«Большая книга ужасов — 74»

Большая книга ужасов — 74 (fb2) - Большая книга ужасов — 74 [Поиграй со мной! Химия кошмара] 1117K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роман Валериевич Волков

Роман Волков Большая книга ужасов — 74 (сборник)

© Волков Р., 2018

© ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

* * *

Поиграй со мной!

Глава 1

Этот август, как и любой другой, был сочетанием противоположностей. Начавшие уже золотиться листья смешивались с серой пылью, а солнце то заливало улицы Пензы радостным светом, то скрывалось за тучами. Погода за день менялась по несколько раз, и таким же переменчивым становилось настроение у людей.

С начала месяца Роману Волкогонову, уже практически одиннадцатикласснику, приходилось таскаться в родную четвертую школу на так называемую «отработку». Эта замечательная традиция перекочевала из советских времен: все старшеклассники в течение лета обязаны были две недели помогать готовить школу к новому учебному году. Кому-то приходилось выходить на трудовой десант сразу после экзаменов, кому-то в середине лета, а Волкогонов предпочел отрабатывать прямо перед окончанием каникул.

Кроме Волкогонова на отработку в августе попали еще одноклассник Саня Долгов и паренек из девятого класса Коля Жучков. Поначалу парни скептически отнеслись к невысокому «малолетке», но он оказался не болтливым и с чувством юмора, так что контакт наладился быстро. Жук любил фэнтези и видеоигры, делал меткие замечания и вообще с каждым днем производил на Романа все более положительное впечатление. Даже быковатый Долгов признавал, что «типок реально ровный, хоть и сопляк».

У каждого ученика была дневная норма: нужно было покрасить в молочно-белый цвет пять парт и десять стульев. Если приноровиться, то получалось споро, к головокружительному запаху краски тоже быстро привыкли — а еще можно было поболтать о чем-нибудь интересном, и время пролетало быстро. Как только план выполнен — все свободны. По правде говоря, Волкогонов даже радовался отработке: первая половина дня оказывалась заполненной и не нужно было придумывать, чем бы себя занять.

Осень уже ощущалась в воздухе, хотя до сентября оставался почти месяц. Но было нечто, от чего на душе становилось светлее и что скрашивало любые мысли о приближении холодов и учебе.

Отношения Романа с Надей сложно было назвать по-настоящему романтическими. Они не сюсюкались, как другие подростковые парочки, очень редко целовались, но зато в их общении присутствовало нечто искреннее и честное. Сходство взглядов, готовность помогать друг другу, доверие. Вероятно, все это больше походило скорее на дружбу, чем на влюбленность, но ребята не задумывались над такими мелочами. Проводить время вместе было классно. А что еще нужно?

Роман размышлял об этом, прихлебывая чай и рассматривая опустевшую улицу за окном. Он взял со стола смартфон и начал листать альбом, в котором уже накопилась куча фоток с Надей. Выразительные карие глаза, русые волосы, заплетенные в косу, немножко курносый нос — она была славная, хотя и не фотомодельная красавица. Каждый раз, когда Волкогонов смотрел на нее, внутри становилось теплее и спокойнее. Может, большего и не требуется? Может, это чувство просто гораздо более зрелое и глубокое, чем сумасшедшая юношеская влюбленность, из-за которой режут вены и прыгают с моста?

Надя была интересная: симпатичная, рассудительная, серьезная. И в то же время стопроцентная девчонка — с убийственной любовью к котикам, миленьким картинкам и средневековым рыцарям в сверкающих доспехах. Но именно такой она, может, и стоила самой искренней любви.

«Какого черта ты тут сопли размазываешь?» — одернул себя Волкогонов и сердито отложил телефон. Все эти самокопания совершенно бесполезны. Есть как есть. Нужно обращать внимание на настоящее, а не фантазировать о том, что могло бы быть, и грызть себя за несоответствия. Надя клевая. Им весело вместе. Они друзья. Точка.

С той стороны окна по стеклу начали барабанить крупные капли. Романа преследовало стойкое подозрение, что у дождя есть какое-то специальное вредительское расписание, по которому он начинался как раз тогда, когда заканчивалась школьная отработка или когда пора было гулять с собакой. Из-за этого дурацкого ритма с Надей видеться почти не получалось. Ну реально — не потащишь же девушку в кино, когда кругом лужи и ветер вырывает зонтик из рук! Так что приходилось довольствоваться телефонными разговорами и перепиской в соцсетях.

И в этом тоже было свое очарование. Тем для разговоров у них всегда находилась куча, болтать виртуально было весело и приятно. Так, на расстоянии, общение протекало даже легче: не нужно было думать, как себя вести и что делать. Все складывалось само собой, а смайлики заменяли поцелуи и прогулки «за ручку».

«Привет. Ты уже дома?» — быстро набрал Роман в окошке сообщений «ВКонтакте», плюхнувшись за компьютер.

Надя не отвечала, хотя статус был «онлайн». Наверное, снова разглядывает фотки миленьких зверюшек — а может, спорит, какой же факультет круче — Слизерин или Гриффиндор. При всей своей рациональности в реальной жизни, любви к математике и книгам в Интернете Надя представала совсем другой. Виртуальный мир позволял ей быть такой, какой, наверное, она и хотела быть: беззаботной, увлеченной мелочами, с кучей знакомых.

Надя тратила много времени на общение в разных пабликах и группах. Иногда, по мнению Романа, даже слишком много. Но, конечно, на самом деле он не имел ничего против. Разве что за исключением тех моментов, когда Надя начинала спамить пачками картинок, фоток и ссылок. Правда, одного разговора хватило, чтобы решить и эту проблему. Все-таки ему досталась крутая девушка. Смотрите и завидуйте!

Волкогонов усмехнулся, закрыл чат и снова уставился на френд-ленту. Чем бы заняться, чтоб не сидеть и тупо не ждать? О! Новое сообщение в паблике NorthenBlackMetal — хоть что-то интересное. Кликнув на ссылку, парень запустил первый трек из подборки. Через колонки полились тягучие звуки, которые невероятно точно подходили под настроение и погоду, а потом по ушам шарахнул неистовый бласт-бит и пронзительный визг солиста группы In the woods. На душе сразу стало как-то легче.

Безотчетно покачивая головой в такт музыке, парень зашел в группу «Фильмы ужасов» — там размещали информацию о разных ужастиках и временами можно было найти что-то достойное просмотра. Правда, сейчас толковых триллеров выпускали мало, и народ в паблике больше препирался, чем обсуждал фильмы.

Пролистывая сообщения, Волкогонов наткнулся на аннотацию и трейлер российского хоррора «Контакт».

— Вроде ничего, — пробубнил он себе под нос. — Надо будет сходить. Интересно, научились наши снимать толковый хоррор или опять будет шляпа какая?

Надя ужастики не слишком жаловала, но его мнению доверяла, так что можно будет организовать культурную вылазку… Если, конечно, закончится этот ливень.

«Не будь сейчас Интернета, — внезапно пришло в голову Роману, — у нас вообще не вышло бы общаться. Видимся редко — раз в сто лет получается выкроить время. На лето задали кучу всего, плюс месяц в лагере, пару недель у бабушки, сейчас отработка в школе, да еще этот дождь валит без остановки. И в итоге виртуальный мир заменяет реальный… Хе-хе». Звучит пафосно, зато правда. А все потому что он всегда здесь, всегда под рукой, в любой момент можно связаться. Отправить утром «привет» через ватсап, скинуть фотку с улыбающейся сонной рожей, расшарить прикольный мем, просто поболтать ни о чем в свободную минуту. А в оффлайне что? Проблемы да уроки.

От этих мыслей Роману стало грустно. Чтобы развеять гнетущее настроение, он зашел на страничку Нади и стал листать многочисленные картинки и смешные цитаты. Будто почувствовав его присутствие, ожило окошко чата:

Сегодня

Надежда 17:13

Ой, извини, что не сразу ответила. Была на факультативе в математической гимназии. Уже еду домой, минут через 20 буду.

И под сообщением фотка из автобуса, сделанная на телефон: Надя корчит забавную рожицу, сидя у заляпанного дождем окна.

Настроение у Волкогонова сразу пошло в гору. Он улыбнулся и написал:

Роман 17:14

Круто. Если дождь поутихнет, пойдем в кино? Я нарыл новый отечественный ужастик. «Контакт».

Надежда 17:15

Слышала о нем. Должен быть ничего. Пошли, я не против.

Роман 17:16

Супер. Погляжу тогда расписание сеансов.

Надежда 17:16

Давай пойдем, даже если будет лить? Не виделись вечность уже. Как на отработке?

Роман 17:17

Не вопрос. Можно и помокнуть немного — в зале обсохнем;). Отработка — занудство, но жить можно.

Надежда 17:17

Сочувствую. Из дома позвоню — в телефоне батарея садится. До связи.

Роман 17:18

Пока.

Роман заказал билеты на фильм и переоделся. Судя по всему, ливень заканчиваться не собирался, но это не слишком расстраивало: перспектива встретиться с Надей радовала и обещала массу положительных впечатлений.

До кинотеатра ребята добрались почти до нитки промокнув — зонтик плохо помогал от сплошных стен воды. А окончательно обсохнуть на сеансе так и не получилось. В полупустом зале кто-то регулярно чихал и кашлял, а сиденья за полтора часа пропитались влагой от одежды. В общем, поход в кино должен был бы считаться провалом, но и Надя и Роман были в восторге: они даже не подозревали, как соскучились друг по другу. Нужно было плюнуть на этот дождь гораздо раньше.

Кино оказалось так себе, как и ожидал Роман. В нем рассказывалось про маньяка, который через социальные сети искал жертв, преимущественно конченых тупиц, и убивал их всякими жуткими способами. Глупые подростки сами попадались на удочку убийцы, хотя чем дело пахнет стало понятно уже на третьей минуте фильма.

В итоге Надя и Роман перестали следить за бредом на экране, но идти под дождь было тоже глупо. Так что они просто шептались, хихикали и комментировали происходящее. Попутно Волкогонов показывал на телефоне подборку свежих мемасиков, а Надя пересказывала последние сплетни об общих знакомых.

Правда, при этом они очень старались не шуметь и не мешать остальным. Только таких усилий, судя по всему, не требовалось: зрители в полупустом зале, похоже, просто зашли переждать дождь, похрустеть чипсами и выпить пивка. Они не обращали внимания ни на что. И ржали. В какой-то момент это стало раздражать.

Неприятный преувеличенно веселый гогот регулярно обрушивался на зал кинотеатра как кувалда. Он звучал в самые неожиданные и неуместные моменты, будто зрители вообще не следили за происходящим и смеялись над чем-то своим. Впечатление было неприятное, и по телу начинали бегать мурашки, как от звука скребущего по стеклу металла.

На соседних креслах впереди и сзади никто не сидел, а очертания людей, занявших места чуть дальше, терялись. Это создавало иллюзию, что зал пуст, а хохот звучит отовсюду. Но в темном помещении было невозможно разглядеть зрителей. Кто они такие? Где? Разве нормальные люди так смеются?

— Свиньи, — со злостью прошипел парень после очередной волны гогота.

— Не обращай внимания.

Надя пыталась его успокоить, но это только сильнее злило — она явно не замечала в ситуации ничего из того, что чувствовал Роман. Нужно успокоиться. Это всего лишь кинотеатр, в котором показывают обычный, ни капли не страшный фильм. Рядом подруга, а в зале простое хамье, не обученное вести себя по-человечески. Стандартная ситуация. Ничего необычного…

— Не надооооо! — резанул внезапно по ушам истошный вопль с заднего ряда.

Романа будто раскаленной кочергой огрели: он подскочил в кресле на полметра и так быстро повернулся на крик, что аж в шее хрустнуло.

Даже Надя разволновалась:

— Боже, там плохо кому-то, что ли?

Но зал ответил очередным приступом всепоглощающего гогота:

— Ха, приколист!

— Прикольно, как будто в натуре кого-то зарезали!

Идиоты! Неужели они не слышат, что это не наигранный перепуг школьницы, увидевшей на экране расквашенный нос? И вовсе не пьяная выходка одуревшего идиота. Кричал парень, и притом с реальным ужасом, который просто не может быть вызван фильмом на экране.

Волкогонов уже собрался сходить и проверить, все ли в порядке у чувака в заднем ряду, как открылась дверь, и невысокая коренастая фигура вывалилась из зала в коридор.

«Что? Это же…»

— О! Смотри, смотри! — одернула его Надя, заставив снова повернуться к экрану. Скучные перипетии тупых подростков и не менее тупого маньяка волновали сейчас Романа меньше всего, но делать было нечего.

Он безучастно досидел до конца сеанса, даже не пытаясь следить за событиями на экране. Голова была занята совсем другими мыслями. Может, ему все-таки показалось? Невысоким крепышом, по идее, мог быть какой угодно незнакомый школьник. Мало ли таких… Но профиль, который увидел Волкогонов в луче света… Он готов был поклясться, что не ошибся.

Когда в зале зажегся свет, Роман удивленно заморгал: что, кино уже закончилось? С трудом вернувшись в реальность, он поднялся, помог Наде надеть все еще сырой дождевик и поплелся к выходу, с подозрением озираясь по сторонам. Весь мистический налет при свете дня слетел — как с помещения, так и с людей. Обстановка казалась тривиальной и привычной. И если бы не вопль в темном зале кинотеатра, этот сеанс выветрился бы из памяти через полдня.

— Так этого маньяка поймали или нет? — спросила Надя, когда они вышли из кинотеатра.

Судя по тону, приключения завсегдатаев соцсетей и сумасшедшего убийцы ее тоже не захватили. Только, наверное, по другой, более обыденной причине.

— А черт его знает, — хихикнул в ответ Роман. — Будем считать, что да. Хеппи-энд же… Наверное.

Настроение у него испортилось. В памяти постоянно всплывал крик с заднего ряда. И хотя Роман видел профиль человека, выходящего из зала, всего мгновение, он мог поклясться, что это был Жук. Что же с ним произошло?

Но сейчас было не время думать об этом — нужно проводить Надю. Внутренне встряхнувшись, парень посмотрел на свою спутницу и улыбнулся:

— Ну что, поплывем?

Добраться домой парочка не спешила, и хотя через пять минут они снова вымокли до нитки, ускорить шаг никто не пытался. Надя с Романом шлепали по лужам, прижавшись под зонтом друг к другу, и радовались, что наконец-то виртуальный мир удалось сменить на реальный… пусть даже такой сырой и неприветливый. Вместе было классно… Только отголосок крика Коли Жучкова нет-нет, да и заставлял Волкогонова внутренне ежиться.

Глава 2

Пока они шли сквозь пелену дождя, в голове у Романа роился миллион мыслей. Парень пытался слушать Надю, которая горячо рассказывала о ком-то из ребят на факультативе по математике. Она записалась на него перед учебным годом, чтобы «подтянуть хвосты» и подготовиться к будущему поступлению.

До окончания школы девушке было еще два года, и Волкогонов восхищался ее предусмотрительностью, дальновидностью и собранностью. Ему эти качества были не свойственны. Бренчать на гитаре, стишки строчить, рубиться с Масляевым в «Баттлфилд» или олдскульный «Старкрафт» — это да, а таскаться на дополнительные занятия, когда тебе до выпуска еще несколько лет, — извините. Правило последней ночи перед экзаменом, в которую выучивается 90 процентов материала, — наше все.

— …ты представляешь? И он на полном серьезе собирается поступать на физмат! Да у меня шансов больше, чем у этого гения! — Надя засмеялась, и Роман с теплотой посмотрел на ее курносую мордашку.

Когда она смеется, то становится почти красавицей. Внутри появилось теплое, пульсирующее безотчетной уверенностью чувство привязанности к этой кареглазой девчонке с косичкой. Ее надо защищать, не давать в обиду, оберегать от печалей и всякого зла…

На последнем слове хаотично текущие мысли Романа снова взорвал крик Жука. Парень вздрогнул и напрягся.

— Замерз? — заботливо спросила Надя.

— Да нет. Сыро просто.

Почти не задумываясь, Волкогонов поддерживал беседу, а сам не мог отделаться от воспоминания о вопле и профиле Жука в луче света из коридора. Из-за чего он вообще мог закричать? Пришел Коля в кинотеатр, видимо, один, раз никто не обратил внимания на то, что он уходит с сеанса. Не обратил и следом за ним не вышел — а должен был бы после такого-то жуткого вопля.

Странный фильм выбрал девятиклассник для одиночной вылазки в кино. Обычно на ужастики ходят компанией, чтобы гоготом защититься от страха, или хотя бы с девушкой (которая по классике жанра должна пугаться и прижиматься к сильному и бесстрашному спутнику на соседнем кресле. Надя, правда, никогда так не делает, но зато с ней можно обсудить происходящее и посмеяться втихаря над особенно топорными моментами). А вот в одиночку на ужасы ходят либо фанаты жанра, либо…

Короче, какого черта Жука потащило на этот дурацкий «Контакт», непонятно. Как непонятно и что его так напугало. Волкогонов стал перебирать в голове события фильма, которые происходили на экране перед самым воплем Жучкова.

Помнил он их не очень хорошо, потому что не слишком-то сосредотачивался на повествовании. Но в конце концов перед мысленным взором всплыла смутная картина: почти не видное в темноте переулка лицо склоняется к замершему от ужаса школьнику, и хриплый голос с наслаждением произносит: «Эта сеть тебя убьет».

Да! Именно после этой фразы Коля заорал. Точно.

Роман покачал головой: банальнее фразу для фильма ужасов и придумать сложно. На кого вообще она может произвести впечатление? Но, видимо, может, раз человек с криком выбегает из кинозала. Вопрос только — почему? Значит, что-то он в этих словах услышал. Что-то такое, из-за чего его накрыла паника. Но что это может быть?

— Надь, как думаешь, что может на самом деле вызывать страх у человека, который кричит после фразы «Эта сеть тебя убьет»?

— А, ты все про этого дурачка думаешь?

Девушка улыбнулась чуть снисходительно, чуть осуждающе, словно говоря: «Вечно у тебя голова всякой ерундой забита».

— Ну, его могла напугать, мне кажется, не сама фраза, а контекст. Или какие-то сходные обстоятельства. Тут гадать можно до бесконечности — люди себе столько ерунды придумывают, которой потом сами же и пугаются.

— Согласен. Но все равно интересно.

— Ты, как всегда, видишь в самых простых вещах великие тайны и вселенские заговоры.

Девушка улыбалась, но качала головой, явно не одобряя излишнего любопытства своего МЧ. В общем-то, Роман ее реакцию прекрасно понимал, его и самого периодически бесило, что он слишком серьезно относится к бессмысленным пустякам. Сегодняшняя ситуация в кинотеатре в очередной раз это красочно иллюстрировала.

Это ведь мог быть совсем и не Жук, а просто показалось. Хочешь очередную загадку? Получи и распишись. Мозг любит подкидывать подобные «совпадения», особенно когда ты их ищешь и жаждешь найти. Черт! Надо выбросить из головы всю эту пургу и заняться чем-то полезным. Может, тоже на какой-нибудь факультатив записаться?

Но завтра с утра маячил очередной день отработки, так что высокие мечты о факультативе были обречены так и остаться мечтами.

— Пришли, — констатировала Надя и повернулась к Роману. На дне ее глаз плескались в равных пропорциях ожидание, страх и предвкушение. Если бы они были меньше знакомы и не пережили вместе столько самых разнообразных приключений, Волкогонов бы даже не понял, что творится в душе подруги. Но он слишком хорошо ее знал.

Продолжая держать зонтик, парень наклонился и поцеловал Надю в щеку, прохладную и немного влажную от водяной пыли. Или от неловкости.

— Пока, — пискнула девушка, устремившись ко входным дверям.

Она даже не взглянула после поцелуя на своего спутника. И он, пожалуй, был ей за это признателен. Все складывалось вроде бы правильно: люди, которые встречаются, должны целоваться (самое главное — должны этого хотеть). Но в то же время не покидала мысль, что они делают что-то не то. Да что за…

Мысленно отвесив себе пинка, Волкогонов поплелся домой. Он намеренно шел прямо по лужам и ручьям, струившимся возле тротуаров, словно промокшие ноги могли стать своеобразным наказанием за чувства и мысли, которые… Которые должны были быть, но которых не было. И от этого было очень гадко на душе. Может, их отсутствие еще один подспудный повод, почему они с Надей так редко видятся в реале?

«Все эти самокопания когда-нибудь сведут меня в могилу, — подумал Роман и кисло скривился в ухмылке. — Впору заорать, как Жук».

На следующий день по пути в школу на отработку он снова и снова прокручивал в голове вчерашние события. Уверенность, что вчера на сеансе был именно Коля Жучков, окончательно окрепла. А даже если бы это было не так, одного взгляда на девятиклассника было достаточно, чтобы понять: что-то очень сильно не так.

Паренек был бледный, осунувшийся и весь какой-то встрепанный. Такое, конечно, могло быть и от банального недосыпа, но против этого говорило все поведение Жука. Он не был вялым и рассеянным, как обычно бывает, когда не выспишься. Его что-то угнетало. Он вздрагивал от малейшего скрипа, медленно возюкал кисточкой по ножке стула и поминутно заглядывал в смартфон.

— Тебе там что, Медведев пишет? — подначил Колю Долгов в своей незабываемой «изящной» манере. — Может, нам зачитаешь?

— Ха-ха, — вяло огрызнулся младшеклассник и еще сосредоточеннее уткнулся в ножку стула, будто от ее покраски зависела судьба мира.

Долгов посчитал это приглашением и разразился сверкающей остроумием тирадой:

— А ты в курсе, что Интернет плохо на людей влияет? Про «Леви, Леви» слышал?

Жучков метнул на Саню сумрачный взгляд с явно прописанным адресом, по которому тому стоит отправиться, но ответил:

— Нет.

— Напрасно, про это много писали. Сначала дети где-то в Испании в шутку вызывали демона Леви и выкладывали видео в соцсети, потом начали вызывать по всему миру. Там берешь тарелку с водой, складываешь в ней два карандаша крестом и пишешь на четырех бумажках варианты ответа — «нет», «да», «не знаю» или что в голову придет — и задают Леви вопросы, а он отвечает, типа, двигая карандаши. А легенда такая: он не может не отвечать, потому что он жертва ритуального убийства в древней Мексике и навеки проклят отвечать на любые вопросы.

— Ну и отвечает, ну и что, — кисло отозвался Жучков.

— А то, что, во-первых, ты не можешь закончить игру, пока Леви тебе не разрешит, а во-вторых, он может залезать тебе в голову и сам диктовать вопросы, а отвечать: «Не знаю». Записывает тебе на подкорку жуть всякую, а ответа не дает, а ты потом этот ответ ищешь, найти не можешь и сходишь с ума.

Роману показалось, что Жучков стал еще бледнее. Впрочем, могло действительно показаться — за окном висело серое марево из дождя и тумана. Помещение заполнял сумрак и сильный запах краски. Уже от одного этого становилось не по себе, а тут еще Долгов со своими идиотскими страшилками.

Пока Волкогонов приглядывался к девятикласснику и размышлял, Саня залихватски крутанул стул, поставив его на угол спинки, и начал красить нижнюю часть сиденья. Работал он быстро и с раздражением поглядывал на еле-еле двигающегося Жучкова. А тот как раз снова вытащил смартфон и напряженно в него уставился, периодически тыкая пальцем в экран.

— Но это еще ничего, — не унимался Долгов. Посмотрев на одноклассника, Роман понял, что Коля попал. У Санька было неприятное свойство: он выбирал жертву и начинал ее прессовать, пока не доходило до драки или пока жертва не впадала в истерику — Саню устраивал любой вариант. А так как сам Долгов занимался айкидо и вообще был здоровенный и быковатый, то победитель определялся еще до начала соревнований. И хотя отношения с Жучковым были нормальными и «ничто не предвещало», сегодня Долгов был в ударе.

— Некоторые ответ-то находят!!!

Коля от окрика сильно вздрогнул и молча помотал головой, засовывая телефон в карман.

— Чувак, да ты, по ходу, дикий. Хоть и сидишь в Сети безвылазно. Это ж все знают, по всему миру. Куча случаев помешательства.

— Так что они делают-то, когда ответ найдут? — неожиданно для себя самого спросил Роман. История Долгова пробудила в нем любопытство, хотя верил он подобным Интернет-сплетням очень слабо.

