«Леди Джейн»

ГОЛУБАЯ ЦАПЛЯ

Происходило это в американском штате Техас, в живописнейшей местности. По железной дороге, связывавшей Техас с другим штатом, Луизианой, мчался поезд. Уже наступил июль; стояла невыносимая жара. Вагоны очень плохо проветривались и пассажиры изнемогали от духоты, к тому же пассажиров было так много, что в третьем классе яблоку негде было упасть. Никому не было дела до восхитительных видов за окнами. Только две пассажирки первого класса, молодая женщина и девочка с жадным любопытством всматривались в прелестные, стремительно сменявшие друг друга пейзажи. Изящная, красивая молодая дама была в полном трауре; пятилетняя девочка, очевидно, ее дочь — в простом, но изящном батистовом платьице с широким черным поясом и в широкополой соломенной черной шляпе. Черные шелковые чулки плотно облегали ее стройные ножки, лакированные черные туфли с бантиками довершали наряд. Кожа у девочки была необыкновенно нежной, щечки — румяными, длинные черные ресницы оттеняли темно-синие глаза; густыеволосы, золотистые, как спелая рожь, ниспадали пышными волнами до самого пояса.

Мать подняла траурную креповую вуаль, и при этом движении из-под ее черной шляпы выбились белокурые, с тем же золотистым отливом, что у дочери, локоны. Вид у нее был страшно утомленный и нездоровый; заплаканные глаза заметно подпухли, на щеках горел лихорадочный румянец, лицо осунулось, рот с сухими, искусанными губами чуть приоткрылся. Было ясно, что молодая женщина невыносимо страдает.

Девочка, глядевшая в окно, время от времени поворачивала румяное личико к матери и, прижимаясь к ней, шепотом спрашивала:

— У тебя еще болит головка?

— Немного, душенька, — отвечала мать, ласково проводя рукой по ее густым волосам.

Тогда девочка вновь поворачивалась к окну, а мать опускала голову и закрывала лицо руками.

— Мама, мама, посмотри, какая чудная речка! — вдруг закричала девочка. — Какие славные домики! Ах, как мне хочется здесь погулять! Пойдем погуляем, мама!

— Нельзя, душенька, — проговорила мать, приподнимая отяжелевшую голову и измученно глядя на дочь. — Потерпи немного, скоро мы приедем в Новый Орлеан, там можно будет гулять и бегать.

Поезд остановился на небольшой станции у реки; в вагон быстрым шагом вошел пассажир и сел как раз напротив матери с дочерью. Это был красивый юноша лет шестнадцати; ясные карие глаза весело блестели из-под темных бровей; улыбчивое лицо было спокойно — он явно привык путешествовать в одиночку. В руках был дорожный мешок и узкая, высокая корзина, обвязанная сверху шерстяной материей. Задорно оглядев соседей, юноша поставил корзину рядом с собой, слегка постучал по ней пальцем и чирикнул по-птичьи.

— Пип, пип! — прозвучало в ответ из корзины.

Юноша рассмеялся. Едва он появился в вагоне, золотистая головка в широкополой шляпе отвернулась от окна и выразительные синие глаза так и впились в нового пассажира.

А он окинул взглядом грустную молодую мать, красавицу-дочь и сразу почувствовал к ним симпатию.

Вдруг у девочки навернулись на глаза слезы; она серьезно посмотрела на нового спутника и, прижавшись к плечу матери, робко сказала:

— Мама, в корзинке сидит какой-то зверек. Мне очень хочется поглядеть на него!

— Душенька, мы не знакомы с этим господином, нельзя обращаться к нему с просьбами, он может рассердиться.

— О нет, нет, мамочка! Он мне улыбнулся, когда я на него посмотрела! Можно я его попрошу? Можно?

Мать взглянула на молодого человека; глаза их встретились, он добродушно улыбнулся и кивком указал на корзину.

— Вашей девочке хочется посмотреть, кто у меня тут? — спросил он и принялся развязывать корзину.

— Вы очень добры, — мягко сказала женщина. — Она думает, что в корзине сидит какой-то зверек.

— Она не ошиблась, — вновь улыбнулся юноша. — У меня там действительно кое-кто живой, да такой прыткий, что я боюсь поднять крышку!

— Подойди, душенька, погляди, кто же там, — обратилась мать к девочке.

Малышка вопросительно взглянула из-под черных полей своей шляпы на юношу.

— Вряд ли вы когда-нибудь видели такое, — заметил он. — Это ручная птица, очень забавная. Нам надо быть осторожными: как бы она не вылетела, а то упорхнет в открытое окно. Мы вот что сделаем: я приподниму крышку корзины, а вы заглянете в нее.

Девочка так и припала к щели. Радостная улыбка осветила ее лицо.

— Ах, какая хорошенькая! Что это за птичка? — спросила она, не успев хорошенько рассмотреть сидевшую на самом дне корзины престранную птицу с длинным клювом и выразительными, круглыми глазами. — Я никогда таких не видела! Как она называется?

— Это голубая цапля, очень редкая птица в здешних местах.

— Она не голубая, а голубоватая, но все равно прехорошенькая! Можно мне ее погладить?

— Можно. Просуньте ручку в корзину; птица вас не клюнет.

— Да я и не боюсь, — и малышка просунула руку в щель под крышкой и погладила мягкие перья.

— Если бы окна в вагоне были закрыты, я бы вынул ее и пустил на пол. Знали бы вы, какая она умная: стоит ее только позвать — она сразу же подойдет.

— А какое вы дали ей имя?

— Я прозвал ее Тони, потому что когда она была совсем маленькая, то все время пищала «тон-тон! тон-тон!»

— Тони? У нее имя как у девочки! — девочка улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки.

— А как зовут вас? Прошу прощения, но мне бы очень хотелось знать ваше имя.

— Меня зовут леди Джейн.

— Леди Джейн, — повторил юноша. — Как странно!

— Папа звал меня леди Джейн, и теперь все так зовут.

Мать печально взглянула на девочку, и на глазах ее выступили слезы.

— А вы не хотели бы взглянуть на мою цаплю? — спросил молодой человек и подвинул корзину к даме. — Белая цапля — птица обыкновенная, но голубая в нашем краю редкость.

— Благодарю. Действительно, это редкость. Вы сами ее поймали?

— Да, и совершенно неожиданно. Я охотился в поместье моего дяди, как раз той станции, где сел в поезд. Было уже довольно темно; выхожу из болота, очень тороплюсь, как вдруг слышу у самых ног, справа, кто-то кричит: «Тон! тон! тон!» Нагибаюсь — цапля! Крошечная такая, еще летать не умеет; подняла головку и смотрит на меня круглыми глазами. Я пожалел ее, унес домой, приручил, и теперь она узнает меня по голосу.

Он поставил корзину обратно на кресло и придерживал ее, пока девочка нежно поглаживала цаплю своими маленькими ручками.

— Похоже, цапля ей понравилась, — заметил юноша, обращаясь к даме.

— Да, она очень любит всякую живность, дома у нее осталось много разных зверюшек, вот она и грустит по ним.

На глаза дамы вновь навернулись слезы.

— Позвольте мне подарить вашей дочери мою Тони.

— О нет, благодарю вас! Зачем вам лишать себя…

— Я ничего не лишаюсь, уверяю вас. В городе все равно придется цаплю кому-то отдать. В колледж ее приносить не позволят, а дома мне некому ее доверить. Прошу вас, разрешите отдать птицу леди Джейн, — настаивал юноша, обращаясь к матери и улыбаясь взволнованному ребенку.

— О, мама! Милая, хорошая мама! Позволь ему подарить мне птичку! — вскричала леди Джейн, с умоляющим видом складывая ручки.

Какое-то время мать колебалась, однако в конце концов отказала.

Молодой пассажир пересел поближе к матери.

— Надеюсь, вы перемените решение, — почтительно обратился он к ней.

Девочка между тем пришла в полное отчаяние.

— Мамочка, ты только вспомни, мне не разрешили взять с собой ни котенка, ни собачку, ни моих овечек. Мне без них так скучно!

— Хорошо, хорошо, милая, дай мне подумать, — откликнулась мать.

— Мама, позволь мне хоть сесть рядом с корзиной и гладить птичку!

— Разрешите ей пересесть в другое кресло. Посмотрите, как она устала. Ее надо немного развлечь!

— Благодарю. Она действительно устала, ведь мы едем издалека, из Сан-Антонио.[1] Она все время была у меня умница, не капризничала. Хорошо, пусть она перейдет к вам.

Новый знакомый устроил малышку у окна, опустил шторы, чтобы цапля не улетела, поставил корзину на пол, достал птицу и посадил ее на колени леди Джейн.

— Взгляните, — сказал он ей, — я обшил кусочком кожи одну ногу, получилось нечто вроде браслета, за него можно закрепить длинную крепкую бечевку. Если ваша мама позволит вам принять от меня в подарок мою любимицу, вы, уходя из дому, будете привязывать ее бечевкой к креслу или к столу, и она в ваше отсутствие никуда не заберется, не набезобразничает и не ушибется.

— Но я ни за что ее одну не оставлю, — возразила девочка, — она всегда будет со мной.

— Все же если цапля вдруг потеряется, — продолжал пассажир, — я вас научу, как ее отыскать. — Он распустил одно крыло птицы и придержал его, положив на ручку леди Джейн. — Видите, она у меня словно меченая. Вот три черных креста, три родимых пятна — такие же и на другом крыле. Когда крылья сложены, кресты не видны. Цапля будет расти — и кресты будут увеличиваться. Если случится так, что вы надолго расстанетесь с птицей, то потом вы ее всегда узнаете по этим черным крестам.

— Значит, если мама позволит, мне сегодня же можно будет забрать ее?

— Конечно, корзина очень легкая, вы сами сможете ее нести.

— Знаете, — шепнула девочка, оглядываясь на мать, которая положила голову на спинку кресла и, по-видимому, задремала, — мне очень, очень хочется повидать мою собачку Карло, и кошку, и барашков, но я не жалуюсь маме — она все плачет.

— Какая вы молодец, что так заботитесь о своей маме! — заметил молодой человек, растроганный откровенностью малышки. Из деликатности он не стал расспрашивать ее о причине слез матери.

— У мамы ведь больше нет близких на свете, кроме меня, — продолжала леди Джейн шепотом. — Папа от нас ушел, и мама говорит, что он долго, долго не вернется. Он умер. Вот почему мы должны были оставить свой дом. Теперь мы едем в Новый Орлеан и будем жить там.

— А вы прежде бывали в Новом Орлеане? — спросил юноша, с нежностью глядя на белокурую головку, приникшую к его плечу.

— Никогда! Я никогда никуда не ездила. Мы жили в прериях.[2] Там остались и Карло, и кошка, и барашки, и мой пони Подсолнух. Его так назвали потому, что он золотистой масти.

— А я живу в Новом Орлеане, и у меня там тоже есть домашние животные, — сказал юноша и принялся их перечислять.

Леди Джейн забыла о своем горе и внимательно слушала его, но вскоре она опустила голову и заснула крепчайшим сном. Румяная щека прижалась к плечу молодого человека, руки обхватили голубую цаплю, будто девочка боялась, что птицу отнимут.

Под вечер вагон оживился. Заспанные пассажиры начали приводить себя в порядок и готовить багаж.

Леди Джейн не открывала глаз, пока сосед осторожно высвобождал цаплю из ее объятий и вновь помещал в корзинку. Но тут к малышке склонилась мать — узнать, действительно ли она так крепко спит.

Девочка очнулась и весело вскрикнула:

— Ах, мамочка! Я такой хороший сон видела! Я была дома, в прериях, и со мной гуляла голубая цапля. Как жалко, что это только сон!

— Душенька, поблагодари этого молодого джентльмена за то, что он был так добр к тебе. Мы подъезжаем к Новому Орлеану, а птица опять в корзинке. Встань, дай я приглажу тебе волосы и надену на тебя шляпу.

— Мама, а птичка? Можно мне ее взять с собой?

При этих словах их новый знакомый выразительно посмотрел на мать.

— Позвольте ей взять цаплю, — сказал он, обвязывая корзину веревкой. — Это будет для нее забава. Да и корзинка не тяжелая.

— Ладно, если уж вы решили отдать птицу в чужие руки, пусть Джейн возьмет ее.

Молодой человек протянул леди Джейн корзинку, и девочка с радостью приняла подарок.

— Ах, какой вы добрый! — воскликнула она. — Никогда вас не забуду! И с Тони ни за что не расстанусь!

Новый знакомый грустно улыбнулся: ему было жаль расставаться… не с любимой птицей — с милым ребенком, к которому он успел привязаться. Потом он невольно рассмеялся над восторженными словами девочки.

— Нам нужно на Джексон-стрит. Это, кажется, пригород? — поинтересовалась мать. — Нет ли остановки поближе городского вокзала, чтобы пораньше выйти?

— Конечно, есть. Вам можно выйти на станции Грэтна, мы будем там через пять минут. Вы переправитесь на другой берег реки на пароме и попадете прямо на пристань, откуда и начинается Джексон-стрит. Таким образом вы выиграете целый час, А экипажи там всегда стоят.

— Как хорошо! Мои знакомые меня не ждут, и мне хотелось бы добраться до них засветло. А от станции далеко до парома?

— Нет. И найти его очень легко.

Юноша хотел было предложить свою помощь и проводить мать с дочерью, но тут кондуктор распахнул дверь вагона и рявкнул:

— Грэтна, Грэтна! Кому выходить в Грэтне?

Кондуктор взял из рук у дамы в трауре чемодан и пропустил ее с девочкой вперед. Они быстро сошли с поезда. Молодой человек только минуты через три увидел их вновь: они торопливо шагали по пыльной дороге, ярко освещенной лучами заходящего солнца, и с улыбкой кивали ему. Он снял шляпу и помахал им; тогда мать откинула траурную вуаль и еще несколько раз кивнула ему, а девочка приложила пальцы к губам и послала ему воздушный поцелуй.

Паровоз свистнул, поезд тихо тронулся с места, и в памяти молодого человека запечатлелись две изящные фигуры — мать и дочь, спускающиеся к реке.

«Вот глупость! — с досадой думал он, вновь усаживаясь в кресло. — Почему я не спросил их фамилию или хотя бы адрес, где они собираются остановиться? Почему не проводил их? Как можно было отпустить измученную женщину с ребенком одних! Мать такая слабая, а ей пришлось нести чемодан. Какой я дурак! И крюк был бы мне небольшой, если б я проводил их. По крайней мере, я узнал бы, кто они такие! Неловко как-то было приставать к ним с расспросами!.. Ну почему я не сошел вместе с ними?! Ой, да они что-то забыли».

Юноша подошел к креслу, в котором сидела мать; из-под боковой подушки выглядывал молитвенник. Переплет из красной кожи, серебряные застежки, монограмма «ДЧ». Он раскрыл молитвенник. На титульном листе мужским почерком было написано:

«Джейн Четуинд от папы. Нью-Йорк. Канун Рождества 1883 г.».

— «Джейн Четуинд»! Так, наверно, зовут мать. Вряд ли книга принадлежит девочке: ей лет пять, не больше. Нью-Йорк… Значит, они с севера; я так и думал… А вот и семейная фотография!

С фотографии на него смотрели отец, мать и дочь. У отца было открытое, мужественное лицо, мать — не бледная, не заплаканная — была свежа, привлекательна, с улыбкой на губах и веселыми глазами; девочка лет трех положила голову на плечо отца. Узнать ее было нетрудно: те же вьющиеся волосы, тот же ласковый взгляд.

Сердце молодого человека затрепетало от радости при виде детского личика, с первой минуты очаровавшего его.

«Как бы мне хотелось оставить фотографию себе, — подумал он, — но нельзя, фотография чужая. Бедная женщина — она будет горевать, что потеряла ее! Завтра же дам объявление в газете о находке. Может быть, так узнаю их адрес!»

На следующее утро читатели одной из ведущих местных газет увидели в разделе «Потеряно и найдено» странное объявление:

«Найден молитвенник в красном кожаном переплете с серебряными застежками и монограммой „ДЧ“.

Адрес: Голубая цапля, П. О. № 1121».

Это объявление появлялось ровно неделю в одном и том же столбце газеты, но на него никто не отозвался.

МАДАМ ЖОЗЕН

Мадам Жозен была креолкой полуфранцузской-полуиспанской крови. Резкая в движениях, мускулистая, мадам была некрасива: большие черные глаза навыкате, нос клювом, узкие губы (когда она молчала, они казались обрывком красной ниточки). Однако она умела придать своему лицу привлекательное выражение, возводя, будто с мольбой, глаза к небу. Надо сказать, мадам довольно часто прибегала к этой уловке. Глядя в такую минуту на ее кроткие бархатистые глаза, никто бы не поверил, что характер у мадам прескверный. Впрочем, хватало одного взгляда на нижнюю часть лица — вас тут же охватывало чувство отвращения к старой креолке.

У мадам Жозен были две слабости: она очень любила негодяя сына и страстно желала, чтобы все знакомые хорошо отзывались о ней. Тому, что она упорно старалась составить себе репутацию уважаемой женщины, удивляться не стоит. Ведь на ее долю выпало много испытаний.

Когда она была молода, ей предрекали завидную будущность. Как же иначе? Она была единственной дочерью зажиточного местного булочника по фамилии Бержеро. В наследство от родителей ей досталось большое состояние. Выйдя за дурного, но смекалистого человека, увлеченного политикой, мадам Жозен в первый год замужества была довольно счастлива и все мечтала поскорее зажить как знатная дама. Увы, мечты ее не сбылись — у мужа оказался бешеный нрав. У них начались ссоры. И как-то в гневе муж столкнул ее с лестницы. Мадам Жозен сломала ногу и навсегда осталась калекой. Вскоре на нее обрушилось другое горе — мужа уличили в тяжких преступлениях и приговорили к пожизненному заключению. Через какое-то время он умер в тюрьме, оставив жену и маленького сына нищими. Ей пришлось работать ради куска хлеба. Из важной дамы она превратилась в прачку. Но стирала она тонкое белье и поэтому смогла снять приличную квартиру на окраине Нового Орлеана.

Как же горевала бедная вдова! Легко ли было мириться с таким положением? Муж окончил свои дни преступником, от состояния ничего не осталось, сама она, состарившаяся, хромая поденщица, нередко голодала целыми днями. А тут еще неприятности за неприятностями из-за Эраста, который, по-видимому, унаследовал от отца только пороки и считался в городском училище первым негодяем; товарищи и соседи старались держаться от него подальше. Из-за сына мадам пришлось переезжать — все дальше и дальше от районов, где жили зажиточные люди. И наконец она очутилась в беднейшем предместье — Грэтне.

Мадам Жозен занимала одноэтажный домик, где имелось всего две просторные комнаты и каморка, служившая кухней. Вход был прямо с улицы — в дом вели две ступеньки перед дверью, выкрашенной зеленой краской.

В тот вечер, о котором мы повествуем, мадам Жозен в черной юбке и белой кофте сидела у себя на крыльце и беседовала с соседками. Дом, где она жила, выходил на улицу, спускавшуюся к парому. Из-за хромоты мадам Жозен не могла пойти на пристань и посмотреть на пассажиров, а потому удовлетворяла свое любопытство, наблюдая за проходившими по улице приезжими со ступенек крыльца.

Июльский вечер был душным. Мадам Жозен чувствовала какую-то странную усталость, и настроение у нее было прескверное. В тот день ей не повезло: она не угодила жене богатого местного купца Жубера, отдавшей в стирку кружева; заказчица выбранила мадам Жозен и отказалась принять работу. А деньги были так нужны!

— Уж я тебя проучу, гордячка! — ворчала себе под нос мадам Жозен. — Кружева твои будут чистенькие, так и быть, но они расползутся, как только ты их наденешь!.. Ох, как я устала! Как хочется есть! А в доме, кроме кофе да холодного риса, ничего нет!

Соседки разошлись; оставшись одна, мадам принялась зевать. Она зевала, качала головой и сокрушалась — ну почему она хромая! А то бы сбегала на станцию, на людей бы посмотрела!

В эту минуту раздался гудок подъезжавшего поезда.

— Немного сегодня приехало, — проговорила мадам Жозен, наблюдая за небольшой группкой пассажиров, с дорожными мешками и узлами спешивших по улице, мимо ее дома, к перевозу.

Спустя несколько минут — уже стало темнеть — улица опустела.

— А это еще кто? — удивилась мадам Жозен, увидев даму в трауре и маленькую девочку, подходивших к ее дому. — Наверняка приезжие, но почему они не торопятся? Паром без них уйдет… Ведь опоздают!

Мать и дочь были в нескольких шагах от дома. Девочка тащила в одной руке высокую, узкую корзину, а другой крепко держалась за мамино платье. Обе путницы казались растерянными. Мать хотела было идти дальше, но девочка удержала ее.

— Остановимся здесь, мама, отдохнем! — сказала она умоляющим голосом.

Дама в трауре подняла вуаль и тут только заметила мадам Жозен, вперившую в нее взгляд.

— Позвольте нам отдохнуть здесь немного, я совсем без сил, мне дурно… — проговорила слабым голосом молодая женщина. — Не дадите ли мне стакан воды?

— Сейчас, милая, сейчас! — засуетилась мадам Жозен, забыв о своей хромоте. — Зайдите в дом, прошу вас, и сядьте в мою качалку. На перевоз вы уже опоздали.

Измученная молодая женщина охотно вошла в дом. В комнате — сразу за входной дверью — было тихо, прохладно; широкая кровать с безукоризненно чистой постелью так и манила к себе. Мадам Жозен особенно гордилась опрятностью своей спальни.

Молодая женщина почти упала в кресло-качалку, откинула голову на подушку и выпустила из рук чемодан. Девочка поставила корзину на ближайший стул и прижалась к матери, с испугом осматривая чужую комнату. Мадам Жозен, ковыляя, вернулась со стаканом воды и пузырьком нашатырного спирта. Она ловко сняла с головы гостьи шляпу, обвитую тяжелой траурной вуалью, освежила мокрым полотенцем горячий лоб и руки, дала понюхать спирта. Малышка, крепко державшаяся за платье матери, то и дело спрашивала вполголоса:

— Мама, мамочка, тебе лучше?

— Лучше, душенька! — ответила мать минуты через две и, обернувшись к мадам Жозен, тихо произнесла: — Как я вам благодарна!

— А вы издалека приехали? — поинтересовалась мадам Жозен, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно мягче.

— Из Сан-Антонио. Но я нездорова, — молодая женщина вновь закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.

Мадам Жозен сразу сообразила, что это люди небедные, а значит, ей будет чем поживиться.

— Да, да, путь не близкий и не легкий, особенно для больного человека, — заметила она. — А вас никто не ждет по ту сторону перевоза? Не приедут сюда справиться, куда вы делись?

— Нет, нас никто не ждет; я направляюсь в Новый Орлеан. У нас есть знакомые на Джексон-стрит, я думала остановиться у них и отдохнуть дня два. Напрасно я вышла на этой станции. На ногах не держусь!..

— Не тревожьтесь, милая! — принялась успокаивать гостью мадам Жозен. — Поспите, а когда паром вернется, я вас разбужу и сама провожу до перевоза, тут всего несколько шагов. Хоть и ковыляю, а все равно доведу вас в лодку. А на той стороне вы найдете экипаж.

— Благодарю, вы так добры! — проговорила молодая женщина, опуская веки и вновь откидывая голову на подушку.

Мадам Жозен изучала ее с минуту каким-то особенно сосредоточенным взглядом, а потом, переменив выражение лица, с нежной улыбкой обратилась к девочке:

— Подойдите сюда, душенька, я сниму с вас шляпу. Вам, наверно, жарко?

— Нет, не надо, благодарю вас, я останусь возле мамы, — ответила девочка.

— Как хотите. Но только скажите мне, как вас зовут?

— Меня зовут леди Джейн, — с самым серьезным видом ответила малышка.

— Леди Джейн! Самое подходящее имя! Настоящая маленькая леди! Присядьте по крайней мере; ведь вы устали.

— Я очень проголодалась, мне бы хотелось поужинать! — откровенно заявила девочка.

Мадам Жозен нахмурилась, вспомнив, что буфет пустой; но, чтобы развлечь ребенка, продолжала болтать, не умолкая. Вдруг послышался сигнал парома. Молодая женщина встрепенулась и принялась торопливо надевать шляпу, а девочка схватила в одну руку чемодан, в другую корзинку и весело вскричала:

— Скорей, скорей! Мама, пойдем!

— Боже мой, какая вы бледная! — заметила мадам Жозен. — Вам не дойти даже с моей помощью. Как жаль, что Эраста нет дома. Он у меня такой сильный, на руках бы снес вас на паром…

— Может, я дойду сама… попробую… — пробормотала гостья, поднялась, закачалась и повалилась на руки мадам Жозен.

В первую минуту хозяйка растерялась, затем проворно приподняла молодую женщину, уложила ее в постель, расстегнула лиф платья и осторожно начала ее раздевать. Несмотря на хромоту, мадам Жозен отличалась завидной физической силой. Не прошло и четверти часа, как гостья уже была устроена в постели на свежей чистой простыне, под легким одеялом. Малышка Джейн, припав к холодным рукам матери, горько плакала.

— Не плачьте, моя крошка, не плачьте, — уговаривала ее мадам Жозен, — помогите мне обтереть спиртом маме лоб — сейчас ей станет легче; она скоро заснет.

Девочка вытерла слезы, сняла шляпу и открыла чемодан.

— Вот, возьмите нюхательную соль и одеколон, — проговорила она совсем как взрослая, доставая их из чемодана. — Мама ими пользуется.

Мадам Жозен мельком заметила, что в чемодане было много серебряных вещей и туго набитый бумажник. Когда девочка прикладывала пропитанный одеколоном платок к лицу матери, хитрая креолка вытащила из чемодана бумажник и несколько серебряных туалетных принадлежностей, сунула их на полку в шкаф, заперла его, а ключ спрятала в лиф.

«Не надо, чтобы Эраст видел эти вещи, — подумала она, — он у меня не очень-то рассудительный: польстится на чужое добро, а потом разбирайся».

Долго возилась мадам Жозен с нежданной гостьей, стараясь привести ее в чувство. Малышка Джейн усердно помогала ей, едва удерживаясь от слез.

Наконец мать ее застонала и приоткрыла глаза, но по ее тусклому взгляду сразу было видно, что сознание еще не полностью к ней вернулось.

— Мама, мамочка, миленькая, тебе лучше? — допытывалась девочка, обнимая и горячо целуя ее.

— Душенька, ваша мама открыла глаза, значит ей легче, но только она хочет спать, — ласково уговаривала малышку мадам Жозен, — Не надо ее беспокоить, ей это вредно. Дайте ей хорошенько выспаться, а сами пока поешьте. Вот парное молоко и вареный рис, поужинайте. Потом я помогу вам раздеться и уложу в кровать рядом с мамой. Поспите — и утром будете обе хорошо себя чувствовать.

Леди Джейн до этого беспрекословно подчинялась распоряжениям хозяйки, но теперь ни за что не соглашалась отойти от матери, которая опять впала в беспамятство.

— Можно мне ужинать здесь, рядом с мамой? — спросила девочка.

— Конечно, милочка, садитесь где вам удобнее, а я придвину маленький столик и принесу еду.

Мадам Жозен устроила все так, как хотела девочка, и с самой приветливой улыбкой стала смотреть, как леди Джейн принялась за еду. Затем, убрав тарелки и столик, креолка умыла девочку, надела на нее ночную рубашку, расчесала и заплела на ночь густые, длинные волосы. Мадам Жозен уже взяла было ее на руки, чтобы уложить рядом с матерью, но леди Джейн воспротивилась и с легкой досадой воскликнула:

— Подождите, я еще не молилась! — большие глаза смотрели с упреком, и она выскользнула из рук мадам Жозен. — Мама не услышит — мама спит, зато Бог услышит. Он никогда не спит, — серьезно проговорила она.

Став на колени, малышка вполголоса прочитала обычную детскую молитву, известную всем благочестивым матерям, и добавила: «Господи, сделай так, чтобы милая мама была завтра здорова и чтобы мы могли отправиться утром в дорогу». Поднимаясь с колен, девочка задержала взгляд на корзине с голубой цаплей, про которую не вспоминала с той минуты, когда мать упала в обморок.

— Что я наделала! — воскликнула малышка, подбегая к корзине. — Я совсем забыла о Тони.

— Кто это там? — поинтересовалась креолка, встревоженная шорохом, который послышался в корзине. — Кто там шевелится?

— Птичка, голубая цапля, — ответила девочка с улыбкой, — мне в поезде подарил ее один добрый джентльмен…

— Ваш знакомый?

— Нет, мы с ним раньше не встречались, — леди Джейн тихо рассмеялась. — Я даже имени его не знаю. Неловко было спросить, ведь это невежливо.

— Конечно, конечно! — заметила мадам Жозен. — Но что вы будете делать с длинноногой цаплей?

— Это голубая цапля. Такая цапля — говорят, редкость! — отвечала девочка, развязывая корзину и вынимая оттуда птицу.

На хорошенького ребенка, стоявшего босиком в длинной ночной рубашке, с голубой цаплей в руках, нельзя было не залюбоваться.

— Я боюсь ее оставить на свободе ночью, она может убежать, — сказала леди Джейн, — а ей, наверно, пить и есть хочется. Что же делать?

— А мы вот что сделаем, — откликнулась ловкая креолка, стараясь угодить ребенку. — Я вам принесу из кухни старую клетку из-под попугая, и мы посадим в нее вашу птицу.

— Я вам очень благодарна, — вежливо, но довольно сухо проговорила девочка. — Когда мама проснется, она вас тоже поблагодарит.

Мадам Жозен быстро притащила клетку и поставила туда блюдечко с рисом и кружку с водой. Леди Джейн посадила в клетку голубую цаплю, заперла дверцу и, не смея целовать мать, чтобы не разбудить ее, осторожно улеглась с краю постели. Через минуту измученная малышка крепко спала.

Мадам Жозен более получаса провела в кресле-качалке, раздумывая, что делать с больной гостьей, если болезнь затянется. «Если я оставлю ее у себя и буду за нею ухаживать, — рассуждала креолка, — она, конечно, мне хорошо заплатит. По-моему, гораздо проще быть сиделкой, чем чистить кружева капризным дамам. Если бедняжка опасно занемогла, ее лучше не отправлять в больницу, тем более что у нее в городе нет ни родных, ни знакомых. Похоже, у нее начинается горячка, она долго не опомнится. Грешно выгонять из дома такую молодую женщину, да еще, судя по всему, настоящую леди. Если она, не дай Бог, умрет и я не узнаю, кто она, можно будет покрыть все расходы ее же собственными деньгами. Вон их сколько в бумажнике! Надо только действовать осторожно. Без доктора не обойтись… но тут как раз и попадешься. А я вот что сделаю: если завтра ей не станет лучше, пошлю за доктором Дебро. Старик будет очень рад, ведь к нему никто не обращается — он совсем поглупел от старости. А когда-то, говорят, был хороший доктор».

Рассуждая таким образом, мадам Жозен вышла на крыльцо, чтобы дождаться там сына. У нее в голове зашевелились нехорошие мысли — обобрать приезжих и на их средства поправить свое положение. Набитый бумажник и серебряные вещи из чемодана пробудили в ней алчность. У нее в жизни была одна цель — деньги. Она терпеть не могла трудиться; еще горше было унижаться перед теми, кого она считала ниже себя. Какое удовольствие прийти к мадам Жубер и швырнуть ей в лицо кружева со словами: «Пусть их приводит в порядок кто-нибудь другой!» Какое счастье сделаться независимой, ни в чем не нуждаться! Эраст — молодец, ему бы немного денег — и он тотчас займется выгодным делом.

В это время из комнаты донесся стон, больная беспокойно задвигалась на кровати, затем все стихло. У мадам Жозен пробежали мурашки по телу, когда она услыхала эти звуки, — неужто ее мысли можно подслушать?! Но через минуту старая креолка успокоилась и вновь принялась рассуждать про себя: «А нужно ли посвящать Эраста в мои тайные планы? Зачем рассказывать ему, что я спрятала в шкаф бумажник с деньгами и серебро?»

Доставая из чемодана детскую ночную рубашку, мадам Жозен нашла в боковом кармане билеты в Новый Орлеан, две багажные квитанции, толстую пачку банкнот и горсть мелочи. Все это можно показать Эрасту, а о бумажнике лучше промолчать, решила она.

И тут она заслышала знакомые шаги сына. Эраст возвращался домой, напевая веселую песню. Мать быстро спустилась с крыльца и заковыляла навстречу, боясь, как бы он не разбудил спящих. Сын у нее был высокий, плечистый, рыжеволосый, кареглазый, с кожей красноватого оттенка, особенно заметного на лице. Одевался он щегольски. Судя по наружности, человек он был сметливый и ловкий. Мать считала, что он очень хитрый, пронырливый, точь-в-точь отец, и что откровенничать с ним не совсем безопасно.

Сразу заметив, что мать как-то непривычно тороплива и бледна, он догадался: что-то случилось, к тому же она никогда не выходила к нему навстречу.

— Матушка, — крикнул он, — что произошло?

— Тише, тише, Эраст, не шуми! Присядь-ка на ступеньки, я тебе все расскажу.

И мать вкратце поведала ему о неожиданном появлении приезжих и о внезапной болезни молодой женщины.

— Значит, они спят у нас? — уточнил Эраст. — Славно, нечего сказать! Взяли на себя обузу — больную, к тому же с ребенком!

— Что же мне было делать? — раздраженно воскликнула мадам Жозен. — Не вытолкать же на улицу умирающую женщину, да еще ночью! Пускай уж спит до утра на моей постели.

— А что она собой представляет? Может, нищая, побирушка? У нее есть какой-нибудь багаж? Ты видела у нее деньги? — выспрашивал сын у матери.

— О, Эраст, не шарила же я у нее по карманам! Они обе прилично одеты, у матери дорогие часы с цепочкой, а когда я заглянула в чемодан, то увидела там много серебряных вещей.

— Вот удача! — радостно воскликнул Эраст. — Значит, она богачка, и завтра, уезжая, отвалит нам долларов пять!

— Не думаю, чтобы она смогла завтра отправиться в дорогу, она долго пролежит у нас. Если ей не полегчает к утру, тебе придется переправиться на ту сторону и привезти доктора Дебро.

— Это еще зачем? Ты не можешь держать больную у нас в доме, надо отправить ее в больницу. Ведь ты даже имени ее не знаешь, не знаешь, откуда она приехала, куда едет. А вдруг она умрет у тебя на руках, что тогда делать будешь?

— Если я буду ее лечить и она умрет, вина будет не моя, — заявила мадам Жозен. — Тогда у меня будет право за свои хлопоты и труды воспользоваться ее имуществом.

— Да хватит ли имущества — расплатиться? — спросил сын, а потом присвистнул. — Ох, маменька, хитрая же ты! Но я вижу тебя насквозь!

— Не понимаю, что ты хочешь сказать! — с искренним негодованием воскликнула мадам Жозен. — Если я ухаживаю за больной, уступаю ей свою постель, то я вправе ожидать, что мне за это заплатят. Отправить ее в больницу у меня не хватит духу. Имени ее я не знаю, фамилия знакомых, у кого она хотела остановиться, мне неизвестна, — что же мне остается делать?

— Делай, что задумала, маменька… Да, жаль, очень жаль молодую женщину! — заключил он со смешком.

Мать ничего не ответила и несколько минут сидела в раздумье.

— Ты денег не принес? — спросила она вдруг. — На ужин ничего нет, а я собираюсь всю ночь просидеть у постели больной. Может, сбегаешь в лавку купить хлеба и сыру?

— Ты спрашиваешь, есть ли у меня деньги? Гляди! — Эраст вытащил из кармана целую пригоршню серебра.

Через час мадам Жозен с сыном сидели в кухне, ужиная и дружески болтая, а больная женщина с дочерью крепко спали в отведенной им комнате.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ГРЭТНЕ

На следующее утро гостья оставалась в тяжелом забытьи, щеки ее покрывал нездоровый румянец, лоб горел. Опасность была очевидной. Мадам Жозен решила послать Эраста за доктором Дебро. Но прежде мать с сыном уединились на кухне, притащив туда чужой чемодан, и принялись рыться в нем, оценивая его содержимое. В нем было белье, туалетные принадлежности, багажные квитанции, пассажирские билеты, но ни писем, ни записок, ни визитных карточек, ни счетов — ничего такого не было, и только монограмма «ДЧ», помечавшая белье и серебряные вещи, свидетельствовала, что все, уложенное в чемодан, принадлежало одному и тому же лицу.

— Возьму багажные квитанции с собой, — сказал Эраст, вставая и пряча их в карман жилета. — Если больная очнется, объясните ей, что им обоим не обойтись без платьев, вот мы и решили получить багаж. — Он многозначительно улыбнулся; мать же, не отвечая, закрыла чемодан с озабоченным видом и стала торопить сына.

— Скорее привези доктора! Я так боюсь за бедную леди. Девочка вот-вот проснется и расплачется, увидев мать в беспамятстве.

Эраст проворно оделся и побежал к переправе.

Старик Дебро, действительно почти выживший из ума, осмотрел больную и заключил, что за нее можно не опасаться. Хитрая креолка сказала ему, что приезжая — их хорошая знакомая из Техаса.

— У леди лихорадка, — объявил доктор. — Долго лежать она не будет, скоро наступит кризис. Я сделаю все, что возможно. Вы, мадам Жозен, отличная сиделка, я это узнал во время холеры. Лучше вас никто не сможет ухаживать за вашей знакомой.

Он прописал лекарство и дал нужные наставления по уходу за больной, поглаживая золотистую головку девочки, которая, проснувшись, не отводила глаз от лица матери.

Доктор распрощался и уехал. Вскоре воцарившуюся в маленьком домике тишину нарушил грохот подъехавшей к крыльцу повозки. На ней стояли два громадных сундука, и Эраст засуетился, помогая втащить тяжелый багаж во вторую комнату, рядом со спальней. Дорогие сундуки резко контрастировали со скромной, почти нищенской обстановкой комнаты. Глядя на них, мадам Жозен подумала: «Что если больная умрет? Что тогда делать со всеми этими вещами?»

Повозка уехала, зеленая дверь дома захлопнулась и будто скрыла ото всего света бедную мать с ребенком.

Доктор Дебро продолжал навещать больную и каждый раз покидал ее все более встревоженным: он убедился, что положение безнадежно, и страдал, глядя на девочку. Бледная, молчаливая, она целыми днями сидела на кровати возле матери с выражением безысходного горя в глазах. И старичку-доктору ничего не оставалось, как твердить, что маме скоро будет лучше. Он всячески старался развлечь малышку. А она всегда радовалась, когда он приезжал, и ждала от него слов, внушавших надежду.

Мадам Жозен как-то сказала девочке, что ее больной матери необходим полный покой. И девочка часами сидела, не шелохнувшись и не выпуская материнской руки из своей.

Нельзя было упрекнуть мадам Жозен в недостатке заботливости. Мадам усердно ухаживала за больной и за ее маленькой дочерью, но при этом мысленно восхищалась своей самоотверженностью. А порой расхваливала себя и в разговорах с сыном:

— Ну кто, кроме меня, мог бы так заботиться о больной, так баловать ее ребенка? Беспомощные, одинокие, только во мне одной они и нашли опору.

Старая креолка прежде всего хотела уверить саму себя, что действует бескорыстно.

Спустя двенадцать дней после появления в доме мадам Жозен молодой матери с ребенком по узкой улице Грэтны, к переправе, двигалась самая скромная погребальная процессия. Встречные отступали к обочине и удивленно оглядывали Эраста Жозена, одетого с иголочки и занимавшего место рядом с доктором Дебро в открытой коляске, единственном экипаже, который следовал за гробом.

— Это какая-то иностранка, родственница мадам Жозен, — послышался чей-то голос в толпе. — Она с маленькой дочкой недавно приехала из Техаса, а вчера умерла. Вчера же ночью, говорят, и девочка слегла. По словам старика-доктора, с той же горячкой.

Мадам Жозен, напомним, была урожденная Бержеро, фамильный склеп Бержеро находился на кладбище при церкви Святого Людовика. Впервые после смерти булочника Бержеро склеп открыли в первый раз, и ненадолго пережившую мужа женщину похоронили там среди чужих людей.

Когда Эраст вернулся с похорон, мать его сидела в качалке возле кровати, которую теперь занимала новая больная — леди Джейн. Волнистые волосы пребывавшей в беспамятстве девочки рассыпались по подушке; темные крути под глазами и лихорадочный румянец на щеках служили верным признаком того, что ребенок заразился тифом.

Мадам Жозен, надевшая свое самое лучшее черное платье, проплакала все утро. Завидев вернувшегося сына, она бросилась к нему и разрыдалась.

— Мы погибли! Какие же мы несчастные! Как же мы наказаны за доброе дело! Взяли в дом совсем незнакомую больную женщину: и уход ей, как за родной, и место в нашем фамильном склепе!.. Вдруг девочка тоже заболела! Доктор Дебро говорит, что это повальная горячка, мы с тобой заразимся и помрем! Вот что значит творить добро!

— Пустое, маменька! Зачем видеть все в черном свете? Старик Дебро тебя сильно напугал. Может, горячка и не прилипчивая. Больше никого не будем к себе приглашать; да к нам, наверно, и побоятся идти в дом. Я на время переселюсь в город, а к тебе горячка не пристанет. Через несколько дней все решится — девочка или поправится, или умрет, а тогда мы уедем отсюда и устроимся где-нибудь в другом месте.

— Ладно, — ответила на это мадам Жозен, вытирая слезы; слова сына ее немного успокоили. — Я исполнила долг перед умершей. Никто меня не упрекнет. Теперь буду ухаживать за девочкой, сколько хватит сил. Тяжело, конечно, в такую жаркую погоду сидеть взаперти, но, с другой стороны, все же лучше, что малышка в беспамятстве. Сердце разрывалось видеть, как она убивается по матери. А та, бедняжка, такая молодая, красивая!.. И умерла на чужой стороне!

ПЕПСИ

На улице Добрых детей все знали Пепси и ее мать. Пепси была калекой от рождения, а мать ее Мадлон, или Миндалинка — этим прозвищем она была обязана детворе, — пользовалась всеобщим уважением. Мать с дочерью жили в скромном домишке между аптекой и табачной лавкой испанца Фернандеса. Выкрашенная зеленой краской дверь, окно с красивой чугунной решеткой… Окно было такое широкое, что взрослый человек среднего роста с улицы мог прекрасно рассмотреть всю обстановку комнаты. Массивная деревянная кровать на высоких ножках, с красным балдахином и кружевными накидками на подушках занимала угол комнаты. По другую сторону был небольшой камин, украшенный фестонами из розовой бумаги. На каминной полке стояли часы, две вазы с бумажными цветами, голубой кувшин и попугай — статуэтка из гипса.

Крыльцо, рама входной двери, тротуар перед домом были выкрашены красной краской, приготовленной из толченого кирпича, которая очень гармонировала с желтовато-розоватыми стенами, зеленой дверью и белеными ставнями, немного полинявшими от времени.

За комнатой, или спальней, находилась небольшая кухня, которая выходила во дворик, окруженный забором. На кухне Мадлон стряпала — жарила миндаль и сладкие пирожки. Мышка (так звали девочку-негритянку, прислуживавшую в доме) по утрам обычно готовила еду и наводила порядок, а в случае необходимости — когда Мадлон отлучалась — обслуживала мисс Пепси. Возле здания Французской оперы, на Бурбон-стрит, Мадлон держала небольшую палатку, в которой торговала разными сладостями: жареным миндалем, особого сорта пирожками с рисом и конфетами-пралине.

С утра Мадлон отправлялась на Бурбон-стрит с большой корзиной свежеприготовленных лакомств, а к вечеру у нее обычно все раскупали. В это время ее единственный ребенок, ее бесценная Пепси сидела дома у окна в специальном кресле на колесах. Из окна Пепси могла видеть угол улицы, маленькие домишки, лавки — овощную, обувную, винную и другие. Все торговцы знали бедняжку Пепси. Все привыкли к тому, что в окне целый день виднелось ее продолговатое, бледное лицо, блестящие черные глаза, большой рот с крупными белыми зубами — ведь она то и дело улыбалась доброй улыбкой, — густые черные волосы, старательно собранные в узел на самой макушке. Голова у Пепси была непомерно большая, казалось, что ее подпирают приподнятые кверху уродливые плечи. Колени ее прикрывал стол, на котором Пепси колола орехи и делила все на три кучки: в первую — целые ядра, во вторую — поврежденные во время чистки и в третью — иногда попадавшиеся испорченные. Из целых Мадлон и Пепси приготовляли те самые конфеты, которыми Мадлон прославилась в городе, — за которые ее и прозвали Миндалинкой, вторые она обжаривала, а третьи продавала оптом менее честным, но более расчетливым торговцам.

Сидя у окна, Пепси целыми днями проворно щелкала орехи стальными щипчиками. И при этом следила за тем, что делалось на улице; от зорких ее глаз не ускользал ни один прохожий — кому-то она кланялась, другому приветливо улыбалась, с третьим, если он останавливался под окном, непременно заводила разговор: за решеткой ее окна часто стоял кто-нибудь. Вид у Пепси всегда был такой веселый и приветливый, что все ее любили, а соседские дети просто обожали. Только не подумайте, что она их закармливала конфетами. О нет! На первом месте у Пепси всегда было дело, а конфеты-пралине стоили денег. За десять штук ее мать выручала восьмую часть доллара!

Детей привлекал сам процесс работы: им очень нравилось смотреть, как Пепси, начистив целую кучу орехов, ловко бросала их в фарфоровую чашку с кипящим сиропом, которую ставила перед ней Мышка. Как по волшебству, появлялись конфеты; Пепси нанизывала их на проволоку и раскладывала для просушки на листах чистой белой бумаги. Делала она это так проворно, что ее тонкие белые пальцы, казалось, порхали от кучки орехов к чашке с сиропом и листу бумаги. За час конфет получалось много, и, пожалуй, можно было бы осудить Пепси: вот жадина, — не дать глазеющим с улицы ребятишкам хоть горсточки конфет! Но это было никак невозможно. С наступлением сумерек в комнату прибегала Мышка за пустой чашкой из-под сиропа. Пепси аккуратно пересчитывала пралине, записывала их число в маленькую записную книжку и тем препятствовала маленькой негритянке тайком полакомиться драгоценными конфетами. Но главное, Пепси нужно было точно знать, сколько конфет поступит в продажу.

Покончив с одним делом, Пепси вынимала из ящика стола молитвенник, какое-нибудь рукоделие и непременно колоду карт. Пепси была очень благочестива и читала молитвы по нескольку раз в день. Помолившись, она принималась шить, а шила она замечательно. Устав от шитья, она убирала работу и бралась за карты. Пасьянс, известный под названием «Пустынник», был для бедняжки истинным наслаждением. Она аккуратно раскладывала карты, никогда не позволяла себе плутовать, и изредка сокращала серьезные занятия на несколько минут, чтобы подольше предаваться любимому развлечению.

Как же она обожала гадание! И если выпадало исполнение желания, она сияла от радости. Вот так она проживала день за днем, деля их между привычной работой и невинным развлечением; но всегда была счастлива и довольна. Ее чисто прибранная комнатка имела очень уютный вид, зимой в ней было тепло, летом — прохладно. Пепси не испытывала физических страданий, но все-таки ей было больно, если ее кресло катили неосторожно или к ней самой грубо прикасались. Правда, ее очень оберегали.

Несмотря на то что девочке минуло двенадцать лет, мать по-прежнему видела в ней малышку. Каждое утро, перед тем как отправиться на Бурбон-стрит, Мадлон сама умывала, одевала и обувала дочь, осторожно брала ее на руки и ловко усаживала в кресло. Девочке немедленно подавали горячий кофе и мягкую булочку, будто маленькой принцессе. У нее и гардероб был особенный. Летом она носила серебристо-белые кофточки с каким-нибудь цветным бантом у шеи и юбки из легкой материи; зимой — теплое платье из мягкой, но плотной шерсти. Ради того, чтобы обожаемый ребенок не только ни в чем не нуждался, но имел бы все в избытке, Мадлон не щадила сил. Бывало, дождь льет с утра до вечера, а она сидит в палатке, торгует конфетами, потом до полуночи возится дома на кухне, замешивает тесто для пирожков, готовит обед и ужин, а между делом еще шьет на заказ — и все ради Пепси.

Однажды Пепси сказала матери, что ей бы очень хотелось пожить в деревне. Пепси знала о деревенской жизни только из книг и из рассказов матери, которая в молодости провела какое-то время в деревне. Часто, истомленная городской духотой девочка, сидя у окна, закрывала глаза и представляла себе зеленую долину с извивающейся по ней речкой. С одной стороны синеют горы, поднимаясь до облаков, с другой — чередуются поля золотистой пшеницы, леса, сады, а у самых ее ног раскинулся ярко-зеленый луг, покрытый густой травой и цветами. Это была единственная мечта девочки, но матери, к ее великому горю, никак не удавалось отвезти Пепси в эту прекрасную долину.

ПЕРЕЕЗД

По другую сторону улицы Добрых детей, почти напротив домика Мадлон, стоял одноэтажный, но довольно высокий дом очень своеобразной архитектуры. Входная дверь была странно массивной; два огромных окна по обе стороны двери украшали миниатюрные, чисто декоративные балкончики, на которых не поместился бы и ребенок; карниз поддерживали небольшие лепные фигуры. Перед домом был разбит крошечный садик, в котором росли чахлое фиговое дерево и полузасохший розовый куст. Этот дом, к искреннему сожалению Пепси, долго пустовал. Ей так надоело смотреть на запертые двери и окна! Она каждый день говорила себе: «Вот бы поскорее нашлись постояльцы». Наконец, в одно прекрасное августовское утро на улице, как раз под окном Пепси, остановилась группка незнакомых ей людей: одетая во все черное, хромая, с тростью в руке, средних лет женщина, молодой человек и прехорошенькая девочка. Они долго и внимательно осматривали пустой дом, затем поднялись на крыльцо. Отперли дверь и вошли.

Девочка сразу вызвала интерес у Пепси: ей доводилось видеть детей из высших слоев общества, и Пепси отметила белое батистовое платьице незнакомки, черный шелковый пояс, черную шляпу с широкими полями — все отличалось необыкновенным изяществом; походка, движения, жесты девочки были совсем не такими, как у детей, игравших под окном Пепси.

Но прежде всего поражала ее бледность, грустное выражение лица и странная худоба, наводившая на мысль, что девочка перенесла тяжелую болезнь. Женщина в черном вела девочку за руку; малышка шла медленно и все оглядывалась на необычной формы корзину, которую нес следом широкоплечий, черноглазый, рыжий и франтовски одетый молодой человек.

Пепси не сводила глаз с дома напротив — ей так хотелось еще разок увидеть девочку! Пепси была уверена, что посетители осмотрят дом и выйдут, однако молодой человек стал с хозяйским видом распахивать настежь все окна и двери. Женщина в черном сняла шляпу с вуалью, повесила свою и детскую шляпу на крючок, вбитый в стену у ближайшего окна. Девочка же спустя минут пять появилась на боковой галерее с чем-то в руках. Как Пепси ни вытягивала шею, как ни приподымалась в кресле, забывая об увечных ногах и спине, ей никак не удавалось рассмотреть, что же такое у девочки в руках.

«Это, должно быть, котенок, — подумала Пепси. — Или щенок? Нет, не котенок и не щенок! Наверно, это птица: да, вон она машет крыльями. Птица, птица, и большая. Но что за странная птица?!» — гадала Пепси, раскрасневшись от волнения и сильного любопытства.

Тем временем незнакомая девочка рассеянно осмотрелась и села на ступеньки лестницы, нежно прижимая к себе птицу и разглаживая ее перышки.

«Значит, — решила Пепси, — они будут жить в доме, иначе не стали бы отворять окна и развешивать свои вещи. Вот было бы хорошо, если бы так!..»

В эту минуту по мостовой загромыхали колеса, и к дверям дома напротив подкатил громадный фургон для перевозок, набитый мебелью, сундуками и дорожными мешками.

Пепси с напряженным вниманием следила за разгрузкой фургона. Вдруг в комнату вихрем влетела Мышка. Ее короткие косички торчали в разные стороны. Она улыбалась от уха до уха, сверкая белыми, как слоновая кость, зубами; ее глаза восторженно блестели. Сидя на скамейке перед домом, она увидела приезжих и спешила сообщить новость Пепси.

— Мисс Пип! Мисс Пип! — затараторила она, — кто-то снял дом, что напротив нас; там сейчас фургон разгружают! Я видела женщину в черном, мужчину и маленькую девочку. У девочки светлые волосы и в руках длинноногий гусь. Как она с ним возится! Наверно, очень любит.

— Уймись, Мышка! Лучше делом займись! — прикрикнула на служанку Пепси. — Будто я без тебя не вижу… Иди убери на кухне: мама вот-вот вернется домой!

— Я убрала, уже все убрала, мисс Пип, и только вышла отдохнуть и посидеть на скамеечке перед домом, как смотрю — она грязная-прегрязная. Позвольте мне ее вымыть, мисс Пип, я мигом!

— Ладно, ступай, вымой скамейку, — мягко улыбнулась Пепси. — Но к маминому возвращению на кухне должен быть порядок.

Такое происшествие, как новые жильцы в пустовавшем доме, взбудоражило всю улицу. Пепси всерьез думала, что все в округе живут с допотопных времен, и она сразу поняла, что Мышка, вызвавшись мыть скамейку, пустилась на невинную хитрость — просто ей невыносимо хотелось поглазеть вместе с соседями на новых жильцов.

Наконец мебель и прочее имущество внесли в дом; оставались только два громадных сундука, которые втащить стоило немалых трудов. Из толпы зевак послышались голоса, а громче всех — голос испанца Фернандеса, который стоял в дверях своей табачной лавки:

— Ну и ну, вот это сундучищи!

Зрители ощутили прилив почтения к новой хозяйке дома. Как только фургон уехал, новые жильцы заперли входную дверь; зрители разошлись. Однако Пепси со своего наблюдательного пункта продолжала следить за приезжими. Она видела, как дама в черном вешала кружевные занавеси на одно окно, и тотчас решила, что там будет гостиная. В уме ее уже сложился план квартиры.

«Там, должно быть, четыре комнаты, — рассуждала она. — Самую большую, ту, что налево, займет мадам; маленькая девочка будет спать вместе с ней. Направо, где кружевные занавеси, наверно, будет гостиная; позади — кухня, а рядом с кухней — комната молодого человека. Интересно, будет ли у них в гостиной ковер, вазы на мраморных подставках с искусственными цветами, полочки с красивыми раковинами и мягкий диван?»

Когда-то, очень давно, Пепси видела у кого-то в доме такую гостиную. Почему бы гостиной у приезжих не быть точно такой же?

Наступил вечер, а Пепси и забыла, что дела не сделаны. Но мать не рассердилась ни на ее, ни на Мышку, ведь случай был из ряда вон выходящий. На следующее утро Пепси проснулась раньше обыкновенного и так торопилась усесться на своем месте у окна, что то и дело подгоняла мать, одевавшую ее. Выглянув на улицу, Пепси увидела, что занавески у соседей еще задвинуты. Мышка, подавая кофе, поведала, что хозяйка в доме напротив поднялась ни свет ни заря и собственными руками красила скамейку перед входной дверью.

— Жаль! Значит, они бедные! — со вздохом заметила Пепси. — Будь они богаты, они бы держали служанку. Пожалуй, гостиной у них не будет.

Но вот раздвинулись занавеси в правом окне и на стекло прилепили объявление. На белом картоне в золотой рамке было написано красными чернилами:

«Blanchisseuse de fin et confections de toute sorte».[3]

Под изящной надписью Эраст смело — и не заботясь о грамотности — предложил свой перевод с французского:

«Здесь делается тонкое мытье и заказы всех сортов».

Читая это объявление, Пепси успела рассмотреть стоявшие в комнате столы с наваленными на них отрезами кружев и кисеи, картонками, которые были полны нарядных детских платьиц, фартучков, дамских воротничков, манжеток, шейных и носовых платков, переложенных подушечками с благовониями. Ближе к окну был придвинут длинный стол, на котором разложили катушки с нитками для швейной машинки, пуговицы всевозможных размеров, мотки шерсти, тесемки, свертки лент — словом, мелкий товар, всегда необходимый каждой женщине.

Дама в черной юбке и свежей белой кофточке приводила в порядок товар, самодовольно осматривалась и старалась придать комнате еще более нарядный вид. Ей оставалось только ждать заказчиков, которые, конечно же, не замедлят явиться.

Теперь мадам Жозен вздохнула свободно и почувствовала, что у нее наконец твердая почва под ногами. Все устроилось именно так, как предсказывал Эраст: молодая мать покоилась в склепе Бержеро, а ее малолетняя дочь была не в состоянии сообщить какие-нибудь сведения о своей семье; девочка не помнила ни имени, ни фамилии родителей, потому что после тяжелого тифа память отказала ей, и она ничего не могла рассказать о своей прежней жизни. Девочка сделалась до того апатичной, что ничем не интересовалась, кроме голубой цапли, которую никогда не отпускала от себя. Сознавала ли она свою страшную потерю, горевала ли о матери? Мадам Жозен не ведала. Первые дни после выздоровления девочка беспрестанно звала мать и плакала. Опасаясь, как бы ребенок вновь не занемог, мадам Жозен нежно ласкала малышку и уверяла ее, что мама уехала куда-то ненадолго, оставила ее с тетей Полиной и велела быть умницей, велела любить и слушаться тетю до самого ее возвращения.

Леди Джейн пристально и строго всматривалась в улыбающееся лицо хозяйки и ничего не отвечала на эти увещевания: мысли девочки витали где-то далеко. Она не забыла прошлого, как думала мадам Жозен, и не верила ни единому ее слову, но мозг ребенка еще плохо работал и малышка до конца не понимала происходящего. Сомневалась ли она в выдуманной истории, тосковала ли, никто не смог бы сказать. Девочка оставалась невозмутимо-спокойной и послушной. Она словно разучилась смеяться и даже плакала редко; она никому не мешала в доме и, казалось, не замечала всего того, что делалось вокруг. Измученная горем и тяжелой болезнью, веселая, живая девочка изменилась до неузнаваемости.

ЛЕДИ ДЖЕЙН НАХОДИТ ПОДРУГУ

Первое время после похорон мадам Жозен настаивала, чтобы имущество покойной оставалось неприкосновенным, по крайней мере, еще несколько недель.

— Мы должны выждать немного, — уговаривала она чересчур торопливого Эраста. — А вдруг ее хватятся и начнут разыскивать? У людей ее положения где-нибудь да есть близкие люди. Нам придется отвечать, если вдруг узнают, что она остановилась у нас да еще и умерла в нашем доме. Нас, этак, еще в чем-нибудь заподозрят. Но если мы не тронем сундуки, никто не посмеет обвинить нас в том, что мы присвоили ее багаж. Доктор Дебро свидетель, что она слегла с горячкой, и всякий скажет, что я поступила по-христиански, приняв участие в приезжей, похоронив ее в своем фамильном склепе и приютив сиротку-дочь. Когда это подтвердится, меня, конечно, хорошо вознаградят за все хлопоты и понесенные расходы.

Эти доводы подействовали на Эраста, вообще-то не отличавшегося совестливостью; однако он очень боялся попасться в когти закона, памятуя об отце, чья горькая доля была ярким подтверждением того, как крепко эти когти впиваются в свою жертву.

Если бы мать или сын обратили внимание на странное объявление в местной газете, им было бы о чем задуматься, но они редко заглядывали в газеты, а когда стали интересоваться, не спрашивает ли кто, куда делась молодая леди, приехавшая с маленькой дочкой в Новый Орлеан, объявление за подписью Голубая цапля уже более не печаталось.

Эраст каждый день, несколько недель подряд, ходил в местный клуб и тщательно просматривал все газеты. Напрасно! Нигде не было ни строчки о том, что занимало их с матерью.

Так прошло полтора месяца. Жозены решили, что можно действовать. Для начала они переселились в самую отдаленную часть города и сняли удобную квартиру на улице Добрых детей. Мадам Жозен очень соблазняла мысль отдохнуть от всякой работы, но будучи осторожной, она понимала, что в таком случае она возбудит подозрения: каждый будет недоумевать — с чего она так разбогатела? Поэтому мадам Жозен решила по-прежнему заниматься чисткой кружев, но только при этом завести небольшой магазин галантерейных товаров. Что-нибудь она да заработает, и в то же время магазинчик поможет создать желанную репутацию.

Среди вещей, принадлежавших покойной, находился, как мы помним, бумажник с двумя сотнями долларов, который мадам Жозен спрятала от сына. Из денег, которые она не тронула и о которых знал Эраст, она оплатила скромные похороны, услуги доктора, а часть приберегла на всякий случай; но кроме денег в чемодане оказались драгоценные вещи, кружева, вышивки, отделанные серебром щетки, флаконы, тонкое белье, дорогие платья и прочие предметы женского туалета. Была также шкатулка, полная писем. Показать их кому-либо мадам Жозен боялась, а поэтому и сама не читала. Однажды вечером, когда она отлучилась, ее сынок сжег всю пачку в кухонной плите. Он считал, что поступил правильно, но мадам Жозен сомневалась:

— И что теперь делать? — рассуждала она. — Может, это к лучшему? А может, наоборот?..

Между тем совесть ни днем ни ночью не давала ей покоя. Но мадам Жозен твердила себе, что она не навязывалась приезжей, та сама попросилась в дом.

— Если уж у меня на руках осталась сирота, не отсылать же мне ее в воспитательный дом, как сделали бы другие? Нет, я буду ее лелеять, будто родную дочь, буду заботиться о ней, как о собственном ребенке.

Наверно, именно на этом основании честная и милосердная мадам Жозен постаралась как можно скорее прибрать к рукам имущество сироты и ее покойной матери. А главное, плутоватая креолка палец о палец не ударила, чтобы разыскать родных или знакомых покойной. Из детского гардероба она выбрала для леди Джейн что попроще и попрочнее — для каждого дня; платьица же с кружевами, вышивками и лентами она отложила в сторону, рассчитывая, если представится случай, выгодно продать их. Гардероб матери креолка тоже разобрала. Себе она оставила те платья и вещи, которые при всей своей прочности и элегантности не бросались в глаза; превосходное же белье, дорогие кружева и вообще все предметы роскоши пришлись очень кстати для витрины магазина.

И все же старая креолка немного тревожилась, когда развешивала и раскладывала в магазине вещи из чужих сундуков. Ее не столько пугало общественное мнение, сколько возможная реакция девочки. А что если леди Джейн узнает платья и вещи и устроит ей шумную сцену? Мадам Жозен бросало то в жар то в холод при мысли, что завтра утром девочка впервые увидит подготовленную к открытию галантерейную лавку.

Наступило утро. Леди Джейн встала с постели и вышла бледная, с подпухшими глазами, небрежно одетая, кое-как причесанная, — несчастный и заброшенный ребенок. Со своей любимицей-цаплей на руках девочка сразу направилась в садик, и даже не заглянула в соседнюю комнату. А между тем мадам Жозен давно поджидала ее, стоя на пороге. Видя, что ошиблась в расчетах, старуха вспылила и нетерпеливо крикнула:

— Да иди же ко мне, дитя! Дай, я застегну тебе платье на спине. Ты сегодня и не причесалась. Так не годится! Ты уже большая девочка, можешь сама одеваться и причесываться. Не смотреть же мне за тобой ежеминутно, у меня и без тебя хлопот полно.

Но тут же смягчившись, мадам стала нежно разглаживать золотистые волосы малышки.

Леди Джейн перевела равнодушный взгляд на столы с бельем, кружевами и разными принадлежностями дамского туалета и вдруг вскрикнула:

— Это мамина шкатулка! Как вы посмели ее взять?!

Девочка схватила со стола старинной работы серебряную шкатулку для драгоценностей и бросилась в спальню.

Мадам Жозен сделала вид, что ничего не произошло и леди Джейн не расставалась со шкатулкой целый день. Только ночью, когда она заснула, старуха взяла серебряную шкатулку и спрятала ее подальше.

«Ей нельзя видеть эту шкатулку, — рассуждала мадам Жозен. — Ей это вредно, она чересчур волнуется. Боже мой, а если она выкинет такой фокус при покупателях?! Мне не будет покоя, пока я не распродам всех вещей ее матери».

— Сегодня в магазин мадам Жозен входит уже пятый покупатель, — сказала Пепси Мышке несколько дней спустя. — И никто не выходит от нее без покупки.

— А ребятишки-то, посмотрите, так и толпятся перед их крыльцом, — заметила Мышка. — Глазеют на девочку с гусенком на руках. Сидит, бедняжка, на балкончике и все поглаживает свою птицу. Скучно ей, наверное, целый день сидеть одной, — заключила со вздохом маленькая негритянка, сметая ореховую скорлупу со стола.

— Мышка, Мышка! Нельзя так громко сплетничать при открытом окне! — прикрикнула Пепси на болтливую Мышку. — Но мне и самой очень хочется поближе посмотреть на девочку, а главное, узнать, что за птицу она не выпускает из рук?

— Дети на улице говорят, мисс Пип, что эта птица будто бы называется селедкой,[4] да я что-то не верю. Она совсем не похожа на селедку. Это просто гусенок. А гусят я видела на плантациях, — сообщила Мышка.

— Ой, как мне хочется самой все посмотреть! — воскликнула Пепси. — Сходи к их забору и попроси девочку подойти ко мне. Скажи, что я дам ей за это орехов в сахаре.

Мышка побежала на улицу и так долго глазела на леди Джейн вместе с толпой ребятишек, что Пепси пришлось крикнуть ей, чтобы она вернулась домой. Мышка явилась одна.

— Не придет! — объявила Мышка. — Не придет девочка. Гладит свою длинноногую птицу и молчит. Говорю вам, не придет! Она, наверно, упрямая, мисс Пип. «Орехов в сахаре, — сказала, — мне не нужно». Только подумайте! Орехов в сахаре ей не нужно! Ох уж эти белые дети! Такие капризные! — и Мышка, бормоча что-то под нос, ушла на кухню.

Весь тот день Пепси провела у окна в надежде, что девочка передумает и подружится с ней по-соседски; но, к великому ее огорчению, девочка так и не откликнулась на приглашение.

Под вечер, когда покупатели уже перестали заходить в дамский магазин мадам Жозен, Пепси, чтобы утешиться и немного развлечься, принялась раскладывать свой любимый пасьянс. Она разложила почти все карты, как вдруг на улице, у самого ее окна, послышался какой-то шорох. Пепси подняла глаза и увидела перед собой девочку в помятом белом платьице, с золотистыми длинными волосами, в беспорядке падавшими ей на плечи, и в каком-то старом голубом платке, повязанном так, что он закрывал лоб едва ли не до бровей. Лицо у девочки было очень бледное и грустное, но от слабой улыбки образовались две ямочки на щеках, а ее серьезные глаза так и светились.

Леди Джейн — это была она — приподняла обеими руками голубую цаплю и силилась поставить ее на подоконник. Поймав удивленный взгляд Пепси, девочка вежливо сказала:

— Вам хотелось взглянуть на Тони? Вот она, я ее принесла.

С этой минуты леди Джейн и Пепси стали подругами.

ПЕРВЫЙ ВИЗИТ К ПЕПСИ

Когда Пепси увидела малышку с птицей в руках, ей показалось, что это какой-то добрый светлый дух. Платок свалился с головы. Яркий солнечный луч падал прямо на золотистые волосы; девочка мягко улыбалась, в глазах ее светилась тихая радость. Пепси просто онемела от восторга.

— Я уже думала, что вы не придете! — наконец выговорила она. — Мышка меня уверяла, что вы ни за что не придете. Я ждала вас весь день.

— Вот я и пришла. Хочу показать вам Тони, пока мне не велели ложиться спать, — ответила леди Джейн с улыбкой. — Я ее подержу, а вы ее хорошенько разглядите, — продолжала малышка, становясь на цыпочки и стараясь дотянуться до подоконника.

— Погодите, погодите! — радостно воскликнула Пепси. — Я скажу Мышке, чтобы она отперла входную дверь! Разве вы ко мне не зайдете?

Мышка, которая подслушивала весь разговор, тут же высунула голову из-за кухонной двери; она мигом отодвинула задвижку, и леди Джейн вошла в маленькую комнату, где сидела Пепси.

— Как у вас мило! — воскликнула девочка. — Хорошо, что я пришла к вам! У вас есть кошка?

— Кошка? — переспросила Пепси, невольно любуясь ребенком и птицей. — Нет, кошки у меня, к сожалению, нет.

Леди Джейн опустила цаплю на пол и, крепко держа в руках бечевку, привязанную к кожаному ремешку на лапке птицы, пристально, с очевидным состраданием стала оглядывать уродливую спину и плечи Пепси.

А Пепси и Мышка не могли оторвать глаз от голубой цапли, которая неуклюже подпрыгивала и что-то клевала в щелях пола. Маленькая негритянка не удержала восхищенного возгласа.

— Мисс Пип, — всплеснула она руками, — вы только поглядите на эту диковинную птицу! Ведь это и вправду не гусенок! Вон какие хорошенькие перышки у нее в хвосте — похожи на перья, которыми разукрашена шляпа мамзель Мари!

— Знаете, а ведь Тони понимает, когда я с ней разговариваю, — сказала леди Джейн и подняла свои большие глаза на Пепси. — Хотите, я ее позову? Она сразу послушается.

Малышка тихо чирикнула по-птичьи и громко позвала:

— Тони! Тони!

Птица повернула голову к хозяйке и, хлопая крыльями, подбежала к ней.

— Ну надо же! — вскричала Пепси, сверкнув белыми зубами. — Услышала, бежит! В жизни не видывала таких птиц! Она дикая?

— Нет, совсем ручная! А то бы она улетела от меня, — пояснила леди Джейн, нежно глядя на свою любимицу. — Это голубая цапля, здесь ни у кого нет такой.

— Голубая цапля! — повторила Пепси. — Никогда не слыхала про такую птицу!

— Так я же и говорила, что это не селедка, — вмешалась Мышка. — Я и детворе твердила, мисс Пип, что селедка — это рыба, а не птица. Вот выдумали, будто цапля — селедка! — Мышка громко расхохоталась.

Леди Джейн вдруг обиделась, взяла Тони на руки и направилась к двери.

— Что вы, что вы! Не уходите! — вскричала в отчаянии Пепси. — Мышка, перестань хохотать! Сейчас же подай стул нашей гостье и отправляйся на кухню!

Мышка состроила рожицу и с большой неохотой удалилась. Когда служанка ушла, леди Джейн опустила Тони на пол и села на стул напротив Пепси.

— Как я рада, что вы пришли! — воскликнула Пепси. — Скажите, пожалуйста, а мадам Жозен вам тетка или бабушка?

— Она просто тетя Полина, вот и все! — равнодушно ответила девочка.

— А вы ее очень любите? — дипломатично поинтересовалась Пепси.

— Я ее совсем не люблю! — решительно заявила леди Джейн.

— Неужели? А почему? Разве она плохо обращается с вами?

Малышка ничего не ответила, но очень выразительно посмотрела на Пепси, давая понять, что ей не хочется говорить об этом.

— Ну, не будем говорить о ней; наверно, она добрая. А вы скучаете без мамы? Она уехала от вас? — Пепси понизила голос и старалась говорить как можно ласковее, чувствуя, что касается деликатной темы. Впрочем, она делала это не из любопытства, а из живейшего участия к девочке.

Леди Джейн упорно молчала.

— Ваша мама уехала? — повторила свой вопрос Пепси.

— Тетя Полина уверяет, что мама уехала и скоро вернется, но я не верю ей! — ответила наконец девочка, и лицо ее приняло обычное грустное выражение. — Мне кажется, что мама ушла к папе. Папа у Бога, на небе. Мама все тосковала, что он не возвращается, и сама пошла к нему… Ах, почему она не взяла и меня с собой? Мне очень хочется повидать папу! Очень тяжело так долго ждать!..

Малышка глубоко вздохнула и устремила взгляд к небу.

Крупные слезы блеснули на глазах Пепси, и она отвернулась, чтобы скрыть их.

— Наверху — небо, — продолжала говорить леди Джейн, — там на небе каждую ночь зажигаются звезды. Как вы думаете, смотрят мама и папа на меня оттуда? Наверно, им у Бога так хорошо, что и не хочется возвращаться на землю! Они забыли про свою маленькую леди Джейн!..

— Вас зовут леди Джейн? Какое прекрасное имя! — заметила Пепси, стараясь удержаться от слез. — Милая вы моя, да кто же может про вас забыть, особенно мама и папа! Не надо тосковать! Зачем вы сидите целыми днями на балконе с птицей? Когда ваша тетя занята покупателями, приходите ко мне и Тони с собой приносите, Я вам покажу, как я чищу орехи и варю их в сахаре; я буду читать вам интересные книжки. А теперь расскажите, откуда у вас эта цапля?

— Мне ее подарил один молодой человек… такой хороший! Это было в поезде. Мама позволила ему подарить мне птичку, У мамы тогда не так сильно болела голова, она могла говорить. А потом она уже ничего не говорила…

— А кукол у вас нет? — прервала ее Пепси, видя, что малышка опять погружается в грустные воспоминания.

— Дома, в прериях, у меня много кукол; но сюда мы ни одной не привезли. Тетя Полин обещала мне купить куклу, только до сих пор не купила.

— Не горюйте, я вам сделаю прекрасную куклу! У меня есть маленькие кузены и кузины, их фамилия — Пэшу; я им за этот год подарила десяток кукол. А вы знаете, кто такие Пэшу? Это мой дядя и его жена — тетя Модеста, я зову ее тетя Моди. Старшая дочь, Мари, в нынешнем году первый раз причащалась и уже ездит на балы; затем идет Тибурций, старший сын, за ним — Софи, Нанетта и еще несколько малышей. Все такие здоровенькие, добрые, славные ребятишки! Дядя Пэшу торгует молоком. Живут они на Френч-стрит почти за городом. У них большой, просторный дом, таких домов нет на всей нашей улице; при доме — фруктовый сад: там растут инжир, персики, гранаты. А в цветнике, за которым смотрит Мари, — розы, мирт, жасмин… У них удивительно хорошо! Я только один раз там была, много лет тому назад, у меня тогда еще не так болела спина.

— А теперь у вас очень болит спина? — спросила ее леди Джейн, и личико ее омрачилось.

— Да, временами очень болит. Посмотрите, какой у меня горб сзади; он недавно вырос, и мне очень больно при любой тряске, если меня толкают. Вот отчего я никуда не езжу. К тому же у меня ноги не ходят, — сказала Пепси; ей как будто нравилось перечислять свои недуги. — Но больше всего у меня болит спина.

— А отчего она у вас заболела? — спросила Джейн, в ее голосе слышалось глубокое сострадание.

— У меня позвоночник поврежден, и доктора уверяют, будто я никогда не поправлюсь. Тому, кто не привык к болезням, тяжело было бы так жить, но я со своей давно свыклась, — с покорной улыбкой проговорила Пепси. — Пока был папа, мне очень хорошо жилось. Знаете, мой папа был пожарным и однажды погиб на пожаре; я тогда была совсем маленькой. Но я очень хорошо помню, как он носил меня на руках и как мы с ним ездили к тете Моди в ее повозке. Такая красивая повозка! Ярко красная, на двух высоких колесах; там, где должны быть козлы, стояли два больших жестяных бидона, с вас ростом; сбоку на цепочке висели кружки, которыми мерили молоко. Повозка была с откидным верхом, его поднимали, когда шел дождь. Если бы вы знали, как замечательно кататься в такой повозке! Прохладный ветер дует прямо в лицо!.. Мне кажется, я и теперь его чувствую! — Пепси откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза от восторга. — А молоко какое вкусное! Бывало, пить захочется — и тетя Моди нальет кружечку из бидона!.. Наверно, она когда-нибудь и вас пригласит к себе, тогда вы сами увидите, какой у них дом, какой сад!..

Восторженные описания Пепси напомнили Джейн о жизни в родном доме в прериях. Лицо ее вдруг оживилось, глаза заблестели.

— Знаете, — заговорила она, — я ездила дома не в повозке, а верхом на пони. Его звали Подсолнух, он был золотистой масти. Папа сажал меня на него, а мама каждый раз волновалась, что я упаду.

Вдруг девочка побледнела: на улице раздался громкий голос мадам Жозен.

— Леди, леди Джейн, — кричала она. — Иди домой, девочка! Совсем темно, тебе пора ложиться!

Леди Джейн молча взяла на руки цаплю, которая стояла на одной ноге возле кресла, поцеловала на прощание Пепси и вполголоса проговорила:

— До свидания!

— А вы завтра утром придете ко мне? — спросила Пепси и погладила ее по голове. — Придете?

— Приду! — ответила леди Джейн.

У ЛЕДИ ДЖЕЙН ПОЯВЛЯЮТСЯ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

Таким образом, новая жизнь малышки-сироты на тихой, отдаленной улице Добрых детей началась довольно благоприятно. С той минуты, как Пепси стала ее защитницей и ангелом-хранителем, у леди Джейн вдруг появилось еще несколько друзей, которые поочередно старались выказать ей сердечную привязанность.

Вслед за дочкой и добрая Мадлон полюбила девочку. Ни разу не уходила она из дому, не оставив для нее сладких пирожков, конфет или какую-нибудь игрушку, купленную в лавочке по соседству.

Мадлон была милая, красивая женщина, всегда опрятно одетая и неизменно веселая. Иной день торговля у нее шла туго: лил дождь, на дворе было или слишком холодно, или слишком жарко — смотря по времени года, — но она всегда возвращалась домой румяная и улыбающаяся. Пепси обожала мать. Глядя на них вечером, когда по окончании дневных дел они садились за скромный ужин, каждый сказал бы, что настоящее счастье обитает именно здесь, в этом укромном уголке.

Пепси подробно описывала матери все, что с ней случалось за день, все, что она видела и слышала на их улице. Мать, в свою очередь, пересказывала дочери все новости Бурбон-стрит. Но когда появилась леди Джейн, разговор постоянно возвращался к девочке-сироте. Привыкнув жить среди людей простого звания, мать и дочь наперебой восхищались красотой, умом, кротостью и прекрасными манерами своей маленькой соседки. В те дни, когда Мадлон удавалось быстро сбыть товар и придти домой пораньше, она всегда заставала дочь вдвоем с леди Джейн, и по радостной улыбке, с которой малышка бежала к ней навстречу, ясно видела, как чутко девочка ощущает материнское внимание совершенно чужой женщины.

Близкое знакомство леди Джейн с соседками сначала совсем не понравилось мадам Жозен, и она даже заметила мадам Фернандес, жене владельца табачной лавки, что ей не по сердцу дружба племянницы с калекой-соседкой.

— Может быть, они и честные люди, и не испортят ребенка, — заявила она, — но, согласитесь, откуда у женщины, которую никто не называет мадам, которая целыми днями торгует конфетами, возьмутся благородные манеры. Моя леди Джейн никогда не вращалась в таком кругу!

— Пусть Мадлон не получила надлежащего воспитания, — возразила табачница, — и у Пепси тоже не аристократические манеры, но это действительно честные люди, а Пепси такая терпеливая, со всеми приветливая и никогда не жалуется на судьбу. А потом, не забудьте, что у Мадлон очень богатая сестра. Муж сестры, Пэшу — человек состоятельный, он ведет большую торговлю молоком; их дочь, Мари — красавица, она получила прекрасное воспитание в монастыре и уже помолвлена с молодым человеком, сыном судьи Гюйо. Вы ведь знаете, кто такие Гюйо?

— Как не знать, — сказала мадам Жозен. — Мой отец Пьер Бержеро и судья Гюйо издавна были приятелями. В прежние времена хаживали друг к другу в гости. Если у семьи Пэшу такое почтенное родство и Мадлон будет считаться теткой сына судьи, тогда и говорить нечего. Пусть себе леди Джейн ходит к ним хоть каждый день!

И с тех пор девочка просиживала у соседок с раннего утра до позднего вечера.

Она обедала вместе с Пепси, научилась щелкать орехи и до того проворно, что Пепси с ее помощью заканчивала работу за какие-нибудь полтора часа и все остальное время могла посвятить своей маленькой приятельнице.

Трогательно было видеть, как чисто по-матерински Пепси заботилась о сиротке. Умывала ее, расчесывала шелковистые волосы, расправляла складки платья, завязывала широкий бант шелкового пояса, которому с искусством настоящей французской модистки умела придать особенно изящный вид. Каждый день Пепси внимательно проверяла, нет ли темных полосочек под розовыми ноготками и хорошо ли вычищены белые, как жемчуг, зубки малышки.

Пепси горячо воспротивилась намерению мадам Жозен в жаркие летние дни выпускать девочку из дому босиком, по примеру креольских детей.

— Не разоряться же мне на обувь, — ворчала старая креолка.

И поэтому, как только у леди Джейн изнашивались башмаки, Мадлон немедленно покупала ей новые на Бурбон-стрит, а Пепси раз в неделю с образцовым терпением чинила чулки девочке и пришивала пуговицы и тесемки к ее белью.

Как-то раз мадам Жозен разворчалась не на шутку из-за того, что леди Джейн ежедневно надевает свежие белые платья, и заявила, что она заменит их цветными во избежание лишних стирок и расходов. Мышка, искусная прачка, пришла в негодование и, коверкая французский язык, упросила мадам Жозен, чтобы ей разрешили стирать и гладить все белые платьица и тонкое белье сиротки.

Так, стараниями друзей, леди Джейн каждый день была нарядно одета. Постепенно грустное выражение пропало с ее личика, щеки порозовели, она пополнела, и, глядя на этого милого ребенка с голубой цаплей на руках, все жители улицы Добрых детей ласково улыбались, приветливо кивали ей и принимали живейшее участие во всем, что касалось девочки.

Худенький, сморщенный француз по фамилии Жерар, державший овощную лавку рядом с домом Мадлон, часто повторял, что у него душа радуется при виде леди Джейн. Старичок весь сиял, слыша по утрам мелодичный детский голосок у своего прилавка.

— Доброе утро, мосье Жерар! Тетя Полина просила яблок.

Он поспешно выполнял заказ и обязательно чем-нибудь угощал девочку — горстью орехов, спелым апельсином или карамельками. Леди Джейн принимала маленький дар с такой обворожительной улыбкой, что добрый старичок просто таял от удовольствия.

Мосье Жерар, необыкновенно тихий, вежливый старик, редко вступал в разговор с покупателями, местных детей он не любил, потому что некоторые шалопаи из соседних домов потешались над ним. Наружность старичка была действительно смешной: его сморщенное безбородое личико напоминало печеное яблоко. На улицу он выходил не иначе, как повязав лысую голову красным носовым платком, концы которого болтались у него под подбородком. Подвернутые широченные брюки, плисовая куртка и белый фартук чуть не до полу составляли обычный его наряд. Редкий мальчишка или девочка-креолка решались зайти к нему в лавку: он их всех гнал, а о каком-нибудь угощении нечего было и заикаться.

Старичок целый день сидел на деревянном стуле за прилавком, на котором были разложены апельсины, яблоки, батат, кочаны капусты, лук и чеснок. Товар у него славился необыкновенной свежестью, а лавка отличалась опрятностью, поэтому от покупателей отбоя не было.

В свободные минуты мосье Жерар вечно что-нибудь чинил, штопал, клеил. Он сам стирал белье, чинил свою одежду и штопал носки. Нисколько не смущаясь покупателей, какое бы общественное положение они ни занимали, он хладнокровно откладывал в сторону носок, иголку с ниткой и отпускал товар.

Однажды утром не слишком общительный торговец удивил леди Джейн, предложив ей посидеть у него в лавке и съесть апельсин, пока он починит свою куртку. Есть апельсин девочка отказалась, объяснив, что она привыкла делиться всем с Пепси, а посидеть охотно согласилась. Поставив цаплю перед корзиной с обрезками овощей, маленькая гостья уселась на стул, поставила ноги на стоявший рядом ящик с морковью, расправила юбку, подперла кулачками пухлые щечки и принялась внимательно изучать лицо своего друга. Наконец, любопытство одолело, и она очень вежливо, но слегка запинаясь, спросила:

— Мо… Мосье Жерар, скажите, вы му… мужчина или женщина?

Старик сначала оторопел, а затем громко расхохотался, чего с ним не случалось уже несколько лет.

— Ха-ха-ха-ха! Да я, маленькая моя леди, и сам не знаю, потому что мне приходится дела делать и за мужчину, и за женщину. Но скажите, Бога ради, почему вы спросили?

— Потому, мосье Жерар, — ответила девочка очень серьезно, — что я никак не пойму. Ведь мужчины никогда не шьют и не надевают фартуков, а женщины не носят таких широких брюк. Вот мне и непонятно, кто вы.

— Превосходно! — воскликнул старик, покатываясь со смеху.

— Что здесь смешного? — удивилась леди Джейн и выпрямилась на стуле: похоже, она решила, что мосье Жерар смеется над ней. — Если вы мужчина, вам, должно быть, очень трудно чинить свою одежду и штопать носки.

— Ах, дорогая моя малышка! Я совсем одинокий, обо мне некому позаботиться.

— Тогда я о вас позабочусь! — леди Джейн весело улыбнулась. — Это хорошо, что вы мужчина, потому что когда Пепси научит меня шить, я буду чинить вашу одежду.

— Ах вы мой ангел небесный! — воскликнул старик, пораженный таким великодушием. — Вот, примите от меня еще один апельсин.

— О, нет, нет, спасибо, — сказала леди Джейн. — Я у вас сделала только одну покупку, и мне полагается только один подарок, а больше — будет несправедливо. Мне пора! — спрыгнув со стула, она взяла на руки цаплю, которой, очевидно, очень понравились капустные обрезки, вежливо простилась с лавочником и выбежала на улицу.

А старик в глубоком раздумье еще долго сидел со своим носком. Наконец он тяжело вздохнул, отложил носок и произнес вслух:

— О, если бы Мари была жива! Все было бы иначе!

ПОЕЗДКА НА ДАЧУ ПЭШУ

Стояло ясное октябрьское прохладное утро. Пепси и леди Джейн проворно кололи орехи, рядом уже дымился горячий сироп. Вдруг на улице застучали колеса и послышалось знакомое звяканье: это ехала тетушка Моди на своей повозке, заново выкрашенной в красную краску, с ярко начищенными бидонами для молока. Маленький бойкий мул в красивой сбруе выбежал рысцой из-за угла и остановился, как вкопанный, у крыльца дома Мадлон. Тетя Моди спрыгнула с повозки, обмотала вожжи вокруг столбика в заборе и быстрым легким шагом вошла в комнату, свежая и веселая, как весна.

Тетушка Моди и Мадлон были близнецы, поразительно похожие друг на друга: у обеих румяные широкие лица и блестящие черные волосы, гладко зачесанные и уложенные в изящный тяжелый узел на затылке. Даже одевались они одинаково. Тетушка приехала в туго накрахмаленном светлом ситцевом платье; на шее у нее был белый кисейный шарф, завязанный большим бантом, сквозь который проглядывала тяжелая золотая цепь, а в ушах покачивались громадные золотые кольца.

Когда Пепси увидала гостью, она раскрыла объятия, порозовела от радости и весело крикнула:

— Тетя Моди! Как я рада! Я уж думала, ты забудешь приехать за леди Джейн!

Тетушка Моди горячо расцеловала племянницу и ласково прижала к себе леди Джейн — точно так, как это делала каждый день Мадлон.

— Да разве можно про нее забыть? — весело воскликнула тетя Моди. — Я все время о ней вспоминала. Просто заботы одолели.

— Какие такие заботы, тетя? — поинтересовалась Пепси.

— Да ты, милая, не можешь себе и представить, что у нас творится с тех пор, как твоя кузина Мари вздумала строить из себя леди, — тетушка Моди сделала презрительную гримасу. — Она весь дом поставила вверх дном; отец ей не перечит. Мне, например, очень нравилась наша прежняя обстановка. Так нет, подавай ей обои да ковры! Это у нас-то ковры! Потребовала салон ейустроить! Ну ладно, устроим ей салон, только бы она не трогала остальные комнаты. Вообрази, милая, отец ездил в лучший мебельный магазин и купил ей зеркало, письменный стол, диван, а потом еще и ковер купил.

— Какая прелесть! — воскликнула Пепси, всплескивая руками от восторга. — Как мне хочется посмотреть на ее салон!

— Увидишь, увидишь, душенька! Когда у нас будет свадьба, — тетушка Моди выразительно подмигнула, давая понять, что ждать свадьбы осталось недолго, — я так или иначе привезу тебя к нам. Устрою тебе самое удобное сиденье в повозке. Потерпи, милочка, приедешь к нам, непременно приедешь!

— Ах, тетя Моди, какая ты добрая! — воскликнула Пепси, взволнованная предстоящим счастливым путешествием.

— А тебя, малышка, — сказала добрая женщина, обращаясь к леди Джейн, сиявшей от радости за Пепси, — тебя я увезу с собой сейчас же, тебе необходимо проветриться.

— Но ведь тетя Полина не знает!.. Мне надо зайти домой и попросить у нее разрешения, — возразила леди Джейн.

— Я сейчас пошлю к ней Мышку, — вмешалась Пепси, очень довольная тем, что ее подруга побывает на ферме Пэшу.

Маленькая негритянка тут же высунула свою рожицу из-за кухонной двери.

— Слушай, Мышка, — сказала ей Пепси, — беги скорей к мадам Жозен и спроси, может ли мисс прокатиться в повозке с мадам Пэшу. И принеси ее чистенькое платье, пояс и шляпу!

Мышка понеслась через улицу, только пятки засверкали, а Пепси принялась тщательно расчесывать вьющиеся белокурые волосы подруги, так что они заблестели будто золото.

Мадам Жозен не стала возражать и отпустила леди Джейн. Пока Пепси любовно занималась туалетом девочки, тетя Моди и Мышка перетаскивали из повозки в дом припасы, привезенные с фермы. Тут были свежее сливочное масло, домашний сыр, большое кольцо колбасы, кусок свинины и жирный откормленный каплун. Тетушка Моди никогда не приезжала без деревенских гостинцев.

Все было готово к отъезду, но леди Джейн ужасно разволновалась — она не знала, брать или не брать с собой цаплю.

— Ну, давай возьмем ее, — добродушно сказала тетушка Моди, — однако не забудь, что у меня целый дом ребятишек. Они затискают бедную птицу до смерти. Еще помрет твоя Тони! Ты мне никогда этого не простишь!

— Я понимаю, что брать ее с собой нельзя, — печально вздохнула леди Джейн. — Что ж, пусть остается дома. Смотри, милая, веди себя хорошо, — сказала она, обращаясь к цапле, — я тебе завтра привезу много капустных червей.

Прощаясь, Пепси и Мышка нежно расцеловали леди Джейн, а тетушка Моди все поторапливала их, чтобы успеть вовремя на ферму. Выбежав на улицу, она подняла верх повозки, сама усадила девочку на высокое сиденье, ловко вскочила следом, взяла вожжи, щелкнула ими, и крепенький мул помчал по улице, гремя бубенчиками на потеху уличным ребятишкам и собакам, которые гурьбой помчались за повозкой.

Какое удовольствие было для малышки Джейн выехать из города, по обеим сторонам дороги проплывали коттеджи, засеянные поля и фруктовые сады. Через полчаса они повернули на Френч-стрит — великолепную тенистую аллею, тянувшуюся вдоль берега реки. Повозка остановилась перед двухэтажным коттеджем, утопавшим в зелени.

Навстречу им выбежал четырнадцатилетний мальчик с румяным добродушным лицом. Он растворил настежь ворота, и повозка, стуча колесами, въехала на мощеный двор.

— Тибурций, скорее распряги мула! — весело крикнула мать сыну. Мул как будто понимал ее слова и, прядая длинными ушами, кивал головой.

Папаша Пэшу собственными руками снял дорогую гостью с высокого сиденья и крепко, по-родительски расцеловал. Через пять минут на леди Джейн налетела целая стая ребятишек; сначала она опешила — так их было много и так они шумели. Но дружеский прием вскоре настроил ее на веселый лад.

Славный выдался денек для леди Джейн. Маленькую гостью познакомили со всеми обитателями фермы: повели в курятник, затем на скотный двор, где показали щенят, котят, телят и жеребят. Повели также в большой коровник, где в чистых стойлах стояли красавицы-коровы, ожидая дойки.

Завтрак детям подали в саду на траве, после чего они наполнили корзину розами — в подарок Пепси, а для Мадлон приготовили коробку домашнего печенья. Дети играли и бегали на лужайке перед домом до самого вечера. Когда же вечер наступил, и в громадные жестяные бидоны налили свежее вечернее молоко, мула вновь запрягли в повозку, а леди Джейн усадили рядом с тетушкой Моди. Девочку одарили целой корзиной лакомств и наградили дюжиной поцелуев. Она очень устала, но настроение у нее было прекрасное. Подъезжая к городу, леди Джейн вдруг притихла. Тетушка Моди заглянула под широкие поля ее шляпы, думая, что она заснула, но взгляд больших темно-синих глаз был напряженным, а веселое личико побледнело и осунулось.

— Милочка, ты устала? — ласково спросила тетушка.

— Нет, — ответила леди Джейн, слегка вздохнув, — просто я подумала о своем пони, о прериях, о папе с мамой. Почему они так долго ко мне не возвращаются?

Тетушка Моди ничего не ответила, но тоже задумалась — в судьбе девочки-сироты было что-то непонятное, странное.

Эти слова леди Джейн не очень-то вязались с рассказами креолки о смерти молодой женщины; очевидно, тут крылась какая-то тайна, и тетушка Моди решила добраться до сути дела. А когда эта энергичная, добрая женщина решала в чем-нибудь разобраться, она всегда добивалась своего.

ПОДОЗРЕНИЯ ТЕТУШКИ МОДИ

— Пэшу! — сказала однажды тетушка Моди мужу, когда тот, утомленный дневными трудами, собирался ложиться спать. — Угадай, о чем я думала целый вечер?

— Такое мне не под силу! — возразил с улыбкой Пэшу. — Да и не поверю, чтобы ты теряла время на размышления!

— Верно, это редко со мной случается, — усмехнулась тетушка Моди, — но мысль эта крепко засела у меня в голове. Меня очень занимает судьба бедной сироты. Тут есть что-то подозрительное. А что ребенок не из семьи Жозен, так я поручусь головой! Девочка — настоящая аристократка, из очень хорошей семьи.

— Может, она из Бержеро? — предположил папаша Пэшу. — Ты ведь не раз слыхала, как мадам Жозен хвастала своим происхождением. Покойный ее отец, старик Бержеро, всегда считался честнейшим торговцем, и вообще весь их род был весьма почтенным.

— Очень может быть! Но девочка все-таки не из их семьи. Сравни ее с другими детьми, хотя бы с нашими, — ведь это лебедь среди гусят!

— Такое иногда случается, — философски заметил Пэшу.

— Вздор! — резко возразила жена. — Тут кроется тайна. Мадам Жозен наверняка врет, рассказывает сказки про девочку. Я нутром это чую, даже когда к ее объяснениями вроде бы и не придраться… На днях зашла я к ней в магазин купить для Мари ленту. Спрашиваю, откуда у нее появилась хорошенькая малышка? «Это наша родственница по линии Жозенов», — сухо ответила она и сразу же переменила тему. И потом я своими глазами видела, — когда Пепси надевала на девочку свежее платьице, — что на ее рубашке и на юбочке вышиты буквы «ДЧ». Так вот — ДЧ. Не далее, как в конце прошлой недели, когда я была у нее в магазине, мадам интересовалась, скоро ли свадьба Мари, а затем предложила посмотреть кое-какие вещи превосходной работы. Достала из шкафа большую картонку и вытащила из нее кучу тончайшего дамского белья — ну, точно паутина, — обшитого настоящими кружевами. «Ваша дочь, — говорит, — собирается породниться с богатыми людьми, и ей необходимо хорошее приданое. Не хотите ли купить у меня это белье? Я дешево отдам».

«Это не по нашему достатку», — ответила я, пересмотрев превосходное белье. На каждой самой маленькой вещице была вышита монограмма «ДЧ»[5] — понимаешь, те же самые буквы, что на белье у ребенка. Я не стала церемониться с мадам — так прямо и спросила: «Откуда, скажите на милость, у вас такие роскошные вещи?»

«Все это принадлежало покойной, — говорит мадам Жозен, лицемерно вздыхая. — Хочу продать лишнее; девочка еще маленькая, к тому времени, когда она вырастет, белье придет в негодность. Лучше вырученные деньги употребить на ее же воспитание».

«А что же вы будете делать с вензелем? Придется спарывать с каждой вещи это „ДЧ“», — сказала я, умышленно выделяя голосом буквы и выжидая, что старуха мне ответит.

«О, мадам Пэшу, — воскликнула она, — вензель вышит так кудревато, что буквы не очень-то и разберешь. Притом, милая мадам Пэшу, если вы купите это белье для дочери, то букву „Ч“ очень легко переделать в „Г“ — от Гюйо, будущей фамилии вашей Мари, а „Д“ никто и не заметит: видите, как буквы опутала виноградная ветка? Купите рубашки, я вам большую скидку сделаю!»

«Нет, не куплю! — отказалась я. — Слишком тонкое белье для нашей девочки». Неужели бы я позволила нашей Мари носить ворованные вещи?

— Тише, тише, — остановил ее муж. — Ты можешь попасть под суд за клевету!

— Нет, это я ее отдам под суд! Пусть она представит доказательства: когда и как умерла мать малышки? И кто был свидетелем ее смерти? А если девочку послушать, так поневоле призадумаешься. Возвращаясь со мной домой с фермы, она все вспоминала, как они жили в прериях, сколько у них было лошадей, скота; рассказывала про отца, про мать… Мне сдается, Жозены просто украли ребенка.

— Да будет тебе! Старуха Жозен вовсе не такая дурная женщина, какой ты ее рисуешь; про нее никто ничего плохого не говорит, — заметил миролюбивый Пэшу. — Вот сын у нее негодяй, это правда! Эраст — вылитый отец! Я слышал, что тот под арестом за какое-то скверное дело, но мать тут ни при чем.

— Поживем — увидим! — заключила тетушка Моди. — Одна улика у меня верная — вензель на белье.

— Знаешь, что мы сделаем? — сказал Пэшу, подумав минуту-другую. — Будем зорко следить за девочкой, и если что-нибудь обнаружится, я тотчас встану на защиту сиротки. Передай своей сестре, чтобы она немедленно сообщила, если заметит что-нибудь подозрительное. Я сам тогда решу, что предпринять.

— Ну, теперь я спокойна, — объявила тетушка Моди, с гордостью глядя на мужа. — Все в городе знают, что если Пэшу вмешался, значит, дело правое.

Мадам Жозен очень бы разволновалась, если бы услышала этот разговор. Она и без того постоянно мучилась: ей все чудилось, что за ней следят, что в чем-то ее подозревают. Она старалась быть как можно любезнее и предупредительнее с покупателями и соседями, однако ей почему-то не везло: народу ходило к ней много, торговля шла бойко, но все покупатели были с ней холодны, неохотно вступали в разговор и никогда не задерживались в магазине. А ей так хотелось внимания, уважения. Ну хотя бы нескольких приветливых слов!

Главным предметом ее гордости был сын. Она отчего-то думала, что Эраст производит необыкновенное впечатление на всех местных дам. Всегда щегольски одетый, изящно причесанный с драгоценными перстнями на руках, он целый день шатался по кофейням, трактирам, паркам или по модным улицам. Он хвастал перед приятелями дорогими сигарами, а главное, изящными часиками с бриллиантовым вензелем «ДЧ» и объяснял, по примеру матери, что это фамильная драгоценность.

Мадам Жозен гордилась, конечно же, и малышкой, для которой двери всех домов по соседству были всегда открыты. Красотой и изяществом девочка затмевала всех местных детей. Покупатели нередко шли в лавку мадам Жозен единственно для того, чтобы полюбоваться прелестным ребенком. Все это льстило тщеславию креолки. Но она ясно понимала, что леди Джейн гораздо больше привязана к Пепси, к Мадлон и даже к старичку Жерару, чем к ней, своей тете Полине. Девочка была всегда покорна и почтительна, но никогда не выказывала нежности. Горькая обида нередко шевелилась в глубине души мадам, и она мысленно обвиняла леди Джейн в неблагодарности.

— Змееныша я себе выкормила! — ворчала мадам Жозен, наблюдая из окна, как малышка переходит улицу, направляясь к своей подруге Пепси. — Чего только я не делала для этой девчонки! Недосыпала, недоедала, ухаживала за ней во время болезни. А чем она мне отплатила? Гордячка этакая! Нос передо мной дерет. Представится случай, так с грязью смешает! Вот что значит делать добро! Вытолкай я ее в тот вечер вместе с мамашей на улицу, меньше бы горевала. Кто знает, может, и впрямь лучше было бы не связываться с ними…

ЧИСТОКРОВНЫЕ АРИСТОКРАТКИ

Возле овощной лавки мосье Жерара стоял небольшой коттедж, выходящий двумя окнами на улицу; никто не помнил, чтобы ставни этих окон когда-нибудь открывались. Домик окружал высокий зеленый забор. Из-за забора виднелись цветущие кусты — розовый мирт, белые олеандры, жасмин, розы, наполнявшие воздух благоуханием. Прохожие едва могли устоять перед соблазном сорвать хоть один цветок со свисавших с забора роскошных веток.

Каждый день, в любую погоду леди Джейн заходила навестить мосье Жерара, а затем продолжала прогулку до зеленого забора, где непременно останавливалась полюбоваться на длинноствольные желтые, красные, розовые и белые розы, живописно выглядывавшие поверх забора. Девочке очень хотелось, чтобы чья-нибудь невидимая рука сорвала несколько прекрасных цветов и бросила ей или чтобы невидимые владельцы коттеджа отворили калитку и позволили бы заглянуть к ним в сад.

Не одной леди Джейн — всем обитателям улицы Добрых детей хотелось заглянуть в этот таинственный уголок. Но мало кому посчастливилось наблюдать, как молочник или булочник подходили со своим товаром к зеленому забору. Тогда на стук отворялась калитка, какая-то дама под вуалью принимала хлеб или кувшин с молоком. Любопытные ребятишки в эти несколько мгновений едва успевали разглядеть чудесный цветник и небольшой фруктовый сад.

Леди Джейн в столь раннее время, — когда являлись булочник и молочник, — еще спокойно спала у себя в кроватке. Но днем, гуляя около коттеджа, девочка ясно слышала доносившиеся из комнат веселое пение канарейки и мелодичные звуки клавикордов, под аккомпанемент которых чей-то голос, негромкий, но чрезвычайно выразительный, пел романсы и оперные арии. Одаренная от природы прекрасным слухом и замечательным голосом, девочка простаивала иногда по целому часу, наслаждаясь пением неизвестной певицы.

До сих пор никто не догадывался, что леди Джейн чудесно поет; одна только Пепси слышала, как малышка вполголоса напевала колыбельные песни, которые ей пела покойная мать.

Спи, моя крошка, усни! Мягок ласковой ночи покров. В небе над нами луна Пасет стада облаков!

Пепси тогда закрывала лицо руками и тихо плакала. Леди Джейн не хотела, чтобы другие слушали ее пение, и если Мышка прокрадывалась в комнату, девочка тотчас умолкала.

Каково же было удивление мосье Жерара, когда, выйдя однажды утром из своей лавки, чтобы посидеть на скамейке у крыльца и подышать свежим воздухом, он увидел всеобщую любимицу с цаплей на руках перед запертыми ставнями коттеджа. Девочка до того небрежно держала птицу, что длинные ее ноги волочились по земле. В таинственном домике чей-то старческий, дребезжащий, но все еще приятный голос пел арию из старой французской оперы, которую мосье Жерар часто слышал в молодости. А леди Джейн, будто в забытьи, приподняла голову и вторила певице, да так правильно и чисто, что старик оторопел. Девочка поразительно верно исполняла все рулады, повышала и понижала голос, строго следя за аккомпанементом клавикордов. Мосье Жерар вне себя от волнения кинулся в лавочку и там разрыдался — старинная музыка пробудила в нем воспоминания прошлого.

«Нельзя допустить, чтобы такой прелестный голос пропадал! Как жаль, что мадемуазель д'Отрев такая затворница. А то я поговорил бы с ней, и она обязательно согласилась бы учить малышку», — подумал старичок.

И тут в лавку вошла леди Джейн с цаплей на руках. Вежливо поздоровавшись, она с озабоченным видом опустилась на скамейку.

— Знаете, мосье Жерар, — тихо проговорила она, — мне очень хочется попасть в дом за зеленым забором. Хочется узнать, кто там поет.

— Вам интересно, кто там поет? Я вам скажу, моя маленькая леди. Это мадемуазель Диана.

— Кто такая мадемуазель Диана?

— Мадемуазель Диана — дочь мадам д'Отрев. Они живут вдвоем. Мадам и мадемуазель — чистокровные аристократки! Вы знаете, что это значит? Погодите, я попробую вам объяснить.

— Они, наверно, богаты? — предположила леди Джейн, стараясь облегчить старику его задачу.

— О, нет! Они очень, очень бедны! Аристократами родятся.

— Это как родиться без пружины в спине? Вот вы, например. Пепси уверяет, что у вас спина не гнется.

— Нет, нет, не то! — возразил мосье Жерар, улыбаясь и снимая очки. От сильного напряжения на лбу у него выступили капельки пота, и старик смахнул их рукой. — Маленькая моя леди, вы слыхали когда-нибудь, что на свете есть короли?

— Конечно, слышала! Они носят короны и сидят на тронах. Пепси обещает, что на Масленицу я увижу Масленичного короля.

— Ну вот, вот! — сказал мосье Жерар, потирая руки от удовольствия. — Король — главный над всеми, и все должны ему подчиняться. Аристократы немного уступают королю. Дед мадемуазель Дианы был французский аристократ. Понимаете, маленькая моя леди?

— Кажется, поняла, — девочка широко раскрыла глаза. — Значит, мадемуазель Диана сидит на троне, и на голове у нее корона.

— Нет, нет, нет! Они очень, очень бедны! — грустно напомнил мосье Жерар. — И потом, не забудьте, что дед мадемуазель Дианы был графом, то есть был ниже короля. Когда-то они были очень богаты: у них был большой дом, карета, прекрасные лошади и много-много слуг. Но дедушка и отец умерли давным-давно, и теперь мадемуазель Диана живет вдвоем с матерью, а калитка их всегда заперта. Никто не помнит, когда они сюда приехали. Вот уже десять лет, как я живу на улице Добрых детей, и при мне ни разу никто посторонний не входил в эту калитку. Мадемуазель Диана, вероятно, по ночам, когда совсем темно, моет скамейки перед домом: ведь как я ни караулил, никогда не заставал ее за этим занятием. Изредка, рано утром, она заходит ко мне, чтобы купить апельсинов для матери; мадам, наверно, очень старенькая и дряхлая, но обе они чистокровные французские аристократки. Вы бы видели, как мадемуазель Диана вежлива и полна достоинства!

— А если я рано-рано встану и буду ждать целый день, как вы думаете, я увижу мадемуазель Диану?

— Может быть, увидите, а может, и нет. Но скажу вам, юная леди, что раз в месяц мадемуазель Диана, вся в черном, под густой вуалью, с черной картонкой в руках отправляется прямиком на Королевскую улицу. Когда она выходит из дому, видно, что картонка полна, а когда возвращается — картонка всякий раз уже пустая.

— А что же она носит в картонке, мосье Жерар? — спросила леди Джейн, которую очень заинтересовала эта таинственная история.

— Не знаю, маленькая моя леди, это ее секрет! — торжественно ответил старичок. — Мадемуазель Диана такая гордая, скрытная, что никто этого не узнает. И когда она ходит на базар? Что они вдвоем себе готовят? Непонятно! Я только видел, что им приносят хлеб да молоко.

— Но ведь у нее так много цветов и птиц; мадемуазель Диана каждый день играет на клавикордах, поет, — рассуждала вслух леди Джейн. — Может быть, она совсем не голодна и не хочет много есть.

— Очень может быть, — улыбнулся мосье Жерар, — мне это никогда не приходило в голову. Очень может быть! Может, у аристократов весьма скромный аппетит, не то, что у нас, простых смертных.

— Ах, мосье Жерар, я совсем забыла, Пепси-то просила принести кочан капусты! — воскликнула леди Джейн, спускаясь с облаков на землю.

Старик выбрал ей самый свежий кочан, вручил большой апельсин в подарок, и девочка вышла из лавки.

ПЕРВЫЙ ВИЗИТ ЛЕДИ ДЖЕЙН В АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ДОМ

Однажды утром терпеливое ожидание леди Джейн было вознаграждено. Она, как всегда, гуляла вдоль зеленого забора, и тут услышала, что замок изнутри щелкнул; калитка отворилась, и пожилая дама высокого роста, сухощавая, с добрым, бледным лицом жестом пригласила ее подойти поближе.

В первую минуту леди Джейн смутилась и сделала шаг назад, думая, что незнакомая дама хочет ее отчитать за то, что она постоянно вертится возле коттеджа. К тому же она оробела при мысли, что стоит перед одной из представительниц древней французской аристократии. Величественная дама, которая, несмотря на простое платье, казалась необыкновенно элегантной, внушила ей страх; однако будучи хорошо воспитана, леди Джейн сумела побороть робость и с улыбкой подошла к калитке.

— He хотите ли, душенька, войти к нам в сад посмотреть на цветы? — спросила дама, шире растворяя калитку, чтобы дать девочке пройти.

— Да, если можно, — чуть слышно прошептала леди Джейн, вспыхнув от радости. — А Тони я могу взять с собой?

— Конечно! Любопытно посмотреть на вашу птицу поближе. А вам я очень рада! — добавила дама, ласково опуская руку на плечо девочки. — Я уже давно слежу за вами.

— Следите? Как? Откуда? — спросила леди Джейн и весело улыбнулась.

— Да из-за нашего забора… Оттуда мне многое видно, даже больше, чем вы думаете, — объявила дама тоже с улыбкой.

— Значит, вы видели, как я хожу здесь и жду… Но почему вы раньше меня не позвали? — удивилась леди Джейн. — Мне так хотелось к вам заглянуть. Вы разве не слышали, как я вместе с вами пела?

— Нет, не слышала.

— Это вас зовут мадемуазель Диана?

— Да. А как ваше имя?

— Леди Джейн.

— Леди Джейн? Леди! Да ведь так называют только аристократов.

— Меня папа всегда звал леди Джейн. Я понятия не имела, что такое аристократы. Мне мосье Жерар недавно объяснил и сказал, что вы аристократка; теперь я никогда этого не забуду. Вот только я не аристократка!

— Вы — милая, прелестная девочка! — сказала мадемуазель Диана, и мягкая, ласковая улыбка осветила ее лицо. — Пойдемте к нам, я познакомлю вас и вашу цаплю с мамой.

Леди Джейн прошла за нею в дом. Небольшая стеклянная галерея вела в миниатюрную и невероятно аккуратную спальню, где, рядом с высокой постелью под шелковым занавесом, стояло мягкое кресло, в котором сидела старая-престарая дама. Леди Джейн в жизни не видела людей таких стареньких людей! Белые, как снег, будто напудренные волосы обрамляли морщинистое худое лицо. Черный шелковый чепчик с кружевами прикрывал голову.

— Мама, вот та малышка с цаплей, о которой я вам часто говорю, — произнесла мадемуазель Диана, легонько подталкивая девочку вперед. — Леди Джейн, это моя maman,[6] мадам д'Отрев.

Старушка подала руку Джейн, ласково погладила ее по волосам и спросила тихим, дрожащим голосом:

— Дитя мое, вы совсем крошка — вам не тяжело носить на руках такую большую птицу?

— У Тони только ноги длинные, а сама она не тяжелая. Хотите подержать ее? — весело проговорила леди Джейн, протягивая старушке птицу.

— Нет, нет! Не надо! Я не хочу до нее дотрагиваться, хочу только посмотреть, как она ходит. Ведь это журавль, не правда ли?

— Это голубая цапля; говорят, редкость, — пояснила леди Джейн, опуская птицу на пол.

— Да, в самом деле, это не журавль, — заметила мадемуазель Диана, критически осматривая пернатую гостью.

Тони при виде посторонних поджала одну ногу и неуклюже запрыгала на другой, что вовсе не делало ее красивее.

Однако леди Джейн восторженно воскликнула:

— Вот она у меня какая! Как только я хочу, чтобы она показала крылья, она сразу ножку подожмет — и стоит как каменная.

— Она очень красивая. И очень странная! — заключила мадемуазель Диана. — Мне бы хотелось вылепить ее из гипса. — И мадемуазель Диана робко, вопросительно взглянула на мать.

— Вряд ли, душенька, — возразила дрожащим голосом старая графиня, — у тебя получится. Посмотри, какие у нее тонкие ноги: гипс не выдержит.

— Я попробую сделать ноги из проволоки и обмазать их сургучом, — сказала мадемуазель Диана, пристально рассматривая ногу, на которой стояла Тони. — Посмотрите, maman: проволоки понадобится немного.

— Знаю, знаю, душенька, но ты забыла о шерсти. Ведь надо шерсть подобрать под цвет перьев.

— Мадам Журдан обещала прислать мне шерсти в кредит.

— Диана, это риск! Вообрази себе, что работа не удастся, а ты потратишь всю шерсть. Душенька, советую не отказываться от утят и канареек: они у тебя выходят совсем как настоящие!

— Но, maman, мне уже надоели утята и канарейки. Нужно придумать что-нибудь новое, оригинальное!

— Хорошо, душенька, я с тобой не спорю, особенно если ты уверена в успехе; но повторяю, большой риск браться за новую модель и тратить шерсть на неопробованную работу. Обдумай все хорошенько, чтобы и труд, и материал не пропали даром.

Пока мать и дочь разговаривали, леди Джейн успела осмотреть комнату.

Спальня, как уже говорилось, была совсем маленькая; пол был не паркетный, а из простых досок, крашеный; ни ковра на полу, ни картин, ни ламп на стенах, только над камином висел в золотой раме портрет кисти замечательного художника, изображавший красивого молодого человека в богатом придворном костюме времен Людовика XVI. Этот молодой красавец был дед мадемуазель Дианы, граф д'Отрев. Под портретом, на каминной полке, стояли образцы рукоделия обедневшей внучки гордого аристократа. Это были небольшие деревца, сделанные из проволоки и обмотанные зеленой шерстью разных тонов. На ветках сидели белые и желтые птички из распушённой шерсти. Желтенькие — с носиками и лапками из сургуча, круглыми черными глазками из бисера — более или менее походили на канареек; белые же, с мохнатыми растопыренными крыльями, привели бы в недоумение любого орнитолога. Леди Джейн во все глаза смотрела на птичек и очень надеялась, что ей разрешат дотронуться до этих дивных вещиц.

— Ах, какая прелесть! — восхищалась девочка вполголоса. — Какие они мягкие, пушистые! Эти птички гораздо красивее моей Тони. Правда, Тони умеет прыгать и бежит ко мне, когда я ее зову, а эти птички не сумеют и шажка сделать. Но до чего же хороши!

Мадам д'Отрев и ее дочь с удовольствием слушали похвалы маленькой гостьи.

— Видишь, душенька, — произнесла старая графиня, — даже ребенок оценил твои способности. Я всегда говорила, что птички совсем как настоящие! Дети правдивы и искренни в похвалах, и если вещь сделана хорошо, это от них не укроется. Я всегда повторяю: тебе недостает известности. Да и где найти в этой глуши истинных ценителей искусства? Покажи ей утят, душенька, непременно покажи! По-моему, они еще натуральнее, чем канарейки!

Грустное, почти всегда серьезное лицо мадемуазель Дианы озарилось радостью, когда леди Джейн вне себя от восторга запрыгала и захлопала в ладоши при виде целой кучки желтеньких пушистых утят, расставленных на столе у окна среди лоскутков яркой фланели, палочек сургуча и нащипанной желтой шерсти.

— Хотите подержать их? — обратилась мадемуазель Диана к девочке, выбирая из кучки двух утят и протягивая ей.

Леди Джейн взяла утят и принялась их гладить и целовать.

— Какие хорошенькие! — приговаривала она.

— Да, они неплохи, — скромно заметила мадемуазель Диана. — Вы угадали, для чего они?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Это полезные вещицы: я прикрепляю их к лоскуткам разноцветного сукна, и они становятся перочистками. Всегда пригодятся на письменном столе, чтобы вытирать о них перья.

Да, внучка графа д'Отрев заготовляла для игрушечной лавки мадам Журдан на Королевской улице канареек и утят и тем кормила старую мать и себя.

Так, совершенно неожиданно, леди Джейн приобрела новых друзей.

У ЛЕДИ ДЖЕЙН ПОЯВЛЯЕТСЯ УЧИТЕЛЬНИЦА МУЗЫКИ

Посетив первый раз загадочный дом за зеленым забором, леди Джейн до того заинтересовалась изящными безделушками, сделанными мадемуазель Дианой, что не обратила внимания на клавикорды и цветы в другой комнате. Но придя к своим новым друзьям во второй раз вместе со своей любимицей — голубой цаплей, которая теперь служила моделью, леди Джейн внимательно осмотрела старинный инструмент. А потом робко спросила у мадемуазель Дианы:

— Скажите, пожалуйста, это фортепиано?

Мадемуазель Диана, в эту минуту лепившая из сургуча длинную ногу цапли, ответила, не поворачивая головы:

— Да, душенька, фортепиано. Ты когда-нибудь видала такое?

— Я даже играла дома! Меня мама учила. Но наш инструмент гораздо больше, он не похож на ваше фортепиано.

Мадемуазель Диана обменялась взглядом с матерью.

— А где ты, милочка, жила? — спросила она.

— В прериях.

— Где эти прерии?

— Не знаю, — ответила девочка. — Далеко отсюда… Там поля и луга, поля и луга, и еще много-много лошадей и овец. У меня там были свои маленькие барашки.

— Значит, та дама, с которой ты живешь, не твоя мама? — спросила мадемуазель Диана.

— Она просто тетя Полина. Моя мама уехала и вернется к Рождеству, теперь уже недолго ждать. — Девочка радостно зарделась при этих словах.

— А ты любишь музыку? — спросила мадемуазель Диана, догадавшись, что лучше сменить тему.

— Разве вы не слышали, как я пела под вашими окнами? — Джейн лукаво улыбнулась. — Я нарочно пела как можно громче, чтобы вы меня услышали и позвали к себе в гости.

— Милая моя! — воскликнула мадемуазель Диана и погладила девочку по голове; затем обернулась к матери и сказала ей по-французски: — Вот, мама, вы боялись пригласить ее к нам, думали, она будет мешать мне работать, перепутает всю шерсть. А ведь ребенок такой милый! Мне бы очень хотелось учить ее музыке, если найдется время!

Леди Джейн переводила взгляд с матери на дочь.

— Я учусь говорить по-французски, — наконец сказала она. — Мне Пепси дает уроки. Скоро со мной тоже можно будет говорить по-французски: я уже знаю много слов.

Мадемуазель Диана рассмеялась.

— Значит, ты поняла, что я сказала maman, — что хочу учить тебя музыке?

— Так вы научите меня играть на вашем фортепиано? — воскликнула девочка.

— Играть и петь — всему научу.

— Хотите, я вам сейчас спою? — спросила, раскрасневшись от волнения, леди Джейн.

— Да, пожалуйста! А я пока долеплю ногу цапли. Потом и я тебе спою.

— Спеть вам «Спи, моя крошка, усни»?

— Пой что хочешь.

Леди Джейн слегка откинула голову, подняла глаза, и из детских уст полилась тихая песня, до того дивная, что мадемуазель Диана всплеснула руками от восторга. Она забыла про ногу цапли, про постоянно крошившийся сургуч и слушала, как зачарованная. А старая графиня покачивалась в своем кресле в такт нежной колыбельной песне.

— Душенька, да у тебя ангельский голос! — воскликнула мадемуазель Диана, когда леди Джейн смолкла. — Ты обязана учиться! Я непременно буду давать тебе уроки! Это просто грех не развивать такой чудный голос.

— Мне кажется, — произнесла вдруг с легкой досадой старушка-графиня, — что голос пропадает, если его слишком усиленно обрабатывают. И ты, Диана, тому пример: какой у тебя был голос, когда ты пела на домашнем концерте для твоего кузена, маркиза д'Отрев. Он тогда пришел в восторг от спетой тобою арии и прямо сказал мне: «Никогда в жизни не слыхал столь восхитительного пения». А потом начались эти уроки, упражнения — и голос твой совсем сломали!

— Maman, вы забываете, что тогда мне было шестнадцать лет! Голос был молодой, свежий!..

— Нет, нет, нет! Ты потеряла голос от всех этих уроков и упражнений. С тех пор ты никогда уже так не пела!

— Maman, да ведь я была молода! Молодости не вернешь, как не вернешь и голоса. — Мадемуазель Диана отвернулась, чтобы скрыть блеснувшие в глазах слезы.

Слова матери вызвали у нее воспоминания о тех светлых днях юности, когда они жили пышно, окруженные обществом богатых родственников и друзей, и все восторгались ее пением, предвещая ей блестящую будущность. Куда делись все ее приятельницы, друзья, знакомые? Мадам д'Отрев с дочерью давно уже будто умерли для них; целых двадцать лет в дом за зеленым забором не заглядывала ни одна душа. Правда, старушка-графиня утешала себя тем, что не свет их забыл, а они удалились от света. Домик они сняли в глуши, добираться непросто…

— Мне кажется, Диана, — сказала мадам д'Отрев, будто откликаясь на мысли дочери, — мы сделали большой промах, отменив приемный день. В нашем кругу всем было известно, что в такой-то день мы дома. Стоит ли удивляться, что нас все забыли! Если бы мы принимали хоть раз в неделю, ты могла бы своим пением привлекать большое общество.

— Подождем немного, maman, — робко возразила дочь. — Если с утятами в нынешнем году будет так же хорошо, как и в прошлом, тогда, может быть, возобновим приемы. Разошлем карточки старым друзьям и напишем, что мы живем там-то и дома бываем тогда-то.

— Прекрасно! — старушка просияла. — Не надо забывать, что мы из рода д'Отрев. — Вдруг на лице графини появилось смущенное выражение. — Диана, душенька, но как нам быть?.. Ни у тебя, ни у меня нет шелковых платьев. Как же можно принимать посетителей без них?

— И верно, maman, я совсем забыла. Нет, мы не можем принимать гостей! — мадемуазель Диана, грустно опустив голову, вновь принялась лепить из сургуча птичью ногу.

Пока мать и дочь обсуждали свои планы, Джейн вышла в сад и наслаждалась прогулкой среди душистых цветов. Внимание ее привлекла поющая канарейка. Птичка сидела в изящной клетке, которая висела на роскошном розовом кусте. Леди Джейн сразу догадалась, что эта любимица мадемуазель Дианы служила моделью для всех ее искусственных птичек. Сад д'Отрев был прелестным уголком. Перед домом росло множество дорогих цветов и тепличных растений, а подальше был разбит огород; несколько фруктовых деревьев высились у забора позади дома. Все вокруг было ухожено и вычищено: словно здесь трудилась какая-то волшебница-невидимка, успевавшая за всем присмотреть, даже вымыть скамейки возле дома.

Мадемуазель Диана довольно долго не выходила в сад: у нее завязался с матерью спор о том, сколько раз в месяц следует давать уроки музыки леди Джейн. Графиня, против обыкновения, с раздражением твердила, что эти уроки могут поставить их в очень неприятное положение.

— Душенька, — говорила она дочери, — ведь мы же не знаем, что за люди ее родственники. Ты начнешь обучать малышку, а ее тетушка ворвется к нам в дом! Мы не нуждаемся в новых знакомых. Да, мы очень бедны, но зато мы из рода д'Отрев, и поэтому нам должно держаться на расстоянии от остальной публики. Иначе с нами начнут фамильярничать!

— Не бойтесь, maman! Если тетушка Полина такая же благовоспитанная, как наша маленькая гостья, она не будет нам надоедать. Судя по всему, леди Джейн из хорошей семьи. Разумеется, мне придется нанести им первой визит, чтобы завязать знакомство. Но искренне говорю вам: я давно не встречала такого кроткого, воспитанного и красивого ребенка, как моя будущая ученица!

— Согласна, малышка — прелестное создание. Но ведь все дети болтунишки, а леди Джейн для своих лет удивительно умна. Теперь она может выболтать нашу тайну — что ты делаешь искусственных птиц. Слух разнесется по всему городу!

— Хорошо, maman, если вы считаете, что она нарушит наше спокойствие, я не буду давать уроки. Но мне очень, очень хочется хотя бы два часа в неделю заниматься с ней музыкой. Это придаст разнообразие нашей отшельнической жизни, и потом, меня воодушевляет этот ангельский, чистый голос.

— Что с тобой делать, Диана! Ты всегда настоишь на своем! Нынешняя молодежь ни капельки не уважает старость. Остается только подчиниться и принять новомодные идеи, иначе обвинят в тирании и деспотизме…

— Maman, maman! Уверяю вас, вы несправедливы! Но я готова отказаться от своего плана, если он вам не по душе; впрочем, мне кажется, девочка-сирота и вас занимает. К тому же фигура цапли отлично получается. Неужели вы пожелаете лишить меня модели?

— Конечно, нет! Если цапля тебе нужна, пусть девочка приносит ее. А что касается уроков музыки и пения… если они будут тебе в тягость, ты всегда сможешь немедленно прекратить их.

Добившись разрешения, мадемуазель Диана поспешила в сад сообщить леди Джейн, что если ее тетка не против, то она может приходить каждую субботу на урок музыки от часа до трех.

Джейн бросилась бегом к Пепси, чтобы поделиться радостной новостью. И была очень удивлена тем, что всегда веселая и благоразумная Пепси вдруг залилась слезами и приникла лицом к столу, усеянному ореховой скорлупой.

— Пепси! Милая Пепси, что с вами? — вскричала девочка, не на шутку испуганная. — Скажите, в чем дело? — Опустив цаплю, малышка тоже расплакалась.

— Я… я… ревную вас! — проговорила всхлипывая Пепси и принялась усердно вытирать глаза платком. — Это очень глупо, я знаю, но ничего не могу поделать!.. Мне не хочется, чтобы вы ходили к этим аристократкам… Они такие важные, гордые, у них вы научитесь нас презирать! Мы бедные люди, мама торгует конфетами, и эти важные дамы за зеленым забором не желают смотреть на нас. Они живут здесь, сколько я себя помню, и никто не видел, чтобы они хоть разок прошли по улице, так им все мы противны!.. Теперь же, когда я вас полюбила, они завладеют вами и научат презирать нас! — Пепси вновь зарыдала.

— Перестаньте, Пепси, перестаньте! — уговаривала ее леди Джейн. — Я люблю вас гораздо больше, чем мадемуазель Диану, но только мне хочется учиться музыке и пению. Пепси, миленькая, позвольте мне учиться музыке! Я вас никогда не разлюблю!

— Да, я не хочу, чтобы вы меня разлюбили! Не хочу, чтобы кто-нибудь был вам ближе, чем я! — всхлипывала раскрасневшаяся Пепси.

— Пепси, неужели вы на меня обиделись? Не обижайтесь, пожалуйста! Хорошо, я не буду учиться музыке! Пепси, дорогая моя, хотите, я подарю вам цаплю?

Эта самоотверженность малышки так тронула Пепси, что она тут же перестала плакать.

— Ангел мой бесценный! — воскликнула она, обнимая девочку. — Какая вы добрая! А я — злая эгоистка! Мадемуазель Диана хочет вам добра, а я только о себе думаю! Не стою я вашей любви, душенька! С моей стороны это низко — мешать вам учиться музыке!

В эту минуту в комнату влетела Мышка. Увидев заплаканную Пепси, она сердито затараторила:

— Мисс леди, что вы такое с моей-то мисс сделали? Отчего она так горько плакала? Ее мама приказала мне приглядывать за вами, чтобы с вами чего-нибудь не случилось, а вы разобидели нашу Пепси! Да как же это так?!

— Тише, Мышка, — остановила ее Пепси. — Ты не должна осуждать леди Джейн, я сама виновата. Я приревновала ее к мадемуазель Диане, я не хотела, чтобы она училась у мадемуазель Дианы музыке.

Леди Джейн, не понимая толком, почему Мышка так рассердилась, начала оправдываться:

— Я Пепси не обижала, Мышка! Она думает, что я ее разлюбила. Видишь ли, в чем дело: мадемуазель Диана и ее мать — знатные, гордые француженки. Пепси думает, что если я буду к ним ходить, я тоже стану гордячкой. Вот поэтому она и расплакалась.

— Это мадемуазель-то Диана — знатная француженка?! — кипятилась Мышка. — Скажите, пожалуйста! Худая, бледная, будто из могилы встала! Тоже мне, знатная француженка!.. Ни свет ни заря выйдет на улицу в шляпе с вуалью и давай тереть скамеечку перед домом! Уж она трет ее да моет, как последняя работница! А лицо густой вуалью закутано. Нечего сказать, аристократы!

— Если мадемуазель Диана сама моет свою скамейку, значит, они очень бедные, — рассудила благоразумная Пепси. — А если бедные, значит, не гордые. Но ты, Мышка, не смей осуждать мадемуазель Диану! Ведь это ты разболтала всем соседям про вуаль, а это очень нехорошо! Если вуаль была густой, то как же ты можешь сказать наверняка, что скамейку мыла сама мадемуазель Диана? Может, это была их служанка.

Но никакие доводы на свете не помогали, и упрямая Мышка твердила, что она видела за таким унизительным занятием не кого-то, а саму внучку графа д'Отрев.

Пепси наконец отправила на кухню успокоившуюся негритянку, когда дверь за ней затворилась, разговор об уроках музыки возобновился с прежним жаром.

— Послушайте, Джейн, что я придумала, — сказала Пепси. — У мамы в банке хранятся небольшие сбережения — конечно, все на мое имя. И мама исполняет любое мое желание: мне захотелось читать и писать — мама тотчас же наняла учителя. Если теперь мне захочется, чтобы у меня было фортепиано, мама купит и поставит его вот тут, рядом с моей кроватью.

— И я смогу играть на нем! — воскликнула леди Джейн, всплескивая руками от восторга.

— Ну, конечно! Раз вы будете брать уроки, вам надо много упражняться. Кузина Мари, когда училась в монастыре, играла каждый день часа по три; и вы так должны будете делать. А когда вы станете взрослой, вас пригласят петь в городской собор и много-много денег заплатят. Тогда вы купите себе белое атласное платье, спереди все в кружевах, и дадите концерт во французской опере. Публика засыплет вас цветами, и вы будете точно королева.

— Меня посадят на трон и на голову наденут корону! — замирая от восторга, размечталась леди Джейн.

— Да, да! — подхватила Пепси, не в силах удержать разыгравшееся воображение. — На улицах народ будет падать перед вами на колени, а вы будете ехать в открытой голубой коляске, запряженной восемью белыми лошадьми, и на все стороны кланяться.

— Вы тоже будете ехать вместе со мной! — воскликнула леди Джейн. — И нам будет так хорошо, как в повозке тетушки Моди.

— Даже лучше! — возразила Пепси. — За городом у вас будет большой дом, прекрасно обставленный мебелью. Вокруг дома — сад с цветами и зелеными лужайками; а посреди сада будет бить фонтан!..

— Вы и мама Мадлон поселитесь у меня! — объявила леди Джейн.

Вдруг легкое облачко грусти пробежало по ее лицу, и на глазах выступили слезы.

— Может быть, Бог вернет мне папу и маму, тогда мы будем жить все вместе, — вздохнула малышка.

— Кто знает? Может быть, — дрогнувшим голосом отвечала Пепси. — Будем молиться об этом Богу утром и вечером.

— Помните, Пепси, вы мне говорили, что мама вернется к Рождеству. До Рождества уже недалеко, мне так хочется, чтобы она вернулась! Попробуйте погадать на картах. Может быть, мы тогда узнаем, приедет мама или нет.

— Что ж, погадаем, но ведь карты часто врут…

Когда леди Джейн попросила у мадам Жозен разрешение брать уроки музыки, старая креолка с радостью согласилась; это был для нее приятный сюрприз. Шутка ли, сама мадемуазель д'Отрев будет учить ее племянницу! Это честь! В глазах соседей ее репутация только укрепится: раз девочка запросто принята в доме таких знатных особ, как д'Отрев, никто не посмеет относиться холодно к ее тетке. Несомненно, что рано или поздно и она, мадам Жозен, получит доступ в этот аристократический дом.

Но как же ошибалась мадам Жозен, рассчитывая на дружбу с семьей д'Отрев!

У ЛЕДИ ДЖЕЙН ПОЯВЛЯЕТСЯ УЧИТЕЛЬ ТАНЦЕВ

Никто из друзей леди Джейн так не радовался ее успехам, как старик Жерар.

— Отлично, отлично, моя маленькая леди! — приговаривал он, с улыбкой потирая свои худые ручки. — Вам везет! Попасть в ученицы к такой высокообразованной, талантливой учительнице, как мадемуазель Диана д'Отрев, — большое счастье! Она отлично поставит вам голос, придаст ему, так сказать, благородства! Люди думают, что старик Жерар ничего не понимает в искусстве, но они ошибаются! Они не догадываются, кем я был смолоду. Нет такого музыкального произведения, которого бы Жерар не слышал. Когда я состоял при французской опере, я наслушался и насмотрелся таких красот, каких иному за всю жизнь не удастся!

— Так вы состояли при французской опере? — удивилась леди Джейн, и глаза ее засияли от радости. — Пепси говорит, что я буду там петь, что мне поднесут цветы… посадят меня на трон… и я в белом атласном платье поеду в коляске на белых лошадях…

— Очень может быть! — Старик Жерар смотрел на девочку, склонив лысую голову набок, чем напоминал внимательно слушающую птицу. — У вас такой голос, от которого камни заплачут.

— О, мосье Жерар, да когда же вы слышали, как я пою? — спросила девочка. — Я пела только при Пепси и при мадемуазель Диане.

— Я вас слышал, слышал, моя маленькая леди, — настаивал старик, лукаво подмигивая. — Это было утром. Мадемуазель Диана пела в доме, а вы ей вторили возле их калитки. И не заметили, что я вас слушаю.

— Как я рада, что вы меня слышали, — воскликнула довольная девочка. — Хотите, я как-нибудь для вас спою «Спи, моя крошка, усни»?

— С величайшим удовольствием послушаю, — сказал старик, — я обожаю музыку. И так давно не слыхал хорошей музыки, — добавил он со вздохом, — так давно! Вы даже не поверите, моя маленькая леди, каким я некогда был меломаном, то есть любителем музыки.

— И тогда вы не повязывали себе уши платком, мосье Жерар?

— Я потому их теперь повязываю, что у меня стреляет в ушах.

— И вы не носили фартук? Не штопали носки? — допрашивала его леди Джейн.

— Фартук?.. — расхохотался старик Жерар, вскидывая руки. — Господь с вами! Я одевался как настоящий джентльмен. Ходил всегда в черном фраке, цилиндр у меня так и блестел! Я был, что называется, красивый молодой человек. А волосы у меня были слегка вьющиеся. Хотите — верьте, хотите — нет, я щеголял в черных шелковых панталонах, носил лакированные башмаки с бантами, золотая цепочка от часов украшала мой белый жилет; а на указательном пальце, — тут мосье Жерар выставил иссохшую руку, — всегда сверкал дорогой перстень!

— Неужели, мосье Жерар, неужели? — воскликнула леди Джейн. — Воображаю, какой вы были красавец! У вас тогда не было овощной лавки?

— Нет, тогда я занимался совсем другим делом. Я же вам сказал: я был красивый, изящный джентльмен!

— Но, мосье Жерар, на что же вы жили, когда носили часы с золотой цепочкой?

— Я преподавал, моя маленькая леди, я был профессором.

— Профессором!.. А что это такое?

— Профессором называется тот, кто дает уроки.

— Значит, вы давали уроки музыки? — спросила леди Джейн. — Теперь я понимаю, отчего вы так любите музыку.

— Нет, моя маленькая леди, хотя я безумно люблю музыку, был я профессором танцев. Я учил изящно двигаться, скользить по паркету, порхать!

И старичок Жерар, увлеченный воспоминаниями, встал на цыпочки, сделал два глиссе, потом пируэт и низко поклонился леди Джейн, отставив ногу назад.

— О, как мило! Пожалуйста, повторите!

Мосье Жерар снисходительно улыбнулся и покачал головой.

— Нет, моя маленькая леди, одного раза довольно. Я только хотел показать вам, какой гибкостью я отличался в былые времена. Живой, грациозный танцор, я был любимцем публики. Поверите ли, моя маленькая леди, я занимал квартиру в одном из лучших домов на Королевской улице. Вся знать, все высшее общество привозило детей — мальчиков и девочек — на уроки танцев к мосье Жерару.

— Зачем же вы уехали оттуда? — спросила леди Джейн, удивляясь тому, что знаменитый профессор танцев обзавелся вдруг овощной лавкой, надел фартук и штопает себе носки, да к тому же живет в скромной квартирке на улице Добрых детей.

— О, моя маленькая леди, было много причин! — старик глубоко вздохнул. — Уроки танцев мне уже были не под силу: я состарился, мои ноги от ревматизма одеревенели, и я уже не мог кружиться и порхать, как бывало. Из Парижа приехал новый балетмейстер, к нему и перешли все мои ученики. Денег у меня не было, я все быстро прожил — я ведь жил как настоящий джентльмен; и вот когда я состарился и сделался очень-очень бедным, мне оставалось одно — открыть лавку на улице Добрых детей и продавать фрукты и овощи.

— Как мне вас жаль! — воскликнула леди Джейн, и в ее больших темно-синих глазах блеснули слезы сострадания.

— Ничего, ничего, моя маленькая леди! Старость приходит ко всем. Но я вам вот что скажу, — мосье Жерар склонил голову набок и лукаво подмигнул. — Я вам предложу брать у меня уроки танцев. Да, я стар, колени мои плохо гнутся, на цыпочках мне трудно стоять, но я хорошо знаю все па и еще могу показать грациозные позы. Попробуем? Я уверен, что вскоре вы будете отлично танцевать.

— О, мосье Жерар! — радостно воскликнула девочка, спрыгивая со стула; щеки ее разрумянились, лицо сияло. Она встала перед учителем. — Я готова. Начнем?

— Прекрасно! Сейчас я буду показывать вам танцевальные па, — сказал старик, радостно улыбаясь.

Сдвинув очки на лоб, он грациозно приподнял складки широких брюк и стал делать па, приговаривая и объясняя:

— Первая позиция! Выверните носочки! Держитесь прямо! Приподнимите юбочку. Так! Правой ножкой, левой ножкой! Прекрасно! Смотрите на меня! Правой ножкой, левой ножкой! И раз, и два, и три! Повторите! Правой ножкой: раз, два! Левой ножкой: раз, два! Теперь в сторону: раз, два, три! Повернитесь. И раз, и два, и три! Прекрасно! Смотрите на меня! Теперь мы пойдем назад! Правой ножкой, левой ножкой! Повторите! И раз, и два! Теперь вперед: раз, два, три, четыре и поворот! Назад: раз, два, три, четыре! Чудесно, моя маленькая леди, вы скоро будете превосходной танцовщицей.

Каждый невольно залюбовался бы этой странной картиной в овощной лавке, — среди тыкв, апельсинов, картофеля, яблок, орехов порхала хорошенькая девочка с распущенными золотистыми волосами, немного склонив красивую головку набок и внимательно следя за каждым движением учителя. Грациозно приподняв обеими руками подол белого платья, она приседала, поднималась на цыпочки, делала шаг в одну сторону, в другую, вперед, назад, ловко кружилась на одной ножке, а потом легко скользила к учителю и делала низкий реверанс. Старик Жерар, неизменно держа ноги в третьей позиции, с важным, сосредоточенным видом зорко следил за каждым движением ребенка и время от времени одобрительно хлопал в ладоши. Когда урок закончился, леди Джейн побежала к Пепси, чтобы рассказать ей о своем новом учителе.

— Душенька, какая ты счастливая! — воскликнула ее старшая подруга. — За два дня у тебя нашлись учительница музыки и учитель танцев!

ПЕРВЫЕ ПРАЗДНИКИ ЛЕДИ ДЖЕЙН

Наступило Рождество. Какие бы желания и надежды ни таились в душе маленькой девочки, она совершенно не по-детски сумела скрыть их и начиная с Сочельника до последнего дня праздников была весела, мила и внимательна ко всем. Впрочем, Пепси не раз замечала, что Джейн посреди веселья вдруг задумывалась, и в глазах ее появлялась тоска. Что же касается рождественских подарков, то в них недостатка не было.

Когда леди Джейн проснулась в рождественское утро, один из ее черных шелковых чулков стоял, туго набитый, на стуле возле ее кровати. Девочка бросилась посмотреть, что там, в чулке. Эраст, этот транжира, не забыл про малышку: он приготовил ей в подарок богато одетую куклу с дорогой пряжкой на поясе. Пряжка предназначалась, конечно же, самой леди Джейн. За поясом у куклы торчала визитная карточка, где крупными буквами было написано:

«С праздником! Поздравления от Эраста Жозена».

Еще на стуле стояла корзина с фруктами от мосье Жерара; тут же сидел прелестный желтый утенок, и девочка сразу догадалась, что он от мадемуазель Дианы, — в первую минуту она не заметила старомодной визитной карточки с гербами, которая висела у птички на шее.

Это были первые домашние сюрпризы. Еще больше удовольствий ожидало ее у Пепси. Старшая подруга попросила, чтобы в комнате, рядом с рабочим столом, поставили столик пониже. На нем разложили подарки, присланные от семьи Пэшу. Мадлон и Пепси добавили к ним и свои подарки.

Как только леди Джейн вбежала в комнату, ее глазам предстала целая груда игрушек, кукол и книг с картинками.

Дороже всего для леди Джейн были серебряный наперсток от Пепси, уточка от мадемуазель Дианы и тетрадка с музыкальными пьесами от Мадлон. Эти три подарка стали ее сокровищами.

На Рождество леди Джейн обедала у своих друзей и провела с ними весь день.

— Мне больше нравится Новый год, чем первый день Рождества, — призналась Пепси, когда они остались вдвоем с леди Джейн. — Тогда приезжает тетушка Моди со всеми детьми, привозит нам кучу гостинцев из деревни, а мальчики устраивают фейерверк. На улице с утра до вечера гуляют нарядно одетые люди. Все такие веселые, поздравляют друг друга с Новым годом… Ах, как хорошо!

Тут в комнату вошла Мышка, сверкая белозубой улыбкой. С таинственным видом негритянка приблизилась к Пепси и леди Джейн.

— Я вас, мои мисс, не поздравила с Рождеством, — сказала она. — Я знаю, что в этот день раздают подарки. Денег у меня нет, я не могу купить вам куклу или какую-то другую игрушку, но я принесла вам в подарок коврижку. Говорят, она вкусная. Кушайте на здоровье! — Маленькая негритянка развернула большой лист оберточной серой бумаги и положила на стол толстую коврижку из черной трубой муки.

— Спасибо, Мышка! — сказала леди Джейн, рассматривая незнакомое ей лакомство. — Что это такое?

— О, мисс леди! Будто вы сроду не видывали коврижек! Они съедобные — правда, мисс Пип?

— Не знаю, Мышка, я никогда коврижек не пробовала, — сказала Пепси, задорно смеясь, — но думаю, что она вкусная. Какая ты добрая, вспомнила о нас! Мы непременно ею полакомимся…

Мышка, довольно ухмыляясь, ушла на кухню. А тогда Пепси тихо проговорила, обращаясь к маленькой подруге:

— Что будем делать с этой коврижкой? Я не отважусь ее пробовать.

— Может быть, Тони коврижка понравится? Тони ведь у нас все ест! Недавно у тети Полины она съела всех креветок, приготовленных к завтраку, а в саду мадемуазель Дианы проглотила двух живых жаб. У нее чудовищный аппетит! Тетя Полина давно жалуется, что такую птицу дорого содержать.

— Давай попробуем покормить Тони, — сказала Пепси, отламывая большой кусок коврижки и бросая его цапле.

Птица мигом проглотила кусок и подняла голову, очевидно, прося еще.

Леди Джейн расхохоталась.

— Посмотрите, как уписывает! Только, Пепси, давай не будем говорить Мышке, что мы скормили ее подарок Тони, а то она обидится!

Пепси оказалась права: встреча Нового года прошла гораздо веселее и оживленнее, чем первый день Рождества. Приехали кузины и кузены Пэшу, навезли гостинцев и сладостей. Какой был обед! Леди Джейн долго его вспоминала. Тетушка Моди, не желая оставлять мужа одного в праздничный день, утром же вернулась к себе на ферму, а детям разрешила задержаться до вечера, она собиралась приехать за ними уже с бидонами, полными свежего молока. Когда стемнело устроили фейерверк: тысячи звезд вспыхивали на синем вечернем небе.

Когда гости уехали и в скромной комнате Пепси воцарилась обычная тишина, леди Джейн сказала, что согласна с подругой: Новый год гораздо веселее Рождества.

— А вот погоди, — оживилась Пепси, — наступит Масленица, тогда ты увидишь, как у нас веселятся. Еще больше, чем в Новый год!

Эти слова возбудили любопытство леди Джейн, и она с нетерпением стала ждать Масленицы. Время проходило незаметно для нее, занятой ежедневными уроками и репетициями. Пепси учила ее читать, писать и шить; мадемуазель Диана заставляла ежедневно повторять гаммы — к немалой досаде старушки-графини, которая все ворчала на шум и твердила, что девочка еще слишком мала и не может растянуть пальцы руки, чтобы взять октаву.

За уроком музыки и пения следовала домашняя подготовка к уроку танцев, и всегда это было настоящим развлечением для Пепси и Мышки. Пепси играла роль восторженной зрительницы, а Мышка старалась заменить мосье Жерара, становясь напротив танцующей девочки и хлопая в ладоши. Но всего забавнее было наблюдать за голубой цаплей, пытавшейся подражать хозяйке, — она то величаво выступала на своих длинных ногах, то неуклюже прыгала на одном месте, то порхала из угла в угол, тяжело взмахивая крыльями и чрезвычайно уступая в грации старику Жерару.

ВЕСЕЛАЯ МАСЛЕНИЦА

Однажды Мышка, проходя мимо овощной лавки старика Жерара, стала свидетельницей урока танцев, который леди Джейн брала у бывшего балетмейстера. С той поры негритянка не могла удержаться от смеха при виде маленького профессора.

— Ой, мисс Пип! — сказала она, вернувшись домой. — Видели бы вы мосье Жерара, как он стоит, вывернув носки ног и приподняв складки широких штанов. А потом еще и танцует! Вот умора! — Мышка встала в позу мосье Жерара и попробовала изобразить его грациозные движения: — Глаза зажмурит, зубы оскалит и давай скользить то вправо, то влево; то подпрыгнет, то завертится на одной ноге!

Пепси, глядя на нее, хохотала до слез.

— А наша мисс леди, — продолжала маленькая негритянка, — стоит напротив учителя и все за ним повторяет. Но вот у нее так выходит, что не насмотришься. Держит обеими ручками свою юбочку и вокруг старика летает, будто бабочка! Такая она славная, что боюсь, как бы гномы не унесли ее и не сделали своей царицей! Им, наверно, завидно, что мисс леди танцует с лысым старикашкой.

— Замолчи, трещотка, — остановила Мышку Пепси, вытирая слезы, вызванные безудержным смехом. — Вот бы тебе от гномов хорошенько досталось за то, что ты насмехаешься над почтенным стариком — над мосье Жераром! Ступай сейчас же на кухню и принимайся за дело!

— Разве я насмехаюсь? — проворчала негритянка, скрываясь за кухонной дверью. — Я только рассказала, что видела! Кто же виноват, что старик так уморительно скачет, будто стрекоза!

С наступлением поста мадам Жозен вдруг сделалась крайне набожной и стала чуть ли не ежедневно ходить в церковь. Приходский священник, отец Дюкро, хоронивший покойную мать леди Джейн, первое время при встрече с мадам Жозен всегда интересовался сиротой, оставшейся у нее на руках. Старая креолка, остерегаясь таких расспросов, всячески избегала встреч с ним, но как-то они неожиданно столкнулись на базаре. Почтенный священник при всех пожурил ее за то, что она совсем не ходит в церковь, и сказал, что он этим не доволен. Месяц спустя по приходу разнесся слух, что строгого священника отправляют на остров Кубу миссионером. Мадам Жозен возликовала в надежде, что отец Дюкро больше не вернется к ним в город.

В последнее воскресенье перед Масленицей она объявила Джейн, что та обязана идти вместе с ней в церковь.

— Еще подумают, что я тебя язычницей воспитываю, — говорила она хмурясь.

Однако она вовсе не заботилась о душе леди Джейн — просто ей хотелось похвастать перед местной публикой своей аристократической воспитанницей. Девочка, изящно одетая, обутая и причесанная, благодаря стараниям Пепси, неизменно бравшей на себя все хлопоты, связанные с внешним видом младшей подруги, действительно привлекала всеобщее внимание в церкви. Но странно было видеть изящного, милого ребенка, поражавшего удивительно хорошими манерами, рядом с хромой, грубоватой и хитроватой старухой. Сама леди Джейн очень любила ходить в церковь и часто переживала, что тетя Полина забывает водить ее туда. Для девочки было истинным наслаждением сидеть на скамейке в старинном соборе, слушать торжественные звуки органа и дивное пение хора. Она возносилась душой к небесам и, как бы продолжительна ни была служба, никогда не уставала.

Возвращаясь из церкви, леди Джейн всегда заходила к Пепси и по памяти повторяла все молитвы, причем придавала мелодиям особую выразительность и певучесть, чем трогала Пепси до слез.

Накануне третьего дня Масленицы леди Джейн, войдя утром к Пепси, была очень удивлена: ни орехов, ни горячего сиропа на столе не было. Он весь был завален лоскутами розовой перкали, над которыми Пепси усердно трудилась: что-то сметывала, где-то подшивала.

— Пепси, что это вы делаете? — спросила девочка.

— Шью домино! — отрывисто ответила Пепси, держа во рту с дюжину булавок.

— Домино? — переспросила леди Джейн. — Что это такое?

— Ну, конечно же, вы не знаете… Ведь вы никогда не бывали на масленичном карнавале, — сказала Пепси, вынимая булавки изо рта и с довольной улыбкой расправляя почти совсем уже сметанное детское домино.

— На карнавале? Ничего не понимаю! — воскликнула леди Джейн, очень заинтригованная всем происходящим.

— Ну да, я шью домино… кое для кого… кто будет участвовать в карнавале! — загадочно молвила Пепси.

— Пепси, ну скажите же, для кого?.. Если это тайна, я никому ее не раскрою!

— Я шью домино для одной моей знакомой девочки! — сказала Пепси.

Леди Джейн, обнявшая было свою подругу, вдруг задумалась и как будто огорчилась. Она отошла от Пепси, вскарабкалась на стул и, облокотясь локтями на столешницу, стала пристально следить за быстрыми, ловкими движениями швеи.

А Пепси, посмеиваясь, пришивала оборочки и насаживала банты на домино.

— Неужели, леди, вы не догадываетесь, для кого я стараюсь? — спросила она, не отрывая глаз от работы.

— Наверное, для Софи Пэшу? — робко предположила леди Джейн.

— Нет, та девочка, для которой я шью домино, мне вовсе не родня!

— Тогда я не знаю…

— Ах ты глупенький мой цыпленочек! — поддразнила ее Пепси.

Леди Джейн округлила глаза и, подумав с минуту, вспыхнула от радости.

— Это для меня? Неужели для меня? — вскричала она, соскочила со стула и бросилась целовать подругу. — Милая, хорошая моя Пепси! Почему вы мне сразу не сказали?

— Мне хотелось вас помучить! — отвечала со смехом Пепси. — Хотелось, чтобы вы сами угадали! Как вы могли вообразить, что я стану так хлопотать ради какой-то другой девочки? Будто не знаете, что после мамы вы мне дороже всех на свете! Ну для какой еще девочки стала бы я кроить и шить домино за один день? Карнавал-то завтра!

И Пепси рассказала леди Джейн, что спозаранку приезжала тетушка Моди и пригласила ее ехать со всеми детьми в молочной повозке на Ченл-стрит, чтобы посмотреть шествие Масленичного короля. Жестяные бидоны из повозки вынут, на их место поставят скамейку, чтобы можно было усадить и младших детей, — матери хотелось доставить удовольствие всем своим ребятишкам.

Угощая подругу завтраком, Пепси подробно изложила ей план тетушки Моди. Дети ее горячо упрашивали, чтобы леди Джейн вместе с ними приняла участие в уличном карнавале. Мать согласилась, поэтому и прикатила к Пепси спозаранку.

Тетушка Моди, как поведала Пепси, решила нарядить детей в карнавальные костюмы и пустить их повеселиться со всеми. И хотя она, Пепси, высказала опасение, что леди Джейн, не привыкшая к таким развлечениям, может потеряться в карнавальной толпе, тетушка Моди заверила Пепси, что все будет хорошо. «Я строго приказала Тибурцию приглядывать за младшенькими и держать леди Джейн за руку», — сказала она.

А кроме того, тетушка Моди подсказала племяннице, что непривычную к карнавалам леди Джейн может сопровождать Мышка. «У меня есть старое домино чертенка — оно как раз придется ей впору», — сказала тетушка Моди и добавила, что если Мышка будет все время держать леди Джейн за другую руку, то малышка никогда не потеряется.

Но тогда Пепси вспомнила, что у ее младшей подруги нет домино, и сказала, что старуху Жозен не заставишь сшить его, тем более за один день. Тогда тетушка Моди вытащила розовую перкаль и быстро раскроила домино, ведь ей столько уже довелось их шить — ребятишек-то куча! Тетушка Моди не сомневалась, что Пепси успеет сшить домино для подруги к вечеру, и попросила, чтобы леди Джейн была готова завтра к девяти часам утра.

«Я буду у крыльца ровно в девять; усажу ребятишек в повозку, потом выпущу их, где нужно, а когда они устанут, то сами ко мне прибегут».

Таким образом все затруднения были устранены, и на следующее утро к крыльцу Мадлон подкатила знакомая повозка. Леди Джейн, в розовом домино и розовой маске, вынесли на руках из дома и усадили среди детей тетушки Моди. Пепси радовалась до слез; из окна она следила за своей любимицей и кивала ей; голубая цапля, стоя рядом на одной ноге, с презрением посматривала на эту суету. Темно-синие глаза леди Джейн так и сверкали в отверстиях маски, а маленькие Пэшу чуть не задушили ее поцелуями и старались усадить как можно удобнее.

Для Мышки места в повозке не оказалось, и девочка в красном домино с черными крыльями понеслась во всю прыть к памятнику сенатору Генри Клею. Это было место, назначенное тетушкой Моди для общего сбора.

Когда повозка проезжала по Королевской улице, дети не могли удержаться от хохота, видя, как Мышка, хлопая черными крыльями, мчится по тротуару, чтобы не опоздать на встречу.

Наконец повозка остановилась, и дети быстро повыскакивали из нее; Мышка, вспотевшая, запыхавшаяся, подоспела вовремя. Тетушка Моди строго осмотрела свой маленький отряд.

— Тибурций! Слушай меня внимательно! — сказала она повелительным тоном. — Ты здесь старший, поэтому я тебе поручаю всех малышей и особенно леди Джейн. Не выпускай ее руки из своей! Ты, Мышка, держи ее за другую руку, и как можно крепче! Ты, Софи, ступай впереди брата с двумя младшенькими; двое средних шагайте следом за ним. Не потеряйтесь, Боже вас сохрани! Ведите себя хорошо, не убегайте на другие улицы. Как только карнавальная процессия пройдет мимо вас, сразу же возвращайтесь к повозке! Вы к тому времени уже устанете и проголодаетесь — мы тут же поедем на ферму! Ты, Мышка, заруби себе на носу: если с мисс леди что-нибудь случится — и на глаза своей хозяйке не показывайся! Хоть утопись!..

Мышка растопырила черные крылья и начала божиться, что она исполнит все приказания и скорее бросится в воду, чем переживет пропажу леди Джейн.

Не успела тетушка Моди сесть в свою повозку, как все ее птенцы упорхнули и весело побежали по улице на главную площадь.

Леди Джейн сначала было испугалась шумной и пестрой толпы, но, смелая по природе, она крепко ухватила за руки Тибурция и Мышку и побежала вместе с ними.

Сердце у нее прыгало от радости. Пестрый поток ряженых влек ее за собой. Девочка вдруг очутилась среди оживших сказочных персонажей. Тут были черти и ангелы, клоуны и монахи, колдуны и колдуньи, звери, птицы, рыбы, насекомые…

Сначала Мышка вела себя безукоризненно: солидно выступала рядом с леди Джейн, держа ее за руку, и только изредка помахивала свободным крылом, как бы порываясь на свободу, и тогда окружающие взрывались от хохота. Однако вскоре роль солидной дуэньи начала ей надоедать и она не выдержала: позабыв все свои клятвы, Мышка бросила руку леди Джейн и, высоко взмахнув крыльями, нырнула в толпу. Только ее и видели.

Между тем карнавальная процессия приближалась. Толпа все росла; детей толкали и теснили со всех сторон. Но Тибурций не растерялся: храбро пустив в ход кулаки и локти, он со своим отрядом пробился на тротуар, потом он выбрал удобный, широкий подоконник и поставил на него леди Джейн, чтобы ей было лучше видно Масленичного короля. Остальные дети под предводительством Софи разместились на тротуаре.

Когда Тибурций сказал леди Джейн, что молодого бычка, который вышагивал впереди процессии, весь разубранный цветами и лентами, потом заколют и съедят, она чуть не заплакала; а когда он стал объяснять ей, что Масленичный король на самом деле не король, а обычный человек в маскарадном костюме, она ему не поверила.

Но вот процессия миновала, толпа стала редеть. Казалось, Тибурций с честью выдержал испытание опекой. Увы! Бывают минуты, когда и сильный не устоит перед соблазном…

В полном восторге дети уже возвращались к тетушке Моди, но вдруг возле подъезда одного модного клуба им пришлось задержаться из-за скопища людей. Подгулявшая компания молодых повес со смехом швыряла с балкона мелкие деньги вниз в толпу. Каждый старался поймать монету: в воздухе мелькали десятки рук, гвалт стоял невообразимый. В самой середине свалки виднелась взлохмаченная голова Мышки. Но как же пострадал ее костюм! Домино на ней висело клочьями, оборванные крылья болтались за спиной. Мышке, впрочем, было не до костюма: не обращая внимания на толчки со всех сторон, с разгоревшимися от жадности глазами, она подпрыгивала к балкону в надежде схватить монетку.

Тибурций хотел обойти толпу, но вдруг, как на грех, взгляд его упал на край тротуара, где поблескивала новенькая серебряная монета. Всего в двух-трех шагах от него! Не в силах противиться искушению, мальчик выпустил руку леди Джейн и устремился к монете.

Леди Джейн не поняла, как это случилось, но в одно мгновение она оказалась одна. Именно в этот момент полисмен стал разгонять собравшихся под балконом, и бегущая толпа оттеснила ее от детей Пэшу и увлекла за собой.

Девочка долго бежала, сама не зная куда. Когда она сообразила наконец, что вокруг одни чужие, она в страхе стала кидаться во все стороны. Джейн цеплялась за каждое домино, напоминавшее ей кого-нибудь из друзей, и отчаянным голосом выкрикивала: «Тибурций!.. Софи!.. Нанетта!» Но вскоре она почувствовала, что у нее нет больше сил бежать. Измученная, вся в поту, девочка выбралась на тротуар и в изнеможении опустилась у ближайшего подъезда.

ЛЕДИ ДЖЕЙН ОБЕДАЕТ В ОБЩЕСТВЕ МОСЬЕ ЖЕРАРА

Довольно долго леди Джейн сидела, глядя широко раскрытыми глазами на мелькавшие перед ней чужие лица. Она не знала, что ей делать. Впрочем, сначала она не особенно тревожилась; она надеялась, что Тибурций скоро найдет ее. Только ноги у нее ломило от усталости, да еще клонило в сон. Но время шло, друзья не появились и ей захотелось плакать. Она удержалась от слез — может, еще и потому, что маска мешала… А потом ее стали мучить жажда и голод. Но еще мучительнее была возникшая в голове мысль: о ней забыли…

Эта мысль была так ужасна, что девочка уже не могла усидеть на месте. Преодолев усталость, она сама отправилась на поиски друзей. Но в какую же сторону идти? Джейн не знала и побрела наугад. Говор толпы оглушал ее и сбивал с толку. Тут начались новые неприятности: видя, что девочка одна, какой-то озорник в костюме бесенка и в маске пребольно толкнул ее в бок, другой дернул за капюшон. Леди Джейн, будто перепуганный зайчик, кинулась в ближайший подъезд и, притаившись там, выждала, когда мучители уйдут. Она не привыкла к такому бесцеремонному обращению и совсем растерялась. Не будь на ней маски, ее несчастное, измученное личико, наверно, тронуло бы чье-нибудь сердце, и у нее нашелся бы покровитель среди людей, от которых она спасалась.

После получасового скитания леди Джейн вновь очутилась у того подъезда, возле которого недавно сидела. Обрадовавшись знакомому месту, она села на ступеньку. Лицо ее горело, ей очень хотелось снять маску, но она не решалась; почему-то ей казалось, что под маской она в большей безопасности. Девочка сидела и размышляла: как же ее найдут, когда вокруг десятки таких же маленьких фигурок в розовых домино?

Так она сидела и раздумывала, и вдруг увидела, что к соседнему дому подъехала коляска и из нее вышли трое мужчин — два постарше и один совсем молодой. Когда юноша повернулся лицом к леди Джейн, она встрепенулась от радости, вскочила и, протянув к нему руки, крикнула:

— Это я! Я, леди Джейн!

Юноша глянул на нее. Слов он не расслышал, но голосок был такой жалобный, что у него сердце сжалось. Оглядев перепачканное домино, он, однако, решил, что это уличный мальчишка. Юноша отвернулся и шагнул в подъезд вслед за своими спутниками.

Конечно, он не мог узнать леди Джейн под маской, но она его узнала: это был тот самый молодой человек, который подарил ей цаплю. Он был рядом — и не увидел ее; она ему кричала — и он не услышал! Чаша ее горестей переполнилась. Леди Джейн опустилась на ступеньки и горько заплакала.

Наплакавшись вволю, она заснула и на время забыла обо всех своих бедах. Проснулась она оттого, что ее тянули за платье и чей-то громкий голос говорил ей, чтобы она встала и шла домой. Джейн открыла глаза: перед ней стоял высокий человек. Его лица она не рассмотрела, только заметила, что у него в руках палка, а на пальто блестящие пуговицы. Когда она поднялась на ноги, человек ушел, бормоча что-то про маленьких детей, которые так набегаются за день, что засыпают прямо на улице. Леди Джейн испугалась — вдруг человек с палкой вернется и побьет ее за то, что она тут сидит? Поэтому она поспешно отправилась в путь. «Скоро наступит ночь, а что я буду делать, когда стемнеет? — думала бедняжка. — Вот бы встретить кого-нибудь из своих — тетушку Моди, Тибурция или Мадлон. Да хотя бы тетю Полину!.. Даже ей бы я обрадовалась!» Явись перед девочкой в эту минуту Эраст, противный Эраст, которого она так не любила за то, что он вечно дразнил ее, дергал за волосы и называл миледи, она и за него бы уцепилась, как за своего спасителя!

На этом месте размышления леди Джейн были прерваны — кто-то сильно дернул ее за домино. Испуганная, она обернулась; перед ней стоял мальчишка в желтом домино и дерзко смотрел на нее. Прядь светлых волос выбилась у нее из-под капюшона, и мальчишка схватил эту прядь и принялся погонять леди Джейн:

— Но, пошла! Вперед, лошадка, вперед! Чего стоишь? Живей!

Девочка попыталась было вывернуться, но хулиган крепко держал ее за волосы и хохотал над ее тщетными усилиями. Едва удерживаясь от слез, бедняжка стала просить, чтобы он отпустил ее.

— Отпустить?.. Но сначала я сниму с тебя маску! Хочу посмотреть на твою рожицу! — мальчишка протянул уже руку, чтобы сорвать маску с леди Джейн.

Но тут ей удалось вырваться. Леди Джейн вся дрожала от гнева: обычно тихий и спокойный ребенок превратился в дикого зверька.

— Не трогай меня! Не смей! — закричала она и вдруг, размахнувшись, изо всей силы ударила своего оскорбителя по лицу.

Стоит ли говорить, что битва, так храбро начатая нашей героиней, закончилась не в ее пользу. Мальчишка был старше и сильнее; не прошло и минуты, как домино леди Джейн было в клочьях, маска сорвана, а ее прелестные золотистые локоны рассыпались по плечам. Едва переводя дух, со сверкающими глазами и горящими щеками она стояла, будто загнанное животное, перед своим мучителем.

И в эту критическую минуту у леди Джейн появился неожиданный союзник — какой-то человек подскочил к ее врагу и прежде, чем тот успел опомниться, ловким ударом сбил его с ног.

Это был мосье Жерар, старый друг леди Джейн. Наверно, ни один рыцарь не удостаивался такой горячей благодарности от прекрасной дамы, вырванной из когтей дракона, какую выказала своему учителю танцев наша маленькая героиня. Она бросилась к своему избавителю и, уцепившись обеими руками за его мозолистую ладонь, крепко прижалась к нему; в первую минуту она не могла вымолвить ни слова, и только ее ясные глаза, с восторгом устремленные на старика, красноречиво говорили о переполнявшем ее чувстве благодарности. Но мосье Жерару и не нужны были слова, он и так все понял. Как всегда галантный, он отвел девочку в ближайшую аптеку, усадил в кресло, пригладил ей волосы и приказал подать стакан воды. Когда леди Джейн немного пришла в себя, она удивленно спросила:

— Мосье Жерар, как же вы узнали, что со мной случилось?

— Я ничего не знал. Это чистая случайность, — ответил старик. — Я возвращался домой… Видите ли, я не любитель долгих праздников — повеселился немного, и будет. Так вот, иду я домой по Королевской улице и, только повернул за угол, слышу — кто-то плачет. Смотрю — это моя маленькая леди, а какой-то хулиган дергает ее за волосы!.. Ну уж и задал же я ему трепку, будет меня помнить мальчишка! — мосье Жерар залился веселым смехом, самодовольно потирая руки.

Когда они вышли на улицу, девочка, забыв все свои беды, уже весело скакала возле своего друга и рассказывала ему о том, как она неожиданно оказалась одна в толпе чужих людей. Но вот старик остановился перед аккуратным ресторанчиком, в окнах которого было выставлено много вкусных вещей, и, указывая на витрину, с добродушно-лукавой улыбкой обратился к своей спутнице:

— Я подозреваю, что маленькая моя леди голодна. Уже пятый час. И я хотел бы угостить ее обедом.

— Ах, как это вы чудесно придумали, мосье Жерар! — воскликнула обрадованная девочка, глаза которой разгорелись при виде помещенных на витрине лакомств. — Я страшно голодна! Так голодна, что не знаю, как бы я дотерпела до дому.

— Вот и прекрасно! Мы с вами зайдем в этот ресторанчик — чистенький и, главное, вполне приличный… И вы увидите, что старик Жерар умеет не только учить танцам, но и заказывать обеды.

Когда старомодный человечек в своей допотопной, но бережно хранимой с лучших времен черной паре вошел в зал, ведя за руку прелестную девочку с роскошными золотистыми волосами и в немного помятом, но изящном платье, взгляды всех присутствующих обратились к ним и бывший танцмейстер ощутил прилив давно забытой гордости. Он торжественно придвинул стул ближе к столу и усадил на него девочку, потом достал и надел очки, с достоинством принял от официанта меню и наконец с любезным поклоном обратился к своей спутнице:

— Теперь, маленькая моя леди, будьте добры, скажите, что вы хотели бы съесть.

Леди Джейн задумалась, даже лоб наморщила и закусила нижнюю губу: заказать обед — дело нешуточное! Но вот лицо ее осветилось прелестной улыбкой — она придумала обед!

— Мне бы хотелось мороженого, мосье Жерар. — сказала девочка.

— Конечно, конечно, — серьезно откликнулся мосье Жерар, — но прежде надо съесть что-нибудь, так сказать, существенное: тарелку супа, какой-нибудь рыбки. Или кусочек птицы с горошком. Может, немного салата?

— А мороженое?.. — протянула разочарованная леди Джейн и подалась вперед от волнения.

— А потом съедим и мороженое — это само собой. И торт закажем, и веточку винограда, — успокоил девочку мосье Жерар, старательно записывая заказ дрожащей старческой рукой. — Ну вот, это наш обед, — заключил он с сияющей улыбкой, передавая заказ слуге.

Леди Джейн одобрительно кивнула. Пока они ждали обеда, она с любопытством осматривала ресторан, потом посмотрела на мосье Жерара, и в ее взгляде читалось безграничное восхищение. Девочка неожиданно нагнулась к старику и шепнула:

— Какой вы сегодня красивый, мосье Жерар, просто прелесть! Пожалуйста, никогда больше не надевайте фартук!

— Ну что ж, и не надену! Если моя маленькая леди хочет, не надену, — проговорил старик, вновь расцветая счастливой улыбкой. И добавил с гордостью: — Погодите, я еще, быть может, опять сделаюсь настоящим джентльменом, каким был прежде, когда учил танцевать.

ПОСЛЕ КАРНАВАЛА

Почти смеркалось. Пепси весь день просидела у окошка, так как Мадлон должна была до самого вечера оставаться на Бурбон-стрит, и день показался Пепси необыкновенно долгим. Праздники, особенно Масленица, — это были дни, когда Мадлон могла хорошо заработать, и она старалась воспользоваться случаем. Пепси с возрастающим беспокойством поглядывала на улицу, ожидая возвращения веселой компании. Девочка помнила, как, уезжая, тетя Моди говорила, что не станет дожидаться вечерней процессии, и Пепси недоумевала, что могло их задержать? А тут, как нарочно, и Мышка не возвращается… И ведь знает, негодная, что без нее и обеда некому приготовить. Пепси ничего не ела с самого утра; утром за хлопотами да за сборами она забыла поесть и теперь сильно проголодалась. Да и ждать уж очень скучно. Цапле — и той надоело ждать: она хлопала крыльями, вспархивала, натягивая свою бечевку, и сердито долбила пол клювом.

Мадам Жозен недавно вернулась домой и с удобствами расположилась обедать в своей комнате. Пепси окликнула ее через улицу и спросила, не видала ли она тетушку Моди с детьми и леди Джейн. На что креолка сухо ответила, что она провела день со своими друзьями, подразумевая тем самым, что была в слишком хорошем обществе, чтобы обращать внимание на какие-то там повозки.

— Должно быть, мадам Пэшу решила остаться до вечера, чтобы посмотреть на вечернюю процессию, — добавила она равнодушным тоном.

Пепси постаралась было успокоиться на этом, но вскоре растревожилась по новому поводу: ей подумалось, что леди Джейн тоже голодна. Тетушка Моди не взяла с собой еды, — Пепси это знала. А при таком стечении народа, как сегодня, попасть в ресторан было затруднительно. Да тетушка Моди, наверно, и не поведет свою ораву в ресторан… Перебирая в голове все причины, какие могли задержать компанию, и вероятные способы поесть, Пепси вновь вспомнила о своем собственном голоде и о непозволительно долгом отсутствии Мышки. Это окончательно испортило ей настроение. «Надо будет хорошенько отчитать ее», — сказала себе Пепси и вдруг увидела, как маленькая негритянка бежит через улицу. Пепси еще издали заметила, что Мышка расстроена. Ее разорванное в клочья домино развевалось на ветру, а забавная рожица выражала полную растерянность.

— О, мисс Пип! — завопила Мышка, ураганом влетая в комнату. — Мадам Пэшу послала меня вперед сказать вам, что наша мисс леди пропала.

— Как пропала? — вскрикнула Пепси, всплеснув руками и разражаясь потоком слез. — Как же могла она пропасть? И где?..

— Да там, на Ченл-стрит. Мы нигде не могли ее найти.

Глаза Пепси гневно сверкнули.

— Значит, вы бросили ее одну?

— Видит Бог, мисс Пип, ничего нельзя было поделать в этой давке… Нас как-то оттерли друг от друга, а мисс леди такая маленькая, ручка ее и выскользнула из моей… Уж я так старалась держать ее, так старалась, видит Бог.

— А где был Тибурций? Неужели и он ее бросил?

— Все мы были вместе, и он с нами, да ничего не помогло: народу уж очень много было на эту Масленицу.

— Мышка, слушай: если ты не найдешь леди Джейн сейчас же, я тебя возненавижу… выгоню, так и знай! — Пепси даже зубы стиснула от злости.

— Ах, Боже милостивый! Да ведь там все ее ищут!.. Цела будет, что ей сделается?

— Ступай ищи ее, слышишь? Чтобы ты сейчас же привела ее, или… — Не находя слов от волнения, Пепси откинулась на спинку стула и заломила руки. — Одна на улице!.. Ночь на дворе… Бедняжечка моя!.. А я сижу тут и ничем не могу помочь!.. Чего ты тут стоишь и таращишь на меня глаза? — накинулась она опять на Мышку. — Ступай! Ищи ее! — И Пепси даже замахнулась на негритянку щипчиками.

— Не сердитесь, мисс Пип, я сейчас… я приведу ее! — крикнула Мышка, отражая воображаемый удар, и вылетела из комнаты.

Когда Пепси осталась одна, на душе у нее сделалось еще тяжелее. Она напряженно всматривалась в сгущающиеся сумерки и плакала.

В комнате мадам Жозен виднелся свет, но входная дверь была уже заперта. Вечер выдался холодный, улица опустела. И бедная Пепси ни с кем не могла поделиться своим горем. Одинокая, сидела она в темной комнате; только цапля шевелилась в углу, будто призрак, и жалобно тянула свое «тон-н! тон-н!»

Вдруг Пепси услышала стук колес и, быстро взглянув в окно, увидела знакомую повозку. Сердце у нее бешено заколотилось.

— Слава Богу, — проговорила она, — вернулись! Какая я глупая — так испугалась!.. Ее нашли и везут целой и невредимой.

Но вместо нежного голоска своей любимицы Пепси услышала дядин голос, а в следующую минуту в комнату вошла сама тетушка Моди с очень встревоженным лицом.

— Вернулась? — были ее первые слова.

— Господи! Значит, она не с вами? — воскликнула Пепси и разрыдалась пуще прежнего.

— Ну-ну, не плачь, мы ее найдем… Пэшу найдет. Да успокойся же!.. Когда стало темнеть, я отвезла ребят домой, а Пэшу захватила с собой. Мы сейчас едем в полицию. Скорее всего, она уже нашлась и ждет нас, во всяком случае, там наверняка знают, где она.

— У меня было предчувствие. Помните, я говорила вам… Я так боялась за нее… — причитала Пепси.

— Помню, помню, но я думала, что на Тибурция можно положиться. Бедный мальчик и сам страшно расстроен; он рассказал мне, как это случилось: он все время был с ней и выпустил ее ручку только на одну минуту… но в такой-то толпе ее сразу оттерли. Не убеги от них эта егоза Мышка, девочка не потерялась бы, но вашу негритянку как ветром сдуло, едва дети отошли от повозки.

— Так я и знала! — проговорила Пепси, сверкая глазами. — Погоди же, негодная! Ох тебе и достанется!

— Едем, жена! — послышался из-за двери голос Пэшу.

— Дядя, голубчик! Ради всего святого, найдите Джейн! — умоляюще прокричала ему Пепси.

— Будь спокойна, моя хорошая: самое большее через час она будет здесь. Не плачь. В день карнавала дети часто теряются. Я уверен, что в полиции сидит не одна дюжина детей, — сидят и ждут, чтобы их разобрали по домам.

В эту минуту на улице послышались голоса, и Пепси воскликнула:

— Это леди Джейн! Ее голос!

В самом деле за дверью отчетливо зазвенел веселый детский голосок. Через секунду на порог ступила Мышка и торжествующе заголосила:

— Вот она, мисс Пип! Я нашла ее!

И тут мосье Жерар ввел за руку леди Джейн. Девочка с веселым смехом бросилась в объятия своей старшей подруги.

— Пепси! Ведь я потерялась! — кричала она. — Совсем потерялась, а мосье Жерар меня нашел. Чужой мальчишка сорвал с меня маску и домино, я ударила его по лицу… а потом уже и не знала, что делать, но вдруг мосье Жерар появился и вызволил меня. Правда, мосье Жерар?

— Слава Богу, слава Богу! — целуя девочку, повторяла готовая расплакаться тетушка Моди, пока Пэшу выслушивал скромное повествование бывшего танцмейстера о том, как он спасал маленькую леди.

— А потом я обедала с мосье Жераром, — тараторила леди Джейн. — Обед был такой вкусный! Мороженое, виноград, торт!

— А про птичку-то, маленькая леди, вы и забыли, про птичку с салатом… — вставил мосье Жерар, который посчитал себя несколько уязвленным таким поверхностным описанием его изысканного угощения.

— Ну да, еще и птичка, рыба, суп, горошек… сладкий горошек, Пепси, — перечисляла леди Джейн, воздавая должное щедрости мосье Жерара.

— Ах нет, нет, моя маленькая леди! Вы немножко… как бы это сказать… немножко перепутали, — снова вмешался старик и даже руками всплеснул от волнения. — Сперва был суп, потом рыба, а потом уже птичка. Извольте видеть, мосье Пэшу, маленькая леди немножко перепутала, но вы не должны думать, что я не сумею заказать настоящего обеда.

— Я и не думаю, мосье Жерар, — проговорил Пэшу с улыбкой, — напротив, я абсолютно уверен, что вы сумели бы заказать обед даже для самого мэра.

— Очень, очень вам благодарен, — пробормотал обрадованный старик и, вежливо расшаркавшись со всей компанией, отправился домой — вдали от суеты размышлять о своем триумфе.

ПЭШУ ДЕЛАЕТ ПОКУПКУ

— Вчера, когда леди Джейн пропала, — рассказывала Пепси матери на другое утро, — мадам Жозен нисколько не встревожилась! Мне кажется, она совсем не заботится о ребенке; лишь бы девочка не мозолила ей глаза — вот все, что ей надо. А как она волнуется всякий раз, когда исчезает ее противный сын!

— Ну, с этим сокровищем у нее хлопот полон рот, — заметила Мадлон. — Послушать ее, так она им гордится, а мне-то кое-что известно. Я часто слышу о нем на Бурбон-стрит. Повесничает, сорит деньгами. Где ж он деньги берет? По-моему, раз человек беден и не работает, значит, ворует. Сама посуди, разве может мадам Жозен благодаря своей скромной торговле содержать себя и этого лентяя? Бедная женщина! На что она стала похожа: лицо измученное, глаза ввалились… Что-то точит ее. А о леди Джейн не беспокоится — так о ней есть кому позаботиться, мы с тобой ее не бросим. Вот уж милый, добрый ребенок! Я жалею только об одном — что не могу сделать для нее больше. Я душу готова отдать за вас обеих.

— Мамочка, дорогая! — воскликнула Пепси, нежно целуя мать в щеку, — Мамочка, а ты думала над тем, о чем я тебя просила?

— Думала, милая, много думала, да только ничего еще не придумала.

— Но ведь у тебя есть деньги в банке?

— Я не трону этих денег, дитя мое. Если со мной что-нибудь случится, и ты останешься одна…

— Молчи, мамочка, молчи! — перебила ее Пепси. — Тогда деньги мне не понадобятся, потому что если ты умрешь, я тоже умру.

— Надеюсь, Господь этого не допустит. Но как бы то ни было, этих денег я не трону. Я должна быть уверена, что ты хоть немного обеспечена. А что до фортепиано, то оно стоит дорого. И потом, что сказали бы твои дядя с тетей, узнай они, что я потратила предназначенные тебе сбережения?!

— Они сказали бы, что ты пошла у меня на поводу, — лукаво ответила Пепси.

— И впрямь основательная причина! — засмеялась Мадлон. — Нет, не будем брать деньги из банка. Но потерпи немножко, милая, а я уж постараюсь исполнить твое желание.

— Если бы только поскорее, мамочка, — не унималась Пепси. — Знаешь, мадемуазель Диана говорит, что леди Джейн делает большие успехи, но ей необходимо заниматься дома. Я не могу смириться с тем, что девочка будет отставать потому, что нет фортепиано. А ведь на мадам Жозен рассчитывать нечего… Мамочка, ты же потом могла бы продать его. — И Пепси пустилась красноречиво доказывать, что при благоприятных обстоятельствах из леди Джейн получится настоящая артистка. — Ее надо учить сейчас, пока пальчики еще гибкие; ей необходимо играть часа по два в день… Не надо мне моих денег, лишь бы я знала, что мы сделали для нее все возможное! Мамочка, милая, обещай, что скоро купишь фортепиано! Обещаешь?

Мадлон обещала постараться, потому что и она всем сердцем желала Джейн добра. Что же касается Пепси, то она не остановилась бы ни перед какими жертвами, чтобы доставить удовольствие леди Джейн.

Но не одни Мадлон и Пепси любили девочку почти материнской любовью. С первого же дня, как девочка-сирота заглянула в грустные, измученные глаза Дианы д'Отрев, для этой одинокой женщины открылась новая жизнь, и новая надежда озарила ее унылые дни. Присутствие ребенка ее несказанно радовало. Будь ее воля, Диана бы совсем не отпускала от себя девочку, ведь самыми счастливыми были для нее те часы, которые она проводила со своей маленькой ученицей. Будто в восхитительном сне сидела Диана рядом с Джейн у фортепиано и смотрела, как тонкие пальчики бегают по клавишам, или же пела вместе с девочкой старинные баллады. Джейн никогда не огорчала ее, всегда была послушна, понятлива и так мила, что даже ворчливая мать Дианы ничего не могла сказать против нее. Старая графиня тоже привязалась к девочке. Чем больше мать и дочь узнавали леди Джейн, тем больше удивлялись тому, что она могла быть в родстве с такой женщиной, как мадам Жозен.

Вначале креолка всячески старалась втереться в семью д'Отрев, и мать с дочерью были вынуждены дать ей решительный отпор. С подчеркнутой вежливостью ей дали понять, что если они и принимают племянницу, это еще не значит, что будут рады и тетке.

Мадам Жозен молча проглотила обиду, но в душе поклялась, что так этого не оставит. «Я покажу им, как пренебрегать мною! Нищая важничает! Погодите, мадемуазель Диана, дайте срок — все узнают о том, что мне Мышка рассказала про вас!.. Ишь, гордячка! Воображает, что я позволю оскорблять себя».

Пока она строила планы мести, мадам д'Отрев и Диана обдумывали, как бы вырвать ребенка из когтей старой ведьмы.

— Ужасно, что девочка во власти этой женщины, — говорила Диана, — Тут какая-то тайна, и мы должны ее раскрыть. Будь у нас лишние деньги, я бы непременно наняла адвоката… Конечно, если эта Жозен действительно ближайшая родственница, у нее есть законные права на малышку, которых никто не оспорит; но я думаю, что девочку можно было бы выкупить. Мне кажется, эта Жозен за деньги на все готова.

— Пустое, Диана! Что ты с девочкой будешь делать? — заметила осторожная мадам д'Отрев.

— Вы, мама, ее удочерите, а я буду воспитывать.

— Все это одни фантазии, мой друг. Денег у нас нет и никогда не будет. И потом, страшный риск брать ребенка, тем более что неизвестно, кто были ее родители. Я и сама думаю, что тут есть тайна, и была бы рада, если бы она разъяснилась. Но это не наша забота, у нас и своих довольно.

— Ах, мама, что вы говорите! Неужели бедностью можно оправдать эгоизм?! — воскликнула Диана с упреком в голосе.

— Что делать, мой друг! Так всегда бывает. Бедному только и остается, что думать о себе. Кто еще о нем подумает? Правда, ты и в этом случае исключение — ты больше думаешь о других, чем о себе. Взять хотя бы эту птицу… Мадам Журдан обязана заплатить тебе за нее.

— Мама, чем же она виновата? Она не смогла продать птицу. Несправедливо вводить ее в убытки. Не ее вина, что на птицу нет покупателей. Она ведь не заказывала мне новую модель. Что же делать, если мне работа не удалась!

— Удалась, Диана! Работа превосходная — птица как живая.

— Мадам Журдан говорит, что покупателям не нравится клюв, — робко заметила Диана, — и шею находят слишком длинной.

— Это только доказывает, как мало они смыслят в орнитологии, — сердито отозвалась мать.

— Да я уже решила больше не браться за новые модели. Буду мастерить своих утят и канареек, и довольно с меня.

— А разве я не остерегала тебя с самого начала? — не унималась старуха. — Я всегда говорила, что ты слишком честолюбива, Диана.

— Ваша правда, мама, я слишком честолюбива, — поспешила согласиться дочь.

Прошло около года с того дня, как мадам Жозен перебралась на улицу Добрых детей. В одно августовское утро, когда тетушка Моди сидела в своей молочной, занятая приготовлением сливочного сыра, туда зашел Пэшу и положил перед ней на стол маленький сверток.

— Открой, — сказал дядюшка Пэшу.

— Сейчас, — приветливо улыбаясь мужу, ответила тетушка Моди, — дай только залить форму и вымыть руки.

Пэшу молча кивнул и принялся расхаживать по комнате, заглядывая в крынки с молоком и тихонько насвистывая. Когда ему надоело ждать, он сам развернул сверток и подал жене прелестные дамские часики с изящной золотой цепочкой. Тетушка Моди так и ахнула от изумления.

— Где ты их взял? — воскликнула она, вытерла руки и, взяв с мужниной ладони часы, стала их рассматривать.

Корпус часов был покрыт синей эмалью; одна их сторона была украшена гирляндой с бриллиантовой веткой посередине, а на другой были вырезаны инициалы «ДЧ» в виде изящной монограммы.

— «ДЧ»! Да ведь этими самыми буквами помечено белье маленькой леди Джейн! — воскликнула тетушка Моди. — Пэшу, где ты взял эти часы? Чьи они?

— Мои, — отвечал муж посмеиваясь. Он стоял перед женой, заложив большие пальцы в проймы жилета, и продолжал насвистывать. На недоверчивый взгляд тетушки Моди он хладнокровно повторил: — Говорят тебе, мои; я их купил.

— Странно! Такие изящные часики — и без футляра, в какой-то старой газете… — недоумевала тетушка Моди. — Где ты мог их купить?

— В полицейском суде.

— В полицейском суде! — воскликнула тетушка Моди, окончательно сбитая с толку. — У кого же?

— У Эраста Жозена.

Несколько секунд тетушка Моди неотрывно смотрела на мужа и наконец торжественно произнесла:

— Я тебе говорила!

— Что ты мне говорила? — переспросил тот с задорной улыбкой.

— Как что? Что все эти вещи, помеченные буквами «ДЧ», конечно, и эти часы — краденые. Все они принадлежат девочке, и она вовсе не родня Жозенам.

— Потише, жена, потише.

— И Эраст очутился в полицейском суде не случайно — ведь так?

— Он арестован по подозрению. Вина его не доказана.

— По подозрению в краже этих часов?

— Нет, по другому делу. Но то, что при нем были часы, послужило уликой против него. Странно, что именно я купил их. Это судьба! Я случайно проходил мимо суда, заглянул во двор и увидел Эраста. Из любопытства я зашел узнать, почему это он там. Оказывается, его арестовали по подозрению в принадлежности к воровской шайке, обокравшей несколько ювелирных магазинов. Прямых улик против него не было, но часы показались судье подозрительными. Он спросил Эраста, где тот их взял, и негодяй сказал, что это часы покойной кузины, которая, умирая, оставила их его матери, а любящая матушка подарила ему. «А как звали вашу кузину?» — спросил тогда судья. Вот тут-то и вышла заминка. Эраст сказал, что ее звали Черри Жозен, а судья посмотрел на часы и говорит: «Мне кажется, тут стоит „ДЧ“. Не угодно ли взглянуть, господа?» — и передал часы заседателям. Судейские подтвердили, что монограмма другая. Бездельник же знай улыбается, будто не о нем речь! Разоделся, как франт, рожа нахальная — вылитый отец. Отлично помню Андрэ Жозена! Большой был негодяй…

— Что же, так и не добились, где он взял часы? — спросила тетушка Моди.

— Нет. Но судья приговорил-таки Эраста к месячному заключению в приходской тюрьме — как подозрительную личность.

— Возмутительно легкий приговор! — с негодованием воскликнула тетушка Моди.

— Да ведь прямых улик нет, — повторил Пэшу. — Спасибо, что хоть месяц отсидит. Но дай же расскажу, как я купил часы. Стоит он и болтает с другими арестантами. Слышу — торгуются, и один дает ему пятьдесят долларов. «За кого ты меня принимаешь? — говорит Эраст. — Мне деньги нужны, но я не отдам дорогую вещь так дешево». И спрятал часы в карман. Тогда другой предлагает шестьдесят долларов; Эраст не соглашается. Вот тут-то я и подошел. «Позвольте, — говорю, — взглянуть на ваши часы. Если они мне понравятся, я, может быть, и куплю их». Я боялся, как бы он не заметил, что мне очень хочется их приобрести. Он подает мне часы с притворным спокойствием, но я-то вижу, что и ему не терпится сбыть их. Я посмотрел и говорю: «Часы недурны. Пожалуй, я дам вам за них семьдесят пять долларов». «Ну нет, косарь!» — говорит он, намекая на мою блузу. — Пэшу ухмыльнулся.

— И сколько раз я просила, чтоб ты не ездил в блузе в город, — встряла тетушка Моди. — Ведь у тебя есть пиджак… Посмотри, Гюйо и другие — все ходят в пиджаках…

— Не все ли равно, блуза или пиджак? Я честный работник и не стыжусь своей блузы. Ну, я пропустил его слова мимо ушей и предложил ему девяносто долларов. Деньги были при мне; я достал бумажник и стал их отсчитывать. Должно быть, это на него подействовало, потому что он тут же согласился продать часы. Конечно, я бы никогда не купил заведомо краденую вещь, — ведь я уверен, что негодяй украл часы, — но я сделал это ради девочки. Я подумал, что, может, когда-нибудь благодаря этим часам мы раскроем ее тайну. Да и деньги, которые можно за них выручить, всегда ей пригодятся.

— Верно, Пэшу. Конечно, девяносто долларов для нас большие деньги, особенно теперь, когда надо тратиться на Мари, но если нам удастся что-нибудь сделать для сиротки, я не стану жалеть о деньгах, — с минуту тетушка Моди сидела молча, внимательно рассматривая часы, потом задумчиво произнесла:

— Вот если бы они могли говорить!

— Погоди, может, они у нас и заговорят, — отозвался Пэшу. Он взял у жены часы и, открыв верхнюю крышку, показал ей что-то на внутренней стороне крышки.

— Это должно навести нас на след, — загадочно сказал он. — А пока спрячь их и никому про них не говори. Даже Мадлон. И вот еще что: последи-ка за этой Жозен…

— Ах, Пэшу, ты ее не знаешь! Она хитра и ни за что себя не выдаст. Я давно за ней слежу, да толку мало. Вот если бы мы могли нанять сыщика, тогда другое дело.

— Нанимать сыщика нам не по карману; но, может, мы и без сыщика нападем на след.

— Хорошо бы, а то ведь эта ведьма так обижает бедную крошку! Бедняжка никогда не жалуется, но у меня сердце болит, когда гляжу на нее. За это лето она очень изменилась — похудела, осунулась. Старуха Жозен нисколько о ней не заботится. Если бы не Мадлон с Пепси да не мадемуазель д'Отрев, бедняжка совсем бы зачахла. Наше молоко — тоже ей поддержка: Пепси сама не пьет, только бы девочке больше досталось.

— Почему бы тебе не брать ее к нам? — спросил Пэшу. — Играла бы с нашими ребятами… С ней ведь никаких хлопот!

— Я и хотела ее брать, да старуха Жозен не отпускает. Держит ее взаперти, даже к Пепси и мадемуазель Диане стала редко отпускать, они обе жаловались. Мне кажется, старуха боится, как бы девочка чего не порассказала. Теперь, когда она стала старше, она может запросто припомнить такие вещи, которые мадам Жозен хотела бы держать в тайне.

— Вот что, жена, — сказал, помолчав, Пэшу, — у меня есть план. Только будь терпеливой и дай мне время.

Тетушка Моди пообещала.

МАДАМ ЖОЗЕН ЯВЛЯЕТСЯ С ВИЗИТОМ К ДИАНЕ Д'ОТРЕВ

Не прошло и трех дней после покупки часов с бриллиантами, как прекрасным ранним утром в садике у мадемуазель Дианы совершенно неожиданно появилась мадам Жозен. Вид у нее был серьезный и вместе с тем дерзкий. После нескольких вступительных вежливых фраз она вытащила из бокового кармана тугой сверток и высокомерно проговорила:

— Извольте получить по счету.

— О чем вы, мадам Жозен? — холодно поинтересовалась мадемуазель Диана. — Насколько мне известно, у нас с вами никаких счетов нет.

— Я вам должна за музыкальные уроки леди Джейн. Вы занимались с ней несколько месяцев, и за это вам причитаются деньги.

— Позвольте, мадам Жозен! Тут, наверно, какое-то недоразумение, — дрожащим от возмущения голосом возразила мадемуазель Диана. — Я не предполагала брать деньги за обучение, я занималась с девочкой ради удовольствия. По собственному желанию. Как вы могли подумать, будто я жду за это плату!

— Я была совершенно уверена, что ждете. С какой стати стали бы вы учить леди Джейн даром, если я в состоянии платить за уроки? — с этими словами мадам Жозен раскрыла сверток и дерзко подала пачку банкнот мадемуазель Диане. — Вы в таком затруднительном положении, что вам нельзя отказываться от денег. И я очень рада, что могу расплатиться с вами. Вы действительно хорошая учительница музыки. Я вполне довольна успехами моей девочки.

В первую минуту ошеломленная такой наглостью мадемуазель Диана утратила дар речи, но вспомнив, что ей, дочери графа д'Отрев, просто неприлично вступать в объяснения с какой-то торговкой, вскинула голову и сухо произнесла:

— Очень сожалею, что вы приняли меня за учительницу. Благодарю вас, но повторяю — я не учительница.

— А я все-таки настаиваю, чтобы вы приняли от меня деньги. — К великому удивлению мадемуазель Дианы, мадам Жозен снова протянула ей толстую пачку банкнот.

— Уверяю вас, это невозможно, — отчеканила Диана. — Позвольте отворить вам калитку.

— Хорошо, — надменно отвечала старая креолка, — но знайте, что отныне я не позволю моей племяннице ходить к вам. Если ей нужно брать уроки, я найду учительницу. Но не такую гордую, чтобы считала унижением получать плату за труд.

— Неужели у вас достанет духа отказать нам в этой радости — видеть временами леди Джейн? Мы так к ней привыкли, — сказала мадемуазель Диана, едва сдерживая слезы. — Впрочем, это ваше дело.

— Я не позволю моей девочке бегать целыми днями по улице, — заявила мадам Жозен. — У нее и манеры стали хуже. Пусть сидит дома.

Едва кивнув, старуха захлопнула за собой калитку.

Бедная Диана несколько минут не могла двинуться с места. Разговор с посетительницей происходил вдали от окна спальни, где еще лежала в постели старушка-графиня, и та плохо его расслышала.

— Диана! Диана! — раздраженно прокричала она. — Что этой женщине нужно? Кто ей позволил приходить к нам так рано?

— Она приходила по делу, maman, — ответила Диана, торопливо смахивая слезы.

— По делу? Я была уверена, что у тебя нет никаких дел с этим народом.

— Она вообразила, будто я рассчитываю получить деньги за уроки.

— А я тебя остерегала — ты будешь раскаиваться в том, что пустила к себе девочку, — проворчала графиня.

— Нет, maman, я не раскаиваюсь. Я горько сожалею, что больше не увижу леди Джейн. Ведь эта Жозен решила запереть ее в доме и никуда не пускать!

— Вот-вот! Этим она прежде всего тебя оскорбила!

— Могла ли она меня оскорбить, maman. Разве мы с ней равны?

— Верно, мой друг! Надеюсь, ты дала ей почувствовать, какая громадная разница между нами и ею?

— Мне не хотелось быть невежливой. И потом, откуда она могла знать, что я не беру денег за уроки? Признаюсь, я уже подумывала открыть друзьям из нашего круга всю бедственность нашего положения. Они, конечно же, позаботились бы, чтобы у меня было много уроков. А уроки музыки и пения с оплатой принесли бы нам куда больше, чем продажа моих птичек. Преподавание, к тому же, — более приличное занятие, а главное, оно приятнее мне самой.

— О Диана! Ты поражаешь меня! — воскликнула графиня вне себя от волнения. — Что ты говоришь?! Чтобы внучка графов д'Отрев давала уроки музыки детям каких-то лавочников, да еще за деньги! Нет! Нет! Мне легче с голода умереть, только бы не унижать нашу славную фамилию подобным образом!

Дочь не проронила ни слова в ответ; а мать через пять минут закрыла глаза, повернулась на другой бок и заснула крепким сном.

Тогда Диана надела старые лайковые перчатки, взяла корзинку, скребок и отправилась в сад полоть клумбы и собирать семена цветов. Она с грустью заметила, что ее маленький цветничок уже осыпается.

— В это лето даже цветы не радовали меня, как обычно, — печально вздохнула она.

Окончив работу в саду, она в задумчивости вернулась в дом. Старая графиня по-прежнему крепко спала. Осторожно щелкнув ключом шифоньерки, Диана выдвинула один из ящиков и достала из него небольшой бархатный футляр. Она открыла его и какое-то время любовалась изящным золотым браслетом с бирюзой и бриллиантами.

«Придется мне и с ним расстаться! — с грустью подумала она. — Долго я берегла эту драгоценную вещицу, эту память о былом, но судьба ко мне не благосклонна… Надо только постараться, чтобы maman не догадалась, в какой мы страшной нужде. Пойду к мадам Журдан, попрошу как можно выгоднее продать мой любимый браслет».

Диана смотрела на браслет, и горькие слезы катились по ее лицу. Справившись, наконец, с волнением, она закрыла футляр, задвинула ящик, заперла ключом шифоньерку и спрятала браслет в шкатулку для рукоделия.

Диана уже более недели не видела леди Джейн. И потому часто плакала — она всей душой тосковала по девочке! Любимое свое развлечение — музыку — она совсем забросила. У нее не хватало духу открыть фортепиано.

Но как-то раз она машинально подняла крышку и, присев на табурет, вполголоса запела любимую арию леди Джейн. В ту же минуту за окном коттеджа, по обыкновению закрытым ставнями, раздался знакомый детский голосок, совершенно правильно вторивший певице.

— Это она! Это леди Джейн! — воскликнула Диана, быстро вскакивая с места; в спешке она опрокинула табурет, но даже не обернулась. Она бросилась к окну и разом распахнула и окно, и ставни.

Перед окном стояла девочка с голубой цаплей на руках — бледная, худенькая, но с ясными глазами и светлой нежной улыбкой, Диана выбежала на улицу, упала на колени перед леди Джейн и, заливаясь слезами, принялась целовать ее.

— Диана! Диана! Зачем ты растворила настежь окно и ставни? — сердито кричала графиня, жмурясь от света, неожиданно хлынувшего в дом.

Но Диане было не до нее. Радуясь леди Джейн, радуясь тому, что может поцеловать это бледное личико и милые глаза, Диана не обращала на мать внимания.

— Мадемуазель Диана, — зашептала девочка, обнимая ее за шею, — тетя Полина запретила мне ходить к вам. Я ведь должна ее слушаться, верно?

— Конечно, дитя мое, конечно! — говорила Диана, нежно прижимая к себе девочку.

— А знаете, я каждый день приходила сюда в это время: очень хотелось послушать, как вы поете. Но у вас всегда было тихо.

— Дорогая моя, мне было совсем-совсем не до пения, — вымолвила мадемуазель Диана и вновь зарыдала. — Как же давно я тебя не видела!

— Ну, не плачьте! Я ведь вас по-прежнему люблю. Пожалуйста, не плачьте! Я стану приходить к вашему окну каждый день по утрам. Не будет же тетя Полина сердиться из-за этого!

— Не знаю, дитя мое, не знаю.

— Диана! Диана! Да закроешь ты, наконец, окно? — продолжала причитать графиня в сильном раздражении. — Сейчас же закрой! Зачем ты устраиваешь такой спектакль для соседей?! Стоять на коленях, в слезах — перед маленькой девочкой! Лучше не придумаешь!

— До свидания, моя душенька! — торопливо проговорила Диана, поднимаясь с колен. — Maman не любит открытых окон. Впредь я буду отпирать калитку, и в садике мы сможем спокойно разговаривать. До свидания!

Диана вернулась в дом и плотно затворила окно и ставни.

— Извините, maman, что я вас растревожила, — сказала она. — Я не могла удержаться. Но я так счастлива… — Ее лицо сияло от радости, когда она вспоминала девочку, которую так полюбила.

— Ты у меня, кажется, совсем ума лишилась, — гневно проворчала мать. — Теперь на каждом углу будут сплетничать о том, что прачка Жозен запретила своей племяннице ходить к нам в дом, а ты выскочила на улицу и бросилась на колени перед девчонкой. О, Диана, Диана! Как ты могла забыть, что принадлежишь к графскому роду д'Отрев?!

ЭРАСТ ГУБИТ СВОЮ МАТЬ

В жизни мадам Жозен произошли перемены, она уже не так важничала, как прежде, и стала необыкновенно задумчивой. Соседи заметили, что она часто пребывает в дурном настроении. Старая креолка всем жаловалась, что дела у нее пошли плохо, а покупатели замучили ее своими претензиями. Но больше всего она расстраивалась из-за сплетен.

— И почему это все вмешиваются в мои дела?! — плакалась она своей приятельнице, испанке Фернандес, которой доверяла большинство своих секретов.

Однако и ей мадам лишь намекнула, что с ней недавно случилась беда. Мадам Жозен мучилась в неизвестности — знают ли уже соседи, что с Эрастом произошла большая неприятность, или пока еще нет?..

«Наверняка, — думала старуха, — они давным-давно прочли в газетах про моего бедного сына, что его засадили на целый месяц. Слушал бы мать, продал бы те часы подальше от дома — не попал бы в историю! Сто раз я ему говорила, чтобы был осторожнее. Нет, упрям, безрассуден! Неизвестно, чем еще дело кончится. Конечно, все, может, еще и обойдется, но ведь горе в том, что об этих злополучных часах заговорили газеты. А вдруг часы купил какой-нибудь сыщик. Эраст даже не поинтересовался, кому он продал часы! Я не успокоюсь, пока эта история не закончится. Как только он выйдет на волю, сразу потребую, чтобы он немедленно переселился в другой район. — Мадам Жозен очень сокрушалась, что сын порочит ее имя, ведь это могло сказаться на ее материальном положении. — Лучше бы он не возвращался ко мне. В теперешних обстоятельствах у меня едва хватит средств, чтобы содержать себя и девочку. А я правильно поступила, что спрятала в потайное место накопленные деньги, иначе мой сынок и до них бы добрался. Счастье еще, что он ничего не знает про этот капитал и про то, что я успела сбыть с рук все дорогие вещи, белье и одежду. Теперь у меня не осталось ничего особенно ценного, кроме одной серебряной шкатулочки для драгоценностей. Надо бы и от нее отделаться».

Волновала мадам Жозен и мысль о девочке.

«А что если ее узнает кто-нибудь из старых знакомых?» — говорила себе старуха, и при этой мысли ее бросало в дрожь.

В последнее время она стала очень подозрительной. И неудивительно — нечистая совесть не дает покоя. Всякий намек, всякий пристальный взгляд пугал ее. Мадам Пэшу, например, порой ставила ее в тупик своими расспросами, да и леди Джейн подросла, сделалась слишком уж сообразительной. А эти д'Отрев? Ведь выпытают у ребенка все, что угодно! «Хорошо еще, — думала мадам Жозен, — что держу теперь девочку на расстоянии от мадемуазель Дианы и от семьи Пэшу. Надо бы поскорее отстранить ее и от Пепси, и от старикашки Жерара. Этот хитрый зеленщик очень опасен, хотя он приветлив и вежлив. Так или иначе, а надо, чтобы девочка раздружилась со всеми ее теперешними знакомыми».

Креолка даже подумывала уехать из этого квартала подальше. Но тут же на нее нападал страх: а что если тем самым она даст повод кривотолкам? Нет, уж лучше остаться на месте и ждать, чем кончится дело сына.

Наконец миновал месяц. Сынок явился к маменьке с потупленным взором. Но на гневные упреки мадам Жозен отвечал, однако, дерзко: дескать, нет ничего дурного и преступного, если он взял на время чужие часы, чтобы немного пофрантить.

— Ведь мы, maman, с вами не воры, — разглагольствовал Эраст. — Мы не затем пригласили в дом больную даму, чтобы ее обобрать. Вы честно ухаживали за ней и за ее ребенком. Когда она умерла, вы спрятали эти часы, чтобы в будущем отдать их девочке. Но сейчас-то они ей не нужны! Верно, я носил их несколько дней в кармане, но ни за что бы их не продал, если бы не очутился в затруднительном положении. Волей-неволей пришлось поскорее сбыть с рук дорогую вещь.

Мадам Жозен внимательно слушала оправдания своего любимца и мало-помалу успокаивалась. Он сумел внушить ей, что теперь им не грозит никакая опасность. Ну да, он отсидел месяц под арестом. Но это всего лишь неприятное недоразумение. Вряд ли кто из знакомых знает о происшествии.

— Порядочные люди, — рассуждал Эраст, — никогда и не читают в газетах о таких пустяках, как арест по подозрению. Повторяю, maman, вам нечего беспокоиться. Даю вам слово, что такого со мной больше никогда не случится. Я намерен совершенно изменить свою жизнь. И не собираюсь больше водиться с теми, по чьей вине оказался в тюрьме.

Мадам Жозен пришла в восторг. Она и не ожидала, что ее милый Эраст мог так благоразумно рассуждать.

«Пожалуй, наказание пошло ему на пользу, — размышляла она. — Провел тридцать дней в одиночестве и одумался».

Совершенно успокоившись, она принялась потчевать сыночка обедом. А Эрасту, конечно, пришелся по вкусу откормленный поросенок, которого прислала его матери мадам Пэшу в знак своего расположения.

После возвращения из тюрьмы сын провел несколько дней дома, вдвоем с матерью: помогал ей в лавке и вообще так ухаживал за ней, что старуха не помнила себя от радости. И тогда-то она предложила Эрасту стать ее компаньоном и уже планировала расширить дело.

— А на какие же деньги, maman, мы откроем магазин побольше? — спросил Эраст. — У нас нет капитала.

— О, я найду! — заявила креолка таким тоном, будто она миллионерша.

— В таком случае не теряйте времени, — посоветовал Эраст. — Сегодня же обойдите всех знакомых коммерсантов и узнайте, кто готов содействовать нам. А я пока буду любезничать с покупателями — вы же знаете, как им приятно, когда за ними ухаживают. Но только отправьте куда-нибудь вашу девчонку. Пусть идет к своей графине или к другим приятельницам. Терпеть не могу, когда она начинает меня расспрашивать. Усядется на стуле со своей цаплей в руках и давай выпытывать — точь-в-точь как старый отец Дюкро. Кстати, я недавно, как раз перед арестом, встретил его. Он вернулся с Кубы и спрашивал меня, будете ли вы ходить в церковь.

При упоминании отца Дюкро мадам Жозен вздрогнула. Она тут же надела шляпу и заторопилась по делам.

Когда она вернулась, Эраста дома уже не было.

Леди Джейн, проводившая время с Пепси, заметила ее из окна и выбежала к ней навстречу.

— Тетя Полина! — закричала девочка, протягивая ей ключ от входной двери. — Мосье Эраст принес мне ключ и велел передать, что он очень устал и пошел прогуляться.

Мадам Жозен приветливо улыбнулась.

— Я так и думала, — сказала она, — я была уверена, что на первых порах он будет уставать от покупателей.

Отпустив леди Джейн обратно к Пепси, она вошла к себе в комнату, сняла шляпу и принялась приводить в порядок разбросанные вещи. Время от времени она довольно улыбалась: в одном из магазинов на Королевской улице она встретила мадам Пэшу с дочерью, и та пригласила ее на обед в день венчания Мари.

«Догадалась-таки, наконец, что я заслуживаю внимания. Давно бы так! — думала старуха. — Только бы теперь Эраст занялся делом, тогда у нас все пойдет отлично. У меня припрятан капиталец, да и кредит есть неплохой, я смогу сразу закупить немало товаров».

Мадам размечталась: ей уже виделся большой магазин с роскошными витринами, с изящной вывеской… В магазине будет и отделение колониальных товаров, где Эраст станет полновластным хозяином.

Тут она вспомнила, что ей давно пора сходить к владельцу дома, внести плату за квартиру. Вынув из кармана бумажник, она стала пересчитывать деньги. Она растратила в тот день гораздо больше, чем следовало, — желая прихвастнуть перед мадам Пэшу. И теперь ей не хватало нескольких долларов.

— Придется взять в банке, — сказала она, отпирая бюро у себя в спальне.

Весь капитал покойной матери леди Джейн, а также свои сбережения хитрая старуха запихнула в старую, рваную перчатку, которую спрятала под мелкими вещами на дне ящика. Она держала ящик запертым, ключ носила в кармане и к тому же очень редко выходила из дома. Если бы даже замок тайком взломали, никому бы в голову не пришло заглянуть в старую перчатку.

Выдвинув верхний ящик, мадам Жозен заметила в нем какой-то странный беспорядок.

«Тут кто-то рылся без меня», — мелькнула у нее мысль. Креолка в волнении стала искать перчатку.

Та была на месте. Сердце у старухи колотилось, руки дрожали. Мадам быстро вытряхнула перчатку — и к своему ужасу увидела вместо банкнот какую-то скомканную бумагу. Уронив перчатку на пол, она почти без чувств опустилась на кровать. Мадам Жозен расправила бумагу и, хотя в глазах у нее рябило, а строчки прыгали, начала вслух читать записку, догадавшись по почерку, от кого она.

«Милая maman, — писал Эраст, — я решил не входить с вами в пай, а изъять весь капитал. Если вы еще когда-нибудь вздумаете скрывать от вашего почтительного сына деньги, принадлежащие и ему, не прячьте их в перчатки, — это так неосмотрительно с вашей стороны. Я уезжаю путешествовать; мне необходимо развлечься после продолжительного и скучного отдыха. Надеюсь, ваши сплетники-соседи не посетуют на мое долгое отсутствие. Лучше всего сказать им, что я отправился в прерии к дяде.

Ваш любящий и преданный сын Эраст Жозен».

ШКАТУЛКА ДЛЯ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ

На следующее утро после исчезновения Эраста мадам Жозен вышла на крыльцо, чтобы подышать воздухом. Она тяжело опустилась на ступеньки. Лицо у нее было мертвенно-бледное, глаза потухли — было видно, что она сражена горем. Она ежеминутно подносила руки к вискам и шепотом повторяла: «Кто бы мог подумать!.. Ограбил мать!.. А я еще так ласково с ним обращалась!..» Она впала в прострацию и совершенно забыла о делах, о покупателях, даже о домашнем хозяйстве. Никогда еще в ее магазине не было такого беспорядка, как в тот день. Если заходил кто из соседей, чтобы купить какую-нибудь мелочь или просто поболтать, старуха притворялась веселой, делалась разговорчивой. Но всем было ясно, что это напускная веселость и вымученное радушие. Одна из знакомых участливо спросила, не больна ли она.

— Да, — мрачно отвечала креолка, — боюсь, не расхвораться бы. Понимаете, сын меня расстроил: решил немедленно отправиться в прерии, к дяде, и вчера укатил. А я — в растерянности. Без него я не справлюсь с торговлей, у меня нет его хватки! Может, и я скоро подамся в те же места.

Когда в то утро Пепси спросила у леди Джейн, что приключилось с тетей Полиной, девочка, заранее предупрежденная, объяснила, что у тети сильно болит голова; тетя расстроена, потому что Эраст уехал и долго-долго не вернется.

— Слышал, — говорила испанка Фернандес мужу, который уселся у окна, чтобы поглазеть на улицу, — что мадам Жозен очень расстроена отъездом сына? Она ранним утром на крыльце все вздыхала и утирала слезы. Мне ее так жаль!.. Гляди-ка, гляди, идет какая-то дама, превосходно одетая. Кто бы это мог быть?

В это время к крыльцу мадам Жозен подошла неизвестная на этой улице дама, а креолка так и бросилась к ней с радостной улыбкой. Оживившись, она горячо пожимала руку пришедшей.

— Мадам Журдан! — восклицала она. — Мадам Журдан! Какими судьбами вы к нам?

— Пришла вас порадовать! — отвечала, смеясь, мадам Журдан. — Принесла вам деньги. Вы поручили мне продать шкатулку для драгоценностей, и мне удалось ее сбыть очень даже выгодно.

— Неужели? Ах, как вы добры! Я так рада за мою девочку!

— Поверите ли, за шкатулку я получила двадцать пять долларов. Помните, вы соглашались отдать ее за десять, а мне дали двадцать пять. Ведь шкатулка — серебряная, весит немало, и притом — чрезвычайно тонкая работа.

— Да, драгоценная вещь, — проговорила с притворным вздохом мадам Жозен.

— Не хотите ли послушать о том, как мне удалось выгодно продать ее? Престранная история! Впрочем, может быть, вы мне разъясните эту загадку… Вчера вечером ко мне заехала одна из лучших моих покупательниц, мадам Ланье, та, что живет на Джексон-стрит. Вы ведь знаете банкира Ланье, это люди очень богатые. Она вышла из коляски, чтобы взглянуть на мою витрину. Вдруг побледнела и, указывая на шкатулку, в волнении спрашивает: «Мадам Журдан, откуда это у вас?» Я тут же ей сообщила, кто просил продать шкатулку. Мадам Ланье стала интересоваться вами и, рассматривая шкатулку, все повторяла, что понять не может, каким образом она попала ко мне. Я же твердила, что эту вещицу получила из ваших рук. Мадам Ланье засыпала меня вопросами. Но вы же понимаете — я не могла на все ответить. Она записала ваш адрес и фамилию, а я посоветовала ей самой съездить к вам и узнать от вас историю таинственной серебряной шкатулки.

Пока мадам Журдан торопливо пересказывала все это мадам Жозен, у той краска сходила с лица и наконец она сделалась бледной как полотно. Глаза ее испуганно забегали, от притворной улыбки перекосился рот, но она вслушивалась в рассказ гостьи, боясь пропустить хоть слово. Когда же гостья смолкла, мадам Жозен, собравшись с духом, произнесла:

— Ничего удивительного, что вас привели в недоумение вопросы этой дамы. Не сказала ли она вам, почему ей так хочется повидаться со мной?

— Сказала, сказала! «Я в недоумении, — развела она руками, — каким образом могла попасть в посторонние руки эта шкатулка? Десять лет тому назад я заказала для моей любимой подруги точно такую и велела вырезать вензель „ДЧ“».

— Надо же! Точно такую? — живо воскликнула мадам Жозен, войдя в роль любопытствующей.

— Тут мадам Ланье, — продолжала мадам Журдан, — спросила у меня, не продам ли я дорогую ей вещь. «Конечно, — говорю, — продам, для этого мне шкатулку и вручили». Я решила, видя, как ей хочется приобрести эту шкатулку, запросить двадцать пять долларов, хотя и опасалась, что она не согласится. Но, к моему великому удивлению, она и слова не сказала, отсчитала мне сполна все деньги, спрятала вещицу в карман, переспросила ваш адрес, села в экипаж и уехала. Думаю, она пожалует к вам, если не сегодня, то завтра. Вот почему я поторопилась прийти — хотела предупредить вас.

— Сколько вы хотите комиссионных? — стараясь говорить как можно спокойнее, спросила мадам Жозен и положила деньги на стол.

— Что вы, что вы, мадам Жозен! Я ничего от вас не приму. Помилуйте! Что за счеты между друзьями! И я очень рада, что смогла оказать хоть небольшую услугу вашей милой девочке. Ведь вам, наверно, нелегко ее содержать?

— Да, — тяжело вздохнула креолка. — Впрочем, у нее осталось после матери небольшое наследство в прериях. Мой сын как раз вчера уехал в те места, и я собираюсь отправиться вслед за ним. Тоскливо мне без него.

— Да неужели?! — изумилась приятельница. — А мне казалось, вы так хорошо здесь устроились. И вдруг уехать! А скоро?..

— На днях, — ответила мадам Жозен, не считая нужным скрывать свой отъезд.

— Зайдите, пожалуйста, проститься, так не уезжайте, — попросила мадам Журдан, опуская на лицо вуаль. — Мне очень жаль, что я не могу подольше задержаться поболтать с вами, ведь у меня столько дел!

Мадам Журдан тепло пожала руку приятельнице, сбежала с крыльца и вскоре скрылась за ближайшим углом.

Проводив глазами мадам Журдан, креолка прижала пальцы к вискам и тяжко вздохнула.

— Она собирается приехать ко мне! — вслух проговорила несчастная. — Это невозможно! Я не могу сказать ей, как мне досталась эта шкатулка. Надо бежать. Куда-нибудь подальше… Ох не найти мне больше покоя на земле! Карает меня Господь!

Мадам Жозен торопливо надела шелковое платье, мантилью, шляпу и, уходя из дома, крикнула леди Джейн, сидевшей у Пепси, что идет по делам и, может быть, долго не вернется.

День клонился к вечеру, когда изнемогшая от усталости мадам Жозен вышла из узенького переулка на окраине города, чуть ли не в нескольких милях от улицы Добрых детей. Вдруг перед ней остановилась крытая повозка, запряженная двумя мулами. Правил повозкой старый негр.

— Это ты, Пит? — воскликнула она, обращаясь к вознице.

— Кто ж, как не я, мисс Полина, — сказал, широко улыбаясь, негр. — Как я вам рад!

— И я, Пит, очень рада, что встретила тебя, — мадам тоже улыбнулась. — Ты, как видно, обзавелся фургоном? Твой?

— Ну, не совсем мой, мисс Полина. Беру напрокат и нанимаюсь возницей.

— А я как раз ищу фургон, чтобы перевезти багаж и сундуки сегодня ночью, — подчеркивая последние слова, сказала мадам Жозен.

— Сегодня ночью, мисс Полина? У нас не принято работать по субботам, да еще ночью.

— Ты мне прежде скажи, сколько ты берешь за перевозку?

— С господ беру по два доллара, и то если не слишком далеко ехать, — немного подумав, ответил старый негр.

— Вообще-то, придется далеко ехать. Я теперь живу на улице Добрых детей.

— О, мисс Полина! Сегодня ночью я не могу приехать к вам за вещами. Мои мулы и без того слишком устали.

Мадам Жозен с минуту размышляла.

— Слушай, Пит, — наконец сказала она решительным голосом, — ты, конечно, помнишь, что в прежние времена, когда ты был нашим рабом, мы тебя не обижали. В память о прошлом исполни мою просьбу. Только не расспрашивай ни о чем. И держи язык за зубами! Так вот, отведи сейчас своих мулов на конюшню, накорми их досыта и дай хорошенько отдохнуть. Ко мне приезжай вечером, в десять часов. Если сумеешь без суеты, без шума перевезти меня, я заплачу тебе десять долларов.

— Десять долларов, мисс Полина? — старик-негр даже облизнулся. — Деньги хорошие, но ведь и дорога-то, дорога какая длинная!

— А будь она короче, зачем я платила бы тебе впятеро больше? Возьми с собой помощника и поставь фургон на боковой улице. Надо, чтобы ты погрузил весь багаж и сундуки вдали от дома, а главное, чтобы все это тихо делалось. Запомни, Пит, — никакого шуму!

— Хорошо, мисс Полина, явлюсь к вам, как сказано. А вы сдержите слово — заплатите мне десять долларов?

— Заплачу. А теперь прощай, — проговорила старуха и заковыляла обратно к дому.

Соседи мадам Жозен потом нередко вспоминали, как плохо им спалось в ту ночь. Снились какие-то тяжелые сны, чудился таинственный шепот и шаги. Но поскольку рано утром разразилась сильная гроза, женщины решили, что все это «от погоды».

Пепси, впрочем, уверяла, что ночью ей слышались крики леди Джейн, звавшей на помощь, а потом мужские голоса, осторожный стук колес и другие странные звуки.

Наутро бедная Пепси проснулась совсем больная. Грустная и бледная, сидела она в своем кресле и не сводила глаз с дома мадам Жозен, с нетерпением ожидая, когда креолка откроет ставни и отопрет входную дверь.

Вот уже пробило восемь часов, а у соседей будто все вымерли. Ни на звонок молочника, ни на призывные крики булочника, мясника и других торговцев никто не откликался. Пробило десять часов, а окна дома оставались закрытыми.

Наконец Пепси не выдержала.

— Ступай сейчас же и разузнай, в чем дело, — велела она Мышке.

Давно уже мучимая любопытством, негритяночка бросилась на задний двор соседей. Несколько раз постучала в кухонную дверь и, не получив ответа, подобралась к ближайшему окну. Она заглянула в комнаты и опрометью кинулась обратно — бледная, с вытаращенными от испуга глазами.

— Ой, мисс Пепси! — затараторила она. — Ведь соседки-то наши уехали, клочка бумаги не осталось. Леди Джейн исчезла, и старуха тоже!

Пепси не сразу уразумела, о чем говорит Мышка. Но когда наконец поняла, что мадам Жозен ночью сбежала, прихватив с собой леди Джейн, бедняжка упала без чувств, а потом рыдала, как безумная, и никого к себе не подпускала.

Послали за Пэшу и тетушкой Моди. Дядюшка тут же отправился на поиски старой беглянки. От жены хозяина дома он узнал, что мадам Жозен заплатила за квартиру, вручила ключ и сказала, что она получила неожиданное известие и должна ехать вслед за сыном. Только это Пэшу и смог сообщить своим.

— Вообще-то у меня был план, как ее уличить, но раз девочка пропала, я ничего не могу сделать, — признался он.

На следующий день Пепси была не в силах заниматься привычными делами и, полулежа в кресле, пыталась развлечь себя пасьянсом. Вдруг она увидела, что к дому напротив подъехала богатая коляска, в которой сидела изящно одетая женщина. Лакей позвонил, но поскольку никто не открыл, он подбежал к дверям соседней табачной лавки и спросил, не тут ли живет мадам Жозен.

Испанец Фернандес, вежливо кланяясь подъехавшей даме, ответил, что мадам Жозен действительно тут жила, но два дня назад съехала. И добавил, что у нее что-то случилось, иначе она бы не уехала, не простившись со своими приятельницами и не оставив им нового адреса.

Выслушав это, красивая дама с явным изумлением оглядела закрытые ставни и велела кучеру повернуть назад.

Приезд неизвестной богатой дамы возбудил нескончаемые толки.

— Я уверена, — говорила Пепси, — что эта прекрасная дама не кто иная, как мать леди Джейн. Ах, какое несчастье, что она не приехала вовремя!

Бедная Пепси весь день заливалась слезами, и никто не мог ее утешить.

МАЛЕНЬКАЯ УЛИЧНАЯ ПЕВИЦА

Это было в самый канун Рождества. Уже стемнело, когда мадам Ланье проезжала по бульвару Святого Карла. Ее изящная коляска была полна подарков, предназначенных детям, друзьям и знакомым. Вдруг, на повороте, ей бросилась в глаза маленькая детская фигурка на тротуаре и она даже успела рассмотреть девочку лет шести, в грязном, измятом белом платьице. Длинные черные чулки были все в дырах, башмаки стоптаны. Она куталась в тонкую, полинялую шаль. Золотистые, заплетенные в косу волосы небрежно закреплены на затылке. На худеньком, бледном личике отпечаталось такое горе, что девочка сразу же пробуждала сочувствие. Пусть и в грязной одежде, но она не выглядела нищенкой, и ее приятная наружность невольно привлекла внимание мадам Ланье.

«Бедная малышка, — подумала она, когда коляска свернула за угол, — в этом лице есть что-то необыкновенно благородное. Надо было велеть кучеру остановиться и спросить у нее, кто она такая».

Это была леди Джейн. Но как же она переменилась!

После страшной ночи, когда мадам Жозен грубо разбудила спящую малышку и приказала «немедленно встать и одеться, потому что им нужно сейчас же ехать», леди Джейн утратила былую живость. В ту ночь девочка сначала не хотела повиноваться и громко заплакала. Она звала на помощь Пепси, Диану, Жерара, но — тщетно. Креолка напустилась на нее, ударила и до того запугала, что бедняжка покорилась.

Страшная гроза в ту ночь, физиономии чернокожих возничих, толчки и брань от тети Полины — все это так ошеломило девочку, что она сделалась подобием марионетки и слепо исполняла, что велят…

Вот как за четыре месяца изменилась жизнь бедной леди Джейн. Изнеженная вниманием, ласками и заботами своих недавних друзей, теперь она стала круглой сиротой.

В ночь бегства мадам Жозен сильно простудилась: от ревматизма начались боли в ногах, и она лежала в постели почти целыми днями. Те небольшие деньги, что у нее оставались, быстро таяли. Им грозил голод, они мерзли, потому что не на что было купить угля. С бедностью мадам Жозен была знакома, но тут пришла нищета. Креолка была вынуждена скрывать, где живет. Ничего удивительного, что никто из прежних ее знакомых ни разу не навестил ее и не помог им. Больная, измученная, она осталась совсем одна на белом свете!

С помощью Пита она распродала уцелевшие пожитки. А однажды, отправив леди Джейн собирать милостыню, жестокая старуха продала за два доллара какому-то итальянцу даже голубую цаплю.

Цапля была единственной отрадой девочки, единственным живым напоминанием о недавнем счастье. Когда леди Джейн под вечер вернулась в свое убогое жилище и увидела, что Тони нет, она пришла в такое отчаяние, что даже мадам Жозен перепугалась.

С того дня девочка утром и вечером бродила по окрестным улицам, отыскивая свою любимую цаплю. Когда креолка в первый раз послала Джейн петь и собирать милостыню, она не возразила — до такой степени она привыкла слушаться деспотичную старуху. После бегства с улицы Добрых детей креолка совсем перестала заботиться о девочке и просто возненавидела ее. Старуха считала, что это леди Джейн виновата во всех бедах, обрушившихся на Жозенов. Отправляя в первый раз ее на улицу, мадам сказала:

— Не смей никому говорить, где мы жили. Не рассказывай, что ты знакома с Мадлон, Пепси, с графинями д'Отрев, с семьей Пэшу, со стариком Жераром. И вообще не смей разговаривать с чужими людьми. Никому не называй своего имени и не сообщай наш теперешний адрес. Пой, пой и протягивай прохожим руку. Можешь плакать, если тебе будет грустно, но смеяться не смей.

Девочка исполняла все эти приказания, за исключением одного: она никогда не плакала на людях. Как бы тяжело ни было у нее на сердце, она не выдавала своего горя — до того была горда. За ее дивное пение ее всегда вознаграждали — столько мелких монет сыпалось в ее руку! Иногда она возвращалась домой с туго набитым кошельком.

Если бы мадам Жозен не была такой скаредной и не предала голубую цаплю, она могла бы получать хорошие деньги; но когда леди Джейн лишилась своей любимицы, она перестала петь. И если на улице ей напоминали про ее ангельский голосок и просили спеть, теперь она отвечала рыданиями.

Как только старуха уже не могла видеть ее из окна, леди Джейн тотчас переставала просить милостыню и бродила по дворам в поисках своей голубой цапли. Однако девочка трепетала от ужаса, если ее кошелек к вечеру бывал пуст. Осторожно пробравшись в дом, она пряталась где-нибудь за дверью, чтобы подольше не попадаться на глаза старухе.

Однажды утром в сильные холода, леди Джейн было велено идти на улицу зарабатывать пением им обеим на хлеб насущный. Девочке нездоровилось, и когда мадам Жозен сказала, чтобы она не смела возвращаться без денег, малышка горько заплакала. В первый раз она начала умолять, чтобы ей позволили остаться дома, потому что она совсем не может петь в такой холод, а главное, боится злых мальчишек, которые забросали ее грязью накануне и пригрозили, чтобы она не смела показываться на улице.

Неожиданное неповиновение привело креолку в бешенство. Она доковыляла до угла, где стояла дрожащая девочка, схватила ее за плечи и начала трясти изо всех сил, а потом размахнулась и так сильно ударила по лицу, что у бедняжки зазвенело в ушах.

— Убирайся вон! — взвизгнула свирепая старуха. — И не смей возвращаться, пока не наберешь побольше денег!

Леди Джейн получила пощечину первый раз в жизни. Тут же перестав плакать, она вытерла слезы и с изумлением посмотрела на свою мучительницу, а затем вышла из комнаты с достоинством королевы.

Спускаясь по лестнице, оскорбленная девочка прикладывала холодную руку к пылавшей щеке и старалась успокоиться. Выйдя на улицу, она с несвойственной ребенку твердостью пошла вперед без оглядки. Уйдя довольно далеко от ненавистного переулка, а значит, и от злых мальчишек, леди Джейн очутилась на улице, на которой до сих пор не бывала. Дул резкий ветер, но солнце светило ярко. Леди Джейн закутала голову ветхой шалью и зашагала быстрее.

«Если я буду долго-долго бегать и ходить по улицам, — думала девочка, — я обязательно попаду на улицу Добрых детей. А там буду всех спрашивать, где живет Пепси или мадемуазель Диана. Я их попрошу, чтобы они взяли меня к себе, потому что я никогда, никогда больше не вернусь к тете Полине».

Мало-помалу леди Джейн начала уставать, но вот она свернула на незнакомую широкую улицу. Это был роскошный бульвар; по обеим его сторонам возвышались богатые дома с палисадниками у ворот. Деревья почти совсем закрывали окна фасадов. Воздух был напоен ароматом цветов, хотя стоял декабрь и дул холодный ветер. Прелестные маленькие дети, разодетые в шелк, бархат и дорогие меха, прогуливались с нянями вдоль бульвара, по которому катили щегольские экипажи. Господа и дамы раскланивались, улыбались друг другу; со всех сторон слышались смех и голоса. Казалось, что всем здесь весело, все счастливы. Этот бульвар был наряднее и оживленнее, чем скромная улица Добрых детей.

Леди Джейн присела на скамейку и невольно вспомнила Пепси.

«Вот где бы ей побывать, — подумала девочка, — это будто волшебное царство! Как бы она обрадовалась, если бы вдруг увидела из окна, что к ее крыльцу подъезжает нарядная коляска, а в коляске я… Солнце светит, в воздухе запах цветов!»

Ее мечты прервал порыв сильного ветра, и леди Джейн задрожала от холода.

Она перебежала на солнечную сторону бульвара и приютилась на паперти ближайшей церкви. Присев, леди Джейн старалась согреть ноги и прикрывала их своей потрепанной юбкой.

Спустя несколько минут мимо нее прошли какие-то дети.

— Завтра Рождество, — весело говорили они, — и нам подарят много игрушек! У нас будет елка!

У леди Джейн радостно встрепенулось сердце. Она вдруг поверила, что завтра же отыщет Пепси, а Пепси давно обещала устроить для нее елку. И конечно, подруга не забудет своего обещания; наверно, елку уже приготовили. Ах, если бы кто-нибудь подсказал ей, как добраться до улицы Добрых детей! Но страшно обратиться к незнакомым людям…

Прошло еще несколько минут. Перед папертью остановилась женщина приятной наружности. В руке она держала корзину с провизией. Заметив голодный взгляд леди Джейн, она спросила:

— Ты хочешь поесть, милая?

— Очень, — робко ответила леди Джейн.

Добрая женщина протянула ей мягкую булку и румяное яблоко, улыбнулась и пошла дальше. А леди Джейн с аппетитом принялась есть.

Четверть часа спустя мимо проехала повозка молочницы и свернула к дому за церковью. Девочка встрепенулась от радости. Уж не тетушка ли Моди?.. Увы, нет. Леди Джейн знала, что у тетушки Моди много заказчиков на богатых улицах; значит, нужно только потерпеть… И она спокойно уселась доедать яблоко.

Между тем время шло. Начинало темнеть, солнце скрылось за крышами домов, серый туман заволакивал небо. Малышка уже жалела, что так долго оставалась на одном месте. Вернуться домой ей и в голову не приходило, да она бы и не нашла дороги… Она тронулась в путь. Пройдя немного, леди Джейн в раздумье остановилась на углу улицы. Именно тогда ее заметила проезжавшая мимо мадам Ланье. Пораженная обликом леди Джейн, мадам Ланье хотела крикнуть кучеру, чтобы он остановился и узнал, кто эта девочка. Но мысль эта, как мы уже сказали, мелькнула у богатой женщины и сменилась другими мыслями.

Мадам Ланье покатила дальше.

Первый раз в жизни леди Джейн очутилась ночью одна на улице. Девочка дрожала от страха. Она прошла еще немного, но тут на нее зарычала и едва не бросилась большая собака. Девочка кинулась в ближайший подъезд, чтобы спрятаться, однако грубый лакей безжалостно вытолкал ее.

Идя все дальше и дальше по улицам, Джейн нередко останавливалась перед большими окнами роскошных домов. В особенности ей понравился один дом: комнаты его были ярко освещены и нарядно убраны; на стенах висели картины, на подоконниках стояли комнатные цветы. Из дома доносились голоса взрослых, детский смех, музыка… И вдруг послышалось женское пение, мгновенно напомнившее малышке Джейн о ее друге — мадемуазель Диане. Тяжкий вздох вырвался из груди девочки, она закрыла лицо руками и заплакала. Потом леди Джейн оказалась перед другим красивым одноэтажным домом. Кружевные занавеси в окнах были высоко подняты, зал был залит светом. На рояле играла мадам Ланье, а две хорошенькие маленькие девочки — ее дочери — в белых платьях, с алыми поясами, завязанными большим бантом, кружили по комнате. Леди Джейн прижалась к чугунной решетке и неотрывно смотрела на детей. В зале раздались звуки знакомого вальса — мосье Жерар научил леди Джейн именно тем па, которые исполняли в эту минуту прелестные девочки. Ах, именно этот вальс насвистывал старичок, когда давал уроки своей ученице! Забыв обо всем на свете, малышка сбросила старенькую шаль, сделала пируэт, скачок в сторону… Приподняв обеими руками подол поношенного платья, она грациозно и самозабвенно танцевала. Свет электрического фонаря освещал ее оживленное личико; волосы ее растрепались, щеки разрумянились, и малышка, будто фея, плясала вокруг фонаря, кружилась, порхала, играла со своей тенью.

Вдруг музыка смолкла; за детьми явилась няня. Свет в зале погас, занавеси опустились, и леди Джейн вновь осталась совсем одна. Подняв с земли свою шаль, она закуталась в нее и вновь побрела дальше. Танец ее утомил, хотя на время придал бодрости. Холод усилился, и несмотря на то что она согрелась от быстрых движений, ноги у нее вскоре заныли. Раза два она даже споткнулась — колени подгибались, а сон так сильно одолевал ее, что она готова была упасть на скамейку и заснуть. Но как только приближался какой-нибудь запоздавший прохожий, девочка подбадривала себя и прибавляла шагу. Во что бы то ни стало нужно было добраться до улицы Добрых детей… Наверно, теперь это уже недалеко… И леди Джейн даже не смотрела по сторонам — она ждала, что ей вот-вот встретится Мадлон или что она издали увидит освещенное окно Пепси.

ЛЕДИ ДЖЕЙН ОБРЕТАЕТ ПРИСТАНИЩЕ

Леди Джейн совсем выбилась из сил и очень замерзла. Она остановилась в незнакомом месте на перекрестке двух улиц. На углу одной из них возвышалось большое здание, окна которого были ярко освещены. К зданию примыкала красивая церковь, с остроконечным шпилем, как бы улетавшим в небо. Заплаканные глаза леди Джейн невольно обратились к звездам, тихо мерцавшим над нею, и, сложив руки на груди, она проговорила:

— Папа, мама, где вы? Возьмите меня к себе! Я замерзла, мне хочется есть, спать…

Бедная малышка! Звезды не внимали ее мольбам и все так же тихо мерцали на темно-синем небе.

Тогда леди Джейн повернула голову к освещенным окнам большого дома, на фасаде которого отчетливо выступала мраморная доска с крупными буквами. Ухватившись окоченевшими руками за чугунную решетку, окаймлявшую фасад здания, девочка приподнялась на цыпочках и прочитала по складам: «ПРИ-ЮТ ДЛЯ СИ-РОТ».

— Для сирот? Приют? Что это значит? А как там тепло и светло!..

Подумав с минуту, она дернула за шнурок звонка на двери. И продолжала смотреть в окно. Какую прелестную картину она там увидела! Посреди большого зала стояла елка, настоящая елка, и такая высокая — почти до потолка. Под елкой лежал мох и свежие цветы. Сверху донизу ее украшали разноцветные свечи, орехи в золотой и серебряной фольге, блестящие шары и фонарики. Глаза у леди Джейн засияли. В залитом огнями зале вокруг разукрашенной елки бегали и прыгали дети.

Вдруг дверь отворилась.

На крыльцо вышла женщина. Увидев малышку с непокрытой головой, бедно одетую, она подхватила ее на руки и внесла в дом.

— Девочка моя, милая, как ты сюда попала? В такой холод — почти неодетая! Почему ты не идешь к себе домой?

В первую минуту Джейн не могла произнести ни слова, до того она замерзла и обессилела. Но, услышав последний вопрос, она вздрогнула от ужаса.

— О, не отсылайте меня! — вскричала бедняжка. — Не отсылайте, не возвращайте назад к тете Полине! Я ее боюсь, она меня сегодня ударила, ударила по щеке, и я убежала от нее.

— Где живет твоя тетя Полина? — спросила сестра Маргарита, которая была начальницей этого приюта для сирот.

— Не знаю. Кажется, далеко отсюда.

— Ты не можешь вспомнить, как называется улица?

— Это не улица, а переулок. Грязный, на болоте. Там приходится по доскам ступать.

— А как фамилия твоей тети?

— Не знаю, я всегда звала ее тетя Полина. О, прошу вас, не отсылайте меня к ней! Я ее боюсь. Она велела мне принести вечером деньги, а без денег не приходить. Велела петь на улице, но я петь не могла, а просить милостыню не смела…

Тут девочка не выдержала и залилась такими горькими слезами, что сердце сестры Маргариты сжалось от сострадания. Но ей приходилось видеть стольких плачущих детей… и ни одного несчастного ребенка не оставила она без помощи.

— Где же твои отец и мать? — ласково спросила она у леди Джейн.

— Папа ушел к Богу, а про маму тетя Полина говорит, будто она куда-то уехала. Но я думаю, что она ушла к папе.

Глаза сестры Маргариты тоже наполнились слезами; она еще крепче прижала к груди дрожащую девочку и понесла ее во внутренние комнаты.

— Хочешь переночевать здесь? — спросила сестра Маргарита. — У нас живет много, много девочек, наши сестры их очень любят и заботятся о них.

Леди Джейн улыбнулась.

— Мне можно остаться у вас? Вы позволите мне посмотреть на елку?

— Конечно, дитя мое!

И сестра Маргарита повела девочку в зал, где радовались елке сироты, нашедшие надежное убежище в ее приюте.

Прошло несколько дней; за леди Джейн никто не являлся, и начальство приюта решило принять ее в младшее отделение. Скоро девочку полюбили все сестры, работавшие в приюте. Она подружилась почти со всеми детьми. Ее волшебное пение всех очаровывало.

— Ее необходимо учить музыке, — говорила начальнице сестра Агнесса. — Такой замечательный голос станет со временем украшением нашей церкви.

Леди Джейн с первого же дня препоручили сестре Агнессе, руководившей музыкальным классом. Сестра особо занялась маленькой певицей, и когда городские дамы-патронессы приезжали навещать сирот, монахиня непременно вызывала леди Джейн в зал — всем хотелось полюбоваться на прелестную девочку, послушать ее голос или просто поговорить с ней. Малышку буквально засыпали подарками и лакомствами. Но никто не баловал ее так, как мадам Ланье. Сестра Маргарита очень радовалась за маленькую Джейн — она решила так просто ее и называть, отбросив слово «леди».

— Мне кажется, — часто говорила сестра Маргарита сестре Агнессе, — что мадам Ланье хочет удочерить Джейн. Не будь у нее так много своих детей, она сразу бы взяла девочку к себе, я уверена в этом.

— Мадам Ланье иногда задает странные вопросы, — призналась сестра Агнесса. — Когда Джейн поет, мадам Ланье глаз с нее не спускает.

— Да, — подхватила сестра Маргарита, — я и сама давно замечаю, что мадам Ланье постоянно расспрашивает о происхождении Джейн. Очевидно, ей очень хочется узнать от самой девочки, как она попала к неизвестной родственнице, какой-то тете Полине.

Добрая сестра Маргарита в первый же вечер расспрашивала сиротку, кто она такая, где и с кем жила, но все было напрасно, Джейн упорно молчала или повторяла только то, что в порыве отчаяния открыла на Рождество. Она боялась вновь очутиться у злой старухи. Поэтому не упоминала и об улице Добрых детей, ведь там знали ее тетю Полину. А между тем Джейн чрезвычайно хотелось поговорить с сестрами о Пепси, о мадемуазель Диане, старике Жераре и семье Пэшу!.. Как она тосковала по этим добрым людям, верным ее друзьям! На уроках пения Джейн невольно переносилась в прекрасный садик, полный цветов, и ей казалось, что мадемуазель Диана поет рядом с ней.

Проходил месяц за месяцем, а друзья леди Джейн все еще ничего не знали о ее судьбе.

Бедная мадемуазель Диана перенесла большое горе. Графиня д'Отрев, ее мать, опасно занемогла. А в середине августа, в жаркий день, скончалась. Старушку-графиню похоронили в родовом склепе, который, как ни странно, находился вблизи той могилы, где покоилась мать леди Джейн. Кроткая, терпеливая Диана, последняя представительница древнего рода д'Отрев, осталась совсем одна в скромном домике со своими цветами и птичками. Вернувшись с похорон матери, она загрустила.

— О, если бы со мной была моя бесценная девочка! — вздыхала мадемуазель Диана. — Каким бы утешением, какой отрадой она была бы для меня!

На следующее утро, когда семья Пэшу уселась завтракать, принесли почту. Папаша Пэшу развернул газету и вдруг издал такой громкий возглас, что жена его чуть не выронила кофейник, из которого собиралась наливать кофе.

— Что такое? — вскричала она.

Вместо ответа муж прочитал два объявления:

— «Скончалась вдова графа д'Отрев, урожденная Д'Орженуа». «Погребена из милосердия при больнице для бедных мадам Полина Жозен, урожденная Бержеро».

ЛЕДИ ДЖЕЙН НАХОДЯТ

Когда Пэшу прочитал известие о смерти мадам Жозен, он очень разволновался.

— Жена, — сказал он, — старуха не выезжала из города, не ездила в Техас, она просто скрывалась от нас. Как бы то ни было, я должен отыскать леди Джейн.

Пэшу сразу же отправился на поиски пропавшей девочки, но, к великому огорчению всей семьи, вернулся поздно вечером, с вестями, не слишком обнадеживающими.

Он начал с того, что побывал в больнице для бедных, где ему сообщили, что мадам Жозен несколько дней тому назад привезли полумертвой от голода, в больничном фургоне, а нашли ее в какой-то конуре на окраине города. Она не имела средств к существованию и в полном одиночестве дожидалась голодной смерти. Никакого ребенка при ней не было; в те немногие часы, когда она приходила в себя перед смертью, она не упоминала о том, что с ней жила девочка. Затем Пэшу стал наводить справки у ближайших соседей покойной, поинтересовался фургонщиком, что привез ее. Соседи мало знали. Старуха появилась несколько недель тому назад, имущество имела самое ничтожное и с первых же дней слегла. Никто из соседей не замечал, чтобы к ней приходила какая-нибудь девочка; ни одна душа ее не навещала. Когда она стала совсем плоха, соседи сообщили куда следует, чтобы за ней приехал фургон для больных нищих. Ее немедленно перевезли в больницу, а вместе с ней доставили все ее ничтожное имущество. Никто не мог сказать, откуда она появилась. Какой-то старый негр-возница свалил ее скарб возле дороги и уехал. Хозяин лачуги, где она жила, сообщил, что жилье для нее нанял тот же старик-негр, который ее привез, но имя его никому не было известно; старуха заплатила за месяц вперед, и именно в тот день, когда ее увезли, кончался срок найма. Этим и закончились расследования Пэшу, больше он ничего не смог узнать.

— Ну вот, видишь, как ушел, так и пришел ни с чем, — говорил измученный и огорченный Пэшу жене. — Но я это так не оставлю! Я узнаю, куда делась девочка. Чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что мадам Жозен не уезжала в Техас и девочка здесь, в городе! Вот что: завтра с утра я отправлюсь по детским приютам. И попрошу начальство позволить мне осмотреть всех детей.

— Я пойду с тобой! — воскликнула тетушка Моди. — Мы вдвоем осмотрим бедных деток. Если старуха не отправила куда-нибудь ребенка, то мы его найдем в одном из этих заведений. Я всегда говорила и теперь повторю, что она украла леди Джейн из какого-нибудь богатого семейства. Вот почему она так мало рассказывала о крошке и так внезапно исчезла неизвестно куда. Помнишь ту богатую даму, приезжавшую на улицу Добрых детей? Очевидно, она разыскивала мадам Жозен. Тут какая-то тайна! И раскрыть ее можем только мы с тобой. Я не успокоюсь, пока не верну леди Джейн ее родным.

Прошло несколько дней. Джейн сидела в классной комнате и учила урок. Вдруг в класс вошла сестра Маргарита с какими-то посетителями. Это нередко случалось, и девочка, прилежно учившая урок, даже головы не подняла от книги.

— Это отделение для младшего возраста, — громко произнесла сестра Маргарита. — Осмотрите детей; может быть, вы узнаете, которая из девочек леди Джейн.

Услышав свое имя, девочка обернулась к двери, возле которой увидела мужчину и женщину. В то же мгновение полное, улыбчивое лицо женщины вспыхнуло от радости.

— Да, да! Это она! — вскрикнула посетительница.

Одновременно раздался и счастливый крик девочки:

— Тетушка Моди! Ах, тетушка Моди!

Джейн кинулась к мадам Пэшу, обхватила обеими руками за шею и принялась целовать ее.

Добрая женщина прижала девочку к груди и сама едва не задушила ее поцелуями. Папаша Пэшу, чуть не плача от радости, теребил в руках шляпу и с умилением смотрел на жену и ребенка.

— Джейн, ты можешь спуститься с нами вниз, — сказала сестра Маргарита, предлагая всем пройти в комнату для посетителей.

А там начался интересный разговор между супругами Пэшу и начальницей. Усевшись на коленях у тетушки Моди, Джейн внимательно вслушивалась в слова, касавшиеся ее судьбы, но многого не поняла. При ней долго толковали о мадам Жозен, об улице Добрых детей, о золотых часах с бриллиантами и с какими-то буквами, о таких же буквах, вышитых на дорогом белье, о том, как внезапно мадам Жозен сбежала; говорили о Техасе, о лачуге, где старуха поселилась с девочкой. Все это сестра Маргарита слушала с нескрываемым интересом. И, со своей стороны, рассказала супругам Пэшу, как неожиданно обнаружила леди Джейн на крыльце приюта в канун Рождества, как приняла ее в дом и расспрашивала: кто она, откуда и у кого жила, но Джейн никогда не отвечала на эти вопросы.

— Почему же ты ничего не сказала сестре Маргарите? — ласково спросила тетушка Моди.

Девочка помолчала, а потом вполголоса произнесла:

— Потому, что я боялась…

— Кого же ты боялась, моя крошка? — спросил Пэшу.

— Тетя Полина запретила мне говорить об этом, — девочка робко взглянула на сестру Маргариту. — А теперь можно?

— Конечно! Ты должна рассказать нам абсолютно все о себе, и вообще все, что тебе известно, — серьезно отвечала начальница.

— Тетя Полина мне строго-настрого приказала никогда никому не говорить, что мы с ней жили на улице Добрых детей, а главное, как меня зовут и где я жила прежде.

— Бедняжка! — сказала сестра Маргарита, обращаясь к чете Пэшу. — Тут кроется какая-то тайна — если принимались такие строгие меры. Но давайте подождем несколько дней. У нашей Джейн есть друг, очень богатая женщина — мадам Ланье, супруга крупного банкира. Она на время уехала в Вашингтон. Я ожидаю ее со дня на день, и без нее не хочу начинать дело. А вы, мосье Пэшу, можете продолжать расследование. Мне кажется, ваш план очень удачный. Когда же мадам Ланье вернется, мы с вами приступим к делу.

— Не пройдет двух-трех недель, — улыбнулся добрый Пэшу, — и у вас, сестра Маргарита, будет одной сироткой меньше.

Пока сестра Маргарита и папаша Пэшу обсуждали важные вопросы, тетушка Моди и Джейн болтали друг с другом. Девочка в первый раз услышала о кончине старой графини и заплакала при мысли, что бедная мадемуазель Диана теперь осиротела.

— А вспоминают обо мне Пепси, Мадлон, мосье Жерар и Мышка? Им хочется меня увидеть? — спрашивала девочка. — Ах, как я буду рада, когда мы опять встретимся!

Тетушка Моди обливалась слезами, слушая рассказ о той страшной ночи, когда Джейн тайком увезли с улицы Добрых детей. Чего она, бедная, натерпелась, живя в лачуге — в сырости, холоде и голоде! Ее заставляли просить подаяние; старуха ее изводила, требовала денег и, наконец, дала ей пощечину!

— А ужаснее всего, — воскликнула Джейн, — что она продала мою цаплю! Тетушка Моди, а вдруг ко мне никогда не вернется моя милая Тони?! — Слезы градом покатились по щекам ребенка.

— Найдешь ее, душенька, непременно найдешь! — утешала девочку тетушка Моди. — Сначала мы нашли тебя, а потом найдем и птицу. Не горюй!

Когда сестра Маргарита пообещала леди Джейн, что на следующий день утром она свозит ее на улицу Добрых детей, супруги Пэшу простились с девочкой и, очень довольные, отправились домой. И конечно же, тетушка Моди не могла не заехать на улицу Добрых детей к Пепси, старичку Жерару и мадемуазель Диане.

Какую весть она им привезла! Дорогая девочка жива, здорова и находится под покровительством сестры Маргариты. Лица друзей засияли. Больше всех, пожалуй, разволновалась мадемуазель Диана: она долго не могла заснуть в ту ночь и просидела несколько часов в садике, мечтая о завтрашнем свидании.

На другой день, когда экипаж сестры Маргариты остановился у знакомого нам дома на улице Добрых детей, Пепси зарыдала от счастья. Леди Джейн влетела к ней в комнату и кинулась ей на шею.

— Все та же! Все та же! — смеясь и плача, говорила Пепси, оглядывая леди Джейн. — Те же прекрасные глаза, то же милое личико; но мне не нравится, как вы теперь причесаны. И как вы некрасиво одеты! Я попрошу сестру Маргариту, чтобы мне позволили одеть вас по-прежнему и распустить ваши волосы.

Мадемуазель Диану тоже неприятно поразила грубая приютская одежда леди Джейн. В первую минуту она забыла обо всем на свете, любуясь своей дорогой девочкой, но теперь не могла удержаться и спросила у сестры Маргариты:

— Неужели леди Джейн будет всегда носить такое некрасивое платье?

— До тех пор, пока она считается воспитанницей нашего приюта, — с улыбкой ответила сестра Маргарита, — она обязана ходить в форме. Но я надеюсь, что это ненадолго: мы скоро расстанемся с Джейн.

Потом мадемуазель Диана долго беседовала с сестрой Маргаритой о том, как лучше устроить будущее девочки.

— Если ее родные согласятся, я готова посвятить ей всю свою жизнь, — говорила она. — Я воспитаю ее как следует; серьезно займусь с нею музыкой, а для меня это будет большое наслаждение.

— Надо подумать об этом, — отвечала сестра Маргарита, — а пока я советовала бы оставить девочку у нас в приюте. Я охотно позволю ей провести несколько дней у вас в доме, чтобы она еще раз повидалась со всеми своими друзьями, а потом надо будет отвезти ее обратно в приют.

В первый вечер, проведенный леди Джейн у мадемуазель Дианы, обе они долго сидели в садике. Светила яркая луна, мерцали звезды.

— Как вы думаете, мадемуазель Диана, ваша мама тоже ушла к Богу? — спросила девочка.

— Надеюсь, душенька, — отвечала Диана. Сердце у нее дрогнуло.

— Значит, она увидит и моего папу, и мою маму и все им расскажет про меня. Как вы думаете, они очень обрадуются, когда услышат обо мне?

Вместо ответа Диана со слезами на глазах крепко прижала сиротку к сердцу.

— Теперь я уже знаю наверняка, что мама вместе с папой, — продолжала леди Джейн. — Видите на небе две крупные звезды? Они всегда рядом светятся. Это папа и мама смотрят на меня. Может быть, и у вашей мамы есть своя звезда.

Диана нежно улыбнулась и мысленно пожелала сделаться в этом мире путеводной звездой для осиротевшей малышки.

Все эти дни Пэшу вел неутомимую переписку с одним из богатейших ювелиров Нового Орлеана — выяснял через него, у кого пять лет тому назад были заказаны дорогие дамские часы с бриллиантами и с вензелем «ДЧ».

В ДОМЕ У МАДАМ ЛАНЬЕ

Прошел целый год с того дня, как леди Джейн попала в приют для сирот. И вновь наступила зима…

Мадам Ланье вернулась из Вашингтона за несколько дней до Рождества. Она очень устала в дороге, но вместо отдыха в первый же день по возвращении занялась приготовлением детской елки, а двух своих старших девочек отправила с отцом в театр. В это время к ней в кабинет вошел лакей и подал на серебряном подносе визитную карточку.

— Артур Менар! — прочла мадам Ланье. — Проси! Скорее проси!.. Милый мальчик! — продолжала молодая женщина, когда лакей вышел — Как я рада, что он приехал к нам на Рождество!

Не прошло и минуты, как в кабинет влетел молодой человек. Мадам Ланье дружески протянула ему руку.

— Видите, какой я верный! — еще издали вскричал он со смехом; его белые зубы так и сверкали.

— Вижу, вижу, дорогой мой Арти! — отвечала, улыбаясь, мадам Ланье. — Ты никогда не изменял нам ни на Рождество, ни на Масленицу… Все такой же живой, веселый! Садись поближе, поговорим. Дети уехали в театр с отцом. Представь себе, мы вернулись из Вашингтона только сегодня утром.

— Неужели? Знай я это, ни за что бы не явился к вам! Я понимаю, что вам не до гостей, когда вы так утомлены, дорогая! — Артур вскочил со стула, готовый уйти.

— Глупости, Арти! Садись. Я всегда рада тебе — никто не умеет так развлечь и воодушевить меня.

Пока мадам Ланье рассказывала гостю новости, юноша успел осмотреть почти всю комнату, украшенную изящными безделушками, картинами и цветами. На маленьких столиках было расставлено множество фотопортретов. Взгляд юноши задержался на обитом голубым бархатом семейном портрете, и юноша невольно вздрогнул.

На портрете были изображены молодой мужчина, молодая женщина и ребенок.

— Мадам Ланье, кто это такие? Кто эта дама?

— Это одна из моих любимых подруг, — сказала мадам Ланье. — Почему ты спрашиваешь? Разве ты знаешь ее?

— Конечно, знаю! Мало того, у меня есть копия этого портрета!.. Вот странная история! Я вам расскажу, в чем дело, но прежде вы расскажите о них.

— Арти, тебя, похоже, очень заинтересовала эта дама? — улыбаясь, заметила мадам Ланье. — Это моя большая приятельница, Джейн Четуинд, Мы вместе с ней учились в одном пансионе. Отец ее — известный богач, мистер Четуинд. Ты, вероятно, слышал о нем?

— Конечно, конечно! Продолжайте!..

— Значит, тебя интересует история моей дорогой Джейн?

— Да, да! Расскажите мне про нее все!

— Хорошо, слушай! Красивый молодой человек на фотографии — муж Джейн, фамилия его — Черчилль, он родом англичанин; девочка — их единственная дочь, которую они называют «леди Джейн». А дальше начинается настоящий роман. Я занимаюсь тем, что стараюсь раскрыть тайну, касающуюся моего милого друга, Джейн.

— Продолжайте, продолжайте! Быть может, я помогу вам раскрыть эту тайну, — в волнении проговорил Артур.

— Я не прочь рассказать тебе все, что касается этой семьи. Джейн Четуинд — единственная дочь старого богача. Мать ее умерла, когда она была девочкой. Отец боготворил дочь и давно уже задумал, — когда ей минет восемнадцать лет, — выдать ее замуж за миллионера Биндервилля, самого известного строителя железных дорог в Америке. А вместо этого Джейн без разрешения отца вышла замуж за молодого англичанина, служившего у него в конторе. Он был красавец, с прекрасным образованием, но, к сожалению, небогат. Старик Четуинд разгневался до такой степени, что отрекся от дочери, лишил ее наследства, отказал ей от дома и даже запретил напоминать ему о ней. На счастье молодых супругов, у дяди мистера Черчилля оказалось прекрасное имение в Техасе. Дядя всегда жил в Англии и совсем забросил свое богатое ранчо. Муж Джейн попросил дядю отдать ему имение в аренду и после свадьбы отправился в Техас с молодой женой. Медовый месяц они провели как в сказке. Климат в этой местности так хорош, что новобрачные решили поселиться там на всю жизнь.

Позже у них родилась дочь, которую назвали в честь матери. А чтобы не было путаницы, отец прозвал малышку «леди Джейн».

Мы с миссис Черчилль постоянно переписывались. Счастливая, беззаботная жизнь молодой четы приводила меня в восторг. Родители сообщали мне все, до мельчайших подробностей, что касалось их любимой девочки. Они боготворили ее. Если бы не горькие воспоминания о ссоре с отцом, Джейн-старшая могла бы считать себя избранницей судьбы.

Когда дочери исполнилось три года, Джейн прислала мне в подарок фотографию своей семьи. Потом мы переписывались еще два года, но затем наша переписка внезапно оборвалась. В то время мы с мужем на целый год уезжали в Европу. Когда же вернулись, я обнаружила несколько моих писем, адресованных Черчиллям, — письма переслали обратно. Муж узнал на почте, почему нам вернули письма из Техаса: оказалось, что мистер Черчилль внезапно умер два года тому назад во время эпидемии, а миссис Черчилль немедленно по кончине мужа выехала из прерий. Вместе со своей маленькой дочерью она отправилась в Новый Орлеан, и после этого в Техасе о них не имели никаких сведений. Начальник местной почты написал, что его самого это удивляет, так как миссис Черчилль, уезжая, просила хранить всю ее мебель и дорогие вещи до тех пор, пока она не приедет в Новый Орлеан и не уведомит, куда именно надо все доставить. «Вот уже два года, — писал начальник почты, — как хранятся эти вещи».

Тогда я сама решила заняться этим делом и написала в Нью-Йорк одной моей хорошей знакомой, чтобы она навела справки, где находится старик Четуинд и куда делась его замужняя дочь. Знакомая ответила, ссылаясь на местные газеты, что мистер Четуинд уехал в Европу несколько лет тому назад, а о его дочери ничего сообщить не могла.

Иногда я думаю, Артур, что Джейн уехала к отцу в Европу, помирилась с ним и они живут вместе. Но почему она до сих пор не написала мне, я не понимаю. Есть еще одно обстоятельство, которое меня очень смущает, хотя, на посторонний взгляд — это пустяки. Дело вот в чем: когда мы были еще девочками и учились в пансионе, я заказала для Джейн ко дню ее рождения серебряную шкатулку с эмалью — букетик анютиных глазок и незабудок. На внутренней стороне крышки были поздравительные стихи моего сочинения, а над ними вензель «ДЧ». В прошлом году в одном модном магазинчике я увидела эту шкатулку. «Откуда она у вас?» — спрашиваю. «Одна знакомая принесла, просила продать поскорее», — ответила хозяйка магазина. Выяснилось, что фамилия той знакомой Жозен, живет она на улице Добрых детей. За эту вещицу у меня в магазине попросили тридцать долларов. Я сразу же заплатила, спрятала шкатулку и уехала домой. Дня через два я поехала на улицу Добрых детей, но мадам Жозен оттуда исчезла. «Опоздали, сударыня, — пояснил мне испанец из табачной лавки. — Верно, она жила здесь, но вчера ночью съехала, а куда — неизвестно». И действительно, сколько ее ни разыскивали, она будто в воду канула. Возможно, эту шкатулку украли в Нью-Йорке или в Техасе и привезли сюда для продажи. Я очень рада, что мне случайно удалось вернуть вещь, принадлежавшую Джейн.

Все время, пока мадам Ланье рассказывала о своей подруге, Артур Менар не спускал с нее глаз, явно делая усилия, чтобы удержаться от слез и не заговорить самому. Мадам Ланье иногда вопросительно смотрела на своего собеседника, но он молчал.

— Ну вот, Артур, все, что я знаю, — заключила она. — Теперь твоя очередь.

— Боже! Как я был глуп! — вскричал Артур, вскакивая с места и принимаясь бегать взад и вперед по комнате. — Вы мне сообщили много фактов, но я тоже знаю немало.

— Каким образом, Арти? Умоляю тебя, расскажи подробнее! Ты не представляешь, как мне хочется знать о судьбе Джейн Черчилль!

— Не будь я таким болваном, идиотом, ослом, будь у меня хоть капля мозгов, я бы давным-давно привез к вам в дом миссис Черчилль и ее прелестную девочку! А что я сделал вместо этого? Отправил мать и дочь в Грэтну без провожатого, когда уже темнело, да к тому же я знал, что мать больна! Боже мой, Боже мой! Что я наделал?..

— Арти, Арти! — в отчаянии воскликнула мадам Ланье. — Говори скорее, когда это было? Куда делась Джейн Черчилль со своим ребенком?

— Этого я не знаю! Но сейчас расскажу, что знаю.

И Артур стал подробно описывать свою встречу с миссис Черчилль и ее дочерью: как он подарил девочке голубую цаплю и как простился с ними на станции Грэтна, а сам поехал дальше в Новый Орлеан.

— О, Арти! — упрекнула его мадам Ланье. — Как же ты не догадался проводить их из Грэтны на паром? И привезти прямо к нам? Ведь у Джейн, кроме меня, никого нет знакомых в Новом Орлеане. Каково было ей, больной, ночью оказаться в глухих местах! Ну почему ты не привез ее прямо к нам?

— Миссис Черчилль ни разу не упомянула о вас. Могло ли мне прийти в голову, что вы с нею так дружны и что она едет именно к вам? А навязываться с услугами к малознакомой даме мне показалось неприличным.

— Отчего она на другой день ко мне не приехала?

— Дайте я закончу свой рассказ, и тогда мы вместе над этим подумаем. Расставшись с миссис Черчилль и с девочкой, я долго смотрел им вслед, пока они не стали спускаться к парому. Наш поезд в это время отправлялся дальше, и я занял прежнее место. И тут в том кресле, где сидела мать, я увидел молитвенник в красном кожаном переплете, с серебряными застежками и с монограммой «ДЧ». Это был молитвенник больной дамы. В книге я нашел фотокарточку.

— Так и есть! — сказала мадам Ланье. — Это молитвенник моей дорогой Джейн. Но почему она ни разу не заглянула ко мне? Куда она делась?

— Вот это тайна, — ответил Артур. — Быть может, она почувствовала себя совсем плохо и зашла в ближайший отель… Или с ней… случилась беда. На следующий день я напечатал во всех местных газетах объявление, что в вагоне найден молитвенник с монограммой «ДЧ», и дач свой адрес. Но все напрасно: прошло уже два года, а я не встречал ни матери, ни дочери.

— Как это странно! О, как это странно! — воскликнула мадам Ланье. — Куда отправилась Джейн? Ведь она ехала сюда, чтобы погостить у меня…

— Надо думать, — ответил Артур, — что она не осталась в Новом Орлеане, а в ту же ночь уехала куда-то. Если бы она остановилась в каком-нибудь отеле, я бы непременно через газеты ее отыскал. Скорее всего, она в ту же ночь уехала из города.

— Дорогой мой Арти, лучше скажи прямо, что Джейн умерла! — проговорила со слезами мадам Ланье. — Неизвестность хуже всего.

— Я сам ни в чем не уверен. Но у нас есть маленькая надежда: вы нашли свою шкатулку, а я нашел голубую цаплю, которую подарил леди Джейн. И знаете, как это случилось? Сегодня утром я зашел к одному любителю птиц, смотрю — у него в вольере голубая цапля. А это очень редкая птица в здешних местах. Спрашиваю, откуда она у него. «Да вот, — говорит, — какой-то итальянец принес на днях и продал дешево, очевидно, торопился». Я позвал птицу: «Тони! Тони!» «Тон, тон!» — закричала она и, хлопая крыльями, побежала прямо ко мне. Я понял, что это моя цапля… И действительно, моя.

— Как ты узнал ее?

— Видите ли, у моей цапли под крыльями по три необычных родимых пятна, вроде трех черных крестов. Я их заметил сразу же, когда поймал ее на охоте. Тогда я услышал ее крик из болота: «Тон, тон! тон!» (за что, кстати, и прозвал ее Тони), а потом увидел, как цапля прыгает и хлопает крыльями. Она мне очень понравилась, и я взял ее на руки. Поскольку мне предстояло ехать поездом, я обшил ей одну ногу кусочком кожи и привязал веревку.

— А ты спросил в магазине, где тот итальянец взял птицу? Вероятно, девочка потеряла ее или цаплю украли, как украли мою шкатулку. Боже мой! Как это, однако, могло случиться?

— Не знаю. Но я еще не закончил свой рассказ, — проговорил Артур.

— Продолжай, продолжай… — сказала мадам Ланье, ожидая услышать еще какую-нибудь страшную тайну.

— Заплатив деньги за цаплю, я начал писать свой адрес, чтобы ее сразу же доставили ко мне. Вдруг передо мной возник престранной наружности старик-француз. Увидав Тони, он подскочил к ней, начал гладить ее по голове, смеяться и лепетать что-то по-французски. Сначала я подумал, что это сумасшедший. Я пытался объяснить ему по-французски, что голубая цапля моя и я никому ее не уступлю. Старик же уверял, что эта цапля принадлежит одной маленькой леди, которая прежде жила на улице Добрых детей.

Глаза Мадам Ланье округлились.

— Как? На улице Добрых детей?! — вымолвила она. — Вот странно!

— Старик-француз задыхался от волнения и лепетал: «Я, мосье, уже два дня ищу голубую цаплю, чтобы порадовать маленькую леди». Я попросил старика описать эту леди, и, уверяю вас, он нарисовал портрет, который мы с вами знаем, — Артур указал на фотографию.

— Арти, неужели это родная дочь моей дорогой Джейн? Мать, возможно, умерла… Но где же дочь? Давай завтра же съездим на улицу Добрых детей!

— Девочки мы там не найдем, — ответил Артур. — Старик рассказал мне запутанную историю о какой-то мадам Жозен, которая сбежала ночью и прихватила с собой девочку.

— Мадам Жозен? Та самая, что принесла на продажу серебряную шкатулку?

— Очевидно, та самая. И полиция скоро накрыла бы ее, если бы она не умерла. Все это сообщил мне старичок-француз. От него же я узнал, что маленькая леди попала в сиротский приют. Завтра я собираюсь съездить туда.

— Теперь все ясно! — вскричала мадам Ланье, в волнении вскакивая с места. — Тайна раскрылась! Девочка в приюте — родная дочь моей милой подруги, покойной Джейн Четуинд. Я сразу заметила малышку: те же глаза, тот же голос, та же улыбка, что и у матери. Скажи, Арти, ты узнаешь ее?

— Конечно, узнаю. Я ее видел два года тому назад, когда ей было лет шесть; не могла же она измениться до неузнаваемости. Мало того, я убежден, что и она меня узнает.

— Отлично! Тогда приезжай завтра утром, часам к одиннадцати, ко мне. Надеюсь, к этому времени сестра Маргарита привезет ее из приюта. Девочку зовут просто Джейн, Бедная, бедная мать! Где она теперь? Я должна все разузнать.

— Боюсь, вы меня теперь возненавидите, — сказал Артур, крепко пожимая протянутую ему на прощанье руку. — Ведь главный виновник этого несчастья — я.

— Нет, нет, дорогой мой! Ты ни в чем не виноват. Напротив, если бы ты не подарил малышке Джейн голубую цаплю, мы никогда бы не отыскали девочку.

Успокоенный этими словами, Артур простился с мадам Ланье и вернулся домой. Но в ту ночь он долго не мог заснуть от мысли, что именно он — невольная причина большого несчастья.

ЛЕДИ ДЖЕЙН НАКОНЕЦ У СВОИХ

На следующее утро сестра Маргарита приехала к мадам Ланье вместе с леди Джейн. Девочку отвели наверх в детскую, где Этель и Мей, маленькие дочери хозяйки, уже ждали ее, а почтенную начальницу приюта пригласили в кабинет.

Долго длилась беседа о судьбе сиротки. Особенно любопытен был рассказ сестры Маргариты о том, как усердно хлопотал добрый Пэшу, чтобы с помощью полицейских сыщиков раскрыть все мошенничества старухи Жозен и ее негодяя-сына.

— Без содействия мосье Пэшу и полиции, — говорила сестра Маргарита, — трудно было бы что-то сделать, так как сведения приходилось собирать не только в Америке, но и в Европе. Денег потребовалось немало, а Пэшу, как вам известно, — человек небогатый. Следует непременно это учесть.

— Мы с мужем, — сказала мадам Ланье, — считаем своей обязанностью нести расходы, пока не будет доказано, что сирота — дочь Джейн Четуинд. А пока я попросила бы вас, дорогая сестра Маргарита, отдать мне девочку. Я не могу допустить, чтобы дочь моей подруги содержалась на средства местных благотворителей.

Сестра Маргарита с удовольствием исполнила желание мадам Ланье, и Джейн тотчас позвали из детской, где она играла с детьми. На ней было довольно грубое приютское платье, ее красивые густые волосы были туго заплетены в две косы, но и в таком виде она оставалась прехорошенькой. Все любовались ее лучистыми глазами и ямочками на щеках.

— Иди ко мне, моя дорогая, — сказала мадам Ланье, привлекая к себе девочку. — Скажи, милая, как тебя лучше называть — леди Джейн или просто Джейн?

Девочка с минуту подумала, посмотрела на сестру Маргариту и с улыбкой ответила:

— Мне больше нравится, когда меня зовут леди Джейн, а сестре Маргарите — когда меня зовут просто Джейн.

Тут мадам Ланье отперла резной ящичек и вынула оттуда фотографию.

— Взгляни, дитя мое, — сказала она. — Кто на этом портрете?

Джейн побледнела.

— Это папа и мама! — вскрикнула она в сильном волнении. — Это моя милая, милая мама! — и Джейн залилась слезами.

— Кто же теперь усомнится, что девочка — дочь Джейн Четуинд? — воскликнула мадам Ланье. — Сестра Маргарита, я прошу вас оставить девочку у меня. С этой минуты я считаю ее своей дочерью.

Сестра Маргарита отвела Джейн обратно в детскую, сняла с нее приютское платье, переодела во все новое и, расцеловав, уехала в свой приют.

Прошло два часа. Мадам Ланье сидела в своем кабинете и что-то торопливо писала; когда она надписывала адрес на конверте: «Мистеру Четуинду», в комнату вошел Артур Менар. Он был бледен и встревоженно смотрел на мадам Ланье. Она улыбнулась.

— Не спрашивай меня ни о чем, — сказала мадам Ланье. — Погоди несколько минут и все узнаешь…

Наверху в детской раздался смех; затем по лестнице протопали ножки и в кабинет вошли три девочки в белых платьях, с шелковыми розовыми поясами — две дочери мадам Ланье и леди Джейн.

Увидев гостя, первые две девочки с радостным смехом бросились к нему, а леди Джейн замерла на месте. Она робко улыбнулась и, подойдя к молодому человеку, вежливо спросила:

— Простите, не вы ли подарили мне голубую цаплю?

Артур чрезвычайно обрадовался, он притянул к себе Джейн и, взяв ее за руки, ответил:

— Да, леди Джейн, это я подарил вам голубую цаплю. Значит, вы меня помните? А я опасался, что вы меня давно забыли.

— О нет! Я вас не забыла! — сказала леди Джейн. — А вот вы меня не сразу узнали…

— Ну что вы, — сразу! Но не подошел, потому что хотел прежде убедиться, что вы узнаете меня.

— Я хотела сказать, что вы меня не узнали, когда мы встретились во второй раз.

— Во второй раз? Где и когда вы могли меня видеть?

— Это было во вторник, на Масленицу. Вы меня не узнали, потому что я была в маске. — Леди Джейн улыбнулась. — Я даже крикнула вам: «Это я, леди Джейн!» Но вы мне не ответили, хотя и посмотрели на меня. Конечно, под маской нельзя было увидеть моего лица.

— Да, теперь я вспомнил. Неудивительно, что я вас не узнал. Но я и вообразить не мог, что под измятым, изорванным домино скрывается леди Джейн!.. Но где же Тони? Вы отдали ее кому-то? — Артур улыбнулся, пристально глядя на девочку.

— Нет, я никому не отдавала мою любимую цаплю и так берегла ее… Но она пропала. Меня посылали на улицу петь и, когда было холодно, я всегда оставляла ее в доме, а однажды она отвязалась и… Тетя Полина сказала, что Тони выскочила на улицу, и поймать птицу она не могла, ведь у нее очень болели ноги… Ах, я так плакала, я так долго искала Тони! Я так тосковала, что не могла петь.

Леди Джейн не выдержала и заплакала.

— Милая девочка! Совсем не изменилась, она все та же, — произнес Артур, обращаясь к мадам Ланье, и погладил волнистые волосы леди Джейн. — А помните, — спросил Артур девочку, — тот день, когда мы ехали в поезде?

— Конечно, помню.

— Вы были тогда с мамой. Где же она теперь?

— Не знаю, — вздохнула Джейн. — Сначала я думала, что она уехала обратно в прерии и скоро вернется за мной. Но теперь я больше не жду ее — я уверена, что она ушла к папе и никогда не вернется.

— Постарайся вспомнить, моя дорогая, когда именно мама уехала, — попросила мадам Ланье.

— К сожалению, я была долго больна и ничего не помню, а когда выздоровела, тетя Полина сказала, что мама уехала ненадолго и скоро опять к нам приедет.

— А когда она уехала, вы жили на улице Добрых детей?

— Нет, мама уехала раньше. Мы жили по ту сторону реки. Тетя Полина, ее сын Эраст, я и Тони. Потом мы как-то ранним утром поплыли в большой, большой лодке, затем вышли на берег и сняли дом на улице Добрых детей.

— Да, Арти, Джейн не выезжала из Грэтны, — грустно заметила мадам Ланье.

— А где же теперь тетя Полина? — спросил Артур у девочки.

— Не знаю. Я от нее убежала и больше ее не видела.

— А почему вы от нее убежали?

— Пожалуйста, давайте больше не будем говорить об этом! — всхлипнула Джейн и опять заплакала.

Мадам Ланье посадила Джейн к себе на колени и ласково сказала:

— Успокойся, маленькая, забудь свою противную тетю Полину, ты никогда больше ее не увидишь, и я никому не дам тебя в обиду. Ты теперь мое родное дитя и будешь жить с нами. Завтра у нас будет елка, ты получишь много подарков, а утром мы с тобой съездим на улицу Добрых детей. Ты раздашь там подарки всем своим друзьям.

— Не плачьте, милая леди Джейн, — улыбнулся Артур, — я тоже приготовлю вам подарок, такой, какого вы и не ожидаете!

На следующее утро, в Сочельник, мадам Ланье вместе с леди Джейн, очень красиво одетой, ехали в роскошной коляске по улице Добрых детей. Экипаж остановился у коттеджа Дианы д'Отрев. Увидев более чем скромную обстановку комнаты мадемуазель Дианы, мадам Ланье была просто поражена. Ей в голову не могло прийти, что знатная, высокообразованная девушка живет почти в нищете, тщательно скрывая ото всех свое тяжелое положение.

И она отнеслась к мадемуазель Диане с самыми дружескими чувствами, пообещав навещать ее как можно чаще. Леди Джейн, со смущенной улыбкой на лице, поднесла мадемуазель Диане — в виде рождественского подарка — отрез роскошного черного крепа.

— Вам надо поскорее отдать это портнихе, — сказала девочка, — мадам Ланье говорила, что вам нужно навестить всех своих родных. Но сначала вы, конечно же, придете ко мне, верно? — и леди Джейн крепко обняла своего друга.

Пепси пришла в неописуемый восторг, когда в то же утро ей привезли особое кресло, которое служило одновременно и кроватью, и коляской: теперь она могла передвигаться без чужой помощи. Ее матери, Мадлон, доставили из магазина замечательное теплое пальто. Мышка пустилась в пляс, когда ей вручили нарядную шляпку с алыми перьями. В этот же день мосье Жерар получил выходной костюм. А семью Пэшу леди Джейн просто засыпала подарками. На сестру Маргариту, к величайшему ее удовольствию, обрушилась целая гора игрушек и лакомств детям приюта.

ВЕСЕЛОЕ РОЖДЕСТВО

Наступил вечер Сочельника. Дом Ланье был залит светом. Три неразлучные маленькие хозяйки дома принимали гостей. Двенадцать веселых, нарядных детей во главе с хозяйками собрались в роскошно убранном зале.

С раннего утра мосье Ланье, его жена и Артур Менар только и делали, что вносили в зал игрушки, конфеты и другие подарки. Наконец зажгли елку. Дети бегали по залу и с любопытством рассматривали груды завернутых подарков. Смех, радостные восклицания не смолкали ни на минуту. Особенно всех занимала неизвестно откуда доставленная корзина.

— Кому же этот подарок, папа? — спрашивала маленькая Этель Ланье у отца, который очень осторожно развязывал тесемки на таинственной корзине.

— А вот сейчас посмотрим, милая, — ответил мосье Ланье и выразительно взглянул на леди Джейн, которая восторженно любовалась яркими игрушками.

Артур Менар не сводил с нее глаз.

Наконец мосье Ланье снял крышку с высокой корзины и громко прочел надпись на карточке:

«Леди Джейн Черчилль от Артура Менара с сердечными поздравлениями».

— Это подарок для леди Джейн! — весело вскричала маленькая Этель.

Между тем ее отец торжественно передал открытую корзину Артуру, а тот, улыбаясь, поставил ее у ног леди Джейн.

— Надеюсь, вы довольны моим подарком? — спросил он, вынимая из корзины голубую цаплю и опуская ее на ковер.

— Ах! — вскричала девочка. — Это Тони, моя Тони!

Она опустилась на колени, обняла птицу и принялась целовать ее.

— А вы уверены, дитя мое, что цапля вас узнала? — спросил мосье Ланье.

— Ну, конечно! Тони не могла меня забыть! Стоит мне только спрятаться и позвать ее, — она тотчас прибежит ко мне.

— Джейн, пожалуйста, попробуй! — дружно закричали Этель и Мей.

Но мосье Ланье предложил сделать по-другому: он взял цаплю на руки, отнес ее на другой конец зала и опустил на пол за широким креслом. Леди Джейн вполголоса чирикнула и позвала:

— Тони! Тони! Тони!

Если бы вы видели, в какой неописуемый восторг пришли все дети, когда голубая цапля, развернув крылья, побежала, переваливаясь, по залу прямиком к леди Джейн! Крики и смех огласили комнату; дети наперебой целовали птицу и гладили ее.

Уже более двух часов продолжалось веселье, когда мадам Ланье сказала тихонько Артуру:

— Я начинаю не на шутку тревожиться. Старику Четуинду давно пора приехать; муж хотел непременно встретить его на станции. Неужели они разминулись? Ты не поверишь, Арти, до чего я волнуюсь! Что, если внучка ему не понравится? Ведь он обожал дочь, но страшно рассердился, когда она вышла замуж не за того, кого он ей прочил.

— Не волнуйтесь, Джейн — такой милый ребенок, что непременно очарует его, — ответил Артур.

В эту минуту в зал вошел лакей и подал хозяйке дома записку.

— Приехал! — воскликнула вполголоса мадам Ланье. — Муж провел его к себе в кабинет. Меня просят прийти туда вместе с девочкой.

И вот мадам Ланье и леди Джейн вошли в кабинет. Посреди комнаты стоял высокий, худощавый старик с глубоко посаженными, выразительными глазами; лицо у него было грустное, почти мрачное.

Подойдя к гостю, мадам Ланье немного смутилась и не выпускала руку девочки. Мистер Четуинд приветливо обратился к хозяйке дома:

— Может быть, вы меня забыли, мадам Ланье, но я очень хорошо помню, как несколько лет тому назад вы приезжали к моей дочери в Гранмерси-парк, в наше имение.

— Нет, мистер Четуинд, я вас не забыла, но никак не ожидала, что вы помните всех подруг вашей Джейн.

— Помню, очень хорошо помню, — возразил старик, не спуская глаз с девочки, которая крепко прижалась к мадам Ланье и робко поглядывала на незнакомого гостя.

— А вот ваша внучка, Джейн Черчилль, — сказала мадам Ланье и легонько подтолкнула девочку вперед.

— Никакого сомнения, — тихо ответил старик, — она — живой портрет матери! Я не предполагал такого разительного сходства. Вылитая моя Джейн в раннем детстве! — с выступившими на глазах слезами он опустился в кресло. — Простите, пожалуйста, я слишком взволнован.

Супруги Ланье вышли из комнаты, и никто не видел трогательного свидания деда с внучкой.

С этого дня все мысли мистера Четуинда были посвящены только леди Джейн. Розыски ее матери продолжались: оказалось, что доктор Дебро, который лечил в доме мадам Жозен приезжую даму с ребенком, хорошо помнил их и даже не забыл голубую цаплю. Мало того, нашлись свидетели похорон, указавшие, где погребена умершая. Что же до имущества покойной, то оно пропало бесследно; уцелели только часы, сбереженные Пэшу.

При первой же встрече мистер Четуинд предложил ему за хлопоты крупную сумму, но честный Пэшу наотрез отказался и принял только то, что истратил из своих денег. Старик-миллионер не сдался и поднес ему дорогие золотые часы с массивной цепью и с надписью: «Многоуважаемому другу от Ричарда Четуинда». А дочери Пэшу, Мари, был прислан серебряный чайный сервиз от имени леди Джейн. В семье Пэшу эти подарки до сих пор считаются самыми ценными.

Старик Четуинд стал часто бывать на улице Добрых детей. Его коляска обычно останавливалась у коттеджа Дианы д'Отрев, поскольку он очень интересовался судьбой мадемуазель Дианы и с наслаждением слушал, как они с Джейн поют дуэтом. Джейн стала петь в церкви, и ее имя сделалось известным в городе. Дед говорил, что ничего не пожалеет для развития ее таланта, и просил мадемуазель Диану переселиться к нему, чтобы наставница и ученица не разлучались.

— Не пугайтесь большого света, — говорил он мадемуазель Диане. — Я сам далек от него и вас стеснять не буду. Моя единственная цель — счастье моей внучки.

Благодаря богатству и щедрости деда, леди Джейн позаботилась о своих друзьях. Семья Пэшу и мадемуазель Диана были вознаграждены первыми; за ними последовала очередь Пепси. Всю жизнь она мечтала поселиться с матерью за городом, в скромном домике, среди зелени и цветов, чтобы дышать свежим воздухом. И вот однажды утром к ней в гости приехали мистер Четуинд и леди Джейн, и девочка положила на стол документ, где значилось, что в собственность девицы Мадлон Модесты Ферри (так окрестили при рождении Пепси) поступает загородный коттедж Карроль-стоун с садом и со всеми хозяйственными постройками. Пепси обомлела от восторга и расплакалась, хотя, если верить ее словам, карты ей давно открыли, что леди Джейн сделается феей-благодетельницей и осчастливит всех своих друзей.

Старичка Жерара ожидало не меньшее счастье. Когда леди Джейн спросила, как бы он желал устроиться, бывший учитель танцев сложил руки на груди, закрыл глаза и с блаженной улыбкой произнес: «Мне бы хотелось поселиться в Париже». — «И прекрасно, — ответила Джейн, — на днях мы с дедушкой едем в Париж. Мы увидимся там с вами». Так и вышло. Мосье Жерар с помощью мистера Четуинда перебрался на родину, где леди Джейн часто навещала его.

Деду и внучке оставалось теперь одно: позаботиться о приюте для сирот. Лично для себя сестра Маргарита ничего не приняла, но она искренне радовалась каждый раз, когда накануне Рождества в приют доставляли крупную сумму денег от имени мисс Джейн Черчилль.

ЭПИЛОГ

Прошло десять лет после описанных нами событий. Эти годы принесли с собой большие перемены. Благочестивая сестра Маргарита скончалась, оплаканная сиротами, о которых она неустанно пеклась всю жизнь. Благодарные жители Нового Орлеана воздвигли ей памятник как раз напротив сиротского приюта. Проезжая по одной из лучших улиц города, вы еще издали увидите среди густой зелени высокую мраморную скульптуру: сидящая в кресле женщина правой рукой обнимает девочку-босоножку в нищенской одежде. В скульптурном портрете женщины верно отражены черты сестры Маргариты. Чаще других здесь появляется щегольская коляска с нарядной пожилой дамой и красивой девушкой лет семнадцати. При повороте к роскошному парку перед особняком Четуиндов лошадей придерживают, и обе дамы почтительно склоняют головы, глядя на памятник. Это мадемуазель Диана д'Отрев и леди Джейн. Леди Джейн — уже невеста. Она завершила свое образование, несколько раз с дедушкой бывала за границей, замечательно поет и каждую зиму по два-три месяца живет в Новом Орлеане. Дедушка купил для нее особняк с парком, оранжереями; в уютном птичнике содержится голубая цапля Тони и любимые канарейки мадемуазель Дианы. Недалеко от дома Четуиндов по-прежнему стоит дом Ланье. Леди Джейн часто ходит к ним в гости. Ее будущий муж, Артур Менар, тоже переселился в Новый Орлеан.

Мадлон, мать Пепси, уже не ходит, как прежде, со своими конфетами на Бурбон-стрит, а рассылает их знакомым. Милая тетушка Моди ежедневно доставляет со своей фермы прекрасное молоко в особняк Четуиндов. За последние годы она располнела, но остается все такой же веселой, искренней и приветливой; она очень гордится своими детьми и радуется от всей души, когда леди Джейн приезжает к ним и возится с детишками Мари.

Но больше всего леди Джейн любит навещать Пепси в ее загородном доме. Она подолгу засиживается у доброй девушки, которая ожила на свежем воздухе, окрепла и теперь стала известной мастерицей тончайших кружевных дамских вещиц, за которые ей очень хорошо платят. Леди Джейн каждый год выписывает для подруги из Парижа модные журналы с образцами узоров, а также нужные материалы.

— Какая же я стала богатая! — весело улыбается своей любимой гостье Пепси. — Могу даже рояль купить, чтобы вы играли на нем, когда приезжаете ко мне.

Летними вечерами в парке возле особняка Четуиндов нередко раздаются веселые голоса. Вот и сегодня… Идет игра в мяч — любимое развлечение англичан. Тут же на площадке, в уютном кресле, сидит мадемуазель Диана с книгой в руках, но она не читает, а с нежной улыбкой смотрит на красивую пару — жениха и невесту, Артура Менара и леди Джейн. Иногда игра прерывается, и они наблюдают, как их любимица, голубая цапля, важно расхаживает по саду, порой останавливается, поднимает одну ногу и стоит неподвижно, будто мраморная. С этой цаплей у них связаны самые приятные воспоминания.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ

Американская художница и писательница Сесилия Джемисон родилась в Ярмуте (Новая Шотландия) в 1837 году в семье, переехавшей в Канаду после Войны за независимость (1775–1783).

Училась Джемисон в Канаде, Нью-Йорке, Бостоне и Париже. С 1878 года жила с мужем на плантации поблизости от Нового Орлеана или в самом городе. Умерла она в 1909 году от сердечного приступа.

Как автор Джемисон наиболее известна своими романами и повестями для подростков, в которых, как отмечали современники, она «очаровательно рисовала детскую жизнь».

В дореволюционной России удивительно большую популярность получила одна из книг Джемисон — повесть «Леди Джейн». Она издавалась неоднократно, в разных переводах, выходила в знаменитой серии лучших детских книг «Золотая библиотека».

После 1917 года «Леди Джейн» издавалась у нас в стране всего два раза в сокращенном виде, но те, кому в детстве довелось читать книгу про девочку с голубой цаплей на руках, думается, хорошо помнят ее, и, как сказано в эпилоге «Леди Джейн», — «с нею у них связаны самые приятные воспоминания».

Примечания

1

Сан-Антонио — город в Техасе.

(обратно)

2

Обширные степи, где пасутся многочисленные стада овец и табуны лошадей, главное богатство местных жителей. Владельцы стад тут же и селятся.

(обратно)

3

«Прачка, стирающая тонкое белье, и конфекция» (фр.).

(обратно)

4

Цапля по-английски heron, селедка — herring. Дети-креолы подшучивают над маленькой негритянкой, уверяя ее, что у леди Джейн на руках селедка.

(обратно)

5

Если помните, на молитвеннике, найденном в вагоне, стояло полное имя и фамилия молодой женщины: Джейн Четуинд. Следовательно, вензель «ДЧ» был общим для матери и дочери.

(обратно)

6

Мама (фр.).

(обратно)

Оглавление

ГОЛУБАЯ ЦАПЛЯ

МАДАМ ЖОЗЕН

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ГРЭТНЕ

ПЕПСИ

ПЕРЕЕЗД

ЛЕДИ ДЖЕЙН НАХОДИТ ПОДРУГУ

ПЕРВЫЙ ВИЗИТ К ПЕПСИ

У ЛЕДИ ДЖЕЙН ПОЯВЛЯЮТСЯ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

ПОЕЗДКА НА ДАЧУ ПЭШУ

ПОДОЗРЕНИЯ ТЕТУШКИ МОДИ

ЧИСТОКРОВНЫЕ АРИСТОКРАТКИ

ПЕРВЫЙ ВИЗИТ ЛЕДИ ДЖЕЙН В АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ДОМ

У ЛЕДИ ДЖЕЙН ПОЯВЛЯЕТСЯ УЧИТЕЛЬНИЦА МУЗЫКИ

У ЛЕДИ ДЖЕЙН ПОЯВЛЯЕТСЯ УЧИТЕЛЬ ТАНЦЕВ

ПЕРВЫЕ ПРАЗДНИКИ ЛЕДИ ДЖЕЙН

ВЕСЕЛАЯ МАСЛЕНИЦА

ЛЕДИ ДЖЕЙН ОБЕДАЕТ В ОБЩЕСТВЕ МОСЬЕ ЖЕРАРА

ПОСЛЕ КАРНАВАЛА

ПЭШУ ДЕЛАЕТ ПОКУПКУ

МАДАМ ЖОЗЕН ЯВЛЯЕТСЯ С ВИЗИТОМ К ДИАНЕ Д'ОТРЕВ

ЭРАСТ ГУБИТ СВОЮ МАТЬ

ШКАТУЛКА ДЛЯ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ

МАЛЕНЬКАЯ УЛИЧНАЯ ПЕВИЦА

ЛЕДИ ДЖЕЙН ОБРЕТАЕТ ПРИСТАНИЩЕ

ЛЕДИ ДЖЕЙН НАХОДЯТ

В ДОМЕ У МАДАМ ЛАНЬЕ

ЛЕДИ ДЖЕЙН НАКОНЕЦ У СВОИХ

ВЕСЕЛОЕ РОЖДЕСТВО

ЭПИЛОГ

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ . . . . . . .