«Гук - снежный человек»

Глава первая, в которой Виктор встречается с Гуком, и выясняется, куда пропадают яблоки

Виктор был самым обычным человеком, который предпочитал футбол во дворе — математике в школе. Иногда слушался старших и дрался на переменах.

После долгого учебного года и суматохи экзаменов, которые прошли не лучше и не хуже чем всегда, он уехал на лето к бабушке.

Здесь тоже было много интересного. Можно было прыгать со стога, купаться с другими ребятами в речке и даже кататься на соседской лошади. Каникулы, как всегда, проходили намного быстрее учебного года и Виктор особенно это понимал вечером, когда он пил чай с бабулей на террасе, выходящей в сад в обрамлении астр и гладиолусов.

— А как школа, внучек, как успехи? — спросила за чаем бабуля.

— Да как тебе сказать, — отвечал Виктор, — не нужно все это по-моему.

— Как так? — удивилась она.

— Ну, зачем мне знать, сколько побед одержал Суворов? Как будто я его встречу когда-нибудь. Уйду я наверное. В моряки. Буду родной стране морской капустой помогать. У нас, говорят, ее нехватка.

— Нет, внучек, не согласная я с тобой. Ученье, как говорил великий древний греческий философий, это луч света в темном царстве. И был категорически прав. Вот приехал к нам как-то знаменитый советско-русский писатель Горький. А. М. Тот который «небо бурей кроет», то есть нет, «бурей» это другой, а этот, который «тело жирное в утесах». Вот. Посидел, значит, с нашим народом в клубе поприобщал своими великолепными стихами к светлому и прекрасному, а потом задал вопрос в тему.

«А много ли, — говорит, — граждане-товарищи-крестьяне вы наубирали хлеба в закрома родины с одного га?»

То есть с одного гектара по-научному.

Ну, мы и говорим, как есть, мол, убрали положительно. По тридцать т, то есть тонн, с гаком с одного га.

«А что, — говорит этот большой писатель, — Моисей-то поди почище вас хлеба-то убрал. А?»

И улыбается значит в свои писательские усы. Я думала, что Моисей — председатель соседнего колхоза. А я тогда была передовой, впередсмотрящей трактористкой с двумя почетными грамотами за плечами. Так сказать, флагманом нашей тракторной армады. Ну и захотела ответить ему по существу вопроса. Так, чтобы потом второй раз ни у кого таких вопросов не возникало. Ну и ответила.

А оказывается, этот Моисей — персонаж из древней мифологии! Как мне потом перед людями стыдно было! Но это мне потом стыдно было. Потому что тогда все, кроме того писателя, думали, что это — председатель соседнего колхоза. Так что, учись и свети малограмотным своей лампочкой среднего образования. Без учебы в моряках тоже делать нечего.

Потом еще поговорили про жизнь. Городскую, деревенскую и вообще.

— А у нас нечисть появилась, — сказала бабуля. — В саду сначала вроде музыка играет, а потом яблоки пропадают. Я поперву на деда соседского думала. А потом решила, чего это он будет на дудке играть, когда яблоки крадет? Не дурак же он, в самом деле. Хоть и старый. И что интересно ведь… Несколько раз думала, как музыку ту услышу: пойду поймаю. А сама только до двери с лопатой доберусь, побегу куда-нибудь и спрячусь. И сижу, сама не знаю почему. Будто это не он, а я яблоки ворую. Милиционера позвала.

— Ну и чего?

— Чего. Засаду сделали. Музыку услышали. Он маузер свой достал. И в подвал. А я за ним. Сидим зубами стучим.

— Чего, — говорю, — делать будем, товарищ участковый? А он говорит: «Попа вызывайте».

— Я передовая советская трактористка с тридцатью годами беспрерывного стажа на доске почета. И вдруг попа. А может, и взаправду, позвать попа-то?

— Успеешь. Яблоки-то еще остались?

— На трех деревьях из тридцати. А что яблочек, яхонтовый, захотелось?

— Яблочек, — усмехнулся Виктор, — снимать их надо пока твоя музыка остатки не утащила.

— Какжесь, снимать, — ахнула бабуля, — им бы еще соку набрать, недельку-другую повисеть.

— В подвале они соку набирать будут, в валенке. А-то эдак совсем без варенья останешься.

— Только как же? У нас нынче сбор Пенсионерской народной партии. Вопросы важные. На выборы, понимаешь, идем. А я там вице-спикером. Не приду — кворума не хватит и прости-прощай «земля-крестьянам», опять буржуи во власти хозяйничать будут.

— Ты иди, бабуля, отстаивай наши права, а я яблочки сам соберу. А нечистого я формулами забью. Они, говорят, страсть как науки боятся. Потому что происходят из страхов и пережитков темных необученных народных масс, и реальными не являются. А как умные люди за них берутся с фотоаппаратами и микроскопами, так они сразу превращаются в бревна, которых за морских змеев принимали, или в следы снежного человека, которые любители купания в прорубях в Гималаях оставили.

— Говори — не говори, а домовые бывают. Вот, давече, купила я баллон молока, на стол поставила и за картошкой ушла. Прихожу: ни стола, ни молока. Ох! Ну стол я, правда, у деда соседского потом нашла, но молока-то — нет! А ты говоришь: бревно!

Постепенно вечерело. Бабушка заторопилась на партийное собрание, а Виктор еще посидел на террасе за чашкой чая, глядя, как огромное летнее солнце постепенно закатывается за полосу леса, чернеющего за полями.

В фиолетовые сумерки уже выплыли звезды на другом конце огромной голубой чаши неба. Скоро станет совсем темно. Сейчас Виктор уже начинал по-другому относиться к своим доводам насчет нечисти. Честно сказать, многие из них он теперь поменял на противоположные. Привидения стали ему казаться куда реальнее бабушки, которая ушла десять минут назад. Тени становились какими-то пугающими. Стволы яблонь подозрительно корявились в полумраке. Собирать яблоки в саду, из которого в любой момент может выскочить оборотень, было неблагоразумно. Но давши слово, как говорится, крепись. А Виктор от своих слов отступать не собирался.

Выходить невооруженным он посчитал неумным. Засунув за пояс скалку, он храбро двинулся во враждебную тьму сада. Ветер раскачивал стволы яблонь. В ветвях свистели не то лешие, не то кикиморы.

Между ветвями чудились русалки. Сорвав первое яблоко, Виктор с обмиранием сообразил, что класть их не во что, но за сумкой не пошел. Он опасался, что, если он сейчас выйдет из сада, обратно его уже простой русской пословицей не загонишь. И он начал рвать яблоки. Гораздо быстрее, чем это было необходимо.

Стараясь не смотреть вокруг, чтобы не встретиться взглядом с оборотнем, он стал рвать сразу по два яблока. И в этот жуткий момент раздался голос.

— Эй, ты, не трогай мои яблоки!

Виктор вздрогнул от испуга и схватился рукой за ветку. Яблоки посыпались сквозь листву вниз. Виктор подтянулся поближе к стволу, чтобы не упасть и поглядел вниз. На освещенной луной короткой траве стояло существо. Но это был не оборотень. Для оборотня оно было слишком симпатичным. Пожалуй, больше всего оно походило на небольшого человечка, но было покрыто короткой шерстью. Уши у него стояли торчком, как у лисицы, и еще у него был хвост. Очень похожий на хвост деревенских дворняг. Но главное — у него были ступни! И какие! Огромные, размеров на пять больше чем нужно! В целом же его вид слагался в удивительно законченную и симпатичную картину. От располагающего вида незнакомца страх у Виктора постепенно прошел.

— С чего это — твои? — спросил он с вызовом.

— Потому что я ими меняюсь, — ответило существо.

— На что? — удивился Виктор.

— На малину.

— А где малина? — огляделся Виктор.

— Нету, — ответил незнакомец.

— Так не пойдет, — возмутился Виктор, — меняют что-то на что-то. А ничего на яблоки — это не мена.

— А что это? — поинтересовался незнакомец.

— Кража!

— Значит, твоя бабушка украла у меня два куста отличной малины, а я у нее за это выменял яблоки с тридцати деревьев. За ней еще три.

Существо подошло к дереву, на котором сидел Виктор, и собрало упавшие яблоки. Виктор спустился и озадаченно смотрел на незваного гостя. Собрав все в плетенку-циновку, тот подошел и забрал у оторопевшего Виктора из рук два оставшихся яблока. Затем взвалил все на спину.

— За ней еще две яблони, — сказал он.

Потом сделал несколько шагов, подумал и повернулся.

— Да, еще… яблоки можно не собирать, — сказал он. — Сам как-нибудь справлюсь.

— И это всего за два куста малины! — вскричал, негодуя, Виктор.

— За два куста отличной малины, — поправил его незнакомец. — Два куста отличной лесной малины за несколько мешков кислых яблок это недорого. — Он задумчиво посмотрел на Виктора. — Даже, думаю, как бы я не остался внакладе.

Незнакомец подпрыгнул и растворился в сумраке ночи. Послышалась завораживающая мелодия дудки и поплыла, огибая деревья, к лесу, который теперь выдавало лишь отсутствие звезд на его фоне.

Бабушка вернулась домой бодрая. Она распевала песню «Наш паровоз вперед летит…». И даже новая пропажа яблок ее не расстроила.

Главное, что буржуям придется несладко.

Виктор бабушке про существо в саду рассказывать не стал. Не солидно как-то, после того, как он всячески отстаивал научно обоснованное отсутствие нечисти. Но сам решил дождаться прихода незнакомца за новой порцией яблок, и теперь каждый вечер хоронился в садовом сарае. Но существа все не было.

Зато три дня лил дождь, как из ведра, и Виктор сначала промок, потом продрог, а затем лег под компрессы и банки, которыми бабушка сбивала с внука температуру. В тот вечер, когда градусник показывал тридцать восемь, а погода стояла ясная, бабушка ушла к пасечнику за медом. И тут, помимо грохота собственной крови в ушах, Виктор уловил ту самую завораживающую мелодию. Он вскочил с кровати и бросился, на ходу разматывая шарф с компрессом, на улицу. В свете медной луны стоял незнакомец и деловито обтрясывал яблоню.

— И чего мы три дня яблоки не забирали? — спросил хриплым голосом Виктор.

— Что я, дурак, из-за яблок под дождем мокнуть? — ответил незнакомец, не оборачиваясь.

— М-м-мда, — почесал за ухом Виктор, вспоминая, что он-то точно, как дурак, сидел три дня под дождем.

— Тем более — из-за кислых…

— Кислых? — переспросил Виктор. В горле саднило и есть, собственно говоря, не хотелось, но он все же сорвал и попробовал одно яблоко. Оно было кислое.

— Они же зеленые! — сказал Виктор.

— Конечно, — кивнул незнакомец, — они же специально из-за меня зреть не будут.

— Так чего же ты их ешь?

Незнакомец удивленно посмотрел на Виктора.

— Ты что не соображаешь, да? Сколько ты сразу яблок съешь?

— Ну, четыре. Нет, пять.

— Я — десять. А их, когда созреют, будет тысяча. А куда девятьсот восемьдесят девать?

Виктор, потрясенный таким доводом, застыл с открытым ртом. Незнакомец отвернулся и сорвал последнее яблоко. Потом он завернул зеленую кучу в циновку и вскинул на спину. Затем внимательно посмотрел на откушенное яблоко у Виктора в руке. Тот тоже перевел взгляд на яблоко.

Незнакомец цыкнул и повернулся, чтоб уйти.

— Кхм, кхм, — неуверенно прокашлялся Виктор.

Существо остановилось, не оборачиваясь.

— Можно в холодильник, — сказал Виктор.

— Куда? — обернулся незнакомец.

— В холодильник.

— Это кто?

— Ну, как, — замялся Виктор, — обычный холодильник.

— А ему плохо не станет? Я уж сам как-нибудь управлюсь. Тут осталось-то…

— Да он железный. И не будет он их есть. Он их заморозит.

— Ты что! Думаешь, что говоришь? До зимы еще лето и вся осень.

— Это у тебя до зимы вся осень, а у нас она круглый год в одном ящике.

— В погребе что ли? — недоверчиво спросил незнакомец.

— Лучше пойдем, я покажу.

— А бабушка?

— Чего? — Удивился Витя.

— Ничего. Отберет у меня яблоки. А мне что-то драться сейчас не хочется.

— Не отберет. Нет ее. Ушла за медом. Кстати, она тоже по части драк не очень…

— Это хорошо. Хотя в лесу без этого… М-м-м, — он покачал головой. — Наверное, она — копытное. Хотя по виду не похожа. Копытное?

— Пенсионер она.

— А они не нападают?

— Если не доводить.

— Чего ж ты мне голову морочишь? Я ж говорю — копытное! Вот взять бы тебя со мной в лес, живо бы научился отличать копытное от хищника.

