Дик Кинг-Смит Шпунтик Собачья Лапа
Глава 1 Забрали
— Ой нет! — сокрушенно воскликнула миссис Барлилав. — Ой нет!
— В чем дело, дорогуша? — послышался голос соседки, миссис Гобблспад. — Мертвенький?
— Да нет, — ответила миссис Барлилав. — Пока вроде жив.
Миссис Барлилав была вислоухая свинья глостерской пятнистой породы, белая в черных круглых кляксах, как будто великан стряхнул на нее грязную кисть. Этой ночью она разродилась восемью поросятами. Семеро были как на подбор, крепкие, пухленькие — видно, что уже насосались материнского молока. Но восьмой, как она только что разглядела, был хилым тощим заморышем, вдвое меньше остальных, с большой, не по росту, головой и выражением безнадежности на физиономии.
Это был недомерок, какие иногда неизвестно почему рождаются гораздо более слабыми и маленькими, чем его братья и сестры. В разных частях Англии их называют по-разному: мозгляк, брачок, никчемыш. В Глостершире их кличут шпунтиками.
В соседнем стойле послышался шорох, царапанье, и над перегородкой показалась голова миссис Гобблспад.
— Вот ведь беда какая, — произнесла соседка. — Уж как мне жаль, миссис Барлилав. Может, он просто мелковат?
— Нет, — отозвалась миссис Барлилав. — Он настоящий шпунтик.
Надо сказать, почти у каждой мамаши пятнистой породы в этих девяти стойлах рождался хоть один шпунтик на протяжении их материнской карьеры. И это не считалось позором, о чем надо перешептываться по углам, ничьей вины тут не было. Но это доставляло огорчение, большое огорчение. Мечта каждой свиньи — вырастить здоровых, один к одному, упитанных поросят. Поэтому в то утро, когда новость облетела хлев, во всех девяти стойлах то и дело слышалось сочувственное хрюканье. Обитательницы их закатывали глаза и потряхивали висячими ушами. «И служителю это не понравится», — говорили они друг другу. Свинаря они считали своим слугой, поскольку он только и делал, что прислуживал им: кормил, поил, чистил стойла и приносил свежую подстилку Когда наступал сезон выставок, к его обязанностям добавлялась еще одна: чистить, скрести и смазывать растительным маслом участников, чтобы показать во всем блеске их упитанную красоту. Между собой они называли его — да и обращались к нему тоже, только он их не понимал — просто «свинарь», все равно как римский аристократ сказал бы «раб». Свинарю не понравился бы факт рождения у миссис Барлилав шпунтика. Такие поросята если и выживали, то росли очень и очень медленно, а возни с ними было не обобраться.
Соседка миссис Барлилав по другую сторону от нее, миссис Суиллер, оперлась передними ногами на загородку и делилась новостями со следующей в их ряду соседкой, миссис Суидчоппер.
— Пусть бы просто недоросток, миссис Суидчоппер, тогда бы еще полбеды, — печально говорила она. — Так ведь бедняжка, видать, к тому же родился уродом.
— Да что вы говорите, миссис Суиллер? — в ужасе спросила соседка. — Неужто уродом?
— Да, у него передние ножки не в порядке.
— Как это?
— Внутрь глядят. Да и не похожи они на свинячьи копытца, больше на собачьи лапы смахивают.
Миссис Гобблспад тоже обратила внимание на горестную для миссис Барлилав деталь и поведала о ней своей соседке, миссис Мэйзманч, и постепенно всюду повысовывались головы и мамаши, удобно опершись передними ногами на перегородки, принялись обсуждать событие. Лишь в стойле номер пять посередине ряда не высунулась голова, — миссис Барлилав по-прежнему стояла на месте, с огорчением разглядывая свое уродливое дитя. Его семеро братьев и сестер настойчиво повизгивали у нее под ногами, требуя, чтобы она улеглась и опять покормила их. Так она и поступила, но шпунтика во всеобщей толкотне сшибли с ног, он оказался на спине и беспомощно заболтал в воздухе своими нелепыми косолапыми ножками.
Но даже когда он сумел встать на ноги и попытался тоже пристроиться поесть, его беспрерывно отпихивали, и ему досталось очень мало молока. Начиная с миссис Трофликкер из стойла номер один до миссис Грабгаззл из номера девять, все были убеждены в одном: свинарь не оставит здесь уродца.
— Свинарь его заберет, — говорили они.
— Уж это точно.
— Само собой — с такими-то ногами.
— Бедный малыш.
— Заберет его свинарь, помяните мое слово.
Точно черное облако, над хлевом нависло уныние.
Свиньи не знали доподлинно, куда девались шпунтики или же покалеченные поросята, на которых нечаянно наступила или улеглась мать. Они знали только, что являлся служитель и уносил несчастного, поэтому они и выражались «забрать». Они ничего не ведали о существовании тяжелой деревянной дубинки, которую свинарь держал в сарае с кормом и с помощью которой жаловал милосердную смерть слабым и покалеченным.
В скором времени отдаленное звяканье ведер и донесшиеся с ветерком вкусные запахи подсказали им, что служитель несет завтрак. И тут же тихое сочувственное похрюкивание сменилось громкими нетерпеливыми выкриками, а возбуждение перед кормлением вытеснило мысли о судьбе шпунтика.
— Эй, ты, свинарь, побыстрей!
— Пошевеливайся, лежебока!
— От голода с тобой помрешь!
— Ворочайся, а не то замерзнешь!
И миссис Трофликкер из стойла номер один, которая была первой на очереди, защелкала зубами так громко, будто захлопала в ладоши, и слюна побежала у нее изо рта.
Когда свинарь выполнил свою обязанность и миссис Грабгаззл в стойле номер девять зарылась пятачком в кормушку, он вернулся к миссис Барлилав. Еще раньше утром он заметил, что она благополучно опоросилась, но еще не обследовал новый помет. Сейчас он, разумеется, сразу же углядел шпунтика и тут же без всяких колебаний осторожно извлек его из стойла и засунул себе в глубокий карман старой куртки, так что мамаша, занятая завтраком, ничего не заметила. Захоти он осмотреть или забрать здорового поросенка, он сперва закрыл бы ему пятачок ладонью, чтобы тот своим визгом не привлек внимание матери и та не кинулась бы на его защиту. Но у этого мозгляка, решил свинарь, и визжать-то сил не хватит.
В сарае с кормом свинарь оглядел поросенка как следует. За весь долгий опыт своей работы ему еще ни разу не приходилось видеть поросенка с такими дурацкими передними ногами. Кончики крохотных копытец были обращены внутрь, и получалось, что они не острые, а закругленные, похожие, как подметила миссис Суиллер, на собачьи лапы.
Надо сказать, что глостерская пятнистая — порода редкая, и свинарь временами поддавался искушению сохранить жизнь какого-нибудь заморыша, если речь шла о поросенке женского пола. Маленькая свинка, «кнопочка», как он их называл, могла все-таки медленно, но вырасти и дать когда-нибудь потомство. Но маленькие боровки, иначе говоря, хряки, считал он, ни на что не годились, если уж уродились хилыми. А этот хиляк, мало того что был боровок, имел притом еще и дурацкие ноги. Тяжелая деревянная дубинка висела тут же на ржавом гвозде, и свинарь протянул к ней руку.
Глава вторая Не «существо», а «поросенок»
Как это ни странно, люди, которые держат свиней, очень часто бывают на них похожи. Свинарь был большой и толстый, с короткими ногами и огромным брюхом. У него было несколько подбородков, приплюснутый нос и маленькие черные блестящие глазки. В одной из громадных ручищ он сейчас держал поросенка, как иной держит букет цветов, и из кулака его торчала тощенькая головенка и нелепые передние ножки. Свинарь передвинул кулак, ухватив заморыша за задние ноги, так что тот повис вниз головой. Другой ручищей он покрепче сжал дубинку. Но в этот момент он услыхал легкий топот в дальнем углу сарая и, обернувшись, увидел крысу, бегущую по одному из ларей с кормом.
Надо сказать, если кого свинарь и ненавидел, так это крыс. Крысы, с его точки зрения, были никчемными, жадными, хитрыми ворюгами, которые с рассвета до заката только и думали, как утащить еду у его возлюбленных свинок. При виде крысы он забывал про все на свете. Поэтому он выронил из кулака поросенка, и тот упал, как его держали, то есть вниз головой. После чего, негодующе ворча, служитель затопал к ларю.
Первое, что увидел поросенок, встав на ноги, был яркий солнечный свет, падавший в открытую дверь. Он заковылял к двери — и скатился по бетонным ступенькам вниз, во двор. Там до него донеслось довольное хрюканье накормленных свиней и визг поросят, дерущихся за место у молочного бара. Он направился в ту сторону. Слабый, растерянный, голодный и несчастный, он тем не менее был настроен решительно: он хотел к маме и намерен был добраться до нее, даже если это усилие его убьет.
Он тащился на своих уродливых ножках, пока наконец не оказался у двери стойла номер один. У него еще хватило сил на слабое повизгивание. Над дверью немедленно показалась голова миссис Трофликкер.
— Вот тебе на! — воскликнула она. — Да это заморыш, которого свинарь забрал! Миссис Барлилав! Миссис Барлилав! Тут ваш малыш, Шпунтик Собачья Лапа!
Волнение охватило все стойла, свиньи с трудом поднялись на ноги, стряхнув с себя и разбросав по сторонам визжащих отпрысков. И вот уже над каждой дверцей показалась пара свинячьих копыт и большая вислоухая голова. И все глаза устремились на маленькое существо перед стойлом миссис Трофликкер.
За всем этим гамом и суматохой из стойла номер пять послышалось низкое призывное хрюканье матери Шпунтика Собачья Лапа. Покончив с завтраком, она обнюхала свое новорожденное потомство и, хотя не умела считать, определила, что все они одинаково упитанные. Тогда-то она и поняла, что свинарь одного забрал. И вдруг теперь каким-то чудом он оказывается здесь, совсем рядом, в каких-то десяти метрах от дома.
— Шпунтик! — позвала она. — Шпунтик! Вперед, сынок! Не сдавайся!
Очень медленно ее обессилевшее чадо преодолевало оставшуюся часть пути. Он проковылял мимо миссис Болтэпл в стойле номер два, мимо миссис Суидчоппер, затем мимо миссис Суиллер и наконец остановился, шатаясь от усталости, у дверцы в стойло номер пять.
— Мамочка, — сказал он. — Я устал. Я хочу есть. Впусти меня.
Миссис Барлилав с удовольствием разнесла бы дверь вдребезги, если бы могла, но дверь была очень крепкой и открывалась внутрь. Исступленно подпихивая дверь пятачком снизу вверх и тщетно пытаясь снять таким образом дверь с петель, она вдруг обнаружила между ее нижним краем и бетонным полом узкую щель. В щель не пролезла бы ее голова или упитанный поросенок, но очень тощий поросенок, возможно, и мог пролезть. Мать выскребла из-под двери всю солому и зафыркала изо всех сил, как будто пыталась, как пылесос, втянуть Шпунтика внутрь.
— Пробуй, детка, — убеждала она его. — Главное — голову просунуть, а остальное легко влезет.
— Вперед, малыш! — завопила миссис Грабгаззл из девятого стойла, и ее крик подхватили миссис Грейзграсс, миссис Мэйзманч и миссис Гобблспад, а также обитательницы стойл, чьи двери Шпунтик уже миновал.
— Давай, милый, — подбадривали они его. — Мы тут все за тебя!
И вот благодаря их поддержке, благодаря понуканиям матери и собственному упорству Шпунтик Собачья Лапа отчаянным рывком засунул голову под дверь, заскреб нелепыми передними ногами и оттолкнулся тощими задними — и очутился дома. Он свалился без сил, и мать, ласково похрюкивая, облизала его с головы до пят. По всему хлеву пронеслось хрюканье — всеобщий вздох облегчения, и миссис Суиллер с миссис Гобблспад спустили передние ноги с двери и оперлись теперь на перегородки, граничащие с пятым стойлом, чтобы напоследок еще раз поздравить счастливую мать.
— С ума сойти! — воскликнула миссис Гобблспад. — До чего храброе существо!
Миссис Барлилав оторвалась от сына.
— Прошу прощения, миссис Гобблспад, — медленно и сурово проговорила она. — Он не «существо». Он — поросенок.
— Правильно, — поддакнула миссис Суиллер. — И не просто поросенок. По-моему, так он герой.
И прибавив на прощание еще несколько добрых слов, обе мамаши вернулись к своим обязанностям.
Когда Шпунтик вернулся домой, мать, на его счастье, не только успела позавтракать сама, но и накормила его братьев и сестер. Всячески пихая и подталкивая их пятачком, она затолкала упитанные тельца поглубже в стойло, загородила выход своей большой пятнистой спиной и предоставила весь молочный бар целиком одному маленькому, тощенькому, усталому тельцу.
И уж он воспользовался предоставленным правом в полной мере. Передвигаясь от одного соска к другому, упираясь в мать своими собачьими лапами, он пил и пил. И по мере того как он насыщался, кожа его розовела, животик надулся, как барабан, а унылые глазки заискрились. Когда минут десять спустя свинарь заглянул в стойло, он с трудом узнал в Шпунтике свою недавнюю ускользнувшую от него жертву.
Преследование крысы привело к передвижению ларей и мешков, при этом обнаружились и другие крысы. За этим последовали брань, кряхтенье, размахивание дубинкой и рев: «Чтоб тебя!», «Провались ты!», «Пропади ты пропадом!». Под конец он совсем упарился и рассвирепел на потеху крысам, разбежавшимся по укромным уголкам. На все это ушло много времени.
Он оглядел помещение, думая, что заморыш прячется где-то у дверей, потом обыскал двор и наконец, не найдя поросенка, отправился в хлев — вдруг заморыш все-таки добрался каким-то образом до дома. Свинарь облокотился на дверь стойла номер пять и закачал головой, так что затряслись все его три подбородка.
«Кто бы подумал, — сказал он себе, утирая физиономию красным в крапинку платком. — Свиненок-то с характером. А все равно толку от него не будет, и не жди. Надо с ним кончать». И он отодвинул задвижку.
Но одно дело, когда миссис Барлилав, занятая завтраком, не обратила внимания на то, что одного из ее детей забрали, а вот прервать миссис Барлилав, кормящую свое героическое дитя, — совсем другое. К тому же прервал ее наглый служитель, который вообще не имел никакого права находиться у нее в доме, кроме как принося корм или во время уборки. И вдобавок он явно намеревался снова забрать ее малютку.
Она вскочила на ноги с такой яростной энергией, что не ожидавший этого Шпунтик отлетел в сторону, затем она ринулась вперед, на служителя, мотая головой и лязгая зубами, так что пена потекла у нее изо рта. Лязганье в сочетании с бешеным хрюканьем произвело звуки, похожие, как показалось служителю, на слова: «Вон! Вон! Вон!» (что, кстати, она и кричала). Одновременно миссис Суиллер и миссис Гобблспад взгромоздились на перегородки и тоже принялись кричать на служителя.
— Отвяжись от него, свинарь! — визжали они. — Пристал к бедному малышу! Дерись с такой же тушей, как ты! Грязный жирный мужлан!
Мы же говорим «грязный, как свинья» или «толстый, как свинья», так и свиньи на свой лад отплачивают людям за оскорбление.
Вдоль всего ряда, от миссис Трофликкер до миссис Грабгаззл, поднялся крик: «Грязный жирный мужлан! Оставь малыша в покое! Убирайся вон!» — и при этом девять пар челюстей стучали и девять пар глаз сверкали.
Свинарь и впрямь выкатился вон из стойла номер пять с беспримерной для такой туши быстротой. Он отлично знал, какие повреждения может нанести разъяренная свинья, так что, очутившись снаружи, вытер пот, выступивший у него на физиономии совсем не от жары.
— Чтоб вас! — заорал он. — Провалитесь вы все! Пропади вы пропадом!
Дождавшись, когда миссис Барлилав слезет с двери, он запер задвижку и с ворчанием зашагал вперевалку прочь. «Пусть цацкается со своим противным заморышем, — думал он, — все равно он скоро околеет, мне же работы меньше. Проклятущие свиньи!»
И как часто поступают мужчины, когда им не справиться с представительницами женского пола, он пересек двор, чтобы утешиться в компании другого существа мужского пола. Как раз напротив, на другой стороне двора, жил боров глостерской пятнистой породы. Боров подошел к двери и, как всегда, приказал:
— Эй, свинарь, почеши мне спину.
И служитель, как всегда, повиновался.
«Он в общем-то неплохой парень, — думал боров. — Делает, что велишь».
«Вот хороший парень, — думал свинарь. — Правда ведь, старина? Не то что проклятущие свиньи».
И если не считать того, что один был пятнистый, а другой нет, они были очень похожи, когда стояли и беседовали друг с другом каждый на своем языке.
Глава третья Свиньи могут летать
Время шло, и Шпунтик Собачья Лапа не только выжил, но и потихоньку рос. Он не увеличивался в объеме так заметно, как остальные поросята того же помета, но благодаря сообразительности и подвижности ему почти всегда удавалось заполучить изрядную долю материнского молока. Он, к примеру, уговорил мать то ложиться поперек угла, где он поджидал заранее, то вставать вдоль бетонной кормушки, так что, забравшись на ее край, он доставал до верхнего ряда сосков, куда остальные снизу не дотягивались, да и, кроме того, их передние ноги с острыми копытцами скользили и не давали удержаться на краю кормушки.
Свинарь уже смирился с тем, что Шпунтик выжил, и убедил себя, будто это он сам, по доброте сердечной, сохранил жалкому существу жизнь в качестве, так сказать, талисмана. На самом же деле, отлично подмечая взгляды, которые миссис Барлилав бросала на него, и слыша ее угрожающее хрюканье, он почел за благо оставить заморыша в покое.
Ближайшие соседки миссис Барлилав проводили довольно много свободного времени, облокотившись на перегородки, чтобы вести наблюдение за стойлом номер пять. В отличие от свинаря, который только притворялся, будто считает Шпунтика талисманом, 21 соседки, да и все остальные мамаши тоже, действительно считали его таковым: никогда еще не бывало, чтобы поросенок, которого «забрали», вернулся назад. В этом было что-то загадочное, почти мистическое, равно как и в его ножках, которые, по-видимому, пока помогали, а не служили ему помехой.
— Лопни мои глаза! — произнесла миссис Гобблспад однажды утром, понаблюдав, как Шпунтик взгромоздился на край кормушки, как король на трон. — Ума ему не занимать, так ведь, миссис Барлилав?
Миссис Барлилав лишь хрюкнула в ответ, но внутри ее распирала гордость. Она положила себе за правило не иметь любимчиков среди своих многочисленных детишек. Но теперь она не могла не признаться себе, что этот поросенок… какой-то особенный.
— Не в обиду будь вам сказано, — проговорила миссис Суиллер, — ножки у него как-то изменились, вы согласны?
И в самом деле, копытца на задних ножках Шпунтика оставались нормальными, но загнутые внутрь жесткие роговые части на передних ножках отпали, и теперь кончики стали еще более округлыми, похожими на подушечки собачьих лап. Очевидно, именно благодаря этому он теперь еще крепче держался на ногах, и, когда весь выводок играл в пятнашки и поросята гонялись друг за другом по гладкому, чисто вымытому бетонному полу наружного коридора после уборки, произведенной свинарем, именно Шпунтик удерживался на ногах, в то время как более сильные сестры и братья часто поскальзывались и валились набок.
Миссис Барлилав хотела было обидеться на это (слишком личное!) замечание, но вовремя поняла, что сделано оно с самыми добрыми намерениями. А мнения соседок ей были крайне необходимы.
— Да, он подрос. И ножки изменились, — подтвердила она. — Говоря по правде, соседушки, я бы страшно рада была слышать, что вы про это думаете. Может, вам покажется, будто я рехнулась, но мне нет-нет да и придет на ум, будто он… — Она замолчала и огляделась, желая убедиться, что Шпунтик не слышит, но он вместе с остальными убежал внутрь стойла, где они затеяли свалку на соломе, поэтому она продолжала: — Ну, какой-то особенный.
— Особенный? — переспросила миссис Суиллер.
— Да, будто для чего-то… предназначенный.
— Предназначенный? — не поняла миссис Гобблспад.
— Я вот что хочу сказать, — продолжала миссис Барлилав. — Ведь его забрали, так?
— Само собой, — отозвались соседки.
— А он возьми и вернись.
— Святая правда.
— Ну так разве это… не что-то особенное?
Обе мамаши энергично закивали в знак согласия, и большие висячие уши захлопали по их толстым физиономиям.
— А что скажете про передние ноги? — продолжала миссис Барлилав.
— Не такие, как у всех, — отозвалась миссис Суиллер.
— Чудные, — проговорила миссис Гобблспад.
— Стало быть, особенные? — настаивала миссис Барлилав.
Наступило молчание.
— Думаете, ноги особенные… для чего-то предназначенные? — с сомнением проговорили соседки.
Теперь кивнуть пришла очередь миссис Барлилав. Опять последовало молчание. Соседки с некоторой тревогой переглянулись над ее головой. Обеим одновременно пришло на ум, что дело слишком далеко заходит. От любви к сыночку у их приятельницы появились какие-то фантазии. Ноги особенные, потому что предназначенные… Нет, нет, это уже чересчур.
— Право же, дорогуша… не совсем так, — ласково произнесла миссис Гобблспад. — В смысле, у него передние ножки, конечно, не такие, как у других поросят, но…
— Миссис Гобблспад хочет сказать, — успокаи вающе добавила миссис Суиллер, — не тревожьте вы себя так из-за ножек малыша. Я-то лично не думаю, чтоб они ему стали помехой, может, даже наоборот, но уж чтоб они специально ему были даны… Нет, это так же невероятно, как то, что…
— … свиньи могут летать![1] — закончила миссис Гобблспад.
В тот момент, когда миссис Суиллер засмеялась, Шпунтик Собачья Лапа появился из глубины стойла. Как это часто бывает с детьми, у него тут же возникло подозрение, что взрослые говорят о нем. Правда, он успел услыхать только последние три слова. Но поскольку мама и приятельницы замолчали при его появлении, это убедило поросенка, что он прав.
— Доброе утро, тетушка Суиллер, доброе утро, тетушка Гобблспад, — сказал он вежливо и сразу добавил: — А нельзя мне молочка, мама, — быстренько, пока остальные не подошли?
Прерванная таким образом беседа подруг оборвалась, соседки опустились вниз, а миссис Барлилав торопливо улеглась, желая угодить своему баловню.
Поглощая молоко, Шпунтик в то же время напряженно думал. «Свиньи могут летать, — думал он. — Они ведь определенно говорили обо мне, значит, я могу летать». Тут наконец примчались и остальные поросята; его толкали, царапали копытцами и топтали, но он крепко держался, пока не наелся, после чего выбрался из толпы и устроился на громадном упругом, как резиновая подушка, материнском боку.
Он поглядел на свои чудные ноги, из-за которых окружающие дразнили его. Он, правда, не обращал на это внимания, поскольку радовался, что остался жив. Он поглядел вверх на голубое небо. Над хлевом как раз с шумом вспорхнул воробей, выше, над двором, пронеслась стая скворцов. Еще выше делали ровные круги ласточки, гоняясь за роями мошек, а выше всех, так высоко, что его детские глазки едва могли разглядеть их, носились, как черные полумесяцы, стрижи и пронзительно кричали, наслаждаясь полетом.
«И я могу летать, — думал Шпунтик Собачья Лапа. Не слезая с матери, он сел и попробовал махать передними лапами, но из этого ничего не вышло. — Может, самое трудное — взлететь? — подумал он. — Может, когда оторвешься от земли, дело пойдет на лад?» Он опять посмотрел в небо и попытался представить себя там, наверху: вот он колотит ногами во все стороны, уши у него хлопают, закрученный хвостик распрямился на ветру, а сам он взмывает ввысь, парит и потом камнем падает вниз.
«А что, если забраться куда-то совсем высоко, — думал он, — там подпрыгнуть и уже тогда полететь. Уверен, что они говорили обо мне. И я уверен, что мне это удастся. Я полечу, вот увидите. Только дайте мне хоть малюсенький шанс».
Глава четвертая Сквайр
Сквайр был, разумеется, самой важной персоной в округе, отчасти как невероятно чистокровный и аристократический представитель глостерской пятнистой породы, а отчасти как отец всех рождающихся на ферме поросят. Вообще-то настоящее имя борова было Чэллинджер Третий Великолепный, чемпион графства Плаубэрроу, но женам он был известен как Сквайр. Над его стойлом, расположенным напротив ряда из девяти стойл, имелась наклонная длинная крыша, как над верандой, чтобы дождь не мочил его благородную спину, и рослому свинарю приходилось каждый раз, входя туда, нагибаться. Свиньи с одобрением относились к тому, что служитель низко кланяется своему хозяину.
Сквайр общался со своими женами, разговаривая с ними время от времени через двор, когда у него было настроение и ветер дул не слишком сильно. Он наваливался на дверь, высовывал голову из-под навеса и весело кричал им что-нибудь в своей добродушно-грубоватой манере. Порой он обращался ко всем сразу, и тогда те, кто не был занят кормлением детей, подходили к дверям и почтительно качали вверх-вниз головами. Иногда он выделял одну из мамаш, чтобы справиться, скажем, о последнем приплоде.
Как-то утром, спустя несколько недель после рождения Шпунтика Собачья Лапа, послышалось его низкое глухое хрюканье и дребезжание двери, на которую он навалился. «Слышите — Сквайр!» — пронеслось по стойлам, и все застыли в благоговейном молчании.
Боров откашлялся:
— Кхе-кхе, миссис Барлилав, почтеннейшая. Хотел бы перемолвиться с вами словечком.
— Вот я, Сквайр, — откликнулась миссис Барлилав. — Что вас интересует?
— Последние детки, дорогая. Мне донесли воробьи, что у вас новый помет?
Обычно воробьи обносили новостями всю ферму.
— Д-да-а, Сквайр, это так.
— Надеюсь, все в порядке? Живы-здоровы? Все в отца, э?
Последовала минутная заминка, и стойла охватила дрожь ожидания. Однако миссис Барлилав оказалась на высоте.
— Все в порядке, благодарю вас, сэр, — ответила она, и голос ее не дрогнул. — Уж так любезно, ваша честь, что вы изволили осведомиться.
— Хорошая работа, — отозвался Сквайр. — Прекрасный, знаете ли, результат. Я бы выразился, так держать. — С этими словами он спустился с двери, а все мамаши убрали головы, причем раздался некий свистящий звук — одновременно восемь легких вздохов облегчения плюс один глубокий.
Не то чтобы Сквайр вообще ничего не знал о шпунтиках. Знал как нельзя лучше, поскольку у него у самого была такая сестричка из одного помета с ним. Никогда ему не забыть, как он, совсем дитя, проснулся однажды утром и увидел рядом с собой холодное и безжизненное тощее тельце. Вот почему его всегда страшило, как бы кто-то из его детей не родился шпунтиком.
Оттого он и задавал всегда один и тот же вопрос: «Все в отца, э?» — и свиньи никогда не решались его огорчить. Он и не подозревал, что иногда его отпрыски рождались очень маленькими и либо погибали, либо их забирали. А что до отдельных «кнопочек», чью жизнь свинарь по каким-то соображениям щадил, то Сквайр в глаза их не видал, пока их не отлучали от матери и не переводили через двор. А раз они дожили до этого события, значит, за это время уже прибавили в размерах и почти не отличались от любого мелкого поросенка в помете. Но что бы сказал Сквайр, увидев Шпунтика Собачью Лапу?
Соседки миссис Барлилав попытались тактично подойти к теме. Начали они с похвалы.
— Шустрый какой, — сказала миссис Гобблспад, с восхищением наблюдая, как Шпунтик, одержимый идеей полета, спрыгивает с материнской спины и приземляется вверх тормашками на остатки завтрака в кормушке. — Вы должны гордиться им, миссис Барлилав.
— Любая мать гордилась бы, — подтвердила миссис Суиллер. И, решившись, с вызовом добавила: — И любой отец тоже.
Последовало долгое неловкое молчание. Соседкам показалось, будто черные пятна на миссис Барлилав слегка почернели, а все белые части тела слегка порозовели.
— Прямо и не знаю, как быть, соседушки, — отозвалась она наконец. — Раньше или позже, а попадется же он Сквайру на глаза. Вот Сквайр рассвирепеет!
— Теперь уже скорее раньше, — проговорила миссис Гобблспад. — Через недельку или около того им уже двор переходить, верно?
«Перейти двор» означало событие, когда восьмимесячных сосунков отлучали от матери и они переходили через двор в загоны по обе стороны стойла, где жил Сквайр; молодых боровков там откармливали, а «кнопочек» переводили в другие помещения, где их растили на продажу с целью воспроизведения потомства.
Шпунтик, хотя и не прислушивался к разговору взрослых как следует, тем не менее уловил, как все дети в мире, наиболее щекотливые фразы.
— Кто такой Сквайр, мамочка? — спросил он.
— Это твой отец, сынок, очень важный джентльмен.
— А почему он рассвирепеет?
— Ну просто он очень вспыльчивый, — поспешила на помощь миссис Суиллер. — Страшно сердится на служителя, если тот с едой запаздывает.
— А что значит «переходить двор», тетушка Суиллер?
— Тебе это понравится, Шпунтик, — успокаивающим тоном вставила миссис Гобблспад. — Это когда вся молодежь отправляется на славные каникулы, а твоей маме достается заслуженный отдых.
Семеро поросят возбужденно запрыгали, услыхав такую весть, и с визгом забегали по стойлу. Славные каникулы! Славные каникулы! Однако Шпунтик Собачья Лапа сел на свой тощий задик, и по его щечке потекла слеза.
— Не хочу я уходить от мамочки, — сказал он, и еще одна слеза скатилась по другой щеке.
В эту самую минуту миссис Барлилав приняла твердое решение: она ни за что не даст увести ее робкое, малорослое, невзрачное дитя на другую сторону двора. Все прежние годы она, как и другие матери, позволяла служителю забирать отлученных без сопротивления, более того, даже со вздохом облегчения, так как уставала после двух месяцев тяжелой работы. Но на этот раз все будет по-другому, ведь и ребенок-то другой. Сердце у нее сжалось при виде двух слезинок. Пусть служитель уводит семерых, но только не Шпунтика: его она не отдаст. Пусть только попробует сунуться.
Две недели спустя свинарь попробовал. Он отпер дверь стойла номер пять и, держа перед собой вместо щита лист гофрированного железа, оттеснил миссис Барлилав в глубину стойла, пока выводок выбегал во двор. Хрюканье и дребезжанье двери на противоположной стороне сказали всем, что Сквайр, навалившись на дверь, производит смотр своему потомству. Когда свинарь запер стойло номер пять, он насчитал лишь семь толстеньких поросят, которые резвились во дворе. Он заглянул в стойло и увидел шпунтика, выгладывавшего из-за мамашиных ног. Свинарь начал было снова открывать дверь, но в ту же минуту миссис Барлилав ринулась вперед, лязгая зубами и громко фыркая, — разъяренная, как ее дикие лесные предки.
— Грязный толстяк! — завизжала она. — Оставь его в покое!
— Провались ты! — заорал свинарь. — Пропади ты пропадом! Чтоб тебе пусто было!
И он быстро попятился, а затем повернулся и затопал вслед за остальными поросятами.
— Ну и держи своего урода при себе! — прокричал он, повернув голову назад. — Все равно проку от него никакого нет и не будет!
Он согнал поросят в кучу а потом через сужающийся в виде воронки проход загнал в запасной загон, где и запер. Потом он вытер лицо красным в горошек платком и пошел поболтать с Чэллинджером Третьим Великолепным, чемпионом графства Плаубэрроу.
— Эй, свинарь, почеши мне спину, — приказал Сквайр, и служитель, как всегда, повиновался. Потом они побеседовали, и это большая удача, что они говорили на разных языках.
— Отличная компания молодняка подобралась, — сказал Сквайр. — Не удивлюсь, свинарь, если к концу откорма они станут такими же толстяками, как ты.
— Там еще осталось твое паршивое отродье, старина, — сказал свинарь. — Эта злющая старая свинья его особо привечает.
И как же она привечала Шпунтика Собачью Лапу! На одного у нее было молока сколько угодно, молочный бар оказался теперь полностью в его распоряжении.
Наконец, наевшись до отвала, он заснул, прижавшись к материнскому боку, и во сне видел, как он сам, мама и Сквайр, его отец, летят рядышком, копытце к копытцу, по теплому, как молоко, небу.
Глава пятая Приют отдохновения
Свиньи обычно приносят приплод дважды в году — весной и осенью. Поэтому дважды в году после отлучения поросят от матери каждая мамаша наслаждается, по выражению миссис Гобблспад, заслуженным отдыхом. Как только новый отряд отлученных поросят пересекает двор, свинья знает: сейчас служитель откроет дверь стойла, а потом ворота на том конце фермы, где сгрудились все строения. Ворота выходили на небольшой луг, который свинарь грубо именовал «свиной выгон», но который женский пол именовал Приютом отдохновения.
— Теперь недолго уже осталось, — говорила какая-нибудь утомленная мамаша своей соседке после приблизительно полутора месяцев кормления. — Скоро и Приют.
— Да, дорогуша, вам это будет полезно.
— Там так тихо и красиво.
— И воздух приятный, бодрящий.
— Да, но все-таки не забывайте, мне будет не хватать моих деток.
— Само собой, но отдохнуть-то надо. Зато лентяй свинарь за это время приберет как следует дом.
Приют отдохновения представлял собой небольшой треугольный участок на склоне холма с неровной поверхностью. Участок этот расширялся от вершины книзу и был ограничен ручьем. По двум сторонам треугольника он был огорожен крепкой, натянутой донизу проволокой, посередине же участка стоял громадный старый дуб. Верхняя часть холма была усеяна муравьиными кучами.
Наутро после того как братья и сестры Шпунтика покинули дом, в стойло номер пять снова заявился свинарь и отпер дверь. Обычно в подобных случаях над дверьми показывались одна-две головы и слышались один-два возгласа: «Счастливого отдыха!» или: «Желаю хорошо провести время!». Но на сей раз все было по-иному: ведь никто не помнил такого случая, чтоб в Приют отправлялся поросенок, а тем более шпунтик. К тому времени, как Шпунтик вежливо попрощался с тетушкой Суиллер и тетушкой Гобблспад, поверх всех загородок из дверей торчали головы. Все хотели поглядеть на необычного малыша. И пока миссис Барлилав с достоинством шествовала позади тяжело ступавшего служителя, а Шпунтик семенил за нею, их сопровождали многочисленные и искренние напутствия, произносимые, правда, вполголоса, чтобы не разбудить Сквайра.
Шпунтику все вокруг казалось новым и чудесным. Едва служитель закрыл за ними ворота, поросенок воскликнул:
— Ох, мамочка! Прямо дух захватывает! Можно я пойду осмотрюсь?
— Ступай, куда хочешь, радость моя, — отозвалась мать. — Только будь осторожен, если спустишься вниз, к воде. Помни: свиньи не умеют плавать.
«Зато свиньи могут летать, — с ликованием подумал Шпунтик Собачья Лапа и побежал по высокой траве. — Особенно если найдется возвышение, откуда можно спрыгнуть».
Миссис Барлилав с гордостью провожала глазами своего любимца. Ее поразило, как быстро он обежал весь Приют, галопом промчался вниз к ручью, полюбовался там на сверкающую, звенящую воду и опять взбежал наверх, продравшись через заросли тростника и жесткой травы, и там потерся о шершавый ствол дуба. Он вспрыгивал на муравьиные кучи и соскакивал с них скорее как ягненок, чем как поросенок. «Может, у него и собачьи передние ноги и тощие задние, но все равно, — думала она, — он подвижнее и бойчее любого из тех дюжин толстеньких за долгие годы материнства».
Наконец Шпунтик достиг самой вершины клинообразного луга и взобрался на самую высокую муравьиную кучу. Там он повернулся к склону и увидел следившую за ним мать.
— Мамочка, смотри! — крикнул он и спрыгнул. Он ткнулся пятачком в траву, перекувырнулся, перекатился пару раз на крутом склоне и налетел на следующий муравьиный холмик, метрах в пяти от верхнего.
— Молодец, родной, ты очень ловкий, — нежно похвалила его мать и направилась к дубу искать желуди.
К концу этого захватывающего дня Шпунтик совсем умаялся. Он залезал на все, что попадалось по дороге: на каждое возвышение и бугорок неровного луга, на каждую муравьиную кучу и каждый пенек от срубленного вяза. Он даже умудрился влезть на самую верхнюю толстую часть огромного сука, который лежал одним концом на земле, и спрыгнул с высоты примерно в четыре метра. Но каждая попытка кончалась падением со всего размаху, и к вечеру теплого августовского дня Шпунтик не только набил себе немало синяков, но и несколько приуныл.
Они с матерью только что покинули мелководье, где как следует напились воды из ручья, и сейчас стояли в том месте, где из года в год поток, делая резкий поворот, подмыл берег. Они стояли на высоте примерно пять метров, а позади них подымался крутой, покрытый короткой травой склон холма.
«Если забраться на вершину, поневоле побежишь быстрее», — подумал Шпунтик. И вслух сказал:
— Мамочка, ты говорила, что свиньи не могут плавать?
Миссис Барлилав, как и всех ей подобных, приучали с детства верить россказням старых свиней. Считалось, что свинья, которая попытается плыть, порежет себе горло своими острыми копытцами из-за неловких движений. В этом она постаралась убедить и своего сына. Она сейчас до отвала наелась желудей, разных корней, трав и ягод, не считая утренней порции земляных каштанов, принесенных служителем, и сейчас сонным взглядом созерцала мерцающую воду и говорила с сыном почти машинально.
— Но у меня же нету… — начал было Шпунтик, но тут же спохватился.
— Чего нету, милый? — рассеянно спросила мать.
— Нету таких сведений, — быстро нашелся Шпунтик. — Я раньше ничего такого не слыхал.
— Ты много чего еще не слыхал, сынок, — сказала миссис Барлилав тоном, каким всегда в таких случаях говорят матери.
«А ты тоже кое-чего еще не знаешь, — подумал про себя сын. — Того, например, что если я заберусь на холм и быстро-быстро побегу вниз… Свиньи могут летать, — повторил он про себя. — Так сказала тетушка Гобблспад. Конечно, хорошо бы сперва посоветоваться с экспертом…» Шпунтик часто раздумывал над необходимостью посоветоваться с экспертом и не раз расспрашивал птиц, прыгавших около стойла номер пять. Но воробьи на его вопрос ответили лишь «Чик-чирик, тю-тю!» самым нахальным образом, а скворцы просто-напросто невежливо свистнули. Однажды черная ворона взгромоздилась на стенку хлева, но в ответ на расспросы поросенка издала лишь громкое «Карр!».
И тут вдруг, пока он стоял рядом с мамой на обрыве, послышался свист крыльев, и над головами у них пролетела черная с белым птица. У нее были ярко-красный клюв, такие же щечки и широкие перепончатые лапы с острыми когтями. Быстро махая крыльями, она вдруг затормозила и шлепнулась на поверхность ручья, подняв целый фонтан брызг, которые блестели на солнце, как золото. Покачивая хвостом, она начала быстро плавать кругами. Сперва она пила воду, потом начала плескать крыльями, обливая себя водой.
«И летает, и плавает! — подумал Шпунтик. — Это уже слишком!»
— Что это за птица, мамочка? — спросил он. — Я ни разу такой не видел.
— Ты много чего еще не видел, — ответила мать таким тоном, каким всегда отвечают матери. — Это утка.
— Откуда она тут взялась?
— Кажется, свинарь их держит несколько штук, — ответила миссис Барлилав. — Ради яиц, я думаю. В конце концов, — добавила она задумчиво, — даже служителям, наверное, надо есть. Пусть себе едят яйца.
— Можно я поговорю с ней, мамочка? — нетерпеливо попросил Шпунтик Собачья Лапа. — Ведь она мне ничего плохого не сделает, правда?
— Не сделает, — ответила миссис Барлилав. — Но вряд ли от этого будет толк. Безмозглые создания. Ни словечка, поди, не поймет, что ты ей скажешь.
Но когда Шпунтик сбежал вниз, на мелководье, и окликнул утку, та немедленно повернула и поплыла в его сторону с приветливым выражением на изящном личике.
Глава шестая Фелисити
— До-бро-е ут-ро, ут-ка, — произнес Шпунтик с расстановкой и очень громко, как принято говорить с иностранцами. — Мо-гу я вас кое о чем спро-сить?
Утка уже шла, быстро переваливаясь, в его сторону по песчаной отмели, потом вспрыгнула на нижнюю ветку ивы, удобно обхватила ее когтями, отряхнула перья и уставилась на поросенка блестящими глазками.
— Спрашивай, что угодно, — отозвалась она тихим мелодичным голосом.
— Ох, — выпалил удивленный Шпунтик, — а мамочка говорила, что вы не… — Он в смущении замолчал.
— Ни слова не пойму из того, что ты скажешь? — засмеялась утка. — Ну что ж, очевидно, твоя мама не очень-то разбирается в мускусных утках.
Шпунтик поперхнулся.
— Простите, а что такое мускусная утка?
— Мы принадлежим к разновидности, которая селится на деревьях, для того у нас и когти. — И она, подняв одну лапу, показала изогнутые когти. — Мы из Южной Америки.
Мир Шпунтика неизмеримо расширился с тех пор, как он покинул стойло номер пять, но все же был пока еще очень невелик. Он вообразил, будто Южная Америка находится на соседнем поле.
— Так или иначе, — продолжала утка, — что ты хо тел спросить?
Шпунтик сделал глубокий вздох. Он бросил взгляд на крутой берег — не там ли мама, но она успела отойти.
— Считаете ли вы, — медленно произнес он, тщательно выговаривая слова, — что свиньи могут летать?
Утка широко раскрыла клюв, но тут же закрыла его. Потом раз десять она то открывала его, то закрывала, издавая при этом звук, похожий на «квот-квот - квот».
— Считаете или нет? — повторил Шпунтик.
— Я считаю, — ответила она, — случиться может что угодно. Хотя лично я никогда не слыхала о летучей свинье. Кто подал тебе такую мысль?
— Моя тетушка. Вернее, она наша ближайшая соседка, но я привык называть ее тетушкой. Она сказала, что свиньи могут летать, и я уверен, все они имели в виду меня.
— Так, значит, ты собираешься… летать?
— Надеюсь, у меня получится.
— Ты уже пытался?
— Ну да, даже несколько раз. Но я никак не могу задержаться в воздухе. Потому мне и понравилось это место.
И Шпунтик стал объяснять своему новому другу, как он собирается сбежать с крутого склона, совершить прыжок с высокого берега и, взмыв вверх, пуститься в восхитительный полет.
Утка не спускала блестящих глаз со стоявшего перед ней странного существа. Она осмотрела большую голову, тощее твердое тельце, его костлявый задик. Взглянув на песок, она увидела там три вида следов: ее собственные перепончатые, глубокие вмятины от ног взрослой свиньи и странные незнакомые следы — по две небольших щелки и по две небольших ямки от мягких лап. На миг у нее возникла мысль прочесть поросенку небольшую лекцию о свойствах, необходимых для полета, но тут же она отбросила эту идею при виде решимости, которой дышал весь облик поросенка.
— Думаю, стоит попробовать, — сказала она. И, глядя на глубокую заводь, которую течение вырыло под крутым берегом, добавила: — Вот неплохое местечко для пробы. Полагаю, ты умеешь плавать?
Шпунтик озадаченно посмотрел на нее.
— Свиньи не умеют плавать, — возразил он. — Я думал, вы знаете. Я же не про «плавать» говорил, а про «летать».
— Ну да, служитель. Знаете, такой грязный и толстый.
— А-а, ты имеешь в виду птичника, — отозвалась мускусная утка. — Нет-нет, я не ночую со всеми вместе в вольере. Я устраиваюсь на ночлег на дереве.
«Считается, — подумала она, — что птичник разводит нас ради яиц, но мне приходилось видеть, как он входит в сарай с пустым мешком, а выходит с полным и там, в мешке, кто-то шевелится. Нет, я рисковать не намерена». И она снова тронулась вверх по течению. Она уже приготовилась завернуть за следующий поворот, когда Шпунтик сообразил, что не спросил ее имени. Он взбежал на берег и мчался по нему, пока не поравнялся с уткой.
— Как вас зовут? — крикнул он.
— Фелисити, — откликнулась утка.
— Какое странное имя. Что оно означает?
— Счастье, — ответила утка и поплыла дальше, за пределы Приюта отдохновения, и вскоре скрылась из виду.
«Счастье, — думал Шпунтик, торопясь к маме, которая лежала под дубом. — Сколько счастья в жизни: я нахожусь в таком чудесном месте, подружился с милой уткой, а завтра… уи-уи-уи!»
Миссис Барлилав проснулась, разбуженная появлением сына, ознаменованным громким визгом.
— Где ты пропадал, детка? — спросила она. — С уткой заговорился? — И она хрюкнула, довольная своей шуткой.
— Да, мамочка, — возбужденно ответил Шпунтик. — Она такая милая, и ее зовут Фелисити, и… — Он перевел дух. — Она — мускусная утка из Южной Америки.
Утка спрыгнула с ветки и подошла поближе к Шпунтику. Сделав вид, будто роется клювом в сыром песке, она бросила украдкой взгляд на передние ноги поросенка. «Любопытно, — подумала она. — Его честолюбивые мечты, зовущие ввысь, разумеется, потерпят крах, но из всего этого может получиться что-то новенькое».
— Вот что я тебе скажу, — проговорила она. — Мне бы хотелось увидеть… так сказать, пробный полет. Ты не против?
— Ничуть, — горячо согласился Шпунтик. — Именно этого я и хотел — чтобы рядом был эксперт и мог дать мне совет. Дело ведь не только в том, чтобы взлететь, могут возникнуть трудности и с приземлением.
И снова утка издала клювом тихое «квот-квот- квот».
— И в самом деле, — сказала она. — Хотя обычно приземляться проще всего. Между прочим, что об этом думает твоя мама?
— Она ничего про это не знает, — ответил Шпунтик. — Я хотел бы заняться этим пораньше утром, пока она еще спит. Как насчет завтрашнего утра?
— Хорошо, — согласилась утка. — Я буду в заводи завтра с восходом солнца. Кстати, как тебя зовут?
Шпунтик Собачья Лапа.
— Отлично. — Утка скользнула в воду и стала выгребать вверх по течению.
— Погодите! — окликнул ее Шпунтик. — Как вы попадете сюда в такую рань? Разве не придется ждать, пока свинарь вас выпустит?
Утка перестала грести лапами и спустилась к нему обратно по течению.
— Свинарь? — переспросила она.
— Надо же! — отозвалась миссис Барлилав. — Ну понятно-понятно.
«Экое у него воображение, — подумала она любовно. — Стоило увидеть обыкновенную утку в ручье — и пожалуйста, уже целая сказка готова. Благослови его святой Антоний».
— Ложись и отдыхай, — сказала она. — Ни к чему переутомляться. Завтра опять будет такой же день, как сегодня.
Шпунтик Собачья Лапа лежал, прижавшись к материнскому боку, дремал и наслаждался теплом и ощущением безопасности, наполнявшим Приют отдохновения. Послеполуденные тени начали удлиняться. Он знал, что завтра будет вовсе не такой же день. Он мечтал об этом дне целую вечность — целых две недели, то есть четверть своей жизни. Завтра он полетит. И ему поможет Фелисити. Рот у него растянулся в радостной улыбке, и он заснул крепким сном.
Глава седьмая Чудо!
На другое утро Фелисити проснулась на своем обычном насесте. Насестом служила тонкая ветка ольхи, нависающая над ручьем. Утка выбрала ее не только потому, что тут она была в полной безопасности от лисицы, но и потому, что ей нравилась непрестанно звучащая музыка текущей воды. Вода убаюкивала ее журчаньем, а по утрам будила веселым бульканьем.
Фелисити расправила крылья, сперва одно, потом другое, вытягивая их во всю длину, большие маховые перья растопырились, как растопыривают пальцы люди. Затем она распрямила ноги, энергично захлопала крыльями и встряхнулась всем телом. Настроение у нее было превосходное.
Она вспомнила о своем новом приятеле Шпунтике Собачья Лапа. «Не миновать ему глубокого нырка», — подумала она насмешливо, и вдруг у нее мелькнула мысль, что ныряльщик легко может превратиться в утопленника. Она снялась с ветки и быстро полетела вниз по течению к Приюту отдохновения. Она вдруг испугалась, что поросенок в своем нетерпении ее не дождется.
Но когда она достигла покатого луга, то убедилась, что все в порядке. Под дубом лежала пятнистая туша — у миссис Барлилав продолжался утренний сон. А на вершине крутого склона топталась маленькая пятнистая фигурка, вернее сказать, приплясывала на месте от нетерпения, скребя землю округлыми передними лапами, точно щенок на невидимой привязи.
— Привет, Фелисити! — крикнул Шпунтик, когда утка спланировала у него над головой. — Старт через две минуты, окей?
Спустя минуту и три четверти первые лучи солнца осветили восточный берег Приюта и шершавую кору дуба, а заодно и гладкие, с белесыми ресницами, веки миссис Барлилав. Она открыла глаза, потянулась, с усилием поднялась на ноги и поискала взглядом своего драгоценного сыночка. Едва ее взгляд поймал его на самом верху склона, как она, к ужасу своему, поняла, что Шпунтик бежит вниз, набирая скорость, все быстрей и быстрей, и наконец, спрыгнув с обрыва, он исчез из ее поля зрения.
Фелисити устроилась под обрывом под самым местом прыжка. Она знала, что сила ускорения вынесет Шпунтика прямо на середину заводи, и, задрав кверху голову, ждала, готовая мгновенно прийти ему на помощь.
Внезапно тишину нарушил душераздирающий визг перепуганной наблюдательницы, находящейся под дубом, и в тот же момент высоко над уткой с высокого берега вылетел пятнистый комок и на какую-то долю секунды, казалось, повис на фоне чистого голубого неба. Ноги его бешено работали, большие уши относило ветром назад, смешной хвостик крутился, как мутовка, взбивающая белок, — Шпунтик Собачья Лапа долю секунды наслаждался свободным полетом.
Затем тяжелая голова потянула вниз, у Шпунтика вырвался испуганный визг, когда темная вода устремилась ему навстречу, и — «уи-уи-уи-плюх-бульк!» — Шпунтик скрылся под водой.
Когда он всплыл на поверхность, то перед ним оказался противоположный берег и он не мог видеть успокаивающей его мускусной утки, которая подплыла к нему совсем близко. Он видел только океан воды вокруг себя, и воды этой он хлебнул уже изрядно. К новоприобретенному понимаю того, что свиньи не могут летать, добавилось ужасное открытие: они не могут и плавать. И ведь он это знал. Об этом говорила ему мамочка. Мамочка, которую он никогда больше не увидит.
— На по-о-мощь! — провизжал Шпунтик. — По-о…
Буль-буль-бульк — и он опять ушел под воду. Когда он всплыл во второй раз, он услышал два голоса. Один — его матери, которая отчаянно вопила, стоя по брюхо на мелководье, после того как с топотом примчалась, бросив свой дуб.
— Спасите его! Спасите моего мальчика! — взывала в панике миссис Барлилав.
Другой голос тихо говорил ему в самое ухо:
— Успокойся. Перестань бороться. Не разговаривай. Закрой рот и не открывай. Дыши пятачком. — И Фелисити направилась к противоположному берегу, который теперь был ближе. Она ободряюще покачивала хвостом и часто оборачивалась, чтобы взглянуть на поросенка.
Ее голос звучал уверенно, а Шпунтик даже в панике сохранил присутствие духа и мужество, и он — что ему оставалось? — повиновался: сжал губы, вздернул голову, так что ноздри уставились в небо, как сдвоенные пулеметы всплывшей подводной лодки, забил задними ногами, как безумный стал загребать передними собачьими лапами и при этом изо всех сил старался вообразить, будто мчится сквозь высокую траву.
К своему изумлению, он начал продвигаться в воде вслед за уткой, сперва медленно, потом быстрее по мере того, как освоил толчок и обрел большую уверенность, и под конец поплыл с такой скоростью, что у берега поравнялся с уткой и они коснулись ногами дна в поросшем тростником заливчике одновременно.
Они посмотрели друг на друга. Глаза их блестели — у Фелисити от радости, но слегка насмешливо, у Шпунтика от облегчения и торжества по мере того, как к нему приходило осознание происшедшего.
— Свиньи не могут летать, — произнес Шпунтик. — Но один поросенок, — тихо начал он, — может… — произнес он погромче, — ПЛАВАТЬ! — прокричал он во весь свой писклявый голос и поплыл сам по себе в сторону ждавшей его на берегу матери.
Все это время миссис Барлилав вопила: «Спасите моего мальчика!» — пока он не очутился, как ей показалось, в безопасности. Но как только он поплыл поперек глубокого ручья, она опять принялась визжать и визжала, пока ушей ее не коснулись звуки двух голосов.
— Успокойтесь, матушка. — Этот голос принадлежал утке, которая поднялась в воздух, перелетела через голову плывущего и приземлилась рядом со свиньей. — Он в порядке. Прислушайтесь.
Когда свинья замолчала, послышался другой голос, которого не заглушил тихий плеск воды в заводи, — голосок ее сына, который приближался к ней:
— Мамочка! Мамочка! Посмотри на меня! Я плыву! Это легко! Смотри!
И пока мать смотрела на него, разинув рот, маленькая фигурка продолжала грести, гоня перед собой небольшую волну, которая образовалась благодаря скорости продвижения.
Однако миссис Барлилав так до конца и не поняла, что произошло, начиная с той минуты, как ее разбудило солнце. Едва Шпунтик вылез на берег и отряхнулся, как делает плавающая за дичью охотничья собака, она повернулась и стала подниматься вверх по склону к вершине холма, в то же время выговаривая сыну, как свойственно мамашам после сильного испуга, причиненного их ребенком:
— Глупый мальчишка. Нехороший мальчишка. Скорей поднимайся, побегай на солнышке, а то простудишься насмерть. Говорила я тебе — не подходи к воде. Чтоб больше туда ни ногой, понятно? Никогда. Прямо и не знаю, что бы отец сказал, если бы знал…
И так далее, пока, не получая ответа, она не обернулась и не обнаружила, что разговаривает сама с собой.
Внизу, как раз под тем местом, где она стояла на крутом берегу, в заводи беззаботно плескались двое: один белый с черными полосами, а другой белый с черными пятнами. Пока миссис Барлилав до головокружения всматривалась с обрыва, они проделали целый ряд фигур в воде. Они выписывали круги, восьмерки, зигзаги, так что поверхность вспенилась и о берег стали шлепать маленькие волны.
И тут до миссис Барлилав дошла наконец невероятная истина: ее хилое, малорослое, уродливое дитя плавает, плавает самым настоящим образом и делает это красиво. «Как? Ноги особенные? Для чего-то предназначенные? А? Вот бы видели его соседки сейчас!»
— Шпунтик, родной! — крикнула она ему вниз. — Какой же ты умница!
«Какой же я счастливый! — думал Шпунтик. — У меня такая чудная мама, я плаваю в этом сверкании, рядом друг, чье имя само по себе означает счастье!» И он как одержимый заработал лапами, а все до одной рыбешки в заводи смотрели, округлив от удивления рты. Куропатки в зарослях тростников цоканьем выражали свое изумление. Цапля, сидевшая на макушке плакучей ивы, издала пронзительный недоверчивый крик. Яркий зимородок восхищенно свистнул, а пролетавший мимо зеленый дятел истерически захохотал. А над ручьем вдоль всей долины летел одинокий лебедь, и шорох его больших крыльев в точности выражал всеобщее чувство удивления. «Ч-чудо! — шелестели они. — Ч-чудо! Ч-чудо!»
Глава восьмая Правда выходит наружу
Новость распространилась быстро, и, разумеется, воздушной почтой. Дятел прокричал ее своей подруге, сидящей в гнезде, это услышали скворцы, отдыхающие на верхних ветвях, и позднее обсудили ее между собой, когда стрекоча купались в дворовой кормушке. Воробьи, скакавшие рядом в поисках мелких зерен, подслушали разговоры скворцов и разнесли услышанное по всей ферме. К полудню лишь одна личность оставалась в неведении относительно плавучего поросенка, и это, конечно, был свинарь, который по тупости своей не научился понимать язык животных. Но Сквайр знал, и это скоро стало известно соседкам миссис Барлилав.
Миссис Суиллер и миссис Гобблспад беседовали через пустое стойло номер пять. Его уже вымел, выскреб и вымыл служитель, и там чувствовался сильный запах дезинфекции. Приятельницы вспоминали разговор, состоявшийся пару недель назад.
— А помните, что она сказала, миссис Гобблспад? — прохрюкала миссис Суиллер.
— Еще бы, миссис Суиллер. Мол, ноги особенные. «Для чего-то предназначенные» — так она выразилась. А помните, что мы сказали?
— А как же, миссис Гобблспад, помню так же твердо, как свое имя — Рози Суиллер. «Как это — ноги предназначенные?» — спросили мы. Чепуха — так мы решили.
— Подумать только, — подхватила миссис Гобблспад и умолкла, размышляя. Потом продолжала: — И горло себе не порезал.
— Еще бы — с такими-то ногами.
— Я всегда говорила — умный малыш.
— В жизни не слыхивала, чтобы свинья из Плаубэрроу плавать умела.
— И чтоб любые свиньи плавали.
— Что-то свинарь скажет, когда узнает.
Последовало недолгое молчание, а затем они враз сказали испуганными голосами:
— А что Сквайр скажет, когда узнает?
Едва они успели вымолвить эти слова, как с другой стороны двора послышалось басовитое хрюканье и дребезжание двери. Миссис Суиллер и миссис Гобблспад соскользнули с перегородок и, опустив головы, затаили дыхание. Будь у них пальцы, они бы их скрестили. Ни той ни другой не хотелось услышать свое имя, когда боров начнет задавать вопросы. Но, как выяснилось, этого ни одной избежать не удалось.
— Сударыни! — рявкнул Сквайр громовым голосом. — Обращаюсь ко всем, с вашего позволения. Прошу извинить, если застал кого-то во время исполнения своих обязанностей, но я требую — всем построиться на смотр!
После этих суровых слов поднялся невероятный шум, толкотня и суматоха, шарканье и ерзанье, перемежаемые визгами грубо потревоженных поросят. Через тридцать секунд восемь пар передних ног оперлись на восемь дверей, и восемь больших физиономий с тревогой обратились к своему супругу и повелителю.
Только над стойлом номер пять, естественно, было пусто, и нервничающим свиньям показалось, что именно туда обращен гневный взор Сквайра. Он, однако, тут же перевел его на стойло номер один, а затем, неторопливо поворачивая большую тяжелую голову, стал испытующе изучать каждую физиономию по очереди.
Наконец он заговорил.
— До меня дошли сведения, — начал он, — что происходит, понимаете ли, нечто весьма странное, э? — Никто не отозвался, и он продолжал: — Я намерен, черт побери, добраться до сути происходящего. Я буду задавать вопросы всем по очереди. И чтоб никаких увиливаний. Понятно?
— Да, Сквайр, — хором ответило восемь встревоженных голосов.
Сквайр снова перевел взгляд на первое стойло:
— Миссис Трофликкер, проклятые воробьи болтают про плавучую свинью. Что вы об этом знаете?
— Не очень много, Сквайр, — пролепетала миссис Трофликкер. — Так, слухи ходят.
— Миссис Болтэпл?
— Вряд ли это возможно, Сквайр.
— Миссис Суидчоппер?
— Верно, кто-то неправильно понял, Сквайр.
— Миссис Суиллер?
Миссис Суиллер замешкалась с ответом и нервно поглядела на миссис Гобблспад.
— Не слышу, миссис Суиллер?
— Не из моих, Сквайр, все мои тут, и все до одного сухие-пресухие. — Миссис Суиллер выдавила из себя смешок.
— Ничего смешного, — сурово оборвал ее Сквайр. — Миссис Гобблспад?
— Свиньи не могут плавать, Сквайр, все мы это знаем, — отвечала миссис Гобблспад напряженным голосом. — Коли они нормальные, само собой, — добавила она необдуманно.
— Нормальные?! Нормальные?! — загремел Сквайр. — Разве у меня бывали ненормальные дети? Э? О чем вы? Что она имеет в виду, миссис Мэйзманч?
— Не знаю, Сквайр.
— Миссис Грейзграсс?
— Не могу сказать, Сквайр.
— Миссис Грабгаззл?
— Не спрашивайте меня, Сквайр.
— Но я именно спрашиваю! — Сквайр гневно повысил голос. — Я именно спрашиваю вас, черт побери. Я спрашиваю вас всех. За исключением, конечно, миссис Барлилав.
И он перевел взгляд на дверцу стойла номер пять.
Все безмолвствовали.
— Послушайте, — настаивал Сквайр, — если никто из вас, сударыни, не желает или не может ответить на мой вопрос, мне остается предположить, что это имеет отношение к миссис Барлилав, э?
По-прежнему никто не ответил.
— Ведь она в Приюте отдохновения, не так ли?
Восемь голов закивали. Сквайр опять начал раздражаться.
— Не хотите же вы сказать, — закричал он, — что это миссис Барлилав плавала в ручье, а? Отвечайте наконец! Отвечайте же!
Восемь голов отрицательно качнулись, а обладательницы их постарались выдержать его взгляд.
— Что это значит, черт побери?! — взревел.
Сквайр. — Только на днях я видел собственными глазами ее последний выводок — отличная команда. Любой отец может гордиться ими. А также любая мать, — добавил он, как бы спохватившись. — Стало быть, если плавала не она и с ней из молодняка никого не было, тогда будьте любезны сообщить, кто эта, во имя святого Антония, плавучая свинья?
Надо пояснить, что святой Антоний считается покровителем свинопасов, поэтому свиньи, услыхав такие кощунственные слова, поняли, что ответа не избежать. Тайна все равно неизбежно выйдет наружу. Миссис Трофликкер, миссис Болтэпл и миссис Суидчоппер украдкой поглядели на миссис Суиллер, а миссис Грабгаззл, миссис Грейзграсс и миссис Мэйзманч — на миссис Гобблспад.
— Итак? — сказал Сквайр.
— Ну хорошо, — одновременно сказали миссис Суиллер и миссис Гобблспад. — В последнем помете у миссис Барлилав… был… шпунтик. — Последнее слово они произнесли почти шепотом.
Наступило грозное молчание, прерываемое лишь скрежетом сквайровских клыков. Глаз его они не видели, они были скрыты вислыми ушами, и этому подруги были несказанно рады.
Наконец Сквайр заговорил — тихо-тихо.
— Продолжайте, — сказал он.
Миссис Суиллер сглотнула:
— Видите ли, Сквайр, обычно, когда рождается шпунтик…
— Обычно? — прервал Сквайр таким же тихим голосом.
— Случается это не часто, само собой, — поспешно вставила миссис Гобблспад, — но у всех у нас время от времени…
— Понятно, — тяжело уронил Сквайр.
— И тогда служитель, — продолжала миссис Суиллер, — забирает его.
— Забирает?
— Во всяком случае, мать больше его не видит.
— Но этот малыш вернулся, — возбужденно подхватила миссис Гобблспад, и тут все остальные мамаши, не в силах сдержаться, загомонили разом, перебивая друг друга:
— Я его видела!
— Храбрый парнишка!
— Не сдался!
— Пролез под дверью!
— А свинарь опять пришел!
— Грязный толстяк!
— Уж мы ему все высказали!
— А потом он опять пришел!
— Это когда другие малыши через двор переходили!
— Ну она ему задала!
Наконец гул голосов затих, и снова наступила уже ничем не нарушаемая тишина.
Спустя какое-то время Сквайр все-таки заговорил, и свиньям показалось, что голос принадлежит кому-то старому и усталому.
— Этот… шпунтик, — медленно произнес он, — он сейчас в Приюте отдохновения с миссис Барлилав, э?
— Да, Сквайр, — ответил хор.
— Так он и есть пловец?
— Да, Сквайр.
— Поразительно! Поразительно! Мальчик или девочка?
— Мальчик, Сквайр.
— Мальчик, стало быть. И как его зовут?
— Шпунтик Собачья Лапа.
— Как?!
— Собачья Лапа.
— Это из-за его…
— Да, Сквайр.
— Благодаря им он и может?..
Восемь голов закивали, воображению девятерых предстало происходящее в ручье.
— Поразительно! — повторил Сквайр. — Поразительно, э?
К нему вернулась свойственная ему учтивость, и в своей обычной грубовато-добродушно-шутливой манере он проговорил:
— Благодарю вас, сударыни. Прошу вернуться, так сказать, к вашим обязанностям.
Но когда те скрылись в своих стойлах, боров продолжал стоять, навалившись на дверь. Он был потрясен, как бываем потрясены все мы, когда узнаем горькую истину о самом себе. Но в то же время он испытывал своего рода облегчение, ибо лучше признать какие-то факты, пусть даже жестокие и неопровержимые, чем продолжать притворяться, будто их не существует. И пока он так стоял, греясь в лучах предвечернего солнца, он даже почувствовал некоторую гордость.
«Шпунтик Собачья Лапа, э? — думал он. — Его унесли, а он вернулся назад, э? Не сдался, понимаете ли. И еще плавает! Плавает, что твоя рыба, черт побери! Поразительно! Клянусь святым Антонием, мне бы хотелось посмотреть на малыша».
Глава девятая Состязание
Почти весь день Шпунтик провел в воде, лишь изредка вылезая, чтобы глотнуть молочка или съесть земляных каштанов, которых набросал им служитель. Свинарь ничего не заметил. Мы видим лишь то, что ожидаем увидеть, а свинарь и вообразить не мог, чтобы он стал слугой водоплавающей свиньи.
Миссис Барлилав уже воспринимала Фелисити как некое сочетание няньки, тетушки, инструктора и личной охраны. Мать стояла на берегу и наблюдала за учительницей и учеником с бессмысленной улыбкой на большой толстой физиономии.
Для начала Фелисити уделила главное внимание низкой посадке. Она хотела, чтобы Шпунтик глубже погружался в воду, но у него наблюдались трудности с носовым дыханием. Как у всех свиней, ноздри у него выходили из плоского пятачка прямо вперед, и поэтому в них заливалась вода.
— Почему вода не попадает в нос тебе? — отплевываясь, выговорил Шпунтик после многих проб и ошибок.
— Ну у нас имеется что-то вроде клапана, мы его можем закрывать и не впускать воду внутрь, — ответила утка. — Можно ведь закрыть глаза, когда не хочешь чего-то видеть. — Она на минуту задумалась, — А может быть, у тебя он тоже есть? — сказала она.
— Попробуй, детка! — посоветовала миссис Барлилав с берега. — Я же зарываю пятачок в полную до краев кормушку с пойлом, — обратилась она к Фелисити, — ем и пятачка не вынимаю.
И Шпунтик упражнялся вовсю. Сперва на суше он учился посильнее сжимать ноздри, а Фелисити заглядывала при этом ему в нос. Через некоторое время она решила, что у него получается, и они опять зашли в воду. И действительно все получилось!
Затем Фелисити взялась за усовершенствование техники плавания. Передние ноги Шпунтика, похожие на лапы собаки или выдры, срабатывали отлично, требовалось только научить его выбрасывать их вперед, а потом брать на себя, то есть грести, а не просто бить по воде. Но вот задним ногам, которыми он действовал так, будто бежит по земле, не хватало силы толчка.
Утка научила его другому методу: вытягивать задние ноги во всю длину и бить ими в воде поочередно вверх и вниз, как можно быстрее, не сгибая их и почти не высовывая на поверхность.
Этой стадии они достигли к концу первого же дня. И каким же он показался долгим выбившемуся из сил поросенку, когда он в сумерках лежал под дубом, прижавшись к теплому материнскому боку!
Когда мускусная утка устраивалась на ночь на ольховой ветке, то где-то вдали, выше по течению, она услыхала в сгущающейся темноте высокий резкий крик «Ай-зе-ек!» или что-то вроде этого. «Надо предупредить Шпунтика о выдрах, — сонно подумала она. — А то, чего доброго, примут его за большую рыбину».
Следующие два-три дня они старательно труди лись над улучшением стиля, а на четвертый день Фелисити, покинув свою ветку, приплыла рано утром в заводь и застала в ней Шпунтика, который давно уже упражнялся там. Фелисити спряталась за камышами и стала наблюдать. И она была не единственной, кто этим занимался: из норок в откосе высовывались круглые мордочки водяных крыс; из тростников выглядывали шотландские куропатки; зимородок, сидевший на корне, торчавшем из откоса, так заинтересовался происходящим, что, увлеченный зрелищем, забыл про рыбную ловлю. А наверху, высоко в воздухе, отрывая время от ловли мышей, повисла пустельга, увлеченно следя за плавающим поросенком.
«У него отлично получается», — думала Фелисити, глядя, как он прорезает воду, вытянувшись вдоль поверхности, так что видны только глаза и макушка. Он лишь изредка высовывал на мгновение ноздри, чтобы сделать короткий вдох, задние ноги его ритмично били воду, а нелепые передние сильно загребали. Фелисити покинула камыши и подплыла к нему.
— Привет, Фелисити! — крикнул Шпунтик. — Я тут разогреваюсь. Ты, кажется, упоминала про сегодняшний пробный заплыв.
— Пожалуй. Вообще-то не пора ли нам посостязаться? Ты пристрастился к воде, как говорится, точно утка. Вот и посмотрим, сможешь ли ты обогнать одну из уток.
— Постой-постой! Ты же настоящая пловчиха. Ты занимаешься этим всю жизнь, а я всего лишь начинающий. Естественно, ты меня побьешь.
«Не уверена», — подумала мускусная утка.
— Мы это сделаем не всерьез, просто для развлечения, — сказала она вслух. — Поглядим, как ты справишься на длинной дистанции. Можно, скажем, начать с того конца заводи и поплыть вверх до пограничной изгороди Приюта. Течение сейчас не очень сильное, потому что дождей давно не было. И ручей там течет по прямой. Думаю, в целом там ярдов[2] двести. О'кей?
— Идет! — воскликнул Шпунтик. — Подожди только, я приведу мамочку, пусть она посмотрит.
— Хорошо, только не веди сюда, — посоветовала Фелисити. — Попроси ее дойти до изгороди и постоять на берегу около финиша. Она будет судьей.
Пять минут спустя утка и поросенок плыли рядышком на нижнем конце заводи. Вдали, крупная и пятнистая, миссис Барлилав двигалась по направлению к берегу. Там она остановилась и стала ждать. Чуть поодаль на торчащем корне сидел зимородок.
— Мы используем его в качестве сигнала к старту, — сказала Фелисити. — Когда он взлетит — плыви.
Они не спускали глаз с яркой птички. Шпунтик уперся задними ногами в берег, готовый оттолкнуться посильнее. Он весь дрожал от волнения.
Внезапно точно яркая вспышка пламени метнулась куда-то вверх, и пловцы рванули с места.
Какое-то время они плыли вровень, и Фелисити, что есть мочи работавшая своими широкими перепончатыми лапами, начала думать, что она переоценила этого вундеркинда. Она, правда, видела уголком глаза, что он плывет красиво, выполняет в отличном стиле все, чему она его научила, но чувствовала, что могла бы опередить его без труда. На миг она даже подумала, не притормозить ли ей немножко, чтобы дать ему победить и придать уверенности. Но тут она поймала его взгляд, в котором, как ей почудилось, сквозило лукавство. Примерно на середине пути Шпунтик вдруг увеличил скорость, и Фелисити поняла, что до сих пор он просто играл с нею. Вдвое глубже погрузилось его тело в воду, вдвое сильнее заработали его передние, округлые, как у выдры, лапы, вдвое быстрее задвигались вытянутые задние ноги, и он рванулся вперед со скоростью лосося. Утка услышала и увидела, что миссис Барлилав ведет себя отнюдь не так, как полагается беспристрастному судье: загордившаяся мамаша громким визгом подбадривала Шпунтика, а когда он пересек линию финиша, обогнав Фелисити чуть не на пятьдесят ярдов, мать запрыгала от радости, отрывая от земли все четыре ноги.
К тому времени, как утка финишировала, поросенок успел выбраться из ручья, отряхнуться, быть облизанным судьей и начать подбадривать свою запыхавшуюся наставницу «А сам даже не запыхался», — подумала Фелисити, выбираясь на берег и подходя вперевалку к матери с сыном.
— Ну как, матушка? — задыхаясь, проговорила она. — Гордитесь ли вы им?
— Любая мать гордилась бы, — ответила миссис Барлилав. «И любой отец тоже, — подумала она. — По крайней мере, надеюсь, что так и будет».
Глава десятая Айзек
Одной милей выше по течению стояла мельница, та самая, где мололи ячмень для прокорма свиней, а рядом находился большой пруд, вода из которого крутила мельничное колесо. Именно из этого пруда несколько ночей назад раздался высокий резкий крик, который достиг ушей засыпавшей Фелисити. Животное, издавшее этот крик, было крупным самцом выдры. Он был в наилучшем здравии и наихудшем настроении. Причиной раздражения явилось то, что ему никак не удавалось осуществить свою давнишнюю мечту.
Мельничный пруд был глубокий и темный, с илистым дном, покрытым толстым слоем миллионов прелых листьев. Листья сыпались в пруд каждую осень на протяжении многих лет. В пруду водилась крупная рыба — лини, карпы и щуки, и среди щук одна фигурировала в поверьях выдр как абсолютное чудовище длиной в полчеловека, свирепое, как волк, и вдвое хитрее его. Здешний представитель выдр, путешествуя по реке между морем и холмами, застрял на некоторое время близ мельничного пруда с одной целью — найти чудовище, убить его и съесть. И как раз в ту ночь ему чуть-чуть не удалось исполнить свою мечту.
Обыскивая в глубине самый темный угол в густейших зарослях водорослей, выдра вдруг увидела под собой какое-то неподвижное длинное полосатое тело с узкой зубастой пастью и холодными жестокими глазами. Оно было еще длиннее самой выдры, а в выдре было дюймов тридцать[3] от носа до кончика хвоста, выполняющего роль руля.
Выдра дернула этим рулем, перевернулась и ринулась вниз, демонстрируя замечательный образчик подводной акробатики и сильно загребая всеми четырьмя перепончатыми лапами. Однако, несмотря на все проворство выдры, длинная полосатая штука действовала еще проворней и исчезла, оставив позади себя смерч из сгнивших листьев, облако взбаламученной воды с цепочкой пузырьков газа и рассерженную выдру.
— Ай-зе-ек! — в бешенстве закричала выдра, выдираясь из зарослей около дубовых шлюзных ворот, вся в скользкой тине. — Ай-зе-ек!
Несколько дней выдра провела у пруда, пробав ляясь легкой добычей — рыбешкой помельче, но больше ни разу чудовищная щука не попалась ему на глаза. Поэтому на другой день после состязания между Шпунтиком и Фелисити выдра решила двинуться вниз по ручью. Выдре очень захотелось совершить путешествие к морю и полакомиться камбалой и крабами вместо надоевшей пресной рыбы из ручья.
Еще не рассвело, когда выдра скользнула в воду и поплыла мимо фермы, мимо вчерашней финишной линии, под ольховой веткой, на которой спала Фелисити, а затем достигла участка, который вел в заводь под крутым берегом.
Выдра то плыла на поверхности, то лишь цепочка пузырьков указывала направление, в котором она передвигалась.
Но внезапно зверь увидел нечто такое, отчего он не только высунул свою круглую кошачью голову из воды, но и вылез на сушу, встал в траве на задние лапы и стал с интересом смотреть, принюхиваясь и крутя головой из стороны в сторону, как будто не веря своим глазам. Посреди заводи, быстро плывя от берега к берегу, отталкиваясь каждый раз ногами как заправский пловец, плавала свинка! На вид не очень большая, не длиннее самой выдры, если не брать в расчет хвост, но, безусловно, настоящая, белая с черными пятнами свинья. И она, безусловно, плавала.
Надо сказать, что выдры обладают потрясающим, хотя и несколько своеобразным чувством юмора и обожают шутить, особенно шутить зло. Одна из любимейших шуток этой выдры состояла в том, чтобы неожиданно кого-нибудь как следует напугать. Как всем известно, лучший способ напугать — это неожиданно выскочить неизвестно откуда, когда тебя меньше всего ожидают. И еще лучше — сделать это с несусветным шумом. Физиономия выдры расплылась в широкой улыбке, она припала к земле и скользнула в воду, сразу уйдя на глубину.
Шпунтик как раз беспечно плавал посредине заводи, наслаждаясь мирной тишиной раннего утра, когда вдруг рядом с ним из воды показалась ухмыляющаяся усатая морда с широко разинутой пастью, отчего обнажилась батарея острых белых зубов, и громко прокричала прямо Шпунтику в ухо: «Ай-зе-ек!»
Шпунтик испытал три разных чувства одновременно: панику из-за внезапного шума, испуг при виде острых зубов и гнев. Гнев пересилил, поэтому он ударил лапами по воде и, задыхаясь, заявил визгливым голосом:
— Уж не знаю, кто ты такой, но это моя заводь, и вообще невоспитанно так пугать, я скажу мамочке и Фелисити, и они тебя прогонят. И вообще — от тебя рыбой несет.
Надо сказать, что выдры издают самые разнообразные звуки — от громких, когда злятся или хотят напугать, легкого бормотания и до приятного мелодичного свиста, когда играют или зовут друг друга издалека. Но когда им что-то кажется по-настоящему смешным, они смеются совершенно беззвучно.
Именно это, к изумлению Шпунтика, проделывало сейчас неизвестное усатое существо: широко разинув пасть, отчего его физиономия словно раскололась надвое, оно раскачивалось в воде из стороны в сторону, прижав к груди перепончатые лапы. Оно смеялось так неуемно и раскачивалось так сильно, что под конец ухнуло с головой в глубину и наглоталось как следует воды. Фыркая и отплевываясь, существо всплыло на поверхность и, поуспокоившись наконец, заговорило.
— Прости, старик, — произнесло оно, захлебываясь и по-прежнему ухмыляясь, — прости, что напугал тебя.
Шпунтик за это время успел прийти в себя, поэтому ответил со спокойным достоинством:
— Я не старик, я маленький поросенок. И не просто поросенок, я из глостерских пятнистых. Меня зовут Шпунтик Собачья Лапа, я — сын Чэллинджера Третьего Великолепного, чемпиона Плаубэрроу.
У незнакомца рот открывался все шире и шире по мере Шпунтиковой речи, но то ли от удивления, то ли он готовился к новому приступу беззвучного смеха, Шпунтик так и не выяснил, поскольку в этот момент послышался свист крыльев, и между ними на воду плюхнулась Фелисити.
Все последние дни она до такой степени была занята обучением поросенка, что совсем забыла упомянуть о выдре и с ужасом вспомнила о своем упущении, проснувшись от ее крика. И сейчас она лицом к лицу встречала опасность, полная решимости защитить своего юного друга. Наступила короткая пауза, а затем все трое заговорили разом.
— Ты в порядке, Шпунтик? — осведомилась Фелисити.
— Кто это там в воде? — спросил Шпунтик.
— Привет, старуха, — сказала выдра и нырнула.
Двое друзей торопливо поплыли к берегу, в то же время отвечая друг другу на вопросы.
— Да, в порядке, — сказал Шпунтик. — А почему мне не быть в порядке?
— Потому что это выдра. Великий охотник. Убивает все, что плавает, — рыб, лягушек, угрей, утят. Чтоб трогал поросят — не слыхала, так ведь поросята, как правило, не плавают. Лучше все-таки держаться от него подальше.
— Ну мне он ничего плохого не сделал, — возразил Шпунтик. — Я, правда, почему-то показался ему очень смешным, не пойму только почему.
Пока они разговаривали, наверх из воды все время выскакивали цепочки пузырьков — выдра обшаривала заводь, а через минуту-другую зверь опять вынырнул, гладкий и прилизанный, как будто его смазали маслом, и вышел на песчаную отмель ниже по течению.
— Нету рыбы, старик, — весело проговорил он. — И не говори, будто есть, потому что ее нет. Наверно, вы ее распугали тут своими упражнениями. И с чего это вдруг свинья стала плавать, старуха?
— Я его научила, — коротко ответила Фелисити. — Нельзя ли, кстати, узнать твое имя?
— Айзек, — ответила выдра. — И не воображай, будто это не так, потому что такое у меня имя.
В глазах у Фелисити вспыхнул веселый огонек.
— Айзек? — переспросила она. — Не в честь ли Айзека Азимова[4]?
— А кто он такой, старуха?
— О, тоже знаменитый рыбак! — И Фелисити издала свое насмешливое «квот-квот-квот».
— Никогда про такого не слыхал, — отрезала выдра, — а я всех здешних выдр знаю, и не говори, что не знаю, потому что знаю. Меня так назвала моя мама, когда я был еще щенком. Это из-за моего крика, я кричу так, когда меня немного обидят. Или же, — он ухмыльнулся, — когда я кого-нибудь пугаю до смерти. Дурацкое имя. Друзья называют меня Айк, и не говори, будто не называют, потому что называют.
В выдре было что-то очень симпатичное, несмотря на то что от зверя ужасно несло рыбой. Может, дело было в его жизнерадостности. Может, из-за его забавной манеры разговаривать. А может, все растущая уверенность в том, что он не враг, расположила к нему обоих друзей.
— Извините, что я так невежливо с вами разговаривал, мистер Айзек, — сказал Шпунтик, — но уж очень вы меня напугали.
— Ничего, старик, — ответил Айзек. — Я люблю пошутить, и не говори, что нет, потому что люблю. — Он обернулся к Фелисити. — Возвращаясь к его занятиям, — он мотнул головой в сторону Шпунтика, — к плаванью. Насколько я видел, он неплохо держится на воде. Вот уж, старуха, не ожидал увидеть, чтоб свинья плавала, да еще так хорошо. И не говори, что ожидал, потому что это не так.
— Да, у него хорошо получается, — согласилась Фелисити. — Но ему повезло — он как нарочно устроен для этого от рождения. — И она показала клювом на передние ноги Шпунтика.
— Ну-ка, поглядим, старик. — И Айзек внимательно обследовал его ноги, потом, отступив назад, издал тихий долгий свист и устремил на поросенка задумчивый взгляд. — Вот что я скажу, — сказал наконец новый знакомый. — Я собирался для разнообразия побывать на море, но никакой спешки нет. Прав я буду, если предположу, что под водой ты тренировался не так много?
— Не очень много, — признал Шпунтик. — Так, случайные неглубокие нырки.
— Работа вообще шла почти вся на поверхности, — подтвердила Фелисити. — Боюсь, я не большой специалист работать на глубине.
— Зато я специалист… — заявил Айзек.
— И не говорите, что я не специалист… — быстро подхватил Шпунтик.
— … потому что это так, — закончила Фелисити, и все трое рассмеялись, каждый на свой лад: выдра беззвучно, утка — поквохтывая, а поросенок — повизгивая.
— Нет, серьезно, — продолжал Айзек, — я бы мог тебя многому научить, старик, если захочешь. У тебя нет перепонок, да и рулевого хвоста тоже, и это снизит скорость на поворотах. Но зато я могу тебя научить, как управлять дыханием, как использовать течения. Научу маневренности и вообще подводной акробатике.
— Хорошо, — неуверенно проговорил Шпунтик, — я с удовольствием буду брать у вас уроки, мистер Айзек, но вот только рыбу я не ем.
— Глупости, — резким тоном вмешалась Фелисити. — Просто тебе не приходилось есть. Подумай сам, если этот джентльмен любезно берется давать тебе уроки… В конце концов, свиньи всеядны.
— Что это значит, старуха? — поинтересовался Айзек.
— То, что они едят все что угодно, причем все подряд.
— А она не глупа, а? Как ты считаешь, старик? — обратился к поросенку Айзек. — Имей в виду, говорят, рыба полезна для мозгов, так что и ты можешь стать таким же умным, как она. Хотя мне-то рыба принесла не много пользы. — И выдра опять закачалась в приступе беззвучного смеха.
Так и случилось, что Шпунтик Собачья Лапа приобрел второго учителя и, не сходя с места, начал брать уроки. И когда миссис Барлилав, проспавшая все утренние события, спустилась на утренний водопой, выяснилось, что Шпунтик проводит больше времени под водой, чем на воде. А когда его голова выскакивала на поверхность, то рядом оказывалась еще одна, круглая, коричневая и усатая, а временами его радостный визг смешивался с мелодичным свистом наподобие флейты. Фелисити все объяснила любящей мамаше, а раз Фелисити это одобряла, то и она, само собой, тоже одобрила.
Они вместе с Фелисити поднялись на высокий берег и посмотрели вниз. И в прозрачной заводи их глазам предстали чудеса подводной акробатики: выдра вращалась, и скручивалась, и раскручивалась, и завязывалась множеством разнообразных текучих узлов. А позади, не отставая и старательно подражая учителю, следовал быстро обучаемый поросенок.
Весь день напролет Шпунтик играл и занимался с новым наставником, изредка подплывая к берегу справиться, довольна ли происходящим прежняя наставница и не огорчается ли. Но та была довольна и не огорчалась. А мама его, как всегда, глуповато улыбалась, сияя от гордости.
Во второй половине дня пловцы и зрители немного передвинулись вверх по течению, и выдра поймала большую форель одним молниеносным вихревым движением, которого ничей глаз не смог уловить. Она вытащила форель на берег и предложила Шпунтику откусить первому:
— Кусай плечо, там мякоть самая нежная, старик.
Из вежливости Шпунтик не отказался и потом был рад этому, так как вкус был восхитительный. Вдвоем они съели все самые вкусные части, проголодавшись после физических усилий, а когда они опять ушли в воду, миссис Барлилав доела остальное — голову, хвост, кости, все подчистую, ни чешуйки не осталось.
Когда дневной свет начал угасать, новый учитель сказал, что ему пора.
— Увидимся завтра, старик, — сказал Айзек. — Ты быстро учишься.
— Ой, мне так все понравилось! — отозвался Шпун тик. — И подводные упражнения, и форель, и, конечно, знакомство с вами, мистер Айзек.
— Доброй ночи, старик, — ответила выдра. — Но я уже тебе говорил, и не утверждай, будто не говорил, потому что это так, друзья зовут меня Айк.
— Спасибо, Айк! — радостно сказал Шпунтик.
Глава одиннадцатая Наводнение
Шпунтику не пришлось встретиться наутро со своим новым другом Айком — за ночь погода, заправляющая в сельской местности всей жизнью, полностью переменилась. Как сказала Фелисити накануне состязания, дождя не выпадало давным-давно. Но тут не прошло и часа с той минуты, когда выдра уплыла вверх по ручью, как небеса разверзлись и принялись возмещать свою прежнюю скупость с такой щедростью, с какой не сталкивались здешние животные никогда в жизни. Дождь лил всю эту ночь и не прекращался еще два дня и две ночи.
Свиньи укрывались в глубине своих стойл и решались выбираться в проходы под открытым небом, только чтобы поесть. Сквайр, естественно, оставался сухим под своим навесом, однако непрекращающиеся потоки воды, стекающей во двор с холма, тревожили его. Тревожился он не о себе, он невольно думал о своем своеобразном сыне, о чьем существовании только что узнал. Сквайр очень надеялся, что существование его не прекратится столь преждевременно, ведь он знал, что мальчуган, судя по всему, особенно любил приключения. «Ручей, — думал Сквайр, — сильно вздуется. Надеюсь, у мальчугана хватит смекалки оставаться на суше».
Он попробовал поговорить об этом со служителем, но тот, еще более уродливый, чем обычно, в желтой непромокаемой одежде и клеенчатой шляпе, был слишком туп и не понял своего господина.
В стойлах номер один и номер два миссис Трофликкер и миссис Болтэпл, возвышаясь над дверьми, озабоченно глядели во двор. Он был сплошь покрыт бегущей водой, так же как и наружные проходы в стойлах. Только в глубине их, где у каждой свиньи имелась приподнятая на пятнадцать сантиметров деревянная площадка, оставалось сухое пространство для них самих и для их потомства.
Миссис Трофликкер заговорила первой.
— Не нравится мне это, миссис Болтэпл, — произнесла она озабоченным тоном. — Отродясь такого дождя не видала. Еще немного — и малышей поведут по мокрети.
— Это самое я сказала миссис Суидчоппер, моей соседке, — подхватила миссис Болтэпл. — Они, чего доброго, простудятся, а тогда… — Она вздрогнула, представив себе последствия.
— Как же быть-то? — задала вопрос миссис Трофликкер.
— Убейте меня, коли я знаю, — в сердцах выпалила миссис Болтэпл. — Хоть бы дождь перестал.
Но дождь не прекратился. Напротив, он тут же хлынул с новой силой, и мамашам пришлось поспешно укрыться в глубине стойл.
Свинарь стоял в дверях сарая, где хранился корм, и глядел, как вода затопила уже нижнюю из двух бетонных ступеней. За спиной у себя он услышал писк и возню крыс между ларями, и физиономия его еще пуще налилась краской при звуке голосов своих врагов. Но как раз когда он повернулся, чтобы достать свою увесистую дубинку и задать им жару, крупная крыса выскочила из темного угла и, пробежав прямо по непромокаемым сапогам свинаря, удрала за дверь. Она плюхнулась в воду и быстро поплыла по двору. И пока свинарь глазел на нее с разинутым ртом, еще с десяток крыс разной величины промчались мимо, поплюхались в воду и уплыли. Что-то давно слышанное где-то, может быть в школе, зашевелилось у него в голове. «Тонущий корабль, — подумал он. — Крысы бегут с тонущего корабля».
Западный ветер, который дул с моря, с конца долины, вдруг на минуту стих, и в наступившем затишье свинарь услыхал новый звук. Звук этот доносился с другой стороны, где долина брала начало. Сперва послышалось тихое ворчание, потом оно переросло в рокот, потом раздался грохот. Напрягая зрение, чтобы разглядеть хоть что-нибудь сквозь хлеставший дождь, свинарь всматривался туда, где из-за группы деревьев, за два поля от него, из-за поворота появлялся ручей.
Внезапно, к своему ужасу, свинарь увидал громадную стену темной воды, которая показалась из-за того самого поворота, и мгновенно понял, что произошло. «Плотину прорвало, вот что, и мельничный пруд вырвался». И впервые за свою полусонную неповоротливую жизнь он принялся стремительно действовать.
Схватив мешок с земляными каштанами, он прыгнул с верхней ступени в воду на пятнадцатисантиметровую глубину и зашлепал в сторону хлева. Он распахивал дверцу за дверцей: стойло миссис Трофликкер, Болтэпл, Суидчоппер, Суиллер, он пропустил пустое стойло номер пять, дальше последовало стойло миссис Гобблспад, Мэйзманч, Грейзграсс и Грабгаззл. Как только свиньи с выводками выбежали во двор, он заковылял через двор к запасным загонам и загонам для откорма, он распахивал дверцу за дверцей, пока сто пятьдесят пятнистых тел всех размеров не заметались в мчащемся потоке. И только когда он распахнул последнюю дверь, где жил Сквайр, он позволил себе со страхом оглянуться через плечо назад. Стена воды достигла уже середины ближайшего к постройкам поля, и мчалась она с быстротой скачущего во весь опор коня.
Свинарь, как и все работающие на фермах, знал, что свиньи — самые неуправляемые из животных, когда приходится их гнать, и он сделал единственное, что мог. Несмотря на свою толщину, на тяжелые сапоги, громоздкую желтую одежду и мешок с каштанами, он побежал. Он бежал опрометью к воротам, ведущим в Приют отдохновения, и во все горло выкрикивал знакомый всем владельцам свиней клич, зовущий свиней на кормежку.
— Хрюша-хрюша-хрюша-хрюша-хрю! Хрюша-хрю - ша-хрюша-хрю! — орал он, перекрикивая шум дождя, возобновившегося ветра и угрожающего грохота водяной стены у себя за спиной. Тяжело, с трудом передвигая ноги, он отчаянно стремился к высокому участку треугольного поля.
А позади его нагоняли две волны. Одна — белая с черными пятнами, другая темно-коричневая. Одна визжала от страха, другая угрожающе ревела. Одна передвигалась со всей скоростью, на какую способны свиньи, — хотя она и вполовину не достигает скорости скачущего коня, — другая же волна настигала первую. Когда последний и, самый медлительный поросенок ступил на склон луга, первый и самый быстрый вал был уже на расстоянии взрослой свиньи от хвостика этого поросенка.
Бегущий поток свернул перед крутизной бугра вбок и ринулся по нижним склонам, снес старый дуб с того места, где он стоял три сотни лет, и увлек его с собой, как спичку. Метров двадцать летел дуб с высоты, он крутил, махал и хлестал своими корявыми руками, совершая мучительный путь по разбушевавшейся водной стихии.
Но свиньи уцелели, и не только все сто пятьдесят одна, но все сто пятьдесят три. Ибо первое, что увидел свинарь, когда сердце у него перестало выскакивать из груди и надрывающиеся легкие отдохнули, это три фигуры, стоящие на самой высокой точке Приюта отдохновения и взирающие на армию свиней, покрывших высокий склон. «Стало быть, старая свинья из пятого стойла в порядке. И ее противный заморыш тоже. А вот с чего это тут с ними одна из моих уток?»
Этих троих окружал несмолкаемый шум, а они стояли, тяжело дыша, на спасительной вершине. Неистовый стон ветра состязался с угрожающим ревом ручья, который превратился сейчас в широкую реку. Поверхность воды с шипением хлестал непрерывный дождь. В какой-то момент Шпунтику послышался где-то вдалеке мелодичный, но возбужденный свист, как будто кто-то наслаждался этой бурей. И вдруг, перекрыв весь этот шум, раздался резкий треск, и на холме сто пятьдесят пять голов и триста десять глаз обратились туда, где остался их дом. И все увидели, как пустилось в путь странное сооружение.
Крысы поступили правильно, когда сбежали, ибо раздавшийся треск возвестил о том, что сарай с кормом снялся с места — поток оторвал его от фундамента, и он поплыл мимо залитых водой стойл, над затонувшими воротами, а потом выплыл на простор темной волнующейся и вихрящейся поверхности, которая широко простиралась теперь перед глазами зрителей. Дверь сарая была распахнута, как оставил ее свинарь, когда бросился спасать свиней, и, в то время как строение медленно крутило течением, зрители видели внутри него большие лари с ячменной мукой, отрубями и кукурузными хлопьями и груды мешков с орехами. И все это вода быстро уносила прочь, чтобы сделать пищей для морских рыб.
Еще одну слышанную в деревенской школе историю извлек из памяти неповоротливый мозг свинаря. «Прямо ковчег, — подумал он. — Беда только, что мы не там. Орехов-то у меня для них всего килограммов двадцать. Правда, пить могут вволю».
Он поднялся на вершину бугра и, развязав мешок, разбросал орехи по небольшому треугольному лугу, который только и остался сухим. В полминуты все было съедено подчистую, и толпа визгом потребовала еще, а между тем сарай с кормом уплывал все дальше.
Свинарь сложил пустой мешок, положил его на муравьиную кучу и осторожно уселся сверху. Он сидел неподвижно, уперев лицо в ладони, а ниже по склону толкались и ворчали свиньи. Тому, кто стоял бы сейчас на одном из соседних холмов, представилось бы странное зрелище: наверху ярко-желтое пятно — клеенчатый костюм и шляпа, ниже — пятнистая толпа, а еще ниже — шоколадного цвета поток, оттенок которого по мере угасания дня превращал молочный шоколад в простой черный.
Миссис Барлилав, Шпунтик и Фелисити по-прежнему стояли рядом друг с другом.
— Бедняга птичник, — заметила Фелисити, — совсем духом пал.
— Птичник? — рассеянно переспросил Шпунтик. — А-а, ты имеешь в виду свинаря. Да, ты права. Все-таки он добропорядочный и верный служитель. Он выполнил свой долг.
Утке тоже вспомнилась история о Потопе, когда сарай, подобно ковчегу, унесло вдаль, но, будучи более образованной, чем служитель, она помнила больше. Она вдруг начала издавать тихое «квот-квот- квот», которое, как знал теперь Шпунтик, означало смех.
— Что смешного? — спросил он.
— Я вспомнила одну историю из книги, «Библия» называется. Про человека, которого звали Ной.
— А что? — поинтересовался Шпунтик. — Свинарь похож на Ноя?
— Нет, — ответила Фелисити. — Скорее, на одного из его сыновей.
— А как его звали?
— Хам, — весело сообщила Фелисити.
Глава двенадцатая За помощью
Когда на следующий день наступил рассвет, глазам их предстала совсем другая картина. Дождь ночью прекратился и отступил настолько, что показалась яма на том месте, откуда вырвало старый дуб, но все же вода разливалась широко, течение оставалось сильным, и прежних берегов ручья пока еще не было видно. Пруд опустел, поток был уже не такой вздувшийся.
Была и другая разница — в цвете. Верхушки соседних холмов в свете утреннего солнца ярко зеленели, но та часть Приюта отдохновения, которую было видно, стала бурого цвета, а на ней двигались, ворочались и толпились бурые существа. Может, это и были свиньи глостерской пятнистой породы, но сказать наверняка никто бы не решился: стадо перерыло и перекопало каждые три квадратных дюйма земли в поисках хоть какой-нибудь пищи, в результате чего все свиньи оказались облеплены грязью.
Как и сказал свинарь, с питьем проблемы не было — рядом текли миллионы галлонов[5] воды. Свиньи мечтали о пище, вот почему они прежде всего выщипали дочиста всю траву, сжевали весь щавель, крапиву и даже чертополох, оторвали все листья и побеги, до которых могли достать через пограничную проволочную ограду, а с тех веток в живой изгороди, до которых могли дотянуться, объели кору Потом они перекопали всю верхнюю часть треугольного луга, выискивая корешки каждой травинки, не оставляя в целости ни одного клеверного листика и ни одного сорняка. Все живое, что подвертывалось им по пути, они отправляли в рот — червей, улиток, жуков, даже полевых мышек, причем целыми семьями, с мышатами вместе. А из сотен муравьиных куч, испещрявших верхние склоны Приюта, осталась только одна — та, на которой желтым пятном на буром фоне сидел свинарь, свесив голову, понурив плечи, и в животе у него урчало от голода.
Миссис Барлилав и Шпунтик были такие же черные от грязи, как и остальные, ведь они тоже копались в земле, отыскивая что-нибудь съедобное. Только на Фелисити не было ни пятнышка грязи, все ее черные и белые перышки блестели, так как она, естественно, слетала к потоку и как следует помылась и почистилась. Сейчас утка стояла на широкой спине миссис Барлилав, чтобы ее не затоптала в давке толпа визжащих грязных свиней. Она тихонько, чтобы ее не подслушали, говорила в большое вислое ухо:
— Послушайте, мамаша. Что-то надо делать, вы это понимаете не хуже меня. Вся эта голодная орава что угодно съест. Стоит попасться им под ноги маленькому поросенку, они и его слопают. А после этого примутся друг за друга. Ведь я права, согласны?
Миссис Барлилав содрогнулась от ужаса. Она знала, как свиньи помешаны на еде, и отлично сознавала, что они (хотя и не знала этого слова) всеядны и сожрут все мало-мальски съедобное. Она помнила истории, которые рассказывала ей мать, о том, как в прежние времена свиней кормили помоями, и когда, бывало, в котел сваливались крысы и даже кошки, их тоже варили, и свиньи с удовольствием, по словам матери, их уплетали.
— Да, конечно, вы правы, милочка, — тихо сказала она. — Нам нужна помощь. Нам нужна пища. Но как нам их получить? Похоже, служитель плавать не умеет, а то бы его уже тут не было. А вам, не обижайтесь, лететь без толку — для людей мускусная утка со свиньями не связывается. И выходит, единственный, кому стоит плыть, это… — Она умолкла с открытым ртом. — О нет! — тут же закричала она. — Нет, только не ему!
— Да, именно Шпунтику придется это сделать, — подтвердила Фелисити. — Если никто не пойдет за помощью и никто за вами не явится, а наводнение не прекратится, скажем, неделю, здесь начнется ад.
— Но он может утонуть! — запричитала миссис Барлилав.
— Сомневаюсь, — возразила Фелисити. — Хотя допускаю, такая возможность имеется. Но, с другой стороны, — она произнесла это очень медленно и отчетливо, — если он останется тут, его… съедят.
Обе ненадолго замолчали. Вокруг шумели оголодавшие свиньи.
— Так и быть, — наконец уступила миссис Барлилав. — Ежели он согласится, то дай ему святой Антоний здоровья. — Она быстро заморгала белесыми ресницами. — Но вы ведь поплывете вместе с ним, милочка, да? Поплывете?
— Разумеется! Постарайтесь не волноваться, дорогая. Уверена, все кончится хорошо. Если где-то ниже по течению удастся найти других таких служителей, как птичник, в смысле свинарь, и они увидят пятна на Шпунтике, они сообразят, откуда он. В конце концов, в округе есть только одно стадо глостерских пятнистых, верно?
— Да вроде одно, — ответила миссис Барлилав.
— Значит, они поймут — что-то случилось, и так или иначе доставят пищу — на лодке или на вертолете.
Миссис Барлилав не имела понятия, что такое вертолет, но она испытывала полное доверие к Фелисити и потому громко позвала сына.
Шпунтик примчался в ту же минуту, весь черный, как туз пик. Он очень хотел есть, потому что молоко у матери уже кончилось, а более сильные собратья отталкивали и отпихивали его от всего, что напоминало еду. Несмотря на голод, глаза у него горели, храбрости не убавилось, и как только он услышал про задуманное, ему уже не терпелось немедленно пуститься в плавание.
Фелисити полетела вниз, к воде, миссис Барлилав последовала за нею по суше, с трудом проталкиваясь сквозь взбудораженную толпу, Шпунтик семенил за нею по пятам.
— Расступись! Расступись! — кричала мать, и остальные свиньи, услышав ее голос, стали пробираться поближе, чтобы узнать, в чем дело.
Все они задавали вопросы одновременно, но вдруг пронзительные визги где-то наверху заставили их оглянуться. Прямо на них сверху буквально катился Сквайр. Белые клыки на грязной физиономии сверкали, он отбрасывал с дороги зазевавшихся поросят.
— Что происходит? — рявкнул он низким голосом, когда достиг сгрудившихся внизу свиней. — Миссис Барлилав, дорогая моя, в чем дело?
— Да вот мой сын, Сквайр, отправляется за подмогой, — гордо ответила миссис Барлилав. — Он поплывет на тот берег, чтоб кто-нибудь доставил нам корму.
Ближайшие к ней свиньи услыхали ее слова, новость стала быстро распространяться дальше, стадо затихло, и все навострили уши, прислушиваясь к разговору.
— Ваш сын? — громко переспросил Сквайр. — Ваш сын?
— Наш сын, Сквайр, — тихо ответила миссис Барлилав, чувствуя, что белые части ее тела порозовели, и благодаря судьбу за то, что этого не видно из-за грязи.
— Вот так-то лучше. — Сквайр повернулся к маленькому поросенку и с любопытством вгляделся в него.
«Ну и козявка, — подумалось Сквайру. — Не намного больше крысы. А уж передние ноги…»
Теперь он заговорил тихо, так что свиньи на дальнем краю толчеи задрали головы, чтобы лучше слышать. Громадный боров, опустив голову, всматривался в малыша.
— Так, значит, это ты Шпунтик Собачья Лапа, э? — спросил Сквайр.
— Да, сэр, — вежливо ответил Шпунтик.
— И ты отправляешься за помощью, так, мальчик?
— Да, сэр.
— Течение, знаешь ли, очень сильное. И вода глубокая. Как я понимаю, ты недурно плаваешь, э? Но это, знаешь ли, чертовски опасно.
— Ничего, я справлюсь, — ответил Шпунтик. — Спасибо, отец, — добавил он, расхрабрившись.
Боров откашлялся, как будто что-то в горле мешало ему.
— Хорошо, желаю удачи, сын мой, — произнес он громким, напряженным голосом. — Клянусь святым Антонием, желаю тебе самой большой удачи.
И вся толпа вторила ему, как эхо.
— Желаю удачи! Удачи тебе! — кричали свиньи, а свинарь, заслышав шум, встал с муравьиной кучи и затопал вниз — выяснять, в чем дело.
Он как раз успел увидеть, как Шпунтик ступил на мелководье, как поток начал обмывать его, и скоро по реке поплыл белый поросенок с черными подпалинами, и вот он уже очутился на середине потока, и его подхватило, понесло бурное течение.
Все свиньи тоже успели увидеть, как красиво он плывет, и многие услышали его прощальный возглас, а одна свинья стояла по брюхо в воде, и по толстым ее щекам стекали слезы и плюхались прямо в воду. «Вернись целый и невредимый, Шпунтик мой!» — повторяла про себя миссис Барлилав.
В этот момент, откуда ни возьмись, над самыми головами у свиней пролетела утка. Свинарь как раз снял шляпу, чтобы почесать голову и тем выразить крайнее изумление при виде плывущей свиньи, и Фелисити спикировала прямо на него, схватила когтями шляпу и вырвала ее из его рук.
— Я возьму ее с собой! — крикнула она миссис Барлилав и бросилась вдогонку за Шпунтиком. — Может, там кто-нибудь знает, кому она принадлежит!
Она полетела прочь, шляпа болталась под ней на тесемках, а свинарь весь трясся от ярости.
— Чтоб тебя! — кричал он. — Пропади ты пропадом! Чтоб ты провалилась! — И он погрозил кулаком ей вслед. — Глупая некультурная утка! — орал он. — Ты и твой противный заморыш — хорошая парочка! Никчемушные вы оба, проку от вас никакого!
А свиньи, поднявшись на вершину склона, успели заметить, как мелькнул Шпунтик Собачья Лапа в разливе реки. Немножко дальше они видели Фелисити, которая летела низко над водой, прямо над пловцом. А дальше уже ничего не было видно, кроме сплошной водной шири.
Глава тринадцатая Человек на плоту
Пока свинарь прыгал от злости, он стряхнул с себя туман безнадежности, в которую был погружен, и мозг его заработал. Он начал думать, как найти выход из создавшегося положения. Он сообразил (а гораздо раньше его это сообразила утка), что, если не накормить свиней, может случиться очень большая беда. Сарай с кормом, как он видел, погиб, а помощь, если она и придет, то, возможно, не скоро. Скрести в затылке ему пришлось довольно долго, но наконец в голове у него родилась простая идея. Приют отдохновения, как известно, находился лишь по одну сторону остроугольного холма, на котором застряли свиньи, стало быть, по другую сторону есть трава, кусты и деревья. А значит, надо только убрать ограду, которая сдерживает стадо, и тогда свиньи найдут по крайней мере хоть что-нибудь, чтобы продержаться, пока не спадет вода.
Проделать это, однако, было совсем не просто, поскольку загородку сработали на совесть — туго натянув и приколотив проволоку к крепким столбам или к молодым деревцам. Кусачками он бы проделал эту работу в минуту, но их, естественно, с собой у него не было. Пока он стоял так и глядел на ограду, к нему подошел Сквайр и встал рядом. И они поговорили — каждый на своем языке.
— Будь у тебя мозги, старина, — сказал свинарь, — ты бы подсунул под проволоку свою большую башку и приподнял бы ее.
— Если б ты хоть что-нибудь соображал, свинарь, — сказал Сквайр, — ты взял бы вон ту ветку и использовал ее как рычаг, приподнял проволоку повыше, а я бы подсунул голову.
— Было бы у меня что-то вроде рычага, — сказал свинарь, — я бы немного приподнял сетку. Может, тогда этот слабоумный кабан догадался бы, что я задумал.
— Ну и болван же этот субъект, — сказал Сквайр.
— Ух ты, да тут ветка лежит, — обрадовался свинарь. — Может, чего и выйдет.
— Дошло наконец. — Сквайр вздохнул, увидев, что свинарь подпихнул сук под предпоследнюю снизу проволочину, воткнул один конец сука в землю и налег на него. Огромным усилием он сумел приподнять нижнюю проволоку дюймов на шесть от земли.
— Сударыни! — крикнул Сквайр. — Прошу всех сюда. Топ-топ! — И когда девять взрослых свиней дружно прискакали ближе, он сказал уже тише и спокойнее: — Прошу разделиться — четверо по одну сторону от меня, пятеро по другую. Пятачки вниз. Ждите моей команды. — И уголком рта он рявкнул служителю: — А ну, давай налегай.
И свинарь, как будто поняв его, удвоил свои усилия. Низ изгороди еще чуть-чуть приподнялся, и боров подсунул голову под нижнюю полосу. Вслед за ним подсунули головы по очереди свиньи по обе стороны от него, и под конец все десять голов подпирали изгородь, и десять огромных тел напряглись.
— Приготовились! Держим! Подняли! — скомандовал Сквайр.
Послышался звон натянутой струны, потом треск, и двадцатифутовый[6]отрезок проволоки стал подниматься выше, выше, выше, и наконец опорные столбы выдернулись из земли.
— Вперед! — гаркнул Сквайр, и под напором четырех тысяч фунтов[7] свиного веса проволока лопнула, как сгнившая теннисная сетка, и в пролом кинулось все стадо. Свиньи сбежали по другую сторону холма, на бегу хватая как безумные свежую траву.
И свинарь остался один.
Зрелище кормящейся скотины напомнило ему, как мучительно пуст его собственный желудок. «Вот бы лодку мне», — подумал он и стал вглядываться своими маленькими поросячьими глазками вверх по ручью, как будто лодка могла появиться ниоткуда только силой его желания. Лодки он, разумеется, не увидел, но кое-что разглядел, а именно — две темные точки. Они находились примерно в десяти футах друг от друга, где-то на полпути между ним и затопленными строениями. И он вдруг понял, что это верхушки столбов от ворот в Приют отдохновения.
«Воротные столбы, — подумал он. — Верно, вода немного спала, раньше их было не видать. А между ними, значит, ворота. Ворота, — соображал он, — деревянные. А дерево плавает. Плавает, — думал он. — И лодка тоже. Ага, и плот тоже».
Он спустился вниз и побрел в сторону столбов. Течение было сильным, но и свинарь был могучего сложения, он продвигался вперед, спускаясь все ниже по склону, заходя все глубже и глубже. Наконец, погруженный по плечи, он очутился между столбами, но, пошарив в воде, ничего не обнаружил. На мгновение он испытал разочарование и злость, так как решил, что поток унес ворота. Но потом он вспомнил, что сам распахнул и откинул ворота перед бегущим стадом, когда вода кинулась за ними вдогонку. Значит, теперь ворота должны быть направлены вниз по течению, будто флаг, струящийся по ветру. Свинарь пошарил под водой в той стороне и нащупал ворота.
И тут наступил момент принимать решение. Как правильно в свое время догадалась миссис Барлилав, свинарь не умел плавать. Больше того, он боялся воды. В детстве его один раз возили к морю на школьную экскурсию. Но никто не смог уговорить его зайти в воду выше щиколотки. То, что он делал сейчас, было актом высочайшей смелости. Но от него требовалось еще больше. Чтобы ухватиться за тяжелые ворота и снять их с качающегося столба, надо было погрузиться с головой в столь пугающую его воду. А если он и высвободит ворота, удержат ли они его? А если удержат, то куда вынесут? К пище, крову, к помощи? Или увлекут в открытое море? Отчаявшиеся люди совершают отчаянные поступки: свинарь закрыл глаза, покрепче утвердился на ногах, вцепился в ворота и сделал глубокий вдох.
Последовала сцена, которая стороннему наблюдателю, не подозревавшему о драматической подоплеке, могла показаться чистой комедией. Но для свинаря она легко могла обернуться трагедией.
Начать с того, что петли прочно засели на штифтах и пришлось трижды погружаться в воду с головой. С невероятными усилиями, все сильнее задыхаясь, свинарь сумел-таки высвободить ворота. А когда он их снял, течение немедленно потащило ворота за собой, так что свинарю пришлось сделать дикий прыжок и с размаху шлепнуться на доски животом. Он поймал ворота за самый край, отчего они задрались кверху, как живые, грозя сбросить свинаря в глубокую воду. И тем не менее, задыхаясь, захлебываясь, в полной панике он ухитрился вползти на ворота, каждую минуту ожидая, что под его тяжестью они погрузятся на глубину.
Но они выдержали его, хотя вес толстяка в намокшей одежде притопил ворота, так что, случись там быть наблюдателю, ему показалось бы, что на поверхности реки неподвижно плывет ярко-желтый гиппопотам.
Именно это и представилось глазам тех, кто первым увидел эту картину. Большая часть стада паслась на другой стороне холма, выкапывая и выдирая все подряд. Но Сквайр и миссис Барлилав почти не отходили от разрыва в изгороди, и именно они стали свидетелями действий служителя.
— Клянусь святым Антонием! — вырвалось у Сквайра. — Да это наш проклятый свинарь! Кажется, он лежит на поверхности воды. Потрясающе! Видно, он не такой болван, каким мы его считали!
Миссис Барлилав следила, как течение уносит свинаря все дальше. «Шпунтик, — думала она, — где-то ты, радость моя?»
— Схожу посмотрю, — сказал Сквайр, будто прочитал ее мысли. — Когда вода еще немного спадет, будет видна живая изгородь или ограда. Легче будет их сломать.
— Легче вдвоем, Сквайр, — проговорила миссис Барлилав.
Чэллинджер Третий Великолепный, чемпион графства Плаубэрроу поднял тяжелую голову и поглядел на супругу с одобрением и нежностью.
— Лучшей партнерши и не пожелаю, — отозвался он. — Попробуйте не слишком волноваться из-за мальчонки. Мы найдем его. Вот увидите.
Глава четырнадцатая Затор
Немного времени спустя после того, как Шпунтик и Фелисити исчезли из поля зрения наблюдавшего за ними стада, поток совершил поворот и резко изменил курс, что и стало поворотом в их судьбе. Приблизительно в миле от Приюта отдохновения ручей огибал подножие высокого уступа и тек далее к юго-западу, в сторону моря, в весьма глубокую, с отвесными стенами долину. И хотя сейчас он вздулся во много раз против обычного, в этом месте он как раз был уже, чем там, где началось плавание Шпунтика. Вследствие этого стремительность течения тут невероятно возросла, и Фелисити пришлось развить максимальную скорость, чтобы поспевать за пловцом.
Шпунтик в своем возбужденном состоянии даже не испытывал страха. «Уи-уи-уи!» — восторженно вопил он, подхваченный мчащимся потоком, но утка, летящая над ним, метрах в трех над поверхностью воды, вдруг заметила подстерегавшую его опасность.
Что-то перегораживало впереди путь, нечто вроде нагроможденной кое-как плотины, но пока Фелисити не могла разобрать, из чего она сделана. Утка видела, что мчащийся поток в этом месте раздваивается и двумя бурными рукавами падает вниз в кипящий водоворот. Фелисити знала кое-что о водопадах и страшных затягивающих на дно силах, и она мгновенно осознала, какая страшная опасность грозит поросенку, если его смоет вниз.
Махая крыльями что было сил, она нагнала Шпунтика, опустилась как можно ниже, по-прежнему держа в когтях тесемки желтой клеенчатой шляпы, так что шляпа почти волочилась по воде.
— Хватай ее зубами, Шпунтик! — крикнула она. — Скорей! Не спорь! — И едва она ощутила его вес, как повернула в обратную сторону, изо всех сил работая крыльями.
Сколько она ни старалась, ее все равно тянуло назад, но по крайней мере ей удалось снизить головокружительную скорость, с какой сносило Шпунтика, и держать его строго по центру затора. Когда, бросив торопливый взгляд через плечо, она поняла, что момент настал, она повернулась и опустилась на сук, торчавший из затора. Передвигаясь по нему назад, она тянула Шпунтика изо всех сил и наконец выдернула его из воды, как рыбак выдергивает на берег рыбу. Они очутились в безопасности, а позади них и под ними грохотала падающая вода.
Желтая шляпа, отслужив свою службу, свалилась в водопад и пустилась в плавание, которое в конечном счете должно было принести помощь. И действительно — вскоре кто-то заметил ее ниже по течению, выловил и даже сумел разобрать внутри полинявшее имя и адрес свинаря, нацарапанные его каракулями.
— Уф, что-то мне это не понравилось, — задыхаясь, выпалил Шпунтик и сморщил пятачок. — Зачем надо было хвататься за шляпу, Фелисити?
Фелисити посмотрела на него и издала свой смешок.
— Да так, — ответила она. — Просто я решила, что пора передохнуть. Давай оглядимся.
Как ни странно, но, может быть, из-за того, что Шпунтик выбился из сил, зрение из всех пяти чувств вернулось к нему последним. В ушах у него стоял гул водопада, во рту чувствовался отвратительный кислый вкус клеенки, и еще благодаря своим чувствительным передним лапам он ощутил, что кора большого сука, на котором он стоит, знакома ему своей шершавостью, как будто он уже имел дело не только с этим видом дерева, но именно с этим самым деревом. И вдруг, подняв пятачок кверху и принюхавшись, он почуял пищу. И не просто пищу, но свиной корм! И не просто свиной корм, находящийся где-то далеко, а близко, совсем близко, прямо здесь, на этой куче мусора посреди потока! И тогда наконец — все это в течение нескольких секунд — к нему вернулось зрение. Увиденное привело его в такое возбуждение, что он чуть не свалился со своего насеста в воду.
— Смотри, Фелисити! — крикнул он. — Смотри — сзади тебя!
Там, среди стволов и сучьев, висел их сарай с кормом. Он не перевернулся, дверь все так же была распахнута, и оттуда исходили изумительные запахи. Подобно морякам, потерпевшим кораблекрушение, которые кидаются к сокровищам, друзья стали карабкаться к лачуге.
Внутри все так же стояли большие лари с ячменной мукой, отрубями и кукурузным жмыхом, плотно закрытые деревянными крышками, так что поросенку или утке открыть их было не под силу. Но это не имело значения, поскольку в углу друг на друге горой лежали мешки с дроблеными земляными каштанами, некоторые мешки свалились на пол, когда сарай швырнуло в поток. Несколько лопнуло, и пол был частично покрыт темно-коричневым съедобным ковром, к которому и бросился Шпунтик. А поскольку кусок этого ковра намочила просочившаяся сквозь щели в полу вода, превратив его в отличную кашицу, то Фелисити смогла попить этой аппетитной похлебки. Долгое время в сарае слышалось лишь чавканье и чмоканье.
Фелисити первая оторвалась от еды — зоб ее был полон. Она подошла к краю затора, чтобы напиться, а утолив жажду, взлетела и сделала круг, чтобы разглядеть дальний конец громоздкого препятствия. Как она и подозревала, куча валежника образовала водопад, в котором наверняка нашел бы ужасный конец Шпунтик.
Когда она вернулась в сарай, поросенок все еще ел. Наконец он, пошатываясь, вышел оттуда и, добравшись до воды, стал пить, пока не напился. Потом он вернулся в сарай, отрыгнул, удовлетворенно вздохнул и, завалившись на бок, крепко заснул. Его пятнистый круглый животик поднимался и опускался. «Недурная идея», — подумала мускусная утка и закрыла глаза.
Приблизительно час спустя Шпунтик проснулся с криком «Мамочка!». Череда спутанных снов перешла в кошмар, как-то связанный с его детством. И действительно, когда он открыл глаза, первое, что попало в поле его зрения, была большая деревянная дубинка, висевшая на ржавом гвозде. Но тут же он увидел доброе лицо своей приятельницы Фелисити, глядящей на него с верхушки ларя с кормом, и он сразу вспомнил все, что произошло. Взглянув в дверь, он увидел торчащий вверх большой сук, на суку — знакомые, с резными краями, листья и кое-где между листьями — желуди.
— Это наш дуб, правда, Фелисити? — сказал он. — Старый дуб из Приюта отдохновения.
— Да, — ответила утка. — Он застрял здесь в узком месте, может, зацепился за валуны, а потом за него цеплялось все, что плыло по реке, в том числе, к счастью, и этот сарай.
— Да уж, что и говорить! — согласился Шпунтик. — Какая удача! Какая дивная кормежка. Я чувствую себя совершенно по-другому.
— Ты и выглядишь по-другому, — заметила Фелисити. — Твоя мама не узнала бы тебя.
Настроение у Шпунтика мгновенно переменилось.
— Мамочка! — закричал он, вскакивая на ноги. — Ох, мамочка! Ой, какой я эгоист! Веду себя как настоящий свинтус, а мамочка там голодная, может, уже умирает с голоду. И отец тоже. И мои тетушки. И братья и сестры. И все остальные. Какой же я эгоистичный свинтус!
— Не говори глупостей, — резко оборвала его Фелисити. — Раз уж нам повезло и мы нашли еду, только разумно, чтобы мы досыта поели. Мы с тобой должны поддерживать силы. Нам много чего предстоит сделать.
— Да, ты наверняка права, — согласился Шпунтик уже не с таким несчастным видом. — Но что мы можем сделать? Как вернуть весь корм остальным? Нам его не поднять.
— Пока не знаю, — ответила Фелисити. — Честное слово, не знаю. Но у меня такое ощущение, будто что-то подвернется.
И она принялась чистить и перетряхивать перья, а Шпунтик опять улегся на свой раздутый животик и стал смотреть в открытую дверь.
И пока он так смотрел, нечто действительно подвернулось. Сперва он не мог разглядеть, что там такое, так как его слепило солнце. Он только увидел в отдалении какой-то желтый комок, который приближался к ним. «Бревно, наверное», — подумал он. Но когда оно приблизилось, Шпунтик разглядел, что оно не растительного происхождения, а животного, и вполне даже живое, и у него белое лицо, вытаращенные глаза, раздутые ноздри и зубы оскалены от страха, а язык нервно облизывает толстые губы. Туловище, теперь Шпунтик ясно это видел, было ярко-желтое, и оно скользило по самой поверхности воды.
— Фелисити! — завопил Шпунтик вне себя от ужаса. — Чудовище! Чудовище! Оно плывет прямо на нас!
Фелисити заковыляла к двери.
— Надеюсь, что доплывет, — сказала она. — Это птичник. Он нам нужен.
Глава пятнадцатая И завтрак в постель
Свинарь лежал, прижавшись к воротам, на воде так низко, что не видел, какая опасность поджидает его впереди. А если бы и видел, то едва ли мог бы что-то предпринять, настолько был парализован страхом. Он был озабочен одним — как бы удержаться на воротах, поэтому вцепился в них мертвой хваткой. И это действительно его спасло: когда его подхватило течением, закрутило и швырнуло по одну сторону затора и вниз с водопада, он продолжал крепко держаться за ворота. Отпусти он их — и его наверняка затянуло бы в водоворот и утопило.
Фелисити, перелетевшая на другой конец затора, увидела, как служитель со своим плотом исчез в бурлящей воде, но тут же тяжелые деревянные ворота вынесло из омута наверх — передним концом кверху. Свинарь по-прежнему лежал, прильнув к ним, и вода ручьями стекала с желтой клеенчатой одежды. «Стоит ему снова попасть на середину потока — и он пропал, его унесет в море и ничто уже ему не поможет», — подумала Фелисити. Но тут прихотливое течение вдруг потащило ворота назад, к затору, туда, где гостеприимно торчал сук старого дуба.
— Если б он отпустил свои ворота — мог бы схватиться за сук! — прокричала утка Шпунтику, еле слышная из-за грохота падающей воды. — Иначе его через минуту унесет.
И тут Шпунтика, который стоял и наблюдал за происходящим, внезапно осенило.
— Царапай ему руки, Фелисити! — завопил он. — Спускайся вниз, царапай ему руки. Тогда он отпустит ворота!
Утка тут же слетела вниз, уселась на край ворот и провела своими острыми когтями по тыльной стороне его ладоней, крепко сжимающих деревянные ворота. Дальше все произошло одновременно: свинарь, заорав от боли и ярости, разжал пальцы и в панике схватился за сук. Ворота выплыли из-под него, были подхвачены течением и уверенно поплыли дальше. Утка снова взлетела на затор и опустилась рядом со Шпунтиком.
Так, рядышком, друзья с тревогой наблюдали за тем, как свинарь с трудом пробирается вдоль толстой ветки, ища безопасное место. Вся его одежда намокла, сапоги были полны воды, усталые руки и ноги сводило судорогой, он замерз и хотел есть. Но он был сильный и доведен до отчаяния и в конце концов сумел вскарабкаться на на груду сучьев и досок.
Какое-то время свинарь лежал так и пытался отдышаться. Когда же наконец сел и, оглядевшись, увидал двух зрителей, его мокрое белое лицо налилось краской.
— Чтоб вам провалиться! — завопил он, грозя им окровавленным кулаком. — Чтоб вам пусто было! Пропади вы пропадом!
Вдруг он с трудом встал на ноги. Рот его, который он еще не успел закрыть после криков, раскрылся еще шире. Его маленькие свинячьи глазки заблестели. Спотыкаясь и оступаясь, он двинулся неуклюжей походкой в сторону двух друзей, пробираясь среди нагромождения валежника.
Глупая некультурная утка и противный недоросток торопливо отступили в сторону, но тут же сообразили, в чем причина волнения служителя: он углядел заднюю стенку сарая.
Кроме всего прочего, свинарь был голоден, мучительно, как волк, голоден. В течение тридцати и более часов, прошедших с той минуты, как он выбежал из этого самого сарая перед лицом надвигающегося наводнения, он все время мечтал о еде вообще и о пакете с сэндвичами, оставшемся в кармане его старой куртки, в частности — в том самом кармане, куда он когда-то засунул Шпунтика. Куртка висела на втором ржавом гвозде, рядом с деревянной дубинкой. Сэндвичи с ветчиной, его самые любимые! При мысли о них, пока он пробирался к двери, слюна текла по его тройному подбородку.
Наконец он залез в сарай — и куртка его была тут как тут. Он сунул свою лапищу в карман — и сэндвичи были тут как тут. Сорвав бумагу, он запихал их в рот. Когда Шпунтик и Фелисити осмелились заглянуть в дверь, сэндвичей уже как не бывало — их и всего-то было два, приготовленных на случай второго утреннего перекуса.
На глазах у них свинарь развязал мешок с земляными каштанами, набрал полную горсть и начал жевать. На физиономии у него появилось задумчивое выражение, потом нечто вроде улыбки, а затем он уселся и стал жадно набивать себе орехами рот.
— Ух ты, — через некоторое время проговорил Шпунтик, — вроде бы пора и наесться. Как ты думаешь, что он будет делать дальше?
— Не знаю, что и думать, — отозвалась Фелисити. — Сперва он приплывает сюда по реке, точно утка…
— А потом ведет себя, как свинья, — со смехом закончил Шпунтик. — Удивительный субъект, понимаете ли! — добавил он фальцетом, но вполне сносно подражая своему отцу. И оба друга захихикали: он — похрюкивая, она — издавая свое «квот-квот-квот».
На самом деле свинарь уже решил, что делать дальше. Глубоких мыслей у него не водилось, но зато, если в голову приходила какая-то простая идея, он действовал без промедления.
Желудок у него сейчас был полон, но сам он промок, промерз и устал. Поэтому в мозг ему поступило три сигнала: обсохнуть, согреться и поспать.
Заглянув опять в дверь, двое друзей увидели, что свинарь приступает к действиям. Сперва он медленно снял свой желтый клеенчатый наряд и повесил его на третий ржавый гвоздь, рядом со старой курткой и деревянной дубинкой. Потом стал открывать по очереди три больших деревянных ларя с кормом, заглядывая внутрь подолгу и вдумчиво, и при этом зверски чесал голову. Около последнего ларя с кукурузным жмыхом он снял с себя резиновые сапоги, вылил из них воду на пол, после чего торжественно насыпал в них доверху золотистые хлопья.
Потом он перешел к ларю с отрубями. Там он снял штаны, свитер, рубаху и носки и аккуратно закопал их в коричневатую, похожую на опилки крупку.
И под конец свинарь — странное существо, облаченное в толстое серое нижнее белье, — с трудом, с тяжкими вздохами и ворчанием забрался в ларь с ячменной мукой и принялся зарываться в белый пушистый порошок, точно гигантский морской червяк, называемый пескожилом, который ввинчивается в мягкий песок. Погрузившись до половины туловища, он потянулся к полке у себя над головой и достал пачку старых журналов «Свиновод». Затем он продолжал извиваться, пока не углубился по самые плечи. Тогда он подложил журналы под голову, засунул руки в муку, как под одеяло, и со вздохом отклонился назад.
— Клянусь святым Антонием, — с озорным видом проговорил Шпунтик, когда свинарь закрыл глаза, — парень в самом деле намерен спать, э? Как по-вашему? — И друзья снова закатились смехом.
Глава шестнадцатая Сны
— Вода в самом деле убывает, как по-вашему, э? — произнес именно в этот момент Сквайр. — Взгляните на молодежь, миссис Барлилав, они щиплют траву, а пару часов назад она была еще скрыта водой.
К этому времени голодное стадо сожрало все, что росло на небольшом холме, часть которого составлял Приют отдохновения, и сейчас холм представлял собой темно-бурый бугор, хотя по краям непрерывно появлялась зеленая кайма по мере того, как уровень воды в ручье постепенно снижался. Но с той же скоростью, с какой трава появлялась, ее поедало стадо. Растительная пища, конечно, поддерживала силы свиней, но это было все равно что человеку жить на одном зеленом салате. Поэтому свиньи жаждали чего-нибудь существенного.
— А нельзя ли нам пройти по краю ручья, Сквайр? — спросила миссис Барлилав.
Желудок ее ныл от голода, но еще больше ныло ее сердце по Шпунтику. Сквайр уловил мольбу в ее голосе и кивнул тяжелой головой.
— Скоро, скоро, дорогая, — ответил он. — Мы с вами, знаете ли, не пловцы, мы должны держаться своей глубины. Однако, сами видите, по верхушкам ив вдоль берега уже четко можно сказать, где край ручья. И верхушки некоторых изгородей показались.
Он на минуту задумался, потом издал свое характерное низкое, похожее на кашель, хрюканье и закричал:
— Сударыни! Прошу сюда! Топ-топ! — И когда остальные восемь матрон присоединились к миссис Барлилав и, встав кружком, почтительно стали слушать, он произнес следующую речь: — Прошу внимания, сударыни, повторять не стану. Как видите, непохоже, чтобы помощь была близка. С другой стороны, вода убывает. Не настолько, чтобы отправить вниз молодняк, но мы с миссис Барлилав намерены совершить небольшую прогулку и разведать, что и как. — Он помолчал. — Есть возражения? — рявкнул он, но свиньи, заметившие свирепое выражение его глаз, промолчали.
— Значит, решено, — продолжал Сквайр. — Присматривайте за стадом. Да, и еще одно, сударыни. Не вздумайте идти за нами. — И он вошел в воду, погрузившись по грудь. Миссис Барлилав последовала за ним.
А тем временем в сарае все спали и видели сны. Сны Фелисити были, как обычно, простые, мирные и счастливые — тепло, солнышко и колышущаяся вода.
Свинарь видел более сложный сон, связанный, как и наяву, с едой. Во сне он собирал в сарае все нужные предметы — спички, бумажные мешки и коробки, чтобы развести костер, большую квадратную жестянку в качестве котла и бутылку с растительным маслом, которым он обычно смазывал свиней, участвующих в выставках. Во сне его коснулся дивный запах жареного молочного поросенка, и он заворочался в своем ларе с ячменной мукой, и его веки с белесыми ресницами задергались.
Шпунтику же снился кошмар. Во сне он лежал не в солнечном пятне около двери, а играл в короля на троне в Приюте отдохновения, вспрыгивая на мамочкин большой толстый бок. Снаружи сарая реальное солнце закатилось за тучу, и солнечное пятно пропало. И во сне день тоже помрачнел, мамочка исчезла, а на Шпунтика надвигалось что-то страшное — огромное, толстое и белое.
Свинарь так глубоко погрузился в ячменную муку, что в конце концов втянул ее в нос. Он проснулся и растер физиономию испачканными в муке руками, так что теперь сделался белым с головы до ног. Его мозг получил сигнал: хочу пить. Оперевшись на края ларя, он вылез наружу.
Тут-то все и произошло одновременно. Шпунтик проснулся и завизжал от страха, когда его кошмарный сон превратился в явь. Фелисити проснулась и, решив, что друг ее в опасности, бросилась в лицо свинарю. Свинарь поднял руки кверху, защищаясь, споткнулся о поросенка, который кинулся ему под ноги, ушиб пальцы о порог, зацепился за торчавшую снаружи ветку и, как подрубленное большое дерево, рухнул вниз и скрылся под водой.
Пока испуганные Шпунтик и Фелисити наблюдали эту сцену, они увидели вдали на берегу две крупные пятнистые фигуры, скачущие вниз, к заводи, и услыхали какой-то незнакомый шум.
Из воды вынырнула голова свинаря.
— На по-о-мощь! — заревел он. — Бульк-бульк - бульк! — И он опять ушел под воду.
Глава семнадцатая Странная большая птица
А в Приюте отдохновения дела шли в гору. Точнее, не в гору, а в небо. Ибо свиньи смотрели, задрав головы, на странную большую птицу высоко в небе. Услышали они ее раньше, чем увидели, так как у нее был громкий трескучий голос. Они следили, как она появилась над холмами. Она летела над долиной с востока в их сторону, немного задержалась над мельницей и разрушенной плотиной, а потом над фермерскими строениями, откуда вода теперь почти вся ушла. Выпуклые глаза птицы поблескивали в ярком солнечном свете, как стеклянные, а крылья с огромной скоростью вращались над ее телом.
Она вдруг заметила стадо в Приюте, боком ринулась вниз и зависла над холмом, точно громадный ястреб, причем так низко, что свиньи ощущали исходивший от нее сильнейший ветер. Ни одна свинья никогда не видала вертолета, и стадо заметалось в панике. Но птица не стала опускаться ниже, поэтому свиньи собрались в кучу и стали нервно следить, как в боку у нее открылась дыра и из дыры выпал коричневый предмет.
— Она кладет яйца прямо на нас! — закричала в тревоге миссис Грабгаззл, но не успели эти слова прозвучать, как коричневый пакет ударился о землю и разорвался. Знакомый запах донесся до свиных пятачков, с каждой минутой он становился все сильнее по мере того, как из дверей вертолета вываливались пакет за пакетом — два, четыре, восемь мешков с земляными каштанами. Затем вертолет развернулся и полетел вдоль линии ручья на запад.
Когда он достиг затора, его стеклянным глазам предстала удивительная картина. Если бы вертолет и впрямь был птицей, он мог бы рассказать своим детям самую невероятную сказку. А так внутри его, естественно, находились трое мужчин — пилот, наблюдатель и механик. Много позже, когда их дети подросли и уже могли слушать сказки, все трое рассказывали одну и ту же историю, а те слушали, вытаращив глаза.
— Случилось это во время Великого летнего наводнения, — рассказывали они, — когда люди и животные в этой местности оказались отрезаны от запасов пищи. Обнаружив желтую клеенчатую шляпу, люди всполошились и послали вертолет на свиноферму, стоящую на отшибе. Там они нашли стадо свиней и сбросили им корм. А потом… Вы нипочем не поверите, — повторял каждый из них. — Потом вертолет оказался над местом, где куча вырванных с корнем деревьев и хвороста да еще что-то вроде сарая перегородили поток и образовали затор — что-то вроде огромной запруды.
По одну сторону затора стояли две громадные пятнистые свиньи. Над затором летала черная с белым утка, а посредине в воде барахтался человек — насколько им было видно, большой и толстый, барахтался как безумный. Шум мотора мешал им слышать, но было видно, что рот у него открыт, наверно, звал на помощь. А потом он опять исчез под водой.
И тут… (и это истинная правда, уверяю вас, — добавлял каждый рассказчик) с затора спрыгивает маленький пятнистый поросенок, странный такой, голова не по росту большая и ноги чудные, ныряет в воду, плывет, да-да, плывет поперек с невероятной скоростью и вроде что-то говорит тем двум большим свиньям. Те по очереди опускают головы и выпихивают в воду здоровенное бревно, кол от изгороди, а поросенок направляет его острым концом к тому человеку, который барахтается (вот те крест). Потом поросенок плывет вокруг и прижимает пятачком тупой конец бревна (честное слово). Утка усаживается на бревне и хлопает крыльями как сумасшедшая (честное благородное), и тут поросенок гребет что есть мочи, и бревно летит по воде, как ракета, они поспевают к тонущему как раз тогда, когда он в третий раз чуть не идет ко дну, и он успевает схватиться за бревно и держится за него. Вот так утка с плавучим чудо-поросенком спасают ему жизнь (хотите верьте — хотите нет).
— И вправду так было, папа? — спрашивали дети в каждой из трех семей.
— Само собой, — отвечал каждый отец.
И само собой, так оно и было.
Едва свинарь плюхнулся в воду, как Шпунтик и Фелисити поняли, что надо попытаться спасти его. Не могли же они просто дать ему утонуть.
— Крикни папе и маме, чтоб помогли! — взвизгнул Шпунтик, делая профессиональный нырок.
— Скорей! — закричала Фелисити, подлетая к двум большим свиньям. — Найдите что-нибудь деревянное потяжелее и столкните в воду!
— Вот тяжелое бревно, — пропыхтела миссис Барлилав, а Сквайр прохрюкал: «Годится, э?» — и они вдвоем высвободили бревно из прибрежного мусора.
— Давайте! — проверещал Шпунтик, а потом направил кол в сторону затора. Фелисити уселась на его острый конец, и Шпунтик пискнул:
— Полный вперед!
Запруда стала не такой глубокой, течение немного ослабло, вода падала вниз уже не с такой силой, но, хотя свинарю уже не грозило утонуть, зато ему грозило быть унесенным течением.
И тут случилось чудо, к полному изумлению четверых животных, которые были так поглощены спасением утопающего, что не заметили нависшего над ними вертолета. Неожиданно и пугающе на них упала его тень, их оглушил треск мотора, и поверхность воды покрылась зыбью, взбудораженная потоком воздуха от крутящегося винта, когда пилот опустил машину на уровень верхушек деревьев.
Выглядывая из люка, наблюдатель перегнулся и стал давать указания пилоту, на конце же спасательного троса повис механик над самой головой у свинаря.
«Немного выше, назад, чуть ниже!» Затем последовало: «Так держать!» — и спасатель обвязал тросом свинаря под мышками и поднял руку, подавая сигнал наверх.
После этого большая странная птица с легкостью вздернула вверх тяжелого служителя, словно паука на паутине, и втянула его в себя. Подумав, она положила еще одно коричневое яйцо на берег возле Сквайра и его супруги, а потом развернулась и улетела прочь.
Запруда успокоилась, поверхность стала опять гладкой. Спасительный кол унесло водопадом, щетинки на спинах у больших свиней улеглись. Шпунтик стал приходить в себя, стараясь совладать с дрожью, охватившей его от возбуждения и ужаса перед происходящим. Все присутствующие реагировали на случившееся по-разному.
— Она его проглотила! — со страхом проговорил Шпунтик.
— Не важно, зато ты цел и невредим, — с облегчением произнесла миссис Барлилав.
— Клянусь святым Антонием, что это была за чертовщина? — сердито сказал Сквайр.
— Это был вертолет, — насмешливо ответила Фелисити.
Наступило молчание, все с жадностью уплетали земляные каштаны.
— Потрясающе, — выговорил Сквайр с полным ртом. — Треклятый свинарь не имел, понимаете, права улетать ни с того ни с сего. Я думаю, мы отправимся домой, когда поедим. Уж я ему все выскажу, что я о нем думаю. В конце концов, ты и твоя знакомая спасли ему жизнь, э?
— Жизнь мне спасли, жизнь спасли, — бормотал свинарь, лежа на полу стрекочущей машины. — А я-то их называл тупыми, безмозглыми, некультурными, противными. А они вот что для меня сделали. Я их отблагодарю, непременно отблагодарю. Вот увидите.
— Да, да, старина, — успокаивала его команда. — Расслабься, не волнуйся так. Скоро мы тебя доставим в больницу.
— В больницу? — завопил свинарь, пытаясь встать на ноги. — Не хочу я в больницу. Везите меня на ферму. У меня работы по горло. Я должен приготовить все к их возвращению.
Глава восемнадцатая Без вести пропавший
К вечеру все стадо испытывало приятное ощущение сытости, а свинарь опять испытывал мучительное чувство голода. Он стоял подле вертолета, опустившегося прямо во дворе, и смотрел на бетонный фундамент, где раньше находился сарай с кормом. Свинарь промок, он был потрясен, его неповоротливый мозг почти бездействовал. Если в голове у него и шевелились какие-то мысли, то только о еде. «Но больше никакой свинины, нет уж, спасибо, никогда в жизни, — медленно сказал он себе. — Никогда в жизни. И утятины тоже. После того, что они для меня сделали. Ни за что».
И тут, словно читая его мысли, пилот сказал:
— Слушай, ты, наверно, здорово проголодался, старина. Мы-то отлично позавтракали яичницей с беконом. — Свинарь вздрогнул. — А ты небось несколько дней не ел. На, возьми мои бутерброды. Они с колбасным фаршем.
— Не могу, — тихим голосом ответил свинарь.
Думая, что он стесняется, наблюдатель сказал дружелюбным тоном:
— Ну тогда я тебе кое-что получше предложу, старина. Возьми мой сэндвич, он с утиным паштетом.
— Ой, нет, не могу, — еще более несчастным голосом отозвался свинарь.
— Бери мои. — И механик протянул ему большой пакет с толстыми сэндвичами. — Но они не особо вкусные.
— А с чем они? — дрожащим голосом осведомился свинарь.
— С дрожжевой пастой, — ответил механик и в удивлении отпрыгнул назад, так как свинарь с восторженным рычанием вырвал у него пакет, сорвал обертку и стал запихивать в рот всю пачку целиком.
Команда вертолета молча следила за тем, как свинарь жует и перемалывает крепкими желтыми зубами бутерброды. Его большие ноздри раздувались, маленькие глазки закрылись от блаженства.
«Немудрено, что он толстый, как свинья», — подумал пилот.
«А еще говорят, свинья прожорливая», — подумал наблюдатель.
«Лопни мои глаза, свинья да и только», — подумал механик, когда, хрюкнув от удовольствия, свинарь прикончил сэндвичи с дрожжевой смесью и облизал толстые губы, чтобы ни крошки не пропало.
И словно угадав мысли вертолетной команды, свинарь неожиданно крикнул:
— Свиньи!
— Что с тобой? — Мужчины нервно отскочили.
— Свиньи. Мои свиньи. Там. — И свинарь махнул в сторону Приюта отдохновения. — Они там, наверно, с голоду помирают. Надо им корму дать. Как-то надо сарай обратно перетащить.
Ему объяснили, что с вертолета сбросили достаточно, по их мнению, корма, а потом пилот сказал:
— А что, та лачуга, что мы видели, когда тебя из воды вытаскивали, и есть твой сарай с кормом?
— Он самый, — подтвердил свинарь.
— Как он туда попал?
— Приплыл.
— А раз так, — сказал пилот, — может, мы его тебе доставим на буксире? Коли он уплыл, то и приплыть может. Там ему не место.
И они дали свинарю сухую одежду и, оставив одного, полетели вниз по течению. По пути им повстречалась черно-белая утка — она держала путь в сторону фермы.
Фелисити приземлилась на свой ольховый насест и осмотрелась. Вдалеке, на территории Приюта, виднелось стадо. Свиньи лежали, нежась на солнышке.
Подальше Фелисити увидела две фигуры — Сквайра и миссис Барлилав, те шлепали по воде к дому. Поблизости на ферме трудился в поте лица свинарь, выметал из стойла и загонов остатки воды и притаскивал охапки сухой соломы с сеновала, куда вода не дошла. Надо было видеть это живописное зрелище — свинарь в темно-синем комбинезоне и летных сапогах. «Жизнь возвращается в нормальное русло, — подумала утка. — Нету только сарая с кормом, но это значило бы требовать слишком многого».
Но она ошибалась: вскоре она услыхала трескотню большой странной птицы, а под ней, чуть позади, медленно и важно, точно галеон[8], двигался вверх по течению сарай с кормом на длинном буксирном канате.
А дело было так: подлетев к затору, пилот завис в воздухе, а наблюдатель и механик спустились на тросе вниз и обвязали сарай со всех сторон, как будто перевязывали гигантскую посылку. Дотянув сарай до ольхи, механик отвязал буксирный канат, прикрепил трос к верху посылки и поднял руку.
Мало-помалу сарай поднялся из воды, доски его трещали, открытая дверь болталась. Проплыв над строениями, сарай мягко опустился точно на свой старый фундамент. Веревки отвязали, втянули внутрь, и вертолет снова сел на двор.
— О'кей? — прокричал пилот свинарю. — Теперь все в порядке? Все свиньи вернулись?
— Сейчас проверю! — заорал свинарь и двинулся к Приюту.
Пять минут спустя он прибежал назад, его мясистая физиономия побелела, толстые щеки тряслись.
— Мой заморыш! Малыш! — кричал он. — Нету его!
— Заморыш? — переспросил пилот.
— Да! Который жизнь мне спас! — прокричал свинарь, и несколько слезинок выкатилось из его свинячьих глаз и побежало по щекам и по пригоркам и долинам трех подбородков.
— А-а! Значит, так его звать! — крикнул в ответ пилот. — Ладно, не горюй, старина. Мы мигом слетаем, поглядим, куда он подевался. Может, он плывет домой. — И вертолет снова унесся вниз по течению.
Глава девятнадцатая Жуткое происшествие
Когда Сквайр и миссис Барлилав отправились от запруды домой, они разрешили Шпунтику идти вперед одному. Им казалось, что никакая опасность ему на подсыхающем берегу не грозит. Он уже большой мальчик, разумный, сказали они друг другу.
Но подобно многим любящим приключения подросткам, Шпунтик решил поступить не так, как ему велели, а придумать что-нибудь поинтереснее.
— Пускай идут себе по суше, — сказал он вслух, когда они уже не могли его слышать, — я — водоплавающая свинья, и я домой поплыву.
Он спрятался в кустах, стал свидетелем того, как мимо проплыл сарай, подождал, пока пройдут и скроются из виду родители, и тогда скользнул в воду.
Течение пока оставалось довольно сильным, но он был уверен, что выгребет, хотя решил все же начать с более укромного места — глубокой бухточки, в стороне от главного потока. Он соскользнул с берега, но, вместо того чтобы сразу пуститься привычным гоночным кролем, надумал поплескаться и поиграть. Он опустил голову под воду — и глаза его уперлись прямо в пару холодных жестоких глаз, сочетавшихся с узкой зубастой пастью и длинным полосатым туловищем.
Он даже шевельнуться не успел, как под ним на глубине что-то словно взорвалось, он почувствовал сильнейший удар, чуть не выбросивший его из воды, и щука зажала своей пастью его пятачок.
Вне себя от страха Шпунтик тянул что есть силы назад, молотя лапами по воде, стараясь вырваться. Но щука была больше его, и она была сильнее, и ее острые зубы крепко сжимали его нежный пятачок, так что он не мог дышать. Постепенно он слабел, и свирепая рыбина мало-помалу утягивала его все глубже, и в голове у него начало мутиться, перед ним замелькали разные лица, и все это в какие-то доли секунды: лицо мамочки и Сквайра, его отца, добрых тетушек, служителя, Фелисити… Перед тем как его смятенное сознание оставило его и он провалился в черную пустоту, до него донесся резкий высокий крик: «Ай-зе-ек!» И еще раз «Ай-зе-ек!»
Когда он пришел в себя, одно только лицо маячило теперь у него перед глазами. На этот раз оно было реальное, живое, круглое, усатое и встревоженное. И голос тоже был обеспокоенный.
— Старик! Старик! — сказал голос. — Ты ведь в порядке, правда? В порядке? И не говори, что нет, потому что в порядке.
Шпунтик огляделся вокруг и обнаружил, что лежит в траве на берегу ручья. Его вырвало водой, и сейчас он пытался отдышаться, но его пока всего трясло от пережитого ужаса.
— Айк! — прохрипел он. — Ох, Айк! Что случилось? Что это было? А нос как болит! И шея!
— Случилось, старик, что ты чуть не утонул и тебя чуть не съели, и не говори, что это не так, потому что так оно и есть. Нос болит, потому что его проткнула дюжина острых как бритва зубов, а шея болит потому, что я вытаскивал тебя за шкирку.
— Но кто это был, Айк? Что за жуткая рыбина?
— Щука. Это была щука, старик.
— Такая громадина? — удивился Шпунтик. — Я и не знал, что они бывают такие. Фелисити меня не предупреждала.
— Она и сама про нее не знала, старик. Эта щука самая большая на свете. Жила в мельничном пруду, а когда плотину прорвало, ее оттуда вымыло. Я прямо умирал от желания ее найти. И вот я ее нашел, и умирает она! — Выдра откинула голову назад и затряслась в беззвучном смехе.
Шпунтик с трудом поднялся на ноги и заглянул в воду. Там на боку лежало полосатое чудовище — щука из мельничного пруда. Ее зубастая пасть оставалась разинутой от боли в момент смертельного укуса выдры. Между спинным плавником и хвостом зияла страшная глубокая рана.
— Я сломал ей хребет, старик, — пояснил Айк, встав рядом. — И не говори, что не сломал, потому что сломал. Сейчас я ее вытащу на сушу, и мы полакомимся самыми вкусными кусками. Пока тащу ее на берег, все время буду смеяться.
Глава двадцатая Не «могут летать», а «летают»
Шпунтик наелся до отвала. И вдруг он ужасно устал, переутомившись после всех своих приключений, особенно из-за последнего потрясения. Он хлопнулся на землю, закатился в неглубокую ямку и так, на спине, все четыре ноги кверху, заснул крепчайшим сном.
Шли минуты, в солнечном предвечернем, но ярком свете жужжали пчелы, большая толстая мясная муха уселась на вытаращенный глаз мертвой щуки.
Внезапно в синем небе раздался плачущий мяукающий крик, и Айк, выглянув из кустов, где он дремал, увидел одинокого канюка[9], кружащего над спящим поросенком, широко раскинув крылья. Он прилетел с горных болот, где поедал трупы утонувших овец. Айзек знал, что канюки — трусы, питающиеся падалью, поэтому не тревожился за поросенка. Если Шпунтик сейчас не проснется, думал Айк, напугаю проходимца как следует. В предвкушении своей шутки выдра довольно ухмыльнулась.
Большой ястреб спустился ниже. Сверху он видел вроде бы абсолютно мертвое животное, с раздутым, как барабан, животом и окоченевшими ногами, торчавшими кверху. Кроме того, нос у зверя был в запекшейся крови.
Стервятник уже готовился приземлиться, но в этот момент услыхал громкий шум и увидел над потоком большую странную птицу с поблескивающими стеклянными глазами и крутящимися над ее телом крыльями. Канюк быстро полетел прочь с испуганным криком, и даже храбрый Айк выскользнул из кустов в воду и притаился, лишь изредка высовывая мордочку наружу. Вертолет завис на месте, и команда стала обшаривать глазами берега.
— Вот он! — крикнул наблюдатель. — На вид дохлее некуда. Кто-то до него добрался раньше нас. Смотрите — и пятачок в крови.
— Надо его поднять, — заметил пилот.
— Смерть героя, — добавил механик.
И всем трем офицерам морской авиации, парящим в небе над разливом реки в синей машине с гордыми буквами «К. Ф.»[10] на борту, вдруг пришла в голову одна и та же мысль. Они припомнили историю последнего путешествия Нельсона[11], когда гроб с его телом везли на барже по Темзе к Адмиралтейству.
— Вот что я скажу, — произнес пилот. — Мы не можем привезти его триумфально по воде, но мы можем доставить его по воздуху. В конце концов, он был исключительным в своем роде поросенком, единственной на свете водоплавающей свиньей. Давайте устроим ему, насколько возможно, пышную церемонию возвращения. К его последнему месту успокоения.
— На конце спасательного каната, так? — спросил наблюдатель. — Чтобы толпы оплакивающих могли с ним попрощаться?
— Именно, — подтвердил пилот. — Помните, есть такая поговорка: «Когда свиньи полетят»? — И трое молодых парней заулыбались.
— Тогда давайте сделаем все как следует, — сказал механик. — Я спущусь и привяжу его, подгоню упряжь, затяну ремни. Потом подожду вас здесь, на берегу, а вы подберете меня после того, как доставите его домой.
Итак, механика спустили на тросе вниз, и он обвязал пятнистое тельце, думая при этом, что поросенок, должно быть, умер совсем недавно — тело совсем теплое. Потом механик поднял руку, и вертолет мягко взлетел вверх, а Шпунтик Собачья Лапа теперь повис под машиной, болтаясь на тридцатиметровом тросе.
До сих пор — и только святому Антонию известно, каким образом — Шпунтик продолжал все это время спать крепчайшим сном. Спал не просыпаясь, невзирая на крики ястреба, на грохот и ветер от летательной машины, неуклонно спал, даже когда его обвязывали веревкой. И только-только он начал видеть давнишний сон про то, как они с мамой и отцом летят по теплому, как молоко, небу, как затянувшиеся ремни и порывы ветра наконец пробудили его.
Он очнулся. Он висел в воздухе, удерживаемый подпругой, ножки его болтались. На земле он увидел человека и выдру в воде, они быстро уменьшались в размере, оба смотрели вверх и провожали Шпунтика глазами. Уши его хлопали, хвостик вился, от испуга и неожиданности он отчаянно брыкался всеми четырьмя ногами, а из его раскрытого рта несся визг ужаса. Зрители — два наверху, над ним, и два внизу — не могли его слышать, но зато видели, что доблестный герой как нельзя более жив. Трое заулыбались от облегчения и радости, а четвертый стал так безудержно смеяться и так неумеренно раскачиваться, что под конец бултыхнулся в ручей и порядочно наглотался воды.
Когда поросенок очухался и понял, что надежно прикреплен к огромной птице, летящей над ним, он перестал паниковать и стал озираться. Внизу, по мере того как они набирали высоту, направляясь к дому, река постепенно становилась ручьем, а ручей превратился в тонкую струйку. Высокие деревья съежились до размера чертополоха, а где-то далеко под ними летали ласточки, даже не подозревая о чуде у них над головой. Шпунтик опять широко разинул рот, но на сей раз из него вырвался неслыханный визг, выражавший возбуждение, счастье и торжество.
— Свиньи могут летать! — вопил Шпунтик. И по мере того как восторг нарастал, слова становились все неразборчивее.
— Ты ска-а-ла мо-ут, те-шка Гоб-спа, ты ска-а-ла! Нет, не «мо-ут», а «ле-ят»! Вот ле-ит сви-я. Смо-ри, те-уш-ка, смо-и-те все в не-бо! Смо-ри, отец, смо-ри, ма-чка! Уи-уи-уи! Я лету!
Глава двадцать первая Сухим из воды
Тем временем на ферме и вправду все смотрели в небо, все свиньи до единой. Сквайр привел стадо на двор, устроил перекличку, и таким образом выяснилось, что отсутствует Шпунтик. Шпунтик, который так или иначе спас их, отправившись за помощью, вызвал большую трескучую птицу, вернул служителя и сарай с кормом. Они не сомневались, что благодаря ему стала уходить вода. И, кто знает, возможно, он мог не только плавать, но и ходить по воде… Но придется ли ему вообще ходить? Увидят ли они его снова?
Заслышав отдаленный звук приближающегося вертолета, все головы враз поднялись. Сперва свиньи разглядели только саму машину, летевшую над руслом ручья, — черную точку на фоне заходящего солнца. Но когда точка подлетела ближе, все увидели под ней маленькую фигурку и поняли, что перед ними еще одно чудо.
И какое же ликование поднялось в стаде свиней графства Плаубэрроу! Как вальсировали молочные поросята, как резвились недавно отлученные от матерей, как веселились откармливаемые!
— Ах, чтоб его! — закричали восемь тетушек, тряся висячими ушами. — Где еще найдешь такого умника!
— Ох, Сквайр! — воскликнула миссис Барлилав. — Что ж такое делается? Неужто Шпунтик и вправду летит?
Громадный боров посмотрел на нее, потом наверх, на их удивительного сына, который брыкался и хлопал ушами и крутился высоко над ними.
— Клянусь святым Антонием! — рявкнул Сквайр. — Он не просто летит, моя дорогая. С этой проклятой, понимаете, штукой явно что-то не в порядке, и мальчик тянет ее на буксире. Пусть меня пустят на ветчину, если это не так!
Оказавшись над постройками, пилот описал пару небольших кругов, и при этом Шпунтик описал круги гораздо шире, как бывает, когда мальчишка крутит конский каштан на конце веревки. Фелисити взлетела вверх, чтобы приветствовать его, но он крутился с такой скоростью, что она смогла уловить лишь восторженные взвизги каждый раз, как он проносился мимо на своей чудесной карусели.
Затем вертолет застыл на месте прямо над двором, как раз над свинарем, который в своем новеньком морском комбинезоне с нетерпением ждал внизу. Постепенно круги, описываемые Шпунтиком, уменьшались, замедлялись, и он наконец повис вертикально, как грузик отвеса.
Осторожно-преосторожно пилот опустил поросенка. Осторожно-преосторожно поросенок коснулся земли. Осторожно-преосторожно свинарь приблизился, чтобы освободить Шпунтика от упряжи. Для этого ему пришлось встать на колено, что, естественно, произвело на стадо большое впечатление — наконец-то служитель проявил должное почтение.
— Эй, свинарь, почеши мне спину, — потребовал Шпунтик Собачья Лапа.
И свинарь, само собой, повиновался.
Пилот и наблюдатель помахали сверху на прощание и с грохотом полетели в сторону заката, чтобы подобрать механика и взять курс на свою базу. Как только они пустились в путь над ручьем, из глубины ручья поднялась цепочка пузырьков, и, когда грохот машины замер вдали, в вечернем воздухе раздался пронзительный свист. Из воды около ольхи на берег вылезло длинное, на коротких лапках существо с улыбающейся усатой физиономией и батареей острых белых зубов и присоединилось к свиньям.
И тогда все уставились на вернувшегося искателя приключений. Все заметили его окровавленный нос, но только один из окружающих знал причину этого. Все стадо наконец разглядело его нелепые щенячьи передние лапы, о которых многие раньше только слыхали. Но зато все знали, что перед ними храбрый герой, единственный из недоростков, который, будучи забран, вернулся к матери, который рискнул жизнью и поплыл по вздувшейся реке за помощью. И помощь пришла — драгоценная пища, упавшая с небес, манна небесная[13]. И благодаря Шпунтику они все благополучно вернулись домой.
А потом стадо с удовлетворением разошлось по своим уютным стойлам и загонам в приятном предвкушении вкусного ужина. Айзек скользнул в ручей, утка последовала за ним. Только миссис Барлилав и служитель остались стоять около героя. Свинарь провел своей лапищей по физиономии и шмыгнул носом.
— Чтоб мне пусто было! — тихонько пробурчал он. — Чтоб мне провалиться! Чтоб я пропал! — И он тоже повернулся и пошел готовить корм.
— Счастлив, детка? — ласково спросила миссис Барлилав.
— О, — ответил Шпунтик, — мамочка, мне так хотелось бы искупаться до сна. Можно?
— Конечно, — ответила мать, и они вместе пошли по Приюту к заводи под высоким берегом, где вода почти вернулась к прежнему уровню. Опять зимородок сидел на коряге, сверкая ярким оперением в последних лучах заходящего солнца, и шотландские куропатки удовлетворенно бормотали в тростниках.
В заводи уже плавали двое.
— Ты идешь, Шпунтик? — позвала Фелисити, которая крутилась на месте и плескалась, обдавая себя фонтаном золотистых капель. Но Шпунтик уже взбегал по склону наверх, чтобы оттуда нырнуть с разбегу.
— А вы как, матушка? — с лукавым видом спросила утка. — Не хотите тоже попробовать?
— Ну ты даешь, — тихонько произнес Айк. — Вот было бы зрелище, и не говори, что нет, потому что было бы! — И выдра разинула пасть и закачалась из стороны в сторону.
Но миссис Барлилав не слушала их. Она рассеянно хрюкнула и, не отводя глаз от сына, побрела по лугу к тому месту, где раньше рос старый дуб.
А Шпунтик Собачья Лапа, добравшись до верха, помчался вниз, набирая скорость, все быстрей и быстрей, потом прыгнул с высокого берега и исчез. Какие ловкие штуки проделывал в любимой стихии ее выдающийся ребенок, она видеть не могла, зато слышала радостные взвизги, мелодичный свист и тихое «квот-квот-квот», пока Шпунтик нырял, плескался и плавал наперегонки со своими друзьями.
А высоко вверху раздавались хриплые крики грачей, которые кружили в теплом воздухе и дивились на чудесное мастерство поразительного плавучего поросенка.
— Кр-р-расота! — кричали они друг другу в благоговейном восхищении. — Кр-расота! Кр-расота!
Примечания
1
Английская поговорка, соответствующая русской «когда рак свистнет». — Здесь и далее примеч. переводчика.
(обратно)2
1 ярд = 0,914 м.
(обратно)3
1 дюйм = 2,5 см, т.е. длина выдры примерно 75 см.
(обратно)4
Известный американский писатель (1920–1992), ученый, писал научно-фантастические рассказы, романы, научно-популярные книги.
(обратно)5
1 галлон — примерно 4, 5 л.
(обратно)6
1 фут = 30, 48 см.
(обратно)7
1 фунт = 453,59 г.
(обратно)8
Большое старинное испанское парусное трехмачтовое судно.
(обратно)9
Хищная птица, похожая на ястреба.
(обратно)10
«Королевский Флот».
(обратно)11
Знаменитый английский адмирал.
(обратно)12
Небольшой груз, подвешенный на нити, по которому определяют вертикальное направление.
13
По библейскому мифу — пища, падавшая с неба для израильтян во время их странствования по пустыне.
Большой Белый — порода свиней.
(обратно)
Комментарии к книге «Шпунтик Собачья лапа», Дик Кинг-Смит
Всего 0 комментариев