«Котька»

Наталья ДУРОВА Котька

Из сборника «Звери-путешественники»

— Скажите, состав с дуровскими животными скоро прибудет? — обращаюсь я к дежурному по станции.

Опять опоздание! Снова шагаю по перрону. А дождь, зарядивший с утра, моросит не переставая. Вокруг меня гудки, свистки, голоса людей, а я хожу и думаю о Котьке…

Котьку мне подарили охотники в Магнитогорске. Они приволокли её в громадной самодельной клетке и, чтобы показать мне подарок, долго поднимали зверя палками.

— Это вам от нас камышовый кот, — сказали охотники, преподнося мне подарок.

А из клетки, ворча и испуганно прижимаясь к прутьям, глядела на меня жалкая и худая, почти домашняя кошка.

В окрестностях горы Магнитной такие звери ни разу не встречались, и охотники меня уверяли, что нынче зимой к ним из Свердловска с эшелонами леса перекочевало семейство камышовых котов. Двух они убили, а этот вот забрёл, видно от голода, на стройку, да и попал в клетку.

Верилось этому с трудом, но подарок я приняла охотно и была ему рада. Позвала своего помощника, и он, надев большие брезентовые рукавицы, стал вытаскивать зверюшку из клетки. Она плотнее прижалась к прутьям, зло зарокотала и неожиданно бросилась на двигающиеся к ней рукавицы.

Однако из клетки её вытянули, а вот ошейник надеть было сложнее. Для этого взяли двухметровую палку с петлёй на конце, петлю набросили на зверюшку, затянули, получился ошейник, и, сколько она ни извивалась, человека достать ей мешала палка.

Тогда она стала прыгать и вдруг, оскалив клыки и судорожно забившись, вся как-то обмякла и безжизненно шлёпнулась на цемент пола.

Не отдавая себе отчёта, я бросилась к зверюшке, схватила её на руки и крикнула:

— Воды, скорее! — да так и осталась стоять, пока не почувствовала, что зверюшка приходит в себя.

К моим рукам подставили клетку, и я быстро сунула туда опасного зверя.

Когда клетку понесли, я оглянулась и увидела маму. Опа была взволнована.

— Ты хочешь с ней репетировать? — спросила она меня.

Я кивнула головой.

— Но ведь с рысями никто ещё не работал.

— Почему с рысями? Это же камышо…

— Нет, рысь. Обрати внимание — у неё только начинают появляться кисточки на ушах, а баки очень заметны. Рысёнку месяцев восемь, не больше. Подумай хорошенько! Эта Котька страшная.

Но я всё равно целыми днями пропадала около рысьей клетки. Мне сделали палки с острием на конце. Я насаживала на них мясо и, точно сырой шашлык, подавала его Котьке. Первые дни она не брала мясо и глухо ворчала, завидев палку. Но голод в конце концов заставил её подойти. Вскоре Котька поняла, что я вовсе не собираюсь колотить или поднимать её этими палками, и доверчиво шла, услышав мой голос: «Котька! Котька!»

Рысь позволяла мне через прутья решётки гладить её, чесать красивую, ярко разрисованную морду. Когда же я чересчур храбро подходила к ней, крохотные кисточки на ушах начинали дрожать, а чёрный помпон хвоста беспокойно и зло метался из стороны в сторону.

Вскоре пришло время начать репетиции. Клетку вывезли на манеж. Открыли дверцу.

Я взяла в руки мясо и тихо позвала:

— Котька! Ко мне!

Она выглянула из клетки. Осмотрелась и, осторожно, бесшумно ступая, пошла ко мне. Съела мясо. Я хотела её погладить. Она ответила недовольным ворчанием. Я настойчиво протянула к ней руку. Точным и лёгким ударом Котька отбросила мою руку. Тогда я схватила одной рукой её мордочку, а другой — лапу и крепко сжала их. Я так держала до тех пор, пока не почувствовала, что её напряжённые мышцы стали ослабевать, а горящие зелёные глаза, испуганно бегающие, застыли, ожидая, что будет дальше.

Я выпустила её и ласково сказала:

— На, Котька, на, — и протянула большой кусок мяса.

Котька потянулась к нему, но неожиданно рванулась влево и в два прыжка очутилась в клетке.

День за днём я кормила её на манеже, приучала ходить на цепочке, сидеть со мной спокойно на барьере, на опилках, ложиться рядом со мной на ковёр. Делала я это всё не случайно.

Вскоре Котька привыкла ко мне настолько, что ходила за мной, как собака. Тут и наступили настоящие репетиции. Котька должна была учиться уже артистическому мастерству: уметь сделать пируэт и прыгнуть с тумбы на тумбу на расстояние пока в два метра, потом сесть на задние лапы, катить огромный шар, а главное, идти на цепочке по барьеру почти рядом со зрителем.

В полгода Котька стала настоящей артисткой, но в канун своей премьеры вдруг заболела. Ветеринары посоветовали строгий режим. За ней нужно было следить, и я решила взять её к себе в гостиницу.

Привезла Котьку, уложила на мягкой подстилке и, закрыв номер на ключ, ушла в цирк. А в это время дежурная хотела убрать в комнате, где я жила. Открыла дверь, да так и ахнула. На неё, сердито ворча, наступала скучавшая в чуждой для неё обстановке громадная рысь.

Нас, конечно, выселили из гостиницы, и маме стоило немало труда уговорить директора пустить нас обратно, дав слово при этом, что ничего подобного не повторится.

Нашей маме всегда доставалось от её буйной семьи дрессировщиков. На мои репетиции она старалась не приходить. Хоть сердце у неё было мужественное, оно всё же было сердцем матери. Она боялась, что в какой-нибудь опасный момент вдруг не выдержит, вскрикнет и тем самым отвлечёт от зверя моё внимание. В такое время животное, потерявшее управление дрессировщика, может принести ему беду. Вот почему мама не хотела бывать на моих репетициях. А на премьере, волнуясь за меня, она стояла за занавесом. И, выходя в цветную сетку прожекторов, я видела, что мама ненавидит Котьку, которая без остатка заполняла всё моё время и от которой подчас зависела моя жизнь. Но я знала, что в эту минуту, когда у нас обеих премьера, мама так же волнуется за Котьку, как и за меня.

Ослеплённые прожекторами, мы не видели зрителей, но ощущали их, слышали гул удивления, прокатившийся по рядам. Когда Котька спрыгнула с барьера, дали полный свет. Моё платье с длинной, шуршащей юбкой было незнакомо Котьке. Ей захотелось дотронуться до него лапой. И вот, играя юбкой, она задевает когтями мою ногу, я чувствую режущую боль, но номер идёт своим чередом. Котька крутит пируэт, затем садится на столик, потом берёт у меня из рук мясо и, поднимаясь на задние лапы, обхватывает передними мои плечи.

— Молодец, Котька! Молодец!

Рысь точно выполняет свои трюки: спрыгивает со столика, снова делает пируэт…

И вот номер окончен. Котька снисходительно принимает аплодисменты: она к ним привыкла — па репетициях я всех, кто ни проходил мимо, просила аплодировать. На арену полетели цветы. Цветов Котька никогда не видела. От брошенных нам букетов она пятится и цепочкой, которую я крепко держу, увлекает меня за занавес. Здесь я теряю сознание и падаю на пол. Подойти ко мне никто не мог, рядом была рысь, отогнать её струёй воды из брандспойта опасно — боялись, что она бросится на меня. А когда я пришла в себя, увидела: лежит со мной рядом Котька и как ни в чём не бывало лижет мою руку.

Так прошла наша премьера, после которой я очутилась в больнице, а Котька, ни в чём не виноватая, решившая поиграть с незнакомым для неё платьем и случайно поранившая мне ноги, тоскливо сидела у себя в клетке.

Через два дня, когда мне стало легче, из дирекции цирка пришли со мной советоваться, что делать с рысью. Переправить ли её в зверинец или сдать на шкуру в краеведческий музей. Оставлять для работы животное, почуявшее кровь дрессировщика, опасно.

Я смотрела на пришедших ко мне в больницу людей и удивлялась. Неужели им непонятно, что Котька — год моей жизни, моё детище, с которым мне расстаться невозможно? Я ничего не ответила им, но они поняли, что расстаться с рысью я не могу.

Из больницы они поехали в цирк. И там продолжали обсуждение, что же делать с Котькой. Среди стоявших около клетки была и моя мама. Она взяла палку с острым концом, несколько кусочков мяса и стала кормить Котьку. Голодная рысь громко рычала и не хотела подниматься с места.

— Ну что же ты, Котька! — сказала мама. — Иди! Нельзя голодать, а то мне попадёт от твоей хозяйки.

Этими словами мама, сама того не зная, яснее ясного ответила на вопрос, который поставила передо мной дирекция цирка. Котька была спасена и вместе с другими животными отправлена в Ленинград, где после выздоровления я должна была вновь выступать с ней.

Но случилось так, что больше я уже не видела ярко залитого светом манежа. Непоправимое горе неожиданно обрушилось на меня: погибла мама. Я поняла: в цирк вернусь не скоро. Есть такой старый неписаный закон циркового манежа: случись у дрессировщика горе или радость — чувства, настолько огромные, что он не может скрыть их от своих животных, — то такой дрессировщик не имеет права выйти на манеж.

Я пришла проститься с Котькой, выпустила её в вольер, она радостно заурчала и стала тереться о мои ноги, а я глядела на Котьку и не видела её. Мне было горько. Хотелось, чтобы снова раздался ласковый голос мамы: «Ты уже кончила репетировать? Пора!»

Но мамы не было. Было только большое, непоправимое горе, от которого я вдруг впервые потеряла самообладание и, прижав к себе Котькину голову, заплакала. Сейчас Котька могла бы порвать меня. Но она как будто всё понимала. И я чувствовала, как её шершавый язык лижет мои мокрые щёки. Слышала вкрадчивое мурлыканье и ощущала, как, ласкаясь ко мне, Котька то выпускала, то прятала свои острые когти.

Потом Котька, словно читая мои мысли и видя мою беспомощность, осторожно высвободила из моих рук свою голову и ушла в клетку. И оттуда долго и жадно смотрела на меня.

Наверное, в этом странном поведении зверя сказалось его недоумение: ведь такой слабой ей не приходилось видеть меня. Но об этом я догадываюсь только сейчас, стоя на вокзале и ожидая поезда, с которым ехала Котька на свои гастроли, где выступала уже без меня.

Мимо проходят люди. Их всё больше и больше. Они оживлены.

Видимо, пришёл состав с нашими животными. Да, правильно. И вот я у клетки. Передо мной большая, безразличная ко всему и уже незнакомая мне рысь.

— Котька! Котька! — повторяю несколько раз, стараясь быть спокойной и не отрываясь смотрю на неё.

Рысь неподвижна.

— Котька!

Она шевельнулась и снова застыла, будто прислушиваясь.

— Котька! — уже с отчаянием кричу ей и прижимаюсь к самой решётке.

Вдруг Котька рывком вскакивает и, глухо заворчав, идёт на мой голос…

Подходит, неторопливо обнюхивает моё пальто и снова бредёт к себе в клетку.

— Котька!

Мне снова хочется позвать её. Однако это бесполезно: Котька лишь смутно помнит мой голос. Что ж, так и должно быть — ведь у неё теперь новый хозяин

Оглавление