«Дневник Трейси Бикер»

Жаклин Уилсон Дневник Трейси Бикер

МОЙ ДНЕВНИК

Обо мне

Меня зовут Трейси Бикер.

Мне 10 лет и 2 месяца .

Мой день рождения 8 мая. Как назло, Питер Ингем родился в один день со мной, и нам испекли один торт на двоих. Пришлось резать его вдвоем одним ножом. И каждому досталось только по полжелания. Все равно я не верю в желания. Они не сбываются.

Я родилась в какой-то больнице незнамо где. И была очень хорошенькой. Только, спорю, орала не переставая.

Мой рост — см . Точно не знаю. Я пыталась измерить себя линейкой, но все время сбиваюсь. А помощи просить не хочу, для дневника я все должна делать сама.

Мой вес — кг . Тоже не знаю. У Дженни в ванной стоят весы, но они показывают вес не в килограммах, а в стоунах и фунтах. На них я почти ничего не вешу. Я худышка.

Цвет глаз у меня темный. Я умею пучить глаза и вращать ими, как настоящая ведьма. Вот бы стать ведьмой! Я бы навыдумывала зловещих заклинаний, взмах палочкой — вжик! — и Луиза лишается золотистых кудряшек… Вжик! — и тоненький голосок Питера Ингема переходит в писк, появляются усики, растет длинный голый хвост… Вжик! — но на странице больше нет места, так что прочие злодеяния я оставлю при себе.

Цвет волос у меня золотистый, кудри достают мне до пояса. Поверили? Зря. Волосы у меня темные, жесткие и торчат во все стороны.

Цвет кожи у меня пятнистый, когда я объедаюсь шоколадом.

Моя фотография

Вообще-то глаза у меня не косые. Это я состроила рожицу.

Я начала этот дневник неизвестно когда. Не все ли равно? Это не для школы. Однажды я ради смеха поставила в школьном дневнике 2091 год и написала о ракетах, космических кораблях и пришельцах с Марса, которые хотят слопать землян на завтрак. Будто мы перенеслись на сто лет в будущее. Мисс Браун так и вскипела от негодования.

Снова обо мне

ВСЕ, ЧТО МНЕ НРАВИТСЯ

Мое счастливое число 7. Почему же, когда мне было семь лет, меня не удочерила семья богачей?

Мой любимый цвет кроваво-красный. Берегитесь!!! Ха-ха.

Мой лучший друг Бывали и у меня друзья, но Луиза переметнулась к Жюстине, и теперь я одна.

Мое любимое блюдо Все, и побольше. Вкуснее всего, конечно, именинный торт. Нет, любой торт. Конфеты, батончики «Марс», попкорн, мармелад, мороженое в вафельном стаканчике, биг-маки с картошкой фри и клубничным молочным коктейлем.

Мое любимое имя Камилла. Камилла была моей подругой в прежнем детском доме, прелесть что за малышка. У нее были чудесные волосы, я заплетала их в сотни тугих косичек, и она не плакала, даже если я затягивала слишком туго. Она очень ко мне привязалась. Для нее мигом нашли семью. Я просила, чтобы ее новые мама с папой разрешили нам видеться, но ничего не вышло.

Мой любимый напиток темное пиво. Шутка. Однажды я и правда хлебнула пива, но мне не понравилось.

Моя любимая игра мазаться гримом. У Адели тумбочка битком набита косметикой, и однажды мы с Луизой немного подурачились в ее комнате. Луиза накрасилась по-взрослому, никакого воображения. А я зачернила веки так, что взгляд стал зловещим, и пустила по подбородку струйку крови из красной помады. Ну чем не вампир? Вот малышня визжала!

Мое любимое животное В приюте живет кролик Латук, но он немного вялый и скучный. Не лижется в нос, не ходит на задних лапах. Я мечтаю о ротвейлере — вот тогда моим врагам не поздоровится!

Мой любимый фильм ужастики.

Больше всего я люблю, когда приезжает мама.

ВСЕ, ЧТО МНЕ НЕ НРАВИТСЯ

Имена Жюстина. Луиза. Питер. И много-много других противных имен.

Блюда Не перевариваю суп. Особенно с комками жира. Когда-то у меня была опекунша, гадкая тетя Пегги, она варила настоящие помои. Представьте себе: суп, похожий на плесень — нет, скорее на рвоту, — и мне ведено съесть все до последней ложки. Брр!

Больше всего я не люблю Жюстину. Громилу-Гориллу. И когда нет мамы.

Моя семья

Это я и моя мама

Такой я была в детстве. Видите, какая хорошенькая. Со мной мама. Она красивее всех на свете. Как бы я хотела быть хоть чуть-чуть похожей на нее.

Я жила с мамой. Папу я никогда не видела. Нам было здорово вдвоем, пока не появился Громила-Горилла. Я его невзлюбила, он меня тоже. Он стал меня избивать. И меня забрали в детский дом. Мама, ясное дело, выставила его за дверь.

Мои родные живут в Я точно не знаю, где сейчас мама. Ей не сидится на одном месте, приходится все время путешествовать.

Их телефон Этого я тем более не знаю. В детстве я все время звонила маме по игрушечному телефону, и мы болтали до бесконечности. Понарошку, конечно. Правда, в пять лет я верила, будто на том конце в самом деле мама.

Я люблю своих родных, потому что мама красивее и веселее всех. И привозит мне чудесные подарки.

Мои опекуны

Тут мне нечего писать. Теперь у меня нет опекунов.

Меня удочеряли дважды. Сначала были тетя Пегги и дядя Сид. Они мне не понравились, с другими детьми я не сдружилась и даже не переживала, когда они от меня отказались. Потом меня взяла к себе другая семья. Джули и Тед. Молодые, знающие, что нужно детям. Они купили мне велосипед. Я уже решила, что мне наконец-то повезло. Я старалась вести себя как идеальный ребенок и ни в чем им не перечила. Я думала, что останусь с ними, пока не приедет мама, но… мне не хочется рассказывать о том, как все закончилось. Меня выставили НИ ЗА ЧТО! Я так разозлилась, что расколошматила велосипед — единственную память о Джули и Теде. Меня перевели в другой детский дом и написали в газетах, что мне нужна семья, — но никто не откликнулся. В детском доме уже не знают, что со мной делать. Ну и пускай. Все равно скоро за мной приедет мама.

Моя школа

Я учусь в начальной школе Кингли. Это уже четвертая по счету школа. Вроде она ничего.

Мою учительницу зовут мисс Браун. Как она злится, если называть ее просто мисс!

Мы учим математику. Занимаемся физкультурой. Рисуем. Пишем сочинения. Все как у всех. На дом нам задают всякие поделки, но в детском доме их почти не из чего мастерить. Поэтому меня никогда не хвалят и не отмечают звездочкой.

Мне нравится писать сочинения. Я написала кучу рассказов и сама нарисовала к ним картинки. Я даже мастерю книжки. Для Камиллы я сделала книжку-малышку про то, что она больше всего любит. С большими картинками и подписями печатными буквами: ПЛЮШЕВЫЙ МИШКА, МОРОЖЕНОЕ, ТВОЯ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА ТРЕЙСИ.

Еще мне нравится рисование. Мы рисуем специальной гуашью. В детском доме тоже есть набор красок в перепачканных баночках и с комками. И кисточки никуда не годятся. А в школе кисточки мягкие и пушистые. Вчера я нарисовала целую картину. На месте учительницы я бы поставила мне золотую звездочку. Нет, даже две золотые звездочки.

Мой класс 3 "А".

Мои одноклассники На то, чтобы перечислить всех, уйдет целый вечер. Я пока не завела настоящих друзей. А какой толк в друзьях, если меня все равно скоро отсюда заберут?

Мои учителя редкостные зануды. Не хочу о них писать.

Я езжу в школу на микроавтобусе. Как все детдомовцы. Я бы предпочла собственную машину или ходила бы пешком — нет ведь, нельзя.

Дорога занимает час. мин. Когда как. Иногда малыши никак не соберут свои пеналы, а старшие пытаются улизнуть от школы, и тогда мы ждем целую вечность.

В школе мне не нравится форма — она для всех серая. Но у меня от старой школы осталась только темно-синяя форма. Учителя все понимают и не возражают, но другие ученики смотрят на меня как на чужую.

Мой детский дом

Нашего социального работника зовут Илень. Временами она бывает настоящей занозой, Илень-Мигрень, вот так.

Мы говорим о всякой скукотище.

Мне не хочется говорить о маме. Только не с Илень. Незачем ей знать, как я отношусь к маме.

Если бы я была…

Взрослой, я жила бы в собственном доме, набитом всякими современными прибамбасами. У меня была бы огромная спальня. Все в ней было бы только мое, даже двухэтажная кровать, и я всегда спала бы только наверху. Еще у меня был бы будильник с Микки-Маусом, как у Жюстины, большая коробка с гуашью и мягкие кисточки. И никто не смог бы отобрать их и сломать. У меня был бы свой телевизор, и я сама решала бы, что смотреть. Я бы не ложилась спать до полуночи, обедала только в «Макдоналдсе» и разъезжала по городу в большой спортивной машине. И в любую минуту смогла бы вскочить в нее и умчаться к маме.

Полицейским, я бы арестовала Громилу-Гориллу и навсегда упекла его за решетку.

Котенком, я бы отрастила длиннющие когти и острые клыки. Я бы кусала и царапала всех вокруг, люди бы меня боялись и делали все, что я скажу.

Обижена, я бы отомстила обидчику.

Невидимкой, я бы за всеми шпионила.

Очень высокой, я бы топтала всех огромными ногами.

Очень богатой, я бы купила себе дом и… Об этом я уже писала. Надоело мне отвечать на вопросы. Так, что у нас дальше?

Моя история

НАПИШИ РАССКАЗ О ЧЕМ ЗАХОЧЕШЬ

Жизнь Трейси Бикер

Жила-была девочка, и звали ее Трейси Бикер. Дурацкое начало, прямо как в сказке. Я не люблю сказки. Они все одинаковые. Добрым, послушным и красивым девочкам (длинные золотистые кудряшки и так далее) непременно везет: подумаешь, подмести пару угольков или посидеть в мрачной башне, где полно паутины, зато потом подворачивается принц — «и они живут долго и счастливо». Прекрасным и послушным девочкам всегда сопутствует сказочная удача. Но не дай бог родиться безобразной и своенравной — везения не видать. Наградят идиотским прозвищем вроде Румпельштилцхен, и ни один король не пригласит на бал. Мало того, как ни помогай принцу или принцессе, не услышишь и спасибо в ответ. Как тут не обидеться? Разъяришься, затопаешь ногами — и провалишься в землю по пояс. Или докричишься до безумия, тебя саму запрут в башне, а ключ выбросят.

Я в свое время натопалась и накричалась. Меня частенько запирали. Однажды я просидела под замком целый день. И целую ночь. Это было еще в первом приюте, я никак не могла успокоиться, потому что меня разлучили с мамой. Я была совсем маленькой, но нянечек это не смутило. Меня заперли в чулане. Я не выдумываю. Хотя вообще-то я часто привираю. Так веселее. Тетя Пегги говорила: «Опять сочиняешь».

Я все время выдумывала: «Тетя Пегги, что сегодня было! К нам заходила мама! Я запрыгнула в ее шикарную спортивную машину, и мы помчались по магазинам. Мама купила мне огромный флакон потрясающих духов, „Пуазон“, прямо как те, что дядя Сид подарил тебе на день рождения. Я играла в отравителя, ведь „пуазон“ по-французски „яд“, и случайно вылила весь флакон прямо на себя — чувствуешь запах? Но это мои духи. Что случилось с твоими, не представляю, наверное, кто-то из ребят их стащил».

И все в таком духе. По-моему, выходило убедительнее некуда, но тетя Пегги даже не слушала. Она начинала качать головой, багровела и выходила из себя: «Гадкая девчонка, ты опять сочиняешь!» И шлепала меня.

Приемная мать не должна шлепать ребенка. Я пожаловалась Илень на тетю Пегги, но та только вздохнула: «Знаешь, Трейси, иногда ты сама напрашиваешься». Гнусная ложь. Ни разу я не просила тетю Пегги: «Тетушка, отшлепай-ка меня побольнее». А она по правде шлепала сильно, чуть пониже ягодицы, где очень чувствительное место. Тетя Пегги мне совсем не нравилась. Если бы мы жили в сказке, я бы наслала на нее страшное проклятие. Думаете, вырастила бы у нее на кончике носа громадную бородавку? Заставила бы плеваться жабами и лягушками каждый раз, как она откроет рот? Нет, есть у меня в запасе кое-что похуже. У нее из носа постоянно бы текли длиннющие сопли, сколько ни сморкайся, и она бы рыгала на всю улицу, стоило ей только заговорить. Вот это месть!

Ну и ну. Даже позлорадствовать не дают. Когда я начала писать «ЖИЗНЬ ТРЕЙСИ БИКЕР», рядом уселась Илень, наш вредный социальный работник. И как только я стала хихикать, замышляя проклятия для тети Пегги, она удивилась и спросила:

— Трейси, над чем ты смеешься?

— Не ваше дело, — сказала я.

— Трейси, как не стыдно, — ответила она и стала листать мои записи. Вообще-то читать чужие дневники некрасиво. Когда она дошла до злоключений тети Пегги, то вздохнула: — Трейси, это не дело.

— Не ваше дело, Илень, — подтвердила я.

Она снова вздохнула и принялась шевелить губами. Я знаю, она задерживает дыхание и считает до десяти. Так надо делать социальным работникам, когда они говорят с трудным ребенком. Разговаривая со мной, Илень постоянно считает.

Досчитав до десяти, Илень улыбнулась мне широкой фальшивой улыбкой. Примерно так:

— Пойми, Трейси, — принялась объяснять Илень, — ты заполняешь совершенно особый дневник. Это память, которая навсегда останется с тобой. И что же ты записываешь на память? Одни глупости и грубости.

— Я пишу о своей жизни, — возразила я, — и пока что в ней не было ничего замечательного. Чем плохи мои глупости?

Тут Илень снова вздохнула, уже сочувственно, обняла меня одной рукой и произнесла:

— Я знаю, как тяжело тебе приходилось, но ты — ты сама — замечательная. Ты прекрасно это знаешь.

Я покачала головой и попробовала высвободиться.

— Конечно, знаешь. Самая что ни на есть замечательная, — повторила Илень, не разжимая хватки.

— Раз я такая замечательная, что же никто не хочет меня удочерить? — сказала я.

— Дорогая, я знаю, как ты расстроилась, когда от тебя отказались Джули и Тед. Не переживай. Рано или поздно мы найдем для тебя самых лучших родителей.

— То есть страшно богатых?

— А может, и не родителей, а одинокую женщину. Если она сможет стать ответственной матерью.

Я пристально на нее взглянула:

— Илень, у вас нет мужа. И, спорим, вы были бы ответственной матерью. Почему бы вам самой меня не удочерить?

Вот теперь пускай выкручивается.

— Видишь ли, Трейси… Все не так просто… Во-первых, у меня много работы. Я нужна стольким детям…

— Если вы меня удочерите, то сможете бросить работу и заботиться только обо мне. Вам будут выплачивать за меня пособие. Спорим, вам еще приплатят за то, что опекаете трудного ребенка с агрессивным поведением и так далее. Ну так как, Илень? Вы не пожалеете, честное слово.

— Даже не сомневаюсь, Трейси, но — прости, я не хочу заводить детей, — сказала Илень.

Она попыталась крепко меня обнять, но я ее грубо оттолкнула.

— Я пошутила, — объявила я. — Жить с вами! Умереть можно. Вы глупая, скучная, толстая и трясетесь, как кисель. Не дай бог такую приемную мамашу.

— Трейси, ты имеешь полное право сердиться, — произнесла Илень, пытаясь сохранять спокойствие, и незаметно втянула живот.

Я сказала, что вовсе не сержусь, хотя голос сам сорвался на крик. Я сказала, что мне плевать, а у самой глаза наполнились слезами. Но я не заплакала по-настоящему. Я никогда не плачу! Если у меня и текут слезы, так только от аллергии.

— Ну вот, теперь на мою голову свалятся отвратительные проклятия, — пошутила Илень.

— Я уже взялась за дело, — пригрозила я.

— Хорошо, — сказала она.

— Опять вы со своим «хорошо», — заметила я. — Как всегда: «Хорошо, я не против, если тебе от этого станет легче»; «Трейси, я вижу, у тебя в руке огромный окровавленный топор, сейчас ты в ярости снесешь мне голову. Хорошо, давай, если тебе от этого полегчает, я и глазом не моргну, мы, социальные работники, в любой ситуации сохраняем хладнокровие и невозмутимость».

Она не удержалась и рассмеялась.

— Попробуй останься невозмутимой с тобой, — сказала она. — Пиши что хочешь, кнопка. В конце концов, это твоя история.

На том и порешили. В моем личном дневнике я могу писать все, что захочу. Только я не знаю, с чего начать. Может, спросить совета у Илень? Сейчас она в другом углу гостиной, возится с задохликом Питером. Он никак не может придумать, что писать в дневнике. Заполняет ответы очень медленно и вдумчиво, дурацкими синими печатными буквами. Он так старается писать аккуратно, но на его труды жалко смотреть. Вот и сейчас он смазал верхнюю строку и запачкал всю страницу.

Я окликнула Илень, но она не может оторваться от Питера. Бедняжка все волнуется, что напишет неверный ответ, будто мы сдаем идиотский тест на сообразительность. Я этих тестов накатала море. Проще пареной репы. Я справляюсь с ними в мгновение ока. Считается, раз ты детдомовский, то глуп как пробка, но я почти всякий раз набираю сто баллов из ста. Нам, правда, не говорят результаты, но я голову даю на отсечение, это так.

ТРЕЙСИ БИКЕР ОБЫКНОВЕННАЯ ВЫПЕНДРЮШКА, НИЧЕГО ГЛУПЕЕ Я НЕ ЧИТАЛА, А РАЗ У НЕЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ МОЗГИ, ПОЧЕМУ ОНА ДО СИХ ПОР ПИСАЕТСЯ В ПОСТЕЛЬКУ?

Не обращайте внимания на чужие каракули. Все это гнусная ложь. Так всегда. Стоит оставить вещь без присмотра, как какой-нибудь паразит ее испортит. Но такой низости я не ожидала. Писать гадости в чужом дневнике! Только один человек на такое способен. Ну, Жюстина Литтлвуд, погоди! Я до тебя доберусь.

Я только отлучилась спасти Илень от полудохлого зануды Питера и скосила глаза в его дневник. Я чуть не рухнула. Знаете, кто для него лучший друг? Я. Я!

— Это что, шутка? — вскипела я.

Он покраснел и начал мямлить, пытаясь закрыть от меня страницу, но я уже успела прочесть. "Мой лучший друг — Трейси Бикер". Черным по белому. Не черным — расплывчато-синим, но суть та же.

— Уйди, оставь Питера в покое, — вступилась Илень.

— Да, но вы посмотрите, что за чушь он несет. Я Питеру Ингему не подруга!

— По-моему, очень мило, что Питер хочет с тобой дружить, — возразила Илень. И состроила рожицу: — О вкусах не спорят.

— Очень смешно. Питер, с чего ты взял, что мы друзья?

Он пискнул, что у нас один день рождения на двоих, а потому мы друзья.

— Вовсе не обязательно, лопух, — заверила его я.

Илень начала сердиться и говорить, что я обижаю бедненького, несчастненького Питера, и, раз я не умею дружить, почему бы мне не уйти в свой угол и не заняться делом. А когда меня просят уйти, я из вредности остаюсь и начинаю стоять над душой. Что я и сделала.

Тогда Дженни позвала меня на кухню, притворившись, что ей нужно помочь с обедом, но я сразу разгадала ее хитрость. Дженни никого не шлепает. И даже не ругается. Она старается отвлечь непослушных детей разными уловками. С недалекими детьми номер обычно проходит. Но только не со мной. Впрочем, я люблю помогать на кухне, потому что, когда Дженни отворачивается, можно запросто стянуть ложку варенья или горсть изюма. Поэтому я пошла на кухню и помогла ей запихнуть в духовку целый противень рыбных палочек, пока она возилась со сковородой картошки. Сырые рыбные палочки на вкус куда хуже жареных, я проверяла. И почему они зовутся рыбными палочками? Рыбы не ходят с палочкой. У них и рук нет, только плавники. Тетя Пегги варила отвратительный молочный пудинг-тапиоку с мелкими скользкими комками, и я пугала других детей, что это рыбьи глаза. А самым младшим я рассказала, что мармелад делают из золотых рыбок, — и представьте, они мне поверили.

Когда Дженни стала раскладывать обед по тарелкам, я вернулась в гостиную, чтобы позвать всех к столу. Теперь припоминаю, Луиза и Жюстина затаились в углу, пряча что-то и хихикая. Я правда очень умная, я не вру, и как только я допустила оплошность — не возьму в толк. Надо было сразу понять, что они замышляют. Прочесть мой личный дневник и исписать его гнусными каракулями!

Любой плакса вроде Питера Ингема нажаловался бы взрослым, но я не ябеда. Я сама за себя отомщу. Я выдумаю .самую страшную месть. Как я ненавижу Жюстину! Пока она не появилась, мы с Луизой были неразлучны, мы держались друг за дружку, и даже наш противный детский дом не казался таким скверным местом. Мы стали почти сестрами, секретничали, и как-то раз…

У меня был свой секрет. Маленькая беда. Ночная неприятность. У меня отдельная спальня, и никто не догадывался о моей беде, кроме Дженни. И вот я поделилась с Луизой, чтобы показать, как я ей доверяю. Я сразу же поняла, что совершила ошибку. Луиза захихикала и потом иногда меня поддразнивала — даже пока мы были лучшими подругами. А потом она переметнулась к Жюстине. Я немного беспокоилась, что она ей насплетничает, но всегда убеждала себя, что она до такого не опустится. Кто угодно, только не Луиза.

Выходит, я ошиблась. Она обо всем рассказала Жюстине, моему заклятому врагу. Что же мне делать? В голове крутятся колесики…

Я могла бы ее избить.

Тик-тик.

Разрубить надвое одним ударом ладони.

Тик-тик.

Или попросить маму, чтобы она приехала в своем кабриолете и распластала Жюстину по шоссе.

Тик-тик. Ага! Тик-так. Тик-так. Придумала! И еще — больше я не оставлю дневник без присмотра. Буду всегда носить его с собой. Фигушки ты до него доберешься, Жюстина Литтлвуд. Ты у меня попляшешь. Еще как попляшешь!

Уже полночь. Я не могу включить свет, потому что по коридору наверняка бродит Дженни, а мне вовсе не хочется получить от нее еще одну головомойку, покорно благодарю. Я сижу с фонариком, батарейки садятся, в узком тусклом луче еле видно, что я пишу. Вот бы перекусить. В рассказах Энид Блитон школьники все время устраивают полуночные пиршества. Правда, едят они сардины со сгущенным молоком. Брр, ну и вкус. Я бы сейчас расправилась с батончиком «Марс». Только представьте: батончик «Марс» размером с кровать! Вообразите, как заманчиво было бы его облизывать, впиваться зубами в толстенный край, выбирать мягкую начинку полными горстями. А восхитительный запах шоколада! От одной мысли слюнки текут. Поэтому вся страница в каплях. Это слюнки, не слезы. Я не плачу. Я никогда не плачу!

Когда Дженни устроила мне взбучку, я сказала, что меня это вовсе не касается. В самом деле, при чем тут я?

— А по-моему, касается, Трейси, — сказала Дженни до противного сочувственно. — В глубине души тебе наверняка жаль, что ты так поступила.

— Тут вы ошибаетесь, — возразила я.

— Ну перестань. Представь, если бы твоя мама привезла тебе чудесный подарок, а кто-нибудь взял бы его и сломал.

И я сразу же вспомнила, что со мной случилось в самом первом приюте, еще до гадкой тети Пегги и злых и несправедливых Джули с Тедом. Ко мне приехала мама. Она привезла куклу, куклу почти с меня ростом, у нее были длинные золотистые волосы, огромные синие глаза и голубое кружевное платье. Я никогда не любила кукол, но эта была особенная. Я назвала ее фея Колокольчик. Раздевала до белых кружевных панталон, снова одевала, расчесывала золотистые волосы, качала, глядя, как она моргает голубыми глазами. На ночь я укладывала ее с собой в постель и шушукалась с ней о маме. Она знала, что мама скоро вернется, может быть даже завтра…

Ну ладно. Теперь меня тошнит от одних детских воспоминаний, но тогда я была совсем маленькой и глупой. Воспитательница подарила мне для феи Колокольчик старую коляску и сказала, чтобы я давала поиграть с ней и другим. Я, ясное дело, не собиралась отдавать куклу на растерзание малышне. Но потом пришла пора идти в школу. Игрушки можно брать в школу только по пятницам. Я плакала и умоляла, но воспитательница была непреклонна. Пришлось оставлять Колокольчик дома. Я укутывала ее одеялом и закрывала ей глаза, будто она легла отдыхать, а вернувшись из школы, неслась наверх в нашу тесную спальню и крепко прижимала ее к себе. Но однажды наверху меня ждало страшное потрясение. Веки у куклы распахнулись, но под ними зияли дыры. Какой-то негодяй выдавил ей глаза. Я не могла смотреть в ее пустые глазницы. Какая там подруга! Теперь мне было с ней страшно.

Воспитательница отвезла Колокольчик в мастерскую, и ей вставили новые глаза. Тоже голубые, но не такие яркие. Она разучилась моргать. Веки залипали или скакали вверх-вниз, придавая кукольному лицу глупое кокетливое выражение. Но мне было уже все равно. Испорченная кукла перестала быть моей феей Колокольчик. Она разучилась говорить со мной.

Я так никогда и не узнала, кто ее сломал. Воспитательница сказала: это останется загадкой. Бывает.

Дженни сразу разгадала загадку, едва Жюстина примчалась к ней, хныча, что ее дурацкий будильник с Микки-Маусом сломался. Часы постоянно ломаются. Была бы это еще модная и дорогая вещь. На месте Дженни я бы велела Жюстине прекратить рев. Я бы просто заткнула уши, чтобы не слышать нытья наглой маленькой ябеды: «Дженни, я точно знаю, кто его сломал. Это все Трейси Бикер».

Она взяла и настучала на меня. И Дженни не заткнула уши, потому что сразу отправилась меня искать. А на это потребовалось время. Я ждала такого поворота событий и вовремя скрылась. Не в доме, не в саду, как другие дети. Я не так глупа. В любом уголке детского дома тебя достанут через пять минут. Я же выбралась через заднюю калитку, вышла в город и принялась бродить.

Я повеселилась на славу. Восхитительно провела время. Сначала я завернула в «Макдоналдс» и съела биг-мак, картошку фри и клубничный коктейль, а потом отправилась в кино. Шла развеселая комедия, я смеялась так, что упала со стула. Потом я познакомилась с другими ребятами, и мы пошли в парк аттракционов, где я несколько раз подряд сорвала банк на «одноруком бандите». Затем мы все отправились на вечеринку, где я выпила целую бутылку вина, совсем некрепкого, почти как лимонад, и подружилась с одной девочкой. Она пригласила меня к себе и сказала, что в ее чудесной розово-белой спальне есть вторая кровать, как раз для меня. Она позвала меня остаться насовсем, если я только захочу, но я ответила…

Я ответила:

— Нет, спасибо, мне будет лучше в приюте…

Конечно, я не могла так ответить. Да меня никто и не спрашивал. Девочку я, как бы это сказать, выдумала. И вечеринку тоже. И парк аттракционов, и кино, и «Макдоналдс». Я бы не отказалась, но как пойдешь, если совсем нет денег.

Я же предупреждала, я люблю выдумывать. Так веселее. Кому интересна скучная правда? На самом деле я слонялась по городу, медленно закипая от раздражения. В конце концов я уселась на автобусной остановке и от скуки стала представлять, будто жду автобус. А куда я еду? Но тут стало совсем тоскливо, потому что я подумала о Вэтфорде, где когда-то жила мама. В прошлом году я собрала денег (потом мне здорово влетело, потому что я взяла их без разрешения) и двинулась в путь. Автобус, поезд, снова автобус — все, чтобы увидеть маму и сделать ей приятный сюрприз. Но сюрприз, и не очень приятный, ждал меня: дверь открыли новые жильцы и сказали, что мама съехала полгода назад, не оставив адреса.

Теперь я ничегошеньки о ней не знаю. Я могу хоть каждое утро садиться в новый автобус и все же не найти маму до конца своих дней. Тяжело искать, когда даже не знаешь, с чего начать.

Я так и сидела, нахохлившись, на автобусной остановке, когда в поле зрения возник знакомый белый микроавтобус. Это был Майк. Майк помогает Дженни за нами присматривать. Он редкостный зануда. Он почти не сердится, зато все время разглагольствует о правилах, об ответственности и всякой прочей чепухе.

Пока мы доехали до детского дома, меня уже тошнило от его нотаций. Но потом ко мне в спальню поднялась Дженни, и тут-то началось промывание мозгов. Она почему-то стояла на том, что это я сломала будильник Жюстины, хотя у нее не было ни единой улики. Я так ей и сообщила и добавила, что она вечно ко мне придирается, а это несправедливо. А она сказала, что мне станет легче, если я сознаюсь и извинюсь перед Жюстиной. Я ответила, что она, должно быть, шутит. С чего бы это мне было плохо? И потом, я не ломала этот проклятый будильник, не ломала, и все тут.

Еще не факт, что я лгу. Я не могу быть на сто процентов уверена, что сломала его. Ну да, я и правда зашла к ней в комнату, когда Жюстина отлучилась в туалет, и я правда взяла будильник — так, взглянуть. Она вечно его нахваливает, потому что ей, видите ли, его подарил папа. Фу-ты ну-ты. Она в отце души не чает, а он почти к ней не приходит. За все время она получила в подарок один-единственный дурацкий жестяной будильник. Я осмотрела его, чтобы понять: может, он какой-то особенный? Да ничего подобного. Спорим, отец Жюстины купил его на распродаже. И сделан будильник так себе, потому что я всего-навсего хорошенько завела пружину, чтобы маленький мышонок на секундной стрелке начал носиться как угорелый. Долго он не продержался. Раздалось жужжание, щелчок, руки Микки-Мауса отвалились, и маленький мышонок свалился вниз и затих.

Вполне возможно, он и так был на последнем издыхании. Может, стрелки отскочили бы у Жюстины в руках при заводе.

Так что извиняться я ни в коем разе не собираюсь.

Что-то сон не идет.

Посчитать, что ли, овец…

Я так и не могу уснуть. Уже полночь. Мне так тошно, что я снова вспоминаю маму. Хоть бы она меня забрала. Хоть бы кто-нибудь меня отсюда забрал! Почему мне не везет с опекунами? Тетя Пегги и дядя Сид были плохими людьми, я это сразу разглядела и ни на что не надеялась. Добрые тетушки не шлепают и не подмешивают головастиков в пудинг. Но во второй раз, когда меня взяли Джули и Тед, я искренне верила, что настал счастливый конец, как в сказке, и из Румпельштилцхена я превратилась в принцессу.

Вначале Джули и Тед показались мне замечательными. Я так и звала их — Джули и Тед. Они не хотели, чтобы я звала их тетей и дядей, как каких-то стариков. И Джули сказала, что я не должна называть ее мамой, потому что мама у меня уже есть. Как я была ей за это благодарна. Конечно, я мечтала о другой приемной маме, роскошной и блистательной. А у Джули были длинные неприглаженные каштановые волосы, она носила серые мешковатые комбинезоны и сандалии. Да и Тед был смешным бородатым очкариком в нелепых кургузых ботинках, не в шикарных «бульдогах», а скорее в унылых «дворнягах», просящих каши. И все же я решила, что этой семье можно доверять. Ошибочка вышла.

Я переехала в их дом. Мы отлично ладили, хотя они непонятно почему не давали мне есть сладости, смотреть ужастики и засиживаться допоздна. Но потом Джули стала одеваться еще мешковатее прежнего, она все чаще присаживалась отдохнуть, а у Теда очки стали подозрительно блестеть от влаги, и я почуяла неладное. Я пыталась с ними поговорить, но они только напряглись и стали делать друг другу знаки, а потом, не глядя мне в глаза, сказали, что все в порядке. Но я знала, что они лгут. Все переменилось.

Им даже не хватило духу все мне объяснить. Вместо них пришла Илень. Она только-только стала нашим социальным работником (они вечно меняются и сдают меня с рук на руки, как посылку). Мне она тогда не слишком нравилась. Честно говоря, я терпеть ее не могла, потому что до нее у нас был Терри, он звал меня сладенькой и каждый раз угощал конфетами. Илень ему в подметки не годилась.

Зря я вспомнила про конфеты. Эх, сейчас бы хоть леденец. Умираю с голоду.

В своей книжечке Илень наверняка сделала пометки: «Трейси Бикер. Угрюмая. Не поддается перевоспитанию». А в тот день, когда ужасная правда про Джули и Теда выплыла наружу, она точно отметила: «ТРЕЙСИ ПРЕВЗОШЛА САМУ СЕБЯ». Оказывается, Джули ждала ребенка, хотя врачи говорили, что детей у нее быть не может.

Сначала я ничего не понимала.

— Ну и здорово, Илень, — сказала я. — Четверо лучше, чем трое. У меня будет настоящая семья.

Илень было нелегко подобрать слова. Она разевала рот, не в силах объявить приговор.

— Вы похожи на рыбу, вытащенную из воды, — бесцеремонно отметила я. Сердце оглушительно стучало, я знала, что, когда Илень соберется с духом, произойдет плохое.

— Понимаешь, Трейси… Джули и Тед рады были жить с тобой, они очень к тебе привязались, но… Понимаешь, теперь у них будет свой ребенок, и они боятся не справиться с вами двумя.

— А, ясно, — сказала я глупым бодреньким голоском. — И они решили отдать своего дурацкого ребенка в приют, потому что не смогут справиться. И оставят меня. Потому что они завели меня первой, да?

— Трейси…

— Они ведь не вышвырнут меня на улицу, правда?

— Они хотят продолжать видеться с тобой и…

— Так почему бы им меня не оставить? Я буду помогать изо всех сил. Джули не о чем беспокоиться. Я буду ребенку второй мамой. Я все умею. Кормить из бутылочки, менять мокрые подгузники, хлопать по спине, чтобы ребенок отрыгнул. Я знаю детей, как никто.

— Конечно, конечно, Трейси. Но вот в чем беда. Видишь ли, когда Джули и Тед тебя удочеряли, мы им рассказали о тебе почти все. Включая кое-какие истории, случившиеся в первом приюте. Как ты заперла младенца в шкафу…

— Стива? Какой же он младенец! Противный маленький негодник, который вечно переворачивал нашу спальню вверх дном. Я просто убрала его в шкаф, чтобы спокойно навести порядок.

— Как ты затеяла игру в привидения с нехорошими последствиями…

— Помню! Малышня была в восторге. Я пряталась в укрытие, жутко завывала и выпрыгивала на них, завернувшись в простыню!

— И все до смерти пугались.

— Неправда! Они визжали от восторга! Если кто и боялся, так только я, потому что они были охотниками за привидениями, а я всего лишь маленьким несчастным призраком…

— Будь по-твоему, Трейси, но суть в том, что в твоих бумагах четко сказано: ты плохо ладишь с маленькими детьми.

— Грязная, чудовищная ложь! А как же Камилла? Я нянчилась с ней в самом первом детском доме, и она была от меня без ума. Правда!

— Я верю тебе, Трейси, однако… Понимаешь, Джули и Тед не хотят рисковать. Они боятся, что ты не уживешься с их ребенком.

— Поэтому меня надо выкинуть!

— Я же сказала — они хотят тебя навещать и даже водить в кафе.

— Ни за что! — заявила я. — Никогда больше не хочу их видеть.

— Трейси, ты поступаешь глупо. Все равно что отрезать нос, чтобы наказать лицо, — вздохнула Илень.

Ну она и придумала! Кто это на такое способен?

Представляете, как будет больно.

Почти так же больно, как уезжать от Джули и Теда.

Они хотели, чтобы я еще пару месяцев пожила с ними, но мне не терпелось убраться. И вот я снова на свалке ненужных детей. Джули и Тед дважды пытались со мной увидеться, но я к ним не вышла. Обойдусь без посетителей, покорно благодарю. Приехала бы мама. Интересно, где она сейчас? Почему она даже адреса не оставила? И как она сможет меня найти? Вот в чем загвоздка. Готова спорить, мама все время пытается меня разыскать, но не знает, где я живу. Когда она приезжала в последний раз, я жила у тети Пегги. Ну точно, мама поехала к тете Пегги, а эта старая карга отказалась говорить ей, где я теперь. Мама наверняка вышла из себя. А вдруг она узнала, что тетя Пегги меня шлепала, только представьте! Шлеп! Бум! Бац! Готова спорить, мама ей показала.

Как же я скучаю по маме.

Ясно, почему я не могу уснуть. Это желудок бунтует. Когда я плачу, мне всегда хочется есть. Что это я? Я вовсе не плакала. Я никогда не плачу.

Попробую-ка проскользнуть на кухню. Дженни наверняка уже спит мертвым сном. Решено, так и сделаю.

Вот я и вернулась. Устроила себе полуночный пир. Пальчики оближешь.

В буквальном смысле. Я мечтала о шоколаде, но нигде его не нашла. Наткнулась на открытую коробку хлопьев и как следует над ней потрудилась. А потом отправилась потрошить холодильник. Там оказалось мало съедобного. Сырая печенка на завтра, вчерашний холодный заварной крем. Я открыла масленку, запустила в нее палец, обмакнула в сахар и облизала. А что, вкусненько. Я лизнула еще и еще. Чтобы Дженни ничего не заподозрила, я оттопырила мизинец и ногтем прочертила следы, будто масло погрызли маленькие зубки. А потом нашлепала отпечатки мышиных лапок. Мыши любят масло, верно? Они едят сыр, а сыр — почти то же масло. Правда, в холодильник может забраться разве что мышь-скалолаз с ледорубом и в шипованных ботинках. Вскарабкается по голой отвесной стене пика Холода и превратится в супермышь с огромными мускулами, иначе как ей распахнуть тяжелую дверцу?

Может, Дженни будет самую капельку меня подозревать. А что толку? Она же не застукала меня пирующей у раскрытого холодильника.

Кое-кто меня все же видел. Уже не на кухне. Позже, когда я тихо кралась по ступеням наверх. На лестнице очень темно, и приходится все время смотреть под ноги. Дети часто бросают на лестнице погремушки, плюшевые игрушки и кубики. Если споткнуться и загреметь вниз, перебудишь всех.

Я осторожно нащупывала путь, когда с верхней площадки послышался тихий жутковатый стон. Я подняла глаза: в темноте колыхался белый силуэт, так похожий на призрака, что я чуть было не завопила.

Но Трейси Бикер голыми руками не возьмешь! Я никого не боюсь. Даже призраков. Так что я зажала рот рукой, чтобы сдержать крик, и поскакала наверх разобраться с этим несчастным пришельцем из потустороннего мира. Призрак оказался не призраком. Передо мной стоял испуганный, дрожащий Питер Ингем, сжимая в руках свои простыни.

— Что ты замышляешь, сопляк? — прошипела я.

— Ничего, — прошептал Питер.

— Ну конечно. Так, повел постельное белье на ночную прогулку.

Питер отвел взгляд.

— Намочил простыни, да? — сказала я.

— Нет, — пробормотал Питер. Он совсем не умеет лгать.

— Конечно, намочил. И несешь в туалет замыть, чтобы никто не догадался.

— Трейси, Трейси, не говори никому, — взмолился Питер.

— За кого ты меня принимаешь? Я не ябеда, — сказала я. — Тут нет ничего страшного. Завтра отведи Дженни в сторонку и тихонько расскажи ей о своей беде. Она тебе поможет. Она не рассердится.

— Правда?

— Правда-правда. А пока достань из сушилки свежее белье. И чистую пижаму. Господи, да ты ничего не знаешь. Сколько ты уже в детском доме?

— Три месяца, неделю и два дня, — сказал Питер.

— И только-то? Я провела по детским домам почти всю жизнь, — сказала я, вытаскивая простыни. — И как ты здесь очутился? Осточертел родителям? Я их не виню.

— Мама с папой умерли, когда я был маленьким. Я жил с бабушкой. Но она была совсем старенькая, и… и она тоже умерла, — шмыгнул носом Питер. — Больше у меня никого нет. Поэтому я здесь. Мне тут плохо.

— А кому тут хорошо? По сравнению с другими приютами тут еще прилично. Видел бы ты, где я жила раньше. Там детей избивают, запирают в чулане, морят голодом, а потом пичкают отбросами, притворяются, что накладывают тебе мяса, а на самом деле это рубленые черви и сушеные собачьи какашки…

— Замолчи, Трейси, — попросил Питер, хватаясь за живот.

— Кому это ты говоришь замолчать? — с притворной угрозой спросила я. — Давай ныряй назад к себе. И надень сухую пижаму. Ты весь дрожишь.

— Да, Трейси. Спасибо, Трейси. — Он помолчал, теребя в руках простыню. — Трейси, я очень хочу с тобой дружить.

— Зачем мне друзья? — сказала я. — Какой в них прок, если мама вот-вот приедет и заберет меня с собой. Дома у меня будут другие друзья.

— А-а-а, — очень грустно кивнул Питер.

— Впрочем… Пока я здесь, ты можешь быть моим другом, — сказала я.

И зачем я это сказала? Кому нужен этот тощенький глупенький довесок? У меня слишком доброе сердце, в этом моя беда.

Я уснула, и совершенно напрасно, потому что, стоило мне закрыть глаза, откуда ни возьмись полезли кошмары. Будто в моей голове включается видеомагнитофон и я надеюсь, что мне покажут уморительную комедию, но тут начинает завывать жуткая музыка. Все, я пропала. Прошлой ночью мне снился самый страшный ужастик в мире. Я застряла где-то в темноте, на меня двигался кровожадный зверь. Я понеслась от него как сумасшедшая. Передо мной возник большой круглый бассейн с выступающими камнями, на которых застыли люди. Я прыгнула на ближний камень, но мне не удалось удержаться: там распласталась жирная тетя Пегги. Я попыталась за нее ухватиться, но она отвесила мне хороший шлепок, я полетела и приземлилась на соседнюю кочку. Там стояли Джули и Тед; я хотела уцепиться за них, но они только повернулись ко мне спиной и даже не помогли подняться. Я попыталась перепрыгнуть дальше, но упала в воду и принялась грести по-собачьи. Плыть становилось все труднее и труднее. Всякий раз, когда я хотела выбраться из бассейна, на камне оказывались люди, они тыкали в меня палками и гнали прочь. С каждым разом я погружалась все глубже, пока…

…пока я не проснулась и не поняла, что мне снилась вода. А вода означает Беду с большой буквы. Пришлось самой мчаться к сушильному шкафу и корзине с грязным бельем. Что самое неприятное — меня угораздило столкнуться с Жюстиной. Похоже, ей сегодня было не до сна, глаза у нее покраснели. И тут, несмотря ни на что, мне стало немного совестно. Я широко улыбнулась и сказала:

— Мне очень жаль, что твой будильник сломался.

Я не стала ей намекать, что в этом есть моя вина. Я по-прежнему не уверена на сто процентов. И потом, глупо было бы себя разоблачать. Зато я ей посочувствовала, прямо как хотела Дженни.

Только перед свиньями вроде Жюстины Литтлвуд нет смысла расшаркиваться. Она не улыбнулась и не поблагодарила за сочувствие.

— Скоро ты действительно пожалеешь, Трейси Бикер. Погоди, я с тобой разберусь, — прошипела она. — А что это ты тут делаешь? Снова обмочила постельку? У-сю-сю!

Она на этом не остановилась и принялась меня оскорблять. Не стану даже писать, что она наговорила. Слова меня все равно не ранят. Вот ее угрозы меня немного беспокоят. Что она сделает, чтобы отомстить мне за будильник? Жаль, у нас на дверях нет надежных замков. Хорошо хоть, что у каждого своя спальня, пускай крошечная, не больше спичечного коробка.

Так теперь полагается. У детдомовцев есть право на личное пространство. Я бы не возражала сидеть в моем личном пространстве и писать, но Дженни только что просунула голову в дверь и велела мне топать в сад со всеми остальными. А я сказала:

— Ни за что.

В приюте всегда жизнь не сахар, но на каникулах хуже всего. Все дети целый день вместе, от старших получаешь одни тычки, младшие надоедают с глупостями, а бывшие друзья объединяются против тебя, шушукаются и обзываются.

— Может, помиришься с Жюстиной? — предложила Дженни, усаживаясь на мою кровать.

Я фыркнула и ответила, что она зря теряет время, и не только свое, но и мое, потому что отвлекает меня от дел.

— Как много ты написала, Трейси, — сказала Дженни, окидывая взглядом стопку страниц. — Скоро у нас кончится бумага.

— Тогда я стану писать на обратной стороне открыток. Или на туалетной бумаге. На чем угодно. У меня вдохновение. Я не могу остановиться.

— Ты и правда увлечена. Хочешь стать писательницей, когда вырастешь?

— Возможно.

Раньше мне это не приходило в голову. Я всегда собиралась вести свое ток-шоу на телевидении. ШОУ ТРЕЙСИ БИКЕР. Буду выходить на публику в блестящем платье, все зрители будут хлопать и кричать, а звезды кино и шоу-бизнеса станут зубами и когтями пробивать себе место в моем эфире. Впрочем, на досуге я могла бы пописывать книги.

— А знаешь, Трейси, сегодня к нам в гости придет настоящая писательница. Ты могла бы попросить у нее совета.

— А зачем она придет?

— Она пишет статью для журнала про детей из детского дома.

— Вот скукота, — протянула я, притворяясь, что позевываю, но у самой внутри все перевернулось.

Хотела бы я, чтобы обо мне написали в журнале. Еще лучше, конечно, чтобы про меня написали книгу, но ничего, это подождет. Главное, чтобы у этой дамы создалось обо мне нужное впечатление. Илень-Мигрень умудрилась напортачить даже в газетном объявлении, когда писала, что мне нужна приемная семья. Предоставь она это дело мне, к нам бы ринулись толпы людей, жаждущих удочерить милую крошку Трейси Бикер. Я умею себя подать.

ТРЕЙСИ БИКЕР

Найдется ли в ваших сердцах место для милой крошки Трейси? Замечательной красивой девочке нужны любящие родители. Фантастически богатая семья будет предпочтительнее, поскольку маленькая Трейси нуждается в игрушках, подарках и домашних животных, чтобы забыть все тяготы жизни, выпавшие на ее долю.

На Илень нельзя положиться. Она сама не знает, что творит. Не позволила мне даже принарядиться для съемки.

— Трейси, мы хотим, чтобы ты выглядела естественно, — сказала она.

Да уж, я вышла чересчур естественно. Настоящее чучело, на лице хмурая гримаса, потому что фотограф сюсюкал со мной, как с младенцем: «Сейчас вылетит птичка». А какой Илень составила текст!

Трейси

Трейси — живая, здоровая, общительная девочка десяти лет, которая долгое время провела в детском доме. У нее довольно сложный характер, поэтому ей нужны строгие, но любящие опекуны, готовые взять ее в семью на длительный срок.

Только подумайте!

— Илень, как вы могли так со мной поступить! — взвизгнула я, прочитав объявление. — Это все, что вы нашли во мне хорошего? Только то, что я здорова? Кстати, и это ложь. А как же аллергия?

— Я написала, что ты живая. И общительная.

— Ну да. Читаем между строк: дерзкая, грубая, трудный ребенок.

— Тебе виднее, — пробормотала Илень.

— Все это чушь, будто у меня сложный характер! Чем он такой сложный, а? Я что, набрасываюсь на людей? Только изредка. Или мебель крушу? Не чаще раза в месяц.

— Трейси, не твоя вина, что у тебя есть ряд проблем…

— У меня нет проблем! И как вы могли потребовать, чтобы со мной обращались строго?!

— Любящие люди, — добавила Илень. — Видишь, «любящие опекуны».

— Ну конечно, между взмахами ремня они будут рассказывать, как меня любят. Честное слово, Илень, это уже переходит все границы. Таким объявлением вы только привлечете сюда шайку садистов, обожающих измываться над детьми.

Не откликнулись даже садисты. Не откликнулся никто.

Илень твердила, чтобы я не переживала. Будто я виновата. Я-то знаю: если бы она чуть-чуть подумала и написала объявление получше, люди бы из-за меня передрались. Готова поспорить.

Хотя я только теряю время, нападая на Илень. Может, сегодняшняя встреча и есть тот счастливый случай, которого я ждала. Настоящий писатель должен знать, как преподнести факты так, чтобы я заблистала. Нужно только заинтересовать ее, чтобы она выбрала меня из прочих и решила писать только обо мне. Так, что же мне придумать?

Ага!

Вот тебе и ага. Скорее уж ой-ой-ой. Только я никогда не плачу, вы же знаете.

Не хочу даже рассказывать, как все прошло. Не думаю, что еще хочу стать писательницей.

Я старалась изо всех сил. Сразу после обеда понеслась наверх и начала колдовать над своей внешностью. Обычно я хожу растрепой, а тут заплела волосы в маленькие торчащие косички. Я же помню, как все восхищались косичками Камиллы и повторяли, какая она с ними хорошенькая. Лицо стало каким-то голым, я смочила слюной лишние пряди и скатала их в кудряшки.

Я выглядела чересчур бледно, а потому решила, что лицу не хватает красок. Я тайком пробралась в спальню Адели. Ей уже шестнадцать лет, по субботам она работает в торговом центре, и ее тумбочка битком набита косметикой. Я наложила немного румян, чтобы щеки казались ярче. И накрасила губы блестящей розовой помадой. Удлинила ресницы тушью. Нарисовала толстые брови. И щедро обсыпалась пудрой, так что лицо стало как пирог с глазурью. Когда я закончила, мне показалось, что я вполне ничего. По крайней мере, сама на себя непохожа.

Дело стало за нарядом. Нельзя, чтобы писательница увидела меня в старой футболке и юбке. Ни за что. По такому случаю требуется бальное платье. Только у меня нет бального платья. Я примерила пару вещей из гардероба Адели, но они оказались не в моем стиле.

Я стала перебирать в памяти одежду девчонок. У Луизы есть чудесное платье, которое ей пару лет назад подарила очередная тетя. Замечательное, настоящее бальное платье с буфами, пышной юбкой и нижней белой кружевной юбочкой. С тех пор Луиза подросла, но по особым случаям ей удавалось в него втиснуться. А у нас с ней один размер.

Я знала, как взбесится Луиза, если увидит на мне свое лучшее выходное платье. Но если я прежде успею показаться писательнице, игра стоит свеч. И я осторожно двинулась по коридору к ее спальне. Как назло, из-за двери доносились веселые голоса. Луиза сидела внутри. А с ней и Жюстина.

В довершение ко всему веселились они, обсуждая меня и мои ночные неприятности. Они фыркали от смеха. В любой другой день я бы ворвалась к ним и расквасила их маленькие вздернутые носы. Но я знала: если устрою драку, Дженни отошлет меня в спальню и запретит выходить, и я пропущу встречу с писательницей.

Поэтому я проявила чудеса выдержки и ушла, по-прежнему раздумывая, что бы такое надеть. Несмотря на жару, меня бил озноб, и я натянула мохеровый свитер, который Джули связала мне на Рождество. Когда Джули и Тед от меня отказались, я поклялась, что не притронусь ни к одной вещи, подаренной ими, и хотела порвать свитер на сотню маленьких шерстяных клочков. И не смогла. Он такой красивый, с ярко-голубой надписью: «Трейси». Сразу видно, что его вязали специально для меня. В нем колко и щекотно, если надеть на голое тело, но, как однажды сказала мама, красота требует жертв.

Мама у меня красавица. Как бы я хотела быть похожей на нее! Я была хорошенькой малышкой и вполне симпатичной девчушкой, но годы изменили меня не в лучшую сторону.

Что же, я поправила все, что могла. К свитеру шла только старая юбка в синих подтеках: в кармане лопнула ручка. Тут ничего не поделаешь. Может, писательница примет ее за модную варенку. Зато синие подтеки сочетаются с голубыми буквами на свитере.

Я продолжала крутиться перед зеркалом. Послышался топот: дети спускались вниз. Пронеслись смешки и шепот Луизы и Жюстины.

Лицо запылало без всяких румян. Донеслись гневные крики Адели, обнаружившей, что такая-сякая девчонка забралась к ней в комнату и разбросала косметику. Я решила пересидеть бурю.

Раздался звонок. Далеко внизу послышались женские голоса. Дженни ввела даму в гостиную. Пришла пора торжественного выхода.

Я сбежала вниз и ворвалась в гостиную, расплываясь в широченной улыбке. Нельзя смотреть букой, если хочешь понравиться людям. Мама всегда говорила: «Ну-ка, улыбочку!», — даже на прощание. Если собеседник строит кислую мину, поневоле будешь испытывать неловкость и вряд ли захочешь встретиться с ним снова.

Ну-ка, улы-ы-ы-бочку!

Едва я переступила порог, все взгляды устремились на меня. На лицах заиграли улыбки. На какое-то мгновение я решила — приветливые. Но улыбки оказались ухмылками. Жюстина и Луиза принялись толкаться, стонать и подвывать от смеха. Глаза Адели вспыхнули недобрым огнем. Только Питер Ингем искренне улыбался. Он подошел ко мне, часто-часто моргая.

— Классно выглядишь, Трейси, — слегка запинаясь, проговорил он.

Но я знала, что он врет. Не стоило себя обманывать. Я стала похожа на пугало. Ко всему привычная Дженни зажмурилась. Да и, похоже, напрасно я все затеяла, потому что писательница не пришла.

Я видела писательниц по телевизору. Все они неотразимы, как кинозвезды, носят роскошные платья, высокие каблуки и с ног до головы обвешаны бриллиантами. Как моя мама, только мама красивее их всех, вместе взятых.

Женщина, которую привела Дженни, скорее походила на заурядного социального работника или учительницу. Коротко стриженные каштановые волосы. Ни грамма косметики. Потертая футболка и мятые джинсы. Трейси на отдыхе, двадцать лет спустя.

Я решила вернуться в спальню. Так или иначе, нужно было скорее убираться с глаз Адели. Но Дженни поймала меня за свитер:

— Погоди, Трейси. Ты ведь хотела познакомиться с Кэм Лоусон.

— С кем? — не поняла я.

— Ну как же. С писательницей. Забыла? — прошептала Дженни. И продолжила еле слышно: — Зачем ты надела свитер в такую жару? И что ты сотворила с лицом?

— Она думает, что стала красавицей, — сказала Жюстина, вцепилась в Луизу, и они обе весело взвизгнули.

— Умерьте пыл, — строго сказала Дженни. — Трейси… Трейси! — Она крепко ухватила меня, не давая наброситься на глупых резвушек и проломить им головы. — Трейси, не обращай внимания. Иди поздоровайся с Кэм Лоусон.

Я хотела поговорить с Кэм (что это еще за имя?), хотя она и не походила на настоящую писательницу, и вдруг оробела. Обычно мне не занимать нахальства, но тут я растерялась и умолкла. Я пробурчала что-то неразборчивое Дженни, высвободилась и отошла в угол, исподлобья глядя на Кэм.

Питер увязался за мной хвостиком. Жюстина и Луиза по-прежнему потешались над моей боевой раскраской. Запал у них уже прошел, но Жюстина продолжала выдавливать из себя громкий притворный смех, а Луиза от нее не отставала.

— Не обращай внимания, — шепнул Питер.

— Ни капельки не обращаю, — сердито ответила я.

— Мне нравится твой свитер. И лицо. И прическа.

— Ну и дурак. Они ужасны. Я выгляжу как уродина. Я специально хотела себя изуродовать, — зло сказала я. — И не смей меня жалеть, Питер Ингем, слышишь? Убирайся от меня!

Питер беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Убирайся, олух! — повторила я.

Конечно, после этого он убрался. Зачем я его обидела? Он и правда олух, но вполне компанейский. Я обещала быть ему другом. Вдвоем в углу гораздо уютнее. А все сгрудились вокруг так называемой писательницы.

Кэм показалась мне очень странной. Легкий, беззаботный тон, а внутри вся зажата. Все вертела в руках блокнот и ручку. Я разглядела обкусанные ногти! Ну и дела, большая, взрослая дама грызет ногти, как пугливый ребенок. Не такая уж она и большая, скорее маленькая и худенькая, но суть та же!

У мамы самые красивые руки в мире, ногти длинные, закругленные, покрытые лаком. Мама красит ногти каждый день. Обожаю запах лака, острый ацетоновый привкус, который щекочет ноздри. Однажды Дженни застала меня за тем, что я самозабвенно нюхала лак. Знаете, что она подумала? Что я нюхаю лак, как токсикоманы клей. Вы можете в это поверить? Я не стала ее разубеждать. Не объяснять же ей, что запах лака напоминает мне о маме.

Кэм как-бишь-ее вела себя странно. Она села на старый, скрипучий стул, обвила ножки ногами и стала разговаривать с детьми. Взрослые редко говорят с детьми. Чаще они разглагольствуют перед нами.

Они поучают.

Они долго и скучно расписывают себя.

Они рассказывают о тебе.

Они задают миллион никчемных вопросов.

Они без спросу высказывают свое мнение.

Даже социальные работники не отличаются от прочих. Иногда они делают непроницаемое лицо: мол, «тебе-ни-за-что-не-смутить-меня-деточка». Еще они любят выдавать очевидное за глубокую мысль.

«Кажется, сегодня ты чем-то расстроена и рассержена, Трейси», — изрекают они после того, как я учиню погром в спальне, наброшусь с кулаками на Жюстину, раскричусь и расшумлюсь. Ежу понятно, что я расстроена и рассержена.

Они считают, будто этими словами показывают, что понимают меня. Ничего они не понимают. Это не они приютские. А я.

Я думала, Кэм задаст каждому по паре вопросов и запишет ответы в блокнот, по-деловому и отстраненно. Насколько было видно из угла, она подошла к делу совсем по-иному.

Она слегка улыбалась, все время ерзала на стуле и будто взвешивала каждого из нас взглядом. Дети обступили ее тесным кольцом. Двое малышей попытались вскарабкаться к ней на колени. Они ластятся ко всем, кто к нам приходит. Это не значит, что посетитель им особенно нравится. Им просто не хватает ласки. Они бросились бы в объятия и к свирепой горилле с глазками в кучку.

Большинство посетителей, которые видят детдомовцев впервые, принимают их нежности на свой счет. Они начинают шумно восторгаться малышами и вести себя, как Мэри Поппинс. Но Кэм слегка растерялась и даже поморщилась. Я ее понимаю. У маленького Вэйна не переставая течет из носа, и он любит доверчиво потереться лицом о грудь гостя, размазывая сопли по всей одежде.

Кэм удерживала его на расстоянии вытянутой руки и отвлекла ребенка, едва он примерился к ее футболке. Она сунула ему авторучку, и он начал щелкать стержнем.

Одновременно она покачивала на ноге малышку Бекки, чтобы та не обиделась и не расхныкалась. Бекки пыталась вскарабкаться выше и задрала Кэм штанину, обнажив голую лодыжку. Ну и лодыжка! Вся покрыта тонкими волосками. Мама всегда бреет ноги и носит прозрачные шелковые чулки, чтобы подчеркнуть их красоту. У Кэм на ногах оказались носки, как у школьницы, только с необычным ярким рисунком. Сначала я решила, на них красно-желтые квадраты, а потом подошла ближе и разглядела: это книги. Надо будет завести себе такие носки, когда я стану писательницей.

Кэм — писательница. Старушка Кэм. Кэм — красно-желтый чулок. Дети спросили, что она написала. Оказывается, сначала она писала рассказы, но они не имели успеха, и она стала сочинять любовные романы. Странно, по ней не скажешь, что она грезит о любви.

Адель заулыбалась, любовь-морковь вполне в ее вкусе. Кэм стала вспоминать названия, мальчишки захихикали и стали делать вид, что их вот-вот стошнит. Дженни рассердилась, но Кэм сказала, что ей такие книги самой не нравятся, но что поделать, если людям хочется читать романтическую чушь.

Разговор перешел на книги. Максик сказал, что ему нравятся «Дикие штучки», потому что главного героя там зовут Макс. Кэм читала эту книгу; она скорчила рожицу, как на картинке, и все стали обезьянничать.

А я не стала. Я слишком умная, чтобы попусту кривляться. Сначала мой нос сам собой дернулся, но я сразу вспомнила про грим на лице и поняла, что окончательно выставлю себя на посмешище.

И потом, я раскусила Кэм. Я поняла, чего она добивается. Она нашла способ вытянуть из нас всю подноготную, не задавая нескромных вопросов. Максик без стеснения разъяснил ей, что его отец — настоящая Дикая Штучка. Адель мечтательно говорила о любви. Но я-то знаю, что в жизни не бывает вечной любви, как в книгах. Люди расстаются и перестают любить даже своих детей.

Даже клопик Питер вспомнил, как его бабушка обожала повести Кэтрин Куксон о нелегкой доле бедных девушек. Когда бабушка совсем ослепла, Питер читал ей вслух. От воспоминаний о бабушке у него на глазах навернулись слезы, и Кэм неловко протянула к нему руку. Она не решилась взять его ладонь и только сочувственно похлопала мальчика по запястью.

— Моя бабуля тоже умерла. И мамочка. Теперь они на небесах, с ангелами, — сказала Луиза, подражая детскому лепету.

Вот притворщица! Когда к нам приходят гости, Луиза прикидывается милой крошкой. Будто сама ангелочек. Как же! Эта милая крошка бывает несноснее меня. Ее пытались удочерить трижды, если не четырежды. И каждый раз Луиза возвращалась обратно. Но она клялась мне, что ей это безразлично. Мы уговорились, что не дадим себя удочерить, проживем в приюте до восемнадцати лет, а потом потребуем, чтобы нам купили одну квартиру на двоих. Набитую всякими современными штуковинами. Мы все продумали. Луиза даже начала выбирать для нас мебель, отделку и картины на стены.

Появилась Жюстина и все испортила. Как я ненавижу Жюстину Литтлвуд! Правильно я сломала ее дурацкий будильник. Жаль, я не могу раскромсать ее саму на мелкие кусочки.

Но вернемся к Кэм. Надо отдать ей должное, она не умилилась и не растрогалась, слушая ангельский бред Луизы. Не погладила Луизу по кудрявой головке и не посочувствовала бедняжке. Она спокойно кивнула и спросила, как Луиза представляет себе ангелов.

— Всем известно, мисс. У ангелов большие крылья, длинные белые балахоны и золотые кругляшки на голове, — ответила за нее Жюстина.

— Лучше нарисуй, — предложила Кэм, протягивая ей блокнот и ручку.

— Хорошо, — сказала Жюстина, хотя рисует она не ахти как. И завороженно уставилась на ручку. — Ой, Микки-Маус! Смотри, Луиза, Микки-Маус! Мисс, где продаются такие ручки? Здорово, я просто обожаю Микки. У меня есть будильник с Микки-Маусом, мне его подарил папа, но одна противная девчонка его сломала. Нарочно. — Жюстина обернулась через плечо и послала мне яростный взгляд.

Я оскалилась в ответ, делая вид, что меня это не касается. А при чем тут я? Мое лицо запылало, но это только оттого, что в свитере было очень жарко.

Жюстина нацарапала какие-то каракули, и Кэм кивнула:

— Так обычно рисуют ангелов. — Она обернулась к Луизе: — Ты так представляешь себе маму и бабушку?

— Ну… Примерно так, — сказала Луиза.

— Твоя бабушка стала бы носить такое платье? А нимб, золотой обруч? Он пойдет к ее прическе?

Луиза неуверенно хихикнула, не понимая, к чему клонит Кэм.

— Нарисуй сама, как выглядят на небесах твои мама и бабушка, — предложила Кэм.

Луиза взяла ручку, но художница из нее никудышная, и она все перечеркнула, не успев начать.

— Глупость какая-то, — сдалась она.

Я знала, чего хочет от нас Кэм. Я бы отлично изобразила маму и бабушку Луизы в щегольских ангельских балахонах. Вот так, например:

— Можно, я попробую, мисс? — попросил Максик, хватая ручку. — Я хочу крылья, как у ангела, чтобы летать, как самолет: уи-и-иу, уи-и-иу! — Он противно загудел и нарисовал на бумаге какие-то каракули.

В очередь выстроились даже самые старшие. Я тоже подступила ближе и вытянула шею, чтобы рассмотреть, что у них выходит. Бездарности!

Я уже решила, что нарисую, если Кэм попросит. Ангел — это так скучно.

Кэм подняла взгляд. И увидела, что я смотрю.

— Попробуешь? — спокойно предложила она.

Я слегка пожала плечами, будто мне безразлично. И медленно, шажок за шажком двинулась к ней. Я протянула руку за блокнотом.

— Это Трейси, — некстати сунула свой нос Дженни. — Это она хочет стать писательницей.

Мое лицо вновь запылало.

— Она? Писательницей? — удивилась Жюстина. — Шутите.

— Жюстина, не начинай, — сказала Дженни. — Трейси пишет настоящую повесть в своем дневнике.

— Все это полная чушь, — сказала Жюстина. И резко выхватила дневник у меня из-под свитера. Я дернулась — и опоздала. Жюстина уже завладела тетрадкой.

— Верни сейчас же! — взвизгнула я.

— Полная чушь, только послушайте, — повторила Жюстина, открыла дневник и сделала вид, будто читает плаксивым детским голоском: — «Жила-была девочка, и звали ее Трейси Бикер, дурацкое начало, и неудивительно, потому что я полная дура и страдаю недержанием…» Ааааааай!

Дальше я помню все как сквозь туман. Но дневник я отобрала. А из носа Жюстины фонтаном брызнула алая кровь. На душе сразу полегчало. Я хотела избить ее так, чтобы кровь хлестала у нее из каждой поры, но Дженни поймала меня и стала звать Майка. Меня отволокли в комнату отдыха. Но я не хотела отдыхать. Я вопила как ненормальная. Дженни попыталась меня утихомирить, но я не умолкала. Дженни ушла, в комнату вошел кто-то другой. Сначала я не разобрала кто, потому что в крике я закатываю глаза и мне нужно время, чтобы проморгаться. Потом я увидела джинсы, футболку и короткую прическу Кэм. Я вспыхнула, будто юная Жанна д'Арк.

Она наблюдала, как я бьюсь в истерике. Мне наплевать, если рядом Дженни или Илень. Им не привыкать. Почти все детдомовские время от времени впадают в буйство. Я, правда, чуть чаще, чем другие. Обычно я только вхожу в раж при виде взрослых, но перед Кэм я почувствовала себя выжившей из ума.

Но кричать я не перестала. Какой смысл? Она уже увидела и услышала все, что можно. Не попыталась меня успокоить. Не сказала ни слова. Просто стояла в дверях. На ее лице появилось выражение, которого я не выношу. Не терплю, когда меня жалеют.

Мне не нужна была ее жалость, и я велела ей убираться. То есть сказала я кое-что похлеще. Грубо накричала на нее. Она только пожала плечами, кивнула и ушла.

Я осталась одна-одинешенька со своими криками и руганью.

Сейчас я уже успокоилась. Мне разрешили выйти из комнаты отдыха. Я провела там вечность, мне даже принесли туда полдник. Теперь я в спальне и пишу, пишу, пишу без перерыва, не могу остановиться. Я уже так долго пишу, что натерла большую мозоль на среднем пальце правой руки. Вот такую:

Когда-то я, как все дети, играла с пальцами. Я придумала, будто они семья: мама Пальчик, папа Пальчик, старший брат Фредди, малыш Крепыш и сестричка Мизиничка. Я изобрела театр пальцев, научила их прыгать, взбираться на Колоночные холмы и заворачиваться на ночь в носовой платок.

Малышка Камилла души не чаяла в моем театре. Я придумала для каждого члена семейства Пальчиков собственный писклявый голосок. Они по очереди говорили с Камиллой и слегка нажимали ее носик-пуговку. Камилла смеялась так, что все ее тельце подпрыгивало. Как же я по ней скучаю!

Эй, кстати… Кэм. А что, если Кэм — это сокращение от Камиллы?

За завтраком я любовалась распухшим носом Жюстины, заклеенным пластырем.

Распухший нос идет к ее опухшим мозгам. Жюстина Литтлвуд считает, что лучше нее на свете нет. Вот и ошибается. Я правда не понимаю, что Луиза в ней нашла. Будь я Луизой, я бы предпочла дружить с Трейси Бикер.

Что самое обидное, я подружилась с Жюстиной раньше нее. Я помню, как Жюстину привезли к нам. Она казалась несчастной и растерянной. Ее мама сбежала с каким-то типом, предоставив отцу заботиться о дочери и двоих сыновьях. Но отец не сумел как следует позаботиться о детях, и всех троих забрали в приют. Мальчикам сразу же нашли опекунов, они были почти младенцами, с ними немного хлопот. Взять Жюстину опекуны не решились, сказали, что с большой девочкой слишком сложно.

Вообще-то с трудными детьми я схожусь легко. Мне Жюстина понравилась. И ее манера общения. Потосковав вечер, она будто заново обрела дар речи и начала всем хамить и виртуозно ругаться. Даже мне было чему у нее поучиться.

Жюстина не закрывала рта всю неделю, а в воскресенье неожиданно присмирела. В воскресенье к ней должен был прийти отец. Она уселась у окна сразу после завтрака, хотя он обещал появиться не раньше одиннадцати. Часы пробили одиннадцать. Двенадцать. Пришло время обеда, но Жюстина не притронулась к куриным крылышкам. Она просидела весь вечер у окна не шевелясь.

Стоило мне посмотреть на нее, у меня засосало под ложечкой. Я тоже прошла через ожидание. Я днями сидела у окна. В приютах. В домах опекунов. Я ждала маму.

Но теперь я поумнела. Больше никаких пустых ожиданий. Мама наверняка слишком далеко, чтобы заскочить мимоходом. Вот именно, она наверняка за границей, ей всегда хотелось путешествовать.

Возможно, она во Франции.

Или в Испании, греется на пляже.

Да что это я? Она наверняка в Америке. В Голливуде. Мама такая красивая, что любой режиссер будет рад предложить ей роль.

А когда находишься за сотни и тысячи километров от детского дома, в Голливуде, невозможно выкроить минутку и примчаться к дочери… правда же?

И все-таки, хоть я и перестала ждать, от стука в дверь у меня до сих пор перехватывает дыхание. Я замираю и жду, пока Дженни впустит гостя. Просто на всякий случай…

Так что я отлично понимала чувства Жюстины. Я не пыталась заговорить с ней, знала, она оторвет мне голову, просто незаметно подошла, уронила ей на колени леденец и отступила. Я стянула горсть леденцов у Вэйна. Его мамаша даже младше Адели и ничего не смыслит в детях. Она каждый раз приносит Вэйну сладости. Леденцы — только представьте себе — на палочке. Вэйн запросто может проткнуть себе глаз. Он и так постоянно в соплях, а от сладких леденечных подтеков становится липким, как суперклей. Так что я только делаю всем одолжение, забирая у него леденцы.

— Зачем делиться с противной Жюстиной? — удивилась Луиза. — Трейси, она такая гадкая. Вчера она толкнула меня на лестнице и даже не извинилась. Наоборот, сказала очень обидное слово. — Луиза поджала губы.

— Ай-ай-ай, неужели? — Я прыснула. — Что ты, она не противная. И потом, я не отдала ей красный леденец. Красный я сберегла для тебя.

— Спасибо, Трейси, — просияла Луиза.

Да, в те дни мы были не разлей вода.

Я следила за Жюстиной. Она не шевелилась еще с полчаса, словно не замечая конфеты. А затем ее рука потянулась к леденцу. Она развернула обертку и осторожно лизнула, будто опасаясь отравы. Леденец пришелся ей по вкусу. Она лизнула еще и еще, а затем запихнула его в рот целиком. Леденцы хорошо успокаивают нервы.

Она не поблагодарила, не улыбнулась. Когда она отчаялась ждать, то отправилась наверх, не глядя на меня. Но на следующий день за завтраком она мне слегка кивнула. Я тоже кивнула и отправила ей щелчком кукурузную звездочку. Она отправила другую в ответ. Мы стали перебрасываться хлопьями и установили мир. Конечно, мы не стали лучшими подругами. Моей лучшей подругой была Луиза. Ну-ну…

Поначалу Луиза скулила.

— Ну зачем нам нужна эта Жюстина? — стонала она. — Трейси, мне она не нравится. Она такая несносная.

— Я бы тоже не отказалась быть несносной. Это же здорово! Послушай, что ты такое говоришь, я же несноснее Жюстины! — опомнилась я, выпячивая подбородок.

— Вот ненормальная, — улыбнулась Луиза.

Но ее слова меня задели. Я начала ругаться покрепче Жюстины. Дженни сердилась, потому что Максик стал за мной повторять, и даже крошка Вэйн иногда выдавал такое, что она затыкала уши.

Затем я решила взять ее на слабо. Я всегда побеждала в слабо. Пока не столкнулась с Жюстиной.

Я подначила ее смачно выругаться, когда к нам на чай заглянул викарий. Она выругалась.

Она сказала, что мне слабо выбежать во двор голышом. Я выбежала.

Я сказала, что ей слабо проглотить червяка. Она проглотила.

Она сказала, что мне самой слабо проглотить червяка.

Я возмутилась: так нечестно. Нельзя повторять чужую подначку. Луиза раскрыла свой болтливый рот и заявила, что я боюсь червяков.

— А слабо проглотить двух червяков? — сказала Жюстина.

Я проглотила.

Честное слово, я проглотила! Почти. Я не виновата, что меня начало тошнить, едва червяки оказались у меня в желудке. Жюстина сказала, что я подержала их во рту и выплюнула, но это неправда.

Следующую подначку я задумала на славу. Я отлично катаюсь на скейте. Жюстина не умеет держать равновесие и поворачивать. Я соорудила во дворе трассу с препятствиями: качели, скамейки и так далее. И сказала Жюстине, что ей слабо проехаться. Она проехалась.

Она то и дело падала. Но каждый раз поднималась на ноги и продолжала путь. Я сказала, что она дисквалифицирована. Но Луиза решила, что Жюстина выиграет, если продержится до конца. Она продержалась.

Тогда Жюстина сказала, что мне слабо залезть на дерево у забора. Я залезла.

Не моя вина, что я не успела достичь верхушки. Я не просила Майка вмешиваться и снимать меня. Но Жюстина решила, что я проиграла, а Луиза ее поддержала. Я не поверила своим ушам. Луиза, на чьей ты стороне?

На этом подначки закончились, потому что Дженни топнула на нас ногой. Тут спорить бесполезно.

На следующий день отец Жюстины наконец навестил дочь. Жюстина нам все уши прожужжала о том, какой он красивый, настоящая поп-звезда. Он и есть певец: по вечерам он поет в барах, поэтому за Жюстиной и братьями некому стало присматривать. Вы бы его видели! Лысеющая голова. Отвисшее брюхо. Цепь на груди. Не хватало только брюк в стиле клеш и рубашки с кружевными отворотами.

Я бы ни за что не хотела иметь такого папочку. Жюстина издала тоненький радостный вопль и повисла у него на шее, как младенец-переросток. Он куда-то там ее сводил, и Жюстина вернулась в детский дом, светясь от счастья и захлебываясь от восторга. В руках у нее был… небольшой подарок.

Я разозлилась неизвестно на что. Пока отец к ней не приезжал, мы были как бы на равных. Но тут я стала ее задирать и говорить гадости про ее отца. Внезапно Жюстина разрыдалась.

Я была поражена. Кажется, я не говорила ничего настолько уж злого. Я и представить себе не могла, что Жюстина, которая всегда держалась на высоте, способна рыдать. Сама я никогда не плачу, что бы ни стряслось. Вот мама, она не приезжала ко мне бог знает сколько лет. Папы у меня нет и не было. Но чтобы я из-за этого рыдала?

И тут стряслось кое-что похуже. На меня накинулась… Луиза.

— Трейси, ты настоящее исчадие ада! — Она обняла Жюстину и крепко прижала ее к себе: — Не обращай внимания. Она просто завидует.

Это я-то завидую? Кому, Жюстине? Тому, что у нее есть толстый, противный папаша? Луиза, ты смеешься!

Но Луиза не смеялась. Она обняла Жюстину за талию и увела ее прочь.

Я сказала себе, что мне нет до них дела. Хотя в тот вечер я слегка переживала. Даже задумалась, не переборщила ли я с гадостями. Язык у меня острый как бритва.

Я решила, что улажу все за завтраком. Может быть, скажу Жюстине, что смеялась не со зла. Извиняться, конечно, не стану, но покажу, что мне жаль, что все так вышло. Я опоздала. Завтракать пришлось в одиночестве. Луиза не стала садиться со мной. Она пересела за столик у окна. К Жюстине.

— Луиза, ay! — позвала я. И повысила голос: — Ты что, оглохла?

Луиза не оглохла. Она перестала со мной разговаривать. Она перестала быть лучшей подругой мне и стала Жюстине.

Теперь мой единственный друг — писклявый мышонок Питер Ингем. Впрочем, с ним довольно весело. Я как раз писала о нем в дневнике, как вдруг кто-то робко поскребся в дверь. Будто маленький жучок. Я крикнула, чтобы он уносил свои лапки, я занята, но он продолжал шуршать. Пришлось подняться с кровати и спросить, что ему нужно.

— Трейси, давай играть, — предложил он.

— Играть? — грозно переспросила я. — За кого ты меня принимаешь? Я давно вышла из грудного возраста. Я занята. Пишу. — Но я уже так долго писала, что у меня болела рука, а средний палец покраснел и опух. Ох, тяжела доля нашего брата писателя! Но чего не вынесешь ради искусства.

Может быть, стоило немного развеяться.

— Во что же ты умеешь играть, головастик?

Он сморгнул и сделал шажок назад, будто я могла его раздавить, и пискнул, что умеет играть в игры на бумаге.

— На бумаге? — спросила я. — Ага. Скатаем бумажный мяч и будем пинать его, пока он не улетит? Или вырежем очаровательного медвежонка, расцелуем его и порвем на клочки? Заманчиво.

Питер нервно хихикнул:

— Нет, Трейси, игры, где надо писать и чертить. Мы с бабушкой играли в крестики-нолики.

— Вот это да, как увлекательно, — хмыкнула я.

Жучки не понимают сарказма.

— Отлично, я тоже люблю крестики-нолики, — сказал он и достал из кармана карандаш.

Его было не переубедить. И мы сели играть.

Пожалуй, мы неплохо скоротали время. Но что это? В нижнем углу страницы Питер жучиной лапкой тоненько нацарапал послание.

Ничего себе! Мне пришло письмо!

Не каракули от Питера Ингема. Настоящее письмо: пришло по почте, адресовано мисс Трейси Бикер.

В последнее время я почти не получала писем. Зато в приют приходило множество писем про меня. У Илень скопилась огромная папка. Я тайком ее пролистнула. Вы не поверите, какие у людей злые языки. Хорошо бы подать на них в суд за клевету! Вот было бы здорово! Мне присудят огромную компенсацию, сотни тысяч фунтов, и я скручу Жюстине, Дженни и Илень большую фигу. Сожму в горячей ладошке чековую книжку, уеду от них и…

У меня будет собственный дом. Я сама найму себе опекунов. Я буду им платить, и им придется выполнять все мои капризы. Я буду требовать именинный торт каждый день, а они станут покорно кивать и мчаться к плите.

И мне ни с кем не придется делиться.

Даже с Питером. Мне пришлось разделить с ним настоящий именинный торт. А он толкнул меня в бок и сказал:

— Что случилось, Трейси? Тебе нездоровится?

А я только-только закрыла глаза, чтобы задумать желание. В результате я не успела загадать, и если мама не приедет за мной в этом году, то только по вине Питера Ингема.

Хочется в это верить.

Но иногда я все же буду звать его к себе, чтобы поиграть в игры на бумаге. Мне понравилось: я всегда выигрываю.

Кого бы мне еще позвать? Может быть, удастся разыскать Камиллу. Я смогу за ней присматривать. Я куплю манеж и горы игрушек. Я до сих пор люблю детские игрушки. Должно быть, не наигралась в младенчестве. Я устрою настоящую детскую, а когда Камилла будет уезжать домой, я смогу возиться там сама, так, смеха ради.

Вспоминает ли меня Камилла? У детей такая короткая память.

Неужели все-таки Кэм — это сокращенно от Камиллы?

То письмо пришло от нее.

Сначала я немного расстроилась. Я надеялась, что письмо от мамы. Конечно, мама никогда мне не писала, и все же, когда Дженни за завтраком вручила мне конверт, я прижала его к себе и быстро зажмурилась, потому что глаза закололо и защипало, и, будь я послабее характером, я бы непременно разрыдалась.

— Да что это с Трейси? — зашептались дети.

Я быстро сглотнула и шмыгнула носом, открыла глаза и произнесла:

— Со мной все в порядке! Смотрите, мне пришло письмо! Письмо от…

— …Кэм Лоусон, как мне кажется, — очень быстро ввернула Дженни.

Я перевела дух:

— Ну конечно. От Кэм Лоусон. Видите? Она прислала письмо. Не кому-нибудь, а мне. Мне! Видите?

— И что она пишет?

— Не ваше дело. Тайна переписки.

Я вылезла из-за стола и ушла читать письмо. Я не сразу его распечатала. Все никак не могла перестать думать о маме. У меня даже начался приступ аллергии. И потом, я боялась вскрывать письмо Кэм. Она видела, как я бьюсь в истерике. А ну как решит, что у меня не все в порядке с головой?

Но в письме было только хорошее.

Кингтаун

Бич-роуд, 10

Здравствуй, Трейси!

У нас не вышло как следует познакомиться в прошлое воскресенье. Очень жаль, ведь Дженни мне рассказала о тебе, и ты мне с ее слов очень понравилась. Дженни говорила, ты любишь дерзить и сочинять истории.

Я совсем другая. Я всегда была пай-девочкой. Особенно в школе. Представляю, как бы ты меня дразнила!

Теперь, слава богу, я стала побойчее.

И я терпеть не могу сочинять. Этим я зарабатываю на жизнь. Каждое утро я, доев хлопья, сажусь за машинку, руки сжимаются в кулаки, глаза хмуро глядят на чистый лист бумаги, и я думаю: «Какой дурацкий способ заработать! Пора заняться чем-нибудь другим». Но больше я ничего не умею, и поэтому приходится писать.

А ты продолжаешь писать? Ты правда пишешь книгу о себе? Настоящую автобиографию? Большинство девочек твоего возраста не нашли бы, о чем рассказать читателю, но в твоей жизни столько всего произошло, что тебе можно в чем-то даже позавидовать.

Удачи тебе.

КЭМ

Свалка на Ли-роуд

Дом для трудных детей

Здравствуйте, мисс Лоусон!

Дженни говорит, я должна звать Вас «мисс Лоусон», хотя Вы и подписались «Кэм». Что за имя у Вас — «Кэм»? Если на самом деле вас зовут Камилла, надо так и говорить, потому что Камилла — чудесное имя. В прежнем детском доме у меня была подруга с таким именем, и оно ей очень нравилось. Я всегда растягивала его: «Ка-миии-лла», и Камилла смеялась. Она была очень умной, хотя и совсем маленькой.

А почему Вам нравится, что я дерзкая и своенравная? На самом деле я не всегда виновата в том, что происходит. Просто не надо ко мне цепляться. Многие сами начинают первыми. Но не будем показывать пальцем, я не ябеда, как некоторые.

Вам нравится, как я рисую? Мне понравились Ваши рисунки, очень забавные. Только я не понимаю, как Вам может не нравиться писать. Зачем Вы тогда пишете? Мне нравится писать. Нет ничего проще. Берешь ручку и бумагу, и слова льются сами собой. Вот только рука устает и пальцы распухают. А если какой-нибудь безмозглый мальчишка разжевал стержень, можно измазать чернилами руки, одежду и бумагу.

Как подвигается Ваша статья о детском доме? Если хотите, я могу Вам помочь. если Вам хочется узнать обо мне побольше, я буду рада рассказать. Я знаю все про все. Только спросите.

Да, я по-прежнему корплю над автобиографией. Автобиография. Какое умное слово. Я спрашивала у Дженни, что оно значит, и она объяснила. Оказывается, автобиография — это книга о себе. Правильно, я пишу историю своей жизни. Я бы показала ее Вам, но тут все очень личное. Не слушайте Жюстину, она все переврала. У меня тут есть захватывающие места, честное слово.

До встречи.

Ваша коллега-писательница

Трейси Бикер.

P.S.Жду Вашего ответа!

Бич-роуд, 10

Здравствуй, Трейси!

Спасибо за чудесное письмо. Я смеялась от души. И знаешь что? По-моему, ты родилась писательницей.

Мне бы не помешала помощь над статьей. Какие у тебя планы на субботу? Хотелось бы тебя повидать.

КЭМ.

Да , я терпеть не могу глупо-сентиментальное «Камилла». В школе меня дразнили до слез.

Свалка ненужных детей

Здравствуйте, Камилла!

У вас совсем не глупое и не сентиментальное имя. Таким именем стоит гордиться. Попробовали бы прожить с имечком вроде Трейси Бикер. Да, простите, что я пишу на такой бумаге. Дженни больше не дает мне чистых листов, говорит, моя писанина обходится ей в целое состояние, не пора ли мне передохнуть. Пришлось одолжить страничку из блокнота у одного из малышей. Противные картинки, правда? Не то слово.

Я с радостью помогу Вам в субботу. Какие у детдомовцев могут быть планы? Правда, за мной часто приходит мама, и мы идем гулять. Но сейчас она, скорее всего, за границей. Однажды она возьмет с собой и меня. Вряд ли это случится на днях, поэтому в субботу Вы сможете меня застать. Во сколько Вы придете? Завтрак у нас в 8.30, ем я быстро, так что в 8.35 уже освобожусь. Договорились?

С приветом от брата по перу… погодите, какой из меня брат?

С приветом от сестры по перу

Трейси

P.S.Ответьте, чтобы я знала точно, во сколько Вас ждать.

Бич-роуд, 10

Здравствуй, сестренка по перу!

В 8.35 встретиться никак не получится. В 8.35 я все еще…

Может, лучше в 10.35?

КЭМ. Ох, прости. КАМИЛЛА. Ужас!

P.S. Гоблинда просто прелесть. Напиши о ней рассказ.

Представьте себе, она пол-утра нежится в кровати! Ну и лентяйка! Еще и опоздала! Вместо 10.35 явилась в 10.41. Я уже отчаялась ждать. Вот вам и настоящая писательница, даже не может прийти вовремя.

А когда она пришла, никакого интервью не получилось. Кэм устроила бардак. Я ведь все продумала. Я преподнесла бы ей статью на блюдечке. Конечно, большей частью рассказ был бы обо мне. Еще я решила, что она могла бы поговорить с Питером Ингемом, чтобы статья не вышла однобокой. Взгляд со стороны девочки, взгляд со стороны мальчика. Остальные обойдутся.

Кэм достала маленький дребезжащий диктофон, и я буквально через минуту научилась с ним обращаться. Было здорово прослушивать запись на быстрой скорости, перематывать и снова слушать. Сначала я немного подурачилась, поговорила с австралийским акцентом, потом голосом заправского гангстера и Дональда Дака (это у меня здорово выходит), а затем перешла к делу. И поскольку я не гонюсь за славой и не жду, что все сливки достанутся мне, я передала диктофон Питеру Ингему.

Он отшатнулся, будто я направила на него заряженное ружье.

— Не бойся, Питер. Веди себя естественно и говори все, что хочешь.

— Что мне надо сказать? — пискнул Питер.

Я нетерпеливо вздохнула.

— Просто расскажи Кэм о себе.

— Но мне нечего рассказывать. Когда Илень дала мне дневник, я не знал, что в нем писать, — забеспокоился Питер. — Я жил с бабушкой. Она умерла. Меня забрали в приют. Вот и все.

— Ничего страшного, Питер. Трейси не должна приказывать тебе говорить. Если не хочешь, не надо, — сказала Кэм.

— Ничего себе, приказывать! Кто я, тиран? Это меня все строят. В прежнем детском доме был здоровенный парень, бритоголовый, в тяжелых армейских ботинках. Однажды я ради смеха налила в них заварного крема, но он не понял шутки, хотя видели бы вы, как забавно желтый липкий крем брызнул вверх по всей его штанине. С тех пор я стала местным изгоем, а он меня просто возненавидел. Ох, как он надо мной измывался!

Я собиралась пуститься в подробности, но тут, как всегда, вмешалась Жюстина Литтлвуд.

— Мисс, так нечестно. Трейси Бикер выпендривается, будто она пуп земли, а мы тоже хотим, чтобы вы нас выслушали!

— Заткнись, трещотка! — сказала я. — Камилла пришла не к вам, а ко мне. У нас с ней деловое совещание. Марш отсюда. Верно, Кэм?

— Вообще-то да, Трейси, я договаривалась с тобой. Но давай им немного уступим, — сказала Кэм.

Вот покорная овца! Называется, пришла ко мне! Ничего себе деловая встреча! Она должна была отослать Жюстину с остальными прочь. Питер не в счет, он безвредный. Но другие! Все без толку. Утро было потеряно впустую. Кэм дала каждому позабавиться с диктофоном, потом малыши вспомнили про ее ручку с Микки-Маусом и захотели порисовать, потом Дженни принесла Кэм кофе, а нам кока-колы, так что деловая встреча превратилась в большой пикник. Только у меня не было ощущения праздника. Я вновь осталась за бортом.

Вскоре я ушла сама. Я оглядывалась через плечо, а Кэм будто не замечала моего исчезновения. Но вскоре она меня догнала. Она по-прежнему держала на весу крошку Бекки, к ее ноге жался Вэйн. Кэм ткнула меня ручкой между лопаток.

— Погоди, — мягко сказала она. — Трейси, не пора ли нам начать твое интервью?

— По-моему, у вас есть с кем поговорить. Зачем тратить время на такую, как я? — едко процедила я. — Кажется, вы забыли, к кому пришли.

— А знаешь, что? Идем в твою комнату. Только вдвоем. Согласна?

— Ну ладно. — Я зевнула и пожала плечами. — Если вам так интересно. У меня уже пропало настроение. Но раз вы настаиваете… Разве что на минутку.

Но не так легко было отвязаться от малышки и Вэйна. Потом старшие спохватились и снова стали говорить, что выделять Трейси, мол, нечестно. Представляете, что придумала Кэм? Она дала им диктофон и сказала, что они могут наговорить все, что хотят, прямо на пленку. И оставила за старшую… Жюстину.

— Кэм, вы совершаете громаднейшую ошибку. Вы с ума сошли. Они в два счета разобьют диктофон, — ужаснулась я.

— Навряд ли. Жюстина будет включать запись. У каждого будет две минуты, чтобы рассказать о себе. Представьтесь и начинайте говорить. Питер, не волнуйся, это вовсе не обязательно.

— Да вы сбрендили! — возмутилась я. — Если и оставлять кого-то за старшего, так только меня. Я одна знаю, как обращаться с диктофоном.

— Вот и научи Жюстину, — сказала Кэм. — Она тоже сумеет.

— Ее — ни за что! — отрезала я. Но, подумав, согласилась. Жюстина тупа как пробка, до нее ничего не доходит с первого рази. Я стала вздыхать и закатывать глаза, Жюстина рассвирепела и толкнула меня. Я сжала кулак, готовясь к драке, но тут вмешалась Кэм:

— Лучше я объясню сама. Смотри, Жюстина, чтобы начать запись, нужно нажать на кнопку…

После долгих-долгих объяснений Жюстине удалось ухватить суть. Мисс Тупица Литтлвуд.

Наконец мы с Кэм смогли оставить им диктофон и подняться ко мне.

— Вы небось решили, что сумеете подружить нас с Жюстиной? — раскусила я Кэм. — Видите, зря старались. Мы были и будем заклятыми врагами до самой смерти.

Кэм только рассмеялась. И ей понравилась табличка на моей двери:

— К вам это не относится. Можете входить, раз я сама вас пригласила, — сказала я и распахнула дверь.

Честно говоря, в комнате царил легкий беспорядок. Я не успела застелить постель и убрать с пола носки, пижамную куртку, огрызки печенья и карандашную стружку, так что Кэм пришлось лавировать между ними. Но она ни капельки не поморщилась. Разглядела мои фотографии и рисунки, пришпиленные к стене, слегка кивнула и улыбнулась.

— Твоя мама? — поняла Кэм.

— Красавица, правда? Настоящая кинозвезда. Знаете, я думаю, может быть, она и правда кинозвезда. В Голливуде. Очень скоро она прилетит ко мне. И может быть, заберет меня с собой, и я тоже стану актрисой. Юной звездой. Трейси Бикер, чудо-ребенок Голливуда. Будет потрясающе, правда?

Я улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой, крутанулась вокруг себя и сделала книксен. Кэм поддержала игру, захлопала и засвистела, будто восторженная поклонница.

— Я надеюсь, ты все же не бросишь писать, — сказала она. — Что новенького у Гоблинды?

— Погодите, не все сразу. Сначала надо закончить автобиографию.

— Ты никому-никому не даешь ее почитать? — просительно вздохнула Кэм.

— Никому-никому, — подтвердила я. И засомневалась. А как же Илень-Мигрень? И Луиза с тупицей Жюстиной. Даже Питеру я дала заглянуть одним глазком, иначе он не верил, как много я написала. Почему бы не поделиться с Кэм? Она стала мне кем-то вроде друга.

Я позволила ей прочитать абзац-другой. Пришлось держаться настороже, потому что я отпустила там на ее счет пару нелестных замечаний. Она случайно наткнулась на свой портрет, но не обиделась, а расхохоталась:

— Знаешь, Трейси, не мне, а тебе следовало бы поручить статью. У тебя бы вышло гораздо лучше.

— Как статья? Складывается потихоньку?

Она слегка смутилась:

— Не совсем. Есть одна сложность. Понимаешь, редактор требует слезливый и проникновенный рассказ о милых ранимых детишках, такой, чтобы читатели потянулись за носовыми платками.

— Правильно, так и надо.

— Трейси, да брось ты. Какие из вас милые ранимые детишки? Боевые, сильные, упрямые. Я хочу написать о вас правду, но редактор меня не поймет.

— Я тоже вас не пойму. Кэм, я хочу, чтобы вы написали, что я милая! Иначе никто не захочет меня удочерить. Мой срок годности давным-давно истек. Если ты старше пяти-шести дет, ты обречен. Из славного карапуза ты становишься трудным ребенком. А я еще и внешностью не вышла, так что никто не роняет слез умиления, глядя на мой снимок. Кроме того, меня нельзя удочерить насовсем, и все знают, что я не смогу стать им настоящей дочерью.

— Потому что мама от тебя не отказалась?

— Точно. Она правда скоро меня заберет, но пока мне так хотелось бы пожить в настоящем доме, а не на свалке ненужных детей. Иначе я не смогу адаптироваться в жизни.

Кэм изумленно приподняла брови.

— Я знаю, что значит это слово. Я слышала разговор Илень с другими социальными работниками. Это значит, что ребенок привыкает жить в замкнутом мирке и никогда не сможет научиться самостоятельной жизни. К восемнадцати годам мы отстаем от других и не умеем ни ходить по магазинам, ни готовить, ни общаться с людьми. Хотя мне это вряд ли грозит. Спорим, я и сейчас смогла бы жить одна! Только дайте мне денег, и я мигом умчусь по магазинам и отлично проведу время.

— Я в тебе не сомневаюсь, — сказала Кэм.

Тут в дверь, хныча и жалуясь, поскреб Максик. Я велела ему отвязаться от нас: мы с Кэм ведем очень важную журналистскую беседу, но он не послушал:

— Мисс, мисс, так нечестно! Большие девчонки отобрали диктофон, скажите им, чтобы отдали! Они играют в певиц, мисс, а я хочу рассказать вам о себе!

Кэм улыбнулась, посмотрела на часы и вздохнула:

— Пожалуй, мне пора спускаться. Я все равно убегаю через минуту.

— Вот это прав да нечестно! Оставайтесь, пообедайте с нами, Дженни не станет возражать, а по субботам у нас настоящие гамбургеры.

— Не получится, я обедаю с подругой в городе.

— Вот как. Что вы будете есть?

— Наверное, выпьем по бокалу вина и съедим по салату. Моя подруга боится растолстеть.

— Кому по вкусу салат? Если бы я обедала в городе, я бы пошла в «Макдоналдс». Съела бы биг-мак, картошку фри и клубничный коктейль. Видите, я вполне разбираюсь в жизни, правда?

— Значит, ты была в «Макдоналдсе»?

— Сотню раз, — небрежно отмахнулась я. И помолчала. — Не внутри, конечно. Когда меня опекали правильные зануды Джули и Тед, я все просила их сводить меня, но они говорили, что это помоечная еда. А я сказала, это их любимые бобы и жидкие овощные кашицы — настоящая помойка, они и выглядят так, будто их один раз уже ели… Короче говоря, они так и не сводили меня в «Макдоналдс».

— Неудивительно, — с усмешкой сказала Кэм.

— Знаете, мне ведь разрешено обедать со взрослыми в городе.

— Неужели?

— Правда-правда. В любой день. И знаете, я постараюсь написать за вас статью. Прямо на этой неделе. И покажу вам. А потом мы ее обсудим. К примеру, за обедом в «Макдоналдсе». Прозрачный намек.

Кэм хлопнула себя по лбу, будто ей только что пришла в голову потрясающая мысль.

— Послушай-ка, Трейси! А не сходить ли нам на следующей неделе в «Макдоналдс»?

— Всегда пожалуйста! — Я притихла. — Правда? Вы не шутите?

— Честное слово. В следующую субботу. Я заеду за тобой около двенадцати, идет?

— Я буду ждать.

Я буду ждать. А пока лучше мне написать ей письмо, чтобы она не забыла наш уговор.

Свалка ненужных детей

Здравствуйте, Камилла!

Я корплю над статьей. Покажу Вам в субботу. Мы с Вами условились встретиться. В полдень. Чтобы пойти в «Макдоналдс».

Ваша сестра по перу Трейси Бикер.

P.S.Гоблинда просит передать, что, если Вы возьмете с собой и ее, она не станет шалить и ни разочка не рыгнет.

Мы договорились на двенадцать. А Кэм — не самая пунктуальная из моих знакомых. Она придет не раньше десяти минут первого. Или даже двадцати. Или в половину. Зачем же я уселась у окна сразу после завтрака?

Ненавижу ждать. Все время сосет под ложечкой. Не могу ни на чем сосредоточиться. Даже писать не могу. Я целую неделю не притрагивалась к дневнику, потому что была занята статьей для Кэм. Статья готова, она вышла на славу, я ничуть не преувеличиваю. Кэм может смело нести ее издателю и получать заслуженную похвалу. Я могла бы затребовать весь гонорар, но я не жадина. Я готова поделиться с Кэм поровну, мы подруги.

Питер мне тоже друг. На этой неделе мы каждую ночь сталкивались в коридоре, выбегая менять простыни. Мы тихонько перекидывались парой слов и разбегались, но сегодня Питеру приснился кошмар про смерть бабушки, и он тихо осел у моей двери и заплакал. По странному совпадению мне тоже приснился ужасный сон про маму, и со мной случился сильный приступ аллергии. Обычно я в такие минуты никому не показываюсь: еще решат, что у меня красные глаза и мокрый нос оттого, что я рыдала. А я никогда не плачу, что бы ни стряслось.

Но я знала, что Питер не будет меня дразнить, и прислонилась к косяку рядом с ним. Я почувствовала, что он весь дрожит, обняла его тельце и прошептала, что он мой самый лучший друг на все времена.

Питер только что подошел ко мне и предложил поиграть. Да, неплохо было бы скоротать время.

Ну красота! Победа казалась уже в кармане, когда на горизонте появилась Илень-Мигрень. Она привезла нам новенькую и задержалась поговорить с Питером.

— И не рассчитывайте, Илень, у меня у самой разговор с Питером, — сказала я.

— Но-но, Трейси, — ответила Илень.

— Не нокайте мне, я не лошадь, — сказала я.

Илень показала мне все тридцать два зуба. Такая улыбка говорит: я бы с радостью надрала тебе уши, деточка, но я обязана быть снисходительной.

— Трейси, я понимаю, ты слегка взвинчена из-за встречи с писательницей. Дженни мне все рассказала. Отличный сюрприз.

— Еще бы. Ее тоже ждет неплохой сюрприз: я написала за нее статью.

— А у меня есть небольшой сюрприз для нашего Питера, — сказала Илень, отвела Питера в сторонку и стала что-то ему внушать.

Она до сих пор говорит с ним, понижая голос так, чтобы никто не услышал. Но у Трейси Бикер ушки на макушке. Илень рассказывает о каких-то старичках. Их дети давно выросли, и теперь им одиноко. Они бы хотели о ком-нибудь заботиться. О маленьком мальчике. Таком, как Питер.

Вот так-так. Похоже, тютя Питер обретет семью и будет жить долго и счастливо.

Я должна радоваться. Питер мой лучший друг.

Но как мне радоваться, если Питер уедет насовсем и больше не сможет быть мне лучшим другом?

Как несправедливо. Питер только-только осиротел, и его уже забирают. Я провела в детских домах долгие годы, а для меня так и не нашлось семьи.

Ну и ладно, кому охота жить со стариками? Илень сказала «пожилая пара». То есть совсем древняя. Нудная и строгая. Старики не умеют носить джинсы, писать смешные письма и водить детей в «Макдоналдс».

Хоть бы Кэм поскорее пришла. Но время еле движется. Ждать ее раньше полудня глупо и бессмысленно.

Сзади притулилась Жюстина. Думаю, она ждет отца. Надеюсь, он не узнает, что с будильником приключилась маленькая неприятность. Он меня поколотит: с него станется. Правда, будильник теперь как новенький. Дженни отнесла его в мастерскую, где стрелки починили. Я была даже рада увидеть, как Микки снова скачет по кругу. Жюстина заметила, что я смотрю на ее часы, и пребольно меня толкнула, так что я чуть не упала. Она сказала, что, если я посмею дотронуться до будильника еще хоть раз, она меня как следует отлупит. Ничего себе! Мои кулаки сжались, я приготовилась наподдать ей, потому что никому не позволено говорить с Трейси Бикер в таком тоне. Но мысль о Кэм меня остудила. Дженни и без того на меня сердита. Если я затею драку с Жюстиной, плакал мой «Макдоналдс».

Я взяла себя в руки. И свысока улыбнулась Жюстине.

— Неужели каждый спор обязательно решать насилием? — сказала я.

Эту девчонку железным самообладанием не сломить. Она решила, что я трушу.

— Струсила, струсила, — едва слышно бормочет она теперь. — У Трейси Бикер заячье сердце.

Я не стану обращать на нее внимания. Буду сидеть и писать. И ждать. Теперь уже недолго. Хотя кажется, что впереди целая вечность.

Я привыкла сидеть и ждать. Раньше я часами ждала маму. Когда же она придет? Сегодня мне приснился ужасный сон. Мы с Кэм поехали в «Макдоналдс», ням-ням, объедение, я уписывала обед за обе щеки. Потом я взглянула на часы и увидела, что уже час дня. В моей голове пробила тревога: в час за мной обещала приехать мама, и я страшно перепугалась.

Я выбежала на улицу и понеслась к детскому дому, надеясь успеть, села на автобус, но водитель меня ссадил, потому что я не могла оплатить проезд. Я столкнулась с тетей Пегги, она понеслась за мной, силясь шлепнуть побольнее. Тут Джули и Тед схватили меня и повалили, подбежала Жюстина и швырнула меня в реку, я не смогла выплыть и стала тонуть… и проснулась. В мокрой постели.

Не думайте, я знаю, это был всего лишь сон. Но что, если это был вещий сон? Вдруг мама правда приедет ко мне и не застанет, потому что я уйду с Кэм?

Надо поговорить с Илень.

Вот и поговорили. Легче мне не стало.

— Илень, можно вас на секундочку? — спросила я.

— Трейси, ты же видишь, я говорю с Питером.

— Вы говорите с ним уже битый час. Большего занудства я не слышала. Между прочим, вы и мой социальный работник тоже. Пожалуйста, идемте со мной, мне надо с вами поговорить. Позарез.

Илень вздохнула. Потрепала шевелюру Питера и ободряюще подняла ему подбородок. И только затем наконец-то подошла ко мне:

— И в чем дело, Трейси?

Я сглотнула, не зная, как выразить то, что у меня на душе.

— Трейси, ты что, издеваешься надо мной? — сказала Илень.

— Нет! Просто… Я хочу спросить… мама… Она ведь не знает, что я здесь, да?

— Вот оно что. Думаю, не знает.

— А если бы она захотела… она смогла бы меня отыскать, правда?..

Я еле прошептала последние слова, но Жюстина все услыхала.

— Кому придет в голову искать такую, как ты, Трейси Бикер? — усмехнулась она.

— Ну-ка заткнись!

Жюстина скорчила противную рожицу, а Луиза услужливо подхихикнула. И потянула подругу за рукав:

— Идем отсюда. Познакомимся с новенькой. У нее с собой аж два чемодана, представляешь, сколько одежды!

Но Жюстине было не до тряпок, и Луиза ушла наверх одна. Зная Жюстину, я подозревала, что она по-прежнему нас подслушивает (у некоторых людей никакой совести!), но мне надо было во что бы то ни стало получить ответ.

— Мама пойдет за мной в прежний детский дом. И там ей скажут, где меня искать, да?

— Конечно же, скажут, — успокоила меня Илень. — Трейси, не переживай. Во всех детских домах есть сведения о том, куда ты переехала. Если мама захочет тебя найти, все очень просто. Они поднимут записи и скажут маме, где ты теперь.

— Слава богу, — сказала я.

— Трейси, что произошло? Я тебя не успокоила?

— Да нет, теперь все в порядке.

Но я по-прежнему переживала. А вдруг мама и правда приедет сегодня? И не застанет меня. Сможет ли она дождаться? Или ей надоест, она встряхнется и снова улетит? Я вернусь от Кэм, и Дженни скажет: «Да, кстати, Трейси, пока тебя не было, забегала мама. Она хотела забрать тебя в Голливуд, но опаздывала на рейс и не могла ждать».

Что мне делать?

Может, мама и не приедет. Она ни разу не приезжала. А вдруг приедет? Не к добру этот сон. Иногда сны сбываются.

Меня уже подташнивает. Кажется, я раздумала идти в «Макдоналдс».

Видите? Настоящая кровь.

Теперь мне уже не пойти в «Макдоналдс», хочу я этого или нет. Я затеяла драку и посажена под замок.

Вот как все произошло. Я направилась к Питеру. И зашептала ему на ухо:

— Питер, хочешь пойти с Кэм в «Макдоналдс»?

Питер вытянул шею, ему стало щекотно от моего дыхания.

— Вместе с тобой?

— Нет, вместо меня. Я передумала. Все будет в порядке, я сама поговорю с Кэм. Ты ей нравишься, она не станет возражать.

Питер обеспокоенно заморгал:

— Трейси, я не могу. Я уже приглашен на обед. Семьей, о которой говорила Илень.

— Стариками, из которых песок сыплется? — уточнила я.

Илень предупреждающе подняла брови, но я продолжала:

— Спорим, они не возьмут тебя в «Макдоналдс»!

— Трейси, почему бы тебе не пойти самой? — спросила Илень. — Ты ведь так ждала этого дня.

— Конечно, только… лучше я останусь здесь. На всякий случай.

Илень, может, и настоящая мигрень, но она быстро складывает два и два.

— Трейси, я не думаю, что твоя мама сегодня приедет, — тихо сказала она.

— Ну да. Я знаю. Но мне приснился сон… Что она приехала.

— Я уверена, это был чудесный сон, но…

— Нет, это был настоящий кошмар, потому что я уехала с Кэм, и она меня не застала, и…

— И ты проснулась вся в слезах в мокрой постельке, — пробормотала Жюстина.

— Я сказала — заткнись, — угрожающе произнесла я.

— Трейси, на твоем месте я бы пошла с Кэм, — сказала Илень.

— М-м-м. Не знаю. Что-то мне расхотелось. — Я снова взглянула на Питера. — Кто заставляет тебя встречаться со стариками именно сегодня? Познакомишься с ними в другой раз. А сегодня отправляйся с Кэм и попробуй биг-мак.

Питер задергался. Илень положила руку ему на плечо. Он взглянул на нее, затем на меня:

— Прости, Трейси, но я сам хочу с ними познакомиться. С тетей Ви и дядей Стэнли.

— Конечно, Питер. А Трейси хочет пообедать с писательницей, — кивнула Илень.

— Не хочу.

— Вот я бы пошла, — сказала Жюстина. — Но не могу. Я жду папу. Сегодня я обедаю с ним.

— Точно как в прошлую субботу. Правда, он так и не появился, — напомнила я.

— Ну и что! Он приходит ко мне, пусть редко. А твоя знаменитая мамочка вообще ни разу не показывалась, — бросила Жюстина.

— Врешь! — завопила я. — Она приезжала ко мне сотни раз. Скоро она приедет и заберет меня насовсем. Я буду жить в Голливуде и… Прекрати смеяться надо мной, свинюшка!

— Какая же ты дура! — задыхалась от смеха Жюстина. — Твоя мамочка никакая не звезда. Луиза мне все рассказала. Твоя мамочка просто пустое место. Никогда она к тебе не приедет. Она не появлялась уже тыщу лет. Да она давным-давно тебя позабыла. Или обзавелась кучей новых детишек и не хочет даже вспоминать страшненькую, противную Трейси.

Я ударила ее. Еще раз и еще. Я продолжала молотить, ни о чем не жалея. Из ее носа снова хлынула кровь. Мне тоже слегка досталось, почти не больно. Теперь я сижу в комнате отдыха, часы давно пробили полдень, вместо меня с Кэм отправится кто-нибудь другой, ну и пусть. Одно утешение — не Жюстина.

Может быть, мама все же придет.

Я слышу шаги. Дверь начинает открываться. Мамочка?!

Нет. Конечно нет. Мама никогда ко мне не приходит. В дверях стоит Кэм.

Я взглянула на Кэм и зарыдала. То есть зарыдала бы, если бы я вообще когда-нибудь плакала.

— Ой-ой-ой, — сказала Кэм. — Да, вижу, ты мне не рада, Трейси.

Она села прямо на пол рядом со мной, дожидаясь, пока я утихну. Потом залезла в карман джинсов и достала мятый платок. Передала его мне, чтобы я промокнула последствия аллергии.

— Что будем делать? — спросила Кэм.

— А у нас есть выбор? Я наказана.

— Вовсе нет. Тебя отпускают со мной. Я спрашивала у Дженни. Илень объяснила, как все произошло.

— Откуда ей знать! Как я ненавижу, что вы все время меня обсуждаете, — сердито сказала я.

— Представляю, как это раздражает, — согласилась Кэм. — Впрочем, считай, что ты все время в центре внимания. Ну, высморкайся как следует. Хорошо, ты сегодня не накрашена.

— Смеетесь?

— Поддразниваю. Идем?

— Ага.

Я все еще слегка беспокоилась, а вдруг придет мама, хоть и понимала, как это наивно. Я знала почти наверняка, что все это мечты. Глубоко-глубоко в душе я чувствовала, что Жюстина права. И все же беспокойство не исчезло.

— А как же мама?.. — прошептала я.

— Боишься, что она придет и не застанет тебя? — поняла Кэм. — Это дело поправимое. Мы позвоним из города в детский дом, чтобы узнать, не появилась ли она. И если она приедет, мы мигом примчим тебя обратно. Идет?

— Здорово, — улыбнулась я.

Так мы с Кэм все же отправились в «Макдоналдс». У Кэм древний травянисто-зеленый «Ситроен», немногим лучше микроавтобуса.

— Мама под страхом смерти не села бы в такую развалюху, — сказала я. — У нее «Кадиллак».

— Угу, — кивнула Кэм.

Я обиделась:

— Вы киваете из вежливости, да? Вы ведь не верите, что у мамы «Кадиллак».

Кэм взглянула на меня:

— А ты сама веришь?

Я немного подумала:

— Иногда.

Кэм снова кивнула.

— А иногда я знаю, что все выдумала, — пробормотала я. — Это ничего? Что я все время вру?

— Я выдумываю все рассказы из головы. Так что по мне здорово, когда люди сочиняют, — сказала Кэм.

— Я не забыла статью. Я ее закончила. Вам не придется мучиться. Хотите, я вам почитаю? Вы будете поражены, честное слово. Думаю, я справилась, как заправский журналист.

И я начала читать:

— «Тонкие черты Трейси Бикер искажены страданием. На долю умной, очаровательной девочки выпали страшные мучения в так называемом детском доме. Обстоятельства вынудили ее красивую талантливую мать отдать родную кровинку на попечение чужим людям. Вскоре она вернется за любимой дочкой, но пока славной маленькой Трейси нужна заботливая семья. На свалке брошенных детей Трейси вынесла много унижений и издевательств…» Кэм, что вы смеетесь?

— Издевательств? — еле выдавила Кэм.

— Только взгляните на мои руки. Видите, на костяшках настоящая кровь.

— Точно. Оттого, что ты расквасила бедной Жюстине нос, — заметила Кэм. — Это ты всех унижаешь и издеваешься над остальными детьми.

— Возможно. Но если я напишу правду, кто меня удочерит?

— Не знаю, — сказала Кэм. — Если бы я удочеряла ребенка, я бы, наверное, взяла самую вредную и трудную девчонку. С такой не соскучишься.

Я взглянула на нее. И так и застыла. Колесики в моей голове закрутились: тик-тик-тик.

На какое-то время еда заняла все мои мысли. Я съела биг-мак и большую картошку фри, запила их клубничным коктейлем. Кэм от меня не отставала. Потом она взяла себе кофе, а мне — еще один коктейль. И мы, сыто отдуваясь, откинулись на стульях. Пришлось немного расстегнуть ремни.

Я снова достала статью и прочитала Кэм еще несколько выдержек, но она вновь принялась хохотать.

— Трейси, ты меня уморишь, — слабым голосом произнесла она. — Нет, ничего не выйдет. Замечательная статья, но редактор никогда ее не напечатает. Так нельзя.

— Разве неправда, что Трейси Бикер — самая умная и чудесная девочка в мире?

— Вполне допускаю. Но то, что ты написала про Луизу, Жюстину и остальных…

— Ничего, кроме правды.

— Неправда. Я их знаю, и они мне нравятся. Более того, нельзя откровенно клеветать на Дженни, Майка, Илень и других взрослых. Они подадут на тебя в суд.

— Ну и пожалуйста, пишите сами, — обиженно сказала я. — Что же вы напишете?

— Не знаю. Кажется, я вообще передумала писать статью. Бог с ними, с деньгами, вернусь к своим рассказам.

— Где же ваш профессионализм? — упрямо сказала я. — Тогда бросайте писать. Найдите себе работу, где платят кучу денег. Скажем, возьмите на воспитание ребенка. За это дают огромное пособие.

Кэм вскинула брови.

— Мне бы о себе научиться заботиться, — сказала она.

— Тем более. Вам нужен кто-то, кто заботился бы о вас, — объявила я. — Кто-то вроде меня.

— Трейси… — Кэм не отвела взгляда. — Нет. Прости. Я не могу тебя удочерить.

— Еще как можете!

— Прекрати. Даже не начинай. Я не в том положении, чтобы брать ребенка.

— В том, в том. Для этого не нужно выходить замуж. Одинокая женщина может опекать ребенка только так.

— Я не замужем и замуж не собираюсь. Никакого мужа. И никаких детей.

— Чудненько. Терпеть не могу детей. Особенно младенцев. В вас ведь не проснется материнский инстинкт, а?

— Ни за что. Получаса с маленьким Вэйном довольно, чтобы материнский инстинкт заснул раз и навсегда, — сказала Кэм.

— Будем жить-поживать вдвоем.

— Нет!

— Подумайте, я не тороплю.

Кэм засмеялась:

— До чего же ты упряма, подруга! Ладно, я подумаю. Но ничего не обещаю. Договорились?

— Договорились. — Я победно похлопываю ее по ладони. — Можно мне позвонить домой? Я прямо как инопланетянин И Ти в фильме, да? Я два раза смотрела. Можно Ти Би позвонить домой? Только у нее нет монетки.

Кэм дала мне десять пенсов, я отправилась к телефону у туалета и позвонила Дженни. Сердце слегка подпрыгивало, пока я ждала ответа. И когда она сказала, что мамы нет, я слегка взгрустнула, хотя и знала, что чудес не бывает.

Впрочем, теперь у меня были другие заботы. Я понеслась к Кэм.

— Ну так как? Вы подумали? Что вы решили? Берете меня? — настойчиво спросила я.

— Эй, не торопи события! Мне еще думать и думать. Я почти уверена, что откажусь.

— Почти. Это хорошо. Значит, не на сто процентов.

— М-м-м. А что же ты? Ты на сто процентов уверена, что хочешь жить со мной?

— Я бы, конечно, предпочла, чтобы вы были побогаче. Пошикарнее, что ли. Чтобы мне было потом легко пробиться в жизни.

— По-моему, ты пробьешься куда угодно и без моей помощи.

— Нет, Кэм. Вы нужны мне.

Я смотрела ей прямо в глаза. И она снова не отвела взгляда.

— Трейси, мы едва знакомы.

— Будем жить вместе и узнаем друг друга как следует, так, Кэм? Камилла — куда шикарнее. Я хочу, чтобы моя приемная мама была донельзя шикарной.

— Трейси, брось. Это я-то стану шикарной? И потом, я же говорила: мне не нравится имя Камилла. Меня дразнили в школе. И вообще, так меня звала мать. — Кэм недовольно поморщилась.

Я поразилась ее тону и гримасе.

— Вы что… вы… не любите свою маму? — спросила я.

— Недолюбливаю.

— Почему? Она вас что, била?

— Что ты! Нет, она вечно указывала мне, как жить. И отец тоже. Они хотели, чтобы я стала такой, как они, а когда поняли, что я хочу быть другой, не смогли с этим смириться.

— И вы совсем не видитесь?

— Видимся. На Рождество.

— Отлично, значит, их приемная внучка будет получать рождественские подарки.

— Трейси! У нас ничего не выйдет. Помимо прочего есть масса житейских причин. У меня нет места для двоих. Я еле поворачиваюсь сама.

— Я худенькая, много места не займу.

— Моя квартира размером со скворечник, ты бы только видела.

— Вы меня приглашаете? Отлично!

— Я вовсе не… — начала Кэм — и рассмеялась. — Ладно, поехали ко мне. Только вот Дженни я обещала вернуть тебя сразу после обеда.

— Ти Би может снова позвонить домой.

— Ладно. Скажи Дженни, мы вернемся к чаю.

— А на чай вы меня не пригласите? Ну пожалуйста!

— Вот что мы сделаем. Только ради тебя притворимся знатными дамами и сыграем в чаепитие. Часа в четыре. Правда, не представляю, как в нас влезет еще хоть кусок. Но к пяти я доставлю тебя назад. Договорились?

— А как же ужин? Послушайте, я могу остаться и на ночь, нам позволяют. Мне не нужна пижама, я могу спать в трусах и в майке. И умывальные принадлежности не понадобятся, я и в приюте не всегда моюсь на ночь…

— Вот это да! Если мы будем жить вместе — если, Трейси, если, — тебе придется умываться каждый вечер. Прекрати. В пять назад. И точка. На сегодня вполне довольно.

Я решила остановиться. Иногда я чувствую, что могу пережать.

Я позвонила в приют. Кэм тоже взяла трубку.

— Ти Би дважды звонила домой. Как И Ти. Знаете, что дали И Ти? — с надеждой сказала я. — Шоколадных «блошек».

— О тебе напишут все воскресные газеты. «Девочка, которая лопнула», — улыбнулась Кэм.

Она купила мне «блошек». Не какую-то жалкую пачку — огромный пакет.

— Ух ты! Вот спасибо, — сказала я, запуская руку внутрь.

— Это не тебе одной. Будь добра поделиться со всеми детьми.

— Пустая трата добра.

— Учись делиться, жадина.

— Хорошо, поделюсь с Питером. И с Максиком. И с малышами.

— Нет уж, со всеми. Включая Жюстину.

— Ну вы скажете!

Кэм притормозила чуть дальше по улице, у кондитерской. Меня она внутрь не взяла. И вышла с большой коробкой в руках.

— Пирожные к чаю?

— Очень может быть.

— Ням-ням. Мне понравится жить с вами, Кэм.

— Немедленно прекрати. Слушай, Трейси, нас немного занесло. Мне нравится с тобой, я надеюсь, мы проведем еще много отличных суббот…

— Отлично! В «Макдоналдсе»? Обещаете?

— Это я тебе могу обещать. Но удочерение… Мне не хочется вселять в тебя лишние надежды. Давай пока не будем к этому возвращаться и останемся друзьями, хорошо?

— Приемная мама может быть отличным другом.

— Ты как собачка, нашедшая косточку. Ни за что не отцепишься, да?

— Гав-гав!

У меня неплохо выходит ее веселить. Она мне нравится, даже очень. Не так, как мама, ясное дело. Но пока мамы нет, Кэм вполне сойдет.

Ее квартира привела меня — меня! — в ужас. Крохотная. Обшарпанная. Еще хуже комнат в детском доме. А видели бы вы ее спальню! Кэм бросает пижаму на пол, прямо как я!

Ничего, когда я сюда перееду, все изменится. Я помогу ей наладить быт.

— Покажите ваши книги, — сказала я, подходя к шкафу. — Это все вы написали?

— Что ты! Только те, что на нижней полке. Не думаю, что они тебе понравятся.

Скукота и тягомотина. Я пролистнула страницы и не нашла ни одной картинки, ни одной шутки, даже ни одного неприличного слова. Надо будет научить ее писать хорошие книги, иначе она никогда не заработает на ту жизнь, к которой я хочу привыкнуть.

Может, мне проще самой поторопиться и издать собственную книгу? Я попросила Кэм научить меня пользоваться печатной машинкой.

Печатать тяжелее, чем писать. Но в конце концов я настучала настоящее письмо. Я положила его на письменный стол Кэм, чтобы она обнаружила его, когда вернется домой.

Честное слово, Кэм, я стану лучшим в мире приемным ребенком. Вот увидите.

С любовью от Трейси Бикер, девочки, котораянелопнула.

Я была близка к тому, чтобы лопнуть. Угадайте, что Кэм купила к чаю! Большой торт, с вареньем и кремом. Сверху торт был белым и гладким, но Кэм взяла горсть «блошек» и выложила: «ТБ».

— Мой собственный именинный торт, — счастливо сказала я.

— Даже не поделишься? — спросила Кэм.

— С вами? Конечно, поделюсь. Но больше ни с кем. В день рождения мне пришлось делить торт с Питером. Представляете?

— Я думала, вы дружите.

— Дружим. Но при чем тут торт? Именинный торт ни с кем не хочется делить, даже с самым лучшим другом, — сказала я.

Все же слова Кэм меня затронули, и я обдумывала их, пока жевала первый громадный кусок торта. И второй кусок, щедро сдобренный кремом и вареньем. И третий тоненький ломтик. И пока пощипывала глазурь с верхушки.

— Спасибо, куда вкуснее, чем именинный торт в приюте, — поблагодарила я.

— Вот и чудненько.

— Питер сегодня встречается с какими-то нудными стариками, — поделилась я.

— Правда?

— Наверняка они не возьмут его в «Макдоналдс». И не купят ему торт.

— Возможно.

— А поскольку мы с Питером друзья, и день рождения у нас в один день, и именинный торт мы делили пополам… будет справедливо, если я отнесу ему кусочек, — сказала я. — Как вы считаете?

— Чудесная мысль, — отозвалась Кэм. — Я заверну для него кусочек. И второй — для тебя. Только обещай мне не провести всю ночь над унитазом.

— Обещаю. А можно мне самой разрезать торт? Если он вроде как именинный, я могу вроде как загадать желание, правда?

Кэм протянула мне нож, я закрыла глаза и от всей-всей души пожелала…

— Спорим, вы знаете, чего я пожелала? — сказала я Кэм.

— Я догадываюсь.

— Хотите, скажу.

— Ни за что. Если скажешь, не сбудется, — ответила Кэм.

Я состроила рожицу. И задумалась.

— А знаете, если это вроде как день рождения, у меня вроде как должны быть подарки. — Я помолчала. — Прозрачный намек.

— Трейси Бикер, у тебя нет ни стыда ни совести!

И все же сработало!

Кэм оглядела комнату и задержала взгляд на книжном шкафу. Я уже решила, что получу очередную скучную книгу. Но она отвела взгляд. Подошла к письменному столу и взяла ручку с Микки-Маусом.

— Поздравляю, Трейси. Счастливого Простодня, — сказала она и вложила подарок мне в ладонь.

На минуту я потеряла дар речи. Это не так часто со мной случается. Я перепугалась, что у меня вот-вот начнется приступ аллергии. Но я взяла себя в руки, улыбнулась, выставила большие пальцы вверх и запрыгала от радости.

Ровно в пять мы были в детском доме. Какая пунктуальность, когда этого не требуется! У порога я слегка раскапризничалась. Поцеплялась за Кэм. Мне хотелось чуть-чуть продлить этот удивительный день. Это еще не доказывает, что я трудный ребенок, правда?

Все сошло мне с рук. Кэм приедет в следующую субботу. В двенадцать. Она дала слово. Я снова увижу мою будущую приемную маму. Я сделаю все, чтобы мое желание сбылось.

После того как мы распрощались, мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Я пропустила чай, но не беда. Я и так объелась тортом, биг-маком и «блошками». В пакете осталось еще порядочно «блошек». Я съела только красные. Еще розовые, голубые и фиолетовые. Мои любимые. Несимпатичными «блошками» я так и быть, поделюсь.

Я вышла из комнаты отдыха и собрала оставшиеся «блошки» и куски торта. Они слегка помялись, когда я прощалась с Кэм, но Дженни помогла мне почистить их и выложить на тарелку

Я нашла Питера в его спальне. Он непривычно тихо сидел на кровати.

— Ой, — сказала я, — твои гости не пришли.

— Пришли, — сказал Питер.

— Тебе они не понравились, да? Ничего, не расстраивайся, смотри, что я нам припрятала. Настоящий именинный торт, объедение.

— Спасибо, Трейси. — Питер стал рассеянно жевать ломтик. — Нет, ты не права. Мне понравились тетя Ви и дядя Стэнли.

— Спорю, они не водили тебя в «Макдоналдс».

— Нет. Мы ели рыбу с картофелем. Как у бабушки. Рыба с картофелем, бутерброд с маслом и стакан чаю.

— Скукотища! Я ела биг-мак, картошку фри, клубничный коктейль, даже два, а потом Кэм купила мне целый пакет «блошек» и чудесный торт, на котором выложила мое имя. Я могла бы слопать его целиком, но вспомнила о тебе и попросила завернуть большущий кусок. Так вот. А ты даже не ешь. Тебе не нравится? Я так хотела сделать тебе сюрприз.

— Нет, что ты, очень даже вкусно. — Питер вежливо откусил кусочек. — Ты такая славная. Я рассказал о тебе тете Ви и дяде Стэнли — о том, что ты моя лучшая подруга. Они очень хотят с тобой познакомиться.

— Пускай особо не настраиваются. Вот увидишь, меня удочерит Кэм.

— Правда? Вот здорово! Понимаешь, тетя Ви и дядя Стэнли очень хотят взять меня к себе, так мне кажется. Они сами сказали. Они хотят забрать меня как можно скорее.

— Значит, ты сваливаешь и бросаешь меня одну, — подытожила я. — Большое спасибо.

— Трейси… Я вовсе не хочу тебя бросать. Так я им и сказал. Но раз тебя забирает Кэм…

— Ну да, да, Кэм не терпится заполучить меня, но такие дела на горячую голову не делаются. Сначала надо все хорошенько обдумать.

— Я знаю. Я и пытаюсь думать, — сказал Питер. — Трейси, кто бы ни усыновил меня, кто бы ни взял тебя, мы все равно останемся друзьями навек, правда? Мы будем друг друга навещать. И писать письма.

— Я буду писать тебе моей собственной ручкой с Микки-Маусом. Смотри!

— Ой, Трейси, ты ведь не стащила ее у Кэм, правда?

— А, значит, так ты обо мне думаешь? Она сама мне ее подарила, дурачок. Я же говорила, она от меня без ума. Давай поклянемся. Мы останемся друзьями навек, что бы ни случилось. Ой, почему ты не ешь глазурь? Тебе не нравится?

— Я хотел оставить самое вкусное напоследок. Угощайся, Трейси, я буду только рад.

Приятно разделить торт с лучшим другом.

Потом я взяла пакет «блошек» и обошла всех-всех. Я дала каждому по конфете, даже Луизе и новенькой. Они вместе примеряли одежду новенькой девочки у нее в спальне.

Жюстина сидела внизу. У окна. Ее отец так и не приехал. Ее нос был заклеен свежим пластырем. Она шмыгала.

Я смотрела на нее. Сердце начало отчаянно колотиться. Я подошла ближе. Жюстина обернулась с надеждой в глазах. Она ждала увидеть Луизу. Но у Луизы, похоже, теперь новая лучшая подруга. Плохо же мы знали Луизу.

Жюстина слегка подпрыгнула, увидев меня.

— Что тебе надо, Трейси Бикер? — пробормотала она, вытирая слезы.

— У меня для тебя сюрприз, — ответила я.

Я думала, что дам ей «блошку». Но… Вы мне не поверите! Я протянула ей ручку с Микки-Маусом!

У меня точно шарики за ролики заехали. Надеюсь, Кэм подарит мне еще такую ручку. В следующую субботу. Когда мы снова увидимся. Когда она скажет мне, что все обдумала и готова стать мне приемной матерью.

Все началось со сказки. И закончится тоже сказочно. «И жили они долго и счастливо…»

РИСКОВАННЫЕ ИГРЫ

Без дома

Вы знаете этот старый фильм, который всегда показывают по телевизору на Рождество? «Волшебник страны Оз»? Я его обожаю. Особенно злую Западную колдунью. Мне нравится ее зеленое лицо и злобное хихиканье, но больше всего я люблю ее крылатых обезьян. Чего бы я только не отдала, чтобы завести себе хоть одну такую — злющую и стремительную! Она носилась бы по небу, хлопала крыльями и как только почуяла бы в воздухе противный запах растворимого кофе и талька, «аромат» учительницы-мучительницы миссис Сейчас-Меня-Вырвет Бэгли, бро-си-лась бы прямо на нее и с диким визгом утащила куда подальше.

Уж В. Б. получила бы как следует! Я всегда потрясающе сочиняла рассказы, но с тех пор как попала в эту дурацкую новую школу, миссис В. Б. только и пишет: «Очень небрежная работа, Трейси! Следи за орфографией!» На прошлой неделе нам задали придумать рассказ «Ночью». Классная тема, правда? Ну, я и написала восемь с половиной страниц об одной девушке, на которую однажды в темную зловещую ночь напал маньяк и чуть ее не убил, но она прыгнула в реку и подплыла к разбухшему от воды трупу. Затем еле-еле добралась до берега и увидела, как с кладбища льется мерцающий свет. Оказывается, там была оккультная секта, которая мечтала принести в жертву невинную юную девушку, и эта девушка была как раз то, что им требовалось.

Мой рассказ был по-настоящему ТАЛАНТЛИВЫМ, гораздо интереснее всех статей, которые пишет Кэм. (Я вам скоро о ней расскажу.) Мне кажется, что такой рассказ вполне можно опубликовать. Я напечатала его на компьютере Кэм, чтобы все было поаккуратней, и включила программу для исправлений, надеясь, что миссис В. Б. придет в восторг и напишет: «Превосходно, Трейси! Ставлю тебе десять баллов из десяти, и еще приклей себе три золотые звездочки на тетрадь. А во время большой перемены я куплю тебе пакетик леденцов». Представляете, что она написала на самом деле? «Видно, что ты старалась, Трейси, но это очень несвязный рассказ. У тебя больное, исковерканное воображение». Я посмотрела в словаре слово «исковерканный». Миссис Бэгли советует нам смотреть незнакомые слова в словаре. Оно означает «лишенный прежней формы». То, что надо! Мне хотелось бы исковеркать миссис Сейчас-Меня-Вырвет Бэгли. Я бы ее коверкала и коверкала до тех пор, пока бы у нее глаза на лоб не полезли, а руки и ноги не закрутились вокруг толстой задницы. Вот было бы здорово! Стоит мне написать какое-нибудь чуть-чуть неприличное слово, как миссис Бэгли прямо из себя выходит. Не знаю, что бы она делала, если бы я действительно выругалась и сказала бы что-то вроде *****, или *****, или вот еще ***** (ничего не поделаешь — цензура!!!).

Потом я посмотрела в словаре словосочетание «бесцельно бродить». Оно означает «идти ради собственного удовольствия в неопределенном направлении». Именно этим я сегодня и занималась вместо того, чтобы сидеть в скучной школе, — прогуливала и бродила по городу в прекрасном настроении без всякой цели, а на свои карманные деньги купила большой фиолетовый блокнот. Буду писать в нем свои сверхстрашные страшилки, такие «исковерканные и бессвязные», какие только смогу придумать. А еще напишу историю о себе. Вообще-то я уже все о себе написала в «Дневнике Трейси Бикер». Назову свой рассказ «Дневник Трейси Бикер — 2», или «Что еще произошло в жизни храброй и замечательной Трейси», или «Невероятные приключения потрясающей и необыкновенной Трейси», или «Для тех, кто хочет еще почитать про ужасную Трейси Бикер, которая гораздо злее злой Западной колдуньи из „Волшебника страны Оз“».

Да… Помните, я вам рассказывала об этом фильме? Там есть один эпизод, которого я по-настоящему боюсь. Просто смотреть не могу. В первый раз я даже чуть не расплакалась. (Вообще-то я никогда не плачу. В этом отношении я как кремень или подошва на старых ботинках. Или на новых. Как самая крепкая подошва «мартенсов»…) Это сцена в конце фильма, когда Дороти ужасно надоело жить в стране Оз. Конечно, если бы вы меня спросили, я бы сказала, что это ненормально. Кому охота возвращаться в черно-белый и скучный Канзас-Сити и оставаться обычным ребенком, у которого отбирают собаку, если можно танцевать в серебряных туфельках в Изумрудном городе? Но Дороти весь фильм так по-дурацки себя ведет! Все никак не может понять, что ей и нужно-то только щелкнуть каблуками своих туфелек, и она снова окажется дома. Вот и все. Так вот, именно тот эпизод, где она говорит: «В гостях хорошо, а дома лучше», — меня и достал. Потому что сама я так сказать не могу. Совсем не могу. У меня нет дома. Ну, во всяком случае, до недавнего времени не было. Если не считать детского дома. Если место, где ты живешь, так называется, ты можешь точно быть уверен, что это не настоящий дом, а просто мусорная свалка для ненужных детей. Некрасивых, дурных и трудных детей. Тех детей, которых не хотят усыновлять. Детей с истекшим сроком годности, как продукты, которые уценивают, а потом выбрасывают на свалку. Ну, конечно, в этом доме были и совсем ужасные дети, такие, например, как Жюстина Литтлвуд…

Мы были заклятыми врагами, но потом помирились. Я даже дала Жюстине свою замечательную ручку с Микки-Маусом. Естественно, пожалела об этом на следующий день и даже попросила вернуть, притворившись, что только одолжила ей ручку на время. Но с Жюстиной этот номер не прошел. Куда там! С Жюстиной всегда так: котлеты отдельно, а мухи отдельно. А также осы, пчелы и другие насекомые.

Странно, но сейчас мне ее не хватает. Даже когда мы были заклятыми врагами и играли в слабо , нам все равно было весело. Я всегда лучше всех придумывала самые невероятные, дурацкие и жестокие испытания. Я никогда ничего не боялась и всегда выигрывала, пока в наш детский дом не пришла Жюстина. И даже тогда я все равно выигрывала. Почти всегда. Но Жюстина и сама умела придумать такое!..

Я по ней скучаю. И по Луизе тоже. Но особенно мне не хватает Питера. Вот это странно — поначалу, когда он поступил к нам, я терпеть не могла худосочного старину Питера. А теперь мне кажется, что он был моим лучшим другом. Если бы я могла с ним опять встретиться! Особенно сейчас. Потому что я гуляю сама по себе, и, хотя мне весело прогуливать и я нашла самое лучшее в мире укрытие, все равно мне как-то одиноко.

