«Легкий кораблик — капустный листок»

Галина Алексеевна Галахова Легкий кораблик — капустный листок

Петя и попугаи

Петя Стародубцев три года проучился в английской школе. Последний год он много болел, и учительница посоветовала его маме перевести сына в обычную школу.

— В четвертом классе программа сложная, а у Пети — слабое здоровье. Пусть поучится в обычной школе, а там будет видно!

Мама так расстроилась, что поставила на газ пустой чайник. Чайник распаялся и стал похож на мятую шляпу. Петя весь день носил его на голове.

Вечером чай пили из кастрюли.

— Что за фокусы? — возмутился папа.

— Это не фокусы, а несчастья, — определил Петя. — Меня из-за болезни перевели в обычную школу, а мама сожгла чайник!

В папиной чашке он увидел капустный листок:

— А у тебя — кораблик!

Капустный листок был маленький, но шуму наделал много. Папа засмеялся, как мотоцикл, который не хотел заводиться, но который все-таки завели.

— Это чай или щи в конце-то концов? А тебе, Петр, слишком легко живется! — набросился он на Петю. — Болеть легко, а ты попробуй не болеть! Закаляться надо, бегать и прыгать — вот так!

И папа ударил ногой бутыль, стоящую под столом. Бутыль покатилась и столкнулась с батареей. Победила батарея.

— Это же моя наливка! — закричала мама. — Редкая витаминная наливка «Турецкий султан»! О-о-о!

Папа стал успокаивать маму словами, а Петя — делом. Он упал на живот и принялся лизать наливку, приговаривая:

— Да я ее съем, да я ее выпью!

— Не пропадать же добру, — согласился папа и ложкой принялся сгонять жидкость в стакан.

— Прекратите! Не позволю вам заболеть.

Мама сделала отчаянный шаг и погрузилась домашними туфлями в лужу. «Пароходы, пароходы», — подумал Петя и засмотрелся на туфли.

Туфли были светло-зеленые, а стали темно-коричневые, и папа стал коричневым, и Петя — тоже.

— Мыться! — скомандовала рассерженная мама. — Туфли из-за вас испортила. Редкие туфли. Единственные на свете.

— Не буду! — закричал папа. — Подумаешь, туфли.

— За что? — запротестовал Петя. — Ничего мы не сделали. Я — во всяком случае.

— Тебя в обычную школу перевели, — напомнил папа.

— А ты бутылку разбил, раз так!

— Мыться без разговоров!

Петя обреченно пошел раздеваться, и ему вдруг показалось, что он станет мыться-мыться и весь смоется. Ну и пусть!

— От чистоты еще никто не умер, — сказала мама, заглядывая в ванну.

Пете эти слова всегда казались смешными, но сейчас он не засмеялся.

«Им хорошо, — подумал он. — Им хорошо разговаривать друг с другом. Им и ругаться нравится — чтобы мириться…»

— Нипочем не буду мыться! — долетел папин голос.

— Обязательно будешь! — отвечала мама, принимаясь за Петю.

«…А мне и поговорить не с кем, не с кем поссориться. Да я бы и не стал, я бы, наоборот, всегда был за мир и делился бы всем…»

Одиночество Петя почувствовал неожиданно, когда представил себя умирающим от чистоты. «Пожалеют тогда. Особенно мама. Особенно папа. А еще кто?..»

— Петя, что приуныл? Уж не забыл ли ты про день рождения?! Кого пригласишь? — спросила мама и тут же принялась перечислять родственников и знакомых. Мама вытирала Петю махровым полотенцем с красными и синими попугаями. Петя очень любил это розовое полотенце, потому что с попугаями можно было разговаривать.

«Как дела?» — спросил синий попугай.

«Плохие дела!»

«А мы еще не высохли с позавчера», — сказал красный.

«Вот и говорю — плохие дела. А ведь мог бы ходить с вами в бассейн».

«Там хлорки много», — сказал синий.

«Одна хлорка», — подтвердил красный.

— Некого пригласить, — чуть не плача, сказал Петя.

— А друзей? — просунулся в ванную папа.

— Нет друзей, никого нет!

— Ну и лучше! — сказала мама. — Никого ему не надо, мы — его друзья.

«Никого ему не надо, мы — его друзья!» — подтвердили попугаи.

— Тяжелый случай! — сказал папа. — Человек без друзей — никто. Он даже имя свое может забыть, потому что его некому позвать. Да кем бы я был без друзей-товарищей?

— Тебе-то друзей надо иметь поменьше! — вставила мама.

м Дружба — фундамент личности! — обиделся папа. — Заводи друзей, Петр!

И папа ушел на кухню — отмывать пол.

— Тебе-то легко так говорить! — вдогонку крикнул ему Петя. — А как их завести — это же не кошка?!

Опасное знакомство

Недалеко от той улицы, где жил Петя, был пустырь, на котором расположились маленькие железные домики. Там дневали и ночевали быстрые разноцветные жители — чьи-то автомашины. Среди тех машин самой непослушной и своенравной была черная «волга», которая очень любила ездить по городу и не любила стоять в гараже.

— Какая упрямая! — обычно говорил черной «волге» ее хозяин, дядя Яша Утюгов, и вталкивал упиравшуюся машину в гараж. — Постой немного спокойно! Всего одна ночь. Завтра снова будем связывать с тобой две точки.

Связкой двух точек дядя Яша называл поездку из города на дачу и обратно. Далеко от шумных улиц, на берегу лесного озера в саду стояла его дача — небольшой домишко с островерхой крышей-колпаком.

В городе у дяди Яши совсем не было друзей, он был совсем одиноким, и поэтому большую часть времени он проводил на даче, работая во саду ли в огороде. Там его друзьями становились овощи-фрукты, которые любили дядю Яшу, принимали его заботу как должное и за это вырастали удивительных размеров. В город он перебирался лишь поздней осенью, когда промерзала земля и деревья впадали в тихий сон.

Сейчас было лето, и дядя Яша вовсю дружил с клубникой. Он вставал на заре, мыл волосатые руки в стиральной машине и чистыми руками заворачивал каждую ягодку в бумажную салфетку.

— У нас с вами расставание на большое расстояние! — мурлыкал дядя Яша, наполняя корзинку. — Бесценный дар везу на базар! — Он усаживался в черную «волгу» и катил на рынок — продавать ягоды.

Однажды, когда он возвращался с рынка, на перекрестке образовалась пробка. Дядя Яша недовольно остановил машину. И вдруг дверца открылась — и к нему впрыгнул тощий, кривой на один глаз старичишка и еще кто-то. Много их было. Дядя Яша рот разинул, когда сосчитал — сколько. А старичишка, чтобы он не закричал, в рот ему — апельсин! Тут зеленый свет зажегся, а у дяди Яши глаза на лбу и дыхание сперло.

— Заклинило парня, — хихикнул старичишка. — Помочь требуется.

Кто-то ударил дядю Яшу по спине с такой силой, что апельсин вылетел у него изо рта, как пробка из бутылки. В тот же миг «волга» рывком взяла старт и помчалась, обгоняя другие машины.

— Нас остановят, — испуганно сказал кто-то. — Или врежемся.

Старичишка опустил руку на дяди-Яшино плечо. Рука была легкая, но дяде Яше стало тяжело и страшно.

— Не гони! — приказал обладатель легкой руки. — Торопиться нам пока некуда.

— А кому это «нам»? Кто вы такие? Убирайтесь! — закричал дядя Яша.

— Ребята, — обратился старичишка к сидящим на заднем сиденье, — а чего он кричит? Надо его проверить — кто он такой!

Такое обращение дяде Яше совсем не понравилось.

— Нечего меня проверять, — сердито сказал он, — я человек честный!

Кривой захихикал и повернулся к спутникам.

— Хотите пощупать честного человека?

Сидящие сзади ожили. Множество рук потянулось к дяде Яше, чья-то холоднющая рука закрыла ему глаза, чей-то ножик пощекотал ему шею.

— Ой, не надо, не надо! — взмолился дядя Яша и неожиданно всхлипнул. — Вы меня с кем-то спутали. Я вас не знаю.

— Тебя спутаешь, как же! — воскликнул старичишка. Он крепко сжал ему ладонь. — Мы тебя на рынке выследили. Уж очень ты много денег огребаешь. Знакомься: я — Кривой Чур! Прошу любить и жаловать. А это — мои детки! Мы о тебе мечтали целый год, пока не встретили. А ну, Малыш, прочти, за что мы полюбили его, которого никто не любит.

Зашелестела записная книжка.

— Записан на букве «уууу». Нашел. Утюгов Яков Изотопович. Лет ему… страшно сказать сколько. Человек-одиночка. Владелец кооперативной квартиры, дачи, сада-огорода, гаража и черной «волги».

— Гражданин Утюгов, откуда это у вас? — тоном обвинителя спросил Кривой Чур.

— Я работал всю жизнь, — стал оправдываться дядя Яша, — на рынке. А насчет машины мне повезло — выиграл по лотерее. У меня справка есть из сберкассы.

— Я тоже работаю всю жизнь, — насмешливо сказал Кривой Чур, показывая ему руки — маленькие, нервные, сухие. — Работаю, что называется, не покладая рук. Но никто меня не посмеет обозвать владельцем, как малыши?

— Не обзовем! — откликнулся хор.

— На рынке платят хорошо, — стал объяснять дядя Яша. — Особенно зимой и весной. У меня подвал есть, там я и храню свежие овощи и фрукты. Главное — момент знать, когда начинать продажу.

— А ты знаешь?

— Знаю! — с гордостью ответил дядя Яша. — У меня нюх.

— Нюх можешь оставить себе, а нам нужна машина и гараж.

Услышав этакое, дядя Яша разрыдался.

— Да не реви ты! — прикрикнул на него Кривой Чур. — Все твое остается у тебя. Только в твоем гараже мы устроим свой склад, а ты будешь у нас перевозчиком. Раз в неделю каких-нибудь два рейса!

— Какой еще склад, какой перевозчик?

— Склад одежды, например! Тебя это устроит?

Дядя Яша кивнул сквозь слезы.

— Только чтоб не ворованное. На ворованное не соглашусь. Я чужой крошки не съел за всю жизнь…

На заднем сиденье захохотали.

— Хоть крошки не съел, а все-таки — грабитель! — хохоча, сказал Малыш. — Я неделю смотрел на твою торговлю. Цены у тебя грабительские.

Дядя Яша развел руками.

— Нам пора, ребята. А с тобой мы, значит, договорились, — сказал Кривой Чур, вылезая из машины. — Не вздумай улизнуть. Нас не обманешь. Теперь язык покажи, не длинный ли, а не то сделаем короче.

— Язык нормальный, — ответил дядя Яша, смахивая последнюю слезу.

— Жди нас! Ты нам родной — не забудем. Ну, прощай, дорогой наш!

Самозванные пассажиры послали дяде Яше тысячу воздушных поцелуев.

Со стороны казалось, что это прощаются лучшие друзья. Но как только незнакомцы скрылись в толпе, дядя Яша схватился за голову.

«Вот напасть какая, — бормотал он. — Кому рассказать, у кого просить совета?..»

«Нет, я бы не отказался…»

Чисто вымытый Петя сел у окна и принялся скучать. Раньше он нипочем не смотрел бы в окно — лучше бы книжку читал. Но сейчас его тянуло во двор.

Двор был пустой — стоял конец июня, и все разъехались. Но Петя надеялся на чудо, и оно случилось. Прямо под его окнами зашлепали по асфальту сандалии, и хрипловатый голос нарушил тишину:

— Рыс, два! Рыс, два!

Петя навалился на подоконник. Отряд из трех человек промаршировал по асфальту и направился к зеленой площадке.

Первым шел мальчишка — волосы торчком. Две маленькие девочки едва поспевали за ним.

— Лев-вой! Лев-вой! — командовал мальчишка.

— Лев не вой! Лев не вой! — просили девочки, испуганно оглядываясь. Мальчишка обернулся и прямо-таки завыл:

— Вы-ы-ы-ы! Строй держите!

— Держим, держим! — закричали они в ответ и схватились за руки.

Командир пригрозил им кулаком, рванул на груди рубашку — пуговицы запрыгали какая куда — и повалился на скамейку, подставив грудь заходящему солнцу.

Он лежал без движения, и Пете показалось, что мальчишка уснул. Девочки принялись по спящему лазать. Они кололи его травинками, щекотали метелочками, но мальчишка не шевелился.

Мальчишка лежал, скосив глаза, и ждал — когда же наконец вывалится из окна этот «заоконник». Он его еще раньше не выносил.

А Петя думал:

«Вот если он повернется — выскочу во двор и приглашу его на день рождения. А вдруг откажется? Я бы отказался?..»

— Петя, спать!

— Другие еще гуляют!

Мама мельком взглянула в окно.

— Другие — беспризорники. Ты никогда не дойдешь до такого беспризорного состояния!

Как Пете захотелось дойти именно до такого состояния — валяться сейчас на скамейке и смотреть в небо!

Он бы не спал.

Он бы радовался, что его колют травинкой.

Он бы терпел-терпел, а потом — как залаял! А потом он мог бы, например, свалиться для смеху…

Мальчишка не шевелился. Петя подождал еще немного и, вздохнув, отправился спать.

На следующее утро наступил день рождения. Пришли одни взрослые. Папа их веселил.

«Ни капельки не смешно», — думал Петя. Подарки не радовали, папины шутки не смешили — и Петя испугался, что изменился. Изменяться было плохо. «Когда изменяешься — не знаешь, чего от себя ждать!»

— Петенька, тебя прямо не узнать, — сказала тетя Люда и подсела к нему. Она была очень молодая, и было смешно звать ее тетей Людой.

— Это не я! — отозвался Петя.

— Как не ты?

— Не я, а просто один человек. Один!

— Вот что, один человек, на тебе три рубля и не выдумывай.

— Не нужно, — вяло сказал Петя. — Зачем они мне?

— Как зачем? Сходи с друзьями в «Мороженое».

«Мы пойдем с ним в „Мороженое“! Мороженое все любят! Я бы разве отказался?..»

— Нет, я бы не отказался! — вырвалось у Пети.

Он подбежал к окну. Двор оставался пустым. Пете стало совсем грустно.

Тяжело ступая, он потащился в свою комнату, открыл стол и бросил в ящик деньги.

— Лежите пока без движения! До лучших времен!

И деньги стали лежать без движения, а Петя назавтра уехал.

Выдумка Пети Стародубцева

Прежде чем уехать на дачу, Петя с мамой проводили папу с друзьями в поход на Белое море.

— Вот побываю на Белом море — другим человеком стану! — говорил на перроне папа.

Маме было не до шуток — на глаза навернулись слезы. Слезы были черные от краски на ресницах.

— Современная женщина не должна плакать, — заметил папа. — Ей это дорого обходится!

— Господи! — воскликнула мама. — Увижу ли я тебя серьезным? Тебе очень пошло бы серьезное лицо.

Папа сделал серьезное лицо — и они засмеялись.

— Ну зачем летом на север? Все едут на юг — к Черному морю, — возвратилась мама к старому.

— На север, на север! — воскликнул папа.

— А ты на Черное никогда не поедешь, правда?! На Черное надо с нами, а мы тебе надоели, — неожиданно сказал Петя.

Папа не поверил своим ушам, а Петя продолжал:

— Мы тебе надоели, и ты уходишь в поход — с кем-нибудь бороться. Раньше мужчины всегда уходили в поход, Тарас Бульба тоже уходил. И я скоро уйду в поход.

Мама рассердилась:

— Вечно у вас обоих дурацкие выдумки! Петя, не выдумывай, слышишь?!

Раздался прощальный гудок. Папа крепко обнял их. Поезд вздрогнул, мама закричала: «Беги!»

Папа бросился к вагону, вскочил на ступеньку и замахал им. Он кричал:

— Петя, выдумывай! Выдумывай, Петя!

Мама словно очнулась:

— Не выдумывай, Петя, слышишь!

Петя слышал, но не выдумывать не мог.

…Жили на свете домашние туфли. Были они зелеными, но однажды провалились в лужу и стали коричневыми. «Неужели мы так и не отмоемся? — заплакали они. — Прежними хотим быть».

«Прежними, прежними! — заворчал сплющенный чайник. — Я сам хочу выпрямиться, но как?»

«Но как, но как? — затараторили попугаи. — Слышали мы — есть на севере Белое море чудес. Горбатых выпрямляет, коричневых делает зелеными, а нарисованных на полотенце — пускает гулять».

Каждый мечтал о своем, но пошли они к Белому морю вместе. По дороге пристал к ним капустный листок с песней:

«В кораблик хочу превратиться! Корабликом хочу научиться! Люблю я корабликом быть!»

Пошли они дальше. Капустный листок пел всю дорогу тонким капустным голосом:

Легкий кораблик — капустный листок, К Белому морю путь наш далек! Идем мы за чудом, за чудом большим, поделимся чудом мы с другом своим!..

Шли они шли, а навстречу им…

— Надо же! Как интересно! — воскликнула мама. Она слушала Петю, но мысли ее были заняты телеграммой.

Через два месяца после папиного отъезда, на даче, они получили телеграмму: «Встречайте 21 поездом 18 вагон 3 ослаптоски папа».

Петя молчал. Мама его не слушала, а он хотел рассказать — дальше самое важное.

— Иди погуляй, Петя! Мне надо с мыслями собраться!..

Петя вышел за калитку и побрел по дороге. Ему так хотелось, чтобы его выслушали!

«Посторонний человек — он все выслушает и поймет!» — послышался ему папин голос.

Петя вспомнил, как папа, возвращаясь из командировок, часто говорил, что опять встретился с посторонним человеком и все ему рассказал.

«Это камень в мой огород?» — спрашивала мама.

«Нет, в чужой!» — всегда отвечал папа.

Папины слова теперь стали понятны. Все было просто. Нужен посторонний человек.

Петя нагнулся, поднял с земли камень и побежал искать чужой огород.

Камень в чужой огород

Огород нашелся быстро, и был он самым удивительным из всех огородов, виденных Петей.

По тонким веревочкам, как по канатам, ползли крупные шершавые огурцы. На земле лежали темно-фиолетовые головы капусты. Выгоревшие зонтики укропа раскачивались на тонких ножках, а рядом с ними лакированно блестели красные помидоры.

Посреди участка стояла огромная бочка. Петя кинул камень в огород. Камень попал в бочку, и вдруг раздался крик:

— А-а-а-а-й!

Бочка закричала, подпрыгнула, и Петя с ужасом увидел, что это не бочка, а толстый человек с огромными волосатыми руками и растрепанной черной головой. Он угрожающе двинулся к Пете…

Петя от страха закрыл глаза и почувствовал себя летящим.

Человек-бочка перетащил Петю через забор.

— Угробить меня захотел! А-а-а-ай! — закричал он.

— Извините! Я думал, что вы — бочка!

— Сам ты бочка! — закричал посторонний человек. — Признавайся, кто тебя подослал?

— Нет, нет! — испугался Петя. — Я пришел вам рассказать как постороннему человеку!..

Человек отодвинулся от Пети и посмотрел на него издалека…

«…А навстречу им — бедный мальчик. У него даже имени не было. Мальчик остановился у светофора.

„Никто меня никогда не зовет!“ — пожаловался мальчик.

„Давай мы тебя позовем, — предложил чайник. И крикнул: — Мальчик!“

На его крик прибежали тысячи мальчиков. Как прибежали, так и убежали. Мальчик заплакал.

„Надо, чтобы его по имени звали!“ — вмешался светофор, который регулировал движение на Белом море, он задумался и остановил все машины. А тут откуда ни возьмись — первоклассник.

„Ехай, ехай! Быстрее давай! — закричал на машины первоклассник — ранец за спиной, глаза страха полны. — Опаздываю!“

Машины помчались к Белому морю.

„Послушай, может быть, ты его как-нибудь назовешь? — обратился светофор к первокласснику. — Ты ученый как-никак!“

„Боюсь! — в ответ первоклассник. — Мы этого еще не проходили!“

Он сорвался с места и побежал в школу. Из его дырявого кармана выпали на землю буквы. Ветер закрутил их по воздуху и кинул на землю — сложилось слово: „Викки“.

„Ветер назвал тебя Викки!“ — обрадовался светофор.

„А кто меня позовет, кто со мной поиграет?“ — снова захныкал мальчик.

„Я! — заворчал чайник. — Носи меня всегда на голове, Викки!“

„Мы! — пропищали туфли. — Разве мы не пароходы?“

„Я! — промолвил капустный листок. — Садись на меня — поплывем!“

„Спасибо вам, добрые вещи, но мне хотелось бы поиграть с каким-нибудь мальчиком“.

„Неблаг… неблаг… неблагодарный! — затрещали попугаи. — Пошли, ребята, без него!“

„Ну и пусть! — безнадежно сказал Викки. — Они меня не поняли, ну и не надо! Теперь имя есть, а друга нету. Мне еще хуже!“

Добрые вещи обнялись и дружно направились к Белому морю, но светофор остановил их. Его глаз затек яростью.

„Глупый Викки! — закричал светофор. — Ты только поешь и ничего не делаешь. Тебе никто не сможет помочь, пока ты не преодолеешь себя. Торопись с ними на Белое море!“

„Садись на меня, Викки, поплывем вместе“, — прошелестел капустный листок. Викки погладил его, а светофор зажег им зеленый свет и крикнул:

„Капустный листок, отвези его к Другу Души — ты ведь знаешь, где он… А впрочем, он сам бросится ему навстречу, когда минута придет…“»

Петя перевел дыхание, чтобы продолжить дальше, но услышал шум дождя. Он поднял кверху ладонь, так он всегда приветствовал дождь, но ладонь осталась сухой. Тогда Петя огляделся и увидел, что это плачет посторонний человек.

— Что с вами? — спросил удивленный Петя.

— Жалко!

— Кого?

— Себя и жалко! — признался посторонний человек. — Его-то некому было позвать, а меня позовут в любую минуту.

Петя ничего не понял:

— Кто позовет?

Посторонний человек упрямо замотал растрепанной, как кочан капусты, головой:

— Не, не скажу!

Пете стало любопытно, и он стал допытываться:

— Ну кто? На какую букву?

Посторонний человек оглянулся по сторонам и сказал:

— Мэ!

— Мама! — догадался Петя, удивляясь, что у такого старого и страшного человека есть мать. И как она только не боится своего сына?!

— Петя! Что с тобой? Где ты? — послышался с улицы мамин голос.

— Да я здесь, у…

— У дяди Яши! — подсказал человек-бочка, сморкаясь в кулак.

Мама распахнула калитку и увидела пропавшего Петю.

— Здравствуй, мама! — сказал Петя.

— Здравствуйте! — поправив прическу, сказала мама.

— Добрый день, любезная красавица! — воскликнул дядя Яша. — Ай люли, ай люли!

Мама взглянула на хозяина огорода и почему-то перепугалась.

— Петя, марш домой! — скомандовала она.

— Куда же вы спешите? — спохватился хозяин. — А сын у вас прямо чудак! Я наревелся его слушать. Так смешно рассказывает. Такого наплел. Некому его позвать, говорит, Викки — он и сирота, ха-ха! Назвал меня старым чайником. Сплющенным. Камень мне залепил, хе-хе, простите, в спину, так сказать. Обозвал потусторонним человеком. Тебя, говорит, скоро позовут на букву «Мэ». А я не такой. Вранье это, любезная красавица!

Петя смотрел с нарастающим удивлением на дядю Яшу, мама — на Петю, а дядя Яша — себе под ноги и крутился на месте, как заведенный.

Ничего не говоря, Петя с мамой схватились за руки и бросились вон с чужого огорода.

Вслед им неслось:

Потусторонний человек — ха-ха-ха!

Неизвестный человек — охо-хо!

Дядя Яша Утюгов — молодец!

Не придет ему конец — никогда!

Незваные гости бежали, а дядя Яша веселился, потирая руки о коричневые шаровары, фонарями стоявшие у него на коленках.

Петя с мамой, запыхавшись, вбежали на Белую дачу. Мама упала на кресло-качалку и стала раскачиваться. Петя взглянул на маму и увидел ее девочкой с пушистыми волосами и легкой, как белое облачко, плывшее по небу.

— Мама! — воскликнул Петя и хотел сказать маме, какая она.

Мама засмеялась:

— Как он нас напугал! Я его впервые так близко видела. Какой страшила, а говорят…

— А он кто? — спросил Петя, замирая.

— Чудак один, воров боится, колокольчиками себя окружил. Ну ладно, побаловались, а теперь надо собираться в город. Ослаптоски — что это?

Мама поднялась с качалки, и Петя узнал в ней взрослую свою маму.

— А почему чудак? А почему воров боится?

— Тебя это не касается. Это я так сказала, к слову пришлось…

«Ослаптоски…»

Мама занялась сборами, а Петя сел рисовать.

— Хотел пробыть в походе до октября. Ничего не понимаю. Ослаптоски. Может быть, ослаб от тоски? А, Петя?

— Ослаб от трески, — предположил Петя. В распахнутое окно он видел три березы на пригорке — три белые ноги, три зеленые головы. На пригорок взбирались поля гороха с синими и красными огоньками цветов. В горохе стояли козы, гордо вскинув рога.

Мама повернулась к Пете и сердито сказала:

— Петя, не говори глупостей. Едем.

Они нагрузились сумками и направились на вокзал. Быстро подошла электричка, они впрыгнули в нее. В электричке мама продолжала волноваться.

Петя провожал глазами леса, бегущие зелеными волнами, и телеграфные столбы, бесстрашно раздетые в любую погоду. Шел дождь.

— А вдруг в нем произошел душевный перелом. Как ты думаешь, Петя?

— Разве бывает перелом души? Это как перелом ноги?

— Другое!

— А у кого он бывает? Отчего? — спросил, не оборачиваясь, Петя.

— У тебя быть не может — не волнуйся!

Петя оторвал взгляд от дождя.

— Почему?

— У тебя счастливое детство — у тебя все есть!

— А он бывает, когда чего-то нету, да, мама?

— Хватит! Ты мне мешаешь.

Петя замолчал, а потом они приехали в город.

В городе было солнечно и тесно.

Петя едва узнавал знакомые улицы. А как отвык, наверно, от города папа!

Они вошли во двор. Посреди двора стоял мальчишка и смотрел вверх. Это был тот самый мальчишка, который валялся когда-то на скамейке. Петя хотел тогда пригласить его на день рождения, но не решился.

Мальчишку звали Борька Красномак. Он вчера вернулся в город, а сегодня весь день проторчал во дворе в надежде, что увидит кого-нибудь из товарищей, но так никого и не дождался, потому что никто еще не приехал.

Борька увидел своего «заоконника» в ту минуту, когда совсем впал в отчаяние, — он не мог так долго терпеть одиночество. От радости у него загорелись уши. Раньше бы он нипочем не обрадовался. Разве есть тебе дело до какого-то «заоконника»? Нет тебе дела, и все! Но если никто не приехал, а главное — нет Саши… тогда и «заоконник» сгодится. Но уж очень задается «заоконник»! Ведь во двор не выйдет. Не гуляется ему во дворе — все с мамочкой за ручку! Ишь вырядился весь — в белых штанах! Ведь сейчас уйдет и снова будет торчать в своем окошке. И наплевать ему, что человек помирает со скуки…

«Я-те сделаю цирк, ну-ну! — подумал Борька. — Будешь у меня знать, как торчать в окошке!»

«Вот сейчас поздороваюсь с ним, — подумал Петя. — Это самое трудное. А потом, потом…» — Он невольно остановился, но, встретившись с мальчишкой взглядом, не смог ничего сказать и снова пошел за мамой.

«Уйдет!» — ахнул Борька.

«Я знал, что он будет первым, кого я встречу…» — подумал Петя.

— Петя, не отставай! — сказала мама.

— Во-о! — вдруг заорал Борька, тыча пальцем в сияющее небо.

— Что? — не удержалась мать «заоконника» и перевела взгляд туда, куда показывал Борька.

— Да спутник!

— Ой, никогда не видела спутника! И Петя — тоже. Где? Где?

— Да вон же! Там!

Петя тоже запрокинул голову. Борька рассчитывал именно на это.

— Я там ничего не вижу! — призналась мама. Борька незаметно ударил Петю под коленки, и Петя упал на землю. Он никак не ожидал, что мальчишка окажется таким обманщиком.

— Ты, что, глупый, на землю уселся? Думаешь, так виднее? — как ни в чем не бывало спросил Борька.

— Петя, вот еще новости! — сказала мама.

— Костюмчик-то выпачкал, ай-ай! — притворно посочувствовал обманщик.

Петя покраснел от стыда и досады. «Надо обязательно остаться и сдачи дать! Как остаться-то?..»

Наконец он придумал:

— Ой, кажется, ногу подвернул!

Мама испугалась:

— Как страшно!

— Бедняжка! Бедненький! — Борька закатил глаза.

Петя захромал.

— Может, тебя на руках донести? — спросила мама, заглядывая в его побледневшее от ярости лицо.

— На ручки его, на ручки!

— Я сам дойду до скамейки, — сказал Петя, выделяя каждое слово, и мама от него отстранилась.

Он сел на скамейку.

— Подожди меня здесь, я хоть варенье отнесу!

— Ему грелку надо, — убежденно сказал Борька, курсируя вокруг пострадавшего.

— Нет, ему нужен холод! — сказала мама. — Я ему принесу мокрую холодную тряпочку и…

— И носовой платочек! — подсказал Борька.

— У него есть платок. Петя, высморкайся!

Борька схватился за живот, показывая, что надрывается от смеху. Мама ничего не замечала. Петя сидел, как на углях.

— Мама, ты иди! — сказал он, задыхаясь.

— Тебе не плохо?

— Мне хорошо! — простонал Петя. — Мне замечательно!

— Я быстро!

— Да чего там! — опять вмешался Борька. — Идите себе и не бойтесь за него. Я с ним посижу — скучать не будет. Хуже станет — окажу первую помощь. Мы в школе проходили первую помощь.

— А ты, мальчик, из какой школы? — полюбопытствовала мама, бросая на Борьку сердечные взгляды.

— Да из нашей, сто восьмой.

— Какие там у вас чуткие дети учатся! Я рада, что Петя в нее перешел. — И мама вздохнула. — Ну, я пошла. Жди меня. — Мама подняла тяжелые сумки и перевела взгляд на Борьку. — Мальчик! — вдруг сказала она металлическим голосом. — Я доверяю тебе своего сына… Смотри за ним!

У Борьки мурашки поползли от этого ее голоса. Он вдруг струсил:

— А чего с ним может случиться?! Он случайно не того?

Но мама его не услышала, она уже бежала к парадной. Когда она скрылась за дверью, Петя вскочил на ноги и, зажмурив глаза, бросился на своего обидчика.

Красномаки! Красномаки!

Когда Петина мама вернулась, мальчишки сидели на скамейке и тяжело дышали, как две диковинные рыбы.

— Это что такое? — воскликнула мама, не веря своим глазам.

— Он мне первую помощь оказал, — утираясь еле державшимся рукавом, объяснил черный от земли Петя и улыбнулся.

Борька замолчал, потому что языка лишился: надо же — «заоконник»-то драться умеет!

Во двор въехало вызванное мамой такси. Мама не знала, что делать. Он свирепо взглянула на Борьку, у того из носа капала кровь.

— Это кто тебя? — спросила она.

— Ясное дело кто — ваш сын! — проворчал Борька.

Мама беспомощно взмахнула руками.

— Что же мне делать? Что мне делать?

— Новый нос мне приделать! — сказал Борька.

— Я без тебя знаю, что мне делать! — строго сказала мама. — Ты, Петр, у меня наказан! Ты не поедешь на вокзал встречать папу. Ты пойдешь домой — вот тебе ключ! Сиди и жди нас, страшила! Мальчик, а ты беги домой. Там тебе помогут. Скажи, что я прошу извинения за своего сына, но ты тоже хорош!

Рассерженная мама села в такси и хлопнула дверцей изо всех сил.

— Полегче! — сказал шофер.

Мальчишки повернули головы вслед удалявшейся машине.

— Кровянку сделал, а притворялся нюней. Так бы и сказал, что драться умеешь. Не мог по-честному, эх ты!

— А я не знал, что умею, — оправдывался Петя. Он оторвал от рубашки рукав и, ничего не говоря, передал его Борьке. Ничего не говоря, Борька рукав взял и приложил к носу.

— Боря! Борис! — позвали из окна на седьмом этаже. — Девочки готовы. Погуляй с ними.

— Ох, как надоели! Ну чего там — выведи их сама и погуляй!

— Не могу — дел много.

— И я не могу — мне тут один тип нос расквасил!

Из окна послышался возглас большого удивления. Потом во дворе стало тихо, как по ночам. Только доносилось шуршание шин с улицы, да трамвайные стучали колеса. Минут через пятнадцать — мальчишки все тихо сидели на скамейке — вышла к ним Борькина бабушка с внучками.

— Где же тот ненавистник? — спросила бабушка.

— Это я! — смутился Петя. — Я и сам не знал, что попаду в нос!

Борькина бабушка залилась смехом, шуршащим, как скомканная бумага.

— Не все чужим ходить к нам — жаловаться на нашего! Теперь хоть мы пожалуемся на чужого! Ай-ай-ай! Как он тебя, беднягу.

Но Борька не хотел быть беднягой — еще чего!

— Я первый! — признался он честь по чести.

Бабушка так и присела:

— Погубитель ты мой безрадостный! Ну хоть руки тебе завязывай на голове! Паси девочек, пастух домашний! Пойду квартиру прибирать — страшно там, как после землетрясения! — И пригрозила: — Смотри за сестрами: чистыми тебе привела — чистыми и сдай мне!

Бабушка ушла.

— «Чистыми и сдай», — заворчал Борька, — как будто я их сам пачкаю! Чего глаза вылупили козлиные? — набросился он на сестер. — Проходите в своем песке копаться, и чтоб сдались мне чистые, кыш!

Но сестренки не ушли, они встали около Борьки, обняли его за голые коленки — каждая за свою — и заплакали.

— Я тебя съем! — сказала Пете одна.

— Я тебя съем! — сказала другая и сделала страшные глаза, как у волка.

— Ну вот здрасьте вам! — рассердился на заступниц брат. — Отлепитесь!

Петя посмотрел на девочек. Они стояли как куколки из магазина. На них сияли белые платьица с голубыми корабликами, головы закрывали белоснежные панамки. Глаза у них были закрывающиеся, а волосы густые и блестящие.

— Манька, брысь! — скомандовал Борька. И та, что побольше, оставила его ногу.

— Ей четыре, — пояснил Борька. — А другая — Танька. Той три позавчера стукнуло, а она раз — и за ухо меня кусила! — И добавил, вздохнув: — Из-за них раньше с дачи вернулись — в садик оформляемся! Скоро ли вы мне руки развяжете, прилипалы?! — закричал он.

Малышки взялись за руки — и бежать. Они залезли в песочницу и деловито развели кухню.

— Зачем ты с ними так грубо? — вступился за девочек Петя. — Они такие беззащитные!

— Беззащитные? Да они кого хошь закусать могут! И вообще ты им кто? — рассердился на указчика Борька.

— Никто, — тихо сознался Петя.

— Ну и молчи, раз не твое дело! — вспылил Борька и вскочил.

Петя тоже вскочил. Он не знал, как говорить с таким горячим собеседником.

Борьке от своей горячки сделалось жарко. Он плюхнулся на скамейку и замахал руками, как веером.

— Эй, давай в небо глядеть! — предложил он Пете.

И стали они в небо глядеть.

— А небо-то белое! — наглядевшись, сказал Борька. — А зовут голубым! Врут все!

— Оно — разное! И голубое, и синее, и белое, как сейчас, а иногда и черное. Ты просто в него редко смотришь!

— Есть мне время! Это ты — одиночка, а я — многодетный! — распалился Борька.

Но Петя не хотел ссоры. Чтобы переменить тему разговора, он сказал:

— А Белое море — оно тоже не белое. Так же, как Черное — не черное! Это кто-то придумал, у кого мечта была. Я знаю одну сказку…

— Много ты знаешь! — перебил его Борька. — Оно белое потому, что по нему лед ходит. А у меня мечта есть знаешь какая? Спорим — не догадаешься! Убежать из дому! Только не убегу — поймают! Всех ловят. Читал книжку? Забыл я название, там еще один убежал. Вот дырявая башка! — Борька постучал себя по макушке. — Послушай, давай скорее вырастем, а? Я, как вырасту, знаешь что первым делом сделаю? С парашюта сигану! А? Здорово! Хочешь, сиганем вместе?..

У Борьки мысли прыгали, как раскидай. Через полчаса он выболтал все, даже то, что у его лучшего друга Саши Федорова отец ушел. Тут же обнаружилось, что они будут учиться в одном классе…

— Давай сидеть вместе! — предложил Борька.

Петя согласился с радостью. Нет, он согласился с восторгом. Да так, что сделал на руках стойку, чего раньше ему никогда не удавалось.

— Да я… — сказал Петя. Но все его умные мысли куда-то подевались.

Зато одна тревожная мысль протискалась в Борькину голову, хотя та голова избегала мыслей — ей и так хорошо было. «А как же Саша?! Ведь мы три года сиделис ним?!» — подумала Борькина голова.

У Борьки, как камень, брошенный вниз, упало настроение. Как он мог забыть друга Сашку? Причина была налицо. «Она» сидела и улыбалась.

— Репей! — рассердился Борька.

— Что? — не понял Петя, продолжая улыбаться.

Борька злобно на него взглянул:

— Вот навязался на мою шею, заоконник!

И Петя стал падать. Он отвернулся и продолжал падать с той высоты, куда они вознеслись вдвоем за какие-то полчаса.

Но Борька не дал ему разбиться. Он заметил, что этот Петька, вместо того чтобы двинуть ему в ухо — как сделал бы Федоров, — отвернулся и чуть не плачет.

— Ишь ты! — гордясь и любуясь собой, сказал Борька. — Да ладно. Будем сидеть втроем! — И снова постучал себя по голове: все-таки не такая дырявая башка, как иногда могло показаться. — Пусть попробуют не разрешить, да я — завучу! Да мы с Сашкой!..

Он все уши прожужжал Пете этим Федоровым. И Петя ему поверил — каждому его слову. И вообще Петя ему поверил.

— Такси! — крикнул Борька. — Твоя мать и кто-то еще!

— Папа!

— Петрушка, привет! — закричал на весь двор папа, шагнул к Пете и принял его на грудь, пропахшую Белым морем и этим таинственным «ослаптоски».

— Папа, что же это значит «ослаптоски»?

— Это и значит! — громко засмеялся папа.

Борька не мог оставаться в стороне — никогда такого не было, чтобы он оставался в стороне.

— Счастливый! — позавидовал он Пете. — Встретил! А мои на Черном еще лежат, курортники! А вы чего такой бледный? — обратился он к походнику.

— Почему бледный? — обиделся папа, обижавшийся с большим трудом.

— Ну, незагорелый и тощий!

— А ты кто? — спросил папа.

— Я-то? — в свою очередь удивился Борька, что его можно не знать. — Я Красномак, а вон там мои сестренки Красномаки. В товарищах я с вашим сыном — почитай как полчаса!

— Да ну? Срок серьезный! А надолго?

— На всю жизнь! Иначе и не дружим!

— Правильно! — сказал папа, выгружая кой-какие вещи и помогая маме выбраться из машины.

Такси уехало. Мама бросилась к Пете. Папа принялся развязывать огромный рюкзак.

— Борь! Борь! — в ужасе закричали Таня с Маней. Им почудилось, что брата сейчас в мешок посадят и увезут.

— Да тут я! Бегите сюда, дурехи!

Малышки побросали куличи и — бежать к брату.

— Кто тебя?

— Вот глупыши! Все мерещится им драка! — обращаясь к Петиному отцу, сказал Борька, сокрушенно покачав головой. — А я ведь смирный, почти и не дерусь!

— Очень смирный — прямо Смирнов! — возмущенно сказала мама, с неприязнью взглянув на Борьку. Она уже забыла про разбитый Борькин нос. — Я тебе поверила! А ты что натворил с ребенком. Живого места нет! Вот пойду к родителям…

— Мама! Я первый полез!

— Молчи ты, овечка! — одернула Петю мама и потянула домой. — Я тебе приказала быть дома, а ты?

— Ну, мама, ну не надо так! — упирался Петя.

— Вот пожалуйста! Плохое к тебе липнет — не отлепить!

— А чего? — хором сказали Красномаки.

Папа вгляделся в их удивительные лица и рассмеялся от души.

— Вот молодцы, как на подбор!

Папа вытащил из рюкзака три большущие сушеные рыбины и вручил каждому Красномаку.

— Приходите к Петрушке! Будем рады вам!

Походник взвалил на себя вещи. Борька взялся ему помогать.

— В следующий раз возьмете меня на Белое море?! — неожиданно вырвалось у Борьки.

— Не знаю, не знаю! — засмеялся папа. — А ты заходи к Петрушке! При случае! Привет!

— Привет! — закричал Борька и понесся к сестренкам. — Хороший! Сразу видать! — сказал он им. И сестренки с ним согласились, потому что рыба была вкусная. Борька взглянул на них и обмер.

От хорошеньких кукол не осталось следа. Платья были заляпаны грязными жирными руками, засаленные панамки топорщились, и вдобавок руки — грязные и липкие — девчонки вытирали о волосы.

— Бандитки! Что вы наделали? О волосы-то зачем? — заплакал Борька. Только сестренки могли выжать слезы из сухих глаз Красномака.

— Не сердись, Боречка! — стали они оправдываться. — Мы — как ты!

— Я так не делаю! — всхлипывая, отпирался Борька.

— Делаешь, Боречка, делаешь! В обеде, в каше, и в конфетах!

Он перестал отпираться — с ними это было бесполезно! Голова его лихорадочно заработала в поисках оправданий.

— Я за вами глядел? — спросил он, делая страшное лицо, как у волка. Он всегда их пугал, когда приходилось сваливать на них свою вину.

— Да, — согласились они неуверенно, потому что им было страшно.

— Глаз не спускал с вас? — Они подтвердили, думая, что это все равно, — они-то глаз с него не сводили, пока сидели в песочнице.

— Боря! Борис! — закричала из окна бабушка. — Домой!

— Ну, все! — загробным голосом проговорил великий страдалец. — Щас наподдаст мне! Потопали!

— Потопали! — покорно согласились сестренки, понимая, что им тоже несдобровать.

Они втроем потопали и потащили рыбный запах по всему двору, а потом — по лестнице с этажа на этаж. Сразу чувствовалось, что идут настоящие рыбаки.

У девочек рыбы хранились под мышкой. Они осторожно переступали ступеньку за ступенькой — Борька никогда не пользовался лифтом — и наперебой повторяли, как они угостят бабушку рыбой, и, может, бабушка не будет ругаться, потому что рыба — вкусная.

Но бабушка угостила их первая. Борьке достался подзатыльник, а девчонкам — мокрой тряпкой.

Что было, что было!

Бабушка до того устала мыть внучек и ругаться, что, присев у кухонного стола, так и заснула, уронив голову на грудь.

А Борька обрадовался, что она ворчать перестала, накрыл ее одеялом, чтобы не замерзла, и положил рядом с ее локтем рыбу.

«Это ей в подарок! — подумал он. — Все-таки мне мало попало, рассчитывал я на большее».

— Тише, вы, балалайки! — набросился он на сестренок, которые спать не хотели и с шумом бегали к чайнику с кипяченой водой. — А ну спать, чтоб сейчас же, а то…

Сестренки нырнули в кроватки, положили головы на подушки и улыбнулись брату. Свет погас. Борька, побродив по квартире, руки за спину, снова зашел в комнату, включил ночник и увидел, что они вылезли из-под одеял. Он укрыл их и, не удержавшись, погладил пушистые, снова чистые, головы. Доверчиво они промычали ему что-то в ответ.

Потом он разделся и сам повалился спать. Засыпая, он вспоминал, что скоро приедет Саша, и, радостный, он уснул.

Спустя некоторое время в комнату вошла бабушка — ночной инспектор — укрыла голых и всех поцеловала.

После рыбного случая

Борька Красномак часто ходил во взрослые гости. Во взрослые гости они ходили караваном — всей семьей. И Борька пел песню: «Один верблюд идет, второй верблюд идет, и третий верблюд идет, и четвертый верблюд идет…»

В своих гостях он ни разу не был, и на другой день после «рыбного случая» Борька решил, что настало самое время «зайти при случае к Петрушке», как сказал Петин папа.

По такому торжеству Борька приоделся. На нем были голубые трикотажные шорты и голубая рубашка с матросским воротником.

Перед уходом Борька заглянул в зеркало. Нечасто у него находилось для этого время. Отражение ему понравилось, и он даже прищелкнул языком.

— Бабушка, а я красивый, правда?

— Ненаглядный! Смотри не закапайся, когда угощать будут!

— А угощать будут? — удивленно спросил Борька и показал себе язык.

— Известное дело! А то для чего в гости ходят, как не поугощаться да побеседовать? Раз люди хорошие — отчего не сходить! Только не засиживайся, а то я с девчонками — как раба.

— А я что им — раб?

— И я не раба! Я почти милиционер. Всю жизнь в милиции прослужила, хоть и уборщицей. Всего нагляделась, ко всему привыкла, даже к преступникам! Но с вами мне — сущая каторга!

— Так они и есть преступники! — захихикал Борька, оглядываясь на сестренок.

В этот момент они повисли на портьерах и, отталкиваясь ногами от подоконников, полетели в другой угол комнаты. Карнизы не выдержали и грохнулись на пол.

Бабушка закричала, как будто ее резали. Борька вылетел из квартиры. Это он научил девчонок новому фокусу — просто так они его не отпускали.

…Пока Борька бежал по улице, в ушах его стоял дружный рев сестренок, и Борька повторял:

— А я и не знал, что так получится! А я и не знал, что они такие тяжеленные!

Чем дальше бежал Борька, тем веселее ему становилось, и он запел песню: «Иду в свои гости и пою! Эх, до чего же хорошо! Продуктовый магазин — на обед! А я уже поел — хорошо! Бочка с молоком блестит — до чего же хорошо! В свои гости я иду и пою, а верблюдов не видать!»

Остановившись у Петькиной квартиры — он разыскал ее по расположению окон, — Борька позвонил.

— Здрасти! — поздоровался он в открывшуюся дверь. В приветствие он вложил все запасы своей вежливости: наклонил голову и подогнул коленки.

Петина мама приготовилась закрыть дверь перед самым его носом, но он нырнул у нее под рукой и проник в квартиру.

— Закрывайтесь скорей, а то вдруг за мной бандиты гонятся, — сказал он ей, широко улыбаясь.

Хозяйка в некотором испуге захлопнула дверь.

Борька огляделся по сторонам.

— Ну и красотища! — воскликнул он. — У вас всегда так или вы к моему приходу только?

— Как это к твоему? Невелик царь! У вас разве по-другому?

— У нас? — Борька засмеялся. — Да мы к праздникам только и убираемся!

Это он врал, врал и еще раз врал. Бабушка квартиру убирала ежедневно, но порядок сохранялся не дольше часа.

Услышав Борькин голос, в коридор выскочил Петя.

— Как ты догадался? А я сейчас как раз думал: вот бы ты вдруг пришел!

— Твои родители звали, что, я дурак — отказываться?! Пошли к тебе — сразу видать, что у тебя своя комната!

Мама прикидывала в уме, под каким бы предлогом выставить ужасного гостя. Но гость быстро сориентировался в обстановке: он скинул сандалии и в носках прошлепал по коридору. Этот его жест на время примирил с ним строгую хозяйку. Мальчишки скрылись в Петиной комнате. Но через минуту Борькина голова вынырнула из-за двери:

— А вас как звать, чтобы по имени-отчеству? Мне бабушка никого не велит звать тетей. «Какая она, — говорит, — тебе тетя? Кому-нибудь — тетя, но не тебе!» Так как вас?

Изумленно охнув, хозяйка представилась:

— Полина Васильевна!

— Очень приятно с вами познакомиться, — заулыбался Борька, шаркнув ногой. — А вы идите — идите на кухню! Занимайтесь своими делами! На кухне дел много, я знаю!

Борька снова исчез за дверью.

— Ну и ну! — вслух сказала Полина Васильевна и пошла на кухню.

В комнате у Пети Борька повел себя по-хозяйски. Он до того разошелся, что затеял перестановку мебели.

— Не надо, что ты! — удерживал его Петя. — Давай лучше художников смотреть.

— Картинки? Это мы любим, только чтоб про войну, — откликнулся Борька.

— Не картинки, а репродукции, — поправил его Петя и снял с книжной полки альбом.

— Подумаешь, репродукции, — запетушился Борька и вырвал альбом из Петиных рук. — Может, задаешься? Так у нас быстро! — Борька подождал ответа, послюнил палец и перелистнул несколько страниц. Петя покраснел от негодования — так обращаться с книгой! — но промолчал.

— Цветы. Утренний натюрморт. Ну и название! — Борька посмотрел на Петю с видом знатока. — А в общем, ничеговская картиночка, но мог бы и получше — лепестков маловато.

Борька захлопнул альбом.

— Держи! Цветочками не интересуемся!

— Дальше смотри. Там и про коня есть и про бойцов. До чего же хорошо! Картины Петрова-Водкина!

— Ну и что? Да у одного парня дядя в кино работает — страшенных шпионов на вывесках пишет, ого-го! Закачаешься…

Борька нехотя открыл альбом.

— Купание красного коня, — прочитал он. — Зачем конь-то красный?

— Ему так привиделось, понимаешь, революция и война, — не выдержал и воспламенился Петя.

Борька послюнил палец, равнодушно листнул дальше и вдруг оторопел.

— После боя. Это они погибшего товарища вспоминают? — спросил он. — Вот это молодец! Видишь, как его жалеют, аж посинело все. Сразу видать, что жалко! Если б Сашку убили, я бы тоже посинел! — Борька помолчал немного. — Нет, ты мне скажи все-таки — зачем голых рисуют? Вот я, например, голый — ну прямо скелет, а в костюмчике вроде и ничего, а?

Петя как будто и не слышал. Он взял альбом и еще — в который раз — с восхищением просмотрел его.

— Когда мне грустно становится, я всегда беру этот альбом. И мне тогда еще грустнее становится, до конца. А потом — грусти как не бывало.

— Мне никогда не бывает грустно, — перебил его Борька. — Грустные только психи бывают.

— Что же, я, по-твоему, псих?

— Про тебя еще не знаю, а вот в нашем классе Тряпичкина есть. Она у меня каждый день ревела. Я кого хочешь задразнить могу. Ох, и противная! Ну разве она не псих?!

— Я ее не знаю.

— А я тебе говорю, что она псих! Не веришь мне, что ли?

— Верю. Но все-таки так нельзя.

— Много ты понимаешь! — заскучал Борька. — А зачем столько книжек? Чьи?

Он подошел к книжной полке и стал выдергивать оттуда книги.

— Мои.

— Врать-то! Столько?!

— Это еще мало.

— А я как открою книжку, так зевать начинаю — прямо челюсть вывехивается, рот не закрыть, хоть тресни! А вода у вас где? Обпился я от вашей рыбы. Ее, что ли, твой отец сам поймал?

— Сам! Ты не представляешь, какие там с ним приключения были! Он чуть не утонул.

Петя повел Борьку на кухню. Увидев голубой линолеум, Борька ахнул:

— Во! Это, я тебе скажу, рисуночек — почище Водкина! Солнце на полу! А его кто рисовал? Зачем на полу? Уж лучше бы — на потолке!

— Да это папа наливку разлил «Турецкий султан», — объяснил Петя.

— Мальчики, вам что? — спросила Полина Васильевна обращаясь к Борьке.

— А ничего! — ответил Борька и сунул рот под кран.

— Не смей! Вот тебе кипяченая вода!

Полина Васильевна показала на кастрюлю.

— А почему не в чайнике? Правда, я приученный — даже из лужи пил! А чайник ваш где?

— Нет чайника! — вздохнула хозяйка. — Погиб! Распаялся!

— Вот собака!

Полина Васильевна поморщилась. Ее коробила Борькина речь. Она многозначительно посмотрела на сына: «Вот кто пришел к тебе!»

А Петя не сводил с Борьки глаз и повторял каждое его движение. Даже пить ему захотелось, как Борьке.

Борька схватил со стола чашку, полез в кастрюлю, да попал не в ту. Не глядя, он зачерпнул чашкой молочный суп с макаронами. Макароны перевалились через край и попрыгали на пол, как живые. Борька присел на корточки и принялся ловить макароны, но они ему не давались.

— Вот черт, как скачут!

— У-у-у, сила! — поддержал его Петя.

— Ой, что наделал! Петя, что за жаргон?

— А он ничего такого не сказал, — заступился за него Борька. — Вот один мой знакомый такое раз выдал, что мать его чуть с балкона не свалилась. Она цветы поливала, и он ее не заметил. Знаешь Цаплина?

— Не знаю.

— Узнаешь — он в нашем классе. Ох и ругается! Хочешь, будем у него учиться? — предложил Борька.

Полина Васильевна всплеснула руками:

— Этого еще не хватало! Если я хоть слово услышу — берегитесь!

— А вы и не услышите, — успокоил ее Борька. — Мы при матерях не ругаемся! Мне моя раз так надавала!

Зазвонил телефон. Полина Васильевна вышла.

Борька спросил Петю:

— И чего она у тебя такая цеплячая? Что ни скажи ей — все не так!

Из коридора донеслось:

— Спасибо, спасибо! Превеликое спасибо! Сейчас полечу.

— Петя! — торжественно сказала мама, возвращаясь. — Нам достали чайник! Вы с Борей поиграете до папы, а потом Боря может идти домой. — Полина Васильевна улыбнулась Борьке. А уж тот расцвел, как настоящий красный мак. — Петя, поддерживай порядок. Я ушла.

— Вот повезло-то! — потирая руки, вполголоса сказал Красномак.

Странный владелец огорода

Пока происходили эти события, дядя Яша собирал урожай. Урожай в этом году выдался на славу. Груши, яблоки, огурцы, помидоры и капуста заполнили весь дом от чердака до подвала — ступить было некуда. Пришлось дяде Яше переселиться на крылечко. Каждую ночь он подкладывал под себя рыжую кофту от физкультурного костюма, накрывался звездным небом и пытался заснуть. Но плохо спалось ему на свежем воздухе, из головы не выходила встреча с Кривым Чуром и его компанией. Вроде бы и разговор был какой-то дурацкий — с таким даже в милицию не пойдешь, смеяться будут над старым человеком, — а не забылось страшное лицо кривого. «Нет, не буду я вам помощником, лихие люди, — шептал в темноте дядя Яша запоздалые слова отказа, дрожа от страха, — я вам скажу свое „нет“!» Но его храбрые слова слышали только летучие мыши, шуршавшие в теплом стоячем воздухе. Они носились над его домом и не могли попасть на свои родные места — чердак, заваленный грушами…

Два месяца прошло со дня страшной встречи. Но никто еще не навестил дядю Яшу. С каждым днем ожидание становилось все мучительнее. Он теперь не выезжал в город и совсем забросил торговлю, потому что стал бояться города. Ведь именно там они его схватили и стали пугать в самой людской гуще, и никто ему там не помог, наверное, потому, что и он, дядя Яша, никому в городе никогда не помогал. Здесь — на даче — другое дело: он столько внимания уделял своим фруктам-овощам, столько отдал им трудов, что они должны теперь защитить его. Бессловесные, они придавали ему силы, когда он видел их желтые, красные, зеленые мордочки. Пусть приходят бандиты. Здесь он скажет им заветное слово: «нет»!

Подул сильный ветер, задрожали фруктовые деревья, и новая семья яблок и груш ударилась о землю. Тяжело было дяде Яше слушать эту короткую и грустную фруктовую мелодию. Кряхтя, он поднялся со ступенек и пошел в сад. Сад встретил его шумным приветствием: потянулись навстречу ветки деревьев, листья стали гладить его спину и плечи. Просветленный, стоял он в своем саду и в тот миг забыл все свои горести и увидел только множество опавших яблок.

— Ай-ай! — сокрушенно покачал головой дядя Яша, обращаясь к опавшим яблокам. — Плохо себя ведете. Этак скоро все в помойку попадете! Как же мне быть с вами?!

Мысль о рынке теперь была ему страшна и невыносима. Именно там его высмотрел Малыш и все о нем узнал. Если бы покупатели сами пришли к нему на дом! Но никто не шел. И с ужасом и тоской смотрел дядя Яша на то, как на его глазах гибнут прекрасные фрукты.

Чтобы не дать добру окончательно погибнуть, он вывесил на заборе огромное объявление. Долго он мучился, прежде чем его составил, написал и повесил. Никогда никому он ничего не давал задаром, даже угощать не любил. А теперь…

«Урожай, урожай! Кого хочешь выбирай! Всем — бесплатно! Всех угощаю!»

Объявление он вывесил. Все это объявление прочитали. Но никто к нему не пришел. Так его не любили и не верили ему, что не захотели даже его бесплатного угощения.

Местное племя мальчишек, которое вело с дядей Яшей Утюговым непрекращающуюся войну за овощи-фрукты, зачитало объявление до дыр. Они окружили его сад со всех сторон и смотрели в щелки забора. Там, как всегда, многие деревья были окутаны сетками с колокольчиками. А за каждым таким деревом мальчишкам мерещился дробовик. Дядя Яша метко стрелял солью. И подумали мальчишки, что дяди-Яшино объявление с прицелом. И написали они ему свой ответ. Ответ прикололи к калитке.

Хитрый, хитрый — не поймаешь! Умный, умный — не достанешь! Нас, мальчишек, не проведешь! Свои яблоки лопай сам. Может, лопнешь!

Рыцари садовых огородов

Прочитал дядя Яша такой ответ и заплакал. Вот, оказывается, до чего он дожил — даже бесплатно никто не хочет есть его удивительные овощи-фрукты. Ну почему, почему так?

Перебирал он яблоки и груши, а в голове невольно перебиралась вся его жизнь. Большая, очень длинная жизнь, связанная с огородом и садом. Они принесли ему большой доход. Подсчитывая тот доход, он любовался всегда каждой копейкой, радовался каждому рублю. Но сегодня, когда над ним нависла беда, не помогают ему его деньги, и яблоки и груши не помогут. Вот сидит он в их окружении и только тяжело вздыхает. И тут пришла ему на ум сказка странного мальчика Пети. А сказка-то простая оказалась. Про него та сказка. Про то, как грустно одинокому. Поговорить и то не с кем. А ведь как хорошо поговорить с кем-нибудь! И не просто с кем-нибудь. А с твоим другом, который не пожалеет для тебя доброго слова, поможет тебе справиться с Кривым Чуром и попробует твои удивительные яблоки. Понял дядя Яша свой главный просчет в очень длинной жизни и заплакал еще громче и безутешнее.

Личный пожарный гость

— Вот повезло-то! — повторил Борька, оглядываясь по сторонам. — Мы сейчас устроим с тобой!

— Что устроим? — испугался Петя.

— А чего ты дрейфишь! Не дрейфь! — воодушевил его Борька и встал руки в боки. — Не часто, поди, бывает, чтобы друг к тебе приходил. Верно я говорю?

— Верно, — согласился Петя.

— А раз друг пришел — что первым делом ты должен для него сделать?

Петя не знал. Борька рассмеялся от удовольствия, что загнал его в ловушку.

— Ясное дело! И без фонаря видать, что я твой первый друг. Выставляй, родной, угощение!

— А что тебе надо? — опять испугался Петя, вытянувшись перед Борькой.

— А что есть! — сказал Борька. — Я не балованный какой. Чего дашь, того и съем!

Борька подошел к водопроводному крану, открыл и подождал, пока схлынет теплая вода. Потом припал к воде, и брызги от него полетели во все стороны.

— Эх, хороша невская водица! — сказал он, утираясь рукой.

Потом чинно уселся за стол, ожидая — когда ему подадут угощение.

Петя носился по квартире. Он и не знал, что так приятно принимать дорогого гостя! На стол было выставлено все, что могло найтись в холодильнике, буфете и домашних тайниках.

— Будет, а то уже ставить некуда! — сказал гость. — Давай жевать!

И стали они жевать. И никогда Петя так много не ел и с таким удовольствием.

— Послушай, а запить у вас не найдется? Может, лимонад?!

— У нас — не найдется? Да у нас «Турецкий султан» найдется — это тебе получше лимонада будет! Мама недавно его снова сделала!

— Посмотрим, посмотрим!

— Одни витамины! — сказал гордый Петя, притащив трехлитровую банку с красной жидкостью.

— Проверим, проверим! — сказал недоверчивый гость и налил себе и Пете.

— Ну как? — спросил Петя.

— Кажись, ничего! — сказал тот, облизываясь. — Но еще не распробовал!

Он налил себе второй стакан и выпил. Потом встал и сказал:

— Спасибо, хозяин!

Петя засмеялся, а Борька обиделся:

— Сразу видать — некультурный! Что делать-то будем? — спросил он, чувствуя потребность что-то делать и прибывающую силу. — Слушай, давай в ракету играть. Перелет Земля — Луна. У тебя можно?

— У меня все можно! — с гордостью сказал Петя.

— Да врешь, что у тебя все можно! Ух, ну и жарища! Как в ракете при пожаре!

— Откуда ты знаешь?

— Я передачу по радио слыхал! Я буду командиром, а ты — пилотом! Надо стол перевернуть — интересней будет. Но, если нельзя, то не надо!

— Как это нельзя, как это нельзя?! — загорячился Петя, опрокидывая набок круглый стол. С Борькой он начинал горячиться, потому что Борька умел его горячить.

— Это другое дело! — обрадовался Борька и принялся крутить стол. Ух, и грохотал же стол по чьему-то потолку!

— Стол будет носителем. Перевернем тумбочку — она будет лунным отсеком! Луна будет кроватью, то есть кровать будет Луной! Кровать надо газетами застелить — мы на Луну высадку сделаем и ходить будем. Если не хочешь, то…

— Кто это не хочет?

— Ну если нельзя, то…

— Я же тебе сказал, что у нас все можно! Вот увидишь, папа придет и скажет: «Играйте, играйте!»

Через несколько минут в комнате стоял хаос мирового пространства. Квадратная деревянная луна летела навстречу космическому кораблю «Друг-I».

— Пожар! — закричал Борька.

— Где? — удивился Петя.

— На Луне! — сообщил командир, который жаждал всевозможных катастроф.

— Не вижу никакого пожара!

— Давай спички — сделаем пожар!

— На Луне нечему гореть, там одни камни!

— Для друга, значит, не хочешь?!

— Ну и попадет, ну и подумаешь! — подумал вслух Петя.

— Ага! — поддержал Борька. И вдруг так засуетился, как будто к нему подключили сотню-другую источников энергии. Петя бросился за спичками.

— Принес? — высунулся из кабины командир. — Зажигай! Если, конечно, не хочешь… Да не дрейфь ты! У меня батя — общественный пожарник!

Петя поджег газету. Завороженно они смотрели на огонь.

Тут застонала входная дверь и вошел в квартиру…

Петя в панике бросился к двери и закричал:

— Папа, это не я, честное-пречестное, это все Борька!

Задыхаясь от дыма, папа сорвал с вешалки пальто и накинул его на кровать. Огонь заметался в ловушке и погас. Папа опустился на диван, а из-под стола вылез командир.

— Пожар потушили лунные жители! — сказал испуганный командир.

— Да ты что — безголовый?! — заорал на Борьку папа.

— А вы насчет моей головы не знаете! — обиделся Борька. — Я как лучше хотел — вашего сына учил на космонавта, а вы… Теперь пусть Петька сам учится, раз так!

Папа хмыкнул. А Борька обрадовался.

— Я так и знал про вас! — сказал Борька. — Вы почти что как я, только умнее немного!

— Иди-ка, ты, братец, отсюда, и больше чтоб духу твоего не было.

Петя не выдержал:

— Папа! Он мой гость! Он мой личный гость, а ты…

— Да, я гость! — утвердил себя в этом звании Борька. — Со мной так нельзя обращаться!

— Личный пожарный гость! — возмутился папа. — Безобразие! — Он прислушался. В квартиру входила мама. Лицо у папы стало испуганным, и он втолкнул Борьку в ванную.

— Сиди тихо, как мышь, — прошептал он и погасил в ванной свет. — Петруша тебя выпустит.

— Почему дымно, что случилось? — в удивлении воскликнула мама, легкая и веселая, как голубой шарик. — Где Петя?

Бледный Петя подошел к ним, но папа загородил его плечом, подмигнул ему и потащил маму на кухню.

— Ты куда меня толкаешь? — возмутилась мама.

На кухне царил разгром. Папа охнул, а мама уронила коробку с чайником. Папа бросился поднимать коробку.

— Вот это да! — сказал папа, извлекая помятый чайник. — Правда, бок у него вдавился, а так — форменный красавец. Прямо — самовар!

Мама молчала.

— Да брось ты по пустякам волноваться! — сказал папа и врубил водопровод.

В этот момент дверь ванной тихо отворилась, и в коридор выполз Борька.

— Петрушка! Выпусти меня! — зашептал личный пожарный гость. — Я больше не буду!

Петя, все это время безвольно стоявший в коридоре, как выключенный, включился и открыл Борьке дверь. Он выпускал его на волю с огромной тайной радостью, что навсегда избавился от него. Он так устал от Борьки, как будто весь день носил его на спине.

Борька, счастливо вздохнув, нырнул на лестничную площадку и оттуда закричал:

— Трус ты! А я-то уши развесил! Барахло несчастное! Тоже мне — художники, книжки! Они тебя учили товарища выдавать?! Только покажись во дворе — я тебе банок наставлю!

И личный пожарный гость скатился по перилам вниз.

Полина Васильевна увидела Борьку, бегущего по двору в носках.

— Вот он! — закричала она, высовываясь из окна. — Держи его! Держи!

Борька от ее крика наддал скорость.

Утро вечера мудренее

Наутро отходчивый Борька закричал на весь двор:

— Петрушка-а-а-а-а-а!

Петя высунулся и радостно уставился на Борьку.

— Гулять иди!

— А можно? — не поверил Петя.

— Давай! Погорячился я!

Петя нырнул назад. Неприступная мама стояла на кухне.

— Мама, — робко сказал Петя. — Можно мне погулять?

— Ничего не знаю. Меня у вас нету. Делайте с отцом что хотите.

— Мам! Не надо так, — сказал Петя и прижался щекой к маминой руке. — Давай по-хорошему.

— Уж я с вами по-хорошему — дальше некуда! А вы… Я у вас, как домработница.

— Мама, ты возвращайся на работу! Я болеть больше не буду — вот увидишь. И помогать тебе буду. Мыть пол, например, и натирать. Я сильный. Ведь, когда мы с Борькой дрались, никто не победил, поровну!

При упоминании о Борьке мама сморщилась.

— Ладно, погуляй. Только с этим хулиганом чтобы я тебя не видела!

Петина радость померкла. Он вышел во двор. Борька сидел на скамейке.

— Ну, как домашние успехи? — закричал он Пете.

— Весь вечер ругались. Никогда у нас такого не было! — закричал ему Петя в ответ.

— Ишь ты! — присвистнул удовлетворенно Борька. — А дружинников не вызывал?

— Да что ты!

— А ничего! Я один раз вызвал, когда мои ругались! Не могли разобраться, как меня воспитывать, и все меня уродом обзывали. Ну, пока они решали, я — в штаб ДНД. Кричу: «Поубивают они сейчас друг друга, спасите!» Ну, дружинники к нам, стало быть. Во смеху-то!

— Неужели смеялись? — не поверил Петя.

— При чем тут смеялись! Чего уж тут смешного, когда пришлось стоя спать!

— Кому?

— Кому-кому, закомукал! Мне — кому же еще!

— Заливаешь! — уверенно сказал Петя.

— Это я-то? Докажи!

Доказательств не было. Они помолчали.

— Чтой-то делать ничего не хочется, — потягиваясь, сказал Борька. — Объелся я у тебя на всю жизнь. Уж накормил ты меня на славу. Никто так со мной не поступал. А ты, Петрушка, не жадный! Хорошо!

Петя покраснел, вспомнив, как испугался вчера.

— Извини меня, Борь!

— Ты это о чем? — притворился Борька.

— Ну, как я…

— Ерунда! Думаешь, я лучше?

На этот счет у Пети не было никаких сомнений.

— Я, может быть, хуже! — сказал сам себе Борька и лег на скамейку, согретую солнцем. Он вытянул ноги и на мгновение застыл так, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме солнечного тепла. — Я, брат ты мой, тебе не Сашка! — продолжал он, возвращаясь оттуда, где он ничего не думал. — Сашка — это да! Он скоро приедет — и сам увидишь!

Петя был наверху блаженства: оказывается, Борька на него не обиделся.

— Хочешь, в шахматы будем играть? — предложил он.

— Не умею! — сказал Борька.

— Научу! Я с папой без форы играю!

— Не получится! — сказал Борька, задирая кверху ноги. — Я мешком как треснутый!

Но Петя не оступал.

— Я терпеливый! Я одну собаку выучил до десяти считать, чем ты хуже?

— И вправду — чем я хуже? — удивленно спросил Борька, опуская ноги на землю. — А какой она породы была?

— Королевский пудель.

— Ну, ей везет! А я — дворняжка!

Борька встал на четвереньки, залаял и побежал по двору.

Петя помчался за шахматами. Принес шахматы и сандалии.

— Вот они, голубчики! — обрадовался Борька, разглядывая свои старые, развалившиеся сандалии. — А я-то вас уже похоронил, бабушке сказал, что меня ограбили.

— Мы, что ли?! — ужаснулся Петя.

— Не-ет! Я такое придумал, что бабушка весь вечер крестилась и про них забыла. Теперь их домой — нельзя! Ну-ка, летите, милые!

И Борькины сандалии полетели в помойку…

Возвращение Сына Города

Саша вернулся в Ленинград. Летние каникулы он провел у бабушки под Псковом. Он любил возвращаться в город в конце лета. Это было самым любимым его занятием — возвращаться откуда-нибудь домой.

Другим самым любимым его занятием было уезжать из дома в июне месяце, и, уезжая, он не хотел возвращаться. Но лето такое длинное. За лето он успевал забыть и школу, и школьных друзей, и асфальтовый город. Летом он начинал любить бабушкину деревню, деревенских ребят, косцов, речку, лес, — словом, все, что называлось бабушкиной деревней.

Но стоило солнцу перекатиться из июля в август, стоило тем же самым утрам начинаться обильными росами, как Сашу охватывало беспокойство, и он ловил себя на мысли, что с ним обязательно должно что-то случиться.

Просыпаясь по утрам, он не сразу вскакивал, как в середине лета, а некоторое время лежал с закрытыми глазами, представляя себе, что же с ним должно случиться. И каждое августовское утро ему виделось, как он вернется в свой город, на свою улицу, повстречается со своими друзьями, и что будет потом. От этого начинало стучать в висках, сердце колотилось, и, не в силах с собой справиться, он просыпался окончательно, прыгал с кровати и босиком мчался по деревне. Вслед ему мычали коровы, кричали воинственно краснолапые гуси. Испуганно взвивались белоснежные куры, бежали за ним собаки, а он несся стрелой к речке и прыгал вниз головой с обрыва.

Вода принимала его в холодные свои глубины, холодила его тело и голову, и он долго плыл по реке, и веером стояли над ним брызги, расцвеченные низким утренним солнцем.

Потом, шатаясь, он выбирался на берег и медленно шел по деревне в окружении деревенских собак. И снова мычали коровы, кричали воинственно гуси, и куры вспархивали у самого его лица. А на пороге дома ждала его бабушка, маленькая старушка, в большом новом сарафане и белом, в горошек, платке…

И вот он вернулся и как будто не узнавал родного города, а город его. Саша шел с мамой по улице и подпрыгивал, а на голове его подпрыгивала летняя белая кепочка.

За лето Саша изменился, вытянулся, и мама не узнавала сына. От счастья и гордости у нее кружилась голова и немного голова кружилась от дальней дороги и тяжелого чемодана.

— Не прыгай! — сказала мама. — Чемодан тоже прыгает, а я — с ним!

Саша посмотрел на маму и удивился, что его мама одна несет такой тяжелый чемодан. Он ухватился за ручку. И мама улыбнулась, узнавая в сыне помощника.

Потом они ехали на троллейбусе, и Саше хотелось кричать от того, что он видел за окном. А видел он Невский проспект и реку Фонтанку, Дворец пионеров и знаменитых коней. Он так радовался, что пассажиры сразу догадывались, что в город вернулся Сын Города и никто другой.

Как только они подошли к дому, Саша не выдержал:

— Мама! Я на минутку к Борьке…

Мама поглядела вслед убегавшему сыну и подумала: какой он легкокрылый и стремительный — он может когда-нибудь улететь…

Саша одним духом взлетел на седьмой этаж.

Открыл ему сам Борька.

— А-а-а-а! — протянул Борька. — Это ты-ы-ы!

Тон у Борьки был разочарованный, но Саша не обратил на это внимания.

— Борька — это ты! Здравствуй — это я!

На его крик в прихожую высыпали все Красномаки. Бабушка втащила его в квартиру и, крепко обняв, поцеловала.

— Сашенька, как ты вырос!

Таня с Маней повисли на нем и тоже закричали:

— Сашенька, как ты вырос!

Они полезли к нему целоваться и перепачкали его сгущенкой. Саша достал две шоколадки и протянул им.

— Никогда нас не забываешь, — сказала бабушка и, всплакнув, пошла на кухню.

— Никогда нас не забываешь! — как попугаи, повторили малышки. — Вон Борька нас ни разу не угостил.

— Они все лопают — и мое и свое. А ну, брысь! — Борька протянул узкую ладонь. Саша крепко пожал ее.

Борьку словно разморозило. Наконец-то он понял, что друг вернулся.

Девчонки нападали на Сашу, делая ему рожки. Саша весело смеялся — девчонки были удивительно похожи на верного друга Борьку.

— Ну, чего раскудахтались? — напустился на них Борька. — Совсем от рук отбились. Вот сейчас стану про волка рассказывать…

— Не надо, Боречка! Мы лучше пойдем сгущенку есть!

И ушли есть свою сгущенку.

— Знаешь новость? — спросил Борька. — У нас пятеро новеньких, и Анна Кирилловна перешла в первый класс!

— Жалко ее! — признался Саша. — Я ее ни на кого не променяю. А помнишь, как в первом классе Жбанов на урок колбасищу притащил и весь урок чавкал…

— Да-а-а! — как бы между прочим сказал Борька. — Я с одним тут познакомился, новеньким, Петрушкой Стародубцевым. Он из английской школы к нам перевелся.

— А чего ему там не понравилось? — резко спросил Саша. В бабушкиной деревне у него осталось много приятелей, но Борька был один!

— Обещал сегодня зайти. Мы в шахматы с ним играем. Я уже мат двумя ладьями могу! Ну и умный! Я от него про художников узнал, абракци… Ну, они еще цвет придумали!

— Цвет придумать нельзя! Он есть сам по себе! — взволнованно сказал Саша. Его обдало жаром, и он почувствовал себя опять стоящим на крыше двенадцатиэтажного дома, когда они смотрели первомайский салют. Тогда Борька хорохорился, как всегда, и перегнулся через ограду. Голова пошла у него кругом, он пискнул и совсем перевесился туда… Саша, еле живой от страха, рванул Борьку за хлястик белой куртки, а сам, закрыв глаза, упал. Борька шлепнулся рядом, и долго они так лежали. А потом приподнялся Борька, по сторонам огляделся:

— Ну и друг же ты, Сашка! Я бы, наверное, так не смог! Но в следующий раз постараюсь!

А Саша ему:

— Дурак! Следующего раза не будет! Нет, нет, нет!

А Борька:

— Ну чего ты? Замекал козлом!

И они разругались…

— Много ты понимаешь! — осерчал Борька. — Он по-английски разговаривает.

— С тобой, что ли?

— С телефоном, балда! Его отцу звонил какой-то англичанин! Его отец на Белое море ездит!

На душе у Саши сделался черный туман. Саша не любил разговоры про отцов.

— Значит, в шахматы, говоришь, выучил, а на задних лапах стоять не выучил? — спросил он, поднимаясь. Он вдруг сделался очень тяжелым.

— Ну что заводишься? — возмутился Борька и тоже вытянулся. Так вот они и стояли. Друг против Друга.

— Ты его видел? Не видел, а языком болтаешь!

— А чего мне его видеть — для меня он невидимый! Я его и видеть не хочу! Умник, ну и катись к умнику!

— Во, озверел человек! — удивился Борька.

— А он змея воздушного пускать умеет? А нырять с обрыва? А на плоту плыл в Тихую заводь, где живет старый сом: усы — как рога у козла? А я на плоту плавал и бревна разъехались! А я на лошадях ездил все лето, а сколько раз — верхом!

— А сколько раз верхом, — еле слышно повторил Борька, лопаясь от зависти.

— Косить выучился! На тракторе немножко ходил!

Борька не сводил с друга глаз.

— Англичанин! — передразнил он вдруг себя. — Да я с ним только неделю и знаком! Мы с ним все во дворе, на скамейке. Сказку мне какую-то все рассказывал про капустный листок. Надоел прямо. — Борька захихикал. — Скука с ним смертная!

— Ладно врать-то!

Борька почувствовал себя прощенным.

— Бабушка! Мы гулять пойдем! — закричал он.

— Гуляйте на здоровье! — разрешили Таня с Маней, до колен вымазанные сгущенкой.

Пока мальчишки спускались по лестнице, Борька все время наговаривал на Петю. По-Борькиному выходило, что Петя — трус необыкновенный, задавала и жадина.

— Не ври! — одернул его Саша, не терпевший наговоров. Однако именно таким представлялся ему этот хиляк-англичанин. На первом этаже они наткнулись на мальчишку с шахматами под мышкой.

— А я услышал ваши голоса и решил подождать! А ты — Саша Федоров, да? — спросил Петя, восторженно разглядывая Федорова. — Мне кажется, я тебя где-то видел!

— А я тебя не видел! — мрачно сказал Федоров. — Ты невидимый и не наш, потому что не из нашего класса.

— Я буду учиться в вашем классе! — заступился за себя Петя. Шахматы деревянно застучали в его трясущихся руках.

— Все равно не наш и никогда им не будешь, верно, Красномак?

— Не знаю, — промямлил Борька.

Нет, такой ответ никого не устраивал: ни старого друга, ни нового.

— Ты за кого? — отчаянно спросил Саша, и его голос стал подниматься до самого неба. — За меня или за него?..

Первоклассник Ванька-ключник

На той же улице, где жили мальчишки, жила семья Тряпичкиных. В семье Тряпичкиных было семеро детей. Недавно там отпраздновали четвертую свадьбу. Дочь Вера окончила школу и вышла замуж за своего одноклассника.

— Ну, все! — говорила, разглядывая себя в зеркало, Вера. — Теперь я на всю жизнь Розова, а не Тряпичкина. Фамилия-то какая — Ро-зо-ва! Роза, одним словом. В нашем классе у него самая красивая фамилия была, поэтому я за Витьку и пошла.

— Счастливая! — вздохнула самая младшая сестра Анжела, вспоминая свадьбу — красивые наряды, машины и цветы. Ей бы тоже так хотелось! — Меня противный Красномак со Жбановым замучили. Тряпичкина ты, говорят, тряпичница, иди — мы из тебя сделаем утиль! И зовут меня не Анжелой, а Утиль Тряпичницей. Даже в школу не хочется!

— Терпеть придется! Я тоже терпела, когда меня дразнили! Тот же Витька дразнил! Может, и ты за Красномака выйдешь!

— Я — за Красномака? Да никогда в жизни!

— Вот и я себе так говорила, а случилось! Если дразнится, значит, в тебя влюбился!

— Кто? Красномак? Да ты его не знаешь! Он такой хулиган! А Венька Жбанов и того хуже! Это он мне в прошлом году подол бритвой срезал.

Анжела, грустная, посмотрела на себя в зеркало. Вере-то хорошо — красивая и Розова вдобавок! А она?

На нее смотрела из зеркала длинноногая и нескладная девчонка с пшеничными волосами и очень круглым лицом. Анжела приложила ладони к щекам и сжала щеки — другое дело! Отняла руки — и снова лицо стало похоже на тарелку, где лежали сливы-глаза и яблоки-щеки. Один нос был не фруктовый, а овощной — морковкой! Все-таки с этим лицом еще жить можно, но с фамилией…

В комнату ворвался Ванька. На шее у него болтался ключ от квартиры. За это и прозвали его Ванькой-ключником. В этой семье все теряли ключи. И отец до того устал от этой ключевой проблемы, что назначил Ваньку — единственного мужчину — хранителем ключа. Ключ с тех пор не терялся. Зато терялся Ванька, носившийся по улице как угорелый. Но все-таки Ванька всегда находился, а с ним — и ключ.

— Анжел! — закричал Ванька-ключник. — Что я знаю! Что я видел! Ох, до сих пор страшно!

— Что? Что? — закричала Анжела.

От этих криков Вера зажала уши и — поскорее в коридор. Как она могла раньше выносить этих невоспитанных Тряпичкиных!

— Представляешь?! Мы — в прятки, я, Кеня, Василек и Андрюха! А что дашь? Бесплатно не буду! — сказал Ванька, проводив ошалелыми глазами Веру.

Анжела засуетилась. Она раскрыла перед братом все свои богатства. Но брат равнодушно обвел их глазами:

— Ерунда! — Он утер нос рукавом и стал ждать, — может, сама догадается. — За такие новости — и цена новая! — подсказал он.

— Ну что тебе, изверг? — чуть не плача, спросила сестра.

— Пуговицы от твоего красного пальто!

— Пуговицы? — ахнула Анжела.

Ванька зажмурился, подумал, подсчитал.

— Три! У меня будет три миллиарда, и я расплачусь с долгами!

У Анжелы было красное пальто с синим кантиком на воротнике и по бортам. Пуговицы были серебряные с корабликами на синих волнах. Без охраны Анжела и пальто не носила. Охраной ее был Ванька. И вот тебе охрана!

— Две!

— Три!

— А может, твоя новость пустяковая?!

Брат посмотрел на нее презрительно и начал:

— Играем, значит, в прятки — я, Кеня, Василек и Андрюха!

— Это мы уже слышали!

— Пуговицы — на стол!

Анжела заколебалась.

— Ну, я Нинке Петровой все расскажу. Уж она-то мне выложит отцовские военные, и еще капусту с фуражки в придачу! Я тебе по-свойски, по дешевке!

Анжела сдалась и срезала две пуговицы — с хлястика.

— Вот жадюга! — сказал Ванька, пряча пуговицы в кулак. — Ну, ладно! Играем, значит, мы в прятки — я, Кеня, Василек и Андрюха…

— Пуговицы, чур, отобрать могу!

Ванька быстро сунул пуговицы за щеку. Анжела — она такая!

— Водил, значит, Кеня. А я стал прятаться. Спрятался в парадную. Лежу под лестницей, вдруг дверь распахивается. Ну, думаю, Кеня застукал меня. Очень от него трудно спрятаться.

— Давай пуговицы! — Анжела потянулась к Ваньке.

Ванька рассердился:

— Не сбивай, торопыга! Лежу я под лестницей, ну, думаю, пропал — Кеня! Но это был не он. А кто? Ничего не видно! Вдруг слышу сверху голоса — идут. Чего-то, думаю, знакомые голоса. Оказалось — из твоего класса: Красномак с Федоровым!

— Приехал, значит, Федоров, — сказала Анжела, — все приезжают! В школу до чего не хочется!

— Слушай, что дальше, ух! Идут. А тот, который внизу, все топчется. А Борька так и заливается. Про какую-то петрушку рассказывает, а то — про Петьку. Ага! Это у него с Петькой этим разные петрушки происходят, и до того смешные! В какие-то капустные листья они заворачивались, а потом к кораблям плавали, искали какого-то друга. Смех да и только.