— Ну что, идешь погреб с зимой круглый год смотреть?

— Пойдем, — кивнул незнакомец. — А вдруг не соврал.

Они направились к дому. Незнакомец все осматривал и обнюхивал. У калитки он потер об забор плечо.

— Чешется? — поинтересовался Витя.

Незнакомец внимательно осмотрел его.

— Нет, дикий ты какой-то. Ты что, дорогу домой не отмечаешь?

— Нет, я если заблужусь, спрошу у кого-нибудь.

— Отличная мысль! — восхитился незнакомец, — вот заблудись у нас и спроси дорогу у кабана. Живо до дома добежишь, — он широко зевнул, — если успеешь. Ну, где твой выдуманный ящик с морозом?

Они подошли к дому.

Незнакомец ступал осторожно, уши торчком, нос по ветру, глаза все осматривают.

— Тебя, кстати, как зовут? — спросил Виктор.

— Гук, — ответил незнакомец не отрывая взгляда от распахивающейся двери дома. — Это потому что я гукаю.

— Ну-ка гукни, — предложил Виктор и включил свет.

Яблоки тяжело упали на пол и раскатились по прихожей. Виктор огляделся. Гука нигде не было.

— Ты где? — удивился Виктор.

Но никто не ответил.

— Ты куда делся?

Гук не отозвался.

— Да где же ты? — оглянулся Виктор.

— Тут! — наконец раздался шепот из рукава пальто, висящего на вешалке среди прочей одежды.

— Ты чего спрятался?

— Солнце слишком быстро взошло. А вокруг хищники. А я тут как на ладони. Я думал до восхода еще часов восемь. Совсем с тобой заболтался.

— Да это свет электрический. Лампочка.

— Какая разница — какой, если съесть могут.

— Ну, давай я свечку зажгу.

— Зажги, только тряпочки на улицу задерни.

— Занавески?

— Занавески. Всему тебя учить надо. Как ты еще цел до сих пор? Не понятно.

Виктор потушил лампочку и зажег свечу. Затем задернул занавески.

Когда Гук убедился, что все сделано, он осторожно вылез из пальто и стал собирать яблоки. Когда он их снова сложил в циновку. Виктор позвал его на кухню. Там стоял старый, овальной формы, холодильник бабушки.

— Вот это холодильник, — сказал Виктор и открыл дверцу.

В холодильнике зажглась лампочка.

Гук уставился на свет.

— Там, что, день? — наконец спросил он.

— Ну-у, — задумался Виктор, — вроде того.

Гук поставил мешок на пол.

— И сосульки висят. — Он протянул руку и потрогал стенку морозильника, покрытую инеем. — Да-а, — сказал Гук, — а я думал врал.

— Это что! Бывает и больше!

— Зачем вам больше? Вы что там, в снежки играете?

— Ну, нам, конечно, незачем, а вот промышленности очень нужно!

— Понятно, значит там промышленность в снежки играет. А ночь там бывает?

— Да, вот дверь сейчас закрою и будет темно.

— Как там жить? Уму не постижимо!

— Ну, это все сложно, — ответил Виктор.

— Да уж не просто — ни солнца ни тепла!

— Можешь сюда положить свои яблоки.

— Еще чего! Ищи дураков!

— А потом заберешь.

— Нет, я туда не пойду. Окажешься там посреди ночи. Дорожки заметет и поминай как звали. Нет, дураков нет. Я лучше кислые яблоки есть буду.

— Ну, смотри. — И Виктор закрыл дверцу.

— Вообще это все интересно. Но мне домой пора. У нас там день, когда хочешь, не наступает. А пока ночь, еще соломы свежей натаскать надо. Пока.

— Стой, может тебе еще чего из продуктов надо?

— Да вообще у меня все есть.

— Ну, там, картошки жареной. А?

— Картошку можно и сырую.

— Ладно, я тогда достану. Ты придешь?

— Посмотрим, — ответил Гук, вышел на улицу подпрыгнул и исчез. А над землей, улетая, поплыла чудесная мелодия.

Глава вторая, В которой Гук и Виктор спасают Храпатуна, слушают дрозда и, наконец, участвуют в изгнании Грымзы

Два дня Виктор мучил сырую картошку на улице. Гук не появлялся. На третий Витя решил отнести картошку сам. Он сложил ее в большое лукошко, с которым бабушка ходила за грибами, и отправился в лес. Он знал что, наверное, почти точно, что он никого не найдет, но снова увидеть необычное существо из леса так хотелось, что терпеть не было никаких сил. Тем более что Виктор почти умел ориентироваться по солнцу, если не считать того, что не твердо знал садится солнце на востоке, или встает, а также где-то слышал, что мох на деревьях растет с севера, что сильно могло помочь в лесу, и думал, что умеет пользоваться компасом. Он вышел за калитку и направился по душистому клеверному полю к кромке леса, встающей стеной за лугами.

Небо было чистое, легкие облака лишь собирались где-то у горизонта. В вышине пел жаворонок.

Виктор неторопливо брел по тропинке между полевыми цветами и щурился солнцу. Где искать Гука он не представлял, но надеялся, что случай, на который полагался довольно часто у доски в школе, подгоняя примеры, донося подсказки, поможет ему и на этот раз. Пройдя два луга и чистый ручей, Виктор зашел под прохладную зеленую крону леса. Солнца сюда попадало вдвое меньше. Было влажно и заметно прохладнее. Высматривая по дороге грибы, Виктор направился в самую густую часть леса. Грибов не было. «Наверное дачники уже все собрали», — подумал Виктор. Постепенно тропинка растворилась в зеленом ковре невысокой травы. Стали попадаться пучки резного папоротника. На листьях деревьев висели большие тяжелые капли, в которых отражались кусочки солнца, проглядывающего в изумрудном сумраке сквозь кружево листьев и ветвей где-то высоко-высоко. Вдруг, впереди, деревья стали реже. Посветлело. Через несколько шагов Виктор вышел на поляну и остановился как вкопанный. На полянке, под лапой гигантской ели стояла маленькая соломенная хижина, на которой кривовато висела жестяная вывеска «Союзпечать».

Виктор оторопело подошел к хижине и, нагнувшись, заглянул под крышу. В окошке он увидел субъекта, похожего на лопоухою собаку с почти человеческим лицом, которая внимательно читала газету сквозь оправу старинных очков без стекол. На прилавке было выложено немного пожелтевшей от времени периодики. Появление Виктора постепенно привлекло внимание существа.

— Вам что? — поинтересовалось оно, взглянув на пришельца поверх пустых очков.

— «Мурзилка» есть? — выдавил из себя Виктор, понимая, что нужно что-то спрашивать.

— Так… «Мурзилка», «Мурзилка»… — пробормотало лопоухое существо, складывая газету и зарываясь с шелестом куда-то под прилавок. — Есть м-м, две страницы от декабрьского новогоднего номера позапрошлого года и… — опять послышался шелест, — окончание рассказа про подвиг разведчика из номера шестьдесят восьмого года, но я посоветую новогодний. В рассказе дырка на самом интересном месте. Так и не ясно добыл разведчик «языка» или нет и вообще — наш он или не наш. Это в начале говорится. А-то не знаешь, за кого переживать, то ли за «языка», то ли за разведчика, хотя некоторым все равно. Есть и такие, — он хмыкнул, — любители. Без должного уровня сознательности. Так что брать будете, новогодний?

— Угу, — выдавил из себя Виктор. — Сколько с меня?

— Это смотря чем платить будете.

— Ну, деньгами, наверное.

— Что я с ними делать буду, — возмутился киоскер. — Есть? Или носить? Вы мне что-нибудь посущественнее пожалуйста.

— Картошку… Можно?

— Картошку давай. Половину.

Виктор достал картофелину из лукошка и повертел, соображая, как бы ее можно было отполовинить.

— Вот тут… — начал было неуверенно он.

— Ладно, — сказал киоскер, — давай целую. На, тебе за это еще «подвиг разведчика». Наслаждайся.

Киоскер огляделся и сунул картошку под прилавок.

— Я все-таки думаю что разведчик наш был, — добавил он.

— Спасибо, — обалдело сказал Виктор, глядя на желтые листки с порядочной обгорелой дырой.

— На здоровье, — ответил киоскер и снова углубился в чтение прессы.

Виктор отошел, переваривая только что происшедшее. Затем он вернулся снова.

Киоскер уже погрузился в газетные сообщения.

— Извините, — сказал Виктор.

— М-да, — оторвался еще раз от чтения киоскер.

— Вы не подскажете, как мне найти Гука?

— Гука? Не подскажу. Пойми меня правильно, народу много вокруг, ходят встречные-поперечные.

— Ну, я тут ему картошечки собрал.

— Давай ее сюда, я передам, он частенько за «Литературной газетой» приходит.

— За чем?

— ЗА «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТОЙ», — медленно, с расстановкой проговорил киоскер внимательно глядя на Виктора, чтобы понять, доходит ли смысл его слов до Виктора. — Стихи почитать любит.

Виктор промычал что-то, потом перевел взгляд на лукошко, снял его с руки и поставил на прилавок.

— От кого, сказать, картошечка? — спросил киоскер пряча лукошко вниз.

— М-м, от Виктора.

— Хорошо, передадим. Можете не сомневаться.

Виктор, как во сне, медленно отошел от киоска. Потом повернулся, вспомнив, что забыл попрощаться и сказал:

— До свидания.

— До свиданья, — сказал киоскер, снова углубившись в газету.

Виктор в растерянности побрел обратно.

Виктор засыпал. В тот вечер он лег поздно. Помогал бабушке рисовать транспаранты для предстоящей демонстрации. Он погружался в сон, а перед глазами проплывали надписи на красном кумаче: «Пенсионеры — цвет общества!», «Укрепим буржуями ряды наших рудокопов!» и «Правительство — шпион Запада».

Сквозь сон он слышал, как бабушка убрала лозунги за печь, что-то сказала насчет скорого будущего всех буржуев и, пару раз охнув, легла в кровать в соседней комнате. Свет там погорел еще с полчаса, но скоро погас и он.

Дом погрузился во мрак. Старинные часы, которые бабушка получила еще после первой битвы за урожай (собрав хлеба на сколько-то больше, чем тот кто собрал хлеба больше всего в соседнем колхозе), прокуковали полночь.

Проснулся Виктор от какого-то цыканья. Цыканье было негромким, но равномерным, и сон прогоняло положительно. Через минуту он пробудился окончательно и открыл глаза.

Посреди комнаты стоял Гук и цыкал. Сон с Виктора сняло как рукой. Он сел в постели.

— Привет!

— Вот твое лукошко, — сказал Гук, и поставил корзинку на пол. — Еще пригодится. — Он поглядел на Виктора.

— Хочешь пойти со мной в лес?

— Еще бы! — ответил Виктор. — А чего делать?

— Слушать дрозда. Да и вообще, — добавил он после паузы, — посмотреть…

Виктор наспех натянул майку, брюки и рубашку. Затем подумал и добавил свитер. На улице было свежо. Гук молча следил за Виктором.

— Фонарик брать? — спросил Виктор, одевшись.

— А это что? — спросил Гук в ответ.

Виктор нырнул на кухню и принес продолговатый железный китайский фонарик на двух батарейках.

— Вот, — сказал Виктор и включил лампочку.

Гук моментально исчез, слившись с тенью печки.

— Извиняюсь, — сказал Виктор и выключил фонарь.

Гук осторожно вышел из-за печки.

— Ну, как, берем? — спросил Виктор.

— Ты им весь лес перепугаешь.

— Так я же ничего не увижу.

— Ничего, пойдем по слуху, как все нормальные люди.

— И ногу сломаю, как все нормальные люди.

— А это, как тебе больше нравится, — сказал Гук.

На это Виктор не нашел, что ответить.

Чернота благоухала ночными цветами. Легкий ветерок шевелил в свете Луны листья и травы на лугах. Ветер доносил чей-то отдаленный смех, звучание музыки и топот маленьких ног. Виктор и Гук шли по узенькой тропинке. Над головой сияла Большая Медведица. Лес вставал черным контуром на фоне чернильно-сливового неба со звездной россыпью у горизонта. Гук уверенно шел вперед. Виктор старался следовать точно за ним, чтобы не попасть ногой в какую-нибудь колдобину. Вскоре Большая Медведица у них над головой исчезла.

Они вошли в лес. Деревья вставали вокруг темными колоннами. Если снаружи, хоть что-то можно было разглядеть с помощью лунного света, то здесь была сплошная тьма. Виктор прижался теснее к Гуку, который двигался, не сбавляя скорости. Виктор уже пару раз получил ветками по лицу, и теперь старался в точности повторять все движения своего проводника, очертания которого еле различал в метре от себя.

Скоро стало светлее. В черноте леса заиграли сине-зеленые искорки, по мере приближения становясь все ярче и ярче. Они вспыхивали на листьях и стволах деревьев, кружили вокруг, то потухая, то загораясь вновь, словно новогодние блестки. Постепенно весь лес, заполнился ими. Он утопал в мягком сиянии. Свод леса таинственно отсвечивал, переливаясь и меняясь, словно нависал над морем освещенным луной… Все преобразилось. Теперь Виктору казалось, что они переходят из залы в залу, какого-то неведомого волшебного дворца.

Они прошли поляну с сияющими колокольчиками и мерцающей травой, над которой вспыхивали и гасли бегущие огоньки. Поляну пересекал холодный ручей, приносящий из неведомых глубин темного леса и уносящий туда вновь свои серябряно-золотые воды.

Гук и Виктор приостановились, чтобы перейти ручей по скользким камням, вокруг которых весело плясали искристые бурунчики, и тут до них донесся странный звук, похожий не то на вой, не то на чмоканье грустного болота.

Гук, который уже было поставил ногу на поверхность блестящего камня, замер и навострил уши.

— Это слева, — сказал он и повернул к источнику звука.

Гук шел осторожно, скрываясь за невысокими синеватыми кустиками, обрамляющими берега ручья, поминутно потягивая носом и пытаясь вновь уловить направление звука. Виктора, едва поспевающего за Гуком, больно хлестнула по лицу какая-то встречная камышина, а нога угодила в трясинку, возможно одну-единственную на всей поляне, и ботинок набрал грязной воды до краев. Ноги у Виктора корячились, он размахивал локтями и старался не упасть. А силуэт Гука между тем временем, несся вперед ровно и плавно, словно вовсе не касаясь земли.

Через минуту они вышли к зияющему провалу у берега. Кусты по краю ямы были примяты и лежали по направлению от провала, словно кто-то наступил в нее огромной ногой.

Напряженно и осторожно ступая на самых кончиках лап, Гук подобрался к яме и заглянул в нее только глазами, вытянув шею как можно дальше.

— Это тут, — наконец сказал он.

— Ауа-а! — леденящие душу звуки донеслись из глубин дыры. Земля приглушала их, но все равно он пробирал до мозга костей своею непостижимой трагичностью.

— Ау-а! У-у-у!

Гук принюхался.

— Храпатун, это ты? — вдруг спросил он.

— Я-а-а-а! — разлилось оттуда так, что Виктор чуть не прыгнул обратно в кусты.

— Ты почему здесь?

— Провали-и-и-ился! А-а-а!

— Ты что здесь, первый раз ходишь что ли? Не знаешь, что тут яма?

— Знаю-ю-у-у-у! Я же бежал!

— Ты что, с ума сошел, здесь бегать. Так и шею свернуть не долго.

— А мне бежать было больше некуда. Я же от Грымзы бежа-ал, вот и провали-и-ился-а-а-а! — И голос из ямы зарыдал.

— От Грымзы! — вскрикнул Гук. — Грымза здесь! Чего же ты молчал!!!

— Я не молча-а-ал!!! Я пла-а-а-кал!

— Так, — сказал Гук Виктору, — бежишь за мной, очень быстро. Старайся наступать в мои следы. Понял?

Виктор ничего не ответил, он почти не видел самого Гука, поэтому про следы просто промолчал. Гук спустился к ручью и, по щиколотку в воде переправился на тот берег. Один ботинок у Виктора был уже с водой, так что терять было уже почти нечего. Холодные потоки закружились вокруг его ног.

Штанина прилипла мокрой тряпкой. Гук на секунду оглянулся на силуэт Виктора, машущий руками в холодном свете ручья, и припустил через лес. Теперь Виктор уже не мог уклоняться от ветвей и еловых лап из опасения потерять Гука из виду. Под ногами попадался валежник и грибы, из-за чего он несколько раз чуть не упал. Скоро они вылетели на знакомую поляну, где накануне Виктор покупал журнал. Гук уже тарабанил в закрытое окно лавки.

— Хмырь, хмырь, вставай!

— Совсем уже с ума сошел, со своей «Литературной газетой», — донеслось изнутри. И ночью от тебя покоя нет!

— Я тебе дам покой! — рассвирепел Гук. — Вставай, Грымза здесь!

— Что? — донеслось изнутри. — Грымза?

Хмырь выскочил из лавки, кутаясь в одеяло. В руке он держал, какую-то штуку, похожую на рог коровы. Ежась и оступаясь, он залез по березовой лесенке на крышу лавки. Протер одеялом узкий край рупора. Пожевал губами и приставил его ко рту. Высокие звуки понеслись к самым дальним уголкам леса.

Что тут началось! На поляне появились самые невероятные, самые жуткие и смешные существа, которых только можно было себе представить — все вплоть до фей и корявых леших, вылезших из старых сырых нор. Здесь были белки, волки, зайцы, тащившие зачем-то огромное бревно, отряд ежей и еще многие-многие.

— Слушайте все! — крикнул Гук. — У нас снова появилась Грымза!

По поляне разошлось взволнованное шевеление.

— Кто ее найдет первым, пусть немедленно сообщит на главную поляну.

Часть народа с поляны тут же исчезла. Вторая, по-видимому, не самая торопливая, а может просто не любившая погонь за грымзами, осталась у лавки, оживленно обсуждая последние события и где и как лучше ловить грымз.

— Стой здесь — скомандовал Гук Виктору и мгновенно исчез.

Виктор с интересом смотрел, как какой-то молодой заяц доказывал старой ежихе, что Грымзу лучше изводить сырой крапивой. Вдруг рядом возник Гук. В руке он держал ветку сельдерея.

— Лучшее средство от Грымзы, — сказал он. — Держи.

Тут две ночных синички принесли сообщение, что Грымзу обнаружили на окраине леса, у плотины, где Грымза, по-видимому, с голоду, напала на поселение лягушек. Все, затаив дыхание, ждали последних известий.

— Грымзу нашли у плотины! — выкрикнул Хмырь.

Весь лес, казалось, мгновенно взорвался! Все похватали кто-что мог. Группа зайцев вытащила откуда-то огромное бревно, белки похватали метелки из полыни, волки — молодые березовые палки. У многих оказались в руках пучки сельдерея, и вся толпа, крича и вопя, бросилась к плотине. Не уклонился никто! Даже последняя мышь сочла нужным принять участие в погоне за Гымзой. Вероятно, от нее доставалось решительно всем. Какой-то старый барсук пребольно хватил Виктора по спине, вскидывая с эханьем осиновую рогатину на плечо. Между его ног муравьи тащили тлю, которой намеревались обстреливать врага. Лес сотрясался от дикого крика и топота множества ног.

Огромная, вооруженная до зубов, меховая лавина вылилась на берег ручья, который на этом конце леса был значительно больше, и остановилась в недоумении. Вожделенной Грымзы не было. У берега стоял хмурый бобер с осиновой дубиной в лапах. Он сердито осмотрел прибывших.

— Чего шумите?

— Где Грымза?! — дико вытаращив глаза, прохрипел Хмырь.

— Убежала ваша Грымза, — сказал бобр и, внимательно посмотрев на прядь полосатых серых волосков в своей лапе, сдул их в ручей. Волоски покружились и скрылись, затерялись среди отражений растений и мерцания воды.

— Даже треснуть толком не успел. На ту сторону ушла. Э-эх! — Он махнул лапой, взвалил дубину на плечо и ушел домой.

Все ошарашенно опустили оружие. Еще растерянно потолклись у ручья и, тихо переговариваясь, разошлись по лесу. От ручья Виктор с Гуком брели вдвоем.

— Грымза ушла. Это плохо.

— Чего ж плохо? — удивился Виктор. — Радоваться надо.

— Интересно, — остановился Гук, — а ты думаешь она кушать захочет?

— Ну, наверное захочет.

— А захочет кушать, куда пойдет?

— Ну, в магазин, конечно нет…

— Молодец, делаешь успехи. Так куда?

— Может в село, а может?..

— Правильно. И что, ты думаешь, она ест?

— Ну, наверное не ягоды.

— Да, молодец, зверски соображаешь. Вот тебе на всякий случай сельдерей.

Тут Виктор окончательно понял, что может съесть Грымза.

— А-а, — заикнулся Виктор, — это поможет? — Он с сомнением рассматривал жидкую зеленую веточку.

— Если свежий, — сказал Гук. — А так — нет.

Луна стояла прямо над лесом. Ее свет, пробиваясь сквозь листву, причудливой мозаикой ложился на серебристую траву.

Виктор думал о Грымзе. Еще о сельдерее и о том, насколько он может сейчас быть свежим. Его влажные ботинки сбивали с невысокой травы крупные капли росы.

— А куда мы идем? — вдруг спросил он.

— Как куда? — удивился Гук.. — Дрозда слушать конечно.

— А! — кивнул Виктор.

Гук некоторое время шел молча. Явно о чем-то думал.

— Ты меня извини, — наконец сказал он, — но как ты с такой наблюдательностью еще живой?

— Как так? — удивился Виктор.

— Ну вот, что ты ешь?

— Кашу манную, вареники, суп.

— А как ты этот суп находишь? Нюхать не умеешь, видишь — как слепой крот, передвигаешься…

Он остановился и поглядел назад. Виктор тоже обернулся.

За ним тянулась глубокая темная линия вытоптанной травы. Свисали поломанные ветки деревьев. За Гуком же лес смыкался невредимый, не оставляя никаких следов.

— Я конечно не индеец… — начал было Виктор.

— Честно говоря, я тоже, — абсолютно серьезно сказал Гук.

— Но ведь я же не в лесу живу, — оправдывался Виктор.

— Ну и что?

— Как — ну и что? — удивился Виктор. — Зачем мне заметать следы, если я иду в школу?

— А что там у вас врагов нету?

— Ну почему, завуч у нас вредный.

— А как он тебя находит?

— Он? По телефону.

— Вот видишь. Если б ты не оставил ему телефона и был повнимательнее, он бы тебя не нашел.

— Ничего, нашел бы по адресу.

— И адреса не надо было оставлять. Элементарных вещей не знаешь.

— Или через милицию.

— А что это?

— Ну, как тебе сказать. Если дорогу в неположенном месте перешел или взял у кого-нибудь что-нибудь без спроса, то она тебя накажет.

— А она сильно мучает?

— Иногда, говорят, сильно.

— М-м, — задумался Гук, — это мы совестью называем. Если что-то нехорошо сделаешь, она потом насмерть замучить может.

— Ну-у, это не совсем то, но вообще…

Они еще побрели молча. Где-то звучал оркестр кузнечиков.

— Интересно, — сказал Гук, — а у Грымзы есть совесть?.

Виктор пожал плечами.

— Наверное, есть, — продолжал Гук, — но она ее не чувствует. Как бывает, когда ногу отсидишь, знаешь?

Виктор кивнул:

— Значит она, что, совесть отсидела?

— Вроде того, — согласился Гук.

Хор кузнечиков стал громче. Деревья расступились, и Виктор с Гуком вышли на поляну, окруженную со всех сторон жасмином. На холмике, впереди, на инструментах играл сводный оркестр кузнечиков и сверчков. На нависающих над холмом ветвях расселись светлячки, освещая пространство вокруг холмика. На бревнах лежащих поперек поляны, расселась разнообразная лесная публика, часть которой Виктор видел при походе на Грымзу.

Виктор с Гуком уселись среди группы веселых усатых водяных, опутанных тиной и белыми речными цветами.

Вольный наигрыш оркестрантов прекратился, крупный кузнечик постучал дирижерской палочкой по пеньку, с которого управлял оркестром, и зазвучала красивая, немного грустная мелодия. Светлячки снялись со своих мест и поднялись в ночной воздух над площадкой. Они кружились, согласно музыке, и сливались в удивительные узоры, навевавшие почему-то одновременно тоску и радость. Узоры то складывались, то распадались и, казалось, что это часть звезд сорвалась со своих мест и теперь в танцах соединялась в новые, доселе невиданные, созвездия, мерцая голубым, желтым и зеленым светом, который искрами отражался в глазах взволнованных зрителей.

Вдруг раздался шелест крыльев, и на сук березы над холмом опустился черный дрозд. Музыка разом прекратилась. Светлячки остановили свое движение. Все замерло. И тут, в абсолютной тишине, запел дрозд. Он пел, и его голос, все усиливаясь и усиливаясь, летел с жасминовой поляны. Виктору казалось, что он перестал существовать. Что он растворился в сумерках и стал большим-большим. Ему чудилось огромное синее море, над которым вставало солнце. Летний теплый ветер. Запах осенних листьев и река, медленно текущая в тумане.

Когда дрозд прекратил пение и улетел, Виктор не сразу пришел в себя. Он все еще видел перед собой синие отблески моря. Потом оркестр заиграл танцевальную музыку, и светлячки закружились в стремительном хороводе. Часть слушателей повскакивала и пустилась в пляс. Особенно удивительным был один старый пень, прыгавший, выкидывавший коленца и сыпавший вокруг желтой трухой. Водяные встав в кольцо, тоже лихо прыгали и трясли бородами из тины. Вдруг на площадку серой молнией метнулось что-то мохнатое и полосатое.

— А-а-а! Грымза! — заверещал чей-то пронзительный голос.

Поднялся жуткий переполох. Народ, никак не ожидавший вторичного появления Грымзы, хлынул во все стороны. Два ежа свернулись прямо посреди площадки. Третий никак не мог, потому что был с барабаном. Голодная Грымза, не имея выбора, схватила бедолагу за лапу и кинулась в сторону Виктора, окаменевшего от такой стремительной смены событий.

Видимо она приняла его за валун из-за неподвижности. В этот решительный момент Виктор вспомнил про сельдерей и взял его на изготовку. Примерившись, он попытался хлестнуть по хищнику, но удар пришелся по старому пню, который был глуховат и все еще продолжал танцевать на краю поляны. Грымза, шарахнувшись от запаха сельдерея, пронеслась мимо. Лесной народ никак не мог организовать оборону.

Грымза, ослепленная светляками, боялась нырнуть в лес, чтобы в темноте не врезаться в дерево. Обезумевшая, она металась по поляне. Еж орал. А его барабан весело постукивал по кочкам. Пень, видимо принявший стук барабана за очередную мелодию, тщетно пытался попасть в такт.

Тут над поляной пронеслась мелодия флейты. Нагнав Грымзу, она влетела ей в уши и оттуда загремела «Барыня». При первых аккордах народной песни Грымза встала на задние лапы, отпустив еже, поставила передние на бока, сделала шаг влево, потом вправо и лихо пошла отплясывать «Барыню» под аккомпанемент лившейся из ее ушей музыки. Народ остолбенело смотрел на это странное представление.

Грымзе вовсе не хотелось танцевать, ей хотелось убежать, а еще больше — плакать. Но поделать она ничего не могла. И лихо вертелась в народном танце. Пень тоже скакал лошадью. В конце концов, Грымза ухитрилась подтанцевать к краю площадки и уплясала со страшной скоростью куда-то в темные поля.

Оттуда ей уже никогда было не вернуться в их лес. Площадка постепенно опустела. Оживленно обсуждая последние события, водяные и кикиморы позалезали в свои темные лужи и болота. Остальные разбрелись по норам и гнездам, думая о том, что неинтересным сегодняшний день уже никак не назовешь и довольные ложились спать. Виктор устало уселся на бревно в центре опустевшей площадки. Светало. Где-то запел первый соловей. Дневная жизнь сменяла ночную. Виктор не заметил, как подошел Гук.

— Ну что? Домой идешь?

— А где Грымза? Далеко? — спросил Виктор.

— Порядочно. Назад ей уже не вернуться. Она же дороги не видела.

— Бабушка скоро проснется.

— Успеешь.

Тут Гук остановился как вкопанный.

— Пень с ушами! — сказал он.

Виктор с удивлением посмотрел на него.

— Кто?

— Я! — ответил Гук. — Я пень с ушами! Про Храпатуна с этой Грымзой забыл!

Виктор схватился за голову.

— Он же там всю ночь просидел!

— Беги за мной! — крикнул Гук и, превратившись в мелодию полетел к яме у ручья. Виктор старался изо всех сил не потерять доносившиеся впереди звуки флейты. Но вскоре они сменились пронзительным воплями, вырывающимися из глубокой дыры прямо в небеса. Тут уже трудно было сбиться с курса. Когда Виктор подбегал, Гук уже нагибал молодую иву над ямой. Виктор тоже схватился за гибкие ветви и повис на дереве. Ива, треща и сопротивляясь, изогнулась.

— Хватайся за ветки! — крикнул Гук в дыру. Сквозь вой они услышали, как кто-то там, внизу, зашелестел листьями.

— Схватился? — спросил Гук.

— Да-а-а! — завыл кто-то в ответ.

— Отпускай! — скомандовал Гук.

Виктор разжал руки. Ива разогнулась, словно мощный лук. Над их головами в свете уже блеклой луны просвистела крупная морская свинка и рухнула в заросли можжевельника. Минуту все оставалось, как было, затем послышались всхлипы, можжевельник затрещал и Храпатун, в образе, печальнее которого не могло быть во всем свете, засеменил в лес подвывая и причитая. Виктор с Гуком отряхнулись от земли, вышли из леса и направились через просыпающиеся луга к поселку. Прокричал Петух. Гук в поселок не пошел.

Домой Виктор пришел один. Бабушка, кряхтя, делала зарядку.

— Уже проснулся? — спросила она, доставая пальцами до кончиков носок. — Хорошо поспали, теперь хорошо поработаем.

Виктор устало посмотрел на бодрую бабушку. Она весело кивнула.

— Сейчас пойдем на демонстрацию!

Глава третья, в которой появляется Филипп Филиппович, а Гук и Виктор смотрят на одуванчики

Каникулы шли своим чередом. Виктор время от времени помогал бабушке по части огорода и политинформации. Купался с другими ребятами на речке, читал, но больше — скучал по Гуку. С той самой ночи, когда они гонялись за Грымзой прошло больше недели. Виктор знал, что Гук не станет просто так приходить. После встречи с ним все, что происходило теперь, казалось каким-то не таким, не столь интересным и нужным. Настоящие приключения начинались именно, когда приходил Гук. Но того все не было. И неизвестно, что должно было произойти, чтобы он появился.

Но однажды вечером Виктор сидел на террасе, выходящей в яблоневый сад и читал. Книга была старая, из бабушкиного собрания, составленного еще в ее бытность передовой трактористкой, но интересная, с прекрасными черно-белыми графическими иллюстрациями, каких теперь почти не делают.

В семь вечера пришла телефонистка с переговорного пункта и сказала, что бабушке будет звонок по междугородней связи. Бабушка всплеснула руками, отложила том по основам социалистической экономики, посредством овладения которой намеревалась биться с буржуями и, не допив чаю, побежала с телефонисткой на станцию.

Виктор удобно устроился в старинном плетеном кресле поудобнее и налил себе еще чашку чая. Вдруг он услышал знакомую мелодию. Да, совершенно верно, это был Гук. Виктор, замерев от радости, наблюдал за полетом музыки.

Залетев на террасу из вечернего сада, дудочный наигрыш покружил вокруг стола, заглянул в соседние комнаты и лишь потом превратился в Гука. Настоящего, великолепного Гука.

— Вот здорово, что ты пришел, — почти закричал Виктор.

Гук поставил на стол коробочку из бересты с земляникой.

— В чай очень хорошо, — сказал он, глядя на ягоды, — запах сильный.

— Садись! — вскочил Виктор. — Тебе налить?

— Можно, — согласился Гук.

Виктор достал вторую чашку и направил в нее из самовара исходящую паром струю черного чая. Гук кинул в чашку три ягоды земляники.

— Тебе сколько ложек? — спросил Виктор, залезая ложкой в сахарницу.

— Чего? — не понял Гук, внимательно смотря на пар, поднимающийся белыми завихрениями к освещенному кружевной люстрой деревянному потолку.

— Сахара. Ты что, сахара не знаешь?

Гук перевел взгляд на сахарницу в руках Виктора, встал, осторожно обмакнул в нее палец и лизнул. Он с удивлением посмотрел на Виктора.

— А зачем это? — спросил он.

— Как зачем? — удивился Виктор. — Для сладости.

Гук пожал плечами.

— Ерунда какая-то, во рту тает. А есть хочется по-прежнему. Есть нужно не для сладости, а для сытости. Понял?

— Ну-у, понял, а как насчет блинов? Бабушка блинов нажарила.

— Блины это серьезнее. Давай.

Вскоре Гук и Виктор уже уплетали еще горячие блины. Румяная стопка на лучшем бабушкином китайском блюде с цветами постепенно уменьшалась.

— Вот что тебе нужно попробовать — это корни дикой репы или кашу из полевого овса.

— А у меня есть, — обрадовался Виктор, кинулся на кухню к шкафчику и принес коробку «Геркулеса» с рисунком крестьянина на лицевой стороне.

— Это что? — удивился Гук.

— Овсяные хлопья.

— Ты что? С ума сошел? — удивился Гук. — Овес — трава, а это — бревно какое-то.

— Да нет, — Виктор распаковал коробку. — Он внутри! — Виктор зачерпнул горсть расплющенного овса и высыпал перед Гуком.

— А почему на нем нет кожуры? — спросил Гук.

— Ну, это, чтоб здоровее было, понимаешь. Его очищают.

— Вы что, — изумился Гук, — каждое семечко чистите?

— Нет, мы не чистим, машины чистят.

— Какая разница, все равно же кто-то это сидит и чистит.

— Да нет, машины это неживые штуки. Им поступает электричество…

— А электричество откуда?

— Есть такие специальные установки, там сжигают уголь, бензин. Получается много дыма и электричество.

Гук задумчиво посмотрел на Виктора.

— То есть вы нюхаете много дыма, чтобы есть здоровые хлопья? Вы дураки, да?

Виктор подумал, что как-то опять все не так, как надо, получается.

— Нет, ребята, — почесал за ухом Гук, что-то у вас не то творится.

Он налил себе еще чаю и положил малину, подумал.

— Сегодня полнолуние будет.

— Полнолуние? — переспросил Виктор.

Гук кивнул:

Если яблоко куснул ты, Будет в яблоке дыра. И таким оно, куснутым, Остается навсегда. Но другая почему-то Клено-желтая луна. Коль вчера она куснута, Завтра сызнова полна.

Виктор помолчал.

— Здорово, — затем сказал он.

— Да, — кивнул Гук. — В стихах здорово говорить о природе.

— Почему? — спросил Виктор, глядя на ночную бабочку, залетевшую на свет и теперь трепыхающуюся в желтом кругу света, падающего от лампы.

— Потому что они такие же складные.

Гук взял себе еще сушку. Вдруг хлопнула калитка. Он на мгновение застыл, прислушиваясь. Навострил уши и исчез. Мелодия флейты покружила по террасе, выбирая укромное место, и нырнула за газовую плиту в углу. Виктор повернулся на звук шагов. Скрипнула дверь и вошла бабушка.

— Ты что, радио слушаешь? — спросила она. — Новости не передавали? А-то сегодня про наш съезд говорить должны.

— Нет, бабуля, радио выключено.

— Да, а мне показалось… — она обвела взглядом комнату.

— Ну, кто звонил? — спросил Виктор, чтобы отвлечь бабушку.

— А! — оживилась бабуля. — Слышь, это, Филипп приезжает.

— Ну да!

— Ага. Прямо с этого, с симпозивума. Они там обсуждали, существует этот, снежный человек, или не существует.

— Ну и как? Существует?

— А кто его знает, — махнула рукой бабушка, — Говорят нужно экспедиции делать, выяснять, потому что фактов мало. А я как думаю, существует — не существует, вам-то какая разница? Что тебе от этого, прибудет или убудет? — Бабушка снизила голос до шепота, словно боялась, что ученые ее услышат. — Зря народные деньги тратят! Лучше бы новые сорта хлеба выращивали повышенной продуктивности, как знаменитый ученый Вавилов. Баловство одно, а не наука.

— Ладно, — вздохнула она, — пойду за телефон доплачу. А то мне тридцать копеек не хватило. Бабушка накинула на плечи пуховый платок.

— Что-то прохладовать стало. Опять осень скоро.

И бабушка вышла. Снова хлопнула калитка. Из-за плиты вылетела музыка и возник Гук.

— Кто не существует? — спросил он.

— Снежный человек, — сказал Виктор, — есть такой миф, что в Гималаях живет снежный человек. Он ходит по горам и оставляет полуметровые следы. Считают, что он с руками до колен и трехметрового роста.

— Это почему? — спросил Гук.

— Что почему? — не понял Виктор.

— Почему трехметрового роста?

— Как почему? Ну, раз следы такие, — он развел руки, чтобы показать, какие следы, и тут взгляд его упал на огромные ступни Гука.

— Да, — покачал головой тот, — с такой логикой они далеко не уйдут.

Он был на голову меньше Виктора.

— Ну ладно, — сказал Гук, — пока, мне еще сухого сена где-то найти надо.

— Пока, — кивнул Виктор.

Гук легкой мелодией полетел над селом. Залаяли собаки. Виктор поближе придвинул чашку и налил новую порцию горячего чая. Глаза его глядели в никуда. Он думал о снежном человеке. А за окном поднималась новая, полная луна.

Следующим утром к дому бабушки Виктора, раскачиваясь на колдобинах проселка, подкатила запыленная машина. Оттуда вылез очень представительный гражданин в пиджачном костюме с галстуком. Это и был Филипп Филиппович..

Выйдя их машины, он глубоко вздохнул и огляделся. Затем достал из машины объемистый портфель и, нагнувшись к дверце, сказал кому-то внутри:

— Спасибо вам, любезный. Так, значит, я вас к следующей пятнице ожидаю?

Этот вопрос прозвучал в такой утвердительной форме, что тому, кто находился внутри, ничего не оставалось, как покорно кивнуть.

— Ну, тогда всего хорошего, — сказал Филипп Филиппович и так хлопнул дверцей, что машина вылетела в обратном направлении намного быстрее, чем приехала.

Филипп Филиппович еще постоял, вдыхая свежий сельский воздух. Снисходительно пощурился солнцу. Огляделся. И, что-то насвистывая, направился к калитке. Он шел так авторитетно и солидно, что калитка, будь она живая, непременно распахнулась бы перед дорогим гостем с низким поклоном. Снисходительно простив калитку, Филипп Филиппович помог ей в этом маленьком затруднении и, улыбаясь, зашагал к дому. У порога он постучал.

Потом приоткрыл дверь и спросил: «Гостей принимаете?» таким тоном, что тот, у кого хватило бы духу ответить: «Нет», немедленно почувствовал бы себя предателем, дезертиром и ушел бы в леса.

— Филя! — всплеснула руками бабушка и бросилась к сыночку. — Наконец-то. Совсем уработался ты со своими симпозивумами. Голове отдыху не даешь. А голова — инструмент хрупкий, ей тоже время от времени покой нужен. Не Энгельс же ты!

Филиппу Филиповичу быть «Филей» явно приходилось не по вкусу, но, поморщившись, он проглотил эту горькую пилюлю и озарил террасу высокопоставленной улыбкой, показывая, что некоторых неловкостей со стороны других он может и не замечать.

— Как здоровье, мама?

— Есть еще порох в пороховницах! Вот-вот и буржуев свалим. Поднимем трудящиеся массы и установим народную власть самых честных и способных людей — пенсионеров!

— А вы буржуев спросили? — хохотнул Филипп Филиппович. — У нас же теперь, почитай, весь мир — буржуи!

— Ничего, нашего трудящегося народу тоже везде хватает, просто их угнели.

— Ну-ну, — кивнул Филипп Филиппович, ставя портфель к вешалке, — долго бороться придется.

Бабушка с вызовом подняла подбородок.

— А мы не ради «сейчас». Мы — ради светлого завтра. Как говорил великий писатель, угнетенный царизмом: «Из искры возгорится пламя и на нем напишут наши имена!».

Филипп Филиппович расхохотался и сел завтракать. Он умел поглощать огромные количества пищи. Это умение он закалил в длительных походах и экспедициях. Когда он доедал седьмой бутерброд, запивая его ароматным чаем со смородиновым листом, на террасу, щурясь спросонья, вышел Виктор.

— О! Наша будущая гордость и надежда! — воскликнул Филипп Филиппович.

Виктор послушно подошел к дяде и пожал его широченную руку. С Филиппом Филипповичем он всегда себя чувствовал, словно на вызове к директору школы.

— Ну как у нас успехи? — спросил дядя.

Под успехами Филипп Филиппович всегда подразумевал только постижение школьных дисциплин и прочтение всяческих невыносимых вещей в объемных томах, которые называются «классикой». А до действительно стоящих вещей, как например того, что, Виктор без всякой лестницы спрыгнул со второго этажа и простоял на руках до счета «сто», ему дела не было. Он ценил лишь то, что вело к званиям, солидности и признанию заслуг. У Виктора же из заслуг на сегодняшний день было три тройки в году, о чем он особенно не беспокоился, но дяде об этом говорить совсем не собирался.

— Да так, — неопределенно ответил Виктор, — посмотрев на яблони за окошком, — Учимся.

— М-м-да! — со вкусом протянул Филипп Филиппович. — А при Ломоносове, помнится, брали розгу и выбивали из учеников всю лень! — Он с легкой усмешкой глядел на Виктора. — Нынче родителей вызывают, уговаривают, учиться просят, условия создают. И что мы имеем в результате? А?

Было такое впечатление, что Филипп Филиппович читает лекцию.

— Что? Промышленность стоит. Мощности не работают. Когда в последний раз международные премии получали забыли. Э-эх! — он в сердцах махнул рукой. — Какие могут быть Ломоносовы и Жуковские, когда у них в голове только вон, какую куртку купить да где ролики фирменные достать. Как книжка выглядит, уже забыли. А! Да что там! — И Филипп Филиппович горестно сделал огромный глоток чая, так что лимон в чашке переплыл с одного конца на другой.

— Какое может быть образование! — вдруг вскричал он так, что бабушка с Виктором вздрогнули. — Когда им лишь бы на стадионе покричать, да на улицах потолкаться. Нет, не та теперь молодежь. Не та!

Он замолк. Виктор и бабушка медленно переваривали сказанное.

— А вас тоже розгами пороли? — осторожно спросил Виктор.

— Нет, мой милый, не повезло, — прогремел дядя, — если бы пороли, может, я уже академиком был бы. Вот так!

Филипп Филиппович вылил в себя остатки чая и ушел устраиваться в отведенной ему комнате. Виктор остался наедине с бабушкой.

— Во! — поучительно сказала она внуку. — Гигант мысли! Настоящий ученый! Такие нынче повывелись уже. — Она помолчала и добавила: — А все буржуи виноваты!

Они прислушались. Филипп Филиппович разбирал свои бумаги и напевал звучным басом: «Вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он…».

Дядя постоянно был загружен диссертациями, научными статьями для журналов, отзывами на научные статьи других и критическими анализами на статьи третьих, которые сами не могли написать приличную научную статью.

Этих третьих Филипп Филиппович разил своими отзывами наповал, преграждая путь недорослям и прочей посредственности в науку, которая прежде всего требует многочисленных доказательств и соблюдения методик.

— Даже если я беру в магазине булочку, — говаривал он, — у них должно быть доказательство того, что это действительно булочка, с соблюдением всех методик.

После короткой прогулки с Виктором на реку, в ходе которой Филипп Филиппович объяснил Виктору, почему Нил был так важен в жизни древнего Египта, дядя немедленно принялся за работу. Ему предстояло написать разгромную статью на возмутительное выступление некоего Пиорниса М. на симпозиуме «по снежному человеку» в защиту существования последнего.

— Несут всякий бред, — свирепствовал Филипп Филиппович, стуча на машинке. — Видят все, что хотят, слышат, все что захочется, еще мелодии какие-то таинственные к этому снежному вымыслу приплетают. Мало им лохнессей и птеродактилей, они еще хотят науку в эту гималайскую эпопею втравить. Оттянуть лучшие силы на исследование этой призрачной идеи провокаторов. Не выйдет! — вскрикнул он и хлопнул кулаком по столу. — Не дадим нас завернуть в антинаучное русло. Это пусть они на своем Западе создают общества любителей морского змея! А тут они не пройдут! — И что-то бурча, он продолжал сердито стучать на машинке.

Целый день Виктор слушал, как дядя метал словесные молнии за стеной, и постепенно понимал, что Гуку начинает угрожать серьезная опасность.

Виктор понимал, что если Гуку случится встретиться с дядей, то тот как истинный ученый захочет заполучить Гука и разложить по полочкам и его, и его лес, и неведомого продавца из ларька, чтобы доказать всем, что они существуют и приобщить к музейным экспонатам, снабдив бирочками и систематизировав. А, возможно, и присвоить Гуку свое имя. Виктор понял, что должен во чтобы то ни стало воспрепятствовать такой встрече. Но к Гуку он идти не решился, поскольку сам бы ни за что его не нашел — в лесу бы ему никто, где Гук, не сказал. Оставалось только ждать и надеяться, что Гук, как всегда, проявит всю осторожность, прежде чем снова явится у них дома.

Виктор не ошибся. Гук появился на следующий вечер после прибытия дяди. Он влетел легкой мелодией и, спокойный и внимательный, появился перед Виктором.

— Сегодня одуванчики облетают, — просто сказал он. — Хочешь посмотреть?

— Конечно, — вскочил Виктор с кровати, — только оденусь.

Гук кивнул и молча глядел, как Виктор натягивает штаны и майку.

— Пойдем через окно, — прошептал он, — на террасе мои чай пьют.

Гук еще раз кивнул и вылетел в окно. Виктор вылез следом, прикрыл ставни и пробрался по темному палисаднику к калитке. Пару раз за штаны зацепили кусты роз и пионы обдали ноги Виктора вечерней росой.

У калитки ждал Гук. Они вместе двинулись по дорожке, освещенной лунным серпом к таинственному и такому чудесному лесу Гука.

— Это бывает только однажды в год, — сказал Гук, — облетает одуванчиковое поле. Это так красиво!

Потайными тропами Гука они пробрались через ручей и ходы, проделанные остальными обитателями леса, к одуванчиковой поляне и уселись на бревно на краю опушки. Перед ними, мерно колышась, подвижным ковром, словно покрытым инеем, волновалось одуванчиковое поле. Они тихо смотрели, а одуванчики колыхались, словно холодное пламя костра, и воображение Гука и Виктора улетало все дальше и дальше, рисуя волнующие картины безграничного спокойствия и необъятности. Им казалось, что они стали одним целым со всем миром, космосом, всеми звездами и планетами, мчавшимся там в вышине, высоко над их головами.

Вдруг повеяло ветром. Раз. Два. Ветер дунул посильнее и, казалось, все поле взмыло вверх. Словно огромная стая диковинных ночных бабочек.

Ветерок усиливался, и в небо поднимались все новые и новые пушинки, затмевая все вокруг. Виктор в восхищении следил за полетом одуванчиков и не мог вымолвить ни слова. Сердце его билось часто и тревожно. Облако пушинок поднялось над теперь уже облетевшей поляной и поплыло на восток.

Казалось, будто между небом и землей движется таинственная река, в которой, дрожа, отражается Млечный Путь. Вскоре ветер унес одуванчиковую тучу вдаль, за темные деревья, откуда ей уже никогда не суждено вернуться.

А Гук и Виктор все еще сидели и чего-то ждали, словно надеясь, что действо повторится вновь. Вдруг заухала ночная птица. Гук пришел в себя. Виктор также постепенно возвращался к происходящему.

— Теперь до следующего года, сказал Гук и весело сбил лапой крупную каплю с березового листа. И проговорил:

Запушились инеем Колкие листочки. Замигали синие Бусинки и точки. Вся округа далеко Инеем сверкает. Лишь на солнце нет его, Потому что тает.

Тут Виктор вспомнил, о чем он думал весь день.

— Тебе надо быть осторожным. К нам приехал дядя. Он ученый. Всю жизнь животных изучает и, если доберется до тебя, могут быть неприятности.

— Почему? — удивился Гук.

— А потому что, если он узнает, что существует новый вид животного — то есть ты, — ему потребуются доказательства.

— Какие?

— А такие: шкура, череп и кости.

— А зачем? — с интересом спросил Гук.

— Другие доказательства ему будут неубедительны. Он вообще считает, что животные думать не могут и что они вроде машин.

— Значит придется найти такие, которые будут убедительными.

— Что ты имеешь в виду? — не на шутку встревожился Виктор.

— Доказательства, — ответил Гук, — убедительные доказательства, — от которых он не отвертится.

— Но… — хотел было возразить Виктор.

— Не волнуйся, мои шкура и кости останутся при мне, они мне еще пригодятся.

Гук повернулся и уставился на Луну. Виктор тяжело вздохнул. Все это было слишком опасно.

Глава четвертая в которой Филипп Филиппович учит Виктора, а Гук Филиппа Филипповича

Теперь жизнь Виктора и его бабушки начиналась и заканчивалась каждый день со стуком печатной машинки. Который прерывался только на завтрак, обед и ужин. Стук сопровождали возгласы вроде:

— Бред какой!

Или:

— Это балаган! Он думает, что ему методику учета оленей в тундре и к вирусам применять можно!

Дом наполнился наукой до самого потолка. Теперь Филипп Филиппович ежедневно при любой возможности изливал на домочадцев такое количество научных сведений, что им стало казаться, что они гораздо глупее последнего таракана. Авторитет Филиппа Филипповича так довлел над ними, что жизнь им была уже не в радость. При дяде теперь они опасались открывать рот, чтобы не узнать еще чего-нибудь нового. Так однажды просьба к дяде подать хлеб, вылилась в историю развития хлебопроизводства на Руси с полной биографией знаменитого ученого Вавилова.

Бабуля с Виктором становились все мрачнее, а Филипп Филиппович все веселее и энергичнее оттого, что мог озарить еще чье-то безграмотное сознание всепобеждающим светом науки. Сам дядя абсолютно не замечал удрученности своих родственников, будучи слишком захваченным вихрем статей, диссертаций и очерков, которые ожидали его рецензий, правки и критики. Скоро бабушке и Виктору стало казаться, что они лично знакомы со всей академией наук, а также Омом, Герцем и другими учеными деятелями.

Они знали недостатки ведущих светил настолько хорошо, что удивлялись, как при таких отрицательных качествах, те умудрялись совершать мировые открытия. Ученые вторгались в их сны. Исаак Ньютон норовил уронить яблоко на голову Архимеду, который купался в ванной вместе с Левенгуком и его первым микроскопом. Все они кричали нечеловеческим голосом: «Эврика!» и измученный Виктор просыпался в холодном поту.

Бабушка не знала, куда деваться от Менделеева, который являлся к ней не только ночью, но и днем. Менделеев умолял ее включить в таблицу химический элемент Пифагорий, который они вместе с одноименным ученым зарыли под старой яблоней в саду на следующий день после изобретения радио. Теперь у бабушки осталась последняя радость в жизни — партийные собрания, на которых она боролась с буржуями с удвоенной энергией, а у Виктора — уйти подальше в лес и снова окунутся в тихий таинственный мир, полный неведомых запахов и красок. В лес, где не было ни телескопов, ни формул, ни научных авторитетов, которые все рвали, кололи и испытывали, а только безграничное спокойствие и ощущение, что ты часть этого безграничного необъяснимого мира, полного секретов и удивления. Мира, который всегда будет ласков к тебе, потому что ты и есть маленькая крупица его.

Гук подарил Виктору дудочку из речного тростника. Теперь, подув в нее, Виктор мог вызвать Гука откуда угодно. А надобность в Гуке Виктор ощущал постоянно, но к дудочке он решил прибегать, только когда станет совсем невмочь. Хотя раньше, вроде бы, Виктор жил без Гука и на жизнь не жаловался. Но то было раньше!

После последнего разговора Виктор о дяде Гуку не напоминал, словно нудных наставлений Филипп Филипповича и не существовало вовсе. Но Гук ничего не забыл, хотя, по своей привычке, заговорил лишь, когда план борьбы с просветительской деятельностью дяди был готов окончательно и продуман до мельчайших деталей.

Для этого вездесущий Гук собирался привлечь значительные силы, как в границах леса, так и за его пределами. В утро, на день которого была назначена реализация первого этапа плана, Виктор, проснувшись, почувствовал сильное волнение.

Хотя главное участие в сегодняшней операции было отведено Гуку, без отличной игры Виктора об успехе нечего было и мечтать. После того, что наука опротивела Виктору до приступов головной боли, он должен будет изображать глубокую в ней заинтересованность, а также — в постижении основ научного подхода и даже попросить продемонстрировать их на примере. То есть провести самые что ни на есть настоящие опыты, в успехе которых он, несмотря на все уникальные способности Гука, все-таки омневался. Уж слишком сильно в Виктора вдолбили в школе веру в науку.

Он поднялся с кровати, вздохнул как можно глубже, попытался найти в себе хоть какую-то заинтересованность в науке, чтобы было легче играть, и, убедившись, что дядя все добил окончательно, вздохнул еще раз и побрел к завтраку, который, как всегда, проводился под огнем научных сведений. На террасе расположилась так необычно угрюмая бабушка и как обычно веселый и пышущий интеллектом Филипп Филиппович, который, закончив намазывать вареньем бутерброд, наливал себе горячего чаю из золотистого тульского самовара в центре стола.

Виктор сел за стол взял кусок хлеба и ложку, чтобы намазать шоколадное масло.

— Да-с, — сказал дядя, закрывая краник на носике самовара, — а вы, кстати, знаете, откуда пошли самовары?

Никто этого не знал и, честно говоря, знать не хотел. Но Виктор, поборов в себе невольное желание вскочить и убежать подальше, укусил бутерброд, вкуса которого не почувствовал, и, отдавшись на волю судьбы, спросил:

— Откуда?

Филипп Филиппович этому как будто не удивился, но бабушка посмотрела на внука, как на последнего предателя.

— Ну, всё, — подумал Виктор, уловив ее взгляд, — теперь она меня причислит к буржуям.

Бабушка отвела взор и безразлично уставилась на самовар. Что она еще могла сделать, если кольцо ее политических врагов так ужасающе сомкнулось?

— Да, самовар! — со вкусом повторил Филипп Филиппович. — Как вам должно быть известно, — он сделал ударение на слове «должно», — первые образцы самоваров появились еще при Петре Великом. Тогда рудное дело у нас только начиналось, а из-за границы стали привозить железные печки, так называемые «буржуйки»…

Бабушка метнула в дядю пронзающий взгляд и пожевала губами.

— … печки топили хорошо, — продолжал Филипп Филиппович, — они быстро разошлись по России. Но вот однажды русский мастер железного дела, Демидов, придумал на нее чайник ставить, чтобы тепло впустую не пропадало. А потом взял, да и припаял его к печке. Вот так был изобретен первый самовар. Правда, чтобы чаю попить, всю печку наклонять приходилось, но что ведь важно?

— Что? — выдавил из себя Виктор.

— А то, что основополагающий шаг, так сказать, самоваростроения, был сделан, что и отразилось в определенном смысле на всей жизни нашего народа.

Вот так-то! И, наслаждаясь очевидным вниманием, Филипп Филиппович гордо посмотрел на слушателей и, хитро улыбнувшись, поднес чашку ко рту. Виктор облизал пересохшие губы, проглотил холодный ком, который провалился куда-то в область желудка, обдав его морозом и спросил:

— А в чем отличие человека от животных?

Для бабушки это было слишком. Она сделала попытку встать и уйти, но, наткнувшись на благожелательный взгляд дяди, словно на стену, безвольно опустилась и уже до конца разговора никаких попыток к бегству не проявляла и только смотрела бессмысленным взглядом сквозь золотистый тульский самовар. Куда-то далеко-далеко. Туда где нет дяди, ученых и власть давно уже взяли в свои руки пенсионеры.

— Я даже думаю, — медленно произнес Виктор, — что вам будет лучше показать мне эту разницу на опыте.

На это заявление бабушка лишь мелко дернулась — видимо где-то внутри она еще продолжала оказывать ожесточенное сопротивление лекционной атаке.

— Ну что ж, — сказал польщенный дядя, — я конечно сейчас завален работой, но если кто-то стремится к постижению науки, мы ему обязательно протянем руку просвещения. Есть у меня кое-что в запасе. Конечно, сложные эксперименты, которым требуются лабораторные условия, провести будет затруднительно, но они ведь нам и не нужны. Тут понадобится что-нибудь из классики. Что-нибудь простое и результативное. — Филипп Филиппович для большей убедительности поднял палец и допил чай.

— А начнем мы с, м-м-м, самого наглядного. С голубей.

— С голубей? — удивился Виктор.

— Да, видишь ли, их умственные способности, настолько незначительны, что показать пропасть, отделяющую разум этих птиц от человеческого, не составит никакого труда. — Филипп Филиппович поиграл пальцами на подтяжках и хлопнул ими о свою внушительную грудь. — Прошу, коллега, — сказал он и, что-то напевая, встал и проследовал на кухню.

Сердце Виктора сильно заколотилось. Мысленно он перебрал весь план, сформулированный Гуком. Он вскочил, забежал в свою комнату и плотно прикрыл дверь. Достал дудочку и подул. Через окно влетел Гук.

— Сейчас голубей на ум проверять будем, — запыхавшись сказал Виктор.

Гук молча кивнул. Мелодия сделала вираж и вылетела на улицу. Виктор бросился к дяде. Филипп Филиппович завершал приготовления к эксперименту. На подоконнике он раскрошил кусок черствого хлеба.

— Сюда же каждое утро голуби прилетают? А вот мы окно закроем, а форточку оставим и будем глядеть, как такое изменение окажется непреодолимым препятствием на пути к еде.

Дядя сделал все, что считал нужным, и они опустились на стулья, глядеть на позор голубей. Вскоре захлопали крылья и прилетел первый экспериментируемый. Голубь послушно заходил по подоконнику, тычась грудью в закрытое окно, не замечая форточки и явно пытаясь показать, что он — сама глупость.

Дядя, словно кинорежиссер, демонстрировал происходящее Виктору, наслаждаясь, тем что заранее знает все, что будет дальше. Тут он повернулся к террасе, и его удовлетворенное выражение лица, превратилось в маску ужаса.

Виктор повернулся следом. На столе террасы, из-за которого уже улизнула бабушка, голуби доедали остатки нетронутого бутерброда Филиппа Филипповича.

Промедлив еще мгновение, тот с воплем пронесся по коридору и с треском врезался в застекленную дверь, отделяющую террасу от остального дома. Конечно, дядя, не глупый голубь, но не заметить большого стекла так легко!

Побившись о дверь, дядя лихорадочно задергал ручку и, наконец, с истошным воплем: «Кы-ыш!», вылетел на террасу. Но голуби уже скрылись в небе, унося с собой, кроме бутерброда, еще чайник и банку с вареньем. Нет. Они, конечно глупы, но не настолько, чтобы есть бутерброд всухомятку.

В расстроенных чувствах дядя стоял на террасе, обдуваемый свежим ветерком и постепенно приходя к мысли, что, может быть, разница между ним и голубями не так уж велика, а если и есть, то не в его пользу. Голуби лишились всего лишь крошек черствого хлеба, а он — прекрасного бутерброда, чайника отличного грузинского чая и дивного клубничного варенья этого года.

Но тут дядя опомнился, потряс головой, выкидывая из нее все эти антинаучные мысли, и, собрав свое методичное мышление в умственный кулак, сказал:

— Глупости! Какие-то дурные голуби с их антинаучным поведением не могут ничего доказать. Это случайность. — И он, полный решимости постоять за себя и науку в целом, начал приготовления к следующему эксперименту. — Как известно, — сказал он Виктору, снимая свой лучший костюм-тройку (ради научной истины не жалко ничего), — вороны пугаются одного вида человека и, в то же время, не способны отличить человека от чего-либо на человека похожего. Это ли не убедительное доказательство их умственной глупости. Уж с человеком-то такого никогда не случится!

Оставшись в одной голубой рубашке с красными подтяжками и пижамных брюках, он решительно напялил костюм-тройку на швабру и направился в сад.

Виктор еле поспевал за ним. Теперь это был уже не рядовой эксперимент. На карту была поставлена честь всей науки.

Дядя водрузил чучело в углу сада, заросшем подсолнухами, где обычно бандитствовали вороны, затем заставил Виктора согнуться и так, пригнувшись, они вернулись в дом. Где-то тихо звучала мелодия флейты.

— Идем в мою комнату, — почему-то шепотом сказал дядя. — Оттуда лучше видно.

Быстро открыв дверь, он закричал, попятился и привалился к стене, освободив обзор Виктору. В центре дядиной комнаты, в свете окна, стоял дядя. Во всяком случае, так казалось с первого взгляда. Он был одет в костюм-тройку. Это было видно. Но из-за падающего из-за спины света, кто именно находится в костюме, разглядеть было решительно невозможно.

Виктор сделал несколько шагов вперед и сообразил, что это чучело, которое они отнесли только что к подсолнухам. Постепенно Филипп Филиппович это тоже понял. Когда он отдышался, медленно, в сопровождении сочувственного взгляда Виктора, добрался до террасы. Ему требовалось, после такого сокрушительного удара по научным позициям, как человеку и разумному существу вообще, многое переосмыслить. Чай унесли голуби, так что дядю пришлось отпаивать шиповником из термоса.

Дядя долго сидел погруженный в свои мысли.

— Неужели вся наука не могла зафиксировать этого столько лет? — бормотал он. — Нет, это слишком очевидно! Такого не может быть! — вскричал он. — Сегодня же вечером идем в лес. На луг! Я докажу! Наука не могла этого не увидеть! Проведем эксперимент на насекомых! Уж у них то мозгов не хватит!

Я покажу им, кто они есть на самом деле! И он удалился к себе. До вечера Филипп Филиппович бродил по своей комнате, то бормоча, то что-то выкрикивая. Когда опустилась темнота, дядя решительно кликнул Виктора и направился на луг. В руке его покачивался масляный бабушкин старинный фонарь.

— Насекомые настолько глупы, — говорил он, — что часто путают Луну, по которой они ориентируются в темноте, с электрическим светом лампочек, и на этом попадаются. Ну что? Это ли не подтверждение степени их ума. Ха-ха! На одну доску с человеком! Не выйдет! Слабо!

Над сумраком ароматного в этот час луга носились ночные феи. Вихри мотыльков вплетались в ночные дороги майских жуков, спешащих по своим делам. Тихим фоном служил стрекот сверчков, льющийся с их потайных танцплощадок, где они играли для остального лугового народа, бодрствующего в это время суток. Огромные бабочки-ленточницы медленно порхали, словно ночные совы, иногда взлетая почти к самому месяцу и сбивая мягким серым крылом звездную пыль с его желтого рога.

Только дядя не замечал всего этого и спешил по росистому лугу, чтобы доказать то, что никому не было нужно. Виктор, захваченный предшествующей развязкой, едва поспевал за дядей. Где-то в вышине звучала мелодия флейты. Гук готовил финал.

Вдруг Виктор почувствовал, что Гук рядом.

— Ну как? — только и спросил тот.

— Еще держится, — ответил, едва переводя дыхание, Виктор.

— Будем добивать, — вынес свое решение Гук и исчез среди звуков ночи.

Наконец дядя выбежал на самую середину огромного сумеречного луга, чьи границы терялись в сине-фиолетовой тьме.

— Вот тут, — обратился распалившийся Филипп Филиппович к Виктору, — именно тут ты увидишь всю мощь научного интеллекта и всю ничтожность этих беспозвоночных! Дядя поднял свою маленькую масляную лампу.

— Сейчас эти микроскопические комки материи с мизерными проблесками ума слетятся на свет, как им кажется, луны. Это ж надо быть такими безмозглыми, чтобы спутать масляный фонарь… — он покачал лампой, — с луной! Ха-ха-ха! Как я мог сомневаться в величии человека?! Это непокоримая скала! — Он засмеялся и с вызовом уставился во тьму.

Виктор ожидал что произойдет.

Вокруг стрекотали многочисленные оркестры насекомых, и никто из них не думал отрываться от своих захватывающих еженощных плясок, чтобы разуверить дядю в его мнении. А тот стоял под ветром в поле, словно семафор с железнодорожных путей, и потоки ночного воздуха мерно, со скрипом, качали в его руке фонарь, заставляя тени дяди и Виктора то удлиняться почти до самого конца луга, то укорачиваться вновь.

«Как это все захватывает!», — думал Виктор, довольный, что попал в такое волнующее приключение. Быть может, если б обитатели ночных лугов знали, что кто-то ради них ежится от ветерка на середине ночного луга, они бы и поспешили к Филиппу Филипповичу, оставив свои чашечки из листков клевера полные цветочного нектара. Но им об этом было ничего не известно, и поэтому они продолжали таинственное действо своим чередом. Вскоре дядя почувствовал кроме холода страшную усталость. Но мысль о том, что он — последняя надежда всей науки, придавала ему силы, и он стойко держал фонарь, похожий издалека на старую деревянную вешалку. Постепенно все большее отчаяние охватывало его. Он осознавал, что по всем умственным статьям проигрывает и этим ничтожным комкам материи.

И в этот момент у края луга появился огненный шар. Он переливался и сверкал. Прыгал живым пламенем и играл в ночной тьме, на фоне черной кромки леса, совершая таинственные и странные движения над лунным полем. Виктор был прикован взглядом к чудному танцу шара не меньше дяди, который от удивления тихо опустил фонарь. Перед ним было абсолютно неизвестное явление. Долгом Филиппа Филипповича было поймать этот шар, чтобы установить его природу и обогатить науку новыми данными. Дядя тихо поставил фонарь на землю и бросился за таинственным шаром, а масляный фонарь продолжал лить теплый свет посреди поля. Шар то поднимался вверх, то опускался вновь, не прекращая движения странного скопления сияющих точек, а бедный дядя носился за ним по лугу, словно за огромной бабочкой, наступая в грязь и проваливаясь в кроличьи норы. Неуемное желание открыть новое явление и, может быть, продвинуть науку на огромный шаг, гнало Филиппа Филипповича вперед. А шар, потаскав дядю достаточно по рытвинам и ухабам, весело полетел в лес, где игриво замигал между темными стволами деревьев, уносясь все дальше и дальше в неведомые глубины леса.

Виктор присел у одинокого фонаря. За дядю он не беспокоился, ведь с ним был Гук. Виктор просто решил чуть-чуть подождать и разобраться в том, что произошло. Ветерок легонько обдувал его лицо. Было легко и спокойно.

За соседним кустом плясали божьи коровки, которым по идее давно полагалось спать, гремел маленький барабанчик из куска коры, на котором лихо наигрывал желтый и тонкий палочник. А дядя все еще несся по лесу, через ручьи, колючки и болота — в погоне за славой, которая могла обессмертить его имя.

Так и не дождавшись дядю, Виктор встал и отправился домой. Когда бабушкины часы пробили одиннадцать, на пороге появилось жалкое, изодранное существо.

Бабушка, с трудом узнав в нем дядю, охнула, и побежала топить баню. Филипп Филиппович с усилием доковылял до стола и рухнул в кресло, осыпав пол комьями подсохшей грязи. Он неподвижно уставился перед собой. Виктор в испуге молчал, озирая увитые вьюнами и репьями лохмотья бывшей дядиной тройки.

— Светлячки, — наконец сказал тот, — это были обычные светлячки. Они протаскали меня за собой по всему лесу. Они провели меня, как жалкую букашку, летящую на свет лампы. К чему тогда наука? К чему эксперименты? — глухо проговорил он. — Но… — На мгновение он впал в задумчивость. — Собаки! — вдруг вскрикнул он так громко, что Виктор вздрогнул от испуга. — Да, да, собаки! На них поставлены тысячи экспериментов! О них-то все известно! Сам Павлов… — Не договорив, дядя кинулся с террасы в ночную тьму.

Виктор в ужасе бросился за ним. Дядя вылетел на улицу и дико огляделся. Под забором что-то выкапывала припозднившаяся рыжая дворняга.

Филипп Филиппович рухнул перед ней на четвереньки и повилял задней частью тела. Собака перестала копать и уставилась на дядю. В ее глазах, казалось, читалось некоторое удивление. Дядя зарычал. Собака, теперь уже с явным интересом, следила за действиями Филиппа Филипповича. Дядя оскалился и залаял. Собака покачала головой, выхватила из-под забора черствую корку хлеба, которую зарыла про запас, и сунула Филиппу Филипповичу. Затем похлопала его по плечу лапой, еще раз сокрушенно покачала головой и убежала в ночь. Дядя повернулся, взял черствый хлеб и на четвереньках пошел к дому.

Глава пятая, в которой дядя перевоспитывается и уезжает, а Гук и Виктор находят пропавшие листовки и снова выручают Храпатуна

Три дня Филипп Филиппович пролежал в постели. В бреду он говорил о том, что, значит, и снежный человек существует и, может быть, морской змей, а также леший, змей Горыныч и все остальные неподтвержденные наукой существа. И что всю науку за такую науку нужно отправить снова в первый класс, а еще лучше сюда, в лес. Чтобы они знали, что на самом деле существует, а что — нет, и что комары тоже бывают умными.

На утро третьего дня дядя встал с кровати. Кряхтя, постанывая и потирая поясницу, он доковылял до террасы и очень медленно и осторожно опустился в кресло. Виктор, который поднялся раньше и уже успел умять бутерброд с шоколадным маслом, глядел на дядю с сочувствием.

— Как вы себя чувствуете, — с участием спросил он.

— Будто меня всю ночь били палкой, — простонал Филипп Филиппович, — но, честно говоря, я рад, что наконец понял истинное положение вещей.

Дядя посмотрел на Виктора. Вопреки обыкновению, сегодня он словно бы не видел ни аппетитных пирожков, специально приготовленных для больного бабушкой, ни сушек, ни абрикосового джема в хрустальной чашечке.

— Подумать только! — вдруг с силой хлопнул дядя по столу, — как можно было думать, что животные отстают от нас в своем умственном развитии? Ведь мы судим по чему? По машинам, самолетам, компьютерам! А это что? Что, спрашиваю я вас?

Виктор с бабушкой ошеломленно глядели на Филиппа Филипповича. Но дядя их в упор не видел. Он говорил с научной общественностью.

— Зачем бобру компьютер? Что он с ним будет делать? А вы пробовали хоть раз поговорить с ежом о литературе? Нет? Тупицы? Раз у ежа нет компьютера, то он дурак? Да? И в литературе ничего не соображает? — Дядя усмехнулся. — Себялюбивые выскочки! Вот кто вы! И я с вами! Животные жили в мире и согласии миллионы лет. Воевали они? Добывали руду? Они же умнее! Да-да. А мы-то обрадовались! Понастроили пирамид, китайских стен, и довольны… Вот какие мы великие. Ах, какие они глупые, что у них нет своей этой гадости. Тьфу! Даже научными людьми с таким подходом вас назвать нельзя. Образумьтесь! Вот мой вам совет! Берите пример с мышей и зайцев! И только тогда станете полноценными существами. Вот так-то, дорогие! — Произнеся эту пламенную речь, он замолк и мрачно уставился на осу, закрутившуюся над абрикосовым джемом.

— А ко мне сегодня леший заходил, — тихо сказал он.

— Леший?! — испуганно ахнула бабушка.

Дядя мрачно кивнул.

— Он унес критическую статью о снежном человеке.

— Дожили, — тихо сказала бабушка.

— А я вот об одном беспокоюсь, — продолжал дядя.

— О чем? — спросил Виктор.

— Чтобы эта статья снежному человеку не попала. Он помолчал. — Засмеет. — И Филипп Филиппович, так и не притронувшись к завтраку, поплелся в свою комнату. Бабушка ошарашенно смотрела ему вслед.

— А у меня листовки партийные пропали, две связки. Вот тут стояли, на крыльце и пропали. Чего теперь делать? Исключат меня из партии за несознательность. Как пить дать исключат. Как же мы бороться — то будем? Без воззвания к народу? Может тоже леший забрал?

— Да зачем они ему нужны? — удивился Виктор.

— А откуда ты знаешь, какие у леших планы? Ой! — вздохнула она и ушла в сад, окапывать картошку.

Виктор задумчиво допивал чай. Надо было все это рассказать Гуку. Позавтракав, Виктор помог бабушке с картошкой и отправился в лес.

Он шел уже хорошо знакомой тропинкой. Ему казалось, что она, залихватски петлявшая между деревьями, старый друг, который ведет его в мир Гука. Виктор шагал и радовался всему вокруг. Все здесь было не так, как в деревне. И цвета глубже и запахи насыщеннее, даже деревья казались более древесными, чем везде. Вокруг порхали бабочки, которые не были описаны ни в одном учебнике, и радовали взор цветы, которые можно представить растущими лишь где-нибудь в джунглях.

На знакомой опушке, под лапой сосны, в киоске «Союзпечать», сидел Хмырь, Так же, как и в первый раз, он читал газету.

— Здравствуйте! — обратился Виктор.

Киоскер поднял голову и внимательно оглядел посетителя.

— И вам доброго здравия, — кивнул он. — Сегодня есть свежий номер «Веселых картинок» за пятьдесят восьмой год. Очень интересное издание, кроссворды, статья о том как правильно чистить зубы — в стихотворной форме, рассказ о смелом пожарнике и масса цветных иллюстраций. Не пропустите!

— Да нет, спасибо, — сказал Виктор, — я, вообще-то, к Гуку.

— А! — дружелюбно ответил Хмырь. — Ну чего ж… Сейчас кликнем!

Виктор мог воспользоваться дудочкой, но киоскер уже доставал знакомый рог. Сначала Хмырь протер его тряпочкой, затем полюбовался игрой солнца на отполированных временем боках, поправил пустую, местами позолоченную оправу от очков и только затем поднес рог к губам. В глубины леса понеслись трубные щелкающие и цыкающие звуки. Словно поток камней скакал по гранитным скалам.

Скоро вдалеке, где-то за деревьями, послышалась знакомая мелодия. Она становилась все громче, все заливистей и вот, наконец, залихватски присвистнув, собралась в Гука.

— Так, — сказал он, увидев Виктора, — ну, как дядя?

— Опасаюсь, как бы ему не доказали все чересчур. Он все ходит и говорит, что раньше он жил не так и нес сущую ерунду и что только теперь у него открылись глаза.

— Ну что ж, — он прав, — сказал Гук. — Главное, чтоб они у него опять не закрылись. А-то придется снова открывать, а у меня запасы на зиму не собраны. Кстати, — он посмотрел на Виктора, — не хочешь присоединиться?

Заодно покажу, чего у нас тут и как.

— Конечно! — с радостью согласился Виктор.

— Сейчас, только гляну «Литературную газету», — может чего-нибудь свежее есть. Гук пошел к киоску. А Виктор щурился последним лучам августовского солнца. Из задумчивости его вывел оклик.

— Виктор!

Виктор подошел к киоску.

— Смотри! — сказал Гук, кивнув на прилавок, — ничего не узнаешь?

Виктор присмотрелся и остолбенел. На прилавке лежала критическая статья Филиппа Филипповича: «О невозможности существования, так называемого „снежного человека“ в современных условиях».

— Дальше смотри, — посоветовал Гук, — в угол.

В углу под ворохом старой прессы лежали две связки с листовками пенсионерской партии.

— Вы их где взяли? — удивился Виктор.

— Тут в одном доме выкинули. И бумага хорошая. Только, вот что скажу, в этих одинаковых листочках, — он показал на листовки, — странная информация содержится. Ни стихов, ни рисунков, все про каких-то буржуев говориться. А таких у нас нет. Так что, купят или нет, непонятно.

— Ну и что, ты будешь ждать, пока к тебе буржуи придут? — спросил Гук.

— А вдруг придут? — ответил с надеждой Хмырь. — Какая-нибудь буржуйская экскурсия за грибами.

— Они за грибами не ходят, — вставил Виктор, — им их домой приносят.

— Вот видишь, — сказал Гук, — больные люди, ходить не могут.

— И потом, — добавил Виктор, — там не за, а против буржуев говорится, так что они у вас это точно не купят.

— Да, — почесал за ухом Хмырь, — что ж мне с ними делать? Может киоск обклеить?

— Лучше нам отдай, а то забредет какой-нибудь выздоровевший буржуй, а у тебя ругательства по всему ларьку. Хорошо получится?

— Да-а, — почесал за ухом Хмырь, — неудобно.

— А я тебе желудей занесу попозже.

— За что? Не нужно мне ничего за ругательства. Так забирайте. Пусть буржуи меня добрым словом помянут. Этого будет достаточно.

— За буржуев не поручусь, а желуди я тебе все равно занесу, просто так.

— Просто так заноси, — согласился Хмырь. И, отдуваясь, нагнулся под прилавок, чтобы вытащить пачки с листовками.

— И еще вот эту литературу мы у тебя покупаем, — Гук взял дядин очерк, — за две репы Принесу попозже.

— За половину, — поправил Хмырь, — все равно кроме вас никто не купит.

Виктор с Гуком собрали свою литературу и направились по потайному малиновому ходу с поляны. Малина нависала над ними колючим сводом и внизу царил таинственный зеленый полумрак. С обоих сторон вставали колкие стены. В переплетении стеблей настраивали свои волынки цикады.

— Прогорит он с такой торговлей, — сказал Виктор, подумав.

— Не прогорит, не дадим, — ответил Гук.

Если бы у Виктора не были заняты руки, он обязательно ухватил бы на ходу ягодку-другую. Вдруг тоннель кончился, забрезжил свет, и они попали на маленькую опушку, в центре которой стоял величественный дуб. На дубе что-то медленно, но взволнованно колыхалось. Что-то лохматое и черно-белое.

Оно подавало печальные звуки, от которых хотелось плакать. Гук поставил связку листовок и медленно обошел дуб с восточной стороны. Виктор тоже поставил свою и подошел ближе. В развилке дерева, метрах в трех над землей, висел Храпатун. Он медленно поводил лапами, как будто куда-то плыл и заунывно подвывал. В полуметре от его носа висел крупный желтый желудь.

— Ты чего там делал? — спросил Гук.

— Я-а-а-а-а! — завыл Храпатун. Начало было знакомым. — Я-а-а-а же-е-елу-у-дь хотел сорва-а-ать!

— Ну и кто так рвет желуди? — с усмешкой спросил Гук.

— Я-а-а-а! — ответил Храпатун и зарыдал. — Я за ним протискивался, протискивался и, когда уже совсем было протиснулся, так затиснулся, что вытеснуться уже не мо-о-о-о-г! — Рыдания Храпатуна перешли в сплошной вой.

Гук огляделся, подхватил толстую палку и, растворившись в мелодию, полетел к развилке. Через секунду он оказался на дубе.

— Вдохни! — скомандовал Гук.

— Не могу-у! — ответствовал Храпатун.

— Вдохни, если не собираешься здесь висеть всю жизнь. Если у тебя другие планы, тогда не вдыхай. Храпатун по-страшному выпучил глаза и со свистом втянул воздух. Гук сунул в развилку палку и заклинил стволы.

— А теперь выдыхай!

Храпатун выдохнул, тряпочкой выскользнул из развилки и мешком полетел вниз, чуть не упав на еле отскочившего Виктора. Гук трелью слетел вниз.

— Ты бы сшибал их что ли. А-то все время так висеть будешь, — он протянул Храпатуну тот самый крупный желудь.

Храпатун взвизгнул от радости, сунул желудь за щеку и, что-то напевая, поскакал с опушки. Память у него была чрезвычайно коротка.

— Скоро опять откуда-нибудь доставать придется, — вздохнул Гук, глядя ему вслед, затем поглядел на солнце, рубиновыми кусочками видневшееся меж верхушек сосен и проговорил:

Солнце красное верхами круглисто палится. Тучность облачными мхами перисто волнится. Пушноиглая сосна засоснилась густо. Сообщает мне она радостные чувства!

Гук весело повернулся к Виктору. Тот заулыбался. Стих ему показался великолепным. А потом они собрали полную рубашку желудей, которую Виктор завязал узелком, и, отягощенные увеличенной ношей, прошли они ромашковой прогалиной и очутились перед корявым огромным буком.

— Это мой дом, — сказал Гук, — заходи.

Он отворил дверь, сливавшуюся с корой бука. Виктор вошел в светлую комнатку. Ничего прекраснее он не видел. Тут были стульчики, плетеные из березовой коры. Стены были украшены сушеными веточками вербы и кленовыми листами. На полу лежали узорчатые циновки, плетеные из сухой осоки. Даже окошко было — слюдяное! Но самое главное — камин! Настоящий камин, сложенный из серых булыжников, сверху которого располагалась лежанка, великолепная лежанка, устланная сухой соломой и еловыми ветками. Как здесь, наверное, было здорово лежать в тепле, когда на улице завывал и стучал в слюдяное окошко холоднющий, колючий ветер! И потягивать чай с прошлогодним шиповником, смородиновым листом!..

А на стенах висели вырезки из «Литературной газеты». Они были аккуратно оформлены рамочками из веток. Над дверью висел великолепный звонок, сделанный из пустой банки от томатной пасты.

— Вот это да! — выдохнул наконец из себя Виктор.

— Да, — согласился Гук, — оглядев свое жилище, — мне тоже нравится.

Виктор хотел бы здесь остаться навсегда, ну… ну хотя бы бывать здесь иногда. В великолепном домике Гука. Тем временем Гук развел костер и приготовил лепешки из желудевой муки. Затем разогрел чай. Виктор, тем временем, глядел в слюдяное окошко и не мог оторваться. Окно выходило прямо на поляну, сверкающую самыми красивыми цветами.

— А между цветами плетет свои сети паук-крестовик, — сказал Гук. — И, когда спускается ночь, на ней выпадают капли росы. А когда дует ветер — кажется, что плещется ночное море.

— А можно мне будет прийти посмотреть? — попросил Виктор.

— Конечно, — кивнул Гук и снял с таганка в камине чайник без носика. Видимо, выброшенный кем-то в поселке за ненадобностью.

— Не понятно, зачем выкидывать такой замечательный чайник? — сказал Гук.

— Может, они решили отказаться от чая? — Виктор пожал плечами. Теперь ему тоже казалось непонятным все за пределами леса.

Стоило всех приводить сюда, чтобы показать, как все по-настоящему должно быть. Но нет, он этого никогда не сделает. Потому что лес Гука должен оставаться в тайне.

Они пили чай, макая румяные лепешечки с чуть ореховым и горьковатым привкусом в мед. И до чего им было уютно и вкусно! Когда солнце окрасило окошко комнатки в багровый цвет, Виктор с сожалением поднялся и сказал, что ему пора. До чего ж тяжело это было сделать! Зато, попав в этот маленький уютный домик в стволе старого бука и увидев Гука, невозмутимо потягивающего шиповниковый чай из берестяной кружки, легко можно было подумать, что именно так все и должно быть в мире.

Гук кивнул, они взяли добытую в киоске литературу, и вышли в вечерний лес, готовящийся погрузится в свою ночную, таинственную жизнь. У лощины с тремя елями Гук остановился.

— Ты чего? — удивился Виктор.

— Здесь пролегает таинственный путь, — сказал Гук.

— Таинственный путь? — переспросил Виктор.

— Да, он сокращает дорогу. Пойдем.

Они вошли во мрак елей и вдруг как будто провалились. Нет, они шли, но Виктор не чувствовал, куда они идут и действительно ли они, передвигаясь, двигались вперед. Если бы не слабые очертания Гука перед ним, он бы испугался. И тут они вдруг вышли к калитке его дома, за которым садилось полыхающее расплавленной медью солнце.

— Ничего себе! — вырвалось у Виктора. — Фантастика.

Чтобы не попасться никому на глаза, они обошли дом сзади. Они уже были у сарая, как вдруг, неизвестно откуда перед ними возник Филипп Филиппович. Гука поймали врасплох. Виктор застыл в ужасе. Он пытался что-нибудь придумать, но в голове была лишь одна мысль, бежать, сломя голову. Хотя это было еще хуже, чем просто так стоять. Все равно все придется объяснять.

— Где? — вдруг проревел дядя, выкатив глаза.

— Ч-что где? — заикаясь от испуга, спросил Виктор.

— Снежный человек! Я захожу в сад, вижу его следы! Следы снежного человека в саду!

— А какой он? — с интересом спросил Гук.

— Головы на три повыше меня, руки до земли и на обезьяну похож — гориллу. Вот же его следы, — он ткнул пальцем в отпечатки ног Гука, оставленные только что в рыхлой земле палисадника.

— Нет, — покачал головой Гук, — такого не видели.

— Э-эх! — взмахнул руками Филипп Филиппович, — ну, ничего, далеко ему не уйти!

Дядя перепрыгнул через забор и бросился в погоню. Гук посмотрел дяде вслед, передал Виктору листовки и растворился в предвечернем воздухе.

На следующий день Филипп Филиппович решил уезжать. Он, не откладывая дела в долгий ящик, собрал те из своих бумаг, которые могли еще понадобиться при его новых взглядах на науку, и упаковал их в портфель. Виктор подошел и протянул ему его старый очерк о снежном человеке, купленный в киоске.

— Нет, — сказал Филипп Филиппович, — он мне теперь не нужен. Это же бред. Творение заблудшего. Теперь это интересно лишь для истории. Я найду этого Пиорниса, который писал статью о существовании снежного человека, и мы организуем экспедицию для его поиска! И мы его найдем, вот увидите! — Дядя взял чемоданы и вышел на улицу. У автобуса он оглянулся и крикнул: — Вот увидите! Я всем докажу!

Бабушка опять вдохновилась политической борьбой. Дядя, уезжая в город в тряском автобусе, думал о новой экспедиции за снежным человеком. Все были заняты своими делами.

А в глуши леса в комнатке, сооруженной из дупла в стволе старого бука, Гук и Виктор пили ромашковый чай. Чайник без носика благоухал ароматом и испускал клубы белого душистого пара. В камине потрескивал костерок из березовых поленьев, потому что вечерами становилось уже прохладно. Все было наполнено тишиной и покоем.

Но только не Виктор…

— Теперь они организуют целую экспедицию, чтобы поймать тебя, понимаешь?

— Зачем? — не понял Гук.

— Потому что теперь, дядя хоть и вылечился от своей научности, но он должен доказать всему миру, что ты существуешь.

— Ну что ж, будем открывать глаза остальным.

— Да как ты со всеми ними справишься! — вскипел Виктор. — Их же много.

— Ничего, — отвечал Гук, — глядя на узоры которые вьет белый пар. — Будем принимать в порядке живой очереди.

Виктор покачал головой. Но Гук был умиротворен, и глаза его светились. Он посмотрел на свет заходящего солнца в окне и прочитал:

Даже черное весьма зажелтеет к лету. Засугробится зима кучами по свету. Поразмокнет вся погода осенью сырой. Жаль, что только четверть года занята весной.

Оглавление

Глава первая, в которой Виктор встречается с Гуком, и выясняется, куда пропадают яблоки

Глава вторая, В которой Гук и Виктор спасают Храпатуна, слушают дрозда и, наконец, участвуют в изгнании Грымзы

Глава третья, в которой появляется Филипп Филиппович, а Гук и Виктор смотрят на одуванчики

Глава четвертая в которой Филипп Филиппович учит Виктора, а Гук Филиппа Филипповича

Глава пятая, в которой дядя перевоспитывается и уезжает, а Гук и Виктор находят пропавшие листовки и снова выручают Храпатуна