«И грянул гром, услышь крик мой…»

Милдред Тэйлор И грянул гром, услышь крик мой…

Посвящается

памяти любимого отца,

который в детстве

пережил те же события,

что и Стейси,

и который был

поистине Человеком,

как Дэвид.

От автора

Мой отец был прекрасным рассказчиком. Он умел так преподнести какую-нибудь забавную старинную историю, что я покатывалась со смеху, а по щекам текли счастливые слезы. Но от иного его правдивого рассказа меня бросало в дрожь, и я испытывала благодарность судьбе, что сама нахожусь в тепле и безопасности. В его рассказах были и красота, и сострадание, и сладкие мечты, все в них вставало как живое – и характеры, и диалог. Его память хранила в мельчайших подробностях события десяти-сорокалетней давности, а то и более ранние, словно они случились только вчера.

У горящего очага нашего дома на Севере и в доме на Юге, где я родилась, я познакомилась с историей моего народа, не записанной в книгах, а той, которая передавалась из уст в уста, от поколения к поколению на ступенях крыльца, освещенного луной, или возле затухающего огня в доме из одной комнаты; с историей наших прародителей, с историей рабства и с событиями после освобождения из рабства; я узнала о тех, кто еще не обрел свободу, однако духом никогда не был рабом. Рассказы моего отца научили меня уважать наше прошлое, традиции нашего народа и себя самое. Но не только. От отца моего, который был поистине Человеком, я узнала много больше. Потому что он был одарен особой милостью, которая позволяла ему возвышаться над людьми. Он был человек мягкий, но умел стоять на своем, никогда не отступал от своих принципов и обладал удивительной внутренней силой, которая поддерживала не только мою сестру, меня и наших близких, но и всех, кто искал у него совета, полагался на его мудрость.

Он был сложной натурой, что, однако, не помешало ему научить меня многим простейшим вещам, важным для каждого ребенка: как скакать верхом на лошади и кататься на коньках; как пускать мыльные пузыри и каким узлом, как крепить бумажного змея, чтобы он выдержал натиск мартовских ветров; как купать нашу огромную преданную дворнягу по кличке Крошка. Со временем он научил меня и более сложным вещам. Он научил меня разбираться в самой себе и в жизни. Научил меня надеяться и мечтать. И еще научил любви к слову. Без его науки, без его слов мои слова не родились бы.

Мой отец умер на прошлой неделе. Его рассказы, как умел рассказывать их только он, умерли вместе с ним. Но его призыв к радости и веселью, та уверенность, которую он вселял в других, его принципы и неизменная мудрость живы, они продолжают жить в тех, кто хорошо знал и любил его. Они живут и на страницах этого повествования, они – их ведущая сила и вдохновение.

1

– Малыш, а поскорей ты не можешь? Ну что ты там мешкаешь? Мы же из-за тебя опоздаем.

Ноль внимания. Мой младший братишка пропустил мои слова мимо ушей. Он весь был сосредоточен на пыльной дороге и только крепче прижал к себе тетрадь в газетной обертке и консервную банку с завтраком из кукурузной лепешки и сосисок. Он порядочно отстал от меня и других наших братьев – Стейси и Кристофера-Джона, потому что шел, высоко задирая ноги и осторожно опуская их, стараясь не поднимать слишком большие клубы рыжей миссисипской пыли, которая садилась потом на его начищенные черные ботинки и отвороты вельветовых брюк. Завзятый чистюля, наш шестилетний Малыш вообще не терпел на своих вещах грязи, дырок или хотя бы пятнышка. Сегодняшний день не был исключением.

– Ты еле ползешь, мы из-за этого опоздаем, и мама на тебя рассердится, – попробовала я припугнуть его, дергая себя за высокий воротник выходного платья, которое мама заставила меня надеть по случаю первого дня школьных занятий, будто это и впрямь было ух какое важное событие. Лично я считала, спасибо еще, что мы вообще идем в школу в такое по-августовски яркое октябрьское утро, которое гораздо больше подходит, чтобы бегать по прохладным лесным тропинкам и шлепать босыми ногами по лесному озеру. Кристофер-Джон и Стейси тоже не были в восторге, что им пришлось как следует одеваться и идти на занятия. Один Малыш, который только начинал свою школьную карьеру, был доволен и тем и другим.

– Хотите, сами идите скорей и пачкайтесь на здоровье, – сказал он, продолжая тщательно следить за каждым своим шагом. – А я хочу прийти чистым.

– Вот мама прочистит тебе мозги, если ты опоздаешь, – пригрозила я.

– Да оставь ты его в покое, Кэсси, – хмурясь, остановил меня Стейси, сердито вздымая дорожную пыль.

– А что такого я сказала, я только…

Свирепым взглядом Стейси заставил меня замолчать. В последнее время у него вообще было плохое настроение, он чуть что лез в бутылку. Если бы я не знала причины, я бы и не вспомнила, что он в свои двенадцать лет – старший среди нас и что я обещала маме прийти в школу не запачкавшись, в пристойном виде.

– Сам отстань, – буркнула я, однако не удержалась от дальнейших замечаний: – Я не виновата, что ты угодил в мамин класс на этот год.

Стейси еще больше насупился, стиснул кулаки, сунул руки в карманы, но не сказал ни слова.

Кристофер-Джон, шедший между мной и Стейси, с тревогой поглядел на нас, но вмешиваться не стал. Этот семилетний толстяк-коротышка терпеть не мог неприятностей и старался со всеми ладить. Правда, он всегда чувствовал настроение других и теперь, передвинув ручку своей коробки с завтраком повыше на кисть правой руки и переложив испачканную тетрадь из левой руки под мышку, тоже сунул освободившиеся руки в карманы и попытался изобразить на своем лице одновременно и уныние Стейси, и мое раздражение. Однако уже вскоре он, наверное, забыл, что должен представляться обиженным и недовольным, и начал весело насвистывать. Надолго ничто не могло вывести Кристофера-Джона из радужного настроения, даже мысль о школе.

Я опять рванула себя за воротник и загребла ногами дорожную пыль, чтобы она рыжими песчаными хлопьями, словно снег, опустилась на мои носки и башмаки. Платье мне было ненавистно. И башмаки тоже.

Платье мешало двигаться, а в башмаках мои ноги, привыкшие ощущать свободу и живое тепло земли, были скованы, точно в колодках.

– Кэсси, перестань! – осадил меня Стейси, когда тучи пыли вихрем закружились над моими ногами.

Я вскинулась было возражать. Кристофер-Джон от волнения засвистел пронзительно резко, и я скрепя сердце утихомирилась. Дальше уже я тащилась, храня мрачное молчание, братья мои тоже постепенно успокоились.

Перед нами, точно ленивая красная змея, вилась узкая, пятнистая от солнечных бликов дорога, разделявшая высокую стену леса из притихших старых деревьев, стоявших по левую руку, от хлопкового поля по правую, с торчащими густой чащей зелеными и багровыми стеблями.

Вдоль тучного поля, протянувшегося на восток с четверть мили[1] до встречи с зеленым пастбищем на косогоре, что означало конец наших семейных четырехсот акров[2], бежала изгородь из колючей проволоки.

Древний дуб на вершине косогора, все еще не скрывшийся из наших глаз, служил официальной вехой, отделявшей землю Логанов от опушки густого леса. За защитной полосой этого леса тянулись нескончаемые фермерские поля, обрабатываемые многочисленными испольщиками. Они занимали две трети плантации в десять квадратных миль. Хозяином плантации был Харлан Грэйнджер.

Когда-то наша земля тоже принадлежала Грэйнджеру, но в годы реконструкции у Грэйнджеров откупил ее за налоги какой-то янки.[3]

Когда в 1887 году земля эта пошла снова на продажу, наш дедушка купил двести акров, а в 1918, как только за двести акров было все выплачено, он прикупил еще двести. Земля оказалась хорошая, плодородная, большая часть ее была покрыта девственным лесом, да к тому же за половину ее уже было выплачено.

Однако вторую половину, купленную в 1918 году, пришлось заложить, так как последние три года не было большой выручки за хлопок и денег не хватало на жизнь и на налоги. И теперь все четыреста акров были обложены налогом.

Вот почему папе пришлось идти на заработки на железную дорогу.

Цены на хлопок упали в 1930 году. И когда пришла весна 1931-го, папа и отправился искать, где бы подработать. На север он дошел до Мемфиса, на юг до окрестностей Делты. На запад он тоже ходил, вплоть до штата Луизиана. Именно там он получил работу по прокладке железнодорожных путей. Он жил и работал вдали от нас большую часть года и вернулся лишь в разгар зимы, когда земля стояла замерзшая и бесплодная. А весной, как только посадки закончились, отправился снова. Сейчас шел 1933 год, и папа снова ушел в Луизиану прокладывать пути.

Однажды я спросила его, почему он должен уходить, почему для нас так важна эта земля. Он взял мою руку и сказал, как всегда, тихо и спокойно:

– Посмотри вокруг, Кэсси, девочка моя! Все это твое. Тебе никогда не приходилось жить на чужой земле. И пока жив я и сохраняется наша семья, не придется. Это очень важно. Сейчас ты, может быть, не понимаешь этого, но придет день, поймешь. Вот увидишь.

Я с удивлением посмотрела на папу: ведь я-то знала, что вовсе не вся земля принадлежит мне. Что-то принадлежит Стейси, что-то Кристоферу-Джону и Малышу, не говоря уже о той части, которой владели бабушка, мама и дядя Хэммер, папин старший брат, живший в Чикаго. Но папа никогда не делил нашу землю даже в уме; это была просто земля Логанов. Ради нее он и готов был все долгое жаркое лето забивать рельсы, а мама преподавать в школе и управлять фермой, а бабушка в свои шестьдесят лет, словно двадцатилетняя, работать в поле и хозяйничать дома; а мы, мои братья и я, ходить в поношенной, застиранной одежде. Зато закладные и налоги на землю были всегда вовремя оплачены. Папа сказал мне, что когда-нибудь я пойму, как это важно.

Я только пожала плечами.

Когда поля кончились и грэйнджеровский лес с обеих сторон украсил дорогу опахалами из низко свесившихся длинных еловых веток, из чащи вынырнул тщедушный мальчишка и обвил худой рукой Стейси. Это был Т. Дж. Эйвери. Его младший братишка Клод возник секундой позже, робко улыбаясь, словно ему было от этого больно. Оба мальчика были без башмаков, а праздничная одежда, замусоленная и потрепанная, свободно свисала с их тощих фигур. Эйвери были испольщиками на земле Грэйнджера.

– Привет, – сказал весело Т. Дж., приноравливаясь идти в ногу со Стейси. – Стало быть, открываем новый учебный год, а?

– Да-а, – вздохнул Стейси.

– Брось, парень, не вешай носа. – Т. Дж. явно веселился. – Твоя мама и в самом деле мировая училка. Уж я-то знаю.

Еще бы не знать. Он провалился у мамы в прошлом году и теперь шел к ней в класс второгодником.

– Отвали! Тебе легко говорить! – взвыл Стейси. – Не тебе придется сидеть весь день в классе у собственной матери.

– Легче смотри на вещи, – посоветовал Т. Дж. – Подумай, какая у тебя выгода. Ты же обо всем будешь узнавать раньше нас. – Он криво ухмыльнулся: – Всякие там контрольные…

Стейси сбросил руку Т. Дж. со своего плеча.

– Если ты об этом, ты не знаешь нашу ма.

– Не психуй, – отпарировал бесстрашно Т. Дж. – Мне просто стукнуло в голову. – На миг он смолк, потом предложил: – Хотите, расскажу все про вчерашний поджог?

– Поджог? Какой поджог? – вскинулся Стейси.

– Уж не хочешь ли ты сказать, парень, будто ничего не знаешь об этом? Поджог у Бэррисов. А я-то думал, твоя Ба отправилась туда ночью, чтоб лечить их.

Мы, само собой, знали, что бабушку ночью вызвали к больному. Она умела лечить, и когда кто-нибудь из соседей болел, чаще звали ее, чем доктора. Но про поджог мы ничего не слышали, да и кто такие Бэррисы, я знать не знала.

– Стейси, о каких Бэррисах он говорит? Я что-то никаких Бэррисов не знаю.

– Да они не здесь живут, а на том берегу Смеллингс Крика. Иногда приходят в нашу церковь, – заметил рассеянно Стейси. И тут же снова обратился к Т. Дж.: – И правда, было уж поздно, когда за ней пришел мистер Лэньер. Сказал, мистеру Бэррису сильно худо и хорошо бы, бабушка пошла помочь ему, только про поджог он ничего не сказал.

– Сильно худо? Хуже некуда, его ж чуть заживо не сожгли! И его и двоих его племянников. А знаете, чьих это рук дело?

– Чьих? – воскликнули мы со Стейси вместе.

– Нет уж, раз вам ничего про это не известно, мне тоже следует держать язык за зубами, чтобы не ранить ваши нежные ушки. – Т. Дж. с обычной своей мерзкой привычкой оборвал рассказ на самом интересном месте.

– Брось свои штучки, Ти-Джей![4] – Я вообще недолюбливала Т. Дж., а уж когда он начинал ходить вокруг да около, и вовсе.

– Давай выкладывай, – сказал Стейси. – Раз начал, выкладывай все до конца.

– Понимаешь… – шепотом начал было Т. Дж., но замолчал, словно раздумывая, стоит ли нам все рассказывать.

В это время мы как раз дошли до первого из двух перекрестков и свернули на север; еще миля – и мы доберемся до второго перекрестка и тогда снова повернем на восток.

Наконец Т. Дж. открыл рот:

– Ладно, слушайте. Этот пожар у Бэррисов вспыхнул не случайно.

Кое-кто из белых поднес им спичку.

– Т-ты думаешь, их подожгли вроде как полено? – заикаясь, пробормотал Кристофер-Джон; от удивления глаза у него полезли на лоб.

– Но за что? – спросил Стейси.

Т. Дж. пожал плечами.

– Откуда мне знать, за что? Просто знаю, что это сделали, и все.

– А откуда ты знаешь? – с подозрением спросила я.

Он самодовольно улыбнулся.

– Потому что твоя мама заходила к нам по дороге в школу и рассказала об этом моей маме.

– Моя мама?

– Да! И видела б ты ее лицо, когда она вышла от нас.

– А что у нее было на лице? – спросил Малыш, впервые оторвав взгляд от дороги: так его заинтересовал этот разговор.

Т. Дж. с мрачным видом огляделся вокруг и прошептал:

– Смерть…

Потом с минуту подождал, чтобы слова его произвели ошеломляющий эффект, однако весь эффект был испорчен наивным вопросом Малыша:

– А на что смерть похожа?

Т. Дж. раздраженно повернулся к нам:

– У него что, совсем котелок не варит?

– Почему ты не говоришь, на что она похожа? – Малыш требовал ответа на свой вопрос. Ему тоже не нравился Т. Дж.

– На моего дедушку, как раз перед тем как его положили в гроб, – объяснил со знанием дела Т. Дж.

– А-а, – произнес Малыш, теряя всякий интерес к разговору и снова весь сосредоточиваясь на дороге.

– Нет, право, Стейси, – насупившись, покачал головой Т. Дж., – у вас что, все того, в вашем драгоценном семействе?

Стейси приостановился: он хотел решить, принимать слова Т. Дж. за оскорбление или нет; но Т. Дж. поспешил замять этот вопрос и продолжал уже в ином, дружеском тоне:

– Честное слово, Стейси, я ничего плохого не хотел сказать.

Пусть ваши детки украшение семьи, но по милости Кэсси меня чуть не выпороли сегодня утром.

– Так тебе и надо! – обрадовалась я.

– По милости Кэсси? – Стейси даже засмеялся.

– На моем месте тебе было бы не до смеха. Она наябедничала своей маме, что я ходил на танцы к Уоллесам, а миссис Логан сказала про это моей ма. – Он бросил на меня презрительный взгляд и продолжал: – Но ты не волнуйся, я вывернулся. Когда ма спросила, так ли это, я сказал, что наш крошка Клод вечно бегает туда, чтобы получить хоть горсточку конфет, которые мистер Калеб Уоллес иногда раздает бесплатно, и мне, стало быть, пришлось тащиться за ним, потому как я знаю прекрасно, что ма не любит, чтобы мы туда ходили. Ха, и выпороли в результате его! – Т. Дж. засмеялся. – Ну, мама ему задала!

Я уставилась на притихшего Клода.

– И ты ему позволил? – воскликнула я.

Но Клод, как всегда, лишь жалко улыбнулся в ответ. Конечно, позволил, я и сама знала. Он в сто раз больше боялся братца Т. Дж., чем маму.

Малыш снова оторвал взгляд от дороги, и в его глазах я прочла, что отныне он еще больше невзлюбил Т. Дж. А наш дружелюбный ко всем Кристофер-Джон только глянул на Т. Дж., а потом обнял своей короткой ручкой Клода за плечи и сказал:

– Пошли, Клод, будем первыми.

И вместе с Клодом они поспешили вперед по дороге, подальше от Т. Дж. Стейси, не обращавший обычно внимания на выходки Т. Дж., на этот раз покачал головой:

– Ну и свинья ты!

– Да? А что я должен был, по-твоему, делать? Пускай бы ма догадалась, что я хожу туда потому, что мне самому хочется, да? Да она убила б меня за это!

«И правильно бы сделала!» – подумала я, поклявшись себе, что если когда-нибудь он меня вот так подставит, я башку ему сверну.

К тому времени мы как раз приблизились ко второму перекрестку, где по обе стороны дороги тянулись глубокие рвы и лесная чаща подбиралась к самому краю высокого, крутого и скользкого обрыва.

Вдруг Стейси обернулся.

– Живо! – крикнул он, – Все с дороги!

Не теряя времени, мы все, кроме Малыша, стали карабкаться вверх по красному глинистому склону, под укрытие леса.

– Малыш, ползи наверх! – приказал Стейси.

Но Малыш лишь бросил короткий взгляд на неровный глинистый обрыв, тут и там покрытый общипанными кустами побуревшего шиповника, и продолжал шагать по дороге.

– Быстро! Слушай, что я говорю!

– Я же весь перепачкаюсь! – запротестовал Малыш.

– Ты еще хуже перепачкаешься, если останешься на дороге. Гляди!

Малыш обернулся и круглыми от ужаса глазами увидел, как на него, вздымая тучи багряной пыли, словно огромный желтый огнедышащий дракон, надвигается автобус. Малыш кинулся к обочине, но она была слишком крутая. Он как ужаленный бросился вперед по дороге, мечтая найти хотя бы какой-нибудь выступ. Нашел и вспрыгнул на него, но поздно – автобус уже настиг его и промчался, окутав красной мглой, а к окнам автобуса приникли смеющиеся лица белых школьников.

Малыш показал взметнувшемуся облаку кулак, потом уныло оглядел себя.

– Хи, у нашего Крошки-Малышки испачкался нарядный костюмчик! – осклабился Т. Дж., когда мы все спустились с обрыва на дорогу.

На глаза Малыша навернулись слезы ярости, но он поспешил смахнуть их, чтобы Т. Дж. не увидел.

– А ну, заткнись, Ти-Джей! – вскинулся Стейси.

– Заткнись ты, Ти-Джей! – повторила я.

– Пошли, Малыш! – позвал Стейси. – В другой раз делай, как я велю.

Малыш спрыгнул с выступа.

– Стейси, а зачем они так? – спросил он, стряхивая с себя пыль. – Почему они не остановились, чтобы подсадить нас?

– Потому что им больше нравится глазеть, как мы убегаем. А потом, это не наш автобус, – сжав кулаки, Стейси засунул их поглубже в карманы.

– А где же наш автобус? – не унимался Малыш.

– У нас нет своего.

– А почему?

– Спроси у мамы, – посоветовал Стейси.

Как раз в это время по лесной тропинке нам навстречу выбежал светловолосый босой мальчишка. Белый. Он быстро догнал нас и зашагал рядом со Стейси и Т. Дж.

– Привет, Стейси, – застенчиво поздоровался он.

– Привет, Джереми, – сказал Стейси.

Наступила минута неловкого молчания.

– Вы первый день в школу сегодня?

– Да, – ответил Стейси.

– Вот бы и нам так начинать, – вздохнул Джереми. – А то мы уж с конца августа ходим.

Глаза у Джереми были ясно-голубые и, когда он говорил, казалось, из них вот-вот брызнут слезы.

Джереми вдруг пнул ногой пыль и поглядел на север. Ну и чудак он. С того дня, как я стала ходить в школу, он каждое утро шел с нами до перекрестка, а после школы встречал нас на том же месте. За дружбу с нами ему часто приходилось держать ответ перед ребятами в его школе, и не раз он показывал нам широкие красные рубцы, которые с тайным удовлетворением оставляла на его руках его старшая сестра Лилиан Джин. Но Джереми все равно продолжал искать встреч с нами.

Когда мы достигли перекрестка, нас стремительно обогнали еще трое школьников: девочка лет двенадцати-тринадцати и два мальчика, вылитая копия Джереми. Девочка была Лилиан Джин.

– Идем, Джереми! – кинула она на ходу, не оборачиваясь.

И Джереми, смущенно улыбаясь, робко помахал нам на прощание и не спеша последовал за ней.

А мы остались на перекрестке и смотрели им вслед. Один раз Джереми обернулся, но Лилиан Джин так злобно прикрикнула на него, что больше он не оглядывался. Они держали путь в окружную школу имени Джефферсона Дэвиса – вытянутое светлое деревянное строение, видневшееся впереди. Позади здания школы была большая спортивная площадка, вокруг которой ярусами расположились посеревшие скамьи.

Перед школой стояло два желтых автобуса – наш преследователь и другой, привезший учеников с противоположной стороны. Слоняющиеся туда-сюда ученики ждали, когда раздастся сердитый голос утреннего звонка. В самом центре широкой лужайки при входе развевался красно-бело-голубой флаг штата Миссисипи с гербом в верхнем левом углу. Прямо под ним виднелся американский флаг. Только когда Джереми с сестрой и братьями поспешили к вывешенным флагам, мы повернули на восток и направились к нашей школе.

Начальная и средняя школа Грэйт Фейс – самая большая в округе школа для черных – и была конечной, хотя не такой уж заманчивой, целью нашего часового путешествия. Ее представляли четыре побитых непогодой деревянных строения на кирпичных подпорках, триста двадцать учеников, семь учителей, директор, смотритель и корова смотрителя, которая всяким летом дочиста общипывала большую зеленую лужайку.

Расположена школа была в окружении трех плантаций; ближайшая и самая обширная принадлежала Грэйнджеру. Родители большинства учеников были испольщиками на земле Грэйнджера, остальные – на плантациях Монтьера и Гаррисона. Все школьники вместе с родителями выходили в поле ранней весной, когда хлопок только еще сеяли, и работали до глубокой осени, пока основной урожай хлопка не был собран. Соответственно подгонялись и занятия в школе, которые начинались в октябре и кончались в марте.

Но все равно кое-кто из учеников старших классов еще месяц-другой после начала занятий не появлялся в классе, пока последняя кипа хлопка не была убрана с поля, а многие и совсем уходили из школы.

Потому-то в старших классах с каждым годом оставалось все меньше учеников.

Помещения для занятий, тыльной стороной обращенные к лесному массиву, образовывали полукруг и смотрели на маленькую, без боковых приделов церковь, расположенную как раз напротив, внутри огороженного участка земли. Большинство учеников и их родители посещали именно эту церковь. Когда мы пришли, большой чугунный колокол на церковной колокольне надрывно звонил, предупреждая собравшихся учеников, что у них остались последние пять минут свободы.

Малыш, не теряя времени, пересек лужайку и остановился у колодца. Стейси и Т. Дж., как только очутились на школьном дворе, перестали обращать на нас внимание и направились к другим семиклассникам. Кристофер-Джон и Клод тоже поспешили присоединиться к своим прошлогодним друзьям-однокашникам. Оставшись одна, я не спеша потащилась к корпусу, предназначенному для первых четырех классов, и уселась на нижней ступеньке. Швырнув карандаши и тетрадь на землю, я уперлась локтями в колени, а подбородком в ладони.

– Привет, Кэсси! – окликнула меня Мэри Лу Уэллевер, дочка директора, пробегая мимо меня в новом желтом платье.

– И тебе привет, – буркнула я так сердито, что она не рискнула остановиться.

Я глядела ей вслед и думала: «Ну, конечно, кому, как не ей, красоваться в новом платье». Само собой, больше ни у кого не было обновок. Выгоревшие брюки и платья всех остальных мальчиков и девочек, пестревшие бесчисленными заплатами, носили следы совсем недавнего общения со зноем хлопкового поля. Девочки стояли, боясь присесть, и чувствовали себя неловко, а мальчики в нетерпении теребили свои высокие накрахмаленные воротники. Счастливцы, обутые в тесные башмаки, переминались с ноги на ногу. Сегодня же вечером эта праздничная одежда будет завернута в газету и повешена до следующего праздника, а башмаки упакованы и спрятаны до того дня, когда уж так похолодает, что босыми ногами не походишь по обледенелым дорогам. Но сегодня все мы были страдальцами.

В дальнем конце лужайки я заметила Мо Тёрнера, который быстро шел по направлению к зданию семиклассников. И откуда у него столько прыти? Мо дружил со Стейси. Жил он на плантации Монтьера в трех с половиною часах ходьбы от школы. Из-за такого расстояния многие дети с плантации Монтьера, окончив начальную школу возле Смеллингс Крика, в Грэйт Фейс уже не ходили. И все-таки нашлось несколько девочек и мальчиков вроде Мо, которые совершали такое путешествие ежедневно, выходя из дому затемно и возвращаясь в полной тьме. Какое счастье, что я жила не так далеко. А то я бы не поручилась за свои бедные ноги, что они согласятся помочь мне получить приличное образование.

Зазвенел второй звонок. Я поднялась и стала стряхивать с платья пыль, пока первый, второй, третий и четвертый классы гурьбой направились по лестнице наверх в вестибюль. Промелькнул Малыш с гордым видом, лицо и руки у него были чистые, черные башмаки снова сверкали. Я глянула на свои ботинки, припудренные красной глиной, и, подняв правую ногу, вытерла ее о лодыжку левой, затем проделала это по второму разу, только поменяв ноги. Когда во дворе стихли последние звуки школьного звонка, я подхватила свои карандаши и тетрадь и побежала внутрь здания.

Вестибюль тянулся от передней входной двери до задней. На одной стороне вестибюля было еще две двери, и обе вели в большую комнату, разделенную на два класса тяжелым холщовым занавесом. Второй и третий классы сидели слева, первый и четвертый – справа. Я пробежала до второй двери, повернула направо и проскользнула в третий ряд на скамью, где сидели Грэйси Пирсон и Элма Скотт.

– Сюда нельзя, – запротестовала Грэйси. – Я заняла это место для Мэри Лу.

Я оглянулась на Мэри Лу Уэллевер, которая в это время укладывала свою коробку с завтраком на полку у дальней стены класса, и сказала:

– Вот еще, перебьется.

Учительница мисс Дейзи Крокер, близорукая мулатка, поглядела на меня с середины класса, точно хотела сказать: «Так, та-а-к, Кэсси Логан явилась». И, поджав губы, заставила тяжелый занавес проехаться по ржавой проволоке, затем скрутила его и спрятала в нише. Когда занавес был откинут, первоклассники в недоумении уставились на нас.

Малыш сидел у окна, положив руки на парту, и терпеливо ожидал, когда мисс Крокер заговорит.

Мэри Лу толкнула меня локтем:

– Это мое место, Кэсси Логан.

Но мисс Крокер остановила ее:

– Мэри Лу Уэллевер, займи свое место.

– Да, мэм, – подчинилась Мэри Лу, но, прежде чем отойти, обдала меня испепеляющим взглядом.

Мисс Крокер решительно подошла к своему столу, стоявшему на невысоком помосте и заваленному грудой не поймешь чего, покрытого брезентом. Она постучала по столу линейкой, хотя в классе стояла полная тишина, и сказала:

– Добро пожаловать, дети, в нашу школу Грэйт Фейс. – И, повернувшись налево, чтобы видеть перед собой левую половину класса, продолжала: – Я рада, что все вы, перешедшие в четвертый класс, будете моими учениками. Жду от вас прилежания и больших успехов. – Потом, обращаясь к правой половине класса, сказала: – А вам, наши маленькие друзья-первоклассники, только сегодня вступающим на путь познания и образования, я желаю, чтобы ваши маленькие ножки уверенно шагали по стезям обучения, которые пусть никогда не обрываются.

Вот скучища! Я уперлась правым локтем в парту и положила голову на ладонь.

Мисс Крокер машинально улыбнулась, потом снова постучала по столу.

– Дорогие дети, – продолжала она говорить с первым классом, – ваша учительница, мисс Дэвис, вынуждена была задержаться на несколько дней в Джексоне, поэтому я имею удовольствие просветить ваши юные головки первыми лучами знания.

Она одарила их такой лучезарной улыбкой, словно ждала аплодисментов по поводу новости, которую только что сообщила. Потом, облучив своими огромными глазами всех четвероклассников, обратилась снова к нам:

– Поскольку я одна и не могу разорваться на части, придется вам эти несколько дней приносить некоторую жертву. Вы будете трудиться, трудиться и трудиться, но, как истинным христианам, вам придется делиться с ближним, делиться и делиться. Вы согласны, дорогие девочки и мальчики?

– ДА, МИСС КРОКЕР, – хором ответили все.

Только я промолчала. Я не люблю отвечать хором. Подперев голову рукой, я тяжело вздохнула, вспомнив о пожаре у Бэррисов.

– Ты что, Кэсси Логан?

Я испуганно подняла глаза.

– Кэсси Логан!

– Да, мэм? – я быстро вскочила и посмотрела мисс Крокер прямо в лицо.

– Ты не согласна трудиться и делиться?

– Да, мэм.

– Тогда так и ответь!

– Да, мэм, – пробормотала я, опускаясь снова на свое место, а Мэри Лу, Грэйси и Элма захихикали.

Ну вот, прошло всего пять минут с начала учебного года, а я уже влипла в неприятность.

К десяти часам мисс Крокер успела пересадить нас, как ей хотелось, и занести наши имена и фамилии в свой список. Я осталась сидеть с Грэйси и Элмой, только нам велено было из третьего ряда передвинуться в первый, как раз перед маленькой пузатой печкой. Но, хотя сидеть нос к носу с мисс Крокер не сулило ничего доброго, перспектива погреться, когда грянут холода, чего-то да стоила, так что я решила, что буду в выигрыше, несмотря на такое сомнительное местоположение.

И вот мисс Крокер сделала сногсшибательное заявление: в этом году у нас будут учебники.

Все даже рты разинули от удивления. Еще бы, большинство учеников нашей школы ни одной книги в глаза не видели, разве что семейную библию. Честно говоря, такое известие даже меня встряхнуло. Правда, у мамы было несколько книг, но ведь они были не мои.

– Нам очень повезло, что мы получили эти учебники, – продолжала мисс Крокер, а мы с нетерпением ждали, когда с них снимут брезент. – Попечитель школ нашего округа самолично передал эти учебники в ваше пользование, так что, пожалуйста, будьте с ними трижды осторожны. – Она направилась к своему столу. – Давайте все вместе произнесем клятву, что будем свято беречь наши новые учебники. – Она не сводила с меня проницательного взгляда, пока произносила эти слова:

– ОБЕЩАЕМ СВЯТО БЕРЕЧЬ НАШИ НОВЫЕ УЧЕБНИКИ!

– Прекрасно! – мисс Крокер расплылась в улыбке и торжественно откинула брезент.

Я сидела близко от ее стола и своими глазами видела, что дурацкие красные обложки учебников ужас до чего потрепанные, а посеревшие края страниц все исписаны карандашами, цветными мелками и чернилами. Моя мечта получить наконец собственную книгу уплыла, растворившись в разочаровании. А мисс Крокер продолжала сиять улыбкой, вызывая одного за другим всех четвероклассников к своему столу. Она вручала каждому, ему или ей, учебник и записывала его номер в журнал.

Когда я возвращалась из своего путешествия к ее столу, я заметила, что первоклассники с беспокойством следят, как тает кипа книг на столе учительницы. Должно быть, мисс Крокер тоже это заметила, потому что не успела я сесть на место, как она заявила:

– Не тревожьтесь, дети. Для вас тоже хватит учебников.

Посмотрите на стол мисс Дэвис.

Множество распахнутых глаз уставилось на покрытый брезентом учительский стол, стоявший прямо перед ними, и громкий вздох облегчения облетел класс.

Я поглядела издалека на Малыша: лицо его светилось нетерпением и возбуждением. Я понимала, что со своего места он не может видеть грязных обложек и исчерканных страниц. И хотя меня часто изводила его страсть к чистоте, больно было представить себе, как же он разочаруется, когда сам убедится, на что эти учебники похожи. Но поделать-то я ничего не могла, поэтому я открыла свой учебник где-то посередине и стала листать грязные страницы. На меня уставились светловолосые девочки с косичками и голубоглазые мальчики.

Натолкнувшись на историю про мальчика с собакой, заблудившихся в пещере, я начала читать, а голос мисс Крокер продолжал что-то монотонно бубнить.

Вдруг я уловила паузу в ее монотонной речи и оторвалась от книги. Мисс Крокер, сидевшая за столом мисс Дэвис, на котором возвышалась стопка учебников для первоклассников, не сводила возмущенного взгляда с Малыша, швырнувшего учебник обратно к ней на стол.

– Что ты сказал, Клейтон Честер Логан? – переспросила она.

В классе воцарилась зловещая тишина. Всем было ясно, что Малыш попал в большую передрягу, потому что никто никогда не называл Малыша полным именем – Клейтон Честер, разве что когда собирались задать ему хорошенькую взбучку.

Малыш и сам понимал это прекрасно. Отложив книгу, он разомкнул губы, чтобы сказать что-то. Его трясла дрожь, но он не сводил глаз с мисс Крокер.

– Я… я только хотел спросить, мэм, можно мне другую книгу, пожалуйста? Эта грязная.

– Грязная?! – повторила мисс Крокер, ошарашенная столь безрассудной смелостью.

Она поднялась из-за стола и глядела на Малыша сверху вниз, точно разъяренный костлявый великан, но Малыш, подняв голову, продолжал смотреть ей прямо в глаза.

– Грязная?! Сам ты кто, Клейтон Честер? В такие трудные времена из округа присылают нам драгоценные учебники, а ты смеешь стоять тут и заявлять, что твой учебник слишком грязный! Итак, или ты забираешь его, или не получишь никакого.

Малыш опустил глаза и молча уставился на учебник. Несколько секунд он простоял так, еле доставая подбородком до учительского стола, потом повернулся и оглядел несколько оставшихся книг. Видимо убедившись, что они не чище той, что вручила ему мисс Крокер, он посмотрел через всю комнату на меня. Я кивнула, и Малыш, еще раз взглянув на мисс Крокер, не торопясь, стянул учебник с края стола и с высоко поднятой головой, держась очень прямо, вернулся на свое место.

Мисс Крокер села.

– Кое-кто здесь слишком много о себе думает. Такого больше я не потерплю, – сказала она сердито. – Шарон Лейк, подойди и получи свой учебник.

Я не спускала глаз с Малыша, пока он не вернулся бегом на свое место рядом еще с двумя малышами. Какое-то время он сидел с каменным лицом, уставившись в окно, потом, видимо внутренне смирившись с фактом, что перед ним учебник, единственный, на какой он мог рассчитывать, перевернул его и открыл. Однако, глянув на оборот обложки, он нахмурился, и угрюмое смирение на его лице сменилось замешательством. Брови сдвинулись. Глаза сделались большими. Набрав в себя побольше воздуха, он вдруг вскочил со своего места, словно подстреленное животное, и, кинув на пол учебник, принялся неистово топтать его ногами.

Мисс Крокер подлетела к Малышу и подхватила его своими сильными руками. С силой тряхнув его, она снова опустила его на пол.

– Какой злой дух вселился в тебя, Клейтон Честер?

Но Малыш не отвечал. Он просто стоял и смотрел на раскрытую книгу, дрожа от негодования.

– Подними ее немедленно! – приказала она.

– Нет! – Малыш бунтовал.

– Нет? А ну, мальчик, даю тебе десять секунд, чтобы поднять учебник, или придется мне взяться за плетку.

Малыш прикусил нижнюю губу, и я поняла, что книгу он не поднимет. Я тут же открыла обратную сторону обложки моего собственного учебника и сразу поняла, что привело в такой гнев Малыша. На обороте обложки был напечатан вот какой список:

Пустые строчки тянулись до цифры 20, и я прекрасно понимала, что все они предназначены для черных школьников. Комок гнева встал у меня в горле. Но когда мисс Крокер приказала Малышу лечь на «скамью наказания», я подавила в себе гнев и вскочила с места.

– Мисс Крокер, пожалуйста, не надо! – закричала я.

Потемневшие глаза мисс Крокер предупреждали меня, чтобы я не произносила больше ни слова.

– Я знаю, почему он так сделал!

Ты хочешь разделить с ним порцию розг, Кэсси?

– Нет'м[5], – быстро ответила я. – Я только хочу объяснить вам, почему Малыш так сделал.

– Сядь на место! – приказала она, когда я поспешила к ней с раскрытым учебником в руках.

– Посмотрите, мисс Крокер, посмотрите, что тут написано. Они отдали нам эти старые книжки, когда самим им они были уже не нужны.

Учительница смотрела на меня, теряя терпение, на учебник она даже не взглянула.

– Откуда он знает, что тут написано? Он ведь не умеет читать.

– О, нет'м, умеет. Он с четырех лет читает. Длинных слов не может прочесть, но когда они столбцом, может. Посмотрите, что написано в последнем столбце. Только взгляните, пожалуйста, мисс Крокер.

На этот раз мисс Крокер посмотрела, но лицо ее при этом не изменилось. С поднятой головой, не мигая, она уставилась на меня.

– Вы видите, как они называют нас? – спросила я, боясь, что она не заметила.

– Называют, как надо, – холодно заметила она. – А теперь живо на место.

Я помотала головой, окончательно убедившись, что до мисс Крокер так и не дошло, о чем я говорю. Она пробежала глазами страницу, но ничего не поняла.

– Повторяю, Кэсси, сядь на место!

Я медленно направилась к своей парте, но когда орешниковый прут рассек напряженную тишину, я быстро повернулась.

– Мисс Крокер, – сказала я, – мне тоже не нужен такой учебник.

Розга с силой опустилась на голый задок Малыша. Мисс Крокер вопросительно посмотрела на меня, когда я приблизилась к ее столу и положила на него свой учебник. Розга еще раз просвистела в воздухе, но, обнаружив, что Малыш плакать не собирается, мисс Крокер велела ему встать.

– Так что же, Кэсси, – вздохнула она, повернувшись ко мне, – иди, получишь свое.

К концу уроков я решила, что пойду и первая расскажу все маме, пока мисс Крокер не успела это сделать сама. Девять лет жизненных ошибок и приобретенного опыта научили меня, что строгость наказания смягчается, когда мне удается выложить маме всю правду на свой лад, прежде чем она услышит что-либо от других. Я знала, что мисс Крокер не успела переговорить с мамой во время обеденной перемены, потому что она провела битый час в классе, готовясь к дальнейшим занятиям.

Как только наш класс распустили, я поспешила покинуть помещение и прокладывала путь сквозь толпу учеников, довольная, что вырвалась на свободу. Но, не успев добраться до корпуса, где занимались семиклассники, я имела несчастье столкнуться нос к носу с отцом Мэри Лу. Мистер Уэллевер с удивлением посмотрел на меня, когда я налетела на него с разбегу, и потом прочел мне целую лекцию о пользе смотреть, куда идешь. А тем временем мисс Крокер ухитрилась проскользнуть через лужайку прямо в корпус, где занимался мамин класс. К тому моменту, когда я спаслась от мистера Уэллевера, она уже исчезла во мраке вестибюля.

Мамин класс находился в глубине здания. Я тихонько прошмыгнула через пустой вестибюль и с опаской заглянула в открытую дверь. Мама, с большим пучком вьющихся волос на гибкой шее, сидела за своим столом и наблюдала, как мисс Крокер сует ей в лицо учебник.

– Ты только посмотри, Мэри, – говорила мисс Крокер, тыча в книгу пальцем и раз и два. – Испорчен такой прекрасный учебник. Переплет порван, ты посмотри! Весь истоптан ногами.

Мама осмотрела учебник и ничего не сказала.

– А Кэсси отказалась от этого, – пожаловалась она, с гневом хлопнув маме на стол второй учебник. – Хорошо хоть, его она в гневе не растоптала. Честное слово, Мэри, просто не знаю, какая муха укусила сегодня твоих детей. Ну ладно, Кэсси всегда была вспыльчивой, но Малыш! Он обычно ведет себя как маленький джентльмен.

Мама еще раз посмотрела на учебник, от которого я отказалась, и открыла его, так что перед нею предстали оскорбительные страницы обоих учебников.

– Ты говоришь, Кэсси сказала, что они с Малышом отказались брать учебники из-за этих первых страниц? – спросила мама спокойно.

– Да, ну и что с того? – в своем гневе мисс Крокер даже забыла о правильной речи, какую можно было ожидать от школьной учительницы. – Подумаешь, дело! На всех книжках это напечатано, и чего они так расстроились? Не понимаю!

– Ты их наказала? – спросила мама, подняв глаза на мисс Крокер.

– Конечно, само собой! Выпорола обоих моей орешниковой розгой. А ты бы не выпорола? – Но так как мама не ответила, она, оскорбившись, заметила: – У меня было на это полное право.

– Разумеется, разумеется, Дейзи, – кивнула мама и снова взялась за учебники. – Они же позволили себе непослушание.

Но сказано это было так спокойно и уклончиво, что мисс Крокер осталась недовольна маминым ответом, я это сразу заметила.

– Понимаешь, Мэри, я думала, тебе следует об этом узнать, чтобы ты могла сказать им и свое мнение, если захочешь.

Мама улыбнулась мисс Крокер и ответила как-то рассеянно:

– Разумеется, Дейзи. Спасибо.

С этими словами мама открыла ящик стола и вынула несколько листов бумаги, ножницы и маленькую коричневую бутылочку.

Мисс Крокер, обеспокоенная явным маминым равнодушием к серьезности случившегося, передернула плечами и направилась прочь от стола.

– Ты же понимаешь, если они останутся без учебников, по которым все будут заниматься, они у меня провалятся и по чтению, и по сочинению, потому что я собираюсь построить мои уроки на материале… – Но тут она вдруг остановилась и в изумлении уставилась на маму. – О господи, Мэри, что ты делаешь?

Мама не отвечала. Она обрезала лист бумаги по размеру учебника и налила серый клей из коричневой бутылочки на оборот обложки одного из учебников. Потом взяла этот лист бумаги и приклеила.

– Мэри Логан, ты знаешь, как это называется, то, что ты сделала? Учебник этот – собственность округа. Если кто-нибудь из нашей руководящей организации сюда явится и увидит этот учебник, у тебя будут крупные неприятности.

Мама рассмеялась и взялась за второй учебник.

– Во-первых, никто не явится, никому до нас нет дела, а во-вторых, если явится, может быть, увидит, наконец, чего нам не хватает: современных учебников по всем предметам, а не каких-то устарелых отбросов, парт, бумаги, досок, ластиков, карт, мела… – разносился мамин голос, пока она заклеивала второй учебник.

– Не руби сук, на котором сидишь! А ты именно это делаешь, Мэри, – рубишь сук, на котором сидишь.

Мама снова рассмеялась.

– Если ты об этом, Дейзи, не думаю, чтобы сук был такой уж крепкий.

Покончив со вторым учебником, мама с вниманием посмотрела на небольшую стопку учебников для семиклассников на ее столе.

– Как хочешь, но мне кажется, ты портишь детей, Мэри. Иногда им полезно знать, кто есть кто в этой жизни.

– Может быть, ты и права, – ответила мама, – но это вовсе не значит, что они должны с этим согласиться… да и мы, пожалуй, тоже.

Мисс Крокер с подозрением глянула на маму. Хотя мама уже четырнадцать лет преподавала в школе Грэйт Фейс, начав в девятнадцать лет, сразу, как окончила учительский институт в Крендоне, среди других учителей школы она считалась вроде как нарушителем спокойствия. У нее всегда были слишком смелые взгляды и слишком критические заключения. Сам факт, что она выросла в округе Спокан, а не в Делте, набрасывал на нее тень, и учителя вроде мисс Крокер, следовавшие более традиционным воззрениям, держали себя с нею начеку.

– Вот что, – сказала она, – если приедет кто-нибудь из округа и увидит, как ты разделалась с учебниками Кэсси и Малыша, я в ответе за это не буду.

– Не беспокойся, Дейзи, того, кто в ответе, найти не составит труда, достаточно будет раскрыть любой учебник для седьмого класса. Потому что завтра же утром я намерена разделаться с ними тоже.

Не найдя, что ответить, мисс Крокер решительно повернулась и направилась к двери.

Я бросилась через весь вестибюль и там ждала, когда она выйдет, а потом проскользнула назад.

Мама осталась сидеть за своим столом. Долгое время она даже не двигалась. А когда очнулась, взялась за один из учебников для семиклассников и начала мазать его клеем. Я хотела было войти, чтобы помочь ей, но что-то подсказало мне, что сейчас не время выдавать свое присутствие, и я ушла.

Подожду лучше до ужина и тогда поговорю с ней. Теперь спешить было некуда. Она и так все поняла.

2

– Кэсси, будь осторожней, девочка. – Чтобы уберечь меня от падения, бабушка подставила свою большую шершавую руку.

Я глянула на Ба сверху вниз с середины высокого деревянного столба. Папа расставил эти столбы вдоль всего хлопкового поля, чтобы отметить его границы. Ба была папиной мамой и, как он, отличалась высоким ростом и могучей силой. Ее чистая, гладкая кожа была цвета черного антрацита.

– Не бойся, Ба, не упаду! – Мне даже смешно стало.

Я засмеялась и полезла на другой крепкий столб, с него я попыталась достать распустившуюся чашечку пушистого хлопка на самой макушке высокого хлопкового куста.

– Да, лучше не падай, детка. – Бабушка не могла не поворчать, – Иногда я думаю, уж лучше бы наш хлопок рос пониже, как на плантации возле Виксберга. Не люблю я, когда вы, дети, взбираетесь на эти столбы.

Она оглянулась. Кристофер-Джон и Малыш на дальнем краю поля ловко балансировали на верхушках не таких высоких столбов, как мой, подбирая последние остатки хлопка. Только Стейси, который стал теперь уже слишком тяжелым, чтобы лазить на столбы, остался на земле. Ба еще раз окинула всех нас взглядом и с холщовым мешком через правое плечо, который свободно свисал вдоль спины, направилась мимо хлопковых кустов к маме.

– Мэри, детка, мне кажется, сегодня мы столько собрали, что могли бы увязать еще одну кипу хлопка.

Мама склонилась над самой низкой веткой хлопчатника. Она опорожнила последнюю чашечку себе в мешок и выпрямилась. Кожа у нее казалась светло-коричневой, мама была худая, но крепкая, с тонкими чертами лица и сильным подбородком. Хотя ростом она была с бабушку, рядом с ней она казалась почти маленькой.

– Надеюсь, вы правы, мама, – сказала она. – В ближайший понедельник нам лучше всего отвезти его на плантацию Грэйнджера, чтобы там очистить. А тогда мы сможем… Кэсси, что там такое?

Не ответив маме, я добралась до самой вершины столба, и теперь мне было видно все поле до самой дороги, по которой быстро передвигались две фигуры, одна значительно выше другой. Когда мужчины миновали поворот дороги, их стало лучше видно. В легкой, плавной походке того, кто казался ниже ростом, было что-то такое знакомое, что у меня перехватило дыхание. Я глянула из-под руки, загородившись от солнца, и тут же с быстротою молнии слетела со столба.

– Кэсси!

– Там папа!

– Дэвид? – переспросила мама, не веря ушам своим.

Кристофер-Джон и Малыш тоже живо спустились на землю и кинулись вслед за мной и Стейси к изгороди из колючей проволоки.

– Не кидайтесь все разом на колючую изгородь! – крикнула нам вдогонку Ба.

Но мы сделали вид, что не слышим. Раздвинув второй и третий ряды колючей проволоки пошире, чтобы проскользнуть – между ними, мы помчались по дороге навстречу папе.

Увидев нас, папа тоже побежал бегом, быстро, легко, как ветер.

Первым добежал до него Малыш. Папа подхватил его сильными руками и поднял, а Кристофер-Джон, Стейси и я окружили их.

– Папа, а зачем ты вернулся домой? – спросил Малыш.

Опустив Малыша на землю, папа ответил:

– Да просто пришел посмотреть на моих деток.

Он каждого из нас крепко обнял и поцеловал, потом отступил на несколько шагов.

– На вас любо-дорого посмотреть, – сказал он с гордостью. – Или вы думаете, вы того не стоите? Да, пожалуй, вас уже детками нельзя называть. – Он обернулся: – Мистер Моррисон, ну, что вы скажете о моем потомстве?

Мы были в таком раже, что не заметили второго человека, терпеливо стоявшего на обочине дороги. И теперь, подняв глаза на огромного великана, подобного которому сроду не видели, мы еще теснее сгрудились вокруг папы.

Этот человек был настоящим исполином, он словно дерево возвышался над папиными шестью футами двумя дюймами[6]. На стволе этого дерева – на высоком и могучем его теле – играли мускулы, а кожа, темнее эбонита, на лице и на шее была покрыта шрамами, как будто от ожогов. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, в волосах пробивалась седина, но глаза сохранили ясность и проницательность. Я взглянула на мальчиков и поняла, что их мучает тот же вопрос: откуда возникло такое чудо?

– Дети, – сказал папа, – познакомьтесь, это мистер Л. Т. Моррисон.

Каждый чуть слышно произнес свое приветствие великану, и вместе мы двинулись по дороге к дому. На полпути нас встретили мама и бабушка. Когда папа увидел маму, его квадратное с высокими скулами лицо осветилось широкой улыбкой, взрыв чувств заставил его подхватить маму на руки и покачать, прежде чем поставить обратно на землю и поцеловать.

– Что-нибудь случилось, Дэвид?

Папа рассмеялся.

– Ох уж эти женщины! Разве только неприятности могут заставить меня вернуться домой, чтобы повидать вас?

– Ты получил мое письмо?

Папа кивнул. Потом обнял и поцеловал бабушку и только тогда представил им обеим мистера Моррисона.

Мы двинулись к дому и по длинному склону зеленой лужайки дошли до крыльца, которое вело в комнату мамы и папы, служившую также ареной жизни для всей семьи. Мама пригласила мистера Моррисона в кресло дедушки Логана – дубовую качалку, мастерски сделанную его собственными руками и устланную подушками. Но мистер Моррисон сел не сразу. Сначала он, стоя, внимательно осмотрел всю комнату.

Это была теплая уютная комната с изобилием дверей, дерева и семейных портретов. Из нее был выход на переднее крыльцо, на кухню и в две другие спальни. Стены ее покрывал полированный дуб, на стенах висели огромные фотопортреты дедушки, бабушки, а также папы и дяди Хэммера, когда они были детьми, папиных двух старших братьев, которые уже умерли, и фотографии маминой семьи. Мебель, сделанная самим дедушкой Логаном, сочетала орех и дуб: ореховая кровать с резным изголовьем, устремленным вверх до середины высокой стены, громоздкий платяной шкаф с зеркалом до полу, большое бюро, раньше служившее дедушке, а теперь маме, и, наконец, четыре дубовых стула, два из них – качалки, которые дедушка сделал в подарок бабушке к их свадьбе.

Окинув все это взглядом, мистер Моррисон одобрительно кивнул и сел напротив папы перед потухшим очагом. Я и братья придвинули стулья с прямыми спинками поближе к папе, а бабушка спросила:

– Сколько ты пробудешь дома, сын?

Папа внимательно поглядел на нее через всю комнату и ответил как ни в чем не бывало:

– До вечера в воскресенье.

– Воскресенья? – воскликнула мама. – Но сегодня уже суббота!

– Я знаю, детка, – сказал папа, беря ее за руку, – но я могу сесть на ночной поезд из Виксберга и тогда как раз успею на работу утром в понедельник.

Кристофер-Джон, Малыш и я громко заскулили, заставив папу посмотреть на нас.

– Ну, папа, – попросила я, – а подольше ты не можешь остаться? В прошлый раз, когда ты приезжал, ты оставался дома целую неделю.

Папа ласково подергал меня за одну из множества тонких косичек.

– Мне самому жалко, Кэсси, голубка, но если я останусь подольше, я могу потерять работу.

– Но, папа…

– Послушайте, все послушайте меня! – Папа перевел взгляд с меня на мальчиков, потом на маму и на Ба. – Я вернулся домой, чтобы проводить мистера Моррисона. Он поживет у нас какое-то время, понимаете?

