного плавания все же не отвергай…

София встала с постели, хотела шагнуть ближе.

– Предложенное плавание? О чем ты говоришь?..

Но фигура уже исчезла.

София таращила глаза, сердце бешено колотилось. Вот здесь, вот прямо здесь только что стояла ее мама!.. Потом девочка медленно села на постель. Как и прежде, явление Минны наполнило ее странной смесью радости и беспокойства. Что она имела в виду? О каком плавании шла речь? Загадка выглядела неразрешимой. Чтобы не поддаться унынию, София напомнила себе: увиденное – знак, ниспосланный Судьбами. А удалось или нет ей понять услышанные слова – уже менее важно.

«Я еще не нашла в нигилизмийском архиве того, что ищу! – произнесла она мысленно. – Сегодня мне повезет!»

Она быстро натянула одежду, развешанную на стуле. Хлопчатую юбку с карманами, льняную рубашку на роговых пуговках, серые носки. Зашнуровала бурые поношенные башмаки. Сунула в карман жизнечасы и катушку серебряной нити…

Девочка расчесала и заплела волосы, поглядывая в овальное зеркальце внутри платяного шкафа. В это время внизу распахнулась и захлопнулась дверь: Шадрак отбыл в министерство. София быстренько уложила свою рабочую сумку и, покосившись на дверь Тео, спустилась на кухню, чтобы позавтракать в одиночестве.

В доме стояла полная тишина.

Бисерная карта лежала на кухонном столе, там же, где они оставили ее накануне. София развернула полотняный квадрат и задумчиво уставилась на него, припоминая, с каким восторгом вчера приступала к чтению этой карты. Вместе с Шадраком…

Недолго музыка играла!

Ее размышления прервал неожиданный звук открывшейся наверху двери. Вскоре по ступенькам прошлепал Тео. Подсел к Софии и как ни в чем не бывало потянулся за хлебом и маслом. Девочка окинула его внимательным взглядом: никаких следов вчерашнего страха, перед нею был все тот же Тео, жизнерадостный и невозмутимый.

Он улыбнулся ей:

– Доброе утро.

София с негодованием вскинула брови:

– И это все?..

Он с самым невинным видом захлопал ресницами:

– То есть?

– Вчера вечером ты даже дверь открыть не соизволил! Может, объяснишь почему?

Тео лишь пожал плечами, обильно намазывая масло на хлеб.

– Все дело в налетчике? – спросила София.

Его ответ прозвучал уклончиво:

– Ну…

– Видно, конец пришел твоему обещанию никогда мне не врать, – пробормотала София.

Тео положил хлеб.

– Прости меня, – проговорил он очень серьезно. – Не могу я об этом говорить, и все тут. Нужно сперва кое-что уточнить…

София откинулась к спинке стула. Пришлось напомнить себе, сколько раз прошлым летом она сомневалась в Тео. Что-то выпытывала у него… а он молчал – и, как потом выяснилось, по очень веской причине. Шрам на руке, пораненной нохтландским стражником…

– Ладно, – сказала она. – Прекращаю расспросы. Но как соберешься рассказать, кто он на самом деле такой, ты уж не забудь про меня!

Он ухмыльнулся и щелкнул пальцами, изобразив направленный на нее пистолет.

– Ты будешь первая, кто все узнает! – И сменил тему, кивнув на карту: – Есть успехи?

– Нет. Я еще и не начинала читать ее.

– Сегодня попробуем, если хочешь. А давай возьмем карту и с ней к Майлзу пойдем?

София опустила глаза:

– Мне в архив надо.

Тео задумчиво жевал бутерброд:

– Хорошо. Вернешься когда?

– Под конец дня.

– Ну и пойду к Майлзу один, без тебя! – Тео потянулся за новым куском.

– О Вещих будешь расспрашивать? – Он смотрел, не понимая, и девочка пояснила: – Ты вчера, похоже, удрал до того, как о них речь зашла.

И она передала ему подслушанный разговор, окрашенный беспокойством о какой-то Златопрут, могущей не дотянуть до конца лета.

– Ты хоть знал, что Майлз Вещих искал?

– Об этом, – кивнул Тео, – Майлз ни словечком не упоминал. Вот хитрый старикашка! Таиться от меня вздумал!

Тем не менее сколько-нибудь обеспокоенным он не казался.

София вытащила серебряную катушку и большим пальцем потерла деревянный торец.

– Не от тебя одного. Шадрак и мне ничего не сказал. Может, в том и заключалась истинная цель путешествия, а вовсе не в поисках моих родителей и Авзентинии… Им Вещие нужны были, и только.

– Уверен, – сказал Тео, – у Шадрака были достойные причины не говорить тебе.

– Такие же достойные, как и притворяться, будто разговор с Бродгёрдлом прошел гладко и полюбовно?

Тео кончил намазывать второй ломоть хлеба:

– Чему тут удивляться…

Он жевал, старательно избегая ее взгляда.

– Скажем так: та щелка для подглядывания оказалась очень информативной…

София круче свела брови.

– Не надо было нам за Шадраком шпионить. Нехорошо это! – И тут до нее в полной мере дошло, о чем говорил Тео. – Погоди, ты хочешь сказать, что он нам врал не только про это?

Тео было не по себе.

– Этого я не говорил. Но ты же понимаешь – у него теперь важная должность, там сложности всякие каждый день происходят… А если он не вправе тебе все говорить?

София встала из-за кухонного стола:

– Мне пора.

– Я не хотел тебя огорчать…

У нее вырвался разочарованный вздох:

– Может, и не хотел, но огорчил. А поскольку мы подслушивали и подсматривали, я Шадрака даже напрямую расспросить не могу!

– Зато я к Майлзу могу пристать. Скажу ему, дескать, случайно услышал то-то и то-то… а потом посмотрю, что удастся из него вытянуть!

София замотала головой:

– Еще вранье громоздить…

– Предоставь это мне, – сказал Тео. – Я справлюсь, вот увидишь!

София пошла к выходу, он встал, но она не оглянулась. Уже в спину ей Тео пообещал:

– Если что выясню, сразу тебе расскажу!

Идя к остановке трамвая, София размышляла о том, что возмущение по поводу всеобщей неправды на самом деле попахивало лицемерием. Она ведь и сама скрывала от Шадрака свою работу в нигилизмийском архиве. И напрямую солгала о себе архивистам. Как же все неправильно! А главное, что с этим прикажете делать?.. У Софии даже в животе забурчало.

«Сейчас приеду туда, и окажется, что все выплыло».

Ее не веселило ни яркое утреннее солнышко, ни щебет ласточек, ни аромат цветущей сирени. София невидящим взглядом созерцала булыжники мостовой до самого прибытия трамвая. Она заплатила за билет и села в вагон, где и сидела очень смирно, разглядывая свои башмаки, пока трамвай не прибыл на нужную остановку.

Прежде чем входить в нигилизмийский архив, София немного помедлила. Скорее всего, архив действительно хранил в своих недрах свидетельство, жизненно важное для ее поисков. Ответ на мольбы Минны, подсказку для дальнейшего продвижения… Но здесь ее могла ждать и вполне судьбоносная неудача. Она все очень точно рассчитала, стремясь проникнуть в архив. Но что касается безопасного отступления… Если служитель при входе предъявит ей обвинение, придется разве что удирать со всех ног!

София открыла ворота и двинулась по дорожке наверх. Час был совсем ранний, садовник еще не приступил к делу, большинство занавесок на окнах задернуто. Огромный дом, погруженный в тишину, выглядел еще больше обычного. Входить было страшно. София посмотрела на жизнечасы. Двадцать семь минут до открытия. Стоя на усыпанном гравием подъездном кругу, девочка заметила у ворот Угрызение. Нигилизмийка ровным шагом одолела подъем и присоединилась к Софии.

– Рано вы сегодня, – заметила она.

София ответила:

– Хочу использовать весь день по полной.

– Как и я, – сказала Угрызение и вытащила из кармана ключ. – Я последний день здесь работаю.

София удивленно посмотрела на нее:

– Я и не думала, что вы так скоро…

Угрызение кивнула и вставила ключ в скважину.

– Завтра наша миссионерская группа уезжает в Папские государства. До тех пор мне нужно здесь еще кое-что доделать.

Следуя за архивисткой, София вошла в прохладный вестибюль. Кажется, ранний приезд избавил ее от встречи, которой она так боялась.

«Сегодня-то он ответ и получит, – напомнила она себе. – И как мне мимо него в дверь проскочить?»

Решительно отставив эти мысли, она поднялась по лестнице на третий этаж.

– На самом деле хорошо, что вы пораньше пришли, – сказала Угрызение, открывая дверь в комнату сорок пять и жестом приглашая Софию внутрь. – Я кое-что хотела сказать вам по поводу ваших исследований. Сейчас… минуточку.

В комнате было почти темно. София осталась у двери. Молодая женщина отдернула шторы с северной стороны комнаты и одну за другой зажгла лампы, озарив темное дерево полок, полированные столешницы, кожаные кресла, толстые ковры. София привычно двинулась к своему рабочему месту, загроможденному томами указателей, посвященных восемьдесят второму году новой эры. Села, принялась ждать.

Из коридора донесся звук деловитых шагов. София встревоженно обернулась в сторону двери, ожидая появления лысого служителя, но появился всего лишь Ли Моро.

– Доброе утро, – сказал он и, не добавив более ни слова, уселся за свой стол.

Угрызение оглянулась на Софию, покачала головой.

Архивистка стала снимать книги с полок, а София устроилась за столом и попыталась понять только что случившееся. Угрызение хотела что-то сказать ей, но не пожелала начинать разговор в присутствии Ли Моро. В чем же дело?.. Вспомнив предыдущие дни, девочка поняла: сегодня Ли второй раз отсутствовал в комнате. Да и то в первый раз неподалеку трудился другой посетитель архива.

И София наконец осознала очевидное: Угрызение была ее тайным союзником в архиве. Это она подсунула ей нигилизмийский буклет. Стало быть, знала, кого и почему она ищет. Откуда, каким образом – истолкованию не поддавалось, но разве это важно? Знала – и все!

У Софии заколотилось сердце. В памяти тотчас всплыли все их недолгие разговоры. Они обсуждали нигилизмийские миссии, Колумба, излишество чувств. Что еще?.. Угрызение прокомментировала ее метод работы. Сказала, что читать подряд все тома – занятие не самое продуктивное.

«Ага!.. – сообразила девочка. – Она выдала мне все тома, но посоветовала не вникать в каждый по очереди. Даже вроде подложила какой-то на второй день».

София отодвинула стул и стала водить пальцем по корешкам, силясь припомнить. Семнадцатый? Нет, его она уже просмотрела… Двадцать седьмой! Точно – двадцать седьмой!

Раскрывая книгу, она вскинула глаза и увидела Угрызение за верстаком. Архивистка чинила книги, снятые с полки. Изогнутая игла, оснащенная толстой нитью, искусно протыкала сложенные листы бумаги. Протыкала, натягивала, снова протыкала и снова натягивала… Архивистка листала заново переплетенные книги, убеждаясь, насколько ровно и плотно они прошиты. Готовые книжные блоки она складывала стопкой.

София немного понаблюдала за ней, потом вновь уткнулась в двадцать седьмой том. Только вместо того, чтобы читать, поставила книгу стоймя. Пролистнула большим пальцем… Книга сама собой раскрылась примерно посередине. Там, оказывается, таилась закладка – тончайшая бархатная ленточка, проложенная по самому сгибу. София с бьющимся сердцем ухватила ее. Именно так ее мама когда-то помечала страницы!.. София и дома у себя находила подобные закладки…

Как раз когда пальцы сомкнулись на лиловой бархатной змейке, внимание девочки привлекла текстовая строчка. Вереница букв так и бросилась ей в глаза, несколько секунд София не верила, что в самом деле это читает. Она зажмурилась, протерла глаза… Но нет, ей не померещилось. Строчка никуда не исчезла, красовалась все там же, на первый взгляд точно такая же, как все прочие сверху, снизу и рядом.

На несколько мгновений София разучилась дышать. Закругленные очертания букв плавали перед глазами. Она резко отодвинула стул, едва не опрокинув его.

Ли прокашлялся, неодобрительно хмурясь с другого конца помещения. Угрызение отложила очередной книжный блок и посмотрела на Софию ничего не выражающим взглядом.

– Угрызение, можно вас спросить кое о чем? – сказала София. Голос дрогнул на последних словах.

Молодая женщина подошла к ней:

– Чем могу помочь?

– Не взглянете, что я нашла?

Нигилизмийка кивнула. София показала ей страницу.

– «Дневник Вильгельмины Тимс. Гранадское хранилище», – вслух прочла Угрызение. И добавила, понизив голос: – Это добрые вести.

У Софии голова шла кругом. Значит, мама вела дневник! Должно быть, с самого отплытия из Бостона! И теперь он сберегался в каком-то месте под названием «Гранадское хранилище». София показала архивистке свернутую ленточку:

– Это было тут, между листами… а потом я увидела… мамино имя!

На лице Угрызения не дрогнул ни один мускул.

– Весьма примечательно, – сказала она.

Софию переполнила благодарность, не находившая выражения в словах.

– А где оно? Гранадское хранилище? Как бы мне попасть туда? Или можно затребовать дневник сюда?..

Угрызение взяла бархатную ленточку и медленно намотала на палец.

– Хранилище расположено в Папских государствах, в Гранаде, что лежит за Темной эпохой. И наши архивы никуда не высылают свои материалы.

– Значит, мне следует самой поехать туда?

– Именно так, – наклонила голову Угрызение. – Причем, как и здесь, доступ предоставляется только нигилизмийцам. И ваша бостонская карточка будет там недействительна. Приедете в Гранаду – придется затребовать новую.

София немного помолчала, переваривая услышанное. Изначальный восторг понемногу переплавлялся в деловые прикидки.

«Итак, надо ехать лично. Мы с Шадраком… хотя Шадраку наверняка окажется не до того. Нужно пробраться в нигилизмийские архивы на другом краю света, а у него столько работы… Так, я могла бы отправиться с Барром и Каликстой. Они ведь не откажутся в Папские государства завернуть… правда? Допустим, их я уговорю… вот бы еще Шадрака уговорить отпустить меня одну в Папские государства. И как, интересно, я в Гранаде буду карточку для доступа получать? Я и по-кастильски-то не говорю».

Она воочию увидела, как уплывает из рук вожделенный дневник. Скрывается, точно корабль за горизонтом.

– Спасибо большое… я, пожалуй, пойду, – услышала она собственный голос. – Мне нужно… кое-какие планы согласовать.

И она быстро переписала строчку из книги в свою тетрадь. Угрызение молча смотрела, как она закрывает двадцать седьмой том, складывает его на тележку и прячет в сумку тетрадь.

– Спасибо огромное вам за помощь, – сказала София.

– Эфемера… – начала Угрызение. Покосилась на Ли и передумала. – Рада, что ваши поиски увенчались успехом.

– Спасибо еще раз, Угрызение. Вы были очень добры!

И она торопливо покинула сорок пятую комнату. Шадрак, наверное, уже сидит в министерстве.

«В лепешку расшибусь, но уговорю его, – твердо решила София. – Просто расскажу ему правду, и он все поймет. Непременно поймет».

– Эфемера, – окликнула Угрызение. Оказывается, архивистка последовала за ней в коридор. – Погодите минутку… Я должна кое-что вам сказать. Насчет Папских государств.

– Что такое? – обернулась София.

Угрызение подошла вплотную.

– Если помните, – вполголоса проговорила она, – моя миссия направляется как раз в Папские государства.

– Да, вы говорили.

– И, как я уже сказала вам утром, наш корабль отплывает завтра. – Угрызение оглянулась на открытую дверь сорок пятой и понизила голос до шепота: – Если хотите, я спрошу капитана, не найдется ли на борту местечка для вас и вашего дяди.

У Софии округлились глаза:

– Для нас с Шадраком?..

– У вас есть нигилизмийский мандат, – сказала Угрызение и сопроводила свои слова многозначительным взглядом. – У вашего дяди – нет, но в прошлом иногда делались исключения для членов семей или пассажиров, путешествующих за плату. Думается, капитану Размышляю долгих уговоров не понадобится…

Она немного помолчала.

– Если поедете со мной, я без труда обеспечу вам доступ в Гранадский архив. Прочтете дневник и вернетесь с дядей в Бостон.

«В Папские государства! Уже назавтра!..»

Эта мысль никак не укладывалась в сознании. София отчетливо понимала, что возможность, предоставленная Угрызением, уникальна и неповторима. Если ответить согласием, будет ли это такое уж сумасбродство? Может, она всего лишь движется по вешкам, заботливо расставленным для нее Судьбами?

И тут в памяти всплыли слова Минны, произнесенные на рассвете. Раздались, словно наяву, в полутемном коридоре нигилизмийского архива. «Недоумевая, предложенного плавания все же не отвергай».

Софию снова охватил восторг.

– Да! – сказала она. – Да, я поеду!

Угрызение тоже поддалась нежданному чувству и крепко сжала руку Софии.

– Здорово! – сказала она. – Отплытие в пятнадцать часов, посадка начинается с полудня. Корабль называется «Истина». Как придете, спрашивайте непосредственно капитана Размышляя.

– Обязательно приду, – пообещала София. – Только Шадраку скажу. Но приду всенепременно!

9 Лига Энкефалонских эпох

24 февраля 1881 года

…Так и вышло, что на пятый вечер нашего пребывания на борту «Гнездышка» мы сделали открытие, позволившее оценить весь масштаб хитрости капитана Рена.

То есть я наполовину ожидала чего-то подобного, но такое!.. Истина застала врасплох и Бронсона, и меня. Мы ждали капитана в его каюте. Он, по обыкновению, пригласил нас отужинать, но на сей раз тут же стал извиняться – некое дело требовало его присутствия – и попросил нас подождать, добавив: «Ничем не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома!»

Мы с Бронсоном долго сидели молча… Последние несколько дней выдались для нас не самыми простыми. Мне делалось на борту «Гнездышка» все некомфортней, ибо я нутром чувствовала обман; Бронсон же все более подпадал под обаяние капитана Рена и его белозубой команды, пребывая в уверенности, что они суть самые добрые и компанейские ребята на всем белом свете. Предыдущим вечером мы с ним едва не поссорились из-за этого. Я настоятельно советовала мужу поменьше откровенничать с капитаном, но Бронсон только посмеялся. Я сказала, что лишь глупец так легко дает себя очаровать. Он в ответ раскритиковал мою глупую подозрительность.

Так мы и молчали, сидя за капитанским столом. Наконец я встала, быть может движимая некоторым раздражением, и, перейдя в дальнюю часть каюты, стала осматривать полки, хранившие библиотеку и навигационные инструменты капитана. Полки, заставленные книгами, неизменно напоминают мне моего дорогого брата Шадрака; рядом с ними я всегда чувствую себя как дома. Итак, я праздно вела пальцем по корешкам, украшенным сплошь неведомыми мне названиями… Можете вообразить мое изумление, когда одна надпись словно бы ответила моим мыслям: «Шадрак Элли»!

Кажется, я вскрикнула от восторга.

– Что такое? – спросил Бронсон, наконец-то соблаговолив нарушить молчание.

– У Рена тут книга Шадрака! – ответила я.

И, еще не договорив, поняла: все неправильно!

Автором действительно числился Шадрак Элли, но… Я же знала все книги, написанные братом. «Карты Калифорнии, мексиканская граница и Мексикано-американская война». Я в недоумении разглядывала обложку.

– Неужели он опубликовал что-то новое, а мне не сказал? Вряд ли автор доводится ему тезкой… Чушь какая-то!

Бронсон, подойдя, встал у меня за спиной и сам прочел название.

– Я тоже не припомню у Шадрака такой книги, – сказал он.

– То-то и оно, – тихо ответила я. – Что хоть это такое – Калифорния?

– Посмотри, где издано, – посоветовал Бронсон.

Я открыла шмуцтитул и ахнула. «Издательство братьев Робертс, Бостон, 1899».

– Да как такое возможно?.. – вырвалось у меня. – Сейчас ведь всего лишь восемьдесят первый?..

Бронсон недоуменно хмурился, разглядывая книгу. Тут распахнулась дверь каюты: вошел капитан Рен.

Он, конечно, тотчас понял: что-то случилось. Нервным движением он спрятал свой янтарный монокль, не стал ничего говорить нам, не задал никакого вопроса – просто стоял и смотрел. Я с изумлением подметила в его прищуре оттенок испуга. С чего бы?

– Капитан Рен. – Я показала ему нашу находку. – Как вышло, что у вас на полке стоит книга моего брата… которую издадут через восемнадцать лет?

Рен примирительно вскинул ладони. Тревога в его взгляде сменилась столь же беспокоящим выражением отрешенной печали.

– Пожалуйста, – проговорил он, – пожалуйста, только не волнуйтесь.

– Да как же нам не волноваться? – спросила я, наверное, чуть громче, чем намеревалась. Рука Бронсона скользнула к моей талии, стремясь поддержать. – Я пытаюсь понять, что это значит!

– Я объясню… я все объясню, – заверил нас капитан. – Вы садитесь, пожалуйста. Позвольте, я велю подать ужин и все вам расскажу.

Тогда я сказала себе: желай он нам навредить, возможностей для этого у него было без счета! А кроме того, я в самом деле жаждала объяснений.

Мы с Бронсоном вернулись за стол. Рен позвонил в колокольчик, приказал подавать ужин и по традиции налил нам по бокалу вина. Я обратила внимание: он вынул бутылку не из стеклянной горки, как обыкновенно, а из ящика стола. Она была снабжена весьма необычной, странно аккуратной наклейкой; я никогда таких не видала. Между тем капитан на несколько секунд погрузился в глубокое размышление. Бронсон же взял меня за руку и крепко сжал, ибо неожиданная находка тотчас изгладила все шероховатости, возникшие между нами.

– Вам, быть может, покажется, что я лжец, каких свет не видал, – со вздохом начал Рен. – Что ж, я в самом деле вас обманул… Прошу вас об одном: имейте в виду, мне пришлось лгать ради очень благой цели. Более того, я пошел на обман по прямому распоряжению моего правительства, правительства Лиги Энкефалонских эпох, равно как и во имя своей собственной чести.

Мы с Бронсоном обменялись взглядами, полными недоумения. В дверь постучали: прибыл наш ужин.

Рен предложил нам отведать жареной курицы с картофелем, морковью и мятным маслом. Воистину, кормили на борту «Гнездышка» отменно. Исключительное качество блюд граничило с очередной тайной: например, я так и не сумела дознаться, откуда они каждый день брали свежие овощи. Только сегодня нам с Бронсоном кусок в горло не лез. Ужин так и стыл на тарелках: мы слушали рассказ капитана.

– Я родом вовсе не с Нового Запада, – по очереди глядя нам в глаза, говорил Рен. – Я из Австралии, как и весь мой экипаж. Просто нашей целью было до последней мелочи имитировать ново-западное судно и соответствующую команду. Каждый из нас обучался истории, обычаям и языку вашей эпохи. Но, как вы, Минна, верно подметили, наше обучение оказалось далеко от совершенства… Говоря совсем откровенно, нам строго воспрещены несанкционированные контакты с уроженцами вашей эпохи, так что случай проверить теорию практикой выпадает нечасто.

– Тогда к чему такие усилия в маскировке? – Я чувствовала себя окончательно сбитой с толку. – Зачем притворяться, если вы с нами даже не разговариваете?

– Есть обстоятельства, – продолжал Рен, – при которых общение, наоборот, приветствуется. К примеру, при угрозе жизни, как в вашем случае, я обязан был взять вас на борт. Другой повод, более распространенный, связан с основной деятельностью «Гнездышка». Мы должны проникать в среду местных для сбора информации о вашей эпохе.

Мы обдумали услышанное.

– Информации? – переспросил Бронсон.

– Так вы шпионы? – одновременно вырвалось у меня.

– Вот-вот, – вздохнул Рен. – Я предвидел, что примерно так вы и подумаете. Позвольте же мне объяснить еще кое-что. Даю вам слово, что наши намерения – во всяком случае, намерения команды этого корабля – никакой враждебности не содержат.

Я только что упомянул здесь Лигу Энкефалонских эпох; к ней принадлежит и моя эпоха, Австралия, и другие, по шкале времени опередившие Новый Запад.

– Что вы имеете в виду? – спросил Бронсон.

– Ваши историки и картологи уже начали составлять карты «нового мира», как у вас выражаются, верно? – Мы кивнули, Рен же продолжал: – Так вот, если его упорядочить согласно хронологии, имевшей место прежде Разделения, некоторые страны окажутся позади Нового Запада, иные же – впереди. Так, Доисторические Снега явились из далекого прошлого, Новый же Запад равнозначен девятнадцатому столетию. – Мы вновь согласно кивнули. – Соответственно, эпохи, расположенные в будущем относительно вашей, начиная с моей родной Австралии, испытавшей Разделение в двадцатом веке, образовали союз. Это и есть Лига Энкефалонских эпох.

Рен умолк, ни дать ни взять достигнув особо трудного момента в объяснениях. Он даже обратил внимание на еду и, ища повод отвлечься, отведал немного курицы и картошки.

– Вы никогда не задумывались, – спросил он затем, неохотно кладя вилку, – почему вам не доводилось принимать у себя посланников из эпох, которые вы назвали бы грядущими?

Мы на время потеряли дар речи.

– Конечно задумывались, – проговорила я наконец. – Общепринятая версия гласит, что путешествия слишком далеки и опасны.

Рен покачал головой:

– Это верно не для всех. Иные эпохи нимало не затрудняются дальними переездами. Скажем, австралийцы могли бы еженедельно высаживаться на ваших берегах сотнями, да что там – тысячами!

– Вряд ли грядущим эпохам так уж интересно непосредственно посещать минувшее, – не согласился Бронсон. – Мы же не мчимся толпами в Папские государства, а почему? Там такое владычество суеверий, что нашего дорогого друга того и гляди отправят на костер! Вот и вас, я так думаю, к нам на Новый Запад не особенно тянет!

Рен снова покачал головой:

– Бронсон, не мне вам рассказывать о неутолимом любопытстве исследователя! Вы же сами прямо сейчас едете изучать Папские государства. Неужели вам не кажется странным, что в Бостоне ни разу не встречали путешественников из Австралии?

Мне пришлось уступить:

– Пожалуй, вы правы.

Рен подцепил на вилку еще кусочек курицы.

– Лига Энкефалонских эпох сложилась вскоре после события, известного вам как Великое Разделение. Ваша эпоха, Новый Запад, расположена на изломе. Все позднейшие эпохи принадлежат к Лиге. И нас связывает соглашение, предписывающее воздерживаться от путешествий в вашу эпоху, равно как и в более ранние.

– В Пустошах есть эпохи из будущего, – сказал Бронсон. – До сих пор мы беспрепятственно ездили туда и сюда.

– Это не полноценные эпохи, а всего лишь осколки, – пояснил Рен. – Вскоре после Разделения они утратили качества, способные сделать их членами Лиги. Ничего действительно энкефалонского там давно не осталось.

– Какова же цель Лиги? – спросил Бронсон.

– Цель… – Рен отодвинул тарелку, его лицо омрачилось усталостью. – Наша цель – оградить всех вас от нас.

Он замолчал и некоторое время смотрел в пространство. Обычно наш капитан был сама жизнерадостность, неизменно сиял юмором и добротой… Неожиданно став грустным и сугубо серьезным, он, казалось, даже постарел лет на десять. На загорелом лице резче обозначились морщины; прежде они казались мне лучиками смеха, но теперь виделись шрамами постоянных тревог. Он провел рукой по лбу, крупная ладонь ненадолго прикрыла глаза.

– Если я расскажу вам, чем продиктовано такое решение… Наши эпохи сообща постановили, что вам не следует знать о… – капитан вновь помедлил, перевел дух, – о несчастье, постигнувшем будущее. От этого-то знания мы вас и ограждаем. Мы, экипаж «Гнездышка», – всего лишь горстка в составе тысячных сил, удерживающих нынешнее положение дел. Мы обычно общаемся только с внедренными агентами, сами же предпочитаем наблюдать издалека.

– Агенты, значит, – повторил Бронсон.

– Да, – извиняющимся тоном произнес Рен. – Среди вас, в смысле, в до-энкефалонских эпохах, живут наши люди, выдающие себя за местных уроженцев.

Я открыла рот, но он продолжал:

– Понимаю, как это выглядит, но и вы нас поймите. Мы нуждаемся в своего рода полиции, которая выслеживает и ловит наших людей, путешествующих без разрешения, ибо нарушители соглашений могут исказить и развратить ваши эпохи, распространив сведения из будущего. Мы и вас подобрали, возвращаясь с проваленного задания: нам было поручено задержать одного такого нарушителя, но не удалось. Вы подвергались смертельной опасности; законы Лиги не воспрещали мне взять вас на борт. Увы, у моей команды и у меня самого нет привычки к постоянному общению со столь проницательными гостями… – Он улыбнулся. – Я знал, что падение нашей маскировки – лишь вопрос времени!

Мы с Бронсоном так и не положили в рот ни кусочка. Услышанное от капитана нуждалось в серьезнейшем осмыслении. Потрясающее откровение Рена несло в себе несомненный заряд правды, лишь подкрепленный искренностью его поведения; нам и в голову не пришло усомниться в истинности услышанного.

Я тут же переоценила впечатления и воспоминания последних пяти дней. Обрело смысл все, прежде казавшееся мне подозрительным, – легкие, но в то же время заметные нюансы физического облика и здоровья команды, странная смесь нового и старинного в корабельном убранстве, отрывочная информированность Рена. Стало окончательно ясно и то, что я чувствовала интуитивно: капитан ни в коем случае не желал нам зла. Меня по-прежнему снедало жгучее любопытство о Лиге Энкефалонских эпох и ее удивительной тайне, но я вдруг с особенной остротой осознала, сколько сделал для нас Рен. Он не просто спас нас посреди океана. Он самым трогательным образом приспособил к нашим нуждам свой корабельный мирок, восславив тем самым некогда принятые обеты. Бог с ними, с непостижимыми тайнами грядущих эпох! Я отчетливо видела, чего стоила Рену непоколебимая верность принципам. Как он в эти минуты напоминал мне брата!..

– Спасибо вам, капитан Рен, – сказала я наконец, – и за объяснения, и за доброту. Учитывая все, что вы нам рассказали, могу представить себе, сколь многие на вашем месте покинули бы нас на милость океана.

Необходимо заметить, что Бронсон успел достаточно сильно привязаться к Рену, а стало быть, острее прочувствовал и обман. Поэтому он молчал гораздо дольше, чем я.

– Да, – сказал он, и я заметила у него на скулах легкий румянец. – Мы от души благодарим вас за гостеприимство на борту этого корабля… из каких бы странных краев вы ни происходили.

Рен вздохнул с облегчением.

– Ценю ваше понимание и доброту, – сказал он. – Право, я вовсе не осудил бы вас, надумай вы напрочь от меня отвернуться.

– Допустим, отвернулись бы, и что дальше? – спросил Бронсон.

У моего мужа доброе сердце, неизменно склонное прощать; он ни на кого не мог подолгу сердиться, и капитан не стал исключением.

– Вот уж глупость была бы отвергнуть ваше гостеприимство и выскочить за борт! Мы еще подумаем, как с вами быть… – а на лице у него было написано прямо противоположное, – но, пожалуй, продолжим какое-то время мириться с вашим чудесным вином, отменными блюдами и весьма изысканным обществом!

– Вот и хорошо, – рассмеялся Рен. – Уж вы постарайтесь.

– Я все-таки не в силах понять, – вставила я и накрыла рукой лежавшую на столе книгу, – откуда взялась книга, написанная моим братом!

– Да. – Рен взял книгу. – Да, конечно… Вы знаете, точнее было бы выразиться иначе: написанная кем-то другим с такими же именем и фамилией. Ибо это личность совершенно иная. В моей эпохе известно, что эту превосходную книгу написал некий Шадрак Элли, живший в Бостоне около ста лет назад.

Я купил ее для себя… и весьма неосмотрительно взял в нынешнее плавание, поступив, мягко говоря, не по протоколу. Представьте, однако, до чего трудно создать корабль, до последней мелочи удовлетворяющий всем требованиям. Ваша эпоха сама не вполне соответствует тому девятнадцатому веку, который пережит нами. Попробуй-ка все учти!

– Понятно, – медленно произнесла я, дослушав до конца. – Тогда… Скажите, капитан, вашей эпохе известна женщина по имени Вильгельмина Тимс? А мужчина по имени Бронсон Тимс? И… маленькая девочка… София?

Рен посмотрел на меня, прищурился, улыбнулся:

– Правду сказать, я не знаю. Раз вы нашли книгу, подписанную именем брата, стало быть, возможно и это. – И мягко добавил: – В нашем прошлом многое сбылось иначе, Минна. Вашу эпоху оно напоминает гораздо меньше, чем нас самих.

– Естественно, – согласилась я. – Я спросила из чистого любопытства.

– Что ж, – сказал Бронсон, – теперь, когда мы все прояснили, быть может, вашей команде имеет смысл оставить притворство? Позволят ли нам увидеть, каковы австралийцы на самом деле?

– Боюсь, друг мой, этому не бывать, – грустно проговорил Рен. – Конечно, мы перестанем выдавать себя за уроженцев Нового Запада. Возможно, даже вернем некоторые элементы привычных удобств, от которых вынужденно отказались… – Он постучал ногтем по винной бутылке и улыбнулся. – Увы, мы не смеем, так сказать, совершенно поднять занавес, ибо это означало бы попрание данных нами клятв о сохранении тайны. Самое же обидное, что мы не сможем отправиться с вами вглубь Севильи. Мы и так оставили намеченный курс, поскольку я счел своим первостепенным долгом в целости и сохранности доставить вас в порт.

– Понимаем. В высшей степени понимаем, – ответила я. – Мы вам бесконечно благодарны за то, что ради нас вы изменили маршрут.

– Не стоит, – сказал Рен. – Знаете, что мы еще сделаем? Пойдем на привычной для нас скорости. Воображаю, какое облегчение испытает команда… Таким образом, мы прибудем в Севилью не через пять дней, а непосредственно завтра. – У нас с Бронсоном разом вырвался изумленный возглас, капитан же сказал: – Да, это тоже… творческое осмысление правил, но семь бед – один ответ! Об одном только сожалею – все это ускорит и наше с вами расставание. Завтра, по прибытии в Севилью, вам снова придется рассчитывать лишь на себя.

10 Угрызение

Партия Новых штатов, основанная в 1861 году, долго ратовала за мирное воссоединение с другими эпохами, предпочитая его политике завоеваний. В прошлые годы эта партия активно отстаивала скорейшее присвоение Индейским территориям статуса штата и даже заключение договора с западными Пустошами. Можно сказать, что популярность этой партии возрастает и убывает в зависимости от того, насколько угрожающими представляются другие эпохи.

Шадрак Элли. История Нового Запада

3 июня 1892 года, 9 часов 10 минут

Покончив с завтраком, Тео отправился на Маячный холм, к дому Майлза. Это было довольно беспорядочное и в высшей степени неопрятное кирпичное строение, от чердака до подвала набитое реликвиями былых путешествий. При всей неухоженности дом производил по-прежнему сильное впечатление. Как-никак Майлз – один из богатейших жителей Бостона. И уж точно – богатейший из путешественников. Другое дело, к числу тех обитателей Маячного холма, кто наслаждался семейным состоянием с самого рождения, он не принадлежал.

Бабушка и дедушка Майлза, пережившие Разделение, были рабами. Они участвовали в восстании, в результате которого образовался Новый Акан. В те первоначальные годы, когда жители прибрежных краев с немалым подозрением относились к штату, населенному бывшими невольниками, дедушка Майлза разбогател на торговле: возил на восток из Нового Акана сахар, хлопок и рис. Сам в прошлом раб, он оказался одним из немногих, кто охотно покупал сырье у земледельцев, ставших свободными, устраивал ткацкие фабрики и нанимал прежних рабов. Постепенно сколачивая состояние, Джон Каунтримен приобрел особняк на Маячном холме: теперь всякий в Бостоне мог видеть, какие плоды способна принести торговля с могущественным Новым Аканом. Майлз, внук, вступил во владение семейным дворцом, будучи весьма далек от мыслей о торговле. Предприимчивость деда сказалась в нем сходной по силе страстью к путешествиям; этому-то делу он и посвятил свою жизнь.

Даже если бы Тео не довелось накануне подслушать тот разговор, он все равно сейчас отправился бы к Майлзу. Просто чтобы счастливо развалиться в кресле и до вечера наслаждаться обсуждением главных моментов их путешествия. Теперь, однако, у него имелась четкая цель. Больше часа он беседовал с Майлзом на общие темы, потихоньку подбираясь к важной для него, пока наконец не подвернулся случай мимоходом поинтересоваться:

– А что Блай так разволновался из-за этого Бродгёрдла? Тот вроде достаточно дружелюбно себя повел.

Майлз фыркнул и возмущенно воздел руки, едва не выронив глиняный горшок, который держал. Единственными оплотами безупречной чистоты в этом доме были стеклянные шкафчики, где хранились разного рода сокровища, доставленные из экспедиций. Как раз теперь Майлз все переставлял в одной витринке, устраивая свежедобытые редкости.

– Еще бы ему не беспокоиться! – сказал он Тео. – Да Бродгёрдл – самый закоренелый шантажист на всем Новом Западе! Если у кого есть хоть малюсенькое пятнышко на репутации, можешь не сомневаться, этот тип разыщет его и раздует из мухи слона, так что в итоге жертва знать не будет, как отмыться! Сам ты как думаешь, что его так быстро сделало лидером партии?.. Вот и я о том же.

Тео спросил:

– Откуда он родом?

– Да кто его разберет. Он всего пять лет назад купил себе место в парламенте. Вроде бы на мыльном производстве разбогател, – сказал Майлз, бережно очищая от пыли уши статуэтки-медведя.

Тео криво улыбнулся:

– Весьма подходящая биография.

– Ты о чем?

– Кому, как не мыловару, все следы прошлого смыть!

– Мыло мылом, а черного кобеля все равно не отмоешь добела. – Майлз, нахмурившись, закрыл стеклянную дверцу и опустился напротив Тео на кожаный стул. – Это для простых бостонцев он весь беленький и пушистый… еще и благоухает… а на самом деле – политика грязней еще поискать!

– А хоть кто-то про него толком что-нибудь знает?

Майлз наградил Тео пристальным взглядом, словно на самом деле тот спрашивал совсем о другом. Потом подался вперед, обхватив колено сильными морщинистыми пальцами.

– С чего такой интерес, Тео?

Юноша передернул плечами. Другую свою карту он планировал разыграть позже, но вменяемо объяснить Майлзу свое любопытство требовалось сейчас, иначе беда.

– Ну… я случайно услышал, что он Шадраку типа грозил.

Майлз застонал:

– Ты неисправим, Тео! И много подслушать успел?

– Да нет, не особенно. Что-то про выбор: правильный и неправильный. Вот я и пытаюсь понять: нам пора волноваться?

– Уверенности у меня нет. – Майлз тряхнул седой гривой. – Бродгёрдл – хитрая лиса, я тоже о нем судить только по слухам могу. Чем бы он ни занимался, на горячем его никто не застукает. Так вот, если слухи хоть на йоту правдивы – да, нам пора волноваться. – Его глаза сузились: – А остальное ты слышал? Касаемо Вещих?

Тео выдал широченную улыбку:

– Стыд и срам, Майлз! Отправился искать Вещих, и где они?

Майлз сморщился, как от кислого.

– Прости, что не ввел тебя в курс дела. Видишь ли, премьер лично дал мне поручение и столь же лично запретил посвящать кого-либо еще. – Он тряхнул головой. – Уж поверь, все было бы куда проще, имей я право тебе рассказать!

– Ты, дед, наверно, раза в четыре старше меня, – с искренней приязнью сказал Тео, – а правила нарушать, когда это необходимо, так и не выучился! Надо было просто взять и сказать мне!

Майлз скорчил страдальческую гримасу, Тео же добавил:

– Слушай, теперь-то хоть расскажи! О чем весь сыр-бор?

– Понимаешь… – начал Майлз. – Есть нюансы, которых тебе для твоего же блага лучше вовсе не знать.

Тео закатил глаза, и путешественник нахмурился:

– Я серьезно! Пока мы полностью не определились, откуда и от кого исходит угроза, было бы крайней безответственностью подвергать тебя столь нежелательному вниманию… – Он вздохнул. – С другой стороны, мало верится мне, будто счастье в незнании.

– Чем дальше, тем интереснее, – сказал Тео. – Давай уже, колись!

Майлз встал и окинул взглядом царивший в кабинете бардак. Рядом со стеклянной горкой на стене красовалась подборка масок, одна страшнее другой. Все свободное пространство покрывали карты в застекленных рамах. На полу – сплошной ковер из книг и газет. На столе, за который Майлз почти никогда не садился, раскинулась живописная коллекция увеличительных стекол, кофейных чашек, карандашей, мятых бумаг.

– Пойдем-ка в оранжерею, – сказал он.

Тео в изумлении уставился на него:

– Куда-куда? Мы же там сваримся!

– Пошли, – рассеянно повторил Майлз, вставая со стула.

Тео заторопился следом.

Теплица находилась позади дома. Погода стояла не особенно жаркая, но солнце щедро пригревало сквозь стекла: добротно политая растительность так и бушевала. Тео и Майлз словно шагнули в удушливые, влажные тропики. Закрыв дверь, Майлз вытер мгновенно вспотевший лоб, аккуратно сложил белый платочек и спрятал в карман полосатой рубашки.

Тео терпеливо ждал объяснений.

– Я немногое могу тебе рассказать, – приглушенным голосом заговорил Майлз. – Да и того даже моим людям не следует знать.

Говоря «мои люди», он имел в виду пожилую чету – мистера и миссис Бидл. Муж присматривал за особняком, супруга готовила. Про себя Тео полагал, что с таким слухом, как у мистера Бидла, в шпионы уж точно не принимали, а миссис Бидл на эту должность и сама не пошла бы, ибо частная жизнь эксцентричного нанимателя ее нимало не интересовала. Но не спорить же! Тео энергично закивал, ожидая продолжения.

– Я действительно разыскивал Вещих, – сказал Майлз. – Они известны как непревзойденные целители… и есть человек, которому очень пригодилось бы их искусство.

Он свирепо сдвинул седые кустистые брови.

Тео выжидал.

– Ну и?.. – спросил он спустя некоторое время. – Ты что, только это и собирался мне сообщить?

– Я думаю, как лучше объяснить! – Их взгляды скрестились. Майлз уселся на кованую железную скамейку и указал Тео на противоположную, а сам наклонился поближе. – Вещие – форменная легенда. Никто не знает, сколько их вообще. Иные называют их даже не Вещими, а Непостижимыми… Они обитают где-то возле Жуткого моря – где именно, опять же никому не известно. Изредка выбираются за пределы своего края и странствуют, оставляя за собой вереницы чудесных исцелений. Возможно, этими людьми движет обычное сострадание, но Шадрак полагает, что некий кодекс обязывает их лечить каждого встречного, кому требуется помощь. Он говорит, только так можно объяснить столь глубокую таинственность в сочетании с чудотворением.

– Самые же среди них одаренные именуются тучегонителями, и, если верить слухам, это воистину гении. Рассказывают о слепой женщине, вернувшей зрение, об утопленнике, который вновь задышал… есть вовсе невероятная история о мальчике, которому отгрыз руку медведь. Так вот, рука выросла заново!

Брови Тео поползли вверх.

– Ты прав, это превосходит всякое вероятие, – кивнул Майлз. – Но я тебе еще не все рассказал. В минувшем августе Шадрак послал весть на побережье Жуткого моря, испрашивая помощи Вещих. Ты же помнишь, что произошло с его близким другом Карлтоном Хопишем?.. Бланка и ее големы так изувечили несчастного, что он до сих пор не очнется… Вот Шадрак с отчаяния к Вещим и обратился. Ответа не последовало, что и неудивительно, учитывая, как немыслимо трудно их разыскать… Вообрази его изумление, когда в январе он получил письмо от женщины из Вещих по имени Златопрут. Она умоляла его хоть что-нибудь сообщить о троих тучегонителях, отбывших в Бостон на его зов! Дело в том, что на родину они так и не возвратились.

Тео аж присвистнул:

– Они отправились на помощь Шадраку!..

– Судя по всему – да. Только никто их не видел ни в Бостоне, ни в окрестностях. К тому времени Блай уже занял свой пост. Шадрак показал ему письмо Златопрут. Блай лично занялся этим делом. Он во все концы разослал верных людей с наказом отыскать тучегонителей. Поиски не дали результатов!

– Наступил февраль. Как ты помнишь, самый снежный месяц в наших краях. И тогда произошло нечто необъяснимое. На ферме в дальних пригородах Бостона метельной ночью раздался стук в дверь. Фермер вышел и увидел перед собой мужчину; тот держал на руках потерявшую сознание женщину. Женщина оказалась тяжело ранена. Мужчина плакал, от него только и удалось добиться: «Я ее пытался убить, а она все равно меня исцелила». Он раз за разом повторял эти слова: «…она меня исцелила». Фермер и его жена занялись женщиной, незнакомца же, мучимого раскаянием, отправили за врачом.

– Доктор прибыл лишь утром, и то, что он увидел, поставило его в тупик. Фермерша уложила раненую в постель; там она и лежала, по-прежнему без сознания, – посреди россыпи желтых цветов.

– Цветов?.. – переспросил Тео и поневоле обвел взглядом теплицу.

– Да. Они проклюнулись на ее одежде и даже на коже. Выросли на простынях! Уму непостижимо! Доктор осмотрел женщину. Он не смог сказать ничего определенного о ее состоянии, зато в кармане больной обнаружил нечто жизненно важное: письма, отправленные премьером Блаем. Это была Вещая по имени Златопрут… – Майлз покачал головой, глядя на свои потасканные башмаки. – Блай обратился к лучшим врачам Бостона, но что они могли сделать? Ее тело излечилось, но разум остается закрыт. Бедняжка так и не очнулась. – На лице землепроходца отражалась мучительная досада. – Блай окружил ее наилучшим уходом, но Вещая угасает.

– А… мужчина, что принес ее на руках?

– Это, – с кривой усмешкой ответил Майлз, – составляет уже вовсе непостижимую тайну. Мужчина исчез. Как ушел доктора искать, так и пропал с концами. Блай, естественно, попросил врача и фермерскую чету самым подробным образом его описать. Портрет вышел расплывчатый. Рослый, узкоплечий, лицо длинное… Они назвали только одну примечательную деталь. Этот человек был вооружен абордажной кошкой на длинной веревке.

Тео так и ахнул:

– Голем!..

– Голем, – подтвердил Майлз.

– Но я думал, они…

– Исчезли? Друг мой, ничто не исчезает бесследно. Мы с Шадраком полагали, что, оставшись без Бланки, их предводительницы, големы разбредутся кто куда. Похоже, мы ошибались. Кто-то ведь напустил голема на Златопрут? А та, вместо того чтобы защищаться, исцелила его. – Майлз нахмурился и вновь провел по лбу платочком. – Вот, Тео, и все, что нам известно. Как ты понимаешь, мы на многое готовы, чтобы помочь Вещей… Увы, все попытки добраться до ее соплеменников оказались тщетными. Потому-то я их и разыскивал, когда мы ездили на запад.

Некоторое время Тео молча размышлял об услышанном. Он разглядывал папоротники и гибискусы и пытался вообразить их растущими из одежды и человеческой кожи. Куда при этом уходили корешки? Где брали воду?.. Воображение оказалось бессильно.

– Надо было сразу мне сказать, – повторил он.

Путешественник мотнул головой.

– А толку? Вещие не пожелали обнаружить себя. – И вздохнул: – Я отбываю через несколько дней. Надо сделать еще попытку.

– Как насчет взять с собой меня и Софию?

– Боюсь, это не представляется возможным. Не та поездка.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне придется выдавать себя за другого.

– Вот уж в чем я тебе, дедуля, сто очков вперед дам!

– А я разве спорю? Я просто должен ехать один, и все.

12 часов 11 минут

Поездка из нигилизмийского архива до центра города показалась Софии бесконечной. Думая скоротать время, девочка сосредоточилась на своем чудесном открытии, но эффект получился противоположный. Кварталы ползли за окном со скоростью черепахи, еще и застревая на каждом шагу. Вот проплыли магазин резиновой обуви и дворник, подметавший перед ним тротуар. Белая вывеска над соседней витриной зазывала купить свежие устрицы. Перед магазином красок расположились рабочие: у них был обеденный перерыв. Мастерская гравера сулила летние скидки. Молодой служитель намывал окна дешевой гостиницы.

У здания Палаты представителей глазам представал тенистый уголок, этакая обитель покоя посреди шумного города: кладбище с покосившимися памятными камнями. Наконец-то окончилась эта поездка, растянувшаяся для Софии едва ли не на часы; трамвай остановился возле Бостонского общественного сада. Покинув вагон, девочка побежала во всю прыть и в двенадцать часов уже поднималась по ступенькам к офисам дядиного министерства.

Серьезного вида молодой человек, встречавший посетителей в приемной Шадрака, раз или два видел Софию прежде, однако то ли не запомнил ее, то ли притворился, будто не помнит.

Она с трудом перевела дыхание, чтобы спросить:

– Скажите, мой дядя Шадрак Элли еще у себя?

Секретарь наградил ее взглядом столь суровым, словно вбежать запыхавшись в священные чертоги министерства считалось тяжким нарушением правопорядка, и ответил:

– В настоящий момент министр очень занят.

– Пожалуйста, передайте ему, что пришла София, и еще, что Минна вела дневник… Он поймет!

Молодой человек не снизошел до ответа, однако все же поднялся и удалился по коридорчику в тыльной части комнаты. Он очень скоро вернулся, сопровождаемый Шадраком.

– София, что случилось?

– Дядя, я зацепку нашла! Самую что ни есть!.. Она писала дневник!

Шадрак изумленно смотрел на нее.

– Пошли, – сказал он затем и протянул руку. – Поговорим у меня.

София поспешила за дядей, даже не оглянувшись на чванливого клерка. Как только Шадрак закрыл за ними дверь кабинета, девочка единым духом вывалила ему историю своего открытия.

– Помнишь, я говорила, что забралась в новый архив? Это был нигилизмийский архив на Маячной. – Брови Шадрака поползли вверх, но перебивать он не стал, и София продолжила: – Я просматривала указатель всего, что было написано в восемьдесят первом. Это же год, когда они уехали, так? Я уж думала, что ничего не найду, но Угрызение мне идею подкинула… Она архивистка, она там работает. Нигилизмийка, конечно, но очень добрая, не то что другие… Она так помогла мне, Шадрак! Сижу вот сегодня, читаю указатель и вдруг вижу: «Дневник Вильгельмины Тимс»! Я глазам не поверила! Только он в Гранадском хранилище лежит, а они оттуда никуда ничего не посылают, да и на месте только единоверцам показывают… Мне Угрызение сказала, что я с ней поехать могу. Она с миссией едет в Папские государства, завтра отплытие, она обещала поговорить с капитаном, чтобы взял меня и тебя, а как приедем, поможет получить допуск в архив… А потом мы вернемся, может, с пиратами! Как думаешь, получится их попросить? Только обязательно с ней завтра надо отплыть!

Шадрак, кажется, на время утратил дар речи.

София взволнованно вглядывалась в его лицо, ища признаки того же восторга, который обуревал ее саму.

– Чудо настоящее, правда? – сказала она. – Даже не верится, что все так удачно сложилось!

– Думается, – проговорил Шадрак медленно, – зацепку ты нашла и впрямь удивительную. Я не хочу даже гадать, как ты проникла в нигилизмийский архив, но то, что дневник действительно существует, не может не радовать… Однако что касается отплытия прямо назавтра, да на корабле миссионеров… Нет, вряд ли это лучший способ добраться до дневника!

Софии показалось, что глубоко в животе начала медленно разворачивать кольца ледяная змея.

– Дневник никуда от нас не убежит, – продолжал Шадрак. – Я могу за ним кого-нибудь отправить. Кого-нибудь, кто хорошо ориентируется в тех краях.

– Но в архив пустят только нигилизмийца!

Шадрак пристально поглядел на нее:

– Верно… София, ты-то как проникла в их бостонский отдел?

Девочка почувствовала, что краснеет:

– Я… выдала себя за нигилизмийку.

Шадрак покачал головой:

– Ты должна понимать, что пошла на нешуточный риск… Но раз удалось тебе, получится и у другого. Кто-то может точно так же солгать и в Гранаде. Помощь твоей подруги-нигилизмийки трудно переоценить, но дальше можно обойтись и без нее.

В душе у Софии вновь начало что-то происходить. Как будто встали торчком песочные часы, дотоле лежавшие на боку, и в нижней склянке крупица за крупицей принялся скапливаться песок. Она прислушалась к себе и поняла: это гнев.

– Значит, мне не следовало лгать, но кому-то другому, причем с той же целью, это будет простительно?

Вид у Шадрака стал несколько виноватый – как у человека, уверенного, что его непременно простят: этакое покаяние без раскаяния. Гнева племянницы он попросту не заметил. Точно так же, как он много месяцев не замечал, чего ей стоило каждый день встречать его виновато-отсутствующий взгляд.

– Я лишь хочу сказать, что это не единственный способ добраться до бумаг в Гранадском хранилище. Скорее, самый долгий, тягостный и усеянный рифами, лезть на которые нам вовсе не обязательно. Пойми, Софочка, нам и не придется прибегать ко лжи. У меня есть к кому обратиться в Папских государствах. Этот человек вхож во все тамошние архивы и библиотеки и может затребовать любой документ, даже если самого его в хранилище и не пустят. Нам и ехать никуда не придется.

София молча смотрела на дядю.

Она чувствовала себя преданной. Кто бы еще сказал почему – ведь истину утаила именно она? Уже открывая рот для ответа, она понимала, что причинит дяде боль, но иного способа выразить свои чувства не находила.

– Прошлым летом ты начал учить меня карты читать, – проговорила она, и тихий голос дрожал.

Шадрак уставился в пол:

– Ну… да.

– Ты меня учил ради того, чтобы однажды мы вместе отправились в путь и нашли их. А теперь, я так понимаю, нам карты сделались ни к чему? Мы больше не планируем никуда ехать? Почему?

Шадрак молча обдумывал услышанное. София ждала, пока он полностью осознает ее слова. «Я хочу, чтобы ты переживал о них так же сильно, как я. Забудь ты про свое министерство! Подумай о своей сестре! Обо мне, наконец! Возвращайся!..»

Но когда Шадрак наконец заговорил, выражение усталого сожаления не сходило с его лица.

– Обстоятельства изменились, Софочка. Блай надеется вновь открыть границы. И я надеюсь, ты понимаешь: у меня есть обязательства, я больше не волен путешествовать по своему произволу. Мне очень жаль.

Она молча смотрела на дядю.

– Ты нашла очень ценное известие, – примирительным тоном продолжал Шадрак. – Я немедленно запрошу копию дневника. Пойми, нам с тобой решительно незачем плыть через Атлантику.

Песчинки в ее воображаемых часах образовали горку и иссякли, оставив верхнюю склянку пустой.

– Я понимаю, – сказала она.

Уже поворачиваясь, чтобы уйти, она вдруг вспомнила нигилизмийцев с их попытками искоренить какие-либо чувства по поводу иллюзорного мира. Может, и была в этом сермяжная правда. По крайней мере, она не чувствовала совсем ничего.

– Софочка. – Шадрак остановил ее, взяв за плечо. – Твоя находка просто чудесна. Этот дневник… Я тебя поздравляю!

– Да. Именно так, – сказала София.

Покинув кабинет, она тихо прошла по коридорчику в приемную, а оттуда в вестибюль. Вышла из здания и зашагала домой.

13 часов 09 минут

Когда заглянул Тео, София сжимала в руке серебряную катушку, а лицо было мокрым от слез. Он бочком проник внутрь, уселся на пол и дружески улыбнулся Софии:

– Ничего не хочешь мне рассказать?

София показала ему катушку:

– Судьбы даровали мне знак.

Тео ждал продолжения.

– Я ходила в нигилизмийский архив. Мама, оказывается, дневник вела, он теперь хранится в их отделении, в Гранаде. У меня в архиве подруга появилась, Угрызение. Она может взять нас туда с собой… завтра отплытие… и в архив проведет… Я к Шадраку, а он – нет. Говорит, пошлет кого-то, тот скопирует дневник и сюда пришлет.

Тео немного поразмыслил:

– А ты, значит, в Гранаду собралась?

София вздохнула:

– Это же лучшая улика, какую мы до сих пор находили! И мы им нужны… мама во мне нуждается… Только не спрашивай, откуда я знаю. Знаю, и все!

Я думала, мы с ним поедем… дневник укажет, где их искать… и мы сразу стартуем за ними, прямо оттуда. Ты правильно сказал, мне очень хочется хоть что-нибудь сделать… Я думала, Шадраку тоже. Но он весь в делах министерства. Говорит, обстоятельства изменились.

Тео спросил:

– Эта твоя подружка… Угрызение. Она нигилизмийка?

– Да.

– И ты ей доверяешь?

– Она не такая, как остальные. Она мне нравится.

– И она сказала, ты с ней можешь завтра уехать? На корабле?

София кивнула.

Тео некоторое время смотрел в окошко, потом снова повернулся к Софии. Его губы медленно растягивались; дело кончилось широченной улыбкой.

– Ты что? – спросила она.

– А давай с ней поедем!

Солнечный луч коснулся катушки. Серебряная нить неярко, но отчетливо замерцала. София набрала полную грудь воздуха. Дышать почему-то стало очень легко.

– С ней поедем? – эхом отозвалась она.

– Ну да. Соберем манатки, придумаем план… то есть ты придумаешь, у тебя лучше выходит. Мы ведь и прежде это проделывали, так? Значит, снова сумеем!

София почувствовала, как к глазам подхлынули слезы. Чувство горькой утраты смешалось с радостью нежданного обретения. То и другое исподволь копилось в душе, и сегодня в течение одного короткого часа девочка поняла – вот она, судьба. Близость и простота отношений с любимым дядей, чувство принадлежности и приязни – все вдруг испарилось. Взамен возникло ощущение понимания, сочувствия, юмора, исходивших от другого человека. Шадрак больше не стоял с нею плечом к плечу. А вот Тео…

– Думается, сумеем, – прошептала она.

11 Затерявшись среди карт

БОСТОН: книжный магазин «Атлас». Основан в 1868 году, имеет репутацию поставщика редкостей. Близость к Бостонской Палате общин сделала «Атлас» едва ли не основным вдохновителем официальных экспедиций в удаленные эпохи.

Невиль Чиппинг. Где купить карту: справочник по всем (известным) эпохам

4 июня 1892 года, 10 часов 20 минут

Книжный магазин «Атлас» был назван по имени мифического титана: на вывеске тот изображался держащим на плече земной шар. В полном соответствии с рекламой «Атлас» специализировался на путеводителях, книгах по исторической географии – и конечно, на картах. Когда звякнул дверной колокольчик и София переступила истертый порог, из-за стойки донеслось жизнерадостное:

– Добро пожаловать!

– Мистер Кроуфорд! Это я, София, – отозвалась она.

– Софочка!.. – Над небрежно наваленной кипой книг возникла лысеющая макушка, а затем и лицо, с которого на нее смотрели голубые глаза над выступающим красным носом. – Как здорово, что ты заглянула! А я тут новые поступления разбираю. Ты что-нибудь присмотрела?

– Спасибо, я пороюсь, если можно. – София помахала Корнелиусу Кроуфорду и двинулась узким загроможденным проходом вдоль полок, ища раздел, посвященный Папским государствам.

Они с Тео еще рано утром уложили рюкзаки. Одна беда – София не могла заставить себя позаимствовать что-нибудь из Шадраковых карт или книг. Ей и так хватало переживаний из-за обмана, а это уже отдавало бы воровством!

Тео, конечно, настаивал, что вовсе они никого не обманывали, но звучало неубедительно. Шадрак накануне поздно вернулся домой, на лбу никак не разглаживались морщины невысказанных забот. Ужинали молча. София постепенно уверилась, что дядя либо забыл о дневнике, либо настолько погрузился в дела министерства, что дневник Вильгельмины казался несущественной мелочью. София ощутила острый укол печали, но ее решимость только окрепла. Утром, услышав, как за дядей закрылась дверь, девочка села в постели и обхватила руками колени. Если бы все было по-другому!..

Потом выбралась из-под одеяла и стала укладывать вещи.

И вот теперь она рылась в «Атласе». Покупала карты и книги, которые могут пригодиться. Она должна была встретиться с Тео уже на борту «Истины». Прислушиваясь к себе, София чувствовала: как ни тяжко ей оставлять дядю, радостное возбуждение уже проклевывалось внутри.

В магазине витал чудесный запах видавших виды книжных страниц, кожаных переплетов, солнце вливалось в помещение сквозь полуприкрытые жалюзи: ни дать ни взять пятна света на поляне в бумажном лесу. Аккуратно перешагивая стопочки книг, казавшиеся на той поляне разнокалиберными грибами, София добралась наконец до нужного стеллажа. Уселась на груду толстых томов – и вскоре уже увлеченно листала страницы исторического фолианта, составленного неким Фульгенцио Эспаррагосой. Десятки карт и длинные главы вращались в основном вокруг путей паломничества к религиозным святыням – а их на обширном полуострове было великое множество. Автор жаловался, что сообщение нарушило распространение ужасной болезни: в Папских государствах ее называли лапеной. Она уже парализовала торговлю, истощила все обеспечение паломнических путей, выкосила целые деревни…

Никто больше не заходил в «Атлас» и не мешал Софии читать. Корнелиус, невидимый за книгами, время от времени принимался бурно спорить сам с собой, то жалуясь, сколько денег пришлось выложить за «Энциклопедию Россий», то гадая, куда нелегкая дернула его засунуть карты Срединных путей.

Когда София вновь сверилась с карманными часами, было уже почти одиннадцать. Девочка встала и подошла к кассе:

– Мистер Кроуфорд, можно мне купить эту книгу о Папских государствах?

– Конечно, милая, – долетел приглушенный ответ. – Минуточку!

В ожидании София перелистала буклет, лежавший на стойке: «Где купить карту: справочник по всем (известным) эпохам». Брошюра оказалась на удивление ценной. Она содержала координаты всех сколько-нибудь известных продавцов карт Нового Запада, Пустошей, Папских государств и Россий; имелось даже несколько адресов в Сокровенных империях. София положила буклет на том Эспаррагосы, и тут-то наконец вынырнул пыхтящий, раскрасневшийся Корнелиус, ни дать ни взять выскочивший из жерла вулкана.

Он для порядка попробовал пригладить седые клочки, торчавшие на голове, подобно антеннам.

– Что тут у нас? – спросил он, испустив ужасающий вздох. Вытащил из жилетного кармашка монокль в золотой оправе, с линзой янтарного оттенка, и уставился на облюбованные Софией издания. – Фульгенцио Эспаррагоса… «Где купить карту…» – пробормотал он, переписывая в маленький блокнот названия и цены.

Уже заворачивая книги в оберточную бумагу и перевязывая веревочкой, он обратил внимание на рюкзак Софии и подмигнул:

– Уезжаем куда-то?

Девочка улыбнулась, радостное возбуждение заставило ее забыть об осторожности.

– Быть может!

– Как волнительно! – воскликнул Корнелиус.

Он при любом удобном случае с этакой ноткой сожаления сообщал покупателям, что сам-то из Бостона не выезжал никогда; книжный магазин держал его на прочном якоре.

– Если надумаешь еще что купить до отъезда, милости прошу!

– Сколько с меня? – спросила София.

– Милая, Шадраку открыт у меня кредит. Он сюда все время заглядывает, а в конце месяца мы с ним утрясаем денежные вопросы.

София вручила ему несколько банкнот.

– Эти, – сказала она, – я хочу оплатить сама.

– Воля твоя, – кивнул Корнелиус и отсчитал сдачу.

– Спасибо! – София убрала книги в сумку, где рядом с бисерной картой лежал ее неизменный альбом, и с удовлетворением сказала себе: «Теперь у нас есть все необходимое!»

Когда София вышла за дверь и смолк звон колокольчика, Корнелиус Кроуфорд неуклюжей походкой удалился вглубь своего магазина. Офис у него был такой, что торговый зал по сравнению с ним казался образцом аккуратности. Деревянный стул с вытертой подушкой стоял точно одинокое деревце в городе книг. Те вздымались сущими небоскребами, затеняя окно. Под их тяжестью прогибались полки, связки книг громоздились неустойчивыми пирамидами, грозя рухнуть от неловкого прикосновения. Здесь Корнелиус с глубоким вздохом опустился на стул и уставился на посетительницу. Та тихонько сидела на книжной груде, выглядевшей наиболее устойчивой.

– Да, – сказал Корнелиус. – Неожиданно нагрянула.

Худенькая молодая женщина была одета в брюки и мужскую рубашку на пуговицах. Она убрала за уши пряди черных волос и нервно коснулась пальцами кулона на шее:

– Она меня не заметила?

– Ни в коем случае. Вы очень тихо сидели.

– Зачем она приходила, Сэм?

Корнелиус пожал плечами:

– Книги о Папских государствах смотрела. Вполне естественно.

– Да, но такое совпадение… Я захожу, и через десять минут – она здесь! – Женщина покачала головой. – Не нравится мне это…

София вряд ли узнала бы в ней свою спокойную и выдержанную приятельницу из архива. Собственно, Угрызение внешности не меняла, но каждое слово, каждое движение теперь было полно живости и энергии.

Она обхватила голову ладонями, запустила пальцы в волосы:

– Ты же знаешь, что это означает…

Корнелиус попробовал утешить ее:

– Ничего это не означает, Кассия.

– Как же я не люблю, когда такое случается…

– Некоторые совпадения – всего лишь совпадения, и не более.

– Сэм!.. – Угрызение вскочила и быстрым шагом прошлась по комнате, свалив по дороге стопку книг. – Ты же сам так не думаешь! Совпадений не бывает. Совпадением жители докефалонских эпох объясняют то, чего не способны понять!

– А я вот, – ответил Корнелиус, – уверен, что видывал самые что ни есть настоящие совпадения! Примером, на той неделе искал я книгу о динозаврах и что же нашел? Книгу о парламентских политиках двадцатых годов…

– Все тебе шуточки, Сэм, – отмахнулась Угрызение. – Придумай что-нибудь поостроумнее!

Корнелиус вздохнул:

– Как скажешь. Что ты собираешься делать?

Угрызение постучала ногтем по передним зубам.

– Да ничего. Будем плана придерживаться. Мы уже перевезли контейнер, осталось доставить его в Севилью. Другого способа нет. – Она перевела дух и подбоченилась. – Ох, не надо было нам вмешиваться! А теперь, боюсь, все зашло слишком далеко…

11 часов 55 минут

Тео благополучно удалось отвлечь миссис Клэй и задержать ее на кухне, пока София с объемистым рюкзаком спускалась по лестнице и выходила через парадную дверь. Остаток утра Тео полупритворно бездельничал, всячески мешая миссис Клэй, пока та в превеликом возмущении не объявила, что отправляется за покупками.

– Я безмерно рада твоему возвращению, Теодор, – сказала она. – Однако у тебя сущий талант под ногами путаться!

Взяла корзинку и удалилась.

Тео улыбнулся ей вслед, закинул в рюкзак последние мелочи, затянул горловину шнурком и застегнул клапан. Вскинул рюкзак на плечо и живо сбежал вниз. Мысленно он уже поздравлял себя с тем, что их с Софией план побега прошел как по маслу, – и в этот миг его слуха достигли неожиданные голоса: у боковой двери спорили Майлз и Шадрак. Тео еле успел сбросить рюкзак и сунуть его под кухонный стол, когда Шадрак шагнул через порог.

– Я уже пытался, – хмуро сказал он, продолжая разговор.

– Должен же он где-то быть! – настаивал Майлз.

Шадрак обернулся к нему:

– Майлз! Очень тебя прошу: хочешь говорить, говори нечто полезное! Оттого, что ты в сотый раз повторишь свое любимое «должен же он где-то быть», дело с места не сдвинется!

Тео поднял брови. Майлз был достаточно вспыльчив, но Шадрак?.. Шадрака он в таком состоянии, пожалуй, не припоминал. А уж оттого, что старый путешественник выглядел относительно спокойным, в то время как Шадрак кипел, становилось положительно не по себе.

– Это кто должен где-то быть? – спросил Тео.

Шадрак мельком покосился на него и принялся расхаживать туда-сюда.

– Премьер-министр, – ответил он погодя. – Никаких вестей со вчерашнего утра. Точно провалился – ни одна живая душа не видала!

Тео пожал плечами:

– Может же человек выходной себе устроить…

– Никакого выходного Блай не планировал, – отрезал Шадрак. – Его нет ни дома, ни на работе. Боюсь, с ним стряслось нечто серьезное! Чтобы вот так исчезнуть в самый разгар…

Шадрак, не договорив, повернулся на каблуке и направился в библиотеку.

– Это точно связано с Бродгёрдлом и вашим вчерашним разговором, – обвиняющим тоном заметил Майлз.

Тео пошел следом, временно позабыв и о рюкзаке под столом, и в целом об их с Софией замысле.

– Почему открыта дверь в картографическую? – останавливаясь возле книжных полок, осведомился Шадрак. – Там София?

– Нет, она вышла.

– Обидно, вообще-то, – сказал Майлз. Его видимое спокойствие улетучивалось на глазах. – Значит, Блаю ты рассказал, а мне не желаешь? Что хоть случилось? Бродгёрдл тебе угрожал?

Шадрак вскинул ладонь:

– Извини, Майлз, но я уже говорил: обсуждать это я не намерен.

– Послушай сюда, Шадрак! Подобное упрямство на тебя не похоже. Я, конечно, спорщик завзятый и сам первый готов это признать, но, согласись, в данном конкретном случае ты перешел все пределы! – Майлз повысил голос, спускаясь вслед за Шадраком: – Так вот, будучи, возможно, ближайшим твоим другом и уж точно – самым давнишним, я требую немедленных объяснений касательно того разговора!

Майлз одолел еще несколько ступенек и… наткнулся на спину своего старейшего и ближайшего друга, и все его клокочущее негодование вмиг испарилось. Тео, двигавшийся чуть позади, невольно ахнул.

Ибо их глазам предстал ужас.

Премьер-министр Блай сидел на стуле, его лицо еще сохраняло изумленное выражение. На спинке другого стула аккуратно висел его пиджак. Черный жилет Блая ненатурально лоснился, белая рубашка под ним потемнела от крови…

Шадрак бросился вперед, не замечая, что пачкает кровью и ладони, и обувь.

– Блай!.. – крикнул он. – Во имя Судеб, Блай!.. Скажи что-нибудь!..

И прижал палец к шее премьера, пытаясь найти биение пульса.

Майлз влетел в комнату следом за другом, схватил руку Блая.

– Остыл уже, – произнес он. – Совсем остыл…

Тео живо оглядел комнату, оценивая картину. На столе рядом с убитым лежал короткий нож: все лезвие было в крови, зато перламутровая рукоять – совершенно чиста. Рядом валялась толстая брезентовая блуза, заляпанная кровью, и при ней пара перчаток. И на полу – никаких следов. Ни на лестнице, ни на ковре.

Сверху долетел оглушительный грохот, как будто что-то обрушилось.

Майлз и Шадрак мигом оставили бесплодные попытки оживить несчастного Блая.

– София!.. – закричал Шадрак, бросаясь к лестнице.

Снаружи доносился тяжелый топот шагов.

Тео схватил со стола кровавые улики и бросился к знакомому чулану под лестницей, где тотчас и спрятался.

Шадрака, бежавшего вверх по ступеням, встретила целая когорта офицеров полиции с пистолетами в руке.

– Шадрак Элли и Майлз Каунтримен! Руки за голову! – куда громче необходимого выкрикнул старший. – Вы арестованы по обвинению в заговоре, государственной измене и убийстве премьер-министра Сирила Блая!

12 В дрейфе

Ученые, изучавшие «Книгу Амитто» – священное писание нигилизмийцев, – поднимают интересные вопросы касательно ее авторства. Невозможно отрицать, что интонация текста сохраняется на всем его протяжении и свидетельствует, что автором является один человек. Однако утверждение нигилизмийцев, что он происходил с Нового Запада, не выдерживает никакой критики. Словарный запас и особенности словоупотребления говорят о другом. Посему исследователи задают вполне правомерный вопрос: чего ради Амитто было выдавать себя за уроженца Нового Запада?

Шадрак Элли. История Нового Запада

4 июня 1892 года, 15 часов 00 минут

В Бостонской гавани царила деятельная неразбериха. Крикам моряков отвечали вопли чаек. Запахи сахара и патоки, кофе и рома, океана и водорослей носились туда и сюда, словно путешественники, сходящие по трапам по возвращении из долгого странствия. Пробравшись сквозь толпу к офису капитана порта, София отправила почтой письмо Каликсте и Барру с просьбой встретить их с Тео в Севилье через месяц, считая от сегодняшней даты. Потом ей пришлось предъявить документы полицейским: патрульные следили, чтобы иностранцы не въезжали в страну, а путешествующие граждане имели при себе все необходимые бумаги.

И вот наконец можно было идти разыскивать «Истину». Сердце заколотилось сильнее…

Нужное название значилось белыми буквами на борту корабля с высокими мачтами и гладким корпусом. Носовая фигура представляла женщину в синем платье, с белой повязкой на глазах. Изображение перекликалось с горгульей над входом в нигилизмийский архив: той тоже завязали глаза. Свернутые паруса, казалось, готовились поскорей распахнуться, принять в себя ветер и начать плавание.

Пока София рассматривала корабль, к ней подошел мужчина средних лет, облаченный в нарядную синюю форму. На шее у него красовался нигилизмийский амулет, в руках – карандаш и блокнот.

– Вы отплываете с миссией в Папские государства? – обратился он к девочке.

– Да, – ответила она, постаравшись, чтобы голос поменьше дрожал.

– Ваше имя?

– Эфемера Тимс…

Мужчина полистал блокнот:

– Ага, вот оно… Да, я припоминаю, ваше путешествие устроила Угрызение. Но вы вроде бы не одна? У меня тут сказано – Эфемера Тимс и ее гость, Шадрак Элли…

– Угрызение немножко ошиблась, – сказала София. – Имя гостя другое. Этот человек сейчас подойдет…

– Вы можете устраиваться на борту. Когда он появится, я скажу ему, куда идти. Как, говорите, его зовут?

– Теодор Константин Теккари.

Мужчина коротко кивнул:

– Отлично. Что ж, добро пожаловать на борт «Истины», миссис Тимс. Ваша каюта номер семь!

– Благодарю.

София проследовала по трапу. Стоило оказаться на борту, как она ощутила легкое покачивание корабля… и вместе с ним – первое прикосновение морской болезни, так донимавшей ее прошлым летом. София глубоко вдохнула и выдохнула, силясь превозмочь тошноту, потом, глядя на указатели, пошла искать каюту. Сквозь открытые двери было видно, как распаковывали вещи другие миссионеры-нигилизмийцы. Все готовились к долгому плаванию через океан. Спокойно раскладывали по ящикам свернутую одежду, расставляли книги по полкам, заправляли постели… София добралась наконец до своей каюты, вошла и огляделась.

Половину крохотного помещения занимала койка, прикрытая занавеской. Деревянный стул, столик… круглый иллюминатор, обведенный синей краской.

София опустила на пол рюкзак. Положила на стол книжную сумку. Села и снова перевела дух, стараясь успокоить бунтующий желудок. Сунула руку в карман, стиснула серебряную катушку.

«Я здесь, – сказала она себе. – Я здесь, и все будет хорошо. Все пройдет гладко. В прошлом году мы с Тео и покруче влипали».

Снаружи доносилась перебранка чаек, плеск волн. Других звуков не было. Легкий ветерок медленно колыхал постельную занавеску…

Если закрыть глаза, морская болезнь вроде бы отступала. Ей говорили, будто в обычных случаях против тошноты помогала фиксация взгляда на неподвижном горизонте… только ее случай – необычный. Океанская беспредельность как бы резонировала с ее «умением» плавать в безвременье. Поэтому София, зажмурившись, сосредоточилась на отдельно взятом мгновении. А именно – на вчерашнем утре, когда ей явилась Минна и произнесла такие простые слова: «Недоумевая, все же не отвергай предложенного плавания…» Девочка вновь увидела перед собой расплывчатые контуры фигуры, услышала голос. Память дорисовала рассветное освещение, знакомую обстановку… София обрела опору, тошнота постепенно улеглась. Стало так хорошо, что София постаралась задержаться в том мгновении, насколько было возможно…

Потом шепот волн, долетавший сквозь раскрытую дверь, зазвучал по-другому. София открыла глаза и увидела, как изменился свет в каюте: он падал по-другому и казался желтее прежнего. Девочка поспешно вытащила часы – и глазам своим не поверила. Пятнадцать часов семь минут! Быть не может!..

В панике она выскочила из каюты в узкий коридор, бегом добралась до палубы… Город Бостон быстро уходил за корму. «Истина» под всеми парусами неслась в открытое море. И, насколько София могла судить, ни Тео, ни Угрызения на борту не было…

Часть II Поиски

13 Болезнь

25 февраля 1881 года

Как и обещал капитан Рен, «Гнездышко» прибыло в Севилью на другой день. Мы не без грусти распрощались с капитаном и его экипажем, ибо последние двадцать часов стали поистине самыми радостными за все время нашего путешествия. Отказавшись от вынужденного притворства, австралийцы явились нам такими, какими были на самом деле: шумными, любопытными, добродушными и веселыми.

Всю вторую половину дня нас жадно расспрашивали о нашей истории и обычаях. Моряки испытывали жгучий интерес к миру, где никогда не бывали: Новому Западу и Пустошам. Сами они о своей эпохе рассказывали куда более скупо. Вскорости мы поняли: чтобы не портить им настроение, нам следовало задавать поменьше вопросов. Одним словом, вечер выдался восхитительный. Мы засиделись с нашими спасителями и отошли ко сну куда позже обычного, а проснувшись, обнаружили, что судно готово причалить.

Завершая плавание, капитан Рен решительно снизил скорость своего удивительного корабля, чтобы не привлекать внимания.

Когда мы уже сходили на берег в севильском порту, капитан Рен сделал нам прощальный подарок: карманные часы на толстой цепочке. На первый взгляд они выглядели вполне обычными, из тех, какие найдутся в любом бостонском магазине. Однако на циферблате у них было двенадцать делений вместо привычных нам двадцати. Капитан Рен объяснил, что не только циферблат делал часы австралийскими.

– Мне, вообще-то, не положено ничего вам дарить, – сказал он. – Однако я уже столько раз нарушал правила, что один пустяк ничего не изменит! – И перевернул часы: – Если нажать вот здесь, откроется крышечка…

Мы увидели под ней углубление, где помещались три крохотные бронзовые пуговки, Рен же, к вящему нашему изумлению, пояснил:

– Можете считать эти часики чем-то вроде магнита, который приведет меня к вам на помощь, случись такая нужда. Верхняя кнопочка запускает магнит: увидев это, я насторожусь. Если окажетесь в серьезной опасности, немедленно нажмите эту кнопку, и я придумаю, как вас достичь.

– А другие кнопки? – спросил Бронсон.

– Они вам не понадобятся. Пока вы находитесь в Папских государствах, они бесполезны. Да если на то пошло, и на Новом Западе тоже.

– Спасибо за вашу доброту, капитан Рен, – сказала я, пожимая ему руку. – Надеюсь, нам никогда не придется взывать к вашей помощи, но эти часы послужат чудесным напоминанием о вас и о днях, проведенных на борту «Гнездышка»!

Мы распрощались, и Рен почти тотчас снова отчалил, даже не пополнив припасов. По его словам, в трюме еще хватало запасов, а время, наоборот, подпирало.

И мы остались сами по себе на улицах Севильи. Трудно было не почувствовать себя в какой-то мере брошенными!

Это, вероятно, очень красивый город, хотя, боюсь, в тот раз мы не сумели сполна им насладиться. Горожане показались замкнутыми и тревожными. По дороге к центру нас дважды едва не ограбили; лишь благодаря длинной шпаге Бронсона и моему сносному кастильскому нам удалось благополучно добраться до еврейского квартала, где, как нам было известно, имелся магазин карт и располагалась гостиница, принимавшая путешественников из-за рубежа. Сведения подтвердились. Немолодой хозяин гостиницы оказался едва ли не самым дружелюбным человеком во всех Папских государствах, по крайней мере среди тех, кого мы встречали дотоле. Узнав о двух пережитых нами нападениях, Джильберто Херез горестно покачал седой головой и поблагодарил небеса, счастливо приведшие нас под его кров. Он отвел нам маленькую, но исключительно чистую комнату и досыта накормил тушеной курицей с нутом, за которой последовал десерт из инжира и миндаля.

В целом Севилья, конечно, город запущенный и отсталый: чего еще ждать от такой далекой эпохи? Однако в славной гостинице Джильберто я согласилась бы еще хоть месяц прожить, настолько мне показалось там хорошо.

Пошли нам Судьбы хоть немного прозорливости, пожалуй, так бы мы и поступили…

Вместо этого мы объяснили доброму Джильберто всю срочность нашей поездки. В ответ он предложил лично сопроводить нас назавтра домой к своему племяннику, человеку надежному и неболтливому. Этот племянник доводился мне примерно ровесником; звали его Ильдефонсо. По словам Джильберто, Ильдефонсо был купцом и часто ездил на восток, то есть мог составить нам компанию до Муртии. Ильдефонсо сказал, что собирается ехать в том направлении лишь через несколько недель, однако щедрая оплата золотом теоретически могла бы заставить его поторопиться. Так и выяснилось, насколько прав был Шадрак, предупреждавший, что в Папских государствах золото ценится превыше всего остального. Известный факт: в Испаниях и соответствующей империи – я имею в виду державу, существовавшую в нашей собственной эпохе несколько веков назад, – золото также ценилось весьма высоко. Однако Великое Разделение не прошло бесследно ни для единого уголка мира; теперешние Папские государства – отнюдь не Испании. Золото здесь также является наивысшей ценностью, но по причине совершенно иной.

Наводящая ужас Темная эпоха, раскинувшаяся по дороге из Севильи в Гранаду, является, согласно всеобщему мнению, источником страшной болезни, именуемой «лапена». Бруно предостерегал о ней в своем письме; даже в Севилье, изобилующей прочими опасностями Темной эпохи, ничего так не боятся, как лапены.

Поэтому здесь необходимо сказать несколько слов об этой болезни.

Первые ее симптомы – выраженные усталость, уныние и сонливость. Жертва заболевания сильно падает духом, мир кажется давящим и мрачным, существование – безысходным. Выжившие описывают, как постепенно сужается зрение; мир словно съеживается по краям. С течением времени больной все больше слабеет, становится вялым, отвергает еду и питье, утрачивает интерес ко всем, кого прежде любил, а в итоге – даже и к собственной жизни…

С тех пор мне довелось лично повидать одержимых лапеной, так что подтверждаю: зрелище жуткое. Обыкновенно больной медленно угасает от жажды и голода, ввергая свою семью в ужасное горе. Может показаться, будто человек сознательно выбирает смерть, но на самом деле это не так. Это действительно болезнь, сопротивляться которой страдалец не в состоянии. И есть еще кое-что, о чем мне следовало бы упомянуть с самого начала.

Лапена заразна. Причем весьма и весьма…

От нее не найдено могущественного лекарства, но есть вещество, способное в некоторых случаях предотвратить болезнь или облегчить ее течение: это золото. Почему – врачебная наука не может ответить. К тому же целительный эффект наступает далеко не всегда. Впрочем, молва утверждает, будто сей ценный металл не единожды отвращал болезнь и даже спасал жизни. Джильберто поведал нам о случае, который наблюдал своими глазами: его дальняя родственница пошла на поправку после того, как ее силой заставили посмотреться в зеркало из чистого золота. Другие люди прибегают к средствам, которые иначе как радикальными не назовешь. Кто-то, думая оборониться, носит золотые кирасы, другие пьют воду, настоянную на золотых крупицах, иные даже пронзают золотыми иглами свою плоть. Вот какими причинами объясняется величайший спрос на золото, существующий в Папских государствах; здесь дорожат каждой унцией, могущей пригодиться для избавления от лапены.

Что ж, мы явились во всеоружии. Еще в Бостоне потратили небольшое состояние, закупая золото для этой поездки. И та часть, которую мы отдали Ильдефонсо, зря не пропала, если поможет нам благополучно достичь цели. Шадрак также снабдил нас картами Папских государств, самыми лучшими, какие у него были. Нам досталась стеклянная карта, переданная другом, десятью годами ранее посещавшим Толедо, и еще чайная карта, чтобы находить себе кров.

О поездке на восток, в Муртию, писать особо нечего – благодаря водительству Ильдефонсо она прошла без происшествий. Мы-то думали, что наше золото оплачивает лишь его услуги проводника; но то ли Джильберто шепнул словечко племяннику, то ли благородство возобладало – наш Ильдефонсо взял с собой двоих кузенов ради вящей защиты. Нам якобы мог угрожать катровал, он же четырехкрыл, – ужасное чудище, оснащенное, как явствует из названия, четырьмя крыльями; оно обитает в чащобах Темной эпохи, но в поисках пищи временами покидает лес. Никаких четырехкрылов по пути в Муртию мы не встретили, но присутствие двоих кузенов, известных нам лишь под прозвищами Рубио и Эль Сапо, надежно ограждало нас от разбойников с большой дороги, чьи поползновения определенно могли испортить поездку. Рубио был худым и высоким, с кудрявыми светлыми волосами. Он носил меч и кинжал, причем напоказ чистил зубы коротким клинком после каждой трапезы. Эль Сапо, в противоположность ему, был квадратного телосложения, а бо́льшую часть зубов потерял в прежних боях; его намозоленные кулаки стоили двух хороших дубин. Если добавить к этому внятно-угрожающее молчание Ильдефонсо, становится ясно, что благополучное путешествие нам обеспечено.

Местность кругом Севильи была засушлива, невзирая на то, что стоял февраль месяц. Ильдефонсо считал ее всхолмленной, но лично мне пейзаж показался совершенно плоским. Мы путешествовали верхом, задавали лошадям корму в придорожных гостиницах, селян же на своем пути почти не встречали. Чем дальше на восток и, соответственно, чем ближе к границам Темной эпохи, тем больше попадалось нам пустых деревень. Там же, где еще оставались жители, люди держались сами по себе и к общению с иноземцами не стремились. Мы все более ценили то обстоятельство, что на всем пути следования наш проводник был хорошо известен как торговец. Содержатели гостиниц оставляли обычную подозрительность и заселяли нас, не задавая лишних вопросов. Тем не менее было очевидно, что эпидемия не просто разобщила деревни. На мой взгляд, она сделала гораздо больше: сделала население угрюмым, неприветливым, а то и враждебным. Продвигаясь все дальше, всматриваясь в суровые лица хозяев гостиниц и других путешественников, я все отчетливей понимала, как нам изначально повезло с Джильберто: подобной щедрости и доброты мы более не встречали.

Итак, через десять дней после отъезда из Севильи мы прибыли в Муртию. В последний день путешествия наши спутники заметно притихли; впрочем, они и прежде особой разговорчивостью не отличались. На Рубио еще временами нападала общительность, но большей частью нас окружало очень серьезное, если не сказать скучное, трио телохранителей. Я же понемногу начинала нервничать, раздумывая о предстоявшей встрече. При любом раскладе ничего хорошего ждать не приходилось. Либо мы найдем Бруно мертвым, либо вступим в весьма неприятное противоборство с властями деревни…

Въехав в Муртию около полудня, мы спросили дорогу у привратника, и он направил нас в контору шерифа.

Муртию окружала каменная стена. Миновав ворота, мы оказались в лабиринте узеньких улочек: одни мощеные, другие земляные. Далеко не с первой попытки удалось найти фонтан в центре деревни, а рядом с ним – дом шерифа. Мы с Бронсоном ехали впереди, между тем как наши предполагаемые проводники все более отставали. На улице мы то и дело миновали прохожих; они опасливо поглядывали на нас и «добро пожаловать» отнюдь не говорили. Когда же мы прибыли наконец к конторе шерифа, в дверях нас приветствовал – если можно так выразиться, увидев сердито нахмуренные брови и мрачный взгляд, – худощавый мужчина в поношенном черном плаще и при шпаге, отделанной золотом.

Мы загодя обсудили со спутниками детали предстоявшего разговора. Невзирая на мой сносный кастильский, мы решили, что расспрос муртийского шерифа о судьбе несчастного Бруно лучше поручить Ильдефонсо. Увы! Спешиваясь, я обнаружила, что трое телохранителей предпочли нас оставить. Их кони стояли рядом с нашими, причем, кажется, недоумевали так же, как и мы с Бронсоном, и знай себе с благодарным облегчением потряхивали брошенными поводьями.

Я быстро оглядела площадь. Ильдефонсо, Рубио и Эль Сапо, держась несколько врозь, сидели возле фонтана. Первая моя мысль была о жаре, совершенно их истомившей. Легко представить мой ужас, когда у меня на глазах Эль Сапо обмяк и мешком завалился набок, словно падая в обморок… Там он и остался лежать, не чувствуя и не замечая ни пыли, ни беспощадного солнца. Я сразу же с предельной ясностью поняла, что его поразило. Мы с Бронсоном переглянулись, одержимые одной и той же панической мыслью: «И что нам теперь делать?»

Решение приняли за нас. Женщина, которую мы прежде не замечали, ибо она держалась в тени здания неподалеку от фонтана, издала пронзительный вопль: «Лапена! Лапена!..» – и с диким визгом бросилась с площади. Ни один из наших троих спутников даже не пошевелился. Мы с Бронсоном разом обернулись к шерифу… однако он уже исчез из виду. На один безумный миг нам показалось, что на том все и кончится. К стыду моему, я начала даже обдумывать, не получится ли просто уехать, предоставив Ильдефонсо, Рубио и Эль Сапо их участи…

Но тут из офиса шерифа вышли четверо. Под плащами с капюшонами на каждом из них были латы, лица скрывали длинноклювые маски, выкованные из золота. Белые плащи на ярком солнце так и сияли: ткань содержала золотые нити. Клювы, латы, белые накидки – эти люди напоминали странных молчаливых хищников. Я узнала шерифа лишь по отделанной золотом шпаге, которой он тотчас принялся нам угрожать. Его трое помощников целеустремленно направились к фонтану, сам же шериф коротко велел нам поднять руки.

Последовала быстрая и пугающая процедура: нас вывели лабиринтами улочек обратно за стены. Позади нас произошла какая-то возня; я оглянулась и обнаружила, что Ильдефонсо, Рубио и Эль Пасо взгромоздили на их же коней, бросив поперек седел, и вели следом за нами. Я вновь испытала ничем не обоснованную надежду, вообразив, будто нас выставят из деревни – и на том все кончится. Увы, этому не суждено было случиться. Минуя одно за другим забранные ставнями окна, мы в конце концов добрались до никем не занятого поста привратника и вышли наружу, на иссохшую и безжизненную равнину. Мы шли на юг, постепенно отдаляясь от дороги, по которой прибыли. И наконец я разглядела, куда мы направлялись: длинное, приземистое здание на склоне холма, с решетками на распахнутых окнах. Это была деревенская тюрьма, ныне служившая также и карантином, благо выстроили ее на почтительном расстоянии от стен селения. Шериф отпер дверь и жестом велел нам заходить внутрь. Его помощники привязали лошадей и внесли наших бесчувственных проводников под своды тюрьмы.

– Прошу вас, господин, – взмолилась я по-кастильски. – Позвольте объяснить вам причину нашего приезда. Обещаем немедленно уехать, если только вы соблаговолите открыть нам местонахождение нашего друга, схваченного здесь несколько месяцев назад…

Невозможно было уловить выражение его лица, скрытого зловещей золотой маской, но действия шерифа говорили сами за себя. Грозя острием шпаги, он загнал нас в камеру, и дверь захлопнулась у нас за спиной. Лязгнул замок. Мы с Бронсоном остались совсем одни в темноте – если не считать общества троих мужчин, неотвратимо гибнувших от лапены…

14 Хранить тайны

Прежде Разделения силовыми структурами правопорядка в Бостоне являлись шерифы, констебли и ночные дозорные. В некоторых местах Нового Запада такая система существует и поныне. Однако начиная с 1840-х годов многие крупные города, а именно Бостон, Нью-Йорк, Чарльстон и Нью-Орлеан, учредили особые полицейские отряды, ориентированные на предотвращение и обнаружение криминала. С тех-то пор полицейские подразделения стали оплотом правоохранительной системы Нового Запада.

Шадрак Элли. История Нового Запада

4 июня 1892 года, 13 часов 27 минут

Тео лежал в темноте, не шевелясь. Он приник спиной к стене чулана, а к груди прижимал нож и комок окровавленного полотна. Дышать старался как можно бесшумней, используя трюк, который всегда пускал в ход при необходимости успокоиться: воображал, будто парит где-то высоко, обозревая происходящее сверху. За стеной шкафа была комната с картами, а дальше – весь остальной дом. Еще дальше в обе стороны тянулась улица Ист-Эндинг, к ней подходили другие знакомые улицы – по всему городу до самого побережья. С высоты хорошо просматривались пути, что вели из дома тридцать четыре ко всяким-разным местам обширного мира. Это значило, что Тео вовсе не сидел запертый в ловушке: он прятался. Еще это значило – что бы ни произошло дальше, а уж выход он как-нибудь да отыщет. Выход есть всегда, нужно его только найти!

Полицейские увели Шадрака и Майлза. Хозяин дома тщетно звал Софию, путешественник яростно ругался. Двое офицеров остались охранять тело Блая. Тео слышал, как они разворчались, когда им велели остаться с погибшим.

Полчаса или около того спустя один обратился к другому:

– И долго еще нам Грея ждать?

– Подъедет, куда денется, – ответил второй. – Небось дома обедает. Я слышал, он страсть не любит, когда его от еды отрывают!

Оба негромко захихикали.

– А я слышал, его особо никто и не спрашивает…

Офицеры вновь рассмеялись.

– Нету у тебя дочки, – вновь заговорил тот, что казался постарше, судя по голосу. – Они иной раз как раскомандуются, только держись!

– А ты не представляешь, что такое милашка Нетти Грей, – ответил молодой. – Я ее повидал год назад, когда Грею вручали медаль. Она меня спросила, почему мы не загребли Джунипера за незаконное проникновение на Парковой улице!

– Судьбы благие!.. И откуда прознала?

– Грей все ей рассказывает… дурень старый. С нами такой весь твердокаменный, а она из него веревки вьет. Он же поклоняется земле, по которой ступает его сокровище! Вот она и решила, будто всем Бостоном правит.

– Жуть, – согласился старший.

– Именно. Короче, я бы тоже не стал его за обедом беспокоить.

Наверху раздался шум, офицеры тотчас умолкли. Тео уловил на лестнице шаги, ровные, неторопливые.

– Айвс, Джонсон, добрый вечер, – прозвучал сдержанный голос.

– Добрый вечер, инспектор Грей, – откликнулся старший офицер. – Хотя это как сказать…

– Вижу. Здесь ничего не двигали?

– Ну… двое подозреваемых здесь порядком все затоптали, прежде чем мы их взяли.

– Вероятно, вы имеете в виду следы на полу?

– Именно, сэр.

– Спасибо. Мне понадобится несколько минут…

Вновь стало тихо. Еще с полчаса Тео слышал только тихие шорохи. Оставалось лишь собрать волю в кулак, выжидая, пока их голоса и шаги не отдалятся по лестнице.

«Они еще здесь, – то и дело напоминал он себе. – Жди, парень. Жди».

Наконец тишину нарушил голос инспектора Грея:

– Благодарю, офицеры. Можете забирать тело. В доме еще кто-нибудь есть?

– Снаружи экономка ждет, сэр. Явилась, когда мы были уже здесь. Мы и велели ей повременить, чтобы не мешалась.

– Я переговорю с ней наверху.

Слуха Тео достигли сперва ровные шаги Грея, удалявшегося по лестнице, потом – возня двоих офицеров: они упаковывали тело для выноса. Чуть позже и они, пыхтя, убрались из картографической.

Тео вздохнул с облегчением и наконец-то вытянул ноги. Прямо сейчас вылезать нельзя, но он смог хотя бы пошевелиться. Между тем чувство времени подсказывало ему, что до пятнадцати часов осталось всего ничего. София наверняка уже поджидает его в гавани, гадая, куда он запропастился… Тео тряхнул головой. Когда она вернется домой, наверняка сама все поймет.

Шаги наверху и слышимые время от времени тоненькие жалобы донесли ему, что миссис Клэй беседовала с инспектором Греем. Продолжалось это, наверное, минут сорок. Тео подождал еще примерно полстолько, убеждаясь, что наверху звучат лишь шаги миссис Клэй, и только потом отважился выбраться.

Сжимая окровавленную ткань, он тихо покинул чулан, обошел жуткие пятна на ковре и перевернутый стул, осторожно поднялся по ступеням и заглянул в кабинет. Там никого не было. И вообще во всем доме царила довольно-таки зловещая тишина…

– Миссис Клэй? – окликнул он негромко.

– Тео! Это ты, Тео?! – В кухне скрипнул по полу стул, и навстречу юноше ринулась экономка. – Судьбы благие!.. – вырвалось у нее при виде комка полотна у Тео в руках.

– Это не моя кровь, а Блая, – поспешил он успокоить ее.

Миссис Клэй уставилась на него непонимающим взглядом. Пришлось пояснить:

– Тут вещи Шадрака… Я решил их забрать.

Глаза экономки округлились от ужаса:

– Что ты натворил, Тео?

– Я был с ними, когда мы нашли Блая. Увидел там нож, перчатки, балахон… все это принадлежит Шадраку. Ну, я их взял и в шкафу спрятался…

– И все это время там просидел?

– Да.

Они молча смотрели друг на дружку. Тео поневоле вспоминал прошлое лето. Какое странное совпадение! Уже второй раз ему приходилось прятаться в подвале этого дома…

Миссис Клэй пыталась сообразить, что на самом деле произошло, но не могла.

– Так полисмены не видели тебя?

– Нет. Не видели.

– Но… эти вещи у тебя в руках… это же улики, верно? Они понадобятся полиции…

Тео для вящей ясности продемонстрировал ей нож:

– Шадрак Блая не убивал. Но всякий, кто увидел бы это, именно так и должен был решить. Поэтому я все и спрятал.

– Мне бы присесть… – сказала миссис Клэй и направилась на кухню. Тео последовал за ней, и она сказала ему: – Положи… этот ужас в раковину!

– София вернулась? – спросил он.

– А вот это – еще один ужас. – Миссис Клэй покачала головой и вытащила из кармана юбки клочок тетрадной бумаги. – Во имя всего святого, что это значит?

Тео сразу узнал почерк Софии. По коже побежали мурашки.

– Что она пишет?

– «Шадрак, прости, пожалуйста, но я должна ехать. Помнится, прошлым летом ты говорил, что мне делом нужно заняться. Я думаю, это и теперь не утратило силы. У меня будут хорошие спутники. А еще я попросила Каликсту и Барра о встрече в Севилье. С любовью – София», – прочла миссис Клэй и с ужасом переспросила: – Здесь в самом деле написано «Севилья» или мне кажется?..

– Который час? – вопросом на вопрос ответил Тео.

Обернув нож и перчатки чистой частью балахона, он принялся яростно мыть руки над раковиной.

– Пятнадцать часов пятнадцать минут… Тео! Ты свою рубашку кровью запачкал!..

Тео попробовал убедить себя, что София вот-вот вернется домой. Вот прямо сейчас. В любую минуту.

«Она поняла, что я не приду. Расстроилась, конечно… и пошла домой. Просто пошла домой».

Тео стянул рубашку, вытер руки и подсел к миссис Клэй за кухонный стол.

– Я думаю, – сказал он, – София сама вам все объяснит. Она, должно быть, скоро вернется. Записка… ну… они с Шадраком немножко поссорились, вот и все.

– Судьбы немилостивы к нам, – прерывающимся голосом ответила экономка. – Чем еще можно объяснить такие несчастья? А ведь я предупреждала мистера Элли, что его небрежение Ими не останется без последствий… Он не хотел слушать меня!

И она всхлипнула.

– Судьбы тут ни при чем! – заспорил было Тео… но тут же понял, что спор неуместен.

Бедная женщина сидела растрепанная, с посеревшим лицом, в глазах стояли слезы.

– Миссис Клэй, – проговорил он ласково и, дотянувшись через стол, взял ее руку. – Это не Судьбы нам подлянку устроили, а Гордон Бродгёрдл.

Экономка недоуменно моргнула:

– Ты о чем?

– Я нисколько не сомневаюсь, что это он стоит за убийством, – продолжал Тео. – Он вечером приходил Шадраку грозить, да и то, что случилось, вполне в его духе. Содеять жуткое преступление и подставить другого!

– Но он же член парламента!..

Тео сухо рассмеялся:

– Верно, но депутатом он был не всегда. Это такой негодяй, что пробу негде ставить!

– Ты говоришь так, будто знал его раньше…

– Знал.

Тео выпустил ее руку, откинулся к спинке стула и скрестил на груди руки. События грядущего месяца были ему вполне очевидны, как и маршрут бегства из Бостона. София вернется домой… можно вообразить, как потрясет ее дядин арест. Улик против Шадрака хоть отбавляй. Медлительное чиновничье правосудие без вариантов повесит убийство премьер-министра на Шадрака и Майлза. А Бродгёрдл, истинный «виновник торжества», будет, что называется, мерзко хихикать, оставаясь вне подозрений.

Мосты к отступлению начали рассыпаться, точно сделанные из песка. На глазах утрачивал силу девиз, верно служивший Тео почти всю его жизнь: «Каждый сам за себя!» На смену явилась беспокойная мысль: «София! Что будет с Софией? Сама она с этим не справится. И миссис Клэй тут ей не помощница…»

А как бросить Майлза с Шадраком? Пока остается хоть малейший шанс отвести от них беду – нет, невозможно. Тем более что Тео, пожалуй, единственный, кто реально мог повлиять на ход вещей. Ибо только он в точности знал, кто стоял за случившимся.

Мысль о непосредственном столкновении с Бродгёрдлом приводила в ужас.

«Нет, до этого не дойдет, – твердо сказал себе Тео. – Мне не обязательно с ним говорить, даже видеть его. Я должен просто доказать, что виноват именно он!»

Он вдруг понял, что миссис Клэй все еще ждала от него объяснений.

– Да, я знал Бродгёрдла, – сказал он. – Раньше. Прежде, чем со всеми вами познакомился. Когда еще в Пустошах жил…

– Ты хочешь сказать, что он не с Нового Запада?

– Именно.

– Но этого никто не знает, а сам он себя за бостонца выдает! – Миссис Клэй терзала в руках носовой платок. – Значит, у него никаких прав нету в парламенте заседать!

– А я о чем? Он ничем не лучше нас с вами, и документы у него, откуси я собственную голову, такие же липовые.

– Но об этом необходимо сообщить! Прямо сейчас! Кому-нибудь в парламенте…

– А вот это, – сказал Тео, – плохая идея.

– Почему? Я думаю, мы обязаны, Тео! Ты должен!

Тео с удовольствием открыл бы ей правду. В общем-то, именно так он и собирался поступить, чтобы она убедилась в правомерности его дальнейших намерений. Да только необходимые слова застряли где-то на полпути. В итоге Тео не то чтобы соврал – просто выговорил удобную и легкую полуправду:

– Вот что… Помните вечер, когда Блай говорил с Шадраком… ну… о рычаге воздействия? О козыре против него? – Экономка кивнула, и Тео продолжил: – А знаете обычный козырь Бродгёрдла? Он людей шантажирует.

Миссис Клэй смотрела на него, не понимая.

– Но ведь Шадрак ничего плохого не сделал!

– А откуда нам знать, что у него за козырь? Вдруг это нечто из прошлого, о чем мы и понятия не имеем? – Произнеся это, он сам поежился, неожиданно подобравшись вплотную к правде. – Если мы с вами просто так явимся в парламент и вывалим: «Бродгёрдл – не гражданин Нового Запада!» – он возьмет и в ответ выложит то, что у него есть на Шадрака!

– Теперь ясно, – медленно проговорила она. – Но кто он на самом деле? Ты мне так и не сказал…

Тео открыл рот, на ходу соображая, что говорить:

– Он был банкиром… в Пустошах, по ту сторону границы. Он сколотил состояние, обирая железнодорожных перекупщиков. Брал их деньги… а потом раскапывал на каждого какой-нибудь грязный секрет – и делал так, чтобы денежки никогда к ним не вернулись. Это случилось с десятками людей у меня на глазах…

Вышло вполне правдоподобно. И очень неплохо соответствовало нынешним обстоятельствам.

– А ты-то как все разузнал? – спросила миссис Клэй.

Она уже не сомневалась в его словах, лишь ужасалась.

Тео отмахнулся, этак небрежно:

– У меня приятель в том банке работал.

– Как все это отвратительно!..

– Да, – согласился Тео. – Отвратительно.

А про себя подумал: «Знать бы тебе, как было на самом деле…»

15 Истина без прикрас

Прежде, нежели моровое поветрие начало свою страшную жатву, паломники из других эпох во множестве посещали Папские государства, устремляясь к святыням, что украшают полуостров, подобно драгоценным камням; они суть памятники благим чудесам, возымевшим место в сей некогда благословенной стране. Ныне святые места посещаются гораздо реже, иные, увы, впали в прискорбнейшее запустение. Однако чудеса, свидетельства коих по-прежнему хранятся в обрушенных стенах, сегодня способны потрясти ничуть не менее, чем когда-то…

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

4 июня 1892 года, 15 часов 15 минут

София бегом бросилась обратно в каюту, с грехом пополам отбиваясь от возобновившихся приступов морской болезни.

«Тео, наверное, разместили в другом месте, – говорила она себе. – Небось, заболтался с соседом. Или на корабле осматривается».

И как тут в отчаяние не прийти?

«Кто бы ждал, что он сразу побежит проведать меня!»

Если на то пошло, Угрызение к ней тоже не заглянула. Странновато, конечно, но, может быть, миссионерские обязанности отвлекли?..

София сбежала по трапу вниз, отмечая про себя, что все двери были по-прежнему распахнуты, а каюты – пусты. От этого становилось не по себе.

«Куда же все подевались?»

Заметив трап, уводивший наверх, она поднялась палубой выше и увидела еще один коридор – такой же пустой, как и первый. Софию даже посетила совершенно нереальная, фантастическая мысль: а что, если она единственный пассажир на борту? Как тут было не вспомнить россказни Бабули Перл о «Лебеде» и о лакриме, брошенной на борту судна, которое она отказывалась покидать. София несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, силясь успокоить и нервы, и желудок.

«Это у меня с головой что-то творится. Всему должно быть объяснение!»

И действительно, вскоре все выяснилось. Из большой каюты в конце коридора долетал запах жареной курицы. Желудок тотчас же взбунтовался, притом что одновременно шевельнулся и голод. За тремя длинными столами сидело десятка три нигилизмийцев, они тихо разговаривали за едой. Ни Угрызения, ни Тео не было видно… впрочем, народу в каюте хватало, может, София просто не разглядела.

Пока она гадала, как быть, из-за стола встал рослый седоусый мужчина.

– Мисс Тимс, – слегка поклонился он, подходя. – Я капитан Размышляй. Вам уже лучше?

София смотрела на него, недоумевая.

– Меня сильно укачивает, – сказала она. – И я хочу найти своих спутников… Теодора и Угрызение.

Капитан немного помедлил. Затем, обернувшись, махнул рукой мужчине средних лет, тому самому, что принимал Софию на борту. Тот немедля вытер салфеткой рот и подошел к ним:

– Да, кэп?

– Мисс Тимс спрашивает о своем госте, Теодоре Константине Теккари.

Мужчина ответил извиняющимся тоном:

– Боюсь, мисс Тимс, он так и не прибыл. Я до самого отплытия стоял на том месте, где мы с вами разговаривали. Всех пассажиров приветствовал…

Она безнадежно спросила:

– И даже записку никакую не передавали?

– Нет, к сожалению.

София трудно сглотнула:

– Понятно… А Угрызение?

– Спасибо, Изменяя, – отпустил сотрудника капитан и обратился к Софии: – Угрызение пришла к выводу, что вы нехорошо себя чувствуете. Она решила вас не беспокоить и всех нас попросила о том же. Она велела передать вам это…

И он вынул из кармана кителя конверт.

София ошеломленно взяла его:

– Вы… вы хотите сказать, что ее тоже здесь нет?

Капитан прокашлялся:

– А вы рассчитывали, что она здесь будет? Вероятно, случилось какое-то недоразумение. Угрызения на борту «Истины» нет.

– Но она же с миссией ехала в Папские государства!

Капитан немного помолчал, потом заговорил, тщательно подбирая слова:

– Все обстоит немного не так. Несколько недель назад Угрызение забронировала место для вас, Эфемера Тимс, и для вашего гостя, но ни в коем случае не для себя. Вы же Эфемера Тимс?

София ошарашенно смотрела на него.

– Да, – почти прошептала она.

– Трудно сказать, чем вызвано недоразумение, но, быть может, письмо вам все объяснит? – Капитан взял Софию под локоть и проводил к креслу возле стены. – Если к вечеру оправитесь, прошу вас, присоединяйтесь к нам за ужином.

София молча проследила за тем, как капитан Размышляй возвращается за стол… Потом трясущимися руками открыла конверт.

София!

Пожалуйста, прости меня за то, что наверняка покажется тебе ужасным обманом. Да, так и есть, но лишь в силу необходимости… Продолжай утверждать, что тебя зовут Эфемера Тимс и что ты едешь в Папские государства, и капитан без помех доставит тебя за океан. Он много раз плавал туда и обратно, так что плавание, скорее всего, пройдет без происшествий. Размышляй мыслит шире, чем большинство нигилизмийцев, и вдобавок склонен уважать твоего дядю.

В Папских государствах вас с Шадраком встретит мой товарищ; вы легко узнаете его – он упомянет мое имя. Полагаю, он же исчерпывающе объяснит вам, почему мы вынуждены были прибегнуть к хитрости… И вот еще: я оставила в трюме кое-какой груз на твое имя. Передайте его моему товарищу, когда высадитесь на берег. Он же поможет вам добраться до дневника.

София, мне бесконечно жаль, что я не смогла отправиться в плавание вместе с тобой. Еще раз прости меня за обман. Есть веские причины, обязывающие меня остаться в Бостоне. Прошу, не обращай внимания на то, как могут выглядеть мои поступки: я действовала из лучших побуждений. Право, тебе не придется ни о чем жалеть, в том числе и об этой неправде.

Твоя подруга Кассия(Угрызение)

Письмо выпало из рук, но София даже не заметила… Взгляд девочки блуждал по каюте, до нее медленно доходил весь ужас случившегося. Она путешествовала через Атлантику совсем одна и притом под чужим именем. Плыла на корабле, полном незнакомцев, и где-то там предположительно должна была встретить еще одного незнакомца…

Вот и весь ее «тщательно продуманный план». Да это была самая взбалмошная, опасная, безумная идея на свете!..

16 Утрата Блая

Парламентарии платят за свои места и сообразно своим взглядам присоединяются к той или иной партии. Каждые шесть лет жители Нового Запада голосованием избирают партию, которая выдвигает премьер-министра, – естественно, тоже члена парламента. Как правило, партия, победившая в голосовании, избирает в премьеры политического лидера, уже завоевавшего популярность…

Шадрак Элли. История Нового Запада

4 июня 1892 года, 17 часов 17 минут

Гордон Бродгёрдл стоял перед большим зеркалом, обозревая себя в полный рост. Он куда лучше многих своих коллег-депутатов понимал, что внешний облик зачастую определяет победу или провал. Те, кто восхищался парламентарием Бродгёрдлом, а такие не то что в его палате, а и во всем Бостоне составляли подавляющее большинство, говорили, что он был хорош собой. Те, кто его боялся, то есть практически все, кто его знал, называли Бродгёрдла внушительным. Те, кто его боялся, а восхищения не испытывал, не говорили про него ничего.

Немногие смельчаки, допускавшие, что в красивом и внушительном парламентарии было что-то смутно зловещее, обычно не могли сформулировать, что же именно. Возможно, всему виной – прямой пробор, разделявший густые черные волосы ровно посередине крупной головы: этакая суровая белая линия. А может, дело в пронизывающем взгляде черных глаз из-под нависших бровей? Обычно эти глаза выражали совсем не то, что слова… Или кому-то не давали покоя тонкие усы, прилепившиеся, точно сороконожка, к верхней губе и не очень соответствовавшие черной окладистой бороде? Эта сороконожка, казалось, жила собственной жизнью. Когда Бродгёрдл улыбался, она корчилась, как на сковородке.

Вот и сейчас большая рука, припудренная, наманикюренная, поглаживала кончик сороконожки; другая рука покоилась на широкой груди. Фамилия Бродгёрдл означала «широкий в поясе», чему вполне соответствовала талия, как же этим не гордиться? А также тем, насколько подавляло других его присутствие! Стоило Бродгёрдлу войти в комнату и целенаправленно устремиться к человеку среднего сложения, не говоря уже о субтильном, после чего уставиться на него с высоты огромного роста – и людям казалось, будто гора рассматривает хлипкую тележку у своего подножия. Болтуны, дерзавшие заглазно посмеиваться над Бродгёрдлом, мигом замолкали, когда на них надвигалась широченная грудь, увенчанная грозной бородой в сопровождении немигающего взгляда вознесенных над нею глаз!

Он этим пользовался умело и к своему удовольствию. Извлекал выгоду из собственной наружности, полагая ее первейшим инструментом силового давления, который позволял заодно сберегать словесные аргументы до более подходящего случая… тем самым придавая речам, когда они наконец раздавались, дополнительный вес!

Отвернувшись наконец от своего отражения, Бродгёрдл еще раз просмотрел приготовленную к случаю речь. Она заполняла три бумажных листа. Депутат прочел их все до конца, шевеля губами. Ему предстояло произнести их перед бостонской общественностью, жаждавшей подтверждения или опровержения слухов, касавшихся убийства премьера.

Раздался легкий стук в дверь: пора! Держа текст в напудренной руке, Бродгёрдл прошагал к двери. В сопровождении помощника вышел в длинную колоннаду, что вела к ступеням Палаты представителей. Внизу пчелиным роем гудела толпа, выплеснувшаяся на общественные луга. Ее беспокойство, приправленное нездоровым возбуждением, было физически ощутимо.

Бродгёрдл поднялся на трибуну, оказавшись на всеобщем обозрении. Толпа мгновенно притихла: взяв начало возле ступеней, волна тишины быстро накрыла ее до самого края. Бродгёрдл ждал – спокойный, собранный, сосредоточенный.

Вообще-то, публичное объявление об убийстве Блая составляло долг лидера парламентского большинства. Бродгёрдл, лидер меньшинства, вызвался сам, и ни у кого не хватило духу ему отказать. На самом деле его следовало выбрать хотя бы из-за голоса, столь же мощного, как и телесная стать. Когда Бродгёрдл вещал на публику, этот голос гремел, точно колокольный набат. В личной беседе – журчал, словно неодолимый поток…

Глядя сверху вниз на жителей Бостона, великан ждал, пока толпа не утихнет вся, до последнего человека. Потом он заговорил:

– Бостонцы! Друзья мои!.. Коллеги поручили мне сделать безотлагательное объявление, ибо сегодня произошло событие неординарного свойства…

Он сделал паузу, оставив последние слова висеть в воздухе над головами людей. В толпе не шевелилась ни единая живая душа. Казалось, весь город напряженно слушал Бродгёрдла.

– Как вам известно, – снова заговорил он, – за последние месяцы мы с премьер-министром Блаем не единожды расходились во мнениях. У нас были разные воззрения на перспективы Нового Запада.

Я желал видеть нацию могучей и доминирующей, Сирил представлял ее мощной и сострадательной. Это, конечно, весьма разные позиции по отношению к нашей стране и всему миру.

Он вновь сделал паузу; тишина стояла такая, словно слушатели вовсе вымерли.

– Я бесконечно счастлив объявить вам, – сороконожка над верхней губой принялась мучительно извиваться: он улыбался, – что буквально три дня назад мы наконец-то сошлись во мнениях. Сирил прямо сознался мне, что изменил свою позицию в пользу плана, который я всячески разворачивал перед ним с самой зимы. Проще говоря, это план силового объединения нашей Западной эпохи: где взаимовыгодного, где посредством экспансии… а временами – из чистого сострадания!

Внизу волной разбежался шепот. Кто-то не верил своим ушам, другие были сбиты с толку. Бродгёрдл выждал мгновение и продолжил:

– Увы, пойдя по такому пути, решившись поддержать мой план обеспечения превосходства Нового Запада, Сирил сделал своими и моих врагов тоже. Шадрак Элли и Майлз Каунтримен, двое ближайших сподвижников Сирила, в одночасье сделались его могущественными неприятелями! И та иностранка, что много месяцев тайно проживала у Сирила, женщина из народа Вещих по имени Златопрут, она, несомненно, также тяжело перенесла изменение его политических воззрений.

Последнюю фразу Бродгёрдл выдал с этакой усмешкой, содержавшей немалый намек. Как и следовало ждать, слушатели заахали.

– Увы, жизнь в политике успела приучить меня к мстительности моих недругов и низменности их приемов. Соответственно, я готов с ними справляться. Сирил, будучи человеком, готовым отстаивать ценность сострадания даже перед лицом неприкрытой агрессии, подобного опыта приобрести не успел, и в итоге это погубило его. С глубоким прискорбием объявляю вам, сограждане, о том, что сегодня после полудня премьер-министр Сирил Блай был обнаружен убитым… Бостонцы! Почил ваш премьер! Да упокоится он с миром!

Свою речь Бродгёрдл спланировал тщательно. Объявление о гибели Блая стало ее финальным аккордом, как и задумывалось. Он знал: услышав его, толпа взорвется. Так и случилось. Людское скопище взревело. Это был разом и жалобный крик горя, и вопль ярости, и возглас недоумения. По улью стукнули палкой: рой изготовился кинуться на любого врага, яростный, недоумевающий и огорченный.

Бродгёрдл обратил к собранию обширную спину и сошел с возвышения. Парламентарии, стоявшие у колоннады, на ходу пожимали ему руку. Даже члены его собственной партии изумились тому, насколько ловко он вставил шпильку покойному премьеру в своей хвалебной вроде бы речи и как мастерски использовал смерть Блая для собственного политического гамбита. Впрочем, к смелым деяниям Бродгёрдла им было не привыкать; те же, у кого хватало смелости противостоять ему, все без исключения впоследствии о том пожалели. Вот поэтому коллеги один за другим его поздравляли. Одни – искренне, другие не очень… и во всех случаях к теплым словам примешивался страх.

Вернувшись к себе в кабинет, Бродгёрдл отложил листки с речью для последующего приобщения к делу, затем вызвал помощника – тощую личность по имени Бертрам Пил. Поспешно вбежав, Пил приготовил деревянный столик для записей, с которым не расставался. Разгладил бумагу, схватил карандаш и застыл в ожидании.

Берти Пил являлся величайшим поклонником своего босса, и это было к лучшему, поскольку им приходилось проводить вместе почти все рабочие часы, каждый день. Есть определенный сорт людей, о которых годами вытирают ноги; в результате они приходят к выводу, что миром правят мелкие тираны, а раз они правят миром, значит у них есть на это некое право; а если есть такое право, данное свыше, значит мир управляется так, как тому и надлежит быть.

Именно к такому типу людей и принадлежал Пил. Как же ему было не испытывать восхищенного почтения к величайшему из тиранов и забияк, а именно к Гордону Бродгёрдлу? Для Пила его босс являлся фигурой, достойной самого пристального наблюдения и подражания. Естественно, Берти и не надеялся развить в себе подобную властность, но вменял себе в обязанность всеми силами попытаться. Соответственно, в подражание наклонностям босса Пил обзавелся прямым пробором, пудрил руки и холил под носом тонкую сороконожку усов. Отчего и выглядел более молодой и весьма истощенной версией Бродгёрдла, что, в свою очередь, делало броского и внушительного члена парламента еще более внушительным и броским.

– Я бы хотел, чтобы вы отнесли письмо нашему обвиняемому министру, Шадраку Элли.

– Слушаюсь, сэр. – Пил замер в ожидании.

– Уважаемый министр Элли. Восклицательный знак, – начал диктовать Бродгёрдл. – Я с глубоким потрясением и скорбью услышал о вашем неправомерном аресте в связи со смертью премьера. Точка. С нетерпением ожидаю вашего освобождения. Точка. До тех пор, запятая, прошу вас, запятая, немедленно обращайтесь ко мне, запятая, если я могу быть вам хоть чем-то полезен. Точка. Искренне ваш… и так далее. И всенепременно, Пил, отдайте письмо ему лично в руки. Дождитесь ответа, пусть он скажет «да» или «нет». Об условиях мы уже договорились. Если тюремные власти не разрешат передачу письма, дайте знать, и я лично с ними переговорю.

– Слушаюсь, сэр.

– Будете возвращаться из полицейского штаба, загляните ко мне домой. Велите моему эконому доставить ужин сюда. Сегодня мы допоздна засидимся на работе, Пил.

– Как скажете, сэр! Спасибо, сэр!

Пил нацарапал памятную записку себе самому, чтобы не забыть об ужине, и повернулся на каблуке, весь трепеща от ужаса и восторга. Так всегда с ним бывало, когда Гордон Бродгёрдл, парламентарий, показывал миру, из какого теста слеплен.

17 часов 57 минут

Тео шел из гавани домой, на улицу Ист-Эндинг, и наблюдал, как постепенно рассеивается толпа. По возвращении он увидел миссис Клэй за кухонным столом, а против нее – инспектора Грея. Тот без устали делал пометки в блокноте. Экономка сидела, точно аршин проглотив, с глазами, мокрыми от недавних слез.

– Инспектор Грей пришел переговорить с тобой и с Софией, – сказала миссис Клэй. – Я сказала ему, что очень обеспокоена: ты ведь снова ушел, едва появившись…

И она со значением посмотрела на Тео.

Грей привстал, чтобы пожать ему руку.

– Если вы не очень спешите, я бы задал вам несколько вопросов, молодой человек.

Обращение «молодой человек» Тео не нравилось никогда, как и те, кто его употреблял. Однако инспектор, судя по всему, употребил его машинально, а вовсе не из высокомерия. Похоже, он был из тех, кто следует правилам, отнюдь не задумываясь, чему эти правила служат.

– Разумеется, – сказал Тео, стараясь соблюсти баланс услужливости и озабоченности. – Все, чем могу…

– Разве София Тимс не с вами пришла?

– Боюсь, что нет, – с серьезным видом ответил Тео, избегая смотреть в глаза миссис Клэй. – По всей видимости, она отбыла на корабле в Папские государства.

– Как!.. – ахнула миссис Клэй.

Грей посмотрел на нее, потом снова на Тео:

– Что, неожиданный отъезд?

– Она делилась такого рода планами со мной и с Шадраком. Однако окончательное решение приняла только что.

Мисс Клэй снова разразилась слезами.

– Поверить не могу! – И уткнулась лицом в носовой платок.

– Почему же она отправилась в Папские государства?

– Родители Софии пропали без вести много лет назад. Она тогда еще ребенком была. Недавно она выяснила, что ключ к их исчезновению может храниться в Гранаде.

Грей молча смотрел на него.

– Ясно, – сказал он затем. Склонился над блокнотом, спокойно записал что-то. – А вы где провели сегодняшнее утро и середину дня?

– Утром я был здесь, – начал Тео вполне правдиво. – Потом я отправился в Публичную библиотеку: мы с Софией уговорились там встретиться. Но она не появилась…

Выговорив эти слова, он ощутил неожиданно острый укол вины. Только представить, как София нескончаемо ждала его в гавани и в конце концов поняла: он не придет!.. Поняла ли, что обстоятельства ему помешали? Может, решила, что он просто подвел ее? Сдрейфил?..

– Я тогда вернулся домой, – продолжал он, – и миссис Клэй мне все рассказала – о том, что здесь произошло… и что Софии нет дома. Ну, думаю, точно за океан сорвалась! Я и побежал в порт. Смотрю, а ее имя и правда в списке пассажиров на борту «Истины», отплывшей в пятнадцать часов.

Миссис Клэй знай всхлипывала в платочек.

– В пятнадцать часов, – повторил Грей. – Несколькими часами позже обнаружения тела. А ранее сегодня Софию дома вы видели?

До сих пор Тео и в голову не приходило, что четырнадцатилетнюю девочку можно заподозрить в убийстве, но сам детектив, похоже, не видел ничего особенного в подобном предположении. Он следовал правилам – и тем все сказано.

– Она ушла рано утром, – сказал он. – Вообще-то, София упоминала, мол, сегодня очень подходящий день начать путешествие, – уточнил он. – Я просто не думал, что она сегодня же и сядет на корабль.

– Все эти обстоятельства требуют пристального изучения, – нахмурился инспектор. – Когда мисс Тимс планировала вернуться?

– Наши общие друзья собирались через месяц забрать ее из Севильи, – ответил Тео.

Миссис Клэй с надеждой спросила:

– В самом деле?

– Значит, она вернется вместе с ними в июле.

Грей покачал головой:

– Слишком поздно для нашего расследования. – И записал в блокноте что-то еще. – Могу я на ваши документы взглянуть?

Тео поднялся со стула:

– Сейчас наверх за ними схожу…

Взгляд Грея остался вполне безмятежным.

– Вы неосмотрительны, молодой человек. Я и миссис Клэй то же самое говорил. Вам, как иностранцам, следовало бы все время с собой документы носить.

Тео непринужденно улыбнулся:

– В самом деле? А мне и в голову не приходило.

Он покинул кухню и скоро вернулся с бумагами.

Грей просмотрел их, потом взял документы миссис Клэй, лежавшие на столе, и все вместе убрал в нагрудный карман:

– Пусть пока останутся у меня.

Тео вновь улыбнулся, на сей раз криво:

– Затруднительно будет последовать вашему совету…

– Ни в коем случае, – с прежним спокойствием произнес Грей. – Вы оба до конца расследования пребываете под домашним арестом в пределах этого дома.

– Что?.. – ахнула экономка. – Но мы же ничего дурного не сделали!

– Вполне возможно, – сказал Грей. – Однако было совершено серьезное преступление, причем именно в этих стенах. Поэтому никто не может оставаться вне подозрений. Особенно иностранцы!

Последовало долгое молчание.

– Мы больше не иностранцы, – негромко проговорил Тео. – Мы теперь здесь живем.

Грей встал, пропустив эти слова мимо ушей.

– У парадной и боковой дверей круглые сутки будут стоять полицейские…

Миссис Клэй опять уткнулась в платочек и тихо зарыдала. Тео холодно смотрел Грею в глаза.

– Как бы нам с голоду не помереть, если даже на рынок выйти нельзя…

– По жизненно важным нуждам выйдете в сопровождении офицера. И естественно, если вас застигнут бродящими сами по себе вне дома, такое поведение будет трудно истолковать иначе как намеренное препятствование правосудию. Соответственно, это повлечет арест…

– Но это же неправильно, – слабым голосом выдавила миссис Клэй.

– Что действительно неправильно, мадам, так это премьер-министров убивать, – сказал Грей. – Почаще вспоминайте об этом, прежде чем наши действия осуждать.

17 Кормило «Истины»

Откуда появилась Темная эпоха, никому в точности не известно. Нам словно бы открылось окно в далекое прошлое, слишком страшное для осмысления. Она впилась в тело нашего полуострова, как смертоносная пиявка – в чистую кожу государств. Лишь неустанными трудами орденов, в особенности же – ордена Золотого Креста, удается сдерживать напасти, распространяющиеся оттуда…

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

Июнь 1892 года

Некоторое время София жестоко страдала, раздумывая, не потребовать ли возвращения «Истины» в Бостон. Она ведь понятия не имела, трудно ли это организовать и насколько благосклонно отнесется капитан к подобному «повороту сюжета». И вообще… отсутствие Тео… Почему он не пришел? Что могло ему помешать?.. Она то чувствовала себя уничтоженной мнимым предательством, то переживала о благополучии друга. В голове всплывали самые разные предположения. Майлз попросил сопровождать его на север и Тео согласился? Шадрак обнаружил ее записку и потребовал объяснений? Несчастный случай, застигший Тео между домом и гаванью?.. Ни одно не выглядело удовлетворительным. Все казалось равно возможным – и невероятным. София никак не могла успокоиться. Сегодня она не сомневалась – он попросту бросил ее. Назавтра была твердо уверена: он такого ни за что по своей воле не сделал бы!

Разгадать маневр Угрызения – ничуть не проще. Несколько дней, привыкая к распорядку жизни на «Истине», София припоминала свои разговоры с архивисткой – и ужасалась собственной недальновидности.

«Да как я могла с такой легкостью ей поверить? О чем вообще думала?.. Вот что получается, когда начинаешь обманывать Шадрака. И в архиве о себе лгать».

Она снова и снова перебирала собственные решения.

«Не надо мне было в архив в одиночку ходить.

Я должна была дяде про буклет рассказать. И лучше бы я в порту осталась, дождалась Тео. Хоть вопросом бы задалась, почему Угрызение не на борту. Хоть спросила бы себя, с какой стати она взялась мне помогать».

Теперь, задним умом, София понимала, что жадное стремление разыскать мамин дневник, охотное следование знамениям Судеб сделало ее опрометчивой и безрассудной. В других людях эти качества ее порой восхищали. Тогда как в себе самой…

Со временем она оставила самокопание. Постепенно примирившись с обстоятельствами, София сумела взглянуть на вещи сквозь унижение. Она, конечно, наломала дров, но она все-таки ехала к дневнику, и ни одна из сотворенных глупостей не сделала его менее желанным. Какое! Чтобы добраться до него, она готова была хоть каждый день унижаться.

«Я бы опять все то же самое сделала!» – твердо сказала она себе наконец. После чего сосредоточилась на будущем, на том, что ждало ее впереди. Не важно кто, как и почему – важно лишь то, что в Севилье ее встретит человек, способный показать путь к дневнику Минны. София усердно напоминала себе об этом, стискивая в кулаке серебряную катушку и отчаянно надеясь, что все ее ошибки и оплошки тоже были частью высшего плана.

«А если меня снова обманут, – думалось ей, – я, по крайней мере, на Барра с Каликстой могу уповать. Уж они-то меня в июле там подберут».

Капитан Размышляй, как и обещала Угрызение, показал себя очень умелым судоводителем. Спокойное течение плавания позволяло думать о продолжении путешествия, а не о возможных опасностях, грозивших кораблю. Нигилизмийцы вежливо не обращали внимания на пассажирку. Они, судя по всему, считали ее новообращенной, еще не выученной полностью контролировать свое поведение, а значит, подверженной недолжным всплескам эмоций. Поэтому Софию попросту обходили.

Ей, со своей стороны, оказалось вовсе нетрудно платить им той же монетой. Тем более что первые несколько дней у нее своих забот хватало: тут и переживания, и морская болезнь… Когда же она устала от запоздалых раскаяний и решились следовать намеченным курсом, ее внимание снова обратилось к бисерной карте, что лежала нераспакованной в рюкзаке.

«На ней Папские государства, куда мы собираемся, – твердил Тео. – И потом, это я ее нашел. А что взято, то свято!»

«Вот бы ты сейчас был здесь, со мной», – мысленно отвечала София.

Вздохнув, она развернула плотную ткань и выложила на маленький столик в каюте. Положила пальцы на полотно – и нырнула в сухую, жаркую, неподвижную атмосферу пейзажа Папских государств. К ее удивлению, морская болезнь тут же испарилась без следа. Подметив это, София стала спасаться в карте долгими дневными часами. Бывало даже, что, вернувшись к обычной реальности, София на некоторое время сохраняла чувство устойчивости, и тогда тошнота ее отпускала.

Так выработался некий распорядок. Она укладывалась на ночлег, пребывая в карте, под темным, усеянным звездами небом Папских государств, – там качки не было вовсе. Утреннее пробуждение взбаламучивало желудок. София тотчас ныряла в карту примерно на час, чтобы привести себя в порядок ради завтрака с нигилизмийцами. Потом проводила остаток утра за чтением Эспаррагосы. После обеда делала записи в тетради и, если позволяла погода, сидела на палубе. После ужина София вновь пряталась в карту. В ней встречались огненные закаты, напоминавшие: где-то там, за бурными водами, лежала настоящая, твердая, основательная земля.

Казалось, карте не было конца и края. По ней можно было бродить годами. А вот Эспаррагоса иссяк до обидного быстро: к концу первой недели София уже перечитывала его. На восьмой день плавания капитан Размышляй немало удивил ее, появившись на палубе со стопочкой книг.

– Я не столь наблюдателен, – сказал он негромко, – но кое-кто из пассажиров подметил, что у вас закончилось чтение. У меня в каюте, знаете ли, есть кое-какой книжный припас. Расправитесь с этими – милости прошу, не стесняйтесь.

Как выяснилось, он принес ей другие трактаты по истории Папских государств. Одна книга повествовала об эпидемии. Другая описывала орден Золотого Креста. Третья, полностью посвященная Темной эпохе, оказалась написана не кем иным, как Фульгенцио Эспаррагосой. София радостно углубилась в их изучение, мысленно благодаря нигилизмийцев за заботу, – при всем том, что никто из них сознаваться не пожелал.

Она премного наслушалась о Темной эпохе, но, как ни широк был круг Шадраковых друзей-путешественников, ни один там не бывал. «Жителям Папских государств, – так начинал свой труд Эспаррагоса, – Темная эпоха и знакома, и в то же время враждебна».

«Знакома – ибо тень ее лежит на каждом из нас. А враждебна оттого, что при всей близости расположения мы очень плохо знаем ее. Вскоре после Разделения Папский престол запретил посещения Темной эпохи. Ее границы бдительно охраняются орденом Золотого Креста. Но даже орден не может ежечасно присматривать за всем периметром; это значит, что люди постоянно проникают туда, подвергаясь величайшей опасности. Там, например, есть деревья, именуемые „эспинас“, или шипоносцами. Стволы и сучья у них черные с радужным отливом, и повсюду шипы, подобные звериным клыкам. При малейшем ветерке они начинают кусаться, и любой их укус смертелен. Есть тварь, именуемая „четырехкрыл“; его черные перья сверкают на солнце, и это поистине летучий брат шипоносцев. У него острые когти и матово-черный клюв, чьей свирепости соответствует желтое пламя глаз. Четырехкрыл ростом примерно с человека; он вполне способен растерзать стадо овец, прогнать лошадей и выжить из дома целое семейство, дабы отложить яйца. Теперь они редко встречаются, поскольку на них десятилетиями неустанно охотились ордена. Однако ни одно из этих чудищ не наводит такого ужаса и не унесло стольких жизней, как моровое поветрие, или лапена.

Книга, которую ты, читатель, держишь в руках, содержит историю Темной эпохи в том виде, в каком она известна сегодня картологам; впрочем, любезный читатель, ты легко убедишься, что знания эти изобилуют лакунами, зато вволю дополнены силой воображения. Лишь картологическая экспедиция, отправленная с исследовательской целью вглубь Темной эпохи, способна пролить свет на ее истинную историю…»

София тоскливо улыбнулась про себя, узнав в интонациях Эспаррагосы тот же дух первооткрывателя, что двигал Шадраком.

Теперь она почувствовала себя как дома – даром что плыла в неизвестность на корабле, полном незнакомых людей.

На вторую неделю плавания София вновь увидела Минну. Тот факт, что она долго не появлялась, печалил девочку, но не удивлял. Не понимая, что представлял собой этот призрак и откуда он брался, София более-менее уверилась в одном: он привязан к земле. Оказывается, она ошибалась.

Видение появилось в сумерках, когда София только вынырнула из недр бисерной карты. Она чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы выйти на палубу. Туда и отправилась – медленным шагом, глубоко переводя дух и непрестанно благодаря Судьбы за притихший желудок. В безоблачном небе низко над горизонтом висела луна, круглая, желтая и огромная.

Заметив смутную фигуру в нескольких шагах впереди, София сначала сочла ее одним из пассажиров-нигилизмийцев: тоже небось вышел воздухом подышать. Потом она обратила внимание, что силуэт едва заметно светился, словно окутанный лунным сиянием. София замерла. Фигура остановилась и направилась к ней, только лицо разглядеть по-прежнему не удавалось. Когда же наконец прозвучал голос, София узнала ее и ахнула от неожиданности.

– Не жалей о тех, кого покинула… – София вздрогнула и отступила на шаг. – Не жалей о тех, кого покинула…

– Откуда ты здесь? – дрожащим голосом спросила София.

– Не жалей о тех, кого покинула…

– Почему? – прошептала она.

– Мисс Тимс! – раздался суровый голос.

Девочка обернулась. У входа в рубку стоял капитан Размышляй.

– Мисс Тимс, у вас все в порядке?

София вновь поискала взглядом Минну, но та исчезла бесследно. Девочка покачала головой, чувствуя себя совсем сбитой с толку.

– Спасибо, капитан. Я просто… мне показалось, я что-то видела. Или кого-то…

Капитан Размышляй внимательно посмотрел на нее.

– Последние десять лет я каждый год плавал в Севилью, – проговорил он затем. – Там ходят слухи о новой напасти, тянущейся из Темной эпохи.

– О чем вы? – спросила София, и горло почему-то перехватило.

– Из чащи шипоносцев повадились возникать призраки. Они уводят за собой живых. Те скрываются в темном лесу, и больше их никто никогда не видит.

София молча ждала продолжения.

– Папские государства стали не такими, какими им следует быть. Они более не соответствуют Истинной эпохе, – сказал капитан.

И добавил, помолчав:

– Там теперь изобилуют опасные наваждения. Кому, как не тебе, это знать! – И процитировал святое писание: – «Любое твое видение есть ложь, любой предмет есть иллюзия, любое чувство эфемерно, как сон».

– Се есть истина Амитто, – задумчиво пробормотала София.

Только разум против этого восставал. Поверить, что милое видение, приведшее ее сюда, – жуткий призрак родом из Темной эпохи? Нет, невозможно!

– Доброй ночи, капитан Размышляй.

Распрощавшись, она повернулась к нему спиной и направилась к себе, в седьмую каюту.

18 Дорога в Авзентинию

15 марта 1881 года

Рубио умер на шестой день. Ильдефонсо и Эль Сапо – через сутки после него. Мы с Бронсоном предлагали им еду и питье, но все оставалось нетронутым, в то время как наши тюремщики бесстрастно взирали через решетку. Еще несколько дней нас самих цепенил страх заболеть. Думается, от одного этого страха я временами утрачивала аппетит. Жуткое зрелище – трое взрослых мужчин медленно убивают себя, уходят из этого мира так, словно никогда и не принадлежали к нему!

Однако день шел за днем, и мы с Бронсоном постепенно пришли к выводу, что зараза некоторым образом нас миновала. Я была напугана и почти утратила мужество, но жажда жизни не покидала меня. Ежеутренне по пробуждении я первым долгом тянулась к лицу Бронсона: нет ли на нем знаков усталого безразличия, то бишь первых симптомов лапены? По счастью, я видела на лице мужа лишь зеркальное отражение собственной жгучей тревоги. Бронсон точно так же, как я, жаждал вырваться на свободу, скорее покинуть зачумленный континент… вернуться к нашей дражайшей Софии…

Мы в первый же день нажали кнопочку на часах Рена и в дальнейшем повторяли это каждый день. Ничего не происходило. Я продолжала надеяться, что он прибудет за нами: имея такой корабль, как «Гнездышко», почему бы и нет? Вероятно, мои надежды были наивны…

Еще наивней было рассчитывать, что тюремщики раскроют нам двери, как только убедятся в нашей невосприимчивости к болезни. В самом деле, зачем бы им держать нас в карантине, раз лапена нас не брала? Увы, на восьмой день, когда люди шерифа в золотых масках вынесли тела и похоронили их на равнине возле тюремных стен, мы поняли всю глубину своего заблуждения.

Нас посетил шериф и с ним еще двое. Один – писец в черной мантии, с переносной подставкой для письма: он слово в слово записал весь наш продолжительный разговор. Второй был невысок, тучен и облачен в красное с белым. Подобно людям шерифа, он носил клювастую золотую маску, а на груди – великолепной работы золотой крест на такой же цепи. Насколько я поняла из объяснений шерифа, это был муртийский священник. Разговор шел через зарешеченное окошко. Священник задал нам множество вопросов, неизменно держа пухлые, не слишком чистые руки благочестиво сложенными на выпуклом животе.

– Назовите свои имена и происхождение.

– Минна и Бронсон Тимс из Бостона, что на Новом Западе.

– Почему твой муж не отвечает? – поинтересовался священник.

Маска скрывала выражение его лица, но в голосе слышалось неодобрение.

– Он не говорит по-кастильски.

Последовала короткая пауза.

– Ладно, – проговорил он затем, и ясно стало: вовсе не ладно. – Что привело вас в Папские государства?

– Мы приехали разузнать о судьбе нашего друга, Бруно Касаветти. Несколько месяцев назад он прислал нам письмо – судя по всему, отсюда, из Муртии. Он в самом деле сюда приезжал? Не будете ли вы так добры указать нам, где он теперь?

Эти слова породили некоторое смятение. Трое взялись советоваться между собой; они говорили слишком тихо и быстро, так что всего разговора я уловить не смогла. Удалось расслышать лишь имя Розмари и слово «брухо», означавшее на их языке ведьму или колдуна. Оно прозвучало несколько раз.

Когда священник вновь повернулся к нам, было похоже, что они уже вынесли некоторое решение, ибо направление допроса переменилось.

– Какими заклятиями или темными чарами вы отвращаете от себя немочь?

Я до того не ожидала ничего подобного, что промешкала с ответом.

– Что он говорит? – спросил Бронсон.

– Спрашивает, какими заклятиями мы отводим от себя лапену, – в ужасе ответила я.

– Судьбы благие! – пробормотал он. – Недоброе затевается…

Я повернулась к священнослужителю:

– Ваши вопросы приводят нас в недоумение. Мы не верим ни в чары, ни в колдовство, ни в потусторонние силы. И не больше вашего понимаем, почему нас миновала зараза, постигшая наших спутников. Для нас это такая же тайна!

– Значит, не верите в колдовство? – жестким голосом спросил клирик. – Беретесь отрицать существование столь ужасного зла?

Я поняла, что совершила ошибку:

– Простите мой скверный кастильский, я не так выразилась. Мы уже сами не знаем, во что следует верить! Нам слишком мало известно как о болезни, так и о средствах против нее. Я лишь пыталась сказать, что мы никакого понятия не имеем ни о чарах, ни о темных искусствах.

Церковник и шериф опять начали совещаться. Писец прилежно делал пометки. В этот раз я вообще ничего не уловила из тихого разговора. Когда же священник вновь повернулся ко мне, в каждом его движении так и сквозило: «меня это больше не касается». Как же я испугалась!

– Ваш приговор, – сказал он, – будет вынесен завтра к полудню. Шериф вам объявит его.

И, более не добавив ни слова, клирик повернулся и зашагал прочь, а за ним – двое других.

– Пожалуйста!.. – крикнула я им в спину. – Пожалуйста, выпустите нас, и мы поклянемся никогда больше не возвращаться! Мы же не больны! Мы никаких неприятностей вам не доставим!..

Они и виду не подали, что услышали. Ушли по направлению к Муртии, даже не замедлив шага. За ними постепенно опало облачко пыли…

Облегчение от того, что лапена нас миновала, уступило место сдерживаемой панике. До самого вечера Бронсон пытался расшатать железные прутья, вмурованные в каменную кладку, я же вытащила из сумки эту тетрадь и начала делать записи. Мои раздумья поневоле приняли мрачный характер. Я осознавала, что дорога к спасению нам отрезана и что жуткая судьба, постигшая Бруно, не минует и нас. Я, конечно, не сожалела, что мы откликнулись на его зов; жаль лишь, что мы примчались со всей поспешностью и тем подвергли опасности самих себя. Стоило подольше задержаться у Джильберто Хереза. Да еще и выслать кого-нибудь вперед – пусть бы разведал, что тут стряслось. Можно было и воззвать к церковным властям Севильи, дойти до епископа…

С такой обзорной точки, как тюрьма в Муртии, любой иной порядок действий выглядел разумней того, который мы предприняли в действительности.

Когда начало смеркаться, Бронсон оставил бесплодную борьбу с решеткой и отошел от окна, я же отложила перо. Я совсем потеряла счет времени, блуждая в темных лабиринтах несбывшегося, пока наконец Бронсон не пробудил меня к настоящему. Мы с ним сидели в густеющей темноте, переплетя руки, и молчали. Наши мысли, однако, вместе устремились в прошлое, туда, где остались София, Бостон и весь наш мир. Потом солнце скрылось за горизонтом, и вместе с ним померкли наши надежды.

Потянулись нескончаемые часы ожидания… Как же мы удивились, заслышав легкие шаги, приближавшиеся к тюрьме. Неужели это уже шериф спешил объявить нам приговор?.. Поднявшись, мы подошли к зарешеченному окну. Однако увидели не шерифа. К зданию подходила девочка лет двенадцати или тринадцати, не более.

Она была одета в длинное платье, голову покрывала шаль. Приблизившись к окошку, она опустила край шали, чтобы мы могли рассмотреть ее, пользуясь остатками света.

Она спросила по-английски, с легким акцентом:

– Значит, вы друзья Бруно?

– Да, – ответила я удивленно и… вспомнила его письмо. – А ты, наверное, Розмари?

Она кивнула.

– Благодарение Судьбам! – воскликнул Бронсон. – Мы тебя нашли! Вернее, это ты нашла нас. Мы получили письмо, которое ты отправила ради Бруно. Где он? Он здесь? С ним все хорошо?

Розмари прикусила губу. Ее глаза были полны печали.

– Нет, он не здесь, – сказала она. – Его приговорили еще в декабре, всего через неделю после того, как я отослала письмо.

Мы с Бронсоном ненадолго потеряли дар речи. Сбылись наши худшие страхи! Я хрипло, с трудом выговорила:

– Приговорили? К чему?

– Его сослали в северные холмы – искать «сеньяс пердидас»… утраченные знаки по-вашему. Они отмечают путь, что прежде вел в Авзентинию.

– Сослали? – переспросила я. – Стало быть, он жив? И мы можем его отыскать, если тоже разыщем эти… пропавшие вехи?

– Боюсь, нет, – сказала она. – Сейчас все растолкую. Я ведь отчасти за этим сюда и пришла – объяснить вам, что произошло с Бруно. Ибо я боюсь… – она запнулась, – боюсь, как бы с вами не случилось того же. – Девочка помолчала. – Очень трудно об этом говорить.

– Мы понимаем, Розмари, – сказала я и внезапно задумалась, как отчаянно она рисковала, отправившись к нам. – Мы ценим твое великодушие… и благодарим за то, что сообщила нам новости. Кроме тебя, нам никто здесь слова доброго не сказал!

На лице девочки отразилась боль. Она кивнула.

– Я расскажу вам, как было с Бруно. – Розмари снова помедлила. – Это все из-за Авзентинии.

– Авзентинии? – переспросила я.

– Да, Авзентинии. Вы ведь о ней слышали?

– Нет, – ответили мы хором.

– Ну так я объясню, – тихо проговорила она и вздохнула. – В северных холмах с незапамятных пор лежала иная эпоха… Те холмы так и назывались – авзентинийскими. Я с детства слышала про них от мамы… а после и сама там побывала. Когда пересекаешь в предгорьях каменный мост, покидаешь нашу эпоху и оказываешься в другой. Тропы в холмах – сущий лабиринт, притом они еще и меняются, стоит хоть на миг отвернуться. Тем не менее путешественники знали, как находить верную дорогу. На каждом перекрестке есть путь влево, прямо и вправо. Как бы ни менялся их облик, следовало всякий раз выбирать тропку посередине… и тогда примерно через час вы оказывались в чудесной долине, где сияли полированной медью крыши города Авзентинии. Туда стекались паломники из всех уголков Папских государств. Все они переходили каменный мост, выбирали на перекрестках срединный путь и неизменно прибывали в сокровенный город… За этим сюда прибыл и ваш друг Бруно. Он хотел увидеть Авзентинию…

Розмари умолкла.

– Зачем? – спросил Бронсон.

– Мы зовем город Авзентинией, – ответила девочка, – но в других краях его зовут «Ла каса де Сан-Антонио» – дом святого Антония, по Антонию Падуанскому, святому покровителю всего утраченного. Авзентиния даровала всякому своему гостю нечто чудесное: дар нахождения пути.

– О чем это ты? – спросила я.

– Представьте, вы потеряли нечто бесценное. Ключ от сундука, полного сокровищ. Брата, который ушел из дома и не вернулся. Тайну, произнесенную шепотом и позабытую… А теперь вообразите, что некто всезнающий, провидящий все могущее произойти, рисует для вас карту с точными указаниями, куда пойти, когда и что сделать, дабы найти утраченное – ключ, брата, позабытую тайну… Вы бы не отправились в дальний путь за такой картой?

Признаться, услышанное звучало несбыточно.

– Еще бы! – вырвалось у меня.

– Позвольте, я расскажу вам о своем собственном посещении города, и тогда вы поймете, – сказала Розмари. – Когда я была маленькая, мы с матерью жили на ферме за пределами Муртии, в получасе ходьбы от ее стен. Отца я не знала: мама составляла весь мой мир. Мы жили очень счастливо…

Мама очень любила петь, обладала прекрасным голосом. Подражая ей, я тоже пела, – она называла меня певчей птичкой, маленькой славкой-щебетуньей. Наши голоса день-деньской звучали в поле и дома… живи да радуйся!

Три года тому назад, когда мне было десять, она заболела. Вы сами видели, как это происходит… Она утратила охоту к еде, по утрам не вставала с постели. Мы обе поняли, что это лапена. Она не стала дожидаться конца, предпочтя выход более жестокий, но в то же время и милосердный. Она меня покинула.

Я нашла ее прощальную записку. Мама объясняла, что боится меня заразить, а еще больше – заставить смотреть, как она становится безразлична ко всему, что прежде любила… в том числе и ко мне.

Я день за днем обыскивала все места, куда, по моему разумению, могла отправиться мама. Две недели спустя я поняла, что ее, скорее всего, больше нет. Она встретила смерть в одиночестве, где-то на пустынной равнине… Что еще хуже, ее останки никогда не упокоятся в освященной земле: это значит, ее душа обречена на вечные скитания в чистилище. Вот что она натворила из жалости ко мне!

То было страшное время… Я плакала так, что опухшие веки перестали раскрываться. И почему лапена не коснулась меня?.. Я жаждала заболеть, но болезнь все не приходила за мной…

Когда же я выплыла из бездн горя, помимо собственной воли оставшись жива, оказалось, что я утратила голос. Я не просто не могла больше петь, но и говорить тоже! Сперва мне было все равно. Какая чепуха по сравнению с моей ужасной утратой!

Но неделя шла за неделей, и что-то стало меняться. Тишина, воцарившаяся в доме, меня убивала… а умирать я больше не хотела. Вот бы снова запеть, думала я. Я бы вспоминала о ней, я бы наполнила свой дом песнями, как когда-то…

Я задумалась о том, как вернуть голос.

Вот тогда-то я впервые пересекла каменный мост и на каждом перекрестке старательно выбирала среднюю тропку. Миновал час – и я увидела город. Помнится, солнце стояло высоко – я прибыла туда в полдень. В Муртии все сидели бы по домам из-за невыносимой жары, но здесь было прохладно. Город окаймляли сосновые леса и заросли кипарисов, чей аромат наполнял воздух. Прекрасные каменные дома под блестящими медными крышами нежились под солнцем. Вовсю шумел рынок, все жители – мужчины, женщины, дети – излучали довольство… Бродя по улицам в поисках продавца карт, я поняла, отчего так счастливы эти люди: в Авзентинии ничто надолго не пропадало. Все утерянное вскорости находилось. И даже утраты тех, кто, подобно моей маме, навеки покидал этот мир, казалось, причиняла им намного меньшее горе. Ибо они расценивали потерю как окончательную и необходимую.

Что же касается карт, ими торговала половина уличных магазинчиков. Я выбрала один просто оттого, что мне понравилась вывеска: она изображала певчую птичку, напоминавшую славку. Внутри с трех сторон были низкие прилавки, а за ними – сплошные стены выдвижных ящичков с круглыми крышками не больше севильского апельсина. У конторки стоял длиннобородый человек с ясными блестящими глазами. Он улыбнулся мне, когда я вошла.

Только тут я поняла, что даже и объяснить толком не смогу, какая нужда меня привела. Возможно ли без голоса сказать, что пытаюсь отыскать голос?.. Но он лишь вновь улыбнулся, верно истолковав мое затруднение, и проговорил по-кастильски:

«Тебе нечего бояться здесь, Розмари. – И наклонился вперед, опираясь на конторку локтями: – Ты утратила голос и хочешь вновь его обрести. Но, полагаю, ты еще кое-что пустилась искать».

