«Человек решает сам»

Елена Ивановна Кршижановская Человек решает сам

БРАТ И СЕСТРА

— Второй десяток парню, а спит, как ясельный ребеночек. Вставай же, наконец! — сказала Катя.

Правда, я и не подумал об этом. Двенадцатый год — второй десяток. Интересно, что и Кате тоже второй десяток. Но ей уже девятнадцать.

Я повернулся на другой бок и закрыл голову одеялом. Во время Октябрьских праздников я простудился, целую неделю проболел гриппом и отвык рано вставать. Разленился — самому противно.

Но спать уже не хотелось. Сколько можно спать? Вообще масса времени теряется на этом деле. Хоть бы придумали показывать людям во сне кино, чтобы столько часов в сутки зря не пропадало, когда валяешься и сам себя не помнишь.

А кто это должен придумывать? Про кино во сне. Инженеры или доктора? Только я начал решать этот вопрос, как рядом с кроватью зашуршала бумага и что-то упало. Я нагнулся — начищенные ботинки выглядели как новые.

Значит, Катя носила их в починку. Откуда же взялись деньги? До ее получки еще три дня. Опять где-то сэкономила.

На спинке стула — школьная форма, рубашка, пионерский галстук. Выглажено все на отлично. Вот сестра!

— Опоздаешь, доваляешься! — сказала она.

— Учишься, учишься всему, что нужно на земле, а может быть, придется жить на Марсе или еще на какой-нибудь планете. Там-то все по-другому — и опять учи-ись! — пропел я.

— Хватит тебе дурачиться. Соседей бы пожалел. Слушают крик целыми днями.

Я вскочил, натянул брюки. Выутюжены как! Складка точно стрела. Потом сунул ноги в ботинки и несколько раз притопнул.

— Шуми, шуми, зададут тебе! — пригрозила Катя.

Тогда я медленно согнулся и крепко уперся ладонями в пол, стал подтягивать ноги вверх, вверх… Согнул локти — попробовал, устойчиво ли держусь, и пошел к двери, перебирая руками.

— Хватит паясничать! — Катя хлопнула меня по ногам, я не удержался и, задев стул, с грохотом повалился на пол.

— Ты же сказала не топать, а на руках бы тихо… — объяснил я, выбираясь из-под стула.

Она сделала строгое лицо, махнула рукой и вышла из комнаты, но я заметил, что Катины плечи тряслись от смеха. Не можем мы по-настоящему сердиться друг на друга, как-то не выходит это у нас.

Пока она возится там, в кухне, надо убрать комнату, хоть немножко помочь. Теперь у нас уборка несложная, потому что мало мебели осталось, только самое необходимое: стол, стулья, диван да кровать и шкаф. Катя здорово придумала с этим шкафом. В одной половине наши вещички, а в другой, на полках — посуда. Буфет и многое другое мы продали тогда, больше двух лет назад. Пришлось продать. Мы остались вдвоем. Катя поступила на завод и зарабатывала совсем немного, — специальности не было. Сейчас-то у нее есть разряд, — правда, еще не особенно хороший. На заводе надо ух как много знать, чтобы хорошо работать и хорошо зарабатывать.

Быстренько смахнул я пыль с мебели, подмел пол. А славная у нас комната, хоть и пустовато. Окно большое, верхушка дерева перед ним — во дворе у нас их несколько. И большой кусок неба виден. В общем, будто на даче живешь, не похоже, что в центре Ленинграда, где почти все старые дома с темными дворами-колодцами.

Интересно, как станут делать уборку лет через пятьдесят? Стены и полы будут, наверное, из пластмассы, мебель — полиэтиленовая или еще из какого-нибудь нового материала. Я бы так убирал: раз, раз — и все полить водой из шланга. Одна минута — и чистота. Никаких тряпок, метелок.

Катя принесла из кухни горячие оладьи, и мы стали уплетать их со сметаной. Катя всегда придумывает вкусные штуки. И как-то быстро, без лишней болтовни. Не то что наша соседка, которая может часами рассказывать, где какое мясо купила. Скука удивительная.

— Сегодня акробатика — помнишь? — спросила Катя.

Конечно, забыл. И вспоминать не хочу. Всю прошлую зиму ходил, и мне нравилось, а вот теперь осенью снова начал заниматься и… вот как надоело! Тренер стал задавать такие трудные вещи, а где время найти?

Видно, Катя угадала мои мысли. Она всегда угадывает, если мне что-нибудь надоедает.

— В кружке юннатов был, в столярном был, в литературном был… — сказала она, загибая пальцы. — В какой теперь кружок захотелось?

— Хватит тебе! — закричал я. — Как ты не понимаешь, что массу всего нужно знать! Мне интересно и…

— Все, и толком ничего? Почитал бы про знаменитых людей. Они с дошкольного возраста занимались любимым делом.

— Это в старину было, а теперь будет всестороннее развитие, и каждый должен…

— Ну, поехал, — вздохнула Катя.

У нее стало такое огорченное лицо, что я взял ее маленькую, с гладкими мозолями руку, несколько раз подкинул на своей ладони и сказал:

— Ладно, пойду.

— Ну для меня, хорошо? — улыбнулась Катя. — Чтобы я знала, как мой брат умеет работать и добиваться чего-то. Ведь тренер говорит, что ты очень способный.

До чего же славное лицо у Кати, особенно когда она улыбается. Ничего такого, что называется, красивого нету. И скулы широкие, и нос немножко маловат, но глазищи зато… Посмотришь в ее веселые глаза и сразу веришь: все будет хорошо.

«ДОКТОР» ОЛЕГ

Обидно, что человеку нельзя быть сразу в нескольких местах. Вот бы так, например: идешь по Ленинграду и вместе с тем осматриваешь Кремль, и тут же где-нибудь охотишься в Африке…

А то вот провалялся неделю дома, и что делается в школе — понятия не имею, конечно, кроме уроков, которые сообщали мне ребята через Катю. А так бы я знал наперечет, что делалось эту неделю. Хоть бы скорее развилось телевидение и из каждого класса передачи шли. Заболел человек — смотрит урок географии.

Пришел я в наш пятый «а» класс минут за десять до звонка. Все сразу зашумели:

— Глядите, Фонарев!

— Как, Веня, здорово болел?

— Веня, а ты знаешь, у нас артист появился!

— Самодеятельность организовали? — спросил я.

И тут поднялся такой шум — хоть уши затыкай, если бы не рассказывали такое необыкновенное.

Из этого крика я разобрал вот что: в наш класс поступил новый мальчик — Олег Беляев. Он самый настоящий артист. Ну, то есть не такой уж настоящий, он с цирком приехал на гастроли в Ленинград. Олег пока записан учеником, но получает настоящую зарплату и готовится выступать в настоящем акробатическом номере.

Только я успел подумать: «Разыгрывают меня ребята!» — как все замолчали и в класс быстро вошел мальчик повыше меня ростом.

Конечно, разыграли. От этих разговоров мне вспомнилась цирковая афиша. Она будто стояла перед глазами: акробат в белой фуфайке, с открытой шеей, и широкий пояс блестит…

А тут просто мальчик со светлой челочкой; на нем старенький пионерский галстук, обыкновенный школьный пиджак, да еще маловатый, узкий. Рукава по-смешному короткие.

Мы не успели познакомиться — начался урок. Зачем нас мучают этим несчастным английским, раз уже придуманы машины, которые сами переводы делают с какого хочешь языка? Включай магнитофон и слушай сколько влезет. Нет, только зря время тратим на эти уроки.

Но возмущался я недолго. Все-таки неплохо снова ерзать по своей парте, глядеть на ребят. И даже не так уж скучно было учительницу послушать. А то я всегда шалею от этих английских слов, которыми приходится забивать себе голову.

Мальчишку, и правда, зовут Олегом Беляевым. Его вызывали к доске, и он ответил, хоть не особенно гладко, но, кажется, верно. Может, разыграли меня с цирком? Я им покажу, как разыгрывать… Олег, видно, ничего парень, симпатичный. Стоит прямо, как спортсмен. И голову держит чуть назад, вообще смело так. Сразу видно, настоящий парень. Такому хоть платье с передником напялить, а все равно узнаешь — парень. Ненавижу кисляев, похожих на девчонок.

На перемене мы с Олегом разговаривали мало. Про цирк никто не упоминал, а спрашивать нельзя, — засмеют. Потом до конца уроков мы больше не говорили с Олегом. Он ко мне не подходит, так я чего полезу? А в большую перемену я бегал к пионервожатому.

После уроков все ребята остались в классе — ждали грузовик с дровами для котельной. Нам поручили разгрузку. Я сидел в классе и перелистывал книжку. Мне ее принесла Валя Шарова.

Вдруг слышу, как девочка на соседней парте шепчет своей подружке:

— Смотри, Валька Шарова хочет с Олегом подружиться! О чем они рассуждают? Гляди, так и крутится перед ним. Подумаешь, какая!

Я и не заметил. Оказывается, Олег стоит с Валей у окна — рядом с Беляевым она кажется такой маленькой. Олег тихонечко так ей говорит. Валя слушала, слушала да как покраснеет! Потом кивнула и громко сказала:

— Ладно, пойду.

Куда это они? Валя никогда не ходит с другими ребятами, если я не иду. А тут сразу собралась. Я даже бросил читать. Девчонки шепчутся и хихикают насчет Вали с Олегом. Хорошо, нас позвали во двор, а не то бы я этим девчонкам… На лестнице я догнал Валю и спрашиваю:

— О чем ты с Беляевым рассуждала?

— О чем надо.

И бежит дальше. Я за ней. Схватил ее за борт пальто.

— Послушай, — говорю. И вдруг заорал: — Ой, ой! Опять иголка! Вечно из Вальки торчат и сыплются иголки.

Сумасшедшая портниха! Ее Maть жаловалась, что каждую неделю покупает целую пачку иголок. Так с первого класса. Правда, теперь Валя себе и подругам шьет всякие там сарафаны да платья. Хорошо шьет, но от этих иголок можно сойти с ума. Когда Валя была моей соседкой по парте, я вечно садился на эти проклятые иголки и булавки. Оттого и перешел к одному парню. Скучный оказался. Ни рыба ни мясо — ничем не интересуется.

Пока мы бежали по лестнице, Валя прошмыгнула между ребятами, и я ее потерял. Но во дворе все равно нашел. Она за грудой дров собирала поленья. Я надел перчатку, чтобы не уколоться, потянул Валю за локоть и спросил:

— Подожди минутку. Ты с Олегом куда собираешься?

— Что ты! Никуда не собираюсь.

— Зачем врешь? Ведь слышал, ты обещала пойти.

Валя покраснела так, что появились слезы, но не капнули, а застряли на ресницах.

— Ты знаешь, я никогда не врала и не буду!

Это верно. Никто не слышал от нее вранья. Вдруг она бросила полено и подскочила ко мне. Я даже назад шагнул.

— Думаешь, приятно? Твой Беляев мне целую лекцию прочел! Я в конце концов обещала пойти к доктору.

— К какому доктору? Зачем?

— Лечебной гимнастикой заниматься, вот зачем! Твой Олег сказал, что я сутулая буду, если не пойду.

Чудак Олег! Я засмеялся, а Валя отвернулась, сердито так. И тут на весь двор закричал Олег:

— Нет, нет, девочки, вы будете складывать поленницы, а мы будем кидать дрова в окошко подвала. Это вам трудно.

Его как-то сразу послушались. Мальчишки, глядя, как Олег здорово, по-взрослому кидает поленья, тоже приналегли, и мы быстро перекидали все, а потом выгнали из подвала девчонок и сами уложили остальные поленницы.

Когда мы вышли во двор, Олег остановил меня и сказал:

— Ты болел гриппом, да? Кашляешь еще. Пойдем, у меня дома есть замечательные порошки. Сразу пройдет.

— Порошки? — удивился я. — Спасибо, не надо. Терпеть не могу порошки.

— Тебе поможет, идем!

— Нет, я устал.

— Да ко мне близко. Знаешь, где цирк? Я там в общежитии.

Волшебное слово «цирк»! Теперь я готов был проглотить хоть десяток порошков.

ПЕТУХ В ЦЕНТРЕ ГОРОДА

Всего раза три-четыре я был в цирке, не больше. Но часто вспоминал, как там здорово. Одного шуму сколько: клоуны кричат и хохочут, музыка громкая, львы рычат, лошади ржут. А то еще вдруг станет тихо-тихо и потом барабанная дробь… Зрители хлопают вовсю.

Светло, ярко. Сидишь и не помнишь себя. То кажется, что ты сам жонглер, то акробат, то дрессировщик. И будто сам делаешь все вместо них.

А сегодня тут было совсем по-другому. Мы прошли через главный вход. Олег поздоровался с вахтером, и нас пропустили в темное фойе, а оттуда мы вышли прямо к манежу. До чего странно, тихо! Пустые кресла. Целые круги пустых кресел один за другим. А верхние почти не видны: только две лампы горели, и чем выше ряды, тем все темнее. В общем, пусто, даже страшновато.

А на самом манеже — изрытые опилки: площадка, похожая на пляж.

Посредине брошен узкий коврик, во многих местах протертый до веревок.

По этому коврику шла девочка. Странная шляпа на ней, как у взрослых. А каблуки, каблуки! Высоченные. Катя мечтает о таких туфлях, но это другое дело. Ей надо, чтобы выступать в самодеятельности, когда она читает Маяковского в заводском клубе.

Ну, а девчонке зачем? Не стыдно ей? Вдруг она повернулась к нам лицом. Еще того лучше. Губы накрашены! Она помахала Олегу и крикнула:

— Спасибо! Смотри прошло!

Олег перепрыгнул барьер, взял девчонкину руку и стал разглядывать пальцы.

— Вот что делает борный спирт. Мигом все болячки проходят! — обрадовался он.

— Да, да, теперь буду только у тебя лечиться и всем скажу: чуть что — борным спиртом, — сказала девочка.

— Верно, — ответил Олег. — Нашему тигру тоже помогло. Я ему лапу лечил…

— Как!.. Значит, тигр и я — для тебя одно и то же? Это что за намеки? — Она чуть не схватила Олега за ухо, но он увернулся.

Оба засмеялись. Олег мягко перепрыгнул барьер на другом конце манежа и позвал меня. Я обежал полукруг между барьером и передним рядом кресел. Почему-то я не посмел идти по самому манежу. Догнал Олега, и мы юркнули за тяжелый занавес, откуда выходят артисты. Думал ли я, что когда-нибудь в жизни буду сам проходить здесь!

— Какая она веселая! Шутит всегда, — засмеялся Олег.

— Ты про эту девчонку? Вот так шутки. Губы накрасила и туфли какие напялила. Воображает, что взрослая, стыдно! — возмутился я.

— Да она и есть взрослая. Второй год замужем.

— Ну! А похожа на девчонку.

— Тебе показалось. Артистка она хорошая. Мало кто умеет так работать.

— Ты правда ее лечишь?

— Нет, руку только. Вообще с этим лечением… — вздохнул Олег. — Если кому помогает, конечно, я рад. Но другой раз в такую историю влипнешь… Хотя бы с тигром. Он чуть клетку не разнес, когда я его спиртом и марганцовкой мазал.

— Да ну, врешь! — сказал я.

Как это так: самый обыкновенный мальчик в школьном пиджаке и вдруг лечит живого тигра. Врет, конечно. Олег, видно, понял меня не так и ответил:

— Ну, клетку ему не разломать, конечно, а психовал он здорово. Мне влетело ух как!

— От тигра?

— Да нет. От директора. Он сказал, что, если я еще буду лечить кого-нибудь, он выселит нас из общежития.

— И ты перестал?

— Как перестанешь. Конечно, нет. Тигр хоть рассердился, но ссадина быстро зажила.

«Пускай еще повыдумывает; не каждый умеет так интересно врать», — подумал я и спросил:

— Ты что же, ходишь к этому тигру в клетку?

— Вот еще! Я накрутил на длинную палку ваты, просунул между прутьями и смазал лапу, пока тигр спал после обеда.

Может, и правда так было. Я огляделся кругом. Мы стояли в длинном коридоре, похожем на большую подворотню. Коридор заканчивался воротами — против выхода на манеж. У ворот разговаривали двое мужчин. Один из них был в свитере и лыжных штанах. Я взглянул на него и прямо рот раскрыл. Как будто молодой, а голова седая, точно у старика. Стоит, о чем-то разговаривает, помахивая одной рукой, а вокруг него, как бешеные, крутятся пестрые мячи.

Я глаз не мог оторвать от этих мячей. А мужчина? Старик он или молодой? Я вгляделся. Нет, кажется, старик, — морщин много. А в общем, похож на молодого. Они все тут молодые! Артистка вот тоже такая молодая, что я подумал: девчонка.

Вдруг на весь цирк закукарекал петух. У меня от всего этого голова кругом пошла. Не снится ли мне ну хотя бы петух? Где я, в городе или в деревне? — Подожди минутку, — сказал Олег, кинулся в сторону и исчез за поворотом. Раздалось отчаянное кукареканье, из-за угла выскочил петух размером с гуся. Перебирая длиннющими, как у цапли, ногами, он помчался со скоростью ракеты прямо на меня. Яркие перья на хвосте петуха развевались, точно колосья во время бури. За петухом гнался растрепанный Олег. Оба они уткнулись в занавес. Олег схватил было петуха, но тот вырвался и помчался обратно.

— Э-эй! — крикнул старичок. — Опять за свое? Оставь петуха!

Олег остановился, опустил руки. Лицо у него стало такое несчастное, брови поднялись домиком, губы выпятились вперед. Он вежливо сказал:

— Я и не собираюсь его лечить. Мне только посмотреть, как зажило у него над клювом…

— Ладно, что с тобой сделаешь. Только осторожно, доктор самодеятельный! А то директору скажу.

Брови Олега опустились на место, и он снова погнался за петухом. В конце концов поймал, осмотрел его и отпустил. А петух развернулся да как саданет шпорой. К счастью, Олег успел отпрыгнуть, и шпора только разорвала штанину.

КАЧАЮТСЯ КАЧЕЛИ…

Пока мы поднимались по узкой лестнице общежития, Олег рассказывал:

— Как обидно. Мы с петухом знаешь до чего дружили? Он меня встречал каждый день. А вот теперь боится… Это с тех пор, как я держал его, а ветеринар лечил болячку над клювом. Не понимает, что для его пользы, и дружба врозь…

— Стараешься, а тебе же попадает, — сказал я, взглянув на порванную штанину Олега.

— Что поделаешь. Вот и в книгах люди часто страдают за свою идею… А петух получил травму во время работы, знаешь!

Петух на работе. Ничего не понимаю. Я молча посмотрел на Олега, и он объяснил:

— Да, да, на вечернем представлении. Наш Петя-петух — опытный артист, но тут не рассчитал и раньше времени полез из корзины. Его и прихлопнули крышкой по носу. В нашем деле главное — точный расчет.

И здесь арифметика!

Когда Олег открыл дверь в свою комнату, у меня уже не хватило сил удивиться. Полным-полно щенят, похожих на комки хлопка. Их точно ветром сдувало с кресла на стул, потом на пол; они путались у меня под ногами, пока я здоровался с матерью Олега; от лая и визга у меня заложило уши, и я не слышал, что она сказала.

Ничего, вскоре стало легче. Мы с Олегом сели, и собаки устроились у него на коленях, но трем не хватило места, и они устроились у меня. Оказывается, это вовсе не щенки. Им по нескольку лет, и все они артисты. До чего же маленькие! И чем они смотрят, эти собачки? Совсем не видно глаз; их начисто закрывает кудлатая белая шерсть.

Олег попросил у матери порошок для меня.

— Ах ты мой лекарь непутевый! — засмеялась она. — Уже в школе начал вербовку пациентов. Ну, перекусите немножко; репетиция задерживается, там совещание у директора.

Пока я глотал отвратительный и горький порошок, мать Олега, Анна Ивановна, достала тарелки, чашки, поставила на стол всякую всячину. Мама Олега все больше и больше нравилась мне. Видно, совсем злиться не умеет. Сразу чувствуешь, когда человек зря не сердится по пустякам. Она толстоватая немножко, но быстро так двигается. Руки у нее большие, как у мужчины. Должно быть, много работала в молодости. Кем, интересно? Может быть, на заводе?

Олег стал мне совать еще порошки, чтобы я глотал их дома. Я отказывался, но Анна Ивановна сказала:

— Возьми, они помогают. Знаешь, мы с Олегом любим всех лечить. Во время войны я работала врачом в полевом госпитале. Ну, и до сих пор при случае стараюсь чем-нибудь помочь.

— Это я из-за тебя люблю всех лечить, — сказал Олег.

— Все нужно делать с толком. Всегда нашего циркового врача можешь спросить или меня. А то лечишь втихомолку тигров. Ты, Веня, бери порошки; я тебе и рецепт дам. Покажешь своей маме.

— У меня нет мамы, — ответил я.

Анна Ивановна вздрогнула и перестала нарезать хлеб. Я никогда не говорю об этом ни с кем, кроме Кати.

Я никогда просто не могу об этом говорить.

Сам не знаю почему, но Анне Ивановне, которую я видел первый раз в жизни, я сказал:

— Прошло два года. Мама и папа отдыхали на юге и уже ехали на вокзал в машине, как случилась авария… Они оба не вернулись домой… Теперь мы с сестрой вдвоем.

Анна Ивановна положила руку мне на плечо, быстро несколько раз поцеловала в голову.

Потом согнала с моих колен собачек и подвинула тарелку с пирогами.

— Вот кушай, дорогой. Они свежие, только испекла. Хочешь на репетицию посмотреть? Оставайся, тебе будет интересно.

Конечно же, хочу! Как хорошо, что ни Олег, ни его мать не расспрашивали меня ни о чем! Мы стали разговаривать о школе, об уроках. Оказывается, Олегу приходится трудновато с учением. Одну зиму он учился в семи разных школах в семи разных городах! Это цирковая группа так много гастролировала в тот год. А теперь они всю зиму проведут в Ленинграде.

Олег снял школьную форму, надел тренировочные брюки, джемпер и красные сапожки на мягкой подметке. Замечательные сапоги; как-то весело на них глядеть. Олег побежал вниз, а я помог Анне Ивановне накормить собак.

Здорово шумные артисты. Пихают друг друга, визжат, лезут лапами в миски. Никакой дисциплины. Мне это надоело, и я обрадовался, когда мы наконец закрыли собак в комнате и спустились на манеж.

Теперь тут было гораздо светлее. Возле барьера стояли расписные качели — доска, прикрепленная четырьмя Канатами к большим деревянным подпоркам буквой П. Олег и взрослый парень раскачивались на этих качелях высоко-высоко. А посреди манежа стояли друг у друга на плечах трое мужчин. Два верхних стояли спокойно, будто не на плечах, а на полу.

Мы с Анной Ивановной сели в первом ряду кресел, и я подумал, что никогда еще не сидел так близко к манежу. Я обратил внимание на мужчину, который держал на плечах двоих. Не думал, что на свете бывают такие великаны. И лицо, как у великана из сказок. Большое, точно вырубленное из камня, а брови какие-то свирепые. Воображаю, если такой рассердится на тебя. Пропадешь! А Олег все раскачивается и раскачивается. Вот так акробат! Любая девчонка может так. Мне даже неприятно стало за Олега. Славный такой, а что за работа у него? Еще сапожки красные напялил.

— Ап! — вдруг на весь манеж пробасил великан.

Качели высоко подняли Олега, он оттолкнулся и, расправив тело, стремительно полетел вверх, вверх. Это было так неожиданно, что я зажмурился от страха.

И вот он уже приземлился, вернее «приплечился» у третьего мужчины… Вся группа вздрогнула, точно по ней прошла волна, и замерла. Олег уперся ладонями в бока, отставил локти и, чуть согнув колени, стоит и стоит, и снизу кажется, что это так высоко: вот-вот голова Олега коснется купола цирка…

Анна Ивановна что-то говорила, но я не слушал и следил за Олегом. А он снова и снова раскачивался на качелях и взлетал на плечи мужчине. И хотя у Олега уже взмокла и потемнела от пота челка на лбу, работал он замечательно. А у меня внутри все переворачивалось. До того хотелось вот так раскачаться и взлететь…

Вдруг Анна Ивановна замолчала, вытянула руки вперед и замерла. Олег отделился от качелей и, едва коснувшись плеча мужчины, сорвался и полетел вниз… Я вскрикнул. Сейчас разобьется. С такой высоты! Но Олег повис в воздухе и потом медленно, медленно, точно на парашюте, опустился на землю. Анна Ивановна сказала смущенно:

— Знаю, что лонжа, но не могу… Волнуюсь каждый раз.

А я-то еще хуже — про лонжу совсем не знал. Такая тоненькая проволочка тянется от широкого пояса Олега.

Потом еще два-три взлета, — все получалось правильно. Великан дал знак, и акробаты, будто мячи, запрыгали по манежу. Олег присел на барьер, отдышался, через минуту по приказу великана сделал «колесо». Но у него не получилось как надо, — видно, устал. Еще раз — опять не то.

На уроках акробатики лучше всего я делаю именно «колесо». Не понимаю, как это я посмел? Невозможно было сидеть сложа руки в кресле. Я уже давно еле сдерживался.

И я снял пиджак и тут же, в проходе между барьером и креслами, раз-два, и пошел, пошел колесом.

— Это что за юное дарование? — загремел великан. — А ну-ка, шагай сюда.

Но шагнуть мне не пришлось: он схватил меня в охапку, перенес через барьер, на середину манежа, и так легко, точно это был не я, а кило картошки в «авоське».

Поставил перед собой, пощупал ручищами мои плечи, шею. Я чуть не ткнулся носом в пояс великану. Знаю, ничего плохого я не сделал, а все-таки страшно. Уж слишком великан большой и брови еще свирепее кажутся, когда так близко на них глядишь снизу.

— Показывай все, что умеешь, — приказал он.

Я посмотрел на Олега, на его мать. Они улыбаются, кивают мне, будто хотят сказать: «Не стесняйся, чего бояться, смелее!» И правда, чего бояться? Я прошелся по ковру на руках, потом сделал «мост», ну и всякие там штуки начал показывать. И чем дальше, тем лучше у меня получалось, потому что великан говорил:

— Ну, ну, толково! Смотри, Олег, как он голову держит. Правильно, вот, вот.

Когда я показал все, что умел, и, задыхающийся, распаренный, остановился, великан сел на качели, посадил меня с одной стороны, Олега с другой, и мы стали разговаривать. Великан протянул руку над моей головой и взялся за канат. Ну и мускулы! Я касался головой груди великана, и мне казалось, что я прислонился к большому теплому дереву. Мне было хорошо, и мы замечательно разговаривали.

Я как-то совсем забыл, что хотел бросить занятия акробатикой, и с увлечением рассказывал, до чего это интересно. А потом узнал, что великан — отец Олега и что его зовут дядей Колей. И он сказал, чтобы я завтра приходил на репетицию, если захочу. Еще бы не захотел!

МОДНИЦА И ДРУГИЕ АРТИСТЫ

В этот вечер я шел из цирка домой и совсем по-новому разглядывал прохожих. Раньше это были просто люди, шагающие навстречу, идущие впереди, сзади. А теперь я смотрел на них и думал: каждый из них знает многое из того, что я не знаю, и каждый умеет что-то делать, и ездил по разным городам, а пожилые воевали на фронте… Ведь и представить себе невозможно, сколько умеет и знает каждый из них. Вот хотя бы Олег. Разве можно подумать, что этот школьник, каких сотни, тысячи, и вдруг лечит тигра, летает на качелях, словно птица, и ездит по всем городам?

Кате я не рассказал про цирк. Слишком много всего случилось: мне хотелось как следует обо всем подумать самому. А то всегда так бывает: рассказываешь родным, они-то ничего не видели и начинают посмеиваться. Настроение пропадает, и самому кажется, что все не такое уж замечательное…

На другой день в школе я ужасно томился на уроках. Хорошо, меня не вызывали, а то наговорил бы чепухи. Я ни о чем не мог думать, кроме цирка.

Валя Шарова смотрела на меня и удивлялась, а во время перемены спросила:

— Ты чего сияешь, как начищенная сковорода? «Волгу» по лотерее выиграл?

Что с ней разговаривать. Разве она поймет? Наконец уроки кончились, и мы с Олегом побежали в цирк.

Каждый знает такой номер: стоит внизу акробат и держит на лбу длинный шест, а наверху — поперечная палка, похожая на велосипедный руль. И на этом руле другой акробат выделывает фокусы.

Так вот, когда мы пришли на манеж, я рот раскрыл. Акробат с шестом на лбу поднимался по отвесной лестнице, прикрепленной к высокой площадке. Идет акробат и идет, держит на лбу длиннющий шест, а наверху стоит не шелохнувшись девушка. Та самая артистка, которую я принял за девочку. И не просто стоит, а головой вниз. Я дышать боялся, прямо потрясающе!

Поднялся акробат на площадку, повернулся и начал спускаться с другой стороны. Но артистка-то! Вот это работа, — стоит, точно припаянная к этому рулю.

Акробат сошел с лестницы, и артистка съехала с шеста совсем как матрос с мачты.

На манеже стоял пожилой мужчина и наблюдал за акробатами. Как только артистка спрыгнула на землю, мужчина схватился за голову и закричал плачущим голосом:

— Модница несчастная! Целых десять лет зря потратил на эту страшную тупицу!

Я оглянулся. Кому это он? Не может быть, чтобы такой артистке. А мужчина подошел к ней и ребром ладони стукнул ее между лопаток.

— Спина, спина! — продолжал он кричать. — Как держишь спину! Все мимо ушей, только и думаешь о шляпках да тряпках! О-о-о… модница дурацкая!

Олег посмотрел на меня и засмеялся:

— Удивляешься? Ничего, бывает. Это ее отец. Он строгий, но дело ух как знает! Все не может ей простить, что она в прошлом году опоздала на репетицию, задержалась в магазине.

— Да она же так работает! Да если бы я хоть…

— Это кажется, когда не совсем понимаешь, что значит хорошо. А на самом деле тренируешься, тренируешься, а лучше-то еще можно сделать, — вздохнул Олег. — Это я знаю во как. Сам испытал!

Артистка стояла с опущенной головой и молча слушала отца, который никак не мог успокоиться. А я еще весь день мечтал стать цирковым артистом! Если ее после целых десяти лет так ругают, то куда же мне…

Вдалеке послышался лай — тоненький, визгливый. И вот по манежу забегали хлопковые собачки, белые пушки. А за ними влетел большой пес с узкой красивой мордой. Длинная шелковистая шерсть разделялась пробором на его широкой спине.

— Руслан! — крикнул Олег.

Пес мимоходом ткнулся носом в руку Олега и заторопился по своим делам. А дела у него были важные, не то что у других псов. Руслан прыгнул на барьер и словно поплыл вокруг манежа. Большое сильное тело пса стремительно неслось вперед, лапы еле касались барьера, и видно было, что Руслан наслаждается бегом.

Я следил за псом и не заметил, как на манеже оказалась мать Олега. Она хлопнула себя прутиком по ноге и сказала:

— Руслан, ко мне!

Пес прыгнул с барьера и лег возле Анны Ивановны. Все время новости! Значит, мать Олега вовсе не домашняя хозяйка, а дрессировщица. Вчера в общежитии она в простом халате и косынке чистила картошку и вообще показалась мне такой, как бывают мамы, которые сидят дома… Анна Ивановна что-то сказала Руслану; он послушал и, медленно переставляя ноги, пошел по ковру. А одна из хлопковых собачек стала бегать вокруг передних лап Руслана, делая восьмерки. Остальные собачки маршировали на передних лапках, точно настоящие акробаты. И морды серьезные у всех; очень это смешно получалось.

Но рано я посмеивался. Вскоре пришлось мне накричаться так, что я чуть не охрип. Вот как получилось.

Собачки еще порепетировали, потом их унесли, и на манеже остался один Руслан. Служащие в четырех местах держали над барьером большие металлические обручи. Руслан с увлечением выполнял свое дело: бежал по барьеру и плавно прыгал сквозь обручи. Но, видно, слишком увлекся и, когда потом соскакивал с барьера, бестолково метался по манежу и убегал в проход для зрителей, вместо того чтобы идти к месту выхода артистов. Нас с Олегом поставили в артистическом проходе, и после каждой пробежки по барьеру мы звали Руслана. Иногда он бросался к нам, но чаще его несло в другую сторону.

Ну и терпение нужно с шальным псом! Мне казалось, что это никогда не кончится, и у меня выскочат легкие от бесконечных воплей. Так и не добились толку на репетиции.

Когда служащие увели Руслана с манежа, Анна Ивановна бодро сказала, вытирая пот со лба:

— Недельки через две научится. Молодой еще, горячий. И так уже много сделал; нельзя все сразу требовать.

Недельки две. Вот так та-ак!

КАПРОНОВЫЕ ПАЧКИ

Наверно, за всю жизнь у меня не было так много взрослых знакомых, сколько появилось за последний месяц. И не только акробаты, наездники, жонглеры и другие артисты, и даже электросварщик. Он сваривал металлические части в трапеции. Ответственность-то какая. Люди под самым куполом работают на этой трапеции. Чуть где непрочно, — упадут.

Познакомился я с веселыми музыкантами из оркестра, с конюхами, с художниками, с ветеринаром. Да всех не перескажешь.

По-моему, они считают меня за своего. Конечно, видят каждый день, привыкли.

А Олег говорит: это потому, что я стал работать вместе со всеми, и им нравится, как у меня идет дело. Ну, Олег преувеличивает; какая там работа. Правда, великан со мной репетирует вовсю, но и ругает… Так что до настоящей работы ух как далеко!

Олег переживает, что мне достается от его отца, и теперь, если мы раньше освобождаемся в школе, то сразу зовет в цирк, и до начала репетиции мы еще тренируемся одни.

…Мы были вдвоем на манеже, и Олег показывал мне, как держать плечи, когда стоишь на одной руке.

— Нельзя, понятно тебе? Не положено! — услышали мы крик.

И вдруг на манеж вбегает — вот уж не думал! — Валя Шарова, как-то смешно нагнувшись вперед, а за ней — вахтер. Тоже нагнулся, тянется, хочет схватить за косу. И продолжает кричать:

— Стой, говорят!

Но Валя спряталась за нами и спокойно сказала:

— Вот их как раз мне и нужно. Я ведь по делу.

— Она из нашего класса, — подтвердил Олег.

— У меня пионерское задание, — сказала Валя, вырываясь от вахтера, который через наши головы все-таки схватил ее за галстук.

— Да что тут происходит, в самом деле! Пионерский костер или зрелищное предприятие? — возмутился вахтер. — Скоро приведете целый класс, артистам негде будет выступать.

В конце концов мы уговорили его, обещали, что Валя побудет совсем недолго.

Он ушел, ворча что-то про детский сад, но мы не обратили на это внимания; нам было интересно, что нужно Вале. А она сказала:

— Вы наш класс позорите.

Вот здорово! Знали бы, так не спасали ее от вахтера.

— Ты для того в цирк прорвалась, чтобы сообщить такую приятную новость? — спросил я.

— Нечего подковыривать, и никакая такая не новость. Сами знаете, по английскому оба на двойках едете.

— Знаешь что? Завтра в школе поговорим об этом, — вежливо сказал Олег. — А сейчас нам некогда.

И мы снова начали тренироваться.

— Подумаешь, занятые люди. Кувыркаются! — засмеялась Валя.

Но сама села на барьер и стала следить за нами. По лицу ее было видно, что наши упражнения ей нравятся. А мы, конечно, старались и такие штуки выделывали, что опилки летели во все стороны. А потом вокруг манежа, пройдясь колесом, встали и начали между собой разговаривать, будто целый час так спокойно стояли.

— Наше звено мне поручило по английскому вас подтянуть, — сказала Валя. — Я не сама.

Ага, извиняется! Значит, подействовала наша работа. Я спросил:

— И в цирк идти поручили?

— Конечно. Выяснить, чем вы тут занимаетесь. А я все равно подтягивать вас буду. Каждый день, пока не исправите двойки.

— Вот латынь я бы охотно учил, — вздохнул Олег. — Знаете, как для медицины важно? Английский зачем, не понимаю.

— Только людям зря мучиться, — сказал я.

Тут все начали собираться на репетицию. Олег познакомил Валю со своим отцом. По-моему, она испугалась великана не меньше, чем я, когда увидел его в первый раз. Но я-то Валю знаю. Она как ни в чем не бывало подала руку и улыбнулась. Потом задрала голову и стала орать дяде Коле — решила, что такому большущему не слышно оттуда, сверху.

Мы с Олегом волновались, что Валя про двойки выложит, но нет, догадалась об этом промолчать. Говорила, как ей цирк понравился.

— И Вене тоже нравится. Верно? — спросил дядя Коля.

— Да еще как! Просто не знаю… — сказал я.

— Веня парень толковый! — улыбнулся мне великан. И вдруг поднял и усадил к себе на плечо. — Дайте нам срок, он покажет настоящую работу. Я знаю, мой мальчик, что говорю.

— Хватит тебе, папа. Начинай репетицию! — закричал Олег. Все даже обернулись.

Я соскользнул с плеча великана и посмотрел на Олега. Ни разу еще я не видел его таким сердитым. Какая муха его укусила?

— Это что, приказание? — медленно спросил дядя Коля, нахмурив брови.

Олег прижался к нему и шепнул:

— Не буду, папа, прости.

Во время тренировки Олег снова стал веселым, славным парнем и, как всегда, помогал мне в работе, сколько мог.

Кончилась репетиция, смотрю — Вали нет. Ведь недавно сидела в первом ряду и хлопала нам.

— Ну ладно, — говорю Олегу. — Нам же лучше, а то бы заела с английским.

— Неудобно. Мы договорились, что она подождет и мы позанимаемся, — ответил он.

— Вот еще радость какая.

— Не надо так, Веня. Она с хорошими намерениями к нам. А ты…

Мне стало тошно от своих мыслей. Я чувствовал, что говорю так не зря: боюсь, вдруг Валя подружится с Олегом во время этих уроков английского! И, чтобы Олег не заметил, я начал всех расспрашивать, не видел ли кто девочки с длиннющей рыжеватой косой?

Жена клоуна сказала, что какая-то девочка сидит в женской гардеробной. Так называется комната, где артисты одеваются к представлению.

Дверь туда была приоткрыта, и я узнал тоненький-тоненький Валин голос. Она всегда так говорит, когда хочет добиться чего-нибудь.

— Не бойтесь, вот правда умею. Увидите, дайте, пожалуйста!

Мы с Олегом постучались и вошли. Ярко, весело в этих гардеробных. Я люблю сюда ходить. Масса больших зеркал, в которых отражается сильный свет ламп. Много света нужно, чтобы артистам был хорошо виден грим. А стены сплошь завешены самыми разными афишами, конечно цирковыми. На столиках — фотографии артистов. На стульях, креслах, по всем углам — необыкновенные костюмы, цветные мячи и обручи, какие-то расписные палочки, кубики, шапки. В общем, точно попадаешь в кладовую волшебника.

Спиной к зеркалу сидела костюмерша и пришивала меховой воротник к зеленому кафтану. Рядом, на маленькой скамейке, пристроилась Валя. На коленях у нее лежала юбка из блестящей материи, вся залепленная золотыми звездочками. Валя подшивала подол, и рука с иголкой мелькала, точно поршень в цилиндре гоночной машины, а лицо было такое счастливое, как будто сам Гагарин брал ее с собой в межпланетное путешествие.

— А мы тебя ищем, — сказал Олег.

— Разве? — растерянно спросила Валя. — Как скоро прошла репетиция! Неужели кончилась?

— Конечно. Мы тебя ждем.

— А вы еще покувыркайтесь немножко, ладно? Я быстро, быстро подрублю… — попросила она тоненьким голоском.

В общем, в этот день урок английского у нас получился неважный. Валя страшно рассеянно все объясняла, и мы наконец спросили, о чем она мечтает.

— Ах, вы не представляете! — сказала она. — Как это поразительно интересно — театральные костюмы! Мне даже в голову не приходило. Например, сшить для Шекспира — нет, что я, — для Ромео и Джульетты.

— Конечно, здорово, — поддержал Олег.

— Правда? А например, пачки. Воздушные, белые, капроновые.

Мы с Олегом переглянулись. Что это Валя? От радости заговариваться начала? Какие капроновые пачки? И куда их кладут?

— А зачем они тебе? — осторожно спросил Олег.

— Да не мне, а балеринам! Видели в «Лебедином озере»? У всех артисток такие белые юбочки широкие. Вот бы мне научиться такую шить из капрона!

— А при чем здесь какие-то пачки?

— Глупые мальчишки! — засмеялась она. — Это юбочки, в которых танцуют балерины.

ЧЕЛОВЕК РЕШАЕТ САМ

Грустно начался мой день рождения. Позвать гостей мы с сестрой не могли, Катя работала в вечернюю смену.

И в школе вышла неудача. На географии я вдруг начал вспоминать, как года три тому назад мы праздновали мамино рождение. В общем, не слушал, что говорила учительница, а она меня вызвала, ну и чуть не влепила двойку.

Одни сплошные неудачи. А когда мы шли после школы в цирк, Валя и Олег подшучивали надо мной и были страшно веселые. У человека неприятности, а они радуются. Красиво. Друзья называются. Я им сказал об этом, а они смеются. Настоящее свинство.

Особенно веселилась всю дорогу Валька, а я здорово рассердился на нее. Раз ходит с нами каждый день, то нечего издеваться. Я забыл сказать, что Валя совсем пришилась к костюмерше и пропадала в цирке не меньше, чем я. Вечно там что-то шила, гладила, распарывала. А между делом успевала немножко нас подтягивать по английскому.

В цирке они сразу потащили меня в комнату Олега, в общежитие. Я отказался идти: тогда они стали извиняться за шутки и так просили, что я удивился: зачем я им?

Как только Олег открыл дверь в свою комнату, хлопковые собачки запрыгали возле нас, как мячики, и хором залаяли от радости. Мать Олега, Анна Ивановна, бросила полотенце, которым вытирала чашку, побежала мне навстречу, крепко обняла и поцеловала в макушку.

— Поздравляю тебя, мой дорогой, с двенадцатилетием, — сказала она. — Твоя сестра в вечер работает, так мы решили праздновать у нас. После репетиции придут гости, будем обедать. Гляди, какой пирог тебе испечен!

Смотрю — на столе громаднейший пирог со всякими финтифлюшками, яблоки в вазе, конфеты и даже бутылка вина! А Валька с Олешкой перемигиваются, толкают друг друга локтем и прыскают от смеха. Черти хитрющие!

Потом пихнули меня к столику у окна, а там — подарки. Красивые сапожки! Совсем как у Олега. Это от его родителей. А он мне шикарный портфель подарил. Но Валя, Валя-то! Сшила мне шелковую красную косоворотку. И сапоги и рубашку сразу стали мне напяливать, примерять. Все как раз. А Валя рассказывает:

— Я, пока шила косоворотку для своего братишки, все ошибки учла, и твоя правильно вышла. Ведь все правильно, хорошо сидит, да, Анна Ивановна?

— Молодчина ты, прекрасно, — сказала Анна Ивановна. — Хоть на любое представление его выпускай.

— Ах, длинно слишком! — огорчилась Валя. — Видите, длинно! — Неожиданно я зашатался и чуть не упал. Это Валя как дернет меня сзади за рубашку!

— Хорошо! — сказала Анна Ивановна.

— Нет, можно было лучше… И рукав морщит. Следующий раз я ему сошью лучше.

Пришел отец Олега, осмотрел меня с головы до ног и как будто остался доволен. Поднял густые брови, улыбнулся и говорит:

— Глядите-ка, настоящий артист получился! Ну, поздравляю. Двенадцать лет не шутки. Я в таком возрасте уже да-авно работал в цирке!

— Спасибо, дядя Коля, за подарок и вообще… — сказал я.

— Ладно, ладно, ерунда, — нахмурился он. — Ты вот что. Хочешь сегодня в параде участвовать, а?

— На представлении? Ой, да я!.. Нет, правду вы говорите? — Я прижался лицом к животу дяди Коли — выше не достал.

Я мог только мечтать участвовать в параде. Это в самом начале представления в цирке все артисты выходят на манеж, зрители им хлопают, оркестр играет какой-нибудь красивый марш, и все так празднично. Смотришь на это и то волнуешься.

Олег только два раза участвовал в параде. А я даже не смел и думать…

В конце репетиции дядя Коля стал меня учить маршировать, как нужно на параде. Я старался вовсю. А великан последил за мной и сказал:

— Нет, не годится. Трясешься, как курица. Шире шаг, смелее!

И показал мне, как. Я повторил. Дядя Коля вздохнул и пробасил:

— А теперь скачешь козлом. И живот выпятил, как барабан. Соображать надо!

— Папочка, зачем ругаешься! — сказал Олег. — У Вени день рождения, а ты…

— Ох, извини, пожалуйста! Праздник, это верно. Да только работа всех праздников важнее. Вот я и забыл. Ну, давай повторим.

Долго мы шагали с дядей Колей, пока, наконец, он сказал, что дело годится.

После репетиции мы обедали. Пришли гости — артисты, музыканты. Было замечательно весело; меня поздравляли, надарили кучу подарков. Хлопковые собачки лаяли, все громко разговаривали, и был такой шум, прямо невероятный. Кто-то сказал, что это дело толковое — праздновать день рождения члена циркового коллектива. Они говорили просто так, чтобы мне удовольствие сделать. Какой там член коллектива! Ведь я не работаю по-настоящему в цирке.

Когда гости ушли, дядя Коля сел на диван, пощадил меня рядом и сказал:

— Вот что, Веня, поговорим-ка всерьез. Хочешь ты работать в цирке? Нравится тебе?

— Да что вы, дядя Коля! Да я не знаю как хочу! Да мне бы только…

— Видишь ли, мы говорили с твоей сестрой… Катя ничего против не имеет. Считает, что ты сам должен решить этот вопрос… А жена меня ругает: сейчас, мол, Вене нравится, а ты втягиваешь его, репетируешь, а потом, может быть, мальчик пожалеет, что стал в цирке работать.

— Да нет, нет, дядя Коля! Никогда не пожалею!

— Не такая у нас жизнь легкая, — сказала Анна Ивановна. — Вечно из города в город, что называется, на чемоданах. Стула, стола нету своего.

— А это все не ваше? — удивился я, оглядывая мебель.

— Конечно, нет. Зачем нам столько барахла. Возня лишняя, больше ничего, — ответил дядя Коля. — Зато вот так налегке весь Советский Союз объездили, посмотрели… А сколько других стран видели! В Египте, например, в прошлом году три месяца гастролировали…

Как это мне раньше не приходило в голову? Ведь вся жизнь человека зависит от его работы. Какую выберешь работу, так и будешь жить. Например, вот бухгалтер: сидит на одном месте и считает, считает цифры. Моему соседу по квартире нравится, он двадцать лет в одном учреждении работает. А машинист на железной дороге все ездит, и даже по ночам не спит, везет людей, куда им надо… Смешно: у меня, значит, больше вещей, чем у Олега. А куда нам с Катей столько барахла? Продать бы все. Хотя спать на чем-то надо и стол, чтобы уроки делать и обедать. А Олегу интереснее: мебель все время новая и новая, меняется…

— Ты обдумай с сестрой это дело и скажи мне. Тогда еще с месяц позанимаемся, и буду просить дирекцию, чтобы тебя оформили учеником, — сказал великан. — Покажешь свою работу приемной комиссии. Ну, просмотрят, вроде экзамена.

— Ой, дядя Коля! А комиссия строгая, не примут!

— Конечно, строгая.

— Не сдам!

— Тогда бы зачем я просить стал? Ты у меня будешь подготовлен как надо.

— Дядя Коля, тогда сейчас поговорите!

— Торопиться незачем. Подумай серьезно, как мужчина.

— Главное — посоветуйся с Катей. Я еще сама с ней повидаюсь, — сказала Анна Ивановна.

Дядя Коля погладил меня по голове. Его ручища, точно шапка, прикрыла мои волосы. Он задумался, потом сказал:

— Посоветоваться, конечно, еще нам всем надо. Но в общем-то, человек решает сам… Ведь это дело всей жизни.

ДЯДЯ ИЗ КОСМОСА

Никогда не забуду мой первый выход на манеж! Полным-полно зрителей, и яркий свет, и громкая музыка; под нее хотелось петь от счастья! Страх куда-то делся, и я шел рядом с настоящими артистами, моими знакомыми! Они все были такие нарядные, красивые, гордые; и я шел вместе с ними в новой рубашке и красных сапогах. Зрители хлопали так, что в ушах звенело; у всех лица веселые, довольные. И я подумал, что ведь это большое дело — заставить людей быть веселыми и довольными. Они хлопали артистам, но, может быть, и мне хоть чуть-чуть…

Великан после парада сказал, что я выступил нормально, не подвел никого. Анна Ивановна меня похвалила и нашла, что я хорошо выгляжу на манеже. А Валька ничего про меня не сказала, только восхищалась своей красной рубашкой, говорила, что правильно сшить косоворотку не так просто научиться.

Возвращался я домой поздно, в десятом часу. У меня были полные руки подарков, и пришлось положить вещи на ступеньку лестницы, чтобы открыть входную дверь. Я искал ключи по карманам и тихонько напевал песню, которую играли во время парада. Слова были мои:

— Какой у меня день рождения! Замечательный, лучший на свете! День рождения, день рождения!

Наконец открыл дверь. В передней горел свет, и я увидел какого-то незнакомого лысого мужчину. Он сидел на старом диванчике, а возле — чемодан и большая корзина. Мужчина обернулся и сердито посмотрел на меня. Лицо у него было недовольное, скучное. Я испугался. Что он тут один? А может, вор?

Мужчина громко зевнул, покашлял и спросил:

— Как тебя зовут?

Голос у него был совсем как у женщины. Я даже осмотрелся: нет ли еще кого? Не отходя от двери, я ответил:

— Веня. А вы что тут делаете?

— Мальчик мой! Какой вырос большой, складный! Иди же, обними своего дядю! — закричал мужчина еще более женским голосом.

Он встал и засеменил ко мне. Я попятился. Какой такой дядя? Понятия не имею.

— Ну что ты, Венюшка, не узнаешь дядю? Хотя куда тебе, понятно. Годика три тебе было, когда виделись. Я твоей мамы двоюродный брат. Слыхал? Дядя Афанасий.

— Да, помню. Катя говорила про вас.

— Не рад дяде, что ли? Голову-то опустил. Может, пригласишь все-таки в комнату. Устал я с дороги, тебя ждавши.

Тут я вспомнил про свои подарки и выскочил на лестницу, подобрал их со ступеньки.

— Ты куда, сорванец! От дяди бежать? — закричал он и чуть не сбил меня с ног в дверях.

Увидев мои пакеты, улыбнулся:

— Эге, портфель какой знатный! Богато живешь, да? А почему так поздно пришел? Откуда?

Странно. Когда дядя Афанасий улыбнулся, лицо его не стало веселее, а по-прежнему оставалось какое-то унылое, хотя и круглое из-за толстых щек.

— Отвечай. Где был так поздно?

Почему-то не захотелось рассказывать про цирк, как праздновали мое рождение. Не люблю я врать, но дяде сказал, что задержался в школе.

Я помог ему принести в нашу комнату чемодан и корзину. Он снял пальто, аккуратно повесил его на Катин халатик у дивана, хотя вешалка у нас прибита в углу. Но я постеснялся сказать. На дяде был новый синий костюм с широченными брюками и вышитая рубашка. Он внимательно осмотрел комнату, вздохнул и сказал:

— Мебелишки-то маловато, э-эх! Помню, у родителей твоих ковер был богатый и буфет… А помещение неплохое, вид из окна, кажется… сколько метров, а?

— В окне? — спросил я.

— Фу ты, бестолковый. В комнате!

— Не знаю я.

— Как так? Надо знать, что имеешь. Наверно, метра двадцать три будет. И паровое отопление. Сколько платите?

Мне стало еще скучнее, чем в школе на самом нелюбимом уроке, когда его плохо знаю. Конечно, я не представлял себе, сколько стоит это несчастное отопление! За все вместе вносим квартплату, и я сказал дяде, сколько, а он заохал, что дорого. Чтобы отвлечь его от этой математики, я стал собирать на стол к чаю.

Он порылся в корзине и достал большой кусок сала, завернутого в тряпку, копченую рыбу и еще какие-то кульки.

— У вас в городе такого не покушаешь. Угощайся, племянничек, — сказал он, запихивая большие куски в рот.

Мне совсем не хотелось есть, — так вкусно и весело мы обедали в цирке… После чая дядя заторопился спать. Значит, у нас будет жить? Надолго ли? Неудобно было расспрашивать. Он хотел улечься на диване.

— Нет, нет! — сказал я. — Здесь Катя спит. Она устает, ей надо хорошо выспаться. Я устрою вас на своей кровати.

Я постелил ему все чистое; он улегся и захрапел, как десять тромбонов. Сам я кое-как устроился на полу. Было жестко и холодно. Долго я не спал и слушал дядин храп, и мне впервые за долгое время почему-то хотелось заплакать. Потом подумал, что Катя вернется с работы и не поймет, кто такой храпит. Напугается. Я тихонько встал и написал записку:

«Катя, это дядя Афанасий. Вдруг свалился на нас с неба».

Я положил записку на диван, перечитал. Как-то по-старинному — небо. Я зачеркнул это слово и написал: «из космоса».

Потом еще написал Кате про подарки и положил их рядом с запиской, чтобы она посмотрела.

НАДО УСПЕВАТЬ

На другое утро я открыл глаза — прямо у меня над носом раскачиваются красные сапожки. Может, сплю? Протер глаза, — нет, качаются. Тогда я вспомнил, что лежу на полу…

— Безобразие, да и только! — говорил дядя Афанасий, размахивая сапогами над моей головой. — В нашей семье клоунов сроду не бывало! И чтобы мой племянник в цирке кривлялся… Да я…

— Во-первых, он не кривляется, а учится акробатике, — спокойно сказала Катя.

— Все равно глупость одна. Не желаю я родственником клоуна иметь!

— Да что вы, дядя! «Клоун» да «клоун». Если Вене понравится работать в цирке, пусть и работает. Это не хуже всякого другого дела.

— Не тебе рассуждать о деле! Себе дела получше выбрать не могла! Повыгоднее. Подумаешь, на заводе радость какая.

— Вы мой завод не трогайте! — сказала Катя и даже побледнела — так разволновалась.

— Чем родному дяде спасибо сказать, что учит уму-разуму, ты голос повышаешь. Кто даст хороший совет, как не я!

— Когда мы с Веней вдвоем остались, вы не только совета, вы простого письма не прислали! Как будто вас и нет на свете. Вот и пришлось нам своим умом жить. И дальше можем сами…

— Ну, ну, горячая какая! — засмеялся как-то нарочно дядя и погладил Катю по плечу. — Занят я был, своих дел не обобрать. Ну, что было, то прошло. А теперь работенка у меня — жаловаться грех. Сытно, спокойно. Заведую продовольственным складом. Могу и позаботиться об единственном племяннике.

— Вовсе не надо обо мне заботиться! — крикнул я, вскочил и вырвал красные сапожки из дядиных рук.

Он погрозил мне пальцем. Потом взял со стола красную рубашку, развернул и опять засмеялся:

— А это что за маскарад? Тоже из цирка?

Он смял рубашку и бросил на стол. Валя так старалась, шила мне подарок, радовалась, а он…

— Не смейте трогать! Приехали и портите все! — сказал я и, не помня себя, закричал: — Зачем вы приехали? Катю расстроили; уезжайте домой!

— Веня, Веня, успокойся! — Катя обняла меня и прижала к себе.

— Ну и дети пошли! — охнул дядя.

Катя подала ему полотенце, мыло и спокойно сказала:

— Простите его, дядя, он вспыльчивый, сгоряча наговорит, а потом сам жалеет. Да и я тоже… Не будем больше ссориться; идите мыться.

Когда он ушел из комнаты, я толкнул ногой его корзину и стукнул кулаком по чемодану.

— Хватит, Веня, — сказала Катя. — И не смей больше ему грубить. Все-таки он единственный наш родственник.

— Зачем нам такой!

— Перестань злиться, прошу тебя, — слышишь?

— А он скоро уедет?

— Нет, он в отпуск, на месяц. Так что не будем ему портить отдых. Он мог бы поехать на любой курорт, а решил к нам. Понимаешь, как некрасиво грубить гостю?

— Ничего не поделаешь, как говорит Олег. Будем терпеть.

— Будем терпеть! — улыбнулась Катя.

Завтракали мы мирно и тихо. Видно, и дядя понял, что криком на нас не подействуешь. Он был такой ласковый, почти веселый и даже интересно рассказывал про городок на Енисее, где он теперь живет.

Но все же я рад был вырваться из дома и явился в школу одним из первых.

— Чудеса! — удивилась Валя. — Чего тебе не спится?

— Дядя гостить приехал. Встали рано и…

— Ой, как хорошо! Родной дядя? Воображаю, до чего ты рад! Он будет о тебе заботиться. Какой он? Молодой, старый? Вот радость-то, правда?

Я только тяжело вздохнул, но Валя не заметила. Бросилась к вошедшему Олегу и сообщила новость. Он просиял и начал меня тормошить, взъерошил мне волосы.

— Вот здорово — дядя! Теперь ты не будешь скучать, верно?

Откуда он взял? Я вовсе не скучаю… Чего он так развеселился? Прыгает вокруг меня, точно маленький. А Валя смотрит на нас, глаза прищурила и вдруг спрашивает:

— А почему ты прибежал спозаранку? Не побыл с дядей до последней минуты, а?

— Он ушел по делу, — соврал я. Не хотелось объяснять, как не понравился мне новый родственник, ругать его… Неприятно.

Олег все продолжал веселиться по поводу приезда дяди. Ладно, хоть не сердится на меня. Вообще у нас с ним странно получается. Не скажу, что всегда, — пожалуй, даже редко, но все же… Вдруг он во время репетиции начинает дуться, в глаза не смотрит, перестает разговаривать и делается каким-то чужим… Спрошу, в чем дело, а он краснеет, молчит. А потом шутит, как ни в чем не бывало… Может быть, завидует, что у меня акробатика неплохо подвигается? Нет, не такой он парень, чтобы завидовать работе товарища…

В тот день после репетиции в цирке Валя решила помочь нам выучить урок английского. Служащие уже начали убирать манеж к вечернему представлению, и мы, чтобы не мешать, устроились на местах для зрителей в одном из верхних рядов.

Только Олег стал переводить из учебника первые строчки, как Валя вскочила, замахала руками и крикнула:

— Осторожней, осторожней!

Внизу между рядами идет артистка, и в руках у нее пышное платье с узорами. А по манежу рабочие везут огромную металлическую лестницу, и от нее висит, покачивается длинная проволока… Вот она прямо за спиной артистки, которая идет и ничего не замечает.

Вдруг проволока, точно удочка, подцепила платье, потянула вверх. Артистка рванула платье к себе, материя натянулась…

Кусок оторвался и, как флаг, повис на проволоке.

На манеже поднялся невероятный шум. Рабочие орали друг на друга, на артистку, и она на них. Валя, перескакивая через три ступеньки, в минуту очутилась внизу и, пока ловили проволоку, бегала вокруг, мешая всем. Наконец платье отцепили, и Валя, сердито выхватив кусок из рук рабочего, принялась разглядывать, морщась от огорчения.

— Что теперь будет! — возмущалась артистка. — Только взяла платье от костюмерши. В чем выступлю на манеже?

— Я починю! — Валя кинулась к артистке и чуть не сбила ее с ног. — Дайте сюда, ничего страшного… пустяки… вот здесь по шву разорвано, а тут я так заделаю, — никто не заметит!

Артистка от удивления ничего не ответила и покорно отдала платье. А Валя разложила его на кресле, вытащила из передника иголку с ниткой и принялась зашивать.

— Перестань, еще хуже испортишь! — спохватилась артистка.

— И не подумаю. Вот нитка толстовата. У вас есть нитки? — спросила Валя по-деловому.

Кажется, артистка поверила в Валины способности, или просто другого выхода не было. Только она сказала:

— Ладно, идем ко мне в общежитие. Я во втором отделении выступаю; может быть, действительно успеешь сделать.

Мы с Валей всегда уходили из цирка вместе, но тут она надолго застряла у артистки, и я один пошел домой готовить уроки.

А на другое утро Валя поразила наш класс. За все годы она ни разу меньше четверки не получала, и вдруг по своей любимой географии схватила двойку. Учительница испугалась: не заболела ли Валя? А она стояла у доски, опустив голову; длинная коса даже съехала со спины и закрывала ее лицо.

Лучше бы я получил хоть десять двоек вместо Вали. Мне было тяжело на нее смотреть; она стояла такая несчастная. Но потом все-таки подняла голову и громко сказала:

— Нет, я не заболела. Я не приготовила урок. Другой соврал бы, притворился больным. А Валька ни за что. Ну и девчонка! Молодец. Позавидуешь такой смелой.

На остальных уроках Валя сидела скучная, и похоже было, что она, и правда, заболела. Лицо красное, глаза как-то распухли.

Весь класс ее жалел, и никто не ругал за двойку. Она и так сама переживала. Один Олег только ничего не замечал. Он был сам не свой. У нас в школе делали прививки, и, конечно, Олег пропадал в медпункте каждую свободную минутку.

После уроков я не стал его ждать и решил идти в цирк вдвоем с Валей.

— Ноги моей там не будет! — объявила она.

Я заорал:

— Да что в самом деле! Олег с прививками, теперь ты задурила. Ну вас всех!

— Злишься, а что случилось, тебе наплевать.

— Тогда выкладывай как человек!

В общем, мы с Валей еще немного покричали, но все-таки пошли вместе, и по дороге она вот что рассказала:

— Помнишь, вчера на манеже я нахвасталась артистке, что платье починю разорванное? Так вот. У нее ниток не нашлось, мы побежали в гардеробную. Костюмерша занята ужасно, уверила артистку, что я справлюсь. Народу полным-полно, подходят, смотрят прямо в руки. Я застеснялась, торопиться начала… шов скосила, пришлось распарывать… Ой, что дальше было! Артистка страшно рассердилась, сказала, что тут не школьный кружок вышивания, а серьезная работа и все такое… Кругом слушают, кто-то засмеялся… Костюмерша отобрала платье, еле успела к выходу артистки починить… Представляешь позор? Не пойду!

Валя остановилась у входа в цирк и заплакала.

Неохота вспоминать, что стоило успокоить ее. Я и про трусливого зайца, и о кроте, который в норку прячется. Напридумал целую историю, как остановятся заводы, транспорт и так далее, если после каждой ерундовой неудачи люди закапризничают, работать перестанут.

Это помогло. Валя жалобно вздохнула и поплелась за мной.

Великан и наша группа акробатов как раз выходили на манеж.

— Ты что один, то есть с Валей? — спросил дядя Коля. — А где наш профессор медицины?

— У Олега прививки, он скоро… — начал я.

— Какие прививки? Еще не хватало!

— Да в школе у нас…

— Ах, так! Мало ему в цирке людей и животных калечить, так взялся за школьников? Ну, я ему покажу!

Эх, скверно получилось. Брякнул, не соображая, подвел Олега. А кто знал? Великан всегда посмеивается над сыном, а тут рассердился…

— Ты что, Валюшка, стоишь, как разварная капуста? Чего нос повесила? — спросил дядя Коля.

— Не успела вчера географию сделать — и двойка… первый раз в жизни! — всхлипнула Валя.

— Зачем же сидела тут допоздна? Разве можно?

— Я платье зашивала…

— Видел. Работу сделали замечательно, спасли положение. Платье как новое. Но, Валюшка, уроки должны быть на первом месте. А другими делами увлекаться, конечно, хорошо, но надо все успевать. Как хочешь распределяй время, а надо все успевать. Вот и Олегу бы это послушать не мешало. Так ты зачем опять в цирке? Учила бы свою географию.

— Я ненадолго. Только докончу костюмерше одну маленькую вышивочку — и сразу домой.

— Неисправимый народ! — улыбнулся великан. Потом нахмурил брови и продолжал: — Больше Олега ждать не будем. Начнем работать!

Олег пришел в самом конце репетиции. Великан сел на барьер, уперся ладонями в колени, осмотрел сына с головы до ног и медленно, негромко сказал:

— Так, так, ученичок! Зарплату получаешь, а вместо репетиций прививками да порошками занимаешься? Дело.

— Папочка, я нечаянно…

— Ты в последний раз опоздал. Понял? — гаркнул великан. У меня что-то щелкнуло в ушах от этого голоса. Я ведь стоял рядом.

— Покажи, Веня, этому горе-ветеринару, как нужно сальто делать, — сказал дядя Коля и мягко подтолкнул меня к коврику. — Смотри, растяпа, как человек чисто работает! Давай, мой мальчик, покажи ему.

Кажется, сальто у меня правда хорошо получилось.

— Вот это работа! — сказал великан, потирая руки. — Сделай мне удовольствие, повтори. Любо смотреть. Следи за ним, Олег, слышишь?

Пока я снова делал сальто, Олег отвернулся и вовсе не следил за мной. А когда великан погладил меня по голове на прощание, Олег покраснел, пожал плечами и молча зашагал к выходу вслед за отцом.

— Куда ты, Олег! — крикнул я. — Подожди.

— Что тебе нужно?

Я не знал, как бы мне извиниться перед ним. Ведь это я сболтнул и выдал его, сказав о несчастных прививках. Конечно, Олег догадался, что я сказал великану… Ничего не приходило мне в голову, и мы стояли друг перед другом и смотрели в разные стороны. Я, как назло, не мог сообразить, с чего начать разговор… Да и на манеже было много народу — продолжалась репетиция следующих номеров, и я боялся, что нас услышат.

Олег подождал немного и пошел к своему общежитию. Я за ним. В это время Валя вышла из гардеробной и подбежала к Олегу.

— Тебе попало от отца? Я слышала, — сказала она.

— Ничего не поделаешь. Он вообще сердится, что я отвлекаюсь от акробатики. Ну, а раз он откуда-то узнал про школьные прививки…

Валя быстро взглянула на Олега, на меня и вдруг сказала:

— Не сердись, Олег, пожалуйста. Это я нечаянно проговорилась твоему папе.

Валя сказала неправду! Зачем? Я моргаю ей во все глаза, а она хоть бы что, поехала дальше врать:

— Понимаешь, он спросил про тебя, ну я и ляпнула не подумавши. Бывает, Олег, прости, пожалуйста!

— Да она все… — начал я, но Валя закашлялась и так пихнула меня локтем в солнечное сплетение, что я задохнулся и сразу замолчал.

— Давайте скорей учить английский, я тороплюсь домой. Надо все успевать, а у меня география, сами знаете, — сказала она.

Когда мы после урока вышли с Валей на улицу, я спросил:

— Зачем ты на себя наговорила? Ведь я проболтался дяде Коле про Олега, а не ты вовсе. Вдруг соврала. Понимаешь это?

— Дурень ты — и все. Соображать надо! — накинулась Валя на меня. — И так между вами, что называется, кошка пробежала. Я прекрасно замечаю, как вы дуетесь друг на друга последнее время. А тут бы еще такой случай. Знаю, ты не виноват, нечаянно вырвалось про эти прививки. Из-за них вы бы могли совсем рассориться. Ты с ним работаешь по акробатике. А в ссоре тяжело работать вместе.

— Так он же на тебя начнет дуться.

— Ничего подобного. Вы, мальчики, думаете, что мы любим зря болтать. А раз так, то и обижаться нечего. Ну, посердится Олег немножко и забудет. А тебе с ним работать… Идем быстрее. Надо успеть географию выучить да еще сбегать на гимнастику.

— Ты что! — удивился я. — Тоже в акробатки вздумала?

— Еще не хватало. Все Олега проделки. Помнишь, он меня к доктору посылал? Так вот и приходится на лечебную гимнастику ходить, а то, говорят, сутулой бы сделалась… И успевай все как хочешь.

Я проводил Валю до самого дома, и она сказала на прощание:

— Спасибо, что заставил в гардеробную вернуться. Костюмерша такая замечательная, не сердилась за платье, обещала позаниматься со мной, выкройку подарила.

БУЛЬОН В ТЮБИКЕ

Когда я вошел в класс на другое утро, Олег уже сидел за партой. Он посмотрел на меня и задумался, будто решая что-то. Наверное, догадался, что я выболтал про несчастные прививки. Я отвернулся. Пускай злится, в конце концов. Ну его, надоело. Вдруг он вскочил и потянул меня за рукав.

— Послушай, разговор есть.

Эх, зря Валя нас помирить старалась. Ладно, выложу, как все получилось, и не подумаю отпираться. Я сказал:

— Как хочешь, Олег, а…

— Так здорово, что сегодня в цирке выходной, — перебил он. — И знаешь, я тебя тоже возьму! Сразу после уроков туда.

Только сейчас я заметил, что он не злится. Наоборот, — глаза хитрые, веселые… Ничего не понимаю. Но я тоже повеселел.

— А куда собрался-то?

— Ох, верно, ты ничего не знаешь! Вчера им, наверное, понравилось, как я помогал с прививками, и медсестра вроде премии мне… В общем, сегодня поведет нас в медицинский музей. Представляешь? Замечательно, — правда?

Еще чего! Уж если музей, так хоть театральный или зоологический, а то медицинский. Разглядывать кишки да легкие. Вот гадость! А Олег улыбается, доволен. И гордится, точно исполнил мое самое большое желание. У меня духу не хватило высказать, что я думаю.

Вдруг я вспомнил и говорю:

— Не можешь ты в музей идти. Задание выполнять надо.

— Какое? Ах, да, тренировка… Ничего, успею потом.

— Ты ведь обещал дяде Коле, что выучишь как следует… Манеж свободный; я пойду с тобой, и мы вместе…

— «Манеж, манеж»! — вспыхнул Олег. — Надоело все, ни минуты покоя!

— Это же наша работа. Как ты можешь так!

— Хватит с меня, что папа без конца учит. Так еще если ты начнешь приставать…

— Не сердись, Олег. Ты сам понимаешь, что надо выполнить урок, не обманывать же дядю Колю.

— Не хочешь, так без тебя пойду в музей, — сердито сказал он. — За полчаса все осмотрю и потом успею на твой манеж.

Я решил все-таки пойти в музей. Знаю я Олега. Забудется и пропадет там до вечера, а потом влетит от отца. Придется мне проследить за Олешкой.

По дороге в музей я ни разу не открыл рта, только слушал, как Олег непрерывно болтал с медсестрой. И вот удивительно. Она почти старая, но с ним разговаривала, точно он не мальчишка, а настоящий какой-нибудь ее товарищ по работе. Оба сыпали научными словами, что и не выговоришь. Откуда Олег это знает? А в школе сидит, помалкивает. Никто и не подумает, сколько у него напихано в голове про медицину.

Они увлеклись разговорами и чуть не проехали остановку. В последнюю секунду выскочили из троллейбуса у Витебского вокзала. Прошли мимо сквера к старинному дому, где помещался музей. Здесь было тихо, народу мало; не верилось, что в нескольких десятках метров отсюда — грохочущая вокзальная суета, поток людей с чемоданами, такси, автобусы.

В раздевалке Олег скинул пальто так поспешно, точно оно загорелось, и первым кинулся вверх по лестнице. Вот уже нетерпение взяло человека! Мы с медсестрой еле поспевали за ним.

На третьем этаже по обе стороны от площадки шел длинный, ярко освещенный коридор, весь заставленный какими-то аппаратами, ящиками. Олег уже забрался в конец коридора и кричит оттуда:

— Идите скорей! Что я вижу!

Сторожиха вскочила со стула и замахала руками:

— Тише, тише, мальчик! Не положено здесь шуметь!

И правда, тихо. Всего-то несколько человек смотрят и ходят осторожно, будто по горячему песку босиком. Олег замер возле белого шкафчика, похожего на холодильник. А рядом — домик из белой клеенки и крошечное окно со стеклом. Внутри пусто. Чего особенного?

— Кислородная палатка. Понимаешь, как здорово! — шепчет Олег. — С высоким содержанием кислорода.

Чем тут восхищаться? Подумаешь! Куда интереснее обыкновенная брезентовая палатка в лесу. Там тебе такой кислород! Лучший воздух на свете. И костер можно развести…

Вдруг я чуть не упал. Олег как рванет меня за плечо и потянул к стене. Я увидел большую фотографию: лежит на кровати мужчина, до пояса прикрытый такой белой палаткой, и через окошко видно его лицо. Рядом с кроватью — аппарат вроде холодильника, около него женщина в халате дежурит.

— Ясно тебе? — говорит Олег. — У человека, например, воспаление легких. Наступает кризис, человек задыхается, воздуху не хватает. А тут ему кислород самый лучший, сколько хочешь. И человек спасен.

Действительно. Не отправится же такой больной в лес за хорошим воздухом. Да еще сидеть в палатке на сырой земле. Олег уже исчез… Вот его макушка торчит. Бегает от одного аппарата к другому и опять рассуждает во весь голос. Служащая подошла к нашей медсестре и говорит:

— Мамаша, успокойте своего ребенка. Если он еще будет хулиганить, я выведу!

— Это про меня? Да вы что! Я не знаю как хотел сюда попасть. Каждый день бы ходил, смотрел… — Олег обиженно поднял брови домиком.

— Извините, он больше не будет, — сказала медсестра. — Просто он не помнит себя от счастья.

— Пожалуйста, дерните меня хоть за волосы, если начну шуметь, — попросил Олег. Медсестра повела его к какому-то аппарату и стала тихонько объяснять, зачем он и как устроен.

Я понял, что разговор идет об операциях на сердце: зажимают сосуды, чтобы кровь не мешала хирургу работать, и подключают аппарат — искусственное сердце и легкие на время операции.

— Знаю, знаю! Это называется операция на сухом сердце, — перебил медсестру Олег. Он вообще все время ее перебивал, а она терпеливо, — вернее, даже с интересом выслушивала рассуждения об артерии, часть которой замещают сделанной из капрона трубкой. Непонятно, откуда Олег все это разузнал.

Они все шептались, не обращая на меня внимания, и мне это надоело. Я подошел к застекленной витрине и от нечего делать стал читать таблички с объяснениями.

— Ну, хватит! Второй ваш сын безобразничает! — услышал я за спиной сердитый голос.

Я не заметил, что, оказывается, прижался носом к стеклу и надышал — расплылся матовый кружок. Олег вытер носовым платком пятно и вежливо сказал сторожихе:

— Я послежу за ним. Он будет хорошо себя вести, прямо замечательно!

— Вот достались посетители! — вздохнула сторожиха. — Если еще замечу…

Хотел я сказать, что могу и уйти, даже с удовольствием. Очень нужен мне этот музей. Да жалко портить все Олегу. Но вообще-то как бы его вытащить? Он хоть до завтра тут проторчит. Ему ведь надо в цирк на тренировку!

— Олег, тебе пора заниматься. Дядя Коля рассердится, — сказал я.

Он нахмурил брови, совсем как отец, и сердито отвернулся, продолжая шептаться с медсестрой.

— А в нижнем этаже есть интересное? — спросил я служащую.

— Конечно! Гораздо больше!

Должно быть, она обрадовалась, что избавится от нас, и, когда Олег стал ее расспрашивать, посоветовала скорее идти вниз, пока музей еще не закрыли.

Только так и удалось оторвать Олега от этих аппаратов. Но и во втором этаже такой же длинный коридор, заставленный всякой всячиной. Опять разглядывать? Нет, терпение уже кончилось.

— Ох, мы не посмотрели, что там во всех залах есть, наверху! — спохватился Олег. — Пошли обратно.

— А тут интереснее, — сказал я и ринулся в первый попавшийся зал. Никого нет, и надоевших аппаратов не видно. Я оглядел стену справа — ничего особенного. Повернул голову влево… И как подпрыгну! Скорей, скорей сюда! Смотри, Олег! Там космонавт сидит! Кажется, Герман Титов!

— Тише, чего орешь! — рассердился он. — Глупые шутки. А почему ты испуганный такой?

— Да знаешь… Пустая комната, и кто-то в кресле сидит… Шлем космонавта и костюм… Посмотрим вместе, а?

— Нашел время разыгрывать, — проворчал Олег, но пошел в зал.

— Вон слева, гляди, — сказал я.

Вдвоем-то веселей, и мы храбро подошли к космонавту, потрогали голову, руку.

— Здорово сделана кукла. Совсем как живой. А ты правда подумал, что это настоящий человек? — засмеялся Олег.

— Не совсем, конечно… Да я рассмотреть не успел, что-то показалось… Ну, хватит тебе улыбаться.

Хоть и кукла, зато шлем, ботинки, костюм — все настоящее. Мы радовались, что так близко видим эти прекрасные вещи. Наверно, немногие ребята трогали одежду космонавта, как мы с Олегом! Да, из-за этого стоило тащиться в музей, бродить тут, чтобы, наконец, попасть в зал, где столько интересного.

На столике под стеклом лежали тюбики — кажется, тоже настоящие — с питанием космонавта во время полета. И на каждом написано: шоколад, пюре… И даже был тюбик с надписью — «мясной бульон». Вот удивительно. Бульон в тюбике.

— Значит, доктора и здесь нужны. Решают, какое питание давать космонавтам, — сказал Олег.

— И повара в этом деле участвуют. Они ведь готовят.

— Ясно. Всех и не пересчитаешь, кто нужен… А врачи еще следят за здоровьем космонавтов, как организм переносит состояние невесомости… Сколько придумали аппаратов для измерения работы сердца, легких во время полета! А сколько еще можно напридумывать… — сказал Олег.

Медсестра, что называется, не могла оторвать меня с Олегом от космонавта. Но когда мы взглянули на часы, то пустились бежать. Даже забыли поблагодарить медсестру и выскочили на улицу, на ходу натягивая пальто и шапки.

Всю дорогу в цирк Олег злился, как будто я был виноват, что он опоздал на тренировку. Но я представил себе, как ему влетит от дяди Коли, и сказал:

— Хочешь, я с тобой пойду? Давай сразу на манеж, начнем заниматься; я тебе помогу. Вдруг твой папа и не заметит, что мы задержались…

— Без тебя обойдусь, — перебил Олег. — Не могу я, как ты, только и думать об этих бесконечных тренировках. До чего мне все надоело! Когда я, наконец, буду делать, что мне хочется…

Ну, он просто так ворчит, от огорчения. Не поверю, будто Олег всерьез не хочет заниматься акробатикой.

ПОСЫЛКА ДЛЯ БАМБИНО

Сестра моя Катя ходит счастливая — ее премировали за хорошую работу. И дядя Афанасий доволен, похваливает. В кино нас водил по этому случаю. Вообще дядя ничего, даже веселый бывает, но я не могу привыкнуть к нему. Какой-то он чужой… Я теперь стараюсь как можно меньше бывать дома. По-моему, и Катя рада, когда ей пора идти на завод…

А вскоре я стал еще больше времени проводить в цирке. У нас появились новые друзья: приехал на гастроли гималайский медведик. Вот замечательный! Черненький, с белой грудкой, точно на него надета детская слюнявка. Он любит ходить на задних лапах, и тогда я с ним почти одного роста. При каждом шаге он покачивается и вертит головой вправо, влево, будто проверяет, что делается по сторонам.

Медведик — итальянец. То есть, конечно, не он итальянец, а его хозяин, Витторио Кьязини — невысокий, толстый, но страшно подвижный. И ужасно любезный, даже слишком, пожалуй. Например, Валю при знакомстве в краску вогнал: раскланялся перед ней, как в театре, и сказал:

— Салюто, буонджорно, синьорина!

Валя хлопает глазами и не знает, что бы такое сказать. О чем он, не понимает. Как потом мы узнали, итальянец просто поздоровался на своем языке.

А по-настоящему познакомились мы с ним вот как: на манеже репетировал наш пес Руслан. В это время вошел Витторио Кьязини со своим медведиком. А Руслан веселый, любит поиграть. И он со всех ног бросился к медвежонку.

Вдруг медведик заметался, завизжал от страха, прижался к своему хозяину, с перепугу его царапнул. Хорошо, что Олег успел схватить Руслана за ошейник. Не то бы драка поднялась, — ведь и пес от визга и шума разнервничался. А медведика с трудом увели, и долго он не мог успокоиться. Руслана мы вдвоем с Олегом еле удерживали.

Когда, наконец, все кончилось, Валя повела нас в пустое фойе, где мы часто готовили с ней уроки, и сказала:

— Тройки по английскому вы уже получаете, но на этом мы не остановимся. Начнем штурмовать четверку.

Олег мрачно кивнул. Спорить бесполезно. Валя как начнет тоненьким голосом просить, чтобы мы не подводили класс, и все такое… Лучше с уроками помучиться.

Она достала учебник и, уже обыкновенным голосом, громко и весело стала читать нуднейшие и непонятные английские слова. В другом конце фойе появился итальянец. Он что-то насвистывал, помахивал рукой и шел бодро, легко, будто танцевал. Это он всегда так ходит. А ведь не очень молодой, — наверное старше отца Олега.

Витторио Кьязини остановился возле нас, весело прищурился и достал из кармана два крошечных пакета. Один из них протянул Олегу, второй — мне. Мы удивленно посмотрели на итальянца, а он знаками дал нам понять, что бумагу надо развернуть.

У Олега оказался кошелек. Там нарисовано море и берег с домами. А у меня… вот интересно! Корзиночка, и в ней закупоренная бутылка. Потом мы узнали, что в бутылочке — апельсиновый сироп. Вкусно было здорово.

Кьязини что-то говорит, говорит, да как узнаешь что, если он ни бум-бум по-русски, а мы по-итальянски?

— Неудобно, отдадим ему. Зачем нам его подарок? — сказал Олег.

— Что вы, мальчики, и не думайте, — сказала Валя. — Глядите, как он радуется. Хочет вас отблагодарить за медведика, что его защитили от Руслана. Не обижайте человека, — он к вам с хорошими чувствами. Внимание оказывает.

Мы улыбнулись итальянцу и закивали, а он стал по очереди трясти нам руки. И все говорит о чем-то. Потом заметил на стуле учебник, по которому мы с Валей занимались английским, почитал, и опять давай трясти нам руки! Мы подумали: не спятил ли он?

— Коноско ун по ль, инглезэ! — с восхищением сказал итальянец. — Я знай инглиш!

И как затараторил по-английски! Правда, иногда он запутывался и тормозил, а потом опять шпарил.

Я из этой речи понял три-четыре слова, да и то два из них были: Вьена, Ольего. Это Кьязини так выговаривал наши имена. Олег, по-моему, не больше меня разбирался в этой тарабарщине: сидел с открытым ртом и пожимал плечами. Зато Валя, Валька-то! Глаза блестят, улыбается, «иес», «но» говорит хоть бы что. Мы дергаем ее за рукав, спрашиваем, о чем разговор.

— Я только очень немножко поняла. Он восхищается, что мы знаем английский, — тут Валя фыркнула. — Извиняется, что сам плохо говорит и путает слова… и потом, он почему-то вас, мальчики, считает родными братьями.

По правде говоря, я бы не против такого брата иметь, как Олешка… Но почему итальянец так думает? Ведь мы совсем не похожи. Я попросил Валю это дело выяснить.

Она что-то сказала итальянцу; он ответил, и оба удивились. Говорят и все больше удивляются, а потом Валя огорчилась и чуть не заплакала. Она страшно редко плачет.

Оказалось вот что: Кьязини нравится, как мы с Олегом работаем на репетициях и как великан терпеливо, внимательно — одинаково внимательно — занимается с нами. Итальянец поразился, что дядя Коля отец только Олега, а я совсем посторонний. И еще больше удивился, что великан не получает денег за то, что учит меня, и главное — МЕНЯ НЕ БЬЕТ.

Значит, у них там не учат без денег; значит, у них там бьют; значит, делают большую разницу между сыном и чужим. А я никогда не чувствовал, что я дяде Коле чужой. Ни разу. Он одинаково хвалил и ворчал и на Олешку и на меня. Разве что со мной побольше возился, оттого, что я меньше тренирован…

— Кари амичи, буона фортуна нэль востро паэзэ! — сказал итальянец и повторил это по-английски.

Даже я понял немного. Что-то вроде: дорогие друзья, вы счастливы в вашей стране. И еще он рассказал, как трудно ему было учиться. Никто ему не помогал, когда он был мальчиком. Как мы потом заметили, Кьязини всегда говорил по-своему, когда волновался.

Вот когда до нас дошло, зачем нужен иностранный язык. Сама жизнь показала. С трудом, но все-таки мы узнали все про медведика. И почему он боится Руслана. В Америке, на гастролях в каком-то городе, сын хозяина цирка натравил на медвежонка свою собаку, такой же породы, как наш Руслан. И Кьязини не посмел ничего сказать — боялся, что хозяин выгонит, не заплатив денег. Вот как там бывает.

С этого дня мы подружили с итальянцем, но каша у нас в голове получалась невозможная. Мы все четверо прямо терялись иногда. Кьязини перемешивал итальянский с английским и пытался выучить русские слова. А мы тоже путались между итальянским и английским, да еще коверкали русские, чтобы ему было понятнее, как нам казалось. В общем, кто бы послушал со стороны, сказал бы — сумасшедшие, самые настоящие сумасшедшие.

Но чем дальше, тем больше мы понимали друг друга. Мы уже знали, что у Кьязини есть сын Джиджи.

— О, ун бамбино, — говорил он, улыбаясь вовсю, и протягивал ладонь невысоко от пола. — Одьин ребенок!

Видно, здорово итальянец любит своего бамбино. Мы узнали, что скоро Джиджи исполняется пять лет, и отец готовит ему посылку. А Валя замечательно придумала: собрать подарки и послать их итальянскому бамбино от русских пионеров.

МЕДВЕДИК ПОЕХАЛ НА СВИДАНИЕ

Это случилось во время зимних каникул. Была пятница, выходной день в цирке.

С самого раннего утра начались неприятности. Я хотел улизнуть из дома, пока дядя Афанасий еще спал, и одевался чуть дыша, боясь сделать лишнее движение. Но, когда я был уже в пальто, дядя закряхтел, закашлялся и открыл глаза.

— Куда ты спозаранку? — спросил он.

— В булочную… и вообще купить… — соврал я.

— Знаю я твою булочную! Вечером из нее воротишься. Каникулы у мальца, мог бы с дядей родным их проводить, а не шляться где попало. Мне уезжать скоро. Хоть отпуск и продлили, а все равно пора, дома делов куча, без меня все не так делается. Наверно, куры плохо кормлены…

Фу ты, нудный какой! Начнет бубнить про этих кур несчастных — тошно делается. Вот умеет людям настроение портить. И ведь каждый день так. Скорей бы уезжал…

Я не дослушал, схватил шапку — и быстрее на улицу. Как было условлено, мы с Валей и Олегом пошли в Европейскую гостиницу к Витторио Кьязини. Он там жил. Итальянец хотел сегодня отправлять посылку Джиджи, и мы торопились отнести свои подарки малышу. Накопилась масса всего. И от школьных ребят, и от нас троих. Разные книжки — пускай учит русский язык. Заводные игрушки, потом наши самоделки, а Валя сшила Джиджи красную шелковую косоворотку. Кьязини понравилась такая рубашка у Олега, и он старался выучить ее название, но никак не получалось, и он смешно выговаривал: «косаварьотка».

Нас легко пропустили в гостиницу, потому что служащие знали Валю. Ее мама там работает в прачечной. Поднялись мы на третий этаж, постучали в номер Кьязини.

Никто не ответил, хотя мы стучали несколько раз. Олег собрался уходить, но Валя дернула ручку, и дверь открылась. В комнате было темно, занавески на окнах задернуты, и только рядом с кроватью на столике горела небольшая лампа. Из опрокинутого графина капала на столик вода. На коврике валялось мятое полотенце.

Итальянец лежал с закрытыми глазами, лицо его было красное-красное, и дышал он так, как будто пробежал несколько раз стометровку.

— Что это с ним? Выпил вина? — прошептала Валя. — Лучше уйдем; я так боюсь пьяных.

— Оставим пакеты и уйдем, — согласился я. — Я вовсе не боюсь, да противно… Ну его, пошли!

Мы положили пакеты на кресло, Валя первая выскочила из комнаты.

В дверях я обернулся, чувствуя, что Олег не идет за мной. И правда, он осторожно, на носках пробирался к кровати…

— Куда ты идешь? С пьяным вздумал связываться! — шепнул я.

В это время итальянец громко застонал, дернул ворот пижамы и что-то быстро забормотал.

Я выбежал в коридор.

— Ужас какой! — сказала Валя.

Олег не выходил из комнаты, и я заглянул туда. Смотрю — он держит руку итальянца и говорит быстро-быстро:

— Шесть, семь, восемь…

Считает пульс. Вот положил руку на лоб итальянца, повернулся ко мне. Лицо у Олега строгое, серьезное.

— Он болен, без сознания… сильный жар, — сказал Олег. — Ты, Веня, побудь с ним, а я побегу за доктором. Надо «Скорую помощь». Вдруг это аппендицит.

Мы с Валей недолго сидели у кровати больного. Пришел Олег с доктором и еще какие-то люди, пришли санитары с носилками. Нас попросили выйти; мы стояли в коридоре, и Олег волновался еще больше нас. А потом мы проводили Кьязини до самой машины, пока его несли на носилках. Итальянец открыл глаза и улыбнулся мне, но сразу снова закрыл их. Я прямо сгорел от стыда, что так плохо подумал о нем, и Валя, по-моему, тоже сильно переживала.

Когда машина отъехала, Олег сказал:

— Хотите, побежим в больницу, тут недалеко. Узнаем, как пройдет операция.

— Конечно, хотим! — сказала Валя. — И как это мы… Если бы не ты…

Долго сидели мы в садике больницы, пока Витторио Кьязини делали операцию. Утро было тихое, солнышко грело, на ветках деревьев таял снег и падали блестящие чистые капли. Суетились воробьи. Так хорошо, весело, а бедный итальянец мучается… Будет ли жив? Олег сказал, что это страшно опасно, такой запущенный случай болезни.

— Ты прямо настоящий доктор, — сказал я. — Как ты узнал, что аппендицит?

— В Киеве с нашим жонглером случилось такое же. Я помогал маме смотреть за ним, пока вызывали «Скорую». Мама потом мне объяснила, какие бывают признаки.

Наконец нас позвали к доктору. Какое счастье, все благополучно! Доктор расспросил, как мы попали к итальянцу и кто из нас поднял тревогу и вызвал врачей. Валя показала на Олега и стала объяснять, почему мы были в гостинице.

— Еще бы часа два, три, и возможно, нам не удалось бы спасти вашего друга, — сказал доктор, крепко пожимая Олегу руку. — Молодец, просто молодец!

Олег смутился и заспешил домой, а Валя выпросила разрешение у доктора навещать итальянца почаще.

Олег действительно молодец. Ни капельки не загордился. И, когда по дороге в цирк мы заговорили об этой истории, он стал рассказывать о другом, — видно, хотел нас отвлечь.

А ведь подумать страшно. У Кьязини выходной день, могли не хватиться его хоть до завтрашнего утра, — лежал бы один без памяти у себя в номере… Конечно, Олег спас ему жизнь. Когда я сказал об этом, Олег ответил:

— Если уж говорить честно, то спасла его Валя.

— Ты что, смеешься? — рассердилась она.

— А вспомните, как было дело. Мы постучались в комнату, никто не ответил, и я хотел уйти. Валя открыла дверь? Валя.

— А вошел первый ты, Веня. Правильно? — спросила Валя.

— Верно, — засмеялся я. — Значит, мы все его спасли!

Ну, я-то знаю. Если бы не Олег… Вот это настоящий парень! Я гордился им. Мы шли по улице рядом, и я от радости схватил его за руку и начал трясти.

— Ну что ты, оставь меня! — недовольно сказал Олег и отодвинулся, глядя в сторону.

Опять сердится… После того случая, когда он опоздал на репетицию и великан накричал на него, Олег стал часто дуться. Я не мог понять: что с ним творится?

— Какой ты злющий бываешь, Олег. Прямо противно, как старый дед.

— Ну уж дед! — засмеялся Олег, посмотрел на меня и взял под руку. — Не хочу быть злющим. Все, хватит. Идем-ка в цирк, проверим, как себя чувствует медвежонок. Он ведь скучает без хозяина.

Не могу я обижаться на Олега, когда он улыбается и показывает свои ровные зубы и когда смотрит на меня как-то виновато, будто просит прощения…

В цирке здорово переживали из-за Кьязини. Интересно получилось с его товарищами, итальянцами, которые тоже гастролировали у нас. Они ходили озабоченные, все время шушукались.

Оказалось, что они собирали для Кьязини деньги на больницу и на обратную дорогу. Смехота, как они удивились, когда узнали, что в больницах у нас лечат даром, и еще зарплату выдадут за это время. Так что никаких денег собирать не надо.

Мы почти каждый день навещали Кьязини. Поправлялся он медленно, потому что сильно тосковал. Ему все казалось, что он может умереть, и тогда Джиджи и его мама погибнут с голоду. Он говорил, что у них женщине без специальности, как его жена, невероятно трудно получить работу. А помочь некому, родных нет.

Мы тоже расстраивались, представляли себе, как его малыш — голодный, оборванный — ходит по красивым солнечным городам Италии. А потом уверили Кьязини, что выпишем к нам в Союз Джиджи, устроим его в детский сад и возьмем над ним шефство. Кьязини долго не мог понять, что такое шефство, а когда понял, немножко успокоился.

Я вспомнил, как мы с Катей жили одни, без родителей, и у Кати еще не было специальности. За все время мы ни разу не подумали, что можем погибнуть…

Только итальянцу начало становиться лучше, как он опять заволновался: вспомнил про Флайка. Так зовут медведика. Что Флайк скучает, кормят его плохо, работать он разучился. И похудел, — наверно, не узнать будет медвежонка. Конечно, Флайк его кормилец. Там, за границей, выкинут в два счета из цирка, если заболеешь и не сможешь каждый день работать.

В общем, совсем замучил наш итальянец меня и Валю. Вот Олегу было лучше. Он сам замучивал вопросами всех врачей и сестер в больнице. Насчет разных лечений, болезней и так далее. Когда получал ответы, сиял, как новый автомобиль.

— Не могу смотреть, как итальянец переживает, — сказала Валя. — Теперь он каждый день в садике прогуливается. Приведем ему Флайка. Пускай целуются.

— Да ты что! Медведя. Во-первых, из цирка не пустят. И по улице — толпу собирать на весь район, — говорю.

Но Валя все устроила. Флайка отпустили с условием, что с нами поедет служащий, который ухаживает за медведиком, а отвез нас один из оркестрантов; у него своя «победа».

Все было замечательно. Правда, нас не хотели пускать в больничный садик, но мы устроились в сторонке у забора и привели туда Кьязини. Вот-то было радости. Он обнимался с Флайком, чуть не орал от восторга. А Флайка не оторвать было от хозяина, — старался лизнуть в лицо, ворчал от удовольствия, приплясывал. Здорово приятно было на них смотреть. Валя даже хлопала в ладоши.

Но музыкант вдруг подозвал Валю и говорит:

— Некогда ждать.

— Что вы! — испугалась она. — Итальянец еще не нагляделся на своего дружка. Сейчас их разлучить — это хуже, чем отнять у человека недочитанную книгу или не дать досмотреть кино. И не думайте отнимать сейчас Флайка.

— Ну ладно. Тогда вот что, — улыбнулся музыкант. — Я съезжу по своему делу, а вы здесь побудьте. На обратном пути захвачу вас.

Вместе с музыкантом уехал и служащий — ему надо было в магазин. Мы были довольны. Пускай Кьязини вволю побудет с медведиком. Итальянец на глазах веселел. Прямо не узнать.

— Друзия! — сказал он и положил руку на сердце. — Русски пионэро! Спасьиба!

Когда его позвали обедать, он крепко нас обнял, Флайка поцеловал и пошел, поминутно оглядываясь и помахивая рукой. Медведик рвался за ним, мы с трудом его удержали.

А машины все не было. У Вали закоченели ноги, Олег тер уши, я тоже порядочно замерз. Мы ждали еще минут двадцать, и наконец Олег сказал:

— Ничего не поделаешь, придется идти пешком. Хорошо, цирк близко. Надо скорей, а то простудим Флайка, хоть мороз небольшой.

Он проверил ошейник медведика, крепко навернул на руку ремень, и мы пошли. Флайк вел себя прекрасно. Спокойно шел между мной и Олегом на задних лапах, и я его поддерживал под мышку. Получалось совсем как будто прогуливаются три друга.

— Ой, глядите, медведь! — завопил какой-то мальчишка и запрыгал перед нами, мешая идти.

Мигом целая толпа окружила нас; все больше и больше народу собиралось. Пошли шутки, смех. Флайк занервничал и рванулся. Олег поскользнулся, упал, и Флайк, уже на четвереньках, повез его за собой. Мы с Валей попытались схватить медвежонка за ошейник, но он огрызнулся, шлепнул Валю лапой и разодрал когтями пальто.

Расталкивая толпу, появился милиционер и строго спросил:

— Что за непорядки? Почему зверь без намордника? И вообще зачем он здесь?

— Он из больницы, вот из этой, — сказал Олег.

Я все-таки поймал ремень и помог удержать медведика. Олег поднялся с земли, гладил его, успокаивал. Все стояли кругом и смотрели на нас. Ужасно неудобно.

— Почему медведь вдруг в больнице? Глупости болтаешь! — возмутился милиционер.

— Он правда из больницы идет, — сказала Валя.

— Стыдно врать! Большая девочка, а издевается. В больнице люди, а не медведи.

Не знаю, что бы с нами было дальше, но в это время, к счастью, подкатила машина музыканта. Служащий быстро впихнул Флайка в середину, мы тоже сели и уехали.

Оказывается, у музыканта что-то испортилось в машине, и он задержался, пока чинил. Приехали мы в цирк грязные, перемазанные, а Валя потом долго штопала и зашивала пальто. Но на медведика не рассердилась.

Флайк не виноват, что испугался шума и криков.

ДОМИШКО С РУЖЬИШКОМ

Мы привыкли к медведику и его хозяину, и, когда они со своей труппой уехали на родину, нам было очень грустно.

У меня даже в школе вышла неудача. Как раз накануне мы проводили Кьязини на вокзал, и на уроке английского языка я все думал о медведике. Мы уже привыкли с Олегом хватать пятерки — натренировались с итальянцем. А сегодня у меня вдруг еле-еле тройка. И то, наверно, поставили за старые заслуги. Я вместо «гуд бай» сказал «арривэдэрчи». И еще перепутал итальянские и английские слова. Весь класс хохотал, а учительница рассердилась. Решила, что я нарочно. А я вовсе и не нарочно. Я расстраивался, что больше не увижу итальянца и Флайка.

И, кроме того, дядя Коля обещал поговорить с директором цирка обо мне. Это чтобы меня приняли учеником.

Сразу после уроков мы с Олегом побежали в цирк на репетицию. Великан помогал устанавливать на манеже качели, ворчал на рабочих, вертел тяжелые подпорки, точно бамбуковую этажерку.

Он взглянул на меня и еще больше нахмурил густые брови, вытер об штаны руки и сердито отвернулся. Не видел я дядю Колю в таком скверном настроении. Он когда ругает, и то чувствуется, что все равно ему весело. Может быть, я его рассердил? Но чем? Если человек сердится, лучше не задавать ему вопросов. В этом я уже убедился. А очень хотелось узнать, говорил ли дядя Коля с директором насчет моей работы…

Великан тряхнул качели с такой силой, что они сами закачались, как бешеные, нахмурил брови — глаз не стало видно — и сказал:

— Ну ладно, давай работать. Он лег на коврик, и я сделал стойку на его вытянутых руках — ладонь в ладонь. До чего мне нравятся крепкие, теплые, верные его руки! Как точно они всегда подхватывают, держат меня. И ни разу не сделали больно. Когда он рядом, я ничего не боюсь, и забываю про усталость, и не хочется думать, что репетиция кончится, что кончится необыкновенное и сильное счастье, от которого хочется кричать какую-нибудь дикую песню. Пускай у меня бывает докрасна натерта поясница от лонжи, пускай дядя Коля ругается и заставляет по тридцать раз, до самого пота повторять одно и то же. Пускай! Лишь бы работать с ним, видеть, как он радуется, когда у меня правильно выходит… И он тоже забывает про все во время работы, я знаю. Он даже не слышит, если его кто-нибудь позовет.

И только сейчас я понял, сколько же терпения было у дяди Коли в работе со мной! Вот хотя бы с дыханием. Я все не вовремя брал дыхание перед упражнением. Ну и повозился же, пока научил меня правильно дышать!

Мы с ним отдыхали на качелях, а в это время Олег тренировался с нашим акробатом. Раза четыре подряд Олег срывался с плеч акробата — не получилась стойка. Олег махнул рукой и сел на качели рядом с отцом.

— Решил: хватит, можно отдыхать! Может быть, опять пойдешь в музей развлекаться своей медициной? — насмешливо спросил дядя Коля и резко поднял Олега с качелей. — Эх работничек! Иди повторяй, пока не выйдет!

— Папа, я устал!

— От корявой работы всегда устают быстрее. Почему это Веня не хнычет, что устал?

— Я не хнычу, — сказал Олег и сильно покраснел.

— Ну так иди, работай как следует! Мне с Веней поговорить надо. Ему-то можно отдыхать. Он работает внимательно. Стойку, как тебе, по двадцать раз повторять не надо!

Олег сжал кулаки и тихо, так что великан не услышал, проворчал:

— Все Веня да Веня…

И с каким-то необыкновенным старанием снова начал тренировку.

Но дядя Коля, не обращая на него внимания, посмотрел на меня, потом опустил глаза и медленно, нехотя проговорил:

— Вот что, Веня. Директор мне сегодня отказал. Нет свободных мест… В общем, пока оформить тебя учеником нельзя.

Я хотел ответить, но не мог и только громко глотал слюну.

— Да ты не огорчайся, — слышишь, погоди! — Он потряс меня за плечо. — Еще время есть. Мы только через две недели кончаем в Ленинграде гастроли. Так что в Москву поедем…

— Как! Уедете? А я, а я! — заорал я и вцепился в локоть великана.

— Чудак человек! Зачем так психовать? Подумаем, устроим что-нибудь.

— Нет, нет, вы уедете — и все!

— Ну, ты как маленький. Ты, брат, запомни: во-первых, нипочем не теряй бодрости, а во-вторых, работай, работай и работай. А все эти житейские дела сами собой устроятся, если будешь толковым работником. Понимаешь?

Но я ничего не хотел понимать, кроме одного: все, все уезжают! И дядя Коля, и Анна Ивановна, и пес Руслан, и мои знакомые артисты. А я останусь один. У меня стало холодно в животе от этих мыслей.

Больше мне не удалось поговорить с дядей Колей, к нему пришли фотографы из какой-то газеты и увели его. Я спросил Олега, что мне делать, а он почему-то обиженно пожал плечами, еле попрощался и убежал за отцом.

Я не заметил, как пришел домой. Может быть, мне самому попросить директора? Или написать в Москву? А кому надо писать?

В нашей комнате горел свет и у стола сидел дядя Афанасий. Да, я и забыл о нем. Дядя Афанасий с круглой плешью в черных волосах. Круглые плечи, круглая спина. Все круглое и скучное. Почему не великан мой дядя? Хочу, чтобы он был моим дядей и взял меня на гастроли в Москву. А вместо этого — дядя Афанасий из городка на Енисее.

И почему он не уезжает к себе домой? Только все говорит, что ему пора, а сам шныряет по магазинам целыми днями и что-то покупает, покупает без конца. Зачем ему столько всего, не знаю.

И сестру мою Катю совсем извел с этими обедами, ужинами. То ворчит, что много масла положено в картошку, то мяса Катя купила слишком мало и кусок почему-то невыгодный… Кошмар. Сестра, по-моему, даже похудела за последнее время и, как придет домой, старается подольше в кухне возиться, чтобы не сидеть в комнате с нашим унылым родственником.

И вот я вернулся из цирка и слушал дядю Афанасия из городка на Енисее. Наверное, в сотый раз слушал, как дядя писклявым голосом бубнил одно и то же.

— Увидал бы ты, Веня, мой домишко с садом! Про все на свете забудешь от этакой благодати… А поросеночек растет. Красавец! Сала-то одного будет, знаешь? А курочки, одна к одной. Так и квохчут, так и квохчут целый день. А жрут-то, не напасешься. Только и следи, чтобы в огород не забрались… Да, хозяйство у меня заправское, слова худого не скажешь. Знай пошевеливайся, а то не управиться… А на охоту все равно выберусь, без этого я никак! Ружьишко-то у меня знатное, весь город завидки берут. Пристают: продай да продай. Я, хоть миллион давай, а своего ружьишка в руках подержать и то никому не дам.

Первые дни даже интересно было слушать дядю Афанасия. А сейчас немыслимо. Скорей лечь спать и не разговаривать. Не слышать этот противный скрипучий голос. Не могу.

Домишко с ружьишком. А у дяди Коли даже стула своего нет. Смелый, сильный и красивый великан. Да он в сто тысяч миллиардов раз счастливее дяди Афанасия со всеми его курами, домишками и ружьишками.

ПРАЗДНИК ВЕЛИКАНА

У кого бы узнать: имеют ли право усыновить, если мальчик сам не хочет быть сыном этого взрослого? Катя уверяет — нельзя. Но она просто меня успокаивает, а сама, по-моему, тоже волнуется.

Дядя Афанасий хочет меня усыновить. Плачется, что они со своей старухой одинокие и домишко некому в наследство отдать. А для чего мне этот несчастный дом? Что я буду с ним делать? Дядя боится, что дом останется государству. Почему же это плохо? Не понимаю. Наоборот. Чем слоняться мне по дому одному, государство сделает там детский сад, малыши будут играть, учиться… Шумно, весело. Хорошо!

Теперь дядя старается вовсю, делает мне подарки, обещает купить ружье и научить охотиться.

— Лучше нету на свете, как охотой побаловаться, — говорил он. — Идешь по лесу — тишина, только птичка запоет, ветка под ногой затрещит или… Держишь наготове двустволку, и вдруг над тобой быстро и плавно летит вальдшнеп! Тут уж не зевай. Вскинешь ружье, прицелишься… Эх, вспоминаешь и то берет дрожь от удовольствия…

А что, и правда интересно. Он еще долго рассказывал, и я слушал и думал, что, если научиться у дяди и стать хорошим, смелым охотником… это же будет замечательно! Я представлял себе, как возвращаюсь с дядей домой, а у нас полно дичи… Все мальчишки идут за нами, смотрят на меня и восхищаются. Здорово!

Но вот только дядя Афанасий зря выдумал, что я похож на него, когда он был мальчиком. Ну уж это! Я два дня смотрелся в зеркало, боялся: вдруг похож? Да нет, к счастью. Дяде просто кажется. Повторяет сто раз, что я похож, нравится ему это.

А Валька такое затеяла… Отозвала меня раз в переменку и зашептала на ухо. Я отскочил. Конечно, иголка опять из передника торчит.

— Ты стой подальше, — говорю, — я слышу и так.

— Вот что, Веня. Переезжай к нам жить, мама позволила.

— Зачем? — удивился я.

— Пока твой дядя не уедет. Я боюсь, ты усыновишься.

— Выдумала! Не собираюсь я усыновляться.

— Знаю тебя. Сгоряча можешь, назло.

— Здрасте, кому это назло?

— Думаешь, я дура и ничего не вижу? — зашептала она и снова царапнула иголкой по моему рукаву. — Дуетесь с Олегом, как индюки. Что между вами произошло?

— Сам не понимаю. Я спрашивал, а он молчит, вообще не разговаривает… Вот скоро уедут, и все кончится.

— А ты назло к дяде!

— Отстань, — сказал я. — Захочу, так поеду к дяде, а не…

— Вот-вот, — перебила Валя. — Захочу, не захочу! Значит, вовсе ты не любишь свою работу! Я, так что бы ни случилось, а буду портнихой. Мама хочет меня после школы послать в какой-нибудь технический институт… А я решила: поработаю сперва. И папа на моей стороне; он считает, надо идти по делу, которое нравится. Говорит, что можно потом и высшее образование получить, — ну, текстильный или еще другой техникум, институт… Например, модельершей работать… Знаешь, выставки мод бывают? Интересно как… А мне вообще-то нужно поскорей начинать зарабатывать. Мой папа после войны остался инвалидом… я хочу, чтобы он поменьше работал… Не так-то ему легко сейчас.

Я вспомнил про мою сестренку Катю… А ведь и ей не очень-то легко зарабатывать на нас двоих. И мне бы поскорее заниматься делом не мешало…

— Советую тебе: поменьше трать времени на обиды и ссоры со своим Олегом и побольше тренируйся, — сказала Валя.

Хорошо ей рассуждать насчет Олега. Уж сколько раз я пробовал спрашивать, чего он бесится, но Олег смотрел вниз или в сторону и молчал… А на репетициях совсем перестал мне помогать, просто не обращает на меня внимания, точно и не видит, что я тоже работаю… А сам вдруг взялся за тренировку. Все удивлялись. Раньше он так это, понемножку. Глядел, как бы скорее закончить и бежать по своим докторским делам.

Ко всем моим неприятностям еще и Олег. Не хотелось думать, что он завидует мне насчет акробатики. Что угодно, только бы не это паршивое дело.

Из-за Олега мне даже не хотелось идти на праздник в цирке, но Анна Ивановна сказала, чтобы я поздравил дядю Колю. Он ведь получил большую награду: звание заслуженного артиста!

Терпеть не могу носить по улице букеты. Мы с Катей купили цветы, и я понес их в цирк только ради великана. Никому другому не стал бы.

Я разыскал дядю Колю в фойе и поскорее сунул ему цветы, поздравил. А он не успел ответить, потому что и так было много народу, а тут как раз художники притащили огромный плакат; там дядя Коля сидит на качелях, а внизу земной шар и разные города, страны — это где были гастроли. Все захлопали, засмеялись. Потом кто-то читал шутливые стихи. Дарили всякие забавные подарки, предложили качать великана! Но сказали, что нужно тогда привезти со стройки кран, а то людям не поднять дядю Колю.

Вообще много пошумели и повеселились. Великан был нарядный. По-моему, он немножко смутился, что его так много народа поздравляет. Все говорили, как он любит свою работу и честно служит цирку с самого детства. Да. Праздник вышел замечательный. Недавно один артист тоже получил такую же награду, но никто особенно не радовался и праздновали совсем не так хорошо. И я гордился, что все любят моего великана.

Когда начали расходиться, Анна Ивановна попросила дядю Колю купить еще вина, чтобы угостить друзей, а сама побежала в магазин за продуктами.

Уходя за вином вместе с одним артистом, дядя Коля мне сказал:

— Ты поднимись потом к нам в общежитие, я хочу… Но артист перебил его, взял под руку, и они ушли. Тут Валя потащила меня в гардеробную хвастаться платьем, которое она вышивала для одной танцовщицы на канате.

Зачем звал дядя Коля? А вдруг директор разрешил мне поступить учеником? Ох, вот бы! Нет, не может быть такого счастья. Наверное, только угостить, чтобы я посидел с ним и его друзьями. А может быть, директор…

Я не мог больше терпеть и поднялся в общежитие. Вряд ли успел вернуться дядя Коля, но вдруг он все-таки пришел? Я постучался к нему в комнату. Дверь открыл Олег. Покраснел, нахмурил брови совсем как отец и, не пуская меня в комнату, спросил:

— В чем дело, что тебе надо?

— Мне твоего папу. Хочу узнать, не говорил ли директор про меня…

— Да что ты моего папу все беспокоишь? Как будто у него нету дел, кроме тебя! И директору тоже. Только о тебе и говорят!

Лучше бы Олег ударил меня. Лучше бы кричал, дрался, чем так равнодушно сказал это.

Я бросился по коридору. Скорей, скорей уйти из цирка, больше не видеть никого. Впереди по лестнице спускались два акробата — они работают в номере вместе с великаном.

— Значит, наша программа целиком едет в Англию? — спросил один из акробатов.

— Ага. До весны гастролируем в Москве, а оттуда прямиком в Лондон. Кое-что новое подготовим — и туда! Интересно.

— А ты точно знаешь?

— Как же. Из управления телеграмма сегодня была. Директор показывал.

Я вышел на улицу. Все кончено. Уезжают в Москву, в Лондон. Английские ребята будут радоваться и восхищаться нашими артистами. Музыка, яркие огни на манеже. Гордые, нарядные выходят на парад дядя Коля, акробаты, жонглеры. По барьеру скачет Руслан. А я это и не увижу.

«Что ты беспокоишь моего папу». Олег прав. У его папы есть свои дела. Я ему не нужен, мешаю. Я никому не нужен. Даже Кате. Дядя Афанасий как-то мне сказал, что я для сестры обуза. Я тогда рассмеялся, не поверил, на самом деле так оно и есть. Одному дяде Афанасию я нужен. Как он просит, чтобы я поехал к нему жить! Вот и поеду. Буду ходить в школу, там никто не знает, что я артист без пяти минут, которого попросили о выходе… Не будут издеваться. А в моей школе узнают, что меня не взяли, и засмеют. И никогда не буду я делать сальто или стойку, и никогда не буду у великана на репетициях.

Я так мучился, что мне даже не было стыдно, что я плачу.

Сам не знаю, куда шел, и громко плакал, и мне было все равно, что многие прохожие спрашивали, почему я плачу и кто меня обидел. Я отмахивался и шел дальше и дальше, вытирал грязной варежкой щеки. Все уедут, не будет у меня знакомых артистов, не буду я с ними работать.

Густо падал мокрый снег. Впереди шла женщина с крошечным мальчишкой. С ее шляпы стекала вода, и мокрые волосы липли к шее и воротнику. Она держала раскрытый зонтик над малышом, и зонтик все время колыхался из стороны в сторону, потому что мальчишка то бежал вперед, то приседал на корточки и лупил деревянной лопаткой по лужам, то выскакивал из-под зонтика и ловил снежинки.

Женщина хотела взять его на руки, но мальчик вырвался, побежал вперед, размахивая лопаткой, и кричал:

— Нет, я сам, сам!

Оба они смеялись, и мне, глядя на них, стало немного легче. Почему это у маленьких ребят большие головы? Может быть, оттого, что для них все на свете ново, и каждую минуту приходится выучивать незнакомое? И нужно много места для всего, что надо запомнить. Женщина с мальчиком свернули за угол, и я вспомнил про свои дела. Поеду к дяде, — ничего другого не остается. Нужно ли его звать папой? Может быть, не надо? Хорошо, если не надо.

У ворот дома стояла легковая машина, и оттуда играло радио. Я узнал марш, под который выходил на манеж с артистами. Парад. Я в красной рубашке и сапогах иду рядом с великаном… Я заплакал еще сильнее и побежал домой.

ДЕНЬ БЕЗ РЕПЕТИЦИИ

Впервые за все пять лет я, совсем здоровый, без всякой болезни, не пошел в школу. Повезло, что Катя работает утром. Мы с дядей Афанасием еще спали, когда она ушла. Я-то не спал, а лежал на раскладушке, которую дали соседи, и вспоминал вчерашний день. Ну и что же, не все мальчики работают в цирке, и ничего, не умирают. И многих детей усыновляют. Тоже ничего, живут. И я буду жить на Енисее, охотиться и кормить дядиных кур. Все равно мне что делать. А может быть, это даже лучше. Сделаюсь охотником и буду этим зарабатывать. Есть же у нас охотники.

Вот только в школу не могу идти и видеть Олега. Не могу. Неважно, что я пропускаю школу, раз мы с дядей Афанасием уезжаем. Кате мы пока ничего не сказали. А он так доволен, говорит, что я образумился.

Как только открылись магазины, мы пошли покупать ружье. Настоящее, охотничье. Кажется, если бы дядя подарил мне вертолет, я и то не радовался бы. Потом мы еще ходили по магазинам и что-то покупали, обедали на Невском в хорошей столовой. Дядя все время что-то говорил, но я ничего не слышал и не помню, что ел.

Когда мы вернулись домой, я посмотрел на часы, и у меня заколотилось сердце. Как раз начало репетиции в цирке. На манеже стоят качели… Нет, нельзя об этом думать. Что говорит дядя Афанасий? Да, объясняет, как обращаться с ружьем.

До чего тянется время! Кажется, что целую неделю мы сидим вот так с дядей в комнате и он своим женским скучным голосом бубнит, бубнит, бубнит. А прошло всего полтора часа. Репетиция уже кончилась. На манеж выбегают хлопковые собачки и Руслан. Анна Ивановна с тонким прутиком в руке стоит посредине и легонько подгоняет собачонок.

Да, так что говорит дядя Афанасий? Надо послушать, отвлечься немного от цирка… Рассказывает, что в молодости с приятелем охотился на медведя… что убивали…

Я вспомнил про нашего итальянского медведика Флайка, как тот отплясывал под музыку и делал стойку. И меня вдруг затошнило от этих охот.

Вдруг позвонили два раза. Это к нам. Кто? Я бросился в переднюю, открыл дверь.

— Валька! Ты что?

— Не я что, а ты что! — сказала она сердито, отпихнула меня от дверей и пошла к нам в комнату. — Школу прогулял и репетицию. Мы решили, что ты тоже заболел, а он, видите ли, дома прохлаждается!

Она вошла в комнату, издали поздоровалась с дядей Афанасием и сняла с вешалки мое пальто.

— На, скорей одевайся, пойдем.

— Куда?

— Куда, куда. В цирк! Все там волнуются, а он сидит…

— Не пойду я больше в цирк. Все, — сказал я.

— Из-за Олега? Так я и знала. Что у вас вышло? Олег тоже сам не свой был в школе и ушел с последнего урока. У него температура; Анна Ивановна уложила его в постель, а он твердил в классе: «Я крокодил, я крокодил». И ничего я не добилась больше. В чем дело, а? Хватит тебе копаться, идем!

— Никуда он не пойдет! — сказал дядя Афанасий, вставая. — Ты, девочка, сама иди; нам некогда тут с тобой болтать.

— Я и не собираюсь с вами болтать. Я к Вене пришла.

— Веня занят. Иди, иди себе! — И дядя Афанасий подтолкнул Валю к выходу.

— А вы не очень-то! — возмутилась Валя. — Анна Ивановна хотела идти за Веней, а я сказала, что приведу. Знаешь, какая для тебя новость в цирке! Обалдеешь! Дядя Коля сам хочет сказать, он так волнуется, что тебя нет. Пошли, он ждет!

Дядя Коля меня ждет? Великан сам хочет мне сказать…

Я кое-как напялил пальто, шапку, нырнул под локоть дяди Афанасия — он хотел меня задержать; — и мы с Валей понеслись. У цирка Валя сказала:

— Идем с этого хода, прямо в общежитие.

— Нет, домой к ним я не пойду. Там Олег.

— Ох, и надоел ты мне с твоим Олегом вместе! А еще говорите, что девчонки грызутся. Да вы хуже в сто раз!

Пока мы спорили, к нам вдруг подбежал запыхавшийся дядя Афанасий. Он крепко взял меня за руку.

— Надо кончать все, — сказал он. — Веди меня к этому, как его… дяде Коле, я с ним разберусь сам.

— Не надо, не ходите, пожалуйста. Очень вас прошу, — говорю я и стараюсь высвободить руку. Но дядя Афанасий сжимает ее крепче. У меня пальцы немеют.

— Ишь ты, какой племянничек вежливый стал! Просит. А я вот не пущу. Веди, не то сам дорогу найду.

В конце концов мы втроем поднялись в общежитие, и я попросил Валю вызвать в коридор дядю Колю.

Он вышел почти сразу. Брови нахмурены, серьезный. Наверное, Валя успела ему сказать про все.

— Это вы «учитель»… — хихикнул дядя Афанасий, — который сбивает с толку моего племянника, а вернее будет сказать, сына?

— Вы про Веню? — кивнул на меня великан. — Это вы его сбиваете! Не даете ему работать.

— Вот так работа! Не желаю, чтобы он клоуном кривлялся! Нашли себе забаву — мальчика глупостям учить!

Великан сжал кулаки и шагнул к дяде Афанасию.

— Коля! Прошу тебя, — сказала Анна Ивановна. Я и не заметил, как она вместе с Валей вышла в коридор.

Дядя Коля глубоко вздохнул, прикрыл глаза и немножко постоял. Потом спокойно и негромко начал говорить!

— Думаете, я бы зря морочил голову Вене, да и сам терял с ним время так, из баловства? Дело в том, что малец невероятно способный. Просто редко встретишь такого. Он каждое движение понимает, гибкий как змея! Вот мой сын с ним вместе занимается, а Веня давно его перегнал! За такое короткое время. А ведь моего сына считают хорошим учеником. При настоящей работе из Вени знаете какой артист будет! Преступление, да, преступление я бы сделал, если бы не стал помогать такому таланту развиваться! — гремел уже на весь цирк великан.

Он вытер пот с лица. Я знал, что дядя Коля терпеть не может так долго разговаривать.

Кажется, дядя Афанасий испугался, когда великан наступал на него с кулаками, — попятился к стене и издали слушал. А дядя Коля повернулся ко мне и весело сказал:

— Ты где пропадал, брат? У меня новость для тебя какая! Берут учеником, — понимаешь? Завтра комиссия. Что ты сдашь, ни секунды не сомневаюсь. Голову даю на отсечение! Завтра в пять часов. Будут принимать троих: тебя и пару жонглеров.

— Ой, дядя Коля, а не страшно? А я поеду с вами в Москву?

— Ясно. Все поедем.

— И в Англию?

— А то как же. Но, может быть, ты не хочешь? Почему не явился на репетицию сегодня? Да. Объясни, пожалуйста.

Я молчал. Не могу же я сказать, как Олег поступил со мной.

— Видите, ребенок не хочет? Заставляете его? Да я буду жаловаться! Вас привлекут к ответственности!

— Идите, жалуйтесь!

— И пойду. Я его усыновляю и никому не позволю распоряжаться мальчиком. Теперь я распоряжаюсь им.

— Вот как… Почему ты не сказал, что тебя усыновляют? — спросил великан. — Так бы и сказал. А то не пришел на репетицию, я жду… Зачем обманывать? Бежать, как заяц. Я к тебе привык, но раз ты решил бросить цирк, говорил бы прямо…

— Нет, нет, нет! Дядя Коля, простите! — закричал я и бросился к нему. — Все не так, я не могу сказать, но правда, все не так!

Из комнаты вышел Олег в полосатой пижаме и огромных валенках.

— Скажу все честно. Это я виноват. Я вел себя как крокодил. Вчера страшно обидел Веню. Вообще последнее время мне самому тошно было, будто кастрюлю жаб съел…

— Ничего не понимаю. Жабы, крокодил. Что ты мелешь? Жар у тебя, ложись, — сказал великан.

Олег сморщился и потряс головой, точно у него что-то сильно заболело. Потом опустил руки по швам, вытянулся, как в строю. Он был такой смешной, в пижаме и валенках, что я повеселел.

— Сейчас, папа, лягу. Но раньше пускай все слушают, — сказал он. — Веня здорово работал, тренировался вовсю. Он настоящий акробат, конечно… И когда он обогнал меня, ты, папа, начал сердиться, что я мало работаю, плохо… И за медицину ругал… а я не могу без этого… Вот так и получалось: чем лучше у Вени шла акробатика, тем больше я злился на него и обижался на тебя. Это началось, когда ты выругал меня за опоздание, помнишь, я с прививками в школе застрял… в другой раз музей… И я начал думать, что если бы Веня так не старался работать, было бы меньше заметно, что я отстаю с акробатикой, и я мог бы свободно увлекаться медициной, как мама… А я был Вене настоящим другом. И вдруг крокодилом. Веня никогда мне не простит.

— Да как ты его обидел? — спросила Анна Ивановна.

— Я ему сказал, а вовсе так не думал…

— Ладно, — перебил я. — Что было, то прошло. В общем, мы немного поссорились, и я не пришел из-за этого на репетицию. И, со зла на него, только со зла, согласился ехать к дяде и чтобы он меня усыновил. А я не хочу. Вот честное пионерское, ни за что не хочу. Ты меня прости, дядя Афанасий, если тебе неприятно. Но я не могу. Я хочу работать в цирке. Больше всего на свете.

— То к дяде хочу, то в цирк хочу! — рассердился дядя Афанасий. — Да что тебя слушать, идем домой. Рассуждает, сопляк.

— Не смейте его так называть! Мы все привыкли к Вене; он нам как родной. Как он захочет, так и будет, — сказала Анна Ивановна.

Вместо ответа я стал между дядей Колей и Анной Ивановной.

Дядя Афанасий заворчал, что еще покажет всем и наведет порядок. И, к счастью, ушел. Олег опять поморщился и затряс головой.

— Что же получилось между вами все-таки? — спросила Валя.

— Получилось, а теперь располучилось. Давай мириться, Олег, хочешь? — сказал я.

Олег покраснел и улыбнулся. Уж очень у него симпатичная улыбка. Невозможно сердиться, когда он так по-доброму улыбается.

Мы пожали друг другу руки, точно взрослые.

Анна Ивановна повела всех в комнату.

Хлопковые собачки бросились меня встречать. Как я им обрадовался! Ведь еще час тому назад думал, что не увижу их никогда. Олег снова поморщился и тряхнул головой.

— Чего ты трясешься, как мокрая собака? — спросил великан.

— Раз уж начал сознаваться, как пионер… — сказал Олег. — Ухо болит. Сам себе повредил. Я читал в одной медицинской книге, что уши промывают, когда делаются пробки.

— И ты промывал? Чем? — ахнула Анна Ивановна.

— Водой из твоего шприца. Ну и поцарапал.

— Как же можно! Самому промывать!

— А этот доктор на севере, читала в газете? Сам себе аппендицит вырезал.

— Так он врач, у него образование. А ты?

— И еще тогда сознаюсь, как пионер, — сказал Олег и вытянул руки по швам. — Папа, пускай Веня занимает мое место ученика. Теперь я твердо решил: хочу быть доктором.

Тут ахнул великан:

— Как! Не желаешь в цирке работать? Не смей думать об этом.

— Папочка, — ласково сказал Олег, — ты сам говорил Вене, — помнишь? Человек решает сам. Вот я и решил быть доктором. Цирк не брошу: или ветеринаром буду, или артистов лечить…

— Глупости! Слышать ничего не хочу! — загремел великан.

— Ну, папа. Ты прямо как дядя Афанасий. Зачем же насильно заставлять?

— Я насильно? А верно… ты, кажется, прав… Но мне просто непонятно: как это можно не увлекаться акробатикой? Вот так новость, — огорчился дядя Коля. — Доктором стать решил!

— Ничего страшного, — сказала Валя. — Предложите мне кем угодно быть, а я только портнихой! Выучусь — буду для артистов шить.

Анна Ивановна уложила Олега в кровать, и он еще долго не отпускал нас с Валей. В комнате было тепло, но все же Анна Ивановна достала второе одеяло и хотела прикрыть Олега.

— Не надо, мама, жарко.

— Вот мы так спокойно сидим, болтаем о том, о сем, — сказала она. — Чисто у нас, теплынь… А мне чего-то вспомнилось, как моя мать рассказывала один случай из своей молодости… Перед революцией это было… Мама заболела, тоже вот ухо, как у Олега. Температура только у нее была высокая. А надо репетировать. Стоит она на манеже… в каком-то городке, не помню. Стоит в короткой юбочке, блузка без рукавов… А цирк-то — палатка брезентовая, на дворе лютый мороз… И все места для зрителей инеем покрыты, лед на скамейках, на полу… Мама тяжело дышит, и пар изо рта идет… Она не выдержала, села прямо на опилки и заплакала. А хозяин цирка сердится. Что поделаешь, встала и опять за репетицию. Вот как нам жилось…

— Ужас какой! — сказала Валя. — А вы, мальчишки, ссоритесь, все вам не так… Что называется, с жиру беситесь.

— Ссоры позади, — сказал я. — Что завтра комиссия решит? Вот это хотелось бы знать. А вдруг не примут меня учеником?

ЗАКРЫТАЯ ДВЕРЬ

На другой день я после школы забежал домой. Катя рано утром отгладила мне красную косоворотку, я почистил красные сапожки. В общем, все приготовили для выступления перед комиссией.

В школу я вещи не взял — боялся помять — и теперь зашел за ними домой.

— А-а, племянник! — встретил меня дядя Афанасий. — Ну как нынче, куда решаешь податься? В Подтесово ко мне или к этим в цирк?

— Мы же вечером обо всем говорили. Я в цирке буду работать. Катя тоже вам сказала. Зачем вы опять начинаете?

— Много воли вам теперь дают! Я в твои годы старших вот как боялся!

— Ничего хорошего тут нет — бояться. Я вот дядю Колю не боюсь, а уважаю.

Я чуть не сказал: люблю — но удержался. Неохота спорить с ним. Ну его, надо торопиться в цирк. Я взял чемоданчик, куда Катя уложила мои вещи. Проверил, все ли на месте. Вдруг услышал за спиной дядины шаги, хлопнула дверь, звякнул ключ в замке. Я бросился к двери. Закрыта. На столе нет ключей. Я только что положил их, когда пришел. Я заколотил кулаками в дверь и крикнул:

— Дядя, откройте! Зачем вы? Я опоздаю на комиссию!

— Вот-вот, и хорошо! Обойдется без тебя комиссия. Незачем тебе лезть туда. Посиди-ка лучше дома, дурь выкинешь из головы.

— Как вы смеете! Откройте!

— Распорядитель какой нашелся. Ничего, сиди отдыхай. А я погуляю часочка три-четыре. — И ушел. Стукнула дверь на лестницу.

В квартире нет никого, я один. Дергаю, дергаю, трясу дверь. До того тряс, что со стены упала фотография и стекло в рамке разбилось. А замок нипочем не поддается. Кричать бесполезно. Не услышат ни с лестницы, ни из соседней квартиры.

Я должен попасть на комиссию. Чего бы это ни стоило, я вырвусь отсюда и успею в цирк.

Дядя Коля хлопотал за меня, столько времени работал, учил. Он сказал, что придумал интересный трюк и мы с ним вдвоем будем готовиться для выступления в программе. Перед зрителями, по-настоящему. Если я сегодня не сдам экзамен комиссии, все пропадет. Я подведу великана, я подведу всех артистов. Олег не будет работать в цирке, и теперь акробатом должен работать я. Иначе всех подведу. Они рассчитывают на меня.

Замок не поддается.

Я вскочил на окно и высунулся в форточку. Спуститься по водосточной трубе. Нет, далеко, не достать. И вообще сумасшествие. Это в кино только я где-то видел. Трубы старые, оборвутся — полечу вниз, и все. Еще хуже всех подведу. Но какой же выход? А может быть, и спущусь? Я посмотрел вниз. Ух как высоко!

В это время во двор выбежал мальчишка.

— Вовка! — закричал я. — Меня заперли в квартире, а мне нужно выйти. Что делать, помоги!

Нашел, у кого спрашивать совета. Вовка маленький, во второй класс ходит. Чтобы он дворника позвал? Дворник ничего не сделает: ключей нет, ломать дверь не станет.

— А что тебе сделать, Веня? — спросил Вовка.

Достать ключи у Кати, поехать к ней на завод. Но Вовке далеко, на трамвае, где ему, не найдет… Есть! Придумал! Послать Вовку в цирк с запиской. Валя там; она что-нибудь придумает с Олегом. Он уже почти поправился, был сегодня в школе, морщился, тряс головой, но говорит, что ему лучше. Полюбил наш класс, не может без новых друзей.

— Подожди, Вовка. Сейчас кину записку.

Я быстро написал про все, что случилось, и адрес Катиного завода. Завернул записку в толстую бумагу, кинул Вовке.

— Знаешь, как в цирк идти? — крикнул я.

— Ага, интересно! Что там делать?

— Отдай вахтеру и скажи, что срочно. У Фонарева Вени беда случилась.

— Какая беда?

— Да не тяни ты. Беги скорей к вахтеру.

— А он кто такой?

— Фу ты! Сторож. Сторожу отдай записку. Понял?

— А как же, — сказал Вовка не очень уверенно и убежал. Теперь остается только ждать. Спокойно сидеть и ждать. Вовка быстро справится. А вдруг вахтер ему не поверит? Или Вовка запутается и не найдет цирк? Ведь малыш еще.

Нет, нельзя так сидеть и ждать у моря погоды. Действовать надо.

По двору прошла какая-то женщина. Я опять высунулся в форточку и крикнул:

— Тетенька, меня заперли. Помогите, мне вот как нужно выйти!

Женщина подняла голову, сердито посмотрела.

— И правильно, что заперли. Нечего шалить и бегать по улицам, — сказала она.

Чем бы открыть дверь? Отвертка, напильник, все мои инструменты в кухне.

Я огляделся. Ружье стоит в углу. Подарок дяди Афанасия. Я схватил и стукнул прикладом по дверному замку. Крепко сделано, не поддается. Только вмятина в дереве и кусочек краски отлетел.

Выстрелю в замок. Вот что я сделаю. Вчера дядя Афанасий учил меня заряжать ружье. Я нашел патроны. Руки дрожали, и затвор, или как это называется, заело. Вот наконец получилось.

Я поднял ружье и прицелился. Вдруг я услыхал — стукнула входная дверь.

Быстрые легкие шаги по коридору. Нет, это не дядя Афанасий. Он идет медленно и тяжело… Ручка от двери в комнату дернулась, шаги стали удаляться.

— Кто там? — крикнул я.

— Веня, ты дома? — услышал я Катин голос. — Зачем ты заперся?

— Катя, Катя, выпусти меня! — сказал я и отчаянно забарабанил в дверь.

Когда она вошла в комнату, у меня в руке все еще было ружье.

— Да что тут творится! — испугалась Катя.

Я от страха замер, слова не выговорить. Подумал: «А если бы выстрелил, мог убить сестру!»

Катя поставила на место ружье, обняла меня. Понемногу я успокоился и рассказал ей все.

— Не надо, мой родной, не волнуйся, — сказала она. — Идем вместе в цирк. Видишь, — значит, не зря у меня сердце, за тебя болело. Думаю, как он там, мой братик? Ведь жизнь его решается, день такой. И я с завода отпросилась, чтобы пойти с тобой вместе на комиссию. Все наши заводские о тебе волнуются, сдашь ли ты. И меня послали к тебе. Ты уже поел?

Время у нас было, и она заставила меня немножко закусить. Потом мы взяли чемоданчик с вещами и пошли.

У цирка на трамвайной остановке я увидел Валю и Олега. Поверх ушанки у него на голове был наверчен шарф. Ужасно смешной вид.

Хорошо, я успел их остановить. Оба уже садились в трамвай, чтобы ехать к Кате на завод.

— А вы не встретили папу? — спросил Олег. — Он пошел к вам домой выручать Веню.

Я хотел бежать за дядей Колей, но Олег сказал:

— Мы с Валей его догоним. А ты с сестрой иди в цирк. Нельзя тебе утомляться перед выступлением.

— Какое счастье, что я зашла домой, — сказала Катя. — Я хотела прямо в цирк, а потом думаю, рано, — может быть, еще застану тебя дома. Смотрю, дверь закрыта, — чуть не ушла.

— Все хорошо кончилось, — улыбнулась Валя. — Вообще мама говорит, нельзя надолго запереть человека. Всегда найдется кто-нибудь и откроет дверь.

МОЙ ЛЕНИНГРАД

Через несколько минут отходит поезд на Москву. Я еду в купе с дядей Колей, Анной Ивановной и двумя самыми маленькими хлопковыми собачками.

Пес Руслан, петух и остальные собачки едут в товарном вагоне.

А пока я стою на перроне. Масса народу провожает нас. Все мои взрослые знакомые: артисты, которые еще остаются, директор, рабочие цирка. Конечно, Катя, Валя, Олег.

Да, Олег. Он до самой осени будет жить в Ленинграде. Все-таки парень натворил со своим ухом что-то, и ему надо каждый день ходить лечиться. Ничего страшного, но лечиться надо. Кроме того, врачи сказали, что у Олега сильное переутомление и ему необходимо отдыхать целое лето на свежем воздухе. Конечно, переутомился! Докторские дела, акробатика. Метался от одного к другому. Каждый устанет.

И общим советом решили вот что: Катя будет в заводском пионерском лагере работать летом старшей пионервожатой. И Олег поедет с ней. А пока, до весны, поживет у нас, будет спать на моей кровати, ходить в школу. Учится он этот год хорошо. Анна Ивановна просто удивляется его успехам.

Олег очень полюбил нашу школу, — говорит, что нигде не было ему так хорошо. И он рад, что хоть один год поучится до конца в одном и том же классе. И будет помогать в больнице, где лечился итальянец. Оказывается, Олег потихоньку от всех бегал туда и учился у них: что-то помогал. А я закончу свой учебный год в московской школе. Интересно, какие товарищи у меня там будут, подружусь ли с кем-нибудь? А потом весной поеду в Лондон и буду перед английскими ребятами выступать на манеже. Дядя Коля собирается подготовить меня в Москве так, что я смогу выступать в Лондоне, как настоящий артист. А пока я оформлен учеником. На комиссии у меня все прошло благополучно.

Катя и Валя стоят со мной на перроне, а Олег прощается с родителями немного в стороне.

Все провожают, только дяди Афанасия нет. Он забрал свой подарок — ружье — и уехал, сердитый на нас с Катей. Покатил раньше конца отпуска к своему домишку с садом и курами.

— Теперь ты подружишься с Олегом и забудешь про меня! — шепнул я Вале.

— Не стыдно тебе! — возмутилась она. — Ты первый мальчик, с которым я подружилась. Так и останется на всю жизнь. Конечно, если ты сам не переменишься. Станем взрослыми, — ты артистом, а я на костюмершу выучусь. И будем работать вместе в цирке. Ведь при коммунизме цирки еще лучше станут. Верно? А Олег будет доктором ездить вместе с нами.

Проводник попросил отъезжающих садиться в вагон. Я поцеловал Катю, Олега, протянул Вале руку. А она взяла меня за шею и чмокнула в щеку. И конечно, царапнула своей несчастной иголкой. Ну, пускай. На этот раз я не рассердился.

Дядя Коля подтолкнул меня к вагону. Я поставил ногу на ступеньку. Перед зданием вокзала огромными буквами было написано: ЛЕНИНГРАД.

До свидания, мой Ленинград! Я всегда буду о тебе думать и всегда буду возвращаться к тебе из далеких, далеких путешествий.

Оглавление

БРАТ И СЕСТРА

«ДОКТОР» ОЛЕГ

ПЕТУХ В ЦЕНТРЕ ГОРОДА

КАЧАЮТСЯ КАЧЕЛИ…

МОДНИЦА И ДРУГИЕ АРТИСТЫ

КАПРОНОВЫЕ ПАЧКИ

ЧЕЛОВЕК РЕШАЕТ САМ

ДЯДЯ ИЗ КОСМОСА

НАДО УСПЕВАТЬ

БУЛЬОН В ТЮБИКЕ

ПОСЫЛКА ДЛЯ БАМБИНО

МЕДВЕДИК ПОЕХАЛ НА СВИДАНИЕ

ДОМИШКО С РУЖЬИШКОМ

ПРАЗДНИК ВЕЛИКАНА

ДЕНЬ БЕЗ РЕПЕТИЦИИ

ЗАКРЫТАЯ ДВЕРЬ

МОЙ ЛЕНИНГРАД

Реклама на сайте