Было бы здорово с кем-нибудь подружиться. Когда ты из детского дома, нужно завести себе как можно больше друзей, потому что у тебя нет семьи.

Ну, у меня, положим, семья есть. У меня самая замечательная, самая красивая, самая лучшая мама на свете. Она страшно знаменитая голливудская кинозвезда — постоянно снимается, ее всюду приглашают, и у нее нет на меня ни минутки, вот почему я в приюте.

Кого это я пытаюсь обмануть??? Не вас. Даже не себя. Когда я была маленькая, я всем так и говорила, и некоторые ребята принимали мой рассказ за чистую монету и даже вели себя так, как будто он произвел на них большое впечатление. Зато теперь, когда я завожу свою киносказку, они недоверчиво поджимают губы и за моей спиной хохочут. И это те, кто подобрее. А остальные прямо в лицо мне говорят, что я чокнутая. Они даже не верят, что у меня мама — актриса. Я точно знаю, она снималась в каких-то там фильмах… Мама прислала мне большую красивую фотографию, на которой она в декольтированном вечернем платье. Но сейчас, слушая меня, ребята толкают друг друга, хихикают и говорят: «В каком это фильме снялась твоя мама, Трейси Бикер?» Поэтому я их луплю. Иногда по-настоящему. Я здорово работаю кулаками. Иногда, правда, только воображаю, что у меня это хорошо получается. Вот бы и с миссис Бэгли так поступить. Глупо говорить учителю в глаза все, что ты о нем думаешь. Сегодня утром она задала нам написать новое сочинение — «Моя семья». Предполагалось, что нас учат писать автобиографию. Отличный способ для любопытных учителей выведать все секреты своих учеников! Так вот, Вырвет Б. велела нам приступить к работе и, застревая толстыми бедрами между партами, стала с трудом пробираться к моей. Благополучно добравшись, она склонилась надо мной и приблизила ко мне свое лицо. В какую-то ужасную секунду я даже подумала, что она собирается меня поцеловать!

— Ты, конечно, напиши о своей приемной матери, Трейси, — прошептала она так, что у меня защекотало в ухе от мятного запаха пастилок «Тик-Так».

В. Б. думала, что ее никто не слышит, но весь класс перестал писать и уставился на нас. А я уставилась на них и, как можно дальше отодвинувшись от миссис Бэгли, твердо сказала:

— Я напишу о своей настоящей маме, миссис Бэгли.

И стала писать. Страницу за страницей. Сбивчивым почерком, не заботясь о правописании, точках и заглавных буквах, потому что все это пустая трата времени. Я написала потрясающий рассказ о себе и о своей маме. Только мне не удалось его закончить, потому что миссис Бэгли снова совершила путешествие по классу и, склонившись надо мной, самым неприличным образом стала из-за моего плеча читать мое сочинение. Затем она тяжело вздохнула. Я думала, опять начнет зудеть по поводу моей неаккуратности, орфографии и запятых, но на этот раз она заныла не из-за того, как написана работа, а из-за ее содержания.

— Снова тебе не дает покоя твое богатое воображение, Трейси, — сказала она сладко-фальшивым покровительственным тоном. Она даже несколько раз произнесла «так-так», покачивая головой и глупо ухмыляясь.

— Что вы имеете в виду? — резко спросила я.

— Трейси, не разговаривай со мной таким грубым тоном. — В ее голосе послышалось возмущение и все такое. — Сколько раз я объясняла, как надо писать автобиографию? О себе и своей жизни нужно писать правду.

— А это и есть правда. Самая настоящая правда! — возмутилась я.

— Хватит, Трейси, — сказала она и начала зачитывать вслух отрывки, на этот раз не пытаясь понизить голос, как будто это была революционная прокламация: «Моя мама — кинозвезда. Она снимается в голливудских фильмах вместе с Джорджем Клуни, Томом Крузом и Брэддом Питом. Они все считают ее очень талантливой и хотят стать ее бойфрендами. В новом фильме Леонардо Ди Каприо будет исполнять роль ее младшего брата. На репетициях мама с ним очень подружилась, и он видел мою фотографию, которую она все время носит в сумочке. Он говорит, что я классно выгляжу, и хочет мне написать».

В этом месте, передразнивая меня, миссис Бэгли ядовито заговорила высоким голосом. Весь класс так и покатился со смеху. Некоторые от смеха чуть не описались. Миссис Бэгли ухмыльнулась и поджала губы.

— Ты действительно в это веришь, Трейси? — спросила она.

И я сказала:

— Я действительно верю в то, что вы глупая старая кошелка и можете сниматься в фильме про летучих мышей-вампиров.

На миг мне показалось, что она собирается подтвердить свои вампирские качества и вцепиться клыками мне в шею. Конечно, ей этого хотелось. Но она просто выставила меня из класса и велела стоять за дверью. Видите ли, устала от моей наглости! Я сказала, что меня от нее тошнит, и это хорошо, что ее зовут миссис В. Бэгли. Другие дети могут гадать, что означает буква "В", — Вера, Виолетта или Ванесса, — но я-то знаю, что ее имя — Вырвет, и оно очень подходит к ее фамилии, потому что она похожа на содержимое бумажного пакета, который дают в самолете, когда тебя тошнит.

В. Б. вернулась в класс, когда я высказала только половину того, что хотела, и дальше я разговаривала сама с собой, привалившись к стене и уставившись на свои туфли. Я сказала, что мне доставляет удовольствие прогуливать ее уроки, потому что она скучная-прескучная и ни за какие коврижки не хочет нормально учить детей. Она не хочет учить нас не только за коврижки, но и за нугу, сливочную помадку, лакрицу и рахат-лукум. И я убедила себя в том, что стоять в коридоре мне очень даже нравится.

В это время мимо прошел мистер Хатеруэй с маленьким хлюпиком из третьего класса, у которого текла кровь из носа.

— Сама с собой разговариваешь, детка? — спросил он.

— Нет, я говорю со своими туфлями, — злобно ответила я. Я думала, что он тоже на меня накинется, но он только кивнул, продолжая вытирать платком струйку крови из-под носа малыша.

— Я тоже люблю поговорить со своими ботинками, когда мне грустно, — сказал он. — Это друзья, которые всегда меня понимают. Я думаю, что для доверительной беседы лучше всего подходят ботинки фирмы «Хаш Паппиз».

Хлюпик хныкнул, и мистер Хатеруэй снова вытер ему нос.

— Пошли лучше, дружок, в медпункт.

Он слегка кивнул мне, и они ушли. До этой минуты я была убеждена, что новая школа ужасна на 100 процентов, а сейчас, может быть, на 1 процент она стала нормальней, потому что мне понравился мистер Хатеруэй. Если бы меня выгнали из шестого класса к малышне, он мог бы быть моим учителем. Но все равно школа была противной на 99 процентов, поэтому я решила из нее убраться.

Это оказалось проще простого. На перемене миссис В. Б. делала вид, будто не замечает меня. Ноздри ее раздувались так, словно от меня воняло. Поэтому я молча обменялась с ней любезностями, тоже наморщив нос, но меня проигнорировали.

После перемены был урок музыки с мисс Смит, поэтому за меня отвечала уже она. А я не собиралась торчать на музыке: мисс Смит тоже ко мне придирается, и только потому, что однажды я ударила барабанной палочкой по чьей-то голове вместо барабана. Поэтому я с беспечным видом проскользнула по коридору, как будто направлялась в туалет, и очень осторожно пересекла вестибюль, хотя миссис Лудовик была занята малышом и его носом. Там было так пусто, как после третьей мировой войны. Прошмыгнув в дверь, я оказалась во дворе. Главные ворота были закрыты, но для супер-Трэйси это не препятствие. Я вскарабкалась на стену и в одно мгновение перемахнула через нее. Свалившись с другой стороны, я оцарапала колени, и, хотя кровь быстро остановилась, они остались ужасно грязными. Наверное, в кровь мне попала куча микробов, и в любую минуту могла подняться температура, а изо рта пойти пена. Мне и вправду было не по себе, а еще очень хотелось есть. Зря я потратила все свои деньги на блокнот! Особенно жалко, что он такого же фиолетового цвета, как обертка от молочного шоколада «Кэдбери». Скоро у меня из-за этого слюнки потекут. Мне очень хотелось все бросить и побежать к Кэм, но часы только что пробили час. Время обеда. Только вот есть мне нечего. И нечего думать, чтобы возвратиться домой до чая, иначе Кэм что-то заподозрит.

Можно было бы показать ей мои ободранные коленки и сказать, что со мной случилось что-то очень ужасное и меня отправили домой, но Кэм подумает, что я опять ввязалась в драку. У меня и в прошлый раз были неприятности.

Несправедливо это! Не я первая начала. Во всем виновата Роксанна Грин. Это она, насмехаясь, что-то сказала друзьям по поводу моей футболки. Она выпендривалась в своей футболке с буквами DKNY, поводя плечами и так и сяк. Я начала ее передразнивать, и все засмеялись. Поэтому она завелась:

— А какая у тебя футболка, Трейси?

И не успела я ответить, как она сказала:

— Знаю, из магазина для бедных!

Все снова засмеялись, но на этот раз совсем противно — ну я и рассвирепела и обозвала ее разными словами. Вроде ничего особенного и не сказала. Но в ответ она обозвала меня безотцовщиной и еще добавила, что это слово как нельзя лучше мне подходит, потому что папы у меня действительно нет.

Поэтому мне и пришлось ее стукнуть, ведь так? И это было справедливо. Только Роксанна и ее девчачьи прихвостни так не думали и нажаловались миссис Вырвет Бэгли. А она, конечно, тоже решила, что это несправедливо, и наябедничала мистеру Донну, нашему директору, который вызвал в школу Кэм. Меня потащили в кабинет, и при этом я еще много чего довольно громко наговорила. Кэм обняла меня и прошипела прямо в ухо: «Остынь, Трейси».

Я старалась. Я попыталась остыть и представить себе, что плыву по прекрасному прохладному озеру с голубой водой. Но я кипела от возмущения, и вода в моем озере тоже закипела, и я сказала директору все, что я о нем думаю, а также о его прыщавых учителях и паршивых учениках. (Ознакомьтесь с моим словарным запасом, миссис В. Б.!)

Меня опять не исключили. Не повезло! Нужно было быть еще нахальнее, потому что я не хочу ходить в эту ужасную школу. И я сама себя исключила. И вот я здесь.

В потаенном месте. Можно даже сказать, «эксклюзивном». В моем собственном доме. Наконец-то дома! Ну конечно, сейчас здесь не очень уютно. Нужно как следует пройтись пылесосом, да не одним, а тремя, четырьмя или даже пятью. Хоть в доме и пусто, а уборка не помешает. Кругом валяются пустые банки из-под пива и коробки из «Макдоналдса». Пол завален всяким рекламным мусором — прямо у входной двери можно по щиколотку увязнуть в разных буклетах.

Я выбрала другой путь. Увидела, что дверь закрыта, все завалено, и с другой стороны очень аккуратно пролезла через разбитое окно, а потом прошла в маленький садик за домом, потому что очень хотелось писать. Давно уж брожу по улицам в поисках туалета!

В тот день, удрав из школы, я пошла гулять и вдруг увидела этот пустой дом в тупике, заросшем ежевикой, где так легко спрятаться. Тут я и решила перемахнуть через забор и осуществить задуманное. Только присела — вдруг откуда ни возьмись выскочил черный кот. От неожиданности я подпрыгнула и чуть не описала свои кроссовки! Когда все благополучно завершилось, я представила себе, что очутилась в джунглях, и попробовала поймать кота. В моих джунглях он был тигром. Только приготовилась превратиться в укротительницу — и на тебе! Кот высоко задрал хвост и удалился с гордым видом, промурлыкав: «Мур-муржалуйста, отстань!»

Пришлось бродить по джунглям и дому в полном одиночестве. Классный дом, хоть и без удобств: воду отключили, свет не горит, а батареи холодные, но в гостиной стоит шикарный диван с бархатной обивкой. Какой-то пьяница истоптал его грязными ботинками, но я попробовала поскрести грязь и поняла, что от нее можно легко избавиться. Принесу сюда подушку и одеяло и еще чего-нибудь вкусненького. Ух, у меня даже дух захватило! Только это в следующий раз. А сейчас пора отправляться к Кэм.

Дома у Кэм

Кэм взяла меня на воспитание. По моей инициативе. Когда я снова очутилась в детском доме, мне так захотелось найти приемную семью! Просто до жути! Об этом даже писали в газетах — так, напечатали небольшое сообщение о моих недостатках. Нахмуренная физиономия на школьной фотографии выглядела не очень привлекательно — неудивительно, что никто не отозвался. Затея с рекламой оказалась не самой удачной — особенно когда кто-то из ребят принес газету в школу и начал ее всем показывать. Я говорю о другой школе, которая была на порядок лучше. А об этой и говорить нечего — хуже не бывает!

Во всем виновата Кэм. Это она сказала, что нужно туда ходить. Видите ли, очень близко от дома. Знала ведь, что возненавижу школу с самого первого дня! Старое здание из красного кирпича, классы с коричневыми стенами, раздевалка с противным запахом, и почти все учителя пожилые… Говорят так, будто их обучали ораторскому искусству в каком-то старомодном заведении, — это оттуда у них мерзкий саркастический тон. Сейчас покажу:

«Очень умно с твоей стороны, Трейси, опрокинуть баночку с водой для мытья кисточки». (Случайно, а может, и нарочно прямо на фирменную футболку Роксанны!)

Или вот еще:

«Я просто поражена, что именно ты исписала всю доску неприличными словами, Трейси Бикер». (Замечательно злыми и неприличными словами!)

Или:

«Пожалуйста, Трейси Бикер, не могла бы ты говорить еще громче? Глухая старушка на другом конце улицы не совсем расслышала, что ты сказала». (Мне специально пришлось повысить голос. Как еще заставить ребят в группе к себе прислушаться?)

Ненавижу работать в группе! Все они сидят по маленьким группам — Роксанна и ее банда! Новоиспеченный Алан Ширер с сумасшедшими футбольными фанатами, Бэшер Диксон со свитой, плакса Лизи, придурок Дон, Ханна — «ума палата» и зубрила Эндрю — всех их распределили по группам. А тут еще и я.

Миссис В. Б. каждый раз сажает меня в новую группу. Иногда я сама себе группа. Подумаешь! Мне это даже нравится. Терпеть их всех не могу!

Кэм говорит, нужно постараться с кем-нибудь подружиться. Не желаю дружить с толпой неудачников! Вот я и ною все время и прошу Кэм забрать меня из этой противной школы и перевести в другую. Бесполезно! Правда, она даже ездила в Лондон и спрашивала, нельзя ли меня куда-нибудь перевести, но ей там ответили, что все остальные школы в нашем районе переполнены. И она им поверила и не стала больше суетиться. Если ты хочешь чего-нибудь добиться в этой жизни — надо бороться! Уж я-то знаю!

— Тебя поставили на лист ожидания, — говорит Кэм таким тоном, словно эта новость меня обрадует.

Вот еще! Полжизни жду, когда же наконец она начнется, моя настоящая жизнь! Когда Кэм пришла в наш детский дом, чтобы собрать материал для своей скучной статьи, я подумала, что удача вот-вот мне улыбнется. Тогда ей за работу заплатили всего-то сто фунтов, а обо мне в статье почти ничего и не было сказано. Я решила, что Кэм вполне может стать мне приемной матерью — ведь мы обе писательницы. Еще пришлось ее долго упрашивать! Но я умею добиваться того, чего захочу. А заполучить Кэм мне уж очень хотелось. Просто до жути! Поэтому, когда она сказала: «Ладно, Трейси, давай попробуем! Ты и я, хорошо?» — я ликовала.

Что может быть лучше? Я прямо была на седьмом небе — так хотелось выбраться из детского дома! Мочи не было ждать! Илень-Мигрень, социальный работник (ее давно ко мне прикрепили), нарочно тянула с оформлением документов. «Не вижу смысла торопить события, Трейси», — говорила она.

Ничего себе! Не видит смысла!

А если бы Кэм передумала?! Ведь ей пришлось ходить на все эти собеседования да еще на курсы. А ей это надо? Она не любит, когда командуют и указывают. Прямо как я! Было так страшно: вдруг Кэм решит, что уж слишком муторное это дело…

В конце концов мы все-таки провели выходные вместе. Было классно! Кэм хотела, чтобы все прошло тихо: прогулка в парке, вечер у видика и коробка с горячей пиццей, но я сказала, что в детском доме у меня все это уже было. Нельзя ли отпраздновать наш первый уикенд вместе как-то по-особенному?

Вы уже слышали о моем таланте убеждать — и Кэм сдалась и повела меня в «Мир приключений» в Чессингтоне. Вот было здорово! А еще купила большого плюшевого питона с глазами-бусинами и черным раздвоенным языком. Сначала Кэм долго распространялась по поводу того, что не хочет покупать мою любовь, но я заставила питона обвиться вокруг нее несколько раз, и он ей «сказал», что ему так хочется, чтобы мы его купили! Однажды питон проголодался и решил чего-нибудь пожевать — ну и съел пушистого плюшевого кролика и несколько игрушечных мышей в придачу, а владелец магазина страшно на него разозлился…

Питона Кэм мне все-таки купила, но при этом заявила, что сошла с ума, — теперь ей придется всю неделю сидеть на хлебе с сыром, так как входные билеты и обед из гамбургера с чипсами стоили целое состояние. Вот бы мне сразу и догадаться, что она жадина! Но в тот момент меня не волновали недостатки Кэм — очень уж хотелось, чтобы она взяла меня на воспитание. А может быть, это она не обратила внимания на мои недостатки?

Во всяком случае, сначала все было так, как будто мы обе нацепили розовые очки и только и делали, что глупо улыбались в нашем безоблачном и розовом, как лепестки цветов, мире. В воскресенье вечером, когда надо было возвращаться в детский дом, Кэм обняла меня почти так же крепко, как и я ее, и сказала, что готова вытерпеть любую волокиту, чтобы взять меня на воспитание.

И все у нее получилось. Вот на этом самом месте моего рассказа и надо было поставить точку. «И жили они долго и счастливо».

Только я не всегда чувствую себя счастливой. И в общем, по-моему, Кэм тоже не рада.

Сначала все было замечательно. Илень говорит, что у нас закончился так называемый медовый месяц. Теперь понимаете, почему я называю ее Мигрень? Вечно она так заумно выражается! И все-таки с ней в чем-то можно согласиться: правильно, Кэм и я были чуть-чуть похожи на молодоженов. Ходили всюду, взявшись за руки, и если мне чего-нибудь сильно хотелось, я всегда могла ее уговорить, но никогда не перегибала палку, потому что боялась, что она рассердится и отправит меня обратно. Но прошло время…

Не знаю — вдруг все переменилось. Раньше Кэм водила меня куда-нибудь, чтобы угостить вкусненьким, и все мне покупала. В основном фирменные вещи, которые мне были очень нужны, иначе на меня нападали бы всякие противные девицы вроде Роксанны. Кэм говорит, что она не может позволить себе такие траты — вот еще! Я точно знаю, что государство ей очень много за меня платит. И она еще смеет жадничать! А писательские гонорары?!

Кэм говорит, что мало зарабатывает. Совсем крохи. Сама виновата. Не то пишет! Тратит кучу времени на скучные статьи для больших журналов, в которых даже картинок нет! А ее книги и того хуже. В жутких мягких обложках — про бедных женщин и их проблемы. Кому охота читать такую ерунду, я вас спрашиваю?! Писала бы что-нибудь романтическое! Давно ей твержу, что можно быстро разбогатеть на книгах в красивых глянцевых обложках, которые все берут с собой в отпуск. Про красивых женщин с кучей шикарных нарядов и про сильных и преуспевающих мужчин. Ну и вот, потом с ними происходят разные приключения… В таких книгах много говорится о грубом и жестоком мире.

Кэм только смеется надо мной и говорит, что терпеть не может таких книг. Еще ей наплевать на успех. А вот мне нет! Я хочу, чтобы моей приемной мамой можно было похвастаться. А как похвастаешься? Ведь о ней никто не слышал! И нет в Кэм ничего особенного или сексуального. Она не пользуется косметикой, а волосы у нее такие короткие, что не требуют никакой укладки и просто торчат в разные стороны. И одевается она ужасно. Одни футболки да джинсы — и уж, конечно, не от дизайнера. И дом у нее выглядит неухоженным.

Я-то надеялась, что буду жить в большом доме с шикарной мебелью и разными прибамбасами, а не в такой убогой квартирке. У Кэм на полу даже нормального ковра нет! Обычные доски, покрытые лаком! И несколько ковриков, разбросанных тут и там… Конечно, если мне захочется покататься по полу, то пожалуйста — наш вполне сойдет для этой цели, только вот смотреть на него невозможно. А видели бы вы наш диван! Кожаный-то он кожаный, но обивка вся потрескалась, и Кэм приходится ее прятать под большим лоскутным пледом и старыми подушками, расшитыми крестиком. Подушки она сама вышивала. Она и меня пыталась научить вышивать крестиком. Неудивительно, что это так называется: чем дольше ты вышиваешь, тем злее становишься и тем больше тебе хочется поставить крест на этом занятии!

У меня есть своя комната, но по размеру она мало отличается от той, что была у меня в детском доме. Подумать только — чуть больше буфета!

А Кэм еще и вредная… Сначала говорила: делай с комнатой все, что захочешь. Ну, безусловно, у меня были кое-какие идеи. Мне хотелось огромную кровать, пуховое одеяло в шелковом пододеяльнике и собственный туалетный столик с подсветкой вокруг зеркала. Как у кинозвезды… Еще мягкий, как кошачий мех, белый и пушистый ковер, а также собственный компьютер, чтобы писать рассказы. Ну еще, конечно, музыкальный центр, домашний кинотеатр с видео… Свисающую с потолка трапецию, как в цирке, чтобы было на чем тренироваться… Еще чтобы из моей комнаты была дверь в отдельную ванную, где я могла бы целыми днями плескаться в белой пене.

Кэм повела себя так, будто я шучу. Когда до нее дошло, что мне совсем не до смеха, она сказала:

— Хватит, Трейс. Как все может поместиться в такой коробке?

Тут она права. Как можно было меня сюда поселить?! Я что, вещь какая-нибудь, которую можно передвигать с места на место? Почему нельзя жить в комнате Кэм? Там почти нет никакой мебели, кроме книг да маленькой кровати. Вот пусть Кэм со своими пожитками и переедет в мою!

Я изо всех сил пыталась ее убедить. Ныла и канючила, но Кэм была непреклонна. Так я и оказалась в этой каморке и еще должна благодарить судьбу за то, что мне разрешили самой выбрать краску для стен и купить новые шторы и пододеяльник для пухового одеяла. Я выбрала черный — он как нельзя лучше соответствует моему мрачному настроению.

Не думала, что Кэм воспримет это всерьез и клюнет на черный. Черные стены, черный потолок… Правда, это она предложила нарисовать блестящие серебряные звезды. Неплохая идея. Вообще-то я не очень люблю черный цвет. Я не боюсь! Ничего не боюсь, но мне нравится лежать в кровати, смотреть на потолок и видеть над головой сияющие звезды.

Кэм побегала по магазинам и нашла черные простыни с серебряными звездами и такие же шторы. Шить она совсем не умеет, поэтому края у штор кое-где задраны, а кое-где провисают, но я знаю, что Кэм старалась. Она называет мою черную комнату «пещерой летучей мыши». Купила мне несколько маленьких плюшевых летучих мышей, и теперь они свисают с потолка. Такие хорошенькие! А мой питон лежит на полу у двери и служит затычкой от сквозняка. На самом деле он может напасть на любого, кто задумает вторгнуться в мои владения.

Например, на Джейн и Лиз. Терпеть их не могу! Это подруги Кэм. Вечно приходят и суют нос в чужие дела. Сначала я считала их нормальными. Джейн — толстуха. Видели бы вы ее задницу! Лиз — маленькая и юркая. Джейн однажды водила меня в бассейн (в купальнике она смотрится не самым лучшим образом), но нам было весело вместе. Там была такая специальная труба — разгоняешься и с размаха плюхаешься в воду, а еще машина для искусственных волн. Джейн покатала меня на плечах и не надулась, когда я предложила ей побыть китом, даже плеснула в меня водой, как из фонтана.

Но вот однажды Джейн зашла, когда мы с Кэм не то чтобы ругались, но сильно спорили, и я выкрикивала всякие там слова. Еще как-то она зашла, когда я сидела и дулась в своей «пещере». Позже я слышала, как она говорила Кэм, что глупо терпеть все мои выходки. Да, она слышала, что я много пережила, но это не дает мне никакого права быть такой наглой.

Я долго думала, что Лиз нормальная. Сначала я волновалась — ведь она учительница, но оказалось, что Лиз совсем не такая, как миссис В. Б. Знает все неприличные анекдоты, любит посмешить… У нее есть собственные ролики, и однажды она дала мне на них покататься. Вот было классно! А как я здорово на них смотрелась! Носилась туда-сюда и ни разу не упала. Потом я стала приставать к Кэм и говорить, что давно пора купить мне такие же. Увидев, как я здорово катаюсь, Лиз вдруг задергалась и сказала, что Кэм сама денег не печатает.

Вот жалость!

Потом Лиз завела старую шарманку: мол, любовь и трата денег — это не одно и то же. Будто прямо на глазах превратилась в В. Б.!

Я все равно думала, что в Лиз что-то есть, но однажды она зашла поздно вечером, и из своей «пещеры» я услышала, как Кэм плачет после нашей очередной стычки — точно уж не помню из-за чего. Ну, на самом-то деле помню. Кажется, я взяла у нее из кошелька десятку — ведь не украла же! Во всяком случае, она моя приемная мама и должна на меня пахать, а не быть такой жадной и экономить на моих карманных деньгах. И чего реветь из-за какой-то несчастной бумажки в десять фунтов? Я могла бы взять двадцать! Нечего всюду оставлять кошельки, если потом переживаешь из-за того, что деньги пропадают. Старушка Кэм не от мира сего. В детском доме она бы не продержалась и десяти минут.

Так вот, когда Лиз пришла, я обвилась вокруг своей двери, как мой питон, чтобы подслушать, о чем это они разговаривают. Как я и предполагала, говорили обо мне. Лиз все спрашивала, что произошло на этот раз, и Кэм сначала держала язык за зубами, а потом раскололась: видите ли, маленькая озорная Трейси — воровка. Кэм припомнила и другие пропажи. Да, однажды я действительно взяла у нее на время ручку. Ну ладно, не одну, а несколько. Ну еще этот дурацкий медальон, который ей мама подарила. Не собиралась я его красть! Только хотела посмотреть, что там внутри.

Ведь знала, какая Кэм ябеда! А Лиз-то хороша! Все ей пела, что не надо копить переживания в себе — лучше как следует выплакаться. А потом села на своего любимого конька и поехала: будто я ворую, чтобы привлечь к себе внимание и завоевать любовь. Все учителя и социальные работники одинаковые, все дуют в одну дуду. Я своровала деньги, потому что они мне были нужны. И ручка мне тоже была нужна. Ну а медальон мне понадобился, потому что в него можно было вложить фотографию моей настоящей мамы.

У меня есть одна фотография, на которой она потрясающе выглядит: настоящая кинозвезда с улыбкой от уха до уха. Догадайтесь, кому это она улыбается? Малышке, которую держит на руках, а та вцепилась в ее роскошные белокурые волосы… Да это же я!

Вот бы у Кэм были длинные волосы! Мне бы так хотелось, чтобы и она классно выглядела. И тоже была необыкновенной, как кинозвезда. И больше улыбалась. А не сутулилась и не переживала бы из-за меня.

Когда у нас сидела Лиз, Кэм наплакалась вволю и сказала, что ничегошеньки у нее со мной не получается. Все не так, как она думала. Так я и знала! Ведь чувствовала, что она от меня откажется. Ну и ладно. Подумаешь! Буду я еще переживать! Лиз сказала, что это пройдет, просто я лезу вон из шкурки, пытаясь показать все, на что только способна.

— А я тебе говорю — это она проверяет, насколько хватит моих сил, выдержу я ее выходки или нет, — сказала Кэм.

— Не позволяй ей так себя доводить, — ответила Лиз. — Встряхнись, Кэм! Нельзя ставить свою жизнь в зависимость от Трейси! Никуда не ходишь! Даже свои курсы забросила!

— Не могу же я оставлять Трейси по вечерам! Я заикнулась было о приходящей няне, но девочка оскорбилась.

— Тогда почему по утрам ты не ходишь в бассейн? Ты ведь была в такой прекрасной форме! Почему вы с Трейси не ходите плавать до начала занятий? Джейн сказала, что ей в бассейне очень понравилось.

— Просто времени ни на что не хватает. Такая морока собирать ее к девяти в школу! О, господи! Вот еще что… Трейси никак не может там ужиться, мне постоянно звонит директор… Просто не знаю, что делать.

— А почему бы не поговорить с Трейси и не рассказать ей о своих переживаниях?

— Трейси на них наплевать. Ее интересуют только собственные чувства. Ей самой сейчас не очень легко, вот она на мне и отыгрывается.

— А ты не иди у нее на поводу. Попробуй хоть раз сказать «нет», поставь ее на место, — говорит ужасная Лиз.

— В этом-то все и дело — она не может найти своего места. У нее никогда не было дома.

С одной стороны, мне стало легче оттого, что она все выплеснула, а с другой, — не хочу, чтобы меня жалели. Не хочу думать, что меня взяли на воспитание из жалости. Гораздо приятнее считать, что все произошло по-другому: Кэм была одинока, а теперь у нее есть цель в жизни. И еще думать, что она от меня без ума. Кэм говорит, что меня любит, но она не может любить меня так, как настоящая мать. Она не хочет каждый день покупать мне угощения и давать кучу денег, а еще не разрешает оставаться дома, прогуливать эту ужасную школу.

Никогда туда не вернусь! Хоть каждый день буду прогуливать — мне это раз плюнуть! Я все правильно рассчитала и явилась домой точно в срок. Кэм сидела на нашем старом диване и писала в блокноте очередную печальную историю. Она вздрогнула, когда я ввалилась в дверь, но нашла в себе силы улыбнуться. И тут на меня что-то нашло, будто я по ней соскучилась, и все такое… Я подбежала к ней и плюхнулась рядом.

— Эй, Трейси, поосторожней! — сказала она и попыталась вернуться в прежнее положение. — Ты диван сломаешь. И меня тоже.

— Все равно половина пружин сломана.

— Послушай, я тебе никогда не обещала, что ты будешь жить во дворце.

— Скажи лучше — в убогом шалаше, — буркнула я и поднялась с дивана. Затем прошлась по комнате и попинала ногой старую рухлядь.

— Прекрати, Трейси! — резко сказала Кэм.

Ага! Решила не идти на поводу у Трейси! Это я ей не поддамся да пройдусь по ней ногами! Кэм заметила мои кривляния и испугалась.

— Не надо, Трейси! У меня был тяжелый день. Помнишь статью, которую я писала?

— Не приняли?

— Да нет. Просто у меня нет вдохновения. К тому же застряла на половине четвертой главы романа.

— А надо писать то, что будет продаваться! Что-нибудь захватывающее, где много действия. — И я притворилась, что показываю на ней прием карате. Даже не дотронулась до нее, но Кэм заморгала. — Что-нибудь поживей и посексуальней! — Я завиляла бедрами и захлопала ресницами.

— Как бы не так! — сказала Кэм.

— Подожди, вот стану писательницей и разбогатею.

Я посмотрела на отрывки, которые Кэм нацарапала в блокноте.

— Я могу написать гораздо больше. Сегодня столько страниц исписала — почти целую книгу.

— К уроку по английскому?

— Да нет… — О-о, осторожно, Трейси. — Так, кое-что личное. Пишу на перемене и во время обеда.

— А можно почитать?

— Нет!

Не желаю, чтобы она знала о фиолетовом блокноте. Я спрятала его в школьный рюкзак. Иначе начнет гадать, когда я его купила и откуда у меня деньги. Опять полезет в кошелек, а нам не нужны скандалы.

— Ладно, ладно. Личное так личное. Ну хоть одним глазком можно взглянуть?

— Ты становишься прямо как В. Б. Она заставила нас писать автобиографию. Противная и любопытная старая кошелка! Да еще попросила написать о семье!

Кэм напряглась и забыла о моих сочинениях на личную тему. Так и было задумано!

— Она сказала, что нужно писать о приемной матери…

— А ты?

— Я написала о своей маме. О том, что она голливудская актриса и так занята, что не может со мной встретиться. Ты же знаешь.

— Да, знаю.

— Только В. Б. мне не поверила, да еще поиздевалась надо мной!

— Это ужасно!

— Ты ведь мне веришь, Кэм? Веришь в то, что я рассказываю про свою маму? — Я очень внимательно наблюдала за ее реакцией.

— Ну… Я знаю, как много мама для тебя значит, Трейси.

— Ха! Ты думаешь, все это чушь? Очередной рассказ, который я придумала?

— Нет! Но если… если ты веришь, что это правда…

— Неправда! — вдруг закричала я. — Все неправда! Я все придумала. Глупо и по-детски. Никакая она не актриса — просто ей нет до меня дела.

— Ты этого не знаешь, Трейси. — Кэм попыталась меня обнять, но я вырвалась.

— Все я знаю. Уж сколько лет ее не видела! Все ждала, ждала и ждала ее в детском доме. С ума я, наверное, тогда сошла. А она и не собиралась за мной приходить. Если бы кто-то ее спросил, помнит ли она такую Трейси Бикер, она бы только рассеянно взглянула и сказала: «Погодите — Трейси? Знакомое имя. А кто это?» — Черта с два она переживает! Ну и мне на нее наплевать. Не хочу, чтобы она была моей мамой.

Я не собиралась все это говорить. Кэм уставилась на меня, а я на нее. В горле пересохло, а в глазах защипало, и я чуть не расплакалась, только, конечно, я ведь никогда не плачу!

Кэм смотрела на меня, а я почти не видела ее сквозь слезы. Протянула к ней руки и шагнула навстречу, как в тумане.

И вот тогда зазвонил телефон. Мы обе вздрогнули. Я заморгала. Кэм сказала:

— Пусть звонит!

А я не могу, чтобы он звонил, и сняла трубку.

Это была Илень-Мигрень. Со мной она разговаривать не захотела. Ей была нужна Кэм. Всегда так! Ее ко мне прикрепили! И звонила она из-за меня, но сначала ей нужно было поговорить с Кэм. Потом она и мне рассказала.

Никогда не догадаетесь! Моя мама звонила! Она хочет меня видеть!

Дома у Илень

Я никогда не была у Илень дома. Только в офисе. Она постаралась, чтобы там было уютно, как дома. На стене висят фотографии детдомовцев, и я среди них тоже есть. Она повесила тот снимок, на котором я скосила глаза и высунула язык. Еще у Илень есть огромный медведь, который взгромоздился на шкаф с картотекой и терроризирует маленького сиреневого кролика с поникшими ушами.

На столе у Илень стоит старая открытка-валентинка. Я, конечно, взяла ее и тайком прочитала: «Моему маленькому кролику от большого медведя». Фу! Там же стоит фотография в рамке тщедушного замухрышки в очках с толстыми стеклами. Должно быть, он и есть большой медведь. Еще на стенах офиса висят разные девизы в рамках. Например: «Чтобы здесь работать, необязательно быть сумасшедшим, но это может помочь!» и стишок о старухе, обожавшей фиолетовый цвет, и что-то там еще типа: «Прислушайся к голосу ребенка в своей душе». Плевать мне на какого-то там ребенка в ее душе. В этой жизни я ее ребенок, а от нее не так-то просто добиться чего-нибудь путного, даже если я буду кричать так, что у меня голова оторвется.

— Ну успокойся, Трейси, — сказала она.

— И не собираюсь! — вопила я. — Хочу встретиться с мамой! Я так долго ждала! Столько лет! Поэтому хочу увидеть ее прямо сейчас!

— Криком ты ничего не добьешься, Трейси, — сказала Илень. — Теперь ты знаешь, как много времени требуется на оформление документов.

— Плевать мне на это оформление! Почему мне нельзя встретиться с мамой прямо сейчас?

— Потому что нужно подготовиться к встрече.

— Подготовиться! Да я полжизни прождала! При всем желании нельзя лучше подготовиться, даже если очень постараться!

— В том-то и дело, Трейси. Мы не хотим, чтобы ты перевозбудилась.

— Так вы думали, что сначала скажете: «Мама хочет тебя видеть», а потом — что мне нельзя с ней встретиться, и это меня успокоит?!

— Я не говорила, что тебе нельзя с ней встретиться. Конечно, можно!

— Когда?

— Когда мы выберем подходящий день.

— Кто это «мы»?

— Ну, я и Кэм.

— Почему? Почему мы не можем сами встретиться — только я и мама?

Однажды мы уже встречались с мамой. Я помню. Как сейчас! Мы чудесно провели время, я и мама. Она потрясающе красивая, моя мама! Чудные белокурые вьющиеся волосы до плеч. Такая нарядная! На высоких каблуках… Великолепно смотрится! Во всяком случае, смотрелась, когда я в последний раз ее видела. Давно это было.

Я все прекрасно помню. Это было еще в детском доме. Тогда мама меня в первый раз навестила. Она подарила мне куклу и повела в «Макдоналдс». Чудный был денек! Еще нагнулась ко мне и поцеловала на прощание. Помню сладковатый запах пудры и то, как ее белокурые кудри щекотали мне щеку. Я так крепко обняла маму, что, когда она выпрямилась, я продолжала висеть у нее на шее, как обезьянка, и это ей не понравилась, потому что следы от моих грязных ботинок остались на ее нарядной юбке, и я испугалась, что она рассердится и больше не вернется.

Я сказала:

— Ты ведь придешь за мной в следующую субботу? И поведешь меня в «Макдоналдс»? Обещаешь?

Она пообещала, но не вернулась. Я ждала ее и в ту субботу, и в следующую, и потом. Так напрасно и ждала ее каждую субботу. Она не вернулась, потому что получила сногсшибательное предложение из Голливуда и сыграла в том потрясающем фильме, и…

И кого я обманываю? Что это из меня так и прет эта старая малышовская сказка? Возможно, она никогда и не была хорошей актрисой. И уж точно не снималась в голливудских фильмах. А не вернулась она, потому что ей было все равно. Оставила меня на несколько лет в приюте, и все.

Меня забрали в детский дом, потому что она плохо со мной обращалась. Все гуляла со своим бойфрендом, а меня бросала одну. А потом у нее появился жуткий тип, который, как только я начинала реветь, всякий раз отпускал мне затрещину. Я как-то прочитала свое досье. Кое-что из него я и сейчас помню, поэтому меня и мучают кошмары.

Почему же мне так хочется увидеть маму?

И не хочется вовсе!

Нет, хочется!

Даже после того, как она со мной обошлась?

Все равно она моя мама.

У меня есть Кэм.

Она не настоящая мама, а приемная, и вообще я ей надоела.

Нужно, наверное, обсудить это с Илень.

В тот день, когда я уже была готова к разговору, она приветливо мне улыбнулась:

— Ну, Трейси, рада тебе сообщить, что мы договорились о твоей встрече с мамой. — Илень прямо сияла от удовольствия и была похожа на веселого кролика с салатной грядки.

— А я не хочу сейчас ее видеть, — сказала я.

Нос Илень задвигался, как у кролика:

— Что ты сказала?

— Что слышали. Я не обязана с ней видеться, если не хочу. А я и не хочу!

— Трейси, ты смерти моей хочешь? — спросила она и резко выдохнула, блеснув крупными, как у кролика, зубами. Затем прищурилась и как будто задумалась, но я-то знала, что она медленно считает до десяти. Вечно она так со мной обращается! Досчитав до десяти, Илень фальшиво мне улыбнулась: — Понимаю, Трейси.

— Ничего вы не понимаете!

— Естественно, ты волнуешься. Конечно, эта встреча очень много для тебя значит. И ты не хочешь рисковать. Не хочешь, чтобы тебя снова подвели. Но я несколько раз говорила по телефону с твоей мамой. И кажется, она, как и ты, с нетерпением ждет этой встречи. Уверена, на этот раз она придет.

— Сказала, не хочу ее видеть! — заявила я, но на самом деле покривила душой.

Она попыталась мне подыграть:

— Ладно, Трейси, если не хочешь встречаться с мамой, я ей сейчас позвоню и все отменю. — И она начала набирать мамин номер.

— Эй, подождите! Не надо торопиться!

Илень захихикала:

— Вот ты и попалась!

— Не очень-то это профессионально с вашей стороны так меня дразнить, — высокомерно сказала я.

— Да ты не то что меня, ты любого профессионального святого доведешь, — сказала Илень и потрепала меня по голове. — Ну а как у тебя дела с Кэм?

— Нормально.

— Знаешь, она на сто один процент за то, чтобы ты встретилась с мамой, но ей немного не по себе.

— Ну, к этому приемная мать должна быть готова, ведь так? Удалиться в нужную минуту, поощрять контакты с биологическими родственниками… Я читала проспекты.

— Ты сама доброта, Трейси, — сказала Илень и вздохнула.

— Только не я, Илень. У меня вообще нет сердца, — ответила я.

Итак… Завтра я увижу маму! Может быть, поэтому я и не могу заснуть в три часа ночи? Пишу и думаю, как все пройдет? И вообще, придет ли еще мама?

О-о. В соседней комнате послышалось какое-то шевеление. Кэм заметила в моей комнате свет.

Пишу позже. Я думала, Кэм сердится, но она заварила нам по чашке чаю. Кэм села на один край кровати, а я на другой, и мы стали его потягивать. Вообще-то я не люблю противный травяной чай, но на этот раз Кэм принесла пакетик клубничного, вкус которого показался мне не таким уж отвратительным.

Хоть у меня и нет сердца, но я подумала, что она захочет поговорить по душам. Слава богу, Кэм стала рассказывать о том, как в детстве, когда она не могла уснуть, придумывала себе сказку.

— Я тоже умею сочинять леденящие душу страшилки про призраков.

Но Кэм сказала:

— Нет, маленький вампирчик, сказка на ночь должна успокаивать. — И стала рассказывать, как представляла себе, что ее ватное одеяло — большая белая птица, на которой можно было полетать в звездном свете. Птица уносила ее к озеру, и они парили в темноте, а затем устраивались на ночлег в огромном гнезде, устланном мхом…

— Вы спали прямо в слизи и птичьем помете, да?

— А вот и нет! Мох был мягкий и свежий, весь покрыт пухом. Белая птица раскидывала крылья, а я к ней прижималась. И было так тепло и уютно, и я слышала, как под снежно-белыми перьями бьется ее сердце.

— Ага. Поняла! Это убаюкивающий рассказ, — сказала я, но после того, как она поправила одеяло и взъерошила мне волосы. (Почему они все так делают? Я что, щенок какой-нибудь?)

Оставшись одна в темноте, я попробовала сочинить свою историю.

Только я была в черной пещере. Я Трейси Бикер, а не какая-нибудь рохля Кэм. Я сочинила историю про летучую мышь-вампира и про то, как мы вместе понеслись сквозь ночь. Залетели в окно миссис В. Б. и укусили ее в шею, а затем к Роксанне и ущипнули ее прямо за кончик носа. И как только обе завизжали, мы тут же вылетели вон.

Кажется, моя летучая мышь унесла меня в свою пещеру, и мы повисли там вниз головой вместе с другими мышами, только к тому времени я, наверное, уже заснула.

А сейчас проснулась. Еще рано. Я жду.

Интересно, придет она или нет?

И она пришла, пришла, пришла!!!

Кэм пошла со мной к Илень, но осталась ждать в коридоре, и Илень, к моему удивлению, тоже вышла из комнаты. И супервстреча века прошла без посторонних — только я и мама!

Я сидела в комнате Илень и все крутилась и вертелась в ее маленьком кресле на колесиках. И тут появилась эта женщина, которая приблизилась ко мне и заморгала от удивления.

Маленькая крашеная блондинка с ярко-красными губами, в очень короткой юбке и на высоких каблуках.

Красивая женщина, стильно и сексуально одетая, с очаровательным лицом и длинными светлыми волосами.

Моя мама.

Я ее сразу узнала. А она меня нет и все продолжала моргать, как будто попала себе прямо в глаз щеточкой от туши для ресниц.

— Трейси? — спросила она и оглянулась по сторонам, как будто в комнате было полно детей.

— Привет, — глупо пропищала я.

— Ты не моя Трейси, — сказала мама, покачивая головой, — ты слишком большая.

Для своего возраста я довольно худая и маленькая, поэтому я не поняла, что мама имеет в виду.

— Моя Трейси — малышка. Смешная маленькая девочка с торчащими косичками, которая устраивала трам-тарарам, когда их надо было заплетать. — И она пристально уставилась на меня. — Неужели это была ты?

Я схватила прядь своих волос и изобразила, что заплетаю косичку.

— Когда ты была совсем маленькая, у тебя был отвратительный характер. Это ты? Правда? Моя Трейси?

— Мама!

— Ну и ну!

Наступила пауза. Мама уже приготовилась распахнуть объятия, но вдруг передумала и притворилась, что просто решила потянуться.

— Ну, — снова сказала она, — и как ты жила все это время, дорогуша? Скучала без меня, а?

Я мысленно прокрутила все прожитые годы на огромной скорости. Я вспоминала. Хотела ей рассказать, как все было на самом деле. Но никак не могла собраться с мыслями. Ведь мне палец в рот не клади, кого хочешь заговорю. Спросите любого! А тут сидела и только кивала.

Мама была разочарована такой реакцией.

— Я чуть с ума не сошла — все о тебе думала, — сказала она. — Строила разные планы, как тебя забрать, но все как-то не получалось. То одно мешало, то другое…

— Съемки? — прошептала я.

— Гм.

— В Голливуде?

— Не совсем так.

— Ну ты ведь актриса, правда, мама?

— Да, милая. Еще я часто работаю моделью. Участвую в разных показах. Ну да ладно. Я всегда мечтала, чтобы мы снова стали жить вместе. Но мне хотелось, чтобы все устроилось наилучшим образом, понимаешь?

Нет, я не поняла, но промолчала.

— Еще я вечно связывалась не с теми мужчинами, — призналась мама, присев на край стола Илень и роясь в сумочке.

— Помню, — осторожно вставила я, — был у тебя один такой. Терпеть его не могла!

— Да, как я сказала, их было несколько. А мой последний? Настоящая свинья! — Она тряхнула головой, зажгла сигарету и глубоко затянулась.

Илень никому не разрешала курить в своей комнате. Да и во всем здании курить было запрещено. Если кто-нибудь из персонала или клиентов хотел пару раз затянуться, нужно было выйти на улицу и курить у служебного входа. Я была уверена, что сию же секунду загудит сирена.

— Мама, — сказала я и показала головой на плакатик с перечеркнутой сигаретой.

Она лишь презрительно фыркнула и вновь затянулась.

— Я отдала ему свое сердце, — сказала она, ударив себя в грудь и роняя пепел на свитер. — А ты знаешь, что он сделал? — И она наклонилась ко мне: — Он его растоптал! — Мама скрипнула своим высоким каблуком так, будто сама принимала в этом участие.

— Мужчины… — сочувственно сказала я тоном, каким, бывало, произносили это слово Кэм, Джейн и Лиз.

Мама взглянула на меня и вдруг расхохоталась. Я почувствовала себя полной идиоткой и снова завертелась на стуле Илень.

— Эй, хватит вертеться! У меня от тебя голова кружится! Иди сюда! Неужели ты не хочешь поцеловать маму после стольких лет разлуки?

— Конечно, хочу, — робко сказала я, хотя целоваться, в общем, не очень люблю.

Мама наклонилась ко мне, и я чмокнула ее в напудренную щеку и вдруг, почувствовав родной запах, крепко обняла ее.

— Эй, осторожней, милочка! У меня же в руках сигарета! Ни к чему такие проявления чувств. Прямо как маленькая актриса. — И она вытерла мне лицо. — Подумать только! Настоящие слезы!

— И вовсе нет! — шмыгнула я носом. — Я никогда не плачу. Это сенная лихорадка.

— А где здесь сено? — спросила мама и оглядела офис. На ее сигарете снова вырос столбик пепла, и она стряхнула его в кроличью кружку Илень. Надеюсь, Илень в нее заглянет, прежде чем захочет налить туда кофе.

— У меня на многое аллергия, — сказала я, вытирая нос.

— Эй, у тебя хоть есть бумажная салфетка? — недовольно спросила мама. — Надеюсь, на меня-то у тебя нет аллергии?

— Может быть, на твои духи, хотя они так чудесно пахнут!

— Ax, — сказала мама, вытирая мне лицо бумажной салфеткой, — это «Пуазон». Мой свинтус подарил мне их перед тем, как сбежать. Подумать только! Ушел к этой глупой девчонке чуть постарше тебя!

— Типичный мужской поступок, — сказала я.

Мама снова захихикала:

— Откуда это ты таких слов понабралась?

— Кэм так часто говорит, — не подумав, сказала я.

— Кто это Кэм? — спросила мама.

Я почувствовала, как в животе у меня екнуло:

— Моя… приемная мама.

Мама выпрямилась и бросила салфетку в корзину для мусора. Промахнулась, но не стала поднимать ее с пола.

— А! — сказала мама и так сжала сигарету, что из той вывалились все горящие внутренности, затем хотела бросить и ее в корзину и опять промахнулась. — А, это та, которой ты понравилась? Социальный работник… — Мама слегка понизила голос: — Как там ее зовут?

— Илень-Мигрень.

Мама перестала хмуриться и снова захихикала:

— И впрямь похожа! И все-таки следи за своим языком, Трейси.

Я высунула язык, скосила глаза и сделала вид, что слежу за ним. Мама вздохнула и покачала головой:

— Нахаленок! Так вот, она мне позвонила и сказала, что эта женщина свалилась как снег на голову и забрала тебя из детского дома. Да?

Я кивнула.

Мама зажгла еще одну сигарету и снова рассердилась:

— Почему ты на это согласилась? Ты ведь не хотела жить с той женщиной, правда?

Я не знала, как мне на это реагировать, и только слегка пожала плечами.

— Она мне кажется подозрительной. Одинокая. Лишних денег нет. Судя по твоим вещам, малообеспеченная. Где она покупает тебе одежду? На барахолке?

— Угадала!

— Не может быть! Уж могли бы быть и поразборчивее с приемными родителями! Неужели нельзя было найти кого-нибудь получше? Во всяком случае, теперь тебе не нужна приемная мать. Ты ведь не сирота! У тебя есть мама. Это я.

Я заморгала.

Она снова вздохнула и затянулась.

— Я хотела, чтобы ты жила в приличном месте, где тебе обеспечен достойный уход.

— Я не хочу туда возвращаться! — вырвалось у меня.

Мама прищурилась:

— Что они там с тобой делали?

— Там было ужасно! За малейшую провинность меня запирали одну в комнате и без конца ко мне придирались! Да еще во всем обвиняли! И там была одна здоровенная девчонка, Жюстина, которая меня все время била. Ну, конечно, и я в долгу не оставалась. А еще мы играли в слабо , и я гораздо лучше придумывала разные испытания. Однажды перед детским домом я пробежала по саду голышом, а Жюстина съела только одного червяка, а я съела целых двух — таких скользких и противных!

— Ну ты и хулиганка! В этих детских домах такое дурное влияние! Не волнуйся, ты туда не вернешься.

— Значит… я буду жить с Кэм?

Мама склонила голову набок:

— А разве ты не хочешь жить со мной?

Я молча уставилась на маму и долго смотрела на нее во все глаза. Мне хотелось перемотать ее, как пленку, чтобы вновь услышать эти слова. Мне не верилось. Она что, шутит?

— Правда? С тобой, мама?

— Я же сказала!

— А долго? Целую неделю? — спросила я.

— Почему неделю? А что, если всегда?

— Ух!

У нее во рту была сигарета, поэтому я не решилась прыгнуть ей на шею. Вместо этого я запрыгала на стуле Илень и снова изо всех сил его раскрутила.

— Не делай этого. У меня сейчас голова отвалится, — сказала мама.

Я резко остановилась.

— Пора нам жить вместе, моя хорошая, — мягко сказала мама. — Я так скучала по своей маленькой девочке! Давай попробуем — только ты и я?

Мне показалось, что она взяла меня за руку и мы вместе стали подниматься по золотой лестнице прямо в небо. И вдруг я споткнулась о ступеньку, потому что кое о чем вспомнила.

— А как же Кэм?

— При чем тут Кэм? — спросила мама. Она еще раз затянулась и потушила сигарету прямо в кружке с кроликами. Я представила себе, как задрожали их пушистые хвостики.

— Подумаешь — Кэм! Она чужой нам человек. Ах, Трейси, как чудесно мы заживем! Сначала куплю тебе что-нибудь новенькое — в общем, немного приодену.

— Я готова, мама. Ты на этот счет не волнуйся! Купим одежду от дизайнера?

— Только все самое лучшее для моей девочки! И никаких вещей из дешевых магазинов! Ты же не хочешь выглядеть так, как другие дети? Нужно, чтобы ты была особенной!

— Уж ты не сомневайся, все будет как надо! — И я еще раз крутанула кресло. — Купим настоящие фирменные вещи, не подделки, да?

— За кого ты меня принимаешь? — возмутилась мама и встала руки в боки.

— За мою маму, — ответила я.

Итак… Вот я и подошла к счастливому концу своей сказки, а еще и полблокнота не исписала!

Буду жить с родной мамой! Буду! Обязательно буду! Как только улажу все формальности с Илень.

— Я все устрою, — сказала мама.

Да, а как быть с Кэм?

Кэм…

Дома у Александра

Я возмущена поведением Кэм! Мне потребовалось столько сил, чтобы обо всем ей рассказать! Я ужасно переживала! Чуть не плакала! Мне казалось, что и ей будет нелегко. А вы знаете, похоже, ей все равно! Она не вздыхала, не плакала и не прижимала меня к себе. Просто сидела и кусала ногти, хотя меня всегда за это ругает. И молчала. Ни слова не проронила! Ничего не сказала типа: «Не уходи от меня, моя милая Трейси, ты для меня так много значишь. Я не смогу без тебя жить». Ничего подобного!

Поэтому я рассердилась и сказала, что моя мама считает, что у меня потрепанный вид, и собирается меня приодеть и накупить кучу модной одежды. Я думала, хоть это ее заденет. Думала, она скажет: «Ах, Трейси, мне так плохо! Я никогда не покупала тебе нормальной одежды. Но знаешь, если ты пообещаешь остаться, мы пойдем с тобой по магазинам, и я буду размахивать своей кредитной картой, как волшебной палочкой. Носи что хочешь! Деньги — не проблема! Только останься со мной!» Но ничего подобного я не услышала. Кэм продолжала молчать.

Ну я и рассвирепела, потому что ей явно было все равно, и начала трещать без умолку про все, что мне купит мама: компьютер, ролики, новый велосипед, поездку в Диснейленд, но Кэм даже не шевельнулась. Даже не попыталась предложить свои условия! Просто ей было наплевать. Она все сидела, грызла и грызла ногти, как будто ей стало смертельно скучно и она никак не могла дождаться, когда же я наконец заткнусь. Ну уж тогда я вконец рассвирепела, и мне захотелось влезть в свои «мартенсы» и пройтись в них по ней. Я продолжала заливать про маму: и какая она красивая, и как великолепно одета, и как мы нежно обнимались — как будто и не расставались вовсе!

А она так и не сказала ни слова. Только чуть ли не до мяса сгрызла ногти.

— Скажи хоть что-нибудь!

Она продолжала неподвижно сидеть, а потом вынула руку изо рта и пробормотала:

— Я не знаю, что сказать.

Писательница называется!

— Я думала, что хоть со словами у тебя все в порядке!

— Просто они застряли в горле, — пробормотала она так, будто я выдавила суперклей прямо на ее миндалины.

Я подошла к ней вплотную. Она вся скукожилась, как будто я действительно по ней попрыгала. В груди у меня вдруг что-то кольнуло. Вдруг показалось, что мама я, а она моя маленькая девочка.

— Ты ведь расстроилась, правда, Кэм? — тихо спросила я.

Она что-то пробормотала в ответ и снова стала грызть ногти. Я потянулась к ней и взяла ее за покусанную руку.

— Тебе плохо, потому что вернулась моя мама? — спросила я с надеждой в голосе.

Какое-то время Кэм ничего не отвечала. Потом как-то странно мне улыбнулась (прямо во весь рот).

— Я рада за тебя, Трейси, — тихо сказала она.

Я резко отпустила ее руку, будто меня обожгло, и выбежала вон из комнаты.

Подумать только! Рада! Еще смеет так улыбаться! Наверное, ждет не дождется, когда наконец от меня избавится. Совсем меня не любит! Ну, и мне все равно! И не нужна она мне вовсе! У меня теперь есть мама!

Буду с ней жить и не подумаю переживать, даже если больше никогда не увижу Кэм. Просто не буду ее замечать. Замру на какое-то время, пока не начну жить с мамой. А в школу ни за что не пойду.

У меня в школе одни неприятности. Я начала там играть в слабо. Совершенно случайно! Роксанна продолжала обзывать меня на букву "б", потому что знала, как меня это задевает, и по правилам игры я попросила произнести это слово в присутствии В. Б. Я рассчитывала, что Роксанна испугается. Но, сверкнув глазами, она согласилась. Затем подошла прямо к миссис В. Б. и сказала:

— Трейси Бикер велела мне сказать это слово, миссис Бэгли, — и произнесла его вслух, а потом спросила, прямо как маленькая мисс Невинность: — Оно что, грубое?

Догадайтесь, кто попал в переплет?

— Выиграла! — сказала Роксанна.

Я высунула язык и стала изо всех сил грубо крутить им перед ее носом.

— Слабо так же высунуть язык перед миссис Бэгли? — сказала Роксанна.

Я и высунула. Ну что, догадались, кому опять попало?

— А теперь моя очередь, — сказала я, подбегая к Роксанне во время перемены. Я бросила взгляд в сторону раздевалки — и тут меня осенило: — Слабо забежать в мальчишечий туалет?

Ну, она и забежала, только сказала, что это я ее туда толкнула. Естественно, что из-за этого у меня прибавилось неприятностей.

Теперь ее очередь придумывать мне испытание. Она подождала до обеда. А нам давали спагетти по-болонски. В школе я их терпеть не могу! Повар делает их ярко-красными, похожими на извивающихся червяков! В сердцах я оттолкнула от себя тарелку.

— Разве ты не любишь спагетти, Трейси? — спросила Роксанна, и глаза ее сверкнули нехорошим блеском. — Ладно, слабо вывалить их себе на голову?

Ну, я и выполнила ее приказ, а когда ее банда захохотала, я вывалила спагетти Роксанны ей на голову.

Естественно, все закончилось как нельзя хуже для меня. Мало того что меня с позором отвели к директору, но еще и велели стоять целый день около его кабинета. Мимо прошел мистер Хатеруэй и покачал головой.

— Новый бант? — спросил он, вытаскивая спагетти у меня из волос. — Похоже, сегодня ты побила все рекорды, Трейси. И что бедной миссис Бэгли с тобой делать?

Я была уверена, что она придумает какую-нибудь самую что ни на есть жестокую пытку.

Не знаю, с какой стати я должна подчиняться этой противной и злобной кошелке! Даже на перекличку не пойду! Какое мне дело до того, что они позвонят Кэм и нажалуются? Долго я в этой школе не задержусь. Мама отправит меня в новую школу, где я буду самой популярной, — ведь моя одежда будет обязательно новой и от дизайнера. И все будут меня бояться и из кожи вон лезть, чтобы со мной подружиться. Даже все учителя будут думать, что я самая лучшая, и я стану первой ученицей не только в классе, но и во всей школе!

Погодите! Скоро сами увидите!

Ну вот, когда Кэм отвела меня сегодня в школу, я помахала ей рукой и сначала побежала на площадку для игр, а потом понеслась дальше. Затем вернулась на площадку и обежала вокруг ребят, потом побежала в сторону дороги и опять вернулась обратно, а потом опять выскочила на дорогу и как припустила! Все бежала и бежала, как будто за мной гнались с сачком, крючком и щипцами. Не понимаю, отчего это я побежала как сумасшедшая? И тут меня осенило: я же бегу к своему дому!

Завернула за угол — и тут прямо надо мной просвистел футбольный мяч и чуть не сшиб мне голову с плеч. Не знают, с кем связались! Ведь это Трейси — суперзвезда, девочка-вратарь с потрясающей реакцией! Я подскочила, быстро схватила мяч и прижала его к груди. Готово!

— Ура! — завопила я и сама себя поздравила.

И тут выскочил амбал с круглой, как мяч, головой. Его очень короткая стрижка напоминала колючки, а на лбу будто было написано: «Чем возиться со стрижкой, лучше побриться наголо».

— А ну отдай мяч! — велел он.

— А ты видел, как я его поймала? — сказала я и запрыгала. — Какой был момент!

— Тебе просто повезло, — сказал Футболист, выбил у меня мяч и стал за ним бегать.

— Просто я ловкая! — возмутилась я. — Давай стукни по мячу и увидишь, как я его опять поймаю!

— С девчонками не играю!

— Девчонки классно играют! Например я!

— А вот и нет. Давай вали отсюда, малявка!

И вдруг я пошла в атаку. Амбал замер от удивления, ожидая какого-нибудь подвоха, и совсем забыл про мяч. Я легонько ударила по мячу и выбила его из-под ног Футболиста.

— Вот это удар! — завопила я, продолжая вести мяч. — Великая Трейси Бикер и ее незабываемая игра! Мяч переходит к ней, вот это девчонка! Ой!

Футболист не стал со мной церемониться. И как наподдал по мячу, а я как грохнусь! Прямо на спину.

Я упала и застонала. Футболист прекратил игру, а мяч снова пронесся прямо у меня над головой.

— Ты как, малявка? — спросил он.

— Нормально, вот только решила немного на тротуаре полежать, — пробормотала я.

— Я не собирался тебя толкать. Не думал, что ты такая маленькая.

— С чего это ты взял, что я маленькая? — возмутилась я.

— Давай вставай! — Он нагнулся, протянул мне свою большую розовую ладонь, и через секунду я уже была на ногах. — Ну, ты как? Имей в виду — сама во всем виновата. Нечего было хватать мой мяч.

— Я не хватала, я удар оттачивала. А у тебя защита хромает. Смотри!

Я снова приготовилась ударить по мячу, но на этот раз он был умнее и не дал мне даже приблизиться к нему.

— Хватит, малявка! — смеясь, сказал он и убежал с мячом за угол.

— Эй, не уходи! Эй, Футболист, вернись! Поиграй со мной, а? Ведь больше не с кем! Ну давай! А, Футболист?

Но он ушел.

— Ну и ладно. Подумаешь. Все равно играть не умеешь! — завопила я и свернула к дому.

Решила, что дом обязательно станет моим. Пока не начну жить с мамой и у меня не будет настоящего дома.

С подушкой и одеялом у меня ничего не вышло. И с едой тоже. Я пошарила по карманам: не осталось ли в них чего? Под руку попался только прилипший к салфетке кусок жвачки. По крайней мере, когда-то он был жвачкой. Хоть вид у него был не очень аппетитный, все-таки лучше, чем совсем ничего! Денег у меня тоже не было. Похоже, придется играть «в худосочную модель», которой суждено умереть с голоду в собственном доме. Не очень-то весело.

И вдруг случилось нечто странное. За домом тянулась неухоженная дорожка. На ней я нашла старую коробку из-под жареного цыпленка — а вдруг хоть там что-то осталось? Не везет так не везет — кто-то вылизал ее дочиста. Я влезла через боковое окно, осмотрела кухню и прошла в гостиную. Звук моих шагов гулко отскакивал от дощатого пола. Старые шторы были задернуты, и в комнате было темно. Но посредине все так же стоял красный бархатный диван. На одном его конце была черная бархатная подушка, а голубое одеяло аккуратно прикрывало самые грязные пятна.

Я уставилась на подушку и одеяло так, будто сама, как фокусник, только что произвела их из воздуха. Как в старой сказке. Долго и пристально разглядывала я их, чтобы понять, откуда же они взялись. Может, мои руки отделились от тела и действовали сами по себе? Мне понравилась эта мысль, хотя что-то в ней было таинственное и зловещее. А что, если руки притаились где-нибудь в углу и по моей команде готовы взмахнуть пальцами-крыльями?

— Ладно, подушка и одеяло материализовались, а где еда? — сказала я и уже приготовилась щелкнуть пальцами.

И вдруг я замерла, так и не успев как следует щелкнуть и только впившись ногтем в большой палец. У окна лежала перевернутая картонная коробка, накрытая клетчатым кухонным полотенцем. На ней стояла одноразовая тарелка с целым пакетиком «блошек». Конфеты были аккуратно разложены по цвету: коричневые, зеленые, голубые, сиреневые, розовые, красные и оранжевые. Сердцевина была желтой, поэтому вся конструкция напоминала цветок. Я так и задрожала от затылка до копчика. Больше всего на свете люблю «блошек»! А тут их целая тарелка и будто специально для меня!

— Вот так чудо! — прошептала я и обошла вокруг картонного столика.

Протянула руку, взяла красную конфетку и лизнула. Настоящая! Покатав ее во рту, я торопливо схватила еще пригоршню. А вдруг исчезнут? Потом подошла к пыльным шторам, раздвинула их и решила посмотреть, откуда это вдруг все взялось. Заглянула за одну — и вскрикнула от неожиданности. В ответ тоже кто-то вскрикнул. На подоконнике сидел мальчик, подняв колени прямо к острому подбородку. Открыв рот от удивления, он все время моргал и крепко прижимал к себе книгу.

— Ты что здесь делаешь? — закричала я. — Хочешь меня напугать?

Он еще крепче прижал к себе книгу, как будто ее хотели отнять, потом изо всех сил зажмурился, и его лицо исказилось от страха.

— Ты сама меня напугала, — прошептал он.

— Что ты делаешь в моем доме? — строго спросила я.

Он чуть выпрямился и робко сказал:

— Это мой дом.

— Ты здесь не живешь!

— Нет, живу. Во всяком случае, днем живу. Я превратил это нежилое помещение в свой дом. Принес подушку, одеяло и еду.

— Что ты сделал? Ах да! Принес конфеты.

Он посмотрел на тарелку и сказал:

— Ты испортила мне композицию.

— Только малыши любят играть с едой. — Так говорили, когда я жила в детском доме и любила всем показывать, как зеленый горошек штурмует холм из пюре.

— А ты и вправду подумала, что здесь не обошлось без колдовства? — спросил он.

— Вовсе нет, — твердо ответила я.

— Я услышал шаги и решил, что ты большая и очень страшная, — сказал он, выпрямившись и спустив ноги. — Вот я и спрятался.

— А я и на самом деле большая и страшная, гораздо больше тебя, хлюпик.

— Все больше меня, — покорно согласился он.

— Сколько тебе лет — девять или десять?

— Почти двенадцать.

Я так и уставилась на него:

— Вот уж никогда бы не подумала!

— Знаю.

— Так что ты здесь делаешь? — снова спросила я, угощаясь «блошками» и протягивая ему тарелку из вежливости, — ведь это он их принес.

Мальчик меня любезно поблагодарил, взял одну голубую конфетку, надкусил ее, как печенье, и ничего не ответил.

— Ты что, прогуливаешь? — спросила я опять.

Помолчав еще немного, он кивнул.

— Ты ведь никому не скажешь, правда? — спросил он и проглотил конфетку.

— Я не ябеда, — сказала я и оглядела его с ног до головы.

Надо же, это он-то прогуливает!

— Ты похож на любимчика всех учителей и еще на зубрилу, — продолжала я, показывая пальцем на его толстую книгу и пытаясь разобрать ее название: «Алек-сандр… Ве-ли-кий». Как это — великий?

— Его так называли.

— Как Трейси Великая? Хорошо звучит? Трейси — это я.

— А я Александр, — сказал он.

— Александр — от горшка два вершка. Ну, наверное, ты жутко умный? Зачем тебе прогуливать? Ты ведь первый по всем предметам, так?

Он кивнул.

— По всем, кроме физкультуры. На физкультуре я самый последний. Когда у нас физкультура, я всегда прогуливаю.

— С ума сошел! На физкультуре так весело, особенно когда мы играем в футбол.

Действительно, на футболе я Трейси Великая, которая прославилась не только тем, как великолепно играет, но и нарушает правила. Старуха В. Б. прямо красными пятнами исходит, когда свистит в свой свисток.

Александр все скулил, что они еще хуже.

— Кто это «они»?

— Другие мальчишки. Они меня дразнят.

— Потому что ты Александр — от горшка два вершка, — захихикала я.

Александр сжался, как от удара. Вдруг мне стало неловко, и я села на подоконник рядом с ним.

— Значит, прогуливаешь?

— Угу

— А матери твоей они жаловались?

— Конечно.

— И что она сказала?

— Мама у меня неразговорчивая. Зато папа…

Александр произнес слово «папа» так, будто хотел сказать «ротвейлер».

— А он что?

Я почувствовала, как Александр задрожал.

— Он сказал… сказал, что отправит меня в школу-интернат, если я не буду над собой работать, и после того нашего разговора мне уже нельзя было прогуливать. Еще он сказал, что меня в новой школе так зашпыняют, что мало не покажется.

— Тебя послушать, твой папа — сама доброта. — И я погладила Александра по костлявому плечу.

— Он говорит, что нужно уметь постоять за себя.

Я фыркнула и вдруг легонько его толкнула. Он вскрикнул от неожиданности и чуть не упал с подоконника. Пришлось подхватить его.

— Ты и сидеть-то как следует не умеешь! — сказала я и покачала головой.

— Знаю, — скорбно сказал Александр.

— А ты попробуй дать сдачи!

— Не могу. Не знаю, как это делается.

— А я тебя научу.

Ему повезло. Ведь я самый лучший боец на свете! Особое восхищение вызывает мой первый удар исподтишка. Я не полагаюсь на одни кулаки. Еще я классно дерусь ногами. Но если довести меня как следует, я пускаю в ход зубы.

Я стащила Александра с подоконника и попыталась заставить его принять стойку — ничего не получилось. Его руки беспомощно повисли вдоль туловища.

— Не умею я драться и не могу ударить девочку.

— А ты и не сможешь, дружище, — сказала я, встала в боксерскую стойку и легонько его стукнула. Потом еще. Он только стоял и глупо моргал. — Ну же, дай мне сдачи!

Александр начал слабо сопротивляться. Как будто кулаки его были сделаны из ваты.

— Бей сильнее!

Он еще раз попробовал. Я отпрыгнула в сторону, и он промазал, потом споткнулся и чуть не упал.

— Теперь понимаю, что ты имел в виду, — сказала я, и до меня наконец дошло, что тут действительно безнадежный случай.

— Ничего у меня не получится, — сказал Александр и сник.

— Ты только драться не умеешь, — ответила я, потом задумалась и посмотрела на его маленькие ноги в начищенных до блеска, зашнурованных ботинках фирмы «Кларкс».

Александр совсем не был похож на драчуна. Кусаться он тоже не умел. Единственное, на что он был способен, — это перебирать своими мелкими зубами, как хомяк. О настоящем вампирском укусе не могло быть и речи. Нужно выработать другую тактику. Я попыталась вспомнить, что я делала в те редкие моменты, когда готовилась к драке с Громилой-Гориллой, которому ничего не стоило меня просто растоптать. Да ничего! Отвечала ему грубостью на грубость и удирала.

— Вот смотри, — сказала я Александру и высунула язык.

Язык у меня розовый и очень длинный. Я умею крутить им во все стороны и могу дотянуться им почти до ушей. Александр нервно отшатнулся. С гордым видом я убрала язык на место:

— Острее любого ножа!

Александр покорно кивнул. Не знаю, понял ли он меня.

— Нужно сказать твоим мальчишкам что-то ужасно гадкое!

— Ну конечно, — сказал Александр, и я услышала в его голосе саркастические нотки, — тогда они меня еще сильнее отлупят!

Возможно, в чем-то он был прав.

— А почему бы тебе их не рассмешить? Ну, например, когда вы будете вместе мыться в душе?

— Они и так надо мной смеются.

— Нужно рассмешить их еще больше. — Я попыталась представить себя в подобной ситуации и захихикала. — Знаю, — прыснула я. — Скажи им, что, хоть у них выросли большие огурцы, тебя вполне устраивает твой маленький маринованный огурчик.

Александр снова заморгал:

— Я не смогу.

— Нет, сможешь!

— Смелости не хватит.

— Еще как хватит! Я тебе приказываю, если хочешь стать моим другом.

Александр задумался:

— А мы что, друзья?

Подумать только… Какая наглость!

— Что, может быть, ты не хочешь? — строго поинтересовалась я.

Александр кивнул. И правильно сделал.

— Ладно. Теперь мы друзья. Ну как, встретимся завтра?

На том же месте и в тот же час. Пусть уж лучше придет и снова принесет что-нибудь вкусненькое.

Дома у Футболиста

Улизнуть на следующий день оказалось не так-то просто. Кэм кипятилась по поводу школы и моих прогулов. И не то чтобы я сама ей что-то рассказывала! Не из болтливых! Просто ей позвонил директор и сказал, что маленькая Трейси демонстративно удалилась. Вот Кэм и подняла такой шум. Потом долго читала мне нотацию. Ну я не выдержала и слегка зевнула. Кэм крепко схватила меня за плечи и велела посмотреть ей прямо в глаза:

— Трейси, это не смешно!

— Ага.

— Совсем не смешно!

Ее короткие волосы топорщились во все стороны. Почему она их не отрастит и не сделает нормальную прическу? Если бы Кэм пользовалась косметикой, она бы выглядела гораздо лучше. Не понимаю, почему она упорно не желает стать такой же хорошенькой, как моя мама.

Мне совсем не хотелось смотреть ей в глаза. Я только моргала и моргала, пока у меня в глазах не потемнело.

— М-м. — А потом я заерзала: — Кэм, мне больно!

Похоже, ей действительно очень хотелось продырявить мне плечо, но она лишь кивнула и сразу меня отпустила:

— Я говорю серьезно, Трейси. Если так будет продолжаться и дальше, тебя исключат.

— Ух! Правда?

Футболиста ведь исключили. Везет же придуркам! Ну, коли уж на то пошло, хочу стать самой чокнутой на свете!

— И не надейся!

— Куда это годится? Люди прогуливают, потому что школа им осточертела! Учителей это бесит, и они грозят применить самое суровое наказание — исключить их, а на самом деле именно на это прогульщики и рассчитывают!

— Неужели ты так ненавидишь школу?

— Кэм, ну пожалуйста! Не будем об этом!

— Знаю, ты не ладишь с миссис Бэгли.

— Это слишком мягко сказано!

— Ну не сидеть же тебе вечно в ее классе. Ты ведь способная! Если постараешься, будешь очень хорошо учиться, сдашь экзамены…

— Чтобы стать актрисой, экзамены не нужны.

— Я думала, ты хочешь быть писательницей.

— Передумала. Буду лучше актрисой.

— Как мама?

— Ага.

Я замечталась о маме и о том, как мы будем жить. Может быть, я сразу начну играть и мы будем вместе в кино сниматься. Потрясающий у нас получится дуэт! Мама могла бы сыграть мою мать, но не такую, как у всех, а гораздо сексуальнее и нахальнее. А я бы сыграла классную дочь и иногда говорила бы что-нибудь дерзкое. Я так ясно себе это представила!

— Трейси, — донесся сквозь мечты голос Кэм, — я знаю, как ты любишь маму. Хорошо, что вы наконец встретились. Только… Может быть, не надо возлагать на одну маму все свои надежды?

Знаю, на что она намекает. Даже слушать не хочу. У меня столько надежд, что, если бы мама превратилась в самую большую в мире подушку для иголок и мои мечты пришлось бы к ней приколоть, места бы на все не хватило.

Все будет хорошо, и все у нас получится — у меня и у моей мамочки. Ведь мы — это мы! Я проведу с ней следующие выходные. Не могу дождаться!

Знаете, что я вам скажу? Кажется, Кэм совсем не против!

— Если ты этого хочешь, Трейси… — сказала она.

— Конечно, именно этого я и хочу. А ты, чего хочешь ты?

— Хочу, чтобы ты больше не прогуливала. Чтобы пообещала завтра не пропускать уроков. И послезавтра тоже. И послепослезавтра, и потом… Чтобы ты вообще не прогуливала. Обещай мне, Трейси!

Я пообещала, а за спиной сложила пальцы крестиком. Мало ли что я сказала? Кэм сама нарушает свои обещания. Кто говорил, что мы всегда будем вместе? Не успела моя мама появиться, как Кэм сделала вид, что ждет не дождется, когда же наконец от меня избавится. Подумаешь! Буду я еще из-за этого переживать!

Мама так хочет забрать меня к себе. Она потрясающая. Даже лучше, чем я себе представляла. Лучшая мама на свете! И это правда! Правда! Она лучше всех! Мама Кэм, странная и чопорная пожилая леди, живет себе в деревне и не желает встречаться с дочерью, потому что не одобряет ее образа жизни.

Мама Александра похожа на маленькую мышку, которая пищит себе что-то в уголке и вздрагивает всякий раз, когда видит, как по коридору крадется его папа.

Мама Футболиста — ее полная противоположность. Она отвратительная и свирепая. Я ее сегодня видела, когда прогуливала школу. Мне нужно было узнать, выполнил ли Александр мой приказ (мы играли в слабо). Сначала я пошла в магазин «Спар» на углу, чтобы запастись кое-какой провизией на свои карманные деньги, предназначавшиеся для школьного обеда. Я брела по дороге, когда вдруг увидела, как эта женщина вышла из дому и закричала что есть мочи:

— Или ты встанешь с постели, грязный лентяй, и начнешь пылесосить, или тебе не поздоровится, когда я вернусь домой! Ты меня слышал? Ты слышал меня, я тебя спрашиваю?

Она вопила на всю улицу. Даже на другом конце города прохожие, наверное, морщились и закрывали уши руками. Ее голос, пронзительный и противный, как сирена, так и шумел в голове.

— И если ты опять что-нибудь натворишь, я от тебя избавлюсь. Ты меня понял?! Ты слышал? Ты мне до смерти надоел! Ты дрянь! Ни на что не годишься! Как твой подлый отец!

Она хлопнула дверью и затопала в грубых кроссовках по тропинке, виляя толстыми бедрами в старых легинсах. Окно наверху открылось, и заспанный Футболист в майке высунул голову на улицу. Было видно, что он только проснулся, но уже успел схватить мяч.

— Не смей называть моего папу подлым! — заорал он.

— А ты не смей мне грубить, мерзавец! — завопила женщина. — И не смей заступаться за своего мерзкого бездельника отца!

— Замолчи! Не обзывай его! Он стоит десяти таких, как ты! — кричал Футболист, у которого лицо стало бордового цвета.

— Думаешь, ты такой умный? Вечно спишь полдня, никогда не помогаешь, потом валяешь дурака в школе. Полиция по тебе плачет… Да, хорошо ты, сынок, устроился! Нечего сказать!

— Жаль, что я твой сын. Лучше бы я жил с папой!

— Пожалуйста! Кто тебе мешает? Убирайся на все четыре стороны! Что же ты с ним не живешь?

Футболист еще больше покраснел.

— Да. Ну, я бы… — пробормотал он.

— Только вот он этого не хочет, не так, что ли? — закричала она победным голосом. — Да посмотри ты правде в глаза! Он живет со своей маленькой подружкой, которую вряд ли можно назвать леди, и никто ему не нужен — ни я, ни ты, — сколько бы он ни разглагольствовал о том, что вы лучшие друзья. Еле дождался, когда ему наконец удалось от тебя смыться. И не думает возвращаться, правда?

— В субботу мы вместе пойдем на футбол.

— Да что ты говоришь! Как и две недели назад? Плевать ему на тебя!

— Неправда! — вопил Футболист, и по его красным щекам катились слезы.

— Ты жалкий плакса! — продолжала насмехаться мамаша.

Футболист прицелился, мяч просвистел в воздухе и угодил ей прямо по макушке. Парень радостно закричал сквозь слезы, когда мать начала ругаться такими словами, которые прожгли бы эту страницу, если бы я их здесь написала.

Затем мамаша встала как вкопанная, потерла голову, схватила мяч и так по нему саданула, что он взвился над крышами и улетел в неизвестном направлении. Думаю, из нее самой получился бы отличный футболист. Потом и она издала торжествующий вопль.

— Ты у меня получишь! — пригрозила женщина и потопала прочь. Чуть меня с ног не сбила. — Чего глаза вытаращила? — спросила она, толкнув меня. — Нечего тут глазеть!

Я ей ответила, что и не собираюсь таращить глаза на таких уродок, как она. Точнее, я это только прошептала. В мои планы не входило ввязываться с ней в ссору.

Футболист тоже закричал. На этот раз на меня. Он велел мне убираться прочь и не лезть в чужие дела. Или что-то в этом роде. Вел он себя почти так же грубо, как и его мамаша. Он быстро вытер лицо, чтобы я не увидела его слез. Но ведь я их уже видела и поспешила поскорее убраться, а потом на нервной почве съела чуть ли не целый пакетик «блошек», потому что терпеть не могу, когда кто-то другой орет или обзывается, — только я могу так себя вести! Потом направилась к дому, и вы никогда не догадаетесь, что я там нашла. В саду лежал футбольный мяч, который угодил прямо в мокрую коробку с кисло-сладким соусом. Ну разве это не чудо? Надо же было ему очутиться прямо в моем саду!

Поэтому я и решила стать доброй феей. Осторожно подняла мяч, вытерла оранжевое месиво о траву, а потом стала им играть. Всю дорогу до дома Футболиста я била по мячу, он подскакивал, а я его ловила.

Постучала в дверь. Ответа не было. Снова постучала. Ни звука. Уставилась на облупившуюся краску и подумала: может быть, я пришла не в тот дом? Да нет же, совершенно точно, я пришла туда, куда нужно. Потом пошла в сад и стала смотреть на открытое окно.

— Эй ты, Футболист, — закричала я, — хочешь получить свой мяч? — И опять стала его подбрасывать, чтобы показать, что не шучу.

Сработало. Окно открылось, и высунулась голова Футболиста.

— Что ты делаешь с моим мячом? — завопил он, будто это я зафутболила его мяч неизвестно куда.

— Вижу, приятель, благодарности от тебя не дождешься, — сказала я, повернулась к нему спиной и направилась, поигрывая мячом, в сторону ворот.

— Подожди! — закричал он.

Этого и следовало ожидать. Я и оглянуться не успела, как Футболист выскочил на улицу босиком, в майке и тренировочных штанах. Пальцы у него на ногах были розовые и кривые, и из-за этого его вид уже не казался таким свирепым.

— А ну отдай мяч, — велел он.

— Ты со мной поиграешь в футбол?

— Сказано тебе — с девчонками не играю.

— Тогда я заберу мяч и пойду поищу кого-нибудь, кто будет со мной играть, — заявила я.

Он попробовал меня схватить, но не тут-то было.

— Ах ты, маленькая… И он наговорил такого!

— Да уж, ругаться ты мастак. Весь в мамочку.

Что тут началось! Трам-трам-тарарам-тара-ра-ра-рам!

— Никто не пробовал вымыть тебе рот с мылом? — спросила я.

— Ха-ха, — сказал он без смеха.

Он во все глаза смотрел на мяч, но никак не мог его у меня отобрать.

— Так в детском доме делали. За малейшую грубость нянечка засовывала мне мыло в рот. Ох и противно, скажу я тебе! Я разжевывала его на мелкие кусочки, чтобы им уже никогда нельзя было пользоваться. Потом мне становилось плохо, а тетка страшно боялась, что я пожалуюсь на ее жестокое обращение. Представь, больная девочка пеной исходит! Впечатляющее зрелище, уж ты мне поверь!

Казалось, Футболист проникся моим рассказом. Во всяком случае, он посмотрел на меня с интересом.

— Ты жила в приюте? — спросил он.

— Конечно, — сказала я, — по документам я к нему до сих пор прикреплена. Хотя в любую минуту могу начать жить с мамой. Она самая талантливая актриса, обалденно красивая, и она считает, что я тоже могу с успехом сниматься.

Тут Футболист схватил меня, отобрал мяч и рассмеялся.

— Ах ты, дрянной… — И тут я сама зашипела и показала все, на что только была способна.

Я думала, он забежит с мячом в дом и хлопнет дверью, но он остался на пороге и стал головой чеканить мячом о стену.

— Ну и как там было? — спросил он, тяжело дыша и изо всех сил стараясь удержать мяч в воздухе. У меня даже в глазах зарябило от напряжения.

— Что было? Эй, дай я тоже попробую поиграть головой!

— Не смеши меня!

— Какой вредный! Это же я принесла тебе твой поганый мяч!

— А он и не мой вовсе!

Футболист поймал его и снова стал подбрасывать.

— Свой я подписал чернилами да еще пообещал, что разделаюсь со всяким, кто посмеет прикоснуться к нему своими грязными лапами.

— Так он правда не твой?

— А какая разница? Этот лучше сохранился, а мой последний спустил.

— Тогда он такой же твой, как и мой. А ну давай его сюда!

— Ладно, так и быть. Расскажешь, как жила в приюте, — пять минут поиграю с тобой в футбол.

— А зачем тебе?

— Да мать без конца меня пугает, а еще ко мне прикрепили социального работника…

— Как и ко мне Илень-Мигрень. — И я скорчила гримасу.

— Что же ты такого натворила, малявка?

— У меня богатый опыт, — похвасталась я.

— Но ведь с полицией ты не связывалась. А у меня уже несколько приводов, — с важным видом объявил Футболист.

— Скажем, мне просто повезло, и я не попалась.

— Ну а все-таки, что там за жизнь? Правда, что там бьют детей мокрыми полотенцами, чтобы синяков не было? А еще правда, что старшие ребята хватают младших и засовывают их головой в унитаз? А мальчишки всегда, даже зимой, должны ходить в коротких штанах, как пугала огородные? Мать говорит…

Ага! Я решила его немного подзавести.

— Конечно! Только еще хуже! — сказала я. — Еда отвратительная, все мясные блюда сделаны из коровьего вымени и ноздрей, поэтому тебе не только станет плохо после такой еды, но еще можно заразиться коровьим бешенством. А если тебя стошнит, они положат на тарелку все, что из тебя выскочило, и заставят это съесть.

Глаза у Футболиста чуть не вывалились из орбит. Он стоял, уставившись на меня с открытым ртом, и можно было подумать, что его самого сейчас стошнит. Теперь я могла уже сколько угодно играть с мячом, но гораздо веселее было его пугать. Я просто из кожи вон вылезала, выдумывая все новые и новые страсти, а он их с жадностью проглатывал, пока я не дошла до комнаты пыток, в которой провинившихся детдомовцев приковывают цепями к стене, а по ним ползают крысы, забираясь под нижнее белье. Вдруг он очнулся:

— Да врешь ты все!

Он уставился на меня с искаженным от возмущения лицом. Я уже приготовилась на всякий случай вовремя отскочить. Тут раздался какой-то странный булькающий звук, и Футболист захохотал во все горло:

— Ну ты даешь, малявка! Ладно, поиграю с тобой в футбол. Но только пять минут, хорошо?

Он пошел домой, чтобы надеть футболку, а дверь оставил приоткрытой, и я потащилась за ним. У них было не очень-то уютно. Ковер, покрытый комьями пыли, по краям обтрепался. Теперь понимаю, почему его мама ворчала по поводу того, что он должен все пропылесосить. Да тут одним пылесосом не обойдешься! Здесь и весенняя генеральная уборка не помешает! Все стены были в пятнах и вмятинах от мяча.

Он надевал кроссовки в гостиной.

— Эй, ты! Кажется, я тебя не приглашал!

— Знаю, но я ужасно любопытная, тем более что у меня нет своего дома.

Дом Футболиста уж никак не вязался с моим представлением о «доме, милом доме»!

Вчерашняя еда, купленная навынос в кафе, тухла на подносах у дивана. Пепельницы были до краев переполнены, и вся комната пропахла табаком. Мебели не было. Ну конечно, диван, стулья и телевизор были, но это, пожалуй, и все. Кэм любит разные подушечки, вышивку, комнатные цветы, картины на стенах, книги в стопках, разные украшения, вазы с сухими цветами, всякие звенящие подвески, блокноты, расписные шкатулки, а еще у нее со времен детства сохранилась дурацкая плюшевая ослиха. Кэм сказала, что я могу взять Дэйзи себе. А я ответила, что уже не маленькая, чтобы играть с плюшевыми игрушками. Кэм радостно согласилась оставить у себя Дэйзи и сказала, что она-то и есть глупая маленькая женщина, которая любит обнять ослиху, когда ей грустно, и на самом деле вовсе не хочет с нею расставаться.

Пару раз, когда Кэм не было дома, я сама прижималась к плюшевой ослихе. От нее так хорошо пахло старой шерстью, а еще у нее были замечательные уши, мягкие и бархатистые внутри. В доме Футболиста обниматься совсем не с кем. Может быть, ему все равно. Футболист не похож на парня, который любит, чтобы его приласкали.

Мы стали играть на улице в футбол. Какое-то время все было здорово, а потом вышли другие мальчишки, и Футболист повел себя так, как будто я была назойливой мухой, которая жужжала у него над ухом. Он оттеснил меня в сторону и начал играть в футбол с другими парнями.

— А как же я? — спросила я возмущенно.

— Давай вали отсюда, — прошипел он сквозь зубы так, будто не хотел, чтобы другие видели, что он со мной разговаривает.

— Ладно, только отдай мяч. Это я его нашла, а ты сказал, что он не твой.

Пришлось из-за этого поспорить, но Футболист с друзьями победили. Я решила, что не хочу с ним больше играть в футбол, раз он так себя ведет. Получалось, что я сама решила выйти из игры. Значит, не было смысла тащить с собой и мой мяч, поэтому я не стала настаивать.

Я побрела к старому дому, чтобы встретиться там с Александром. Мне нужно было узнать, прислушался ли он к моему совету и смог ли постоять за себя.

Дом Трейси и Александра

Я влезла через заднее окно и тут же обнаружила, что кто-то наводил в кухне уют. На мойке стояла большая бутылка минеральной воды с надписью «Это кран». Футболист и его друзья меня утомили, и я немного отпила из «крана», потому что почувствовала такую сильную жажду, как после тяжелой работы. Пролив немного воды на футболку, я увидела на крючке полотенце и промокнула воду. В углу стояла картонная коробка с другой надписью — «Это холодильник». Я с интересом изучила содержимое «холодильника» и нашла две упаковки сандвичей с тунцом, пакет чипсов с луком и сыром, батончик «Кит-Кат» и яблоко. Плюс огромную пачку «блошек»!!! Я проглотила пару горстей — ведь потеряла за утро столько энергии! Только собралась поделиться и своими припасами, как вдруг обнаружила, что все их съела. Однако я была уверена, что Александр был бы просто счастлив меня угостить.

— Александр! — позвала я с набитым ртом, получилось как-то тихо, и я позвала громче: — Александр!

В гостиной кто-то пискнул, как мышка. Александр сидел по-турецки перед другой картонной коробкой. На ней была надпись «Это телевизор» и рисунок с улыбающимися ведущими из программы «Блу Питер».

— Кажется, эта заставка навсегда примерзла к экрану, — пошутила я.

Александр как-то необычно притих и сидел сгорбившись, низко опустив подбородок.

— Ну, у тебя все нормально? — спросила я и села рядом.

— Да, — ответил он, а потом добавил: — В общем, не совсем.

— А что произошло?

Александр тяжело вздохнул:

— Все плохо. — И снова стал «смотреть по телевизору» свою «замерзшую» программу.

— Как дела в школе?

Александр ничего не ответил, хотя казалось, что он следит глазами за ведущими, как будто они и вправду что-то там делали на экране.

— Помнишь, мы говорили про больших парней в душе? — Александр глубоко вздохнул и еще сильнее втянул голову в плечи. — Так вот, теперь вся школа называет меня Маринованным Огурчиком.

Я не смогла удержаться и так и прыснула от смеха. Александр печально взглянул на меня, как будто я его стукнула.

— Прости, ну, пожалуйста! Просто это так смешно звучит!

— Все так и думают. Кроме меня.

— Ладно, не обращай внимания!

— Не могу. Не могу не обращать.

— Все равно. — Я изо всех сил постаралась сказать что-нибудь обнадеживающее. — Во всяком случае, ты выиграл в слабо. Я тебе велела это сделать, и ты выполнил мой приказ. Поэтому ты выиграл.

— Не все ли равно? — сказал Александр.

Я задумалась.

— Ладно, а теперь ты приказывай.

— Спасибо, мне как-то не хочется.

А вот этого я вовсе не могла понять. До него что, не доходит, сколько возможностей заключено в моем предложении?

— Ну же, Александр, подумай, — нетерпеливо сказала я, стоя над ним.

Александр отодвинулся.

— Я не умею придумывать испытания, — тихо сказал он. — Ты сама придумай за меня, Трейси.

— Не раскисай, давай попроси меня сделать действительно что-нибудь дикое.

Александр задумался, и я увидела, как блеснули его светло-голубые глаза.

— Хорошо. А слабо тебе… слабо тебе… встать на голову?

До него так и не дошло, но я решила подчиниться. Поплевала на руки и скакнула вперед.

— Проще простого, — сказала я, стоя на голове.

— Ух ты! Здорово это у тебя получилось!

— Любой умеет стоять на голове.

— А я не умею.

Надо было это предвидеть. Я, как могла, пыталась его научить, но у него ничего не получалось. Стоило ему задрать ноги, как он тут же валился набок — мешок мешком.

— Смотри! — сказала я и встала на голову, потом на руки, а затем прошлась по комнате колесом.

— Я вижу твои трусы, — сказал Александр и захихикал.

— А ты не смотри, — ответила я, переводя дыхание.

— У меня не получается, — сказал Александр.

Затем запел какую-то странную песню про то, как он прыгал и размахивал трусами в воздухе.

— Что ты делал? — спросила я и встала на ноги.

— Это песня такая, ее мой папа поет, когда у него хорошее настроение. Только это редко бывает, когда я рядом. — И он снова запел.

— Понятно, — сказала я и в одно мгновение стащила с себя трусы и запрыгала, размахивая ими, как флагом.

— Трейси, ну ты даешь! — захохотал Александр и чуть не упал от смеха.

Я поскакала вокруг «телевизора» и направилась, размахивая трусами, к окну.

— Трейси, отойди от окна, увидят! — завизжал Александр.

— А мне все равно, — сказала я, подскакивая на дощатом полу, как на трамплине. — Все смотрите на меня! На меня-ааа!

Неожиданно в окно влетел мяч и стукнулся об пол. Наверное, Александр его увидел, но не успел вовремя отскочить, и мяч ударил его прямо по башке.

— Ой, футбольный мяч, — сказал он, потирая голову.

— Это мой мяч, — гордо сказала я и поймала его.

— Кто это его сюда забросил? — спросил Александр.

Угадайте с трех раз! Сам Футболист попытался забраться к нам через окно! С этим окном труднее справиться, чем с тем, что на кухне. Он спрыгнул вниз, потерял равновесие, затем споткнулся и… упал прямо на Александра.

Александр испугался и задрожал.

— ax ты, неуклюжая дубина, — сказала я Футболисту. — Ты жив, Александр?

— Нет, — сказал Александр и захныкал.

Футболист поднял его на ноги и отряхнул.

— Ты в порядке, — твердо сказал он.

— Верзила, — сказала я, подбрасывая мяч одной рукой. — Сначала ты девочку бьешь, которая младше тебя, а потом нападаешь на такого хлюпика, как Александр.

Я пыталась защитить Александра, а он снова сгорбился, услышав слово «хлюпик». Я вздохнула. Есть в нем что-то такое, что его так и хочется обидеть, даже когда понимаешь, что это плохо.

— Драчун, драчун, драчун, — запела я, в такт подбрасывая мяч.

— Отдай мяч, малявка, — велел Футболист.

— Это мой мяч.

— Ты сама мне его отдала.

— А потом забрала. Теперь это мой мяч. И это мой дом, а тебя сюда никто не приглашал. Поэтому можешь выметаться! И что это ты за мной ходишь?

— Никто и не собирался за тобой ходить! Просто решил кое-что проверить. А дом это не твой.

— А вот и мой, мой, мой, — сказала я, подпрыгивая.

— И мой тоже, — сказал Александр.

Я улыбнулась и кинула ему мяч. Поймать его было проще простого, но у него опять ничего не получилось. Он сомкнул руки, а мяч пролетел мимо. Футболист выставил свою лапу и сразу его поймал.

— Александр! — сказала я.

Александр опустил голову.

— Теперь это мой мяч. — Футболист ухмыльнулся и начал так сильно колотить по мячу, что картонная мебель заходила ходуном.

— Телевизор разобьешь! — сказал Александр.

— Что разобью? — спросил Футболист.

— Из-за тебя он плохо показывает, — сказал Александр.

Я поняла, что Александр специально отвлекает Футболиста. Я ухмыльнулась и, когда Футболист, не понимая, в чем дело, уставился на картинку в «телевизоре», выбила у него из рук мяч. Мне пришлось действовать двумя руками, и тут вдруг что-то упало на пол. Футболист уставился на это что-то.

— Мяч у меня, у меня, — быстро залопотала я, чтобы снова его отвлечь.

На этот раз ничего не вышло. Футболист наклонился, гнусно хмыкнул и поднял это что-то большим и указательным пальцем.

— Так что это такое?

— Ничего, — сказала я, хотя совершенно очевидно — это было что-то. Что-то такое, от чего можно было смутиться.

— Это твои трусы! — захохотал Футболист.

— Она только прыгала и размахивала трусами в воздухе.

— Заткнись, Александр, — зло сказала я.

Я выхватила трусы и засунула их в карман.

Футболист продолжал громко смеяться и сказал что-что очень грубое. Я велела ему не распускать язык, а он ответил, что мне надо лучше следить за мячом, и он снова выбил его у меня из рук. Издав победный вопль, он начал колотить им куда попало. Он перевернул «телевизор» и оставил несколько вмятин на «столе».

— У тебя в голове хоть что-нибудь есть? Это же гостиная, а не футбольное поле!

— Это и моя гостиная тоже, — быстро сказал Александр и попытался ускользнуть из-под ног Футболиста.

— У меня есть такое же право здесь играть, как и у вас. Только это не какая-то там дурацкая гостиная, а первоклассное футбольное поле, — сказал Футболист.

На этот раз он аккуратно повел мяч мимо «мебели», на бегу комментируя происходящее:

— Итак, наш игрок снова завладел мячом. Кажется, он спасет сегодняшнюю игру… да, он блестяще перехватывает мяч и ведет его п-р-я-м-о (продолжая тараторить, он прицелился и вдруг изо всех сил стукнул мячом о стену) в ворота! Да! (Он потряс кулаком в воздухе.) Никогда еще не видел такого потрясающего гола!

— Чокнутый, — сказала я Александру и покачала головой.

— Подождите, я еще стану знаменитым! — сказал Футболист и послал мяч в мою сторону, но не для того, чтобы мне его передать. Он хотел попасть в меня. Но я не худосочный Александр. Устояв на ногах, я отбила удар.

— Ура! Да здравствует напористая Трейси! — прокомментировала я. — Держу пари, что прославлюсь гораздо больше тебя!

— Женщины-футболисты никуда не годятся!

— А я и не собираюсь быть футболисткой, ты, придурок! Я стану знаменитой актрисой, как моя мама.

— Ну и кто из нас чокнутый? — спросил Футболист Александра. Он подбрасывал и ловил мяч прямо перед его носом. Александр нервно моргал. — Ты тоже хочешь стать знаменитой актрисой? — зло спросил Футболист.

— Александр легко может стать знаменитым. Он ужасно умный. Первый по всем предметам. Если бы он участвовал в телевизионных викторинах, он знал бы ответы на все вопросы. Только тебе нужно подобрать телевизионный псевдоним. «Александр» не очень легко запоминается. Что, если назвать тебя… Умником?

Я пыталась быть с ним любезной, но вместо этого получалось что-то не то. При слове «умник» Александр сморщился.

— Так меня называют в школе, — трагически сказал он. — И еще по-всякому обзывают! А мой папа называет меня мистером Ничтожество.

— Твой папа — очаровашка, — сказала я.

— А мой папа лучший на свете, — сказал Футболист, перебрасывая мяч с одной ноги на другую.

— У меня нет папы, поэтому я не знаю, какой он — лучший или худший, — сказала я. — Никогда не переживала по этому поводу. Папа мне не был нужен, во всяком случае, когда я была с мамой. Мне была нужна она. Мама хочет, чтобы я жила с ней. У нее шикарная квартира! Вся в позолоте, зеркалах, люстрах! Дорогая малиновая обивка на мебели! И она купит мне новую одежду от дизайнера, и новые кроссовки, и совсем новый компьютер, и телевизор, который будет только моим, и видео, и велосипед, и домашних животных, и мы будем часто ездить в Диснейленд! Я уверена, что нам не надо будет даже стоять в очереди, потому что моя мама — знаменитая актриса!

— А как ее зовут? — строго спросил Футболист.

— Карли. Карли Бикер, — гордо ответила я.

— Никогда о ней не слышал, — сказал Футболист.

Я начала быстро соображать. Мне нужно было как-то его заткнуть:

— На самом деле это ее настоящее имя. А для кино у нее псевдоним.

— Какой же?

— Шэрон Стоун.

— Ну, если твоя мама — Шэрон Стоун, то тогда мой папа — Алан Ширер, — сказал Футболист.

Александр дернул головой.

— Твой папа Алан Ширер? — пропищал он. — Неудивительно, что он так здорово играет в футбол.

Футболист сочувственно покачал головой:

— А я еще подумал, что он действительно умный. Знаете, мой папа даже лучше Алана Ширера. Мы друзья! Нам так хорошо вместе! Ну, во всяком случае, было хорошо.

Похоже, ему все-таки пришлось употребить прошедшее время.

— У него теперь эта подруга… Мама о ней узнала, и он ушел. Я его не виню. Мама все время ноет, стонет и только доводит его. Неудивительно, что он смылся. Но он сказал, что это не значит, что мы больше не друзья.

— Значит, папа с вами больше не живет? — вздохнул Александр с завистью.

— Но мы все равно проводим много времени вместе, — сказал Футболист и начал снова подбрасывать мяч. — Вместе ходим на футбол по субботам. Ну, в прошлую субботу у папы не получилось. И в позапрошлую тоже. Но все это потому, что он пытается в себе разобраться. Мы обязательно пойдем в следующую субботу. Он обещал. — Футболист встал ногой на мяч, порылся в карманах и вытащил зажигалку. — Смотрите!

Интересно, а что он еще вытащит? Где же сигареты?

— Давайте покурим, — сказала я. Мне нравится, как мама держит сигарету и как она поджимает губы, когда затягивается.

— Я не курю. Мне нельзя из-за футбола, понимаешь? — объяснил Футболист. — Нет, это папина зажигалка. Видите, какой она фирмы? — И он повертел ею, чтобы мы могли как следует полюбоваться. — Это не какая-нибудь дешевая одноразовая зажигалка. Она золотая.

— Из чистого золота? — прошептал Александр.

— Нет, позолоченная, но все равно стоит целое состояние. Это самая дорогая вещь моего папы. Зажигалку подарили друзья, когда ему исполнился двадцать один год. Он никогда с ней не расстается, мой папа.

— Но сейчас-то ее у него нет! — вставила я.

— В том-то и дело, — сказал Футболист. — Он отдал ее мне. — Футболист начал ею щелкать. Он то зажигал, то гасил ее, то зажигал, то гасил, и казалось, что мы смотрим на мигающие рождественские лампочки.

— В следующий раз ты можешь взять эту зажигалку с собой на рок-фестиваль, — сказала я.

— Побереги лучше свою физиономию! — раздраженно сказал Футболист. Ему не понравилось, что его рассказ не произвел на меня должного впечатления. — У тебя даже нет папы! — И он сильно ударил по мячу. На этот раз мяч угодил в «телевизор» и там застрял.

— А я бы хотел, чтобы у меня не было папы, — сказал Александр. Он встал и попытался починить «телевизор». — Или чтобы он убежал со своей подружкой. Если бы только желания могли сбываться! А чего бы ты хотел? — И он робко взглянул на Футболиста. — Чтобы вы с папой были вместе?

— Угу, — сказал Футболист, удивившись, что Александр догадался. — И еще играть за «Юнайтед», — добавил он.

— А ты, Трейси? — спросил Александр.

— Папа мне не нужен, — быстро сказала я.

— А мама? — настаивал Александр. — Ты бы хотела, чтобы вы с мамой были вместе?

— Только зря желание загадала бы: мы и так с ней будем вместе!

Как я этого жду! Только бы мне жить с мамой! Только бы быть с ней! Всем сердцем этого хочу! Всеми легкими, печенкой, костями и мозгами! Все мои кишки завязались в узелки — так сильно мне этого хочется!

Дома у мамы

Мечты сбываются. Моя фея-крестная поработала сверхурочно и заставила их осуществиться! Я провела выходные с мамой, и это было ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! Она говорит, что хочет, чтобы я жила с ней всегда-всегда-всегда! Как только Илень сможет все официально оформить.

Илень не думала, что мама объявится. Она ничего не говорила, только я ведь не тупая. Догадалась! Кэм подвезла меня к офису Илень. Она сказала, что, если я хочу, она может подождать со мной, только мне этого не хотелось. Как-то странно быть вместе с Кэм в такой момент. Она ведет себя по-прежнему и не просит меня остаться. Хотя прошлой ночью я слышала, как она плакала. Лежала и прислушивалась к странным звукам из-под одеяла, этим сдавленным рыданиям, и вдруг поняла, что не могу этого больше слышать. Я вылезла из кровати и уже собиралась побежать через коридор. Уже хотела прыгнуть в постель к Кэм, обнять ее и сказать…

А что сказать? В этом-то все и дело. Я не могла ей сказать, что никуда не пойду, потому что я должна идти. Моя мама — это моя мама. Но и Кэм тоже не посторонний мне человек. Не совсем посторонний. И я знаю маму всю свою жизнь, а Кэм всего лишь шесть месяцев. Ведь это нельзя сравнивать, правда?

Поэтому я не побежала и не прижалась к ней. Притворилась, что мне нужно пописать, и пошла в туалет. Когда я пришлепала обратно, рыдания прекратились. Может, все это мне только померещилось?

Не знаю, что это я все о грустном да о грустном, когда я такая счастливая-пресчастливая? Мама меня не подвела. Она пришла за мной к Илень.

Она опаздывала, и мне срочно потребовалось пойти в туалет, а Илень своими кроличьими зубками до крови прикусила губу. И вдруг подъехало такси, и из него вышла мама и побежала на своих высоких каблуках, а ее чудные белокурые волосы подпрыгивали на плечах. Ее грудь в обтягивающем свитере тоже колыхалась. Она крепко обняла меня, и я вдохнула ее чудный теплый запах пудры и сигарет. Она сказала, что проспала, а затем опоздала на поезд, но все объяснения я пропустила мимо ушей. Я просто была счастлива, что она все-таки пришла!

Хотя по моему поведению этого нельзя было сказать.

— Эй, эй, не плачь, малышка, а то придется выжимать мой свитер, — пошутила мама.

— А я и не плачу. Никогда не плачу. Просто иногда у меня бывает аллергия. Я тебе говорила, — объяснила я и взяла бумажную салфетку Илень.

Затем мама оторвала меня от себя, и вместо того, чтобы трястись в автобусе, а потом на поезде, мы сели в такси и доехали до ее дома. До дома моей мамы. Только теперь это будет и мой дом тоже.

Мы все ехали и ехали, и это стоило совсем недешево. Но знаете, что сказала мне мама?

— Ничего, родная. Ты этого заслуживаешь.

У меня чуть опять не началась аллергия. А мама приготовила для меня не только самое длинное путешествие на такси. Погодите, я еще опишу все подарки! Она даже лучше, чем фея-крестная! А дом у нее как сказочный дворец. Даже лучше, чем я себе представляла.

Ну, скажем, он не такой красивый снаружи. Мама живет в большой башне, и на улице валяются старые шины, груды мусора, а еще бегают грязные дети. Мамина квартира находится на самом верхнем этаже, а лифт идет так быстро, что не каждый желудок это выдержит. Вот почему я почувствовала себя немного странно — из-за скорости и еще из-за того, что в лифте пахло мочой. У меня перехватило дыхание. Мне показалось, что стены лифта меня сожмут и раздавят, и от меня почти ничего не останется. Мне хотелось, чтобы кто-то пришел и быстро меня оттуда вытащил и отнес в «пещеру летучей мыши». Я только пискнула, но мама заметила выражение моего лица.

— Что это с тобой, Трейси? Уж не боишься ли ты лифта? Такая большая девочка!

Она засмеялась. И я тоже хотела рассмеяться, но получилось так, будто я плачу. Только, конечно, я не плакала! Но все сразу изменилось, как только я вышла из старого вонючего лифта и оказалась у мамы в квартире.

Там все красное — и ковер, и бархатные шторы, и подушки, как я и надеялась. Диван из белой кожи — та-а-кой классный, а перед ним лежит белый меховой коврик. Первое, что мама заставила меня сделать, — это снять туфли. Сначала я не заметила ни мерцающего света, ни картин с изображением красивых женщин на стенах, ни музыкального глобуса, ни фарфоровых статуэток, потому что мой взор был прикован только к дивану. И не из-за того, что он был обтянут белой кожей, а потому, что в его углу лежала целая куча подарков, завернутых в розовую бумагу и перевязанных золотой лентой.

— Подарки! — выдохнула я.

— Правильно, — сказала мама.

— У тебя что, день рождения?

— Конечно нет, глупая, это все для тебя!

— Но у меня сегодня не день рождения.

— Я прекрасно знаю, когда ты родилась. Я ведь твоя мама! Нет, эти подарки я купила специально для моей маленькой девочки!

— Ах, мама, — сказала я. — Ах, мама, мама, мама!

— Ну же, разве ты не хочешь их открыть?

— Еще как хочу! — ответила я и начала срывать с них красивую бумагу.

— Эй, эй, один лист стоит девяносто девять пенсов. Осторожнее!

Я постаралась открывать осторожно. Руки дрожали. Открыла первый сверток. Там была фирменная футболка. Специально для меня! Я сдернула с себя старую и еле втиснулась в новую, соответствующую моему новому статусу.

— Надо было купить тебе футболку на один или два размера больше. Я все забываю, как ты выросла, — сказала мама. — Дай-ка мне ее сюда, я ее поменяю.

— Нет, нет, она замечательная! Как раз моего размера. Посмотри, можно открыть пупок и выглядеть ужасно сексуально! — По этому случаю я даже станцевала, чтобы как следует продемонстрировать обновку, и мама скрючилась от смеха.

— Ты ужасно смешная, Трейси. Ну же, открой остальные подарки!

Она подарила мне пушистого розового кролика. Он такой забавный, если вы, конечно, любите мягкие игрушки. Илень отдала бы за него все на свете. Я назвала его Зефир и заставила говорить робким шепелявым голоском. Мама снова засмеялась и сказала, что у меня получается не хуже, чем у ребят по телевизору.

Следующий подарок оказался огромной коробкой конфет из белого шоколада. Я сразу съела две. Ням-ням! Шлеп-шлеп! Я хотела, чтобы и мама попробовала, но она сказала, что сидит на диете и что все конфеты для меня. Я могу есть столько, сколько захочу. Я съела еще две. Ням-ням! Шлеп-шлеп! И вдруг почувствовала, что меня начинает тошнить. Конфеты были замечательные и, наверное, очень дорогие, но не такие, как «блошки». Знаю, когда я вырасту, они станут моими любимыми.

Последнему подарку не нужно было дожидаться, пока я вырасту. Он был самым большим, и мама оставила цену на коробке, поэтому я знала, что он самый дорогой и самый необыкновенный. Это была кукла. Не просто старая кукла, как вы понимаете, а самая замечательная викторианская кукла с кудрявыми волосами и в шелковом платье в цветочек. В фарфоровой ручке у нее был зонтик.

Я держала в руках коробку и смотрела на нее.

— Ну как? — спросила мама.

— Ну, она очаровательна. Самая красивая кукла на свете, — сказала я, пытаясь сделать свой голос таким же веселым, как мяч Футболиста, только ничего у меня не получилось, и я смогла ответить совсем не так выразительно, как мне бы хотелось.

— Ты любила кукол, хотя была озорным ребенком. Помнишь, я купила тебе чудную большую куколку с золотыми локонами? Ты ее просто обожала и никак не хотела с ней расстаться. Как ты ее звала? Розой, Нарциссом?

— Феей Колокольчик.

— Ну вот тебе и сестра для Колокольчика.

— Здорово, мама, — сказала я, и в животе у меня ёкнуло.

— Колокольчик еще жива? — прищурилась мама.

— М-м-м. — У меня по-настоящему заболел живот, как будто бы кукла уколола его своим острым зонтиком.

— Ты ее привезла с собой? — продолжала допрос мама, зажигая сигарету.

— Давай покурим, мама, пожалуйста, — сказала я, пытаясь отвлечь ее внимание.

— Не глупи! Ты же не собираешься начать курить, Трейси, это дурная привычка.

Как и все мамы, она начала читать мне нотацию, и я вздохнула с облегчением. Но маму не так-то просто было сбить с толку.

— И где же она сейчас, эта Колокольчик? —настаивала мама.

— Я… я не знаю, — сказала я. — Дело в том, что мне пришлось ее оставить в детском доме.

— Они не разрешили тебе взять с собой твою собственную куклу?

— Она… она сломалась.

— Ты ее сломала?

— Нет, клянусь, мама, это не я. Ее сломала одна девчонка в детском доме. Она выколола ей глаза, остригла локоны и поцарапала лицо.

— Ты подумай! Ну и место! Немедленно позвоню Илень-Мигрень. Эта кукла стоила целое состояние!

— Прошло уже столько лет с тех пор, мама.

— Столько лет? — Мама покачала головой. Казалось, у нее нелады со временем. Она вела себя так, будто сдала меня в детский дом только в прошлый вторник, а ведь я жила и там, и в приемных семьях с самого детства. У меня вот такая толстая папка с личным делом.

— Ну ладно, — сказала мама. — Теперь у тебя есть новая кукла. Еще лучше Колокольчика. Так как ты ее назовешь? Только не надо называть ее каким-нибудь глупым именем типа Зефир. Кукла красивая, и для нее нужно придумать красивое имя.

— Назову ее… — Я изо всех сил пыталась придумать, но у меня ничего не получалось.

— А какое у тебя любимое имя? Должно ведь оно у тебя быть! — воскликнула мама.

— Камилла, — не подумав, ответила я.

Мама напряглась.

Я сделала БОЛЬШУЮ ОШИБКУ.

— Ту женщину зовут Камилла, да? — спросила мама, глубоко затягиваясь сигаретой.

— Нет, нет! — быстро сказала я. — Ее зовут Кэм, никто никогда не называет ее Камиллой. Нет, мама, мне нравится это имя, потому что в детском доме была маленькая девочка по имени Камилла.

Я говорила правду. Я любила ту малышку, Камиллу, и я ей тоже нравилась, правда нравилась. Мне всегда удавалось ее рассмешить. Стоило только состроить смешную рожицу или сильно надуть щеки, как Камилла заливалась звонким смехом и хлопала в пухлые ладошки. Я полюбила имя Камилла задолго до того, как встретилась с Кэм. Во всяком случае, Кэм никогда не называют Камиллой. Она этого не выносит. Ей кажется, что это имя звучит высокопарно и претенциозно. Еле удалось уговорить маму поверить мне.

— Камилла, — произнесла мама так, будто речь шла о какой-то заразной болезни, — неужели это твое любимое имя? Тебе оно нравится больше, чем Карли?

— Конечно нет. Карли — самое красивое имя, наверное, потому, что так зовут тебя. Но я не могу назвать куклу Карли, потому что Карли — это ты. Может быть, назвать ее Кудряшка?

Я вытащила куклу из коробки и тряхнула ее так, что разлетелись ее локоны.

— Да, назову ее Кудряшка.

— Осторожно, так и у этой куклы глаза выпадут!

Мама забрала у меня куклу и поправила на ней шелковые юбки.

— Не я той кукле глаза выковыривала!

— Все равно играть с куклой нужно осторожно. — И мама отдала мне ее обратно.

Я держала куклу на вытянутых руках и не знала, что мне с ней делать.

— Привет, Кудряшка-очаровашка! Кудряшка — кудрявая башка!

— Это имя ей не очень подходит. Она не обычная, а коллекционная кукла, Трейси. Разве тебе не нравятся ее локоны?

— Нравятся, они очаровательные.

— Пора и твоими волосами заняться. Поди сюда.

Мама покопалась в сумочке и вытащила маленькую щетку для волос.

— Причешемся! — И вдруг она вцепилась этой щеткой мне в волосы.

— О-о-о-о-о-о-й!

— Сиди смирно! — сказала мама и слегка ударила меня щеткой по макушке.

— Ты мне голову оторвешь!

— Чепуха! Такое впечатление, что ты несколько недель не причесывалась! Не голова, а воронье гнездо.

— О-о-о-о-о-о-й!

— Ты так же себя ведешь, когда тебя Кэм причесывает?

— Она меня не причесывает.

Мама вздохнула и покачала головой:

— Не знаю, ей столько платят, а она за тобой совсем не следит. Ходишь как оборвыш.

— Кэм не очень интересуют вопросы внешности, — сказала я и попыталась сидеть смирно, хотя мне показалось, что сейчас она с меня снимет скальп.

— Этого следовало ожидать! — сказала мама. — А вот мне не все равно, как ты выглядишь!

— Мне тоже не все равно, мама, — сказала я. — Ой! Ничего, ничего, не останавливайся. Мы, женщины, должны страдать ради красоты, правда?

Мама снова расхохоталась, хотя я и не собиралась шутить.

— Какая ты смешная! — сказала она. Затем помедлила и постучала гладкой стороной щетки по ладони. — Ты ведь меня любишь, правда, родная?

— Очень-очень! — крикнула я что есть мочи.

Однако маме этого было недостаточно:

— Больше всех?

— Да! — заверила я маму, хотя, когда я произнесла эти слова, у меня заболело горло. — Да, конечно! Ты ведь моя мама!

Она протянула руку, погладила меня по лицу и нежно сжала мне подбородок:

— А ты моя маленькая девочка, — сказала она. — Хотя ты так быстро растешь! — Она провела пальцем по моим губам: — Они все потрескались. Тебе нужно пользоваться бальзамом для губ. Смазывать их хоть чуть-чуть.

Она снова покопалась в сумочке среди косметики.

— Ах, мама, а ты можешь меня по-настоящему накрасить?

Мама склонила голову набок. Ее это забавляло.

— Думаю, это тебя немного оживит.

— Конечно, я хочу быть такой же яркой, как ты.

Она засмеялась:

— У нас разные оттенки кожи, но, конечно, я могу сделать так, чтобы ты выглядела немного поярче. У тебя очень милое лицо, но ты должна следить за собой, когда хмуришься. Ты же не хочешь, чтобы в моем возрасте у тебя все лицо было в морщинах? Улыбнись, Трейси!

Я улыбалась до тех пор, пока у меня уши не зашевелились.

— Может быть, достаточно бледно-розовой помады и немного румян?

— Я хочу ярко-красную помаду, как у тебя! — И я сама обследовала содержимое ее сумочки.

— Прекрати, Трейси! — сказала мама, пытаясь у меня ее отобрать. — Ты мне всю косметику испортишь!

В сумочке я нашла красный кошелек из искусственной крокодиловой кожи.

— Ты хочешь взять у меня денег?

— У тебя есть в кошельке моя фотография? — спросила я, заглядывая внутрь. Там была фотография, но, конечно, не моя.

— Кто он? — спросила я.

— Отдай мне кошелек, — строго сказала мама.

— Кто этот парень? — просила я, возвращая ей кошелек.

— Он для меня никто, — сказала мама и вытащила фотографию из пластмассовой рамки. — Вот что я о нем думаю, — сказала она и порвала фотографию на мелкие кусочки.

— Это мой папа?

— Нет! — удивленно сказала мама, как будто она забыла, что у меня вообще был папа. — Нет, это мой друг. Мой бывший.

— Тот, который ушел к молодой девушке?

— Тот самый, — сказала мама. — Слизняк! Кому он нужен, я тебя спрашиваю?!

Я сказала, что, наверное, он сумасшедший, если ушел к кому-то от такой красивой женщины, как мама. Ей это очень понравилось. Мы вместе сидели на диване, и я аккуратно посадила Кудряшку к себе на колени и одной рукой обняла Зефира. Мама дала мне еще одну шоколадную конфету. Мне она не очень понравилась, но я ее все равно съела и облизала мамины тонкие пальцы с длинными ногтями. Ей стало щекотно, и она взвизгнула.

— У нас с тобой все будет хорошо, правда, Трейси? — спросила мама, и мне показалось, что она спрашивает всерьез.

— Нам будет просто здорово вместе! — сказала я.

— Мы будем жить вместе, да?

— Да, да, да!

— Тебе этого правда хочется? — допытывалась мама.

— Больше всего на свете! — ответила я.

Мы крепко обнялись, мама и я. Из-за этого Кудряшка и Зефир немного помялись, но мама на этот раз не стала ворчать. Казалось, что мы обе завертелись в нашем маленьком мире, и он, подхваченный вихрем, понесся в открытый космос.

Дом на дереве

Вернувшись в свой дом, я почувствовала легкое раздражение. Там уже были Футболист и Александр. Они играли в футбол. В общем, Футболист бил по мячу, а Александр, по-видимому, должен был играть за вратаря, но вел себя так, будто одновременно исполнял роль штанги на воротах.

Я справедливо считала, что у них нет никакого права находиться в моем доме. По крайней мере, в мое отсутствие! Я побежала на кухню. Александр положил в картонный холодильник пачку пирожных «Джаффа». Какой вредный! Я ведь не очень люблю апельсиновую начинку! Все равно пришлось съесть целых три, просто для того, чтобы показать ему, как я их не люблю. Мне захотелось пить, но там был только дурацкий картонный чайник. Я его смяла. Что он за идиот такой, этот Александр!

— Мне потребовалось столько времени, чтобы нарисовать чайник с ровными боками и красивым носиком, — сказал Александр с упреком, появившись в дверях кухни.

— Подумаешь! Какие-то дурацкие картонки! Слушай! Что я тебе сейчас расскажу! Ни за что не догадаешься!

— Что? — спросил Александр.

— Я буду жить с моей мамой!

— Правда? — спросил Александр таким тоном, будто я решила съесть еще одно пирожное.

— Что за вопрос? Как-то вяло ты реагируешь! Почему бы тебе не сказать что-нибудь типа: «Молодец, Трейси! Какая ты счастливая! Как здорово! Супер-пупер! Просто потрясающе!»

Александр прислушался к моему совету.

— Молодец, Трейси. Какая ты счастливая, — покорно пробормотал он. Затем немного помолчал и спросил: — А что еще ты мне хотела рассказать?

Он вел себя так, будто до него не дошло, что я самый счастливый ребенок на свете.

— Послушай, ведь ты же не видел моей мамы!

Жаль, у меня нет ее фотографии, чтобы ему показать.

— Она просто потрясающе выглядит! Мама действительно очень красивая! Прекрасно одевается! У нее чудные волосы! Она замечательно красится! Она и меня накрасила и причесала, и я классно смотрелась!

Из гостиной послышался грубый смешок. Там стоял Футболист и, навострив свои длинные уши, подслушивал каждое слово.

Я решила выяснить с ним отношения. Александр поплелся за мной.

При моем появлении Футболист сделал шаг назад, прикрыл глаза руками и притворился что просто ослеплен.

— А вот и ослепительная красавица Трейси собственной персоной! — кривляясь, сказал он.

Я смерила его суровым взглядом.

— Можешь кривляться сколько хочешь, но наверное, я стану такой же красивой, как мама, потому что я вся в нее.

— А может быть, скоро рак свистнет? — спросил Футболист.

Александр застыл с открытым ртом и приготовился слушать, как свистит рак.

— Мама подарила мне целую кучу подарков.

— Ух ты! А может быть, скоро целая стая раков засвистит?

Александр заморгал. Наконец-то он понял, в чем дело, и громко рассмеялся.

— Это правда! Она потратила на меня уйму денег и купила мне все, о чем я только мечтать могла!

— Что, и компьютер, и ролики, и горный велосипед? — спросил Футболист. На этот раз мне показалось, что мой рассказ произвел на него должное впечатление.

Я замешкалась:

— Она мне все это купит, когда я буду с ней жить.

— Ага! — сказал Футболист.

— Но она уже подарила мне эту футболку. Посмотрите, она от дизайнера, а не с рынка, взгляните на этикетку!

— Классно, — сказал Футболист.

— А еще она подарила мне огромную коробку шоколадных конфет. Там было их так много, что я не смогла все съесть.

— Ну, может быть, тогда ты их принесешь и положишь в наш холодильник? — спросил Александр, все еще тихо хихикая. — У нас запасы на исходе.

— Да, знаете, они были такими свежими и сливочными, что, когда я их принесла к Кэм, они сразу испортились, и нам пришлось их выбросить. Но у меня осталась коробка. Я тебе ее покажу, если ты мне не веришь, Футболист. Мама подарила мне еще много разных подарков: чудесные мягкие игрушки и коллекционную куклу. Антикварная вещь! Кучу денег стоит!

— Куклу? — спросил Футболист.

— Ну, она больше похожа на статуэтку. Вот что я вам скажу: она правда очень красивая! Моя мама — лучшая мама на свете!

Александр снова посерьезнел, и его глаза стали похожи на бусины.

— Ну, что еще? — спросила я.

— Она не может быть лучшей мамой на свете, если тебя бросила. Мне кажется, если женщина бросает свою маленькую дочку, ее уже нельзя назвать хорошей мамой.

— Она ничего не могла поделать, — быстро сказала я. — Просто так сложилось. И у нее был этот грубый бойфренд. Маме ничего не оставалось делать. Она думала, что мне будет лучше в детском доме.

— А я думал, что ты детский дом терпеть не можешь, — сказал Александр.

Он начал действовать мне на нервы.

— Я жила себе там и жила, — свирепо сказала я.

— Пока не появилась Кэм. А что теперь будет с Кэм, Трейси?

— А при чем тут она? — спросила я, оскалив зубы. Еле сдержалась, чтоб его не укусить! — Мама говорит, что Кэм меня не любит. Она взяла меня на воспитание из-за денег.

— Тебя не так-то легко воспитывать, Трейси. — Александр попятился, но все равно не заткнулся. — Я думаю, она тебя взяла, потому что ты ей понравилась. Неужели ты ее не любишь?

— Она ничего, — неуверенно сказала я, — но, если бы она действительно меня любила, она бы больше за меня боролась, ведь так?

Александр не уступал.

— Может быть, именно из-за любви она пытается сделать все, чтобы тебе было лучше?

— А может, тебе лучше попридержать язык и не лезть в чужие дела?! — зло сказала я. — Что ты вообще понимаешь, Александр-замухрышка? Маринованный огурчик!

Я оттолкнула его и махнула рукой Футболисту:

— Давай лучше играть в футбол! Сейчас я покажу тебе настоящий класс!

Футболист перестал на нас пялиться и бросился в атаку. Он передал мне мяч, и я так сильно по нему наподдала, что тот отскочил от стены, подпрыгнул на диване и угодил прямо в картонный телевизор.

— Ну вот, второй телевизор сломали, — заныл Александр. — Сами бы попробовали такой сделать!

— Да ну тебя с твоим картонным хламом! А ну-ка, прочь с дороги! — Я еще раз как следует саданула ногой по «телевизору».

Казалось, Александр вот-вот расплачется. Непонятно из-за чего. Его-то я не била! Но когда Футболист завладел мячом и уже приготовился нанести сокрушительный удар, я увлекла его наверх, где пока нечего было портить. Дизайнерский талант Александра там еще не проявился. На полу валялось полно старых коробок, по которым можно было сколько угодно бить ногой, и грязных старых матрасов: скачи — не хочу!

Александр потащился за нами, но с тревогой остановился в дверях, не осмеливаясь пойти дальше. Я чувствовала, что неправа, но никак не могла простить его подозрительности по отношению к моей маме.

Минуты две Футболист еще крушил все подряд, а потом решил чуть-чуть передохнуть.

— Ты-то хоть понимаешь, как здорово, что я буду жить с моей мамой? — спросила я. — Слушай, не лежи на этом матрасе: вшей подцепишь.

— Фу, какая гадость! — воскликнул Футболист и снова подпрыгнул. — Знаешь, будет здорово, если твоя мама действительно купит все, что обещала. Придется выбирать, Трейси. Кто больше купит, того и выбери. — Он снова ударил мячом по стене, а затем мастерски отбил его головой. — Ух! Вы видели?! — Он развоображался и замахал руками как сумасшедший.

— Дело не только в подарках, — сказала я. — Она же моя мама!

— Ничего в этих мамах нет хорошего! — проронил Футболист.

— Об отцах бы ты такого не сказал!

— Нет, сказал! — На этот раз он так саданул по мячу, что тот вместо стены угодил в оконное стекло и исчез из виду.

— Ничего себе! — воскликнул Футболист.

— Хватит, может быть, крушить все подряд? — спросила я.

— Поосторожней с разбитым стеклом, — сказал Александр. — Порежешься!

— Ты что делаешь, придурок? — закричала я, когда Футболист открыл окно и над комнатой пролился дождь из мелких осколков.

— Нужны совок и веник, — предложил Александр. — Может, мне что-нибудь сконструировать из картона?

— Отвяжись ты со своим картоном! — воскликнула я. — Эй, Футболист, что ты там еще придумал?

Футболист начал вылезать из окна.

— Я за своим мячом, — сказал он, выглядывая в окно. — Он не упал вниз, а застрял в водосточной трубе, смотрите!

— Футболист, вернись!

— Это чрезвычайно опасно, Футболист! — воскликнул Александр.

— Да ну вас!

— Ты же такой огромный! Стой, куда ты?

Но Футболист все равно полез. И дотянулся до трубы. Труба так и заходила под его рукой и прогнулась. Футболист резко ее отпустил.

— Давай назад, Футболист! — закричала я, вцепившись ему в лодыжки.

Он сильно ударил меня по рукам, а потом спрыгнул. Я взвизгнула, зажмурилась и стала ждать, когда раздастся грохот. Но было тихо.

Лишь Александр, тяжело дыша, тихонько поскуливал рядом.

— Ты только посмотри на него! — прошептал он.

Я открыла глаза и в недоумении уставилась на Футболиста. Прыгнув из окна, он преодолел огромное расстояние и очутился на елке, которая росла у стены. Сейчас он сидел там и победно вопил, как Тарзан.

— Псих ненормальный!

— Вот и нет! Разве ты никогда не лазила по деревьям? А уж на это забраться раз плюнуть, прямо как по лестнице!

И Футболист спокойно полез вверх, а мы, пока за ним следили, чуть шеи себе не свернули. Александр крепко держал меня за руку, впившись ногтями мне в ладонь.

Футболист почти добрался до верхушки, протянул руку и вытащил свой мяч из водосточной трубы.

— Фу, какой грязный и липкий, — сказал Футболист, вытирая его о ветки ели.

— Спускайся вниз, ты, придурок! — завопила я.

— Я вымою тебе мяч, — предложил Александр. — Пожалуйста, спустись вниз!

Футболист стал спускаться по стволу, бросил мяч в разбитое окно, снова одним прыжком преодолел головокружительное расстояние между елью и окном, ступил на подоконник, закачался и вдруг с грохотом рухнул прямо на нас.

Какое-то время от удивления мы не могли вымолвить ни слова. Первым опомнился Футболист и поднялся на ноги.

— Все отцы — гады! — сказал он, отряхиваясь и вытирая свой грязный и липкий мяч о джемпер Александра. — Дряни паршивые!

Он сказал это так, словно наш разговор ни на минуту не прерывался.

— Но ты же был без ума от своего папы, — сказала я, поднимаясь и осторожно пошевеливая руками и ногами, чтобы убедиться, не сломаны ли они.

— Был! Как последний придурок! Души в нем не чаял, — сказал Футболист. — Ты же называешь меня придурком, да?

Александр сел и посмотрел на свой испачканный джемпер.

— Это школьный, — чуть слышно сказал он и сглотнул. — Только теперь это вряд ли имеет какое-нибудь значение, потому что маловероятно, что я когда-нибудь пойду в школу.

— Боже мой! Я испортил тебе джемпер! — театрально воскликнул Футболист. — Александр, дружище, прости меня, пожалуйста!

Александр предпочел сделать вид, что принял его слова за чистую монету. Он осторожно поднялся, как будто опасаясь, что его снова могут сбить с ног.

— Так что случилось с твоим папой, Футболист?

У меня перехватило дыхание.

— Заткнись, убогий, — сказал Футболист и стукнул Александра мячом по голове.

— Разве в субботу твой папа не повел тебя на футбол? — спросила я.

Неожиданно Футболист сел, прислонился спиной к стене и уставился на голые доски пола. Он даже не стал поигрывать мячом.

— Я все ждал и ждал, — пробормотал он, — но он так и не появился.

Футболист решил, что, наверное, что-то случилось, — ну, например, папа заболел или у него неприятности, поэтому поехал к нему домой. Только там никого не было. Он сел на ступеньки у входа в квартиру и прождал целую вечность. Когда папа наконец появился, с ним была его подруга. Он ее со всех сторон облизывал. Будто леденец на палочке! Когда Футболист нам это рассказывал, казалось, его сейчас стошнит.

Но это еще не все. Выяснилось, что на матч папа взял вместо него свою подругу, потому что той приспичило посмотреть на странные ноги вратаря. Они оба хохотали, словно им было очень смешно, и даже не представляли, каково было Футболисту за ними наблюдать. Он притворился, что ему все равно. А потом заявил, что ему надоело ходить на футбол по субботам. Тогда папа разозлился и сказал, что раз он к этому так относится…

Поэтому Футболисту пришлось убраться восвояси. Когда он вернулся домой, его мать увидела, что он расстроен, рассвирепела и стала ругать отца последними словами.

— Я тоже грубо обозвал ее и сказал, что неудивительно, что отец от нее ушел, — ведь она вечно ноет. Потом она обняла меня и заплакала, а сейчас со мной не разговаривает. Они оба меня ненавидят, мама с папой. Поэтому они гады, ведь так? Все мамы и папы — дряни.

Он замолчал. И мы замерли. В доме наступила тишина. Из-за разбитого окна стало холодно. Я поежилась.

— Вовсе не обязательно делать вывод о том, что все матери и отцы — гады, — прервал молчание Александр.

Иногда гораздо лучше промолчать. Футболист снова больно ударил Александра мячом по голове.

— Мне не очень нравится, когда ты дерешься мячом, Футболист, — сказал Александр, моргая.

— Понял, — ответил Футболист и снова кинул в него мяч. Александру не повезло, потому что Футболист как следует прицелился.

— Трейси! — сказал Александр, и по его щеке скатилась слеза.

Казалось, во мне живут две Трейси. Одной хотелось обнять Александра, вытереть его слезы и наорать на Футболиста — пусть бы пошел и напал на кого-нибудь побольше. А второй Трейси самой хотелось стукнуть Александра мячом по его умной башке.

Близнецы Трейси заспорили. Угадайте, кто из них выиграл?

— Какой ты нытик, Александр. Почему ты не хочешь за себя постоять? Всего боишься.

Александр сник.

— Я ведь выдержал испытание, — сказал он. — Хотя после него вся школа стала меня дразнить.

— Какое испытание? — спросил Футболист, поигрывая мячом.

— Я, Трейси Бикер, лучший изобретатель самых диких испытаний, — гордо заявила я.

— Каких? — Футболист поймал мяч.

— Любых! — ответила я.

— Слушай, испытай меня, — предложил, важно расхаживая, Футболист.

У меня в голове просвистело полдюжины идей. Но, казалось, ни одна из них не подходила для Футболиста. Прямо голова распухла! Нужно было придумать что-то по-настоящему страшное, грубое и отвратительное.

Александру показалось, что мне нужна помощь.

— Трейси не побоялась помахать своими трусами, — объявил он.

— Заткнись, Александр! — прошипела я.

Футболист ухмыльнулся:

— Ладно, Трейси, слабо тебе помахать трусами в воздухе?

— Да пошел ты! — сказала я. — Нечего повторять чужие испытания!

— Хорошо, сейчас придумаю что-нибудь получше, — сказал Футболист, улыбаясь от уха до уха.

— Слабо тебе снять трусы и повесить их на елке? Как игрушку.

Я уставилась на него. Это было несправедливо. Блестящее испытание! Определенно не хуже, чем у Трейси Бикер. Ах, как мне захотелось застегнуть на молнию его ухмылку!

— Нельзя просить об этом Трейси, — сказал Александр. — Слишком опасно.

— Я ведь вылезал из окна на дерево! — сказал Футболист.

— Да, но ты ведь больше и сильнее Трейси, — сказал Александр. — Еще ты бешеный, — мягко добавил он.

— Бешенее меня не бывает, — заявила я. — Ладно, согласна на твое глупое испытание, Футболист. Проще простого!

— Трейси! — сказал Александр. — Он посмотрел сначала на меня, а потом на Футболиста. — Это такая игра?

— Это моя игра, моя рискованная игра, — сказала я. — Только для тебя она слишком рискованная, Маринованный Огурчик!

— Огурчик? — спросил Футболист. — Такой маринованный и сморщенный?

— Александра стали дразнить Огурчиком после того, как увидели его в душе.

Футболист расхохотался:

— Огурчик! Классное прозвище! Огурчик!

Лицо Александра вытянулось, и он укоризненно взглянул на меня своими большими глазами.

— Почему ты сегодня такая вредная, Трейси?

— А ты сам? Не хочешь, чтобы мы с мамой жили вместе и были счастливы! Когда мне этого хочется больше всего на свете! — сказала я, направившись прямо к окну. Затем пнула ногой разбитое стекло, чтобы оно мне не мешало, и вышла на карниз. Посмотрела вниз и поняла, что лучше бы я этого не делала.

— Вернись, Трейси! — сказал Александр.

Но отступать было некуда. Нужно было идти вперед.

— Это рискованная игра, и я выиграю, погодите, сейчас увидите!

Я посмотрела на дерево и — прыгнула! Ровно секунду я была в воздухе. Послышались крики. Среди них можно было различить и мой. Ветки кололи мне нос, царапали лицо. Я прижималась к дереву, хваталась руками за ветки, цеплялась ногами за ствол.

Получилось! Не упала! Дерзкий прыжок свершился! Футболист завопил, как Тарзан, и я тоже громко и пронзительно закричала вместе с ним.

— Ну, теперь вернись, Трейси, — взмолился Александр.

— Это только половина испытания, — сказала я. — Закрой глаза! И ты, Футболист!

Они оба заморгали, как будто забыли, в чем заключалось испытание.

— Мне надо снять трусы. Поэтому не подглядывать! — скомандовала я.

Они послушно закрыли глаза. Во всяком случае, один из них точно закрыл.

— Футболист! Думаешь, я тупая? Кончай пялиться! — завопила я.

На этот раз и Футболист крепко зажмурился. Я осторожно отпустила ветку и начала возиться с трусами. Было еще страшнее держаться одной рукой. Уж лучше бы я их сняла до того, как влезла на дерево! Ну что уж теперь говорить! Стащила трусы почти до колен и потянула вниз. Меня затошнило, и сад подо мной закачался.

— Не надо, Трейси! Упадешь! — закричал Футболист.

— Закрой свои ***** глаза! — Я так волновалась, что он заглянет мне под юбку, что забыла как следует испугаться. Освободив из-под трусов ногу, быстро одернула юбку.

— Сняла! — завопила я, размахивая трусами, как флагом.

Футболист одобрительно заорал:

— Закинь их на минутку на ветку, а потом сразу забери, — кричал он. — Ты выиграла пари, Трейс. Молодчина!

— Да, спускайся, Трейси, — сказал Александр.

Спускаться сразу не хотелось. Я начала привыкать к высоте и не смотрела вниз. Наверху было так классно! Перелезая с ветки на ветку, я карабкалась все выше и выше. Мальчишки орали на меня, но я не обращала на них внимания. Превратившись в девочку-мартышку, я беззаботно прыгала с дерева на дерево.

Ель закачалась, когда я почти добралась до верхушки, но мне было все равно. На душе было тихо и спокойно. Если я девочка-мартышка, можно качаться на дереве целыми днями в гамаке из листьев, пока не заснешь.

Я всерьез задумалась о доме на дереве. Можно будет уговорить Александра его спроектировать. Не из каких-то там картонок, а из настоящих досок. Мы бы с Футболистом его как-нибудь сколотили и привесили к дереву. Да, дом на дереве получился бы что надо! Застелить его одеялами, обложить подушками да и сидеть себе сколько хочешь, поедая запасы продовольствия. Трейси — покорительница верхушек деревьев сможет оттуда шпионить за своими врагами, наводя на них ужас!

Я уже собралась воплотить свою мечту в жизнь, как вдруг вспомнила о том, что уже совсем скоро стану жить с мамой. Замечтавшись, я вдруг поскользнулась, уцепилась руками за ветку и чуть не распрощалась со своей непутевой и никудышной жизнью, но все-таки жизнью.

— Осторожно, Трейси!

— Трейси, вернись, чокнутая!

Сердце сильно застучало, а руки вспотели. Я подумала, что надо парней еще слегка подзавести, и стала, собрав волю в кулак, карабкаться выше и выше. С ветки на ветку. За рукой — рука, за ногой…

Уже близко была вершина, и ветки стали совсем тонкими. Как только я за них хваталась, они тут же ломались, но я лезла все выше, выше и выше.

Я прицепила трусы на самую макушку, как белую елочную звезду. И тут настоящие звезды мне улыбнулись. Целая галактика созвездий победно засияла мне навстречу. Получилось! Я победила в самой рискованной игре!

Затем я стала слезать, все ниже и ниже, пока не поравнялась с подоконником. Александр и Футболист, раскрыв рты, уставились на меня, как на ангела, который спустился к ним с небес.

— Эй, вы! С дороги! Чего уставились? — воскликнула я, и они расступились. Словно шторы на окне раздвинулись.

Я приготовилась к прыжку и впрыгнула прямо в окно. Даже не упала, а спокойно приземлилась на ноги. Потрясающая Трейси! Знаменитая девочка-кошка, у которой впереди не одна, а девять жизней!

— Ну что? Видели? — И я прошлась по комнате в буйном танце. Футболист заплясал со мной, подпрыгивая и похлопывая меня по спине:

— Вот это да! Ты классная девчонка! Долой трусы!

— Ну конечно, я великая! Ведь правда? Правда, Александр?

— Ты самая сумасшедшая! Я чуть в желе не превратился от страха, пока за тобой наблюдал. Смотри, я и сейчас дрожу.

— Желе из маринованных огурчиков. Фу, какая гадость!

— Сумасшедшая! Вы оба сумасшедшие! — сказал Александр. — Неужели ты не понимаешь, что могла разбиться? Ничего в этом нет великого.

— Нет, это ты великий! Самый великий и противный зануда на свете, — сказала я, толкнув его. Как он смеет не оценить по достоинству моего потрясающего достижения?

— Хватит меня толкать, — сказал Александр и снова сгорбился. — Ты не можешь, не можешь и еще раз не можешь стать великой только потому, что по-глупому рискуешь своей жизнью!

Мне захотелось его прикончить. Он вел себя как назойливая мошка, которая вьется под ногами и кусает тебя за лодыжку. В любую минуту можно протянуть руку и — ХЛОП!

— Лучше не доводи меня! — предупредила я и снова его толкнула.

— Ты на меня обиделась за то, что я сказал про твою маму. Потому и задираешься.

— Вовсе нет! — возмутилась я. — Просто меня бесит твое безобразное поведение!

— Неудивительно, что к тебе все в школе пристают, — хмыкнул Футболист. — Неудивительно, что ты и своего папу бесишь.

На этот раз он до него не дотронулся, но уж лучше бы он его толкнул. Я напряглась:

— Ну нет, папа его по-своему любит.

— Нет, не любит, — сказал Александр, и по его щекам покатились крупные слезы. — Он меня терпеть не может.

Я почувствовала себя так мерзко, что еще больше разозлилась.

— Все это неправда. Не дури! — И вдруг я его опять толкнула. — Ты начинаешь меня сейчас по-настоящему доставать.

— Ты всегда меня раздражал, Огурчик! — сказал Футболист.

— Не называй меня так, — всхлипнув, попросил Александр.

— Огурчик, Огурчик, Огурчик! — запел Футболист. — Сморщенный маленький Огурчик, который не умеет играть в рискованные игры.

— Нет, я играл и выполнил задание, да, Трейси?

— Ага, и как дурак разрешил всей школе называть себя Маринованным Огурчиком.

— Прекрати!

— Огурчик! Огурчик! Огурчик! — заорала я ему прямо в лицо.

Футболист не отставал от меня.

— Выметайся отсюда, Огурчик! Это наш дом, — скомандовал он.

— Я сюда первым пришел, — плакал Александр.

— А сейчас мы сюда пришли, — сказала я.

— И ты нам здесь не нужен, правда, Трейси?

Я не могла быть такой вредной. Частичка меня хотела обнять и утешить Александра. Он почувствовал мою слабину и громко всхлипнул.

— Я согласен еще на одно испытание, если вы разрешите мне остаться.

— Ладно, слабо залезть на дерево и принести назад трусы Трейси? — выпалил Футболист.

— Нет! — сказала я.

— Да! — сказал Футболист.

— Ладно! — сказал Александр.

— Не сходи с ума! — сказала я и вдруг испугалась. Все завертелось настолько стремительно, что я ничего не могла поделать.

— Футболист, прошу тебя, не надо его так испытывать.

— Я ведь справился с испытанием, и ты тоже. Хотя ты маленькая да еще девчонка.

— Я готов, — сказал Александр, — хотя все равно думаю, что это безумие и я могу погибнуть, но мне все равно. Я пройду испытание! Я вам докажу! — И он побежал к окну.

— Не делай этого! — Я побежала за ним. — Ты не умеешь лазить по деревьям, ты не удержишься, ты ничего не умеешь! Ты упадешь!

— Сказал тебе — мне все равно!

Он попробовал запрыгнуть на подоконник, но оступился и больно стукнулся носом об оконную раму.

— Видишь, Александр, теперь именно ты ведешь себя глупо, — сказала я и бросилась к нему.

Он удивленно покачал головой. Нос у него стал пунцовым.

— Футболист, отмени свое испытание, — взмолилась я.

— Ладно, ладно, беру свои слова обратно, Огурчик, — сказал Футболист.

— Все равно пройду испытание, даже если ты пообещаешь больше никогда меня так не называть, — упрямо сказал Александр гнусавым голосом, так как зажимал рукой ушибленный нос.

— Не надо никаких испытаний! Ты прав! Мы все сумасшедшие!

— Вы мне велели уйти, — сказал Александр, повернувшись к окну.

— Я не то имела в виду. Ты мой друг, Александр! Ты мне нравишься! И Футболисту тоже.

— Мне нет, — возразил Футболист.

— Нет, он тебе нравится, — продолжала настаивать я.

— Никому я не нравлюсь, — снова сказал Александр и рванулся к окну. Он так неожиданно к нему бросился, что мы удивились.

На этот раз он прыгнул достаточно высоко и вскочил на карниз. Но не остановился, а бросился прямо в открытое пространство и, как картонная зверюшка, задрыгал ногами в воздухе. Только Александр был настоящим. Он не завизжал и не повис на ниточке, чтобы сразу вернуться назад. Он рухнул вниз, по-настоящему рухнул, прямо в темный сад.

Дом в саду

Мы думали, он погиб. Он лежал неподвижно, а мы бросились вниз и прямо через боковое окно выскочили в заброшенный сад. Александр лежал на земле, широко раскинув руки и ноги.

— Александр! — вскрикнула я.

— Он умер, — сказал Футболист и зашмыгал носом. — Это я убил бедного маленького Огурчика.

— Ты больше никогда не должен меня так называть, — как мышонок, пискнул Александр.

Мы кинулись к нему и стали обнимать, как будто он был нашим лучшим другом.

— Осторожно! — сказал Александр. — Наверное, я сломал себе шею, а также руки, ноги и все ребра.

— Тебе очень больно? — спросила я, сжав в своей руке его птичью лапку.

— Не уверен, — сказал Александр. — Странно, но мне кажется, я вообще ничего не чувствую. Возможно, все заболит, когда я хоть что-нибудь почувствую.

— Что ты имеешь в виду? Как это — ничего не чувствуешь? — с тревогой спросил Футболист. — Неужели его парализовало?

Я пощекотала Александра под коленками. Он взвизгнул и дрыгнул ногой.

— Нет, не парализовало.

И знаете, что самое удивительное? Александр совсем не ушибся. Ну, может, только ноготь сломал. Мы в ужасе уставились на него, не понимая, как можно было выжить, грохнувшись с такой высоты? Я всегда знала, что в Александре есть что-то не от мира сего. Может, он инопланетянин? Это многое бы объяснило.

Настоящая причина стала ясна, когда Александр осторожно встал на четвереньки, а затем поднялся на ноги. Оказывается, он упал на матрас!

— Наверное, ты самый большой везунчик в мире! — воскликнула я.

— Хотя, может, тебя еще вши покусают, — сказал Футболист.

— Полагаю, я себе что-то ушиб, — пробормотал задумчиво Александр. — Эта нога какая-то странная. Дергает! Наверное, я ее сломал. Определенно сломал!

— Не может быть, чтобы ты что-то сломал. Знаешь, что было бы… — Он показал, как футболисты падают на спину и корчатся от боли. — Тебя пришлось бы нести на носилках.

— Может, я просто лучше боль переношу, — сказал Александр и, хромая, попробовал сделать несколько шагов. — Наверное, я сломал обе ноги, — настаивал он.

— Ничего ты не сломал! Я очень рада! — сказала я, снова обнимая его.

— И я рад, — прохрипел Футболист.

— И ты больше никогда не назовешь меня О…?

— Никогда!

— Потому что я почти выдержал испытание, правда? — спросил Александр. — Может, я действительно Александр Великий?

— Ты Александр Маленький, — сказал Футболист и погладил его.

— А ты длинный Футболист, — сказал Александр и повернулся ко мне: — А ты Трейси без названия, победительница любого соревнования. И мы все друзья, да? — спросил он.

— Конечно, — сказала я. — Александр, кончай хромать! Ничего с твоей ногой не случилось!

— Не скажи. Если я сломаю ногу, мне не надо будет в школе на физкультуру ходить.

— Да ты и так в школу не ходишь, — возразила я.

— Пока нет, но скоро придется. Они написали письмо маме с папой, и те ужасно разозлились. Папа сказал, что теперь будет сам меня в школу провожать.

— Вот уж тебе повезет! — воскликнула я.

— Придется нам сидеть в нашем доме одним, — сказал Футболист.

— Ну, я не смогу, потому что буду жить у мамы. Я со дня на день переезжаю. Слушайте, у мамы потрясающая квартира! Жаль, вы не видели, какие у нее вещи!

Последняя фраза не произвела на них должного впечатления.

— Ты все равно все извозишь, — сказал Футболист.

— А вот и нет!

Я знаю, как надо себя вести. Буду вытирать пыль с маминых изящных безделушек и пылесосить ковры, и она поймет, как много от меня пользы. Я ей никогда не надоем, и она никогда не отошлет меня обратно.

— Стану маленьким маминым сокровищем, — заявила я.

— Не понимаю, почему тебе так хочется к ней переехать? Наверное, ты сошла с ума, — сказал Футболист. — Чокнулась, как ты думаешь, Огурчик?

— Не смей больше так меня называть, — сказал Александр и топнул ногой. — Ой, кажется, это моя больная нога!

— Извини, но ведь она и вправду чокнулась, да? — спросил Футболист.

Александр бросил нервный взгляд в мою сторону, но все-таки кивнул.

— Думайте что хотите! — свирепо сказала я.

Они были неправы. Я не сошла с ума. Любая девочка захотела бы жить со своей мамой. Даже та девочка, у которой как будто была мама.

Я давно не писала о Кэм. Между нами много чего произошло. Только вот писать об этом не хотелось. Я хочу сказать — писатели ведь не обо всем рассказывают! Если попробовать передать то, что было на самом деле, пришлось бы исписать не одну страницу. Вы бы стали писать о том, как, открыв глаза, не хотели вылезать из теплой постели, потом пошли в туалет, затем стали чистить зубы и начали играть с пастой, написали бы ею свое имя, а потом нарисовали себе усы… В общем, понадобилась бы целая страница, чтобы только добраться до завтрака.

Писатели должны быть избирательны. Так, во всяком случае, говорит миссис Вырвет Бэгли. Я рассказывала, как ей не повезло с зубами? Она всегда немного брызжет слюной, когда ей приходится произносить слова, которые начинаются с буквы "с". И если вы оказались рядом, тогда считайте, что влипли, — вас искупают в слюне. Нельзя сказать, что в последнее время со мной это часто происходит, так как я теперь вообще редко хожу в школу. Просто прогуливаю и отсиживаюсь в своем доме.

Они могут связаться с Кэм в любую минуту. Ну и пусть! Все равно теперь я перееду к маме. Лучшего нельзя и придумать. Жду не дождусь! Поскорее бы покончить с глупыми формальностями. Илень говорит, можно поехать к маме на неделю. Не понимаю, почему нельзя переехать навсегда и прямо сейчас? Все эти приготовления уже начинают действовать мне на нервы.

Кэм обещала помочь мне собраться, а потом стала говорить, что то одно мне не понадобится, то другое. А я сказала, что нужно взять с собой побольше вещей, потому что скоро я останусь там навсегда.

«Навсегда» — слишком сильное слово. Казалось, мы перекидываем его друг другу, как мячик, и оно время от времени ударяет то меня, то Кэм по голове.

Потом Кэм часто заморгала и сказала:

— Конечно, Трейси, — и быстрым движением засунула все мои пожитки в сумку.

— Может, и не надо все с собой брать, потому что мама купит мне новые вещи от дизайнеров — Калвина Клайна, Томми Хилфигера…

— Да, да, ты все время говоришь о фирме NYDK.

— DKNY! Вот что я скажу тебе, Кэм: ничего-то ты не знаешь! — в изнеможении воскликнула я.

— Я знаю только одно, — тихо сказала Кэм. — Мне будет не хватать тебя, малышка.

Я сглотнула:

— Мне тоже.

Вдруг стало не по себе от того, как она на меня посмотрела. Это несправедливо!

— Понимаешь, детей ведь не берут на воспитание навечно. Они же тебе сразу об этом сказали, да?

— Сказали, — ответила Кэм.

Она взяла мою майку и прижалась к ней лицом, как к детскому одеяльцу.

— Но я не думала, что будет настолько тяжело!

— Прости, Кэм. Мне очень, очень жаль, правда, но я должна быть с мамой.

— Знаю, — ответила Кэм. Потом помолчала и посмотрела на мою майку так, как будто увидела в ней меня. — Только, Трейси, не расстраивайся, если все получится не так, как ты ожидаешь.

— Все уже идет как надо!

— Знаю, знаю. Прекрасно, что теперь ты будешь жить с мамой, но, может быть, все закончится не так, как в сказке: «И жили они долго и счастливо…»

У сказки будет счастливый конец. Обязательно! Просто она этого не хочет.

— Все будет замечательно, вот увидишь! — сказала я, выхватила у нее из рук свою майку и засунула в сумку вместе с остальными вещами.

— Трейси, я знаю…

— Ничегошеньки ты не знаешь! — перебила ее я. — Не знаешь моей мамы, да и меня толком не знаешь! Как будто мы и не жили вместе! Не понимаю, почему ты все время качаешь головой и подзуживаешь меня: это не получится, то не получится. Ты считаешь меня отвратительной и ужасной и думаешь, что и маме я очень быстро надоем.

— Вовсе нет! Я не считаю тебя ужасной, плохой и трудной. Конечно, ты не без недостатков, но умеешь быть и очень хорошей. Просто даже если ты станешь самой хорошей девочкой на свете и будешь прекрасно себя вести, все равно что-нибудь может не получиться. Твоя мама не привыкла к детям.

— У тебя тоже не было никакого опыта, но ты же меня взяла. Слушай, у меня идея! Ты можешь теперь взять на воспитание кого-нибудь другого.

— Не хочу кого-нибудь другого. Я хочу тебя.

У меня перехватило дыхание. Захотелось к ней прижаться и наговорить разных глупостей… Но в то же время хотелось на нее накричать и оттолкнуть от себя за то, что она портит мне встречу с мамой.

Я высвободилась из ее объятий и снова стала укладывать сумку.

— Если бы ты так хотела быть со мной, ты бы по-другому себя вела, — сказала я, запихивая старые кроссовки под потрепанные джинсы серийного производства. — Ты бы покупала мне нормальную одежду и красивые подарки.

— Ох, Трейси, не заводись, — вдруг сердито сказала Кэм и стала кругами ходить по моей «пещере», как собака, которой не дают покоя блохи.

— Ты почти ничего мне не дарила, — сказала я тоже сердито. — Никого не встречала прижимистее тебя! А теперь посмотри, что мне мама подарила.

— Куклу, — сказала Кэм и стала рассматривать ее на расстоянии вытянутой руки.

— Да, но это не какая-нибудь старая кукла. Она стоит кучу денег! И не детская игрушка. Это коллекционный экземпляр! Мама подарила мне ее для того, чтобы она служила украшением. Многие взрослые женщины собирают куклы. Только ты не поймешь, — фыркнула я в лицо Кэм, на которой были старая рубашка в клеточку и бесформенные джинсы. — Ты к этому типу женщин не относишься.

— Слава тебе, господи! — ответила Кэм.

— Не хочу жить, как ты. Мы не подходим друг другу, Кэм. Джейн, Лиз и всё твои глупые друзья тоже не для меня. Мне мама подходит. Она и я. Мы с ней родственники, а ты просто моя приемная мать. Тебе платят, чтобы ты за мной смотрела, — вот и все. Понимаю, почему ты сейчас суетишься. Тебе не будут платить, когда я уйду, — в этом все дело!

— Думай что хочешь, — сказала Кэм мерзким тоном мученицы.

— Так оно и есть!

— Ладно, ладно, — ответила Кэм, скрестив руки на груди.

— Ничего не ладно! — возразила я, топнув ногой. — Не знаю, что ты делаешь с деньгами. Непохоже, чтобы ты на меня их тратила.

— Правильно! — подхватила Кэм, будто говорила с дурочкой.

— Ничего правильного! Все мне надоело! — закричала я. — Знаешь, что я тебе скажу? Даже если у меня с мамой ничего не получится, я не хочу сюда возвращаться. Надоела мне эта дыра! И ты мне надоела!

— Ну и выметайся отсюда, маленькое неблагодарное чудовище! Ты тоже мне надоела! — крикнула Кэм и, хлопнув дверью, в слезах выбежала из моей «пещеры летучей мыши».

Теперь понятно, что у нее на уме. Подумаешь!

Все только и ждут от детей, чтобы они были благодарными за то, за это… Отвратительно быть благодарной. Никакой справедливости! Все ждут, что я должна быть благодарной Кэм за то, что она за мной смотрит, а мне самой не разрешают о себе позаботиться. Хотя это было бы проще простого. Мне надо благодарить ее за невкусную вегетарианскую еду, вместо того чтобы ходить в «Макдоналдс», и за мою старомодную одежду (неудивительно, что в школе меня дразнят!), и за скучные старые книжки. Слушайте, вы когда-нибудь читали «Маленьких женщин»? Кому какое дело, что Джо всегда была любимой героиней Кэм? А походы в музей? Ладно, мумии и карлик-горбун мне еще понравились, но все эти картины, горшки и плошки — чушь собачья!

Фу! Задрипанные! Скучные! Нудные!

Ах, если бы только я могла зарабатывать! Я бы покупала себе все, что нужно. Несправедливо, что детям не разрешают работать. Я бы классно торговала на рынке, или продавала мороженое, или работала в детском саду. Если бы у меня была работа, я могла бы есть биг-маки и жареную картошку каждый день и была бы одета с ног до головы в одежду от дизайнеров. Да и, конечно, у меня была бы самая модная обувь. А уж сколько бы я всего себе накупила: видеофильмы, компьютерные игры, путешествие в Диснейленд!

Мама обязательно возьмет меня в Диснейленд, если я ее об этом попрошу. И все кончится, как в сказке. Буду всю оставшуюся жизнь жить счастливо. Обязательно буду! Даже если Футболист в это не верит. Терпеть его не могу!

Я сказала неправду. Мне он даже нравится, не пойму только чем. И я за него беспокоюсь. Уж он-то не будет жить счастливо.

Перед отъездом к маме я отправилась в наш дом, чтобы попрощаться с Футболистом и Александром.

Александра там не было. Думаю, и Футболиста тоже. Я вошла в дом, а их и след простыл. Никаких продуктов в картонном холодильнике. Я проверила наверху и выглянула в окно. На елке все так же висели мои трусы. Как далеко от окна она растет!

Мы все тогда будто с ума посходили. Посмотрела вниз, и сердце сжалось при мысли об Александре.

Вдруг я вскрикнула. Кто-то лежал на матрасе, широко раскинув ноги. Кто-то в футбольной форме и больше Александра.

— Футболист!

Я заорала, кинулась вниз, выскочила через боковое окно прямо в заросший сад и побежала к матрасу.

— Футболист! Футболист! — кричала я, стоя над его распростертым телом.

Он открыл глаза и уставился на меня:

— Трейси?

— Футболист! Ты жив! — вскрикнула я, опустившись перед ним на колени.

— Ух, Трейси! Не знал, что тебе не все равно! — захихикав, воскликнул он.

Я быстро щелкнула его по носу:

— Хватит, идиот! Ты что, упал?

— Нет, просто лежу себе, отдыхаю.

Я дотронулась до его руки. Она была ужасно холодной, а рубашка мокрой.

— Ты что, здесь всю ночь пролежал? С ума сошел!

— Ага. Это про меня. Сумасшедший, чокнутый. Все про меня.

— Ты и вправду такой, — сказала я. — А теперь еще заболеешь.

— И что тогда будет?

— В футбол не сможешь играть!

— Нет, смогу!

Он дотянулся до футбольного мяча, который лежал рядом с матрасом, и подбросил его в воздух. Попробовал поймать, но мяч выскользнул у него из рук и закатился в густую траву. Футболист выругался, но даже не подумал встать. Он продолжал лежать и щелкать у себя над головой папиной зажигалкой. Руки его не слушались.

— Уронишь зажигалку и еще подожжешь себя, чокнутый! Кончай!

— Я пытаюсь согреться.

— Сейчас я тебя согрею.

Я стала растирать его ледяные посиневшие пальцы. Он схватил меня за руки и потянул к себе.

— Во что ты играешь?

— Составь мне компанию! А, Трейси?

— Почему нельзя пойти в дом?

— Мне нравится, когда холодно. Я тогда почти ничего не чувствую.

— Ага, ты настоящий тупица, — сказала я, но легла рядом с ним на вонючий и старый матрас. Было так сыро, что, казалось, сквозь спину меня заполнили доверху водой.

— Кажется, будто меня тащат все глубже и глубже в землю, — заерзав, сказала я.

— Ага. Давай так вместе и останемся здесь. Ты и я в нашем собственном маленьком мире.

Что, если нам остаться в этом саду навсегда? Мы с Футболистом лежали бы на этом матрасе, как мраморные статуи на надгробной плите. Пусть бы по нашим телам полз плющ, скакали белки, а в волосах птицы свили гнезда. Ни один мускул у нас не дрогнет, как будто нам все равно.

Только мне не все равно! Я хочу добраться до счастливого конца своей сказки. Я готова теперь всю оставшуюся жизнь прожить счастливо.

— Эй! Пора вставать! Давай поиграем в футбол! — Я нашла мяч и стукнула им по голове Футболиста, чтобы привести его в чувство.

Выругавшись, Футболист вскочил на ноги. Хотел выхватить у меня мяч, но не тут-то было.

— Я Трейси Бикер Великая, быстрая как ветер. Ура, мяч у меня!

— Отвали, это я великий! — сказал Футболист и попробовал схватить меня. Его огромный ботинок угодил не по мячу, а прямо мне по щиколотке.

— Уууу! Больно! Верзила чокнутый! Амбал в ботинках!

— Прости. — Футболист уставился на мою ногу. — Покраснела, — озадаченно сказал он.

— Это же кровь!

— Я не нарочно, — пробормотал Футболист.

— Нет, нарочно, — ответила я, озабоченно вытирая кровь со щиколотки. — Ты никогда не следил за своей ногой, и теперь она живет по своим законам. Подумать только — целый кусок из моей ноги выдрала! Между прочим, мне больно!

— Прости меня, пожалуйста, Трейси. — Казалось, Футболист вот-вот расплачется. — Никогда в жизни тебя не трону! Ты так много для меня значишь, малышка! А, Трейси? — И он попробовал меня обнять.

Я вывернулась у него из рук:

— Отстань!

— Да ладно тебе, ты же знаешь, я тебе тоже нравлюсь.

— Особенно сейчас, когда ты мокрый и вонючий! Фу, когда ты в последний раз мылся, Футболист?

— Заговорила прямо как моя мать. Все вы одинаковые. Все пилите. Думаешь, ты и вправду мне нужна? Вот еще! И вовсе ты мне не нужна! Ты никому не нужна, Трейси Бикер!

— Я нужна своей маме! — заорала я.

От моего крика птицы взвились в воздух. Люди, которые направлялись по своим делам, прямо застыли на месте. Машины врезались друг в друга, а в небе столкнулись самолеты.

— Я НУЖНА СВОЕЙ МАМЕ!

Я НУЖНА СВОЕЙ МАМЕ!

Снова дома у мамы

На этот раз в гостях у мамы было уже по-другому. И мама тоже была другой. Даже под слоем грима ее лицо было очень бледным. На ней были темные очки, и, когда мы крепко обнялись, из-под пудры пахнуло чем-то затхлым. В доме тоже чем-то пахло. Сигаретами и выпивкой. Шторы были задернуты.

Я хотела их раздвинуть, но мама меня остановила.

— Не надо яркого света, дорогуша, — сказала она, держась за лоб.

— Ты с похмелья, мама?

— Что ты сказала? Конечно нет! Не глупи, родная. Нет, это проклятая мигрень. Меня она без конца мучает. Все на нервной почве.

Она зажгла сигарету и глубоко затянулась.

— Это не из-за меня, мама? — спросила я.

— Ну что ты, родная! Лучше посмотри, что я тебе купила.

— Еще один подарок!

Я надеялась, что это не шоколадные конфеты, потому что меня подташнивало. Тоже на нервной почве. Я пошла в маму.

Подарок был большой и мягкий. Не шоколадные конфеты.

— Это тряпичная кукла или плюшевый мишка? — осторожно поинтересовалась я, пытаясь нащупать лапу или голову сквозь красивую бумагу.

— Посмотри!

Я осторожно развернула оберточную бумагу. На этот раз чрезвычайно аккуратно. И обнаружила потрясающие штаны в военном стиле с этикеткой, от которой можно сойти с ума!

— Ура! Вот это да! — воскликнула я и завертелась на месте, прижимая к себе штаны и заставляя плясать то одну штанину, то другую.

— Тебе нравится? — спросила мама.

— Очень. Они действительно крутые! Жаль, у меня к ним нет подходящей куртки.

— Ты на что намекаешь? — улыбаясь, спросила мама.

Я решила не сдаваться.

— Конечно, и старые кроссовки к ним не подходят, — продолжала я. — Для полного счастья к этим штанам мне нужны новые, фирмы «Найк».

— Я денег не печатаю, — сказала мама. — Для меня это большая трата. Ха! Да я за тебя ни пенни не получаю, а этой Кэм столько платят!

— Но ведь я этого достойна, правда, мама? — спросила я, придвигаясь поближе.

— Ну конечно, родная. Только не топай так громко. У меня голова раскалывается.

Я сварила маме крепкий черный кофе. Она села на диван и стала его потягивать. Потом она откинулась на подушку. Она лежала очень тихо и не отвечала, когда я к ней обращалась. Казалось, она заснула, хотя из-за темных очков я не видела ее глаз.

Я медленно обошла вокруг дивана, глядя на нее и не в силах поверить в то, что она действительно моя мама и теперь мы вместе и будем вместе всегда, навеки. Я так часто представляла себе нашу встречу, что теперь не могла в это поверить. Все смотрела на нее и смотрела, пока у меня в глазах не зарябило, но мама не исчезла. Она лежала в своем блестящем свитере и леопардовых брюках. Прекрасная, особенная, добрая. И очень сонная.

Вставать она не собиралась. Мне нравилось на нее смотреть, но вскоре стало скучно. Я прошлась по комнате, вытряхнула содержимое пепельницы в мусорное ведро, унесла стакан и пустую бутылку на кухню, как настоящая маленькая мамина помощница. Заглянула в кухонные шкафы и в холодильник, но пожевать там было нечего — одни пакеты с морожеными полуфабрикатами да продукты для тех, кто сидит на диете. И выпивка.

Я немного поиграла в классики на кафельном полу в кухне, а потом сняла кроссовки и поиграла в фигурное катание. Наигравшись, я шмыгнула в комнату: мне послышалось, что мама вздохнула, но она только повернулась на другой бок и продолжала изображать спящую красавицу. Одна ее черная замшевая туфелька на высоком каблуке свалилась. Я ее померила. Потом аккуратно сняла вторую. Теперь у меня были собственные туфли на высоких каблуках. Немного походила по комнате, чтобы к ним привыкнуть и не падать, а затем, пошатываясь, прошла в спальню, чтобы полюбоваться собой в зеркале.

В гардероб я тоже заглянула. Сама не понимаю, когда я успела нацепить мамин мохеровый свитер и кожаную юбку? Стала очень похожа на маму и притворилась, что я — это она, и пообещала своей маленькой Трейси, что буду всегда ее любить и никогда не брошу. Что бы ни случилось!

Потом мама вошла в спальню, потирая глаза, и закурила.

— Вот ты где! Я на пять минут отключилась. Ах ты хитрюга! Уже влезла в мои вещи! А ну, снимай! И поосторожней с юбкой — она стоит бешеных денег!

— Ну мама, позволь мне еще немножко походить в твоих вещах. Еще одну минуту. Я в них такая красивая, прямо как ты, — взмолилась я.

Потом стала рыться в ее шкафу.

— Мне нравится твое красное платье. Можно мне его примерить? А эту фиолетовую штуку? А это что за черное платье? Выглядит очень даже сексуально.

— Трейси! — захихикала мама. — Ладно, давай наряжаться.

Это было ЧТО-ТО! Мама стала меня наряжать, и мы обе чуть не лопнули со смеху, когда я примерила черное платье. Потому что его вырез был мне прямо до пупка — у меня не только сверху ничего не было, но и снизу тоже. В конце концов я снова оказалась в мамином мохеровом свитере, кожаной юбке и черных замшевых туфлях на высоких каблуках. Я расхаживала по комнате, как модель, а мама стала мне показывать, как нужно правильно двигаться. Я из кожи вон лезла, чтобы научиться ходить, как она. Потом мы поиграли немного в рок-звезд. У мамы все прекрасно получалось. Она чудесно пела и пританцовывала. У нее удивительный голос! Мама сказала, что в пабе она лучше всех поет под караоке, поэтому ее всегда просят спеть.

— Кстати, сегодня — вечер караоке, — сказала она.

— Здорово! А мы туда пойдем? Мне бы очень хотелось посмотреть, как ты будешь петь.

— Тебе нельзя в паб. Ты еще ребенок.

— Однажды я туда ходила с Кэм, Джейн и Лиз. Мы сидели в саду, я выпила коктейль и съела три пакета соленых чипсов с уксусом.

— Ну, в моем пабе нет сада, и там нельзя сидеть на улице. Нет, я думала, не пойти ли мне туда самой?

— А я?

— Я тебе постелю на диване, и ради такого случая ты сможешь немного посмотреть телевизор.

— Ты хочешь меня оставить одну? — спросила я. Сердце у меня сильно забилось.

— Не ной, Трейси! Ты ведь не маленькая!

— Я не люблю оставаться одна, — сказала я. — Мама, неужели ты не можешь побыть дома и поиграть со мной?

— О чем ты говоришь, Трейси? Разве я мало с тобой сегодня играла? А ты меня и на часок не можешь отпустить с друзьями в паб? Пропущу там пару стаканчиков — вот и все. И приду домой задолго до закрытия, клянусь! Ты все равно будешь уже спать.

— А что, если я не засну?

— Тогда посмотри телевизор, я же сказала.

— Сегодня ничего хорошего не показывают.

— Тогда посмотри видео. Ох уж эти дети! Сразу видно, ты избалована. Делай, что тебе велят, если хочешь, чтобы мы поладили.

— Ты не должна от меня уходить!

— Я буду делать то, что хочу, юная леди! И смени тон! Ты хочешь, чтобы я тебя снова в детский дом отправила?

Я покачала головой и не смогла произнести ни слова.

— Ну ладно. Не упрямься! Вылезай из моих вещей и переодевайся в пижаму.

Она стала разговаривать со мной, как с капризным малышом. Даже сама смыла с меня косметику и стала играть в глупые игры с полотенцем, притворяясь, что это птичка, которая клюет меня в нос. Я громко смеялась и подыгрывала ей, делая вид, что мне это очень нравится. Надеялась, что, если буду по-настоящему милой и забавной, мама передумает и никуда не пойдет.

Но она ушла. Оставила меня одну.

Поцеловала, поправила одеяло, помахала мне рукой на прощание и ушла в своих черных замшевых туфлях на высоких каблуках.

Я позвала ее и сказала, что она не обязана играть со мной. Я буду лежать тихо, как мышка. Я сделаю все, что она захочет, если только она останется со мной. Не знаю, слышала ли она меня. Она все равно ушла, а я осталась. Совсем одна.

Сначала я рассердилась. Она не должна была от меня уходить. Если я позвоню Илень и наябедничаю, у нее будут серьезные неприятности. Я знала, кому мне хочется позвонить, но не могла. Я не могла признаться Кэм, что все пошло не так, как я ожидала, да еще с самого начала.

Потом я рассердилась на саму себя. Неужели все действительно пошло не так? Не понимаю, что это я себя так накручиваю? Подумаешь! Мама побежала, чтобы пропустить пару стаканчиков. В конце концов, многие матери ходят в паб. А моя мама прекрасно ко мне отнеслась, купила мне новые брюки, поиграла со мной… Она была самой лучшей мамой на свете! Почему бы мне не лечь на ее замечательно удобный диван, посмотреть телевизор и чудесно провести время, пока она не вернется?

Я знала ответ. Мне было страшно. Мамин поступок напомнил о тех временах, когда я была совсем маленькой и она вот так же оставляла меня одну. Я почти все забыла, но помню, как плакала в темноте, но никто не приходил. Казалось, темнота тянется куда-то далеко-далеко, а я совсем одна в этом мире, и мама никогда не вернется.

Сейчас я чувствовала то же самое, хотя понимала, как это глупо. Я свернулась калачиком и стала думать о ней. Как мне хотелось вернуться! Я совсем запуталась. Мне было так одиноко, что я даже заснула, но, когда проснулась, мамы по-прежнему не было дома, хотя все пабы к тому времени уже закрылись. Я включила телевизор, но звук показался слишком громким в пустой квартире, и я сразу его выключила. Я все прислушивалась и прислушивалась, думая, что же я буду делать, если мама не вернется. И вот, когда я уже почти смирилась с этой мыслью, послышались шаги, смех и скрежет ключа в замке.

В гостиной зажегся свет. Я продолжала лежать, свернувшись калачиком и крепко зажмурившись.

— Ой, совсем забыла, что постелила ей в гостиной, — прошептала мама. — Смешная, правда? Совсем на меня не похожа. Давай, пошли отсюда. Иди-ка лучше домой, дорогой! Да, понимаю, но ничего не поделаешь.

Послышался противный мужской голос, и чмоканье, и мамин смех:

— ax ты проказник! Нет! Ш-ш-ш, ребенка разбудим!

Я постаралась дышать медленно и ровно, как будто действительно спала. Мужчина снова что-то забормотал.

— Ух! — сказала мама. — Да, мне бы очень хотелось попасть на скачки в воскресенье. Отличная идея! Хотя маленькая Трейси все еще будет здесь. Может, взять ее с собой? Слушай, она не будет мешать!

Снова послышались возня и бормотание:

— Понимаю, что тогда все будет не так. Что? Понимаю. Мы провели бы там выходные? Звучит заманчиво! Ты мне руку чуть не вывихнул! Ладно, я все устрою.

Я лежала с закрытыми глазами, но не смогла остановить слез. Ничего! Они ничего не заметили. Они на меня и не смотрели.

Утром я проснулась гораздо раньше мамы. Я давно все уложила в сумку. Интересно, как она мне об этом сообщит? Все расскажет как есть или придумает какую-нибудь историю?

Мама придумала историю, в которой было много вранья. Она рассказала ее за завтраком. Поразительно! Подобное я в последний раз придумывала, когда мне было лет шесть. Невероятную сказку о том, как она столкнулась с продюсером фильма. Он был ею очарован и заговорил о роли, о которой она давно мечтала. Для этого ей необходимо поехать в гости к его закадычным друзьям. Она знает, что эти выходные особенные — ведь мы собирались провести их вместе. У нас их столько еще будет! А пока она не может упустить свой шанс. Ты же все понимаешь, да, дорогая?

Я поняла. Я взглянула на маму — пристально так на нее посмотрела… И все поняла, и ничего не стала выяснять. Заставила себя улыбнуться и пожелала ей удачи. Мамины глаза затуманились, и вчерашняя тушь потекла. Она потянулась ко мне через стол, и ее нейлоновая ночная рубашка угодила в мою чашку с хлопьями. Мама крепко меня обняла. Я в последний раз вдохнула запах ее пудры. Она погладила меня, потом провела рукой по своим взлохмаченным волосам, потрогала мокрую от молока с хлопьями ночную рубашку и сказала, что, пожалуй, ей сейчас лучше пойти в душ и привести себя в порядок.

— Чем ты собираешься сегодня заниматься? А, милая?

Я знала, что буду делать. Как только мама скрылась в ванной, я подошла к ее сумке, взяла из нее немного денег, потом, схватила свою сумку и смылась, оставив ей записку:

"Все в порядке, мама. Знаю, я тебе не нужна. Все будет хорошо. Взяла у тебя десять фунтов на проезд, но обязательно накоплю денег и вышлю долг, честное слово. Большое спасибо за все.

С любовью, Трейси".

Записка получилась немножко помятой и грязной, но переписывать было некогда. Мне нужно было маму предупредить. Пусть знает — я не воровка. Потом я вышла и медленно-медленно закрыла входную дверь, чтобы она ничего не услышала. И побежала. Я все бежала, бежала и бежала. А куда, не знаю. Идти-то мне было некуда!

Я могла вернуться к Кэм, но она, наверное, теперь меня не захочет. После всего, что было. Какая же гадость тогда из меня полезла! Даже не хочется писать об этом в книге. И все ради того, чтобы ее обидеть. Было невыносимо трудно выбирать между Кэм и мамой, и я решила обидеть Кэм. Это оказалось совсем легко. Теперь она ни за что не захочет взять меня обратно!

Вот как я просчиталась, и теперь мне некуда идти.

Нет, есть куда!

Знаю, куда я сейчас пойду!

В разрушенном доме

Я легко нашла дорогу. Это оказалось проще простого. Села на поезд, потом на автобус, позавтракала в «Макдоналдсе». Было здорово!

НИКТО мне не нужен! Ни мама, ни Кэм. Сама о себе позабочусь! Это совсем нетрудно. Нельзя сказать — у меня над головой нет крыши. Есть! Целый дом в моем распоряжении. Только в моем.

Ну, иногда приходится его делить. Видно, кто-то занимался хозяйством. В «холодильнике» на кухне были банки с кока-колой и шоколад «Кит-Кат». Стоял картонный совок с веником — можно хорошенько подмести пол. Гостиная была любо-дорого посмотреть! В ней красовался совсем новый «телевизор с видеомагнитофоном». На столе — скатерть с вышивкой и три прибора. Три стула разной величины, как в сказке про «Трех медведей»: большой для Футболиста, средний для меня, а самый маленький для Александра. Сам Александр, сидя на специальном коврике, мастерил что-то необыкновенное из серии «Идеальный дом».

— Трейси! — сказал он, и глаза его засветились.

Было очень приятно, что хоть кто-то мне обрадовался, и я, сжав его костлявое плечо, сказала:

— Привет, Чиппендейл!

Александр уставился на меня:

— Чип?.. — спросил он. — Это ты про огромных потных мужиков, которые раздеваются догола? Опять ты меня дразнишь, Трейси?

— Эх, Александр! А еще все говорят, что ты умный! Нет, я имею в виду Чиппендейла, который прославился своей мебелью. Был в истории человек — модные стулья делал, помнишь?

— А, понял, — сказал Александр, деловито мастеря два желобка из одного куска картона.

— Опять стул, маэстро?

— Нет, сейчас я делаю книжный шкаф. Он нам пригодится. Будем хранить в нем книги. Я бы держал в нем своего «Александра Великого». А ты — дневник.

— Какой дневник?

— Ну, тот, который ты ведешь, в толстом фиолетовом блокноте.

— Если ты совал нос в мой фиолетовый блокнот, я тебе глаза выколю!

— Я бы не осмелился, Трейси. Ой! — Александр закатил глаза. — Надеюсь, больше не будешь меня испытывать?

— Пока нет. Итак, что ты здесь делаешь, Александр? Я думала, ты больше не придешь.

— Знаю. Папа меня убьет, если до него дойдет, что я опять прогуливаю. Я пришел в школу и начал изо всех сил хромать, а мистер Кохран, учитель физкультуры, сказал, что я жалкий замухрышка, но все равно должен играть. Я попробовал побегать. Меня толкали. Это было очень больно, и я чуть не заплакал. Мальчишки стали обзывать меня плаксой и еще сказали, что это лишний раз подтверждает, какой я слабак. Тут кто-то придумал: «Огурчик-придурчик», и все хором стали меня дразнить.

— В общем, картина мне ясна, — сказала я. — Все же это не конец света.

— А мне кажется, он близок.

— Какие-то бестолочи тебя обзывают, и один учитель к тебе придирается. Подумаешь — горе какое! Хочешь знать, как меня обзывают? Миссис Вырвет Бэгли ко мне прямо неравнодушна. Постоянно цепляется, когда я в школе. Спорим, некоторые учителя в тебе души не чают, потому что ты зубрила да еще такой умный!

— Ну… — задумался Александр. — Да, я нравлюсь мистеру Берстайну и мистеру Роджеру, а миссис Беттерстолл говорит, что я…

— Да, да, да! Теперь понимаешь? И я уверена, что твой ужасный отец тебя очень любит, иначе бы он так себя не вел. А у меня вообще отца нет, понял?

— Зато у тебя есть мама, — сказал Александр, прилаживая полку к книжному шкафу.

Он стал показывать мне книжный шкаф, чтобы я могла им полюбоваться. Вдруг заметил выражение моего лица и вспомнил:

— Да, а как твоя мама?

— А что моя мама? — свирепо спросила я.

— Ты же собиралась у нее остаться!

— Ага. Только, если хочешь знать, что-то мне там надоело.

— Разве она тебе не все купила, что ты хотела?

— Ну купила. Целую кучу всего! Смотри! — И я сделала пируэт в своих военных штанах.

— Ах да, — быстро сказал Александр. — Брюки. Да, классные! Ты замечательно выглядишь, Трейси.

— Вот и нет! — сказала я, садясь рядом с ним. — Мама говорит, что я выгляжу смешно.

— Ну, ты же смешная, Трейси, — сказал Александр. — По-моему, это комплимент. Трейси… что произошло у тебя с мамой? — Он робко погладил меня по коленке. — Разве ты ей не понравилась?

Я резко от него отодвинулась.

— Ничего плохого. Говорю тебе, мама от меня без ума. Все время вокруг меня суетилась. Вдруг я подумала: «А кому это надо?» Мне она не нужна.

— А, тебе нужна Кэм, да? — спросил чрезвычайно довольный Александр. — Получается, я был прав?

— Неправ, неправ и еще раз неправ, — ответила я, скрестив руки на груди. — Мне она не нужна.

Александр не сдавался:

— Ну, тебе нужны Футболист и я. Мы же друзья!

— Вы мне тоже не нужны. Никто мне не нужен!

— Ну это уже получается двойное отрицание, а два минуса всегда дают плюс. Кто-то тебе все равно нужен.

— Ты самый противный на свете! Неудивительно, что все к тебе придираются. Только действуешь мне на нервы. — Я его толкнула, а потом стукнула ногой и по его книжному шкафу.

— Поосторожнее с книжным шкафом, — предостерег меня Александр.

— Дрянной шкаф! — Я сильно ударила по нему кулаком.

— Мой шкаф… — заныл Александр.

— Это мой дом! И мне не нужен твой дурацкий книжный шкаф!

— Я сделаю еще один, специально для тебя, — пообещал Александр, пытаясь задвинуть в шкаф полки.

— Не хочу, чтобы ты что-то для меня делал. Ничего мне не надо! Это мой дом, и я не хочу в нем ни одной дурацкой вещи! Надоели мне дома! Надоели вещи! Хочу, чтобы он был пустой! — Я смяла его книжный шкаф, а затем стала носиться по гостиной и громить все подряд.

— Не надо, Трейси, не надо! — кричал Александр.

Я продолжала все крушить, а Александр — кричать.

Вдруг в дом влетел Футболист.

— В чем дело? Что здесь происходит? Совсем свихнулись? — спросил Футболист, оглядываясь по сторонам. — Кто все это перевернул?

— Ох, Футболист, как хорошо, что ты пришел! — воскликнул Александр, прижимаясь к нему. — Пожалуйста, останови Трейси! Она все ломает! Даже мой новый книжный шкаф!

— Вот это мне нравится! — сказал Футболист, стряхивая с себя Александра. — Давай-ка повеселимся, а, Трейси? А что это ты здесь делаешь? Значит, маме ты оказалась не нужна?

— Заткнись, Футболист! — крикнула я, свирепо на него посмотрев. — Это ты не нужен своей матери и своему драгоценному отцу!

Мне хотелось их всех обидеть, чтобы показать, как они мне надоели. Чтобы они не смогли меня обидеть.

— Как твой отец, Футболист? А твой, Александр? — злобно поинтересовалась я.

— Брось, Трейси! — сказал Футболист.

— Зачем нам ссориться? — взмолился Александр. — Давайте помиримся и… починим мебель.

— Заткнись, Огурчик! — сказал Футболист. — Кому нужна твоя дурацкая мебель?

Он помахал зажженной отцовской зажигалкой перед смятым книжным шкафом.

Картонка загорелась.

— Ты с ума сошел! — в ужасе воскликнул Александр.

— Заткнись, — сказал Футболист, вовремя успев погасить ногой горящий шкаф.

— Ты сгоришь! Весь дом сгорит! — закричал Александр. — Никогда-никогда нельзя играть с огнем!

— Ах, какой я хулиган, — запищал Футболист тонким голоском Александра.

Я захихикала, а Футболист подмигнул мне.

— Оживим эту дыру, а, Трейси? — спросил он и кинул мне зажигалку. — Твоя очередь.

— Не надо, Трейси! Не сходи с ума! — просил Александр.

— Я тебе велю, Трейси, — сказал Футболист.

Я сглотнула. Зажигалка жгла мне руку.

— Нельзя этого делать, Трейси! Не начинай снова эту ужасную рискованную игру! Пожалуйста, не надо никаких испытаний! Ты же знаешь, что это безумие!

Конечно, я знала. Но мною управляло бешенство.

Я щелкнула зажигалкой и поднесла ее к своему маленькому картонному стулу. Пламя взвилось вверх. Я хотела его затоптать, но сил у меня не хватило.

— Не надо! Сгоришь! — кричал Александр. Футболист попытался оттолкнуть меня локтями, но я уперлась, потому что ужасно хотелось выиграть. Я схватила изуродованный книжный шкаф и стала бить им изо всех сил по стулу, и пламя погасло.

— Вот! Получилось! Я выиграла! — заорала я, радостно подпрыгивая и потрясая кулаками.

— Здорово, малявка! Ты и я — мы оба великие! — завопил Футболист.

— Вы самые великие идиоты, — сказал Александр со слезами.

— Вечно ты все стараешься испортить, Александр, — сказала я. — Давай, теперь твоя очередь. Слабо?

— Не буду

— Ну же! Ты должен пройти это испытание, — сказала я и протянула ему зажигалку, но он спрятал руки за спиной.

— Не собираюсь, — сказал Александр. — Это безумие, к тому же опасное.

— Кишка тонка! — фыркнул Футболист.

— Давай, Александр! Ты же начал себя уважать, после того как в прошлый раз прыгнул из окна.

Александр заносчиво покачал головой.

— Тогда я сошел с ума. Что, если бы там не было матраса? Я бы разбился! Больше я так рисковать не собираюсь.

— Трус! Жалкий цыпленок!

— Кудах-тах-тах!

— Можете кудахтать и обзываться сколько хотите. Я все равно этого не сделаю.

— Потому что ты очень испугался!

— Это ты творишь глупости из страха, что Футболист решит, что ты не такая смелая, как он. Только он сам тоже боится.

— Это я-то боюсь? — гневно вскричал Футболист. — Кого это я боюсь, Огурчик? — Он выхватил у меня зажигалку и стал щелкать ею перед носом Александра. — Может, я еще этой худосочной Трейси боюсь? Никого я не боюсь, ты, придурок!

Александр не уступал:

— Ты боишься, что твой папа тебя больше не любит. Вот чего ты боишься!

Я не смогла удержаться и кивнула в знак согласия.

— Вот он тебя и урыл, Футболист.

— Вот и нет! Не боюсь! Мне теперь все равно, — сказал он.

— Нет, боишься, — не сдавался Александр. — Именно поэтому ты так странно себя ведешь, потому что тебя это задевает.

— Думаешь, ты такой умный? А на самом деле ты ничего не знаешь! — закричал Футболист. — Закрой свой грязный рот, или я тебя спалю!

— Не посмеешь! — пискнул Александр.

— Заткнись, Александр, — сказала я.

— Я на что угодно решусь, — заявил Футболист, дико размахивая своей зажигалкой.

Александр схватил картонную полку и спрятался за ней как за щитом. Футболист метнулся вперед, ожидая, что Александр отступит, но тот даже не шелохнулся. И вдруг вспыхнуло пламя. Александр уставился на него с открытым ртом, не в силах пошевелиться. Я схватила полыхающую картонку, бросила ее на пол и стала топтать.

— Кончай, Футболист! — закричала я. — Это уже слишком опасно!

— Вы меня не остановите! Никто меня теперь не остановит! Я тебе покажу, Трейси Бикер! Ты у меня дождешься, Огурчик!

— Зачем ты пытаешься нас запугать? Мы же твои друзья! — в отчаянии воскликнул Александр.

— Не нужны мне никакие друзья! — сказал Футболист.

— Нет, Футболист, нельзя сказать друзьям «нет» — получается двойное отрицание… ааааааа!

Александр так и не успел договорить правило, потому что Футболист схватил его одной рукой за воротник. В другой он продолжал сжимать зажигалку. Александр неожиданно потянулся за зажигалкой, схватил ее и кинул что было сил. Она пронеслась через всю комнату и вылетела в окно.

— Моя зажигалка! Папина зажигалка! — завопил Футболист и от неожиданности отпустил Александра.

— Помогите! Я не хотел, чтобы она вылетела в окно. Я даже не думал, что смогу так далеко ее закинуть, — оправдывался Александр.

— Я тебя убью, Огурчик! — закричал Футболист с выпученными глазами. Лицо его стало бордового цвета.

— Беги! — закричала я Александру. — Удирай из дома, скорее!

Александр попробовал, но быстро бежать не смог. Футболист схватил его, когда он еще не успел добежать до двери, и уже занес свой кулак, чтобы как следует его стукнуть, но я его опередила и изо всех сил оттолкнула Александра, прыгнув на Футболиста сзади.

— Только попробуй, задира несчастный! — вопила я.

Александр упал и захныкал. Ни я, ни Футболист, увлекшись дракой, не обратили на него никакого внимания.

— Отстань, Трейси! Ой! Не смей меня бить!

— А вот и посмею! Так же, как и ты! Думаешь, только ты один крутой и здоровый? Ты у меня дождешься! — Я снова его стукнула, жалея, что на мне старые кроссовки, а не «мартенсы».

— Ах ты, не знаю даже, как тебя назвать! — возмутился Футболист, чуть не сбив меня с ног.

Я снова сильно его стукнула, на этот раз туда, куда бить нельзя.

— Ууууууу! — завопил Футболист, согнувшись пополам. — Понятно, почему ты не нужна своей маме. Ты никому не нужна, Трейси Бикер!

— Ты тоже никому не нужен, особенно своему драгоценному папочке! Плевать ему на тебя! Все об этом знают!

— Заткнись! — И он повалил меня на пол.

— Сам заткнись, наглый верзила! — сказала я, тяжело дыша и пытаясь наносить удары из положения лежа. — Только драться и умеешь! Думаешь, ты великий? Да ты убогий. Даже в футбол играть как следует не умеешь!

— Заткнись, или я тебе голову об пол разобью!

— Только попробуй!

Футболист попробовал. Стало очень больно. Изловчившись, я плюнула ему прямо в лицо.

Футболист уставился на меня. Лицо его было мокрым от моей слюны.

— Только попробуй сделать это еще раз!

Я попробовала.

— Ах ты грязная мартышка! — сказал он и снова стукнул меня головой об пол.

— Сейчас плюну тебе прямо в глаз, — предупредила я.

— А я в тебя плюну! Предупреждаю!

— Давай! Ну что, слабо?

Он плюнул. Это было омерзительно! Я хотела снова плюнуть, но во рту у меня пересохло.

— У меня слюни кончились. Это нечестно! Подожди! — Но у меня получилась только слабая струйка.

— Что, не можешь плюнуть? — спросил Футболист.

— Подожди. Ой! Я что-то только пузыри пускаю.

— Даже плюнуть как следует не можешь, — фыркнул Футболист.

— Дай мне еще несколько секунд.

— Что ж, подождем, — сказал Футболист, отклонившись назад.

— А ну поди сюда, — сказала я, зачмокав губами и втянув щеки, чтобы набрать побольше слюны.

— Похоже, ты меня поцеловать приготовилась и губки для этого сложила! — хмыкнул Футболист.

— Фу! — От одной только мысли об этом я захихикала.

— Смотри, а то я тебя сам поцелую, — сказал Футболист.

— Только попробуй! — сказала я и попыталась освободиться. — Эй, а ну пусти! Туша несчастная!

На этот раз Футболист выполнил мою просьбу. Драка окончилась.

— Я тебе сделал больно, да? — спросил Футболист, помогая мне встать на ноги и отряхивая.

— Знаешь, когда тебя бьют по ногам и колотят башкой об пол, это совсем не больно, — съехидничала я.

— Курица довольна! Слушай, мы с тобой стишок сочинили. — Он взглянул на Александра. — Эй ты, олух! Мы и про тебя сейчас что-нибудь сочиним. Эй, Огурчик! Мы уже не деремся. Можешь вставать.

— Александр! Больше нечего бояться. Александр? С тобой все в порядке?

— Н-е-е-е-е-т! — ответил Александр, продолжая лежать на полу. Его нога как-то странно согнулась.

— Я ведь тебя не бил, да? — удивленно спросил Футболист.

— Это произошло, когда меня Трейси толкнула. Моя нога!

— Помогите! — воскликнула я. — Вставай, Александр! Давай посмотрю.

— Не могу, правда не могу.

Я наклонилась над ним и увидела его ногу.

— Я действительно повредила тебе ногу. Она как то странно изогнулась. Как ужасно! Что же мне теперь делать?

— Думаю, лучше отнести меня в больницу, — пробормотал Александр.

Я попробовала помочь ему встать, но он застонал от боли.

— Так. Я тебя понесу. Иди сюда, малыш. Не волнуйся, я не сделаю тебе больно, — сказал Футболист и одним махом, как пожарник шланг, перекинул Александра через плечо.

— Ах, Александр! — сказала я. — Пожалуйста, поправляйся! Никак не могу поверить, что это все из-за меня. Ты мой самый лучший друг. Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, поправляйся!

В Настоящем доме Александра

Мы отвезли Александра в больницу. Футболист хотел его нести всю дорогу сам, но у меня еще остались деньги из маминого кошелька, и мы взяли такси.

Таксист вздохнул, когда увидел Александра:

— Эх вы, ребята, доигрались! Небось весь дом вверх дном перевернули? — сказал он, качая головой.

Казалось, Александру ужасно понравилось, что про него подумали, будто он смог перевернуть дом. Он вел себя мужественно. Ему, наверное, было очень больно: лицо его стало бледно-зеленым, а челка прилипла к потному лбу, но он совсем не плакал.

Мы ждали его в больнице до тех пор, пока его не повезли в инвалидном кресле на рентген.

— Нам пора, — сказал Футболист. — Они позвонили его родителям. Что-то мне не очень хочется с ними встречаться. Особенно с его папой.

— Нет, нам надо подождать, пока мы не узнаем, что с Александром все в порядке.

— Конечно, с ним все будет нормально. Он же в больнице, — сказал Футболист. Он оглядел бледно-оранжевую комнату и вздрогнул.

— Ненавижу больницы! У меня от них мурашки по всему телу. Ну, я пошел. — И он встал. — Пошли, Трейси!

— Нет, я еще подожду.

— Да с ним все будет хорошо! Он просто ногу сломал. Нам ведь медсестра сказала.

— А как бы ты себя чувствовал, если бы «просто» ногу сломал, а, Футболист? — спросила я.

— Ну, для меня это была бы трагедия — я бы играть не смог. Но Александру-то все равно. — И Футболист снова сел на свое место. — Терпеть не могу больницу!

— Ты это уже говорил.

— Все больницы на одно лицо. Длинные коридоры, полно дверей, кабинеты, за стенами которых происходит что-то ужасное.

— Тогда закрой глаза.

— Все равно пахнет больницей. — Он принюхался и скорчил гримасу. — От одного запаха станет плохо!

— А как, ты думаешь, чувствует себя Александр за одной из страшных дверей? — грозно спросила я.

Футболист, сидя на стуле из пластика, еще сильнее сгорбился.

— Странный он парень! — сказал он. — Сломал ногу, вернее, ты ему ее сломала, и не произнес ни звука. Я видел по-настоящему крутых игроков, корчащихся от боли на футбольном поле. Они грубо ругались, глаза закрывали, даже рыдали. Только не старина Александр! Получается, он действительно смелый?

— Я не хотела ломать ему ногу!

— Знаю, только я все равно думаю — нечего нам здесь делать. Его мама с папой не очень обрадуются встрече с тобой.

— Я его слегка толкнула. Не хотела делать ему больно. Просто отпихнула, чтобы он не путался под ногами. Никак не могу поверить, что только я во всем виновата. — И я заплакала, всхлипывая и шмыгая носом, как маленькая, хотя я вообще никогда не плачу!

Футболист смущенно оглянулся вокруг.

— Не надо, Трейси! Люди смотрят! — прошипел он, толкая меня в бок.

Я продолжала громко плакать.

— Слушай, у тебя что, носового платка нет?

Я покачала головой. Мне было совершенно все равно — слезы так и катились по лицу, нос хлюпал…

Футболист пулей пронесся по комнате. Я думала, ему все надоело и он удирает, но он побежал в туалет и вернулся с рулоном туалетной бумаги.

— Вот, — сказал он и промокнул мне лицо, — не плачь, Трейси! Ты ни в чем не виновата. Это все я — взбесился тогда и решил спалить дом. — Он немного помедлил. — Ты думаешь, я и вправду чокнутый?

— Да, — сказала я, сморкаясь. Потом пожалела его: — Ну, немного не в себе.

— Как ты считаешь, мне стоит полечиться?

— Не о тебе сейчас речь! Мы должны думать об Александре. Ничего не понимаю! Один раз всего толкнула, а он упал и сломал ногу. Хотя когда он падал с крыши — даже пальца на ноге не повредил! Вскочил целехонький! Он чудо, маленький Александр! — Я еще раз промокнула лицо. — С ним все будет хорошо, правда, Футболист?

— Конечно, он ведь только одну ногу сломал.

— Да, но, может, это серьезный перелом. Его нога показалась мне странной: почему-то кости торчали не там, где надо. А что, если врачи не сумеют ее собрать? Вдруг занесут инфекцию — и вся нога загноится и плесенью покроется! Еще отрезать придется!

— Заткнись, Трейси! Такого быть не может, правда?

— Мы его даже не заметили. Так увлеклись дракой! — рыдала я.

— Ты бесстрашный маленький боец, Трейси! — сказал Футболист.

— Больше никогда не буду драться. Простить себе не могу, что Александр пострадал.

Я вздохнула и задумалась: как именно врачи лечили Александра? Футболист тоже вздохнул. Мы все делали по очереди. Я вздыхала — он вздыхал. Я заерзала — Футболист тоже начал ерзать.

Я встала, чтобы немного размять ноги, и чуть не столкнулась с супружеской парой, которая вбежала в приемный покой. Мужчина был очень высокий и похож на начальника. А женщина — маленькая и робкая, с тревожным и подвижным лицом, как у мышки. Мне не пришлось долго гадать, кто они такие. Я быстро села на свое место.

— Насколько я знаю, наш сын, Александр, попал в травматологическое отделение, — сказал мужчина медсестре.

— Скажите, пожалуйста, нам можно его увидеть? С ним правда все в порядке? — спросила женщина со слезами в голосе.

Их повели по коридору. Футболист тяжело вздохнул. Я тоже.

— Пора уходить, Трейси, — сказал он.

Я понимала — это было самое мудрое решение. Но мне надо было дождаться и узнать, что с Александром все будет хорошо, даже если меня поколотит его папаша с кейсом — ведь я нанесла его сыну увечья! Наверное, мне даже хотелось как следует схлопотать от его родителей. Так мне и надо!

Футболист решил, что это безумие. Но все равно остался.

Мы ждали и ждали. Ждали очень долго. И еще чуть-чуть. Вдруг раздался писклявый голосок Александра. Я была точно уверена, что это он. Александр появился в инвалидном кресле, которое катил его папа, а мама семенила рядом. Его нога была в гипсе и чуть приподнята.

— Александр! Как ты? — спросила я, подбегая к нему.

— Трейси! И Футболист здесь! Вы так долго меня ждали? — взволнованно спросил Александр. — Мама, папа, это мои друзья!

— Александр нам много про вас рассказывал, — сказала его мама.

— Да, всыпать бы вам всем по первое число, — мрачно сказал его папа.

— Говорил тебе, надо было смыться, — пробормотал Футболист.

— Это я во всем виновата. — Я хотела, чтобы мой голос прозвучал дерзко и храбро, но вместо этого раздался тихий писк, и никто меня не услышал.

— Глупо прогуливать. Уверен, у вас будут такие же неприятности со школой, как и у Александра, — сказал его папа, грозя мне и Футболисту пальцем. — А в общем я рад, что вы подружились. Александру всегда было трудно найти друзей — он очень робкий.

— Вы оказались замечательными друзьями, — сказала мама Александра. — Александр нам все рассказал, как вы умно и по-доброму себя повели, когда он споткнулся. Другие дети могли бы убежать, а вы его подняли, попытались помочь и привезли в больницу. Мы вам так благодарны!

Футболист и я стояли, переминаясь с ноги на ногу. Мы смотрели на Александра, а он нам улыбался.

— Александр — наш лучший друг, — сказала я.

— Да, он наш товарищ, — сказал Футболист. — Ну как? Все хорошо?

— Слушай, он нормально выглядит? — нетерпеливо спросила я, толкая локтем Футболиста.

Футболист пожал плечами:

— Знаешь, твой вопрос не по делу, если гипс подбирается к телу. Ой, опять я стихами заговорил!

— Молодец, Футболист. Все правильно сказал! Сейчас со мной все в порядке. Я просто сломал большеберцовую кость.

— Но ты же ушиб ногу! — воскликнул Футболист.

— Совсем тупой! Большеберцовая кость и находится в ноге. А у тебя вместо мозгов — кость, Футболист!

— А тебе не придется теперь всю жизнь провести в инвалидном кресле? — спросил Футболист.

— Нет, дорогой, — сказала мама Александра. — В кресле он будет только в больнице. А потом Александру придется всюду ковылять с костылем.

— Я не смогу нормально ходить целых шесть недель, пока гипс не снимут, — сказал Александр.

— Целых шесть недель! Это ужасно! — воскликнул Футболист.

— Нет, это просто замечательно! — воскликнул Александр, и глаза у него засветились. — Меня теперь долго не заставят ни во что играть!

— Ну хватит, Александр, — вздохнув, раздраженно прервал его папа.

— Я бы умер, если бы мне не разрешили играть в футбол целых шесть недель. Прямо измучился, пока здесь сижу, — ни побегать, ни мяч погонять, — пожаловался Футболист.

Папа Александра одобрительно кивнул.

— И как вас только угораздило подружиться? — поинтересовался он.

— Вы из школы Александра? — спросила его мама.

— Они не ходят в школу — вот в чем дело, — сказал папа Александра. — А что говорят по этому поводу ваши родители?

Футболист выпятил губу:

— Им все равно. Во всяком случае, матери. — Он немного помолчал. — И отцу тоже.

Александр наклонился к нему:

— Мне очень жаль, что я выбросил твою зажигалку в сад. Может, ты еще сможешь ее найти?

— Может быть. Но теперь это не имеет никакого значения. Ведь мой папа меня вышвырнул, правда?

— А ты, Кудряшка? — спросил меня папа Александра. — Конечно, твои мама с папой ужасно за тебя волнуются. Подумать только! Такая девочка, как ты, — и одна бродит по улицам!

— У меня нет папы, и думаю, теперь я не скоро увижу маму, — пробормотала я.

— Трейси живет с приемной матерью, — объяснил Александр.

Они все на меня уставились. Как это еще они не додумались погладить меня по голове? Я дерзко на них посмотрела.

— Давайте пойдем к нам домой и выпьем по чашке чаю, — пригласила мама Александра. — И ты тоже, дорогой, — обратилась она с некоторой опаской к Футболисту, — пойдем с нами!

— Да, пойдем с нами, пожалуйста! — попросил Александр. — Моя мама так здорово печет! А можно угостить нас шоколадным тортом, мама?

Казалось, Футболисту идея очень понравилась. Он никогда не пил дома настоящего чая. А я с радостью откликнулась на приглашение, потому что страшно проголодалась. Прошла целая вечность с тех пор, как я съела свой биг-мак. А идти сейчас мне было некуда.

Мы помогли Александру спуститься по лестнице. Его папа пошел за машиной, а мама отвезла кресло в палату. Футболист и я поддерживали Александра с обеих сторон.

— Ты такой молодец, что не наябедничал на нас маме с папой. Только я во всем виновата! — прошептала я и быстро поцеловала его в щеку.

— Нет, это я во всем виноват! — сказал Футболист. — Вечно к тебе цеплялся. Но больше этого не будет, клянусь!

Я почувствовала, как Александр задрожал. Лицо его стало красным, как пион.

— Вы теперь оба мои друзья? Правда? Кроме шуток? Как замечательно!

— Это ты у нас замечательный. Александр Великий. Хотя и чокнутый. Твои так называемые друзья тебе ногу сломали.

— Ага. И тебе пришлось провести столько часов в больнице, — сказал Футболист.

— Мне понравилось в больнице. Там очень интересно! Доктор показал мне мой рентгеновский снимок и объяснил, где какая кость. Классно! Может быть, я стану врачом, когда вырасту. Поэтому уж лучше мне не прогуливать, а то я экзамены не сдам. Чтобы учиться в медицинском, нужны только отличные оценки. Школа теперь мне не страшна! Подумать только — целых шесть недель без физкультуры! Потом ты можешь меня опять толкнуть, чтобы я сломал и вторую ногу.

— Я тебя только слегка толкнула.

— Знаю. Сам неудачно упал! Я очень неуклюжий! Вот почему я так плохо играю в футбол — меня собственные ноги не слушаются.

— Зато у тебя с мозгами все в порядке, — сказал Футболист. — Может, я покажу тебе свой знаменитый удар головой, чтобы ты мог легко закидывать мяч в сетку? Проще простого!

— Вот было бы здорово! — сказал Александр.

— Чудесно-расчудесно! — согласилась я.

Казалось, Футболиста и Александра теперь склеили суперклеем. Они проболтали в машине всю дорогу.

Дом Александра был огромный и шикарный, выкрашенный в черный и белый цвета, с решетчатыми окнами и подстриженными кустами в кадках по обеим сторонам лестницы. Мы даже не представляли себе, какая важная персона наш Александр. Внутри дома было еще шикарнее. Всюду полированное дерево и диваны со стульями одного цвета. Подушки на диванах были в точности подобраны к их размерам, и я осмелилась приземлиться только на краешек жесткого стула в красно-белую полоску, как на зубной пасте. Футболист застыл на цыпочках посредине ковра, прижимая к себе мяч и не решаясь нормально встать на обе ноги в своих кроссовках.

Мама усадила Александра в кресло, подставила под его сломанную ногу скамеечку и пошла готовить чай.

Папа Александра снова прочитал нам одну из своих лекций о том, как плохо прогуливать школу. Это сильно подействовало на Александра — лицо его еще больше побледнело и стало белым, прямо как его гипс. Футболист уперся подбородком в мяч, а я начала съезжать со стула, пока чуть не свалилась на пол. Потом пришла мама Александра с соком и шоколадным домашним печеньем и немного разрядила обстановку. Я думала, это уже чай, но, оказывается, она принесла нам печенье, чтобы мы заморили червячка и продержались еще немного до настоящего чая. Она хотела, чтобы Футболист и я позвонили домой и объяснили, что нас пригласили на чай, чтобы никто не волновался. Футболист сказал, что его мама на работе, поэтому и так не будет волноваться, а себе под нос пробурчал, что ей все равно.

— А твоя приемная мама, Трейси? — спросила мама Александра.

— Она тоже не будет волноваться, честное слово, — твердо сказала я, хотя Александр нахмурился.

Футболист положил мяч на пол, чтобы справиться с соком и печеньем. Мяч без конца от него откатывался, поэтому он время от времени тихонько возвращал его обратно, ловко поддевая кроссовкой.

— Ты здорово работаешь ногами, парень, — сказал папа Александра.

— Он потрясающе играет в футбол, — с гордостью сказал Александр.

— Да, ничего, — скромно ответил Футболист, что было на него непохоже.

Папа Александра заговорил о футболе, и Футболист с удовольствием поддержал разговор и даже продемонстрировал некоторые из своих коронных ударов.

— Ах, дорогой, поосторожнее со статуэтками! — сказала мама Александра, вбегая в комнату с подносом, на котором стояли тарелки с чипсами и блюдца с «блошками».

— А что, если нам погонять мяч в саду? — спросил папа Александра.

Они вышли в сад через стеклянную дверь и почти сразу же стали гонять мяч, как старые приятели.

Александр с тоской уставился на них.

— Мой папа любит футбол, — сказал он.

— Тебя он в глубине души тоже любит, — сказала я. .

Александр нахмурился и покачал головой.

— Уж мама тебя точно любит.

Александр слегка кивнул.

— И Футболист тебя любит, и мне ты очень, очень нравишься. Ты ведь это знаешь, да?

Похоже, он догадывался. Он все кивал и кивал головой, как болванчик.

— Ты мне тоже нравишься, и Футболист от тебя без ума. Он хочет, чтобы ты стала его подругой.

— Ну, я в этом не уверена, — ответила я. — Я могу стать его подругой, но и твоей подругой тоже, если ты, конечно, захочешь.

— Конечно, захочу! И может быть, своей маме ты не всегда нравишься, но у меня такое чувство, что Кэм тебя очень сильно любит.

— Нет, не любит. Ладно, хватит об этом!

Я сама все испортила.

Наконец я разрешила себе как следует задуматься о наших отношениях с Кэм и о том, как нам было хорошо вместе. Спросите, чем мы занимались? Да разными глупостями: ну, например, танцевали под «Хиты недели», выкрикивали глупые ответы, когда смотрели телевизионные викторины, придумывали что-нибудь дикое и невероятное, что могло произойти дальше в мыльных операх. И на ночь Кэм всегда укрывала меня одеялом и трепала по волосам. И если я в страхе просыпалась ночью — видела плохой сон или что-то в этом роде, — я знала, что всегда могу побежать и забраться к ней в кровать. Она тяжело вздыхала и говорила: «Трейси — заводная попа», — но всегда крепко меня к себе прижимала. И хотя она готовила для меня скучную и здоровую еду, иногда мы все-таки ходили в «Макдоналдс». И когда меня не пригласили на день рождения к Роксанне, Кэм сказала, что мы можем устроить свою вечеринку — только для нас двоих, и купила даже именинный торт.

Конечно, иногда нам было не до веселья. Кэм бывала очень раздражительной, у нее случалось плохое настроение, но ведь и я была не подарок. Однако она никогда не оставляла меня одну дома. Не гуляла ни с какими мужчинами. И однажды, когда она собиралась на какой-то особенный концерт с Джейн и Лиз, а за мной должна была присматривать приглашенная по такому случаю подруга, Кэм все отменила, потому что у меня расстроился желудок. Представляете, она не пошла на концерт, чтобы самой ухаживать и убирать за мной!

Мы ладили, Кэм и я. Как настоящие друзья. Как сестры. Почти… почти как будто она была моей мамой.

Чай получился на славу. Мама Александра приготовила для нас треугольники пиццы, сырные палочки, маленькие сосиски, великолепный шоколадный торт и бисквит с розовой сахарной глазурью, а еще мороженое с необыкновенным клубничным сиропом, но когда я набрала полный рот, мне показалось, будто я съела картонную коробку Александра.

Я не могла нормально жевать, потому что в горле стоял ком. Мне хотелось домой.

Дом, милый дом

Я все-таки отправилась домой. Папа Александра настоял на том, что сам меня отвезет. Он взял с собой Футболиста, и они всю дорогу болтали о футболе и не заметили, что я совсем притихла и в оставшиеся пять минут до дома не проронила ни слова.

Я выпрыгнула из машины, помахала им на прощание, уставилась на дверь и приготовилась нажать кнопку звонка. Даже палец к ней приставила, как будто действительно решила на нее нажать. Машина уехала, а я все стояла и собиралась позвонить в дверь, пока рука не онемела от напряжения. Все репетировала про себя, что надо сказать. Ничего мне не нравилось. Наконец пришла к выводу, что ничего я сказать не смогу. Я не могла представить себе, как посмотрю в глаза Кэм, потому что была уверена, что она меня оттолкнет и прогонит. Лично я так бы и поступила, если бы ко мне отнеслись так, как я к ней.

К маме возвращаться было нельзя. Конечно, мне не пришлось бы бродить по улицам или спать в картонной коробке в нашем пустом доме. Я знала, как можно срочно позвонить в социальную службу. Можно было в течение часа вызвать Илень, и она нашла бы, где мне переночевать, и стала бы трещать по поводу того, что со мной произошло, только утром. Она бы сжала свои кроличьи зубки и сделала все возможное, чтобы найти для меня новый дом.

Но мне не хотелось в новый дом. Я знала, чего хочу, хотя уже было слишком поздно. И вдруг мой палец сам нажал на кнопку. Звонок все звонил и звонил. Я услышала быстрые шаги, дверь распахнулась, и в ней стояла Кэм. Ее волосы торчали в разные стороны, глаза были красные от слез, а кофточка застегнута не на те пуговицы, но она показалась мне самой замечательной женщиной на свете.

— Кэм!

— Трейси!

Я прыгнула на нее, обняла за шею, и она крепко-крепко прижала меня к себе. Мы боялись выпустить друг друга из объятий, как будто опасаясь, что одна из нас вдруг исчезнет. Я смутно почувствовала, что Джейн и Лиз тоже вышли в холл, обняли нас, а затем погладили Кэм по спине, взъерошили мне волосы и ушли, оставив нас наедине. Мы обнимались, шмыгали носами и все крепче прижимались друг к другу. Вдруг маленькая капля упала на мои кудряшки.

— Твои слезы капают мне на голову, — пробормотала я.

— А из-за твоих у меня все плечо мокрое, — всхлипнула Кэм.

— Я не плачу. Это все аллергия.

— Идиотка! — сказала Кэм и прижала меня еще крепче.

— Я думала, что ты очень, очень, очень на меня рассердилась.

— А я и вправду сильно рассердилась, — ласково сказала Кэм. — Где ты была? Илень и я чуть с ума не сошли, когда позвонила твоя мама и сказала, что ты удрала. Тебя сейчас полиция ищет. Ты хоть понимаешь?

— Ура! Может быть, вызвать телевизионщиков? Надеюсь, я попаду в новости? А мы сможем это записать?

— Лучше уж всем позвонить и сказать, что с тобой все в порядке! Что случилось, Трейси? Твоя мама сказала, что все шло прекрасно… Она очень расстроена.

— Она дождаться не могла, когда от меня отделается.

— Это неправда. Она действительно тебя любит. Достаточно посмотреть на все подарки!

— Да, подарки. Кукла, шоколадные конфеты и все остальное. Мне все это было не нужно.

— Кажется, она тебе купила потрясающие военные штаны, — сказала Кэм, отстраняя меня и любуясь моими брюками.

— Знаю, новая одежда мне понравилась, и с самой мамой какое-то время мне тоже было весело. Она нарядила меня в свои вещи, и это было здорово. А потом ей все надоело. Я ей надоела. Она меня оставила одну и пошла пить.

— Ей нельзя было этого делать, — сказала Кэм, прижимая меня еще крепче. — Тогда ты и убежала?

— Нет, я удрала утром. Она не могла дождаться, когда от меня избавится, правда, Кэм. Вот я и решила оказать ей любезность и убраться поскорее.

— И до смерти нас всех перепугать! Куда же ты поехала?

— Я села в поезд.

— Допустим. А где ты целый день пропадала? Я обошла весь город, искала тебя и в магазинах, и в «Макдоналдсе», и везде, где только могла. Я даже в школу заглянула.

— Ты с ума сошла? Как будто я туда хожу!

— Так, а куда же ты тогда ходила? — Кэм взяла меня за подбородок, и мне пришлось посмотреть ей в глаза. — Говори, Трейси!

И вдруг мне захотелось рассказать ей все-все.

— Я хожу в один дом. Я была там много-много раз. Вместо школы. Ты только не сердись на меня! Я встречаюсь там с одними людьми.

Лицо Кэм стало похоже на живой калейдоскоп. Каких только выражений на нем не промелькнуло!

— Какой дом? Какие люди? — спросила она, изо всех сил пытаясь говорить спокойно, хотя ее пальцы так и впились мне в плечо.

— Это пустой дом. Там никто не живет. Но эти мальчишки иногда туда ходят. Александр и Футболист. Они нормальные. Они мои товарищи. Эй, они оба хотят стать моими бойфрендами!

— Тебе еще рано думать о бойфрендах, Трейси!

— Если бы ты увидела Александра, ты не стала бы волноваться по его поводу. И я легко управляюсь с Футболистом. Проще простого!

— Они из твоей школы?

— Нет, Футболист старше, а Александр ходит в престижную школу для мальчиков.

— Но они тоже прогуливают?

— Ну, Футболиста исключили, поэтому он не может пойти в школу, даже если захочет. А Александр теперь собирается вернуться в школу, потому что хочет хорошо сдать экзамены.

— Молодец Александр! А ты что будешь делать, Трейси? Позволишь себя исключить или вернешься и возьмешься за ум?

— У меня практически нет шансов. Александр — умница, лучший по всем предметам.

— У тебя ведь тоже с головой все в порядке, — сказала Кэм и легонько стукнула меня кулаком по макушке.

— Ну конечно, миссис Вырвет Бэгли сделает меня своей любимицей, а все дети будут добиваться моей дружбы! — не без сарказма сказала я.

— Ты же не всю жизнь будешь в классе миссис Бэгли. Судя по всему, друзья у тебя уже появились. Если тебе эта школа так уж не нравится, постараемся тебя куда-нибудь перевести. Лиз сказала, у нее, может быть, получится взять тебя к себе.

— Надеюсь, она не очень будет командовать, если станет моей учительницей?

— Тобой только и нужно командовать! Ты самая озорная девочка на свете!

— Но ты все равно хочешь, чтобы я жила с тобой?

— Ты же знаешь!

— Даже после всего, что я наговорила?

— Я тоже не осталась в долгу. Это нормально. Когда люди любят друг друга, они могут ссориться.

— Любят? — спросила я, а сердце мое забилось: тук-тук-тук.

— Я тебя люблю, — сказала Кэм.

Мое сердце стало алого цвета, как валентинка.

— Никто раньше меня не любил!

— Твоя мама тебя тоже любит, — сказала Кэм. — Может, она раздумала брать тебя навсегда, но я уверена, она хотела бы поддерживать с тобой отношения.

— Или, может, она подождет еще пять лет? — спросила я. — Мне все равно. Мне будет хорошо с тобой, Кэм, если ты, конечно, этого действительно хочешь.

— А ты сама этого хочешь, Трейси?

— Ты же знаешь, что хочу!

Я огляделась вокруг. Мы все еще стояли в холле. Я посмотрела на старые голые доски пола, на грязный потолок и на рваные постеры на стенах.

— Мы могли бы слегка приукрасить нашу дыру, ~ сказала я, — раз уж это теперь мой дом. Для начала можно было бы купить нормальный ковер.

— Может быть, коврик? Мы могли бы с тобой сами его сделать.

— И выкрасить стены во что-нибудь поярче! Например, в красный цвет!

— Может, во что-нибудь более изысканное? Например, в бордовый или бургундский. Давай выпьем, чтобы отпраздновать твое возвращение! — Кэм обняла меня за плечи, и мы направились в кухню.

— Можно было бы купить новые постеры. Ты сама выберешь. Что-нибудь поярче! — предложила Кэм, подклеивая оторванный кусок.

Я внимательно посмотрела на картинку. На ней был изображен большой пляж. На песке стоял рояль, на крышке которого сидела маленькая девочка, а около нее стояла женщина в длинном платье и шляпке.

— А почему рояль стоит на песке?

— Это кадр из фильма. Моего любимого. Про мать и дочь. Он у меня есть на видео. Хочешь посмотреть?

Мы стали смотреть его вместе.

На следующий день мы посмотрели мой любимый фильм. В гостях хорошо, а дома лучше. Чаще всего так и бывает. Иногда мы с Кэм все же ссоримся по-крупному. Довольно часто. А потом миримся. Мы замечательно проводим время вместе! Кэм готовит для меня разные вкусности. Иногда я готовлю для нее что-нибудь особенное. Мы вместе работаем. Ходим куда-нибудь вместе. Вместе что-нибудь мастерим. Вместе валяем дурака. Вместе болтаем.

Конечно, мы не можем все делать вместе. Мне приходится ходить в школу — вот уж не повезло! Может быть, в конце четверти я перейду в школу Лиз, а пока я застряла с миссис Вырвет Бэгли, Роксанной и ее паршивыми приятелями, и, хотя конец этой истории по-настоящему счастливый, миссис В. Б. все равно злая ведьма, а Роксанна придурковатая принцесса, которая изрыгает жаб и лягушек всякий раз, как только открывает рот.

Хотя мистер Хатеруэй нормальный.

Я также нашла себе в школе нового друга. Его зовут Тревор, и он самый маленький мальчик в третьем классе, и все к нему пристают. (Помните, у которого шла из носа кровь?) Мистер Хатеруэй спросил, не могла бы я за ним приглядывать на игровой площадке. Вот я за ним и приглядываю. Никто не осмеливается подойти близко к маленькому Тревору, когда я рядом.

Мне кажется, я Тревору нравлюсь, хотя он об этом не распространяется.

Я знаю, что нравлюсь Александру. Он часто об этом говорит. Я снова была у него в гостях. На этот раз все съела, а потом съела еще второй и третий кусок торта. Александр тоже был у меня в гостях. Он прекрасно провел у нас время. Они с Кэм долго-долго разговаривали о книгах.

Александру очень нравится Кэм, но я нравлюсь больше. Хотя больше всего я нравлюсь Футболисту. Я редко хожу к нему домой, но вот он к нам часто приходит. Мы играем в футбол у нас во дворе. Сюрприз, сюрприз! Иногда Кэм тоже играет. И Джейн, и Лиз. Никогда не догадаетесь — Джейн потрясающе играет в футбол, несмотря на то, что она такая большая. Даже лучше, чем папа Александра. Даже лучше Футболиста, хотя он никогда в этом не признается. Он много тренируется. Папа Александра устроил его в специальный клуб. Не знаю, долго ли это продлится? Футболист не очень хорошо ладит с людьми. Он уже несколько раз с кем-то ссорился. Может, его опять исключат. Но я его никогда не исключу! Несмотря ни на что, он останется моим другом.

Думаю, он иногда ошивается в пустом доме. Мы с Александром туда больше не ходим. Хотя однажды я водила туда Кэм.

Я притворилась, что это мой дом и я ей его показываю. Большинство предметов мебели, которые когда-то делал Александр, сломались, и дом казался пустым, печальным и грязным.

— Но когда-нибудь он будет прекрасно смотреться, — сказала я, беря Кэм за руку и показывая ей гостиную. — Может, я буду здесь жить, когда вырасту. Куплю себе люстру, и рубиново-красный ковер, и большой мягкий диван, и телевизор во всю стену. Я до ночи буду смотреть телевизор, поздно вставать, а потом чем-нибудь заниматься. Писать бестселлеры, например. Буду писать до пяти вечера, а потом пить чай. И через день стану покупать себе торт, как будто на день рождения.

— Станешь тогда слишком упитанной, — сказала Кэм, слегка толкнув меня в живот.

— Сама я все не съем. Я обязательно с кем-нибудь поделюсь. Приглашу к себе Александра. Он сможет сюда заскочить между своими операциями на мозге. И я хочу, чтобы Футболист тоже пришел, хотя ему торт нельзя, если он тренируется всерьез. Угадай, кого я еще приглашу?

— Миссис Вырвет Бэгли? — спросила Кэм.

— Ни за что!

— Илень?

— Может быть. Когда-нибудь. В знак прежней дружбы. Нет, кого-то еще! Кого-то очень для меня важного!

— Твою маму?

— Если она придет, хотя я бы на это не рассчитывала. Ну же, Кэм, угадай!

— Не представляю, — сказала Кэм, но с надеждой на меня посмотрела.

— Тебя! — сказала я, и мы крепко обнялись.

Оглавление

МОЙ ДНЕВНИК

  Обо мне

  Моя фотография

  Снова обо мне

  ВСЕ, ЧТО МНЕ НЕ НРАВИТСЯ

  Моя семья

  Мои опекуны

  Моя школа

  Мой детский дом

  Если бы я была…

  Моя история

РИСКОВАННЫЕ ИГРЫ

  Без дома

  Дома у Кэм

  Дома у Илень

  Дома у Александра

  Дома у Футболиста

  Дом Трейси и Александра

  Дома у мамы

  Дом на дереве

  Дом в саду

  Снова дома у мамы

  В разрушенном доме

  В Настоящем доме Александра

  Дом, милый дом

Реклама на сайте