Я смотрела на него, недоумевая.

«Место упокоения твоей матери», – тихо произнес он.

Я почувствовала, как глаза наполняются влагой, и лишь кивнула.

«Что ж, дитя, – проговорил он с доброй улыбкой, – вот для тебя карта. Только и ждет, пока ее прочитают!»

Он подошел к стене, пробежал пальцами по этикеткам на ящичках и наконец выбрал искомую. Вытянув ящичек, он достал лист бумаги, свернутый в тугую трубку и перевязанный белой веревочкой. Я взвесила его на руке… И это-то баснословная авзентинийская карта?..

«Выглядит не слишком внушительно, верно? – улыбнулся мой продавец. – Не волнуйся, она содержит все, что тебе необходимо».

Я раскрыла кошелек, думая заплатить, но он меня остановил:

«Нет-нет. Такой платы мы не приемлем. Взамен ты должна указать путь другому человеку из внешнего мира, такому, кто нечто разыскивает, как ты сейчас. Вот, возьми!»

И он протянул мне еще один свернутый лист, только перевязь на нем была синяя:

«Это твоя плата. Карта объяснит, кто в ней нуждается».

Я как могла поблагодарила его, хотя поняла далеко не все, что он мне наговорил, и, выйдя на улицу, без промедления развернула свиток, повязанный белой тесемкой. Там вправду была нарисована карта, причем с надписью по нижнему краю, гласившей: «Карта для маленькой щебетуньи». Слезы так и хлынули, на некоторое время я перестала что-либо видеть… когда же проморгалась, стала рассматривать карту – и ничего в ней не поняла. Да, это была, без сомнения, карта, но к чему она относилась? И куда вела?..

В углу изображался компас с указующей стрелкой и надписью при ней: «В будущее». Еще там имелись горы Одиночества, лес Сожаления и тому подобные названия. Спасибо и на том, что был четкий путь обозначен, да и у того оказалось столько развилок!.. Начинался этот путь в Авзентинии. На оборотной стороне карты я обнаружила несколько строк мелким почерком и вот что прочла:

Беззвучные, мы в сердце вопием; молча плачем, скрывшись в тенях; безгласные, о прошлом мы глаголем.

Найди нас по обе стороны протяженности в одиннадцать лет. Пускаясь в путь неведомый, проводника прими, что прибудет при свете полной луны. С ним ступай на дружбы луга, а погибнет повозка – на козлиную голову путь продолжай. Спутник твой будет без вины осужден; возговори тогда, правду реки, ибо правда и ложь равно ведут в крутую расщелину слез.

Там еще много чего было сказано. Всякие объяснения, как мне выбирать путь на развилках и в разных странных местах, чтобы в итоге обрести мамины земные останки. Ориентиры на карте были невразумительны, пояснения – туманнее некуда, но откуда начинать и чем все кончится, я с горем пополам поняла. Убрав свиток в карман, я развернула повязанный синим. Он очень напоминал мой собственный, только все надписи были на каком-то неведомом языке.

Так и вышло, что, заполучив две вожделенные карты, я вернулась домой и стала ждать.

В следующее же полнолуние карта выполнила свое обещание: я услышала шаги человека, пробиравшегося к моему дому. На засушливой равнине всякий шаг отдается гулко и разносится на целую милю. Он был еще далеко, когда я расслышала не только шаги, но даже и голос. Человек пел – негромко, как бы про себя. Я не поняла языка, только то, что песенка была задорная и веселая.

Я открыла дверь и при свете полной луны наблюдала за его приближением. Подойдя ближе, он увидел меня и широко улыбнулся. Его песня продолжала звенеть у меня в ушах… Он был средних лет, темнобородый, с животиком, он вызвал у меня мысль об отце, которого я никогда не знала: может, это мой отец пришел ко мне в час нужды?..

«Меня зовут Бруно Касаветти, – с легким поклоном сказал он по-кастильски. – Гранадские монахи утверждали, что здесь меня приютят на ночлег! Я могу заплатить золотом… – он подмигнул, – а могу песнями! Либо тем и другим! Скажи, найдется у тебя постель для немолодого путника с тяжелым мешком?»

19 Завоевание Нетти

Партия Новых штатов была основана в середине столетия одним парламентарием, желавшим предложить прогрессивный подход к внутренней и внешней политике. Впервые эта партия заявила о себе больничной реформой 1864 года, установившей высокие стандарты ухода за пациентами госпиталей, лечебниц и домов призрения по всему Новому Западу.

Шадрак Элли. История Нового Запада

5 июня 1892 года, 9 часов 38 минут

Инспектор Роско Грей проживал неподалеку от улицы Ист-Эндинг, в квартале, носившем название Железный Пятицентовик – из-за скандального давнишнего дела, связанного с разоблачением фальшивомонетчиков. В небольшом, очень опрятном домике хозяйствовали двое слуг, мистер и миссис Калькатти, настолько сроднившиеся с домом, что долгие отлучки инспектора, по долгу службы вынужденного пропадать на городских улицах иной раз по несколько суток, проходили без видимых последствий. А командовала всеми и всем дочь инспектора – Нетти, шестнадцати лет от роду.

Трое взрослых обитателей дома надышаться на нее не могли. Во-первых, она еще в нежном возрасте осталась без матери. Во-вторых, такую прелесть, такую душечку не обожать было попросту невозможно.

Иные люди считали, что инспектор очень замкнулся и посуровел после смерти жены. Так вот, для него Нетти была и луной, и солнцем, и звездами. Когда к исходу долгого и трудного дня он возвращался домой, стоило ему услышать, как дочь играет на пианино, и камень сваливался с души. Угловатое лицо полицейского, с грустными глазами и тонким носом, обрамленное коротко подстриженной русой бородкой, так и озарялось… Ну а мистер и миссис Калькатти, без сомнения самая добрая и любящая чета во всем Пятицентовике, поклоняться готовы были земле, по которой ступала их Нетти. Эта милая супружеская пара крайне редко расходилась во мнениях, но если уж такое случалось, то наверняка из-за Нетти. Если у одного хватало глупости каким-то образом ее разочаровать, второй тотчас горой вставал за любимицу.

Надо же такому случиться – накануне вечером произошла именно такая ссора. Инспектор отсутствовал допоздна, будучи занят новым расследованием: ему поручили дело о тяжком убийстве премьер-министра Блая. Так вот, Нетти собралась за поддержкой и сердечным теплом к своей подруге Анне. Миссис Калькатти сочла долгом заметить, что было уже почти девятнадцать часов, то есть отец вряд ли одобрил бы отлучку в столь позднее время. Нетти расплакалась. Мистер Калькатти пришел в ужас и в негодовании поставил супруге на вид, что лично сопроводит драгоценную Нетти хоть к Анне, хоть на край света, если понадобится!

Следует заметить, что, по мнению некоторых соседей, Нетти была… как бы выразиться… слишком уж милой. Портниха Агнес Дюбуа, жившая через два дома, закатывала глаза, когда Нетти проходила мощеной улицей, неся увитую лентами корзинку и распевая мелодичную песенку. А портнихин приятель, учитель музыки Эдгар Блант, дававший Нетти по пятницам уроки игры на фортепьяно, в упор не понимал, почему все ему завидовали, почему считали его работу «большой привилегией». Ученица, по его мнению, была средненькая, к тому же слишком старательная. Ну а портнихина соседка, библиотекарша Мод Эверли, вовсе не находила ничего восхитительного в девушке, посвящавшей слишком много времени своей внешности и слишком мало – чтению книг.

Конечно, это все были прискорбные исключения: в стаде не без паршивой овцы! В целом обитатели Пятицентовика, не говоря уж о ближнем круге знакомых инспектора Грея, держались очень высокого мнения о милой Нетти. Эта чудесная улыбка, синие глаза, водопад темных кудряшек, тонкий мелодичный голосок!..

Правду молвить, первое впечатление, произведенное ею на Тео, было несколько иного свойства. Он увидел ее с улицы через окно: она прилежно играла гаммы, да еще с таким самодовольным выражением на лице, что Тео сказал себе: «Тоже мне, принцесса!» И про себя улыбнулся.

План созрел в его голове еще накануне вечером, как только инспектор Грей покинул дом тридцать четыре по Ист-Эндинг. Все просто: он решил держать руку на пульсе расследования, сведя дружбу с дочкой инспектора. Он всенепременно докажет, что убийство Блая от начала до конца спланировал Бродгёрдл. И как только Тео раздобудет улики, изобличающие депутата, уж он позаботится, чтобы те попали прямо к инспектору. Шадрака и Майлза сразу отпустят. Жизнь вернется в правильную колею… и он никогда больше ни словечка не услышит о Гордоне Бродгёрдле!

План требовал терпения. А вот хитрости, чтобы проскользнуть мимо полисменов, дежуривших возле дома, не потребовалось никакой. В библиотеке имелось окно, полицейские на дежурстве маялись скукой… Тео всего лишь дождался неизбежного – стражи порядка сошлись поболтать на углу. Каждый держал в поле зрения порученную ему дверь, но что делалось в тылах дома, не мог видеть ни тот ни другой. Тео выпрыгнул на узкую клумбу, живо сиганул последовательно через два забора, в итоге приземлившись во дворе дома на Ист-Ринкл, – только его и видели.

Через час, вызнав адресок, он стоял перед домом в Пятицентовике.

Еще около часа он наблюдал за домом, убеждаясь, что инспектора в самом деле не было дома. Минут через двадцать после того, как Нетти заиграла свои гаммы, он постучал в окошко. Нетти тотчас прервала игру и оглянулась. Мило покраснела и робко улыбнулась ему.

В ответ на улыбку Тео дружелюбно помахал ей рукой. Нетти подошла к высокому створчатому окну и открыла его.

– Привет, – сказал Тео и заулыбался до ушей.

– Привет, – ответила Нетти, убирая темную кудряшку, упавшую на глаза.

– Услышал вот, как ты играешь, – продолжал он, – и удержаться не смог. Решил – точно помру, если прямо сейчас не увижу, откуда такая чу́дная музыка раздается!

Нетти захлопала ресницами:

– Ой, да какая музыка, я просто гаммы играла…

– В самом деле? Просто гаммы? А ты еще что-то умеешь?

Нетти обрадованно закивала:

– Конечно!

Она вернулась к стулу перед пианино и принялась немного нервно рыться в нотах. Найдя нужные, она мимолетно улыбнулась в сторону раскрытого окна, поставила ноты на пюпитр и заиграла. Это был вальс Шопена, довольно длинный притом. Исполняя его, Нетти определенно достигла пределов своих технических умений и выразительного мастерства, однако храбро добралась до конца, оставив на своем пути кучку звукового мусора в виде неверно сыгранных нот.

Пока Нетти играла, Тео потихоньку перелез подоконник и оседлал стул с мягкой обивкой. Пропустил мимо ушей надругательство над Шопеном, обозревая комнату. Убранство определенно отвечало вкусам Нетти. Маки на всех обивках, занавеси в кружевах, фарфоровые статуэтки на изящных приставных столиках… В одном углу виднелось кожаное потертое кресло и при нем – скамеечка для ног, заваленная книгами: отцовский сторожевой пост. Грей своих рабочих материалов точно тут не держал, рассудил про себя Тео. Но может быть, в глупенькой головке Нетти все необходимое сохранялось?..

Между тем она завершила пьесу и с видом торжества обернулась к слушателю. Кажется, девочка весьма удивилась, заметив, что поклонник уже не торчал за окном, а сидел в комнате, но в это время Тео изобразил бурные аплодисменты, и Нетти сразу обо всем позабыла.

– Изумительно! – воскликнул он. – Вот это да! Тебе же пора концерты давать!..

Нетти счастливо заулыбалась.

– Рада, что тебе понравилось… Я бы с радостью когда-нибудь концерт дала, – созналась она.

И тут же добавила, чуть сморщив чистый лобик:

– Вот только мистер Блант говорит, у меня духа не хватит. А может, души. Не знаю, что он имел в виду.

Тео затряс головой:

– Да ну, чепуха. Надо устраивать концерты, пускай для начала скромные, только для друзей. Они послушают, знакомым расскажут… Так все и начинается!

У Нетти округлились глаза:

– А это мысль!

– И я тебе с радостью помогу все организовать, – посулил Тео, протягивая руку со шрамом. – Кстати, меня Чарльзом зовут.

– А меня – Нетти.

Как раз в момент рукопожатия донесся звук открываемой передней двери.

– Нетти, я дома! – долетел женский голос. – Я тебе пирожное принесла с кленовым сиропом!

На лице юной пианистки мелькнула и исчезла гримаса отвращения.

– Прервешь занятие? – озабоченно спросил Тео.

Нетти тряхнула темными кудряшками и нахмурилась:

– Нет. Это всего лишь миссис Калькатти.

– Она так добра… Вкусности тебе приносит…

– Не очень-то она и добра, – легкомысленно отмахнулась Нетти. – Как раз теперь она здорово осложняет мне жизнь, и всякие там пирожные ее легче не делают!

Дело было в том, что накануне вечером неустанная забота миссис Калькатти все-таки взяла верх над возмущенным рыцарством супруга, и в итоге инспектор Грей даже поблагодарил экономку за то, что она в поздний час не выпустила Нетти из дому. Вот миссис Калькатти и пыталась загладить перед Нетти свою вчерашнюю строгость – и правоту.

Тео весьма убедительно изобразил сочувствие:

– Осложняет жизнь? Это как?

– К подружке Анне меня вчера не пустила. А вечер-то ужасный выдался! Мне так надо было поговорить с ней!

Тео покачал головой и вздохнул:

– Как же я тебя понимаю! А то, что вечер ужасный был, это еще слабо сказано! Мало того что премьера грохнули, еще и оказалось, что у него иностранка жила! С ума сойти! – Он зажмурился, точно осененный догадкой: – Прости, может… у тебя что-то свое ужасное произошло?

Такая предупредительная деликатность тронула Нетти.

– Я тоже про убийство премьера, – сказала она, и выражение личика отразило ужас и отвращение. – А уж как его нашли – ужас, да и только!

– Брр, – поежился Тео.

Нетти понизила голос и наклонилась к нему:

– Ты, случайно, не слушал речь депутата Бродгёрдла?

– Нет, не слушал. Но думаю, он утверждал, что в убийстве следовало винить министра Элли, Майлза Каунтримена и ту женщину-иностранку.

Нетти тихонько вздохнула: ах, ах, до чего же зол этот мир!

– Говорят также, – продолжал Тео, – что расследовать дело поручено лучшему полицейскому инспектору Бостона. Без сомнения, он дознается правды!

Нетти улыбнулась, этак не без коварства:

– В городе действительно так говорят?

Тео малость помедлил:

– Люди даже фамилию называют. Грей вроде бы.

Улыбка Нетти сделалась шире, глаза заблестели.

– На самом деле, – сказала она, – инспектор Грей – мой папа.

– Быть не может!

– А вот и может. Его срочно вызвали после обеда, он очень долго не возвращался, а когда пришел, сказал, что лучше уж он сам расскажет мне все подробности, а то, если я в газете о них прочту, могу и в обморок хлопнуться!

– Да уж, лучше без обмороков, – согласился Тео. – И что, рассказал?

– Конечно! И я вовсе даже не хлопнулась! – подтвердила Нетти с достоинством. – Хотя некоторые стороны дела впрямь беспокоят!

Тео округлил глаза:

– Правда? Какие же?

Нетти наклонилась поближе и поведала театральным шепотом:

– Он сказал, премьер был с головы до пяток в крови!..

– Чудовищно, – поежился Тео и до предела выкатил глаза. – Очень надеюсь, виновные скоро сознаются!

– Уже сознались бы, да вот беда, орудия преступления на месте не обнаружили.

Тео как мог изобразил глуповатое недоумение:

– И что это значит?

– Это значит, что орудие убийства кто-то уволок! Кто-то помогал Элли и Каунтримену с убийством!

– Небось, та женщина, Вещая! – воскликнул Тео.

– Именно так! – самодовольно подтвердила Нетти. – Женщина из племени Вещих, которая таинственным образом исчезла в тот самый день. Когда Блая мертвым нашли!

Тео снова затряс головой, с откровенным восхищением глядя на Нетти.

– С ума сойти, – проговорил он наконец. – Ну, я уверен, инспектор знает что делает. Я даже не сомневаюсь, что твой папа совсем скоро ее найдет!

10 часов 31 минута

Тео покинул дом инспектора Грея в самом радужном расположении духа. Ничего нового про обстоятельства убийства он не узнал, если не считать факт исчезновения Златопрут, зато сделал выводы относительно того, насколько продвинулся детектив. К тому же теперь он не сомневался, что Нетти с готовностью передаст ему все свежие сплетни.

Грей, стало быть, пошел по ложному следу. Возможно, со временем – особенно если удастся осторожно подкинуть правильные идеи – расследование получится поставить на верный путь…

Тео еще улыбался, минуя уличный перекресток, где мальчик продавал дневную газету. Но тут его улыбка померкла, а потом и вовсе пропала, как только он прочел заголовок:

Депутат Бродгёрдл клянется

обелить имя министра Элли

Тео выхватил у мальчишки газету.

– Эй! – возмутился тот. – А заплатить?

Тео, не слушая, принялся быстро читать. Строки так и мелькали перед глазами…

Лидер парламентского меньшинства, депутат Гордон Бродгёрдл, сделал неожиданный ход. Отрекаясь от ранее высказанного мнения, он провозгласил себя защитником арестованного министра. Сегодня, 5 июня, он произнес перед безмолвствующим и ошарашенным парламентом семиминутную речь, где утверждал, что уверился: министр внешних сношений Шадрак Элли и путешественник Майлз Каунтримен угодили за решетку по ложному обвинению. Он публично поклялся разыскать иностранку, также упомянутую в его речи, женщину из племени Вещих по имени Златопрут, именуя ее истинной виновницей преступления.

Речь Бродгёрдла привела в глубокое замешательство многих членов его собственной Западной партии, привыкших считать министра Элли скорее политическим противником, нежели объектом сочувствия и поддержки. Элли, назначенный покойным премьером Блаем лидером оппозиционной партии Новых штатов, зачастую вел политику, прямо противоречившую принципам Западной партии. Тем не менее депутат Бродгёрдл заявляет, что политические разногласия ни в коем случае не должны мешать правосудию. «Я знаю министра Элли как человека честного и надежного, как патриота, – сказал он в завершение своей речи. – Элли ни за что не содеял бы подобного зверства. И он, и Блай заслуживают того, чтобы истинный преступник был пойман!» Действия Бродгёрдла снискали аплодисменты всех парламентских фракций, а его великодушие назвали поистине достойным великого политического лидера.

– Плати или давай газету сюда! – не отставал мальчишка.

Тео молча вернул ее и продолжил свой путь, вот только от прежней эйфории почти ничего не осталось. То, что на первый взгляд выглядело очень хорошими новостями, при ближайшем рассмотрении оборачивалось совсем другой стороной. Тео знал, что на самом деле означало столь внезапное и пылкое заступничество Бродгёрдла. Он пустил в ход свой козырь – и Шадрак уступил. Согласился на условия Бродгёрдла.

20 По могилам

Западная партия была основана в 1870 году – и тотчас обратила алчные взоры на северную часть Пустошей. Экспансия, которую партия Новых штатов всегда считала полной утопией, первоначально преподносилась как способ обуздать беспредел налетчиков, торговцев рабами и плантаторов, учредивших в том краю едва ли не отдельные феодальные королевства.

Шадрак Элли. История Нового Запада

5 июня 1892 года, 12 часов 39 минут

На то, чтобы одолеть шесть кварталов вверх по Маячной улице, Тео понадобилось битых два часа. Мысль о необходимости лично увидеть человека, известного в Бостоне как Гордон Бродгёрдл, внушала ему желание удирать во все лопатки и не останавливаться, пока будут силы бежать. Ноги отказывались идти: ведь если он увидит Бродгёрдла, тот наверняка увидит его!.. Остановившись, Тео развернул краденый гудьировский велосипед и побрел обратно вниз… Подумал о Шадраке и Майлзе в тюрьме – и снова остановился. Уж у них-то, в кутузке сидя, точно не было ни единого шанса выведать правду… Вспомнилось и расследование Грея, копавшего определенно не там. Тео даже стукнул себя кулаком по бедру: что за непростительное малодушие! Повернулся, поднялся на два квартала… Опять остановился – не в силах идти дальше.

Так продолжалось более двух часов кряду. Наконец Тео встал на углу, совершенно измотанный, с потными ладонями… однако исполненный решимости.

«Я здесь ради того, чтобы доказать: он виновен, – твердо сказал себе Тео. – Я знаю, это так. Еще я знаю, что тому должны быть доказательства. Их просто надо найти. А когда я их найду, Шадрака и Майлза освободят».

Бродгёрдл владел крупнейшим домом на Маячном холме. Это был кирпичный особняк, воздвигнутый на угловом участке земли. Большинство других строений скучилось у поворота дороги, это же похвалялось длинным передним двором, отгороженным от улицы черным невысоким забором из кованого железа. Оконные шторы в каждой комнате были раскрыты полностью, словно возвещая: хозяину дома нечего от кого-либо таить.

Тео стоял на противоположном углу, с горькой улыбкой наблюдая за особняком. Он помнил времена, когда человека, ныне именуемого Гордоном Бродгёрдлом, не пустили бы даже по этой улице гулять, не то что домовладельцем здесь быть. В те дни он откликался на имя Уилки Грэйвз, или попросту Уилки Могила, и на каждом клочке его изорванной одежды висело по серебряному колокольчику, а зубы у него тогда были длинные, острые и железные до самых кончиков. Не зубы, а зубья! Он даже перчатки носил, увенчанные железными когтями – чтобы доходчивей объяснять свою позицию, если кто-то сразу не понимал. А происходило такое нередко…

«Вот это я понимаю, преображение!» – сказал себе Тео, наблюдая, как Бродгёрдл вылезает из конной коляски и направляется по подъездной дорожке к крыльцу. Он поменял не только зубы, но и волосы с бородой. Сменил и походку: теперь он нес себя с этакой ненаигранной властностью, как бы подразумевавшей наследные привилегии. Тео хорошо помнил, как прежде держался враг: вся его поза, бывало, излучала агрессию и нетерпеливый напор.

Не изменились разве что голос и глаза. Они наводили ужас совершенно как прежде…

Разглядывая Бродгёрдла, облаченного в шикарный костюм, Тео невольно припомнил день, когда в самый первый раз встретил Уилки Могилу. Воспоминание было из тех, которые он не первый год усердно пытался похоронить, – как, впрочем, и все, что хоть в малейшей степени касалось Грэйвза. И вот теперь прошлое вернулось, непрошеное и удивительно яркое. Вырвалось из-под многолетнего спуда…

Все случилось в городке, по недоразумению названном Раем: здесь было так же сухо и пыльно, как и во множестве других городишек, пройденных Тео. К тому времени он уже две недели странствовал совершенно один, и ему редко удавалось добыть себе пищу.

Он увидел фургон, стоявший перед таверной, – не вполне обычный фургон. Большинство путешественников Пустошей использовали хлопчатый брезент, который пропускал свет, но худо-бедно ограждал от холода и жары. Этот был целиком деревянный, с дверкой позади. Дверь замотали цепью и заперли на замок. Тео тут же смекнул, что фургон, не иначе, был набит ценностями. Что в нем перевозили? Слитки золота? Денежные купюры? «Еду!..» Воображение нарисовало свисающие с крючков гирлянды колбас, мешки зерна, бочонки с яблоками и картошкой… Тео был до того голоден, что, пожалуй, сгрыз бы даже луковицу, причмокивая от удовольствия. Привидевшаяся картина изобилия неудержимо потянула его к себе – хотя он и понимал, что в Раю для воришки было полно добычи куда как полегче.

Позже, оглядываясь назад, Тео ругательски ругал себя: как он мог не обратить внимания на состояние лошадей?.. Если бы в животе поменьше сосало, он точно заметил бы неухоженные копыта, а на ляжках животных – засохшие полосы крови. Но нет, он мог думать только о залежах провианта внутри. Вытащив отмычки, Тео занялся замком. Сколько там всего! Какая будет пирушка!..

Вот так его и застукал Могила. С отмычкой в недрах замка и с глупым предвкушением на лице. Грэйвз ухмыльнулся, показав разом все свои железные зубья. Он держал на поводке черную сторожевую псину. Судя по виду, жилось зверюге не сытней Тео.

«Взять его, Салли!» – скомандовал Могила гулким голосом, который Тео запомнил навеки. Собака прыгнула вперед… Тео выставил руку с железными костями: псину не остановит, но, может, хоть задержит…

Воспоминание заставило Тео содрогнуться. Сердце тяжело и болезненно заколотилось. Он заслонился развернутой газетой, которую предусмотрительно захватил. Бродгёрдл остановился в дверях, оглядел улицу… Что верно, то верно – его почти невозможно стало узнать. По-настоящему его выдавал только голос, ведь людей с жестокими глазами на свете хоть отбавляй. Он что-то сказал дворецкому и скрылся в прихожей. Тот махнул кучеру, направляя его в каретный сарай.

Но Уилки Могила – не единственный, кого разительно изменили прожитые годы. Это относилось и к Тео. Имя, правда, он сохранил прежнее, зато стал много старше и несравнимо мудрее. В последний раз он видел Грэйвза, когда был мальчишкой одиннадцати лет от роду. Куда меньше ростом, существенно грязней нынешнего… и, конечно, гораздо более жалким.

«Он меня нипочем не узнает. Даже если я среди бела дня перед ним встану!» – решительно сказал себе Тео.

Эта мысль, выросшая из остатков уверенности, дала ему силы действовать. Сев на велосипед, Тео покинул свой угол и объехал владения Бродгёрдла кругом. Особняк с окружающими угодьями занимал большую часть квартала. За домом вместо заднего двора раскинулся сад, примыкавший к улице. По бокам красовался высокий кирпичный забор, увитый плющом. Тео нашел в стене дверь, но она оказалась крепко заперта. Впрочем, в железной поверхности был прорезан узор – силуэт совы. Сквозь него оказалось возможно заглянуть в сад.

Тео присел на корточки и стал наблюдать. Он увидел лопату, торчавшую в земле возле недавно вскопанной клумбы. Тео сместился вправо и заметил две мужские ноги. Они стояли по обе стороны двери, что вела в садовый сарайчик Бродгёрдла. Тео выпрямился.

«Что ты замышляешь, Могила? – думалось ему. – Почему твои люди сараюшку стерегут? Старый трюк повторяешь или новому научился?»

Встав на велосипедную педаль, он приподнялся и снова поглядел сквозь прорезь узора.

…И чуть не свалился, удивленно вскрикнув. Потом испустил долгий, медленный вздох. «Ну ты даешь, Могила. Это что-то новенькое». Перекинул ногу через седло и покатил прочь со всей скоростью, на какую был способен. Крутой склон Маячного холма немало способствовал быстрому удалению от дома Бродгёрдла, только сердце продолжало бешено колотиться. Он ясно рассмотрел двоих мужчин, карауливших садовый сарайчик. Одетые в неприметные костюмы, они были вооружены абордажными кошками, висевшими у поясов, а на щеках у того и другого красовались безошибочно узнаваемые шрамы: длинные полоски от уголков рта до самых ушей. Такие оставляет тугая проволока, некогда впившаяся в кожу…

21 Карантин

Орден Золотого Креста – один из самых воинствующих. Он разбогател, присваивая выморочную собственность жертв морового поветрия. Иные критикуют орден за то, что он наживается на людском несчастье. Члены ордена возражают на это, называя себя уборщиками земель: они ведь очищают их от заразы и присматривают за жилищами на карантине.

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

28 июня 1892 года, 6 часов 00 минут

София последовала за капитаном Размышляем через весь корабль и спустилась вместе с ним в трюм. Тот был заполнен деревянными ящиками с надписями типа «Консервированная треска», «Баночная патока», «Конфитюр». Капитан провел девочку весьма кружным путем, пока они не оказались в кормовой части трюма. Остановившись, он высоко поднял фонарь. София увидела высокий ящик с колесиками. Удавалось разглядеть только общую форму коробки. Деревянная крышка, по всей видимости державшаяся на петлях, снабжалась равномерно расположенными отверстиями для проветривания. Приподнявшись на цыпочки, София попыталась заглянуть внутрь, но в трюме было темновато, а дырочки – слишком малы. Она только и рассмотрела что-то коричневое и зеленое. Крышку запирал внушительных размеров висячий замок. София на пробу налегла плечом на край ящика, и тот легко покатился по трюмному настилу.

Все это не могло не удивлять. София ожидала чего-нибудь гораздо меньших размеров. Письма, ценного свертка… А тут – растение в кадке, и не маленькое.

– Она что, – спросила девочка, – саженцы мне оставила?

– Похоже на то, – сказал капитан.

София задумалась, как быть в такой ситуации. До Севильи они добрались благополучно и быстро. Даже выиграли по пути несколько дней. Поэтому посланник Угрызения еще не явился, а Барр с Каликстой всяко не прибудут раньше июля. И на борту «Истины» задерживаться нельзя. Корабль продолжит плавание и вернется в Бостон лишь через несколько месяцев.

«Ладно, – сказала она себе. – Если нужно это делать, чтобы добраться до дневника, значит сделаем это!»

– Что ж, придется забрать, – неохотно проговорила она.

– Думаю, в одиночку вам справиться будет трудновато, – сказал капитан Размышляй. – Я велю команде выкатить ящик наверх, пока с вами беседует священник, уполномоченный по моровому поветрию.

– Спасибо, – поблагодарила София и, уже возвращаясь вместе с ним через трюм, спросила: – А долго они беседуют? Эти уполномоченные?

– Все зависит от того, не было ли недавней вспышки болезни. Иногда они вникают в каждую мелочь, тем паче что мы прибыли из-за рубежа. Собственно, угроза исходит изнутри, а не извне, но клирикам логика не указ… – Остановившись на трапе, он повернулся к Софии. – У вас же нет, примером, заразного насморка?

– Нет! Я в полном порядке!

– Отлично. Насморк – это всего лишь насморк, но, как я только что сказал, сильной стороной клириков логика не является…

София обдумала его слова:

– Вы когда-нибудь видели человека, пострадавшего от этой болезни?

– Однажды я едва не причалил в одном порту к северу от Севильи. Несколькими годами ранее через те места прокатилась эпидемия. Так вот, я еще издали разглядел, что на берегу не осталось живых. Лишь кости несчастных усеивали причал…

9 часов 42 минуты

Севильский порт располагался в устье реки Гвадалквивир, делившей город на две неравные части. Гавань, растянувшаяся вдоль речного берега, выглядела пустынной. Один корабль, пришвартованный неподалеку от «Истины», вполглаза охранялся сонным моряком и бурой собакой. Три других судна выглядели вовсе покинутыми; их мачты устало клонились к мутной воде. Покрытые пылью апельсиновые деревья обрамляли дорогу, что вела к большой каменной арке. За ней угадывалась мощеная улица, где вяло двигались люди и лошади. Здания у реки, с их щербатыми белыми стенами и красными черепичными крышами, казались поблекшими, словно выгоревшими на солнце.

София торчала на причале уже больше часа. В одном соборе зазвонили колокола, со всех сторон тотчас отозвались колокольни поменьше. Казалось, Севилья ненадолго ожила, наполнилась нестройным и радостным шумом. Потом звон утих, отчего навалившаяся тишина показалась еще более давящей и зловещей.

София уже ничего так не хотела, как убраться в тенек. Она оказалась последней в очереди к уполномоченному по заразе. Нигилизмийских миссионеров отпускали в город одного за другим, и они уходили, неся скудные пожитки. Перед Софией остались только две женщины, Откуда и Пристрастие, ничем особо не примечательные, обе – средних лет. Среди прочих их выделяли разве что проявления доброго расположения друг к дружке. Они стояли смирно, старательно не обращая внимания на Софию.

Палящее солнце напоминало ей приключения в Пустошах. Она пыталась спрятаться от жары, усевшись за своим ящиком, но маленький прямоугольник тени не принес облегчения. Священник, переговариваясь со своим писцом, приблизился к Пристрастию и Откуде. Это был немолодой уже мужчина, практически лысый, с кустистыми бровями и почти полным отсутствием подбородка. Зубы у него были желтые и кривые, а одеяние, выдержанное в бело-красно-черных цветах, по виду плохо подходило для свирепой жары, но он, казалось, не замечал этого.

Остановившись перед Откудой, он молча окинул женщину взглядом, потом быстро заговорил с писцом по-кастильски. Тот не спеша начал делать пометки. Клирик, держа руки сложенными перед собой, мутновато-голубыми глазами уставился на Пристрастие.

– Прибыли сегодня с Нового Запада? – с акцентом выговорил он по-английски.

Пристрастие кивнула.

– Что вас сюда привело?

– Я нигилизмийка. У нас здесь миссия.

– Какого рода?

Она вздохнула:

– Наставить Папские государства на путь истинный.

– И каков же, по-вашему, этот путь?

Пристрастие не ответила. Она, казалось, истаивала на солнце. Кашлянув, она положила руку на плечо Откуды и пробормотала:

– Она вам поведает, каков истинный путь.

Клирик переглянулся с писцом, тот кивнул. Последовал вопрос:

– Вам нехорошо?

– Да, ей нехорошо, но это всего лишь простуда, – ответила нигилизмийка. – Она утомлена путешествием и изнурена жарой.

И Откуда обняла Пристрастие за талию.

– И долго она уже болеет?

– Примерно четыре дня. Ей нужны отдых и питье, вот и все.

Клирик окинул Откуду бесстрастным взглядом и вновь повернулся к Пристрастию. Та стояла, закрыв глаза, и глубоко дышала, ни дать ни взять уснув на плече у подруги. На лбу и верхней губе выступили капли испарины. Кустистые брови святого отца сползлись к переносице. Он тихо сказал по-кастильски что-то еще, писец снова кивнул. Быстро ушел прочь по причалу, нырнул в каменную арку на выходе…

– Куда это он? – раздраженно спросила нигилизмийка. – Мы целый час в очереди ждали! Не довольно ли?

– Довольно, – сдержанно согласился клирик.

Он снова соединил руки и принялся ждать.

Вновь нескончаемо потянулось время… Впрочем, писец вернулся всего через несколько минут, причем в сопровождении двоих конников. По спине Софии разбежался холодок, она вскочила, охваченная скверным предчувствием. Плащи всадников, белые, с капюшонами, переливались на солнце. Лица скрывали золотые маски с длинными, хищно загнутыми клювами и узкими прорезями для глаз. Софии вспомнилась нохтландская стража. Только, пожалуй, эти золотые всадники выглядели еще страшней!

Выехав на причал, они спешились и неторопливо последовали за писцом. Вблизи София рассмотрела, как переливались золотые нити, вставленные в белую ткань. Еще у них были тяжелые пояса и по длинному мечу в ножнах. Один, подойдя, откинул с головы капюшон, обнажив ворох золотых кудрей, но маска осталась на месте. Уполномоченный по заразе коротко кивнул новоприбывшим, сказал несколько слов и указал на Пристрастие. Золотые клювы согласно кивнули. Не произнеся ни слова, шагнули к нигилизмийке и взяли ее под руки.

– Что вы творите? – хватая вялую руку подруги, закричала Откуда.

Пристрастие как будто очнулась и что-то протестующее забормотала, беспомощно отталкивая стражу. Всадники даже внимания не обратили на ее усилия. Подхватили – и не то повели, не то понесли женщину прочь. Она пыталась отбиваться:

– Куда вы меня? Куда?..

Ее спутница тем временем наседала на клирика:

– Что такое? В чем дело?

Тот ответствовал совершенно спокойно:

– У вашей подруги лапена.

– Да о чем вы? Она всего лишь простужена! А тут еще жара…

– Посмотрим.

– Но куда ее увозят?

– В карантин.

– Но вы не можете просто так забрать ее в карантин! Там же другие будут! В самом деле заразные!..

Клирик кивнул:

– Мы и должны изолировать всех заразных.

Голос Откуды сделался пронзительным:

– Но у нее не может быть никакой лапены!

Несколько мгновений уполномоченный молча смотрел на нее.

– Вы так в этом уверены? Я наблюдал все симптомы. Она испытывает усталость и безразличие к жизни. Ее с трудом удается расшевелить.

– Какое безразличие к жизни? Ее всего лишь изнурила жара!

– У нее все симптомы, причем запущенные, – безапелляционным тоном проговорил клирик.

Золотые клювы уже покидали пристань, один вел лошадей, другой – женщину.

– А вы, значит, вместе с ней путешествовали? Осталось установить, нет ли и у вас признаков болезни…

Откуда, пораженная внезапным молчанием, лишь с ужасом смотрела на клирика. Потом разгладила юбки и выпрямилась во весь рост.

– Что ж, – сказала она. – Задавайте ваши вопросы. Вы сами убедитесь сейчас, что со мной все в высшей степени хорошо.

Святой отец задумчиво сощурил глаза.

– Итак, вы прибыли сегодня с Нового Запада? – вновь завел он предписанную его работой шарманку.

София молча, с широко раскрытыми глазами наблюдала за происходящим. Все случилось так быстро, что ей просто не верилось. Нигилизмийку увели прочь. Теперь ее поместят в карантин. Если там есть настоящие больные лапеной, Пристрастие наверняка заразится. Сердце отчаянно колотилось, внимание уплывало. Она чувствовала странную смесь облегчения, стыда и страха. Облегчения – оттого, что ее-то уж точно не уведут отсюда жуткие люди в золотых масках. Стыд из-за этого облегчения и страх: а вдруг все-таки… Нет! Ни в коем случае! Невозможно!

Клирик наконец кивнул Откуде, видимо удовлетворенный ее ответами.

– Все в порядке, – сказал он. – Вы можете выйти в город.

Женщина кивнула в ответ:

– Благодарю вас.

София видела, насколько глубоко потрясена была нигилизмийка. Не прибавив больше ни слова, женщина подобрала обе сумки, свою и подруги, и побрела в сторону арки.

Уполномоченный по заразе наконец обратил бесстрастный взор на Софию. Писец приготовился зафиксировать ее ответы.

– Вы прибыли сегодня с Нового Запада? – прозвучал первый вопрос.

– Да, – с вымученной улыбкой ответила София.

– Что вас сюда привело?

– Поиски родителей, – сказала она. – Они приехали сюда много лет назад. Я надеюсь отыскать их следы.

Клирик немного помолчал, потом эхом повторил услышанное:

– Надеетесь отыскать их следы?

– Да, на самом деле я здесь проездом в Гранаду. Там в нигилизмийском архиве лежит документ, написанный моей матерью.

Клирик задумался над услышанным, затем кивнул в сторону ящика:

– А это что такое?

– Кадки с саженцами.

Должно быть, здоровенный замок внушил уполномоченному определенные подозрения, но делать вид, будто ящик принадлежал ей, было невозможно. Вдруг ее попросят открыть коробку? Ключа-то нет!

– Зачем вы это привезли?

– По просьбе друга, – сказала София. – Это подарок человеку, которого я должна встретить в Севилье.

– Имя и адрес этого человека?

София открыла сумку и вытащила «Где купить карту…». Там был раздел, касавшийся Севильи. По возможности изображая спокойствие, девочка перелистнула страницы.

– Джильберто Херез, – сказала она клирику, найдя в книге нужное место. – Калле Абадес!

Уполномоченный снова помедлил. Затем быстро обратился по-кастильски к писцу, прилежно заносившему на бумагу ответы Софии. Тот что-то ответил. Последовал новый заученный вопрос:

– Вас в последнее время посещали какого-либо рода призраки или видения?

Сердце ухнуло вниз.

– Нет, – сказала София.

– Беретесь ли вы утверждать, что любите жизнь, дарованную вам Господом?

– Да.

– Желаете ли вы, чтобы эта жизнь прекратилась?

– Нет.

– Страдаете ли вы от уныния духа? Знаете ли кого-либо… – он чуть помедлил, – кого-либо, помимо путешественницы по имени… – он оглянулся на писца, тот заглянул в записи и подсказал, – по имени При-стра-стие… кто также страдал бы от уныния духа?

– Нет, – сказала София, – не знаю.

– Если вам доведется впасть в состояние, именуемое упадком или унынием духа, принимаете ли вы обязательство тотчас покинуть город, предаться уединению и умереть в одиночестве, дабы не заразить любящих жизнь?

Перспектива столь жуткой участи развернулась так неожиданно, что София даже заколебалась. Клирик пристально наблюдал за нею.

– Да, – сказала она. – Принимаю.

– Назовите свое имя и место жительства.

– Эфемера Тимс из Бостона, Новый Запад.

– Все в порядке. Можете выйти в город, – сказал клирик.

Писец свернул бумаги.

– Спасибо, – поблагодарила София.

– Вот только, – уже поворачиваясь, чтобы уходить, сказал священнослужитель, – боюсь, вам не удастся передать саженцы адресату. Джильберто Херез умер от лапены еще в прошлом году.

22 Сокольничий и призрак

Удачливыми охотниками вскоре было открыто, что золотые глаза четырехкрылов продолжали источать свет даже после того, как этих тварей убивали. Нетленные, словно воск, они могли служить вместо свечей и масляных ламп. В Севилье и Гранаде их некоторое время даже использовали для уличного освещения, но горожане тотчас же разворовали драгоценные шары все до единого. Теперь их можно видеть только в частных домах.

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

29 июня 1892 года, 10 часов 13 минут

София даже не предполагала, что саженцы окажутся настолько увесистыми. По ровному месту катить груз не составляло большого труда, но стоило выбраться на мощеную улицу, и продвижение тотчас замедлилось. Камни были выпуклыми и неровными, ящик на каждом шагу кренился и застревал. Рюкзак Софии, притороченный к ящику, мотался туда-сюда и съезжал…

Пыльные апельсиновые деревья неподвижно стояли под убийственным солнцем. Приложив немалые труды, София все же добралась до главной площади – плазы, как здесь выражались. К синему небу перед ней возносился недостроенный Севильский собор – арки, башенки, остроконечные шпили… В книге Эспаррагосы говорилось, что строительство началось за много веков до Великого Разделения. Моровое поветрие вызвало всеобщий застой, соответственно, все работы заглохли. Незавершенный собор стоял одинокий и грустный, как несбывшаяся мечта.

Тем временем усилия Софии незамеченными не остались. К ней приблизилась женщина в длинной вуали, она вела за руки двух маленьких девочек. Девочки, облаченные в белые платья, такие длинные, что подолы тянулись по мостовой, завороженно разглядывали юную чужестранку. Возле собора сидели трое стариков, беззубые, с морщинистыми, точно сушеные абрикосы, лицами. Они хихикали, указывая пальцами на ее ящик. А на углу, как раз где София свернула на площадь, лежало шерстяное одеяло. Там стояла на коленях старуха и умоляюще тянула руки к прохожим…

Софии нечего было ей подать. Дергая ящик, она покинула площадь и потащилась дальше улицами, стараясь, по крайней мере, держаться в тени. Она пыталась добраться до магазина, упомянутого в перечне продавцов карт. Пусть Джильберто Херез и умер, но магазин-то должен работать?.. И еще ей требовалось купить еды. У нее были с собой деньги, ходившие дома, но ни золота, ни местной валюты она с собой не привезла.

В гавани она пристально изучила карту Севильи и теперь следовала проложенным маршрутом, упорно таща поклажу по неровным камням. От жары мутилось в голове. Ноги дрожали, по лбу каплями стекал пот. Она уже сомневалась, правильный ли сделала выбор. Может, стоило оставить проклятый ящик на борту «Истины»? Уж верно, она и без него добилась бы помощи от товарища Угрызения. Если он появится, значит будет расположен помочь ей – с ящиком или без…

Тяжелая коробка вдруг покатилась вперед легко, словно сама по себе. София даже споткнулась. Увернувшись от толчка, она оглянулась: что такое? Оказывается, ящик подталкивал ладонью рослый мужчина в плаще с надвинутым капюшоном.

– Похоже, вам не помешала бы помощь, – сухо произнес он по-английски.

Голос был низкий, мужчина говорил с заметным акцентом. Такой акцент София уже слышала в речах путешественников, посещавших Шадрака: этот человек был из Сокровенных империй. Под капюшоном угадывался щетинистый подбородок, светло-русые волосы, по длине и цвету сходные с ее собственными, и орлиный нос. Глаза в тени капюшона рассмотреть было труднее. София вполне обоснованно засомневалась: поношенные сапоги, длинный меч под плащом, на плече – лук и колчан… Мужчина же упирался ладонью в деревянную стенку.

– Вперед, – сказал он тоном погонщика мулов. – Я подтолкну.

София слишком устала, чтобы спорить. Просто взяла переднюю ручку и потащила. Дело сразу пошло куда веселей, ей даже понадобилось усилие, чтобы не запутаться в мысленной карте. Они миновали улицу мясников, где в тени висели на крюках туши, а у каждого входа витали рои мух. Свернули в переулок, где две молодые женщины чесали шерсть, сидя у дома. Часовня на маленькой площади наполняла воздух густым запахом благовонных курений. София бросила мимолетный взгляд сквозь открытую дверь лавочки: пучки сушеной лаванды, свисающие с потолка, белые свечи всех размеров и форм… Еще несколько минут быстрым шагом по тихим улицам – и они добрались до нужного адреса в еврейском квартале. София остановилась и вытерла пот со лба.

– Пришли, – сказала она и обернулась к мужчине в сером плаще. – Спасибо большое.

– Всегда пожалуйста, – коротко ответил он и удалился туда, откуда пришел.

София с некоторым изумлением проводила его взглядом.

«Даже самые дружелюбные люди в этой Севилье не очень-то дружелюбны», – подумалось ей.

Удаляясь, человек в сером плаще вскинул левую руку, и тотчас же, свалившись точно из ниоткуда, ему на запястье, на кожаную перчатку, уселась серо-бурая хищная птица. Повернула голову и уставилась на Софию. Черные глаза сверкали пугающе ярко.

Краешек крыши бросал на мостовую узкую тень. София встала там, стараясь перевести дух. А ведь улочка могла бы быть красивой: раскрашенные двери и ставни, ящики для цветов… Даже мостовая чем-то напоминала родную Ист-Эндинг. Увы, самый воздух здесь, казалось, был напоен всеобщей подозрительностью и запустением. Иные дома стояли нежилыми: окна разбиты, дверные арки замусорены. Таких по всему городу было полно…

София постучала в дверь лавки, по большому счету уже ничего хорошего не ожидая. Вывеска косо висела на единственном уцелевшем гвозде, забранные ставнями окна выглядели не очень-то гостеприимно… Изнутри никто не отозвался. София совсем поникла, но постучала еще. Когда ответа не последовало и на третий раз, она присела на порог и стала думать, как же быть дальше. К магазину карт она пришла по наитию, за неимением лучших идей. По ходу дела ей нужно добираться в Гранаду, но как организовать переезд, если она ни еды добыть себе не могла, ни на ночлег устроиться?..

София прислонилась затылком к закрытой двери, всеми силами стараясь не подпустить к себе панику. Привычно сунула руку в карман и нащупала серебряную катушку, ища хоть какой-то поддержки. Вот бы перенестись обратно домой, в Бостон!..

Стоило подумать о доме, о Шадраке, о возвращении Тео, о кленовом торте миссис Клэй, и глаза наполнились слезами. Ну почему, почему рядом нет Тео? Уж он не просто сообразил бы, как поступить в такой ситуации, он еще и шутку бы подпустил… Эта мысль заставила девочку улыбнуться, но слезы продолжали капать – такие соленые, что даже щипало щеки.

«Мне воды не хватает, – сообразила София. – Вот почему сил не стало и в голове туман!»

Она почувствовала себя еще более подавленной и беспомощной. Где-то дальше по улице открылась и снова закрылась дверь. София приподняла веки и поглядела влево-вправо, прикрываясь рукой.

«Вот сейчас начну во все подряд двери ломиться! Небось у кого-нибудь достанет доброты напоить меня и накормить».

Кое-как поднявшись, София вскинула на плечо сумку, перешла улицу и постучала в низкую синюю дверь напротив. Никто не отозвался. София вновь постучала. На сей раз изнутри послышался звук. Правда, сама дверь не отворилась – лишь маленькое зарешеченное окошко на уровне глаз. София с надеждой заглянула внутрь. Оттуда на нее смотрела старуха.

– Прошу вас, – по-английски проговорила девочка. – У вас не найдется немножко воды и еды?

Она подняла руку к лицу, изобразив, что ест. Потом взяла невидимый стакан и опрокинула в рот.

– Пожалуйста…

Еще мгновение старуха молча смотрела на нее. Потом окошечко захлопнулось.

Софию словно ударили по лицу: первый отказ, как известно, самый болезненный. Из-за следующей двери никто так и не откликнулся. Из-за третьей ее окатили потоком невразумительных слов, после чего захлопнулось и это окошечко. Четвертый и пятый дома выглядели необитаемыми, но она все равно постучала – безрезультатно. У шестой двери в ящиках красовались цветы, ставни – распахнуты. Дверь и ставни были одинаково выкрашены ярко-желтым. В отличие от остальных домов окошечка здесь не было. София постучала громко, насколько духу хватило.

Спустя несколько секунд дверь приоткрылась. Выглянула молодая женщина.

– Простите, у вас не найдется немного еды и питья? – спросила София и повторила свою пантомиму.

Женщина помедлила, словно бы в нерешительности. Волосы у нее были повязаны платком, поверх синего платья – передник, усыпанный мукой. Юбки неожиданно всколыхнулись, и мимо колен матери протиснулся мальчишка лет трех, не более. Он толкал дверь, чтобы лучше видеть происходящее, и, раскрыв рот, смотрел на Софию. Щеки у него были в муке. София улыбнулась ему, чувствуя, как лопаются пересохшие губы.

– Привет, – сказала она малышу и легонько помахала рукой.

– Ве-е, – отозвался он и помахал в ответ.

Женщина молча смотрела то на Софию, то на ребенка. Потом наклонилась и что-то сказала мальчонке. Тот исчез, словно его на веревочке утянуло внутрь дома. Женщина повернулась и по-кастильски обратилась к Софии, указывая на улицу. Голос звучал вроде приветливо, только София не поняла ни единого слова. Она так и сказала:

– Не понимаю…

– Агва, – произнесла женщина. И повторила для внятности: – Агва!

Потом сделала движение руками, помещая одну поверх другой, словно по канату лезла. София удивилась и тут же сообразила: «Нет! Она воду из колодца достает!»

– Ясно, спасибо…

Женщина вскинула палец, веля Софии повременить. Тут же вновь появился малыш и передал матери ломоть хлеба – коричневого, с изюмом. Женщина улыбнулась, чмокнула отпрыска в макушку, что-то шепнула. Ребенок послушно повернулся и протянул хлеб Софии.

Кажется, изнеможение делало ее слезливой. Ресницы намокли уже второй раз в течение одного часа. София протянула руку, взяла хлеб.

– Спасибо огромное, – сказала она. – Никогда вашей доброты не забуду… Спасибо!

Мальчик застенчиво улыбнулся и сложил руки на животе. Женщина тоже улыбнулась, указывая вдаль по улице.

София еще раз горячо поблагодарила добрых людей и пошла прочь, на ходу запуская зубы в свою добычу. Рот совсем пересох, глотать было трудно, но хлеб все равно показался ей восхитительным. Он был подслащен медом, сочные изюмины взрывались на языке. За поворотом узенькой улочки открылась крохотная плаза, безлюдная, с каменным колодцем посередине. София устремилась к нему, не удержавшись от победного вскрика. Спрятала в сумку драгоценный недоеденный ломоть, прицепила ведерко на карабин и опустила в колодец. Плеск, раздавшийся внизу, показался ей самым восхитительным звуком на свете. София вытащила ведро, перебирая веревку, в точности как показывала женщина, и принялась пить – жадно, словно не один день странствовала в пустыне. Какое счастье!.. Напившись, девочка поставила ведро на край колодца и со счастливым вздохом осела наземь. Ей значительно полегчало, и даже обстоятельства, в которых она очутилась, перестали казаться такими уж безнадежными. В конце концов, у нее были еда и вода – не это ли важнее всего?..

Поднявшись, она пошла забрать ящик и рюкзак – и вдруг задумалась о растениях внутри. Если уж она едва не погибла от жажды и жары, то каково приходилось саженцам?.. София зачерпнула из колодца еще ведро, отцепила от веревки и понесла по улочке. Поливка сквозь дырочки для проветривания потребовала немалой изобретательности и творческого подхода. В конце концов она поднялась на крыльцо заброшенного магазина и смогла залить воду в отверстия. Приникла к ним лицом… Кажется, внутри в самом деле просматривались зеленые стебельки…

Возвратив к колодцу ведро, София вновь почувствовала, как накатывает усталость. Что делать дальше – было решительно непонятно. Ладно, она все-таки добыла себе пропитание: уже подвиг! Девочка со всем возможным удобством устроилась на крыльце, в тени своего ящика. Опустила голову на рюкзак – и почти сразу крепко уснула.

6 часов 42 минуты

Пробуждение оказалось не из приятных: что-то острое тыкалось ей в плечо. София открыла глаза. Улицу успели затопить поздние сумерки, а непосредственно над ней стоял какой-то старик. Он что-то быстро и настойчиво говорил по-кастильски и концом длинной палки тыкал Софию в плечо.

– Эй! – Она перехватила клюку. – Хватит уже, я проснулась!

Сердитый ответ прозвучал опять по-кастильски. София поднялась.

– Я вас не понимаю, – нахмурилась она.

Мимика вкупе со словами произвела неожиданный эффект: старик замолчал.

– Ла-пе-на? – спросил он затем, медленно и раздельно.

– Нет! – решительно ответила София и энергично мотнула головой. – Нет, я не больна. Просто устала!

Она сунула сложенные руки под щеку, изображая желание поспать. Потом из общих соображений обозначила жестами проблему еды и питья. Раз уж дед озаботился, не больна ли она, чего доброго, и с этим поможет…

К сожалению, намек насчет помощи мигом отбил у собеседника всякий интерес к ней. Старик оперся на палку, окинул девочку свирепым взглядом из-под косматых бровей и, буркнув что-то на прощание, захромал прочь. София проводила его взглядом и вздохнула. Такое впечатление, что молодая женщина, поделившаяся с ней хлебом, – единственный добрый человек на всю Севилью… Пройдя еще несколько шагов, старик дотянулся длинной палкой до уличного светильника. Ловким движением пересадил маленькое пламя на свечной фитилек внутри. Опустил палку, двинулся дальше…

София вновь уселась на пороге, потерла глаза. Свечка не слишком-то рассеивала уличную темноту. Холодно еще не стало, но после заката сухой воздух сделался заметно прохладней. Уличный ночлег обещал обернуться весьма сомнительным удовольствием. Мелькнула мысль, а не попросить ли снова помощи у доброй хозяйки, но София прогнала ее прочь. Встав, она огляделась и стала прикидывать, не получится ли забраться в один из брошенных домов. Между тем быстро темнело…

Ее внимание привлекло смутное движение возле плазы. Кто-то вышел на улицу?.. Вроде бы женщина. София видела очертание юбок. Уж не та ли, что хлебушком угостила? Нет, дверь другая. Фигура сдвинулась с места и поплыла над мостовой прямо к Софии. Девочка вышла на середину улицы, исполнившись внезапной надежды. Не иначе, кто-то заметил ее спящую и решил пожалеть!

– Здравствуйте, – окликнула она нерешительно.

Фигура придвинулась ближе. София прищурилась.

– Здравствуйте…

Та поманила рукой… и София узнала ее.

– Это ты? – прошептала она.

Бледная фигура придвинулась еще на шаг.

– Ты последовала сюда за мной? – Голос дрожал, заветное слово вырвалось, точно молитва, возносимая Судьбам: – Мама?..

И она сама сделала шаг навстречу. Бледный абрис Минны был хорошо виден ей, но черты лица и детали платья пребывали в тени. Вот она чуть приподняла голову… и это более всего другого сошло за улыбку.

– Сокольничий и процветшая рука пребудут с тобой, – прошептала Минна.

– Что?..

– Сокольничий и процветшая рука пребудут с тобой…

И Минна воздела руку, развернув ее ладонью к Софии.

София сделала еще шаг вперед, поднимая руку в ответ.

Тут, безо всякого предупреждения, мимо уха что-то прошелестело – как тростник зашумел. Стремительный вихрь разорвал воздух… То, что пронеслось, врезалось в бледную фигуру, воткнувшись глубоко и беззвучно, как нож в подушку. Видение смялось, распалось…

– Нет, – ахнула София, бросаясь вперед.

Она подбежала туда, где только что стояло видение, но обнаружила лишь длинное бледно-зеленое древко: грубой работы стрела, сработанная из свежесорванной ветки. На ней не было отметин, совсем никаких, будто она вовсе и не сталкивалась с препятствием. София оглянулась. Посреди улицы возник человек в сером плаще. Откинув капюшон, он шел к ней с луком в руках.

– Что ты наделал!.. – закричала она.

– Ничего особенного, – отрывисто прозвучало в ответ.

София дико озиралась:

– Где она? Она только что была здесь!

Стрелок крепко взял ее за руку повыше локтя.

– Прекрати, – сказал он. – Ее здесь нет.

Она попыталась стряхнуть его руку.

– Пусти! Я должна найти ее!

– Я сказал – прекрати, – ровным голосом повторил стрелок. – Послушай меня. Призрак в тени – не то и не та, кем ты считаешь его. Это иллюзия!

– Тебе-то откуда знать!.. – София запоздало осознала, что плачет. – Тоже, выискался! Ты ничего не знаешь о ней! Я должна ее отыскать!

Она забилась в его хватке, пытаясь высвободиться.

– Я точно тебе говорю: это не она. – Стрелок взял Софию за плечи, так, чтобы она смотрела ему в лицо. – Жизнью своей ручаюсь, – продолжал он медленно, – то, что ты видела сейчас, было иллюзией. Его подослали с одной-единственной целью: сбить тебя с пути и отправить в небытие.

София плакала и мотала головой.

– Могу доказать, – проговорил он тихо. – Хочешь?

Она снова затрясла головой.

– Посмотри мне за плечо. – Он опустился на колени на мостовую, освобождая обзор.

София ахнула, вздрогнула, рванулась… Стрелок держал крепко.

– Гляди как следует! – произнес он с нажимом.

На расстоянии в несколько домов в тени стояла бледная фигура. Рослая, широкоплечая… Видение стояло, повесив голову, апатично прислонившись к стене.

– Кто это? – прошептала София.

– Никто. Смотри внимательно.

Не поворачиваясь, он развернулся на коленях. Взял срезанную ветку-стрелу, бросил на тетиву, натянул лук… Стрела попала точно в цель, беззвучно канув в призрачную фигуру, и та бесследно рассеялась. Стрела со стуком упала на мостовую.

– Видела?

– Да…

– А знаешь, как я отличаю подосланное видение от тех, кого я вправду любил или всем сердцем жаждал найти? – жестким голосом спросил стрелок.

– И как?..

– А вот как. Уже два года я каждую ночь посылаю ему в сердце стрелу…

23 Сомневаясь в заступнике

В первой половине столетия большинство парламентариев проживали на Маячном холме. Близость к зданию Палаты представителей составляет немалое удобство, да и виды там недурны. После 1850 года депутаты стали покупать дома на Державном проспекте, рядом с общественными садами. Места для прогулок, престижное общество, простор для роскошного строительства – все это привлекало состоятельную часть бостонцев, как политиков, так и далеких от политики горожан.

Шадрак Элли. История Нового Запада

6 июня 1892 года, 9 часов 00 минут

Тео явился к дому Нетти Грей, будучи исполнен надежд. Большую часть вечера он провел в размышлениях. Он пока не мог вычислить связей между подводными течениями, но не сомневался – они имели место. Еще как имели!

На Златопрут – Вещую, о которой рассказывал Майлз, – напал голем. И големы же работали на Бродгёрдла. Златопрут оправлялась от ран в доме Блая. И вот Блай погиб, а Златопрут пропала без вести. Видимо, связи между этими событиями могли прояснить неведомые покамест ответы на некоторые вопросы. Как вышло, что Бродгёрдл связался с големами? Чего ради ему понадобилось нападать на Вещую? Куда пропала Златопрут? Как она связана со смертью премьера?

Тео замотал головой. Ну почему рядом с ним не было Софии! Вместе они бы мигом во всем разобрались. София всегда усматривала взаимосвязи там, где более никто их не видел…

Тем не менее, подбираясь к окошку дома Греев, Тео крепко надеялся, что инспектор за минувшие двадцать часов нарыл нечто важное. И тогда-то все причины и следствия станут очевидны!

Нетти снова бренчала гаммы. Тео с задумчивой улыбкой наблюдал за ней сквозь окно. Добив одну гамму, Нетти сделала маленький перерыв. Посмотрела куда-то поверх пианино. Намотала локон на пальчик. Еще посмотрела в пространство. Вновь заиграла…

Тео стукнул в окно.

Его вознаградил вспыхнувший радостью взгляд синих глаз: Нетти его ждала.

– Доброе утро! – сказала она, распахивая окно. – Никак уже девять?

Тео широко заулыбался:

– Доброе утро, Нетти. И верно, девять часов!

Я хотел раньше прийти, но мы уговорились на девять, я к девяти и подгреб… Хотя, правду тебе сказать, еле дождался!

Нетти польщенно улыбнулась в ответ и шире раздвинула створки. Потом ее брови встали домиком в этаком предвкушении ужаса.

– Я так рада видеть тебя, потому что могу рассказать тебе нечто потрясающее! Все думаю об этом, думаю… Просто терпежу нет никакого!

Тео ловко перепрыгнул через подоконник, уселся вместе с Нетти на маковые лепестки дивана и озабоченно спросил:

– Нетти, даже не сомневайся, ты все-все можешь мне рассказать… Что случилось?

Она обмахнулась ладошками, словно невыносимый груз размышлений должен был вот-вот покрыть волдырями ее щеки.

– Я так волнуюсь, Чарльз, так волнуюсь… Я с самого начала знала, у папы расследование, связанное с важными государственными делами… Но чтобы настолько! Государственные дела, они же как приливная волна… и мой папа оказался на пути у этой волны!

Тео преисполнился сочувствия:

– Не повезло твоему папе…

– Ох, Чарльз, ты не понимаешь… – Нетти продолжала, понизив голос: – Новый Запад на грани превеликой беды, и лишь мой папа может предотвратить ее!

Тео старательно подыграл ей, изобразив священный ужас, восхищение, озабоченность:

– Во имя Судеб! Да что ты такое говоришь?

– Слушай… – Нетти сделала театральную паузу, сполна наслаждаясь волнением слушателя. – Папа вчера побеседовал с арестантами, взятыми за убийство премьер-министра Блая!

– Не может быть, – поразился Тео.

– Поначалу один из арестантов заартачился и не хотел с ним говорить…

Он нахмурился, поджал губы:

– Грубость какая…

– Только мой папа сумел найти к ним подход и убедил их все ему рассказать!

– Так они сознались?

– Нет. – Нетти замотала кудряшками. – Однако папа узнал, что премьер Блай пытался удержать парламент от наложения эмбарго на торговлю с Объединенными Индиями!

– Ты имеешь в виду эмбарго Индий на нас, – автоматически поправил Тео. – Потрясающе!..

Нетти вдруг встала и скрестила на груди руки. Теперь она глядела на него сверху вниз, а выражение ее лица полностью изменилось.

– Да, потрясающе, – сказала она голосом, напрочь лишенным прежнего легкомыслия. – Я потрясена. Тем, что ты знал: эмбарго будет установлено с их стороны. Тем, как ты притворялся, будто вообще ничегошеньки об этом не знаешь, хотя на самом деле очень неплохо осведомлен!

И она улыбнулась хитрой и опасной улыбкой:

– Кто ты вообще такой? И почему так интересуешься расследованием убийства Блая?

Тео смотрел на нее, как громом пораженный. Он едва узнавал стоявшую перед ним девушку. Все те же бантики на туфлях, платье с рюшечками, оборочками и россыпью жемчуга… вот только хорошенькое личико чуть ли не скалилось.

– Я… – Больше Тео не смог выдавить ни слова.

– Ты, значит, решил, будто я безмозглая кукла, готовая первому встречному вывалить полицейские сведения? Легкий способ нашел добраться до инспектора Грея? Оно и понятно, Чарльз. Прямо на поверхности валяется! Хотелось бы еще знать – почему? Ты, может, на убийцу работаешь? Или сам – убийца?

– Нет! – в ужасе отрекся Тео и вскочил на ноги: – Я не убийца! Я знал Блая, он мне нравился… Я… – Он пригладил пятерней волосы. – Слушай, я тебе все как есть расскажу.

– Очень внимательно слушаю. – Нетти вновь сложила на груди руки.

– Я работаю у Шадрака Элли. Он мой наниматель… и друг. И он ни в чем не виновен, это я точно знаю. Вот я и лезу из шкуры вон, пытаясь доказать это. Они с Майлзом никого и пальцем не трогали. Блая грохнул кто-то другой, и этого кого-то я пытаюсь найти!

– А почему бы не предоставить дело полиции?

– Я не сомневаюсь, что полиция все расследует очень добросовестно. Но что, если настоящий убийца тоже далеко не дурак и так подтасует улики, как будто это Шадрак с Майлзом все сделали? Детективы ведь их не знают, как я! У них работа такая – всех и каждого подозревать. И получится, что они, сами того не желая, невинных засудят!

Нетти слушала его задумчиво, не перебивая. Когда он умолк, ее пальцы забарабанили по руке, словно по клавишам.

– Вообще-то, – со вздохом сказала она затем, – я с тобой совершенно согласна.

– Что?..

– Я тоже думаю, что Элли и Каунтримен ни в чем не виновны. Вещдоки очень уж однозначные, это не может не настораживать. А мотив у них какой? Чтобы Блай вот так всю свою политику на сто восемьдесят градусов развернул – чушь собачья, не верю. Не тот человек! Его взгляды формировались десятилетиями, за ними практический опыт всей жизни… И от всего отказаться? Ради богатства или амбиций? Не смешите мои тапочки…

Тео смотрел на нее, не зная, что и думать.

Нетти рассмеялась:

– Видел бы ты сейчас себя в зеркале!..

– Я… – Он тряхнул головой. – Ну ты даешь! Тебе бы точно на сцене играть…

– Спасибо, – с легкой улыбкой поблагодарила она. – Весьма ценю твой комплимент. На сей раз он, кажется, искренний…

Тео заулыбался:

– Еще какой!

Нетти сделала губки бантиком, на мгновение вернувшись к своему прежнему образу. Села на диван.

– Я, в общем-то, знаю, что на пианино играю ужасно. Просто… думать помогает.

Тео подсел к ней:

– Значит, ты считаешь, что Майлз и Шадрак невиновны? А папа твой сумеет это вычислить?

Нетти рассеянно отмахнулась:

– Мой милый папа… Он прелесть, я его очень люблю, но у него вместо воображения – полицейский устав. Вещдоки для него – кирпичи, чтобы строить из них башню… согласно проекту, без отступлений. А на самом деле это кусочки мозаики, помогающие историю сложить!

– Но его считают очень успешным расследователем…

Нетти подняла брови:

– Да что ты говоришь! Неужто до сих пор не догадался?

Тео испытал новое потрясение:

– Так это… все ты?

Нетти улыбнулась:

– Ну… зря ли у него последние три года дела в гору пошли.

– Как ты это делаешь?

Она вздохнула:

– Из кожи вон лезу, чтобы его гордость не ранить. Пробираюсь в кабинет, читаю все отцовские пометки по текущему делу… Начинаю видеть, в чем суть… По-настоящему, а не так, как им с коллегами кажется. Ну и потихоньку его подталкиваю в нужном направлении. Думаешь, это просто? – продолжала она, увлекаясь. – Большей частью он рассказывает мне о деле только в общих чертах. Вот и выворачиваешься иной раз наизнанку, чтобы направить его мысли куда надо и при этом не показать, как много мне на самом деле известно!

– Вау!.. – присвистнул Тео и выпрямился. – Почему ты мне все это рассказываешь?

Нетти привычным движением навернула локон на пальчик.

– Потому, – сказала она, – что мне нужен помощник на земле. Оперативник, скажем так. Я же не могу по чердакам и заборам носиться, как ты!

Она яростно наморщила нос, став, по мнению Тео, похожей на рассерженного хорька.

– В тот вечер, когда грохнули Блая, я попыталась выбраться наружу и кое-что проверить… и чем кончилось? Миссис Калькатти истерику закатила… – Нетти бессильно мотнула кудряшками. – Такие преступления раз в десять лет происходят! Я не я буду, если не раскрою его!

Ее слова произвели на Тео глубокое впечатление. Не подлежало сомнению: Нетти Грей способна стать могущественной союзницей – либо нешуточной врагиней.

– Что ж, – сказал он, – насчет чердаков и заборов – это ко мне.

Нетти хищно улыбнулась:

– Отлично. Заключим сделку. Ты расскажешь мне обо всем, что нарыл, а я тебе расскажу все, что вычислю!

– По рукам, – кивнул Тео, впрочем понимая, что не сможет ей поведать ни о ноже, ни об окровавленной блузе, ведь тогда придется открыть, кто он на самом деле такой и как вышло, что он присутствовал при обнаружении тела Блая. И о Бродгёрдле рассуждать у него никакого желания не было, ибо причины, заставлявшие его подозревать этого человека, разглашению не подлежали.

«Ладно, я все равно могу кое-что ей дать, не поясняя, как разузнал…»

Вслух он сказал:

– Давай ты первая.

– Нет, давай ты, – уперлась Нетти. – Сделай жест доброй воли!

Тео усмехнулся.

– Что ж, справедливо. Начнем с женщины, на которую сейчас вешают всех собак: Златопрут. Я знаю, кто она такая и как к Блаю попала. – И он пересказал Нетти все услышанное от Майлза, опустив только свои прошлогодние стычки с големами. – Короче, я здесь, в Бостоне, запеленговал двоих чуваков с абордажными крючьями, – завершил он рассказ. – И хочу проследить эту зацепку.

– Офигеть, – отозвалась Нетти. Она слушала Тео внимательно и не перебивая, лишь подергивала темные завитки и временами прикусывала их концы. – Особенно в свете того, что есть у меня. Я о том, что показало вскрытие тела…

– И что же?

– Раны нанесены не ножом. Патологоанатом даже затруднился назвать орудие преступления. Он только насчитал четырнадцать колотых ран, нанесенных зазубренными остриями…

– Абордажные кошки, – сказал Тео.

– Именно! – Нетти сосредоточенно терзала очередной локон. – Значит, убить Блая мог тот же злодей, что напал и на Златопрут. Тут определенно какая-то история, которую мы не видим пока. Может, Златопрут знает что-то важное о происходящем на Индейских территориях? И она хотела это сообщить Блаю, а другие люди решили сохранить тайну…

– О чем, например?

– Например, о незаконном строительстве железной дороги. Или еще о чем-нибудь в таком духе…

Для Тео объяснение прозвучало не слишком убедительно.

– Ну… возможно.

– А может, – сказала она, – дело касалось пропавших тучегонителей. Вещих, которые так и не добрались до Бостона. Вдруг кто-то не хотел, чтобы Златопрут разведала их судьбу!

– Вот это уже по делу…

– Нам нужно накопать больше, Чарльз, – сделала вывод Нетти. – Больше кусочков истории! – И вскинула брови: – Итак, твой следующий шаг?

– Собираюсь проследить за теми ребятами с крючьями. Может, выясню, что у них на уме.

– Здравая мысль, – кивнула Нети. – А я в бумагах Блая пороюсь. Отец несколько коробок домой принес, – добавила она с коварной улыбкой. – И у него нет привычки заглядывать в ноты у меня на пюпитре. Благо учитель настаивает, чтобы я побольше гаммы практиковала…

19 часов 52 минуты

Маячный холм оставался живописным даже после наступления темноты. Уличные светильники желтыми шарами висели во влажном воздухе лета, кирпичные здания как будто отстранялись от них, прижмуривая забранные ставнями окна… Тео молча шагал по мостовой. Краденый велосипед он оставил у подножия холма, крепко привязав его к фонарному столбу. На подходах к особняку Бродгёрдла юноша замедлил шаги. Добравшись до кирпичной стены, он заглянул в отверстие садовой калитки. При обычных обстоятельствах в потемках вряд ли удалось бы что-нибудь разглядеть, но заднюю часть дома подсвечивали две газовые лампы. Как и ожидал Тео, двое големов по-прежнему стояли на карауле у садовой сторожки.

Тео стал ждать. Около двадцати часов послышались шаги: по дорожке к парадной двери торопливо шагали четверо офицеров полиции. Вот они миновали ворота, и один полисмен настойчиво замолотил в дверь. В окне второго этажа зажегся свет. Тео улыбнулся в темноте, отчасти подбадривая себя самого, отчасти же празднуя удачу первого предпринятого им шага. Словами не передать, как он волновался!

Огни в окнах продолжали загораться. Еще несколько минут, и дверь открылась.

– Добрый вечер, офицеры! Что вас привело сюда в столь поздний час?

– Мистер Бродгёрдл! Мы получили анонимное сообщение: вашей жизни угрожает опасность!

– Опасность? Какого рода?

– В записке говорилось, что сегодня вы принимаете гостей. Так вот, один из них – убийца, готовящий покушение!

Последовала пауза.

– Неужели похоже на то, что сегодня у меня гости?

– Ну… нет, мистер Бродгёрдл, совсем непохоже, но мы хотели бы убедиться… Вы же помните, как такое же сообщение уведомило нас, что в доме министра Элли совершено убийство премьера! Невозможно было поверить, но все подтвердилось!

– Что ж, отлично. Входите.

Офицеры вошли и закрыли за собой дверь. В окнах на первом этаже тоже вспыхнул свет. Потом открылась задняя дверь.

– Усмиряй! Доколе! – проревел Бродгёрдл нигилизмийские имена.

Тео услышал шорох шагов. Потом задняя дверь снова закрылась. Тео сразу бросился туда, где кованая решетка смыкалась с кирпичной стеной. Вскарабкался на забор, уставился внутрь сада: никого не было видно. Тео перебросил ногу через забор, спрыгнул на ту сторону. Едва ноги коснулись земли, напряженные нервы натянулись как струны, в голове словно тревожный колокол загудел. Времени в обрез. Пусть Бродгёрдл и позволил полицейским обыскать дом, его терпение наверняка скоро иссякнет…

Он тихо и быстро перебежал к садовому домику. Внутри, еле видимый сквозь грязные стекла, горел огонек. На двери – висячий замок. «Еще бы…» Было слышно, как громко возмущался в доме Бродгёрдл. Обогнув домик, Тео обнаружил два окна, конечно же крепко запертые. И еще одно маленькое окошко, смотревшее на кирпичную стену: оно было приоткрыто для проветривания. «Попался, Могила!» – возликовал Тео. Промежуток между окном и стеной оказался очень узким, фута полтора. В сторожку пролезть не удастся, но, может быть, получится заглянуть…

Тео распластался по стене и пополз вверх, упираясь ногами в швы кладки, пока не достиг подоконника. Отодвинул распашную створку, насколько позволяла стена, и заглянул внутрь.

На старом деревянном верстаке посреди комнаты стояла единственная газовая лампа. Виднелись садовые ножницы, лейка, моток веревки. Грабли, метлы, лопаты в углу, при них несколько жердей; в другом углу – пустые ящики для рассады. По стенам – еще верстаки, заваленные садовыми принадлежностями. Горшки, совки, джутовые мешки с перегноем. Стул…

В общем, ничего интересного. Самая обычная сторожка, где мог работать садовник. Тео озирался и вглядывался: где же секрет, что так бдительно охраняли големы?.. Ничего!

Из открытого окна на третьем этаже дома долетел голос Бродгёрдла:

– Ну? Удовлетворились? Дайте хоть остаток ночи поспать!

Тео разочарованно покачал головой. Сейчас вернутся големы…

В лампе дрогнуло пламя, и садовые ножницы, небрежно брошенные раскрытыми, предстали в новом свете. Что за странная ржавчина на режущей кромке?.. Уж не кровь ли?..

Самым непрошеным образом явилось воспоминание о том, как он правил фургоном Грэйвза. Уилки Могила тогда в первый раз доверил Тео вожжи, лишь потому, что фургон ехал пустым. Воздух был убийственно сухим, клячи, по обыкновению еле живые, двигались медленно. Тео обонял их запах: так могли бы пахнуть груды отбросов, оставленные на солнце. Сидя на козлах, он и сам чувствовал себя кучкой мусора. Тео в одиночку двигался из Рефьюджио в Касл: там Грэйвз назначил ему встречу. В то время Тео еще ничего не знал, зато все ненавидел. Могилу, фургон, необходимость тащиться по адской жаре. Самого себя – за то, что не сбежал, когда подвернулась возможность. Он ведь был здесь один при двух лошадях… пускай даже тощих и по большому счету никчемных…

Спустя годы, позволив себе поразмыслить на сей счет, Тео понял, с какой целью Уилки Грэйвз дал ему то поручение. Уж точно не затем, чтобы побыстрей прибыть в Касл на собственном быстром скакуне. Он хотел, чтобы Тео в полной мере прочувствовал свою трусость. Чтобы каждая из тех пятидесяти шести миль положила свою печать: ты не убежишь. Ты ни на что не способен. Грэйвз был в этом мастак. Он знал, что может сотворить с человеком медленное, постепенное нагнетание страха. Особенно с мальчишкой. Страх обессиливает. Даже когда свобода сама идет тебе в руки, ты не можешь ею воспользоваться…

…Тео решил, что видел достаточно. Он спрыгнул вниз, в щель между стеной и сторожкой. В момент его приземления полуоткрытые створки окна вдруг резко захлопнулись. Звук показался ему оглушительным: так и раскатился по тихому саду. Тео замер…

В доме сперва царило молчание. Потом во двор заторопилось несколько пар ног.

– Всем прочим оставаться внутри, – скомандовал кто-то из полицейских. – Заприте переднюю дверь и все окна нижнего этажа. – И обратился к хозяину дома: – Где, по-вашему, стукнуло? В сторожке?

– Не могу точно сказать, – проворчал Бродгёрдл. – Думаю, если и так, это, скорее всего, соседские кошки. Как-то сомнительно, чтобы у меня в садовом домике убийцы засели…

Его голос раздавался ужасающе близко. Тео вжимался в стену, мечтая стать крохотным насекомым и затеряться среди плюща.

– Как бы то ни было, сэр, мы обязаны проверить…

– Как скажете.

Последовала короткая пауза: Бродгёрдл возился с ключами. Потом заскрипел замок. Тео пригнулся еще ниже.

– Смотрите сами: здесь только садовые инструменты.

Тео понял: настал тот единственный момент, когда он еще мог смыться незамеченным. Иначе до самого утра придется сидеть скрючившись в сырой темноте. Пока полисмены обыскивают сторожку, он успеет обежать ее и удрать через сад. Тео знал: именно так ему и следовало поступить, но не мог заставить себя сдвинуться с места. В присутствии Грэйвза, от которого его отгораживала лишь тонкая стенка, у него путались мысли. Ему снова девять лет, и покинуть ухоронку решительно невозможно.

«Хватит сидеть! – кричал голос в голове. – Беги, дурень! Беги!»

Страшным усилием он принудил себя пошевелиться. Выбрался из щели, тихо-тихо прокрался вдоль забора, подальше от особняка, в темноту… Только оставив позади сторожку, он отважился перевести дух. Впереди лежал сад. Ему казалось – в целую милю шириной.

«У меня не получится. Меня увидят».

Плохо осознавая, что делает, Тео бросился к стене, прыгнул вверх… колючки ползучих растений впились в одежду и тело, пытаясь остановить его. Все же он перевалился через стену и наобум святых спрыгнул в соседний сад. Съежился под стеной, попробовал отдышаться…

Он слышал, как по ту сторону из сторожки выбежали люди.

– Кошки, говорите? – отрывисто поинтересовался офицер. – Нет, сэр, боюсь, в вашем саду завелись твари покрупнее. Я оставлю здесь двоих постовых…

– В этом нет никакой необходимости, – запротестовал Бродгёрдл.

– Я настаиваю. И я велю немедленно разбудить ваших соседей: необходимо разобраться, что за кошки тут шастают.

Тео зажмурился, пытаясь представить вид сверху. Вот он сам, вот стена. Дальше – улица, а за ней – весь Маячный холм… мерцающие светильники на каждом углу. Велосипед, ждущий в нескольких кварталах. Путей для отступления – множество. Выбрать нужный и…

Тихо поднявшись с влажной земли, Тео прошел задами садика куда меньше депутатского, с облегчением понимая: сосед Бродгёрдла был разумным и законопослушным. Не из тех, что окровавленные секаторы в садовых домиках прячут. И калитка в саду у него самая простая, с элементарным засовом. Тео открыл ее и вышел на тротуар. Тихо притворил за собой дверку, глубоко вздохнул… Медленно, ровным шагом, словно на поздней прогулке перед сном, перешел на другую сторону улицы. Сунул руки в карманы. Руки дрожали…

Спускаясь с холма к своему велосипеду, он постепенно приходил в себя. Он все же выяснил кое-что. И его не поймали. Накатившая эйфория была сродни легкому хмелю. Ужасы, пережитые всего минуты назад, казались смешными.

«Ну, погоди у меня, Грэйвз, – думал Тео и свирепо ухмылялся во тьму. – Ты по уши виновен, и на сей раз я все докажу. Не отвертишься!»

24 Стрелы Эррола

Поначалу считалось, что моровое поветрие постигало лишь тех, кто посещал пределы Темной эпохи. Вскоре, однако, выяснилось, что заболевание действовало не столь избирательно. Уже в первое десятилетие стало ясно, что путешественники из иных эпох, в особенности из позднейших, обладают гораздо бо́льшей сопротивляемостью. Из этого Папский престол логически вывел, что жители грядущих времен предались некоей дьявольщине, которая сверхъестественным образом и защищает их от лапены.

Фульгенцио Эспаррагоса. История Темной эпохи

29 июня 1892 года, 17 часов 15 минут

Эррол Форсайт, охотник за привидениями, сидел у стола и в неверном свете огонька чинил свой плащ. Сенека, сокол, устроился на другом конце стола: он чистил перья. Оба временами поглядывали на девочку по имени София. Прошло уже около получаса со времени встречи с фантомом, а она все не могла успокоиться. Она не стала возражать, когда Эррол покатил тяжелый ящик, – просто двинулась следом, всхлипывая и закрывая руками лицо. Теперь коробка с растениями стояла снаружи, во внутреннем дворике покинутого дома, где уже неделю обитал Эррол. На огне булькала нутовая похлебка…

Как же эта девочка напоминала ему младшую сестренку – Катрину! Эррол много лет не видел ее. Та же невозможная серьезность, выражение задумчивости, даже когда она радовалась. И полностью несчастный вид погруженного в себя человека, когда расстраивалась… Эррол улыбнулся про себя. Было время, когда он неизменно утешал Кэт, заставляя дроздов слетать ей на руку и клевать зерно из ладони… Наблюдая за этой девочкой, он уже пришел к невеселому выводу, что память об «убиенном» фантоме не отогнала бы и целая стая дроздов.

«Бедное дитя», – думалось ему.

Закончив шов, он завязал узелок и зубами перекусил нитку. Поднявшись, перелил похлебку в две керамические миски, белые с синим. Поставил миски на стол, выложил две ложки, повернулся к Софии:

– Иди есть.

София безмолвно подошла к столу. Но прежде чем сесть, открыла потрепанную книжную сумку и вытащила такой же мятый ломоть хлеба. Тот был надкушен.

– На вкус он лучше, чем с виду, – грустно проговорила София.

– Спасибо, – самым серьезным образом поблагодарил Эррол.

– И тебе спасибо, – пробормотала она, – за то, что к себе взял. – Она подняла голову, посмотрела ему в глаза. – И… за то, что на улице сделал. Хотя я так и не поняла, что там произошло…

– Все объясню. А сейчас давай поужинаем.

София принялась за еду и с изумлением обнаружила, что похлебка по-настоящему восхитительна. Она так набросилась на свою порцию, что даже обварила язык. Не сказав ни слова, Эррол положил ей добавки и сам принялся есть.

После двух мисок похлебки, куска хлеба и стакана воды Софии ощутимо полегчало. Только тогда она как следует огляделась.

В доме, где они расположились, когда-то можно было жить со всеми удобствами. Полки, умело вделанные в стену, заставлены бело-синими блюдами. Окна, разделенные вертикальными стойками, – в кружевных занавесках, над открытым очагом – медные котелки. Стол и стулья выглядели не новыми, но ухоженными. С потолка свисал кованый железный шандал, некогда ярко освещавший комнату. Теперь в нем торчали всего-то две свечки, да и то сущие огарки.

Среди хрупкой посуды и добротной мебели охотник на привидения выглядел совершенно чужеродной фигурой. Даже с откинутым капюшоном он лучше смотрелся бы где-нибудь в диких лесах, чем на уютной кухне, озаренной свечами. Рослый, угловатый, широкие мозолистые ладони, сильные пальцы… Темно-синие глаза захватили и удержали взгляд Софии, ей даже стало немного не по себе. Вглядываясь в этого человека, она не могла сказать о нем ничего определенного. Зато чувствовала, что он-то ее видит насквозь. Со всеми ее помыслами, со всем прошлым.

– Твоя птица ест хлеб? – спросила она, сметая со стола крошки.

Сокол взирал на них со всей холодностью высшего существа.

– Сенека – хищник. Он ест мясо, причем сам его себе добывает.

– Вот как! Значит, вы с ним оба охотники.

– Можно и так сказать. Сенека ловит мышей, а я – фантомов. Сразу вывод сделать можно, кто умней!

Эррол воздел палец. Стуча когтями по дереву, Сенека подступил ближе, потерся о палец головой.

– Я нашел его недалеко от Кордовы… Совсем птенец был – комочек белого пуха. Еще охотиться не умел…

Сенека, словно возражая, легонько прикусил его палец.

– Он и теперь лентяй порядочный, – сказал Эррол. – Ты у нас больше философ, чем хищник, правда, Сенека?

Сокол отвернулся, ушел на прежнее место и круглыми глазами уставился на огонь.

София немного понаблюдала за ним, потом повернулась к сокольничему. Эррол отложил ложку:

– Я обещал тебе рассказать, что собой представляют эти видения.

– Да.

– Здешние люди считают их порождениями Темной эпохи. Вроде бы они должны нас заманивать в чащу, на темные тропки, в пищу шипоносцам. – Он встал, потянулся, подбросил еще полено в огонь.

Днем было настоящее пекло, но все тепло ушло вместе с солнцем: ночь стояла холодная. Эррол снова уселся. Несмотря на свой рост, двигался он очень плавно, почти грациозно: ни одного лишнего движения.

– Возможно, люди не так уж и ошибаются. Я тоже не знаю наверняка, могу только рассказать, как сам с ними познакомился.

– Конечно.

– Я родился в Сокровенных империях. Ты, должно быть, это по моему выговору уже поняла… – София кивнула. – Моя семья живет недалеко от города Йорка, мы все служим нашему господину. Я был сокольничим, пока три года назад не уехал оттуда. Мой брат-близнец ухаживал за господскими лошадьми…

Он посмотрел на Софию, словно ожидая какой-то реакции, но она ничего не сказала. Лишь выжидающе поглядывала на него.

– Моего брата звали Освин, – продолжал Эррол. – Три года и семнадцать дней назад я видел, как Освина увел призрак.

– Увел? – ахнула девочка. – Призрак?..

Эррол кивнул:

– Он увидел что-то неясное, нематериальное, но вполне узнаваемое… и глаз оторвать больше не мог. Я видел, как все случилось, я был неподалеку. Помню, сумерки, мы в поле стоим… Я из конюшни шел, а он меня ждал: мы с ним часто вместе ходили, чтобы поболтать по дороге. Только в тот раз я до него не дошел: появился призрак.

– Чей?

– Не человека. Фантом напоминал животное… коня, сбежавшего, когда мы были детьми. Он так по-особенному вскидывал голову… в общем, я его сразу узнал, и Освин тоже. Я слышал, как брат его по имени звал. Помню, бегу к ним, а сам гадаю: это конь к нам вернулся или дух его? – Эррол покачал головой. – Оказалось, ни то ни другое. Эта жуткая штука вела его с поля на поле, дальше и дальше… Я бежал со всех ног: думаю, шут с ним, с конем, но брат!.. Он меня как будто не слышал, не замечал… Делалось все темней, и тут мы в лес углубились.

Эррол замолчал, уставившись в огонь. София ждала.

– Там я его потерял из виду, – неверным голосом проговорил наконец сокольничий. – Было так темно, что я чуть не сбился с тропинки, но лес все-таки пересек. За лесом раскинулся городок, и в нем, как выяснилось, видели моего брата. И в другом городке, дальше к югу…

Эррол быстрым движением смахнул что-то с ресниц.

– Не буду тебя утомлять подробностями… как я людей расспрашивал, по следам шел… Скажу так: я гнался за Освином целый год, все дальше на юг. К тому времени мы оказались уже в приграничье Папских государств, и я в собственном рассудке стал сомневаться. Однако здесь, – продолжал он неторопливо, – я убедился, что фантомов видели и другие. Они оказались далеко не такой редкостью, как я себе представлял, пока жил в Йорке. Я и сам стал их видеть во множестве. Они появлялись в сумерках, чтобы устремиться каждый к своей цели. Жители больших и малых городов к северу отсюда боятся их хуже смерти, думая, что призраки стремятся их околдовать и увести с собой в Темную эпоху. А потом я сделал случайное открытие. Как-то раз у меня кончились стрелы… – Эррол помолчал, улыбаясь чему-то своему. – Обычная ошибка новичка. Я и нарезал веток с апельсинового дерева. Стрелы получились не очень, слишком гибкие и тупые, но когда я попадал ими в фантомов, те исчезали! С тех-то пор я каждый день режу себе новые стрелы. Кроме свежего дерева, нет средства их отвадить, хотя бы на одну ночь. Потом они все равно приходят…

София радостно выдохнула.

«Она вернется назавтра, – подумалось ей. – Она пропала не навсегда».

Эррол взял было ложку, но вновь ее положил.

– Так я и достиг дороги из Севильи на край Темной эпохи… и вот тут окончательно потерял след. Больше никто не встречал Освина, хотя севернее видевших его было полно. Он бросался в глаза – светловолосый юнец из Сокровенных империй… да еще и моя копия. Поэтому мне так легко указывали дорогу. Однако потом след начисто оборвался. Это было два года назад.

Он надолго умолк, и София успела решить, что повествование кончилось. Сенека вновь простучал когтями по столу, изучил содержимое хозяйской миски, вернулся в свой угол и отвернулся от людей. София почувствовала, как рассеивается первоначальная опаска по отношению к Эрролу. Он, оказывается, во многом походил на нее саму. Тоже разыскивал пропавшего члена семьи, одолевал немыслимые расстояния… притом с весьма нечеткими перспективами. Рука потянулась в карман, нашарила серебряную катушку.

«Наконец кто-то, способный понять, что я делаю. Благодарение Судьбам, пославшим мне эту встречу».

Неожиданно Эррол заговорил снова:

– Вот тогда-то я начал видеть… Освина. Он всегда появляется в сумерках… да ты сама видела. Всегда печальный, жалкий такой. А лицо – как будто из монашеской книги страницу вырвали. Знать бы еще, что это значит! – Он нахмурился, в глазах отразился огонь, и они словно бы обрели собственное свечение. – Я отказываюсь верить, что мой брат погиб. Я видел призраки мертвых: они совсем не такие. Истинные фантомы отягощены горем, они источают его ядовитые токи… Эти же – легкие и словно фонариками подсвечены… Мой брат жив, – произнес он с яростной убежденностью. – Я в этом уверен!

– Он тоже заговаривает с тобой?

– Да. Несет какую-то чепуху.

– Каждый раз одно и то же повторяет?

– Нет, все разное. Я давно уже не прислушиваюсь. Слова не имеют значения: это все равно не Освин! – Эррол перевел дух, его лицо разгладилось, стало задумчивым. – За последние два года я всю страну вдоль и поперек обшарил. Никаких следов. Я дважды Темную эпоху кругом обошел… Внутрь, правда, не совался и не собираюсь.

София подумала над его словами:

– Это оттого, что ордена запрещают, или там просто слишком опасно?

– До орденских запрещений мне никакого дела нет. А вот с Темной эпохой шутки плохи. Она, может, из очень далекого прошлого выплыла… но вот она здесь – темное сердце Папских государств. У каждого из нас, – его глаза сузились, – есть внутри темнота, в которую лучше не вглядываться слишком пристально… И я не исключение. – Он стиснул кулаки.

– Я отказываюсь верить, что он туда угодил. Только не Освин! – Эррол наконец оторвал взгляд от огня и посмотрел на Софию. – А ты, верно, мать потеряла. Иначе она бы к тебе в виде призрака не являлась.

София кивнула. Синий пронизывающий взгляд вроде бы подобрел, хотя выражение лица и не изменилось.

– Они с папой пропали без вести, когда я еще маленькая была, – начала рассказывать девочка. – Они были путешественники, исследователи. Я приехала сюда, прослышав, что в Гранаде может найтись от них весточка. Моя мама оставила там свой дневник. Я планировала ехать с одной женщиной из Бостона, ее зовут Угрызение. Только она не пришла на корабль. Она… не знаю. Просто не знаю. Она вроде договорилась с кем-то в Севилье, чтобы меня встретили в порту. Туда никто не пришел, и я даже не знаю, появится ли кто. Так что в Гранаду добраться…

Она замолчала. Эррол некоторое время смотрел на нее, потом кивнул.

– Я поеду с тобой, – сказал он, не глядя на Софию.

И встал, чтобы подбросить еще полено в очаг.

Она заколебалась, не зная, принимать ли нежданное предложение.

– Спасибо, но… что же я буду тебя от поисков отвлекать…

– Ни от чего ты меня не отвлекаешь. А до Гранады дорога не близкая и не прямая: Темную эпоху с севера огибает… Поиски, говоришь? Знаешь, чем, по сути, я занимаюсь? Тычусь туда-сюда, стреляю в призрак своего брата… а сам он знай уворачивается от меня!

Он говорил без горечи, скорее, с тяжелой печалью, отдававшей, по мнению Софии, осознанием поражения.

– Мне надо повременить здесь, в Севилье. – Она подняла глаза и с удивлением заметила, что охотник за привидениями улыбается.

Она в первый раз видела его улыбку. Эррол стал как будто даже моложе. Он коротко рассмеялся:

– Да ты, смотрю, мне не доверяешь!

– Не совсем так, – серьезно ответила София. – Я очень благодарна тебе за предложение помощи, правда, очень! Но прежде чем отплыть из Бостона, я отправила весточку друзьям в Объединенных Индиях. Вот и думаю, может, лучше мне их здесь подождать. Это люди надежные, не то что всякие там нигилизмийцы!

– А-а… нигилизмийцы! – Эррол сделал паузу. – Значит, та тетка, что бросила тебя одну на корабле и с кем-то договорилась, а человек не появился, – она нигилизмийкой была?

– Да.

Эррол поднял брови и отвернулся к огню. Его лицо снова стало серьезным.

– Вот так, – сказал он, – и перестают доверять незнакомцам, да и правильно делают. Нигилизмийца, чтобы доверия заслуживал, днем с огнем не найдешь!.. А меня ты едва знаешь. Мало ли за кого я себя выдаю… – Он покачал головой. – Я тебе никакого худа не сделаю, но, если хочешь, ты дверь в мою комнату запри на засов, от греха-то подальше. Осмотрительной юной даме ни к чему оставаться ночью в пустом доме наедине с незнакомцем в капюшоне. Так, внешнюю дверь мы, пожалуй, тоже запрем…

Упрек заставил Софию смутиться. Он, конечно, был прав. Она слишком легко доверяла людям.

– Хорошо, – сказала она. – Спасибо тебе.

19 часов 42 минуты

Постель в маленькой комнате, выходившей окном во внутренний двор, мягкостью и удобством превосходила всякое вероятие. Но заснуть никак не получалось. Беспокойные мысли и жгучие неопределенности лишали разум покоя. Комнатка была прехорошенькая, наверняка здесь раньше жила девочка, ровесница Софии или помладше… Это навевало довольно гадкие мысли о смертях, приключившихся под этим кровом.

«Будем считать, – утешала себя София, – хозяева съехали, спасаясь от лапены. Вот только почему они все вещи оставили?»

Она вздыхала и крутилась с боку на бок. Все не могла решить, как же ей поступить. Остаться в Севилье и ждать прибытия «Лебедя»? Или ехать на восток, пробиваться в гранадский архив, искать там дневник – единственный ключ к исчезновению родителей? Может, еще появится товарищ Угрызения?.. София села в постели и распахнула ставни на окне, выходившем во дворик. Комната сразу наполнилась лунным светом. Глядя на звезды над севильскими крышами, София представила, как по спящему городу бесшумной тенью крадется болезнь.

Она была совершенно измучена, но понимала: заснуть не удастся.

Подумав, София вытащила из сумки тетрадь для заметок. Яркая луна позволяла испещрять листы рисунками и словами. Вот под карандашом возник уполномоченный клирик, а перед ним – Откуда и Пристрастие. Вот малыш с мамой, угостившие хлебом. Старик-фонарщик… Эррол Форсайт и видение Минны Тимс. Софии даже не верилось, что столько всего произошло в один день. Она рисовала, а колокольный звон за окном отмечал прохождение ночных часов. Вторая стража, третья, четвертая… Потом колокола позвали к заутрене.

Уже близился рассвет, хотя небо еще оставалось совсем темным. В это время София расслышала странный звук: что-то напряженно поскрипывало, словно деревянная стена дома на сильном ветру. Потом – резкий треск: будто расщепилась доска. София в первый миг подумала о двери на улицу, но нет. Звук доносился со стороны дворика. Когда последовало что-то вроде взрыва и деревянные обломки застучали о камень, София бросилась к окну. Посмотрела вниз…

Деревянный ящик разлетелся в мелкие щепы. Растения, росшие внутри, разнесли свою деревянную темницу и вырвались на свободу. Земля была раскидана, успевшие сформироваться цветы казались частью затоптанными, словно кто-то продирался сквозь них.

София ахнула и шарахнулась от окна.

– Эррол!.. – закричала она.

Отперла дверь и выскочила в коридор. Она слышала, как охотник возился в комнате напротив, как шлепал ногами по полу. Потом забарабанил в дверь изнутри:

– Отопри, София! Отопри!

Но она молча стояла в коридоре и не двигалась с места – смотрела на фигуру в пяти шагах перед собой. Рослая, странно подсвеченная, испускающая золотой свет, словно пламя свечи, женщина загораживала дорогу Софии и протягивала к ней руку, как бы призывая оставаться на месте.

– Не двигайся, – проговорила она затем.

Казалось, ее голос вился бархатной ленточкой, обволакивал, связывал. Потом женщина простерла обращенную кверху ладонь, и руку тотчас обсыпало золотыми цветами.

– Ступайте, – прошелестел голос.

И легким движением женщина бросила цветы Софии. Они взлетели туманом лепестков и пыльцы, густым, словно дождевая туча. София перестала различать что-либо перед собой – только плотный золотистый туман. Дыхание застряло в гортани…

Часть III Испытание

25 Пропавшие вехи

15 марта 1881 года

Мы нисколько не удивились, узнав, что Бруно не просто был добр к Розмари, но стал ее учителем и лучшим другом. Она многое рассказала нам о том годе, что он прожил на ферме. Бруно поведал ей о своих приключениях, нередко пел и еще чаще смеялся. Он все пытался разбить ее немоту, заговаривая с девочкой на своем убогом кастильском, когда же это не помогло – перешел на родной английский. Бедняжка Розмари так и не заговорила, но понемногу начала понимать чужой язык, правда, общалась с постояльцем в основном жестами. Бруно вслух читал ей английские книги, приобщая таким образом Розмари к миру Нового Запада. Немота девочки никогда не раздражала его, да и затруднений особых не вызывала. Наш друг был столь деликатен, что Розмари даже временами забывала о своей неспособности говорить.

Так в новых обстоятельствах проявились те самые качества, что и нас привлекли к Бруно Касаветти при нашей первой встрече в Бостоне много лет назад. Те же свойства души сделали его нашим излюбленным спутником во множестве путешествий. Из-за них, покинув малютку Софию, мы поспешили в столь отдаленную эпоху в надежде его разыскать. Мы с немалым чувством слушали рассказы Розмари о доброте Бруно… после чего – с нарастающим ужасом – повесть о его последних месяцах в Муртии.

– Бруно завораживали рассказы об Авзентинии, – сообщила нам Розмари. – Чего, собственно, следовало ожидать. Изначально он прибыл в Папские государства с целью нанести на карту границы Темной эпохи, но Авзентиния его отвлекла. Слухи о чудесном городе привели его в Муртию, а когда их истинность подтвердилась, он решил здесь задержаться. Он пытался понять, каким образом возникло подобное диво. Он каждый день пересекал каменный мост и возвращался лишь в сумерках. Он посетил все лавочки, торгующие картами, задавал все мыслимые вопросы… Ему отвечали дружелюбно, но бессодержательно. Ни у кого не находилось для него карты. Постепенно он пришел к убеждению, что жители Авзентинии скрывали происхождение и предназначение города, и это был единственный утраченный ответ, для которого не нарисовано карты.

А потом настал тот ноябрьский день, когда он вернулся настолько потрясенным, что меня попросту испугал его вид. Бруно больше не улыбался. Он даже в глаза мне смотреть не хотел. Я схватила его за руку и спросила жестами: «Что случилось?» Только тогда он поднял взгляд – настолько горестный! «Она пропала, – сказал Бруно тихо. – Ее больше нет. Авзентинии больше нет. Темная эпоха поглотила ее».

Я была глубоко потрясена, что наверняка отразилось на моем лице. Бруно попытался мне объяснить. «Идя сегодня к каменному мосту, – сказал он, – я встретил Панталеона, племянника святого отца. Нам оказалось по пути: он тоже шел в Авзентинию. Мы и пошли вместе, болтая по дороге. Но, поднявшись на холм перед мостом, – Бруно сглотнул, – мы увидели, что все тропы в Авзентинию исчезли неизвестно куда. Пропали даже холмы! Непосредственно за мостом начинались поляны черного мха. Там даже успели прорасти молоденькие шипоносцы. Я сразу узнал их, потому что прежде бывал на окраинах Темной эпохи. И вот теперь, стоя на безопасном расстоянии, я наблюдал весьма знакомый пейзаж. Никакого сомнения: Темная эпоха непостижимым образом расширилась, вобрав и Авзентинию, и холмы.

Чуть позже Панталеон сумел разглядеть желтые пригорки в отдалении. Он указал мне рукой, и я тоже их увидел. Частицы Авзентинии все-таки уцелели, став янтарными островами в черном разливе. Пока я смотрел, произошло нечто такое, чему отказывались верить глаза. Облик эпох опять изменился. Не очень далеко от нас один авзентинийский холм расширил свои пределы, оттеснив черноту леса. Почти тотчас последовало еще одно потрясение: за каменным мостом возникли участки знакомой пожелтевшей травы. Мы с Панталеоном стояли и смотрели, не в силах выговорить ни слова. Я тщетно пытался понять, что же происходит. Но ты же знаешь Панталеона. Поддавшись внезапному порыву, он побежал вперед – поближе взглянуть на то, что там творилось. Я хотел его отозвать, но он меня не послушал».

И Бруно утер лоб.

«Если бы я только сумел его остановить!..

Панталеон пересек мост и перебежал по траве к самому краю черного мха. Тут я услышал шум ветра, похожий на предвестие бури… Панталеон протянул руку – потрогать черный мох. Помню изумление у него на лице. И в это время у него за спиной словно порыв ветра пронесся по ветвям шипоносцев. Панталеон вскочил на ноги… слишком поздно! Ветер заставил меня заслонить руками лицо, когда же я посмотрел снова – за мостом все снова стало черно, тьма поглотила желтый слабенький огонек. Панталеона же нигде не было видно!»

Бруно поднял на меня взгляд, полный ужаса.

«Однако я продолжал слышать его голос. Он отчаянно кричал, убегая меж шипоносцев. А потом… потом все стихло».

Мы с Бруно долго сидели молча, словно не одна я утратила дар речи. Затем он вздохнул.

«Не могу в толк взять, что же это было. – И поднялся на ноги. – Как бы то ни было, я обязан рассказать святому отцу, что сталось с его племянником. Возможно, какой-нибудь смельчак отправится туда и найдет его, если он еще жив».

Я кивнула. Посетить священника было вправду необходимо. Однако после ухода Бруно я почувствовала странную, нарастающую тоску, а потом – форменный ужас, от которого судорога сводила живот. История, рассказанная моим другом, потрясла и напугала меня сама по себе, но появилось и ощущение другой, гораздо более близкой опасности; какого рода – я понять не могла. Нужно было немедленно что-то делать, но что?.. В итоге я побежала в деревню, к дому священника, где должен был находиться Бруно.

Возле стен Муртии я встретила бродячего торговца, что приходит в Муртию из Гранады. Это старик, сгорбленный, иссушенный, как наши холмы; тем не менее раз в две недели он одолевает дорогу. Он о чем-то спорил с одним из деревенских, и разговор шел на повышенных тонах. Рассерженный покупатель внезапно выхватил меч и яростными ударами принялся крушить тележку торговца. Представьте, я вздохнула с облегчением: он все-таки рубил тележку, а не самого старика. Чуть позже мой разум уловил, что именно предстало моему взгляду… Повозка! Погибшая повозка! Строчка с карты! «А погибнет повозка, на козлиную голову путь продолжай…» Не теряя времени, я последовала указанию карты.

– Но козлиная голова?.. – спросил Бронсон. – Что имелось в виду?

– Наш шериф, – ответила Розмари. – Альвар Кабеза де Кабра. Это его фамилия так переводится, – пояснила она моему мужу. – Я сразу побежала на деревенскую плазу, где пребывал обычно шериф.

Я увидела моего дорогого Бруно уже связанным: он в полном недоумении смотрел на шерифа и святого отца. Подбежав к нему, я стала дергать веревки.

«Взять ее! – распорядился священник. – Без сомнения, маленькая ведьма помогала ему!»

Шериф был много больше и сильнее меня. Он схватил меня и заломил руки прежде, чем я успела повернуться к нему.

«Это ты чужеземного брухо всяким фокусам обучила? – обратился ко мне жестокий священник. – Это ты подучила его Темную эпоху на нас напустить? Да еще моего племянника прямо в пасть ей отправить?»

И вот тут дар речи вернулся ко мне так внезапно, словно я вовсе никогда его не теряла.

«Нет! – крикнула я. – Никакой он не колдун! Он пытался помочь Панталеону! Вы должны верить ему!»

Священник с отвращением глядел на меня…

«Я смотрю, он и голос тебе вернул колдовством! – прошипел он зловеще. – Вы, значит, сделку с ним заключили? Его душу в обмен на твой жалкий голосок? Я сам прослежу, чтобы вы оба сполна заплатили за это».

Розмари умолкла.

– Не могу говорить о том, что было дальше, – тихо произнесла она погодя.

– Пожалуйста, – взмолилась я, хотя у меня самой глаза уже были на мокром месте. – Прости, если это причиняет тебе боль, но мы должны знать, что с ним сталось!

– Они бросили нас обоих в тюрьму, – с видимым усилием продолжала Розмари. – Со временем деревенские убедились, что рассказ Бруно был совершенно правдив. Темная эпоха поглотила Авзентинию. Каменный мостик стал ее пограничьем. И никто так и не посмел отправиться искать Панталеона. Бруно же начал терять надежду: он думал, их ничто не заставит прислушаться к доводам разума. Уж священника – наверняка.

Даже ничего мне не сказав, он решил сознаться во всем, что ему вменяли. Он так и не понял, почему стала разрастаться Темная эпоха, но придумал себе сделку с Нечистым: он-де отправил Панталеона в Темную эпоху в обмен на мой голос. Он уверил их в моей невиновности.

Тогда они меня выпустили, и я отослала письмо, приведшее сюда вас… Неделей позже ему вынесли приговор. Самый жестокий из всех возможных. Ему предначертали пересечь каменный мост, чтобы судьба несчастного Панталеона постигла и его самого…

Мы с Бронсоном ахнули.

Розмари закрыла руками лицо:

– Они только потом выяснили, что бывает, если сунуться в Темную эпоху…

– О чем ты? – спросила я ее…

На этом я вынуждена прервать свои записи. Время на исходе. Нужно доверить бумаге самые последние мысли в надежде, что кто-нибудь – быть может, шериф, обходившийся с нами человечнее, чем я отваживалась рассчитывать? – сбережет эти страницы. Я же больше ничего не смогу записать в своем дневнике.

Нас осудили за колдовство. За то, что посредством темных искусств оградили себя от болезни. В полдень нас отведут на каменный мост. Если нам как-нибудь удастся избегнуть опасностей Темной эпохи, мы последуем затерянным вешкам и доберемся до Авзентинии: похоже, это единственный способ спастись. Быть может, утраченный путь еще существует где-то там, под покровами тьмы!

Тяжко в том сознаваться, но увы: по мере приближения рокового часа мне становится страшно.

Я смотрю на своего мужа: он сидит напротив меня. Он так же хорош собой, как в тот день, когда мы встретились. Его лицо в пыли, добрые глаза туманит печаль. Он улыбается, пытаясь подбодрить меня…

Что станется с нами? Выживем ли? И что будет означать выживание в подобном испытании? Я лишь гадаю, что поделывает сейчас наша София. Быть может, рисует, сидя за своим столиком? Гуляет с Шадраком у реки? Или спит, а личико у нее такое спокойное и чуточку удивленное…

Девочка моя, обещаю: мы найдем путь и вернемся к тебе!

Минна Тимс17 марта 1881 годаМуртия, Папские государства

26 Исцеление Златопрут

Жители Папских государств весьма расходятся во мнениях относительно истоков морового поветрия и способов его излечения. Некоторые полагают, что зараза была заслана к нам с юга, из эпохи Ранних фараонов. Другие же, в особенности склонные доверять объяснениям нигилизмийцев, считают болезнь проявлением глубинной печали невольных обитателей мира, ввергнутого Великим Разделением в весьма прискорбную ересь.

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

30 июня 1892 года, 4 часа 11 минут

София зашаталась и стала падать навзничь. У нее как будто разом выдавило из легких весь воздух. Откуда-то из страшного далека доносились удары в дверь и громкий голос, звавший ее по имени. Эррол… София поняла, что так и не долетела до пола. Ее подхватили. Кто? Та странная женщина.

– Как… – прохрипела София, силясь приподнять голову.

– Сейчас все пройдет, – тихо проговорила женщина. – Я отозвала его, и он повиновался. Еще несколько минут, и все будет в порядке.

– София!.. – кричал из-за двери Эррол. – София, ответь!

Девочка спросила слабым голосом:

– Отозвала… что?

– Странника, уже было поселившегося в тебе.

София тряхнула головой. Ей стало легче, но женщина изъяснялась загадками.

– Какого странника?

– Здешние люди называют его моровым поветрием. Заразой.

София так и вскинулась. Голова шла кругом, было страшно.

– Так я… моровое поветрие подхватила?

– Странник прокрался в твою голову несколько часов назад и уже подумывал задержаться, – улыбнулась женщина. – Я его отозвала.

Она огляделась и добавила:

– Их тут полно.

Эррол продолжал молотить в дверь:

– София!..

Девочка кое-как поднялась:

– Это мой друг… Эррол. Вдруг он тоже заболел? Пожалуйста! Ты поможешь ему?

Женщина встала, не говоря ни слова, отодвинула засов и отступила в сторону. Дверь тотчас распахнулась. Эррол выпрыгнул в коридор с мечом наготове. Над его головой с криком вился Сенека.

– Нет!.. – воскликнула София.

Женщина уже прижималась спиной к стене, меч Эррола был у ее горла. София бросилась между ними:

– Она ничего мне не сделала, Эррол! Она ничего мне не сделала!

Эррол не сводил взгляда с незнакомки. Потом медленно опустил меч, но ненамного. Схватил Софию и притянул к себе защитным движением.

– Ты еще кто? – зарычал он на женщину. – Откуда явилась?

Она улыбнулась краешком губ.

– Меня зовут Златопрут, – прозвучал негромкий ответ. – Я пришла с берегов Жуткого моря.

– А сюда как попала? – требовательно спросил Эррол.

Она указала подбородком:

– Я пересекла океан в деревянном гробу…

– Так ты в ящике с растениями лежала? – ахнула София.

– Я увядала, – ответила Златопрут. – Вот уже несколько месяцев. Ты, София, дала мне воду и солнце, а с ними и жизнь. – Она слегка поклонилась. – Я бесконечно благодарна тебе.

София заморгала, не понимая:

– Воду и солнце?..

– Люди Нового Запада слишком мало знают о нас, – ответила Златопрут. – Подозреваю, и ты меня исцелила чисто случайно.

– Значит, ты из Вещих?

– Так вы нас называете.

– Но я думала, в ящике рассада…

Златопрут улыбнулась:

– Ты не так уж и ошибалась.

И показала ладони. Утренний свет едва просачивался в коридор, но София все равно увидела – кожа Златопрут отливала зеленью.

Эррол между тем ослабил хватку, однако ни плеча Софии, ни меча покамест не выпускал.

– Что ты за существо, если питаешься водой и солнечным светом?

Златопрут задумалась, потом сказала:

– У тебя странник прожил дольше. Еще несколько часов, и его присутствие начнет ощущаться.

Обернувшись, София с тревогой уставилась в хмурое лицо сокольничего.

– Он что – тоже? Он болен? – И с надеждой обратилась к Златопрут: – Помоги ему! Пожалуйста!

Эррол вновь вскинул меч:

– О чем это вы?

– Она говорит о болезни! – София обеими руками ухватила его за локоть, заставляя опустить оружие. – Дай ей помочь тебе, Эррол! Она умеет прогонять болезнь! Тут весь дом заражен…

Он фыркнул:

– Я уже два года моровому поветрию противостою. Если уж до сих пор его не подхватил…

– София. Отступи-ка, – спокойно проговорила Вещая.

– А ну стой! – рявкнул Эррол, занося меч.

София шарахнулась в сторону. На раскрытой ладони Златопрут тотчас распустились цветы. Пока Эррол таращил глаза, они испустили пыльцу, облачком повисшую в воздухе.

– Прочь, странник, – тихо и повелительно произнесла Вещая. – Найди себе иную тропу.

Сокольничий, окутанный золотистым туманом, громко чихнул, выронил меч и рухнул врастяжку. София попыталась смягчить падение, но охотник оказался слишком тяжел – оба свалились. Сенека, усевшийся на оконном переплете, неодобрительно заверещал. Эррол снова чихнул.

– Господи милосердный, – пробормотал он и потянулся рукой к голове.

София сидела на полу, прижатая весом его головы и плеч. Удариться в полную силу она ему все-таки не дала.

Вот он затряс головой, открыл глаза. Попробовал сесть и зашарил в поисках меча.

– Только попробуй еще раз осыпать меня своей мерзкой пыльцой, – пригрозил он Вещей. – Этот меч отсечет тебе руку прежде, чем ты успеешь ею взмахнуть!

Златопрут пропустила его угрозы мимо ушей.

– Отсюда нужно уходить, – сказала она, заглядывая в комнаты по сторонам коридора. – Здесь тучи странников, и они беспокойны.

– Отлично, – кивнула София и тоже стала оглядываться. – Как ты, Эррол? Лучше тебе?

Сокольничий, еще сидевший под стеной, дотянулся и ухватил ее за руку:

– Что я тебе говорил насчет доверчивости? Ты же ее только-только встретила…

– Насколько я уловила с тех пор, как пробудилась на севильской улице, – невозмутимо проговорила Златопрут, – София и с тобой только что познакомилась.

Эррол кое-как поднялся и зло уставился на Вещую. Девочка встревоженно смотрела на обоих. Сокольничий был весь как пружина: кулаки сжаты, глаза щелками. Златопрут стояла вроде бы спокойно, опустив руки, но лицо светилось напряжением. Воздух между ними точно вибрировал…

Пока София соображала, как быть, в переднюю дверь гулко забарабанили. Эррол еще круче нахмурился, не сводя глаз с Вещей. Стук продолжался. Когда извне послышались крики, Эррол наконец повернул голову.

– Золотой Крест пожаловал, – сказал он негромко. – Ждите здесь!

И он направился к лестнице, но снаружи зазвучали отрывистые команды. София и Златопрут их не поняли, но увидели, как Эррол замер на месте. Потом обернулся и посмотрел на Софию:

– Они ищут девочку. Чужеземку. Люди видели, как она лежала на улице, потом разговаривала с фонарщиком… Ордену сообщили, что она разносит лапену!

– Как они узнали, где я? – вырвалось у Софии.

– Стукачам золотом платят, вот они и стараются. – Эррол, шлепая босыми ногами, вернулся в спальню. – Собирай вещи, пока дверь не сломали!

София метнулась в свою комнату и стала бросать в сумку все подряд. Переодевать ночную рубашку было некогда; она запихнула одежду в рюкзак и торопливо обулась, потом выскочила за дверь. Эррол стоял полностью одетый, в плаще, при колчане и луке. Он указал Софии в глубину коридора:

– В последней комнате есть черная лестница. Беги во двор, оттуда мы попадем в переулок…

Стук и повелительные выкрики прекратились. Раздался тяжелый удар дерева о дерево.

– Все, бежим! – сказал Эррол.

Бросился в крайнюю комнату справа и понесся по узкой лестнице вниз. София мчалась за ним, Златопрут не отставала. В узком патио валялись деревянные обломки ящика для рассады. Судя по крикам за спиной, люди ордена ворвались в дом. Их шаги уже гремели по комнатам, когда Эррол распахнул калитку в переулок, выпустил своих спутниц и тщательно прикрыл дверцу.

– Теперь бежать нельзя, – предупредил он. – Нужно идти как можно спокойней… – Метнул свирепый взгляд на Вещую и добавил: – Ради всего святого, спрячь ты уже свои руки!..

Златопрут натянула на голову капюшон и вынула из кармана плаща пару длинных коричневых перчаток.

– Возьми Софию за руку, – продолжал сокольничий. – С этой минуты мы – семейство, едущее не восток!

– Да по нам же с первого взгляда видно, что мы не местные, – отчаянно прошептала София.

– А мы тут задерживаться не будем, – сказал Эррол и тоже надвинул капюшон. – Мы двинемся на запад, в Гранаду, и обойдем Темную эпоху с северной стороны.

5 часов 32 минуты

Эррол Форсайт был с малых лет, еще от родителей, наслышан о фэйри. А дедушка и вовсе верил, что фэйри похитили душу его друга детства, когда они мальчишками забрались на дерево в лесу. Сам Эррол ни одной фэйри отродясь не видал, но в их реальности не сомневался. Примерно так же, как в существовании жителей Россий. Он не встречал ни единого, ну и что?

Шагая рассветными улицами Севильи, Эррол искоса приглядывался к женщине, которая называла себя Вещей. На ней было длинное зеленое облачение и бурый плащ с капюшоном. Ореховые глаза хранили странноватую безмятежность, лицо оставалось невозмутимым… Тонкий нос, крупный волевой рот, выступающие скулы… Кожа на лице, шее, плечах – белая, даже бледная. Но по краям лба, по границе волос, кожа определенно темнела, а длинные темно-русые пряди двигались и вились словно бы по своей воле: во всяком случае, прежде он ничего подобного не встречал. И еще он успел рассмотреть ее руки, прежде чем она натянула перчатки. У запястий кожа отливала безошибочно видимой зеленью, а пальцы вообще были точно свежие кленовые листья.

«Говорит вроде по-людски, – размышлял Эррол, – но ведь точно не человек!»

– Как ты в деревянный гроб-то угодила? – спросил он, сворачивая на очередном углу.

– Не знаю, – храня надменный вид, ответствовала она. – Думаю, туда меня поместил кто-то, знакомый с нашим образом жизни. Во всяком случае, мне предоставили землю. Иначе я бы не перенесла столь длительного путешествия.

У Софии отчаянно колотилось сердце, а все мысли были только об ордене Золотого Креста, но и она не сдержала удивления:

– Это сделала Угрызение?

– Кто такая Угрызение? – спросила Златопрут.

– Женщина, передавшая тебя на корабль.

– Я с ней не знакома. Я ничего не помню с того момента, когда на меня напали в Бостоне.

София вытаращила глаза:

– Напали? Как?..

– Это случилось в темноте, на окраине города. Нападавший был один, но такой сильный!.. Я пыталась отбиваться, но… В итоге он меня ранил, и я потеряла сознание. Последовал долгий сон… и вот я очнулась в Севилье.

– А в Бостон что тебя понесло? – спросил Эррол. – Ты же вроде около Жуткого моря жила!

Казалось, этот вопрос впервые смутил Вещую.

– Я надеялась найти то, что искала месяцами. Трое наших пропали без вести, и мы все пытаемся их найти. Меня известили, что они находятся в Бостоне. Времени с тех пор прошло не так много, я уверена, другие уже отправились туда вместо меня… Я лишь надеюсь, что им повезет больше… – И добавила, словно пытаясь убедить себя самое: – Я в этом уверена!

Эррол буркнул, помедлив:

– Ясно…

А сам, пряча в капюшоне усмешку, подумал: «Как-то не случайно мы тут собрались, все трое – из разных эпох, все ищем дорогих пропавших людей. Вот только Златопрут эта явно что-то недоговаривает!» Ее история выглядела столь же невероятной, сколь и неполной. Ну ладно, на безоружную фэйри кто-то наскочил из потемок, но почему ее засунули в деревянный гроб, да еще и на замок заперли? Она так опасна, что ее для верности еще и за океан сплавили?.. А может, бостонцы ее зеленых рук испугались, вот и пустились во все тяжкие?..

– Зачем нам в Гранаду? – спросила Златопрут.

– У Софии там неотложное дело. Да и в Севилье нам оставаться нельзя. А тебе с нами ехать необязательно. – И он добавил, не обращая внимания на предостерегающий взгляд девочки: – Если уж на то пошло, теперь, когда мы выбрались из дома и оторвались от погони, тебя никто особо не держит…

Златопрут даже глазом не моргнула:

– От погони мы пока еще не оторвались.

– Через четверть часа мы окажемся за пределами города. Если ни на кого из орденских не налетим, все будет в порядке.

– Думаю, вам все же пригодится моя помощь.

– Не вижу, каким образом, – фыркнул Эррол.

Он быстро глянул вверх, поднял руку. Сенека, взмывший в небо еще в патио, мягко опустился на кожаную перчатку.

– Ты, наверное, думаешь, что знаешь этот край лучше, чем я, – спокойно ответила Златопрут. – Поверь, я знакома с ним так, как тебе и не приснится.

Эрролу вдруг подумалось, что это может быть правдой. Если она фэйри… Кто ее разберет!

– Ладно, – сказал он. – Иметь в союзницах фэйри, наверное, не повредит…

– Из меня фэйри… – Златопрут покосилась на Сенеку, – …как из тебя сокол. – Ореховые глаза уставились на Эррола. – Но я понимаю, с чего ты так решил.

– В общем, пойдем вместе, – сказал он. – Только капюшон и перчатки смотри не снимай! А то клирики здесь подозрительные, не подумали бы чего…

Златопрут не ответила.

Они уже подходили к окраине. Колокола собора и других церквей, оставшихся далеко за спиной, звонили к заутрене, первые лучи солнца грозили обрушить на Севилью дневной жар.

– Денек грядет нелегкий. – Эррол остановился у последних домов. Впереди расстилалась скудная трава, виднелись пыльные оливы. – Надо успеть уйти подальше, хотя бы до первой гостиницы, а уже через час тут будет как в печи!

Он протянул Софии кожаный бурдючок:

– Попей. Вдоль дороги еще встретятся колодцы.

София послушно сделала большой глоток и передала бурдючок Златопрут. Та запрокинула голову и, открыв рот, полила водой свою голову и лицо. Эррол наблюдал за ней, подняв брови.

– Странные вы, фэйри, – пробормотал он, покачав головой. Забрал бурдючок и подвесил на пояс. – Если встретим кого-нибудь на дороге, разговаривать буду я. Если впереди или позади заметите орденских – сходите с дороги и прячьтесь. А у меня для них стрелы со стальными наконечниками припасены.

– Странные вы, соколы, – тихо проговорила Златопрут.

27 Следуя Знаку

Партия Памяти Англии – старейшая. Ее основали в 1800 году, в первую годовщину Великого Разделения. Не может не трогать, что ее основатели очень хорошо помнили Англию 1799 года и ранее, поскольку нередко посещали ее, а некоторые там родились…

Шадрак Элли. История Нового Запада

7 июня 1892 года, 12 часов 31 минута

Миссис Калькатти вошла в гостиную, неся поднос с чайными приборами и объемистым тортом.

– Вечер добрый, Чарльз, – с улыбкой проговорила она.

Как ни тряслась эта заботливая женщина над своей Нетти, юный Чарльз с первого взгляда произвел на нее самое благоприятное впечатление. Что за милый, воспитанный молодой человек! А она-то думала, теперь таких уже и не встретишь. Другие юноши, посещавшие Нетти, делились в основном на две категории: этакие волчата, позволявшие себе всякие вольности, и смиренные агнцы, приносившие слишком много цветов. Чарльз не принадлежал ни к тем ни к другим. Вел себя безукоризненно и, наслаждаясь обществом Нетти, не лебезил перед ней. А как серьезно они между собою беседовали! Милой Нетти так нужно было стать самую чуточку серьезней…

– Добрый вечер, миссис Калькатти! – отвечал Тео, забирая у нее тяжелый поднос и опуская его на стол. – Как поживаете?

– Все в порядке, спасибо, вот только кузина, которая на другом конце города живет, умудрилась простудиться посреди лета, вы представляете? Я обещала навестить ее, так что скоро мне придется уйти…

И она налила Нетти и Тео по чашечке чарльстонского чая.

– Ах! Бедная Анна! – воскликнула Нетти. – Вы, наверное, вашей лечебной патокой будете ее потчевать?

– Непременно, дорогая моя. Если что понадобится – мистер Калькатти на заднем дворе, забор чинит… А к ужину и я вернусь.

– Спасибо, миссис Калькатти, – мило улыбнулась Нетти. Дождалась, пока закроется дверь, и жадно подалась вперед: – Давай рассказывай остальное!

Тео передернул плечами:

– Да нечего особо рассказывать. Там ничего не было. Они скоро вышли наружу, так я сиганул через соседский забор и дал деру.

Нетти прикрыла глаза и сунула в рот кончик завитой пряди.

– Опиши все, что видел в сторожке. Все-все, в мельчайших подробностях!

– Верстак видел, – начал перечислять Тео. – Лампу, шпагата моток, лейку и ножницы для обрезки. Еще шмурдяк всякий в углу…

– Какой именно?

– Лопату, грабли, заступ… все в таком духе.

Нетти взмахнула ресницами и нахмурилась:

– Чарльз! Я сказала – в подробностях!

– Ну, мне всматриваться некогда было…

Она безнадежно вздохнула:

– Еще что?

– Множество пустых горшков. Некоторые – битые.

– Моток шпагата как выглядел?

– Да как… моток и моток. Обыкновенный.

– Тугой клубок или кое-как смотанный, словно им пользовались?

Тео задумался и подтвердил:

– Смотанный. Пользованный, точно.

– А в лейке что было?

– Да не видел я!

Нетти со вздохом откинулась назад:

– Если ты не ошибся и на ножницах была кровь, кого-то там, в сторожке, порезали.

– Я тоже так думаю. Вопрос только кого…

– Мог пострадать кто-то из пропавших Вещих. Один из тучегонителей. Или Златопрут.

– Или тот малый, что на ферму ее притащил, – вставил Тео. – Про него не забывай. Если его послали убить Златопрут, а он с делом не справился… Бродгёрдл за такое по головке не гладит!

– Я ни про кого не забыла, – задумчиво произнесла Нетти. – У меня еще улика есть: ты ее пока не видал.

Она вытащила из груды книг по музыке мятый бумажный лист и протянула Тео:

– Вот, почитай.

4 февраля 1892 года

Златопрут!

Я нашел тучегонителей. Я даже их видел. Им приходится нелегко: положение дел требует либо применения очень большой силы, либо немалой изобретательности. Я пока продумываю различные варианты. Одна из трудностей состоит в степени видимого проявления их Знака. Если их удержание в плену станет достоянием гласности, их внешность возбудит подозрительность бостонцев. Боюсь, это может привести к катастрофе, особенно если учесть нынешнее отношение к чужеземцам. Думаю, дело надо провернуть скрытно; может потребоваться содействие Вещих. Кроме того, с сожалением констатирую: после освобождения они вряд ли обойдутся без твоих способностей целительницы.

Они передают тебе меру – которую и прилагаю.

Помни, дело срочное…

Б.

Тео не зря насмотрелся правительственных документов, пока работал у Шадрака. Он сразу узнал почерк покойного премьер-министра.

– Где это лежало?

– В одной коробке с бумагами Блая, – ответила Нетти и поморщилась: – Всю ночь их читала…

– А что там в конце про какую-то меру?

Нетти покачала головой:

– Там столько всего намешано! Ясно одно – этим письмом он вызвал Златопрут в Бостон. Можно предположить, что на ферме оно было при ней, вот Блай его и забрал, когда ее перевозили к нему. Что уж она сделала с «мерой» – почем знать…

– Даже не очень понятно, что это такое. Мера вещей? Единица измерения? Мерку сняли с кого-то?..

У Нетти вдруг округлились глаза, она даже ахнула, осененная внезапной догадкой.

– Конечно! – вырвалось у нее. – Не мерка, а чем ее делать! И как я сразу не сообразила?

Тео смотрел на нее, не понимая.

– Ну… типа того…

Нетти спрыгнула со стула:

– Сейчас миссис Калькатти придет, спешить надо… Скорей!

Тео последовал за ней. Они покинули маленький музыкальный салон и вышли в коридор, тянувшийся вдоль задней части дома. Тео здесь еще не бывал. Красочные обои, по стенам – сельские пейзажи, заключенные в овальные рамки… Нетти остановилась у солидной дубовой двери по правую сторону и вытащила из кармана ключ.

– Давным-давно копию сделала, – шепнула она. – Не булавкой же каждый день пользоваться!

Кабинет инспектора Грея выглядел именно так, как и предполагал Тео. Тяжелые шкафы с выдвижными ящиками, письменный стол красного дерева – из-за них комната казалась темноватой. Флотский ковер, привезенный из Индий, и два потертых кресла составляли уютный уголок, заставленный аккуратными рядами коробок.

– Совсем тупая стала. Должна была мигом сообразить, – бормотала Нетти. Открыла самую верхнюю коробку, принялась рыться. Перешла к следующей. – Мера, мерка… вот что имелось в виду!

Она с торжеством показала Тео деревянную складную линейку, истертую годами использования.

– Я-то думала – так, в столе у него завалялась… А это, не иначе, та самая, о которой в письме написано!

Тео с немалыми сомнениями взял у нее линейку:

– В самом деле? А на вид такая обыкновенная…

– Если даты не считать, – сказала Нетти.

– Даты?.. – Тео внимательней осмотрел деревянный инструмент. С обратной стороны обнаружилась аккуратная надпись красным: «2 февраля 1892 г.». – Ясно, – протянул он. – Та же дата, что на письме!

– Тучегонители отдали ее Блаю, а он переслал Златопрут!

Тео спросил, возвращая линейку:

– Но что же это такое?

Нетти упала в потертое кресло.

– Не знаю, – сказала она. Стремительная работа мысли отражалась не только в глазах – на всем лице девушки. – Других пометок красным не видно. Шифр какой-то, наверно. А может, линейка принадлежит одному из тучегонителей, и послали ее, чтобы подтвердить что-то… Либо напомнить Златопрут о каком-то событии, в котором они все участвовали…

Она намотала на палец прядь волос, подергала.

– Слишком много возможностей… Не знаю! – Выпрямившись, Нетти стала выравнивать коробки, чтобы стояли аккуратно, как прежде. – Вот как ты думаешь, Элли тоже знает о тучегонителях? Может, сходишь спросишь его?

– К ним пока посетителей не пускают, – сказал Тео.

На самом деле пускали, и личному расследованию Тео очень даже на пользу пошла бы долгая беседа с Шадраком и Майлзом. Вот только трудновато бегать с визитами, когда ты предположительно сидишь под домашним арестом. Можно одурачить фальшивым именем Нетти Грей, но при посещении Новой тюрьмы его везучесть могла и подвести.

– Твой папа уже видел письмо? – спросил он, пока Нетти запирала дверь кабинета.

– Точно не знаю, – сказала она. – Вполне мог прочесть, но значения не придать. Он же не знает всего, что мы с тобой выяснили!

Они вернулись в салон, и Нетти снова уселась посреди маков.

– Но ты же его отдашь ему? – сказал Тео. – Оно все подтверждает!

– Подтверждает, но что? – спросила Нетти, больше себе под нос, и снова поймала кудрявую прядь. – Можно предположить, что Бродгёрдл похитил тучегонителей, а Блай их обнаружил. Черкнул Златопрут записочку, прося помощи. Она и приехала. Тут на нее нападает один из тех чуваков с крючьями, но она выживает. Блай находит ее, всячески заботится. В итоге является к Бродгёрдлу, обвиняет в пленении тучегонителей… и погибает.

– Именно так, похоже, и было, – очень серьезно согласился Тео. – Все сходится!

– Пожалуй, – сказала Нетти. – Еще доказательства не повредили бы. А уж вопросов!.. Куда исчезла Златопрут? Что там слышно про нападавшего? И самое главное: на что Бродгёрдлу понадобилось тучегонителей похищать?.. – Она постукивала пальцами по подбородку. – Дальше рыть надо!

Тео провел пятерней по волосам:

– Надо тучегонителей разыскать.

– Ты, – сказала Нетти, – должен подобраться поближе к Бродгёрдлу.

Тео встал и подошел к окну. Оттуда был виден соседский палисадник с отцветшими розами.

– А другого способа нет? – спросил Тео.

– Может, есть, но этот – самый быстрый. А ты что предлагаешь?

Тео прислонился лбом к стеклу и попробовал сосредоточиться. «София сейчас бы точно что-то изобрела. А я…»

Он обернулся к Нетти и сказал:

– Надо подумать.

13 часов 15 минут

Вернувшись домой и успешно отбившись от беспокойных вопросов миссис Клэй, желавшей знать, где он был, Тео ушел в свою комнату и предался размышлениям. Часть его хотела бы вообще забыть обо всем.

«Я еще могу удрать из Бостона, – думал он. – Что, собственно, меня здесь держит?» Он представил себе путь к отступлению и свободе, в то же время понимая, что нипочем не воспользуется ею. Одно дело – удрать. И совсем другое – бросить Шадрака, Майлза, миссис Клэй… не говоря уже о Софии. Даже странно, но, сколько бы он ни задумывался над этим, всякий раз приходил к одному и тому же выводу: уж лучше дать бой Бродгёрдлу, чем потерять всех этих людей, с которыми успел так близко сойтись!

«Что подсказала бы мне София? Какое решение нашла бы, которого я не вижу?»

Тео даже улыбнулся, сообразив: любая идея Софии основывалась бы на книжном знании. Вот только ему никакая книга не могла подсказать, что же Бродгёрдл сотворил с тучегонителями. Тео даже по лбу себя хлопнул, стараясь ускорить течение мыслей.

«Тучегонители! Наверняка они в самом центре событий. Я должен вычислить, где их держат! Вычислить, кто они такие вообще!»

В письме Блая говорилось о Знаке. Если учесть, что Майлз рассказывал о Златопрут и ее одежде, проросшей цветами, речь шла, скорее всего, о Знаке лозы. Тео вдруг вспомнил об одной книге, что Вересса Метль прошлым летом подарила Софии. Бросившись в комнату девочки, Тео стал осматривать книжные полки. Ага, вот она! «Происхождение и зримые проявления Знака лозы», автор – Вересса Метль. Тео принялся торопливо листать книгу, ища указаний на Вещих или тучегонителей. В предметном указателе, по крайней мере, их не было.

Первая часть книги оказалась в основном теоретической, благо уверенно судить о том, как и откуда впервые появился Знак, не брался никто. Вторая часть, посвященная наблюдениям, каким образом Знак лозы проявлялся у различных людей, разбивалась на главы: «Физиологические характеристики», «Склонности», «Уход и лечение» и «Поведенческие тенденции». Знак проявлялся у своих обладателей в основном на конечностях; впрочем, у одного мужчины вся грудь была одета корой, кое у кого листья прорастали на спине наподобие крылышек… Многие носители Знака выказывали талант к работе с растениями, некоторые даже могли испускать цветы из собственных тел, обходясь при этом без семян или рассады. Вересса придерживалась гипотезы, рассматривавшей Знак не как свойство, которым человек либо обладал, либо нет; скорее, это было нечто вроде спектра. У иных Знак выражен весьма слабо, у других – крайне отчетливо. У кого-то просто рос шип на единственной костяшке. У другого Знак мог проявляться по всему телу.

Тео отложил книгу только ради ужина. И лишь поздно вечером добрался до предпоследней главы – «Уход и лечение». Начиналась она с довольно неприятного раздела о болезнях деревьев, следующий назывался «Зимняя спячка». Тео просмотрел главу по диагонали, но потом его словно толкнуло. Он вернулся к началу:

Как луковица спит всю зиму в земле, так же засыпают некоторые с наиболее выраженным проявлением Знака. В добротном окружении питательной почвы такой человек способен с удобством отдыхать неделями, даже месяцами, – впрочем, не более естественного срока остановки роста в природе. В некоторых случаях, если тело до крайности истощено ранением или болезнью, подобная спячка может даже принести исцеление…

Тео вновь припомнил внутренность садовой сторожки. Верстак с несколькими предметами на нем. Стена с инструментами. Три пустых ящика для рассады, длинные и широкие – настоящие гробы.

«Я же не туда смотрел! – сообразил он. – Ножницы ни при чем, главное – ящики! Там были тучегонители! Он их в зимней спячке держал. А потом вынул. Вопрос, где они теперь?»

Тео медленно закрыл книгу. Поставил на полку, вернулся к себе, свернулся клубком на кровати и стал разглядывать знакомую обстановку. Итак, что тут кругом? Кровать, стул, стол, мешанина пиратских сувениров, одежда в беспорядке… Чепуха, по сути. Он бы с легкостью наворовал в десять раз больше, чем все это стоило. И в то же время его убогие пожитки были бесценны. Эта комната, этот дом, люди, в нем жившие… Как их оценить? Разве только жизнь за них отдать, и то не хватило бы.

«Выбора нет», – понял Тео. Боязно до ужаса, но придется. Придется подобраться поближе к Бродгёрдлу, потому что Нетти была права.

28 При усах

В то время как больничная реформа, инициированная партией Новых штатов, в самом деле улучшила условия для пациентов, она отнюдь не затронула условия помещения под врачебный надзор, что, как прежде, создавало проблемы – особенно в больницах и домах призрения, где содержались умалишенные. Многих объявляли таковыми, тогда как их симптомы маскировали совсем иные состояния, временами более грозные, временами – решительно безобидные.

Шадрак Элли. История Нового Запада

8 июня 1892 года, 12 часов 20 минут

Об этой работе Тео узнал, поскольку болтался у здания Палаты представителей, всячески скрывая свой особенный интерес. Он старался держаться подальше от толпы мальчишек помладше, толкавшихся на той стороне улицы: вдруг представится случай доставить записку или пакет? Охрана тщательно ограждала от мальчишек правительственные ступени, но Тео выглядел опрятней и старше. Когда он приблизился, храня на лице выражение неуверенности и сомнения, один из охранников немедленно указал ему направо:

– Ищешь объявления о работе? Вон там, последняя дверь у входа для слуг.

– Спасибо, – доброжелательно поблагодарил Тео.

Работу он, вообще-то, не искал, но это, кажется, был самый простой способ ненавязчиво проникнуть внутрь. Добравшись до входа для слуг, Тео в самом деле увидел деревянную доску, увешанную объявлениями. Пока он наблюдал за людьми в коридоре и соображал, как бы пройти дальше, пришлось делать вид, будто читает бумажки на доске. Одна сразу его привлекла.

6 ИЮНЯ. Бертрам Пил, сотрудник депутата Гордона Бродгёрдла, ищет ответственного и старательного помощника на полный рабочий день. Требование: хороший характер. Приступать немедленно. Обращаться в офис.

Тео трижды перечитал объявление, не в силах поверить своим глазам. Потом развернулся и зашагал домой.

Он вернулся лишь через два дня. Он твердил себе: мне нужно время, чтобы лучше познакомиться с парламентом. В действительности ему необходимо было как следует набраться решимости.

На самом деле его познания о жизни парламента были очень скудны. Он достаточно наслушался от Шадрака о его Министерстве внешних сношений, но сам интереса к законодательным коридорам до сих пор не испытывал. Если он хотел справиться с нынешним делом, надо было срочно учиться. Тео пошел в дом Майлза, зарылся в кипу газет и стал читать последние сводки. Он уже выяснил, что погибшего премьера сменил другой, временный, а настоящие выборы состоятся в конце месяца. Еще он знал, как, впрочем, и весь Бостон, что вероятным кандидатом от Западной партии станет Бродгёрдл. Тео подозревал, что надобность в помощнике из-за этого и возникла: избирательная кампания Бродгёрдла породила дополнительную нагрузку. Дальше этого, впрочем, его подозрения и догадки не распространялись. Все два дня он усердно запоминал имена парламентариев и подробности из истории их партий – так, что голова трещать начала.

Десятого июня он явился в здание Палаты, что называется, при полном параде. Внешний облик должен был всемерно замаскировать истину и в то же время польстить кое-кому. Тонкие усы и безукоризненный прямой пробор предназначались для воздействия на тщеславие Бродгёрдла; Тео знал, что Уилки Могила, как и в былые времена, считал себя писаным красавцем, ему наверняка понравится подражатель. Кожаные перчатки и отглаженный пиджак дополняли его наружность. В хорошей одежде, с надежно спрятанным шрамом на руке, Тео имел причины считать себя неузнаваемым.

…Во всяком случае, так ему казалось на ступенях Палаты. На подходах к офису Бродгёрдла, размещенном на самом верху, он уже с трудом дышал. Он некоторое время постоял в коридоре, силясь перевести дух. Лоб весь покрылся потом. Тео поспешно вытер его, подошел к двери и постучал.

Ответивший голос можно было назвать разве что жидким.

– Входите!

Тео вошел и оказался лицом к лицу с тощим, малосимпатичным субъектом при точно таких же, как у него, усах и проборе. Он с трудом сдержал нервный смешок.

– Мистер Бертрам Пил?

Тот, похоже, не одобрял, когда его беспокоили за работой.

– Слушаю вас.

– Я насчет объявления… вам вроде помощник требовался.

Мужчина молча смотрел на него несколько мгновений. Потом перевел взгляд на часы.

– Вам повезло, – сказал он. – Вы прибыли в удачное время. Присаживайтесь и будьте готовы ответить на несколько предварительных вопросов.

– Как скажете. – Тео устроился на стуле.

Пил с преувеличенной торжественностью приготовил стопку чистой бумаги, расписал перо.

– Ваше имя?

– Арчибальд Слэйд.

– Как вы узнали о вакансии? Вам кто-то сказал?

– Нет, я увидел объявление возле входа для слуг. А я как раз надеялся… ждал, по сути, причем уже давно, не потребуется ли в офис мистера Бродгёрдла еще помощник.

Пил поджал губы – поди знай, одобрительно или с сомнением.

– Так вы поддерживаете линию депутата Бродгёрдла?

– Еще как! – ответил Тео. – Думаю, Новый Запад нуждается именно в таком ви́дении будущего!

Перо клерка замерло над бумагой.

– Что конкретно вы подразумеваете?

Тео набрал полную грудь воздуха. Бродгёрдл произнес несчетное количество программных речей, но основной его призыв, во всяком случае тот, что предъявлялся общественности, был ясен и прост: «Обратимся на запад и завоюем его!» Если верить Бродгёрдлу, покорение запада – жизненно важно для страны. Он всякий раз говорил о нем с таким пафосом, что даже не хотелось задумываться о грязи, крови, неизбежных потерях и вполне вероятном крахе всего предприятия. О том, что на Новом Западе было элементарно маловато народу для каких-либо завоеваний, а регулярная армия – попросту мизерна. И вообще – какое-либо желание продвигаться вглубь Индейских территорий испытывали разве что жители приграничья, которые, собственно, потихоньку этим и занимались. То есть всю политическую кампанию Бродгёрдла можно было парализовать всего одним вопросом: «И кто этим займется?»

Естественно, ничего подобного Тео не произнес. Напротив, он выдал то, что Пил желал бы услышать:

– Как – что? «Обратимся на запад и завоюем его!» Что за духоподъемный призыв!.. Я думаю, именно в этом все мы и нуждаемся. Сильный лидер, смелый план – вот что нам нужно!

Лицо Пила чуть расслабилось.

– Есть другие партии, другие лидеры с далекоидущими планами. Почему именно мы?

Единомышленники покойного Блая по партии Новых Штатов выдвинули своим кандидатом Гамалиеля Шора, канатчика из Плимута. Шор хотел пересмотреть закрытие границ, поскольку оно изолировало Новый Запад и лишало его перспектив в международной торговле. Реалистичная политика, но лишенная той харизмы, которой дышали прожекты Бродгёрдла. Еще Шор собирался ратовать за то, чтобы признать Индейские территории штатом в составе Нового Запада. Наверняка благотворно для нации в целом, но… где романтика завоеваний? Думающие люди осознавали, что тезисы Шора, наследовавшие политике Блая, были взвешенными и мудрыми. В отличие от дерзких и опрометчивых призывов его конкурента. Вот только многие ли среди избирателей склонны задумываться?..

Имелась и третья партия. Не очень многочисленная, но энергичная; она называлась Памяти Англии. Ее кандидатом был Плиний Граймс. Избирательная кампания этой партии зиждилась на несложной посылке, уже выраженной в ее названии. По мнению сторонников Граймса, следовало всемерно хранить память о прежней колониальной зависимости – хотя, по сути, метрополия утратила реальную власть над североамериканскими штатами задолго до Великого Разделения. Тем не менее партия Памяти Англии неизменно принимала решения, основанные на предположениях типа «а как поступила бы английская администрация». Эта мысль сквозила в любых выступлениях партийцев. «Англия стояла бы за то, чтобы любой ценой покончить с пиратством», «Англия предостерегла бы нас от введения бумажных денег: это опасно!» и конечно же – «Безземельные не голосуют!».

По сути, эта партия жила силой воображения, пытаясь представить ту Англию, которой не существовало уже без малого сто лет. И ее политику по ходу малых и больших кризисов, о которых и помыслить невозможно было в 1799 году. Не говоря уж о полной неясности, кого именно они подразумевали, произнося «Англия». Былая метрополия никогда особым единомыслием не страдала. Критики не уставали напоминать: на момент Великого Разделения там вовсю бурлили противоречивые политические страсти. Покуда не канули в безвестность Средневековья…

– Что касается партии Памяти Англии, думаю, ее идеология стоит на песке, – вполне правдиво ответил Тео. – Я долго размышлял, но так и не понял, как соприкасаются с жизнью их планы. – И перешел к презренной неправде: – Депутат Гамалиель Шор всем вроде хорош, но слабоволен, а положение дел требует крепкой руки. Новый Запад просто обязан повести за собой все соседние страны!

Пил даже записывать прекратил.

– Что ж, мистер Слэйд. Очень хорошо, – сказал он, откидываясь на стуле. Ненадолго задумался и продолжил: – Сейчас проверю, не слишком ли занят господин депутат. Быть может, он сумеет выкроить для вас минутку…

Тео понял, что собеседование прошло гладко. Только во рту почему-то пересохло.

– Спасибо, – кое-как выдавил он.

Ожидая возвращения Пила, он оглядел офис. Для нового помощника уже приготовили письменный стол. На нем пока ничего не было, кроме лампы. Стены сплошь заставлены конторскими шкафами; все ящички аккуратно подписаны рукой Пила – Тео уже отличал его почерк. Внутренняя дверь вела в коридорчик и из него – в начальственный кабинет. Скоро оттуда появился Пил. Он удовлетворенно поглаживал усики.

– Господин депутат готов лично познакомиться с вами. Прошу за мной.

И сунул под мышку переносную подставочку для письма.

Мгновение Тео смотрел в удаляющуюся спину клерка. Он не верил, что сумеет сдвинуться с места. Ноги превратились в кисель. Он даже закрыл глаза. Еще можно было броситься к двери, промчаться по коридору, вниз по лестнице… потом мимо колонн, через лужайку…

Открыл глаза и шагнул вперед, в узкий коридорчик, следуя за тощим секретарем.

И вот по правую руку открылась дверь в кабинет. Уилки Могила («Бродгёрдл!» – твердо напомнил себе Тео) сидел за монументальным столом, спиной к двери, и смотрел в окно.

– К вам мистер Арчибальд Слэйд, – объявил клерк.

Бродгёрдл повернулся в кресле и посмотрел на Тео. И тот, впервые увидев депутата так близко, подумал примерно следующее: «А не слишком ты изменился, старик!» Насколько он вообще способен был сейчас думать. Могила сменил одежду, бороду, зубы… но не лицо. Не его выражение, не глаза.

– Здравствуйте, мистер Слэйд, – учтиво произнес Бродгёрдл и протянул руку.

Руки у него были длинные, зато он нисколько не подался навстречу, тем самым принуждая Тео сделать шаг вперед и тянуться через стол.

– Большая честь для меня, сэр… – Пожимая руку Бродгёрдлу, Тео заметил его взгляд, брошенный на перчатки, и поспешил объяснить: – Пожалуйста, извините… Руки немножко попорчены.

Бродгёрдл слегка улыбнулся:

– Ничего заразного, я надеюсь?

– Ни в коем случае, – ответил Тео, одолевая внезапную дурноту. – Просто вид несколько непрезентабельный.

– Если не помешает вам писать и бумаги сортировать…

– Не помешает, сэр.

Бродгёрдл заулыбался во весь рот, показывая белоснежные зубы.

– Пил говорит, вы сторонник сильного лидерства…

– Так и есть, сэр. Я думаю, Новому Западу нужен сильный лидер. Особенно в нынешние времена!

Тео знал, что говорит правильные слова. Но если его заставят порассуждать… Ему и так уже было плохо от улыбки Бродгёрдла. А эта его манера постукивать по столу – средним пальцем и безымянным, словно телеграмму отбивая на тот свет… Почему Тео до сих пор не развернулся и не сбежал – уму непостижимо.

– Достойное мнение, молодой человек. Позвольте-ка, я задам вам тот же вопрос, что и Пилу, когда его нанимал… Я всем, кто в этом офисе работает, его задаю.

– Конечно, сэр!

– Давайте вообразим, что вы уже наняты. Вот вы идете по коридору… и неожиданно слышите, как некий депутат из числа наших оппонентов делится планами, могущими подорвать наши замыслы. Этот человек вас замечает. И требует дать ему слово молчать обо всем, что вы ненароком подслушали. Ваши действия?

Тео знал: верных ответов немного. Он с облегчением понял, что может употребить во благо свое знание былых привычек Могилы… то есть Бродгёрдла. Кто-нибудь другой, вероятно, оценил бы в молодом сотруднике приверженность чести, но только не он. Уилки Грэйвз предпочитал хитрость и выгоду.

– Если бы с меня потребовали слово, – сказал Тео, – я бы его дал. А после сразу пошел бы к вам и все рассказал. Если бы тот депутат кинул предъяву, я бы ответил: сам за языком последи! Болтаешь во всеуслышание и потом еще слово какое-то требуешь! В смысле, вежливо сказал бы, корректно…

Нависшие брови Бродгёрдла поползли вверх. Он слегка улыбнулся и некоторое время молчал.

– Неплохо сказано, – проговорил он затем.

Тео сперва обрадовался похвале, потом его едва не стошнило – из-за нее же. Пил с облегчением переступил с ноги на ногу.

– Работа в Палате, – продолжал Бродгёрдл, – на каждом шагу влечет за собой этический выбор. Нужно для начала решить, кому принадлежит твоя верность… и поменьше бояться руки запачкать.

– Понимаю, сэр, – сказал Тео. – Вы очень понятно все объяснили.

Бродгёрдл напоследок окинул его оценивающим взглядом. Повернулся к Пилу, слегка кивнул.

– Идемте в приемную, мистер Слэйд, – сказал секретарь.

– Спасибо, что уделили время, сэр, – поклонился Тео.

Бродгёрдл ответил кивком и снова отвернулся к окну…

– Мистер Слэйд, по поводу работы я свяжусь с вами по почте, – выйдя в приемную, сказал Пил. Сел за стол, пододвинул чистый лист бумаги. – Я верно вас понял – Южное отделение, до востребования?

– Верно.

– Спасибо, что заглянули.

– Взаимно…

Тео так трясло, что он и это-то еле выдавил. Ноги кое-как вынесли его за дверь… коридором, вниз по лестнице… мимо колонн к главному входу. Пересекая лужайку, он попытался стянуть перчатки, но не сумел: руки так вспотели, что перчатки приклеились. Тео яростно затряс руками, словно они его жгли. Наконец ему удалось сдернуть перчатки, вывернув наизнанку. Он шел нетвердой походкой, слегка удивляясь про себя, что остался в живых…

12 июня 1892 года, 13 часов 45 минут

Письмо из офиса Бродгёрдла прибыло одиннадцатого числа. «Арчибальда Слэйда» приняли на работу; приступать надлежало двенадцатого. Тео хотел забежать к Нетти и все рассказать ей, но инспектор был дома. Он бросил в почтовый ящик записку, адресованную «Нетти от ее друга Чарльза» и остаток дня посвятил подготовке, а назавтра отправился делать то, что еще недавно считал принципиально невозможным: трудиться в офисе Гордона Бродгёрдла, депутата парламента.

По ходу рабочего дня стало ясно: его личное общение с Бродгёрдлом будет весьма ограниченно. Во-первых, Пил, предпочитавший быть единственным связным между могущественным парламентарием и окружающим миром, оказался в этом смысле жутким ревнивцем; что ж, Тео на его место не претендовал. Во-вторых, Бродгёрдл не так уж много времени проводил в своем кабинете. Большей частью он скрытно передвигался где-то в кулуарах, встречаясь с другими политиками и, без сомнения, вовсю применяя рычаги воздействия, которыми обладал.

Тео поначалу напрягался всем телом каждый раз, когда поворачивалась дверная ручка, но под конец дня немного расслабился. Делу помогла и работа, которой завалил его Пил. Когда вошла молодая женщина в полосатой рубашке и тщательно отглаженных брюках, Тео невольно обрадовался перерыву в бумажном однообразии.

– Чем могу помочь? – спросил он, поднимаясь из-за стола.

Он был в приемной один: Пил, вызванный Бродгёрдлом, оставил его на хозяйстве, а сам схватил подставку для письма и куда-то убежал.

– Я просто хотела представиться, – протягивая руку, сказала посетительница. – Кассандра Пирс.

Я тут рядом работаю, у депутата Гамалиеля Шора.

– Очень приятно. Арчибальд Слэйд.

Ее рукопожатие оказалось неожиданно крепким.

– Как вы? Осваиваетесь?

– Спасибо, все в порядке. – Тео жестом указал на заваленный бумагами стол. – Дел, как видите, невпроворот!

Кассандра, улыбаясь, чуть наклонила голову:

– Значит, мне повезло.

– В каком смысле?

– Я тоже на это место претендовала, но выбрали вас.

– Вот как… мне очень жаль…

– Не извиняйтесь! – Она заложила за уши короткие черные волосы. – Знаете, тут иногда бывает непросто. То кто-нибудь шпильку вставить норовит, то между строк читать приходится… Буду рада помочь чем смогу, обращайтесь.

– Спасибо большое. Вы, право, очень добры.

Медля уходить, Кассандра оглядела приемную:

– Что ж, приятно было познакомиться. Мы, помощники, по пятницам все вместе обедаем, присоединяйтесь.

– Ну… посмотрим… спасибо за приглашение!

Она помахала ему рукой и ушла. Тео посмотрел на свой стол. Оказывается, уже почти четырнадцать часов. Он поаккуратнее разложил бумаги, взял с вешалки пиджак и вышел из здания.

Тео чувствовал себя вымотанным, но в целом день оказался невероятно успешным. Он не выведал ничего нового, зато пустил в офисе Бродгёрдла прочные корешки. Его вдруг захлестнула восторженная уверенность: план сработает! Через день-два он займется поисками как следует. И тогда уж точно обнаружит нечто такое, что объяснит присутствие големов. Изобличит причастность Бродгёрдла к убийству Блая. Должно же что-то найтись!.. Если повезет, к концу недели он все как есть разузнает…

Тео настолько увлекся радужными перспективами, что не заметил за собой слежки.

Мальчишка не привлекал особого внимания. Он бежал босиком, потому как его башмаки к зиме запросили каши и на ходу шлепали так, что лучше было совсем от них избавиться. Если говорить о прическе… в применении к ней выражение «воронье гнездо» выглядело бы незаслуженным комплиментом, а уж кожа!.. Даже цвет ее с трудом поддавался определению, одеяние же представляло собой клочья, грозившие вовсе свалиться. Драные штаны поддерживал кусок шпагата, из двух рукавов рубашки присутствовал лишь один… зато кепка, венчавшая убогий костюм, была совсем новая и красивая. Мальчик обзавелся ею лишь накануне, ему наверняка предстояло лишиться ее назавтра. Все хорошие вещи почему-то оказывались украдены.

Итак, бродяжка почти бесшумно рысил босиком, удостаиваясь лишь случайного внимания прохожих, то жалостливого, то брезгливого. Он следил за Тео, пока тот пересекал Железный Пятицентовик, шагал по улице Ист-Эндинг, скрывался на Ист-Ринкл… Мальчик заметил, как Тео нервно взъерошил вихры. Ускорив шаг, он забежал вперед юноши. Остановился, преградил ему путь, скрестил на груди руки.

– Э-э… привет, – сказал Тео, глядя на малыша.

Бродяжка был веснушчатый и лопоухий. Он изо всех сил пытался принять грозный вид, но получалось не очень.

– Привет, Арчибальд, – сказал он. – То есть Чарльз! То есть Теодор!

Тео прищурился и задумчиво посмотрел на мальчугана. Тот определенно казался знакомым… Но не в смысле личного знакомства, скорее, оттого, что некогда Тео сам был таким же. Он как будто самого себя встретил, только помладше.

– Брысь, – проговорил он довольно дружелюбно и попытался обойти паренька.

– Не стоит… – многозначительно проговорил тот.

– Чего не стоит? Домой возвращаться?

Мальчик нахмурился:

– Отмахиваться от меня. Плохая идея.

Тео улыбнулся, а сам подумал: вот именно. Отмахиваться от себя самого в этом возрасте. Действительно плохая идея.

– Ладно, – сказал он. – Не буду. Ты выяснил, что у меня три имени. Дальше что?

Мальчик слегка сбился с толку.

– Выяснил, – проговорил он, стараясь выдерживать задиристый тон.

Тео пожал плечами, посмотрел в сторону:

– Кто-то тебе рассказал, я так думаю. А ты решил притвориться, будто сам все узнал.

– Никто мне не рассказывал! Я правда сам!

Тео ответил с сомнением:

– Докажи. И как ты узнал?

– А очень просто! Видел, как ты из Палаты выходил. Сюда за тобой проследил… Вижу – крадешься! А на другой день опять тайком выбрался! Любовные записочки в Пятицентовике оставляешь, вот! Я-то не слепой и не глухой, только меня самого не видно, не слышно… Я все знаю!

– Допустим, – снизошел Тео. – Только где тебе знать, что я делаю и почему!

– Это правда, – не уступал мальчишка. – Но кажется мне: хочешь и дальше оставаться под прикрытием – включай меня в свою расходную ведомость!

Тео рассмеялся:

– Это вряд ли. Впрочем, неплохая была попытка…

Он хотел идти дальше, но бродяжка загородил ему дорогу своей грязной рукой. Взгляд сделался пристальным.

– Я знаю, что у него есть на Шадрака!

– Э-э… что?

– Бродди с Шадраком в сделку вступил. И я знаю, в чем она заключалась!

Тео страшным усилием смирил жгучее любопытство, принудив себя изобразить лишь легкую заинтересованность.

– И в чем же?

– Ага, так прямо я тебе и сказал, – ответил мелкий хитрец. – Сперва мои условия! Тогда расскажу. Если тебе не понравится, что я нарыл, условия будут в силе неделю. А если понравится, так и продолжим!

Тео потер подбородок, раздумывая.

– Отлично, давай это обсудим, – сказал он наконец. – Тебя как звать-то?

Мальчишка, казалось, выдохнул с облегчением. Похоже, внешняя крутизна нелегко давалась ему.

– Уинстон, – представился он. – Уинстон Пендл. Можно просто Винни.

– И ты, полагаю, один из мальчишек, подрабатывающих у Палаты. Я прав?

– Прав…

– Много еще народу знает то же, что ты?

Винни гордо ответил:

– Никто больше! Только я!

– Отлично. Вот первый пункт нашего договора: так оно и останется.

– Ясен пень. А вот второй пункт: платишь мне по пятицентовику в день.

Тео прищурился:

– В шантажисты подался, как твой Бродди?

– Еще чего! – с жаром возразил Винни. – Я же не даром пятицентовик хочу, а за работу! Я могу записки таскать, я услышу такое, чего никто другой не услышит… могу за кем угодно следить, вот. Сказано же – меня не видно, не слышно!

– Договорились, – ответил Тео. – Только учти: пятицентовик – и баста. Даже если каша заварится крутая… а она может. Без торговли, понял?

Винни опустил глаза, пытаясь скрыть ликование. Пятицентовик в день – это же три раза поесть и еще на ботиночки отложить можно!

– Крутая работа – это по мне, – пробормотал он. – Особенно если молочка за вредность подкинут…

– Я сказал – без торговли!

– Ну ладно.

– Что ж, по рукам, и не забывай: у нас сделка!

– Заметано, – пообещал Винни.

– Заметано. Послушаем, что там у тебя… Знаешь, как мы поступим? Я сейчас пойду прямо, а ты обежишь квартал и минут через пять стукнешь в дверь дома тридцать четыре. Я тебя представлю нашей миссис Клэй. Тут и поглядим, на что ты годишься… Миссис Клэй понятия не имеет, чем я в парламенте занимаюсь, сечешь?

Винни кивнул.

– Я для ее же блага ничего ей не говорю, – продолжал Тео. – Бедняжка и так вся извелась. Она думает, я целыми днями случайного заработка ищу, примерно как ты. Пусть так и думает, хорошо?

15 часов 34 минуты

При виде неописуемо грязного и оборванного Винни миссис Клэй только руками всплеснула. И далее знай хлопала глазами, пока Тео объяснял ей, кто этот парнишка и как они познакомились в толпе возле Палаты. То есть она, конечно, и раньше встречала на улицах маленьких беспризорников, но дела с ними не имела ни разу. И пребывала в убеждении, что этих ребятишек прижали временные обстоятельства.

Она слушала объяснения Тео, рассеянно кивая. Потом спросила:

– Где же ты ночуешь, Винни?

– Да так, знаете… Где придется.

Экономка нахмурилась:

– А родители твои где?

Тео незаметно закатил глаза. Сколько он в своей жизни выслушал таких же никчемных вопросов! Винни поерзал на месте.

– Где папаня – не знаю… А маманя… это… в ституции живет.

– Где?..

– В ституции.

– Как-как ты сказал?

– В ституции, – повторил Винни, маясь и разглядывая свои босые ступни.

Тео подтолкнул его к кухонному стулу и сел рядом.

– Я всегда думал, за что в институции отправляют? – пояснил он ради миссис Клэй. – Обычно за то, что не к месту разболтался, не к месту промолчал, был слишком глупым или не по делу упрямился… Короче, вел себя по-людски, только в неподходящей компании. Вот тебя на перевоспитание и забирают.

– Так и есть, – подтвердил Винни.

Он скрестил руки на груди и надулся, только в глазах, устремленных на Тео, мерцала тайная благодарность.

Миссис Клэй, бледная, опустилась на стул:

– Ясно… понятно… Ты приходи сюда, Винни, если однажды проголодаешься…

Ее снедало смутное чувство неадекватности подобного милосердия, но предложение бо́льшего наверняка влекло за собой немалые сложности; было похоже, что проблема требовала обдумывания, долгого и нелегкого. Открыв хлебницу, она вытащила булку с коринкой, нарезала, вместе с маслом выставила на стол.

Разговор тем временем продолжался.

– Винни хочет помочь нам, – сказал Тео. – Для начала он обещал рассказать то, что ему удалось выяснить о сделке Шадрака с Бродгёрдлом!

Напоминание Тео, а пуще того хлеб с маслом отвлекли Винни от грустных размышлений об институциях и институтках. Он выпрямился на стуле:

– У Бродгёрдла книга есть. Вот. Он хотел ее Шадраку отдать.

– И отдал, – сказал Тео. – Вот только какую…

– Эту книгу какой-то другой Шадрак написал.

Тео прищурился:

– Это как?

– Ту книгу, – повторил Винни, – написал какой-то другой Шадрак Элли. Ее издали в тысяча восемьсот девяносто девятом, прикинь? Она вся про карты, которых мест и на свете нету, и еще про войну…

– Ясно, – с облегчением вздохнул Тео. – Это дрек.

– Что такое дрек? – спросил Винни и взял еще ломоть булки.

– Это слово придумали в другой эпохе, – сказал Тео. – Оно значит «мусор». Так часто называют вещи из чужой эпохи, которым не место у нас. Вроде той книги.

– Короче, Бродди использовал книгу, чтобы объяснить Шадраку, чего он хочет. Сам он это называл спансией…

Тео и миссис Клэй переглянулись.

– Экспансией. На запад, – машинально поправил Тео. И продолжал, размышляя вслух: – Он хочет силком присоединить Пустоши и Индейские территории, вот о чем речь.

– Ага, – с набитым ртом подтвердил Винни. – И он хочет помощи от Шадрака. Даже согласился ради этого выпустить Шадрака из каталажки!

Миссис Клэй возмутилась:

– Но с чего бы мистеру Элли на такое соглашаться?..

– Из-за вас, – глотая недожеванный кусок, сказал Винни. – Из-за вас двоих.

Тео и миссис Клэй непонимающе уставились на него.

– Вы же оба из Пустошей, так? – пояснил беспризорник. – И бумаги у вас липовые. Короче, Бродди пронюхал об этом. И требует, чтобы Шадрак ему заплатил!

29 Путь на восток

Тутовый шелкопряд, склонный вместо шелковицы питаться виноградной лозой, был ввезен купцами, посещавшими Срединные пути. От них же стали известны своеобычные свойства производимого им волокна. Если одежда, сшитая из подобного шелка, принадлежит одной лишь владелице, она перенимает часть хозяйской природы. Даже покинувшая сей мир некоторым образом остается присутствовать в ткани из нитей, спряденных удивительным существом. Сделалось обычной практикой, умирая, оставлять любимым свои шелковые одеяния, иначе называемые плащаницами…

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

30 июня 1892 года, 7 часов 00 минут

И Эррол, и Златопрут каждый год проходили пешком многие сотни миль. Оба этим гордились. Златопрут даже не предполагала, что кто-то из другого племени способен так же неутомимо, скорым шагом поглощать расстояния. Эррол же, до последнего дюйма изучивший все дороги между Севильей и Гранадой, представить себе не мог, чтобы кто-то здесь ориентировался уверенней его самого. Он все поглядывал на темный капюшон Вещей: как она еще не сварилась в этом плаще?.. В свою очередь Златопрут знай косилась на его оружие и тяжелые сапоги. Все вместе весило фунтов, наверное, тридцать. И была же охота на себе столько таскать!

Они шагали размашисто, не разговаривая, наблюдая друг за дружкой. Эррол до того сосредоточился на быстрых шагах Златопрут, а она – на шорохе его подошв, что даже не замечали, с каким трудом поспевала за ними София.

Выбравшись из Севильи, они обогнали уже немало пешеходов, двигавшихся в том же направлении. Еще четверть мили, и София увидела порядочную толпу, собравшуюся у крохотной каменной часовни.

– Что это за место? – спросила она, стараясь отдуваться потише.

– Храм Святой Леоноры, – пояснил Эррол. – Внутри лежит ее плащаница. Паломники каждый день приходят на поклонение.

– Плащаница? Что это такое? – спросила София в слабой надежде, что объяснение вынудит его хоть немного придержать шаг.

Златопрут оглянулась на девочку и сразу остановилась:

– София, да ты же совсем выдохлась!

Та смутилась и проворчала:

– У вас ноги длиннее.

– Прости, милая. – Златопрут сурово глянула на сокольничего. – Опасно или нет, мы не должны так нестись!

С этого момента Эррол и Вещая пошли медленней. Каждый вдох по-прежнему наполнял легкие пылью, но Софии хотя бы не приходилось выкладываться, гоняясь за взрослыми. Скоро они миновали еще одну святыню, притулившуюся под громадным раскидистым дубом. У входа перешептывались две молодые женщины под вуалями. Эррол кивнул им, проходя мимо.

– Ты никак придерживаешься веры Креста? – спросила Златопрут.

– Вообще-то, да. – Эррол метнул на нее косой взгляд. – Многие часовни вдоль этой дороги заслуживают посещения…

– Надо думать, они отмечают места чудес?

– Надо, – ответил он по-прежнему резковато. – Клирики Папских государств для меня не такие уж духовные светочи, но некоторые чудеса из числа случившихся здесь тронули бы даже сердце самого заскорузлого язычника!

Последнее слово он произнес со значением.

– Например? – улыбнулась Златопрут.

– Например, под тем дубом, где теперь стоит часовня, слепая женщина некогда укрывалась от бури. Так вот, она не просто осталась совершенно сухой. Когда буря кончилась, к ней возвратилось зрение!

– Воистину чудо, – согласилась София.

– Что за милосердное дерево, – похвалила Златопрут.

Эррол повернулся к ней, полный возмущения:

– Я, наверно, ошибся. Иных язычников вовсе ничем не прошибешь!

– Отнюдь, – легко возразила Вещая. – Я до глубины души тронута подобным проявлением великодушия…

Она смотрела на горизонт, где что-то привлекло ее внимание. За то недолгое время, что они шли вместе, София успела понять: Вещая пребывала в рассеянности, ни дать ни взять внимая разговору, неслышному другим. Девочка укрепилась в своем мнении, когда Златопрут вдруг остановилась посреди пыльной дороги, насторожившись.

– Четверо всадников, – сказала она. – Скачут из Севильи…

Эррол обозрел дорогу, но ничего не заметил.

– С чего ты взяла?

– Я знаю, – ответила Вещая. – У нас мало времени. Рядом заброшенный дом при дороге, надо в нем спрятаться…

– Есть такой… Но ты-то откуда о нем проведала?

– Какая разница, – отмахнулась Златопрут и поспешила вперед.

Покинутое строение оказалось сложенным из камня фермерским домом. Трое беглецов сгорбились внутри, прижавшись к стене, еще хранившей утреннюю прохладу. Всего через несколько минут мимо прогрохотали копыта: со стороны Севильи пронеслись четверо всадников Золотого Креста. Их маски сверкали на солнце, как факелы. В воздухе позади них осталось клубиться облако пыли.

– Переждать бы здесь до темноты, – сказала Златопрут, когда снаружи все улеглось.

– Да, так будет безопасней всего, – кивнул сокольничий. – Я схожу вперед, воды принесу.

– Лучше я, – заспорила Златопрут. – Так будет безопасней.

Эррол раздраженно замотал головой:

– Не будет. И ты не знаешь, где источник.

– Знаю, – спокойно возразила она. – К тому же ты при оружии, ты лучше оборонишь Софию, если вдруг что.

София смотрела то на одного, то на другую, крепко подозревая: Златопрут со всей определенностью знала – за время ее отсутствия ничего дурного здесь не стрясется. Зря ли она прибегла к единственному аргументу, который Эррол затруднится отмести.

– Ладно, – согласился он. – Ступай.

Златопрут взяла его бурдючок, добавила два кувшина, найденные в доме, поглубже надвинула капюшон и отправилась на восток. София то и дело озабоченно выглядывала в окошко. Наконец Вещая появилась снова, зыбким силуэтом обозначившись в потоках жаркого воздуха над дорогой. Один кувшин Златопрут отдала Софии, второй поставила остужаться к стене. Вернула сокольничему бурдючок. Ее волосы и одежда сплошь промокли: у колодца она обливалась водой. Она с видимым облегчением сняла плащ и повесила на деревянный гвоздь: ни дать ни взять хозяйка, вернувшаяся домой.

– Я понимаю, как гнетет вас эта жара, – сказала она, стаскивая перчатки и бросая их на стол. – Однако мне солнце необходимо. Я буду за домом, по ту сторону от дороги. Если кто-нибудь явится по нашу душу, я дам знать.

Эррол нахмурился, но ничего не сказал.

– Спасибо, – сказала София и вволю отпила из кувшина.

Потом ушла в дальний конец дома и наконец-то сменила ночную рубашку на обычный дорожный костюм. Немного поколебалась – и убрала в рюкзак нигилизмийский амулет. Сквозь окно был виден задний двор и Златопрут, распростершаяся на земле. Ее волосы разметались кругом головы, она с наслаждением вбирала солнечный свет…

София про себя улыбнулась. Без сомнения, Златопрут – носительница Знака лозы, как его называли жители Пустошей. Правда, она его так не называла. И сама некоторым образом отличалась от Верессы и Мартина, с которыми свела дружбу София. Может, все дело в том, что среди ее племени Знак был весьма обычен и отнюдь не рассматривался как престижный? И если уж на то пошло, кто из нохтландцев мог мгновенно вырастить желтые цветы у себя на ладони? Вот уж кто был в самом конце «спектра», о котором говорила Вересса!

Эррол сидел с закрытыми глазами, положив руки на согнутые колени, выражение лица свидетельствовало, что он не спит. София села к стене и вытащила из сумки бисерную карту. Легонько подув на нее, девочка полюбовалась тем, как разбегаются белые линии, потом разложила карту у себя на коленях. Посмотрела на часы: на всякий случай, просто чтобы не слишком задержаться в картологическом «погружении». Было восемь тридцать две. Девочка положила руки на карту, одной отмечая время, другой – считывая содержимое.

В недрах карты стоял ранний апрель. Иссохшие поля вокруг выглядели неотличимыми от тех, где наяву проходила дорога; София как будто узнавала окружающее. Она стояла на пожелтевшей равнине, тянувшейся почти до самого горизонта. Горчичного цвета пейзаж ближе к холмам наливался зеленью, после – голубизной. София переместилась по дороге. Она знала, что ощущение полета вызывалось всего лишь движением пальца по карте, но глубокое погружение в чью-то память давало иллюзию полнейшей реальности. Дорога сперва шла прямо, потом впереди возник перекресток с указателями, полинявшими от солнца и ветра. София выбрала восточное направление, но пейзаж нимало не изменился. Вновь оказавшись у перекрестка, она изменила время, переставив пальцы левой руки. На час вперед… на два… на сутки. Бесконечное время тянулось однообразно. Солнце встало и закатилось. На перекрестке ничего не происходило.

София пропутешествовала на восток, следуя долгой ленте дороги. Изучила ее в различные дни. Побродила туда и сюда по срединной части карты. Тот перекресток в самом деле отмечал ее центр, но никаких событий так и не последовало.

Внезапно вспомнив, где она находится на самом деле, София осознала, что недельные путешествия совершались всего лишь в памяти карты. Поспешно отняв руки от карты, она выдернула из кармана часы. Восемь тридцать три… Неужели погружение длилось всего минуту? А может, сутки с минутой?.. Но Эррол сидел в той же позе, закрыв глаза, прислонясь затылком к стене. Значит, никаких суток. Всего минута.

Как такое возможно?.. Сколько она просиживала над бисерной картой на борту «Истины», ничего подобного с ней не происходило. Она же много дней провела на той пустынной дороге. За минуту!

В ее уме медленно формировалась догадка.

«Неужели я сделала это благодаря своей способности отъединяться от времени? Вправду заставляю время расширяться в одной точке карты, тогда как вовне оно почти на месте стоит?..»

Спеша проверить предположение, София вновь взялась за карту. Выбрала время поближе к нижней отметке, вернулась на перекресток, быстро передвинулась на восток – далеко, до самого предела. Полетела вдоль пыльной дороги… и наконец-то заметила нечто у горизонта. Все те же холмы, да… Те – да не те!

София резко остановилась. Пейзаж изменился.

Сейчас она смотрела точно на восток. К югу виднелись стены деревни или небольшого городка. На севере было рукой подать до голубоватого кряжа. Во всех ее картологических странствиях на борту «Истины» ни голубые холмы, ни деревня в поле зрения не появлялись.

София поспешила к деревне… Палец соскользнул с края карты. Девочка очнулась – и тотчас нырнула обратно. Деревню окружала высокая каменная стена. Были отчетливо видны ворота, только пройти в них не удавалось. Повернув к северу, София увидела сельский дом с каменными стенами и земляной крышей. Приблизившись, девочка услышала пение. Молодой женский голос выводил неторопливую ласковую мелодию. Сердце забилось чаще. Вот она, первая стеклянная бисерина! Наконец-то живой человек, затерявшийся в памяти карты! Женщина пела наверняка по-кастильски, но София чудесным образом понимала слова. Песня была о милой серой голубке: стрела подбила ее, больше ей не летать… Нежный напев дышал невыразимой грустью. Девичий голос заставил сердце болезненно сжаться: София поняла – тот, чью память зафиксировала карта, знал эту девушку и глубоко сострадал ей. Девочка попробовала рассмотреть больше. Сквозь окна даже частично виднелись комнаты, но певицу заметить не удавалось.

София отняла палец.

Теперь она понимала, как работает карта. Карта Кабезы де Кабры не походила ни на одну в обширном собрании Шадрака, потому что те, другие, представляли собой тщательные компиляции множества воспоминаний. Эта содержала опыт, пережитый лишь одним человеком. София нахмурилась. Кажется, она пыталась найти каплю воды в океане. Несколько стеклянных бусин среди множества других. Несколько минут из целого года…

У нее вырвался вздох. Она снова посмотрела на часы. Восемь тридцать пять.

«Ладно, – сказала она себе в утешение, – хоть времени для поисков предостаточно».

Вынырнув в сумрачную реальность заброшенного дома, София решила разобраться хотя бы с хронологией. Январь, февраль, март… Она двинулась вперед по пыльной дороге, что вела к холмам. Каменный мост над сухим руслом – и снова холмы: желтые и высохшие вблизи, но поодаль – неожиданно зеленые и цветущие. Движение пальцев снова перенесло Софию в начало апреля. Она осторожно передвинулась к середине месяца… Стоя лицом к востоку на каменном мостике, она увидела человека, приближавшегося со стороны холмов. Он был немолод и шел медленно, опираясь на посох. Вот он остановился и пристально посмотрел на нее. То есть – на человека, чья память запечатлела его.

«Доброе утро, шериф, – проговорил он наконец. – В самый первый раз, я так понимаю?»

«Да, – услышала София свой ответ, и в груди что-то сжалось. – В первый и, надеюсь, в последний!»

Старик улыбнулся.

«Бояться нечего, – сказал он. – Просто на каждой развилке выбирайте тот путь, что посередине. Я вот уже в третий раз возвращаюсь благополучно!»

«Хотя бы нашли, что искали?»

«Всегда нахожу!»

И незнакомец показал тугой свиток, вынутый из-за пазухи.

«Не могу не признаться, – ответил названный шерифом, – гложут меня смутные сомнения».

Старик покачал головой.

«Молодой человек… Карты требуют истолкования и уйму терпения. Но в них – наиболее истинные и проницательные крупицы пророческой мудрости, что я когда-либо встречал! Даже не удивляюсь, что Папский престол так боится этого места. Если у них спросить карту пути в утраченный рай, наверняка и такая найдется. Поверьте на слово: что бы вы ни потеряли, Авзентиния поможет вам отыскать это!»

30 Две карты, один год

Многие края Папских государств остаются незаселенными и неисследованными. Как водится, о неведомых местах в изобилии распространяются разного рода слухи. Большей частью это ложные сообщения, вроде того, будто где-то в северных горах затерялась эпоха, населенная народом с телами, с головы до пят состоящими из свинца. Также рассказывают о пещере на побережье, будто бы ведущей прямиком в эпоху русалок. О местности далеко на юге, где дороги появляются и исчезают сами собой…

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

30 июня 1892 года, 8 часов 37 минут и 20 апреля 1880 года

София ахнула. Та часть ее существа, что оставалась в заброшенном доме с Эрролом и Златопрут, сжалась в предвкушении успеха. Та, что странствовала по карте, продолжала разговор со стариком на мосту.

Он с улыбкой спросил:

«Шериф, вы, случаем, не из Муртии?»

«Верно».

«Пожалуйста, скажите свое имя, чтобы я мог найти вас, когда в следующий раз туда загляну. Я бы не отказался узнать, что за совет даст вам авзентинийская карта».

«Альвар. Альвар Кабеза де Кабра».

Старик протянул сухую морщинистую ладонь:

«Хуан Педроса. Я из Гранады. Ждите меня в гости, Альвар. Надеюсь, ваша карта окажется воистину путеводной».

«Спасибо. Доброго пути вам!»

И Кабеза де Кабра двинулся дальше, лишь раз обернувшись вслед старику, что медленно уходил прочь, опираясь на посох. Потом шериф двинулся дальше. Тропа вела через холмы. По ту сторону вершины она разделялась натрое; Кабеза де Кабра выбрал средний путь. Прошел до следующей развилки и снова выбрал тропку посередине. Пыли под ногами становилось все меньше, по сторонам все уверенней поднимались рослые зеленые травы. Еще одна развилка – и тропа нырнула в небольшую рощу. Ветви заслонили вершины холмов. Потом начался долгий подъем. Деревья здесь росли гуще, было слышно, как шуршал листьями ветерок. Всюду по склонам раскинулись сады – инжирные, лимонные, апельсинные, оливковые рощи, дорогу затеняли от солнца клены и немногочисленные ильмы. По ходу подъема деревья постепенно исчезали, в воздухе остро запахло живицей. Кабеза де Кабра без устали шагал целый час. Поднявшись на очередной холм, он остановился, чтобы полюбоваться долиной.

Внизу лежал город – Авзентиния. Медные крыши, казалось, подрагивали в солнечном свете. Крутые склоны по сторонам долины испещрили узкие тропы. Кабеза де Кабра заторопился по спуску и скоро достиг невысокой каменной стены. Вошел в город…

Прохожие на улицах учтиво раскланивались с ним. Кабеза де Кабра в ответ подносил руку ко лбу, любуясь опрятной краснокирпичной кладкой и крышами – то медными, то крытыми почерневшей от времени дранкой. Повсюду на окнах виднелись ящики с цветами. Слуха Кабезы де Кабры достиг глубокий раскатистый звук: за открытым окошком кто-то перебирал струны. Из другого окна доносился звук текущей воды. Пешеход мало-помалу достиг улицы, состоявшей из сплошных магазинов. Вывески большей частью украшали медные глобусы. Здесь торговали картами.

Широкую витрину ближайшего магазина тщательно, сосредоточенно протирала средних лет женщина. При виде шерифа женщина оставила свое занятие, окинула подошедшего взглядом и движением руки пригласила его внутрь. Кабеза де Кабра открыл дверь. Изнутри тотчас откликнулся колокольчик. Посреди помещения красовался круглый серебряный стол, опять же со стоявшим на нем глобусом. Бесчисленные ящички по стенам были снабжены прозрачными крышками, позволявшими видеть свитки внутри.

«Здравствуйте, Альвар», – сказала женщина. На ней был яркий передник, полноватое лицо раскраснелось.

«Доброе утро, – удивленно ответил Кабеза де Кабра. – Откуда вы знаете мое имя?»

«Кому же его знать, как не нам, раздающим карты, – ответила она, слегка отмахнувшись. – Скажем так: моя карта показывает, как вы этим погожим апрельским утром входите в мою дверь!»

«Ясно».

«Но вы сюда пришли не о моей карте расспрашивать. Вам своя собственная нужна!»

«Да… я кое-что потерял… Кое-что исключительно для меня дорогое. – Кабеза де Кабра прокашлялся. – Такое, что без него и жизнь не мила».

«Я понимаю, – деликатно ответила женщина. – Уж не из-за чумного ли клирика вы веру утратили?»

И опять Кабезу де Кабру поймали врасплох. Он тяжело перевел дух и долго смотрел в пол.

«Да», – сказал он наконец.

«У меня есть карта, которая вам нужна. – Женщина прошла вдоль стены, приподнялась на цыпочки, заглядывая сквозь стеклянную крышку ящичка, потом слегка нагнулась. – А-а, вот же она!

Хозяйка выдвинула ящичек, достала свиток, перевязанный белой ленточкой, и еще что-то, выглядевшее как небольшой моток ткани. Ленточка на нем была голубая.

«Вот ваша карта. – Она подала бумажный свиток шерифу. – Путь может оказаться долгим и трудным, но карта вас проведет куда надо!»

«Спасибо», – поблагодарил Кабеза де Кабра.

«Вероятно, вы слышали также, что ни монет, ни бумажных денег мы не принимаем».

Шериф кивнул. Женщина протянула ему свернутую ткань:

«Это плата. Вы передадите ее когда-нибудь в будущем. Ваша карта вам подскажет когда».

«А что это такое?»

«Подозреваю, карта, только еще не записанная. – Хозяйка лавочки улыбнулась. – Однажды вы ее создадите».

Кабеза де Кабра покачал головой.

«Еще раз спасибо. Хотя, правду сказать, все это за пределами моего понимания… Если бы я, как прежде, верил поучениям клириков, я бы назвал это ведовством!»

«Значит, верно говорят, что все к лучшему. Даже и то, что сегодня вы утратили веру!»

«Да… пожалуй. – Он коснулся рукой лба. – Благодарю вас».

Шериф вышел из лавки, немного помедлил на улице, наблюдая за хозяйкой, вернувшейся к мытью окна. Потом двинулся в обратный путь – теми же улицами, которыми пришел. Когда городская стена осталась позади, шериф сунул руку за пазуху, вынул бумажный свиток и развернул. На одной стороне листа виднелся рисунок, снабженный пометкой: «Карта для неверующих». Дорога к цели обещала быть долгой и пролегала неведомыми краями. Там были Широкие Равнины Лишений, Ледники Недовольства и даже Жуткое море. Вычерченные неуверенной рукой, бледными штрихами черных чернил, эти странные обозначения казались едва ли не случайными пятнами на толстой бумаге.

На обороте шериф заметил кое-какие указания.

Над пропастью угрозы изобьют, сломают водопадами презренья и недостатком милости сметут… Я – шепот у вселенной на краю; услышишь ли?

Ты будешь почти год скитаться в Пустыне Горького Разочарования, и воды благочестия не утолят твоей жажды. Когда же три лика перед собою узришь, начнется самое трудное. Два лика будут пусты, третий же, два первых связавший, двенадцатью часами обладать будет. Следуй же за тремя ликами, куда бы ни повели, сквозь эпохи: указуют тебе они в твоем поиске путь. Тогда одолеешь Широкие Равнины Лишений, отыщешь тропу через Ледники Недовольства. Ступив же со льдов в Горы Восхода Надежды, окажешься в пятой эпохе пути своего. Вступишь тогда ты на Безбрежные Луговины Ученья, смысл обретешь, где не знал его прежде. Встретив же первый снег возле Жуткого моря, знай: ты готов.

Пусть же три лика странствуют сами собой! Корни пусти в Лесу Убежденья! Карту составь, согласуясь с подсказками Вещих. Пусть сбереженное золото новой цели послужит, а прозвеневший рассказ возродит твою душу, карта же в летние дни станет от солнца щитом. Странник, от коего долго бежал ты, соединится с тобою и смерть принесет. Вот завершение странствий и поисков долгих финал!

30 июня 1892 года, 8 часов 37 минут

Пока шериф созерцал авзентинийскую карту, София немного отвлеклась от полного погружения, чтобы неспешно изучить легенду карты. Что еще за три лика и двенадцать часов?.. «Лик» с двенадцатью часами мог оказаться попросту циферблатом, но другие два?.. Трое часов, но лишь одни из них с циферблатом? Более-менее ясно было лишь то, что касалось Жуткого моря. Разгадывать пророческие иносказания не проще, чем понять человека, чьих воспоминаний она причастилась. Однако то, что она выяснила о его будущности, вроде свидетельствовало: карта действительно завела шерифа в другую эпоху. Вглубь Индейских территорий, на берег Жуткого моря. А карта, которую ему предстояло создать, сообразуясь с подсказками Вещих, была той самой, которую она держала в руках.

Непостижимым, совершенно чудесным образом авзентинийская карта вычертила полный круг. Отправила Кабезу де Кабру из Авзентинии в Индейские территории, подтолкнула его создать бисерную карту… которая и привела Софию назад в ту самую Авзентинию.

– С ума сойти, – прошептала она.

В сей миг пришлось оторвать палец от карты: девочка уловила в комнате движение. На пороге стояла Златопрут, взволнованная и встревоженная.

– Эррол!

Сокольничий сразу открыл глаза:

– Что?

– Сюда еще четверо скачут. – Вещая помедлила. – Только они не нас ловят. Они кого-то схватили.

Эррол встал, даже не спрашивая, откуда она знает.

– Жертвы болезни, – сказал он уверенно. – Их ведут в карантин при дороге.

Златопрут просто сказала:

– Мы должны им помочь.

Он немного подумал и ответил:

– Хорошо.

София уже сворачивала бисерную карту, чтобы спрятать ее в сумку.

– Как я могу поучаствовать? – спросила она.

– В уголке посидеть, пока все не кончится, – бросил Эррол.

Златопрут же сказала:

– Хорошо бы ты придержал свои стрелы, пока верховые не бросятся наутек.

Эррол уже занял позицию у окна, приготовил колчан.

– Бросятся наутек? – удивился он. – От чего?

– От дорожной пыли.

Он покосился через плечо:

– Эти скорей от своих пленников сбегут, чем от пыли…

– Если ты начнешь стрелять из окна, они пойдут к домику.

– А откуда еще мне стрелять, пока я внутри нахожусь?

Недовольно поморщившись, Златопрут отошла к другому окошку, выходившему на дорогу, и замерла в ожидании. Впрочем, она больше наблюдала за Эрролом, чем за дорогой.

София съежилась в уголке, обхватив руками колени. Вот бы здесь, с ними, был Тео!.. Он бы немедленно рассмешил ее, представил все так, будто надвигающаяся опасность – и не опасность вовсе, а запланированный прикол…

Но Тео далеко, а без него ничего забавного на ум не приходило.

Когда снаружи долетел перестук копыт, а потом и шарканье человеческих ног, София приподнялась с пола и выглянула в окно, у которого стояла Златопрут. Все оказалось именно так, как Вещая и предрекала. Мимо ехали четверо конников в золотых масках и затканных золотом белых плащах, у каждого на груди висел на цепи тяжелый золотой крест. За всадниками тянулось не менее дюжины бедолаг самого разного возраста. Каждый был перехвачен в поясе веревкой, все концы тянулись к седлу одного из коней. Люди смотрели в никуда, глаза были пустые… Одна женщина вдруг села наземь, за ней последовали и другие. Всадник, отвечавший за пленников, подергал веревку. Потом выслал коня, и привязанных потащило по дороге.

– Боже всемилостивый, – пробормотал Эррол.

– Погоди! – напряженным шепотом велела Златопрут.

Эррол не послушался и выстрелил, угодив в плечо верховому. Трое оставшихся в замешательстве закрутились на месте, потом разом повернули клювы в сторону домика. Эррол сбил стрелой еще одного. Испуганный конь вскинулся… и в это время позади всадников столбом взвилась пыль. Пленных заволокло желтое облако. Уцелевшие верховые ехали к домику, а туча у них за спиной быстро закручивалась воронкой. У Софии округлились глаза: на дороге бушевал смерч, узкий и высокий, как колокольня. Ближайший к нему всадник обернулся в седле. Его конь шарахнулся… а в следующий миг искусственный вихрь поглотил воина ордена, и тот исчез вместе с лошадью, словно в иной мир провалившись. Второй всадник тоже обернулся, увидел смерч, завопил: «Брухос!..» – и что было силы дал шпоры коню.

Он несся прямо к домику с мечом наголо. Эррол выбежал навстречу. Прячась в углу, София слышала лязг металла о металл.

– Как же они рвутся навстречу смерти, – глядя на сражение, прокомментировала Златопрут.

Спустя несколько минут лязг прекратился.

София наконец отважилась выглянуть. Эррол стоял, держа в руке меч. Орденский воин недвижно раскинулся перед ним на земле. Вихрь исчез.

Эррол повернул голову к дому и спрятал меч в ножны.

– Как ты это проделала? – требовательно спросил он, входя в дом. – Откуда взялся смерч?

Златопрут пропустила его вопросы мимо ушей.

– Надо позаботиться о больных, – сказала она, протискиваясь мимо него в дверь.

Эррол недовольно тряхнул головой, но пошел следом без возражений. София побежала за ними, неся сумку и рюкзак.

Вся связка несчастных сидела на краю дороги. Люди не обращали внимания ни на пыль, ни на жару. Иные, насколько позволяли путы, пытались улечься.

Эррол догнал Златопрут и спросил:

– Их ты тоже своей пыльцой припудришь, фэйри?

– Не разрежешь веревки, Эррол? – отозвалась Вещая. – Не то очнутся связанными, еще испугаются…

Сокольничий нагнулся к несчастным и стал рассекать путы. Большинство заболевших составляли женщины. Тут же вяло шевелились двое седых стариков. Были и дети, один – совсем маленький, едва способный ходить самостоятельно. Освободив всех, Эррол отступил в сторону.

– Я этой твоей штуки уже довольно хватил, – сказал он Вещей.

– Эти странники умней тех, с которыми я знакома, – вслух рассудила Златопрут. – Знать бы, откуда они пришли…

Она простерла руки ладонями вверх, и они тотчас наполнились желтыми цветами. Эррол и София наблюдали за тем, как она бросила их вперед: лепестки взлетели легким облачком и осыпались на безразличных страдальцев. Некоторые закашлялись. Кто-то пытался заговорить, словно пробуждаясь от долгого сна. Один ребенок немедля расплакался.

– Теперь, – сказала Златопрут, – с ними все будет хорошо.

София обеспокоенно спросила:

– Куда они пойдут?

Эррол поглядывал на запад.

– В Севилью вернутся, наверное. А нам надо бы уходить, да побыстрей!

– А другой всадник? – спросила Златопрут.

– Ах да. Который нас колдунами назвал. Я думаю, он скоро вернется, да с подкреплением. Так что пора делать ноги, несмотря на риск и жару! Пошли, репеёк, – позвал он Софию и кивнул ей на ничего не понимающих исцеленных: – Не беспокойся о них. У нас других забот полон рот…

Златопрут внимательно посмотрела на него:

– Этот орден Золотого Креста вправду очень могуществен? Мы не можем никак его избежать?

Эррол лишь рассмеялся:

– Избежать их внимания невозможно. У них стукачи на каждом углу, а клириков столько, что и не перечесть! Они уже подозревают Софию в распространении чумы, а нас – в ворожбе… – Он нахмурился. – Тебе не нравится, когда я тебя называю фэйри. Послушаю, как ты запоешь, когда они тебя ведьмой объявят!

31 Странники

Доподлинно неизвестно, из какой эпохи явились Вещие, из прошлого или из далекого будущего. Мы только знаем, что впервые их заметили на Тихоокеанском побережье. Оттуда они постепенно продвигались вглубь Индейских территорий, разыскивая племя эри, своих вероятных родственников. Одна кровь у них или нет, ни эри, ни Вещие толком не знают. Тем не менее пришлый народ остался жить бок о бок с предполагаемой родней.

Шадрак Элли. История Нового Запада

30 июня 1892 года, 17 часов 20 минут

– Что такое репеёк? – спросила София.

Они ехали на трофейных лошадях на восток. Девочка сидела позади Златопрут, обхватив Вещую за пояс. Эррол поймал перепуганных коней, Златопрут их успокоила. Теперь они вдвое скорей продвигались в сторону Гранады – только пыль вилась позади.

Эррол улыбнулся из-под серого капюшона:

– Маленький репейник.

– Репейник?..

– Ага. Знаешь, такая круглая штука, цепкая ужасно. Всядет в бороду – поди оторви!

София возмутилась до глубины души:

– Я, значит, тебе бороду оборвала?

Сокольничий негромко рассмеялся:

– Я тебя похвалил, девочка. Ты держишься молодцом. Маленькая, да удаленькая…

– Ну, – пробурчала она, несколько умиротворенная, – не очень-то я и маленькая…

– Верно. Но в нашем отряде ты точно самая младшая. И едва ли не самая упорная. Так что оставляю за собой право звать тебя репейком!

– Насчет упорства я тоже не очень согласна.

Эррол задумался.

– В каких-то смыслах, может, и нет, но ты жизнерадостна и добра, и, похоже, ничто этого не отнимет. Я же с самого начала за тобой наблюдаю. Ты беспокоишься о других, когда свою голову спасать впору… – Он улыбнулся ей. – Столь же глупо, сколь благородно!

София даже не придумала, что на это сказать.

– В твоем возрасте, – продолжал сокольничий, – я бы так о других не радел… А ты, фэйри? – В его голосе слышалось уважение, которого не было прежде. – Ты бросилась бы выручать тех несчастных, когда была помоложе?

София не видела лица Златопрут, но не подлежало сомнению, что та продолжала безмятежно взирать перед собой.

– Наш обычай – предлагать посильную помощь всякому, кто встретится на пути, – сказала она. – Мы все таковы. Мои личные душевные качества тут ни при чем.

Пока ехали, София поведала Златопрут то же, что раньше – Эрролу: как она оказалась в Папских государствах, что случилось на борту «Истины» и что ожидало ее в хранилище нигилизмийского архива Гранады. К некоторому удивлению девочки, Вещая не усомнилась в том, что ценность дневника оправдывала столь далекую поездку. Не спросила, а следовало ли покидать Севилью, когда путешественнице должны были вот-вот оказать помощь.

День выдался долгим. Эррол и Златопрут все прислушивались, ожидая прибытия воинов Золотого Креста. Однако час проходил за часом – все было тихо. К сумеркам София задремала, уткнувшись лицом в спину Вещей. Ее разбудил звук спущенной тетивы, особенно громко прозвучавший в вечерней тишине. И Златопрут казалась несколько напряженной…

– Что такое? – прошептала София.

– Фантомы, – так же тихо ответил сокольничий.

Девочка повернулась, чтобы взглянуть, но увидела лишь Эррола, подбиравшего с земли две стрелы. И еще указатель при дороге, гласивший: «ЛА ПАЛОМА ГРИ», что соответствовало побитому непогодами изображению серой голубки. Сердце Софии болезненно сжалось: что, если Эррол «оградил» ее от очередного явления Минны?..

– Что ты называешь фантомами? – спросила Златопрут.

– Фантомы.

– Но ведь они говорили!

– Несли всякую чушь, – коротко бросил Эррол. – Захочешь поболтать с ними, подожди до завтрашнего вечера. Они точно вернутся. Правда, беседа вряд ли покажется тебе занимательной… – И он снял Софию с коня. – Я тут, в «Голубке», с хозяйкой гостиницы знаком. Она спрячет нас, если орденские нагрянут.

Хозяйка гостиницы в самом деле приветствовала Эррола радушными объятиями и беззубой улыбкой. Других путешественников в ее заведении не было. Добрая женщина выдала им кувшин воды, горшок с тушеным мясом и овощами, блюдо оливок и миндаля. Сама же повесила передник и удалилась к себе.

Путники остались отдыхать в большой общей комнате, увешанной гамаками. Убранство являло собой немое свидетельство давно минувших времен, когда Папские государства вовсю торговали с Объединенными Индиями. После еды Эррол и Златопрут улеглись подремать. София вытащила бисерную карту и выглянула сквозь сетку гамака – убедиться, что Вещая не спала.

– Златопрут?..

– Да?

– Как ты это делаешь? Ну, те цветы у тебя на ладонях… В твоем племени все так умеют?

Темно-русые волосы Златопрут разметались во все стороны по гамаку, зеленые юбки свисали по сторонам. Она сняла белый шарф, которым обычно покрывала голову, и бросила его на пол. Мягкие кожаные сапожки с длинными завязками, напоминавшие перчатки Вещей, лежали рядом, на гамачной сетке покоились маленькие зеленоватые ступни. Златопрут передвинулась и приподнялась, чтобы лучше видеть Софию. Эррол лежал в своем гамаке, скрестив на груди руки. Он не подавал вида, но тоже слушал очень внимательно.

– Вещими нас называют другие, – начала Златопрут. – Сами мы зовем себя элодеями или элодейцами. Когда мы пришли на берега Жуткого моря, нас стали путать с эрильгонами, истинными эри, – народом, рассеянным давнишней войной. Я и прежде подмечала за жителями Нового Запада эту привычку: давать местам и племенам малоподходящие названия, исходя из весьма неполных знаний о них. Мы пришли с запада, с берега океана… В другом, лучшем мире нам не было бы нужды таить свои знания. Здесь же тяжкий опыт успел показать, сколь многие люди готовы использовать во зло наши возможности…

Жители Пустошей и Нового Запада считают нас целителями, – разглядывая свои ладони, продолжала она. – А следовало бы – толкователями, толмачами. Ты ведь обращала внимание, что Эррол владеет как языком своего народа, живущего в Сокровенных империях, так и здешним?

– Да, – сказала София.

– Вот и я примерно тем же занимаюсь. Только я владею языками не разных людских племен, но разных существ.

Слушатели задумались, воображая при этом весьма несхожие вещи. Эррол невольно припомнил дивные народцы, что населяли бабушкины сказки: гоблинов, пикси, эльфов… София подумала о барсуках и медведях.

– Ты зверье имеешь в виду? – спросила она.

– И его тоже. Знаешь, я успела побеседовать с лошадьми, так они столько всего мне порассказали об ордене Золотого Креста… А Сенека, хоть натура и сдержанная, не удержался и вволю посплетничал о хозяине… – Она с улыбкой покосилась на Эррола, ерзавшего в гамаке. – В нашу эпоху, как и на протяжении всей истории до Великого Разделения, элодейцам был присущ дар владения языками. Нам это казалось естественным: а как же иначе?.. Лишь вплотную столкнувшись сперва с жителями Пустошей, потом с населением Индейских территорий и, наконец, встретив выходцев с Нового Запада, мы поняли: не все умеют общаться так же, как мы. Зачастую это приводит к столкновениям. О некоторых вам известно, о других – нет. Ваш мир полон существ, которых вы не понимаете и которые не понимают вас…

– Вроде волшебного мира фэйри, – встрял Эррол.

– Нет, я говорю не о мире волшебных созданий, хотя допускаю, что вы так называете кое-кого из тех, кого я имею в виду… Возьмем хотя бы явление, которое здесь именуют моровым поветрием, или лапеной. Да, это болезнь вроде сыпного тифа и двенадцати лихорадок, только лапена поражает самое сердце. Как и тиф, она причиняется возбудителями, незримыми глазу. Крохотные странники поселяются в людях, потому что их вынудили покинуть привычное обиталище. Как и откуда их выгнали, я еще не поняла. Только чувствую, что они весьма обеспокоены и несчастны, ведь их сорвали с корней. Они подселяются к людям в ложной попытке найти себе новый дом. Я начинаю говорить с ними, а цветы златопрута дают им хотя бы временную опору… как веревка тонущему. Они слышат меня, хватаются за веревку и выбираются из человека. К сожалению, жители Папских государств не в состоянии это понять. Они считают лапену то ли порчей, то ли вовсе проклятием и не замечают живых существ, вызывающих болезнь. Они вообще глухи и слепы очень ко многому…

Эрролу и Софии понадобилось время, чтобы переварить услышанное.

– Это не объясняет, как ты узнала, что делается впереди на дороге, – погодя возразил сокольничий. – Как и то, что сделала с пылью!

Златопрут смотрела в потолок, сложив руки на животе.

– Боюсь, большего открыть мне не позволено, – сказала она. – Я и так уже многовато наговорила.

София сделала еще попытку:

– Почему не позволено? Хоть это ты можешь нам объяснить?

– Так тебе скажу, – ответила Златопрут. – Некоторым наши способности кажутся ключом к власти. Вроде как все живые существа готовы плясать по одному нашему слову…

Голос Вещей прозвучал мрачновато.

– А элодеи правда так могут?.. – потрясенно выговорила София.

– Нет. По своей воле никто из нас даже и пытаться не будет. Но иные из тех, кто видел нас в деле, уже пробовали использовать нас в низменных целях.

– Ужас какой! Ты имеешь в виду… – София обдумала сказанное Вещей и сделала выводы. – Ты имеешь в виду, кто-то мог направить лапену? Указать маленьким существам, куда им двигаться и кого заражать?

– Да, – устало ответила Златопрут. – И поверь на слово: это еще цветочки по сравнению с тем кошмаром, который можно устроить!

Она спустила ноги с гамака на земляной пол.

– Пойду ночным воздухом подышу, благо хозяйка наша спать улеглась…

Пока Златопрут гуляла снаружи, а Эррол отдыхал в гамаке, София снова развернула карту Кабезы де Кабры. Ей потребовалось усилие, чтобы отвлечься от только что услышанного и вновь присоединиться к шерифу Муртии там, где она его оставила: за чтением карты, приведшей его в итоге к Жуткому морю.

После этого он вновь прошел через холмы, раз за разом выбирая срединную тропку. Достиг каменного моста и зашагал к Муртии, так больше никого и не встретив. Миновал ворота в стене – и скрылся из глаз за пределами бисерного поля.

София начала понимать, почему в этом поле так мало стеклянных бусин. Город Авзентиния «отвечал» за появление большинства металлических, но встречи с людьми, запавшие в память Кабезы де Кабры, были слишком разрозненными и нечастыми. Девочка вновь позволила растянуться внутреннему времени карты и стала ждать, не покидая наблюдательного пункта вне стен. Шли месяцы… Без сомнения, множество людей покидали деревню и вновь входили в нее, но Кабеза де Кабра оставался внутри. Он нес в Муртии полицейскую службу: присматривал за порядком, принимал доклады помощников… и так день за днем, оставаясь в тесных пределах деревенских стен.

Наконец промелькнуло краткое воспоминание, датированное ноябрем. Кабеза де Кабра вывел из ворот двоих человек. Арестантов. У мужчины, шедшего со связанными руками, были темно-русые волосы, всклокоченные и отросшие, и такая же борода. Помощник шерифа вел девочку, примерно ровесницу Софии. Она так кричала и отбивалась, что помощник, утратив терпение, попросту вскинул ее на плечо.

«Успокойся, Розмари, прошу тебя», – проговорил второй арестант по-английски, с безошибочно узнаваемым выговором Нового Запада.

У Софии заколотилось сердце.

«Это же Бруно! – сообразила она. – Бруно Касаветти! И девочка Розмари, что помогала ему. Кабеза де Кабра – он же шериф Муртии! Той самой!»

«Нет! – кричала Розмари. – Нет, нет! Он не виновен! Он не колдун!»

Помощник шерифа топнул ногой, подкинув девочку на плече, закованном в латы.

Софию захлестнула жалость… не ее – чужая. Это шериф Кабеза де Кабра пожалел девочку.

«Побережней с ней, – грубым голосом велел он помощнику. – Она всего лишь дитя».

«Прошу тебя, Розмари, угомонись, – сказал Бруно. – Будешь драться, только пострадаешь. Представь, как я огорчусь!»

Розмари притихла. Все четверо двинулись дальше… и вдруг пропали из виду. Карта снова оборвалась.

Некоторое время София маялась ожиданием, упрямо держа палец на том же месте. И точно – спустя несколько минут вновь возникли Кабеза де Кабра с помощником. Они возвращались в Муртию. Вдвоем…

В последующие недели шериф много раз проходил по недлинной дороге, по-видимому соединявшей деревню с тюрьмой. Иногда он ходил в одиночку, иногда – с помощником. Несколько раз его сопровождал невысокий толстяк, носивший увесистый золотой крест. София взяла на заметку, что орден Золотого Креста держал в Муртии своего клирика.

Наконец, уже в декабре, после очередного посещения узилища шериф вышел оттуда, ведя Розмари. Она была очень подавлена, но не сопротивлялась. Они с шерифом молча одолели часть дороги по направлению к деревне, но внутрь не пошли. Вместо этого Кабеза де Кабра провел девочку мимо – и София увидела перед собой фермерский домик, тот самый, где прежде слышала песенку о серой голубке. Только тут она поняла, что ее пела именно Розмари.

На пороге дома шериф остановился.

«Хотел бы я что-нибудь для него сделать, – сказал он. – Но не могу».

Розмари кивнула, не поднимая глаз.

«Он просил меня отослать письмо друзьям… Куда-то на Новый Запад… а я не знаю, как это делается. Вы мне не поможете?»

«Помогу. Только пускай он с этим не тянет, ведь теперь, когда Касаветти сознался, священник с приговором медлить не будет…»

«Я знаю, – ответила девочка. – Я сегодня же сбегаю к тюрьме и велю ему написать, а потом отнесу письмо вам».

«Договорились, – кивнул шериф. И со вздохом добавил: – Ты там поосторожнее, Розмари».

Она кивнула в ответ и скрылась в доме, а шериф Кабеза де Кабра пошел назад в Муртию. Медленно, тяжелой походкой…

Он вновь покинул деревню лишь через несколько дней, на сей раз – во главе небольшой толпы. Там были все его помощники, но не только они. Взрослые мужчины, несколько старух, даже дети. Они исчезли в направлении тюрьмы и вновь появились, ведя с собой Бруно. Отощавшего, неописуемо грязного…

Когда процессия проходила мимо фермерского домика, к толпе присоединилась Розмари, ожидавшая у порога, как часовой. Все вместе двинулись на север – к каменному мосту. София увидела, что пейзаж на той стороне разительно изменился. Там теперь кочками залег темно-фиолетовый мох, в нем стояли черные, обросшие острыми шипами деревья. Там и сям виднелись камни, возле них клочками торчала прежняя засохшая травка.

София никак не могла понять, почему так отчаянно колотилось сердце шерифа, почему у него тряслись руки, когда он развязывал узника… В чем дело? Что они собирались над ним сотворить?..

Бруно повернулся и обратился к толпе. Он говорил по-английски:

«Не бойтесь. Я знаю эти холмы, а они знают меня. Авзентиния меня защитит. Я найду утраченные путевые знаки и доберусь по ним в город. Возможно, сюда я не вернусь, но не сомневайтесь: я спасусь!»

София услышала, как рядом с шерифом всхлипывает Розмари.

Бруно решительно пересек мост и ступил на ближайший клочок желтой травы. Пригнулся – и вдруг побежал вглубь холмов. Он мчался так, словно от этого зависела его жизнь. Внезапно взревел ветер, одинокий порыв пронесся по черным деревьям, размахивая ветвями, превращая их в грабастающие черные руки… Притихшая толпа следила за тем, что происходило на той стороне. Тянулись минуты… Было невозможно с уверенностью сказать, утих тот воздушный порыв или просто унесся в холмы, растаяв вдали…

Бесследно исчез и Бруно.

«Вы видели торжество справедливости!» – провозгласил священник, накрывая ладонью золотой крест, висевший на шее.

Люди с видимой неохотой потянулись прочь от моста. Кто-то в толпе ворчал, выражая общее разочарование. Дескать, справедливость – дело хорошее, но как насчет зрелища? Розмари осталась на месте. Кабеза де Кабра подошел к ней.

«Пойдем, – сказал он. – Смотреть больше не на что».

«Он вернется», – тихо проговорила Розмари, не сводя взгляда с холмов.

«Непохоже».

«Он обещал найти Авзентинию. С ним ничего не может случиться!»

«А если Темная эпоха поглотит его душу? Если его лицо будет похищено, как предопределено приговором? Что тогда, Розмари?»

София как будто говорила вместе с шерифом, ее охватило странное чувство двойственности.

Часть ее, остававшаяся в «Серой голубке», поняла: Кабеза де Кабра говорил о лакримах. Открытие стронуло в памяти сущую лавину, поток разрозненных частиц предстал вразумительным целым. Письмо, адресованное родителям… их исчезновение… пропавшая Авзентиния, поиски «затерянных путей». Теперь София понимала, что произошло, – так уверенно, будто все видела собственными глазами.

Совершенно ошеломленная, София оторвалась от реальности, забыла, что на самом деле покоится в прохладной комнате придорожной гостиницы. Она утратила самость, превратившись в бесплотное нечто, которое двигалось и думало вместе с Кабезой де Каброй. София словно полностью переселилась внутрь карты. Настоящая жизнь протекала там, все прочее не имело значения.

…Розмари смотрела на мостик.

«Если он вернется, я о нем позабочусь!» – с тихой яростью проговорила она.

Шериф положил руку ей на плечо:

«Я приду за тобой на закате. Домой отведу».

После этого он посещал домик Розмари не реже раза в неделю. Проверял, все ли у нее хорошо. Под конец месяца, идя по дорожке к дому, он услышал, как она пела о серой голубке и о стреле, сбившей ее наземь. К тому времени у шерифа лежала тяжесть на сердце. И не только из-за девочки, скорбевшей по другу. Навалились иные беды.

Приведя в исполнение приговор, вынесенный Бруно, священник начал и других отправлять за каменный мост. Толпы, собиравшиеся поглядеть, становились все обширнее. Вторая осужденная, молодая женщина, куда больше удовлетворила священника и народ. Она остановилась в травяных зарослях за мостом и замерла, вся дрожа. Взревел ветер… и земля у нее под ногами изменилась, подернувшись черным мхом. Все слышали дикий визг женщины, ее крики и плач… Потом, шатаясь и спотыкаясь, она вышла обратно на мост.

Кабеза де Кабра отпрянул. У нее больше не было лица. На его месте виднелась совершенно гладкая кожа. Тем не менее отсутствующий рот продолжал голосить – да так, что сердца обращались в лед, а ушные перепонки едва не лопались…

В феврале приговор исполнили еще над двоими…

А в марте деревенская каталажка приняла сразу пятерых незнакомцев. Супружескую пару исследователей с Нового Запада и троих проводников, пораженных лапеной. Кабеза де Кабра исполнился любопытства и горечи. Эти люди принесли в деревню моровое поветрие и с ним – неисчислимые беды. Его снедала жалость, когда двоим выжившим вынесли приговор. Женщина держалась с яростной решимостью. У моста священник зачитал им приговор, а она смотрела на клирика, как на ядовитую гадину. Ее муж был само спокойствие и долготерпение. Когда Кабеза де Кабра разрезал на нем веревки и объяснил смысл приговора, он не выказал ни малейшего озлобления, не пообещал отомстить.

«Приговор обязывает вас войти в Темную эпоху, поглотившую авзентинийские тропы, – сообщил им шериф. – Если сумеете выжить, в Муртию больше не возвращайтесь. Можете произнести последнее слово».

Священник и с ним бо́льшая половина деревни, вышедшая посмотреть, затаили дыхание. Сунув руку в карман, женщина вытащила связку бумаг и часы на длинной цепочке. Она передала бумаги Кабезе де Кабре.

«Прошу вас, сохраните вот это», – тихо сказала она.

«Я сохраню».

Она передала часы мужу:

«Попробуем в последний раз вызвать Рена, Бронсон?»

Он улыбнулся:

«А что? Небось не повредит».

Открыл крышечку и пальцем прижал что-то внутри. Опустил крышечку… Супруги еще чуть-чуть постояли, глядя друг на дружку.

«Скажите им: время вышло», – бессердечно подал голос священник.

Шериф промолчал.

«Шадрак позаботится о ней, Минна», – проговорил Бронсон.

«Да, я знаю. Он любит ее не меньше нашего, правда?»

Женщина попробовала засмеяться, но поперхнулась. В глазах у нее стояли слезы.

«Это уж точно, – тихо отозвался Бронсон. – А теперь, милая, сделаем-ка так же, как на „Пустельге“! – И длинная цепочка часов обвила запястье жены, потом его собственное. – Куда бы нас ни занесло, мы будем вместе. Что бы ни отняли у нас эти холмы, друг друга мы не потеряем!»

«Да, Бронсон», – ответила Минна.

Соединив руки, связанные цепочкой, они пошли вперед по каменному мосту. Чуть-чуть постояли на дальнем конце – и сделали шаг. Так уверенно и спокойно, словно в точности знали, куда направляются. Завыл ветер, устремился в погоню… Минна и Бронсон исчезли, как прежде Бруно. Еще несколько минут – и толпа, утратив интерес, разочарованно двинулась прочь.

«Думается, мы можем быть уверены: их постигла заслуженная кара, – сказал клирик Кабезе де Кабре. Тот не ответил, и священник спросил: – Вы разве не в деревню идете?»

«Я повременю здесь, вдруг они выйдут», – сказал шериф, продолжая смотреть на каменный мост.

«Как вам будет угодно», – пожал плечами священник и удалился, оставив Кабезу де Кабру в одиночестве.

«Два лика будут пусты, – тихо пробормотал шериф. – Третий же, два первых связавший, двенадцатью часами обладать будет. Следуй же за тремя ликами, куда бы ни повели, сквозь эпохи: указуют тебе они в твоем поиске путь…»

32 Боевые действия

Большую часть девятнадцатого века партия Памяти Англии строила свою политику на воспоминаниях об утраченной власти колониальной державы – Британии. Встав на этот путь, партия медленно, но верно утрачивала доверие немногочисленных избирателей. Нужна была совершенная одержимость ностальгией, чтобы не понимать: установление близких связей с той частью мира, которая теперь называется Сокровенными империями, стало бы дорогостоящим и опасным предприятием, к тому же чреватым весьма грустными впечатлениями.

Шадрак Элли. История Нового Запада

22 июня 1892 года, 14 часов 00 минут

Итак, Бродгёрдл вынудил Шадрака заключить соглашение. Более того, Шадрак пошел на сделку отчасти затем, чтобы защитить Тео! Выяснив это, юноша пришел в бесшабашную ярость, грозившую лишить его самообладания, особенно в присутствии депутата. Ему уже казалось, во всем Бостоне не осталось ни одного честного человека. Все кругом лгали – и первопричиной был Бродгёрдл! Шадрак додумался утаить насилие, примененное к нему Бродгёрдлом. Блай покрыл преступление Бродгёрдла… Да и сам Тео был вынужден каждодневно обманывать. Правда, он прибегал к мелкой лжи, чтобы вскрыть гораздо большую ложь, – о том, как Бродгёрдл умудрился утаить свою сущность насильника и свои лихие дела!

Что еще хуже, теперь Тео понимал: его собственная способность ко лжи, его дар обманщика, который он возвел в степень искусства, – на самом деле никакой не дар. Это злое семя, много лет назад посеянное в его душе Уилки Могилой. Тот сам был лжец, каких поискать, и его способность оказалась заразной. Ложь Грэйвза порождала страх, а страх в свою очередь рождал новую ложь. Так и вышло, что путь правдивости довольно быстро зарос дремучим бурьяном. В какой именно момент ложь пустила корни и расцвела пышным цветом, Тео не помнил. Было ясно одно – все началось с Грэйвза.

День за днем он странствовал в лабиринтах воспоминаний, заново проживая те два года своей жизни, пытаясь добраться до первого шага по кривой дорожке. Его очень трудно было определить. Вот заботливая тетка с лошадиного ранчо. «Что-то ты, паренек, худоват, – сказала она. – Тебя точно досыта кормят?» Тео в ответ соврал, не задумываясь ни о том, что можно было сказать правду, ни о том, что́ на самом деле означала его ложь. А ведь, по сути, она защищала Уилки Могилу. «К тому времени я уже был больной на всю голову, – рассуждал он теперь. – Сначала врал, потом думал, а стоило ли врать».

С тех пор все изменилось. Тео начал ненавидеть всякую ложь. В том числе и собственную. Он обманул Нетти: назвался чужим именем и вообще наврал с три короба. Обманул миссис Клэй, рассказывая о своей работе в Палате представителей… да и эту работу получил посредством обмана. Он не мог примириться с тем, что Шадрак, с его-то внутренним чувством правды, был также вынужден лгать.

Когда Бродгёрдла не оказывалось поблизости, Тео пылал про себя, возмущаясь несправедливостью происходящего и мысленно твердя: Грэйвз заплатит. Непременно заплатит! За все! За Шадрака, за Блая, за всех остальных.

Когда же Бродгёрдл входил в офис и нависал над столом Пила либо сидел у себя, составляя очередную речь, ярость Тео становилась холодной, точно железо, вмерзшее в лед. Потом Бродгёрдл развязной походкой выплывал из кабинета – и огонь возвращался, медленный, мучительно бессильный…

Этот перемежающийся гнев придавал Тео энергии и смелости в его поисках. Стоило Пилу выйти из офиса, он бросался просматривать папки. Задавал вопросы, по внешней форме – невинные, даже вроде бы нацеленные на работу. Подмечал каждую мелочь, могущую возыметь последствия. И при этом знал: наружное наблюдение осуществлял бдительный, всевидящий Винни.

…Вот только ничего нового и ценного выведать не удавалось. Миновала неделя, а Тео ни на шаг не приблизился к искомым доказательствам. Ни единого указания на то, где могли находиться похищенные тучегонители, ни единого предположения, почему Бродгёрдл стал работать с големами… ровным счетом ничего, что позволило бы связать депутата с убийством премьера. Даже хуже того! Открытие, что на Шадрака удалось надавить, лишь окончательно спутало Тео все карты. Если Бродгёрдлу зачем-то была нужна помощь картолога, с какой стати подставлять его под убийство?..

Тео словно бился головой о стену. Где-то там, за ней, был ответ, но как до него добраться?.. Он уже узнал о планах Бродгёрдла, касавшихся Нового Запада, куда больше, чем когда-либо желал знать. Но ни единого секрета Уилки Могилы так и не разгадал.

Наконец, двадцать второго числа, Тео совершенно неожиданно напал на ключевой элемент головоломки. Бродгёрдл готовил очередную речь. Избирательная кампания набирала обороты, он выступал по два-три раза на дню. Сегодня, попозже вечером, у него была назначена встреча в Бостонской купеческой гильдии: он собирался разъяснять почтенным торговцам, каким образом его политика «крепкого замка на восточных границах и всемерного продвижения к западу» откроет перед ними несравненные перспективы и наполнит карманы. Тео давился гадливостью, слушая, как Бродгёрдл репетирует у себя в кабинете. Сворачивание легальной торговли с Пустошами и Объединенными Индиями окажется необычайно благотворной для гильдии: каким образом?.. Он мотал головой, пытаясь не слушать, и занимался бумагами, оставленными ему Берти Пилом. Тот, в отличие от младшего сподвижника, с энтузиазмом внимал доводам патрона.

Бумаги представляли собой скучнейшие отчеты о купле-продаже парламентских минут за май месяц. Тео уже ровнял их стопочкой на столе, когда что-то выскользнуло на ковер. Нагнувшись, Тео поднял листок… и сердце чуть не выпрыгнуло из горла. В руках у него оказалась брошюра, озаглавленная:

Тео открыл книжечку и стал читать.

Случалось ли вам задумываться

о смысле жизни?

Задаетесь ли вы неразрешимым вопросом:

почему мир таков, каков он есть?

Спросите нигилизмийцев!

Давным-давно, во время Великого Разделения, пророк Амитто написал книгу прорицаний и вычислений, назвав ее «Хроники Великого Разделения». Она рассказывает, как изменился мир, и доказывает: истинного мира не стало в день Разделения.

Мы живем в мире иллюзорном.

Ничто здесь не таково, каким следует быть.

Нигилизмийство способно объяснить почему.

Нигилизмийство – это путь правды.

Обрети ответы на вопросы, снедающие тебя!

Ибо сказано:

«Угрызения суть доля следующих пути ложному, доля отказавшихся от поиска Истинной эпохи».

Хроники Великого Разделения

Руки Тео подрагивали от нарастающего волнения. Книжица затерялась среди отчетов. Она давала Тео законный повод спросить Пила или даже самого Бродгёрдла о том, как у них в офисе оказалась такая брошюра. Чего доброго, теперь-то вскроется связь между Бродгёрдлом и големами!

Как только приблизился к финалу четвертый прогон речи перед купеческой гильдией, Тео сунул брошюрку в нагрудный карман и решился. Вот открылась и снова закрылась дверь в кабинет. Послышались семенящие, торопливые шаги: Пил возвращался в приемную. Выплыв из коридора, он окликнул:

– Мистер Слэйд!

– Да, мистер Пил?

– Мне нужно сходить за печатными материалами для раздачи на сегодняшней встрече. Пожалуйста, продолжайте подшивать бумаги до моего возвращения.

– Как скажете, мистер Пил!

Секретарь вышел из офиса пружинистым шагом, в приподнятом настроении: размах предвыборной кампании его пьянил. Выждав минуту или две, Тео тихо подобрался к двери кабинета и постучал.

– Входите, – прогудело изнутри.

Бродгёрдл стоял у окна, держа листки с речью и созерцая общественную лужайку этаким критическим оком. Он словно раздумывал, что сделает с этой лужайкой, и со всем Бостоном, и с Новым Западом в целом, едва подгребет их под себя.

– Слушаю, – сказал он, не оборачиваясь.

– Сэр, – проговорил Тео самым смиренным голосом, какой мог изобразить. – Можно спросить вас об одной мелочи?

Бродгёрдл отвернулся от окна:

– В чем дело, Слэйд?

– Я нашел эту бумажку среди материалов, которые разбирал, сэр, и удивился… Возможно ли? Чтобы вы… Неужели действительно…

И Тео протянул Бродгёрдлу брошюру, намеренно изъясняясь обрывками фраз и что было сил изображая смесь почтительности и надежды.

– Ах да, – сказал Бродгёрдл и бросил книжицу на стол. Ухоженными пальцами погладил густую черную бороду и уставился на Тео испытующим взором. – А сам ты нигилизмиец? Что-то я не видел у тебя талисмана.

Тео заколебался. Ответ Бродгёрдла не пролил никакого света на убеждения самого депутата.

– Нет, – сознался юноша. – Но очень интересуюсь. Вот я и понадеялся… побольше узнать…

Депутат одобрительно улыбнулся:

– Дело стоящее, молодой человек. Если всерьез думать об экспансии на запад, лучше нигилизмийцев союзников нам не найти. Согласно их вере, уже сейчас нашей стране следовало бы быть куда больше. Она должна простираться от восточного побережья до западного, ныне принадлежащего Пустошам.

Внутренне Тео содрогнулся от отвращения, вслух же благоговейно выдохнул:

– В самом деле?

– Да. Хотел бы я, чтобы все население Нового Запада стремилось на запад так же неуклонно, как последователи Амитто! Нигилизмийцы считают это нашим правом как нации, ведь именно этой политики мы придерживались в их Истинную эпоху.

– Просто завораживает, – сказал Тео.

– И не просто завораживает, но еще и помогает. После избрания я планирую очень плотно работать с нигилизмийцами. У них правильные воззрения: нации надлежит обратиться на запад и выдвинуться туда, неся с собой благоденствие и общую выгоду!

– Значит, сэр, сами вы не нигилизмиец?

Бродгёрдл нахмурился. Тео успел испугаться: не слишком ли лобовым вышел вопрос!

– Я просто надеялся переговорить с кем-то, кто… – Он смущенно потупился, передернул плечами. – Думаю, мне бы духовное водительство не повредило.

Сдвинувшиеся брови Бродгёрдла расползлись по местам.

– Я был нигилизмийцем, – голосом куда тише обычного проговорил депутат. – Прежде. Именно эта вера открыла мне мое истинное предназначение. Я узнал об Истинной эпохе и о великом походе на запад, которому надлежало случиться давным-давно… – Он рассматривал незапятнанную поверхность стола. – Скажем так: успешному политику следует быть гибким в своих убеждениях.

Бродгёрдл снова посмотрел на Тео и улыбнулся, блеснув врожденным очарованием, привлекшим к нему столь много сердец.

– К сожалению, нигилизмийцам гибкость несвойственна. Тем не менее я продолжаю… сочувствовать их воззрениям. И тем трудностям, которые они ныне испытывают. – Он протянул Тео открытую ладонь, словно приглашая: – Если хотите, я связал бы вас с нигилизмийским центром поддержки.

– Благодарю, сэр!

Бродгёрдл кивнул ему и снова отвернулся к окну.

33 Голосование

Новый Запад так охотно принял предложение покупать места в парламенте отчасти потому, что за время выборов успел с избытком насмотреться на фальсифицирование результатов. Состоятельный кандидат в депутаты легко может подкупить избирателей либо наемной силой принудить их отдать голоса. Не честнее ли будет, решили граждане, позволить им напрямую покупать свои кресла?

Шадрак Элли. История Нового Запада

30 июня 1892 года

Выборы всегда проходили в Бостоне весьма напряженно. Как, впрочем, и в каждом большом и малом городке Нового Запада. Особенно серьезным занятием были выборы парламентского большинства, ибо предоставляли единственную возможность осуществить право голоса на государственном уровне. В то же время трудности, связанные с необходимостью обеспечения легитимности и непредвзятости волеизъявления каждого отдельно взятого голоса, неизменно превращали день выборов в сущий цирк. Некоторым гражданам он даже нравился. Это особое чувство, когда повсюду бедлам, когда типа все можно и уж точно – может произойти все, что угодно.

К Винни это не относилось. Свернувшись клубочком, он лежал в переулке недалеко от Палаты и, временами приоткрывая глаза, с самого рассвета сквозь сон наблюдал за суетой, а та все набирала обороты. Если честно, ему было не по себе. Иногда Винни посещали предчувствия: странные, необъяснимые, они казались совершенно безосновательными… и чаще всего в итоге оправдывались. С матерью Винни тоже случалось подобное. Если учесть ее нынешние обстоятельства, получалось – предчувствия были штукой не столько полезной, сколько опасной. Он и рассказывал-то о них лишь немногим людям, заслужившим его полное доверие. Винни называл свои странные ощущения «мурашками».

Сегодня, тридцатого июня, в день выборов, они как раз его посетили…

Покамест люди достаточно мирно ходили мимо здания парламента туда и сюда, но Винни знал: грядет нечто реально взрывоопасное. Что, почему – нащупать не представлялось возможным. Ветра не было, утренний туман приглушал уютный звон и рокот трамваев; вагоны, как по волшебству, четко обрисовывались, только выезжая из-за угла. Потом из тумана начали материализоваться другие мальчишки, ошивавшиеся у седалища власти: кто голодный, кто сытый, смотря как кому повезло. Пункты голосования открылись в восемь часов. К ним немедленно потянулись неиссякаемые вереницы людей с отпечатанными списками кандидатов в руках.

Все три партии – Новых штатов, Памяти Англии и Западная – в изобилии выпустили такие списки, каждая открыла по городу великое множество кабинок, где избиратель мог взять список по вкусу и отнести бюллетень в здание Палаты. Зачастую у кабинок происходило форменное мошенничество: какая-нибудь партия похищала чужие списки, кто-то устраивал засады на избирателей… Впрочем, там, где устроился Винни, царила тишь да гладь. На ступенях Палаты выстроились офицеры полиции. Люди спокойно поднимались внутрь, шли к урнам.

Все происходило чинно и благородно, так почему же Винни житья не было от «мурашек», вещавших: сегодня непременно что-то случится?! По уму, следовало бы доложить о предчувствиях Тео, которому Винни целиком и полностью доверял, но Тео уже сидел все равно что запертый в офисе Бродгёрдла. Помогал депутату готовить заключительный спич. Для Винни запретных уголков в городе не было, но, к сожалению, при попытке войти в здание парламента он бы выделялся в толпе, как муха в пудинге.

В это утро Бродгёрдл удовольствовался всего лишь двумя прогонами заключительной речи – так уверен он был в своем даре убеждения. Пил уже приготовил выверенный чистовик и теперь ерзал за столом, восхищенно предвкушая великое событие.

Спустя довольно продолжительное время Бродгёрдл вышел из кабинета и встал между столами старшего и младшего помощников: живое воплощение Политического Достоинства. Черные волосы, тщательно уложенные и покрытые лаком, сверкали, как начищенный шлем. Черная борода составляла волосам достойное дополнение. Усы, похожие на сороконожку, обманчиво покоились под носом, готовые ко всему. Ухоженные руки прятались в белоснежных перчатках. Массивный корпус прилично случаю облекал строгий коричневый пиджак. Бродгёрдл сверился с часами и убрал их в жилетный карман.

– Итак, джентльмены, приступим, – сказал он, и его голос породил эхо в стенах приемной.

Гамалиель Шор и Плиний Граймс уже произнесли финальные спичи; Бродгёрдл, естественно, устроил так, чтобы выступать последним. Два других кандидата успели уйти в свои офисы, толпа, собравшаяся у ступеней парламента, приготовилась слушать третьего. Подразумевалось, что речи дадут колеблющимся избирателям возможность хотя бы в последний момент ознакомиться с доводами разных партий. Оглядев толпу, Тео понял: на самом деле большинство этих людей уже сделали выбор. Сюда они пришли в основном для того, чтобы ошикать или поддержать кандидата.

Бродгёрдл встал на возвышение и тоже обвел взглядом толпу. Она была куда меньше той, к которой он обращался в начале месяца по поводу смерти премьера. Депутат гордо откинул голову и начал:

– Бостонцы! Я полагаю, что правильному политику следует по необходимости пускать в ход слово и дело и ни тем ни другим лучше не злоупотреблять. Поэтому сведу свои замечания к минимуму. Прискорбная утрата нашего любимого премьера, Сирила Блая, сделала необходимыми нынешние внеочередные выборы – и вот я стою перед вами, чтобы рассказать, почему наша Западная партия предлагает вам не просто наилучший жизненный план, но такой, который непременно одобрил бы покойный премьер. Ибо он понял, к сожалению, слишком поздно, что наша эпоха – наша великая эпоха! – чревата великими обещаниями. Мы постыдно долго играли слишком пассивную роль. Мы росли, точно губка, на восточном побережье, впитывая волны чужеземцев, являвшихся из Пустошей, Объединенных Индий и более далеких стран, мы даровали этим пришлым людям все блага нашего общества, взамен же получали сущие крохи! Так вот, я вас спрашиваю: неужели такова наша натура? Неужели мы – губка? Такими ли мы останемся в памяти грядущих эпох? «Эпоха губки» – вот как нас назовут?

Голос Бродгёрдла гремел гневом. Из толпы слышались выкрики:

– Нет!

– Никаких губок!..

– Говорю вам, – продолжал он, – мы должны прекратить быть губкой! Мы должны стать волной! Наша эпоха могуча, и нам следует вести себя достойно ее мощи. Мы должны закрыть свои границы для влияний востока и взамен устремиться на Индейские территории и север Пустошей! Мы возвысим эти края, как волна вздымает корабль!

Бродгёрдл сделал паузу, ожидая аплодисментов, но мгновение тишины прорезал совсем неожиданный голос.

– Защитите наш дом! – взвился над лужайкой пронзительный крик. – Оставьте Индейские территории индейцам!

Тео стоял у самого ограждения. Он посмотрел вниз и увидел небольшую группу людей, державших отпечатанный плакат со словами: «СОХРАНИТЕ ДОГОВОРА! ЗАЩИТИТЕ НАШ ДОМ!»

Это были люди, приехавшие из Индейских территорий. Мужчины и женщины, старые и молодые. Женщина, чей выкрик так всех удивил, выглядела особенно решительно.

– Новый Запад и так забрал вполне достаточно! То самое место, где вы стоите сейчас, было некогда индейской землей. Посмотрите, что с ним сталось!.. Сохраните договора, защитите наш дом!

Ее спутники стали скандировать, как припев:

– Сохраните договора, защитите наш дом!

Толпа вокруг протестующих, казалось, онемела от неожиданности. Кто-то уставился на Бродгёрдла, ожидая реакции. Тео чувствовал, как росла его ярость. Последовала долгая-долгая пауза…

Тео ждал, затаив дыхание. Грэйвз многое мог вынести, но не публичное унижение. Обыкновенные нападки большей частью воспринимались Могилой как удачная возможность дать сдачи, да с приварком. Оскорбления перед лицом толпы приводили его в ярость. Просто потому, что оскорбить в ответ всю толпу физически невозможно.

Тео невольно вспомнился давний случай. Тогда он с ужасом наблюдал, как один хозяин новоорлеанской таверны, не утративший, в отличие от большинства товарищей по ремеслу, кое-каких моральных устоев, отказался обслуживать Грэйвза. Тео и в голову не пришло порадоваться унижению Могилы: он слишком хорошо знал, каковы будут последствия. Так вот, Грэйвз улыбнулся хозяину таверны, продемонстрировав все до единого свои острые металлические зубы. Кругом стало тихо. Посетители, знавшие репутацию Уилки Могилы, испуганно пятились.

«Если ты начнешь отказывать в еде и питье всякому, чьи дела бывают темны, у тебя скоро бизнес заглохнет», – произнес Грэйвз с ноткой угрозы.

«И пускай, – твердо ответил хозяин, русоволосый мужчина с рыжеватой бородой, широкоплечий и крепкий. – Я лучше по миру пойду, чем знаться с такими, как ты!»

Грэйвз испустил негромкий смешок.

«Что ж, будь по-твоему», – ответил он тоном полководца, принимающего вражескую капитуляцию.

Тео тогда выдохнул с облегчением. Он не очень понял последние слова Могилы и обрадовался уже тому, что тот ограничился разговорами, обойдясь без нацеленного пистолета. Они провели в Новом Орлеане еще два дня. А когда двинулись дальше, Тео узнал, что таверну уничтожил пожар, вспыхнувший глухой ночью. Огонь почти сразу добрался до запасов крепкого спиртного и сделался неудержимым…

…И вот теперь Тео ощутил точно такой же ужас, подметив, каким взглядом Бродгёрдл ожег протестующих. От него не укрылось, с каким усилием депутат перевел дух и продолжил, словно ничего не случилось:

– Итак, сограждане, я говорю вам: ваши представители в Западной партии суть воспреемники послания, заключенного в самом ее названии. Мы – величайшая и последняя надежда западной цивилизации! Мы – Западная партия! Нас ждет дорога на запад!

Речь подошла к концу. Раздались приветственные выкрики и аплодисменты – но отнюдь не такие громоподобные, как рассчитывал Бродгёрдл. Пил трепетал, снедаемый дурными предчувствиями. Вместо судьбоносной и славной волны западной экспансии ему уже рисовалась сокрушительная волна хозяйского гнева. Бродгёрдл сошел с трибуны и зашагал длинными коридорами парламента. Тео и Пил поспешали следом за ним.

Пока шли до своего офиса, к Бродгёрдлу вернулось самообладание.

– Пил, – сказал он. – Напоминаю: сегодня у нас встреча в восемнадцать часов, после того, как будет сделано объявление.

– Так точно, сэр.

– К тому времени, – продолжал депутат, – я желаю знать, кто привел кучку индейцев с плакатами! – Он сложил листки с речью и вручил их Пилу, многозначительно улыбаясь. – Мне достаточно знать имя. Дальше я сам позабочусь.

Тео молча слушал их разговор, прикидывая, как бы изловчиться и предупредить пикетчиков. С другой стороны, может, стоило просто проследить, чем все кончится, и использовать для изобличения Бродгёрдла?..

При участии Нетти и Винни он уже разработал теорию, довольно стройно объяснявшую все махинации Бродгёрдла. Ну, почти. Допустим, он пленил тучегонителей, а когда им на выручку прибыла Златопрут, он послал голема с заданием перехватить Вещую. Потом убил Блая, узнавшего, где содержатся его пленники, и подставил Шадрака. А теперь еще и давил на знаменитейшего картолога страны, вынуждая его к пособничеству!

Сегодня стало ясно, что Бродгёрдла подталкивали на запад именно его нигилизмийские предпочтения. Тео хорошо понимал: нигилизмиец, пусть даже и бывший, усмотрел бы глубокий смысл в обретении книги, написанной другим Шадраком Элли. И пришел бы к выводу: здешнему Шадраку, жителю Нового Запада, самой судьбой предназначено чертить карты великой экспансии!

Чего недоставало – как в переносном смысле, так и в самом прямом, – так это троих пропавших тучегонителей. Если не выяснить, куда они подевались и на что понадобились Бродгёрдлу, весь план окажется выстроенным на песке.

Тео еще загодя решил: в день заключительной речи он дождется благоприятного случая и спросит о Вещих, даже если это будет стоить ему места. Дальше тянуть с разгадкой головоломки нельзя. Может, воспользоваться тем, что Бродгёрдла отвлекли пикетчики?..

– Сэр, – начал он раболепно, как только мог.

– Что тебе, Слэйд?

– Помните тот вопрос… ну, когда вы принимали меня на работу… насчет того, что если вдруг я случайно что-то подслушаю… Тот, что вы всем задаете, кто в вашем офисе служит?

Он смотрел то на Бродгёрдла, то на Пила, всем видом изображая боязливую неуверенность. Что ж, боязнь особо и отыгрывать не пришлось.

Взгляд Бродгёрдла стал пристальным.

– Естественно, помню!

– Так вот, сэр… Боюсь, как раз такая ситуация намедни и приключилась. Услыхал я тут кое-что и подумал, что вам, наверно, следует знать…

– Что именно?

Тео сглотнул.

– Я услышал, как два человека обсуждали ваш план западного продвижения. Они… они в пух и прах его критиковали. Я и стал было мимо ушей пропускать, но тут они упомянули о Вещих…

Лицо Бродгёрдла застыло. Лишь глаза, словно бы подсвеченные медленным пламенем, отзывались на сказанное.

– Что конкретно они говорили?

Эту, с позволения сказать, часть пьесы Тео тщательно проработал. Каждое слово должно было прозвучать достаточно правдоподобно и в то же время – довольно туманно, чтобы охватить неведомые пока вероятности.

– Один сказал что-то вроде: «Трое пропавших Вещих ни для кого уже не секрет». А другой подхватил: «Как ни старается Бродгёрдл сохранить это в тайне». Вы уж извините меня, сэр, это он о вас так по-простому, без титула, а вовсе не я.

Бродгёрдл как будто смотрел сквозь него, вдаль.

– Я понимаю, – сказал он. – Кто были те двое, Слэйд?

Это была самая опасная часть. Тео совершенно не желал навлекать гнев Бродгёрдла ни на кого из работавших в Палате. Тем не менее следовало дать реальные описания, иначе его история рушилась.

– Я их не узнал, – сказал он. – Такие два джентльмена, в возрасте уже. Хорошо одетые, но не роскошно. Один седой такой и усатый, другой темноволосый, с бородкой.

Приметы подходили едва ли не половине персонала. Тео очень надеялся, что этого хватит, но на всякий случай добавил:

– Если я их увижу, непременно узнаю!

– Это не повредило бы, – согласился Бродгёрдл. – Спасибо, что обратили мое внимание.

Он покосился на Пила: тот стоял рядом, лицо секретаря отражало то гнев, то растерянность. Бродгёрдл продолжал:

– Пожалуй, Слэйд, вам стоит присоединиться к нам вечером, когда объявят результаты. – Эти слова определенно задели Пила, как если бы Тео перехватил награду, по праву предназначенную ему. – Мы обсудим планы на будущее. Полагаю, вы способны сыграть в них важную роль.

Тео благодарно поклонился:

– Всенепременно, сэр! Весьма польщен!

Бродгёрдл повернулся к Пилу:

– А теперь попрошу вас доставить несколько писем…

– Так точно, сэр! С радостью, сэр!

И Пил скрылся в хозяйском кабинете, только подхватил свою подставку для письма.

«Эта подставка слышала каждое слово, что Бродгёрдл за многие месяцы надиктовал, – подумалось Тео. – Вот бы она говорить научилась».

Он сел за свой стол и подумал: говорящая подставка! что еще за чушь!.. Тео понимал: такая странная мысль не случайно посетила его, тут должна быть вменяемая связь… где-то рядом – и не нащупать. Он уставился в столешницу и попытался проследить, откуда взялась идея с говорящей доской…

И тогда до него дошло. Поверхность подставки некоторым образом напомнила ему карту. Карту памяти, способную поведать обо всем происходившем в офисе Бродгёрдла.

Тео даже вскочил, оттолкнув стул.

«Да у меня же есть карта! И все время была, только я, идиот, не замечал! Складной аршин!!! На нем не шифр, не записка для памяти. Это деревянная карта!»

Даже не прибрав бумаг на столе, Тео схватил пиджак и пулей вылетел за дверь. Нужно было взять у Нетти линейку.

Инспектор Роско Грей в кои веки раз находился дома. Тео следил за ним сквозь окно, маясь от бессильного нетерпения. Грей уже битых двадцать минут торчал у Нетти в маленьком музыкальном салоне – и выглядел самым спокойным и довольным жизнью человеком на свете.

«Он что, до ночи с ней собрался сидеть?..» – страдал Тео, теребя накладные усы, спрятанные в карман. Было уже почти пятнадцать часов, когда инспектор наконец встал, ласково потрепал дочь по головке и вышел, притворив за собой дверь. Тео мигом выскочил из своей ухоронки среди соседских рододендронов и требовательно застучал в окошко.

Нетти сразу высунулась наружу:

– Чарльз, что случилось?

– Нетти, времени нет! Все очень срочно! Мне та линейка нужна! На некоторое время…

Девочка нахмурилась:

– Ты что-то обнаружил. Рассказывай!

– Да так… одни догадки пока. Надо проверить…

– Что за догадки?

– Слушай, просто дай мне линейку, а? Некогда обсуждать!

Нетти круче сдвинула брови.

– Хорошо. Только обещай: как проверишь догадки, все как есть немедля расскажешь! – Она подошла к скамеечке у пианино и подняла крышку. – На, держи.

И протянула линейку через подоконник.

– Спасибо, Нетти! – Тео сверкнул широченной улыбкой. – Ты настоящий друг!

Она сурово прищурилась:

– Как проверишь, чтобы тут же был у меня!

В кухню дома тридцать четыре Тео не вошел, а ворвался.

– Судьбы благие, Тео!.. – испугалась миссис Клэй. – Что стряслось?!

– Что вам известно о картах памяти, сделанных из дерева?

Подобного вопроса она никак не ждала.

– Из дерева?..

– Вы в Нохтландской академии никогда таких не видали?

Миссис Клэй моргнула.

– Думаю, студенты время от времени работали с деревом… Ты имеешь в виду дерево как противоположность бумаге?

– Да-да. Твердая поверхность. Мне надо знать, как делается деревянная карта!

Миссис Клэй присела к столу.

– Как делается деревянная карта… – эхом повторила она. – Дай подумаю…

И закрыла глаза.

Тео стоял рядом, стараясь успокоить дыхание.

– Пытаюсь представить, что они сделали бы, – сказала экономка и ненадолго открыла глаза. – Ты же понимаешь, сама-то я на занятия не ходила…

– Я знаю, – сказал Тео, сдерживая нетерпение. – Просто вспомните, что сумеете.

Она вновь прикрыла глаза.

– Не вода, не свет… совсем памяти не стало… – И вдруг ее ресницы взлетели, а лицо озарилось улыбкой торжества: – Ну конечно! Дым!..

– Конечно! Дым! – обрадовался Тео.

И заметался по кухне, хватая кастрюльку, обрывок упаковочной бумаги, спички. Чиркнул по коробку, поджег бумажку, бросил в кастрюлю. Когда пошел дым, Тео полностью окурил им линейку. Сперва ему показалось, будто та не очень-то изменилась. Потом на обратной стороне, рядом с датой, начала проявляться тонкая красная линия.

– Я знал! – заулыбался Тео. – Это карта памяти!

Миссис Клэй все недоумевала.

– Карта, но чего?

– Думаю, она содержит воспоминания тучегонителей, пришедших в Бостон, – сказал Тео. – Она расскажет, что с ними случилось!

34 Семь крыльев

Ходят даже слухи о небольшом «кармане» очень странной эпохи на юге страны, где якобы находят пристанище все утраты этого мира. Прибыв туда, путешественник оказывается в окружении всех пропавших ключей, забытых привязанностей, оставленных мечтаний, когда-либо существовавших на свете. Без сомнения, лишь сказители родом из Папских государств способны поверить в жизненность этаких бредней!

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

1 июля 1892 года, 16 часов 11 минут

София утратила всякое понятие о времени. Как, собственно, и о том, где вообще находилась. Она так углубилась в воспоминания бисерной карты, что, казалось, целый год прожила в теле Кабезы де Кабры. Это его глазами она видела мир, засушливый и недобрый, печалилась вместе с ним об утратах, хваталась за тоненькую ниточку надежды… Восприятие самой Софии представало всего лишь далеким эхом: горечь неизведанного мира, упорно скупившегося на ответы, утрата родителей, новая боль от осознания постигшей их участи… и замешанная на этой боли слабенькая надежда, что они еще могут отыскаться живыми.

Ее ум странствовал совершенно свободно, словно внутри карты, горюя, надеясь и снова горюя… Когда она вынырнула на поверхность и снова оказалась в общей комнате гостиницы посреди Папских государств, ей казалось, будто она отсутствовала целую жизнь.

Путешествие сквозь память карты изменило ее. И дело заключалось не только в том, что она наконец выяснила участь родителей и в какой-то мере проследила их судьбу. Было и еще кое-что. Возможно, она слишком долго предавалась воспоминаниям Кабезы де Кабры. А может, чувства и переживания муртийского шерифа оказались для нее слишком сильными: они отметили ее, словно клеймо. Кабеза де Кабра был человеком, который утратил веру и пытался ее вернуть. София, очнувшаяся для реальности, поняла: ее вера также утрачена.

Не было никаких Судеб, взирающих с небес. София осознала это с полной и окончательной определенностью, так, будто в глубине души знала всегда, но предпочитала не признавать.

Расправа с ее родителями никак не «прозвучала» для мироздания. Осталась всего лишь ее потерей. Из тонких миров не протянется указующая рука, чтобы отвести ее к ним. То, что с ними случилось, было бессмысленно и жестоко. Они страдали, а другие люди стояли рядом и просто смотрели. Ни один не вмешался.

Подсказки ждать неоткуда. Рассчитывать приходилось лишь на себя.

Эррол спал в своем гамаке. София огляделась и поняла, что́ вернуло ее к настоящему: появление Златопрут. Вещая стояла на пороге, пристально глядя на Софию. Ее взгляд был полон участия.

– Что случилось?

Вместо ответа София выбралась из гамака и показала ей бисерную карту.

– Это элодейская карта, – тихо проговорила Златопрут.

Эррол проснулся и зашевелился на своем подвесном ложе.

– Да, – кивнула София. – И в этой – память одного человека, жившего в местечке неподалеку отсюда. – Собственный голос показался ей чужим: сухой, хриплый. – Его зовут Альвар Кабеза де Кабра, это местный уроженец, проделавший путь из Папских государств на берег Жуткого моря. Он утратил веру и пытался ее вернуть… Он был шерифом Муртии, это городишко такой. Туда уехали мои родители, когда я маленькая была. Они уехали друга из беды выручать, а сами… В общем, эта карта показывает, что с ними произошло.

Эррол как-то сразу оказался подле них. Он смотрел настороженно. Златопрут тоже неотрывно глядела на Софию.

– Покажи мне, – попросила она.

София расстелила карту на столе посреди комнаты.

– Карта охватывает один год. Какой именно, не сказано, но, наверно, восьмидесятый или восемьдесят первый. Отсчет начинается в апреле. Посмотри двенадцатое апреля в одиннадцать часов, потом девятое ноября, одиннадцатое января и семнадцатое марта – все три дня на рассвете.

Эррол глядел непонимающе, Златопрут же возложила пальцы на карту. Она сидела спокойно, лишь сосредоточение слегка морщило ее лоб.

– Это что она делает? – шепотом спросил Эррол, вконец сбитый с толку.

Отдав карту Вещей, София внезапно почувствовала сокрушительную усталость – ни дать ни взять скопом за все время, проведенное в мысленном путешествии.

– Читает, – пояснила она Эрролу. – Когда закончит, попроси ее тебе показать, она не откажет. А я что-то вырубаюсь.

Она проковыляла к своему гамаку и неуклюже забралась в него – чтобы заснуть едва ли не прежде, чем успела как следует вытянуть ноги.

2 июля 1892 года, 5 часов 10 минут

Проснувшись, София поначалу ничего не могла сообразить. В пустой комнате было темно. Потом она вспомнила карту и невеселые открытия, сделанные внутри. Все тело заново пронизала боль. София вылезла из гамака, двигаясь точно во сне. Зашнуровала потасканные кожаные башмаки и пошла наружу – проведать спутников.

Они сидели при свечах в трапезной гостиницы и тихо разговаривали за столом. Хозяйка сидела у огня, кутаясь в шерстяную шаль, словно от холода спасалась. Эррол и Златопрут дружно обернулись навстречу Софии. Она же поняла с первого взгляда: в их отношениях что-то переменилось.

Девочка запустила руку в карман и посмотрела на часы. Только что сравнялось пять: оказывается, она проспала почти до рассвета. А если верить ощущениям, казалось, миновало несколько дней.

Да, ночью определенно что-то произошло. Теперь у Вещей и сокольничего имелась общая цель. Они смотрели на Софию если не как заговорщики, то уж всяко как люди, причастные одного знания. Оба выглядели бледными и очень серьезными… и вроде даже похожими, хотя каким образом? Эррол – пристальные синие глаза на лице, состоявшем из угловатых костей. Златопрут – задумчивый взгляд из-под безмятежного и чистого лба…

– Выспалась? – спросила Вещая.

– Да, спасибо, – кивнула София.

– Мы тут карту читали, – очень серьезно проговорила Златопрут. – Мы поняли, что случилось с твоими родителями.

София не мигая смотрела то на одного, то на другого.

– По всей вероятности, они стали лакримами.

– Да, – подтвердила Златопрут и покосилась на Эррола. – Это слово здесь не в ходу, но я его слышала еще в Пустошах.

– Если мы правильно поняли, – сказал сокольничий, – тот человек последовал за твоими родителями к Жуткому морю.

– Именно так, – кивнула девочка. – Оттуда-то мои друзья и привезли карту. Человек, записавший воспоминания, к тому времени уже умер. Он пользовался подсказками, обретенными в Авзентинии. А значит, последовал за лакримами… то есть за моими родителями… на ту сторону океана.

– Долгое путешествие, – сказала Златопрут. – Очень долгое. Ты, верно, знаешь, что скорбящие… лакримы, как вы их называете, иногда… скажем так… выцветают. Они теряют вещественность, остается лишь голос.

– Да, – ровным голосом ответила София. – Я о таком слышала.

– Потеря вещественности происходит в пути. Чем дальше они уходят от эпохи, в которой лишились лиц, тем дальше заходит развоплощение.

София поникла:

– Значит, все даже хуже, чем я себе представляла…

– Может, да, а может, и нет, – сказала Златопрут. Подумала и добавила: – Не хотелось бы смущать тебя ложной надеждой.

Она покосилась на Эррола. Сокольничий кивнул:

– Лучше уж ты выложи ей все как есть. И хорошее, и плохое.

Златопрут поманила Софию рукой:

– Подойди, сядь с нами.

София устало опустилась на деревянную табуретку. Златопрут накрыла ее руку своей, желая ободрить.

– Некоторые среди нас, элодейцев, одарены воистину дивной целительной силой… Молва распространяет их славу на весь наш народ, хотя это не так. Таких людей мы называем тучегонителями. Это ясновидящие, провидцы, великие толкователи… Подобных чудотворцев среди нас сейчас четверо, правда, троих никак не могут найти. Их я пыталась разыскать в Бостоне. Думаю, ты способна представить, насколько мой народ нуждается в них! Они могут одолеть любую болезнь, малую и великую. И они способны исцелять скорбящих. Возвращать им и облик, и разум.

София не сводила с нее глаз. Внутри снова робко зашевелилась надежда. В памяти замелькали картины дальних мест и давних событий. Вот подземелье в Нохтланде: женщина, закутанная вуалью, изрекает угрозы. Бланка помнила о своем прошлом, но это приносило ей одну только боль. Бланка – лакрима, вернувшая память.

«Конечно, их можно вылечить, – сообразила София. – Если кому-то это удалось по воле случая, значит другие могут проделать это намеренно».

Вслух она спросила:

– Как? Каким образом их исцеляют?

Златопрут покачала головой:

– Я не тучегонитель. Я могу лишь пересказывать то, чем они делятся с нами. Им приходится перекапывать целые жизни воспоминаний, чтобы оживить память скорбящего… Однако это возможно.

– Ты видела, как они это делают?

– Да. Три раза в жизни.

– И те полностью исцелялись?

– Если сохраняли вещественность, то да.

Надежды Софии сразу начали увядать.

– Но ведь лакримы, уехавшие далеко, развоплощаются, – вздохнула она. – Значит, все пропало.

Златопрут возразила:

– Мы не знаем наверняка. Это могло произойти с твоими родителями, а могло и не произойти. Если нет, обратимся к помощи тучегонителя.

– Что будешь делать, София? – присоединился Эррол. – Отправишься искать их на берега Жуткого моря?

Девочка сглотнула. Взглянула на хозяйку гостиницы: та смотрела в огонь, словно там ей представали видения. Звук, раздавшийся в комнате, вернул женщину к настоящему. Она встала с кресла, медленно разогнула по очереди каждый сустав. Потом, шаркая ногами, вышла из комнаты. Софию пробрала дрожь.

– Я по-прежнему хочу добраться до дневника, – сказала она. – Там могут быть последние слова моей мамы… Теперь я еще больше хочу их прочесть. Но сначала, думается, мне нужно попасть в Авзентинию. Я попрошу у них карту.

Эррол и Златопрут переглянулись.

– Вот только это место, Авзентиния, похоже, пропало, – мягко возразил сокольничий.

София покачала головой:

– Оно не пропало. Быть может, там границы передвинулись. Или Темная эпоха город в плену держит… Но чтобы он пропал насовсем – не верю!

Вещая задумчиво на нее посмотрела. Потом на Эррола – со значением. Он хотел что-то ответить, но передумал.

– Что ж, хорошо, – сказала Златопрут.

– Мы проводим тебя в эту, как ее, Мурзию, и будем по мере сил помогать, – добавил Эррол.

– Я что-то сомневаюсь, что Муртия существует, – сказала им София. – Спустя несколько месяцев после исчезновения родителей мой дядя стал обращаться к своим друзьям-исследователям, чтобы поискали их, если попадут в Папские государства… Так вот, ничего не было найдено. А в прошлом декабре пришло письмо от отца. Письмо, которое он отправил десять лет назад… Там упоминалась Авзентиния и утраченные пути. Дядя Шадрак сразу написал всем, кого знал… Никто и слыхом не слыхивал ни про то, ни про другое!

– Я изучала те же карты, что и он, – продолжала девочка. – Я даже сюда их с собой привезла… Муртия на них действительно есть. Но это довольно старые карты. По ним еще мои мама с папой свое путешествие планировали… Думается, Темная эпоха, поглотив Авзентинию, расползлась еще дальше и окутала Муртию. То-то и не стало никого, кто помнил бы такую деревню… Почем знать, что там теперь!

В глазах Златопрут зажглись странные огоньки.

– Не удивлюсь, если именно так все и окажется, – тихо проговорила она. – Что ж, мы все равно пойдем с тобой. Разыщем если не Муртию, так Авзентинию. А если и ее не окажется, поедем в Гранаду за дневником!

Она внезапно насторожилась.

– Кто-то едет по дороге… несется во весь опор. Не из Золотого Креста… Одинокий всадник… то есть всадница. Она спешит нам на помощь! – Златопрут нахмурилась: – Но почему…

У двери прошаркали поспешные шаги. Старая хозяйка что-то крикнула Эрролу и припустила прочь.

– Четырехкрылы, – бросил сокольничий. Подхватил лук, колчан и побежал к двери. – За мной! – позвал он через плечо. – Внутри оставаться нельзя! Они проломят крышу и все выгребут. Они так всегда поступают…

– Но мой рюкзак… – начала было София.

– Забудь про барахло, репеёк, если жизнь дорога!

Эррол схватил Софию за руку и потащил за порог, где мало-помалу занимался рассвет.

В серой предутренней мгле над головой ныряли и кружились два крылатых создания. Снизу они казались совсем маленькими – не крупнее летучих мышей. Они беспрерывно кричали: звук был, словно водили рашпилем по металлу. Когда настало мгновение тишины, послышался топот копыт мчащегося коня. С востока галопом скакала светло-серая лошадь.

– Там всадница, – ответила Златопрут на невысказанный вопрос. – Она не причинит нам вреда.

– Держитесь под открытым небом, – повторил Эррол. – Так безопаснее.

Златопрут обняла Софию и притянула поближе к себе.

– Ты можешь с ними говорить? С четырехкрылыми? – спросила девочка. – Как с Сенекой?

– Я пыталась. – Вещая с досадой смотрела вверх. – Будто со стеной беседуешь. Они ничего не слышат. Ничего не говорят. Я таких тварей никогда еще не встречала…

Снижаясь, четырехкрылы пугающе увеличивались в размерах. Они опять раскричались, хрипло, зловеще. Приближалась и всадница. Уже можно было рассмотреть вьющийся плащ, мелькающие ноги коня и пыль, летящую из-под копыт.

А потом, как-то внезапно, четырехкрылы бросились на добычу. Один вытянул когтистые лапы и спикировал на гостиницу. Мощное тело облекали иссиня-черные глянцевитые перья. Слегка изогнутый клюв сверкал, точно отполированная коса. Огромные глаза – два золотых шара без радужки и без зрачка. Под ударом громадной птицы крыша смялась, как порванная бумага, и провалилась вовнутрь. Дом, где только что сидели путешественники, по сути, перестал существовать. Бьющиеся крылья крушили остатки стен.

– Держитесь позади меня, – пробормотал Эррол. – Он нас еще не заметил. Они первым делом всегда рвут лошадей… Надо убить обеих тварей, причем быстро. Сейчас спустится вторая…

Второй четырехкрыл с криками подоспел к тому, что уже возился в развалинах. У этого было всего три крыла. Вместо четвертого торчал бесформенный пенек, поросший редкими перьями. Между ними виднелась белая кожа. Как раз когда второй четырехкрыл врезался в остатки гостиницы, серая лошадь подскакала вплотную и остановилась, присев на задние ноги. С нее соскочила женщина с арбалетом наперевес.

Она тотчас подоспела к Эрролу и, встав с ним рядом, прицелилась в четырехкрылов.

– Ахора! – сказала она. – Эль рото эс мио!

Они выстрелили одновременно. Четырехкрылы вскинулись под ударами стрел и живо обернулись к врагам. Золотые глаза горели огнем, а как они кричали!.. София даже уши ладонями прикрыла. Вот твари выбрались из руин разнесенной гостиницы и пошли к людям.

– Отра вез, – сказал Эррол женщине.

Еще две стрелы угодили в громадных птиц. Чудовище с тремя крыльями зашаталось и рухнуло, пораженное в грудь. Второе заметно отяжелело, но продолжало двигаться. Клюв раскрывался в яростном крике: можно было рассмотреть белые зубы и длинный язык, тоже белый. Женщина выстрелила прямо в разинутую пасть, уже тянувшуюся к Эрролу. Он выхватил меч и, всадив его в шею четырехкрыла, пригвоздил птицу к земле. Та билась, издавая последние вопли. Потом крылья прекратили хлестать, золотые глаза начали стекленеть.

София только тут обнаружила, что крепко держится за платье Златопрут. Разжать кулаки получилось не сразу. Эррол вытащил меч, сплошь покрытый маслянистой черной кровью, и вытер лезвие пучком сухой травы.

– С тобой все в порядке? – спросила Вещая.

– Я цел, – сказал он. И повернулся к женщине с арбалетом: – Спасибо нежданной спасительнице!

– Так ты по-английски говоришь, – проговорила та. С акцентом, но вполне вразумительно. Зеленые глаза быстро обежали путешественников.

– Да, – сказал Эррол. – Я родом из Сокровенных империй, а мои друзья – с Нового Запада и с берегов Жуткого моря. Как вышло, что ты понимаешь английский? И как получилось, что ты настолько вовремя подоспела?

Женщина откинула за спину косу и опустила оружие. Она была невысокого роста, подвижность и сила плохо вязались с нежным лицом и застарелой грустью в глазах.

– Английскому меня давным-давно обучил один очень хороший друг… Его звали Бруно. А сюда я прискакала, следуя записке на клочке бумаги: «Как увидишь семь крыльев – следуй за ними к серой голубке. Там встретишь странницу, не знающую времени». И кто из вас эта странница, интересно бы знать?

35 Ленточки белая и голубая

С тех пор как укоренилась зараза, многие жители Папских государств обратились к кочевой жизни. В северных областях стали селиться в жилых баржах и путешествовать по каналам. На засушливом юге и в горах ездят с места на место в фургонах. Кочевники пребывают в постоянном движении, держатся пригородов и верят, будто это спасет их от заразы. Что ж, от излишнего внимания орденских воинов это вправду уберегает…

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

2 июля 1892 года, 5 часов 51 минута

– Так ты Розмари!.. – выдохнула София.

– Да, – ответила женщина. – Я Розмари. Откуда ты меня знаешь?

Слова хлынули потоком.

– Я узнала о тебе из письма, которое Бруно моим родителям прислал. Мои родители – это Минна и Бронсон Тимс, ты с ними встречалась… Помнишь? Десять лет назад, даже больше… А я видела тебя в карте, которую сделал шериф Муртии – Кабеза де Кабра. Там и про тебя говорится, и что с Бруно случилось… – София задохнулась и довершила: – И про моих маму с папой.

Розмари шагнула к девочке:

– Так это ты странница, не знающая времени!

– Ну да, внутренние часы у меня не в порядке, – подтвердила София. – Должно быть, речь обо мне. Это кто так меня описал?

Розмари сунула руку в карман плаща и выудила свиток, повязанный белой ленточкой.

– Вот карта. Ее дали мне в Авзентинии.

Разгуливая внутри карты шерифа, София уже держала в руках авзентинийские карты, но наяву это было для нее впервые. Какое-то время она рассматривала плотную сероватую бумагу. Нетвердые линии, вычерченные черным, изображали разнообразный ландшафт, разделенный извилистыми тропами. София повернула лист обратной стороной. Присмотрелась…

– Я по-кастильски не читаю, – пожаловалась она.

Розмари забрала у нее свиток:

– Сейчас переведу.

Беззвучные, мы в сердце вопием; молча плачем, скрывшись в тенях; безгласные, о прошлом мы глаголем. Найди нас по обе стороны протяженности в одиннадцать лет.

Пускаясь в путь неведомый, проводника прими, что прибудет при свете полной луны. С ним ступай на дружбы луга, а погибнет повозка – на козлиную голову путь продолжай. Спутник твой будет без вины осужден; возговори тогда, правду реки, ибо правда и ложь равно ведут в крутую расщелину слез.

Сама по себе углубишься ты в Горы Одиночества, войдешь в Долину Утраты Надежды. Покинув ее, встретишь Западных Колдунов у развилки дороги. Если пребудут свободны – идти тебе в Лес Неотступной Печали; там проведешь много лет, прежде чем угодить в Пещеры Страха, где таится Проклятие. Матери вовек не дождутся костей обретенья, солнце их станет белить, пока не рассыплются прахом…

Если же приговорят колдунов, год за годом скитаться тебе по Долине Утраты Надежды, что в Горах Одиночества. Как увидишь семь крыльев – следуй за ними к серой голубке. Там встретишь странницу, не знающую времени. Отдай ей авзентинийскую карту. Она приведет тебя к материнским останкам. В землю святую ты их отнесешь, чтоб покоились с миром…

Розмари бережно свернула карту, повязала белой ленточкой.

– Когда я увидела птиц, то сразу все поняла. Схватила карты и поскакала за ними сюда.

София почувствовала, как тяжело забилось сердце. Она спросила, едва решаясь поверить:

– Так у тебя есть карта, ведущая в Авзентинию?

На сей раз в руках Розмари появилась карта с голубой перевязью.

– Вот, – сказала она. – Это они мне дали, чтобы я когда-нибудь вручила тебе.

Здесь легенда оказалась написана по-английски. София мельком осмотрела рисунок со всякими странными названиями: «Пещера Слепоты», «Горькая Пустыня»… – и обратилась к тексту на другой стороне. Она прочла его вслух:

Спрятаны на самом виду, окружены без круга, пойманы без ловушки… Проложи к нам путь своим умом, ибо никто другой не сумеет.

Процветшая рука поведает тебе о старцах. Стая золотых птиц полетит на восток: погоня, сияющая на солнце.

Разделится путь, уводя либо в Крутогоры Боязни, либо в Низкие Дюны Желаний. Выберешь Дюны – не минуешь Горькой Пустыни, где не избегнешь и спуска в Пещеру Слепоты; оттуда навряд ли вернешься.

А в Крутогорах Боязни все птицы, что золотом блещут, черными станут. Там обороной тебе – сокольничий и щебетунья. Только не верь ничему, что расскажут тебе о тьме и о тени: эти слова порождает лишь страх, но не правда.

За Крутогором лежит Лабиринт Заемных Воспоминаний. Чтобы в нем выжить, ты чувствам доверься своим, а пройдешь – снова сделаешь выбор: отстоять ли мираж? Если сгинет мираж, путь твой – к Общему Пруду и далее в Рощу Давно Позабытых. Лучше избегнуть ее, как бы ни было тяжко! Верь себе, верь побужденьям и внутренней правде. Встань за мираж, прошагай же Путями Химеры! Может, себя потеряешь, зато обретешь Авзентинию.

Только поднимется вихрь – память старца на помощь зови, тебе это привычно. Отрешись от часов, что досель не имела. Уляжется ветер – тут и поймешь: ничто никогда не терялось…

София заново перечитала написанное и снова посмотрела на Розмари:

– Откуда это могло стать кому-то известно? Как вообще такое возможно? А твоя карта тоже вся сбылась?

– Сбылась, – ответила девушка. – До последней мелочи. Там были моменты, которых я в толк взять не могла, пока они не начали происходить. А кое-чего я в упор не замечала – только задним числом. Но все, что карта мне напророчила, точно так и свершилось!

– Значит, нам ждать от Золотого Креста неслабой погони, – невесело хмыкнул Эррол. – Стая золотых птиц, ха! И без предсказаний все ясно…

– Там дальше становится интереснее, – нахмурилась София. – Процветшая рука, сокольничий… Слушай, Эррол, точно эти слова мне Минна говорила в Севилье! Так и сказала: «Сокольничий и процветшая рука пребудут с тобой»!

– Ну и что?

– А то, что слово в слово как на карте! Сокольничий – это ты, тут все ясно. А процветшая рука, – она повернулась к Златопрут, – это ты!

Вещая заговорила впервые с тех пор, как Розмари представилась им.

– Да, похоже на то, – сказала она.

– А кто – старцы?

Златопрут повернулась к западу, по лицу пробежала тень тревоги.

– Похоже, это могу объяснить я. Старцы… Впрочем, лучше я буду рассказывать на ходу, ибо на дорогу только что выехала полусотня солдат Золотого Креста. Они скачут из Севильи и, очень возможно, разыскивают именно нас…

Эррол нашел хозяйку гостиницы за разрушенным зданием: сжавшись в комочек, она пряталась под миндальным деревом. Немного проводив старушку по дороге на север, где держал ферму ее сын, Эррол догнал своих спутниц. Комната, в которой они ночевали, по счастью, уцелела, в отличие от разгромленной общей. Забрав свои вещи, путники оседлали коней и выехали со двора.

К немалому отвращению Софии, Розмари настояла на том, чтобы забрать глаза четырехкрылов. Два она убрала в свой мешок, два других положила в фургон, который у нее, оказывается, был. Она выпрягла лошадь и бросила повозку у поворота дороги, когда увидела «семь крыльев». София с удивлением оглядывала ярко раскрашенный тент. Цветы, лозы, птицы населяли стены фургона, а над дверью притулилась золотая ласточка. Птица раскрывала крылья, собираясь лететь.

Розмари запрягла лошадь, и все вместе они двинулись на восток.

– Дорога добротно укатана за века путешествий, хотя последнее время по ней мало кто ездит, – рассказала девушка новым друзьям. – Отсюда и до границы через каждые несколько лиг устроены колодцы, но вот гостиниц больше не будет. На пятой лиге живет пастух: я у него баранину покупаю. Всю остальную снедь нужно везти с собой…

– Что там за граница? – спросил Эррол. – Там небось и стража стоит?

– Чтобы всю Темную эпоху укараулить, никакой стражи не хватит. Они парами бродят, по двое на каждые три лиги. Я многих знаю. С некоторыми можно по-людски столковаться.

– Удивляюсь я, однако, – презрительно покривился Эррол.

Розмари бросила на него быстрый взгляд:

– Это никакая не дружба, а простой компромисс. Я сама годами таскалась вдоль границы, пока ждала Бруно. Бывало, то о четырехкрылах стражу предупредишь, то о темных бурях, что порой посылает эпоха… Ну и ребята мне порой тем же платили. Цели наши, конечно, весьма различаются. Но почему друг дружку не выручить? Сперва терпишь их, а потом и взаимное уважение кое-какое зарождается.

– Полагаю, – сказал Эррол, – с теми пятьюдесятью, что скачут за нами, на взаимное уважение рассчитывать не приходится?

Розмари покачала головой:

– Я из орденских в Севилье никого не знаю.

И чмокнула губами, понуждая лошадь бежать веселей.

София снова ехала со Златопрут, на сей раз сидя впереди. Она смотрела в ясное утреннее небо.

– Так ты нам расскажешь про старцев?

– Да. – И немного пояснила для Розмари: – Я говорила Эрролу и Софии, что мой народ, элодейцы, – племя толкователей. Мы можем говорить с любым живым существом… – И поправилась: – Почти с любым. Даже с теми из них, кто невидим или вовсе не похож на живое создание.

– Вроде заразы, – вставила София.

– Да, вроде маленьких странников, производящих вред, известный здесь как лапена… Так вот, старцы, о которых я говорю, – такие же существа. Очень древние и могущественные, поэтому мы и дали им такое название. Они столь много знают об этом мире, что мы даже осмыслить глубину этих знаний не в состоянии… Соответственно, нам трудно понять многое из того, что они творят. Мы лишь отчасти приблизились к пониманию старцев. Однако я могу говорить с ними. Это от них, при их посредстве мне становится известно, что делается вдалеке. Одного из них я попросила наслать вихрь, когда появились воины Золотого Креста, и он выполнил мою просьбу. Их могущество поистине необъятно… Иногда они употребляют его на то, чтобы создавать чудесные вещи. Иногда их дела ужасны…

– Ужасны? Какие, например? – спросила София. – Смерчи?

– Я говорю о возмущениях мироздания вроде того, которые вы, жители Нового Запада, именуете Великим Разделением.

София едва не свалилась с коня, резко обернувшись к Вещей.

– Великое Разделение?.. – спросила она изумленно.

– Да, я о нем. Оно было вызвано раздором между старцами.

– Но кто они или что они такое? – встрял Эррол. – Как они выглядят? Что-то все это здорово напоминает россказни о языческих богах, а уж их-то, я точно знаю, не существует! Они все время невидимые или облик какой-нибудь принимают?

– Они видимы, – ответила Златопрут. – И вы все время их видите. Причем повсюду…

– Ничего я не вижу! – заявил Эррол.

– Видишь, – уверенно повторила Златопрут, и София расслышала в ее голосе улыбку. – Наверное, правильнее сказать иначе: ты видишь их… но, по сути, как бы не видишь. Ты видишь их, но не осознаешь этого. Мы, элодейцы, по-другому называем их – климами. На Новом Западе и в Сокровенных империях они более известны как эпохи.

Часть IV Ответ

36 Климы

Среди многочисленных исследований землепроходцев, картологов и натурфилософов особняком стоит обширное подразделение науки, целиком посвященное объяснению причин Великого Разделения. В этой области познания существует такое количество непримиримых гипотез, что взаимоотношения научных школ, увы, отмечены горечью и враждой. Первоначальная вера в то, что Великое Разделение было наслано некоей высшей силой как часть вселенского плана, со временем подвергалась все большему сомнению. Особенно яростно критикуют ее приверженцы мнения, склонного во всем винить деятельность одной из грядущих эпох…

Шадрак Элли. История Нового Запада

2 июля 1892 года, 6 часов 30 минут

София сидела на лошади впереди Златопрут, разглядывала пейзаж, медленно разворачивавшийся впереди, и пыталась осмыслить его как некое единое существо, простершееся на множество миль. Со всеми равнинами, горами и пещерами. Существо, чьи бока омывало море, а ручьи и реки были вроде кровеносных жил.

Как тут не поддаться сомнениям?!

– Значит, – обратилась она к Вещей, – все, что здесь вокруг, оно… типа живое? И смотрит на нас?

Она всей спиной чувствовала дыхание Златопрут.

– Да, – ответила та и, кажется, опять улыбнулась. – Бодрствует, чувствует и понимает. В точности как ты или я.

София посмотрела на клочковатую травку, на пожелтевшие миндальные деревья. Вот скальные выходы, каменистая земля… пыль на дороге, тревожимой копытами.

– И оно… слышит нас?

– Слышит, причем очень многими способами: нам с тобой и не представить подобного восприятия. Похоже, климы осознают все, что происходит в их сфере. Каким образом – человеку не понять.

Небо над головой казалось синей перевернутой чашей.

– Насколько же они велики? – спросила София. – Вот здешняя эпоха, например?

– Мы движемся по краю громадного клима, – ответила Златопрут. – Он начинается на берегу, охватывает Севилью и бо́льшую часть того, что мы видим вокруг. Но дальше к востоку, там, куда ведет дорога, расположены еще два.

– Темная эпоха?.. – робко выдохнула София.

– Да, она самая. И еще Авзентиния. Я не слышу ее голоса, но присутствие ощущаю.

София задумалась над услышанным. Сделала выводы.

– Значит, Темную эпоху ты слышишь?

– Нет. – В голосе Златопрут проскользнула озабоченность. – Не слышу. Я еще не встречала подобного клима. Он… он кажется отсутствующим. Но такое невозможно!

Тут впервые подала голос Розмари.

– То, как ты рассуждаешь о своих старцах, кажется мне очень знакомым, – проговорила она. – Я заподозрила что-то в таком духе, после того как познакомилась с Авзентинией. То, как возникают и пропадают тамошние тропинки… Город словно сам ведет нас к себе! И Темная эпоха тоже куда-то направляет, ведет… Иначе с какой бы стати им драться, захватывая и теряя клочки земли, причем снова и снова?

– На карте Кабезы де Кабры, – сказала София, – мы видели, что Темная эпоха прорвалась сквозь холмы Авзентинии и все поглотила до самого каменного моста!

Розмари резко кивнула:

– И не только. После отъезда шерифа она распространилась еще дальше на север и на восток.

– В смысле, за Муртию?

– Далеко за нее. В один прекрасный день мы проснулись, глядь, а она уже под самыми стенами деревни! Все, понятно, бежать… Через месяц я туда завернула с фургоном. Смотрю, нет больше нашей деревни! Раньше от Севильи до границы Темной эпохи было полных три дня ходу. Теперь – меньше двух.

– Значит, Темная эпоха – такой же клим, как и все прочие, – вслух задумалась Златопрут. – Так они себя ведут, когда не могут устроиться. Ползают с места на место, растут, съеживаются. Это повсюду происходило во время Великого Разделения. Мы его называем Войной климов.

– Война климов, – повторила София.

Значение этих слов было поистине необъятно. Карта мира представала в совершенно новом виде. Она жила и дышала, полная внутреннего напряжения и борьбы.

– Сами климы не открывают причины, вызвавшей вражду. Это одна из множества их тайн, о которых я не решаюсь сказать ничего определенного. Нам только известно, что они утратили согласие, начали ссориться, что в итоге привело к обособлению, насилию, вражде… в общем, ко всему тому, что мы имеем теперь. И они не успокоились до сих пор. Более того – за последнее время участились вспышки вражды. То тут, то там разгораются споры, меняющие облик известного нам мира… И не только здесь, где засела Темная эпоха.

– Вроде того, как в прошлом году южный ледник на север пополз? – спросила София.

– Да. Это рванулся к северу южный клим. И опять никто не может сказать – почему.

София умолкла, погрузившись в глубокие размышления. Сколько нового открыли ей краткие пояснения Златопрут, – голова кру́гом! Возможно ли, что вся наука Нового Запада в лице исследователей и картологов с Шадраком во главе – вся эта интеллектуальная мощь ни на шаг не приблизилась к пониманию Великого Разделения просто потому, что никто не видел картины мироздания в истинном свете?.. Бостон, город учености, вдруг показался таким крохотным, таким убогим в своих познаниях… С другой стороны, если климы вправду существовали, жили и мыслили, прояснялось многое из того, что раньше казалось необъяснимым!

Чем больше размышляла София, тем более похожим на истину выглядело услышанное.

– Значит, они вправду вроде языческих богов, – подвел итог Эррол. – Дерутся между собой и заставляют смертных служить своим прихотям, а о последствиях даже не помышляют!

Златопрут на некоторое время задумалась.

– Нет, – проговорила она затем. – Все как раз наоборот. Хотя, пожалуй, можно сказать и так: ваши язычники инстинктивно ощущали присутствие старцев. И пытались как умели объяснить их, сделать понятными, очеловечить.

– Война есть война, – упрямо заявил Эррол и вскинул руку. Сенека опустился на перчатку, принялся охорашивать перья. – Лишь себялюбивые и корыстные затевают войну!

– Трудно не согласиться, – кивнула Златопрут. – Теперь ты понимаешь, почему мы не очень-то об этом болтаем. Учитывая нашу способность говорить с климами… даже в чем-то их убеждать… Только представь себе, сколько людей захочет воспользоваться нашими возможностями! И в каких чудовищных целях!

Когда полуденная жара стала невыносимой, путники нашли убежище в фургоне Розмари. Свет, смягченный белыми занавесками, озарял настоящую комнатку: внутренность повозки оказалась куда просторней и симпатичней, чем ожидала София. В передней части, под окошком, виднелась постель, устроенная на сундуке. Из-под потолка свисали две лампы: в них уже вставили недавно добытые глаза четырехкрыла. Яркий солнечный свет делал их тусклыми и безжизненными. Всю правую стену занимали полочки и ящички, разрисованные серыми птицами. Посуда, кувшины, корзинки… Слева на расписных плитках покоилась приземистая черная печка. Обстановку дополняли низкие кожаные кресла, выполненные в виде подушечек для булавок. Чья-то терпеливая рука расшила их узором в синюю и белую нитку…

София сразу поняла: большую часть внутреннего убранства фургона смастерила сама Розмари. Пригласив всех садиться, молодая хозяйка вытащила из одного ящичка целый хлеб и горшочек с маслом. Налила из синего кувшина воды…

София поблагодарила и с жадностью принялась за еду. В гостинице им позавтракать не довелось, а ужин был ох как давно!

– Неплохой домик, – одобрил Эррол.

– Настоящая роскошь по сравнению с твоим собственным образом жизни, – с улыбкой заметила Златопрут.

– За роскошью я не очень гонюсь, – сказал Эррол. – Просто слегка завидую тебе, Розмари. Твой дом повсюду с тобой!

– Было бы чему завидовать, – отмахнулась девушка. – Я же целую ферму потеряла. Здесь – так, рожки и ножки, что спасти удалось.

– Прости, – извинился сокольничий. – Я, однако, тут вижу не просто обломки былой жизни, но и немалую изобретательность… Взять хоть арбалет: ты его тоже сама сделала?

– Пришлось, – сказала Розмари. – Надоело удирать от четырехкрылов всякий раз, как начинаются мерзкие вопли над головой!

Она передала ему самострел, Эррол с одобрением повертел его в руках.

– Ну а ты? – спросила Розмарии. – У тебя есть что-нибудь из дому?

Эррол вернул ей арбалет.

– Досюда я из дому донес только лук да сапоги… Все остальное раздобыл уже здесь, в Папских государствах. Начиная от Сенеки и кончая завязками на сапогах!

– Скучаешь по дому, наверно, – сказала София.

– Еще как скучаю-то, репеёк! По брату Освину и сестрице Кэт, по отцу с матерью и по деду. Мы… – Он на мгновение примолк. – Мы счастливо жили.

София постаралась ободряюще улыбнуться ему:

– И еще поживете, надеюсь!

– Ты забыл еще кое о чем, – вмешалась в разговор Златопрут. – Ты несешь свой дом в сердце и в памяти, разве не так?

– Воистину, – наклонил голову сокольничий. – Со мной наши зеленые холмы… запах дождя ранней весной… Долгие зимние вечера, когда мама и сестра занимались шитьем… Древние руины, где мы с братом в детстве играли.

Он вздохнул.

– Нельзя нам засиживаться, – сказала Розмари и поднялась с кресла. – Дальше по дороге полно заброшенных ферм. Там часто нападают четырехкрылы!

Пока выбирались из фургона обратно в дневную жару, Эррол, наблюдая за Софией, успел попрекнуть себя тем, что вздумал упоминать о родителях и дедушке. Девочка ушла в себя, предавшись невеселым воспоминаниям из бисерной карты.

– А знаешь, репеёк, о чем я больше всего скучаю, когда вспоминаю дом? – спросил он, сажая Софию на седло впереди Златопрут. – Мне очень не хватает побасенок, что мы рассказывали вечерами. Надо бы и тут такое обыкновение завести! Примером, как покушаем – и вместо того, чтобы выскакивать под палящее солнце и от сумасшедших клириков удирать, нет бы друг дружку сказками баловать!

– Да уж, – через силу улыбнулась София. – Занятие куда более приятное.

– Слабо сказано! – подтвердил Эррол, запрыгивая в седло. – Сказок ведь превеликое множество. Одна рассмешит, другая прошибет на слезу, третья, глядишь, чему-то научит… Знаешь что? Можно и начать не откладывая, благо до Темной эпохи еще ехать и ехать. Я как раз припомнил историю, что мой дедуля часто рассказывал. Про Эдоли и лесника. Если никто не против, я расскажу!

Златопрут шутливо поинтересовалась:

– Эта сказка не о том ли, как доблестный стрелок храбро защищал трех женщин в темном лесу?

Эррол задумчиво пожевал губами.

– Нет, – сказал он затем. – Сказка про отважного стрелка, ясно, еще интересней, но лучше я ее тебе расскажу, когда в Гранаду приедем. А пока что – про Эдоли и лесника!

Когда все тронулись, он собрался с мыслями и наконец заговорил:

– История про фэйри… Мой дедушка рассказывал ее год за годом, почти ничего не меняя: это заставляет думать, что она была правдивей многих других. А начинал дедушка всегда с того, что напоминал нам одну важную вещь: фэйри – не добрые и не злые. По сути, они вроде нас: сочетают доброе и дурное, а то и меняются на глазах, превращаясь в свою противоположность… Вот и думайте, о каких именно фэйри повествует сказка!

Еще помолчал – и перешел непосредственно к истории.

– Жила-была девочка… Жила она в маленькой деревеньке на краю леса. Она росла непослушным ребенком: как выучилась ходить, так и бегала без спросу куда пожелает. В том числе и в лес, где, как всем известно, опасностей не перечесть. Родители пытались держать ее при себе, но не на привязь же дочку сажать? Вот и получалось, что луна ни единого разу не сменилась без того, чтобы девчонка не удрала на несколько часов в лес. Родители, ясно, сходили с ума, а она возвращалась веселая, довольная и без единой царапины, только знай болтает детским своим голоском о приключениях среди фэйри!

Чем старше становилась девчушка, тем меньше интересовал ее лес. То-то обрадовались отец с матерью! Она больше не рассказывала про фэйри, да, в общем, уже о них и не помнила. Они вроде как отошли в область выдуманных вещей, которыми она забавлялась в детстве. Настала юность – и наша девочка забыла про магию: пришла пора мечтать о любви!

Она была премного наслышана про любовь. Про то, что это несусветно здорово и прекрасно, но и боль может причинить несусветную! Вот она и давай ждать, чтобы ее постигла любовь: примерно как зимой насморка ждешь… Только время шло, но ничего не происходило. Она уже всех своих соседей перебрала: мужчин, женщин, юношей, девушек… и что-то никто ее любовной лихорадкой не заражал! Правда, она их знала всю свою жизнь. Раз или два у нее как будто замирало сердечко – так больно и сладко, что она уже гадать начинала: вдруг это оно самое и есть?.. Но потом решала: нет. Не оно.

В то время и в тех краях было принято рано жениться. Ровесники нашей Софии, – добавил Эррол чуть громче, – уже задумывались о браке!

София удивленно повернулась к нему. Эррол ей улыбнулся:

– Не то чтобы тебе следовало спешить с этим, София… Не спешила и наша героиня, Эдоли. Представьте, целых десять лет она каждодневно ждала, чтобы ее постигла таинственная болезнь, – и все зря. Ни любви, ни желания начинать семейную жизнь! Родители уже стали привыкать к мысли, что она так и не приведет в дом ни мужа, ни детей. Эдоли и сама постепенно все меньше думала о «сердечной болезни», которой так страшилась и в то же время желала.

И вот однажды ранним весенним утром она вдруг поняла, насколько легче и проще жить без любви! Более не нужно беспокоиться о том, как проявится это чувство и к чему приведет. Эдоли как будто тяжелый груз сбросила с плеч. Она словно собиралась однажды взяться за очень трудное дело и вдруг обнаружила, что вместо нее работу выполнил кто-то другой. С ее сердца и разума пелена спала, и она ясно увидела то, чего много лет не замечала.

Идя в тот день краем леса и радуясь душевному спокойствию, Эдоли бросила взгляд в чащу и неожиданно заметила некую фигуру в плаще, удаляющуюся от нее. Даже ни о чем не задумавшись, Эдоли шагнула следом и окликнула: «Привет!» Человек обернулся, и она успела мельком заметить белое лицо, прежде чем его скрыл капюшон. Человек слегка всхлипнул и спрятался за деревом. «Эй! С тобой все в порядке?» – спросила Эдоли. Человек продолжал удаляться, хромая, очевидно испытывая боль, прислоняясь то к одному дереву, то к другому… Эдоли поспешила вслед, стараясь догнать, и это ей удалось. Она окликала раз за разом, но ответа не получала. Наконец она догнала незнакомца. Тот стоял неподвижно, жалко ссутулившись… Эдоли протянула руку: «Тебе плохо? Тебе помочь?»

Капюшон отлетел прочь… это была фэйри! Она схватила Эдоли за обе руки, и тут же из-за деревьев выскочили еще три фэйри, сцапали за волосы, за одежду. Эдоли закричала, но от неожиданности не сумела по-настоящему дать им отпор. У фэйри, которая завела ее в лес, была такая белая кожа, что сквозь нее просвечивали зеленые вены. Огромные золотые глаза, а все черты лица – заостренные: уши, носик… и мелкие остроконечные зубы в несколько рядов. И даже длинные прозрачные крылья за спиной оканчивались тонкими черными остриями. Волосы у той фэйри были белые с золотом и зеленью и развевались в воздухе, словно под водой. Остальные были в том же духе: рослые, грозные, прекрасные и жуткие, очаровательные и опасные… А как они улыбались! Зубастые улыбки мгновенно менялись, делаясь то милыми, то недобрыми… Эдоли не знала, что думать, да попросту и глазом моргнуть не успела – они живо обернули ее своими плащами, пахнувшими прелыми листьями, мохом и темнотой. Подхватили и унесли далеко-далеко, в самую глубину леса!

Эдоли сперва отбивалась, но плащи у фэйри тоже были волшебные. Чем больше она вырывалась, тем плотней они обвивались вокруг ее тела, и она оставила сопротивление. Фэйри несли ее какое-то время, потом бросили наземь. Тут она взмолилась о глотке свежего воздуха, и фэйри сдернули с нее плащи. Эдоли огляделась: оказывается, ее принесли на полянку в сосновом лесу. Четыре фэйри устроились отдохнуть на ковре из опавших иголок. Та, что заманила ее в лес, взяла прядку своих волос и ею связала девушке руки. Бело-золотая прядь оказалась прочной, как проволока, и сама собой туго стянулась на запястьях Эдоли.

«Погодите! – воззвала Эдоли к похитителям. – Чего ради вы забрали меня? У меня нет ничего, что вам пригодилось бы. Прошу вас, отпустите меня!»

Фэйри как-то странно поглядывала на нее. Потом заговорила, и ее шепот прозвучал словно шорох зимнего ветра в древесных ветвях.

«Ошибаешься! У тебя есть кое-что для нас. Тебя полюбил наш король. К нему-то мы тебя и ведем!»

«Нет, это вы ошибаетесь! – замотала головой Эдоли. – Он совсем не меня ищет! Я его даже не встречала ни разу!»

«В самом деле?» – спросила фэйри. А потом, к ужасу Эдоли, схватила ее за связанные руки – да как цапнет в кончик пальца!

Эдоли только ахнула, а фэйри отвернулась с жестокой улыбкой и улеглась себе спать, даже прозрачные крылышки подрагивать перестали. Эдоли шевельнуться не смела. Она помнила, как волшебные плащи стискивали ее, чуть что: вдруг и волосы фэйри поведут себя так же? Укушенный палец болел, из проколов, оставленных острыми зубами, сочилась кровь…

Эррол умолк. Погладил Сенеку, перебравшегося на плечо.

– Понятно теперь, почему ты так старательно избегаешь общества фэйри, – заметила Златопрут.

– Совершенно верно, – кивнул Эррол. – Больно уж непредсказуемые они существа.

Вещая задумчиво проговорила:

– Я, впрочем, до сих пор никого из вас не покусала… Или я не все помню?

– По счастью, это София, а не я с тобой на одной лошади еду, так что уж точно не я первым к тебе на зуб попаду!

Эррол произнес это до того серьезно, что София не удержалась от смеха.

– Пока фэйри спали, – продолжал он, – Эдоли попыталась сориентироваться в лесу. Ничего не получилось: сквозь густые ветви едва пробивался солнечный свет. Трудно даже сказать, вечер стоит или утро! Все было такое серо-лиловое: то ли поздние сумерки, то ли ранние. Но время шло, в лесу постепенно темнело, значит близилась ночь. Фэйри, кажется, крепко спали, и Эдоли решила: вряд ли ей еще предоставится такой случай удрать! Она тихо встала, стараясь не поранить запястья. Фэйри не пошевелились. Эдоли стала пятиться по мягким иголкам. Шажок, еще шажок… Фэйри все не просыпались. Эдоли добралась до края поляны и скрылась в чаще. Она понятия не имела, в какой стороне деревня, но разницы не было! Бесшумно ступая, она все дальше уходила от поляны и спящих похитительниц. Как же трудно ей было идти медленно, когда хотелось удирать во всю прыть!

А потом она увидела впереди за деревьями желтый крохотный огонек. Вот тут она побежала, больше не заботясь, услышат ли фэйри и не врежутся ли путы ей в руки. Она мчалась во все лопатки, петляя между деревьями, между тем как огонек впереди становился все ярче. И наконец она сумела рассмотреть домик! В нем светились окна, а из трубы дым шел! Эдоли даже заплакала от облегчения.

И тут сзади налетел порыв ветра, послышались далекие крики! Это фэйри взвились в воздух, обнаружив пропажу. Эдоли единым духом одолела оставшиеся несколько шагов и спутанными руками заколотила в дверь домика! Уже было слышно, как звенели позади крылья фэйри. Оглядываясь через плечо, она видела их белые лица, видела, как вьются, тянутся к ней белые с золотом пряди. Они то ли кричали, то ли шептали, словно ветры, завывающие среди голых ветвей… Эдоли с ужасом наблюдала за их приближением, втискиваясь спиной в крепкую деревянную дверь… Фэйри же, достигнув края полянки, где стояла избушка, внезапно остановились, не смея двинуться дальше. Тут дверь отворилась – и наша Эдоли, что называется, ввалилась вовнутрь.

И вот, стало быть, лежит она на деревянном полу, а тот отливает медом в свете огня… И пытается она высмотреть, кто же дверь ей отворил? Кто ее от фэйри избавил?.. Глядь, стоит над нею лесник. Совсем незнакомый. Высокий и стройный, с темными глазами из-под густых бровей… Ух, грозный какой! Эдоли аж испугалась… А он, значит, поглядел на ее связанные запястья – и тотчас переменился в лице. Хмуриться перестал, в глазах изумление засветилось, потом жалость… Это он оковы, наложенные фэйри, на ней рассмотрел.

Вам случалось подниматься со связанными руками? Легко ли это? Кто пробовал, знает… Эдоли, кое-как перевернувшись, приподнялась на колени. Лесник подал ей руку, помог.

«Прости, – говорит, тихо так, вежливо, – что сразу дверь не открыл. Ко мне в лес редко какой гость забредает».

И повел ее в кресло возле огня.

«И ты меня прости за вторжение, – отвечает Эдоли. – За мной гнались».

Он кивнул на ее связанные руки:

«Фэйри небось».

«Да», – говорит Эдоли.

«Дай я тебя развяжу», – говорит он и опускается перед ней на колени.

«Только вряд ли получится, – жалуется Эдоли. – Эта прядка острее ножа, прочней железных оков».

Она, бедняжка, в самом деле изрезалась до крови, пока бежала через лес, а тугие путы впивались ей в кожу.

Как ни странно, лесник улыбнулся ей. Он держал ее руки в своих. И вдруг у Эдоли словно весь воздух куда-то подевался из легких. Ах, что за ясные карие глаза были у лесника, что за улыбка… И показалось ей, будто она уже тысячу лет его знает. А вот как дальше без него прожить – и представить не может!

Одолела ее, стало быть, лихорадка, что в сердце гнездо вьет.

Только и может наша Эдоли смотреть на него, а он опять улыбается и говорит ей:

«А ведь на самом деле волосы фэйри разрезать проще простого!»

«Как же?» – спрашивает она недоуменно.

«Их никакое лезвие не берет. Ни железные ножницы, ни осколок стекла… Что еще посоветуешь?»

«Я не знаю», – шепчет Эдоли.

Тогда он наклоняется к самым ее рукам, приникает лицом – и зубами перекусывает тонкую прядку. Путы тотчас же падают, бело-золотой россыпью валятся на пол.

«Вот видишь», – улыбается Эдоли лесник.

Ей по-прежнему страшно, но она улыбается в ответ:

«Вижу».

«Следовало бы тебе еще кое-что знать. Волосок фэйри связывает человека, но и фэйри может быть связан человеческим волосом. Оберни своим волоском палец фэйри – и его сердце навеки твое».

Как же изумилась Эдоли! Смотрит она на ту прядку, лежащую у очага, и раздумывает, до чего же, оказывается, могущественны самые обыденные вещи!

«Дай я промою и перевяжу твои порезы, – говорит ей лесник. – Ведь тебе, наверное, очень больно!»

Так он и поступил. Ласковыми руками перевязал ей запястья, а Эдоли смотрела на него и рассказывала обо всем. И про деревню, и как в лесу оказалась. Лесник накормил ее ужином: тушеными грибами и темным ржаным хлебом. И ночлег предложил: узенькую постель на антресолях, куда вела лесенка. Эдоли так и уснула, наблюдая за лесником. Он сидел у огня, строгал палочку и напевал что-то себе под нос. Очень тихо напевал, но песенка была такая знакомая…

Утром, когда Эдоли проснулась, в избушке оказалось тихо и пусто. Всюду царил порядок: синие блюда выстроены на полках, видавшая виды метла замерла у остывшего очага… Снаружи доносились удары и треск: хозяин колол дрова. Эдоли спустилась по лесенке, выглянула в окно. Там вправду трудился лесник. Она сразу успокоилась, поняв: «Он здесь. Он мне не приснился. Он настоящий».

А потом он вошел в избушку с полной охапкой дров. Увидел Эдоли – и просиял. А у Эдоли сердце затрепыхалось, и мысленно она сказала спасибо фэйри за их мелкую жестокость, за то, что привели ее в этот дом посреди леса.

Вообразите сами, как провели тот день лесник и Эдоли! Они проговорили все утро и не заметили, как миновал полдень. Лесник был забавный и мудрый… и самую чуточку грустный. Эдоли знала, что должна вернуться в деревню, но уходить ей совсем не хотелось. И лесник даже не заговаривал о том, чтобы отвести ее домой… День длился, и наконец Эдоли задумалась о том, что ей действительно пора возвращаться, – как бы ни хотелось задержаться еще.

«Скоро стемнеет, – с сожалением говорит она. – Совсем я у тебя засиделась!»

Лесник поднимает на нее глаза, уже не чуточку грустные, а совсем даже горестные, и спрашивает:

«Тебе вправду нужно туда?»

Эдоли качает головой:

«Мне не хочется уходить, но я должна».

«Что ж, – говорит лесник, и лицо у него делается совсем похоронное, – я тебя провожу».

Они молча собрались в дорогу. Эдоли была совсем не рада разлуке, но не понимала, почему так горюет лесник. Неужто она не отыщет тропки на эту поляну? Неужто он ее в деревне не навестит? Почему бы им в самом скором времени не увидеться снова?..

Они долго шли через лес, по-прежнему молча. Только сосны шумели над головой, а нагие ветви дубов постукивали в ответ. Эдоли все вспоминала фэйри, пленивших ее накануне. Прежде она не задавалась вопросом, но теперь гадала: что их остановило у самой избушки, когда они легко могли схватить ускользающую добычу? И как это лесник просто идет себе через лес, ни о чем не тревожась? И вообще, как случилось, что он живет здесь, в чащобе, совсем один?

Тут Эдоли снизу вверх посмотрела на своего спутника… ан глядь – а его зеленый шерстяной плащ точно из листвы соткан… в точности как у фэйри. И кто бы знал, отчего это не особенно удивило ее? Посмотрела она на его сильные руки, отводившие в стороны ветки, – а они в пятнистом лесном свете такие белые-белые, даже зеленоватые. Между тем подходят они уже к самой опушке. Уже виднеются меж стволами зеленые увалы полей, что за лесом лежат.

«Постой», – говорит Эдоли.

Повернулся лесник к ней лицом… То же самое было лицо, знакомое, уже – любимое… ан изменилось! В глазах золотые блестки играют… А сколько печали!

«Как же ты мог?» – спрашивает Эдоли. Смотрит она с любовью и болью в лицо короля фэйри… и понимает наконец, первый раз в жизни, каково это – болеть любовной болезнью, сладкой и ранящей одновременно.

Он горестно смотрит на нее:

«Я не хотел».

«Почему было попросту не сказать?»

«Я знал: ты позабыла меня, – отвечает он. – Я не знал, как еще разбудить твою память. – Берет он ее руку в свою, бледную, с зелеными жилами, и видит она у него на пальце колечко. – Мы были тогда всего лишь детьми. Я не хотел принуждать тебя исполнять обещание, вот только сам забыть тебя так и не смог».

Смотрит Эдоли на кольцо, ужасается и понимает: он правду сказал. Те детские походы в лес, игры с фэйри, – стало быть, она их не выдумала! Вот, значит, чей образ столько лет незримо хранился у нее в сердце! И видит она: король фэйри чувствует то же. Оба и желают и не желают расторгать едва уловимую связь. Берет она его за руку, трогает волосяное колечко.

«Что будет, если я его разорву?»

«Откуда же мне знать, – говорит он, – колечко нас связывает, или мы связаны сами по себе, а это – лишь украшение?»

И тогда быстрым движением, боясь передумать, Эдоли склоняется над его рукой и перекусывает волоски, что некогда в детстве повила на палец юному королю фэйри. Бросила наземь – и смотрит ему в глаза: осерчает? Прочь отвернется? Чего еще худшего ждать?.. И видит перед собой лицо дровосека, что склонялся к ее рукам в избушке у очага. Весело он смеется, а в глазах восторг: славно я тебя удивил!

…Эррол умолк и стал задумчиво смотреть вперед. Потом покосился на Сенеку, чья тень падала ему на лицо.

– Сказке конец? – спросила София.

– Ага, – сказал сокольничий.

– И что она означает?

Эррол поскреб пальцами подбородок:

– А сама ты как думаешь?

– Я думаю, она о том, как опасно отдать свое сердце лесу, – без раздумий ответила Розмари. – Предаться с малолетства темной силе, непонятной и непостижимой!

– Значит, ты усмотрела в сказке предупреждение, – задумалась Златопрут. – Что ж, может, ты и права… А для меня она – о том, какую власть имеет позабытое нами. Что-то происходит, после истирается в памяти… но продолжает держать нас крепче всякой цепи. И я не стану говорить, что это всегда плохо.

– А по мне, она о доверии, – вставила София. – К людям. К собственному сердцу… Все, что делала Эдоли, было опасно и даже глупо, а чем кончилось? Счастьем!

– Доверие… – отозвалась Златопрут. – Возможно. Но о людях ли она? Я слышала много подобных историй и считаю, что зачастую они о старцах, хотя иной раз этого не заподозришь. Только вообразите могущественный зов леса и как он воздействовал на ничего не понимающую Эдоли! А еще, думается, сказка правдива, ведь так все на самом деле и происходит… Климы очень хорошо умеют действовать через нас!

Эррол покачал головой:

– А я-то думал, обыкновенная сказочка о любви…

– Кому другому рассказывай, – сухо заметила Розмари и указала вперед: – Твоя история помогла скоротать время. Еще примерно час – и граница!

– Позволительно спросить, – сказал сокольничий, – что, собственно, мы собираемся сделать, когда доберемся туда? Если я правильно понял карту шерифа, всякого, кто попробует ступить на уцелевшие клочки Авзентинии, лишает облика ветер Темной эпохи.

– Не ветер, – поправила Златопрут. – Смещение границы.

– Не суть важно, – сказал Эррол. – Главное то, что ты не можешь обратиться к этому климу, к Темной эпохе, и попросить пропустить нас. Теперь про карту Софии, вроде бы ведущую в Авзентинию. Розмари вот говорит, ее предсказания обязательно сбудутся. Допустим. Но что касается точности… Как там сказано? Типа выбор между Желаниями и Боязнью? Что-то сомнительно, чтобы на краю Темной эпохи указатель стоял.

– Я, вообще-то, думала об этом, – сказала София и вытащила из кармана драгоценную карту. – «Разделится путь, уводя либо в Крутогоры Боязни, либо в Низкие Дюны Желаний. Выберешь Дюны – не минуешь Горькой Пустыни, где не избегнешь и спуска в Пещеру Слепоты; оттуда навряд ли вернешься… А в Крутогорах Боязни все птицы, что золотом блещут, черными станут. Там обороной тебе – сокольничий и щебетунья…» – Девочка посмотрела на Эррола, потом на Розмари. – Боязнь и Желания… Кажется, до меня дошло, что тут сказано. Мы хотим достичь Авзентинии: велико искушение попытаться найти уцелевшие обрывки этой эпохи! Только это неверный путь. Помните, в карте Кабезы де Кабры Темная эпоха пожирала всякий пятачок, куда кто-то вставал? А вот Авзентиния ничем подобным не занималась.

– Я понимаю, о чем ты, – медленно проговорила Златопрут. – То, что побуждает Темную эпоху переместить границы, не побуждает к тому же самому Авзентинию!

– Когда я читала карту, – вдумчиво продолжала София, – я вроде бы уловила, чего хочет Темная эпоха. Людей! Авзентиния же хочет лишь своего. Вернуть земли, ей некогда принадлежавшие.

– Ты наблюдательна, София. Я об этом не думала, но ты, похоже, права!

– Всем нам жутко входить в Темную эпоху. Мне, по крайней мере, уж точно, – сворачивая карту, сказала София. – Но именно так нам следует поступить… То, что золотые птицы станут черными, наверное, значит, что Золотой Крест не последует за нами через границу… а вот четырехкрылы слетятся наверняка. Эррол, Розмари! Вы, наверно, и есть сокольничий и щебетунья! – Она улыбнулась. – Разок вы нас уже защитили.

– Полагаю, Золотой Крест в Темную эпоху правда не сунется, – согласилась Розмари. – Они охраняют границу и пытаются убивать четырехкрылов, которые вылетают на нашу сторону. Однако сами никогда туда не ходят. Если мы пересечем черту, они спишут нас как погибших!

– И решат, что сделали дело, – сказал Эррол. – Что ж, отлично! Не будем обходить Темную эпоху, прорвемся насквозь!

– В надежде, что худшими на нашем пути будут фэйри с острыми зубами, – тихо добавила Розмари. – А чего доброго, и красавец-лесник попадется.

37 Деревянная карта

Еще до Разделения Объединенные Индии вывозили за рубеж сахар, патоку, кофе и ром. Новый Запад и Пустоши были для них главными рынками сбыта. В несколько меньших количествах Новый Запад вывозил из Индий рис, мускатный орех и какао. Традиционно эти товары поставлялись в виде сырья, но по мере того, как Индии богатели и развивали собственную промышленность, в их экспорте все большую долю стали составлять продукты переработки.

Шадрак Элли. История Нового Запада

30 июня 1892 года, 16 часов 05 минут

Память деревянной линейки представляла собой не столько карту, сколько скопище воспоминаний, отрывочных и неясных. Прижав палец к извилистой красной линии, Тео окунулся в черную пустоту, пропитанную запахом страха. Не то подземелье, не то комната, воспринимавшаяся как тюремный подвал… Кирпичные стены без окон – и невозможность пошевелиться. Тео осмотрелся и обнаружил, что привязан за руки и за ноги к железному стулу. Напротив него точно так же сидели еще двое: молодая женщина и старик. В темноте он не мог подробно их рассмотреть, но душа болезненно трепыхнулась. Его товарищи были так же туго связаны и сидели недвижно, уронив голову.

Едва завершилось это тягостное воспоминание, пришло другое. И началось с вопля… То же подземелье представлено залитым ярким светом ламп. В ноздри шибал запах горелого дерева. Девушка на стуле билась в своих путах. Ножки стула были закопчены, юбки сидевшей обуглились по краям, кругом хлопьями черного снега валялась горелая ткань. Совсем рядом с зеленоватыми ножками горел огонь, разведенный в металлическом подносе с решеткой. Тела он еще не касался – пока… Рядом стоял мужчина с длинными шрамами по сторонам рта. Он дюйм за дюймом ногой пододвигал поднос к пленнице. Она заходилась от ужаса и силилась отстраниться, насколько позволяли веревки.

Сердце Тео устремилось вон из груди. Он не мог вынести зрелища пытки. Девушка билась и рвалась, а из ладоней один за другим вырастали ярко-красные цветы…

И опять картина сменилась. В подвале вновь стало тихо. Еще виден был жуткий поднос, но вместо огня в нем осталась лишь остывшая зола. Зато посередине стоял металлический стол, усеянный обрезками дерева и всякими инструментами. Тео увидел молоток, коробку гвоздей, деревянную линейку, карандаш и пилу. А на полу – два пустых деревянных ящика, широких и длинных, здорово смахивающих на гробы. Третий покоился на том самом столе. Големы уже уложили в него девушку и теперь присыпа́ли землей, так, что оставалось видимым лишь лицо, белое, успокоенное зимней спячкой. Тео встретился взглядом со стариком, что сидел напротив, привязанный к стулу. Сколько всего сказал один простой взгляд!

«Мне так жаль. Я люблю тебя… Мне страшно… Ты сможешь!»

Тео отнял палец от карты.

– Держите, – сказал он, передавая линейку миссис Клэй. – Я не могу вам пересказать, что там делается. Вы должны сами это увидеть!

17 часов 00 минут

В этот вечер город Бостон долго не мог угомониться. Люди ждали известий: кого изберут новым премьер-министром Нового Запада? Избирательные пункты закрылись в пятнадцать. Результаты должны быть к семнадцати – пока считают голоса, пока то да се. Город ждал, а люди слонялись туда-сюда по летней жаре, обменивались мнениями, спорили, строили предположения… и порядком-таки напрягали бостонскую полицию.

Депутат Бродгёрдл и два других кандидата оставались в здании парламента, все трое ужинали каждый со своими партийцами. И тоже маялись ожиданием. Хотя Западная партия ходила в фаворитах, праздничная атмосфера на вечеринке была достаточно вымученной. Бродгёрдл сидел во главе длинного стола. Он ел с большим аппетитом и доминировал в общем разговоре. Другие парламентарии изо всех сил изображали толпу торжествующих соратников. Пил, по обыкновению готовый тотчас бежать исполнять хозяйскую волю, вместе с другими помощниками скромно устроился в уголке. Внутрь и наружу сновали официанты. Носили блюда с дымящейся рыбой, большие посудины ароматного супа, подносы с горками жареного мяса…

Даже партия Памяти Англии веселилась сердечней, хотя и осознавала свой проигрыш. Плиний Граймс произнес вполне добротную речь. Он даже переманил на свою сторону двоих «западников», которым хватило смелости покинуть грозного лидера. Численность парламентской фракции выросла, таким образом, с пяти мест до семи. Результат не сулил изменить расстановку политических сил, но все-таки расценивался как успех, и немалый. Депутаты не уставали напоминать друг дружке, что, во всяком случае, сберегли на Новом Западе парламентскую систему. Разве не хорошо?

В шестнадцать часов «англичане» решили постучаться к соседям. На другом конце коридора сидели за ритуальной вечерей депутаты от партии Новых штатов: Гамалиель Шор как мог старался поддержать в своих товарищах боевой дух. Они тепло приветствовали «англичан»: общее поражение сделало их в некотором роде союзниками. Парламентарии чокнулись бокалами сладкого вина, выпили за свои партии и за их неожиданный, но наверняка плодотворный союз.

Тео сидел в доме тридцать четыре по Ист-Эндинг в обществе миссис Клэй. Настроение у обоих было вовсе не праздничное. И не только из-за ужасающих сцен, показанных картой. Они понимали, что улики наконец-то были у них в руках, но хватит ли их, чтобы убедить прямолинейно мыслящего инспектора полиции, приверженного правилам и уставу?.. Тео все пытался установить, где находится подвал, но карта молчала. А еще ему надо было бежать, чтобы поприсутствовать на торжественном ужине с Бродгёрдлом и Пилом.

В общем, пришлось во всем сознаться экономке. Объяснить, на какой обман он отважился и чем занимался все последние дни. Он думал, ему не придется ее убеждать в необходимости продолжить игру, ведь сегодняшний ужин мог подарить ключевую улику, которая свяжет все воедино…

Но миссис Клэй немедля решила, что Тео подвергает себя совершенно непростительному риску.

– Ах, Теодор, что скажет мистер Элли? – твердила она, вне себя от волнения. – Нужно рассказать о твоих открытиях инспектору Грею! Он же полицейский, пусть сам и допрашивает Бродгёрдла! Это он должен искать и найти тех несчастных людей, – уговаривала она Тео. – Он всю жизнь этим занимается, это его работа, он во всем разберется! Ты же такой страшной опасности себя подвергаешь!

Но Тео оставался непреклонен. Ему было нужно больше зацепок. Он хотел отвести инспектора в ту комнату с кирпичными стенами. Пусть сам увидит каждую мелочь, которую к делу можно подшить. Карты памяти для этого, ох, недостаточно…

Компромисса так и не получилось. Оставшись каждый при своем мнении, Тео и миссис Клэй прожевали безрадостный ужин и стали ждать результатов голосования. Они сидели за кухонным столом, думая о людях, которых так недоставало в доме тридцать четыре. Каким мог бы стать этот вечер, будь все хорошо!..

Когда часы пробили семнадцать, у миссис Клэй вырвался тяжкий вздох.

– Объявят сейчас, – сказала она.

Тео отставил тарелку:

– Это уж точно…

– Бедный, бедный мистер Элли, – покачала головой экономка. – Сколько он трудов положил, чтобы отменить закрытие границ.

Они еще помолчали. Затем Тео встал.

– Ладно, – сказал он. – На митинг надо идти.

– Теодор! Ну пожалуйста, прошу тебя, останься дома! Ты и так уже много сделал! Я не могу заставить тебя, я просто умоляю: подумай об опасности, грозящей тебе! Это страшный человек, он ни перед чем не остановится.

Тео призадумался, ища последние доводы… В наступившей тишине снизу, с улицы, донесся торопливый топот ног. Маленьких и определенно босых. Тео подоспел к боковой двери, как раз когда в нее постучались снаружи. Открыл – и увидел Винни. Тот силился отдышаться, упираясь руками в колени.

– Что стряслось, Винни?

Миссис Клэй высунулась из-за плеча Тео:

– Уинстон, тебя кто-то обидел?..

Винни помотал головой.

– Бродди выиграл, – просипел он. – Объявили досрочно. Всех вынес!

– Этого следовало ожидать, – вздохнула миссис Клэй. – Куда катится наша эпоха? Страшно мне что-то.

Винни кое-как выпрямился:

– Эмбарго… Индии только что наложили…

– Что? – вырвалось у Тео. – Уже?..

– Они в гавани ждали, – пропыхтел Винни. – Сразу и оповестили. Ну, там народ взбунтовался… – Он еще не мог говорить долго. – У складов, в гавани… корабли… громят.

Миссис Клэй схватилась за сердце:

– Судьбы благие! Из-за чего взбунтовались? Из-за того, что Бродгёрдла премьером выбрали?

Винни мотнул головой:

– Да ну… Из-за патоки, рома и сахара. Кофе расхватывают… пока вовсе не кончился.

Тео стянул со стула пиджак:

– Пошли вместе.

– Зачем еще? – в ужасе воскликнула миссис Клэй. – Там же, в порту, неведомо что творится!

– Погляжу, потом побегу Бродгёрдлу докладывать, – бросил он торопливо. – Как сделал бы Арчи Слэйд!

– Не надо, Теодор!.. – взмолилась она. – Вам обоим лучше здесь переждать!

– Да мы близко не сунемся…

Экономка запустила руки в волосы, и так уже порядком растрепанные:

– Вы хоть позаботьтесь один о другом, мальчики мои!.. О Судьбы, на вас уповаю…

– Не волнуйтесь, – попросил Тео.

Прозвучало неубедительно.

– Усы не забудь, – деловито напомнил Винни.

– Тут они! – Тео похлопал себя по карману. – Выберемся через окно библиотеки…

Ободряюще пожал руку миссис Клэй – и они с Винни бросились прочь.

17 часов 31 минута

Они бок о бок мчались мощеной улицей. Широкие шаги Тео звучали гулко и раза в два реже быстрого топотка босых пяток Винни. Улицы Южного конца почти опустели, но в домах повсеместно горел свет. Горожане ждали – каждый сам по себе, в безопасности родного крова, – но тем не менее ждали провозглашения официального победителя.

Пока бежали, у Винни было время задуматься о том, что «мурашки», по обыкновению, не подвели. Он лишь мельком видел беспорядки в порту, но хватило и этого. У него на глазах вспыхнул корабль, нагруженный ромом. Бутылки крепкого алкоголя взрывались в огне, щепки сыпались в воду, словно листья по осени…

На подходах к гавани стали слышны крики. Под уличными фонарями замелькали люди. Они собирались кучками на тротуаре, возбужденно переговаривались.

Потом ребята выскочили из-за угла, и Винни увидел первые признаки серьезной беды. Они с Тео двигались по направлению к порту, но основная масса народа бежала оттуда! И не просто трусцой, как Тео и Винни. Люди удирали, мчались во весь дух, словно от смерти спасаясь!

Тео остановился и оттащил Винни под стену дома, чтобы не оказаться на пути ошалевшей толпы.

– Что там? – крикнул одному из бегущих. – Что стряслось?

Мужчина не ответил, рванул вперед и исчез. Винни попался на глаза смятый ботинок, слетевший с чьей-то ноги и брошенный у тротуара. Потом неподалеку прозвучал отчаянный вопль. За ним – еще и еще. И наконец – нарастающий грохот. Трещало и лопалось дерево, разбивалось стекло…

Винни и Тео переглянулись…

– Бегите!.. – заорал кто-то. – Пропадете!..

Тео, однако, продолжал упрямо стоять, держа за плечо Винни… Потом они увидели ЭТО.

На них надвигалась темная волна высотой примерно в половину строений по сторонам улицы. Она гасила фонари и неслась вперед. Вот она поглотила двоих мужчин, попавшихся на пути…

Тео и Винни, не говоря ни слова, повернулись и чесанули прочь во всю прыть.

Тео почти сразу понял, что беспризорник за ним не угонится. Винни был очень шустрым, но… слишком маленьким. Такой скорости он долго не выдержит. Тео оглянулся через плечо. Волна приближалась, неся с собой целый слой обломков: сорванные крыши, смятые повозки, выломанные окна и двери… Все это обрушивалось на мостовую, на кирпичные стены домов, вообще на все, что попадалось. И приближалось с такой скоростью, что стало ясно – удрать не удастся. Малыш Винни несся изо всех сил, но волна, круто замешанная на обломках, должна была вот-вот их настигнуть.

Поглядев вперед, на тускло освещенную улицу, Тео подметил узкий проход между пекарней и рыбной лавчонкой шагах в двадцати перед собой.

– Туда!.. – заорал он, перекрывая рев воды и вопли бегущих.

Понял ли его Винни? На его лице читался лишь страх. Достигнув переулка, Тео просто втащил спутника туда за рубашку. Одолевая груды мусора, они стали пробираться глубже в недра квартала.

– Влезем на пожарную лестницу! – крикнул Тео. – Я тебя подсажу, а ты сбрось мне стремянку!

Нижняя площадка железной пожарной лестницы едва виднелась в потемках. Поток уже добрался до переулка. Вот он хлынул между домов, сметая залежи мусора, точно простую пыль. Тео схватил Винни поперек тела и закинул его на лестницу. Малыш вцепился в железные прутья и на какое-то мгновение повис. Потом вскарабкался наверх, перевалился через ограждение. Волна уже почти добралась до Тео.

С отчаяния он прыгнул на балкон, но не достал. Слишком высоко! Винни босой ногой пнул стремянку, и та с грохотом пошла вниз. Тео прыгнул снова, схватился, повис, подтянулся – и мгновение спустя выскочил на ту же площадку. Поток гнался за ними, быстро поднимаясь, захватывая ступени.

– Лезем вверх! – закричал Тео. – Здесь не отсидеться!

И в самом деле, черный как смола поток знай прибывал. Винни и Тео карабкались по металлическим ступеням, пока не оказались на крыше. Все, дальше бежать было некуда. Хватая ртом воздух, они посмотрели вниз. Волна поглотила окна третьего этажа… но, кажется, все-таки достигла предела. Тео, тяжело дыша, прошел к фронтальной части здания – посмотреть, что творится на улице.

Насколько хватало глаз, не горело ни единой газовой лампы. Город освещала только луна. Было заметно, как постепенно тонули обломки, подхваченные волной. Винни подошел к Тео и тоже посмотрел вдаль, потом лег на крышу. Его ребра тяжело поднимались и опускались.

– Вот это да, – только и сказал он.

Теперь-то стало ясно, что «мурашки» посетили его вовсе не из-за выборов. Какая ерунда – выборы, когда тут такое!..

Тео глубоко вздохнул и покачал головой. Поверить было невозможно.

– Патока, – сказал он затем. – Чуешь запах?

– Еще как чую! – отозвался Винни. – Должно быть, хранилище на Длинном причале!

– Думаешь, взорвалась?

– Скорее, кто-то подсверлиться решил.

Тео опустился на крышу рядом с Винни.

– Подобающий старт для Бродгёрдла, – сказал он. – Целый потоп патоки!.. Захочешь – лучше не выдумаешь.

38 Без усов

Веруйте не в зримый мир, но в мир утраченный. Ибо мир нынешний есть иллюзия, уродливое искажение правды. За ним, в туманных глубинах памяти, сокрыта Истинная эпоха.

Пророк Амитто. Хроники Великого Разделения

30 июня 1892 года, 18 часов 11 минут

Кое-как передохнув, Тео и Винни решили двигаться дальше. На дальней стороне крыши нашлась длинная доска: ее удалось перебросить как мостик на соседнюю крышу. Ребята вытащили доску за собой и один за другим одолели несколько переулков, пока не достигли края квартала. Там, поглядев вниз, они увидели сухую брусчатку. Большая толпа людей двигалась в западном направлении по мере того, как патока, скопившаяся между домами, растекалась по улицам.

Друзья спустились по пожарной лестнице и обошли толпу. Пробежав краем кладбища, они оказались у здания парламента. Здесь, на лужайке, опять стояла толпа. Кто-то плакал, утешал и принимал утешения. Другие возмущенно кричали, указывая руками. Сказать, много ли жертв унес паточный разлив, не представлялось возможным. Оценить ущерб – и подавно. С этим придется повременить еще немало дней, пока удастся очистить улицы и подсчитать все убытки.

На ступенях правительственного здания кишел народ, но повсюду наверху было тихо, колоннада – затемнена.

– Послушайте, – обратился Тео к молодому мужчине, стоявшему в одиночестве. – Мы, значит, речи пропустили?

Тот кивнул:

– Шор и Граймс выступили с согласительными спичами. Бродгёрдл тоже выходил, победу праздновал.

– Он о беспорядках что-нибудь говорил?

Молодой человек покачал головой:

– Нет, ничего. Обычную мо́рось нес, мол, на запад двигаться нужно…

Большинство толкавшихся на ступенях составляли мужчины. В основном – это чувствовалось по их виду и настроению – сторонники Бродгёрдла. То тут, то там слышались довольные смешки, кто-то кого-то похлопывал по спине. Тео сообразил, что к зданию Палаты вот-вот подойдет скорбящая и разгневанная толпа людей, еле спасшихся от ночного потопа, и налетит на самодовольных сторонников победоносной Западной партии. Наверняка ведь драка начнется.

Винни тоже беспокоился, то и дело заглядывал Тео в лицо. Он без труда понял, о чем думал юноша.

– Опять ром и огонь, так? Тут у них ром, там – огонь на подходе… Во будет делов, как сойдутся!

Тео положил руку ему на плечо:

– Ты прав, Винни. Ох прав.

– У меня сегодня про это «мурашки» были. Предчувствие, – сказал беспризорник.

Без гордости сказал, скорей – горестно. Сколько событий сегодня произошло, сколько еще предстояло! Нет бы чуточку растянуться во времени, оживив множество скучных нескончаемых дней! А когда все так сразу, даже толком насладиться не получается…

Тео хотел и собирался расспросить его, что еще за «мурашки», но посмотрел на часы и понял – опаздывает.

– Винни, – сказал он, встряхнув подельника за плечо. – Мне надо идти встречаться с Бродгёрдлом и Пилом. Тебе тут торчать незачем, тут того и гляди заваруха начнется. Сделай доброе дело, а? Сбегай к миссис Клэй, скажи ей, что у нас все хорошо.

Тео знал: Винни нипочем не останется ночевать в доме тридцать четыре, если заподозрит, что его пригласили из милосердия. Но если оформить это как задание, а миссис Клэй сообразит пригласить мальчонку остаться, тогда, может…

Винни заколебался, потом сказал:

– Ладно. Ты тоже беги давай, опоздаешь.

Коротко кивнув, Тео стал подниматься по ступеням ко входу в Палату. Он не видел, как Винни перебежал улицу, присоединившись к толпе маленьких оборванцев: ребятня живо обсуждала события дня. Винни что-то шепнул одному и сунул пенни в ладонь. Мальчишка бегом бросился через лужайку и скрылся в направлении Южного конца. Винни же поспешил обратно к лестнице парламента и втиснулся в темный уголок в дальнем конце портика. Оттуда хорошо просматривались и ступени, и главный вход. Сам Винни, оставаясь невидимым, уселся, обхватил руками колени и стал ждать.

Идя пустынными коридорами, Тео сунул руку в карман, где лежали его накладные усы. Для них, как и для костюма, сегодняшние приключения прошли не вполне бесследно. Делать нечего, Тео приладил их к верхней губе. Оставалось надеяться на лучшее.

Подойдя к офису «своего» депутата, вернее, новоиспеченного премьера, Тео увидел, что приемная пуста. Зато было слышно, как в кабинете разговаривают Пил и Бродгёрдл. Тео набрал полную грудь воздуха и двинулся к ним.

«Вот оно!» – думал юноша, волнуясь и восторгаясь одновременно.

Он подал голос, обозначая свое присутствие:

– Можно?

– Входите, Слэйд, – отозвался Бродгёрдл. – Присоединяйтесь к нам!

Тео вошел, широко улыбаясь.

– Мои поздравления, – сказал он Бродгёрдлу.

Хотел протянуть руку… и только тут спохватился, что пришел без перчаток. Он торопливо сунул руки в карманы. Движение вышло неловким.

Бродгёрдл улыбнулся в ответ. Получилось не столько празднично, сколько зловеще.

– Что случилось, мистер Слэйд? Никак перчатки забыли?

И Тео сообразил – к сожалению, слишком поздно, – что его раскусили. В мозгу тотчас вспыхнул план отступления… вот только Пил уже стоял между ним и дверью. Тео посмотрел на Бродгёрдла, лихорадочно ища слова… чтобы все стало так, как было только что, пока он стоял в коридоре… Ничего не приходило на ум.

Человек, которого Тео некогда знал как Уилки Могилу, оглушительно расхохотался.

– Видел бы ты сейчас свое лицо, Счастливчик Тео! Ради таких мгновений стоит жить! Я бы многое согласился вытерпеть заново, чтобы увидеть это изумление, это осознание проигрыша! – Он улыбнулся еще шире, поднимаясь из-за стола. – Ты вправду вообразил, будто я тебя не узнаю? Да, ты малость подрос, но по сути остался тем же мальчишкой. Вором, лгуном и трусом! – Внезапно подавшись вперед, он схватил Тео за плечо. – Да еще с рукой, которую словно в мясорубку совали!

Тео попытался вырваться и не смог. Бродгёрдл был вдвое крупнее его и по-прежнему несоизмеримо сильней. Он держал как тисками.

– Полагаю, моя работа? – задумчиво спросил он, указывая на костяшку безымянного пальца Тео. – А здесь?

– Пусти, – наконец выговорил Тео.

Голос прозвучал придушенно и жалко.

– Ни в коем случае, Счастливчик. Ни. В коем. Случае! Я счел нужным какое-то время понаблюдать за тобой, поскольку ты был связан с Шадраком Элли. Однако твои рассуждения о Вещих показывают, что тебе ровным счетом ничего не известно. А посему твой маленький маскарад перестал меня забавлять. Как печально, не правда ли?

– Я покину офис… – прохрипел Тео.

– Обязательно покинешь. Но не прямо сейчас, – сказал Грэйвз. Протянул руку, резким движением сорвал с пленника накладные усы и негромко хмыкнул: – Нет, Счастливчик, ты и впрямь нисколько не изменился… Все та же глупая вера в себя и в удачу, которой ты не обладал никогда!

Его пальцы болезненно впились в руку Тео, он наклонился вплотную.

Юноша содрогнулся от отвращения. От Уилки Могилы все так же разило дымом и тленом, и даже ароматизированный лак для волос не мог перебить этот запах. Теперь, когда лицо Грэйвза оказалось в считаных дюймах от его собственного, в глазах стали видны кровавые жилки. Брови оказались выщипаны и подстрижены для более пристойного вида. А в зарослях черной бороды обнаружились тонкие безволосые полоски шрамов, тянувшихся от уголков рта.

Вот это стало настоящим потрясением.

– Так ты… – ахнул Тео. – У тебя шрамы… Ты же голем!

Лоб Бродгёрдла собрался морщинами, они разбежались по всему лицу, превратив его в свирепую маску. Веселье, пусть и глумливое, испарилось бесследно.

– Что тебе известно о големах? – спросил он, вылаивая каждое слово.

– Я знаю… знаю, что ты такое, – заикаясь, выдавил Тео. – Я там был, когда умерла Бланка. Так, значит, все ради этого? Ради ее безумного плана?

Грэйвз улыбнулся гадкой и жестокой улыбкой. Самообладание частью вернулось к нему.

– Если на то пошло, план теперь полностью мой. – Он холодно глядел на Тео, оставив насмешки. – У тебя, похоже, чутье по-прежнему верное, только фактов недостает. Мы с собратьями избавились от преследований той женщины. Нам открылось новое и куда большее предназначение!

И его рука еще крепче сдавила плечо Тео.

– В чулан! – скомандовал он Пилу.

Тео изо всех сил брыкался и отбивался, но двое мужчин без труда его одолели. Пока Пил возился с дверью чулана, Тео некоторым чудом удалось вырваться из хватки Бродгёрдла, но его тут же снова скрутили. Пока его запихивали в чулан, Пил еще воспользовался случаем и крепко пнул Тео в живот – а ботинки у него были остроносые. Тео со стоном отлетел к стене… Дверь захлопнулась, оставив его в полной темноте, если не считать щелки внизу, куда сочилось немного света. Лязгнул замок…

– Счастливчик Тео, – проговорил снаружи Могила. Его голос снова звучал шутливо, так, словно его обладатель едва сдерживал смех. – Просто вообрази, будто ты снова в фургоне! Глядишь, время быстрее пройдет.

И действительно хохотнул.

Потом в кабинете погас свет. Тео услышал, как закрылась наружная дверь.

Приподнявшись, он навалился на дверь чулана, хотя справиться с замком большой надежды и не было. Потом приник глазом к замочной скважине. За окнами светила луна – Тео кое-как различал мебель в покинутом кабинете и то, как холодно поблескивали письменные приборы на столе вновь избранного премьера.

Тео сел и попытался справиться с паникой. Он весь вспотел, ладони стали до того скользкими, что никак не удавалось схватиться за круглую ручку двери. Тео закрыл глаза и откинулся к стене, отчаянно пытаясь изобрести план спасения. Ужас, точно яд, пульсировал в его жилах.

«Он кругом прав, – думал Тео. – Могила прав: я такой же, каким был тогда. Такой же беспомощный. И по-прежнему до смерти боюсь его. Это никогда не пройдет».

Грэйвз отлично знал, что творил. Нужное слово было произнесено и упало на благодатную почву. Теперь избавиться от навязчивых мыслей о фургоне стало решительно невозможно…

…В тот первый день Грэйвз натравил на Тео своего пса. И оттащил зверюгу прочь лишь после того, как она изрядно пожевала ему кисть руки и предплечье. А пока воришка корчился и стонал от боли, хозяин отпер фургон и сказал ему:

«Залезай!»

Тео хотел вскочить на ноги и удрать, но боль оказалась слишком сильна. Он не смог ни разогнуться, ни выпустить больную руку из здоровой. Грэйвз взял его за шкирку и зашвырнул наверх.

«Ты в фургон забраться хотел, – сказал он с этаким дружелюбием хуже всяких угроз. – Неужели передумал? Залезай, говорю!»

Лодыжка Тео больно ударилась о деревянный край. Новый грубый толчок – и, оставив сопротивление, он проскочил внутрь.

Грэйвз почти сразу захлопнул за ним дверцу, но и краткого мгновения при солнечном свете Тео хватило, чтобы увидеть внутренность фургона – и глазам своим не поверить. Их было пятеро: четверо мужчин и одна женщина. Все – в кандалах, на общей цепи, привинченной к полу. То есть фургон действительно перевозил достаточно ценный груз, но такой, какой Тео и во сне не приснился бы.

Оказывается, Грэйвз был торговцем рабами.

Путешествие в фургоне тянулось бесконечно. Закованные с Тео не разговаривали – кроме одного мужчины, что сидел ближе других. Когда Тео расплакался, этот человек неловко похлопал его по плечу:

«Не переживай, мальчик. Ты совсем тощенький, и рука покалечена… Никто не позарится тебя купить!»

Это было слабое утешение, однако тот человек не ошибся. Могила держал путь на запад, на рабский аукцион. Там он в течение одного дня продал всех, кого привез. Кроме Тео.

Это его не слишком расстроило.

«Ты мне даром достался, – заявил он невозмутимо. – Поработаешь теперь на меня!»

И улыбнулся, сверкнув металлическими зубами.

39 Темная эпоха

История умалчивает о том, при каких обстоятельствах производились первые вылазки в пределы Темной эпохи. Однако о ее природе стало известно вскоре после Разделения. На первых порах даже делались попытки обосноваться в ней, но их быстро оставили. Папская экспедиция 1433 года, направленная в Темную эпоху, погибла почти в полном составе: вернулись только два человека. С тех пор на ее посещения гражданами Папских государств наложен запрет.

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

2 июля 1892 года, 13 часов 30 минут

Пока они одолевали последнюю милю, София вглядывалась в себя. Как повлияло на нее чтение карты Кабезы де Кабры?.. Думая о себе прежней, девочка понимала: в прошлом году, минувшим летом, даже накануне она была, без преувеличения, совсем другим человеком. Сколько раз она фантазировала на тему отыскания родителей! В мечтах София с неизменной благодарностью принимала некое чудесное стечение обстоятельств. Теперь об этом даже речи не шло. Больше того – исчезла личность, питавшая счастливую уверенность в непременном успехе. Возвращение родителей не случится во исполнение желания, услышанного милосердными Судьбами. Отнюдь! Их поиски сулили долгую и тяжелую дорогу. И совершенно не обязательно должны были кончиться успехом. Они запросто могут исчезнуть, как исчезли многие и многие, канувшие в бездну времен. А если она и найдет их, ставших безликими лакримами… как пережить подобную боль?

Однако это осознание не внушало Софии мыслей о собственной беспомощности и непременном поражении. Наоборот! Теперь она твердо стояла на ногах и знала, куда ей идти. А еще она как бы враз повзрослела. Маленькая наивная девочка, невинно веровавшая в Судьбы, осталась в Севилье. Может, тень той прежней Софии гуляла теперь в сумерках по пустым улицам города, – еще один призрак?

«Неужели взросление всегда таково?» – спрашивала она себя и понимала: а ведь, наверное, так и есть. В какой-то миг приходит понимание, что мир тебе ничем не обязан. Он, мир, вовсе не собирается твои желания исполнять. А дальше все зависит от того, как ты себя поведешь и что станешь делать, поняв это. Будешь сидеть на месте и дуться на всю вселенную? Сумеешь примириться с несправедливостью мироздания и не затаить злобы? А может, попытаешься отыскать или создать то, что мир тебе на блюдечке не преподнес?

«Наверное, и то, и другое, и третье, – думала София. – Только по очереди».

Нашарив в кармане серебряную катушку, она погладила большим пальцем прохладные нити. Даже странно было думать, какое большое значение она раньше придавала этому символу. Усматривала в нем связь с могуществом Судеб!.. Теперь катушка казалась ей безжизненной и пустой. Моток ниток – и все. Если в нем что и заключалось, так только милые сердцу воспоминания о последнем годе прожитой жизни. И не более.

Взросление сказывалось еще и по-другому. Она больше не ощетинивалась в ответ на шутливое обращение Эррола и понимала, чего ради он рассказал сказку о фэйри. Он пытался развлечь ее – и София ценила как намерение, так и рассказ. А когда он сказал:

– Ну что ж, репеёк, веди нас прямиком в темное сердце Темной эпохи! Только смотри непременно держись поближе к нам с Розмари… – она не испытала привычного раздражения оттого, что с ней обращались как с ребенком. Лишь мимолетно вздохнула про себя: репеёк… Хотела бы она вправду быть такой маленькой и несгибаемой, как представлял ее сокольничий!

– Ладно, – сказала она.

– Фургон придется на границе оставить, – с сожалением проговорила Розмари. – Шипоносцы слишком густые, не проедешь! – Она вглядывалась вперед. – Так, стражей на границе не видно… Плохо это! Я бы с радостью повозку под их присмотром оставила.

Златопрут оглянулась через плечо:

– Всадники приближаются!

София, которой оглядываться было не с руки, рассматривала темный лес впереди. Подобного пейзажа она ни разу, ни в какой эпохе не видела. Воспоминания шерифа в какой-то мере ее подготовили, но и они полностью не передавали ощущения чуждости, которым веяло от черного, отливающего пурпуром мха и рослых черных деревьев, блестящих, как отточенное железо.

Розмари остановила фургон. Спешившись, она выпрягла лошадь и привязала ее к колышку, вбитому в землю. Златопрут тем временем развернула коня к западу, и София увидела стайку «золотых птиц», предсказанных картой. Они скакали к ним по равнине, клювастые маски отбрасывали блики на солнце.

– Итак, мы вступаем в Темную эпоху, – проговорил Эррол. – Ты уверена, репеёк?

– Почти, – ответила София.

Ей было очень не по себе.

Эррол криво улыбнулся:

– Звучит весьма ободряюще. – И повел коня вперед под уздцы. – Ладно, я первым. За мной Златопрут и София, потом Розмари с арбалетом!

– Только помните, у каждого шипа на кончике яд! – предостерегла Розмари. – И его там достаточно, чтобы убить взрослого мужчину. Я сама такое видела. Так что ни под каким видом не дотрагивайтесь до шипоносцев!

Конь Эррола ступал по иссохшей земле. Черный мох впереди был пышным и влажным, словно его подпитывала незримая сырость. Два рослых шипоносца образовывали природную арку, словно приглашавшую войти. Колючки на черных стволах были длиной с руку Софии от локтя до пальцев, сучья, усеянные шипами чуть меньшего калибра, колебались на ветерке.

Эррол решительно направил коня под арку ветвей. Сенека вздрогнул, шарахнулся. Эррол даже помедлил, ожидая, чтобы налетел вихрь. Ничего не случилось. Сокольничий оглянулся через плечо:

– Похоже, София, ты была права. Покамест, во всяком случае!

Златопрут и Розмари последовали за ними. Копыта коней беззвучно погружались в пышный мох. София только успевала крутить головой: зрелище завораживало помимо воли. Теперь она видела, что у деревьев была тонкая, почти прозрачная листва; она шелестела, словно бумага. Ветви на удивление изящными дугами выгибались наружу и вверх. По колючим стволам карабкались ползучие лианы, усеянные цветами, похожими на пурпурные губки. Они тихонько расправлялись и сокращались, словно дыша. Высоко над головой на ветке торчком стоял длинный светящийся червяк. Он сгибался и разгибался, рисуя в воздухе медленные восьмерки.

София расслышала негромкое жужжание под ногами, нагнулась и различила вереницу блестяще-черных жучков, спешивших к земляной норке. Взрытая ими почва выглядела темной и жирной. И притом куда более влажной, чем земля Папских государств, оставшаяся позади.

Девочка нахмурилась, силясь понять, как вообще такое возможно. Две эпохи лежали бок о бок, дождя им доставалось наверняка поровну, однако здесь все выглядело так, будто дождь проливался ежедневно! Тут в памяти Софии всплыло сходное чудо. Она вспомнила землю, продолжавшую хранить тепло, хотя воздух кругом оставался холодным. Девочка ахнула, затаила дыхание.

Эррол резко повернулся в седле:

– Что случилось?

– Ничего. Я просто… вроде кое-что поняла…

Он молча смотрел на нее, ожидая продолжения.

– Я, кажется, кое-что поняла про Темную эпоху, – сказала София. – Прошлым летом в Пустошах мы набрели на эпоху из будущего… там почва искусственная была. Она даже в холодном месте теплая оставалась. Воду подогревала… И она особым образом проращивала семена, изменяя растения. Я и подумала…

А что, если в Темной эпохе тоже всякой искусственной всячины полно? То-то Златопрут и не может с ней говорить.

Она почувствовала, как Вещая напряглась всем телом.

– Да, – сказала Златопрут. – Конечно! Сделанное человеком неспособно услышать меня, неспособно ответить.

Эррол ошалело озирался вокруг:

– Невозможно! Чтобы люди сотворили подобное?..

– Ничего не невозможно, – ответила Златопрут. – Я слышала, что в некоторых грядущих эпохах изменение живых существ или даже изобретение новых – дело не такое уж неслыханное… Но чтобы целую эпоху ими населить? Такое вообразить и впрямь нелегко! – София почувствовала движение: Вещая покачала головой. – Выдающееся достижение!

– Но ведь Темная эпоха явилась не из будущего, а из далекого прошлого! – заспорила Розмари.

– Откуда ты знаешь? – София подумала о ботанике Мартине и его опытах с почвой: надо будет изловчиться и прихватить для него образец. – Может, жители Папских государств приняли ее за древнюю, потому что она так чудовищно выглядит?

– Ну-у… не исключено. – Розмари мотнула головой. – Как по мне, кто бы ее ни создал, человек или Господь, это все равно сплошное надругательство над естеством!

– Согласен, – отозвался Эррол и направил коня вперед.

– А я думаю, тут довольно красиво, – пробормотала София.

Про себя она уже прикидывала вероятности. Каково-то приходилось климу – быть одновременно искусственным и живым? Разумным и неразумным?.. Быть может, люди этой эпохи сумели ко всему приспособиться. Точно так же, как в Передовой эпохе с ее ледниками и страшными морозами придумали греющуюся почву.

Путники углубились в лес уже ярдов на двести, когда Розмари их остановила.

– Посмотрите назад, – сказала она. – Видите? Они стоят у границы.

Златопрут осторожно развернула коня на узкой тропинке, избегая плакучих ветвей шипоносцев. София различила вдалеке золотой блеск. Один из преследователей что-то кричал в чащу, резко и громко.

– Что он говорит? – спросила София.

– Он полагает, что мы – колдуны, живущие в Темной эпохе. Желает нам скорейшей встречи с нашим творцом, – криво улыбнулся Эррол. – Выдает желаемое за действительное!.. Но раз уж мы на самом деле не колдуны, позволительно задать вопрос! Допустим, какое-то время мы сможем безбедно двигаться на восток… Вот только где пути в Авзентинию? Как мы собираемся их искать?

– Одна идея у меня была, – сказала София. – Карта, помнится, посылала меня в Лабиринт Заемных Воспоминаний…

– Угу, – ответил Эррол. – Ценнейший совет!

Она улыбнулась:

– Если на то пошло, я не единожды видела и дорогу на восток, в Муртию, и путь в Авзентинию. Я десятки раз там проходила… В карте Кабезы де Кабры.

– И думаешь, что могла бы нас провести? Несмотря даже на то, что сейчас мы в другой эпохе?

– Совершенно верно. Я чувствую, в каком именно месте мы находимся.

София представила борющиеся эпохи в виде сопряженных слоев карты памяти. Вообразила себя внутри металлической карты Темной эпохи. Всмотрелась сквозь рукотворный пейзаж в глиняный слой, лежавший внизу.

– Отлично, репеёк, – сказал Эррол. – Я буду пока держать на восток. Предупреди меня, когда придет пора менять направление!

Тени мало-помалу становились длиннее. Путники медленно продвигались вперед, выбирая прогалины в зарослях шипоносцев. С неба все так же палило солнце, но в лесу было прохладно. Тихий шорох листвы и временами жужжание черных жучков навевали обманчивое спокойствие.

София ждала, что вот-вот налетят четырехкрылы. Она при любой возможности наблюдала за небом, но монстры не появлялись. Ища в заемных воспоминаниях Кабезы де Кабры знакомые тропки, какой-то частью сознания она так и этак пыталась осмыслить слова с авзентинийской карты. «А пройдешь – снова сделаешь выбор: отстоять ли мираж?» Под лабиринтом наверняка подразумевалась карта шерифа. Путеводные способности самой Софии выглядели несколько сомнительнее. Но что касалось «миража»… Что имелось в виду и как Софии следовало это защищать – она не имела никакого понятия. Будет ли «мираж» иллюзией безопасности? Кусочком Авзентинии, куда они устремятся? А может, «мираж» уже существовал повсюду кругом: целый клим казался живым, но таковым не являлся. Ну и как прикажете его защищать?

– Стойте, – прошептал Эррол, останавливая коня. Он уже держал в руке меч, вытащенный из ножен.

София вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что там, впереди. И увидела четырехкрыла, лежавшего непосредственно на тропе. Тварь свернулась под корнями шипоносца. С ближайших шипов капала молочная жидкость, ею же был вымазан и клюв четырехкрыла. Чудовище приподняло голову и хрипло прокричало, но не очень громко, вполсилы. Потом сунуло голову под крыло, словно собираясь поспать.

Эррол наблюдал за птицей, не двигаясь с места. Затем медленно повел всех правее, обходя четырехкрыла как можно дальше.

Когда страшилище осталось далеко позади, София обратилась к Златопрут:

– Оно что, отравилось?

– По-моему, просто нализалось допьяна, – ответил Эррол, сдерживая смешок.

– Четырехкрылы гнездятся на шипоносцах, – вставила Розмари. – Колючки не ядовиты для них.

– Значит, оно пило сок дерева, – сказала Вещая.

Кажется, теперь стало понятно, почему внутри Темной эпохи они не слышали криков четырехкрылов. Здесь, у себя дома, где изобиловал млечный сок шипоносцев, твари были постоянно сыты и наполовину пьяны. София снова испытала благоговейный ужас при мысли, что люди оказались способны создать целый мир. Да еще такой самодостаточный! Лес, защищавшийся от чужаков… деревья, что кормили живших на них птиц… почву, дававшую влагу и пропитание деревьям и мхам!

Солнце уже клонилось к горизонту, когда, по прикидкам Софии, они добрались до места, где прежде стояла Муртия. Здесь они взобрались на пригорок, где шипоносцы были невысоки и росли редко. Разглядывая с вершины темный пейзаж, Розмари воскликнула:

– Вон там, видите? Лоскут желтого среди черноты!

– И вон там тоже, – вытянула руку Златопрут.

– Авзентиния еще держится, – с гордостью проговорила Розмари. – Я уверена, она где-то там и только ждет, чтобы мы ее разыскали!

– Скоро стемнеет, – сказал Эррол. – Как-то не тянет протискиваться в потемках среди здешнего держидерева…

– А я золотой глаз с собой принесла! – Розмари вытащила свой трофей из сумки и вскинула над головой. Шар, заключенный в редкую сеточку, испускал яркий желтый свет. – Кроме того, в лесу собственное свечение есть, да вы сами увидите. Я, бывало, устраивала стоянку у границы и замечала, как светится мох.

– Как бы то ни было, – скептически подытожил сокольничий, высылая коня, – лучше двигаться вперед, пока солнце еще не зашло!

Небо окрасилось ярко-оранжевым, потом его стала затягивать лиловая мгла. Мох вокруг в самом деле начал мягко мерцать, словно подсвеченный изнутри.

– Все как ты говорила, Розмари, – заметила Златопрут. – Может, вправду окажется возможно ехать и ночью.

Они выбрались на поляну, где мох под ногами собирался отлогими кочками. Шипоносцы, окружавшие открытое место, клонились внутрь, образуя колючий, мшистый купол, похожий на внутренность часовни. Здесь Эррол резко остановился, и за ним – Златопрут с Розмари. Сокольничий спрыгнул наземь, снял с плеча лук, вытащил зеленую стрелу из колчана.

– Ты осмелился даже сюда явиться за мной! – резко проговорил он, нацеливая стрелу.

Из-за деревьев возникла бледная, слегка светящаяся фигура. Она умоляюще простирала руки:

– В городе предсказаний тебе дан будет выбор…

– Спанто, – ахнула Розмари и перекрестилась: – Не к добру это.

Конь Эррола, оставшийся без седока, испуганно заржал и попятился. Златопрут поймала повод и что-то пробормотала, успокаивая животное.

– Только про выбор мне не рассказывай! – напряженным голосом проговорил Эррол.

– В городе предсказаний тебе дан будет выбор.

Эррол спустил тетиву, всадив зеленую стрелу в самое сердце фантома. Тот съежился, осел и развеялся, словно туман.

– Твоя стрела поразила его, – благоговейно прошептала Розмари. – Я такого в жизни не видела!

– Подойдет любая зеленая ветка, – коротко бросил Эррол.

Он хотел вернуться в седло, но из-за шипоносцев выплыла вторая фигура, худенькая, прямая: Минна Тимс. Лошадь Эррола взвилась на дыбы, завизжала от ужаса, развернулась и бросилась прочь через чащу.

– Нет! – крикнула Златопрут. – Вернись!..

Без предупреждения схватив Софию, она ссадила девочку наземь. Повернула коня и пустилась в погоню, пригибаясь, чтобы не напороться на шипы.

– Златопрут! Спятила?! – Эррол подбежал к краю поляны, пытаясь что-нибудь высмотреть в лесной глубине. Выругался – и, обратившись к призраку Минны, дернул из колчана еще одну ветку.

– Оно приближается, Эррол! – предупредила Розмари и снова перекрестилась, потому что бледная фигура подплывала все ближе.

И вот тут в сознании Софии эхом отдалось сразу несколько голосов. Вспомнился Бостон и слова Минны: «Затеряны, но не утрачены… отсутствуем, но не исчезли». Сказка Эррола об Эдоли и леснике: «образ, что столько лет незримо хранился у нее в сердце…» И гордость в голосе Розмари, озирающей холмы впереди: «Авзентиния еще держится!»

– Стой!!! – закричала она.

И бросилась вперед, оказавшись между Эрролом и фантомом. София поняла наконец, какой мираж должна была защитить: карта говорила о призраке Минны Тимс.

– Что ты творишь? – опуская лук, зло спросил Эррол.

– Она не фантом! – с колотящимся сердцем проговорила София. – Она укажет нам путь!

– Спутнику верь, хоть довериться будет непросто… – ясно и четко прозвучал голос Минны.

– Укажет путь? – требовательно спросил Эррол. – Ты вообще о чем?

– Это же опасно, София! – ужаснулась Розмари. – Про́клятый призрак!

– Да прислушайтесь же вы к ее словам! – настойчиво повторила София. – Она тем же языком говорит, что авзентинийские карты! Она из Авзентинии! Она хочет нас туда отвести!

– Спутнику верь, хоть довериться будет непросто… – повторила Минна.

Эррол не сводил с нее глаз.

– Как такое возможно?

– Не знаю! – сказала София. – Сама ничего не пойму, Эррол, только этот фантом нам никакого зла не желает! – Она взяла сокольничего за руку, заставляя отвести лук. – Знаю, люди говорят, будто призраки уводят нас к забвению… Так если они нас ведут сквозь Темную эпоху в Авзентинию, на то оно и похоже! А на самом деле они только и делают, что подсказывают нам дорогу к картам! К тем самым, которые мы ищем! Тебе надо брата Освина отыскать, мне – родителей…

Эррол молча смотрел на нее.

– Слишком опасно это, София! – непреклонно сказала Розмари.

– Она и есть «мираж», о котором говорила карта, – с мольбой в голосе повторила София. – А до сих пор там все правильно было!

Эррол покачал головой.

– Ну, положим… – Он отступил прочь, засовывая зеленую стрелу обратно в колчан, но зато вытащил меч. – Не верю я ни на грош этому фантому!

Я доверяю тебе… и, надеюсь, правильно делаю!

На краю прогалины появилась Златопрут. Она вела в поводу своего коня.

– Твой напоролся на шипы, – грустно поведала она сокольничему. – Я ничего не могла для него сделать.

– А София тут нас почти убедила, что от призраков никакой беды не будет, – сказала Розмари.

– И совсем я не так говорила, – возразила София. – Я к тому, что они могут быть проводниками, высланными из Авзентинии. Они прямо-таки на языке карт говорят!

– Спутнику верь, хоть довериться будет непросто… – вновь произнесла Минна. Повернулась и заскользила прочь между деревьями.

– Надо следовать за ней, – сказала София.

– Постой! – окликнул Эррол.

– Не буду я ничего ждать, – сказала София. – Она же сейчас скроется!

И устремилась в чащу, туда, где исчезала светлая тень.

40 Призрак Минны

Сенека Младший, философ-стоик Древнего мира, родился в Кордове, там, где позже образовались Папские государства. Сегодня он не слишком популярен у себя на родине, но севернее, в Сокровенных империях, ученые изучают его работы и восхищаются им.

Шадрак Элли. История Нового Запада

2 июля 1892 года, 17 часов 00 минут

София слышала, как Златопрут и Эррол окликали ее по имени. Они попробовали гнаться за ней, но девочка петляла между стволами шипоносцев, и спутники скоро отстали. Все внимание Софии поглотила светящаяся фигура впереди, до прочих звуков ей дела не было.

Фантом Минны двигался быстро. Какая-то сила сдавливала грудь, мешала Софии вольно дышать. Сперва она думала, что всего лишь слишком разволновалась: уж больно хотела, чтобы ее ви́дение авзентинийской карты оказалось верным. Потом до нее дошло. Она до смерти боялась потерять из виду призрачную фигуру. Хотела постоянно следовать за ней, куда бы та ни повела. Лишь бы видеть это любимое лицо, что оборачивалось к ней через каждые несколько шагов – убедиться, что София по-прежнему здесь.

Какой-то частью сознания девочка здраво понимала, что, наверное, подпала под чары фантома. С ней, должно быть, происходило то же, что с братом Эррола, Освином, когда тот бросился за призраком своего коня: он ведь точно так же не обращал внимания, куда его завлекают и кто еще бежит позади… София все это понимала, но другая, и бо́льшая, ее часть только отмахивалась. Она делала то, что хотела, а хотелось ей следовать за Минной. Это было настолько правильно, настолько верно… Знать бы еще почему. Она здраво рассудила, что Минна отведет ее в Авзентинию? Или ей просто хотелось, чтобы так все и вышло?

Она даже перестала четко воспринимать Темную эпоху вокруг, продолжая как следует видеть лишь фантом Минны. Подол длинного платья волочился по мху. Вот она вновь остановилась, глянула через плечо, улыбнулась – до боли знакомо. «Как я могла забыть эту улыбку?» – спрашивала себя София. Она без слов сообщала ей все утешение, всю поддержку, которой девочке так не хватало в минувшие годы. София стала ждать, чтобы Минна обернулась еще, чтобы она улыбнулась. Всякий раз, когда это происходило, девочку заново окатывала теплая волна счастья. Она шагала через мхи все быстрей и быстрей.

Шипоносцы сделались почти невидимыми во тьме. Путь освещали только мох под ногами да фантом впереди. София уже не следила, двигались ли они на восток. Они то шли, то останавливались, и вскоре она перестала улавливать ход времени. После ухода с прогалины Минна не произносила ни слова, но Софии казалось, будто она по-прежнему слышит ее. Не слова – ощущения, мысли… Минна рассказывала, как не хотелось ей покидать Бостон, как она скучала по дочери все время поездки, как изболелось у нее сердце от мысли, что Софии придется нескончаемо ждать ее – год за годом… Но прозвучало и кое-что воодушевляющее. «Теперь я здесь, – говорила она Софии каждой остановкой, каждым поворотом головы. – Где бы я ни скиталась прежде, теперь я здесь. Я с тобой».

Темные холмы становились все круче. Вскоре они выбрались из леса и увидели под собой долину. Минна стояла перед Софией, протянув руки.

«Ты еще не встречалась со страхом», – сказала она, ласково улыбаясь. Ее глаза были полны слез. Она прижала ладонь к сердцу, потом отняла руку – точно так же, как при своем первом появлении в Бостоне. Светящаяся фигура, казалось состоявшая из мятой бумаги, чуть померкла и опять засияла.

«Тебе придется еще чуть-чуть подождать».

И пропала.

– Мама!.. – закричала София, бросаясь вперед.

Она шарила в воздухе, но под руками была пустота.

– Где ты? – звала девочка, а из глаз текли слезы. – Вернись!..

Она озиралась, ожидая появления призрака. Фантом так и не вернулся, зато взгляд Софии упал на долину, раскинувшуюся внизу. Девочка изумленно замерла – и почувствовала, как рассеиваются окутавшие ее чары.

Она стояла на вершине холма. Лесной мох покрывал землю у нее под ногами и на склоне внизу. У подошвы холма пролегла резкая граница между черным мхом и зеленой травой. По ту сторону черты стояли высокие сочные травы в пятнышках диких цветов, тянувшихся к желтому диску луны. Чуть дальше кучками росли ели, кипарисы и сосны. Березы и клены обрамляли земляную дорогу, что вела к каменной стене города. Распахнутые ворота, медные крыши, блестевшие под луной десятками языков белого пламени… Авзентиния!

– Авзентиния, – прошептала София.

И дрожащими руками извлекла из кармана карту.

«Встань за мираж, прошагай же Путями Химеры! Может, себя потеряешь, зато обретешь Авзентинию. Только поднимется вихрь – память старца на помощь зови, тебе это привычно. Отрешись от часов, что досель не имела. Уляжется ветер – тут и поймешь: ничто никогда не терялось».

Она смотрела на город, который так долго хотела найти.

Хорошо видна была граница, где черный мох сходился с зелеными травами Авзентинии. С того самого момента, когда Златопрут объяснила ей природу «старцев»-эпох, София стала подозревать, чего именно потребует от нее карта. Теперь она знала это наверняка.

Птичий крик заставил ее вскинуть глаза. Кружась, Сенека спустился к ней и ненадолго присел на рюкзак. Удар оказался весомым – София чуть не потеряла равновесие.

– Улетай, Сенека! – сказала она через плечо и сразу поняла: сокол не намерен слушаться. – Лети назад! – велела София. – Веди их сюда! Скажи Златопрут, где я нахожусь!

И ринулась вниз с крутизны, быстро перебирая ногами по мягкому мху. Сенека развернул крылья и с силой ударил ими, уходя ввысь. София взяла такой разгон, что теперь задача была остановиться. Ей даже подумалось, что тяжелый рюкзак, чего доброго, так и внесет ее в Авзентинию. Она сбросила лямки с плеч, и спуск сразу замедлился.

Девочка остановилась у самого края Темной эпохи и некоторое время смотрела на грунтовую дорогу, от которой ее отделял всего лишь шаг – и целая эпоха.

– Я готова, – сказала она, переводя дух.

Мощный порыв ветра прошелся по ветвям ближних берез, срывая с них листья, жесткие, как бумага. Ветер ударил в лицо, ударил внезапней и резче, чем она ожидала… и граница Авзентинии прошла сквозь нее. София канула в воспоминания чуждого существа, в память места, на котором стояла.

Она утратила ощущение тела. Если она и продолжала им обладать, то не знала об этом.

Мир окрасился в два цвета: красный и черный. Всюду царила тьма, лишь в небе бушевало алое пламя. Раскаляясь добела, оно припадало к земле, испускало чудовищный рев и вздымало облака пыли. Когда пламя становилось белым, пейзаж на мгновение озарялся: всюду были скалы, непроглядно-черные скалы. Где-то на задворках сознания росло грозное нетерпение: София понимала, что его чувствовала не она сама, но Авзентиния. Нетерпение, беспокойство, желание стать всем, стать ничем, стать чем-то иным… Темная земля, алое пламя, вспышки слепящего света, рев, снова пыльные облака… Это продолжалось дольше, чем казалось возможным. Битва стихий пронизывала все ее существо, и конца ей не было. София стала искрой, мечущейся во тьме, и внутри этой искры поселился ужас: неужели так и будет тянуться всегда?..

«Да забудь ты об этих часах, которых у тебя все равно никогда не было», – напомнила она себе.

Нужно отрешиться от времени, отрешиться настолько полно и бесповоротно, насколько возможно. Так, чтобы не погрязнуть навеки в памяти Авзентинии, чтобы память громадного клима не стерла ее собственную. Ей сделался понятен ужас, испытанный всеми, кто превратился в лакрим. Эти люди отчаянно пытались держаться за свою самость, как утопающие в океане времени – за камень, кажущийся надежным. София понимала: они выбрали неправильный путь. Нужно было отрешиться от самости, отпустить чувство времени. Разжать руки, вцепившиеся в скалу, – и плыть.

И София бросилась вперед, сквозь воспоминания клима. Так, как мчалась вниз по склону, как прежде носилась по бисерной карте. Стоило начать движение – и тьма рассеялась. На смену горящему миру пришел водный. Кругом вздымались и рушились волны. У горизонта висела луна, такая яркая, близкая и громадная, что казалось, ее можно коснуться. Бешеное нетерпение сменилось ощущением цели. Авзентиния созерцала луну, испытывая что-то вроде довольства. Под поверхностью вод еще таился непокой, но в небесах царила безмятежность. София вновь пустилась в плавание, стараясь побыстрее листать воспоминания клима. И вот волны пропали: во все стороны простирался всхолмленный лед, в бледном небе висело негреющее солнце… Время вновь подалось, потекло сквозь пальцы… быстро, еще быстрей… со всей мыслимой скоростью. Ледяная эра все длилась, лишь вспышки солнца свидетельствовали о смене дня и ночи и о том, что время впрямь двигалось.

Нескончаемому льду сопутствовало такое же безразличие. Оно окутало Софию так плотно, что она едва помнила, было ли в ее жизни что-то еще. Вновь поддавшись панике, она бросилась вперед. Неузнаваемый мир, неисповедимые воспоминания внятно угрожали сознанию. Скорей встретить хоть что-нибудь знакомое! Должно же оно наконец появиться!..

Привычный мир возник вокруг так внезапно, словно никуда и не исчезал. София с облегчением перевела дух. Холмы, деревья… птица кружит, спускаясь за валуны… скалы начали рушиться, образуя глубокую трещину, ее постепенно заполняли каменные обломки. Авзентиния наконец покончила с безразличием. Она устраивалась в мире – любопытная, неуверенная, ищущая. София видела, как из семян вырастали деревья, а потом расползались лесами, и лето одевало их листвой, а зима обнажала. Вот возникла дорога… разделилась натрое…

И наконец медленно, усталой походкой прошла женщина. Вся закутанная в белое одеяние, позволявшее видеть только глаза. Некоторое время София наблюдала за ней. Вот она приблизилась… На ресницах женщины запеклась пыль. Она шла дорогой, вдоль которой росли березы.

Двигаясь дальше сквозь воспоминания Авзентинии, София сперва редко встречала путешественников. Потом они замелькали все гуще, превратились в сплошной поток. Молодые и старые, мужчины и женщины – они неизменно поодиночке проходили той же дорогой.

С какой пронзительной любовью взирала на них Авзентиния!..

Что-то коснулось сознания Софии: нечто потянулось к ней, легонько тронуло ниточку, продернутую сквозь ее мысли, словно вытаскивая серебряную ниточку из ковра. Авзентиния пыталась проложить путь сквозь навалившуюся на нее Темную эпоху, выйти из мрака. Она взывала к памяти Софии… и нужное воспоминание явилось. Путь, который София преодолела по ночному лесу, вырвался на свободу, пролег серебряной нитью, памятный до малейших подробностей.

София открыла глаза. Кругом был свет – яркий, слепящий. Тело ощущалось как-то странно, в голове царила необыкновенная легкость, в ушах гудело, в горле саднило. Она попыталась вздохнуть, и легкие отозвались болью. Впрочем, воздух немедля придал ей сил.

София подняла голову. Слепящий свет куда-то подевался, ее окружала полная тьма. Девочка пережила миг ужаса: неужели случилось самое скверное и она превратилась в лакриму? Руки сами собой метнулись к лицу… Нет, знакомые черты на месте. А кромешный мрак оказался темнотой ночи, особенно глухой из-за облаков над головой.

А впереди лежала дорога в Авзентинию, обсаженная березами.

София лежала на земле. Кое-как приподнявшись, она посмотрела назад. Наверх по склону горы, прорезая мох, вилась пыльная дорога, которую Авзентиния создала из ее воспоминаний. Путь сквозь навалившуюся эпоху, безопасная дорога сквозь мрак…

Еще через полчаса снова появился Сенека. С холма спустился Эррол и увидел Софию. Она лежала в траве у края дороги, свернувшись калачиком. Вскрикнув, сокольничий спрыгнул с коня и бросился к ней. За ним подбежали Златопрут и Розмари. Эррол подхватил девочку, боясь самого скверного, но София вздрогнула и открыла глаза.

– Живая, – почему-то хриплым и неверным голосом выговорил он.

– Говорила я вам: ничего с ней не случится, – сказала Златопрут, но и ее голос плохо соответствовал уверенным словам. Вещая припала на колени рядом с Эрролом и Софией: – Мне Авзентиния пообещала, что с ней все будет в порядке.

София проговорила со слабой улыбкой:

– Тут и поймешь: ничто никогда не терялось.

– Ты чудо, София. – Розмари стиснула ее руку. – Ты привела нас в Авзентинию. Восстановила дорогу!

– Ты совершила очень смелый поступок, – сказала Златопрут и неожиданно обняла девочку. – Ты решилась полностью утратить себя, чтобы могла быть обретена Авзентиния.

41 Арест

Большинство жителей Нового Запада склонны считать, что в войне за независимость Нового Акана, случившейся вскоре после Разделения, пролилось достаточно крови: дальнейшие конфликты с соседями им не нужны. Есть, однако, и иные, особо же нигилизмийцы, полагающие, что нация выковывается в горниле войны. Эти люди всемерно готовятся к немирью, чтобы не сказать напрямую, планируют подобный исторический случай.

Шадрак Элли. История Нового Запада

1 июля 1892 года, 6 часов 12 минут

Инспектор Роско Грей никогда не приходил домой на обед. Когда же расследовал сложный случай, зачастую пропускал и ужин. По этой причине в доме соблюдался тщательно выверенный утренний ритуал, не нарушавшийся никогда. Миссис Калькатти накрывала завтрак в столовой и выкладывала возле хозяйского прибора утреннюю газету. Инспектор пил кофе, просматривая газету. Потом появлялась Нетти, зевающая, с папильотками в волосах. Отец и дочь завтракали вдвоем, обсуждая события минувшего дня и строя планы на сегодня.

Утро первого июля началось вразрез с заведенным порядком.

Роско стоял у зеркала, разглаживая узкий черный галстук, когда в дверь спальни постучали.

– Мистер Грей! Простите, мистер Грей, это я, миссис Калькатти! – взволнованно окликнула экономка.

Удивленно нахмурившись, он открыл дверь. Миссис Калькатти все не могла отдышаться после слишком быстрого подъема по лестнице. Она держала в руках газету.

По мнению инспектора Грея, утренние новости сегодня были вполне предсказуемы. Западная партия выиграла выборы. Гордона Бродгёрдла провозгласили новым премьером… Ему понадобилось несколько мгновений для осмысления заголовков:

В первые же часы 1 июля 1892 года Индейские территории и Новый Акан сообща объявили о выходе из федерации. В качестве ответной меры Новый Запад немедленно объявил им войну.

Вскорости затем Гордон Бродгёрдл, новый премьер-министр и лидер главенствующей Западной партии, выступил с победной речью в Бостонской Палате представителей. Он объявил о своем намерении вести Новый Запад к незамедлительному расширению на запад, в оба региона, объявившие о разрыве союзнических отношений. Документ, переданный их представителями и полностью публикуемый на последующих страницах, провозглашает намерение образовать самостоятельное государство. Сепаратисты отказываются поддерживать многие политические движения нового премьера, в особенности его политику закрытия границ. Премьер Бродгёрдл дал незамедлительный ответ, объявив им войну. Указ был принят простым большинством на экстренном заседании парламента. Утром премьер-министр собирается выступить перед Палатой и объявить всеобщую мобилизацию.

Гамалиель Шор, потерпевший поражение кандидат от партии Новых штатов, не скрывает своей озабоченности. «Боюсь, решение нынешней сессии и эта война принесут Новому Западу немало несчастий, – сказал он нашему корреспонденту. – Всему причиной же – наша неверная внешняя политика. Партия Новых штатов по-прежнему стоит за открытие границ и, придя к власти, немедленно сделала бы это. Но в настоящем мы имеем то, что имеем, а будущее внушает мне самые серьезные опасения».

Передовицу сопровождал рисунок художника. Вот Бродгёрдл на трибуне, рядом Пил, прочие партийцы… Инспектор Грей пробежал глазами другие заголовки. Война… разрыв отношений… эмбарго… катастрофический разлив патоки, приведший к гибели горожан… Сколько всего за какие-то шесть часов! Он только тут заметил, что миссис Калькатти по-прежнему стоит напротив него, силясь отдышаться и взволнованно глядя ему в лицо.

– Спасибо, миссис Калькатти, – сказал инспектор. – Новости действительно очень серьезные. Давайте спустимся в столовую.

– Ох, мистер Грей, скажите же мне, что все это значит?

Инспектор покачал головой:

– Трудно сказать. Но вот что я знаю в точности, так это то, что Бродгёрдл – человек решительный, и уж если он встал на какой-то курс, то будет ему следовать до конца. А тут еще такие значимые заявления… Трудно ждать, чтобы он теперь пошел на попятный!

Они уже подходили к лестнице, когда открылась дверь в спальню Нетти. Девушка выплыла наружу, закутанная в бледно-лиловый халат, голова переливалась разноцветной радугой папильоток.

– Папа? – сразу насторожилась она. – Что такое?

– Идем вниз, Нетти. За завтраком расскажу.

Неожиданная серьезность отца встревожила девушку:

– Не тяни, папа!

Грей остановился, положив руку на дубовые перила:

– Новый Запад объявил войну Индейским территориям и Новому Акану.

– Войну?.. – ахнула Нетти и заторопилась следом за отцом и миссис Калькатти в столовую. Сиреневые домашние тапочки прошлепали по ступеням, потом по деревянному полу.

– Да, – сказал инспектор. – Западная партия победила на выборах. Последовало немедленное эмбарго со стороны Объединенных Индий, а Индейские территории тут же объединились с Новым Аканом и вышли из федерации.

Войдя в столовую, Грей с дочерью уселись на привычные места, а миссис Калькатти дрожащими руками разлила им кофе.

– Ко всему прочему, – добавил инспектор, просматривая газету, – политические события, похоже, спровоцировали беспорядки в городской гавани. Кончились они подрывом и разлитием хранилища патоки… хотя как такое вообще могло произойти – за пределами моего понимания!

Открылась дверь. В столовую заглянул мистер Калькатти, взволнованный ничуть не меньше жены. Он определенно ждал появления хозяина. Роско жестом пригласил его войти.

– Присаживайтесь, мистер Калькатти. Миссис Калькатти… Нетти…

– Папа, что же теперь будет?

– Не знаю, – сказал он, покачав головой. – Похоже, придется нам идти на войну. Армия у Нового Запада невелика, значит Бродгёрдлу понадобятся ополченцы из штатских.

Нетти круглыми глазами смотрела на отца:

– И ты воевать пойдешь?

Грей накрыл руку дочери своей.

– Нет, деточка. Я почти уверен, что меня не призовут. Мы с мистером Калькатти, благодарение Судьбам, староваты для ополчения, – сказал он, и домоправитель кивнул. – Если только не станет совсем уж туго, под призыв мы не попадем.

– Совсем туго?.. – эхом откликнулась Нетти. – Ты полагаешь, это возможно?

– Откровенно говоря, с определенностью сказать невозможно. Особенно с таким премьером, как нынешний. Бродгёрдл – экстремист. И меры будет принимать соответствующие.

– Как же он мне не нравится! – вырвалось у Нетти. – Жуткий тип! Жуткий!

Она еще не договорила, когда во входную дверь постучали. Миссис Калькатти сразу встала и пошла открывать. В столовой было слышно, как отворилась дверь, потом долетел женский голос, тихий и напряженный. Еще через мгновение экономка вернулась, сопровождаемая женщиной постарше. Та выглядела очень встревоженной и вела с собой маленького мальчишку в лохмотьях. Грей узнал женщину: это была Сизаль Клэй, экономка Шадрака Элли.

– Мистер Грей, – старательно сохраняя видимость нормальности происходящего, сказала миссис Калькатти. – Тут вас спрашивает некая миссис Сизаль Клэй. Говорит, по срочному делу. Ее привел один из ваших офицеров. Он за дверью стоит.

– Простите, что от завтрака отрываю, инспектор, – заметив на столе газету и чашки, извиняющимся тоном проговорила миссис Клэй. – Особенно в свете нынешних новостей… Боюсь только, тут дело еще более неотложное.

Она замолчала и нервным движением стиснула руки.

– Слушаю вас, – подбодрил женщину инспектор.

– Оно касается премьер-министра Бродгёрдла и… и нашего Тео. Теодора Константина Теккари.

– Что же случилось?

Миссис Клэй набрала полную грудь воздуха:

– Видите ли, инспектор… Тео, вероятно, многовато на себя взял… в общем, он вел независимое расследование убийства премьер-министра Блая.

Грей нахмурился. На его личном горизонте возникло темное облачко очередной неприятности.

– Так вот, он давай разузнавать и очень многое выяснил… Но дело в том… – Миссис Клэй откашлялась. – Дело в том, что для пользы расследования он был не до конца честен с вами. Собственно, это касается и меня.

Брови инспектора сдвинулись еще круче.

– Тео уверен, что вина за убийство ложится полностью на Бродгёрдла, – с усилием продолжала экономка. – Он решил искать улики, доказывающие его причастность. Он назвался чужим именем и более двух недель проработал в офисе у Бродгёрдла. По его словам, много подозрительного обнаружил. А потом… Вчера поздно ночью он был с Уинстоном. – Она указала на оборвыша. – И пошел в офис Бродгёрдла, в какой-то встрече участвовать. Проходит полчаса, Бродгёрдл выходит из парламента и удаляется, а Тео нет как нет! Уинстон всю ночь прождал… – Она собралась с силами и довершила рассказ: – Мы очень тревожимся за него! Как бы с ним чего плохого не случилось в том офисе.

Грей взял в руку часы и пальцем стал постукивать по крышечке. Для тех, кто знал инспектора, это был верный знак предельной обеспокоенности. Миссис Калькатти изумленно моргнула. Мистер Калькатти смотрел на всех по очереди, ничего не понимая. Нетти слушала очень сосредоточенно. Проницательный прищур делал ее саму на себя не похожей.

– То, чем он занимался, крайне опасно, – сказал наконец инспектор. – О какой же улике вы говорили?

– У Тео есть карта. Только не обычная. Она вобрала воспоминания… Она повествует о другом преступлении, связанном с убийством премьера.

– Понятно, – с сомнением отозвался Грей. – А еще какие улики ваш Тео обнаружил и скрыл?

– Ну… – Миссис Клэй залилась пунцовым румянцем. – Если вы имеете в виду балахон и перчатки с места преступления… и тот нож.

Последовала долгая пауза, по ходу которой экономка так и не отважилась поднять глаза на инспектора.

– Что еще за балахон, перчатки и нож? – спросил он с металлом в голосе.

Она вновь вздохнула так глубоко, словно в ледяной пруд нырнуть собиралась. Сунула руку в корзинку, которую принесла с собой, и вытащила белый объемистый сверток. Даже не спрашивая разрешения – боялась, что, если заговорит, сил не хватит продолжить, – она выложила сверток на стол. Развернула белую простыню – и супруги Калькатти ахнули.

Внутри лежали перчатки и балахон, сплошь окровавленные, и при них – короткий нож.

– Вот, – прошептала миссис Клэй.

Она смотрела себе под ноги. А если бы подняла глаза, то увидела бы, что инспектор Грей был не столько рассержен, сколько потрясен и напуган. Думалось ему при этом – и далеко не в первый раз – о том, что люди из самых добрых побуждений умудряются творить несусветные глупости, да по ходу дела еще и серьезные преступления совершают. Он постоянно сталкивался с такими случаями на работе, и они более всего другого приводили его в отчаяние. Вот ловить и закрывать злодеев было легко. Даже приятно. А возиться с преступлениями, которые совершали добрые люди, наворотившие глупых ошибок…

– Вы понимаете, Тео был там! – воскликнула миссис Клэй, непроизвольно хватаясь за руку инспектора. – Он был в комнате вместе мистером Элли и мистером Каунтрименом, когда они обнаружили тело! Но когда прибыли офицеры, он спрятался и унес с собой эти вещи… Он знал, что мистер Элли и мистер Каунтримен ни в чем не виновны, а эти вещи могли быть истолкованы как изобличающие.

– И эти предметы находились все время у вас? – спросил инспектор.

Она кивнула.

– И вы знали, что они были найдены на месте убийства?

Новый кивок…

Вот теперь Грей рассердился. Потому что его расследование шло по ложному пути из-за чьих-то недомысленных попыток скрыть важные улики. Потому что теперь придется арестовывать не только убийц премьера Блая, но и других людей. Он встал.

– Сизаль Клэй, – ровным голосом произнес он. – Вы арестованы за сокрытие улик, имеющих отношение к убийству премьер-министра Блая!

– Арестовывайте сколько угодно, – дрожащим голосом ответила миссис Клэй. – Только, прошу вас, не депортируйте.

– Это, – сказал он, – вполне может произойти по ходу определения степени вашей вины.

Несколько мгновений миссис Клэй молча смотрела на него, потом закрыла руками лицо:

– Инспектор… сжальтесь, прошу вас.

Грей подошел забрать улики.

– Боюсь, у меня нет выбора, – сказал он, и в голосе прозвучала нотка гнева. – Вы сами сознались в том, что сокрыли улики.

– Но я же пришла сказать вам, что Тео угрожает опасность! – возразила миссис Клэй.

– И по ходу дела сознались в преступлении! – Инспектор Грей почти отчаялся что-то ей втолковать. – Улики против Бродгёрдла даже косвенными без натяжки не назовешь, а вот то, что вы и ваш Тео препятствовали правосудию, полностью очевидно. Итак, идемте со мной. Ну вы и дел наворотили, однако.

– С Тео-то что будет? – взорвался Винни. – Его что, никто выручать не собирается?

Между тем Нетти, к немалому изумлению отца, со жгучим вниманием разглядывала жуткие вещдоки убийства. Она тут же подала голос:

– Ну конечно, папа! Ему обязательно нужно помочь!

Грей покачал головой, раздражаясь все больше.

– Деточка, я смогу заняться им лишь после того, как должным образом распоряжусь новыми уликами и засажу под замок миссис Клэй!

– Но помощь ему нужна незамедлительно! – настаивала Нетти.

– Я уверен, он там вовсю продолжает мешаться в наше расследование, – с жаром возразил Грей, – и вскоре благополучно появится, чтобы по-прежнему совать нам палки в колеса! – И обратился к миссис Клэй: – Идемте.

– Папа, арест запросто подождет! А этот парень, Тео, может и не дождаться!

– Генриетта, а я вот понять не могу, тебе-то что до него за дело?

– А все просто! – выдал маленький Винни. – Она по уши втрескалась в этого Тео! Известного также как Чарльз!..

В комнате стало очень тихо. Грей, все еще державший в руках узелок с орудиями убийства, метнул на дочь пронзительный взгляд.

Нетти оглянулась на оборвыша, и тень раздражения мелькнула у нее на лице. Потом… потом она взвилась на ноги и завизжала:

– Чарльз!.. Папа, папа! Мы непременно должны помочь ему!.. – Она схватила отца за руку и попыталась трясти. – Ему там, может быть, опасность грозит! Мы должны спасти его!