Если ма с бабушкой и удивились тому, что сказал папа, они ничем не выказали этого, но мы с мальчиками обменялись выразительными взглядами, потом перевели глаза на великана.

– Мистер Моррисон недавно потерял работу на железной дороге, – продолжал папа, – и не сумел пока найти новую. Я спросил его, не хочет ли он поработать у нас помощником, и он согласился. Я объяснил ему, что много мы ему предложить не сможем – еду, крышу над головой да несколько долларов жалованья, когда я вернусь к зиме домой.

Мама обернулась к мистеру Моррисону, какое-то мгновение изучала его и сказала:

– Добро пожаловать, мистер Моррисон, в наш скромный дом.

– Миссис Логан, – сказал мистер Моррисон низким, мягким голосом, подобным глухому раскату грома, – я думаю, мне следует признаться вам, что меня уволили с работы. Уволили за схватку кое с кем…

Кое-кому от меня здорово досталось.

Мама заглянула в серьезные глаза мистера Моррисона:

– А кто был виноват?

Мистер Моррисон не отвел глаз:

– На мой взгляд, они.

– Вы их застрелили?

– Нет, мэм, – ответил мистер Моррисон. – Это были белые.

Мама кивнула и встала.

– Спасибо, мистер Моррисон, что сказали мне правду. Вам повезло, могло быть и хуже. Мы очень рады вам… особенно теперь.

С этими словами она повернулась и пошла с бабушкой на кухню готовить ужин, предоставив мне и моим братьям ломать голову над ее последними словами.

– Стейси, что ты обо всем этом думаешь? – спросила я вечером, когда мы доили коров. – Почему папа вернулся и привез с собой мистера Моррисона?

Стейси пожал плечами.

– Папа сказал почему. Я думаю, так оно и есть.

Я на мгновение задумалась.

– Но он никогда еще никого не привозил сюда.

Стейси ничего не ответил.

– А ты не думаешь, Стейси… не думаешь, что это из-за того поджога у Бэррисов, о котором говорил Ти-Джей?

– Поджога? – подхватил Малыш, который бросил кормить цыплят, чтобы поздороваться с Леди, нашей гнедой кобылой. – При чем тут поджог?

– Но это же случилось возле Смеллингс Крика, – не обращая внимания на Малыша, медленно проговорил Стейси. – Откуда папе было знать…

Вдруг голос его оборвался, он перестал доить.

– Что знать? – спросила я.

– Ничего, – пробормотал он, повернувшись спиной к корове. – Не мучайся догадками.

Я воззрилась на него.

– И вовсе я не мучаюсь. Просто хотелось бы знать. Спорим на что хочешь, мистер Моррисон приехал сюда не только работать. И я хочу знать зачем.

Стейси мне не ответил, а Кристофер-Джон, с полными горстями сушеной кукурузы для цыплят, дрожащими губами произнес:

– А я… я знаю, чего я хочу. Я хочу, чтобы п-п-папа никогда больше не уезжал из дома. Я хочу, чтобы он мог остаться… и остался бы…

На другое утро в церкви миссис Сайлас Лэньер, перегнувшись через меня, прошептала бабушке:

– Джон Генри Бэррис прошлой ночью-то скончался.

Как только об этом во всеуслышанье было сообщено прихожанам, дьяконы прочли молитву за упокой души Джона Генри Бэрриса, за здоровье его брата Бикона и его дяди, мистера Сэмюеля Бэрриса. Но после службы, когда кое-кто из прихожан остановился у нашего дома, чтобы поговорить о том о сем, зазвучали горькие, тревожные слова.

– Как я слышал, – сказал мистер Лэньер, – они преследовали Джона Генри с тех самых пор, как он вернулся с войны и поселился на земле своего отца возле Смеллингс Крика. И участок у него был небольшой, но славный, да и дела шли славно. Да-а, оставил жену и шестерых детишек.

Наша Ба покачала головой.

– Не-ет, место нам неподходящее, и времена тоже.

Мальчики и я сидели за нашим столом для занятий и делали вид, что ничего не слышим, однако навострили уши.

– Генриетта Тоггинс, – сказала миссис Лэньер, – да вы знаете ее, это сестра Клары Дэвис, что живет там же, в Стробери. Так вот, она родня Бэррисам и была вместе с Джоном Генри и Биконом, когда заварилась эта каша. Они собирались подбросить ее домой. Вы же знаете, у Джона Генри был пикап старой модели «Т». Но им надо было подзаправиться, вот они и остановились у заправочной станции в Стробери. Они ждали, когда зальют бензин, а в это время появились белые, подвыпившие мужчины, и стали к ним цепляться. Генриетта услышала, как они говорят: «Это тот самый черномазый, который заигрывал с Сэлли Энн, она сама говорила». После таких слов Генриетта сказала Джону Генри: «Давай скорей уедем отсюда!» Он хотел было дождаться, когда зальют бензин, но она заставила его и Бикона сесть в машину. Белые только смотрели, как они уезжают, и там задираться с ними не стали.

Джон Генри, стало быть, отвез ее домой и повернул назад к себе, но, видимо, на обратном пути те белые его с Биконом снова нагнали и надумали протаранить их пикап. Во всяком случае, так рассказали Бикон и Джон Генри своим дяде и тете, когда увиделись с ними. Джон Генри знал, что бензин у него кончается, и побоялся, что не дотянет до своего дома, потому и остановился у дяди. Но белые хотели выволочить обоих из дома и, когда старый Бэррис попробовал остановить их, вот тут-то они и подожгли его вместе с мальчиками.

– Стыда не знают, что творят, – вступил в разговор отец Т. Дж., тщедушный, болезненного вида человек, лаявший сухим кашлем. – Слышали небось, несколько дней назад в Крестоне они линчевали одного парня?

– Да, и ничего им за это не будет, – заметил мистер Лэньер. – Вот в этом-то и беда! Когда Генриетта поехала к шерифу и рассказала ему, что видела, он обозвал ее лгуньей и отправил домой. А теперь говорят, будто один из тех белых, что натворили это, ходит и хвастается. Грозится, что они опять такое сделают, если какой наглый ниггер выйдет за рамки.

– Господи, помилуй нас! – воскликнула миссис Эйвери.

Пока супруги Лэньер и Эйвери говорили, папа сидел молча и только наблюдал за ними очень серьезно. Под конец он вынул трубку изо рта и сказал такое, что показалось мне и моим братьям ни к селу ни к городу.

– Лично мы, вся наша семья, не собираемся больше покупать ничего в лавке Уоллесов.

В комнате вдруг воцарилось молчание. Мальчики и я уставились на взрослых, не понимая ничего. Лэньер и Эйвери выглядели какими-то растерянными, и, когда снова все заговорили, тема разговора перешла на сегодняшнюю проповедь.

Как только Лэньер и Эйвери ушли, папа позвал нас к себе.

– Мама мне рассказывала, что старшие дети, во всяком случае многие из них, после школы ходят к Уоллесам в магазин потанцевать, выпить контрабандного спиртного, выкурить сигарету. Она сказала, что уже предупреждала вас, но я хочу еще раз напомнить вам. Слушайте и зарубите себе на носу: мы против того, чтобы вы туда ходили. Все ребята, которые туда ходят, рано или поздно схлопочут большие неприятности. Там пьют, а это запрещено, и вообще мне все там не по душе, особенно сами Уоллесы. Если я узнаю, что вы там хоть раз были, неважно, зачем и почему, я вас выпорю, вы слышите?

– Да, папа, – выпалил с готовностью Кристофер-Джон. – Я никогда туда не пойду.

Мы все его поддержали: папа всегда выполнял то, что говорил, плетка была не пустой угрозой.

3

В конце октября полили дожди, прибивая всей своей тяжестью шестидюймовый слой пыли, которую последние два месяца ничто не тревожило. Сначала дождь лишь испятнал эту пыль, и она, казалось, веселится и радуется, принимая и отражая удары тяжелых капель, но в конце концов пыли пришлось сдаться на милость победителя, и она превратилась в роскошную красную пенистую грязь, которую мы месили ногами, забрызгивая себе лодыжки, когда, чувствуя себя совершенно несчастными, тащились в школу и обратно.

Чтобы защитить нас от дождя, мама раздавала нам высушенные телячьи кожи, которые мы набрасывали себе на голову и на плечи, словно непромокаемые плащи. В восторге от этих шкур мы не были, потому что, намокая, они распространяли прокисший запах, проникавший в нашу одежду и в нас самих, словно прилипая к нашей коже. Мы предпочли бы обходиться без них, но, к сожалению, мама не очень-то пеклась о том, что бы мы предпочли.

Впрочем, так как в школу мы выходили позднее мамы, эту проблему мы легко разрешили. Из дома мы выходили, послушно накинув телячью кожу, а как только орлиный глаз Ба терял нас из виду, мы сбрасывали эти накидки, так что нам оставалось лишь надеяться на низко свисающие ветви деревьев густого леса, чтобы они укрыли нас и не дали промокнуть до нитки. А у школы мы опять облачались в свои накидки и входили каждый в свой класс в полной форме.

Если бы нам грозила встреча только с дождем, который и утром и вечером упорно пробивался сквозь нашу одежду, мы бы легче переносили путешествие от дома до школы и обратно. Главная опасность заключалась в другом: автобус школы Джефферсона Дэвиса, вот кого надо было бояться. Он неожиданно вырастал у нас за спиной и обдавал жидкой дорожной грязью. Нам было прекрасно известно, что водитель автобуса очень любил развлекать своих пассажиров, заставляя нас бежать опрометью к почти неприступному лесному склону, скользкому и гладкому, отполированному постоянными дождями. Поэтому, когда мы оказывались между первым и вторым перекрестками дорог, нам приходилось то и дело оборачиваться, чтобы добраться до опушки леса прежде, чем автобус настигнет нас. Но порой дождь лил как из ведра, и тогда мы должны были идти вперед, не останавливаясь, и не могли достаточно часто оглядываться или внимательно прислушиваться, а потому оказывались предметом жестоких насмешек тех, кто ехал в автобусе и был совершенно безразличен к нашему жалкому положению.

Однако никого так не выводило из себя это унижение, как Малыша.

Хотя он после первого же дня занятий выяснил у мамы, почему у школы Джефферсона Дэвиса два автобуса, а у Грэйт Фейс ни одного, все равно ее ответ не успокоил его. Она объяснила ему, как годом раньше объясняла Кристоферу-Джону и двумя годами раньше мне, что округ не предоставляет автобус черным школьникам. Округ вообще мало что дает, говорила она, главные деньги на содержание школ для черных идут от церковных сборов. Грэйт Фейс не может позволить себе нанять автобус, потому нам и приходится ходить пешком.

Это сообщение крепко засело у Малыша в голове, и с каждым днем, когда он обнаруживал, что школьный автобус опять заляпал красной грязью его чистую одежду, он злился все больше, пока наконец однажды не ворвался с гневом в кухню и не закричал:

– Ба, они опять! Видишь, какой я грязный!

Бабушка поцокала языком, увидев нас.

– Идите, мои милые, сбросьте скорее одежду, чтобы ее выстирать.

Все, все раздевайтесь и сушитесь, – позвала она, возвращаясь к огромной железной печке, чтобы остудить свой гнев.

– Ба, это же несправедливо! – вопил Малыш. – Это очень несправедливо!

Стейси и Кристофер-Джон пошли переодеться в свою рабочую одежду, а Малыш сел на боковую скамью, оскорбленный до глубины души видом своих голубых брюк, запачканных от колен и ниже. Хотя Ба каждый вечер готовила котелок горячей мыльной воды, чтобы Малыш мог выстирать свою одежду, все равно, когда он возвращался из школы домой, штаны его выглядели так, будто их не стирали целый месяц.

Бабушка никого из нас особенно не баловала, но на этот раз она вернулась от печки, вытерла руки о длинный белый передник, присела тоже на скамью и обняла Малыша.

– Не переживай, детка, это еще не конец света. Ты ведь сам знаешь, придет время, и снова засияет солнце, грязь высохнет, и ты будешь ходить чистым.

– Ты не понимаешь, Ба, – возмущался Малыш, – если бы шофер этого противного автобуса ехал чуть-чуть медленней, он бы не забрызгал меня! – Малыш нахмурился и добавил: – Или если бы у нас был свой автобус.

– Да нет, Малыш, не станет он ехать медленней и не будет у вас автобуса, – сказала Ба, поднимаясь со скамьи. – Так что толку нет сердиться. Когда-нибудь у тебя будет много-много всякой одежды, а может быть, и своя машина, на которой ты будешь разъезжать туда-сюда, а сейчас не стоит даже внимания обращать на этих темных белых людей.

Главное, занимайся получше, станешь образованным, и все у тебя пойдет, как надо. Ну, иди же, выстирай свои вещички и повесь у огня, тогда я успею их выгладить, прежде чем лягу спать.

Повернувшись, она увидела меня.

– Кэсси, что тебе, девочка? Беги переоденься в брюки и скорей возвращайся, чтобы помочь накрыть на стол к ужину, пока мама не пришла.

В ту ночь, когда я приютилась на пуховой перине рядом с Ба, дождевая дробь по железной крыше сменилась оглушительными раскатами грома, который громыхал так, словно тысячи гигантских камней катились по земле. К утру ливень сменился моросящим дождичком, однако земля вся разбухла от ночного потока. По глубоким оврагам неслись потоки грязной воды, на дорогах разлились поблескивающие озера.

Когда мы только отправились в школу, солнечные лучи пытались пробиться сквозь грозовые облака, но когда мы повернули на север и приближались ко второму перекрестку, солнце боязливо спряталось за черные тучи. Вскоре по небу прокатился гром, и на наши склоненные головы обрушился дождь, тяжелый, как град.

– Фу, чтоб ему! Мне уже сильно надоело это безобразие, – пожаловался Т. Дж.

Остальные молчали. Прислушивались к автобусу. Хотя мы вышли в этот день раньше обычного, чтобы миновать северный кусок дороги до автобуса, мы не были абсолютно уверены, что успеем проскочить, так как уже пробовали эту стратегию раньше. Иногда удавалось, чаще нет.

Словно автобус был живое существо, подстерегавшее нас за каждым поворотом, чтобы одержать верх. Перехитрить его нам не удавалось.

Мы тащились вперед, чувствуя на ногах прилипшую холодную грязь, пытаясь двигаться быстрее и быстрее, чтобы скорей достигнуть перекрестка. Вдруг Кристофер-Джон остановился.

– Чу, слышите, кажется, это он, – решил он предупредить нас.

Мы обернулись, но не увидели ничего.

– Пока еще нет, – сказала я.

Мы пошли дальше.

– Постойте, – второй раз остановил нас Кристофер-Джон. – Вот опять.

Мы снова обернулись, но опять ничего не увидели.

– Эх, вы, прочистите уши! – крикнул Т. Дж.

– Стойте, – сказал Стейси. – Кажется, я тоже слышу.

Мы поспешили вперед к тому месту, где канава с водой была поуже и мы могли бы с легкостью перепрыгнуть ее и взобраться по склону под укрытие леса.

Скоро шум мотора приблизился и показался глянцево-серебряный «пакард» мистера Грэйнджера. Машина была большая и сверкала всеми хромированными деталями даже в дождь. Считалось, другой такой во всей округе больше не было.

Мы тяжело вздохнули.

– Подумаешь, старый Харлан, – с вызовом заметил Т. Дж., когда шикарная машина исчезла за поворотом.

После этого они с Клодом решили спуститься снова на дорогу. Но Стейси остановил их:

– Раз уж мы взобрались сюда, почему бы не подождать? – предложил он. – Скоро автобус будет здесь, а там дальше тяжелей подниматься наверх.

– Да чего там, автобус еще проканителится, мы же рано вышли сегодня, ты что, забыл? – возразил Т. Дж.

Стейси глянул на юг, постоял, подумал. Малыш, Кристофер-Джон и я ждали, что он скажет.

– Давай, ребятки, пошли, – настаивал Т. Дж. – Чего ждать этот чертов автобус? Скорей доберемся до школы, укроемся от дождя.

– Ладно…

Т. Дж. и Клод спрыгнули вниз. Затем и Стейси, все еще хмурясь словно действовал неразумно, против своей воли. За Стейси спрыгнули и мы – Малыш, Кристофер-Джон и я.

А спустя пять минут, как перепуганные щенки, мы снова кинулись врассыпную к крутому склону, когда по узкой, залитой дождем дороге, набирая скорость, катил сверху на нас автобус. Но теперь нам отступать было некуда, Стейси оказался прав. Канавы, переполненные водой, здесь были слишком широки, и по обочине не росло ни вереска, ни кустов, чтобы ухватиться за них и взобраться по крутому склону.

Наконец, когда автобус был менее чем в пятидесяти футах от нас он сделал опасный бросок вправо и прижался к самому краю дороги, по которой мы бежали, заставив нас прыгать через канаву. Мы попытались, но не допрыгнули и бултыхнулись все в канаву, полную мутной воды.

Малышу вода пришлась по грудь, безотчетный порыв ярости выбросил его снова на дорогу, и, зачерпнув полную пригоршню грязи, он ринулся вслед уходящему автобусу. Из открытого окна до него доносились взрывы идиотского смеха и крики:

– Чумазый! Чумазый! Язык грязью намазан!

Малыш замахнулся и бросил свой комок грязи, но промахнулся, лишь на несколько футов не попав в колеса. И тогда, в совершенном отчаянии, закрыл лицо руками и разрыдался.

Т. Дж. вылез из канавы, с ухмылкой глядя на Малыша. Но Стейси так свирепо зыркнул на него и даже покраснел под чернотой лица, что Т. Дж. мигом отскочил.

– А ну, Ти-Джей, скажи только слово, – произнес он сквозь зубы. – Одно только слово.

Мы с Кристофером-Джоном переглянулись. Еще никогда мы не видели Стейси таким. И Т. Дж. тоже.

– Да ну тебя, псих, я же ничего не сказал! Мне самому не меньше вашего досталось.

Стейси не сразу отвел взгляд от Т. Дж., потом быстро подошел к Малышу, обнял своей длинной рукой его за плечи и сказал мягко:

– Не надо, старина. Больше такое никогда не повторится, во всяком случае долго. Это я тебе обещаю.

Мы снова с Кристофером-Джоном вопросительно переглянулись, удивляясь такому опрометчивому обещанию, какое дал Стейси, но, пожав плечами, поспешили за ним.

Когда Джереми Симмз со своей вышки на лесной тропе нас увидел, он скатился быстро вниз и присоединился к нам.

– Привет, – сказал он.

Лицо его осветилось дружеской улыбкой. Но никто ему не ответил.

Улыбка его погасла. Увидев грязь на нашей одежде, он спросил:

– Ого, С-Стейси, ч-что случ-чилось?

Обернувшись, Стейси глянул прямо в его синие глаза и холодно сказал:

– Не можешь ты оставить нас в покое? Вечно ты крутишься возле нас, зачем?

Джереми даже побледнел.

– П-потому что в-вы мне все н-нравитесь, – выговорил он, заикаясь. Потом спросил шепотом: – Оп-пять автобус?

Никто ему не ответил, и он больше ничего не говорил. Когда мы достигли перекрестка, он с надеждой посмотрел на нас, словно мы могли смягчиться и попрощаться с ним. Но мы не смягчились, и, когда я оглянулась, он все еще стоял на перекрестке с таким видом, словно весь мир повернулся к нему спиной. Только в этот миг до меня вдруг дошло, что Джереми никогда не ездит автобусом, какая бы ни была погода.

Мы уже пересекли школьный двор, когда Стейси поманил нас – Кристофера-Джона, Малыша и меня – и прошептал:

– Ровно в полдень у сарая с инструментом, запомните!

– Зачем? – спросили мы.

Он бросил на нас таинственный взгляд.

– Я вас научу, что сделать, чтобы этот автобус никогда больше не пачкал нас грязью.

– Что? – Малыш так и зажегся жаждой мести.

– Сейчас объяснять некогда. Положитесь на меня. Будьте вовремя.

Понадобится вся обеденная перемена, учтите.

– Т-ты хочешь сказать, что мы останемся без обеда? – вскричал с отчаянием Кристофер-Джон.

– Один раз можно и пропустить обед, – сказал Стейси, уходя от них.

Кристофер-Джон продолжал горестно смотреть ему вслед: казалось, он ставит под сомнение разумность дерзкого плана, по которому исключается их обед.

– А Ти-Джею и Клоду ты не скажешь? – спросила я. Стейси покачал головой.

– Ти-Джей мой лучший друг, но для такого дела у него кишка тонка. Он слишком много болтает, а позвать Клода без Ти-Джея мы ведь не можем.

– Конечно, – поддакнул Малыш.

Ровно в полдень, как уговорились, мы проникли в незапертый сарай, где хранился разный инструмент для работы в церковном и школьном саду. Пока Стейси рассматривал его, мы стояли и ждали.

Наконец, выбрав только лопаты, он дал одну мне, потянулся за второй для себя, а Малышу и Кристоферу-Джону велел взять по два ведра.

Выскользнув украдкой из сарая на моросящий дождь, мы двинулись вдоль лесной опушки позади корпусов для занятий, стараясь, чтобы нас никто не увидел. А как только вышли на дорогу, Стейси кинулся бежать.

– За мной! Поживей! – приказал он. – У нас мало времени.

– Куда мы? – спросил Кристофер-Джон, который никак не мог смириться с мыслью, что пропустит обед.

– Туда, где автобус выгнал нас с дороги. Смотри под ноги, – сказал он Кристоферу-Джону, который уже запыхался, стараясь не отстать от остальных.

Когда мы достигли того места, где упали в канаву, Стейси остановился.

– Пришли, – сказал он, – давайте теперь копать.

И без лишних слов он опустил босую ногу на верхний край лопаты и всадил ее глубоко в мягкую землю.

– За работу, за работу, – приказал он, глядя на Кристофера-Джона, Малыша и меня, а мы только диву давались: неужто он совсем спятил.

– Кэсси, ты начинай копать на той стороне дороги, как раз напротив меня. Вот там, правильно, только не подходи слишком близко к краю. Все должно выглядеть так, как будто здесь вода подмыла.

Кристоферу-Джону и Малышу пора вычерпывать грязь с самой середины дороги. Принимайтесь живей! – сказал он, продолжая копать, и мы тоже зашевелились, чтобы выполнить его указания. – У нас неполных полчаса, потому что надо вовремя вернуться в школу.

Больше вопросов мы не задавали. Пока Стейси и я рыли лопатами навстречу друг другу ямы почти в ярд[7] шириной и фут глубиной каждая и выбрасывали лишнюю грязь в заполненную водой канаву, Малыш и Кристофер-Джон вычерпывали ведрами красную жижу с середины дороги.

Впервые в жизни Малыш был счастлив, наблюдая, как грязь заляпывает его костюм.

Когда моя яма и яма Стейси слились в одну большую вместе с ямами Малыша и Кристофера-Джона, мы со Стейси отбросили свои лопаты и схватились за ведра. И начали вчетвером бегать от канавы к дороге, быстренько наполняли ведра грязной водой и выливали ее в нашу яму.

Поняв, наконец, план Стейси, мы работали молча, пока уровень воды в яме не сровнялся с дорогой. Тогда Стейси перешел вброд канаву и выбрался из нее со стороны леса. Мы отыскали три больших камня и сдвинули их вместе, чтобы обозначить это место.

– Вечером мы могли бы не узнать его, – объяснил Стейси, спрыгивая с обрыва вниз.

Кристофер-Джон поглядел на небо.

– Наверно, опять пойдет сильный дождь.

– Будем надеяться, – сказал Стейси. – И чем сильней, тем лучше.

Тогда скорей получится, что дорогу просто размыло. Легковые машины и даже фургоны здесь теперь тоже не пройдут. – Он оглядел все и особенно тщательно дорогу. – Лишь бы никто не проехал до автобуса.

Пошли!

Мы быстренько собрали ведра, лопаты и поспешили назад в школу.

Вернув все на свои места в сарае, мы остановились у колодца смыть грязь с рук и с ног и ринулись в свои классы, надеясь, что никто не заметит засохшую грязь на нашей одежде. Только я проскользнула на место, мисс Крокер поглядела на меня с подозрением и покачала головой, но она сделала так же, когда на свои места вернулись Мэри Лу и Элма, и я поняла, что моя грязь на одежде ничуть не больше бросается в глаза, чем у них.

Очень скоро скучища, какой веяло от мисс Крокер, успокоила меня; снова полил дождь, забарабанил изо всех сил по железной крыше. Когда занятия кончились и я с мальчиками, ускользнув от Т. Дж. и Клода, отважно бросилась прямо по скользкой дороге, минуя более осмотрительных учеников, дождь все еще лил и лил.

– Стейси, думаешь мы успеем туда, чтобы самим все увидеть? – спросила я.

– Должны. У них уроки кончаются на пятнадцать минут позднее да еще несколько минут пройдет, пока все рассядутся.

Достигнув перекрестка, мы тут же посмотрели в сторону школы Джефферсона Дэвиса. Автобусы стояли уже на месте, но учеников еще не отпустили. Мы поспешили дальше.

Мы рассчитывали увидеть лужу примерно в ярд шириной, вырытую в полдень, и уж никак не ожидали найти двенадцатифутовое озеро, заблестевшее перед нашими глазами.

– Гром и молния! Что случилось? – воскликнула я.

– Дождь, – ответил Стейси. – Быстро все вверх по склону.

Мы мигом оказались под укрытием леса, расселись прямо на мокрой земле и стали ждать.

– Послушай, Стейси, – сказала я, – а такая большая лужа не остановит их шофера?

Стейси нахмурился, потом неуверенно заметил:

– Не знаю. Надеюсь, нет. По всей дороге большие лужи, но неглубокие, дождь-то сильный.

– Если я буду идти по дороге, когда появится автобус, их шофер наверняка прибавит скорость, чтобы обдать меня грязью, – предложила я.

– Или я, – с готовностью выступил Малыш: он был готов на все, лишь бы отомстить.

Стейси на минуту задумался, потом решительно высказался против.

– Не-а. Пусть лучше никого из нас не будет на дороге, когда это случится. А то они еще чего-нибудь заподозрят.

– Стейси, а если они узнают, что это мы сделали? – спросил, нервничая, Кристофер-Джон.

– Не бойся, не узнают, – уверил его Стейси.

– Эй, кажется, едет, – прошептал Малыш.

Мы прямо-таки распластались на земле и сквозь низкие ветки уставились на дорогу.

Автобус фырча поднимался по дороге, хотя не с такой скоростью, как мы предполагали. Он осторожно пересек широкую лужу футах в двадцати от нас. Потом, словно осмелев, поспешил к озеру, вырытому нашими руками, вздымая высокие волны, которые каскадом опадали на лес. Мы даже слышали восторженные вопли школьников. Но вместо того чтобы грациозно проскользнуть по луже, как этого ожидали его пассажиры, автобус громко крякнул и, попав в нашу ловушку, покачнулся, как пьяный. Какой-то миг его шатало туда-сюда. Мы затаили дыхание, боясь, что он опрокинется. Потом, в последний раз проворчав что-то в знак протеста, он замер: переднее левое колесо – в нашей яме, правое – в канаве, словно упавший на колени козел.

Мы дружно зажали рот рукой, сотрясаясь от беззвучного смеха.

Когда незадачливый водитель открыл запасный задний выход, на него обрушились колючие дождевые потоки. Он застыл в дверях, не веря глазам своим, что мог так увязнуть, потом, ухватившись за автобус, опустил одну ногу в воду, нащупал твердую почву и тогда только спрыгнул вниз. Заглянул под автобус. Осмотрел систему охлаждения.

Потом почесал в затылке и разразился проклятьями.

– Что, плохи дела, мистер Граймз? – спросил рослый веснушчатый парень, высунувшись из треснутого окна, которое ему удалось открыть. – Может, мы сумеем его вытащить и исправить неполадки?

– Вытащить? Исправить неполадки? – сердитым эхом отозвался водитель. – Да у него ось поломалась, вот чего, и двигатель залило водой, не считая всего остального, а вы говорите «неполадки»! А ну-ка, все, живо! Выходите! Домой пойдете пешком.

– Мистер Граймз, – отважилась спросить одна из девочек, с осторожностью вылезая через заднюю дверь, – а вы сумеете приехать за нами завтра утром?

Водитель в величайшем изумлении уставился на нее.

– Да вы что, барышня! По крайности две недели будете топать пешком, пока мы вызволим этот драндулет из канавы и доволочем до Стробери, чтоб там отремонтировать. Отправляйтесь-ка все живее по домам. – Он пнул ногой покрышку заднего колеса и добавил: – Да велите вашим папашам поспешить сюда, чтоб помочь с этой махиной.

Школьники в унынии вылезли из автобуса. Никто не представлял себе, широка ли яма. Некоторые дерзнули проверить и прыгнули, но не сумели рассчитать и свалились в яму. Мы были в полном восторге.

Другие попробовали перепрыгнуть канаву ближе к лесу, чтобы обойти нашу яму, но мы-то знали, не раз уж на себе испытали, что и это не выйдет.

Наконец почти всем школьникам удалось перебраться на другую сторону озера, но одежда на них успела насквозь промокнуть в мутной, грязной воде. Теперь им было не до смеха, они, как пришибленные, потащились домой, а мистер Граймз в самом скверном настроении прислонился к задранной кверху задней стенке автобуса.

Да, мы просто упивались нашей, так хорошо подготовленной местью!

Окрыленные удачей, мы потихоньку отчалили к дому, продираясь сквозь чащу леса.

За ужином мама рассказала нашей Ба, как автобус школы Джефферсона Дэвиса увяз в яме с водой.

– Вообще-то удивительно, такая огромная яма возникла за один день. Сегодня утром я не заметила даже намека на нее, а вы, дети?

– Нет, ма! – ответили мы хором.

– А вы в нее не упали?

– Мы вскарабкались вверх по склону, пока ждали, когда проедет автобус, – ответил Стейси, не греша против правды.

– Удачно сообразили, молодцы, – похвалила мама. – Если бы я не увидела застрявшего автобуса, я бы сама на обратном пути свалилась в яму.

Я переглянулась с мальчиками. Об этом мы и не подумали.

– Ма, как тебе удалось перебраться? – спросил Стейси.

– Кто-то догадался перекинуть через размыв доску.

– За сегодня они вытащат автобус из ямы? – поинтересовалась бабушка.

– Что вы, мама! – ответила бабушке мама. – Я слышала, как мистер Грэйнджер говорил Теду Граймзу, водителю автобуса, что его никак не удастся вытянуть, пока не остановится дождь и не подсохнет хоть немножко. Слишком топкая грязь.

Нам пришлось прикрыть рот рукой, чтобы спрятать довольные ухмылки. У меня даже родилось тайное желание, чтобы дождь лил до самого рождества.

Мама улыбнулась.

– Я рада, что никто не пострадал, а это вполне могло произойти, потому что лужа очень глубокая. Но, честно говоря, я не меньше рада, что так случилось.

– Мэри! – воскликнула Ба.

– Признаюсь, я рада, – сказала мама с вызовом и улыбнулась украдкой, совсем как девочка. – Рада, и все тут.

Бабушка тоже заулыбалась:

– Сказать вам кое-что? Я тоже.

И тут мы все дружно рассмеялись и почувствовали себя на вершине счастья.

Позднее вечером мальчики и я сидели за столом для занятий в комнате родителей, пытаясь сосредоточиться над уроками, но безуспешно. Более нескольких минут мы не выдерживали и тут же начинали победоносно хихикать. Мама не единожды сердито окликала нас, чтобы призвать к порядку. Каждый раз мы делали серьезные лица, принимали твердое решение вести себя по-взрослому и не злорадствовать в час победы. Но стоило нам взглянуть друг на друга, и мы не могли удержаться и валились на стол с заразительным смехом.

– Ну, вот что, – сказала мама, – я не знаю, в чем дело, но, мне кажется, надо кое-что срочно предпринять, иначе вы так и не сделаете свои уроки.

Нам пришло в голову, а вдруг мама решила выпороть нас, и мы переглянулись – мол, берегись. Но и эта угроза не охладила нас, мы уже не контролировали свой смех, у нас щекотало под ложечкой, мы смеялись до слез, и слезы катились по нашим щекам. Стейси, держась за бока, отвернулся к стене, пытаясь взять себя в руки. Малыш спрятал голову под стол. А мы с Кристофером-Джоном, согнувшись пополам, катались по полу.

Мама взяла меня за руку и заставила подняться.

– Сядешь там, Кэсси, – сказала она и отвела к стулу возле очага, стоявшему как раз позади бабушки, которая в это время гладила нашу одежду к завтрашнему дню.

Я выглянула из-за бабушкиных широких юбок и увидела, как мама повела Стейси к своему столу. Потом вернулась за Малышом и, подхватив его, отнесла в кресло возле ее качалки. Кристофера-Джона она оставила одного за столом для занятий. После этого собрала все наши книжки и тетрадки и раздала каждому, показывая всем своим видом, что больше никаких глупостей не потерпит.

Ба загородила мне остальных, и я, собравшись с мыслями, сделала домашнее задание по арифметике. Окончив его, я чуть помешкала, прежде чем открыть хрестоматию, наблюдая, как Ба вешает мое выглаженное платье, затем ставит тяжелый утюг на тлеющие угли, собранные кучкой в углу очага, и берет взамен другой, уже разогревшийся. Она похлопала по утюгу пальцем – проверить, нагрелся ли, – и затем вернула его на место.

Пока Ба ждала, чтобы утюг разогрелся, мне было видно, как мама наклонилась над разложенными газетами и счищает засохшую грязь со старых папиных рабочих ботинок, набитых скомканной газетой, которые она надевала ежедневно; потом над своими собственными башмаками, чтобы и на них не осталось следов грязи и дождя. Малыш сидел рядом с ней, сосредоточенно нахмурив брови и углубившись в домашнее чтение. С тех пор как мама скрыла под наклейкой оскорбительные записи на обороте обложки и принесла хрестоматии домой, Малыш охотно принял эту книгу как необходимое орудие, которое поможет ему одолеть первый класс. Правда, гордиться ею он все равно не мог. Оторвав глаза от чтения, он заметил, что Ба как раз собирается гладить его вещи, и улыбнулся, довольный. Затем встретился взглядом со мной, и смешинки беззвучно заиграли на его лице. Я в ответ чуть не подавилась смехом, и мама тут же поглядела в мою сторону.

– Кэсси, если ты начнешь опять, я отошлю тебя заниматься на кухню, – пригрозила она.

– Нет, нет, мама, – испугалась я и, откинувшись на спинку стула, принялась за чтение.

Идти на кухню я вовсе не хотела. Огонь в печи был уже погашен, стало быть, там холодно.

В комнате снова воцарилась тишина, слышны были лишь низкий, грубоватый голос бабушки, напевавшей что-то себе под нос, потрескивание горящего орешника гикори да мелкая дробь дождя по крыше.

Вдруг три поспешных удара в боковую дверь нарушили этот уют.

Вспомнив нашу тайну, я очень испугалась.

Мама тут же поднялась, подошла к двери и спросила:

– Кто там?

– Это я, мэм, – ответил озабоченный мужской голос Джо Эйвери.

Мама открыла дверь, и промокший мистер Эйвери переступил порог дома.

– О-о, брат Эйвери, – сказала мама, – вам пришлось выйти на улицу в такую ночь? Входите, входите. Снимайте куртку и садитесь у огня. Стейси, подай мистеру Эйвери стул!

– Не стоит, мэм, – сказал мистер Эйвери, беспокойно озираясь и вглядываясь в ночную темноту. – Я на минуту. – Он сделал несколько шагов вперед, чтобы закрыть за собою дверь, затем кивнул нам всем. – Вечер добрый, миссис Кэролайн, как самочувствие?

– Еще держусь как будто, – ответила бабушка, продолжая гладить. – А как миссис Фанни?

– Прекрасно, – ответил он, но не стал распространяться насчет своей жены. – Миссис Логан… хм… я пришел сказать вам что-то… что-то очень важное. А мистер Моррисон здесь?

Мама насторожилась:

– Что Дэвид? Вы что-нибудь услышали про Дэвида?

– О, нет, мэм, – поспешно успокоил ее мистер Эйвери. – Я ничего не слышал про вашего мужа, мэм.

Мама вопросительно посмотрела на него.

– Так что вот, мэм, они опять… опять разъезжают счас, в эту ночь.

Мама побледнела и повернула испуганное лицо к Ба. Ба застыла с утюгом в воздухе.

– О-ох… дети, – позвала мама, – дети, мне кажется, вам пора спать.

– Ну, мама! – восстали мы хором, нам непременно хотелось услышать, кто разъезжает.

– Не спорить, – строго сказала мама. – Я сказала, вам пора спать. Идите!

Ворча достаточно громко, чтобы выразить свое недовольство, но не настолько громко, чтобы рассердить маму, мы сложили стопкой наши учебники на столе для занятий и направились в комнату мальчиков.

– Кэсси, я сказала спать. Ты разве спишь в этой комнате?

– Мама, но там же холодно, – надула я губы.

Обычно нам разрешалось за час до сна разжечь огонь, хотя бы чуть-чуть, и в других комнатах, чтобы там стало теплее.

– Под одеялом ты быстро согреешься. Стейси, прихвати огня, зажжешь в вашей комнате фонарь. А ты, Кэсси, забери лампу с моего письменного стола.

Я вернулась, чтобы взять керосиновую лампу, потом отправилась в свою комнату, оставив дверь чуть приоткрытой.

– Закрой дверь, Кэсси!

Дверь тут же захлопнулась.

Поставив лампу на туалетный столик, я тихонько откинула щеколду с входной двери, проскользнула на мокрое переднее крыльцо, пересекла его и тихонько постучала в дверь к мальчикам.

– Эй, впустите меня, – прошептала я.

Дверь со скрипом отворилась, и я быстро проскочила внутрь.

Комната была погружена в полную темноту.

– О чем они говорят? – спросила я.

– Ш-шшш! – зашикали мальчики.

Я прокралась к двери, ведущей в мамину комнату, и натолкнулась на мальчиков.

Дождь теперь тише барабанил по крыше, и мы ясно услышали, как мама спросила:

– Но почему? Почему они опять разъезжают? Что случилось?

– Точно не знаю, – отвечал мистер Эйвери. – Но вам-то знакомо, что они есть. Каждый раз, как они думают, что мы не помним своего места, они не будут спокойны, покамест не проучат нас. Вы сами видели, что они сделали с Бэррисами. – Он замолчал было, потом продолжал с горечью: – Ничего не стоит их завести, и тогда они разлетаются точь-в-точь как ночные дьяволы.

– И все-таки что-то должно было случиться, – сказала Ба. – Как вы-то об этом узнали?

– Все, что могу сказать вам, миссис Кэролайн, это что слышала моя жена, когда уходила вечор от Грэйнджеров. Она только кончила мыть посуду опосля ихнего ужину, когда мистер Грэйнджер воротился домой с мистером Граймзом, – вы, должно, знаете, это шофер ихнего школьного автобуса, – а с ними еще двое мужчин…

Тут оглушительный раскат грома заглушил слова мистера Эйвери, дождь усилился, и разговора не стало слышно. Я вцепилась Стейси в руку.

– Стейси, они же ищут нас!

– Что?! – пискнул Кристофер-Джон.

– Ш-ш-ш, – сердито оборвал меня Стейси. – Ой, Кэсси, отпусти руку, больно.

– Нас мог кто-то видеть и сказать про нас, понимаешь, Стейси, – настаивала я.

– Но ведь… – начал было Стейси неуверенно, – не могло случиться, что…

– Не могло случиться? – в панике воскликнул Кристофер-Джон. – А что ты думаешь, могло случиться?

– Стейси, – Малыш тоже разволновался, – а что, ты думаешь, они нам сделают? Могут тоже поджечь?

– Ничего они не сделают! – воскликнул Стейси и вдруг вскочил. – А почему, собственно, вы все не ложитесь спать, как было велено?

Мы онемели от такого его выпада. Он заговорил совсем как мама, и я ему это высказала.

Он молча замер у двери и тяжело задышал. Хотя видеть его я не могла, я чувствовала, что лицо его нахмурилось, а в глазах отчаяние.

Я легонько тронула его за локоть.

– Ты себя не должен ругать, – сказала я, – мы сделали это все вместе.

– Но это же я втянул вас в историю, – сказал он внешне спокойно.

– Нет, мы все этого хотели, – утешила я его.

– Только не я! – отрекся Кристофер-Джон. – Мне больше хотелось съесть мой обед!

– Тише, – шикнул Малыш. – Опять слышно, что они говорят.

– Я все ж таки сказал бы об этом мистеру Моррисону. – Это говорил мистер Эйвери. – Он где, там, в задней пристройке?

– Я сама скажу ему, – вызвалась мама.

Мы услышали, как открылась боковая дверь, и переполошились.

– Кэсси, возвращайся скорей в свою комнату, – зашептал Стейси. – Может, они сейчас как раз зайдут проверить нас.

– Что же мы вообще-то будем делать?

– Пока ничего, Кэсси, успокойся. Эти люди к нам, возможно, даже близко не подъедут.

– Ты в этом уверен, правда, уверен? – с надеждой спросил Кристофер-Джон.

– А нам не стоит признаться во всем маме? – предложила я.

– Нет! Ни в коем случае! Мы ни о чем никому не должны говорить! – решительно заявил Стейси. – А ну, разбегайся живее!

К двери приблизились шаги. Я кинулась на крыльцо, оттуда бегом в свою комнату. Не раздеваясь, прыгнула в кровать, натянула до подбородка лоскутное одеяло, но все равно не могла унять дрожи.

Ба вошла в комнату почти тут же, оставив дверь к маме открытой.

Боясь, что ей будет подозрительно, как это я умудрилась так рано заснуть, я легко вздохнула, чуть засопела, как во сне, перевернулась на живот, но очень осторожно, чтобы не высунулись рукава рубашки.

Обманутая моим притворством, Ба подоткнула получше со всех сторон мое одеяло и нежно погладила меня по голове. Затем наклонилась и стала что-то шарить у меня под кроватью.

Я открыла глаза. Фу-ты, что же это такое она ищет там? Пока она искала, я услышала, как подошла мама, и поскорей снова закрыла глаза.

– Мама!

– Стейси, почему ты встал?

– Можно, я помогу вам?

– Поможешь? В чем?

– Ну… ну, в чем нужно.

Мама секунду помолчала, потом сказала мягко:

– Спасибо, Стейси, но мы с Ба справимся.

– Папа же сказал, чтобы я помогал вам!

– А ты помогаешь, даже больше, чем думаешь. Но сейчас лучшее, что ты можешь сделать, это снова лечь спать. Завтра в школу, ты помнишь?

– Ну, мама.

– Если твоя помощь понадобится, я позову тебя. Обещаю.

Я услышала, как Стейси медленно пошел к себе, и тогда мама спросила с порога:

– Кэсси спит?

– Да, милая, – ответила бабушка. – Возвращайся и жди. Я через минуту приду.

После этого Ба поднялась и привернула фитиль керосиновой лампы.

Когда она выходила из комнаты, глаза у меня были уже раскрыты, и я увидела в дверях ее силуэт с ружьем в руках. Затем она прикрыла дверь, и я осталась в полной темноте.

Я подождала сколько-то минут, обдумывая, что делать дальше.

Наконец решив, что не мешает снова устроить совет с мальчиками, я спустила с кровати ноги, но мне тут же пришлось, подтянуть их обратно, так как Ба вернулась в комнату. Она прошла мимо кровати и придвинула стул с прямой спинкой к окну. Потом раздвинула занавески, так что чернота ночи слилась с темнотой комнаты, и села тихо, не издав ни звука.

Я услышала, как открылась и закрылась дверь в комнату мальчиков, и поняла, что мама вошла к ним. Я подождала, пока дверь откроется снова, но не дождалась. Постепенно прохладные простыни подо мной согрелись, а так как присутствие бабушки пригасило во мне чувство опасности, я и не заметила, как уснула.

Когда я проснулась, была еще темная ночь.

– Ба! – позвала я. – Ба, ты здесь?

Но ответа со стула у окна не последовало. Решив, что Ба тоже заснула, я вылезла из постели и ощупью добралась до ее стула.

Бабушки там не было.

Снаружи раздался лишь крик совы, прорезавший ночь, – и снова все стихло, лишь – кап-кап – капала вода с крыши. Я стояла как прикованная возле стула и боялась пошевелиться.

Затем услышала шум на крыльце. Меня трясло, и я ничего не могла с этим поделать. И снова шум, на этот раз ближе к двери. Мне пришло в голову, что, может быть, это идут мальчики, чтобы посовещаться со мной. Без сомнения, мамы с ними не было.

Посмеиваясь про себя, я поспешила на крыльцо.

– Стейси, – шепотом позвала я. – Кристофер-Джо-он!

В дальнем углу крыльца кто-то зашевелился, и я направилась ощупью туда, держась за стену дома.

– Малыш! Эй, вы, не дурачьте меня, отвечайте!

Я наугад добралась до верхней ступеньки высокого крыльца. Глаза постепенно привыкли к ночной тьме. Откуда-то снизу кто-то колючий и шершавый кинулся на меня, я потеряла равновесие и со всего размаха бухнулась вниз на размокшую от дождя цветочную клумбу. И осталась лежать, боясь пошевелиться. Но вот длинный мокрый язык облизал мне лицо.

– Джейсон? Джейсон, так это ты?

Наш гончий пес заскулил в ответ.

Я крепко обняла его и тут же отпустила.

– Так это, значит, ты шуршал и шумел тут? Посмотри, что ты натворил, – принялась я его отчитывать за то, что по его милости вся перепачкалась в грязи.

Джейсон снова заскулил, и я, наконец, встала.

Я собралась было подняться на крыльцо, но так и замерла на месте: с восточной стороны вдруг возникла цепочка горящих автомобильных фар, бежавшая вдоль залитой дождем дороги, словно кошачьи глаза в ночи. Джейсон громко завыл от страха, когда огоньки приблизились, а когда они приостановились и рассыпались перед домом, Джейсон залез под веранду. Я хотела последовать за ним, но не смогла.

Ноги словно приросли и не двигались.

Первая машина въехала на подъездную дорогу, покрытую жидкой грязью, и из темноты вынырнула расплывчатая фигура, освещенная сзади автомобильными фарами. Мужчина медленно пошел по дорожке. У меня перехватило дыхание.

Водитель второй машины тоже вышел и ждал. Первый мужчина остановился и какое-то время разглядывал дом, как будто не был окончательно уверен, то ли это место. Потом покачал головой и вернулся к машине. Взмахом руки велел второму водителю отъехать назад и в сторону; тут же передняя машина выехала задом на дорогу, а ее передние фары осветили другие машины. Каждая машина использовала подъездную дорожку, чтобы развернуться, и вслед за этим цепочка огней исчезла так же быстро, как появилась – семь пар задних огней, которые мерцали вдали, словно красные угольки, пока не скрылись из глаз, проглоченные грейнджеровским лесом.

Теперь, когда опасность миновала, Джейсон начал лаять, но все еще не вылезал. Я оперлась о перила крыльца, чтобы обрести равновесие, и мне показалось, что в темноте кто-то зашевелился.

Из-под тяжелых облаков выплыла луна, залив все мутным светом, словно накинула на землю бледное покрывало. И тут я совершенно четко увидела мистера Моррисона, неслышно, как дикая кошка, крадущегося от стены дома к дороге с ружьем в руках. Мне стало не по себе, еле передвигая ноги, вся дрожа, я с трудом побрела к двери.

Очутившись в доме, я тут же заперлась на задвижку, но приливы безотчетного ужаса не оставляли меня. Понимая, что надо лечь в постель прежде, чем мама и Ба придут из другой комнаты, я быстренько стянула с себя грязную одежду, вывернув все наизнанку, счистила с себя грязь, надела ночную рубашку и залезла в уютную постель.

Некоторое время я лежала не шелохнувшись, не позволяя себе ни о чем задумываться. Но скоро, помимо воли, перед глазами моими, как привидения, снова всплыли эти горящие огоньки, и меня опять пронзила дрожь, которую я не могла унять до самого рассвета, когда забылась беспокойным сном.

4

– Что с тобой, Кэсси, девочка моя? – спросила Ба, подбрасывая в печку три сухих сосновых полена, чтобы оживить заснувший к утру огонь. – Ты совсем завозилась, никак не взобьешь это несчастное масло. – Что с тобой?

– Ничего, – пробормотала я.

– Ничего? – Ба обернулась и посмотрела мне прямо в лицо. – Бродишь туда-сюда всю последнюю неделю как в воду опущенная, словно у тебя коклюш, воспаление легких и корь – все разом.

Я тяжело вздохнула, продолжая взбивать масло.

Ба протянула руку и пощупала мне. лоб, потом щеки. Нахмурилась, но тут же убрала руку, так как в кухню вошла мама.

– Мэри, пощупай лоб девочки, – сказала она. – У нее нет жара?

Мама взяла в ладони мое лицо.

– Ты не больна, Кэсси?

– Нет, ма.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – ответила я, продолжая взбивать масло.

Мама с таким же озабоченным видом, что и бабушка, вгляделась в меня, и тонкая морщинка набежала у нее над бровями.

– Кэсси, – спросила она мягко, пристально глядя на меня темными глазами, – ты ничего не хочешь мне сказать?

Я уже готова была выпалить ей всю правду насчет автобуса и насчет этих людей в ночи, но тут же вспомнила клятву, которую велел нам дать Стейси после того, как я рассказала ему, Кристоферу-Джону и Малышу про цепочку огней, и вместо этого ответила:

– Нет, мама, – и продолжала сбивать масло.

Мама вдруг ухватилась за ручку маслобойки, стараясь встретиться со мной взглядом. Внимательно поглядев на меня, она хотела было о чем-то спросить, но потом вопрос отпал, она отпустила ручку и подняла крышку маслобойки.

– Похоже, готово, – сказала она и вздохнула. – Вылови масло, как я учила, и ополосни его. А я постерегу молоко.

Я выудила масло, переложила его с крышки маслобойки на тарелку и прошла через занавешенную дверь в маленькую посудную позади кухни, чтобы достать формовку для масла. Она стояла на верхней полке под другими блюдами, и мне пришлось встать на табурет, чтобы дотянуться до нее. Пока я ее доставала, я услышала, как мама и бабушка взволнованными голосами переговариваются за занавеской.

– Мэри, а все-таки с девочкой что-то неладно.

– Но она не больна, мама.

– Разные бывают болезни. Она уже больше недели не ест толком. И спит плохо, беспокойно. Что-то бормочет во сне всю ночь. Не идет играть, как всегда, на улицу, предпочитает сидеть дома и помогать нам. Сама знаешь, на нее это не похоже.

Минута молчания, потом мама прошептала чуть слышно:

– Вы думаете… неужели вы думаете, мама, что она могла видеть их?

– О господи, надеюсь, нет, дитя мое, – воскликнула Ба. – Я заглянула в комнату как раз когда они проехали. Она крепко спала. Не могла она видеть этих дьяволов. И мальчики тоже.

Мама вздохнула.

– Но мальчики, мальчики тоже не в себе. Слишком тихие, все трое.

Сейчас суббота, утро, а они тише церковной мыши. Не нравится мне это.

Я не могу избавиться от чувства, что что-то надо с этим делать, Кэсси!

От неожиданности я потеряла равновесие и полетела вниз головой с высокого табурета вместе с формовкой для масла. Ужасно глупо.

– Ты ушиблась, Кэсси? – спросила мама, оказываясь около меня.

– Нет, ма, – промямлила я, чувствуя себя ужасно неловко, готовая заплакать.

Но я знала, что, если позволю себе пустить слезы, мамино подозрение, что что-то не так, укрепится, так как я никогда не плакала из-за таких пустяков, как ушиб. Да я вообще редко плакала.

Поэтому, вместо того чтобы заплакать, я быстренько вскочила и принялась собирать осколки разбитой формовки.

– Ой, прости, пожалуйста, ма, – сказала я.

– Пустяки, – сказала мама, помогая мне.

Когда мы подмели мелкие осколочки длинным соломенным веником, мама сказала:

– Оставь масло, Кэсси, и ступай в дом к мальчикам.

– Но, мама…

– Я закончу с маслом. А ты иди, делай, что я сказала.

Я вопросительно поглядела на маму, ломая голову: неужели она догадывается, что мы натворили? Потом присоединилась к мальчикам, которые сидели, ничего не делая, у огня и безучастно слушали, что говорит Т. Дж.

– Понимаете, ребята, есть хороший способ, как увильнуть от работы, – разглагольствовал Т. Дж., когда я пришла и села. – Главное – не оказывайтесь под рукой, когда надо что-то сделать. Только учтите, ваши предки не должны знать, чем вы заняты. Берите пример с меня. Вот хотя бы сегодня утром мама говорит, что ей надо вернуть ножницы, которые она одолжила у миссис Логан. Я встаю и предлагаю отнести их, чтобы ей самой не пришлось проделывать этот длинный путь к вам сюда, она же занята и все такое прочее. Само собой, когда я прихожу сюда, вы все просите, чтобы я посидел немножко, поговорил о том о сем. Ну, что я могу поделать? Не могу же я оказаться невежливым, правда? И к тому времени, когда я, наконец, уговорю вас, что мне пора идти, вся работа дома будет сделана. – Т. Дж. захихикал, довольный собой. – Вот так-то, главное, чтобы у вас работали мозги, и тогда порядок.

На миг он замолчал, ожидая откликов на свое выступление, но никто не проронил ни слова.

Т. Дж. обежал глазами всю комнату, потом продолжал увещевать нас:

– Был бы ты неглуп, как я, Стейси, у тебя хватило бы ума раздобыть вопросики к нашей контрольной. Только представь себе, может, они прячутся где-то здесь, в этой комнате, и ждут, чтобы их нашли.

Стейси бросил на Т. Дж. сердитый взгляд, но ничего не сказал.

– Что-то нынче утром вы все не в своей тарелке, – заметил Т. Дж. – Не стоит тратить на вас свой заряд. Учи вас уму-разуму!

– А никто тебя и не просит, – отрезал Стейси.

– Ладно, не кипятись, – высокомерно бросил Т. Дж.

И снова воцарилась тишина, но Т. Дж. это не устраивало.

– Ха, может, смотаем к старику Уоллесу в магазин? Поучимся ихним танцам?

– Мама сказала, чтоб мы туда не ходили, – сказал Стейси.

– Ты что – маменькин сынок и делаешь только то, что мамочка велит, или…

– Приспичило – иди сам, – спокойно ответил Стейси, не уязвляясь насмешками Т. Дж., – а мы останемся дома.

Снова молчание. Потом Т. Дж. сказал:

– Ха, слышали последние новости про этих ночных ездоков?

Сразу все взгляды оторвались от огня и приковались к нему. Наши лица изображали живые вопросительные знаки. Мы оказались целиком во власти Т. Дж.

– А что про них слышать? – спросил Стейси почти равнодушно.

Само собой, Т. Дж. хотелось продлить удовольствие и не сразу отвечать.

– Сам знаешь, когда у парня котелок варит, как у меня например, он всегда что-нибудь такое узнает, что для другого скрыто. Правда, этакие новости не для младенцев, так что я и не знаю, могу ли вам всем выложить их…

– Ну и не выкладывай! – сказал Стейси, спокойно заканчивая разговор и возвращаясь к горящему очагу, сделав вид, что его нисколько не интересуют ночные гости. Угадав его намек, я незаметно толкнула локтем Кристофера-Джона, Кристофер-Джон – Малыша, и мы все трое тоже загляделись на огонь, прикидываясь совершенно незаинтересованными в разговоре.

Выпустив из плена слушателей, Т. Дж. решил снова завоевать наш интерес, приступив сразу к изложению главного:

– Так вот, с неделю назад они приехали к мистеру Сэму Тэтаму.

Его земля как раз между Джексон Роуд и Стробери. А знаете, что они с ним сделали?

Стейси, Малыш и я продолжали смотреть на огонь, но Кристофер-Джон не выдержал и выпалил:

– Что?

Я пнула Кристофера-Джона, и он, чувствуя себя виноватым, обернулся, однако Т. Дж., торжествуя, что вернул себе хотя бы одного слушателя, уселся поудобнее, откинувшись на спинку стула, и решил потянуть с ответом:

– Ох, боюсь, мама убьет меня, если узнает, что я рассказываю про это. Я слышал, как она с мисс Клэр Томпсон обсуждала все. Они были так напуганы. Хотя почему, не знаю. Уж меня-то эти ночные гуляки нипочем не испугают. Я еще тогда сказал Клоду…

– Ой, послушайте, – сказал Стейси, вставая и делая нам знак тоже подняться, – мама ведь хотела, чтобы мы отнесли мисс Джексон молоко и масло до полудня. Нам пора идти.

Я кивнула, и мы все – я, Кристофер-Джон и Малыш – встали.

– Вымазали дегтем и вываляли в перьях! – поспешил доложить Т. Дж. – Обмазали всего черным дегтем, а потом облепили петушиными перьями! – И Т. Дж. загоготал. – Нет, вы представляете себе?

– Но за что? – забыв про наши дела, спросил Малыш.

На этот раз Т. Дж. не стал тянуть с ответом.

– Уж и не знаю, следует или не следует слышать все это вашим невинным ушкам, да только говорят, будто за то, что он обозвал мистера Джима Ли Барнета вруном. Это хозяин магазина в Стробери, Ли Барнет. Будто бы мистер Тэтам сказал ему, что он вовсе не заказывал всех продуктов и прочего, что мистер Барнет поставил ему в счет. А мистер Барнет сказал, будто он все записал, что заказывал и брал мистер Тэтам. А когда мистер Тэтам попросил показать этот список, мистер Барнет ему сказал: «Ты что, называешь меня вруном, чурбан?» А мистер Тэтам и скажи ему: «Получается так, сэр!» Вот почему все и вышло.

– Так, значит, все не из-за автобуса? – выпалил Кристофер-Джон.

– Автобуса? Какого такого автобуса? Какое отношение он имеет к этому делу?

– Никакого, – поспешил ответить Стейси. – Просто никакого.

– Ха, наверно, те, кто говорит, будто эти ночные ездоки примчались сюда из-за какого-то дурацкого автобуса, наверно, они того, с приветом, – авторитетно заявил Т. Дж. – Потому как я все это услышал у мисс Клэр Томпсон, а она сама видела мистера Тэтама.

– Ты уверен? – спросил Стейси.

– Уверен? Еще бы не уверен. Я разве когда говорю что, коли не уверен?

Стейси с облегчением вздохнул и улыбнулся.

– Пошли. Теперь надо молоко отнести.

Мы все отправились на кухню, потом в комнаты: взять наши куртки.

Когда мы наконец вышли, Т. Дж. вдруг вспомнил, что забыл у огня свою кепку, и побежал назад за ней. Когда мы остались одни, Малыш спросил:

– Стейси, а ты думаешь, это правда, что ночные люди вымазали мистера Тэтама в дегте и вываляли в перьях?

– Думаю, да, – ответил Стейси.

Малыш нахмурился, а Кристофер-Джон заговорил возбужденно, но шепотом, словно какое-нибудь утреннее привидение могло его случайно подслушать.

– Если они узнают про автобус, нас они тоже вымажут в дегте и вываляют в перьях?

Малыш нахмурился еще больше и мрачно заметил:

– Но ведь тогда мы ж ни за что не отмоемся.

– Кэсси, – спросил Кристофер-Джон, глядя на меня большими глазами, – т-ты очень ис-спугалась, когда увидела их?

Малыш даже задрожал от волнения:

– Я бы тоже очень хотел их увидеть.

– Нет уж, я вовсе не хотел бы, – заявил честно Кристофер-Джон. – Я бы не хотел даже слышать про этих ночных людей, и про автобусы, и про всякие секреты и ямы на дорогах!

Сделав такое признание, он засунул перепачканные руки в карманы ветхой курточки, поджал губы и больше ни слова не произнес. Спустя несколько минут Стейси выразил недоумение.

– Куда запропастился Ти-Джей?

Мы только пожали плечами и последовали за Стейси назад на крыльцо, а оттуда в мамину комнату. Когда мы вошли, Т. Дж. так и подскочил. Он стоял перед маминым рабочим столом, держа в руках ее контрольные разработки по роману Дю Буа «Негр».

– Что-то не очень это похоже на твою кепку, – заметил Стейси.

– Э-э, подумаешь, Стейси, я ничего не сделал. Просто посмотрел Историю миссис Логан, и всего-то. Мне интересно было то место про Египет, о чем она рассказывала, про черных королей, которые тогда правили там. – Продолжая оправдываться, он небрежно положил учебник на место и подобрал свою кепку.

Мы все вчетвером с укором смотрели на Т. Дж., он даже запнулся.

– Да чего вы? Что вы все за мной вроде шпионите? Вы думаете, я искал эти паршивые контрольные с ответами или еще чего? Плевать на них! Можно подумать, вы мне не доверяете. – И, обняв Стейси за плечи, он упрекнул: – Друзья должны доверять друг другу, Стейси! Если друг настоящий – это первое дело.

И, сделав столь мудрое заключение, он покинул комнату, оставив нас недоумевать, как он сам-то обходится без настоящего друга.

В первый же понедельник после приезда мистер Моррисон переселился в заброшенную хижину, которая стояла на южном выгоне. Это была темная времянка. Дверь еле держалась на сломанной петле; доски в полу крыльца все сгнили; единственную комнату в доме населяли крысы, пауки и прочие полевые твари. Но мистер Моррисон был человеком застенчивым, даже робким, и, хотя мама предложила ему расположиться в нашем доме, он предпочел эту старую развалюху. Мама поняла, что мистер Моррисон любит уединение, и не препятствовала его переселению, только послала меня с мальчиками помочь прибраться в хижине.

Малыш, Кристофер-Джон и я ничего не имели против уборки и тут же отправились туда. Мы принимали всякого, кто был папе другом, а кроме того, когда мистер Моррисон был рядом, ночные гости, поджоги, ночные преследования, деготь и перья казались чем-то далеким и призрачным.

Но Стейси не присоединился к нам и держался от мистера Моррисона на расстоянии.

После того как уборка была сделана, я спросила маму, можем ли мы, то есть я, Малыш и Кристофер-Джон, навестить мистера Моррисона, но мама сказала «нет».

– Ма, ну, пожалуйста, мне бы хотелось поближе познакомиться с ним, – попросила я. – Мне просто необходимо узнать, как это он вырос таким большим.

– Ты и так знаешь вполне достаточно, – отметила мама. – И пока мистер Моррисон живет здесь, это его дом. Если ему захочется с тобой поговорить, он тебя позовет.

– И чего вам неймется, – заметил Стейси, когда мама вышла. – Чего вы там забыли?

– Он нам нравится, вот и все, – ответила я. Мне надоело, что Стейси сторонится мистера Моррисона. И как можно осторожней я спросила его: – Что это с тобой? Неужели мистер Моррисон тебе не нравится?

Стейси пожал плечами:

– Почему? Нравится.

– Что-то непохоже.

Стейси от меня отвернулся:

– А зачем он нам здесь? Я и сам могу сделать всю работу, какую он делает.

– Ого-го, сказал! Можешь, да не все. А потом… – я оглянулась, чтобы убедиться, что Ба или мамы нет поблизости. – А потом, папа привез его сюда вовсе не для того, чтобы он выполнял всякую работу.

Сам знаешь, что случилось и почему он здесь.

Стейси обернулся на меня с высокомерным видом.

– Я бы сам мог обо всем позаботиться.

Я вылупила на него глаза, но сдержалась. Мне не хотелось ссориться и, пока мистер Моррисон жил в пределах досягаемости позади дома, мне собственно, было все равно, что думает Стейси и что может или не может сам сделать.

…– Уж я бы никак не хотел, чтобы в моем доме жил такой великан, – сказал Т. Дж. по дороге в школу. – Вот увидите, на него что-нибудь накатит, он ка-ак возьмет да и забросит Малыша выше дерева, словно Малыш не человек, а так, пушинка. – И он загоготал, увидев, как Малыш прикусил губу и сердито посмотрел на него. – А впрочем, я бы тоже так мог. Подумаешь!

– Вот и не мог бы! – не поверил Малыш.

– Хватит, Малыш, – остановил его Стейси. – А ты, Ти-Джей, оставь Малыша в покое.

– Ох-ох, да не трогаю я его. Мы с Малышом друзья-приятели, правда, Малыш?

Малыш насупился и не ответил. Т. Дж. снова обратился к Стейси:

– Ты готов к контрольной по истории?

– Надеюсь, да, – ответил Стейси. – Вот только даты всегда забываю.

– Могу тебя выручить, если будешь хорошо вести себя.

– Это как это? Ты же хуже меня знаешь даты.

Т. Дж. осклабился, потом с хитрым видом вытянул из кармана сложенный листок бумаги и протянул его Стейси. Стейси развернул листок, с любопытством заглянул в него, но потом нахмурил брови:

– Собираешься пользоваться шпаргалкой?

– Ничего не собираюсь, вот еще! – уныло отвечал Т. Дж. – Только если придется.

– Да уж конечно, не собираешься, – сказал Стейси и разорвал пополам листок.

– Эй, какая муха тебя укусила! – воскликнул Т. Дж., хватая бумажку.

Но Стейси повернулся к нему спиной, порвал листок на мелкие кусочки и бросил их в канаву с водой.

– Ну, знаешь, парень, так не делают! Я бы с тобой так не поступил!

– Может, и не делают! – заметил Стейси. – По крайней мере, теперь ты не влипнешь в неприятность.

– Провалиться – это не неприятность? – пробурчал Т. Дж. – Что же тогда по-твоему неприятность?

Малыш, Кристофер-Джон, Клод и я сидели после занятий на нижней ступеньке корпуса для семиклассников и ждали Стейси и Т. Дж., как вдруг входная дверь распахнулась, из нее вылетел Т. Дж. и бросился во всю прыть через школьный двор.

– Что это с ним? – удивился Кристофер-Джон. – Он что, даже не собирается дождаться Стейси?

Остальные семиклассники во главе с Крошкой Уилли Уиггинсом и Мо Тёрнером кинулись врассыпную от здания школы.

– Вон! Вон он бежит! – крикнул Крошка Уилли, когда Т. Дж. скрылся на лесной дороге.

Мо Тёрнер завопил:

– Давайте проследим, куда он бежит!

И еще трое учеников помчались вместе с ним вдогонку Т. Дж.

Остальные в волнении застыли на ступеньках школы, словно занятия еще не кончились.

– Эй, что происходит? – спросила я Крошку Уилли. – Чего все ждут?

– А где Стейси? – задал вопрос Малыш.

Крошка Уилли ухмыльнулся.

– Стейси остался с миссис Логан. Его сегодня выпороли.

– Выпороли? – вскричала я. – Еще что, никто не имеет права пороть Стейси. Кто мог это сделать?

– Ваша мама, – засмеялся Крошка Уилли.

– Мама?! – воскликнули Кристофер-Джон, Малыш и я одновременно.

Крошка Уилли кивнул.

– Да. Перед всем классом.

Я сглотнула, чуть не поперхнувшись, очень огорченная за Стейси.

Если тебя на глазах у тридцати одноклассников выпорет учитель, это ужасно, но если это сделала твоя собственная мама – это что-то просто уму непостижимое.

– Почему мама так сделала? – спросил Кристофер-Джон.

– Она поймала его со шпаргалками на экзамене по истории.

– Но мама же знает, что Стейси никогда не пользуется шпаргалками! – возмутилась я.

Крошка Уилли пожал плечами:

– Знает или не знает, но что она выпорола его – это факт. Потом она, конечно, дала ему возможность выпутаться, потому что он заявил, что не смотрел в шпаргалки. Она спросила его, откуда же тогда они у него, а Стейси не захотел показать на Ти-Джея. А Ти-Джей сам вовсе не собирался признаться, что это его шпаргалки.

– Шпаргалки? Да откуда у Ти-Джея шпаргалки? Стейси сам выкинул их сегодня утром!

– А обеденная перемена? – сказал Крошка Уилли. – Ти-Джей всю перемену сидел в лесу и писал их. Я и Мо сами видели.

– Тьфу, зачем же они Стейси понадобились?

– Понимаешь, полконтрольной уже прошло, и тут наш распрекрасный Ти-Джей вытаскивает эти самые шпаргалки. Мы с Клэренсом как раз позади них сидели, позади Стейси и Ти-Джея, и все видели. Стейси сидел справа от Ти-Джея и как увидел их, шпаргалки то есть, сделал знак – мол, убери их. Ти-Джей сперва не хотел, потом заметил, что к ним направляется миссис Логан, тут он и подсунул их Стейси. Вот. А Стейси не видел, что миссис Логан подходит, и вытащил их, а когда увидел ее, было уж поздно куда-нибудь их девать. И миссис Логан ничего не оставалось, как только выпороть его, Стейси. И контрольную он, стало быть, тоже провалил.

– А наш прекрасный Ти-Джей сидел себе да помалкивал, – вставил, смеясь, Клэренс.

– Да, только мы знаем Стейси, поклясться могу, вонючка Ти-Джей далеко от него не уйдет, – потирая руки и улыбаясь, сказал Крошка Уилли. – Ти-Джей и сам это знает. Потому и вылетел пулей. Клянусь…

Эй, Стейси!

Все повернулись к Стейси, спускавшемуся по лестнице. На его открытом лице не было улыбки, но в голосе не слышалось гнева, когда он спросил:

– Кто-нибудь видел Ти-Джея?

Все закричали одновременно, что Т. Дж. побежал на запад, к своему дому. Тогда Стейси направился прямиком через лужайку. Ребята догнали его, Кристофер-Джон, Малыш, Клод и я последовали за ними.

На перекрестке дорог нас дожидался Мо Тёрнер.

– Ти-Джей пошел в магазин Уоллесов, – доложил он.

Стейси остановился, и все тоже остановились. Стейси проследил глазами путь до школы Джефферсона Дэвиса и дальше, потом назад, к нашей Грэйт Фейс. Обернувшись, увидел меня и отдал приказание:

– Кэсси, иди с Кристофером-Джоном и Малышом домой.

– И ты с нами, – испугалась я, так как поняла, куда он собрался идти.

– Сперва отдам один должок, – бросил он, удаляясь.

– Вот мама вернет тебе этот должок! – пригрозила я ему. – Ты что, забыл, она же не велела туда ходить. Если узнает, получишь опять на орехи! И от папы тоже!

Но Стейси не вернулся. Какой-то миг мы стояли и смотрели – Малыш, Кристофер-Джон, Клод и я, – как Стейси и другие ребята шагают быстро на север. Потом Малыш сказал:

– Я хочу посмотреть, что он сделает.

– А я не хочу, – возразил Кристофер-Джон.

– Пошли! – сказала я, устремляясь вслед за Стейси; Малыш и Клод рядом со мной.

– Не хочу, чтоб меня пороли! – восстал Кристофер-Джон, оставшись один на перекрестке дорог. Однако увидев, что назад возвращаться мы не намерены, припустил за нами, не переставая ворчать.

Магазин Уоллесов стоял примерно в полумиле от школы Джефферсона Дэвиса на треугольном участке земли, лицом к перекрестку, у моста Солджерс Бридж. Когда-то магазин этот принадлежал плантации Грэйнджера, но, сколько я помню, там всегда хозяйничали Уоллесы, и почти все, кто жил на расстоянии сорока миль между Смеллингс Криком и Стробери, покупали, что надо, у них. Три угла этого перекрестка тонули в лесу, густом и мрачном. Магазин состоял из небольшого строения, перед ним – бензоколонка, позади – складское помещение. За магазином, на лесной опушке, стояло два серых, обшитых кленовой доской дома, рядом палисадник. Возделанных полей не было, Уоллесы не были фермерами.

Когда мы – Малыш, Кристофер-Джон, Клод и я – прибежали, Стейси со своими ребятами стоял в дверях магазина. Мы проникли внутрь, чтобы посмотреть, что там делается. У печки сидели несколько человек, они играли в шахматы. Старшие братья Джереми – Р. В. и Мелвин, окончившие школу уже давным-давно, облокотились о прилавок и осоловелыми глазами уставились на нас.

– Проходите лучше в заднее помещение, – сказал нам Калеб Уоллес, – ежели не собираетесь ничего покупать. Мистер Дьюберри уже запустил свою музыку.

Когда мы очистили вход, Мелвин Симмз сказал другим мужчинам:

– Гляньте-ка на этих недоростков-ниггеров! Они тоже пришли танцевать, ха, ха, ха! – Мужской смех оглушил всех.

Кристофер-Джон дернул меня за руку:

– Кэсси, мне здесь не нравится. Пойдем домой.

– Не можем мы уйти без Стейси, – ответила я.

Музыка доносилась из склада, где Дьюберри Уоллес расставлял кругом на маленьком столике коричневые бутылки, как раз когда мы вошли. Кроме этого столика, другой мебели в комнате не было. Вдоль стен стояли ящики, центр был очищен для танцев: несколько пар из старших классов нашей Грэйт Фейс уже выделывали там какие-то па, каких я раньше не видела.

– Что они делают? – спросил Малыш.

Я пожала плечами:

– Кажется, они называют это танцами.

– Вот он! – крикнул кто-то, когда с шумом захлопнулась задняя дверь склада.

Стейси быстро обернулся и побежал к этой задней части склада.

Т. Дж. мчался прямиком к дороге Солджерс Роуд. Стейси рванул через двор Уоллесов и большими скачками, словно лиса на охоте, догнал Т. Дж. и повалил на землю. Оба покатились в сторону дороги, каждый старался пригвоздить другого к земле; наконец Стейси – он был сильнее – это удалось, и Т. Дж., поняв, что ему не скинуть Стейси, закричал:

– Эй, подожди! Ты что, парень, сейчас я объясню…

Но Стейси не дал ему договорить. Он вскочил на ноги, заставил подняться Т. Дж. и ударил его прямо в лицо. Т. Дж. попятился и прикрыл рукой глаза, делая вид, что ему здорово попало, и Стейси тут же потерял бдительность. Не теряя ни секунды, Т. Дж. ринулся на Стейси, и борьба снова продолжалась на земле.

Малыш, Кристофер-Джон и я, а также еще кое-кто из ребят окружили дерущихся и громко орали, глядя, как они катаются по земле и тузят друг дружку. Мы все были так поглощены сражением, что никто не заметил, как на дороге остановился фургон с мулом и с него спрыгнул человек огромного роста. Только когда до меня дошло, что позади нас крики уже смолкли и ребята, стоявшие рядом со мной, отброшены назад, я подняла глаза.

Над нами возвышался мистер Моррисон.

Он не взглянул ни на меня, ни на Кристофера-Джона или Малыша, хотя я прекрасно знала, что он видел нас, но подошел прямо к дерущимся и оторвал продолжающего размахивать кулаками Стейси от Т.

Дж. Спустя несколько долгих, напряженных секунд он сказал Стейси:

– Ты, твоя сестра и братья, все в фургон, живо!

Мы прошли сквозь смолкшую толпу. Когда мы проходили, Калеб и Дьюберри Уоллесы, стоявшие на крыльце у входа в магазин вместе с братьями Симмз, уставились на мистера Моррисона, но мистер Моррисон смотрел мимо них, словно их не видел. Стейси с мистером Моррисоном сели впереди, мы влезли внутрь фургона.

– Ну вот, теперь нам попадет. – Кристофера-Джона даже била дрожь. – Говорил я вам, надо было идти домой.

Прежде чем взяться за вожжи, мистер Моррисон протянул Стейси свой носовой платок, чтобы Стейси перевязал кровоточащую ссадину на правой руке, но ни слова не сказал. Молчание было прервано, только когда мы миновали перекресток дорог и поехали в сторону Грэйт Фейс.

– Мистер Моррисон, вы… вы скажете маме? – хрипло спросил Стейси.

Мистер Моррисон продолжал хранить молчание, а наш мул Джек громко стучал копытами по сухой дороге.

– Кажется, ваша мама говорила вам не ходить в магазин к Уоллесам? – наконец произнес он.

– Д-да, сэр, – согласился Стейси, с беспокойством глядя на мистера Моррисона. Потом выпалил: – Но у меня была серьезная причина!

– Не может быть достаточно серьезной причины, чтобы ослушаться вашу маму.

Мальчики и я горестно переглянулись, у меня даже спина заболела при одном воспоминании о маминой кожаной плетке.

– Понимаете, мистер Моррисон, – закричала я, волнуясь, – там прятался Ти-Джей. Он никак не думал, что Стейси придет туда за ним. А Стейси должен был пойти туда, потому что Ти-Джей списывал, а…

– Замолчи, Кэсси, – приказал Стейси, быстро обернувшись ко мне.

Я прикусила язык лишь на мгновение, потому что решила, что мой зад важнее Стейсиного закона чести:

– …а за это наказали вовсе Стейси. Мама выпорола его перед всем классом, вот!

Выпалив всю правду, я с пересохшим горлом и подступившей тошнотой ждала, когда мистер Моррисон что-нибудь скажет. И, когда он заговорил, мы в волнении нагнулись вперед.

– Я не собираюсь ничего говорить ей, – сказал он спокойно.

Кристофер-Джон вздохнул с облегчением.

– Я больше никогда туда не пойду, – пообещал он.

Малыш и я присоединились к нему.

Но Стейси поглядел на мистера Моррисона долгим и внимательным взглядом.

– Как это так, мистер Моррисон? – удивился он. – Как это вы ничего не собираетесь говорить маме?

Мы уже свернули на дорогу, ведущую к дому, только тогда мистер Моррисон попридержал Джека:

– А так, что думаю предоставить это сделать вам самим.

– Что? – воскликнули мы все вместе.

– В жизни случается, что надо подраться, – медленно произнес он. – Но магазин Уоллесов не место для этого. Как я слышал, такие люди, как Уоллесы, недолюбливают цветных, и они всегда потешаются над нами, когда мы деремся между собой. Ваша мама знает, что Уоллесы нехорошие люди, поэтому и не разрешает вам ходить туда. Вот почему ваш долг перед ней и перед собой рассказать ей все. Я так думаю. Но решайте сами.

Стейси, задумавшись, кивнул и покрепче затянул платком пораненную руку. На лице его ссадин не было, и, если бы он сумел придумать для мамы без лишнего вранья подходящее объяснение, откуда у него кровоподтек на локте, он бы выкрутился, так как мистер Моррисон вовсе не сказал, что он должен признаться во всем маме. Поэтому для меня прозвучало загадкой, когда он ответил:

– Хорошо, мистер Моррисон, я сам расскажу ей.

– Ты спятил! – закричала я.

Кристофер-Джон и Малыш со мной согласились. Если его не беспокоила своя судьба, подумал бы о нас!

Но, казалось, он нас просто не слышит, и, встретившись глазами с мистером Моррисоном, он обменялся с ним мимолетной улыбкой, и это объединило их.

Когда мы приблизились к дому, с пропыленной подъездной дорожки выкатил «пакард» мистера Грэйнджера. Мистер Моррисон осадил Джека в сторону, чтобы машина могла проехать, потом вернул фургон на середину дороги и тронул вожжи. У ворот во двор, открывающих подъездную дорогу, стояла Ба и смотрела поверх дороги на лес.

– Ба, а что здесь надо было мистеру Грэйнджеру? – спросил Стейси, спрыгивая с повозки и подходя к ней.

Малыш, Кристофер-Джон и я тоже соскочили на землю и присоединились к нему.

– Ничего, – отвечала Ба машинально, а сама не сводила глаз с леса. – Опять донимал меня, чтоб продали ему эту землю.

– А-а, – протянул Стейси, выдавая своим тоном, что считает этот визит не стоящим внимания.

Мистер Грэйнджер не переставал думать, как бы заполучить нашу землю. Стейси вернулся, чтобы помочь мистеру Моррисону. Малыш и Кристофер-Джон вместе с ним, а я осталась у ворот с Ба.

– Ба, а зачем мистеру Грэйнджеру еще земля? – спросила я.

– Да ни за чем, – резко ответила бабушка. – У него уже земли больше, чем он может обработать.

– А для чего тогда ему еще и наша земля?

– Просто чтобы была, и все.

– Ну, тогда он, по-моему, очень жадный. Но ведь ты не собираешься продавать ее ему?

Бабушка мне не ответила. Вместо этого она распахнула ворота, пошла по подъездной дорожке, потом пересекла большую дорогу и углубилась в лес. Я побежала за ней. Мы молча шли по коровьей тропе, которая тянулась, петляя, по старому лесу до самого пруда. У пруда лес вдруг расступился, открыв широкую, побурелую прогалину, сделанную рукой человека, срубившего здесь множество деревьев. Некоторые из них даже еще валялись на земле. Их срубили летом после того, как из Стробери явился мистер Андерсен и сказал, что купит эти деревья. За этим предложением стояла еще и угроза. Ба испугалась, и вот Андерсен прислал лесорубов, они рубили, пилили и загубили прекрасные древние деревья. Папа в это время работал на железной дороге, но ма послала за ним Стейси. Он вернулся и тут же остановил вырубку, правда, уже успели повалить много деревьев.

Не говоря ни слова, Ба оглядела всю росчисть, потом, обходя поваленные деревья, направилась к пруду и там присела на одно из них.

Я села с ней рядом и ждала, когда она заговорит. Немного погодя она тряхнула головой и сказала:

– Одно могу точно сказать, я рада, что твой дедушка не видел этого. Он очень любил эти древние деревья. Мы с ним часто приходили сюда рано поутру или перед самым заходом солнца. Сидели и разговаривали. Он называл это место «Задумчивое», а старый пруд – «Кэролайн». В честь меня.

Она чему-то улыбнулась, но не мне.

– Знаешь, я… мне еще не было восемнадцати, когда Поль Эдвард женился на мне и привез сюда. Он был старше меня почти что на восемь лет и все-то умел. Ох, ну и ловкий он был! И умный, хитроумней стального капкана. И мастер на все руки – что хочешь сделает. Еще в Мейконе, в штате Джорджия, где он родился, он выучился на плотника. А родился-то рабом, за два года до освобождения. Он со своей матерью оставался на плантации, пока Гражданская война[8] не кончилась. А когда ему стукнуло четырнадцать и умерла его мама, он оттудова уехал и перебрался уж сюда, в Виксберг.

– Здесь он и встретил тебя, да, Ба? – спросила я, заранее зная ответ.

Ба с улыбкой кивнула:

– Ну да. Он плотничал в этих местах, а мой папа как-то взял меня с собой в Виксберг, – мы тогда арендовали фермерскую землю, что-то в тридцати милях от Виксберга, – мы собирались купить там для мамы кресло-качалку. А Поль Эдвард аккурат работал для той мебельной лавки. Богатая была лавка! И работа у него была хорошая, да только не очень ему по сердцу. Мечтал он о своей земле. Только о земле и говорил, и говорил, пока не надумали продавать вот этот самый участок.

– И он купил у того янки двести акров, да, Ба?

Ба кивнула и засмеялась.

– Пошел он, стало быть, к мистеру Холленбеку, пришел и говорит:

«Мистер Холленбек, слыхал, вы продаете землю. Я б не прочь купить двести акров, по сходной цене, конечно». Мистер Холленбек расспросил его хорошенько, откуда он собирается взять деньги, чтоб заплатить ему за землю, но Поль только одно сказал ему: «Сдается мне, вам нечего беспокоиться, откуда у меня деньги, коли я соглашусь заплатить вашу цену». Моего Поля ничто не могло напугать! – Бабушка прямо сияла от гордости. – Что ж, вот мистер Холленбек и уступил ему. А чего там, ведь ему также приспичило ее продать, как Полю Эдварду купить. Он владел ею почти что двадцать лет, потому как купил ее у Грэйнджеров во время реконструкции…

– А Грэйнджеры продали, потому что у них не было денег, чтобы платить налоги?

– Не только что налоги, а и вовсе денег не было. Эта война вконец разорила их. Ничего-то у Грэйнджеров не осталось, только эта земля. Вот и пришлось им продать две тысячи акров, чтобы получить деньги и заплатить налоги да чтоб на остатней земле все выправить.

Все две тысячи целиком купил этот янки…

– А потом старый Грэйнджер вернулся и захотел откупить ее назад, да, Ба?

– Во-во, так оно и было… да только после восемьдесят седьмого, когда уж твой дедушка купил эти двести акров. Слышь, тот янки предлагал продать все две тысячи назад отцу Харлана Грэйнджера даже за меньшие деньги, чем эта земля стоила, да только у старого Филмора Грэйнджера гроша ломаного за душой не было тогда, вот и не мог он, стало быть, откупить ее назад. Тогда мистер Холленбек возьми да объяви разным людям, что продает землю, и не успел оглянуться, как все распродал, потому как земля эта была очень даже хорошая. Кроме твоего дедушки, еще кой-кто из мелких фермеров купил восемьсот акров, а остальное – мистер Джемисон.

– Но то был не наш мистер Джемисон, да? А его дедушка?

– Да, и полное имя его было Чарлз Джемисон, – продолжала Ба. – Достойный старый джентльмен. Он был хорошим соседом и с нами обращался справедливо, как… как и его сын. Про таких людей, как Джемисоны, в Виксберге говорят «старый Юг». Я полагаю, денег у них до войны было ох как много, да и после этой войны они получше других справлялись, потому как раздобыли себе денежки северян. Так или иначе, старый мистер Джемисон взял себе в голову, что будет ферму держать, вот и перевез всю семью из Виксберга сюда. Тогда еще мистеру Уэйду Джемисону и восьми годочков не было.

– Но он не любил работать на ферме, да? – сказала я.

– Нет, отчего ж, любил. Только не очень ему это давалось, и он потом уехал на Север учиться в школе законов. Ежели что он и любил, то вот эту свою работу законника.

– Потому он и продал дедушке из своих еще двести акров?

– Во-во… и это было очень даже хорошо с его стороны. Мой Поль Эдвард приглядел эти двести акров еще в тысяча девятьсот десятом, аккурат как выплатил сполна банку за первые две сотни, но тогда старый Джемисон не хотел продавать. Примерно в то самое время главным на плантации Грэйнджеров сделался Харлан Грэйнджер. Он и Уэйд Джемисон были почти что одногодками, ты же знаешь. И вот вздумалось Харлану Грэйнджеру откупить всю землю до единой пяди, что когда-то принадлежала Грэйнджерам. Он был просто помешан на старых довоенных временах и, вынь да положь, желал, чтоб земля у него была вся до кусочка та же самая, что прежде. Уже имел четыре тысячи акров и боле, ан нет, подавай ему и те две тысячи, которые продал его дед. Уже и те восемьсот вернул себе, откупил у фермеров, которым продал землю мистер Холленбек.

– Но тогда еще ни мой дедушка, ни старый мистер Джемисон не собирались их продавать, верно, Ба? Им было все равно, сколько денег за них предлагает мистер Грэйнджер, да? – Я была довольна, что знаю все подробности: Ба часто мне про это рассказывала.

– Что верно, то верно, – согласилась Ба. – Но когда мистер Джемисон в тысяча девятьсот восемнадцатом умер, главой семьи стал Уэйд, вот он-то и продал двести акров Полю Эдварду, а остальные Харлану Грэйнджеру, а семью перевез в Стробери. Вообще-то он запросто мог продать всю тысячу Грэйнджеру и получить денег еще больше, однако ж не сделал этого, вот… И потому у Харлана Грэйнджера до сего дня противу него камень за пазухой…

Мягкий шелест падающих листьев заставил Ба оторвать взгляд от пруда и посмотреть снова на деревья. Она задумчиво огляделась вокруг, и губы ее тронула нежная улыбка.

– Знаешь, – сказала она, – я посейчас словно вижу лицо моего Поля Эдварда в тот день, когда мистер Джемисон продал ему те двести акров. Он обнял меня, оглядел свой новый участок и сказал ну в точности те самые слова, каковые высказал, когда приобрел свои первые двести акров. Он сказал: «Душа моя, Кэролайн, будешь обрабатывать этот славный кусок земли вместе со мной?» – «Да», – сказала я, как и в тот раз.

Тут бабушка смолкла и стала разглаживать морщины на руке, словно хотела совсем загладить их. Я смотрела на пруд, гладкий блестящий, как серое зеркало, и ждала, пока Ба заговорит снова. В такие минуты – я знала – лучше сидеть и ждать, чем задавать навязчивые вопросы, которые могли еще досадить ей.

– Столько воды утекло с тех пор, – произнесла она наконец почти шепотом. – Работали мы не покладая рук. Сажали, снимали урожай. Без передышки… А и то, хорошее это было времечко. Мы были молодые, сильные, когда начинали-то. И любили работать. Я гордо могу сказать, что никто у нас никогда не ленился: ни мы с Полем, ни наши дети, которых мы так воспитали. У нас было шестеро таких хороших деток. Да вот девочек потеряли, когда они еще были малютки, хотя… Я так думаю, потому-то я и привязалась всей душой к твоей нежной, доброй маме… А мальчики росли крепкими и нашу землю любили не меньше меня или Поля Эдварда. Они уходили, но завсегда возвращались к ней.

Никогда ее не бросали.

Она покачала головой и вздохнула.

– А потом Митчела убили на войне, а Кевин утонул… – Тут голос ее совсем сник, но когда она заговорила снова, он уже звучал твердо и в глазах горела уверенность. – Теперь у меня всего и осталось мальчиков, что твой папа и дядя Хэммер, и эта земля такая же ихняя, как моя. Их кровь в этой земле. А этот Харлан Грэйнджер еще что-то толкует, мол, продай да продай. Он донимал Поля Эдварда с этим «продай», а ноне меня. Эх-ма! – Ба сердито хмыкнула. – Ничегошеньки он не знает про меня али про эту землю, коли думает, я продам ее.

Она снова замолчала.

Поднялся холодный ветер, пробиравший меня даже сквозь куртку, и я задрожала. Тут только Ба взглянула на меня в первый раз.

– Замерзла?

– Н-нет, Ба, – запинаясь, ответила я, но из лесу уходить не хотела.

– Ох, не обманешь меня, девочка! – потрепала она меня ласково. – А и все одно, пора нам возвращаться. Скоро и мама будет дома.

Я взяла ее за руку, и мы вместе покинули озеро Кэролайн.

…Сколько мы ни пытались отговорить Стейси, все равно, как только мама вернулась, он признался ей, что подрался с Т. Дж. в магазине Уоллеса, а мистер Моррисон разнял их. Чувствуя себя очень неловко, он стоял перед ней и выкладывал только то, что диктовала его честность. Он ни словом не обмолвился про то, что шпаргалки были не его, а Т. Дж., и про то, что с ним были еще и мы – Кристофер-Джон, Малыш и я. А когда мама задала ему прямой вопрос и он не мог на него честно ответить, он уставился себе на ноги и не стал отвечать. Во время этого интервью мы не могли спокойно усидеть на месте, и когда мама смотрела в нашу сторону, мы тут же отводили глаза, будто увидели что-то интересное.

Наконец убедившись, что она получила от Стейси всю информацию, какую хотела, мама повернулась к нам:

– Полагаю, вы трое тоже были в этом магазине, а? – Но мы не успели пробормотать свой ответ, она сама воскликнула: – Ну как же, конечно! – И, скрестив руки, с сердитым лицом, начала измерять пол ногами.

Она отругала нас здорово, но не выпорола. Нас рано отправили спать, но мы и не думали рассматривать это как наказание, наверное, и мама так не считала. Мы не понимали, каким чудом избежали порки. Это выяснилось в субботу. Мама проснулась до рассвета и посадила нас в фургон. По дороге – на юг, в сторону Смеллингс Крика, – она сказала:

– Там, куда мы едем, живет человек, который очень болен. Он даже не похож на всех других людей. Но я прошу вас, постарайтесь не пугаться, когда вы его увидите. Ведите себя естественно, как ни в чем не бывало.

Мы ехали почти два часа и только тогда свернули на глухую лесную тропу. Ну и растрясло нас на неровной дороге! Наконец мы въехали на расчищенное место, где стоял небольшой, серый от непогоды дом, за которым тянулись голые, заброшенные поля. Мама натянула вожжи и велела нам прыгать. Тут со скрипом осторожно приоткрылась входная дверь, однако никто не вышел. Мама сказала:

– Доброе утро, миссис Бэррис. Это я, Мэри Логан, жена Дэвида.

Тогда дверь широко распахнулась и появилась худенькая, беззубая старушка. Прижатая к боку левая рука ее как-то нелепо повисала, словно она когда-то давно сломала ее и ей как следует ее не выправили. И шла она, прихрамывая, однако широко улыбнулась, обняла здоровой правой рукой маму за плечи и прижала к себе.

– Добро пожаловать, доченька, голубушка ты наша! – обрадовалась она. – И подумать только, приехала повидать нас, стариков. Я вот говорю моему Сэму: «Как ты полагаешь, – говорю я, – кто там приехал повидать нас, стариков?» А это твои детки? Ну как же, ну как же. До чего ж хороши, спаси нас господь и помилуй!

Она каждого из нас обняла и проводила в дом.

Внутри было темно, лишь узкая полоска серого света проникала через приотворенную дверь. Мы со Стейси несли бидоны с молоком и с маслом, а Кристофер-Джон и Малыш каждый по банке тушеного мяса и консервированных бобов, которые готовили бабушка и мама. Миссис Бэррис приняла еду, и ее благодарности перемежались вопросами, как Ба, как папа и остальные. Она унесла еду, а потом выдвинула откуда-то из темноты табуреты и знаком пригласила нас сесть, потом удалилась в темный угол и сказала:

– Отец, как ты думаешь, кто пришел навестить нас?

В ответ раздалось что-то неразборчивое, какой-то хриплый гортанный голос, не похожий на человеческий. Однако миссис Бэррис, казалось, поняла и продолжала:

– Представляешь, миссис Логан со своими детками. Ну, разве не чудо? – Она взяла со стола простыню. – Просит сейчас накрыть его, а все время лежать накрывшись не может, не терпит, чтоб что-нибудь прикасалось к нему.

Она появилась снова, взяла огарок свечи и пошарила спички.

– Боле он говорить не может. Уж очень лихо его хватил огонь. Но все понимает, все слышит.

Найдя спички, она зажгла свечу и снова вернулась в тот угол.

Там лежало что-то неподвижное, горящие глаза смотрели прямо на нас. На лице не было носа, на голове волос, вся кожа была в шрамах от ожогов, сморщенные губы чернели, как уголь. Когда из отверстия, которое было ртом, снова отдались эхом сипящие звуки, наша мама сказала:

– Дети, пожелайте мужу миссис Бэррис доброго утра.

Мальчики и я пробормотали что-то вместо приветствия и продолжали сидеть молча, стараясь весь час, что мы оставались в этом доме, не смотреть на мистера Бэрриса. А мама все сидела и тихонько разговаривала с мистером и миссис Бэррис, рассказывала им новости про общину, так, будто мистер Бэррис был здоров, как все люди.

И только когда мы уже снова ехали по большой дороге, миновав в глубоком молчании лесную тропу, мама сказала спокойно:

– Это сделали Уоллесы, вот что, дети. Они облили мистера Бэрриса и его племянников бензином и подожгли. Один из племянников умер, второй в таком же состоянии, что и мистер Бэррис. – Она подождала, пока ее сообщение прорвет тишину, и продолжала: – Все знают, кто это сделал, а Уоллесы только смеются, и никаких мер никто не принимает.

Уоллесы плохие люди. Поэтому я и не хочу, чтобы вы хоть когда-нибудь ходили туда. Какая бы ни была причина! Вы поняли?

Мы кивнули, не в состоянии говорить и продолжая думать о бесформенной груде, лежавшей в темноте, которая была человеком.

На обратном пути мы остановились у одного-другого дома маминых учеников, и из этих временных жилищ – временных, потому что они не принадлежали фермерам, а сдавались им в аренду, как и земля, – высыпали всем семейством знакомые, чтобы поздороваться с нами. И куда бы мы ни заходили, мама всем говорила про Уоллесов, какое опасное влияние они оказывают, потому что позволяют всем в своем магазине курить и выпивать, и просила не пускать туда детей.

Все соглашались и одобрительно кивали.

Она также говорила о том, что хорошо бы найти для постоянных покупок другой магазин, хозяевам которого было бы не так безразлично благоденствие общины. Однако слова не произнесла о том, что Уоллесы сделали с Бэррисами. Позднее она объяснила, что, когда ты что-нибудь знаешь не совсем точно, лучше не упоминать про это в присутствии людей, с которыми ты не в самых близких отношениях. Так умнее. Потому что вокруг слишком много чужих ушей, а у кого-то к тому же и слишком длинный язык.

Мы согласно кивали. Потом мы с мамой уехали.

Когда мы доехали до фермы Тёрнера, овдовевший отец маминого ученика Мо Тёрнера посмотрел искоса на маму через всю комнату, поскреб небритый подбородок и сказал:

– Миссис Логан, честно говоря, к этим Уоллесам я отношусь точно как вы, но не так-то легко вот так вот взять да перестать покупать у них. Они всегда приписывают мне лишнее, да еще я должен платить им большие проценты, но у меня там кредит, потому за меня поручился мистер Монтьер. Вы ж сами знаете, большинство фермеров в наших местах испольщики на земле Монтьера, Грэйнджера или Харрисона и просто должны покупать все в магазине Уоллесов или же в лавке у торговца из Стробери, которая ничем не лучше. В другие места им ходить не положено.

Мама серьезно кивнула, показывая, что поняла, потом сказала:

– Весь прошлый год наша семья покупала все в Виксберге. Там много магазинов, на выбор, и мы нашли такие, которые к нам неплохо относятся.

– В Виксберге? – повторил мистер Тёрнер, покачав головой. – Господи, миссис Логан, неужели вы думаете, что я буду каждый раз проделывать такой путь до Виксберга? Да туда целую ночь трястись в фургоне и столько же обратно.

Мама на минуту задумалась.

– А что, если кто-нибудь другой согласится совершать это путешествие вместо вас? Ездить в Виксберг и привозить оттуда все, что вам нужно?

– Не получится, – решительно возразил мистер Тёрнер. – Нету у меня лишних денег. Мистер Монтьер поручился за меня в магазине Уоллесов, так что только там я смогу приобрести для себя инструмент, какой надо, мула, семена, удобрение, продукты да кое-что из одежды, чтобы дети мои не бегали совсем уж голышом. Когда приходит пора сбора хлопка, он продает мой хлопок, половину, конечно, забирает, выплачивает мои долги в магазине и проценты за кредит, затем берет еще процентов пятнадцать – двадцать «за риск», так как поручился за меня в магазине. Что ж, в этом году я заработал почти что двести долларов, после того как мистер Монтьер взял свою половину с моих урожайных денег, да только ни пенни из этих денег я так и не увидел.

Что тут говорить, коли при окончательном расчете оказывается, что я ничего ему не должен, я и то считаю, год выдался удачный. Сами судите, ну кто в Виксберге откроет кредит такому человеку, как я?

Мама сидела притихшая и ничего не отвечала.

– Вы уж извините, миссис Логан. Конечно, я постараюсь не пускать моих детей в этот магазин, но ведь еще и жить надо. Ваша семья лучше других справляется с делами, что верно, то верно, потому что у вас есть своя земля, и опять же за вами никогда нет хвоста из-за всяких этих покупок. Вот вы и должны понять, могут ли испольщики вроде меня сделать, как вы говорите.

– Мистер Тёрнер, – сказала мама совсем шепотом, – а если еще кто-нибудь поручится за вас? Тогда вы станете покупать все в Виксберге?

Мистер Тёрнер, удивившись, посмотрел на маму:

– Да кто ж за меня даст ручательство?

– И все-таки, если даст, станете?

Мистер Тёрнер долго смотрел в огонь, от которого остались постепенно одни угли, потом поднялся, подбросил в очаг еще полено, подождал, пока пламя взовьется, охватив новое полено. И, не оборачиваясь, сказал:

– Когда я был совсем маленьким, я однажды горел, сильно горел.

Со временем все зажило, но я никогда не забуду, как это больно было… Умереть от огня – это ужасно. – Наконец он посмотрел маме в лицо: – Миссис Логан, вы сначала найдите, кто поручится за мой кредит, а тогда уж я хорошенько подумаю.

Когда мы уехали от Тёрнеров, Стейси спросил:

– Мама, а кого ты думаешь попросить, чтобы за них поручились?

Мама свела нахмуренные брови и не отвечала. Я хотела было повторить его вопрос, но Стейси мотнул мне и я, ничего не понимая, откинулась на сиденье и вскоре заснула.

5

Черно-синий фонарь у Т. Дж. под левым глазом, всю неделю так роскошно украшавший его, почти погас, когда он в то утро прыгнул к нам в фургон и уютно устроился рядом со Стейси в углу, свободном от масла, молока и яиц, которые Ба везла продавать на рынок в Стробери.

Еще не проснувшись как следует, я сидела впереди с Ба и сама себе не верила, что еду.

Вторая суббота каждого месяца была в Стробери базарным днем, и, сколько помню, и я и мальчики давно уже просили взять нас с собой.

Вообще-то Стейси был там однажды, но Кристоферу-Джону, Малышу и мне решительно отказывали в этом удовольствии. Отказывали так часто, что мы просились скорее по привычке, чем в надежде, что нас и в самом деле возьмут. Но в то утро, еще не рассеялась ночная тьма, Ба вдруг будит меня:

– Кэсси, девочка, вставай скорей, если хочешь ехать со мною в город. Но только тихо! Коли разбудишь Кристофера-Джона или Малыша, придется оставить тебя дома. Я вовсе не хочу, чтобы они вопили на весь дом, что их не взяли.

Джек вывел фургон на чуть видную в сером рассвете дорогу и понесся вперед. Ба натянула вожжи и крикнула ему:

– Тпру, Джек! Потише! Без глупостей! Не то, хочу не хочу, придется мне поговорить и с тобой, не только с Ти-Джеем.

– С Ти-Джеем? – в один голос воскликнули мы со Стейси. – Разве и он едет?

Ба ответила не сразу, она была занята борьбой характеров с Джеком. Когда победила она и Джек перешел на спокойную трусцу, Ба нам сказала очень недовольным голосом:

– Вчера вечером, когда вы уже уснули, заходил мистер Эйвери, просил, чтоб я прихватила Ти-Джея, когда поеду в Стробери. Он поручил ему купить кое-что, чего не достал в лавке Уоллесов. О господи, только этого мне не хватало, чтоб этот малый заговорил меня до смерти, пока мы будем ехать вместе двадцать две мили.

К этому нечего было добавить, и Ба замолчала, Т. Дж. никогда не был ее любимчиком, и нам стало ясно, благодарить за этот счастливый случай мне и Стейси надо не кого-нибудь, а Т. Дж., Его Величество Несносность. Однако Т. Дж. был на удивление притихший, когда влез к нам в фургон, правда, думаю, в полчетвертого утра даже у Т. Дж. рот еще запечатан. Но к рассвету, когда осторожно всходящее солнце цвета бизоньей кожи простреливало своими бледными лучами лес, он уже совсем пробудился и трещал без умолку, как попугай какаду. Слушая его болтовню, я невольно пожалела, что он так быстро подольстился к Стейси и вернул себе его благосклонность, но Ба, нахмурившись, думала о чем-то своем и не останавливала его. Он проговорил всю оставшуюся дорогу до Стробери и, когда мы наконец прибыли, торжественно объявил:

– А теперь, дети, откройте глаза и смотрите, перед вами город Стробери, штат Миссисипи.

– Что это! – воскликнула я, и жестокое разочарование охватило меня при въезде в город.

Ничего общего с ошеломляющим, неприступным величием, какое я рисовала себе. Совсем наоборот, он оказался унылым, порыжелым. Новой в городе была лишь мощеная дорога, прорезавшая его центр и уходящая на север, на длинные линии электропоездов. Сама дорога была очерчена полосками красной грязи, испятнанной пучками бурой травы и подсохшими грязными лужицами. По другую сторону высокого деревянного тротуара выстроились унылого вида магазины с покосившимся крыльцом.

– Фу-у! – ворчала я. – Чем здесь хвалиться-то?

– Помалкивай, Кэсси, – сказала Ба. – И ты, Ти-Джей. Мы уже в городе и ведите себя как положено. Через какой-нибудь час сюда понаедет столько народу со всех концов округа, что надо держаться очень осмотрительно, чтобы не попасть в какую неприятность.

Но вот магазины уступили место еще спавшим домам, и мы свернули на грязную дорогу, которая вела мимо еще каких-то лавок к широкому лугу, утыканному деревянными прилавками. При въезде на этот луг уже стояло несколько фермерских фургонов и пикапов, но Ба повела наш к дальнему его краю, где было еще два, и, вылезая из фургона, сказала:

– Раньше нас, слава богу, не так много народу наехало. А то летом случалось приезжать еще в пятницу, и, чтоб пробраться к такому удобному местечку, вся ночь проходила. – Она подошла к задку повозки. – Стейси, подождите-ка с Ти-Джеем спускаться, пододвиньте поближе сюда бидоны с молоком, чтоб мне легче было их снять.

– Ба, – спросила я, следуя за ней по пятам, – а эти люди тоже приехали продавать молоко и яички?

– Надеюсь, не все. Кой-кто мясо и овощи, стеганые одеяла, куртки, платья и всякое прочее. Хотя боле всего, я думаю, то ж самое, что мы.

Я внимательно оглядела фургоны, остановившиеся при въезде на луг, и воскликнула возмущенно:

– Что за чертовщина, почему мы так далеко забрались? Нас же никто тут не увидит.

– Попридержи-ка язычок, детка, – предупредила Ба. Потом, расставив бидоны с молоком и корзины с яичками поближе к краю фургона, она, уже смягчившись, пообещала: – Все будет хорошо. У меня есть постоянные покупатели, прежде чем делать покупки, они посмотрят, приехала я или нет.

– Да они не найдут нас здесь, так далеко, – брюмчала я.

Может быть, Ба и знала, что делает, только мне казалось, что это глупее глупого – останавливаться так далеко от въезда. Большинство других фермеров казались мне умнее, и я изо всех сил старалась убедить Ба, что выгоднее и нам поставить наш фургон впереди.

– Ба, ну почему бы и нам не поставить наш фургон впереди, рядом с другими? Там же полно места, и нам легче будет все продать.

– Кэсси, те фургоны принадлежат белым, – рассерженно ответила Ба, как будто это объясняло все. – А теперь помолчи, лучше помоги мне вытащить наш товар.

– Тьфу ты, – фырчала я, принимая одну из корзин из рук Стейси. – Пока они сюда проберутся, они собьют подошвы и натрут мозоли.

К полудню толпа, запрудившая луг в начале утра, постепенно поредела, фургоны и грузовики подбирали опустошенную тару и укатывали в город. Покончив с холодным завтраком из сосисок и кукурузных лепешек, которые мы запивали скисшим молоком, мы тоже последовали их примеру.

На главной улице Стробери Ба еще раз остановила наш фургон у дома, перед которым на ржавом столбе красовались четыре вывески. Одна из них гласила: «Уэйд У. Джемисон, адвокат».

– Здесь живет мистер Джемисон? – обрадовалась я, спрыгивая на землю. – Я хочу повидаться с ним.

– Он здесь не живет, – сказала Ба, раскрывая свой большой кошелек. Из него она вытащила длинный сверток, обернутый пеньковым лоскутом, проверила, что внутри, и осторожно спрятала. – Здесь его контора, у меня к нему дело. А ты полезай лучше обратно в фургон.

Ба соскочила на землю, но я влезать назад не захотела.

– Ну, Ба, разве я не могу просто зайти и сказать ему «здравствуйте»? – настаивала я.

– Вот я тебе скажу «здрасьте», если будешь приставать ко мне, – рассердилась Ба. Потом бросила взгляд на Стейси и Т. Дж. и сказала: – Все ждите меня здесь! Когда я вернусь, мы пойдем и купим, что надо, побыстрей, чтобы нам добраться до дому засветло.

Когда она ушла, Т. Дж. спросил:

– А зачем ты хочешь увидеть этого старика – белого, Кэсси? Вам что, есть о чем говорить?

– Просто хотела его увидеть, и все, – сказала я, отходя к краю высокого тротуара и усаживаясь отдохнуть.

Мне нравился мистер Джемисон, я и не собиралась это отрицать. Он приезжал к нам несколько раз в году, в основном по делам, и, хотя мальчики и я немного робели его, мы всегда были рады его видеть. Он был единственным белым, который, я сама слышала, обращаясь к маме и к Ба, говорил «миссис», и поэтому он мне нравился. А кроме того, в одном он был даже похож на папу: когда задашь ему вопрос, он без всяких сю-сю-сю, как с ребеночком, всегда отвечал прямо и по делу.

Поглядев какое-то время на фермеров в выцветших одеждах и их жен в платьях из мешковины, разгуливающих по длинному крыльцу, Т. Дж. предложил:

– А почему бы нам не спуститься и не пойти за покупками самим, да заодно и пооглядеться?

Стейси заколебался.

– Н-не знаю. Ведь Ба хотела пойти с нами.

– Э-э, подумаешь! Мы еще лучше для нее сделаем. Мы пойдем сейчас в лавку, закажем все, что надо, и тем самым сэкономим время, а когда она вернется от этого адвоката, мы сразу двинем домой. А еще я хочу вам кое-что показать.

Стейси долго обдумывал это предложение.

– Ладно, я думаю, ничего плохого не случится, – уступил он наконец.

– Но Ба просила нас всех ждать здесь! – запротестовала я, надеясь про себя, что вместе с Ба из конторы выйдет и мистер Джемисон.

– Ну и оставайся! – крикнул мне Стейси через плечо, пересекая с Т. Дж. улицу.

Я кинулась за ними. Мне вовсе не хотелось торчать одной на тротуаре.

В «Лавке Барнета» было что угодно. Ее полки, прилавки, даже свободное пространство на полу было завалено самыми разными товарами, начиная с дамских лент и кончая холщовыми мешками с семенами, включая детские бутылочки и новехонькие пузатые железные печки. Т. Дж. уже не раз бывал здесь и потому не стесняясь протиснулся сквозь толпу фермеров и подвел нас к прилавку в дальнем конце комнаты. Этот прилавок сверху был прикрыт стеклом, а под стеклом на красном бархате были искусно разложены разные ружья.

– Только посмотри на них, – сказал Т. Дж., замечтавшись. – Ну, каково?

– Что? – спросила я.

– Да вон то, с жемчужиной на прикладе. Стейси, скажи, дружище, тебе когда-нибудь приходилось видеть такое ружье? Я бы жизнь отдал за него! Но, может, скоро я его и так получу.

– А я не отдал бы. Но ружье очень красивое, это верно, – согласился Стейси вежливости ради.

Я уставилась на ружье. А на меня уставилась этикетка с ценой 35. 95.

– Тридцать пять долларов девяносто пять центов! – Мой голос перешел почти что в крик. – И это за одно ружье? Да на какого дьявола оно тебе? С ним же нельзя охотиться.

Т. Дж. взглянул на меня с презрением:

– Я и не собираюсь охотиться с ним. Оно для защиты.

– Защиты от чего? – спросила я и вспомнила вдруг папино здоровенное охотничье ружье, которое висело над кроватью папы и мамы, и отполированный винчестер, который Ба запирала в сундук и прятала под нашу кровать. – Да из этой штуковины не убьешь и гремучки.

– На свете существует и кое-что другое, кроме гремучих змей, от чего требуется защита, – заявил Т. Дж. высокомерно. – Я себе раздобуду это ружье, и тогда никто ко мне не будет приставать. И никто мне будет не нужен.

Стейси отошел от прилавка. Ему было не по себе в этом магазине.

– Давай лучше купим поскорей, что тебе надо, и уйдем отсюда, пока Ба не хватилась нас и не пошла искать.

– Да отстань ты, еще уйма времени, – отмахнулся Т. Дж., с вожделением разглядывая ружье. – Мне бы хоть разочек подержать его в руках. Только подержать.

– Идем, Ти-Джей! – твердо сказал Стейси. – Не то мы с Кэсси уйдем одни.

– Ладно уж.

Т. Дж. нехотя отошел и направился к прилавку, за которым продавец отвешивал гвозди. Мы терпеливо встали позади всех, и, когда подошла наша очередь, Т. Дж. протянул продавцу свой список.

– Мистер Барнет, сэр, – сказал он, – вот у меня список всего, что мама просила.

Хозяин лавки изучил список и, не поднимая глаз, спросил:

– Вы из людей мистера Грэйнджера?

– Да, сэр, – ответил Т. Дж.

Мистер Барнет отошел к другому прилавку и начал все подбирать по заказу, но не успел кончить, как его окликнула белая женщина:

– Мистер Барнет, вы сейчас кого-нибудь обслуживаете?

Мистер Барнет обернулся.

– Только вот их, – сказал он, махнув в нашу сторону рукой. – Чем могу быть вам полезен, мисс Эммелайн?

Женщина протянула ему список вдвое длиннее списка Т. Дж., и мистер Барнет, даже не извинившись перед нами, принялся все подбирать по этому списку.

– Что он делает? – возмутилась я.

– Тшш, Кэсси, – остановил меня Стейси.

Он выглядел совершенно озадаченным, ему было явно не по себе, а Т. Дж. держался так, будто ничего не случилось, и на лице его оставалась сияющая улыбка.

Когда заказ этой женщины был наконец выполнен, мистер Барнет снова взялся за список Т. Дж., но не успел он разобраться со следующим пунктом, как его окликнула жена:

– Джим Ли, здесь кое-кому надо помочь, а у меня руки заняты.

И он оставил нас, словно мы были так, пустое место.

– Куда же он ушел? – закричала я.

– Сейчас вернется, – сказал Т. Дж., тоже удаляясь куда-то.

Подождав несколько минут возвращения мистера Барнета, Стейси сказал:

– Хватит, Кэсси, пошли!

И он направился к двери, а я за ним. Но когда мы проходили мимо одного из прилавков, я заметила, что мистер Барнет заворачивает свиные отбивные для белой девчонки. Одно дело взрослые, это я еще как-то понимала. От них все зависит, с ними не поспоришь. Но ребенок, не старше меня! Нет, тут что-то не так. Мистер Барнет, конечно, просто забыл про заказ Т. Дж. И я решила напомнить ему. Не сказав ни слова Стейси, я повернулась и зашагала по направлению к мистеру Барнету.

– Хм… извините меня, мистер Барнет, – сказала я как можно вежливей, дождавшись, когда он кончит заворачивать покупку и поднимет глаза. – Мне кажется, вы забыли, но вы начали обслуживать нас раньше, чем эту вот девочку. Мы совсем заждались. Когда же вы вернетесь?

Девчонка как-то странно на меня посмотрела, а мистер Барнет даже не поднял головы. Тогда я решила, что он не расслышал, ведь я стояла у дальнего конца прилавка. Поэтому я зашла за прилавок и подергала его за рукав рубашки, чтобы привлечь к себе внимание.

Он отшатнулся, точно я ударила его.

– Вы же сначала обслуживали нас, – проговорила я, возвращаясь на свое место перед прилавком.

– Так вот, черномазая замухрышка, убирайся, откуда пришла, и жди там, – процедил он сквозь зубы.

Меня аж в жар бросило. Я-то старалась быть с ним как можно любезней, а он как со мной разговаривает?

– Мы ждем вас уже почти час, – прошипела я, – пока вы здесь обслуживаете кого попало. Это же несправедливо. Вы не имеете права…

– Чья это черномазая козявка? – заревел мистер Барнет.

Все до одного, кто был в магазине, обернулись и посмотрели на меня.

– Я вовсе не черномазая козявка! – закричала я, разозлившись от унижения. – А вы не должны были обслуживать кого угодно раньше, чем нас.

– Замолчи, девочка, замолчи, – прошептал кто-то позади меня.

Я оглянулась и встретилась взглядом с женщиной, чей фургон на рынке стоял рядом с нашим.

Мистер Барнет как накинется на эту женщину, лицо у него покраснело, глаза выпучились.

– Это твоя девчонка, Хейзен?

– Нет, сэр, – робея, ответила эта женщина, быстренько отступив в сторону, чтобы показать, что она никакого отношения ко мне не имеет.

Пока я следила за тем, как она поворачивается ко мне спиной, рядом возник Стейси и взял меня за руку.

– Пошли, Кэсси, давай выберемся отсюда.

– Стейси! – воскликнула я, осмелев, потому что увидела его рядом. – Скажи тогда сам ему! Ты же знаешь, это несправедливо заставлять нас ждать, когда…

– Она твоя сестра, парень? – рявкнул из-за прилавка мистер Барнет.

Стейси закусил нижнюю губу и посмотрел мистеру Барнету прямо в глаза.

– Да, сэр.

– Тогда лучше забирай ее отсюда, – сказал хозяин лавки со злобой и даже с ненавистью. – И пусть сюда не возвращается, пока мамаша не растолкует ей, кто она такая есть.

– Я-то знаю, кто я! – бросила я ему в ответ. – А вот кто вы, могу поспорить, вы не знаете. И я могу вам сказать, что вы старый…

Стейси резко подтолкнул меня вперед и, крепко ухватив за руку, которую я старалась вырвать, сердито прошептал:

– Замолчи, Кэсси!

В его темных глазах горело осуждение, когда он проводил меня через толпу, подталкивая перед собой.

Как только мы оказались на улице, я выхватила у него мою руку.

– Какая муха тебя укусила? Ты же сам знаешь, что он не прав!

Стейси глубоко вздохнул, чтобы усмирить свой гнев, потом сказал очень сердито:

– Я-то знаю, и ты знаешь, а вот он знать не хочет, в этом вся беда. Ладно, пошли скорей, пока ты не втянула нас в настоящую неприятность. Я поднимусь к мистеру Джемисону узнать, отчего Ба так долго задерживается.

– А как же с Ти-Джеем? – окликнула я Стейси, когда мы уже шли по улице.

Но Стейси только криво усмехнулся.

– О Ти-Джее не беспокойся. Он знает, как ему действовать.

Тут он молча пересек улицу, потом засунул руки в карманы.

Я следила, как он удаляется, но за ним не пошла. Вместо этого я не спеша побрела по тротуару, раздумывая на ходу, почему мистер Барнет так повел себя. Я несколько раз останавливалась и смотрела через плечо на «Лавку Барнета». У меня уже созрело желание вернуться туда, чтобы выяснить, почему мистер Барнет так разозлился. Я даже повернула назад и пошла было опять к магазину, но потом вспомнила, что мистер Барнет сказал про мое возвращение, так что я развернулась и отправилась назад, опустив низко голову и пиная на ходу тротуар.

Вот тут-то я и наскочила на Лилиан Джин Симмз.

– Надо смотреть, куда идешь! – грубо осадила она меня.

С ней были Джереми и двое ее младших братьев.

– Привет, Кэсси, – сказал Джереми.

– Привет, Джереми, – сказала я торжественно, а сама не спускала глаз с Лилиан Джин.

– А ну, извинись! – приказала она.

– Что?

– Ты налетела на меня. И должна извиниться.

В общем-то заводиться с Лилиан Джин я не собиралась. В это время я думала совсем о другом.

– Ладно, – сказала я, проходя мимо. – Извини, пожалуйста.

Но Лилиан Джин встала прямо передо мной и загородила мне дорогу.

– Так не извиняются. А ну, выходи на дорогу!

Я взглянула на нее:

Ты что, рехнулась?

– Раз не умеешь смотреть, куда идешь, ходи по дороге, как мулы.

Может, тогда, чушка, ты разучишься налетать на порядочных белых людей.

Это второе оскорбление за один день было для меня уже слишком, и только мысль о Ба там, в конторе у мистера Джемисона, спасла Лилиан Джин.

– Я не чушка! – сказала я, стараясь сдержать себя. – А если ты так боишься, что кто-нибудь может наскочить на тебя, пожалуйста, спускайся сама на дорогу.

Я хотела было пройти мимо нее, но она опять заступила мне дорогу.

– Ну, Лилиан Джин, дай же ей пройти, – вступился Джереми. – Она же тебе ничего такого не сделала.

– Сделала, потому что встала передо мной.

С этими словами Лилиан Джин схватила меня за руку и попробовала спихнуть с тротуара. Я увернулась и отдернула руку назад, чтобы она до нее не дотянулась. Но кто-то схватил меня сзади, больно вывернул руку и спихнул с тротуара прямо на проезжую дорогу. Я так и села на землю.

Сверху на меня глядел мистер Симмз.

– Когда моя дочка Лилиан Джин велит тебе убраться с тротуара, изволь убираться!

За его спиной стояли его старшие сыновья – Р. В. и Мелвин;

Симмзов постепенно окружили покупатели из магазина.

– Не та ли это черномазая козявка, которая только что жаловалась на Джима Ли? – спросил кто-то.

– Ну да, она самая, – сказал мистер Симмз. – Ты что, не слышишь меня, дрянная девчонка? Немедленно извинись перед мисс Лилиан Джин.

Я уставилась на мистера Симмза в испуге. Было видно, что Джереми тоже перепугался.

– Я… я уже извинилась…

Когда я так сказала, Джереми облегченно вздохнул.

– Да, п-па, она извинилась. Т-только что, п-перед тем, к-как вы все подошли. Она извинилась…

Мистер Симмз с гневом обернулся к своему сыну, и Джереми запнулся, поглядел на меня и опустил голову.

Тогда мистер Симмз спрыгнул с тротуара на дорогу. Я отодвинулась от него, пытаясь встать. Он выглядел таким страшилой: лицо красное, борода торчит. Я испугалась, что он ударит меня прежде, чем я успею подняться, но он не ударил. Я ползком, ползком поднялась и бросилась бегом к нашему фургону. Кто-то обхватил меня, я стала бешено отбиваться, стараясь вырваться.

– Стой, Кэсси! – сказала Ба. – Стой, это же я. Мы едем сейчас же домой.

– Никуда вы не уедете, пока она не извинится перед моей дочкой, – заявил мистер Симмз.

Ба посмотрела на меня, в глазах ее я увидела страх, потом она оглядела окружившую нас толпу.

– Она же еще ребенок…

– Ну-ка, велите ей…

Ба еще раз посмотрела на меня и сказала каким-то надтреснутым голосом:

– Знаешь, детка… лучше извинись.

– Но, Ба…

Голос ее стал строже:

– Делай, что я сказала.

Я тяжело вздохнула.

– Ну же!

– Извини, – пробормотала я чуть слышно.

– Извините меня, мисс Лилиан Джин, – стоял на своем мистер Симмз.

– Ба! – пыталась я увильнуть.

– Скажи так, детка.

Горькая слеза скатилась по моей щеке, губы у меня задрожали.

– Извините… м-мисс… Лилиан Джин.

Сказав это, я тут же повернулась и спряталась в глубине фургона, чтобы выплакаться. Этот день дал мне самый жестокий урок в этой жизни.

6

Дорога домой была долгой и прошла в полном молчании. Никому из нас говорить не хотелось, даже Т. Дж. Ба строго сказала ему, когда мы покидали Стробери, что до дома она от него больше не хочет услышать ни слова. Он надулся и попробовал было вслух поворчать, но никто не обратил на него внимания, и в конце концов он уснул и не просыпался до тех пор, пока мы не выехали на Грэйнджерову дорогу и не остановились перед домом Эйвери.

К тому времени, когда Джек въехал в наш собственный двор, была уже темная ночь и пахло приближающимся дождем. Ба, усталая, тяжело спустилась с фургона и, не проронив ни слова, вошла в дом. Я осталась со Стейси, чтобы помочь ему завезти в сарай фургон, а также распрячь и накормить Джека. Я стояла в дверях сарая и держала фонарь, пока Стейси медленно отодвигал деревянную перекладину, которой закрывались эти двери.

– Кэсси, – сказал он тихим голосом, в котором слышалось сочувствие, – не сердись на Ба за то, что она сделала.

– Почему это? – Я очень разозлилась. – Она заставила меня извиниться перед этой уродкой Лилиан Джин, а за что, спрашивается?

Она сразу встала на сторону Симмзов, а меня даже не выслушала.

– Ох, Кэсси, а может, иначе она не могла? Может, она должна была так сделать?

– Должна была! – возвысила я голос уже до крика. – Ничего она не должна была! Она такая же взрослая, как мистер Симмз, и могла вступиться за меня. Я бы с ней так не поступила.

Стейси положил перекладину на землю и прислонился к стене сарая.

– Кэсси, есть вещи, которые ты еще не понимаешь…

– А ты понимаешь, ха! Думаешь, раз ты прошлым летом один ездил в Луизиану за папой, теперь ты уж все на свете понимаешь? Клянусь, чем хочешь, если бы там был папа, он никогда не заставил бы меня извиняться! Он бы меня уж точно выслушал.

Стейси вздохнул и широко распахнул двери сарая.

– Ну, папа… папа это другое дело. Ведь Ба не папа, и ты не должна думать…

Но тут голос его осекся и он стал пристально вглядываться в темноту сарая. Вдруг он закричал:

– Кэсси, дай фонарь! Живей!

И не успела я что-то возразить, он выхватил из моих рук фонарь и осветил сарай.

– Ого, что это делает «пакард» мистера Грэйнджера в нашем сарае? – изумилась я, когда фонарь осветил серебряное покрытие машины.

Не ответив мне, Стейси быстро повернулся и побежал к дому. Я бросилась за ним по пятам. Распахнув дверь в мамину комнату, мы так и застыли на пороге. Вместо мистера Грэйнджера перед очагом, обняв Ба, стоял высокий красивый мужчина в хорошем костюме, сером в полоску, с жилетом. На миг земля ушла у нас из-под ног от волнения, потом, словно по сигналу, мы кинулись к нему на шею с возгласом:

– Дядя Хэммер!

Дядя Хэммер был на два года старше папы, он еще не женился и каждую зиму приезжал к нам на рождественские праздники. У него, как и у папы, кожа была темная, коричневая в красноту, квадратная челюсть и высокие скулы. И все-таки была между ними большая разница. Глаза его сейчас, когда он обнимал и целовал нас, светились сердечной добротой, но обычно в них чувствовался сдержанный холод, иногда равнодушие; мальчики и я никогда не могли преодолеть отчужденности, которая возникала между нами.

Когда объятия кончились, Стейси и я вдруг почувствовали робость и отошли назад. Я села рядом с Кристофером-Джоном и Малышом, которые молча взирали на дядю Хэммера, а Стейси выдавил из себя, заикаясь:

– Ч-что делает машина мистера Грэйнджера в нашем сарае?

– Но это же машина твоего дяди Хэммера, – сказала мама. – А ты распряг Джека?

– Дяди Хэммера? – воскликнул Стейси, обмениваясь со мной изумленными взглядами. – Нет, кроме шуток?

А Ба, запинаясь, спросила:

– Хэммер, ты что же, купил машину в точности как у Харлана Грэйнджера?

Дядя Хэммер улыбнулся незнакомой, чуть кривой улыбкой.

– Не совсем в точности, мама. Моя на несколько месяцев новей.

Когда я в прошлом году приезжал сюда, я просто влюбился в этот большой роскошный «пакард» мистера Харлана Филмора Грэйнджера, вот и подумал, хорошо бы и мне такой. Наверное, у нас с Харланом Грэйнджером одинаковый вкус. – Он лукаво подмигнул Стейси. – А, Стейси?

Стейси ухмыльнулся.

– Если захотите, как-нибудь на днях мы покатаемся на ней. Только надо спросить разрешения у мамы.

– Вот красота! – обрадовался Малыш.

– Ты это вправду говоришь, дядя Хэммер? – спросила я. – Мама, можно?

– Посмотрим, – сказала мама. – Во всяком случае, не сегодня.

Стейси, пойди позаботься о Джеке и принеси ведро воды на кухню.

Остальное мы уже сделали.

Поскольку мне ничего не сказали, чтобы я помогла Стейси, я позабыла про все и про Джека, устроилась поудобнее и приготовилась слушать дядю Хэммера. Ба боялась, что Кристофер-Джон и Малыш будут скулить, что их не взяли в город, но сейчас им до этого не было дела.

Какая разница, что только я и Стейси ездили туда! Они с таким благоговением слушали дядю Хэммера, что было ясно: по сравнению с его приездом наше путешествие в Стробери было сущим пустяком.

Сначала дядя Хэммер разговаривал только с мамой и с бабушкой и смеялся совсем как папа, низким, глубоким смехом. А потом, к моему великому изумлению, он от них отвернулся и обратился ко мне:

– Как я понял, Кэсси, сегодня ты совершила свое первое путешествие в Стробери? – сказал он. – Ну и как?

Ба сразу напряглась, но я воспользовалась случаем доставить себе удовольствие и расписать происшествие в Стробери, как хочу.

– Мне там не понравилось, – сказала я. – Эти Симмзы…

– Мэри, я, кажется, проголодалась, – поскорей прервала меня бабушка. – Ужин еще не остыл?

– Конечно, нет, мама, – сказала мама, вставая. – Я сейчас накрою для вас на стол.

Как только мама встала, я решила снова начать мой рассказ:

– Эти Симмзы…

– Мэри, пусть Кэсси накроет, – сказала, нервничая, бабушка. – Ты, наверное, устала.

Я посмотрела с удивлением на бабушку, потом на маму.

– Нет, нет, мне не трудно, – сказала мама, направляясь в кухню. – А ты продолжай, Кэсси, расскажи своему дяде все про Стробери.

– Эта вонючка Лилиан Джин Симмз так взбесила меня, что ей стоило наподдать. Ладно, предположим, я на нее налетела, но не нарочно же, просто я задумалась, почему это мистер Барнет обслуживает в своем магазине кого угодно, только не нас…

– Джим Ли Барнет? – переспросил дядя Хэммер, оборачиваясь к Ба. – Этот старый черт еще жив?

Ба молча кивнула, а я продолжала:

– Вот я ему так и сказала, что некрасиво обслуживать всех остальных, пока он не кончил нам…

– Кэсси! – воскликнула Ба, впервые услышав про эти наши дела.

Дядя Хэммер рассмеялся.

– Так ему прямо и сказала?

– Да, сэр, – сказала я тихо, удивляясь, чему он смеется.

– Вот это здорово! А что было дальше?

– Стейси заставил меня уйти, а мистер Барнет сказал, чтобы я больше не возвращалась, а потом я налетела на эту паршивую Лилиан Джин, и она хотела, чтобы я спустилась с тротуара на дорогу, а потом явился ее отец и…

У Ба сделались большие глаза, она зашептала охрипшим голосом:

– Кэсси, я не думала, что…

– …вывернул мне руку и столкнул с тротуара! – выкрикнула я, не желая замалчивать, что сделал мистер Симмз.

Я торжествующе поглядела на Ба, но она на меня не смотрела. В ее глазах были страх и волнение, и обращены они были на дядю Хэммера. Я повернулась и тоже поглядела на него.

Его темные глаза сузились до тоненьких, злых щелочек. Он сказал:

– Он столкнул тебя с тротуара, Кэсси? Взрослый мужчина столкнул тебя с тротуара?

– Д-да, сэр!

– У этой Лилиан Джин Симмз отца не Чарли Симмз зовут?

– Д-да, сэр.

Дядя Хэммер схватил меня за плечи.

– А что еще он тебе сделал?

– Н-ничего, – сказала я, испугавшись выражения его глаз. – Он только хотел, чтобы я извинилась перед Лилиан Джин, потому что я не собиралась сойти на дорогу, когда она велела.

– И ты извинилась?

– Ба велела мне.

Дядя Хэммер отпустил меня и сидел очень тихо. Никто тоже не произнес ни слова. Потом он медленно встал, в глазах его появился тот лед, то холодное выражение, которое держит всех на расстоянии, и направился к двери, слегка припадая на левую ногу. Кристофер-Джон, Малыш и я глядели ему вслед, ничего не понимая, а Ба так поспешно вскочила со своего стула, что опрокинула его и бросилась вслед за ним. Она схватила его за руку.

– Оставь, сын! – крикнула она. – Ведь ребенок не пострадал!

– Не пострадал! Посмотри ей в глаза! И ты говоришь, «не пострадал»?

Из кухни вернулась мама, за ней Стейси.

– Что тут такое? – спросила она, переводя взгляд с Ба на дядю Хэммера.

– В Стробери Чарли Симмз столкнул Кэсси с тротуара, и девочка только что рассказала об этом Хэммеру, – выпалила Ба единым духом, все еще держа дядю Хэммера за руку.

– О господи! – охнула мама. – Стейси, кликни мистера Моррисона!

Быстро!

Когда Стейси выбежал из комнаты, мамины глаза метнулись к ружью, висевшему над кроватью, и она встала между ним и дядей Хэммером. Дядя Хэммер наблюдал за ней и сказал спокойно:

– Не волнуйся. Я не буду стрелять из ружья Дэвида… У меня есть свое.

Тогда мама рванулась к боковой двери и загородила ее своим худеньким телом.

– Хэммер, прошу тебя, ты только послушай…

Но дядя Хэммер осторожно, хотя и очень решительно, отставил маму в сторону и, отцепив Ба от своей руки, открыл дверь и спустился по ступенькам под моросящий дождь.

Малыш, Кристофер-Джон и я тоже кинулись к двери, когда Ба и мама побежали за ним.

– Вернитесь в дом, – бросила мама на бегу через плечо.

Но ей было не до нас, она хотела догнать дядю Хэммера и не видела, подчинились мы ее приказу или нет. А мы так и остались стоять на месте.

– Хэммер, с Кэсси все в порядке! – кричала она. – Не накликай лишнюю беду!

– Лишнюю беду?! Ты считаешь, мой брат погиб, а я чуть не потерял ногу в этой проклятой их германской войне[9] ради того, чтобы какой-то краснорожий мог пихать нашу Кэсси, когда ему вздумается? Если бы я спихнул его дочку, ты знаешь, что бы со мной сделали? Знаешь, слишком хорошо знаешь. Уже сейчас я бы висел на суку возле того дуба. Нет, Мэри, пусти меня.

Ни мама, ни бабушка не могли задержать его и не пустить к машине. Но когда, взревев, мотор «пакарда» наконец заговорил, из темноты возникла фигура великана, который успел прыгнуть в машину с другой стороны. Машина сердито рванула и понеслась по дороге в черноту миссисипской ночи.

– Куда он поехал? – спросила я у мамы, когда она медленно поднялась назад по ступенькам. При свете фонаря было видно, как она осунулась и устала. – Мама, ведь, правда, он не поедет сейчас к Симмзам? Правда, мама?

– Никуда он не поедет, – сказала мама, делая шаг в сторону в ожидании, пока Ба и Стейси тоже войдут в дом, потом она заперла дверь.

– Мистер Моррисон привезет его назад, – с уверенностью сказал Кристофер-Джон, хотя и был несколько смущен случившимся.

– А если нет, – сказал Малыш, – могу поспорить, дядя Хэммер научит этого противного Симмза уму-разуму. – В голосе его звучала угроза. – Вот еще, пихать нашу Кэсси.

– Надеюсь, он открутит ему башку, – сказала я.

Мама бросила на нас пылающий взгляд.

– Мне кажется, у кого язык работает, как ветряная мельница, тому уже пора отдохнуть.

– Ну, мама, мы не устали еще.

– Отправляйтесь спать.

– Мама, мы только…

Лицо у мамы стало суровым, и я поняла – не в моих интересах сейчас спорить с ней. Я повернулась и пошла, как она и просила.

Кристофер-Джон и Малыш последовали моему примеру. Дойдя до двери, я обернулась и спросила:

– А Стейси не идет?

Мама оглянулась на Стейси, сидящего у окна.

– Разве я сказала про него, что у кого-то язык без костей?

– Нет, ма, – пробормотала я и ушла к себе в комнату.

Через несколько минут мама вошла ко мне. Ни словом не упрекнув меня, она подняла мою одежду, которую я бросила на пол у кровати, машинально повесила ее на спинку стула и сказала:

– Стейси говорит, что ты сердита на бабушку за то, что сегодня произошло. Это правда?

Я задумалась над ее вопросом и ответила:

– Не за все, что произошло. Только за то, что она заставила меня извиняться перед этой тупицей Лилиан Джин Симмз. Знаешь, мам, она не должна была этого делать. Папа бы никогда…

– Я не желаю слышать, что папа никогда бы не сделал! – рассердилась мама. – Или мистер Моррисон, или дядя Хэммер! Ты поехала с бабушкой, она поступила, как считала нужным, и поверь мне, моя милая барышня, ей ничуть не менее противно было так поступать, чем тебе.

– Да, может быть, – пробормотала я, – но…

– Никаких может быть.

– Да, мам, – уступила я, решив, что лучше я буду рассматривать рисунок на лоскутном одеяле, пока гнев у мамы в глазах не утихнет, а уж тогда снова поговорю с ней. Мама посидела немножко рядом на моей постели, потом взяла меня за подбородок.

– Бабушка не хотела, чтобы тебя обидели, – сказала она. – Это было единственное у нее на уме… сделать так, чтобы мистер Симмз тебя не обидел.

– Да, мама, – прошептала я, но потом опять вспыхнула. – И все равно, мама, у этой Лилиан Джин просто куриные мозги! Почему это вдруг я должна называть ее «мисс», будто она взрослая или важная персона?

Мамин голос зазвучал строже:

– Потому, Кэсси, что так все устроено в нашем мире.

– Как устроено? – спросила я осторожно.

– Ах, детка, пора тебе немного повзрослеть. Я бы хотела… Ну, ладно, неважно, что я бы хотела. Так уж устроено, и ты должна примириться, что во внешнем мире иные законы, чем у нас дома.

– Но, мама, это же несправедливо. Я ничего не сделала этой проклятой Лилиан Джин. Почему же мистер Симмз подошел и толкнул меня?

Мама внимательно поглядела мне в глаза и, не отводя взгляда, сказала твердым, ясным голосом:

– Потому, Кэсси, что он считает, что Лилиан Джин лучше тебя, и когда ты…

– Да? Эта сухая палка на птичьих ножках с гнилыми зубами? Змея подколодная…

– Кэсси, – мама даже не подняла голоса, однако тихо произнесенное мое имя поставило меня на место, и я замолчала. – Послушай, – сказала она, беря мою руку в свою, – я ведь не сказала, что Лилиан Джин лучше тебя. Я только сказала, что мистер Симмз так считает. Но он и в самом деле считает, что она лучше и Стейси, и Малыша, и Кристофера-Джона, и…

– Только потому, что она его дочка? – спросила я, решив, что, кажется, у мистера Симмза того, шарики за ролики заскочили.

– Нет, детка. Потому что она белая.

Мама крепче сжала мою руку, но я воскликнула:

– Фу, чепуха! Это ничего не значит, что белая!

Мама все не отпускала мою руку.

– Совсем не чепуха, Кэсси. И белая что-то значит, и черная что-то значит. Каждый, рожденный на этой земле, что-то значит.

Неважно, кто какого цвета, и нельзя сказать, что только из-за этого один лучше другого.

– Но почему же тогда мистер Симмз этого не понимает?

– Потому, что он из тех людей, которые, чтобы чувствовать себя сильней, считают, что белые лучше черных.

Я с удивлением поглядела на маму, не совсем понимая смысл ее слов. Мама сжала покрепче мою руку и стала объяснять:

– Видишь ли, Кэсси, много лет назад, когда нас, наш народ, впервые привезли в эту страну из Африки в цепях и заставили работать, как рабов…

– Как папу и маму нашей Ба?

Мама кивнула.

– Да, детка, как папу Люка и маму Рэчел, только они-то уже родились здесь, в штате Миссисипи. А вот их дедушка и бабушка родились в Африке, и, когда их привезли сюда, нашлись белые люди, которые были против всякого рабства. Однако другие белые, которым нужны были рабы, чтобы они работали на их полях, и белые, которые богатели, привозя рабов из Африки, стали говорить, проповедовать, что черные люди совсем не такие, как белые, и поэтому рабство нужно сохранить. Еще они говорили, потому нужно сохранить рабство, что оно научит нас стать, как белые люди, истинными христианами. – Мама глубоко вздохнула, и голос ее перешел в шепот. – Только они не потому обращали нас в христианскую веру, чтобы спасти наши души, а чтобы приучить нас к подчинению. Они боялись восстаний рабов, поэтому хотели, чтобы мы запомнили библейское учение, что рабы должны верно служить своим хозяевам. Но все равно, сколько бы нам ни внушали христианское учение, мы хотели только одного – свободы! Поэтому многие рабы убегали от своих хозяев…

– Папа Люк убегал, да? – подсказала я маме, вспомнив историю о том, как наш прапрадедушка убегал даже три раза. Его ловили и наказывали за неповиновение, но не убили только потому, что он знал, как лечить травами. Он лечил на плантации и рабов, и животных. – От него наша Ба научилась лечить, да?

Мама снова кивнула.

– Да, все верно, моя радость. Ему пришлось прятаться в пещере, как раз когда пришла свобода, я это знаю. – Мама помолчала, потом продолжала: – Только вот рабство оказалось для рабовладельцев таким выгодным, да и не только для рабовладельцев, что многие взяли и уверили себя, что черные люди совсем не такие люди, как все. И когда Гражданская война кончилась и маму Рэчел, папу Люка и всех остальных негров освободили из рабства, все равно эти люди продолжали думать по-своему. Даже северяне – белые из северных штатов, – которые победили в этой войне, даже они не считали нас равными белым. Поэтому и сейчас, хотя прошло уже семьдесят лет с отмены рабства, большинство белых думают о нас также, как тогда, будто мы не такие же люди, как они. А люди, подобные мистеру Симмзу, держатся за эти взгляды даже больше других, потому что им больше не за что держаться. Он верит, что раз он белый, он лучше нас, это помогает ему считать себя важным господином.

Мама разжала руку. Я поняла, она хочет, чтобы я что-то сказала.

У меня внутри словно все оборвалось, словно весь мир перевернулся вместе со мной. Но я снова вспомнила Лилиан Джин, волна гнева поднялась во мне, и я крикнула в ответ:

– И вовсе нет!

Я придвинулась поближе к маме, отчаянно надеясь, что она согласится со мной.

– Конечно, они ничем не лучше нас, – сказала мама. – Белые люди могут требовать от нас уважения, но то, что мы испытываем, не уважение, а страх. А вот чувства, какие мы испытываем к нашим людям, гораздо дороже, потому что это свободные чувства. Понимаешь теперь, ты можешь назвать Лилиан Джин «мисс», потому что белые люди велели так сказать, но можешь, например, в церкви называть и наших девочек «мисс», потому что ты на самом деле испытываешь к ним чувство уважения. Видишь ли, детка, мы не властны выбирать себе родителей и цвет кожи и какими мы рождаемся на свет, богатыми или бедными. Мы можем только решать, как нам поступать, как прожить эту жизнь, когда мы уже родились. – Мама взяла в ладони мое лицо. – И я очень надеюсь и молю бога, чтобы ты свою жизнь прожила как можно лучше.

После этого она обняла меня покрепче и натянула на меня одеяло.

Когда мама совсем привернула фитиль лампы, я спросила:

– Мама, а дядя Хэммер? Если мистер Моррисон его не остановит, что случится?

– Мистер Моррисон привезет его назад.

– Но все-таки, если он не сумеет и дядя Хэммер доберется до мистера Симмза?

Легкая тень страха легла на мамино лицо, однако тут же потухла вместе со слабеющим светом.

– Мне кажется… мне кажется, ты уже достаточно повзрослела за сегодняшний день, Кэсси, – сказала она, не отвечая на мой вопрос. – Все будет в порядке с дядей Хэммером. А теперь спи.

Насчет дяди Хэммера мама оказалась права. Когда я наутро проснулась и направилась в кухню – на запах поджаренной грудинки и только что выпеченных галет, – он уже сидел там за столом и пил кофе с мистером Моррисоном. Он еще не брился, и глаза у него были сонные, но, главное, он вернулся цел и невредим. Я пыталась представить себе, как выглядит сейчас мистер Симмз, но у меня не было случая спросить.

Я только успела сказать всем «доброе утро», как мама позвала меня в соседнюю комнату, где возле очага стоял таз с горячей водой.

– Поспеши, – сказала мама. – Дядя Хэммер собирается прокатить нас в церковь.

– В своей машине?

Мама свела брови.

– Право, точно не знаю. Он сказал что-то насчет Джека. Чтоб запрягали…

Моя улыбка увяла, но тут я уловила лукавый огонек в маминых глазах. Мама рассмеялась.

– Ой, мама! – Я тоже засмеялась и плюхнулась в таз с водой.

После умыванья я пошла к себе в комнату переодеться. Когда я снова вернулась к маме, она причесывалась; огромная шапка черных волос окружала ее маленькую голову. Я стояла и смотрела, как она уложила длинные густые волосы в пышный шиньон, который лег ей на затылок, и приколола его шестью толстыми шпильками. Потом, поправив шиньон, она достала голубое ситцевое платье с желтыми и белыми цветочками и длинным рядом блестящих пуговок от ворота до подола впереди. Тут она взглянула на меня.

– Как, ты еще не причесана?

– Нет. Ма, пожалуйста, сделай мне сегодня взрослую прическу!

Мама быстрыми легкими пальцами принялась застегивать верхние пуговки, а я нижние, медленно, не спеша… Я очень любила помогать маме одеваться. От нее всегда шел душистый запах солнца и мыла. Когда с последней пуговицей было покончено, она застегнула на своей тонкой талии узенький синий лакированный поясок и стояла готовая к выходу, только без туфель. Она выглядела такой хорошенькой.

– А где твоя гребенка?

– Вот! – И я взяла со стула гребенку, куда заранее ее положила.

Мама села в папину качалку, а я перед ней на коврик из оленьей шкуры. Мама разделила мои волосы пополам от уха до уха и заплела переднюю часть волос в косички на одну сторону, а заднюю – от самой макушки вниз. Потом скрутила каждую косичку в плоский круглый пучок.

У меня были слишком густые и длинные волосы, и самой мне не удалось бы сделать хорошо эту прическу, а мама сделала ее замечательно. Мне казалось, что с такой прической я буду выглядеть прекрасно. Когда мама закончила, я побежала к зеркалу, потом обернулась и поглядела на нее с улыбкой. Мама улыбнулась мне в ответ и кивнула одобрительно, отчего мое сердце наполнилось тщеславием.

– Мама, а когда-нибудь ты мне сделаешь прическу, как у тебя?

– Через несколько лет, конечно, – сказала мама.

Она расправила картонные стельки и вложила их в башмаки, чтобы уберечь ноги от грязи и камешков, которые могли забраться через большие дырки в подошвах. Потом поставила башмаки на пол и всунула в них ноги. Теперь, когда башмаки оказались подошвой вниз, да еще обули мамины ноги, никто бы не догадался, что скрывается под их блестящим верхом. И все-таки мне было обидно за маму, так хотелось, чтобы у нее было побольше денег, чтобы починить башмаки, а еще лучше, чтобы купить новые.

После завтрака Стейси, Кристофер-Джон, Малыш и я сидели перед затухающим огнем и с нетерпением ждали маму, бабушку и дядю Хэммера.

Дядя Хэммер одевался в комнате у мальчиков, мама вместе с Ба. Я проверила, готовы они или нет, и, убедившись, что нет, наклонилась к Стейси и прошептала:

– Как ты думаешь, дядя Хэммер выпорол мистера Симмза?

– Нет, – спокойно ответил Стейси.

– Нет?! – вскричал Малыш.

– Н-неужели ты думаешь, м-мистер Симмз выпорол нашего дядю Хэммера? – заикаясь, не веря своим ушам высказался Кристофер-Джон.

– Ни то ни другое. Ничего, – ответил Стейси без объяснений, сердито дергая себя за воротник.

– Ничего? – переспросила я, разочарованная.

– Ничего.

– Откуда ты знаешь? – с подозрением спросил Малыш.

– Мама сказала. Я прямо спросил ее сегодня утром.

– А-а, – отступился Малыш.

– Но что-то должно было произойти, – сказала я. – Потому что дядя Хэммер и мистер Моррисон выглядели утром так, будто вовсе не ложились спать. Отчего же они так выглядели, если ничего не случилось?

– Мама сказала, что мистер Моррисон проговорил с дядей Хэммером всю ночь. Он заговаривал ему зубы и не давал ехать к Симмзам.

– Фу, чепуха! – воскликнула я.

Да, моя мечта о мести, пока Стейси говорил, постепенно растаяла.

Я уперлась локтями в колени, опустила голову в раскрытые ладони и посмотрела сквозь пальцы на тлеющие угольки. В горле у меня встал огненный комок, и возникло чувство, что я слишком маленькая, чтобы справиться с таким огромным разочарованием, и у меня не хватит сил, чтобы погасить нарастающий гнев.

– Это несправедливо, – сочувственно произнес Кристофер-Джон, легко похлопав меня своей пухлой ручкой.

– Конечно, – согласился Малыш.

– Кэсси, – мягко заговорил Стейси.

Поначалу я даже не подняла на него глаза, решив, что он будет продолжать в том же духе и скажет, что ему велели. Но он смолк, и я повернулась к нему. Он наклонился вперед, словно хотел сообщить тайну, и Кристофер-Джон с Малышом невольно сделали то же самое.

– Лучше радуйся, что ничего не случилось, – сказал он шепотом. – Потому что я слышал, как Ба вчера вечером сказала маме, что, если мистер Моррисон не остановит дядю Хэммера, дядю Хэммера могут убить.

– Убить? – откликнулись мы эхом под треск огня, который тут же погас.

– Кто бы посмел? – воскликнула я. – Уж не эти ли слабаки Симмзы?

Стейси начал было говорить, но тут вошли мама и Ба, и он сделал нам знак молчать.

Когда к нам присоединился дядя Хэммер, тщательно выбритый и переодетый в другой костюм, мальчики и я накинули куртки и двинулись к выходу. Но дядя Хэммер остановил нас.

– Стейси, сынок, это у тебя единственная одежка? – спросил он.

Стейси поглядел на свою выцветшую хлопчатобумажную куртку.

Остальные тоже посмотрели. Куртка была ему явно мала и, по сравнению с моей курткой и куртками Малыша и Кристофера-Джона, была в более плачевном состоянии, это все заметили. Только мы очень удивились, что дядя Хэммер спрашивает об этом, он-то уж прекрасно знал, что маме приходится покупать нам одежду по очереди, то есть каждый из нас должен был ждать своей очереди, чтобы получить новую. Стейси взглянул на маму, потом опять на дядю Хэммера.

– Да-а, сэр, – ответил он.

Дядя Хэммер посмотрел на него внимательно, затем, взмахнув рукой, приказал:

– Снимай ее!

Не успел Стейси задать вопрос «зачем?», как дядя Хэммер скрылся в комнате мальчиков.

Стейси снова поглядел на маму.

– Лучше всего делай, как он сказал, – посоветовала мама.

Дядя Хэммер вернулся с длинной магазинной коробкой, обернутой в блестящую красную бумагу, в какую завертывают рождественские подарки, с роскошным зеленым бантом. И протянул сверток Стейси.

– Ты должен был получить этот подарок к рождеству, но я думаю лучше вручить его тебе сегодня. На дворе холодно.

Покраснев, Стейси взял коробку и развязал ее.

– Пальто! – радостно воскликнул Малыш, захлопав в ладоши.

– Шерстяное, – с радостью отметила мама. – Давай, Стейси, примерь его.

Стейси быстро надел пальто. Оно оказалось ему слишком велико, но мама пообещала подкоротить рукава и сказала, что на следующий год он уже дорастет до него. Стейси, сияя, поглядел на пальто, потом на дядю Хэммера. Еще год назад он бы бросился обнимать и благодарить дядю Хэммера, но теперь, когда он стал мужчиной двенадцати лет, он просто протянул ему руку, и дядя Хэммер пожал ее.

– Идемте, нам пора, – сказала мама.

Мы вышли навстречу серому утру. Дождь уже прекратился. Чтобы не поскользнуться и не шлепнуться в грязь, мы осторожно ступали по усыпанной гравием дорожке, которая вела к конюшне, и сели в «пакард», вымытый и начищенный до блеска дядей Хэммером и мистером Моррисоном сразу после завтрака. Внутри «пакарда» все было нарядного темно-красного цвета. Я с мальчиками села назад. Мы оглаживали мягкие, дорогие сиденья, осторожно прикасались к причудливым дверным ручкам и к круглым оконным, в изумлении глядели на роскошные коврики под ногами, покрывавшие резиновые настилы. Мистер Моррисон в церковь не ходил и поэтому просто помахал нам на прощание с порога конюшни.

Наконец мы укатили.

Когда мы въехали на школьный двор и остановились, все прогуливающиеся перед церковью обернулись и уставились на «пакард».

Тут дядя Хэммер вышел из машины, и кто-то воскликнул:

– Ого, черт возьми! Это же наш Хэммер! Хэммер Логан!

Все тотчас окружили нас.

Т. Дж. прибежал вместе с Мо Тёрнером и Крошкой Уилли Уиггинсом, чтобы полюбоваться машиной.

– Это собственная машина дяди Хэммера, – с гордостью сообщил Стейси.

Но мальчики не успели вдосталь налюбоваться машиной, так как мама и Ба поторопили нас в церковь к началу службы. Только тут Т. Дж. заметил на Стейси новое пальто.

– Ему подарил его дядя Хэммер, – сказала я. – Здорово, да?

Т. Дж. пробежался длинными пальцами по бортам пальто и пожал плечами.

– Неплохое. Если только ему нравятся такие вещи.

– Неплохое! – вскричала я, возмущенная таким небрежным отношением к новому пальто. – Да это лучшее пальто, какое ты видел в своей жизни, воображала!

Т. Дж. вздохнул.

– Я же сказал, неплохое… если ему нравится быть похожим на пузатого священника. – И он вместе с Крошкой Уилли и Мо Тёрнером разразился дружным смехом и прошел вперед.

Стейси поглядел на свое пальто с чересчур длинными рукавами и широкими плечами, и улыбка на его лице погасла.

– Сам не понимает, что говорит, – вступилась я. – Просто завидует, вот и все.

– Да знаю я, – угрюмо прервал меня Стейси.

Когда мы проскользнули через толпу и сели на скамью перед Т. Дж., Т. Дж. зашептал:

– Вот идет его преподобие, – потом наклонился вперед и фальшивым голосом завел: – Как поживаете, преподобный отец Логан?

Стейси резко повернулся к Т. Дж., но я толкнула его в бок.

– Мама смотрит, – шепнула я, и он сел прямо, не оборачиваясь.

После службы Т. Дж. и все прочие залюбовались машиной, и мама сказала:

– Стейси, может быть, и Ти-Джей хочет прокатиться?

Но прежде чем Стейси успел что-нибудь ответить, я выпалила:

– Нет, мэм, нет, мама, он собирался… у него другие дела. – Потом тихо прибавила, чтобы не оказаться совсем врушкой: – Он, как всегда, должен идти домой пешком.

– Так ему и надо, – прошептал Малыш.

– Ага, – согласился Кристофер-Джон, но Стейси не отозвался и, мрачный, сидел у окна.

Солнце наконец вышло, и дядя Хэммер предложил покататься, прежде чем мы вернемся домой. Он проехал двадцать две мили до Стробери по Джексон Роуд – одной из двух дорог, ведших к городу. Однако мама и Ба запротестовали, чтобы он вез нас через Стробери, и потому он развернул свой большой автомобиль и поехал к дому по старой солдатской дороге – Солджерс Роуд. Предполагалось, что по этой дороге и дальше по мосту Солджерс Бридж однажды шагали восставшие солдаты, чтобы поддержать город, который мог попасть в руки армии северян – янки, но я что-то сильно в этом сомневалась. Ну кто, скажите, в здравом уме захочет захватить такой городишко, как Стробери… или, опять же, защищать его?

Дорога шла вверх-вниз и петляла. Мы неслись с большой скоростью, и дорожный гравий крепко барабанил по машине снизу, а вздымающиеся клубы пыли вихрем кружились за нами. Малыш, Кристофер-Джон и я вскрикивали от восторга каждый раз, как машина, вскарабкавшись на холм, вдруг ухала вниз, отчего душа у нас уходила в пятки. Немного погодя наша дорога пересеклась с дорогой на школу Джефферсона Дэвиса.

Дядя Хэммер остановил машину на самом перекрестке и, тяжело опустив правую руку на руль, указал другой в сторону магазина Уоллеса.

– Ух, хотелось бы мне выжечь это местечко!

– Хэммер, не смей говорить такие слова! – одернула его Ба, сделав большие глаза.

– Я, Джон Генри и Дэвид росли вместе. Мы с Джоном Генри даже сражались в последней ихней войне. А какая награда? Жизнь черного не стоит здесь навозной мухи.

– Я знаю это, сын, но такие разговоры пахнут виселицей, сам понимаешь.

Мама тронула дядю Хэммера за плечо.

– Есть ведь и другие пути… я тебе говорила, какие. Так что не делай глупостей. Дождись Дэвида, поговори с ним.

Дядя Хэммер глянул невидящими глазами в сторону магазина, вздохнул и повел машину от перекрестка к Солджерс Бридж. Итак, мы поехали домой кружным путем.

Мост Солджерс Бридж был построен перед самой Гражданской войной.

Он был деревянный, длинный и узкий, и каждый раз, как мне приходилось по нему переходить, я шла затаив дыхание, пока не перебиралась на другую сторону. Одновременно по нему могла проехать только одна машина, и, кто бы первым ни ступил на мост, считалось, что у него право первым и проехать, хотя не всегда это правило выполнялось. Уже случалось не раз, когда мы ехали в фургоне с мамой или Ба, мы были вынуждены пятиться назад, если какое-нибудь белое семейство въезжало на него даже после нас.

Как только показался мост, можно было четко рассмотреть другой берег реки, и мы все увидели, что пикап модели «Т», забитый рыжеволосыми детишками, первым вступил на мост и был готов пересечь его, но вдруг дядя Хэммер прибавил скорость и «пакард» с разгону въехал на скрипучую конструкцию. Водитель грузовика остановился, задержался на мосту не более секунды и тут же без единого сигнала протеста попятился с моста, чтобы мы могли свободно проехать.

– Хэммер! – воскликнула Ба. – Они ведь подумали, что ты мистер Грэйнджер.

– Ну и пусть. То-то они удивятся, когда разглядят нас на своей стороне, – сказал дядя Хэммер.

Съехав с моста, мы увидели, как Уоллесы, все трое – Дьюберри, Тёрстон и Калеб, – сделали нам с почтением под козырек, но тут же замерли, обнаружив, что это всего-навсего мы. Дядя Хэммер, соблюдая полное спокойствие и глядя прямо перед собой, тоже прикоснулся к полям своей шляпы, вежливо ответив на приветствие, и, больше не оглядываясь, покатил дальше по дороге, оставив Уоллесов молча глазеть нам вслед.

Стейси, Кристофер-Джон, Малыш и я весело смеялись, но холодный взгляд мамы заставил нас остановиться.

– Ты не должен был этого делать, Хэммер, – сказала она тихо.

– Уж очень подходящий случай подвернулся, сестричка. Вот и не устоял.

– Да, но однажды мы за это заплатим. Поверь мне, – сказала она. – За это мы заплатим.

7

– Стейси, принеси-ка твое новое пальто, – попросила мама несколько дней спустя; мы все сидели в это время после ужина вокруг горящего очага. – У меня как раз есть сейчас минутка, чтобы подкоротить рукава.

– Ух ты! – вскрикнул Кристофер-Джон, но тут же раскрыл свою хрестоматию, потому что мама внимательно посмотрела на него.

Малыш сложил трубочкой ладонь и шепнул мне:

– Ну, фунтики-шпунтики, теперь он получит!

– Да ладно… все в п-порядке, ма, – пробормотал Стейси. – Пальто и так сойдет.

Мама открыла коробку с шитьем.

– Так не сойдет. Ступай, принеси его мне.

Стейси встал и медленно направился в свою комнату. Малыш, Кристофер-Джон и я с вниманием следили за ним, не представляя себе, как он выкрутится. Он и в самом деле вошел в свою комнату, но находился там одно мгновение, тут же вышел назад и, явно нервничая, ухватился за спинку стула.

– Мама, у меня пальто нет, – сказал он.

– Нет пальто? – воскликнула бабушка.

Дядя Хэммер сразу оторвался от газеты, но не произнес ни слова.

– Стейси, – сказала мама, начиная терять терпение, – принеси мне, пожалуйста, пальто.

– Мама, но у меня правда его нет! Я дал его Ти-Джею.

– Ти-Джею? – ахнула мама.

– Да, мама, – ответил Стейси и поспешил объяснить, так как в глазах у мамы уже загорался сердитый огонек. – Пальто мне было слишком велико, и… и Ти-Джей сказал, что ему оно как раз, а потому он… он возьмет его себе, пока я не дорасту до него, и тогда все мальчишки перестанут надо мной смеяться и дразнить его преподобием.

Он сделал передышку, надеясь, что кто-нибудь заговорит, но в ответ слышалось лишь чье-то тяжелое дыхание да потрескивание горящего орешника гикори. Это молчание показалось ему более пугающим, легче было бы, если бы разгорелся сыр-бор, поэтому он добавил:

– Но я ему не отдал его навсегда, понимаешь, ма, просто одолжил, пока сам не подрасту, и тогда…

Мама медленно переложила коробку с шитьем на стол позади себя, и голос Стейси перешел постепенно в чуть слышный шепот. Я подумала, сейчас мама пойдет за кожаной плеткой, которая висела в кухне, но мама с места не поднялась. Она сердито, но спокойно посмотрела на Стейси и произнесла:

– В нашей семье не отдают вещей, которые нам подарили любящие люди. Пойди и принеси это пальто.

Отступив перед гневом мамы, Стейси повернулся, чтобы уйти, но дядя Хэммер остановил его.

– Нет, – сказал он, – пусть пальто останется там, где оно сейчас.

Мама в недоумении обернулась на дядю Хэммера:

– Хэммер, что ты такое говоришь? Это же лучшее пальто, какое у Стейси когда-либо было или будет, пока он живет в нашем доме. Мы с Дэвидом не можем себе позволить купить такое пальто.

Дядя Хэммер откинулся на спинку стула и с грустью посмотрел на Стейси.

– По-моему, так: коли Стейси не сообразил, что, получив хорошее пальто, надо было беречь его, значит, он его не заслужил. Я думаю, пусть пальто навсегда останется у Ти-Джея. Уж он-то сразу ухватил, что хорошо.

– Хэммер, – вступилась Ба, – пусть мальчик сходит и заберет пальто. Наверно, этот Ти-Джей такое наговорил ему, что…

– А разве у Стейси нет своей головы на плечах? Какого дьявола он должен беспокоиться, что подумает Ти-Джей или что скажет Ти-Джей? Кто он такой, этот Ти-Джей? Это он, что ли, одевает и кормит Стейси? – Дядя Хэммер встал и подошел к Стейси, а мы – Малыш, Кристофер-Джон и я – со страхом следили за ним глазами. – Неужто, если Ти-Джей скажет, что сейчас на дворе лето и ты должен бежать по улице голым, потому что все бегут голыми, ты послушаешь его, а?

– Н-нет, сэр, – ответил Стейси, глядя в пол.

– Смотри на меня, когда я с тобой говорю, дружок, и постарайся все запомнить.

Стейси тут же поднял глаза на дядю Хэммера.

– Если у тебя не хватает ума раскусить этого Ти-Джея и понять, что он из тебя дурака сделал, как же ты будешь жить в этой жизни?

Знаешь, парень, жизнь штука жестокая, ты живешь среди людей, и всегда найдется кто-нибудь, кто захочет отнять у тебя, что ты добыл, да еще подставить ножку, чтоб ты… носом в землю. И все зависит от тебя самого, позволишь ты ему проделать это или нет. Да-а, а мне-то показалось, ты обрадовался, когда получил от меня это пальто, разве нет?

Стейси с трудом выдавил из себя еле слышное:

– Да, сэр.

– И всякий, кто мало-мальски соображает, тут же смекнул бы, что это хорошая вещь, ведь верно?

На этот раз Стейси только кивнул головой.

– Стало быть, так, если тебе чего-то захотелось получить и ты это получил честным путем, уж умнее всего не выпускать это из рук и не позволять кому-то там морочить тебе голову. А будешь слушать, что болтают о тебе всякие никчемные людишки, ничего в жизни не добьешься.

Потому как ох как много людей, которые рады другим помешать.

Понимаешь, о чем я?

– Да-а, дядя Хэммер, – запинаясь, ответил Стейси.

И дядя Хэммер вернулся к своим газетам. Никакого наказания не последовало, он пальцем Стейси не тронул. Но все равно Стейси била дрожь после такой выволочки.

Кристофер-Джон, Малыш и я обменялись понимающими взглядами. Не знаю, о чем подумали они, но я тогда же решила про себя, что не стану делать ничего, что бы сильно рассердило дядю Хэммера. Не нужна мне такая взбучка, пусть не розгой, а языком. Хватит с меня папиных горяченьких, нет уж, спасибо.

Последние дни в школе перед рождеством, казалось, тянулись целую вечность. Каждую ночь я засыпала с надеждой, что утром приедет папа, и каждое утро, если его не оказывалось, я с неохотой тащилась в школу, утешая себя, что вот вернусь из школы, и он будет дома. Но дни проходили, холодные, с колючим ветром, а он все не возвращался.

Ко всем несчастьям – пустому ожиданию и нагрянувшему холоду – прибавилась еще Лилиан Джин, которая за последнюю неделю имела наглость дважды с гордым видом пройти мимо меня, задрав нос. Про себя я отметила, что дважды в неделю – это уже слишком, но так как я не придумала, как ее поставить на место, я решила ничего не предпринимать, пока не посоветуюсь с папой насчет всей этой строберийской истории. Я прекрасно знала, уж он-то не бросится, как дядя Хэммер, вон из дома, чтоб добраться до мистера Симмза, потому что он всегда хорошо обдумывал свои поступки, и как проучить Лилиан Джин, он наверняка мне посоветует.

Еще оставался Т. Дж. Хотя он был и не совсем моей заботой, но он так противно щеголял в эти холодные дни в шерстяном пальто Стейси, что я готова была поквитаться одновременно и с ним, и с Лилиан Джин.

С того вечера, как мистер Эйвери привел его к нам и велел ему отдать пальто, на что дядя Хэммер и запинающийся Стейси сказали, чтоб он оставил пальто себе, Т. Дж. стал несноснее, чем когда-либо. Теперь-то он нахваливал это пальто и так, и эдак, от вешалки до подкладки. Ни у кого не было такого роскошного пальто! С такими модными широкими бортами! Никто не выглядел более модно, чем он в этом пальто! Никто и мечтать не мог о таком пальто!

Запечатать бы рот этому Ти-Джею! Но Стейси сдерживался, он вел себя по науке дяди Хэммера: не ругай других за свою собственную глупость. Ошибка кой-чему научила его и сделала сильней. Но уж я сдержанностью никак не отличалась и со своей стороны твердо решила, если Т. Дж. будет продолжать свой цирк с этим пальто, он у меня точно схлопочет, как и мисс Лилиан Джин.

В канун рождества я проснулась под тихое журчание приглушенных голосов, доносившихся из ночной черноты зимнего утра. Бабушки со мной рядом не было, и я мигом сообразила, почему она ушла. Я выскочила из постели и, едва касаясь босыми ногами коврика из оленьей шкуры, ринулась в мамину комнату.

– Ой, папа! – закричала я. – Я знала, что это ты!

– Ага, а вот и моя девочка, моя Кэсси! – засмеялся папа и встал, чтобы принять меня в свои объятья.

С рассветом воскресные запахи воцарились в доме, запахло жареными цыплятами, шипящим салом, колбасой горячего копчения. А к вечеру повеяло рождеством. В кухне были готовы горячие пироги со сладким картофелем, пироги с яичным кремом, охлажденный сдобный сливочный кекс, огромный енот, которого поймали на ночной охоте мистер Моррисон, дядя Хэммер и Стейси, запеченный с целой горой лука, чеснока и толстых желто-оранжевых бататов. Ждал своей очереди отборный окорок, вымоченный в сахаре, который только что принесли из коптильни и собирались запечь. В главной комнате, где мы собрались все после ужина, над очагом, на его колпаке, лежали свежесрезанные сосновые ветки с длинной хвоей, украшенные вьющейся лозой вечнозеленого падуба и ярко-красными рождественскими ягодами. А на огне из сухого гикори, на железной решетке с высокими ножками в черной сковороде поджаривался арахис. Свет уходящего дня быстро перешел в мягкий бархат ночи, окрапленный редкими белыми снежинками – предвестницами будущих снегопадов. В наших разговорах о радостях и печалях, о днях, давно минувших, но не забытых, гул разгоряченных хриплых голосов то и дело прерывался взрывами веселого смеха.

– …эти арбузы старого Эллиса, ох, до чего ж были вкусны, – рассказывал папа. – Не знаю уж почему, но у него они казались нам вкуснее всех. Так вот, стало быть, мы с Хаммером пробирались туда…

А жарища стояла – пальцем не пошевелить! Мы, стало быть, срежем два арбуза и прямехонько на пруд. Чтоб остудить хорошенько. А потом толкуем меж собой, до чего ж вкусно было! Да, любили мы хорошо поесть.

– Ой, папа, ты, стало быть, воровал? – спрашивал изумленный Малыш. Обычно он терпеть не мог, чтобы его держали на руках, а тут он со всеми удобствами расселся у папы на коленях.

– Ну… не совсем так, – отвечал папа. – Секрет был в том, чтобы подменить его арбузы нашими, с нашего участка. Конечно, это все равно было не очень-то хорошо, но тогда нам казалось, так здорово.

– А вся трудность была в том, – смеялся дядя Хэммер, – что старому Эллису удавалось вырастить большие, зеленые, пузатые арбузы, а наши были вытянутые и полосатые…

– …и мистер Эллис знал свои арбузы наперечет, – вставил свое слово папа. – И вот, набравшись терпения, он докопался до наших затей, и уж тогда… О господи, тогда давай нам бог ноги!

– Вы бы видели, как мы от него бежали, – вспомнил дядя Хэммер.

Он поднялся с места и, точно стрелой, рассек рукой воздух. – Братцы, как мы бежали! А этот старик за нами, прямо на пятки наступал, и с хворостиной из орешника. Раз, раз нас по голове, по плечам…

– Уух, и здорово бегал этот старик! – воскликнул папа. – Быстрее ног ни у кого в жизни не встречал.

Ба весело хмыкнула:

– А я помню, как ваш папа пристыдил вас, когда мистер Эллис пожаловался, чем вы занимаетесь. Да что там эти Эллисы, кто не знает… им на роду было написано бегать. Вы ж помните брата мистера Эллиса, Тома Ли? Так вот, однажды он…

И так весь вечер папа, дядя Хэммер, Ба, мистер Моррисон и мама угощали нас своими воспоминаниями, изображая в лицах свои рассказы, как заправские актеры, подражая и чужому голосу, и манерам, и походке. Мы слушали и за бока держались от смеха. Было хорошо и уютно. А когда надвинулась ночь и арахиса на сковороде уже не осталось, все голоса утихли, и заговорил один мистер Моррисон.

– В то рождество семьдесят шестого они налетели, словно призраки. Времена были тяжелые, примерно как сейчас. Моя семья жила в пригороде Шривпорта, как и все, в лачуге. Реконструкция к тому году примерно закончилась, и солдаты-северяне уже устали от нашего Юга, им было уже все равно, есть черные или нет в этом лачужном городе. А белые южане… они устали от солдат-северян и от свободных негров, им бы хотелось повернуть все вспять, чтоб все было, как раньше. А мы, цветные… что ж, мы просто устали. От всего. Работы ну никакой.

Да-а, в те тяжелые годы, я думаю, быть свободным оказалось так же тяжело, как быть рабом…

И вот в ту ночь явились они… Помнится, будто сейчас все было.

Стоял холод, такой холодина, что мы прижимались друг к дружке, лишь бы сохранить хоть чуток тепла. И вот два юнца, лет по восемнадцать-девятнадцать, постучались в дверь отцовского дома. Они дрожали от страха, прямо голову потеряли. Прибежали из самого Шривпорта. Одна белая там обвинила их, что они, мол, к ней приставали, а куда бежать, они не знали, вот и пришли к нашему отцу, потому что он был голова, все знали, и ростом большой, выше меня. И сильный. Такой сильный, что мог сломать человеку ногу, как тростинку, – я сам видел это в ту ночь. Белые боялись его. Да-а, не успел мой отец выслушать историю двух парней, как эти дьяволы, ночные гости, и налетели…

– Ночные гости! – как эхо повторила я, с трудом сдерживая свой пронзительный шепот.

Стейси, сидевший рядом со мной на полу, вздрогнув, выпрямился;

Кристофер-Джон понимающе толкнул меня локтем; Малыш, продолжая сидеть у папы на коленях, резко наклонился вперед.

– Дэвид… – начала было мама.

Но папа взял ее тонкую руку в свои и сказал мягко:

– Они должны знать про такие дела, детка. Это их история.

Мама опять села, рука ее оставалась в папиной руке, но глаза выдавали тревогу. Однако мистер Моррисон, казалось, ничего не заметил.

– …и налетели, как саранча, – продолжал он словно чужим голосом. – Накинулись на нас со своими саблями и давай рубить, убивать, жечь, не разбирая, кого они убивают. Что мы были для них?

Хуже собак. И детей убивали, и старых женщин. Без разбору…

Он не отрываясь смотрел на огонь.

– Сестры мои погибли в огне, а меня мама вытащила… – Голос его ослабел, он провел рукой по шрамам на шее. – Она пыталась снова войти в дом, чтобы спасти девочек, но не смогла. Эти ночные гости накинулись на нее, а она меня как швырнет – да, швырнула, будто мяч, изо всех сил, чтоб я им не попал в руки. Она отбивалась. Она сражалась с ними, словно обезумев, наравне с нашим отцом. Ведь они оба значились «племенной породы», а силы у них было, как у быка…

– «Племенной породы»? – спросила я. – А что это такое?

– Кэсси, не прерывай мистера Моррисона, – сказала мама.

Но мистер Моррисон отвернулся от огня и объяснил мне.

– Понимаешь, Кэсси, во времена рабства на некоторых фермах людей женили насильно, словно скот, чтобы они еще нарожали рабов.

«Племенные» рабы приносили кучу денег своим владельцам, особенно после того, как правительство запретило привозить новых рабов из Африки. Эти рабовладельцы разводили самых разных рабов на продажу, разных профессий. У кого хватало денег, у белых или даже у свободных черных, те могли купить кого угодно. Мои родители были породы силачей, как и их родители, и их прародители. Никому дела не было, хотели они сами этого или не хотели. Никто с ними не считался.

Но мои папа и мама любили друг друга, и нас, детей своих, они тоже любили, и в ту рождественскую ночь они сражались с этими демонами ада, как ангелы-мстители. – Он снова отвернулся к огню и замолк; потом поднял голову и посмотрел на нас: – Они погибли в эту ночь. Ночные гости убили их. Некоторые люди говорят, я не мог помнить, что случилось в то рождество, – мне тогда и шести не было, – но я помню все. И не позволяю себе забывать.

Он опять замолчал, и никто не нарушал тишины. Ба машинально мешала кочергой раскаленные угли, но остальные не двигались. Наконец мистер Моррисон поднялся, пожелал нам доброй ночи и ушел.

Дядя Хэммер тоже поднялся.

– Пожалуй, и мне пора на боковую. Уже скоро час.

– Обожди минутку, Хэммер, – сказала Ба. – Уж коли вы оба с Дэвидом дома, мне надо поговорить с вами… о нашей земле…

Ночные гости, пожар – все смешалось у меня во сне, и от страха я проснулась еще задолго до рассвета. Я невольно перекатилась на бабушкину сторону кровати, чтобы успокоиться, но Ба на месте не оказалось.

Из-под двери маминой и папиной комнаты все еще тянулась полоска тусклого света, и я тут же кинулась туда. Когда я открыла дверь и шагнула в полутемную комнату, освещенную почти потухшим очагом, отсвечивающим желтым мерцанием, я услышала, как Ба сказала:

– …а теперь еще хотите связаться с этими людьми, не думая о том, что случится.

– А разве лучше сидеть сложа руки и жаловаться друг другу, как они с нами обращаются? – перебила ее мама, и голос ее зазвучал громче: – Все, от Смеллингс Крика до Стробери, знают, что это были они, а мы так ничего и не предпримем? Будем наполнять их карманы нашими жалкими грошами и посылать наших детей в их магазины, чтобы они учились там всяким пакостям? Очень нужно, чтобы они этому учились! Старшие дети там выпивают теперь регулярно, хотя денег, чтоб расплачиваться, у них нет, и Уоллесы берут и просто-напросто присчитывают стоимость их выпивки к семейному счету… Выходит, им двойная прибыль: портят наших детей и получают за это денежки. По моему мнению, меньшее, что мы можем сделать, это перестать пользоваться их магазином. Конечно, это не значит, что мы тем самым свершим правосудие, но какой-то ущерб мы им нанесем. Что-то же надо делать! И Тёрнер, и Эйвери, и Лэньер, и еще двадцать – тридцать семейств, а то и больше, согласны подумать о том, чтобы не покупать больше у Уоллесов, если им удастся раздобыть кредит в другом месте. И обязаны мы этим Бэррисам…

– Сказать откровенно, – прервал ее дядя Хэммер, – я бы лучше своими руками сжег этих Уоллесов.

– Ну да, ты бы сжег, и мы бы остались ни с чем, ты этого хочешь, Хэммер?

– Этого я не хочу, – ответил дядя Хэммер. – Но неужели ты думаешь, что, сменив лавку на виксбергскую, вы этим выживете отсюда Уоллесов? Коли так, значит, ты представления не имеешь, как обстоят тут у вас дела. И ты забываешь, что за магазином Уоллесов стоит еще Харлан Грэйнджер.

– Мэри, детка, Хэммер прав, – сказала Ба. – Я сделаю, что сказала насчет нашей земли, потому как совсем не хочу, чтобы после моей смерти вмешались юристы и, чего доброго, пособили бы этому Харлану Грэйнджеру отобрать нашу землю. А если залогом для кредита всем нашим соседям будет наша земля, мы ее потеряем. Как бы я посмотрела в глаза моему Полю Эдварду, если бы позволила отдать нашу землю…

– Я не сказала, что мы нашу землю дадим в залог, – сказала мама. – Но, с другой стороны, мы, можно сказать, единственная семья, у которой есть заработок на стороне.

Папа оторвал взгляд от огня.

– Все так, моя дорогая, но отдать нашу землю в залог этого кредита – все равно что подарить ее. В наши трудные времена вряд ли какой семье удастся оплатить свои счета, даже если бы она этого хотела. А коли они не сумеют оплатить, что нам тогда делать? Где у нас деньги, чтобы платить по счетам других? – Он покачал головой. – Нет… думаю, надо искать другой выход… Что ж, поедем в Виксберг, посмотрим, что еще можно придумать… – Его взгляд тут упал на меня, укрытую полумраком, и он наклонился вперед. – Кэсси? Ты что, голубка?

– Ничего, папа, – промямлила я. – Просто проснулась, вот и все.

Мама хотела было подняться, но папа рукой остановил ее и встал сам. Проводив меня назад до постели, он сказал ласково:

– Никаких причин для дурных снов у тебя нет, Кэсси, девочка моя.

Во всяком случае, сегодня нет.

– Папа, – спросила я, уютно устраиваясь под лоскутным одеялом, которое он подоткнул вокруг меня со всех сторон, – у нас что, могут отобрать нашу землю?

Папа протянул руку и мягко прикоснулся в темноте к моему лицу.

– Самое главное, что ты должна запомнить в этой жизни: мы никогда никому не отдадим эту землю. Ты веришь в это?

– Да, папа.

– Тогда спи. Скоро наступит рождество.

– Ура, книжка! – закричал в рождественское утро Малыш.

Стейси получил «Графа Монте-Кристо», я – «Три мушкетера», а Кристофер-Джон и Малыш – два разных тома «Басен» Эзопа. На обороте обложки маминым чудесным почерком было выведено имя того, кому принадлежит книжка. На моей было написано: «Эта книга принадлежит мисс Кэсси Деборе Логан. Рождество 1933 года».

– Продавец, у которого я купил эти книги, сказал мне, что две из них были написаны черным писателем, – сообщил папа и, открыв мою книгу, показал портрет человека в долгополом причудливом камзоле и в парике с локонами до плечей. – Его имя Александр Дюма, он француз. А его отец был мулатом, а дед – черным рабом на острове Мартиника, так написано в книге. Продавец еще сказал мне, что детям трудно будет читать такие большие книги, а я ему ответил, что он плохо знает моих детей. Они сейчас и не будут их читать, сказал я, но они подрастут и тогда прочтут.

Вдобавок к книгам мы получили носок, наполненный сладкой лакрицей, по этому единственному случаю купленной в магазине, апельсины, бананы для каждого из нас, а от дяди Хэммера платье и свитер мне, по свитеру и брюкам Кристоферу-Джону и Малышу. А все-таки с книгами ничто не шло в сравнение. Чистюля Малыш, который ценил одежду выше всего на свете, осторожненько отложил в сторонку новые брюки и свитер и кинулся доставать чистый лист коричневой бумаги, чтобы обернуть свою книгу. И весь день он провел, лежа на коврике из оленьей шкуры и рассматривая яркие, красочные картинки, на которых были изображены далекие чужие страны; переворачивая каждую страницу так, словно она была из золота, он вдруг искоса поглядывал на свои руки, потом на страницу, которую только что перелистнул, и бегом в кухню снова мыть руки – так, на всякий случай.

После церковной службы семейство Эйвери явилось к нам домой на рождественский обед. Все восемь отпрысков, включая четырех малышей дошкольного возраста, толкались в кухне вместе со мной и мальчиками, вдыхали волшебные запахи и ждали, когда позовут к столу. В комнате разрешили остаться только старшим девочкам, которые помогали маме, бабушке и миссис Эйвери в последних приготовлениях. На остальных Ба то и дело шикала, чтоб не мешали. Наконец прозвучало долгожданное приглашение, и нас допустили до рождественского пира.

Застолье продолжалось больше двух часов, которые ушли на первое, второе, третье, на разговоры и смех, а под конец на десерт. Когда с едой покончили, мальчики и я вместе с Клодом и Т. Дж. вышли на улицу, но от тонкого, в полдюйма, слоя снега было очень скользко, и мы довольно скоро вернулись в дом, присоединившись к взрослым, которые грелись у огня. Немного спустя вдруг раздался робкий стук во входную дверь. Стейси отворил ее и увидел на пороге Джереми Симмза, выглядевшего замерзшим и очень испуганным. Он заглянул в ярко освещенную комнату, и все обернулись на него. Стейси бросил взгляд на папу, потом на Джереми.

– Если х-хочешь, входи, – сказал он, чувствуя себя неловко.

Джереми кивнул и нерешительно переступил порог. Стейси жестом пригласил его к огню, но тут у дяди Хэммера глаза сделались как щелки, и он сказал папе:

– А он вроде похож на Симмзов.

– Да, думаю, он из них.

– Тогда какого дьявола…

– Постой, позволь я сам разберусь, – сказал папа.

Джереми все слышал и, густо покраснев, поспешно передал маме маленький сверток в лоскутке материи. Когда мама развернула сверток, я заглянула через ее плечо и увидела, что это мешочек с орехами.

– Орехи? – спросила я. – Орехи! Подумаешь, у нас самих полно орехов, мы даже не знаем, куда их…

– Кэсси! – мама нахмурилась. – Разве я тебе не говорила?

Попридержи-ка свой язык. – Потом мама повернулась к Джереми: – С твоей стороны это очень внимательно, Джереми, мы все их любим.

Спасибо!

Джереми незаметно наклонил голову, словно не зная, как расценивать мамино «спасибо», и неловко протянул Стейси завернутый в бумагу узкий предмет.

– Я это для тебя сделал, – сказал он.

Стейси взглянул на папу, словно спрашивая, брать или не брать.

Папа долго изучал Джереми, потом кивнул.

– Тут ничего особенного, – заикаясь, обратился к Стейси Джереми.

Стейси снял оберточную бумагу.

– Я… я с-сделал это сам.

Стейси провел пальцами по гладкой, отшлифованной поверхности деревянной флейты.

– Попробуй, поиграй на ней, – сказал довольный Джереми. – Увидишь, она хорошо звучит.

Стейси снова поглядел на папу, но на этот раз папа не дал ему никакого знака, как поступать.

– Спасибо, Джереми, она в самом деле очень хорошая, – произнес он наконец.

С флейтой в руках Стейси так и остался стоять в дверях, чувствуя себя очень неловко и словно ожидая, когда Джереми уйдет. Но Джереми не двигался с места, и папа сказал:

– Ты ведь сын Чарли Симмза?

Джереми кивнул.

– Да, с-сэр.

– А твой отец знает, что ты здесь?

Джереми прикусил нижнюю губу и посмотрел себе под ноги.

– Н-нет, сэр, я думаю, нет.

– Тогда, мне кажется, тебе лучше поспешить домой, пока папа не пошел тебя искать.

– Да, сэр, – согласился Джереми и повернулся, чтобы уйти.

Когда он уже был в дверях, я крикнула ему вдогонку:

– Счастливого рождества, Джереми!

Джереми оглянулся и застенчиво улыбнулся.

– И вам всем счастливого рождества!

Пока папа и дядя Хэммер оставались в комнате, Т. Дж. ничего не сказал по поводу прихода Джереми. Папы он побаивался, а перед дядей Хэммером просто дрожал, поэтому в их присутствии боялся лишнее слово произнести. Но когда они вместе с мистером Эйвери вышли, он сказал:

– Неужто ты собираешься сохранить эту дрянь?

Стейси со злобой посмотрел на Т. Дж. – уж я-то поняла, что он вспомнил тут про пальто.

– Да, я собираюсь сохранить это. А что?

Т. Дж. пожал плечами.

– Да ничего. Но я бы ни за что не стал дудеть на дудке, на которой дудел белый мальчишка.

Я внимательно следила за Стейси и ждала, даст он Т. Дж. завести себя или не даст? Не дал!

– Да заткнись ты, Ти-Джей, – приказал он.

– Нет, нет, парень, пойми меня правильно, – поспешил сказать Т. Дж. – Хочешь сохранить вещицу, дело твое. А вот по мне, так если кто что дает, так пусть это будет что-то прекрасное… например, прекрасное ружье с жемчужиной…

Когда Эйвери ушли, Стейси спросил отца:

– Папа, почему Джереми подарил мне вдруг флейту? Понимаешь, ведь я-то ничего ему не дарил.

– А может, все-таки подарил? – сказал папа, разжигая свою трубку.

– Нет, папа. Я никогда ничего ему не дарил!

– А свою дружбу?

– Ну… в общем, нет. Я хочу сказать… он какой-то чудной.

Любит с нами вместе ходить в школу, тогда как…

– А тебе он нравится?

Стейси задумался, нахмурившись.

– Я ему говорил, что не надо ему ходить вместе с нами, а он все равно ходит, и белые ребята над ним смеются поэтому. А он и виду не показывает, будто ему это все равно… Да, пожалуй, он мне нравится.

А это плохо?

– Нет, – сказал папа, обдумав свой ответ. – В этом ничего плохого нет.

– И в самом деле, с ним куда легче ладить, чем с Ти-Джеем, – признался Стейси. – И я думаю, если я захочу, он мне будет лучшим другом, чем Ти-Джей.

Папа вынул изо рта трубку, пригладил усы и спокойно объяснил:

– На моем опыте, дружба между черным и белым недорого стоит, потому равенства между ними нет. Сейчас еще вы с Джереми могли бы поладить, но через несколько лет он будет уже считать себя человеком, а ты для него все еще будешь мальчишкой. А коли он так будет смотреть на тебя, он в любую минуту пойдет против тебя.

– Нет, папа, не представляю, чтобы Джереми мог так поступить.

Папа прищурил глаза и стал еще больше похож на дядю Хэммера.

– Нам, Логанам, особенно не приходилось иметь дело с белыми. А знаешь почему? Потому что где белые, там беда. Если видишь, как черный увивается вокруг белых, жди беды. Возможно, придет день, когда белые и черные станут настоящими друзьями, но пока все в нашей стране не так устроено. Сегодня, может, ты и прав насчет того, что Ти-Джею никогда не стать таким хорошим другом, каким может быть Джереми. Да беда в том, что здесь у нас, в штате Миссисипи, проверить это можно только слишком дорогой ценой… Поэтому-то я и думаю, что тебе лучше не пробовать.

Стейси заглянул папе прямо в глаза и прочел его мысли.

По дороге к себе я остановилась перед комнатой мальчиков, потому что хотела отобрать апельсин, который Кристофер-Джон стянул из моего чулка, и нечаянно подглядела, как Стейси перебирает клапаны флейты.

Стоя в дверях, я наблюдала, как он подержал-подержал ее, потом осторожно снова завернул и спрятал в ящик для своих сокровищ. Больше я этой флейты не видела.

На следующий день после рождества папа велел нам – Стейси, Кристоферу-Джону, Малышу и мне – отправиться на конюшню. Да, напрасно мы надеялись, что мама не расскажет ему о нашем походе в магазин Уоллесов, а если и расскажет, он позабудет о своем обещании. Могли бы зря не надеяться! Мама всегда все рассказывала папе, а папа никогда ничего не забывал.

Получив обещанное наказание, мы вышли из конюшни обиженные, с заплаканными глазами и наблюдали, как папа, дядя Хэммер и мистер Моррисон сели в «пакард» и укатили. Мама сказала, они поехали в Виксберг.

– А зачем в Виксберг, ма? – спросил Стейси.

– Им надо там уладить кое-что, – коротко ответила мама. – Пошли, пора заняться делом. У нас столько всего, не переделаешь до вечера.

Поздно вечером, вскоре после того как вернулись мужчины, приехал мистер Джемисон. Он привез с собой пирог с фруктовой начинкой, который прислала нам миссис Джемисон, и по фунтику лимонных леденцов для меня и для каждого из мальчиков. Мама позволила нам сказать свои «спасибо» и выставила нас на улицу. Мы немного поиграли в снежки из остатков вчерашнего снега, а когда надоело, я заглянула в дом посмотреть, что там происходит, но мама отправила меня назад.

– Что они там делают? – спросил Малыш.

– Рассматривают кучу каких-то бумаг, – сказала я. – А дядя Хэммер что-то еще подписывал.

– Каких бумаг? – спросил Стейси.

Я пожал плечами.

– Не знаю. Правда, мистер Джемисон говорил что-то насчет продажи земли.

– Продажи земли? – переспросил Стейси. – Ты уверена?

Я кивнула.

– Он сказал: «Вы вдвоем подпишите эти бумаги, и тогда у миссис Кэролай больше не будет юридических прав на эту землю. Ни продать ее, ни завещать кому-либо она уже не сможет. Вся земля будет на ваше имя, и что-либо сделать с нею сможете только вы вдвоем».

– Кто вдвоем?

Я снова пожала плечами.

– Папа и дядя Хэммер, наверное.

Вскоре похолодало, и мы вернулись в дом. Мистер Джемисон сидел рядом с Ба и как раз засовывал какие-то бумаги в портфель.

– Надеюсь, теперь вы успокоились, когда дело сделано, миссис Кэролайн, – сказал он, и в голосе его смешались южный аристократизм и северная ученость.

– И Хэммер, и Дэвид, они уж так заботились обо всем, сколько уж времени все на них только и держится, – сказала Ба. – И они, и Мэри уж как тяжело работают, чтоб выплачивать и налоги, и по закладной на эту землю-то, потому мне и хотелось увериться, пока еще жива, что они получат безо всякой волокиты все, как положено по закону, – право владеть этой землей. Я ж вовсе не хочу, чтоб были лишние заботы и вопросы, у кого какие права на эту землю, когда меня не станет. – Она передохнула немного, потом добавила: – Сами знаете, такое ж случается иногда.

Мистер Джемисон кивнул. Это был высокий худощавый господин в расцвете своих пятидесяти пяти лет, с идеальным лицом законника, таким безмятежным, что трудно было угадать, какие мысли за ним кроются.

Мальчики и я молча сели у стола для занятий, и ответное молчание подсказало нам, что можно остаться. Я полагала, что мистер Джемисон сейчас уйдет. Все дела он, судя по всему, закончил и, хотя было известно, что наша семья относится к нему хорошо, он не числился в наших друзьях, в обычном понимании, поэтому видимой причины, почему бы ему остаться, не было. Однако мистер Джемисон поставил на пол свой портфель – значит, уезжать он пока не собирался – и посмотрел сперва на Ба и маму, потом через всю комнату на папу и дядю Хэммера.

– Поговаривают, будто кое-кто из здешних ищет связей с магазином в Виксберге, – начал он.

Ба бросила взгляд на папу и дядю Хэммера, но они не заметили ее взгляда, потому что их глаза были прикованы к мистеру Джемисону.

– Также поговаривают, почему именно здешние люди собираются делать свои покупки там. – Он замолчал, встретился глазами с папой, потом с дядей Хэммером и продолжал: – Как вы знаете, моя семья родом из Виксберга, и у нас там много друзей. Один из них наведывался ко мне нынешним утром. Сказал, вы искали, кто бы дал кредит примерно тридцати семействам.

Ни папа, ни дядя Хэммер не подтвердили и не отрицали этих слов.

– Но уж коли вы надеетесь что-то получить, то должны дать какие-то гарантии.

– Мы, разумеется, принимаем это во внимание.

Мистер Джемисон внимательно посмотрел на дядю Хэммера и кивнул.

– Я так и предполагал. И насколько я понимаю, единственная гарантия под этот кредит, какую вы все можете предложить, – ваша земля… и мне бы очень не хотелось, чтобы вы рискнули ею.

– Но почему? – спросил дядя Хэммер, насторожившись: отчего это мистер Джемисон выказывает такую заинтересованность.

– Потому что вы ее потеряете.

Огонь в очаге вдруг погас, и в комнате воцарилось молчание. Чуть погодя папа спросил:

– К чему вы клоните?

– Кредит дам я.

Снова молчание. Мистер Джемисон дал папе и дяде Хэммеру несколько минут, чтобы они попытались отгадать истинные намерения, какие прятались за маской бесстрастности на его лице.

– Я южанин, по рождению и воспитанию. Но это не значит, что я одобряю все, что творится здесь. И кроме меня, здесь есть другие белые, кто думает так же.

– Но если вы и другие белые думают так, – сказал дядя Хэммер с презрительной усмешкой, – почему же тогда Уоллесы еще не в тюрьме?

– Хэммер… – начала было Ба.

– Потому, – отвечал мистер Джемисон терпеливо, – что не так много белых, которые позволят дать волю своим чувствам, а если и дадут, то не настолько, чтобы повесить белого за убийство черного.

Все очень просто.

Дядя Хэммер чуть заметно усмехнулся и покачал головой, но в глазах его против воли зажглось уважение к мистеру Джемисону.

– Субсидировать заем – процедура чисто деловая. Осенью, когда урожай будет собран, все, кто покупал продукты в Виксберге, сами выплатят за них полностью. Конечно, как человек деловой, я надеюсь, что мне не придется платить ни пенни – моя касса ведь не переполнена, – так что кредит будет ограниченный. А вдобавок ко всему я получу великое удовольствие от сознания, что есть и моя доля участия в этом деле. – Он оглядел всех. – Что вы на это скажете?

– Вы же сами знаете, – сказал папа, – вряд ли после окончательных расчетов у них останутся деньги, чтобы выплачивать еще какие-нибудь долги, кроме долга магазину Уоллесов.

Мистер Джемисон понимающе кивнул:

– И все же предложение мое остается в силе.

Папа сделал глубокую затяжку.

– Ну что ж, тогда, я думаю, все будет зависеть от людей, которые станут делать покупки на ваше имя. Если они выразят согласие, больше не о чем говорить. Наличными мы всегда готовы расплатиться.

– Но вы, конечно, понимаете, если вы подпишете этот кредит, – сказал дядя Хэммер, – то не будете среди самых популярных людей здесь. Об этом вы подумали?

– Как же, – мистер Джемисон был очень серьезен, – мы с женой обсуждали это со всех сторон. И представляем, как все может обернуться… А вот представляете ли вы себе это, вот что мне интересно. И так многие из здешних белых возмущены, что вы владеете этой землей, да и вашим независимым поведением тоже, но есть еще Харлан Грэйнджер. Уж я-то знаю Харлана всю мою жизнь, ему это сильно не понравится.

Я хотела было спросить, какое ко всему этому имеет отношение мистер Грэйнджер, но здравый смысл подсказал мне, что если спрошу, то буду изгнана, и все. К счастью, мистер Джемисон продолжал и объяснил все без моего вмешательства.

– Еще когда мы были мальчишками, Харлан всегда витал где-то в прошлом. Его прабабка забила ему голову всякими сказками о процветании Юга до Гражданской войны. Вы же знаете, в те времена Грэйнджеры владели самыми большими плантациями в этом штате, практически весь округ Спокан принадлежал им, и они полагали, так оно и должно быть. Все, что происходило на этой земле, не обходилось без их ведома, они считали, это их забота следить, чтобы все решалось правильно, по закону – по закону для белых, конечно. Так вот, Харлан и сейчас так считает, как внушила ему когда-то его прабабка. Он очень горячо печется о своей земле, и потому его бесит, что вы не собираетесь продавать ее назад ему. И если вы возьмете под нее кредит, он непременно воспользуется случаем и оттягает ее у вас. Уж будьте уверены.

Мистер Джемисон помолчал немного, потом снова заговорил, но так тихо, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать следующие его слова:

– И если вы будете и дальше подбивать людей не покупать ничего в магазине Уоллесов, вы тоже ее потеряете. Не забывайте, это Харлан сдает в аренду землю, на которой стоит магазин Уоллесов, и он получает большие проценты с их годового дохода. До того как он позволил Уоллесам завести эту торговлю, он получал деньги только от своих испольщиков. А теперь он получает денежки еще и с испольщиков Монтьера и Гаррисона, потому как обе эти плантации не столь велики, чтобы заводить свой магазин. Так что он достаточно твердо стоит на ногах, чтобы не позволить вам вмешиваться в его дела.

Но есть еще более важное обстоятельство: своим бойкотом вы указываете пальцем на Уоллесов. Этим самым вы не только обвиняете их в убийстве, что в данном случае не считалось бы великим преступлением, потому что убитый был черным, но говорите, что они должны понести наказание. Понести наказание, как если бы они убили белого, а наказать белого за зло, причиненное черному, – это же означает равенство. Вот чего Харлан Грэйнджер ни за что не допустит.

Мистер Джемисон молча ждал, но никто не произнес ни слова, и он продолжал.

– То, в чем обвиняют Джона Генри – что он заигрывал с белой женщиной, – противно натуре Харлана Грэйнджера, да и для большинства белых в этой части страны это обвинение хуже, чем любое другое, сами знаете. Харлан может не одобрять действия Уоллесов, но он всегда встанет на их защиту. Поверьте мне.

Мистер Джемисон взял с пола свой портфель, провел рукой по седеющим вискам и тут встретился взглядом с папой.

– Самое грустное заключается в том, что, вы сами знаете, в конечном итоге вам не побить ни его, ни Уоллесов.

Папа посмотрел на мальчиков, на меня, ожидавших его ответа, кивнул слегка головой, словно соглашаясь, и сказал:

– А все-таки я хочу, чтобы мои дети знали, что мы пытались это сделать, и, что не удалось нам сейчас, может быть, однажды удастся им.

– Я тоже надеюсь, что так будет, Дэвид, – прошептал мистер Джемисон, направляясь к двери. – Искренне надеюсь, что это сбудется.

День за днем после посещения мистера Джемисона папа, мама и дядя Хэммер обошли те дома, хозяева которых собирались отныне делать свои покупки в Виксберге. На четвертый день папа и дядя Хэммер снова поехали в Виксберг, но на этот раз в фургоне и вместе с мистером Моррисоном. Путешествие заняло два дня, и вернулись они с полным фургоном покупок из магазина.

– Кому все это? – спросила я папу, когда он соскочил с фургона. – Нам?

– Нет, Кэсси, что ты, девочка. Все эти покупки для тех, кто заказал их в Виксберге.

Я хотела задать еще кучу вопросов про их путешествие, но папа спешил снова уехать, и мои вопросы остались бы без ответа. Мы с Кристофером-Джоном как раз доставали воду из колодца, когда по подъездной дорожке плавно подкатил серебристый «пакард» и из него вышел мистер Грэйнджер. Он сердито уставился на «пакард» дяди Хэммера, стоявший в конюшне, потом распахнул калитку в палисадник и быстро зашагал через лужайку к дому.

Мы с Кристофером-Джоном приналегли на колодезную веревку, вытащили поскорей бадью с водой и перелили ее в ведро. Потом, взявшись за ручку тяжелого ведра с двух сторон, поспешили к заднему крыльцу, где наконец поставили его на пол, а сами на цыпочках молча прошли через пустую кухню к двери, ведущей в мамину и папину комнату.

Малыш и Стейси как раз вышли из этой комнаты по указанию мамы, неплотно прикрыв за собой дверь, так что осталась узкая щель, и мы все четверо прильнули к этой щели, изобразив из себя что-то вроде живой лестницы.

– С этой своей машиной, Хэммер, вы ж даете людям повод болтать всякое, – ворчливо сказал Грэйнджер, усаживаясь напротив папы. – Чем это они заставляют вас заниматься там, у себя на Севере? Контрабандой виски? – Он коротко рассмеялся, давая понять, что не всерьез задал вопрос, однако глаза его так и впились в дядю Хэммера, и было ясно, что он ждет ответа.

Дядя Хэммер прислонился к каминной доске, но не рассмеялся в ответ.

– Нам незачем незаконно продавать спиртное, – сказал он угрюмо. – Там у меня мужская работа, и получаю я за нее мужскую зарплату.

Мистер Грэйнджер внимательно изучал дядю Хэммера. На дяде Хэммере, как в первый день его приезда и как во все другие дни, были брюки с хорошо отглаженной складкой, жилет поверх белоснежной рубашки и начищенные ботинки чернее ночи:

– Поди ж ты, стал вовсе горожанином, а? Да чего там, ты и всегда-то считал, что работа на поле не для таких, как ты. Пусть другие гнут спину, а?

– Нет, не в этом дело, – отвечал дядя Хэммер. – Просто я всегда считал, что пятьдесят центов за день – это детская зарплата, а никак уж не для мужчины.

Больше дядя Хэммер не прибавил ни слова. И не надо было. Все знали, что пятьдесят центов – самая высокая цена, какую платили за день работы на полях Грэйнджера мужчине, женщине или ребенку без разбору.

Мистер Грэйнджер обвел языком зубы, отчего губы его сложились в смешные полукружья, потом повернулся от дяди Хэммера к папе.

– Некоторые люди говорили мне, вы частенько ездите в дальний магазин. Слышь, будто любой может достать что хочет в магазине Тэйта в Виксберге, стоит им дать знать вам об этом.

Папа встретился глазами с мистером Грэйнджером, но ничего не сказал. Мистер Грэйнджер покачал головой.

– Сдается мне, вы тут мутите воду. Ну и народ! Ведь вы всеми корнями в этой общине. Вон даже заем получили, то бишь Поль Эдвард, выходит, для вас его получил в Первом Национальном банке, что в Стробери, чтоб купить двести акров с восточной стороны. А по теперешним временам в любую минуту может статься – плати сполна по закладной, и все тут… Да-а, вот придет срок платить, а у вас хоть шаром покати – нету денег, чтоб заплатить. Так недолго и потерять свою землицу-то, а?

– Я не собираюсь ее терять, – в лоб отрезал дядя Хэммер.

Мистер Грэйнджер глянул на дядю Хэммера, потом снова обратился к папе. Вынул из кармана сигару и нож, чтобы срезать у нее кончик.

Бросив кончик в огонь, он вернулся на свое место и раскурил сигару, а папа, мама, дядя Хэммер и Ба ждали, пока он продолжит разговор.

Наконец он сказал:

– Наша община – прекрасная община. И люди в ней прекрасные, что белые, что черные. Если вас что беспокоит, только скажите мне. Мы живо все уладим, самим не надо предпринимать разных серьезных дел.

Дядя Хэммер открыто рассмеялся. Мистер Грэйнджер тут же вскинулся на него, но встретил вызывающий взгляд дяди Хэммера и улыбку, которую он больше не прятал. Не сводя с него глаз, мистер Грэйнджер строго предупредил:

– Непорядков здесь я не допущу. Это тихое, мирное место… Уж я позабочусь, чтоб оно таким и оставалось. – И, снова повернувшись к папе, продолжал: – Какие б ни возникли проблемы, мы сами можем разрешить их. И я вам прямо говорю, прятаться мне нечего, вы оказываете дурную услугу и общине и себе, что ездите в Виксберг за покупками. Это выглядит не по-добрососедски…

– Зато поджог выглядит по-добрососедски, – сказал дядя Хэммер.

Мистер Грэйнджер глубоко затянулся сигарой и на дядю Хэммера даже не посмотрел. Следующие слова он уже сказал для Ба. Голос его теперь звучал жестко, но на замечание дяди Хэммера он так и не ответил.

– Не думаю, чтобы ваш Поль Эдвард сквозь пальцы посмотрел на такие затеи, вы же рискуете потерять такую прекрасную землю! Как это вы разрешаете своим сыновьям подобные поступки?

Ба разгладила ладонями платье на коленях.

– Они взрослые, и земля ихняя. Я им больше не указ.

Взгляд мистера Грэйнджера не выдал удивления, однако он снова поджал губы.

– Цена на хлопок сильно упала, сами знаете, – пустил он в ход последнее средство. – Очень может статься, на следующее лето я потребую с моих испольщиков большую долю урожая, чтоб свести концы с концами… Видит бог, мне этого не хочется, потому что, сделай я это, мои люди еле наскребут денег на зимние запасы, куда им еще долги выплачивать.

Наступило напряженное молчание, полное ожидания, потом взгляд мистера Грэйнджера снова обратился к папе.

– Мистер Джо Хиггинс из Первого Национального банка говорил мне, что не может выплачивать заем людям, которые мутят воду в своей общине и возбуждают у других те же чувства…

– Ну да, особенно у цветных – чувство привязанности к своей земле, с которой они не хотят, чтобы их согнали, – спокойно вставил дядя Хэммер.

Мистер Грэйнджер побледнел, но не обернулся к дяде Хэммеру.

– Денег часто не хватает, – продолжал он, словно ничего не слышал, – и эти люди сильно рискуют. Неужели, Дэвид, ты согласен потерять свою землю из-за всего этого?

Папа стал разжигать трубку. Он не поднимал глаз, пока огонь не охватил табак и трубка не разгорелась. Только тогда он повернулся к мистеру Грэйнджеру.

– Двести акров этой земли принадлежат Логанам вот уже почти пятьдесят лет, и еще двести – пятнадцать. На нашу долю выпадали и тяжелые времена, и удачные, но ни клочка этой земли мы не потеряли.

Не собираемся и впредь.

Мистер Грэйнджер тихо заметил:

– Это была земля Грэйнджеров, прежде чем стать землей Логанов.

– Земля рабов, – сказал папа.

Мистер Грэйнджер кивнул.

– Никогда мы не потеряли бы этот участок земли, если бы после войны ее не украли у нас эти янки-«саквояжники»[10]. Но если вы и дальше будете изображать из себя доброго Санта Клауса[11], я ее у вас отберу, и даже очень просто. И запомните, я намерен сделать все, что будет необходимо, ради того чтобы здесь сохранился мир.

Папа вынул изо рта трубку и долго смотрел на огонь. Когда он снова заговорил с Грэйнджером, голос его звучал очень спокойно, очень ясно и очень уверенно:

– Вы белый и можете делать, что захотите. Но я вам вот что скажу: если вы намерены оттягать у нас эту землю – это пустые намерения.

Мамина рука незаметно встретилась с папиной.

Мистер Грэйнджер посмотрел на них не без затаенного коварства.

– Есть много способов остановить вас, Дэвид, – сказал он.

Папа обдал мистера Грэйнджера ледяным взглядом.

– Ну так, значит, остается только испробовать их, – сказал он.

Мистер Грэйнджер встал, чтобы уйти, самонадеянная улыбка искривила его губы, словно он знал что-то, но не хотел говорить. Он бросил взгляд на дядю Хэммера, повернулся и вышел, оставив за собой общее молчание.

8

– Ой… мисс Лилиан Джин, пожалста, обождите минутку.

– Кэсси, ты что, спятила? – закричал Стейси. – Ты куда… Кэсси?

Вернись сейчас же! Кэсси!

Но призывы Стейси растворились в сером безмолвии январского утра, а я тем временем, притворившись глухой, спешила вслед за Лилиан Джин.

– Спасибо, что подождали, – сказала я, догнав ее.

Она сверху вниз посмотрела на меня с явным раздражением.

– Знаешь, – начала я, идя с нею бок о бок, – я все думала о том, что произошло в Стробери прошлым месяцем.

– Ну и что? – откликнулась Лилиан Джин, полная подозрений.

– Даю честное слово, я очень переживала из-за того, что случилось. Но папа сказал мне, что толку сидеть сложа руки и так уж убиваться. И я вдруг все поняла. Понимаешь, мне бы давно можно было догадаться. В конце концов я – это я, а ты – это ты.

Лилиан Джин поглядела на меня в полном изумлении, что я так четко сообразила, в чем собака зарыта.

– Что ж, я очень рада, что ты наконец поняла свое место.

– Да, конечно, – согласилась я поскорей. – И чтобы ты убедилась, вот что, давай я понесу твои книги, мисс Лилиан Джин! Вот, видишь, я теперь знаю, каждый должен делать то, что ему положено. И с сегодняшнего дня я так и буду делать. Что мне положено.

– Очень неглупо с твоей стороны, Кэсси, – согласилась Лилиан Джин в полном восторге. – Бог наградит тебя за это.

– Ты думаешь?

– Ну конечно! – воскликнула она. – Бог любит, чтобы все его дети поступали правильно.

– Я так рада, что вы так думаете… мисс Лилиан Джин.

Когда мы достигли перекрестка, я помахала на прощание Лилиан Джин и подождала своих. Еще не дойдя до меня, Малыш закричал:

– Эй! Вот я скажу маме! Носить книжки этой вонючке Лилиан Джин!

– Кэсси, зачем ты это? – спросил Кристофер-Джон; видно было, как он огорчен.

– Фу, чепуха, – засмеялся Т. Дж. – Просто наша старушка Кэсси поняла наконец, как ей выгодней себя вести, чтоб больше не вспоминать, какая у мистера Симмза тяжелая рука.

Я сжала кулаки, спрятав руки за спину, глаза у меня по-логановски сузились, стали как щелки, но свой язычок я попридержала.

Стейси поглядел на меня в недоумении, потом отвернулся, заметив:

– Лучше пошли-ка в школу.

Я послушалась, но тут Джереми легонько тронул меня за плечо.

– К-Кэсси, ты не должна была так. Наша… противная Лилиан Джин… она не стоит того.

Я с удивлением посмотрела на Джереми, пытаясь понять его. Но он пугливо отступил от меня и побежал по дороге за сестрой.

– Вот увидишь, мама задаст тебе порку, – сказал Малыш, полный чувства собственного достоинства, все еще кипя от негодования, когда мы подошли к школе. – Я ей обязательно скажу.

– Нет, не скажешь, – вмешался Стейси.

Все головы повернулись к Стейси, и настала внезапная тишина.

– Это касается только Кэсси и Лилиан Джин. Это их дело. И никто никому ничего не скажет, понятно? – он посмотрел прямо на Т. Дж., встретился с ним взглядом и повторил: – Никто.

– О чем ты говоришь! – воскликнул Т. Дж. – Какое мне до этого дело. – И, минуту помолчав, добавил: – У меня своих забот хватает, чтоб волноваться, что Кэсси унижается перед этой Лилиан Джин. Тоже мне, дядя Том в юбке.

Я чуть было не взорвалась, но вовремя сжала губы и не позволила гневу возмущенно вырваться наружу.

– Скоро ж выпускные экзамены, через две недели, сам знаешь, старик. На этот раз я никак не могу на них провалиться, – продолжал Т. Дж.

– Не можешь, так не провалишься, – сказал Стейси.

– Чушь, в прошлом году я тоже так думал. Но твоей маме трудней всего сдавать экзамены. – Он замолчал, вздохнул и рискнул: – Вот если бы ты был хорошим другом и спросил у нее, какие вопросы она будет…

– Ти-Джей, не подбивай меня больше ни на какой обман! – сердито воскликнул Стейси. – После всех неприятностей, какие я из-за тебя вытерпел в прошлой четверти, сам доставай вопросы, сам спрашивай маму! И если ты еще хоть заикнешься про контрольные и прочее, я знаешь что сделаю…

– Ладно, ладно, – улыбнулся Т. Дж., прикидываясь виноватым. – Просто я собирался кое-что выяснить.

– У меня предложение, – сказала я, не в состоянии удержаться от «дружеского» совета.

– Какое?

– Попробуй позаниматься.

После того как в первый же день нового года дядя Хэммер уехал от нас, я с папой отправилась в лес – по коровьей тропе в укрытую туманом ложбину, где лежали поваленные деревья. Мы постояли, посмотрели еще раз на эту разруху, потом сели на поваленного друга – одного из многих – и обсудили все спокойно, достойно, наблюдая тихую скорбь леса.

Когда я описала папе всю строберийскую историю, он медленно произнес:

– Ты же знаешь, библия учит нас прощать?

– Да, папа, – сказала я, ожидая, что он скажет дальше.

– И если тебя ударили по одной щеке, подставь другую?

– Да, папа.

Папа пригладил рукой усы и посмотрел вверх на деревья, стоявшие, как часовые, на краю ложбины, словно прислушиваясь.

– Но на самом-то деле, я думаю, библия вовсе не учит тебя быть дурой. Когда-нибудь, может статься, я смогу простить Джону Андерсену, что он погубил эти деревья, но я не собираюсь забывать, что он это сделал. Как я представляю себе, прощать вовсе не значит подставить себя под удар, позволить себя погубить. И если бы я не сделал того, что сделал, вот тогда я бы себе не простил этого, в этом истина.

Я мрачно кивнула. Папа перевел взгляд с деревьев на меня.

– Ты очень похожа на меня, Кэсси, но у тебя вспыльчивый характер, как у дяди Хэммера. Такой характер может втянуть тебя в беду.

– Да, папа.

– А теперь про эту твою историю с Лилиан Джин, ведь многие сочли бы, что ты должна была выполнить, что она потребовала… Может, ты и должна была…

– Папа!

– Кэсси, тебе придется не раз столкнуться с этим в жизни: например, тебе не хочется чего-то делать, а надо, иначе ты не выживешь, понимаешь? Поверь мне, этот случай с Чарли Симмзом, как он поступил с тобой, мне ненавистен не меньше, чем дяде Хэммеру, но мне пришлось взвесить тот вред, какой нанесли тебе, и вред, какой могли бы нанести, если бы я добрался до Симмза. Если бы я добрался до Чарли Симмза и отделал его хорошенько, как мне того очень хотелось, вред для нас всех был бы куда больше, что тот, какой нанесли тебе. И я решил не вмешиваться. Мне очень горько это невмешательство, но я могу жить дальше, приняв такое решение.

Но, видишь ли, Кэсси, все могло обернуться иначе: я бы не вмешался, а они все равно взъелись бы на меня и, в конце концов, дожали. То же самое в твоем случае, детка. Иногда ты просто не можешь уступить, сдаться, напротив, ты должна непременно выстоять. Но это решать тебе самой, уступить или бороться. В этой жизни ты должна завоевать уважение к себе, никто его тебе не подарит. Уметь держать себя, знать, чего добиваешься – вот как завоевывают уважение других.

Но помни, моя малышка, ничье уважение не сравнится с самоуважением.

Понимаешь меня?

– Да, папа.

– И вот еще что, никогда не надо биться головой об стенку, нет смысла. Выкинь лишнее из головы и постарайся трезво все обдумать.

Советую особенно хорошо обдумать, стоит ли сводить счеты с Лилиан Джин. Стоит ли она того? При этом помни, скорей всего, Лилиан Джин не единственная белая, которая так обойдется с тобой.

Он повернулся ко мне так, чтобы видеть мое лицо, и тревога в его глазах испугала меня. Он взял меня под подбородок своей широкой загрубелой ладонью.

– Что ты решишь – это очень важно. Понимаешь, Кэсси, очень важно. Ну, я думаю, ты и сама это соображаешь. Вся штука в том, если ты примешь неверное решение и в дело вмешается Чарли Симмз, то, само собой, придется и мне вмешаться, а тогда будут серьезные неприятности.

– С-серьезные неприятности? – пробормотала я. – Как с этими деревьями?

– Не знаю, – сказал папа. – Но будет худо.

Я взвесила его слова, потом дала обещание:

– Мистер Симмз никогда ни о чем не узнает, слово даю, папа.

Папа изучающе посмотрел на меня.

– Я буду на это рассчитывать, Кэсси, дочка моя. Я буду твердо на это рассчитывать.

В течение всего января я была верным рабом Лилиан Джин; ей это доставляло огромное удовольствие. Она даже взяла за привычку дожидаться меня по утрам вместе с Джереми, чтобы я потом несла ее книги. Когда с нами шли ее подружки, она хвасталась перед ними своей маленькой цветной подругой и приходила просто в восторг, когда я называла ее «мисс Лилиан Джин». А когда мы бывали одни, она поверяла мне свои секреты: про мальчика, в которого была безумно влюблена в прошлом году, и про то, что она проделывала, чтобы привлечь его внимание (могу добавить – безуспешно); про секреты девчонок, которых она терпеть не могла, ну и которых могла терпеть; и даже пикантные подробности романтических историй ее старших братьев. Все, что от меня требовалось, чтобы работал без перебоя этот источник сплетен, было мило улыбаться и шептать то и дело: «о мисс Лилиан Джин». Я наблюдала, как быстро истощается этот источник, и даже испытывала некоторую неловкость.

В конце дня экзаменов я вылетела пулей из класса мисс Крокер и поспешила в школьный двор. Я горела нетерпением поскорее добраться до перекрестка, чтобы встретиться с Лилиан Джин; я дала себе обещание сначала разделаться с экзаменами, а уж потом…

– Малыш! Клод! Кристофер-Джон! Пошли скорей! – закричала я. – Стейси вон уже где!

И мы вчетвером кинулись через весь двор вслед за Стейси и Т. Дж.

Когда мы нагнали их на дороге, то сразу увидели, что обычная веселая маска, за которой любил прятаться Т. Дж., сорвана.

– Она назло все это подстроила! – обвинял кого-то Т. Дж., и отвратительная гримаса перекосила его лицо.

– Да ты же опять подглядывал, умник! – выдал ему Стейси. – Что ты тогда от нее хочешь?

– Могла бы посмотреть сквозь пальцы. И было-то всего ничего, два жалких листочка. Они и не нужны мне были.

– Зачем же ты тогда взял их?

– Да отвяжись ты, болван! Все вы Логаны такие, думаете, только на вас свет клином сошелся со всеми вашими новыми пальто, книгами, блестящими «пакардами»! – Он бросил взгляд туда-сюда и уставился на меня, на Кристофера-Джона и на Малыша. – Меня аж тошнит от вас всех.

И от вашей мамы, и от вашего папы, от всех!

Потом повернулся и сердито зашагал по дороге.

– Ти-Джей! Эй, герой, куда ты направился? – крикнул Стейси ему вдогонку.

Но Т. Дж. не ответил. Дорога шла в гору, и вскоре он скрылся по другую сторону невысокого холма. Когда мы достигли перекрестка на южной дороге, что вела к дому, его не было видно, и Стейси спросил Клода:

– Куда же он делся?

Было видно, что Клоду неловко: он потер одним поношенным башмаком о другой.

– Наверно, в этот проклятый магазин.

Стейси вздохнул.

– Тогда пошли, чем скорее доберемся домой, тем лучше. До завтра с ним ничего не случится.

– Вы все идите, – сказала я. – А я должна подождать Лилиан Джин.

– Кэсси…

– Я догоню вас, – поспешила я сообщить, чтобы Стейси не успел прочитать мне нотацию. – На, понеси мои книги, ладно?

Он поглядел на меня так, словно собирался что-то добавить, но, видимо, раздумал и, подтолкнув младших мальчиков вперед, пошел сам за ними.

Когда показалась Лилиан Джин, я с облегчением вздохнула, потому что с нею был один Джереми; сегодня оно так и должно было быть. Так как Джереми разочаровался во мне, так же как Малыш, он ускорил шаг, чтобы догнать Стейси. Тем лучше; собственно, я знала, что он так сделает. Я взяла у Лилиан Джин книги, и, пока мы медленно шли под гору, я слушала ее лишь вполуха; я окинула взглядом дорогу, выискивая густо заросшую лесную тропу, которую я присмотрела еще на неделе.

Найдя ее, я с извинениями прервала Лилиан Джин.

– Звините меня, мисс Лилиан Джин, но у меня для вас приготовлен хорошенький сюрприз… приготовила его на днях, там в лесу.

– Для меня? – переспросила Лилиан Джин. – Ах, какая ты душка, Кэсси. Где, как ты сказала?

– Пошли, покажу.

Я спустилась в высохший овраг, потом вскарабкалась на другой его склон. Но Лилиан Джин не решилась.

– Ничего страшного, – уверила я ее. – Это недалеко. Но вы должны все сами увидеть, мисс Лилиан Джин.

Мои слова помогли. Улыбаясь, как чеширский кот[12], она пересекла овраг и выпрыгнула на другую его сторону. Следуя за мной по заросшей тропе в чащу леса, она спросила:

– А ты уверена, что это та дорога, крошка Кэсси?

– Еще немного… во-он там… Всё, пришли.

Мы вступили на небольшую затененную прогалину, по бокам которой свисали тяжелые ветви деревьев, совсем незаметную с дороги.

– Но где же сюрприз?

– Вот он, – сказала я и швырнула книги Лилиан Джин на землю.

– Ой, зачем ты это сделала? – спросила Лилиан Джин, скорее сильно удивившись, чем рассердившись.

– Я устала от них, – сказала я.

– Ты только для этого затащила меня сюда? Ну, раз ты устала их бросать, то, чтоб отдохнуть, подними их теперь.

И, полагая, что ее желание будет без промедления исполнено, она повернулась и пошла прочь с лужайки.

– А ты прикажи мне, – сказала я спокойно.

– Что? – возмущение на ее лице выглядело просто комично.

– Скажи, что приказываешь.

Она побледнела. Затем вспыхнула от злобы, осторожненько пересекла лужайку и, размахнувшись изо всех сил, ударила меня по лицу. Так что прошу записать и запомнить, она первая ударила меня.

Дожидаться, чтобы она ударила меня снова, я была не намерена. Я налетела на нее и так крепко обхватила, что мы обе упали. Придя в себя от первого потрясения, что я позволила себе пустить руки в ход, она принялась сражаться, как умела, но куда ей было до меня. Я держалась спокойно и знала, как надо бороться. Я отпихнула ее, потом дала как следует под зад и наконец вцепилась ей в волосы, но к лицу ее я не притрагивалась; она же, израсходовав всю свою энергию на злобу и на всякие поганые прозвища, впилась мне ногтями в лицо и расцарапала его, точнее, нанесла две царапины. Она пыталась оттаскать меня за волосы, но не сумела, потому что я предусмотрительно попросила Ба заплести их в прямые косички вокруг всей моей головы.

Когда мне наконец удалось уложить Лилиан Джин на обе лопатки и для безопасности сесть на нее верхом, я безжалостно оттаскала ее за прекрасные распущенные волосы и потребовала, чтобы она извинилась, во-первых, за все клички, какими меня обзывала, а во-вторых, за ту историю в Стробери. Сначала она попыталась вывернуться.

– Не собираюсь просить прощения у ниггера! – заявила она.

– Ты что, хочешь остаться лысой, крошка?

Пришлось ей извиниться. Сначала за себя, потом за своего папочку. Потом за братьев и за мамочку. За Стробери и за Миссисипи. В общем, пока я держала ее, она так наизвинялась, что, если бы я ей велела, она бы извинилась за то, что земля круглая. Но как только я выпустила ее и она быстро и благополучно добралась до противоположной стороны оврага, где начиналась лесная тропа, она пригрозила мне, что обо всем расскажет отцу.

– Давай, давай, рассказывай, мисс Лилиан Джин. Если ты это сделаешь, уж будь уверена, я постараюсь, чтобы твои любимые друзья все узнали, как ты умеешь хранить их секреты. Могу побиться об заклад, больше ты от них ни одного секретика не выведаешь.

– Нет, Кэсси, ты этого не сделаешь! И это после того, что я тебе так доверяла…

– Проболтайся кому-нибудь хоть единым словом о нашей встрече здесь, – сказала я, стараясь прищуриться, как делает папа, – хоть кому-нибудь, и все в твоей школе узнают, по ком ты сходила с ума и все твои остальные тайны… сама знаешь, что я имею в виду. А вообще-то, пожалуйста, говори! Расскажи, как мы тут с тобой дрались, и все до самого Джексона обсмеют тебя: почти что тринадцатилетнюю дылду побила девятилетняя крошка.

Я тоже перебралась на лесную тропу, очень довольная собой, и вдруг Лилиан Джин, совсем сбитая с толку, спрашивает меня:

– Но, Кэсси, почему вдруг? Ты же была такая милая девочка…

Я так и вылупилась на нее. Потом повернулась и пошла вон из леса. Ну и ну, я просто поверить не могла, что до Лилиан Джин так и не дошло, что я ведь ее разыгрывала.

– Кэсси Логан!

– Да, мэм, мисс Крокер?

– Это уже в третий раз за сегодняшнее утро я ловлю тебя на том, что ты витаешь в облаках. То, что ты оказалась из первых на экзаменах прошлой недели, еще не позволяет тебе вести себя так на этой неделе.

У нас теперь новая четверть, и каждый начинает с чистого листа. Ты не получишь хороших оценок, если будешь витать в облаках. Надеюсь, ты это понимаешь.

– Да, мэм, – ответила я, не рискуя прибавить, что она так повторяется, что всему классу достаточно ее послушать каких-нибудь несколько минут в самом начале урока, чтобы потом спокойно витать в облаках ей же на радость.

– Думаю, тебе лучше пересесть назад, там тебе будет менее удобно мечтать, – сказала мисс Крокер. – Тогда, может быть, ты будешь внимательнее.

– Но…

Мисс Крокер подняла руку в знак того, что не желает больше слышать ни единого слова, и отправила меня в самый последний ряд перед окном. Я осторожно села на холодную скамью, с которой только что с удовольствием встали, чтобы пересесть на мое теплое местечко у печи. Как только мисс Крокер отвернулась, я пробормотала несколько возмущенных слов, а потом поплотнее натянула на себя мой рождественский свитер. Я попыталась было прислушаться с вниманием к тому, что говорит мисс Крокер, но холод, проникавший через щели в подоконнике, не допустил этого. Не в силах выполнить чертеж, я решила лучше заткнуть подоконник тетрадным листом.

Я вырвала страничку и обернулась к окну. В это самое время под окном прошел и скрылся мужчина. Это был Калеб Уоллес. Я подняла руку.

– Кхе, кхе, мисс Крокер, извините меня, пожалуйста, но можно мне… Мне надо… ну, вы сами знаете…

Сбежав от мисс Крокер, я кинулась в вестибюль к выходу. Калеб Уоллес стоял перед зданием, где занимался седьмой класс, и разговаривал с мистером Уэллевером и еще двумя белыми мужчинами, которых я со своего места не могла разглядеть. Когда мужчины вошли в здание, я повернулась, обежала дом с тыла и взобралась на поленницу дров, стоявшую позади него. Оттуда мне удалось через разбитое окно осторожно заглянуть в мамин класс. Мужчины как раз входили туда: первым Калеб Уоллес, за ним мужчина, которого я не знала, и наконец мистер Харлан Грэйнджер.

Мама сначала слегка испугалась, увидев этих мужчин, но когда мистер Грэйнджер сказал: «Мы слышали кое-что о ваших уроках, Мэри и поэтому, как члены попечительского совета школы, решили прийти и сами, что надо, выяснить» – мама кивнула и продолжала свой. урок Мистер Уэллевер вышел из класса, но тут же вернулся с тремя складными стульями для гостей, а сам остался стоять.

У мамы шел урок истории, и я подумала, что это неудачно. Судя по всему, и Стейси это понимал; он напряженно сидел в задних рядах, губы были плотно сжаты, глаза устремлены на присутствующих мужчин. Но мама не стушевалась; она всегда начинала утренние занятия с урока истории, когда у ее учеников еще не притупилось внимание. Я знала что до конца урока еще далеко. Как назло, в этот день тема урока была – рабство.

Она рассказывала о жестокости рабства, о быстром экономическом развитии, основанном на том, что рабы поставляли сырье фабрикам Севера и Европы, об успехах и благосостоянии страны, рожденных подневольным трудом людей, еще не обретших свободу.

Она еще не успела кончить, когда мистер Грэйнджер взял учебник одного из учеников, раскрыл его на заклеенной странице и поджал губы.

– Я полагал, эти учебники – собственность округа, – заметил он, прервав маму.

Мама кинула на него быстрый взгляд, но ничего не ответила.

Мистер Грэйнджер перелистал страницы, задержался, чтобы прочитать что-то.

– Я не нахожу материала, который вы только что объясняли на уроке.

– А его здесь и нет, – сказала мама.

– Да? Но если его нет в учебнике, вы не имели права рассказывать об этом ученикам. Этот учебник утвержден Министерством просвещения, и вам полагается преподавать только то, что в нем написано.

– Но я не могу этого делать.

– Почему же?

Мама, держась очень прямо и открыто глядя в глаза мужчинам, ответила:

– Потому что в этом учебнике написана неправда.

Мистер Грэйнджер встал. Положил учебник на место и направился к двери. Другой член попечительского совета и Калеб Уоллес последовали за ним. В дверях мистер Грэйнджер остановился и указал на маму пальцем.

– А вы, оказывается, довольно-таки самоуверенны, Мэри, если считаете, что знаете больше, чем автор, написавший этот учебник. И уж конечно, больше попечительского совета школы, я полагаю.

Мама промолчала, а мистер Уэллевер не поддержал ее.

– А в самом деле, – продолжал мистер Грэйнджер, надевая шляпу, – вы так уверены в своих знаниях, что вам, я полагаю, лучше совсем позабыть об учительстве… тогда у вас будет уйма времени, чтобы написать свой собственный учебник.

С этими словами он повернулся к маме спиной, бросил взгляд на мистера Уэллевера, чтобы убедиться, что тот уловил смысл его слов, и удалился в сопровождении остальных.

После того как окончились занятия в школе, мы остались ждать маму. Стейси отослал Т. Дж. и Клода вперед, а мы четверо молча и терпеливо сидели на ступеньках, когда мама вышла. Она улыбнулась нам и, казалось, ничуть не удивилась, что мы здесь.

Я поглядела на нее, но говорить не могла. Никогда раньше я не задумывалась о том, что она именно учительница; это всегда было неотрывной ее частью: мама-учительница. Но теперь, когда у нее отняли право учить, я за нее обиделась и рассердилась и возненавидела мистера Грэйнджера.

– Вы все знаете? – спросила она.

Мы ответили кивком головы. Она начала медленно спускаться по ступенькам. Стейси взялся за одну ручку ее тяжелой черной сумки с книгами, я за другую. Кристофер-Джон и Малыш взяли ее за руки, и все вместе мы направились через лужайку.

– М-мама, – начал Кристофер-Джон, когда мы дошли до дороги, – значит, ты уже никогда не сможешь быть учительницей?

Мама ответила не сразу. Когда она заговорила, голос ее звучал глухо.

– Может быть, в каком-нибудь другом месте, только не здесь… во всяком случае, какое-то время.

– Но почему, мама? – спросил Малыш. – Почему?

Мама прикусила нижнюю губу и посмотрела на дорогу.

– Потому, детка, – ответила она наконец, – что я рассказывала на уроке про такие дела, о которых некоторые люди не желают и слышать.

Когда мы добрались до дома, папа и мистер Моррисон пили с бабушкой кофе на кухне. Как только мы вошли, папа изучающе посмотрел на наши лица. Потом глаза его остановились на маме; на лице ее была написана боль.

– Что случилось? – спросил он.

Мама опустилась на стул рядом с ним. Она откинула прядь волос, выбившуюся из пучка, но та снова упала ей на лицо, и мама ее больше не трогала.

– Меня уволили.

Ба ослабевшей рукой поставила свою чашку, но ни слова не сказала.

Папа протянул руку и дотронулся до мамы. Она объяснила:

– В школу приходил Харлан Грэйнджер вместе с Калебом Уоллесом и еще одним из членов попечительского совета школы. Кто-то сообщил им про учебники, в которых я заклеила надписи… но это был только предлог. Они любым путем добираются до нас из-за этих покупок в Виксберге. – Голос у нее надломился. – Что же нам делать, Дэвид? Нам так нужна была эта работа.

Мама покачала головой и встала.

– Ты куда, доченька? – спросила Ба.

– На улицу. Хочу немного побродить.

Кристофер-Джон, Малыш и я собрались следовать за ней, но папа позвал нас назад.

– Дайте маме побыть одной, – сказал он.

Мы все смотрели, как она медленно пересекла задний двор и пошла в сторону запущенного сада и дальше к южному пастбищу. И тут мистер Моррисон сказал:

– Вы знаете, мистер Логан, раз уж вы сами дома, так, может, я вам больше не нужен? Может, мне поискать какую-нибудь работу здесь…

Что-нибудь да найдется… чтоб и вас выручить.

Папа посмотрел со своего места на мистера Моррисона.

– Вас никто не призывает это делать, – сказал он. – Я же ничего вам не плачу, разве не так?

Мистер Моррисон заметил мягко:

– В вашем доме мне славно живется. А уж как у вас готовят! О лучшем мечтать нельзя. Но главное, впервые за долгие годы я обрел семью. А это лучшая плата, что и говорить.

Папа кивнул:

– Вы очень хороший человек, мистер Моррисон, спасибо вам за предложение, но я ведь через несколько недель снова уезжаю. И мне бы очень хотелось, чтобы вы остались тут.

И глаза его снова отыскали маму, теперь уже ее крохотную фигуру, вдали.

– Папа, – срывающимся голосом спросил Кристофер-Джон, прижимаясь к папе, – с м-мамой все обойдется?

Папа повернулся к нему, обнял Кристофера-Джона покрепче и сказал:

– Понимаешь, сынок, твоя мама… она рождена, чтобы учить детей, как солнце, чтоб светить. Ей будет очень тяжело, если она не сможет и дальше оставаться учительницей. Это будет очень тяжко, потому что когда она была еще совсем маленькой девочкой – это было в Делте, – она уже хотела стать учительницей.

– И дедушка хотел, чтобы она стала учительницей, да, папа? – спросил Кристофер-Джон.

Папа кивнул.

– Мама была его любимицей, и каждый пенни, что ему удавалось заработать, он откладывал на ее ученье… А это было ему нелегко, потому что он арендовал ферму и на руки редко деньги получал. Но он дал обещание вашей бабушке перед ее смертью, что он позаботится, чтобы ваша мама получила образование. И когда маме стукнуло сколько надо лет, он отослал ее учиться в Джексон в учительский колледж. И только потому, что он умер, она, вместо того чтобы закончить последний курс приехала преподавать сюда, а не вернулась в Делту.

– И тогда вы поженились, и потому она больше туда не уезжала? – встрял в разговор Малыш.

Папа чуть улыбнулся Малышу и встал.

– Именно так, сынок. Она была такая способная, такая хорошенькая, что грех ее было отпускать. – Он нагнулся и снова посмотрел в окно, потом на нас. – Ваша мама женщина сильная, просто замечательная, эта история ее не сломит, но ранит очень сильно.

Поэтому я прошу вас всех – будьте особенно внимательны к ней все эти дни и запомните, что я рассказал вам, хорошо?

– Да, папа, – ответили мы хором.

Папа нас оставил и пошел на заднее крыльцо. Он перегнулся через перила и несколько минут смотрел в сторону пастбища, а потом спустился во двор, пересек старый сад и зашагал к маме.

– Ти-Джей? А ты уверен? – спросил Стейси у Крошки Уилли Уиггинса на перемене на другой день.

Крошка Уилли угрюмо кивнул и сказал:

– Я сам слышал. И Кларенс тоже. Мы стояли как раз с ним рядом, там, в магазине, когда он разговаривал с мистером Калебом. Стал жаловаться, что миссис Логан назло его провалила, и что вообще она плохая учительница, и что это именно она отговорила всех ходить в их магазин. И еще сказал, что она даже портит школьное имущество – это про заклеенные страницы в учебниках, вы сами знаете.

– Да мало ли что он болтает! – воскликнула я. – Кто верит его словам?

– Молчи, Кэсси, – сказал Стейси. – А почему ты это нам рассказываешь теперь, а, Крошка Уилли?

Крошка Уилли пожал плечами.

– Потому, наверно, что этот противный Ти-Джей обманул меня. И Кларенса, и меня. Мы сказали ему, как только вышли из магазина, что пойдем и все расскажем про него, а Ти-Джей попросил нас не делать этого. Сказал, что сам сейчас вернется в магазин и скажет им, что все неправда, он просто пошутил. – Он запнулся, но потом все-таки выдал: – Ничего он на самом деле не сказал, потому что знал, что мы с Кларенсом туда больше не зайдем. И когда вчера пришел мистер Грэйнджер и прогнал миссис Логан… Я так думаю, Ти-Джей в этом замешан.

– Должно быть, он тоже так думает, – сказала я. – Поэтому и не был сегодня в школе.

– Сказал, что болен, – добавил Кристофер-Джон.

– А если не болен, то заболеет, – предсказал Малыш, сжав свои маленькие кулачки и приготовившись к бою. – Будет знать, как наговаривать на маму.

После школы, как только Клод свернул на лесную тропу, ведущую к дому Эйвери, мы пошли за ним. Когда мы вышли из лесу и попали в их двор, дом Эйвери показался опустевшим, но потом мы заметили Т. Дж., лениво качавшегося, широко расставив ноги, верхом на автомобильной покрышке, свисавшей со старого дуба, который рос в палисаднике.

Стейси тут же направился к нему, и, когда Т. Дж. заметил, как он подходит, попробовал перекинуть правую ногу через покрышку, чтобы удрать. Но не успел. Стейси сам вспрыгнул на покрышку и давай ее раскачивать, пока оба не свалились на землю прямо на куст азалий миссис Эйвери.

– Кретин, что на тебя накатило? – закричал Т. Дж., выбираясь из-под Стейси и оглядываясь на примятый куст. – Мама убьет меня, когда увидит его.

Стейси вскочил и схватил Т. Дж. за шиворот.

– Так, значит, это ты? Ты это сделал?

Т. Дж. смотрел на него, словно ничего не понимая.

– Что сделал? О чем ты толкуешь?

– Ты все это сказал? Наговорил Уоллесам на маму?

– Я? – переспросил Т. Дж. – Я? Ну, знаешь, старик, мог бы и лучше обо мне думать.

– Он правильно о тебе думает, – влезла я. – Зачем мы здесь, ты догадываешься?

– Стойте, подождите минутку, – стал оправдываться Т. Дж. – Не знаю, кто вам что сказал, но я Уоллесам ничего не говорил.

– Ты ходил туда, – предъявил Стейси свое обвинение ему. – В тот день, когда мама поймала тебя со шпаргалками, ты отправился к этим Уоллесам.

– Ну и что, это еще ничего не значит, – заявил Т. Дж., вырываясь из цепкой Стейсиной хватки и вскакивая на ноги. – А мой папа говорит, что я могу туда ходить, если хочу. Это еще не значит, что я что-то такое говорил этим Уоллесам.

– Другие слышали, как ты много что говорил… будто мама ничего не знает и не может учить, как полагается…

– Ничего подобного! – отрицал все Т. Дж. – Не говорил я такого. Я только сказал, что это она… – Он вдруг осекся, поняв, что сболтнул лишнее, и начал натужно смеяться. – Да послушайте, наконец, не знаю я, почему уволили миссис Логан, я ничего такого не говорил, чтобы ее уволили. Я сказал только, что она опять меня провалила, вот и все.

Всякий может взбеситься из-за такого дела, нет разве?

Стейси, прищурившись, посмотрел прямо на Т. Дж.

– Ну, положим, – сказал он. – Но ходить и трепать языком, о чем не следует, ты никакого права не имеешь.

Т. Дж. отступил на несколько шагов, беспокойно оглядываясь через плечо на юг, где поля лежали еще под паром. На протоптанной фургоном дороге, идущей через поле от дальнего особняка Грэйнджера, появилась фигура худенькой женщины, быстро приближавшаяся к нам. Видно, фигура эта придала Т. Дж. храбрости, и он снова обнаглел.

– Не знаю, кто что говорил, только не я.

После короткого молчания, глядя на Т. Дж. холодно и с презрением, Стейси спокойно сказал:

– Это был именно ты, Ти-Джей. Ты!

Потом, повернувшись, подал нам знак рукой возвращаться назад к лесу.

– Ты что, не отколотишь его? – спросил разочарованный Малыш.

– Отколотить? Он заслужил худшего, чем просто отколотить, – ответил Стейси.

– А что может быть хуже? – спросил Кристофер-Джон.

– Узнаешь, – сказал Стейси. – И Ти-Джей узнает.

Первый день снова в школе после недельного отсутствия сложился для Т. Дж не очень-то удачно. Избегая нас утром, он пришел с опозданием, чтобы не встречаться и с остальными учениками. Поначалу он делал вид, что отношение к нему одноклассников его не волнует, однако после полудня, когда занятия кончились, он поспешил вслед за нами и все пытался убедить нас, что он оказался просто жертвой обстоятельств.

– Послушайте, неужели вы поверили этому Крошке Уилли, всяким его россказням? – нудил он.

– Ты что же, хочешь сказать, что Крошка Уилли все наврал? – задал прямо вопрос Стейси.

– Конечно, все это чепуха! – воскликнул Т. Дж. – Ну, попадись мне этот маленький негодяй, я из него душу вытрясу! Ишь, ходит и треплет повсюду, будто из-за меня уволили миссис Логан. И со мной больше никто не хочет разговаривать. А может, Крошка Уилли все сам рассказал Уоллесам и, чтобы выгородить себя, ходит теперь и говорит всем, что это…

– Кончай врать, Ти-Джей, – разозлилась я. – Тебе все равно никто не поверит.

– Подумаешь, я и сам знаю, что ты мне не веришь, Кэсси, детка.

Ты всегда меня недолюбливала.

– Вот уж что правда, то правда, – согласилась я.

– Зато, – ухмыльнулся Т. Дж., оборачиваясь к Малышу и Кристоферу-Джону, – мой маленький приятель, Кристофер-Джон, верит мне, правда, дружище? И мой дружок Малыш тоже?

Малыш с негодованием посмотрел на Т. Дж., но не успел ничего сказать, его опередил более проворный Кристофер-Джон:

– Это ты наговорил на маму, Ти-Джей. И теперь она очень переживает, потому что ей больше нельзя учить в школе. Во всем ты виноват, и мы с тобой больше не дружим.

– Да! – поддакнул Малыш.

Т. Дж уставился на Кристофера-Джона, не веря, что он мог сказать такое. Затем натужно засмеялся.

– Не понимаю, что на вас всех нашло? Просто с ума все посходили…

– Знаешь что, – сказал Стейси, остановившись, – сначала ты бежишь с доносом к Уоллесам, а теперь взваливаешь свою вину на Крошку Уилли. Почему бы тебе не признаться, что все это ты сам сделал?

– Вот еще! – воскликнул Т. Дж., бесстыдно скаля зубы.

Но, спохватившись вдруг, что ухмылка и одни и те же слова больше не работают, изобразил на своем лице удрученное выражение.

– Ну, ладно, ладно. Может, я что и сказал про миссис Логан, ну и что? Я даже не помню, говорил я что-нибудь или нет. Но уж если и Крошка Уилли, и Кларенс оба твердят, что говорил, может, и говорил.

Во всяком случае, мне очень жаль, что ваша мама потеряла работу и…

Мы все, включая Клода, с отвращением посмотрели на Т. Дж. и пошли прочь от него.

– Эй, подождите… Я же сказал, что мне жаль, разве нет? – Он побежал за нами. – Послушайте! Что же вам еще надо? Эй, подождите, я же ваш старый друг Ти-Джей. Каким был, таким и остался. Почему вы все вдруг отвернулись от меня, только потому что…

– Ты сам отвернулся, Ти-Джей, – бросил Стейси через плечо. – Так что оставь нас в покое. Мы с тобой больше не хотим иметь дело.

Т. Дж., только сейчас поняв, что мы больше ему не друзья, остановился. Потом, продолжая стоять один посреди дороги, крикнул нам вдогонку:

– Да кому вы нужны! Я уже устал от всех вас, никуда от вас было не деться. Я еще слишком долго с вами нянчился, хотел по-хорошему…

Да чего с вами толковать. Надоело мне вечно с мелюзгой таскаться, ну и видик, ха, ха, ха! Мне-то уже четырнадцать, почти взрослый…

Мы уходили, не отвечая ему.

– У меня есть дружки и получше вас! Они-то мне кой-что дают и обращаются со мной как со взрослым… И они белые…

Мы уходили все дальше, ветер относил его слова, и мы больше его не слышали.

9

Пришла весна. В начале марта она незаметно просочилась в красную землю, пребывавшую в долгом ожидании; смягчила твердый грунт, подготовив его к грядущей вспашке; разбудила жизнь, уютно спавшую всю холодную зиму. А к концу марта ее приметы стали видны уже повсюду: в коровнике, где мычали три только что народившихся теленка и пищали цыплята нежного бледно-солнечного цвета; в саду, где глицинии и кусты кизила выбрасывали бутоны, готовясь распуститься на пасху, а на смоковнице набухали почки – предвестницы будущих сочных коричневых плодов, за которые мальчики и я еще должны будем сражаться с фиголюбивым Джеком; и даже в самом запахе земли. Пропитавшаяся дождем, свежая, бодрая, полная жизни весна взбудоражила всех нас.

Я снова рвалась в поле, чтобы почувствовать под ногами мягкие, влажные борозды только что вспаханной земли; мечтала походить босиком по прохладному лесу, обнять деревья и посидеть в их покровительственной тени. Но, хотя все живое на свете чувствовало, что пришла весна, мисс Крокер и другие учителя явно не замечали этого, так как школьные занятия продолжались как ни в чем не бывало.

В последнюю неделю марта, когда папа и мистер Моррисон начали вспашку восточного поля, я добровольно согласилась пожертвовать школой, чтобы помочь им. Но мое предложение отвергли, и я еще неделю с неохотой таскалась на занятия.

– Боюсь, после следующей пятницы мы редко будем видеться, – сказал Джереми как-то вечером, когда мы приближались к лесной тропе.

– А чего тут бояться, – отозвался Стейси.

– Вот было бы хорошо, если бы в вашей школе занятия кончались, как у нас.

– С ума сошел! – вскричала я, вспомнив, что в школе Джефферсона Дэвиса занимаются до середины мая.

Джереми стал, заикаясь, оправдываться.

– Я-я просто имел в виду, что мы тогда могли бы еще встречаться. – Он помолчал немного, потом вдруг повеселел: – А можно мне иногда навещать вас?

Стейси покачал головой.

– Не думаю, что папа это одобрит.

– Ну, ладно… просто я подумал… – Он пожал плечами. – Как я буду один, без вас?

– Один? – удивилась я. – А все твои братья и сестры?

Джереми нахмурился.

– С маленькими скучно играть, а старшие… Лилиан Джин, и Эр-Ве, и Мелвин… мне кажется, я не очень люблю их.

– Что ты такое говоришь? – сказал Стейси. – Как ты можешь не любить своих собственных братьев и сестер?

– А что, я могу понять это, – трезво рассудила я. – Мне они тоже не нравятся.

– Но это же его родственники. Каждый должен любить своих родственников.

Джереми задумался над его словами.

– Ну, Лилиан Джин еще ничего. Она перестала быть такой привередой с тех пор, как Кэсси бросила с ней дружить. – Он чему-то улыбнулся про себя. – А вот Эр-Ве и Мелвин, они не такие уж хорошие.

Вы бы видели, как они обращаются с Ти-Джеем. – Он запнулся, посмотрел на всех в нерешительности и не стал продолжать.

Стейси остановился.

– А как они обращаются с Ти-Джеем?

Джереми тоже остановился.

– Не знаю, – ушел он от ответа, как будто жалея, что вообще упомянул об этом. – Поступают с ним не честно.

– Ну как?

– А я думал, ты больше его не любишь.

– Что ж… и не люблю, – словно в свою защиту, сказал Стейси. – Просто я слышал, что он увивается вокруг Эр-Ве и Мелвина. Я все удивлялся, зачем. Этим братьям твоим ведь лет по восемнадцать-девятнадцать.

Джереми посмотрел вверх на солнце, прищурился, потом бросил взгляд на лесную тропу в нескольких шагах перед собой.

– Они раза два приводили Ти-Джея к нам домой, когда папы не было. Тогда они обращались с ним ну почти что как друзья, а когда он ушел, смеялись над ним, обзывали по-всякому, говорили про него разное. – Тут Джереми, прищурившись, еще раз посмотрел на тропинку и заторопился: – Я лучше пойду… Увидимся завтра.

– Мама, как ты думаешь, почему Эр-Ве и Мелвин проводят время с Ти-Джеем? – спросила я, отмеряя две полных столовых ложки муки для кукурузного хлеба.

Мама заглянула в бочонок с мукой и нахмурилась.

– Достаточно одной ложки, Кэсси, и не такую полную.

– Ну, мама, мы же всегда сыпем две.

– Этого бочонка должно хватить, пока папа не уедет на железную дорогу. Высыпь одну обратно.

Я высыпала столовую ложку муки обратно в бочонок и снова задала маме вопрос:

– Как ты думаешь, ма? Почему эти братья Симмз водятся с Ти-Джеем?

Мама отмерила сухих дрожжей и подала мне. Их было на чайную ложку меньше, чем мы клали обычно. И к тому же без верха. Но я не стала спрашивать почему.

– Право, не знаю, Кэсси, – сказала она, поворачиваясь к плите, чтобы помешать каролинские бобы с молоком. – Может, потому они водятся с ним, что он им удобен.

– Когда Ти-Джей водился с нами, ничего удобного в этом не было.

– Ну, ты же мне говорила, что Джереми рассказывал, как его братья смеются над Ти-Джеем за глаза. Есть люди, которые любят держать других при себе только затем, чтобы потешаться над ними, для этого он им и нужен.

– Удивляюсь, как это Ти-Джей не понимает, что они смеются над ним? Неужели ты думаешь, он такой дурак?

– Ти-Джей вовсе не дурак, Кэсси. Он просто хочет к себе внимания, но добивается его неверным путем.

Я хотела спросить, неужели Т. Дж. на самом деле может быть кому-нибудь нужен, но меня прервал Малыш, который как раз вбежал в кухню.

– Мама! – закричал он. – К нам приехал мистер Джемисон!

Малыш вместе с Кристофером-Джоном чистил в коровнике куриные насесты, и соломенные крошки прилипли к его волосам. Я хмыкнула и хотела подразнить его, что он такой грязнуля, но не успела, так как он опять убежал.

Мама бросила вопросительный взгляд на Ба, потом вышла вслед за Малышом. Кукурузный хлеб может подождать, решила я и выбежала вслед за ними.

– Вернись-ка, девонька, кончи замешивать хлеб! – окликнула меня Ба.

– Счас, Ба, – ответила я, – я скоро вернусь.

Догнать меня Ба не успела, я уже выскочила через заднюю дверь и бросилась бегом через двор к подъездной дорожке.

Когда появилась мама, мистер Джемисон приподнял шляпу.

– Как поживаете, миссис Логан? – спросил он.

– Прекрасно, мистер Джемисон, – сказала мама. – А вы?

– Прекрасно, прекрасно, – ответил он рассеянно. – А Дэвид дома?

– Он на восточном участке поля. – Мама внимательно присмотрелась к мистеру Джемисону. – Что-нибудь случилось?

– О, нет… нет. Просто хотел поговорить с ним.

– Малыш, – обернулась мама, – беги, позови папу.

– Да не стоит, не надо. Я и сам туда дойду, если разрешите. Мне полезна прогулка.

Мама кивнула, и мистер Джемисон, поздоровавшись со мной, пересек двор и направился в поле. Малыш и я хотели было последовать за ним, но мама позвала нас назад и велела возвращаться к своим делам.

Мистер Джемисон задержался ненадолго. Уже через несколько минут он появился с поля, сел в свою машину и уехал.

Когда ужин был готов, я первая схватила чугунный колокольчик, пока Кристофер-Джон и Малыш еще не успели это сделать, и выбежала на заднее крыльцо звать папу, мистера Моррисона и Стейси домой. Когда все трое вымылись, мама подошла к папе, стоявшему в дальнем углу, в стороне от всех.

– Что нужно было мистеру Джемисону? – чуть слышно спросила она.

Папа взял протянутое мамой полотенце и не сразу ответил. Я в это время находилась в кухне, вылавливала из молока бобы, и подошла поближе к окну, чтобы услышать его ответ.

– Дэвид, ничего не скрывай от меня. Если какая-нибудь неприятность, я хочу знать.

Папа посмотрел на нее.

– Не из-за чего волноваться, детка… Кажется, Тёрстон Уоллес был в городе и пустил слух, что не позволит некоторым слишком самонадеянным цветным вредить его торговле. Заявил даже, что положит конец их покупкам в Виксберге. Вот и все.

Мама вздохнула, устремив взгляд на вспаханное поле и дальше на склон холма, под выгон.

– Мне страшно, Дэвид, – сказала она.

Папа отложил полотенце.

– Пока не из-за чего, Мэри. Пока рано бояться. Это все только слухи.

Мама повернулась и посмотрела на него.

– А когда они кончат пускать слухи?

– Тогда… вот тогда будет пора. А сейчас, дорогая наша хозяйка, – сказал он, ведя ее за руку к двери на кухню, – сейчас нам есть о чем подумать, более приятном.

Я быстренько выложила последние бобы в миску и поспешила через всю кухню к столу. Когда мама и папа вошли, я уже успела незаметно проскользнуть на скамейку рядом с Малышом и Кристофером-Джоном. Папа, улыбаясь, бросил взгляд на стол.

– Ого, смотрите, что делается! – воскликнул он. – Великолепные каролинские бобы и маисовый хлеб! Идите скорей, мистер Моррисон! И ты, Стейси, – позвал он. – Наши женщины постарались и устроили нам настоящий пир.

Как только занятия в школе кончились, весна быстро уступила лету; а папа так еще и не уехал на железную дорогу. Казалось, он ждет чего-то, и я про себя надеялась: что бы это ни было, пусть оно никогда не придет, и тогда он, может, никуда не уедет. Но однажды вечером, когда он, мама, Ба, мистер Моррисон и Стейси сидели на переднем крыльце, а Кристофер-Джон, Малыш и я бегали во дворе и ловили светлячков, я услышала, как он сказал:

– В воскресенье мне пора трогаться. Хотя очень не хочется. Есть у меня предчувствие, что не все кончилось. Слишком тихо вокруг.

Я выпустила пленного светлячка и села на ступеньки рядом с папой и Стейси.

– Пожалуйста, папа, – начала я, прислонившись к его ноге, – не уезжай в этом году.

Стейси глядел в надвигающуюся ночь, на лице его было написано смирение; он не сказал ни слова.

Папа, вытянув свою большую руку, погладил меня по лицу.

– Должен, Кэсси, девочка моя, – сказал он нежно. – Понимаешь, детка, у нас счета, которые надо оплачивать, а откуда деньги возьмутся? У мамы осенью уже не будет работы, а надо подумать о закладной и о налогах на будущий год.

– Папа, мы ведь посадили больше хлопка в этом году. Разве этого не хватит на налоги?

Папа покачал головой.

– В этом году нам помог посадить больше мистер Моррисон, но хлопок пойдет только на то, чтобы прожить, а на закладную и налоги деньги будут с железной дороги.

Я оглянулась на маму, надеясь, что она заговорит и убедит его остаться, но, когда я увидела ее лицо, я поняла, что она не станет этого делать. Она знала, что он уедет, собственно, мы все знали.

– Папа, ну хотя бы недельку или две можешь ты…

– Не могу, детка. Возможно, я уже потерял эту работу.

– Но, папа…

– Хватит, Кэсси, – раздался голос мамы из сгущающихся сумерек. Я замолчала; папа обнял Стейси и меня, положив нам руки на плечи. С того края лужайки, где Малыш и Кристофер-Джон все еще охотились за жуками-светляками, раздался голос Малыша:

– К нам кто-то идет!

Через несколько минут из сумерек вынырнули мистер Эйвери и мистер Лэньер и стали подниматься по луговому склону. Мама послала Стейси и меня на заднее крыльцо за стульями; потом мы расположились позади папы, который сидел на ступеньках, прислонившись спиной к стояку и лицом обратившись к гостям.

– Вы собираетесь завтра ехать в магазин, Дэвид? – спросил мистер Эйвери, когда все слова приветствия были сказаны.

После первой январской поездки в Виксберг еще раз ездил только мистер Моррисон, папа в этом не принимал участия. Папа указал на мистера Моррисона.

– Мы с мистером Моррисоном собираемся туда послезавтра. Твоя жена принесла вчера список того, что вам надо.

Мистер Эйвери, явно волнуясь, прочистил горло.

– Собственно, я и пришел… пришел из-за этого списка, Дэвид…

Не надо нам больше ничего покупать там.

На крыльце настала тишина.

Так как никто не сказал ни слова, мистер Эйвери переглянулся с мистером Лэньером, на что мистер Лэньер кивнул и продолжал сам:

– Дэвид, мистер Грэйнджер сильно давит на нас. Сказал, мы должны отдать ему со сбора хлопка шестьдесят процентов вместо пятидесяти… а мы уже хлопок-то посадили, так что еще сажать поздно… Э-э, да какая разница, не в этом дело, я думаю. Теперь хлопок идет по такой цене, что получается, чем больше мы посадим, тем меньше мы выручим денег…

Кашель мистера Эйвери прервал его, и он терпеливо ждал, пока кашель не кончился.

– Мне будет тяжело выплачивать этот долг в Виксберге, Дэвид, но все равно я выплачу… и хочу, чтоб ты это знал.

Папа кивнул и посмотрел в сторону дороги.

– Наверно, Монтьер и Гаррисон тоже подняли свои проценты, – заметил он.

– Монтьер да, – отозвался мистер Эйвери. – Но Гаррисон, как я знаю, вроде нет. Он человек приличный.

– Или прикидывается, – устало вздохнула мама.

Папа продолжал смотреть в темноту.

– Сорок процентов. Я полагаю, если кто привык жить на пятьдесят, проживет и на сорок… если очень постарается.

Мистер Эйвери покачал головой.

– Времена слишком тяжелые.

– Времена тяжелые для всех, – сказал папа.

Мистер Эйвери прочистил горло.

– Я знаю. Мне… мне и в самом деле очень неприятно, что Ти-Джей так поступил…

– Я не об этом, – отрезал папа.

Мистер Эйвери, испытывая чувство неловкости, кивнул, потом наклонился со стула вперед и долго всматривался в лес.

– Но… но это еще не все. Мистер Грэйнджер сказал, что, если мы не перестанем покупать в Виксберге, мы можем убираться с его земли.

Сказал, ему надоело, что мы устраиваем беспорядки против приличных белых людей. А потом и эти Уоллесы… они приходили и ко мне, и к брату Лэньера, и к другим, сказали, что мы должны им деньги. Сказали, не можем платить наши долги, так они вызовут шерифа, чтоб забрал нас… сковал всех цепью и заставил отработать.

– О господи! – воскликнула Ба.

Мистер Лэньер кивнул и добавил:

– И завтра нам должно пойти в ихний магазин, чтобы показать нашу преданность.

Мистер Эйвери снова закашлялся, и на какое-то время все замолчали, слышен был только кашель. Когда кашель прекратился, мистер Лэньер сказал:

– Молю бога, только б нам выдержать, не можем мы больше ходить в цепях, Дэвид.

Папа кивнул.

– Никто этого и не ждет от вас, Сайлас.

Мистер Эйвери тихонько засмеялся:

– А все ж таки мы заставили их побегать, а?

– Да, – спокойно согласился папа, – заставили.

Когда оба ушли, Стейси взорвался:

– Они не имеют права выходить из игры! Стоило Уоллесам постращать их, они уж из кожи вон лезут – готовы сразу наутек, все врассыпную, как испуганные зайцы…

Вдруг папа вскочил и, обхватив Стейси, поднял его на ноги.

– Знаешь, юнец, у тебя еще нос не дорос, чтобы судить о том, чего сам толком не знаешь. А этим людям приходится поступать, как они вынуждены. Ты лучше подумай, как они рисковали, когда в первый раз согласились покупать все в Виксберге. Если их закуют в цепи, их семьи ведь останутся безо всего. Их вышвырнут с земли, которую они арендуют, а куда им идти? Некуда! Понимаешь ты это?

– Да, папа, – ответил Стейси.

Папа выпустил его и невесело уставился в темноту.

– Ты родился счастливчиком, парень, потому что у тебя есть своя земля. А если б не было, ты только б о ней и мечтал, стараясь как-то прожить… как стараются мистер Лэньер и мистер Эйвери. Может, пришлось бы поступать, как они вот сейчас. А это нелегко для мужчины – сдаться. Но иногда, оказывается, другого выхода нет.

– Ты… ты прости меня, папа, – пробормотал Стейси.

Папа тут же протянул руки и положил их Стейси на плечи.

– Папа, – сказала я и встала, чтобы присоединиться к ним, – а мы тоже сдадимся?

Папа посмотрел на меня, прижал к себе, потом махнул рукой в сторону дороги.

– Видишь ту смоковницу, Кэсси? Во-он там? И другие деревья вокруг… вон тот дуб и грецкий орех – они много больше смоковницы, и занимают больше места, и отбрасывают такую тень, что она покрывает и эту бедную смоковницу. Но зато у смоковницы очень глубокие корни и она также украшает наш сад, как дуб и грецкий орех. Она цветет, приносит год за годом прекрасные фиговые плоды, хотя знает раз и навсегда, что никогда не дорастет до этих деревьев. Просто растет и делает свое дело. Она не сдается. А если сдастся, умрет. С этого дерева стоит брать пример, Кэсси, дочка моя, потому что мы похожи на него Мы будем делать свое дело и не сдадимся. Мы не можем сдаться.

После того как мистер Моррисон удалился в свой домик, а Ба, мальчики и я пошли спать, папа с мамой остались на крыльце и разговаривали приглушенным шепотом. Было так уютно слышать их голоса: мамин журчал быстро, звонко, а папин жужжал спокойно, неторопливо.

Через несколько минут они покинули крыльцо, и их стало еле слышно. Я вылезла из постели, осторожно, чтобы не разбудить Ба, и подошла к окну. Они медленно ходили по залитой лунным светом лужайке, обнявшись.

– Завтра же утром я первым делом объеду всех, чтобы проверить, сколько человек остались верны нашему делу, – сказал папа, останавливаясь под дубом возле дома. – Мне надо это узнать до нашей поездки в Виксберг.

Мама минуту помолчала.

– Не уверена, Дэвид, что вы с мистером Моррисоном должны ехать сейчас в Виксберг, раз Уоллесы так угрожают нашим людям. Немного надо обождать.

Папа подошел к дереву и сломал веточку.

– Не можем мы бросить начатое дело только из-за угроз Уоллесов, Мэри. Сама знаешь.

Мама не отвечала.

Папа прислонился к дереву.

– Я думаю взять с собой Стейси.

– Ой, Дэвид, нет…

– Ему в следующем месяце уже тринадцать, детка. И просто надо, чтобы он чаще бывал со мной. На железную дорогу я его не могу взять, но когда я здесь куда-нибудь еду, всегда могу прихватить и его. Я хочу, чтобы он разбирался в наших делах, чтобы проявлял о них заботу, чтобы знал, как за что взяться, когда меня нет рядом.

– Дэвид, но он еще совсем мальчик.

– Детка, мальчик возраста Стейси здесь у нас – это почти мужчина. Он должен знать обязанности мужчины. И должен научиться правильно себя вести.

– Я знаю, но…

– Мэри, я хочу, чтобы он вырос сильным… не как этот придурок Ти-Джей.

– Но у него же голова на плечах и учится он гораздо лучше, – вспыхнула мама.

– Знаю, – сказал папа мягко. – И все-таки меня беспокоит, во что превратился Ти-Джей.

– А мне кажется, Джо Эйвери это не очень-то заботит. Разве он хоть что-нибудь предпринимает?

Папа сперва помолчал, потом заметил:

– Ну, ты уж чересчур резко, на тебя даже не похоже.

– Ничуть не резко, – сказала мама, скрестив руки на груди. – Парень совершенно отбился от рук, а никому до этого, судя по всему, и дела нет.

– Однажды Джо пожаловался мне, что не может справиться с Ти-Джеем. Для мужчины признаться в этом тяжело.

– А что, разве он не может дать ему по заду кожаной плеткой? – Было ясно, что мама не сочувствует мистеру Эйвери и его проблемам.

– Говорил, что пробовал, но сам так плох здоровьем, что тут же зашелся в кашле. А после этого стало еще хуже, так что он даже слег.

Говорил, после этого случая Фанни сама пробовала пороть парня, но Ти-Джей сильнее ее, и ничего не вышло. – Папа помолчал, потом добавил: – Все-таки ремня он получил как следует, насколько я понимаю.

– Ремня не ремня, какая разница? – недовольно заметила мама. – Лучше бы они придумали, как наставить парня на путь истинный, не то он угодит в большие неприятности.

Папа тяжело вздохнул и отошел от дерева.

– Пожалуй, пора домой. Завтра рано вставать, если я хочу прежде обойти всех.

– Ты все-таки собираешься ехать в Виксберг?

– Я же сказал, конечно.

Мама в сердцах коротко рассмеялась.

– Право, Дэвид Логан, иногда я себя спрашиваю, ну почему я не вышла замуж за милого, тихого Рональда Картера или за славного, кроткого Гарольда Дэвиса?

– Потому, моя дорогая, – сказал папа, обнимая ее одной рукой, – что ты увидела высокого красавца – меня, и больше ни на кого не захотела смотреть.

Они вместе посмеялись и медленно пошли к дому.

Семь семей, включая нашу, отказались делать покупки в магазине Уоллесов, несмотря на угрозу заковать всех одной цепью. Мама сказала, что интересы Уоллесов такое число не заденет, разозлит – да, и она беспокоилась и боялась за папу, Стейси и мистера Моррисона, которые собирались в поездку. Но сказать ничего не могла, изменить папино решение было невозможно, и в среду утром, задолго до рассвета, они выехали, как и собирались.

В четверг, когда им пора уже было вернуться, начался сильный дождь, настоящий летний ливень. Из-за этого раньше времени надвинулись сумерки и заставили нас уйти с хлопкового поля, которое мы мотыжили, и отправиться домой. Когда над головой раздался удар грома, мама выглянула в окно на темную дорогу.

– Не понимаю, что могло задержать их? – сказала Ба. – Может, остановились, чтоб переждать грозу?

Мама отошла от окна.

– Вы, скорей всего, правы, – согласилась она с Ба, берясь за брюки Кристофера-Джона, которые надо было починить.

Когда вечер сменился темной ночью, мы все притихли: мальчики и я говорили совсем мало, нахмурившиеся мама и Ба сосредоточились на своем шитье. В горле у меня пересохло, беспричинный страх охватил меня.

– Мама, – сказала я, – с ними все равно все в порядке, правда?

Мама взглянула на меня.

– Конечно, все в порядке. Они просто опаздывают.

– Ма, а может, ты думаешь, кто-нибудь им…

– Да, я думаю, что вам, дети, пора идти спать, – быстро ответила мама, не дав мне закончить.

– Я хочу дождаться папы, – воспротивился Малыш.

– Я тоже, – сказал Кристофер-Джон, клюя носом.

– Увидитесь с ним завтра утром. А теперь марш в кровать.

Поскольку нам ничего не оставалось, как подчиниться, мы пошли спать. Но заснуть я все равно не могла. Холодные мурашки бегали по спине, живот свело, в горле пересохло. В конце концов чувствуя, что я просто заболею от страха, я поднялась и на носочках тихонько прошла в комнату мамы и папы.

Мама, скрестив руки, стояла спиной ко мне, а Ба все еще штопала.

Они не слышали, как распахнулась дверь. Я хотела что-то спросить, но мама как раз заговорила, и я не стала ее прерывать.

– Я вот что решила, оседлаю-ка я Леди и поеду поищу их, – сказала она.

– Ну, хорошо, Мэри, а что толку? – сказала Ба. – Поедешь верхом одна в такую темень и дождь?

– Что-то с ними случилось! Я это чувствую.

– Это воображение твое играет, детка, – неуверенно пошутила Ба. – С мужчинами все в порядке.

– Нет… нет, – сказала мама, покачав головой. – Уоллесы не только в моем воображении, они… – она вдруг замолчала, и стало тихо-тихо.

– Мэри…

– Мне показалось, я что-то услышала.

Залаяли собаки, и она, повернувшись, почти бегом пересекла комнату. Откинув в безумной спешке замок, она распахнула настежь дверь и крикнула в грозу:

– Дэвид! Дэвид!

Не в силах больше стоять как вкопанная, я пронеслась через всю комнату.

– Кэсси, девочка, ты почему не спишь? – спросила Ба и шлепнула меня, когда я пробегала мимо.

Однако мама ничего не сказала, когда я подошла и встала рядом.

Она пристально всматривалась в дождливую темь.

– Это они? – спросила я.

Из темноты выплыл светящийся круг, который медленно приближался по подъездной дорожке, вслед за этим до нас чуть слышно донесся голос мистера Моррисона.

– Можешь идти, Стейси, – сказал он. – Я снял его.

И вот в полосе света появился Стейси с фонариком в руке, а следом за ним мистер Моррисон, который нес на руках папу.

– Дэвид! – прерывистом шепотом испуганно выдохнула мама.

Ба, стоявшая за мной, отступила назад, потянув меня за собой.

Она быстро сорвала одеяло и, оставив одни простыни, скомандовала:

– Кладите его прямо сюда, мистер Моррисон.

Когда мистер Моррисон поднимался по ступенькам, мы успели разглядеть, что папина левая нога в неестественно прямом положении и неподвижна, так как привязана веревкой к ружейному стволу. Голова обмотана тряпкой, через которую просочились темно-красные пятна крови. Мистер Моррисон осторожно пронес папу через открытую дверь, стараясь не задеть привязанную ногу, и бережно опустил его на кровать. Мама тут же подошла к кровати и взяла папу за руку.

– Привет, детка… – сказал папа слабым голосом. – Со мной… все в порядке. Сломал ногу, вот и все.

– Фургон ее переехал, – сказал мистер Моррисон, избегая встречаться с мамой глазами. – Надо, чтобы нога была в неподвижном положении. В дороге не успели все сделать как следует.

– А что с его головой?… – спросила мама, вопрошающе глядя на мистера Моррисона.

Но мистер Моррисон больше ничего не прибавил, и мама обернулась к Стейси.

– Ты в порядке, сынок?

– Да, ма, – ответил Стейси, лицо его было непривычно мертвенно-белым, глаза устремлены на папу.

– Тогда сбрось скорее мокрую одежду. Не хватает еще, чтобы ты схватил воспаление легких. Кэсси, а ты иди спать.

– Я разожгу огонь, – сказала Ба, исчезая в кухне.

Мама подошла к стенному шкафу, чтобы найти простыню и сделать гипсовую повязку. Но мы со Стейси с места не сдвинулись, мы смотрели на папу и не шевелились, пока не появились заспанные Кристофер-Джон и Малыш.

– Что тут такое? – спросил Малыш, щурясь на свет.

– Дети, отправляйтесь назад в постель, – сказала мама, кинувшись, чтобы задержать их и не впустить дальше в комнату, но не успела: Кристофер-Джон уже увидел на постели папу и прошмыгнул мимо нее.

– Папа, ты вернулся!

Мистер Моррисон живо подхватил его на руки, прежде чем он толкнул кровать.

– Ч… что случилось? – спросил Кристофер-Джон, теперь уже совершенно проснувшись. – Папа, что с тобой? Почему у тебя на голове эта штуковина?

– Папа уже спит, – сказала мама, позволив мистеру Моррисону опустить Кристофера-Джона снова на пол. – Стейси, отведи их спать… и, пожалуйста, сними с себя мокрую одежду. – Но никто из нас не пошевелился. – Двигайтесь, когда я прошу! – прикрикнула на нас мама, теряя терпение, но лицо ее было скорее озабоченным, чем сердитым.

Стейси повел нас в комнату мальчиков.

Как только дверь за нами закрылась, я спросила:

– Стейси, папа серьезно ранен?

Стейси нашарил лампу, зажег ее и опустился устало на край постели. Мы сгрудились вокруг него.

– Скажи!

Стейси мотнул головой.

– Не знаю. Ногу переехал фургон… и еще выстрел.

– Выстрел?! – с испугом воскликнули Кристофер-Джон и Малыш. Но я больше ничего не спрашивала, боясь говорить, боясь даже думать.

– Мистер Моррисон сказал, он не думает, что пуля сильно его ранила. Он считает, она только задела кожу… вот здесь. – Стейси провел пальцем вдоль правого виска. – Она не застряла нигде.

– А кто же стрелял в папу? – спросил Малыш в великом возбуждении. – Никто не имеет права стрелять в папу!

Стейси поднялся и велел Кристоферу-Джону и Малышу лезть под одеяло.

– Я уже и так слишком много рассказал вам. Кэсси, ты тоже иди спать.

Но я продолжала сидеть, тревожные мысли не позволяли мне уйти.

– Кэсси, иди, мама же сказала тебе.

– Как это фургон переехал его? Почему в него стреляли? – сердито выпаливала я вопрос за вопросом, а про себя уже обдумывала месть тому, кто посмел напасть на папу.

– Кэсси… иди наконец спать!

– Не пойду, пока ты мне все не расскажешь!

– Я позову маму, – попробовал угрожать Стейси.

– У нее и так хватает забот, – сказала я и, скрестив на груди руки, ждала: я была уверена, что он все мне расскажет.

Он подошел к двери и открыл ее. Кристофер-Джон, Малыш и я напряженно следили за ним. Но он тут же закрыл дверь и вернулся к постели.

– Что они там делают? – спросил Малыш.

– Ба перевязывает папе голову.

– Так что же все-таки там случилось? – повторила я.

Стейси сдался и, вздохнув, сел.

– Мы уже возвращались из Виксберга, когда слетели оба задних колеса, – начал он глухим шепотом. – Уже стемнело, и шел дождь. А папа и мистер Моррисон… они решили, не иначе кто-то их открутил, колеса эти, потому что слетели сразу оба – раз и слетели. И я сказал им тогда, что, когда мы были еще в Виксберге, я видел около нашего фургона двух каких-то парней, а папа сказал, что некогда распрягать и разгружать фургон, чтобы посадить назад эти колеса. Он считал, что кто-то крадется за нами.

И вот мы подобрали колеса, нашли болты, и папа велел мне держать покрепче вожжи, чтоб заставить Джека стоять смирно… А Джек очень упрямился, потому что испугался грозы. Потом мистер Моррисон взял да поднял фургон, сам, один. Фургон-то был какой тяжелый, а мистер Моррисон поднял его, как пушинку. Папа быстро надел первое колесо…

И тут в него выстрелили…

– Кто… – начала было я.

– По дороге ехал грузовик и остановился как раз за нами, пока мы занимались этим колесом, чтоб надеть его. Только мы-то грузовик не слышали, как он подъезжает, никто из нас не слышал, ведь лил дождь и гром гремел, к тому же они ехали без зажженных фар, пока не остановились. Их было по крайней мере трое, в этом грузовике-то, и, как, только папа их увидел, он протянул руку за своим дробовиком. Вот тут они и выстрелили в него, и он упал, а левая нога оказалась под фургоном. И вдруг… вдруг Джек как рванет! Это он выстрела испугался и встал на дыбы, а я… я не удержал его… и… фургон переехал папе ногу. – Голос у Стейси тут надломился, и он воскликнул: – Это из-за м-меня папа сломал ногу!

Я обдумала, что он сказал, и, положив руку ему на плечо, возразила:

– Нет, вовсе не из-за тебя. Это те люди виноваты.

Какое-то время Стейси не мог говорить, и я не торопила его.

Наконец он откашлялся и продолжал хрипло:

– Как только мне удалось, я… я привязал Джека к дереву и бросился к папе, но папа велел его не трогать, а мне самому спуститься в канаву. После того как они выстрелили в папу, они накинулись на мистера Моррисона, хотели с ним расправиться, но он оказался проворней и много сильней их. Всего я не мог видеть, было темно, только когда свет передних фар падал на них. Мистер Моррисон подхватил одного, словно пушинку, и бросил на землю, да так, что все косточки у того затрещали. Тогда другой из тех двоих, что остались, у которого было ружье, выстрелил в мистера Моррисона, но не попал.

Мистер Моррисон взял да нырнул в темноту, подальше от светящихся фар, а они за ним.

– Дальше я уж не видел, – сказал Стейси, бросая взгляд на дверь, за которой лежал папа. – Слышал хруст, удары. Кто-то кричал и сыпал проклятьями. А потом ничего не стало слышно, кроме дождя, и мне стало жутко страшно. А вдруг они убили мистера Моррисона, испугался я.

– А вот и не убили, – вставил свое слово Малыш, глаза его так и горели от возбуждения.

Стейси кивнул.

– Потом я увидел вот что: в свете грузовика появился человек, он шел спотыкаясь, подобрал с дороги того, которого бросил мистер Моррисон и перекинул его через борт грузовика, а потом вернулся, чтобы помочь третьему, у которого была сломана рука. Она неловко висела у него сбоку. Потом они развернули грузовик и укатили.

– А потом что? – спросил Малыш.

Стейси пожал плечами.

– Ничего. Мы надели второе колесо и поехали домой.

– Кто это были? – резко выдохнула я.

Стейси посмотрел на меня и спокойно ответил:

– Я думаю, Уоллесы.

От испуга настала минутная тишина, потом Кристофер-Джон со слезами на глазах спросил:

– Стейси, а… а папа наш умрет?

– Нет! Конечно, нет! – поспешил ответить Стейси.

– Но он совсем не двигался…

– Не надо, чтоб папа умер! – заплакал Малыш.

– Да он просто спал, мама же сказала. Просто спал.

– Ура, а когда он проснется? – закричал Кристофер-Джон, слезы так и катились по его пухлым щекам.

– Ну… у-утром, – сказал Стейси и обнял обоих, Кристофера-Джона и Малыша, чтоб успокоить. – Вот дождетесь утра и сами увидите. Утром он уже будет здоров.

Больше Стейси не сказал ни слова; он так и не снял с себя мокрой, грязной одежды. Мы тоже замолкли, получив ответы на все наши вопросы. Но все равно нам было страшно, мы сидели молча и слушали, как дождь, теперь уже мягко, стучит по крыше, и смотрели на дверь, за которой лежал папа, мечтая, чтоб скорей настало утро.

10

– Ну, как это выглядит? – спросил меня папа, когда я проходила через комнату, направляясь к боковой двери.

Прошло больше недели, как его ранили, это было первое утро, что он поднялся. Он расположился у холодного очага, на голове еще оставалась повязка, а сломанная нога покоилась на деревянном стуле.

Глаза были прикованы к маме, сидящей за своим письменным столом.

Мама отложила карандаш и нахмурилась, глядя в большую счетную книгу, открытую перед ней. Она рассеянно следила за мной, ожидая, когда я закрою за собой дверь с сеткой от насекомых, и тогда сказала:

– Дэвид, ты думаешь, нам именно сейчас пора этим заняться? Ведь ты еще не совсем здоров…

– Я настолько здоров, чтобы услышать, что мы почти на мели. Так что скажи мне все, как есть.

Я спрыгнула со ступенек и уселась на последней. Мама помолчала немного, прежде чем ответить папе.

– С половиной хэммеровских денег по закладной мы выкрутимся, чтобы оплатить июньский взнос…

– И это все?

– Ну, пара долларов еще останется, но это все.

Оба помолчали.

– Ты считаешь, надо написать Хэммеру и одолжить еще денег? – спросила мама.

Папа не сразу заговорил.

– Нет… – наконец сказал он. – Я все еще не хочу, чтобы ему стало известно про эту историю. Если до него дойдет, что я не на железной дороге, он пожелает узнать, почему, а я боюсь рисковать, зная его характер. Всякое может произойти, проведай он, что выкинули эти Уоллесы.

Мама вздохнула.

– Боюсь, ты прав.

– Я сам знаю, что прав, – сказал папа. – Дела так обстоят здесь, что, явись он сюда, не скрывая свой гнев и бешенство, его еще, чего доброго, повесят. Нет уж, пока хуже не стало, мы как-нибудь без него обойдемся. – Он минуту подумал. – Может, придется продать одну-две коровы с телятами, чтобы заплатить взносы за июль – август, а может, и нашу свинью. А вот к концу августа надо так постараться с хлопком, чтобы заплатить за сентябрь… Вполне возможно, что придется ехать в Виксберг, когда надо будет очищать хлопок. Вряд ли удастся в этом году воспользоваться очистительной машиной Харлана Грэйнджера.

Снова наступило молчание, потом мама сказала:

– Дэвид, мама поговаривает о том, чтобы ехать в Стробери, на следующую ярмарку…

– Нет, нет… – Папа не дал даже закончить. – Страсти слишком накалились.

– Я говорила ей это.

– Я тоже поговорю с ней… Нам что-нибудь надо приобретать до первого урожая хлопка?

– Сейчас подумаю… батарейки и керосин ты купил в последнюю поездку… да, но вот что нам нужно больше всего – распылитель против насекомых. Жуки на хлопке расплодились такие вредные…

– А как с едой?

– Муки, сахара, дрожжей и всякого такого на донышке, но мы выйдем из положения, не обязательно же каждый день печь печенье и маисовый хлеб. Совсем кончился перец, да и соли маловато, но с этим тоже можно не очень спешить. Да и кофе все вышло… Зато в саду все скоро созреет. Так что можно не тревожиться.

– Не тревожиться… – пробормотал папа, и оба замолчали. Потом он вдруг взорвался, словно получил новый заряд злой силы. – Ах, если бы эта нога не была сломана!

– Тише, Дэвид, чтобы Стейси тебя не услышал, – предупредила мама. – Ты же знаешь, он до сих пор корит себя за твою ногу.

– Я ведь сказал мальчику, это была не его вина. Откуда у него столько сил, чтобы удержать Джека.

– Я-то знаю, но он все равно корит себя.

Папа неожиданно рассмеялся.

– Ну разве не смешно? Уоллесы стреляют из ружья мне в голову, я ломаю себе ногу, а мой сын ругает за это себя. Нет, о чем я мечтаю, это взять кнут и отстегать этих Уоллесов, всех троих, так отстегать, чтоб рука устала.

– Ты заговорил прямо как Хэммер.

– Правда? Что ж, мне частенько хочется поступать как Хэммер.

Честно признаюсь, я получил бы великое удовольствие, если бы удалось выпороть Калеба Уоллеса и его братьев.

– Если будешь брать пример с Хэммера, тебя живо ухлопают, сам знаешь. Так что кончай эти разговоры. Нам разве не о чем больше беспокоиться? Кстати, оба Уоллеса – и Тёрстон и Дьюберри – все еще не встают, как я слышала. Поговаривают даже, что у Дьюберри с позвоночником не в порядке. Во всяком случае, мистер Моррисон отделал их хорошенько.

– А где он, между прочим? Я его сегодня утром еще не видел.

Секунду подумав, мама ответила:

– Опять ищет работу, с рассвета.

– Здесь он все равно ничего не найдет. Я уж говорил ему.

– Знаю, – согласилась мама. – Но он считает, что должен попытаться. Дэвид… – Мама остановилась, и, когда снова заговорила, голос ее стал еле слышен, словно она колебалась, сказать или не сказать, что у нее на уме. – Дэвид, а ты не думаешь, что ему лучше уйти? Я очень не хочу, чтобы он уходил, но после его стычки с Уоллесами я просто боюсь за него.

– Он знает, что ему грозит, Мэри, но он не хочет уходить и… честно говоря, мы без него не обойдемся. Не докучай ему с этим.

– Но, Дэвид, а если…

Не успела мама закончить, как я увидела мистера Моррисона, едущего в западном направлении – значит, из Смеллингс Крика. Я соскочила с последней ступеньки и кинулась ему навстречу.

– Привет, мистер Моррисон! – закричала я, когда Джек подал в сторону и фургон съехал с подъездной дорожки.

– Привет, Кэсси, – поздоровался со мной мистер Моррисон. – Папа проснулся?

– Да, сэр. Он сегодня уже с утра сидит, а не лежит.

– А разве я тебе не говорил, что его ничем не удержишь в постели?

– Да, сэр, говорили.

Он слез с фургона и направился к дому.

– Мистер Моррисон, хотите, я распрягу Джека?

– Не надо, Кэсси, пусть как есть. Я только поговорю с папой и тут же вернусь.

– Ну, ну, старина Джек, – похлопала я мула по спине, наблюдая, как мистер Моррисон входит в боковую дверь.

Сначала я хотела было вернуться на свое место на ступеньках, но передумала. Вместо этого я осталась с Джеком, пытаясь разобраться в том, что только что услышала. Вскоре из дома появился мистер Моррисон. Он зашел на конюшню и вышел оттуда с сажалкой – инструментом, похожим на плуг с маленьким круглым контейнером посредине, из которого высыпаются семена. Он положил сажалку в фургон.

– А куда вы едете, мистер Моррисон?

– На участок к мистеру Уиггинсу. Я виделся сегодня утром с мистером Уиггинсом, и он спросил, нельзя ли воспользоваться папиной сажалкой. У него нет фургона, и я взялся спросить у папы: если папа скажет добро, я привезу ему сажалку.

– А разве не поздно сажать-то?

– Ну, для того, что задумал мистер Уиггинс, не поздно. Он решил посадить у себя яровую кукурузу. В сентябре созреет.

– Мистер Моррисон, а можно мне с вами? – спросила я, когда он уже садился на козлы фургона.

– Что ж, буду только рад такой компании, Кэсси. Но тебе надо сперва спросить у мамы.

Я бросилась бегом домой. Мальчики теперь тоже были в маминой и папиной комнате и, когда я спросила, можно ли ехать с мистером Моррисоном к Крошке Уилли, Малыш и Кристофер-Джон, конечно, тоже захотели.

– Мистер Моррисон согласится, мама.

– Ладно, надеюсь, вы не помешаете ему. А ты поедешь, Стейси?

Стейси сидел напротив папы и с унынием смотрел на его сломанную ногу.

– Иди, сынок, – сказал папа мягко. – Сейчас дел здесь никаких нет. Воспользуйся случаем поболтать с Крошкой Уилли.

– Ты уверен, папа, что я тебе не понадоблюсь?

– Иди, иди, прокатись в свое удовольствие.

Поскольку это была моя идея – попроситься ехать, я влезла на переднее сиденье рядом с мистером Моррисоном, а мальчики сели в фургон. Семья Крошки Уилли жила на собственных сорока акрах милях в двух на восток от Грэйт Фейс. Утро для поездки выдалось удачное, и шесть миль мы покрыли быстро, особенно под пение мистера Моррисона, у которого был могучий густой бас. Кристофер-Джон, Малыш и я подпевали ему, как могли, проезжая хлопковые поля все в цвету – белые, красные, розовые. А Стейси был не в настроении, – иногда с ним это случалось, – и не хотел петь. Что ж, мы его оставили в покое.

На ферме Уиггинсов мы пробыли не больше часа и поехали назад домой. Только мы миновали Грэйт Фейс и приближались к дороге у школы Джефферсона Дэвиса, как увидели старый обшарпанный грузовик. Мистер Моррисон спокойно говорит мне:

– Кэсси, полезай назад, в фургон.

– Но почему, мистер Мор…

– Быстро, Кэсси, делай, как я сказал.

Его голос звучал вполне дружески, чуть громче, чем шепотом, но очень настойчиво, и я послушалась, перелезла через переднее сиденье назад к мальчикам.

– Сейчас мы сделаем остановку.

Грузовичок затормозил с пронзительным металлическим скрежетом.

Мы остановились. Мальчики и я выглянули из-за борта фургона. Грузовик развернулся и преградил нам путь. Дверца его с шумом распахнулась, и оттуда вылез Калеб Уоллес, угрожающе тыча длинным пальцем в мистера Моррисона.

Одно ужасное мгновение, казавшееся вечностью, он стоял, покачиваясь, затем прошептал:

– Ну, ты, грязный длинный ниггер! Тебя убить мало за то, что ты сделал! Сердце вырвать! Мои братья лежат, встать не могут, а он разгуливает себе свободно, словно какой белый. Против всех законов это, вот что! Застрелить тебя мало на месте…

– Вы уберете с дороги свой грузовик?

Калеб Уоллес уставился на мистера Моррисона, потом на грузовик, словно пытался сообразить, какая между ними связь.

– Мой грузовик стоит у тебя на дороге, ты, громила?

– Вы уберете его с дороги?

– Уберу… когда захочу, когда мне будет удобно…

Он вдруг замолчал и с ужасом вытаращился на мистера Моррисона, который спокойно слез с фургона. Длинная тень мистера Моррисона накрыла с головой Калеба Уоллеса, и через какую-то долю секунды он и сам вырос угрожающе рядом. Калеб от страха побледнел, как смерть, а мистер Моррисон, ни слова не говоря, заглянул в грузовик.

– Что он ищет? – прошептала я.

– Может, ружье? – предположил Стейси.

Мистер Моррисон обошел вокруг грузовика, тщательно осмотрел его.

Затем вернулся, встал на колени перед его носом, уперся спиной в радиатор и подхватил огромными ручищами машину за бампер. От напряжения каждый мускул его был виден сквозь тонкую рубашку, пот катился с него градом. Резким могучим рывком он приподнял нос грузовика на несколько дюймов над землей, медленно отвел его влево от дороги и опустил осторожно, словно спящего ребенка. Потом обошел грузовик со стороны кузова и проделал то же самое.

Калеб Уоллес просто онемел. Кристофер-Джон, Малыш и я смотрели на все разинув рот, и даже Стейси, которому уже случилось однажды наблюдать феноменальную силу мистера Моррисона, не мог не удивиться.

Прошло сколько-то минут, прежде чем к Калебу Уоллесу вернулся голос. Мы уже уехали далеко и почти ничего не было слышно, когда издалека до нас донесся его полный бешеной ненависти крик:

– Как-нибудь ночью мы до тебя доберемся, ниггер! Берегись!

Поплатишься за свои дела! Берегись! Эта ночь не за горами…

Когда мы добрались до дому и рассказали маме, папе и Ба, что произошло, мама сказала мистеру Моррисону:

– Я уже говорила, что боюсь за вас. Сегодня Калебу Уоллесу не удалось расправиться с вами… и с детьми.

Мистер Моррисон посмотрел маме прямо в глаза.

– Миссис Логан, Калеб Уоллес не из тех, кто может что-нибудь предпринять в одиночку. Ему надо, чтоб за спиной были еще люди да плюс заряженное ружье, а я знал, что никакого ружья у него нет, во всяком случае, в грузовике. Я обыскал его.

– Да, но если вы здесь останетесь, он соберет людей, и они постараются схватить вас, как он обещал…

– Миссис Логан, не просите меня уходить.

Мама протянула руку и легко коснулась руки мистера Моррисона.

– Мистер Моррисон, вы теперь член нашей семьи. Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за нас.

Мистер Моррисон опустил глаза и обвел комнату долгим взглядом, пока не остановился на мальчиках и на мне.

– У меня никогда не было своих детей. Иногда я думаю, если бы у меня были дочь и сын, я бы хотел, чтобы они были похожи на вас и мистера Логана… а внуки на ваших детей…

– Мистер Моррисон, но ведь Уоллесы…

– Мэри, – тихо позвал ее папа, – пусть будет, как будет.

Мама взглянула на папу, губы ее готовы были еще что-то произнести. Но она больше ни слова не сказала, только озабоченные складки остались над бровями.

…Начало августа выдалось ясным и жарким. Жара повисла над землей, прилипла, как невидимое покрывало; из-за этого все двигались медленно, сонно, как под водой. В созревающих полях подсохший хлопок и кукуруза устало тянулись в небо, ожидая влаги от дождя, который время от времени грозился пойти, но не шел, и земля стала похожа на печеное, бурое тесто.

Мечтая спрятаться от жары, мальчики и я часто укрывались в лесной прохладе, конечно, после того, как все домашние дела были сделаны. И пока корова с телятами щипали там траву, мы усаживались на берегу пруда, прислонившись к стволу орешника гикори, или сосны, или грецкого ореха, лениво болтая ногами в прохладной воде, и ждали, когда охладится арбуз, который мы приносили с огорода. Иногда к нам приходил туда Джереми, для этого он проделывал длинный путь через густой лес, который находился от его фермы на расстоянии больше мили; но об этих встречах мы заранее не условливались: вряд ли кому из наших родителей они были бы по душе.

– Как ваш папа? – спросил он однажды, опустившись рядом с нами на землю.

– В порядке, – ответил Стейси. – Только нога беспокоит его в эту жару. Чешется очень. Но мама говорит, значит, дело идет на поправку.

– Вот хорошо-то, – прошептал Джереми. – Все-таки это ужасно, что его так ранили, что он не мог вернуться на железную дорогу.

Стейси беспокойно заерзал и поглядел на Кристофера-Джона, Малыша и меня, напоминая взглядом, что мы не должны говорить о роли Уоллесов в папиной травме, так что мы лишь ответили: «Ага».

Джереми помолчал немного, а потом, запинаясь, сказал:

– А н-некоторые люди г-говорят, они даже рады, что вашего папу ранили. Р-рады, что он не сможет теперь заработать на этой железной дороге.

– Кто так говорит? – закричала я, вскочив с земли. – Только скажи кто, и я вобью…

– Кэсси! Сядь и успокойся, – приказал Стейси.

Я с неохотой подчинилась, мечтая про себя, чтоб вся эта история с Уоллесами и папиным ранением не обставлялась так сложно. Я считала так: раз Уоллесы первые напали на папу и мистера Моррисона, проще всего было бы сообщить об этом шерифу, чтобы их посадили в тюрьму, но мама говорила, что это бы не вышло. Мама объяснила, что, раз Уоллесы, получив как следует от мистера Моррисона, в замешательстве помалкивают об этой стычке и официально не жалуются, мы тоже должны молчать. Иначе мистера Моррисона могут обвинить в нападении на белых, а тогда его, чего доброго, еще приговорят к каторге или того хуже.

– Н-не я это говорил, Кэсси, – словно извиняясь, пробормотал, заикаясь, Джереми.

– Ну и ладно, кто бы что ни говорил, подло это. – Я очень рассердилась.

Джереми, соглашаясь, кивнул и переменил тему разговора.

– Вы давно не видели Ти-Джея?

Стейси нахмурился, обдумывая, отвечать на это или нет. О Т. Дж. и братьях Симмз ходили разные толки, и ничего хорошего в них не было.

Отец Мо Тёрнера даже говорил папе, что Т. Дж. как-то крутился около него вместе с братьями Симмз, а потом, после того как они ушли, он хватился своих часов; то же самое случилось и у мистера Лэньера, только с медальоном. «Этот Ти-Джей совсем испортился, – сказал мистер Лэньер, – а с ворами я дело иметь не хочу… особенно, когда этот вор якшается с белыми парнями».

Наконец Стейси ответил:

– Теперь мы его совсем не видим.

Джереми подергал себя за губу.

– А я все время вижу.

– Тем хуже для тебя, – посочувствовала я.

Стейси с упреком поглядел на меня, затем растянулся на земле, подложив руки под голову вместо подушки.

– Красота здесь, правда? – намеренно поменял он тему разговора.

Мы тоже легли на спину. Над головой, как огромные зеленые опахала, сошлись ветви грецкого ореха и гикори, образуя навес. В нескольких футах от нас наяривающее солнце проложило мерцающие янтарные дорожки солнечного света на поверхности пруда. В воздухе парила тишина, спокойная, мирная, ласкающая.

– Когда я вырасту, – сказал Джереми, – я построю себе дом на деревьях и буду жить там.

– А как у тебя это получится? – осведомился Малыш.

– Ну, найду несколько деревьев покрепче и построю. Я сделаю так: ствол одного дерева у меня будет в спальне, а ствол другого на кухне.

– А зачем тебе хочется жить на дереве? – спросил Кристофер-Джон.

– Там так спокойно… и тихо. И еще прохладно, – ответил Джереми. – Особенно ночью.

– А откуда ты знаешь, что там прохладно ночью? – спросила я.

У Джереми осветилось лицо:

– Да у меня же там постель.

Мы с недоверием посмотрели на него.

– Н-ну, правда. Я сам сделал, чтобы спать. Когда ночью жарко, я залезаю на мое дерево, а там совсем другой мир. Я же оттуда вижу и слышу такое, что только белка и птицы могут видеть и слышать, честное слово. Иногда мне даже кажется, я вижу всю дорогу до самого вашего дома.

– А, чепуха, сказки рассказываешь, – не поверила я. – Ваша ферма слишком далеко от нас, ты что, не знаешь?

Джереми понурился.

– Ну… может, и не вижу, но все равно, никто не мешает мне воображать, что как будто вижу. – Он капельку помолчал, а потом вдруг вскочил, и лицо его опять засияло. – Эй, а почему бы вам всем не пойти со мной, чтоб посмотреть? Па собирался на весь день уехать, мы бы повеселились, и я бы вам кое-что показал…

– Нет, – тихо сказал Стейси, продолжая глядеть на деревья над головой.

Джереми съежился, словно из него воздух вышел.

– Л-ладно, просто хотел вам показать, и все.

Поначалу казалось, его обидел холодный отказ Стейси, но потом, приняв это, видимо, как должное, он принялся за свое как ни в чем не бывало и предложил:

– Если вы когда захотите сами сделать такой дом на дереве, только скажите мне, я вам обязательно помогу. Там так же прохладно, как…

Папа сидел на скамье в конюшне, неловко вытянув перед собой сломанную ногу, и чинил одну из уздечек Джека. Он сидел там с раннего утра, нахмурившись, так что глубокая морщина залегла на лбу, и спокойно чинил все, что требовалось починить. Мама велела не беспокоить его, и мы старались, сколько могли, держаться подальше от конюшни, но после обеда, само собой, все сошлись туда, чтобы доделать разные дела по хозяйству. Папа весь ушел в себя и поначалу не обращал на нас внимания, но потом поднял глаза и стал внимательно следить за нами.

Мы уже покончили со всеми делами, когда из Стробери вернулся мистер Моррисон, куда он ездил, чтобы внести августовский взнос по закладной. Он медленно вошел в конюшню и протянул папе конверт. Папа с недоумением поглядел на него и вскрыл. Читая письмо, он крепко стиснул зубы, а когда кончил, так стукнул кулаком по скамье, что мальчики и я побросали все дела, поняв, что стряслось что-то очень неприятное.

– Вам они тоже сказали? – спросил папа мистера Моррисона отрывисто и сердито.

Мистер Моррисон кивнул.

– Я пытался заставить их подождать, пока мы не соберем хлопок, но они заявили: раз должно, надо оплатить все немедленно. Это точные их слова.

– Все Харлан Грэйнджер, – спокойно сказал папа. Он протянул руку за своей палкой и поднялся. – Вы в силах поехать опять в Стробери… сегодня же вечером?

– Я-то могу, но не уверен, что старый мул сможет.

– Тогда запрягите Леди, – сказал папа, показывая на гнедую кобылу.

Потом повернулся и пошел к дому. Я с мальчиками – за ним, не совсем понимая, что происходит. Папа вошел в кухню, а мы остались на крыльце и смотрели внутрь через сетку на двери.

– Дэвид, что-нибудь стряслось, сынок?

– Банк опротестовал выплату. Я еду в Стробери.

– Опротестовал выплату? – переспросила Ба. – О господи, еще и это.

Мама внимательно посмотрела на папу, страх стоял в ее глазах.

– Ты едешь прямо сейчас?

– Прямо сейчас, – сказал он, переходя из кухни в их комнату.

Мамин голос настиг его:

– Дэвид, ведь очень поздно. Банк уже закрыт. Ты все равно никого не застанешь до утра…

Папин ответ мы не расслышали, но мамин голос звучал теперь резче.

– Ты хочешь снова оказаться на этой дороге посреди ночи, и это после всего, что случилось? Тебе очень хочется, чтобы мы до смерти переволновались за тебя?

– Мэри, неужели ты не понимаешь, что они стараются отнять у нас землю? – сказал папа уже громче, и мы его услышали.

– А неужели ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы тебя убили?

Больше мы ничего не слышали. Но через несколько минут папа вышел и попросил мистера Моррисона распрячь Леди. Ехать в Стробери было решено завтра утром.

На другой день папа с мистером Моррисоном уехали раньше, чем я встала. Когда, уже к вечеру, они вернулись, папа устало опустился у кухонного стола на стул рядом с мистером Моррисоном и, проведя рукой по жестким волосам, сказал:

– Я говорил с Хэммером.

– Что ты ему сказал? – спросила мама.

– Только то, что опротестовали выплату. Он сказал, что достанет денег.

– Как?

– Это он не сказал, а я не спрашивал. Просто сказал, что достанет.

– Дэвид, а мистер Хиггинс, в банке, что он сказал? – спросила Ба.

– Сказал, что кредит нам закрыт.

– Мы ведь уже не задеваем интересы Уоллесов. – Мама была раздражена и рассержена. – Так что Харлану Грэйнджеру нечего…

– Детка, ты прекрасно знаешь, что есть чего, – сказал папа, обнимая ее. – Ему надо указать нам наше место в общем порядке вещей.

Ему позарез это нужно. А кроме того, он хочет отобрать нашу землю.

– Но, сынок, по этой закладной у нас еще есть в запасе четыре года.

Папа коротко рассмеялся.

– Мама, ты хочешь, чтобы я заявил это суду?

Ба вздохнула и положила свою руку на папину.

– А если Хэммер не достанет денег?

– Не беспокойся, мама. Мы не собираемся терять эту землю. Можешь поверить мне.

В третье воскресенье августа начался ежегодный праздник возрождения. К этому празднику относились очень серьезно, но это не мешало ему быть веселым; готовились к нему загодя, доставали с дальних полок горшки и сковородки, платье, переложенное шариками нафталина, помятые брюки из старых сундуков; люди съезжались со всей общины и из соседних общин, расположенных вдоль извилистой красной школьной дороги до самой церкви в Грэйт Фейс. Праздники продолжались семь дней, и все их ждали с нетерпением, потому что предполагались не только церковные службы, – это было единственное в году запланированное общественное событие, вносившее разнообразие в будничную скуку сельской жизни. Подростки открыто занимались ухаживанием, взрослые встречались с родственниками и друзьями, которых не видели с прошлогодней «большой встречи», а дети просто бегали на свободе.

На мой взгляд, лучшая часть праздника приходилась на первый день. После окончания первой из трех служб вся людская масса, теснившаяся в душной маленькой церкви, наконец выливалась на школьный двор, и женщины с гордостью выставляли свое угощение прямо в фургонах или на длинных столах, установленных вокруг церкви.

И начинался незабываемый пир.

Полные миски с ботвой молодой репы, черноглазые бобы с ветчиной, толстые ломти розового сала, жареные ребрышки, хрустящие подрумяненные цыплята и ломтики нежной бельчатины и крольчатины, слоеное печенье на пахте и маисовый хлеб с корочкой, большие куски пирога со сладким картофелем, сливочный кекс и прочее, и тому подобное, чего только душе угодно; даже если съестные запасы были истощены, все равно каждая семья находила, что выставить, и, когда прихожане переходили от стола к столу, трудности и заботы забывались хотя бы на этот день.

Мальчики и я только успели наполнить по первому разу свои тарелки и расположиться под старым деревом грецкого ореха, как Стейси вдруг поставил свою тарелку и поднялся.

– Что такое? – спросила я, набивая рот маисовым хлебом.

Стейси зажмурился от солнца.

– Посмотрите, вон человек на дороге.

Я улучила момент, чтобы взглянуть, не выпуская куриной ножки из рук.

– Ну и что?

– Он похож… дядя Хэммер! – закричал Стейси и бросился бежать.

Я, все еще сомневаясь, следила за ним, не собираясь оставлять свою тарелку, если только это и в самом деле не дядя Хэммер. Но когда Стейси добежал до человека и обнял его, я бросила тарелку и кинулась бегом через лужайку к дороге. Кристофер-Джон, не выпуская тарелки из рук, и Малыш побежали вслед за мной.

– Дядя Хэммер, а где ваша машина? – спросил Малыш, когда мы все по очереди обнялись с ним.

– Продал, – сказал он.

– Продал?! – вскричали мы хором.

– Н-но зачем? – спросил Стейси.

– Нужны были деньги, – просто ответил дядя Хэммер.

Когда мы подошли к церкви, нас встретил папа. Он обнял дядю Хэммера.

– Вот не ожидал, что ты проделаешь такой путь и приедешь сам сюда.

– Неужели ты ожидал, что я доверю такие деньги почте?

– А телеграфом?

– Тоже не доверяю.

– Скажи, как тебе удалось достать их?

– Кое-что занял, кое-что продал, – сказал он, пожав плечами.

Затем головой указал на папину ногу. – Как это тебя угораздило?

Папа встретился глазами с дядей Хэммером и улыбнулся слегка.

– А я-то надеялся, ты и не спросишь.

– Ага, понятно.

– Папа, – сказала я, – дядя Хэммер продал свой «пакард».

Папина улыбка увяла.

– Я никак не думал, что дойдет до этого.

Дядя Хэммер одной рукой обнял папу.

– А что толку в машине? Сажать хлопок она не может. Дом на нее не поставишь. Да и четверых симпатичных деток не вырастишь с ее помощью.

Папа кивнул понимающе.

– Ну, теперь ты наконец расскажешь мне про свою ногу?

Папа оглядел снующих туда-сюда вокруг столов людей.

– Сначала найдем тебе, что поесть, – сказал он, – а потом я все расскажу. Надеюсь, тогда это лучше проскочит за компанию с хорошей едой.

Так как дядя Хэммер должен был уехать рано утром в понедельник, мальчикам и мне разрешили подольше не ложиться спать, чтобы побыть с ним. Мы уже давно должны были бы лежать в постели, однако все еще сидели на переднем крыльце, освещенном лишь белым светом полной луны, прислушиваясь к убаюкивающим голосам папы и дяди Хэммера, которые опять звучали вместе.

– Завтра мы поедем в Стробери и первым делом оформим выплату; – сказал папа. – Не думаю, что с моей ногой мне удастся проделать весь путь и до Виксберга, но мистер Моррисон отвезет тебя туда и посадит на поезд.

– Ему вовсе не обязательно это делать, – возразил дядя Хэммер. – Я могу и сам добраться до Виксберга.

– Но у меня будет спокойней на душе, если я буду уверен, что ты на самом деле сел на поезд, который идет на Север, а не спрыгнул с него, чтобы натворить глупостей.

Дядя Хэммер поворчал немного.

– Что бы я хотел сделать с Уоллесами, вовсе не глупости… И с Харланом Грэйнджером в придачу.

Трудно было спорить с его чувствами, никто и не стал.

– А как ты собираешься раздобыть еще денег? – спросил немного погодя дядя Хэммер.

– Хлопок подает надежды, – сказал папа. – Мы рассчитываем на него и должны получить достаточно.

Дядя Хэммер немного помолчал, прежде чем заметить:

– Затянете потуже ремни, а?

На это папа не ответил, и дядя Хэммер сказал:

– Может, мне лучше остаться?

– Нет, – сказал папа твердо, – лучше тебе быть в Чикаго.

– Может, мне и лучше, но я боюсь за вас. – Он помолчал, дергая себя за ухо. – Я проходил через Стробери с одним человеком из Виксберга. Мне показалось, все там хуже, чем обычно. Когда страсти так накаляются и люди недовольны жизнью, они всегда ищут, на ком бы все выместить… Я не хочу, чтобы это оказался ты.

– Не думаю, что так будет… – сказал папа, – разве только, если ты останешься.

Утром, когда мужчины уехали, Ба сказала маме:

– Я бы очень хотела, чтобы Хэммер мог остаться подольше.

– Это лучше, что он уехал, – сказала мама. Ба кивнула.

– Знаю. При теперешних делах достаточно сущего пустяка, чтоб все перевернуть, а Хэммер с его-то характером сам бы все перевернул, – прошептала она с тоской. – А все ж таки хотела бы я, чтоб он остался…

В последнюю ночь праздника небо вдруг окрасилось в неожиданно желтый цвет. Воздух сделался спертый, душный, ни ветерка.

– Как ты думаешь, Дэвид, – спросила мама, когда они с папой стояли на переднем крыльце, разглядывая небо, – думаешь, стоит нам ехать?

Папа оперся о палку.

– Гроза разразится, это точно, но, может быть, не раньше, чем глубокой ночью.

И они решили ехать. Большинство семейств решило так же, потому что, когда мы приехали, церковный двор был запружен фургонами.

– Брат Логан, – окликнул папу один из дьяконов, когда папа неловко вылез из фургона, – его преподобие отец Бэбсон предлагает начать службу поскорей, чтобы пораньше разойтись и успеть добраться до дому до того, как начнется гроза.

– Очень хорошо, – согласился папа, направляя нас к церкви.

Но когда мы были уже совсем близко, нас задержали Лэньеры. Пока взрослые разговаривали, Крошка Уилли Уиггинс и Мо Тёрнер, стоявшие еще с несколькими мальчиками, помахали Стейси, зовя его к себе.

Стейси свернул с дороги, чтобы с ними поговорить, а Кристофер-Джон, Малыш и я отправились за ним.

– Угадай, кого мы видели? – спросил Крошка Уилли у Стейси, когда тот подошел.

Но Стейси не успел отгадать, Крошка Уилли сам ответил на свой вопрос:

– Ти-Джея с этими братьями Симмз.

– Где? – спросил Стейси.

– Вон там, – показал Крошка Уилли. – Они остановились возле школы. Смотри, вот они идут.

Глаза всех устремились, куда показывал пальцем Крошка Уилли. В сгущающихся сумерках через широкий газон быстро и уверенно шли трое: братья Симмз по бокам, а в середине Т. Дж.

– Чего это он привел их сюда? – сердито спросил Мо Тёрнер.

Стейси пожал плечами:

– Не знаю, но сейчас, наверно, выясним.

– Я его что-то не узнаю, – заметила я, когда рассмотрела Т. Дж. более отчетливо.

На нем были длинные брюки без всяких заплат и, хотя день был жаркий и влажный, пиджак и галстук, да еще шляпа, которая лихо съехала набекрень.

– Я думаю, не узнаешь, – прошептал Мо с горечью. – И меня бы не узнала, если бы я крал, что ни попадя, у всех.

– Ба, ба, ба! Кого мы видим! – воскликнул Т. Дж. громко, подойдя к нам. – Надеюсь, вы нас пригласите на свою торжественную службу?

– Что ты здесь делаешь, Ти-Джей? – спросил Стейси.

Т. Дж. засмеялся.

– Я разве не имею права прийти в мою собственную церковь, а?

Повидаться с моими старыми друзьями?

Он обежал глазами всю группу, но никто даже не старался сделать вид, что рад его видеть. Его широкая ухмылка чуть увяла, но вот, увидев меня, он похлопал меня по щеке влажной рукой.

– Привет, Кэсси, как делишки?

Я оттолкнула его руку.

– Не смей приставать ко мне, Ти-Джей! – предупредила я.

Он опять засмеялся, потом высказался, не торопясь:

– Так, так, и это называется «здрасьте». Я пришел, можно сказать, специально, чтобы познакомить вас с моими друзьями Эр-Ве и Мелвином, а вы ведете себя как совсем невоспитанные люди. Да-а, а вот Эр-Ве и Мелвин, – продолжал он, старательно выговаривая имена братьев Симмз, чтобы довести до нашего сознания, что вот, мол, он не утруждает себя и обходится без «мистер» перед их именами, – настоящие мне друзья. Не то что вы. Вот посмотрите, что они мне дали. – Он с гордостью одернул на себе пиджак. – Хороша вещичка, а? Они дают мне все, что я захочу, потому что хорошо ко мне относятся. И я их лучший друг.

Он повернулся к братьям Симмз.

– Я правду говорю, Эр-Ве и Мелвин?

Мелвин кивнул, и на лице его появилась снисходительная усмешка в адрес Т. Дж.

– Всё-всё, что ни попрошу, всё дают. Все, что захочу, достанут, даже… – Он на миг запнулся, словно в неуверенности соображая, не зашел ли слишком далеко, но потом его понесло дальше: – Даже ружье с жемчужиной на прикладе из магазина Барнета.

Р. В. сделал шаг вперед и одобряюще хлопнул Т. Дж. по плечу.

– Все правда, Ти-Джей. Только скажи – и оно твое.

Т. Дж. широко улыбнулся. Стейси с отвращением отвернулся.

– Пошли, – сказал он нам, – служба сейчас начнется.

– Эй, какая муха вас укусила? – закричал Т. Дж., когда мы все дружно повернулись и пошли к церкви.

Я обернулась на него: неужели он совсем дурак?

– Вот что, Ти-Джей, – сказал Мелвин, как только мы отошли, – мы пришли сюда, как ты просил. А теперь ты пойдешь с нами в Стробери, как обещал.

– Но… но это ж совсем другое дело, – пробормотал Т. Дж.

– Что? – переспросил Р. В. – Так ты идешь или не идешь? Ты что, уже не хочешь это ружье с жемчужиной или…

– Хочу, но…

– Тогда пошли, – приказал Р. В., повернулся и направился вместе с Мелвином к их пикапу.

Но Т. Дж. не сразу двинулся за ними. Он еще постоял посреди церковного дворика, на лице его были написаны растерянность и нерешительность. Я никогда не видела его более одиноким и покинутым и на какую-то долю секунды почувствовала к нему почти жалость.

Достигнув порога церкви, я снова оглянулась. Т. Дж. все еще стоял там: расплывшееся пятно, сливающееся с надвигающейся тьмой, и я было подумала, что, может, он не пойдет с Симмзами. Но затем грубый окрик автомобильного гудка прорезал вечернюю тишь, и Т. Дж., повернувшись к нам спиной, помчался через газон.

11

И грянул гром, услышь крик мой.

Летит он над водой… водой…

Надсмотрщик по мостику идет с кнутом,

Чтобы забить меня потом кнутом.

Но нет, под кнут не лягу я, не лягу я,

Мне не позволит этого земля моя.

Ночь шептала, что надвигается гроза. Было жарко, душно, влажно; в такую ночь не спится. Я дважды просыпалась с надеждой, что пора уже вставать, но густая чернота не рассеивалась, и не было даже намека на серый рассвет. На переднем крыльце сидел мистер Моррисон и тихо пел низким голосом, улетающим в бесконечно длинную ночь, словно встречал песней приближающуюся грозу. Он сидел там с тех самых пор, как, вернувшись из церкви, мы погасили в доме свет; наблюдал и ждал, как делал каждую ночь после того, как ранили папу. Никто не догадывался, зачем он наблюдает и ждет, но я-то знала. Конечно, это было связано с Уоллесами.

Но вот песня мистера Моррисона оборвалась, и я поняла: значит, теперь он идет в заднюю часть дома, пробудет там недолго, потом на цыпочках пройдет через затихший двор и, рано или поздно, вернется снова к переднему крыльцу. Заснуть я не могла и дала себе задание, пока он не вернется, повторять про себя, названия всех штатов. Мисс Крокер была просто помешана на штатах, и однажды я обнаружила, что достаточно представить себе, как она перечисляет эти штаты, и тебя тут же клонит ко сну. Я решила шпарить штаты наизусть по географическому порядку, а не по алфавиту, – так было труднее. Я уже добралась на Западе до самой Дакоты, когда мой молчаливый урок прервал стук в дверь на переднем крыльце. Я затаила дыхание. Мистер Моррисон никогда не издавал таких звуков.

Вот опять.

Я осторожно вылезла из кровати, боясь разбудить Ба, но она продолжала громко храпеть, и пробралась к выходу. Приложила ухо к двери и прислушалась, потом быстро, со всей силой откинула щеколду и выглянула наружу.

– Ты что тут делаешь, красавчик? – прошипела я.

– Ой, Кэсси, только не буди никого, – шепотом ответил Т. Дж., скрытый темнотой. Затем снова постучал легонько в дверь мальчиков и тихо позвал: – Эй, Стейси, послушай! Проснись! Впусти меня.

Дверь распахнулась, и Т. Дж. проскользнул в дом. Я захлопнула и заперла дверь и последовала за ним.

– С-Стейси, у м-меня неприятности, – сказал Т. Дж. – Понимаешь, с-серьезные неприятности.

– Тоже мне новости, – заметила я.

– Зачем ты явился сюда? – холодно спросил шепотом Стейси. – Ступай лучше к Эр-Ве и Мелвину, пусть они тебя выручают.

В темноте раздалось приглушенное рыдание, и Т. Дж. каким-то чужим голосом пробормотал:

– Это они меня и втравили. Где кровать? Мне надо сесть.

Он стал ощупью искать в темноте постель, волоча ноги, словно они у него с трудом поднимались.

– Я же не кровать! – воскликнула я, когда он дотронулся до меня.

Мы услышали глубокий вздох. Стейси щелкнул электричесим фонариком, Т. Дж. нашел кровать и, держась за живот, медленно сел.

– В чем дело? – спросил Стейси с подозрением.

– Это Эр-Ве и Мелвин, – зашептал Т. Дж. – Это они меня избили.

Сильно.

Он поглядел на нас, надеясь встретить сочувствие. Но не было на наших мрачных лицах, освещенных фонариком в руках у Стейси, ни жалости, ни сострадания. Глаза Т. Дж. затуманились, расстегнув все пуговицы на рубашке, он распахнул ее и уставился на свой живот.

Я тоже посмотрела, и меня всю передернуло.

– О господи, Ти-Джей! – воскликнул Стейси все так же шепотом. – Что случилось?

Сперва Т. Дж. не отвечал, а только с ужасом рассматривал здоровенные иссиня-черные кровоподтеки у себя на животе и на груди.

– Наверно, что-то там надорвалось, – выдохнул он наконец. – Меня покалечили… ужас как.

– За что они тебя? – спросил Стейси.

Т. Дж. посмотрел на яркий свет.

– Стейси, помоги мне… Помоги мне добраться до дому. Я сам не смогу.

– Скажи сначала, почему они тебя так?

– Потому… потому, что я сказал, что расскажу, что случилось.

Мы со Стейси переглянулись, потом оба наклонились совсем близко к Т. Дж.

– Расскажешь, что?

Т. Дж. сглотнул и резко нагнулся вперед, так что голова оказалась между ног.

– Мне… мне очень больно, Стейси. Но я должен добраться домой, прежде чем отец проснется… Потому что он сказал, если я еще не вернусь ночью домой, он выгонит меня совсем. И он так сделает. Он меня выгонит, а мне некуда идти. Ты должен помочь мне.

– Сначала расскажи, что случилось.

Т. Дж. начал плакать.

– Они сказали, хуже будет, если я разболтаю все.

– Как хочешь, но я никуда не пойду, пока не узнаю, что произошло, – сказал Стейси решительно.

Т. Дж. отыскал глазами лицо Стейси в расплывчатой световой рамке от карманного фонарика и начал рассказывать свою историю.

Покинув Грэйт Фейс, он с Симмзами отправился прямиком в Стробери, чтобы раздобыть это ружье с жемчужиной, но когда они добрались до магазина, он оказался уже закрыт. Симмзы сказали, нечего сто раз возвращаться за одним и тем же ружьем, они просто войдут в магазин и возьмут его. Т. Дж. сначала струхнул, но братья Симмз уверили его, что никакой опасности тут нет. Если их схватят, они скажут, что ружье им понадобилось именно в ту ночь, а в понедельник они собирались за него заплатить.

В складском помещении, расположенном в глубине магазина, было небольшое окно. Оно не закрывалось, и через него мог пролезть любой ребенок или кто-нибудь такой же худой, как Т. Дж. Подождав примерно еще час после того, как огни на втором этаже в жилых комнатах Барнетов были погашены, Т. Дж. пролез в это окно, отворил дверь, и братья Симмз вошли в магазин. Лицо они обвязали чулком вместо маски, на руках были перчатки. Испугавшись, что на уме у них что-то иное, Т. Дж. хотел было уйти даже без ружья, но Р. В. настоял, чтобы он получил его. Р. В. сбил топором замок с футляра и вручил Т. Дж. долгожданное ружье.

После этого Р. В. и Мелвин подошли к стенному шкафу и попробовали сбить с него медный замок. Несколько минут они бились впустую, тогда Р. В. шарахнул изо всех сил топором по замку, и он поддался. Мелвин уже добрался до металлической коробки, спрятанной в шкафу, как вдруг на ступеньках лестницы появился мистер Барнет с электрическим фонариком в руке, а за ним его жена.

Какое-то мгновение, которое, казалось, длилось вечность, никто из них не двигался и не произнес ни слова, пока мистер Барнет не нашарил фонариком сначала Т. Дж., потом Р. В. и Мелвина, лица которых были скрыты чулком. Но когда он увидел, что замок с его шкафа сорван, он пришел в ярость и, совершив безумный прыжок с лестницы, попытался вырвать у Мелвина металлическую коробку. Они начали бороться, причем мистер Барнет уже брал верх над Мелвином, когда Р. В. из-за спины огрел мистера Барнета топорищем по голове, и мистер Барнет замертво свалился на пол как подкошенный.

Увидев, как муж ее упал, миссис Барнет кинулась через всю комнату и принялась колотить Р. В., крича при этом:

– Проклятые ниггеры, вы убили Джима Ли! Вы убили его!

Р. В., стремясь увернуться от ее кулаков, отпихнул ее, она упала, ударившись головой об одну из железных печек, и больше не двигалась.

Когда они выбрались наружу, Т. Дж. хотел пойти прямо домой, но братья Симмз сказали, что им надо еще обделать какое-то дельце, и велели ему ждать в кузове их грузовика. Когда же Т. Дж. стал возражать и пригрозил, что расскажет всем, что Р. В. и Мелвин напали на Барнетов, если они не отвезут его домой, оба вместе напали на него и стали бить, нанося такие жестокие удары, что он уже не стоял на ногах. Тогда они бросили его в кузов грузовика и направились вдоль по улице к биллиардной. Т. Дж. пролежал там, как он считает, не меньше часа, потом кое-как выбрался из грузовика и отправился домой. Пройдя примерно милю, он подсел к фермеру, ехавшему по дороге Солджерс Роуд в Смеллингс Крик. Чтобы не идти мимо участка Симмзов, так как он боялся, что Р. В. и Мелвин будут возвращаться домой по дороге Джексон Роуд, он не сошел у перекрестка дороги на школу Джефферсона Дэвиса, а переехал с фермером мост Солджерс Бридж и слез у перекрестка после моста, откуда дал круг и вышел с запада к нашему дому.

– Ти-Джей, а Б-Барнетов убили? – спросил Стейси, когда Т. Дж. наконец кончил рассказывать.

Т. Дж. помотал головой.

– Н-не знаю. Выглядели они как мертвые. Стейси, если кто-нибудь что пронюхает, знаешь, что мне тогда будет? – Он встал и лицо его перекосило от боли. – Стейси, помоги мне добраться до дома, – продолжал он просить. – Я боюсь идти туда один… А вдруг Эр-Ве и Мелвин поджидают меня…

– А ты точно ничего не наврал, Ти-Джей? – спросила я с подозрением.

– Клянусь, все, что я сказал, правда. Я… я признаюсь, что тогда я врал, когда наговаривал на вашу маму, но сейчас я не вру, нет, нет, не вру!

Стейси подумал с минуту.

– А почему бы тебе не остаться на ночь здесь? Наш папа скажет твоему, что произошло, и он не станет прогонять…

– Нет! – закричал Т. Дж., даже глаза у него сделались большими от ужаса. – Я никому не могу ничего рассказывать! Мне надо идти!

Он направился к двери, держась за бок. Но не дошел, ноги у него подкосились, и Стейси пришлось подхватить его и отвести снова к кровати.

Я внимательно посмотрела на Т. Дж. при свете, потому что была уверена, что он опять прикидывается. Но когда он закашлялся и на губах у него выступила кровь, глаза потускнели, а лицо стало белым, я поняла, что на этот раз Т. Дж. не обманывает.

– Здорово тебя отделали, – сказал Стейси. – Вот что, я позову Ба, она знает, что в таких случаях делать.

Т. Дж. слабо затряс головой.

– Моя мама… Ей я скажу, что белые парни побили меня ни за что, она мне поверит… она меня тогда вылечит. А если ты разбудишь твою бабушку, тогда и твой папа встрянет в это дело. Пожалуйста, Стейси!

Ты же мой давнишний друг… у меня никогда не было настоящего друга, кроме тебя…

– Стейси… – шепотом позвала я, испугавшись, что он сделает что-то не то.

Не знаю почему, но он всегда испытывал какую-то непонятную ответственность за Т. Дж. Никогда не могла уразуметь, отчего это.

Может быть, он чувствовал, что даже такой презренный тип, как Т. Дж., нуждался в ком-то, кого он мог назвать другом. А может, он понимал лучше самого Т. Дж., в чем тот уязвлен.

– Стейси, ты не станешь будить их, а?

Стейси прикусил губу и задумался. Потом посмотрел на меня.

– Кэсси, ты возвращайся в постель. Со мной будет все в порядке.

– Да, я знаю, что с тобой будет все в порядке, потому что я все расскажу сейчас папе! – вскричала я и повернулась, готовая бежать в папину комнату.

Но Стейси нырнул в темноту и поймал меня.

– Послушай, Кэсси, мне потребуется всего двадцать пять – тридцать минут, чтобы добежать туда и обратно. Ну правда, все будет в порядке.

– Выходит, ты такой же дурак, как он, – в бешенстве бросила я ему. – Ты ему ничего не должен, особенно после того, как он оговорил маму.

Стейси отпустил меня.

– Его сильно побили, Кэсси. Я должен отвести его домой.

Он отвернулся от меня, чтобы взять свои брюки. Я внимательно следила за ним и сказала:

– Ладно, но без меня ты не уйдешь.

Если Стейси решил свалять дурака и выйти ночью на улицу, чтобы проводить до дому еще худшего дурака, я, по крайней мере, должна быть уверена, что он тут же вернется назад. Это было единственное, что я могла сделать.

– Тебе нельзя идти, Кэсси…

– Куда идти? – захныкал Малыш, садясь на постели. Кристофер-Джон тоже сел, зевая со сна.

– Уже утро? Почему вы встали? – стал спрашивать Малыш. Он зажмурился от света и протер кулаками глаза. – Ти-Джей, это ты? Что ты здесь делаешь? Куда вы все идете?

– Никуда. Я только собираюсь проводить Ти-Джея домой, – сказал Стейси. – А теперь кыш, спать.

Но Малыш выскочил из постели и потянул с вешалки свою одежду, которую так аккуратно повесил.

– Я пойду с вами, – завизжал он.

– А я нет, – сказал Кристофер-Джон, укладываясь обратно.

Пока Стейси пытался уложить Малыша снова в постель, я вышла на крыльцо, чтобы проверить, нет ли где поблизости мистера Моррисона, а потом проскользнула в свою комнату переодеться. Когда я вышла оттуда, мальчики были уже на крыльце, а Кристофер-Джон с брюками через руку шепотом бурно выступал против ночной прогулки. Стейси все еще надеялся уговорить его и Малыша остаться дома, но Малыш уперся – и ни с места; Кристофер-Джон, хотя и протестовал, не захотел остаться один. В конце концов Стейси сдался и вместе с Т. Дж., который всей тяжестью опирался на него, поспешил через лужайку. Остальные следовали за ними.

Выбравшись на дорогу, Кристофер-Джон влез наконец в свои брюки, и мы влились в ночь. Притихшие, напуганные, спешили мы по невидимой дороге, освещаемой лишь бликами карманного фонарика, и мечтали об одном: скорей бы доставить Т. Дж. на его крыльцо и вернуться под надежное укрытие в собственные постели.

Гром перекатывался теперь ближе, сердито погромыхивая над лесной чащей и посылая впереди себя молнии. Наконец мы вышли лесной тропой на пустынный двор Эйвери.

– П-подождите, пока я войду, хорошо? – попросил Т. Дж.

– Никого же нет, – сердито заметила я. – Чего нам ждать-то?

– Иди, Ти-Джей, – сказал Стейси. – Мы подождем.

– С-спасибо вам всем, – сказал Т. Дж., с трудом добрался до боковой стены дома и неловко влез через открытое окно в свою комнату.

– Пошли, давайте скорей выберемся отсюда, – сказал Стейси и повел нас назад к лесной тропе.

Но когда мы были уже у самого леса, Малыш вдруг обернулся:

– Эй, оглянитесь! Что это?

Позади дома Эйвери, вдали, на дороге, возле усадьбы Грэйнджера, появилась цепочка ярких огней. На какую-то долю секунды они задержались там, а потом рванули по дороге к дому Эйвери. Одна пара огней, за ней вторая, потом третья и так до полдюжины передних автомобильных фар осветили дорогу.

– Ч-что это значит? – вскричал Кристофер-Джон.

Казалось, мы целую вечность простояли, наблюдая, как эти огни надвигались все ближе и ближе, пока Стейси не щелкнул фонариком, выключив его, и не приказал нам углубиться в лес. Мы молча нырнули в кустарник и распластались на земле.

Два грузовика и четыре легковые машины с шумом вкатили во двор, направив свои фары, словно прожекторы, на переднее крыльцо дома Эйвери. Злобно кричащие люди выскочили из машин и окружили дом. Калеб Уоллес и его брат Тёрстон, у которого левая рука, все еще скрюченная, висела сбоку, стали колотить прикладами во входную дверь.

– А ну, все, выходи! – орал Калеб. – Давайте-ка сюда вашего ниггера, этого вора и убийцу!

– С-Стейси, – заикаясь, прошептала я, почувствовав тот же тошнотворный страх, как тогда, когда проезжали мимо ночные гости и когда раненого папу привезли домой со сломанной ногой, – ч-что они собираются делать?

– Я… я не знаю, – ответил шепотом Стейси, когда еще двое присоединились к Уоллесам у двери.

– Ой, неужели… неужели это Эр-Ве и Мелвин? – воскликнула я. – Какого черта они здесь?

Стейси живо заткнул мне рот ладонью. В это время Мелвин навалился всем телом на дверь, стараясь ее вышибить, а Р. В. выбил ружьем окно. С боковой стороны дома несколько человек лезли в то самое окно, через которое всего несколько минут назад влез Т. Дж.

Вдруг передняя дверь распахнулась изнутри, и оттуда грубо выволокли за ноги мистера и миссис Эйвери. А девочек Эйвери выкинули через открытое окно. Когда же старшие девочки попытались собрать вокруг себя младших, их отпихнули и еще пристукнули. Потом вытащили тихого, нежного Клода, бросили на землю и поддали ногой.

– К-Клод! – выдохнул со слезами Кристофер-Джон, пытаясь подняться.

Но Стейси велел ему молчать и снова уложил.

– Н-на-надо позвать на помощь, – решительно сказал он, но никто не в состоянии был даже пошевелиться.

Я наблюдала за происходящим затаив дыхание.

Затем появился Т. Дж., его выпихнули из дома на коленях. Лицо его было в крови, он попытался говорить, но вместо этого закричал от боли, слова он выговаривал с трудом, как будто у него была сломана челюсть. Мистер Эйвери хотел было подняться, чтобы подойти к нему, но его оттолкнули.

– Смотрите, что мы нашли! – закричал один из этих людей, подняв в руке ружье. – То самое ружье с жемчугом из лавки Джима Ли.

– О господи, – застонал Стейси. – Не мог он, что ли, от него избавиться?

Т. Дж. пробормотал что-то, чего мы не расслышали, но Калеб Уоллес заорал:

– Кончай врать, парень, ты кругом виноват! Ты был там. Миссис Барнет, когда ей пришли на помощь и она очнулась, сказала, что три черных парня ограбили их магазин и избили ее и ее мужа. А Эр-Ве и Мелвин Симмзы видели, когда пришли в город, чтобы поиграть в биллиардной, как ты и еще двое выбежали из их магазина.

– Но это же были Эр-Ве и Мелвин… – начала было я, но Стейси снова заткнул мне рот рукой.

– Ну, кто были те двое и куда вы спрятали деньги, которые украли?

Что бы ни ответил Т. Дж., это был явно не тот ответ, какого ждал Калеб Уоллес, так как он отвел ногу и с такой силой ударил Т. Дж. в распухший живот, что у Т. Дж. только вырвался жуткий крик боли, и он ничком упал на землю.

– О господи! О господи! – закричала миссис Эйвери, вырвалась из рук мужчин, которые держали ее, и кинулась к сыну. – Не бейте его больше! Лучше убейте меня.

Но приблизиться к Т. Дж. ей не удалось: ее снова схватили за руку и так швырнули об стену дома, что она упала и не могла прийти в себя.

Мистер Эйвери попытался отбиться, чтобы броситься к ней, но бесполезно, он не мог спасти ни ее, ни Т. Дж.

Кристофер-Джон больше не в силах был сдерживать рыдания.

– Кэсси, – зашептал Стейси, – возьми Малыша и Кристофера-Джона, и все вместе…

Вдали показались зажженные фары еще двух машин, и Стейси замолчал на полуслове. Одна из машин задержалась на дороге, ведущей к усадьбе Грэйнджера, освещая без толку черноту хлопковых полей, а ведущая машина на бешеной скорости мчалась по свежей колее вдоль лесной тропы к дому Эйвери. Но еще прежде чем она подкатила и остановилась, из нее выскочил мистер Джемисон. Однако, выйдя из машины, он застыл как вкопанный и стал наблюдать происходящее, затем пристально оглядел каждого из присутствующих, словно находился в зале суда и собирался сделать всем надлежащее напутствие, и наконец сказал как можно спокойнее:

– Вы решили устроить судилище сегодня ночью прямо здесь?

В замешательстве все сразу смолкли. Первым заговорил Калеб Уоллес:

– Послушайте, мистер Джемисон, вы что, приехали, чтоб вмешаться в наши дела?

– Только попробуйте, – предупредил Тёрстон с вызовом, – мы тогда тоже сумеем позаботиться о большом любителе ниггеров. И сегодня же ночью!

Атмосфера накалилась до предела, но мирное выражение лица мистера Джемисона ничуть не изменилось от этой угрозы.

– Джим Ли Барнет и его жена живы. Позвольте шерифу и мне забрать этого парня, и суд решит, виновен он или не виновен.

– А где Хэнк? – спросил кто-то. – Я не вижу представителя закона.

– Он там, в усадьбе Харлана Грэйнджера, – сказал мистер Джемисон и показал рукой через плечо. – Сейчас приедет. А теперь отпустите-ка парня.

– Клянусь моими денежками, надо сегодня же кончать с этим! – раздался чей-то голос. – Нечего зря тратить время и деньги на то, чтобы судить вора-ниггера!

К тому моменту, когда подъехала вторая машина, в толпе уже бушевала буря звериной ненависти. Но все немедленно замолчали, как только шериф вышел из машины. Он бросил на собравшихся беспокойный взгляд, словно подумал, лучше бы он сюда не приезжал, потом посмотрел на мистера Джемисона.

– А где Харлан? – спросил мистер Джемисон.

Не отвечая мистеру Джемисону, шериф повернулся к толпе и сказал:

– Мистер Грэйнджер просил меня передать вам, что он не потерпит, чтобы кого-то повесили на его земле. Он сказал, если по вашей вине хоть один волос упадет с головы этого парня, пока он находится на этой земле, он потребует ответа с каждого, кто здесь находится.

Присутствующие встретили это заявление зловещим молчанием. Но Калеб Уоллес закричал:

– Почему бы нам тогда не отправиться куда-нибудь еще? Я так скажу: сейчас нам надо взять этого парня и отвезти куда-нибудь подальше, а заодно побеспокоиться и о том здоровенном верзиле-ниггере.

– Почему бы тогда не прихватить еще и хозяина, на кого он работает? – выкрикнул Тёрстон.

– Стейси! – я чуть не задохнулась.

– Тихо!

Эти предложения встретили единодушное одобрение.

– И как раз у меня три новых веревки! – воскликнул Калеб.

– Новых? И тебе не жалко тратить новые веревки на ниггера? – возмутился Мелвин Симмз.

– На старой-то этот верзила-ниггер может и оборваться!

Раздался леденящий душу гогот, и все двинулись к своим машинам, прихватив с собой Т. Дж.

– Нет! – воскликнул мистер Джемисон, заслонив Т. Дж. своим телом.

– Кэсси, – хрипло прошептал Стейси, – Кэсси, теперь ты должна быстро бежать к папе. Расскажешь ему, что здесь происходит. Не думаю, что мистер Джемисон сможет задержать их…

– Пойдем со мной!

– Нет, я буду ждать здесь.

– Без тебя я не пойду! – заявила я, боясь, что он выкинет без меня какую-нибудь глупость, еще, чего доброго, попытается один спасти Т. Дж.

– Послушай, Кэсси, пожалуйста, иди. Папа решит, что предпринять.

Кто-то должен остаться здесь, проследить, а вдруг они потащат Ти-Джея куда-нибудь в лес? Со мной будет все в порядке.

– Ладно, но…

– Ну, пожалуйста, Кэсси. Доверься мне, хорошо?

Я колебалась.

– А т-ты обещаешь один туда не ходить?

– Конечно, обещаю. Беги за папой и мистером Моррисоном, пока они не успели… пока на них на самих не напали.

Он вложил мне в руку незажженный фонарик и велел поторопиться. Я схватила Малыша за руку и сказала, чтобы он взял за руку Кристофера-Джона, и втроем мы стали пробираться по темной тропинке; зажечь фонарик мы боялись: а вдруг его свет кто-нибудь заметит?

Когда мы уже были на дороге, ударил такой гром, что земля задрожала, молния расколола небо, но мы не остановились. Не посмели.

Нам надо было добраться до папы.

12

На подступах к дому мы увидели тусклый свет керосиновой лампы, еле пробивавшийся из комнаты мальчиков.

– Т-ты думаешь, они уже все знают? – запыхавшись, спросил Кристофер-Джон, когда мы пробегали по лужайке.

Мы с грохотом влетели на крыльцо и распахнули незапертую дверь.

Мама и Ба, стоявшие рядом с мистером Моррисоном у спинки кровати, тут же обернулись, когда мы вошли, и Ба воскликнула:

– О господи! Вот они!

– Где вы были? – спросила мама, у нее было совсем измученное и чужое лицо. – Почему это вы бегаете по ночам неизвестно где?

Мы еще не успели ответить ни на один вопрос, как в дверях появился папа, совершенно одетый, с широким кожаным ремнем в руках.

– Папа… – начала я.

– Где Стейси?

– Он… он там, возле дома Ти-Джея. Папа…

– Этот малый думает, что он уже чересчур взрослый, – папа не скрывал своего гнева. – Вот я вас всех проучу, чтоб неповадно было шататься по ночам… и больше всех Стейси. Он у меня узнает. Если бы мистер Моррисон не увидел, что эта дверь открыта, вы так бы и удрали незамеченными с этим Ти-Джеем? Ну что ж, сейчас вы раз и навсегда поймете, что таким, как Ти-Джей, нечего делать в нашем доме…

– Папа, они ударили Клода! – закричал Кристофер-Джон, и по щекам его покатились слезы, когда он вспомнил, как обошлись с его другом.

– Ти-Джея тоже побили, – подхватил Малыш, весь дрожа.

– Что? – спросил папа, прищурившись. – О чем вы все говорите?

– Папа, они их так били, так… так… – я не могла договорить.

Папа подошел ко мне и взял в руки мое лицо.

– Что случилось? Кэсси, девочка! Расскажи мне.

Я выложила все. Все-все. Про то, как Т. Дж. вломился в магазин с братьями Симмз, как он пришел ночью к нам, спасаясь от Симмзов, как явились ночные гости на машинах и как они расправились со всеми Эйвери. Про мистера Джемисона и про то, как эти люди грозились прийти сюда за папой и мистером Моррисоном.

– Значит, Стейси остался еще там? – спросил папа, когда я кончила рассказывать.

– Да. Только он в лесу спрятался. Они не знают, что он там.

Папа вдруг стал ходить кругами.

– Надо вызволить его оттуда, – сказал он, двигаясь куда быстрей, чем, я думала, это возможно со сломанной ногой.

Мама пошла за ним в их комнату, а я с мальчиками следом за ней.

Папа снял висевшее над кроватью ружье.

– Дэвид, только не с ружьем. Этим ты их не остановишь.

– Другого выхода не остается, – сказал он, запихивая коробку с патронами в карман рубашки.

– Ты выстрелишь, и они тебя за это повесят. Лучшего предлога для них не придумаешь.

– А если не выстрелю, они повесят Ти-Джея. К этому давно шло, детка, и Ти-Джей оказался настолько дураком, что подвернулся им под руку. Дураком не дураком – неважно, но я не могу сидеть сложа руки, когда они убивают мальчишку. А если они найдут Стейси…

– Я понимаю, Дэвид, понимаю. Но надо найти другой выход. Такой, чтобы и тебя не убили!

– Похоже, они так и так собираются это сделать, – сказал папа, отворачиваясь от нее. – Если они заявятся сюда, не берусь сказать, что тогда случится, но я выпущу все пули до одной, прежде чем они хоть кого-нибудь тронут в этом доме.

Мама схватила его за руку.

– Пусть Харлан Грэйнджер остановит их. Если он им прикажет, они разойдутся по домам.

Папа покачал головой.

– Их машины, чтобы добраться до участка Эйвери, должны были проехать мимо его дома, и, если бы он собирался остановить их, он бы уже сделал это без моих просьб.

– Тогда заставь его, чтобы он остановил их, – сказала мама.

– Как? – сдержанно задал вопрос папа. – Приставив дуло ружья к его виску? – И он ушел от мамы в комнату мальчиков. – Вы идете, мистер Моррисон?

Мистер Моррисон кивнул и последовал за папой на крыльцо, тоже с ружьем в руках. Мама, словно кошка, сделала прыжок и опять схватила папу за руку.

– Дэвид, прошу… прошу, не пускай в ход ружье.

Папа смотрел во все глаза на ослепительную вспышку молнии, расколовшей ночь на множество сверкающих осколков. Потянуло легким, слабым ветерком с запада.

– А может… – начал было он, но договаривать не стал.

– Дэвид?

Папа нежно прикоснулся кончиками пальцев к сказал:

– Я сделаю то, что должен сделать, Мэри… и ты тоже.

Затем он повернулся к ней спиной и вместе с мистером Моррисоном исчез в темноте.

Мама прогнала нас назад в комнату, где Ба, упав на колени, читала свою главную молитву. Потом они с мамой переоделись, и мы все сидели тихо-тихо; одежда наша от жары стала липкой и мокрой, над головой угрожающе гремел гром. Мама так впилась в ручки кресла, что костяшки ее пальцев побелели; она не сводила с нас глаз; от страха нам было не до сна.

– Думаю, уложить вас снова в постель все равно не удастся, – заметила она спокойно.

Мы посмотрели на нее внимательно. Ответа от нас она не ждала, мы и не отвечали; больше вообще не было сказано ни слова, а ночные минуты ползли, уползали, ожидание давило хуже жары.

Вдруг мама замерла. Принюхалась и быстро вскочила.

– Что такое, доченька? – спросила Ба.

– Чувствуете запах дыма? – спросила мама и, подойдя к входной двери, открыла ее.

Малыш, Кристофер-Джон и я пошли за ней и тоже выглянули из двери наружу. В темном поле, там, где земля круто поднималась до самого грэйнджеровского леса, полыхал огонь, ветер относил его на восток.

– Мама, хлопок! – закричала я. – Горит хлопок!

– О господи! – воскликнула Ба, поспешив присоединиться к нам. – Это же молния его зажгла!

– Если огонь дойдет до тех деревьев, выгорит все отсюда до Стробери, – сказала мама. Она быстро повернулась и побежала через комнату к боковой двери. – Оставайтесь дома! – приказала она, открывая дверь и направляясь бегом через весь двор к конюшне. – Мама, прихватите с собой воды! – успела крикнуть она через плечо.

Ба кинулась на кухню, Кристофер-Джон, Малыш и я за ней по пятам.

– Что мы должны делать, Ба? – спросила я.

Ба вышла на заднее крыльцо, вынесла туда большую лохань для стирки белья и принялась наполнять ее водой.

– Будем сражаться с огнем, постараемся остановить его до того, как он доберется до тех деревьев. А теперь отойдите-ка в сторонку, чтобы я не замочила вас.

Через несколько минут пришла мама, неся в руках джутовые мешки.

Она быстро побросала мешки в воду и выбежала опять. Вернулась она с двумя лопатами и еще мешками.

– Мама, а зачем все это? – спросил Малыш.

– Чтобы бороться с огнем, – поспешно ответила мама.

– Ага, – сказал Малыш и ухватился за одну лопату, а я потянулась за другой.

– Нет, – сказала мама. – Вы останетесь дома.

Ба выпрямилась, перестав на минуту окунать в воду мешки.

– Мэри, доченька, тебе не кажется, что лучше нам взять их с собой?

Мама внимательно посмотрела на нас, прикусив нижнюю губу.

Несколько мгновений она помолчала, потом покачала головой.

– К нашему дому если кто и подойдет со стороны Грэйнджеровой усадьбы, мы все равно увидим. По-моему, уж лучше они останутся здесь, чем им рисковать возле огня. – Затем она выкликнула каждого из нас с незнакомым блеском в глазах: – Кэсси, Кристофер-Джон, Клейтон Честер, слушайте меня хорошенько! Я не позволяю вам подходить к огню.

Сделаете один шаг из дома, и я вас строго накажу, поняли?

Мы торжественно кивнули.

– Да, мама!

– Оставайтесь внутри дома. Молния очень опасна.

– А ты, мама, – закричал Кристофер-Джон, – почему вы с Ба уходите, когда сверкают такие молнии?

– Ничего не поделаешь, детка, – сказала мама. – Надо же кому-то остановить огонь.

Потом они с Ба положили лопаты поперек лохани и взялись за обе ручки. Выходя через заднюю дверь, мама обернулась и посмотрела на нас с какой-то неуверенностью, словно не хотела оставлять нас одних.

– Будьте очень осторожны! – велела на прощание Ба, и они с мамой понесли тяжелую лохань через двор в сторону сада.

Пройдя через сад, они срезали дорогу по южному пастбищу и поднялись туда, где полыхал хлопок. Мы следили за ними, пока тьма, которой было окутано все пространство между домом и огнем, не поглотила их. А потом побежали скорей назад на переднее крыльцо, откуда все было видней. Там мы застыли как вкопанные, глазея на языки пламени, которые слизывали хлопок и подползали все ближе к опушке леса, что было особенно опасно.

– К-Кэсси, этот огонь, он дойдет до нас и мы сгорим? – спросил Кристофер-Джон.

– Нет… он движется в другую сторону. В сторону леса.

– И тогда сгорят деревья? – с грустью заметил Кристофер-Джон.

Малыш дернул меня за руку.

– А папа, и Стейси, и мистер Моррисон? Кэсси, они же там, под этими деревьями!

И мужественный Малыш заплакал, за ним и Кристофер-Джон. Так мы и сидели трое, прижавшись друг к дружке, совсем одни.

– Эй, вы целы?

Я всмотрелась в темноту, но не увидела ничего, кроме серого дыма да красной дуги пожара на востоке.

– Кто там?

– Это я, – ответил Джереми Симмз, перебегая лужайку.

– Джереми? Что ты делаешь ночью на дворе? – спросила я, отступив назад, чтобы лучше рассмотреть его.

– Уже не ночь, Кэсси. Скоро рассвет.

– Что ты здесь делаешь? – повторил вопрос Малыш и потянул носом.

– Понимаете, я, как всегда, спал на своем дереве…

– В такую ночь? – воскликнула я. – Ну, парень, ты просто спятил!

Джереми как будто устыдился и пожал плечами.

– Ну и что, да, спал на дереве и почувствовал запах дыма. Я понял, что дымом тянет отсюда, и испугался, что это от вас, а потому побежал скорей домой и сказал папе, и мы с папой уже час как пришли вон туда.

– Ты хочешь сказать, что боролся там с огнем?

Джереми кивнул.

– И папа, и Эр-Ве, и Мелвин тоже.

– Эр-Ве и Мелвин? – Малыш, Кристофер-Джон и я воскликнули одновременно.

– Но они же были…

Я толкнула Кристофера-Джона, чтобы он замолчал.

– Ну да, они пришли туда еще до нас. Там уже была уйма народу из города. – Он выглядел несколько озадаченным. – Я, правда, не понимаю, что они все там делали?

– Выжгло много? – спросила я, не обращая внимая на его озадаченность. – Хлопка много сгорело?

Джереми как-то рассеянно кивнул.

– Чудно как-то. Мне кажется, пожар начался от молнии, которая ударила в деревянный столб изгороди, и искры упали на хлопок.

Наверно, большой участок выгорел… Вам повезло, что огонь шел не в вашу сторону.

– А деревья? – спросил Кристофер-Джон. – Он и на деревья перекинулся или нет?

Джереми обернулся и поглядел на поле, прикрыв глаза рукой от яркого пламени пожара.

– Они стараются сделать все, чтобы остановить огонь. Твой папа и мистер Грэйнджер, они…

– Папа? Ты видел папу? С ним все в порядке? – затаив дыхание вскричал Кристофер-Джон.

Джереми кивнул и посмотрел на него с удивлением.

– Да, конечно, с ним все прекрасно…

– А Стейси? Ты видел его? – спросил Малыш.

Джереми опять кивнул.

– Да, он тоже там.

Малыш, Кристофер-Джон и я переглянулись, почувствовав некоторое облегчение; Джереми продолжал, хотя и поглядывал на нас с каким-то подозрением:

– Ваш папа и мистер Грэйнджер собрали людей, чтобы копать глубокий ров поперек этого склона, они говорят, что надо выжечь всю траву на пастбище от рва и вниз до хлопка…

– Ты думаешь, это остановит огонь? – спросила я.

Джереми бросил беспомощный взгляд на огонь и потряс головой.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Хотя, конечно, надо надеяться. – Раздался оглушительный удар грома, и молния осветила все поле. – Наверняка помочь может только одно – если польет хороший дождь.

Мы вчетвером уставились на небо и подождали минуту, не упадет ли капля. Но этого не случилось, и Джереми, отвернувшись, вздохнул.

– Мне лучше теперь вернуться. Миссис Логан сказала, что оставила вас здесь, поэтому я и пришел повидаться с вами.

И он побежал вниз по склону, помахав нам на прощанье. Добравшись до дороги, он вдруг остановился и постоял неподвижно; потом вскинул руки, постоял еще в нерешительности и вдруг закружился на месте, как сумасшедший.

– Эгей, дождь! – закричал он. – Пошел дождь!

Малыш, Кристофер-Джон и я спрыгнули с крыльца и побежали босиком по лужайке, чувствуя дивный, прохладный дождь у себя на лице. Мы смеялись, кричали от радости, приветствуя грозовую ночь и забыв на миг, что ничего еще не узнали о судьбе Т. Дж.

Когда желто-серый, весь в саже рассвет выглянул из-за горизонта, с пожаром уже покончили; гроза, выливаясь целый час проливным дождем, ушла на восток. Я встала и, не двигаясь с места, смотрела на хлопковое поле, на склон холма, еле видный сквозь закопченный рассвет; глаза слезились от едкого дыма. На поле ближе к холму, где еще недавно торчали стебли хлопковых кустов, чьи коричневые коробочки лопались, открывая крохотные комочки хлопка, теперь осталась лишь выжженная земля, голая, черная, еще дымящаяся после ночного пожара.

Я захотела пойти и посмотреть на все это поближе, но на этот раз уперся Кристофер-Джон.

– Нет! – повторял он раз за разом. – Не пойду!

– Но ведь мама что имела в виду: чтобы мы не подходили близко к огню, а огня больше нет.

Кристофер-Джон стиснул зубы, скрестил на груди пухлые ручки – и ни с места. Поняв, что его не уговорить, я еще раз взглянула на поле и решила больше не ждать.

– Что ж, тогда ты оставайся здесь. Мы живо вернемся.

Не обращая внимания на его протесты, Малыш и я кинулись бегом к мокрой дороге.

– Он и вправду не идет, – сказал очень удивленный Малыш, оглянувшись через плечо.

– Я так и думала, – сказала я, выискивая следы пожара на хлопке.

Дальше вдоль дороги все стебли были опалены; нежно-серый пепел лежал толстым слоем и на них, и на дороге, и на деревьях в лесу.

Но лишь достигнув выжженного участка поля, мы увидели размеры бедствия. Насколько мы могли судить, линия огня дошла до середины склона, дальше ров остановил его. Старый дуб остался невредим. Через поле медленно, как во сне, двигались толпой мужчины и женщины с лопатами, засыпая землей очажки огня, не желавшего затухать. Поперек лица широкой полосой у них были повязаны носовые платки, многие надели шляпы, поэтому трудно было различить, кто есть кто, но было ясно, что ряды борцов с огнем, помимо двух дюжин горожан, пополнились еще соседними фермерами. Я узнала мистера Лэньера по его голубой шляпе с опущенными полями, он работал бок о бок с мистером Симмзом, причем один не замечал другого; и папу, стоявшего ближе к склону холма, взмахом руки показывающего двум горожанам, что делать. Мистер Грэйнджер широкой лопатой рубил тлеющие стебли; он находился у южной части пастбища, на котором мистер Моррисон и мама прибивали горящую землю.

Возле самой изгороди коренастый Мужчина в такой же маске, как у всех, шаг за шагом, точно робот, проверял каждый дюйм поля, не спрятался ли под обгорелыми остатками поломанных стеблей огонь.

Достигнув изгороди, он устало прислонился к ней и сдернул платок, чтобы вытереть пот и сажу с лица. Он закашлялся и тупо огляделся вокруг. Его взгляд упал на Малыша и на меня, мы тоже вытаращились на него. Но Калеб Уоллес, казалось, не узнал нас и уже через минуту подхватил снова свою лопату и, не сказав ни слова, двинулся в обратном направлении к склону холма.

Тут Малыш подтолкнул меня локтем.

– Кэсси, посмотри вон туда. Это же идут мама и Ба!

Я посмотрела, куда он указывал пальцем. Да, мама и Ба шли через поле домой.

– Побежали, – сказала я, кинувшись бегом назад к дороге.

Добравшись до дома, мы сначала вытерли ноги о мокрую траву на газоне, чтобы счистить грязь, потом присоединились к Кристоферу-Джону на крыльце. Он казался чуть испуганным оттого, что оставался один, и явно обрадовался, когда мы вернулись.

– Вы живы? – спросил он.

– Конечно, живы, – ответила я, шлепая по ступенькам крыльца и стараясь перевести дух.

– А как там все выглядит?

Но ни Малыш, ни я не успели ответить, потому что с поля пришли мама, Ба и Стейси с остатками теперь уже черных мешков. Мы в нетерпении бросились к ним.

– Стейси, ты в порядке? – крикнула я. – А что с Ти-Джеем?

– А с К-Клодом? – запинаясь, спросил Кристофер-Джон.

– Разве папа и мистер Моррисон не идут домой? – осведомился Малыш.

Мама устало подняла вверх руку:

– Дети! Дети! – Потом обняла Кристофера-Джона. – С Клодом все хорошо, милый. – И, глядя на Малыша, сказала: – Папа и мистер Моррисон скоро будут.

– А Ти-Джей, мама? – настаивала я. – Что с Ти-Джеем?

Мама вздохнула и присела на ступеньки, положив мешки на землю.

Мальчики и я сели с ней рядом.

– Я пойду переоденусь, Мэри, – сказала Ба, поднимаясь по ступенькам и открывая дверь нашей спальни. – Кому-то надо побыть с миссис Фанни.

Мама кивнула.

– Передай ей, что я скоро приду, как только отправлю детей спать и приведу здесь все в порядок.

Потом она повернулась, посмотрела на Малыша, Кристофера-Джона и на меня и спросила, что у нас здесь происходило. Она улыбалась, но чуть-чуть и невесело.

– С Ти-Джеем все в порядке. Шериф и мистер Джемисон отвезли его в Стробери.

– Но почему, мама? – спросил Малыш. – Он сделал что-нибудь нехорошее?

– Они думают, да, детка. Они думают, что он виноват.

– Но… но они хотя бы больше не били его? – спросила я.

Стейси посмотрел на маму, собирается она отвечать или нет. И сказал неестественно глухо:

– Мистер Грэйнджер остановил их и послал всех бороться с огнем.

Я почувствовала, что за его словами что-то кроется, но не успела спросить об этом, потому что Кристофер-Джон затараторил:

– А папе и мистеру Моррисону не пришлось драться с этими людьми?

Им не пришлось стрелять из ружья?

– Слава богу, нет, – ответила мама. – Ничего этого не пришлось делать.

– Начался пожар, – объяснил Стейси, – и мистер Моррисон пришел за мной, а потом все эти люди бросились тушить пожар, и бросаться на кого-нибудь еще им было уже некогда.

– Мистер Моррисон один пришел за тобой? – удивленная, спросила я. – А где был папа?

Стейси снова посмотрел на маму, и на мгновенье они оба замолчали. Потом Стейси сказал:

– Вы же сами знаете, не мог он взбежать вверх по склону с его сломанной ногой.

Я с подозрением посмотрела на Стейси. Я видела, как папа двигается с этой ногой. Он вполне мог преодолеть такой склон, если бы захотел.

– Ну, а теперь все, – сказала мама, поднимаясь. – Ночь у нас была длинная и утомительная, и сейчас вам самое время быть в постели.

Я дотронулась до маминой руки.

– Мама, а вправду сильно все пострадало? Я хочу сказать, хватит хлопка, чтобы заплатить налоги?

Мама взглянула на меня, очень удивившись.

– С каких это пор ты стала интересоваться налогами?

Я пожала плечами, но потом наклонилась к ней поближе, чтобы услышать ответ, хотя и боялась его.

– Налоги будут заплачены, не волнуйся, – ответила она. – А теперь всем живо в постель.

– Но я хочу подождать папу и мистера Моррисона! – запротестовал Малыш.

– Я тоже! – зевая, сказал Кристофер-Джон.

– А ну все в дом!

Пошли все, кроме Стейси, мама и не заставляла его. Но когда она скрылась в комнате мальчиков, чтобы проверить, добрались ли до постелей Малыш и Кристофер-Джон, я возвратилась на крыльцо и села с ним рядом.

– Я думал, ты пошла спать, – сказал Стейси.

– Мне нужно узнать, что там произошло.

– Я же сказал, мистер Грэйнджер…

– Постой, я вернулась домой и вызвала папу и мистера Моррисона, как ты велел, – напомнила я ему. – А теперь я хочу узнать все, что произошло после меня.

Стейси вздохнул и машинально потер левый висок, словно он ушиб голову.

– Ничего особенного не произошло. Мистер Джемисон попытался еще раз поговорить с этими людьми, а они его оттолкнули и втащили Ти-Джея в одну из своих машин. Но мистер Джемисон вскочил в свою машину, обогнал их и поехал к дому мистера Грэйнджера. Там он развернул свою машину так, что она перекрыла дорогу, чтобы никто не мог проехать. И начал гудеть.

– Ты тоже пошел туда?

Стейси кивнул.

– Когда я пересек поле и добрался до места, откуда мог слышать, что происходит, мистер Грэйнджер уже вышел на крыльцо, и мистер Джемисон начал рассказывать ему, как шериф, а может, еще кто, на основании туманного распоряжения, какое он, мистер Грэйнджер, отправил к дому Эйвери, пытался помешать этим людям повесить Ти-Джея.

Но мистер Грэйнджер стоял на своем крыльце со скучающим, сонным видом и под конец только сказал шерифу: «Хэнк, да разберитесь вы сами в этом деле. Для того ведь вас и выбирали».

Но тут Калеб Уоллес выскочил из машины и попытался выхватить ключи из машины мистера Джемисона. Но мистер Джемисон бросил эти ключи в цветочную клумбу миссис Грэйнджер так, что никто не мог их найти. Тогда Мелвин и Эр-Ве подошли к машине мистера Джемисона и столкнули ее с дороги. Все другие машины готовы были уже снова ехать, как вдруг мистер Грэйнджер срывается с крыльца и кричит, как сумасшедший. «Над моим лесом дым! – орет он. – Вон там! В такую сухость огонь живо схватит деревья, и тогда пожар не остановишь неделю. Отдайте этого мальчишку Уэйду, как он и хотел, и отправляйтесь все на пожар!» И люди побежали кто куда за лопатами и прочим, а потом все обратно по дороге к участку Эйвери и через их лес к нашему участку.

– Тут тебя мистер Моррисон и нашел?

Стейси кивнул.

– Он нашел меня, когда я бежал вслед за людьми к лесу.

Я сидела совершенно неподвижно и слушала тихие звуки раннего утра, не сводя глаз с поля. И все-таки было во всей этой истории что-то такое, чего я еще не могла понять.

Стейси показал на дорогу.

– А вон идут папа и мистер Моррисон.

Медленной, измученной походкой они подходили к подъездной дороге.

Мы вместе со Стейси бросились бегом через лужайку, но не успели добежать до дороги, как папу и мистера Моррисона догнала машина и затормозила как раз у них за спиной. За рулем сидел мистер Джемисон.

Мы со Стейси, полные любопытства, остановились на лужайке не настолько близко, чтобы нас заметили, однако достаточно близко, чтобы все слышать.

– Дэвид, я подумал, что тебе следует знать… – сказал мистер Джемисон. – Я еду прямо из Стробери повидать семейство Эйвери…

– Дела плохи?

Мистер Джемисон неподвижно смотрел на дорогу.

– Джим Ли Барнет… в четыре часа утра умер.

Папа с силой ударил костяшками пальцев по капоту машины и, опустив голову, повернулся в сторону поля.

Прошла долгая минута молчания, потом мистер Моррисон тихо спросил:

– А как парнишка?

– Доктор Крэндон говорит, у него два ребра сломаны и челюсть, а в остальном обойдется… пока. Я еду сейчас к его родным рассказать все и отвезти их в город. И подумал, надо сперва дать вам знать.

Папа сказал:

– Я поеду с ними.

Мистер Джемисон снял шляпу и провел рукой вверх по волосам, которые на лбу были совсем мокрые. Затем, прищурившись, посмотрел через плечо на поле.

– Люди думают, – медленно начал он, словно не хотел говорить о том, что собирался сказать, – люди думают, что молния ударила в вашу изгородь и от этого начался пожар… – Он подергал себя за ухо. – Мне кажется, вам лучше не встревать сейчас в это дело, Дэвид, чтобы вообще не давать никакого повода думать о вас, разве что о ваших неприятностях в связи с потерей четверти хлопка… – Он бросил на папу и мистера Моррисона предостерегающий взгляд, и настала тишина; усталость и мрачность проступили на лицах папы и мистера Моррисона. – А то еще кому взбредет на ум поинтересоваться, отчего это вдруг зажглось…

– Стейси, – зашептала я, – о чем это он говорит?

– Тише, Кэсси, – сказал Стейси, не сводя с мужчин внимательного взгляда.

– Но я же хочу знать…

Стейси быстро глянул на меня, лицо его сделалось каким-то неузнаваемым, в глазах вспыхнуло беспокойство, и без единого его слова я вдруг все поняла. Поняла, почему мистер Моррисон пришел за ним один. Почему мистер Джемисон боялся, чтобы папа ехал в город.

Папа нашел выход, как об этом просила его мама, и заставил мистера Грэйнджера остановить расправу над Т. Дж.

Это он начал пожар.

До меня, конечно, дошло, что это один из тех случаев, про которые знают не знают, но вслух не говорят, даже друг другу. Я посмотрела на Стейси, и он прочел по моим глазам, что я все поняла и знаю, что это значит, поэтому он сказал просто:

– Мистер Джемисон уезжает.

Мистер Джемисон развернулся и поехал назад в сторону участка Эйвери. Папа и мистер Моррисон наблюдали, как он уезжает, потом мистер Моррисон пошел молча по подъездной дороге и сразу принялся за разные хозяйственные дела. Только сейчас папа наконец заметил нас, посмотрел на нас внимательно покрасневшими печальными глазами и сказал:

– А я думал, вы уже давно спите.

– Папа, – хрипло прошептал Стейси, – а что теперь будет с Ти-Джеем?

Папа отвернулся к восходящему солнцу – красному шару, затуманенному дымным жаром. Он ответил не сразу, казалось, он взвешивает про себя, говорить или не говорить. Наконец он медленно направил взгляд сначала на меня, потом на Стейси. И сказал спокойно:

– Сейчас он в тюрьме.

– А… а потом? – спросил Стейси.

Папа внимательно изучал нас.

– Наверное, каторга в цепях…

– Папа, а он может… может умереть? – Стейси тяжело задышал.

– Сын… Папа, скажи!

Папа положил свои сильные руки нам на плечи и пристально поглядел на нас.

– Я никогда никому из вас не лгал, вы знаете.

– Да, папа.

Он задержался, не сводя с нас взгляда.

– Так вот, я… я бы очень хотел, чтобы мог сейчас солгать вам.

– Нет! Ой, папа, нет! – закричала я. – Они так не поступят с бедным Ти-Джеем! Он может оправдаться, если только все расскажет! И потом, он же не делал самого страшного. Это Симмзы! Скажи ты им про это!

Стейси, покачав головой, отступил молча назад, он не хотел верить, но верить приходилось. Глаза его наполнились слезами, он повернулся и побежал через лужайку, через дорогу под укрытие леса.

Папа, крепко прижав меня к себе, глядел ему вслед.

– Ой, п-папа, неужели они это сделают?

Папа приподнял меня за подбородок и с нежностью заглянул в глаза.

– Все, что я могу сказать, Кэсси, девочка моя… не должны были бы.

Потом, обернувшись к лесу, он взял меня за руку и повел в дом.

Мама, бледная и напряженная, ждала, пока мы поднимемся по ступенькам. Малыш и Кристофер-Джон уже лежали в кровати. Мама пощупала мне лоб, спросила, хорошо ли я себя чувствую, и отправила тоже спать. Ба уже ушла к Эйвери, и я одна нырнула в постель. Через несколько минут мама с папой вошли, чтобы подоткнуть мне одеяло и сказать несколько нежных, ласковых слов. Их присутствие смягчило боль, и я не заплакала. Но когда они ушли и я увидела в открытое окно, как папа исчез в лесу, чтобы найти там Стейси, слезы сами покатились у меня из глаз.

В полдень, когда я проснусь, или завтра утром, или еще через день мальчики и я свободно побежим по красной дороге, будем бродить в густом лесу или лениво растянемся на берегу пруда. Придет октябрь, мы потащимся, как всегда, босые, в школу, будем ворчать и сражаться с пылью, с грязью, с автобусом школы Джефферсона Дэвиса. Но Т. Дж. уже с нами не будет.

Я никогда особенно не любила Т. Дж., но он всегда был рядом, словно какая-то частица меня, частица моей жизни, как грязь на земле как дождь, и я думала, он будет всегда. Скорей грязь, дождь и пыль куда-нибудь денутся. Теперь я узнала, что это не так. То, что случилось с Т. Дж. в ту ночь, я понять до конца не могла, но чувствовала, что никогда этого не забуду. И я плакала именно о том, что случилось тогда, и о том, что никогда этого не забуду.

Я плакала о Т. Дж. О Т. Дж. и о нашей земле.

Примечания

1

Миля – единица длины, равная 1609 м. (Здесь и далее примеч. переводчика.).

(обратно)

2

Акр – единица площади, равная 0,4 гектара.

(обратно)

3

Реконструкция – годы восстановления после победы буржуазного американского Севера над рабовладельческим Югом. Южане называли северян янки, а северяне южан – конфедератами, так как южные штаты перед Гражданской войной (1861—1865) объединились в Конфедерацию.

(обратно)

4

Т. Дж. (T. J.) произносится по-английски «ти джей».

(обратно)

5

«м» – первая и последняя буква слова madam («мэдм»), принятого в Англии и Америке обращения к женщине.

(обратно)

6

Фут и дюйм – единицы длины, равные соответственно 30,5 см и 2,5 см.

(обратно)

7

Ярд – единица длины, равная 3 футам или 91 сантиметру.

(обратно)

8

Гражданская война (1861—1865) – война между американскими буржуазными штатами Севера и рабовладельческим Югом за освобождение негров.

(обратно)

9

Имеется в виду первая мировая война 1914—1918 гг.

(обратно)

10

Так южане презрительно называли северян, хлынувших после Гражданской войны на Юг в надежде разбогатеть.

(обратно)

11

Санта Клаус – Дед Мороз в странах английского языка.

(обратно)

12

Чеширский кот – здесь намек на персонаж из сказочной повести английского классика Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране Чудес» – чеширского кота, от которого, когда он уходит, остается в воздухе его улыбка.

(обратно)

Оглавление

От автора

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12 . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте