«Диверсия Мухи»

Евгений Некрасов Диверсия Мухи

Аннотация

Маша Алентьева по прозвищу Муха едет на каникулы в родной приморский городок. Неизвестные с чулками на головах подстраивают ей автомобильную катастрофу на горной дороге. Попав к ним в руки, Муха оказывается на заброшенной военной базе неизвестно в каком уголке земного шара. Преступники называют ее «сестрой» и, кажется, готовы поделиться своими тайнами. Маша начинает понимать, что ее с кем-то перепутали. И она, кажется, догадывается, с кем. Мухе даже страшно подумать, что с ней будет, когда «братья» поймут – она совсем не та, за кого себя выдаст…

Спорят две рыбки:

Ну, хорошо, допустим, бога нет. Но кто-то же меняет воду в аквариуме!

Тифон ревел не переставая. Даже издалека звук отдавался в зубах, как скрип ластика по стеклу. Говорят, его специально для военных подбирали медики, чтобы спящий человек моментально вскочил.

Убегая подземными лабиринтами, Маша долго слышала бубнящую скороговорку из динамиков:

Приказ личному составу покинуть расположение базы. Повторяю, это приказ. До полного уничтожения базы остается тридцать минут… Двадцать пять минут…

Щелчки и шорохи старой магнитной ленты не могли скрыть настроения офицера, который наговорил эту запись много лет назад: доля иронии, доля скуки – и твердая уверенность в том, что ему никогда не придется взрывать свою базу, кроме как на учениях.

Тем не менее отсчет времени начался, и уже никакая сила не могла его остановить. Через пятнадцать, нет, уже через четырнадцать минут взрывчатка, вмурованная в стены еще до рождения Машиных родителей, поднимет базу на воздух.

Она свернула с дороги и стала подниматься на поросший редким лесом холм. Позади, километрах в полутора, выскакивали из-под земли обитатели базы. Первым бойко трусил брат иерей, по-бабьи вздернув подол своего золотого балахона. Оторвалась. Перепуганным людям сейчас не до погони, да и не знают они, кто нажал кнопку. Двое-трое могут догадываться, а остальные до сих пор считают ее своей. Ну и пускай думают, что сестра Мария погибла при взрыве… Она оставила их без дома и ничуть об этом не жалела.

Глава I СЛУЧАЙНОЕ ЗНАКОМСТВО

К самолету подкатили на «Мерседесе» с включенной мигалкой. Как положено, первым вышел водитель-телохранитель Жора и оглядел окрестности. Правую руку он держал за пазухой и выглядел очень внушительно. Сразу было видно, что человек не под мышкой чешет, а с пистолетом наготове контролирует обстановку. Пассажиры в самолете прилипли носами к иллюминаторам. Жора не спешил, как избалованный славой актер. Медленным шагом он обошел «Мерседес» и распахнул заднюю дверцу. Вниманию публики предстал Дед в генеральском мундире с орденскими ленточками до живота. Он тоже огляделся и, наклонившись к дверце, помог выйти Маше.

Представление удалось. Маше казалось, что на нее смотрит весь аэродром. Сгорая со стыда, она вместе с Дедом поднялась по трапу. Жора прикрывал их с тыла.

Провожающих не пускают в самолеты, но Деда и Жору пустили без разговоров. Еще бы, после такого шоу. Жора, не вынимая руки из-под мышки, обнюхал двоих мужчин, которые достались Маше в попутчики. Одного попросил заменить. При этом рожа у него была не шутейная. Можно сказать, государственная была рожа. К ней хотелось приписать что-нибудь энергичное, как на старых плакатах у Деда в Академии. «Не болтай у телефона! Болтун – находка для шпиона». Или еще решительнее: «Не балуй!» Стюардессы забегали, перешептываясь с пассажирами. После сложного тройного обмена Машу отсадили к девушке лет семнадцати. Еще одно кресло в их ряду пустовало, на нем лежал девушкин плащ. Маша бросила рядом свой.

Дед отверз генеральские уста и осчастливил стюардесс, процедив через губу:

Бла-адарю.

У Маши пылали щеки. Она изо всех сил старалась прикинуться посторонним кустиком.

Я договорился с Николаем Ивановичем, – громко сказал Дед. – В Адлере тебя встретит машина ФСБ и отвезет куда надо.

Доигрывая свою роль, он даже не расцеловался с Машей на прощание, а по-военному откозырял. Пускай думают, что она маленькая, но важная шишка, сотрудница ФСБ или дочь какого-нибудь многозвездного генерала.

Стюардесса показывала на часы. Жору она уже выпроводила.

Муха, а может, передумаешь? – наклонился к Маше Дед. Она быстро клюнула его губами в щеку и шепнула:

Не начинай все сначала. Я уже большая.

Дед ушел, оглядываясь, и сразу взвыли самолетные турбины. Маша смотрела, как «Мерседес», беззвучно сверкая мигалками, катится по сырому от моросящего дождика бетону.

По правде говоря, крутая машина была одолжена вместе с Жорой у начальника Академии. Для внушительности. И про ФСБ Дед ввернул для того же. Чтобы каждый, кому захочется попросить у Маши телефончик, сначала крепко подумал. А что делать, если к внучке пристают!

За прошедшее лето с Машей случились маленькие, но заметные перемены. Как всегда, тут и там прибавилось по два-три сантиметра. Только раньше это означало, что надо покупать новое платье и больше ничего, а теперь лишние сантиметры сделали ее девушкой. Превращение не закончилось. В джинсах или в сарафане Маша оставалась девчонкой, но стоило поприличнее одеться и тронуть брови карандашом, как прямо из воздуха возникал очередной приставала. В четырнадцать лет это скорее несчастье, чем подарок судьбы. От самых нахальных приходилось отбиваться.

Самолет порулил, разбежался и взлетел. Голый ноябрьский лес на краю летного поля отпрыгнул вниз, и деревья превратились в жухлую траву. От резкой перемены высоты заложило уши.

Вот и начались каникулы, – вслух сказала Маша, не чувствуя от этого особенной радости. А все из-за Деда. Он так боялся отпускать внучку одну, так отговаривал, что ей почти расхотелось лететь.

В школе учишься? – удивилась ее попутчица. – А выглядишь…

Мне говорили, – вздохнула Маша. – Давай про что-нибудь другое.

Давай. Ты какую музыку любишь?

«Наутилусов».

Такое старье?! Наверное, после фильма «Брат», – догадалась попутчица.

Нет, – сказала Маша, – фильм я как раз не люблю, там ошибок много. Зачем он патроны гвоздями снаряжал, когда была дробь? Расплавить ее в лепешку и нарубить картечи!

Попутчица выпучила глаза:

О господи! Откуда такие знания в столь юном возрасте?

От Деда и от Сергейчика, это полковник один. Они смотрели – смеялись.

А я думала, ты сама сечешь в оружии, – разочаровалась попутчица. – У меня знакомые ходят в тир, сейчас модно.

И я хожу. Иногда, – сказала Маша и подумала, что два раза – это не «иногда», а скорее «очень мало». Но, с другой стороны, она четыре года играла в пейнтбол. Оружие там духовое, стреляет шариками с краской, зато обстановка боевая. У Деда в Академии все рты поразевали, когда Маша, впервые взяв настоящий пистолет, за пять секунд поразила четыре ростовые мишени.

В иллюминаторе долго мелькала белая муть, потом самолет пробился сквозь облака и хлынуло солнце.

– Дамы и господа, можно расстегнуть ремни, – забормотала в микрофон стюардесса. – Полет проходит на высоте девять тысяч четыреста метров, расчетное время прибытия в Адлер – четырнадцать часов тридцать пять минут. На борту имеются журналы и настольные игры. А теперь вас ждет сюрприз от компании «Краснодарские авиалинии».

Сюрприз оказался бесплатными кепочками. Когда стюардесса, заранее розовея, нахлобучила одну на голову и вышла в проход между креслами, пассажиры замерли.

Название авиакомпании, вышитое лесенкой над козырьком, вблизи смотрелось просто и строго:

Краснодарские

Авиационные

Линии

Но уже в пяти шагах мелкие буквы не читались, и название превращалось в медико-лабораторное:

К

А

Л…

По рядам прокатился шепот, кто-то несмело хихикнул, а потом сразу человек пять невоспитанно заржали.

Стюардесса, конечно, знала о неприличной особенности фирменных головных уборов, но была обязана сделать свою работу. С вымученной улыбкой она пошла по салону, направо и налево предлагая кепки. Пассажиры отворачивались. Некоторые клевали на дармовщину, но тут же прятали взятые кепки и начинали обсуждать, можно ли вывести надпись в химчистке.

А я надену! В этом есть общественный вызов, – сказала попутчица. Покосилась на Машу и перевела, как для маленькой: – Прикольно!

Маша тоже взяла кепку и нахлобучила на голову. Пусть будет общественный вызов.

Спасибо! А то хожу одна, как дура, – шепнула им стюардесса.

Расщедрившись, она отвалила на двоих литровый пакет ананасового сока и кучу кислых карамелек. Маша почувствовала себе заговорщицей, членом тайного ордена шокирующих кепок. Они с попутчицей потягивали сок из трубочек и улыбались. Давно пора было знакомиться, но с этим у Маши вечно возникали проблемы. Казалось бы, уже разговорились, и остается только вставить свое имя. А у нее всегда получалось невпопад.

А генерал тебе кто? – спросила попутчица.

Дедушка.

Он из ФСБ?

Нет, из военной разведки.

Попутчица помолчала и озадаченным тоном ляпнула:

А разве это не одно и то же?

Маленькая разница все-таки есть. Примерно как между волком и волкодавом, – тактично объяснила Маша.

А почему тогда твой дедушка приказал ФСБ прислать за тобой машину? Потому что генерал?

Да нет, он может приказывать только своим, разведчикам. А в сочинском управлении ФСБ у него знакомые.

Так ты к ним летишь?

Нет, мы не такие уж друзья, чтобы в гости навязываться. Просто Дед им помог в свое время, а теперь они обещают помочь. Пришлют машину с водителем и все, даже встречать меня не будут. А лечу я к одноклассникам.

Ничего не понимаю, – призналась попутчица. – Ты в Москве живешь?

В Москве.

А к одноклассникам летишь на юг?

Маша рассказала, что до нынешней осени жила в приморском городке Укрополе. Потом Дед вернулся из американской командировки, затянувшейся на половину жизни. В Укрополь на пенсию его не отпустили, а назначили в Академию разведки передавать опыт молодым офицерам. Вот Дед и перетащил к себе в Москву маму и ее, Машу. Случилось это как-то вдруг, они даже не успели продать дом. Теперь Маша едет в Укрополь протопить печку, чтобы в доме не завелась плесень, дать в газету объявление о продаже, а главное – провести каникулы со своими ребятами.

Кстати, меня Марией зовут, – добавила она. Получилось-то, как всегда, некстати.

Правда?! И я… То есть моя сестра тоже Маша, – обрадовалась попутчица и замолчала, как будто решая, стоит ли выдавать секретную информацию. – Нина, – представилась она. – Нина Самолетова.

Редкая у тебя фамилия, – заметила Маша. – Я знаю тележурналиста Алексея Самолетова и больше никого.

А у тебя?

У меня простая – Алентьева.

Нет, у тебя тоже редкая. Я знаю только… Ой! – Нина, отстранившись, пригляделась к Маше. – Тебе никто не говорил, что ты похожа на Маргариту Алентьеву?

Все время говорят. Лицом в маму, умом в папу. Если честно, уже надоело. Как будто я сама никто.

Нина все приглядывалась, наклонив голову к плечу, и на ее лице ясно читалось: «Не обманешь!»

Скажешь, она твоя мама? Маша кивнула.

А папа – Владимир Пресняков?

Почему? – не поняла Маша.

Ну как же! Дед – генерал, мать – телеведущая, значит, отец тоже должен быть неслабый.

Вот так всегда. Начнешь рассказывать про своих, и получается такой «Граф Монте-Кристо», что никто не верит.

Заметь, я не хвасталась! – вспыхнула Маша. – Ты спросила, я ответила. А отец у меня, к твоему сведению, был разведчиком и погиб на задании.

Нина, розовея, замямлила извинения.

Ничего, я привыкла, – миролюбиво сказала Маша, зная, что попутчица, может быть, поверила, может быть, нет, но в любом случае постарается сочинить «Графа Монте-Кристо» не хуже.

А у меня все обыкновенное, – начала Нина. – Родилась в Москве и живу в Москве. Иногда только съезжу за границу по делам, – не без торжества добавила она и отогнула воротник своего плаща, брошенного на свободное кресло. – Лейбл видишь? Версаче, из Рима привезла… А вот, смотри, кулончик из Парижа.

Кулончик был золотой, в виде крохотной Эйфелевой башни. А Нинины сережки с прозрачными камушками оказались бриллиантовыми, купленными в Лондоне.

Маша спросила, какие дела у Нины за границей.

Международные, – туманно ответила попутчица. – Я работаю в одной организации… Ты все равно не знаешь. Борьба за мир, компьютерные курсы – в общем, все для молодежи.

На дальнейшие расспросы Нина сообщила, что:

а) в Италии нужно бояться русскую мафию, она там давно срослась с местной;

б) во Франции нужно бояться дешевых магазинов «Тати», а если все же угораздит купить в них что-нибудь, то лучше сразу выбрасывать фирменные пакеты. Идти с ними по улице – все равно что написать на лбу: «Я бедная»;

в) в Англии бояться нечего, кроме сырой погоды, но жизнь унылая и дорогая.

Это почти все. Знаменитую Мону Лизу попутчица не видела, хотя, если верить ей, прожила в Париже месяц. Колизей видела, он большой. Проезжала мимо и посмотрела в окно машины. Из лондонских достопримечательностей вспомнила Биг-Бен, Тауэр и Трафальгарскую площадь – прямо по тексту из учебника английского языка.

«Граф Монте-Кристо» получался бледноватым, как старый фильм про колхозную жизнь. Похоже, Нина сама это почувствовала и завела длинную историю о каких-то незнакомых и неинтересных людях. Тут на Машино счастье в сумочке у попутчицы зазвонил телефон. Пока она але-кала, Маша удрала в туалет и с пользой убила время, причесываясь и разглядывая себя в маленькое зеркало над раковиной. Да, уже не девчонка, и с этим ничего не поделаешь. Фарш невозможно провернуть назад.

Когда она вернулась, над кабиной пилотов горело табло: «Не курить. Пристегнуть ремни». Самолет шел на посадку. Опять заложило уши, и вдобавок началась болтанка. Нина с побледневшим лицом откинула голову на спинку кресла. Нехорошо, но Маша тихо порадовалась, что не придется ее слушать, разгадывая, в общем, одну и ту же загадку: врет или не врет?

Пейзаж внизу был солнечный и зеленый, не то что в озябшей ноябрьской Москве. Маша прикинула, что ребята, пожалуй, еще купаются. Не все, но Петька – наверняка, он вырабатывает в себе морской характер. Купальника мама ей не дала из тех же соображений, из которых заставила пристегнуть к плащу теплую подкладку. Но можно поискать старый купальник среди оставленных в доме вещей или одолжить у Наташки.

Попутчица совсем расклеилась. До посадки она просидела молча, вытирая платочком потный лоб, а как только разрешили вставать, первой подскочила к двери. Даже не попрощалась. Еще раз ее заметная кепка мелькнула над толпой в аэропорту, и случайное знакомство оборвалось навсегда.

«Наврала, – окончательно решила Маша. – Увидела генеральскую внучку на черном «мерине» и стала пыжиться».

– Мария? – услышала она.

Раздвигая пассажиров, к ней подходил молодой человек, разворотом плеч и цепким взглядом похожий на Жору.

Маша сняла кепку с неуместной надписью и спрятала в карман плаща. Хватит, поприкалывалась.

Глава II СМЕРТЬ ПОД ПАЛЬМАМИ

Как справедливо заметил кто-то из покорителей Севера (то ли Нансен, то ли Амундсен), к холоду привыкнуть нельзя, его можно только терпеть. После московского нуля с утренней гололедицей шестнадцать градусов в Адлере показались жарой. А когда Маша увидела пальмы у аэропорта, слезы навернулись на глаза. Все-таки она южанка, родилась здесь и выросла.

Знакомый Деда Николай Иванович расщедрился: прислал «Линкольн». Сам он ездил на черной «Волге», а его подчиненный Гриша однажды подвозил Машу с Дедом на «жигуленке». Гриша тогда сказал, что «жигуленок» оперативный, с форсированным мотором: и внимания не привлекает, и может догнать иномарку.

Водитель взял у Маши багажный талончик и пошел за чемоданом, оставив ее на широком заднем диване «Линкольна». Она разобралась, какие кнопки управляют стеклоподъемниками, какие – люком в потолке, и все раскрыла настежь. Воздух чуть заметно пах морем. Маша сама не подозревала, как соскучилась по этому запаху соленой воды и тины, гниющей на горячих береговых камнях.

Совсем рядом в киоске продавались открытки с южными видами. Ей захотелось надписать одну Деду и здесь же, в аэропорту, опустить открытку в ящик, но было боязно оставить незапертую машину. Еще, чего доброго, уведут из-под носа.

Крышка багажника поднялась, заслонив заднее стекло. Ага, водитель вернулся, укладывает ее чемодан. Отпроситься у него на минуточку?…

Водитель сел за руль и, не успела Маша раскрыть рот, рванул с места. Кнопками на своем пульте он позакрывал все окна, извинившись: «Не положено!» Тон у него был самый вежливый, но, кажется, водитель злился, что приходится везти девчонку вместо того, чтобы бороться с преступностью.

«Перебьюсь», – подумала Маша сразу обо всем – и о неотправленной открытке, и о свежем воздухе, который, кстати, не так уж сильно пах морем. Вот в Укрополе другое дело, в Укрополе воздух будет по-настоящему морской, потому что море ближе и машин меньше. Еще два часа, и она дома. Можно подождать, дольше терпела.

Водитель все прибавлял скорость. Пожалуй, так он и за полтора часа домчит до Укрополя. Теплый воздух из кондиционера отдавал малиной – не море, но тоже приятно. Маша расстегнула плащ и задремала, покачиваясь в мягком кожаном нутре «Линкольна». Миллионерская машина. Тоже, наверное, оперативная, чтобы фэ-эсбэшники, прикинувшись крутыми, могли попасть на какую-нибудь встречу уголовных авторитетов.

Разбудил ее скрежет. Железом – по лаку, по блестящей, как облизанная карамелька, дверце. Маша открыла глаза и отшатнулась. В сантиметрах от ее лица за стеклом угрожающе навис бампер огромного грузовика. Он отжимал «Линкольн» на обочину, не то заставляя остановиться, не то сбрасывая с дороги. Это было слишком опасно, чтобы сойти за рядовое хамство.

– Держись! – закричал водитель и ударил по тормозам, пытаясь пропустить грузовик.

Маневр почти удался. Впереди, занимая все ветровое стекло, всплыл высокий серебристый борт – тягач с рефрижератором, лимоны везет или мандарины, сейчас для них сезон. «Линкольн» уже сворачивал влево, чтобы вырваться на свободную полосу, но тут водитель тягача тоже затормозил. Серебристый борт надвинулся, как гора. «Линкольн» несло под него, и Машиному водителю опять пришлось взять вправо.

Бок о бок машины выскочили на пригорок, и стало видно, что впереди у обочины стоит асфальтовый каток. Машин водитель снова попробовал отстать, но тип за рулем тягача был наготове. Он притормозил, вильнув прицепом, и многотонная махина заскрежетала по лакированному боку «Линкольна». Предупреждение было недвусмысленное: «Даже не пытайся оторваться, а то сразу смахну тебя в кювет!»

Вот так, значит. Останавливаться нельзя, а что в таком случае можно? Или на ста километрах в час сбить пяток придорожных столбиков и кувыркнуться с крутого откоса, или на той же скорости вмазаться в каток… Да это же убийство!

Охотились определенно не за Машей, а за «Линкольном» ФСБ, наверное, думая, что в нем едет важный офицер. Но от этого было не легче. Противники Федеральной службы безопасности – не просто уголовники, а государственные преступники, опасные для всей страны. Не так уж важно, кто сидел в кабине тягача, торговцы оружием или чеченские боевики. Они не пощадят случайную свидетельницу, если даже Маша выживет в аварии. Увы, Дедова забота могла стоить внучке жизни. Ведь говорила же она, что сама прекрасно доедет: автобусом до Сочи, оттуда другим до Укрополя – всего одна пересадка…

До катка оставалось километра три – меньше двух минут. Машин водитель выхватил пистолет и начал стрелять по шинам прямо сквозь стекло.

Первые три выстрела оставили крохотные дырочки, после четвертого стекло все сразу пошло трещинами. Водитель выбил его локтем. Колеса у рефрижератора были огромные, два двойных ската только с одной стороны. Ничего заметного с ними не случилось.

Из кабины тягача высунулся человек, похожий на какого-то мультяшечного приятеля Чиполлино: коричневая голова, хохолок ботвы на макушке… Чулок напялил, поняла Маша. Водитель выстрелил навскидку; в воздухе с жужжанием пронеслись осколки разбитого пулей зеркала, а приятель Чиполлино спрятался.

И вдруг тягач вильнул, прицеп заскользил вбок, ударил, и «Линкольн» со скрежетом и звоном разбитого стекла взлетел над дорогой, неумолимо переворачиваясь набок.

Маша вспомнила, что в таких случаях надо закрывать голову руками. Но ведь и держаться чем-то нужно, а то будешь болтаться, как горошина в погремушке. Пока она размышляла, «Линкольн» боком ударился о землю и закувыркался. С шипением выстрелили подушки безопасности у водителя, сразу три. Перекатываясь от дверцы к потолку, от потолка к другой дверце, Маша думала, что это несправедливо: у водителя и ремень безопасности, и подушки, а у пассажира ничего. Надо написать в линкольновую фирму, что так нельзя, почему они о пассажирах не заботятся?!

На третьем кувырке крыша вмялась внутрь, и Машу зажало между опустившимся потолком и сиденьем. Было мягко, и в тесноте даже меньше болтало.

Перевернувшись еще два раза, «Линкольн» встал на колеса. Звякнул о камень осколок стекла, со звоном лопнула какая-то железка, и стало тихо. Маша расслышала частый хруст гравия под ногами. К машине бежали.

С тех пор как ее разбудил скрежет стали по лакированному борту, прошло минуты две. Строить догадки не было времени. Маша твердо знала одно: на них напали хладнокровно и безжалостно. Кто, почему – сейчас не важно, главное, эти люди бежали к ней, и ждать от них добра не приходилось.

В щель между передними сиденьями она видела только безжизненно повисшую руку и штанину водителя. На штанину капало, красные потеки крови впитывались в черную ткань и сами темнели. Вот вам и ремни-подушки. Пристегнутый и обложенный со всех сторон, водитель не смог упасть на бок, и удар смятой крыши разбил ему голову или свернул шею.

Маша просунула руку и зашарила по липким от крови коленям водителя. Где пистолет?! Шаги врагов приближались. Согнувшись в три погибели, она по пояс протиснулась в щель. В сплющенной машине было мало света. Маша не сразу рассмотрела, что пистолет валяется на полу, отлетев под педаль тормоза. Лезть к нему пришлось бы по окровавленным ногам мертвеца, и то неизвестно, удастся ли дотянуться… Удастся! От пистолета вверх, к кобуре водителя, тянулся ремешок. Аккуратный был человек, боялся потерять казенное оружие.

«Линкольн» содрогнулся от удара. Вмятую дверь выбивали, кажется, ломом. Маша засучила рукав и, стиснув зубы, полезла за пазуху водителю. Он был теплый. Ей показалось, что под мокрой рубашкой слабо ударилось сердце. Кобура… Ремешок… Еще раз стукнули ломом. Заскрежетало железо, и в машине стало чуть светлее. Не отвлекаться, тянуть осторожно, чтобы пистолет не зацепился за педаль… Есть! «Макаров», только странный, с черной округлой рукояткой. В тире Академии таких штук сто, две полки в сейфе, и у всех рукоятки желто-коричневые и угловатые.

Дверцу настойчиво ковыряли, уже прямой луч света упал Маше на руку. Заглянут и увидят… Она сунула пистолет в карман плаща. Так и стрелять через карман, чтобы ничего не успели понять. Первому – по ногам, а если не отстанут… Водитель сделал пять выстрелов, осталось три патрона. Поискать запасную обойму? Поздно!

С унылым скрипом отворилась дверца. Маша едва успела вывернуться из щели между сиденьями и втиснуться на свой диванчик. Вмятая крыша не давала сесть и даже как следует приподнять голову. Неплохо бы вылезти, прежде чем стрелять. Хотя условия здесь диктовала не она.

В машину заглядывал приятель Чиполлино с натянутым на голову чулком. Губы и нос у него сплющились, как у негра.

– Жива? – участливо спросил он.

Не ответив, Маша стала выбираться ногами вперед. Приятель Чиполлино тактично придержал ей подол, чтобы не задрался.

Снаружи «Линкольн» напоминал пивную жестянку, побывавшую под каблуком. Сжимая в кармане рукоятку пистолета, Маша облокотилась о багажник. Ноги подкашивались, с правой потерялась туфля, и трава холодила пятку. Она смотрела в чужое, затянутое чулком лицо, пытаясь угадать выражение глаз.

Под темным капроном блеснули зубы. Сорвав с головы чулок, убийца с улыбкой шагнул к Маше:

– Здравствуй, сестра!

Глава III РОДСТВЕННИЧКИ

Бывает, боксеру так дадут по черепу, что он соображает не лучше табуретки, хотя еще стоит на ногах. Это называется состояние грогги. Что-то похожее случилось и с Машей. Не понимая, что делает, она шагнула в раскрытые объятия к типу, который минуту назад ее убивал, и позволила себя расцеловать. Чмок в правую щеку, чмок в левую. У типа было курносое мальчишеское лицо, усыпанное веснушками. Маша сказала бы, что ему не больше пятнадцати.

– Ты как, сестра? Не ушиблась? – забеспокоился новый родственничек. Похоже, он ожидал ответных поцелуев.

Маша мотнула головой, и все в глазах побежало. Она села на зеленую траву, о которой мечтала в Москве.

Рефрижератор скрылся, как видно, сразу после аварии. Теперь на дороге стоял серый «Фольксваген Пассат». Уже на Машиных глазах рядом затормозил «жигуленок». Водитель вышел с мобильным телефоном в руке. Из «Фольксвагена» ему замахали рукой. Ясно, успокаивали. Сунув телефон в карман, водитель «жигуленка» поглазел на сплющенный «Линкольн», на живехонькую Машу, сел за руль и уехал.

Десятки машин проносились мимо. Многие, наверное, не замечали под откосом «Линкольн»; другие видели рядом с ним людей и «Фольксваген» на обочине – и считали, что их помощь не нужна.

У Маши забрезжила надежда: может быть, «брат» – никакой не убийца, а случайный свидетель? Настоящие-то убийцы были на рефрижераторе, они скрылись с места преступления. А люди в «Фольксвагене», увидев разбитую машину, остановились помочь. Чулок на голову – и бегом спасать пострадавших… Да, чулок портил всю картину. Или не портил? В жизни случаются такие необычайные и смешные совпадения, что нарочно не придумаешь. Скажем, ехали куда-нибудь веселиться, «брат», валяя дурака, напялил чулок, и вдруг видит, машина кувыркается под откос. Конечно, ему память отшибло, так и побежал в чулке… Объяснение было притянуто за уши, но согревало душу.

Между тем самозваный брат, нагнувшись, залез в «Линкольн», покопался и вынырнул с довольным видом, держа в руке Машину потерянную туфлю. На водителя он даже не взглянул. Машу потрясло, что вот человек думает о ее туфле, смотрит, колупает ногтем – грязь или, не дай бог, царапина? А другой здесь рядом умирает, склонив голову к проему разбитого окна, и последнее, что он видит в жизни, – эта туфля.

«Брат» заботливо надел туфлю ей на ногу и стал ковырять ломиком закрытый багажник. Чемодан, который он добыл после недолгой борьбы с замком, Маша видела впервые: большой, из толстой желтой кожи. Но по сравнению с тем, что случилось, это был пустяк, и она не стала раздумывать, откуда он и куда делся ее чемодан. Состояние грогги сменилось полным безразличием. Если бы «брат» сказал хоть одно угрожающее слово, Маша, скорее всего, открыла бы стрельбу. А так побрела за «братом» к шоссе, придерживая в кармане бьющий по ноге пистолет и хромая, чтобы казаться беспомощной.

Водитель «Фольксвагена» оказался таким же симпатичным и улыбчивым, как самозваный брат, разве что был постарше года на три. И также сказал ей: «Здравствуй, сестра!» Странные ребята, детдомовские, что ли? Маша еще цеплялась за надежду, что они спасители, а не убийцы.

Новый родственничек расцеловал ее тем же манером, что и брат-1, сначала в правую щеку, потом в левую. Маша повиновалась, как манекен, не отталкивая его, но и не отвечая. Это не понравилось брату-2. Удивленно подняв бровь, он посмотрел на брата-1. Тот молча показал на разбитый «Линкольн», мол, что ты хочешь от человека, который едва жив остался?

Привезла? – спросил брат-2.

Маша не ответила, и он опять уставился на брата-1.

Привезла, привезла, – ответил тот, – Ганс, дай человеку в себя прийти!

Похоже, брат-1 чувствовал ответственность за Машу, поскольку выковыривал ее из сплющенной машины, а может быть, и сидел в кабине рефрижератора-убийцы.

Ганс снисходительно кивнул – «даю», чуть подождал и протянул руку. Маша удивилась – мало ему чмоки в щечку? – но руку пожала.

Этот простой жест почему-то шокировал обоих новоявленных родственничков. Ганс осмотрел пожатую ладонь, как будто ожидал увидеть в ней упавшую с неба птичью каплю. Не найдя ничего, он все же вытер ладонь о брюки.

Наверное, у нее сотрясение мозга, – забеспокоился брат-1. И объяснил: – Молчит все время.

Идея Маше понравилась. Вот именно, сотрясение мозга! Можно помалкивать и не спеша разбираться, что нужно родственничкам.

Между прочим, их марсианский разговор с поцелуйчиками продолжался уже минуты три. И это – в двух десятках шагов от «Линкольна», в котором истекал кровью, может быть, еще живой водитель-. Если они спасители, то все понятно: ждут милицию. А если преступники, то их медлительность Маше совсем не нравилась. Выглядело так, словно «братья» решали, то ли отпустить свидетельницу, то ли засунуть ее туда, откуда достали, и поджечь бензобак.

Да все она привезла! – защищал Машу брат-1. – Чемодан вон какой тяжеленный, я сразу понял, что там не одни тряпки!

Ага, все дело в чужом чемодане. Ганс глядел требовательно, ожидая, что Маша кивнет или как-нибудь еще подтвердит, мол, да, привезла. За кого ее принимают?! Она решила ничего не подтверждать, а то вдруг окажется, что не привезла или привезла не то? Закатила глаза и стала оседать на подкосившихся коленях. Особенно притворяться не пришлось, ей вправду было плохо.

Я же говорил, сотрясение! – даже обрадовался брат-1.

Ганс подхватил ее на руки, и Маша размечталась: сейчас ее положат на травку и оставят в покое. Поговорили, пора и честь знать, то есть смываться с места преступления… Нет! Рука Ганса нырнула в ее карман и появилась обратно с незнакомым ключиком на круглом желтом брелоке. У Ганса сразу разгладилось лицо, а брат-1 так и вовсе заулыбался до ушей.

Маша обрадовалась, потому что ей не хотелось назад в сплющенную машину, и даже не подумала, откуда у нее ключик. Счастье, что Ганс начал обыск с левого кармана. Ему так было сподручнее, вот и начал. А если бы оказался левшой, то полез бы в правый, а там пистолет… Надо же было забыть про пистолет! Может, у нее на самом деле сотрясение?

С недоверчивым и немного торжественным лицом Ганс вставил ключик в замок чужого чемодана. Повернул – подходит, и, не открывая, опять запер чемодан. Ключик он вернул Маше, сказав:

Сама отдашь, сестра.

Голос у брата-2 опять был теплый, на лице улыбка.

Чемодан забросили в багажник, Машу посадили на заднее сиденье и поехали.

Ганс вел машину, как дисциплинированный водитель, не торопясь, но и не путаясь под колесами у других. Не прошло и минуты, как навстречу попалась милицейская «Газель» со сверкающими мигалками. Она явно спешила на место аварии, но было уже поздно. Рефрижератор успел скрыться, а «Фольксваген» Ганса ничем не выделялся на дороге. Милиционеры и не подумали остановить его.

– А ты боялся! – повеселевший Ганс толкнул сообщника плечом. – Старайся, брат, преподобного увидишь!

У Маши кружилась голова. Стоило посмотреть на мелькающие придорожные столбики, как тошнота подступала к горлу. От этого мысли получались короткие и простые.

Маша сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж… То есть один маленький черный чемодан. А в Адлере водитель получил по ее талончику большой желтый. Однако за время пути собака могла подрасти. Путаница.

Ганс и брат-1 охотились за чемоданом, не зная, кто его должен привезти. Машу они приняли за курьера, и ключик в кармане это подтвердил.

Зачем убили водителя, непонятно. Может быть, думали, что он из конкурирующей шайки.

Факт тот, что Маше доверяют. Значит, надо все выведывать и молчать, чтобы не сболтнуть какую-нибудь разоблачающую глупость.

Николай Иванович забеспокоится через несколько часов и, конечно, позвонит Деду. Они ее найдут, если до этого преступники сами не отпустят больную курьершу.

Словом, ее положение не такое уж плохое. Если только там, куда везут ее Ганс и брат-1, не ждет человек, знакомый с настоящей курьершей.

Брат-1, легок на помине, обернулся и протянул Маше на ладони крохотную белую таблетку. А это еще что? От головной боли? Или наркотик?! Маша замотала головой.

Опять она сделала что-то не так. Брат-1 с удивленным и недовольным лицом извернулся, схватил Машу под затылок и вложил таблетку ей в рот.

– Извини, сестра! Мы тебе полностью доверяем, но порядок для всех один.

Маша спрятала таблетку под язык, чтобы потом незаметно выплюнуть. Во рту защипало, как от газировки. Родственничек ждал, крепко, но бережно держа ее за шею и глядя в глаза. Пришлось сглотнуть горькую слюну.

– Извини, – повторил он, отпуская Машу. Когда брат-1 отвернулся, она зашарила во рту языком. Таблетки не было – растворилась. Спрятавшись за спинкой сиденья, как будто поправляла туфлю, Маша вытерла язык носовым платком. Никаких следов таблетки на ткани не осталось. Тогда, намотав платок на пальцы, она протерла рот досуха, как пепельницу. Ничего пугающего пока что не произошло, наоборот, голова стала меньше кружиться. Ладно, на чем она остановилась?

Как в кармане оказался чужой ключик? Наверное, водитель сунул, пока она спала. Желтый чемодан совсем новый, может быть, ключик был привязан к ручке. Чемоданы продают с привязанными ключиками, а там уж дело хозяина, отвязывать или нет. От воров эти ключики не спасают, и многие ими вообще не пользуются. Вот мама не запирает чемоданы. Когда уезжали из Укрополя, чемоданов не хватило, и вещи укладывали в картонные коробки из-под бананов…

– Отрубилась,- как из-под воды донесся голос Ганса.

Маша успела подумать, что ничего подобного, с ней все в порядке, она едет в Укрополь. Два часа – и дома.

Глава IV РАДОСТНАЯ ЖЕРТВА ГАНСА

Вот и морской воздух, как было заказано. Свежайший, с брызгами. За бортом журчит вода, волны с шипением разбегаются из-под носа неизвестного плавсредства. Приличная скорость, а мотора не слышно, и палуба наклонена – значит, идем под парусом. Но почему такая темень, где ходовые огни? Где белый кормовой, красно-зеленый топовый и бортовые – красный слева, зеленый справа?…

Маша повернула голову и увидела надкусанную луну в облачной дымке. Полнеба заслонял парус. Луна по правому борту, значит… Что? Куда путь держим, на Кавказ, на Украину или, может, в Турцию? Знать бы время, можно было бы прикинуть. А так не скажешь, ведь луна вечером с одной стороны, к утру с другой…

Лежать было жестковато, но тепло. Повозив руками, Маша нащупала под собой губчатый туристический коврик, попросту называемый «пенкой». Палуба тоже показалась не холодной – не железо, точно. Пластик или лакированное дерево. Итак, ее катают на яхте. С компанией: сквозь шелест волны Маша расслышала сопение. Протянула руку направо, протянула налево – лежат, сердешные, тоже таблеток наглотались.

Ветер между тем усиливался, и яхта все сильнее кренилась на борт. Ноги у Маши оказались выше головы.

По палубе протопали босиком. Заскрипели блоки такелажа, над Машей неслышно пронеслась рея. Парус заполоскался и, пушечно хлопнув, надулся снова. Повернули. Не то яхта шла галсами против встречного ветра, не то взяла курс к причалу.

Маша проверила карманы – пистолет на месте. И ключик. Ганс говорил: «Сама отдашь»… Ох, как ей стало тоскливо. «Сама отдашь», значит, новоявленные родственнички – мелюзга. Им велели встретить курьершу с желтым чемоданом, и они встретили. Даже в чемодан побоялись заглянуть, не их это дело. А есть кто-то, кому предназначен загадочный груз. Он, скорее всего, знает настоящую курьершу. Должен знать, кому доверен чемодан, из-за которого уже убили человека…

В ряду спящих кто-то заворочался, и сразу вспыхнул прикрытый пальцами фонарик. За пассажирами присматривали.

– Брат, эй, брат! – зашептал знакомый голос. Ага, братец Ганс. Маша видела, как он склонился над кем-то, потолкал рукой… Спящий не откликался.

Ганс начал обходить всех, заглядывая в лица. Когда просвечивающий сквозь пальцы розовый огонек фонарика доплыл до Машиного соседа, она закрыла глаза. Шаги приблизились и остановились. Сквозь сомкнутые веки Маша чувствовала, что ей светят в лицо. Не дрогнули бы ресницы. Получать вторую таблетку из «братских» рук не хотелось.

Красивая, – заметил кто-то со стороны.

И счастливая, – добавил Ганс. – Преподобного увидит!

«Преподобного» он произносил с уважением, как будто с большой буквы.

Это что ж ее, в Корею…

Не болтай! – перебил Ганс. – Мало ли, проснется кто.

Я думал, она знает, – извиняющимся тоном сказал незнакомец. Маша решила, что человек он доверенный, раз не получил сонную таблетку, но посторонний. Хозяин яхты, судя по всему.

Она-то знает. И остальные все знают в общих чертах, – ответил Ганс. – А подробности с ними пока что не обсуждали, это не их уровень.

Второй год вожу вас, а понять не могу, – вздохнул незнакомец. (Угадала! – обрадовалась Маша). – Ладно, эти сопляки. Их свозят за границу поглядеть на преподобного, и они уже считают, что жизнь удалась. Но ты же самостоятельный парень! Машину мне починил, а в сервисе говорили, что двигатель надо менять. Не надоело тебе вкалывать за бесплатно? Давно бы расплевался с ними…

Это моя семья! – звенящим голосом перебил Ганс. – Петрович, у тебя отец был?

– Почему был? Он и сейчас жив-здоров.

А у меня были дяди Пети с дядями Володями. Какой год с матерью проживет, какой два.

Один меня порол, гад, ни за что. Выпьет и давай приставать: «Не любишь меня, шкет! По глазам вижу, не любишь»… Другой конфетки дарил, опять же спьяну, чтобы мать не ругалась. А в общем, плевать на меня было всем.

Розовый свет фонарика за веками наконец-то уплыл, и Маша открыла глаза. Ганс, продолжая рассказывать, проверял, спят ли остальные пассажиры.

– Ив школе всем было плевать. Кто такой Ганцев? Не гитарист, не каратист, а так, ни рыба ни мясо. Неделю проболеешь – никто не позвонит. Я и обокрал киоск. Ходил, раздаривал жвачки, шоколадки, чтобы на меня обратили внимание. Обратили: в четырнадцать лет отправили в специнтернат. А в шестнадцать я по всему должен был попасть на зону. Меня как раз на дело позвали, в квартиру позвонить: мальчишке откроют, а потом уже взрослые ворвутся… Иду по улице, крутой и гордый, считаю часы. Три часа оставалось. И подходят ко мне парень с девушкой: «Как вы относитесь к верности в любви?» – «Хорошо, – говорю, – только я ни того ни другого не пробовал. Любовь – это как, на хлеб мажут или ложками едят?» А они говорят: «Хотите чаю?»… Три часа оставалось, – повторил Ганс. – Если бы не братья и сестры, то быть мне бандитом.

«А сейчас ты кто, цветок душистых прерий? – подумала Маша. – От грабителей перешел к убийцам».

Рассказ Ганса не произвел особенного впечатления на Петровича.

– Ну и молодцы, коли так, – равнодушно сказал он. – Только, Ганс, нельзя всю жизнь долги отдавать. Тебе помогли один раз, а ты им сколько? Работаешь, как папа Карло, а на штаны просишь у брата казначея. Хочешь, устрою тебя в автосервис? Накопишь деньжат, женишься, заживешь, как все…

Где, интересно? – хмыкнул Ганс. – Я квартиру братству подарил, сейчас там обитель.

А мать где живет?! – удивился Петрович.

Мать пока сидит. Она работала в столовой, украла какие-то макароны. Я и выписал ее… Петрович, это радостная жертва. Я же объяснил: здесь моя семья!

А мать для кого эти макароны тащила, не для тебя ли?

Нет, я как ушел в братство, так ее не видел. Четвертый год уже, – легко признался Ганс. – Я всем доволен, понимаешь?

Нагнись, сыночек, – мрачным голосом приказал Петрович.

Опять заскрипели блоки, и тяжелая рея с парусом пронеслась у Маши над головой. Яхта накренилась на другой борт. Маша почувствовала, что вместе со своей «пенкой» скользит по палубе. Шорох волн стал громче. Бум! Ее бедная головушка с сотрясенным мозгом уперлась макушкой в фальшборт, и скольжение прекратилось. Бум! Бум! Бум! – послышалось справа и слева. Какая гадость, разве можно складывать спящих людей на палубе, как дрова?! А если бы они посыпались за борт?!

Точно, яхта шла против ветра. (Вообще-то прямо против ветра не может плыть ни один парусник, поэтому в таких случаях идут галсами, меняя курс то вправо, то влево.) А ветер осенью на Черном море чаще всего северный, Борей, как говорили древние греки, а сейчас его называют «борой». Значит, не в Турцию идем и не на Кавказ: туда ветер был бы попутный. Украина, Молдавия, Румыния? Тоже вряд ли: ветер был бы в правый борт… Получается, что либо яхта идет уже по Азовскому морю, либо ветер не северный. Опять все неясно… Встать, что ли, пугнуть их пистолетом: «Поворачивайте к Сочи!»? Нет, поняла Маша, за всеми в темноте не уследишь. Этому Петровичу только переложить руль, и смахнет ее парусом в море. А где-то еще околачивается брат-1. Спит, наверное, в каюте.

«Надо было сразу стрелять, – подумала Маша. – Продырявить колесо, загнать их в машину и держать, пока милиция не приедет».

Да, такого случая, как на дороге, может уже не представиться. Тогда у нее была ясность: противников двое, патрона в обойме три. А теперь?

Маша не могла знать, что ждет впереди, но кое о чем догадывалась, и догадки были мрачные. Самое-то дрянное, что везут ее не одну. Вон их сколько сопит рядом. Как там было сказано в «Фольксвагене»? «Порядок для всех один, сестра». Вряд ли это касается только таблеток. Ведь не для того же всю компанию взяли на борт, чтобы прокатить. Скорее они, как Маша, везут по чемодану с грузом.

И что у нас получается? Курьеров, считая Машу, не меньше восьми. Ганс, Петрович и брат-1 – еще трое. Всего, значит, больше десяти человек плывут из пункта А (из Адлера?) в некий пункт Б. Кто как, а Маша, например, с утра не ела. Накормить их в пункте Б кто-то должен? Охрана для секретных чемоданов нужна? А причал для яхты? А человек на причале? Наконец, босс, которому везут чемоданы, тоже там, ждет не дождется.

Врагов набиралось уже с два десятка; таинственный пункт Б обрастал жилыми помещениями, автомобилями и гаражами. Все четче в голове у Маши вырисовывалось несокрушимое, как будто сложенное из булыжников, слово БАЗА.

Самое обидное – что яхта в этот самый момент, может быть, шла мимо Укрополя. Будь облака пореже и луна побольше, глядишь, и блеснула бы на берегу знакомая луковка старинной церкви.

У Маши мелькнула шальная мысль: тихонечко сползти за борт и… утонуть, потому что сейчас ноябрь, а не август, долго не проплаваешь. А жаль, потому что едва ли яхта ушла далеко в открытое море, где ее могли засечь радары пограничников. А вот в километре, в двух от берега есть шанс проскочить. Петькин отец так однажды попал на Украину, причем незаметно не только для пограничников, но и для себя. Тамошние рыболовы обозвали его москалем, но бензину для мотора отлили, и он вернулся домой…

Скрипнула дверь. Свет из открытой каюты упал на грязно-серый парус, на палубу и ослепил Ганса.

– Выключай! – зашипел он, прикрыв глаза рукой.

Прежде чем свет погас, Маша разглядела неподвижную тень Петровича за парусом и брата-1, по пояс высунувшегося из низкой рубки.

Ганс, оступаясь на шаткой палубе, подошел к нему:

Не спится, Коля?

Ага. Пойдем вниз, поговорим.

Не могу, – отказался Ганс. – А вдруг кто проснется?

После недолгой возни братья сели на палубу по-турецки, сблизив лбы, как будто собрались бодаться. От Петровича они таким образом уединились, а Маша слышала каждое слово. Родственнички были уверены, что она спит.

Ну, в чем дело, брат? Киснешь? – с усмешкой в голосе спросил Ганс.

Коля подтвердил тяжким вздохом, что так и есть, киснет.

И по какому же поводу?

Сам знаешь.

Не знаю, брат! Ума не приложу! – делано удивился Ганс.

Шофера жалко, – еле слышно выдавил брат-1.

Какого? Который сестру захватил, а потом стрелял в тебя?

Коля промолчал. Кажется, он уже сам был не рад, что начал разговор. Но Гансу этого показалось недостаточно.

Жалуетесь, что много учить заставляют, а сами как слепые котята! Основ не знаете, отсюда сомнения и нетвердость в вере, – сказал он с искренним сожалением. – Ну-ка, быстренько, из «Откровений» преподобного: «Все святые, включая Иисуса…»

«…должны уважать вас, потому что даже Иисус не смог сделать то дело, которое вы сейчас делаете», – закончил цитату Коля.

Ведь знаешь! – обрадовался Ганс. – А какие главные свойства души?

Богоданна, бесплотна и бессмертна! – окрепшим голосом отрапортовал брат-1.

Так о чем ты переживаешь, дурашка?! Мы бессмертную душу спасли этому шоферюге, потому что пострадал он за наше святое дело. И сестру выручили!

Коля благодарно хлюпнул носом и – чмок, чмок – расцеловал мудрого Ганса.

Иди спи, через час меня сменишь, – пробурчал тот.

Было слышно, как под Колиными ногами звенят металлические ступеньки трапа. Ганс удалился на прежнее место, мимоходом пожаловавшись Петровичу:

– Как слепые котята! Голос у него был довольный.

Маша лежала, боясь шелохнуться. Ну и компания! Говорят про Христа, а сами человека убили. Инквизиторы какие-то!

Сколько же еще плыть? Вода за бортом журчала, напоминая о потребностях, которые неизбежно возникают у каждого человека после сна. Но туалета на такой маленькой яхте все равно нет, а еще одну таблетку можно получить запросто, едва пошевелишься. Нет уж, мы и без таблетки заснем, научены… Маша закатила глаза под лоб и стала внушать себе: «У меня тяжелые теплые ноги. Тепло разливается, течет, доходит до коленей…» Что еще за преподобный, интересно знать?

Глава V ГЕРОИЧЕСКОЕ ВИСЕНИЕ

Разбудил ее смачный шлепок морской воды по лицу. Ничего себе! Ветер срывает пену с гребней волн – это же шторм в пять баллов, малотоннажным судам предписывается не покидать акваторию порта. Есть океанские яхты, для которых пять баллов – одно удовольствие, свежий ветерок, но суденышко Петровича не из их числа.

Ветер на все лады завывал в снастях, волны шипели, как тысячи разъяренных котов. На побережье сейчас прибой грохочет, брызги летят, а в открытом море шторм всегда потише, только радости от этого мало.

Качало уже заметно, хотя качка на парусниках не такая, как на моторных судах. Железная или пластмассовая коробка с винтом кивает каждой волне, а легкая яхта, оседлав пенный гребень, скользит по нему, как серфингист на своей доске. Потом срывается, ухает вниз, карабкается на следующий гребень и опять мчится на нем, накренившись и сбивая пену кончиком реи. «И мачта гнется и скрыпит», как подметил классик.

Все это просто здорово, но паруса неумолимо кренят яхту на борт. Чтобы она не перевернулась, при сильном ветре площадь парусов уменьшают, стягивая их, как занавески, канатиками-рифами. Но здесь есть предел. Если парусов мало, яхта теряет управление и может опрокинуться, развернувшись бортом к волне.

А не взять ли нам рифы? – сам с собой посоветовался Петрович.

Ганс, хоть и плавал с ним два года, высказался, как чайник:

Какие здесь рифы, ты чего?! До берега километр.

Это, благородный сын счастливой матери, рифы, которые всегда с тобой, – ответил Петрович и завозился у мачты. Время от времени на фоне паруса мелькала то голова, то рука.

А! Рифы – эти веревочки? – сообразил Ганс. «Благородного сына счастливой матери» он пропустил мимо ушей.

Они самые.

Затянув «веревочки», Петрович уменьшил площадь паруса втрое. Но ветер все усиливался, и яхта кренилась так, что у Маши заболела упертая в фальшборт макушка. Она почти стояла на голове. Удар шальной волны, сильный порыв ветра – и, все спящие мешками полетели бы в воду.

Буди своих, – приказал Петрович.

До Ганса еще не дошло, что секреты кончились, надо спасать людей.

Нельзя, ты же знаешь!

Буди, а то они у морского царя проснутся!

А нельзя совсем спустить парус?

Можно. Тогда мы все на дно попадем. Шальная волна-переросток, которой боялась

Маша, нагнала яхту и обрушилась на корму.

Да не могу я их разбудить! – перекрикивая грохот, завопил Ганс. – Не умею! Тут, наверное, какое-то лекарство нужно! Мы всегда ждали, когда они сами проснутся!

Петрович ответил свинцовым морским ругательством. Над Машей что-то просвистело и плюхнулось в волны. Заныла, как струна, натянутая веревка. Маша поняла, что сейчас будет, и под шумок отползла от фальшборта. А Петрович, набрав полное ведро ледяной забортной воды, выплеснул его на спящих. Один вскочил сразу – наверное, притворялся, как Маша. Какая-то девочка взвизгнула и жутким голосом закричала:

Где я?!

Маша подползла к ней, собираясь сказать: «На яхте. Пока ничего страшного», – но вовремя вспомнила про свое сотрясение мозга. Проглотив уже повисшие на кончике языка слова, она молча обняла девочку и вытерла ее мокрое лицо найденной в кармане авиационной кепочкой.

По палубе заметался луч фонарика: Ганс наконец-то догадался посветить. Стало видно, что проснулись не все. Парень, на вид Машин ровесник, стоял на четвереньках, ошалело мотая головой, еще один с бледным лицом вцепился в фальшборт. А трое спали. Девочка с косичками, в совершенно залитых водой толстых очках, некрасивый краснолицый парень с созревшим прыщом на носу и взрослая девушка баскетбольных размеров. Маша подумала, что с ней будет много возни.

Между тем проснувшаяся девочка цеплялась за Машу, как будто ее топили, и кричала ей под мышку:

Мамочка! Ой, мамочка, домой хочу!!! Маша заставила ее подняться и, балансируя

на качающейся палубе, потащила девчонку в каюту. Это было рискованно, впрочем, так же, как и оставлять ее на палубе. В каюте с ней ничего не будет, если яхта не перевернется, а с палубы растерявшегося от страха человека может смыть только так.

Там в рундуках спасжилеты! – крикнул Маше в спину Петрович. – Выключатель у трапа, справа!

Стаскивая девочку по узкому крутому трапу, Маша поняла, почему сюда не занесли спящих: это ж мучений сколько.

Брат-1 безмятежно дрых, отвернувшись носом в угол. Маша столкнула его на пол и подняла полку. Вместо жилетов там обнаружился оранжевый тюк с надписью «ПСН-8». Спасательный плотик. Неплохо запасся Петрович… Брат-1, сидя на полу, тер заспанные глаза. Разглядел Машу и побледнел:

Тыне…

«Всех разбудили», – опять едва не сболтнула Маша, но вовремя спохватилась и отскочила к другому рундуку. Обещанные Петровичем спасательные жилеты оказались на месте. Она стала нанизывать их на руки.

Тонем?! – сообразил брат-1.

Маша пожала плечами и с жилетами в охапке бросилась из каюты, оставив девочку на попечение родственничка.

Шторм бесновался. Светящаяся в темноте пена расчертила море в косую линейку. Мамочки, это уже все шесть баллов! Маша стала раздавать спасательные жилеты. По палубе скакал Петрович, будя спящих красавиц забортной водой и пинками. Очкастая, как оказалось, уже не спала, но подняться не сумела – ее укачало. А «баскетболистка», встав, без команд повисла на вантах, опасно свесившись над водой, чтобы сместить центр тяжести. Видно, ходила на парусниках.

Яхта шла с сильным креном на левый борт, и Петрович загнал пассажиров на правый, к «баскетболистке». Маша и двое мальчишек повисли рядом с ней, еще двое кулем валялись у фальшборта, цепляясь за что попало. Очкастую Ганс повел в каюту.

Луна скрылась за тучами. Единственной яркой точкой в безбрежной, грохочущей, качающейся темноте была освещенная картушка компаса. Петрович, щурясь в ночь, стоял у штурвала. Его подсвеченное снизу лицо казалось зверским, как у монстра в ужастиках.

Ходовых огней Петрович так и не включил, хотя видимость упала до нуля. Это и вообще опасно, а в шторм – смертельный риск: надвинется из темноты теплоход, раздавит яхту, как скорлупку, и не заметит. Впрочем, едва ли теплоход появился бы в такой опасной близости от берега.

В борьбе со штормом мало героического. Висишь, как сосиска в мясном магазине, пружинишь ногами, когда яхта, сорвавшись с волны, ухает вниз. Ледяная вода хлещет в лицо, ледяная вода под одеждой, и в тебе не меньше литра ледяной солонейшей воды – наглоталась. Холод пробирает до костей, в голове одна куцая мыслишка: не сорваться бы!

Висение за бортом продолжалось уже не меньше часа. Маша поделила пополам, потому что в такой обстановке всегда тянет преувеличить. Все равно паршиво. Руки застыли и онемели, пистолет в насквозь мокром плаще хлестал по бедру. Может, выбросить его от греха подальше? Неизвестно, как будет на базе, позволят ли ей остаться одной, а раздеться-обсушиться надо. Еще заметит кто-нибудь, хоть «баскетболистка»… Они-то добровольно проглотили сонные таблетки. Хотят увидеть своего преподобного. Или нет, преподобный в Корее.

Пистолет Маша не выбросила просто потому, что боялась отпустить руку и свалиться в море. А поразмыслив еще, решила оставить оружие. На нем не написано, что там всего три патрона, к тому же захватить в заложники какую-нибудь местную шишку можно и с двумя. Один выстрел – поверх голов, для острастки, а потом – ствол ему в морду и скомандовать: «Все назад!»… Маша позавидовала «баскетболистке»: она здоровенная и взрослая, ее бы сразу послушались. Ладно, подождем. Захват заложника и прочее кино – это на крайний случай. А пока молчать, молчать. Сотрясение мозга у меня.

Может быть, ей показалось, но качка стала меньше. И ветер ослабел. Точно, ослабел! Крен уменьшался. Опытная «баскетболистка» первой спрыгнула на палубу и кивнула Маше, мол, хватит, без нас обойдутся. Маша замотала головой. Она не могла разжать руки. «Баскетболистка» поняла и, подхватив ее за талию, помогла сойти на палубу. Руки все равно не разжимались.

– Свело, – заметила «баскетболистка» и стала растирать Машины окаменевшие кулаки.

В руках защекотались горячие иголочки. Маша по одному разжала пальцы. Ладони пекло и дергало. Судя по всему, с них слезла кожа, но рассмотреть в темноте Маша не могла.

Небо предрассветно серело; стали заметнее светящиеся барашки на волнах, а между небом и морем как будто вырезали широкую полосу и залили черной краской. Яхта подходила к обрывистому берегу.

Яркий свет вдруг полоснул по борту, по зарифленному парусу. Маша ослепла. Прожектор показался ей огромным, такими в кинохронике высвечивали вражеские самолеты в ночном небе. Чуть погодя второй прожектор вспыхнул по носу, проложив на воде блестящую дорожку. Когда темные круги у Маши в глазах растаяли, она сквозь прищуренные веки посмотрела на дорожку и увидела, что чем ближе к берегу, тем ниже волны. Приплыли. Бухта.

Прожектор вильнул, показывая на причальную стенку. Она была бесконечно длинной, как будто здесь швартовались супертанкеры. Гигантскими грибами торчали впаянные в бетон чугунные кнехты. Тихо ужасаясь, Маша прочитала большие полустертые буквы:

Б А 3 А № 4

Таинственное братство казалось огромным и могущественным.

Глава VI ЯСНЕЕ, НО НЕ ЛЕГЧЕ

Комнатка была чуть побольше купе в вагоне. На ум сразу приходило монашеское слово «келья», тем более что в углу, как икона, висел портрет молодого улыбчивого корейца. Преподобный, конечно. Прочая обстановка навевала уныние: тумбочка, стенной шкаф, книжная полка с десятком брошюрок, отпечатанных на великолепной белейшей бумаге. Из-за этого к брошюркам не хотелось прикасаться. Все интересное издают на газетной бумаге, его и так прочтут. А белая идет на справочники, книжки для малышей и отстойные буклеты вроде «Всенародный Трехлетний Юбилей Надуйбанка».

Еще в келье имелась койка, одна штука. Это радовало.

Вчера Маша до последнего момента боялась, что ее подселят к сестрам. Очкастую и девочку, которая в шторм звала маму, засунули в натуральную казарму на восемь человек. «Баскетболистке» досталась комната на двоих с приехавшей раньше соседкой. Все у сестры-хозяйки учтено, все расписано: кого куда, кому положено вафельное полотенце, а кому и махрового не жалко. Маше выдали три махровых и купальную простыню. Она – шишка, прошла пятую ступень посвящения (знать бы, что это такое). На ее этаже тихо, больше половины комнат пустует, выбирай – не хочу. Маша и выбрала поближе к лестнице, удивив сестру-хозяйку. Та говорила:

«Шумно, шумно». Откуда ей знать, что шишка пятой ступени собирается в побег…

На тумбочке остывал мутный чай в стакане, накрытом двумя ванильными сухарями. Если это завтрак, то вызывающе скромный. Чувствуя во рту горечь вчерашней морской воды, Маша потянулась к питью и охнула от боли. Ее руки скрючились, как будто еще держали снасти, ободранная кожа схватилась коркой. Стоило распрямить пальцы, как эта корка полопалась и в разрывах выступила сукровица.

Пришлось брать стакан двумя руками, осторожно, как бомбу. Пальцы прилипали, оставляя на стекле розовые следы. Интересно, есть здесь врач? Должен быть – хозяйство у братства большое.

Уничтожая сухари, Маша немножко понаблюдала за вражеским станом. Окно кельи выходило на бухту правильной прямоугольной формы, вырубленную в меловых скалах. Сразу было ясно, что здесь поработали не вода и ветер, а взрывчатка и машины. Отвесные, идеально ровные склоны напоминали гигантскую обувную коробку, вид изнутри. С трех сторон бухту окружал причал, потрясший вчера Машу. При дневном свете стало видно, что причал очень старый. Тут и там бетон раскрошился, обнажив ржавую арма-ТУРУ- Судя по всему, клали его, когда преподобный кореец еще не родился и его братства не было в помине.

Осенние ветры свистели поверху, а в коробке стояло лето. На причале, загорало человек сто братьев и сестер. Многие купались. В прогретой солнцем бухте вода была теплее, чем в море.

Под самым окном на палубе своей яхты одиноко сидел Петрович. Морской волк уже навел порядок после вчерашнего шторма и теперь поглядывал в бинокль на выход из бухты. Что там интересного?… Ага, катер, большой, белый. Он проплыл на малой скорости, не взволновав спокойное море, и скрылся за скалой. Хоть и далеко было, Маша рассмотрела огромные, во весь борт буквы: РО и еще какие-то. Предпоследняя могла быть и С, и О… Будем угадывать по букве или назовем слово? «РОЫСЕ», догадалась Маша.

Заграница.

Ничего сногсшибательного в этой новости не было. Маша еще вчера понимала, что просто так ходовые огни не выключают. Но все же на душе стало кисло. В России достаточно было бы выбраться из «обувной коробки» и позвонить Деду или прямо Николаю Ивановичу в Сочинское управление ФСБ. Через час-два за Машей приехали бы. А здесь даже телефонный звонок становился проблемой: на какие деньги звонить? Не говоря уже о том, что за границей погоны Деда и Николая Ивановича стоили не больше, чем рубли у Маши в кошельке. Даже меньше, рубли-то можно обменять на местные деньги…

Побег осложнялся, не успев начаться.

Еще одно неприятное открытие Маша сделала вчера, выбирая себе комнату: во всем доме на дверях не было ни замков, ни хотя бы простеньких задвижек. Между прочим, чай с сухарями появился, пока она спала. Здесь входили запросто, без стука…

Маша проверила свои маячки. Раздеваясь перед сном, она оставила на одежде незаметные для чужих приметы: завернутую складку, прилипший волос… Нет, ни к чему пальцем не прикоснулись. Новехонький паспорт в кармане плаща подмок и превратился в козью морду. Хотя надписи читались. Испорченный, но документ. Пистолет… На месте пистолет, лежит, кушать не просит. Надо почистить, а то заржавеет. И устроить где-нибудь тайник. Пока что Маша спрятала пистолет и паспорт под матрас, хорошо понимая, что, если будет обыск, туда сунутся в первую очередь.

Ключик никуда не делся, и желтый чемодан стоял у койки. Заглянуть? Маша вставила между косяком и дверью многострадальную кепку «Краснодарских авиалиний», навалилась и закрыла дверь туго-натуго. С первого тычка не откроют.

Брелок на ключике изображал солнце, каким его рисуют в книжках сказок – с глазами, носом и ртом. В солнечной физиономии угадывались черты преподобного. Волнуясь, Маша отперла замок, приподняла крышку… А вдруг бомба?!

Первым, что бросилось в глаза, был ярлычок Версаче на аккуратно сложенном жакете. В углу чемодана лежали босоножки или туфли, завернутые в фирменный пакет «Тати», тот самый, который Нина советовала сразу выбросить.

Ах, подлая!

Маша вспоминала подробности дорожного знакомства, и в них открывался новый, непонятный ей раньше смысл.

Началось все, пожалуй, с кепок. Нина взяла себе, ха-ха, в этом есть общественный вызов. Тогда и Маша за компанию взяла кепку, не подозревая, что напяливает на голову примету, по которой ее узнает водитель «Линкольна». Это он звонил на мобильник Нине… То есть какой Нине?! Мария она! Тезка! Потому и не раскрылась подмена. В аэропорту водитель встретил девушку в заметной кепке, спросил: «Мария?», – и Маша, конечно, подтвердила…

Можно было заподозрить неладное, когда водитель получил по ее квитанции чужой желтый чемодан. Но Маша глазела на открытки в киоске и не заметила, как он вернулся. Желтый чемодан скрылся в багажнике «Линкольна», и последний шанс выскочить из опасной ситуации был упущен. (О том, кто подменил квитанцию и сунул Маше в карман ключик, и задумываться не стоит. Их с Марией плащи лежали рядом.)

Проверяя свою догадку, Маша вынула обойму из пистолета. Так и есть, патроны укороченные. Тот же пистолет Макарова, да не тот, патроны в нем послабее. Выдается такое оружие охранникам и частным сыщикам. У государственных людей, где бы те ни служили – в армии, в милиции или в ФСБ, – и патроны мощнее, и пистолет соответствующий.

Так что все верно. «Линкольн» с телохранителем прислал не Николай Иванович. Похоже, этот человек (богатый, если судить по машине) знал, что Марию попытаются перехватить «братья». И она знала. Так перепугалась, что подсунула вместо себя Машу. Даже счастье увидеть преподобного корейца ее не соблазнило.

Скорее всего, Мария под шумок смылась на машине ФСБ. Как было приказано, водитель отвез ее в Укрополь, а потом, конечно, доложил Николаю Ивановичу, что задание выполнено. Тот наверняка уже и Деду позвонил: «Не волнуйтесь, внучка на месте». Значит, искать Машу начнут не скоро.

Самое обидное – то, что самозванке ничто не мешало поселиться в Машином доме. Ну да! Маша ей много про себя рассказала. Наврать соседям: я, мол, подруга, и они дадут ключи, не побоятся. Дом-то, считай, пустой. Остались старые вещи – жить можно, а воровать нечего.

Бывают же гадюки на свете! Наверное, валяется сейчас на Машиной кровати, и кот Барс, оставленный в Укрополе из-за привязанности к старому дому и вредных привычек, залез к ней и трется затылком, требуя молока…

Так, лирику отложим на потом. Сейчас надо выяснить, почему братья с таким трепетом относились к желтому чемодану.

Маша порылась в чужих вещах (буду носить ей назло! И Версаче, и «Тати», мое-то все мокрое). Под нижним бельем обнаружилась картонка, делившая чемодан пополам, а под картонкой… брошюрки! Преподобный Сан, «Любовь и верность в вопросах и ответах». И еще преподобный Сан, «Церковь Христианской Любви и Единения». Такие же точно стояли на полке в Машиной келье. Неужели из-за этой фигни убили водителя?!

Нет, под брошюрками, покрывая все дно чемодана, лежала большущая коробка из-под шоколадных конфет. «Вишня с ромом»… Как же! Коробка была запаяна в целлофан и вдобавок завязана ленточкой, но Маша поспорила бы, что ни вишней, ни ромом в ней давно не пахнет. Хотя бы потому, что никто не положил бы конфеты под тяжелые брошюрки.

Не развязывая, она сняла с углов коробки ленту, стянула целлофан… Сердце выскакивало из груди. Что-то здесь тайное, может быть, опасное для жизни. А то бы почему Ганс не захотел даже приоткрыть чемодан?!

Под крышкой лежала черная вощаная бумага с названием кондитерской фабрики – «Рот-Фронт». Под бумагой – конфеты в пластмассовом лоточке с ямками. Маша приподняла лоточек – тоже ничего. Обычные конфеты, и фабричная бумажка имеется со штампом «Упаковщица № 8»… В чем тайна-то? За что человека убили? Если конфеты с наркотиком или с ядом, то, не попробовав, не узнаешь…

Маша хотела закрыть коробку и вдруг увидела кусочек фотопленки. Он встал ребром, завалившись в ячейку для конфеты. Маленький, с половину кадра.

Влипла! Это же маячок, вроде волоса, который Маша повесила на плащ, чтобы узнать, не шарил ли кто-нибудь в карманах. Теперь пленка засвечена. Остается проявить ее, и станет ясно, что коробку открывали…

Вся кровавая возня вокруг чемодана оказалась проверкой для Марии, ни больше ни меньше. Дали коробку, приказали доставить. Преданный в доску человек вроде Ганса так и сделает. А тот, кто думает о себе больше, чем о братстве преподобного Сана, в коробочку-то и заглянет: что я везу? Не схватят ли меня в аэропорту с наркотиками или взрывчаткой?… Конфеты могут быть обычными, да дела, в которые замешана посвященная пятой ступени, секретные. Прошла проверку – молодец, узнаешь еще больше и поедешь в Корею к преподобному. Не прошла… Ох, недаром Ганс так осторожничал с чемоданом. Едва ли он знал о пленке, зато усвоил, что за любопытство здесь жестоко наказывают.

Скрипнула заклиненная кепкой дверь. Кто-то ее толкнул, не смог открыть и постучался. Сейчас войдет Ганс и скажет: «Сестра, тебя ждут»…

Маша надела сырой плащ и сунула в карман пистолет. Шагнула к двери, вернулась и набросила одеяло на чемодан и коробку. Лучше, если Ганс не сразу все поймет.

Глава VII ПОПАЛАСЬ?

Еще спишь, сестра? – спросили из-за двери.

Голос был девичий. Немного успокоившись, Маша стала дергать ручку, но «Краснодарские авиалинии» крепко сидели в щели. С той стороны подтолкнули, и дверь открылась. На пороге стояла вчерашняя «баскетболистка».

– И завтрак проспала, – сказала она, глядя на Машин плащ.

Сама «баскетболистка» была в футболке и в купальных трусиках. Наверное, уже успела об-макнуться в море. Наклонившись со своих высот, она выполнила здешний ритуал: чмок сестру в правую щеку, чмок в левую. Маша как бы нечаянно распахнулась, показывая, что под плащом одно белье. Мол, накинула вместо халата.

Оля, – представилась «баскетболистка». – Это я тебе чаю принесла.

Продолжая играть в сотрясение мозга, Маша скорчила горестную гримасу и пожала плечами: рада бы ответить, да не могу.

Ты немая?

Маша сначала покивала, потом помотала головой. Огляделась – в келье не было ничего пишущего.

Минуточку! – Оля без церемоний зашла в ближайшую келью и вернулась с ручкой и толстой тетрадью.

Интересные записи делала Машина соседка (или сосед?). Например, «Что есть любовь?» Или: «Мы – дети преподобного Сана». Полистав тетрадь, Маша вырвала из середины чистый листок и написала, что она Маша, что вчера попала в автомобильную аварию и с тех пор ни слова не может сказать.

Что ж ты молчишь! – всплеснула руками Оля. – Ах, да… Ну, написала бы!… Ой, и ладони ободраны! К врачу, к врачу!

И, схватив Машу за рукав, добрая великанша потянула ее из кельи.

Распотрошенная коробка лежала под одеялом. Оставлять ее так было нельзя. Маша вырвалась и написала: «Помоюсь, переоденусь, тогда. Ты в какой комнате?»

В сорок второй, этажом ниже, – ответила Оля. – Смотри, я жду!

И она ушла, наклонившись в дверном проеме. Ну и длинная!

Как только на лестнице стихли шаги великанши, Маша бросилась заглядывать в кельи. Тетрадку и ручку она вернула на место, оставив себе вырванный листок. В случае чего можно будет объяснить про сотрясение мозга: мол, говорить не могу, ищу, чем писать.

Коридор был похож на вагонный: сплошные двери, только не с одной стороны, а с двух. Заглянув в келью напротив, Маша обнаружила, что там нет окна. Вместо него был наклеен кусок фотообоев с березками. И в соседней келье то же самое. Дальше и проверять не стоило: ясно, что все кельи по одну сторону коридора без окон и что никто в них не поселится, пока есть свободные с окнами на море.

Куда она попала, в конце-то концов?! Причал этот гигантский, странный дом без окон. Или не дом? Вчера подходили к нему в темноте, у Маши слипались глаза и коленки тряслись от усталости. Запомнился транспарант над входом: «ВОТ Я И ДОМА». А так подъезд как подъезд. Без лифта. Лестница показалась узковатой… Надо выйти и посмотреть на дом со стороны.

Маша заглянула в другую келью, в третью… Вот оно! Фотоаппарат, и не «мыльница», а допотопный «Киев». С ним будет легче: перемотка пленки ручная. Спрятав фотоаппарат под плащом, она побежала к себе.

На счетчике было всего пять кадров – пленку только начали. Маша перемотала ее назад, вынула кассету и сравнила высунутый язычок пленки с засвеченным кусочком из коробки с конфетами. Эмульсия тут и там одного оттенка, отлично! Оставалось отрезать кусочек пленки и положить в коробку – разумеется, все в темноте. А отрезать нужно от конца, чтобы хозяйка фотоаппарата ничего не заметила. У нее просто станет на полкадра меньше, а кто их считает с такой точностью…

Маша залезла под одеяло, вскрыла кассету, размотала пленку… и вспомнила, что дверь открыта. Надо было заткнуть в щель «Краснодарские авиалинии», а то заглянет кто-нибудь. Между лопатками скользнула капля пота. Душно под одеялом. И страшно. Они доброжелательные, дети преподобного Сана. Любой может зайти, как Оля, чтобы узнать, не нужно ли чего новенькой. Увидит, что новенькая сидит, как чучело, под одеялом и занимается непонятно чем. Спросит. А отвечать нельзя, у Маши же «сотрясение». Хороша будет картинка, когда кто-нибудь (может быть, хозяйка фотоаппарата) сдернет одеяло…

Плавая в поту от духоты и страха, Маша отрезала кусочек пленки найденными в чемодане маникюрными ножницами. Кусочек подровняла точь-в-точь по старому, засвеченному, и положила в конфетную коробку. Конец пленки прикрепила к катушке той же липкой лентой, на которой он держался раньше, и стала наматывать пленку. Если кому-то кажется, что это легко, пускай попробует – на ощупь, не потянув, не поцарапав, не потеряв крышечку от кассеты. Да еще пленку нужно держать за краешки, чтобы не захватать эмульсию пальцами.

В укропольские времена Машина мама работала в газете и, как многие провинциальные журналисты, не только писала, но и сама фотографировала. Газета была черно-белая, и мама снимала на черно-белую пленку. Присылали ее с фабрики в стометровых мотках, а в кассету влезает ровно метр шестьдесят пять. У мамы не хватало терпения намотать себе сразу много кассет. А у Маши хватало. И вон оно когда пригодилось… Не зря Дед говорил, что ненужных знаний не бывает. Между прочим, с одним из лучших своих агентов он познакомился на рыбалке, показав, как из пластиковой бутылки сделать ловушку для мальков.

Маша закрыла кассету и вынырнула из-под одеяла. Уф, чуть не испеклась! Уже на свету она зарядила фотоаппарат. Не снимая крышечку с объектива, отщелкала пять кадров… Все как было.

Из-за стены слышались голоса. Соседка привела кого-то в гости. Босиком шмыгнув мимо приоткрытой двери, Маша пробралась в келью незнакомой фотолюбительницы и положила «Киев» на место. Никто ее не заметил. Оставалось завязать коробку ленточкой и ждать проверки.

Глава VIII СЕКРЕТ УКУШЕННОГО БРАТА

В конце коридора обнаружилась душевая, она же прачечная. Вчерашняя девочка, которая звала маму, переглаживала гору полотенец на гладильной машине. Ага, похоже, низшие ступени посвящения обслуживают высшие.

Последовало обычное «Здравствуй, сестра!», чмоки-чмоки, вопрос: «Ты немая?» Маша показала свою бумажку: «Меня зовут Маша. Вчера я попала в аварию» – и так далее.

– А я Соня… Бедненькая! – посочувствовала девочка. – А ты чего в плаще ходишь? Одежда сырая? Неси, утюгом высушим.

Маша замотала головой. Вот уж нет! У нее Версаче полон чемодан.

Соня выдала ей полотенце (четвертое по счету), а подушечки шампуня и маленькие кусочки мыла, как в самолете, стопками лежали на подоконнике.

Через двадцать минут, одетая в наилучшее барахло своей тезки-обманщицы, Маша стучалась в Олину келью.

Добрая великанша подарила ей блокнотик и ручку. У нее на тумбочке стоял, как рамка, открытый бумажник с чьей-то фотокарточкой в прозрачном кармашке. Заметив, что Маша приглядывается, Оля смахнула бумажник под подушку.

Пошли к врачу. Оля рассказывала, как была здесь в прошлом году на сборах и получила посвящение четвертой ступени. А сейчас надеется получить пятую, но для этого нужны особые заслуги.

Хотя кому я рассказываю! – спохватилась она. – Ты же знаешь, сестра.

Маша закивала. Еще бы, ей – и не знать! А великанша вдруг выдала:

Я тебя помню по прошлому году!

У Маши задрожало в животе. Сейчас Оля как скажет: «Только ты, сестра, тогда была постарше года на три», и что делать?

К счастью, оказалось, что великанша знает ее только по рассказам каких-то ребят из московской обители. Тогда на базе ходило много разговоров о Маше Соколовой, которая получила пятую в шестнадцать лет. (Ага, подумала Маша, я Соколова… Дрянь ты, «Нина Самолетова»!) Словом, молодец, сестра, так держать, сестра, преподобного увидишь, сестра. «Преподобного» Оля выговаривала, как Ганс, с необычайным уважением. Не хватало только истории о матери, брошенной в беде ради счастья увидеть корейца.

У медицинского кабинета Маша с Олей нагнали хромающего парня, одетого в одни плавки. Он ковылял, нагнувшись и прижимая к икре носовой платок. По ноге тянулись подсыхающие потеки крови.

Порезался, брат? – спросила Оля.

Рыбка укусила, – сквозь зубы сказал парень. – Болит сильно. Как бы не ядовитая.

Отняв набухший кровью платок, он показал рану. От икры был отщипнут кусочек мяса.

Положим, насчет яда голый брат мог не волноваться. Ядовитых рыб в Черном море раз-два и обчелся: скат-хвостокол да морской ерш – скорпе-на. Они не кусают, а колют, и то если наступишь. Но Маша в жизни не видела таких укусов, хотя, кажется, переловила все, что плавает и ползает по дну. Будь ранка поуже, она бы решила, что парня цапнул огромный краб. Но нет, клешня не могла оставить этого следа, похожего на лунку, вырезанную в мороженом чайной ложечкой.

Укушенного брата пропустили вперед. Из-за двери было слышно, как он с шумом втягивает воздух сквозь сжатые зубы, а врач покрикивает: – Но-но! Девчонки терпели, а ты не можешь?! Похоже, кусачие рыбки были здесь не редкостью.

ДА НА ЧЕРНОМ ЛИ МЫ МОРЕ?!

Машу подмывало спросить у великанши, где находится загадочная база № 4. Хотя бы в каком полушарии, черт возьми! И заодно – какое сегодня число. Раньше она думала, что между сонной таблеткой, проглоченной в «Фольксвагене» Ганса, и пробуждением на яхте прошли часы. А если сутки? Или еще вопрос: откуда ей знать, что из машины она попала сразу на яхту? А если «Фольксваген» вернулся в аэропорт и Машу вместе с остальными погрузили в самолет под видом какого-нибудь нежного груза? Вот вам и жара, вот вам и кусачие рыбки. По какому морю плавают белые катера с надписью «POLICE»? По Средиземному? По Красному?

Увы, спрашивать было нельзя. Может быть, ответ здесь знают все. Или, наоборот, он от всех засекречен. И в том, и в другом случае Оле будет странно слышать такие вопросы от Маши с ее крутой пятой ступенью посвящения.

Врач проводил укушенного брата странным советом: «Не заплывай за буйки». Как будто кусачие рыбки тяпали только тех, кто купается в неположенных местах. Парень удалился, припадая на забинтованную ногу, и Маша с Олей вошли в кабинет. «Здравствуйте, сестры». – «Здравствуй, брат», чмок в правую, чмок в левую.

Как все дети преподобного Сана, врач был молодым, и Маша подумала, что обманет его влегкую. Может, он и не врач еще, а только фельдшер или даже медбрат.

Но врач оказался толковым. Постучав Маше по коленкам резиновым молоточком и тем же молоточком поводив у нее перед носом, он через минуту сказал, что сотрясения не находит. Еще через две не нашел и ушибов, если не считать си-нячищи на правом бедре (формой синячище здорово напоминал пистолет. Память о шторме, когда Маша висела на снастях, а плащ с пистолетом в кармане хлестал по ногам).

Это у тебя психогенное, сестра, – сделал вывод врач. – Спала нормально?

Маша кивнула.

Лечения никакого не нужно, тебя братство вылечит. Денек, два – и оттаешь.

Для ободранных рук он выдал мазь, сказав, что бинтовать не надо: на воздухе и в морской воде новая кожа быстрее нарастет. Оле велел:

Не оставляй ее одну, сестра. Походите на чай, на лекции, на море. Купайтесь побольше, вода в бухте не холодная. Только за буйки не заплывайте.

(Опять буйки!)

Знаю, – ответила Оля и за рукав потащила Машу на чай или, может, на лекцию.

По дороге им попался Ганс. Маша, помня его подозрительность, первая расцеловала благородного сына счастливой матери. Она была уверена, что эта встреча не случайная. И Ганс сказал именно то, чего Маша боялась час назад, когда сидела над коробкой с засвеченным кусочком пленки:

– А я искал тебя, сестра. Пойдем, нас ждут!

Глава IX БРАТ ИЕРЕЙ И БРАТ КАЗНАЧЕЙ

Старшему брату было под тридцать. Он уже лысел и, наверное, поэтому стригся почти наголо, делая вид, что так и задумано. Второй выглядел постарше Оли и помоложе доктора. Маша не дала бы ему больше двадцати двух. Однако главным здесь был он. Ганс называл его брат иерей, а лысеющего – брат казначей.

Началось все с обычных поцелуйчиков. Потом братья, отослав Ганса, уселись вдвоем за один письменный стол, как судьи. Сестра осталась стоять, потому что третьего стула в комнате не было. Ей задавали пустые вопросы: «Как доехала?», «Как тебе наша обитель, нравится?» Маша на все кивала: хорошо, отлично, полный восторг. Братья не замечали ничего особенного, и Маша поняла, что их совсем не интересуют ее ответы. Они просто тянут время.

Вошел Ганс с желтым чемоданом. Так и притаранил его вместе с женским бельем. У брата казначея сразу заблестели глаза. Сцапав чемодан и протянутый Машей брелок с ключиком, он скрылся в соседней комнате. Насколько Маша разбиралась в планировке странного дома, окна там не было. Значит, пошел в темноту, пленку проявлять.

Настал критический момент. Теперь все зависело от того, какую пленку вложили проверяющие в коробку с конфетами. Если просто чистый кусочек, то все в порядке, Маша заменила его таким же. Брат казначей увидит, что пленка не засвечена, и успокоится. Но ведь они могли вложить и часть отснятого кадра. Тогда, конечно, Машин чистый кусочек никого не обманет.

Ганс встал у двери, как будто случайно перекрыв Маше путь к отступлению. Пистолет ее остался в келье. Нельзя же таскать его с собой, когда на тебе легкая одежда, а братья и сестры норовят обняться. Она подумала, что так и сгорит, не имея при себе оружия. Впрочем, особых надежд на пистолет убитого телохранителя уже не было. Слишком далеко дом, и слишком вокруг много честных гансов…

Брат казначей вернулся минут через пять и строго уставился на Машу. Краем глаза она видела, как подобрался Ганс у двери. Точно, выход перекрывает. Бежать! Ганса она сделает походя, он только с виду накачанный, а характера нет. На маму обиделся, так теперь его преподобные братья лепят, как тесто…

Пауза что-то затянулась. Брат казначей пялился, хмуря брови; брат иерей смотрел со вниманием, но со стороны, как в театре. И тут до Маши дошло, что ее как маленькую берут на строгий взгляд. Нет у них ничего против нее! Слишком быстро закончил свою проверку брат казначей. За пять минут можно только убедиться, что пленка не начала темнеть в проявителе, стало быть, не засвечена. А если бы брат казначей ожидал увидеть на пленке картинку, то проявлял бы ее по всем правилам, с полчаса.

Брат иерей переглянулся с братом казначеем и экономным движением пальца показал Гансу на дверь.

Мир с вами, братья, – пятясь, попрощался Ганс. – И с тобой мир, сестра!

«Сестру» он сказал с особенной теплотой.

Когда за достойным сыном счастливой матери закрылась дверь, брат казначей по-свойски подмигнул Маше и доверительно заметил:

А как хотелось заглянуть! Маша кивнула.

Брат казначей с загадочным видом направился в темную комнату. Дверь он оставил распахнутой; Маша увидела на столе открытый чемодан, брошюрки, коробку конфет и кюветку, в которой проявлялась злосчастная пленка. Похудевший чемодан брат казначей выставил за дверь:

Забирай.

Вернулся к столу с конфетами в руках и, посмеиваясь, показал брату иерею снятый с коробки целлофан. У Маши сердце ушло в пятки: на просвет было видно, что целлофан сплошь заляпан отпечатками ее израненных пальцев! Однако братья отнеслись к этому с юмором.

Хотелось заглянуть, ой как хотелось! – Дразня Машу, брат казначей на волосок приоткрыл коробку и захлопнул. – Иди сюда, так и быть, покажу!

Маша, изображая любопытство, подошла к столу. Начинался разговор, по-настоящему интересный братьям, поэтому до них быстро дошло, что сестра Мария уж слишком немногословна. Брат иерей спросил, что с ней, и Маша написала в блокноте про автомобильную аварию.

Очень жаль, – опечалился брат иерей.

Наоборот, в случае чего не будет утечки.

Нам же не чтец-декламатор нужен, – сказал казначей. – By компрене?

Иерей намек понял и закивал, ему понравилась мысль. А Маша «компрене» только наполовину: в случае чего немая не проболтается. Осталось узнать, что это за случай такой, которого боится брат казначей.

– Сестра, а кто-нибудь знает об аварии? – спросил казначей.

Подумав об Оле и Соне, Маша показала два пальца. Брат казначей с довольным видом кивнул, и тогда она поняла, что у него-то на уме Ганс и брат-1. И еще Оля сказала об аварии врачу – всего, значит, пять человек, а не два.

Маша не стала исправлять свой нечаянный обман. Народ здесь сочувственный; можно не сомневаться, что Соня и Оля расскажут о ее беде другим сестрам, и к вечеру об аварии будут знать все. Брат казначей никогда не докопается, кто первый запустил тайную информацию (а она тайная, потому что в той аварии погиб человек)…

У врача была? – спросил брат иерей. «Была», – кивнула Маша.

Ну и отдыхай пока, не будем тебя мучить. Братья не поинтересовались, что сказал врач.

Значит, сами у него спросят. Плохо. Маша надеялась, что сотрясение мозга еще долго будет ее выручать. На него списались бы все ошибки. Как после аварии, когда Ганс, не получив чмоки в щечку, заподозрил в Маше чужую, а брат-1 ему – мол, что ты хочешь, когда она головкой ударенная!… Но врач не нашел сотрясения, и надо обходиться без этой палочки-выручалочки.

Маша взяла чемодан и пошла. Недолгий разговор вымотал ее, как землекопа. По спине ручьями тек пот; она боялась, что платье промокло насквозь и это заметно со стороны.

– Сестра! – окликнул ее брат иерей. Догнал и с ухмылкой вручил конфеты: – Поправляйся! Молодец, преподобного увидишь.

Итак, первое испытание было пройдено. Теперь она в безопасности, пока молчит. Посвященная пятой ступени Мария Соколова знает секреты братства, о которых едва ли написано в брошюрках на книжной полке. Поэтому стоит Маше Алентьевой заговорить, как она себя выдаст. Хотя брошюрки все равно надо почитать.

Врач дает ей на выздоровление день-два. Можно промолчать и три, но не больше, а то как бы врач не вывел ее на чистую, воду. Если самозванка уехала вместо Маши в Укрополь, задурив мозги водителю ФСБ, то за три дня Дед, скорее всего, даже не хватится пропавшей внучки. Значит, нужно бежать самой.

Первый этап – смыться с базы – казался самым легким. Базу могут охранять снаружи, от чужих, а следить, чтобы свои не разбежались – вряд ли. Наверное, какая-то машина ездит за продуктами, надо же народ кормить. Словом, варианты найдутся. А дальше все будет зависеть от того, где эта проклятая база.

Кусачие рыбки не шли из головы. Ну, нет таких на Черном море! Что, Машу рыбы не кусали, что ли?!

Глава X В ОБУВНОЙ КОРОБКЕ

Маша лежала на теплом от солнца причале. Влажный купальник приятно холодил, и вообще все было, как мечталось. Только не там. В Укрополь бы…

Чисто на причале, хоть хлеб режь. Все загорали без подстилки, и Маша не стала выпендриваться со своей купальной простыней пятой ступени. Солнце жарило по-майски. Один старожил базы щеголял облезшей на плечах кожей.

Кстати, парни здесь предупредительные, чуть что: «Помочь, сестра?» И при этом никто не пристает. Вон, облезлый помог Маше с Олей вылезти из воды на причал, улыбнулся и отошел с чувством исполненного долга.

А море оказалось прохладнее, чем думала Маша, – градусов восемнадцать. Но все равно не ноябрьское. И опять все тот же вопрос: где эта гадская база, в какой географической точке?

Рядом с ней мерно вздымались горы и впадины, обтянутые блестящим голубым шелком. Добрая великанша задремала и уже начала всхрапывать, а Маша все не могла успокоиться. Минут десять назад она вышла из дома и до сих пор переваривала впечатления.

Начать с того, что дома-то не было. Его вырубили в меловой скале, заделали фасад кирпичом – и готово, живите.

Самое потрясающее – «обувная коробка» из скал не имела выхода, кроме как в море. Четыре стены: две гладкие, в одну встроен дом, напротив него – проход шириной метров сто. В проходе плещется вода странно белесого цвета. В бухте она синяя и дальше, в море, синяя, а между скал в воду как будто добавили молока.

Опять проплыл полицейский катер… На скале плакат, повернутый к бухте изнанкой. Можно догадаться, что там написано: «Запретная зона» или «Частное владение».

Короче, всей этой байды в духе Джеймса Бонда просто не может быть.

Допустим, гигантский причал и остальное строилось для военной базы. Очень похоже. Вон, в скале сохранилось огромное ржавое кольцо с обрывком троса. Наверное, всю бухту накрывали маскировочной сетью, и никакие спутники-шпионы были не страшны отважным морякам. (Морякам – это наверняка, а то зачем бы такой большой причал.) Но есть-пить морякам надо? В увольнение их отпускать надо? Офицерам надо уходить домой к семье (ведь не на секретной же базе жили дети и жены)? Ну, не могло здесь не быть выхода на берег! Нельзя за каждой ерундой плавать морем.

Великанша, не открывая глаз, подтянула под голову свою пляжную сумку, перевернулась на спину и захрапела. Спросить ее? Насколько поняла Маша, гадюка Соколова не была на этой базе, она может кое-чего не знать…

Нет, спрашивать опасно и бесполезно. Выход есть, но детям преподобного Сана знать о нем не положено. Зачем их везли сюда сонными? Чтобы засекретить расположение базы. А если бы братьям и сестрам позволялось выходить отсюда, то никакой секретности не получилось бы. Достаточно прочесть дорожный указатель – и будешь точно знать, где находишься.

Маша встала и пошла по причалу. Со всех сторон ей улыбались:

Здравствуй, сестра!

Здравствуй, сестра!

Лица открытые, голоса сердечные. Заставляя себя улыбаться в ответ, Маша кивала направо и налево. Как она и думала, разговоры о ее немоте вовсю гуляли по базе. Совсем незнакомые люди перешептывались: «не говорит», «авария»… Пускай брат иерей поищет, кто пустил слух. Маша немая, на нее подумают в последнюю очередь.

Поглядывая на скалы, она обошла вокруг всей бухты и не увидела ничего, что напоминало бы замаскированный выход. Значит, надо искать в доме.

Маша села на причал, свесив ноги над водой. На изжелта-сером бетоне темнели подсохшие бурые капли. Кровь. Судя по всему, здесь выбирался из воды укушенный брат.

Буйки, за которые не велел заплывать врач, цепочкой перегораживали выход из бухты. Только врач неважно разбирается в морских вопросах: буй – отдельная бочка на якоре, а здесь поплавки, связанные тросиком. Яхта пройдет – притопит, а катер, скорее всего, намотает стальной тросик на винт и останется без хода. Заграждение, однако.

За поплавками поперек выхода тянулась полоса мутной воды. До нее было метров двадцать пять. Может быть, муть из-за того, что там холодная вода из моря смешивается с теплой из бухты?

Снова показался катер полицейских. Часов не было, и Маша стала отсчитывать секунды. На пятьдесят четвертой катер скрылся за скалой. Не успеть. До катера не меньше ста метров, вплавь это полторы минуты. Можно, конечно, броситься в воду, надеясь, что заметят и подождут. Но это выход на крайний случай, если погонятся, а так незачем играть в лотерею на собственную жизнь. Могут ведь и не заметить. А вода в море не то что в бухте – ледяная. Да вдруг еще окажется, что неприступные береговые скалы тянутся на километры…

Маша легла на живот и стала смотреть в воду. Что ж это за рыбки такие кусачие?… Ого! Чей-то тайник! Из причальной стенки вывалился от старости кусок бетона, и кто-то спрятал в дыру сигареты и зажигалку. Маша не видела, чтобы дети преподобного Сана курили – наверное, запрещено им… Теперь понятно, чем здесь занимался укушенный брат.

У стенки причала колыхалось что-то похожее на апельсиновую дольку, долго пробывшую в воде. Маша так и подумала, даже присматриваться не стала. А «долька» вдруг зашевелилась, пытаясь перевернуться, и оказалась рыбкой, плавающей кверху оранжевым брюхом.

ПИРАНЬЯ!

Глава XI ЕЩЕ ОДНО ПЕЧАЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ

Тут и сел старик, как любит говорить Дед, рассказывая о своем аресте агентами Федерального бюро расследований США.

Маша наклонилась к самой воде, схватила рыбку под жабры и выбросила на причал.

Ошибки быть не могло. Это грязно-оранжевое брюхо, серую спину под цвет мутной воды, треугольные зубы Маша сто раз видела в зоомагазине. Катька, одноклассница, ее замучила. Как идти из школы, она обязательно сделает крюк: «Зайдем посмотреть!»

Стоит эта уродина дороже целого аквариума с куда более симпатичными рыбками. Жрет живых мальков и громадных червей-выползков, а у себя на родине стая пираний может за минуты обглодать буйвола до голых костей.

Катька повернута на Америке, поэтому выклянчивает у родителей такую рыбку. Правда, она повернута на Северной Америке, а пираньи живут исключительно в Южной, но Катька считает это незначительной подробностью. Раньше Маша так не думала. А сейчас глядела на рыбку и понимала, что в главном Катька права: что от Северной Америки, что от Южной до России ОЧЕНЬ ДАЛЕКО.

Пиранья была с ладонь, куда больше аквариумных. На воле росла страхолюдина.

ЭТО ЧТО ЖЕ ПОЛУЧАЕТСЯ, Я В ЮЖНОЙ АМЕРИКЕ??!

Маша схватила пиранью и побежала к великанше. В голове крутился мотивчик из оперетты:

За что, за что, о боже мой,

За что, за что, о боже мой,

За что, за что, о боже мой,

За что, о боже мой!

Как дальше, она не помнила, да это было и не нужно. Четыре строчки точно выражали суть вопроса.

Пиранья – пресноводная рыба, значит, где-то рядом в море впадает река. Эту рыбешку вынесло течением в соленую воду, и она стала подыхать, впрочем, успев бодро тяпнуть курящего брата… Маша сильно надеялась, что пиранья поможет ей, не задавая вопросов, узнать расположение базы. Надо просто показать ее Оле и слушать, что скажет великанша. При виде такой крокодилины слова у нее найдутся, надо только не пропустить важные.

Увы, Оля не оправдала ее ожиданий. Когда Маша бросила рядом с ней еще живую пиранью, великанша приняла это за неудачную шутку:

– Выкинь! – брезгливо сморщилась она. – Только не сюда, а то еще покусает кого-нибудь. Вон, в пресную воду отнеси, может, оживет. – И кивнула в сторону поплавков.

Догадка подтвердилась: светлая полоса между морем и бухтой – пресная вода.

Добежав до конца причала, Маша с размаха швырнула пиранью за линию поплавков. Чуть-чуть не добросила. Еще недолго она видела на воде оранжевое брюхо, и вдруг оно исчезло, оставив маленькие расходящиеся круги. Не то пиранья очухалась и уплыла, не то ее сожрали. Очень похоже, что пираньи обитали в светлой полосе постоянно, пожирая морскую и речную живность, гибнущую на границе соленой и пресной воды.

Да, место для базы было идеальное. Военных оно когда-то защищало от вражеских боевых пловцов, а детей преподобного Сана – от любопытных. Заодно и бежать им не давало. Тайник с сигаретами подсказывал, что среди братьев и сестер есть непослушные. Наверняка кто-нибудь пытался уплыть хотя бы из любопытства. Но пираньи быстро учили их дисциплине.

Для Маши это означало, что самый простой путь к побегу закрыт. Пришлось оставить мысль броситься вплавь и попроситься на борт полицейского катера. Не хотелось доплыть до катера в виде окровавленного скелета. Как-никак, заграница, могут неправильно понять.

Она вернулась к великанше. Та заглядывала в свою пляжную сумку, но когда Маша подошла, отодвинула ее в сторону. Сверху Маше было видно, что в сумке лежит бумажник. Тот самый, с чьей-то фотокарточкой в прозрачном кармашке.

Ты физических родителей давно не видела? – спросила Оля.

Словечко было новым. Маша неопределенно махнула рукой.

– Пять лет? – по-своему поняла Оля. Мотнув головой, Маша уже нарочно показала

растопыренные пальцы.

Пять месяцев?! – удивилась Оля. – Только не говори, что у вас в обители поощряют свидания!

Маша совсем перестала понимать разговор.

Оставалось загадочно улыбаться, как у нее в Укрополе красивый двоечник Славка Воронин, который сам про себя говорит: «Пока молчу, могу сойти за умного».

Сама к ним бегала?! – перешла на шепот Оля. – Ну, ты даешь, сестра! Да еще всем рассказываешь!

«Это между нами», – показала Маша.

Конечно, конечно! Ты не подумай, я – никому! – горячо поклялась великанша и, сблизившись с Машей головами, зашептала: – А я от своих ушла три года назад и до сих пор маму вижу во сне. Только не ту, от которой уходила, а как в детстве. Она меня посадила на поляну, землянику собирать. Я ем, ем, потом огляделась, а ее нет. И заревела. А мама выбегает, сарафан голубой с ромашками – рядом была…

«Почему ты ушла?» – написала Маша в блокноте.

А почему она ушла от отца?! – зло сказала Оля. – Все денег ей не хватало. Нашла себе побогаче, а он через месяц начал ко мне приставать… Нет, сестра, преподобный прав: это все Каинова кровь! Или мы спасем мир, или никто!

Кажется, Маша начала понимать, откуда эти чмоки, эти улыбки и подчеркнутая доброта к незнакомым «братьям» и «сестрам». Ребятам было плохо в семье, и они нашли себе новую здесь, в братстве.

Над причалом, спугнув ходившую в отдалении чайку, забасил тифон. Звук был самый отвратительный, бьющий по нервам. Маша вздрогнула. На военных кораблях такими тифонами сигналят боевую тревогу, а здесь?

Час преподобного, – не без сожаления сказала Оля. – Останешься?

Маша сообразила, что раз такой вопрос задан, то ей оставаться необязательно, и замотала головой.

Тогда на радостный труд приходи, здесь строго.

Ничего не добавив, Оля опять зарылась в свою сумку. Что за радостный труд, когда, где? Похоже, он был всем известным, как обед, и Маша поостереглась задавать вопросы. Надо вернуться через час и пойти со всеми. А пока у нее было безотлагательное дело – найти тайник для пистолета.

Подыскивая тайник, она простучала стенной шкаф в пустующей келье без окна. Доски отзывались глухо, как будто за ними была пустота. Тогда Маша не была знакома с особенностями странного дома и не придала этому особого значения. Оторвала один конец доски в полу и засунула пистолет в щель. Он провалился глубже, звякнув по бетону, но до рукоятки можно было дотянуться, и Маша осталась довольна.

За окном ее кельи братья и сестры сидели на причале кружками человек по десять. У всех брошюрки, у многих еще тетрадь или блокнот. В каждой группе был заметен старший: на него смотрели, ему задавали вопросы, неслышно шевеля губами. Дети преподобного Сана постигали папино учение.

Маша легла на кровать и наугад взяла брошюрку с полки.

Нельзя сказать, что чтение было захватывающим. Зато отвечало на многие вопросы.

В библейские времена старший сын Адама и Евы Каин из зависти убил младшенького, любимчика родителей Авеля. Вернулся домой; его спросили, где брат. «Я не сторож брату моему», – ответил Каин, наивно считая, что обманул папу с мамой. На всей земле тогда было три человека, не считая убитого, поэтому следственные действия заняли у Адама не много времени. Преступник был изгнан из дома. Неясно, на ком он женился, а только все живущие сейчас люди – его потомки.

Вот откуда в мире зависть, злость, обман, откуда берутся фюреры, садисты и злые училки. А чего еще ожидать от прапраправнуков братоубийцы?

Такой мир надо спасать. Иисус не смог выполнить свою задачу и позволил себя распять. Мы живем в счастливое время второго Спасителя – преподобного Сана. Он и его жена госпожа Хак-Хан Сан – истинные родители всех людей. Если хочешь спасти мир, надо скорее влиться в их большую семью. А от физических родителей каждый порядочный человек обязан уйти, ведь в их жилах течет Каинова кровь. (За свою кровь можешь не беспокоиться – братья и сестры ее очистят на специальной церемонии.)

Отложив брошюрку, Маша поглядела в окно. Сидят, учатся. У всех улыбки на лицах. Если долго смотреть со стороны, начинает поташнивать, как от большой дозы сладкого. А они вправду счастливы.

Ей стало страшно.

Глава XII РАДОСТНЫЙ ТРУД И ДРУГИЕ ЗАМОРОЧКИ

Маша! Мария! – ее трясли за плечо. «Нас здесь двое, что ли?» – чуть не ляпнула со сна Маша, но вовремя спохватилась и разлепила глаза. Ненормально это – все время хотеть спать. В «Фольксвагене» заснула, на яхте спала, встала ненадолго и опять спала. Наверное, таблетка еще действует.

Над ней стояла Оля. Лицо у доброй великанши было расстроенное.

Я же говорила, здесь строго! Пойдем скорее.

«Радостный труд, – вспомнила Маша. – Ладно, порадуемся».

Она быстро влезла в сарафан и босоножки гадюки Соколовой. Хорошие босоножки, почему Соколова ругала «Тати»? Уже на ходу черкнула в блокноте и показала Оле:

«Извини, голова еще тяжелая».

Великанша кивнула:

Я понимаю, потому и зашла. А то, думаю, влепят моей Марусе штрафной час, а она и так больная.

Маша растрогалась. Моей Марусей ее называла Наташка, лучшая укропольская подруга. Хорошие они здесь. Все хорошие, кроме Ганса. Почему такие ребята бросают дом и уходят к этому Сану? Или наоборот: они стали хорошими, потому что им тут хорошо? В том, что дома у всех какие-то проблемы, Маша не сомневалась. У Оли, вон, мама вышла замуж, у Ганса, наоборот, никак выйти не могла.

Добрая великанша между тем сбежала на первый этаж и стала спускаться в подвал. Маше представились низкие потолки, поющие ржавые трубы… Она все время забывала, что странный дом вырублен в скале, следовательно, под ним могло быть что угодно. Хоть десять этажей под землю. Хоть шахта для ракеты.

Оля распахнула дверь, и они оказались в сборочном цехе без окон. За длинными столами сидели дети преподобного в белых халатах. Перед каждым с десяток коробок и коробочек, в руках отвертка или паяльник. Кто-то помахал Маше рукой – ага, Соня.

– Не зевай, и так опоздали! – Оля протягивала ей белый халат.

На ходу попадая в рукава, они пошли вдоль столов к свободным местам.

Братья и сестры собирали компьютерные «мышки». Такая же стояла на Машином домашнем «пентюхе». Сделана, помнится, в Малайзии. Внутрь Маша не заглядывала, а теперь – нате, придется собирать «мышки» под страхом смерти.

Положение было действительно серьезное. Вон, Соня сидит, отверткой крутит. Сразу видно: не в первый раз, а ведь приплыла сюда вместе с Машей только вчера. Как бы не оказалось, что у преподобного не один такой цех и дети его все поголовно умеют собирать «мышки», а кто не умеет, тот самозванка и шпионка.

Может, пока не раскусили, бежать за пистолетом? Притвориться, что живот заболел… Нет, голова закружилась. Проводите меня в постельку и оставьте одну, чтобы я взяла пистолетик и угнала яхту с Петровичем. Он еще стоит у причала, ночи дожидается.

Оля уселась на свободный стул и успела разложить перед собой детали.

– Ты что стоишь?! – обернулась она. Маша помахала рукой и скорчила гримасу,

показывая, что нехорошо себя чувствует. И опять ее спасла немота.

А-а-а, у вас утюги собирали! – догадалась Оля. То ли Машино помахивание напомнило ей глажку, то ли в цехах преподобного Сана больше ничего не делали, кроме утюгов и «мышек».

Маша кивнула: утюги так утюги, кто бы спорил.

Ничего, это просто, – подбодрила ее великанша. – Садись, я покажу.

И правда, все оказалось просто. Вставить два колесика в пластмассовые лапки, четыре раза ткнуть паяльником, завернуть два винта и налепить на «мышиное» брюшко наклейку. Последним вставлялся шарик.

Паяла Маша впервые в жизни, и сначала у нее проводки слипались. Оля сказала, что надо брать меньше припоя, и дело пошло. Два колесика, четыре тычка… Маша полюбовалась первой собранной «мышкой»: точь-в-точь, как у нее дома. И тут она поняла: ВОТ ИМЕННО КАК ДОМА! Наклеечка та же самая, «Мицуми электронике корпорейшн. Мэйд ин Малайзия». Теперь ясно, почему брат казначей и брат иерей развели такую секретность вокруг базы. Цех-то подпольный!

Вот вам и наш всеобщий папа Сан, спаситель рода человеческого! Он же просто грязный бизнесмен, теневик. Лепит на «мышки» чужие наклейки, косит под малайцев, чтоб налоги не платить. А если вспомнить, как Петрович упрекал Ганса («Вкалываешь за бесплатно, а на штаны просишь у брата казначея»), то получится, что спасение мира – архивыгодное дельце. Преподобному эти «мышки» обходятся в цену пластмассы, из которой их делают. Ну, еще на кормежку «детей» потратится. И на белые брошюрки. Без брошюрок никак: нормальный человек не станет работать даром, для этого надо сделать его ненормальным.

Маше хотелось закричать: «Вас обманывают!» Неужели никто не понимает?! Да нет, быть этого не может!

Она огляделась. Братья и сестры вовсю крутили отвертками и тыкали паяльниками, болтая друг с другом и улыбаясь. У них радостный труд.

А может, в этом что-то есть? Жить среди своих, не боясь, что обманут, ударят, обругают грязно. И знать, что тебя всегда ждут еда и ночлег, а если надо, брат казначей даст денег на штаны. Разве это хуже испытаний большого мира? Маша, вон, когда переехала в Москву, плакала по ночам. Потому что все вокруг незнакомое, потому что класс ее не принимал и дразнил Укропкой. А главное-то, главное, оказалось, что со своими укропольскими пятерками она безнадежно отстала от ребят, которые пожили за границей и свободно говорили по-английски. Маша собиралась поступать в университет на факультет журналистики и раньше считала это дело решенным. Подумаешь, шесть человек на место. У себя в классе она была если не первой, то уж точно второй из тридцати и почему-то считала, что так будет везде. Москва показала ей, что легкой победы ждать не приходится. Было отчего заплакать. А здесь, на базе… Два колесика, четыре тычка паяльником, два винта, наклейка. И никаких забот.

Часа через два тифон просигналил время обеда. Маша сдала свои «мышки» – ненамного меньше, чем у других.

Кормежка была так себе: пустые щи, вареная кукуруза, навеявшая мысли об Америке (хотя ее и на Черноморском побережье растет предостаточно). На сладкое – компот из алычи. Алыча Машу немножко приободрила. Это наш фрукт. Хранится она неважно, поэтому в Укрополе продают алычу ведрами по страшной дешевке, пока не испортилась.

После обеда дети преподобного Сана высыпали на причал, но не прошло и часа, как тифон опять созвал их порадоваться. Два колесика, четыре тычка паяльником… Это продолжалось до темноты.

Ужин состоял из того же компота и двух ванильных сухарей. Утешая себя тем, что из-за стола нужно вставать с легким чувством голода, Маша побрела в свою келью. Дети преподобного Сана аппетитно чмокались и желали друг другу на ночь:

Мир с тобой, брат!

Мир с тобой, сестра!

У Маши рябило в глазах. Пальцы свело, как будто она еще держала отвертку или паяльник.

Забыв, что собиралась дочитать брошюрку и почистить пистолет, она рухнула в постель. И все-таки неестественная эта сонливость.

Разбудили ее шаги в коридоре. Человек был обут в тяжелые башмаки и ступал по-военному, на всю подошву. Не девушка, это уж точно. Шаги, как показалось Маше, затихли у ее двери. Ждать добра от ночного гостя не приходилось…

Глава XIII А МОЖЕТ БЫТЬ, ВСЕ ЭТО СНИТСЯ?!

Прошло достаточно времени, чтобы или постучаться, или идти дальше. Незнакомец в тяжелых башмаках ничем себя не выдавал. Подслушивает?… Маша тихо сползла с кровати, подкралась на цыпочках и рванула дверь. Никого.

Теперь она ясно расслышала удаляющиеся шаги. Выглянула в коридор – пусто. Виден коридор насквозь, от двери в ее конце до двери в дальнем. Тускло светят дежурные лампочки, блестит линолеум, вымытый кем-то из младших сестер. Шаги – бух, бух, все тише. И ни человека, ни следов на влажном линолеуме! Мистика. Призрак непослушного брата, съеденного пираньями.

Не успела Маша вернуться в постель, как где-то над ее кельей вспыхнул режущий глаза столб света. Вот и отгадалась загадка: Тяжелые Башмаки топал не здесь, а этажом выше – к прожектору шел. Странно: келья на пятом этаже, Маша считала его последним. Хотя весь дом странный. Прожектор горит наверху, и лестница с площадки ведет выше, значит, там есть что-то вроде чердака.

Луч был так ярок, что казался твердым. Он медленно сдвигался к выходу из бухты, как будто следя за целью. Петрович уплывает, поняла Маша и кинулась к окну.

Небо заволокло тучами – ни луны, ни звездочки. Подходящая погодка для ходок через границу. Яхта уходила на моторе, без парусов – в море поднимет, а здесь нет ветра, скалы кругом.

У Маши слезы навернулись на глаза. Собиралась она вчера угнать яхту вместе с капитаном, но тогда и так обошлось. Оля не разоблачила Лжема-рию пятой ступени, нужда махать пистолетом прошла, и Маша забросила мысль об угоне, как следует не обдумав. А зря. Сейчас она понимала, что по темным водам бухты, зазывно покачивая мачтой, уплывает ее шанс незаметно исчезнуть. Ведь Петрович не все время был на яхте. Наверняка ходил ужинать, хотя Маша не видела его в столовой вместе со всеми. Пробраться на яхту, залезть в рундук – рядом со спасательным плотиком хватало места… Никто бы и не заметил.

Хотелось бежать вслед за яхтой по золотой дорожке света на воде. Ну и пускай база в Южной Америке! Лишь бы выбраться. Везде есть полиция и люди, понимающие английский язык. Паспорт у Маши с собой, там написано, что она гражданка России. Полицейские связались бы с нашим посольством или с Интерполом… Все упустила, все!

Она упала на подушку и зарыдала в голос.

Улыбчивые дети папы Сана не дали нареветься всласть. Вбежали сразу две:

Что с тобой, сестра?!

Помочь, сестра?

Одна знала про автомобильную аварию и стала объяснять другой, мол, сестра не может говорить, наверное, потому и плачет. Маша кивнула. За прошедший день она столько кивала и мотала головой, что шея стала болеть.

Это пройдет! Ты просто перепугалась. Не распускай нервы, и все пройдет! – Сестра из соседней кельи говорила почти теми же словами, что и врач. – Ну-ка, откроем ротик…

Не успела Маша ничего понять, как ласковые пальцы надавили на подбородок и вложили что-то за губу. Во рту защипало, язык ощутил знакомую горечь. «Не хочу!» – мысленно закричала Маша, а в стиснутые зубы уже тыкался стакан с водой.

«Теперь хотя бы точно узнаю, сколько времени действует таблетка», – подумала она, засыпая.

На груди у нее сидел Ганс, маленький, с оранжевым брюшком, и перебирал когтистыми лапками.

Доигрался, гаденыш! – обрадовалась Маша. – Кто тебя так отделал?

Преподобный Сан, – важно ответил Ганс. Зубы у него были треугольные. – И ты такой станешь. Испытание прошла? Прошла. Теперь поедем с тобой в Корею, и преподобный тебя сделает пираньей, будем бухту охранять. Поженимся, мальков заведем…

Он схватил Машу за руку. Остатки сонного морока слетели, и оказалось, что на постели сидит настоящий Ганс и держит ее ладонь в своих. Мамочки, а ведь она с ним разговаривала! Или это было только во сне?

Поселимся в твоей обители, – говорил Ганс, по-негритянски блестя зубами. В келье стояла темень. Маша узнала его только по голосу. – А захочешь, останемся здесь. Мне брат иерей разрешит.

Маша поняла, что разговор о женитьбе идет давно, это горькая таблетка задурила ей голову, заставив путать явь со сном. Рука Ганса ласково перебирала ее пальцы. Ничего ужаснее в Машиной жизни не случалось. Забыв обо всем, она пискнула и отодвинулась в угол.

Ага, уже говоришь! – обрадовался Ганс.

Маша включила светильник, схватила с тумбочки блокнот, ручку и быстро начеркала: «Нет, я только кричать могу. И по морде».

Не нравлюсь?! – искренне удивился Ганс. – А не много ли ты себе позволяешь, сестра? Я, конечно, понимаю: пятая ступень, подарки от старших братьев… – Он кивнул на коробку с конфетами. – Но, сестра, в конце концов, не тебе же выбирать жениха!

Это было что-то новенькое.

«А кому, тебе, что ли?» – черкнула Маша.

Тоже верно, – согласился Ганс. – Но брат иерей может попросить за меня в штаб-квартире. Как-никак, я у него правая рука!

«А может, уже не ты?» – запустила провокацию Маша, показав опять же на коробку. Вчера она не знала, куда ее деть: с подоконника коробка падала, в тумбочку не помещалась. В конце концов Маша поставила ее ребром на книжную полку, как раму с картиной. Теперь в глазах Ганса это выглядело так, словно коробка выставлена специально, чтобы все спрашивали и знали, какие люди дарят Маше конфетки.

Сглотнув слюни, Ганс отпустил ее руку:

– И кто же из них? Иерей или казначей? Маша загадочно улыбнулась. Фиг он отважится спросить у самих братьев, пускай мучается.

– Ну и мир с тобой, сестра! – буркнул Ганс и ушел, горбясь.

Без характера человек. Жестокий, а без характера.

А странно Ганс говорил: «Не тебе жениха выбирать». Кому ж еще, преподобному, что ли?… Сначала Маша подумала об этом не всерьез. Перечитала свои почеркушки в блокноте, вспоминая весь разговор, и вышло, что так и есть! Подбирают пары в штаб-квартире (наверное, в Корее у преподобного), и ни жених, ни невеста здесь не вольны, но Ганс надеялся повлиять на решение через брата иерея…

Неужели это возможно в наше время? Неужели домашнюю Соню, и богатыршу Олю, и укушенного брата, между прочим, очень симпатичного, – всех переженят не пойми с кем, и они примут эту дурь с обычной радостной улыбкой?!

Маша сгребла с полки брошюрки и начала листать. Какая-то сестра из ее предшественниц здорово над ними потрудилась: где важную строку подчеркнула, где целый абзац.

«Почему вредна музыка?» И правда, почему? Надо будет почитать. «Церемония Святого Вина». Не то. «Мы – дети Царя и Царицы Вселенной». Понятно, кто эти царь и царица… Вот! «Речь преподобного Сана во время венчания на стадионе в Сеуле». Он что их, стадионами венчает?!

Маша стала читать и поняла, что да, стадионами. В тот раз папа Сан махом осчастливил шесть тысяч братьев и сестер, причем это был не рекорд. Речь попала в брошюрку, видно, потому, что оказалась первой после долгого перерыва: некоторое время папа провел в тюрьме, оставив детей без своего святого слова. (Ничего удивительного. Кто владеет подпольными цехами, тот должен иногда сидеть за решеткой. Хотя в брошюрке смутно говорилось о ложных наветах врагов Церкви Христианской Любви и Единения.)

Только сейчас Маша поняла, что значит «преподобного увидишь». Это здешний код, непонятный посторонним. Как в Укрополе мальчишки грозятся: «Я из тебя завхоза сделаю», и нужно знать, что школьный завхоз Иванов давным-давно упал в колодец и с тех пор прихрамывает. А «преподобного увидишь» означает: «Поедешь в Корею, и папа Сан тебя обвенчает с кем попало».

У подлого розыгрыша гадюки Соколовой появилось неожиданное оправдание. Может, она не хотела замуж неизвестно за кого. Может, влюблена в какого-нибудь парня. Вот и подсунула вместо себя Машу, думая, что недоразумение выяснится еще в аэропорту. А оно вон как затянулось…

Сейчас уже нельзя сказать: «Извините, ошибочка вышла. Отправьте меня домой». Машу тут же и скормят пираньям.

Во-первых, она видела убийство водителя. Хотя это еще цветочки. Она же не знает, кто сидел за рулем рефрижератора. Номер могла запомнить (но не запомнила), так ведь наверняка машина угнанная. А что Ганс и брат-1 были заодно с убийцей, доказать невозможно. Выходит, Маша не особенно опасный свидетель. Если бы все выяснилось еще на дороге, Ганс, пожалуй, мог ее отпустить. Но в первые минуты она побоялась признаться, а потом ей всунули сонную таблетку. Уже на борту яхты, идущей с погашенными огнями через границу, признаваться стало очень опасно. А сейчас – невозможно.

Подпольный цех – вот пока что главная из всех известных ей тайн братства. Вчера Маша собрала сорок шесть «мышек». Были рекордсмены, которые сдавали по сотне. В среднем возьмем семьдесят пять, умножим на сто сборщиков и на пять долларов – цену «мышки». Около сорока тысяч баксов – дневной оборот цеха. А годовой – миллионов тринадцать-четырнадцать! Есть смысл скормить свидетельницу пираньям.

Нет, все-таки Соколова гадюка! Пускай влюбленная гадюка, это дела не меняет.

Глава XIV ПРОСТОЕ ТРУДНОЕ ДЕЛО

Темнота – друг молодежи, как говаривал Петька, отправляясь тырить персики в чужих садах. Сам он уже староват для этого укропольского спорта, но у него есть шестилетний приятель по прозвищу Динамит. Петька передает ему секреты мастерства.

Опять потянуло на воспоминания. Маша, не зажигая света, одевалась в спортивный костюм гадюки Соколовой и смаргивала слезы. Так ведь и сгинешь неизвестно в какой стране, родным будет некуда на могилку сходить… Тьфу, что за чепуха лезет в голову! Она зашнуровала кроссовки, сунула пистолет к спине, под резинку штанов, и попрыгала. Фирменные висюльки на замках «молний» слышно брякали. Тоже Версаче какое-то. Маша оторвала их с мстительным удовольствием.

Темнота – друг молодежи, когда у молодежи есть чем посветить. Маша собиралась похитить зажигалку из тайника укушенного брата, а потом решать накопившиеся проблемы. Главная, конечно, – поиск выхода. Второе по важности дело – найти масло или хоть бензин, чтобы почистить пистолет. Пороховой нагар и морская соль норовили превратить огнестрельное оружие в холодное. Затвор открывался со скрипом, и Маша боялась, что пистолет не выстрелит или, хуже того, взорвется у нее в руках.

Она соорудила на постели кокон из купальной простыни, своего плаща и гадюкиного жакета.

Укрыла одеялом, посмотрела со стороны – похоже на спящего человека – и выскользнула на лестницу.

Странный дом спал, изучив труды преподобного Сана и радостно потрудившись на его кошелек. На лестнице не горели лампочки. Маша спускалась, как в черную воду, не видя ступенек под ногами.

А хорошо, что двери на базе не запираются. Видно, брат иерей и брат казначей уверены, что их подопечным некуда отсюда деться, поэтому нигде ни замков, ни охраны… Маша выскользнула из странного дома и окунулась в знакомую всю жизнь духоту южной ночи. Нагретые за день скалы дышали теплом. Цвиркали цикады. Над транспарантом «Вот я и дома» у подъезда тускло светилась единственная лампочка. Уже хорошо – есть ориентир.

Поначалу тьма вокруг казалась непроглядной. Маша ругала себя за то, что не сообразила взять зажигалку днем. Теперь это элементарное дело превращалось в целую операцию. На случай нежелательных встреч она придумала себе отмазку: мол, хотелось побродить одной, помечтать о будущей встрече с преподобным. Это ж счастье какое, сразу в голове не укладывается!… Но чисто технически добыть зажигалку нелегко. Придется на четвереньках ощупать метров сорок причальной стенки. Ни зги же не видно. Эта трудность влекла за собой другую. Если ее застукают в момент поисков, сложновато будет объяснить, почему она обдумывает свидание с преподобным, ползая на карачках.

Маша шла по причалу, держась подальше от тихо плещущей воды. Глаза привыкали к темноте, и она уже различала барашки на волнах далеко в море и черные громадины скал у входа в бухту. Потом из-за рваных туч проглянула луна, и стало чересчур даже хорошо. Маша испугалась, как бы ее не заметили из окон. Среди сотни человек всегда найдется парочка «сов».

Она оглянулась на странный дом, и как будто в ответ на ее мысли в какой-то келье зажглось окно. Бояться пока было нечего: со света в темноте ничего не разглядишь. Обитательница кельи помелькала розовым – кажется, надевала халат. Подошла к окну, и Маша по силуэту узнала Олю. Второго человека такого роста на базе не было: великанша доставала головой до верха рамы.

Прикрываясь ладонями от света, Оля смотрела в окно; с луны как назло сдуло остатки облачной дымки, и все это было уже опасно. Маша спряталась за причальной тумбой и приказала себе не высовываться по крайней мере минут десять. И чего великанше не спится? Наверное, о маме думает. Как бы не пошла делиться сокровенным девичьим к подруге Марусе Соколовой…

Выдержка, господа, – вот что отличает укро-польского пейнтболиста от всех прочих. На турнирах в больших городах тебя запускают на площадку чуть побольше волейбольной, с дощатыми стенками и кустиками, чтобы прятаться. Весь бой продолжается от силы пятнадцать минут. А на виноградниках или в поле на укропольской окраине можно играть от рассвета до заката. Однажды Маша с Петькой два часа подкарауливали друг друга в сухих и звонких, как жесть, зарослях кукурузы. В конце концов Петька засомневался, не уползла ли Маша каким-нибудь изощренным бесшумным способом, встал и сразу получил в лоб шариком с краской.

Здесь прятаться было удобно, не то что на солнцепеке в кукурузном поле. Чугунная тумба приятно холодила спину сквозь куртку, а причал был теплый: хочешь – грейся, а хочешь – остывай. Маша и прилегла бы, да боялась заснуть. Циферблата часов она не видела и, чтобы не потерять ощущение времени, пела про себя. В среднем одна песня – минуты полторы-две. Для верности она спела восемь и только после этого позволила себе выглянуть из-за тумбы.

Свет в келье не горел. Маша спела еще пять песен на тот случай, если Оля смотрит в окно, сидя в потемках. Мало ли какое настроение может быть у человека. На луну тем временем опять нагнало тучи, и прятаться стало бессмысленно. Пусть глядят, кто хочет, все равно не увидят.

Поиск зажигалки прошел без неожиданностей. Было неприятно и страшновато шарить в потемках по заросшей склизкой тиной причальной стенке, но это мелочи. Песни крутились в голове. Так всегда бывает: начнешь вспоминать, и они цепляются одна за другую. Маша мурлыкала себе под нос, все равно никто не слышит. И на «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» Олега Митяева нащупала дыру, а в ней – пачку сигарет и зажигалку. Она прикарманила и то и другое: пускай укушенный брат думает, что его тайник ликвидировали потому, что здесь запрещено курить.

Обратно Маша почти бежала, скользя рукой по теплой скале, чтобы уж наверняка не бултыхнуться в воду. Под ногами ничего не было видно, зато впереди как маяк светилась лампочка над «Вот я и дома».

И так, легко и весело, она въехала носом в высокую грудь.

– Рассказывай, что случилось, сестра! – потребовала великанша, крепко схватив Машу за Руку.

Глава XV ОТКРОВЕНИЯ С ВЕЛИКАНШЕЙ

Маша не испугалась. Вранье было заготовлено, оставалось выйти на свет, чтобы написать в блокнотике о своем романтическом настроении перед встречей с папой Саном. И вдруг великанша пробила брешь в ее обороне:

Маруся, только не притворяйся, что не можешь говорить! Я ведь слышала, как ты тут распевала песни.

Раскусили! Сгоряча Маша потянулась за пистолетом. Как же все-таки жалко, что нет Петровича с яхтой! Можно было бы уйти без особого шума, захватив его и Олю в заложники.

По счастью, Оля не поняла, что ее собираются захватывать.

Мне страшно за тебя, пойми! – с жаром продолжала она. – Я сразу почувствовала, что с тобой что-то не так…

В голосе великанши звучала самая искренняя озабоченность. Маша уже коснулась пригревшегося под курткой пистолета – и решила, что сможет вывернуться без оружия.

Оленька, я не хочу замуж за Ганса, – честно призналась она.

Великанша не поняла:

А его подобрали тебе в женихи?

Да какое подобрали! Он сам захотел и говорит, что брат иерей поможет утрясти это дело в штаб-квартире.

Но так нельзя! – ужаснулась Оля. – Нам столько об этом говорили! Брат иерей и говорил! Там же тьма данных учитывается: и группа крови, и характер, и когда человек родился! Чтобы настоящего мужа найти, твою половинку!

Ага, подумала Маша, вот на что их покупают! В любовь они не верят, потому что у всех родители плохо живут друг с другом. Так им говорят: «Мы вам по науке жениха подберем».

Оля пылала:

Это же… Я слов не нахожу! Обман! Двуличие! Чем тогда мы отличаемся от Каинова родословия? Ничем!

Похоже, глупый подбор женихов и невест, как породистых собак, был чуть ли не главной святыней в самодельной религии папы Сана. Теперь святыня рушилась. Потрясенная великанша не могла поверить:

Марусь, а может, ты что-то не поняла? Может, он тебе подходит по анкете?

Про анкету не было ни слова! – жестко сказала Маша. – Он все время говорил, что брат иерей ему поможет.

А ты?

А я написала: «По морде дам». Великанша вскипела:

Нет, это надо выяснить! Жаловаться надо!

Кому?! Ганс всю цепочку назвал: он просит брата иерея, брат иерей просит за него в штаб-квартире. Наверное, так уже делали раньше, а то почему бы он стал мне обещать… Нет, Оля, жаловаться некому. Выше только преподобный, а я его увижу, когда уже буду стоять с Гансом на стадионе. К нему и не подпустят, наверное.

Разговаривая, они подошли к странному дому шагов на сто.

Все, – остановилась Маша. – Если хочешь о чем-то спросить, валяй здесь, а в обители я немая.

Великанша уселась на краешек причальной тумбы, оставив для нее место:

Садись. Давай еще посекретничаем. Как я тебя понимаю, Марусь! Я никому не скажу, что ты разговариваешь.

Надеюсь. Это моя единственная защита: может, Ганс еще и не позарится на немую… Они нарушают все наши принципы! – удачно ввернула Маша.

Да-да! – горячо подхватила Оля. – Если мы будем, как физические родители, то зачем это все?!

Ага, зачем было из дома уходить, если здесь такое же вранье, даже хуже?!

Великанша порывисто расцеловала Машу и стала с шумом сморкаться в носовой платок. Кажется, она всплакнула.

О маме подумала? – спросила Маша.

Да, и о маме тоже… Сестра, а ты меня не посвящаешь ли? – вдруг насторожилась великанша.

«Во что?!» – чуть не ляпнула Маша, но сообразила, что у Оли четвертая ступень посвящения, а сюда она приехала за пятой.

– Нет, – коротко ответила она. Великанша заговорила полушепотом:

Знаешь, я после каждой ступени чувствую себя обманутой. Потом привыкаю, конечно… Я, когда уходила из дома, не знала о братстве. Поругалась с отчимом, хлопнула дверью, а жить негде. Подруга говорит: «Извини, мама недовольна, что ты у нас ночуешь». Декан говорит: «Общежитие не дам, у нас для иногородних мест не хватает»… Я из Харькова, – вставила Оля, – училась в политехническом институте. Одна девочка из нашей группы отвела меня в обитель. А там – сама знаешь: койка, еда; все тебе сочувствуют, всем интересно, что ты думаешь. Ребята ходили раздавать листовки, и я с ними. Нормальные листовки, «Молодежь за мир, против терроризма». Конечно, я спрашивала, на какие деньги это все. Мне отвечали: богатые люди помогают, они тоже за мир. Настает лето, меня везут в санаторий на сборы активистов. Читаем брошюрки, слушаем лекции: оказывается, наша федерация «Молодежь за мир» входит в братство преподобного Сана, и мы уже посвященные второй ступени. Через год – третья ступень, и мне объясняют, что братство – это церковь, и что Сан – святой вроде Иисуса Христа, только еще лучше… У вас в Москве тоже так было?

Везде так. Мы ходили по Арбату с копилкой, деньги на мир собирать, – ответила Маша.

Это была почти правда: встречала она этих сборщиков и, знать не зная о братстве, опускала мелочь в их оклеенные бумагой копилки. А то неловко гулять и мороженое кушать, когда твои ровесники борются за мир.

Каждый раз как будто открывают матрешку, а в ней – еще и еще, – шептала Оля. – И уже страшно: что там внутри? Может, на пятой ступени окажется, что мы вообще какие-нибудь сата-нисты?

Я ничего такого не знаю, – сказала Маша. Вспомнила о своей пятой ступени и строго добавила: – А тебе разве не объясняли, зачем это нужно?

Оля поежилась:

Объясняли. Учение надо постигать шаг за шагом, чтобы отсеять сомневающихся и недостойных. Нельзя учить человека плавать, бросая на глубину… и так далее. Но мне все равно иногда кажется, что меня дергают за ниточки, как марионетку.

Ох, как Маше хотелось сказать: «Конечно, дергают! Вчера ты заработала на «мышках» баксов триста для папочки Сана. За это и койку тебе дают, и мозги пудрят, чтоб не убежала». Но если бы великанша услышала от пятиступенчатой сестры такую ересь, то наверняка решила бы, что ее проверяют. Еще, чего доброго, побежала бы к брату иерею докладывать.

Основ не знаете, отсюда сомнения и нетвердость в вере, – к месту вспомнила Маша и продолжала точно «по Гансу»: – Ну-ка, быстренько, из «Откровений» преподобного: «Все святые, включая Иисуса…»

«…должны уважать вас, потому что даже Иисус не смог сделать то дело, которое вы сейчас делаете»…

На этих словах в голове у Оли как будто сработал переключатель, и великанша сомневающаяся превратилась в великаншу восторженную.

Я так счастлива, что мы живем в одно время со Спасителем! – зашептала она, обняв Машу. – Ведь мы могли родиться раньше и ничего бы не узнали!

А уж я-то как счастлива! – поддакнула Маша.

По горячей щеке великанши побежали слезы:

Истинно говоришь, сестра!

«Я?!» – про себя удивилась Маша. На ее-то взгляд она не высказала истин, которые стоили бы рыданий. Разве что повторила слова Ганса… Нет, что-то здесь было не так. Самое странное, что и у нее слезы наворачивались на глаза. Безо всякой причины, а просто за компанию с доброй великаншей, которую она, между прочим, обманывала на каждом шагу.

Маша вспомнила про горькую таблетку, которая еще блуждала в крови, только спать от нее почему-то не хотелось. И о том, как американцы допрашивали Деда под «сывороткой правды». Это название придумали журналисты, а на самом деле «сыворотка» – сложная смесь лекарств, от которой человек теряет все защитные барьеры. Он перестает различать хорошее и плохое, врагов и друзей, он всех любит и рад ответить на любые вопросы.

А ведь похоже, что в этой радостной обители все немножечко под «сывороткой»! Добавят ее в компот – вот и счастье в доме, братья и сестры ходят со своими приклеенными улыбками, и ни у кого никаких сомнений. А Оля засомневалась, потому что великанша. Ей в армии полагался бы двойной паек, а здесь, наверное, не подумали, что долговязой сестре нужно увеличить дозу «сыворотки»… Версию стоило проверить. Пошарить ночью на кухне, посмотреть, какие продукты на полках…

Между тем восторженный порыв Оли кончился так же внезапно, как и начался:

Пойдем спать, – зевая, сказала она, – Ма-русь, ты больше не броди одна по ночам. Если будет настроение, зови меня. А то знаешь, как я перепугалась! Захожу к тебе…

Маша поняла, что вспыхнувшее в темноте окно было ее, а не Олино. Ну конечно! Там еще мелькало розовое, и она подумала, что кто-то надевает халат. А то была ее купальная простыня, оставленная под одеялом изображать спящего человека.

Зачем ты приходила? – холодно спросила Маша.

Великанша ответила с обезоруживающей прямотой:

Посмотреть, как ты спишь. Мне же врач велел за тобой приглядывать.

Маша опять вспомнила Деда: «Тут и сел старик»… С таким добровольным шпиком за спиной скорее попадешь к пираньям, чем разыщешь выход с базы! И она добавила льда в голос:

По-моему, врач не говорил, чтобы ты проверяла меня по ночам, сестра.

Но я же беспокоюсь! – добродушно возразила Оля.

Видишь ли, сестра, есть причины, по которым посвященные пятой ступени получают отдельные комнаты, – смутно намекнула Маша, сама не представляя себе этих причин. – Конфеты у меня видела? Брат казначей и брат иерей подарили. За службу.

Упоминание о старших братьях сильно подействовало на великаншу.

Извини, – забормотала она. – Я не подумала… Я не хотела!

Ничего-ничего, скоро все сама узнаешь. Старайся, сестра, преподобного увидишь! – подбодрила ее Маша.

Проводив Олю до ее кельи, она вернулась к себе и проверила маячки. Крохотные клочки бумаги, зажатые один под крышкой чемодана, другой в дверце стенного шкафа, оказались на месте. А из коробки пропала конфетка. Это совсем успокоило Машу: так не шпионят.

Ночь еще не кончилась, и она решила, что успеет обследовать чердак.

Глава XVI НОВЫЕ НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ

У дома, вырубленного в скале, не могло быть настоящего чердака. Если нет крыши, то какой чердак? Просто лишний этаж, только без окон. И вела на него дверь, а не люк, как обычно на чердаки.

Вот в этой двери Маша увидела первый на базе замок.

Учеников Укропольской средней школы такие мелочи не останавливают. Умение вскрывать замки они оттачивают класса с пятого. А все из-за необъяснимой привычки учителей запирать двери на черную лестницу, где так здорово списывать, курить и травить анекдоты. Машу эти прелести школьной тусовки не интересовали (разве что анекдоты иногда), но с кем поведешься, того и наберешься. Так что старый врезной замок задержал ее секунд на двадцать – три нажима вынутой из волос заколкой.

Войдя на чердак, она заперла за собой дверь и остановилась. Когда уходила яхта Петровича, где-то здесь топал прожекторист. Неизвестно, какие порядки на базе: то ли он посветил Петровичу и ушел спать, то ли обязан дежурить до утра.

Было темно и тихо.

Осмелев, Маша чиркнула зажигалкой. В оранжево-голубом трепещущем свете из тьмы проступила скальная стена с грубыми насечками от механической пилы. Сейчас Маша была прямо над своей кельей и могла сравнить размеры: келья – шагов семь в длину, и стена почти такой же толщины. Однако!

Колесико зажигалки быстро нагрелось и стало жечь палец. Боясь, что начнет оплавляться пластмасса, Маша погасила огонек и пошла вдоль стены на ощупь. Странно: по ее прикидкам уже пора было наткнуться на прожектор… Она посветила остывшей зажигалкой – ничего.

На цементном полу мусорили, видно, не один год. Тут и там попадались окурки, и Маша тихо радовалась, что кто-то нарушает порядки в семействе папы Сана. Несколько раз она поднимала окурки, надеясь, что они подскажут, в какой географической точке находится база. «Мальборо», «Кэмел», опять «Мальборо»… Эти сигареты продают по всему миру.

Пройдя чердак насквозь, Маша оказалась у второй двери. Итак, где прожектор? Где хотя бы окно, в которое он светил?! Кстати, днем с причала прожектор не заметен. И какой-нибудь площадки, на которую его могли выкатывать ночью, Маша не видела, а то бы запомнила.

Тем не менее прожектор светил, это факт. И за минуту до того, как он включился, кто-то протопал над Машиной кельей.

Чудес не бывает, сказала себе Маша и пошла назад, на этот раз стараясь держаться середины огромного пустого помещения. Шагов через пятьдесят из тьмы показалась крутая металлическая лесенка. Стертые подошвами ступени блестели, было заметно, что по ним часто ходят. Только куда? Лесенка вела к стальной, уж не броневой ли, плите в потолке. За ней мог оказаться и прожектор, и выход на волю. Ручек и замков на плите не имелось, зато рядом чернела большая кнопка. Нажать?… А если прожекторист еще дежурит наверху?

Погасив зажигалку, Маша взобралась по лесенке, нашарила кнопку и нажала, готовая спрыгнуть и удрать. Плита отъехала с еле слышным шорохом. Из квадратного проема лился слабый голубоватый свет. Луна, что ли, в окошке?

Маша поднялась еще на ступеньку и высунулась из люка…

В глаза бросились мониторы видеокамер, четыре в ряд. От них и шел свет, а окошка не было. Черная громадина прожектора глядела в стальную плиту, уж точно броневую, грубую, как старые танки на постаментах. Видимо, когда нужно было посветить, плита отъезжала в сторону. Тут уж никаких сомнений не осталось: базу строили военные. Братству преподобного Сана такие излишества ни к чему.

На мониторах Маша ясно, как днем, видела бухту и причал, по которому бродила несколько минут назад. Приборы ночного видения. Повезло ей, что здесь никого не было: засекли бы сразу. Самое же интересное – два экрана показывали окрестности базы: рощу каких-то лиственных деревьев на холме и пустынную дорогу среди скошенного поля, с домиками вдали. По очертаниям домики никак не могли быть украинскими или молдавскими мазанками: двух- и трехэтажные, с островерхими крышами, на одном башенка… Не поймешь, какая страна. Такие особняки строят скоробогачи буквально всюду, причем по заграничным проектам. На Черноморском побережье и где-нибудь на Мальте могут стоять одинаковые дома.

В железном шкафу за прожектором она разыскала кучу полезных вещей. Прежде всего, банку какой-то густой смазки – ее, наверное, держали для механизма скользящих броневых плит. Отложить себе немного было не во что, и Маша натолкала побольше смазки в пистолетный затвор.

От мотка толстой проволоки отломила кусок – вместо шомпола, прочищать ствол. В большой картонной коробке навалом лежали старые и явно не считанные батарейки. Одну Маша вытерла носовым платком и сунула за щеку – батарейка пощипывала язык, хотя и слабенько. Видно, тот, кто здесь дежурил, слушал плеер, меняя батарейки, когда звук начинал тянуть, а старые жалел или ленился выбросить.

Маша уже специально стала искать лампочки и раскопала за шкафом пульт управления не пойми чем. Интересные там были надписи. Например, «ПРОДУВКА». Или «СТАРТ». Главное, хватало нужных Маше маленьких лампочек, выключателей и проводов. Причем пульт уже наполовину раскурочили, и пропажу еще нескольких мелочей никто бы не заметил. Можно будет сделать фонарик. Маша выломала себе, что надо, и распихала по карманам.

Пора было уходить. Она и так уже слишком долго испытывала судьбу. Раз мониторы работают, кто-то должен за ними следить… Люк все время оставался открытым, чтобы слышать, что происходит на чердаке. А сейчас Маша нашла нужную кнопку, закрылась и включила свет в комнате. Надо же проверить, не осталось ли следов… Так и есть! С пульта налетело пыли, и в ней отпечаталась кроссовка. Пришлось пожертвовать носовым платком. Маша замела пыль под шкаф, огляделась – все в порядке. И выключила свет.

Она уже шагнула к люку, когда сквозь его стальную толщу слабо послышался стук чьих-то шагов по лесенке.

Глава XVII ПРЯТКИ В ТЕМНОТЕ

Маша замерла с пальцем, занесенным над кнопкой. Еще секунда – и открыла бы…

Дима, это я! – раздалось из спрятанного где-то динамика. В прошлый раз, когда Маша слышала этот голос, он говорил с ленцой, свысока, но все равно его трудно было не узнать: брат казначей.

Дима, естественно, не отозвался, и брат казначей занервничал:

Димка! Спишь, что ли?! Открывай!

До Маши начало доходить, какое ей выпало цыганское счастье. Не зря эта комнатка спрятана в толще скалы за броневыми плитами. В прежние времена у пульта дежурили офицеры, готовые запустить штуки, которые надо продувать перед стартом. Когда дежурные закрывались изнутри, попасть на их секретный пост мог только тот, кому они сами откроют. Поэтому брат казначей и зовет Димку: его кнопка у лесенки сейчас не действует. Ну и пусть зовет, пока не проголодается. Обычными инструментами люк, пожалуй, не открыть, нужен автоген или взрывчатка… Хотя брат казначей может не торопиться. Сколько Маша тут протянет без воды? Дня три-четыре, а потом, скорее всего, сама откроет.

Дима, впусти меня! Что за шутки! – злился брат казначей.

Маша на цыпочках подошла к мониторам и стала наугад тыкать кнопки. Оказалось, что каждый монитор может показывать изображение с нескольких камер. В основном на экранах была ночная тьма, но иногда попадались любопытные картинки. Жаль, не было времени все рассмотреть: морской берег у выхода из бухты, гараж с двумя легковушками и грузовичком (ура! Есть, есть отсюда выход на сушу! Даже целый выезд!). И самое удивительное: огромный зал непонятного назначения, с черной стоячей водой, под которой не угадывалось дна. Зал Маша разглядывала несколько лишних секунд, гадая, что бы это могло быть. И увидела человека. У телекамеры промелькнула голова в обтягивающем капюшоне. Почему-то человек пятился назад. Потом по воде пошли круги, и Маша поняла: ныряльщик. В ластах удобнее ходить именно задом наперед, чтобы не цепляться за землю… Но зачем нырять ночью? И что там, в непонятном зале? На обычный бассейн совсем не похоже…

Еще раз десять переключившись с камеры на камеру, Маша нашла нужную. Брат казначей висел на лесенке, продолжая грозить неизвестному Димке. Больше никого на чердаке не было, и Маша подумала, что у нее есть шанс выйти сухой из воды.

Скоро брат казначей перестал злиться и начал волноваться:

– Димка, что с тобой? Дима, не молчи! Урони что-нибудь, если говорить не можешь!

«Все! – поняла Маша. – Сейчас побежит проверять, не спит ли этот Димка в своей постели».

Не прошло и минуты, как брат казначей спрыгнул с лесенки и в самом деле побежал.

Как только за ним закрылась дверь, Маша нажала на кнопку люка. В глаза хлынул яркий свет с чердака. Конечно, брату казначею незачем бродить в потемках. Кого ему бояться? Включил свет и пошел. А для Маши огромный пустой чердак без ниш и закоулков мог превратиться в ловушку. Если брат казначей вернется раньше, чем она успеет убежать… Закрыв за собой люк, Маша со всех ног бросилась к двери. А если Димка сейчас войдет ей навстречу?!

При свете оказалось, что с чердака есть не два выхода, как думала Маша, а не меньше десятка! Бронированные двери, запирающиеся четырьмя рычагами по углам, остались явно от военных. Некоторые заросли пылью, другими часто пользовались: с рычагов стерлась краска, и даже сама сталь была до блеска отполирована ладонями. Стало ясно, на что потратить следующую ночь (а может, и днем выкроить час). Чердак ближе всего к поверхности земли, значит, здесь в первую очередь и нужно искать выход.

На бегу Маша задела ногой кучу мусора, и далеко вперед отлетел морской офицерский погон с вырванными звездочками. Наш! От счастья замерло сердце. Этот кусочек муаровой тряпки, натянутый на картон, сразу перенес ее на тысячи километров ближе к дому!

Маша схватила погон и помчалась дальше, нашаривая в волосах заколку… Да где же она?! Потерялась заколочка единственная! Были бы волосы подлиннее, заколок было бы побольше. Она полезла по карманам и наткнулась на проволоку, которую отломила себе вместо шомпола для пистолета. Годится!

Только Маша успела выскочить на лестничную площадку, как за спиной послышались громкие голоса. Она замерла, подперев дверь ногой.

А кто же там был, если не ты? – не верил брат казначей.

Маша посмотрела в замочную скважину. Идут, оба: брат казначей и брат иерей. Значит, Димка – это иерей.

От возбуждения братья кричали:

Да никого там не было! Я на минутку отошел.

А почему тогда у меня люк не открывался?!

Так ты, наверное, ткнул кнопку, а ее надо подержать. Это тебе не компьютер!

Да знаю я! Держал…

Брат иерей первым подбежал к лесенке, поднялся и нажал злополучную кнопку.

Вот видишь, все работает!

А у меня не работало, – упрямо сказал брат казначей.

Маша спохватилась и стала запирать дверь. Опасность еще не миновала. Сейчас въедливый брат казначей обшарит каждый закоулок в комнатке с прожектором. Хорошо, если заколка потерялась не там, а где-нибудь на чердаке. Тогда ее и не заметят среди мусора на полу.

Но Машины надежды не оправдались.

Ага, девок сюда водишь! – услышала она злобный крик брата казначея.

Однако, крут он с братом иереем… Значит, казначей главнее. Деньги всегда впереди.

Самое интересное, что брат иерей не оправдывался. Наверное, вправду водил приятельниц, скрашивая ночные дежурства. Маше это было наруку: пускай думают, что заколку потеряла гостья, а не шпионка.

Она заперла дверь и побежала к себе. На чистку оружия опять не было времени. Скорее спрятать в тайник пистолет и наворованное добро – и в постель, а то еще начнут проверять всех подряд.

Еще одна потеря обнаружилась только в келье: пропали сигареты укушенного брата. Если они выпали из кармана, скажем, на причале, когда Маша обнималась с Олей, то туда им и дорога. А если на чердаке? Это же конец всем надеждам! Сигаретки-то были «Прима» – термоядерное курево сантехников, рак со второй затяжки. Попадись они на глаза брату казначею, тот уже не спишет их, как заколку, на Димкиных подружек. Машу, конечно, не заподозрит, будет искать парня, но это слабое утешение. У нее и без того тысяча возможностей влипнуть и только один выход. Тот самый, который, скорее всего, за одной из железных дверей на чердаке…

Вот и думай, как тут быть, Мария Алентьева, разведчица в третьем поколении. Если «Прима» потерялась на чердаке, то соваться туда нельзя, потому что брат казначей обязательно решит покараулить ночного гостя. Ему нетрудно: сиди да поглядывай на монитор… Но чердак – пока единственная ниточка на свободу. Другой нет, а время идет. Сутки на базе прожиты, осталось еще двое. Потом доктор возьмется за тебя всерьез, и придется устроить себе чудесное излечение от немоты, иначе он разоблачит симулянтку. Долго ли ты продержишься после этого? До первого серьезного разговора…

Чтобы немного утешиться, Маша стала разглядывать подобранный на чердаке погон и на обратной стороне нашла плохо отпечатавшийся фиолетовый штамп швейной фабрики: «ф-ка№ 8 М…СР». То есть «МО СССР», Министерство обороны Советского Союза. «МО РФ» обрадовало бы Машу гораздо больше. А этот старый погон мог быть выброшен в любой из бывших советских республик: и на Украине, и в Молдавии, и в Грузии. Хотя если вспомнить плавающий в здешних водах белый катер с надписью «POLICE», то Украина исключается: там не полиция, а милиция, как у нас… А если вспомнить о пираньях, то ничего этот погон не доказывает, поняла Маша. Пираньи не живут в Черном море, и все тут. А советская военно-морская база могла быть в любой точке земного шара. На Кубе, например. Или во Вьетнаме. Интересно, во Вьетнаме водятся пираньи?…

Она спрятала погон под матрас и уже начала дремать, как вдруг в келью вошла Соня:

Спишь, сестра?

Маша пошевелилась, давая понять, что не спит. Для всех, кроме великанши, она оставалась немой.

– Я на минутку. – Соня остановилась посреди кельи. – Завтра Церемония Святого Вина. Меня тоже посвящают. Сестра, ты не согласишься быть моей крестной?

Только этого не хватало! Маша включила свет и схватилась за блокнотик.

Это не важно, что ты молчишь, – сразу отмела ее возражения Соня. – Подведешь меня к брату иерею, а слова он сам скажет.

Тогда Маша написала: «А не передумаешь? Может, лучше тебе вернуться домой?»

Не передумаю, – сказала Соня, – я решила: здесь моя семья!

«А кто на яхте маму звал?»

Так нет же мамы. Умерла в прошлом году, – просто ответила Соня.

После такого признания отказать ей было невозможно. Маша расцеловала будущую крестницу и, когда Соня ушла, засела за брошюрки.

Тут и оказалось, что крестная должна хором с братом иереем прочесть четыре строчки – не то молитву, не то заклинание. Наверное, Соня все выяснила, прежде чем говорить, что брат иерей и один скажет слова. Но уж слишком это смахивало на очередную проверку. Пять утра, граждане! Почему Соня пришла только сейчас – долго думала, кого позвать в крестные, или ее кто-то надоумил?

На всякий случай Маша выучила молитву-заклинание и, боясь проколоться на какой-нибудь ерунде, четыре раза прочла главу о Церемонии Святого Вина (вот так, все с большой буквы). В церкви папы Сана ей уделялось главное место. Считали, что через эту церемонию кровь очищается от Каинова наследия.

Если бы человек, выпивший ложечку церковного вина, действительно становился неспособным на обман и убийство, то Маша стала бы самой ярой последовательницей преподобного. Только ведь Ганс наверняка пил это вино, а кто из него получился?

Глава XVIII КРОВЬ ОТЦА И МАТЕРИ

Одеваясь к церемонии, Маша нарочно потянула время, и они с Соней вошли в зал последними. Крестные и крестники, всего человек десять, уже попарно выстроились в очередь к невысокой пустой сцене. Можно будет поглядеть, что они станут делать, и вести себя так же.

В этом зале Маша еще не была. Обстановка напоминала церковную – без крестов и золота, но с иконами, если можно так назвать изображения папы Сана. Попадались живописные портреты, где он, держа свиток с иероглифами, простирал свободную руку вперед, мол, спокойно, дети мои, я с вами. За спиной у папы в туманной дымке виднелись крошечные города, а над головой сиял нимб.

Гораздо больше было фотографий. Папа сажает дерево. Папа, обняв за плечи похожую на куклу миниатюрную кореянку (жену, судя по всему), смотрит на восход солнца. Папа на стадионе венчает выстроенных в шеренги женихов и невест…

До сих пор Маша считала, что преподобному лет двадцать пять, а он оказался самоходной руиной за восемьдесят. От новичков это скрывали, не случайно же в кельях, в цеху и в столовой висели только снимки, сделанные в молодые годы папы. Соня во все стороны крутила головой, лицо у нее было разочарованное. «Ты не знала, сколько ему лет?» – черкнула в блокноте Маша. Ошеломленная крестница потянулась к ручке – писать ответ. Спохватилась и сказала вслух:

Не знала.

«Привыкай, – написала Маша. – На каждой ступени узнаешь что-нибудь новенькое».

Тебе это нравится? – шепотом спросила Соня.

Маша ответила долгим взглядом, надеясь внушить крестнице, что нормальным людям не может нравиться обман.

Вошел брат казначей и скромно сел в углу. Видимо, ждали только его, потому что на сцене сразу же откинулся занавес и появился брат иерей. Ради праздника он был облачен в золотистый балахон с высоким капюшоном-колпаком. Портрет папы Сана в круглой рамке висел у него на шее вместо креста.

Здравствуй, сестра!:- ответил он кому-то, переглянулся с братом казначеем и опять ушел за сцену. Там забулькало. Вино наливает, поняла Маша. Все это напоминало школьный спектакль, который долго не начинается из-за того, что героиня за кулисами подкалывает булавками платье, а потом еще обязательно или телефон не зазвонит, или ружье не выстрелит.

Брат иерей вернулся стремительно, шурша золотым балахоном. Следом с подносом в руках вышла Оля. У Маши заныло сердце от дурного предчувствия. Добрая великанша улыбнулась ей поверх голов. На ее подносе стояла золотая чаша с торчащей ручкой ложечки. В брошюрке не говорилось, что Святое Вино должен выносить специальный человек, стало быть, Оля играла в церемонии маленькую роль, ее можно было заменить столиком на колесах. И все же почему брат иерей выбрал себе в помощницы именно великаншу?

Братья и сестры! – торжественным голосом начал брат иерей. – Мы рождены Истинными Родителями. Родители первичны, а дети вторичны. Что более ценно: жизнь родителей или наша собственная жизнь?

Жизнь родителей! – нестройно ответили крестники.

…родителей, – отстала от всех тихая Соня. Эта клятва не попадалась Маше в брошюрках.

Похоже, она тоже была тайной братства. Брат иерей наклонился со сцены:

А чем следует жертвовать: жизнью Отца или нашей собственной жизнью?

Моей жизнью! – не задумываясь ответили крестники. Соня на этот раз успела со всеми и с гордостью посмотрела на Машу: «Молодец я?!»

Вы к этому готовы? – нажал голосом брат иерей.

– Да! -Да! -Да!

Брат иерей выпрямился и, как преподобный на иконе, поднял руку над головой:

Если родители будут жить ценой нашей собственной жизни, может возродиться все человечество, а если будем жить мы, а жизнь родителей оборвется, никто не будет спасен. Вы готовы?

Да! – все вместе выдохнули крестники.

Точно? -ДА!

Это правда? -ДА!!

Вместе с крестниками шептала «да» и Оля. Ее щеки пылали, на глазах блестели слезы. А брат иерей, встав на самом краю сцены, воздел к потолку обе руки. Казалось, он сейчас полетит:

Станем радостной жертвой на алтаре мира! Если вы действительно ощущаете, что умереть за Отца – счастье, если это не просто болтовня, а действительность, то это здорово. Тогда существует подлинное родство между Истинными Родителями и многими. Это родство – в Церкви Христианской Любви и Единения. Вы в этом уверены?

ДА-А!!

Последнее «да!» крестники проревели, как солдаты в строю, и бросились целоваться с крестными.

Ну и ничего, что старик. Я так его люблю! – горячо прошептала Соня, прижимаясь к Машиному лицу мокрой от слез щекой.

Маша с тяжелым сердцем обняла маленькую дурочку, которая только что поклялась умереть за незнакомого корейца. Видела она, как у них поставлено это дело. Тяжелым грузовиком да по «Линкольну». Ладно, водитель для них человек пропащий, Каинову кровь пустить не жалко. Но ее-то, Машу, за что? Сестру пятой ступени, дочь Истинных Родителей и все такое. Сестру – тоже под откос, а потом еще спрашивали: «Что с тобой?»… Где им ценить чужую жизнь, когда они свою не ценят! Не за Родину клянутся умереть, а за самодельную веру, придуманную жуликом.

Страшно, страшно с обаятельными детьми папы Сана. Даже с несчастной Соней.

Между тем брат иерей, дав народу поликовать, приступил к очищению крови. Процедура была несложная. Крестный подводил к нему крестника; взяв того за руки с двух сторон, они хором читали молитву-заклинание из белой брошюрки. Потом Оля вливала крестнику в рот ложку вина.

Когда настала очередь Сони с Машей, они, как все, подошли к брату иерею. Великанша уже стояла с полной ложкой наготове.

Именем Спасителя и во имя его прими же это Святое Вино, содержащее двадцать один род веществ, а также кровь Отца и Матери… – начал брат иерей и вдруг повернулся к Маше: – А ты что не читаешь, сестра?

Маша приложила палец к губам: «Я немая! Забыли, что ли?»

Давай сначала. Ну, вместе! – как будто не понимал брат иерей.

Она не может, брат! – робко вступилась за крестную Соня.

Знаю. Так ведь церемония какая! Святая церемония, сестры. Должно свершиться чудо, – отрезал брат иерей.

В его голосе Маша ясно расслышала издевку. Поймала на себе Олин взгляд и все поняла.

Великанша смотрела с любопытством и смущением. Любопытство было сильнее.

Под изумленным взглядом Сони Маша сказала все нужные слова, от «Именем Спасителя» до «изыди, Каинова кровь». А куда было деться?… Крестница получила свою ложку вина, а крестную брат иерей сцапал за руку и горячо заговорил. Мол, Отец наш своим незримым присутствием на Церемонии Святого Вина исцелил утратившую речь сестру Марию. Так вострепещем же перед его неизмеримой мудростью и милосердием.

Речь имела успех. Вострепетали решительно все: девушки утирали глаза платочками, парни расправляли плечи, гордясь своей принадлежностью к братству папы Сана. И так, гордясь и хлюпая в платочки, все стали подходить к брату иерею за прощальными чмоками.

Маша хотела тихонько исчезнуть, но брат иерей, улыбаясь, цепко держал ее запястье. Ей как чудом излеченной тоже доставались поцелуи.

Последней подошла Оля.

Извини, сестра, ты же знаешь: чтобы получить пятый уровень, нужно отличиться… – шепнула она, прикладываясь к Машиной щеке.

Это деловитое замечание окончательно разочаровало Машу в новой подруге. После ночного разговора она подозревала, что великанша побежит к брату иерею жаловаться на Ганса и может выдать ее спроста. Но предательство оказалось хладнокровным и расчетливым.

Когда за Олей закрылась дверь, из своего угла поднялся брат казначей. Всю церемонию он просидел как истукан, а теперь подошел и с чувством пожал руку иерею:

Отличный экспромт! Поздравляю. И ты молодец, сестра. – Он перехватил Машин взгляд и усмехнулся: – Какие глаза! Громы и молнии! Вынашиваем планы мести?

Маша опустила голову. Брат казначей точно угадал: она еще думала о предательнице Оле, правда, мстить ей не собиралась.

Сестра, не трать энергию на склоки, она тебе пригодится в мирных целях, – продолжал брат казначей, положив руку Маше на плечо. – От Ганса мы тебя защитим. Как считаешь, брат иерей, защитим, если вдвоем навалимся?

Маша улыбнулась, давая понять, что оценила начальственную шутку. Повезло. Если бы она вчера не выучила молитву, то сейчас бы с ней разговаривали по-другому…

Брат иерей между тем стянул через голову свой золотой балахон и остался в спортивном костюме.

Не дразни ребенка, – сказал он. – Мне нравится, что девочка сама пыталась решить свои проблемы. Даже нас не побоялась обмануть. Есть в этом здоровый авантюризм.

Небрежно кинув балахон на стул, брат иерей отогнул край занавеса и жестом пригласил Машу в полумрак за сценой. Она шагнула, споткнулась и, теряя равновесие, поймала в объятия чей-то гипсовый бюст. Преподобный? Нет, бюст был в погонах. Кругом как попало валялись и стояли кумачовые транспаранты с надписями про неизбежную победу коммунизма.

От военных остались. Руки не доходят вывезти, – с зевком сообщил брат казначей.

Взявшись вдвоем с братом иереем, они отвалили от стены фанерный плакатище «РЕВОЛЮЦИЯ ЛИШЬ ТОГДА ЧЕГО-НИБУДЬ СТОИТ, КОГДА ОНА НАДЕЖНО ЗАЩИЩЕНА. В. И. Ленин». За ним, как в каморке папы Карло, оказалась маленькая дверца.

Это уже тайна. Хотя не самая большая из тех, которые ты сегодня узнаешь, – сказал брат иерей, поворачивая ключ в замке.

Дверца выходила на лестницу.

Глава XIX БРАТ, КОТОРЫЙ НАМ НЕ БРАТ

Заглянув с площадки, Маша сосчитала этажи. Получалось, что лестница ведет куда-то ниже сборочного цеха в подвале, на уровень моря. Она сразу вспомнила зал со стоячей черной водой и бредущего задом наперед ныряльщика.

Брат иерей, сопя, притиснул ее на узкой лестнице и пролез вперед. Казначей пошел сзади. От его дыхания у Маши шевелились волосы на макушке.

Шершавые стены чем ниже, тем сильнее темнели от сырости. Свет лампочек едва пробивался через немытые плафоны. Маша стала подумывать, что ее не случайно взяли в «коробочку», как подконвойную, и обещанная тайна может оказаться встречей с пираньями. Кто знает, до чего докопались братья после доноса великанши. Разоблачить ее нетрудно, была бы охота: связаться с московской обителью братства и получить по электронной почте фотокарточку настоящей Соколовой…

– Брат Владимир говорил, что у тебя разряд по подводному плаванию, – сказал ей в затылок брат казначей.

В горле у Маши встал ком, сухой и колючий, как репей. Ладно, с братом Владимиром более-менее ясно: какой-нибудь московский босс. Но разряд! Достаточно брату казначею спросить, за сколько она проплывает стометровку, и все станет ясно. У гадюки Соколовой цифры должны от зубов отскакивать, она же боролась за каждую долю секунды, а Маша… Ну хоть приблизительно бы знать!

И брат казначей спросил:

Что молчишь? Похвались достижениями: глубоко ныряла?

Маша перевела дух и оглянулась: проверяет или сам не понимает, о чем спрашивает?

Вот на столько, – она показала двумя пальцами.

То есть как?! – изумился брат казначей.

Плывет человек в ластах, дышит через трубку. Ныряет у стенки бассейна, когда надо поворачивать, а так все время держится у поверхности. Это называется подводное плавание, – сказала Маша.

Кажется, ее объяснение разрушало какие-то планы брата казначея.

Ас аквалангом?! – воскликнул он, свирепо пыхтя ей в затылок.

С аквалангом называется дайвинг. Там спортивных разрядов нет. Дают бумажку, что ты прошла обучение в клубе.

У тебя есть? – спросил брат казначей с такой надеждой, что Маша побоялась его разочаровывать. А то еще станет звонить брату Владимиру: «Кого ты мне прислал?»

Есть, – соврала она, подумав, что брата казначея обмануть будет несложно, а законы природы не обманешь. Положим, она сумеет надеть акваланг, не путаясь в лямках, и погрузиться метров на десять. Но для работы на серьезной глубине надо рассчитывать скорость подъема по таблицам декомпрессии. Если вынырнешь быстрее, чем нужно, кровь закипит в самом прямом смысле, без поэтических преувеличений. Называется – кессонная болезнь. Тысячи воздушных пузырьков закупорят сосуды, и случится то же, что в машине с засоренным бензопроводом: остановка двигателя.

Во что ее втягивают эти, казначей с иереем?!

Лестница кончилась у броневой двери, сделанной, как все у военных, надежно и грубовато. Над узкой амбразурой, прорезанной на уровне глаз, сохранилась надпись: «НАЗОВИ ПАРОЛЬ, ДОЖДИСЬ ОТЗЫВА».

Братья навалились вдвоем, и дверь отворилась с ржавым скрипом. За ней стояла темнота. Воздух отдавал плесенью и близким морем.

Не вздумай поцеловать брата Иерофана – оскорбишь. Он из Белого Братства, – понизив голос, предупредил иерей.

Маша кивнула: не целовать так не целовать. Интересно, с какой буквы пишется обидчивый брат? Если он Иерофан, это имя, а если иерофан, то должность вроде иерея.

Она не знает про Белое Братство, маленькая была, – догадался брат казначей и объяснил: – Существовала такая секта с бабой в роли Христа: Мария Дэви Христос. Она и воплощение бога, и одновременно его мать и невеста. Готовила своих к концу света, назначила год и день. Время пришло, а конца нет. Тогда она объявила, что покончит с собой и вознесется на небо, только «детки» пускай начнут первыми. К счастью, вовремя струсила и позволила себя арестовать. Кое-кто из

Белых Братьев все-таки наложил на себя руки. Некоторые попали в психиатричку, другие разбрелись, а самые упертые ушли в подполье. Брат Иерофан, вон, к нам прибился. Живет в подвале кротом, неделями не выходит. – Брат казначей впустую пощелкал выключателем и крикнул в темноту: – Брат Иерофан! Алле, капитан! Опять рубильник отключил?

Он со странностями. Думает, что мы за ним шпионим, – добавил брат иерей, доставая зажигалку. Маша поняла, чьи свежие окурки валялись на чердаке. – Ждите, – бросил брат иерей и ушел в темноту.

Еще недолго Маша видела огонек зажигалки, потом он свернул за угол и пропал.

Оставаться с казначеем было тягостно и попросту опасно. В любой момент он мог спросить о чем-нибудь хорошо знакомом гадюке Соколовой и совершенно неизвестном самозванке. Пришлось Маше первой начать разговор, хотя она охотнее полюбезничала бы с не очень большим крокодилом.

Какой у вас акваланг?

Дорогой, – отвечал брат казначей, – а в марках я не разбираюсь. Брат Иерофан тебе все покажет.

– А на какой глубине работа? Брат казначей подумал и сморозил:

Метров сто.

Опять было неясно, проверяет ли он Машу или вправду ничего не понимает.

На ста метрах аквалангисты не работают, – сказала она. – Тридцать, много – сорок.

Ну, тогда на десяти, – легко переиграл брат казначей.

А какая работа?

Все узнаешь в свое время.

Говорить стало не о чем, молчать – нельзя. К счастью, скоро за дверью вспыхнули такие же, как на лестнице, тусклые плафоны. Маша пошла первой, обгоняя брата казначея.

Стены коридора были не меловые, как на чердаке, а бетонированные. Через каждые несколько шагов то справа, то слева попадались железные двери. Надписи «Компрессорная», «Барокамера» говорили о том, что здесь тренировались аквалангисты. Маша подумала, что если с ней захотят разделаться, то обойдутся и без пираний. В этих лабиринтах ее и так никто не найдет.

Брата иерея было слышно издалека.

Спортсменка! Разрядница! – распинался он у закрытой двери.

Девка! Вы б еще телепузика привели, – высунув нос в щелку, огрызался брат Иерофан, и дверь захлопывалась.

Это лучшее, что мы смогли найти, – ныл брат иерей.

Пока Маша раздумывала, не обидеться ли на то, что ее обозвали «этим» среднего рода, брат казначей решительно сунул ногу за приоткрывшуюся для ответа дверь:

Осталось три дня! Где я тебе другого помощника возьму?

Дверь поспешно распахнулась.

– Как три дня?! – возопил брат Иерофан. Оттеснив его, брат казначей ворвался в помещение и кивнул Маше: за мной.

Жилище брата Иерофана, несомненно, было раньше складом чего-то боевого. Шеренгами стояли несокрушимые стеллажи с полукруглыми выемками вместо полок. В них вписался бы сигарообразный силуэт ракеты или торпеды. По потолку шла рельса с остатками роликов и оборванных цепей. Дальняя стена терялась в темноте. Угол за дверью занимала неряшливо застланная койка, десяток железных шкафчиков у стены и стол, заваленный частями разобранного акваланга. Брат Иерофан, человек с атлетическим торсом и мелким плаксивым личиком, торопливо спрятал под одеяло что-то маленькое и уселся на койку. Под носом у него красовалась янтарная клякса машинного масла. Маша сразу назвала его про себя Иерофанушкой.

Слишком ты разборчив, брат, – продолжал казначей. – Я тебе сколько людей присылал! Один, по-твоему, много болтает, другой – слабак, у третьего, наоборот, объем легких слишком большой, быстро воздух расходуется… Все, довы-бирался! Пятого и шестого не будет! – Он обернулся к Маше. – Вот тебе друг и учитель. Пока учит, слушайся его, как самого преподобного. Перестаёт учить – сразу докладываешь мне, и мы приводим его в чувство.

А ведь это шанс, поняла Маша. Акваланг, ласты да еще гидрокостюм, наверное, дадут… Она с надеждой посмотрела на «друга и учителя». Физиономия у Иерофанушки была кислая, как будто брат казначей навязывал ему в ученицы сколопендру.

А вот не возьму ее и все! – отрезал он с победным видом.

– Вон, – тихо скомандовал брат казначей. Иерофанушка не расслышал:

Что?

Вон пошел, – повторил брат казначей. – Или ты работаешь, или порхаешь отсюда немедля! By компрене?

Ладно, – сдался Иерофанушка, – ваша власть! Издевайтесь! Белые Братья и не такое терпели.

Что-то не припомню, когда вы терпели, – усмехнулся брат казначей. – Когда в Москве избили священника прямо на амвоне или когда в Киеве громили Софийский собор?

Иерофанушка скорбно поджал губы.

Хотели пострадать за веру, – объяснил он. – Ибо сказано Матерью Марией: «Дети мои! Вас будут мордовать и рубить вам головы! Но эта кровь нужна земле!»

А вышло-то все наоборот, – добавил брат казначей. – Вы людей мордовали, а они с вами – по закону. Вот незадача! Не удалось пострадать.

Как же не удалось, когда я сам три месяца отсидел в ментовском узилище! – набычился Иерофанушка.

Маша подумала, что по сравнению с ним даже Ганс может показаться вполне терпимым человеком. И вообще, узнав историю Белого Братства, она стала немного лучше думать о детях преподобного Сана. Эти по крайней мере церкви не громят. Правда, непонятно, почему они пригрели брата Иерофана. Не ради же споров, чья секта лучше.

Короче, или ты работаешь, или выметаешься, – подытожил брат казначей.

Я не спорю, – кротко сказал Иерофанушка. – Но надо же проверить, кого вы мне подсовываете. – И он кивнул на рассыпанные по столу детали: – Это что?

Легочный автомат. Был, – сказала Маша, удивляясь простоте вопроса. В акваланге не так много частей, чтобы их перепутать.

Ну, это понятно. А что в нем сломалось?

– Пружина, – навскидку ответила Маша. Получилось очень эффектно. Иерофанушка

смутился и зарыскал глазами, ища, о чем бы еще спросить.

Экзамен сдан, – отрезал казначей. – Пойдем, брат, проводишь нас. А тебя, сестра, жду к себе не раньше ужина. И чтоб коленки тряслись от усталости! Доложишь, чему научилась за день.

Когда братья вышли, Маша подобрала с пола и сунула в карман промасленную заводскую бумажку, сохраняющую форму пружины. Приподняла край одеяла на койке – так и есть: новенькая пружина, еще не очищенная от смазки. Иерофанушка спрятал. Сказать по правде, все свои аквалангистские знания Маша получила за три недели от приезжих туристов. Легочный автомат она впервые видела разобранным и без бумажки не догадалась бы, какую деталь нужно заменить.

Маша приоткрыла дверь, послушала – ни звука. Далеко ушли братья, а жаль, ведь говорили наверняка о ней… Она стала заглядывать в шкафы, тратя на каждый не больше секунды. Незнакомый акваланг, тяжелый – значит, баллоны заправлены… Гидрокостюм, хороший, итальянский, из сохраняющей тепло губчатой резины… А этот хуже – наш старый «Садко»… Какие-то электрические штуки и роскошные фонарики для подводного плавания. Жаль, нельзя стащить – заметно будет, их всего три.

Пятый и шестой шкаф были забиты обернутыми бумагой брикетами, похожими на цибики чая. На каждом повторялась недвусмысленная надпись: «ШАШКА ТОЛОВАЯ 75 ГР.»

Одной такой достаточно, чтобы вдребезги разнести легковую машину. В шкафах их были сотни.

Глава XX ТАИНСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ

Брат Иерофан вернулся с кислющей физиономией и первым делом спросил:

«АРО» знаешь?

Что? – не поняла Маша

Ясно, не знаешь. А «Оксимагнум»? Маша только покачала головой.

Похожее на кукиш Иерофанушкино личико приобрело торжествующее выражение, означавшее: «Я же говорил, что никуда ты не годишься!»

В таком случае что ты знаешь?

Обычные акваланги: «Украину» и «АВМ».

Ну и что прикажешь с тобой делать? – сквозь губу вопросил Иерофанушка.

А вы не догадываетесь? Учить! Если, конечно, можете.

Учить не фокус, было бы кого, – парировал Иерофанушка.

По-моему, мы все уже выяснили, – сказала Маша. – Или мне для полной ясности сходить за братом казначеем?

Иерофанушка печально утер нос, еще сильнее размазав след машинного масла, и стал похож на карнавального кота в сапогах с нарисованными усами.

– Глянь там, в шкафу, «АРО», – кивнул он. Этот акваланг Маша уже видела мельком, а

между тем он стоил самого пристального внимания.

Начать с того, что баллон крепился на груди. Пока Маша это поняла, «друг и учитель» успел неплохо повеселиться. Она крутилась, как мартышка с очками. Если надеть баллон за спину, загубник болтался возле лопаток. Если сначала взять загубник в рот, слишком короткие шланги не давали надеть баллон за спину. Казалось, акваланг сделан для человека со свернутой шеей.

Наконец, она разобралась, что к чему, и… не нашла трубки выдоха! Оставив акваланг, Маша грозно уставилась на Иерофанушку: разыграл, да?! Наверное, всех учеников так обламываешь? ЭТО ЧТО ЗА АКВАЛАНГ, В КОТОРОМ НЕЛЬЗЯ ВЫДОХНУТЬ?! Им только шарики надувать!

Что-нибудь не так? – безмятежно поинтересовался «друг и учитель».

Хорошо, что Маша сдержалась и не высказала все, что думала об «испорченном» акваланге. Срама хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

– Сами знаете, – буркнула она.

Аппарат воздушно-кислородный, замкнутого цикла. Попросту говоря, не дает пузырьков, – налюбовавшись ее растерянностью, снисходительно объяснил Иерофанушка.

Вот это номер!

Миллионы людей ныряют с аквалангами, ничуть не беспокоясь, что при дыхании в воде поднимаются пузырьки отработанного воздуха. И только для немногих жизненно важно, чтобы пузырьки не поднимались, выдавая их противнику. Это подводные диверсанты.

Невзрачный матово-серый баллон с загубником, который Маша непочтительно положила на пол, уже нельзя было назвать аквалангом. Разница между этим «АРО» (итальянским, судя по надписям на приборах) и знакомой «Украиной» – как между «Харлеем» и детским велосипедиком «Дружок». Дело не только в пузырьках: с таким аппаратом и оставаться под водой можно дольше, и нырять глубже, и кессонная болезнь почти не страшна.

Вместе с толовыми шашками в шкафах серый баллон навевал однозначные мысли о Машином будущем задании.

Иерофанушка, похоже, смирился с тем, что другого помощника ему не дадут. Страдая, он выволок из закромов новехонький гидрокостюм и с помощью ножниц и клея стал подгонять его по Машиному росту.

Работа требовала частых примерок, а Маша как назло с утра надела очень откровенное белье гадюки Соколовой. Она стала переодеваться, прячась за дверцей шкафа с толовыми шашками. Было интересно, как среагирует «друг и учитель». Тот сначала по-лошадиному фыркнул через губу, сообразил, чем там занимается ученица, и успо-коенно протянул:

– А-а, стесняешься.

Сам Иерофанушка щеголял в мятых трусах в цветочек и не стеснялся ни капельки.

Здесь взрывчатка, – сказала Маша. Иерофанушка потужился и выдал шутку:

А ты думала штопором управиться? После третьей примерки костюм подогнали точно по фигуре. В ожидании, пока клей получше схватится, Иерофанушка предложил пожрать. Он так и сказал: «пожрать», и его глазки при этом по-кошачьи светились.

Разобранный легочный автомат был сметен в первую попавшуюся коробку. Освободив стол, Иерофанушка водрузил на него газовую плитку, на плитку – котелок. Достал из шкафа банку тушенки и устрашающим водолазным ножом смахнул с нее крышку так легко, как будто резал не ясесть, а колбасу. Похвастал, подбрасывая нож на ладони:

Польский, «Экспло». Не хуже американского.

Тушенку он вывалил в котелок, и в воздухе, пропахшем Иерофанушкиными носками и машинным маслом, сразу потянуло мясными ароматами. У Маши побежали слюнки. После пустых щей папы Сана тушенка была именно тем, что надо. А «друг и учитель», посмотрев на нее, добавил еще банку.

Когда жир в тушенке растаял, Иерофанушка выключил газ и, не сняв котелок с плитки, придвинулся к столу.

Ложку, вилку? – светским тоном предложил он Маше, протягивая то и другое.

Маша выбрала вилку. Иерофанушка с довольным видом стал уписывать ложкой расплавленный жир.

– Плохо кушаешь, – заметил он Маше, которая просто не успевала нырять своей вилкой в котелок из-за того, что там всегда оказывалась часто мелькающая ложка Иерофанушки. – Знаешь, как в старину работников набирали?

Знаю, по аппетиту, – сказала Маша. – По-моему, это чепуха. Разве обжоры лучшие работники?

Не все, но как правило, – ответил Иерофанушка. Было заметно, что он гордится своим аппетитом. – Наша работа энергии требует! Заметь: ем голимый жир, а мышцы… – Он согнул в локте руку с надутым бицепсом.

Подумав, что сегодня «друг и учитель» наверняка будет испытывать ее на выносливость, Маша быстро подъела остатки тушенки. Иерофанушка откинулся на стуле и ковырял в зубах ногтем. Вид у него был самый благодушный, и она осмелилась спросить:

А почему вы отказывались от помощников?

Теперь уже не важно, – махнул рукой Иерофанушка и признался: – У меня свой человек есть, из Белого Братства. Давно хотел его сюда перетащить, а брат казначей – ни в какую. Не доверяет, змей ласковый.

Маша прыснула: портрет брата казначея был точный.

Похихикай, похихикай, – буркнул Иерофанушка. – Вечером небось пойдешь на меня стучать.

Пойду. Вы же сами слышали, он мне велел обо всем доложить после ужина, значит, пойду. Только дело ведь обоюдное, – намекнула Маша.

«Друг и учитель» примолк и стал с увлеченным видом дергать клеевые швы на гидрокостюме. Значит, она правильно догадалась: брат казначей и ему приказал явиться с докладом. Гидрокостюм полетел ей в руки.

Одевайся. Если что неясно, спрашивай сейчас, под водой будет поздно.

Маша спросила, как регулируется подача кислорода, не будет ли от него опьянения на глубине. [1] Нелюдимый Иерофанушка преобразился. Отвечал он толково и подробно, со случаями из личной практики. Чувствуя, что «друг и учитель» увлекся, Маша попыталась вытянуть из него главное: что надо взорвать? Начала издалека: на какой глубине работа, надолго ли. Но Иерофанушка вмиг сообразил, к чему клонит ученица, и вся его бойкость сразу слетела.

Не ссорь меня с казначеем, я и так здесь еле держусь, – пробурчал он. – Раз тебе не сказали, значит, не положено. Потерпи, все скажут. Под воду-то идти не казначеям с иереями, а нам.

И «друг и учитель» красноречиво показал глазами на шкаф с толовыми шашками.

Глава XXI ДЕНЬ РАЗГАДОК

Подземный зал, который Маша мельком видела на мониторе в секретной комнате, оказался естественной пещерой. По земле, наверное, еще бродили динозавры, когда грунтовые воды начали по миллиметру выгрызать изнутри меловую скалу. По сравнению с этой работой рытье котлована чайной ложечкой показалось бы сверхскоростным. Тысячелетия пробегали, как минуты. Результат был потрясающий. Под сводами пещеры с запасом поместилась бы городская пятиэтажка. Подземное озеро в центре, с черной стоячей водой, казалось бездонным.

Вода не только разрушала, но и строила. Тут и там с кровли угрожающе свисали огромные известковые сосульки – сталактиты. Звонко шлепались с них насыщенные растворенным мелом капли; там, куда они падали, навстречу сталактитам росли перевернутые сосульки – сталагмиты. Кое-где сталактиты и сталагмиты успели слиться, и получились колонны, тонкие посередине, как песочные часы.

Природа… Люблю! – вздохнул Иерофа-нушка, осторожно прикасаясь к новорожденному сталактитику размером с детский мизинчик. – Лет четыреста ему. Для природы – миг, а для нас – пять больших жизней. И вот что мы, гады, делаем… – Щелчком пальца Иерофанушка сшиб сталактит и продолжал: – Пусти сюда туристов, и через месяц ничего не останется. Поэтому я и пошел с Белыми Братьями.

Они что, природу защищают? – не поняла Маша.

Не специально. По их учению в живых останутся сто сорок четыре тысячи праведников, а остальным шести миллиардам будет кирдык. Меньше народу, больше кислороду.

Круто, – оценила Маша. – А у них кишка не тонка воевать с шестью миллиардами?

Так они ж не сами хотели, а с помощью священной энергии фохат из космоса. Что-то не получилось, а мысль была богатая, – пожалел Иерофанушка.

А, – сказала Маша, – тогда конечно. Совсем другое дело, если из космоса. Убить все население Земли и ходить в белых смокингах. Праведники, блин.

В балахонах. У нас были белые балахоны, – уточнил Иерофан. – Потом от них отказались, а то народ на улице оглядывался.

У Маши пропала всякая охота разговаривать с «другом и учителем». Молча они добрели до черной, как базальт, воды, надели маски и плюхнулись вперед спинами.

Как это часто бывает в первую секунду погружения, Маша перепутала верх и низ. Сориентировалась по свету прожектора, горевшего в пещере, и стала искать Иерофана. Неожиданно далеко под водой вспыхнул его фонарик. «Друг и учитель» уплывал не оглядываясь, мощно работая ластами. Пришлось Маше поднажать, оправдывая гадюкин разряд по подводному плаванию.

Вода была прозрачнейшая. Медленно приближающиеся голубовато-серые ласты Иерофануш-ки виднелись четко, как на цветной фотокарточке. При этом фонарик, большой и яркий, как мотоциклетная фара, не добивал до дна. Догоняя Иерофанушку, Маша взяла чуть глубже, и вдруг не защищенные гидрокостюмом кисти рук обожгло будто кипятком. Подводный ключ! Ледяной! И пресный, определила Маша, впустив в рот немного воды. Вот вам и река, в которой живут пираньи – самая настоящая, только подземная. Но тогда где они, почему не встречают гостей? Похоже, что тропические рыбы не могли жить в такой холодной воде. А когда поток выйдет на поверхность и согреется, надо ждать встречи с теплолюбивыми хищницами.

Догнав Иерофанушку, Маша рукой показала, как плавают рыбы.

– Ага, здесь они и живут, только подальше, – понял вопрос «друг и учитель». Его маска, закрывающая все лицо, со специальной мембраной, позволяла переговариваться под водой. С двух метров было неплохо слышно, только голос терял всякую окраску и становился бубнящим, как из плохого радиоприемника.

Надо себе такую же попросить, подумала Маша, зная, что если у Иерофанушки нет второй такой маски, то купить для нее новую не успеют. Три дня, только три дня до взрыва, который она не собиралась готовить своими руками. Надо убежать раньше и сорвать им дельце. Заявить в полицию, что в братстве хранят взрывчатку… Маша представила, какая физиономия будет у брата казначея, когда она заявится с полисменами в бронежилетах, и от смеха чуть не упустила изо рта загубник.

Между тем впереди светлело. Еще недолго, и она вслед за Иерофанушкой выплыла из пещеры в яркий пронзающий воду поток солнечного света. Стала видна круто уходящая в глубину береговая скала.

Пока Маша не видела ничего, что напоминало бы о чужих дальних морях. Иссиня-черные, как виноград «Изабелла», некрупные мидии, гроздьями облепившие скалу, сорная рыбка зеленуха, бычки… Стоп, а что они здесь делают?! Маша попробовала воду. Соленая. Выходит, она уже оказалась в море, даже не увидев пираний?

Иерофанушка сложился в поясе и спикировал на глубину. Здорово у него получилось, Маша чуть не отстала. Хоть «чуть-чуть» не считается. По некоторым словам «друга и учителя» она поняла, что служил он в подводном спецназе на каком-то холодном море, и ожидала от него большей прыти.

У подножия скалы, чуть завалившись набок, лежала длинная лодка блеклого сине-серого цвета, в который было окрашено все снаряжение диверсантов. С первого взгляда Маша приняла ее за обычное каноэ, но в куцей корме зияла щель водомёта, а рули глубины говорили, что плавсредство подводное.

Транспортировщик. Видела когда-нибудь? – пробубнил в маску Иерофанушка.

Маша покачала головой.

И не увидишь! Секретный аппарат, скорость – до тридцати узлов!

Узел – морская миля в час. Маша пересчитала на километры – ого, почти пятьдесят шесть, можно за моторками гоняться.

«Друг и учитель», не снимая ластов, уселся на водительское место и большим пальцем показал себе за спину:

Залезай!

Сидеть в транспортировщике приходилось друг за другом, как на мотоцикле. Маша втиснулась на узкое сиденье.

– Ставлю учебно-тренировочную задачу, – объявил Иерофанушка. – Видела, у входа в бухту курсирует белая посудина?

Маша угукнула в загубник. «Друг и учитель» явно говорил о полицейском катере!

Глава XXII УЧЕБНАЯ ЗАДАЧА

Рачок-отшельник обустраивал себе новую раковину. Из старой он уже вырос, а эта была заметно больше. Витая, на вид прочная – то, что надо. Старый ее обитатель моллюск давно погиб, раковину с тех пор занесло песком. Рачок с дотошностью аптекаря отгребал от входа по одной песчинке, потому что был маленький. Песчинки, наверное, казались ему кирпичами.

Переложив штук десять, он устроил себе перекур. Сидел себе, вернее, лежал на пузе, перебирая крошечными жвалами. Черный глазок на стебельке крутился, как локатор, контролируя обстановку. Этим рачок было похож на водителя-телохранителя Жору. Второй глазок неподвижно смотрел на людей. Да и то сказать, выглядели они очень подозрительно. В тени скалы притаился транспортировщик; высовываясь по пояс, в нем сидели две одноглазые образины – серые, неподвижные. Правильно рачок за ними приглядывал. Таким нельзя доверять: зазеваешься – вмиг слопают!

Отдохнув, он опять стал перекладывать песчинки. Одну за одной, с чувством, с толком, с расстановкой. Торопиться ему было некуда.

Маша здорово жалела, что рачок такой тормозной. Хотелось поглядеть, как он будет перебираться на новую квартиру, но из-за его неторопливости не успевала. Катер скоро появится над скалой. Тогда Маша и Иерофанушка выполнят учебно-тренировочную задачу и сюда уже не вернутся.

Конечно, больше, чем рачье новоселье, Машу интересовало географическое положение базы. Приметы она стала искать, как только транспортировщик вышел из бухты. Больше всего ее порадовала бы какая-нибудь однозначная дрянь, которую нигде не делают, кроме как у нас да, может быть, на Украине. Тогда все просто: глянула – ага, банка от килек в томате, здравствуй, Родина! А если они не кильки, а «вдлыи у томатЬ, значит, здоровенька була, незалежна Украина.

Мусор под водой был, он есть всегда. Но пока что на глаза попадались интернациональные отходы: то витая бутылочка со смытой этикеткой, то колпак от автомобиля неизвестной марки, а чаще такая гадость, что в школе рассказать постесняешься. Подводный пейзаж был свой, черноморский. Беда в том, что Черное море сообщается со Средиземным, и живность в нем больше чем наполовину средиземноморская. А из Средиземного моря прямой путь в Атлантику, там черт не разберет, кто откуда приплыл, приполз и приехал на днищах кораблей. Так что вопрос, где находится база, оставался нерешенным.

Рачок наконец-то закончил расчистку новой раковины. Для проверки пощупал ее усиками, сунул в новое жилище огромную рабочую клешню и вытянул какую-то соринку, незаметную для

Машиного глаза. Наконец, он стал выползать из старой раковины. За рыцарским панцирем показалась мягкое, как слизняк, серое брюшко. Рачок словно потерял штаны.

В самый ответственный момент, когда брюшко вылезло больше, чем наполовину и любой малек мог слопать рачка и не подавиться, в воде послышался шум винтов. Сначала тихо, как будто кто-то неторопливо, но упрямо сверлил стену ручной дрелью. Потом громче, громче… Рачок, не будь дурак, спрятался.

Шум винтов уже отдавался болью в ушах. Иерофанушка оторвал буксировщик от дна и стрелой бросил вверх.

Катерное днище парило на поверхности воды, как аэростат. Два сверкающих латунных винта пенили воду. Звук при этом был отвратительный. Люди на катере, наверное, слышали его как плеск или не слышали вовсе, а здесь, под водой, тебе как будто в каждый зуб воткнули по жалу бормашины.

Оказавшись метрах в трех под днищем, Иерофанушка уравнял скорости и начал всплывать. Днище приближалось, накрывая сидевших в транспортировщике людей своей тенью.

Два метра…

Полтора…

Метр…

Маша подняла руки. Через три дня в них будет мина, а какой катер предстоит взорвать, этот или другой, она не знала. Трясло ее здорово, а что больше виновато – напор воды, вибрация катерных механизмов или страх, было не разобрать. Сейчас все зависело от мастерства «друга и учителя». Стоило Иерофанушке потерять скорость или не вписаться в ритм волн, раскачивающих катер, как бешено вращавшиеся над головами винты в капусту изрубили бы сначала сидевшую сзади Машу, а потом и его самого.

До катера оставались сантиметры. Маша боялась, что там, наверху, капитан уже скомандовал прибавить обороты. Еще мгновение, и катер, рванувшись, оттяпает ей винтами руки…

Еще секунда… Есть! Маша коснулась днища.

Иерофанушка продолжал вести транспортировщик прежним курсом. Оборачиваться ему было нельзя – дай бог справиться с управлением. Торопясь скрыться, Маша хлопнула «друга и учителя» по плечу. Транспортировщик ринулся на глубину, и сверлящий скрежет винтов стал утихать.

Маша чувствовала себя совершенно счастливой.

Жуткая работенка у боевых пловцов!

Тихо журча водометом, транспортировщик шел к бухте. Маша гадала, на чем он работает. Не на сжатом воздухе, точно, а то бы оставлял за собой пузырьки.

Поток пресной воды, в котором обитали пираньи, проскочили с ходу. Хищницы мелькнули вдали серебристой мошкарой и пропали из виду.

После тренировки у Маши еще руки ходили ходуном. Она охотнее доплыла бы до пещеры пассажиркой, чем ластами махать, но Иерофанушка вел транспортировщик в бухту, явно собираясь оставить его на прежнем месте. Маша тронула его за плечо и показала в сторону пещеры. «Друг и учитель» в ответ забубнил, что в соленой воде у транспортировщика одна плавучесть, в пресной другая, ее надо регулировать, надувая какие-то мешки, для которых у него нет баллонов.

Зато посмотрим, как будут кормить «собачек», – бодро объявил он, посмотрев на часы.

Маша не видела в обители собак, да и кормление их не такое зрелище, чтобы на него специально смотреть. Судя по всему, Иерофанушка говорил о пираньях.

Глава XXIII ОСОБЕННОСТИ КОРМЛЕНИЯ ПИРАНИЙ

Похоже, Иерофанушка был доволен успехами ученицы. Хотя прямо он Машу не похвалил, но болтал с ней, как с лучшей подругой.

Черт, люблю «собачек»! Мозжонки махонькие, зато челюсти большие. Запомни, сестра: природа жалости не знает. Наделала машинок для убийства, они живут и размножаются – значит, урок выполнен на «пять»!

Маше хотелось ответить: «Ну и долго ли вы проплаваете со своими любимыми?» Но загубник во рту заставлял помалкивать.

Они зависли в толще воды у пещеры. Пираний пока не было видно. Маша озиралась, присматривая пути к отходу. Не так уж и страшно: десяток взмахов ластами в одну сторону – и ты в бухте с соленой водой, десяток взмахов в другую – и ты в пещере, а там вода пресная, но для пираний слишком холодная. Самым опасным был путь в открытое море. Плыви хоть из пещеры, хоть из бухты, все равно не минуешь полосу теплой пресной воды, где как в аквариуме обитают пираньи. Маша с Иерофанушкой проскочили ее туда и обратно на транспортировщике, не дав «собачкам» времени кинуться в погоню.

Коротая время, Иерофанушка рассказал, что настоящая собака в обители была – ньюфаундленд, подаренный кем-то брату иерею. Собаки эти умные, крупные, отлично плавают – их еще называют водолазами. Однажды кто-то из новичков, не зная о пираньях, бросил псу палку за линию поплавков…

– Шерсть по всей бухте плавала. Одна шерсть и осталась, – закончил Иерофанушка и, посмотрев на часы, объявил: – Уже скоро.

Не успел он договорить, как послышался плеск, и прямо на головы диверсантов в облаке крови вывалилось килограммов двадцать мясных обрезков.

Маша отскочила, как ошпаренная, а Иерофа-нушку облако накрыло. Протирая стекло маски, он отплыл чуть в сторону и остановился в вызывающей близости от опускающихся на дно лоскутьев мяса. Пираньи появились сразу с двух сторон и, сверкая серебристыми боками, как целый полк, нет, воздушная армия истребителей, ринулись на кровь.

У Маши меленько и холодно задрожало в животе, как будто там билась проглоченная живьем рыба. А «друг и учитель» висел себе, лениво перебирая ластами, и, кажется, не собирался двигаться с места. «Не убегу! Не раньше, чем ты!» – про себя пообещала она, сжимая зубы так, что со скрипом подались резиновые ножки загубника.

Иерофанушка обернулся и с любопытством уставился на ученицу сквозь большое стекло своей маски. То, что у Белого Брата поехала крыша, стало ясно уже из его монолога на тему «меньше народу, больше кислороду». Но не настолько же! Разве сумасшедшим жить не хочется?! Нет, здесь какой-то розыгрыш. Может, пираньи у него прикормлены и слушаются, как собачки? Ой, вряд ли! Или Иерофанушка незаметно бросил в воду отпугивающую таблетку? Маша читала про такие – для потерпевших кораблекрушение. Но в той же журнальной заметке было написано, что никакая химия не дает стопроцентной гарантии от нападения хищников.

Она уже различала оранжевые брюшки пираний, когда Иерофанушка засуетился (наконец-то!). Подкрутил что-то в пластмассовой коробочке, висевшей у него на груди среди прочего снаряжения. Посмотрел на пираний. Сорвал коробочку, потряс, опять поднял голову на приближающихся хищниц. Оглянулся – глаза за стеклом круглые – и, отчаянно крикнув «За мной!», ушел в глубину.

Второго приглашения не потребовалось. Маша пулей рванула в спасительные ледяные потоки. Там пираньи если не прекратят погоню, то уж точно станут вялыми, как все рыбы в холодной воде. Тогда от них легче будет уйти.

До боли в мышцах работая ластами, она со снижением уходила в сторону пещеры, пока в воде не разлилась подземная тьма. Тогда Маша остановилась, повернувшись лицом к погоне, и стала смотреть в завесу солнечного света, которая сияла метрах в десяти.

Пираний не было. Иерофанушки тоже. Исчез «друг и учитель».

Не особенно беспокоясь, Маша прождала с минуту. Вряд ли «друг и учитель» удрал дальше, до подземного озера, бросив ее одну. То, что Иерофанушка смелый, она видела. То, что людей ненавидит, пока только слышала.

Маша включила фонарик, пошарила лучом во все стороны и увидела поднимающиеся со дна пузырьки.

Сначала она обрадовалась: значит, жив, дышит. Не сразу в ее взбаламученную бегством голову пришло, что их с Иерофанушкой дыхательные аппараты не дают пузырьков.

Глубина там была… А какая может быть глубина у входа в бухту, где швартовались боевые корабли? Через пятнадцать метров Маша запретила себе смотреть на глубиномер. Да будь хоть сто метров, нельзя же бросать человека. Сама себе не простишь.

Она погружалась в темноту навстречу пузырькам, бегущим вверх частой серебристой цепочкой. Иногда останавливалась, чтобы продуть уши. Дешевый ты прикольщик, «друг и учитель». Теперь-то ясно, что в коробочке был генератор, отпугивающий рыбу (по телику рекламируют генераторы от крыс, значит, наверняка есть и от пираний. Просто у нас они не нужны, поэтому никто о них и не слышал). Наверное, в Иерофанушкином генераторе кончились батарейки. Или вода попала.

Что ж, теперь ясно, насколько в братстве доверяют сестре Марии. Ровно настолько, чтобы, дав ей дыхательный аппарат и снаряжение, не давать коробочки – ключа к свободе. С Иерофанушкой она могла выплыть из бухты, без него пираньи порвали бы ее в лоскутки. И с ним-то чуть не порвали…

Луч фонарика уперся в облако поднятого со дна ила. Иерофанушка был близко, пираний вокруг не наблюдалось – значит, успел уйти. Что же с ним случилось?

Еще три сильных гребка ластами, и Маша, войдя в плотную желтоватую муть, совсем близко от себя увидела лицо «друга и учителя».

Маска Иерофанушки на две трети была полна воды, и только у закрытых глаз бродил за стеклом бесполезный воздух. Большая дыра, из которой бежали серебристые пузырьки, подсказывала, что случилось: прилипший к маске ошметок мяса, укус треугольных зубов, с легкостью порвавших резину – и готов боевой пловец.

Если бы вода попала в Машину маску, похожую на мотоциклетные очки с резиновым носом, это было бы неприятностью. Ну, стало плохо видно, а загубник-то во рту, воздух идет. У Иерофана загубника не было, воздух шел через шланг прямо в маску, закрывающую лицо до подбородка. Можно дышать носом, можно разговаривать – рот свободен. Но дыра в маске становится смертельной для ее хозяина.

Маша вспомнила, как хотела попросить себе такой разговорчивый намордник, и поежилась.

Нет уж, лучше по старинке. Конструкция маски не особенно меняется лет пятьдесят, и нечего выпендриваться.

Задержав дыхание, она сорвала с Иерофануш-ки чудо-маску и сунула ему в рот свой загубник. Было непонятно, дышит он или нет. Маша повернула вентиль на «риге oxygen* – «чистый кислород», подхватила «друга и учителя» за лямки и стала всплывать.

Снаряжение легкого водолаза так подгоняется по весу, чтобы человек в нем имел нулевую плавучесть. Попросту говоря, он должен парить, как в невесомости, не всплывая и не идя ко дну. Поэтому Маше было под силу вытянуть на поверхность восьмидесятикилограммовую тушу «друга и учителя». Правда, хотя Иерофанушка потерял в воде вес, масса у него осталась прежняя: пока сдвинешь с места, намучаешься. Маша тянула, пульс колотился в висках. Когда становилось невмоготу, она выхватывала у Иерофанушки загубник и дышала кислородом. Пульс успокаивался, мышцы наливались силой, и она опять совала загубник в холодный рот «друга и учителя».

Ближе к поверхности Иерофанушка чуть ее не утопил. Он стал приходить в себя и даже вяло пытался шевелить ластами, но соображал плохо. Маша потянула у него загубник, а Иерофанушка прикусил резинку и не дал. У нее уже рябило в глазах, свет фонарика казался черным на фоне белой воды. Бросить Иерофанушку и всплыть одной не пришло Маше в голову, и она тащила его килограммы накачанных мышц, каждое мгновение боясь, что вот сейчас не утерпит и вдохнет воды. Выкарабкалась, как из кошмарного сна, задышала, разрывая легкие воздухом пещеры… А полуживой «друг и учитель», не раскрывая глаз, вдруг милостиво заявил:

Тебя бы я оставил.

Где? – не поняла Маша.

На земле. Среди ста сорока четырех тысяч избранных.

Глава XXIV ПРИВЕТ ИЗ ПРОШЛОГО

Вот так ее можно резать… – Иерофанушка налег ладонью на обушок ножа и разделил толовую шашку пополам. – А вот так нельзя. – Не прикасаясь к шашке, он попилил ножом в воздухе, как будто резал хлеб. – Теперь детонатор. Возьми в том шкафу белую коробочку.

Детонаторы оказались похожими на патроны для стартового пистолета – те же латунные цилиндрики, только побольше. Иерофанушка вставил в один какой-то провод в серой оплетке и продолжал:

Сюда засовываешь до упора, здесь зажимаешь обжимкой.

Обжимка оказалась обычными пассатижами.

А если ее нет? – спросила Маша. – Утонула, например.

Можно зубами. Но не нужно: без челюсти останешься. Лучше заклинить бикфордов шнур спичкой, палочкой – чем хочешь, лишь бы не выпал.

Это бикфордов шнур? Под водой?! – удивилась Маша.

Так у него оболочка воды не боится. Главное, поджечь. А для этого есть специальные воспламенители, – объяснил Иерофанушка, но воспламенитель не показал. Взял обычную спичку, прижал головкой к сердцевине срезанного наискось шнура и чиркнул коробком. Шнур задымил, шипя и воняя. – Возьми. Да не бойся, он горит по сантиметру в секунду.

Шипящая змея с головкой детонатора закачалась у Машиного лица. Сантиметров и секунд оставалось не больше десяти. Маша вздохнула и взяла.

А пальцы оторвать может?

Запросто, – подтвердил Иерофанушка.

Шнур прогорел уже наполовину. Маша держала, прикидывая, куда бросать. К шкафам нельзя, там взрывчатка и кислородные баллоны… На Иерофанушкину койку – будет знать, как ее испытывать.

Брось за дверь! – правильно поняв ее взгляд, скомандовал «друг и учитель».

Маша выкинула опасную фиговину в коридор, и там почти сразу грохнуло.

А нервишки у тебя не девичьи, – заметил Иерофанушка. – Потренируешься зажигать в воде, и можешь докладывать брату казначею, что прошла обучение досрочно.

Завтра, когда под воду пойдем? – уточнила Маша.

И тут «друг и учитель», сам того не понимая, ударил ее прямо в сердце:

Под воду мы уже не пойдем до самой операции. Ты и сегодня хорошо поработала. А зажигать бикфордов шнур поучишься в котелке с водой.

Тут и сел старик… Ау, дедушка, где ты? Мчишься на помощь внучке или, обманутый гадюкой Соколовой, до сих пор уверен, что она спокойно живет в Укрополе?… Положение было дрянное. Маша уже придумала два способа исчезнуть со следующей тренировки, обманув Иерофанушку. Можно заранее договориться: хочу, мол, набрать мидий на ужин. Или уже под водой объяснить жестами: пардон, приспичило, я отплыву в сторонку. На тренировке ни то, ни другое не вызвало бы подозрений. Но во время боевой операции о мидиях и заикаться не стоит, а на просьбу отойти в туалет Иерофанушка может ответить: «Потерпи или дуй в гидрокостюм».

Размышляя, она вертела в руках толовую шашку и прочла на упаковке строчку мелким шрифтом, на которую не обратила внимания раньше: «П/я 18492 1946г».

– Старье какое, – удивилась Маша. Иерофанушка сказал:

Ну и что? Вот у нас в Белоруссии бомб, снарядов по лесам не считано. С войны ржавеют. Так мужики до сих пор глушат ими рыбу. А эти шашечки лежали в сухости, при ровной температуре, без доступа воздуха, что тоже важно.

Это где же? – поинтересовалась Маша, думая, что Иерофанушка не ответит. А он возьми да скажи:

А я из стены их вынул. Вся база, считай, стоит на взрывчатке.

Блямс! Маша еще не освоилась с мыслью, что живет в заминированном доме, как вдруг Иеро-фанушка предложил тоном доброго дядюшки в игрушечном магазине («Тебе куклу, мебель или то и другое?»):

А хочешь посмотреть на КНОПКУ?

Его раздувало от гордости. Личико с вечно поджатой нижней губой разгладилось, глазки засияли…

А что, есть кнопка? – подстраиваясь под него, шепотом удивилась Маша.

Иерофанушка расплылся в улыбке:

Есть! Они отключили пульт и думали, что никто не докопается. А я пошел в овраг на помойку… – Рассказывая, Иерофанушка стал одеваться. По своему обыкновению он щеголял перед Машей в мятых трусах, но, видимо, счел неуместным появляться в нижнем белье перед пультом, который может поднять на воздух всю базу. – Мне кабель был нужен. Ну, я порылся в мусоре и нашел. А на конце кабеля пультик с интересными надписями. Несу его к себе и вспоминаю, что такой же кабель торчал из стены…

Ох, как Маше нужно было добраться до кнопки! Это не пистолетик с тремя патронами. Она сразу стала бы хозяйкой положения. Теперь главное было не спугнуть подозрительного Иерофанушку, и Маша начала обработку. Шорох ресниц, восторженные взгляды, строго дозированная глупость в вопросах, потому что с законченными дурами мужчины скучают, а умных боятся.

И Белый Брат распустил хвост. Довольно хихикая, он рассказал, как по всей базе тайно искал и сращивал обрубленные кабели. Какое разочарование пережил, поняв, что в подземных лабиринтах спрятан центр, из которого только и можно послать команду на взрыв. И как, измерив рулеткой километры коридоров, он вычислил этот центр. Пришел, тюкнул стену ломом, и замурованная дверь показалась из-под штукатурки… Это была бы история подвига, достойного высших наград, если бы только ее герой искал возможность спасти, а не угробить людей.

Подогретый Машиными восторгами, «друг и учитель» довел ее до комнатки с пультом. Ничем не отличавшаяся от других железная дверь была снабжена здоровенным гаражным замком, что в стенах братства означало высшую степень секретности. Все-таки наивные они здесь. Хотя, когда живешь на бывшей военной базе под охраной пираний, бояться чужих не надо, а свои все проверенные. Вот и расслабились.

Хитро поглядывая на ученицу, Иерофанушка отпер дверь и еще ключ показал: вот он какой большой и надежный. (Большой, значит, глаза ломать не придется, оценила про себя Маша.)

Смотри! – он с торжественным видом распахнул дверь и щелкнул черным выключателем. – Смерть в яйце, яйцо в ларце или как там?

Яйцо в утке, – автоматически поправила Маша, перешагивая через порог.

Комнатка оказалась самая обычная, без мониторов слежения и прочих наворотов, как на чердаке. При военных ее охранял не гаражный замок. По соседству были смертельно опасные для врагов боевые пловцы, и у каждой двери, ведущей сюда, к сердцу базы, конечно, стояли часовые. Вот уж точно смерть в яйце и так далее.

Иерофанушка, судя по всему, нарочно сохранил все как было: покрытый зеленым сукном письменный стол с легендарным пультом и подстаканником без стакана, в углу сложенная раскладушка, на стене уже знакомое Маше высказывание Ленина о том, чего стоит революция, а рядом портрет лысого с родимым пятном на лбу. Лысый был в штатском.

Это кто, – спросила Маша, – диверсант или разведчик?

«Друг и учитель» выпучил глаза:

Ну, ты даешь!… – Справился с удивлением и объяснил: – В известной степени он бесспорно диверсант. А если разведчик, то не наш. Горбачев Михал Сергеич!

Сейчас вспомнила. Мы его еще не проходили, – сказала Маша и направилась к пульту.

Это была самоделка в сколоченном из фанеры корпусе. Два тумблера, одна кнопка, накрытая для безопасности прозрачной крышечкой от игольницы или чего-то в этом роде. Сбоку внушительная рукоять для двух рук, как у автомобильного насоса.

Подрывная машинка, если ток отключится, – объяснил Иерофанушка, положив ладонь на рукоять. – Нажмешь – и сразу на небе, почувствовать ничего не успеешь.

Надписанные от руки наклейки из пожелтевшей бумаги объясняли назначение тумблеров: «Всем капец», «Капец через 0,5 ч.», «Капец через 1ч.», «Плохаяшутка».

Маша фыркнула.

Армейский юмор, – пожал плечами «друг и учитель». – Представляешь, дежурил здесь человек. День за днем, год за годом. И ничего не происходило. При этом он знал, что над ним тридцать метров скалы, в бухте ракетные катера и еще в казематах десяток ракетных установок. Само собой, ему не верилось, что придется взрывать свою базу.

А зачем он тогда дежурил?

Так, милая моя, атомной войны потому и не случилось, что по всему миру кто-то дежурит на таких базах.

Как же они ушли отсюда и оставили взрывчатку? – спросила Маша.

Иерофанушка развел руками, мол, спроси чего попроще.

У меня два предположения: разгильдяйство и взяточничество. Тебе какое рассказать?

Про взяточничество, – попросила Маша, – про разгильдяйство и так понятно.

А про взяточничество еще понятнее. Тол этот закладывали еще во время строительства. Я в одном месте сломал стену, достал килограммов сто, но провода идут ниже, под фундамент. Вынуть весь тол нельзя, можно только взорвать. Я так думаю, брат казначей и купил эту базу как взорванную, типа камень добывать для строительных работ, а сам дал взятку, чтобы не взрывали.

Я бы побоялась жить с толом под фундаментом, – заметила Маша.

Ас газом на кухне не боишься? Газ тоже взрывается… Да нет, казначей уже и не думает об этом. Сам по себе тол не взорвется, а про кнопку не знает никто. Кроме нас с тобой, – добавил Иерофанушка. Похоже, он уже жалел, что выдал ученице свою тайну.

Меня скоро здесь не будет, – успокоила его Маша. – Сделаю работу и уеду на преподобного смотреть.

Я так и подумал, – сказал Иерофанушка. Сняв прозрачную крышечку, он занес над кнопкой палец. – Нажать?

Тумблер стоял в положении «Всем капец». Маша замотала головой.

А я сегодня утром хотел нажать, когда казначей орал на меня. Ты на кого, думаю, вякаешь, на боевого пловца?! Решил, если выгонит, обязательно нажму. – Иерофанушка переключил тумблер на «Плохую шутку», сунул руку за пульт и вырвал из гнезда один проводок. – Громкую связь отключил, а то всю обитель переполошим, – объяснил он. – Теперь жми!

Я?!

Ты, ты! Это учебная тревога. – Он улыбался с видом Деда Мороза.

Маша прикоснулась к глянцевой красной кнопке с вмятиной под палец и, поколебавшись, нажала.

Комната наполнилась шипением и треском старой магнитной пленки, и голос из прошлого веско произнес:

Внимание! Приказ личному составу покинуть расположение базы. Повторяю, это приказ. До полного уничтожения базы остается тридцать минут…

Иерофанушка слушал, прикрыв глаза и улыбаясь. Чувствовалось, что эту запись он пускает не в первый раз. Наверное, получив нагоняй от казначея, Белый Брат приползал сюда зализывать раны. Нажмет кнопку и чувствует себя всемогущим.

Подтверждая Машину догадку, Иерофанушка поделился:

Иной раз сижу здесь и думаю, может, отправить всех к богу в рай?

Это зачем? – испугалась Маша.

Мне казалось, ты поймешь… Людишки – плесень, сестра. Ошибка эволюции.

Да почему же?!

Потому что ни один шакал не убивает, когда не хочет есть. Ни одна свинья не напивается в дым. Ни один сивый мерин не врет, как человек!

По-моему, вас кто-то сильно обидел, – сказала Маша.

Иерофанушка вскинул злое оскаленное лицо и ударил ладонью по кнопке. Маша сжалась: «Взорвемся!», но кнопка только заставила магнитофон замолчать.

Так здесь все обиженные, сестра! Кто людьми, кто богом, – жалостливо сказал Иерофанушка. – Нормальный человек в секту не пойдет.

Глава XXV ДОПРОС КУРИЛЬЩИКА

Маша шла на ужин, мечтая об одном: сгрызть свои сухари, отмучиться с докладом брату казначею – и спать, спать.

Кончался ее второй день в обители. Она освоилась и уже не боялась выдать себя неосторожным словом. Проверки были пройдены, новых, кажется, не намечалось. Дед бы сказал, что операция внедрения прошла успешно. Другое дело, что никто на эту операцию Машу не посылал, кроме, понятно, гадюки Соколовой. А операция отхода не сдвигалась с мертвой точки.

Утром она была уверена, что дверь на свободу приоткрыта: есть дыхательный аппарат и гидрокостюм, есть планы побега… Но дверь захлопнулась, больно стукнув ее по носу, и все стало еще хуже, чем раньше. Маше казалось, что ее гонят по коридору. Вроде за руки не держат, вроде остается надежда, что за следующей дверью найдется выход. А на самом деле открываются только те двери, которые нужны провожатому. И в конце концов она окажется под днищем корабля с миной в руках.

Убивать людей Маша не собиралась – просто не смогла бы. Решиться на заведомо невыполнимый побег – на ластах от скоростного транспортировщика? Ей бы хоть две минуты форы, тогда другое дело: затерялась бы в море, и только ее и видели…

В похоронном настроении Маша добрела до столовой. Народу было немного. На обед все валят гурьбой после радостного труда, а в завтрак и в ужин детям папы Сана разрешается некоторая вольность в пределах получаса. Судя по тому, что стол для грязной посуды был еще пустым, она пришла одной из первых. Увидела Олю, кивнула, потому что брат казначей приказал не разводить склоки, но подходить к предательнице не стала. Крестница Соня бросилась к ней: «Здравствуй, сестра!», чмоки, от которых Маша успела отвыкнуть за день.

Взяли компот и по кусочку торта, заменявшего сухари по случаю сегодняшнего праздника Святого Вина.

Ты где была? – стала расспрашивать крестница. – Брат иерей сказал, что ты в библиотеке порядок наводишь.

Раз сказал, значит, навожу, – согласилась Маша.

А что там? Интересные книжки есть?

Конечно. Полное собрание папиных сочинений.

Чьих?! – удивилась крестница.

Маша поняла, что здорово проговорилась. Ни один сектант не позволит себе так фамильярно называть Спасителя, Царя Вселенной и все такое.

Преподобного. Ты смотри, не зови его папой. Это я неудачно пошутила.

А мне нравится, – сказала Соня, – мы же его дети, правда?

Само собой. Но папой ты его все равно не называй, другие не поймут.

Народу в столовой стало прибавляться. Расправившись с компотом и тортом, папины дети почему-то оставались за столами. Тех, кто хотел выйти, останавливали в дверях, и там образовалась небольшая пробка. Маша не видела поверх голов, кто взял на себя роль караульщика.

– Не знаешь, что случилось? – спросила она. Крестница пожала плечами:

Мне одна девочка из нашей комнаты сказала не уходить, а ей еще кто-то сказал.

Когда собрались, кажется, все, в столовую вошли брат казначей и брат иерей. Гул голосов стал умолкать, только какой-то увлекшийся новичок повторял наизусть цитату из папы Сана. Маша ее помнила, хотя и не дословно: «В России люди готовы и голодны. Возможность созрела; время действовать». Из уважения к преподобному брат иерей дал новичку договорить и поднял руку над толпой.

Вчера ночью, – начал он без обычного обращения «братья и сестры», – один из вас совершил серьезный проступок. Я хочу знать, кто это был и зачем он сделал то, что сделал.

По столовой пронеслись шепотки. Дети папы Сана переглядывались: «Не ты ли?» – «Как ты мог обо мне такое подумать?!»

Прошло с минуту, преступник не находился, и брат иерей нажал:

Именем преподобного, пусть этот человек сознается сам!

Имя преподобного подействовало. Из удивленно загомонившей группки вышли парень с девушкой и встали перед иереем, как лист перед травой, взявшись за руки и повесив головы. Брат казначей, криво ухмыльнувшись, что-то шепнул из-за иерейской спины.

Мир с вами, – отмахнулся иерей от порозовевших влюбленных и повысил голос: – Значит, нарушителя нет? Хорошо, тогда задам вопрос по-другому: чьи это сигареты?

И он поднял над головой смятую пачку «Примы».

Маше стало плохо. Подставила! Постороннего, ни в чем не виноватого человека! «Не признавайся!» – про себя кричала она укушенному брату, но тот уже выходил, отодвигая кого-то плечом:

Мои.

Брат казначей молча развернулся на пятках и показал рукой: за мной. Иерей еще задержался, чтобы сказать всем традиционное «Мир с вами!».

Все трое прошли совсем близко от Машиного столика. У злоумышленника было серьезное, но готовое улыбнуться лицо: он не чувствовал за собой особой вины.

Дети преподобного Сана стали разбредаться.

А если им в штаб-квартире другие пары подберут? – услышала Маша из компании девчонок.

Их трудности. Не надо было нарушать!

Обсуждали парня и девушку, которые так неосторожно выдали себя. О пойманном злоумышленнике уже не думали. При здешнем обычае чмокаться по любому поводу брат иерей не мог скрыть, что и от него самого часто попахивает дымком. Поэтому все молча решили, что курильщик поймет курильщика и накажет нестрого. И только Маша знала, что дело куда серьезнее. Скорее всего, оброненные ею сигареты нашли на чердаке, а то бы и шум поднимать не стали.

Маша потерла глаза, позевала, закрепляя у Сони мысль, что крестная и подумать не может ни о чем, кроме сна. И побежала подслушивать. Предлог у нее был: казначей же сам приказал явиться к нему с докладом.

Жили казначей с иереем напротив столовой, занимая половину этажа. Вход к ним был свободный, но без необходимости никто не совался. Поэтому Маша прилипла ухом к дверной щелке, не особенно боясь, что застукают.

Допрос укушенного брата напоминал разговор глухих.

Я понимаю, ты взрослый человек и не обязан отчитываться перед нами о своих личных делах, но это уже не личное дело, – говорил брат иерей, имея в виду: «Какого черта ты полез на чердак?!»

А сами-то! – вяло отбивался укушенный брат, намекая на то, что иерей тоже покуривает.

Мы это делаем по необходимости, – вмешивался брат казначей, наверное, немало удивляя подследственного.

Тогда и я по необходимости.

Вот я и хочу знать, что это за необходимость. Кто тебя заставил?! – наседал казначей.

Брат иерей играл доброго следователя.

Ну, брат, ты загнул, – урезонивал он казначея. – Кто ж его мог заставить! Он сам, из понятного любопытства…

Допрос разыгрывался как по нотам. Казначей злился и уже начал покрикивать, иерей журчал, что Толик не такой, Толик наш человек (Маша, наконец, узнала, как зовут укушенного брата). При этом и тот, и другой мутили воду, пытаясь внушить подследственному, что им известно больше, чем на самом деле. Никто еще не сказал прямо: «Твои сигареты нашли на чердаке». Вместо этого спрашивали: «Ты сам-то помнишь, где их потерял?» Следствие все больше запутывалось.

Как ты это сделал?! – прорычал выведенный из себя казначей, имея в виду, конечно же, «Как ты попал на чердак?».

А вот так! – вызверился несчастный Толик.

Последовала долгая пауза. Из-за двери потянуло табачным дымком. Маша представила себе картину в лицах: Толик, не понимающий, чего от него хотят, хватает со стола сигареты и закуривает на глазах у следователей. Да еще зажигалку, наверное, вытащил из кармана у брата иерея.

Казначей и тогда ничего не понял:

Я жду!

Чего?! – простонал измученный преступник.

Я хочу знать, как ты это сделал!

Вот так, вот так, вот так!

Ваньку валяет, – решил казначей и сказал открытым текстом: – Ты что думаешь, мы тратим на тебя время, чтобы поболтать о вреде курения? Ну-ка, быстро: зачем ты лазил на пост? Кто дал тебе задание? Откуда у тебя ключ?

На какой пост?

На шестой этаж, – объяснил брат иерей. Видимо, так они между собой называли чердак. Но Толик-то каждый день видел, что в доме пять этажей.

Пост, ключ, задание, шестой этаж! Да вы ненормальные, – ужаснулся он. – Параноики с бредом преследования!

Послышался звук отодвигаемого стула.

Держи! – рявкнул брат казначей.

Часто затопали шаги, затрещала материя – похоже, Толика схватили за рубашку.

Вы что?! Я… – вскрикнул он и умолк на полуслове.

Руки! Да не сюда!

Уй-а-а!

Что?!

За палец укусил.

Как девка. Набираем всякий сброд и еще удивляемся, когда все не так.

Что-то забарабанило по полу, как будто танцор выбивал чечетку, и возня прекратилась.

By компрене? – торжествующим голосом поинтересовался брат казначей, не ожидая ответа от затихшего курилки.

Маша на цыпочках отошла от двери и бросилась бежать.

Глава XXVI ПОИСК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Не убили, конечно. Сунули таблетку под язык. Все равно страшно. Как представишь себя на его месте… Маша постояла в парадном, пока не успокоилось дыхание, вышла из странного дома и затесалась в компанию гуляющих по причалу девочек.

Оказалось, что за сегодняшний день она успела стать знаменитостью. История о ее чудесном исцелении от немоты – первый хит в обители, сестры обсуждают подробности, о которых Маша и не подозревала. Подумать только: сам преподобный вылечил ее своим незримым присутствием! От уважения сестры дичились, с чмоками к Маше не лезли и заговаривать с ней первыми не решались. Пошушукавшись, выдвинули делегатку, и та попросила рассказать, как все было. Правда ли, что у Маши возникло сияние над головой и почувствовала ли она благодать?

Конечно, почувствовала, – ответил кто-то за Машу, – ты что?!

Не тебя спрашивают! – огрызнулась делегатка.

Насчет благодати пришлось подтвердить, а про сияние Маша сказала, что сама не видела – над головой же. Может, кто-нибудь со стороны…

Со стороны видели, – авторитетно заявила делегатка, и сестры почтительно отодвинулись от Маши.

После того, что произошло с Толиком, слушать это было невыносимо. Хотелось кричать: «Вас обманывают, идиотки!» А девочки, осмелев, заставляли ее вспоминать новые подробности. Отвечая невпопад, она прошла с ними по причалу из конца в конец и отправилась на доклад.

На лестнице Маше попался Иерофанушка, выходивший от старших братьев. Заговорщически подмигнув, он распахнул перед ней дверь:

Милости прошу в клизменную. Процедура болезненная, но бодрящая.

Они что, сильно злые?

Он. Там один казначей. Но я тебя нахвалил! – Иерофанушка покрутил головой, сам удивляясь своему великодушию. – Прости, говорю, брат, я был не прав. У девушки диверсионный талант! Мы еще про нее услышим: подрастет, насобачится и будет новая Мата Хари.

На фиг надо! – грубо сказала Маша. – Ее же расстреляли потом.

Иерофанушка удивился:

Я думал, ты спросишь, кто такая Мата Хари. Во молодое поколение: Горбачева не знаешь, а ее знаешь.

Так, слышала по телику, – ответила Маша. Не могла же она признаться, что историю разведок ей понемногу рассказывал Дед.

Доклад, которого Маша побаивалась, прошел без сучка и задоринки. Казначей был измотан упрямством Толика и к тому же успел узнать от Иерофанушки все, что ему было нужно.

Ну, слушаю, – сказал он, пожимая Маше руку вместо традиционных чмоков. – Как тебе «друг и учитель»? Не сильно надоел?

Не успел, – ответила Маша, – мы учились все время.

Насчет ста сорока четырех тысяч праведников он тебя просветил?

Просветил.

Пираньями пугал?

Пугал.

А говоришь, не надоел! Легкий у тебя характер, сестра. Ладно, мир с тобой.

Выходя, Маша покосилась на дверь в темную комнату, где вчера брат иерей потрошил ее чемодан. Дверь была закрыта, вставленная для надежности бумажка торчала из щели. Она поняла, что укушенный брат еще там. Спит, конечно, а то бы его заперли не на бумажку…

Машины планы опять изменились. Преступник изловлен, казначей с иереем не будут специально сторожить чердак, и можно поискать выход. Значит, опять не удастся поспать.

По лестнице носились братья и сестры младших ступеней, а на Машином этаже было тихо. С ее стороны коридора занято всего-то четыре кельи да еще три – на половине парней.

Пятиступенников мало. Насколько Маша поняла, некоторые из них боевики вроде Ганса. Подпольные цеха приносят секте огромные деньги, которым нужна защита, причем тоже подпольная. Нельзя казначею жаловаться на рэкетиров в полицию, когда у самого рыльце в пушку. Нет, он прикажет разобраться Гансу. Или трем гансам. Или, если надо, сотне, попросив помощи у других обителей. Выписали же из Москвы гадюку Соколову, когда понадобился подводный пловец.

Так что напрасно великанша рассчитывает получить пятую ступень за мелкое предательство. Для этого нужны заслуги посерьезнее. Интересно, а что сделала Соколова? Если она уже топила корабли, то чего испугалась на этот раз?

Маша шмыгнула в пустую келью со своим тайником, включила свет и заткнула щель под дверью одеялом. Пистолет до сих пор не чищенный. Может, ну его? Тряпок нет, носовые платки жалко… Хотя можно туалетной бумагой.

Отдраивать вонючий и пачкающийся пороховой нагар было лень, и она решила начать с изготовления фонарика. Сунула руку под оторванную доску в стенном шкафу, на ощупь достала провод с лампочкой и четыре батарейки. Конструкцию фонарика Маша уже придумала: трубочку для корпуса свернуть из какой-нибудь речи папы Сана, для отражателя взять фольгу от конфет и склеить все пластырем из чемодана запасливой гадюки.

Работа заняла минут десять, а второй такой же фонарик Маша сляпала бы за две. Она погасила свет в комнате и включила свое изобретение. Волосок лампочки тлел не ярче сигареты. Маша знала, что батарейки подсевшие, но все-таки язык они щипали. Включила свет, рассмотрела поближе лампочку… Двадцать четыре вольта!

Чертыхаясь про себя, она стала выгребать из тайника оставшиеся батарейки. Хорошо, что много взяла. У батарейки напряжение полтора вольта, значит, нужно шестнадцать штук. Набралось всего одиннадцать, хотя Маша точно помнила, что брала их из коробки по паре. Должна быть еще одна, а может, и больше. Она пошарила под оторванной доской. Есть! Одна только… Скользкий глянцевый цилиндрик вывернулся из-под пальцев и со стуком провалился.

Батарейку было жалко. Маша не поленилась до конца оторвать доску, державшуюся на дне шкафа одной стороной. Обнажился цементный пол. Задняя стенка шкафа не доставала до него сантиметров на десять, в эту щель и закатилась батарейка. Но сколько Маша там ни шарила, под руку попадались только щепки да крошки бетона.

Просунув поглубже руку с зажигалкой пострадавшего из-за нее Толи, Маша высекла огонек и заглянула в щель.

Стены за шкафом не было. Пол обрывался в темноту.

Это становилось интересным.

Глава XXVII КУДА ПРИВЕЛА ЛЕСТНИЦА

Для проверки Маша запустила в щель монетку. Прислушалась. Звяк! Звяк! Звяк! Пересчитав три ступеньки, монетка упала.

Итак, шкаф маскировал выход на лестницу. Целый час она выламывала доски голыми руками, иногда помогая себе пистолетом. Гвозди вылезали с оглушительным скрипом. Маша набрасывала одеяло, чтобы заглушить звуки, и работала на ощупь.

Украсив руки двумя глубокими царапинами и десятком несерьезных, она все-таки добила проклятый шкаф. Получилось хорошо, как в ужастике: дверцы остались на месте, а за ними – выход на таинственную лестницу. Никто в этой келье не поселится, а значит, и в стенной шкаф не заглянет. Надо только убрать щепки.

Достав закатившуюся батарейку (увы, единственную), Маша сляпала свой второй фонарик. Брошюрка папы Сана для него была маловата, и в дело пошла вощаная бумага из коробки с дареными конфетами. Выломанные доски Маша втащила на лестницу и прислонила к стене. Смахнула мелкие щепки под кровать, огляделась, погасила свет в келье и, включив фонарик, шагнула в распахнутые дверцы шкафа.

Она уже неплохо разбиралась в планировке странного дома. Есть половина для всех – обычная пятиэтажка, только все окна у нее на одну сторону. Там братья и сестры живут, едят и радостно трудятся. А есть половина зазеркальная, спрятанная за домом глубоко в теле скалы. Там сталактитовая пещера, красная кнопка Иерофанушки и еще неизвестно какие чудеса за дверями, которые Маша видела мельком, пробегая по чердаку. В Зазеркалье и должен быть выход на поверхность.

Этажом ниже Маше попался дверной проем, заколоченный досками. За ним, наверное, тоже был стенной шкаф. Судя по всему, двери забили уже после того, как старая военная база стала обителью братства. По-любительски сделано. Строители заложили бы кирпичом.

Лестница вела только вниз, но, может быть, где-то был коридор, который выведет на другую лестницу и так дальше, пока, наконец, не найдется выход. Надо искать. Бить лапками, как говорит мама, напоминая историю про двух лягушек: одна утонула в молоке, а другая дрыгалась-дрыгалась да и взбила твердый кусочек масла…

Лапки, кстати, жутко болели после сегодняшней тренировки. Мата Хари! Иерофанушка сам не знал, о чем говорил. Мата Хари была танцовщица, которая увлекалась офицерами. И так они ей нравились, что в приятелях у нее оказались немаленькие чины сразу трех разведок. Потом кто-то из них (а может, все трое) сыграл втемную с надоевшей танцовщицей. Чтобы вывести из-под удара настоящих агентов, их подвиги приписали этой дурочке. Агентов спасли, танцовщицу расстреляли, и до сих пор о ней пишут как о великой разведчице. Вывод – не верь военным, как в шутку говорит опять же мама.

Маша поправила пистолет за резинкой (она была в гадюкином спортивном костюме) и сплюнула в пролет лестницы. Нет уж, спасибо, не надо мне таких сравнений! Самые великие разведчики – те, которых не раскрыли. Вот Деда раскрыли, он не самый великий, зато его многие знают…

Стоп! Что-то было не так. Маша погасила фонарь и прислушалась. Нет, ее насторожил не звук. А что? Может, мысль была ценная? Да нет, она думала о замшелых тайнах Маты Хари.

Маша еще раз плюнула, и секунды через две внизу щелкнула разбившаяся об пол капля. Тогда она вспомнила, что в прошлый раз плевок упал беззвучно, как в вату.

Перегнувшись через перила, Маша посветила вниз. Желтый луч фонарика-самоделки на последнем издыхании достиг пола. Стало видно, что там кто-то лежит, раскинув неестественно вывернутые руки.

Маша сразу подумала об укушенном брате и кинулась к нему.

Нет, это был не Толик и вообще не человек, а всего-навсего белая рубашка. Под лестницей валялось еще много разбросанной одежды и сверху перевернутый чемодан.

Присев на корточки, Маша поворошила кучу стволом пистолета. Вещи были ношеные, но чистые. На глаза попались плавки в тигровую полосочку. Она видела их вчера в коридоре, когда укушенный брат ковылял, зажимая платком ранку на ноге.

Потом она заметила смятую пачку «Примы», и последние сомнения отпали.

Завтра всем объявят, что брат Анатолий нам уже не брат, выгнали его из обители за курение. Еще что-нибудь приплетут. Дерзил, скажут, брату иерею… А Толик спит и еще сам не знает, где проснется. Хорошо ему там не будет, это уж точно. Раз казначей с иереем выбросили чемодан, значит, они уже решили судьбу пленника. Даже заключенным возвращают одежду, когда, отбыв свой срок, они выходят из тюрьмы… Не совсем же выбросили, а только с глаз убрали, попыталась успокоить себя Маша, но свинцовое отчаяние сдавливало сердце.

Она посидела на ступеньке, выключив фонарик, чтобы не сажать батарейки. Болели натруженные ноги. Даже бежать уже не хотелось, пропади оно все пропадом.

Потом ей пришло в голову, что с лестницы должен быть ход куда-то в иерейско-казначей-ские комнаты. Не через стенку же они выбросили чемодан. Маша заставила себя встать, поднялась на один этаж и увидела незабитую дверь, которую проскочила впопыхах, спеша на помощь Толику.

Проволочка у нее была с собой, замок несложный. Через полминуты Маша лицезрела редкую картину: стенной шкаф, вид сзади. Хранился в нем единственный предмет одежды – золотой балахон брата иерея. Отодвинув его, Маша заглянула в щелку. Свет не горел. Она вышла из шкафа и оказалась в знакомой темной комнате. На столе, перевернутая вверх дном, лежала оранжевая фотокювета, и даже злосчастный кусочек проявленной пленки еще валялся на полу.

Толика не было. Маша прикинула, куда его могли унести после допроса, и вот что у нее получилось.

Допрос она подслушивала до конца. Потом не больше десяти минут гуляла с девочками, и за это время у казначея побывал Иерофанушка. Причем он уже не застал брата иерея.

Не видела иерея и Маша. А казначей, как будто спеша ее выпроводить, задал два-три необязательных вопроса и – «Мир с тобой, сестра!». Уходя, Маша заметила, что дверь из кабинета в темную комнату заклинена бумажкой.

Дверь – вот она. Сама не распахивается, хотя бумажки уже нет.

Выводы:

У братьев не было времени спрятать пленника нигде, кроме как в темной комнате.

Дверь распахивалась от сквозняка, и пришлось заткнуть в нее бумажку.

Значит, была открыта другая дверь, потайная, из стенного шкафа на лестницу. А иначе какой сквозняк?

Картина в целом. Толик пытается уйти с допроса и получает таблетку под язык. Зная, что скоро должны прийти Иерофанушка и Маша, братья прячут его, спящего, в темной комнате. Может быть, казначей успевает помочь иерею протащить пленника через узкий стенной шкаф. Потом он возвращается в кабинет прикрывать тылы, а иерей в одиночку несет бедного курилку по лестнице и там же выбрасывает чемодан.

Теперь Маша приблизительно знала, где прячут Толика. Надо взять его с собой в побег. Хотя детям папы Сана опасно доверяться. Объяснишь ему все, а он, чего доброго, вздумает поймать шпионку… Значит, не надо все объяснять. Наврать ему про Ганса, мол, не хочу за него замуж, вот и бегу.

В кабинете было тихо свет из-под двери не пробивался, и Маша вошла без опаски. Она так и не поняла, кто здесь хозяин, иерей или казначей. Иерей, скорее всего – его же балахон в шкафу. Особых дел у нее не было, но, раз уж попала в самое логово, стоило пошарить в письменном столе. Может, что-нибудь подскажет, какая подлянка готовится через три, нет, уже через два дня.

Маша начала с перекидного календаря. Перевернула три странички, и – пожалуйста, запись на листке за пятое ноября: Персей, 14-30. «Персей», конечно, название судна, теперь хоть ясно, что будем топить.

Довольная собой, она полезла в стол. Бумаг там лежали горы, некоторые были написаны иероглифами, и тут же прикреплены странички с переводом. Маша даже не пыталась их читать. Просмотрела по два-три верхних листка в каждом ящике, выхватывая глазами слова в кавычках, но «Персея» не нашла.

За окном вспыхнул прожектор. Режущий глаза столб света скользнул по водам бухты дальше, к выходу. Петрович вернулся, поняла Маша, опять привез новичков. То-то будет счастье, когда проснутся: море, солнце… Толик сильно уважал море. Как ни выйдешь на причал, он там. Бледный был, наверное, северянин.

Она поймала себя на том, что думает о Толике в прошедшем времени, как будто его уже скормили пираньям. Правильно он сказал, сгоряча, но в точку: параноики! Нашли на чердаке сигареты, нашли, как они думают, человека, который их потерял… Ну и что? За это хватать его и тащить в темный подвал?!

Маша злилась на иерея с казначеем и понимала, что сама виновата. Она бродила по чердаку, она потеряла чужие сигареты. А кто такие дети папы Сана, ей было известно с самого начала, когда они не моргнув глазом угробили водителя «Линкольна». Вспоминая об этом, она до сих пор чувствовала под руками окровавленные ребра и слабые удары сердца. Такое не забывается.

Глава XXVIII ДОСТАЛИ!

Толик спал, свернувшись калачиком, в большой собачьей клетке. Большой для собаки, а человек не смог бы в ней даже сесть прямо. Средневековая пытка: через сутки он будет орать от ломоты в мышцах.

Просунув руку сквозь прутья, Маша толкнула спящего. Он поворочался и сладко зачмокал губами. Ну и пускай поспит, все равно выход она еще не нашла. Маша сняла с клетки замок и сунула в карман. Надо потом утопить.

Что-то уж слишком всерьез казначей с иереем взялись за бедного курилку. Скорее всего, имеют причины. Цех с миллионными доходами – лакомый кусочек, и кто знает, какие атаки приходится выдерживать его хранителям. Решили, должно быть, что брат Анатолий – не брат, а братан… Разберутся, конечно. Но могут увлечься. Изобьют, запытают, а когда сообразят, что не виноват, все равно бросят пираньям, чтобы не побежал в полицию. Из-за цеха все в этой радостной обители живут за рамками закона. Братство, которое кажется детям папы Сана таким добрым и надежным, в любую минуту может уничтожить их без следа. Они ушли из дома. Они отказались от родителей и поклялись умереть за старого жуликоватого корейца. Их никто не будет искать.

Завтра казначей с иереем снова возьмутся за Толика. Маше оставалось либо найти выход за сегодняшнюю ночь, либо угнать яхту.

Она поднялась к себе, примечая по пути необследованные коридоры. Коридоров было много, времени мало. Нет, надо угонять яхту. Собрала в пакет платье, туфли и плащ, чтобы не ходить, как чумичка, в спортивном костюме, взяла паспорт. Сюда она больше не вернется.

Прожектор за окном погас, яхта с горящими огнями стояла у причальной стенки. Новички на палубе спали. Нужно дождаться, когда их выгрузят. А то, если угнать яхту со всей оравой, они проснутся по пути, и что ей делать со своими тремя патронами? Маша погасила свет в келье, чтобы не увидели с причала, села к тумбочке и, поглядывая в окно, стала чистить пистолет батистовыми платочками гадюки. Было темновато, но и работа простая, не часы собирать.

А потом в каюте отворилась дверца, и на палубу вышел Ганс. Он-то как здесь? Зашел, когда яхта причалила, или плыл с Петровичем?

Маша не видела женишка со вчерашней ночи. В столовой его не было даже в ужин, когда собрали всех. Получалось, что Ганс уехал из обители своим ходом и по пути встретился с Петровичем. Значит, база не во Вьетнаме и не в Латинской Америке. Маша и так была в этом почти уверена. Под водой-то все знакомое, черноморское, а пираний ведь можно и специально развести, как в аквариуме. Значит, Грузия или Молдавия, а средиземноморские страны исключаются – не успел бы Ганс добраться до Петровича и доплыть с ним до Средиземного моря.

Присев на корточки, Ганс подал руку кому-то поднимавшемуся из каюты. Девушке, не парню же. Странно, что ей не дали сонную таблетку. Порядок для всех один, сестра…

Девушка вышла, нагнув голову под низкой притолокой, а когда выпрямилась, Маша узнала Соколову.

Вид у нее был понурый, но Машу совершенно не интересовал гадюкин вид. Ей самой осталось жить на базе какие-то минуты, а потом или она прорвется, или для нее найдут вторую собачью клетку. Ганс, задрав голову, посмотрел на Маши-но окно. Он торжествующе улыбался. А из двери обители выходили казначей с иереем, и брат-1, и еще тройка накачанных парнишек.

Ломая второпях ногти, Маша собрала пистолет, взяла вещи и скрылась в келье с потайной дверцей.

Укушенного брата она растолкала способом Петровича – кроссовкой под ребра. Тот, кажется, принял Машу за тюремщицу: подвал, темень, собачья клетка, какая-то ненормальная кричит и дерется – картина ясная. Времени на объяснения не было, тюремщица так тюремщица. Маша за руку поволокла его по лестнице, открыла потайную дверь и через шкаф с золотой иерейской хламидой втолкнула изумленного курилку в комнату.

Сиди здесь. Скоро начнется тревога, все побегут, и ты беги, только не попадайся казначею с иереем. Понял?

Понял, – шепотом ответил донельзя удивленный Толик. – А ты кто?

Мата Хари. – Маша подумала, что зря назвалась именем расстрелянной танцовщицы, дурная примета, и сплюнула через левое плечо.

На лестнице стоял топот. Преследователи наперегонки бежали к ее келье на пятый этаж, не подозревая, что беглянка уже на первом. Она без помех дошла до молельного зала с портретами папы Сана.

Труднее всего было отвалить от двери фанеру с ленинским изречением. А дальше все пошло как по маслу: замки отпирались, нужные коридоры находились.

Через пять минут она очутилась в Иерофануш-киной секретной комнате. Поставила тумблер на «Капец через 0,5 ч.» – целого часа для них жалко, пускай побегают, – смахнула с кнопки прозрачную крышечку и нажала.

Внимание! Приказ личному составу покинуть расположение базы! – загромыхало в коридорах и кельях, над темными водами бухты и в закрытом на ночь подпольном цеху.

Ворвавшегося в комнату Иерофанушку встретил безжалостный зрачок пистолета. Маша не знала, сможет ли он остановить часовой механизм, и на всякий случай предупредила:

Даже не думай!

О чем?! – Иерофанушка бросил взгляд на тумблер, убедился, что тревога не учебная, и сполз по стене. Не сможет, поняла Маша.

Ни о чем не думай. Знаешь, где выход?

Конечно.

Вот и побежали.

Дуреха ты, дуреха, – безнадежным голосом сказал Иерофанушка. – Никто бы не пострадал. На том суденышке должны привезти станки для брата казначея – пластмассовые детали штамповать.

На «Персее»?

Ага. И название уже разнюхала, Мотя ты Харитонова!

Тогда зачем его взрывать?

А затем, догадливая ты моя, что получателем станков значится пылесосная фабрика. Нельзя же было писать в документах адрес подпольного цеха. Капитан «Персея» все знает, он сам это и придумал. Мы с тобой рванули бы его посудину и набросали осколков от старой мины. Кэпу деньги за страховку, казначею станки. Им в воде ничего не сделается – подняли бы и привезли сюда на транспортировщике… А ты небось не хотела идти на диверсию, людей убивать?

И это тоже, – подтвердила Маша. – Меня вообще достала их компания. Как дохлые мыши в сиропе: сладенькие, а мозги давно протухли.

«Друг и учитель» вдруг широко улыбнулся.

Четыре года мечтал взорвать эту плесень к едрене фене! – сказал он.

* * *

На вершине холма гулял холодный ветер. Маша подняла воротник плаща и сунула руки в карманы. Опа! Сюрприз от компании «Краснодарские авиалинии». Кепочка выглядела еще вполне прилично, если не считать неприличной надписи. Сойдет, пока никто не видит.

Взрыв она пропустила, потому что в этот момент надевала кепочку. А когда поправила низко надвинутый козырек, над местом, где была база, росло гигантское облако пыли. Пригибая кусты и засохшие травы, к холму катилась взрывная волна. Добежала, хрустнула тысячей сломанных веток, ударила по барабанным перепонкам, и уши забились ватой. Кепочка трепыхнула козырьком, но удержалась на голове.

By компрене? – спросила Маша невидимого брата казначея, который был ближе к эпицентру и, наверное, сейчас валялся, сбитый с ног.

Она спускалась по склону, давно потеряв из виду руины счастливой обители, а белое облако пыли над ними продолжало набухать и заглядывало через вершину холма. Растительность вокруг была знакомая – каштаны, засохшие плети дикого плюща да изредка грецкий орех. Это обнадеживало: значит, близко к Укрополю. Маша все еще не знала, в какой она стране.

На шоссе у подножия холма ее догнал старый «жигуленок». Он подкрадывался долго, стуча, как швейная машинка, и это ей здорово не понравилось. Надо было заранее взвести пистолет, а то, если сразу схватят за руку, можно не успеть. Маша сдвинула в кармане флажок предохранителя, обернулась… и в лицо ей ударил дружный хохот. Ага, прочитали надпись на кепке. Семья, едут с дачи: вся машина завалена яблоками. Муж был пузатый и безобидный, жена красивая, если бы не помада морковного цвета, а мальчишка маленький, он-то что хихикал, читать еще не умеет… Мальчишка совсем успокоил Машу.

За рубли подвезете? – спросила она.

Sta jos, – затормозил водитель.

Это по-каковски?… Маша посмотрела на номера – молдавские. Все лучше, чем какая-нибудь Гватемала.

Водитель снял с переднего сиденья пакет, из которого аппетитно выглядывали желто-зеленые антоновские яблоки, и сунул на колени жене. Та одарила пассажирку подозрительным взглядом, но спорить с мужем не стала. Рубль и в Молдавии рубль, подумала Маша, устраиваясь на продавленных пружинах.

«Жигуленок» затарахтел мотором и тронулся с прежней черепашьей скоростью.

Ты с той стороны идешь? Не видела, что там взорвалось? – по-русски спросила женщина.

Понятия не имею, – ответила Маша.

[1] Такое не раз случалось с первыми боевыми пловцами-итальянцами, которые использовали в своих аппаратах чистый кислород.

Оглавление

Аннотация

Глава I СЛУЧАЙНОЕ ЗНАКОМСТВО

Глава II СМЕРТЬ ПОД ПАЛЬМАМИ

Глава III РОДСТВЕННИЧКИ

Глава IV РАДОСТНАЯ ЖЕРТВА ГАНСА

Глава V ГЕРОИЧЕСКОЕ ВИСЕНИЕ

Глава VI ЯСНЕЕ, НО НЕ ЛЕГЧЕ

Глава VII ПОПАЛАСЬ?

Глава VIII СЕКРЕТ УКУШЕННОГО БРАТА

Глава IX БРАТ ИЕРЕЙ И БРАТ КАЗНАЧЕЙ

Глава X В ОБУВНОЙ КОРОБКЕ

Глава XI ЕЩЕ ОДНО ПЕЧАЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ

Глава XII РАДОСТНЫЙ ТРУД И ДРУГИЕ ЗАМОРОЧКИ

Глава XIII А МОЖЕТ БЫТЬ, ВСЕ ЭТО СНИТСЯ?!

Глава XIV ПРОСТОЕ ТРУДНОЕ ДЕЛО

Глава XV ОТКРОВЕНИЯ С ВЕЛИКАНШЕЙ

Глава XVI НОВЫЕ НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ

Глава XVII ПРЯТКИ В ТЕМНОТЕ

Глава XVIII КРОВЬ ОТЦА И МАТЕРИ

Глава XIX БРАТ, КОТОРЫЙ НАМ НЕ БРАТ

Глава XX ТАИНСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ

Глава XXI ДЕНЬ РАЗГАДОК

Глава XXII УЧЕБНАЯ ЗАДАЧА

Глава XXIII ОСОБЕННОСТИ КОРМЛЕНИЯ ПИРАНИЙ

Глава XXIV ПРИВЕТ ИЗ ПРОШЛОГО

Глава XXV ДОПРОС КУРИЛЬЩИКА

Глава XXVI ПОИСК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Глава XXVII КУДА ПРИВЕЛА ЛЕСТНИЦА

Глава XXVIII ДОСТАЛИ! X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?