А мне смеяться нельзя — сама знаешь Красномака и Федорова. Они меня в Первый май так намяли. Засунул я кулак в рот — кусаюсь! Они уже внизу. А этот, который около меня, и говорит, что ждет Борьку, а Сашку — узнал.

Сашка тут как заорет: «Невидимый ты и не наш!»

Тут уж я не утерпел. Думаю — как же невидимый, надо посмотреть. Невидимых я ни разу не видел! Сашка — к Борьке: «Ты за кого? За меня или за него?» Борька — ни гу-гу! Сашка ему — предатель! Борька ему — в глаз! А этот на меня стал пятиться, прижал к стенке — трясусь! А он сам как завоет: «Не надо! Не надо из-за меня! Я лучше уйду!»

И затряс надо мной чем-то деревянным — неужто костями?!

Федоров тогда им: «Отстаньте вы все от меня! Я сам с собою — с небом и землею!» Во как! Вдруг кто-то сверху на меня половик стряхнул — тут я весь обчихался! Выволокли меня. «Ах, — говорят, — Тряпичкин! Попался! Это твоя Утиль Тряпло опять подослала за нами шпионить?!»

Я — нет да нет! Они — да и да! А Федоров — мне коленом, а Красномак — пару горячих! И разошлись — ну, чистые волки!

А невидимый Петрушкой оказался. Мы с ним на улицу вышли. Я — весь в волосах! Он мне и говорит:

— Это на тебя кто-то пылесос вытряхнул!

И стал меня отряхивать. Тут налетели на меня Кеня, Василек и Андрюха.

«Нечестно так, нечестно!» — кричат.

А он: «Передавай привет сестре от Пети Стародубцева. Я с ней в одном классе!»

— Вот какие дела! — заключил рассказ Ванька. — Может, набросишь пуговицу за привет?

— Вот как тресну! — сказала сестра. Ванька поспешил убраться. Только у самой двери он остановился, для сестры недосягаемый, и запел:

— Обманули дурака на четыре кулака! Плакали твои пуговицы и остальные!

Анжела увидела его на улице, с гордо заложенными за спину руками. За ним следом бежали Кеня, Василек и Андрюха. Ванька не вынес своей гордости и остановился, выплюнул на ладошку две блестящие пуговицы с серебряными корабликами.

Анжела вздохнула. Часть правды в Ванькином рассказе была, но в чем? Узнать правду она сможет только первого сентября. И она стала думать: «Скорее, скорее бы первое сентября, скорее бы в школу! Время тянется, как трамвай!»

Первое сентября — самый лучший день

Через несколько дней свежим утром наступило первое сентября. Поступь этого дня была легкая — все школьное население слеталось к своим школам.

Утро было солнечное, словно и высокому солнцу было небезразлично, как начнется этот день.

Нигде на улицах не играла музыка. Но казалось, будто она играет, падая на красные клены и яркой зелени тополя. Ваньке чудилась эта неслышная музыка, и не понимал он остающихся дома.

— Ты чего спишь? — спросил он, наклоняясь над сестрой Раей. — Что в школу не собираешься?

— А чего я там не видела? — просыпаясь, сказала десятиклассница Раиса, сердитая на первоклассника, который посмел ее разбудить.

— В школе? — удивился Ванька.

— Да, в ней! Вот проучись с мое, тогда запоешь по-другому! Отстань — спать хочу!

— А разве в школу можно не ходить? — спросил Ванька, замирая в дверях.

— Отстань! — сказала сестра.

Перед уходом мать расцеловала Ваньку и вручила ему букет.

— Ты уж иди с Анжелой, а я примусь за обед! Не могу я ходить на эти первые сентября! Как ни пойду — знай реветь! А уж как первого зареву — так весь год и все десять лет! Двойки, тройки, поведение! Хоть ты постарайся мать порадовать! Надежда ты моя последняя!

От материных слов захотелось чихать-плакать, но Ванька шмыгнул носом и был немногоречив.

— Буду! — сказал он и пошел.

По дороге их нагнал отцовский автобус. Засалютовал им автобус, остановился. Из кабины выпрыгнул отец — здоровущий великан. Он схватил Ваньку на руки, высоко подбросил — и все задрожали за его судьбу. Вернув первоклассника на землю, Тряпичкин-старший сказал:

— Ой, не подведи, бродяга! Больше надеяться не на кого! Тащи одни пятерки! И я сделаю тебя бесплатным пассажиром!

— Честно?! — закричал обрадованно Ванька.

Отец побежал в кабину. Сел — даже автобус качнуло!

— Любит он тебя! — с завистью сказала Анжела. — Меня ни разу вот так.

— От вас ему одни неприятности, — сурово сказал Ванька. — То свадьбы, то слезы, то разводы. А я ему — в радость! Постараюсь как-никак!

Ванька шел и собой гордился. И ему хотелось, чтобы повстречались Кеня, Василек и Андрюха. Но они спали, и Ванька тоже вдруг захотел спать. Захотелось ему сейчас лежать в кровати и не слышать музыки, не видеть огненных кленов и не тащить за спиной груз.

— Спать хочется, — признался он.

— Это от волнения, — сказала Анжела. — У меня так на контрольных бывает. Вижу — задачу не решить, и сразу спать хочется.

Чем ближе подходили к школе, тем медленнее шел Ванька. Школа вроде и цветом стала другая. Около нее волновалась огромная бело-коричневая толпа, вся в цветах. Сначала Ванька решил, что это свадьба, но передумал и спросил про другое:

— Кого хоронят?

Анжела засмеялась.

— Глупый! Это — наша школа!

Но он не поверил ей — настроение у него было самое что ни на есть похоронное. Они подошли к толпе, и когда Анжела толкнула его к тетке с цветами, закричав: «Анна Кирилловна, вот мой брат!» — Ванька вцепился в Анжелину руку и заплакал. Этого он от себя уж никак не ожидал.

Все стали его уговаривать. Анжела говорила, что в школе ни капельки не страшно, как недавно говорила, что у зубного врача ни капельки не больно, а Ванька — дурак — еще тогда ей поверил! А тетка ему сказала:

— Смотри, никто не плачет! Даже ни одна девочка!

Она, наверное, знала — как с ним говорить. И от этого ему стало еще страшнее, и он сильнее заплакал, понимая, что пропал, пропал окончательно. Тут-то к нему вдобавок прицепился какой-то дядька.

— Директор! — шепнула ему Анжела и больно сжала руку.

«Вот и директор уже цепляется! — подумал Ванька. — Совсем житья не будет!»

Директор ему ничего не сказал, а наклонился и сделал вид, как будто реветь собрался. А Ванька взял и рассмеялся, потому что смешно стало: ему и раньше быстро становилось смешно.

— Ну вот! — сказал директор. — У нас смешно тоже бывает!

Ванька расхрабрился:

— А я думал — одно только страшно!

Директор на это засмеялся:

— Первоклассникам у нас хорошо — у нас старшеклассникам страшно! Не вижу сестры твоей Раисы!

— Она еще спит! — совсем расхрабрился Ванька. — Чего, говорит, я там не видала?!

— Ну-ну! — сказал директор. — Вот ей будет страшно — так и передай!

Анжела наступила Ваньке на ногу, а он — ей:

— Чего на ногу — не видишь, с директором разговариваю!

А потом, вздохнув, Ванька потащился за той женщиной, которая звалась Анной Кирилловной и учила его сестру Раису, и другую его сестру Анжелу, и всех остальных его сестер.

Он ей поверил, что для него она не пожалеет пятерок. Глаза у нее были хорошие, как у матери. Так и отправился Ванька-ключник в школу за пятерками, и только за ними.

Возвращаясь из школы домой, Ванька повстречал у ворот друзей. Они выстроились перед ним в шеренгу, и он прошелся перед ними как главный… Он, как посланный от них разведчиком, признался:

— Там совсем и не страшно! Завтра, пожалуй, еще схожу!

Девятнадцать против девятнадцати

Анжела оставила Ваньку с Анной Кирилловной и побежала искать свой класс. 4-й «в» стоял под большим кленовым листом.

— Эй, смотрите, Утиль Тряпичница ползет! — закричал Красномак. Уж как он ее заметил — неизвестно. Он стоял к ней спиной и держал плакат с кленовым листом.

Анжела покраснела, как лист на плакате, — все глаза были устремлены на нее.

— Здравствуйте! — неслышно сказала Анжела. Ей захотелось спрятаться, но спрятаться было негде. И тогда она спряталась в самой себе. Но слезы-предатели не дали далеко спрятаться. Они навернулись на глаза — и все рассказали.

— Ну что я говорил! — торжествующе сказал Борька, толкая Петю в бок. — Ну разве Тряпичкина не псих? Да я ее так выдрессирую — она реветь от одного взгляда будет!

— А зачем тебе? — удивился Петя. Во-первых, он удивился, почему с ним Борька заговорил после вчерашнего, а во-вторых, непонятным ему было желание дрессировать Тряпичкину.

Борька не ответил. Тут подошли Венька Жбанов и Цаплин. Обстучались ладонями, а Цаплин уставился на Петю:

— Это что еще за стеклянный человечек?

— Да новенький — Петька Стародубцев! Дружок мой! — сказал Борька, непонятно почему веселея. Ему вдруг стало так весело, что он закричал на всю улицу: — Ого-го-о-о-о!

Новая учительница на него прикрикнула:

— Красномак, прекрати!

— А если мне весело?

— Веселись дома!

— Не дают дома! — с сожалением сказал Борька. — Дома нельзя, на улице нельзя, в школе нельзя! Где ж веселому человеку веселиться?!

Учительница не ответила. Тогда он снова переключился на Цаплина и Веньку. Цаплин в это время уже наскакивал на Петю:

— Очень хочется разбить этого стеклянного человечка!

— Отвали! — предупредил Борька. — А то заработаешь!

— А чего? — запетушился Цаплин. — Я, может, его исправить хочу!

Борька залепил Цаплину. Цаплин залепил Борьке. Обменялись и приутихли. Головы задрали и стали ждать, когда на трибуну поднимется директор и начнет поздравлять.

Петя в этот момент встретился глазами с Анжелой. Он улыбнулся ей и сказал: «Здравствуй!»

— Ты это с кем? — не поворачивая головы, спросил Борька, растирая грудь. — С Федоровым, что ли?

Ему всюду мерещился Федоров.

— Да нет! — ответил Петя. Но Борька и внимания не обратил. Он высматривал Сашу. И увидел его. Федоров подходил. И у Борьки запрыгало сердце. Только бы подошел, а уж там — он его заговорит! «Плевать, плевать! Какая ерунда! Ты за кого? Ясное дело — за всех! За него, за Петьку, за себя!»

Федоров каменно прошагал мимо. Он встал последним, рядом с Венькой и Цаплиным и тоже обстучался с ними ладонями.

Анжела, получив от Пети «здравствуй», унеслась в далекие дали. Она видела себя и Петю под куполом цирка в блестящих красных одеждах. Петя идет по проволоке, а она стоит у него на плечах и держит афишу «Гимнасты Стародубцевы — Петр и Анжела». Не знала Анжела, что гимнаст Стародубцев четвертый год от физкультуры освобожден.

Из далекого путешествия ее вернул Федоров. Он прошел мимо, и она вспомнила Ванькин рассказ.

Анжела повернула голову и проследила: подойдет ли он к Борьке? Но к Борьке он не подошел. Тогда она поняла, что является обладательницей жгучей тайны, а это было нестерпимо! Она нашла глазами Нину Петрову и поманила ее.

— Да не может быть, — не поверила с первого раза Нина. Анжела снова пересказала страшную историю. Тут и другие девчонки прислушались:

— А что? А что?

И скоро жгучую тайну узнал весь класс. Никто не верил, потому что фамилия Красномак-Федоров была как будто двойная. Так всегда и называли их:

— Красномак-Федоров! Выйди вон из класса!

— Красномак-Федоров — в школу родителей! — И всякое такое прочее.

— Послушай, Борька, девчонки болтают, что ты с Федоровым поругался! Вот врут! — зашептал Алеша Сизов, лучший в классе футболист.

— Поругался с Федоровым, — в раздумье повторил Борька, которому очень не хотелось, чтобы это оказалось правдой.

— Сашка! Ты, говорят, с Красномаком поссорился? — спросил Федорова Сорокин, когда они поднимались по лестнице.

— Уже говорят? — Саша поморщился. Ему казалось, что он весь разбился и наполнился зелеными осколками, остро выпиравшими со всех сторон.

«Уже разболтал! — с ненавистью подумал он про Борьку. — Болтун несчастный!» Он не выносил все эти разговоры. Лично он никогда ни про кого не болтал. Сам того не желая, он сказал:

— Да с этим предателем я больше не помирюсь! Если помирюсь — пусть каждый в меня плюнет!

Борька, услышав Сашин голос, остановился и некоторое время не мог понять смысла услышанных слов. Но, когда до него дошло, он пожал плечами:

— Во дает Федоров! Взбесился на сухомятке! — И, обратившись ко всей массе зрителей, слушателей и судей, добавил: — Ну подумаешь — в его отсутствие с Петрушкой подружился! Что здесь страшного?

Саша подскочил одним прыжком к Борьке и крикнул, выделяя каждое слово:

— Слушай, ты, если ты сейчас же не замолчишь!..

Борька увидел его лицо, искореженное какой-то немыслимой болью, отодвинулся и побежал догонять Петю.

Саша взял себя в руки и подумал: «Ну зачем, зачем я так делаю?! Может, догнать их?»

Но, когда он увидел, как они смеются, он закричал снова:

— Предатель! Красномак — предатель!

4-й «в» не мог быть спокойным, когда на его глазах разваливалась дружба — не разлей водой. Он заорал множеством глоток:

— Собрание!

И понесся по коридору табуном замечательных скакунов. Новая учительница не смогла сдержать их.

— Я — за Федорова!

— Я — за Красномака!

Орали, как могли.

— В чем дело? — спросила учительница у Миши Сорокина, самого неповоротливого из всех.

— У нас, понимаете, Красномак и Федоров поругались! — задыхаясь, сказал самый неповоротливый. Он был красный-прекрасный и толстый. Его ресницы падали на щеки, как весла — на воду. После каждого взмаха он открывал голубые глаза, и глаза с каждым взмахом становились все печальнее.

— Ну и что?! — удивилась учительница.

— Дружба рухается! — сказал Миша.

Пока Сорокин с учительницей стояли в коридоре, в 4-м «в» происходило самое бурное и молниеносное собрание за всю его историю. Ораторы сменяли друг друга. На каждый нос приходилось пять секунд.

Мнения разделились. Одни выступали за то — пусть сами разбираются. Другие говорили, что дело это всех касается и друзей надо тут же помирить. Тут же! Прямо сейчас!

В класс вошла учительница и с ней — Сорокин. На доске было написано:

«Ф — 19!»

«К — 19!»

«ВОЗДЕРЖ — 1».

— Кто воздержался? — спросила учительница.

Петя встал.

— Почему?

— Я за обоих.

— И я! — сказал Сорокин.

— И мы! — заревел класс. — ПОМИРИТЬ! ПО-МИ-РИТЬ!

— На перемене! — сказала учительница. — А сейчас давайте знакомиться.

Они сразу замолчали. Было у них это свойство — сразу взрываться и замолкать.

— Меня зовут Любовь Ивановна. Я буду вести у вас математику и буду вашим классным руководителем.

Цаплин с Венькой захихикали и завозились на парте. Венька достал носовой платок и накрылся им.

— А что? — сказал Венька, ломаясь. — А может, мне стыдно?!

— Это хорошо, что тебе может быть стыдно. Но сейчас я не вижу для этого причин.

— А почему у вас такое имя? Нельзя ли как по-другому? Ведь про любовь в школе нельзя!

Любовь Ивановна засмеялась, а за нею и весь класс. Только она смеялась по-своему, а класс — по-своему.

— Хорошая у нас с вами разрядка! — сказала Любовь Ивановна.

— А вы про любовь не ответили! — ехидно заметил Цаплин.

Они с Венькой уже почувствовали себя вольными стрелками: что ни сделай — все простится.

— Ну что вам сказать? — затруднилась учительница. — Любовь — это прекрасное чувство и давайте его в себе воспитывать. Это чувство живет и в нашей повседневной жизни — люблю кашу, огурцы, мороженое. И в то же время это чувство нашей с вами личности — люблю своих близких, родину, товарища, школу! Об этом пишут книги, пьесы! Все искусство построено на любви к человеку!

— А как же «Валя плюс Витя» пишут? — не унимался Цаплин.

— Ну, это в старших классах! — сказала Любовь Ивановна и тем дала понять, что разговор кончился.

— Нет! — сказал Цаплин. — Я сам видел, как это писал парень из второго…

— Он, наверное, много лет во втором классе сидел! — сказала Любовь Ивановна.

Она засмеялась, а с ней — и все. Так они и познакомились. Не смеялся один лишь Федоров — он и не познакомился.

На перемене Борьку и Сашу нетерпеливые одноклассники стали толкать навстречу друг другу. Отходчивый Борька пошел было навстречу Федорову, но Саша встал и ни с места.

— Ну и не надо! — сказал Борька и плюнул. — Что он мне — король, чтобы я перед ним на задних лапах танцевал?! Да я и перед королем не стал бы! Я только перед вами!

Борька встал разлаписто, как медведь, и пошел потешать толпу. Здесь из других четвертых набежали. Борька стоял весь окруженный, а около Саши остались Цаплин с Венькой.

— Это из-за новенького все! — сказал тугодум Венька. — Ох, и рожа умная — так и просится!

— А Красномак хорош тоже! — сказал Цаплин. — С ним уселся!

Саша их слушал, как в тумане. У него горели уши. Уши его выдавали. А так бы никто не догадался, что в нем происходит: заклинило всего, и сам он испугался. Никак он не думал, что так далеко все зайдет!

— Федоров!

— Ну, что тебе? — спросил он Сорокина.

— Федоров, ты не бунтуй! Один останешься!

— А ты не лезь не в свое дело!

— Это не мое дело, а наше!

— Не ваше!

— Когда-нибудь поймешь, Федоров!

— Иди-иди!

— Иди-иди! — поддержал Сашу Цаплин, все слышавший. У Цаплина руки чесались. Этот Сорокин его так и раздражал, так и напрашивался.

— Поосторожнее! — сказал Сорокин и ударил его.

Цаплин не ожидал, что тот его — первый, и сказал удивленно:

— В прошлом году я его лупил, как хотел, а сейчас сам, гляди-ка, задирается!

Изменившаяся обстановка ему явно не понравилась, и он побежал по коридору, чтобы подловить какого-нибудь первоклассника.

На уроке Саша не слушал учительницу. Он сидел один на последней парте. Перед ним вертелись, как на каруселях, Венька и Цаплин, и от них у него стала кружиться голова.

— Федоров! К доске! — услышал он.

Саша вышел к доске и попал под обстрел всего класса. Каждый, как хотел, его разглядывал. Этого он допустить не мог!

— Не знаю, как решать! — сказал он. — Не хочу!

Его тон удивил и обидел учительницу.

— Садись — два. Красномак!

Вот они и встретились на узкой дорожке. Саша прошел мимо Борьки, как будто это был не Саша, а волна воздуха. А Борька не удержался и показал ему язык.

Борька бился у доски. На помощь ему вызвался Петя. Он в два счета решил задачу. Борька посмотрел на него с гордостью, как будто самому Борьке поставили пятерку. На самом-то деле ему тоже влепили двойку.

— Ничего, — шепнул ему Петя. — Теперь вдвоем будем…

И хотя он прошептал очень тихо, Саша услышал.

«Вот новенькие пошли! С первого дня, как будто бы и не новенькие! — подумал он. — А старенькие — как будто бы и не старенькие. Ишь ты, вдвоем!..»

И не стало для него — как будто не было никогда — Борьки Красномака. Домой он шел с Венькой и Цаплиным. Со школьного стадиона до них долетело:

— Давайте в футбол!

— Надо новую команду составить!

— Вратаря надо — Федорова же не поставишь…

И вдруг Борькин голос:

— Давайте Петрушку! Пусть приучается! Надо нового вратаря готовить! Старый — кукареку!

Саша сощурился, чтобы не заплакать.

Отец и сын

Саша запомнил отца из далекого детства: с приходом отца домой все начинало темнеть и смеркаться. Такая у отца была работа, чтобы приходить поздно. Саша без него не мог заснуть, а мама ругалась, и отец сердился: «Зачем не спишь?!» Саша молчал и улыбался: «Сами знаете!»

По утрам он вместе с отцом делал зарядку. Потом бежали под душ и полоскались, как две счастливые утки. После завтрака Саша с мамой отправлялись в детский сад, отец — на работу. Перед тем как разойтись, отец протягивал Саше руку:

— Выходит, брат Сашка, до вечера!

Саша пожимал отцовскую руку — маленькая ладошка в большой ладони, как в туннеле, — и говорил:

— Выходит, брат папка, до самого вечера!

И они начинали смеяться, а мама называла их пустосмешками.

Саша до семи лет жил, как лягушка у пруда, как цыпленок на зеленой траве, как веселый щенок — не подозревая, хорошо ли ему, плохо ли. Ему всегда было одно и то же. Но когда начинало болеть ухо, он начинал понимать, что раньше-то ему хорошо было.

С трех лет он ходил в детский сад. Самым сильным впечатлением от детского сада был подсолнух во дворе. Каждую осень огромный цветок вырастал на одном и том же месте, и никто из ребят его не трогал. Все ходили вокруг подсолнуха и удивлялись — какой большой, как головой вертит! Все они любили подсолнух и копали около него землю, чтоб ему было мягко, и поливали водой из леек. А потом подсолнух кто-то срезал, и Саша спрашивал воспитательницу:

— Зачем ему голову отрубили?

— Чтобы семечки есть!

Саша стоял молча, долго-долго ничего не делал, а потом говорил:

— Жалко: живой!

— На следующий год еще вырастет! — говорила воспитательница. — У него голов много!

Саша ждал следующего года, рисуя несорванный подсолнух. Он говорил:

— У меня он всегда!

А потом он забыл про подсолнух, потому что подружился с Женькой. Женька был очень озорной, и Саша такой же. Но Саше попадало больше: Женька всю вину сваливал на Сашу. Женька объяснял Саше:

— Мне нельзя быть виноватым — родители в науке. Как про меня узнают — у них наука остановится. А нельзя — их генералы торопят! Про меня не сознавайся, про себя сознавайся, а я кормить тебя буду!

Саша сознавался и за себя и за Женьку. А за это Женька по утрам приносил конфеты и фрукты.

Потом кончился детский сад, и Женька исчез. Женькины родители — они в магазине работали — в Москву уехали. А Сашин отец из дома ушел. И хотя ухо теперь у Саши не болело, он понимал, что раньше-то хорошо было.

В школе он подружился с Борькой Красномаком. Они с Борькой поклялись никогда не бросать друг друга. А чтобы сделаться самыми храбрыми, ходили к трамвайной линии — стоять на междупутье у поворота. Это было что-то жуткое — стоять на междупутье у поворота, когда трамваи заворачивали и заносили свои граненые бока: свободное пространство становилось узким, как щель, и мальчишки лязгали в этой щели зубами. Но они побеждали свой страх. А их победили две вагоновожатые тетки, которые — сговорившись между собой — схватили их и так им надавали, что начисто вышибли мужество, воспитанное с таким трудом.

Теперь Саша представлял отца и мать трамваями, несущимися в разные стороны. А он между ними стоит на повороте, а трамваи заносит…

Отец заходил редко. Всегда он выбирал время, чтобы матери не было дома. Саше с ним было трудно.

Саше было уже девять. Отец принес подарки на день рождения. Саша на подарки и не взглянул.

— Что, игрушки плохие, конфеты горькие? — спросил отец.

Саша молчал.

— Что же, и слова для отца не найдешь?

— Ты же гость! — хмуро сказал Саша.

— С гостями надо приветливым быть!

— Нет у меня приветов! — сказал Саша. — Зачем ты нас бросил?

Отец забегал по комнате и стал оправдываться. Перед Сашиными глазами стояла голова толстого подсолнуха, сломанного кем-то, кто семечек хотел…

Когда Борька Красномак подружился с Петей-англичанином, Саша почувствовал себя раненым — как в тот год, когда ушел отец.

Дело Кривого Чура

Пока дядя Яша безуспешно боролся с урожаем и оплакивал свою одинокую жизнь, Кривой Чур тоже не сидел без дела. Дело Кривого Чура приносило ему много страха, беспокойства, но еще больше — денег: он занимался тем, что скупал вещи у иностранных моряков и потом перепродавал их по высоким ценам. Милиция уже напала на след его шайки, и Чуру понадобилось найти для своих темных дел нового человека — обязательно с машиной для быстрой переброски товара и надежным местом для хранения вещей. Старый жулик сказал своим помощникам: «Ищите самого жадного человека!» — и его помощники — малыши, как он их называл, — принялись рыскать по городу.

Самым жадным человеком им показался дядя Яша, потому что он запрашивал на рынке за свои овощи-фрукты больше других. Когда малыши узнали, что у этого одинокого старика есть черная «волга» и сад за городом, они запрыгали от восторга: такое совпадение бывает раз в жизни! «Надо его использовать на всю катушку!» — сказал Кривой Чур, и в тот же день жулики нагло вломились в дяди-Яшину машину и силой выманили у дяди Яши согласие помогать им в их махинациях.

Однако Кривой Чур не спешил. «Напугали старика, а теперь посмотрим — что он будет делать!» Малыш время от времени наезжал к дяде Яше и незаметно собирал о нем нужные сведения. Сведения были что надо! Огородник никогда не выходит, ни с кем не общается. До того напуган, что даже забросил рынок.

— Помучали толстяка — и хватит! — однажды сказал Малышу Кривой Чур. — Надо ему на глаза показаться, а то как бы он не помер без нас. Это не входит в наши планы. Посмотрим, как он нас встретит!

Жулики вошли к дяде Яше, когда тот сидел перед зеркалом и жаловался сам себе на свою одинокую жизнь. За эти два месяца дядя Яша много передумал и наконец понял Петину сказку. «Викки — это я, только немного старый…» — говорил дядя Яша в зеркало и тяжело вздыхал. Зеркало безучастно молчало. Вдруг оно как будто перекосилось, по нему пробежала рябь, и на дядю Яшу уставилось страшное лицо Кривого.

— Здравствуй, Яков! Хорошо, что мы тебя навестили — ты такой скучный, что на тебя жалко смотреть. Сейчас мы тебя развеселим!

— Это я, конечно, сплю! — откликнулся дядя Яша и закрыл глаза. Кривой Чур выбил из-под него стул, а Малыш перехватил толстяка и не дал ему упасть.

— Не надо, не надо больше — я уже совсем проснулся! — закричал дядя Яша. — Что это еще за безобразие?!

— Как же так, Яков? — ласково спросил Чур. — Почему ты не узнаешь своих старых друзей, о чем ты только думаешь?

— Да я… думал о Друге Души! — вдруг выпалил дядя Яша.

Кривой захихикал:

— Верно говоришь — друга надо душить, пока он тебя не задушил первый. Пошутили — и хватит! Сегодня у тебя начинается новая жизнь. Что с тобой, Яков?

— Это я от радости! — сказал дядя Яша и заплакал.

— Ну ничего, ничего! — Кривой Чур погладил дядю Яшу по голове. — Раз ты согласился нам помочь, мы тебя больше не оставим одного, правда, малыши?

— Не оставим! — зашумели жулики, а один из них уже полез в дяди-Яшину банку с вареньем. Кривой Чур грозно сдвинул брови.

— Теперь слушай о деле. Два месяца мы тебя выдерживали и проверяли. Теперь, когда ты прошел проверку на длинный язык, мы тебе доверяем. Поехали с нами в город!

— Да я… плохо себя чувствую… — заспешил дядя Яша.

— А ну-ка, Малыш, приведи его в чувство! — скомандовал Кривой Чур.

— Мне уже лучше! — заверил дядя Яша. — Я поеду с вами, но раньше вы мне скажите — кто вы такие? Воры, да? Мне надо знать.

— Знаешь, что бывает с теми, кто слишком много знает?! — спросил Кривой Чур.

— Да я…

— Эгоист он у нас. Все «я» да «я». Как будто он один на свете. Отучим его от этой вредной привычки!

…Они ехали по городу. Кривой Чур, не стесняясь, болтал с Малышом о своих делах. Дядя Яша молча крутил баранку и сокрушался про себя — как легко он сдался этим разбойникам.

Когда машину остановил светофор, дядя Яша снова вспомнил Петину сказку и прошептал: «Эх, капустный листок, капустный листок! Если бы я тебя встретил раньше, все, возможно, сложилось бы по-другому!»

— Чего шепчешь? — спросил Кривой Чур.

— Про капустный листок!

Малыш и Кривой Чур захохотали. Им было очень весело. Все шло как надо.

Большой совет

Прошло больше месяца, а беспорядки в четвертом «в» не утихали. Федоров связался с Венькой и Цаплиным, которые считались неисправимыми двоечниками. Скоро и результаты сказались: Федоров нахватал двоек. Любовь Ивановна его пристыдила, а он ей в ответ — грубить! Миша Сорокин даже присвистнул на уроке — вот до чего Федоров докатился! Любовь Ивановна и Сорокину — замечание: какой может быть свист на уроках?!

Уже четко все разграничилось: у Федорова — своя компания, а у Красномака — своя. Дня не проходило без драки.

Когда Федоров нагрубил учительнице, Сорокин, командир отряда, сказал себе: «Надо кончать с этим!» — и назначил сбор совета отряда.

— Мы собрались сегодня, чтоб обсудить поведение и успеваемость Федорова, а также Жбанова и Цаплина, потому что они сейчас заодно и тянут класс назад! Кто хочет сказать?

Захотел сказать Борька:

— А по-моему, Федоров — того! Он очень даже злющий! Если он еще раз к нам с Петрушкой сунется — реветь ему от Юрки Ларионова кровавыми слезами! Я на этого Федорова плюю! У меня есть друг, Петрушка! Вот он — настоящий! И по учебе мне помогает, и в шахматы научил, и…

— А в пеленки он тебя не заворачивает? — всунулся Цаплин, который в это время к червям нитки привязывал.

— Да ты! — задохнулся Борька.

— Цаплин, молчал бы! — посоветовал Миша. — Когда твоя очередь придет — от тебя путного слова не добьешься!

— Ага! — сказал занятый Цаплин.

Саша сидел с опущенной головой и смотрел на зеленое поле парты.

А над зеленой партой вставал прошлогодний городской лагерь, когда отчаянный хвастун Борька Красномак сидел на крыше трансформаторной будки. Оттуда он должен был на спор спрыгнуть с семиклассником Юркой Ларионовым. Юрка стоял внизу и дразнил Борьку трусом.

Саша взобрался к Борьке:

— Давай вместе!

Они прыгнули. Саша — удачно, а Борька ногу сломал. Два месяца Саша к нему протаскался. Уроки вместе готовили, играли… Саша даже учиться стал лучше, чтобы уроки Борьке объяснять как следует…

Что-то сдавило Саше горло. Он положил подбородок на кулаки и сказал себе: «Только попробуй!»

Венька наклонился к Цаплину, и они захихикали, раскачивая червяков.

— Кто еще сказать хочет? — спросил Миша.

Вызвался Алешка Сизов. Он ни с того ни с сего набросился на совет отряда и стал ругать всех подряд.

— Сорокин сам на уроках разговаривает, а сегодня даже свистел! Петрова записки пишет все время! Кому она записки пишет? А Стародубцев книжки читает посторонние, а Красномак списывает!..

И пошел, поехал.

Тут раздался страшный визг. Визжали девчонки. Цаплин, пока Алешка выступал, повесил девчонкам червяков на шеи. И нитки даже завязать сумел!

Сорокин нитки стал перегрызать. Уйма времени ушло. Девчонки плакали и дрожали.

Так с двоечниками толку и не добились. Выпроводили их и вынесли решение перевоспитывать Федорова, Цаплина и Жбанова. Ответственным за перевоспитание назначалась Нина Петрова. Нина отказывалась, но Миша ее уговаривал:

— Ты, главное, к ним с подходом! Как они к тебе относятся?

Нина смутилась:

— Да никак!

— Записки не пишут? Сама бы написала, например, Цаплину: «Давай дружить!»

— Цаплину? — испугалась Нина.

— Ну, Жбанову!

— А может, Федорову!

— Федорову не надо, он сам исправится! Эти два дружка, они труднее! Для дела, понимаешь, надо!

Борька во время разговора скучал, потом стал крутить портфелем и попал по голове Тряпичкиной. Его с позором выгнали, и он припустился к дому. У дома он замедлил шаг — его поджидали Венька, Цаплин и Федоров.

— Во идет дите отличника! — сказал Цаплин, а Жбанов приложился так, что Борька влетел в парадную.

Он остановился на третьем этаже и позвонил. Открыл ему Юрка Ларионов.

— Юрка, — сказал Борька, — ты говорил, что кого захочешь излупить можешь. Возьмешься за Федорова?

— За дружка твоего, что ли? — спросил Юрка, чавкая. Он обедал булкой. — Что так?

— Да взбесился он!

— С лечебной, значит, целью?

— Ага!

— Ну, это хорошо, что с лечебной. А что дашь? Лупить бывшего дружка — дорогая работа!

— Фонарик! Мать из Новосибирска привезла!

— Надо посмотреть! Одного лупить-то?

Борька задумался:

— Хорошо бы еще Веньку да Цаплина в придачу!

— Который из них Венька — сундук, что ли, здоровый?

— Во-во! А Цаплин и вправду, как цапля! Цаплина — легко!

— Ну ладно — тащи фонарь! За мной не заржавеет!

Юрка захлопнул дверь, а Борька с тяжелым сердцем потащился вверх. Разве он думал, что придется Юрку подговаривать лупить лучшего друга?

Воспоминания обступили Борьку — везде был Саша.

Борька кубарем слетел с седьмого этажа на третий. Снова позвонил. Вышел Юрка.

— Никак раздумал? — спросил Юрка, обгрызая селедочный хвостик.

— Да! — сказал Борька подавленно.

— Все равно бить буду! Мне главное — сигнал получить.

— Не надо! — стал просить Борька.

Юрка отпихнул его ногой и закрыл дверь.

— Тащи фонарь, может, и не буду! — донеслось из-за двери.

— Сейчас! — закричал Борька и взвился на седьмой этаж.

«Только ты один можешь меня спасти…»

Анжела осталась с Петей и решила, что ей лучше всего заплакать. Она знала, что ни на кого из мальчишек ее слезы не произведут впечатления, кроме как на Петю. Она уже тогда об этом догадалась, когда он, незнакомый, поздоровался с ней. С ней никто еще не здоровался.

— Что с тобой, Анжела? — спросил Петя. Он порылся в карманах и вынул носовой платок. Они уже шли по улице.

В классе никто ее так не звал, даже Нина и та звала ее по фамилии. Откуда только Петя имя ее узнал?! Своего носового платка у нее никогда не было: она, как Ванька-ключник, все время шмыгала носом. Анжела взяла носовой платок и поднесла к глазам. Лицу было очень хорошо лежать на раскрытом носовом платке — белом, как белый снег.

Она отстранилась от платка и взглянула на Петю.

— Не плачь, Анжела! — сказал Петя. — Ведь Красномак не по злобе. Он просто такой радостный, что собой владеть не может. Признайся, что ты никогда не видела грустного Красномака.

И она легко призналась в этом.

Действительно, Грустный Красномак — вроде Снежного Человека.

Никто и никогда не видел грустного Красномака.

Они пошли рядом.

— Петя! — сказала Тряпичкина. — Только ты один можешь меня спасти!

Он это понял с самого начала, как услышал про нее от Борьки. Но тогда он и не предполагал, что она такая… красивая очень.

Он решил, что она заставит его совершить небывалый подвиг. Он почувствовал в себе небывалые силы. Небывалые прекрасные мелодии белой зимы зазвучали в нем.

— Петя, дай мне твою фамилию!

Все вдруг пропало: и мелодия, и силы.

— Что? — не понял Петя.

— Фамилию. Можно я тоже буду Стародубцевой? А то Красномак и Жбанов с Цаплиным дразнятся!

Петя остановился. Остановилась и Тряпичкина. Они стояли и смотрели друг на друга.

— Тебе жалко, да?

— Возьми, пожалуйста, — сказал он испуганно, — но как это сделать? Для этого надо жениться!

— А тебе не страшно жениться?

— А я здесь при чем?

— Как? Ведь ты только что сказал.

— А школа?

— Так мы это для школы! Что ей, жалко, что мы оба Стародубцевы будем!

— Не знаю. Даже руки замерзли!

Анжела взяла его руки в свои и стала дышать на них.

— Не бойся, — успокоила она его голосом сестры Веры. — Мои родители к свадьбам привыкли.

— А что, будет свадьба? — совсем испугался Петя, отнимая руки.

— Без свадьбы я не пойду! Ты, главное, не тяни. К Новому году чтобы было! Ну, я в баню побежала.

Тряпичкина на прощанье хлопнула Петю по плечу.

Дезертир армии Кривого Чура

Дядя Яша вместе с Кривым Чуром и его помощниками быстро перевезли товар в гараж. Хранилище было удобным — кому придет в голову искать товар на пустыре?!

— Славно сработано! — похвалил всех Кривой.

— Я все-таки в это дело последний раз встреваю, — сказал дядя Яша. — Оно мне совсем не по душе!

Молодые помощники Чура грянули дружным смехом — этот дядя Яша кого хочешь уморит!

Кривой нахмурился, и помощники опустили глаза в землю.

— Ты, Яков, не думай, что от нас легко отделаешься. Теперь товар твой — тебе его и продавать. — Кривой протянул дяде Яше листок с адресами и ценами. — С клиентами я уже договорился. Не тяни, а то вдруг ненароком нагрянут к тебе из буквы «МЭ»! Завтра заглянем — чтоб чисто было!

Веселая компания уехала, а дядя Яша остался наедине со своими мыслями. Назавтра, чуть свет, он снова был в гараже.

«Что же мне делать с этим товаром? — подумал дядя Яша. — Построю-ка я его по росту!»

— Равняйсь! Смирно! — скомандовал дядя Яша, когда все сапожки на высоких каблуках были выстроены по росту. — Очень хорошо! — похвалил он обувь.

Он прохаживался перед своим войском — оно было очень тихое, хоть и разноцветное. Ему хотелось в ответ что-нибудь услышать. Как приятно, когда с тобой разговаривают, да не просто так, а от всего сердца…

Вдруг отворилась дверь и вошел Малыш.

— Ты чего это надумал?! — спросил Малыш и как даст ногой! Все войско так и разлетелось.

— Почему не проданы?

Дядя Яша снова построил войско.

— Я тебя спрашиваю или нет? — спросил первый помощник Чура и снова разогнал армию. Лежала армия «ножки-сапожки кверху».

— А чего торопиться? — спокойно сказал дядя Яша. — Давай с тобой играть. У тебя будет сиреневая армия, а у меня — красная. Можешь нападать первым!

— Да ты что? Совсем из ума выжил?!

— Нет! Красивые, смотрю, сапожки — как игрушки! Мало я в своей жизни играл и сказок мало слышал… Так ты за сиреневых или за кого?

Малыш был очень серьезным человеком. Он не терпел, когда его разыгрывали. Он вытащил из кармана острый предмет и подкинул его кверху. От финки по дяде Яше побежали зайчики. Дядя Яша сделался серьезным.

— Завтра продам!

— Чтобы к вечеру были деньги!

Дядя Яша опечалился. Предчувствие беды наполнило его. «Надо бросить, бросить надо! — уговаривал он себя. — Так и скажу Чуру! А его покупателям надо письма разослать. Так и написать: Уважаемая, мы с вами имеем дело с нечестным человеком. Я лично выхожу из игры и закрываю лавочку, что советую и Вам. Заранее благодарю Вас за Вашу Непокупку. Она навсегда останется для меня прекрасным воспоминанием…»

Дядя Яша хотел, чтобы письма получились трогательными и высокими по стилю. Но он не знал, как пишутся многие слова, и ограничился этим.

Закон открытого сердца

После большого совета Саша задумался. В дневнике полно было двоек и замечаний. Маме дневник он не показывал — расстраивать ее не хотел. Мама в эту осень очень помолодела, в театры ходить стала, в парикмахерскую, в ателье.

Однажды она спросила Сашу, как дела. Саша ответил:

— Как всегда!

Мама ему поверила. Она всегда ему верила.

— Старайся, Саша. Может быть, в другой город скоро переедем!

Саша удивленно на маму посмотрел, а мама покраснела:

— Разве я старая? Разве меня никто полюбить не может?

Она никогда с ним так не разговаривала. Всегда она все от него скрывала и была ровной и даже холодной. Саша бросился к маме и обнял ее.

— Самая молодая. Самая красивая!

Мама отстранилась:

— За учебу — сам ответственный. Вон какой вымахал! Завтра придет к нам Иван Данилович — знакомиться будем.

Как услышал он про какого-то Ивана Даниловича, настроение у него упало — это еще кто?

Он искоса взглянул на маму и заметил, что она улыбается. Хлеб режет и улыбается. Давно с ней такого не было. И понял он тогда, что хоть и не хочется ему видеть никакого Ивана Даниловича, но мама-то хлеб режет и улыбается. И чтобы мама всегда так улыбалась, должен он и приход Ивана Даниловича вытерпеть, и двойки исправить.

И от того, что так легко все решалось, Саша повеселел. С песнями достал он бумагу, клей, ножницы и вырезал одиннадцать самолетов, и развесил их на нитках у себя над столом — одиннадцать двоек у него было.

Он сказал себе: «Над городом Ленинградом — вражеская эскадрилья из одиннадцати самолетов. Враги бомбят город и один дом. В том доме — две маленькие девочки и один болтун с длинным языком. Его-то не жалко, да маленькие девочки… На перехват выходит летчик Александр Федоров, который в смертельной схватке сбивает несколько врагов!..»

И это значило, что назавтра он должен исправить хотя бы одну двойку.

Назавтра пришел Иван Данилович, который оказался настоящим летчиком. Саша весь вечер молчал, а Иван Данилович весь вечер рассказывал.

— У меня дочка есть! — сообщил Иван Данилович под конец. — Как ты на это смотришь?

— Грудная? — спросил Саша, вспомнив, как они с Борькой трясли коляску.

— Почему грудная? — засмеялся Иван Данилович. — Ей пятнадцать лет.

— А-а!

— Ну так как? Будем все вместе жить?

— А мама?

— И мама, и я, и ты, и Лена, а?

— Не знаю! — сказал Сашка. — Я еще над этим не думал!

— Ну подумай! Хорошо подумай! — сказал Иван Данилович и посмотрел на маму. Он собрался уходить — мама вышла его провожать.

Когда мама вернулась, Саша притворился спящим. Мама скоро заснула, а Саша долго думал: почему он мучается из-за того, что старого друга потерял? Почему ему так тяжело к новым людям привыкать — вот и к Ивану Даниловичу? Прямо в штыки он встречает новых людей — хотя бы Любовь Ивановну! Все ребята к ней давно привыкли и полюбили ее, а Сашу все тянуло к Анне Кирилловне. Все не мог он смириться, что на ее место встала другая учительница. И поэтому другая учительница ему не нравилась. Все у нее не так, как у Анны Кирилловны. И поэтому он грубил. А Любовь Ивановна как будто грубости его не замечала. Она как будто о нем думала, что он от рождения такой грубиян!

Ему стало невыносимо стыдно — хоть вставай и беги сейчас просить прощения. С мыслью о том, что завтра он станет другим, Саша уснул.

На следующий день на большой перемене к нему подошла Нина Петрова. Вообще-то она ему нравилась — один раз он даже ее портфель нес — но сейчас было не до девчонок!

— Федоров! Ты двойками и поведением подводишь наше звено. Мы — на последнем месте по маршруту в страну знаний.

— Ну и дальше что?!

— Исправляйся!

— Да ну?

— Теперь насчет лома. Ты не собираешь.

— Хватит с меня прошлого года!

— Лом всегда нужен! — строго сказала Нина Петрова и в упор посмотрела на Федорова. — Ты пионер, и это — твой долг!

— Конечно, долг! — поддержал звеньевую Цаплин. В его кармане лежала записка: «Игорь! Помоги мне, пожалуйста, в сборе лома!»

Цаплин был наверху блаженства: шутка ли — записка от Петровой!

— И бумагу надо собирать! — добавил Венька, сжимая в кулаке другую записку: «Веня! Помоги мне, пожалуйста, в сборе бумаги!»

— Вы что, не в себе?! — спросил приятелей Саша.

— Сказано тебе — лом всегда нужен! — рассердился Цаплин.

— И бумага, — добавил Венька.

На уроке Федоров получил записку: «Саша, давай с тобой дружить. Н. Петрова».

Он ответил: «Ладно. Только я скоро уезжаю навсегда».

Ему вдруг захотелось уехать от всех сию же минуту. Пусть без него попляшут — вспомнят тогда Федорова. Не только плохим он был…

Вторым уроком была математика. Саша пошел к учительской. В учительскую входили и выходили учителя, и он отметил, что их Любовь Ивановна — самая красивая…

— Ты кого ждешь, Федоров?

— Вас! Вас я жду!

Они отошли в сторону, а Федоров все смотрел на Любовь Ивановну, словно увидел ее впервые, и Любовь Ивановна вдруг смутилась, одернула серый свой костюмчик и сказала:

— В чем дело, Федоров?

А у него в голове туман какой-то сделался — то ли от волнения, то ли от чего-то еще. Он начисто забыл, что хотел сказать.

Любовь Ивановна смотрела на него с тревогой и ждала. Этот Федоров вел себя странно, а лицо у него удивительное было. Вообще у всех ее мальчишек лица удивительные, а у этого — самое удивительное: что ни скажет — всему поверишь…

— Так в чем дело, Саша?

— Извините меня, Любовь Ивановна! — в отчаянии сказал он, вдруг понимая, что никогда ему не высказать того, что хотелось.

Любовь Ивановна очень удивилась: ничего не случилось такого, за что следовало прощения просить.

— За что, Федоров?

— Сами знаете! — ответил он и понес какую-то несусветную историю про себя, Красномака и Стародубцева. Сюда же он примешал какого-то Ивана Даниловича и Анну Кирилловну.

Почти с испугом смотрела на него Любовь Ивановна, поражаясь тому, как быстро и взволнованно он говорит.

— Ты, Саша, задумываешься о большом, но вся беда в том, — наконец сказала она в ответ, — что ты не знаешь Закона Открытого Сердца. По этому закону жили еще отцы и прадеды наши, которые встречали новых людей с улыбкой и радостью — как Красномак меня встретил на первом уроке. А ведь мне страшно было идти к вам после Анны Кирилловны! А ты, Саша, заранее решил, что и я и Стародубцев — плохие, не из твоего класса, для тебя неинтересные люди?

Саша совсем потупился. Любовь Ивановна прохладной рукой подняла его голову и сказала:

— Пойдем на урок, Саша! Мы и так опаздываем!

И они пошли в класс. Но самый важный урок для него уже состоялся.

Разговорчики

Как ни жаждал четвертый «в» мира — мира не было. Петя очень переживал, что вся эта война началась из-за него. Вдобавок, как назло, Федоров не выходил у него из головы: Борька уж так его разрисовал и раскрасил, что невозможно было не поверить в Федорова. А Федоров другим оказался. Петя никак не мог понять, какой Саша настоящий, и поэтому все время смотрел на него во все глаза.

Однажды терпение Федорова лопнуло:

— Эй ты, капустный листок, что на меня таращишься? — и замахнулся на Петю. Тот не стал отступать, и нарочно ближе подвинулся.

— А ты откуда про капустный листок знаешь?

— Спроси у Красномака!

Тут Борька подскочил — бросил гоняться за девчонками, он бегал за ними и ляпал им на платье отпечатки ладони, натертой мелом. Это он у Жбанова подсмотрел.

— Чего к нашим лезешь? — закричал Красномак, то напрыгивая на Федорова, то отпрыгивая от него.

— Заткнись ты, который капустному листку продался!

Саша в эти слова вложил всю свою боль и разочарование в бывшем друге. Бывший друг напрыгнул не обидчика, и оба покатились по коридору к ногам завуча.

— Красномак-Федоров!

Мальчишки вскочили, оглушенные голосом свыше, который назвал их вместе. Три года ругал заодно.

— Мирно не можете? — спросил завуч.

— Мирно не можем.

— А почему, позвольте узнать?

— Враги мы, — пояснил Борька.

— Враги? — удивился Борис Васильевич. — Тогда я вас не пойму: друзьями были — дрались, врагами стали — опять деретесь! Где же смысл?

— А чего он? Еще капустным листком обзывается. Да я ему…

— Что же в этом оскорбительного? — удивился Борис Васильевич.

— А вы не знаете. Потому что не слыхали эту сказку. Ее Петрушка придумал, Стародубцев. Капустный листок — он же хороший. А Федоров назло делает его плохим.

— Федоров, не делай его плохим! — улыбнулся завуч.

— Буду!

— Вот видите! — обиделся Борька. — А капустный листок — это же кораблик! Он повез одного беспризорника по Белому морю. Они искали Друга Души. А Федоров, он обязательно из хорошего сделает… Потому что вредный, — Борька вздохнул.

— А кто такой Друг Души?

Борька затаращил глаза:

— Откуда мне знать? Это не моя сказка. Петрушка, поди сюда!

Подошел Петя.

Борька заважничал:

— Борис Васильевич не знает про Друга, ну, Души! Расскажи, Петрушка!

Борис Васильевич засмеялся:

— Я-то знаю, а вот ты и Федоров, кажется, не знаете! Вот и объясни им, Стародубцев. Это ты сам, Петя, придумал?

Петя замялся.

Борис Васильевич взлохматил ему волосы:

— Не хочешь — не говори! Поздравляю с победой на районной олимпиаде! Готовься теперь к городской. Там — задачи потруднее!

Борька принял победу друга как свою собственную. Он схватил Петю за шею и качнул его несколько раз к полу.

Когда они подняли головы, Федорова уже не было.

Почтари-рассыльные из артели дяди Яши

Разоблачительные письма были написаны. Дяде Яше хотелось как можно быстрее доставить их по адресам, поэтому он не доверился почте, а весь день колесил по городу на своей черной «волге» и собственноручно разносил письма, как черный Дед Мороз.

К концу дня дядя Яша совсем выбился из сил, а у него оставалась целая гора писем. «Надо кого-нибудь нанять!» — подумал дядя Яша. Он остановил машину у магазина и стал высматривать — кого бы нанять.

В это время мимо шли Жбанов и Цаплин. Дядя Яша открыл дверцу, высунулся из машины и закричал:

— Кому большой секрет?!

— Нам, нам! — затрясся Цаплин и потащил Веньку к машине.

— За мной враги охотятся, а мы их обманем! — шепотом сказал дядя Яша. — Надо разнести письма!

— А где же секрет? — разочаровался Цаплин.

— В письмах. Не вздумайте открывать, как откроешь письмо — оно взорвется!

Приятели переглянулись.

— Может, не будем, Венька? — спросил Цаплин. — Вдруг оно закрытое жахнет?

— Закрытое не жахнет, — сказал дядя Яша.

— А зарплата будет? — засопел Венька. — Мы с Цаплиным бесплатно не будем.

— Это само собой. Письмо — десять копеек! И никому ни слова. Страшная тайна. — Они ударили с Венькой по рукам. Цаплин не бил, потому что боялся.

Дядя Яша выхватил из-под ног провод и стал в него говорить, придумывая на ходу:

— Товарищ генерал, завербовал двоих!

Цаплин вырвал у него провод и сказал:

— Это — я, Игорь Цаплин, товарищ генерал!

Потом наклонился к дяде Яше, нашел его большое ухо под черными волосами и зашептал туда:

— Я знаю, кто вы!

Дядя Яша испугался, наклонил голову и спрятал ухо на плече.

— Разведчик! Только вы на русского непохожи!

— Ты очень умный, — сказал дядя Яша. — Я наполовину индус, родился в Бомбее. Меня зовут дядя Яша.

У Цаплина от удовольствия загорелись щеки — впервые его назвали умным, а Веньке стало обидно — почему он не догадался? Ведь он лучше Цаплина учится — у него на три двойки меньше!

— А какой у вас пароль? — не унимался Цаплин. — У разведчиков всегда пароль!

«Вот влип! — подумал дядя Яша. — Какие пароли бывают у разведчиков?!»

— Капустный листок! — сказал он, вспомнив Петину сказку.

Мальчишки стали отбиваться — очень глупый пароль.

— Этот пароль дал мой начальник. Пароль не обсуждается!

— Ладно. Куда письма-то нести? — спросил Венька.

Дядя Яша объяснил, сунул им деньги, и мальчишки убежали, а он поехал домой.

Кто будет ссориться — тому дера!

Первые школьные дни были для Ваньки-ключника сущим бедствием.

Оказалось, что уроки каждый день делать надо. Пришел он однажды в школу, а учительница спрашивает:

— Тряпичкин, где твои уроки?

Ванька весь портфель излазил, а уроков нет. Глаза поднял:

— Нет уроков — не сделались.

— Как это не сделались? Ты их должен делать каждый день!

Тут Ванька совсем расстроился. Стал он уроки делать и плохо спать ночью: вдруг двойка? Как думал, так и получилось.

Тут терпению его конец! Подошел он к Анне Кирилловне и говорит:

— Зачеркните вашу двойку! Вам же хуже будет!

Рассердилась Анна Кирилловна:

— Командую здесь я, Тряпичкин!

Ванька губы сжал и решил, что больше в школу не пойдет. Опозорила его на всю жизнь учительница — стыдно в глаза смотреть Кене, Васильку и Андрюхе!

Три для он в школу не являлся, пока отец его не приволок. У Ваньки характер — елочка, у отца характер — ель дремучая!

Поняла Анна Кирилловна, что без Анжелы ей Ваньку не одолеть.

Позвала она Анжелу и стала ей наказы насчет брата давать.

— Ну вот, навязался на мою голову, — сказала Анжела, когда домой пришла.

— А что? — спросил Ванька, который сидел за столом, чтобы специально уроки делать. Но уроки специально не делались. То под столом что-то шуршать начинало, то из окна видно было, как Андрюхина шапка по двору гуляет. Вдруг стол стал тихо стоять, и Ванька его ногой ударил, чтобы все задрожало.

Все задрожало, и ручка задрожала, покатилась и дернулась на тетради по математике, где 2 + 1 было написано.

— Два плюс один, м сказал Ванька. — Это клякса!

Анжела в зеркало гляделась.

— Зеркало до дыр проглядела, — заметил Ванька. — Клякса у меня, Анжела, до чего учиться трудно!

— Я тебе помогу! — сказала Анжела, ероша Ванькины волосы, дремучим лесом обступившие макушку. Ванька потерся щекой об Анжелину руку — хорошая была рука. Он обхватил Анжелу и свалился на пол. И стали они играть-баловаться, а потом подрались.

— Мы с тобой, как Федоров с Красномаком, все время деремся! — сказала Анжела.

Ванька задумался. И вдруг ему страшно стало:

— Они же такие дружки были!

— Были, да сплыли!

Ванька схватил пальто и бросился на улицу. Он прибежал во двор, где Кеня, Василек и Андрюха играли в фантики, и закричал:

— Ой, не могу — страшно!

Друзья на Ваньку поглядели: чего ему страшно — никто за ним не гонится.

— Чего ты? — спросил его ленивый Кеня, которому всегда было лень рот разевать для слов и не лень — для конфет.

— Идите сюда! — сгрудил их Ванька. — Федоров-то с Красномаком распались! А вдруг мы тоже распадемся?!

— Мы не можем, — успокоил его Василек. — Мы же на всю жизнь уговаривались, а они — не на всю!

— И они — на всю! — сказал Ванька. — Кто у нас ссориться будет — тому дера!

— Тому — дера! — повторили Ванькины друзья.

Синий-синий

Борька прибежал домой, и его начало трясти.

— Бабушка, на меня трясучка напала! — закричал он. Руки у него тряслись и зубы стучали, как копыта лошадей об асфальт, — видел однажды Борька конного милиционера.

— Заболел! — ахнула бабушка и поволокла внука в комнату. — Заездили, совсем заездили! — жаловалась она.

— Кто, бабушка, кто? — отплясывая на кроватях, спросили внучки, разукрашенные синькой.

— Не буду! — кричал Борька. — Не красильщик я, а утильщик! Тряпичкина, у тебя десять килограмм — запиши!

— Бредит! — испугалась бабушка и поставила Борьке градусник.

Борька метался на кровати.

— Сорок градусов! Скорей врача!

Девочки сидели в кроватках, синие и звонкие, как летние колокольчики. Они уже выздоровели, и петь им хотелось, и смеяться.

— Сию минуту лягте, а то привяжу вас веревками!

Бабушка ушла, а девчонки — к брату. Уж они его и гладили, и целовали, и кричали ему «Боречка!» в самые уши.

— Кыш! — прогнала их бабушка, вернувшись. — Вы его заразили, бродяги. Он с вами все чикался!

— Нечаянно! — заплакали девчонки. Они были в синих болячках, как в синих звездах. Так отметил их ветер — ветрянка — стоило им выглянуть на первую дорогу в большой мир — детский сад № 8.

Приехал доктор.

— Ой, сколько больных — сколько нужно уколов! — воскликнул он.

Как услышали девчонки про уколы, снова стали петь-танцевать на кроватях:

— А мы не больные, а мы не больные! А у нас все проходит, а у нас все прошло! Один больной Борька! Один он больной!

— Не жалко, значит, брата? — спросил доктор и сделал Борьке укол.

— Он — больной, а мы — маленькие! — сказала одна.

— Я — самая маленькая-маленькая! — призналась другая.

— Ах, вот что! — засмеялся доктор. — Другим делайте, только не вам. Так?

— Так! — в голос сказали девчонки, следя большущими глазами за шприцем.

Когда шприц удобно улегся в блестящую коробочку, а иголка завернулась в тряпку, бабушкины внучки сказали:

— ХАРОШИЙ-ХАРОШИЙ! ХАРОШАЯ-ХАРОШАЯ!

Бабушка пошла доктора проводить. Она все головой качала, когда узнала, что по Борьке прошелся новый подъем волны ветрянки.

Пока бабушки не было, сестры снова полезли к брату. Борька был в забытьи. Они натянули на него одеяло, подоткнули со всех сторон, как он им делал, и сказали на ухо по очереди:

— ХАРОШИЙ!

Но Борька все равно не откликнулся.

Утром следующего дня Борька принялся чесаться.

— Нельзя, нельзя! — закричали сестренки. Они уже на пол спустились и тихо-торжественно расхаживали вокруг его головы, ожидая, когда голова проснется. Голова проснулась из-за чесотки.

— Чешется как! Что же это со мной?!

— С тобой — ветрянка! Задирай рубашку!

Борька поднял рубашку и узнал ветрянку.

— Мне в школу надо! У меня сегодня — металлолом и бумага.

— Нет, ты больной! К тебе доктор приезжал и укол делал! — сообщила Маня.

Борька ничего не помнил. Но дело звало — и он стал одеваться.

— Бабушка! — закричали сестренки. — Он в школу!

Прибежала бабушка. Назвала его миленьким и родным. Давно Борька не был миленьким и родным. Он снова нырнул под одеяло, лежавшее на кровати теплым сугробом. Вокруг него началась домашняя суета. И он забыл про дела свои — давно ему так хорошо не было.

Сестренки очень радовались, что Борька лежал в кровати. Они играли в него — и он был у них любимым сыночком.

— Отстаньте! — просил он сестренок. Но они не отставали. Тогда Борька дал щелчок Тане.

— Не буду красить. Не будешь синеньким! — обиделась та.

— Манька выкрасит, — уверенно сказал Борька. Он уже научился сети плести.

— Не! — ответила сестра милосердия. — Одна не буду!

Она взяла Таню за руку, и они, грустные, пошли прочь от больного и любимого сыночка.

Борька посмотрел им вслед, и сердце его дрогнуло.

Он тихонько свистнул. Сестренки обернулись. Он подмигнул и еще раз свистнул. Сестренки обрадовались. Они схватили пузырек с синькой и стали Борьку красить. Таких усердных красильщиков свет не видывал!

Борька лежал и стонал, как будто ему было больно. Они его уговаривали и вились над ним в розовых платьицах — как две утренние бабочки, успокаивая его нежно-розовым полетом.

— Ну как тебе? — спросили они брата.

— Хорошо! — сказал синий-синий.

Летчик-истребитель Саша Федоров

Теперь на всех уроках Венька с Цаплиным обсуждали странную встречу. Венька разглаживал рублевку — то в книжку ее положит, то сядет на нее.

— В чем дело, Жбанов? — спросила его Любовь Ивановна. — Повтори, что я сказала.

— Раз, два, три, четыре, — зашептал Цаплин.

Жбанов, как попугай, повторил. Класс грохнул, а красный Венька замахнулся на Цаплина — из-за Цаплина ему двойку поставили. Зато Цаплин обрадовался — он почти сравнялся с Венькой в учебе…

После уроков они пошли к Слепому Льву — так они называли пустырь с гаражами. На том пустыре под большим камнем у них был тайник — консервная банка с заграничными пуговицами.

— Давай туда рупь положим! — предложил Венька. — Будем на машину копить. Сколько лет копить придется?

Стали они считать, у Жбанова триста лет получилось, у Цаплина — пятнадцать.

И тут они увидели Федорова. Он шел — плечи до ушей — и тускло светил глазами вперед.

— Во как идет смехотурно! Давай его напугаем, — предложил Цаплин, и они спрятались за камнем…

Каждый день после школы Саша уходил на пустырь. Домой его не тянуло — туда каждый день приходил Иван Данилович. Красномака давно не существовало. А Венька с Цаплиным последнее время шептались о чем-то и не обращали на него внимания.

На пустыре было интересно — вчера, например, он видел, как толстый человек ремонтировал черную «волгу». «Я тебя образумлю! — кричал толстый человек. — Ты у меня запрыгаешь, друг любезный!»

Вдруг Сашу толкнули в спину, и он полетел на землю.

Саша вскочил, обернулся и увидел хохочущих Веньку и Цаплина. Он хотел разозлиться на них и не смог.

— Вы чего здесь делаете, капустные листки? — спросил он, рукавом стирая землю с лица.

Вдруг они, как будто черта увидели, перекосились от страха и подрали по дороге.

— Стой! Куда вы? — закричал Саша, но они даже не обернулись. — Вот чудилы! — сказал он, поглядывая по сторонам. Ничего страшного вокруг не было — стояла поздняя осень, криво и яростно торчали голые ветки, лужи чернели под ногами, было невозможно тихо. Саша пожал плечами…

— Венька! — задыхаясь, сказал Цаплин, когда они очутились на своей улице. — А по-твоему, он кто?! Откуда?

— Не знаю.

— А по-моему, он — цуркал! — сказал Цаплин. Цуркалом его в детстве пугали, чтобы он манную кашу ел.

— Кто?!

Цаплин повел руками по воздуху, сделал огромное лицо и накинул на голову пальто.

— Да нет, я про Федорова! Откуда он наш пароль знает?

— Надо его припереть! — сказал Цаплин.

Назавтра, как только Федоров вошел в класс, они набросились на него.

— Сашка, откуда ты наш пароль знаешь? — зашипел Цаплин.

— Какой еще пароль?

— Капустный листок!

— Это из сказки Стародубцева. Он ее выдумал.

Цаплин свистнул.

— Какая еще сказка! Ты бы знал тайну!

Федоров посмотрел на приятелей. Последнее время они на себя сделались не похожими: дрожат, как собаки, бегают куда-то.

— Что еще за тайна?!

— Так тебе и скажи! — высокомерно ответил Цаплин.

— Ну и не надо. — Федоров пошел прочь.

— У нас тайна! — засуетился Цаплин. — Слышишь, тайна!

Он ждал, что Федоров начнет расспрашивать. Он хотел, чтобы его упрашивали, а он бы упирался.

Саша остановился и на Веньку посмотрел — Цаплин, известное дело, врет и не краснеет. Венька понадежнее. Венька закрыл глаз, потом открыл глаз, показывая, что Цаплин не врет.

— Как хотите, — сказал Федоров и отвернулся.

Тут и Венька не выдержал — навалился на Федорова и припер его к стенке. Перебивая друг друга, приятели принялись продавать тайну. Все рассказали: и про черную «волгу», и про письма, и про деньги.

— Врете все! — сказал Федоров.

Мальчишки переглянулись — так и быть!

— Пойдем, — сказал Цаплин. — Я одну квартиру запомнил, куда письма относил. Сам про разведчика спросишь.

В квартире, куда они звонили все трое, им долго не открывали. Наконец вышла старуха с клюкой и перетянула Веньку этой клюкой по спине.

— За что?! — заорал Венька.

— Сам знаешь! — ответила довольная старуха и закрыла дверь на все засовы.

Цаплин засмеялся и стал веселый-превеселый. Зато Венька стал мрачный-премрачный. У них всегда так было — все поровну, но по-разному.

Потрясенный Саша смотрел на приятелей. Действительно, они доверили ему жуткую тайну.

— Дождь начинается. Айда ко мне — надо подумать, как вашего разведчика поймать. А вдруг он прикидывается разведчиком, а сам — жулик! Мне отец один раз такое рассказывал…

Но что рассказывал Федорову отец, Венька с Цаплиным так и не узнали, потому что Саша вдруг замолчал и до самого дома не проронил ни слова.

Сашина мама встретила их приветливо, с нею был Иван Данилович. Мальчишки от стеснения не знали, куда деться: они никак не ожидали, что у Сашки отец дома. Красномак говорил, что отец бросил Федорова — вот болтун!

Цаплин застрял у Сашиного стола — над столом висели два самолета. Он схватился за самолеты, стал их раскачивать и сорвал.

— Чего мои двойки трогаешь?! — проговорился Саша.

— Какие еще двойки? — удивилась мама. Саша опустил голову. — Дай дневник! Что-то давно ты мне его не показывал.

Заглянув в дневник, мама ахнула. Саша с мольбой посмотрел на Ивана Даниловича. Иван Данилович подмигнул ему и взял у мамы дневник.

— А двойки-то почти все исправлены, — сказал он, перелистывая страницы. — Двойки и у хороших людей встречались. Вот, например, у моего товарища полковника Черноуса. Он сначала на одни двойки учился. Да-да! До седьмого класса. А потом как пошел, как пошел… А зато какой теперь летчик!

Цаплин и Венька переглянулись и расправили плечи: им осталось учиться на двойки еще три года, а там в летчики пойдут, в полковники!

У Саши поднялось настроение: Иван Данилович все понимает!..

Расстроенная мама ушла провожать Ивана Даниловича: он уезжал на неделю в Москву.

Оставшись одни, мальчишки принялись играть в летчиков и заигрались до того, что забыли и тайну, и уроки, и свой дом. В двенадцатом часу Венька и Цаплин ужаснулись тому, что поздно, и помчались домой.

Саша остался один с несделанными уроками и поклялся себе, что завтра вместе с приятелями начнет новую жизнь…

Дело дошло до драки

— Теперь будем все вместе готовиться к контрольной! — сказал приятелям Федоров, как только кончились уроки и все стали расходиться по домам.

— Да брось ты, Федоров! — отмахнулся Цаплин. — Напишем как-нибудь. Нам не привыкать!

Но с Федоровым разговор был короткий. Он запер дверь на ножку стула и встал около двери.

— Будете меня слушать, и все! Пока я дверь не открою, отсюда не уйдете.

— Тайну надо раскрывать, а не заниматься пустяками! — заворчал Венька.

— Сначала надо поумнеть. Если поумнеем, тайну быстро раскроем. Из-за математики знаешь как умнеют! Ну, слушайте.

Поумнеть — это было заветное желание Веньки и Цаплина.

— Только ты не очень, — сдался Венька, сел и приготовился слушать объяснения.

— Да, не очень! — поддержал его Цаплин. — Нам надо быстрее поумнеть.

Они старались слушать Федорова изо всех сил, но им все-таки помешали. За дверью раздался шепот, а потом двери затряслись под ударами чьих-то ног. Саша услышал Борькин голос.

Борька после недельного перерыва сегодня первый раз пришел в школу. Все перемены Петя и Тряпичкина посвящали его в классные новости. Тряпичкина без Борьки пересела к Пете — ну, Борька-то ее быстро согнал! Зато она теперь взяла моду таскаться всюду за Петей и не давала им как следует поговорить.

— А у Федорова с Венькой и Цаплиным дело какое-то завелось, — тарахтела Тряпичкина. — Они все время около магазина вертятся, как будто высматривают кого-то. А потом на пустырь бегут. У них там штаб!

Эти новости встревожили Красномака. Там на пустыре еще в прошлом году он играл в войну с этим, как его? Федоровым. Хотя они и сделались врагами, но Борька так и не смог забыть старого друга. Слишком много событий в его жизни было связано с Сашей. Сегодня, как никогда, ему захотелось забыть эту страшную ссору, которая разметала их в разные стороны. После уроков он решил подойти к Саше и поговорить наедине. Он видел, что Федоров остался в классе с Цаплиным и Жбановым. Еле-еле ему удалось удрать от Пети и Тряпичкиной, которые решили его проводить до дому, как будто он забыл, где живет. Он повернул назад к школе и столкнулся нос к носу с Петей и Тряпичкиной, которые ходили туда-сюда и никак не могли расстаться.

— Ты чего вернулся? — закричала Тряпичкина.

— Да я, — промямлил Борька, краснея, — забыл там ручку.

— Я с тобой! — обрадовался Петя.

— И я с вами!

Они остановились у двери класса. Тряпичкина зашептала:

— Там кто-то закрылся!

— Не могу больше! — услышали они. — Отпусти, Федоров!

— Цаплин стонет, — сказала Тряпичкина. — Федоров его пытает!

— Не могу-у-у-у! — ныл Цаплин, поглядывая на дверь.

Венька пыхтел. Он решал задачу и как будто оглох — не шел другу на помощь. Задача поддавалась Веньке — здорово объяснял Федоров!

— У меня — порядок! — потягиваясь, сообщил Венька.

У Цаплина от зависти сморщилось лицо. Венька пожалел друга и сам стал вдалбливать ему задачу. Дверь опять затрещала — пытка слушать, когда кто-то за дверью!

Венька пригрозил Цаплину:

— Ты будешь меня слушать или нет?!

Дверь задергалась.

— Больше не могу, Венька, честное слово.

Венька и Федоров стали его уговаривать шепотом, чтобы не слышали те, которые за дверью. Мальчишки уже догадались, что их подслушивает компания Красномака.

— Я тебе не Любовь Ивановна, — наконец сказал Жбанов. — От меня и перепасть может!

Цаплин кое-как собрался с мыслями.

— Я сейчас, Венька, — сказал он и склонился над тетрадкой. — Кажется, мне повезло. Я решил. Решил!

Цаплин сам решил задачу. Что тут с ними всеми сделалось! По очереди они стали друг друга качать и бросать на пол. С той стороны раздались ужасные крики.

Цаплин очутился у двери. Пока он возился со стулом, те, кто подслушивали, убежали.

Борька бежал рядом с Петей и Тряпичкиной. Настроение помириться с Федоровым у него прошло, и он говорил себе: «У него и без меня дружки нашлись. Закрывается с ними. Ну и пусть!»

— Я тебе дам авторучку, — на бегу сказал Петя. — У меня лишняя есть.

— У меня у самого лишняя есть, — ответил Борька всердцах и, не простившись, помчался домой.

Назавтра была контрольная, и Венька, Цаплин и Федоров написали ее на четверки.

Цаплина прямо распирало от гордости: в нем что-то сдвинулось и приоткрылось.

— У меня четверка! — надоедал он всем.

— У меня четверка! — сказал он учительнице, когда она уходила из класса.

— Молодец, Игорь. С твоей стороны это подвиг.

— Для вас, — сказал тихо Цаплин, вспоминая, что где-то здесь нужен был подвиг.

— Спасибо, — засмеялась учительница, — побольше бы их для меня!

— Обязательно, — пообещал Цаплин, как будто бы ему открылся смысл, для чего надо учиться.

Компания Красномака увидела Любовь Ивановну с Цаплиным. Они долго разговаривали, а потом учительница засмеялась.

«И чего? Чего он к ней лезет, это же не его личная учительница, а общая!» — подумал Борька.

— У меня четверка! — признался врагам радостный Цаплин.

— Списал, — съехидничал Красномак. — На это ты мастак!

Цаплин сник. Все побежали в раздевалку на урок физкультуры.

В раздевалке Федоров стал спиной к двери:

— Повтори, Красномак, при всех, что про Цаплина сказал!

— Что слышал!

Стало тихо-тихо. Только переметнулись свои к своим.

— Эх, — крехнул Борька и навалился на Федорова. Венька схватил Стародубцева, и завязалась тут такая всеобщая драка, какой не помнил четвертый «в»…

В капкане

Освободившись от писем, дядя Яша почувствовал себя героем. Он провел этих нечестных хитрецов — пусть они теперь попляшут, никто не будет покупать у них товар! Но в гараже ему стало не по себе. Хорошо — он отвадил покупателей, но что ему самому делать с этими сапожками и шубами? Получается так, что он поймал сам себя в капкан. Сегодня заявится Малыш или, того хуже, Кривой Чур, и наступит момент расплаты… Хоть и страшно, а все-таки придется идти в милицию…

— О чем задумался, старина? — спросил его Кривой Чур, неизвестно откуда вынырнувший. Дядя Яша оторопел, на пустыре было голо и серо — нигде не спрячешься, никого не позовешь на помощь.

— Думаю, куда вещи девать, покупатели их не покупают. — Искоса дядя Яша взглянул на Кривого.

Чур поймал его взгляд и хихикнул:

— Еще бы им покупать! — Чур ткнул дяде Яше кулаком в живот. Живот был большой и упругий, как резиновая камера. Чур полез в карман, вынул несколько писем и вслух прочел одно из них.

Дядя Яша покачал головой и утерся ладонью — его прошибла слеза: хорошие все-таки письма.

— Ревешь? Правильно делаешь!

— А что, бить будете? — встрепенулся дядя Яша.

— А ты как думал, простим? Мы к тебе по-хорошему, доверили такое дело, а ты что вытворяешь?! Хорошо, что есть у меня верные клиенты, которые мне твои письма показали… Зачем ты писал их? Вспомни, ведь сам согласился нам помогать!

— Я согласился? — возмущенно воскликнул дядя Яша.

Чур погрозил ему.

— У нас магнитофон был. Твой разговорчик мы на пленочку для милиции записали.

Дядя Яша обмяк, как мешок.

— Даю тебе еще три дня, они могут стать последними в твоей жизни. Не вздумай брыкаться — ты у нас на прицеле!

Дядя Яша чихнул, вокруг него образовался небольшой вихрь. Вихрь подхватил Кривого и домчал до перекрестка.

Постанывая от страха, дядя Яша тащился по дороге. Он думал о своем одиночестве — ведь некому рассказать, некому!

Пять невидимых и молчанка

После уроков состоялось классное собрание на тему «Драка в раздевалке».

Любовь Ивановна присела на последнюю парту:

— Начинай, Сорокин!

Сорокин начал вяло — все силы в раздевалке остались. Он говорил, что драка — позор для отряда. Всегда можно договориться — не обязательно кулаками!

— А сам чего? — закричал Цаплин. — Всю макушку мне оттяпал! — Цаплин погладил рукой свою острую макушку. Все засмеялись, особенно девчонки: их эта драка не касалась, и смеху у них скопилось много.

— Сорвалось! — признался Сорокин и потупился.

— Подумаешь, подраться нельзя, что ли? — спросил Борька и блеснул глазами. — А я их приемчиками самбо!

— Не хвастайся! — одернул его Сорокин. — Ты, Красномак, поджигатель! Ты драку затеял!

— Я?! Да врешь ты все! Это Федоров! Он начал! Из пионеров его! Он Стародубцева излупил ни за что.

В классе сделалось тихо. Красномаку стало не по себе: при чем тут «из пионеров»? Все дрались. Он заткнул уши и сидел теперь, как немой, хотя от него требовали объяснений. Любовь Ивановна встала с федоровской парты:

— Петя, хотелось бы тебя услышать!

— Мне говорить? — удивился Петя. Он никак не ожидал, что ему говорить придется. — Я не знаю, я — новенький.

Он хотел этим ограничиться, но внезапно его прорвало:

— Да лучше нашего класса и не найти! Все у нас замечательно. И ребята, и пионерская работа, и дружба. Ребята у нас даже за руку здороваются! И никто не задается!

— А Федоров? — перебил его кто-то.

— И Федоров тоже, — сказал он, утихая. — А насчет драки — это же не специально, а так получилось. При чем тут исключение из пионеров? Все дрались и все виноваты. Мне наш класс нравится!

— И Тряпичкина? — поднял голову Борька.

— И Тряпичкина, — совсем тихо сказал Петя, не понимая, какое отношение Тряпичкина имеет к драке.

— Ребята! — включился Сорокин. — С дракой надо кончать. Кто против драки?!

Все проголосовали против драки, кроме Федорова.

— Федоров — особенный! — заметил Миша.

— Заткнись! — сказал Федоров.

Тут удивилась Любовь Ивановна.

— Саша, неужели тебе больше нечего сказать товарищам? — обратилась она к Федорову.

Федоров тяжело поднялся и встал над партой, словно неизвестной породы дерево, непонятно как сюда занесенное. Он сгорал от стыда.

— Чего говорить — и так все ясно! — буркнул он. Теперь ему действительно стало ясно, что он в классе — самый плохой.

— Садись, — сказала Любовь Ивановна. — Драка в раздевалке — безобразие! Мне стыдно, что мои ученики выясняют отношения кулаками. Ссора Федорова и Красномака внесла разлад в жизнь класса. Ни я, ни вы не можем заставить их снова стать друзьями, но мы можем потребовать от них, чтобы они уважали нас. Вы, Федоров и Красномак, не одни — в классе таких сорок человек, и своей ссорой вы мучаете их всех. Помните об этом и постарайтесь быть добрее друг к другу!

— И мне быть добрее? — нарочно прорычал Венька медведем. Класс грохнул от смеха.

— И тебе, Жбанов. Старайтесь дружить и помогать друг другу!

— Ты пиши, Петрова, пиши! — сказал Сорокин Нине, которая была секретарем.

— Это записывать не надо, — возразила Любовь Ивановна. — Этим жить надо!

— Ну не пиши, а живи! — сказал Сорокин.

Домой все шли понурые. Неинтересно стало в классе. В прошлом году все делали вместе, и бумагу, и лом собирали с песнями. А в этом — не запеть прошлогодних песен!

Тряпичкина подождала, пока Петя оденется.

— Зачем при всех-то говорить, что я тебе нравлюсь?

— Я правду сказал. Мне все в нашем классе нравятся.

— Но я же девочка. Девочка, девочка! — не слушая его, трещала Тряпичкина.

Длинная челка упала ей на лицо, и она захлебнулась ею.

— Почему я тебе нравлюсь, ну скажи? — спросила она, откинув челку назад.

— Ты — красивая! — сказал Петя, не задумываясь.

— Это кто — красивый? — подошел к ним Борька.

— Я, — неуверенно сказала Тряпичкина.

— Ты? — не поверил Борька. — Сплошная страшила! Ты его не слушай — он врет!

Петя рассердился:

— Я за свои слова отвечаю!

Борька остановился посреди улицы и закричал:

— Ха-ха! Красивая! Тогда и я — красавец! Утиль Тряпло!

Тряпичкина не выдержала насмешек и побежала. Платок у нее съехал на макушку, а волосы поднял холодный ветер. Петя хотел побежать за ней.

— Куда ты? — дернул его Борька.

— Она простудится!

— Ну и пусть, — сказал Борька. — Подумаешь!

Петя понял, что с Красномаком ему не справиться и остается одно.

— А я, Борька, к Новому году женюсь на ней! — сказал он отчужденно.

— Ты спятил! — закричал Борька. — Не делай этого! Не смей! — затряс он Петю, отбросив портфель в сторону. Портфель упал в лужу, но Борька не обратил на это внимания.

— Я слово дал, — сказал Петя.

— На слово — плюнь!

— Нельзя. Я привык слово держать.

— Я ее отлуплю! Она у меня и думать забудет! Это у них вся порода такая — Тряпичкиных! Все им замуж надо! Вот ее сестра Витьку Розова окрутила. Плакался он тут, на школьной площадке, сам слышал! Всю, говорит, душу вынула и растоптала!

Петя испугался, как про душу услышал. Он отдаленно помнил, что душа ему нужна была для какого-то важного дела.

— Понимаешь, ей главное — фамилию сменить! «Дай, — говорит, — мне твою фамилию».

— Вот ненормальная! А у меня почему не попросила? Моя фамилия лучше! Красномак! Что, мне фамилии жалко?! Давай я ей мою фамилию дам — и пусть катится! А зачем ей красивая фамилия?

— Чтобы не дразнили Тряпичницей и Утилем.

— Чем жениться, давай я лучше дразнить ее не буду. Хоть и трудно будет отвыкнуть — сколько лет привыкал! Постараюсь для тебя, Петрушка!

— Постарайся уж, пожалуйста!

Невесть откуда подошел Федоров.

— Ты, Стародубцев, извини — я неправ тогда был, на лестнице, неправ! — быстро сказал он. — И вчера тоже. Больше мы к вам не полезем. Но и вы нас не трогайте. Вы для нас будете все равно как невидимки, а мы — для вас!

— В молчанку, значит?! — спросил оторопелый Борька.

— В молчанку! — подтвердил Саша, — метнулся за угол школы и пропал.

— Вот артист! — засмеялся Борька. — Здорово на него собрание подействовало. — И добавил с грустью: — На него вообще все так здорово действует!

Борька вытащил портфель из лужи, и разошлись они, молчаливые, по домам.

«Надо ускорить наши темпы…»

— Надо ускорить наши темпы! — сказал на совете отряда Миша Сорокин. — Сколько твое звено, Стародубцев, сдало бумаги и лома?

— Лома — пятьдесят один килограмм, а бумаги — нисколько. — Петя покраснел. — Мы наверстаем!

— Наверстаем! — передразнил Миша. — Через три дня — мой отчет на совете дружины!

— Поверь, сегодня возьмемся, честное слово!

— Ладно, — подобрел Миша. — А ты чего, Петрова? На уроке трещишь, а как дело спрашивают — слова не услышишь без погонялки!

— У меня дела налаживаются, — сообщила Нина. — Федоров и компания обещали заняться ломом!

— Ну ладно! Значит, ускорим! По домам! — сказал Сорокин.

Петя вышел на школьный двор вместе с Ниной. Шел снег.

— Петрова! Ты куда? — окликнул ее Миша.

— И правда! Мне — в другую сторону. Петя! До свиданья!

Петя вздохнул и посмотрел вслед Нине. Он смотрел так долго, что у него слиплись ресницы. Он протер глаза от большого тяжелого снега и увидел Тряпичкину. За ней еле виднелся Ванька-ключник.

— Развздыхался. А сам говорил, что я красивая!

— У тебя красота — своя, а у Нины — своя.

— Не нравлюсь, значит?

— Почему? — удивился Петя и отнял у Тряпичкиной ее тяжеленный портфель. А ей смешным показалось, что Петя — такой худой и слабый — ее портфель понес. Но хорошо это было — пусть лучше ее портфель несет, чем Нинкин!

— Знаешь, я Любовь Ивановне рассказала про нашу женитьбу, а она сказала — глупости!

Петя оледенел. Ввязала сюда Любовь Ивановну! Теперь в классе засмеют, проходу не будет! А он, дурак, слово сдержать хотел!

— Петя, куда ты? — закричала Анжела. Она догадалась, что Петя обиделся. Ей показалось, что он навсегда уйдет под мокрым снегом. И от хорошей дружбы вода останется, вот и все!

— Это еще какая женитьба? — грозно спросил Ванька-ключник и отогнул коричневое ухо шапки, чтобы лучше слышать. Им овладело мрачное, не испытанное до сих пор чувство. Не знал, как оно называется.

Анжела на него внимания не обратила:

— Петя, не уходи!

Ванька ощутил в себе богатырские силы. Он обогнал Петю, резко повернулся и, как баран, ударил ему головой в живот.

Петя повалился, корчась от боли.

— Что ты наделал?

Анжела бросилась к Пете и стала его поднимать. Петя становился на ноги и снова падал. Новое пальто было в грязи, черная мокрая дорога лежала на брюках. Ванька стоял тут же испуганный. В голове у него, как будто будильник, звенели отцовские слова: «Будь моя воля, я б его убил! Два месяца как свадьба, а Веру бросил!»

Так отец говорил всякий раз, когда Вера плакала. До Витьки Розова Ванька добраться не мог — тот в Ригу укатил, но до Петьки Стародубцева!..

— Это не для тебя, а для матери с батей! — сказал Ванька и вытер мокрое лицо. — Я твоих всех женихов бить буду, за вас — дураков!

— Балбес, балбес, двоечник! Ничего ты не понимаешь! Петя ни при чем, я сама виновата!

— Вот и Верка так говорит, что сама виновата, и ревет все время! Скажу отцу, что ты… об чем думаешь — он тебе быстро волосы повыдерет! Рубль давай, а то хуже будет!

Ванька подставил грязную ладошку, и туда упала холодная тяжелая монета, сэкономленная на завтраках.

— Вставай, ишь разлегся! — на ходу крикнул Ванька. — А еще жених называется!

Петя кое-как встал. Боль в животе немного приутихла, но дышать было трудно. Обхватив живот руками, Петя тащился по улице. Анжела несла два портфеля. Вот уже и дом его показался. Мама стояла у парадной. Она искала сына среди прохожих.

— Мама!

Мама к нему повернулась и ахнула.

— Что с тобой? Ты весь грязный!

— Упал. Поскользнулся. Хорошо еще — Анжела помогла портфель донести.

Мама выхватила у Анжелы портфель.

— Какая крупная девочка! Неужели из четвертого класса?!

— Я в пятом должна учиться — сидела в первом два года! Поправляйся, Петя!

— Не забудь про темпы, Анжела!

Мама схватила Петю и повела домой. Она твердила Пете, что уж если с девочками дружить — только с хорошими.

— Они все хорошие! — сказал Петя. — И при чем тут дружить — пройтись, что ли, нельзя!

Анжела стояла внизу расстроенная. Вдруг Ванька Пете живот высадил! Что тогда? И Петю жалко, и Ваньку!

Когда дверь за Петей захлопнулась, ждать стало нечего. Она вспомнила рубль, который сгоряча отдала Ваньке, и совсем расстроилась.

— И вправду, надо ускорить наши темпы, — сказала она себе и понеслась, как полная луна над городом, искать грабителя.

У постели больного

Борька снова болел: сестренки принесли из детского сада свинку.

— Свинью, значит, домой притащили? — спросил он их строго.

— Свинку, свинку. Вадик Губошлепов заболел.

— Да вы поймите — у меня дела в школе. Я не могу! — сказал Борька. — Я ведь самый там главный!

— Раз главный, то чего к тебе друзья не придут? Вот Саша совсем что-то нас забыл! — сказала бабушка.

— Я с ним раздружился. С ним неинтересно, не то что с Петрушкой!

— По корысти, значит, дружба была, а не по сердцу?

Бабушка ответа не дождалась. Борька задумался, почему раньше ему интересно было дружить с Сашей, а теперь — с Петей?

Наверное, потому, что раньше Саша главный был, а с Петрушкой наоборот — главным он сделался. А главным быть — это самое важное! А Саша и Петрушка — совсем разные. Саша — как кусок стекла — все сквозь него видно, и режешься. А Петька? Да вроде капустного листка! А сам он кто? Да вроде пожарника. Отец еще рассказывал… «Жил на свете пожарник. И все время ему пожар чудился. Все страны исходил — а пожаров нигде не видно. Тогда пошел он к врачу и говорит:

„Доктор, спать не могу, есть не могу — все мне пожар чудится!“

Врач осмотрел его, выслушал, обстучал, а потом и говорит:

„Откройте рот!“

Открыл рот пожарник, а там у него языки пламени.

„Так у вас, дорогой, пожар внутри!“

Так и у тебя, Борис, внутри какое-то беспокойство!»

«Конечно, беспокойство, — думал Борька. — Учеба — раз! Соревнование по отметкам — два! А вдруг Петрова по лому обогнала и по бумаге? У нее в звене сам Федоров!»

Зазвонил звонок.

— Вы свинкой-то болели? — спросила бабушка, прежде чем впустить гостей.

— Я болела!

— И я болел! — сказал Петя, снял шапку и уставился на Борькину бабушку. А та ему:

— Что, лицо у меня грязное? Некогда мне в зеркало глядеться!

Петя смутился.

— Лицо у вас чистое и хорошее.

Борькина бабушка засмеялась:

— Вот спасибо на добром слове. Будто век ждала. Ты, конечно, Петя, а ты кем будешь?

— Анжела Тряпичкина.

Бабушка заахала:

— Наш-то однажды всю ночь про тебя говорил и про всякую утиль и лом.

— Бабушка, с кем это ты? — капризно закричал Борька из комнаты.

Он лежал на кровати. Шея у него была вздутая. Голова, между прочим, гудела. Врач приказал спокойно лежать, чтобы осложнений не было. Организм был ослаблен ветрянкой.

— Как ослаблен? — удивился Борька. — А шея какая здоровущая! Разве у ослабленных такая шея бывает?

Оказалось, бывает.

— Товарищи к тебе пришли!

Борька осторожно повернул голову: к нему направлялись Петя и Тряпичкина. Борьке стало стыдно, что они увидят его таким поросенком, и он недовольно спросил:

— Ну чего явились? Поболеть нельзя человеку! — и нырнул с головой под одеяло.

Откровенно говоря, Петя пришел к Борьке посоветоваться насчет записки, которую получил на уроке от Веньки Жбанова: «Если не трус, приходи сегодня к Слепому Льву за металлоломом». Но Борькин прием его расстроил, и он тихо сказал:

— Навестить пришли, узнать.

Наступило долгое молчание.

— Чего молчите? Говорите про школу! — донесся глухой голос.

— В школе, — Петя откашлялся, — все по-старому. Привет тебе от Сорокина, Сизова и Нины…

— Боречка! — раздалось вдруг с маленьких кроваток. И над кроватками выросли две головы. Это были две настоящие розовые свинки.

— Здравствуйте! — поздоровался Петя и привстал.

— Ой, Петя! — обрадовались две свинки. Тут и Борька вылез из-под одеяла. Он как будто оттаял, когда услышал голоса сестер.

— Не везет мне, Петрушка, не везет мне, Тряпичкина! Наболелся я за все годы!

— Видим, видим — ты прямо как ненормальный! Мы у тебя полчаса, а ты только сейчас заговорил как человек, — с обидой сказала Анжела.

— Да я и есть ненормальный! Хрю-хрю! Эй, свинки, станцуем «три поросенка»!

И три свинки Красномаки принялись прыгать и визжать. Гости смеялись до упаду. Пришла бабушка и разогнала и хозяев и гостей…

На улице Петя сказал решительно:

— Я пошел к Слепому Льву!

— К Слепому? Один? Да там знаешь как страшно! Но если ты пойдешь, то и я!

— Вдвоем там делать нечего!

— Как нечего? — всполошилась Анжела. — А одному там есть чего?

— У меня там встреча!

— А как же металлолом? Надо ускорить наши темпы.

— Там и ускорю!

Петя повернулся и пошел к пустырю.

«Куда ты? — кричало все внутри. — Пропадешь!» Но он шел и не останавливался.

— Я с тобой! — не выдержала Тряпичкина. Она догнала его и пошла рядом. Анжела взяла Петю за руку. Он крепко сжал ей руку. Теперь они шли, как настоящие товарищи, на одно общее дело.

На город опускался вечер, расцвеченный светофорами и огоньками такси. В отблесках земного освещения небо резко темнело. У Слепого Льва оно становилось совсем темным. Серая мгла лежала на бывшем пустыре.

У Слепого Льва

— Струсил, не придет! — сказал Венька, начиная замерзать.

Ребята стояли на куче заржавелых прутьев, труб и всякого хлама. Гаражи — игрушечные домишки без окон — были разбросаны повсюду. Им не терпелось объединиться в одно огромное железное стадо.

— И на что тебе Стародубцев сдался? — спросил Саша, поглядывая на Веньку и не узнавая его. Венькино лицо отяжелело и стало похожим на замок, какие во множестве висели на гаражах.

— Руки чешутся узнать, откуда ему известно про пароль?

— Я тебе говорю, он ничего не знает!

Венька тяжело замолчал. Его сильно смутило — чего это Федорову вздумалось заступаться за Стародубцева?

Саша торопился. Было поздно. А еще надо в магазин бежать — мама просила подготовить встречу для дочки Ивана Даниловича.

— Мне некогда! Давайте скорее лом искать, — сказал он.

— Где-то я тут видел обод от колеса. Пойду поищу. Я — мигом! Если что — топайте, я догоню! — ответил Венька и побежал за гаражи. Федоров с Цаплиным с грохотом потащили к школе ржавые трубы.

«Где-то был обод. А сколько он потянет? Двести, триста, тысячу?»

Венька представил, что против его фамилии стоит единица с нулями. Нулей много-много. И все они обозначают… Он очень любил, чтобы обозначало.

Неожиданно Венька услышал чужие жуткие голоса. Веньку страхом полоснуло. Он отбежал за гараж и там спрятался. Ему еще страшнее стало. Вдруг до него донеслось:

— Никого нет, Петя, бежим! Ты уже доказал, что не трус! И я — не трус!..

Венька узнал идущих, и страх как рукой сняло. Темнота больше не казалась зловещей. Он слился с ней и невидимым предстал перед Стародубцевым и Тряпичкиной.

«Что бы такое сделать? — пронеслось у него в голове. — Припугнуть их надо как следует! Может, тогда и про пароль узнаю!»

Согнувшись Венька стал пробираться между домиками. Сверху падало мокрое небо.

— Хга-а-а-а-а! — заорал он.

Не помня себя, Анжела бросилась бежать. А Петя стоял как вкопанный. Ноги, наполненные страхом — самым тяжелым веществом, не отрывались от земли. Пете казалось, что этот крик шел из железных домиков. Кричало наполненное железом пространство. Ужас!

— Жизнь или кошелек! — напрыгнул на него кто-то сзади. Петя сделал над собой усилие и заставил себя обернуться. Перед ним стоял Жбанов.

— Жбанов! — радостно закричал Петя. — Здравствуй!

Ему стало легко. Издалека послышался неясный шум. Венька схватил Петю за шиворот и поволок на пустырь.

— Куда?

— Увидишь! — зарычал Венька и ударил Петю. Петя не защищался, потому что был рад и…

— За что? — плаксиво спросил Петя. Венька ударил еще. Он молчал, охваченный непонятной яростью. Петя почувствовал, что надо отбиваться, что если не отбиваться, то придет конец. Он изловчился и сам ударил Веньку. Тот, не ожидая удара, не устоял на скользкой земле. Падая, он подцепил противника.

Совсем близко они услышали шум подъехавшей машины. Хозяин гаража ввел машину внутрь.

Петя решил бежать, но Венька не отпускал его. Началась борьба. На их возгласы выбежал хозяин гаража и навел на них фонарик. Свет ударил Петю по глазам, он отвернулся — какое противное ощущение! Свет прошелся по Веньке — Венька выпустил Петину ногу и с ужасом уставился вверх. А над ним, как заслонка от света и воздуха, стоял…

— Ай люли, ай люли! Вот так неожиданности! — закричал человек.

Венька стал подниматься. Он выпрямлялся очень медленно, его глаза были прикованы к лицу хозяина гаража. Губы у Веньки дрожали, дрожало все лицо, и никто бы не сравнил сейчас его лицо с замком…

— Мы плачем? — удивился дядя Яша. — Почему?

Венька плакал от страха, который снова вернулся к нему. Кругом было темно, сыро и ни одной души поблизости. Стародубцев — разве это душа?! Это не свой! А Цаплин с Федоровым далеко и не услышат его крика и не прибегут на помощь. Крик так и рвался из Веньки, потому что перед ним стоял тот самый дядя Яша — тайна их и загадка. Наверное, он узнал от старухи, что они второй раз приходили к ней, и теперь решил с ним, с Венькой, рассчитаться. Ведь Федоров говорил, что дядя Яша не разведчик, а… Федоров знает, у него отец…

Петя стоял в стороне. В голосе этого громилы он услышал что-то знакомое: он уже где-то слышал это «ай люли, ай люли!» Память вдруг подбросила ему ответ, и Петя окончательно узнал того самого огородника — своего постороннего человека, который летом, в августе месяце, напугал их с мамой. «Он откуда-то знает Веньку, — пронеслось у Пети в голове, и страшная догадка как будто ослепила его. — Встреча подстроена. Поэтому Венька и записку прислал. Венька договорился с этим человеком, чтобы заманить его, Петю, на пустырь и здесь… убить в темноте и безлюдье. Но за что? Что он им обоим сделал?»

Раздумывать дальше не было ни сил, ни времени. Петя метнулся за гараж. Бежать он не мог, да и не знал — куда. Железные домики загородили ему дорогу, темнота и холод обступили его со всех сторон. Из гаража потянуло душным автомобильным теплом. Гараж показался Пете надежным убежищем, он юркнул туда и спрятался за автомобилем — в темном углу, в ворохе каких-то тряпок.

«Здесь не найдут, не догадаются. А когда им надоест меня искать и они уйдут, я вылезу. Как тепло…»

Венька стоял не шелохнувшись. Краешком глаза он заметил, как Стародубцев метнулся в гараж дяди Яши и пропал в его глубине. «Зачем, что ему там надо?.. Вот бы закрыть его там, отличника несчастного!..» — как будто что-то толкнуло его. Потом дядя Яша надвинулся на Веньку, как медведь на задних лапах, и схватил его. Венька закрыл глаза и приготовился к удару, но дядя Яша обнял его и от избытка радости чмокнул в нос. Венька сразу успокоился. Теперь им полностью завладела мысль о Стародубцеве.

— Веня, дорогой, здравствуй! Что ты здесь делаешь?

— Лом собираю с одним типом, — Венька понизил голос, чтобы Стародубцев случайно не услышал, — он увидел вас и убежал.

— Неужели я такой страшный?

Венька замялся.

— Вы непонятный. Письма какие-то, разведка… Из-за вас мне попало!

— Попало? — испугался дядя Яша. — Где, когда, от кого?

В голове у Веньки крутилась одна мысль — скорей закрыть Стародубцева.

— Они у вас машину хотят украсть, — соврал он, — закрывайте скорее гараж!

Дядя Яша встрепенулся и налег на дверь. Дверь со скрипом закрылась, дядя Яша навесил на скобы огромный замок, а ключ бросил в глубокий, как яма, карман. Потом он повернулся к Веньке.

— Значит, они и до тебя добрались?

— Кто это «они»? — теперь снова испугался Венька.

— Бандиты!

К Веньке мгновенно вернулись все его страхи. «Конечно, цуркал, а то кто же еще!» — подумал он и опрометью кинулся с пустыря.

Вот так неожиданности!

Дядя Яша побежал за Венькой, но не догнал его.

— Сумасойтение! Сумашайтение! — бормотал он, с трудом переставляя толстые ноги. Ноги идти не хотели — ноги привыкли на машине кататься. Дядя Яша совсем выдохся и остановился. Навстречу ему шла ярко-красная машина «жигули». «Новенький. Такого пожарного цвета у нас здесь еще не было. О-хо-хо! — вздохнул он и поплелся дальше. — Где мои восемьдесят лет?!»

Им владела досада. Почему Венька убежал? Даже не поговорили как следует. А он хотел все рассказать Веньке — тот бы ему помог. Мальчишки, они все могут. Венька и Цаплин могли бы стать его друзьями. Уж он бы накормил их овощами-фруктами и покатал на машине! С такими друзьями даже бандиты не страшны! А сейчас он, дядя Яша, опять один, в саду у него люди Кривого Чура устроили дом отдыха, наверное, все яблоки съели без помехи… Три для отсрочки истекли, а ничего не сделано, и сегодня будет расплата…

Медленно брел дядя Яша навстречу своей судьбе. Пошел мокрый снег и начал окутывать его в белое. Но снег держался на нем недолго и таял.

«Тепло, теплый снег, теплый я человек!..»

Тем временем Федоров с Цаплиным ждали Веньку у школы.

— Я лично больше не жду, — сказал Саша, — мне в магазин надо. — Он боялся, что магазин закроется и он не успеет купить торт и конфеты — испортит маме ответственный момент — встречу с Иваном Даниловичем и дочкой!

— И я больше не жду! — сказал Цаплин и подбросил полтинник. — Сегодня у матери день рождения. Вот разделили с Венькой наш рубль, теперь матери подарок куплю.

В этот момент кто-то закричал:

— Федора-ав, эй, Федора-ав!

Оба обернулись и увидели Ваньку Тряпичкина в сопровождении маленьких мальчишек.

— Чего кричишь? Иди ближе!

Зареванный Ванька-ключник подошел на десять шагов.

— Ну, мне некогда, — важно сказал Цаплин, — всего! — Он рванулся в сторону Тряпичкина, залепил ему щелбан и умчался.

— Что надо?

— Анжела велела тебе передать, — начал Ванька, растирая лоб. — Ух, Цаплин! Велела передать, что Стародубцев остался у Слепого Льва. Их кто-то напугал. Анжелка убежала, а Петька там. У Анжелки потрясение — глаз все время моргает, — всхлипнул Ванька.

— А мне-то какое дело? — удивился Саша. — Передай поручение Красномаку.

— Ваня, нас домой зовут, — напомнили мальчишки.

— Она к тебе послала, — шмыгнул носом Ванька, — а почему — не знаю и спросить не смогу. К ней никого не впускают. Я тебе говорю — потрясение.

— Не сможет спросить, — подтвердили хором Кеня, Василек и Андрюха. — Потрясение.

— Пусть Красномак идет к Слепому Льву. Стародубцев — его друг, — резко ответил Саша и зашагал к магазину. Федоров уходил, а Ванька с друзьями смотрели ему вслед. Недолго они так смотрели — их нашли матери и погнали домой. До Саши снова донесся Ванькин крик:

— Фе-о-о-о-доров!

Саша остановился и повернул в обратную сторону. «Жбанов грозился из Стародубцева котлету сделать! Он слов на ветер не бросает. И чего этот Стародубцев все-таки притащился на пустырь? Храбрецом выставляется…» Его снова захлестнуло раздражение против Стародубцева, но он пошел на пустырь, потому что знал беспощадность Жбанова. Он старался не думать о маме. Как она просила его не забыть про магазин! Он даже нагрубил ей. А теперь… Он бежал в другую сторону. С ним вместе бежала еле видная луна, с ним бежал ветер, и мокрый снег бежал ему навстречу. Показался пустырь. Саша знал его хорошо. Здесь вдвоем с Борькой они провели много времени. Они бы и дальше здесь играли, если б не Стародубцев…

— Венька, Стародубцев! — закричал Саша и перепрыгнул ров, отделявший дорогу от гаражей. Он подождал ответа, но никто ему не ответил. Ему стало страшно.

Он крикнул еще раз, и никто ему опять не ответил. Тогда он вдруг обрадовался и подумал: «Никого нет, ушли! Вот глупый! Разве что-нибудь могло случиться? Ведь мы — товарищи, из одного класса! Один шаг всего сделать — и вражде конец… Это я такой оказался! Эгоист, единственный сын! Надо, чтоб Иван Даниловича дочка на меня повлияла. Тогда я другим буду! Пускай… у меня новый отец будет! Я такой, наверное, как мой отец…»

Между гаражами что-то метнулось. Саше сделалось жутко. Он вспомнил Борькины рассказы про покойников, которые убегали с кладбища на пустырь. Чтобы избавиться от страха, Саша прокричал много раз подряд:

— Венька, Стародубцев!

Он не слышал своего голоса, но услышал рядом с собой шаги в темноте и где-то далеко-далеко — жалобный звук.

Неожиданно около Саши стало светло, круг света пал на него. Напротив стоял человек и водил по воздуху фонариком. Человек был в черном плаще, усаженном мохнатым снегом, который держался на нем белым щитом.

— Вы не видели здесь двух мальчиков? — спросил Саша прохожего.

— Мальчиков? — переспросил тот. — Только одного видел — толстого такого — когда ехал сюда. Он бежал по дороге.

«Это Жбанов! А где Стародубцев?! А вдруг Ванька нарочно наврал? А зачем?»

— Не можете дать мне фонарик? Ненадолго.

Прохожий поднял фонарик и прицелился Саше в лицо. Саша зажмурился, стал тереть глаза и защищаться от света.

— Саша! — позвал его отец — первый встречный-поперечный на темной холодной дороге. Оба были потрясены встречей.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Саша.

— Я… у меня здесь гараж! Машину купил.

— Какую?!

— «Жигули».

— Что ж, ничего, хорошая машина, — похвалил Саша отца. — Дай фонарик! Всего на вечер!

— Бери, бери! Не жалко, — сказал отец. Роли у них будто переменились: кто был отцом — сыном стал.

— Спасибо! — сказал Саша и направился в темноту. Теперь он ничего не боялся. Ему было все равно, потому что не могло быть ничего страшнее, чем такая встреча.

— Да стой же ты! — с отчаянием воскликнул отец, высокий и прямой, даже в эту бурную пору. Никто никогда его в отчаянии не видел, только Саша увидел. Но Саша и сам был в отчаянии. — Как вы там живете? — спросил отец.

Дождь стегал их, и ветер менял направление на их лицах.

— Живем — хлеб жуем!

— Как мама?

— Кто? Ах, Елена Андреевна? Она — хорошо! Ей что — она замуж выходит!

— Как?

— Так!

— Саша! Как ты со мной разговариваешь?!

— А разве плохо? Могу по-другому: извините, пожалуйста, спасибо, до свиданья!

Саша не знал, что с ним случилось, но ему легче становилось от своей грубости.

— Что с тобой? — Отец подошел к нему и крепко обнял его, холодного.

Саша знал, что надо сопротивляться. Но так широка была отцовская грудь — на ней он умещался с распростертыми руками — что он приник к ней и заплакал.

Шел дождь, и слезы мешались с дождем. Оба стояли молча. Саша наполнился отцовской силой, а отец — его болью.

— Надо Стародубцева искать! — наконец сказал Саша и отстранился.

Отец все понять не мог — как в такую погоду искать кого-то. Он положил Саше руку на плечо и повел с пустыря. Саша порывался рассказывать, но отец сделался беспонятным.

— Нет, ты иди! — сказал Саша. — А я останусь. Понимаешь, Стародубцев здесь! Я это чувствую!

— Да нет его здесь. Пойдем. Как я рад тебя видеть!

Саша осторожно высвободился из рук отца.

— Стародубцев! — закричал он во весь голос.

Откуда-то послышался отклик.

— Слышишь?

Отец прислушался. Действительно, кто-то откликнулся. Они побежали на слабый звук. Долго искать не пришлось, потому что Петя забарабанил по железной стенке.

Друг Души

— Он здесь — в этом гараже! — крикнул Саша и остановился. Его охватила радость. — Эй, прекрати стучать!

Стук прекратился, зато плач усилился.

— Стародубцев, успокойся. Ты как туда забрался? Я — Федоров!

Подошел отец. Он остановился и закурил на ветру.

— Саша, да неужели это ты?! — послышалось из железного домика. — Ты откуда узнал про меня?

— Лучше скажи, как туда попал и как тебя выпустить?

— Саша, это от страха. Ну я и натерпелся! Я идти сюда не хотел, а потом думаю — надо! А Венька из-за гаражей как выпрыгнет! Поволок меня и давай драться. Да так злобно! Вдруг машина подъехала. Я бежать хотел, а Венька меня — за ногу. Хозяин вышел и фонариком стеганул. Узнал Веньку, а Венька — его. И так мне страшно сделалось, ну, думаю, убьют. Дальше не помню. Очнулся — сижу в конуре, темнотища! Двери — закрыты. Сел на какую-то кучу тряпок и, представляешь…

— Что делать будем? — спросил отец, осматривая замок. — Не открыть и не сбить.

— Ты с кем, Саша?

— С одним знакомым. У него здесь гараж.

Саша не хотел отца обидеть. Просто стыдно ему было с отцом встречаться. С отцом каждый день быть надо, а не встречаться.

— Придется хозяина искать. Мальчик, не заметил номера и марку машины?

— Заметил, что черная «волга», а номера не видел.

— Черная «волга», да, Петя? — закричал Саша и вдруг замер.

— Да! — радостно ответил Петя из своей темницы и подпрыгнул. — Федоров назвал его по имени!

— Можно и без номера: черная «волга» — редкость. Поедем, Саша. Ты промок, а Петя посидит пока. Мы скоро. Посидишь, Петя?

Ответ пришел не сразу. Сначала раздался глубокий вздох, потом наступила тишина, а потом Петя заплакал:

— Посижу, конечно, посижу!

Саша в это время представил, как он поедет на машине. Отец за рулем будет, а он — рядом. И летят они по проспекту, а там — ни одной машины, одни зеленые светофоры, как недоспелые яблоки, висят, а им с отцом легко и весело вдвоем!

Они гонятся за черной «волгой»… А Стародубцев один останется?! Нет, нельзя одному оставаться — одному страшно! Надо с собой бороться… В чем Петя-то перед ним виноват? И Венька на него окрысился! И Цаплин. Во всем виноват Борька!

— Вы один поезжайте! Я здесь подожду!

Отец услышал это «вы» и вздрогнул. Он пошел к своему гаражу, вывел машину и закричал:

— Саша, поедем! Не передумал?!

Саша тысячу раз передумал, но сказал:

— Не передумал!

— Иди хоть в гараж. Там теплее и дождя нет. Я — сейчас!

Было очень грустно смотреть вслед отцовской машине. Теплый дом на колесах уехал — надо хоть в чуть-чуть свой гараж пойти.

— Саша! Ты уехал?

— Нет!

— А тебе не страшно?

— Холодно только и противно. На мне все промокло.

— Саша, а мне здесь тепло. Я во все оделся.

— Во что оделся?

— Да в тряпки. Здесь какие-то шубы. Их так много, и сапоги. Я и в сапоги оделся. Их тоже много — на каблуках!

— Да ведь это же гараж того самого дяди Яши! — воскликнул Саша, потрясенный простой догадкой.

— А ты откуда его знаешь? — удивился Петя.

— Это тайна не моя. Если бы моя была, я бы рассказал. Ну ничего. Он не уйдет.

— Я его тоже знаю, — сказал Петя. — Я в него камнем попал нечаянно на даче. Понимаешь, настроение было жуть какое. У тебя, наверное, такого не бывало. Тут у меня как раз сказка в голове сложилась, и я ему рассказал…

— А он что?

— А он напугал нас с мамой, прямо чудак какой-то…

— Он не чудак, — зашептал Саша, — он, наверное, бандит! Поклянись, что не проговоришься.

Петя поклялся прерывающимся голосом. И Саша все рассказал.

— Послушай, а ведь дядя Яша может напугать твоего знакомого!

— У меня знакомый непростой. — Саша вздохнул и чихнул. — Его не напугаешь. Ни у кого из вас нет такого знакомого.

— Почему?

— Он, понимаешь, как сыщик. Он следователем работает. Это — мой отец! — с отчаянием признался Саша и заплакал.

Сашино признание потрясло Петю, и он, как умел, принялся отвлекать Сашу. И даже сказку ему рассказал. Свою сказку.

В это время следователь Федоров мчался по адресу, который он узнал в правлении кооператива, где жил дядя Яша.

Дядя Яша услышал звонок. Он еще не успел даже раздеться.

— Ну, все! — сказал он. — Прощай любимый сад, прощай любимый огород. За мной пришли от Кривого Чура!

Он не стал прятаться, открыл дверь, распахнул свое старое пальто и сказал:

— Бей меня, режь меня! Не боюсь я тебя!

Федоров-старший отпрянул назад.

— Мне нужен товарищ Утюгов, — сказал он и начал объяснять, зачем ему нужен этот товарищ.

— Я — товарищ Утюгов, — гордо сказал дядя Яша.

— Очень приятно познакомиться! Я на своей машине. Вам нетрудно со мной проехаться?

Дядя Яша горько рассмеялся. Подослали к нему убийцу и тот его смеет спрашивать о трудностях! А нагородил-то с три короба и мальчишку какого-то приплел!

— Мне нетрудно, — серьезно сказал дядя Яша, — моя жизнь прошла в очень серьезных трудностях. Я боролся за высокий урожай в своем садоводстве. Теперь можно и умереть. Я достиг своей цели!

Федоров-старший улыбнулся. Какой-то чудак ему попался, но ему сейчас не до чудаков — там у него сын под дождем мокнет.

Они вышли.

Дядя Яша увидел красные «жигули». Ах, вот, кто его сцапал. Значит, этот тип следил за ним еще на пустыре!

Федоров-старший гнал машину по улице, он завернул на темную пустынную дорогу и поехал по ней.

— Куда вы? — вскрикнул дядя Яша. — Я не хочу на пустырь!

— Я же вам говорю — там мальчик! Он случайно очутился в вашем гараже. Мы должны его выпустить.

Но дядя Яша не верил.

— Не хочу, не хочу! — твердил он и сделал попытку выпрыгнуть из машины.

Федоров-старший еле удержал его.

— Да что вы в самом деле ведете себя как маленький! Вот мы и приехали! Саша, где ты?

Саша вышел из гаража, а Петя начал барабанить в стену.

Дядя Яша не мог прийти в себя от удивления: неужели вправду он будет еще жить?

— Я же вам говорил. Открывайте скорее!

— Открывайте! — закричал из-за двери Петя.

— Ну зачем этот мальчишка туда влез? — засуетился дядя Яша, отыскивая ключ в глубоком — до колена — кармане. — И как он умудрился, ишь волшебник! А у меня там крупные беспорядки. Глаза надо закрыть на эти беспорядки.

Дядя Яша юлил возле двери и, видно, не собирался доставать ключ.

— Товарищ Утюгов, открывайте скорей! Выпустите мальчика, и я вас развезу по местам.

Дядя Яша так и подпрыгнул:

— По каким местам? Вот еще — по местам! Да я не такой, а вы кто такой, чтобы меня по местам развозить?!

Федорову-старшему надоел разговорчивый старик. Чтобы заставить старика живее шевелиться, он вынул из кармана удостоверение и сказал: «Читайте!» А сам посветил фонариком.

Дядя Яша прочитал и обмер. Сразу же он нашел ключ и стал тыкать им в замок, а сам приговаривал:

— Ой, ой, ай, ай! Не попасть в замок, а попасть в тюрьму! Доигрался. Кто мне теперь поверит?

Следователь отобрал у нерасторопного старика ключ и сам открыл гараж. Оттуда выскочило и побежало что-то огромное и меховое.

— Куда? — завопил дядя Яша. Он бросился за шубами, поймал их и стал срывать одну за другой, как будто это были капустные листья. Дошел до последнего листка — а там Петя!

— Капустный листок! — воскликнул дядя Яша. — Это же ты!

— Здравствуйте, — сказал, поеживаясь, Петя и опустил глаза в землю.

— Стародубцев, айда в машину! — крикнул Саша. Мальчишки спрятались в машине. Дядя Яша, причитая, отнес разбросанные Петей вещи в гараж. Там его ждал Федоров.

— Так-так, — сказал следователь. — Даже очень интересно. Теперь мне понятно ваше поведение.

— Да, да! — кивнул дядя Яша. — И мне понятно! — Ему стало легко, потому что самое страшное осталось где-то позади.

Но следователь не стал вдаваться в подробности.

— Попрошу вас поехать со мной, — сказал он холодно. — Садитесь.

Дядя Яша сел и накренил машину на бок, Федоров-старший закрыл оба гаража и вернулся в машину. Дядя Яша все время охал, а мальчишки шептались на заднем сиденье.

— Ах, капустный листок, капустный листок! Теперь и вправду стану я потусторонним человеком. Ведь упрячут на долгие годы!

— Разберемся! — ответил следователь. — Свое получите!

Дядя Яша засопел.

— Меня легко обидеть: я — сирота. Крупная сирота. Мать давно умерла, в прошлом веке, а отец погиб. Не было на меня муржского влияния.

— Мужского, — поправил Петя.

— Вот я и говорю — муржского, — охотно согласился дядя Яша.

— Расскажете защитнику!

— Папа, остановись. Пете выходить надо!

Петя вышел и помахал на прощанье рукой. Ему все-таки не верилось, что дядя Яша плохой. Он махал рукой долго, пока на него не налетел отец и не утащил домой.

Дядя Яша вздохнул:

— Ай, несчастье! Забыл узнать конец сказки. Нашел ли капустный листок Друга Души…

— Папа, а кто такой Друг Души?

Федоров-старший пожал плечами, а потом сказал:

— Наверное, самый близкий тебе человек, который тебя понимает.

Они подъехали к Сашиному дому. Саша вылез из машины — и передернулся от холода. Его бил озноб. Навстречу бежала мама. Она ему ничего не сказала, а только прижала его к себе крепко-крепко, и он услышал, как рвется в ее груди сердце.

Подошли Иван Данилович с Леной.

— Здравствуйте! — сказал Федоров, высовываясь из машины. — Извините, что так поздно, но у нас вышло небольшое приключение. До свиданья!

Машина плавно тронулась в путь. Саша хотел броситься к машине, но мама его не пустила.

— Папа, не уезжай! — закричал он. — Я знаю, кто ты для меня! Самый…

Федоров-старший услышал слова сына, и у него сжалось сердце. Чтобы себя не выдать, он торопливо закурил.

— А я не курю! — сказал дядя Яша и посмотрел в ветровое стекло. Перед ним лежал его любимый город. — Хорошо, что вы меня зацапали. Кря-крю!

— Что это вы?!

— А чтобы вам было веселее, строгий начальник. Я все понял. У вас положение куда хуже моего.

С тем они и приехали в милицию.

Своя ночь Веньки Жбанова

На следующий день в школу не пришли ни Тряпичкина, ни Федоров, ни Петя Стародубцев. В школу также не явился Жбанов. Цаплин с трудом дожидался конца уроков.

«Почему, почему они не пришли все вместе? Что случилось?» — спрашивал он себя и не мог ответить. А раз не мог ответить, то бегал по этажам от этого вопроса. Когда бегаешь — любопытство затихает, как-то забываешься.

Любовь Ивановна тоже удивилась отсутствию всех четырех, но удивление — удивлением, а дело — делом.

— Цаплин, покажи домашнее задание.

Цаплин встал, тощий, нескладный — глаза неизвестно где гуляли и мысли тоже.

— Не успел.

— Все успели, один ты не успел!

— Все не Цаплины, один я — Цаплин.

— Особенный! Садись — два!

Цаплин, как дерево — не сразу свалился, постоял какое-то время и уже приготовился рухнуть, но глаза его успели все-таки за окно забежать, и увидел Цаплин внизу знакомую фигурку Веньки. Никак не ожидал Цаплин друга на школьном дворе увидеть.

— Венька! — закричал он обрадованно.

Любовь Ивановна строго на Цаплина посмотрела — чтобы не забывался. Подошла и увидела во дворе Жбанова. Жбанов гнал по двору тяжелое автомобильное колесо. Куча металлолома под вывеской «4-В» значительно возросла.

— Молоток, — сказал Миша Сорокин, заглядывая в окно, — усилил наши темпы!

— Это что за выражение, Сорокин?

Любовь Ивановна увидела, как весь класс поскакал к окнам.

— Всем сесть! Сорокин, почему Жбанов занимается общественной работой во время занятий?

— Не знаю!

— Это что за ответ, Сорокин?!

— Любовь Ивановна, Жбанов — не общественный. Очень трудно ему сделать что-нибудь для класса. Я не знаю, почему он столько натаскал. Даже Цаплин не знает, наверное!

— Сам не знаю! — подтвердил Цаплин и покарабял напоследок по стеклу. Венька не мог его услышать. Но в этот момент он как раз поднял голову и увидел в классном окне множество знакомых лиц.

— Ох! — вздохнул Венька и помахал им. Не знали они там, наверху, про него. Они и догадаться не могли, какую он ночь пережил, потому что ни у кого из них еще не было своей ночи. А у него была. Ночью все мальчишки крепко спят. Венька тоже всегда крепко спал. И когда он вечером вернулся от Слепого Льва, он и не предполагал, что ему выпадет бессонная ночь.

…Венька ворочался. Он лежал и думал: а что там Петька делает? Как же это ему в голову пришло Петьку в гараже запереть! И никто про Петьку не знает — даже дядя Яша. И родители не знают. Только один Венька знает. Но ведь не от его туда посадил. Так что ничего не будет. Главное, чтобы никто не знал, что Венька знает. Пускай сидит. Темно там. И здесь темно — в комнате. Но там — другое темно. Другое! Венька вскочил и лихорадочно стал одеваться — даже пальто надел. Он понимал только одно — скорее к Стародубцеву бежать надо, пока…

Венька полез за ключом.

— Ты чего? — не проснувшись, спросила мать.

— Живот, — простонал Венька, думая, что мать ключ ему выдаст, а сама спать завалится.

— Ух ты, горе мое! — испугалась мать, села на кровать и включила лампу. — А пальто зачем?

Венька застонал от досады и яркого света.

— Знобит!

— У тебя лихоманка. Я сейчас сыночка раздену да сальцем натру.

— Я здоров, здоров! — отбивался Венька.

Но мать была сильная, и руки у нее были сильные, что клещи — из них никогда ничего не выскальзывало.

Мать скрутила Веньку и взялась за дело, приговаривая:

— Меня не проведешь, не обманешь! Ты только в комнату вошел — я на тебе лица не увидела!

Натертый салом Венька истекал потом.

— Ну как, полегчало? — спрашивала мать.

— Полегчало, полегчало, — бубнил Венька.

Они то засыпали, то просыпались. Под утро оба вымотались совсем.

— Ты лежи! Через два часа наведаюсь! В школу не ходи — закрою тебя.

— А вдруг у меня припадок какой или кровь из носу! Что, мне так и помирать?!

— Венюшка, да плюнь ты через левое плечо!

— Оставь ключ!

Как только мать за дверь, Венька стал одеваться. Через несколько минут он бежал по улице.

Утро стояло синее. Венька подбежал к гаражу и загрохал ногами по железной двери:

— Петь, а Петь! Стародубцев!

В ответ ему послышалось железное молчание.

— Петенька! — застонал он. — Отзовись, пожалуйста! Я не буду! Я больше никогда не буду!

— Что не будешь, мальчик? — выглянул из соседнего гаража мужчина с длинными висячими усами.

— Ничего не буду! Ничего!

— Ничего — нельзя!

Но Венька не слышал, он бежал обратно. Внутри у него сидел каменный страх и холод.

В этот тяжелый момент он вспомнил про Федорова. Надо к Федорову — он поможет.

Венька поднялся по лестнице. Долго он не решался позвонить. Кнопку нажмешь, а в ответ что получишь? Наконец он все-таки позвонил. Открыла ему мать Саши.

— Мне Сашу надо, — заспешил всегда неторопливый Венька.

— Саша заболел.

— Очень надо! — Венька поднял лицо. Сашина мать посмотрела на него и сказала:

— Только недолго, а то у него высокая температура.

Саша лежал весь красный.

— Сашка, здравствуй!

Саша как будто не узнал Веньку. Он отполз к стенке и сказал оттуда:

— Ты чего?

— Ничего. Стародубцев заперт в гараже дяди Яши. Как бы его оттуда вытащить?

Саша раскутался и уставился на Веньку.

— Да он со вчера уже дома!

— Как?

— Никак!

— Нет, ты мне скажи, пожалуйста, а то я мучаюсь!

— Мучайся больше — тебе полезно. Но как же ты все-таки мог, Венька?

— Я из-за тебя — ты сам с ним знаться не хотел! Забыл?

— Ну я — это другое. Я бы, как ты, не сделал!

— А я бы, как ты, не сделал. Думаешь, ты лучше?

— Я не думаю, — тихо сказал Саша и повалился на подушку. — Ты иди, Венька, а то меня тошнит.

Венька вышел, не успел он рассказать про дядю Яшу. Он горел, как свеча. Что-то в нем загорелось, что могло гореть. Он побежал к Слепому Льву, а потом — с грузом — к школе. Раз сто он бегал туда и обратно. В последний раз он катил тяжелое колесо.

Роли переменились

Через две недели с болезнями было покончено. Пришли в школу Федоров и Венька, Стародубцев и Красномак. Одной Тряпичкиной не было.

Борька вошел в класс. Первое, что ему бросилось в глаза, — его пустая парта. Он обежал класс глазами — и увидел Петрушку рядом с Федоровым. Его как шарахнуло. Петя помахал ему рукой:

— Боря, давай к нам!

— Сено к лошади, — сказал Борька и бросился на парту.

Но одному ему было скучно. Тогда он закричал:

— Эй, почему не здоровается никто!

Все мальчишки сгрудились возле Борьки. А он забрался на парту и принялся им рассказывать про болезни. Даже про болезни у него интересно получалось. Борька веселился вовсю.

В класс вошла Любовь Ивановна.

— Это я пришел, Любовь Ивановна! — закричал Борька и спрыгнул.

— Очень хорошо, Боря. Рада тебя видеть. Рассаживайтесь.

Борька посмотрел на Петрушку. Стародубцев не ушел от Федорова. Тогда Борька крикнул в их сторону:

— Я тебе говорю — иди на место!

Петя покорно собрал вещи и пошел к нему. По классу пронесся смешок. Цаплин съехидничал:

— Овечка пошла на свое местечко!

Петя покраснел, повернулся и пошел обратно — к Федорову. У Борьки язык отнялся — так весь урок и просидел молча. Какое-то нехорошее чувство душило его. Хотелось плакать, но он кусал губы и не плакал. «А Петька-то каким оказался… С Федоровым замирился… Ну, все! Плевать. Обойдусь без него… С Алешкой буду, с Мишкой…»

Прозвенел звонок, школа наполнилась шумом. Борька первым вылетел из класса и понесся по коридору. Навстречу ему шла бледная Тряпичкина. Увидев ее, он резко остановился и загородил ей дорогу.

— Почему опоздала?

— У врача была. Пусти.

— Не пущу! — Борька растопырил руки.

Она молча отвела его руки в сторону и спокойно прошла мимо него.

Борька застыл в удивлении.

— Теперь сразу видать, что Тряпичкина больше не псих! — сказал он ей вслед. Анжела остановилась, посмотрела на него долгим взглядом и тихо ответила:

— Я теперь другая. И на дразнение плюю.

— А Петька твой с Федоровым уселся, — сказал он. Тряпичкина покраснела.

— С Федоровым? Помирились, значит? А ты как же?

— Плевать! Да у меня друзей полная школа… А мне еще и лучше… — Он говорил, а у самого дрожал голос и срывался на петушиный крик.

Анжела ему не поверила.

— Боря, — сказала она, — да ты не расстраивайся…

— Это я-то расстраиваюсь?! — заорал Борька и замахнулся, чтобы дать как следует Тряпичкиной, — пусть не суется куда не надо. Но удара не получилось — Петя схватил его за руку и сказал:

— Борька, здравствуй! А мы с Сашей побежали тебя искать. — Саша стоял рядом с Петей и смотрел Борьке прямо в глаза. Борька рассвирепел.

— А чего меня искать? Вон ходи со своим дружком, — Борька зло кивнул в Сашину сторону.

— Ну зачем ты, Боря! Ты еще не знаешь, что произошло без тебя. Верно, Анжела?

Сообщение о том, что без него происходили важные события, совсем доконало Борьку.

— А я знать не желаю! Произошло — ну и катитесь от меня. Эх, ты! Как маленький — нельзя одного оставить: сразу к Федорову переметнулся. — Борька схватил Петю за грудь. — Выбирай — за кого? За меня или за него?!

Петя не успел ответить, потому что Федоров узнал в Борьке себя и засмеялся.

— Да при чем тут «за него или за меня». Давайте вместе, правда, Петя?

Петя кивнул, у Борьки похолодело внутри, он вспомнил что-то знакомое и закричал:

— Раз так, я — сам с собой, небом и землей! — Чтобы не увидели его слез, он бросился вниз по лестнице в раздевалку.

«До свиданья — до свиданья!»

В четвертом «в» наступило неожиданное затишье: никто не мог определить, с кем он и против кого. Особенно трудно было разобраться Веньке и Цаплину. И вдруг пришло известие, что Федоров уезжает в другой город — к Белому морю.

…Саша последний раз сидел у своего письменного стола. Над головой не висело ни одного самолета. Давно враги перестали бомбить родной город Ленинград, знакомую улицу и знакомый дом, где жил длинный язык…

— Саша, собирайся! — вывела его из задумчивости мама.

— Может, мне остаться? — сказал вдруг Саша.

— Как остаться? — не поняла мама.

— С отцом!

Мама задумалась.

— Все-таки я в Ленинграде родился. В школе у меня сейчас хорошо. А вдруг там — у Белого моря — друзей не найду? И папа здесь живет. Он ведь хороший у нас — папа!

— Не у нас, Саша, а у тебя!

— Но почему, почему? Помиритесь вы с ним! Мириться не стыдно ни капли! Главное, чтоб от души!

— Нет, Саша, у нас так не получится.

— Почему?

Мама отвернулась.

Саша обнял ее:

— Конечно, мне с тобой ехать надо! Ты у меня одна. Ну если бы я хоть что-нибудь понимал четыре года назад, я бы не дал вам разлучиться. Иван Данилович хороший, но он все-таки не наш, не родной.

— Это кто тут не наш, не родной? — спросил Иван Данилович, входя в комнату. — Машина ждет!

— Вы, — оробело сказал Саша.

— Я постараюсь! — сказал Иван Данилович. — Очень постараюсь стать вашим.

Невысокий, он стоял посреди пустой комнаты, и никто — ни Саша, ни мама — не знали, какой перед ними человек стоял. А перед ними стоял человек, который на землю глядел, как мы — на звезды, потому что он был летчик-космонавт.

— Саша, идем! — позвала мама.

Саша искоса посмотрел на Ивана Даниловича и обрадовался за маму — не надо маме таскать тяжелые чемоданы.

Лена уже сидела в машине. К ней подсела мама. Иван Данилович уселся рядом с шофером. Саша все смотрел по сторонам и не садился.

— Подождите, я быстро! — крикнул он и побежал.

Навстречу ему бежали Петя, Анжела и Венька с Цаплиным. Все столпились у машины. На дороге показался Борька. Он медленно шел к машине. Все молча уставились на него.

— Уезжаешь, да? — сказал смущенный Борька. — А нам-то что делать?..

— Не знаю, — грустно сказал Саша. — Спасибо, что пришел, я боялся… — Саша крепко сжал Борькину руку.

— Саша, ты пиши! — сказал Петя. — Я тебе отвечать буду. Ведь мы — на всю жизнь, верно?

— Я отвечать не буду — некогда! — поторопился сказать Борька. — Ты приезжай, как сможешь. Насчет ждать — буду! Эх!

Венька и Цаплин молчали, как немые.

— Саша, опаздываем! — позвала мама. — До свиданья, ребята!

Но Саша медлил — не хотелось ему садиться в машину. В машине одни Пономаревы сидели, а он был среди них Федоров и ждал Федорова, который обещал прийти и почему-то не пришел. Саша крепко пожал всем руки и сел в машину.

Иван Данилович проверил, как закрыта дверца, и скомандовал:

— В дорогу!

Машина помчалась по знакомой улице, потом — по знакомому проспекту, потом — по знакомому городу. Ребята остались у дома.

Все тревоги Сашу вмиг оставили, когда машина подкатила к аэропорту. Потом он, счастливый, сидел в кресле — самолетном! — и удивлялся, почему никто не кричит от радости, что сейчас полетят. Никто и не закричал. Тогда Саша не выдержал:

— Летим! Летим! Над нашим городом.

В ослепительном небе он увидел Ленинград. Там жили все свои. Все-превсе. Самолет летел час, и на земле прошел час. Пролетели семьсот километров по небу, а Борька прошел один километр по земле.

…Борька отстал от ребят — бабушка ему вывела сестер. Ребята побежали на школьный стадион, а сестренки на школьный стадион не хотели. Они по улице хотели — шубки у них были новые, две цигейки, два баранчика-цыганчика. Надо, чтобы все видели!

Сестренки катились перед Борькой двумя черными клубочками, а он на них и не глядел, а глядел на небо, по которому летел Саша.

Издалека показался Ванька. Ванька военный был. Погоны на нем были морские, а на ушанке — капуста. Ванька увидел Красномака и остановился.

— Куда ваши подрапали? — важно спросил Ванька и заложил руки в рукавичках за ремень.

— На стадион!

— А ты чего?

— Я — привязанный!

— Отвяжись!

— Сам отвяжись — видишь, маленькие!

Гордый Ванька голову набок склонил и посмотрел на маленьких. Маня с Таней на него уставились — никогда они таких важных и красивых не видели. Даже Борька не то, даже папа!

— А ты чего? — спросила важного Таня.

— По контроше опять пятерка! — похвастался Ванька. — Я им говорил, что у них пятерок для меня не хватит!

— А кто это — Поконтроше? — спросила Таня. — Генерал?

Ванька засмеялся:

— А ты чего такая глупая? Контроша — это контрольная!

— Ты глупый! — вступился Борька. Сам он мог их обзывать, а другие — чтоб ни за что! — Они умнее тебя. Они умные от витаминов!

— От витаминов, от витаминов! — обрадовались девчонки. — А — знаем, В — знаем, Ц — знаем, А — снова знаем. АВЦА!

— Ерунда! — закричал военный Ванька и побежал по дороге. Он увидел Андрюху. — Эй, Андрюха, друг! — Откуда ни возьмись, налетели Кеня и Василек.

Борька посмотрел им вслед, и ему вдруг стало так грустно, словно он был псих какой, а не Борька Красномак! Он задрал голову и закричал:

— Лети, лети, Сашка, да не залетайся — не забывайся!

Наконец-то — конец!

Ребята побежали на стадион, а Петя сказал Анжеле:

— Пожалуйста, не убегай, поговорить надо!

— О чем говорить? — спросила Тряпичкина и отвернулась, чтобы он не увидел ее лица.

— Ты чего такая грустная? Ведь все хорошо. Мы все — друзья. Борька, Саша и я.

— Поздравляю, — обронила Тряпичкина. — Со мною, выходит, раздружился?

— Неправда, Анжела! Хочешь, я тебе цветы подарю? У меня деньги есть. Бежим!

Ей вдруг сделалось жарко на морозе, и она побежала за Петей, обогнав его. Он погнался за ней, и дальше они бежали вместе.

Обратно шли с цветами. Анжела держала в руках маленький букет. Цветы были невзрачные.

— Лучше бы бумажных купил, — сказала она, вспоминая упругие розы и махровые маки, какими торговала старушка рядом с цветочным магазином. — Вот то цветы были, а эти… Их никуда не воткнешь!

— Петя, здравствуй! — услышал он над собой незнакомый голос. Петя посмотрел вверх и узнал Сашиного отца.

— Девочкам цветы уже даришь? Молодец!

— Да я…

— Ладно, ладно!

— А Саша только что уехал! — сказал Петя.

— Опоздал я, брат, — понимаешь, на суде был. Помнишь того дядю Яшу?

— Его судили?

— Судили банду Кривого Чура. Дядя Яша свидетелем проходил, он-то и помог нам всех выловить. А он тоже хорош, какую штуку выкинул: ему сто пятнадцать лет оказалось. Взяли его на особый учет как долгожителя.

— Я тоже хочу быть следователем, как вы! — мечтательно сказал Петя.

— Оставайся лучше сказочником. Следователей я много знаю, а сказочника — тебя одного. Чем кончилась твоя сказка?

— Правдой. Я нашел, что искал.

— Удивительно! — сказал следователь. — Не стать ли и мне сказочником?

Он махнул рукой на прощанье и пошел. И Пете показалось, что по городу идет Саша Федоров…

— Это что, отец Федорова? — спросила любопытная Тряпичкина, которая молча удивлялась этому непонятному разговору.

— Да.

— А чего он их бросил?

— Не знаю.

— Не знаешь? Все вы не знаете!

Анжела вдруг размахнулась — и дорогой букет полетел в сугроб.

— Ну, знаешь, ли! — возмутился Петя. Он повернулся и пошел прочь. Анжела побежала в другую сторону.

— Не буду с ним дружить, — шептала она. — Лучше с Ниной буду и с братом.

Петя поплелся домой. Почему Анжела цветы бросила в снег? Вообще у нее невозможный характер! А еще Саша уехал. Хорошо бы с ним уехать. Папа-то уезжает каждый год с друзьями. Хорошо бы уехать с Сашей и Борькой. А Тряпичкина ждала бы их…

— Ну что, проводил? — спросила мама, когда он вернулся домой.

— Да, — откликнулся нехотя Петя.

— Я думаю, мне на Камчатку надо поехать! — услышал он папин голос. — Ребята зовут.

— Не знаю, не знаю! — ответила мама.

— Я знаю! — сказал Петя. — Я много знаю! Больше вашего!

Папа схватил его:

— Это что за безобразие! Какое ты имеешь право знать больше нашего?

— Я изменился — а вы остались те же!

— Каково? — воскликнул папа. — Вот так ребенок! Почему это мы все те же?

— А договориться не можете. Каждый год все одно. А выход прост: давайте втроем отправимся куда-нибудь!

Родители стали обсуждать эту мысль. Петя уставился в окно.

Двор был заснеженный и тихий. Там могло поместиться много людей, и все так же тихо было бы, наверное. Что-то знакомое нахлынуло на Петю…

— Папа, а на что наш двор похож?

Папа заглянул в седое окно. Двор в сугробах напоминал ему двор в сугробах.

— Иди-ка ты спать, Петя! Нам с мамой надо поговорить!

— На Белое Море он похож! Как ты не догадался, папа?

Петя пошел в свою комнату, быстро разделся и лег. Ему захотелось плакать, но он не успел — на него навалился сон, и, засыпая, он услышал…

Сначала ему показалось, что это поет папа, но папа не знал такой песни. А может, знал и не говорил?..

Легкий кораблик — капустный листок… Камень века превращают в песок, время песок растворяет в воде, — наши следы исчезают в нигде! Легкий кораблик — капустный листок… Все изменяется, дай только срок. Лишь остаются — в дорогу спеши! — вечные поиски Друга Души! Легкий кораблик — капустный листок… Дождь прекратился, и город просох. Книга закончена, дело зовет. …Детская дудочка где-то поет!

Во сне к Пете подлетали самолеты. И он кормил их булкой.

Оглавление

Петя и попугаи

Опасное знакомство

«Нет, я бы не отказался…»

Выдумка Пети Стародубцева

Камень в чужой огород

«Ослаптоски…»

Красномаки! Красномаки!

После рыбного случая

Странный владелец огорода

Рыцари садовых огородов

Личный пожарный гость

Утро вечера мудренее

Возвращение Сына Города

Первоклассник Ванька-ключник

Первое сентября — самый лучший день

Девятнадцать против девятнадцати

Отец и сын

Дело Кривого Чура

Большой совет

«Только ты один можешь меня спасти…»

Дезертир армии Кривого Чура

Закон открытого сердца

Разговорчики

Почтари-рассыльные из артели дяди Яши

Кто будет ссориться — тому дера!

Синий-синий

Летчик-истребитель Саша Федоров

Дело дошло до драки

В капкане

Пять невидимых и молчанка

«Надо ускорить наши темпы…»

У постели больного

У Слепого Льва

Вот так неожиданности!

Друг Души

Своя ночь Веньки Жбанова

Роли переменились

«До свиданья — до свиданья!»

Наконец-то — конец!

Реклама на сайте