– А я про что, – сказал Винни.

– Инспектор, прошу вас, скорее пошлите кого-нибудь в офис этого человека, Бродгёрдла! – умоляла миссис Клэй.

Стоя посреди столовой, инспектор выслушивал пронзительные крики дочери и мольбы незваных гостей и понимал: это утро обещало стать в его жизни одним из наименее вдохновляющих. На счастье Роско Грея, он обладал четкими принципами. Они служили ему опорой, когда все делалось слишком сложным. Вроде как теперь. Перед ним стояла женщина, совершившая тяжкое преступление. Ситуация требовала немедленных действий. Он должен доставить эту особу в участок и приобщить материалы к делу. Осознав, в чем состоит его долг, Грей избавился от неопределенности.

– Хватит! – твердо сказал он, и в комнате воцарилась тишина. – Довольно!

– Папа… – начала Нетти.

– Нет, – перебил он, вскидывая ладонь. – Не лезь в то, что тебя никоим образом не касается, Генриетта. Я веду миссис Клэй в участок и забираю улики. И – да, я отправлю офицеров на поиски злополучного Теодора. Сразу, как только доберусь до участка. Он также находится под подозрением в серьезном нарушении правопорядка, а кроме того, должен быть привлечен в связи с убийством премьер-министра. Поверьте мне, я самым серьезным образом намерен его отыскать!

42 Замок и отмычка

Пришлось принять: если единственным условием, потребным, чтобы занять место в парламенте, явится финансовая достаточность, далеко не все парламентарии будут обладать необходимой квалификацией. Возможно ли ввести и отстоять какие-то ограничения? Возраст, пол, здравость рассудка? На сегодняшний день закон в этом плане большой строгости не проявляет. Среди членов парламента есть женщины, есть и те, чьи возможности ограничены возрастом, увечьем или болезнью: напряженная работа позволяет им всем показать себя успешными политиками. Правда, пока еще ни один ребенок не бросил вызова негласному, но действенному возрастному цензу…

Шадрак Элли. История Нового Запада

1 июля 1892 года, 7 часов 15 минут

Когда закрылась входная дверь, Нетти еще постояла в столовой – кулаки стиснуты, папильотки в волосах дрожат от ярости.

– Это я, значит, лезу! – рассерженно проговорила она. – Ведь так и сказал: лезу!..

Супруги Калькатти были опытными людьми. Они даже не пытались успокаивать и утешать хозяйскую дочь – лишь озабоченно следили за девушкой, ожидая, чтобы ее гнев улегся сам по себе или, может быть, разрешился слезами.

Винни, напротив, усмотрел в ярости Нетти вероятное преимущество и даже возможность приобрести неожиданную союзницу. Маленький хитрец надумал подлить масла в огонь: поглядим, что получится!

– Вижу, никто не собирается выручать Тео, – проговорил он, понурясь. – Ведь так я и думал, что этим все кончится! Хотел я подмогу к нему привести, а вышло, что он последней помощи лишился.

Нетти обратила на него яростный взгляд. На мгновение Винни даже испугался, что ошибся в расчетах.

– Будет ему подмога! – проговорила она таким тоном, что Винни снова малость испугался, на сей раз – ее горячности. – А папа об этом очень, очень глубоко пожалеет! – с горечью продолжала она. – Я сама разыщу Тео!

Девушка стремительно обернулась к мистеру и миссис Калькатти:

– И даже близко не думайте о том, чтобы меня остановить! – Она так же стремительно обернулась к Винни. – А ты мне поможешь!

Винни заморгал:

– Ну… да я с удовольствием!

Нетти глубоко перевела дух и вместо драконьего рыка произнесла уже более человеческим тоном:

– Мне нужно пять минут, переоденусь во что-нибудь более подходящее. Не в папильотках же идти.

Винни кивнул.

Повернувшись, Нетти бросилась наверх. Вытрясла бумажки из волос, быстренько прошлась по ним щеткой, натянула самую неприметную серую юбку, белую рубашку с шестью карманами. Серые носки, крепкие коричневые ботинки… Шесть полезных карманов приняли все необходимое: веревку, лупу, карандаш, сложенную бумагу, перчатки, платок. Все готово! Слегка задыхаясь от спешки, она сбежала вниз по ступеням.

Мистер и миссис Калькатти к тому времени малость пришли в себя и решили действовать объединенным фронтом: вдруг да повезет! Когда Нетти выбежала в столовую, мистер Калькатти напустил на себя суровый вид, а миссис Калькатти сказала:

– Золотко, мне не кажется вполне разумным…

– Простите, но степень разумности меня сейчас волнует меньше всего, – отрезала Нетти. – Кто вел себя этим утром весьма неразумно, так это отец. Вернется – будьте добры, скажите ему, что все мои неразумия суть прямой результат его невероятного, непостижимого и оскорбительного поведения! – И она отвернулась от потрясенных супругов, чтобы повелительно произнести: – Винни!

Тот кивнул, с большим трудом пряча улыбку.

– Мы ушли!

Нетти, вся безукоризненно отглаженная, и Винни – в обносках, грязней самой грязи, – вот такая странная парочка поднялась по ступеням правительственного здания. У входа Винни помедлил.

– Нельзя мне туда идти, – сказал он. – Меня же сразу вон выкинут.

– Нет у них такого права – тебя оттуда выкидывать! – отрезала девушка. – Ты – гражданин Нового Запада ничуть не хуже других! Пусть только попробуют не так на тебя посмотреть, я живо на них управу найду!

Перспектива такой разборки Винни, пожалуй, даже порадовала. Он поспешил следом за девушкой через порог величественного здания, которым столько раз любовался снаружи, но внутри никогда еще не бывал.

К его даже некоторому сожалению, никаких недопониманий не возникло. Они шли коридорами, а на них не обращали внимания. Нынче утром слишком много всего происходило одновременно. Бдительные клерки, которые при обычных обстоятельствах исполнились бы подозрений при виде странноватой парочки посетителей, сегодня их словно не замечали. А может, просто утратили способность чему-либо удивляться. Распад федерации, война, массовые беспорядки, разлив патоки… На таком-то фоне кому какое дело до опрятной девушки и маленького оборванца?

Нетти пригляделась к списку офисов, выгравированному на металлической пластине у входа.

– Нам на самый верх, – пробормотала она. – Ну еще бы!

Винни последовал за Нетти по лестнице, с невольным восхищением поглядывая на высоченный потолок ротонды. Вообще-то, он с изрядным пренебрежением относился к зданию Палаты, верней, к ее обитателям, ибо слишком часто видел нелицеприятную сторону этих людей. Им с видимой легкостью шла в руки власть, а что они с ней делали?..

Он ни единой живой душе, даже Тео, не рассказывал, почему стал ошиваться в окрестностях парламента.

После того как его мать подалась в «институцию», Винни передали в сиротский приют. Там он попытался объяснить начальнику (посредством истошных воплей и попыток ударить левой рукой), что они с мамой здоровы, а посему не было никакой нужды их запирать. В ответ на его протесты начальник язвительно заметил: хочешь отстаивать права – обсуди вопрос со своим парламентским депутатом.

Услышав такое, маленький Винни тотчас перестал вопить и крепко задумался. Решив подойти к делу серьезно, он положил немало трудов, чтобы заручиться помощью девочки постарше: она помогла ему написать письмо и отослать по нужному адресу. Письмо ушло, и Винни стал ждать ответа.

Долгожданный ответ поверг его в полное недоумение.

Благодарим за Ваш запрос. Член парламента господин Рич самым внимательным образом рассматривает суждения и вопросы своих избирателей.

Спасибо Вам за поддержку.

Винни долго хранил плотный, сливочного цвета листок. Его дважды крали, один раз порвали… в итоге он сгорел во время жуткой разборки с главным приютским обидчиком и забиякой по прозвищу Бесенок. Тогда-то, глядя на превращенное в пепел письмо, Винни решил: настала пора бежать из приюта и лично «обсудить вопрос» с мистером Ричем. Сказано – сделано: несколькими днями позже он явился в парламент. Откуда и был изгнан, да еще и получил в ухо всего лишь за то, что осмелился шагнуть через порог.

Зато оказалось, что у ступеней обители власти болтались еще и другие мальчишки. Джефф, Барни, Пит (лохматый коротышка) и Угорь (прозванный так за способность выскальзывать из любой хватки) оказались куда лучшей компанией, чем оставленная в приюте. Винни быстро влился в уличную шайку и тоже, когда удавалось, исполнял мелкие поручения, исходившие из Палаты.

Он как-то подсознательно ожидал, что работавшие в подобном здании станут соответствовать его величию и благородству; большей частью так оно и было. Однако вскоре Винни выяснил – частью по рассказам друзей, частью из собственного невеселого опыта, – что быть величавым не значит быть великим. В общем, через неделю его ребяческая попытка обрести справедливость посредством письма депутату Ричу уже казалась Винни глупейшим поступком всей его жизни.

И вот теперь, поднимаясь по величественной лестнице, он чувствовал, как в некой мере возвращается былое почтительное отношение. Дело было и в самом здании, и в напряженной атмосфере кругом. Винни невольно задавался вопросом: каково это – употреблять власть, которую он некогда приписывал парламентариям?.. Он даже остановился ненадолго, уже занеся грязную босую ногу над красно-лиловой дорожкой на последней ступеньке. А что! Так ли все это невозможно? Люди вокруг него изо всех сил изображали величие, но на самом-то деле… Почему бы и ему однажды не достичь таких же высот? Что тут такого?

Винни улыбнулся. В тот миг он твердо предначертал себе определенный жизненный путь и решился ни под каким видом с него не сворачивать…

– Идешь? – спросила Нетти. – Это нужный этаж!

– Я здесь, – отозвался он. – Прямо за тобой, Генри.

– Не зови меня Генри, – рассеянно поправила Нетти, скользя глазами по именным табличкам у дверей офисов.

Они бок о бок шли коридором. На первом этаже гудел растревоженный улей, но здесь было пусто и тихо. Винни задумался и решил: без сомнения, парламентарии и все их приспешники проводили экстренные междусобойчики, лихорадочно обсуждая, как бы им без потерь выбраться из того безобразия, куда всех вверг Бродгёрдл!

Дверь в офис этого последнего оказалась не заперта, но приемная с ее двумя столами была безлюдна. Нетти и Винни переглянулись.

– И что теперь? – спросил он.

– Мы ищем зацепки, – решительно произнесла Нетти. – Тебе известно, что Тео, во всяком случае, вчера сюда заходил. Теперь надо понять, что произошло дальше. Ты стой на стреме, а я тут огляжусь!

Винни без промедления занял пост возле двери в коридор.

– Нашла что-нибудь? – спросил он почти сразу.

– Нет пока, – ответила Нетти, просматривая завалы бумаг на столе Пила. Подергала ящики, но они оказались заперты. Она перешла к другому столу. Там бумаги были в основном разрисованы каракулями.

– Тут, похоже, Тео трудился, – негромко проговорила девушка. – Впрочем, это ни о чем нам не говорит… – И подняла глаза: – А как по-твоему, куда две другие двери ведут?

– В соседние офисы? – предположил Винни.

Первая дверь оказалась на замке. Вторая отворилась в узкий, застланный ковром коридор. Туда, в свою очередь, выходило еще несколько дверей.

– Эй… – тихо позвала она.

Винни оставил свой пост и прикрыл за собой дверь в приемную.

– Все заперто, – шепотом доложила Нетти. – По крайней мере, эти четыре. – И указала рукой: – Коридор выгибается в ту сторону…

Винни вдруг насторожился:

– Ты это слышала?

– Что?

– Слушай…

Они молча уставились друг на дружку. Очень скоро Винни снова услышал глухие удары, словно кто-то молотил кулаком в дверь. Последовало несколько мгновений тишины – и долетел сдавленный голос:

– Грэйвз, открой наконец! Поговорить надо!..

– Это Тео! – воскликнул Винни.

– Тео! – окликнула девушка. – Это мы! Нетти и Винни!

Снова последовала пауза, потом – быстрый стук.

– Я здесь! Здесь я! В кабинете Бродгёрдла, в чулане.

– Которая дверь?

– Самая первая справа!

Они еще подергали ручку, но все без толку. Конечно, кабинет был заперт.

– Придется вам вскрывать замок, – сказал изнутри Тео. – Или высаживать дверь!

– Там, в приемной, был нож для бумаг. Сбегай за ним! – велела Нетти спутнику.

Винни бросился в приемную и вернулся с ножом для бумаг. Нетти уверенно склонилась над замком. Винни сунул туда же нос, восхищенно наблюдая за ее действиями.

– Ага! – сказала наконец девушка, и сосредоточенное лицо озарилось улыбкой.

Замок щелкнул.

Винни повернул дверную ручку, дверь подалась.

– Ты сделала это, Генри! – вырвалось у него.

– Обширная практика, – отмахнулась она. – И перестань уже называть меня Генри!

Войдя внутрь, они закрыли дверь. Нетти быстро оглядела кабинет. Она не увидела здесь роскоши, которую ожидала. Комната была просторная, на полу добротный ковер, хорошее кожаное кресло… Обои в узкую полоску и плотные, тяжелые занавеси. На письменном столе – ни пятнышка. Отличная ручка, хрустальная чернильница, стопка бумаг и часы. Вот и все.

– Дверь чулана тоже заперта, – сказал изнутри Тео. И добавил, больше про себя: – Очевидно…

– Справимся, – уверенно ответила Нетти и присела перед дверью на корточки.

Она вовсю трудилась над замком, а Винни смотрел в окно. Вдруг мальчик напрягся всем телом: он что-то услышал. Сомнений быть не могло: совсем рядом звучали голоса.

– Нетти, сека! – окликнул он громким шепотом. – Страшная сека! Кто-то идет!

Долетел звук открывающейся двери. Гулкий, безошибочно узнаваемый голос Бродгёрдла отдался эхом в стенах коридора.

– За занавеску! – прошипела Нетти и сама тотчас юркнула за толстое бархатное полотнище. Винни только успел спрятаться за другую – и дверь отворилась.

– Пил! – рявкнул Бродгёрдл. – Почему не заперт мой кабинет?

– Я… я не знаю, сэр. Я с утра его не открывал.

– Вероятно, вы помните, что вчера вечером мы все закрыли на ключ, – с обманчивым спокойствием проговорил Бродгёрдл.

– Мне бесконечно жаль, сэр… Может быть, уборщики дверь прихлопнуть забыли… Я с ними поговорю!

– Да, Пил, уж не забудьте. Прошу вас, офицер!

Нетти вздохнула с грандиозным облегчением. Отец все-таки пришел!.. К сожалению, радость длилась недолго.

– С удовольствием, господин премьер, – прозвучал масленый голос.

Нетти мигом узнала Мэннинга Бэкона. Этого офицера в полицейском департаменте знали как любителя пива и большого специалиста путать улики.

– Этот молодой человек работал в моем офисе, выдавая себя за другого. Он распускал обо мне лживые слухи и крал документы из папок, – жестким тоном проговорил Бродгёрдл. – Какую цель преследовал сей тип, понятия не имею. Возможно, собирался перейти к шантажу. Не удивлюсь, если окажется, что он работает на моих оппонентов.

– Оставьте это мне, господин премьер-министр. Мы во всем разберемся. Уверяю вас, мы в самом скором времени выведем злодея на чистую воду!

Раздался шорох: Бродгёрдл открыл дверь чулана. Тео тут же сгребли мясистые ручищи офицера Бэкона: точь-в-точь окорока, которыми служитель порядка любил закусывать пиво.

Тео понимал, что против троих мужчин шанса у него не было, но попытку прорваться все-таки сделал. Он пнул Бэкона в бедро и нырнул под руку Бродгёрдла. К сожалению, Берти Пил, стоявший возле двери, оказался куда поворотливей. Костлявая рука цепко ухватила беглеца. Подоспел хромающий Бэкон, замкнул браслет наручников на левом запястье Тео, рванул на себя и схватил его правую руку… Тео вздрогнул от боли, но не пожаловался и не издал ни звука.

Бэкон покрепче затянул браслеты. Тео обернулся и увидел Бродгёрдла: тот стоял спокойный и самодовольный, сложив на груди руки.

«Я, наверно, боюсь его ничуть не меньше прежнего, – сказал себе Тео. – Но молчать, как тогда, уж точно не буду».

Ему потребовался весь запас мужества, чтобы посмотреть Бродгёрдлу в глаза.

– Я знаю, кто ты такой, – негромко, с дрожью в голосе проговорил он. – Меня ты, может, и засадишь в тюрьму, но правду не спрячешь! И ты ошибся: я не тот, каким был когда-то. Я был запуган и одинок, мне было некому рассказать, а теперь я сделаю так, чтобы люди все про тебя узнали! Про то, как ты задумал убить Блая! Как ты много лет рабами торговал! Про то, что ты вообще не с Нового Запада. Ты вообще голем, и другие големы, которые с тобой работают, пытали трех беспомощных Вещих! – Его голос окреп, обрел силу. Он громко продолжил: – Когда люди все узнают, у тебя не останется сторонников! Думаешь, бостонцы настолько бесхребетные, чтобы идти на войну ради хитрого работорговца родом из Пустошей?

Бродгёрдл слушал Тео с совершенно непроницаемым видом. Когда же юноша умолк, премьер от души расхохотался.

– Видите, детектив? Похоже, я ошибался, обвиняя этого молодого человека в чем-то достаточно вменяемом, вроде попытки шантажа. Торговля рабами? Убийство премьера?.. Да еще чтобы я кого-то пытал?.. Судьбы благие! Да тут у нас сумасшедший! Его в институт надо отдать, где душевными болезнями занимаются.

Винни, спрятанный за бархатной занавесью, едва вслух не ахнул. Мальчик как мог сжал губы и крепко зажмурился, всем существом сосредоточившись на том, чтобы ни звуком себя не выдать.

– Не берите в голову, господин премьер, – рассмеялся офицер Бэкон. – Уж мы подберем для него правильное местечко.

Бродгёрдл спросил голосом, прямо-таки источавшим сердечную заботу:

– А как продвигается расследование убийства премьер-министра Сирила Блая? Такое чудовищное злодеяние…

– Очень даже неплохо продвигается, господин премьер. Очень даже неплохо! Инспектор Грей лично занимается этим делом. Его у нас считают следователем ужасно неторопливым, но как раз сегодня в участке только и разговоров, что с утра у него настоящий прорыв в деле произошел!

– В самом деле? – с оттенком любопытства поинтересовался Бродгёрдл.

– Болтают про какую-то карту, сделанную из дерева, – хихикнул Бэкон. – Грей, он у нас такой! Нароет, бывало, кучу всякой ерунды, а потом бабах! – и дело раскрыто!

– Ну? Ясно теперь? – вмешался Тео. – Вы с подельниками думали, будто Вещие против вас ничего не могут! А они нашли способ подать весть! Использовали против вас ваши же дым и огонь! Карта свидетельствует, что вы с ними творили! Я сам слышал, как кричала та девушка! Я видел ее! И Грей тоже увидит. Теперь вам всем крышка!

Бэкон уставился на него непонимающим взором:

– Девушка? Кричала?..

– Все так и есть! – свирепо повторил Тео. – Спросите его!

Бродгёрдл некоторое время смотрел на него молча, только усы-сороконожка подергивались на губе.

– Нездоровое воображение порой играет в очень странные игры, – рассудительным тоном проговорил он затем. – А у этого молодого человека, несомненно, фантазия очень богатая.

– Инспектор Грей с вас просто так не слезет! – железным голосом предупредил Тео. – Уж он-то до правды докопается! И придет за вами! Придет!

– Увели бы вы его лучше, офицер Бэкон, – сказал Бродгёрдл.

– Сию минуту, господин премьер! – И офицер потащил Тео к выходу. – Еще раз позвольте поздравить вас с победой на выборах. Празднуйте на здоровьичко!

43 Чистосердечное признание

«Дрек» – термин, попавший к нам из грядущей эпохи. Исходно он означал «мусор». На Новом Западе и в Пустошах, где это слово более всего привилось, дреком называют материальные фрагменты, приблудившиеся, как и сам термин, в нашу эпоху из иных.

Шадрак Элли. История Нового Запада

1 июля 1892 года, 8 часов 17 минут

К тому времени, когда инспектор Грей покончил с бумажным сопровождением ареста Сизаль Клэй и благополучно передал ее в ведение начальника женской тюрьмы, ему казалось, что он уже наслушался исповедей в количестве, вполне достаточном для одного утра. Так вот – он ошибался. Подходя к своему кабинету, он увидел у двери офицера Бэкона, одного из самых своих нелюбимых сотрудников, и с ним молодого человека в наручниках. Инспектор тут же узнал Теодора Константина Теккари.

– Требует личного разговора с вами, сэр, – пояснил офицер Бэкон.

– Инспектор Грей! – в тот же миг окликнули сзади.

Грей повернулся. К нему в обществе Бертрама Пила подходил офицер Кент. Инспектора посетило нехорошее предчувствие, почти такое же, что и раньше утром. Он понял: вот-вот произойдет нечто весьма неприятное.

– Что такое, офицер Кент? – спросил он настороженно.

– Здесь со мной Бертрам Пил, секретарь премьер-министра Бродгёрдла. Он хочет сделать признание!

Брови Грея поползли вверх.

– В самом деле? И в чем же вы хотите признаться? – обратился он к Пилу.

Тот стоял очень напряженно, вытянув руки по швам, тонкие пальцы сжались в кулаки.

Несколько мгновений он рассеянно смотрел в пол, затем поднял голову. Инспектор внутренне ахнул, заметив у него на глазах слезы.

– Я хочу сознаться в преступном умысле и убийстве премьер-министра Сирила Блая.

В коридоре воцарилась потрясенная тишина.

– Нет! – воскликнул Тео. – Не делал он этого! Это Бродгёрдл все спланировал, а его охраннички сделали! Он просто услышал, как я говорил, что, мол, инспектор Грей изобличающие улики нашел. Вот он Пила и послал, чтобы тот подставился!

– Это я сделал, – твердо произнес Пил.

– Да не делал ты ничего! Что у него на тебя есть? Что?.. Не позволяй ему вот так ноги о тебя вытирать, слышишь, Пил?

– Примерно как ты не позволял?.. – тихо проговорил секретарь.

Тео не нашелся с ответом.

Грей молча наблюдал за их перепалкой.

– Вы в самом деле хотите сделать признание, мистер Пил? – спросил он затем.

– Да.

Тео словно впервые рассматривал тощего клерка. Прежде тот был смешон в своем усердии, в поползновениях на значительность, в собачьей верности Бродгёрдлу. Теперь никаких претензий на важность в нем не осталось. Тео увидел перед собой просто человека, слишком долго прожившего под пятой Бродгёрдла. Что удивительно – в его взгляде отражалась даже некая убежденность. Тео невольно спросил себя, что за секрет пытается сохранить Пил. А может быть, он хочет защитить человека?.. Тео хотел потянуться к нему, но не пустили наручники.

– Прости, Пил, – сказал он. – Мне правда жаль, что с тобой так получилось. Если бы я там, в кабинете, всякого-разного не наговорил…

– Не представляю, о чем речь, – тихо ответил Пил. – Что сделано, то сделано, твои слова особого значения не имели… Так или иначе я все равно пришел бы сюда – сознаваться.

Он посмотрел на инспектора:

– Не хотите продолжить?

Грей открыл дверь и пригласил Пила в свой кабинет.

– Отведите Теккари в камеру предварительного заключения, офицер Бэкон. В данный момент у меня нет возможности побеседовать с ним. Я вызову его несколько позже.

Пока офицер Бэкон вел его в Новую тюрьму, Тео не оказывал сопротивления. Он думал про Пила. Он больше не гадал, что или кого пытался защитить секретарь. Тео продумывал шаги, способные изобличить признание Пила как ложное: так, чтобы в центре расследования наконец-то оказался Бродгёрдл. Он думал очень усердно, но покамест решение ускользало.

Идя по тюремному блоку между решетками камер, Тео поглядывал на их обитателей, и на душе делалось все гаже. Здесь находились мужчины из всех слоев общества, но наметанный глаз Тео выделял в них одну общую черту: вялость. Все заключенные находились здесь уже какое-то время и не надеялись выбраться. Некоторые даже головы не поворачивали, когда Бэкон проводил мимо нового арестанта. Те же немногие, кто удостаивал их взглядом, смотрели отсутствующе, без любопытства.

Так что Тео очень скоро прекратил думать про Бродгёрдла и Пила. Первостепенной задачей стало выжить здесь, в этой Новой тюрьме, продержаться, не впав в такую же апатию. Вот о чем голова должна болеть!

– И долго мне сидеть здесь? – спросил он Бэкона.

– Пока твое дело не представят судье, – был удовлетворенный ответ. – До завтра, может – до послезавтра. Когда собраны все материалы, судьи мешкают редко!

– Но Шадрак Элли и Майлз Каунтримен уже сколько недель тут сидят.

– Это потому, что полиция долго собирает улики.

Тео спросил:

– А как насчет адвоката?

Бэкон рассмеялся:

– Если тебе удастся уговорить адвоката взять твое дело, я первый приду тебя поздравлять. Сомневаюсь, однако, что кто-нибудь заинтересуется таким мелким мошенничеством. Много ли на нем заработаешь?

Тео задумался над услышанным:

– Так мне придется самому в суде защищаться?

– Пожалуй, попробовать ты можешь, – передернул плечами офицер. И почти весело добавил: – Дело-то будет пятиминутное, открыли – закрыли.

Остановившись, он завел Тео в пустую камеру и запер дверь.

– Руки! – Тео продел их сквозь прутья. Снимая наручники, Бэкон пригляделся к его правой кисти. – А с этой ты что сделал? Перелицевать пробовал?

– Точно! – И Тео изобразил пальцами пистолет. – Есть у меня такой фокус, когда-нибудь покажу.

– Было бы здорово, только вряд ли мы снова увидимся, – безмятежно проговорил Бэкон. – Люди тут, в Новой тюрьме, частенько, знаешь ли, теряются… Погляди вокруг, – посоветовал он и грузно прислонился к решетке, пристегивая к поясу ключи. – Чай на Новом Западе живем, а здесь продается все, что угодно, в том числе время. Думаешь, почему вся эта публика тут сидит? Просто потому, что они ничего не могут купить… Вот как это работает, малыш, – добавил он дружелюбно.

И удалился, тяжело ступая. Только связка ключей позвякивала на каждом шагу.

Тео стоял посреди камеры. Прикрыв на некоторое время глаза, он постарался привести мысли в порядок. Что делать, как отсюда спастись?.. Покамест выхода не видно.

– Погоди расстраиваться, дружище, – раздался негромкий голос поблизости. – Офицеры видят это местечко лишь с одной стороны. Они не знают и половины всего, что здесь творится!

Тео открыл глаза, повернулся. В соседней камере, положив руки на колени, сидел на койке человек. Телосложением он напоминал самого Тео, значит тоже был выходцем из Пустошей либо из Индейских территорий. Тео сразу бросилось глаза его видимое спокойствие. И еще: человек был на удивление красив. Правда, относилось это только к левой половине лица. Правую сторону – и не только лица, но и тела, всю правую руку – занимал шрам, оставленный ужасным ожогом.

– Ты к чему клонишь? – сухо отозвался Тео. – Хочешь сказать, Новая тюрьма на самом деле сплошное веселье, только полиция об этом не знает?

Человек поднялся на ноги. Вытащил из-под рубашки растрепанную книгу без обложки и сквозь решетку протянул ее Тео.

– Кое-что хорошее здесь действительно есть, – сказал он с мягкой улыбкой. – Книги, например, разрешают.

Тео взял.

– Мы их из камеры в камеру передаем. По часовой стрелке. Там, где ты сейчас, долго никого не было, так что Лягушонок – он по ту сторону от тебя – прямо изголодался по чтению.

И он подбородком указал на другую камеру.

Тео оглянулся. Из-за прутьев на него с несчастным видом смотрел коренастый мужик.

«Ничего себе Лягушонок! Целая лягушка-бык».

– Так что ты уж, пожалуйста, читай побыстрее, – сказал обожженный. – Потом ему передашь.

Тео посмотрел на книгу, которую держал. «Робинзон Крузо».

– Эту я уже читал.

– Отлично, – сказал человек со шрамом. – Значит, порадуешь соседа. Лягушонок! Это приключенческая история!

Тео пересек крохотную камеру и отдал книгу, заметив, как просветлело лицо Лягушонка.

– Последняя, что я читал, называлась «Король Лир», – пояснил тот. – Такая безнадега, с ума можно сойти!

И, поудобнее устроившись на лежанке, без промедления развернул книгу.

Шрамолицый вновь обратился к Тео:

– А эта тебе как? – И показал ему еще один ободранный томик.

– Лукреций, «О природе вещей», – вслух прочел Тео. – Эту я еще не читал!

– Ну и отлично. – Книга перекочевала из камеры в камеру. – А меня зовут Казанова, – представился сосед.

– Теодор Константин Теккари, – сказал Тео и сжал обожженную руку в своей.

– А-а, как тот писатель, что кучу дрека написал… Я как раз на той неделе Теккерея читал, – задумчиво проговорил Казанова.

Тео криво усмехнулся:

– Я ему, как говорится, даже не однофамилец…

Казанова улыбнулся половиной лица. Тео же почувствовал, как улетучивается недавнее отчаяние; судя по всему, именно эту цель и преследовал Казанова.

– Ты меня удивляешь, – проговорил тот. – Расскажешь потом, как тебе Лукреций! – И добавил, откидываясь на койке: – Меня так он точно заставил иначе на вещи взглянуть.

44 Авзентиния

Жители Папских государств нашли применение не только глазам четырехкрылов, но также их перьям. Черные, с радужным блеском, эти перья очень красивы, но людей в основном привлекает не их внешний вид, а необычайная прочность. Будучи смешаны со строительной глиной, оные перья, гибкие, словно ткань, и прочные, как металл, позволяют возводить стены исключительной прочности.

Фульгенцио Эспаррагоса. История Темной эпохи

2 июля 1892 года, 19 часов 52 минуты

София вновь ехала впереди Златопрут. Если бы Вещая не обнимала ее, поддерживая в седле, она свалилась бы с коня.

– Почти прибыли, репеёк, – встревоженно поглядывая на девочку, сказал Эррол.

С вершины холма в направлении города виднелся странный мерцающий свет. Когда начался спуск, София поняла: впереди был не один большой источник света, а множество маленьких. Там, впереди, мерцали несчетные свечи.

Вдоль улицы за воротами стоял народ Авзентинии. Свечи в руках освещали лица людей. София изумленно оглядывалась. Люди улыбались ей, лица отражали радость, любопытство, ожидание. Вперед выступила женщина с длинными седыми волосами и низко поклонилась Софии.

– Ты, должно быть, странница, не знающая времени, – сказала она. – Как долго мы тебя ждали!

Путники спешились. София пошла вперед, опираясь на руку Златопрут. Авзентинийцы расступались перед ними. София озиралась вокруг, несмотря на крайнюю усталость. Мостовую заливали светом высокие фонари, кругом виднелись витрины закрытых картологических лавочек. Огоньки свечей отражались в каждом стекле. Седовласая женщина провела их к освещенному входу. Деревянная вывеска над ним гласила: АСТРОЛЯБИЯ. Скоро они оказались в просторной общей комнате уютной гостиницы. Выбежал хозяин в переднике и с улыбкой приветствовал гостей.

– Отдохните здесь, – сказала седая. – Я знаю, вы одолели нелегкий путь! – И вновь поклонилась: – Увидимся утром.

Хозяин отвел каждого в его комнату. София стала жадно пить из белого кувшина и не могла оторваться, пока желудок не переполнился. Потом хотела расшнуровать ботинки, но усилие показалось ей чрезмерным. Она едва успела пожалеть, что не сумеет освободиться от них… Лицом вперед рухнула на постель и тотчас заснула.

3 июля 1892 года, 6 часов 37 минут

Эррол обнаружил Златопрут в гостиничном садике. Вещая отдыхала на мягкой травке под цветущей сливой. Во сне с ее волос съехал белый шарф, которым она их обычно повязывала. Рядом валялись смятые перчатки, тоже, несомненно, сдернутые в ночи. Маленькие, босые зеленоватые ножки…

Эррол присел рядом и стал рассматривать лицо Вещей. Под кожей угадывались тонкие, изящные кости. Временами лицо казалось почти совсем человеческим. А вот руки… Эррол пригляделся к тонким зеленоватым пальцам правой руки, замершим в траве в каких-то дюймах от его собственных. Они больше походили на побеги юного дерева. Эрролу не хотелось даже задумываться о том, каким образом она набиралась сил от солнца и земли. Хотелось лишь понять: человек она или кто?..

Златопрут вдруг молча расправила ладошку. Эррол от неожиданности моргнул.

– Ты рассматриваешь мою руку, – сказала она. – Наверно, хочешь узнать, как на ней цветы появляются? – И положила руку, ладонью вверх, ему на колено. – Давай. Разгадывай тайну!

Ее лицо оставалось серьезным, но в голосе звучала улыбка. Эррол бережно взял ее руку в свою. Линии на ладони были белыми на бледно-зеленом. Пальцы по сравнению с его собственными казались хрупкими и удивительно нежными. Эррол приложил большой палец к середине ладони и осторожно нажал. Потом посмотрел ей в глаза. У Вещей начали медленно розоветь скулы…

Эррол только тут понял, что сидел не дыша, и с большим облегчением выдохнул. Он вполне убедился, что Златопрут была человеком.

София нашла на столике у балкона сушеные абрикосы и хлеб и съела все до последней крошки. Потом последовательно стащила с себя одежду и забралась в медную лохань, обнаруженную в углу; рядом лежал кусок мыла и белое сложенное полотенце. Вода, изначально очень горячая, успела остыть до приятно-теплой. София долго отмокала в ней, тщательно отмывая каждый дюйм кожи. Потом завернулась в большое полотенце. Только тогда способность думать как следует начала понемногу к ней возвращаться.

Когда она вышла в сад к Эрролу и Златопрут, эти двое шушукались голова к голове, словно боясь, как бы деревья их не подслушали. Некоторое время София наблюдала издали, дивясь про себя негромкому смеху, звеневшему в устах Златопрут. Очень уж это на нее не похоже! Эррол же касался большим пальцем щеки Вещей, словно пытаясь запечатлеть ее смех.

– София, – поднимаясь, приветствовала девочку Златопрут. – Как твое самочувствие?

– Получше, – ответила София и созналась: – Хотя усталость еще чувствуется!

– Нужно время, чтобы как следует восстановиться, – сказала Вещая и ободряюще пожала ей руку. Потом повела девочку туда, где под деревьями виднелась каменная скамья. – Значит, ты прикоснулась к мыслям старца… Для этого нужна особенная выносливость!

– Ты это так называешь? Прикосновение к мыслям?

– Я тоже никак в этом не разберусь, сколько бы моя фэйри мне ни втолковывала, – проговорил Эррол.

Было похоже, что ущербное понимание весьма мало беспокоило его. Он улыбнулся Златопрут.

Та ответила на улыбку и весело повернулась к Софии:

– Авзентиния прочла твои воспоминания о пробежке через Темную эпоху…

– Удивительное дело, – сказала София. – Кажется, я поняла, как чувствует себя карта, когда ее читают!

– Благодаря тебе Авзентиния нашла путь вовне.

– Но я тоже… я тоже многое видела. Вспоминала… то одно, то другое…

– Память клима сильна и протяженна. Ты успела заглянуть в несколько мгновений, когда Авзентиния прикасалась к твоим мыслям.

– Я это чувствовала. Но там столько всего… – София покачала головой. – Авзентиния говорила с тобой? Прояснилось что-нибудь насчет того, как она оказалась заключена внутри Темной эпохи?

– Да, она говорила со мной, – сказала Златопрут. – Помнишь, ты предположила, что Темная эпоха есть создание человеческого разума? Так вот, Авзентиния это подтвердила. Сравнивать Темную эпоху с настоящим климом – все равно что куклу равнять с живым человеком. Однако в некоторых отношениях она ведет себя словно клим. Этим и объясняется ее расширение. Она была создана ради поддержания природной жизни, это ее единственное предназначение. Более того: если внутри не останется живых существ, Темная эпоха распадется, как дерево, срубленное под корень. Когда-то она была весьма обитаема, там жили люди, животные, растения. А теперь дело повернулось таким образом, что целая эпоха поддерживает лишь один вид жизни.

– Четырехкрылов?

Златопрут покачала головой:

– Нет. Странников – иными словами, лапену. Ради них были созданы четырехкрылы, они служат странникам носителями. Но как ты знаешь, жители Папских государств успешно охотились на огромных птиц и почти всех перебили. Вскоре после Великого Разделения, столкнувшись с Темной эпохой, люди попытались рубить опасные шипоносцы. Четырехкрылы защищали свой дом. Сперва они лишь отбивались, потом стали вылетать все дальше, преследуя недругов. Местные жители истребляли их как только могли, убивая в том числе и носителей лапены. Теряя один дом, странники в попытке выжить искали себе другой – и вскорости находили… Беда в том, что жители Папских государств не так сильны, как четырехкрылы. Они скверно переносят присутствие странников.

– Значит, – спросила София, – если четырехкрылов оставят в покое, зараза переберется обратно?

– Возможно. Только времени на это потребуется немало.

София некоторое время молчала.

– Есть и другая возможность, – сказала Златопрут.

– Золотые цветы, – угадала София.

Вещая кивнула.

– Сгодится любой наш цветок. У меня вот соответствующий моему имени… – Она раскрыла ладонь, показывая желтый венчик маленьких лепестков.

– А здешние жители веками старались окружить себя золотом, – сказал Эррол. – Золотые ткани, золотые цепи, маски из золота… Сколько денег впустую ухлопали!

– Это устаревший способ мышления. Отгораживаться от болезни, вместо того чтобы найти с ней общий язык… Трудно винить за это людей, – проговорила Златопрут.

София улыбнулась.

– Я представила Темную эпоху, всю проросшую златопрутом, – сказала она. – Красиво будет, наверно!

Эррол фыркнул:

– Хоть что-то в этом богомерзком месте будет красивого!

– Только там он, скорее всего, другим вырастет, – задумалась София. – Там же рукотворная почва, она все изменяет!

– Вполне вероятно, – согласилась Златопрут. – Поглядим.

София проследила за тем, как Вещая разбрасывает по земле золотистые лепестки, и сказала:

– Я бы хотела с тобой пойти.

– Тебе надо отдохнуть, – возразил Эррол.

– Она отдохнет, – сказала Златопрут. – А потом все вместе пойдем.

– Люди каждый день умирают от лапены, – запротестовала София.

Эррол и Златопрут ничего не ответили.

София прикусила губу.

– Надо бы поскорей выдвинуться… На что они похожи, Златопрут?

– Странники? – задумалась Вещая. – Ну… Представь себе крохотных мотыльков, сотканных из света.

София попыталась свыкнуться с возможностью существования подобных созданий, для жизнеобеспечения которых кем-то была создана целая эпоха. Пока ее воображение рисовало малюсенькие трепещущие крылья, глаза начали закрываться. Она прислонилась спиной к стволу березы и поплыла куда-то, дыша ровно и глубоко…

45 Спасение

Смело сознаюсь читателю: я путешествовал до границы Темной эпохи и вглядывался в ее глубину. И вот на чем я себя поймал: я гадал, и не с ужасом, но скорей с оптимизмом: какие тайны открыла бы нам эта эпоха, не будь запрещено ее дальнейшее изучение?

Фульгенцио Эспаррагоса. История Темной эпохи

3 июля 1892 года, 12 часов 21 минута

София проснулась в «Астролябии», в своей комнате. Она лежала, закутанная в бледно-зеленое одеяло. Рядом в деревянном кресле сидела Розмари и смотрела наружу сквозь открытые двери балкона. Она держала длинный кусок синей ткани и рассеянно перебирала его пальцами. София некоторое время лежала неподвижно: все было хорошо, шевелиться не хотелось. Розмари казалась задумчивой. Вот она привычным движением откинула назад волосы и заплела их в косу, потом перебросила косу через плечо и стала водить ее кончиком по ладони, словно чертя на коже некие знаки. Затем подняла ткань и растянула перед собой, будто оценивая. София приподнялась и села:

– Что это у тебя?

– Проснулась, – поворачиваясь к ней, заметила Розмари.

– Я, похоже, в саду задремала…

– Да, тебя Эррол сюда принес. – Она все смотрела на синюю ткань у себя на коленях. – Это шелковая плащаница моей матери.

– Я слышала о плащаницах, – сказала София. – Но сама ни разу не видела.

Розмари застенчиво подняла ее:

– Если хочешь, пожалуйста…

София тоже почему-то смутилась:

– А что она делает? Плащаница?

– Когда гладишь шелк, как бы ощущаешь, кем она была.

София перебралась на край постели и взяла ткань в руки. Стоило прикоснуться – и она ощутила присутствие женщины: смешливой, ласковой, дружелюбной. Чем дольше София гладила шелк, тем глубже становилось узнавание. Пожалуй, мать самую чуточку баловала единственное дитя и, как ни возмутительно, совершенно не жалела об этом. А еще она всю жизнь боролась с сомнениями: кому доверять, кому нет. Она была крепка в вере, но доступна для разумного убеждения. Она не боялась смерти, но каждое мгновение своей жизни страшилась, не постигла бы ее ребенка какая тягота или боль.

София вернула шелк, не находя слов: Розмари сочла возможным разделить с нею нечто воистину драгоценное.

– Прямо как карта памяти, – сказала она погодя. – Правда, без конкретных воспоминаний… зато какие мощные чувства!

Розмари кивнула, бережно складывая бесценную ткань.

– Я так благодарна ей, что она все-таки оставила мне плащаницу…

– И она ведь носила ее ради тебя, – сказала София. – Много лет! – Подумала и добавила: – Как жалко, что мы до сих пор ее останков не нашли…

Розмари улыбнулась:

– Найдем. Я даже не сомневаюсь.

И встала:

– Есть хочешь?

София прислушалась к себе:

– Еще как!

– Альба говорит, для тебя – все, что угодно! Это та пожилая женщина, что нас сюда привела… Она член совета Авзентинии и говорит, что город тебе по гроб жизни обязан! – Розмари вновь улыбнулась. – Так что бы ты хотела поесть?

– Да чего угодно!..

Скоро София и Розмари в дружелюбном молчании ели суп с хлебом и сыром. Когда же они дочиста выскребли по тарелке медового пудинга, Розмари предложила прогуляться на границу Темной эпохи – посмотреть, что такое Златопрут там высаживает.

– Но только если ты хорошо себя чувствуешь! – предупредила она.

У Софии не возникло сомнений, идти или не идти. Другое дело, даже переодевание в новую чистую одежду и шнуровка ботинок оказались немалым трудом. Когда они шли улицами Авзентинии, София только и думала о том, как бы поменьше пыхтеть. Люди ей улыбались, приветливо махали руками, благодарили странницу, не знающую времени.

Когда дошли до ворот, Софии все-таки потребовалось отдохнуть в тени каменной стены.

– Может, вернемся? – предложила Розмари. – И как это я не додумалась лошадь для тебя оседлать!

– Да ладно, недалеко осталось идти, – сказала София, выходя на дорогу, которую в полубеспамятстве одолела накануне.

Розмари неохотно последовала за ней.

– Слушай, – сделав несколько шагов, проговорила София. – Скажи мне, пожалуйста, как они тебе показались, когда ты их встретила? – И пояснила, помедлив: – Минна и Бронсон.

Розмари ответила не сразу. Ее шаги тяжело отдавались в утоптанной земле.

– Они показались мне очень добрыми, – сказала она наконец. – Они имели основания опасаться за свою жизнь, но сколько в них было сострадания! Я видела: это коренилось в их взаимной любви. Они очень любили друг друга и, несомненно, тебя тоже… Когда я говорила с твоей мамой, мне делалось настолько легче! – Розмари улыбнулась. – Ты только представь! Она сама сидела за решеткой – и еще ободряла меня! Они были… они и сейчас – чудесные люди! Такой путь одолели, чтобы друга спасти! Это, конечно, не отменит твоей потери, но все, что они делали, было исполнено самоотречения и любви к людям.

София почувствовала, как по щекам потекли слезы. Однако постепенно ее шаги становились все тверже, душа наполнялась энергией. Скоро они поднялись на холм, где Авзентиния внедрилась в Темную эпоху, проложив сквозь нее грунтовую дорогу до самых Папских государств.

Едва взойдя на вершину, София поняла, что сотворила Вещая. Попав в жирную и влажную почву Темной эпохи, ее растения укоренились стремительно и могуче. Они карабкались по стволам шипоносцев и буйно цвели, окутывая золотыми облаками целую полосу леса.

– Красиво-то как! – ахнула София.

– А то! – с гордостью согласилась Розмари. – Они с Эрролом идут впереди по дороге, и всюду, где они побывали, вырастают цветы! – Золотые ветви вплетались в черноту Темной эпохи, насколько хватало глаз. – Вот оно, золотое снадобье! Дивное лекарство от самой жуткой болезни.

Усевшись на макушке холма, они следили, как раскачиваются на ветру пышные соцветия. Отдохнув еще немного, София встала и посмотрела назад, на долину Авзентинии. Теперь она видела то, чего не заметила ночью: дорожку, окружавшую город. Она была вся обсажена елями и кипарисами.

– Розмари! – позвала она, начиная спуск. – Давай вокруг города обойдем!

– Давай лучше вернемся в гостиницу, чтобы ты еще отдохнула, – ответила та.

– Да мы быстро, – настаивала София.

Под деревьями царил удивительный покой. Только птичий щебет временами нарушал тишину. В тени у Софии сразу прибыло сил, они с Розмари продвигались по дорожке неторопливо, но неуклонно. В какой-то момент девочка остановилась, прислонившись к стволу клена, и преисполнилась восхищения миром, сбереженным Авзентинией. Потом ее внимание привлекло что-то белое и блестящее. Птица странной породы? Украшение, изготовленное горожанами и помещенное среди деревьев?..

– Розмари, ты можешь разглядеть, что там такое?

Розмари сошла с дорожки и пропала из виду. София опустилась на землю, прислонилась затылком к стволу. Медленно тянулись минуты… Когда София открыла глаза, Розмари по-прежнему не было. София посмотрела на часы: девушка отсутствовала уже не менее получаса. Вздрогнув, София торопливо поднялась и как могла поспешила туда, где заметила белый силуэт.

– Розмари! – окликнула она, ступая по ковру сосновых иголок. И потом снова, с тревогой: – Розмари, ты где?

Ответа не последовало. Добравшись туда, где из земли торчали извитые корни большого кипариса, София поняла, в чем была причина. Торчащие, выбеленные временем корни образовали что-то вроде клетки, а может, шалашика или беседки. Рядом сидела Розмари.

– София… смотри, куда ты привела меня, – прошептала она.

Веки у нее опухли от слез. Внутри кипарисового шалашика, так, словно кто-то давным-давно нашел там убежище, лежал полускрытый лишайниками человеческий остов. Сухие, хрупкие, выбеленные временем кости.

– Видишь крестик на золотой цепочке? – продолжала Розмари. – Я его сразу узнала… это она.

София опустилась на колени, рассматривая скелет.

– Ты нашла место, где упокоилась твоя мама, – шепнула она.

Розмари кивнула:

– Она пришла сюда, чтобы спрятаться от меня… чтобы меня защитить… – Снова потекли слезы, девушка закрыла руками лицо. – А я ее все равно нашла.

46 Из тюряги

Один предмет дрека, обнаруженный в 1832 году, оказал долговременное влияние на политическую жизнь Нового Запада. Это была книга, написанная в 1900 году. Она рассказывала о великой войне, расколовшей нацию сорока годами ранее. Целых тридцать лет Новый Запад, затаив дыхание, ждал рокового события… Война, естественно, так и не началась. И не начнется – ибо принадлежит иной эпохе.

Шадрак Элли. История Нового Запада

5 июля 1892 года, 8 часов 00 минут

– Тео! Тео!..

Кто-то звал его, но разогнать сновидение оказалось слишком трудно. В этом сне он стоял на коленях у тюремного окошка, глядя, как разрастается снаружи трава: все гуще и гуще, заслоняя последние лучики света… В камере было темно, а без солнца попробуй проснись!

В конце концов Тео все-таки открыл глаза и сразу увидел троих людей у решетчатой двери. Юноша приподнялся и сел. Некая часть его сознания даже сквозь сон узнала один из голосов.

– Шадрак?.. – спросил он неуверенно.

– Да, – был ответ. – Это я.

– Тебя выпустили!.. – Тео вскочил на ноги.

В полутемном коридоре, кроме Шадрака, стояли Майлз, миссис Клэй, Нетти и Винни. Все они смотрели сквозь решетку на Тео. Юноша наконец улыбнулся.

– Как же я рад вас видеть, – сказал он и сам удивился, насколько хрипло прозвучал голос.

Он протянул руки сквозь решетку и крепко обнял Шадрака.

Майлз тоже припал к прутьям с той стороны и потрепал его по плечу:

– А я-то как тебе рад, мальчик мой!

Миссис Клэй, безмолвная от избытка чувств, погладила Тео по руке. Нетти поцеловала его в щеку. Винни, по обыкновению находчивый, дотянулся и обхватил его за пояс. Тео рассмеялся, взлохматил ему волосы и опустился на колени, чтобы обняться как следует.

– Решил не бросать меня одного? Заходи, места тут хватит… – Винни скорбно вздохнул, и Тео, смеясь, добавил: – Погоди, все не так плохо! Вчера мне вынесли приговор: всего-то два месяца в этом курортном местечке. Самую чуточку больше, чем пришлось отсиживать вам… – И он улыбнулся Шадраку с Майлзом. – Вы-то как отсюда свинтили?

– Делу Бертрама Пила дали ход очень быстро, – ответил Шадрак. – Он подписал полное признание, да еще упомянул некоторые подробности, дотоле полиции неизвестные… Все это значительно ускорило расследование. По счастью, суд над миссис Клэй состоялся еще быстрее.

Тео тотчас же нашел ее взглядом:

– Миссис Клэй?

– Я всего лишь скрыла улики, милый. – Она шмыгнула носом. – Это не самое серьезное преступление.

Он тряхнул головой и снова заулыбался:

– А что там с Бродгёрдлом?

– Соскочил. Отвертелся! – с бессильной яростью бросил Майлз.

– Чего и следовало ждать, – спокойно проговорил Тео.

Он предвидел, что Бродгёрдл уж как-нибудь исхитрится повесить убийство на секретаря.

– Сам он, естественно, заявляет, будто ни сном ни духом! – продолжал бушевать Майлз. – Пил вроде как по своей инициативе спелся с големами. Выслужиться хотел! И, тысяча чертей, хоть бы одна улика, доказывающая противоположное.

– Значит, Бродгёрдл так и останется премьер-министром?

Посетители некоторое время молчали. За всех ответил Шадрак:

– Боюсь, что да.

Тео схватился за прутья:

– Бродгёрдл сам голем! Я шрамы у него видел! Это разве не доказательство, что он по уши замешан?

– Нетти и Винни нам рассказали, – медленно проговорил Шадрак. – К сожалению, от этого ничего не меняется.

Тут Тео заметил, что никто из них не смотрит ему в глаза. Они глядели в пол, изучали внутренность камеры… в общем, всячески избегали встречаться с ним взглядами. Тео понял: было еще что-то, о чем они не сообщили ему.

– В чем дело? – прямо спросил он. – Говорите уж!

Шадрак смотрел на него взволнованно, почти с жалостью. Тео и сам невольно занервничал.

– Западная война, затеянная Бродгёрдлом… – начал Шадрак и осекся.

– Ну и?..

Шадрак сделал новый заход:

– У Нового Запада не армия, а одно название. Бродгёрдл объявил мобилизацию, но помимо этого… – Он сглотнул. – В качестве дополнительной меры Бродгёрдл приписал к армии всех зэков Нового Запада. Сегодня утром об этом объявят.

Тео смотрел на него, не вполне понимая, хотя Шадрак вроде выразился с предельной ясностью.

– Приписал? – повторил он.

Майлз ответил с ледяной яростью:

– Заключенных отправляют на войну, Тео.

Юноша промолчал. Винни дотянулся сквозь решетку до руки Тео. Он смотрел снизу вверх, вид у малыша был ужасно потерянный и одинокий. Тео его таким даже не помнил. Он улыбнулся оборвышу:

– Не беспокойся за меня. Думаешь, меня оденут в форму и я буду стоять столбом, пока по мне другие стреляют? Еще чего! Да я сразу ноги сделаю, как только случай подвернется! – Он щелкнул пальцами. – Пшик – и нету меня!

– Да, мы знали, что примерно так ты и скажешь. Только за дезертирство предписана смертная казнь!.. – всхлипнула миссис Клэй и уткнулась в носовой платочек, и так уже мокрый от слез.

Ее бурная реакция оказалась заразной. Нетти подозрительно зашмыгала носом. Майлз отвернулся и несколько раз громко откашлялся.

– Ну, это если поймают, – сказал Тео.

Шадрак хрипло ответил:

– В таком случае ты не сможешь вернуться на Новый Запад.

Тео задумался. Потом снова нашел взглядом мордочку Винни, залитую слезами, и усмехнулся:

– Ладно, значит, ноги делать не буду. Только вы все равно обо мне не волнуйтесь. Не пропаду я там! Да и война кончится, как следует не начавшись.

– Очень на это надеюсь, – сказал Шадрак. – Уж я поспособствую, чем только смогу.

– Так вы останетесь в министерстве? – удивился Тео. – Даже при Бродгёрдле в качестве премьера?

– Бродгёрдл… – скорбно начал Шадрак и снова сглотнул. – Он предложил мне пост в новом правительстве. Что-то на тему того, кем я был в Истинной эпохе… Теперь я – главный военный картограф!

Глаза Тео сузились.

– Похоже, здорово он вам руки выкручивал…

– Вовсе нет, – как-то слишком быстро возразил Шадрак. – Суть в том, что в министерстве я принесу пользы больше, чем в своем домашнем кабинете. И потом, есть еще Вещие… – Он покачал головой. – Карта-линейка показывает нам, что с ними случилось, но где это произошло?.. Я вижу свой долг в том, чтобы отыскать их!

– А о Софии что-нибудь слышно?

– Девятнадцатого июня в Бостонскую гавань заходили пираты. Они известили нас, что немедленно отплывают в Севилью. С тех пор никаких сведений не поступало. Кроме того, Майлз намерен как можно скорее отбыть в Папские государства!

– Может, было бы разумнее дождаться их возвращения?

– Мне трудно принять решение. – Шадрак провел ладонью по лбу. – Я страшно волнуюсь, но все равно не пойму, каким образом Майлз достигнет Севильи, обогнав Каликсту и Барра.

– Вот и я говорю: подождать надо, – тихо вставила миссис Клэй.

– А я решил отплыть при первой возможности, – сказал Майлз, успевший благополучно вернуть себе голос.

– Вот видишь, – глядя на Тео, криво улыбнулся Шадрак. – Никак к общему мнению не придем.

В каменном коридоре отдался пронзительный звук свистка. Все тотчас повернулись в сторону входа, откуда надвигалось несколько тюремных охранников. Камера Тео, расположенная в самом конце коридора, была дальше всех от того места, где стоял охранник. Тот еще раз дунул в свисток и развернул лист бумаги.

– Заключенные первого отделения – внимание!

Он сделал паузу. За всеми пятьюдесятью решетчатыми дверьми камер первого отделения послышались шорохи, звяканье, жалобы вполголоса, грубые комментарии…

– Страна призывает вас сослужить службу, – снова заговорил охранник. – Во исполнение распоряжения премьер-министра Бродгёрдла вы покинете нынешнее место заключения и будете переведены к Кемп-Монекан, где пройдете военное обучение. Заключенные, признанные негодными к строевой службе, поступают в ведение министра обороны и получают новое назначение. А теперь всем заключенным просунуть руки сквозь решетки наружу и держать их на виду! Сейчас вы будете выведены из камер.

Конец речи потонул в сплошном гомоне. Обитатели камер так громко выражали возмущение, что Тео едва расслышал прощальные слова друзей. Всюду кругом зэки что-то выкрикивали, трясли прутья, задирали охранников… Те, будто не слыша, невозмутимо шагали вдоль коридора. Надевали наручники на покорно подставленные руки. В случае непокорства пускали в ход дубинки.

– Счастливо тебе, Тео, – сказал Шадрак, в последний раз обнимая юношу сквозь решетку. – Мы сделаем все, чтобы вытащить тебя из этой передряги!

Тео кивнул.

– За меня не волнуйтесь, – повторил он. – Я-то буду в порядке. Вы тучегонителей разыщите! И Софию!

Шадрак кивнул и отвернулся, расстроенный.

Майлз дотянулся и сгреб Тео в медвежьи объятия.

– Ты молодец. Держишься. Здорово всех нас поддержал! – шепнул он юноше на ухо. – Такую нервуху, как у тебя, еще поискать! Горжусь тобой, друг мой.

Он грубовато похлопал Тео по спине и отстранился, размазывая кулаком слезы.

Охранники приближались быстрей, чем рассчитывал Тео. Они одолели уже полкоридора, причем шум только усиливался.

– Прощай, милый мальчик, – сквозь слезы выговорила миссис Клэй. Прижалась к Тео и не смогла сдержать рыданий. – Прости, прости меня, – повторяла она. – Ты такой смелый… а я просто не могу… – И крепко стиснула его руки. – Ты уж побереги себя там.

Нетти, по обыкновению быстро сменившая слезы на возмущение, тоже обняла Тео и пожала ему руку.

– Спасибо, что пришла навестить, – сказал он с кривой улыбкой. – Даже не посмотрела на то, что я тебе про себя типа соврал.

– За это я тебя еще не простила, – чопорно ответила Нетти. – Так что давай возвращайся скорей: с тебя причитается!

Тео взял ее за руку.

– Ты ведь не бросишь расследование? – спросил он вполголоса.

– Конечно не брошу, – шепнула она в ответ.

– Тогда тебе следует кое-что знать про Бродгёрдла. Слышала, что я орал у него в кабинете?

– Слышала. И помню каждое слово!

– Его настоящее имя – Уилки Грэйвз, Уилки Могила. Вдруг это поможет…

Ее глаза сузились.

– Мог бы и пораньше сказать, – прошипела она.

Тео улыбнулся:

– Поосторожнее с ним. Он еще опасней, чем выглядит!

Он присел на корточки, думая попрощаться с Винни, но малыш почему-то не захотел подходить. Стоял в нескольких футах, с нескрываемым ужасом глядя на охранников и на бушующих зэков.

– Эй, Винни! – окликнул Тео и потянулся к нему. – Иди-ка сюда, обнимемся на прощание.

Винни неохотно приблизился:

– Не хочу я прощаться.

– Я знаю. Только в любом деле всегда есть что-то хорошее. Например, уже то, что увозят меня, а не тебя. Не хотелось бы, чтобы ты оказался посреди Индейских территорий с пистолетом в руке!

Винни покачал головой, мрачно посмотрел на Тео… и вдруг разревелся.

– Мне так жаль, – выговорил он, глотая слезы. – Я должен был раньше туда подоспеть. Я сам должен был в кабинет к нему влезть… Я сам не знаю, почему этого не сделал! Глупо-то как вышло… глупо… Прости меня, Тео!

У Тео болезненно перехватило горло. Винни грязной ручонкой размазывал слезы отчаяния и горя. Тео внезапно озарило: он увидел, насколько этот мальчонка похож на него самого. И не только оттого, что жил своим умом и сам о себе заботился; эти обстоятельства делали его старше в собственных глазах. Винни тоже верил, что ему под силу отвратить все зло этого мира, а значит должен был жить с тем, чего отвратить не смог. Где ему было понять, что огромное и страшное зло сожрет его с потрохами и не заметит!

«А я ведь был еще меньше, чем он теперь. Я вообще ничего сделать не мог. Мне точно так же не по силам было прекратить работорговлю Могилы, как Винни – остановить нынешнюю войну…» У Тео сердце защемило: он вспомнил, какой пыткой обернулся ему тогдашний моральный груз. Потом накатила жалость – и к себе тогдашнему, и к маленькому Винни, стоявшему перед ним. Если бы в те времена кто-то мог сказать малышу Тео: «Ты ни в чем не виноват. Прости себя».

– Вот что, слушай сюда, – сказал Тео, притягивая к себе Винни таким образом, чтобы никто другой не подслушал. – Твоей вины тут никакой, понял? Я бы так или иначе все равно здесь оказался. Дошло? – Винни кивнул, но глаз все не поднимал. – Винни, посмотри на меня! – Мальчик неохотно послушался. – Даже если бы ты каждый день, в каждый момент своей жизни делал только хорошее, плохие вещи случались бы все равно!

– Творить добро недостаточно, – грустно подтвердил Винни.

– А вот и нет. Достаточно! Это я и пытаюсь тебе внушить! Главное не результат, а то, что ты его творишь! – И он сжал руку Винни. – Дошло?

Винни шмыгнул носом:

– Дошло.

– Я хочу тебя попросить: присмотри за ними для меня, хорошо? Миссис Клэй у нас путаница ходячая. Шадрак с Майлзом будут спорить до хрипоты о том, как поступить, и в итоге ничего не сделают. Так вот, ты давай им советы, которые я бы дал, если бы там был! Сумеешь когда надо мозги им вправлять? – Винни вновь уставился в землю, потом коротко кивнул. – Ну и отлично! – Тео еще раз обнял мальчишку, разжал руки и подмигнул: – Все, брысь отсюда! И держись подальше от неприятностей!

Тем временем охранники достигли полутемного конца коридора и обратили внимание на посетителей.

– Вам нельзя здесь оставаться, – рявкнул один. – После восьми часов не дозволено никаких посещений!

– Мы уже уходим, – ответил Шадрак. Обнял за плечи безутешную миссис Клэй и пошел к выходу.

За ним потянулись остальные.

Тео проводил их взглядом. Грустная маленькая процессия держалась середины коридора, уклоняясь от матерящихся зэков. Тео вздохнул. Когда Винни с порога оглянулся и помахал ему, он ощутил острый укол печали. Решительно сглотнул – и просунул руки сквозь решетку.

– Теодор Константин Теккари? – пролаял охранник.

– Да.

– С этого момента вы приписаны к Вооруженным силам Нового Запада. Два месяца заключения, предусмотренные вашим приговором, будут считаться оконченными, когда завершится развертывание вашей части, либо, если это произойдет ранее двух месяцев, по истечении календарного срока. – И он обернулся к другому охраннику: – Браслеты!

Наручники защелкнулись на запястьях у Тео.

Охранники отперли дверь.

Эпилог Предложенное путешествие

СЕВИЛЬЯ: Калле Абадес, Либрерия дель Сабио. Книжный магазин, названный в честь Альфонсо Премудрого, специализируется на подробных картах Папских государств. Здесь вы вряд ли во множестве найдете карты других эпох, могущие быть полезными в дальнем пути, зато наверняка в изобилии отыщете карты для местных разъездов и паломничеств.

Невиль Чиппинг. Где купить карту: справочник по всем (известным) эпохам

15 июля 1892 года, 12 часов 00 минут

Севилья разительно изменилась… В самые первые дни после того, как эпидемия прекратилась, никто не мог поверить в спасение. Людям казалось: чудовищная болезнь лишь взяла передышку перед тем, как навалиться на них уже как следует. Однако миновала неделя, и к людям мало-помалу стала возвращаться надежда. Неужели после стольких десятилетий моровое поветрие начало отступать и рассеиваться?..

Постепенно надежда сменилась настоящим облегчением, а оно переросло в сущий восторг.

Недели сменяли одна другую – Севилья превращалась из запуганного города, прячущегося за закрытыми ставнями, в живой, жизнерадостный и веселый. Из комка пересохшей земли – в зеленый побег. Двери здесь больше не запирались, купцы заново открыли лавки, на улицах раздавался цокот копыт, играли дети, в Божьих храмах слышалась музыка.

Большинство жителей никакого понятия не имело о том, что остановило лапену. А вот София, ехавшая бок о бок с Эрролом и Златопрут, знала в точности, что случилось. Время от времени она находила взглядом Сенеку, вившегося высоко над их головой, и тогда накатывало нежданное ощущение счастья, ведь и она сыграла в избавлении кое-какую роль! Приходилось напоминать себе, на какой риск она при этом пошла и как отдала все силы до капли. Рядом с друзьями так легко было забыть долгое путешествие сквозь Темную эпоху и запредельный ужас, пережитый при общении с климом.

Время, проведенное в Авзентинии, несомненно пошло ей на пользу. Пока София медленно восстанавливала силы, спасенная эпоха столь же медленно приходила в себя после длительной изоляции, а Папские государства пытались изжить остаточные последствия заразы. Когда в Авзентинию по дороге, проложенной сквозь Темную эпоху, прибыл первый путник и спросил карту для поиска чего-то утраченного, в городе начался праздник.

В те дни София часто разговаривала с Альбой. Она рассказывала старой женщине о своем путешествии и, в частности, поведала ей о призраке Минны.

– Чего я так и не поняла, так это откуда приходили фантомы, – сказала София. – Сначала я даже пугалась, однако после уверилась, что видения являлись отсюда, из Авзентинии. Но каким образом такое возможно?

Альба ненадолго задумалась:

– Ты права: она действительно приходила из Авзентинии. Позволь спросить тебя… Если бы ты прибыла сюда в поисках чего-то утраченного, что это было бы?

– Мои мама с папой, – без колебаний ответила София.

– А Эррол что здесь искал бы?

София чуть помедлила:

– Своего брата, я думаю.

Альба кивнула:

– Вы стали бы спрашивать карты, чтобы найти этих людей. И по сути, карты, способные вас к ним привести, уже существуют. Они существовали всегда. Они ждут вас здесь, и так было от века. Но пока Авзентиния была заперта внутри Темной эпохи, к городу не могла приблизиться ни одна живая душа. Та путеводная сила, что пишет авзентинийские карты, должна была как-то дотянуться до вас. Разыскать вас и повести за собой.

София молча раздумывала над услышанным.

– Можно сказать и так, – добавила Альба, – что видения были ожившими картами. Физическими проявлениями того проводника, что однажды тебя отведет к матери и отцу.

– Так они не погибли? – прошептала София.

– Они отсутствуют, – мягко ответила Альба. – Но насовсем не ушли.

– Означает ли это… Означает ли это, что мое прибытие в Авзентинию стало… вроде подготовки к тому, чтобы отыскать их?

Альба улыбнулась:

– Да. Ты больше не увидишь фантом, потому что дальше тебя поведет карта. Я лишь ждала подходящего момента… – Женщина торжественно погрузила руку в складки плаща. – Вот она!

На ладонь Софии лег свиток, перевязанный белой ленточкой.

– А эту карту ты однажды передашь другому… – И Альба вручила Софии небольшой кожаный кошелек, затянутый синим шнурком. – Твоя карта подскажет тебе, когда придет час.

София взяла то и другое. Она смотрела на свиток и никак не могла решиться развязать белую тесемку. У нее дрожали руки.

– Я знаю, девочка, ты очень долго ждала, – негромко проговорила Альба. – Я оставлю тебя: читай с миром.

Теперь, сидя в седле, София время от времени поглаживала свиток и кошелек, спрятанные в карман. Что интересно, в кисете обнаружился вовсе не свиток из бумаги или другого подходящего материала, а всего лишь горстка красных камешков, которые Златопрут назвала гранатами. Карта, предназначенная самой Софии, ничуть не меньше повергала в недоумение. Большую часть легенды вообще невозможно оказалось понять. Зато начало оказалось вполне знакомым. И путь указывало самый определенный.

Затеряны, но не утрачены… отсутствуем, но не исчезли… незримы, но подаем голос… Разыщи нас, пока мы еще дышим.

Оставь мои последние слова в Замке Истины: они достигнут тебя иным путем. Когда вернешься в Город Лишений, тебя будет ждать человек, что следит за временем по двум часам, а сам следует третьим. Прими предложенное путешествие и не жалей о тех, кого покинула, ибо сокольничий и процветшая рука пребудут с тобой. Путь предстоит неблизкий, но они сопроводят тебя к тем, кто подгоняет время. Пара пистолетов и меч – вот надежные спутники…

На сегодняшний день София предпочитала попросту радоваться, что странствует по-прежнему вместе с Эрролом и Златопрут. Ей совсем не хотелось расставаться с ними. Эррол тоже получил свою карту, столь же непостижимую, как та, что досталась Софии. Впрочем, он безоговорочно верил, что она приведет его к брату.

Увы, не все пути вели в одном направлении. Розмари, обретя то, что так долго искала, повезла останки своей матери в освященную землю. Доехав с друзьями до Севильи, она с ними распрощалась.

На подступах к порту сердце Софии так и взлетело. Сколько кораблей! Сущий лес мачт! Не радоваться было невозможно, ведь совсем скоро она поедет домой!

– А я говорю, прежде, чем разыскивать наш корабль, необходимо раздобыть что-нибудь на обед, – спрыгивая с коня, заявил Эррол. – Моя фэйри может сколько угодно довольствоваться воздухом, водой и солнечным светом, но нам с тобой, София, нужно что-нибудь посущественней!

Он накрыл ладонью затянутую в перчатку руку Златопрут и сдержанно улыбнулся.

– Как насчет хлеба с изюмом? – спросила София, позволяя сокольничему снять себя с седла. – Помнишь улицу, где ты меня нашел? Там живет кое-кто, кого я не отказалась бы поблагодарить.

– Отлично. Значит, хлеб с изюмом. – Эррол задумался, куда-то посмотрел и вдруг строго спросил: – Чем могу быть полезен?

София, обернувшись, тоже пригляделась к мужчине, стоявшему поблизости. Он был рослый, загорелый практически дочерна, улыбка открывала два ряда ровных белых зубов.

– Это я, – сказал он, – хотел бы быть вам полезным.

– Ричард, – с видимым удовольствием проговорила Златопрут. Тепло улыбнулась незнакомцу, протянула руку в перчатке. – Какая приятная встреча! Меня предупредили о твоем прибытии, и я наконец поняла, в чем был смысл моего весьма необычного путешествия через Атлантику.

– Тебя невозможно застать врасплох, – с легким поклоном ответствовал мужчина. Он говорил по-английски с заметным акцентом, из-за которого с его лица не сходила улыбка. – Но я в любом случае сердечно рад видеть тебя целой и невредимой! А ты, – продолжал он, оборачиваясь к Софии, – должно быть, София Тимс.

Девочка удивленно кивнула:

– Да. А откуда вы знаете?

– Очень приятно познакомиться, – сказал он, пожимая ей руку. – Позволь представиться: капитан Ричард Рен. Меня снабдили твоим описанием. Я уже некоторое время стою на якоре в севильском порту, ожидая твоего появления! – И, привычным движением выудив из кармана часы, он посмотрел на них сквозь янтарную линзу монокля. – Пятнадцать суток и семь часов, чтобы быть точным!

Вновь ослепительно улыбнулся и спрятал часы в карман.

София насторожилась, заметив у него сразу две цепочки от карманных часов.

– Капитан Рен, – с бьющимся сердцем проговорила она.

Фамилия тоже казалась ей знакомой: ее упоминал в своей карте Кабеза де Кабра. Она прозвучала в тот миг, когда Минна и Бронсон готовились перейти мост в Авзентинию.

– Капитан Рен, а кто дал вам мое описание?

– Доверенный человек в Бостоне, очень надежный, – с некоторым удивлением ответил моряк. – Этот человек отправил меня в Севилью на встречу с вами.

Название родного города всколыхнуло воспоминания, имевшие, как ей теперь казалось, отношение к далекому-далекому прошлому.

– Ее звали… Угрызение?

– Так точно. Судя по всему, вам пришлось добираться окольными путями, но, по счастью, ты прибыла наконец.

– Я… но как? – изумилась София и даже мотнула головой. – Ничего не пойму!

Рен от души рассмеялся:

– Все будет объяснено, я вам обещаю. Для начала примите вот это: здесь у меня документ, который вы желали найти. – И капитан Рен вручил Софии пачку свернутых бумаг. – Это копия, снятая мной в Гранаде с одного дневника. Я специально захватил его с собой на эту встречу, так сказать, ради демонстрации добрых намерений. Вскоре вы убедитесь, что там есть несколько страничек и обо мне.

Последние слова он произнес немного сконфуженно, словно не считая себя вполне достойным упоминания в старом дневнике.

София взяла бумаги и уставилась на верхний лист. Вот что там было написано:

Личный Дневник Вильгельмины Тимс.

С оригинала, обнаруженного в Гранадском хранилище.

Копия снята 25 июня 1892 г. Ричардом Реном.

У Софии округлились глаза. Она посмотрела на капитана:

– Дневник!.. Значит, она и про вас написала?

Капитан Рен кивнул:

– Твои мама и папа некоторое время плавали со мной в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Вскорости после этого я получил от них сигнал бедствия. К великому сожалению, сразу несколько причин помешали мне прийти им на выручку. Я смог прибыть лишь теперь, годы спустя, в некоторой надежде, что моя помощь еще не совсем опоздала…

София молча созерцала листы, не в силах поверить, что наконец-то держит в руках написанное Минной.

– Спасибо, – сказала она, снизу вверх глядя на капитана Рена. – Спасибо вам большое.

Он кивнул, лучась удовольствием.

– Всегда к твоим услугам. – Повернулся к Эрролу и вновь слегка поклонился: – И я еще не имел чести быть представленным?..

– Эррол Форсайт из Йорка, – произнес сокольничий, пожимая руку капитану. Сперва он наблюдал за ним с подозрением; постепенно подозрительность улеглась, сменившись осторожным любопытством. – Рад познакомиться с человеком, предложившим помощь родителям Софии, капитан Рен.

– Прошу, зовите меня Ричардом. Весьма, весьма рад знакомству… – Рен указал на гавань: – Осмелюсь предложить вам плавание на одном из этих судов. Мы ведь отправляемся на запад, разыскивать автора этого документа?

И он улыбнулся Софии.

Девочка кивнула, вне себя от восторга.

Рен вновь улыбнулся:

– Вот и отлично. Хотелось бы пригласить вас на борт «Гнездышка», корабля, некогда принимавшего твоих родителей, но по некоторым причинам, о которых я расскажу позже, мне пришлось воспользоваться иным транспортным средством. Впрочем, обещаю, вам все понравится.

И он повел путешественников вдоль причала, прикрывая глаза от солнца большой загорелой рукой.

Солнце, как обычно в Севилье, палило немилосердно. Свет был настолько ярок, что София едва различала разнообразные флаги и паруса, трепетавшие на ветру. Но вот солнечный диск скрылся за особенно высокой мачтой, София заметила флаг – и сердце стукнуло невпопад! Она сместила взгляд ниже в поисках названия корабля. Ну конечно же! «Лебедь»!

Девочка широко улыбнулась.

– Пара пистолетов и меч! – вслух выговорила она. – Действительно, надежнее спутников не бывает!

И тут же понадеялась, отчаянно и внезапно, что на борту окажется Тео. Как здорово было бы увидеться с ним!

– Кажется, я знаю, кто доставит нас на запад! – сказала она и пошла к трапу.

Оглавление

Пролог

Часть I Зацепки

  1 Неофит

  2 Нигилизмийские апокрифы

  3 На борту «Пустельги»

  4 Гадание

  5 Новости с берегов Жуткого моря

  6 «Гнездышко»

  7 Парламентарий Гордон Бродгёрдл

  8 Том двадцать седьмой

  9 Лига Энкефалонских эпох

  10 Угрызение

  11 Затерявшись среди карт

  12 В дрейфе

Часть II Поиски

  13 Болезнь

  14 Хранить тайны

  15 Истина без прикрас

  16 Утрата Блая

  17 Кормило «Истины»

  18 Дорога в Авзентинию

  19 Завоевание Нетти

  20 По могилам

  21 Карантин

  22 Сокольничий и призрак

  23 Сомневаясь в заступнике

  24 Стрелы Эррола

Часть III Испытание

  25 Пропавшие вехи

  26 Исцеление Златопрут

  27 Следуя Знаку

  28 При усах

  29 Путь на восток

  30 Две карты, один год

  31 Странники

  32 Боевые действия

  33 Голосование

  34 Семь крыльев

  35 Ленточки белая и голубая

Часть IV Ответ

  36 Климы

  37 Деревянная карта

  38 Без усов

  39 Темная эпоха

  40 Призрак Минны

  41 Арест

  42 Замок и отмычка

  43 Чистосердечное признание

  44 Авзентиния

  45 Спасение

  46 Из тюряги

  Эпилог Предложенное путешествие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg