«Лариса»

Лидия Львовна Арабей Лариса

Часть первая ЗЕЛЕНЫЙ РОСТОК

1

Солнечный луч подбирался к Ларисиному диванчику. Сначала остановился на шкафчике, заглянул в стоявшее там зеркальце, засиял от радости. Потом спрыгнул на пол и ярко осветил половичок — радугой заиграли красные, синие, зеленые лоскутки. Заполз на край диванчика, стал подкрадываться к Ларисиной щеке. Он уже совсем готов был защекотать ей ухо, но девочка открыла глаза. Какое-то время две влажные черносливины сонно глядели перед собой, потом окончательно проснулись.

«Сегодня воскресенье, — вспомнила Лариска. — Мама не пойдет на работу, а я не пойду в садик… буду целый день с Олей играть…»

Девочка откинула одеяло, села.

— Мама, — позвала она. — Я проснулась!

Но ей никто не ответил, и она, спрыгнув с диванчика и схватив свои одежки, стала торопливо их натягивать. Сунула ноги в сандалики, стукнув дверью, выбежала во двор.

Мать стояла возле умывальника, прикрепленного к забору, и вытирала полотенцем лицо. Увидев дочку, весело ей улыбнулась.

— Проснулась? Вот и хорошо! Умывайся, и будем завтракать.

— С добрым утром, мамочка, — потянулась Лариска к маме. — Ты сегодня выходная, да? И у меня сегодня выходной, да?

— Да, девочка, да, — засмеялась мать.

Она наклонилась к дочке, прижала ее к себе. Лариска обняла мать за шею и долго не хотела отпускать, потому что мама такая хорошая, лучше всех, самая красивая на свете!

— Ну, хватит, хватит, надо нам день начинать, за работу приниматься.

— Ага, — опомнилась Лариска. — Мне надо цветочек полить, — и, отпустив мамину шею, побежала в дом.

Там она схватила медную кружку, стоявшую на лавке рядом с ведром, набрала воды и, придерживая кружку обеими руками, чтоб не расплескать, понесла ее к окошку.

Медленно лила она воду в черную землю вазона. Земля жадно пила, а Лариска все подливала и подливала из тяжелой медной кружки.

Цветок этот Лариска посадила сама. Мама принесла от тети Вали, Олиной мамы, крохотный зеленый росточек — всего два листика.

— Надо и нам вазончик вырастить, — сказала мама. — Вырастет, станет большой и зацветет красными цветами.

— Как у Оли? — спросила Лариска.

— Да, как у них на окошке.

— А разве вырастет из такого маленького? — притронулась Лариска к слабенькому росточку.

— Обязательно вырастет! Только надо ухаживать за ним, смотреть, поливать, — сказала мама.

И Лариска смотрела, поливала. Росток оценил Ларискины заботы, сначала один за другим выбрасывал все новые и новые листочки — свежие, чистенькие, а потом появился и цветок. Один, маленький, но яркий, как горячий уголек.

Лариса, как увидела цветок, так и запрыгала.

— Мамочка! Посмотри! — кричала она. — Вазончик распустился!

С мамой вдвоем они смотрели на алый огонек и радовались. А Лариса с той поры полюбила свой вазончик еще сильнее.

— Иди, доченька, завтракать, — позвала мама Ларису, все еще стоявшую перед своим цветком.

Девочка отнесла на место кружку, села за стол. Завтракала она торопясь, потому что под окошком дожидалась уже ее подружка Оля.

Через несколько минут девочки бегали по лужку на окраине города. Оля была пухленькая и довольно неповоротливая девочка, ей нелегко было убежать от Ларисы и почти невозможно ее догнать. Но это ничуть не смущало и не печалило Олю, в голубых ее глазах неизменно светился восторг, она одинаково хохотала, когда ей удавалось поймать Ларису и когда Лариса ловила ее.

У девочек было множество игр. И квач, и классы, и прятки. Хватало на весь день. А тут еще Оля принесла скакалку. Ясное дело, попрыгать тоже надо.

— Раз, два, три, четыре, — считает Лариса, пока Оля прыгает. Но уже после четвертого раза Олина нога запутывается в скакалке.

— Все… Отдавай. Теперь моя очередь, — говорит Лариса и тянет скакалку к себе.

Сейчас уже прыгает Лариса, а Оля считает. Тоненькая Лариса прыгала куда ловчее своей подружки. Оля насчитала и десять, и пятнадцать, а Лариска все прыгала, победно глядя на Олю, и глаза у нее горели от гордости, восторга, удовольствия.

И вдруг Лариса заметила, что Оля больше на нее не смотрит, уставилась куда-то в сторону, на дорогу. Лариса тоже глянула туда, и ноги ее запутались в скакалке. Оля даже не заметила этого, с криком «Папа! Папочка!» — побежала навстречу отцу, шедшему по дороге.

Лариска наступила на скакалку. Погасшими глазами следила она за подружкой. А та с разбега повисла на отцовской шее, и он нес ее, наклонясь к ней, целуя.

— Ну, будет, будет, становись на ноги, смотри, что я тебе принес, — сказал Оле отец.

Оля отпустила его шею, и тот, бережно поставив дочку на землю, полез в карман.

— Держи подол! — весело приказал он.

Оля подхватила руками широкую синюю юбочку, и отец высыпал ей в подол конфеты.

Лариса стояла в сторонке. Оля как будто и забыла о ней, еще недавно так хотелось ей прыгать через скакалку, а сейчас это вроде было и ни к чему.

Лариса смотрела на Олю, на ее отца, на конфеты в Олином подоле и чувствовала, как что-то горькое и жгучее подступает к ее глазам.

— Угощай подружку, дочка, — сказал Олин отец.

Наверно, он заметил, что Лариса с трудом сдерживает слезы. Сияющая Оля подошла к Ларисе.

— На, бери, — сказала она, подставляя подруге конфеты.

Но Лариса только мотнула головой. Выронила скакалку, повернулась и медленно побрела прочь с лужка. Оля удивленно глядела ей вслед.

Дома мать хлопотала у примуса и не заметила, как вошла Лариса. Только повернувшись, чтоб набрать воды из ведра, заметила, что дочка стоит возле двери и губы ее вздрагивают.

— Что с тобой? — так и бросилась мать к Ларисе.

Девочка ничего не ответила, только губы у нее задрожали еще сильнее.

— Тебя кто-нибудь обидел? — допытывалась мать.

Тут из Ларисиных глаз посыпались слезы.

— А… почему, — всхлипнула она, — у меня нет папы? У всех детей есть, а у меня нет? — наконец еле выговорила она.

Мать прижала девочку к себе. С минуту молчала, не сразу, видно, найдясь с ответом, потом заговорила нарочно веселым голосом:

— Так вон оно что… А я думала, уж не побил ли тебя кто…

— Олин папа пришел… Конфет ей принес, — всхлипывала Лариса.

— И тебе конфет захотелось? Так сейчас дам, я как раз купила, — обрадовалась мать, что нашелся способ успокоить дочку.

— Я… Я не таких конфет хочу, — развозила слезы по щекам Лариска. — Я хочу, чтоб папа…

Мать снова прижала девочку к себе.

— Нет у нас папы, — глухо сказала она. — Нету. Умер наш папа.

2

Умер, умирать… Понять эти слова Ларисе нелегко. Конечно, она понимает: умер, значит, его нет. Но почему нет? Куда человек уходит? В прошлом году они с мамой ездили в деревню, в гости к бабушке. А перед отъездом мать говорила тете Вале, когда та зашла к ним: «Надо проведать старушку. Много ли ей жить осталось, может, и не доведется больше свидеться… Семьдесят девять уже…»

Стало быть, бабушка тоже умрет… Ларисе очень жалко бабушку, она же такая хорошая, почти как мама.

А когда они ехали со станции в деревню на подводе, мама вдруг вздохнула и сказала вроде как сама себе: «Что шаг — то ближе к дому, что день — то ближе к смерти…» Кому ближе к смерти? Ей с мамой? Ну, уж это извините. Такого просто быть не может. Разве это возможно, чтобы они с мамой когда-нибудь умерли и больше их не было на свете?

А может, умирать — это не так и страшно? Может, умирать — это значит, что сейчас тебя нет, а потом ты снова будешь? Скорее всего, так оно и есть. Потому что сказала же мама: «Лариска, скоро у нас будет папа…» Прежде говорила, что умер, а теперь вот, пожалуйста, — «скоро будет папа».

Но как бы там ни было, это очень хорошо, что будет папа, — рассуждает Лариска. — Сейчас и у нее будет у кого повиснуть на шее, сейчас и ей папа станет приносить конфеты.

3

Мать пришла за Ларисой в садик и, помогая одеться, никак не могла попасть рукавом пальто на руку.

— Быстрее, доченька, не вертись, — сказала она, хотя Лариска и не думала вертеться, стояла спокойно. — Там нас папа дожидается, ты будешь хорошей девочкой, ты будешь любить его, правда?

— Правда, — ответила Лариска.

За калиткой садика их ждал дяденька в сером костюме.

— Вот, Коленька, познакомьтесь, — подтолкнула мать к нему Ларису.

Лариса снизу разглядывала дяденьку. Он показался ей огромным. И все у него огромное — огромный нос, громадная, как решето, шапка на голове, громадными были руки, ботинки на ногах. Мать взяла Ларису за руку, и все втроем они пошли. Дяденька шагал так широко, что Ларисе всю дорогу приходилось поспевать за ним.

— Мы сейчас будем на новую квартиру переезжать, — сказала мама. — Ты хочешь на новую квартиру? — спросила она, наклоняясь к дочке.

Но Лариса не знала, хочется ли ей на новую квартиру. Она сейчас думала о другом.

«Если он мой папа, то почему не берет меня за руку?» Лариса не раз видела, как ходили Оля с мамой и папой, оба они держали Олю за руки, и вообще все дети всегда гуляют с мамой и папой за руку. Так подумала Лариса и робко протянула свою руку к громадной ладони.

Дяденька сверху глянул на Ларису, на ее руку с тоненькими розовыми пальчиками, тянувшимися к его руке. Потом несмело взял эту руку и придержал шаг.

Вот теперь было то, что надо. И идти сразу стало гораздо легче. Ларисе очень хотелось, чтобы ее увидела Оля или кто-нибудь еще из детей. У калитки одного двора, мимо которого они проходили, стояла девочка с мышиными хвостиками косичек. Гордо вскинув голову, прошла мимо нее Лариска. Теперь она была такая же, как все, теперь и у нее был папа.

— Так хочешь ты на новую квартиру? — снова спросила у Ларисы мама.

— Ага, хочу, — охотно согласилась Лариса.

Она и понятия не имела, что переезжать на новую квартиру так интересно. Во-первых, все, что есть в доме, связывается в узлы и складывается в ящики. Оказывается, у них полным полно добра, только раньше все оно где-то пряталось, а сейчас объявилось. Узел с бельем, узел с платьями, узел с постелью. А ботинки, а миски, тарелки, вилки, кастрюли, примус! Ой, как много у них всего… И потом, когда переезжают на новую квартиру, стаскивают с места все вещи. Тогда раскрываются закутки и в них обнаруживаются целые сокровища. То игрушка, давно потерянная и даже забытая Ларисой, то старый ботинок, то рваная галоша. Когда сдвинули с места шкаф, на пыльном островке, оставшемся на полу, Лариса нашла огрызок красного карандаша и резинку.

И еще было интересно смотреть, как легко таскал все вещи папа. А они ведь стояли на полу так прочно, словно приросли к нему. Лариса ни за что не смогла бы даже сдвинуть с места ни шкафа, ни кровати. А папа обхватил руками шкаф и понес его перед собой как ни в чем не бывало. Потом так же вынес и стол, и кровать.

— Помогай, доченька, — сказала мать Ларисе. — Игрушки свои собирай, вазончик выноси.

Ларису словно ветром подхватило. И как это она сама не догадалась, что тоже может помогать!.. Она бросилась к окошку, схватила свой вазончик и побежала на улицу, где стояла запряженная в телегу большая рыжая лошадь.

— Папа, на, возьми вазончик, — крикнула она, впервые в жизни выговаривая такое прекрасное слово.

Но тот, к кому она обращалась, видимо, не понял, что это ему говорят, он даже не оглянулся. И только когда Лариса подбежала к нему, протягивая горшочек с цветком, немного удивленно посмотрел на нее, потом улыбнулся, склонился к ней, подхватил под мышки и поднял вверх. Ларисе показалось, что она куда-то летит, так высоко подняли ее большие сильные руки, у нее даже дыхание захватило — и от страха, и от радости. А папа поставил ее на телегу между шкафом и большим пружинным матрацем.

— Ставь свой горшочек куда хочешь, — сказал он.

Но Лариса уже совсем забыла про вазончик, счастливая, стояла на телеге и смеялась.

Попрощаться с ними пришла тетя Валя, прибежала и Олечка. Олечка помогала Ларисе собирать игрушки, тетя Валя, сложив на груди полные белые руки, смотрела, как мать собирала разную мелочь в разостланную на полу подстилку.

— Так поздравляю вас, Марусенька, в добрый час, — говорила тетя Валя.

— Спасибо, Валенька, — отвечала мать. — Знаете, я надеюсь, что он будет Ларисе, как отец, — понизила она голос и оглянулась на дверь.

— Дай бог, дай бог, — сказала тетя Валя.

— Он на заводе работает… Электромонтером… И вообще он хороший, — словно бы в чем-то оправдываясь, говорила мать.

— Дай бог, дай бог, — снова повторила тетя Валя.

Мать обвела глазами комнату, не осталось ли чего, что следовало взять с собой. На стене, на картонке с нарисованными на ней двумя розами, висел календарь. Мать подошла к нему. С минуту смотрела на листок, словно собираясь навсегда запомнить сегодняшний день.

— Двадцатого июля тысяча девятьсот тридцатого года, — тихо сказала она. Потом сняла календарь, положила на груду вещей, лежавших на подстилке, ловко стала связывать узел.

— Так не забывайте нас, Марусенька, приходите в гости, — выходя за ними во двор, говорила тетя Валя.

Спустя какое-то время все было уложено на подводу, и Лариса, держа в одной руке вазончик, другою прижимая к груди куклу, сидела на большом узле. Папа проверил, хорошо ли держатся вещи, взял в руки вожжи.

— Но! — сказал он лошади.

Лошадь кивнула головой, мотнула хвостом, телега загремела по булыжнику. Ларису сильно подбросило, она крепче прижала к себе куклу, сильнее обхватила вазончик.

4

На новой квартире все было не так, как на прежней. Они переехали в громадную, с высоким потолком и большущими окнами комнату. Все привезенные на подводе вещи будто потерялись в ней, а ведь Ларисе недавно казалось, что добра у них очень много.

— Как пусто у нас, — с грустью сказала мама, когда они расставили и разложили все сокровища.

— Ничего, — сказал папа, подходя к шкафу и открывая источенную жучком дверцу. — Вот получу получку — купим новый шкаф, кровать новую купим, в этом месяце я должен получить хорошую получку… Рублей двести, — подумав, добавил он.

Мама обрадовалась.

— Ого, — весело сказала она. — Я и не знала, что за такого богача замуж вышла.

Как и раньше, каждое утро Лариса ходила в детский сад, а возвратясь оттуда, играла около дома. Но и улица, и окрестности здесь были не такие, как на старом месте. Раньше стоило Ларисе выбежать за калитку, как перед нею расстилались луг, поле. А тут за воротами начиналась мощеная улица, по ней ездили лошади, запряженные в телеги, порою проносились машины, поднимая столбы пыли.

Возле дома, в котором теперь жила Лариса, стоял кирпичный ларек, от которого далеко пахло керосином. Лариса ходила смотреть, как большой черный дядька в клеенчатом фартуке продавал керосин женщинам, стоявшим в очереди вдоль ларька. Рукава у дядьки были закатаны по самые локти, а волосатые руки все в керосине. Большими и маленькими жестянками на длинных ручках черпал он керосин из железной бочки и через большую воронку вливал в бидоны, бутылки. Он ловко опрокидывал жестянку с керосином, и во все стороны летели брызги, а в воронке начинали прыгать радужные пузыри.

Двор дома, в котором жила Лариса, был маленький, на него выходили еще окна небольшого деревянного домика. Но домик тот был огорожен забором, и Лариска никак не могла пойти туда и посмотреть, кто там живет. Однажды она увидела за забором мальчика: по возрасту он был, наверно, как Лариса. Мальчик стоял по ту сторону забора и большими черными глазами смотрел на Ларису, которая палочкой ковыряла песок под ногами. Лариса совсем уж было собралась подойти поближе, но из домика вышел тот самый дядька, что продавал керосин, только без клеенчатого фартука.

— Сема, — позвал дядька, и мальчик убежал. Лариса в тот раз с ним так и не познакомилась.

Прислонившись стеной к их дому, во дворе стоял сарай, дверь в который никогда не запиралась. Однажды Лариса тихонько открыла ее и заглянула внутрь.

Сарай был пустой, на земляном полу валялась грязная бумага, солома. Из сарая сильно тянуло сыростью, и Лариса быстренько закрыла дверь.

В квартире рядом с ними жили тетя Соня и дядя Вася. Дядя Вася работал на том же заводе, что и папа. У него были рыжеватые кудрявые волосы, спереди такие редкие, что просвечивала розовая кожа. Рыжеватые курчавые волоски росли и на руках дяди Васи.

Тетя Соня целыми днями готовила еду, стирала, убирала. У нее были румяные щеки, и от нее всегда пахло чем-то вкусным, похожим на свежие булочки. Однажды тетя Соня позвала Ларису к себе в квартиру, погладила ее по голове и угостила киселем.

Но Ларисе хотелось другого, ей хотелось подружиться с кем-то из детей. Не раз поглядывала она за забор, чтобы еще раз увидеть мальчика с черными глазами. И вот однажды его увидела, мальчик протискивался через щель в заборе к ним во двор.

— Тебя зовут Сема? — спросила Лариса, как только мальчик оказался в их дворе.

— Угу, — ответил тот, с любопытством разглядывая соседку.

— А меня Лариса. Давай будем дружить.

— Давай, — согласился Сема. — А у меня щенок есть, мне папа принес. Хочешь, покажу, — похвастался он.

Через ту же щель в заборе они полезли во двор к Семе. Там, в уголочке возле сарая, на тряпке лежал щенок. Голова у него была большая, уши тоже, а крохотные бусинки глаз настороженно блестели. Подле щенка стояла миска с молоком. Молоко было почему-то не белое, а серое я в нем плавали соломинки, клочки шерсти.

— На, ешь, — Семка ткнул мордочку щенка в миску с молоком.

Щенок раза два хлебнул, высунув розовый язычок, потом весь напрягся и тряхнул мордой. Брызги молока обдали Лариску с Семой.

— Это овчарка, — говорил Сема, вытирая лицо. — Я ее воспитаю и отдам пограничникам. Я назвал ее Рексом.

Ларисе было завидно, что у Семы есть собака, да еще овчарка, которую можно воспитать и отдать пограничникам. Ей тоже захотелось иметь такого щенка, чтоб вырастить и тоже отдать пограничникам.

— И у меня есть папа, — сказала она. — Я попрошу его, и он мне тоже принесет щенка.

— У тебя не папа, а отчим, — тыча мордочку щенка в блюдце с молоком, сказал Семка.

— Как это отчим? — не поняла Лариска. Она не знала, что означает это слово, но все-таки догадалась, что Сема считает ее папу ненастоящим, не таким, как папы у других детей. — И никакой он не отчим, он папа, моя мама лучше знает, а она мне сказала, — обиделась Лариса.

Когда она вернулась домой, мать готовила ужин. На новой квартире она постоянно была веселая, всегда готовила что-нибудь вкусное.

Лариса смотрела, как хлопочет мать у примуса, а потом спросила:

— Мама, а папа принесет мне собачку?

Мать повернула к Ларисе веселое лицо.

— А зачем тебе собачка? — спросила она.

— Семе папа принес. Он его вырастит и отдаст пограничникам.

— А, вот оно что, — улыбнулась мать. — Ну, если попросишь, может, и принесет.

— Вот хорошо бы! — обрадовалась Лариска. Она решила, что сегодня же попросит папу и с нетерпением стала дожидаться его прихода.

Однако сегодня его что-то долго не было. День клонился к вечеру, стекла в окнах стали синими, мама зажгла электричество. Она сидела за столом и вышивала, все считала и считала крестики, меняла нитки, то и дело поглядывая на большой старый будильник.

— Что-то долго его нет, — сказала сама себе.

— Спи, Катя, спи, слышишь? — шептала Лариса в уголке своей кукле. — Поздно уже, видишь, на улице темно.

Кукла молчала, но Ларисе казалось, что она противится, не хочет спать, и Лариса все ее уговаривала, стыдила.

— Непослушная ты, — ворчала она. — Все дети давно спят, и тебе пора.

— Правильно, дочка, — поднялась мать. — Пора и тебе спать. Укладывай куклу и сама ложись.

Лариска опомнилась.

— Нет, мамочка, это я нарочно так говорю, чтоб Катя спала, а так еще совсем рано.

— Не рано, доченька. Пошли.

— А я хочу папу дождаться, — упиралась Лариска. — Я попрошу его, чтоб принес собачку.

— Завтра попросишь. А сегодня — спать, поздно уже, — сказала мать.

И хотя Ларисе вовсе не хотелось спать, маму надо было слушать. Она легла на свой диванчик, накрылась одеялом. Собиралась схитрить, притвориться, что спит, а самой лежать и ждать папу: придет — и она попросит собачку. Но в постели было так мягко и уютно, что как ни старалась Лариска, как ни таращила глаза, они сами собой закрывались. Еще виделись ей то Сема, с которым она сегодня наконец-то познакомилась, то вазончик с красным цветком, который она поливала и здесь, на новой квартире, то большие уши Рекса. А потом все смешалось, куда-то исчезло, Лариса заснула.

Проснулась от громких голосов, от стука, от чего-то неведомого и непривычного, происходившего вокруг. Открыла глаза.

Папа стоял посреди комнаты, но был он совсем не похож на того, каким привыкла видеть его Лариса. У него были взлохмаченные волосы, красные глаза и перекошенное, страшное лицо. Руки болтались и казались особенно длинными и большими.

Мама говорила:

— Я целый вечер жду его, волнуюсь, думаю, не случилось ли чего… А он… Явился…

— А что ж… За юбку твою буду держаться? — говорил отец и шатался, шатался, а губы его кривились, дергались.

— На кого ты похож… Весь в грязи… Смотреть стыдно…

И тут Лариса увидела, что папа в самом деле весь в грязи. Брюки в грязи и руки совсем черные.

— Грязный… Смотреть ей уже противно, — говорил и шатался папа.

Мама сказала что-то еще, и тогда стало твориться совсем уж страшное.

Папа вдруг подцепил ногой стоявший у стены стул и с грохотом швырнул его к другой стене. Потом сбросил со стола мамино вышивание. Шатаясь, подошел к подоконнику, на котором стоял Ларисин цветок. Остановился перед ним, с минуту смотрел невидящими глазами, потом схватил вазончик и грохнул его об пол.

Лариса закричала. Громко. Во весь голос. Потом вскочила с постели, побежала к вазончику.

Мать бросилась к ней.

— Что, доченька, сломал? — тихо спросила она.

— Ага… вот, — показала Лариса. Цветочек отвалился, два листочка оторвались и болтались, как на тонких ниточках. Лариса плакала.

— Ничего, доченька, — успокаивала мама. — Мы его снова в землю посадим. Он оживет. Верхушечка целая.

Вдвоем они собрали землю в вазончик, снова посадили туда веточку. Только цветочек нельзя было прикрепить назад. Словно горячий уголек, лежал он рядом, оторванный от ветки навсегда.

— Вазончик снова зацветет… Будут новые цветочки, — уговаривала мама.

Но Лариска никак не могла успокоиться, так жаль было цветочка. Именно этого, первого, единственного. И она все плакала, плакала.

Когда мама наконец успокоила ее и снова уложила в постель, отец спал, скорчившись у стены на полу.

Часть вторая СВЕТ И ТЕНИ

1

Пристроившись в кухне у стола, Лариса читала книгу, взятую сегодня в библиотеке. Янка Мавр «ТВТ».

— Доченька, ты бы пошла на Сережку глянула, что он там. Да и картошки надо начистить, — говорила мать, качая на руках маленького мальчика.

— Сейчас, мама, сейчас, — отвечала Лариса, а сама никак не могла оторваться от книжки.

Тогда мать взялась за полотенце.

— Ты послушаешь, наконец, или нет! — замахнулась она.

Лариса встала из-за стола, побежала в угол, где в корзинке стояла картошка. Она чистила картошку, а сама все думала, что бы ей сделать такое же, как те девочки и мальчишки из книжки. Но мать снова окликнула ее.

— Выбеги, доченька, глянь, где там Сережка, — попросила она.

— Так я же картошку чищу, — словно не понимая, чего от нее в конце концов хотят, отозвалась девочка.

— Брось, доченька, на минутку, выйди, посмотри.

«Вот уж этот Сережка, — думает Лариса. Вечно смотри за ним!»

У нее уже было два братика. Сережка и маленький Леник. Ну, Сережка, тот порядочный парень, говорит почти все, а маленький только недавно появился, Лариса к нему еще не привыкла, по имени даже не может назвать. Когда он плачет, а Лариса не умеет его успокоить, она зовет мать: «Иди скорее! Мальчик плачет!»

Правда, то же самое когда-то было и с Сережкой, но теперь Сережка это уже Сережка, его Лариса очень любит, только порою Ларисе так хочется куда-то побежать, поиграть, а Сережка — как кандалы. Вечно надо его нянчить, смотреть, чтоб не убежал, не залез куда, не натворил чего. И тяжелый он, как мешок, на руках не очень-то потаскаешь.

— Сережка! — крикнула Лариса, выбегая во двор.

Ответа не было.

Она окинула взглядом подворье, но мальчика нигде не было видно. Тогда Лариса завернула за угол дома — туда, где были ворота, ведущие на улицу. Сережка стоял у самых ворот и силился открыть калитку. Видно, ему уже стало тесно во дворе, захотелось узнать, что там, за воротами. А там, конечно, было интересней, чем во дворе. По улице проезжали телеги, проносились машины, шли и шли люди.

— Ах ты, негодяй! — закричала Лариса. — Так вот ты где!

— Ты знаешь, где он был? — говорила она матери, сажая Сережку возле нее на пол. — На улицу собирался выйти! Еле поймала!

— Да ну! — всполошилась мать. — Вот горе мое! Пускай его после этого одного во двор, еще выскочит на улицу да под машину…

— Еще бы, — ответила Лариса, возвращаясь к корзинке с картошкой. — За ним теперь глаз да глаз, — по-взрослому рассудительно заметила она.

В тот момент она и не думала, что теперь именно у нее прибавится работы, снова была с героями книги, которые так ей понравились.

Назавтра, когда была прочитана последняя страница, Лариса решила, что надо попытаться организовать и в своем дворе ТВТ — товарищество воинствующих техников.

Улучив свободную от бесконечных материнских поручений минуту, Лариса побежала к Семе.

— Давай создадим ТВТ! — с порога крикнула она.

Но Сема даже головы не повернул. Глаза его были прикованы к стоявшей перед ним тарелке с кашей. Рядом с Семой сидела его мать — тетя Рива. На лице ее было страдание, такое же страдание отражалось и на Семкином лице.

— Давай у нас организуем ТВТ, — уже менее энергично повторила Лариса.

— Ой, ТВТ, ТВТ, — с досадой передразнила ее тетя Рива. — Что там у вас еще за ТВТ такое, мало у меня еще горя!.. Ну, сыночек, долго ты будешь пить мою кровь? — повернулась она к Семе, в отчаяньи сцепив короткие пальцы.

Лариса сразу догадалась, что тут происходит. Сему снова кормили. Лариса никак не могла понять ни Семиной матери, ни самого Семы. Она просто в толк взять не могла, для чего тетя Рива заставляет Семку есть, если тот не хочет, и не могла понять Семку: почему он упорно не хочет есть такую вкусную еду. Лариску никогда не заставляли есть, наоборот, когда мама посылала ее за молоком для братишек, Ларисе всегда хотелось отпить хоть немножко, но она твердо знала, что делать этого нельзя, потому что молоко нужно малышам. А тут — заставляют человека есть такое вкусное, а он морщится и чуть не плачет.

— Я уже наелся, больше не хочу-у, — с мукой в голосе ныл Семка.

А тетя Рива смотрела на него полными страдания глазами.

— Ну, сыночка, ну, миленький, ну еще хоть ложечку, — умоляла она, мешая ложкой в тарелке. — Лариска, — повернулась она к девочке, — ну хоть ты скажи Семе, чтоб он ел. Скажи ему, что ты с ним играть не будешь, пока он не съест всю кашу.

Лариса сказала:

— Ешь, глупый, это же вкусно…

— Еще как вкусно, — подхватила тетя Рива. — Слышишь, Семка? Правильно говорит Лариска, что ты глупый, ешь, тебе говорят!

Семка взял ложку, вяло потыкал ею кашу в тарелке, вяло зачерпнул и словно отраву понес ко рту.

— Ой, горе мое! — причитала тетя Рива. — Накормить его — здоровье отдашь…

Лариска стояла у стола и терпеливо дожидалась, пока Семка съест кашу, чтобы начать наконец разговор о деле. Но Семка не спешил.

Тетя Рива, подперев пухлой рукою мягкую щеку, посматривала то на Семку, то на Лариску.

— Ну, а что ваш папа? Пьяный приходит? — спросила она у Лариски.

— Угу, — ответила Лариска и вздохнула.

— А что он пьяный дома делает?

— Ругается, дерется, — опустила глаза девочка.

— Вот холера, — возмутилась женщина. — А что мама?

— Мама? — Лариса переступила с ноги на ногу. — Мама ругает его и плачет.

— Бедная женщина, бедная женщина, — сочувственно вздыхала соседка.

Семка, заметив, что мать заговорилась с Лариской, набрал полную ложку каши и бросил ее под стол, где, повиливая хвостом, давно уже дожидался того Рексик. Но тетю Риву так просто не проведешь. Она тут же подскочила к Семке, выхватила у него ложку.

— Это так ты ешь, горе мое, шалопут несчастный! — заголосила она. — Кровь ты мою пьешь, а не ешь… Горя ты не знаешь, как другие дети! Научился бы тогда есть, черепок ты сломанный! — И тетя Рива от души хлопнула Семку ложкой по щеке, оставив на ней крупинки манной каши. — Марш от стола, гусак в ермолке!

Обрадованный Семка соскочил с табуретки, побежал в другую комнату.

ТВТ у себя во дворе они так и не организовали. Семка сказал, что мама не позволит ему что-нибудь чинить, а если выпадал из игры Семка, то и вся игра разваливалась, потому что остальные дети у них во дворе были совсем малышня, да и не очень-то Лариса переживала, она уже читала другие книги, и теперь герои других книг увлекали и восхищали ее. Когда она читала о морских путешествиях, ей хотелось плавать по морям, если про войну, воображала себя медицинской сестрой, перевязывающей раны бойцам под градом вражеских пуль.

Читая про мальчика Гавроша, Лариса и сама становилась Гаврошем, вместе с ним бродила по улицам Парижа, вместе с ним лазила на баррикады, разносила патроны. Вместе с ним под шквалом пуль распевала она песню, и когда сердце Гавроша пробила пуля, Ларисино сердце тоже замерло.

Пережила Лариса и все страдания, выпавшие на долю бедной Козетты. Потому что, пока читала книгу, была она и Козеттой.

Книги — ого! Это был особый мир, в котором жила Лариска. И как хотелось ей походить на тех, про кого читала. Пусть и у нее будет горе, пусть и ей будет трудно, но, в этом Лариса была уверена, будет интересно, радостно. Недаром столько удовольствия приносят книги. И как ни тяжела судьба героя — пусть гибнет он в тяжелых муках — Лариска, ни минуты не колеблясь, заняла б его место.

Да разве только на месте героев из книг хотела бы она оказаться?

Разве не страдала она от того, что не выпало ей на долю плавать на льдине с челюскинцами! О! Она бы ни капельки не испугалась! Она бы там помогала всем, как помогает дома маме. Не зря же мама зовет ее своей помощницей и говорит, что только на нее, Лариску, вся ее надежда.

А когда по радио передали про полет трех героинь-летчиц — Гризодубовой, Осипенко, Расковой, — Лариса в тот же день приняла решение — обязательно стать летчицей.

Когда по радио начинается интересная передача, Лариса становится на стул и приникает ухом к черной тарелке репродуктора, чтоб не пропустить ни единого слова. И как обидно, когда в самом интересном месте Сережка или Ленька, а то и оба вместе поднимают в доме такой гвалт, что ни слова не разберешь. Она кричит на них тогда чуть не со слезами: «Да тише вы!» Но чаще всего кончается тем, что приходится слезать со стула и успокаивать малышню, так и не дослушав передачи. Ну что ты с ними будешь делать, с этой несознательной мелюзгой. Они ведь не только радио не дают послушать, но и уроки мешают делать. А как интересно записать условие задачи, хорошенько подумать, потом заглянуть в ответ — правильно ли решила? И как это приятно, когда ответ совпадет!

А как интересно написать изложение по рисунку, который показала в классе учительница. А потом слушать, как твое изложение учительница читает вслух перед всем классом. То, что написано в твоей тетрадке, кажется тебе тогда незнакомым, будто вовсе и не ты написала…

Жизнь распахивала перед Ларисой дверь в свои огромные, полные света и красок просторы. И Лариса бродила по этим просторам, каждый день отыскивая в них что-то новое. Это новое всегда было таким светлым, таким ясным, радостным.

Но совсем иначе выглядело то, что происходило дома. Все радости обычно гасли вечером, когда возвращался отчим. Лариса даже научилась предчувствовать это время. Само собой уходило веселье, подступала тревога, Лариса начинала с испугом поглядывать то на мать, то на дверь, в которой должен был появиться он. Не как определенная мысль, а как предчувствие, ощущение сверлило Лариску: пьяный или не пьяный…

Наверно, те же мысли мучили и мать, все ниже склонявшую голову над шитьем, которое она брала из артели домой.

С утра до вечера мать шила. Каждую минуту, и даже когда кормили Леника, хваталась за иголку, чтобы еще что-то подметать или подшить.

И то сказать — что б они делали без ее заработка?

Лариска и мать бросают тревожные взгляды на дверь, прислушиваются к каждому звуку. Отцу уже пора бы вернуться с работы, но его все нет. Значит, и сегодня явится пьяный.

Лариска готовит уроки. Мать шьет. Леник спит. Сережка в уголке играет с кубиками.

Лариска отрывает взгляд от учебника, о чем-то задумывается.

— Мамочка, ты не ругайся с ним, если пьяный придет, — говорит она вдруг.

Мать поднимает глаза от шитья, бросает взгляд на Лариску. И тут Лариска замечает, какой стала мама. Она хорошо помнит, что еще совсем недавно у мамы были веселые, добрые глаза, а теперь они какие-то смутные, тревожные. Около рта залегли две грустные складочки. Руки стали худые и прозрачные, видны синие жилки.

Мать ничего не отвечает Ларисе, только вздыхает и снова принимается за шитье. Часто стрекочет машинка, оставляя на ситце длинную ровную строчку.

И вот в коридоре заскрипела дверь. Скрипела долго. Распахнулась во всю ширь. Знакомые неверные шаги — и на пороге стоит, шатаясь, отчим.

Ларисино сердце катится вниз…

Поздно вечером, лежа на своем диванчике и слушая, как посапывает спящий вместе с ней Сережка, Лариса думает: вот если бы найти, придумать слово, от которого отец бросил бы пить водку и ссориться с мамой. Как в сказке — стоит сказать «сим-сим, отвори дверь», — и дверь отворяется. Но какое слово? Как его придумать? Может, кара-вара… Или рона-корона… Вот если бы такое слово помогло…

И Лариска, лежа в постели, начинает шептать: «Кара-вара… рона-корона… пусть не приходит пьяным, пусть не ругается…»

А за ситцевой занавеской, которой завешен ее диванчик, отчим с пьяной придирчивостью изводит мать. Голос его то возвышается, то падает, и слышно, как плачет, всхлипывает мама.

2

В солнечный сентябрьский день бежала Лариса из школы. С кленов слетали красные, похожие на гусиные лапки, листья. Они ковром устилали дорожку, и Ларисе было жаль наступать на них. Она нагнулась, подняла один, второй, и пока пробежала сквер, набрала целый букет красных лапок. В одной руке букет, в другой — портфель. Он набит так туго, что измятые углы торчат, как у Рекса уши.

Сегодня у Ларисы удачный день. Во-первых, пятерка по контрольной по арифметике. Во-вторых, на большой перемене она выиграла открытку. Пионервожатая Валя устроила в зале игру. Из конца в конец зала протянула толстую нитку, к нитке прицепила конфеты, яблоки, карандаши, открытки. Всем по очереди завязывали глаза, давали в руки ножницы и, повертев на месте, направляли к нитке. И вот Лариса отрезала ножницами открытку, на которой была фотография Тельмана — вождя немецких коммунистов.

«Повешу дома на стенку, — подумала Лариса. — Вот только если б рамочку еще, если б такую, как у тети Зины, что около зеркала у них стоит».

Вспомнив про тетку, Лариса решила забежать к ней, тем более что улица, на которой жила тетка, была сейчас рядом.

У тети Зины, хотя жили они только вдвоем с дядей Колей, был свой, собственный дом. В доме были три большие комнаты, очень хорошо и красиво убранные. В каждой комнате на стенах висели ковры, ковры лежали даже на полу. На окнах, на дверях — бархатные портьеры. В одной комнате стояла широченная никелированная кровать, а на ней — целая гора, до самого потолка, подушек. И, главное, цветы. Очень много цветов, сделанных из бумаги. Цветы были как живые, словно их только что нарвали и поставили в воду.

Лариса знала, что тетя Зина — мамина двоюродная сестра, что дядя Коля, муж тети Зины, работает на заводе бухгалтером. Мама почему-то не очень любила тетю Зину и ходила к ней редко. Но Ларисе бегать туда не запрещала, и Лариса бегала довольно часто.

Когда она сегодня пришла к тете Зине, там как раз обедали. Дядя Коля в одной руке держал газету, в другой ложку и, не глядя в тарелку, ел суп. Порою он так и не доносил ложки до рта, увлеченный чем-то в газете, потом хлебал снова.

Тетя Зина велела Ларисе вымыть руки, усадила за стол. Она поставила перед ней тарелку с густым пахучим супом, в котором было много мяса, подала большую тяжелую ложку.

Лариса с удовольствием ела, тетя Зина смотрела, как она уписывает, и время от времени качала головой.

— А что ты сегодня ела на завтрак? — вдруг спросила она.

— Чай пила, — ответила Лариса.

— С чем?

— С хлебом, — сказала Лариса, беря из хлебницы еще кусок свежего белого хлеба.

— А хлеб с чем? — допытывалась тетка.

— Ни с чем.

Тетка глянула на дядю Колю, но тот по-прежнему читал свою газету, ничего, казалось, не видя и не слыша.

— Ну, а в школе ты обедала? — продолжала свой допрос тетка.

— Нет.

— А почему? У вас же там есть столовая. Сколько надо платить?

— Пять рублей.

— Так почему мама тебе не дала?

— У мамы тогда денег не было, — ответила Лариса.

— А разве папа денег не приносит?

— А, — махнула рукой Лариса. — Вы же знаете, какой он… Все только обещает: «Ну, эта получка у меня хорошая будет…» А потом напьется и ничего маме не даст.

Тетя Зина снова глянула на мужа. Тот из-за края газеты бросил беглый взгляд на тетю Зину, на Лариску и снова уставился в газету.

Лариска смотрела на столик около высокого, под самый потолок, зеркала. Там, среди флаконов с духами и разных коробочек, стояла фотография тети Зины. На фотографии тетка была молодая и красивая, с длинными, распущенными по плечам волосами, но Лариса смотрела не на фотографию, а на рамку. Именно такую хотела бы иметь Лариса, чтобы вставить в нее свою открытку.

Тетя Зина принесла из кухни кастрюльку, в которой, наверно, было продолжение обеда.

— А где вы купили такую красивую рамочку? — сделала дипломатичный подход Лариса.

— Эту? — тетка посмотрела туда, куда показывала Лариса. — О, это старинная вещь, сейчас такие не продаются.

— Жалко, — вздохнула Лариска. — А мне очень нужно…

Она рассказала, как выиграла сегодня открытку, порывшись в портфеле, нашла свой выигрыш и показала тетке.

— Ну, так не обязательно именно такая рамка, как эта. Можно и другую, — сказала тетка. — У меня как раз где-то была старая.

Когда Лариса уже собралась домой, тетя Зина вышла с ней в кухню. Там, в ящике кухонного шкафчика, среди ржавых вилок и кривых гвоздей нашлась старая, но еще вполне приличная рамочка.

— Возьми, — сказала тетка, — протрешь чистой тряпочкой, будет как новенькая.

Лариса поблагодарила.

— Подожди, — окликнула ее тетя Зина, когда Лариса уже стояла на пороге. Она вернулась в комнату, о чем-то там долго совещалась с дядей Колей. Потом вышла, держа в руке пять рублей.

— Бери, это тебе на обеды в школе.

Девочка вспыхнула.

— Нет, не надо, спасибо, — отступила она.

— Бери, бери, — строго говорила тетка. — Ну, сейчас же. — И она всунула деньги в Ларисину руку.

Из комнаты вышел дядя Коля. Ларисе показалось, что он очень внимательно, очень зорко рассматривает ее.

А тетя Зина говорила:

— И о чем только думают такие родители… Это же надо, чтобы ребенок голодным бегал…

— Не умеют люди жить… — значительно сказал дядя Коля, поддерживая мнение жены.

Тетя Зина открыла Ларисе дверь. Лариса попрощалась. Теперь в ее портфеле скрывались настоящие сокровища. Кроме открытки, там лежали рамка и пять рублей на обеды. Но почему-то Ларисе не становилось от этого весело, наоборот, на сердце скребли кошки.

«Ну, зачем я взяла деньги, — корила она себя. — Зачем взяла… И мама еще будет ругать…»

За рамку Ларисе стыдно не было, а вот за деньги…

«И почему, почему так? — думала Лариса. — У всех есть вкусная еда, у всех есть деньги, только у нас нет. Тетя Рива заставляет Семку есть, а он не хочет… Тетя Зина и дядя Коля взрослые, а как вкусно едят… Сережка маленький, а в глаза такого не видит… И почему у всех хорошо и только у нас плохо… И как это стыдно, что мне пять рублей дали… Не надо было брать…»

Ей припомнилось, как выпытывала тетка, что она ела на завтрак. В тот момент Лариса отвечала ей, как есть, ни о чем не думая, а сейчас ей почему-то стало обидно.

Ларисе захотелось вернуться и хорошенько все объяснить тетке, сказать ей, что во всем виноват только отчим, если бы он не пропивал…

Но недолго мучили Ларису все эти невеселые мысли. Был теплый осенний день, солнце так славно выкрасило листья, и Лариса все время посматривала на свой букет, любовалась им. А когда подняла глаза, увидела, что навстречу ей бежит мальчик. Он бежал, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, надувал щеки и смешно подмигивал Ларисе.

И девочке снова стало радостно. Словно из темного угла она выбежала на светлый простор. И она, как тот мальчик, побежала по тротуару, подпрыгивая и размахивая букетом.

3

— У меня узе нозки болят, хоцу на луцки, — ноет Сережка.

— Ну еще немножко, уже близко, — уговаривает его Лариса.

Сережа делает еще несколько шажков, потом останавливается.

— На лу-цки, — тянет он, и Лариска знает, что теперь уже он ни за что не двинется, хоть ты его на веревке волоки. Она приседает, Сережка взбирается ей на закорки.

— Такой большун, а не хочешь ножками ходить, — выговаривает Лариса. — Глянь, вон маленькая девочка, а идет сама, — показывает она на девчушку с громадным синим бантом на светлой головенке. Девчушка топает рядом с матерью, держась за ее руку.

Но Сережке это как с гуся вода. Он изо всех сил уцепился за шею сестры, и та тащит его на спине.

Немного впереди шагают Семка и Оля. Семка размахивает тонким длинным прутом, выломанным на кладбище.

Бегал за ними на кладбище и Рексик. Овчарки из Рексика почему-то не получилось, он так и остался небольшим лохматым песиком. Поначалу Семка сильно расстраивался: разве ж такая собака нужна пограничникам? Семка даже злился на Рексика, что он его так подвел, оказался не овчаркой, а обыкновенной дворняжкой. Но потом простил Рексику его происхождение, пес со своей стороны был очень благодарен мальчику за такую его доброту, охотно бегал за ним по пятам и при всяком удобном случае пытался лизнуть хозяина в его довольно большой для такого маленького и худенького личика нос.

Сейчас Рексик, как пушистый колобок, вертелся вокруг Семки, то отставал, то забегал вперед и, присев на краю тротуара, дожидался, пока подойдут дети. Но никто не обращал на него внимания, все были полны впечатлениями от того, что недавно видели.

— В тот костел можно залезть, — размахивая прутом, доказывал Семка Оле.

— Ой, что ты, это же страшно! — Олины глаза круглели.

А Ларисе ничуть не страшно. И она сказала бы об этом Семке и Оле, но Сережка мешает ей не только идти, но и говорить. Она и сегодня попыталась бы залезть в этот полуразрушенный костел, если бы не тот же Сережка. Лариса прекрасно знает, как заорал бы он, если б ей вздумалось залезть в костел, оставив его на кладбище. И без того сегодня ей влетит, что и сама куда-то со двора сошла и Сережку с собой потащила. И Лариска на минуту забывает и костел, и кладбище.

А Сережка такой тяжелый! Лариска тащит его, крепится из последних сил, но больше уже нет мочи.

— Ну, а теперь снова ножками. Теперь уже совсем близко, — говорит она брату, опуская его на землю.

Сережка с большой неохотой становится на ноги, перебирает ими еле-еле.

— А стекла какие там в окнах — видели? Красные, зеленые, желтые… — догоняет она Семку с Олей.

— Ага, — кивает Оля. — Там еще внутри боги нарисованы. Я их через разбитое стекло видела.

Но вот они и дома. У Лариски из головы снова выскакивают мысли про костел, про кладбище, снова возвращается тревога — мама ругать будет. Уже готовая принять заслуженную кару, отворяет Лариса калитку.

Но что это… Что это, такое знакомое, стоит во дворе?

Лариса всматривается. Ну, конечно, это же ее диванчик… Почему же он очутился во дворе? А вот и стол, кровать. На кровати лежат, свернутые в узел, вещи… Да это же их вещи! Вон и одеяло, сшитое из лоскутков, вон старая Ларисина кукла.

Все вещи стоят около сарайчика, дверь в нем распахнута, мать подметает там пол.

Потом мать вышла из сарайчика, швырнула веник на землю, пошла в дом, не взглянув на Лариску с Сережей, которые стояли посреди двора, держась за руки.

«Что ж это происходит? — думает Лариса. — Зачем они повытащили все из дому?..»

Из своей комнаты вышла тетя Соня. На руках она держала их Леника.

— Марусенька, — остановила она мать, которая выносила из дома стулья, — может, вы бы все-таки к нам?.. Хотя и маленькая комнатка…

Мать опустила стулья на землю, вытерла ладонью влажный лоб.

— Нет, Сонечка, спасибо, — сказала она. — Зачем же вас стеснять? Да, может, и не надолго это… — И она, снова подхватив стулья, понесла их к сарайчику.

Только сейчас Лариса поняла, что их семья переселяется в сарайчик.

А мать уже тащила из дома большую деревянную кровать.

— Зачем одной тащить? — подошел отчим. — Иди, я сам сделаю.

— Ты уже наделал, — зло сказала мать. — Допился… С работы погнали. Удивляюсь только, как они с тобой до сих пор цацкались.

Отец не ответил ни слова. Кряхтя, потащил кровать к двери.

Только сейчас мать заметила Лариску с Сережей, подошла к ним, взволнованная, усталая.

— Мамочка, — вскинула на нее удивленные глаза Лариса, — мы что, здесь жить будем?

— Да, доченька.

— Но почему?

Мать помолчала, потом хмуро объяснила:

— Отец ушел с завода… На другую работу… А квартира заводская. В ней теперь новый рабочий жить будет…

Отчим таскал вещи в сарайчик. Поставил большую кровать, потом маленькую, Ленину, с сеткой по бокам. У самой двери пристроил шкаф. А вот диван и стол не влезали, да вазоны так и остались на улице.

— Придется попросить соседей, чтобы пока у них постояли, — вздохнула мать.

После громадной комнаты новое их жилье выглядело неимоверным закутком. Места, чтобы можно было походить, не оставалось совершенно. Только крохотный лоскуток земляного пола был виден между большой и маленькой кроватями.

Кое-как расставив и распихав вещи, мать села на кровать и с тоской огляделась вокруг.

— Дожились, — с горечью сказала она. — Да и осень впереди… Холода на пороге… Дожди заладят…

Отец молчал. Он постоял с минуту на свободном лоскутке земли, переминаясь с ноги на ногу, взял свою шапку, куртку и вышел.

Вернулся поздно и долго не мог справиться с дверью в сарайчике. И целую ночь стоял над ними водочный чад.

4

Лариса смотрит на большое здание, которое высится перед нею громадной глыбой. Вдруг здание начинает шевелиться, у него вырастают башни, вытягивается крыша. «Да это же костел!» — догадывается Лариска.

Вот окно — большая черная дыра. Ларисе хочется залезть через эту дыру в костел, посмотреть, что там, внутри. Она хватается за карниз, подтягивается. Оказывается, Лариска совсем легкая, как пушинка, взлетела на руках и очутилась в костеле. Но вокруг ничего не видно, какой-то черный туман заволакивает все. Лариса собирается идти дальше, в самую глубь строения, но вспоминает, что там, на кладбище, остался Сережка. Она хочет подбежать к окну, чтобы взглянуть, где он там, что делает, но не может сдвинуться с места. Хочет позвать его, но нет голоса. И вдруг стены костела расступаются, и тогда она видит внизу, между крестами и деревьями, Сережу. Сзади к Сереже подкрадывается страшный человек и хочет его схватить. Лариска снова пытается побежать, чтобы спасти Сережу, но снова ее ноги, словно прикованные, не могут сдвинуться с места.

Страшный дядька заметил ее в окне и поднял камешек. Поднял и швырнул его в Лариску. Камешек попал в щеку, но не ударил больно, а только шлепнулся, оставив мокрый след. Потом он снова поднял камешек и снова бросил. И снова Лариса почувствовала прикосновение холодного и мокрого. Она подняла руку к щеке и открыла глаза.

Вокруг была темнота, и девочка не сразу вспомнила — где она и что с ней. Пощупала щеку — щека на самом деле была мокрая. И только тут она проснулась окончательно. Проснулась и сразу услышала над головою шум и стук. На щеку снова упала холодная капля. «Да это дождь, — поняла наконец девочка, — а крыша в сарае течет».

— Мама, — тихо позвала Лариса, притрагиваясь к спине матери. — Дождь идет и на меня капает…

Мать сразу вскочила, ощупью нашла выключатель, зажгла электричество, которое отчим провел в сарайчик. Зажмурилась от яркого света, ударившего по глазам. Зажмурилась и Лариса, которую свет тоже ослепил.

Они спали втроем на одной кровати — мать, Лариса и Сережка.

Леня спал в своей кроватке отдельно. Отец устроился на новую работу и уехал в командировку. Артель, в которой он теперь работал, занималась тем, что проводила электричество в колхозах.

Запахивая на груди кофту, в которой спала, потому что было холодно, мать, все еще щурясь, оглядывала их жилье. Над кроватью, как раз там, где спала Лариска, с крыши раз за разом капало. Капало и там, где стояла Ленина кроватка.

По крыше забарабанило сильнее, и капли стали падать чаще.

— Надо что-то подставить, — озабоченно сказала мать, слезая с кровати и заглядывая в шкафчик. — Подставь, доченька, туда, где капает, — протянула она Ларисе зеленую мисочку.

На Ленину кровать она поставила тарелку, прямо на одеяло, которым был укрыт мальчик.

— И когда только тот дом достроят, — сонным голосом проговорила Лариска.

Мать рассказывала им, детям, что в горсовете им обещали квартиру. Сказали, что дадут в новых домах, которые строятся на окраине города. Это почти за тем домом, где жили они когда-то вдвоем с мамой. Но пока еще те дома не готовы и надо ждать окончания строительства.

— Уже скоро, доченька, — шепотом говорила мать. — Я ходила смотреть, уже и печи поставили, и крышу накрыли.

— Скорей бы, — вздохнула Лариса, плотнее закутываясь в одеяло. Ей очень хотелось спать. Глаза сами собою закрывались. Но лечь было негде, — на том месте, где она лежала раньше, стояла миска, в которую равномерно, через каждую минуту, падала большая капля. Она падала свысока, ударяясь звонко, далеко разбрасывая брызги.

5

Осень набирала силу — срывала листья с деревьев, сыпала и сыпала дождем. В сарайчике было сыро и холодно. Леня заболел, по всему его тельцу пошли чирьи, он плакал, покормить его и переодеть мать ходила к тете Соне, но к соседке недавно приехала из деревни сестра и теперь у них самих было тесно.

Как-то вечером они зашли к тете Зине и дяде Коле. Там, как всегда, было чисто, красиво и тихо. Тетка засуетилась, собираясь накрыть на стол, но мать поблагодарила и отказалась. Глядя на нее, отказалась и Лариска, только Сережка за обе щеки уписывал булку с маслом, запивая ее киселем.

— Довел тебя твой муженек, — ворчала тетя Зина, с укором поглядывая на мать, державшую на руках сонного Леника. — Надо было тебе такое замужество. Жила бы себе вдвоем с Лариской…

— Что теперь говорить, — отвечала мать, — что сделано, то сделано.

Они посидели еще немного, потом стали собираться домой.

— Вставай, сынок, — будила мать Сережку, уснувшего на диване. Сережка открыл глаза, сморщился.

— Не хочу, — захныкал он.

— Вставай, вставай, пора домой, мы и так тут целый вечер надоедаем.

— Что ты, Марусенька, — явно из вежливости возразила тетя Зина. — Ничего вы нам не надоедаете, побудьте еще, посидите.

Но мать силком поднимала Сережку.

— Не хочу, — ныл тот, — дома холодно, а тут тепло.

Тогда мать положила на диван завернутого в одеяло Леника и стала одевать Сережку.

Тетя Зина тем временем отперла шкаф. Лариса всегда удивлялась, зачем тетка все в своей квартире запирает. И шкаф, и буфет, и все ящики у нее постоянно на замке. Если требуется что-то достать, она берет связку ключей, находит нужный, отпирает, берет что надо и снова запирает. Интересно, от кого она запирает? У них дома, например, никто ничего не замыкал.

Тетя Зина порылась в шкафу, вытащила старое линялое платье, старую рубашку дяди Коли с оторванным воротником, какие-то еще обноски. Завернула все это в белую тряпку.

— Возьми, Марусенька, — протянула сверток матери, — может, перешьешь что детям.

Лариса увидела, как мать покраснела.

— Спасибо, Зиночка, — сказала она. — Может, вам самим еще пригодится.

— Где там пригодится, — махнула рукой тетя Зина. — У меня же некому перешивать.

Она смотрела на Леника, которого мать держала на руках завернутым в одеяло.

— Так вот на свете не по-людски устроено, — с обидой на кого-то говорила она. — Кому дети не нужны, у того их много, а кто бы мог их растить, тому бог не дает… Бери, бери, — почти силой втолкнула она в руки матери сверток.

На улице было темно и холодно. Лариска вся съежилась в своем легоньком пальтишке, взяла за руку Сережку. Рука у брата была мягкая, теплая, он еще как следует не проснулся.

— Не могла сказать, чтобы мы у них пока пожили, — оглянулись на теткины окна Лариса.

— Видишь ли, доченька, — ответила мать. — Кому охота такую ораву в дом пускать.

— Тетя Соня так пускала, хоть у них всего одна комнатка, а у этих целая квартира… И еще тряпок надавала… Не буду я ее платье носить, — сказала Лариска. — И вообще больше к ним не пойду.

6

После того как еще одну ночь Лариска с матерью не спали, подставляя под струи воды то горшки, то миски, мать отважилась. Одела детей, взяла на руки завернутого в одеяло Леника.

— Пойдем, детки, туда, где обещали нам квартиру, — сказала она, — пусть себе и недостроенный дом, но хоть на голову не будет литься.

И они пошли. Лариска с Сережей впереди, мама с Леником на руках — за ними.

На самой окраине города, там, где когда-то был луг, по которому бегали они с Олей, строили дома. Новенькие, двухэтажные, все один к одному, они высились красивым городком возле дряхлых деревянных домишек, которые жались друг к дружке неподалеку от строительства.

Некоторые из новых домов были почти готовы, другие построены наполовину. Из одной трубы тонкой струйкой поднимался в небо белый дымок. К этому дому они и пошли.

В квартире около печи-голландки сидели двое рабочих. Один — с пушистыми рыжеватыми усами, второй — молодой, безусый, в шапке-ушанке, сдвинутой на самый затылок. Они курили и подбрасывали в печку обрезки досок, сваленные тут же на полу.

— Добрый день, — поздоровалась мать с рабочими.

— Здравствуйте, — ответили те.

— Мне… мне обещали здесь квартиру, — несмело сказала мать. — Так вот… пришли посмотреть…

— Смотрите, смотрите, — приветливо сказал усатый и улыбнулся, подмигивая Сережке, который уставился на его усы.

Мать робко прошлась по квартире.

Это была хорошая квартира из двух комнат. Первая, в которой топилась печка, и вторая за ней, поменьше. Из одной комнаты в другую вела дверь, но самой двери пока не было, был только проем для нее.

— Савка, Иван! — позвал откуда-то женский голос.

— Чего тебе? — откликнулся молодой, в шапке-ушанке.

— Идите сюда, хватит у печки греться. Работкой погрейтесь! — звала женщина.

— А я вот сейчас возле тебя погреюсь, — крутанул свой рыжий ус тот, что недавно улыбался Сережке.

Рабочие ушли.

Мать оглянулась. В углу квартиры, на белом, еще некрашеном полу, лежали толстые доски.

— Лариска, — позвала мать. — Идите, детки, сюда, — направилась она к доскам. — Держи, доченька, Леню, — подала она Ларисе ребенка. — Если станет плакать, вот тут, в пеленочке, бутылка с молоком, — она вынула из пеленки и показала Ларисе бутылку с желтой соской на горлышке. — А ты, Сережка, сиди тихонечко, — приказала мать. — Я сейчас принесу постель и что-нибудь поесть… Видишь, как здесь хорошо… Печка топится…

Сережка и Лариса согласно кивали. Мать поцеловала их и побежала. Лариса с Леней на руках и с Сережкой рядышком остались сидеть на досках.

Шло время. Леня проснулся, но не заплакал. Он смотрел, тараща глазенки, на Лариску, она стала забавлять его — щелкала языком, делала пальцами «козу». Леня улыбался, показывая беззубые десны.

Сережка бродил по квартире, собирал щепки.

В дверях появилась тетенька в рабочей спецовке, в косынке, повязанной до бровей, потом ушла. Лариска слышала, как гулко отдавались ее шаги — сначала где-то рядом, потом заглохли, потом послышались снова — над головой.

Мать что-то долго не возвращалась. «Еще бы, — думала Лариска. — Это ведь далеко… Пока туда да обратно!»

Вдруг послышался голос матери.

— Пустите, там у меня дети, — говорила мать.

— Ты что, женщина, с ума стронулась, — слышался мужской голос. — Что это тебе в голову взбрело… Кто это позволит тебе тут поселиться? Дом же еще недостроен!

— Если б у меня было где жить, не шла бы сюда, — взволнованно объясняла мать, — а мне тут, в этом доме, председатель горсовета обещал квартиру… Я не самовольно… Он обещал.

— Ничего не знаю и знать не желаю, — гудел мужской голос. — Забирай свои манатки и катись отсюда!

— Как же я пойду, там мои дети, — повторяла мать.

С большим узлом за плечами она ворвалась в квартиру. Платок у нее сбился, светлые волосы растрепались, подбежала к детям, бросила возле них узел, схватила у Ларисы Леника. Вслед за нею вошел тот самый рабочий, с пушистыми рыжими усами. Недавно такой добрый, ласковый, он был разгневан.

— Что это вы себе думаете! — строго выговаривал он. — Разве так делают? Я пойду позову прораба!

Резко повернулся и, стуча сапогами, ушел.

За дверью квартиры стали собираться рабочие, некоторые посмеивались, некоторые сочувственно вздыхали.

Через несколько минут вернулся усатый, за ним, в распахнутой кожаной куртке и в кепке с пуговицей наверху, вошел высокий молодой мужчина.

— Что здесь происходит? — строго спросил он, едва переступив порог. Брови у него были нахмурены, лоб пересекала строгая складка.

— Вот, — показал рукой усатый. — Самовольно. Я не пускал, так силой прорвалась. Вещи притащила.

Мужчина в кожаной куртке смотрел на мать, дожидаясь, что она скажет. Мать покрепче прижала к себе Леника, шагнула ближе к мужчине.

— Е-если бы было где жить… не стала бы я… — рвущимся от волнения голосом повторила она то, что недавно сказала усатому.

— А где же вы до этого жили?

— Где жила? Вот! — выдохнула мать и стала торопливо распеленывать Леника. — Гляньте, ребенок весь в чирьях! На голову льется, — говорила она, в нетерпении дергая пеленки.

— Что вы делаете, — кинулся к ней прораб. — Не разворачивайте ребенка, здесь же сквозняки!

— Сквозняки! Да у вас тут рай, а не сквозняки! Печка топится. А мне председатель горсовета сам обещал, — запинаясь, говорила мать. — Я не самовольно…

— А муж ваш где? — спросил прораб.

— Муж? — поникла мать. — Нет у меня мужа, — глухо ответила она.

Лариска, с тревогой и волнением следившая за каждым движением матери, смотрела на нее теперь с удивлением. «Что это мама говорит?» — подумала она.

Мужчина в кожанке внимательно смотрел на мать, перевел взгляд на Сережку, взглянул и на Лариску.

— Вот что, — поворачиваясь к рабочим, приказал он. — Сейчас же заделать фанерой, — показал на незастекленные окна. — Навесить двери, — оглянулся на проем, ведший во вторую комнату. — Провести свет. Пока хотя бы временный. Женщину не трогать, — строго сказал он усатому. — Устройте все так, чтобы можно было переночевать, а с завтрашнего утра беритесь за эту квартиру. Чтобы через два дня была готова!

Сказав все это, прораб повернулся, рабочие в дверях расступились, давая ему дорогу. Мать растерянно смотрела ему вслед. Даже не успела сказать спасибо.

Рабочие засуетились, забегали. Тот самый усач тащил уже откуда-то лист фанеры, лицо у него снова было доброе, он снова улыбался из-под пушистых усов. Пришел и молодой, в шапке-ушанке. Принес и повесил на гвоздь, вбитый в стенку, шнур с электропатроном. Потом ввернул лампочку.

— На триста свечей… меньше не нашел, — вроде виновато улыбнулся он матери. — Но ничего. Светлее будет.

Мать с детьми сидела в углу на досках и растерянно смотрела, как старались для нее рабочие. Откуда-то они притащили даже большие козлы с прикрепленными к ним досками.

— Вместо кровати пока будут. Все-таки лучше, чем на полу, — объяснили они.

— Спасибо, спасибо вам, — говорила мать.

— Живите на здоровье да деток растите, — сказал усатый.

После того как прораб распорядился, чтобы их не трогали, усатый, кажется, старался больше всех. Приветливо улыбался уже не одному Сережке, но и матери, и Ларисе, словно хотел загладить свою недавнюю грубость, объяснить: «Мне что… Мне ничего… Я и сам бы вас пустил, да не я тут начальник».

Часа через два все было готово — окна плотно заделаны, горело электричество, топилась печка, в комнате собиралось приятное тепло.

Мать сняла платок. Раздела Сережку. Разостлала на козлах одеяло, распеленала Леника. Малыш, давно не знавший такой роскоши, потягивался. Мать, совсем измученная волнениями дня, ослабевшая, сидела возле ребенка.

— Мама, — робко подошла к ней Лариса и тронула за плечо. — А почему ты сказала, что у тебя нет… мужа?

Мать удивленно взглянула на дочку. Немного помолчала, словно о чем-то думая.

— А мы не пустим его сюда… Не нужен он нам… Без него обойдемся, — как совсем взрослой, все понимающей, ответила она дочери.

— Правда? — переспросила Лариса, не скрывая радости. — Правда, мамочка? — допытывалась она, дергая мать за юбку. — Вот хорошо… Ты не бойся, я тебе все-все буду помогать… Все, что ты только скажешь… А когда вырасту, работать пойду и все деньги буду тебе отдавать…

— Вот и хорошо, — погладила ее мать по голове. — Ты у меня помощница. На одну тебя вся моя надежда.

Спать они легли все вчетвером на широких козлах. И хотя было не очень удобно, но спали крепко.

Назавтра рабочие и в самом деле дружно взялись за квартиру. Принесли и навесили двери, стали стеклить окна. Работая, разговаривали с детьми, к матери обращались с сочувствием, были очень почтительны и все старались чем-нибудь услужить — принести обрезков для печки, сбегать за водой.

Через несколько дней на строительство приехал председатель горсовета Сухоручкин. Ему рассказали про женщину с детьми, которая пришла с вещами и не захотела уходить. Председатель подтвердил, что женщине действительно выделена здесь квартира, приказал не трогать ее и быстрее достраивать дом.

Скоро квартира была почти готова, оставалось только оклеить стены обоями. Во всем доме тоже шли спешные работы. Было намечено заселить его к ноябрьским праздникам.

Мать понемногу переносила на новую квартиру вещи, а когда дом был совсем готов, наняла подводу и перевезла мебель.

Ноябрьские праздники встречали в новой просторной квартире. Леня поправился, чирья у него сошли, только на ручках и ножках видны были синие пятнышки. Сережка, который в сарайчике намучился от тесноты, теперь носился по всей квартире как угорелый.

Мать радовалась, все время украшала, прибирала новое жилье.

— Как хорошо у нас! — хлопала в ладоши Лариса. Она с радостью помогала матери убирать — мыла полы, поливала вазоны, вытирала каждый листочек.

Цветок «огонек», когда-то сломанный пьяным отчимом, и в самом деле не погиб, наоборот, разросся еще пышнее. Лариса пересадила его в новый просторный горшок, обернула белой, вырезанной по краям зубчиками, бумагой. Вазон с алыми цветками стоял на подоконнике в новой квартире, и было от него еще уютнее.

Лариса чувствовала себя счастливой. Ей так нравилось жить в этой новой красивой квартире, жить без отчима, с мамой, Сережкой и Леником.

Но однажды, проснувшись рано, услышала в спальне знакомый голос. Насторожилась.

Отчим прошел через столовую, где на диванчике спала Лариса. За ним шла мать. На лице у нее была улыбка, глаза светились радостью.

Отчим одевался в прихожей, о чем-то разговаривая с матерью. И мать засмеялась — звонко, весело.

Стукнула дверь — отчим, наверно, вышел на улицу. Мать вернулась в комнату. Заметив, что Лариска не спит и смотрит на нее удивленно, смутилась, перестала улыбаться.

— Он так просил, — стала оправдываться перед Лариской, — так просил… И клялся, что пить больше не будет… И ведь он отец… Леника, Сережки…

Горько и тревожно сделалось Ларисе, но и другое чувство шевельнулось в сердце девочки. Совсем недавно она видела мать веселой, а теперь вот — растерянная, виноватая. Разве от нее, от Ларисы, зависит — станет мать снова веселая или опечалится… А Лариска так любила, когда мать улыбалась.

— Да, хорошо, — сказала она, чтобы показать матери, что ни в чем ее не винит.

А мать стояла, опустив руки. Солнце хлынуло в широкие окна, залило всю комнату золотистым светом. И очень не вязалась с этим солнечным утром мамина растерянная, виноватая улыбка.

Часть третья В ДОРОГУ

1

Лариса стояла перед зеркалом и внимательно себя разглядывала. Сегодня она казалась себе не такой, как всегда. Может быть, дело в прозрачной косынке? Как только накинула Лариса эту косынку на плечи — сразу стала другая — красивая и почти взрослая.

В дверь постучали. Девочка отскочила от зеркала. В комнату заглянуло веселое личико.

— Оленька! — обрадовалась Лариса подруге. — Вот хорошо, что ты пришла. А я одна дома. Ну, проходи, проходи.

— У меня задачка по физике никак не получается, — пожаловалась Оленька, хотя ее лицо и в эту минуту не утратило своего радостного выражения. — Я думала, мы вместе решим, но если ты уже решила, дай мне глянуть… Какая у тебя косыночка красивая! — тараторила Оленька.

— Ой, — вскочила Лариса, — у меня же на кухне суп варится. Возьми сама тетрадку по физике в портфеле, — крикнула она, выбегая из комнаты.

Когда Лариса вернулась, Оля кончала списывать задачу.

— А ваши все куда девались? — спросила она, промокая чернила промокашкой.

— Мама с Иркой в консультации. Сережка еще в школе, а Леня на улице бегает, — ответила Лариса.

— Хорошо вам, — вздохнула, закрывая тетрадку и поднимаясь, Оля. — У вас столько детей. А мне так хотелось бы иметь братика или сестричку. Я бы их так любила!

— А, какое там хорошо, — махнула рукой Лариса. — Мне так они уже надоели! Один подрастет, другой родится…

Оля стояла у зеркала, переплетала косу. Уложила ее на голове венком, повернулась к Ларисе, спросила:

— Красиво мне так?

Лариска посмотрела на подругу.

— Краси-и-во, — сказала она, любуясь Оленькой.

Обняла ее за плечи. Теперь девочки вдвоем смотрели в зеркало.

— Вот ты какая — высокая, полная, — позавидовала Лариса. — Совсем как взрослая, а я какая-то зеленая, худая. Я бы хотела быть такой, как ты.

— Ты тоже красивая, — повернулась к ней Оля. — У тебя, знаешь, глаза красивые… И губы ничего… Нос, правда, немного картошечкой…

— Да вот маленькая я… Видишь, по плечо тебе.

— Может, ты еще немного подрастешь… А помнишь, — отвернувшись от зеркала, обняла Оля Ларису. — Помнишь, как мы с тобой, совсем малявками, по лугу носились?

— Еще бы не помнить, — ответила Лариса.

— Вот хорошо, что мы в одной школе учимся, — говорила Оля.

— Просто повезло, что поселок на нашем лугу построили. А так, может, давно и забыли бы друг дружку.

— Может, — согласилась Оля. Потом, помолчав, призналась. — Вот ты говоришь, что завидуешь мне, а я тебе завидую! Ты так хорошо учишься, все тебе легко. А я — как дурочка какая-то, — Оля звонко засмеялась, — больше тройки у физички не выпрошу.

— Ну, не такая уж ты дурочка, — успокоила подругу Лариса. — По географии и по истории у тебя тоже пятерки.

Девочки, обнявшись, сидели на диване. Лариса — темноволосая, темноглазая, с короткой косой и небольшой челкой, прикрывавшей высокий, слегка выпуклый лоб. Лицо Ларисы одухотворенное, ясное и вместе с тем очень серьезное. Рядом с нею — Оля — воплощение открытости, доброты и неудержимой радости. Казалось, все, что попадает на глаза этой девушке, доставляет ей огромное удовольствие.

У Оли тоже была коса, но светлая, волосы на висках и лбу кучерявились, на румяных щеках, стоило ей улыбнуться, появлялись симпатичные ямочки. Выглядела Оля намного старше подруги, и это заставляло Ларису страдать. Кому не хочется поскорее стряхнуть с себя детство, стать взрослым, самостоятельным человеком.

— Еще два года и — прощай, школа, — весело говорила Оля. — А дальше — институт. Я поеду в гидрографический, в Ленинград. Там у меня двоюродный брат учится. Пишет, что так интересно… А ты куда? Еще не придумала?

Лариса ничего не ответила. Встала с дивана, прошлась по комнате.

В эту минуту стукнула дверь в прихожей и в комнату вошла мать с маленькой на руках. Лицо у матери было бледное, косичка в которую стала заплетать волосы, растрепалась.

— Ох и устали мы, — вздохнула она, кладя ребенка на диване. На ходу раздеваясь, пошла в другую комнату, а Лариса принялась развертывать малышку.

— Какая она у вас толстенькая, смешная, — радовалась Оля.

Лариса принесла рубашечку, пеленки, стала переодевать девочку. Та весело поглядывала синими глазками, смеялась, показывая два крошечных острых зубика.

На ходу приглаживая волосы, из спальни вышла мать.

— На целый килограмм прибыла, — кивнула она на малышку. — А поесть ты сготовила? — озабоченно спросила старшую дочь.

— Суп, наверно, уже готов, — двинулась Лариса на кухню.

Оля стала собираться домой.

— Приходи сегодня вечером к нам, — шепнула подруге в коридоре. — Я пластинок новых купила. Такая музыка хорошая!

— Не знаю, — пожала плечами Лариса. — Если будет время…

— Приходи, приходи обязательно, — еще раз шепнула Оля.

Когда Лариса вернулась в комнату, маленькая Ирочка — новая забота, новые радости не только мамины, но и Ларисины, — уже лежала в люльке с пустышкой во рту. Мать сидела за столом. В руках у нее был зеленый кошелечек, а возле, на скатерти, рассыпанная мелочь.

— Вот, — повернулась она к Лариске. — Все, что осталось до получки.

Лариса ничего не ответила, взяла с этажерки книгу, села на диван.

— Снова надо будет занимать… Может, ты, Лариска, сходишь к Оле, попросишь у тети Вали. Скажешь, в получку отдадим. Отец говорил, что эта получка у него хорошая будет, тогда все долги отдадим.

В глазах у Ларисы вспыхнули недобрые огоньки.

— Держи карман шире, — резко сказала она.

— Он ведь обещал…

— Удивляюсь тебе, мама, — пожала плечами Лариска. — Ну, как ты можешь ему верить? Всю жизнь он тебе обещает, что принесет хорошую получку, всю жизнь пропивает, а ты все веришь и веришь. Всю жизнь он тебе обещает, что бросит пить, и не бросает. А ты все веришь.

— Ну, а вдруг на этот раз…

— Слушать тошно, — бросила Лариска и снова уткнулась в книгу.

— Ну, ладно, а ты все-таки сходи к тете Вале, попроси рублей двадцать.

— И не подумаю, — буркнула Лариса. — Стыдно людям в глаза глядеть.

— Стыдно, стыдно, а что же делать?

Нос у матери покраснел, на глазах заблестели слезы.

— Этого еще не хватало! — разозлилась Лариса. — Вечно она плачет!

— Как ты с матерью говоришь! — крикнула мать и снова всхлипнула. — Грубиянка!

— Я не грубиянка! — вспыхнула Лариса. — Только терпеть не могу, что ты вечно плачешь.

— Что же мне делать, если я такая глупая, — смахивая слезы с лица, обиженно сказала мать. — Вы все такие умные, одна я дура.

— Никто этого не говорил, — огрызнулась Лариса.

Мать встала и пошла в спальню, вытирая глаза.

И в самом деле, в последнее время она очень часто плакала. Чуть что не так — сразу в слезы. Стоило даже Сережке или Леньке хоть самую малость ослушаться, как сразу начинались слезы. Ларису это очень раздражало, но вместе с тем и жалко становилось мать. И все же не могла сдержать резких слов, если видела, что мать снова начинает сморкаться в платочек.

В комнату, весь нараспашку, с оторванной лямкой коротких штанишек, вкатился Леня. В руках он держал какую-то железяку.

— Есть хочу! — еще с порога заявил он.

Мать вышла из спальни. Глаза у нее были красные, но уже сухие.

— А чумазый, боже мой! — всплеснула она руками. — А что это за железяку ты приволок?

— Это я самокат делать буду, — уставившись на мать голубыми отцовскими глазами, объяснял Леня. — Такой, как у Игоря. Мне Сережка поможет. Только раньше дайте мне поесть.

— Пойдем хоть отмою тебя, мурзилка, — улыбнулась мать.

Через несколько минут Леня, умытый, с приглаженной светлой челкой, сидел за столом и что было сил дул в ложку, полную горячего супа.

Мать налила себе и Ларисе.

— Бросай книжку, иди к столу, — позвала она дочку.

Лариса, выдерживая характер, почитала еще с минуту, потом отложила книгу, пошла к столу.

— Сегодня вечером буду у Оли, попрошу у тети Вали денег, — сказала она, склоняясь над тарелкой.

— Попроси, доченька… — Нос у матери снова покраснел. Лариска заметила, но на этот раз сдержалась, ничего не сказала.

2

По вечерам у Оли часто собиралась молодежь. Когда пришла Лариса, там была уже Надя Савельева, ученица их класса. У патефона хлопотал Ваня Заянчковский. Пришел и Игорь Бокунов — ученик девятого класса. Он недавно постригся «под нуль», расставшись со своим золотистым чубом. Игорь собирался в военное училище, а там, как убеждали его друзья, всех новичков «под нуль», стригут. Вот он и показывал свою готовность пойти на любые жертвы, лишь бы попасть в училище.

Лариса стояла у книжного шкафа и разглядывала Олины книги. Она всегда завидовала Оле, у которой такая большая собственная библиотека. Ларисе мать никогда не покупала книг. «Можно брать в библиотеке», — говорила она. Лариса и сама понимала, что покупать книги им не по средствам, и потому никогда не просила об этом.

Одну за другой Лариса вынимала из шкафа книги, листала их, а сама прислушивалась. Ни за что и никому на свете не призналась бы она, что ждет Володю. А всякий раз, когда где-то хлопала дверь, сердце у нее сжималось и она поправляла на плечах косынку. «А может, сегодня он и не придет, — думала Лариса. — Может, готовится к экзаменам? У него ведь не восьмой, как у нас, в девятом экзамены пострашнее…»

Но Володя пришел, и Лариса сразу почувствовала, что он здесь, хотя еще не видела его и даже не слышала его голоса. Она еще ниже склонилась над книгой, словно ничто на свете не интересовало ее больше.

Не оглядываясь, Лариса знала, что Володя уже стоит рядом, прямо у нее за спиной.

— Добрый вечер…

— Добрый вечер, — на миг оторвалась от книги Лариса, но тут же снова опустила глаза.

Ваня поставил новую пластинку. Игорь с Олей пошли танцевать.

— Лариса, брось ты, наконец, книжку, — крикнула Оля, глядя на нее через плечо Игоря. — Володя, повлияй на нее.

— Давай потанцуем, — пригласил Володя.

— Что ж, давай.

Они пошли танцевать. Лариса была Володе только по плечо. Она не видела его лица, видела только значки на его груди. Значок ПВХО на короткой тоненькой цепочке и значок ГТО первой ступени.

Пришли еще ребята и девочки из их школы — Коля Муравей, Вера Силицкая, Ваня Гудимов. В большой просторной комнате стало вроде даже тесновато.

— Увидала бы физичка, как мы выплясываем, всем бы по паре вкатила, — шутил Игорь.

— Ой, не говори, — дурашливо пугалась Оля. — При одном слове «физика» у меня сердце останавливается.

— Ничего, девочки, — успокоила всех Савельева. — Сегодня еще потанцуем. А уж после праздника засядем за учебники. Экзамены на носу.

Лариса танцевала со всеми — с Игорем, с Олей, с Николаем. Но каждую минуту знала, где Володя и что он делает. Ей казалось, что и Володя все время смотрит на нее. Несколько раз их взгляды встречались, и тогда Ларисино сердце замирало от незнакомой радости.

— Ты сегодня какая-то особенная, — обняла ее Оля.

Лариса весело засмеялась.

Как-то уж очень скоро прошел этот вечер, поpa было собираться домой. Только тут Лариса вспомнила, что обещала матери попросить у тети Вали денег, и радость ее померкла.

Когда все стали прощаться, она вошла в кухню, где еще хозяйничала Олина мать. Тетя Валя месила тесто. Руки у нее были в муке, темный фартук тоже мукой обсыпан.

— А, Лариса, — приветливо улыбнулась она девочке. — Ну, рассказывай, как поживаешь.

— Да так, ничего, спасибо, — Лариса комкала в руке уголок косынки.

— А что дома? Как мама, дети? — спрашивала тетя Валя.

— Дома все в порядке… Тетя Валя, — начала и запнулась Лариса. — Мама просила… — И снова замолчала.

Приветливая улыбка сбежала с лица хозяйки. Видно, она догадалась, о чем просила Ларисина мать. А девочка, заметив, как сразу затвердело лицо тети Вали, пожалела, что послушалась мать и согласилась попросить взаймы. Но отступать было поздно.

— Не одолжили бы вы нам двадцать рублей, — скороговоркой закончила Лариса. — До получки…

Было ясно, что Олина мать колеблется, не знает, отказать или одолжить.

— Видишь ли, у нас самих сейчас не очень… вон туфли Олечке купили новые, платье справили… Но хорошо, — наконец выпрямилась она и стала ножом соскребать тесто с пальцев. — Займу.

Пряча деньги в карман, Лариса думала, что никогда и ни за что в жизни больше не станет просить взаймы. Пусть мама хоть плачет, хоть ругает, а она не станет, и все!

С ощущением, что сделала что-то нехорошее, вышла Лариса на крыльцо.

Был конец апреля, земля, напоенная щедрыми водами, согретая теплом, готова была вспыхнуть первой зеленью, выбросить первый лист.

Был канун мая, когда радость весны чувствуется особенно сильно, когда сердце полнится только добрыми желаниями и надеждами. И Ларисе снова стало радостно и легко. В небе висел прозрачный и четкий, словно обведенный циркулем, круг луны. От большого куста сирени падала узорчатая тень.

Кто-то Ларису окликнул. Она оглянулась. Володя…

— Я ждал тебя, — подошел он к ней. — Поздно уже. Хотел проводить…

Володя не видел, как зарделось ее лицо. Еще ни разу в жизни ни один парень не ждал ее, не провожал.

Молча пошли по улице. Оба не знали, о чем говорить, и обоим было неловко.

— Какой у вас первый экзамен? — спросил наконец Володя.

— У нас? — Лариса шла, держа косынку за уголки, то связывая их, то развязывая. — У нас первый — русское сочинение.

— Когда я был в восьмом, писал сочинение «Мой любимый герой». Про Валерия Чкалова.

— Так ведь Чкалов — не литературный герой, а из жизни, — засомневалась Лариса.

— Он и из жизни, и из литературы. Я тогда, помню, книжку про Чкалова прочел… И вообще Чкалов — это настоящий герой. Я вот закончу десятилетку, и обязательно — в летную школу.

— А если у нас будет такая тема, я напишу про Павку Корчагина… Или про русских женщин из поэмы Некрасова.

— Гм, — неопределенно хмыкнул Володя. — Про Корчагина — я понимаю, а вот насчет этих княгинь… Не знаю, хорошая ли это тема.

— Ты так думаешь? — спросила Лариса.

И снова несколько минут шли молча.

— Нет, — заговорила Лариса, словно во время молчания в мыслях с кем-то спорила, а сейчас пришла к окончательному убеждению. — Это тоже очень интересно. Мне хотелось бы написать об этих женщинах… Ты пойми… Они ведь могли жить в роскоши и без всяких забот, а вот пошли за своими мужьями на каторгу… Разделили с ними их тяжелую судьбу… Старались облегчить участь своих близких. А сколько издевательств и горя пришлось им пережить… Нет, они настоящие героини.

— Я не говорю, что они не героини, но как-то так… — заколебался Володя.

— А я так очень люблю эту поэму.

Они свернули в другую улицу и теперь, не спеша, шли по тротуару. Лариса сняла косынку с головы и набросила на плечи.

— Тебе холодно? — спросил Володя.

— Нет, что ты, мне тепло, — ответила Лариса, хотя ей в самом деле было прохладно.

Володя снял пиджак, накинул Ларисе на плечи.

— Не надо, не надо, — Лариса хотела сбросить пиджак, но Володя удержал ее за руки, ей стало неловко от этого его прикосновения, и она покорилась.

Смущенные, растерянные, они молча шли рядом. Лариса ощущала тепло Володиного пиджака, и ей было стыдно и радостно. Володя укрыл ее плечи… Об этом Лариса только в книгах читала да порою видела, как ходили так с ребятами большие, взрослые девушки. Если бы сейчас встретился кто-то знакомый, Лариса сгорела бы со стыда.

— Давай будем дружить, — сказал Володя.

Лариса сбоку глянула на него.

— Вот… пиджак мне отдал, а сам в одной тенниске… Тебе же холодно…

— Что ты, я ведь спортсмен, — выпятил грудь Володя. — Мне никогда не бывает холодно. — Потом, помолчав немного, спросил: — Так согласна?

— Давай, — прошептала Лариса.

Они подошли уже к ее дому. Под их окнами был разбит палисадник. Между ним и стеной дома стояла деревянная лавочка.

— Посидим немного? — предложил Володя.

Ларисе и хотелось побыть еще с Володей, и было боязно — поздно уже, пора домой. Но она согласилась. Сели на лавочку.

Вокруг дома стояла тишина, в доме тоже было тихо, только из одного окна чуть слышалось радио. Вдруг в конце тротуара, ведущего к дому, показалась фигура. Человек двигался медленно, останавливаясь через каждые несколько шагов. В один миг узнала в нем Лариса отчима. Да, это он, так поздно — и пьяный. Сквозь землю бы теперь провалиться… Володя увидит его… Как стыдно…

А отчим приближался. Шел, петляя, с одной стороны тротуара к другой. Словно ноги его были связаны и он никак не мог освободить их от веревки.

Лариса вся сжалась, припала к стене. «Пусть бы Володя не заметил его, пусть бы не заметил…»

Но Володя заметил, что она с ужасом смотрит на пьяного.

— Испугалась? — шепотом спросил он. — Не бойся, пускай только сунется…

Лариса с облегчением вздохнула. «Ведь он же не знает… Не знает, что это мой отчим…» Но дрожь, бившая ее, не проходила.

Отчим протащился мимо, не заметив Ларисы, исчез в подъезде. Было слышно, как гремели в коридоре его сапоги, как стукнула дверь квартиры.

— Так этот тип в вашем доме живет? — спросил Володя.

Лариса не ответила, как будто не расслышала вопроса.

— Ну, я пошла, — сказала она, когда все вокруг снова затихло.

— Что ж, — согласился Володя, поднимаясь с лавочки, — и правда уже поздно.

Они попрощались за руку, и Володя ушел. Ларисе же теперь никак не хотелось возвращаться домой. Она хорошо представляла себе, что там сейчас творится, и не шли туда ноги. Притаилась в подъезде, прислонилась к стене. Решила переждать, пока там затихнет, улягутся.

Но стоять в подъезде тоже было неудобно. Могли выйти соседи, кто-то мог возвращаться домой и увидеть ее. Вот и на самом деле скрипнула чья-то дверь. Лариса выскользнула на улицу. Куда идти? Появилась мысль вообще не ночевать сегодня дома, вернуться к Оле. Но жаль было матери — станет беспокоиться.

Побродив еще немного вокруг дома, подошла к окошку, заглянула. Половину окна закрывал вазон — Ларисин огонек стал большим раскидистым кустом. Теперь он рос в деревянной кадке и был покрыт множеством ярких малиновых цветков.

Сквозь листья Лариса увидела мать, стоявшую посреди комнаты и углом белого платка вытиравшую слезы.

«Снова плачет, — сердито подумала Лариса. — Дала бы ему как следует», — стиснула она кулаки.

Отошла от окна, стала ходить по тротуару. Опустила руки в карман, нащупала взятые взаймы деньги.

«А когда кончатся и эти… Как жить дальше, — думала она. — Неужели вечно побираться… Какой стыд…»

Ларисе было холодно. Тоненькая косынка не спасала от ночной свежести. Но домой идти не хотелось.

«Ох, если б я могла хоть чем-нибудь помочь… Но когда еще кончу школу…»

И вдруг как молния блеснула мысль. «А почему обязательно кончать школу… Этим летом мне исполнится шестнадцать… Получу паспорт… Кончу восемь классов и — работать…»

Мысль была как неожиданной, так и интересной, и манящей, зовущей к новому, неизведанному.

«Пойду на завод, — думала Лариса. — Буду зарабатывать деньги, и маме сразу станет легче… Как я раньше до этого не додумалась… Праздники, экзамены… А потом… Все будет хорошо, мама. Помнишь, ты однажды сказала, что я у тебя хорошая помощница и что только на меня у тебя надежда. Так что позволь мне принять решение. Я теперь знаю, что надо делать».

3

Первомайское утро. Весь город в яркой алости флагов, дома сверкают вымытыми стеклами, ограды и заборы свежевыкрашены, побелены, зеленая травка под ними, словно ежик, топорщит острые иголки, на деревьях набухли — вот-вот полопаются — тугие клейкие почки. А надо всем — ясное, яркое, словно тоже вымытое и начищенное к празднику солнце. Слышится музыка — это уже собираются демонстранты. Скоро, в колоннах, со знаменами, люди двинутся к центру города. И Лариса торопится, бежит в школу. Ей кажется, что она уже опоздала, хотя точно знает, что вышла вовремя, что еще рано.

Возле школы — шумная толпа. Девочки в белых выглаженных блузках, с яркими галстуками, в синих или черных юбочках. Мальчики тоже в белых рубашках, тоже с красными галстуками, непривычно опрятные, подтянутые. У всех в руках ветки с только что распустившимися свеже-зелеными листьями. Так было условлено пойти на демонстрацию, чтобы их колонна выглядела по-весеннему красивой.

И на Ларисе белая блузка с синей юбочкой в складку. Мама специально сшила к празднику новую, вчера сидела за машинкой до полуночи, заканчивала.

— Оля! — кричит Лариса, увидев подругу.

— Лариса! — откликается та. Веселая всегда, сегодня так и светится от радости. — Иди сюда, здесь уже все наши, мы в одной шеренге пойдем, — махала Оля зеленой веткой.

— Надя! С праздником! Петя, Игорь, с праздником! — поздравляет Лариса друзей. — Ой, смотрите, у Игоря на ветке цветок распустился.

Все обступают Игоря, трогают пунцовую бумажную розу, которую тот привязал к своей ветке.

— Жаль, что мы не додумались, — переживает Надя.

— А у Володи, смотрите, шары! Да какие огромные, — увидела пробиравшегося к ним Володю Оля.

— Володечка, где взял? Володечка, дай шарик! — бросились к нему девочки.

Только Лариса стоит в стороне, смотрит на Володю. Какой он красивый в белой рубашке… На длинных нитках качаются над его головой шары — синий, желтый, красный… Но Лариса не попросит… Ни за что…

— С праздником, девочки, — приветствует всех Володя. — Да тише вы, не хватайте. Я их вам и несу. На! — подает он синий Оле. — На! — подносит он шар и Наде.

Лариса смотрит, как раздает Володя шары девочкам. Она верит, она даже уверена, что сейчас он подарит и ей. Тайной птицей бьется мысль, что Володя и подошел-то к ним только потому, что здесь она, Лариса…

— А вот это тебе, — протягивает Володя ей ниточку от красного шара, — самый красивый, самый большой.

— Володя, ты — рыцарь, — кричит Оля. — Каждая из нас вечером подарит тебе по вальсу!

— Ловлю на слове! Чтобы после не отпирались, — смеется Володя и исчезает в шумной толпе.

Лариса, счастливая, крепко удерживая длинную нитку, подбрасывает шар вверх. Он так и рвется к небу, и она, если бы могла, тоже полетела бы с ним под облака.

Горнист заиграл сбор.

— Строиться, строиться! — послышалась команда.

Минута смятения, суеты, беготни, и вот уже школа построилась в колонну. Белые блузки и темные юбочки, красные галстуки, зеленые ветки. Впереди красные знамена. Впереди школьный оркестр. И барабан отбивает дробь. И как легко, хорошо идти, если рядом шагают друзья, если играет музыка, а в руке у тебя красный шар. Словно само солнце держит на ниточке Лариса.

— Левой, левой, — слышится команда. Их физкультурник Олег Борисович пробежал вдоль колонны. Проверяет, хорошо ли, в ногу ли идут ученики. Олег Борисович улыбается, значит, все как надо, он доволен ими.

Из других улиц и переулков, словно весенние ручьи, текут и текут колонны демонстрантов. Чем ближе к центру, тем шире становится поток. Словно река, которая вбирает и вбирает в себя все новые и новые воды.

Теперь их школа движется с остановками. Немного продвинутся и станут. Уж очень много людей, очень.

— Смотри, смотри, — показывает Оля Ларисе. — Вон завод идет, станкостроительный, станок везут на машине.

Лариса смотрит на машину, убранную дерезой и плакатами. Машина медленно движется впереди колонны. В открытом кузове — станок, а около него женщина в комбинезоне и красной, повязанной вокруг головы косынке.

«Наверно, стахановка, — думает Лариса. — Плохую работницу не поставили бы во главе колонны».

За машиной идут рабочие, на груди у каждого красный бант, в руках — лозунги, флаги. Совсем еще молодой, почти что юноша, несет плакат — красноармеец обнимает крестьянина — своего брата из Западной Белоруссии.

За станкостроительным — обувная фабрика. Впереди колонны рабочие несут транспарант, на нем нарисован громадный ботинок, под ботинком цифры: сколько пар обуви выпущено в этом году, сколько будет выпущено до конца пятилетки.

Многие рабочие в колонне с детьми, у детей маленькие красные флажки, ребятишки размахивают флажками, смеются, им хорошо на отцовских плечах.

Солнце высоко встает над городом. Теплое, ласковое первомайское солнце. Звучат торжественные марши, из репродуктора слышен голос диктора, который рассказывает о тех, кто сейчас проходит перед праздничной трибуной.

А колонны все идут и идут. Студенты… Ученые… Артисты… Снова рабочие…

— Папа! Папочка! — вдруг закричала Оля. — Посмотри, вон мой папа, — схватила она за руку Ларису.

Лариса смотрит туда, куда показывает Оля, и видит ее отца. Вместе с другим рабочим он несет плакат, на котором написано: «Выполним пятилетку в четыре года».

В громе оркестров, шуме голосов Олин отец не сразу услышал ее голос. Но вот увидел дочку, засмеялся, замахал ей свободной рукой.

Оля отчаянно махала ему зеленой веткой, и Лариса вдруг почувствовала зависть, как тогда, много лет назад, когда они с Олей были совсем еще маленькими, и отец принес Оле конфеты. Лариса до сих пор помнит, как плакала она в тот день. Ей обидно было, что у Оли есть отец, а у нее — нет. И сейчас она снова завидовала Оле. До слез. До боли. Олин отец вместе со всеми идет в колонне, несет плакат, Олин отец машет Оле рукой, и вон она какая счастливая, веселая… А тот… отчим… где он? Почему он не вместе с людьми? Когда Лариса собиралась на демонстрацию, он еще спал…

И почему среди добрых, хороших людей бывают такие?.. Почему они портят людям жизнь?.. Портят праздник. Лариса ведь была так счастлива, пока не вспомнился ей этот отчим…

— Пошли, — схватила ее руку Оля. — Вон наши снова строятся.

Теперь их оркестр играл безостановочно. Все ближе была площадь Ленина с памятником перед Домом правительства.

Самое главное теперь — хорошо пройти перед этим памятником, перед трибуной. Надо, чтобы на трибуне увидели, какая хорошая их школа, какие они все дружные. И Лариса старается идти в ногу со всеми, старается ровно держаться в шеренге.

— Да здравствуют наши советские школьники! Да здравствует наше будущее! — слышен голос из репродуктора.

— Ура! — дружно кричат ребята.

И Лариса громко кричит «ура». Она снова счастлива. Счастлива, потому что вместе со всеми идет по площади, вместе со всеми и ее приветствуют с трибуны, называют «нашим будущим».

А будущее свое Лариса теперь представляет очень ясно. Скоро она будет выходить на демонстрацию вместе с колонной рабочих. Может, когда-нибудь и ее поставят на увитой дерезой машине возле станка… Может, когда-то и ей доверят нести знамя впереди колонны… Она станет работать так, чтобы быть достойной этого… Она будет стараться…

4

Маленькая Ирочка заливалась смехом.

— Идет коза рогатая, рогатая, пузатая, — приговаривала Лариса, выставив растопыренные пальцы, и хотя «коза» была еще далеко от Ирочкиного животика, малышка уже заливалась смехом.

— Мама, она такая хорошенькая становится, такая смешная, — поворачивает Лариса к матери свое оживленное лицо.

Была суббота, и вся семья собралась дома. Мать, как всегда, шила. Сережка, примостившись около нее за столом, читал книжку, он сидел, подперев кулаками щеки, вихор торчком стоял на его белобрысой макушке. Леня в спальне мастерил себе из куска проволоки что-то вроде кочерги, с помощью которой мальчишки гоняют по улице обручи.

Даже отец был дома. Он спал.

— Мировая книжка! — сказал Сережка, закрывая последнюю страницу. — Как ты считаешь, Лариска, можно и у нас такой «Наутилус» построить?

— Конечно, можно, — отозвалась Лариска. Она ходила по комнате с Ирочкой на руках и, разговаривая с Сережкой, забавляла ее — вертела перед малышкой красное резиновое колечко. — У нас еще и не такую подводную лодку построить можно, а той, про которую тут написано, и не существовало.

— Как не существовало? — глаза у Сережки стали по блюдцу.

— А так и не существовало, — засмеялась Лариска. — Это все Жюль Верн сочинил.

— Врешь! — не поверил Сережка.

— Слушай, ты, Жюль Верн, — встряла в их разговор мать. — Что-то я твоего дневника давно не видела.

Сережка провел рукавом под носом.

— Что там дневник? — безразлично сказал он.

Но матери это безразличие показалось подозрительным.

— А ну, покажи дневник, — уже настойчивей потребовала она.

— З-зачем он тебе, — не двигался с места Сережка. — Ничего интересного там нет.

— Вот я и боюсь, что интересного там мало, — отложила шитье мать. — А ну, неси сюда!

Сережка нехотя слез со стула, поплелся в спальню, где на низко вбитом гвоздике было отведено место его портфелю. Он долго рылся в нем, наконец появился в комнате с основательно измазанным чернилами дневником.

— Ну и грязища, — поморщилась мать.

Сережка помалкивал. Видно, чувствовал — не то еще скажет мать, увидя содержимое дневника. Мать перелистывала страницы.

— Кляксы… грязь… а пишешь ты… как курица лапой царапает…

— У меня такой почерк, — оправдывался Сережка.

— Почерк… Мало я тебе по одному месту ремнем пишу, потому и почерк никуда не годится.

Наконец перестала листать и застыла, глядя в графу, где было аккуратно выведено «плохо».

У матери опустились руки.

— По арифметике, — сказала она. — Уже второй раз… И это в конце года…

— Это учительница… из-за нее все, — заикался, оправдываясь, Сережка.

— Еще и виноватых ищет, на учительницу сваливает, — трясла мать дневником перед носом Сережки.

— Неправда, — вмешалась Лариса, — Зинаида Андреевна справедливо оценки ставит.

— Я… я… я только, — совсем запутался Сережка.

— Только, только… Носишься целый день с самокатом, такой большой парень, ты же переэкзаменовку получишь!

Сережка стоял, свесив голову, и уже не пытался оправдываться.

— Ну что мне с тобой делать, что делать? — расстроилась мать.

— Я… я исправлю…

— Когда ты исправишь, наказание мое? Год кончается! Сил моих больше нет, порадовал ты меня, сынок, так порадовал! — нос у матери покраснел, на глаза набежали слезы.

Сережка, заметив, что мать собирается плакать, сам стал всхлипывать.

— Ну, поехали оба, — с досадой сказала Лариса. — Ну ты скажи, мама, тебе-то зачем плакать? Пускай он плачет!

— Он у меня еще не так заплачет, — сквозь слезы грозила мать. — Как хлопну этим дневником по лбу! — замахнулась она.

Сережка отшатнулся и заревел уже в голос, испуганная его ревом, заплакала и Ирочка.

Отец повернулся на диване, открыл глаза.

— Чего вас там разобрало? — хриплым голосом пробурчал он.

— Вот, вот, папаша, проснись, — заговорила мать. — Посмотри, что за отметки твой сын приносит! Опять по арифметике «плохо» получил!

— Отвяжитесь, — буркнул отец и снова повернулся лицом к стене.

— Вот человек! — Мать перекинула гнев на отца. — Еще бы у такого дети не были второгодниками! Дрыхнет пьяный, и хоть бы ему что!

Отец не отозвался, неверно, снова спал.

— Замолчи, будет! — крикнула мать на Сережку, продолжавшего реветь на весь дом. — Я же тебя еще не била, получишь, тогда и реветь будешь!

В этом шуме никто не расслышал, как в дверь постучали — пришли тетя Зина и дядя Коля. Они очень редко приходили, так что появление таких гостей оказалось полной неожиданностью.

— Заходите, заходите, пожалуйста, — радушно приглашала мать. — Это я тут со своей гвардией воюю, забот с ними…

Тетя Зина была в синем шерстяном платье с белым воротником, дядя Коля в новом костюме и при галстуке, у обоих в руках какие-то свертки, пакеты.

— Может, мы не вовремя, — сказал тетя Зина.

— Что вы, что вы, — суетилась мать. — Мы вам всегда рады…

Она подошла к дивану, взяла за плечо отца.

— Вставай… Люди пришли, — сказала она.

Отец нехотя повернулся, но, увидев гостей, поднялся, сел на диване.

— Прошу прощения, — сказал он, протирая глаза кулаками. — Уснул вот…

Дядя Коля и тетя Зина положили на стол пакеты.

— Это детям, — объяснила тетя Зина и развернула кульки. Там были конфеты в ярких бумажках, пирожные.

— Ой, зачем было так тратиться, — сказала мать.

И в самом деле странно. Прежде тетка никогда не приносила столько гостинцев, — какую-нибудь конфетку попроще или на всех одну шоколадку.

Лариса с маленькой Ирочкой на руках стояла около печки и смотрела на тетку с дядькой. Они, казалось, были точно такие, как и всегда, нисколько не изменились, не постарели. Не то что мама, раньше она выглядела намного моложе своей двоюродной сестры, а сейчас они — как ровесницы.

Ларисе вспомнился тот вечер, когда они с мамой, Сережкой и маленьким Леником пришли к тетке. Это было давно, еще когда они жили в сарайчике. Сережка тогда плакал, не хотел возвращаться в сарай из теплого дома. Но тетка не пригласила их остаться, не оставила даже переночевать. Сейчас Ларисе вспомнилось это без особой обиды — прошло столько времени. А в тот раз сильно разозлилась на тетку, даже заявила матери, что больше никогда туда не пойдет, и не ходила, только сейчас когда-никогда забежит.

— Идите, детки, сюда, берите, — подзывала их тетя Зина. Она взяла горсть конфет и высыпала их на стол перед Сережкой.

— Ну, ему-то, может, и не стоило, — многозначительно заметила мать.

Сережка бросил на нее настороженный взгляд, несмело потянулся к конфете. Он все же надеялся, что при гостях мать не станет вспоминать его грехи.

Тетя Зина подозвала и Леню, и перед ним положила конфеты.

— А ты что же? — повернулась она к Ларисе. — Угощайся.

— Спасибо, мне не хочется, — потупила глаза Лариса.

— Она уже большая, ей не надо, — еле ворочая языком в набитом конфетами рту, заявил Леня.

— Надо и ей, не такая уж она и большая, — сказал тетя Зина. — Иди, Лариса, возьми.

Лариса подошла, взяла одну — «Раковую шейку».

Мать убрала со стола шитье, постелила белую скатерть. Начался обычный в таких случаях разговор — о родных, о знакомых, о погоде. Как кто живет, кто кого видел и где. Но Ларисе казалось, что и тетя Зина и дядя Коля сегодня какие-то не такие, как будто говорят об одном, а думают совсем другое, все время переглядываются и заметно, что разговор их мало интересует. Только когда Лариса с маленькой Ирочкой подошла к столу, тетя Зина будто оживилась, повернулась к девочке, и лицо у нее стало тоже, как конфетка, сладкое.

— Маленькая, хорошая, — заворковала она, — ну, иди же, иди ко мне на ручки…

Ирочка потянула к тетке свои пухлые ручки, и та взяла ее, стала подбрасывать, причмокивать языком. Девочка весело смеялась.

— Трудно тебе с ними, — вздохнула тетя Зина, взглянув на мать. — Всех накормить, обмыть, обшить…

— Ой, и не говори, — согласилась мать: — Хорошо вам, живете вдвоем и никаких забот.

— Не скажи, Марусенька, — снова вздохнула тетя Зина. — Не так уж нам и хорошо.

А дядя Коля ни с того ни с сего опять за свое:

— Жить люди не умеют, надо уметь жить…

Сколько помнит его Лариса, он про то и говорит — что люди жить не умеют и что жить надо уметь. И по тому, как он все это говорит, очень легко догадаться, что сам-то дядя Коля жить умеет, не то что некоторые…

Лариса понимает, что в этих его разговорах — упрек их семье, что это именно они жить не умеют. Ларисе досадно это сознавать, но она понимает, что и в самом деле в их семье все плохо. Она хорошо знает, кто в этом виноват, но ей не хотелось бы жить и так, как живут тетя Зина и дядя Коля. Она не очень понимает, что и почему ей не нравится в тетке с дядькой, но жить так, как они живут, она ни за что не хотела б.

А дядя Коля гнул свое:

— На каждую душу, которая является на свет, нужно заранее иметь запас. Дитя еще только подрастает, а для него уже кой-что приготовлено…

Тетя Зина, вероятно, была вполне согласна с мужем, потому что слушала его, кивая головой и поддакивая.

Отец сидел на диване и в разговор не вмешивался. Сережка с Леней с хрустом грызли конфеты. Только мать и Лариса вслушивались в дядькины речи. И хотя в них как будто не было ничего нового, и мать, и Лариса чувствовали, что на этот раз все эти разговоры имеют отношение к ним лично, к их семье.

Тетя Зина все подбрасывала на руках маленькую Ирочку, все прижимала ее к себе. Потом, словно на что-то решившись, сказала:

— А мы с серьезным разговором…

Она сказала это глуховатым голосом, и лицо ее стало каким-то чужим — на нем появилась не то улыбка, не то неловкость, которую тетка старалась скрыть за улыбкой.

У дядьки лицо тоже закаменело, и губы, казалось, вытянулись в нитку.

Мать ничего не ответила, только по глазам ее было заметно, что она готова внимательно слушать.

— Марусенька, — заговорила тетя Зина. — Ты знаешь, что мы живем неплохо… Хорошо живем… Хватило бы и нам, и нашим детям… Только вот… Не дал бог…

Она запнулась, вынула из кармана обшитый кружевами носовой платок и вытерла вспотевший лоб.

Дядя Коля сидел опустив голову и только время от времени кивал ею, подтверждая слова жены.

— Так вот что мы надумали… Это и тебе хорошо будет, и нам… Отдайте нам Ирочку… Насовсем…

Лариса увидела, как внезапно побелели у матери губы, она шевельнула ими, будто собираясь что-то сказать. В комнате стало тихо-тихо, только слышно было, как хрустит конфетами Леня.

А тетка, увидев, что и мать, и отец не возражают, сочла это за добрый знак, заговорила дальше:

— У нас она будет как сыр в масле кататься, а у вас что… Разве мы не знаем, что твои, Марусенька, дети на одной картошке растут?..

— Лучше, конечно, чтобы она не знала, кто ее настоящие родители… Мы бы ее удочерили, — рассудительно вставил дядя Коля.

— Ой, что вы, — наконец, как бы очнувшись, простонала мать. — Она же такая маленькая…

— Не такая она и маленькая, — перебила тетя Зина. — Бывает, дети совсем без матери остаются, еще при рождении, и вырастают, а ей семь месяцев… Ваня, — повернулась она к отцу. — Вы скажите Марусе… Мы же вам добра желаем…

— Ой, нет, — снова простонала мать и подалась к Ирочке. Девочка, увидев мать, протянула ей ручонки, но тетя Зина, словно твердо решив не расставаться с ребенком, крепко прижала девочку к себе. Ирочка засмеялась и обняла теткину шею. Мать, увидев это, в нерешительности отступила, отошла к стене и уже оттуда испуганными глазами смотрела на девочку. А тетя Зина снова обратилась к отцу.

— Ваня, я прошу вас, уговорите Марусю, скажите ей, что так будет лучше. Для Ирочки… Вы же знаете, что добра у нас немало, а жизнь человеческая не вечна, со временем все будет ее… А так что? Чужие люди все растащат, а нам на старости и воды подать некому будет…

Отец поднялся, отошел в угол, где висела его куртка. Долго шарил по карманам, пока нашел мятую пачку папирос. Вытащил одну, закурил.

— Как она, — хрипло бросил он, кивнув на мать.

— Что вы его спрашиваете! — в отчаянии заговорила та. — Разве он отец своим детям? Он не только Ларисе, он и своим детям отчим, всех бы пораздавал, разве ему жалко!

Мать заплакала. Отец не ответил ни слова, сел на диван и крепко затянулся папиросой.

— Не надо, Марусенька, не волнуйся, — подошла к матери тетя Зина, обняла ее одной рукой (на второй все еще держала Ирочку). — Мы и не думали, что так получится… Мы же хотели, как лучше… А для нас Ирочка была бы такой радостью… — И тетя Зина поднесла к глазам свой кружевной платок.

Мать с теткой всхлипывали. Дядя Коля сидел красный, надутый.

— Уж очень это неожиданно… Я просто и не знаю, — растерянная, сквозь слезы бормотала мать. Она словно бы стала сдаваться.

Тетка, заметив это, оживилась:

— Подумай, Марусенька, не отказывайся сразу, подумай о ребенке, о его жизни, — все крепче прижимала она к себе Ирочку.

— Да разве что подумать, — всхлипывала мать.

— И думать нечего! — вдруг резко и даже зло сказала Лариса.

Все повернулись к ней.

— И думать нечего, — повторила она.

Лариса подошла к тетке и решительно забрала девочку.

— Не отдадим Ирочку! — сердито сказала она, подошла с сестренкой на руках к матери, села рядом.

С минуту все растерянно молчали. Первой опомнилась тетя Зина, задыхаясь от злости, проговорила:

— Это уж совсем не твое дело! Нечего тебе вмешиваться!.. Ты и сама еще ребенок! На такие дела отец с матерью есть!

— А вот и мое дело! — отрезала Лариса. — И мама тоже не отдаст, потому что я пойду работать. Вот только экзамены сдам…

Мать удивленно на нее смотрела. Ну да, конечно, она же еще ничего не знает и понятия не имеет о Ларисином решении — та все не отваживалась сказать…

Но мать не только удивилась, она как будто вдруг набралась силы, осмелела. И следа не осталось от недавней растерянности, нерешительности. Кинулась к Ларисе, забрала у нее Ирочку, крепко прижала малышку к себе.

— Что вы, дорогие мои, — сквозь радостные слезы говорила она. — Разве я смогу… Разве отдам… Куда ее, такую крошку, девочку мою…

Отец внезапно поднялся с места, совершенно трезвыми глазами посмотрел на Ирочку, на Ларису. Казалось, он собирался что-то сказать, но не сказал ничего, махнул рукой и быстрым шагом вышел из комнаты.

5

Матери хотелось, чтоб Лариса научилась шить, и порою она доверяла ей не слишком сложную работу из той, что брала в артели. Вечерами они часто сидели под лампой вдвоем и работали.

Вот и теперь они заняты делом. Лариса сметывает два куска розового ситца, она шьет, а из головы у нее не выходит тот день, когда тетя Зина и дядя Коля явились за Ирочкой.

У Ларисы с того дня словно глаза открылись шире — на мир, на людей.

Теперь она знает, за что не любит тетку с дядькой. За то, что они думают только о себе. Им не жаль было мамы — забрать у нее Ирочку. Не жаль было и Ирочки — забрать ее у мамы. А еще говорят, что хотят им добра. Небось тогда и ночевать не пригласили — такие они добрые…

И еще Лариса поняла в тот день, что ненавидит отчима. Из-за него страдает мама. И он запросто мог отдать Ирочку. А уж этого она ему никогда в жизни не простит. Хотя в последнее время он как будто и переменился, сам на себя не похож. Ходит притихший, никого не ругает, какими-то странными глазами смотрит на нее, пытается заговорить. Но она все равно его ненавидит. Ненавидит она и водку, зачем только продают ее в магазинах? Если бы только ей позволили, она взяла бы палку и переколотила бы все до одной бутылки с водкой. Во всех магазинах во всем мире!

А маму она жалеет, ох как жалеет! Ну, да ничего. Скоро маме станет легче, вот пойдет работать Лариса — и все у них наладится.

У матери — свои думы. Она вдруг отведет глаза от работы, глянет на темноволосую дочкину головку, склонившуюся над шитьем, — вздохнет.

Странное сейчас у матери чувство к старшей дочери. К обычной материнской любви прибавилось уважение. И ей как будто стыдно перед дочкой. Может быть, оттого, что не сразу решилась: как поступить с маленькой?

Нет, она и сама ни за что не отдала бы Ирочку, мало ли что скажешь в иную минуту…

Но Лариса… Лариса… Так оборвала тетку. И гордость за дочь заливает материнское сердце. Даже отца, такого истукана, и то вроде проняло. Ходит, как побитая собака. Может, совесть наконец проснулась. Но только она ему больше не верит, уродился теленок с лысинкой, с лысинкой и помрет. «Сама детей выращу, — думает мать. — Вон Лариску вырастила, и кто про нее худое слово скажет. И работящая, и учится хорошо».

Мысли о Ларисе приводят и к другим заботам. Мать чувствует свою вину перед старшей дочерью — разве может она дать ей то, что положено иметь девочке ее возраста? У Ларисы нет приличного платья и туфель нет, бегает в заштопанных прорезинках. И всю зиму проходила в курточке из старого пальто. А она уже большая, почти взрослая девушка, работать собралась…

Но как только подумает мать про эту работу, — сердце сжимается. Куда же ей… дитя еще. Ученицей токаря надумала, как будто легкий это хлеб — на заводе… Учиться ей надо, подружки вон об институтах мечтают.

Сидят они так, мать с дочерью, и у каждой свои мысли. То ложатся они ровной строчкой на шитье, то вдруг запутаются в узел, и — распутывай их, развязывай…

6

Лариса сдает экзамены. Мать старается теперь всюду поспеть сама, чтоб не отрывать дочку от книги. Экзамены Лариса сдает очень хорошо, пока на одни «отлично». За заботами и волнениями и о работе говорить забыла. «Может, передумала», — надеется мать. И сама старается ничем не напоминать Ларисе о заводе. Пускай им тяжело живется, очень тяжело, а Ларисе все-таки лучше учиться.

Но однажды вечером, когда у Ларисы оставался всего один экзамен — геометрия, к ним пришла классная руководительница Екатерина Ивановна. Она приходила и раньше, мать была знакома с ней, но все же почему-то очень растерялась и разволновалась, когда увидела учительницу в дверях. На ходу вытирая полотенцем руки (стирала белье на кухне), мать заметалась по дому, отыскивая куда бы получше усадить гостью.

— Извините, — говорила она, — у меня тут такой беспорядок.

— Ничего, ничего, — успокаивала ее Екатерина Ивановна. — Домашние дела не переделаешь, кому это неизвестно?

Мать села напротив учительницы, сложила на коленях еще влажные, распаренные в горячей воде руки.

Екатерина Ивановна положила на стол портфель, провела ладонями по темным, гладко причесанным волосам.

— А где Лариса? — спросила она.

— В магазин пошла, — ответила мать. — Скоро придет.

— Ну, это и к лучшему. Поговорим сразу о деле. Знаете ли вы, что Лариса собирается бросить школу?

— Знаю, Екатерина Ивановна, — вздохнула мать.

— И вы позволяете?

— И рада бы не позволить, но она так твердо решила…

— Поймите, Мария… простите, забыла ваше отчество…

— Семеновна, — подсказала мать.

— Поймите, Мария Семеновна… Лариса очень способная девочка, нам очень не хотелось бы, чтоб она оставила учебу.

— И я ей то же говорю — учись… Но она такая упрямая, — оправдывалась мать.

— Я знаю, что она упрямая. Сегодня явилась к директору и потребовала документы. Куда же она собралась?

— Да на завод хочет… А вон она и сама бежит. — Мать заметила в окне мелькнувшее платье Ларисы. — Поговорите вы с ней сами… Меня она не слушает.

Запыхавшись, вбежала Лариса. Увидела учительницу, растерялась, сложила на столе покупки, стала поправлять черный клеенчатый поясок на платье.

— Садись, Лариса, поговорим, — сказала Екатерина Ивановна.

Лариса села на диван рядом с Ирочкой, обложенной со всех сторон подушками, взяла пустую катушку от ниток, стала крутить ее в пальцах.

— Что же ты глаза опустила, — с укором сказала мать. — Положи катушку, видишь, учительница к тебе пришла.

Лариса отбросила катушку, подняла глаза на Екатерину Ивановну. В них больше не было смущения, они смотрели упорно и немного даже дерзко.

— Так ты всерьез решилась бросить школу? — спросила Екатерина Ивановна.

— Конечно, — коротко ответила Лариса.

— А почему б тебе не кончить десять классов? Екатерина Ивановна скажите ей… Хотя бы десять классов кончила…

— А какая разница, восемь или десять? — пожала плечами Лариса. — Все равно в институт пойти я не смогу.

Несколько минут все молчали.

— Я понимаю, — сказала Екатерина Ивановна. — Видимо, в семье у вас… Ларисе тяжело…

Громко хлопнула дверь и в комнату влетел Леня, а за ним Сережа. Сережа, увидев учительницу, замер на пороге, поздоровался.

— Вот она, моя гвардия, — улыбнулась мать, поднимаясь. — Где ж это ты так ударился? — спросила она, заметив на круглой и румяной Лениной щеке свежую царапину.

— Это мы в границу играли, — глотая слова, стал объяснять Леня. — Сережка был пограничником, а я… а я… шпионом, так он меня ловил…

Мать строго глянула на старшего.

— Он сам виноват, — стал оправдываться Сережа, — я не виноват…

— Ага, не виноват, — заныл Леня, — а чего ж ты не ловишь, а толкаешься…

Сережка снова стал было оправдываться, но мать перебила:

— Ладно, некогда мне вам суд чинить, возьмите по куску хлеба и марш на улицу, не мешайте нам.

Мать подошла к шкафчику, вынула буханку хлеба, отрезала два ломтя. Потом развернула один из принесенных Ларисой кульков, намазала хлеб жиром и дала мальчишкам.

Их после этого только и видели, а мать вернулась на свое место, сложила руки на коленях.

Екатерина Ивановна смотрела на дверь, за которой исчезли мальчики, перевела взгляд на Ирочку, игравшую пустой катушкой, и только потом повернулась к Ларисе.

— Мы что-нибудь придумаем, чтобы помочь тебе… — Сегодня говорили об этом с директором, он тоже не хочет отпускать тебя…

— Работать я, Екатерина Ивановна, все равно пойду, — упрямо сказала Лариса. — А учебу я не брошу… Буду учиться в вечерней школе…

Екатерина Ивановна поднялась, подошла к Ларисе, положила ей руку на плечо.

— Хорошо, Лариса, — серьезно, как взрослой, сказала она. — Я понимаю тебя. Мы что-нибудь придумаем.

7

Лариса бежала домой; когда совсем захватывало дух, приостанавливалась, шла шагом — потом бежала снова. Так не терпелось ей принести матери радостную весть.

— Мамочка! — закричала еще с порога. — Мамочка, ты знаешь, я иду в ремесленное!

— Какое еще ремесленное? Что это такое? — удивилась мать.

— Да ты пойми! — кричала Лариса, размахивая перед ней руками. — Пойми! Ремесленное училище! Директор мне сказал! Они с Екатериной Ивановной дают мне рекомендацию!

Мать ничего не могла взять в толк.

— Ах, мамочка, ты же ничего не знаешь, — радостно смеялась Лариса. — В этом году открываются такие училища — ремесленные. Там будут учить какой-нибудь профессии, я, например, буду наборщицей… Книжки буду делать, в типографии… И учиться буду! Туда не всех принимают, а только тех, кто хорошо учится, у нас много девочек и ребят хотели поступить, но мест не хватает, даже Оля просилась, чтобы приняли, но у нее по физике тройка, — взахлеб рассказывала Лариса.

Мать смотрела на Ларису, не зная, радоваться ей или печалиться.

— Там нам форму выдадут, понимаешь? Гимнастерка, юбочка, ботинки. А зимой — шинель! Представляешь, как интересно — я и в форме! — Лариса крутнулась перед матерью, подхватив пальцами края юбочки, как будто на ней уже была форма. — И все бесплатно. И форма, и питание, а жить мы будем в интернате!

— В интернате? — переспросила мать. — Значит, ты уйдешь от нас? — у губ матери легла печальная морщинка.

От этих слов и Ларисина радость немного померкла.

Она сразу как-то не подумала, что матери горько расстаться с нею.

— Мамочка, — обняла она мать. — Это же здесь, в городе… Я каждое воскресенье буду приходить!

— Что ж, — вздохнула мать. — Может, так оно и лучше будет… Сыта, одета…

А подумав еще, поразмыслив, пришла к выводу, что для Ларисы это в самом деле хорошо. Лучше, чем работать на заводе, а вечерами учиться.

А что деньги не сразу зарабатывать станет, так не о том печаль. Жили до сих пор, проживут и дальше.

— Мамочка, из первой же получки я куплю тебе теплый платок! Вот увидишь! — говорила Лариса.

— Ладно уж, ладно, — отвечала мать. Ей было и радостно за дочку, и все же немного грустно — вот не может удержать дитя под своей материнской опекой.

В открытом окне показалась Олина голова. Оля, как всегда, улыбалась.

— Как хорошо, что ты пришла! Иди сюда! — обрадовалась Лариса.

Но Оля в дом не пошла, она звала Ларису на улицу, делая ей таинственные знаки.

Мать глянула в окно поверх Олиной головы. На тротуаре против дома стоял парнишка с двумя значками на пиджаке и смотрел на их окна.

Бросила взгляд на улицу и Лариса. Мать заметила, как вспыхнуло лицо дочери.

— Я пойду, мамочка, — торопливо проговорила она. — Это Володя… Они меня зовут…

И, не дождавшись позволения, выбежала из дому. В окно матери было видно, как поздоровалась Лариса с парнем и как они втроем пошли по тротуару. Лариса смотрела то на Олю, то на Володю и что-то горячо им объясняла. Наверно, про свое ремесленное, хвасталась, что скоро будет носить форму и зарабатывать деньги.

8

И вот Лариса последний день дома. Ее уже зачислили в ремесленное, она пришла забрать свои вещи — книги, тетради, альбом. На Ларисе новенькая черная гимнастерка с буквами «РУ» на воротнике, черная юбочка, новые ботинки, форменная шапка. Лариса решила, что теперь к ее шапке вовсе не подходит челка, и зачесала ее набок, прихватив заколкой. Косы уложила сзади плетенкой. «Некрасиво, если болтаются из-под шапки», — объясняет она.

Сережка с завистью смотрит на сестру. Он уже заявил матери, что как только закончит семь классов, обязательно тоже пойдет в ремесленное.

И Лене очень нравится Ларисина форма. Он уже примерял шапку, она ему «почти как раз», только немножко сползает на глаза.

Лариса складывает книги в маленький, обшарпанный, с оторванной ручкой чемоданчик.

— Мы будем жить вчетвером в комнате, — рассказывает она матери. — Я уже подружилась с девочками.

Мать ходит по комнате туда и сюда, ей хочется чем-то помочь дочке, но она не знает чем.

— Может, тебе белье положить? — спрашивает она.

— А зачем, мамочка? — удивляется Лариса. — Там ведь у нас все казенное будет. Вот разве салфеточку эту возьму, — показывает она на вышитую круглую салфеточку, которой укрыта верхняя полка этажерки. — На тумбочку свою постелю.

— Бери, бери, — соглашается мать и торопливо снимает с этажерки пустые флаконы из-под одеколона, стоящие там для украшения.

Сережка тоже хочет чем-то помочь сестре, он ходит вокруг стула, на котором стоит чемоданчик.

— Как же ты понесешь его? — спрашивает он. — У него же ручка оторвана… — И лицо у Сережки проясняется. — Я его тебе мигом починю!

Сережка бросается к столику, вытаскивает ящик, в том ящике гвозди, шурупы, ролики… Сережка усердно роется в этих сокровищах и наконец находит то, что надо — кусок медной проволоки.

— Вот! — радуется брат. — Сейчас мы так прикрутим твою ручку, что век не оторвется!

Сережка колдует над чемоданом. Леня вертится вокруг, готовый по первому зову прийти на помощь, но Сережка только отгоняет его, чтоб не мешал.

Очень старается Сережа. Несколько раз прикрутил ручку проволокой и теперь хочет перегнуть и отломать остаток. Но проволока крепкая, не поддается. Еле справился Сережка с лишним хвостом, торчащим из ручки чемоданчика.

— Во, видала! — торжествующе поднимает он чемоданчик за отремонтированную ручку. — Сто лет не оторвется!

Лариса уже собралась. Ей надо скорее идти. Во-первых, на улице ждет Володя, а во-вторых, ей не хочется видеть отчима. Ведь если он придет, то, прощаясь со всеми, придется прощаться и с ним. А Лариса его ненавидит.

Все уже собрано, все готово. Можно прощаться, но здесь послышались знакомые тяжелые шаги. Возвращался с работы отчим. И Лариса, и мать, и даже Сережа уже сообразили — пьяный.

Тихо, настороженно сделалось в доме.

— Только не ругайся, мамка, — горячо шепчет Лариса. — Не ругайся, мамочка… Пускай хоть последний вечер тихо у нас будет…

Дверь широко распахнулась, и на пороге отчим — опущенные плечи, мутный взгляд. Проходит в комнату и плюхается на табуретку. В руках какой-то сверток — подержал немного, положил на стол. Смотрит на Ларису, будто видит ее в первый раз.

— А ну, покажись, покажись… В форме…

— У нее и шапка есть, вот, — схватил Ларисину шапку Леня. — Она и мне хорошо, глянь! — Казалось, не зацепись шапка за Ленины уши, в шапке утонуло бы все курносое мальчишечье лицо.

Отец снял шапку с Лениной головы, долго вертел в руках, внимательно разглядывал.

— Р-рабочий класс, стало быть, — снова улыбнулся он Ларисе. — А я тебе вон что принес, — и нетвердой рукой дотянувшись до стола, взял сверток. Неловкими пальцами стал распутывать веревочку, но пальцы не слушались, и он разорвал ее. Развернул бумагу. Там были туфли. Новые, дорогие туфли. Лариса знала, что они дорогие. Такие были у Оли. Лариса и мечтать не могла о таких туфлях, разве посмела бы она просить мать, чтобы ей такие купили.

— Вот, бери, это тебе, — сказал отчим.

Лариса смотрела на туфли. Она не верила, что это ей куплена такая обнова.

— Бери, говорю, — уже строже сказал отчим. — За то, что Ирку любишь, — добавил он и опустил голову.

Лариса взглянула на мать.

Но что это… Почему мать так странно смотрит то на отца, то на Лариску, то на туфли? В глазах у матери слезы, но какие-то другие, незнакомые Ларисе… Может, и она обрадовалась, что у Ларисы такие туфли? А может, ей жалко, что отец отдал за них много денег? А, может, и денег не жаль, а просто она радуется, что хоть раз, да принес он что-то для старшей, вспомнил о ней… Но нет… И не об этом говорят глаза матери, не о том ее слезы…

— Раньше надо было покупать, — вдруг незнакомым, охрипшим голосом проговорила мать. — А теперь у нее вон — ботинки…

Лариса смотрит на свои ноги, и тут ей в самом деле становится обидно. Ведь она теперь будет носить только форму… А к форме разве подойдут такие туфли? Обута она теперь и одета, а сносится это, новое выдадут…

Но только на минутку сделалось грустно, радость, благодарность заполнили сердце. Ей принесли подарок! Первый в ее жизни подарок, и разве можно не радоваться!

Жаль, что пора идти. С сегодняшнего дня она подчиняется дисциплине. В восемь вечера она должна быть на месте. Завтра с утра — занятия.

Лариса держит в руках красивые красные туфли. Их жаль отдавать, но делать нечего, она протягивает их матери, она уже решила, что с ними следует делать.

— Ты их продашь, мамочка… Пока я кончу училище, то вырасту из них…

Отец смотрит на мать, на Лариску, и в глазах у него неподдельная печаль. Он начинает понимать, что подарок его запоздал, оказался ненужным. И вдруг глаза его яснеют, лицо становится совсем трезвым.

— Не надо продавать, — твердо говорит он, забирая у матери туфли. Он лезет в карман, вытаскивает измятую пачку денег. — Я получку принес… Хорошую получку… Все тебе отдаю… Выпил только сто грамм… — Положил деньги на стол, потом снова как-то сник, опустил голову.

— Хорошо, мамочка, спрячь туфли, — говорит Лариса. — Спасибо вам, — повернулась к отчиму. — А пока прощайте. Мне пора.

Подошла к Лене, сняла с него свою шапку. Надела. Взяла в руки чемоданчик.

Мать положила туфли на стол, рядом с мятой пачкой денег. Обняла дочку, поцеловала.

— Иди, доченька, — сказала она. — Только не забывай нас. Приходи почаще.

— Еще бы, мамочка… — Лариса поцеловала Сережку, Леню. Подошла к кроватке, в которой спала Ирочка.

— До свидания, малышка…

Отчим сидел на стуле, смотрел, как прощалась со всеми Лариса. Она подошла к нему. Остановилась. Постояла минутку, не зная, как с ним проститься, что сказать. Потом обняла, притронулась губами к колючей небритой щеке.

— До свидания, — прошептала.

— Всего тебе, всего, — обрадованно закивал головой отчим.

— Я провожу тебя, — спохватилась мать. — Подожди, я сейчас, — засуетилась она, заметалась по комнате.

— Нет, мамочка, не надо, — торопливо сказала Лариса и выбежала из дому.

Мать, растерянная, так и осталась стоять посреди комнаты. Подошла к окошку, чтобы хоть взглядом проводить дочь.

Она увидела, как Лариса вышла из подъезда. И тут же словно из-под земли вырос — рядом с ней оказался тот самый парнишка, что приходил с Олей. Взял из рук Ларисы чемоданчик, пошел рядом.

Подперев рукою щеку, мать смотрела, как уходили они по тротуару — дальше, дальше.

«Выросла дочка… Покидает дом родной… И парни уже провожают… Ох, не рано ли», — ныло сердце матери.

Долго смотрела мать в ту сторону, куда ушла дочь. А на подоконнике цвел, горел огонек, когда-то посаженный маленькой Лариской.

Оглавление

Часть первая . ЗЕЛЕНЫЙ РОСТОК

  1

  2

  3

  4

Часть вторая . СВЕТ И ТЕНИ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Часть третья . В ДОРОГУ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Реклама на сайте