«Снежный человек»

Александр Дорофеев Снежный человек

* * *

Нам не повезло с нормальными безобидными городскими сумасшедшими, за которыми можно бегать по улице, всячески задирать, дразнить и приставать, слушая невнятную, пузырчатую болтовню.

Зато имелся почти одомашненный снежный человек. Водовоз Колодезников. Конечно, не трехметровый великан, какие встречаются в особенно глухих местах, в горных и лесных. Ростом наш не вышел, – метр с кепкой, эдакий снежный лилипут. Однако по другим приметам – хоть куда!

Зимой и летом ходил в шапке-малахае и бараньем тулупе, мехом наружу, напоминая старинный резной гардероб. Ни в жизнь не раздевался, даже когда мылся. Намыливался, не снимая кальсон и фуфайки. Но, судя по лицу, густо заросшему рыжей шерстью, весь был ровно мохнатый.

От него слыхали два слова. «Во-оу-да!» – выл утробно, как матерый волчище, развозя по улицам воду в огромной железной бочке на низкорослой кобылке с бычьей головой. «Шало-пня!» – глухо ревел, будто лось, и щелкал кнутом, когда мы цеплялись за бочку, чтобы прокатиться. В общем, для снежного человека довольно разговорчив.

Кроме нелюдимой лохматой кобылы по кличке Фугас, напоминавшей задумчивую белохвостую гну, другие домашние животные к нему не приближались. Кошки рыдали и теряли сознание, завидев бочку. Собаки чуяли и за версту обходили. Птицы же, напротив, повсюду летали за водовозом, садились на малахай, поклевывая чего-то, как санитары на диком зубре.

Вадик Свечкин подглядел однажды, как водовоз ловил рыбу в ручье, – голыми лапами, точно медведь. Более того, поднимал на телегу свою бочку в пятьсот литров, будто заурядное полено. Может, была не полная.

Никто не видел, где и как он наполняет эту бочку. Вода, редкого родникового вкуса, никогда не кончалась, будто бочка бездонна. Поговаривали, что на дне – алмазы, потому и вода живая. Целебная. И правда, водохлебы в нашем городке совсем не болели. Сразу умирали, когда время подходило, легко и без мучений. В аптеку если кто и заходил, один только водовоз Колодезников.

Плодородная была вода. Польешь огород, помидоры и огурцы уродятся гигантами. Какие-то бугорцы и помигоры!

К бочке Колодезников не подпускал. Сам черпал из нее тяжелым кованым ковшом-водохваткой и разливал по ведрам. Все же вода понемногу расплескивалась. Зимой бочка заледеневала. Над ней клубился пар.

Когда становилась неузнаваемой, похожей на айсберг, и кобыла Фугас, как ни тужилась, не могла сдвинуть с места, водовоз брал зубило, бережно обкалывая лед. И появлялась прежняя, голая, как абрикосовая косточка. Колодезников вытирал ее насухо тряпочкой, как дорогой автомобиль.

Частенько он уходил в лес. И, сколько мы ни выслеживали, растворялся меж деревьев, исчезал в чаще. А возвращался всегда с полным мешком за плечами. Кого собирал, чего ловил – неведомо. Полагали, что навещал родню, снежную, к примеру, бабушку, а в мешке – гостинцы. В том числе алмазы для бочки.

Никто не знал, когда и откуда он появился. Вроде бы всегда жил, с незапамятных времен, на отшибе, в своей хибарке – с одним оконцем и дверью без крыльца. То ли сарай, то ли банька. Словом, берлога.

Неподалеку от нее как раз раскинулся вытоптанный пустырь, на котором мы с ребятами играли в лапту.

Какая услада – точно угодить палкой-лаптой по мячу, чтобы он упруго, со звоном и свистом, взвился в небо! Или словить его, если водишь в поле, одной рукой, почти не глядя, угадав полет, гася силу палочного удара, которая еще гудит в мяче. «Дропку поймал!» – орал тогда с восторгом, будто не мяч, а птица в кулаке. А что означает «дропка», – разрази гром! – не знаю. Может, и в самом деле есть такая прыткая птичка «дропка». Впрочем, поймал мяч с лету, вот тебе и «дропка», радуйся и голову не морочь…

Играли помногу часов, до ночи. Иногда мяч выныривал из неровных мигающих сумерек прямо перед носом, не отклонишься, и так шибал, что светлее становилось. Или скрывался в траве, и тогда все ползали на коленках, шарили, как слепцы, находя лягушек и улиток, грибы, вроде дедовского табака, и яблоки, вроде конских. Самое неприятное, когда улетал к берлоге водовоза Колодезникова. Редко кто вызывался отыскивать впотьмах. Оставляли до следующего дня.

Как-то старшеклассник Николай Подкорытин забил мяч лаптой под самую крышу, над тускло горевшим окном. Побежал вытаскивать, да и глянул с дуру в оконце. Ничего не разобрал, – так, вроде какие-то подушки повсюду, зеленые и голубые, – но вскоре у него начали пробиваться усы, а потом и борода. «Заразился», – шептались наши ребята.

Всегда найдется человек, которому, как говорится, больше других надо. У нас в городишке известно, кто это таков – Курилов с автобазы. В каждой бочке затычка.

Не давали ему покою алмазы. Курилов по пятам ходил за водовозом. Даже в аптеку, где тот взял зачем-то три подушки – кислородную и две водородных. Наблюдал Курилов за берлогой, целясь в окошко подзорной трубой, и много дней распутывал в лесу водовозные следы. Ползал и вынюхивал. Наконец, соорудил охотничью засидку, как на медведя.

«Вот, баранки гну! – радовался про себя, поджидая. – Добуду камешки, верно говорю, и – к черту вонючую автобазу!»

Упорный Курилов знает, где притаиться, – всегда с добычей. Услышал, как птицы слетаются – фырр-фырр! – на полянку среди бурелома. Пригляделся – и еле различил водовоза Колодезникова, такой он свой в лесу, точно пень или другая коряга, вроде птичьего гнезда. Бесшумно, будто пуганый зверь, собирал в мешок корешки, вершки, метелочки и каменья, на которые и смотреть-то лень.

Глазам своим не поверил Курилов – столько сило-часов впустую! Однако не таков Курилов с автобазы, чтобы сразу сдаться, руки опустить.

Темной, непроглядной ночью – выдаются такие ночи специально для злоумышленников – подкрался он к бочке, стоявшей под навесом у берлоги водовоза. Кобылка Фугас спала рядом, погрузив бычью голову в мешочек с овсом. Только белый хвост, как маятник, качался из стороны в сторону. Времени у Курилова было в обрез, это он точно знал, – водовоз дремал не более сорока минут в сутки.

Курилов расторопно и тихо, как долгоногий комар-карамора, взлетел на бочку, нащупал крышку с хитрым висячим замком и принялся совать в отверстие один за другим ключи от разных автомобилей. Хитрый замок не ожидал, видно, настолько простого подхода и сдался на седьмом ключе.

С трудом Курилов отвалил крышку, тяжелую, как люк канализации, и задохнулся. Такой повеяло небесно-лесной свежестью, что голова закружилась. Впрочем, у Курилова долго не кружилась. Он умел хорошо тормозить. Изловчился, скользнул босыми ступнями в бочку, где оказалось куда светлее, чем снаружи, и притворил за собой крышку.

Воды было по колено. Нежно касалась и ласкала грубые куриловские ноги. Он пошарил пяткой там и сям, нащупав, как и ожидал, камешки. По всем ощущениям – алмазы! Набрал воздуху и нырнул. Показалось, что очень глубоко. Дно круто уходило вниз, теряясь в голубоватой дымке. Курилов не придал этому большого значения, поскольку голова стояла на тормозе. Привычный ныряла, распутыватель лески и выдиратель крючков из подводных зацепов, он не сомневался в успехе – только воздуху еще ухватить.

Однако, выплыв на поверхность, все же удивился. Воды по горло, и местность совсем незнакомая. Курилов поднял руки, чтобы нащупать люк, но, увы, не дотянулся – высокая пустота над головой! А в голове – низкая. Так и побрел незнамо куда, на цыпочках, с поднятыми руками, будто сдаваясь неведомо кому.

– Похоже, заплутал, баранки гну, – бормотал Курилов, вспоминая родную, милую автобазу. – Потерялся, верно говорю…

Ранним утром, когда Колодезников выехал на работу, кобылка Фугас как-то странно фукала и фыркала. Скорее мычала – мгну, гну! Водовозу послышались даже отдельные слова – баранки, гну, заплутал! Хотя кобылка вроде уверенно трусила по знакомым городским улицам.

Колодезников тпрукнул и строго подошел к голове. Но та поглядела такими невинными, прозрачными глазами, что совестно стало за подозрения. Навострив ухо, водовоз наконец, разобрал, что мычание из бочки. Приоткрыл крышку и увидел над водой большой белый цветок с заплывшими глазками – то ли лотос, то ли кувшинку.

Конечно, это была сильно размокшая рожа Курилова, вся в корешках и травках. Да разве сразу сообразишь? Некоторые долгие секунды они глядели друг на друга. Курилову захотелось нырнуть, уплыть подальше, но вода, будто во сне, сгустилась, превращаясь в лед, сковала.

– Шало-пня! – рявкнул водовоз и выдернул из бочки за ухо, как сорную водоросль, как чертов орех чилим, полигонум гидропипер, если по латыни.

Водопьяный от корешков и вершков, пошатываясь, Курилов побрел к автобазе. Голова кружилась, и тормоза, похоже, отказали навсегда.

Пару дней он отлеживался, переводил дух, а потом взялся, как говорится, за перо. Сроду не писал, даже в школе увиливал, а тут сел за стол и аккуратно накарябал – «Заявление». Подумал, вымарал и написал честно – «Донос».

«Вода у гражданина Колодезникова поддельная. Набуробливает из подушек в бочку водород и кислород с лесной дурью. Две подушки водорода, одна кислорода – аж два о! – захлебывался Курилов. – Дует, шепчет, улыбается и сказки воде рассказывает, баранки гну! Требую взять анализы воды, бочки, у которой ни дна, ни покрышки, а в первый черед – самого водовоза! Тогда узнаете, верно говорю! Да и кобылу Фугаску испытайте, баранки гну, – кобыла ли она или не кобыла! А то хвостом время считает», – закончил и подписался – «Доброжелатель с автобазы».

Участковый Федор Чур прежде с водовозом не сталкивался – у него в доме вода текла из крана. Дел вообще-то было немного, и он живо откликнулся на донос, вызвав Колодезникова повесткой.

«Экая образина! – думал Федор Чур, разглядывая водовоза при ярком милицейском свете. – На человека мало похож. Обезьянья порода!» Достал блокнот из набедренной сумки, чтобы записывать показания, и начал издалека:

– Почему на выборы не ходите?

Наверное, слишком, очень издалека, поскольку за три часа пути в блокноте не появилось ни строчки. И не то, чтобы водовоз угрюмо запирался. В зеленоватых глазах читалось сочувствие и желание помочь, однако словами не подтверждалось.

– Чего ж ты молчишь, скотина?! – спрашивал Федор Чур, еле сдерживаясь от грубых поступков и выражений. – Молчание усугубляет!

Водовоз вдруг оскалился, как домашний пес, понявший шутку хозяина.

– З-з-золото! – весело взвизгнул он.

– Какое золото?! Где?! – подпрыгнул Федор. – Подкуп?!

С выборов, понятно, сразу поворотили на золото, но с тем же результатом. День уже заканчивался, а в блокноте появились только два имени – собственно водовоза и его кобылы, которую звали на самом деле Фуга. А Колодезникова и того страннее – Ширварли.

«Таких не бывает, – мыслил Федор Чур. – Кличка! – и сладко обмер. – Да он же иностранец! Языка не знает! Шпион и диверсант! Отвлекает диким видом, а сам травит народонаселение».

– Я тебя выведу на чистую воду, – уверенно пообещал Федор, сажая Колодезникова за решетку.

Оставшись один, водовоз чутко огляделся, будто в новой берлоге. Принюхался, раздвинул, как заросли камыша, металлические пруты ограды и вернул на место. Кажется, ему тут понравилось. Строго и ничего лишнего. Лежанка, пол да стены. И запах вполне дикий, звериный. Одно огорчало – вода в бочке заболела. «В каком омуте зачерпнул беса?» – раздумывал вроде бы водовоз Колодезников. Всю ночь он что-то бормотал, а под утро произнес отчетливо: «Все беды пропадут, в воду уйдут!» И задремал на сорок минут.

Впрочем, и тридцати не прошло, как разбудили. Участковый Федор Чур пригласил зоолога Волкодава для экспертизы.

Давно уже зоолог присматривался к водовозу, издали меряя на глазок, вдоль и поперек, его мощный лохматый череп. И теперь был очень возбужден, что можно вблизи и законно. Особенно интересовала мандибула, то есть челюсть водовоза. У Волкодава имелся специальный прибор мандибулометр, рассчитанный на грызунов и жвачных. Не терпелось проверить мандибулометр в настоящем деле.

Для содействия Волкодав позвал тетю Мусю, ветеринара с кошачьим уклоном. В общем, собрался маленький консилиум.

Они уселись на милицейских табуретках, привинченных к полу, и осматривали, покачивая головами, водовоза. За сероватыми лохмами, как в туманном сумеречном лесу, трудно было что-либо разобрать. Только сонные глазки проступали равнодушно, будто оконца в болоте.

– А давайте-ка, коллеги, его побреем! – предложила тетя Муся, которая не терпела запущенность и меня-то заставляла стричься под полубокс раз в неделю.

– Точно! – воскликнул Федор Чур, тронутый словом «коллеги». – Пора прояснить личность!

Разыскал в сейфе среди немногих вещественных доказательств безопасную бритву и закостеневший обмылок с бороздой от веревки – орудия древних попыток самоубийства.

Подумал о наручниках. Но водовоз охотно, как заждавшаяся прогулки собака под ошейник, протягивал участковому башку.

Бритье не пошло гладко. Лезвие кое-как справлялось с жесткими волосами. Зоолог Волкодав то и дело совал пальцы, щупая череп. Да еще и тетя Муся лезла с дурацкими советами, – какие височки оставить, прямые или косые. Федор Чур измучался, ругая про себя милицейскую службу. Однако постепенно, хоть и с клочками волос, торчавшими там и сям, выявилось вполне лицо, похожее на человеческое.

Федор Чур даже развел руками – сколько напрасных усилий! Ожидал открыть какую-нибудь особенную зверскую харю, и вот – такое разочарование. Морда как морда. Выглядел водовоз, конечно, странно, опустошенно, как дубрава после бури. Но еще и не таких видали!

Между тем Волкодав с тетей Мусей приступили к обмерам. Зоолог диктовал, а Федор записывал в блокнот, не слишком понимая чего.

– Кранео! – громко шептал Волкодав, прилаживая мандибулометр к голове водовоза. – Покров мозга очень велик, но соразмерен! На темени выпуклость вроде гребня!

Федора сразу сбил с толку кран. Спросить было неловко, и он вдруг подумал: «Может, оттуда вся поддельная вода, из этого самого крана?»

А Волкодав шептал все громче и громче, бегая туда-сюда пальцами по скелету головы, как пианист, играющий фугу.

– Отсутствует языкоглоточный нерв! Блуждающий затерян! Зато есть три пары лишних, для неизвестных целей!

– К тому же волчья пасть, медвежье ухо и заячья губа, – вымолвила, бледнея, тетя Муся.

Когда они закончили и бритого водовоза вернули за решетку, Федор Чур, бегло проглядев записи в блокноте, прямо спросил:

– Так он человек?

– Ан-тро-по-морф-ный! – пропела тетя Муся одно слово, как целый романс. – Подобный человеку.

– У меня дома поросенок тоже подобный. Разве что не говорит, – хмыкнул Федор. – Я хочу знать, какого он роду-племени, этот черепушник.

– Ну, конечно, не из арийцев, – вздохнула тетя Муся. – Нет семи пядей во лбу! Верно, коллега?

Волкодав рассеянно кивнул:

– Да-да, всего семь сантиметров. Зато в плечах семьдесят – целый аршин.

Федор Чур неведомо зачем обмерил себя пядью и обнаружил полное совпадение своих величин с водовозными. Провел рукой по голове – и выпуклость, вроде гребня, на темени!

– Не из арийцев, говорите, – шмыгнул и дернул носом. – Попахивает расизмом!

– Да что вы! Мы только об анатомии – о теле, о плоти! – оправдывалась тетя Муся. – Кто знает, что у него в душе?!

– Похоже, потемки, – ухмыльнулся, оскалившись, Федор. – Ну, не людоед – и ладно. Нет состава преступления – надо выпускать.

Тетя Муся насупилась, как девочка, лишенная половины эскимо.

– Я бы еще пообследовала…

Но участковый Федор Чур уже вышел из кабинета.

– Все люди – братья! – сказал он Колодезникову. – Старшие и младшие. Иди отсюда, упрямый водовоз, да найди стоящее дело. От воды навару не густо!

Водовоз Колодезников пошел домой, поеживаясь на ветру, – такой был бритый, как свежий спил бревна, только что годовых колец не заметно. Прежде всего глянул в бочку и увидал голое отражение, как кувшинку на воде. Нырнул, и был таков – только его и видели!

Да нет! Это, конечно, для красного словца. На самом-то деле так и возит по сию пору воду в бочке. Снова оброс, как старый пень мхом, и не бреется. Годы отмеряет водами. По-прежнему мало разговорчив. Зато стал мягче, даже нежнее. Будто не снежный уже человек, а водяной.

Вода в бочке выздоровела и других лечит. В наш городишко приезжают специально на воды Колодезникова.

Даже Курилов с автобазы, наглотавшись той ночью, изобрел ни с того ни с сего универсальный ключ, который, правда, ничего не открывает и не закрывает. Это такой ключ – сам по себе. Из него чего-то струится, подтекает, а временами и бьет, как из хорошего фонтана.

Старшеклассник Николай Подкорытин поступил в столичный университет и через год закончил.

– Отчего ты так умен? – спрашивали профессора.

– У нас вода такая! – отвечал усатый и бородатый. – Гидрохено, оксихено и, конечно, водовоз Колодезников.

А откуда этот водовоз, какого племени или породы, снежный он человек или водяной, почему, в конце-то концов, Ширварли – не знаю, разрази меня гром! Да потому же, наверное, почему и «дропка». Пейте из его бочки, радуйтесь, голову не морочьте, и концы в живую воду.

Оглавление