«Семь атаманов и один судья»

Анвер Гадеевич Бикчентаев Семь атаманов и один судья

По древнему мальчишескому закону

«Ты смеешься этой басне? Но замени в ней лишь имя — и увидишь, что речь идет о тебе», — так сказал Гораций.

На заборе, свесив босые ноги, сидел Камал по прозвищу Шептун. Он, кстати, имел и другую кличку — Лопоухий, потому что слыл уличным чемпионом по размерам своих ушей, но почему-то за ним утвердилось первое и не утвердилось второе прозвище.

Ведь улица, тем более Последняя улица, никогда не ошибается, если кому-либо присваивает прозвище, как орден.

— Эй, эй, эй! — это он кричал, окликая Азамата, который только что вышел из соседней калитки.

Того величали Конопатым номер один, да редко кто осмеливался при нем это произнести. Нрава он был крутого. Он унаследовал отцовский характер. А Большой Сабир был известен всей улице.

— Эй, Азамат, эй, эй!

Веснушчатый мальчишка делал вид, что не слышит. Кроме того, он делал вид, что очень уж любуется своей лодкой, которая тут же, в каких-нибудь двадцати шагах, качалась на волнах.

Делают вид, что не слышат, когда очень важничают. Так поступают, между прочим, не только мальчишки, но и вполне взрослые люди.

Наконец Азамат соизволил поднять голову:

— Стало быть, тебе опять на забор пришлось взбираться?

— Может, мне на верхотуре больше нравится?

— Похоже на то, что опять Синяк по шее съездил?

— Говорят тебе: я сам…

— Будет заливать-то! Лучше ты сознайся: за что?

— Я ему только сказал: «А кожуры не хочешь?»

— Да, видать, тебе немало фруктов прислали родственники из Ташкента. Ума не приложу, зачем ты столько всякой всячины уничтожаешь?

— Чернослив, например, от запора помогает…

Азамат призадумался: неужели заливает? От Шептуна не то, бывало, услышишь! Запор или чернослив — это, в конце концов, одно и то же. Одним словом, малоинтересный разговор для мальчишек. Азамат подумал: это бедняжке невдомек. Ведь Шептун большую часть жизни проводит за забором или на заборе. Короче говоря, страдает из-за своего паршивого характера. Это ему улица мстит.

— Азамат, хочешь, я тебе два чернослива дам? Если, конечно, ты уговоришь Синяка, чтоб он не лез…

— Да, попробуй отговорить! У него вечно руки чешутся.

— Ты тоже его трусишь?

— Я-то? Чего мне вдруг его бояться?

— Он сильнее.

Азамат сказал ничего не выражающим голосом:

— Пусть сильнее…

— Оттого ты и трусишь замолвить за меня хотя бы одно единственное словечко.

— Ты правильно придумал, что я не хочу. Ты, похоже, снова жаловался своему отцу на Синяка. А кто наушничает, того положено бить без разговоров. Ты еще, пожалуй, и на меня пойдешь жаловаться?

— С чего ты это взял? Мой папа ни за что не хочет связываться с твоим батей, это ты сам знаешь.

Шептун заискивающим голосом добавил:

— Я тебе три чернослива дам.

— А, иди ты со своими черносливами знаешь куда…

— Да еще вдобавок новый значок!

— Ты заруби себе на носу: у меня с животом полный порядочек.

— За новый значок любой бы согласился. Даже Земфира!

— Ну, сказанул так сказанул: ее, по-моему, ни за какие фрукты купить нельзя.

— А ты, смеха ради, ее спроси!..

Однако в это самое время послышался сердитый голос Сидора Айтугановича, отца Шептуна.

— Слазь-ка с забора, Камал, пока я за ремень не взялся! Кому сказано, штаны порвешь!

Для отца, разумеется, он все еще Камал, а для всей Последней улицы Камал уже давным-давно Шептун.

Ябеду колотили по древнему мальчишескому закону. Ни один случай, когда он наушничал на приятелей, не проходил для него даром. Последняя улица, самая справедливая во всем мире, считала: так-то оно лучше будет.

Голова Шептуна исчезла за забором и вскоре появилась в калитке. Мальчишка по своему обыкновению зыркнул туда и сюда и лишь после этого рискнул появиться возле Азамата.

— Вон твоя, Азамат, девчонка идет!

— Ты спятил с ума! Какая такая моя девчонка?

— Я же про Земфиру говорю. А хочешь, ее спросим: взяла бы она фрукты или нет?

Сперва Азамат обалдел. После такого заявления любой может обалдеть. Но тут же, не дав себе труда подумать, шагнул в сторону Камала и заехал ему по шее.

— Ты чего? — застонал Камал, шмыгая носом и отступая.

— Ты чего? — повторила Земфира, останавливаясь возле мальчишек. — Вы никак не можете без того, чтоб не драться?

— Приставал со всякой ерундой, — сказал небрежно Азамат.

— Я просто пошутил, а он ни за что ни про что заехал мне вот сюда, — голос Шептуна звенел от злости.

Она переводила непонимающий взгляд с хмурого лица Азамата на плаксивую физиономию Шептуна.

— В общем ему попало за дело, — сказал Азамат, не желая вдаваться в подробности.

А Шептун никак не мог успокоиться:

— Я сказал лишь о том, что ты да он дружите. Ведь верно, что вы между собой приятели?

— Ну, знаешь ли! — девчонка сделалась вся пунцовой. А потом, взяв себя в руки, деловито осведомилась у Азамата: — Ты его один раз стукнул?

— Один!

— Впрочем, за такое полагается две, а то и три оплеухи!

Пока Азамат соображал: шутит девчонка или нет, Шептун дал деру. И правильно сделал. Но он не был бы самим собой, если бы, добежав до калитки, не обернулся и не крикнул на весь квартал:

— Я всем расскажу, что вы между собой жених и невеста! Вот увидите!

Азамат сорвался с места, но добежать до Шептуна не добежал — перед самым его носом с грохотом захлопнулась калитка.

А Земфира между тем наградила всю улицу громким-прегромким смехом. Ведь девчонки всегда хохочут, когда им что-либо здорово нравится или просто чей-нибудь поступок пришелся по душе.

Я участвую в чьей-то мечте

В жизни мальчишки случаются дни, когда общественное мнение улицы, особенно сверстников, ценится превыше всего, и тогда бывает наплевать на то, что ему говорят родители, советуют учителя, пишут в книгах. У Азамата, наверное, в этот день было такое паршивое состояние.

Он никак не понимал, почему Земфира хохочет, вместо того чтобы разрыдаться, как это полагается девчонкам. Разве она не слышала, как Шептун их обоих почем зря дразнил? Чему тут радоваться?

Что касается его, то он готов был провалиться сквозь землю. Ведь на Последней улице ни один уважающий себя мальчишка не хвастает тем, что дружит с девчонкой. Просто это не принято.

— Если как следует подумать, то я на твоем месте не стал бы хихикать, — намекнул Азамат, краешком глаза следя за забором, где обычно торчит Шептун. Того не было. Но кто его знает, может, подслушивает? Этого еще не хватало!

— Как-нибудь обойдусь без твоих советов!

Назревала серьезная ссора. Обычно на Последней улице такие споры заканчивались потасовкой. Что, правда, то правда.

Вот о чем подумал Азамат, когда случайно его взгляд упал на человека, который не спеша шел со стороны реки. В левой руке он нес большую щуку.

Девчонка тоже приметила его.

— Седой идет! — воскликнула она.

Мальчишке что! Он не ахнул и не охнул. Ему лишь подумалось: «На Последней улице, как по календарю, так и на самом деле апрель, а Седой все еще не скинул зимнюю форму. До него приказы не дошли, что ли!»

Азамат, пожалуй, был прав. Поношенную шинель и серую папаху, которая у мальчишек считается «генеральской», давным-давно пора было сменить на что-то более весеннее.

А Седым прозвали его из-за толстых-претолстых белых бровей, торчащих вроде усов! Он появился впервые на Последней улице год или два тому назад, когда выяснилось, что он и Земфирин дедушка — однополчане. Иногда Седой и старый шкипер (Земфира дедушку величала «бабасиком», что значит «бабай» в ласкательном значении) вместе отправлялись на рыбалку. А чаще всего Седой уплывал на лодке один.

При нем Земфира никак не могла затеять драку. Это точно. Азамат тоже решил погодить. Не вечно же Седой будет торчать вот тут, когда-нибудь да уберется домой.

По хмурому выражению Азаматова лица и по тому, как заносчиво и спесиво держалась Земфира, Седой сразу понял, что ситуация фронтовая. Потому он и не спешил уходить. Стоял возле ребят и из-под своих «усов» лукаво поглядывал, словно позабыв, что ему еще идти-идти, почти до центра города.

«Рыбаки — народ хитрый, — про себя подумал Азамат. — Но и мы не лыком шиты. При случае тоже можем помолчать сколько угодно…»

У девчонки выдержки ни на грош. Что верно, то верно. На этот раз, может быть, она и вовсе не собиралась держать язык за зубами? Кто ее знает!

— Можно вам задать один вопрос? — спросила она у Седого.

— Если только один и притом легкий… — улыбнулся Седой.

— Разве мальчишка должен стыдиться того, что с ним дружит девчонка?

Вот те на, сказанула так сказанула!

Азамату оставалось либо дать деру либо провалиться сквозь землю… Пока мальчишка ворочал мозгами, думая, на что решиться, Седой успел скосить глаза в сторону Азамата.

— Неужто так, отважная половина человечества? «Отважная половина» сделалась пунцовой, какой была давеча сама Земфира. «Чего она пристает с глупыми вопросами?» — только успел подумать он. Вот сболтнула так сболтнула!

«Теперь она заслужила трепку вдвойне, — решил про себя Азамат. — Пусть только уйдет Седой — будет знать!»

Ему вдруг вспомнилось, как в детском саду они, мальчишки из малышовой группы, подговаривали Самата из старшей группы, чтоб тот потузил рыжеволосую девчонку, задиру, одним словом. Даже свою порцию какао они — пять мальчишек — однажды уступили Самату, чтоб тот как следует силы набрался.

Помощь пришла неожиданно и не оттуда, откуда он ее ожидал.

— Азамат, — окликнул его старший брат Самат, — иди спасать батьку!

— Как же ты его будешь спасать? — спросил Седой, услышав такую странную команду. Он тоже, наверное, был рад замять разговор, затеянный Земфирой.

— У отца сегодня получка, — прошептал Азамат.

— А… — сказал Седой, сделав понимающие глаза.

Земфира ни с того ни с сего добавила:

— У них мамы нет. Она давным-давно сбежала от Большого Сабира.

— Эх, и дура же ты! — сказал Азамат, отвернувшись.

Большой Сабир

Сын следовал за отцом в каких-нибудь шести шагах, не отставая и не Нагоняя его, соблюдая интервал. Со стороны казалось, что мальчишка ведет себя, как заводная машина: вышагивал Большой Сабир, шел вслед за ним Азамат, останавливался отец — тотчас же застывал и сын.

Чего уж тут говорить, ни одному телохранителю не легко в этой жизни, особенно в день получки. Вот он бредет за отцом, не спуская с него глаз.

Азамат ворчал лишь про себя. Попробуй кто-нибудь другой заикнуться худо о Большом Сабире. Заранее можно поручиться, такому типу несдобровать. Тут уж Азамат как-нибудь постоит за своего отца.

Сын и в самом деле очень им гордился. У кого еще найдется вот такой батя? Косая сажень в плечах и ходит себе вперевалку, как добрый морячок.

Тропка, по которой они шли, время от времени забегала в узкие переулки, петляла почем зря. То она внезапно уходила в глубокие овраги, то взбиралась на самую крутизну.

А с той крутизны, где ты чуть-чуть задержался, чтобы перевести дух, открывался вид на сорок километров вокруг. А то и больше… Весь мир, казалось, лежит под твоими ногами.

От такого простора замирает сердечко.

Однако Большой Сабир не повернул голову в сторону противоположного берега, известного под названием «Цыганская поляна». Может, потому, что до чертиков ему надоело всю жизнь обозревать чернеющие вдали леса. А возможно, и по другой какой причине.

«Если бы не ссутулился, то, будьте уверены, выше Большого Сабира никого бы не было на всей Последней улице», — с грустной гордостью думал мальчишка.

Ссутулился он потому, что упорно глядел себе под ноги, словно что-то потерял. Тот клад, который запрятан глубоко, он, по-видимому, ищет всю жизнь. Ищет и не находит.

Большой Сабир качнулся, будто желая руками зацепиться за воздух. Мальчишка сразу же ринулся вперед, как машина «Скорой помощи».

«Его не так легко свалить, — подумал Азамат, восхищаясь отцом. — Ему сам черт не брат!»

Пусть он в данную минуту беспомощен, как ребенок, пусть он сутулится сколько угодно, но посмотрели бы на него, когда он трезвый! Такого силача надо еще поискать! Однажды на спор он поднял целого жеребенка!

Кто еще, кроме Большого Сабира, отважится зимой ходить без головного убора? Пожалуй, никто. Он всегда легко одет, потому что ему любой мороз нипочем.

Азамат тоже попытался подражать отцу, да из этого ничего не вышло. Как только удалось отморозить левое ухо, так сразу насовсем бросил тренировку. Ведь у него, как и у всех людей, всего-навсего два уха…

Наверное, потому Азамат до сих пор не перешел на весеннюю форму, хотя на улице давным-давно дуют апрельские ветры. Вот так он и шагает в зимней одежде, нахлобучив шапку до бровей. Черная меховая шуба местами облезла, например, спереди на пузе и сзади, там, где кончается спина. Все это из-за того, что на горках Азамат пользуется ею как санками.

Отец с сыном по-прежнему бредут, строго соблюдая интервал. Мальчишка преисполнен рвения; на его лице застыла отчаянная решимость: во что бы то ни стало довести отца до дома.

Большому Сабиру хоть бы что! Знай мурлычет себе под нос какую-то разухабистую песенку.

Порою Азамата подмывает прикрикнуть:

— Хватит, батя! Меняй пластинку!

Однако мальчишка не решается мешать отцу.

Если бы он не умел держать язык за зубами, то, пожалуй, много чего мог бы порассказать.

«Но телохранитель не продается и не покупается, — рассуждает он. — Потому что телохранитель как совесть…»

Большой Сабир не был задирой. Это точно. Но ни за что ни про что любил крушить и ломать то, что, по его мнению, мешало уличному движению или лежало поперек пути.

У него, между прочим, вечно чесались руки. Может быть, потому, что они были длинные?

Кто-кто, а Азамат отлично изучил повадки Большого Сабира. Стоило тому где-нибудь затормозить и начать вежливый разговор, например, с калиткой или почтовым ящиком, сразу надо было принимать срочные меры.

— Отец, оставим калитку в покое, — говорил обычно Азамат, хитро подмигнув, словно заговорщик. — Ты уж как-то с ней разговаривал…

Если и это не помогало, Азамат, смеясь через силу, подсказывал другое решение:

— На нашем пути есть одна калитка, до которой мы ни разу не добирались.

Азамат не умолял его и не хныкал перед ним. Тем более не канючил пощады для себя и для хилой калитки. В таком возрасте многое уже соображаешь. У отца все-таки покладистый характер.

— Тебе, калитка, зверски повезло, — говорил он. — Погоди, и до тебя черед дойдет.

Окраинная улица в послеобеденный час немноголюдна. Пешеходов раз-два — и обчелся. Если, конечно, кто-нибудь и попадался навстречу, то с великой готовностью уступал дорогу Большому Сабиру. А потом, остановившись, долго и сочувственно глядел им вслед. Такой взгляд не раз чувствовал Азамат на своей спине, будто дырку на пальто.

Азамат подумал, что ему немножечко повезло. Наверное, потому, что сегодня не так чешутся руки Большого Сабира. «Так, пожалуй, без всяких происшествий и до своего жилья доберемся», — прошептал он. И на всякий случай три раза сплюнул.

Если уж в отце побеждало разрушительное начало, то даже ему, Азамату, приходилось туго. Когда Большой Сабир выходил из-под его власти, Азамату оставалось только одно — стоять неподалеку и глазеть на то, как старик крошил и ломал все, что попадало под руку. В такой миг мальчишке всегда хотелось взвыть от досады и обиды. Потому что он умел жалеть калитку почти как птицу.

В мальчишеских глазах, расширенных от ужаса, обычно застывало сосредоточенное отчаяние. Кто-кто, а Азамат понимал, что час расплаты наступит немедленно, сразу же после того, как старик протрезвится. И снова ему, как и многие разы до этого, на виду у всей улицы придется старательно чинить то, что накануне разрушал и ломал. Порою случалось и так, что починенная отцом скамейка или калитка выглядела куда лучше той, что была, но какое уж тут утешение?

Может быть, оттого, что у Большого Сабира были золотые руки, или оттого, что он имел покладистый характер, вся улица более или менее терпимо относилась к его некрасивым проделкам.

В тот день, когда Большой Сабир на виду у всех соседей стучал молотком или возился с рубанком, Азамат не совал своего носа на улицу, сам себя наказывал строгим домашним арестом.

Мальчишка здорово реагировал на насмешки, куда там, даже на косой взгляд, брошенный невзначай.

«Как будто минуло!» — только-только успел вздохнуть Азамат, как отец задержался перед воротами Сидора Айтугановича. Ни с того ни с сего стал обхаживать новенький почтовый ящик.

Надо же!

— Здрасьте! — вежливо, почти вкрадчиво заговорил Большой Сабир. — Помнится, и без подобных ящиков жили люди и притом получали письма в положенный срок.

На этот раз все что угодно могло случиться с почтовым ящиком. Разгром, пожалуй, никак нельзя было предотвратить, если бы вдруг где-то отчаянно не закричали:

— Человек на льду!

Большой Сабир остается Большим Сабиром

После такого крика любой бы протрезвился. Батя, не раздумывая, ринулся на берег, туда, где уже толпился народ. Азамат во всю мочь пустился за ним. Такова уж доля телохранителя, отставать никак ему не полагается.

— Кто тут тонет? — строго спросил Большой Сабир, пробираясь сквозь толпу.

— Пока никто, — усмехнулся шкипер, Земфирин бабасик.

— Как никто? — даже рассердился Большой Сабир. — Я сам своими ушами только что слышал…

— Глянь-ка, дяденька, вон туда! — вежливо заговорил толстый Тагир, более известный под кличкой Физик.

— Вон на того, который под яром маячит? Давно он там топчется? — продолжал допрашивать Большой Сабир.

— Четверть часа, не более. От силы двадцать минут с гаком.

— Пороха, стало быть, не хватает? — рассмеялся Большой Сабир. — Другой бы, более рисковый, давным-давно попытал свое счастье.

Физика хлебом не корми, лишь бы ему потереться среди взрослых. Такая уж у него слабость.

— Как же он станет пытать счастье, если нынче утром летчики на реку налет устроили? — заявил он, желая показать, какая он осведомленная личность.

— А с чего вдруг летчик взялся расколошмачивать реку? — удивилась Тамара. Ее специальностью было выспрашивать и удивляться.

«Наверное, все те, у кого большие черные глаза, притом чуть-чуть выпуклые, и жесткие волосы, рождаются любопытными», — подумал Азамат. А у кого какие волосы, он-то знал наперечет. Во время горячих схваток не всегда же берешь в расчет, что коса — она девчачья! В такой миг думать да раздумывать некогда. Так волей-неволей становишься знатоком всяких там кудрей, жестких и мягких, куцых и пышных.

Большой Сабир, почти разочарованный, повернул домой. Он в душе, ей-ей, проклинал того типа, который зря только поднял немыслимый переполох.

— Заячья душа! Первоклассный трус! — сердито бубнил он, вышагивая впереди.

Следовавший за ним Азамат тоже думал, что тот, очумелый, покуражится возле берега да вскоре выкарабкается на сушу.

Отец с сыном почти, что уж дошли домой, когда вдруг со стороны реки донесся Земфирин крик:

— Попер сюда!

Толпа заволновалась почем зря. Все знали, что Белая река в середине апреля шутки шутить не любит.

И надо ж такому случиться, что Большой Сабир опять повернул обратно. С этой минуты у мальчишки, верного адъютанта, появились особые заботы. Он держался подле Большого Сабира. Сейчас за ним глаз да глаз нужен.

В такой обстановочке ему почти не оставалось лишней минуты, чтобы следить еще за старшим братом. С некоторых пор Самат сделался закадычным другом Синяка — первого драчуна на всей улице. «Чего он к нему липнет?» — недовольно морщил нос Азамат, думая о старшем.

Синяк и Самат, верно, задумали отдубасить Шептуна, с независимым видом застывшего рядом со своим батей Сидором Айтугановичем. Потому они всячески подманивали к себе Шептуна, стараясь в общей неразберихе сквитать какие-то свои счеты.

Но Шептун был не промах: зорко следил за рыжим мальчишкой, тертым и ловким, кружившим вокруг да около, точно коршун. Да за его дружком Саматом… Чуть зазеваешься, заработаешь затрещину, а то и синяк.

Шептун все норовил держаться перед носом отца, который через бинокль разглядывал чудака, пытавшегося переправиться через реку.

— Вода ему по колени, — уронил Сидор Айтуганович, убирая бинокль и обращаясь к Большому Сабиру.

— Какой это ледоход! — вздохнул Большой Сабир. — До революции, как сейчас, помню, вот были ледоходы! Что сейчас? Тьфу!

— Но и нынче жди большую воду, — стал, было возражать Сидор Айтуганович более или менее подобострастно, однако Большой Сабир не стал с ним разговаривать. Может, и сказал бы что, но в это время на весь берег завопил Физик:

— А тот глупый человек, как видно, в самом деле, направляется на наш берег!

Все взглянули туда, куда указывал Физик. Глупый человек, осторожно ощупывая ногами лед, не спеша топал с того берега на этот. «Чего он попер через реку, когда кругом выставлены щиты со строжайшим предупреждением:»На лед не выходить!«— подумал Азамат. — Вот тундра!»

Он, пожалуй, здорово спешил, если уж взялся играть со смертью в кошки-мышки.

На этом берегу зашумели, само собой разумеется. Кое-кто даже стал палить из ружья, давая понять, что, мол, поворачивай оглобли, если, конечно, в некотором роде дорожишь собой.

Тот человек был очень отчаянный, или правда его дело не терпело отсрочки. Этого никто толком не знал. Он прошел уже середину реки, как вдруг ледяное поле, до того спокойное и величественное, неожиданно хрустнуло.

И в одно мгновение, сразу же за тем глухим подледным хрустом, поперек реки образовались синие трещины. Тотчас же там и тут выступила вода, разливаясь по грязному ледяному полю.

Человек вроде бы попал в западню. Ему нельзя было идти вперед и отступать как будто некуда. Он заметался.

— А, струсил! — закричала Тамара.

Но кто-то цыкнул на нее, и она испуганно смолкла.

— Остается ему идти вперед, до нашего берега все-таки ближе. — проговорил Тагир. Но на Физика никто не цыкнул.

Человек, разбежавшись, прыгнул через одну такую трещину и плюхнулся прямо в разводье.

— Пропал человек! — снова завопила Тамара. — Никто его не спасет, ни «Скорая помощь», ни пожарники.

Она была права, чего уж тут говорить. Человек был обречен как пить дать. Может, еще с вертолета можно было помочь, да где его возьмешь?

И вдруг с места сорвался Большой Сабир, никто не успел остановить его. Такой он был прыткий.

Словно тигр, он легко перемахнул через полосу вешней воды, отделяющую лед от берега, и помчался на место происшествия.

Все это произошло настолько внезапно, что никто даже не успел и очухаться. Большому Сабиру, конечно, не привыкать вытаскивать утопающих, этим делом ему заниматься не впервой.

И на этот раз Большой Сабир успешно справился со своим делом — выволок тонущего, крепко схватив за шиворот. Только не стал спасать его шляпу.

Глупый человек еле стоял на ногах, скользил и норовил распластаться на льду. Большой Сабир шел уверенно, поддерживая своего спутника.

И вот тут случилось непредвиденное: снова застонала река и стало крошиться ледяное поле. Неожиданно разверзлось целое озеро. Тот глупый человек, то ли от испуга, то ли с отчаяния, кинулся в открывшееся озеро вешней воды. В последнее мгновение Большой Сабир успел вытолкнуть на лед своего спутника, но сам не устоял. Все видели, как он судорожно замахал руками.

Пока люди на лодках да с баграми сумели добраться до места происшествия, Большой Сабир скрылся под водой.

В это самое мгновенье по всей реке прошел невозможный треск, все спасатели и все, кто был на льду вроде свидетелей, бросились обратно.

— Мужики, забейте меня до смерти! — кричал пьяный, которого только что спас Большой Сабир. — Это я его утопил!

Однако его не стали бить. Все стояли словно загипнотизированные и следили за рекой, будто все еще надеясь, что она, быть может, чудом раздобрится и как-нибудь поможет Большому Сабиру выкарабкаться на лед. А пьяного сторонились, как чумного.

Земфирин бабасик крепко держал в своих объятиях Азамата, и никуда его не отпускал, и ничего не говорил.

Азамат между тем отчаянно отбивался и норовил вырваться из объятий бабасика, голосил страшно. А старик прижал его к сердцу и, наверное, хотел согреть мальчишку своим дыханием.

Только Самата никто не держал.

Думки про удобного мальчика

По каменным ступенькам Хаким Садыкович поднимался не спеша. Во-первых, торопиться не позволяло сердце. А во-вторых, спеши не спеши — головомойки не избежать. По правде говоря, он ее заслужил по всем статьям.

Уже с порога посыпались упреки:

— В кои-то веки собрались в гости, а ты именно в такой день умудрился возвратиться почти в восемь часов. По-твоему, жена не человек?

— Разве кто-нибудь в этом сомневается? — пытался отшутиться он, но, увидев, что супруга вот-вот расплачется, сказал: — Завтра предстоит необычный процесс. На этот раз грабитель замахнулся на государственный банк…

— У тебя всегда найдется оправдание…

— Ну, явимся в гости с опозданием. Друзья наши — люди толковые, поймут, что к чему… Вижу, ты уже оделась, а мне потребуется совсем немного времени, чтобы надеть чистую рубашку и сменить костюм…

И надо же было, чтобы именно в эту минуту кто-то постучался в дверь.

— Кто бы это мог быть? — стала гадать жена, все еще стоя перед зеркалом. — Агент по страхованию? Разносчик телеграмм? Скорее всего, слесарь. Днем он один раз уже заходил, требовал три рубля в долг. Но я ему отказала…

— Дверь все-таки стоит отпереть!

— А, это вы, Сократ Айратович?! — послышался почти, что огорченный голос жены. — Проходите, проходите, мы только что было собрались… — Обращаясь к мужу, она крикнула: — Встречай, твой однополчанин!

— Сейчас, вот только оденусь…

— Я вижу, что явился не вовремя, — стал оправдываться гость. — Но я задержу вас самую малость.

Выходя навстречу однополчанину, Хаким Садыкович развел руками, точно собираясь обняться.

— Чего ты, в самом деле? Какие могут быть разговоры, проходи и садись. А ты, — обратился он к жене, — пока иди одна. Скажешь, что подойду позже. Они люди толковые…

После того как остались с глазу на глаз, шкипер — а это был он, — вытащил свою знаменитую трубку.

— Не возражаешь?

— Ты в моем доме или нет? Вот только открою форточки.

Шумно посасывая трубку, шкипер молчал, словно не зная, с чего начать нелегкий разговор.

— Что-нибудь случилось… с твоими геологами?

— Что с ними может случиться! — даже удивился собеседник. — Деньги присылают аккуратно. Верно, пишут реже.

— Верю, что и с внучкой никаких осложнений. Девочка она самостоятельная и притом умница!

— С ней тоже все благополучно, если не считать энное количество тумаков, которые она заработала от одного бедолаги по прозвищу Синяк. Пострадала за свой решительный характер, тумаки заработаны честно — за стойкость! Потому нет у меня никаких жалоб и обид на нее. Такова уж доля отважных — время от времени быть битым!

Хаким Садыкович, рассмеявшись, спросил:

— Я думаю, что нам не мешает отметить встречу… Давненько ты у меня не бывал!

Шкипер замотал головой:

— Не за тем я пришел… Горе на нашей улице — потонул Большой Сабир, спасая человека…

— Тот, который любил закладывать?

— Мы его уважали, несмотря ни на что! — подчеркнуто, произнес шкипер. — Человек был, какой надо. Золотые руки… После него на сиротском положении остались два его сына.

В то же мгновение перед мысленным взором Хакима Садыковича предстали Азамат и Земфира, какими он их видел в последний раз. «У них мамы нет, — как будто все еще слышится голос девчонки. — Она давным-давно сбежала от Большого Сабира». И в ответ доносится голос мальчишки, полный язвительного пренебрежения: «Эх, и дура же ты!»

…Во время разлива рыба не идет на крючок, только поэтому Хаким Садыкович не появлялся на Последней улице с того самого раза. В дни ледохода Белая ведет себя точно сумасшедшая. Удесятеряет бег, раздвигает богатырскую грудь, окрашивается в коричневый цвет, словно сама великанша Кама.

Еще он подумал о том, что в гости уже не пойдет. Даже был рад, что явился однополчанин и ему не надо никуда уходить из уютной квартиры.

Успокоившись сам, он решил переменить разговор, чтобы по возможности рассеять мрачные думы своего собеседника.

— Помнишь, Сократ, какая была в свое время рыбалка! — весело проговорил он. — Еще лет двадцать назад домой я приносил стерлядь или даже осетрину. А осенью с низовьев Волги сплошными косяками к нам поднималась белорыбица. Если бывала на то охота, то по их спинам хоть переправляйся на противоположный берег. Ты еще не забыл, как мы с тобой вытянули белугу весом с доброго медведя?

Однако шкипер не хотел или не мог отвлечься от горя, которое привело его к другу.

— Прижал его к сердцу и не отпускаю, — задумчиво заговорил он. — Руками чувствую — клокочет его сердечко. Парнишка изо всей силы пытается вырваться, на что уж я тренированный человек — еле-еле удерживаю, утешаю его как могу. Знаю — парнишка отчаянный. Весь в отца. Отпускать не отпускаю, боюсь, что бросится туда, где только что скрылась голова Большого Сабира. В таком состоянии с ним все могло приключиться. Окружающие видят, как я бьюсь с парнишкой, но не вмешиваются. И правильно делают, что не вмешиваются. Одним неосторожным, пусть даже необидным словом можно убить человека, веру в нем. Во всяком случае, в таком возрасте, в каком сейчас Азамат.

«Чего я, в самом деле, завел разговор о стерляди и белуге? — ужаснулся и в душе упрекнул себя Хаким Садыкович. — Да, порою неудачным словом, пусть даже необидным, можно натворить черт знает что…»

Погасшую трубку шкипер аккуратно завернул в носовой платок.

— Сироты остались на нашем попечении, так сказать, на совести всей улицы, — продолжал он, строго глядя на судью, точно в том, что произошло с Большим Сабиром, был виноват лично Хаким Садыкович. — Но совесть-то у всех разная. Сидор Айтуганович предлагает сдать ребят в детдом. Он хочет сплавить их с рук. Другие предлагают взять опеку над мальчишками. Как же можно братьев раздать по разным семьям? Я, грешным делом, отклонил все предложения. Самое разумное, по-моему, вызвать бабушку. Но вся загвоздка в том, что не знаем адреса… Ты меня плохо слушаешь, может, я задерживаю тебя и стал тягостен?

— Нет, нет, — успокоил хозяин дома.

— Адрес ее затеряли. Известно только, что живет в Петропавловске-Камчатском у дочери. Зовут ее Магафура Хадиевна Сулейманова. Лет ей шестьдесят. Ростом высокая, вроде Большого Сабира. Я и подумал, не возьмешься ли ты по старой дружбе отыскать бабушку? Тебе-то это легче… Записал все, как полагается?

— Записал.

— Теперь я пойду, а ты догоняй свою половину.

— Сиди! — приказал Хаким Садыкович. — Я уж передумал идти.

— Ну, как хочешь… Вот еще о чем я думаю. Допустим, мы разыскали бабушку. Допустим, что приехала она на Последнюю улицу. Этим, однако, решим лишь часть проблемы. Она будет опорой для ребят, станет кормить и поить их. Однако сможет ли дать мальчишкам то, что им больше всего нужно, — воспитание? Когда я думаю о ребятах с нашей улицы, покой теряю. Что с ними будет? Кем они вырастут?

— Мы же сами не пропали. Вон в каких условиях выросли!

Упрямый старик продолжал отстаивать свою думку.

— Ты говоришь — выросли. И они поднимутся. Но нам же не всякие наследники нужны! Вот когда я шел к тебе, из дома моего соседа Сидора Айтугановича, кстати, человека никудышного, раздается вопль — опять сына дерет. Он пытается воспитать из него удобного человека… Удобного для себя. Ты понимаешь, какое это страшное дело?

Уже после того, как давным-давно захлопнулась дверь за шкипером, Хаким Садыкович задумался: что имел в виду Сократ Айратович, когда он заговорил об удобном наследнике? Покладистого человека? Послушного? Смиренного? Безответного? Безропотного? Раболепного? Безвольного? Угодника?

Не сумев ответить на этот вопрос, он сказал себе: а кто же в таком случае неудобный ребенок?

Свидание с первым солнцем

Конопатые мальчишки потому и конопатые, что умеют дружить с солнцем. Азамат это по себе знает.

«Вот у Самата, к примеру, ни одной веснушки, — думает он. — Нет и не будет. Ведь его ни за что не добудишься на заре, чтобы свиделся он с солнцем».

Что касается самого Азамата, то он каждую веснушку заработал самым честным образом. С тех пор как помнит себя, ни разу не пропустил зарю, попробуй после этого не будь конопатым.

Стоит чуть-чуть зардеть небу, Азамат словно по сигналу открывает янтарные глаза.

— Как здорово, что я вовремя проснулся! — шепчет он при этом. — Здравствуй, Красный шарик!

«Однако, — думает он, — крепкая дружба с Красным шариком мне передалась по наследству. Большой Сабир тоже не упускал ни одного свидания с первым солнцем».

Стоило ему вспомнить отца, как гулко-гулко застучало сердце. Большого труда стоило ему тут же не зареветь. Но Азамат не может позволить себе такую роскошь, потому что он в свои двенадцать лет остался за хозяина дома, хотя и младше своего брата. Потому, что тот не хозяин.

Самат между тем продолжает храпеть. Он, конечно, не догадывается, о чем в эту минуту думает Азамат. Только ноздри его слегка вздрагивают, когда он с шумом всасывает в себя воздух.

Азамату давным-давно пора появиться на крутом яру, там, где он обычно встречает солнце. Но пока Азамат не может выйти из дому. «Погоди, Красный шарик, — шепчет он, — я обязательно приду, как только перестанут стучать в дверь…»

Мальчишка пытается сообразить, кто из соседей сегодня явился спозаранку.

«Если я застану бутылочку молока, то, значит, опять побывала Тамарина мама, если же пакет с бутербродами — то, значит, бабасик…»

«Мы сироты, но не нищие!» — хочется крикнуть ему.

Азамат каждое утро аккуратно возвращал посылки с продуктами тем, кто их приносил, потому что он гордый-прегордый. Ему не нужны никакие подаяния, даже оставленные с самыми добрыми намерениями.

Обо всем этом тоже не догадывается Самат, так как все добрые дела совершаются на заре, а он в такое счастливое время дрыхнет, как медведь.

«Вообще-то он ничего брат, только немного чокнутый, — говорит сам себе Азамат. — Самат как будто даже проспал смерть отца. Неужели до сих пор не может простить отцовскую руку, которую частенько на себе пробовал?»

Человек, который барабанил в дверь, наверное, потерял всякое терпение. Потоптался-потоптался и ушел. Теперь можно показаться солнцу, оно и так, пожалуй, заждалось.

Уже в самый последний момент, взявшись за скобу, Азамат нерешительно остановился: не разбудить ли Самата? Ведь сегодня четное число, и потому его черед варить картошку.

«Если хорошенько окатить его водой, то спросонья непременно полезет драться, — поразмыслил Азамат. — Лучше оставить его в покое. Перво-наперво надо будет отнести обратно все гостинцы, а потом уж бежать за хлебом в угловую лавку…»

От последней получки Большого Сабира остались кое-какие крохи. Азамат разделил все деньги ровно на семь частей, чтобы хватило до приезда бабушки, которую вызвали телеграммой.

На крыльце между тем его ждало полное разочарование, тут он не нашел никакой бутылки с молоком или пакетика с бутербродами. Кто же стучался в дверь?

Может, напроказничала Земфира? Или Шептун? Хоть убей, Азамат не представляет себе, кто же был ранний посетитель. Теперь он пожалел, что в свое время не выглянул в окно.

Сдвинув шапку на затылок, Азамат важно двинулся на улицу. Так у него начинался рабочий день. Огляделся — никого. Это его устраивало. Ему надоело все время видеть сочувствующие глаза людей.

Это последнее дело, когда тебя все время жалеют!

Случайно скосив глаза на забор, он остановился как вкопанный. Мать честная, кто же тут озоровал?

На заборе крупным печатным шрифтом была написана целая афиша:

«Вы, мальчишки с Последней улицы, дважды трусы!

Первый раз вы струсили, когда Синяк ударил Земфиру.

А второй раз смалодушничали, когда не сказали правду Физику и Математику. А Науки смогли бы надрать уши Синяку!»

И в самом низу, почти у земли, была еще одна корявая фраза, написанная, наверное, в большой спешке: «Это я стучался в твою дверь!»

«Кто же накатал такое? Мог бы, конечно, забор разукрасить бабасик, да он больной лежит. Тамарина мама не станет ввязываться в ребячьи дела. Физик и Математик исключаются. Почерк не тот».

Это мы-то дважды трусы?

Мальчишка чуть не задохнулся от злости. Подобных язвительных слов на заборах Последней улицы до сих пор никто не писал. По крайней мере на личном заборе Азамата. Такое тут впервые.

Всякие надписи появлялись: кто с кем дружит, кто кого, как кличет или высмеивает. Забор вроде стенной газеты был. Еще появлялись афиши про футбольные матчи, про встречи боксеров, про баянистов и плясунов. Всякое случалось читать, но про трусов, про дважды трусов никто еще, казалось, не додумался написать. Вот чудеса!

Первым порывом Азамата было тут же стереть с забора афишу, написанную углем. Чего она добрым людям мозолит глаза?

Но какая-то мысль удерживала его.

Про трусов прочитал еще раз, потому что с первого раза не поверил.

Удостоверившись, что его не обманывают собственные глаза, он резко обернулся. Не глазеет ли в это мгновенье тот самый человек, что в конце афиши приписал: «Это я стучался в твою дверь»?

Никто не стоял за ним, и никто не надрывался от смеха. Оглядел все окна домов — тоже никого. Понятное дело, все добрые люди спят воскресным утром. Даже Шептун не торчал на своем заборе.

В это время лишь один человек рыбачил на середине реки. Это Седой. Его папаху можно разглядеть за целый километр. Но он никакого отношения к Последней улице и к ее мальчишкам не имеет. Поэтому какой же ему расчет на чужих заборах писать?

Мать честная, не кривоногий ли Сидор Айтуганович отколол номер? «Ну, нет, — сказал Азамат. — Сидору Айтугановичу наплевать на то, кто из мальчишек отважен, а кто труслив. У него совсем другие заботы».

Лишь сейчас, немного придя в себя, Азамат спросил: а что ж выкинул Синяк в его отсутствие, пока Азамат по настоянию шкипера парился в бане?

Конечно же, в это время Самат был дома. Вот кто расскажет о том, что произошло вчера вечером.

Азамат ворвался в комнату и, недолго думая, брызнул на Самата целый ковшик воды.

— Ты чего? В ухо захотел? — заорал Самат, соскочив на ноги. У него на скулах заходили желваки, и зябко дрожало тело.

Не слушая его и не обращая внимания на угрожающе сжатые кулаки, Азамат пошел на него, низко опустив голову, точно желая с ходу протаранить Самата.

— Не дам тебе отбрехаться. Говори, что натворил вчера твой приятель по синякам?

— Вот ты о чем… Из-за этого ты меня окатил водой, да? — Сегодня, между прочим, четное число. А теперь выкладывай, что и как было.

— Ну, разик или два стукнул он Земфиру… Рот Азамата искривила гримаса ужаса.

— За что?

Самат, улучив минуту, стал переодеваться.

— Девчонка сама виновата. Пусть не лезет на рожон.

— Дальше?

— Одним словом, весь сыр-бор вышел из-за того, что Земфира выловила бревно, отделившееся от плота. Она добралась до него первой, а Синяк опоздал. У него, сам знаешь, лодка большая, на две пары весел.

— Ну?

— Земфире, конечно, не стоило хвалиться тем, что она опередила мальчишку. Вот он от злости и двинул ее кулаком.

— Ни за что и ни про что?

— Ну, на это еще как посмотреть!

— Небось ты при этом присутствовал?

— Конечно.

Азамат с трудом проглотил слюну.

— И ты не остановил Синяка? И ничегошеньки ему не сделал?

Самат обиженно вытянулся:

— Попробуй сделай! Разве он кого-нибудь дрейфит?

— Теперь пошли, я тебе покажу, как на нашем заборе о Твоем подвиге пишут, — проговорил Азамат, почти задыхаясь от злости. — Нас с тобою дважды трусами обзывают, если хочешь знать.

— А что я там не видал? И кто, между прочим, может мне указывать да доказывать?

— Ладно, оставайся тут, а я пойду улаживать это дело.

— А ты не суй нос, куда не положено. Если, конечно, у тебя нет запасного носа.

Но все-таки Самат потащился за энергичным братом.

— Вон, гляди! — кивнул головой Азамат, становясь позади Самата.

— Вот номер! — почти восхищенно пробормотал тот. — Кто же интересно, до этого додумался?

— Подписи не оставил, если не считать последней вот фразы…

— Может, стереть, пока никто не видел? — почесал голову Самат.

— Не надо, — остановил его Азамат. — Я должен эту самую афишу показать твоему приятелю.

Азамат прекрасно представлял себе, что ему не сдюжить с Синяком. Однако ему ни за что не хотелось прослыть трусом перед улицей… и перед вот этой афишей. Ведь у любого, кто бы оказался на его месте, не оставалось другого выбора, как драться.

— Дурак! — проговорил Самат, поняв, о чем в эту минуту подумал младший.

— Ну и пусть!

Если он сказал, что будет драться, так и будет. Тут уж никто в мире ему не помешает.

— Лучше с ним не связываться, — чуть не стал умолять Самат.

— Ну и пусть!

— Тебе двенадцать, а ему без малого четырнадцать. Самат осекся на полуслове, увидев Синяка, который в этот момент топал прямо на них.

Потолковать меж собой решили мальчишки

Рыжий Синяк, мальчишка с выдающимся подбородком, приближался, запустив руки в карманы длинного, не по росту пальто. А форменная фуражка летчика чудом удерживалась где-то на затылке, обнажая сивые кудри. Курносый нос его вроде как засмоленный, оттого что давным-давно не мытый. Синие глаза выпучены.

— Видал? — Азамат кивнул в сторону забора.

Синяк будто нехотя повернулся лицом к афише и застыл, словно изучая ее.

— Начхать мне на то, что тут написано, — пробасил он. И потянулся, точно желая стереть буквы рукавом.

— Не смей! — взвизгнул Азамат.

— Что ты хочешь? — Синяк небрежно обернулся к Азамату.

— Это из-за тебя, гада, нас трусами обозвали!

Гроза улицы, тряхнув кудрями, передвинул фуражку с затылка почти на лоб.

— Потолковать решил со мной на кулаках?

Он охотно трунил над слабаком. Вот, мол, мы, дескать, какие.

— Да, — выдавил из себя Азамат. — Потолковать придется.

— Видал я таких храбрых, — усмехнулся Синяк. — Мне ничего не стоит посинить твои скулы.

«Фонари поставлю!» — его любимая угроза. Чего-чего, а на это он мастак.

В это время к спорящим подошел Борис-Кипарис. О том, что он чемпион изворотливых, можно было догадаться еще за версту: глаза в разные стороны глядят, чтобы люди не догадались, куда он, в самом деле, смотрит.

У Бориса-Кипариса, как и положено любому хитрюге, нос был с добрую морковку, но та морковка была кривая, наверное для того, чтобы умещалась на его маленьком лице.

Увидев, что разговор идет серьезный, Борис-Кипарис остановился на порядочном расстоянии и крикнул еще издали:

— Дай ему слева! Держись!

«Дай ему слева!» — Синяку, а «Держись!» — Азамату. Почувствовав, что вот-вот начнется побоище, Борис-Кипарис проговорил:

— Меня тут не было, я ничего не видел, я пошел!

Азамат даже не обратил внимания на то, что Борис-Кипарис смылся. Он стоял напротив своего противника и про себя повторял любимое словечко: «Ну и пусть! Чему быть, того не миновать!»

И вдруг Синяк как развернется да как саданет… Азамат даже не почувствовал, как перекувырнулся. Потом, как только поднялся, снова шлепнулся носом. Противник сбил его еще два, а то и три раза подряд.

Где уж тут помнить, сколько раз он бросался на своего противника и сколько раз летел кувырком.

Другой бы на его месте давным-давно отступился. Но Азамат не мог пойти на попятную. Он ведь защищал не только себя, но и честь своей улицы. А это всегда не легко… Часто за это приходится быть битым.

А Самат, вместо того чтобы помочь, уговаривал угомониться.

— Хватит тебе! Чего поперся на сильного?

Вот попробуй положись на такого братца! Ничего себе защитник.

Лишь один раз Азамат, изловчившись, вцепился в кудри своего врага. Тут уже удалось нанести классический удар снизу. Из носа Синяка брызнула кровь.

Азамат внезапно почувствовал, как тот начал отступать. Ему не то надоело бить слабого, не то он и в самом деле сдрейфил перед разъярившимся пацаном, не умеющим просить пощады. Одним словом, Синяк вдруг дал тягу.

— А, удираешь? — кричал Азамат, исступленно преследуя противника.

В это мгновенье ему на глаза попались девчонки, которые галопом неслись к месту побоища.

— За что тебя излупили? — ахнула Земфира.

Она и сама могла бы сообразить, что произошло.

— Я же тебе говорил: чего поперся на сильного? — тянул Самат.

Азамату в таком состоянии отчаянно хотелось хватануть его за грудки и оттузить как следует.

— Из-за чего опять подрались? — хмуро повторила Земфира.

Азамат промолчал, а Самат кивнул в сторону злополучной афиши:

— Из-за чепухи какой-то!

А между тем Земфира старательно стирала надпись на заборе, как бы подчеркивая, что на Последней улице трусы не водятся.

Про последнюю улицу

Отчего мальчишки так часто дерутся?

На этот вопрос сразу не ответишь. «Может, — размышляет Азамат, — нам не хватает выдержки? Или мудрости? У взрослых тоже немало ссор между собой да споров. Но они же как-то обходятся без драки? Во всяком случае, пытаются обходиться без кулаков. А что у нас получается: не то сказал — двинул, не то сделал — съездил, не так повернулся — дал по шеям, пропустил мяч — бацнул. Кулак вместо ума!

Чего-чего только не придумали мальчишки за всю свою историю! Это они дают «зуботрещину», «захрястку», «тумака» или «кидают пачки». Последняя улица может «колотырнуть», или, например, «гараснуть», «затуторить», или, скажем, «выколотить дух».

Азамат думает обо всем этом потому, что у него самого болит спина, под глазом здоровый синяк и, само собой разумеется, губа ноет почем зря. Все это честно заработано в последнем бою с Синяком. Пересиливая себя, он все-таки пытается следить за рукой учительницы, которая аккуратно-преаккуратно выводит на доске всего-навсего два слова: «Моя улица», и не спеша ставит жирную точку.

— Такова тема нашего сочинения, — говорит она, отложив мел и сдувая с пальцев белую пыль. — Если кому-либо что-нибудь не совсем ясно…

Азамат одним ухом слушает учительницу. Его взгляд блуждает по черной доске от стены до стены. «На ней, пожалуй, удобнее писать афиши, чем на заборе. Притом не надо искать уголь, — размышляет он. — Вон мелу сколько хочешь…»

Разве Тамара упустит такую блестящую возможность высказаться? Ее рука уже тянется вверх.

— Про наших мальчишек с Последней улицы можно написать? — спрашивает она лукаво и при этом теребит черную косичку.

Хоть бы при этом не глядела в упор на Азамата. Одним словом, с него не сводит глаз, точно завороженная.

Мальчишка старается сидеть как ни в чем не бывало. А так в нем все внутренности кипят-перекипают. «Погоди, — думает он, — попадешься на узкой тропке!»

— Можно и про мальчишек, — разрешает учительница. — Если, конечно, будет интересно написано.

«Если даже рассмотреть ее лицо через лупу, все равно на нем невозможно обнаружить хотя бы одну-единственную веснушку, — подумал Азамат про Тамару. — Сразу видно, даже непосвященному, что не любит она ходить на свидание с солнцем».

Земфира, ее подружка, низко-низко опустила голову, чтобы не фыркнуть. Она, например, таких вопросов задавать не станет. Потому что она совсем не смуглая, и носик ее как носик, и глаза какие-то особые. Словно птички веселые и быстрые.

С последней парты, где сидит Азамат, виден весь класс. Некоторые девчонки, а они, между прочим, всегда раньше всех соображают, что к чему, немедля начали скрипеть перьями. «Отличницы накатают по две, а то и по три странички», — с тихой тоской решил он.

Среди девчонок только Земфира и Тамара все еще не приступали к делу. Они еще с пол-урока проведут в споре. Никак общего языка найти не могут. Все у них между собою происходит шиворот-навыворот. Неужели по девчачьим законам вот так и нужно дружить?

То ли оттого, что перо не поспевало за мыслями, или по другой какой причине, ему сроду не удавались сочинения. Хоть криком кричи! То не знаешь, с чего начать, то не знаешь, чем закончить.

Вот и остается сидеть, подперев голову руками: о чем написать? И самое главное — как?

Может быть, перво-наперво начать о себе? Рассказать про то, как он остался круглым сиротой? Но это, пожалуй, ни к чему. Весь класс и так, без сочинения, знает об этом. Зачем же писать еще о том, что всем известно?

Земфира между тем вовсю начала строчить. Чего она, интересно, напишет? Наверное, о том, как во время разлива выловила на реке бревно, опередив всех мальчишек до единого с Последней улицы. Что правда, то правда, было такое дело. И вдруг он с ужасом подумал: «А если придет в ее суматошную голову описать, как он, Азамат, из-за нее дрался с Синяком?»

Дразнить еще станут. Неужели она это не сообразит? Нет, пожалуй, сообразит.

Сосед по парте внезапно толкнул Азамата под бок: чего, мол, рукою не водишь? Азамат даже не почувствовал толчка, в это мгновение всеми помыслами он был там, где мальчишки выше всего ставят честь и где девчонки ни в чем не уступают им, конопатым и не конопатым мальчишкам, — ни в рыбной ловле, ни в гребле, ни в плавании; даже если порою девчонок вынуждают ввязываться в драку, они не дают деру, как это частенько случается в других местах. И на рев неохочи.

Да, ничего не скажешь, изрядные заварухи то и дело происходят на Последней улице.

…В это мгновенье Азамат как будто стоял на крутом яру, между глубокими оврагами, высоко-высоко над рекою. Именно тут обитают добрые и злые, хитрые и наивные, общительные и скрытные, веселые и грустные, великодушные и жадные, ленивые и трудолюбивые мальчишки и девчонки.

«Ничего удивительного, однако, в этом нет, — тихо-тихо прошептал Азамат, позабыв о том, что урок все идет и идет. — Ведь подобных людей можно встретить повсюду, в любом городе или селе. Чего уж тут говорить, даже правительство, наверное, состоит из разнообразных людей».

Кое-кто может решить, что, дескать, правительство существует лишь в одной Москве. Ничего подобного! Оно существует повсюду и только по-разному называется, чтобы одно с другим не перепутать. Азамат, например, знает правительство, которое принято называть исполкомом, и другое, которое известно просто как местком. На пароходе — судком, а на базаре — базарком.

Тут вдруг он поймал себя на мысли: чего, дескать, я растрепался про правительства? Какое же они имеют отношение к Последней улице?

«Сейчас даже каждому переулку положено иметь по меньшей мере по одному таланту, прославленному вратарю или боксеру. Без таких знаменитостей ни одна уважающая себя улица не может обойтись. А Последней улице как-никак повезло вдвойне: тут обитают прославленные Физик и Математик. Сразу две Науки!»

Однако, сказал он сам себе, до того момента, когда у Физика и Математика открылись таланты, они были люди как люди. А сейчас ходят, как синьоры Помидоры. За целый километр они дают понять, какие способные да выдающиеся! Они демонстрируют снисходительное отношение к другим мальчишкам и девчонкам, которые не физики и не математики. Все-таки когда кто-нибудь все больше и больше делается физиком, он все меньше и меньше становится мальчишкой.

Некоторые люди, когда слышат слово «хитрый», готовы увидеть двуличного проныру или, допустим, искусного пройдоху. Но это не совсем так. Разве словом «хитрый» нельзя обозначить изворотливую мудрость или умственную ловкость?

Вот таким был Борис-Кипарис. Говорят, еще в Одессе, в районе морского порта, проживает один такой хитрый парнишка. При этом утверждают, что стоящий тип. Может, со временем между уфимскими и одесскими хитрецами и удастся устроить первостатейный матч-турнир. Вот будет азартное зрелище! Не сразу догадаешься, кто кого переплюнет!

Про девчонок и вовсе можно было бы ничего не говорить. В самом деле, что о них скажешь? Но так как ни одна история не рассказывается без девчонок, то волей-неволей придется упомянуть хотя бы о Земфире и Тамаре.

По существу, из-за Земфиры и произошла у него мощная драка с Синяком. До сих пор скулы болят.

Неизвестно, о чем бы еще вспоминал Азамат, если бы в этот момент перед ним неожиданно не возникла учительница.

— Где же твое сочинение? — спросила она.

— Пока вот думаю, — с достоинством ответил Азамат. Что же ему оставалось делать?

— А долго ты еще намерен думать?

Он не успел ответить, вдруг громко-громко затрещал звонок. Тот самый, который спасает многих мальчишек от двоек, а то и от кола.

— Кто еще не успел написать сочинение? — спросила учительница.

— Я!

— Я!

Таких мальчишек оказалось пятеро. «На их улицах, пожалуй, тоже происходят всякие интересные дела, вот почему они не успели написать сочинение», — решил Азамат.

— Ну что ж, кто не успел закончить работу в классе, допишет дома, — сказала учительница.

Почему девчонки носят брюки?

— Чего же тут не понимать? — стала убеждать Азамата Земфира. — Просто в брюках ходить очень удобно.

— Ничего подобного, — возразила Тамара. Она, собственно, не противоречить не может.

— Что этим хочешь сказать?

— Девчонки надевают на себя брюки, когда хотят выделиться и понравиться, потому что мальчишек мало!

«Странно, — подумал Азамат, — как так мальчишек мало? Вся Последняя улица нами полным-полна. Я сам — раз, Самат — два, Синяк — три, Камал — четыре, Тагир — пять, это не считая братьев Булгаковых и близнецов Богдановых из соседнего квартала. Чего же они еще жалуются?»

Особые приметы

«Нами разыскивается гражданин Абдулов Василий Васильевич, он же Бузикошвили, он же Умар-оглы, он же известен в преступном мире под кличкой «Тигр» или «Уссуриец». Родом из Владивостока, год рождения 1912, паспорт № 63111214, полученный в г. Умани.

Разыскивается за совершенные преступления по статьям 145, 144, 89.

Приметы Абдулова В. В.: рост 172 см, худощавый, глаза черные, волосы черные, форма носа — правильная.

Особые приметы: шрам над левым ухом. Прилагаю: фотографию трехлетней давности и дактилоскопическую карточку.

Предлагается немедленно задержать и переправить преступника в г. Саратов».

Нечестный бог

Возле окна притулился кухонный стол, а на том столе раскрытая тетрадь. Азамат никак не может приняться за домашнюю работу. Смотрит на то, как садится солнце. Особенно интересно глядеть, когда оно напоследок задерживается над самыми макушками деревьев и начинает наливаться соком. Сделавшись пунцовым-препунцовым, как мясистый помидор, солнце садится за горизонт.

«Чего оно? Стыдится, что ли, проделанной сегодня работы?» — озабоченно думает мальчишка, провожая взглядом Красный шарик.

Потом его взгляд задерживается на буксире, идущем вверх по течению. Он изо всех сил тянет три баржи. Буксир спешит, но, похоже, никак не может тронуться с места. «Он вроде меня», — усмехнулся Азамат.

Его брат почему-то торчит дома. Это на него не похоже. В последнее время Самат вовсе распустил себя, готов бить баклуши без всякого расписания.

— Хоть бы скорее бабушка, что ль, приехала! — вздохнул Азамат, остановив тоскливый взгляд на чистом листе тетради.

— Хоть бы скорее бабушка, что ль, приехала! — внезапно вторит ему Самат.

Азамат, немного удивленный этим, спросил:

— Тебе-то зачем она нужна?

— Свое бы дежурство сразу ей уступил… Я всегда готов услужить близкому человеку. Разве мне жалко?

Да, ничего не скажешь, Самат понаторел по части ничегонеделания. Прямо первый разряд можно дать. А у Азамата чертова уйма всяких обязанностей. Даже вот сейчас, перед сном, он старательно трет себе лоб, то и дело шмыгает носом, облизывает без всякой надобности верхнюю губу — все-все делает для того, чтобы написать сочинение. А оно, как назло, никак не хочет двигаться вперед.

В то самое мгновение, когда Азамат решительно взял в руки перо, чтобы раз и навсегда покончить с домашней работой, неожиданно распахнулась дверь.

В нее просунулась голова Синяка.

— Ты еще сюда явился? — взвизгнул Азамат, бросившись к двери. — Я тебе…

Он чуть не налетел на худощавого мужчину со шрамом, который, легонько отстранив Синяка, первым переступил порог.

— Сыны Большого Сабира тут обитают? — спросил он, поставив свой чемодан сразу у порога. Вслед за ним смело шагнул и Синяк.

«Чего ему тут надо? — недовольно поморщился Азамат. — И зачем только он привел к нам худощавого?»

Между тем Синяк вел себя так, словно между ними никакой драки сроду и не было. Небрежно подал руку Самату, потом протянул Азамату. Однако Азамат не намерен был мириться, так, и повисла рука Синяка в воздухе. Подержал ее Синяк на весу и по своему обыкновению сунул в карман брюк. Пока Азамат и Самат успели что-либо сообразить, кошачьи глаза незнакомца обвели комнату. Цепкий взор незнакомца ощупал комод, сундук, радиоприемник…

— Здравствуйте, — чуть погодя кивнул Самат.

Потом Самат утверждал, что Азамат так, мол, поразился, что даже забыл закрыть рот от удивления, но тот это всячески отрицал. Ничего, дескать, этого не было.

— Вот какие, значится, богатыри вытянулись у Большого Сабира, — произнес незнакомец и раскрыл объятия, точно приглашал кинуться ему на шею. — А ваш батя — мой фронтовой друг. Сам маршал однажды беседовал с ним по части разведки… Ну, парни, давайте лапу фронтовому другу Большого Сабира, — заключил он. — Как тебя звать-то?

— Азамат.

— Я — Самат.

— А меня зовите дядей Капитаном, по-военному. Безусловно, настало время поставить самовар. Кстати, я вам и гостинцев привез.

На столе появился аппетитный круг колбасы, большой кусок сыра, каравай хлеба, две банки «Сайры» и даже куча конфет. Потом он вытащил из маленького чемодана кулек с пирожками. У Самата разгорелись глаза, он был сладкоежкой. Азамат, однако, призадумался: черт его знает, кого привел Синяк в неурочный час? Мало ли кто может прикинуться другом Большого Сабира?

— Отец мне рассказывал, а я это очень хорошо помню, что он был артиллеристом, а не разведчиком, — насупился Азамат, упрямо уставившись на непрошеного гостя.

Тот залился хохотом:

— Сразу видно, что ты не фронтовик. Если бы был жив Большой Сабир, он бы пояснил, что бывают разведчики и у артиллеристов.

— Про то я не слыхал.

— То-то… Но это не беда, — переменил разговор дядя Капитан и прикрыл глаза рукой. — Думал, обрадую его, даже фронтовую шапку его привез, ту самую, которую он подарил мне во время расставания в тысяча девятьсот сорок пятом году. И надо же было случиться несчастью! С фронта вернулся целехоньким, а тут, перед самым домом, его настигла смерть.

Дядя Капитан протянул мальчишке старую-престарую шапку. Фронтовики, конечно, носили такие шапки. Не раз в кино показывали.

«Чего же я подозреваю его?» — ужаснулся Азамат.

— Однажды мы, как говорится, попали в сущий ад, — начал рассказывать фронтовой друг. — Ночью-то не видно, куда идешь и где идешь: то ли по своей территории, то ли еще где. И вдруг слышим: фашисты частят и частят. Переговариваются, значит, по-своему. Слева, чувствуем, фашисты. Справа — тоже. «Влипли!» — шепчу я Большому Сабиру. А ему хоть бы хны! «Положись на меня, — невозмутимо отвечает. — Главное — не терять голову».

— Как же вы выбрались? — шепотом спросил Азамат, затаив дыхание. Ему не терпелось узнать, как отец бил фашистов. Это каждому интересно, понимать надо.

Завороженный рассказом мальчишка даже боялся шелохнуться. Он с гордостью думал: это похоже на Большого Сабира!

— Ползком-ползком стали сдавать назад. Сперва, как и полагается, пятились раком, а потом по-пластунски, нормальным солдатским ходом на брюхе… Всех до единого вывел Большой Сабир.

— Ты достаточно наслушался о Большом Сабире, и с тебя, пожалуй, хватит, — намекнул Азамат, покосившись на Синяка. — И время позднее. И вообще… Чего глаза вытаращил, может, повторить?

— Так не годится, — неожиданно вмешался гость. — Чем он тебе помешал? Парень почти круглый сирота, как и вы. Ему тоже не помешает стаканчик чая с бутербродом.

Азамат не стал настаивать, но про себя сказал: откуда ему известно, что Синяк безотцовщина?

Дядя Капитан быстро сообразил, о чем в эту минуту подумал Азамат.

— С ним толковали всю дорогу, пока шли к вам, — как бы невзначай пояснил он. — Синяк вроде провожатого был. Одним словом, гостинцев заслужил. Если ему покажется мало, то еще купим. Благо магазины открыты. Человек, который в отпуску, не жалеет денег. Был бы с нами Большой Сабир, то, глядишь, деньги нашлись бы и на более существенное. Фронтовым друзьям при встрече полагается пропустить чарку-другую. Тут уж никуда не попрешь.

Азамат незаметно для других попробовал нацепить на голову отцовскую шапку: «У Большого Сабира была во какая голова. А эта даже мне не лезет. Может, не его?»

Этот жест тоже не ускользнул от внимания пытливого гостя:

— За такой срок, а прошло без малого четверть века, даже человек теряет форму, не только что шапка, — улыбнулся он тонкими губами. А колючими глазами будто вцепился в шапку.

Вот так и проходил вечер. Азамат загордился отцом: вот, мол, какой у меня батя! Но чем дальше, тем больше росло сомнение: что-то батя ни разу не говорил о таком закадычном друге. Это раз. А во-вторых, каким образом он разузнал о смерти отца? Чего это он горой стоит за Синяка? Это в-третьих.

Лишь в полночь поднялся Синяк. Он, пожалуй, просидел бы и до утра, если бы оставалось, что пожрать.

— На сегодня хватит, — зевнул гость, обнажая золотые зубы. — Всем надо выспаться как следует.

Гостю, как и полагается, уступили койку Большого Сабира. В таком возрасте мальчишки уже соображают, что гостю полагается лучшая постель и самый лакомый кусочек за едой.

Сами по старой привычке устроились на кухне, под одним одеялом, прямо на полу.

Даже после того как разлеглись, дядя Капитан еще продолжал рассказывать о своих фронтовых приключениях.

«Даже сам батя так красочно не сумел бы рассказать о своих боевых делах, — с завистью подумал Азамат. — Куда там! Большой Сабир не отличался словоохотливостью».

— Там, бывало, шагу не шагнешь, как уже совершил подвиг. Сам не почувствуешь, в какой миг стал героем. Чего уж говорить, за смертью ходили самым обычным образом, будто шлепаешь себе в контору или в цех. Или, например, в «Гастроном».

Слушая фронтового друга отца, Азамат с усилием глотал слюну, в такое мгновение он чувствовал себя полным ничтожеством. Куда ему до таких фронтовиков, как дядя Капитан!

Самат следил горящим взглядом за каждым жестом рассказчика. Он, наверное, в эту минуту чувствовал себя на стоящим фронтовиком. Одним словом, пожирал глазами дядю Капитана.

— Кто такой фронтовик? — будто сам себя спросил бывалый солдат. — Он, если хотите знать, бог, голый и честный. Я вам это на примере поясню. Однажды Большой Сабир увидел на моих руках трофейные часы. Я вижу, что они ему здорово понравились. Он даже ни-ни, а я, его друг, должен почувствовать его желание по его глазам. Я снимаю часы с руки и говорю ему: «Бери, у меня есть вторые…» Ну сапоги, допустим, другое дело, или шинель. Без них не обойтись на фронте. Сапоги не дарили друг другу. Чего не было, того не было…

После такой ночи, естественно, недоспали. Азамату, однако, надо подыматься в обычное время. Ему не полагалось опаздывать на свидание с Красным шариком.

Не выспался, подумаешь, какое дело!

Но зато с Саматом была беда. Сперва начинаешь будить ласково, всячески называя и обзывая, а потом, когда никакой выдержки не оставалось, волей-неволей приходилось браться за ковшик. Но все-таки братан не лез драться, он рад-радешенек полному изобилию. С большим удовольствием уписывал дармовщину. Колбаса и сыр, будто сами в его рот лезли.

— Хоть бы наш фронтовой друг никогда и никуда не уезжал, — говорил при этом Самат, еле ворочая языком.

Азамат с вызовом отвечал:

— Отмочил так отмочил! На дармовщину позарился?

— Ну и что же? — стоял Самат на своем. — Разве тебе худо, когда сыт желудок? Мне, например, нет.

А про себя Азамат думал: дядя Капитан, конечно, не самозванец. С чего бы случайный человек стал пичкать нас всякой всячиной?

Аквариум

Вся улица интересовалась фронтовым другом Большого Сабира, не без этого. Сперва, естественно, относились к нему настороженно.

— Чего он так долго загостил? — говорила Тамарина мама.

Сидор Айтуганович два раза приходил со своим магнитофоном в отсутствие фронтового друга; он записывал на своем аппарате все, что говорили мальчишки о своем госте.

— Не притесняет? — интересовался он. — Не обижает? Самат только мотал головой.

— Он нас откармливает как на убой. За всю свою жизнь столько вкусных вещей я не едал!

— Даже худого слова не говорит? — допытывался любознательный сосед. — Я это к тому говорю, мало ли как может повести человек. Как-никак он чужой для вас, в некотором смысле…

В течение одной недели общественное мнение улицы, особенно женской половины, круто обернулось в пользу фронтового друга.

— Бывают же такие порядочные и благородные мужчины! — восклицала Тамарина мама. — Даже не верится!

Азамат, конечно, не стал рассказывать ей про одну странную черту гостя: он любил спать до полудня, а ночью, как он сам сознался, его мучила бессонница.

— Наследие проклятой фронтовой жизни, — объяснил он — Мы, разведчики, главным образом действовали под покровом ночи. Никак не могу отвыкнуть от темноты!

Однажды, все еще валяясь в постели, фронтовой друг сказал:

— Сходил бы, Азамат, за провизией куда-нибудь в центр. Тут поблизости я не обнаружил хорошей колбасы и сыра по три тридцать. Можешь купить и «Сайру», если не забудешь. Кстати, остается сдача. Это тебе на американский «Спартак». Говорят, хороший фильм.

Азамат охотно воспользовался сдачей, он давно уже не был в кино. Короче говоря, с тех пор, как утонул Большой Сабир. Фильм оказался длинным. Вернулся лишь часов в девять или уже в десятом.

— Где Самат? — спросил Азамат. Ему не терпелось рассказать про отважного Спартака.

Фронтовой друг, не переставая разглядывать потолок, лениво ответил:

— Самат не маленький. Куда он денется?

Все же Азамату показалось, что фронтовой друг порядком нервничает, чаще, чем обычно, смотрит на циферблат часов. С чего бы это?

«Придется идти искать братана, — решил про себя Азамат. — Кроме меня, как видно, никому он не нужен…»

Однако, взглянув в окно, ужаснулся. Над рекой стлался туман. Знал, что это не к добру. Туман сулит реке одно только несчастье.

Вот тревожно загудел один пароход. Второй ему ответил. Они теперь не дадут покоя до утра.

— Ложись спать, — посоветовал дядя Капитан. — Придет, куда денется! Все добрые люди вертаются домой. — Где, интересно, шляется в такую поздноту?

Мальчишке показалось, что в словах фронтового друга сквозит замешательство.

— Иногда Самат напускает на себя дурь. Опасаюсь, одним словом, за него. Слабый он у нас, — проговорил Азамат, твердо решив пойти на поиски.

Фронтовой друг зажал рот, культурно подавляя зевок. А сам нет-нет да взглянет на часы. Тоже как будто волновался.

— Не хочешь спать, так согрей чайник. Перед сном промочим себе горлышко. А чай завари погуще. По-фронтовому. К тому времени, смотришь, и Самат явится.

Гостю перечить нельзя, он теперь за место отца. Но Азамату вода стала поперек горла. Не идет чай, и шабаш!

— Чего не пьешь? — спросил дядя Капитан. Вместо ответа Азамат поднялся из-за стола.

— Я лучше пойду поищу его. Может, он у Синяка застрял?

Как только назвал Синяка, гость чуть не поперхнулся.

— Чего завел волынку? — спросил он. — Такие, как Самат, не пропадают.

— Я не боюсь, только…

— Не боишься? Порядок! — похвалил фронтовой друг. — Отважных мальчишек ужасно уважаю. Из тебя, например, добрый бы разведчик получился…

В этот миг на крыльце кто-то завозился.

— Явился! — обрадовался Азамат.

Не успел он распахнуть дверь, как на пороге появился Самат, пригибаясь под тяжестью большого аквариума.

— Где ты пропадал?

— Помоги поставить, — взмолился брат. — Я из кожи лез, чтобы тебе аквариум достать… В кои-то веки хотел тебя порадовать! — обиженно выкрикнул он. — Пособи, говорят.

Мальчишеское сердце не может остаться равнодушным к такому чудесному дару. Но все же Азамат с опаской спросил:

— Потом не отберешь? Насовсем даришь?

— Вот сказанул!

— А ты поклянись!

— Провалиться мне сквозь шарик прямо в Америку! С некоторых пор эта клятва считалась самой верной. Азамат обрадовался, но все-таки спросил:

— Где достал?

— Синяк уступил.

— Чего он так расщедрился?

— У него еще один остался.

— Какая такая тетка ему сразу два аквариума купила? — съехидничал Азамат.

Самат растерянно замолчал. Однако неожиданно ему на помощь пришел дядя Капитан.

— Все мы это выясним, как только у нас появится Синяк, — сказал он. — Так что, Азамат, полагается поставить аквариум на место, хотя бы на кухню, и, по-моему, сказать спасибо.

— Ну, спасибо.

— Теперь спать. Завтра свожу вас в музей. Весь день вам посвящу. Вы, парни, заслужили такую честь…

«Чему он так обрадовался? — удивился Азамат. — Не ему же притащили аквариум, а мне…»

Корабли остаются в порту

— Такая дружба, какая у нас, приключается один раз в сто лет, — говорил напыщенно Синяк. — С этого часа мы закадычные друзья. Что-то вроде мушкетеров или атаманов.

Вот те на! Впервые Синяк отгрохал такую длинную-предлинную речь. А от него, бывало, ничего не добьешься, кроме коротких фраз, равных оплеухе: «Расколошмачу, врежу, отлуплю, зуб раскрошу, нос расквашу, заеду по морде…» А самое любимое: «Сделаю синим».

Став посередине, он положил руки на плечи братьев, как это полагается делать закадычным друзьям. Вот таким образом они и пошли по улице из конца в конец.

Ну и смешной же Синяк! Это он придумал, что они неразлучные.

Сперва они направились в сторону соседнего квартала, где обитали братья Булгаковы и близнецы Богдановы. Никого, естественно, они не обнаружили на своем пути. Кому охота задирать великолепную тройку?

Но вскоре им надоело ходить из конца в конец.

— Куда бы, братцы, податься? — спросил Синяк, не зная, что выкинуть.

— Может, вон к ним потопали?

Синяк и сам приметил приятелей, столпившихся возле Земфириной лодки «Чайка».

— Пошли!

— Чего они, интересно, столпились? — угодливо хихикнул Самат. Он уже предвкушал удовольствие от встречи с ребятами да девчатами.

— Наверное, удивляются, почему ни с того ни с сего прохудилась «Чайка», — загадочно усмехнулся Синяк. — Только утром лодка была как лодка, а сейчас, смотришь, вовсю протекает…

— А с чего бы ей протекать? — наивно спросил Самат. У него всегда дрожали веки, когда он чувствовал, что его ждут не дождутся неприятности.

— Закадычным друзьям полагается держаться одного курса. Скумекали? — напомнил Синяк, не отвечая на вопрос.

— Какого курса? — насупился Азамат.

— По всему видно, что Земфира опять затеяла лодочный поход вверх по Деме, не иначе, — пояснил он. — А сейчас, когда прохудилась «Чайка», ей ничего не остается, как плыть на моей лодке. Братцы, я сделаю ее принцессой, которая стоит на капитанском мостике и смотрит вдаль…

— У нас тоже есть свой «Беркут», — робко заметил Самат.

— Да по мне, провались ваша лодка ко всем чертям! Понятно говорю?

— Пока непонятно, — заупрямился Азамат.

— У девчонки не осталось никакой другой возможности, как плыть на моем «Коршуне», — важно заявил Синяк.

— Может быть, я тоже хочу, чтобы она была принцессой на «Беркуте» и смотрела вдаль? — стал петушиться Азамат.

— Я тебе подарил аквариум?

— Ну, подарил.

— Так уж полагается: око за око. Я тебе аквариум, а ты мне… потому что мы теперь — закадычные.

Ну и сморозил!

— Я же не могу уступить Земфиру тебе просто так. Потому что она не аквариум, — сердито заявил Азамат и сделал шаг назад, словно собираясь отколоться от честной компании.

Остальную часть дороги они проделали молча.

— Что случилось? — невинным голосом спросил Синяк, как только приблизился к лодочникам. Он теперь немного задавался, потому что всем своим видом показывал, какие они сверхсердечные друзья с Азаматом и Саматом.

— Хотели завтра на Дему махнуть, да вот кто-то пробил дырку, — проговорил Борис-Кипарис. — Случайно ты, Синяк, не видел, кто это сделал?

— Ты ведь вечно шатаешься тут, на берегу, — поддержала его Тамара. — Может, видал?

— Я чего, швейцар, что ли, вам? — надулся Синяк и заодно сильно толкнул Бориса-Кипариса. — Чего под ногами болтаешься?

Синяк, однако, не выдержал взгляда Земфиры, которая глядела на него во все глаза. Мальчишка с шумом глотнул слюну. Воцарилось неловкое молчание.

— Подумаешь, какое дело! — сказал Синяк, деланно улыбаясь. — Цела была бы моя лодка. Всех приглашаю на «Коршун».

— На нем поплывешь ты один, — сказала Земфира.

— А почему один? — кокетливо спросила Тамара. Она ведь всегда противоречит подружке. — Я, например, согласна и на «Коршун».

— Разве я тебя одну приглашал? — огрызнулся Синяк, ничуть не заботясь о том, обижает человека или нет.

Та от возмущения всплеснула руками.

— Ты решил, что я это всерьез? Я только пошутила. Вот так вот…

Синяк, по всему, никудышный дипломат.

— Моя лодка завороженная, что ли? — глухо спросил он, обращаясь главным образом к Земфире.

Девчонка промолчала. Чего-чего, но отворачиваться она умела.

— Значит, не хочешь плыть на моей лодке, а хочешь сесть на лодку Азамата? — дрогнувшим голосом повторил свой вопрос Синяк.

— Почему бы и нет? — задорно вскинула голову Земфира. Чего-чего, а задираться она тоже могла.

— Я как-то слышал, что твой дедушка тебя привязывает веревочкой к столу, чтобы ты готовила уроки, — хрипло засмеялся Синяк.

«Вот уж липа! — вздохнул Азамат. — Обалдеть можно после этого. Ну, надо же такое придумать!»

Другой бы подскочил на месте или закатил оплеуху, но Земфира лишь обворожительно улыбнулась. Даже не сказала ему: иди знаешь куда!..

— Та веревочка символическая! — пояснила она, улыбаясь лишь углами губ. — Понимаешь, символическая!

Азамат не знал, что за слово «символическая», но отчетливо понял: парень дал промах.

А тот и сам, очевидно, решил, что его дело не выгорело.

Но Синяк и не собирался отступать. Он лишь ломал голову над тем, как лучше задеть ее за живое. «Черта лысого, — вдруг решил он. — Я вам еще такое скажу…»

— С женихом решила прокатиться?

«Гад ты эдакий! — вспыхнул Азамат. — А еще минуту назад говорил: закадычные! Дескать, неразлучные. И я по глупости решил, что мы, мол, и в самом деле закадычные».

Опять засосало под ложечкой, как и в тот раз, когда они сцепились из-за афиши. Подумал: без драки не обойтись.

Однако между ними встала Земфира, как-то побледневшая и посерьезневшая.

— Повтори еще раз то, что сказал!

— Про то, что жених и невеста? — нагло ухмыльнулся Синяк.

Он мог вымотать душу у кого угодно. «Покончить с этим пора!» — подумал Азамат, сжав кулаки и сделав шаг в сторону неразлучного друга.

— У тебя хватит духу повторить это на всю улицу? — храбро спросила Земфира. — Не сдрейфишь?

— В трусах не числюсь, — оскалился Синяк. — Все знают! Любой подтвердит. Скажите, ребята, разве я когда-либо отступал?

Девчонка, быстро обернувшись к Азамату, схватила его за руку:

— Вот так, Азамат, мы на виду всей улицы пройдем с тобой из конца в конец, — горячо проговорила она. — Мимо твоего дома и моего. Мимо всех домов. А Синяк пойдет за нами. Ребята будут следовать как свидетели. А он все время будет кричать, что мы жених и невеста… На всю улицу!

Синяк все еще продолжал нахально улыбаться:

— Я всегда, пожалуйста!

После этих слов отступать уже было никак нельзя. Ведь приходит вот такое время, когда общественное мнение улицы предопределяет все твои поступки: сробеешь — до конца жизни прослывешь трусом. «Попался!» — вздохнул Азамат.

— Пошли! — скомандовала тем временем Земфира. Азамат машинально пошел рядом с ней, играя в новую игру. Сзади плелся Синяк, а на некотором расстоянии чинно вышагивали ребята.

— Ты только не робей! — вдруг тихо-тихо прошептала девчонка, обращаясь к мальчишке, но так, чтобы никто этого не заметил. — И голову, пожалуйста, не вешай! И все время улыбайся, хоть через силу!

Так прошли они один квартал, ожидая, что вот-вот из-за их спины Синяк начнет выкрикивать оскорбительные слова. А он почему-то и не думал начинать.

Азамат шел рядом с ней, улыбался и голову держал высоко, как договорились. На втором квартале его нервы не выдержали: оглянулся и видит — ни Синяка, ни ребят! Наверное, «закадычный друг» пустился наутек, а те просто отстали.

Увидев, что никого нет, Земфира вдруг расплакалась навзрыд:

— Ты чего плетешься, точно привязанный? — накинулась она на Азамата.

— Сама же наказала! — ответил он, немножечко растерянный.

— А ты и обрадовался? — взвилась она. — Неужели не понимаешь, что видеть тебя не хочу?

Азамат растерялся. Земфира между тем все сыпала и сыпала обидными словами. Даже руки зачесались у Азамата — до того обидела. То руку подавала, требовала, чтобы он улыбался и голову держал высоко, то вот ругается. Кто только поймет этих девчонок?

Заборы мои, заборики…

«Есть один олух в Китае, я прав или нет, Тая?»

«Я придумал пословицу: куда приходит Синяк, оттуда уходит ум».

«Учебник по химии стоит 43 копейки!»

«Долгота дня 13 часов 51 минута».

«Кого бранят сто человек, тот стоит ста человек».

Тамара бреша или не бреша?

Вот уж битый час за Азаматом незаметно подглядывал Камал. Подглядывал и дивился. Его друг-приятель то приседал, то вертелся, а то, запрокинув голову, начинал смотреть на крутые склоны, повисшие над Последней улицей.

Чего, интересно, он увидел на склоне, на котором в большом беспорядке были разбросаны деревянные дома? Ну, хибарки как хибарки! Ну, вгрызались в известковую толщу и стоят на искусственных террасах. И лишь на самой вершине, на птичьей высоте, торчит белокупольная обсерватория. Та самая, с которой можно следить за всеми спутниками, которые пролетают над Уфой.

Может, именно она интересует Азамата?

Однако мальчишку, который стоял с запрокинутой головой, беспокоило совсем другое. «Просто не знаешь, как дописать это дурацкое сочинение, — говорил он сам себе. — Сколько ни гляди на Последнюю улицу, все равно ничего такого особенного в ней нет. Вот бы знать, о чем писать! Другие могут, а я не умею присочинять… А Тагир бы, например, за это время целую книгу написал», — думал Азамат с завистью. Это он, между прочим, пытался сочинить песню про Последнюю улицу, да пока написал лишь начало:

Берег известковый, а у крутояра, Где облако тугое, родился я…

Задумавшийся Азамат не сразу сообразил, что возле него уже давным-давно торчит Камал.

— Чего тебе? — спросил Азамат не особенно приветливо.

— Все крутишь и крутишь головой…

— А тебе-то какое дело? — нахмурился Азамат.

— Сначала я подумал, что ты орла увидел или коршуна.

Азамат не стал с ним объясняться. Потому что ему пришлось бы рассказать и о том, почему не справился с сочинением.

— Думаешь, меня не было на заборе, когда ты колошматил Синяка? — вкрадчиво произнес Камал, желая расположить к себе друга-приятеля.

— А я, между прочим, в ту минуту что-то тебя не приметил.

— До меня ли было!

Азамат все еще продолжал хмуриться. Камал счел за благо переменить разговор.

— Дай честное слово, что не заедешь по морде, если сию минуту я тебе кое-что скажу…

— Ну?

— Вон твоя Земфира в школу пошла.

К его полному удивлению, Азамат не полез «в бутылку», как это он делал обычно, более того, даже не взглянул в ее сторону.

— Вот и Тамара! — совсем осмелел Камал. — За ней, за той топает.

В другое время Азамат в два счета нагнал бы девчат. Но после того, что случилось накануне, он чувствовал себя дурак дураком. «В общем-то наплевать…» — говорил он себе, стараясь забыть, как Земфира ни за что ни про что прогнала его прочь. Сама же втравила в историю и сама же залепила оплеуху… Моральную, конечно. Точнее, сим-во-ли-чес-кую. А это еще хуже. Потому Азамат думал не столько о встрече, сколько о том, чтобы как-нибудь с ними, с девчонками, разминуться.

Сегодня Самат не пошел в школу, сказал, что болит голова. Он остался дома вместе с фронтовым другом отца.

— Спелись! — проворчал Азамат, чувствуя себя в эту минуту лишним в родном доме.

Внезапно Тамара обернулась и что-то сказала подружке, показывая на него, Азамата. Та, гордая, даже не оглянулась, продолжала идти как ни в чем не бывало.

Тамара остановилась, поджидая мальчишку. «Вот опять будет молоть языком, — недовольно подумал Азамат. — Пожалуй, вспомнит вчерашний день и вообразит невесть что».

— Я предлагала Земфире дождаться тебя, но она и думать не думает. Я уговаривала мириться, но она ни за что не хочет, — затараторила она, как только поравнялась с мальчишкой.

Азамат шел себе, опустив голову, точно все это его никак не касалось.

А что другое ему оставалось делать? Ну что?

— Сегодня, вот увидишь, часто-часто будут встречаться машины с красным крестом, — зачастила Тамара. — И знаешь почему? — тут она сбавила шаг и стала шептать, точно сообщая большую тайну: — Всему городу будут делать прививки от разной чумы и холеры.

— Да иди ты!

На Последней улице никто не принимает всерьез то, что болтает Тамара. А Азамат-то жил на Последней улице, а не где-нибудь.

— Честное пионерское, — проговорила она, почти задыхаясь. — Позапрошлой ночью какие-то люди унесли из лаборатории аквариумы, а в них, как сказала мама, находились зараженные всякими бактериями подопытные зверьки.

Мальчишка почувствовал, как у него подогнулись коленки. Если бы не гордость, которой он обладал в избытке, и не страх выдать себя, то, пожалуй, он тут же разревелся бы во весь голос. А голос у него был ой-ой-ой!

К счастью, девчонка ничего не заметила.

Его, выходит, одарили ворованным аквариумом! Да еще заразным к тому ж! Все в нем запротестовало от горькой обиды. В такое мгновение толком не знаешь еще, как себя вести.

На каждом углу он со страхом думал: вот-вот выскочит машина с красным крестом! Но, к счастью, ни одна машина «Скорой помощи» не попалась ему на глаза, пока он дошел до школы.

Тамара, смешливый чертик, что-то продолжала говорить, а он молчал в замешательстве. Как теперь быть? Как поступить?

В школе только и было разговоров что об аквариумах. Сосед по парте по секрету сообщил, что после третьего урока, где будут разбирать сочинения, приказано собрать их на линейку. Азамат будто получил хороший подзатыльник.

В этой обстановке он принял самое отчаянное решение. «Такое устрою, что всем шайтанам тошно станет!» — сказал он сам себе. И стал лихорадочно дописывать сочинение, чтобы поспеть до начала урока. Азамат писал о том, как он всю жизнь мечтал об аквариуме, о том, как в субботу брат притащил подарок от Синяка, и о том, что аквариум-то оказался ворованным, к тому же заразным.

С тремя ошибками — «отлично»

Во время перемены внезапно распространился слух, будто бы по неизвестным причинам отменяется школьная линейка, объявленная во всеуслышание. Однако никто толком не мог объяснить, почему отменяется. «Наверное, — говорили меж собой, — директор заболел. Или вожатая…»

Азамат помалкивал, хотя и догадывался, почему линейки не будет. Учительница, решил он, сразу, пожалуй, успела просмотреть его сочинение, а их, домашних работ, было всего пять. Не такая уж мощная нагрузка для нее!

В другое время он был бы крайне польщен тем, что стал героем, что из-за него отменили линейку, но сейчас не знал, куда себя девать.

Не долго думая, Азамат забился в угол возле вешалки, куда обычно никто не заглядывает. Вот тут-то и разыскала его вездесущая Тамара.

— Чего тебе? — огрызнулся мальчишка, сделав злые-презлые глаза.

— Дурак, — проговорила она. — Я пришла сказать, что тебя вызывают в кабинет директора. Тебя ищут по всей школе и никак найти не могут. Хотели уж за тобой послать домой.

Азамат нехотя поднимался на второй этаж. «Еще не раз пожалеешь, что выдал брата, — укорял он себя. — Как будто никто не тянул меня за язык. Ведь не тянул! По своей глупости выболтал! Чего бы проще вечером незаметно отнести аквариумы туда, откуда взяли. И дело с концом! Сроду бы никто знать не знал, кто украл и кто вернул».

Возле открытой двери мальчишка остановился. В кабинете разговаривали незнакомые люди, и он долго не мог решиться войти туда.

Азамат заглянул в дверь и спросил:

— Кто-нибудь меня искал?

— Заходи, Азамат, — поднялась навстречу классный руководитель.

В кабинете директора была учительница и еще какой-то человек: не то мужчина, не то женщина. Одет как мужчина, а голос бабий. Писклявый, короче говоря.

— Молодец, — проговорила учительница, обращаясь к Азамату. — Я поставила тебе «отлично», хотя и обнаружила в твоем сочинении три ошибки. Так сказать, за честность. И за отвагу. Не каждый бы на твоем месте осмелился на подобный шаг. Иногда бывает очень трудно рассказывать правду. Я очень понимаю тебя. И я рада за тебя.

Он ничего не ответил. Несмотря на пятерку, чувствовал себя хуже некуда. Зачем только она расточает похвалы?

— С тобой с глазу на глаз хочет поговорить товарищ из детской комнаты, — проговорила учительница.

После того как за ней захлопнулась дверь, тетя, похожая на мужчину, вся расплылась в улыбке.

— Мы в милиции время от времени получаем подметные письма, — проговорила она, не сводя с него глаз. — То совсем другое дело. Анонимки пишут трусливые люди. Те, кому хочется сказать правду, но при этом незаметно. Анонимщикам, как говорится, и хочется и колется. А такое сочинение, как твое, способен написать лишь очень мужественный человек. Если ты не возражаешь, я заберу его в детскую комнату. Пусть на него взглянут самые знаменитые сыщики! Им тоже будет интересно прочитать подобное сочинение.

— Берите, — вздохнул Азамат. — Потеря невелика.

— Так и сделаем. А теперь приступим к делу. Из твоего сочинения я поняла, что один аквариум стоит в твоем доме?

— Да, на кухне.

— А второй не знаешь где?

— Почему же не знаю! Второй у Синяка в сарае, на бочке, где у них соленая капуста.

— Синяк — его кличка?

— Да, прозвище.

— Теперь, если не возражаешь, я запишу твой адрес и адрес Синяка.

Чего уж возражать! После всего того, что случилось, отступать, пожалуй, некуда. Хотя тетя по-прежнему улыбалась, в душу мальчика вкралось сомнение: как бы они, чего доброго, не забрали Самата и Синяка?

— Брату моему и его приятелю ничего не будет? — спросил он, насупившись и не скрывая глубокой тревоги.

У него гулко-гулко стучало сердце.

«Выудила, что нужно, а теперь молчит», — сердито подумал он.

— Я спрашиваю, моему брату и Синяку ничего не будет? — переспросил Азамат.

— Мы попытаемся их простить, — проговорила женщина, подумав.

Азамат чуть не прыгал от радости. Но тут же радость сменилась глубокой тревогой.

— Вы не обманете?

— Милиции не положено лгать, — пояснила она. Азамат знал, что чепуху городит, но все же сказал:

— Поклянитесь!

— В таких случаях у нас как-то не принято давать клятву.

Азамат хотел подсказать, как принято у них: «Провалиться мне сквозь шарик прямо в Америку!» — но решил, что она может поднять его на смех.

— Адрес вам известен, в любое время можете прислать машину с красным крестом. — Азамат поднялся, считая, что разговор закончен.

— Зачем тебе машина?

— Пусть приезжают за аквариумами и забирают их поскорее. Кому же охота зачумиться или захолериться?

— Машины не будет. Как унесли, так и принесете. Если боитесь заразиться, то наденьте перчатки.

Домой Азамат несся как очумелый. Распахнул дверь, прямо с порога завопил:

— Забирайте обратно свой подарок! Наплевать я хотел на ворованную посудину!

У Самата и Синяка чуть глаза не полезли на лоб. Они как услышали про посудину, так застыли с разинутыми ртами. В этой обстановке лишь дядя Капитан сумел сохранить хладнокровие.

— Повтори-ка, что сказал! — потребовал он, грозно наседая на, Азамата. — Ну?

Мальчик, конечно, повторил. Слово в слово.

— Откуда взял, что аквариумы ворованные? — спросил фронтовой друг, прищурив глаза.

— Весь город об этом говорит.

— Говоришь, весь город?

Азамат ничего не утаил: рассказал про линейку, про тетю из милиции и даже о своем сочинении.

Чем больше он рассказывал, тем больше мрачнел дядя Капитан. Его волнение выдавали руки — спичка никак не зажигалась, несмотря на все его старания.

— Никогда не знаешь, чего еще можно ожидать от тебя, пацан, — криво усмехнулся дядя Капитан.

«Почему так трусит наш фронтовой друг? — озадаченно подумал Азамат. — Чего он заметался?»

Волнение Капитана передалось другим. Внезапно Синяк бросился к окну, словно опасаясь, что во двор вкатила уже милицейская машина. Самат на всякий случай открыл шифоньер, точно желая туда спрятаться.

Вдруг Азамату сделалось очень весело. Чуть не залился хохотом.

— Никто сюда не явится, — успокоил он всех. — Я договорился, что сами отнесем аквариумы. Не вызывал я сюда милицию.

— Как бы ты ни выкручивался, однако после этого на тебя ни в коем случае нельзя полагаться.

— Как нельзя полагаться? Я не лгал. Разве нельзя говорить правду?

Азамат почувствовал себя так же плохо, как в кабинете директора школы. Желая как-то выпутаться из дурацкого положения, он говорил и говорил:

— Знаете, почему я написал сочинение?

— Ну?

— Те белые мыши, которые находились в аквариумах, были заражены чумой, холерой, черной оспой и желтой лихорадкой, об этом мне по секрету рассказала Тамара. А ее мать — доктор.

Тут все с опаской взглянули на аквариум и отошли от него подальше. Синяк от страха выпучил глаза, а Самат стал так разглядывать свои руки, точно хотел их совсем оторвать и выбросить.

— Как же мы понесем их, если в них уйма бактерий? — хрипло спросил Синяк, мелко-мелко дрожа.

— Та самая тетя, с которой я говорил, посоветовала надеть перчатки.

— Шерстяные варежки можно?

— Черт его знает. Про варежки я не догадался спросить.

Странный посетитель

Подходила к концу рабочая неделя в народном суде Восточного района. В последнее мгновение каждый спешил закончить какие-то самые срочные дела, словно стараясь отключиться от всего того, что он совершил за этот длиннющий день. Такое усилие просто необходимо. Пока ты мысленно не отодвинешься на какое-то расстояние от лиц, которые чередой прошли перед твоим взором, от целого калейдоскопа портретов, пока не забудешь все приговоры, вынесенные при твоем участии, не оставляет тебя ощущение напряженности и тревоги, где уж тут думать хотя бы о призрачном покое? Судья Хаким Садыкович направился к открытой форточке, ибо единственное окно, из которого обозревается безлюдный двор нежилого дома, его убежище, где он на короткое время остается сам с собой, в полном одиночестве. Если еще тебе удается выкурить единственную сигарету, воспрещаемую всеми земными инстанциями, начиная от супруги и кончая лечащим врачом, то это предел мечтаний. Вместе с ароматным дымом, синими кольцами исчезающим за окном, ты сам, словно на волшебных крыльях, уносишься из этого старого кабинета, главной достопримечательностью которого является видавший виды стол, чудом сохранившийся еще с прошлого века, от кипы пыльных папок, содержавших в себе, как в Книге судеб, неумолимое счастье для одних и неумолимое горе для других.

В приемной, там, за стеной, бессменный секретарь Фатыма-ханум тоже спешила завершить рабочий день. Судья знает, что в эту минуту она стоит возле зеркала и священнодействует над своими губами и кудрями. После окончания ежедневного ритуала ее головка обязательно появится в дверях:

— Я ухожу, Хаким Садыкович…

— До свидания…

Однако в этот вечер, когда вот-вот Фатыма-ханум должна была появиться в кабинете, что-то застопорилось в хорошо налаженном механизме судебной канцелярии. Тому причиной, пожалуй, стал запоздавший посетитель. Сначала за стеной шел разговор вполголоса, а затем совершенно неожиданно шепот Фатымы-ханум перешел в истеричный крик:

— Нет и нет! Я вас ни за что не пропущу!

Судья подумал: она всегда умела разговаривать с посетителями и держать себя в руках. Что же такое необычное приключилось в приемной?

Толкнув дверь, он, прежде всего, уперся взглядом в спину своей секретарши, стоявшей в воинственной позе и прикрывавшей своим телом дверь, ведущую в его кабинет. Лишь потом он перевел взгляд на мужчину; из-под шапки-ушанки на судью глядели чуть насмешливые глаза, почти что дерзкие.

— Что у вас тут происходит?

— Сам говорит, что только что освободился из тюрьмы, но не хочет сказать, зачем он к нам явился, — зачастила Фатыма-ханум, услышав голос Хакима Садыковича. — Видите ли, ему позарез необходимо поговорить с вами с глазу на глаз. Разве я могу это допустить? — Последнюю фразу она произнесла с достоинством убежденного в своей правоте человека. — Тем более я ему человеческим языком объяснила, что рабочий день у нас закончился и не может быть никакой речи о продлении приемных часов. Но он ничего не хочет признавать!

Смуглолицый посетитель не пытался перебивать ее речь. Его даже как будто в некотором роде забавлял переполох, вызванный его появлением. Он не спешил объясняться и не проявлял никакого нетерпения.

А судья в это время думал: «За пятнадцать лет, что я выношу приговор за приговором, был ли этот человек среди тех, кто переступил наш порог в качестве подсудимого?»

— У вас, конечно, неотложное дело? — спросил судья.

— Да.

— А если продолжим разговор в понедельник?

— Нет.

— Как это нет? — несказанно удивилась Фатыма-ханум. — Не хотите ли сказать, что в этом здании не судья, а именно вы назначаете дни и часы приема?

— Дело в том, что я в вашем городе лишь проездом. Кроме того, и разговора-то у меня на три минуты!

— Ну ладно, проходите! — произнес судья, размышляя о том, почему у посетителя такие дерзкие глаза, никак не соответствующие его спокойному поведению.

Заняв свое место за массивным столом, где он обычно принимал всех посетителей, судья предложил:

— Садитесь, товарищ…

Человек не назвал свою фамилию и не последовал его совету. Он как будто продолжал изучать лицо собеседника.

— Итак, я вас слушаю…

— Дело в том, как я уже объяснил, что я только-только освободился…

— Об этом вы уже говорили… Вы, наверное, пришли, чтобы я помог вам трудоустроиться?

— Нет.

— Ах понимаю, вам нужны деньги, чтобы добраться до дома?

— Нет…

Теперь судья взглянул на посетителя ничего не понимающими глазами.

— Так что же привело вас ко мне?

Посетитель сделал шаг вперед, но не стал садиться.

— Вы еще не забыли старика и его зятя, которые прошли по Восточному району… за избиение депутата?

— Как же, помню! — проговорил судья, еще не понимая, куда клонит свой разговор этот человек с наглыми глазами.

— Дело в том, что я сидел вместе с ними в общей камере. Ну, с тем стариком и его зятем. Долго мы всей камерой обсуждали ваше поведение на том процессе. И промеж себя вынесли такое постановление: что на свете остались еще честные и милосердные судьи…

— Все-таки я не могу понять, почему именно я оказался предметом вашего… постановления?

— Так вот, я объясню, в чем тут дело. Вы же могли развернуться на всю катушку, так как пострадавший — депутат, делегат и тому подобное — одним словом, должностное лицо, и не маленькое. А вы ограничились минимальным сроком…

Что оставалось сказать Хакиму Садыковичу? Принять благодарность или…

— Видите ли, товарищ, вы оказались не совсем правы, потому что не были в курсе дела… Суд, может быть, и вынес бы более суровый приговор, если бы сам пострадавший не потребовал минимальную кару. Он даже пригрозил мне, что подаст жалобу в вышестоящие инстанции, если я поведу дело не так, как ему хочется. Хотя суд и мог не посчитаться с его личным мнением, но…

— Я не понимаю, почему вы отказываетесь стать милосердным и благородным судьей?

— Потому что я не привык присваивать чужие заслуги. Я до сих пор не перестаю себя спрашивать: сумел бы я сам поступить так, как вы утверждаете, милосердно, окажись на месте пострадавшего?

— У меня нет времени и нет к тому же большой нужды выяснять, кто же из вас оказался менее жестоким. Мое дело — передать вам наше постановление. Спасибо вам и прощайте!

После того как ушел странный человек, судья невольно потянулся за второй сигаретой. Он даже не догадался спрятать ее при появлении Фатымы-ханум, тоже ревниво следившей за его здоровьем.

— Вот видите, ничего страшного не случилось.

Она не улыбнулась в ответ, даже не упрекнула его за то, что курит.

— Да, понимаю, нам всем пора домой, — проговорил судья, виновато выходя из-за стола.

— Я зашла к вам, чтобы сказать: вас ждет еще одна посетительница!

— Да ну! Может, на сегодня в самом деле хватит?

Она не удостоила его ответом, лишь пожала плечами, давая понять, что это, дескать, ваше личное дело, принять еще одного посетителя или нет.

— Да, пожалуй, на сегодня хватит, — решил Хаким Садыкович. — Скажите ей, пусть придет в понедельник!

— Я уже говорила…

— Ну и что?

— Во что бы то ни стало ей необходимо, как она утверждает, поговорить с вами немедленно. Сегодня у всех неотложные дела!

В приемной комнате судью дожидалась пожилая женщина, невзрачная на вид, одетая в дешевенькое пальто. Бросив на нее мимолетный взгляд, он невольно подумал: «Так одеваются бухгалтеры, санитарки или почтальоны».

— Вы меня простите за настойчивость, граничащую с непристойным поведением, — проговорила женщина, поднявшись навстречу Хакиму Садыковичу. — Я впервые переступаю порог судебной палаты. Меня, однако, привели сюда не личные заботы, поверьте мне.

Она засуетилась, доставая из дешевого и старенького портфеля ученическую тетрадку.

— В этой тонкой тетрадке заключена судьба человека. Я бы сказала, маленького, но отважного человека.

— Я вас слушаю. Постарайтесь вкратце изложить вашу просьбу. Не думаете же, вы, что я стану вот сейчас читать диктант вашего ученика.

— Не диктант, а сочинение!

— Пусть даже сочинение…

— Я так волнуюсь… — улыбнулась женщина. — А когда человек волнуется, всегда говорит не то, что полагается. Вы, естественно, слыхали, что дня два-три назад из лаборатории научно-исследовательского института при загадочных обстоятельствах исчезли аквариумы. Вся милиция была поставлена на ноги. Но никаких следов обнаружить не удалось. И вот мой ученик сам, по собственному почину написал о том, как и кем были похищены аквариумы. За это сам себя осуждает! Не правда ли, надо быть отважным, чтобы пойти на такое признание?

Судья, естественно, был осведомлен о чрезвычайном происшествии. По всему городу распространилась паника, когда прошел слух, что будто бы в аквариумах содержались белые мыши, зараженные бог знает какими микробами. Каждый рассказывал свою небылицу; хотя слух и не подтвердился, весь город пережил два неприятных дня.

— Почему бы вам не обратиться в милицию? — спросил судья.

— Я забыла вам сказать, что я учительница. И я плохо разбираюсь в ваших статьях и параграфах. Все дело в том, что я уже успела сообщить в милицию, а сейчас вот боюсь, правильно ли я сделала? Поймут ли они, что мой ученик поступил благородно, более того — по-рыцарски. А на вопрос, почему я оказалась в вашем кабинете, отвечу так: в свое время я голосовала за ваше избрание народным судьей…

Хаким Садыкович протянул руку за ученической тетрадкой, взволнованный тем, что услышал, и чуть не вскрикнул: на обложке стояли имя и фамилия ее владельца Азамата Сулейманова. Того самого, который живет на Последней улице.

— Хорошо, хорошо, я обязательно займусь им! — торопливо проговорил он, уже не слушая учительницу.

Голос и капитан

— Так мне и стоять под окном?

— Так-то лучше будет.

— Почему не пригласишь меня домой?

— Никто не должен видеть тебя со мной.

— Я только что видел двух мальчишек, которые вышли из ворот. Они несли аквариум.

— Мальчишки — мои хозяева.

— Зачем вызвал?

— Дело есть.

— К прошлому дорога отрезана. Я сам себя закрыл от вас шлагбаумом.

— Забыл наш закон?

— Наплевал я на твой… закон!

— Не спеши, я могу рассердиться. Зачем только ты выводишь меня из себя?

— Если я откажусь?

— Нет, ты не откажешься. Наш закон — скорый закон.

— Говори, чего хочешь?

— Завтра в час ночи мне нужны ты и твоя машина.

— Моя машина в это время стоит в гараже. А гараж закрыт на ключ.

— Меня это не касается. Ты подъедешь ровно в час.

— Ты требуешь невозможного.

— Ха! Зачем только я так часто напоминаю о законе?

Ночь-матка — не все гладко

На Последней улице ночь на двадцать третье апреля началась самым обычным образом. Борис-Кипарис ломал себе голову над тем, как бы завтра не пойти в школу. Есть, конечно, испытанный способ — сильно потереть термометр об одеяло. При таком варианте можно заказать себе любую температуру. Даже сорок два!

У Тагира, более известного под именем Физик, были совершенно другие планы: ему оставалось дочитать роман про марсиан втайне от родителей. Потому что у физиков тоже бывают несносные папаши, запрещающие ночное бдение.

Восьмиклассница Галя, знаменитая Математичка, подвивала волосы при помощи раскаленных гвоздей, чтобы выглядеть в школе королевой красоты. Тем временем Тамара принимала ванну, а Земфира зубрила стихи Тукая. Просто так, по своей охоте, без всякого задания. Так в каждой семье по-своему встречали ночь.

А в это время в доме Большого Сабира жизнь тоже шла своим чередом.

— Может случиться так, что это последний ужин, — назидательно говорил дядя Капитан, подмигивая Азамату. — Завтра, полагаю, сниму якорь. Пора и честь знать, загостился более положенного.

Самат стал отговаривать его не только потому, что так полагается, но и от всей души. Он сказал: живите сколько хотите!

Азамат промолчал. Лишь Синяк, который по обыкновению торчал здесь же, стал всячески примазываться к фронтовому другу:

— Чего спешить-то? Скоро у нас тут рыбалка открывается! Не хочешь бросать крючок в реку, рядом озера! Там руками можно ловить щуку… Не хочешь щуки, пожалуйста, карась. На Деме водятся вот такие сазаны…

«Почему Синяк жуть до чего старается?» — размышлял Азамат.

После того как они благополучно освободились от аквариумов, Азамат каждое утро с опаской выходил на улицу, ожидая, что вот-вот на заборе появится афиша о гангстерах с Последней улицы.

Ночь на двадцать третье апреля тоже как будто ничего не сулила, кроме покоя. Азамат покосился на часы, тикавшие на старом комоде. Как раз настало время, когда дядя Капитан должен подать команду: «На боковую!» Но сегодня он что-то медлил. Синяк тоже делал вид, что ему рановато еще уходить домой. Все листал книжку, совсем неинтересную. Перелистает всю и начинает снова.

Что касается Самата, то он как будто боялся взглянуть на Азамата. Все отворачивался. «Чего они от меня таятся?» — думал Азамат, поглядывая на них.

Вот дядя Капитан тоже взглянул на часы, что тикали на старом комоде.

— Тебе, Азамат, приказываю: баю-бай, — заговорил фронтовой друг, ладонью хлопнув по голенищам до блеска начищенных сапог. — Я, пожалуй, пойду напоследок прогуляюсь. Может быть, никогда больше не удастся мне побывать в Уфе. Ты, Синяк, и ты, Самат, ежели желаете, то можете топать со мною. Разрешаю, потому что вы старшие.

— А я? — насторожился Азамат. — Как хотите, но один не останусь.

— Ты ложись, так-то лучше будет, — буркнул Самат. И опять старательно прятал глаза.

«Тут что-то неладно», — подумал Азамат.

— Зачем на прогулку берете чемоданчик? — спросил он, уставившись на дядю Капитана.

— Ах да, чемоданчик! — живо ответил фронтовой друг. — Может, он нам пригодится, так как на обратном пути хочу заглянуть в магазины. На дорогу надо запастись провиантом. Хуже нет вагона-ресторана. Обычно я им не пользуюсь.

— Я тоже с вами! — упрямо произнес Азамат. Он не поверил ни одному слову гостя. Наверное, потому, что все вели себя сегодня не как обычно.

Мальчишки, не зная, что ответить, одновременно взглянули на фронтового друга. Так, наверное, поступают заговорщики. Это тоже не осталось незамеченным.

Дядя Капитан, перестав барабанить пальцем по столу, деланно улыбнулся.

— Коли так, собирайся.

Самат хотел, было возразить, но Азамат опередил его:

— Ты о себе последнее время что-то здорово воображаешь.

И тот благоразумно заткнулся.

…Было часов одиннадцать или половина двенадцатого, когда они вылезли из дому. Стояла темная ночь. Сперва шли крадучись, вдоль берега, мимо лодок, тихо-тихо звенящих цепями.

Любой шаг по шуршащей гальке отдавался по всей реке, чутко дремавшей рядом. А вдали перемигивались красные бакены с белыми, будто укоряя их: «Чего вам, полуночникам, не спится?»

Внезапно по железнодорожному мосту прогрохотал пассажирский поезд, наверное, южноуральский экспресс. Ночью было не видно: красный или белый?

Белые поезда — новинка!

— Хотите, поведу вас в сторону мусульманского кладбища, на самую верхотуру? — произнес дядя Капитан. — Если, конечно, поджилки в порядке.

— Чего нам бояться? — ответил за всех Самат. — Мы тутошние, к кладбищу привычные.

Азамат решил махнуть домой

Тропинка петляла по склону, то, пробегая мимо ветхих заборов, то, нависая над крышами домов, прикорнувших на склоне. Дядя Капитан вел свою группу гуськом, без ошибки угадывая дорожку. «Когда он сумел запомнить нашу тропку, которая ведет прямо в школу?» — думал Азамат, с трудом поспевая за старшими.

Возле школы — это на самой горе — передохнули. Рядом с ней — студия телевидения. Красные огоньки, словно драгоценные камни, убегали по высоченной башне куда-то ввысь. Почти до неба. Это чтобы самолеты не трахнулись.

А еще выше, дальше, за студией, на самой вершине, во тьме лежало мусульманское кладбище.

Дядя Капитан стоял в задумчивой позе, наверное собираясь с мыслями. Все ждали, что он скажет.

— Задумал я напоследок военную игру, так сказать, почти приближенную к условиям героической фронтовой жизни, — проговорил он. — Хочу проверить вашу отвагу. Условия тут подходящие: ночь, кладбище и так далее. Если кто трусит, пусть сразу топает домой.

Никто не повернул вспять, Азамат тоже остался, хотя он чувствовал себя в это мгновение не особенно отважным.

— Ладно, по рукам, — сказал Капитан, очень довольный. — Тебя, Азамат, оставлю тут, на улице. Пост Самата будет возле кладбища, а Синяк пройдет на самое кладбище. Я сам через часик сниму вас, как это положено карначу. Моя задача проверить: не струсил ли кто?

Все промолчали.

— К тебе, Азамат, особая просьба: если кто появится поблизости или чуть увидишь приближающуюся машину, так сразу подавай сигнал. Одним словом, свистни. Я тут же прибегу, чтобы тебя кто-нибудь ненароком не напугал или не обидел.

— Ладно, свистну.

— А ты повтори приказ. На фронте положено повторять любую команду, чтобы не вышло путаницы.

Мальчишка повторил приказание: стоять и глядеть, а в случае чего — свистнуть.

Вслед за дядей Капитаном мальчишки протрусили мимо. Азамат остался один на один с затаившейся темнотой. Страх подполз незаметно, как змея. Стали мерещиться всякие опасности. «И что меня потянуло пойти с ними? — заметался Азамат. — Что-то мне не нравится подобная игра».

С каждым мигом становилось все тревожнее.

— Чепуху городишь, мальчишка! — это он сам себе сказал.

Однако страх оказался сильнее. Он-то и повел Азамата вслед за другими. Он больше не мог оставаться один.

Хоть он и не напичкан был предрассудками, но все же кто не боится кладбища, да еще ночью? Сейчас самое главное не разминуться со своими, если же и наскочит на них, то незаметно. А у самого вот-вот хлынут слезы. Попробуй-ка в такую ночь рядом с кладбищем шагать неизвестно куда!

Внезапно он услышал какой-то шумок. От страха чуть не помер.

Собрав весь запас спокойствия, он начал осторожно продвигаться дальше. Сердце работало на четвертой скорости, словно, казалось, вот-вот выскочит и покатится. Вот до чего он перетрусил!

Сперва Азамат увидел на фоне ночного неба силуэт человека, сидящего на заборе телестудии, и оттого чуть не обомлел от испуга. Если бы, конечно, не услышал голоса дяди Капитана: «Давай действуй!» — то определенно дал бы деру.

«Свои! — обрадовался он. — Чего они, интересно, на забор полезли?»

И вдруг тень перемахнула через высоченную стену.

И все же Азамат много бы дал, чтобы узнать, почему солгал фронтовой друг. Ведь он обещался продвигаться до самого кладбища, а застрял тут же, совсем рядом, возле ограды телестудии.

Уязвленный тем, что дядя Капитан что-то от него утаил, Азамат обиделся и принял смелое решение: махнуть домой! Там, у себя, когда они вернутся, он спросит: чего, мол, обманули?

Однако ушел не сразу. Сперва даже хотел свистнуть, как уговорились при тревоге, но передумал.

А Самата все еще нет

Весною вовсю ревут речные суда, особенно ночью. Оттого еще тревожнее становится на душе Азамата. Куда же запропастился Самат?

В изнурительной тревоге проходит час за часом.

За стеной все чаще гудят пароходы. Другой бы растерялся, не понимая, зачем, дескать, ошалело переговариваются корабли.

Азамат понимает тайный язык реки. И не только он. Все мальчишки, живущие на берегу, уже стали академиками по части всякой сигнализации. Они за десять километров чуют, какой пароход идет. Лишь по одному гудку!

Азамат в сердцах швырнул в угол подушку, на которой обычно дрыхнет Самат. Чего, дескать, твой хозяин задерживается?

Чего-чего только не передумал за минувшую ночь мальчишка! То он умолял Самата, призывая быстрее вернуться, то ругал его самыми крепкими словами, какие только он знал. «Ты никогда не был башковитым!» — упрекал своего брата Азамат.

В его усталом мозгу копошились разные-преразные подозрения. «Я сразу догадался, что тут неладно, — шептал он. — Не зря все они отводили глаза, боясь сказать правду».

Потом приснился ему сон. Будто бы Азамат падает откуда-то с большой верхотуры, почти из космоса, прямо без парашюта на землю.

Сперва он нырнул в розовое облако. Но оно не удержало Азамата. Не удержало, и баста.

А он все падает и падает. Вот на его пути возникло синее облако. Оно погуще того, розового, но тоже не держит: Азамат пробился через него, как снаряд.

Потом было желтое облако, а за ним и красное…

Азамат вдруг вспомнил, что он второй раз видит этот сон. Первый раз весь этот кошмар приснился накануне гибели Большого Сабира.

…Красное облако тоже осталось позади. Сердце мальчика замирает. Он с диким криком открывает глаза и над собой вдруг видит незнакомое лицо.

— Кто вы?

— Милиционер, — отвечает человек. Сон как рукой сняло.

— Где Самат? — взвизгнул Азамат, сразу заподозрив неладное.

— Сперва умойся, приведи себя в порядок, — проговорил тот. — Кстати, ты один в доме?

— Сейчас один, а вообще нас трое: еще Самат и дядя Капитан.

— Ну, их можешь не брать в расчет. Они, пожалуй, не скоро сюда вернутся, — сказал милиционер загадочно. — К твоему сведению: он такой же капитан, как я гипнотизер.

— Он нам сам говорил…

— Знаю.

— Так что же приключилось с моим братом? И вообще, с ними?

— Мы захватили опытного вора-рецидивиста с двумя помощниками на материальном складе телевизионной студии. Они, между прочим, задержаны при попытке ограбления и при попытке к бегству. А теперь показывай, где имущество Капитана.

Откуда берется скверный человек

Сколько помнит себя Азамат, Сидор Айтуганович никогда не переступал порог их дома. У него, хромого, с его батей были старые и непонятные счеты. По-видимому, не сквитанные.

Большой Сабир, как помнится, тоже ни разу не заворачивал к соседу. Даже в праздники. В самые революционные. А у него, соседа, дом был шестистенный, под белой жестяной крышей. Одним словом, было где принять дорогого гостя. Может, Большой Сабир не ходил к нему, потому что Сидор Айтуганович окружил свой дом высоким забором и завел кошмарного зверюгу — бульдога?

Мальчишка ждал, что скажет Камалов папа, хотя ему самому в эту минуту разговаривать не хотелось.

— На той неделе зачем приходила милиция? — спросил Сидор Айтуганович, стараясь заглянуть во все углы.

Чего он сует нос туда, куда не просят? Однако Азамат не стал ему дерзить, сохранил свои мысли пока при себе.

— Попутно заглянули, — неопределенно произнес мальчишка. — Они же могут попутно заскочить! Имеют же на это право!

— Милиция без причины не является…

Внезапно принялся хлестать дождь. Окно заплакало, как человек. Вода потекла в три ручья. Сосед притворился рассерженным:

— В такое время рядом должен быть близкий друг. Вроде меня. Разумеется, до приезда твоей бабушки. Тогда, конечно, другое дело.

Так бывает во сне: ты пытаешься отпихнуться от чудовища, а оно наваливается на тебя, хватает за ноги, за руки, ты порываешься крикнуть, а голоса твоего не слышно.

Глядя на Сидора Айтугановича, Азамат думал: «Человек с самого начала, наверное, не должен лгать, доносить, лебезить, нести напраслину. Говорить правду, только правду, перед отцом, который, быть может, держит ремень, чтобы выпороть тебя за твою правду, перед отрядом, который тебя выслушивает и судит, перед трибуналом и перед винтовкой, которая на тебя нацелена… Если ты однажды смалодушничал, сдрейфил и предал, то именно с этого и начинается падение».

Может, подлость начинается с этого?

Может, с другого… «Никогда не будь завистливым, — еще, бывало, направлял своего сына Большой Сабир. — Зависть рождает ненависть, а ненависть — подлость… Если ты когда-нибудь кому-нибудь позавидуешь, то ты не мой сын. Отказываюсь заранее».

Может, Сидор Айтуганович с самого начала не сумел быть правдивым да искренним? Или всю жизнь всем завидовал?

Вот он, не спросясь зашел, не спросясь присел к столу. Бывают же такие дни, когда не хочется никого видеть. У Азамата как раз был такой день.

Мальчишка поднял на него взгляд.

Грузно нависая над столом, Сидор Айтуганович не спеша заговорил. Скажет слово и стукнет пальцем, точно конь копытом.

— Неважнецкое (стук) твое (стук) дело (стук), Азамат! Азамат мучительно соображал: зачем явился Сидор Айтуганович?

— Завтра (стук) после (стук) полудня (стук) будут (стук) судить (стук) твоего (стук) Самата (стук).

А ты не слушай ее, Азамат

— Так это правда, что твой Капитан оказался не фронтовым другом?

— Чего вы навалились на Азамата, слова сказать ему не даете?

— Он и не собирается раскрывать рта…

— Еще говорят, будто у Капитана была целая шайка.

— Мало ли что говорят!

— Ну, Азамат, скажи что-нибудь.

— Он не хочет с нами разговаривать!

— Это и понятно, вместе с Капитаном судят и его братана. Кому охота в такой день…

— Мы для него не чужие.

— Ну, Азамат, скажи что-нибудь.

— Он молчит.

— Я бы тоже молчала.

— Оставьте его в покое. Смотрите, он сегодня как затравленный.

— Тоже мне сказал…

— Вовсе он не затравленный.

— Я бы постыдилась пойти на суд. Чего я там не видела?

— А ты не слушай ее, Азамат, иди!

— Он и не думает ее слушать.

…Даже не забегая домой, Азамат дунул в центр города. В такой час человеку не до еды. Конечно, и не до школы.

«Спеши, трепло! — мысленно упрекал он сам себя. — Кто развесил уши, увидев Капитана? Ты, Азамат! Кто с охотцей уплетал дармовую жратву? Ты, Азамат! Еще такая сволочь, как Азамат, укладывал заведомого вора на отцовскую кровать…»

Откуда же ему было знать, что за подобные ошибки приходится жестоко расплачиваться?

Угловое неказистое здание и оказалось помещением районного суда. Старый, местами стертый указатель объяснял, куда следует пройти.

Где тут считать ступеньки, он помчался вверх. Лестница была крутая, как на маяке.

На самой верхней площадке, почти у двери, волей-неволей пришлось затормозить. Он и сам не знает почему. Может, потому, что толстый человек с толстым зеленым портфелем неуклюже сидел на подоконнике и торопливо совал в рот огромный кусок колбасы. Так усердно он ел, что аж челюсть у него ходуном ходила.

Азамат непроизвольно облизал губы, такой аппетитной выглядела копченая колбаса. «Наверное, вкуснотища!» — он с трудом проглотил слюну.

— В твои-то годы, ей-ей, не положено переступать порог суда, — уставился толстяк, не переставая жевать.

— Брат у меня тут…

— Лишь одного не понимаю, зачем это твоему братцу на до было сообщать тебе, недорослю, о том, что по судам таскается? Неправомерно!

Азамат юркнул в полутемный коридор. Тут каждый был занят собой. Никто не обратил внимания на мальчишку. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, Азамат прошел в зал заседания.

Конечно, он забился в самый угол. Он понимал, что стоит какому-нибудь секретарю или курьеру обнаружить его, так пиши пропало: «Эй, мальчик, как сюда пробрался? Ну-ка, идем за мной! Пошли, пошли, чтобы твоей ноги тут не было!»

Потому сидел, боясь шелохнуться, как привинченный.

На его глазах судились муж и жена. Они наговорили друг на друга невесть что. Если им поверить на слово, то на всем белом свете нет людей хуже их обоих. Мальчишка так и не понял, чего они хотят. Не станешь же более счастливым оттого, что ссоришься почем зря? Тем более на людях.

Процесс его не интересовал. Его больше занимал другой вопрос: не затесался ли куда-нибудь Самат?

Азамат так и не узнал, чем закончилась ссора между мужем и женой. Как раз во время вынесения приговора его самого вежливо попросили выйти вон. Одним словом, обнаружили.

Ему ничего другого не оставалось делать, как в полутемном коридоре незаметно пристроиться на скамейке. О лучшем не надо и мечтать. Отсюда видно всех, кто входит и выходит, а сам вроде бы в засаде.

Тут просидел он часа два, если не больше, пока дождался Самата, Синяка и Капитана, появившихся в сопровождении двух милиционеров.

От радости Азамат чуть не вскрикнул. Но, к счастью, хватило ума вести себя как следует на суде. Ему нет никакого расчета ссориться с милиционерами, которым положено оберегать арестованных как зеницу ока.

Самат был в той же старой тужурке и без кепки, — как уходил тогда из дому на ночную операцию. Но выглядел неважно, словно подбитый немецкий танк. Он как-то вобрал голову в плечи и робко сторонился людей.

Совсем иначе держался Синяк. Как обычно, руки глубоко запущены в карманы длинного пальто, фуражка чудом держится на макушке. Таким он бывал и на Последней улице…

А Капитан потерял былую уверенность, ежился, желая остаться незамеченным, злобно глядел по сторонам.

Азамат не мешкая кинулся вслед за ними в зал заседания. В это мгновение больше всего он боялся встретиться с глазу на глаз с тем толстым дядей, который даже тут, где приговаривают людей к жизни и смерти, бессовестно уминал колбасу. По всему видно, дяденька дошлый.

Приговор

Сперва для него ничего не существовало, кроме худого затылка Самата. Азамат, как никогда, пожалел своего брата, главным образом из-за этого затылка. «Он у меня тощий», — ужаснулся мальчишка.

После чего он робко поднял глаза на судейский стол, и в это мгновение его чуть кандрашка не хватанула. Азамат узнал Седого. Того самого рыбака, который часто появлялся на Последней улице.

Вот где состоялась встреча с Хакимом Садыковичем, фронтовым другом Шкипера! Кто бы подумал…

С этой минуты Азамат уставился, почти не моргая, на судью, как будто вымаливая у него снисхождение. На месте Азамата каждый бы, пожалуй, так поступил.

Седой оказался очень дотошным. Черт знает, откуда он узнал, что Капитан выдавал себя то за Абдулова, то за Бузикошвили, то за Мокрюноса, то за Умар-оглы… Он все допытывался: какая же фамилия подлинная.

Потом судья стал выяснять, где родился Капитан, откуда он приехал, одним словом, как попал в Уфу. Тот ответил, что приехал из Сибири.

А Седой опять уточнил: из Омска. «Если он сам досконально знает все, так зачем же его еще расспрашивает?» — удивился мальчишка.

Судья не спешил. Чего ему спешить-то? Над ним не каплет. И по всему видно, что сытно покушал. Говорил невозможно аккуратно, вот уж не думалось, что судьи бывают такие вежливые.

«Наверное, ему платят деньги за то, что он обходительный», — подумал Азамат.

— Каким образом узнали, — между тем продолжал выспрашивать судья, — что дети Большого Сабира оказались сиротами?

— Об этом в те дни говорил весь город, — отвечал Капитан. — Не каждый день под лед уходит человек. Обыватель любит смаковать такие события.

— Не сообщил ли вам об этом подросток по кличке Синяк?

— Да, сообщал.

— Были ли вы с ним знакомы еще раньше?

— Да, были знакомы.

— С какой целью вы вовлекли мальчишек в историю с аквариумами?

— Я испытывал мальчишек, на что они способны, — процедил сквозь зубы Капитан.

«Фронтовой друг» вел себя то как затравленный, то нахально.

«Теперь скули не скули, никто не поможет», — думал Азамат, слушая сбивчивые ответы Синяка, который все еще пытался оправдываться да вывертываться. Он, мол, такой беспомощный. Дескать, ничего не знал и попал как кур в ощип. Вьюном юлил, пытаясь всю вину переложить на других.

Еще Азамат запомнил прокурора. На него он не обратил бы никакого внимания, если бы тот то и дело не водил платком по лысине. А она у него, между прочим, блестела, как лампочка стопятидесятиваттная.

— Грабитель, вошедший в дом, сам по себе страшен, — говорил прокурор. — Но хитрый и беспощадный вор, выдающий себя за фронтового друга погибшего отца, страшен трижды. Такой человек запускает свои грязные руки не только в сундук, но и в детские души, чтобы повести мальчишек по дорогам преступлений и страданий.

У Азамата невольно вырвался стон: вот кого он угощал лучшим куском и вот кому разрешил спать в постели Большого Сабира!

— «Фронтовой друг» не обыкновенный вор, — продолжал прокурор. — Он вроде бы теоретик своего грязного ремесла. Вспомним, что он тут, в этом зале, нам говорил: «Я знаю, что мальчишек, которых я вовлекаю в дело, отрываю от семьи и школы. Поэтому я стараюсь им дать то, чего они бывают лишены по условиям нашего ремесла. Я имею в виду кочевой образ жизни. Мы, воры, по существу, жрецы; А жрец, как известно, не может стоять ниже толпы. Поэтому я считаю, что современный вор должен быть культурным человеком. Не зря же я вожу их в театры, музеи и на выставки…» Вдумайтесь только в то, что говорит нам этот человек с семью фамилиями и пятью судимостями!

Маленькая женщина с красивой прической назвалась адвокатом. Когда она заспорила с прокурором, то Азамат засомневался: кто же из них нрав? Вот что удивительно: когда говорил прокурор, то казалось, что прав он, а когда заговорила она, то верилось только ей…

Никак Азамат?

Каждый получил по заслугам: Капитан — семь лет «строгой изоляции», Синяк — два года детской колонии, ему зачли все прошлые его проступки, а Самат отделался годом. Как только до сознания Азамата дошел смысл приговора, он с ужасом подумал: «Как же я один, без братана, буду теперь жить?»

Капитана он не жалел. Тут он был согласен с прокурором. Их мнения совпадали: «фронтового друга» можно было засудить на всю жизнь, от этого, конечно, другие люди не пострадают. Даже выиграют оттого, что такие типы, как Капитан, не будут путаться под ногами и выдавать себя за «фронтовых друзей».

Во время прочтения приговора голова Самата опустилась еще ниже. Азамат смахнул слезу, чего уж тут скрывать, жалко брата до невозможности. Не оправдали его, как того хотела адвокат и на что, по простоте своей души, надеялся Азамат.

Именно в этот миг в зале заседания раздался звонкий мальчишеский голос:

— Выше голову, Самат!

Осужденный живо обернулся, и впервые озарилось его лицо. Азамат сделал все, что он мог. Пусть в колонии не согнется Самат и не спотыкнется, а несет голову гордо, как положено сыну Большого Сабира.

В это мгновение Самат, наверное, очень отчетливо осознал, что ему придется хлебнуть немало горя.

Из коридора, куда увел их конвой, донесся его ответ!

— Не переставай мне верить!..

Потом уже Азамат никак не мог выкинуть из головы этот крик: «Не переставай мне верить!» Он неотступно звенел в ушах мальчишки.

Сперва Азамат и сам еще не осознавал, что он должен совершить. В такой день он не может просто вернуться домой. Только сейчас, спускаясь по крутой лестнице, мальчишка понял: ему во что бы то ни стало надо дождаться судью. Будет мужской разговор!

Судьи, очевидно, устают от заседаний не меньше, чем хирурги от операций. Каждый процесс уносит с собой много душевной энергии. К концу дня лишь мечтаешь об отдыхе и больше ни о чем. Ты должен хотя бы на несколько часов отгородиться от грабителей, клеветников, доносчиков, хулиганов, от всей этой швали. И заодно от прокуроров и адвокатов. Лишь полный покой давал передышку, заслоняя от усталости и опустошенности. «Не податься ли с удочкой на берег?» — размышлял Хаким Садыкович, не спеша спускаясь по крутой лестнице, которую он в шутку прозвал «Дорогой к инфаркту».

И когда перед ним возник вихрастый мальчишка, весь в веснушках, судье оставалось лишь удивиться:

— Никак Азамат?

— Он самый.

— Ты узнал меня?

— Да..

Мальчишка глядел выжидательно, исподлобья.

— Ты уже знаешь о приговоре?

— Я был на суде с самого начала.

— Ну, тогда тебе все ясно…

И внезапно у мальчика вырвалось:

— Неправильно судили!

— Как так? — удивился судья. — Ты считаешь, что я был слишком суров?

— Нет.

— Упрекаешь в несправедливости?

— Нет.

— Ты находишь, что я допустил какое-то нарушение судебной процедуры?

— Нет.

— Так что же?

Пусть только судья не подумает, что он рехнулся.

— Не всех судили!

— Да вроде бы всех… Было проведено очень серьезное следствие. Я сам внимательно изучил дело.

— Все-таки один улизнул!

— Если не тайна, то кто же он?

— Я и есть тот самый тип.

— Но ты не фигурировал в деле!

— Разве не о том я и говорю? Я тоже был с ними, когда пошли грабить склад. Но что верно, то верно: мне не сказали, зачем идут. Капитан пояснил мне, что лишь будет испытывать мою храбрость — смогу ли я посреди ночи возле кладбища выстоять на посту? Я стоял бы себе, ничего не зная, если бы они один за другим не стали перепрыгивать через забор. Я, конечно, здорово рассердился на них и направился домой.

— А ты, нескладеха мой, не знаешь, почему их сцапали?

— Да откуда же мне знать? Я же их после не видел.

— Все потому, что ты бросил их на произвол судьбы. Не свистнул им, как они надеялись, при появлении милицейской машины.

— Все-таки я тоже виноватый!

Даже судья, немало повидавший на своем веку, вынужден был спросить:

— Кто-нибудь надоумил тебя прийти ко мне?

— У меня теперь никого нет. Дедушка Земфиры не просил этого делать. Сидор Айтуганович, наш сосед, и подавно. Я сам.

Голос судьи даже дрогнул:

— Коли уж так, ты сам, по собственному желанию пришел ко мне, к судье, чтобы отважно заявить о своей виновности, тебе никогда в жизни не придется иметь дело с нами. Спасибо, нескладеха мой, и прощай… С этого часа ты имеешь право ходить по Последней улице и по всем другим улицам мира с высоко поднятой головой.

Мальчишка, как человек, выполнивший свой долг, расправил плечи и, даже не попрощавшись, двинулся домой. Но голову он не поднял, как ему было приказано, а глядел под ноги, будто опасался споткнуться и рассыпать свои веснушки по земле.

Судья растерянно молчал. Провожая глазами медленно удаляющуюся фигуру Азамата, он чуть не вернул его обратно, чтобы сказать: «Это же я, нескладеха мой, в свое время написал на твоем заборе, что мальчишки с Последней улицы дважды трусы. Каюсь! И все-таки совсем не жалею, что как-то причастен к жизни Последней улицы, к вашим, мальчишки, делам…»

Но если бы вдруг Азамат вернулся и спросил: «Так отчего же не написали новый плакат на моем заборе, чтобы предупредить о появлении» фронтового друга, — то пришлось бы ему ответить: «Вот ведь досада, болел я. В моем возрасте недуг посещает чаще, чем это полагается, во всяком случае, чаще, чем того хочется. И еще бы я сказал честно: «Взрослые тоже не могут все предугадать!»

Есть такая девчонка

Ему сейчас даже случайная собака друг, куда там, даже воробей, порхающий во дворе, приятель. В последнее время Азамат ловил себя на том, что сам с собою разговаривает.

Никто из людей, кроме Земфиры, быть может, не понимает, как тяжело быть одиноким.

— Сбежим от Тамары? — шепчет она ему в перемену.

— Угу…

Они возвращаются из школы кружным путем, по незнакомым улицам. Большую часть дороги мальчишка молчит. Земфира, наоборот, хохочет, как только вспомнит день, проведенный в классе: немало смешного насмотришься за пять уроков и четыре перемены.

— Помнишь, как Тамара на доске написала вместо «циновка» — «сыновка»?

Не сговариваясь, остановились у обрыва, откуда видна вся Последняя улица. По-прежнему коричневое море лежало, разлившись до самого горизонта, затопив противоположный берег. А люди копошились на крышах домов, спасая свое имущество.

— В такое время человек человеку всегда друг, — проговорила Земфира, сделавшись очень серьезной.

Мальчишка так и не понял, о ком она это сказала: о людях, что мытарствуют во время разлива, или о нем, об Азамате?

Он упорно размышлял над тем, как быть с девчонками, которые сами напрашиваются на дружбу. А что ответить, не знал. Ему, однако, вспомнилось, как однажды на эту тему трепался Синяк: «С девчонками полагается вести себя важно, почти что гордо. Одним словом, в их игры ни за что не вступать! В свою очередь, в мальчишечьи команды их не брать».

Возле ворот, где обычно полагается расходиться с девчонкой, произошла заминка. Земфира не пошла к себе домой, как делала обыкновенно, а преспокойно потопала вслед за Азаматом к крыльцу.

Мальчишка изумился, но сделал вид, что ничего особенного не случилось.

Лишь переступив порог, Земфира вдруг смутилась. Застыла возле косяка, словно мрамор. Мальчишке показалось, что она судорожно глотнула воздух. Или это только почудилось?

— Чего остановилась? Проходи.

Она, решительно швырнув школьную сумку в угол, неожиданно проговорила:

— Я останусь в твоем доме, пока не приедет бабушка.

— Чего же ты будешь делать у меня дома?

— Варить картошку.

Она, наверное, сказала то, что сразу пришло в голову. Что-то шевельнулось в сердце Азамата. А что затрепетало, он и сам не может понять.

— Ну, а после того, как сваришь картошку?

— Само собой разумеется, кушать.

— Понятно.

— А там, глядишь, время настанет и посуду мыть.

— Не вечно же посуду мыть, — нерешительно проговорил он. — Ну, а потом?

— Потом, потом… Я и сама еще не знаю, чем займусь. Азамат тоже не знал: может, решил он, вместе уроки будем готовить?

Покушали, конечно, на славу! Пусть на столе не было масла, даже растительного, пусть нет свежего лука, он очень уж хорош с печеным картофелем, но зато они дружно одолели котелок. Притом им было здорово весело.

Однако в это самое время, когда они сидели с полными ртами, неожиданно явились мама и дедушка Земфиры. Они совсем не удивились, что застали девчонку у Азамата.

— Решила, доченька, помочь Азамату? — осведомился дедушка, как только за руку поздоровался с Азаматом.

Она солидно подтвердила, начиная собирать со стола.

Другой человек, например, наплел бы с три короба, а Земфира и не подумала. Она сказала, что собирается тут оставаться.

— Пока чистила картошку, небось сошло десять потов? — спросил старый речной волк.

— Откуда ты это взял?

— Ты, очевидно, решила, что дом без женщин сирота? — продолжал дедушка гнуть свое.

— Да, конечно. Ты же сам так частенько говоришь.

— Как долго ты тут намерена оставаться?

— До приезда бабушки.

В такой обстановке, будь ты семи пядей во лбу, все равно не знаешь, как себя вести. По существу, разговор велся помимо Азамата. Его ни о чем не расспрашивали, его мыслями как будто не интересовались. Он был нуль без палочки.

— Раз приняла решение, значит так тому и быть, — рассудил дедушка, многозначительно взглянув на маму Земфиры. — Ну что же, счастливо оставаться.

— Я так и знала, так и знала, что вы меня поймете, — обрадовалась девчонка.

Дедушка с мамой тут же повернули обратно, а Земфира с Азаматом остались вдвоем. Уроки сделали как полагается. Еще раз картошку сварили. Земфира заикнулась было, что в их доме к обеду всегда бывает два блюда: первое и второе, всегда с мясом, но прикусила губу. Откуда у Азамата деньги? А за чужой счет не всегда удается покупать мясо. Это яснее ясного.

К вечеру девчонка заскучала. Просто так, без всяких причин. То она выходила на крыльцо, то надолго задерживалась возле окна. Азамат еще подумал, как бы ее не увидел Камал.

Этого больше всего опасался Азамат.

Когда девчонка грустит, ничем уж не поможешь. Азамат отлично понимал, что слова здесь ни к чему, это как пить дать.

После захода солнца она заметалась пуще прежнего. Еще, как назло, тревожно загудели суда, боясь столкнуться во время тумана. Да и звезды вели себя не как обычно, мгновенно гасли, не успев зажечься.

— Слушай, Азамат, — внезапно сказала девчонка, остановившись перед ним. — Можно мне пока вернуться домой? Не насовсем, конечно. Как только сама начну зарабатывать деньги, так опять вернусь. Ладно? Ты на меня не будешь сердиться? Ладно? Ведь не станешь дуться? Ладно?

Она зачастила, а сама бочком-бочком двинулась к двери, словно опасаясь, что ее в последний миг насильно удержат. По крыльцу сбегала, точно ее преследовали.

Берегись!

«Слушай и запомни, Азамат! К тебе могут прийти всякие типы, будто бы от меня. Запросто! Да ты в таком случае не зевай. Гони в шею! И закрывай дверь перед самым носом такого персонажа. Никого я не стану посылать к тебе. До конца моей жизни.

Синяк точит на тебя зуб. Капитан — тоже. Больше всего опасайся «фронтового друга». Или его дружков. Он так и сказал мне на прощанье: «Азамат за все поплатится!» Он не может простить, что ты тогда ушел не спросившись. Берегись, одним словом.

Он с виду только такой симпатяга. А так в нем сидит дьявол. Может, даже зеленый…

И все они, уголовники, дьяволы. В каждом из них сорок пудов грязи, бахвальства, лени, хитрости, и жестокости, конечно, и коварства, этого более всего.

«Воровская жизнь, — бывало говорил мне Капитан, — самая красивая жизнь». Одним словом, будто он сам счастливчик и другие тоже. Теперь я немножечко нагляделся на эту красоту. Все это швыряние чужих, не заработанных денег, добытых любым способом. Ты сам посуди, разве это счастье?

«Воры, — бывало, говорил Капитан, — как братья, в беде друг друга не оставляют». Одни слова… Я тебе скажу, что если они и «братья», то самые подлые. Прежде всего топят самого слабого. С этого все и начинается. Такой тип, как Капитан, может утопить целую тысячу, лишь бы самому удержаться на поверхности. А может, и миллион.

«Воры, — бывало, говорил Капитан, — отважные…» Куда там! Они же, если как следует пошевелить мозгами, самые трусливые типы. Как только наскочат на сильного, без оглядки дают тягу, услышав за собою погоню, тут же пускают в штаны. Опасаются любого шороха, любого собачьего лая… Да, напасть исподтишка — их ремесло, пойти вчетвером на одного — их прием. Тут они смелые.

Я был дурак дураком, когда поверил Капитану. И когда мы попались, я сразу подумал, что конченый человек.

Сейчас над нашей колонией сеется дождь. На душе такая тоска, что и объяснить нельзя. Шлепаю себя ладонью по башке и спрашиваю: «Зачем сам себя сунул в эту дыру?»

Первые дни всегда трудные. Особенно тут, в колонии. В любую минуту можно нарваться на кулак. Хороший подзатыльник ждет тебя, если сам себя не можешь защитить. Я стараюсь молчать в тряпочку.

Сейчас, в данное время, жив и здоров. Нам, конечно, выдали все казенное. Обновка! Кормят даже получше, чем у нас было дома, но не так чтоб уж особенно. Но самое противное — подстригли всех под первый номер. Теперь все мы похожи на дыни.

Мальчишки попадаются разные. Есть и такие башковитые, с кем можно дружить. Встречается мура, не забывающая кривую дорожку. Они до сих пор мечтают, как достать деньги и как прокутить. Всем им надо бы вправить мозги.

Ты, Азамат, не думай, что у меня повторится старая ошибка. С меня достаточно и того, что со мной приключилось.

Я не скажу тебе, что уже пообвыкся. Почем я знаю… Мне тут помогают стать на правильную дорожку и прямо смотреть на жизнь. Я постараюсь оставить свои дурные мысли и привычки. Когда вернусь, я стану жить по распорядку дня, как и тут.

Прости, что оставил тебя одного. Готов об стенку биться головой, как только об этом думаю.

Жива ли та самая соседская калитка, которую два раза подряд крошил наш батя? Знаешь что, по этой калитке страшно скучаю. Еще по тебе. И по тому, как мама баловала нас блинами.

Залатали ли лодку Земфиры? Не дерет ли тебя за уши Борис-Кипарис? А в случае чего предупреди его от моего имени.

Физик, конечно, важная персона, потому что будет ученым. Он нам не чета. Как вырастет, небось забудет, что рос на Последней улице. Кто его знает, может, со временем и не будет нашей улицы.

Бабушка, наверное, уже приехала. Вошла ли вода в берега или нет? У нас тут деревья распускаются, а как у вас там?

Так что пиши.

Твой брат Самат».

Посвящение в сыщики

Своим письмом Самат окончательно пронял Азамата. Ничем нельзя было измерить его злобу на Капитана и на всех воров заодно. Лучше бы уж в такое время не попадались ему всякие уголовники.

К исходу третьего дня, а за это время немало ему пришлось поворочать мозгами, он хлопнул себя по лбу: «Почему бы мне не стать сыщиком? Я бы тогда показал всем уфимским ворам, почем фунт лиха!»

Такая мысль пришла в тот самый день, когда закончился учебный год.

Для начала он купил себе черные очки. Ради этого пришлось экономить на еде. Пришлось бутылку молока растягивать на два дня. Но чего только не сделаешь ради заветной мечты! Конечно, детских защитных очков не оказалось, взял взрослые.

И вот однажды через черные очки он стал разглядывать всех мало-мальски подозрительных людей или просто незнакомых: не запустит ли руку в чужой карман? Не захочет ли влезть в окно? Целую неделю бродил вдоль берега. Случалось, что в иные годы кое-кто уводил лодку. А тут никто не хотел красть лодку.

С первого же шага неудача постигла юного сыщика. Не попадались на своей улице воры, хоть плачь!

Оставалась еще одна надежда — лавка, в которой Азамат покупал хлеб и молоко. Дотемна он караулил маленький магазинчик. Но на хлебный ларек тоже никто не позарился.

Вот ведь досада! Когда хочешь сцапать вора, тот, в свою очередь, никак не хочет быть сцапанным.

К исходу недели понял — одному не управиться. Стал думать, кого бы посвятить в тайну.

Неплохо бы привлечь кого-нибудь похитрее. Естественно, сразу подумал о Борисе-Кипарисе, обладателе кривого носа. Но тот, как только почуял, куда гнет Азамат, отступился.

— Меня тут не было, — сказал он свое обычное. — Я ничего не слышал. Я пошел.

После его отказа остался один-единственный человек во всем городе, кому можно довериться. Это Земфира. Она как только узнала, в чем дело, так немедленно примкнула к Азамату.

— Чур, я тоже!

— Но ты не думай, что сразу станешь уфимским сыщиком, — предупредил Азамат. — Сыщик — это я. Ты пока походишь в помощниках.

— Я не согласна.

Девчонка упрямая, поэтому ничего другого не оставалось делать, как пойти на компромисс. Здесь же, возле забора, Азамат объявил приказ об ее назначении сыщиком, но при этом не забыл и себя: тем же приказом он выдвигался в главные. Как известно, своя рука — владыка!

Однако к назначенному сроку, когда они должны были встретиться, чтобы пойти на поиски вора в центр города, неожиданно явилась Тамара.

— Ты откуда разнюхала? — поразился главный сыщик.

Та не стала вдаваться в подробности. Кто ее знает, может, сама подслушала разговор Азамата с Земфирой или просто выведала тайну у подружки. Девчонки проговариваются запросто! Одним словом, дело закончилось тем, что еще одного человека пришлось посвятить в сыщики.

Так они втроем попали в центр города, где, по предположению главного сыщика, должно быть больше воров.

Первый день не дал успеха. Второй день также прошел впустую. Третий день был копией первых двух. Бывают же такие неудачи.

Первой сдалась Тамара.

— С меня хватит, — сказала она, слагая свои обязанности. — Неинтересно играть в сыщики после того, как в Уфе не осталось ни одного вора.

Азамат почувствовал, что Земфира тоже засомневалась. Только из-за принципа она еще держалась, а так не наблюдалось у нее никакого глубокого убеждения. По всему видно было, что так.

После долгих уговоров и переговоров юные деятели уголовного розыска еще раз решили попытать счастья. Они направились в магазин, где случаются очереди и, по их предположению, должно быть больше всего карманников.

В угловом «Гастрономе», что возле трамвайного кольца, им здорово повезло. Сутулого парнишку в очках первой приметила Тамара.

— Чего-то он очень ерзает? — прошептала она в ухо главному сыщику. — И как-то подозрительно зыркает глазами.

— Хорошо одет и такой симпатичный, — по привычке возразила Земфира. — Откуда ты взяла, что он карманник? Неужели вот такой может обчищать чужие карманы?

— Тс… — прошипел Азамат. — Маскируется! Установили контроль, как полагается в таких случаях. И в самом деле, очкарик оказался как раз тем человеком, кого они до сих пор безуспешно искали, — форменный карманник! Ловко отпирал чужие сумки, незаметно заглядывал в содержимое ридикюлей. А в карманы лазил, как в свои.

— С чего начнем? — испуганно спросила сыщик Земфира. — Может, ты, Азамат, сразу пойдешь и схватишь его за руку?

— Я против, — сказала сыщик Тамара. Однако не объяснила, почему против.

— Надо обмозговать, — решил главный сыщик. — Пусть еще полазает для верности.

Ведь сначала не знаешь, как хватать воров, опыт приходит потом.

— Ты остерегайся все-таки, — предупредила сыщик Земфира. — Кто его знает, может, у него нож?

У Тамары мурашки побежали по спине. Ничего не скажешь, настал самый ответственный момент.

— Зачем ему нож? — все-таки возразила Тамара. Ей-ей, не может она не сказать что-либо против своей подружки.

Пока одна говорила «надо», а другая «нет», вор, пользуясь несогласованностью действий уфимских сыщиков, стал пробираться к выходу. Ничего другого не оставалось делать, как его преследовать.

— Вот всегда с вами так, — возмутился Азамат, бросаясь вслед за карманником. Девчонки, конечно, за ним. Очкастый отправился «на работу» в «Детский мир». Там тоже случаются порядочные очереди. Сутулый парнишка наверняка хорошо был осведомлен об этом.

У входа в магазин главный сыщик сказал:

— Его отсюда никак нельзя упускать. Я знаю, где тут недалеко стоит милиционер. Я живо за ним сбегаю.

Девчонки не стали возражать. Милиционер нужен был как воздух. На нижнем этаже, где бойко торговали обувью, очкарик снова принялся за свое.

Уфимские сыщики, естественно, взяли его под контроль. Однако Азамат будто в воду канул. Земфира одним глазом глянула на вора вторым — на дверь. Нетерпение росло — не случилось ли чего с Азаматом?

— Мне, пожалуй, надо сходить за Азаматом, — предложила Земфира. — Чего-го он не появляется?

— Ты оставайся в магазине, я сама живо отыщу его, — заявила Тамара.

— Нет, я!

— Сказано, я!

Волей-неволей им пришлось бросить жребий. Таким путем они договаривались чаще всего. Тамаре выпало караулить вора. Может быть, в этом заключалась самая большая ошибка, которую допустили юные сыщики… Но расскажем обо всем по порядку.

Как Тамара поймала вора

В людном магазине Тамара почувствовала себя одинокой. Ведь никому не скажешь, что она несет очень ответственное дежурство. Однако, увидев, что карманник стал озираться, думая, наверное, куда бы податься, Тамара подошла совсем близко к нему. Упаси боже, если улизнет!

Сутулый парень, точно почувствовав угрозу, глянул на нее. Чтобы предупредить всякие случайности, Тамара решила первой заговорить с ним. Для начала она поманила его к себе. В середине зала не так толпился народ.

— Поди сюда! — сказала она по возможности более загадочно.

— Чего тебе? — не особенно приветливо буркнул тот, но все же подошел к Тамаре.

Она, дотронувшись пальцем до своих губ, предупредила: не шуми, дескать, невыгодно тебе скандалить со мною. Тот сделал еще один шаг ей навстречу.

— Ну, чего тебе?

— Сними-ка очки, — приказала она по возможности построже.

— Зачем тебе мои очки?

— Ты же близорукий! Ведь точно?

— Ну, допустим, что близорукий.

— Без очков ты никуда не сбежишь. Я это сразу сообразила.

— С чего ты взяла, что я собираюсь куда-то удирать?

— Давай, — сказала она, — для начала познакомимся: я, например, уфимский сыщик. А ты, например, вор? Ведь так? Сознайся.

От удивления очкарик насмешливо присвистнул:

— Если бы сама не созналась, я б ни за что не угадал, что имею дело с сыщиком. Но ты, девчонка, ошиблась. Никакой я не вор.

— Дудки! — рассердилась Тамара. А когда она выходила из себя, то брови изгибались у нее дугой. — Это же точно! Мы за тобой следим давным-давно. Еще с углового «Гастронома».

— Вон как! — проговорил вор не особенно весело и стал озираться, думая, наверное, куда бы податься.

Это не прошло незамеченным.

— Ты не думай, что я такая шляпа, — проговорила Тамара. — Я тут не одна.

Он зыркнул глазами туда и сюда.

— Где же остальные?

— Они побежали за милиционером, — охотно пояснила девчонка.

— Чего же ты от меня хочешь?

— Чтоб ты не сбежал, ладно? — проговорила она, желая скрыть замешательство. — Иначе мне от Азамата во как попадет!

— Вижу, жуть до чего страшен твой Азамат, — усмехнулся очкастый.

Словно спеша загладить оплошность, девчонка еще раз вежливо напомнила: — Сними, пожалуйста, очки!

— С тобой, конечно, интересно беседовать, но я от такого разговора шалею, — произнес вор, подавляя зевок. — А в общем вышла неразбериха.

— На то и мы, чтобы разобраться, — Тамара пыталась схитрить, желая во что бы то ни стало задержать очкастого.

— Хвалю, — сказал парнишка, приятно улыбнувшись. — Хвалю за старание. Но я, однако, потопал!

— Куда? — испуганно сказала она. — Я сейчас начну кричать!

Угроза возымела действие.

— С тобой и пошутить нельзя, — он скосил глаза к выходу. Расстояние до него все-таки было немалое. — Чего тут торчим? Твоего Азамата мы можем дождаться и на улице.

— Ты не удерешь?

— Что ты! Вижу, что такую, как ты, голыми руками не возьмешь.

Тамаре нравилось, что ее хвалят. Парень вопреки ожиданиям оказался покладистым.

— Ну что ж, улица так улица!

— Вот не думал, что так глупо попадусь в руки сыщиков! Но ничего не поделаешь, факт, — сказал он. — У меня, между прочим, есть такая слабинка: когда волнуюсь, то бывает охота сходить в туалет.

— Ты не можешь погодить?

— Невмоготу, — застонал он. — С таким делом, сама понимаешь, не шутят.

Она растерялась. Как поступать в подобных случаях?

— Не сбежишь?

— Вот рассмешила… А потом я же не один пойду. Ты последуешь за мной до садика, что рядом, а потом, когда я попрошу, ненадолго отвернешься.

Возле дерева он сказал:

— Ты отвернись и считай до десяти. Но ее не так-то легко было обмануть.

— Поклянись, что не удерешь!

— Я же сказал: честное слово.

— Повтори за мной: «Чтоб мне провалиться сквозь шарик прямо в Америку!»

Только после того как парень повторил клятву, она отвернулась. И стала считать: раз, два, три… Аккуратно досчитала до десяти. Взглянула туда, где только что стоял очкастый, а его и след простыл!

Приехала бабушка

Когда она разыскала Азамата с милиционером, ей пришлось почем зря фантазировать.

— Сбежал! — проговорила она и заплакала. — Я схватила его за руку, чтобы не сбежал. Я держу, а он сопротивляется. Он тянет туда, а я сюда. Он туда, а я сюда. Весь магазин сбежался. Смотрят, девчонка дерется с мальчишкой. Женщины, которые стояли в очереди, начали стыдить меня: как, дескать, не стыдно девчонке драться в общественном месте? Я, естественно, отпустила его, а его и след простыл.

Милиционер подумал, наверное, что его за нос провели или просто обманули. Ушел, ничего не сказав. Возвращались сыщики молча.

Возле дома Большого Сабира на чемоданах сидела старуха в белой шляпе.

— Так ведь это твоя бабушка приехала! — вскрикнула Земфира.

Азамат со всех ног бросился домой. В первую же минуту он заметил, что бабушка была без зубов и очень ласковая. Она здорово походила на Большого Сабира, такая же высокая и сутулая. Тоже два метра ростом.

Обняла она Азамата и долго не отпускала.

— Внучек мой, прости!

Почему она просила прощения, он так и не понял. Может, за то, что жила на краю света?

Хозяйствовать она начала тотчас же. Первым делом расплатилась со всеми долгами. А потом испекла беляши, точно такие же вкусные, какие готовила когда-то мама.

Впервые за все время мальчишка спал как полагается: снов не видел и ни о чем не думал.

Бабушка спала на койке Большого Сабира, а Азамат по своему обыкновению на кухне. Только теперь никто не храпел в ухо.

Утром его разбудило солнце. Для него Красный шарик был вроде будильника.

Сдвинув шапку на затылок, Азамат важно двинулся на улицу. Так у него начинался каждый день. Огляделся — никого. Это его устраивало. Ему надоело все время видеть сочувствующие глаза людей.

Последнее дело, когда тебя все время жалеют!

«Теперь никто не обязан меня жалеть, потому что я уже семейный, при бабушке», — думал мальчишка, победно оглядываясь.

Случайно скосив глаза на забор, он остановился как вкопанный. Мать честная, кто еще тут опять озоровал?

На заборе знакомым почерком была написана целая афиша:

«Никудышный у вас, уфимские сыщики, нюх. Так я вас оповещаю: завтра на Последнюю улицу прибывает человек, которого вы не ждете. Грош вам цена!»

Опять обидные слова вовсю рычали с забора.

Рука знакомая или незнакомая?

«Если хочешь жить для себя, живи для других», — так сказал Сенека.

Деревянные заборы, почерневшие и покосившиеся от времени и дождя, мало чем отличались друг от друга. Кое-какие из них влачили жалкое существование, однако с некоторых пор Азаматов забор стал самым знаменитым на Последней улице. Он прославился с того самого утра, когда неизвестный человек облюбовал эту ограду, чтобы написать свою афишу.

После первого раза, когда неизвестный обозвал мальчишек с Последней улицы «дважды трусами», казалось, что Азаматов забор в случившемся почти ни при чем. После появления второй афиши про сыщиков, которым «грош цена», сомневаться перестали. Единодушно решили, что это не случайно.

Слава забора в некотором роде стала славой Азамата.

Сбежавшиеся мальчишки уже досконально знали всю историю про трех сыщиков, поэтому каждому хотелось докопаться: что же сулит им загадочное объявление?

— Ребята, кто, по-вашему, схохмил?

— Может, ты сам?

— Тамара, набитая дура.

Азамат помалкивал, сохраняя на лице важную мину.

— Сейчас нам все пояснит открыватель кладов Борис-Кипарис.

— Я ничего не видел. Меня тут не было. Я ушел. Однако он не улизнул, потому что неожиданно появился запыхавшийся Камал, который известен тем, что раньше других узнавал всякие новости. Но на этот раз даже он капитулировал.

— С вечера никакой афиши не было. Я мимо самый последний проходил. Если не верите, то могу поклясться.

Афиша на ребят произвела должное впечатление. Азамат по-прежнему помалкивал.

На место происшествия после всех прибежал Кагарман. Парнишка деревенский.

Антиболтун! — такое прозвище он получил с первого дня. Гостил он у родной тетки. Если его не растормошишь, то может промолчать целый день. А то и всю неделю.

Один он остался равнодушным к афише. Прочитал и отвернулся. В его ауле, пожалуй, не принято расписывать заборы. Однако громко осуждать он не стал.

— Рука знакомая, но чья? — спросила Земфира, изучая почти что каждую букву. — Как будто однажды я где-то уже встречала этот почерк.

— Гляньте, буква «у» точно пьяная, а у «д» завитушка куцая, — заметила Тамара. — И почерк совершенно незнакомый.

На этой почве между девочками разгорелся спор.

— «У» нормальная, — утверждала Земфира.

— Нет, пьяная. Разве не видишь, буква как будто споткнулась? На левый бок?

Даже Камал, которому всегда больше всех нужно, не стал на чью-либо сторону, так как он проглядел первую афишу. В то время он как огня боялся Синяка и без особой надобности не оставлял свой НП, который был на заборе.

— У «д» завитушка как завитушка.

— А я говорю: куцая!

Спор не получил дальнейшего развития. И не потому, что они поладили друг с другом, а потому что Тамара, которая первой заприметила тетеньку, с большой осторожностью спускавшуюся с горы, прикусила губу.

— Не она ли?

— По-моему, не может человек из афиши появиться на высоких каблуках, — авторитетно заявил Борис-Кипарис. — Я, например, больше чем уверен, что к нам придет мужчина.

Все стали следить за тетенькой. Но она прошагала мимо. Кто же будет следующим?

Короче говоря, афиша здорово заинтриговала ребят. Просто не давала покоя.

— Незнакомец может оказаться военный или даже милиционер, — стал строить догадки Камал. — Почему бы и нет?

Но его догадки никто не поддержал.

Кто-то в красном берете

Хотя и было время летних каникул, никому из ребят не давали покоя:

— Слышишь, Тамара, иди кушать! Картошка стынет.

— Я пошел на базар, никуда не отлучайся, — такой строгий наказ получил Камал.

— Не пора ли тебе, Земфира, сходить в аптеку? — окликнул свою внучку Шкипер.

Казалось, что все вот-вот разбегутся. Что никому теперь нет дела до афиши. Поэтому ребята никак не отреагировали, когда незнакомая девушка в красном берете и красных шароварах появилась в конце улицы.

Однако Красный берет упорно держала курс прямо на них, будто ребята были намагничены.

— Это хорошо, что я сразу напала на вас, — улыбнулась девушка.

— А вы, между прочим, кого ищете? — заинтересовался Борис-Кипарис.

У человека, как пишут в некоторых книгах, имеется какое-то «шестое чувство». Предчувствие, что ли, или наитие. Вот такое незнакомое чувство проснулось вдруг у Азамата. Он понял: тот самый человек из афиши!

— По-моему, вас, — усмехнулась Красный берет и тут же устало опустилась на бревно. — Я посижу, ладно? Чтобы у вас не осталось никакого сомнения, скажу, что меня направили к вам вожатой.

Пока другие, не зная, что предпринять, стали разглядывать носки своих башмаков, Земфира, словно спеша загладить оплошность, стала тараторить:

— Вожатая нам вот как нужна, без нее мы просто пропадем. Если не верите, то спросите любого из нас.

Тамара, однако, хотела с места в карьер опровергнуть заявление подружки, да в самый последний миг как будто постеснялась. Но демонстративно подавила зевок, точно подчеркивая, что я лично, мол, не против вожатой, но зачем уж так усердствовать?

В ней никогда не дремал дух противоречия.

— С чего вы начнете вожатничать? — продолжала выспрашивать Земфира.

— Понятия не имею, — ответила Красный берет. Ребята были готовы ко всему, но не к такому ответу. «Хоть бы не сознавалась, что ли, — невольно подумал Азамат. — Хоть бы что-нибудь обещала или фантазировала…»

Камал воспользовался такой обстановкой, чтобы вовсю проявить себя. Его любимое занятие — спрятавшись за спины приятелей, задавать всякие каверзные вопросы.

— Чего-нибудь вы умеете делать?

— Я токарь. Работаю на заводе телеграфной аппаратуры.

— Умеете ли петь?

Тут все невольно обратили взор на Красный берет. Азамат, глянув на нее, сказал себе: «Она веснушчатая, значит, тоже любит солнце».

— Чего нет, того нет, — созналась вожатая. — Чтоб на людях — нет, не пробовала.

— Итак, — сказал из-за спины товарищей Камал. — Петь не умеем. А как насчет футбола?

— Не играю. И вообще, не принято, чтоб…

— Так, так, — суммировал Камал, расхрабрившись. — Хоть грести можете?

— Там, где я росла, никакой реки не было. В разговор включился Борис-Кипарис:

— Конечно, не боксер, — сказал он и ухмыльнулся. — Штанга исключается. Ходить по компасу не знаем. Военную карту не читаете. Так что же нам делать с таким вожатым?

Азамат, никак не ожидавший подобного оборота дела, подумал: «Да разве так можно!» Но в следующую минуту твердо решил: «Ежели ничего не умеет, то, в самом деле, зачем она нужна?»

Пожалуй, не один Азамат так подумал. Вожатая сама тоже вдруг почувствовала, что не пришлась она ко двору. Но уже было поздно что-то исправить. Желая во что бы то ни стало схватиться за тонкую нитку, которая вот-вот порвется, она повернулась к Кагарману, сидевшему рядом.

— Вот ты кто?

— Он никто, — хихикнула Тамара.

— Как так?

— Он не с нашей улицы. Он гость своей тетки. — Сам он не может, что ли, ответить?

— Не может. Он молчун.

— Короче говоря, антиболтун! — добавил Борис-Кипарис.

— Как тебя звать, антиболтун?

— Борис-Кипарис. У меня самое лучшее прозвище. Даже мне самому оно нравится.

— Ой, Камал мне по ноге саданул!

— Она сама первая начала.

— «Саданул» — некультурно.

— Мне поручено с вами поближе познакомиться и найти общий язык. Так, дети…

— Слушайте, она хочет с нами познакомиться!

— Мы не дети, а ребята!

— Итак, ребята…

— Дайте же ей сказать! Разве не видите, что она хочет что-то сообщить?

— Он мне опять по ноге саданул!

— Не слушайте ее, она представляется.

— Земфира, тебя твой шкипер зовет…

— Я же не сама напросилась к вам, а меня прислали! Вызвали и сказали: «Будешь вожатой!» — пожаловалась Красный берет.

После чего всем расхотелось говорить. Все будто по уговору уставились на носки своих башмаков.

Один Борис-Кипарис не растерялся. Ему по штату положено быть изворотливым. Он опять решил, наверное, умыть руки.

— Меня тут не было, — сказал он. — Я ничего не слышал. Я пошел.

— Ты куда? — будто испугалась Земфира.

— У меня есть такая слабинка — дрыхнуть после сытно го обеда.

Все это, конечно, липа. Никакой у него такой привычки нет.

Вожатая совсем опешила:

— Что же я отвечу Нафисе?

Камал деловито справился:

— Кто она такая? Между прочим, мы с ней не знакомы.

— Нафиса — секретарь райкома.

— Так и объясните ей, как было: дескать, не приняли. Вот каким отважным заделался Камал!

Девушка поднялась с бревна, долго стряхивала со своих красных шаровар пыль, которой вовсе не было.

— Вижу, что не подошла, — произнесла она, не глядя на ребят.

Девчонкам стало жаль ее. Но Камал вовсю распетушился:

— Можете сказать еще, что мы вас забраковали…

Ребятам понравилось браковать вожатую. Наверное, потому, что это не требует большого ума. Браковать человека, пожалуй, легче всего на этом белом свете.

Всем говорунам говорун!

В древней Спарте, утверждают историки, был закон, карающий за злоупотребление… красотой. На Последней улице тоже был свой закон, карающий… похвалой.

— Отшил так отшил наш Камал Красный берет! — разорялся Борис-Кипарис, незаметно подмигивая ребятам. — В его честь предлагаю гип-гип, ура!

Ребята, конечно, поддакивали. Старались пуще прежнего.

— Пацаны, шапки долой!

— Вспомним, какого перца дал!

— Она даже очухаться не смогла. Верно ведь, ребята! Камал был падок на лесть. Он не только не отказывался от почестей, но как будто еще и напрашивался на добавочную порцию.

— Пусть только подвернется еще такой случай… Наивные мальчишки никак не предполагали, что им подвернется такой случай еще не один раз, притом в самом скором времени.

— Смотрите, моторная лодка прямо на нас прет! — указал Азамат на середину реки.

Все глянули на бело-голубую лодку, на которой во весь рост стоял человек в белом костюме, словно капитан в белом кителе. А моторист, конечно, сидел.

Ребята не успели ни о чем подумать.

Даже тогда, когда лодка плавно уткнулась в мель, никто не раскрыл рта. Парень, одетый во все белое, тем временем легко соскочил на берег.

— Сознавайтесь, кто тут забраковал вожатую? — спросил он, широко расставив ноги, как настоящий боксер. А может, он и был боксером?

Как тут не растеряться?

— А если это мы? — хихикнул Камал, предусмотрительно спрятавшись за спины ребят.

Прием никак нельзя было назвать любезным. При такой ситуации любой бы опешил, только, видимо, не этот парень. Он даже глазом не моргнул.

— Так что меня не подвел нюх, явился точно по адресу, — проговорил он как ни в чем не бывало. — Как я предполагаю, передо мной главные зачинщики? Прекрасно! Сейчас я всыплю вам по первое число.

— По какому такому поводу? — донесся невозмутимый голос Камала.

Мальчишка явно начал дерзить. Такое заявление могло бы вывести из равновесия даже самого хладнокровного человека. Но парень, наверное, был неуязвим.

— Последняя улица и вожатый — это на первый взгляд несовместимые понятия, по-научному говоря, парадокс, — сказал он. — Но, учитывая даже это обстоятельство, мы не можем оставить вас без нашего влияния.

— Про парадокс ты здорово ляпнул! — взвизгнул Борис-Кипарис.

Говорун хоть бы покосился на озорника! Про то, чтобы одернуть или обидеться, и подумать не подумал.

— Я не скрою, что приложил руку к тому, чтобы у вас был свой вожатый. Притом…

— Какую руку?

Говорун даже не повел ухом. Он, пожалуй, привык прислушиваться лишь к собственным словам.

— В последнее время на вашей улице происходили всякие события. Ошалели, видимо, оттого, что сами себе предоставлены. Где это видано, чтобы на советской улице жил вор, наследие капитализма?

— Ты неповторим! — гаркнул Борис-Кипарис. — Валяй в том же духе.

— После того как мы у себя обсудили вашу улицу, решили и постановили: послать сюда лучшего токаря нашего района. И чем закончилась наша великолепная, я бы сказал, прекрасная инициатива?

— Мы забраковали вашего токаря! — почти торжественно промолвил Камал.

— Кому это пришло в голову? — Говорун вдруг уставился на Камала, а тот старательно начал прятать голову за спиной Азамата.

— Мне пришло в голову! — раздался озорной голос Земфиры.

— Вижу, что вовсю распустились, — неожиданно спокойно заявил оратор. — Не вижу другого выхода, как самому остаться у вас вожатым.

«Зачем охота ему языком молоть? — подумал Азамат. — Да все это ерунда, то, что он болтает».

— Итак, без проволочек приступим к делу. Всех предупредить, чтобы завтра ровно в десять ночь-ноль явились на первый сбор. И без опозданий. А вот ты, — Говорун ткнул пальцем в грудь молчаливого Кагармана, — оповестишь всю улицу.

С тем Говорун и уехал на своей моторке. И ни разу не оглянулся, хотя все ребята смотрели ему вслед.

— Наплел с три короба и смылся, — сказал Камал.

— С него, по-моему, сошло десять потов, — хихикнула Тамара.

— Завтра нам необходимо провалиться сквозь землю, — предложил Азамат. — Он ни за что нас не дождется. Я к тому говорю, что мы забраковали и этого Говоруна. Так ведь, ребята? Нам нужен вожатый, который подходит, или никакой.

Свой необитаемый остров

В этой жизни не всем так везет, как мальчишкам с Последней улицы. У них имеется свой собственный необитаемый остров. Верно, из-за него у ребят идет давняя тяжба с рекой, потому что во время разлива он остается под водой. Но ненадолго. Как только спадают вешние воды, неподалеку от железнодорожного моста, как раз напротив устья Демы, будто по волшебству возникает остров.

В зависимости от настроения или моды босоногие и конопатые то становились легендарными вождями, то благородными атаманами или добрыми царями.

В такой момент удивительные истории происходили на необитаемом острове.

И вот после того как решено было из-за Говоруна «провалиться сквозь землю», мальчишки и девчонки устремились на свой остров. Может быть, в этот день они изображали из себя изгнанников или беглецов?

— Вот будет номер! — заранее торжествовал победу Азамат. — Говорун примчится на своей бело-голубой лодке, а нас нет. О чем, интересно, он подумает?

Ребята использовали весь боевой опыт: наблюдательный пункт устроили под кустами, куда вели неглубокие траншеи, прорытые в сыром песке. Что-что, а ходы сообщения и окопы они создавали получше кротов.

Из-за кустов хорошо обозревалась река и часть берега. Лучшего наблюдательного пункта и не надо было желать.

Часов в десять, как и грозился, появился Говорун на своей бело-голубой лодке. Он высадился на берег как завоеватель, но там его никто не ждал. Пустынный берег, однако, его как будто не смутил. Наверное, подумал: явятся, не могут не прийти.

Но он-то знать не знал, на каких отчаянных ребят напоролся.

Вот сейчас из-за укрытия ребята следили за действиями Говоруна. Между прочим, Камал захватил с собой отцовский бинокль. Ему и поручили вести наблюдение за берегом.

— Топчется на месте, — время от времени докладывал он. — Зыркает во все стороны. Закурил. Дым пускает.

Девчонки по нескольку раз переспрашивали разведчика: не собирается ли Говорун убраться восвояси? Лежать на сыром песке им надоело. Они ведь не военные!

— Пока нет, — отвечал Камал. — Но выдержки ему ненадолго хватит. За это ручаюсь своим биноклем.

— Тише ты! — предостерег Азамат.

— Он нас не может заметить, — успокаивал его Камал.

Не прошло и получаса, как они услышали шум моторки.

— Говорун отступает, — горячо зашептал Камал. Но его никто уже не слушал, потому что из траншей и окопов высунулись все: каждому хотелось запечатлеть в памяти этот исторический момент. После того как вдали исчезла моторка вместе с пассажиром, по предложению девчонок устроили дикий танец. Кривлялись кто как мог, издавая истошные звуки.

Торжества волей-неволей прекратились через несколько минут. После того как опасность миновала, почти все потеряли интерес к необитаемому острову. Один за другим стали возвращаться домой. Первой отплыла Земфира. За ней другие.

На необитаемом острове остался один Азамат. Ему не надо было никуда спешить, так как бабушка ушла в поликлинику лечить зубы. Вот он и предался раздумьям. Пустынный остров для этого самое подходящее место.

Мальчишка, оставшись наедине с солнцем, приступил к беседе с самим собой. Может, он таким образом докладывал заодно солнцу про то, какие события происходят на Последней улице? Трепался, одним словом, со всей вселенной?

Философские упражнения

«Храбрым может стать только тот, кто собой не дорожит».

Борис-Кипарис

«Самые несчастные — самые красивые».

Борис-Кипарис, Хитрый Камал

Если, бывало, Камал схватит на уроке двойку, а такое с ним приключалось еженедельно, то он изображал из себя самую разнесчастную личность. Еще не доходя до своих ворот, он начинал горько-горько сетовать на свою судьбу.

— Какой я негодяй! — жаловался он громко-прегромко. — Не оправдал! Не оправдал доверия папы и мамы. Они обо мне заботятся, а я что делаю? Двойки приношу! И учительница, конечно, обо мне заботится. И ее доверия не оправдал. Теперь и на машине к бабушке не поеду, потому что не заслужил.

Вот так, бывало, разжалобит своего отца и сухим из воды выйдет.

А когда ему удавалось заработать четверку — и такое изредка приключалось, — то еще за квартал от дома начинал орать:

— Оправдал! Оправдал! Оправдал! Ничего не скажешь, хорошая лиса!

Он нес чепуху и про Последнюю улицу. Конечно, лгал тем, кто на ней сроду не бывал.

Будто бы Последняя улица самая длинная на всей планете. Если его послушать, то собак Последняя улица кормит рыбой, как где-нибудь на севере, а все мальчишки, как на подбор, боксеры.

Каждый человек — целый мир.

Мелко накрапывал дождь. Хаким Садыкович накинул на себя плащ, напялил на голову старую шляпу. Жена не стала допытываться, зачем он одевается и куда направляется.

В такую непогоду ему не сидится дома, так же как и в буран и в ливень.

Уже на улице, под дождем, он подумал: «Зря не взял зонт». Но возвращаться ему не хотелось. Когда человек спешит, разве он думает об удобстве?

Зеркальная гладь улицы под моросящим дождем начинает жить новой жизнью. В такой час, будто весь мир, опрокидывается, и ты под своими ногами вдруг замечаешь тучи, силуэты домов, призрачные тени машин. Такое открытие возможно лишь тогда, когда ты очень уж любишь дождь.

Сегодня в нем молчит художник, беззаветно преданный природе, восторженный ее сын. Просто по улице спешит озабоченный человек. Все началось со звонка Нафисы, секретаря райкома комсомола: «По вашей просьбе на Последнюю улицу посылали двух вожатых, оба вернулись ни с чем. Обижаются, что ребята трудные, и вообще отказываются с ними работать. Я понимаю, конечно, никуда не годных детей нет, но все же…»

«Мы в их возрасте не умели отказываться от вожатых, — подумал судья, вспоминая свою юность. — Мы принимали всех подряд, кого нам присылали. Может быть, мы в то время получали таких вожаков, каких мы сами заслуживали?»

А каких вожатых заслуживает нынешнее поколение подростков?

Хаким Садыкович еще не представлял себе, с чего начнется его разговор с Земфирой, Азаматом и другими. А поговорить с ними надо.

Есть отчего прийти в смятение. Кто это утверждал, что «каждый человек — это мир, который с ним рождается и с ним умирает»? Мысль яркая, блестящая, но… спорная. Почему вместе с человеком должен умирать весь его мир? Ради чего он жил?

Подобный вопрос он не стал задавать Земфире, когда переступил порог дома своего однополчанина. В ее возрасте, наверное, еще не принято говорить на абстрактные темы. Тринадцать лет — никудышный возраст для философских споров.

— Где наш бабасик? — спросил он, раздеваясь.

— Шатается по магазинам, — по-взрослому ответила внучка. — Но вы присаживайтесь. По-моему, под таким дождем не задержится. Тем более он знает, что дома его ждут пельмени.

Пока она делала пельмени, Хаким Садыкович осторожно стал выспрашивать про ребят, про то, что происходит на Последней улице. Он еще не знал, с какой стороны ему подойти к интересующей его теме.

— Ха! — вдруг засмеялась Земфира. — За то время, пока вас не было, мы тут забраковали двух вожатых.

— Да ну! — удивился Хаким Садыкович. — Чем они вам не угодили?

— Одна, которую мы прозвали Красным беретом, ничего не умеет делать. А второй такой болтун, такой болтун…

— Вам не нравятся люди, которые ничего не умеют делать и которые зубы заговаривают? — подмигнул Хаким Садыкович.

— Еще мы не любим лжецов…

— Понятно, — живо согласился Хаким Садыкович. — А меня, например, взяли бы в вожатые?

Хотя он спросил словно в шутку, но Земфира задумалась.

— Зачем вам с нами возиться? — проговорила она. — Кроме того, мы без испытания никого не берем.

Он все еще пытался перевести разговор в шутку.

— Если непременно надо испытать, я согласен… Девчонка замотала головой:

— Если ребята на первый случай попросят вас защитить футбольные ворота? Ей-ей, вам не удержать мяча. Борис-Кипарис как пить дать забьет левой ногой. По этой части он большой мастак. Если, допустим, дадите промах, вас будут называть «мазилой» да «разиней»! Разве вам захочется получать какие-то клички?

— Вот что, Земфира, — проговорил судья, уже перестав улыбаться. — Мне надо поговорить с ребятами. Собери-ка их завтра так часам к восьми, ладно?

Кто сказал, что Синяк плачет?

Как только Азамат узнал, что Седой напрашивается в вожатые, даже не стал разговоры разговаривать, только махнул рукой.

— Ни за что! Почему же?

— Как не понимаешь, он же засудил моего Самата!

— Я же ему обещала, что соберу ребят. Тебе же ничего не стоит прийти. Будешь сидеть и молчать. Если не понравится, как он будет говорить, поднимешься и уйдешь.

Мальчишка заупрямился.

— Я не желаю с ним встречаться. Я лучше к братану схожу, еще ни разу его не навещал…

Азамат во всю прыть пустился домой. Перескакивая через три ступеньки, он ворвался в дом.

— Бабуся, дорогая, милая, родная, — проговорил он, влетая на кухню, — испеки, пожалуйста, завтра семь беляшей.

— Зачем тебе ровно семь?

— Я решил навестить Самата, а к нему без семи штук лучше не являться. Его не так-то легко чем-нибудь насытить.

— Ты забыл себя и меня, — упрекнула бабушка.

— Пусть будет двадцать одна штука, — великодушно решил Азамат.

…Это говорить только легко — испеки беляши. Пока месили тесто да готовили мясо, прошло немало времени. Азамат изо всех сил старался помогать бабушке, но главным образом — советами.

Между тем ребята то и дело появлялись во дворе. Они, будто сговорившись, расспрашивали, сколько беляшей испекут. Как только выясняли, что запланирована двадцать одна штука, так мигом исчезали.

Давненько Азамат не едал таких вкусных беляшей. С непривычки, наверное, справился только с пятью, больше не лезло, поэтому два оставил про запас, на ужин.

Бабушка не только приготовила узелок с передачей, но и подробнейшим образом проинструктировала, как вести себя во время свидания, и что сказать Самату, и на что обратить внимание.

— Раньше вечера меня не жди! — проговорил Азамат, выходя на крыльцо.

На улице ждал его приятный сюрприз. Взглянув на друзей, он неуверенно спросил:

— Вы чего тут? Без меня куда-нибудь собрались, что ли?

— Почему же без тебя? — засмеялась Земфира. — Разве мы чужие для Самата и Синяка?

«А как же Седой?» — хотел спросить Азамат, но промолчал.

Мальчишки закивали головами: дескать, так! Истинно, мол!

Колония для несовершеннолетних занимала здание бывшего монастыря за городом. От Последней улицы до нее не более семи километров. А может, и семи не будет. Никто не мерил. Тем, кого туда везли, дорога казалась долгой, а обратно — короткой.

Сперва ребята двинулись пешком вдоль берега. Дорога над рекой неровная, каменистая, но другой, более короткой, нет. Когда миновали большой ажурный мост, перекинутый через Белую, ребятам пришлось сделать большой крюк — не попрешь же прямо через пристань!

Желая сократить путь, мальчишки двинулись не по улице, по которой обычно ходят люди и снуют машины, а направились напрямик, в сторону крутых известковых гор, где только козы пасутся.

Карабкались осторожно, цепляясь за выступы и страхуя друг друга. Лишь тогда, когда одолели последнюю крутизну, Борис-Кипарис, взглянув в бездну, оставшуюся позади, сказал:

— Я где-то читал: не каждая самая короткая дорога есть самый близкий путь.

Азамат подумал: «Тот человек, которому в голову пришла подобная мысль, наверное, тоже не любил карабкаться на крутые склоны».

Перед глазами ребят неожиданно возникли каменные громады, глубоко запрятанные за деревянным забором. Мальчишки невольно сбавили шаг и прислушались: но там, за забором, не было слышно ни одного голоса. В колонии жила одна тишина.

Карнач, фигура которого нежданно-негаданно выросла перед ребятами, не отличался особой вежливостью. Держался как заведенный. На все просьбы мальчишек и девчонок отвечал односложно, будто изрыгал из себя заранее заученные фразы:

— Не положено! Не можем. Не предусмотрено.

Азамат, убедившись в бесплодности своих усилий, вздохнул: «Такой дядя никого не пропустит и тем более никого не выпустит».

Когда мальчишки уже потеряли всякую надежду на свидание, к воротам колонии подкатила черная «Волга».

— По какому такому поводу демонстрация? — набросился майор на карнача. — Почему допустили?

Карнач повторил свои заученные фразы:

— Я им пояснил, что не положено и не можем допустить.

— Да, колония есть колония, и у нее не только железные ворота, но и железные правила внутреннего распорядка, — подтвердил майор, желая на своей машине проскользнуть в открывшиеся ворота. — Вертайтесь домой, мальчишки.

— Мы не просто мальчишки, — вдруг громко заявила Земфира. — Мы их друзья и за них в ответе.

— Друзья? Да еще в ответе? — с любопытством переспросил майор, задержав разбежавшуюся машину. Он на этот раз более внимательно взглянул на ребят.

Земфире ничего не стоило рассказать про Последнюю улицу, и про то, что и у Самата и у Синяка нет отцов, она тоже сказала. Как только майор смекнул, какую оплошность он сперва допустил, так сразу, без всяких лишних слов, приказал карначу вывести на свидание двух мальчишек с Последней улицы. Наверное, он очень уж уважал людей, пытающихся совершить доброе дело.

Но все же прошла целая вечность, пока снова распахнулась дверь проходной. После долгого ожидания, встретившись с глазу на глаз с Саматом и Синяком, все ребята вдруг растерялись. Целую минуту никто ничего не мог сказать. Смотрели друг на друга, словно незнакомые.

Колонисты выглядели точно полинявшие. Такое впечатление возникло, наверное, оттого, что оба они были наголо подстрижены.

Самат все еще робко глядел на брата и на всех остальных. Между тем Синяк как будто не замечал ребят, смотрел куда-то мимо них. Может, он глядел на реку или на облака? Вот те на!

— Ну, подавай лапу, Самат!

По-видимому, тот только ждал подобной команды. Бросился в объятия, словно самая обыкновенная девчонка.

Изо всей силы пожимая руки друзей, Самат выдыхал из себя целые пулеметные очереди. Чего-чего только его не интересовало: люди и булыжники, собаки и лодки, деревья и голубятни…

И, внезапно обернувшись к брату, спросил:

— Мать ничего не пишет?

К тому времени Азамат, вероятно, вспомнил про передачу:

— Твои любимые беляши. Бабушка для тебя испекла.

Самат засуетился, желая скрыть свое замешательство, затем отсчитав три беляша, протянул их Синяку. Тот не глядя сунул гостинец в карман. Даже не соизволил поблагодарить Азамата.

Самат взял себе тоже три штуки и долго не знал, куда деть четвертый беляш, лишний. Но, поразмыслив, поспешно сунул и его в свой карман.

Азамат про себя подумал: надо бы принести им четырнадцать штук. По семь на нос. Голова не сообразила, не скумекала, одним словом.

— Я лично не просился на свидание с вами, — вдруг заявил Синяк. — Меня насильно вывели сюда.

Чего он, взбесился, что ли? Все поразились тому, что сорвалось с его языка.

Самат, жадно жуя румяные пирожки, чуть не давясь, все расспрашивал и расспрашивал.

— На ваших воротах недавно появилась еще одна афиша, — скромно заметила Земфира, точно напоминая о своем присутствии.

— Да ну?

— Честное слово. До сих пор не можем установить, кто озорует?

— Может, домовой?

Смеялись до коликов в животе. На Последней улице никогда не водились домовые, они существовали лишь в сказках бабушек.

Карнач, который до сих пор невозмутимо присутствовал на свидании, не мешая ребятам, неожиданно напомнил о том, что время истекло.

— Начнем, что ли, прощаться? — вдруг притих Самат.

И тотчас, без всякого перехода, засуетился… Впопыхах по второму разу протягивал руку. И вообще вел себя словно чуточку помешанный. По всему было видно, не хотелось ему вертаться в колонию. Все видели, что тоскует мальчишка по Последней улице.

Только тут, услышав тяжкие вздохи, ребята живо обернулись к Синяку, о существовании которого на время забыли.

Притулившись к старым железным воротам, он плакал молча, как и положено мужчине. Ему, наверное, впервые было наплевать на то, что девчонки видели его плачущим.

Даже после того как карнач увел обоих колонистов, ребята никак не могли двинуться в обратный путь. Они все еще оставались под властью того, что только-только с ними приключилось. Долго еще перед их глазами стоял рыдающий Синяк. А таким они его видели впервые.

Есть у вас медяки?

«Забраковали и тебя!» — усмехнулся Хаким Садыкович, когда убедился, что никто из ребят в назначенное время не явился. Но больше всего его удивило отсутствие Земфиры. Даже шкипер не мог сказать, куда удрала внучка…

Примириться с тем, что от тебя, явившегося с самыми лучшими намерениями, отвернулись, естественно, невозможно. Но что поделаешь!

С того дня прошло, наверное, с неделю, если не больше. В течение этого времени Хаким Садыкович был занят по горло; кроме прямых обязанностей, надо было исполнять побочные, отсиживаться на многочисленных совещаниях, не всегда необходимых…

И вот снова его потянуло на Последнюю улицу, к тем, кто так упорно не хотел с ним дружить. Так случилось, что именно в это время ничего не подозревавшие возвращались с очередной стычки с соседним кварталом.

Словно из-под земли вынырнул Седой. Он шел навстречу, чуть склонив голову набок. Тут у всех ребят екнуло сердце. Вот не повезло! Попробуй объяснить ему, почему расквашен нос Азамата, а рукав Земфиры почти оторван. Лишь синяки никогда никаких объяснений не требуют. И так любому-каждому ясно, почему появляются здоровенные фонари под глазами…

Мальчишки понимающе переглянулись между собой: лучше бы не попадаться ему на глаза!

Все подумали, что Седой начнет сейчас выспрашивать да допрашивать, отчего да почему. Словом, приставать со всякой ерундой.

Мальчишки все время были начеку. Однако все дело в том, что Седой как будто находил разговор на эту тему излишним.

— Мы играли в сыщиков, — начала было оправдываться Земфира, но Хаким Садыкович неожиданно перебил ее:

— Есть у кого-нибудь медяки?

Земфира запнулась, а ребята растерянно переглянулись.

— Для чего вам медяки? — спросил Борис-Кипарис, спрятавшись за спины друзей-приятелей.

— Не мне, а вам они сейчас как раз необходимы, — произнес Хаким Садыкович. — Когда мы были в вашем возрасте и зарабатывали тумаки, то к синякам прикладывали медяк, чтобы не распухло лицо или там нос…

— У меня нет, — сознался Азамат.

— У меня тоже, — подтвердил Борис-Кипарис. Раздавая медяки, Хаким Садыкович проговорил:

— Вот у меня кое-что нашлось…

— Сколько раз надо прикладывать? — спросила Тамара. Следы тумаков явственно отпечатались под ее глазами.

— И еще что вам посоветую, — продолжал Хаким Садыкович, — всем в обязательном порядке помыть лица; а кое-кому пришить рукав, чтобы явиться домой в более или менее приличном виде…

Пока ребята безропотно приводили себя в порядок, Хаким Садыкович думал: «Им в самом скором времени придется распрощаться со страной золотого детства. С тем самым детством, которое им запомнится пшенной кашей и картошкой во всех видах; с тем периодом в своей жизни, когда их более или менее регулярно секли ремнем.

Первый свой шаг они делают играючи, думая, наверное, что жизнь прожить им нипочем.

Я бы мог сказать им: образумьтесь! Дескать, не подобает. Но разве запрещать — самое разумное решение?

Пусть рискуют, ошибаются, бьются и падают, чтобы научиться идти вперед. Таким образом шли самые лучшие люди России до них и пойдут после них. Мальчишки должны падать чаще, чтобы потом крепче стоять на ногах!

Только что они явились с поля боя. И в их глазах счастливое удивление! Это очень хорошо, когда мальчишка способен удивляться. Ведь пошлость не поражается и не восхищается! Грязь не умеет восторгаться. Мразь исключает счастье.

Может быть, из таких мальчишек потом вырастают герои, способные стоять на пьедесталах, выдерживающих тяжесть многопудовой меди?»

Неужели в это мгновенье и пришло признание? Или позже, когда у мальчишек и девчонок возникла крайняя необходимость выяснить у Седого, что же такое добро и вообще кто такой настоящий человек?

Мальчишки в кармане?

Разве можно поручиться за то, что ты уже завоевал сердца мальчишек? Кто-кто, но Хаким Садыкович не должен был сам себя утешать! Поспешил человек! Если судья пришел к убеждению, что ребята с Последней улицы будто бы уже в его кармане, что дружба утвердилась навсегда и он, мол, может с завтрашнего дня повелевать ими как заблагорассудится, то он глубоко ошибался. Чтобы убедиться в этом, ему стоило только послушать, какие планы строили мальчишки с Последней улицы! О чем только они не говорили!

Первым делом кандидатуру Седого поставили на голосование. Естественно, без него самого, так сказать, заочно. Оказалось, что из семи человек шесть против. Только один воздержался. Им была Земфира. Она одна засомневалась, надо ли отказываться от Седого.

Другие не сомневались. Но на всякий случай решили посоветоваться с Тагиром.

— Эй ты, ученый, будь другом, посоветуй, — пристали ребята к Тагиру. — У нас своих мозгов не хватает. Дело в том, что от двух вожатых кое-как отбились, вот третий напрашивается. Чего бы такое предпринять?

У мальчишек, как известно, заводной характер. Про «ученого» они упомянули просто так, для затравки.

— Промеж себя перебрали разные планы, да никакой не подходит, — заныла Тамара.

— От кого пытаетесь отречься? — деловито осведомился Тагир.

— От одного старикана!

— Н-да!

— Я им говорю, как только появится Седой, заберусь под лодку и начну скулить, как пес или кот, но вот они не согласны, — пожаловался Борис-Кипарис на своих друзей-приятелей. — Такую демонстрацию ни один вожатый не выдерживает.

— А я предлагал сказать напрямик, что, мол, не принимаем, не годитесь по старости лет… — начал было говорить Камал, но ему приказали, пока не поздно, заткнуться.

Физика обступила вся улица, предлагая тот или иной план. Тагир никому не мешал высказываться.

— Вашему старикашке нужно сделать самое что ни на есть несъедобное предложение, — высказал свое твердое мнение Тагир. А говорил он авторитетным голосом, вроде директора школы или старпома.

— Какое, например?

— Все старики на один лад. Они как черт ладана бояться шумных слов или непроверенных действий. На вашем месте я бы предложил ему создать что-нибудь вроде дискуссионного клуба.

— Он, по-твоему, обязательно струсит?

— Разумеется. Их, по-моему, когда-то здорово напугали словом «дискуссия».

— А если попытаться создать свой собственный генеральный штаб?

— Тоже неплохо.

— Нет, лучше уж свое собственное правительство! — неожиданно вставила слово Земфира. — Я давно хотела стать министром…

— Это даже лучше, чем клуб, — одобрил Тагир. — Если я кое-что понимаю в психологии стариков, он обязан сказать вам: «Мальчишки, с правительством не шутят!» Если вы будете настаивать, он, пожалуй, на вас махнет рукой. Если вы, конечно, непременно этого добиваетесь…

Какие министры нужны, а какие нет?

— Есть такое предложение: создать свое правительство, — проговорил Азамат не спеша, глядя в лицо Седого, который только что на Земфириной лодке причалил к берегу. Как они и предполагали, судья устремил на них неподвижный взгляд.

— Какое? — спросил он, собрав у переносицы свои толстые седые брови.

— Мальчишечье! — взвизгнул Камал.

Все ждали, что будет. Ведь шел самый настоящий экзамен. Если Седой сдрейфит, то, конечно, ему сейчас же надобно распрощаться с мальчишками. Трус не может стать вожатым. Перестраховщик — тоже.

Старик из-под седых бровей продолжал глядеть на мальчишек, и еле заметная улыбка пробежала по его лицу.

— Зачем оно вам понадобилось? — полюбопытствовал он.

— Просто так! — задрал голову Борис-Кипарис. Вдруг судья сказал:

— Ты, Земфира, унесешь весла, ладно? Если, конечно, выкроишь минутку-другую. Мне, пожалуй, пора домой.

По всему он должен был отчитать ребят и вот махнул рукой. Просто диву даешься.

Седой стал собирать снасти. А улов был в корзине, там бились лещи с окунями.

Сперва мальчишки следили за тем, как старик собирается домой, и не знали, что и думать. А когда фигура судьи скрылась за поворотом, Азамат как ни в чем не бывало взял инициативу на себя. Может, это было и правильно. Так что никто не стал оспаривать у него это право.

— Валяй, Азамат, назначай министров, — нетерпеливо заявила Земфира. — Делай меня самым главным по части цветов и деревьев.

— Про такого министра я сроду не слыхал, — усомнился Борис-Кипарис.

— А я хочу стать министром красоты, — вмешалась Тамара.

Ее неожиданное заявление подлило масла в огонь. Никто всерьез не принимал Тамару, а тут она раньше всех захотела стать членом правительства.

— Шиша-мыша не желаешь? — обозлился Борис-Кипарис. — Вон чего захотела!

Две девчонки раскричались как сто мальчишек. Может, еще громче!

— Мне в голову пришла одна умная идея, — попытался успокоить всех Азамат. — Сначала решим, какие министры нам необходимы. Нам, например, не обойтись без министра дружбы. Он обязан вести переписку со всеми ребятами всего мира. Еще, по-моему, нужен министр по работе среди взрослых.

— Я мог бы стать министром театра, — успел вставить слово Камал.

А Борис-Кипарис не скрыл, что хотел бы быть министром спорта.

Его заявление было полной неожиданностью для самого Азамата, он сам себя метил на этот пост.

— Сперва назначим министра дружбы, или, иначе говоря, министра иностранных дел, — проговорил Азамат. — А им должен быть самый ловкий человек.

— Кто же среди нас самый хитрый? — спросила Тамара.

— По-моему, я, — скромно сказал Борис-Кипарис и разразился громким смехом.

— Всегда и всюду женщинам уступают дорогу, — опять вмешалась Земфира. — Я тоже хочу быть министром.

— А я хуже других, что ли? — вторила ей Тамара.

— Чего, в самом деле, вы суетесь не в свое дело? — стал наседать на девчонок Борис-Кипарис. — Неужели непонятно, что наше правительство мальчишечье!

— Вам же никакой должности не осталось, — начал уговаривать Земфиру и Азамат. — Сами видите, я, например, уже стал министром спорта, Камал — театра, а Борис-Кипарис — дружбы.

— Я не согласна! — раскричалась Земфира.

— Я тоже! — присоединилась к ней Тамара.

— Ну, тогда создавайте свое девчачье правительство!

— Не желаем! — в один голос заявили они. Мальчишки сопротивлялись как могли.

Именно вот тогда, когда все растерялись, Борис-Кипарис показал себя как надо:

— Может, Земфиру временно в мальчишки перевести? Она, между прочим, переводиться никак не захотела. Желала оставаться девчонкой!

Вот в таких отчаянных условиях Азамат возьми да и скажи:

— Так как не осталось у нас под рукой никаких министерских постов, то Земфире лучше всего стать премьер-министром, а Тамаре — ее секретарем.

Это сказано было, между прочим, лишь для того, чтобы как-нибудь избавиться от крика и шума.

Земфира, не будь дурой, немедленно схватилась за эту мысль.

— Я согласна, — ответила она.

Так девчонка за здорово живешь стала главой правительства. Это произошло потому, что мальчишки не имели никакого опыта в создании правительства, играть же им в эту игру приходилось впервые.

— Теперь я сама стану руководить заседанием…

Лишь при мальчишках Земфира выглядела такой боевой и напористой. Когда же оставалась одна, порою всхлипывала, как самая обыкновенная девчонка. Даже давала слово: никогда с мальчишками не водиться и не играть с ними ни в какие игры. По этому поводу частенько клялась перед собой. А затем, как только, бывало, услышит мальчишечий свист, так, сама не зная почему, выбегает на улицу.

Вот так она и жила между клятвой и честным-пречестным словом.

Между прочим, она и сама страстно желала научиться свистеть, как это мастерски делал Азамат или, на худой конец, как Борис-Кипарис. Она совала в рот два пальца, а то и три, но из всего этого ничего не получалось.

Вот на чью долю выпало счастье руководить первым мальчишечьим правительством.

— Теперь я сама стану руководить заседанием правительства, — проговорила она, отстранив Азамата от руководящей роли.

Только тут мальчишки сообразили, какую оплошность они допустили. «Прошляпили, — вздохнул Азамат. — И все потому, что я дал маху».

— С чего же мы начнем нашу работу? — спросила Земфира.

— Я где-то читал, что правительство должно иметь декларацию, или программу, или что-то в этом роде, — подсказал Борис-Кипарис, хотя он тоже был здорово сердит на девчонку.

…Большой Сабир, как известно, всю жизнь что-то сокрушал и ломал. Его проделки до сих пор сидели в печенке. Вот почему Азамат первым делом предложил:

— Запиши первым пунктом — приносить людям счастье.

— Тамара, веди протокол, — приказала Земфира, да у той под рукой не оказалось ни карандаша, ни бумаги.

— Я потом запишу. На всякие программы у меня память хорошая.

— Еще надо записать, чтобы экономить бумагу. Например, на сочинения тратим ее больше, чем следует, — проговорил Борис-Кипарис. — И на диктанты. Особенно на контрольные работы.

— Честному слову, как справке, верить, — вставил свое предложение Камал, хотя ему самому ничего не стоило соврать.

— Еще ленивых на работу не брать, — проговорила Тамара и незаметно скосила глаза на Бориса-Кипариса.

— Пожалуй, на первый раз хватит, — запротестовал Борис-Кипарис. Ему не понравилось замечание о ленивых. Он, как известно, особым трудолюбием и усердием не отличался.

Казалось, что договорились по всем статьям и пунктам, однако и тут опять, как злой подстрекатель, появился Тагир, он же Физик.

— Ну как? — спросил он ребят.

— Зря мы послушались тебя, — упрекнул его Азамат.

— А что такое?

— Судья не отреагировал.

— Никак?

— Никак!

— Н-да, — Тагир почесал за ухом. — Может, попытаться вам создать какой-нибудь штаб атаманов или, на худой конец, атаманское гнездо?

— Для чего это? — с подозрением спросила Тамара.

— Вы же сами желаете, чтобы от вас отстал судья? Правильно я говорю?

— Ну, правильно.

— Вот и заявите судье, что вы, дескать, теперь не министры, а самые отчаянные атаманы. Может, это подействует.

Так ребятам еще раз пришлось переквалифицироваться — из министров в атаманы. А обязанности пока не стали менять: точно не знали, чем же должен заниматься тот или иной атаман.

Соглашайтесь, ладно?

Перед взором судьи лежит новая папка. Который раз он перелистывает дело о… длинноволосых. Мальчишки (самому старшему нет еще пятнадцати лет) создали свою шайку. Не шайку грабителей, а продуманную (хоть и ненужную) организацию со своей печатью, со своими планами, даже, шельмы, завели у себя отдел кадров! По почерку видно, одаренные дети…

Хаким Садыкович, закрыв дело, спрашивает себя: «Вы не знаете нужды, не калечит вас окружающая среда, не растлевает ваши души религия, вы не чувствуете себя лишним среди других, вы лишены расовых предрассудков, никто не призывает вас эксплуатировать себе подобных… Так что же происходит с вами, мальчишки и девчонки?»

На той неделе на скамье подсудимых сидел пятнадцатилетний парнишка, подготовившийся ни мало ни много ограбить банк. Судебный процесс всполошил весь город.

— Кто же думал, что такой способный и талантливый ученик окажется преступником? — удивлялись и возмущались учителя школы, присутствовавшие на судебном заседании.

— Отец — летчик, а мать — врач. Они, естественно, не чаяли в нем души.

— Он у нас единственный. Зачем ему нужны были деньги? Да ведь мы сами ни в чем ему не отказывали!

Судье вдруг вспомнилось поразившее его слух выражение старого шкипера об «удобных» детях. Сидор Айтуганович порол своего сынка, чтобы тот всегда оставался для отца… удобным. А родители пятнадцатилетнего парнишки, по существу, добивались того же самого, но при помощи других средств, стараясь задобрить его подарками: «Не станешь капризничать — купим тебе заводной автомобиль. А вот вырастешь — и настоящий!» Что хочешь получишь, лишь нам самим не мешай жить в свое удовольствие.

«С одной стороны, нельзя калечить душу ребенка, делая его немощным, подавляя в нем инициативу, истребляя стойкость духа, а с другой — нельзя потакать любым капризам, готовя из него потенциального тирана.

Где же выход? Как же быть?

…Я учу его своему языку. Своим песням. Мой дом становится его домом. Мои привычки — его привычками. Я стараюсь передать ему свой опыт жизни, предупредить от падения, незаметно наметить пути взлета.

Казалось, что еще ему надо? Именно он, ласковый и податливый, должен быть счастливым. Ан нет! Историю часто, почти как правило, делают ершистые и упрямые!

В тринадцать лет, ну, годом раньше или годом позже, я перестаю узнавать своего наследника или наследницу. Я все еще вижу в нем или в ней ребенка, а он или она уже поняли, что никогда снова не станут… ребенком».

Ему не удалось додумать свою мысль до конца. Неожиданное появление Фатымы-ханум отвлекает его, напоминая о нелегкой доле судьи.

— Опять посетитель?

— Поднимите, пожалуйста, трубку, — говорит она, не скрывая своего неудовольствия. — Снова какая-то девчонка. Желает непременно поговорить с вами по очень важному делу.

На том конце провода послышался взволнованный голос Земфиры:

— Здравствуйте! В воскресенье, прямо с утра дуйте к нам, — зачастила она, словно боясь, что ее перебьют или не дослушают. — У нас тут намечается одно важное мероприятие. Может случиться так, что наши атаманы пригласят вас пойти по грибы, так что не раздумывайте, сразу соглашайтесь. Между прочим, они могут намекнуть вам запросто, что, дескать, вскорости начнут торговать ландышами, ромашками и другими цветами, так что не делайте удивленные глаза, иначе с вами никто не станет дружить. Почему надо поступать так, а не иначе, я не могу вам объяснить. Потому что дала клятву. И так уж я наговорила больше, чем положено…

Он даже не успел вымолвить слово, как на том конце провода положили трубку. А ему непременно надо было расспросить Земфиру, почему они переквалифицировались из министров в атаманы?

Фатыма-ханум не одобряет подобные телефонные звонки. И не только она. Его дружба с Последней улицей уже является предметом шуток, двусмысленных намеков, даже открытых осуждений. Коллеги, например, считают, что Хакиму Садыковичу не подобает изображать из себя вожатого. Такое необдуманное действие роняет, дескать, авторитет народного судьи.

— На то есть комсомольские работники, — на днях убеждал его коллега из Западного района. — На худой конец студенты!

Нет, не собирается Хаким Садыкович стать вожатым, прежде всего потому, что он не нужен мальчишкам и девчонкам с Последней улицы. Не признают его — и баста! Затея-то с правительством мальчишечьим белыми нитками шита. Ну да он не из пугливых!

Что такое коммуна?

В восемь ноль-ноль, как и было приказано, ребята выстроились вдоль забора Азамата. Если идти по ранжиру, то на самом правом фланге стояла Галя Лесная — Математичка, а рядом с ней Тагир — Физик.

Затем по росту вытянулись Азамат, Борис-Кипарис, Тамара, Камал.

Седой стоял в сторонке, не вмешиваясь в то, как распоряжалась Земфира. Она придирчиво проверяла, как обуты, что взяли на пропитание, имеются ли фляжки с водой. У нее был начальственный вид и строгий голос.

А совсем уж в сторонке стояли бабасик Земфиры, опираясь на палку, Азамаюва бабушка в своей неизменной белой шляпе и Сидор Айтуганович с биноклем на шее.

Строй оказался что надо, снаряжение подобранное, провиант подходящий, командиры при деле. Оставалось лишь скомандовать: ать-два.

Именно в самый последний миг неожиданно для всех перед строем появилась женщина в черном платье. Увидев ее, больше всех смутился Седой. Он даже сказал ей:

— Амина, зачем явилась? Просил же…

Но она, даже не взглянув на него, обратилась к военному строю:

— Верните его мне, — стала умолять она, как самая слабая девчонка. — Моему Хакиму приказано сидеть дома, я вот с собою принесла все лекарства, которые ему прописаны. А он, смотрите-ка, куда собрался! Если хотите знать, в его теле больше свинца, чем у целой медвежьей семьи, пораненной кучей охотников. Весь металл он привез с войны. А часть пуль носит в себе еще со времен Испании.

— Перестань, пожалуйста, Амина, — сказал Хаким. — За городом кислорода больше.

Мальчишки, ошарашенные этой сценой, опустили глаза, мучительно соображая, как им быть. Вернуть его или нет? Пожалуй, надобно отпустить старика. Они же не могут идти против докторов. Но, с другой стороны, он был нужен им самим, какой есть, весь искореженный, весь исковерканный, исполосованный и израненный.

— Мы его всячески будем оберегать, — пробормотал Азамат, а про себя подумал: «О Седом стоило сказать что-нибудь очень хорошее, просто хорошее — мало».

— Мы его не дадим в обиду, — вступилась Земфира. — Защитим от волков и злых людей.

— За вами самими нужен глаз да глаз, — начала было сердиться жена Седого, но, к счастью, ее подозвал к себе старый шкипер, который был фронтовым другом ее мужа, и тем спас отчаянное положение.

За грибами сперва надо было ехать на электричке, потом несколько километров идти пешком до самого дремучего леса.

Зеленый поезд мчался вдоль реки Демы, которая то льнула к железной дороге, то, будто рассерчав, убегала прочь. Долго она пропадает в чащобе, пока опять не блеснет у моста.

Седой все время стоял возле окна и молча глядел на дорогу. О чем, интересно, он думал? Может, про Дему, которая неуловима?

А между тем Азамату хотелось расспросить его о множестве вещей: всегда ли судьба справедлива или нет? трудно ли быть судьей? можно ли прожить всю жизнь без ошибок? Но боялся нечаянным вопросом рассердить его. И вообще мальчишке хотелось расспросить и про Испанию, и про войну, и про то, как надо жить…

Так и не удосужился судья взглянуть хотя бы один разок на мальчишку.

…Грибов собрали четыре корзины. К удивлению мальчишек, отчаянно соревновавшихся с девчонками, победа досталась не им. Не то им не везло, не то они не попали на самые грибные места.

Большой привал решили устроить на берегу, поэтому, не задерживаясь, повернули в обратный путь.

Усталость сказалась на первом же километре. Смолкли даже самые неисправимые балагуры. Шли молча, упорно глядя под ноги. А травяной ковер был опален зноем, поэтому тоже казался безумно усталым.

Лишь Галя Лесная не потеряла выправку боевой медицинской сестры. Все понимают — не положено!

То и дело слышался лишь жалобный голос Бориса-Кипариса:

— Дай сделать один глоток!

Он еще по пути в лес опорожнил свою фляжку и теперь клянчил напиться.

Никто ему не отказывал в глотке воды. К удивлению всех, лишь один Камал не протянул свою бутыль.

Дема вынырнула из-за трех березок. Соблазн был велик: прямо с ходу броситься в реку. Казалось, никакая сила не удержит мальчишек от купания. Но тут, к счастью или к несчастью, Галя Лесная вспомнила о своих обязанностях.

— Пока не остынете, никто не полезет в воду, — строго напомнила она. — За последствия не отвечаю.

Когда пугают последствиями, то невольно обуздываешь свои желания. Против медицины, естественно, не попрешь.

Пока собирали дрова да разжигали костер, прошло немало времени. Пришел срок и для купания.

Только тогда, когда вылезли на берег, отдохнувшие и довольные, Земфира вспомнила о своих прямых обязанностях. Опрокинув свой вещевой мешок на скатерть, она радостно завопила:

— Тут будет заложена коммуна!

Ее примеру немедленно последовали все. Вскоре из беляшей и пирожков, мяса и хлеба, чеснока и конфет образовалась целая пирамида. Ну, конечно, пониже египетской, но достойная внимания.

Азамат впервые за свою жизнь вкусил коммуну. Она, оказывается, получается тогда, когда забываешь, какой пирожок твой и какая конфета чужая.

Ведь всегда прекрасно делить между собой то, что есть, и то, что будет! Особенно последнее.

Шумно втягивали в себя чай, обжигая потрескавшиеся от жары губы. А гоготали наперегонки. Такое веселье обычно выпадает один раз за сорок лет.

И вот вдруг все одновременно обнаружили, что за общей скатертью нет Камала Халилова.

Естественно, поднялся изрядный переполох, но Седой успокоил атаманов одним кивком головы: за кустами, полусогнувшись, сидел Камал и в одиночестве спешил завершить завтрак.

Внезапно мальчишка обернулся, пораженный наступившей тишиной, и замер с набитым ртом. Под взглядом друзей он часто-часто замигал. Он даже не знал, куда спрятать руки, в которых держал по яйцу.

— Батя забыл положить соли, — с трудом выговорил он, тяжело ворочая языком. — Не найдется ли у вас?

Борис-Кипарис выдавил из себя подобие смешка. А другие как будто лишились языка. Азамат чуть не поперхнулся: «Ишь ты, подавай ему соли без всяких проволочек!»

Мальчишки не знали, что и сказать, — в речах-то они не особенно сильны — и ошалело глядели друг на друга. Разве жалко одной щепотки соли! Но дело было не в ней. Что-то им мешало запросто сказать: «Бери сколько хочешь, вон ее сколько на нашем столе!»

За это мгновенье Камал словно съежился под неумолимым взглядом своих приятелей, сделался еще тщедушней, чем он был.

Первым опомнился Седой.

— Есть старый закон путников — выручать друг друга! — промолвил он. — Дайте ему соли!

Камал, вместо того чтобы взять протянутую ложку, отпрянул назад. Закрыв лицо руками, вдруг шумно разрыдался.

— Я не сам… — давился он словами. — У бати такой закон: «Чужое не бери и свое не отдавай!» Разве я виноват? Ну, сами скажите, при чем тут я?

Борис-Кипарис свистнул сквозь щербатые зубы. Тамара непонимающе заморгала. А остальные опустили глаза, почувствовав себя страшно неловко.

— Ты того, перестань давиться, — сделал над собой усилие Азамат. — В твоем мешке, наверное, кое-что еще осталось и для коммуны. Давай выволакивай в общий котел. Я, например, очень люблю пирожки с яйцом и зеленым луком.

Это было здорово, когда человек рыдал из-за чего-то очень стоящего!

Вот тут-то и почувствовали атаманы потребность выяснить у Седого, что же такое добро и вообще кто такой настоящий человек?

Подобное обращение, по существу, означало, что Последняя улица беспрекословно признает власть вожатого. За этой настойчивой мольбой стояло, хочешь того или нет, одно-единственное утверждение: вы наш!

Однако Седой не спешил объявить, что я, мол, ваш. Он и не собирался бросаться в мальчишечьи объятия.

Он, естественно, одним словом мог бы объяснить, что такое добро и кто такой настоящий благородный человек. Ни у кого не было сомнения в том, что он в своей жизни повидал и добропорядочных, и добродетельных, и добросердечных, и доброжелательных людей, но ответил он одним словом:

— Думайте! — И добавил: — Пошевелите мозгами!

Он знал про все подвиги, на какие только способны бывают мальчишки и девчонки, однако не спешил подносить свои мысли на блюдечке: «Нате, мол, попробуйте. Может, дескать, подойдет?»

Вместо этого он начал рассказывать о себе. Ведь здорово, хорошо, когда человек честно говорит о своей жизни, не утаивая удачи и ошибки, все подряд, все заодно.

— Это случилось давным-давно, может, лет сорок пять, а может, и все пятьдесят назад, — начал вспоминать Седой. — В той школе, где я учился, был мальчишка с нерусским именем Булат. Ну, такой старательный и спокойный пацан. О том, что он татарин, я знать не знал и думать не думал. Но однажды после урока истории, на котором учитель рассказывал нам о военных походах древних татар и о том, как они захватили Киев, произошел страшный случай. Трое учеников из нашего класса набросились на Булата и стали лупить его. Это, конечно, происходило на перемене под лестницей. На сорок учеников всегда могут найтись вот такие трое несмышленых. Я, естественно, с ходу бросился защищать Булата. А драться я умел. Об этом вся школа знала. Когда закончилась потасовка, я сказал тем мальчишкам, которые затеяли бузу: «Неужели вы вдруг решили, что именно Булат осаждал Киев? Только идиот станет размахивать кулаками из-за того, что происходило почти тысячу лет назад…»

Почему я вам об этом рассказываю? Потому, что умение дорожить интернациональной дружбой помогло мне всю жизнь оставаться счастливым человеком. При мне никогда нельзя было обижать или оскорблять представителей другого народа. Это привело меня потом в Испанию, когда в той многострадальной стране происходила гражданская война. Первые две пули, ранившие меня под Мадридом, прошли вот тут…

И Седой показал то место, почти, что у сердца.

— Вы, наверное, думаете, что очень легко быть справедливым? Это не совсем так. Человек, отстаивающий справедливость, часто наживает неприятности, сам попадает в беду. Порою он рискует своим благополучием, карьерой, даже жизнью. Я вам расскажу еще один случай, который произошел со мной на фронте. На очень опасном участке, почти в полуокружении, осталась одна из наших «катюш». Что-то случилось с мотором. В подобных условиях командир батареи обязан немедленно взорвать реактивные установки, чтобы они ни в коем случае не достались противнику, — таковы были строжайшие требования соответствующих приказов и инструкций. Однако офицер непременно решил спасти «катюшу», так как в начале войны их было мало на фронте, а нужда в них велика. Я на его месте, может быть, поступил бы точно так же… Тем более были реальные возможности спасти «катюшу».

Храбрый офицер во избежание риска заранее заминировал машину, подготовил ее к взрыву. Искусно маневрируя, ему удалось вывести «катюшу» в расположение наших частей.

Однако старший командир, не разобравшись в сути дела, поспешно отдал офицера под суд. Для формального осуждения, естественно, основания были. Военный трибунал отстранил офицера от должности, лишил воинского звания и орденов. Тем же решением он осужден был отбывать наказание в штрафной роте.

Все это произошло в мое отсутствие. Как только мне доложили о случившемся, я сам решил расследовать дело. Учел все обстоятельства, взвесил все доводы, говорящие «за» и «против». Я обратил внимание на то, что в материалах судебного дела отсутствовали факты, указывающие на то, что офицер заминировал машину, на то, что он принял все меры предосторожности. Таким образом, любой риск попасть в руки противника исключался.

Выяснив все обстоятельства, я обратился по команде. Вскоре меня принял генерал. «Понимаете ли, полковник, — спросил он, — какую ответственность вы на себя берете?» — «Понимаю!» — подтвердил я.

Внимательно выслушав мой доклад, генерал спросил: «Не приходилось ли вам встречаться с аналогичным случаем в судебной практике?» — «Приходилось».

И я ему рассказал древнюю греческую легенду. Как говорит предание, однажды на один из греческих городов напал враг. Воин, который в это время купался, даже не успел одеться. Как был, так и ринулся в бой, взяв в одну руку меч, а в другую пику. Дрался он отважно.

«После сражения, — сказал я генералу, — тут же, на поле боя, собрались жрецы. Они оштрафовали воина за то, что дрался без щита, и наградили золотым оружием за отвагу».

— Как закончилась судьба командира «катюши»? Направили его в штрафную роту или оправдали? — спросил Азамат.

— С ним поступили точно так же, как и с тем древним спартанцем, — улыбнулся Седой.

Не скисать

Из-за реки черным покрывалом, тугим и тяжелым, неслись грозовые тучи. Но над самой рекой свирепствовал восточный ветер, который рвал их на клочки и разносил по разным закоулкам неба.

Река не осталась безучастной к тому, что совершалось на небе: она хмурилась и волновалась. Разбушевавшиеся волны гонялись друг за дружкой, дыбились и рассыпались.

Белая-белая река даже почернела от натуги.

— Она перестала мне нравиться, — произнес Седой, сидя на прибрежном песке.

Флотилия только что совершила рейс на тот берег и обратно. Щеки гребцов были горячие от закончившейся тяжелой работы, а руки — мокрые от речной воды.

С самого утра атаманы перевозили пассажиров через реку: было воскресенье, горожане ехали отдыхать. После обеда людской поток повернул обратно. И вот в самую страду налетел встречный ветер.

Седой сидел в задумчивой позе, не зная, что предпринять. В нем, очевидно, боролись два чувства. Он желал преподнести мальчишкам очередной урок мужества, но, с другой стороны, его пугала ответственность, которую он нес за ребячьи жизни.

Но если не рискнуть сейчас, когда же он преподаст урок отваги?

Он знал, что дети внимательно наблюдают за ним. Они строгие судьи, умеющие безошибочно отличить доблесть от трусости.

— На весла! — скомандовал он после того, как сильными толчками отвел лодку от берега. — Выходим в последний рейс…

У него за рулевого сидела Земфира. Это и естественно, потому что «Чайка» — флагманское судно. А вся флотилия вытянулась за «Чайкой». На «Беркуте» греб Азамат, а за рулевого был Кагарман, а на «Жаворонке» Тамара рулила, а Тагир сидел на веслах. На «Коршуне» потели двое: Камал вместе с Борисом-Кипарисом.

На середине реки Седой занял место посередине кильватерного строя, чтобы быть готовым оказать при необходимости помощь любой лодке.

Ближе к тому берегу река вовсю задурила. Волны с грохотом неслись на флотилию добрых атаманов, угрожая опрокинуть самих гребцов и разнести в щепки их корабли.

Стараясь перекричать шум волн, Седой то и дело устраивал из ладоней рупор, и на всю флотилию гремел его голос:

— Держать курс на бакенщика!

Крохотная пристань казалась самым тихим уголком на всем побережье. Однако полный покой она сулила лишь издали. Под яром волны швыряли лодки без всякой жалости.

К счастью, на помощь пришел горбатый бакенщик. Делал он свое дело молча и отважно, хотя имел полное основание накричать на мальчишек: какой же дурак, дескать, садится за весла в такую погоду!

Он не стал шуметь, потому что он и Седой были давнишние приятели.

— С обратным рейсом советую погодить, — рассудил бакенщик, приглашая гребцов в свой ветхий домик. — Заодно тащите и дрова, если хотите обсушиться.

Не успели они рассесться вокруг печки, как грянул гром. Все отпрянули назад. А Камал вместе со стулом шлепнулся на пол.

— Молния ударила прямо по чугунке! — стал доказывать он.

В этот миг выглядел он забавно, но никто не поднял его на смех. Не до того было! Над крышей беспрерывно гремел гром, и ослепительные молнии то и дело лопались рядом, то на крыльце, то под окном, то чуть подальше, над железнодорожным мостом.

Тут уж не до шуток!

Грозе, естественно, никто не обрадовался. Более того, основательно забеспокоился бакенщик, как только услышал гудок буксира.

— На нем молодой капитан, — сразу определил он название грузового судна. — Это «Стерлитамак».

Не прошло и четверти часа, как на середине реки показался юркий буксир, толкая перед собой две баржи. Все, кто был в доме бакенщика, кинулись к окну, расталкивая друг друга.

Катастрофа случилась прямо на их глазах. Одна из барж кормою сбила красный бакен.

Больше всех разволновался бакенщик. Это и понятно. Он — самое главное лицо, отвечающее за безопасность на реке. Натянув сапоги и накинув на плечи кожанку, он сердито пробубнил:

— В такой момент, как на грех, суда следуют друг за дружкой. Я пошел, а вы тут не спускайте глаз с печки.

Вслед за ним ринулся Седой.

— А ты куда? — строго обернулся бакенщик.

— В такую погоду двоим будет сподручнее, — тихо, но веско проговорил судья. Уже с улицы донесся его голос: — Не скисать!

Это он кричал ребятам. Сперва никто не сообразил, зачем Седой подкинул им эту фразу. Сообразили потом, через несколько минут, когда увидели, чем рискуют бакенщик и Седой: лодка, на которой они плыли с запасным бакеном, чуть не опрокинулась раз десять подряд.

Ну, знаете ли!

Нынче принято выходить из-за стола при появлении посетителя и делать при этом два-три шага навстречу, что считается признаком хорошего тона.

— Вы, Хаким Садыкович, извините нас за то, что мы вынуждены были пригласить вас в свою редакцию, — любезно проговорила миловидная женщина, протягивая пухлую руку. — В данный момент обстоятельства сложились так что у нас не оставалось другого выхода. Садитесь, пожалуйста, вот сюда.

Опускаясь в мягкое кресло, Хаким Садыкович подумал: «По-видимому, новый редактор». Ее предшественника он хорошо знал, а с ней встречаться до сих пор не приходилось. Бросил беглый взгляд на массивный стол, старый шкаф со справочной литературой, новый транзистор и успел сосчитать пять телефонов, окрашенных в разные цвета, пока редактор разыскала нужную бумажку среди вороха рукописей.

«В самом деле, зачем я ей понадобился? — спросил он сам себя. — Ее предшественник ограничивался телефонным звонком или присылал своего корреспондента».

Время от времени газета имела привычку выступать со статьями по поводу того или иного судебного процесса. В его памяти сохранились три случая, когда приговор народного суда ставился под сомнение. Лично Хаким Садыкович полагал, что ничего плохого в этом нет, хотя некоторые судьи и считали подобную практику посягательством на авторитет судьи. Если газета имеет свое мотивированное суждение, это в порядке вещей… В данном случае редактор могла обратиться к нему за консультацией или попросить написать статью на ту или другую тему.

— Итак, приступаем к разговору, не особенно приятному для меня, — проговорила собеседница, перестав улыбаться. — Такая уж у меня обязанность.

— Надеюсь, что вы мне не сулите неприятность? Она неопределенно пожала плечами.

— Я не скрою от вас, что в самом коллективе редакции разгорелись страсти вокруг заметки, которая в некотором роде касается и вас, Хаким Садыкович.

— Судьи не застрахованы от жалоб… — проговорил он, как бы давая понять, что ничего странного не находит в том, что беседа приняла с самого начала деловой тон.

Пробежав глазами бумагу, которую держала перед собой, редактор произнесла:

— Автор данного письма информирует общественность о некоторых неблаговидных поступках — еще точнее, о проступках ребят с Последней улицы, к которой, как утверждает он, с некоторых пор вы имеете близкое касательство…

— М-да! — усмехнулся Хаким Садыкович. — Для начала неплохо!

Ему показался забавным сам повод, вызвавший страсти среди газетных сотрудников. С чего бы это? На его взгляд, ничего выдающегося не происходило и не происходит на Последней улице. Во всяком случае, из ряда вон выходящего…

— Мы не имеем права поступать опрометчиво, — произнесла женщина, так и не поняв, почему вдруг Хаким Садыкович пришел в хорошее настроение. — Наш сотрудник первым делом обратился в райком комсомола, так как дело касалось подростков. К сожалению, инструктор райкома, с которым мы, связались, не опроверг ни один из фактов, приводимых в заметке. Более того, он подтвердил, что недавно он сам вынужден был отказаться от обязанностей вожатого на Последней улице.

— В данном случае инструктор не совсем точен. Как мне известно, не он сам отказался, а его просто-напросто не приняли. Одним словом, забаллотировали… Однако вернемся к нашим баранам, как говорили в старину. В чем же конкретно обвиняются мальчишки и девчонки с Последней улицы?

— Во-первых, в краже аквариумов…

— Да, такое событие имело место.

— Во-вторых, в попытке ограбления материального склада студии телевидения…

— В вашей заметке не указывается, в каком народном суде разбиралось это дело? Очень жаль, — добавил он, увидев, что она отрицательно покачала головой.

— Ребята, предоставленные самим себе, дважды, притом демонстративно, отказались принять вожатых, присланных райкомом комсомола.

— Допустим, что и это правда.

— Далее автор сообщает о коллективных драках, которые затеваются с соседними кварталами.

— Мне известен лишь один случай, когда ребята вынуждены были защищать свою честь.

— По-моему, самое страшное в том, что ребята, теряя облик советских детей, поголовно занялись спекуляцией. Автор уличает их в продаже грибов на базаре, цветов на улицах и площадях города.

— И это все? — спросил судья, не переставая улыбаться.

— Нет, не все… Дня три назад группа ребят на коллективных началах организовала частный перевоз через реку Белую, что подтверждается официальной справкой из милиции.

Вот в какой миг сошла улыбка с лица судьи.

— Про грибы все верно и про цветы тоже. И частный перевоз имеет место… Кстати, в вашей заметке не указывается, ради чего ребята собирают деньги. Так я вам скажу: своими сбережениями они хотят помочь Вьетнаму!

— Ну, знаете ли! — воскликнула собеседница. — После всего того, что вы сами подтвердили, очень трудно, просто невозможно поверить в их благородные поступки. Какая гарантия, что они…

«Хорошо, что наш разговор не слышат Азамат и Земфира, — подумал Хаким Садыкович. — Бедные и гордые рыцари с Последней улицы!»

— Не зная тех ребят и девчат, — по возможности спокойно заговорил судья, — не представляя себе того, на какие добрые дела они способны, я бы лично не спешил усомниться в их хороших намерениях.

— На вашем месте я, наверное, то же самое пыталась бы делать, защищать их по мере сил…

Ее слова вывели судью из равновесия, но ему удалось овладеть собой.

— Не спешите делать выводы. Я и не собираюсь их защищать. Они как-нибудь сами постоят за себя. Если хотите знать, они и меня забраковали. Дали понять, что я тоже не подхожу для роли вожатого. Они, гордые души, не так просты, как вам кажется…

— Разве это лишний раз не доказывает…

— Единственное, что пока мне удалось сделать, это не оттолкнуть их от себя, — закончил судья свою мысль.

Теперь пришел черед улыбнуться редактору:

— Не оттолкнуть от себя? И вы считаете, что в этом направлении в некотором роде достигли успеха?

— Это большой успех, если мы представим себе, что дело имеем с неудобным поколением.

— Что еще за неудобное поколение? — глаза редактора сделались испуганными.

— Не пугайтесь, речь идет лишь о переходном возрасте. Отрочество молодых всегда было неудобным для старшего поколения. Пожалуй, и не только для старшего поколения. Еще не ясно, кто больше страдает в этом возрасте: воспитатели или сами дети, одержимые навязчивой идеей как бы побыстрее сделаться взрослыми!

Он продолжал говорить о том, что в период самоутверждения личности могут быть ошибки и оплошности, но редактор уже слушала его невнимательно. Она проводила судью почти до дверей своего кабинета, — кстати, подобное проявление вежливости тоже считается признаком хорошего тона.

— Очень рада, что я с вами близко познакомилась, — проговорила она, подавая руку на прощание. — Чрезвычайно обязана вам…

В то время как Хаким Садыкович возвращался домой внутренне успокоенный, уверенный, что снял с мальчишек и девчонок, ищущих и ошибающихся, незаслуженные обвинения, редактор газеты осталась сидеть в своем кабинете наедине с тягостными мыслями. Как ни странно, продолжительный разговор с судьей ни в чем не разубедил ее, не устранил сомнений — наоборот, укрепил в сознании необходимость без промедления выступить с разоблачительной заметкой.

Приглашая судью в свой кабинет, она была убеждена, что в лице его редакция найдет сообщника, а между тем Хаким Садыкович обманул ее надежды. Пытаясь защитить воров, хулиганов, приписывая им какие-то положительные порывы, судья выступал в непривычной для себя роли адвоката. Подписывая в набор письмо читателя «Соловьи-разбойники с Последней улицы», она невольно поморщилась, вспомнив странные рассуждения судьи о неудобном поколении. А то, что не проверено жизнью, не утвердилось в сознании людей, всегда непригодно для печати.

«Что за обычай играть словами?! — возмущалась она. — Какой толк напускать туман на совершенно ясные понятия?»

А в это время не подозревавшие о нависшей над ними грозной туче «соловьи-разбойники» всей улицей старательно сочиняли ноту, исправляя и переписывая почти каждое слово.

НОТА УФИМСКИХ ДОБРЫХ АТАМАНОВ ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ФРОНТА НАЦИОНАЛЬНОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ ЮЖНОГО ВЬЕТНАМА

Настоящей нотой подтверждаем, что Уфимские добрые атаманы считают ваше дело правым и они целиком на вашей стороне. Наше решение окончательное и бесповоротное.

Настоящая нота подтверждает, что нами собрано сто рублей в помощь Фронту, и нам хотелось уточнить, чего вам прислать в первую очередь.

Мы можем закупить на свои средства что угодно, кроме оружия. Это от нас не зависит.

Мы считаем своим долгом довести до вашего сведения, что из этой суммы двадцать два рубля сорок три копейки собрано Земфирой, Тамарой, Кагарманом, Азаматом, Борисом-Кипарисом, Камалом. Означенную сумму дали наши морские рейсы. Тридцать шесть рублей пятьдесят семь копеек мы выручили на продаже цветов. Наши девочки, в первую очередь Галина Лесная, которая Математик, вырастили гладиолусы, самые красивые цветы. Остальную сумму внес наш вожатый Хаким Садыкович Сулейманов. Это он сделал по собственному почину, хотя об этом его и не просили.

Мы впервые в жизни собрали такую кучу денег и, конечно, очень рады. Тем более мы знаем, что помогаем Вьетнаму.

Мы вообще уважаем храбрых людей!

Мы пишем ноту впервые, и у нас нет никакого опыта, может, поэтому не все получится как надо.

Нам хочется сообщить вам и о том, что против наших мальчишек одно время была вся уфимская милиция. Она не хотела, чтобы мы занимались частным перевозом. Но милиция в конце концов оставила нас в покое, когда узнала, ради чего собираем деньги. Она закрыла глаза на нашу деятельность, хотя это и было против их инструкций.

С цветами тоже дело сложилось не особенно гладко. Гладиолусы продавал на базаре наш вожатый — и это тоже было против инструкций, но у нас не оказалось никакого другого выхода.

После того как от вас получим ответ, мы соберем еще больше денег. Теперь нам будет помогать вся Последняя улица.

Мы еще сообщаем вам, что бабасик Земфиры, отец Тамары, бабушка Азамата, мать Бориса-Кипариса, дедушка Гали Лесной, родители Тагира тоже очень хотят вашей победы. И вообще все советские люди на вашей стороне.

Мы еще сообщаем вам, что через три дня у нас начинается учебный год. Мы обещаем вам, что будем старательно учиться. Ведь запросто может случиться — когда мы вырастем, то поедем к вам помогать строить ваши заводы. У нас в Уфе, как и во всех других городах, так уж заведено: помогать друг другу, когда люди в этом очень нуждаются.

Главный добрый атаман — Земфира Зубаирова.

Добрый атаман — Тамара Дербедень.

Наш адрес: город Уфа, Башкирия, Последняя улица.

Только этого не хватало!

В вечерние часы «пик», как обычно, скапливалось множество трамваев возле бывшего здания авиаинститута. На этом перекрестке нелегко было разминуться машинам, обслуживающим южный, восточный, северный и западный маршруты. Доехав до злополучного места, самые нетерпеливые пассажиры без лишних разговоров сходили и дальше направлялись пешком, более или менее стойкие почем зря ругали городской Совет и его председателя, а самые спокойные молчали, зная, что рано или поздно трамвай последует дальше.

Среди последних был и Хаким Садыкович. Он не любил вмешиваться в вагонный разговор, стоически выдерживал неурядицы, связанные с городским движением. Но вдруг его сосед, до этой минуты спокойно читавший газету, воскликнул:

— Ну и ну! Полюбуйтесь-ка, что творят соловьи-разбойники лишь на одной уфимской улице! Когда вот читаешь подобные заметки, волосы становятся дыбом. Я спрашиваю вас: куда мы идем?

Хаким Садыкович сперва не поверил своим глазам — заметка была посвящена Последней улице. Он по простоте своей души думал, что ему удалось рассеять сомнения редактора. Вот те на!

Ничего не говоря, он сошел с трамвая, даже позабыв вернуть газету своему случайному соседу. Ноги сами понесли его на Последнюю улицу. В том, что заметка появилась, он винил, прежде всего, себя: «Значит, не сумел убедить! Так тебе и надо!»

Пуще всего он боялся, что заметка может оставить у ребят неизгладимое впечатление на всю жизнь. Однако Азамат и Земфира, которых он встретил раньше остальных, уже знали о «соловьях-разбойниках». И по их виду нельзя было сказать, огорчены они или нет.

— Мы уже читали, — заметил Азамат, лукаво взглянув в глаза судьи, будто испытывал его самого.

Земфира ограничилась тем, что горько улыбнулась.

— Придется газете написать о нас еще одну заметку… Без этого ей никак не обойтись.

— Разве вам одной не достаточно? — спросил судья, немного сбитый с толку.

— Мы только что коллективно совершили экскурсию в мечеть и церковь. Им, наверное, будет интересно об этом знать.

— Что еще за фокусы? — не сумел скрыть своего удивления и возмущения Хаким Садыкович.

Ребята впервые увидели его таким сердитым. Девчонка, вероятно, желая его умаслить, стала объяснять, что к чему:

— Чего же тут странного? В школе нас учили, если что неясно, всегда, дескать, надо спрашивать. Вот мы и решили спросить муллу и священника: зачем, мол, они обманывают народ, если в самом деле нет бога? В церкви никто и разговаривать с нами не стал. В мечети хотя с нами и поговорили, но все равно ни в чем нас не убедили. Я ведь не вру, Азамат?

— Не врешь! — авторитетно подтвердил мальчишка. — Какой же интерес нам говорить неправду?

— Ты права, Земфира, вам не миновать второй заметки, — натянуто улыбнулся судья.

А в это время он думал о своих недругах, которые охотно воспользуются заметкой в газете. А если еще унюхают про экскурсию в мечеть, то… тут одной таблеткой валидола не обойтись, в пору принять две таблетки нитроглицерина.

Занятый собой, он сперва не обратил внимания на ребят. Но, увидев, как внимательно и придирчиво следят они за каждым его движением, Хаким Садыкович сделал слабую попытку отшутиться:

— Ничего не поделаешь, сердце тоже требует пищи…

Ребята не клюнули на приманку, наоборот, судье показалось, что Азамат и Земфира поняли его по-своему и подобающим образом осудили его жалкие попытки. «Нужен ли я им?» — вдруг спросил он сам себя. Под влиянием этих мыслей и, может быть, находясь еще под впечатлением злополучной заметки, он, не переставая улыбаться, сказал:

— Я сам знал, и вы сами прекрасно представляли себе, что рано или поздно мне придется распрощаться с вашей улицей, но не рассчитывал, что это произойдет так скоро.

Хотел он того или нет, его слова были поняты как упрек, такой неожиданный и такой ненужный сейчас, когда сами подростки не знали, куда спрятать свои глаза.

— Мы вам так верили! — тотчас зазвенел отчаянный голос Азамата.

Судья понял, что он совершил ту единственную ошибку, какую совершает сапер. И он знал, что долго еще будет сожалеть о словах, что невольно вырвались из его уст.

Земфира, подавленная происходившим, даже не сделала попытки заговорить и чем-то облегчить боль, что нанес судья не только им, но и себе. А мальчишка опустил глаза, точно с этой минуты для него не существовал Седой, перед кем он благоговел до этого.

Лишь на одно мгновение судья заколебался: рассказать им о не задушенной еще до конца подлости, о сложности взрослого мира? Но решил, что этого не стоит делать — нельзя.

В таком возрасте мальчишки судят беспощадно. В такие лета они еще не умеют сочувствовать и прощать.

Глубоко вдохнув воздух, Азамат заговорил глухо и обиженно:

— Только что я подумал, что лучше будет нам самим первыми отказаться от вас. Нам, пожалуй, ни к чему такой человек, который так и спешит, так и спешит с нами проститься! Если когда-нибудь мы случайно встретимся или даже где-нибудь окажемся рядом, все равно считайте, что мы никогда не были знакомы… Ты со мной согласна, Земфира?

Он бросился бежать, вслед за ним без оглядки пустилась наутек и Земфира.

Хотя девчонка и не крикнула: «Я согласна», — но и без этого судья будет помнить всю свою жизнь, как от него отвернулись прекрасные люди, одаренные обостренным чувством справедливости.

Мы идем защищать Седого

С того дня Седой перестал ходить на Последнюю улицу. Он всегда заглядывал к ним по доброй воле. Расписания не было. Мог он приходить, мог и не приходить.

Сперва ребята подумали, что Седой уехал в отпуск. Потом решили, что он крепко обиделся на Азамата.

Но когда старый шкипер, обеспокоенный судьбой своего однополчанина, сходил к нему домой, то принес самую страшную, почти что сногсшибательную весть:

— Какой-то человек состряпал на моего друга тридцать три заявления. И заметка в газете, как выяснилось, его рука.

— Мы можем сходить к нему домой и сказать, что мы его любим? — спросил Азамат, не стыдясь таких необычных для него слов.

В эту минуту он не стыдился никого в мире!

— Пока это невозможно. Его надо пока оставить в покое… — проговорил с огорчением старый шкипер.

В тот день мальчишки и девчонки приняли самое важное в своей жизни решение — помочь человеку, который попал в беду!

Но как?

Они знали, что когда кто-нибудь из мальчишек и девчонок попадет в трудное положение, то взрослый человек тут как тут. А вот как им, мальчишкам и девчонкам, прийти на помощь взрослому?

— Мы пойдем в центр города, где много умных людей, и расскажем им про нашу улицу и про вожатого, — сказала Земфира.

Другие согласились с этой мыслью, потому что более мудрое решение не пришло никому в голову. Перед походом за справедливостью возник небольшой спор:

— Положено атаманам повязывать пионерские галстуки или нет?

— В райкоме, куда мы зайдем в первую очередь, наверняка уважают красные галстуки, — настаивала Земфира.

Пути-дороги привели их в трехэтажное здание, выкрашенное в лимонный цвет. В нем много окон и ни одного балкона.

По лестнице поднимались гурьбой, толкая друг друга, как это принято в школе. В длинном коридоре они сразу притихли — ведь не знаешь, в какую дверь стучаться со своим делом.

Сунулись в первую же дверь, надеясь на счастье. Кабинет оказался под номером тринадцать. Но об этом они подумали только тогда, когда случилось непоправимое.

Втиснулись в комнату и чуть не онемели от страха. На них глядел в упор — кто бы вы думали? — сам Говорун!

— По какому такому делу? — спросил он, подняв голову и сделав любезное лицо.

С ним, естественно, разговаривать не хотелось, но отступать перед ним — тоже.

Азамат, собравшись с духом, сказал:

— Мы по делу нашего вожатого. На него написано тридцать три бумажки и заведено сто дел…

— Погоди-ка, — произнес Говорун, стараясь что-то припомнить. — Кто вы такие? В том смысле — откуда?

— Мы с Последней улицы, — подсказала Тамара.

— Так-так, — еще более заинтересовался Говорун. — Чем же вы, между прочим, недовольны?

— А тем, — вставил Камал, по обыкновению спрятавшись за спины ребят, — что он хороший!

— На хорошего человека не заводят сто дел! — буркнул Говорун.

Он, наверное, вспомнил проказы ребят, забраковавших его.

Однако он не перестал улыбаться. Продолжая быть любезным, усмехнулся:

— Так-так! Хаким Садыкович сам себя не сумел оправдать, а теперь прислал вас! Более или менее понятно.

— Нас никто не присылал, мы сами! — произнесла разгневанная Земфира.

— Не верю! — Говорун внезапно сделался очень ехидным. — А вы по собственному почину торговали цветами?

— Да, по собственному!

— Никто вас не надоумил брать плату за перевоз пассажиров?

— Никто!

— Вам самим пришло в голову создать черт знает какую организацию?

Земфира промолчала. Может, не стоит ему знать, что они уже атаманы?

— Так-так… — продолжал Говорун. — И вы осмелились явиться в райком комсомола и так дерзко вести себя? Разве вот этот один факт не говорит уже о том дурном влиянии, которое оказывается на вас?

Атаманы, хотя и добрые, еще не умели вести тонкий разговор с опытным собеседником. Они вдруг почувствовали, что Говорун где-то берет верх над ними.

— Мы не потерпим в нашем районе подобного безобразия, — заявил Говорун, поднимаясь из-за стола, тем самым намекая на то, что разговор, мол, окончен.

— Мы не дадим его в обиду! — негромко, но твердо сказала Земфира.

— Ах, вон оно что! — нежно промолвил Говорун. — Убирайтесь-ка вон, пока я не пригласил вахтера!

Ходоки с Последней улицы, только оказавшись на улице, более или менее очухались.

— Нам, может, стоило заглянуть в соседний кабинет, — попробовала было сказать Земфира, но никто не обратил на нее никакого внимания.

До сих пор ребята были связаны через родителей, учителей и вожатых с тем миром, который прекрасной грезой жил в их мечтах, а тут впервые изумленные мальчишки и девчонки почувствовали, что не все ладно на планете грез…

А что неладно, они еще толком не понимали. Но все же передумали идти в редакцию газеты, которая ни с того ни с сего прозвала их соловьями-разбойниками.

Дохлая кошка

Никогда еще мальчишки с Последней улицы не были так сердиты, как в этот день.

— Если бы я знала, кто пишет на Седого доносы! — вспылила Земфира. — Я бы сама собственными руками…

— Чего уж тут гадать и отгадывать! — вдруг ляпнул Камал. — Пишет доносы мой батя!

Атаманы своим ушам не поверили: неужели это правда? С другой стороны, какой расчет Камалу наговаривать на своего родного отца!

— Помнишь, Земфира, Сидор Айтуганович однажды записывал на магнитофон то, что мы болтали о гладиолусах? — вспомнила Тамара.

— Я никогда не забуду, как Камалов батя каждый раз выходил на берег с биноклем в руках, когда мы совершали морской рейс, — проговорил и Борис-Кипарис.

Припомнили все. Мальчишеский суд был строгий и скорый.

— На его заборе надо будет написать, что он кляузник и вообще доносчик! — предложил Азамат. — Пусть знает, что мы в курсе всех его черных дел.

— Не надо, — тихо-тихо произнес Камал. — Еще подумают на меня. Я ведь тоже живу за тем забором.

В самом деле, решили мальчишки, при чем же тут Камал?

— А как же быть?

— Может, через забор швырнуть дохлого кота? — предложил Борис-Кипарис. — Я как раз подходящего дохлого кота сегодня утром приметил на берегу.

Молниеносно распределили обязанности между собою: Борис-Кипарис швырнет дохлого кота, Земфира — две пары пустых консервных банок, Азамат — старые ботинки, Тамара — что найдет, а Камал…

— Только Камалу не позволим участвовать в исполнении нашего приговора, — решила Земфира, — потому что он как-никак ему сын.

С подобным мудрым решением нельзя было не согласиться. Для сына отец всегда остается отцом, какую бы ошибку тот ни совершил. Сам Азамат, например, ни за что бы не пошел против Большого Сабира.

Мальчишки осуществили свой план по всем правилам крепостной осады. Перед штурмом они собрали целую гору всякого барахла: старые ботинки, изношенные до дыр, консервные банки, школьные портфели, из-за ненадобности выброшенные на свалку. Тамара принесла в своей панамке гору тухлых яиц. И все это по сигналу Земфиры полетело во двор Сидора Айтугановича.

Участникам штурма еле-еле удалось спастись. Сидор Айтуганович, выбежавший на улицу с охотничьим ружьем, никого уже не застал, кроме своего сына:

— Марш домой! — крикнул он ему. — И ты с ними?

— Что ему будет? — прошептала Земфира, которая вместе с другими атаманами лежала в засаде за бревнами.

— Конечно, взбучка и вздрючка, — знающе заметил Борис-Кипарис.

Через некоторое время мальчишки осмелились выйти из-за укрытия, но девчонки еще жались к бревнам. Вскоре к ним присоединился и Камал, с ревом выбежавший на улицу:

— Я ему ничего не сказал!!!

— Здорово тебе попало? — с участием спросил Азамат.

— Что же теперь с нами будет? — с беспокойством спросил Борис-Кипарис — Если обо всем проведает мой собственный батя…

— Откуда я знаю! — ответила Земфира. — Конечно, Сидор Айтуганович может пожаловаться родителям или сообщить опять в редакцию газеты. Дескать, нанесли ущерб… И вообще нахулиганили. Одним словом, дело может обернуться против нас.

Явились… без афиши

Земфира была дома, а ее бабасик во дворе. Они сушили зимнюю одежду. Вдруг старый шкипер окликнул ее:

— Внучка, за тобой явились!

У девчонки душа ушла в пятки: неужели милиция? Все еще боясь выглянуть в окно, она спросила:

— Кому я понадобилась? Скажи, что я занята.

Все же не выдержала, выглянула в окно и увидела троих людей: красивую женщину, молодого парня в майке и девушку с длинными-предлинными косами.

— Что случилось? — подозрительно спросила Земфира, появляясь перед посетителями. — Если по поводу дохлой кошки…

— Здравствуй, самый главный атаман! — будто обрадовалась красивая женщина. — Давайте для начала познакомимся, меня зовут Нафисой.

— Та самая, которая секретарь?

— Откуда ты знаешь? — изумилась красивая женщина.

— Так уж, знаю, — неопределенно ответила Земфира, чуть не ляпнув: про вас, дескать, Красный берет еще говорила.

— А эти товарищи со мной. Ты бы не смогла вот сейчас собрать всю улицу?

— Всю улицу — нет, но своих людей могу.

— Так валяй. На первый случай пусть явятся твои люди. Земфира сунула в рот два пальца и свистнула более или менее квалифицированно.

— А теперь пошли, — приказала Земфира, открывая калитку.

— Куда же?

— На берег, мы там обычно собираемся.

Мальчишки явились без задержки, однако каждый подозрительно косился на пришельцев.

— Мы обещаем вам, — начала говорить кареглазая девушка, обладательница роскошных кос, — походы под дождем и градом, преодоление горных потоков, всякие подвиги… Любые, какие пожелаете!

— Еще военные игры, — продолжал синеглазый парень, который был в синей майке. — Тайные пароли и возвышенные девизы…

— Вы будете иметь своих красных консулов, — вмешалась Нафиса-апай, — свой бродячий пионерский театр, свой оркестр…

Загорелись глаза мальчишек. Кто же устоит против подобных заманчивых предложений!

— Вы не обманете? — спросил Камал из-за спин друзей.

— Можем поклясться! — ответила секретарь райкома. — Обещаем интересные встречи с самыми интересными людьми. И добрые дела! Всякие отчаянные затеи!

— Вы сулите нам золотые горы! — усмехнулся Камал.

— И птичье молоко! — сострил Борис-Кипарис.

Добрая шутка возымела действие, все засмеялись.

— Обещаний вы тут много понадавали, — как-то загадочно промолвил Азамат. — Может, скажете, кто же вы такие и по какому поводу к нам явились?

— Мои спутники будут вашими вожатыми, — объяснила Нафиса-апай.

— По-моему, — сказала Тамара, — вы с самого начала неправильно явились. Сперва надо было написать афишу на Азаматовом заборе, а потом являться. Все предыдущие вожатые поступали именно так.

— Никто больше на вашем заборе не станет писать, — как-то загадочно сказал парень в синей майке. — Тот, кто это делал…

Секретарь райкома знаком заставила его замолчать.

— Нам, пожалуй, не надо никаких других вожатых, у нас есть свой — Седой, — произнес Азамат и поднялся, словно напоминая, что, дескать, нам не о чем даже говорить.

У красивой женщины неожиданно дрогнул голос:

— Седой в очень тяжелом состоянии лежит в больнице и…

— Как же мы? Почему нам не сказали? — отчаянно взвизгнула Земфира. — Я не верю, не верю, не верю! — и кинулась бежать, кулаками размазывая по лицу слезы.

Сама не зная почему, она оказалась на своем острове, который был необитаем. Может быть, без свидетелей хотела выплакать свое горе?

Но не успела она опуститься на сырой песок возле самой воды, как услышала, что еще кто-то сел рядом. Потом еще и еще… Наверное, всем захотелось выплакать свое горе на острове.

Азамат смотрел на облако, тихо плывущее по чистому небу — может быть, для того, чтобы не глядеть на заплаканные глаза друзей?

Вдруг ребята услышали шаги тех троих, что пришли на Последнюю улицу вместо Седого. Они тихо-тихо опустились на сырой песок и тоже стали смотреть, как волна идет за волной и как по небу плывут облака.

Может быть, именно в это мгновение мальчишки и девчонки незаметно для себя повзрослели? А может, раньше…

Оглавление

По древнему мальчишескому закону

Я участвую в чьей-то мечте

Большой Сабир

Большой Сабир остается Большим Сабиром

Думки про удобного мальчика

Свидание с первым солнцем

Это мы-то дважды трусы?

Потолковать меж собой решили мальчишки

Про последнюю улицу

Почему девчонки носят брюки?

Особые приметы

Нечестный бог

Аквариум

Корабли остаются в порту

Заборы мои, заборики…

С тремя ошибками — «отлично»

Странный посетитель

Голос и капитан

Ночь-матка — не все гладко

Азамат решил махнуть домой

А Самата все еще нет

Откуда берется скверный человек

А ты не слушай ее, Азамат

Приговор

Никак Азамат?

Есть такая девчонка

Берегись!

Посвящение в сыщики

Как Тамара поймала вора

Приехала бабушка

Рука знакомая или незнакомая?

Кто-то в красном берете

Всем говорунам говорун!

Свой необитаемый остров

Философские упражнения

Кто сказал, что Синяк плачет?

Есть у вас медяки?

Мальчишки в кармане?

Какие министры нужны, а какие нет?

Соглашайтесь, ладно?

Что такое коммуна?

Не скисать

Ну, знаете ли!

Только этого не хватало!

Мы идем защищать Седого

Дохлая кошка

Явились… без афиши X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?