«Счастливчик»

Лидия Чарская Полное собрание сочинений Том восемнадцатый

Для детей среднего и старшего возраста

С рисунками

Счастливчик

Глава 1

Утро. Синие шторы в детской спущены, но солнечный луч нашел щелочку, проник в комнату и осветил красивую белую кроватку, голубое атласное одеяло и белокурую головку спящего мальчика.

За шторой шевелился кто-то. Этот «кто-то», таинственный и незримый, кричит тоном, не допускающим возражений:

— Бонжур! Пора вставать, Счастливчик! Пора вставать!

Белокурая головка приподнимается. Большие черные глаза жмурятся от солнца.

— Пора вставать, Счастливчик! — снова кричит тот, невидимый, у окна.

Мальчик сладко зевает, потягивается и садится на постели.

Он тоненький и хрупкий, с бледным, точно фарфоровым личиком, черноглазый, с правильными чертами лица. Ему девять лет, но кажется он значительно младше.

Счастливчик — маленького роста, и все его принимают за семилетнего. Однако напрасно: он умен, как взрослый. Это говорят все: и бабушка, и няня, и Ляля, и monsieur Диро, и Мик-Мик.

Только что Счастливчик встал с постели, как за дверями слышится голос:

— Можно войти?

Счастливчик подбирает тотчас ноги под себя и садится, как турецкий паша, посреди своей нарядной кроватки.

За шторой слышится возня. Кто-то там тревожно мечется и свистит: "Фю-фю-фю".

— Войдите! — кричит Счастливчик. — Мик-Мик, это вы?

Дверь распахивается. На пороге появляется высокий студент в тужурке, со смеющимися серыми глазами и маленькой черной бородкой.

Счастливчик не ошибся. Это был Мик-Мик, собственно говоря, Михаил Михайлович Мирский, репетитор Счастливчика и дальний родственник, весь последний год готовивший мальчика в гимназию в первый класс. Счастливчик еще совсем маленьким, когда он не умел хорошо говорить, прозвал Михаила Михайловича «Мик-Мик», и с тех пор его так и называет.

— Как, еще в постели! Но сегодня экзамен! — с деланным ужасом восклицает Мик-Мик и состраивает такую страшную гримасу, какая, по всей вероятности, была у серого волка, когда он намеревался проглотить Красную Шапочку в сказке. — Кира, лежебока вы этакий, ведь на экзамен опоздаете! Вот постойте, я вас!

Мик-Мик хватает Счастливчика на руки и вертится с ним по комнате, высоко держа мальчика над головой.

— Сегодня экзамен! Экзамен, экзамен! — припевает он на мотив песенки "Жил-был у бабушки серенький козлик".

Счастливчик хохочет. Ему забавно и немножко холодно.

— Милый Мик-Мик, пустите меня!

— Я пущу вас, Счастливчик, лишь только вы скажете, что за зверь имя существительное?

— Это название предмета, — не моргнув отвечает мальчик.

— А глагол? Что за козявка такая глагол, Счастливчик?

— Глагол означает действие предмета! отвечает Счастливчик.

— Вы молодец, Счастливчик, и получаете свободу…

И в мгновение ока мальчик водворен обратно на постель.

За шторой усугубляется возня, и отчаянный голос пронзительно вопит на всю спальню:

— Желаю вам доброго утра! Бонжур!

— Ах, Коко, бедняжка! Надо его освободить.

Мик-Мик уже у окна. Синяя штора поднята, и золотая волна солнца и света вливается в комнату.

На окне висит большая клетка. В ней зеленый попугай с розовой головкой. Он чистит лапку клювом и поет картаво:

Я умён,

Ты умен,

Умники мы оба!

— Нет, уж ты меня извини, попка, а ты вполне законченный дуралей, — говорит Мик, просовывая и тотчас же выдергивая указательный палец из клетки.

Коко сердится и свистит. Он всегда свистит в таких случаях.

Потом, как ни в чем не бывало, затягивает снова:

Я умен,

Ты умен,

Умники мы оба!

И прибавляет совсем уже ни к селу ни к городу:

— Попочка любит винегрет!

Мик-Мик и Счастличик хохочут.

* * *

— Еще в постельке! Ай, ай, ай, как нехорошо! Небось Михаил Михайлыч уже пришли, чтобы приготовить тебя, Счастливчик, к экзамену, а ты еще в постельке!

Простодушная, как все русские няни, Степановна входит в детскую и укоризненно качает седою, как лунь, головою, в ослепительном белом чепчике.

Коко, который за белый чепец да еще за упорное нежелание давать ему сахар недолюбливает няню, отчаянно кричит:

— Ступай прочь! Ступай прочь!

Этой фразе выучил Коко молодой лакей Франц, который тоже не любит няню за то, что она держит себя, по его выражению, "превыше барыни".

При неожиданном крике Коко няня вздрагивает, пугается, потом начинает сердиться.

— Тьфу, пропасть! — ворчит она. — Глупая птица! Постой, я вот тебя!..

— Я вот тебя! — как эхо вторит ей попугай.

Счастливчик с Мик-Миком хохочут. Няня начинает сердиться уже самым серьезным образом.

— Барыня вас спрашивали, батюшка мой, — обиженно обращается она к студенту. — Благоволите пройти в столовую.

— Хорошо, я сейчас "благоволю пройти" в столовую, — отвечает Мик-Мик, — а вы, старушка Божия, не извольте себе ради глупой птицы кровь портить. Ведь Коко безвредная штучка.

— Коко безвредная штучка! — покорно соглашается попугай.

Мирский вышел. Няня принялась за мальчика. Началось утреннее одеванье, умыванье, расчесыванье длинных кудрей Счастливчика.

Обтерев все тело мальчика губкой, смоченной в туалетном уксусе, няня надела Кире, прежде всего, фланелевый набрюшник на живот, тонкую шелковую фуфайку, теплые егерские носочки на ноги, а поверх их — длинные, выше колен, шелковые черные чулки и высокие, из желтой кожи, на четырнадцать пуговиц, сапожки. Потом, за мраморным, маленьким, как игрушка, умывальником, собственноручно намылила ему руки, уши, обтерла губкой лицо, вычистила ногти и зубы и, наконец, надела на Киру дорогой бархатный, с кружевным белым воротником и манжетами, прелестный костюмчик.

Тщательно умытый, причесанный и нарядный, весь в бархате и кружевах, Счастливчик казался теперь чудесной, дорогой французской куклой или, вернее, маленьким принцем из волшебной сказки.

— Молись Богу, мой батюшка, чтобы на экзамене какой прорухи ни вышло! — наставительно сказала няня и, опустившись на колени перед киотом с мерцающей лампадкой, зашептала:

— Господи, помоги отроку твоему Кириллу! Заступница, Царица Небесная, умудри его!

И Кира молился тоже.

Неугомонный Коко притих в своей клетке и, наклонив набок зеленовато-розовую головку, усердно наблюдал коленопреклоненных мальчика и старуху.

* * *

Когда Кира вошел в столовую, вся семья была уже в сборе. Пили чай за большим столом.

На главном месте, в кресле, сидит бабушка.

Она еще издали протягивает руки своему любимцу. Ее милое, доброе, красивое, в мелком сиянии морщинок, лицо и большие серые глаза улыбаются Кире.

В своем обычном черном шелковом платье, с черной же шелковой кружевной косынкой на седых, как серебро блестящих, волосах, маленькая, изящная Валентина Павловна Раева удивительно похожа на изображение маркиз на старинных французских картинах. Счастливчик весь в нее, вылитый.

Тут же, за столом, сидит одиннадцатилетняя Симочка, бабушкина воспитанница, взятая с трехлетнего возраста в дом Раевых бедная сирота. Симочка скромно потупила глаза и всеми силами старается скрыть чайное пятно, сделанное ею на чистой, только что постланной скатерти.

Симочка любит сладкое и интересные сказки. Часто говорит неправду и когда солжет, ее светлые глазки принимают беспокойное выражение.

Симочка некрасива. Личико — птички: остренькое, с маленьким носом и массой веснушек. На белокуро-рыжеватых волосах голубенькая круглая гребенка. Волосы коротенькие и из-под гребенки стоят на темени торчком. Она лукаво-шаловливая, но старающаяся казаться скромной.

Напротив Симочки за столом сидит Ляля.

Ляле, родной сестре Киры, четырнадцать лет. Она калека. Ходит на костылях с четырехлетнего возраста. До четырех лет она не ходила совсем. Доктора говорят, что болезнь Ляли пройдет с годами, а пока ее усиленно лечат, возят на юг и за границу и мучат всякими втираниями, ваннами и душами.

У Ляли — красивое тонкое личико, такое же, как и у Киры и бабушки, только черные большие глаза Ляли всегда печальны. Около Ляли ее гувернантка — Аврора Васильевна, строгая, даже суровая, но бесконечно добрая и мягкая к Ляле, которую она обожает. Аврора Васильевна — худая, высокая, как жердь, гладко причесанная, в строгого фасона суконном платье, без малейшего украшения, бантика, кружевца.

С другой стороны Ляли поместился monsieur Диро, воспитатель Счастливчика, monsieur Диро — француз из Парижа, говорит плохо по-русски и как родного сына любит и балует Киру, воспитание которого ему поручено с пяти лет. Он же дает уроки Ляле и Симочке по французскому языку и рисованию, а в свободное время пишет масляными красками картины.

Мик-Мик его враг. Monsieur Диро никак не может простить студенту, что он отнял у него Киру, и часто жалуется, что с тех пор, как Мирский приходит ежедневно заниматься с Кирой, мальчик как будто чуточку охладел к своему старому другу, к своему «Ами», как Счастливчик, а за ним и все в доме прозвали француза.

У monsieur Диро короткие, пегие от седины волосы, небольшая бородка, седые усы, добродушнейшее лицо и мягкая улыбка.

Сейчас «Ами» усиленно спорит о чем-то на своем французско-русском наречии с Мирским.

Но вот входит Счастливчик.

— Доброго утра, Счастливчик! — говорит бабушка.

Голос бабушки нежный, грудной, ласковый.

— Как спал, дитя? Не болит ли что? Может быть, ночью беспокойно спалось в ожидании экзамена?

Глаза бабушки близоруко щурятся. Счастливчик целует почтительно бабушке руку.

— О, не беспокойся, милая бабушка! Я совсем не боюсь экзамена, ну, ни чуточки не боюсь! — звонко отзывается Счастливчик.

— Еще бы он боялся! Да если бы вы труса праздновали при вашей подготовке, Кирилл Кириллович, я бы и знать вас не захотел! — отзывается с конца стола Мик-Мик таким страшным басом, что Симочка взвизгивает от восторга и окончательно разливает чай на скатерть.

Аврора Васильевна многозначительно смотрит в ее сторону и грозит пальцем. Пятно получается огромное — не пятно, а целая лужа, которая и разливается дальше и дальше озером по столу. Симочка бросает испуганный взгляд на бабушку. Но бабушка занята Счастливчиком. Надо ему налить какао, не забыв предварительно заставить принять Киру ложку какого-то снадобья, которое три раза перед едою, от малокровия, принимает Счастливчик, выбрать булочку и прибавить сахару в его стакан в серебряном дорогом подстаканнике. Не до Симочки сейчас.

— Не беспокойся, милая бабушка, я совсем не боюсь экзаменов.

Впрочем, не одна бабушка сейчас занята внучком. С той минуты, как в столовую вошел Счастливчик, лица всех засияли. Просиял «Ами», просияла печальная Ляля, просиял молодой щеголь лакей Франц, стремительно подставляя маленькому барчонку его удобный, нарочно заказанный для него бабушкой, стул с высоко прилаженным сиденьем. Даже по обычно холодному, строгому лицу Авроры Васильевны проползло нечто похожее на улыбку, а лукавые, теперь несколько смущенные глазки Симочки заискрились. Счастливчика целовали, обнимали, пожимали его ручку, любуясь его бархатным нарядом.

Счастливчик важно восседал на высоком стуле, пил какао, кушал сдобные крендельки и булки и с видом взрослого, ужасно серьезного человека слушал, как вести себя в гимназии во время экзаменов, слушал последние наставления, даваемые ему Мик-Миком.

Он не боялся предстоящих испытаний ни капли. Счастливчик не боялся уже потому, что все то, что полагалось знать для ученика первого класса, мальчик, благодаря стараниям своего учителя, знал на славу. И потом, с самых ранних лет Кира привык верить, что все вокруг него было точно создано для его радостей, все ему удавалось как нельзя лучше, все шло гладко и ровно как по маслу, и что он был настоящий Счастливчик и баловень семьи. Так неужели же судьба теперь изменит Счастливчику и он не выдержит экзамена?

* * *

— Андрон, подавай!

Щеголеватый Франц с резвостью мальчика выскочил с лестницы и молодцеватым жестом отстегнул кожаный фартук коляски.

— Пожалуйте!

Сначала в коляску села бабушка. Подле нее поместился Счастливчик в красивом летнем плаще и мягкой широкополой панаме-шляпе, придававшей ему еще больше сходства с маленьким принцем. На крыльце стояли Мик-Мик, «Ами» и няня.

Няня крестила Счастливчика, шепча молитву. Мик-Мик кричал весело:

— Смотрите же, Кира, не спутайте, сколько семью девять… На диктовке будьте повнимательнее! У вас насчет буквы «ять» не больно-то щедро бывает… Если на пятерках не выедете, берегитесь возвращаться, Счастливчик! Живьем проглочу!

"Ами" кричал в свою очередь по-французски:

— Courage! Courage, mon garson! (Смелее! Смелее, мой мальчик!)

И все трое улыбались и кивали.

Мик-Мик должен был тоже ехать в гимназию и для того, чтобы узнать об участи экзаменов Киры, и для того, чтобы переговорить, если понадобится, с директором гимназии, а главным образом поддержать своим присутствием бодрость духа в Счастливчике.

Бабушка и внучек поехали в гимназию в «собственной» шикарной коляске. Мик-Мик идет туда сначала пешком, потом садится в электрический трамвай и едет.

Раевы живут далеко от гимназии, которая находится в самом центре города. У бабушки собственный дом, большой, белый, двухэтажный, окруженный тенистым садом, точно маленькое имение, с качелями, площадкой для тенниса и крокета. Когда Счастливчик выдержит экзамен и поступит в гимназию, monsieur Диро будет отвозить его туда ежедневно. Бабушка уже решила это. В ближнюю гимназию она ни за что не отдаст своего любимца потому, что там воспитываются дети дворников, сапожников, мелких торговцев. В той же, куда они едут сейчас, учатся почти исключительно дети из более изысканного общества. Бабушка уже давно, прежде чем поступить туда Кире, навела справки, опасаясь, как бы Счастливчик не заразился дурными манерами среди плохо воспитанных детей. Бабушка думает и сейчас об этом. А гнедой Разгуляй то и дело набавляет ходу под опытной рукой кучера Андрона. И Андрон, и Разгуляй, очевидно, понимают всю торжественность минуты: маленький барин едет держать экзамен. А вы думаете, это легкая штука, экзамен?

* * *

— Боже ты мой, какой маленький! Сколько же ему лет?

Человек в синем вицмундире, с блестящими пуговицами и бархатным воротником, смотрит сквозь золотое пенсне сначала на бабушку, потом на Счастливчика, утонувшего в бархате, кружевах и кудрях.

Бабушка смущена. В самом деле, Счастливчик такой маленький, худенький и хрупкий, что кажется семилетним.

— Ему уже девять лет! — говорит бабушка инспектору, человек в синем вицмундире с блестящими пуговицами — инспектор гимназии, куда поступает Кира.

— Фамилия? — кратко осведомляется инспектор.

— Кирилл Раев, — говорит бабушка, немного испуганная его строго-деловым тоном.

— Потрудитесь пройти в общую приемную, — роняет деловой человек и устремляется куда-то в дверь, наскоро сделав заметку в записной книжке.

У него такое серьезное, сосредоточенное лицо и нахмуренные брови, что мальчик рад, когда сердитый синий человек оставил их в покое.

Чуть-чуть волнуясь, Валентина Павловна прошла с внуком в коридор, который ведет в приемную.

О, сколько народа! Какой шум от многих голосов! И мальчики, мальчики, мальчики без конца. Столько мальчиков вместе Кира никогда еще не видел за всю свою жизнь.

— Все они пришли экзаменоваться? — шепотом осведомляется у бабушки Счастливчик.

— Да, да, милый!

Счастливчик останавливается посреди комнаты. Его большие, черные, теперь серьезные глаза оглядывают присутствующих. Личико его сосредоточенно. Белокурые локоны падают на лоб.

— Какой красавчик! Точно картинка! А какой малюсенький! — слышатся возгласы восторга и изумления вокруг него.

Вдруг мальчик крикнул: — Вот так штука!

Родители и дети, находящиеся в приемной, заняты исключительно созерцанием очаровательного ребенка.

Но Счастливчик равнодушно относится к похвалам. Еще бы! Он так привык с детства, чтобы им восхищались. Зато на лице бабушки довольная улыбка. Бабушка очень любит, когда хвалят ее любимца.

Вдруг один мальчик, стоявший подле бедно одетой, худощавой женщины, скромно приютившейся в углу, пристально взглянул на Счастливчика и громко на всю комнату крикнул, нимало не стесняясь:

— Вот так штука! Ни мальчик, ни девчонка, а точно кукла в шляпе! Мама, погляди!

Бедно одетая женщина испуганно зашикала на сына и замахала руками, смущенно оглядываясь на соседей.

— Что ты, Ванюшка, что ты! Разве можно так!

Бабушка повела на дерзкого мальчика взором и сказала:

— Какой дурно воспитанный мальчик!

Но "дурно воспитанный" мальчик, как говорится, глазом не повел на замечание бабушки. Он продолжал внимательно осматривать Счастливчика и тихо хихикал, закрыв себе рот кулаком. Его серые небольшие глазки так и искрились. Кира тоже в свою очередь смотрел на мальчика. Широкоплечий плотный, с коротко остриженной головою, с румянцем во всю щеку, он представлял из себя завидный тип маленького богатыря. А костюм у краснощекого, так и пышущего силой и здоровьем «богатыря», был совсем простой: черная, довольно поношенная, хотя и чистая курточка, простенькие штаны, ременный пояс и высокие сапоги в заплатах. Эти заплатанные сапоги начинали заметно беспокоить бабушку.

"Вот вам и первоклассная гимназия! — мысленно изводилась Валентина Павловна, — думала, что здесь все дети зажиточных родителей, и вдруг оказывается, что и мужиков сюда водят экзаменоваться!"

Волнению Валентины Павловны, однако, суждено было скоро принять иное направление. Открылась стеклянная дверь в соседнюю комнату. На пороге ее очутился знакомый уже человек в синем вицмундире.

— Прошу детей выстроиться в пары и идти в зал!

Бабушка заволновалась сильнее. "Идти в зал, а Мик-Мика еще нет!" Но вот в приемной показался студент в серой тужурке.

— Вот и я! Не опоздал?

Мирский не один. С ним высокий, полный господин в таком же синем вицмундире, как и у инспектора. И пуговицы такие же, блестящие, золотые. Только лицо другое: доброе, веселое.

— Это преподаватель математики! — говорит Мик-Мик, целуя руку бабушки. — Зовут его Владимир Александрович Аристов.

— Батюшки мои! Это еще что за прелесть! — восхищенно басит учитель, глядя на Киру. Он берет за руку Счастливчика и идет с ним впереди правильно выстроенной по два в ряд шеренги мальчиков прямо в зал.

Глава 2

Этот зал большой и светлый! Окна, окна, без конца. Солнце так и заливает огромную белую комнату. Паркетный пол гладок, как зеркало. В переднем углу образ Спасителя, благословляющего детей. Перед ним стол, покрытый зеленым сукном, стулья вокруг, а по всему залу расставлены ученические столики и скамейки.

За зеленым столом Счастливчику хорошо видны мужчины в синих сюртуках с блестящими пуговицами. У одного из них на груди что-то вроде звезды, у других ордена или знаки — Кира не может разобрать хорошенько. В конце стола сидит пожилой священник в лиловой рясе. Золотой крест на цепочке горит на солнце. Лицо у священника худощавое, строгое, с узкой седенькой бородкой.

Мальчиков, вошедших в зал, тотчас же рассадили по скамейкам. На столах перед ними заранее положены чистые листы бумаги для диктовки и вставочки с перьями. Чернильницы неподвижные, вделаны в столы.

Владимир Александрович Аристов подвел Счастливчика к первой скамейке, стоявшей по соседству с зеленым столом.

— Какой красивый ребенок! — сказал господин в синем сюртуке со звездой на груди.

Сказал он это очень тихо, но Кира услышал.

— Поклонись ему, мой мальчик. Это директор гимназии, — шепнул учитель математики Кире.

Кира встал с места, шаркнул ножкой и склонил голову. Кудри упали ему на лицо.

От стола отошел маленький кругленький человечек в очках.

— Пишите, дети. Я буду вам диктовать, — проговорил он громко каждое слово и стал еще громче нанизывать фразу за фразой. — Летом хорошо в деревне. Все зелено и сочно в лесу. Поют веселые маленькие птички, журчат ручьи, мелькают пестрые мотыльки.

Учитель диктовал, мальчики писали. Счастливчик хорошо умел писать диктовки. Мик-Мик за последний год приучал его к этому.

"Только бы не провраться с буквой "е", — мысленно подбадривал себя Кира, — а диктовка сама по себе легонькая, пустяки!"

Около Киры сидел худенький мальчик с синими, ласковыми глазами. Писал он старательно, высунув язык. Заметив, что Кира на него смотрит, мальчик спрятал язык, потом покосился на Киру и кивнул ему:

— Меня зовут Алей Голубиным, — сказал он. — А тебя?

Счастливчик не успел ответить. Маленький человек в вицмундире кончил диктовать и отбирал листки с написанным.

Начались устные экзамены. Мальчиков вызывали к столу, спрашивали их по русской грамматике, арифметике и Закону Божию. Заставляли читать по какой-то толстой книге и рассказывать прочитанное своими словами.

Кирин сосед был вызван одним из первых. Он обдернул курточку и, красный от смущения, подошел к столу. Там уже отвечал стриженый, краснощекий толстяк, назвавший там, в приемной, Счастливчика «куклой». Краснощекий отвечал отчетливо, громко, смело поглядывая на всех серыми, смеющимися глазами.

— Хорошо, очень хорошо! — одобряли его директор, инспектор, батюшка и учителя.

Потом краснощекий прочел басню "Зеркало и обезьяна", прочел с такими ужимками, что все за столом рассмеялись.

И мальчики смеялись тоже. Уж очень забавным казался краснощекий.

— Раев! — услышал, наконец, Счастливчик свою фамилию, и затем еще две другие, и три названные мальчика очутились перед зеленым столом.

— Твое имя? — обратился директор к Кире.

— Счастливчик.

За зеленым столом рассмеялись решительно все. Учитель математики подхватил Киру и усадил его к себе на колени.

— Ну-с, маленький Счастливчик, скажи-ка, сколько будет шестью семь?

— Сорок два! — подумав секунду, отвечал Кира, тряхнув головою по привычке.

— А восемью девять?

— А пятью восемь?

— У одного мужика было шесть десятков яблок, у другого на тридцать пять штук меньше; сколько было у обоих?

Счастливчик решил, сколько было у обоих, и поделился своим решением с учителем. Тот назвал его молодцом, погладил по голове и отправил экзаменоваться к батюшке. Священник взглянул сначала строго через очки на нарядного мальчика, но, встретив ясный, открытый взгляд больших, серьезных глаз, сразу смягчился.

— Что ты знаешь о сотворении мира, малыш? — спросил он Киру.

Счастливчик знал о сотворении мира очень многое, знал все то, чему так добросовестно выучил его Мик-Мик. Поэтому он рассказал подробно и толково о том, как создал Господь Бог мир. И молитву Господню "Отче наш" сумел прекрасно перевести Счастливчик со славянского на русский язык.

— Ступай, мальчик, прекрасно! — ободрил его батюшка и что-то отметил пером на листе бумаги, лежавшем перед ним.

Счастливчик очутился перед кругленьким, маленьким человеком, тем самым, который диктовал.

Тот дал Счастливчику большую, толстую книгу.

Счастливчик положил ее на стол, сам сел на свободный стул, на котором недавно сидел инспектор и, как ни в чем не бывало, начал чтение: "Жил старик со старухой у самого синего моря…"

Сидеть экзаменующимся за столом не полагается, отвечать надо стоя, но… никто не решается остановить мальчика, который, очевидно, чувствует себя как дома.

Но вот сказка прочтена и рассказана. Рассказана очень хорошо, потому что маленький, толстенький учитель улыбается и одобрительно покачивает головою. Улыбается не один он, улыбается директор, подошедший инспектор, батюшка, другие учителя. Потом «толстенький» забрасывает Счастливчика целым градом вопросов:

— Что такое имя существительное? Прилагательное? Глагол? Наречие?

Счастливчик все это знает и отвечает прекрасно. Вот только наречие… Что это такое? Для него, Счастливчика, это совсем, совсем чужое, незнакомое слово. О наречии он еще ничего не слыхал.

— Мик-Мик мне о наречии ничего не говорил, и я не знаю, что это такое! — откровенно признается учителю Счастливчик.

За зеленым столом смеются.

Счастливчик обводит присутствующих удивленным взглядом. Разве он сказал что-нибудь забавное, что все они так смеются?

— Да сколько же лет этому карапузику? — обращается директор к инспектору, присевшему с ним рядом, так как его прежнее место занял Кира.

Счастливчик заявляет, что ему весной стукнуло девять. И опять все смеются по-доброму.

Потом учитель математики снова берет его за руку и ведет в приемную.

— Вот вам ваше сокровище! — говорит он, сдавая Счастливчика ожидавшим его с большим нетерпением бабушке и Мирскому. — Поздравляю вас, сударыня. Мальчуган выдержал экзамены на славу. Одним из первых. Одно только: наречие не знал, да и то чистосердечно сознался, что Мик-Мик его не учил этому.

— Совершенно верно, не учил, — сказал Мирский, — я думал — не надо, так как это не значилось в программе. — А в диктовке сколько ошибок, Кира?

— Ни одной, насколько я помню! — отвечал за мальчика учитель.

— Ой, да какой же вы молодчинище! Не осрамил! Спасибо! — обрадовался Мик-Мик. — Дайте мне пожать вашу благородную лапку.

Счастливчик дал пожать свою руку Мик-Мику, который потряс ее довольно основательно.

— 21-го молебен, а 22-го классы начинаются, — подойдя к бабушке, сказал инспектор. — Ваш внук принят, сударыня, в первый класс. Можете заказывать ему форму. Экзамены он сдал прекрасно!

И лицо инспектора приняло доброе выражение.

О, какою дивною музыкою прозвучали эти слова для Счастливчика!

Ему можно шить форму! Он — гимназист! Счастливчик точно сквозь сон помнит, как поздравил его с поступлением в «емназию» кучер Андрон, как сели бабушка с Мик-Миком в коляску, как он, не чуя себя от радостного возбуждения, поместился между ними, как прямо с места взял Разгуляй, как они помчались по петербургским улицам.

Вот и милый бабушкин особняк, тенистый сад, крыльцо, улыбающийся Франц, сияющие лица няни, monsieur Диро, Ляли, Симочки.

— Ну, что? Как?

— Выдержал! Выдержал! Прекрасно! — громко заявляет бабушка и чуть ли не в сотый раз принимается благодарить Мик-Мика.

Потом все бросаются к Кире, целуют, поздравляют его.

— Гимназист! Маленький гимназист! Милый, славный, маленький Счастливчик!

За завтраком все сидят с торжественными лицами точно на именинах. Симочка, уписывая за обе щеки вареники, шепчет Кире:

— Приходи в твою детскую, Счастливчик, я тебе приготовила за это утро маленький сюрприз.

"Сюрприз? Она? Симочка?"

Скорее, скорее кончайся же, завтрак!

У Симочки лукаво непроницаемая рожица.

— Вот увидишь! Вот увидишь! — она задорно смеется. — Очень, очень занятный сюрприз!

Окончен завтрак. Они с Симой стремглав летят в детскую. Симочка влетает первая и прямо к клетке.

— Коко, попочка, кто пришел? — спрашивает она.

Коко поворачивает голову от чашечки с семечками, которыми он только что наслаждался, раскрывает клюв и очень ясно произносит только что заученную им фразу:

— Гимназист пришел! Гимназист пришел! Здравствуй, гимназист!

— Вот видишь, видишь! Это я ему все утро вдалбливала, — Симочка бьет в ладоши, потом ураганом вертится по комнате и визжит от восторга.

Счастливчик сияет. Это лучший день в жизни Счастливчика! Ах, как славно, как хорошо, как весело жить! А Коко без умолку заливается в клетке:

— Гимназист пришел! Гимназист пришел! Здравствуй, гимназист!

* * *

Только восьмой час утра, но в гостиной целое заседание. Впрочем, в эту ночь почти никто не спал от томительного ожидания. Сегодняшнее утро очень важное. Сегодня Счастливчика отправляют в гимназию в первый раз. Собственно говоря, прошла уже целая неделя со дня молебна в гимназии, целая неделя уроков. Мальчики, поступившие вместе со Счастливчиком, уже целые семь дней посещали классы, но Кира едет туда сегодня впервые.

Как это случилось?

Очень просто. На другой день после молебна в гимназии Кира слегка простудился. Бабушка сразу заметила это и сказала monsieur Диро. Но что должен был сделать monsieur Диро? Двери постоянно открывались, воспитатели, начальство и дети то и дело входили и выходили в коридор, а из коридора несло холодом, как из погреба или из подземелья. Кира чихнул раз на молебне, раз в швейцарской, когда его одевали, раз по дороге домой в коляске… И этого было достаточно, чтобы бабушка тут же испуганно заключила:

— Простудился! Боже мой! Вы слышите, он чихает, monsieur Диро! Он простудился!

И решила тут же:

— Нет, нет, пока у Счастливчика не пройдет насморк, я не пущу его в гимназию ни за что.

А дома — постель, горячая малина, хина, скипидар со свиным салом — все это дождем посыпалось на Киру.

Насморк соблаговолил пройти только через неделю, и только тогда Счастливчику удалось собраться в гимназию.

Вот он стоит посреди гостиной. Новенький гимназический костюм его сделан из тончайшего сукна у лучшего портного. Сапоги — черные, изящные — блестят как зеркало. Ременный пояс, белый воротничок и фуражка в руке. Няня держит пальто наготове. Симочка — новенькие резиновые калоши, хотя на дворе теплый, сухой, почти жаркий сентябрьский день и в калошах нет никакой надобности.

У всех умиленные лица: у бабушки, у няни, у monsieur Диро. Симочка строит рожицу и тихонько шепчет, так, чтобы никто не слышал кроме Киры:

— Гимназист — синяя говядина!

Симочка узнала откуда-то, что так гимназистов дразнят из-за синих мундиров.

Звонок в передней. Туда стрелой несется Франц.

— Это Михаил Михайлович! — говорят бабушка и няня в один голос.

— Это Мик-Мик! — весело кричит Счастливчик.

Действительно, это Мик-Мик.

— Надеюсь, я не явился слишком рано?… Впрочем, вероятно все на ногах еще со вчерашнего дня?

Вдруг на лице Мик-Мика появляется удивление, почти ужас.

— Локоны! Локоны! Локоны! О, разве можно быть гимназисту с локонами! — Схватившись за голову, Мик-Мик раскачивается из стороны в сторону, точно у него страшно разболелись зубы.

— Что? Что такое? — пугается бабушка.

— Кудри-то, кудри вы ему срезать забыли! — продолжает раскачиваться Мик-Мик. — Ведь это не гимназист, а девчонка какая-то, поймите!

— Ну, уж выдумали тоже… Гимназист, конечно, и даже очень хорошенький гимназист! — обижается за Киру бабушка и целует своего любимца.

— Нет, так нельзя идти в гимназию. Товарищи прохода не дадут, прозовут болонкой, левреткой, бараном, — волнуется Мирский, — да и от инспектора влетит Счастливчику за такую прическу. Симочка, — живо обращается Мик-Мик к девочке, — благоволите принести из спальни ножницы, отменная девица!

"Отменная девица" ныряет куда-то в дверь и стрелой возвращается снова в гостиную.

— Вот вам ножницы, Михаил Михайлович! — говорит она.

— Не дам уродовать Киру, не дам! — энергично протестует бабушка, как только вооруженная ножницами рука Мик-Мика приближается к белокурой головке Счастливчика.

— Понятно, барыня матушка, не давайте! С какой это радости ребенка портить вздумали! — поддерживает бабушку и няня, кидая сердитый взгляд на студента.

— Оставьте, оставьте! — волнуется и monsieur Диро.

Мик-Мик пожимает с досадой плечами.

— Господи, да простится им! Сами не ведают что творят! — говорит он и поднимает глаза к небу.

Локоны Киры спасены…

* * *

— Маленького барина барышня просят…

Франц говорит это и улыбается, глядя на Киру. Франц любит Киру, как и все в этом доме.

— Ступай, ступай к Ляле, дитя. Она не может проводить тебя так рано, она в постели, — и бабушка не в силах удержаться, чтобы не поцеловать еще раз белокурую головку.

Темным, широким коридором, на дальнем конце которого день и ночь светится электрический фонарик, Счастливчик идет к сестре. Вот направо дверь ее комнаты.

Кира останавливается, стучит:

— Можно войти?

— Войди, войди, Счастливчик!

Ляля лежит в постели. Она спит мало от недостатка движения, но встает поздно. День и без того кажется таким длинным для бедняжки, — ведь она почти не может ходить.

Аврора Васильевна, в темном платье, причесанная и одетая с самого раннего утра, точно она вовсе и не ложилась, протягивает Кире худую холодную руку.

— Здравствуйте, голубчик. Вот вы и гимназист и, надеюсь, порадуете нас вашими успехами. Правда?

Аврора Васильевна пожимает Кире тоненькие пальчики, точно взрослому, и выходит из комнаты, улыбнувшись на прощанье своей холодной, спокойной улыбкой.

Ляля и Счастливчик одни.

Девочка садится на постели, протягивает руки. Ее огромные, черные глаза смотрят восхищенно.

— О, какой ты красавчик, Счастливчик! Какой красавчик!

Она любуется Кирой, кладет ему на плечи свои тоненькие, прозрачные руки. Слезы, как капельки бриллиантов, блестят, переливаясь, в ее темных, как угли, зрачках.

— Милый маленький Кира! Милый маленький гимназистик! Крошечка родной! Если б тебя видели покойные мама с папой! О, как бы они полюбовались тобою! Милый, милый, малюсенький мой!

Она обнимает мальчика. Кира прижимается к ней. На минуту брат и сестра смолкают.

Потом Ляля чуть отстраняет братишку. Ее глаза принимают серьезное, вдумчивое, почти строгое выражение.

— Слушай, Счастливчик, — говорит она серьезно и торжественно. — Мама и папа наши умерли… Но оттуда (тут Ляля подняла пальчик кверху) они видят все. Ты не огорчишь их никогда, не правда ли, Счастливчик?… Ты вступаешь в новую жизнь. Помни одно, миленький: никогда не лги, старайся хорошо учиться, помогай другим, чем можешь. Да?

Она осенила склоненную головку маленьким образком.

— Да, обещаю тебе это, — роняет мальчик тихо, но уверенно, и открытым, честным взглядом смотрит на сестру.

— Мама и папа благословили бы тебя сегодня. Я сделаю это за них, — говорит Ляля, — встань на колени, Счастливчик.

Мальчик повинуется. Белокурая головка склоняется к постели сестры. Льняные локоны рассыпаются по одеялу.

— Господи! Помилуй моего брата Киру и помоги ему хорошо учиться и радовать нас!

Ляля осеняет склоненную головку маленьким образком и вешает на шею Счастливчика, рядом с золотым крестиком.

— Ну, а теперь с Богом, ступай! До свиданья, Счастливчик!

И то, пора…

— Время ехать, Счастливчик! — пискнул знакомый голосок под дверью.

Это Симочка. Ее прислали сюда из гостиной — поторопить гимназиста.

— Сейчас! Иду! Иду!

В горле Счастливчика щекочет что-то. А на душе так тихо, радостно и светло, как в праздник Пасхи.

— Сейчас, сейчас!..

Под дверью стоит Симочка. Она подглядывала в замочную скважину.

— Она тебя благословила! Я видела!.. — заявляет она.

— Подсматривать очень дурно! — строго говорит Счастливчик и грозит пальцем.

— Вздор! — смеется Симочка, — ну, бежим скорее. Не то опоздаешь, бабушка беспокоится — страсть, — и, схватив за руку Счастливчика, она несется с ним по коридору, напевая тихонько:

Вот мчится пара удалая Вдоль по дорожке столбовой…

Ураганом "удалая пара" врывается в гостиную.

— Счастливчик, можно ли так долго! Ведь опоздаешь! — сыплется на мальчика град упреков.

— Смотрите, Кира, как бы вам за это не сняли вашу кудлатую головку! — улыбается Мирский.

— Сядем, сядем! По русскому обычаю сесть нужно! — говорит бабушка.

Все садятся. Бабушка с Кирой и Симочкой на диване. Monsieur Диро в кресле рядом, няня на краешке стула у дверей. Рядом Франц. Мик-Мик с размаху плюхается на табурет у рояля, открывает крышку инструмента и начинает барабанить какой-то шумный и торжественный марш. Старшие шикают на него и машут руками:

— Разве можно играть в такую серьезную минуту!

Мик-Мик поневоле замолкает, делает круглые страшные глаза в адрес Симочки, которая фыркает от удовольствия, и преважно разваливается в кресле. Проходит минута. Все встают, крестятся на большой образ в углу гостиной. Потом бабушка крестит и целует Киру, точно он едет на край света, в Южную Америку, в гости к индейцам. Няня плачет, a monsieur Диро что-то подозрительно долго сморкается в углу.

Мик-Мик тоже извлекает платок из кармана, закрывает им лицо и начинает всхлипывать на весь дом, причитая в голос, как деревенская баба:

— Не уезжай, голубчик мой, не покидай поля родные!

Это так забавно, что все смеются его выдумке. Симочка громче всех.

Франц исчезает куда-то и через минуту появляется с объемистой корзиной в руках.

— Это еще что такое? — спрашивает Мик-Мик, делая удивленные глаза.

— Завтрак-с!.. — невозмутимо отвечает Франц.

— Какой завтрак? — недоумевает Мирский. — Корзина большая, фунтов на пять, какой и кому может быть туда положен завтрак?

Франц поясняет "господину студенту":

— Барыня приказали уложить для молодого барина завтрак в «емназию». Здесь скобелевские битки в судке, с гарниром, в этом углу осетрина под соусом майонез, и еще компот в стакане и груша… А в бутылочке — горячее какао, обернуто в вату, чтобы не простыло.

— Да что вы меня уморить хотите, что ли? Завтрак из трех блюд в гимназию! Да еще горячее какао! Да когда и где его ваш Кира съесть сумеет?

Мик-Мик буквально падает в кресло от смеха. Бабушка в смущении. Няня в обиде.

— И что вы, мой батюшка, и где это видано, чтобы ребенку есть не давали! — ворчит она.

— Да поймите вы, старушка Божия, ведь с таким запасом на Новую Землю, на необитаемые острова, к голодающим в Индию ехать впору! — горячо протестует Мирский. — Кире бутерброд с телятиной или котлетку холодную довольно взять с собою.

Но тут уже вступается бабушка.

— Всухомятку-то! Чтобы животик заболел! Голодом морить прикажете его! Слуга покорная, я слишком люблю моего Счастливчика! Да и пилюли ему принимать надо перед завтраком. Как же он перед едой всухомятку пилюли принимать станет?

— Франц, — неожиданно приказывает бабушка, — неси корзину в пролетку и ставь на козлы в ноги Андрону.

Мик-Мик безнадежно машет рукой, потом оборачивается к Счастливчику:

— В добрый час, Кира! Желаю успеха. Помните мои слова: "Быть маленьким мужчиной".

Monsieur Диро берет за руку Киру и ведет на крыльцо.

Бабушка стоит у окна гостиной и машет платком.

— С Богом, с Богом!

Мик-Мик на крыльце корчит презабавную гримасу. Симочка заливчато смеется. Няня крестит вслед пролетку, в которой уже сидят Счастливчик и monsieur Диро. Вдруг остановка. Кричат, машут руками, волнуются. Франц выбегает из дому.

— Пилюли изволили забыть! Барыня приказали, чтобы беспременно скушать одну перед завтраком.

— Хорошо! Хорошо!

Андрон подбирает вожжи. Разгуляй встряхивается и резко берет от крыльца. Уже на всем ходу протягивает руку Франц и сует Счастливчику аптечную баночку с пилюлями.

Счастливчик приподнимает фуражку и глядит в окно, в котором видна седая голова бабушки.

* * *

Шум, крик, суета…

В первую минуту Счастливчик совсем глохнет от этого шума. Глаза его плохо различают, что происходит вокруг… Он только что вошел сюда с классным наставником, переданный ему с рук на руки monsieur Диро. Сам monsieur Диро уехал домой, обещав снова вернуться к двум часам, к концу уроков, а наставник повел Счастливчика в класс.

В классе точно нашествие неприятеля — такая возня и суматоха. Классный наставник, худенький, тщедушный, болезненного вида, еще молодой человек, сердито кричит с порога:

— Сейчас молчать! Если не замолчите, буду записывать!

Шум несколько стихает. Но возня продолжается. Мальчики прыгают по скамейкам, некоторые роются в ранцах, вынимают книги, кладут их на учебные столы… Этих учебных столов в классе очень много. Называются они партами. Кроме парт, Счастливчик видит посреди класса большую кафедру для учителя, черные доски, на которых пишутся мелом уроки и задачи, глобус в углу, на стенах карты, пол, залитый чернилами, и электрические лампочки с матовыми колпаками, спускающиеся с потолка. В углу висит образ святителя Николая Чудотворца. В другом углу, около большой изразцовой печки, стоит ящик для мусора. В третьем углу — шкап со стеклянными дверцами и зеленой занавеской, так что не видно, что спрятано в нем. И мальчики, мальчики и мальчики! О, сколько их здесь, в классе!

— Слушай, Раев, — говорит классный наставник Счастливчику, — у тебя невозможные волосы, завтра же изволь наголо обстричь эти вихры.

И он презрительно окидывает взглядом чудесные локоны Счастливчика.

"Раев!" "Изволь завтра же!" "Вихры!"

Какие новые, необычные слова для Киры!

Никто еще в жизни не говорил с ним так холодно и строго!

Большие черные глаза Счастливчика поднимаются изумленно на классного наставника, но он уже далеко. Только из-за двери доносится его надтреснутый, раздражительный голос.

— Через десять минут молитва, — обращается он к мальчикам, — извольте одни стать в пары и идти в зал. Мне надо видеть инспектора.

В минуту Счастливчик окружен тесным кольцом его новых приятелей.

— Вот так новичок! — звучит задорный голос над самым ухом Счастливчика, — ждали мальчика, а он, нате-ка, девчонка!

— Не девчонка, а овца! Овца… Бэ-бэ-бэ-бэ!

— Просто лохмач какой-то!

— Овчарка!

— У моей сестры точно такая кукла! Нечесаная!

— Здравствуй, Перепетуя Акакиевна! Длинноволосая девица!

Кольцо мальчиков сжималось все теснее и теснее вокруг оторопевшего Счастливчика. Изумленный, но не испуганный нимало, Счастливчик только смотрел на окружающих его мальчиков, точно спрашивая, что им всем надо от него.

Мальчики не унимались. То здесь, то там слышались восклицания:

— Клоп какой-то!

— Лилипут! Карлик!

— Блоха!

— Козявка!

— Братцы, да это тот самый, что так смешно у «Арифметики» экзаменовался.

— Ей-ей, он самый!

— Как тебя зовут? Эй, ты, Лилипутик!

Кира обернулся. Перед ним стоял мальчик, высокий, тонкий, с маленькими мышиными глазками. Около него теснились другие мальчики: черненькие, беленькие, рыженькие, большие и маленькие, и все до единого крупнее, старше и сильнее его, Киры.

Высокий мальчик сразу не понравился Кире: глаза бегают, губы тонкие, злые.

— Ты Москву видал? — спрашивает высокий мальчик.

И не успевает Кира ответить, как руки мальчика крепко охватывают его голову, и Счастливчик поднимается на воздух.

Ему очень больно.

— Вот тебе Москва! Вот тебе Москва златоглавая! — кричит Кире в лицо высокий мальчик.

— Оставь сейчас же новенького в покое! — раздается звонкий голос, и из-за спин товарищей выскакивает плечистый, рослый крепыш с румянцем во всю щеку и с широким, открытым лицом. — Слушай, Подгурин, если ты тронешь еще раз малыша, я тебе так залимоню!

Краснощекий хватает за ухо мучителя Киры и, раскачивая его, приговаривает:

— А вот тебе и задаток пока. Не тронь в другой раз новичка, не тронь, не тронь!

— Отстань, мужик! — извиваясь, как угорь, кричит в бешенстве Подгурин. — Помидор Иванович, отвяжись!

Краснощекий смеется:

— Ага, не нравится! Будешь знать как маленьких мучить. Вот я тебя!..

— Помидор Иванович, что ты за овцу заступаешься? Ради девчонки какой-то лохматой товарищей обижаешь! — раздается чей-то голос.

Одновременно с этим Кира громко вскрикнул. Кто-то больно и сильно ущипнул его за руку.

Слезы мгновенно застлали глаза Киры.

"За что? За что они мучат меня?" — вихрем пронеслось в его головке, и ему нестерпимо захотелось домой, назад, к бабушке, Ляле, няне, туда, где все так любят, нежат и ласкают его, Киру.

Краснощекий Помидор Иванович заметил слезы.

— Пожалуйста, не реви, малыш, — произнес он дружески, хлопнув по плечу Киру и, повернувшись к товарищам, поднял кулак, внушительно потряс им в воздухе и крикнул:

— Кто из вас посмеет коснуться малыша, тому я такой фонарь поставлю, что на всю гимназию светло станет! И это так же верно, как то, что зовут меня Иван Курнышов!

* * *

Прозвучал звонок к молитве. Появился старенький подслеповатый воспитатель, которого вся гимназия поголовно звала «дедушкой», и повел мальчиков в зал на молитву.

Курнышов очутился в зале позади Счастливчика и зашептал ему в затылок:

— Эй, ты, Лилипутик, ты не бойся наших ребят… Небось, теперь не полезут!.. Кулаки у меня здоровенные, что твое железо. Заступлюсь так, что небу жарко станет. Только не плачь. Терпеть не могу ревунов и кисляев. Слыхал?

Счастливчик обернулся, взглянул на мальчика и тут только заметил, что лицо его очень знакомо.

"Вспомнил! Вспомнил! — поймал себя на мысли Счастливчик, — это тот самый мальчик, который назвал меня в день экзаменов лохматой собачонкой".

Кира внимательно оглядел своего нового друга, так неожиданно выступившего в качестве его защитника. Светлые, ясные глаза, вздернутый нос, весь в веснушках, наголо остриженная голова, румяные щеки, широкие, сильные и крепкие плечи — вот кого увидел Счастливчик позади себя.

Кира не знал, нужно ли ему ответить что-нибудь на вопрос мальчика или нет, но в это время раздался голос старого воспитателя:

— Тише! — и все смолкли.

Около Киры стоял небольшой рыженький мальчик с постоянно подмигивающими подслеповатыми глазами, усердно чистивший себе пуговицы вместо того, чтобы креститься.

— Как тебя зовут? — услышал Счастливчик вопрос подслеповатого мальчика и не успел ответить, как тот добавил просяще: — Если у тебя есть перья, марки, пузырьки, разные старые замки, тетрадки, ты, пожалуйста, мне их давай — я собираю.

— Гарцев! Попрошайка! Он всякую дрянь как сорока в свое гнездо тащит! — услышал с другой стороны Кира. Он живо обернулся и увидел красавца мальчугана, синеглазого, темнокудрого, с ямками на щеках.

— Меня зовут Ивась Янко. Будем знакомы, — произнес, протягивая Кире руку мальчик. — По прозвищу Хохол, потому что я родился в Ромнах, в Малороссии. Понял?

Счастливчик кивнул в ответ и хотел было заговорить с синеглазым мальчиком, но неожиданно окончилась молитва, подошел воспитатель и повел всех в класс.

Глава 3

На большой черной доске в классе было написано мелом: "Первый урок — арифметика, второй — Закон Божий, третий — пение, четвертый — география, пятый — русский". А внизу детскими каракулями значилось: "Шестой — китайский язык на японском наречии, а потом от ворот — поворот, марш по домам, приказал начальник сам".

Мальчики читали расписание уроков говорили:

— Это Янко! Непременно Янко! Он последний вышел из класса! — горячился Подгурин.

— Ну, ты, «Верста», потише!.. Длинный, в потолок ушел, а такого простого правила не знаешь, чтобы не выдавать товарища, — грозно прикрикнул на него как из-под земли выросший Помидор Иванович.

— Мужик! Сапожник! У него отец сапожник! — презрительно крикнул Подгурин.

— Мой папа прежде всего честный рабочий человек, — горячо отвечал Курнышов. — И я могу только гордиться таким отцом. А чтобы ты много не разговаривал, так вот же тебе!..

В одну минуту Подгурин очутился на полу, а на его спине восседал, как всадник на лошади, Ваня Курнышов.

— Гоп-ля! Гоп-ля! — слегка пошлепывая свою жертву, покрикивал он. — Скверный ты, братец мой, конь, никакой у тебя нет рыси.

— Пусти! Пусти! Помидор! Мужик! Сапожник! — злился, стараясь освободиться, Подгурин.

Дверь растворилась, и вошел классный наставник, которого Кира уже успел узнать в первые минуты появления в гимназии.

Он прищурился на барахтающихся на полу и крикнул:

— Подгурин! Курнышов! Оба марш в угол! Не умеете себя вести в классе!

Оба мальчика, сконфуженные, направились к доске, где небольшего роста дежурный Голубин, тихонький, с задумчивыми глазами мальчик, сосед Киры на экзамене, усиленно стирал губкой надпись об японском наречии на китайском языке.

Новый звонок. И в класс вошел тот самый учитель арифметики, Владимир Александрович Аристов, который водил Киру экзаменоваться. Он сразу заметил Счастливчика, нерешительно топтавшегося посреди класса.

— А-а! Старый знакомый! Счастливчик, здравствуй! — радушно проговорил он.

— Он, Владимир Александрович, не Счастливчик, а Лилипутик! — послышался задорный голос с задней скамейки.

— Просто овца — бе-бе-бе! — вторил ему другой.

— Длинноволосая девчонка! — надрывался третий.

— Лохмач! Овчарка! Перепетуя Акакиевна! — забасил было Подгурин у доски и вдруг пронзительно взвизгнул на весь класс.

Это Помидор Иванович изловчился и ущипнул его за руку.

Добродушное лицо Владимира Александровича приняло строгое выражение.

— Эй, вы, почтенная публика в райке, тише! — сказал он. — Как не стыдно вам новенького обижать! И еще такого крошку! Подгурин, Курнышов, смирно стойте, раз вас поставили караулить казенное имущество, доску. А чтобы не терять драгоценного времени, ты, Подгурин, бери мел и пиши задачу: "У одного крестьянина было восемь мешков муки…"

Владимир Александрович продиктовал задачу и велел ее решить Подгурину. Тот пыхтел, кряхтел, писал и стирал написанное. Ничего не выходило.

— Не могу! — наконец, весь малиновый от напряжения признался Подгурин.

— Не можешь? А задача-то старая. Третьего дня решали. Неужели все позабыл? — сказал учитель. — Новенький, реши, — неожиданно обратился он к Кире.

Кира, которого «дедушка» только что усадил подле маленького Голубина на скамейку, подошел в доске и взял мел в руки.

Задачу он понял сразу и решил быстро.

— Молодец новенький! — произнес одобрительно учитель. — Пятерку получишь… А ты, Подгурин, стыдись. Второй год сидишь в классе, а толку мало.

Подгурин, насупившись, стоял у доски и смотрел на Счастливчика злым и завистливым взглядом.

— Овца противная! Лохмач! Девчонка! Ужо припомню тебе! — шептал он чуть слышно, но с таким сердитым блеском в глазах, что Счастливчик вздрогнул. Он не привык, чтобы на него так смотрели.

Дрогнул звонок в коридоре и служитель распахнул дверь класса в знак окончания урока

В переменку, пока в классе открывали форточку и проветривали, Счастливчик гулял по коридору с Янко, со своим новым соседом.

— Завтра же приходи стриженый, слышишь? — наказывал Счастливчику Янко, — а то совсем тебя засмеют. Сам увидишь, да и от инспектора достанется. Локоны в гимназии не полагаются.

А тихонький, как девочка, «Голубчик», как называли в классе Голубина за его кроткий, безобидный нрав, добавил:

— И подальше держись от Подгурина и Бурьянова. Они очень дурные.

— Второгодники, задиры и подлипалы, — вставил свое слово Янко и, ударив себя по ноге, как заправский конь, помчался вприскочку по всему коридору.

— Ты мне очень нравишься, — сказал Голубин, когда «Хохол» был далеко. Я — тоже маленький, почти такой же, как и ты. Вот бы хорошо нам подружиться…

Голубин не докончил: кто-то сильно толкнул его в бок прямо на Счастливчика. Голубин и Счастливчик стремительно полетели на пол.

— Ха-ха-ха — раздался над ними злой хохот. — На другом-то месте не сумели шлепнуться, где посуше! — это были Подгурин и его товарищ Бурьянов, тоже оставшийся на второй год в первом классе, ширококостный, приземистый, похожий на калмыка или татарина, с насмешливым лицом и черною, как смоль, головою.

Счастливчик с трудом поднялся, потирая колено, которым он больно ударился об пол. В глазах Голубина стояли слезы.

— Вот они всегда так! Ах, какие злые, какие злые! — произнес он с укором.

Оба второгодника заливались смехом на весь коридор.

* * *

— Маленькому барину фриштык принес! — сообщил гимназический сторож Онуфрий, которого «старшие» прозвали «президентом» за его внушительный вид.

И «президент» поставил на стул у дверей объемистую корзину с завтраком, привезенную из дому Счастливчиком и monsieur Диро.

После арифметики следовал урок Закона Божия, во время которого батюшка не спрашивал никого, а рассказывал то, что надлежало выучить к следующему разу. Потом было пение. Мальчиков повели в зал. Преподаватель пения, ударяя по клавишам рояля, приказывал гимназистам петь каждую ноту, издаваемую инструментом.

Еще пели по нотам: "до, ре, ми, фа, соль, ля, си" и обратно. Этот урок понравился Счастливчику; было весело и нетрудно тянуть голосом вместе с другими.

Наступила большая перемена. Мальчики завтракали: кто — у себя на скамейке, кто у окна. Завтраки у них были простые: у кого булка с ветчиной, у кого — кусок колбасы, укого — бутерброд с холодной котлетой или просто кусок вчерашнего пирога. Был и десерт: яблоки, леденцы, сухое пирожное. Некоторые ушли пить чай вниз, в раздевальную. Скромные завтраки эти приносились в уголке ранца или в кармане, тщательно завернутые в бумажку заботливыми родными, матерями, воспитательницами, прислугою. Не мудрено поэтому, что появление громадной корзины с «фриштыком» произвело суматоху. Все мгновенно позабыли о собственной еде и собрались вокруг стула, на котором стояла злополучная корзина.

Впереди всех очутился Подгурин.

— Братцы! Да никак здесь на всю артель прислано! — крикнул он весело и, потирая руки, схватился за бечевку, которой была nepeвязана корзина. — Славное, значит, выйдет угощение.

— Не надо трогать! Это не тебе! Это новенькому принадлежит! — прозвучал обычно тихий, а теперь взволнованный голосок Голубина.

— Ну, ты, шиш, потише! Так залимоню, что от тебя только мокро останется! — сердито крикнул «Верста», как называли в гимназии чрезвычайно высокий рост Подгурина.

— За Ваше здоровье, Ваше королевское величество.

— Не суйся, голубчик, не в свое дело! — насмешливо остановил его, поблескивая своими калмыцкими глазами, Бурьянов.

— Но нельзя же, нельзя брать чужое! — возмущался Голубин.

— А тебе жаль, что ли? Да ты не бойся, малыш, мы не возьмем, мы только попробуем! — расхохотался "Верста".

— Янко! Янко! Курнышов! Курнышов! — громко позвал Голубин обоих своих приятелей, благородных и рыцарски честных мальчиков.

Но ни Хохла, ни Помидора Ивановича не оказалось в классе. Вокруг корзины толпились по большой части приятели Подгурина и Бурьянова и были сами не прочь узнать, что за обильный «фриштык» привез новенький из дому.

— Постой, я побегу искать Янко и Курнышова. Они заступятся, они не позволят им распоряжаться чужими вещами! — горячо воскликнул Голубин и, оставив Киру, с которым не разлучался во все перемены между уроками, бросился в коридор отыскивать обоих мальчиков.

Счастливчик остался стоять, спокойный по своему обыкновению, и невозмутимо следил за тем, что будет дальше с его корзиной.

* * *

Следил, впрочем, не один Кира. Следило десять пар любопытных детских глаз за тем, как под быстрыми руками исчезали веревка и бумага, обвязывающие и обматывающие огромный пакет. Подгурин сорвал последнюю обертку.

— Вот тебе раз! Целое царское угощение! — произнес он восторженно и живо поднял крышку судка, в котором были тщательно уложены две куриные котлетки с гарниром.

Еще минута — и замазанная в чернилах рука Версты протянулась к котлете. Он вытащил ее из судка, пачкая в соусе руки, и отправил в рот.

— За ваше здоровье, ваше королевское величество! — комически раскланялся он перед Счастливчиком.

Начало было сделано. Вслед за одним угощением отведалось и другое. Теперь уже не один Подгурин хозяйничал в корзине. Бурьянов тоже запустил в нее руку, открыл другую крышку и, вытащив порядочный кусок рыбы из другого судка, принялся уничтожать ее с завидным аппетитом.

Их примеру последовали другие мальчики. Один схватил бутылку с какао, уложенную самым тщательнейшим образом заботливыми руками няни, точно птица в гнездышко из ваты и, отвернув пробку, вылил все содержимое из бутылки себе в рот. Другой схватил грушу, третий — плитку шоколада. И в какие-нибудь пять минут от съестных запасов, привезенных Счастливчиком из дому, осталась только пустая корзина.

— У вас дома всегда так здорово едят? — осведомляется Подгурин, облизывая губы.

— Что? — недоумевает Счастливчик.

— Вкусные, говорю, блюда такие у вас всегда готовят?

— Всегда!

— Ах, ты, хвастунишка! Дай ему щелчок по носу, кто стоит поближе! — хохочет Бурьянов.

— Нет, нет, подожди, Бурьяша, — смеется Подгурин, — мы его поисповедуем раньше. Пускай поврет.

И он делает такую лукаво-смешную физиономию, что все мальчики фыркают со смеха.

— Я никогда не лгу, — серьезно говорит Счастливчик.

— Уж будто? — щурится Бурьянов. — Не врешь? А ну-ка побожись, лилипут-девчонка! Побожись, что не врешь.

— Божиться грешно, — спокойно возражает Кира, — очень дурно божиться, особенно по пустякам.

— Ах, ты, святоша! Божиться грешно, видите ли, а хвастаться не грешно, скажешь? — не унимается Подгурин.

— Я не хвастаюсь!

— Врешь! А ну-ка повтори, что у вас каждый день едят за завтраком такую рыбу, компот, котлеты.

— Да, у нас всегда такие завтраки! — спокойно отвечает Кира, не понимающий, почему к нему так пристает этот долговязый мальчик.

— И одет ты всегда так хорошо?

— Как хорошо? — изумился Счастливчик.

— Ну, вот как на экзамене одет был: в бархат и кружева, точно его величество принц китайский! — говорит Подгурин.

— Я не видел, как одевается принц китайский, — говорит Счастливчик, — но бабушка любит, когда на мне бархатный костюмчик с кружевным воротником. Теперь я гимназист и носить его не буду больше. У меня форма, — заключает он.

— Не форсись, гимназист! Не гимназист ты, а девчонка или просто лохматая собачонка, или овца! — сердито крикнул Бурьянов и неожиданно дернул Счастливчика за волосы.

— Ай! — вскрикнул Счастливчик. — Мне больно!

— Коли больно, не держи себя вольно, — ухмыльнулся Бурьянов.

Другие мальчики вторили Калмыку, как они уже успели прозвать Бурьянова за его маленькие глаза и монгольские скулы.

— Эка неженка! Крикун! Волосок тронуть нельзя! Подумаешь тоже!

— Оставьте его, братцы! Я его живо от хвастовства отучу, — повысил голос Подгурин. — Эй, ты, левретка, овца, кукла нечесаная — резко обратился он к Кире, — небось тебе бабушка на заказ костюм шила?

— Да, на заказ, — отвечал удивленный таким неожиданным вопросом Счастливчик.

— Ишь ты как! Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты. А сапоги, поди, из кожи шевро?

— Право, не знаю.

— А белье? Тонкое, поди, дорогое, батистовое?

— Да, тонкое, — спокойно отвечал Счастливчик, — а что?

Оп поднял серьезные глаза на Версту с молчаливым вопросом. "Что, мол, тебе за дело до моего белья и платья?"

— Ага! Ты так-то! Хвастаться вздумал! Пыль нам пускать в нос с первого же дня своим богатством! Так постой же ты у нас! Мы тебя проучим! — закричал Подгурин и, нагнувшись к уху Бурьянова, шепнул ему что-то.

— Ха-ха-ха! — так и покатился со смеха Калмык. — Здорово придумал! Ай, да Подгурин! Молодец!

— Эй, ты, лилипут, снимай, брат, твою амуницию! — решительно проговорил Верста и крепко схватил Счастливчика одной рукой за плечи, а другой изо всей силы рванул его за борт куртки. Две пуговки на вороте отскочили. Тонкое сукно затрещало по швам. Подгурин и Калмык ликовали.

— Что вы хотите делать со мною? — теряя обычное спокойствие, спросил Счастливчик, стараясь запахнуть расстегнутую курточку на груди.

— Ничего особенного, миленький, — корча обезьянью гримасу, пищал умышленно тоненько длинный Подгурин.

— Раздеть тебя хотим. Ничего особеннаго, прелесть моя! Только костюмчик твой снимем, чтобы ты не больно-то форсился своим платьем. Эй, Калмычек, помоги мне справиться с этим франтом! — не переставая гримасничать, поманил Подгурин приятеля.

Вокруг них прыгали мальчики.

— Раздеть, раздеть, конечно! Что, в самом деле, за хвастун выискался! Франт пике нос в табаке! Форсило!

Счастливчик испуганным взглядом затравленного зверька окинул толпившихся мальчиков.

"Неужели это они, те самые, что только что угостились из его корзины? И ни одного расположенного к нему не найдется между ними!.. Все охотно принимают глупую, злую шутку этих двух гадких, злых второгодников. О, если бы можно было уйти домой! Сейчас домой!" — Мучительно сжималось сердце мальчика, но желанию Счастливчика не суждено было осуществиться.

Несколько пар рук протянулось к нему, и Подгурин крикнул:

— Эй, Малинин, иди караулить дверь!

Черненький, как мушка, Малинин, мальчик лет одиннадцати, стремглав помчался к двери класса.

Счастливчика окружили плотнее, схватили за руки, прижали к стене. Чьи-то проворные пальцы стали стаскивать с него куртку, пояс, сапоги, штанишки…

Через какие-нибудь пять минут у доски вместо гимназиста в куртке стоял в одном нижнем белье дрожащий как лист от холода и волнения худенький мальчик.

— Ну, вот, теперь ты и повар! Не хочешь ли сготовить нам обед? — спросил Подгурин, дергая Счастливчика то за волосы, то за рубашку.

— Нет, нет, он не повар, а сенатор! Только сенатор без мундира! Честь имею приветствовать вас, ваше превосходительство! — вторил товарищу Калмык, становясь во фронт перед раздетым Счастливчиком и взяв руку под козырек.

— Вот умора! Совсем, совсем ощипанная левретка! Стриженая овца! Бе-бе-бе-бе! — неистовствовали остальные гимназисты.

Счастливчик стоял у стены. Губы его дрожали, глаза были полны слез.

"Бабушка! Бабушка! Зачем ты меня отдал сюда на такую обиду, на такую муку!"

Вдруг Подгурин наклонился, схватил с пола валявшееся платье Счастливчика и, вскочив на парту, ловко забросил его на лампу, висевшую под потолком.

— Господа, кто желает купить с аукциона эти вещи? Дешево продам! — вскричал Калмык и волчком закружился на одном месте.

Но тут дверь класса широко распахнулась, и карауливший ее Малинин вылетел на середину комнаты.

В класс ворвались Янко, Голубин и Курнышов.

Помидор Иванович на минуту остановился у порога, быстрым взором окинул класс и в один миг понял все происшедшее.

— Ага! Вы все-таки обижаете его! — крикнул он. — Постойте же, мы вас с Янко угостим по-свойски. Только держись!

Засучив рукава своей курточки, он стремительно накинулся на Подгурина.

Синеглазый Ивась Янко, в свою очередь, в два прыжка очутился на спине Калмыка, и… пошла потасовка!

Аля Голубин растолкал мальчиков, пробрался к Счастливчику и, обхватив его за плечи, отчаянно жестикулируя, кричал:

— О, как не стыдно вам! Как не стыдно! Что он вам сделал?! Бессовестные вы все! Это нечестно, гадко, подло!

Но мальчики и сами отлично знали, что во всем происшедшем действительно немного было хорошего.

Они отхлынули от новенького.

А посреди класса уже кипела форменная драка. Янко, Курнышов, Верста и Калмык катались по полу в одной сплошной, отчаянно барахтавшейся куче.

* * *

— Директор идет!..

— Директор! Что делать? Что делать?

На лицах мальчиков отразился ужас. Только четверым драчунам сейчас не было до директора никакого дела: они продолжают кататься по полу, награждая друг друга пинками и тумаками. Тогда Малинин бросается к Помидору Ивановичу и кричит ему в самое ухо, что есть мочи, как на пожаре:

— Директор идет! Понимаешь — директор идет.

— Что? Где? Какой директор? — Тяжело дыша и сопя носом, с вытаращенными глазами, недоумевает Помидор Иванович.

Но ему некогда пояснять.

Десятки рук подхватывают его, ставят на ноги; потом приводят в стоячее положение Янко, Калмыка, Подгурина.

Голубин в это время хватает за руку Счастливчика и кричит:

— Спрячься! Спрячься! Под скамейку! Не то всему классу попадет!

И сам мчится к своему месту.

В классе топот… шелест… возгласы испуга…

Директор идет — это ведь не шутка! Директор идет, а у них раздетый мальчик в классе! Что делать?

Счастливчик, трепещущий, измученный, медленно направляется к своему месту.

— Скорее! Скорее! — кричат ему мальчики с первых скамеек.

Но уже поздно…

На пороге класса стоит директор — высокий, полный, красивый господин, с баками, вроде котлеток.

На лице его не то недоумение, не то испуг.

— Это еще что за явление? — говорит директор и протягивает вперед указательный палец.

Спиною к нему стоит Счастливчик в нижнем белье и носках.

На вопрос директора он оборачивается и, увидя взрослого, почтительно кланяется, шаркнув полуобутой ножкой по всем правилам.

— Это еще что такое? — строгим голосом спрашивает директор.

Подоспевший воспитатель, «дедушка», бочком протискивается к Счастливчику и тревожно спрашивает:

— Где же твое платье, Раев?

Счастливчик хочет поднять руку и показать, где его платье, хочет ответить, что его платье мирно покачивается на лампе под потолком, но в это время между партами пробирается Янко и, очутившись около Голубина, рядом с первой скамейкой, шепчет Счастливчику:

— Только не выдавай!.. Только не выдавай!.. Они все дрянные, гадкие, но ты их все-таки не выдавай!.. У нас выдавать не полагается… У нас правило товарищества… Пожалуйста, не выдавай!

Счастливчик молчит. Его губы сжаты. Глаза полны слез.

— Да что с тобой, голубчик? — тревожно спрашивает его воспитатель. — Отвечай же господину директору, отчего ты раздет.

Голос «дедушки» похож на голос monsieur Диро, и еще он смахивает немножко на «Ами»: такой же седенький, старый. И потом он первый приласкал Счастливчика в этих так неласково встретивших его стенах, назвал приветливо «голубчиком», тревожится, сочувствует ему…

Кира, перенесший столько волнений сразу, не выдерживает. Слезы брызгают фонтаном из глаз. Он прижимает голову к синему сюртуку воспитателя и рыдает горько, неудержимо.

Нечасто можно видеть в классе плачущего гимназиста в нижнем белье, похожего на поваренка. Это явление далеко не обычное. Притом мальчик плачет так искренно, так исступленно и так дрожит, что тревога невольно наполняет сердце директора, и он говорит, приближаясь к Кире:

— Ну, ну, успокойся, мальчик! Да расскажи, в чем дело.

Но так как вместо рассказа слышны одни только рыданья и всхлипыванья, директор ровно уже ничего не понимает.

— Да объясните же вы мне, наконец, что случилось? — начиная сердиться, обращается он к классу. Но мальчики стоят, как истуканы, каждый у своей парты, и молчат.

Тогда встает Янко с первой скамейки. Рожица у Ивася сейчас самая плутовская, но брови он хмурит, стараясь быть серьезным. Он оборачивается назад и смотрит на заметно испуганных Подгурина и Бурьянова.

На них лицах написано:

"Не выдай нас, Янко! Пощади! Не выдай!"

Но Янко и без этого отлично помнит, что выдавать товарищей — мерзость. Помнит и то, что директор, Григорий Исаевич Мартьянов, любит его, Янко. Авось поверит его словам и не рассердится.

Ивась обдергивает курточку и говорит, обращаясь к директору, почтительно, но смело:

— Мы, Григорий Исаевич, в перемену бежали завтракать из коридора в класс. И новенький с нами был. Вдруг новенький поскользнулся, упал и прямо на доску боком угодил. Стал плакать и стонать: "Бок больно! Бок больно!" Стал просить нас: "Посмотрите, нет ли раны на боку?" Ну, мы и хотели посмотреть. Сняли куртку и все прочее. А вы и изволили войти как раз в эту минуту.

Янко говорит явную неправду, и директор отлично понимает это. Но Григорий Исаевич Мартьянов — в сущности очень добрый человек и не любит наказывать гимназистов.

Однако он все-таки очень недоволен беспорядком в классе и строго обращается к ученикам:

— Чтобы этого не было в другой раз!.. Слышите! Если кто стукнется, заболеет, нечего самим мудрить! Надо сказать господину воспитателю, и вас отведут к доктору в приемный покой, А ты не плачь и одевайся! Да в другой раз не будь таким дурачком, не позволяй так глупо с собой распоряжаться, — полушутливо обратился к Счастливчику директор и повернулся уже, чтобы уйти, как неожиданно увидел покачивающийся на лампе злополучный костюм гимназиста.

— Кто это осмелился сделать? Это еще что за шалость? Кто посмел забросить на лампу костюм?

Мальчики молчали.

— Ну-с, я жду! — еще строже спросил Григорий Исаевич.

Легкий шум проносится по классу:

— Мы все закинули!.. Мы все виноваты, Григорий Исаевич! — слышатся робкие голоса.

— Как все? Что за чушь! Не может быть, чтобы весь класс! — говорит директор.

— Все!

— Все виноваты до единого? — переспрашивает Григорий Исаевич.

— Все виноваты, все! — звучит дружный ответ.

Директор подходит к Счастливчику, кладет ему руку на плечо.

— Ну, а ты что скажешь, новенький? Кто сделал это? — и он поднял кверху палец, указывая на злополучный костюм.

Счастливчик поднимает голову. На него обращены испуганные лица тех двух злых мальчиков, которые так гадко поступили с ним сегодня. Что если назвать их директору?… Их строго накажут, и больше никогда никто не посмеет обидеть Счастливчика.

Но доброе сердечко Счастливчика выстукивает совсем другое:

"Ну, пожалуешься ты на них, ну, накажут их строго, и что ж? Легче от этого будет? Сестра Ляля постоянно говорит: "Надо прощать врагов, тогда только и будет хорошая, светлая, радостная жизнь на земле".

И при этой мысли теплая волна вливается в душу. Хочется простить и Версту, и Калмыка, всем сердцем простить.

Директор внимательно смотрит на заалевшее лицо Счастливчика.

— Ну, что же? Кто закинул твой костюм? — спрашивает директор. — Дождусь я ответа?

Кира делает над собой невероятное усилие. Он не привык ко лжи. Но сейчас, когда надо спасать товарищей, приходится поневоле говорить неправду.

— Все… — говорит Счастливчик, — все закинули, весь класс…

И помолчав немного, неожиданно добавляет к полному изумлению присутствующих:

— И я тоже!.. И я закидывал тоже на лампу мой костюм…

Это вышло так неожиданно, что директор, воспитатель и весь класс смотрят на Счастливчика изумленно.

Директор понимает, что он сказал неправду, но он доволен новеньким, который не хочет платить злом за зло. А что новенькому причинили зло — в том директор теперь уже не сомневался. Недаром же так горько плакал Счастливчик.

Директора точно что подтолкнуло к Кире. Он взял его за руку, притянул к себе, откинул ему кудри со лба.

— Вот это надо убрать завтра же! — произнес он, указывая на его волосы, — и помни, что в гимназии нельзя быть такой росомахой и позволять с собой делать, что только вздумается. А вы все, в наказание за шалость, останетесь на час после уроков.

* * *

— Ай, да овечка.

— Ай, да девчонка!

— Ура, Лилипутик!

— Не Лилипутик, а герой!

— Молодчинище, герой! Постоять сумел горой!

— Не выдал товарищей!

Крики, сыпавшиеся со всех сторон, едва не оглушили Киру.

Мальчики теперь гурьбой толпились вокруг него.

Кто-то полез на стол, потянулся к лампе, стащил с нее костюм Счастливчика.

Ребята стали хлопотать вокруг Счастливчика, одевать его.

Помидор Иванович, Янко, Гарцев, Голубин, Малинин, — все наперерыв старались услужить ему.

— Если еще кто-нибудь когда-нибудь осмелится проделать с ним что-либо такое, я так отпотчую…

Ваня не закончил. Кто-то отстранил его и ударил легонько Киру по плечу.

Это был Подгурин. За ним подошел Калмык.

— Ты уж того… брат… прости, Лилипутик… — ронял смущенно Подгурин, — мы, брат, не знали, что ты такой рубаха-парень и герой.

— Лихой, брат, товарищ! — вторил ему Калмык.

— Ты, брат, не взыщи, — продолжал Подгурин, — прости… Неладно у нас это вышло и с завтраком, и с костюмом. Или вот что, дай мне хорошего тумака, а я ни-ни… сдачи… Вот и будем квиты.

— И мне тоже! И мне тоже! — обрадовался Бурьянов.

Но Счастливчик никак не стал исполнять эту оригинальную просьбу. Между тем мальчики успели одеть его, привести в порядок.

— Ну, вот, — как ни в чем не бывало радовались все. — Теперь хоть не только директор входи, а и сам министр. Милости просим! Все в исправности!

— Братцы! Предлагаю качать Раева за его товарищеский поступок! — воскликнул Помидор Иванович и, прежде чем Счастливчик успел опомниться, его подхватили на руки.

Счастливчика осторожно подбрасывали и раскачивали в воздухе и припевали:

— Слава Лилипутику, слава! Слава — кудрявому, слава!

Счастливчика подхватили на руки.

Счастливчик, повеселевший, с растрепанными локонами принимал эти знаки восторга.

Вернувшись с monsieur Диро домой, Счастливчик, не желая волновать бабушку и Лялю, рассказывая о первом, проведенном в гимназии дне, умолчал об истории с костюмом и завтраком.

Одному только Мик-Мику, пришедшему к нему вечером давать уроки, поведал он все до капельки. Мик-Мик внимательно слушал своего ученика и заставлял его повторять по нескольку раз, что сказал директор и как отвечал ему Счастливчик, как его «чествовали» всем классом.

Счастливчик не скрыл ничего. Мик-Мик не выдаст, он не пойдет к бабушке, не будет жаловаться на негодных мальчуганов, как это, наверное, сделал бы monsieur Диро. Мик-Мик непременно желает видеть в Счастливчике маленького мужчину. Вот почему так любит Счастливчик своего молодого учителя, как искренен и откровенен с ним.

В этот вечер Кира уснул скоро, но тревожно. И снились ему веселые, шумные мальчики, длинный Верста, тихий Голубин, смеющийся Янко и смелый и умный Помидор Иванович.

Глава 4

Наступила зима… Снег падает большими хлопьями… Они точно большие белые птицы летают по воздуху и, бессильно распластав крылья, шлепаются на землю…

Разгуляй запряжен в сани и мчится по мягкой санной дороге. Счастливчик едет в гимназию. На нем теплое, на беличьем меху, форменное пальто с огромным барашковым воротником. Фуражка с выстеганным ватою дном нахлобучена на самые брови. Сверх фуражки и подшитого воротника еще башлык. Из-под них выглядывает, как гном из пещеры, раскрасневшийся на морозе носик. Так укутала Счастливчика няня по приказанию бабушки.

Monsieur Диро тоже в теплой шубе. Но ему все-таки холодно. Он не привык к стуже. В Париже нет таких крепких, трескучих морозов. И monsieur Диро зябко кутается в шубу, прячет свой длинный тонкий нос в воротник и то и дело ворчит, почему-то по-русски:

— Ой, этит рюской холодник!.. Совсем защиплевал мой носик!

Счастливчику делается ужасно смешно от этого замечания. Андрон же фыркает у себя на козлах.

Разгуляй думает, что это относится к нему, машет хвостом и прибавляет ходу.

— Тпру! Чего ты! Блинов объелся что ли? — кричит Андрон на Разгуляя.

Счастливчик смеется. Как тут не смеяться, посудите сами — видали вы лошадь, которая ест блины?

Вот и гимназия. "Тпру!" — лихо осаживает Разгуляя Андрон. Потом перевешивается с козел и откидывает полость.

— Счастливо, барин! С Богом! — говорит Андрон.

— До свидания, мой мальчик! — бросает ласково monsieur Диро.

Счастливчик ловко выскакивает из саней и исчезает в подъезде.

Швейцар улыбается, встречая его, и торопливо помогает раздеться.

Ранец отстегнут, пальто сброшено, башлык и фуражка тоже. Но что это сделали со Счастливчиком? Где его густые длинные волосы?

Локонов нет. Волосы выстрижены под гребенку, и голова получилась круглая, смешная, как у галчонка, личико малюсенькое, а глаза огромные-преогромные, как две черные вишни.

Теперь Счастливчик не похож ни на овцу, ни на девочку. Он настоящий маленький мужчина.

— Раев, здравствуй!

— Здорово, Лилипутик!

Это кричит Ваня Курнышов, пулей влетевший в швейцарскую. Он в осеннем стареньком пальто, без башлыка и в плохонькой, помятой фуражке. Счастливчик знает, что Ваня очень бедный и что пальто и все то, что на нем надето, — все приобретено дешево на рынке у старьевщика. Но Ване не холодно, несмотря на трескучий мороз. Его щеки точно два цветка мака. И запыхался он от быстрого бега. Еще бы! Ванин отец живет на окраине города, и оттуда Ваня ежедневно добирается в гимназию, по его же словам, "на собственных рысаках", то есть попросту пешком.

— Все уроки выучил? — осведомляется у Счастливчика Ваня. — Небось, с репетитором? — прибавляет он лукаво.

Счастливчик кивает и краснеет. Если бы не Мик-Мик, разумеется, он не знал бы ни одного урока.

Мальчики вбегают на лестницу, прыгая через две ступеньки.

— Здорово, братцы!

Это Янко. Веселый, радостный, как всегда, он так и сияет.

— Арифметику не кончил. Задачи не понимаю. Дай списать, Помидорушка, — просит он Ваню.

Помидор Иванович отрицательно крутит головою.

— Списать ни-ни… Это обман. А вот объясню тебе с удовольствием.

Они втроем входят в класс. Еще рано. До молитвы остается еще целых четверть часа. Но в классе, против обыкновения, уже собралось много народа. На доске написано крупными буквами: "Фокусник и чревовещатель. Прием от 8 ч. до 8 ч. утра".

Весь класс собрался у доски, возня, возгласы удивления.

— Это еще что за выдумка?

Из-за доски вылезает Бурьянов. Лицо торжественное, как на параде. Над губою наведены углем усы, на щеках намазаны баки. Глаза выпучены, точно у рака. На голове колпак с кисточкой из бумаги. Калмык мотает головой, так что кисточка трясется и танцует. Он отдувает выпачканные щеки, еще сильнее таращит глаза и выкрикивает густым басом:

— Честь имею представиться: фокусник и чревовещатель. Кто хочет видеть, как из одного перышка можно сделать двадцать?

Мальчики сдвигаются в кучку, окружают Бурьянова. Всем хочется видеть, как из одного пера выходит двадцать.

— Покажи! Покажи! — пристают они к Калмыку.

У Калмыка на ладони лежит стальное перо. Все смотрят на него с любопытством.

— Давай другое, братцы, это не годится! — командует Бурьянов и протягивает руку вперед.

И вмиг в его руке очутилось другое перышко. Кто-то кладет третье, четвертое. Бурьянов сосредоточенно смотрит, считает:

— Не то, не то… Надо острее… Еще острее…

Мальчики разгораются любопытством. Действительно, презабавная штука, из одного пера можно сделать двадцать!

Когда Голубин кладет на ладонь Калмыка свое самое хорошенькое желтое, точно золотое, перышко, по счету двадцатое, Бурьянов неожиданно срывает с головы бумажный колпак, насмешливо раскланивается перед огорошенными зрителями и визжит:

— Вот каким образом из одного пера можно сделать двадцать! Вот каким образом один умный человек может провести тридцать наивных!.. А теперь честь имею кланяться, господа! До приятного свидания!

И зажав в ладони полученные двадцать перьев, Бурьянов скрывается за доской в восторге.

— Ай, да Калмык!

Действительно Калмык сумел провести всех — и презанятно. В другой раз они не будут простофилями и не дадут себя дурачить таким образом, а пока…

Звонок к молитве… На пороге класса стоит «дедушка», вернее Корнил Демьянович Вершков, воспитатель.

— На молитву, дети, на молитву! — кричит он, хлопая в ладоши, и вдруг, заметив необычайное оживление у доски, проходит туда.

Как не подслеповат Корнил Демьянович, однако он замечает все, что ему надо.

— Чьи это ноги? — строго обращается он к гимназистам.

Подавляя смех, Подгурин отвечает беспечно:

— Это не ноги, а сапоги.

— Сапоги без ног, — вдохновенно прибавляет Янко.

— Сейчас подать мне эти сапоги! — сердится воспитатель. — Я знаю, кто там спрятан!

— Там фокусник, — отзывается длинный Верста замогильным басом.

— И чревовещатель, — подпискивает чей-то голос сзади.

— А вот посмотрим.

"Дедушка" не без труда пролезает за доску и вытаскивает оттуда Калмыка. Колпак тот успел сбросить, щеки вытереть носовым платком, но усы остались, придавая ему уморительный вид.

— Очень хорош! Безобразник этакий! — сердится «дедушка». — На час в гимназии останешься после уроков, а теперь ступай впереди класса на молитву с этим самым украшением на лице.

Калмык испуган. На молитве его увидит вся гимназия, инспектор, может быть, директор… Ужас! Ужас!.. Мальчики притихли…

Быть грозе!

Молча становятся в пары. Идут тихо в зал. Калмык впереди с черными огромными усищами, нарисованными над верхней губой.

— У «мелочи», глядите, братцы, церемониймейстер! — кричит кто-то из старших в коридоре, и все указывают пальцами на Калмыка.

Инспектора в зале нет. Слава Богу! Гроза миновала. Но зато сколько насмешливых взглядов и замечаний приходится вынести Калмыку!

О, он не простит этого «дедушке». Никогда не простит, отплатит ему, припомнит…

Сердце Калмыка исходит от злости, в голове роятся мысли, как бы отомстить…

Молитва окончена. Звонок, и мальчики расходятся по классам.

* * *

В первом младшем классе, у «мелочи», идет урок географии. Географию преподает классный наставник, болезненный, раздражительный, худенький человек с козлиной бородкой. Зовут его Петр Петрович Пыльмин; гимназисты прозвали его Петухом. Петух терпеть не может лености и щедро сыплет на своем уроке единицы и двойки. Учиться у него претрудно: все наизусть, наизусть. Реки наизусть, горы наизусть, моря наизусть, страны наизусть, словом, весь мир наизусть, точно "Отче наш" или «Богородицу». А чуть переврал что-нибудь — пара. Еще переврал — кол. Еще — картошка. Так называются двойки, единицы, нули на языке гимназистов.

Сегодня Петух сердится больше обыкновенного. Голова ли у него болит или зубы, кто знает, но он поминутно хватается то за щеку, то за лоб.

— Сегодня Петух злой, — шепчет Калмыку его сосед Подгурин.

— Подгурин, молчать! — замечает классный наставник. — А впрочем, ступай сюда. Назови реки Южной Америки. Они заданы к сегодняшнему дню? Дежурный!

Костя Гарцев, близорукий, только что разбиравший на коленях под партой старые марки и коночные билетики, встает со своего места.

— Да, Петр Петрович, сегодня реки, — раздается его ответ, причем и марки, и билетики сыплются на пол дождем.

— Подгурин, отвечай! — не замечая беспорядка, приказывает классный наставник.

Верста нехотя поднимается со скамейки, таращит глаза, делает глупое лицо и молчит. Урока он не выучил, а что знал, то успел позабыть с прошлого года.

Петр Петрович сердится.

— Ну, что ж ты нем, как рыба! Отвечай!

Верста молчит.

— Что ж ты молчишь?

По лицу Подгурина проползает лукавая улыбка.

— Как же мне отвечать, когда вы замолчать велели, Петр Петрович! — тянет он плаксиво, как будто собираясь реветь.

— Ты глуп! — сердито замечает учитель. — Какая главная река Южной Америки?

Подгурин хмурится, на лбу у него собираются морщины, он делается ужасно похож на плачущую обезьяну и старается припомнить всеми силами, какая главная река Южной Америки.

— Амазонка! Амазонка! — усердно подсказывает с первой скамейки Малинин.

— Амазонка! — шипит и Янко с последней парты. Другие мальчики тоже подсказывают Подгурину.

Но Подгурин туг на оба уха. Он стал плохо слышать после скарлатины в прошлом году.

"Онка… Онка… Гонка… Конка"… — едва разбирает он и вдруг широко улыбается… Услышал!

— Картонка! — уверенно сообщает учителю Подгурин. — Главная река Южной Америки — Картонка.

Класс заливается смехом. Учитель сердится.

— Сам ты картонка! — бросает он гневно. — Второй год в классе сидишь, а Америки не знаешь. Стыдись!

И он ставит Подгурину единицу.

— С колышком вашу милость поздравить позвольте! — говорит Янко.

Верста показывает Янко исподтишка кулак и с угрюмым видом садится на место.

— Раев! Назови мне реки Южной Америки.

Кира встает, берет линейку и подходит к географической карте.

Счастливчик знает урок, отвечает бойко. Вчера он все реки Америки прошел с Мик-Миком.

Лицо Пыльмина проясняется.

— Хорошо! — говорит он с довольной улыбкой, отпуская Киру на место.

— Бурьянов! — вызывает он. Калмык, посвятивший все утро устройству "фокусов и чревовещания", не успел повторить урока. Реки выскочили у него из головы, и он начинает бормотать себе что-то под нос. Учитель сердится снова.

— Лентяй!.. Лентяй!.. — ворчит он с кафедры. С последней скамейки приподнимается кто-то и протягивает руку, всю в чернильных пятнах. Это Янко. Он тоже не знает из заданного урока ни полслова и, боясь, что его сейчас вызовут, решается на хитрость.

— Господин классный наставник! У Янко живот болит. Можно ему пойти в приемный покой к доктору? — говорит сам Янко, прячась за головами товарищей и стараясь подражать голосу Подгурина.

Но Петра Петровича обмануть трудно. Он говорит:

— Янко! В угол к печке ступай. А за неуменье держать себя в классе ставлю тебе единицу по поведению.

Пристыженный Янко шествует к печке.

Чья-то предательская нога выставляется в проход между партами. Янко не видит ноги, не подозревает хитрого умысла сделать ему «подножку», цепляется за ногу и летит на пол.

— А чтоб вас, — от неожиданности бормочет Янко, — и дойти-то как следует парубку до печки не дадут. Эх-ма!

Это выходит так неожиданно-забавно, что все хохочут. Даже строгий учитель не может удержаться от улыбки. У Ивася Янко есть драгоценная способность располагать к себе сердца добродушием и заразительной веселостью.

— Ну-с, ступай на место и не шали больше, — милостиво говорит учитель.

— Вот спасибо! — радуется Янко. — И живот прошел, не болит нисколько, — тихонько добавляет он, оборачиваясь к товарищам и строя уморительную гримасу.

Звонок. Урок окончен. Классный наставник расписывается в журнале, сходит с кафедры и читает отметки.

У Подгурина единица, у Янко единица, у Малинина три, у Раева пять.

— Берите пример с него, — заканчивает Петр Петрович, закрывая журнал. — Самый маленький среди вас, но учится лучше всех.

— Пять! Пять! — радуется Счастливчик. — Бабушка-то обрадуется. Ах, хорошо!

За каждую пятерку Кира получает от бабушки рубль. За каждую четверку — полтинник. Такой обычай бабушка завела с первого дня поступления Счастливчика в гимназию, не обращая внимание на доводы Мик-Мика, который старался доказать, что выдавать деньги за хорошие отметки неуместно.

Рублей и полтинников уже много набралось в копилке Киры. Когда их будет еще больше, он купит себе часы, настоящие, золотые, закрытые часы, как у взрослого. Это уже решено давным-давно у них с Мик-Миком. И больше никто, ни одна душа не знает об этом.

* * *

Большая перемена. Мальчики завтракают. Кира стоит у окна, с ним Помидор Иванович. Немного поодаль Аля Голубин. Аля не завтракает. У него печальный вид, он занят оттачиванием карандаша и весь, как кажется, ушел в работу. Но это только кажется, а на самом деле не то. Он голоден. Ах, если бы хоть кусочек булки с колбасой. Но увы — у него нет ничего.

Мать Али бедная, очень бедная вдова. Она бывшая учительница музыки, но сейчас у нее совсем нет заработка. Она отморозила как-то себе руки, бегая по урокам, и с тех пор ее пальцы потеряли необходимую для игры гибкость и быстроту. С тех пор она живет с сыном исключительно на пятнадцать рублей пенсии. Это очень трудно. Тут и комната, и обед, и чай, и стирка. Разумеется, давать ей завтраки сыну не из чего, и бедная мать отпускает своего Алюшку впроголодь в гимназию. О, как болит и томится ее душа при этом! Ведь он такой худенький, слабенький, ее Аля. Легко ли ему пробыть натощак с самого утра до трех часов дня, пока он не возвратится из гимназии к их скромному обеду? Но что будешь делать… Из пятнадцати рублей восемь идут на уплату за комнату, семь на все остальное. Едва-едва возможно жить впроголодь на эту сумму… До завтраков ли тут! Маленький Голубин отлично понимает это. И все-таки ему страшно хочется есть. И зависть берет глядя на мальчиков, которые с аппетитом уничтожают свои бутерброды.

Счастливчик тоже завтракает. Мик-Мику удалось, наконец, убедить бабушку не снаряжать для мальчика целую корзину с провизией. Ему дают вместо нее французскую булку, разрезанную вдоль, намазанную маслом, с начинкой из ветчины или рябчика, или куска телятины, или отбивной котлеты.

И от пилюль Мик-Мик избавил Счастливчика.

— Помилуйте, — говорил он бабушке, — да его с вашими пилюлями засмеют мальчики.

И пилюли отменили. Но зато…

Зато вместо пилюль в ранец Счастливчика няня каждое утро умудряется всовывать тщательно закупоренную и обвязанную в вату бутылку с горячим какао и маленький эмалированный стакан. С этим еще можно примириться, тем более что к какао прилагаются вкусные сладкие бисквиты.

Каждый раз, опасаясь, что Счастливчик не выпьет какао, няня перед отъездом в гимназию спрашивает:

— Кирушка, а ты сам ли пьешь какао?

— Сам, нянечка, сам!

— Мальчикам не даешь ли?

— Не даю, няня.

— То-то, мой милый, кушай на здоровье, мальчишкам не раздавай. Им что? Они рады у маленького отнять — обидеть ребенка.

— Да никто не обижает меня! — уверяет няню Счастливчик.

Итак, Счастливчик, стоя у окна, с большим аппетитом уписывает свой завтрак и запивает его какао. Дома Счастливчик так не ест. Дома его насилу уговаривают съесть за обедом котлетку или крылышко цыпленка, а здесь, при виде завтракающих с таким удовольствием мальчуганов, Кира и сам чувствует особенный аппетит и желание основательно покушать. Около него стоит Помидор Иванович. У Вани Курнышова в руках вместо бутерброда огромная краюха черного хлеба, густо посыпанная солью.

Ваня уписывает ее за обе щеки.

Его родители приучили своего мальчика с самого раннего детства к таким простым завтракам, и они кажутся ему, Ване, лучше всяких разносолов.

— Не хочешь ли половину моей булки? — предлагает Счастливчик товарищу, с которым он успел подружиться за последнее время.

— А там что у тебя за птица? — осведомляется Ваня, — небось, котлетка — маленькая, точно конфетка, соус тру-ля-ля, готовил повар, а есть нечего, потому что воздух один, мальчик-с-пальчик, а не котлетка, с мизинец ростом.

— Ха-ха-ха! — заливается Счастливчик.

— Кушайте сами, а мы и своей краюхой премного сыты и довольны, — дурачится Помидор Иванович и так хрустит поджаренной коркой хлеба, что любо и слушать, и смотреть.

Однако не доесть Ване своей краюшки, как и Счастливчику не доесть своей булки. Оба положили оставшиеся куски на подоконник и отошли от окошка. Аля Голубин видел, как отошли Счастливчик и Ваня, видел и лежавшие на окне куски.

Под ложечкой у Али засосало сильнее. Он косится на злополучную краюшку хлеба, на бутерброд.

— Господи! Господи! Хоть бы один кусочек! Хоть бы крошечку попробовать только, — томится Аля. — Только бы попробовать, только бы заморить немножко червячка.

Попросить у товарищей? О нет, никогда! Он, Аля, не нищий, и милостыни ему не надо. Его мама говорит часто своему мальчику: "Бедняк должен быть горд, Аля: бедняка обидеть легче всего".

О, он отлично понимает это! Он гордый! Он никогда ничего ни у кого не просит, как и его мама. Никто и не знает, как он бывает голоден. Никто и не подозревает, что он приходит каждый день без завтрака в гимназию.

Когда все мальчики закусывают в классе, он уходит в коридор, на лестницу, в залу. А сейчас он остался. Голод сильнее чем когда-либо мучит его сегодня. Его так и тянет посмотреть, только посмотреть, как едят другие… И вот этот кусочек хлеба на окне и четвертушка французской булки с маслом и котлеткой!.. Ах, Господи, да разве это дурно взять их себе?… Ведь никому больше не принадлежит это. Все равно сторож выкинет эти остатки завтрака в грязное ведро… Аля живо окидывает глазами класс. Никто не видит. Один Раев стоит поблизости, но и он не видит его, задумался и смотрит в окно. Аля делает шаг… другой… третий. Протягивает руку… Хватает куски хлеба и булки, подносит их ко рту… и ест… Ест быстро и жадно, как маленький проголодавшийся зверек.

Бедный Аля! Бедный Голубин!

Когда злополучные куски съедены и от них остались одни только крошки, Аля, как вор, бочком пробирается на свое место. Там на скамейке уже сидит его сосед, Счастливчик. Лицо у Счастливчика расстроенное.

Он смотрит на Алю взглядом, полным такой жалости, что у Голубина сердце екает.

"Видел! Он все видел!" — трепещет Аля.

— Не выдавай меня! Не выдавай меня, ради Бога, Счастливчик! — просит несчастный Аля.

Сердце Счастливчика буквально рвется от жалости. Он хочет произнести слово и не может. А Аля все шепчет:

— Молчи, молчи, Счастливчик… ради Бога… Никому не говори… Мне хотелось кушать… Я не мог сдержаться… У меня мамочка бедная… Денег нет… завтраков нет… Мы кушаем только раз в сутки…

Счастливчик молчит. Так жаль этого милого голодного Алю, так мучительно жаль!

Надо успокоить Алю, во что бы то ни стало… В ушах Счастливчика вдруг раздается знакомая фраза Мик-Мика: "Старайтесь быть маленьким мужчиной, Кира!" Да, да, он им будет! Он должен быть маленьким мужчиной. Счастливчик берет за руку Алю и говорит тихо, но твердо:

— Мы с тобой товарищи и соседи. И со мной ты не должен стесняться… Я был гадкий, потому что не замечал того, что делается у меня под самым носом. Не замечал, что ты никогда не приносишь завтраков с собою… Прости, милый, и если ты простил и не сердишься на меня, то мы с тобой будем каждый день кушать мой завтрак. Понял? Мне одному дают слишком много, не съесть даже, а ты…

Тут Счастливчик замолк. Лицо у было смущенное, точно не он делал одолжение другу, а сам просил о милости. И, взглянув на него, Аля схватил Счастливчика за руку и сказал чуть слышно:

— Спасибо тебе, спасибо, ты добрый, о, какой ты добрый, Лилипутик!

И мальчики обнялись, как братья.

— Не выдавай меня, Счастливчик, — попросил Аля.

* * *

— Дай мне это старое перышко, тебе не надо?

— Ах, сколько у тебя грязных марок, поделись со мной!

— Слушай, эта сломанная ручка — твоя? Подари мне ее! И трамвайные билеты заодно подари. Зачем тебе сохранять трамвайные билеты?

Костя Гарцев кочует, как цыган, по классу и выклянчивает всякую ненужную мелочь у того или другого товарища.

У него оба кармана набиты доверху самыми разнообразными вещами: тут и старые поломанные перья, и испорченный ножик, и грязные марки, и засаленные картинки, и огрызки карандашей.

Костя, как скупец, прячет и бережет свои сокровища. Если открыть ящик его стола, там можно увидеть всякую всячину, начиная с целой коллекции старых вставочек и кончая всевозможными коробочками и даже… стоптанным каблуком.

Товарищи не любят за это Костю и называют его «скопидомом». Но Косте мало дела до этого. Лишь бы не отказывались давать все это. И он озабоченно протискивается между партами, рыженький, сгорбленный, подслеповатый:

— Дай, подари, пожалуйста, подари.

— Цыган! Скопидом! Попрошайка! — ворчат мальчики. — И не стыдно тебе канючить!

— Не стыдно, — отвечает Костя и усиленно моргает. — Когда я наберу целый воз всякого старья, то отошлю в Китай и мне пришлют оттуда живого мальчика-китайца! Да, живого маленького китайца!

Эффект вышел неожиданный. Маленький живой китаец! С этим, как-никак, а надо считаться! А Костя продолжает, заметив произведенное его словами впечатление:

— И он будет носить каждый день мой ранец. И провожать, меня в гимназию! — говорит Костя и тут же вдохновенно прибавляет: — Он будет одет в длинный шелковый костюм, и У него будет коса до пяток, длиннейшая. Интересно — страсть! Все смотреть будут.

Действительно интересно! Живой китаец! Вот так штука!

И весь класс теперь решает помогать Косте копить его сокровища. Каждому лестно иметь в своем кругу товарища, у которого есть настоящий живой маленький китаец, с косою до пят, да еще в шелковом платье.

И все тащат в ящик Гарцева кто что может: перья, карандаши, коробки, марки, трамвайные билеты, бумагу, камни, картинки, обломки игрушек.

Ивась Янко превзошел всех, решительно всех. Придя как-то утром первым в гимназию, он притащил с собою коробку от сардинок, не вполне вымытую вдобавок, и целый остов съеденного жареного гуся. И то, и другое положил в ящик Косте. И от гуся, и от коробки шел такой аромат, что дедушка, Корнил Демьянович, вошедший в класс за мальчиками, чтобы вести их на молитву, повел носом и спросил:

— Что это, крыса что ли дохлая гниет под полом?

И тут же пошел наводить справки, что бы это могло быть. У парты Кости Гарцева резкий запах ударил в нос.

— Какой ужас! — произнес Корнил Демьянович и приподнял крышку.

Остатки гуся, начавшие уже портиться (гуся жарили в доме Янко дней пять тому назад), и жестянка из-под сардинок издавали смрад.

Костя смущенно заявляет дедушке, что все это — и гусь, и жестянка, и запах — ничего особенного из себя не представляет. Надо только потерпеть немножко, потому что иначе ни за что не получить живого мальчика из Китая.

— Что такое? Какой живой мальчик? Что за глупости! — окончательно выходит из себя дедушка. — Что за чушь? Какой китаец? Не китаец, а шалости у тебя на уме.

Тогда Янко и Калмык решают поддержать смущенного Костю. Янко заявляет, что гуся или, вернее, скелет гуся и жестянку подарил Косте он сам и что виноват поэтому он один, Янко. А Калмык прибавляет, в свою очередь, что, вероятно, Корнил Демьянович не знает, что делается на свете, если он никогда не слышал, как китайцы рассылают за подобные собранные для них редкие штучки своих собственных детей.

Калмык говорит дерзко, как не подобает говорить маленькому гимназисту со своим воспитателем. Калмык никак не может забыть, как неделю тому назад он шествовал в роли церемониймейстера, благодаря Корнилу Демьяновичу, на молитву впереди класса, и всячески старается досадить за это старику.

Но «дедушка» сегодня какой-то особенно рассеянный. Он точно не замечает выходки Калмыка и устало приказывает выбросить в помойное ведро и гуся, и коробку. Потом наскоро поясняет детям, что никаких китайских детей их родители не меняют на всякий мусор и не высылают в Россию, как товар, и спешит с мальчиками в зал на молитву.

* * *

— Франтик не придет. Истории не будет.

— Дал инспектору телеграмму: "упал, мол, в ров — лежу нездоров". — Нет, просто улетел в небо на воздушном шаре и оттуда прислал записку с посыльным — "Мысленно ставлю Янко, Подгурину и Бурьянову по картошке, ибо чувствую из своего прекрасного далека, что названные оболтусы ни в зуб ногой сегодняшнего урока".

Самые отъявленные шалуны, Янко, Подгурин и Калмык, знают, чем рассмешить класс.

Мальчики хохочут, прыгают, шалят кто во что горазд, как говорится.

Сегодня весело. Сегодня счастливый день. Во-первых, учитель истории, строгий и требовательный, прозванный Франтиком за свой новенький костюм, пестрые галстуки и белый жилет, не пришел на урок; во-вторых, Корнил Демьянович, озабоченный чем-то, сидит на кафедре, низко опустив голову, и либо дремлет, либо задумался так глубоко, что не видит и не слышит ничего.

Что с ним сегодня? Он такой усталый на вид, точно не спал всю ночь напролет или болен. Да что с ним?

Калмык, усевшийся на первой скамейке на месте Счастливчика, который играет в перышки с Янко "в раю", то есть на последней парте в углу, не сводит глаз с "дедушки".

"Вот бы проделать с ним штучку, разыграть бы на славу нашего Корнюшу", — мечтает Калмык.

С минуту Калмык подробно разглядывает «дедушку». Старик, как кажется, борется с дремотой. Его седая голова склоняется к столу все ниже и ниже, длинный тонкий нос, со съехавшими на кончик его очками, почти касается клеенчатой доски стола…

Еще минута, и дедушка уснет на виду у всего класса.

Быстрая мысль мелькает в изобретательной голове Миши Бурьянова. Миша встает, машет классу руками, чтобы мальчики стихли и, когда желанная тишина воцаряется, отчаянно шепчет:

— Глядите, братцы, в оба! То-то будет потеха.

Он быстро хватает бутылку с чернилами с чьего-то стола, и крадется к кафедре.

"Дедушка" теперь уже не дремлет, а спит.

В классе тишина. Все мальчики смотрят на Мишу. Калмык на цыпочках подкрадывается к кафедре, вынимает пробку из бутылки и… ловко выливает из нее все содержимое на обитый клеенкой стол кафедры, как раз на то место, куда направлен кончик носа уснувшего воспитателя.

Потом поспешно возвращается на место и, подавив приступ смеха, ждет что будет. Мальчики фыркают.

Хотя «дедушка» и добрый, и милый старик, но кто же откажется от удовольствия посмотреть на такую забавную проделку?

Голова «дедушки» все ниже и ниже склоняется к столу, к чернильной луже. И вот кончик длинного воспитательского носа безмятежно купается в ней… Такое впечатление, точно нос «дедушки» пьет чернила.

Это так нелепо и смешно, что мальчики не выдерживают.

— Ха-ха-ха! — несется по классу.

— А, что? Где я? А? — как встрепанный вскакивает со стула воспитатель.

Но прежде он еще раз попадает носом и подбородком в чернильную лужу.

Клякса на носу, клякса на бороде, две кляксы на щеках и одна над глазами.

Калмык визжит от восторга и валится на скамейку. Янко не смеется, а просто-напросто ржет, как молодой разыгравшийся жеребец. Подгурин рыдает от смеха. Даже Ваня Курнышов, благоразумный Помидор Иванович, и тот улыбается. У Счастливчика губы так пляшут. По кроткому личику Голубина и то проскальзывает улыбка.

Корнил Демьянович не может никак понять в первую минуту, почему смеются мальчики, почему так шумно в классе. Его высоко приподнятые брови, в соединении с кляксами на лице, вызывают новый исступленный взрыв смеха.

Тогда старый воспитатель бросает взгляд на кафедру и замечает лужу. Теперь ему все понятно! Лицо его багровеет, жилы вздуваются на лбу, губы трясутся.

— Это нечестно смеяться над старостью, — говорит он тоном, заставляющим класс сразу смолкнуть, — нечестно и грешно! Я виноват, что задремал в классе. Но если бы вы знали, что пять ночей я, не смыкая глаз, дежурил у больного внука, вам бы и в голову не пришла нелепая мысль так подшутить над измученным стариком. У меня нет прислуги, нет никого, кто бы мне помог ухаживать за ребенком! И вот день я маюсь здесь с вами, чтобы по возвращении из гимназии весь вечер и всю ночь до утра ходить за больным мальчиком. Стыдитесь, я знаю, кто сделал это…

Корнил Демьянович хотел прибавить еще что-то, но тут вошел инспектор.

Глава 5

— Что такое, что с вами?

Инспектор Павел Дмитриевич Огнев с недоумением вглядывается в это, все в красных и черных пятнах лицо Корнила Демьяновича.

— Ничего… ничего… Это случайность… Внук болен… в тифу… пять ночей не спал у его постельки и вот вздремнул сейчас… забылся настолько, что толкнул чернильницу, разлил и вот… — говорит «дедушка», стараясь наугад стереть чернила с лица носовым платком.

Мальчики облегченно вздыхают…

Не выдал! Не наябедничал! О, милый, добрый, великодушный «дедушка»! О, чуткий, сердечный, чудный Корнил Демьянович!

Жгучий стыд охватывает маленькие сердца… Ах, зачем они были такие злые! У него болен внук! Он не спал ночи, а они смеялись!.. Смеялись над его несчастием!..

Инспектор смущен не менее. Ему бесконечно жаль этого доброго старика, который, как солдат на своем посту, не оставляет службу даже в такие трудные минуты жизни… И в запятнанном чернилами лице Корнила Демьяновича инспектор не находит ничего смешного.

— Ступайте домой, друг мой, ступайте к больному внуку скорее, — говорит он, пожимая руку воспитателя, — а мы здесь, я и классный наставник, как-нибудь справимся без вас!

Корнил Демьянович колеблется с минуту, потом решительно говорит:

— Да, да… благодарю вас… Мой Коля один на руках квартирной хозяйки. Как она за ним смотрит — Бог знает… Уж я, значит, пойду. Спасибо… Спасибо…

* * *

— Какие же мы поросята!

— Нет, хуже поросят! Мы злые, гадкие, скверные людишки!

— Бессовестные мы!

— Конечно, бессовестные! Смеялись над бедным «дедушкой», у которого лежит в тифу любимый внучек-сирота!

— И за которым, вдобавок целые ночи напролет приходится ухаживать ему самому.

— А все Калмык! Все он и его штучки!

— Неправда! Все мы хороши! Ржали на весь класс, и никому в голову не пришло остановить Бурьянова! — послышался голос Янко, и он пулей взлетел на кафедру.

— Братцы! Слушайте! — закричал он громко. — Мы, действительно, изрядные поросята. Сделали непростительную гадость «дедушке», а он… он чем нам отплатил? Что он — пошел «ябедничать», что ли? Что он — инспектору сказал? Слышали? Нет, это не такой человек! Он ангел, а не человек, а с этого дня я предлагаю вести себя у него так, чтобы ни одного замечания, ни-ни… И слушаться «дедушку» по первому слову, вот что я предлагаю, господа!

— Да, да! — подхватили остальные, окружая кафедру. — Янко прав… Мы должны искупить нашу вину перед «дедушкой» во что бы то ни стало! Искупить! Конечно!

— А я еще предложу вам кое-что, братцы!

Ваня Курнышов протискивается сквозь толпу и водворяется на кафедре.

— Я предлагаю следующее, — говорит Помидор Иванович. — Урока пения не будет. Наш Соловей (так прозвали гимназисты учителя пения) сегодня не придет. Я это узнал случайно от старшеклассников. Стало быть, уроки кончатся часом раньше. Времени терять нечего — катим, братцы, к дедушке на дом в пустой урок. Принесем наше чистосердечное раскаяние: "так, мол, и так, простите великодушно, Корнил Демьянович; чем мы виноваты, что уродились такие поросята". Всем классом! А потом… потом желающие могут остаться у «дедушки» и помогать ему ухаживать за его Колей. Пускай сменяются, как на дежурстве, а «дедушка» в это время выспится. Ну, а теперь пусть тот, кто находит, что я сказал чушь и глупость, пусть попотчует меня "без права дать сдачу"! — неожиданно заключил мальчик.

Но ни у кого не поднялась рука даже и шутя «попотчевать» находчивого Ваню. Едва он кончил, как веселый гомон пронесся по классу:

— Браво! Ловко придумал! Молодчинище Курнышов, башковитый парень! Ай да Ванюша! Ай да Помидор Иванович! Ура! Ура!

* * *

Внизу у швейцара, в раздевальне, записаны адреса гимназистов, воспитателей, классных наставников и учителей. «Дедушка», Корнил Демьянович, живет очень далеко — в Галерной Гавани. От Невского до Галерной Гавани пешком едва ли дойти. Туда ходит трамвай. Но на трамвай у мальчуганов нет денег. Нельзя же тридцати мальчикам ехать на двадцать копеек, которые нашлись в кармане Счастливчика, да и то случайно. От Невского до Гавани надо за каждого по гривеннику заплатить… Сумма немалая, а всего со всех вместе приходится, значит, три рубля, ни больше, ни меньше. А три рубля — это целое богатство. Три рубля на полу не поднимешь, и вот почему после долгого рассуждения Янко предлагает отправиться в Галерную Гавань на "собственных рысаках". Помидор Иванович с неунывающим видом поддерживает его. — Валяй, братцы, каждый на своей паре! — кричит он весело. — Надежные кони, что и говорить!..

— Стройся, братцы, в пары и марш вперед, как солдаты, раз-два, раз-два! — перекрикивает его Подгурин.

Итак, решено… И к чему трамваи, когда собственные ноги служат отлично.

— Час туда, час обратно, да час для извинения, всего три часа! Засветло успеем вернуться, кроме тех, кого оставит себе в помощь Корнил Демьянович, — соображает Ося Подгурин.

— Я останусь, — решительно заявляет Калмык, — я споросятничал, я и расхлебывать стану, всю ноченьку продежурю у больного. Всю до утра. Это уж решено.

— И я!

— И я! — отзываются товарищи.

Счастливчик смущен. Через час приедет за ним в гимназию monsieur Диро не найдет там своего Киру.

Час пройдет — его нет, два — тоже нет. Только через три часа явится домой Счастливчик. Что подумают бабушка, Ляля, няня? Поднимется переполох… Но не идти нельзя. Отстать от товарищей — разве можно! И потом, разве он, Счастливчик, не чувствует себя виновным перед «дедушкой», как и другие? Разве он не смеялся со всеми над его вымазанным чернилами лицом? Ну, конечно, смеялся. Значит, надо идти. К тому же, это так весело идти всем классом, выстроившись в две шеренги, растянувшись лентой по тротуару.

Помидор Иванович за старшего идет впереди и командует: "Левой-правой! Марш! Раз, два, раз, два!"

Едет какая-то дама с дочерью в санках. Янко становится сбоку и, скосив на даму с девочкой глаза, кричит задорно:

— Гляди налево! Равняйся! Смирно! — и, сделав паузу, вытягивается во фронт, выпучивает глаза и, сделав под козырек, выпаливает как из пушки:

— Здравия желаю, ваше благородие!

Дама с девочкой смеются. Хохочут и мальчики. Уж этот Янко!

Какая-то маленькая сгорбленная старушка при виде стольких гимназистов останавливается, смотрит на них и спрашивает с любопытством:

— Куда это вас, маленьких несет? Музей что ли осматривать идете?

— На край света, бабушка! На край света! — в тон старушке отвечает Верста.

— Туда, где небо сходится с землею! — вторит ему Янко.

— В страну, где молочные реки и кисельные берега! — заканчивает Калмык.

Старушка тоже смеется.

— Ишь, какие проказники! — говорит она.

— Ваша правда, сударыня! — искренне соглашается Янко и расшаркивается перед старушкой, точно заправский кавалер на паркете.

Незаметно, с шутками и смехом, проходят длинный путь. Но чем ближе к Гавани, тем тише становятся дети…

— Что-то скажет дедушка? А вдруг выгонит, не захочет слушать?

* * *

— Кривая улица, дом 4. Здесь. Стоп, ребята. Полегонечку входи в калитку.

Помидор Иванович старается говорить твердо, но лицо у него встревоженное.

Перед гимназистами маленький ветхий домик, окруженный садом, покосившееся крылечко. Дверь чуть приоткрыта в сени. В окно, наполовину замерзшее, глядит кто-то, потом на пороге показывается пожилая женщина в теплом платке.

— Вам кого? И что это вас так много? — спрашивает женщина, подозрительно поглядывая на гимназистов.

— Нам Корнила Демьяновича. На минутку. Будьте любезны вызвать его к нам, — произносит Янко.

— Да вы не больного ли Коленьку навестить пришли? — спрашивает она.

Тридцать голосов хором подтверждают ее предположение.

— Коленьке лучше сегодня! В первый раз лучше за всю неделю. Я сейчас Корнила Демьяновича кликну, — поспешно говорит она и исчезает за дверью.

Выходит Корнил Демьянович.

— Войдите в сени, войдите, холодно на дворе. В комнату не зову. У Коли брюшной тиф. Хоть не заразно, как уверял доктор, а все же… Здесь, в сенях, печка, обогреетесь по крайней мере, — говорит Корнил Демьянович, ласково похлопывая стоящих ближе к нему мальчиков по плечу.

Что-то непрошеное, влажное набегает на глаза мальчиков.

Вдруг Голубин бросается к «дедушке» и говорит, всхлипывая и прижимаясь к его груди:

— Простите нас всех… всех простите… Мы пришли, все пришли… просить простить, пожалуйста, глупые мы все… дурные… смеялись… а вы добрый, добрый.

Старый воспитатель потрясен не меньше мальчиков.

"О, эти мальчики! Золотые у них сердца! Взбалмошные, проказливые, а сердечки — чистые", — думает он.

Мальчики притихли. Только дрова весело потрескивают в печке.

И вот Помидор Иванович говорит:

— Мы пришли, во-первых, за прощеньем, а потом… с просьбою: оставьте двух, трех из нас, хоть меня, Янко и Калмыка… Мы самые крепкие… Оставьте нас у Коленьки вашего… дежурить на ночь… и сейчас вечером… А вы отоспитесь… отдохните… Мы рады послужить вам, Корнил Демьянович…

Старый воспитатель молчал. По лицу его текли слезы радости, гордости за детей.

Так вот они зачем пришли, эти взбалмошные мальчуганы!

Но услуг "славных мальчуганов" Корнил Демьянович все же не может принять. Коле теперь лучше: дело идет на поправку. К тому же инспектор позволил Корнилу Демьяновичу не являться на службу, пока болен мальчик. Значит, днем, пока у больного сидит хозяйка (женщина в платке, которой и принадлежит крошечный домик), он может выспаться и отдохнуть на славу.

Теперь Корнил Демьянович говорит бодро, весело. Старый воспитатель счастлив. Его мальчики — его милые дети — обрадовали его, утешили. Он их понял, понял их золотые сердца.

И он трогательно прощается с детьми. Ему надо к Коле, который там, в их единственной комнатке.

Мальчики высказывают тысячу горячих пожеланий дедушке и внуку. А затем притихшая ватага осторожно, стараясь не стучать и не беспокоить больного Колю, трогается в обратный путь.

По дороге — непредвиденный случай с маленьким Голубиным. Аля Голубин так устал, что буквально едва волочит ноги. Решено посадить Алю на трамвай, благо Счастливчик великодушно предлагает свои двадцать копеек.

Аля после долгих отнекиваний соглашается, садится на трамвай и уезжает.

А остальные двадцать девять мальчиков, уже далеко не с прежней веселостью, но с удвоенной энергией шагают по пустынным улицам…

* * *

— Дзинь! Дзинь! Дзинь!

И еще раз, но уже безостановочно одним сплошным звуком поет колокольчик.

— Дзззззньньнь!

— Батюшки мои! Да это наш маленький барин!

— Счастливчик! Милый! Родной!

Целый град упреков и поцелуев сыплется на Киру: где он был, отчего так поздно? Ездили в гимназию — там нет, бегали, искали по всему городу — тоже нет. Даже в полицию заявлять хотели. Право, даже в полицию.

Бабушка, няня, monsieur Диро, Ляля, Симочка, Аврора Васильевна, Франц — все толпятся вокруг Счастливчика, ощупывают его, точно сомневаясь, он ли это, и желая убедиться, что это он.

Да, это, вне всякого сомнения, он сам!

У бабушки и Ляли веки красные и слезы на глазах.

В дверь из гостиной в столовую виден накрытый к обеду стол. Чистые тарелки, нетронутые салфетки. Как?! Неужели еще не обедали, но ведь уже скоро шесть.

Счастливчику жаль бабушку и Лялю, жаль, что они плакали, жаль, что все голодные из-за него. Он сбивчиво поясняет причину своего отсутствия: как они разыграли «дедушку», как отправились в Галерную Гавань, в домик, где больной Коля в тифу, словом — все, как было.

Слово «тиф» производит неописуемое действие.

— Ребенок в тифу!.. Он был там, где лежит больной тифозный ребенок, — вскрикивает бабушка. — Боже мой! Он заразился! Он наверное заразился! Дитя мое! Как это неосторожно, милое дитя!.. Обтереть его всего одеколоном, дать ему хины, вина, валерьяновых капель, уложить в постель, укутать хорошенько! Проветрить все платье маленького барина. И доктора надо, непременно доктора надо позвать! — приказывает бабушка.

Несколько секунд длится пауза, точно тиф уже здесь, точно Счастливчик приговорен к смерти, точно сейчас решается вопрос — жить ему или умереть.

И вдруг Ляля говорит:

— Но как он попал домой из Галерной Гавани! Ведь это где-то чуть ли не на краю света, а денег у него не было с собой! — рассуждает девочка.

— Да, да! Как ты попал домой? — подхватывают бабушка, няня, Аврора Васильевна, Симочка и monsieur Диро.

Счастливчик точно мгновенно вырастает на целую голову. Он начинает чувствовать себя в положении маленького героя. Его голова приподнимается с заметной гордостью, и он тоном настоящего маленького мужчины заявляет во всеуслышание:

— Пешком! Я шел туда и обратно пешком!

— Ах! — не то вздох, не то вопль отчаяния срывается с уст присутствующих.

Возможно ли! Он, крошка, маленький Счастливчик, чуть ли не десять верст шел пешком!

Бабушке едва не делается дурно.

— И один! Он пришел один оттуда! — говорит бабушка.

Счастливчик бросается к ней, целует:

— Нет, нет, бабушка, не один, милая!.. Я со всем классом шел туда и обратно, а потом… потом до дому меня довел он, Помидор Иванович, — и он указывает на дальний угол прихожей.

Там стоит мальчик, плотный, неуклюжий, с румяными щеками и открытым лицом:

— Это вы привели нашего Киру? — спрашивает Ляля.

— Да нешто он слепенький, чтобы его водить? Скажете тоже! Сам пришел! — отвечает Ваня Курнышов, который по просьбе Счастливчика зашел к нему в гости.

— Вы, вы привели! Знаю! Знаю! О, какой вы славный, хороший мальчик! — говорит Ляля и, внезапно наклонившись к Помидору Ивановичу, звонко чмокает его в щеку.

Ваня Курнышов смущается едва ли не в первый раз в жизни. Он терпеть не может «лизаться», да еще вдобавок с девчонкой. «Девчонки», по мнению Вани, нечто среднее между куклой и магазином модных вещей. Терпеть он, Ваня, не может «девчонок». Что от них можно ожидать хорошего?… Ни побороться с ними, ни в лапту, ни в городки поиграть… А между тем печальные темные глаза, задумчивое лицо и костыли (главное — костыли) оказывают неожиданное действие на Ваню.

"Бедная девочка! Она калека!" И он не обтирает свою щеку, как это проделывается им обыкновенно после поцелуев его сестер, а говорит:

— Что ж такого! Ну, пришли… Десять верст отмахали… И на собственных рысаках… Что ж тут худого, скажите!

— Экая прелесть мальчуган! — говорит Мик-Мик тихонько бабушке. — Оставьте его у себя обедать!

— Но… — возражает бабушка, — я не знаю, из какой он семьи…

— О, уверяю вас, что он не самоед и не скушает всех нас вместо жаркого, — замечает Мик-Мик, — и притом он ведь спас нашего Киру!

— Да, да, он спас нашего Киру, — соглашается бабушка и Помидора Ивановича решено оставить обедать.

* * *

Ровно в половине седьмого садятся за стол. Ваню Курнышова устраивают между Счастливчиком и Мик-Миком.

За столом Помидора Ивановича приводит в удивление решительно все: серебряные ножи и вилки, красиво расписанные тарелки из саксонского фарфора, золотые крошечные ложечки для соли, положенные в каждую солонку.

— Вот так убранство! — говорит Ваня, обращаясь к Счастливчику.

На первое подали суп потафю и пирожки с мозгами. Щеголеватый Франц подставляет блюдо с пирожками Ване. На блюде лежит серебряный совок, чтобы при его помощи брать пирожки с блюда. Совок так и поблескивает при свете электрической лампы.

Ваня берет совок в руки, любуется им несколько секунд.

— Вот так штука! — говорит он восхищенно, потом кладет его обратно, протягивает руку к блюду, берет несколько пирожков и кладет их на тарелку. — Пирожки больно жирные, поясняет он, как бы извиняясь перед всеми сидящими за столом, — мне жаль пачкать такую красивую штучку, — и бросает восхищенный взгляд на серебряный совочек.

По лицам обедающих скользит снисходительная улыбка. Только Мик-Мик смотрит на Ваню так, точно он невесть какую умную вещь сказал. Симочка фыркает. Она всеми силами старается скрыться за графином с красным вином от всевидящего ока Авроры Васильевны.

Пирожки Помидор Иванович ест, посыпая их солью и закусывая хлебом. Суп он не ест, а громко «хлебает». Морковь, брюссельскую капусту, стручки и прочую зелень, которую обыкновенно Счастливчик старательно выуживает из супа и раскидывает по краям тарелки, Ваня Курнышов уничтожает с завидным аппетитом. Его тарелка чиста. На дне не осталось ни капельки супа. Судомойке на кухне не будет слишком много забот с его тарелкой.

На второе подана дичь. Ваня берет рябчика в руки и с громким присвистыванием и причмокиванием обсасывает каждую косточку, причем также не забывает обильно посыпать каждый кусок рябчика солью и заедать несколькими кусками хлеба.

— Наш папа говорит, что соленый огурец дольше держится, чем пресный, — поясняет он. — "Ешь, — говорит он, — Ваня, хлеб с солью: без соли, без хлеба худая беседа".

— На здоровье! На здоровье! Кушай, голубчик! — говорит Мик-Мик. Франц фыркает у буфета. Симочка еле сдерживает смех. У бабушки, Авроры Васильевны и monsieur Диро лица испуганные, у Счастливчика — смущенное. Только Ляля печальна и сочувственна ко всему миру. Однако Помидору Ивановичу, по-видимому, нет никакого дела до того впечатления, которое он производит сейчас на своих новых знакомых. Он озабочен. На его тарелке остается еще целая лужица соуса. Соус из сметаны с маслом кажется таким вкусным Ване. Неужто оставлять такую прелесть?

Помидор Иванович без стеснения берет кусок хлеба, макает его в соус и добросовестно отправляет себе в рот. Затем он куском хлеба вытирает остатки соуса до тех пор, пока тарелка от жаркого не принимает такой же чистый вид, как тарелка после супа.

— Ух! Вкусно! — заявляет Ваня.

Но вот на стол подано новое кушанье спаржа.

Бабушка, Аврора Васильевна и Ляля осторожно берут в пальцы белые круглые стебли, макают их в сладкий соус и сосут. Ваня во все глаза смотрит и на странное, никогда невиданное им блюдо, и на способ его еды. Его рот широко раскрыт.

— Ха-ха-ха! Белые червяки! Ну как есть черви! — внезапно разражается он смехом.

— Не хотите ли попробовать, дитя мое? — стараясь быть любезной с маленьким гостем, спрашивает бабушка.

— Да что вы! Нешто я гусь, что червяков есть буду! — кричит Ваня так громко, точно он не в доме богатой и важной барыни, а где-нибудь в огороде или на плацу.

Новое смущение, новые взгляды, новый испуг. Только лицо Мик-Мика с минуты на минуту делается все веселее и веселее, да глаза его, обращенные к Ване, горят восторгом.

— Славный мальчуган! — тихонько шепчет он бабушке, и взгляд его смеется.

На третье подали бланманже. Едва только блюдо очутилось перед Ваней, как он спрашивает тревожно:

— А это не крахмал? Больно на крахмал похоже! У нас мама каждую стирку много наводит крахмалу. Такой же белый и густой.

— Нет, нет, это не крахмал, а сладкое бланманже, кушайте без страха! — торопится успокоить Ваню Ляля.

— Как? Блан ман… Блан ман… — тянет Помидор Иванович. — Вот-то чудное слово!

— Бланманже! Это по-французски! А вы умеете говорить по-французски? — вступает в разговор Симочка.

— Маленечко, — лукаво сощурившись, отвечает Ваня и добавляет быстро:

— Вот например: Мамзель-фрикадель де бараньи ножки, тру-ля-ля тон бонжур, де маркиз, абрикос, фу, фу, фу, ну, ну, ну, нон мерси погоди, пардон, ля гранде фортепьяно!

Все смеются. Даже бабушка на этот раз улыбается,

Только monsieur Диро не до смеху: его язык, его родной язык! Как можно так коверкать! А Ваня, как ни в чем не бывало, с аппетитом продолжает уписывать бланманже и его тоже заедает хлебом.

— Вы сыты? — спрашивает бабушка Ваню перед тем как встать из-за стола.

— Спасибо! Маленечко сыт! — откровенно отвечает мальчик.

Брови бабушки поднимаются высоко.

— То есть как же это?

— Очень просто. Я к таким воздушным кушаньям не привык дома. У нас щи да каша каждый день. И хлеба сколько влезет… А вон у вас хлеб-то ровно краденый: не понять — ломоть это либо бумажка. Уж больно нарезан тонко!

— Франц, — обращается бабушка к лакею, который продолжает корчиться от смеха, принеси нашему гостю щи, кашу и ломоть хлеба с солью.

— Нет! Нет! Покамест не надо, спасибо. Пускай на ужин останется… А пока я заморил червячка. До вечера сыт буду, — откровенно сознается Ваня и первый встает из-за стола.

Все крестятся на образа, мимоходом, незаметно, точно хотят скрыть это друг от друга. Помидор Иванович — не то: Помидор Иванович выходит на середину столовой, становится перед образом, размашисто крестится широким крестом и кланяется в пояс. Потом отыскивает глазами бабушку, кланяется, протягивает ей руку и громко говорит:

— Спасибо за угощенье! Премного вами доволен.

Симочка неистово взвизгивает и пулей вылетает из столовой.

Глава 6

Это еще что за чучело? Глаза Курнышова полны изумления. Перед ним нарядная клетка, в клетке попугай. Попугай смотрит на Ваню, Ваня на попугая, Симочка и Счастливчик то на того, то на другого.

— Это Коко, — говорит Счастливчик, — он ученый, говорящий попугай. Спроси его что-нибудь, он тебе ответит.

У Вани глаза чуть ли не выкатываются на лоб от изумления.

— Да ну-у-у? — Он заинтересовался ученым попугаем и, обращаясь к последнему, говорит громко: — Здравствуй, ощипанный хвост!

Хвост у Коко действительно несколько ощипан. Коко линяет. Но это не мешает Коко считать себя, по всей вероятности, самой красивой птицей в мире, и замечание Вани должно быть не особенно лестным кажется ему.

— Фю-фю-фю! — сердито свистит Коко, который терпеть не может, когда чужие около его клетки.

Ваня еще раз кричит:

— Здравствуй, ощипанный хвост!

Коко отвечает:

— Здравствуй, миленький!

— Ха-ха-ха! Вот так молодец! — одобряет Ваня.

— Ха-ха-ха! — неожиданно повторяет попугай. — Ха-ха-ха-ха!

— Вот видите, он не сердится больше! Он смеется. Суньте ему палец, он почешет об него головку! — говорит Симочка самым невинным тоном.

Симочка — коварное существо. Симочка любит иногда подвести других.

Не предвидя злого умысла со стороны Симочки, Помидор Иванович просовывает палец в клетку, прежде нежели Счастливчик успевает остановить его.

— Ай-ай-ай! — вскрикивает Ваня. — Что за скверная птица!

— Скверная! Меня зовут Коко! — невозмутимым голосом заявляет попугай.

Палец Вани в крови. Коко умеет быть злым и клюется не на шутку.

Симочка смеется.

— Как тебе не стыдно! — говорит Симочке Счастливчик.

Из пальца Вани кровь льется как из фонтана. Симочке не до смеха сейчас. Ей совестно и страшно. Ах, зачем, зачем она сделала это!

На пороге комнаты неожиданно появляются бабушка и Мик-Мик.

— Что такое? Кровь? Ты ранен, Счастливчик? — испуганно бросается бабушка к своему любимцу. Но внезапно бабушка замечает укушенный палец Вани, вмиг соображает, в чем дело и произносит громко:

— Сейчас же воды сюда, пластырю, бинтов!

Симочка мчится, как на крыльях, за домашней бабушкиной аптечкой.

Счастливчик очень взволнован. Он боится за Ваню, боится, что негодный Коко совсем откусил палец его другу, и трусит за Симочку: неужели Ваня выдаст Симочку и ее накажут?

— Как это случилось? — допытывается бабушка.

— Очень просто, — предупредительно поясняет Помидор Иванович, — я сунул палец в клетку, а он меня хвать…

— А он меня хвать! — подтверждает Коко.

— Занятная птица! — говорит Ваня, протягивая палец бабушке, которая забинтовывает его.

— Ну, что, как вы чувствуете себя, мой друг? — осведомляется бабушка.

— А что мне сделается! — беззаботно говорит Ваня. — Вот только жалко, что рука-то правая. Не больно-то напишешь ею в гимназии теперь да и работать дома не скоро придется…

— А вы что же работаете дома? — живо заинтересовывается Валентина Павловна.

— Конечно! Утром дрова колю, печку топлю, самовар ставлю… Из гимназии, когда приду, посуду маме мыть пособляю. Ведь отец шьет сапоги. А у матери на руках трое малышей. Вот и выходит, что времени у них не больно-то много… А я самый старший… Кому же и пособлять родителям, как не мне! — заключает Ваня.

Бабушка, Мик-Мик, Симочка и Счастливчик переглядываются между собою. В глазах бабушки мгновенно затепливается что-то ласковое, доброе. Этот стриженый краснощекий мальчик точно вырастает в ее глазах на целую голову: "Милый краснощекий мальчик. Так вот он каков!"

— А уроки-то! Уроки когда вы успеваете учить, голубчик? — спрашивает она.

— Уроки! А вечер на что? — удивляется Ваня. — Вот после ужина помогу маме уложить ребятишек, тогда и сажусь за уроки. Времени мне мало, что ли? Слава Тебе, Господи, до десяти часов много выучить можно.

— А другие спят? — осторожно осведомляется бабушка.

— А то как же? Папа у нас старенький, день в работе, с пяти часов встает. Когда ж ему и выспаться, как не ночью? А маму вовсе за день ребята одолеют. Ей тоже покой нужен.

Ваня задумывается на минуту. Глаза его принимают такое мягкое, светлое выражение, какого еще не видел Счастливчик.

— Эх-ма, кабы гимназию окончить поскорее, ученым бы стать, папе помогать… Открою ему мастерскую, настоящую, большую, помощников найму… Отдохнет тогда мой папочка, хороший наш, отдохнет… И мама тоже…

Бабушка и Мик-Мик долго смотрят на Ваню. В лице бабушки умиление. В лице Мик-Мика восторг. Этот милый, благородный мальчик покорил сердца обоих.

Счастливчик в восторге. Вот у него какой товарищ! Вот он каков, Курнышов Ваня, его любимец!

Бабушка, точно проснувшись, говорит своему маленькому гостю:

— Славный вы мальчик! Я рада, что у нашего Киры такой товарищ. Как должны быть счастливы ваши родители, что у них такой сын!

Помидор Иванович изумлен. Эка невидаль такой сын! Что они нашли в нем такого? Что самовар-то умеет поставить да печку истопить?

А Мик-Мик протягивает ему руку и говорит:

— Давай-ка твою лапку, мальчуган, и будем друзьями! — И обычно смеющиеся глаза студента теперь серьезны.

В этот вечер Ваня ушел от Раевых поздно. Вечером его угостили на славу щами с кашей и опять всякими разносолами, пирожками, печениями, тортами и чаем. Бабушка просила его заходить почаще. Ляля смотрела на него ласковым взглядом старшей сестры. Мик-Мик жал ему руку, как взрослому. Счастливчик душил в объятиях. В последнюю минуту, бочком прошмыгнула в прихожую и Симочка проводить Ваню.

— Простите меня! Я была глупая! Я хотела подшутить над вами! — сказала она, косясь на забинтованный палец Вани. — А за то, что не выдали меня, спасибо.

— Вот еще! — отвечал Ваня. — С попкой познакомился… Заживет до свадьбы! — Он нахлобучил свое старенькое, заплатанное пальто и вышел из роскошной квартиры Раевых.

* * *

Время бежит так скоро, точно гонится за кем-то. Счастливчик совеем не замечает его.

Утром — гимназия, днем — гимназия, потом прогулка до обеда с monsieur Диро, обед; вечером Мик-Мик и уроки. Нет времени поиграть и пошалить с Симочкой. В девять чай и… "пожалуйте на боковую".

Счастливчик учится хорошо. Много рублей насчитывается у него в копилке, еще больше полтинников. Если так будет продолжаться — к масленой у Счастливчика появятся часы.

Вот подошло и Рождество. В первые две четверти у Счастливчика отметки — одна прелесть. Поэтому Рождество Счастливчик проводит, как настоящий владетельный принц. Елка у них до потолка и разукрашена, как сказочная царевна.

Едут в цирк, а затем еще на детский бал, куда везут Киру и Симочку, одетых так нарядно, чти "ни в сказке сказать, ни пером описать", по выражению няни. Потом ложа в театре на детском представлении и встреча Нового года в кругу семьи.

Проходят праздники, проходит Крещение. Снова начинаются занятия. Снова пятерки и четверки сыплются в классный дневник Счастливчика и снова прибавляются рубли и полтинники в Кириной копилке. Еще, еще немного таких рублей и полтинников, и у Счастливчика будут часы, купленные на "свои деньги"…

Часы!

Золотые, настоящие прекрасные, долгожданные! Часы!

Когда они с Мик-Миком отправились покупать их, Счастливчик торжественно нес в руках свою серебряную копилку, в которой при каждом шаге звенели рубли и полтинники. Кире казалось, что все смотрят на него с таким выражением, как будто хотят сказать: "Вот идет мальчик, который приобретет сейчас золотые часы в награду за прилежание".

В магазине они с Мик-Миком учинили настоящее столпотворение, отыскивая такие именно часы, каких даже не бывает на свете и какие только разве снятся во сне вполне благонравным мальчикам.

Долго рассматривали они на полках футляры с часами, перебрали около сотни коробок и футляров и, наконец, нашли. Мик-Мик похвалил часы, и этого было довольно.

— Вот эти! Вот эти! — кричит так громко, что и приказчики, и покупатели, и толстый кассир глядят на маленького потешного гимназиста и снисходительно улыбаются ему. Впрочем, толстому кассиру суждено не один раз улыбнуться, пока маленький гимназист и высокий студент находятся в магазине. С чеком в одной руке и с копилкой в другой Счастливчик подходит к кассе и без малейшего смущения высыпает перед кассиром все содержимое копилки.

Рубли и полтинники валятся со звоном. Кассир удивлен чрезвычайно.

Мик-Мик ему поясняет:

— Все эти деньги собраны за прилежное учение.

— А-а! — улыбается кассир, — очень хорошо!

Наконец футляр с часами завернут в бумагу и лежит в кармане.

Счастливчику хочется выскочить на середину улицы и прокричать «ура» в честь своей покупки. Но он знает, как это неприлично: надо уметь сдерживать себя и стараться быть маленьким мужчиной.

И он важно шагает подле Мик-Мика.

Дома часы вызывают целую бурю восторга. Особенно восхищаются няня, Симочка, Франц.

Ляля неожиданно отводит Киру в сторонку.

— Вот это тебе в подарок от меня, на память… Я сама на свои деньги купила… Копила тоже… и сует что-то блестящее маленькое золотое в руку брата.

Ах! Это цепочка! Золотая цепочка к часам! Такого сюрприза никак не ожидал Счастливчик.

О, милая, милая Ляля!

Счастливчик сначала целует сестру, потом он цепляет часы к цепочке и прыгает от счастья.

В этот вечер Счастливчику не спится. Няня положила ему часы под подушку, потому что Кира заявил, что не ляжет в постель без них. Часы тикают! Тикает им в тон сердце Киры. А завтра, завтра мальчики всем классом увидят новые часы Счастливчика. Что-то они скажут? Что скажут?

Счастливчик высыпал все содержимое копилки.

— Батюшки! А история-то? Он забыл со своими часами, что надо выучить историю на завтра. И не сказал об этом Мик-Мику. Часы и цепочка помешали. Одна теперь надежда — Франтик не спросит.

— Ну, конечно не спросит! Вызывал в начале недели, — бесшабашно решает Счастливчик и, вытащив из-под подушки часы, любуется ими в сто первый раз.

Потом снова прячет свое сокровище под подушку и медленно, точно нехотя, засыпает.

В эту ночь странный сон снится Счастливчику. Ему снятся урок истории, Франтик. Но у Франтика вместо его обычного учительского лица — новые часы, а сзади, точно коса у китайца, болтается цепочка… Часы-голова сердятся на Счастливчика, потому что он не знает заданного урока. И голова-часы ставят Счастливчику единицу…

* * *

Уже в гимназической швейцарской, кудаСчастливчик попал сегодня ровно за полчаса до молитвы, приходится показывать часы. Всему классу было известно еще за три недели о предстоящей покупке, и каждый вновь появляющийся в раздевалке первоклассник считает своим долгом спросить:

— Ну что, купил?

И прибавляет тут же:

— Показывай, показывай скорее!

Счастливчика торжественно ведут на лестницу и заставляют его вынуть часы из кармана.

— С цепочкой! Братцы, у него и цепочка есть! Совсем важный барин! Фу-ты, ну-ты!

— Покажи! Покажи! Лилипутик! Дай подержать, в руки-то дай, не съедим! — звучат вокруг Счастливчика детские голоса.

Счастливчик показывает часы, снимает их, дает подержать то тому, то другому

— Ах, прелесть! — искренно вырывается при виде красивой и изящной вещицы из уст каждого.

Один Помидор Иванович глубоко равнодушен к часам. Взглянул мельком, одобрил и через минуту его голос звучит откуда-то сверху.

— Эй, братцы, расступись! Спуск к центру земли совершаю!

Вы знаете, что такое спуск к центру земли? Нет, не знаете. И не мудрено! Чтобы знать это, Надо быть гимназистом и гимназистом преимущественно маленьким; старшие никогда не совершают ничего подобного, они слишком серьезны для этого. Предпринимающий спуск гимназист садится верхом на перила лестницы и скользит по ним до самого низа, причем чем выше начинается спуск, тем больше молодечества для спускающегося.

Сейчас Помидор Иванович катит чуть ли не с самого верха.

Это очень опасно. Лестница высокая. Может закружиться голова. Можно потерять равновесие, упасть на каменные ступени и расшибиться.

Поэтому все сразу оставляют Счастливчика, и общее внимание сосредоточивается на Ване.

Ваня катит по перилам. Лицо — краснее обыкновенного, глаза щурятся с видом разлакомившегося котенка. Весь он так и сияет.

Чем дальше спуск, тем быстрее, стремительнее катит Ваня.

— Легче, легче на поворотах! Гляди в оба, Помидор Иванович! — кричат ему мальчики.

Но Ваня ничего не слышит, летит стрелою.

— Готово! Теперь я у центра! — весело кричит он, докатившись до самого низа и очутившись в толпе друзей.

— Теперь я! Теперь я! — визжит Янко и чуть ли не через пять ступеней взлетает наверх.

Раз! Два! Три! И синеглазый Ивась уже стремительно мчится вниз, скользя по перилам.

— Дух захватывает!. Чудо, что такое! — объявляет он товарищам. — Ах, хорошо!

Счастливчик смотрит с завистью. А что если ему спуститься разочек?

Ах! Нет, нет! Ведь он не знает урока истории. Совсем не знает. Надо хоть раз до молитвы прочесть историю.

Два голоса спорят внутри Счастливчика: один благоразумный, другой шальной.

Благоразумный говорит: "Повтори урок! Повтори! Ведь только десять минут осталось до молитвы". Шальной перекрикивает: "Ну, вот глупости! Спускайся лучше. А урок во время молитвы прочтешь, да и не спросит тебя Франтик".

Счастливчик решительно вынимает из кармана часы и передает их Голубину.

— Подержи, голубчик!

— Ну, ты не больно-то форсись своими часами, — замечает Калмык, — какой барин!

Но Счастливчик уже ничего не слышит. Он взлетает на лестницу, на самый верх, перекидывает ногу через перила и начинает скользить. Сначала медленно, потом быстрее, еще быстрей, наконец вихрем несется вниз. Дух захватывает… Ах, какая быстрота! И жутко, и приятно!

— Вот бы бабушка увидала, Леля, Ами! — думает Счастливчик. — Вот бы испугались-то!.. А Мик-Мик бы увидал, похвалил бы, наверное! Ну, конечно похвалил бы! Сказал бы: "Да вы настоящий маленький мужчина, Кира! Смелый. Бесстрашный". И Счастливчик мчится вниз, едва-едва успевая взглядывать на товарищей.

Но что это? Лица их делаются испуганными. Голоса, подбадривающие Счастливчика, смолкают… Перепуганные мальчики шарахаются в сторону. В самом центре земли, то есть в самом низу лестницы у перил, стоит кто-то черный и высокий, с чем-то белым на груди. Счастливчику нет возможности рассмотреть, кто это, нет возможности остановиться. Он скользит вниз с головокружительною быстротою, со всего размаха ударяется в чей-то живот и кубарем летит на пол.

* * *

Счастливчик поднимается, потирает ушибленный бок и коленку, а перед ним — учитель истории, тот самый, которому Счастливчик не выучил урока, — высокий, тонкий, в новом с иголочки вицмундире, с белой манишкой, весь свежий, чистенький, опрысканный духами. Счастливчик ткнулся головой в его живот, смял манишку, едва не сшиб с ног.

— Это еще что за шалости? — сердито кричит Франтик. — Как можно так беситься? Сам красный, глаза вытаращены! Что за вид! На кого вы похожи?

Счастливчик смущен. Учитель спросил, значит, надо отвечать. Но что ответить? На кого же он, Счастливчик, похож?

Счастливчик трет лоб, как бы соображая. Потом поднимает ошалелые глаза на учителя и выпаливает:

— На бабушку и на Лялю.

— Что?!. — Глаза у учителя истории округляются от негодования. — Что-с? Что вы сказали?…

— Я сказал, что я похож на бабушку и на Лялю! — спокойно повторяет Счастливчик и вдруг замечает свою ошибку. — Простите меня, пожалуйста, — прибавляет он, — я вас, кажется, ушиб!

Франтик хочет рассердиться и не может.

— Будьте впредь осторожнее, — говорит он и спешит в учительскую наверх.

Сконфуженный Счастливчик уныло плетется сзади. Урок истории окончательно позабыт. Разве после такой катастрофы есть возможность думать об уроке?

* * *

— Подгурин, Казачков, Раев…

Голос Франтика звучит раздраженно. Толчок в живот напоминает о себе. Подгурин и Казачков встают на этот раз с довольными лицами. Они успели выучить урок накануне. Счастливчик тоже поднимается со своего места.

— Отвечайте! — говорит Франтик. Счастливчик испуганно моргает и молчит.

— Ну, что же вы?

Молчит.

— Можете идти, я ставлю вам единицу. Вот видите, шалости не доводят до добра! — совсем уже раздраженно говорит учитель и ставит Счастливчику в журнал тощую единицу.

Ах, что скажет Мик-Мик?! Что скажет его добрый, милый репетитор?!

Счастливчик грустно бредет на место, устало садится за парту и опускает голову на грудь.

Маленький Голубин, зная, чем можно утешить Счастливчика, говорит своему другу:

— У тебя есть часы, Счастливчик! Скажи, который час, я хочу знать, много ли осталось времени до конца урока?

Счастливчик лезет в карман, вынимает часы и говорит к полному изумлению Али:

— Половина тринадцатого…

Глава 7

— Война! Господа, война! Объявлена война на дворе в большую перемену! — раздается голос Янко, разом наполнивший все углы и закоулки класса.

— В одних куртках можно пойти! На дворе сегодня совсем тепло. Солнышко светит. «Дедушка» в одних куртках позволил! — перекрикивает его Калмык и волчком, кружится па одном месте.

Счастливчик и Голубин с аппетитом завтракают Счастливчиковой булкой с начинкой. Сегодняшний печальный случай с единицей еще свеж в душе Счастливчика. Но что делать? Нельзя же ожидать чуда, чтобы кол вдруг превратился волею судьбы в пятерку!

Весть о предстоящей снежной войне, как по мановению волшебной палочки, преображает Счастливчика.

Последняя война! В эту зиму, по крайней мере. Скоро стает снег, и тогда нельзя будет играть.

— Идем! — решительно заявляет Счастливчик Голубину и хватает его за руку.

— Я не пойду, — мнется Аля, — у меня что-то горло болит…

— Пустяки, — говорит Счастливчик, завтра принесу тебе конфеты от кашля, их у бабушки много, а сейчас бежим на двор.

— Как?! В одних куртках? — ужасается Аля.

— Нет, для тебя принесут одеяло! — хохочет Янко.

— Ведь ты слышал? «Дедушка» позволил не надевать пальто, — нетерпеливо говорит Кира, которому очень хочется быть, как и все другие мальчики, в одной куртке.

"Вот бы наши узнали — была бы буря!" — вихрем проносится в голове Счастливчика.

— Ну, катим во двор, что ли, братцы! — и, не ожидая ответа, Янко подхватывает на руки Голубина, сажает его на плечо и тащит на лестницу.

Счастливчик мчится за ними. А на дворе война уже в самом разгаре. Комки липкого снега так и носятся с одного конца на другой. Бомбардировка идет по всем правилам военного искусства. Мальчики разделились на два лагеря и дерутся, залепляя друг другу снегом носы, уши, глаза…

— К нам! К нам, Лилипутик! — неистово кричит Помидор Иванович, хватая за руку Киру и втаскивая его в свой отряд, которым он командует, как настоящий предводитель.

Янко с Голубиным очутились в противоположном лагере. Они сейчас Счастливчиковы враги.

— Ну, берегись!

Белые снаряды летят теперь с удвоенной быстротою. Визг, шум, хохот, крики!

— Братцы, врукопашную, — кричит Янко, — и первый налетает на Курнышова. Снежные бомбы забыты.

По всей линии идет настоящий бой.

— Господа! Пленников в дровяной сарай! — раздается над головами борющихся голос Курнышова. И Помидор Иванович тащит куда-то в угол двора Версту, отчаянно отмахивающегося от него руками и ногами.

Вывернулся Верста и налетает на Подгурина… Новая схватка, и оба с хохотом валятся в сугроб.

Счастливчик, как вихрь, носится по двору… Схватывается то с тем, то с другим. Пусть другие больше, сильнее его… Он зато такой увертливый, быстрый и ловкий… Ему весело и любо… Глаза горят, щеки тоже. Жарко ему, точно в печи… Ах, если бы можно было снять куртку!

— Пленников в сарай! — снова слышен чей-то веселый выкрик.

Перед Счастливчиком мелькает чье-то худенькое личико. Это Голубин. Вот с этим справиться легко. И, не рассуждая много, Счастливчик, не помня себя от охватившего его задора, хватает за руку Алю, протаскивает его через двор и с силою вталкивает в открытую дверь пустого сарая, не обращая внимания на испуганные крики Голубина.

— Один пленник у нас есть! — кричит он товарищам и, быстро захлопнув дверь сарая, запирает ее на задвижку.

— Ах, инспектор!

Действительно, инспектор. Его голова показывается в раскрытой форточке учительской. Он недовольно кричит:

— Назад, в класс! Не умеете себя вести! Слишком шалите на дворе!

Мальчики спешат в класс.

* * *

Не так-то легко удержать поток хлынувшего веселья. И в классе продолжается возня. Теперь в центре внимания Янко. Янко великолепно умеет плясать свой малоросский гопак. И сейчас непреодолимое желание протанцевать его неожиданно охватывает Янко. Ивась вылетает на середину класса и подбоченивается.

Счастливчик схватил за руку Алю Голубина.

— Кто хочет изображать оркестр? — спрашивает он.

О, желающих слишком много!

Калмык извлекает из кармана старую с поломанными зубцами гребенку, прикрывает ее бумажкой и начинает выводить на ней душераздирающую мелодию.

— Это из оперы "Не тяни кота за хвост", — предупредительно поясняет он товарищам.

Все хохочут. Подгурин берет жестяной пенал и водит им по металлической линейке. Получается скрежет, точно где-то пилят дрова.

— Скрипка — первый сорт! — заявляет Подгурин.

Счастливчику хочется тоже изображать музыканта. Он еще не может отделаться от охватившего его веселья. Но где же взять инструмент? К счастью, выручает его Костя Гарцев. В учебном столе Скопидома оказалась между прочим мусором какая-то старая труба, не то игрушечная подзорная, не то настоящая от маленького самовара. Не все ли равно? Раз есть инструмент, кому какое дело до того, что он из себя представляет.

— Труби! — неожиданно вдохновляется Костя и передает трубу Счастливчику.

Гребенка, визг линейки и труба — о, что за ласкающая слух музыка! Ивась пляшет гопак, напевая во весь голос мотив под оригинальный оркестр.

Ивась пляшет прекрасно. Точно ветер, носится он по середине класса.

Его ноги отбивают мелкую дробь. Его щеки пылают алым румянцем. Кудри так и вьются.

Ивась — настоящий красавец и такой ловкий, такой быстрый, такой грациозный. Мальчики аплодируют Ивасю.

— Браво! Браво, Ивась! Бис! Бис!

А гребенка звенит, линейка пищит и труба ревет на всю гимназию.

Ивась пускается вприсядку, откидывая ноги вправо и влево, припевая и пристукивая каблуками.

— Гоп, мои гречаныки, гоп, мои бiлы! — выкрикивает Ивась.

Счастливчик в восторге бросается вприсядку рядом с Ивасем, не переставая, однако, трубить в свою иерихонскую трубу. Теперь пляшут двое: Ивась и Счастливчик. Ивась — искусно, красиво и ловко, Счастливчик — как резвящийся лягушонок, временами потешно шлепаясь на пол под дружный рев зрителей.

Неожиданно смолкает гребенка, перестают пилить линейка и пенал. Рев тоже смолкает неожиданно, как по команде.

На пороге класса стоит Петр Петрович и выговаривает:

— Очень хорошо! Прекрасно! За историю единица, а ему и горя мало! Что с тобой сделалось, а?

Счастливчик смотрит на классного наставника так, точно это бенгальский тигр, который вот-вот сейчас проглотит его. От испуга Счастливчик продолжает трубить. Ужасные звуки вылетают точно сами собою из злополучной трубы, помимо всякого желания Счастливчика.

Ах, эта ужасная труба совсем не знает приличия!

— Это еще что за дерзость! — возмущается Петр Петрович и, выхватив злополучную трубу, бросает ее на пол. — Оставайтесь на два часа после уроков, Раев, Янко, Подгурин и Бурьянов!

Счастливчик совсем опешил. Что же это такое! Что за несчастный день сегодня!

Ах ты! Противная труба!

* * *

Счастливчик наказан впервые в жизни. Подгурин, Бурьянов и Янко уже и счет потеряли тем разам, в которые они оставались в гимназии после уроков. Им как будто даже нисколько это не обидно: порешили играть в перышки, а то и выспаться под скамейкой.

Ровно в половине третьего первый класс расходится по домам.

— Где Голубин? — спрашивает «дедушка», заглядывая в лица своих воспитанников.

— Голубина нет, он ушел домой! — отвечает кто-то равнодушно.

— Нет, он не ушел. Его мать пришла за ним, — возражает "дедушка".

— Братцы, да мы его с самой большой перемены не видели. С двенадцати часов. Где же он, правда?

Это говорит Помидор Иванович, и голос его вздрагивает от волнения.

— Да, не видели! Аля, Голубин, голубчик, где ты, откликнись!

Вдруг Счастливчик, как встрепанный, вскакивает со своего места.

— Да ведь Голубин в плену! Он заперт в сарае! Ах! Я запер его тогда еще, во время игры! Что я наделал?! Что я наделал?!.

И не слушая ни классного наставника, ни воспитателя, Кира выбегает из класса и по коридору, лестнице, через сени спешит на гимназический двор. Сердце его стучит, как молот, даже как будто другим слышно его биение. Внезапно перед мысленным взором мальчика предстает образ худенького, слабенького Голубина, смотревшего на него испуганно, когда он тащил его в сарай. И он все-таки его втолкнул и запер… и забыл выпустить… О, недобрый, нехороший Счастливчик! О, злое маленькое сердце!

Забыть хрупкого, болезненного мальчика в холодном сыром сарае для дров, да еще в одной курточке! Замирая от ужаса, Счастливчик бросается туда.

Что это? Сарай открыт! Дверь его настежь!

— Где Аля? Где Голубин? — кричит в отчаянии Счастливчик, увидя дворника, подметающего двор.

— Товарища изволите искать, барин? — спрашивает он, ухмыляясь простодушно, — нет их, тю-тю, пропали!

— Как пропали? — широко раскрывает глаза Счастливчик.

— Да так, — парень добродушно смеется. — Пропал, вот и все. Иду, это, я полчаса назад в сарай, вижу — барчонок лежит, продрогший у дров-то, скорчившись, весь посинелый и слезки на щеках. Видать, плакали… Лежит и спит…

— Посинелый… слезки… спит… — растерянно повторяет Счастливчик.

— Я его будить… Он, сердешный, на головку жалится. Головка, вишь, у него заболела… Надо думать, заболит! Два часа дрыхнуть в холодном сарае…

— Ах! — роняет Счастливчик и весь трепещет.

— Куда же вы его дели?

— Домой отправил. Взял и отвел домой. А мамаши его не было, значит; за ним чтобы идти, из дому вышли. И не знают мамаша, что болен их сынок.

— Болен? — вскрикивает Счастливчик, и точно невидимые когти разрывают его сердце.

— Горячий… известно болен! Как до постельки добрался, так и повалился навзничь, а сам-то спит, ровно мертвец, — докладывает парень.

Все разошлись по домам. Только трое из «мелочи» играют в перышки на задней скамейке.

— Ну, что, нашли Голубина? — осведомляется Янко.

— Нашли… болен дома… из-за меня болен Голубин, — едва находит в себе силы ответить Счастливчик и падает на скамейку.

* * *

Внизу в швейцарской происходит другого рода история. Monsieur Диро, как ни в чем не бывало, приехал за Счастливчиком, и вдруг…

— Они наказаны. Их не пускают, — объявляет ему швейцар.

Счастливчик наказан? О, этого не может быть! Это какое-то недоразумение. Счастливчик не может быть наказан.

Monsieur Диро говорит на своем французско-русском, непонятном, как китайский язык, наречии. Швейцар возражает по-русски, и оба волнуются, не понимая друг друга.

К счастью, в швейцарскую входит классный наставник и на вопрос гувернера, предупредительно поясняет, что ученик Раев получил единицу, плясал и трубил в классе и за это оставлен в гимназии на два лишних часа. Monsieur Диро удивлен.

— О, такий малют, такий хорошая мальчугашик и вдруг единишка и трюба!.. Не понимай! О, как это шесток! Как шесток таково наказаль!

Но еще больше волнуются дома, когда в обычное время возвращения из гимназии не видно знакомых санок, запряженных Разгуляем. Бабушка, всегда поджидающая у окна своего любимца, приходит в невероятное волнение.

— Няня! Няня! Поезжай в гимназию, узнай, что случилось с Кирой и monsieur Диро… Да бери извозчика, няня, и скорее, скорее!

Няня охает, надевает свою допотопную, на лисьем меху, шубу и едет.

Проходит еще полчаса томительного ожидания. Ни няни, ни Счастливчика, ни monsieur Диро нет.

Бабушка в отчаянии.

— Аврора Васильевна! Ради Бога, отправляйтесь туда узнать, в чем дело, что случилось, — умоляет бабушка Лялину и Симочкину гувернантку.

Аврора Васильевна любезно соглашается и уезжает.

Еще полчаса. Никого нет.

Попадается на глаза Франц. И Франца тоже командируют в гимназию. В доме остаются только повар, горничная и судомойка на кухне. Бабушка, Ляля и Симочка у окон. Они прильнули к стеклам, все трое, и не отрываясь, смотрят на улицу.

В их мыслях целый рой самых невероятных предположений.

"Переходил через улицу, попал под трамвай… Лежит в больнице… А то в гимназии расшибли его насмерть или… или…"

— Нет, сил больше не хватает у меня ждать так… Девочки, пойду и я! — решает бабушка и начинает суетливо собираться в гимназию.

— Везут! Везут! — в ту же минуту радостно вскрикивает Симочка и хлопает в ладоши.

С быстротою молоденькой девочки бабушка бросается на свой наблюдательный пост у окна.

— Вот он! Вот он, наконец! Милый, милый Счастливчик!

Monsieur Диро и Аврора Васильевна сидят в санях. Между ними Кира. Лицо его уныло, веки красны и вспухли от слез.

За Андроном едет извозчик с няней и Францем. Они точно телохранители, точно почетная свита маленького принца.

Но маленький принц на себя не похож сегодня. Счастливчик медленно поднимается по лестнице, с убитым видом входит в залу и замирает в объятиях бабушки.

Несколько минут ничего не слышно, только рыдания. Плачет бабушка, плачет Ляля, плачет няня, плачет Симочка.

Monsieur Диро и Аврора Васильевна рассказывают все. Таким образом узнается и про единицу, и про гопак, и про трубу, и про наказание. Единица!..

Бабушка смотрит так огорченно, как будто единица получена ею самою. Ляля печально покачивает головкой.

— Ах, Счастливчик! Как это могло случиться?

Счастливчик очень смущен. Но не единица и не наказание его мучат, нет! Совсем, совсем другое! Там, через несколько улиц, лежит больной Голубин, маленький Аля, заболевший по его вине. Сердце Счастливчика сжимается.

— Бабушка! Аля Голубин болен… Пусти меня к Але, — просит Кира, пряча на груди Валентины Павловны заплаканное лицо.

— Что? Что такое? Голубин болен? Ты хочешь к нему? Но, дитя мое, у него может быть заразная болезнь: корь, скарлатина, свинка, дифтерит, — перечисляет бабушка.

— Круп, тиф, рожа! — вторит ей с не меньшим ужасом Ляля.

— Или еще хуже — холера! — заключает няня.

И все хором, в три голоса восклицают:

— Нет, нет, ты не пойдешь туда!

Что-то необъяснимое происходит в ту же минуту со Счастливчиком. Добрый и кроткий по природе, он мгновенно становится дерзкий.

Там болен, может быть даже умирает, по его, Счастливчика, вине, бедный маленький Аля, я его не пускают к нему! О, этого не может перенести Счастливчик. Лицо его делается упрямым и капризным.

— А я все-таки пойду! — неожиданно выпаливает Счастливчик.

Гром небесный не мог бы произвести большего переполоха.

С минуту все молчат. Потом бабушка говорит:

— Дитя мое! Счастливчик! Подумай только, что ты сказал!

— Кира, Кира, — просит перепуганная Ляля, — опомнись! Папа и мама все это видят с небес.

— Батюшка мой! — стонет, няня, разводя руками.

Все напрасно. Счастливчик остается при своем.

Его губы дрожат, и он кричит так громко, точно вокруг него стоят глухие.

— А я все-таки пойду! Непременно пойду! Аля болен! Голубин болен!.. Из-за меня, поймите, из-за меня!.. Пойду! Пойду! И… и если удерживать станете, никого не буду любить!

Последние слова Счастливчик выкрикивает на всю квартиру и, схватившись за голову, мчится к себе.

В детской слышно щелканье задвижки.

Это Счастливчик запер свою дверь.

— Что делать? Что делать? Точно подменили мальчика! — в отчаянии говорит бабушка.

— Заперся! — шепчет Ляля.

— И обедать не спросил! — вторит Симочка.

— Пойти туда разве, к нему? — предлагает няня.

— Я пойду! — вызывается Ляля.

Глава 8

— Счастливчик! Отвори, миленький! Ляля пришла.

Молчание.

— Отвори, Счастливчик!

Только Коко беспокоится в клетке и сердито свистит:

— Фю-фю-фю!

— Счастливчик, — продолжает она после минутного раздумья, — не огорчай нас всех… Пожалей бабушку. Выйди обедать, Счастливчик. Головка у тебя заболит, родной. Слышишь меня, Кирочка?

Он слышит, но молчит. Ему бесконечно жаль Лялю. По ее голосу он слышит, что она плачет. Так бы и распахнул дверь и кинулся к Ляле и расцеловал ее. Но мгновенно выплывает перед ним образ больного Али… Счастливчик загорается негодованием и повторяет, ударяя кулачком по столу:

— Не пускают к нему, к больному, не пускают! Никого не люблю! Никого вас не надо!

И прибавляет громко:

— Уйдите все, никого не надо! Никого не хочу!

— Счастливчик! Счастливчик! — плачет у двери Ляля. Но Счастливчик ничего не слышит больше, он затыкает уши и бросается на подушку… Его сердце бьется, как пойманная птичка.

* * *

Ночь. Лампада мирно озаряет маленькую, чистенькую белую комнатку с тюлевыми занавесками… В комнате две кровати. Одна большая — нянина, в которой крепко спит Степановна, утомившаяся за день. В другой, узенькой и белой, лежит Симочка. Она не спит. Под подушкой у Симочки целая кладовая. Там лежат два яблока, плитка шоколада и четыре леденца. Пятый леденец во рту у Симочки. Она сосет леденец и думает о Счастливчике: "Что с ним такое? Какой он сердитый был сегодня! Ах! К себе никого не пустил, обед ему носил Франц в детскую и даже Лялю, милую, кроткую Лялю, заставил плакать!"

Симочка недоумевает и ест леденцы, потом шоколад и яблоки, свою обычную порцию за день. Симочка — лакомка: она терпеть не может есть на глазах у всех и понемножку. Куда лучше сделать запас и уничтожить его вечером сразу, втихомолку наслаждаясь и смакуя каждый кусочек. Если бы только знала Аврора Васильевна, ах, попало бы Симочке! Чу! В коридоре скрипят половицы. Не Аврора ли Васильевна! Симочка сует свои сокровища под подушку, плотно жмурит глаза и делает невинное спящее лицо.

Дверь раскрывается… Это что такое?

На пороге Счастливчик.

— Счастливчик! — замирая от радости, роняет Симочка.

— Тс! Тс! Ради Бога, тише, разбудишь няню! — шепчет Счастливчик и на цыпочках подходит к Симочкиной кроватке.

— Что такое! Что случилось, Счастливчик?

Яблоки, шоколад, леденцы — все забыто мигом.

Симочка сидит на кровати и горящими любопытством глазами всматривается в своего названого брата.

Счастливчик садится рядом, он грустен и взволнован. Его личико бледно, глаза распухли от слез.

— Ты меня очень любишь, Симочка? — безо всяких обиняков спрашивает Счастливчик.

— Как перед Богом, Счастливчик! — горячо срывается с уст Симочки.

Она говорит правду… Больше всего в мире она любит Счастливчика, потом уже бабушку с Лялей, няню, леденцы и шоколад.

Лицо Киры принимает торжественное выражение.

— И ты принесешь мне какую бы я ни попросил жертву?

— Ну, конечно, Счастливчик. А что?

Кира приближает губы к Симочкиному уху и шепчет:

— Аля болен… Ты понимаешь, болен… из-за меня… Была война… Он пленник, и я его взял в плен и запер в сарай от дров, холодный, пустой… Запер и забыл… Он был в одной куртке… А я про него забыл… Три часа не вспоминал… Дворник его нашел… Аля был синий… холодный, понимаешь, как мертвец. А потом горячий и больной. Из-за меня больной, понимаешь? Я его должен видеть, должен!.. И пойду… Пусть не пускают, а я пойду… Я придумал, слушай: завтра не ехать в гимназию нельзя и не навестить Алю тоже нельзя… Так вот что… Ты утром наденешь мой гимназический костюм, пальто и фуражку. Башлык завяжи потуже. Я высоко его подвязываю, а ты завяжешь пониже, чтобы выглядеть одного роста… Ты меня ведь выше… Выходи прямо укутанная из моей комнаты, садись в сани рядом с Ами и поезжай. До гимназии доедешь, войди в швейцарскую, а когда отъедет Андрон, скорее выскакивай и домой, домой… А я тем временем успею в твоей шубке и капоре туда, туда, к Але… Понимаешь?

О, да, все это Симочка поняла сразу и слушала все от слова до слова с захватывающим интересом. О, как все это забавно, весело хорошо!.. Как хорошо!.. Настоящий подвиг, как в сказке! И она, Симочка, героиня!

Да, да, она сделает все, все, что от нее требуется.

Все, все!

И все останется в тайне…

Тайна между нею и ее маленьким братом.

Ах, как интересно, как интересно!

И Симочка, охваченная восторгом, клянется Кире, что исполнит его поручение хоть сейчас… Она хотела бы еще многое сказать этому милому Счастливчику, но няня начинает беспокойно ворочаться на постели, и дети расстаются до завтрашнего утра.

* * *

— У него насморк!

— Нет, должно быть, он просто закутан!

— Ах, неужели же вы не понимаете, стыдно ему.

— Ну, конечно, после всего происшедшего вчера — стыдно.

— Когда он вернется из гимназии, ни полслова о происшедшем! Как будто ничего и не произошло вчера! — говорит бабушка, и все снова приникают к окнам.

Из окон хорошо видно, как выходит на крыльцо monsieur Диро и с ним укутанный в башлык Счастливчик. Андрон подает сани. Monsieur Диро и Кира садятся и едут.

На дворе тепло. А Счастливчик, точно в трескучий мороз, укутался, как на смех.

— Вы вспотеете так, мой мальчик, — заботливо обращается по-французски к своем спутнику monsieur Диро, — размотайте башлык. Высуньте ваш носик.

Но его маленький сосед молчит, точно не слышит, и усиленно отворачивает голову в другую сторону.

"Вероятно, еще продолжается вчерашний каприз", — соображает monsieur Диро и оставляет своего соседа в покое.

Вот и гимназия. Лихо подкатывает к ее подъезду Андрон.

— Тпруу! Пожалуйте, молодой барин!

"Молодой барин" быстро отстегивает полость, предупреждая Андрона, и, выскочив из саней, врывается в подъезд.

Через черный ход надо прокрасться на улицу.

— Что ты так закутан, Лилипутик? — кричит Янко, хватая Счастливчика за плечи.

— Он боится отморозить нос! — вторит ему Помидор Иванович.

— Господа, он простужен! Ему нельзя раздеваться. Ему надо сидеть в классе в галошах, пальто и башлыке, — смеется Подгурин и неожиданно предлагает.

— А ну, потащим его, братцы, во всем параде в класс!

И не успевает Кира что-либо сказать, как мальчики подхватывают его под руки и втаскивают на лестницу, в коридор и оттуда наверх, в отделение первого класса.

— Ха-ха-ха! — заливаются мальчики, — с зимой честь имеем поздравить, с морозцем!.. Бррр! Холодно-то как, нос отморозишь! Лилипут!

Они приплясывают вокруг закутанного Счастливчика.

— Братцы! Воспитатель катит по горизонту! — испуганно заявляет Помидор Иванович, высунувшись за дверь, и, в два прыжка очутившись снова около Киры, говорит:

— Скорей, скорей! Сбрасывай эту хламиду, Счастливчик, а я стащу в швейцарскую… Не то попадет!

И он торопливо начинает раздевать Киру.

Долой башлык, пальто, фуражку…

— Ах! — Помидор Иванович вскрикивает.

— Ах! — дружно кричат все мальчики.

— Симочка! — снова вскрикивает Помидор Иванович.

— Девчонка! Вот тебе раз! — вторит ему класс.

Форма гимназиста, а голова с косичкой… Длинные пряди белокурых Симочкиных волос падают на лоб, щеки и пуговкою нос с мелкими, как бисер, веснушками. Из-под спутанных на лбу прядей смотрят бойкие синие глаза, без малейшей тени испуга.

— Вот тебе раз! — говорит растерянно Помидор Иванович, — Симочка! Как же вы сюда попали?

Тогда Симочка, захлебываясь, рассказывает все: про болезнь Али Голубина, про Счастливчика и про возложенное на нее поручение.

Едва успевает она выложить суть дела, как кто-то сильно хлопает ее по плечу.

— Ура! Ай да молодчинища девчонка, точно наш брат-мужчина! — кричит весело Янко, и глаза его загораются восторгом. — Ай да молодец! Вот это я понимаю!

— И я! И я тоже! — кричат мальчики.

— Ай, здорово же, смелая вы, Симочка! Другая ни за что не решится на такой поступок, — говорит Ваня Курнышов. — Давайте-ка вашу лапку… Я пожму ее от души, как товарищу — мужчине!

И он так крепко встряхивает тонкую Симочкину ручонку, что у той искры сыплются из глаз.

— Братцы! Петух на пороге!

— Вот так штука!

— Скандал!

— Лезьте под скамейку!

— Нет, за доску лучше!

— Ах, как жаль, что пол не лед и под него нельзя провалиться!

В классе суматоха — кольцо мальчиков окружает Симочку и закрывает ее от глаз вошедшего Пыльмина.

Петр Петрович внимательно прищуривается и смотрит удивленно через головы мальчиков, которые хотят скрыть от его глаз что-то. Но Пыльмина обмануть трудно.

— Что за базар? — строго повышает он голос. И, быстро расчистив себе дорогу, останавливается, как вкопанный, перед мальчиком с косичкой.

Мальчик с косичкой — очень благовоспитанный мальчик. При виде незнакомого человека в синем мундире, Симочка потупляет глазки и отвешивает низкий реверанс.

Ах, этот реверанс! Он погубил все дело. Если бы не этот реверанс, можно было бы, пожалуй, уверить как-нибудь классного наставника, что это маленький китаец с косичкой, который поступил недавно в соседнюю гимназию и, перепутав дорогу, попал в здешнюю, сюда. Но даже китайцы не делают реверансов, как девочки…

Дело испорчено вконец.

Классный наставник, высоко поднимает брови и говорит зловеще:

— Я сейчас иду за инспектором! Что за глупая шутка! Вы все будете наказаны!

И выходит, хлопнув дверью так, что пляшет шкаф, кафедра и столы.

— Теперь спасайтесь! — шепчет отчаянно Ваня Курнышов удивленной, но отнюдь не испуганной Симочке, — бегите вниз, что есть мочи, и духом домой!

— Духом домой! Мы вам поможем одеться! — эхом откликаются двадцать девять мальчиков, и десяток рук помогают Симочке надеть злополучное пальто, фуражку и башлык.

Мальчик с косичкой преображается снова. Теперь не только чужие, но и домашние, пожалуй, не узнают, кто там спрятан под башлыком — гимназист или девочка.

Симочка пулей вылетает из класса.

— Прощайте, прощайте! — кричат ребята.

— Молодец девочка! Отчаянная! Вся в нашу братию! — вторят другие.

— Скорее! Скорее, Симочка! — посылает девочке вдогонку Ваня Курнышов.

Но Симочка и без него знает, что надо скорее. Она мчится по коридору, по лестнице, мимо изумленных, попадающихся ей то и дело на пути гимназистов, наставников, учителей. Бомбой влетает она в швейцарскую, проскальзывает мимо онемевшего швейцара и…

Слава Богу! Она на дороге к дому!

* * *

Веселое свежее мартовское утро… Канун зарождающейся весны… Снег еще лежит на улицах, но небо синее, как огромный, чистый сапфир, блещет огненным солнцем.

В теплом салопе и капоре Симочки спешно шагает по тротуару Счастливчик. Из-под салопа выглядывают ноги в черных брюках и сапогах.

Ах, как трудно было уйти ему сегодня из дому!.. Пришлось высидеть целый час в гардеробной, пока Симочка не уехала с Ами, потом через черный ход и кухню прокрасться мимо повара и судомойки, спуститься по лестнице, в сени, а затем на улицу. Но вот наконец-то он на свободе. Счастливчик вздыхает облегченно и прибавляет шагу. Скоро, теперь скоро. Он знает адрес Али, знает дорогу. Сначала прямо, прямо, потом направо через широкую улицу, затем чрез узенький переулок…

Ах, как жалко, что в кошельке не осталось ни одной монетки! Можно было бы нанять извозчика. А то так трудно идти и к тому же надо скорей, скорей…

Счастливчик все прибавляет шагу. Вот он наконец — грязный, узкий переулок. Вот и серый, неприветливый трехэтажный дом.

Здесь сдаются дешевые квартиры и комнаты для бедного люда.

— Динь! Динь! Динь! — звонит Счастливчик у обитой клеенкой двери в верхнем этаже.

— Здесь комната госпожи Голубиной?

— Пожалуйте, маленькая барышня, здесь, — и скромно одетая служанка его впускает.

Она принимает его за девочку…

Салоп прочь! Капор тоже! У служанки глаза делаются круглыми от изумления.

Вот так превращение: девочка стала вдруг мальчиком!

Но Счастливчику нет времени объяснять суть дела.

— Что, маленький Аля Голубин здоров? — тревожно спрашивает он.

— Очень больны! — отвечает служанка,

— Очень болен! — помимо собственной воли, вторит ей Счастливчик, и что-то камнем мучительно давит ему грудь. — Можно к нему пройти? — спрашивает Счастливчик.

— Что ж, пойдите, — отвечает служанка.

Осторожно, на цыпочках идет Счастливчик за девушкой по темному коридору.

Маленькая комнатка… Убогая обстановка… Кривой диван… Покосившийся стол… Кровать в углу. На кровати Аля.

— Аля! Аля! Дорогой, милый! — Счастливчик бросается к больному, берет его крошечную, горячую, как огонь, руку и подносит ее к губам.

— Бедный Аля! Милый Аля! — шепчет он исступленно, вглядываясь в багровое от жара лицо своего маленького друга.

Худенькая женщина с большими голубыми, точь-в-точь как у Али, глазами подходит к Счастливчику.

— Вы его товарищ? — спрашивает она тихим музыкальным и как будто надтреснутым голосом. — Вы, верно, Кира Раев? Счастливчик? Да? Он звал вас всю ночь в бреду.

Счастливчик молча кивает головой. Он не может произнести ни слова в ответ. Что-то огромное и тяжелое растет в груди.

Он, этот добрый, кроткий Голубин, вспоминал его — его, дурного, злого, который так гадко, так жестоко с ним поступил!

— Что говорит доктор? — спрашивает тревожно Счастливчик, не смея поднять глаз.

— Доктор? Да разве я могла позвать доктора? — отвечает Алина мама. — У меня нет ни копейки за душой… Какой тут может быть доктор! — заключает она и роняет на грудь усталую голову.

Слезы градом катятся по ее лицу.

Точно молот ударяет по сердцу Счастливчика.

— Без доктора! Без лекарств! О, Господи!.. Он умрет! Умрет Аля! — исступленно шепчет Счастливчик. — Ах, зачем у меня нет денег?

Тихое тиканье доносится до его ушей.

"Что это? — удивляется Счастливчик. — Ах, да это мои часы!"

Как плохо, что он уже купил их, истратил все деньги, они бы так пригодились сейчас на лечение Але, на доктора, на лекарство больному.

Душа точно замирает в Кире… И вдруг воскресает быстрая мысль: да разве часы не деньги? Разве нельзя в деньги обратить часы?

Ну, конечно, можно!

Не раздумывая ни минуты больше, он запускает руку в карман, вынимает часы с цепочкой и передает Алиной маме.

— Вот, пожалуйста, пусть девушка ваша съездит, продаст. Мне они не нужны… Совсем не нужны!.. А на вырученные деньги позовите скорее доктора, купите лекарства, только бы выздоровел Аля…

— Вы великодушный, добрый ребенок, — отвечает потрясенная женщина, — вы Божий ангел, посланный с неба для спасения Али! О, благодарю, благодарю вас! Ваши часы я не продам, нет, нет, я возьму их на время, заложу… Потом выкуплю, верну вам… Это, может быть, дурно, что я принимаю от вас, маленького мальчика такое одолжение без ведома ваших родных, но, но… вы видите сами, как плох мой Аля! А часы при первой же возможности к вам вернутся снова…

* * *

Ах, какое утро! Какое ужасное утро!.. Аля не приходит в себя… Аля стонет и мечется в своей постели… А то лежит безмолвный и затихший.

Скорее бы, скорее приехал доктор!

Раиса Даниловна и Кира, тесно прижавшись друг к другу, охваченные одним общим горем, с замиранием сердца ждут с минуты на минуту его приезда… Как измучилась, исстрадалась маленькая душа Счастливчика за это недолгое время. Сколько отчаяния и горя узнал он за эти короткие часы! Что-то не перестает сжимать его сердце… Что-то теснит голову и грудь…

Страшный, настойчиво-властный голос твердит ему из глубины сердца:

"Если маленький Аля умрет, ты довел его до этого своим безрассудным поступком, и ты виновник его смерти".

Счастливчик отдал часы Алиной маме.

Как это ужасно! Как тяжело! Невыносимо тяжело!

На лицо Алиной мамы страшно смотреть. Глаза горят, как у безумной, щеки белы, как бумага… Боже мой! Что будет с нею, если умрет ее сокровище, ее бедный, маленький, всегда тихий, как мышка, кроткий голубок. А Аля, не багровый уже теперь, а бледный, как известь. Его трясет лихорадка. У него озноб. Зубы стучат. Глаза полуоткрыты, но он ничего не видит, решительно ничего. Он в забытьи.

Звонок в передней.

— Это доктор! — точно проснувшись, глухо говорит Раиса Даниловна.

Входит доктор, высокий, худой, в очках, кивает головой и внимательно оглядывает комнату. Потом подходит к постели, берет руку больного, слушает пульс. Долго-долго выслушивает и выстукивает Алю…

О, как бесконечно долго длится его осмотр!

Наконец, он оставляет больного, подходит к Раисе Даниловне и говорит:

— У мальчика очень тяжелая болезнь, но не надо отчаиваться… Надеюсь, поправится. Надо только сейчас принять меры, и, пока ему не станет легче, я не уеду отсюда… Будьте покойны, сударыня! Я приложу все силы, чтобы спасти его.

Он записал что-то быстро на клочке бумажки и велел подошедшей служанке идти в аптеку. Потом потребовал теплых одеял, теплого верхнего платья, подушек, словом, всего такого, чем можно было бы хорошенько укутать и согреть больного.

— Надо как можно скорее и лучше вызвать у больного испарину — пояснил доктор, — и если это удастся, мальчик спасен. А теперь горячего чаю сюда, хорошо бы с лимоном или коньяком.

Когда все требуемое было передано врачу, вместе с чаем и лекарством, доставленным из аптеки, доктор собственноручно влил несколько ложек горячего чая в ротик Али. Вслед за этим он стал каждые четверть часа поить его микстурой, предварительно укутав мальчика всеми теплыми вещами, которые нашлись в убогом жилище.

В промежутке между подачею лекарства, врач обратился к Алиной маме:

— Отчего вы раньше не позвали меня? Надо было возможно скорее лечить болезнь!

— А разве уж поздно? — с ужасом спросила Голубина.

— Все в руках Божиих! — ответил доктор. В ответ на слова доктора громкое рыдание огласило комнату.

— Уведите ее, она потревожит больного, — произнес, обращаясь к Счастливчику, доктор. Счастливчик, у которого маленькое сердце разрывалось от тоски и горя, как взрослый, повел Алину маму в коридор, плотно затворив дверь за собою.

На пороге комнаты они успели услышать голос доктора:

— Не отчаивайтесь. Если, повторяю, удастся вызвать испарину, — ваш мальчик спасен.

* * *

В маленькой комнатке служанки Алина мама опускается на стул и горько-горько плачет.

— О, вы великодушный, добрый, чудный мальчик, — шепчет она, прижимая к себе голову Киры, — если бы не вы, не ваша помощь…

И град горячих, благодарных поцелуев сыплется на Счастливчика.

Но еще теснее, еще болезненнее сжимается от них его сердце. Точно невидимые когти раздирают его на тысячу кусков.

Алина мама не знает, очевидно, кто виновник болезни ее милого мальчика… Какая мука! Какой ужас!

Счастливчик не в силах выносить этого.

Вне себя, падает он на колени перед несчастной женщиной и рассказывает ей все, как было.

Это целая исповедь… Ни капли в ней лжи, ни утайки… Все, как было — и про войну, и про плен, и про сарай для дров рассказывает Счастливчик, смешивая слезы со словами, слова с рыданиями.

Когда все рассказано, все до капли, — он скрывает лицо, уткнувшись в колени Раисы Даниловны.

— Ну, вот… вот видите, видите, что я вовсе, не великодушный!.. Я виноват, очень виноват перед Алей!.. Ведь это я причина его болезни!.. Да! И вы не должны называть меня великодушным… И не должны меня любить… Я не стою ни вашей ласки, ни любви бедного Али! Не стою, не стою!

И, замирая, он ждет, что вот-вот его оттолкнут, выгонят отсюда, и что град заслуженных упреков и обвинений посыплется на него…

Ах, уж скорее бы, скорее!

Но что это?

Нежные руки обнимают его голову, прижимают к себе… А добрые голубые глаза Алиной мамы смотрят ему прямо в душу.

И добрый, кроткий, ласковый голос говорит так нежно и задушевно ему:

— Не мучь себя, мой мальчик… Не мучь себя… Господь с тобою!.. Не по злобе все это вышло, нечаянно, сгоряча… Я все знаю, все — и про завтраки твои знаю… Аля мой рассказывал мне все, все…

* * *

Как тянется время! Раиса Даниловна и Счастливчик не могут понять даже, сколько его прошло с той минуты, как доктор выслал их из комнаты больного.

Может быть — полчаса, а может быть — и четыре часа. В Алиной комнате так тихо. Ни звука не доносится оттуда. Как страшно! Что-то происходит там?

Часы тикают на стене в коридоре. Потом бьют раз, два, три!

Три часа!

В соседней комнате шорох… Кто-то отодвинул стул… Кто-то вздохнул тяжко.

— Это он? Ему худо! Он умирает!

Алина мама вскакивает.

В комнатку горничной входит доктор. Лицо сосредоточенное, но глаза спокойны.

— Жив, — говорит доктор и улыбается широко. — Жив, ступайте к нему, теперь он вне всякой опасности, ваш мальчик!

Счастливчику кажется вдруг, что солнце упало с неба и разом заполнило собою всю крошечную комнатку прислуги. Так хорошо, так легко, так светло становится у него на душе!

И, потрясенный, счастливый, сияющий, он спешит за Алиной мамой туда, к дорогому маленькому больному.

Аля лежит, обложенный подушками, мокрый, как утенок, только что вышедший из воды, и слабо улыбается.

— Мамочка! Счастливчик! Счастливчик у меня! Ах, как я рад тебе, Счастливчик!

Рад?… Аля рад?…

Что это? Или он ослышался, Счастливчик? Это за все причиненное ему зло, он ему рад, он, Аля, ему, Кире, рад?

Теплая волна заливает сердце Счастливчика. Что-то сжимает горло, приливает волной к глазам. Горячее, сладкое и мучительное счастье охватывает все его существо.

Аля жив!.. Аля простил!.. Аля его любит! Рад ему! О, милый, добрый маленький Аля!

— Прости меня! Прости, Аля! Пожалуйста, прости, я не нарочно!

Голубые глаза поднимаются на Киру с неизъяснимым чувством любви. О, как хороши эти детские глаза! Какое ангельское выражение запечатлено сейчас на личике Али.

— Я люблю тебя, Счастливчик! Я так люблю тебя! Как брата люблю! У меня нет ни брата, ни сестры, хочешь, мы будем братьями с тобою?

Хочет ли он?

И Аля еще может спрашивать его об этом? Конечно, он хочет, хочет!

Кроме Ляли и Симочки, у него, у Счастливчика, еще будет брат! Милый, добрый брат, милый, славный Аля!

О, он счастлив! Счастлив!

— Спать! Сейчас же спать! — шутливо приказывает больному доктор и, сделав знак Алиной маме и Счастливчику выйти, остается в комнате больного.

* * *

— Счастливчик!

Кира, как сквозь сон, слышит голос бабушки, видит ее лицо… Лицо Али тоже… Ловит чей-то тихий шепот… и не может раскрыть глаз от охватившей его дремоты.

Бессонная ночь, страх за жизнь Али, пережитые за день волнения теперь дают себя знать. Он лежит на жесткой постели все в той же убогой комнате в чужом доме и никак не может прийти в себя.

А крошечная комнатка полна народу: тут и бабушка, и Раиса Даниловна, и Ами, и Франц.

Зачем Франц — этого Счастливчик понять не может. Не может разобрать и того, что говорит бабушке Раиса Даниловна, говорит горячо, пылко, то и дело обращая восхищенный взгляд на него, Киру.

— Это такой чудный, такой добрый, такой великодушный мальчик!

Потом его поднимают и несут куда-то… Надевают на него что-то тяжелое, теплое и опять несут.

Он приходит в себя только в карете. Тревожные глаза бабушки и monsieur Диро вглядываются в него… И ни тени неудовольствия на обоих… А он — то еще вчера провинился перед ними!.. И сегодня ушел потихоньку! О, как гадко, гадко все это! И сознавая вполне свою вину перед ними, Счастливчик тихонько берет руку бабушки и целует. Потом, внезапно, точно вспомнив, говорит как в дремоте:

— Бабушка, милая, прости, я не хотел никого обидеть… Спроси Симочку, она все знает, до капельки все… И еще, бабушка, помоги Алиной маме… Пригласи ее давать уроки нам, — мне, Ляле, Симочке, — вместе с Авророй Васильевной. Ведь они такие бедные!.. Им кушать нечего иногда бывает, бабушка… И… и… я не могу больше жить отдельно от Али… Ведь мы братья теперь, понимаешь, бабушка, братья… Родные братья! Ты понимаешь?

— Понимаю, понимаю, все будет сделано, как ты хочешь, Счастливчик. Успокойся, мой голубчик! — спешит ответить Валентина Павловна внуку, и ее лицо озаряется любящей улыбкой.

* * *

Май. Сирень цветет за окном. Ее пряный душистый аромат врывается в гимназическую залу. Солнце заливает стены, веселыми блестками ложась на паркете, блестящем и гладком, как стекло.

В гимназической зале торжество: раздача наград в последний день учебного года.

Учителя, начальство, родственники гимназистов — все явились в гимназию на торжественное событие.

Посреди залы стол, покрытый алым сукном; вокруг стола поместилось гимназическое начальство. Вдоль стен шпалерами стоят ученики. Родственники и близкие размещены там дальше, на стульях.

Пропели певчие торжественный гимн, и инспектор начинает вызывать отличившихся учеников.

Начинает с младшего класса.

— Иван Курнышов, за отличное прилежание первая награда! — слышится отчеканивающий на всю огромную комнату каждое слово голос инспектора.

Помидор Иванович, краснее, чем когда-либо, смущенный и счастливый, идет к столу.

Ему вручают красивую большую книгу в роскошном переплете с золотым обрезом.

— Молодец! Довольны тобою! Можешь сказать родителям, — говорит инспектор, кладя, руку на круглую, как шар, стриженую головку мальчугана.

Чье-то сдержанное всхлипывание слышится в углу. Худенькая, иссохшая в труде мать Вани, со скромно повязанною темной косынкой головою, плачет от счастья.

— Голубчик ты мой! Господи, пошли тебе счастья, сыночек! — и целует, целует своего красного, как маков цвет, сынишку.

— Иван Янко! — снова звучит начальнический голос.

Хохол, успевший уже подраться позади других с Верстою и ущипнуть мимоходом Калмыка, как встрепанный, вылетает на середину залы.

Ах, эти шельмоватые синие глаза, эта лукаво улыбающаяся рожица, эти спутанные непокорные кудри, — сколько во всем этом жизни и огня!

— Шалун, — говорит ему инспектор и сердито грозит пальцем, — если бы так же, как учишься, и вел себя!

Ивась тоже получает награду: прекрасную книгу с золотым обрезом.

— Ух, важно! — говорит он товарищам и за их спинами выделывает незаметно для глаз начальства первое залихватское «па» родного гопака.

— Кирилл Раев!

Глаза бабушки, Ляли, Симочки, Ами, Мик-Мика, Авроры Васильевны, Раисы Даниловны (Алина мама уже два месяца как вошла в семью Раевых и живет у них в качестве учительницы музыки, а с ней вместе живет ее ненаглядный Аля), — все прикованы сейчас к Счастливчику.

Спокойный и уверенный Кира подходит к покрытому алым сукном столу.

— Третья награда! — говорит инспектор и не удерживается, чтобы не похлопать по плечу Счастливчика.

Кира берет красивую книгу в красном переплете и направляется к первому ряду стульев, где сидят его близкие.

— Поздравляем, поздравляем! — говорят радостно бабушка, Голубина, Аврора Васильевна и Ами.

— О, если бы мама с папой были живы и видели это, — чуть слышно говорит Ляля, целуя своего брата. — Вот-то они обрадовались бы, узнав, как хорошо учится Кирочка!

— Что ж тут хорошего? — притворно сердится Мик-Мик. — Я думал, он первую получит, и Кира мог ее легко получить. Эх-ма, подвели вы меня, Счастливчик! — делая отчаянную гримасу, с безнадежным видом заключает он.

— А вот мой Аля и ничего не получил! — с легким вздохом, словно утешая огорченного студента, говорит Раиса Даниловна.

— Ваш Аля сам представляет высшую награду, которую послал вам Господь, Раиса Даниловна, — говорит бабушка.

Все довольны, только Мик-Мик никак не может успокоиться.

— Как хотите, Счастливчик, — говорит он ворчливо, скашивая как-то странно и смешно глаза, отчего Симочка в забывчивости едва не фыркает на всю залу, — как хотите, а в будущем году не являться без первой награды, а то съем! Съем без сахара и без масла!

И он при этом лязгает зубами, желая показать, как он, большой Мик-Мик, съедает маленького Счастливчика. Все смеются. Смеется и Счастливчик и, разумеется, громче всех.

— В будущем году, — говорит он, — я постараюсь, и у меня не будет ни одного кола, ни одной пары. Ни троицы даже — все четверки и пятерки. Вот увидите! Увидите, милый Мик-Мик!

Оглавление

.

Счастливчик

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Реклама на сайте