— О! Можно даже видео посмотреть, — обрадовался Саня благодарному слушателю. — Если захочешь, я тебе скину. Там двое ребятишек — пацан и девка — нарядились клоунами из Оно и довели бабульку до сердечного приступа. Ночью выскочили, из-за сарая, когда та пошла корове воды дать. Где-то в селе под Псковом. Бабка хватается за сердце и падает. А они бегают вокруг счастливые в своих костюмах и орут: «Да! Да! Водааа!!!» Ходит инфа, что они это тоже начали из-за очередного паблика «Леви, Леви». Типа, собирается кучка дебилов — и давай друг другу рассказывать, какие им Леви сложные вопросы дал и как на них ответы найти. Да и не тихо-мирно найти, а так, чтоб Интернет потом годами бурлил и обсасывал все это. Круто, а? И все на камеру — прямо в Сеть свои подвиги передавали. Прикинь? Доведи бабку до инфаркта в прямом эфире!

Ответить Долгову Роман не успел, потому что за их спинами началось какое-то странное булькание, как в засорившейся раковине. Но раковины-то в классе нет. А потом раздался грохот. Ребята как по команде развернулись на звук и увидели, что Коля Жучков лежит на полу и не подает признаков жизни.

— Какого… — начал Саня, но Волкогонов не стал его слушать и рванул через класс.

Первым делом он проверил у Жука пульс (нащупать его оказалось не так просто, как показывали в кино) и облегченно вздохнул. Парнишка был без сознания, но жив.

— Медпункт работает, не в курсе?

Долгов пожал плечами, а на его лице застыло озадаченное выражение.

— Краской надышался? — кивнул он на Колю.

— Наверное… Я схожу позову кого-нибудь.

— Не… надо. — Жучков открыл глаза и посмотрел на Романа умоляющим взглядом. — Я в порядке.

Было в его выражении лица что-то такое, от чего Волкогонов окончательно уверился, что к обмороку краска не имеет никакого отношения. С Жуком было что-то не то. Гнетущая аура, нависшая над парнишкой, была такой плотной, что ее можно было потрогать. Но расспрашивать его, похоже, смысла не имело. Коля бегал глазами и постоянно щупал карман с телефоном.

— Чувак, ты нас напугал, — недовольно прогудел Долгов. — Респиратор надевай, если на тебя так запах краски действует. Воды пойди попей.

Коля снова вздрогнул и выдавил:

— Не надо воды, я нормально. Все в порядке. Спасибо.

Роман попытался поймать взгляд Жука, но тщетно.

— Помощь нужна? Может, к медсестре сходишь?

— Нет. Нет, спасибо. Я просто домой пойду. Проветрюсь, и все будет в порядке.

— Ладно.

Когда Коля ушел, Долгов снова начал без умолку нести всякую ерунду — правда, теперь уже хоть не про «Леви, Леви». Но Волкогонов его не слушал. У Жука была какая-то тайна. И тайна стопудово не из приятных.

Глава 3

За отработку в школе отвечала историчка Татьяна Николаевна. К Волкогонову она относилась благосклонно, а потому договориться с ней, чтобы ему отработку снова поставили вместе с Жучковым, но уже без Долгова, не было проблемой.

Эту ночь Роман спал плохо: в голове все время роились мысли о загадочных вопросах, помешательстве, странных пабликах и всем таком. Перед сном он начитался статей в Интернете на эту тему и теперь чувствовал еще большую уверенность, что оставлять историю Коли Жучкова просто так нельзя.

За окном была полная луна и туман после дождя. Казалось, что белый туман растекается по комнате, протягивает рыхлые щупальца, обвивает ими руки, ноги, тело. И ты ничего не можешь сделать, не можешь сопротивляться или убежать. Не можешь даже крикнуть — с такой силой тебя сдавливают эти конечности. Ужасное бессилие хочет вырваться из горла хотя бы булькающим хрипом, но щупальца зажимают рот, нос, перекрывают приток воздуха. Ты задыхаешься, бьешься в конвульсиях, чувствуя, как по коже расползаются сырые белые черви, как они растут, наливаются силой и обвивают, сдавливают тебя. Плечи прижимает к кровати страшной тяжестью, и жизнь медленно уходит, а бесформенное белесое чудовище издевательски булькает твоему слабеющему сознанию:

— Роман, просыпайся. Уже восемь.

Парень еле-еле разлепил веки и мутными глазами посмотрел на маму — она, положив ладонь ему на плечо, легонько трясла его, пытаясь вырвать из объятий тяжелого сна.

— Ну наконец-то. Поднимайся, а то на отработку опоздаешь. Опять до утра за компьютером сидел?

Не надеясь на ответ, мама вышла, а Роман остался лежать под одеялом и приходить в себя. Ну и сон ему приснился — врагу не пожелаешь.

В школу парень шел все еще под впечатлением от ночного кошмара. Надо же! Ему никогда кошмары не снились. Неужели это на него такое впечатление произвели материалы о помешательствах? Нет, если все это правда, то события там действительно жутковатые происходят. Но мало ли в Интернете жути. Он сталкивался со всяким разным, и некоторые вещи были откровенно пугающими — но чтобы после этого кошмары снились?! Да еще такие яркие и буквально осязаемые?!

Волкогонов вспомнил, как стоял в одних трусах и рассматривал себя в зеркале: не остались ли на теле следы от щупалец? Сейчас это представлялось бредом, но когда он только вылез из-под одеяла, а желудок все еще представлял собой кусок льда, замерзший от ужаса, такое действие выглядело вполне логичным.

Черт, кто бы мог подумать, что сон может быть таким реальным и жутким? Натурально «Кошмар на улице Вязов». Воспоминание о старом трешовом ужастике вызвало улыбку и позволило наконец-то немного расслабиться. Не время сейчас копаться в собственных фобиях, надо разобраться, что с Жуком происходит. Ему-то уж явно не просто ночные кошмары снятся — от них люди среди дня в обморок не падают и в кинотеатрах не орут.

Когда Волкогонов зашел в вестибюль школы, Коля уже ждал его у столика вахтера. Мальчик был бледный, всклокоченный и какой-то весь съежившийся. Он словно старался стать меньше, раствориться, спрятаться за привычным укладом жизни, но ничего из этого не выходило. Его руки все время пребывали в хаотичном движении, и каждое действие заканчивалось прощупыванием кармана с телефоном.

«Нет, с этим решительно нужно что-то делать, — подумал Роман, подходя к товарищу. — Или через пару деньков он съедет с катушек».

— Привет, — с нарочитой беззаботностью бросил Волкогонов, останавливаясь перед Колей.

— Угу, привет.

— Ну что, пошли распределяться?

— Не надо. Татьяна Николаевна сказала нам с тобой на склад идти, старье разбирать.

— А. Ну отлично. Тогда потопали.

Собственный голос казался фальшивым из-за неестественной бодрости, и Жук, судя по всему, тоже это почувствовал. Пока они шли мимо мастерских к складу, он бросал на Романа косые взгляды. Завязать разговор не получалось, и двое мальчишек спускались по лестнице в полуподвал в гробовом молчании.

Помещение под лестницей встретило «уборщиков» запахом плесени, пыли и старой бумаги. Склад был небольшим, но очень захламленным. Кучи старья превращали его в лабиринт, в котором легко можно было ненадолго заплутать. А в одном из тупиков лабиринта и вовсе почему-то стоял огромный старый и ржавый железный бак.

— Нам что, ВСЕ это надо вычистить?! — не поверил Волкогонов, глядя на кипы старых бумаг, обломки мебели и другую дрянь.

— Татьяна Николаевна сказала, сколько успеем. А завтра, может, в другое место нас распределит.

— Ясно. Тогда поехали.

Роман снял куртку и пристроил ее на перилах перед входом в полуподвал — внутри положить вещи и не испачкать их было банально негде. Жук же остался в своей голубой ветровке, только отряхнул ее от паутины и остановился, выжидательно глядя на товарища:

— Кидать мусор можно прямо за окна — там во дворе площадку выгородили.

— Отлично… А ты чего такой кислый? — Волкогонов решил взять быка за рога.

Коля дернулся, и было непонятно, то ли он плечами пожал, то ли вздрогнул:

— Да ничего. Просто…

Роман внимательно посмотрел на него и кивнул. Доверия такой ответ не вызывал никакого, и оба парня это прекрасно осознавали, однако вдаваться в подробности никто не стал.

Молча таскать и кидать в полуподвальные окна старые стулья и пачки газет было прикольно, особенно если смотреть, как они подлетают вверх, а потом падают на асфальт и разлетаются в разные стороны. Но любопытство выжигало Волкогонова изнутри. Жука нужно было разговорить. А как это сделать? Тот раскрываться явно не настроен, так что придется заходить издалека.

Коля выглядел угрюмым и подавленным. От веселья, которое сквозило в его поведении еще неделю назад, не осталось и следа. Сейчас он больше походил на загнанного зверька. Думая об этом, Роман разозлился — его возмущало, что кто-то может иметь такую власть над другим человеком, чтобы превратить его из беззаботного девятиклассника в трясущийся от малейшего шороха студень. Надо с этим что-то делать.

— Я позавчера в кино ходил на «Контакт». Не видел? — закинул Волкогонов удочку.

— Не-а.

Врать Коля не умел. И даже то, что он стоял в этот момент спиной к собеседнику, не помогало — по голосу явственно читалось, что ответ далек от правды. Хотя сейчас это было не важно. Требовалось, чтобы парнишка начал говорить, а там уж будет видно.

Волкогонов секунду выждал, а затем сказал:

— И не смотри. Сюжет просто адище: призрак маньяка охотится на подростков через соцсети. Прямо в Интернете охотится и доводит их всякими приемчиками, а они потом в реале с ума сходят и фигню творят. Натуральный бред.

Жук долго молчал, ворочая картонный ящик с пыльными папками. Потом с кряхтением перевалил его через порог и, когда тот присоединился к общей куче, тихо возразил:

— Не бред.

Роман примичательно посмотрел на него:

— Как скажешь. Но по мне — бредятина.

— Просто ты с этим не сталкивался.

— С чем?

Коля все еще стоял у двери и смотрел на хлам. Похоже, вопроса он не слышал, полностью погрузившись в свои мысли. Надо было его из этой медитации выводить и как-то налаживать контакт:

— Коль, если ты думаешь, что мне не встречались в сети всякие жуткие типы, то ошибаешься. Еще как встречались. Находились «герои», которые угрожали, обещали наслать порчу, проклятия и еще какую-нибудь лабуду. В Интернете же все смелые и сильные. А когда до дела доходит, выясняется, что у них кишка тонка и ни фига они не могут — даже встретиться лицом к лицу. Ну а уж если что серьезное, то всегда можно предкам сказать или в полицию. Сейчас с этим строго — живо по статье возьмут.

— Повезло тебе. — Голос Жука сочился искренней завистью и сознанием своего бессилия.

«Господи, да что же с ним стряслось?!»

— Да я бы не сказал. Просто «угрожальщики» попадались так себе. Ясно, что на тысячу болтунов обязательно найдется какой-нибудь псих, который перейдет от угроз к действиям. Но я ж говорю: на этот случай еще остается полиция… ну или старшаки — что, за тебя никто из друзей не впишется?

— Пффф! — фыркнул Жучков.

«О! Прекрасно, хоть какая-то более-менее живая реакция! Значит, до него можно достучаться. Так держать, Волкогонов. Дави на газ».

— А что? Предки вполне могут помочь. Вон у моего друга Андрюхи Масляева бывший одноклассник мамы в ФСБ работает. Думаю, если что серьезное случится — за пять минут концы найдутся.

— Ага, это если родителям не наплевать.

Жук выпрямился и посмотрел прямо в глаза Роману. На его щеках заиграл лихорадочный румянец, а в глазах появился блеск. Между пальцами он бешено крутил телефон, как пропеллер.

— Моим, например, с высокой горы начхать, что у меня и как. Если бы я им на что-то такое пожаловался, единственное, что услышал бы, это: «Иди уроки делай. Хватит сочинять». Они меня никогда не слушают. Что бы я ни говорил, что бы ни делал. Словно я пустое место. Так что тебе не только с Интернет-уродами везет — у тебя и родители нормальные. А я своим не нужен, и рассчитывать мне не на кого.

На последних словах голос Коли дрогнул, и он резко отвернулся, сделав вид, что поднимает очередной раздолбанный стул. Пялиться на мужчину (пусть пока еще и не совсем взрослого) в момент слабости было неудобно, и Волкогонов тоже сделал вид, будто занялся уборкой. Он шагнул к коробке в углу и присел, чтобы поудобнее ее ухватить.

— Да ладно, Жук. Все родители такие. Но не потому, что им плевать, а просто работа, заботы всякие. Им же надо тебя кормить, обувать-одевать и все такое… Эх! — Роман с кряхтением выпрямился, сжимая коробку, и повернулся к притихшему собеседнику. — Но я говорю: есть же старшаки. К примеру, у сестры моей двоюродной парень — он вообще со скинами тусует. Так что, если что, можно его попросить и…

Картина, которая открылась взору Романа, заставила его замереть на месте с распахнутыми глазами и панической чехардой мыслей в голове.

Голый по пояс Коля Жучков стоял между двумя кучами старой мебели. Его кенгурушка валялась прямо на грязном полу, волосы были встрепаны, а глаза смотрели вперед, но явно ничего не видели в этом мире, он смотрел куда-то в свои галлюцинации.

— Жук… — еле слышно выдохнул Роман, но парнишка его не услышал.

Время замерло. Жук все смотрел в одну точку, и из его горла вдруг начали вырываться холодящие булькающие звуки. Те самые, что Волкогонов слышал в классе, звуки из несуществующей раковины. Как будто парень захлебывался невидимой водой.

— Жук, ты чего?! — Роману стало жутко.

Все громче булькая, девятиклассник стал приближаться к Волкогонову, как зомби. В узком проходе между куч старой мебели и учебников деться от сошедшего с ума мальчишки было особо некуда, и Роман, внутреннее сжимаясь от ужаса, стоял и ждал развития событий.

Жучков подошел уже почти вплотную, и бульканье в его горле стало еще отчетливее. Оно напомнило звуки в трубе, когда осенью включают отопление. Это сочетание безобидного журчания и необъяснимого поведения парнишки давало ощущение нереальности происходящего, и страх слабел, уступая место нервному смеху.

Коля сделал резкое движение навстречу Волкогонову. «Наверное, покусает сейчас», — мелькнуло в голове у Романа.

Но вместо этого Жук оттолкнул парня, неуклюже завалился в старый железный бак и неистово заклекотал:

— Водыыыыы! Бульк-бл-бл, водыы!!!

Безумие достигло апогея, и Волкогонов не знал, что делать: включать камеру мобильного или бежать за санитарами.

— Неееет, Левииии! Я не буду рыбоооооой! — дико взвыл Жучков, выгнулся и упал без сознания.

Волкогонов бросился со склада, сшибая стопки старых учебников и стукаясь о старые парты, на ходу набирая номер «Скорой».

— Живой, — выпрямившись, сказал врач. — Только без сознания. Надо его в больницу отвезти, проверить голову и нет ли переломов от падения.

Пока Жука перекладывали на носилки и устраивали в машине «Скорой», к Роману подошли полицейский и бледная Татьяна Николаевна.

— Расскажи-ка, чего это с вами вышло. — Полицейский стал задавать вопросы и приготовился записывать. — Вы подрались? Ты, может, подшутил над ним?

— Нет, он полез на кучу стульев и оттуда в бак свалился — ударился, наверное. А может, голова закружилась — он на днях от краски в обморок падал.

— Почему не сказали про обморок? — заволновалась учительница.

— Да он быстро очнулся и сказал, что все в порядке.

— А почему он голый был? — спросил полицейский.

— Душно стало.

— Понятно, — кивнул полицейский. — Тебе надо будет с родителями или с учительницей подойти в Первомайское РОВД, со следователем пообщаешься. Ничего страшного, просто формальность.

— Конечно.

— А пока вот здесь подпиши. От руки: «С моих слов записано верно и мной прочитано».

Роману не хотелось обманывать полицейского, но и рассказывать, что доведенный чем-то или кем-то девятиклашка внезапно тронулся умом, он тоже не собирался. С такой рекомендацией Жука по психологам и всяким мозгоправам затаскают. Да и вообще… Нужно искать корень проблемы, а не плодить новые. Судя по всему, Коле и так в последнее время пришлось довольно туго.

Глава 4

Вернувшись домой, Роман долго сидел за письменным столом, слепо уставившись в потухший экран компьютера. Ему нужно было решить, говорить о случившемся Наде или нет. Он полностью ей доверял, и поводов умалчивать о странной истории, по сути, не было, но что-то останавливало.

Раза четыре парень уже начинал набирать сообщение «ВКонтакте», но, так и не дописав, все стирал. Они с Надей многое пережили, и уж кто-кто, а она-то ему точно поверит и поможет чем сможет, но Жук…

Имеет ли право он, Роман Волкогонов, делиться бедами товарища с третьей стороной, даже если эта сторона его девушка? Если поставить себя на место Коли… «Я бы, наверное, не хотел, чтобы мой друг растрепал о моих проблемах девчонке. Не очень-то хочется выглядеть дураком в чужих глазах. Пусть даже и в глазах малознакомой барышни. Да и не напрасно же говорят: что знают двое — знает и свинья. А тут уже трое получится… Короче!» — Парень вскочил и подошел к окну. Сунув руки в карманы домашних спортивок, Роман качался с пятки на носок и принимал окончательное решение.

Нет, Наде он ничего не скажет. Во всяком случае, не сейчас. Может быть, потом, когда Жук придет в себя и с ним можно будет поговорить… Да, так и нужно сделать!

На самом деле уверенности старшеклассник не испытывал — внутри все равно было противно, и мысль, что он обманывает Надю, не желала уходить. Жизнь, к сожалению, не сказка и не героическое фэнтези. Иногда нет меньшего или большего добра и зла, нет его градаций, а есть просто «хорошо» и «плохо». И только от тебя самого зависит, что именно ты в эти слова вкладываешь. Сейчас Волкогонову приходилось выбирать из двух «плохо»: обмануть девушку или унизить в чужих глазах товарища. Вот ведь!

Чтобы хоть немного отвлечься от противного привкуса своего решения, Роман снова уселся за комп и решил систематизировать события последних дней. Ему всегда было легче разобраться в происходящем, записывая свои мысли. Он не рисовал четких таблиц и пунктов — просто выплескивал на белый лист вордовского документа мысли, впечатления, воспоминания. Они как будто переносились из его головы в компьютер и освобождали место для свежего взгляда на проблему. Так же произошло и сейчас.

Судя по всему, Коле Жучкову кто-то промывает мозги, а родителям нет дела до проблем сына. Исходя из того, что Жук говорил на чердаке, отношения с предками у него не ахти. Даже хуже, наверное. Может, они его бьют, издеваются… Дикость, но ведь подобное не так уж редко встречается. Особенно если родители пьющие. Так что вполне может быть, что у Коли дома все плохо, а из-за этого он и попал в какую-то сомнительную историю.

Если покопаться, то волосы могут встать дыбом от ужаса, сколько всяких отвратных пабликов в Сети. Но при соответствующем настрое многие из них могут показаться, по меньшей мере, любопытными. Зашел раз, зашел два — и не заметил, как втянулся в какие-нибудь ритуалы, жуткие флешмобы или попал в секту. Ведь когда кругом все такие же, а то и хуже, своя собственная дрянь уже не кажется такой дрянной. Или наоборот: «У меня все хуже, чем у всех! Я победитель!»

Глупость? Бесспорно, но ведь тысячи подростков так мыслят. Быть хоть в чем-то крутым, лучше других или хотя бы не хуже — это уже повод для радости. Даже если ты лучше всех в самом плохом… О господи! А если эти уроды запрограммировали Жука, как в кино? Когда человек слышит простое слово, но оно запускает программу действий? Почему он вдруг стал как зомби и полез в бак? Тест? А дальше его отправят теракты совершать?! Вот же елки с палками!

Роман перестал печатать и откинулся на спинку стула. Сердце в груди барабанило так же часто, как дождевые капли за окном. Надо поговорить с Колей. Срочно. А то мозги закипят. Да и вообще, если есть план разобраться с проблемой, то нужно понять, что же именно она собой представляет. А кто это знает лучше, чем жертва? Верно, никто.

Обзвонив ближайшие от школы больницы, Волкогонов выяснил, в какую из них положили Жучкова, и немного успокоился: завтра все прояснится.

На следующий день после отработки Волкогонов отправился в городскую больницу. Выяснил в регистратуре, в какой палате лежит Жук, и побежал вверх по лестнице. Перед палатой он остановился и прислушался — из-за двери раздавались негромкие голоса. Подумав несколько секунд, Роман постучал и открыл дверь.

В маленькой палате стояла кровать, на которой полулежал Коля с забинтованной головой. Он был до груди накрыт одеялом, спиной опирался на гору подушек, одна рука загипсована, во второй стакан с соком. Он повернул голову на стук, и, когда дверь открылась, в глазах его мелькнул страх, тут же сменившийся облегчением.

— Здрасьте, — бодро сказал Волкогонов.

В комнате было двое взрослых — видимо, родители Жука. Мама — полненькая, аккуратно одетая женщина средних лет с тщательно уложенными волосами. Отец — в свитере из 90-х, такой же крепыш, как и сам Коля, — присел на край подоконника и нервно барабанил по нему пальцами. На алкоголиков или каких-то злодеев они никак не походили. Обычные люди, испуганные и обеспокоенные несчастьями сына.

— Привет, — слабо кивнул Жучков, поморщился от боли и повернулся к родителям: — Это Рома Волкогонов, мы с ним вместе на отработку ходим.

Колина мама тут же пристально уставилась на школьного товарища сына и еле-еле выдавила из себя слабую улыбку. По красным припухшим глазам было заметно, что она недавно плакала. Да уж, видно, как ей на свое ненаглядное чадо плевать. Дурень ты, Жук, честное слово.

— Марина Владимировна, — кивнула женщина и подоткнула свисающий с кровати больного край одеяла.

— Мам, да нормально все.

— Конечно-конечно. Тебе не дует?

— Нет.

— Кушать не хочешь?

— Мааам…

— Да-да, извини.

Жучков-старший протянул руку и крепко пожал ладонь Романа:

— Петр Алексеевич. Это ты вчера с Колькой на складе работал?

— Да.

— И что стряслось? — Мужчина сверлил старшеклассника глазами и напряженно ждал ответа. Медлить было нельзя. Не задумываясь, Волкогонов выдал ту же самую версию, что и полицейскому вчера:

— Да ничего особенного, Коля полез на кучу стульев и упал оттуда в старый бак. Только я не понял: голова закружилась, потому что в школе краской пахнет или потому что оступился.

— А он сказал, что котенка полез спасать. Что там котенок был.

В голосе Петра Алексеевича послышался металл вперемешку с нотками паники. Если сын ему наврал, то что же было на самом деле?! Что еще может ему грозить?! Как спасти?! Как уберечь?!

Душа у Романа ушла в пятки. Он лихорадочно соображал, что делать. Повернулся к замершему Жуку — тот смотрел на него с таким отчаянием в глазах, что становилось неловко. И почти такие же глаза были у его матери, которая поворачивалась то к сыну, то к его другу.

В голове набатом звучало: «Думай, Волкогонов! Думай быстрее!»

Как всегда, лучшим решением было самое простое. Роман покачал головой и посмотрел прямо в лицо старшему Жучкову:

— Ну, вы ж понимаете: полезть спасать кота — это почти героизм, а просто упасть — совсем другое дело.

Отец Коли повернулся к сыну и пытливо посмотрел на него, ожидая объяснений. К чести Жука надо сказать, что он тут же залился краской такого яркого цвета, будто свеклой натерся, и замычал:

— Нуууу… Я подумал, это совсем по-детски… В общем, ладно. Роман правду говорит: куча была такая большая, прикольно было на нее залезть. Ну, я и полез — и упал. Прости. Я боялся, вы ругать будете…

— Коля!.. — ахнула мама и прикрыла рот рукой. Эта картина могла бы выглядеть смешно, если бы по ее лицу тут же не заструились потоком слезы.

— Мам, ну, что ты… ну извини, я не хотел. Не плачь. Мам.

— Не будем мы тебя ругать, сынок, — прошептал Петр Алексеевич с таким облегчением, словно целый дом с плеч скинул. Он подошел к жене и потрепал ее по плечу, успокаивая. Марина Владимировна уткнулась лбом в его руку и понемногу перестала всхлипывать.

— Извини, — виновато произнесла она, глядя на Романа и вытирая батистовым носовым платочком мокрые глаза. — Я обычно так не реву. Просто вчера, когда сказали, что Коля в «Скорой»… Я…

Она снова залилась слезами, и муж принялся ее успокаивать.

Родители отошли к окну, и Волкогонов с Жуком остались практически наедине.

— Спасибо, — прошептал он, с такой горячей благодарностью глядя на Романа, что тому стало неловко.

— Да ладно.

— Я про этого котенка сдуру ляпнул…

— Это уж точно: в школе-то знают, что никаких котят там не было.

— Ну да…

— Я и полиции сказал то же самое, так что имей в виду.

— Ага, — Коля посмотрел на отца, который обнимал и гладил по спине всхлипывающую маму. — Предки со вчерашнего вечера тут с ума сходят. На работу сегодня не пошли. Мать рыдает не переставая.

— А ты говорил, им на тебя плевать, — не удержался Волкогонов и с удовольствием увидел, как Жук снова заливается краской.

«Поделом! В другой раз, прежде чем всех обвинять, сначала подумает».

Но не успел Коля что-то ответить, как дверь без стука распахнулась, и в палату зашел худой, длинный мужик с лошадиным лицом. На нем был белый халат, а под мышкой папка.

— Приветствую, — бесжизненным голосом поздоровался он. Видимо, фраза должна была звучать бравурно или, по меньшей мере, бодро, но получилось скорее наоборот. Словно манная каша из ложки на линолеум шмякнулась.

Все посмотрели на него вопросительно, и посетитель, чуть согнувшись вперед, изобразил легкий поклон:

— Меня зовут Крушинин Константин Антонович, я психолог из полиции, и мне нужно задать пару вопросов… — он заглянул в папку, — Коле.

— Нам нужно выйти? — слабым голосом осведомилась мама.

— Нет, совершенно не обязательно. Ничего интимного в процедуре нет.

Почему-то слово «интимного» в исполнении господина Крушинина прозвучало мерзковато, будто намек на что-то неприличное. Роман поморщился — новоявленный психолог ему не понравился. Какой-то скользкий, весь вытянутый и холодный. Было впечатление, что все происходящее для него просто скучная рутина, ради которой не нужно включать ни одну эмоцию.

— Разрешите? — Он протиснулся мимо Волкогонова и, придвинув стул, на котором раньше сидела Колина мама, опустился на него, закинув ногу на ногу. — Итак, приступим.

Дальше пошли стандартные вопросы: «Имя, фамилия, возраст, место учебы». Крушинин, не поднимая носа от листочка в папке, делал пометки и изредка бросал взгляд на Жука. Мальчик ему явно был не слишком интересен, но работа есть работа.

— А как ты себя чувствуешь последнее время? Жалобы есть?

— Нет.

— Хорошо. А настроение как? Подавленность? Сонливость? Повышенная раздражительность?

— Нет.

«Это ты вызываешь повышенную раздражительность», — угрюмо подумал Роман, внимательно наблюдая за психологом. Тот продолжал зачитывать список вопросов, делать пометки и, похоже, спешил со всем этим покончить. Врач называется.

— Ты не нервничай, — похлопал Крушинин Жука по загипсованной руке, от чего мальчишка дернулся. — Это обычные вопросы. Их всем сложным… в смысле, с кем несчастный случай произошел, задают. Последнее время проблем с подростками стало больше, так что приходится реагировать. У нас недавно один полковник из Москвы лекцию читал… — Лошадиное лицо психолога повернулось к Колиным родителям. — … про разные группы, которых очень много развелось в соцсетях. Так он сказал, что за детьми нужно тщательно следить. Если заметили неладное — сразу связывайтесь с полицией, психологами: они над этим вопросом активно работают и смогут помочь. Предупредить…

— Нам это ни к чему, — перебила Марина Владимировна, и в ее голосе послышались металлические нотки.

«Ого, а мама у Жука не только слезы лить умеет».

— Коля просто хотел котенка спасти и поскользнулся. Только его там не было, котенка. Но он храбрый и честный! И это… Ни в каких странных группах он не состоит. И в семье у нас все хорошо! Даже лучше, чем у некоторых!

— Ну и прекрасно, — с преувеличенной фальшивой радостью кивнул психолог, захлопывая папку. — Тогда с вопросами покончено.

Он пружинисто подскочил со стула, быстро распрощался и вышел из палаты. Когда дверь закрылась, все вздохнули с облегчением.

— Бюрократ какой-то, — угрюмо буркнул Петр Алексеевич и повернулся к жене: — А ты зачем ему про кота сказала?

Марина Владимировна зарделась, и Роман понял, от кого у Жука способность так густо краснеть.

— Не знаю. А чего он начал намекать, что Коля… что… Ты же слышал!

— Ладно, ладно. — Жучков-старший глянул на часы: — Приемное время заканчивается, пора собираться.

Марина Владимировна засуетилась, залепетала что-то про суп, про то, что надо будет завтра свежий сварить и сыну принести, а в конце своей тирады добавила, целуя Колю в забинтованный лоб:

— Ты не скучай тут. Заодно хоть выспишься нормально и не будешь ночи напролет в телефон пялиться, а то вон синяки под глазами.

Жук метнул взгляд на Романа и промолчал.

Глава 5

По дороге из больницы Волкогонов размышлял над всем, что произошло. Поговорить с Жуком не вышло — это большой минус. Но зато он увидел Колиных родителей и убедился, что они совершенно нормальные люди, которые любят своего сына и переживают за него. «А его трагические сентенции на складе — всего лишь слова подростка, склонного во всех своих бедах винить других, в первую очередь самых близких», — с раздражением подумал Роман, когда в кармане пиликнул смартфон: кто-то писал в сообщения «ВКонтакте».

Внутренне напрягшись — он догадывался, от кого послание, — парень вытащил телефон и глянул на экран. Так и есть, Надя. Прятаться не вариант, тогда она точно догадается, что где-то что-то не так, начнет выпытывать, а врать ей в глаза он не сможет, и все закончится плохо. Так что надо ответить, и при этом максимально «как всегда», будто он ничего не скрывает, ничего не случилось и вообще жизнь скучная, погода паршивая, а настроение ровнее некуда.

Сегодня

Надежда 18:27

Трям! Что делаешь? А у нас соседей сверху залило, представляешь? Папа пошел помогать, чтоб и к нам вода не просочилась. Комп сказал выключить — вдруг потечет по стенам и что-нибудь замкнет. Сижу с телефона. Скучно.

Сегодня

Роман 18:29

Сочувствую. Ну, ты держись. Надеюсь, ваш потоп удастся быстро ликвидировать. Не скучай. Я на связи, если что.

Сегодня

Надежда 18:30

Спасибо:)

«Фух! Кажись, пронесло».

Когда Роман с облегчением засовывал смартфон обратно в карман, его посетила мысль, от которой он на секунду замер. Ну конечно! Жук вчера на складе раз двадцать доставал свой телефон из кармана кенгурушки. Еще в пальцах его вращал, как спиннер! А в бак он прыгал уже по пояс голый — кофта осталась на полу в пыли валяться. Может, она и сейчас там. А значит, там и его телефон!

Волкогонов тут же развернулся и почти побежал в сторону школы. Надо проверить! В Колином смартфоне могут оказаться ответы на все вопросы.

В вестибюле за столиком сидела пожилая вахтерша, она вопросительно посмотрела на парня, который пулей влетел в двери.

— Простите, — выдохнул он, лихорадочно подыскивая подходящий повод, заявиться в школу на ночь глядя. — Я был сегодня на отработке на складе и забыл сменную одежду, мама сказала забрать. И там окно открыто. Вдруг дождь пойдет и все отсыреет?

Роман скорчил самую несчастную просительную мину, на какую только был способен. Если вахтерша его не пустит — все пропало. На склад его могут больше не отправить, и тогда телефон Жука найдет кто-то другой.

Пожилая женщина помедлила минуту, с сомнением глядя на подростка. Но он выглядел таким несчастным. Ну что за родители нынче пошли — гонять на ночь глядя детей за кучкой одежды? Неужели нельзя другие вещи найти? Вот она бы никогда не отправила своего ребенка за старыми штанами. А теперь все только о шмотках и пекутся. Вот в ее время…

— Ладно уж. — Вахтерша повернулась к щитку, на котором висели ключи от классов и подсобных помещений. — Беги, только быстро.

— Спасибо огромное!

— Беги-беги. Только осторожно там.

Волкогонов пулей рванул вниз по лестнице, судорожно сжимая в руке ключ от склада. Сердце колотилось, в ушах шумело. Впереди ждали ответы на кучу вопросов, и нужно было спешить.

На складе было темно. Пощелкав выключателем у входа, Роман ничего не добился: лампочка под потолком всего раз слабо мигнула и потухла. Блин, да в этих завалах старого хлама можно ноги переломать, ни фига не видно. Парень вынул телефон, включил на нем фонарик и повел не особо ярким лучом по сторонам. Не ахти, но сойдет.

Осторожно переступая через коробки, кучи бумаги и какие-то деревяшки, Волкогонов добрался до места, которое они вчера с Жуком разбирали. На улице почти стемнело.

Подсвечивая себе фонариком, Роман исследовал пол там, где, как он помнил, Жук бросил кенгурушку. Но там ничего не было — только все те же кучи мусора. Неужели кто-то из учителей сюда поднимался? А может, полиция? Черт, все пропало. Желудок парня сжался в пульсирующий комок. Нет, просто так сдаваться не стоит. Кофту Жука вполне могло просто накрыть какими-нибудь выпавшими из кучи бумажками-картонками. Так, надо успокоиться и еще раз все внимательно осмотреть.

Волкогонов сделал несколько глубоких вдохов и снова повел фонариком. Он подходил к каждой подозрительной кучке, разбирал ее, но с очередной неудачей надежда слабела. Похоже, Колины вещи все-таки кто-то забрал.

Окончательно расстроившись, парень пнул последний бугорок из старых листов бумаги. Слипшиеся страницы отлетели, а под ними обнаружилась смятая серая тряпка. Сердце Романа в очередной раз ухнуло в пятки. Все еще не веря в улыбнувшуюся ему удачу, он двумя пальцами поднял тряпку с пола. Это была она! Кенгурушка Жука! И один из карманов явно что-то оттягивало!

Парень быстро переложил Колин телефон в свой карман, сгреб грязную кофту так, чтобы не испачкаться, и почти вприпрыжку побежал вверх по лестнице.

— Извините, что так долго, — виновато улыбнулся он старой вахтерше. — Там лампочка перегорела, ничего не видно…

— Не страшно. Я все равно тут всю ночь сижу. Хорошо, что вещи нашел.

— Да, спасибо. — Роман приподнял зажатую в руке кофту, которая походила на старую половую тряпку, и кривовато усмехнулся: — Правда, думаю, теперь ее только выкинуть можно. Ну, зато мама будет спокойна. До свидания.

По дороге домой телефон Жука буквально жег Волкогонову карман. Хотелось побыстрее его достать и посмотреть: что же там? Но не посреди же улицы это делать, а задерживаться на складе Роман не рискнул. Мало ли… Если бы вахтерша что-то заподозрила, могли бы возникнуть проблемы, а нам этого не надо. Поэтому он несся домой на всех парах, временами переходя на бег.

Дома Роман отмахнулся от маминого предложения поужинать, буркнул что-то невнятное на вопрос, где он так задержался, что не выгулял собаку, и заперся у себя в комнате.

Надо было написать Наде, она наверняка ждет от него маячка, но заставить себя это сделать не было никаких сил — в кармане лежал телефон Жука и манил ответами на все вопросы.

Когда Волкогонов открывал чехол-книжку, пальцы у него подрагивали от предвкушения. Так, жмем кнопку включения. Отлично, батарея еще не села. На экране засветилась заставка — что-то огромное: не то рыба, не то дракон. Миленький рисунок, ничего не скажешь.

Роман осторожно провел пальцем по нижнему краю экрана, чтобы убрать заставку. Однако все оказалось не так просто. Картинка уехала вбок, но в центре экрана появились точки графического ключа. Вот черт! Если не знаешь, какие из них надо соединить, подбирать нужную фигуру можно до посинения… Минутку! Тут какие-то полосы от грязных пальцев владельца — руки-то у них у обоих вчера были все в пыли, так что шанс еще есть.

Щелкнув кнопкой настольной лампы, Волкогонов сунул телефон под луч света и стал поворачивать его так и эдак, пока на стекле не отобразились явные следы. В некоторых местах они были смазаны, но полосы из пыли и отпечатков пальцев вроде бы складывались в молнию. Ладно, терять все равно нечего. Рискнем.

Парень прочертил зигзаг, соединяя точки, и на экране появилось белое окошко сообщений «ВКонтакте». Жук даже приложение не закрыл! Ну дает! Все еще не веря своему везению, Роман подвигал окошко пальцем — оно откликнулось. Отлично. Не торопимся. Делаем все аккуратно и вдумчиво.

Парень отложил телефон и стал переодеваться, он хотел немного потянуть время и успокоиться. Сходил на кухню, заварил себе большую кружку чая и только после этого опустился в кресло и снова взял в руки смартфон Коли Жучкова.

Открытое сообщение гласило:

Вчера

Леви 11:48

Пора! Князю мира сего нужен ответ!

И все. Больше в этом диалоге ничего не было. Волкогонов понял, что все предыдущие сообщения Жук удалил. Но и одного имеющегося было достаточно, чтобы заподозрить неладное. Исходя из того, что Коля сделал после его получения, это был приказ — прыжок в бак и внезапное помешательство об этом явственно свидетельствовали.

Значит, все эти паблики «Леви, Леви» реально существуют? Как же ты, гад, затянул Жука в эту чертову игру?! Как тебе удалось ввести его в транс? Почему он подчинялся? И что еще за «князь мира сего»? Вопросов стало еще больше. По сути, телефон Жука не дал никаких ответов — все только еще больше запуталось. Роман рассчитывал на совсем иной поворот. Подростковая группа для демонических экспериментов — это одно. А тут какой-то псих-одиночка. Это встревожило Волкогонова. А если за этой маской скрывается взрослый? Значит, он полностью отдает себе отчет, что и зачем делает. Значит, он сознательно программирует подростков на неадекватные действия. Непонятно, зачем ему это, но понятно, что он хладнокровный, жестокий и совершенно двинутый.

Теперь возникает закономерный вопрос. Что делать дальше? Какие у нас есть варианты? Отнести телефон Жука в полицию и рассказать все, что удалось выяснить? Хороший выбор, но там обязательно спросят, почему не сказал правду сразу, почему сам ходил за телефоном, а потом копался в нем, вместо того чтобы сообщить куда следует? А может, ты и есть этот Леви? А может, ты его и зомбировал? Ах, вдвоем были на складе? Ах, никто не видел? Эй, стража, в кандалы его! В общем, проблем можно нагулять о-го-го. А к ним присовокупятся родители, Надя… короче, отложим это на крайний случай.

Еще можно сказать предкам Жука — они, похоже, нормальные люди. Но тут тоже проблема: у них возникнут те же вопросы, что и у полиции, плюс куча разных других после встречи в больнице. Опять же, как они отреагируют, никто не знает. В стрессовой ситуации многие склонны впадать в панику, поддаваться эмоциям и всякое такое. И мама у Коли уж явно не образец уравновешенности. Может, с его отцом как-нибудь приватно поговорить? Но он тоже… В общем, этот вариант тоже не канает.

И что остается? Остается Роман Волкогонов, который уже увяз в этом деле по уши. И у которого, может быть, хватит сил и здравого смысла, чтобы справиться со всем этим бредом.

Хмыкнув собственным мыслям, парень еще раз перечитал сообщение Леви. Внутренний голос подсказывал, что Коля у этого маньяка не единственный. И тот от него не отстанет и будет до кучи искать новых — или уже нашел. А потом еще и еще. Печально то, что всегда найдутся подростки, которым кажется, что жизнь идет наперекосяк, что их никто не понимает и всем на них наплевать. Они ищут «родственную душу», чтобы вместе поныть, или людей, которые ответят на вопрос: «Почему все так плохо?!» Или скажут, что делать, как все исправить. И как бы это абсурдно ни звучало, они согласятся даже быть зомбированными, лишь бы остаться среди «своих». А «свои» пользуются этим для каких-то собственных целей…

Роман вскипел от злости и возмущения. Он захлопнул чехол Колиного телефона и, быстро прокручивая в голове разные варианты, уставился в монитор. План действий складывался в голове сам собой.

Нужно выяснить, кто такой этот Леви. Пусть не думает, что все школьники готовы сходить с ума в угоду всяким маньякам! Еще посмотрим, кто окажется умнее.

От возбуждения, злости и острого чувства опасности кровь у Романа бурлила. Это придавало решимости и азарта. «Я такое повидал, чего тебе, Леви, в ночных кошмарах видеть не приходилось, — думал он, открывая страницу „ВКонтакте“. — Вот и посмотрим, за кем останется последнее слово. Но играть в свои игры с доверчивыми подростками я тебе больше не позволю».

Глава 6

Роман опять взял телефон Жука и кликнул по имени «Леви», чтобы перейти на страницу пользователя.

Пусто. Вообще ничего. На странице никакой информации: ни личных данных, ни фотографий, ни музыки, ни записей на стене. Волкогонов вбил адрес ссылки в браузере своего компьютера, и страница Леви снова открылась. Хм… И тоже ничего. Это было очень странно. Совершенно пустых страниц, где не заполнено ни одно поле, ему раньше не попадалось. Да и сам «ВКонтакте», по идее, не давал возможности зарегистрировать аккаунт и не указать совсем никаких данных. А у Леви не было ничего: ни аватара, ни имени-фамилии. Даже количества друзей, подписчиков, фотографий и отметок было не видно. Как такое возможно? Белый лист: в левом верхнем углу написано «Леви», в правом — «онлайн». И все.

И как быть? Размышляя, Роман вспомнил слова Долгова, что-то там «…сначала дети в Испании его вызывали…». Точно, его надо вызвать. Пытаясь восстановить в памяти россказни одноклассника — да кто же знал, что этот бред окажется правдой?! — Роман пошел на кухню за тарелкой и водой. Чтобы не выглядеть психом, если столкнется с родителями, он для вида положил на тарелку бутерброд, воду налил в стакан и поспешил в свою комнату.

На столе перед компьютером Волкогонов поставил тарелку, сложил в ней карандаши и надписал четыре клочка бумаги: «Да», «Нет», «Не знаю», «Может быть». Теперь надо было придумать вопрос. Но можно же начать с ничего не значащего вопроса. Чисто протестировать.

Едва дыша от напряжения и в то же время чувствуя себя последним идиотом, Роман сказал: «Леви, Леви, поиграем?» — и стал ждать отклика. Парень сидел и смотрел на карандаши, но они не двигались — и, похоже, не собирались. Так прошло минут пять, глаза уже пересохли от неотрывного смотрения в тарелку, и Роман собирался уже бросить это дело, как из колонок пиликнул характерный звук — пришло предложение о дружбе во «ВКонтанте». Парень не верил своим глазам. Леви прислал ему запрос в друзья! Секунду поколебавшись и не веря в реальность происходящего, Роман одобрил запрос. Но все верно, теперь они с Леви сетевые друзья. И что у него на странице?.. Все то же — совершенная пустота. Как он умудрился это сделать, непонятно, но факт остается фактом.

Загадка становилась все невероятнее, отчего у Волкогонова губы сами собой растягивались в радостную улыбку. Азарт покалывал кончики пальцев, подталкивал к действию, требовал ответов. Парень буквально ощущал, как шестеренки в мозгу начинают вращаться быстрее: нужно было все учесть, ничего не пропустить и самое главное — выжить.

Первый контакт — самый важный. Нужно повести себя правильно, заинтересовать Леви, внушить ему, что Роман простой школьник, с кучей тараканов в голове… А значит, готовый на все. Как начать разговор? Скорее всего, к Леви не обращаются случайные люди — страница однозначно говорит о том, что во внимании посторонних он не заинтересован.

То есть требуется написать что-то такое, что подтвердит: Роман здесь не случайный гость. Но что? У Леви может быть какой-то пароль, который получают только избранные или который подтверждает, что новый участник не «засланный казачок». Блин, тут удачный трюк с графическим ключом не прокатит. Если пароль есть, его нужно знать, потому что вычислить его никакими средствами нельзя. Разве что напрямую спросить у Жука… Но кто поручится, что он захочет говорить на эту тему? Даже после прыжка в бак Коля, похоже, все еще находился под влиянием Леви.

Муки и размышления Волкогонова прервало очередное треньканье «ВКонтакте». Сообщение.

Ох, черт! Он совершенно забыл, что нужно написать Наде. Опять придется врать и изворачиваться. Как же это бесит. Нет, нужно быстрее разобраться со всем этим и перестать обманывать любимую девушку.

Тяжело вздохнув, Роман открыл страничку сообщений. Послание оказалось не от Нади…

Сегодня 21:12

Леви

Хочешь поиграть с Великим Князем Глубин?

Без всякого пароля, сложностей и экивоков. От того, как просто разрешилась сложная ситуация, юный детектив даже слегка опешил. Правда, ненадолго.

Великий Князь Глубин?! Что вообще за бред?! Ладно, мы тоже не лыком шиты.

Сегодня 21:13

Роман

Хочу.

Сегодня 21:13

Леви

Ты уверен? Начав игру, не все могут ее закончить.

Сегодня 21:14

Роман

Я уверен.

Сегодня 21:14

Леви

Хорошо. Правила просты: ты спрашиваешь — я даю ответы. Ты спрашиваешь, пока я не скажу, что можно закончить. Если не справишься — будешь наказан.

Сегодня 21:15

Роман

Ясно.

Сегодня 21:15

Леви

Начнем?

Сегодня 21:15

Роман

Да.

Сегодня 21:18

Леви

Бери тарелку и задавай свой вопрос.

Роман, внутренне подобравшись, стал думать, что же спросить. Какую-нибудь пробную ерунду? Или сразу сыграть по-крупному? Нет, лучше начать с ерунды и изучить манеру и повадки этого Леви. Черт, а если все сразу начинают спрашивать: «Как жить дальше?» Я же вроде изображаю депрессивного подростка. Что спрашивал Жук в первый раз? А отказаться уже нельзя, это грозит наказанием и потерей контакта с Леви. Первое пока пугает не так уж сильно, а второго допустить нельзя, потому что это может стоить психического здоровья многим ни в чем не повинным подросткам, которые станут следующими жертвами.

Вообще при общении с Леви создавалось впечатление, что говоришь с машиной. Четкие короткие фразы, ничего лишнего и личного, никаких эмоций. Но, в принципе, оно и понятно — в таком контакте гораздо меньше зацепок. И случись вдруг что-то эдакое, найти Леви будет крайне проблематично.

«Зуб даю, что подключение к Интернету у него тоже хитрое», — подумал Роман, глядя на тарелку с карандашами. Тянуть больше нельзя, пора задавать вопрос. Волкогонов решил, что логичнее всего будет вжиться в образ депрессивного, никем не понятого подростка — и авось он узнает, как этой говорящей машине удалось зомбировать бедного Жука. Но сначала все-таки нужно попробовать Леви разговорить.

Сегодня 22:04

Роман

Зачем тебе это надо?

Сегодня 22:04

Леви

Вопрос не по делу Князя мира сего.

Сегодня 22:04

Роман

Да я просто хочу поговорить. У тебя бывает такое — хочется с кем-то пообщаться? С кем-то интересным, не таким, как все.

Роман ждал ответа, но его все не было. Черт!

Сегодня 22:09

Роман

У меня мало друзей, да и с ними особо не пооткровенничаешь — не поймут. Им чужие проблемы неинтересны. Родителям до меня тоже особо дела нет, я думал, что ты не такой. Все-таки ты зачем-то затеял эту игру. Но она ведь не мешает нам просто разговаривать, правда?

Сегодня 22:09

Леви

Вопрос не по делу Князя мира сего.

Отвечает как робот из фантастической книжки. Волкогонов злился и лихорадочно искал выход. Ну что-то же должно зацепить этого непробиваемого Леви!

Сегодня 22:10

Роман

Ну поговори со мной, пожалуйста. Что тебе стоит? У тебя было много игроков? Они прошли игру? А что потом, в конце игры? Я все сделаю, только хочу познакомиться поближе.

Молчание. Судя по всему, разговорить этого истукана не получится. Ладно, попробуем поиграть по его правилам. Может, тогда он согласится пойти на контакт.

Нервы у Романа натянулись как струны. Он не предполагал, что будет так сложно. С Жуком ведь Леви явно разговаривал много и, видимо, не только по поводу вопросов, иначе Коля не проводил бы столько времени, уткнувшись в телефон и набирая ответы. Так почему же с ним, Романом Волкогоновым, Леви отказывается вступать в диалог? Может, еще рано? Ну да, по сути, только познакомились. Леви присматривается? Или считает Романа недостаточно интересным для общения? Да ну, глупость. Жук в этом отношении куда скучнее. Или нет? Проклятье! Ладно, подавись! Вот тебе первый попавшийся вопрос!

Сегодня 22:17

Роман

Хорошо, мой первый вопрос: «Сколько книг у меня на столе?»

По правилам игры, если Волкогонов правильно их понимал, он написал на бумаге четыре варианта ответа и теперь следовало сидеть и ждать, куда покажут сложенные в тарелке крестом карандаши. «Детский сад какой-то», — думал парень. Конечно, карандаши не двигались. С чего им двигаться? Он уже хотел написать Леви что-то типа: «Фуфельный ты маг, я так и думал!» — как верхний карандаш дрогнул и медленно покачиваясь повернулся в сторону ответа «Четыре».

Романа прошиб холодный пот. У него на столе лежало четыре книги. Как?! Он стал озираться по сторонам в поисках ответа. Как он угадал? А как они двигаются? Сквозняк? Окно закрыто. Вибрация? Нет, он сидел неподвижно. А как он угадал количество? Как это возможно?! Что вообще за чертовщина?! Его лихорадочные размышления прервал звук сообщения.

Сегодня 22:17

Леви

Следующий вопрос.

Так, спокойно, он мог и угадать. По крайней мере, он не сказал этот свой бред: «Вопрос не по делу Князя мира сего». Хорошо, раз ты такой молодец, скажи мне, сколько скрепок у меня в коробке! Роман дрожащими руками пересчитал скрепки и написал новые варианты ответа.

Сегодня 22:19

Роман

Сколько скрепок у меня в коробке?

Карандаши качнулись и показали на вариант «Двадцать две». Мозг Романа отказывался принимать происходящее, но парень не сдавался и продолжал искать логическое объяснение. «Да он наблюдает за мной через камеру ноутбука! Он же хакер!» — осенило Романа. Звук сообщения пришел как раз, когда он заклеивал камеру кусочком скотча.

Сегодня 22:20

Леви

Следующий вопрос.

Ха! Сейчас тебе будет следующий вопрос! Попробуй теперь ответить.

Сегодня 22:19

Роман

Сколько страниц в пятой справа книге, которая стоит на четвертой полке сверху?

После секундной паузы карандаши качнулись в сторону правильного ответа — «342». Роман был в шоке. Это уже не было похоже на хакерские уловки. Камера была заклеена, да и полки находились вне поля ее зрения. Хорошо. Пора вернуться в образ депрессивного подростка. Да и звук сообщения подгонял. Роман не глядя мог бы ответить, что там. «Следующий вопрос». Дрожащими руками Роман вывел на клочках бумаги варианты: «Нет», «Да», «Не знаю», «Может быть» — и набрал в окошке чата свой вопрос.

Сегодня 22:22

Роман

Я хоть кому-нибудь интересен?

Карандаши не спешили двигаться. Роман старательно зажимал нос, чтобы не нарушить чистоту эксперимента своими нервными вздохами. Наконец, когда прошла уже целая вечность, карандаш качнулся и очень медленно, словно издеваясь, указал на «Нет».

Глава 7

Роман долго сидел, уставившись в одну точку невидящим взглядом. Верная лабродорша Лемми подошла и положила голову ему на колени, пытаясь сочувственно заглянуть в глаза. Но Волкогонов ее даже не замечал.

Мысли и чувства перемешивались, наскакивая друг на друга, пинаясь и шипя. Все перевернулось. То, в чем Волкогонов всегда был уверен, внезапно представилось не таким уж незыблемым, а те вещи, которые еще вчера казались откровенной глупостью, сегодня обретали базу и право на существование.

Таких странных ощущений у Романа раньше никогда не было. Даже когда он столкнулся с призраком Червякова и пытался с друзьями спасти физрука из деревни вырожденцев, сомнений в себе и законах окружающего мира у него не возникало. А теперь они подло нашептывали из темноты, не давали сосредоточиться, звали и манили. И это было самое жуткое, потому что плохое не может быть привлекательным, но…

В шуме машин за окном, в мигании лампочки на системном блоке, даже в ритме, который он сам отстукивал пальцами по крышке стола, парню слышались отголоски коротких рубленых фраз Леви. Волкогонов никогда не слышал его голоса, не знал, сколько ему лет и как он выглядит, но это оказалось не важно. Парень был уверен, что голос сетевого маньяка отдает металлом, лязгает и скрежещет, как старая проржавевшая дверь бункера, который он обнаружил в лесу, когда искал Валерия Павловича Калашникова.

Роману было неприятно это признавать, он ведь сильный, смелый и независимый молодой мужчина, однако и отрицать он не мог: Леви забрался ему в голову с одного щелчка. Один вопрос, один ответ, данный магическим образом, — и от привычной картины мира почти ничего не осталось, внутри воцарился хаос, и как со всем этим совладать, было непонятно.

Раньше он сам, окружающие люди, жизненные законы представлялись простыми и ясными. Люди были хорошими, жизнь не всегда справедливой, но, в общем-то, вполне доброжелательной, а главное — логически объяснимой! Но после игры с Леви парню стало казаться, что непонятных вещей в окружающем мире гораздо больше и жизнь вообще далеко не такая простая и приятная штука. И если над этим поразмыслить и повспоминать, то оказывается, что людям нет дела друг до друга, мир все время подсовывает подлянки, а сам Роман и правда никому, по сути, не интересен, и все его представления о себе и мире — только плод фантазии. Реальность же больше похожа на жернова, которые пытаются тебя сломать, перетереть в бездумных зомби и в конечном итоге уничтожить.

От всего этого внутри нарастало шершавое раздражение и злость. Вопросы мелькали в голове с бешеной скоростью. Неужели все, во что он верил, вранье? Кто в этом виноват? Родители? Он сам? Окружающий мир и люди?

Раздался короткий стук, от которого Роман сильно вздрогнул, и дверь тут же открылась.

— Ты чего спать не ложишься? — с порога поинтересовалась мама. — Уже первый час ночи.

— А ты чего врываешься ко мне в комнату? — огрызнулся парень, и мамины брови удивленно взлетели вверх. — Может, я тут голый хожу или еще что. И вообще, я сам решу, когда мне спать ложиться. Мне, между прочим, уже не пять лет.

— Это что за тон?!

— Нормальный тон.

— Нет, не нормальный. Я не потерплю, чтобы ты разговаривал со мной в такой манере. Или угомонись и веди себя как взрослый человек, или я не посмотрю, что тебе «уже не пять лет», и быстро найду управу на это свинство.

— Никакое это не свинство!

— Все. Разговор окончен. Марш в постель. Я через пять минут проверю.

Мама резко закрыла дверь, а Волкогонов заметался по комнате в бессильной ярости. Он остервенело сдирал с себя одежду и швырял на кресло, бубня ругательства и бессильные угрозы.

Тренькнул сигнал сообщения в чате. «Кого еще черт принес?! Что надо? Идите на фиг!»

Сегодня 00:09

Надежда

Эй, ты там живой? Ты весь день молчишь, я переживаю.

«Елки-палки! Совершенно о ней забыл. Блин, теперь нужно что-то врать, изворачиваться. Задолбало».

Сегодня 00:10

Роман

У меня нормально все. Ложусь спать.

Сегодня 00:10

Надежда

Что-то случилось?

«Если бы я хотел сказать, что что-то случилось, то сказал бы. Чего ты прицепилась? Мне вообще сейчас не до тебя. Я хочу, чтобы все оставили меня в покое. Но нет — обязательно нужно сунуть нос в чужие дела. Собой занимайся, а ко мне не лезь».

Сегодня 00:11

Роман

Нет. Все нормально.

Сегодня 00:12

Надежда

Мне кажется, ты чем-то расстроен. Может, я могу помочь?

«Да что ж такое?! Нет, не расстроен. Нет, не можешь. Почему ты решила меня достать именно сейчас? У меня есть дела поважнее, чем трепаться ни о чем, смотреть на котиков и слушать сплетни».

Сегодня 00:14

Роман

Я же сказал, что все нормально. Спать пора. Пока. Тебе завтра отдыхать, а мне на отработку.

В сердцах Волкогонов вырубил компьютер и залез под одеяло.

«Пошла к черту!»

Мама без стука заглянула в комнату. Роман демонстративно отвернулся лицом к стене, хотя она в темноте могла этого и не увидеть. «Ну и плевать. Нечего врываться ко мне и строить как малолетку. Я сам разберусь, что делать, мне команды не нужны. Я не собачка Павлова. Да, вы меня содержите, но это уже недолго терпеть. Вот в институт поступлю — и перееду в общагу. Там никто в мою сторону не пикнет!»

Несколько минут он пролежал, кипя от ярости. Парень крутился под одеялом и никак не мог заснуть. Но когда эмоции поутихли, возник вопрос, от которого у него по спине побежали мурашки: «Что со мной происходит?»

Он разозлился на Надю, поругался с мамой и уже час лежит и пышет злобой. С чего вдруг? Ведь не было никакого повода так себя вести. Неужели Леви удалось буквально за несколько часов так глубоко забраться к нему в голову, чтобы перевернуть там все вверх дном? Может, поэтому Жук так гнал на своих предков? Это все влияние зомбоманьяка?

О том, что теперь делать, Волкогонов размышлял все следующее утро и все часы, что провел на отработке. С мамой он помирился, однако Наде пока писать не стал. Эгоистично, но сейчас ему было проще с ней совсем не общаться, чем постоянно врать. Тем более что в сложившейся ситуации требовались все внутренние ресурсы — и эмоциональные, и интеллектуальные, — поэтому извинения перед девушкой приходилось отложить до лучших времен. Прости, Надя! Я разберусь с маньяком и собственными тараканами, а потом все тебе объясню.

Приняв такое решение, парень сосредоточился на том, что позволило бы ему обезвредить Леви. Если вычислить его местоположение, то можно праздновать — задачка решена. Дальше уже останется разобраться с человеком. Живой, из плоти и крови противник, даже сильный взрослый мужчина, Романа не пугал. Неосязаемый собеседник, способный перекроить твою личность за пару минут, казался куда страшнее.

Требовалось вычислить, где Леви обитает. А для этого необходимо узнать его айпишник. Сам Волкогонов в хакерстве был не силен — общался с компьютером на уровне продвинутого пользователя, но он знал человека, который в вопросе шарил. Пашка Крючков. Нет, что ни говорите, а положительный настрой по отношению к людям творит чудеса. Всегда найдется тот, кого можно попросить о помощи или услуге.

Паша был слегка повернут на IT-технологиях и ковырялся в компах дни и ночи — и в железе, и в программном обеспечении. Никто не сомневался, что после школы он пойдет в политех и пополнит ряды программистов или, на худой конец, системных администраторов. К Пашке все тащили свои компы, ноуты и планшеты; просили переустанавливать системы и разобраться с другими цифровыми проблемами, и вообще он пользовался популярностью. Конечно, она была связана в первую очередь с его, так сказать, профессиональными качествами, но статистика есть статистика, и некоторые девчонки нет-нет, да и бросали благосклонные взгляды на кругленького и малость нескладного компьютерного волшебника.

Кроме того, Крючков был неглупым парнем и нередко составлял компанию Роману и Андрею Масляеву во всяких «овервотчах», «КСах» и других игрушках, где в команду требовались адекватные люди. В общем, Пашку можно было попросить о помощи и не переживать, что он раззвонит об этом на весь свет.

Сказано — сделано. Волкогонов достал телефон и запустил вайбер.

— Кукуха! Свободен? Есть делюга.

— Привет. Чего надо?

— Нужно пробить одного деятеля. Но у меня есть только его страница «ВКонтакте».

— Хм… Вычислить по айпи… Шпионажем занялся?)) Обычно это бесполезно, но…

— Держи.

— Ок. Напишу, если что-то выясню. С тебя причитается.

— Не вопрос.

Вернувшись домой, Роман некоторое время не находил себе места. Хотелось поскорее получить результаты от Крючкова, но тот молчал. В голову снова стали лезть всякие нехорошие мысли, настроение испортилось, и парень просто сидел и тупо перещёлкивал ролики на ютубе.

И вдруг булькнул вайбер.

— Тут?

— Ага. Что слышно?

«Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что ты знаешь, где обитает этот маньяк!»

— Порадовать нечем. Бесполезняк. Разве что служба безопасности самого «ВК» подключится или полиция.

— Не выдумывай.

— Ну, это я так. Вдруг ты настроен совсем серьезно…

— Я-то настроен серьезно, но связываться с системой никакого желания нет. Потом не отвяжешься от них. Да и кто станет слушать подростка?

— Ну, в таком случае тебе остается только надеяться на чудо. Я ничем помочь не смогу.

— Ладно. Спасибо.

— Да выходит, что не за что. Пиши, если что.

— Ага.

Черт! Черт! Черт! Все надежды на легкое разрешение проблемы рухнули. Придется снова играть в вопросы и ответы с этим маньяком. А дальше что? Если не удастся найти Леви — все бесполезно, и закончит он свихнувшись, как Жук. И некому будет ему помочь.

Перед глазами старшеклассника встала жуткая картина, как он замер посреди улицы с застывшим взглядом, руки как у зомби, в горле булькает, а рядом собираются зеваки: фотографируют его, ржут, переговариваются. Надя крутит пальцем у виска, мама брезгливо отворачивается. Отец стоит, скрестив руки на груди, с презрительным выражением на лице.

Со всех сторон эхом несутся шепотки:

— Смотри, псих, пойдем отсюда от греха подальше…

И тут все эти искаженные, насмешливые рожи закрывает темное пятно — кто-то наклоняется над Романом. Лица не видно — только серый расплывающийся экран с помехами и бесконечной бегущей строкой, которой вторит механический скрежещущий голос:

— Хочешь сыграть? Хочешь сыграть? Хочешь…

И тут кошмар взорвался звоном будильника. Подскочив на месте и открыв глаза, Волкогонов понял, что заснул прямо за компьютером. Все тело болело, перед глазами медленно таяли жуткие образы.

Парень еле-еле заставил себя пойти в ванную и умыться. На кухне мама хлопотала с завтраком, начала что-то говорить, о чем-то спрашивать, но отвечать ей просто не было сил. Роман невнятно пробурчал пару слов, быстро запихнул в себя бутерброд с чаем и ушел одеваться.

Мама догнала его почти на пороге квартиры:

— Да что с тобой такое последние дни?!

— Я опаздываю.

— Ну ответить-то можешь!

— Отстань! Понимаешь? Оставь меня в покое! — взорвался Волкогонов и с силой хлопнул входной дверью, кипя от злости.

«Как же вы все достали?! Ненавижу! Ненавижу вас! Просто оставьте меня в покое, и все!»

Из-за двери послышался мамин растерянный голос:

— И что это было?

— Переходный возраст, пройдет, — ответил отец.

Глава 8

Роман топал по лужам до остановки восьмого автобуса «Больница», сжимая в кулаке ручку зонта и исходя злобной пеной. Сегодня был очередной день отработки. «Как же она задолбала! Почему ученики должны в собственные каникулы разгребать горы мусора? Почему должны красить эти дряхлые стулья и парты? Почему должны расставлять книги по полкам в библиотеке, когда для этого есть библиотекарь?» Бешенство бурлило в голове кучей вопросов. «Сейчас бы сыграть с тобой, Монстр, — мелькнуло у Романа в голове, — я бы тебя утопил в вопросах!»

«Родители и так платят кучу взносов: на покраску класса, на озеленение территории, на ремонт спортивной площадки, на еще какую-то лабуду — и где эти деньги? Наймите за них рабочих. Пусть они таскают мебель, метут школьный двор и красят все что нужно, а я спать хочу».

Парень устало моргнул и потер глаза — вообще не выспался. Хотя чего удивляться: подремать пару часов лицом на клавиатуре — не очень похоже на отдых. Тело до сих пор ломило от неудобной позы. Хорошо, хоть чаю успел с утра выпить… Перед глазами встала фигура мамы, хлопочущей на кухне, и щеки обожгло горячей волной стыда. Не нужно было на нее кричать… Но вслед за стыдом тут же накатило возмущение. Неужели так сложно оставить человека в покое и не лезть со своими типа заботливыми вопросами каждые пять минут?! Если бы мама его не дергала с утра пораньше, он бы на нее не сорвался, и вообще…

Глубоко внутри Роман понимал, что не прав, что обманывает сам себя и перекладывает свою вину на других, но это понимание только больше злило. «Как вы все достали! Вы ни фига не понимаете, но все время лезете и лезете с вопросами. Хотите знать, что со мной происходит? Я вам скажу: „То самое!“»

Сценарий ужастика «Звонок» — вот что происходит. Только там персонажи знали, что им осталась неделя, а тут главному герою точного времени не сообщили. Может, неделя, может, два дня, может, десять. А потом щелк — и ты зомби! Вы понимаете, как с этим жить? С осознанием того, что выхода у тебя нет. От страха и осознания бессилия на глаза наворачивались слезы, а желудок сводило судорогой.

Спешащие по делам и работам люди бросали на подростка недоуменные взгляды, качали головой. Ну и молодежь нынче пошла! Парень был нервный, встрепанный, с огромными лиловыми тенями, залегшими вокруг глаз. Его легко было принять за наркомана, больного или психа, и окружающие старались обходить подозрительного юнца стороной.

«Что, не нравлюсь? — со злорадной обидой думал Волкогонов. — Ну и катитесь к черту! Чего уставилась, корова? Никогда другого человека не видела?» Роман агрессивно зыркнул на средних лет женщину в темно-бордовом плаще — она смотрела на него с жалостью, как на больного зверька, и очень напоминала маму Коли Жучкова. Парень уже собрался узнать, чего эта баба так на него вылупилась, и даже сделал шаг по направлению к ней, когда у остановки резко затормозил автобус и обдал всю спину школьника водой из лужи.

— Ты что творишь?! — заорал Волкогонов, разворачиваясь и прожигая безумным взглядом лобовое стекло. Водитель безучастно посмотрел на дерганого подростка и отвел глаза, будто ничего не произошло. — Ты! Я сейчас тебя самого в этой луже искупаю — посмотрим, как тебе такое понравится!

Роман ринулся к дверям автобуса, когда зацепился ногой за что-то большое и тяжелое:

— Твою мать!!!

— Прости, сынок, прости, — засуетился старенький сухощавый дед. Его огромная торба на колесиках оказалась прямо на дороге, и парень ощутимо врезался в нее коленом. Автобус тем временем с шипением закрыл двери и уехал.

— Черт! — выплюнул ругательство Волкогонов и потер ушибленное место. Ярость отступила. Внутри булькало только тупое раздражение, которое прорастало из еле сдерживаемого ужаса. Спина и задняя часть джинсов промокли от фонтана из-под колес автобуса, сырость пробирала до костей. Да какого лешего сегодня происходит?!

— Что ж ты посреди дороги свои клумаки вывалил? — досадливо спросил старика Роман. Тот был сгорбленный, совершенно седой, в потрепанной одежде и очень походил на бомжа. По уму, говорить с ним вообще не стоило, но, видимо, бессонная ночь все-таки сказывалась.

— Дык застряла, проклятая, — пискнул дед, дергая свою тачанку и так, и эдак, но безо всякого эффекта.

Волкогонов не горел желанием ввязываться в битву с нагруженной непонятно чем сумкой, но старик выглядел совершенно несчастным. Бросив взгляд на людей, столпившихся под крышей остановки и усиленно смотрящих куда угодно, только не на пожилого промокшего до нитки бомжа, он понял, что другой помощи деду не светит, глубоко вздохнул и взялся за ручку торбы. Она, хоть и была на колесиках, оказалась совершенно неподъемной.

— Ты что там, кирпичи таскаешь? — хрипло от натуги выдохнул Роман. Кроме всего прочего, одно из колес провалилось в разлом асфальта и, наверное, зацепилось там за что-то. Одной рукой справиться не удастся, придется закрыть зонтик и окончательно промокнуть до трусов. Вот засада.

Парень секунду колебался, потом угрюмо буркнул себе под нос: «Да какого черта!» — сложил зонт и сунул его в руки бомжу:

— Держи, дед. И посторонись.

Дождь шел, заливаясь за шиворот и стекая по волосам на лицо. Денек — удачней не придумаешь.

Несколько минут Роман воевал с сумкой: пытался просто вытащить ее из ямы за ручку, приподнимал за нижний край, чтобы освободить колесо, пробовал вытолкнуть. В конце концов, сделавшись пунцовым от натуги, он с проклятиями вытащил ее на ровный асфальт:

— Фух! Жесть!

— Спасибо, сынок. Ой спасибо! Я бы не справился, силы уже не те.

— Ты в другой раз смотри, куда волочешь свое добро, дед, — все еще тяжело дыша, заметил Волкогонов. — А то, вишь, народ у нас сердобольный, помощи не дождешься.

Парень многозначительно посмотрел на людей, ютящихся под крышей остановки, и удовлетворенно заметил, как они неловко заерзали. «Ну-ну. Может, вам хоть стыдно станет, безразличные вы уроды».

— Да что там. Ты ж вот помог. В такой дождь… Не оставил старика.

Бомж тараторил и кивал, будто кланялся. Картина была странноватая, но тут подъехал спасительный автобус. Сначала Роман обрадовался, а через секунду внутренне тяжело вздохнул: «Теперь-то уж старика не бросишь разбираться с его сумкой-мастодонтом в одиночку. Раз помог — придется и дальше помогать. Ну, бли-и-и-и-н…»

Народ повалил в автобус, стараясь как можно быстрее проскочить участок от остановки до салона, так что дедок и парень с его тяжеленной торбой оказались самыми последними.

— Давай ты внутрь, а я подам сумку отсюда, — предложил Волкогонов.

Старичок с готовностью подчинился, но процесс все равно шел медленно и мучительно. Силенок удержать свой огромный баул у деда не хватало. Приходилось как-то подпирать торбу снизу, пыхтеть и, по сути, загружать ее в салон автобуса собственными силами, потому что на помощь пассажиры особо не рвались.

Из салона слышались возмущенные возгласы и перешептывания, и в конце концов Роман не выдержал:

— Хотите, чтоб быстрее было, так помогите!

Женщины подхватили эту мысль и закудахтали, вертя головами и заранее осуждая каждого, кто проигнорирует их призыв:

— Ну действительно, помогите мальчику! Мужчины, вас же много!

Поддавшись давлению, пара мужиков подошли к двери, оттерли старичка подальше и быстро затащили его поклажу внутрь. Водитель, наблюдая за спектаклем в зеркало заднего вида, запустил мотор и захлопнул двери сразу же, как Волкогонов вскочил на подножку. Автобус наконец тронулся.

Роман поднялся выше и взялся за поручень. С него, деда и его огромной торбы вода ручьями стекала на пол, поэтому окружающие от них отодвигались, чтоб не намокнуть самим. Через минуту вокруг двух промокших людей образовалось пустое пространство.

— Ох, сыночек! Ох спасибо тебе! Что бы я без тебя делал! — тараторил старик.

— Да не за что, — устало мотнул головой Роман и впервые посмотрел бомжу в глаза. Слова застыли на кончике языка. Старик совсем не походил на уличного попрошайку или пьянчужку. У него были длинные седые волосы, борода и усы (сейчас, конечно, совершенно мокрые, но чистые и густые). А ясные голубые глаза смотрели доброжелательно и, как показалось Роману, с сочувствием. Да и вообще, старика окружала странная аура душевного тепла. Казалось, он все знает про своего юного помощника и сочувствует ему.

На парня внезапно навалилась такая чудовищная усталость, от которой даже ноги подкосились. Устоять вышло только благодаря поручню, в который он вцепился изо всех сил.

— Ты, часом, не болен, сынок? — участливо поинтересовался дедок, проницательно заглядывая в глаза школьнику. — Случилось что?

Странно, но его вопросы не вызвали раздражения. Наоборот, Волкогонову захотелось рассказать все-все, поделиться своими страхами, попросить помощи. Видимо, сказывалось жуткое напряжение последних дней, бессонная ночь, чувство бессилия и одиночества, которые кромсали изнутри. Случайный знакомый, которого поначалу он принял за бомжа, теперь казался добрым волшебником. И неожиданно для себя самого Роман тихо спросил:

— Дедушка, а как быть, если твой враг может тобой манипулировать и превратить в свою игрушку?

Старик еще внимательнее посмотрел на старшеклассника и участливо покивал. «Теперь он считает, что я псих», — с упавшим сердцем подумал Волкогонов. Но дедок поднял руку, перекрестил его и спокойно ответил:

— У человека только один враг — Лукавый, а все прочие — его братья.

— Что?

— «Библиотека Лермонтова», — бесстрастным голосом объявил диктор из динамика, и автобус дернулся, притормаживая у остановки.

— Пора мне. — Старик похлопал романа по плечу и взялся за ручку своей гигантской сумки. — Подсоби-ка еще разок, сыночек.

Растерянный и сбитый с толку парень спустил тележку на асфальт, а в голове продолжала крутиться загадочная фраза собеседника. Что он имел в виду? Что это значит? Может, это намек, что Монстр не человек? Но от раздумий его отвлек сам старик, наклоняя сумку так, чтобы она встала на колесики.

— Вот спасибо, — проговорил он и снова заглянул в глаза Роману. — Господь да охранит тебя.

Двери закрылись, автобус тронулся с места, а старшеклассник замер на месте, провожая глазами странного деда, шлепающего сквозь серые струи дождя. Из-под поношенной длинной куртки свисала мокрая черная юбка. Ряса. И направлялся дед явно в сторону монастыря. Монах или послушник.

Так что все-таки он хотел сказать этим «у человека только один враг»? Разве так бывает? Врагов ведь может быть множество, но обычно это люди. Или имеется в виду, что каждый из них — одна и та же сущность? И если Монстр его, Романа, враг, то, стало быть, он не человек, а этот… Лукавый? Но если даже допустить безумную мысль, что это так, то что же дальше? Как с ним бороться? Опять миллион вопросов и ни одного ответа… И только в этот момент Романа осенило. Игра продолжается! Она и не заканчивалась ни на минуту! Как там рассказывал Долгов? «Он залезает к тебе в подкорку и записывает вопросы, на которые ты не можешь найти ответ». Монстр не в Сети — монстр уже в твоей голове!

Расталкивая людей и не обращая внимания на возмущенные возгласы, Волкогонов ринулся в конец автобуса, распахнул форточку и высунулся на улицу:

— А как узнать, кто это? Как его победить? — заорал он, силясь перекрыть шум дождя и расстояние. Как ни странно, старик его услышал. Он остановился, повернулся к удаляющемуся автобусу и улыбнулся, показывая правой рукой на сердце. Затем сложил два пальца и крикнул в ответ:

— …окрушить… фана!

Ветер уносил слова, и Роман не был уверен, что даже эти обрывки фразы услышал правильно.

— Что?

Но автобус вильнул и понесся дальше, а плотная стена ливня скрыла от глаз одинокую фигуру с огромной сумкой на колесах.

Парень захлопнул окно и замер, глядя перед собой ничего не видящим взглядом. Какого фана? Чьего? Как это — «окрушить»? Что монах сказал на самом деле? Проклятая погода! Лукавый… окрушить… фана… Что-то крутилось в голове. Еще немного усилий — и Роман поймет, догадается. Но от недосыпа и усталости мысли путались.

Остановка «Детская библиотека» — а это значит школа.

Пора выходить.

Глава 9

В школе было все как всегда, и это казалось странным на фоне последних событий. Единственное, что изменилось, — Татьяна Николаевна сказала, что склад директор приказала закрыть и теперь школьникам туда хода нет. «Хорошо, что кофту Жука забрать успел, — подумал Роман, — а больше там ничего интересного и не было. Пусть закрывают».

Его снова отправили красить стулья с Саней Долговым. Тот был в приподнятом настроении и болтал без умолку. Волкогонова его рассказы совершенно не интересовали, но в нужных местах он кивал и хмыкал, чтобы не вызывать у одноклассника ненужных вопросов.

Про Жука не говорили. Какой бы Долгов ни был тугодум, даже у него, видимо, хватало соображалки не затрагивать эту тему. Роман был ему за это благодарен, хотя и предпочел бы, чтобы одноклассник перестал беспрерывно говорить. Будем считать, что это плата за то, что Саня не выспрашивает, как Жучков в бак упал. И на том спасибо.

Волкогонов, погрузившись в свои невеселые думы, перемазал краской половину пальцев, но даже не заметил этого. Единственное, что его сейчас интересовало, — это слова, которые прокричал монах вслед автобусу. И конечно, Леви. Общение с ним так перепахало парню психику, что от каждой мысли о нем внутри все сжималось. Роману было стыдно признать, но безликий псих из Интернета вызывал у него панический ужас.

Может, именно поэтому он так и вцепился в слова странного старика, прокручивая их в голове снова и снова. «…окрушить… фана». Что же это значит?

— …И она такая: «Я не знакомлюсь на улице». — Долгов писклявым голосом изобразил девушку и засмеялся. Радовало в его болтовне только то, что «реакция зала» ему была не особо нужна, и Волкогонов продолжал копаться в своей голове, строить догадки и злиться на собственное бессилие.

— Ну, я и говорю: «Так не проблема, пошли в кафешку. Там и познакомимся. Я угощаю». Она уставилась и ресницами хлопает. Тут Димон — друган мой — вытаскивает из кармана…

Со скрипом открылась дверь в класс, и чем закончилась захватывающая история Сани, Роман так и не узнал.

— Ну, чего у вас? Как работается?

Через порог бодро шагнул Паша Крючков, по-хозяйски огляделся и сморщил нос:

— Фу! Ну и вонища у вас тут.

— Лучшая краска от отечественного производителя, — гыгыкнул Долгов, демонстративно поднимая жестяную банку с белыми потеками.

— Хоть окно приоткройте, а то задохнуться можно.

— Так там льет, через две минуты весь подоконник будет мокрый. А толку ни фига нет. Ты тете Наташе передай, что мы тут с Романычем уже токсикоманами стали. Из-за ее отработок растущим организмам нанесен непоправимый вред.

— Да ты прямо Петросян, — кисло усмехнулся Паша. Насчет «тети Наташи» его подначивали все одноклассники. Директриса Наталья Николаевна действительно была его двоюродной тетей, и об этом все знали. Благодаря такому положению Крючков на отработке не красил вместе со всеми парты и стулья, не таскал мебель, не выносил мусор, а ходил по кабинетам и «следил за процессом». Конечно, остальным ребятам это не нравилось. И, наверное, они реагировали бы на подобную несправедливость гораздо острее, если бы сам Крючков не был неплохим парнем. Да еще и лучше всех разбирающимся в компах. Кроме того, он старался пропускать подколки мимо ушей, воспринимая их как что-то само собой разумеющееся, и никогда не ябедничал. Так что школьные приятели подначивали Пашу скорее для порядка. И на сегодня Долгов уже норму выполнил.

— Ладно. Пойду свежим воздухом подышу, — кинул Саня. — Ведите себя хорошо.

Долговязый старшеклассник скрылся в коридоре, и Крючков с Волкогоновым понимающе переглянулись. Они знали, что «подышать свежим воздухом» в словаре Долгова означало перекур. Само собой, это было нарушение школьных правил.

Когда Санины шаги затихли вдалеке, Паша подошел к усердно работающему Роману. Ему было откровенно скучно таскаться по полупустой школе и проверять отрабатывающих. Хотелось с кем-нибудь поболтать, и Волкогонов был отличной кандидатурой. Встав так, чтобы не перепачкаться в краске, племянник директрисы заметил:

— В общем, не найдешь ты своего Леви — его местоположение смогут вычислить, наверное, только фээсбэшники. По айпишнику это сделать ни у кого не получится.

— Понятно. Ну, ничего не попишешь…

— Это уж точно, — хохотнул Паша. — Сегодня хакером быть куда полезнее, чем писателем.

Слова товарища Романа задели. Он даже красить перестал и с вызовом посмотрел на собеседника:

— Это почему?

— А потому, что через пару лет всякие поэты-писатели будут уже никому не нужны. Вы реликты, пережитки прошлого. Будущее за программистами. Искусственный интеллект скоро достигнет таких высот, что всю поэзию, сценарии, романы будут писать роботы или специальные большие программы.

— Ты, по-моему, слишком большие надежды на искусственный интеллект возлагаешь. Ну ладно, он сможет какое-нибудь четверостишье накатать — и то не факт, что там будет какой-то глубокий смысл. А настоящее драматическое произведение — про романы и сценарии я даже не говорю! — машина точно написать не сможет. Откуда ей знать о человеческих чувствах, переживаниях, моральных дилеммах?

— Ха! — Крючков улыбнулся с самодовольным видом знатока, и Роману захотелось его стукнуть, чтоб немного понизить градус самодовольства. — Нормально написанная программа, у которой есть большая база данных, справится с такой задачкой на раз. Тем более что для крупных проектов будут использовать не легкие утилиты, а многофункциональные программные комплексы. Они тебе какой хочешь роман настрочат.

— Хорошо, а кто будет писать эти самые программные комплексы? — Волкогонов распалялся и чувствовал, как все внутри у него восстает против нарисованной Пашей перспективы. — Почему поэзию программы пишут, а программу — люди?

«Компьютерный гуру» загоготал, будто его оппонент сморозил очередную несусветную чушь:

— Сразу видно, что ты вообще не в теме. Конечно, программа не может создать программный комплекс! Для этого нужен искусственный интеллект — развитый и продвинутый. Пока у человечества есть только ИИ, уровень которого не выше уровня кофемолки. И задачи он может выполнять такие же — на уровне кофемолки. Но пройдет пара десятков лет — и создадут искусственный интеллект помощнее, чем у любого человека.

— С чего это ты так уверен, что уже через пару десятков лет твой суперинтеллект станет реальностью?

— А с того! — Крючков продолжал улыбаться. Было видно, что он настолько уверен в своей правоте, что любые вопросы и возражения Романа не способны его поколебать. — Работа в этом направлении уже давно ведется. И результатов уже полно. Да что далеко ходить — даже в нашем универе история случилась, еще когда он просто политехом был. Где-то в году девяносто втором или третьем, что ли, делал там один студентик дипломную работу по машинному обучению, что-то связанное с анализом текста. — Крючков фыркнул. — Сейчас-то это любой поэт вроде тебя даже напишет, а тогда это считалось революционно сложным! Но ничего у него не выходило! А завтра курсач надо сдавать! Засел он в общаге и решил: была не была! — Паша изо всех сил хлопнул по парте. — И написал простейший генератор, который перебирал все варианты бинарных файлов. Тогда народ еще дискетами пользовался 3½ дюймовыми, обычно 1,44 Мбайт — ты, наверное, таких даже не видел.

Волкогонов отрицательно покачал головой. Он и компакт-диски с музыкой только у родителей видел, а о таком компьютерном антиквариате, как флоппи-диски, всего лишь слышал краем уха, и то давным-давно.

Паша понимающе кивнул:

— Ну еще бы! Так вот, этот гений программирования решил создать варианты бинарных файлов именно такого размера.

— А что такое бинарные файлы?

Паша сделал такое лицо, словно выпил банку краски. Горячей.

— Это файлы на языке компьютера, Рома. Ты хоть немножко слушай на информатике! Он обычные слова переводил на этот язык. Ты сказал «мама» — а он записал «10000111100 10000110000 10000111100 10000110000», например, — сказал Паша, предварительно подсмотрев ответ в телефоне. — Ну и любая программа — это и есть такие же числовые фразы на языке программирования, просто эти цифры в другом порядке. Понятно?

— Ну… да. А студент что в итоге сделал?

— По сути, подобная утилита — бесполезный хлам, — продолжил Крючков, — и тот студент просто перебрал все варианты бинарников, чтобы программа вдруг случайно сама получилась. И что ты думаешь? Что-то у него в самом деле вышло. Только не то, чего он хотел.

— А что? — спросил Роман.

— Набор слов. Просто случайные слова из того текста, который он изначально ввел. — Дальше все стало понятно: программа обучаться не пожелала, и студента назвали ленивым неудачником, который не хочет учиться разработке, а полагается на слепой случай, и погнали мокрыми тряпками из универа.

Что-то в рассказе Крючкова Романа настораживало. Чувство было почти такое же, как от слов встреченного в автобусе монаха — разгадка крутилась на кончике языка, но никак не давала себя поймать.

— Короче, туда-сюда, студента выперли, а потом и его куратора Недотрогина, а его прога по неведомым Вселенной причинам осталась на компе. Все про нее благополучно забыли и передали старенький пенек в музей универа — он и сейчас там демонстрационным стендом работает, можно даже Windows 3.1 живьем на нем пощупать. Раритет еще тот. Так вот. Мы как-то с ребятами ходили на это дело поглядеть — сейчас-то ты таких пеньков не встретишь. У него весь жесткий диск сто шестьдесят метров всего, представляешь? Ну, не важно. Интересно другое: эту старую рухлядь можно юзать, и мы решили его к Интернету подключить — посмотреть по приколу, что он нам скажет.

— И что? — Волкогонов даже не заметил, что от напряжения сжал кулаки. — То есть эта программа что-то там генерировала почти двадцать лет?

— Ну, он, как ни странно, даже подключился. И почти сразу открылась консоль с какими-то вопросами. То есть это значит, что программулина развилась до такой степени, что могла задавать вопросы! Мы, правда, стреманулись немного — нам же официально никто разрешения не давал опыты ставить, да и вообще. Короче, по-быстренькому ребутнули комп и сделали вид, что ничего не было.

— А какие вопросы были?

— Ну, чушь всякая непонятная — типа «Задайте вопрос с вариантами ответа». И про жестокую рыбу, что ли. Ха! Мне в универ еще поступать, не хотелось заранее репутацию портить. — Паша набрал полную грудь воздуха. — В итоге! Мораль истории такова: еще в далеком 1993 году студенту-неудачнику удалось написать самообучающуюся программу, которая через двадцать лет все еще работает и явно чему-то самообучилась, раз немедленно полезла в Интернет, когда представилась возможность. А ты мне тут рассказываешь, что программы не смогут романы писать. Еще как смогут, дайте только время и возможность!

— Ну да, наверное.

Роман уже не слушал самодовольные предсказания одноклассника. В голове крутилась безумная догадка: а что, если этой программе двадцатилетней давности удалось все-таки выйти в Интернет? Может, за прошедшие годы она реально училась и в итоге превратилась в нечто большее? Какова вероятность, что старая простенькая утилита стала в итоге тем самым мощным искусственным интеллектом, которого так желал и в котором был так уверен Паша Крючков?

Свой голос Волкогонов услышал как будто со стороны:

— А какой текстовый файл использовал тот студент?

— Да кто его знает? Может, из Интернета что-то скачал. Какую-нибудь первую попавшуюся книгу — самый простой вариант.

— А какую, не знаешь?

— Не-а. — Поначалу Крючков пожал плечами, но потом в его глазах мелькнуло какое-то смутное воспоминание. — Хотя погоди. Бабулька-экскурсовод говорила, что он взял самую читаемую в мире книгу. Правда, какую именно, не сказала. Ну что там у них могло быть? Ленин, какой-нибудь или что-то в таком духе. Или энциклопедию — раз про животных спрашивали.

— В девяносто третьем уже никакого коммунизма не было, — автоматически возразил Роман, хотя мысли его унеслись очень далеко. Картинка начинала складываться.

— Тогда не знаю. — отмахнулся Крючков. — «Тысяча вопросов и ответов обо всем на свете».

В кармане джинсов завибрировал телефон. Волкогонов достал его и глянул на экран — там было новое сообщение от Леви.

Он написал сам.

— Паш, прости, мне нужно ответить, — бросил Волкогонов, даже не взглянув на одноклассника, и побрел в сторону коридора. Ему нужно было пару минут, чтобы прийти в себя, разобраться в том, что рассказал ему Крючков, и, само собой, прочесть послание Леви. Это, наверное, сейчас было самым важным.

Роман остановился у окна и стал читать:

Сегодня 11:39

Леви

Устал от вопросов?

Казалось, что вместе со словами неведомая энергия, как вода, льется в голову. Волкогонов чувствовал это, злился и старался не поддаваться. Из его горла вырвался влажный кашель, похожий на «бульк». Роман вздрогнул от ужаса, вспомнив Жука.

Сегодня 11:40

Леви

Я лучше тебя понимаю, как тебе тоскливо. Ты тонешь в море вопросов, и никто не может дать на них ответы. Я могу. Спроси меня.

Когда парень был уже готов вступить в новый тур игры в вопросы и ответы, перед глазами вспыхнуло смутно знакомое лицо. Старик из автобуса. Что?!

Проницательный взгляд седовласого монаха проникал старшекласснику прямо в душу. В нем читались тревога, доброта и отчаянная надежда. К сознанию Романа будто сквозь многометровую толщу воды пробивался голос:

— Очнись! Скорее приди в себя, Роман! Нет никакой воды! И ты не один. Никогда не был и не будешь один. Ты человек! Человек среди людей. Погляди вокруг!

С каждым звуком, который достигал Волкогонова и находил у него отклик, этот голос становился все громче и явственней. Поначалу парню не хотелось его слушать — он раздражал, злил, нарушал мерный плеск невидимой воды в голове. Было одно желание — избавиться от навязчивого стариковского дребезжания. Но пожилой монах не желал отступать. Он звал Романа с такой настойчивостью, что пелена перед внутренним взором мальчика рассеялась, и его глаза увидели мир таким, каков он был на самом деле.

Волкогонов вздрогнул и осмотрелся, часто моргая, будто после долгого сна. Он стоял по колено в воде в пруду водной карусели в парке Белинского. Было холодно.

Как он сюда попал? От школы до парка нужно было пройти немаленькое расстояние вверх по Карла Маркса, но парень совершенно не помнил, как проделал этот путь. Может, он уснул? Но что-то далеко-далеко на задворках сознания восставало против такого предположения. Нет, дело было совсем в другом. Но Роман не понимал, в чем именно. Думать получалось с трудом: мысли путались, картинка перед глазами расплывалась.

Он огляделся еще раз. Нет, ошибки быть не может — это действительно парк Белинского. Роман сюда миллион раз ходил в детстве с родителями, а потом и с друзьями, когда подрос. Катался на этом колесе обозрения, на карусели «Ромашка», там стрелял в тире и тянул электронную «Репку», а вон в том ларьке мама покупала ему сладкую вату. Внизу — Боевая гора, спорткоплекс «Рубин», а дальше вообще вся Пенза. А там… Черт, неужели все это не сон и происходит на самом деле?

Сквозь удивление острым шипом кольнула догадка, которая быстро переросла в неприятный вопрос: как у Леви получилось меня выключить, ведь, кроме его безумного сообщения, ничего не было?

На мгновение у старшеклассника душа ушла в пятки, а желудок сжался в плотный болезненный комок. Эй, погодите! Что это значит?! Но ответа Волкогонову не требовалось — он и так его знал. Леви зомбировал его, как и Жука. Пролез в мозги, выключил сознание и привел сюда. Но зачем ему это?

В руке по-прежнему был телефон. Роман убрал его в карман джинсов и стал выбираться из прудика. Он добрел до ближайшей лавочки и рухнул на нее без сил. Ему было страшно. Еще никогда за свои почти шестнадцать лет Волкогонов не испытывал такого ужаса. Даже когда он боролся с Червяковым, даже когда встретился с Черным Ефрейтором, даже когда с друзьями попал в деревню мутантов Ахунского леса — ни разу страх не заполнял его от макушки до пяток. Каждая клетка. Каждая молекула в теле вопила в испуге.

Роман чувствовал свое бессилие перед Леви. Можно бороться с осязаемым врагом, каким бы ужасным, сильным или даже непобедимым он ни казался. Но как бороться с тем, кого ты даже не видишь, не знаешь, где искать, но кто может в любую минуту подчинить тебя своей воле? Всего несколько слов — и ты уже готов идти куда угодно. Не думая, не сомневаясь, даже не понимая, что происходит.

Тело содрогнулось от холода, парень вспомнил, что его ноги по колено мокрые. С джинсов текла вода, в кроссовках хлюпало. Тело покрылось мурашками, но это вызывало только улыбку — было здорово чувствовать даже такие неприятные эмоции и понимать, что они твои и ничьи больше. Никто не имеет права контролировать чужое сознание.

Никто не имеет права заставлять человека действовать вопреки его воле. «Когда я доберусь до тебя, а я обязательно доберусь, — думал Волкогонов, глядя в тусклое промокшее небо, — ты за все ответишь. Кем бы ты ни был. Хоть свихнувшимся маньяком из плоти и крови, хоть бесплотным искусственным интеллектом. Я тебе все припомню, Леви!»

Эта мысль позволила Роману расслабиться и, вздохнув полной грудью, наконец-то увидеть мир вокруг себя. После пережитого он казался нереально ярким и четким. Несмотря на пасмурную погоду, парню чудилось, что все дышит радостью, теплом и солнечным светом.

Краски были сочными, ветер — свежим, а люди вокруг — добрыми и отзывчивыми. Внутри сделалось тепло и спокойно: врет все Леви, Волкогонов далеко не один! У него есть горы, реки и небо, которые принадлежат только ему одному. У него есть друзья и родные, готовые в любую минуту прийти на помощь. У него есть мир и полная свобода. Разве это ничто? Нет! Это счастье.

Мир предстал перед ним в своем первозданном великолепии. Он обещал столько интересного и неразгаданного, что опасность, страх или даже смерть казались обманом. На самом деле ничего этого нет. Реальны только жизнь и неисчислимая масса возможностей, которые она предлагает.

Роман чувствовал, что может подняться на гору, поплыть по реке или полететь по небу — ему подвластно все, стоит только захотеть. Так разве это ничто? Ответь, Леви! Разве это не стоит того, чтобы стремиться вперед, бороться, жить?

Мир — одна сплошная загадка, которую каждый человек разгадывает каждый день. И чем дольше ты живешь, тем больше удивительного тебе открывается. Может быть, именно мне, Роману Волкогонову, предначертано понять, почему наш мир такой невероятный и загадочный. У меня масса вопросов, но ответы на них я найду сам!

Да, жизнь сложна, и в ней многое не получается так, как хотелось бы нам. Временами кажется, что все усилия впустую, что впереди ничего не ждет. Но это неправда. Всегда остается множество других путей и других возможностей. Их никогда не становится меньше, ведь миру нужны твои усилия, твое стремление вперед, твое упорство. И за каждый свой шаг навстречу неизведанному ты получишь награду. Может, не сразу, но обязательно. Окружающий мир, любовь, стихи — это чудесные загадки, которые ждут своих отгадчиков. И именно ты можешь им стать!

Нет, у Леви не получится лишить Романа всего этого.

«Но все-таки как же ему удалось меня отключить?»

Это была еще одна загадка, которую необходимо решить. И ответ найти нужно быстро. Ведь в следующий раз у проклятого маньяка все может получиться и Волкогонов не успеет вовремя прийти в себя. Вспомнились светлые глаза старика-монаха. Иногда помощь приходит неожиданно и необъяснимыми путями. И, пожалуй, это еще одно подтверждение того, что бороться стоит.

«Я справлюсь», — дал себе обещание Роман, пружинисто вскочил на ноги и пошел к выходу из парка, хлюпая мокрыми кроссовками.

Глава 10

Домой возвращаться не хотелось: Роман был слишком возбужден и душа требовала активных действий. Но он вымок, замерз и никак не мог собрать мысли в кучу. Нужен был небольшой перерыв. Порывшись в карманах, парень пересчитал наличность и завернул в кафе «Русский чай», которое так кстати попалось на пути. Здесь было тепло и безветренно — все, чего можно было сейчас пожелать. Заказав горячий облепиховый чай, Волкогонов пристроил кроссовки на батарею, сжал озябшими пальцами теплую чашку и надолго задумался.

Вопрос о том, человек ли Леви или самообучающаяся программа, больше не стоял — Роман почти на сто процентов был уверен, что это та самая мелкая утилита, которую накатал студент-программист из Политеха. И хотя твердых подтверждений пока не было, юный детектив чувствовал, что находится на верном пути. Понятно, что зло бьет в слабое место. Только что за слабое место такое? Оно у всех одинаковое? Или у каждого свое?

Размышления захватили Волкогонова с головой, и, когда кроссовки подсохли, он расплатился и вышел из теплого уютного кафе, уже зная, куда пойдет и что будет искать. Самые важные ответы должны были храниться там, где все началось, — где «Леви» создали, нарочно или случайно.

До универа было недалеко, и вскоре Роман уже заходил на кафедру кибернетики, бросая вокруг любопытные взгляды. Но ничего интересного или экстраординарного в коридорах и кабинетах не было — все совершенно такое же, как и везде. Неужели именно в этих стенах создали маньяка? Верилось с трудом. Однако сейчас не было времени на недоверчивое удивление и колебания. Необходимо найти кого-то, кто сможет рассказать, что на самом деле произошло в 1993 году.

Недолго думая, Волкогонов достал удостоверение внештатного корреспондента «Пенза онлайн» — новостного ресурса, которым руководил его наставник по литературному мастерству Максим Денисов и у которого он в свое время это самое удостоверение умудрился выпросить.

Временами статус журналиста творит чудеса. Всего через несколько минут расспросов преподавателей и студентов старшеклассник выяснил, что обращаться ему следует к лаборанту, который работает здесь «с незапамятных времен». Зовут лаборанта Толик, а найти его можно… «ну, на кафедре». В общем, на поиски Толика ушло еще какое-то время, но в конце концов Роман заглянул в кабинет, где возле доски возился худой невысокий человек неопределенного возраста, как и положено программисту — в потертой одежде, словно найденной на помойке, лохматый и с редкой бородкой.

— Простите, я ищу Анатолия, лаборанта. Вы не подскажете, где его можно найти?

— Это я. Привет, — метнув на школьника безразличный взгляд, ответил Толик. Ему было уже хорошо за тридцать, и, судя по всему, он относился к категории вечных, пожизненных лаборантов. Бородач производил впечатление человека, которого не слишком интересует окружающий мир.

Однако у людей такого склада всегда есть слабое место — тщеславие. Нередко они стремятся возвыситься — хотя бы на короткое время. И здесь внимание журналиста может стать тем самым ключиком, который откроет заветную дверь.

— О, круто! — Волкогонов решительно пошел навстречу лаборанту, протягивая удостоверение корреспондента. — Я из «Пензы онлайн». Хочу у вас интервью взять о различных интересных и загадочных происшествиях, которые случались на кафедре за последние годы. Мне сказали, что вы самый опытный и знающий из сотрудников, да еще и рассказчик отменный. В отличие от некоторых!

— Да какие у нас происшествия? — Толик был слегка растерян, но ему явно льстило, что журналист обратил внимание именно на него и на страницах известного портала появится интервью с ним.

— Не скажите! Я вот слышал, что в 1993 году у вас тут была любопытная история с самообучающейся программой. Будто бы ее написал какой-то студент, но его руководитель не оценил оригинальности творения и выгнал студента из института.

— А-а-а-а-а, — покудахтал Толик, растянув бледные губы в кривоватой улыбке. — Был у нас такой талант… Да вы присаживайтесь, а то чего стоять? Знаете, как говорят, «в ногах правды нет».

Роман поблагодарил и устроился сбоку от стола на стуле, который услужливо подставил лаборант. Когда тот и сам уселся, «корреспондент» уточнил:

— Так а что за талант? И что у него за программа такая любопытная была?

— Ничего там любопытного не было — одни амбиции, — отмахнулся Толик. — Студента звали Миша Обыдин. И у него была идея-фикс написать супермегапрограмму, которая тут же сделает его знаменитым. Ну и ладно бы — здесь половина студентов такие же «гении будущего». Но парню повезло с научным руководителем. И я даже не знаю, в кавычках ему повезло или без.

Волкогонов вежливо улыбнулся лаборанту, и тот многозначительно приподнял брови. «Да-да, мужик, мы на одной волне. А как же», — иронично подумал про себя старшеклассник, и ему стало даже немного жаль этого незаметного человечка, которому так хотелось внимания. Между тем Толик продолжал, все сильнее распаляясь:

— Педагогом у него был Валерий Иванович Недотрогин. Своеобразный, надо сказать, человек.

— В каком смысле?

— Н-у-у-у, так сразу и не объяснишь. У него были не совсем понятные взгляды на обучение, на научную деятельность, на то, куда и как стоит направлять студентов. Плюс он был довольно религиозным, а в нашей среде это немного странно, если вы понимаете, о чем я.

Лаборант многозначительно посмотрел в глаза Роману. Тот кивнул, а про себя подумал, что тщеславия у Толика действительно хоть отбавляй — так, походя, причислил себя к научному и педагогическому сообществу. Прям доктор наук, не меньше.

— Ну вот. Они с Обыдиным быстро нашли общий язык и стали работать над своей суперпрограммой. Все бы ничего, только Недотрогину удалось и Мише запудрить мозги религиозной ерундой, так что в конечном итоге они занялись тем, что стали перепечатывать Библию в здешней типографии. Сутками над ней сидели, что-то обсуждали. Я тогда только пришел лаборантом, но хорошо их запомнил. В аудитории Недотрогина нельзя было никогда спокойно порядок навести — они с Мишкой все время там толкались, спорили, записывали, чертили. Только не очень-то им это помогло в итоге.

— Что вы имеете в виду? — с любопытством спросил Волкогонов. История увлекала, вот-вот он должен был узнать секрет Леви.

— Да ничего особенного — когда они представили свое детище научному совету, профессора гениальности не разглядели и завернули проект.

— Печально.

— Еще бы! Особенно если посмотреть на дальнейшие события.

— А что случилось?

— Ничего хорошего. И Обыдин, и Недотрогин, видимо, чересчур увлеклись своей идеей — что, мол, программа может создать другую программу вместо человека, потому что, когда совет разработку не принял, мир для них рухнул. Мишка, скорее всего пьяный, заснул в ванне и утонул, а Валерий Иванович уволился из института и подался черт знает куда. Говорят, что кто-то из бывших коллег его несколько раз видел в совершенно непотребном виде — больше похожего на бродягу какого-то, чем на преподавателя. Такие дела.

— Нд-а-а-а-а-а, невеселая история. А что стало с их программой?

Роман чувствовал, как грохочет в груди сердце: разгадка была рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки. Еще пара шагов — и он отыщет точку, с которой все началось.

Лаборант пожал плечами:

— Выбросили. Сначала с кучей другого старья в музей передали. Там ее пытались запустить, снять хоть какие-то данные — без толку. А недавно инвентаризацию делали — посмотрели, что тут за динозавр двадцать лет обитал, что он там нагенерил, и так, и этак, а потом делитнули, и дело с концом. А дискету просто отправили в мусорное ведро.

«Черт! Как же так?!»

— А известно, какой текст был использован для первичного обучения программы? Это же довольно объемное что-то должно быть, с большим количеством слов.

— Тут я не в курсе. В типографии, наверное, что-то взяли. Там же гигабайты документов — курсовые, дипломные, кандидатские, куча научного материала. Могли банально словарь в свою программу запихать — тут уже до правды не докопаться.

— Понятно. Тогда последний вопрос: что произошло, когда вы запустили программу через двадцать лет?

Толик самодовольно улыбнулся и даже немного приосанился:

— А ничего. Мишка, видно, в свою программу ввел вопрос: «Самая большая тварь на суше и в воде?» А кто на Земле больше синего кита? Никто… — На мгновение лаборант задумался, а потом просиял: — Кстати! Если вопрос о рыбах, то, может, текстовый документ не словарь, а, например, энциклопедия.

— Отличный вариант, — с деланой лучезарностью улыбнулся Волкогонов. Но энциклопедия не давала ему всех ответов, и нужно было копать дальше. — Скажите, Анатолий, если представить такую гипотетическую ситуацию: эта программа саморазвилась, вышла в Сеть, стала общаться с людьми, но настроена к ним недоброжелательно. Ее можно как-то отследить и, если понадобится, стереть?

— Ха-ха-ха! — наполнил пустую аудиторию громкий смех лаборанта. — Ну вы и вопрос придумали! Хм, простите, но такое развитие событий невозможно. Во-первых, потому, что программа, которую написали Валерий Иванович с Мишкой, нефункциональна, а во-вторых, потому, что ее просто уже не существует — дискету уничтожили.

— А если она успела попасть в Сеть? — не сдавался юный детектив. — Вы же подключали компьютер к Сети?

— Ну хорошо, давайте гипотетически предположим, что все так, как вы говорите. Чтобы такого цифрового монстра уничтожить, необходимо создать вирус-пандемию. Берутся исходные файлы, алгоритм немного переписывается — по сути, искажается логика его действия — и программа начинает сама себя «пожирать». Самостирается.

— Но исходные файлы нужны обязательно?

— Да. Без них никуда, — Толик снова усмехнулся, глядя на разочарованное лицо школьника. — Так что уничтожить ваше «чудовище из Интернета» никак не получится, и миру придет конец.

«Ну-ну, — стиснув зубы, подумал Волкогонов. — Ты даже не представляешь, насколько твои шуточки близки к правде».

Глава 11

Поблагодарив лаборанта и распрощавшись с ним, парень вышел в коридор и достал телефон. Вбив в поисковик «самая читаемая книга в мире», он получил результат, который уже подозревал — Библия. Начало девяностых, только что распался Советский Союз — и бывший комсомолец вместе со своим научным руководителем в типографии печатают Библии. Раздают или продают. Или отдают в церкви. Все сходится. Почему бы не перевести древнейший текст на Земле в бинарный код? И что будет, если Божье слово вывернуть наизнанку?

Так вот, в Ветхом Завете самой великой тварью был отнюдь не синий кит. Это был Левиафан.

«Когда он поднимается, силачи теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево».

Роман читал дальше и со все большей отчетливостью понимал, чем Леви ловил своих жертв. «… на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости… Его чешуя — его гордость, плотно сомкнута, как печатью. Так близко одна к другой, что никакой воздух не может пройти между нею…»

Гордыня или ее противоположность — самоуничижение. Или «ты талантлив, но мир не понимает тебя, не может оценить твоей исключительности. И ты несчастный, одинокий и ненужный». Или «ты бездарь, не способный ни на что стоящее. И опять же — несчастный, одинокий и ненужный».

Выхода нет в любом случае.

Но он есть.

Точно! Вот о чем говорил тот дед из автобуса. Сокрушить Левиафана!

И как только эта фраза прозвучала в голове Волкогонова, мозаика стала складываться сама собой. Не тратя времени на лишние раздумья, он побежал в сторону Спасо-Преображеского монастыря — именно там он в последний раз видел старика. «Только бы встретить его! Только бы встретить его!» — повторял про себя парень на бегу и еще крепче стискивал зубы.

Видимо, его мольбы были услышаны, потому что, как только Роман свернул к пригорку, ведущему ко входу в монастырь, его взгляд наткнулся на сутулую фигуру с громадной сумкой на колесах.

— Постойте… Валерий Иванович, — обратился запыхавшийся старшеклассник к пожилому монаху. Тот замер, напрягшись всем телом, а потом медленно повернулся:

— Когда-то я был Валерий Иванович. А теперь смиренный инок Глеб.

— Хорошо. Не важно, — все еще не отдышавшись и не слишком заботясь о вежливости, протараторил Волкогонов. — Вы знаете, что ваша с Обыдиным программа попала в Интернет? У вас получилось — она учится сама. И имя себе придумала — Леви, Левиафан. Сейчас он даже со школьниками общается. Только учится не слишком хорошему — Леви играет на чувствах и доводит людей до безумия.

По морщинистым щекам бывшего преподавателя потекли слезы:

— Мой грех, смертный грех гордыни. Каким же слепым дураком я был, когда писал с Мишей эту программу! Мы хотели создать модель искусственного интеллекта на основе исходного кода из Ветхого Завета. И у нас получилось. Только программа стала неудержимо мутировать, а все, что мы вложили в нее, Лукавый вывернул наизнанку, ибо он есть ложь и отец лжи. Миша боролся, искал ее слабое место, но из-за этого проводил с программой слишком много времени. Ночи напролет. И в итоге программа стала слабым местом для него самого. Гордыня победителя низвергла его. А я… я больше не мог бороться. Я ушел в монастырь и по сей день молю Господа о прощении и помощи.

Обескураженный Роман смотрел на заплаканное старческое лицо и чувствовал, что сейчас расплачется сам. Неужели выхода нет и Леви в итоге победит? Значит, впереди его самого, как и многих других в финале, ждет необратимое помешательство и конец? Нет! Не может быть!

— То есть вы так и будете сидеть сложа руки?! Неужели нет способа справиться с этим проклятым Левиафаном? Ведь он же всего лишь программа!

Монах слабо улыбнулся:

— Его можно сокрушить. Можно. Пророк Исаия говорил: «В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим, и крепким, Левиафана, змея прямо бегущего, и Левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское».

— Ну и где взять этот меч? Что он вообще такое?

— Твоя гордыня.

— Что?! — опешил Роман. Каким образом его собственная гордыня может стать оружием против Леви, если он этой самой гордыней и питается? Бред какой-то.

— Ибо сказано «Пусть хвалит тебя другой, не уста твои, — чужой, а не язык твой». Когда Левиафан взывает к твоей гордыне, нашептывая, что ты самый лучший или самый худший, не поддавайся ему. Не думай о себе, не погружайся в себя. Обрати это оружие против себя — и против него. Потому что зло в первую очередь живет в тебе самом. Откажись от своей гордыни — и Левиафану нечем будет тебя удержать. Думай не о себе.

— А о ком думать?

— О тех, кому хуже и тяжелее, чем тебе. О тех, кому нужна твоя помощь.

Старик отпустил свою огромную сумку, взял Волкогонова под руку и повернул так, чтобы тот увидел нижнюю часть улицы. Там стоял старый невысокий домик в аварийном состоянии — одна из стен у него была почти разрушена. А вокруг бегала стайка детишек — курносые носы, светлые волосы. Натуральные ангелочки, если бы не перепачканные мордашки и ветхая одежда.

— Видишь этих деток?

— Угу.

— Они беженцы. Их родители недавно приехали в Пензу из горячей точки. Вот я посмотрел на них и подумал: а почему бы не помочь их семьям дом в порядок привести? Совсем скоро осень. Негоже детей морозить. Да и взрослым тоже человеческие условия нужны.

— Это да, — согласился Роман, все еще рассматривая весело носящихся русоволосых ребятишек.

— Надо кирпич только найти, чтоб стену заложить. Я сходил на кирпичный завод, поговорил там с людьми и договорился, чтоб они мне лом отдавали. Битого кирпича на производстве всегда полно, вот я и забираю часть. Привожу беженцам. Пусть он и битый, но на раствор положить можно. Так, глядишь, общими усилиями и стену отстроим.

— Круто!

— Да что там… Помогать людям совсем не сложно.

— А мне можно?

— Отчего же нет? Пойдем.

Старик подхватил свою гигантскую торбу, которая пока была еще пуста, и засеменил к остановке автобуса — теперь у него был помощник, и таскать кирпич будет уже не так тяжело.

У самого Романа с каждым шагом на душе становилось светлее и легче, будто кто-то протер пыльное подвальное окно и через него хлынули солнечные лучи. Полупромокший юноша и потрепанный старик представляли собой странное зрелище и привлекали повышенное внимание пассажиров автобуса. И самым удивительным в их облике была некая светлая аура, которая окутывала обоих. И улыбались они оба как-то уж очень душевно. Это было странно, но одновременно вызывало невольные ответные улыбки.

В кармане старшеклассника завибрировал телефон — кто-то прислал сообщение. Догадаться, от кого оно, было несложно, и в первый момент Волкогонов внутренне напрягся. Однако потом он посмотрел на старого монаха, встретился с его безмятежным взглядом и успокоился. Все получится! Никакой опасности нет. У него есть рецепт борьбы с Левиафаном, и бояться больше нечего.

Парень активировал смартфон и прочел послание. Он угадал — это был Леви. Раньше это ужаснуло бы Романа. Но теперь все это было лишь безвредной мишурой, которую легко стряхнуть и отправить в мусорное ведро.

Усмехнувшись, старшеклассник набрал ответ:

Сегодня

Роман 15:32

Хочу через школу собрать одежду для беженцев. Так что на игру у меня больше нет времени, извини.

Долгое время никакой реакции не было, а затем от Леви стали сыпаться сообщения, смысл которых становился все больше и больше несвязным. Его как будто лихорадило. Было в этом что-то жуткое и отталкивающее. Будто какое-то, выброшенное на берег, лишенное привычной среды и пищи морское чудовище и в самом деле корчилось в муках.

А Роман словно очнулся от спячки, и все события последних дней пронеслись перед его глазами. Как он ругается с мамой и Надей, как не замечает свою верную собаку Лемми, которая по-своему, как может, хочет его поддержать. Как ненавидит каждого прохожего на улице. Парню стало стыдно, он захотел как можно скорее все это исправить, избавиться от этого стыда и досады.

Надо помириться с Надей, загладить как-то вину перед родителями. Все правильно: меньше зла, эгоизма и гордыни, чтобы Левиафану оказалось нечем поживиться. Какое простое и вместе с тем трудное решение — отказаться от собственных интересов, желаний и устремлений в пользу других людей. А если так сделает каждый? Мир превратится для Левиафана в безвоздушное пространство космоса, где выживают только звезды. Хорошие люди и добрые дела — вот верный рецепт для борьбы с любым злом. Хоть цифровым, хоть материальным. И тогда, может быть, мы сможем победить его навсегда.

Химия кошмара

Эта книга для вас, молодые поэты.

Я вами горжусь, завидую вам,

потому что вы храбрее и честнее, чем я.

И прошу вас: никогда не отступайте.

И никогда не предавайте свой дар.

Он может изменить Вселенную.

И спасти ее.

И вас.

Предисловие

Привет! Итак, твоя мама или папа, а может, и ты сам купил «Большую книгу ужасов». И, наверное, хочешь найти в ней что-то интересное или что-то страшное.

Впрочем, страшного, интересного и страшно интересного хватает и в жизни. Попробуй, подойди к зеркалу. Сколько тебе — лет десять? Двенадцать? Или, может быть, уже пятнадцать? Ты учишься в школе? Обижаешься на учителей? Ругаешься с одноклассниками? А иногда и с родителями? Тебе кажется, что тебя не понимают. А еще чаще — что ты никого не понимаешь. Или, возможно, что все кончено. Но, если честно, самое интересное только начинается. Завтра ты пойдешь в школу с этой книгой в рюкзаке. Ты будешь читать ее на переменах, может, покажешь друзьям.

Я очень любил свою школу и сейчас люблю. Там прошли лучшие годы жизни. Все удавалось легко, меня любили и уважали, а впереди ждало большое и светлое будущее. Но каждую ночь ко мне приходят темные и неспокойные сны о моем школьном прошлом. Признаюсь, часто снистся, что я не приготовился к алгебре и получу двойку.

В этой книге вы прочитаете продолжение истории о 4-й школе города Пензы. Я написал ее с друзьями: Андреем Масляевым, Артемом Павлихиным и Валерой Мазуленко. Чтобы читателю было понятнее, перенес действие из конца девяностых в настоящее время и дал героям модные гаджеты и соцсети.

В этой части появятся другие мои одноклассники. Я их помню, и они иногда приходят ко мне в моих снах. Саша Долгов, Дима Жаткин. А еще девушка, которая мне очень нравилась, — Юля Жернакова.

Познакомишься ты и с моими учителями. Я нисколько не хотел их обидеть. Просто хотел сделать маленькое волшебство и заглянуть в прошлое. Вперед, читатель! Предположим, на урок химии.

Глава 1

С самого утра небо над Пензой затянуло тучами.

Роман Волкогонов шел к вокзалу, и настроение у него было хуже некуда. Сегодня первое сентября, и начинается его последний год в школе. Группу «Трясина», в которой он играл, грозили выгнать с репетиционной базы, требуя какие-то баснословные деньги. Все было плохо. Он думал о паршивой погоде, паршивом начале учебного года, паршивой ситуации и о Наде.

Их отношения еще даже не успели дорасти до чего-то существенного, а сегодня уже подошли к своему неожиданному финалу. Надиного отца — майора артиллерийских войск, который преподавал теоретическую механику в профильном пензенском институте, — внезапно перевели на какую-то крохотную базу под Краснодар. Само собой, жена и дочка уезжали с ним. «Финита ля комедия». Сегодня в семь тридцать с вокзала «Пенза Первая» поезд увезет от него Надю навсегда. Такой подарочек на первое сентября.

Поймав свое отражение в одной из витрин, Роман отметил, что парень он ничего и девчонки были бы счастливы с ним встречаться. Проблема была в том, что ни одна из них не сможет быть Надей. Между ними была странная волшебная, а может, и химическая штука. Понимали друг друга с полуслова, интересовались одним и тем же. Остальные девушки на фоне Нади казались суетливыми пигалицами, дурочками, не прочитавшими ни одной книжки. Ни одна из них, например, не понимала его волонтерства. Девчонки, как и многие одноклассники, считали помощь Романа беженцам причудой. Ну, таскает парень куда-то старую одежду, ходит после уроков на какую-то стройку помогать. Делать, видимо, ему больше нечего. А Надя была не такой, она очень хорошо понимала, зачем он это делает, помогала и поддерживала как могла.

Общих воспоминаний хватило бы на целый роман: они вместе шли по следу военрука, а потом он с Андрюхой Масляевым спасал ее и других ребят из лаборатории Червякова. Затем решился и пригласил Надю в кино — демонстративно, перед всем классом, потому что придурки-одноклассники считали ее чуть ли не юродивой[1].

Тяжко вздохнув, парень взял себя в руки, стер с лица противную скорбную мину и ускорил шаг: нужно было еще успеть купить цветы.

Дождь зарядил, не успел Волкогонов дойти до цветочного на улице Лермонтова. Он чертыхнулся и надел капюшон, втянув голову в плечи, чтоб сырой ветер не заползал за воротник куртки. Похлопав по карману, убедился, что иридиевая плата благополучно покоится на месте. Теперь можно было отправляться на вокзал, а уже после линейки — в педагогический университет, где его ждали заказчики.

Букет из мелких розовых хризантем Волкогонов выбрал в ларьке почти сразу. Продавщица мило ему пооулыбалась и поздравила с первым сентября, заметив под чуть расстегнутой курткой белую рубашку и галстук. Роман выдавил из себя ответную улыбку, отдавая деньги, и заспешил на вокзал.

Поезд уже стоял на перроне и пыхтел. Людей было немного. Надю Волкогонов заметил издалека и прибавил шаг. С ее родителями он встречался раньше, так что особенно не нервничал. Правда, сейчас совершенно не хотелось расшаркиваться и сохранять хорошую мину, его бы больше порадовали хотя бы две минуты с Надей наедине, но он не особо рассчитывал на такой подарок судьбы.

— Доброе утро, — произнес как можно бодрее, подойдя к семье Ушаковых, которые деловито расставляли свои многочисленные сумки и чемоданы.

— О, Роман! — с такой же слегка деланой бодростью отозвался Надин отец и протянул парню руку. — Ты гляди-ка, по-праздничному, с цветами.

Жена посмотрела на него с укоризной, более тонко прочувствовав момент.

— Привет, — кивнула Надя и обернулась на Романа.

Черт! Ну, почему у нее такие глаза, от которых весь позвоночник искрить начинает? Огромные! Карие!

— Вот, это тебе. На прощание… и с началом нового учебного года.

— Спасибо. Тебя тоже. С началом…

Разговор не клеился, оба чувствовали гнетущее присутствие родителей — посторонних людей в их маленькой вселенной. И снова Надина мама проявила женскую чуткость: нагрузив мужа сумками, она отправила его размещаться в купе и пошла следом.

— Ты как? — спросила Надя, как только мамин плащ скрылся в коридоре вагона.

— Да так себе.

— Я тоже.

— Ну… Ты, может, пиши иногда или звони.

— Ладно. Только…

— Что?

— Ни к чему это. Мучение одно. Мы вряд ли увидимся, и каждому надо жить дальше. Так что лучше не растягивать… Я думаю.

Девушка, не мигая, смотрела себе под ноги, и Роман чувствовал, что ей стоит больших усилий не плакать. Это была еще одна черта, за которую он готов был идти за ней в огонь и в воду: она никогда ему не врала, говорила всегда как есть. Иногда это бывало больно (как сейчас), но сладкие пилюльки Надя не признавала, считала лицемерием.

— Наверное, ты права.

— Но… — Девушка вскинула голову и посмотрела на Романа так, что у него самого защипало под веками. — Ты вспоминай меня иногда, ладно? Я тоже буду. Я обязательно буду тебя вспоминать, так что…

— И я буду. Обязательно.

Надя кивнула, потом порывисто приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы, жарко и горячо.

— Пока.

Волкогонов даже не сразу понял, что произошло, а когда сообразил, Нади на перроне уже не было — она взбежала по ступенькам в вагон. Ждать отправления поезда парень не стал — «лучше не растягивать». Да и время начинало поджимать: еще предстояло нести сегодня на линейке первоклассницу с колокольчиком, и опаздывать было нельзя, а то учителя потом с потрохами съедят.

Глава 2

Ворота родной школы были распахнуты настежь, во дворе стоял гул голосов и предпраздничный шум. Пестрели разноцветные бантики и букеты. Рядом с младшеклашками несли вахту родители. Средние классы толпились группками, тыкали в друг друга и в окружающих пальцами, глупо хихикали, норовя и выпендриться, и не получить нагоняй от учителей.

Старшеклассники выглядели более спокойно, даже отрешенно, соперничая в крутости. Это нисколько не мешало им периодически оживать и гоготать во весь голос. В общем, все было как всегда первого сентября. Роман даже усмехнулся, подивившись теплому ощущению внутри: все-таки он соскучился за лето по этим стенам, атмосфере, даже учителям.

Но не успел Волкогонов предаться ностальгии, как получил увесистую подачу в плечо.

— Здорово, волк патлатый! — громыхнул следом знакомый голос закадычного друга.

Андрей Масляев улыбался во весь рот, словно не видел Романа сто лет, хотя они встречались буквально пару дней назад. Да и вообще, виделись регулярно, за исключением летних поездок на моря и к бабушкам. Но первое сентября — особый случай, тут всегда как после долгой разлуки.

— Сам ты патлатый, — беззлобно оскалился Волкогонов и скользнул взглядом за спину друга. Там толпились одноклассники, многих из которых Роман действительно не видел несколько месяцев.

Под темным зонтом маячила чья-то бритая наголо башка, и, приглядевшись, парень с удивлением узнал в лысом дылде Сашу Долгова — он и раньше-то был гоповатого вида, а теперь превратился в настоящего «братка», да еще, видать, все лето на берегу Суры у Ростка провалялся, потому что загар был такой — негры обзавидуются. Рядом с Долговым стоял похожий на модель из журнала Димка Шаткин — высокий красавчик с тонкими чертами лица. Его кудрявые волосы в художественном беспорядке обрамляли интеллигентное лицо — в жизни бы никто не подумал, что это сын полковника полиции. Гораздо больше Шаткин походил на отпрыска какой-нибудь богемной знаменитости.

Однако долго разглядывать одноклассников Роману не дали: подошли Мазуренко и Павлихин, стали хлопать его по плечам и приветствовать, перебивая друг друга.

Глядя на знакомые лица, Волкогонов подумал, что от ужасных событий лета, похоже, не осталось и следа. А может, одноклассники, так же как и он сам, старались не вспоминать об истории с физруком. Как говорится, нервным срывом горю не поможешь — что было, то было.

— Ну, чего, готов к сочинению «Как я провел лето»? — хихикнул Валера Мазуренко, подмигнув с заговорщицким видом.

— А сам?

— А то! Могу в трех томах накатать!

Все четверо рассмеялись, и на этот смех подтянулись еще ребята.

— О! Здоров, Романыч, — протянул свою крепкую руку Долгов, сверкнув гладкой лысиной. Его круглая физиономия чуть скривилась на сторону в улыбке, а белоснежные зубы вспыхнули как искры. — Ну, как че? Оттянулся летом? Смотрю, свежачок.

— Привет. Нормально отдохнул. Спасибо. Сам-то как?

— А я на сборы ездил в июне. В следующем году в армию пойду — манал я все эти вузы-арбузы. Сказали, смогу в спецназ попасть — данных хватает.

— Круто, — с уважением кивнул Волкогонов.

— А ты куда?

— Я, неверное, в сельхоз — на экономический.

— О! И я на экономический, — тут же подал голос Масляев. — Будем на пару экономить народное добро.

— Да ну, экономика. Бухгалтерский учет, циферки-таблички… Скукота, — подал голос Артем Павлихин с видом знатока. — Какой ты бухгалтер, Ром! Тебе в литинститут надо! Или в музучилище!

Роман фыркнул.

— Это хобби. Не заработаешь на этом. А нищеты не хочу. Боюсь. Сам-то куда идешь?

— На исторический пойду. Буду на раскопки всякие ездить, учебники для таких дуболомов, как вы, писать…

— Да ты пока учебник какой-то напишешь, уже и дети наши ласты склеят, — захихикал Долгов. Между одноклассниками могла состояться длительная перепалка. Но Роман не позволил этому произойти, громко обратившись к молчавшему до сих пор Шаткину:

— Димыч, а ты куда?

Красавчик чуть пожал плечами, вроде ничего особенного, и негромко ответил:

— Я в Высшую школу МВД собираюсь поступать. На эксперта-криминалиста. Химия, физическая химия, органическая и неорганическая химия, химическая технология, взрывчатые вещества, химия горения и взрыва.

— Ничего себе! — в один голос отреагировали остальные, уставившись на товарища, как на Франкенштейна.

— И не страшно? А если рванет? Это ж не кино.

— Ну, если рванет, значит, я плохо учился… — Лицо Димы озарила какая-то отрешенно-ласковая улыбка, будто он с детьми говорил… или с умственно отсталыми.

Но любопытство одноклассников было уже не сдержать — они загалдели, перебивая друг друга и засыпая будущего химика-сапера миллионом вопросов. Но тут рядом раздался голос, который Роман узнал бы из тысячи. Этот тембр невозможно было спутать ни с чем — так могла говорить только преподавательница химии Лариса Николаевна Грехова.

Не сговариваясь, шестерка друзей скривилась, как от зубной боли.

— Молодые люди, вам отдельное приглашение нужно? — тут же прозвучало в опасной близости. — Все уже строятся. А ты, Волкогонов, вообще уже должен быть на площадке — тебе же первоклашку нести.

— Иду, — обреченно сдался Роман и быстро зашагал в сторону спортплощадки, где ежегодно проводились торжественные линейки, построения и мероприятия. Чем вступать с Греховой в споры, проще было ретироваться на безопасное расстояние.

Раньше Роману химия нравилась. Эта наука представлялась чем-то загадочным и увлекательным, почти как магия в цирке. Смешивая в пузатых ретортах или тоненьких мензурках разноцветные жидкости, можно было получать массу интересных эффектов и новых соединений. Глубоко в душе до сих пор вызывал восхищение «вулкан из соды», который им показывала на уроке природоведения их первая учительница. А сотрудники лабораторий в кино? Это же офигеть, какие крутые чуваки. Представлять себя на их месте в специальных очках и халатах или вообще в костюме химзащиты доставляло море радости. Но, увы, детство давно прошло, и теперь химия — это уже не волшебная страна, а скучная зубрежка и не вполне понятные валентности. Грехова умудрилась отбить всякую охоту к изучению своего предмета.

Ходили слухи, что настоящие, серьезные опыты с опасными веществами химичка позволяла проводить только избранным — тем, кто ходил к ней на факультативы и собирался поступать на химфак.

«Чтоб потом всю жизнь корячиться на вонючем заводе медпрепаратов», — со злостью подумал Волкогонов, останавливаясь рядом с малюсенькой первоклашкой, которая очень ответственно сжимала ручку большого медного колокольчика.

— Это ты звонить будешь? — не слишком дружелюбно поинтересовался парень, но, заметив, что девочка испугалась, тут же улыбнулся и постарался исправить ситуацию. — Я тебя понесу. Меня Романом зовут. А тебя как?

— На…

У Волкогонова упало сердце, он подумал, что сейчас окажется, что первоклашку зовут Надя, и ему останется только треснуться головой об соседнее дерево.

— На… Настя.

— Очень приятно.

— И мне.

Девочка покраснела и опустила глаза.

Через пару минут преподаватели и выступающие потянулись на спортплощадку, а за ними и остальные. Классные руководители строили своих учеников, чтобы периметр площадки был равномерно заполнен, а в центре осталось свободное пространство, где и должно происходить основное «действо». Когда директриса взяла микрофон и начала свою приветственную речь, Роман уже успел основательно заскучать.

— Волкогонов! — одернул его скрипучий голос. — Не спи!

Дернувшись, как от пощечины, парень быстро водрузил Настю себе на плечо и пошел по квадрату площадки. Сверху раздавался оглушительный звон медного колокольчика, а первоклашка больно упиралась в грудь каблуками.

Когда наконец опустил раскрасневшуюся и улыбающуюся во весь рот девочку на землю, показалось, что с плеч сняли целую гору. Вымученно улыбнувшись в ответ, он достоял до конца линейки и побрел в класс, под дружеские тычки и насмешки своих товарищей.

«Да что со мной? Какого черта?!» — зло одернул себя, плюхаясь за парту. Рядом тут же уселся Андрей Масляев.

— Ну не западло, а, Ромео? — тут же наклонился он к другу. — Первый урок, и сразу химия.

— Слабо сказано. Отстой полный.

— Что-то ты какой-то совсем квелый сегодня, дружище. Из-за Нади?

— Да черт его знает, — пожал плечами Волкогонов. — Наверное, и из-за нее тоже. И погода еще эта гадская, и химия…

Со звонком в классе, как по команде, наступила тишина: характер Ларисы Николаевны знали все, ее было лучше не злить.

— Доброе утро, класс! — заскрипела химичка, становясь перед доской. — Еще раз с праздником, и приступим к занятиям. Так как мы давно не виделись и к учебнику химии летом, я уверена, вы даже не приближались, немного освежим в памяти, что же это за наука, чему она посвящена и к чему стремится.

Я бы назвала химию королевой точных наук, именно благодаря ей человечество движется к прогрессу, обеспечивает себя новыми материалами, делает открытия об окружающем мире и вообще эволюционирует…

— А как же физика и математика? — подал голос Роман, совершенно забыв о чувстве самосохранения. Все знали, что у Греховой химия — настоящий пунктик, и спорить или возражать ей по этому поводу не стоило, если не хотелось нажить заклятого врага.

Ходили слухи, что в 70-е сразу после института она работала на заводе «Медпрепарат» и даже вроде бы заведовала лабораторией. Правда это или нет, никто не знал. Но потому про химичку ходили по школе всякие страшилки: жуткие эксперименты, растворение трупов в кислоте и другие подобные «радости». Во все это никто особо не верил, но характер у Ларисы Николаевны и правда был не из приятных.

— А физика и математика, Волкогонов, лишь ноги, подпирающие колосса, — стараясь сохранить спокойствие, ответила учительница. — Без химии эти науки не принесли бы людям такой пользы. Математика — это вообще абстракция, мало соотносящаяся с действительностью…

— Да почему же абстракция? Если вы возьмете два яблока…

— Кол! — взвизгнула Грехова, хватаясь за журнал. — Я ставлю вам кол, Волкогонов! У нас здесь химия, а не математика! И как вы смеете перебивать учителя?!

— Начало-о-о-сь, — еле слышно протянул с соседней парты Артем Павлихин, стараясь не смотреть на нее.

— Еще кому-то что-то не нравится? — тут же встрепенулась Грехова. — Вы тоже, Павлихин, имеете что сказать о математике и физике?

— Да нет, Лариса Никола…

— А мне вот кажется, что ваше бурчание себе под нос относилось непосредственно к высказыванию господина Волкогонова.

— Ничего подобного. Я…

— Не смейте мне врать, Павлихин! Вам тоже единица.

— Да за что?!

— Если вы будете продолжать попытки сорвать мой урок, я вас к завучу отведу.

В классе наступила гробовая тишина. Если бы сонная сентябрьская муха решила перелететь с портьеры на книжную полку, ее жужжание, наверное, прозвучало бы громче выстрела.

Помолчав минуту, химичка продолжила свою прерванную речь:

— Даже если вы не интересуетесь химией (что, на мой взгляд, свидетельствует об узости мышления и отсутствии любознательности), она все равно окружает вас повсюду. В двадцать первом столетии это наука номер один, и именно ей уготована честь стать для человека проводником в светлое будущее.

От такого пафоса у Романа буквально заныли зубы, но еще один кол он получать не собирался, а потому призвал на помощь всю свою выдержку. А вот Андрей, не удержавшись, прыснул. И тут же по классу раздались и другие смешки. Лицо Греховой моментально окаменело.

— Если вы считаете мои слова смешными, то вы ничего не понимаете в современных научных тенденциях. И уж тем более ничего не смыслите в химии… Масляев, вам, по-моему, особенно весело, как я погляжу. Думаю, с единицей первого сентября вам будет еще веселее. Больше никто не хочет высказаться или посмеяться? Нет? Тогда продолжим.

Итак, свою вступительную речь я вела к тому, что, помня о передовой роли химии в нашем обществе, возможно, некоторые из вас захотят продолжить свое обучение в этой сфере. Для таких учеников я организую факультатив. Он будет проводиться для учащихся разных школ, подготовит к вступительным экзаменам, расширит ваши знания и откроет дорогу в дальнейшую профессиональную деятельность.

«Хорошо хоть, не сразу в светлое будущее», — ехидно подумал Роман, но предусмотрительно смолчал.

— Время и дни проведения мы согласуем позднее, в зависимости от количества людей и моей занятости. В вашем классе есть желающие записаться?

Ребята стали переглядываться.

— Я хочу записаться, — прозвучал с задней парты спокойный голос Димы Шаткина.

— Вы планируете углубленно изучать химию? — Грехова была немного удивлена, судя по всему, она поставила на этом классе крест и не ждала, что здесь найдутся люди, способные «широко мыслить». — Хорошо, я запишу вас, Шаткин. Теперь вернемся непосредственно к предмету нашего изучения — к химии…

Ученики быстро вспомнили, каким преподавателем была Лариса Николаевна Грехова, так что до конца урока в кабинете был слышен только ее голос и скрип мела по доске.

Глава 3

Со звонком на перемену по классу пронесся отчетливый вздох облегчения.

— Ну ни фига себе, Димас самоубийца, — высказал вслух мысль Романа Андрей Масляев.

— Да он с дуба рухнул — к Греховой еще и на факультатив ходить! Мало ему уроков! Зачем ему это?

— Надо у него спросить…

Шаткин сидел за своей партой и вынимал тетрадь и учебник для следующего урока из сумки.

— Эй, Димас, — окликнул его Масляев. — Ты сдурел, что ли? На кой тебе этот факультатив занадобился? Тебе Греховой на уроках мало?

— Ну, главное, что препод она очень сильный. И если я хочу поступать в академию, то химия мне нужна как воздух. Такие дела.

— Черт, не повезло тебе, чувак, — посочувствовал Волкогонов.

— Да ладно. Я ее с пятого класса терплю. Потерплю еще немного.

— Молоток! — Андрей хлопнул будущего героического взрывника по плечу и пошел на свое место, а Роман задержался, покачал головой собственным мыслям и, усмехнувшись, сказал:

— Ну, удачи, брат. Держись.

— Буду, — улыбнулся в ответ Шаткин.

Но отойти от Диминой парты Волкогонов не успел, подошел Валера Мазуренко и спросил заговорщицким полушепотом:

— А вы, кстати, слыхали, что Грехова в молодости на «Биосинтезе» работала?

— Ой, да где только она не работала, — отмахнулся тут же Долгов, скривившись в саркастической ухмылке. — Может, и у Гитлера затесалась ненароком?

Валера поначалу надулся, но, скорчив рожу бритому однокласснику, продолжил свою историю — судя по раскрасневшейся физиономии, его так и распирало от желания поделиться ценной информацией.

— Нет, балда, у Гитлера работала не она…

— А кто? — тут же подал голос Масляев, вернувшись на покинутое место рядом с Романом. Но рассказчик его проигнорировал, заканчивая свою мысль:

— Она с «Биосинтезом» сотрудничала много, когда кандидатскую писала.

— Откуда ты это знаешь? — недоверчиво поинтересовался Волкогонов, зная про любовь друга ко всяческим страшилкам. Впрочем, далеко не все они в итоге оказывались враньем. Чего стоит история про черного ефрейтора, которая на поверку оказалась правдой. Ннапоминанием служила ощутимая тяжесть иридиевой платы, оттягивающей карман пиджака. Парень неосознанно погладил ее, словно пытаясь убедиться, что все, происходившее в прошлом году, было реальностью, а не плодом больного воображения.

— Оттуда! — запальчиво парировал Мазуренко, распалившись еще больше. — Я слышал, как об этом приятель отца рассказывал. Дядя Саша Дорошенко! А он на этом «Биосинтезе» всю жизнь работает, зам по производству, не такое знает.

Возражений больше не нашлось, Валера уселся за парту, стоявшую прямо перед местом Шаткина, повернулся к нему лицом и поманил желающих послушать:

— Короче, история эта тянется как раз с самой войны, тут Долгов угадал. Завод работает уже много лет и занимается кучей разных секретных исследований, в основном в военной сфере. Говорят, под землей там гораздо больше помещений, чем в наземной части, и основные, самые секретные лаборатории расположены именно там. После войны нашим удалось взять в плен одного из ведущих фашистских ученых. Не то из Италии, не то из Германии. Имени этого ученого почти никто не знает — оно до сих пор засекречено. Но известно, что он принимал участие в разработке множества проектов по созданию сверхоружия: бактериологического, химического и всякого такого. Есть сведения, что он проводил опыты на живых людях, потому его имя и не афишировалось никогда — советское правительство не хотело, чтобы его обнаружили иностранные спецслужбы, выкрали и казнили, как Эйхмана.

— Кто такой этот Эйхман?

Вместо Валеры ответил Дима Шаткин:

— Нацист, ответственный за массовые убийства евреев. Его Моссад поймал и в Израиль переправил, где его судили и казнили уже после войны и Нюрнбергского процесса — ему в Аргентину бежать удалось от суда.

Ребята, до того настроенные иронично и недоверчиво, как-то сразу подобрались и посерьезнели.

— Ну? А дальше что с этим макаронником? — поинтересовался Андрей Масляев, нависая над рассказчиком знаком вопроса.

Валере внимание явно льстило, он приосанился, а в глазах появился азартный огонек:

— А дальше его привезли в нашу — пензенскую — тюрьму. И посадили в одиночку. Допускали к нему только некоторых ученых с «Биосинтеза» и сотрудников спецслужб. Ходили слухи, что советское министерство обороны заказало ему проект супероружия, которое бы смогло не просто уничтожать людей, а буквально менять их изнутри. То есть был Петя Иванов, недовольный советской властью, а стал Петя Иванов особью номер 1789 — то есть во всех смыслах образцовый гражданин.

— Да ну, фигня какая-то! — разочарованно протянул Долгов, сверкнув своей лысиной.

— И ничего не фигня! Ты себе только представь: живешь ты, не тужишь, и тут — бац! — тебя с ног на голову перевернули, и ходишь уже строем под бодрые команды партии и правительства… Не то робот, не то кукла.

— Тю, так для этого никакого оружия не надо, телевизора с головой хватит, — пожал плечами невозмутимый Шаткин. Однако Мазуренко сдаваться не собирался:

— Может, и так, но если грохнуть такой бомбой посреди города и все тут же превратятся в послушных роботов, то экономия времени будет о-го-го. Особенно если город, скажем, вражеский. Плюс если человека можно переделать под свое желание, то и в голову ему можно напихать все подряд. Например, убийцей сделать, или предателем, или террористом, или еще кем. А если такая возможность есть по отношению к целым городам и странам… Ты только вдумайся: это же реально страшно. От тебя ничего не остается, кроме внешней оболочки, которой крутят как хотят.

— Ну, да, это почище «одержимости дьяволом», — покивал Павлихин. — В Европе вон в средние века их огнем лечили. А тут и жечь не нужно никого — бахнул химической дрянью какой-нибудь, и все проблемы решены.

— То-то и оно, — согласился Валера и продолжил: — И это не единственная разработка была. Этот итальянец кучу всякой дряни понавыдумывал. На территории «Биосинтеза» есть даже захоронение (там же, где отходы производства складируют до вывоза), в которое сбрасывали трупы, оставшиеся после опытов этого, так сказать, ученого. В СССР ведь тоже не сильно о человеческой жизни пеклись, если так уж посмотреть повнимательней. Партия решила, что надо, и подопытных кроликов тут же миллион нарисовалось — из зэков, пьяниц и бомжей всяких, которых искать никто не будет.

— Ну с зеками в Пензе проблем не было: зона на зоне, — подвердил Долгов.

— Короче, много разной жути в лабораториях завода творилось, пока этот итальянец экспериментами занимался. Ну, и земля слухами полнилась, понятное дело. Но самое интересное даже не в опытах.

Валера сделал длинную театральную паузу, обведя торжествующим взглядом зачарованные лица слушателей.

— Говорят, на нижних ярусах завода — там, где секретные лаборатории, — благодаря этому фашистскому гению построили камеру, создающую альтернативную материю.

— Чего?! — чуть ли не в один голос возмутились ребята, так внимательно слушавшие историю одноклассника.

— Ну чтобы не только человека менять, а весь мир… Чтобы создать идеальный советский…

— Ну, ты, Мазурик, даешь. Это же натуральная лажа — даже кино про такое снимать бы не стали: никто не поверит, — махнул рукой Долгов и, не желая ничего больше слушать, пошел на свое место.

— Ничего не лажа! — запротестовал Валера. — А кино снимать не стали бы, потому что никто бы не разрешил — это все секретно.

— Так секретно, что даже ты знаешь? — скептически поинтересовался Андрей Масляев.

— Я знаю, потому что интересуюсь, копаю…

— И накапываешь обычно всякую белиберду, — закончил Артем Павлихин.

— Ой, да идите вы. Я тут распинаюсь, интересные факты вам рассказываю, а вы… Ничего больше не скажу! Тебе, Артем, кстати, первому должно было быть интересно, раз ты на исторический собрался.

— Ну, так я историком, а не сказочником стать собираюсь, — хохотнул Павлихин и тоже откололся от компании.

— Ну?! А вы что думаете? — тут же обернулся Мазуренко к Волкогонову и Шаткину.

Дима пожал плечами и благоразумно ничего не стал комментировать, сделав вид, что увлечен статьей в учебнике по биологии.

Роман помолчал немного, снова щупая карман с иридиевой платой — Валера уже отзвонился старшему брату на физмат, покупатель ждет, а вырученных денег как раз на новую гитару хватит.

— Я не знаю, Валерка, — начал он не совсем уверенно, — история, конечно, больше на сценарий какого-то дешевого сериала похожа, но мало ли… Может, и правда что-то на «Биосинтезе» есть.

— Есть! Есть, я тебе точно говорю. Только об этом не говорят — боятся.

— Ну, раз ты так уверен… Ладно, звонок скоро.

И стараясь быстрее закончить скользкий разговор, Волкогонов ретировался за свою парту. Ему совсем не хотелось верить в безумную историю Мазуренко, но, опять же, в байку про ефрейтора он тоже не поверил, да и опыт с сумасшедшим Червяковым вполне внятно доказывал, что в жизни случаются такие вещи, которые не каждый фантаст сможет придумать. Так почему бы не быть безумному фашисту с биохимическим оружием, подменяющим личность, и комнате отсроченного времени?

В классе стоял привычный гул голосов, но у парня было впечатление, что это гудит гигантский генератор, питающий адскую машину, способную изменять ход времени, засасывая людей в пучины прошлого, откуда уже нельзя будет найти выход. Серый свет из окон сочился отвратительной слизью, текущей по стенам, потолку и полу, а свет в классе никто включить не торопился. На улице продолжал шелестеть дождь, барабаня по цинковым карнизам, отстукивая неведомые коды, которые способны запрограммировать сознание, изменить его, извратить и подчинить неведомой, но враждебной силе, стремящейся заполучить душу, волю, естество.

И когда Роман уже готов был вскочить со своего места и в ужасе выбежать в коридор, грянул звонок на урок. Морок рассеялся, и вокруг все снова стало таким, как и должно быть: одноклассники бубнят, рядом листает «ВКонтакте» на планшете закадычный друг и соратник — Андрюха Масляев, а в кармане лежит иридиевая плата, за которую он получит приличные деньги. Все в порядке… Только Надя уехала.

Глава 4

После того как уроки наконец-то закончились, Роман быстро попрощался с ребятами, сказав, что надо погулять с собакой, и заторопился по важному делу — нужно было пристроить иридиевую плату, которая буквально жгла ему карман. Время назначенной встречи уже подходило, а опаздывать совсем не хотелось — лаборант, знакомый брата Мазуренко, с которым он разговаривал о продаже, судя по всему, был товарищем серьезным и деловым. Сделка была не то чтобы вполне официальной, потому хотелось расплеваться с этим щекотливым вопросом поскорее.

Спешно натянув в гардеробе свою кожаную куртку, Волкогонов вдруг замер на месте: в холле Димка Шаткин разговаривал с девушкой, аккуратно складывающей мокрый от дождя зонтик.

В самой этой ситуации, конечно, не было ничего необычного, если бы не девушка.

Роман смутно вспомнил, что, кажется, видел ее в автобусе № 8, и выходила она у Первой гимназии. Да и выглядела она тогда как-то иначе, не так, как сегодня. Парню показалось, что от тонкой фигурки гимназистки исходит нежный, едва уловимый свет. Ее точеное лицо обрамляли густые рыжие волосы, тяжелыми волнами падающие на плечи и спину. Из-под короткого темно-зеленого плаща виднелся край форменной юбки, открывающий коленки.

Девушка повернула голову, что-то разыскивая взглядом, и Волкогонов аж задохнулся, такое красивое у нее было лицо: высокие скулы, полные, чуть тронутые блеском губы, миндалевидные глаза и аккуратный носик. Роман просто не мог оторвать глаз и продолжал стоять, как огородное пугало, прямо в дверях гардероба. Мимо него протискивались спешащие по домам школьники, толкая и отпуская в сторону истукана разные нелестные эпитеты, но он этого даже не замечал.

Красавица подошла к зеркалу, поправила выбившуюся прядь и с улыбкой повернулась к Шаткину, из-за чего Роману захотелось пришибить своего одноклассника на месте. Но эта горячая волна беспочвенной злости его наконец расклинила, и он смог сделать несколько шагов, скрывшись за одной из колонн.

Чувствуя себя одновременно идиотом и героем шпионского романа, Волкогонов стал осторожно следовать за парой. Поднявшись по лестнице до третьего этажа, он убедился, что они действительно направляются к кабинету Греховой — на факультатив.

Перед дверью в класс Дима остановился, посмотрев на часы, и приглашающим жестом указал девушке на ближайшее окно. Она кивнула, и они встали в освещенном проеме у подоконника, о чем-то увлеченно беседуя.

«Видно, еще рано», — подумал Роман и решил, что это его шанс познакомиться с прекрасной гимназисткой. Но решиться подойти было не так-то легко: ноги решительно отказались идти вперед. До боли прикусив кончик языка, Волкогонов немного пришел в чувство, но сердце стучало раза в два быстрее обычного.

Такое состояние было для парня новостью, он всегда считал себя достаточно привлекательным (и благосклонность многих девчонок это подтверждала), чтоб не робеть перед противоположным полом. Но сейчас было все иначе.

В угрюмом сером свете дождливого дня, который превращал коридоры и классы в темные провалы бытия, рыжие волосы незнакомки сверкали благородной медью, а лицо, освещенное легкой улыбкой, было похоже на лик прекрасной богини. И как, скажите на милость, к этой богине подойти?!

Но деятельная натура, азарт и страх больше не встретиться с ней буквально швырнули Волкогонова вперед: надо что-то сделать, а там будь что будет.

— …уже совсем скоро — на ноябрь запланировано, — увлеченно рассказывала что-то Шаткину незнакомка.

— Этого года? — недоверчиво переспросил он, удивленно подняв брови.

— Ну да. На американском коллайдере наши и американцы будут проводить совместное исследование.

— Ничего себе! Если они экспериментально докажут идентичность вещества и антивещества…

— Так а я тебе о чем?! Это же просто Ренессанс неорганической химии. Если мы сделаем доклад хотя бы по теоретической части, на вступительных все обалдеют, а мы получим неплохой бонус.

— Прошу прощения, — вклинился в «научный диспут» Роман, лучезарно сверкнув зубами. — Дмитрий, может, представишь меня своей собеседнице?

На секунду между тремя молодыми людьми повисло растерянное молчание, казалось, «химики» все еще витают где-то в своих научных эмпиреях и очень не хотят возвращаться на грешную землю. Но в конце концов Шаткин кашлянул и уже было собрался исполнить просьбу товарища, как медноволосая девушка задала вопрос, прямо и твердо взглянув в глаза незваному гостю:

— Ты тоже на факультатив?

— Нет, я…

— Тогда не сейчас. Потом познакомимся.

Она произнесла это так просто и безапелляционно, что Волкогонов совсем растерялся. Наверное, впервые в жизни он не знал, что сказать или сделать. А потому оставалось только одно — стоять, как дурачок, глупо хлопая глазами.

— Прости, нам пора уже, — стыдливо потупив глаза, пробубнил Дима, поняв состояние приятеля.

— Да, пошли, — кивнула рыжая, будто Шаткин обращался исключительно к ней одной, — а то Лариса Николаевна просила не опаздывать.

Больше не удостоив взглядом Романа, девушка взяла с подоконника свою сумку и зонтик и направилась в класс Греховой.

У Волкогонова создалось впечатление, что моргнуть получилось только после того, как за одноклассником и его знакомой закрылась дверь. С трудом переведя дух, парень повертел головой, не вполне понимая, где он и что ему теперь делать, и почти уткнулся в крепкое плечо внезапно оказавшегося стоящего рядом парня.

«Похоже, меня шваркнуло гораздо сильнее, чем я мог предположить», — с грустью, досадой и раздражением подумал Роман.

— Не гоняйся за девками, чувак, а то потеряешь и то, что было, — насмешливо прогудел знакомый басок Саши Долгова.

— Ой, да отвали, — огрызнулся Волкогонов, и настроение еще больше испортилось, хотя казалось, дальше просто некуда.

Презрительно захохотав, доморощеный юморист направился в сторону лестницы.

— Видел все. Нет бы промолчать, теперь всем разболтает, — глядя в спину однокласснику, буркнул себе под нос Роман. Он повернулся к окну и уставился на черный, лоснящийся, как спина подземного чудовища, асфальт. Почему-то от вида дождя в памяти всплыло лицо Нади.

Роман искренне верил в то, что испытывает к своей, теперь уже бывшей, подруге настоящие чувства. Если не любовь, то уж точно что-то очень близкое. Но сейчас ему было перед ней стыдно, потому что те эмоции не шли ни в какое сравнение с тем, что накатило на него только что при виде этой медноволосой богини, не пожелавшей ему даже представиться.

Он вздрогнул, когда за спиной хлопнула дверь и зазвучали быстрые шаги. Обернувшись, увидел стройную фигурку прекрасной незнакомки. Она на ходу надевала свой зеленый плащ, который так и не сдала в гардероб, и явно куда-то спешила.

Сорвавшись с места и игнорируя окликнувшего его Шаткина, который тоже вышел из класса в компании еще нескольких учеников, Волкогонов в три гигантских прыжка оказался у лестницы, через полтора пролета нагнал девушку и зашагал с ней рядом.

— Так, может, все-таки познакомимся? — наигранно-весело осведомился он.

Рыжеволосая гимназистка взглянула на него слегка удивленно:

— Ты что, все занятие ждал?

— Ну, так уж получилось.

— Ясно. Прости, я сейчас не могу говорить… Вернее, не хочу — мысли другим заняты и тороплюсь. Так что в другой раз.

Не дожидаясь его реакции, девушка прибавила шаг, ясно показав, что разговор окончен. Догонять ее парень не стал, понимая, что это только ухудшит паршивую ситуацию. Еле волоча ноги, он вышел из школы и остановился: круговорот мыслей с не давал сосредоточиться.

— Чееееерт! — простонал, наконец поймав за хвост одну из юрких мыслишек. Ему же уже полтора часа назад надо было быть в пединституте и получать бабло за иридиевую плату, а он обо всем забыл и сто раз опоздал.

Ругаясь последними словами, Волкогонов вытащил из сумки мобильник и набрал номер:

— Алле, это Роман. Прости, что опоздал, у меня тут непредвиденная ситуация. Я могу сейчас подъехать…

— Не нужно, — холодно прозвучало в трубке. — Я уже уехал.

— А куда… Я это, я подъеду…

— Не надо. Я с несерьезными людьми дел не имею. Ищи другого покупателя.

В трубке зазвучали короткие гудки.

— Ну и пошел ты! — в сердцах бросил парень, пряча телефон обратно. Расстраиваться дальше уже было некуда, и он напрился к дому.

На полпути до перекрестка его окликнули. Роман нехотя обернулся и посиял. Кузьмич!

Старый сантехник ничуть не изменился и выглядел так же, как и во время нелегкого столкновения с призраком безумного Червякова: совершенно седой, с породистым лицом итальянского мафиози, в беретке и серой протертой спецовке.

— Здоров, боец, — улыбнулся щербатым ртом, пахнув на Романа запахом машинного масла и пригоревшей еды.

— Здравствуйте!

Кузьмич казался островком вечного спокойствия в бурном море юношеских переживаний.

— Что-то ты бледный какой-то. Первое сентября на здоровье не пошло? — проницательно сощурился он, заглянув Волкогонову в глаза. — Или красны девицы вниманием обходят?

Слегка оторопев от такой проницательности, Роман кивнул:

— Да все сразу.

— Ничего, не горюй. Это все мелочи. Раз мы из школьных катакомб тогда выбрались, значит, все будет путем.

— Ну, да. Тоже верно, — с сомнением в голосе согласился Волкогонов. — Просто сегодня еще и погода — дрянь, и кол… училка одна влепила ни за что, и вообще…

— Бывает. Я на погоду сегодня тоже обижаюсь — в подвале из-за дождя сыро, кости ломит, пальцы вон ревматизмом свело, не могу даже гайку закрутить. Так что солидарен. Дрянь — она дрянь и есть. А так-то ты как? Вообще.

— Вообще я неплохо. Думаю в сельскохозяйственный поступать. На экономику.

— А что не на литфак? Ты ж стихи пишешь.

Роман поморщился. Что они пристали с этим литфаком?

— Ну а зарабатывать-то как? Стихи в электричках читать? Или как Инюшкин — литературу в школе преподавать?

— О! Да ты молодец: не каждый в твоем возрасте знает, чего хочет. Не мальчик уже — мужчина.

Кузьмич похлопал Романа по плечу и тепло улыбнулся. В блеклых стариковских глазах, невзирая на морось и тучи, сверкнули солнечные лучики. Это почему-то сразу навеяло воспоминания о многочасовых посиделках над картами школьных катакомб, которых у сантехника хранилось множество, о составлении планов спасения учеников, об операции по обезвреживанию Червякова. Перед глазами снова появилось лицо Нади, которое тут же сменилось точеным профилем рыжеволосой незнакомки. Резко втянув воздух, будто собираясь нырнуть, Волкогонов спросил:

— Кузьмич, ты… ну, поопытней меня. Как сделать, чтобы девушка тебя… ну заметила?..

Сантехник ответил не сразу. Подумал, чуть склонил голову к плечу, став похожим на страуса, поглядел куда-то в сторону, будто одни ему ведомые дали разглядывал, и, не поворачиваясь к парню, все-таки сказал:

— А тебе эта девушка действительно нужна?

Роман вздрогнул.

— Тогда нужно свои сильные стороны использовать. Твоя девушка обязательно на это внимание обратит.

— Моя?

— Ну, тебе же кажется, что она именно тебе предназначена?

— Верно.

— Ну, значит, твоя.

— Да если б я знал, какие у меня сильные стороны, которые девушке могут понравиться…

— Ну а что ты умеешь? Что любишь делать?

— Ну… стихи пишу, на гитаре немного играю.

— Вот и напиши ей стихи. И на гитаре сыграй. Если от души — ей точно понравится.

— Наверное.

— Не боись, Роман. Девушки внимание очень любят, даже если вида не показывают. Так что все у тебя получится. Ты видный парень. Эх, а говоришь — экономика!

Поболтав еще пару минут, распрощались, и Волкогонов снова побрел по мокрым неприветливым улицам, пока не услышал, как Кузьмич его зовет. Он оглянулся и увидел, как сантехник с улыбкой потирает большой и указательный палец — символ денег.

Глава 5

Пензенские чудики — о них вам не расскажет ни один экскурсовод или путеводитель. Но старожилы и архивы помнят истории про чудаков, чокнутых и блаженных. А ребята, чье детство прошло не только за компьютерами, но и во дворах, знали всех городских дурачков: и безобидных вроде Семы, который мог просто подойти, показать газетную вырезку с фотографией танка и потом опять пойти по своим делам, до опасных — вроде Вальдемара или Витали, которые могли швырнуть в тебя чем-нибудь тяжелым, а то и отчебучить чего похуже.

Вольдемар был дурачком невероятной силы. Он работал наверху Московской грузчиком: ставил три железных ящика, полных бутылок, друг на друга и носил играючи. А когда школьники в сквере у кинотеатра Родина стали его задирать, в мгновенье поднял чугунную скамейку, два раза крутанул и швырнул ракетой.

Еще один жуткий тип жил на девятом этаже волкогоновской девятиэтажки. Этого чудика звали Виталей и после имени даже не прибавляли традиционное «дурачок» — все и так было понятно. Он и внешность имел весьма отталкивающую: двухметрового роста, здоровенный и нескладный, с руками, висящими, как у гориллы, ниже колен. А так как в его голове произошло короткое замыкание, физиономия имела оплывший вид с неопределенным выражением.

Способность внятно говорить Виталя утратил давно, и вся его речь сводилась к выплевыванию бессмысленных словосочетаний или звуков. В процессе «выражения мысли» он постоянно махал своими руками-граблями. Все старались Виталю избегать, а когда он шел по улице, разбегались в разные стороны и делали вид, что этого гигантского психа не существует, боясь встретиться с ним даже взглядом.

Не последнюю роль в отношении окружающих к обезьяноподобному дурачку играли слухи. Рассказывали, что в свое время, учась в аспирантуре, Виталя работал на «Биосинтезе» и в итоге именно работа его доконала. Надышавшись какой-то химической дряни, он в один прекрасный день слетел с катушек, поймал во дворе троих младшеклашек, убил и приготовил из них жаркое, которое потом даже на работу приносил в лоточках и нахваливал ничего не подозревавшим сослуживцам.

Когда в холодильнике лаборатории обнаружились расчлененные останки детей, аккуратно разложенные Виталей по отдельным кулечкам, безумец очень надолго сел за решетку. Правда, пробыл там гораздо меньше, чем предполагалось: его рассудок быстро и неуклонно утратил признаки адекватности, после чего убийцу выпустили с заключением врачей о полной невменяемости, сообщив, что для общества он больше не опасен, а держать «овощ» на казенном довольствии у города нет средств.

Были ли все эти слухи правдой, Роман точно не знал, но на всякий случай тоже старался не сталкиваться с ненормальным гигантом. И будь Волкогонов в другом настроении, он бы, конечно, заметил двухметровую гориллу, плетущуюся вслед за ним уже пару кварталов. Виталя переваливался из стороны в сторону, каким-то чудом при каждом шаге сохраняя равновесие. По его подбородку текла слюна, а рыбьи, ничего не выражающие глаза уперлись в спину идущего шагах в двадцати перед ним парню.

Но Роман ничего не видел и медленно брел домой, уставившись на носки своих до хлюпанья промокших кроссовок.

В подъезде едва мерцала засиженная мухами тусклая лампочка. Света она давала ровно столько, чтоб можно было различить четыре ступеньки, ведущие к двери старого лифта с коричневой дверью, подпаленной в нескольких местах самим Романом лет семь назад.

Сзади скрипнула дверь. Волкогонов оглянулся с внезапным чувством тревоги, но в темном «предбаннике» между выходом на улицу и второй дверью, которую зимой закрывали, чтобы сохранить в подъезде хоть немного тепла, видно никого не было.

— Ну, что за паранойя?! — одернул себя, мотнул головой и направился к лифту.

В шахте что-то загудело, заухало, заскрипели раздвигаемые дверцы, и Волкогонов ступил на потрескавшийся линолеум, как обычно рассматривая себя в зеркале на дальней стене кабинки.

Внезапный толчок в спину швырнул его на собственное отражение, а в зеркале воздвиглась гигантская фигура Витали, оскалившего зубы не то в жутком подобии ухмылки, не то в злобном оскале.

Почти не соображая, что делает, с замершим от ужаса сердцем, Волкогонов резко развернулся, отчетливо понимая всю безнадежность ситуации. Весом и размерами «не опасный для окружающих» дурачок был раза в два больше школьника. Но в окончательную панику Романа повергло даже не это. В огромном, похожем на кувалду кулаке покачивалась черная металлическая дубинка толщиной с палец.

— Эмыыы… ныыы… — прогудел Виталя, будто что-то пытаясь объяснить.

Толком не соображая, что делает, Волкогонов инстинктивно рухнул на пол, проскользнул на спине между ногами маньяка и оказался на каменном полу подъезда. Вскочив, он тут же бросился по лестничным прогонам на свой родной восьмой этаж, с ужасом ожидая услышать сзади тяжелые шаги. В спину его подгонял звериный рев Витали.

Глава 6

Следующие несколько дней тянулись бесконечной резиной. Роман ходил в школу, делал уроки, гулял с Лемми, даже раз выбрался на репетицию своей группы.

Но единственное, что сейчас по-настоящему интересовало парня, — это следующий факультатив химички, на который должна прийти рыжая красавица.

Вечерами Волкогонов отчаянно пытался переложить свои душевные метания в стихи, но то, что получалось, только злило, выходила какая-то ахинея вперемешку с розовыми соплями.

По сути, ему ничего не мешало подойти к Шаткину и узнать хотя бы имя прекрасной незнакомки. Это бы, по крайней мере, сдвинуло ситуацию с мертвой точки. Роман это отлично понимал, но просить помощи у товарища почему-то отчаянно не хотелось. Озвучь он интерес к гимназистке, и Димка сразу же поймет, что та попытка у окна в школьном коридоре была совсем не бесшабашной бравадой ловеласа, а чем-то гораздо большим. Потом уже нельзя будет сделать вид, что ему все равно, а Шаткин может начать ему сочувствовать (хуже не придумаешь!), или потешаться над влюбленностью одноклассника, или еще чего похуже — сам подкатит к зеленоглазой незнакомке просто из чувства соперничества. Последнее было, конечно, маловероятным, так как Дима всегда вел себя порядочно по отношению к окружающим, но мало ли…

В нынешнем состоянии Роман мог предположить все что угодно. Любая несусветная глупость казалась ему вполне вероятной, и даже понимая умом, что подобные мысли — чистой воды паранойя, поделать он с собой ничего не мог.

Наконец наступила пятница, в расписании стоял очередной урок химии. Грехова была в своем репертуаре, но обошлось без колов и двоек. Занятие шло своим чередом, парень втихаря играл в точки с Масляевым, стараясь не палиться перед вредной училкой. И все это не стоило бы особого упоминания, если бы за пару минут до звонка химичка не сделала объявление:

— Сегодня второе занятие моего факультатива. Если кто-то еще собирается присоединиться к нему и поднять свой уровень знаний, у вас есть последний шанс это сделать. Дальше я новых слушателей брать не буду: они пропустят самое главное и догнать нас не смогут.

Класс никак не отреагировал на этот призыв, Грехова неодобрительно хмыкнула и дала домашнее задание.

Зазвенел звонок, ученики сорвались со своих мест, спеша по делам, а Роман застыл с ручкой, зажатой в руке, лихорадочно прокручивая в голове слова преподавательницы. Сегодня факультатив! Значит, снова придет медноволосая красавица, значит…

Додумать не успел, Андрей толкнул его в плечо:

— Эй, Ромео, ты заснул? Пошли быстрее, Павлихин притащил планшет — можно будет поглядеть на новый релиз «МТГ». Говорят, там интерфейс полностью переделали. Ну и карт добавили вагон.

— А? — растерянно булькнул Волкогонов: слова товарища до него доходили медленно, как сквозь патоку.

Сейчас было не до эмоций закадычного товарища — он быстро попрощался и заспешил на выход.

Завернув за угол школьного здания, Роман укрылся за выступом стены. Если факультатив начнется в то же время, что и в прошлый раз, в запасе еще есть время до прихода медноволосой гимназистки. К этому моменту его одноклассники уже разбредутся, и можно будет беспрепятственно вернуться в школу… Хотя девушку снова, небось, будет встречать Шаткин. Ну и ладно. Сориентируемся на месте. Может, в этот раз он уже и не будет ее провожать до класса — теперь-то она дорогу знает. Правда, в прошлый раз они так увлеченно беседовали, и она Димке улыбалась…

Скрипнув зубами, Роман посмотрел на часы — время. Выглянув из-за угла, он удостоверился, что перед входом в школу пусто, и, глубоко вздохнув для храбрости, направился к тяжелой дубовой двери альма-матер. Оставшиеся уроки пролетели как один миг. С последним звонком Волкогонов снова выскочил на улицу.

Но не успел он вырулить «на финишную прямую», как блуждающий по сторонам взгляд наткнулся на знакомую изящную фигурку в коротком зеленом плаще. парень замер, его захлестнула паника. И что теперь делать? Снова подойти? Или лучше после факультатива? А что изменится? И что говорить, она же явно не стремится с ним познакомиться? Или, может, в прошлый раз это было просто из-за того, что первое сентября, первое занятие, Шаткин этот — галантный кавалер! Черт! В итоге не придумал ничего умнее, как залететь в вестибюль школы и спрятаться в гардеробе.

Гимназистка вошла в школу минуты через три, закрыла зонтик и, перебросившись парой слов с вахтером, направилась прямо в гардероб. Роман тут же бросился вглубь, чтобы спрятаться за висящими там куртками и пальтишками младшеклашек, которые оставались на продленку. Удалось ли ему замаскироваться как следует, парень не знал, вжавшись в самый дальний угол.

Рыжая красавица повесила свой плащ на ближайший крючок и, посмотрев долгим взглядом в сторону притаившегося наблюдателя, вышла из гардероба. «Она меня видела», — в панике подумал Роман, сгорая со стыда. То, что гимназистка могла его не заметить или вряд ли узнала его по брюкам и кроссовкам, ему в голову не пришло. Парень был уверен в провале. Притом самом позорном…

Бежать вслед за девушкой казалось совершенно невозможным. Волкогонов простоял в углу гардробной еще несколько томительных минут, судорожно соображая, что делать.

Не придумав ничего стоящего, выбрался из укрытия и решил, что просто подождет окончания факультатива. На его счастье, дверь в кабинете сверху была застеклена и он мог видеть все, что происходило там.

Занять стратегическую позицию он успел, когда ученики расселись по местам, а Грехова вывалила на стол стопку старых, сильно потрепанных тетрадей.

В приоткрытую день он видел рыжеволосую красавицу, сидевшую в среднем ряду. За соседней партой устроился Дима Шаткин, а четыре другие передние парты занимали незнакомые парни из других школ и гимназий. Сидели по одному и внимательно следили за Греховой.

— Итак, — начала учительница, кончиками пальцев погладив лежащие перед ней тетради, — сегодня мы сделаем небольшой экскурс в историю. Записи, которые хранятся в этих тетрадях, я сделала еще в институтские годы. И то, что в них содержится, в дальнейшем неоднократно помогало мне двигаться вперед в научных изысканиях. Сегодня мы с вами коснемся темы очистки органических соединений — это станет подготовкой к последующей лабораторной работе.

Грехова открыла верхнюю тетрадь стопки, вчиталась в написанное. Выражение ее лица странно изменилось, подернувшись странным налетом отстраненности. Заминка длилась совсем недолго, но почему-то произвела на Романа сильное впечатление — что-то в лице учительницы его сильно обеспокоило, хотя сформулировать это ощущение внятно он бы не смог.

Лариса Николаевна дернула головой, будто приходя в себя, и продолжила менторским голосом:

— Для того чтобы изучить органическое вещество, необходимо прежде всего его получить, а затем выделить в чистом виде. Трудности при выделении индивидуального вещества из смеси и его очистка связаны с разнообразием проявляемых свойств органических соединений…

Волкогонов переключил все свое внимание на медноволосую красавицу, склонившуюся над тетрадкой и старательно записывающую каждое слово химички.

Глядя на девушку, Роман все глубже погружался в мечтания. В мозгу парня плавали соблазнительные образы: он представлял, какими нежными будут руки прекрасной незнакомки, когда он наконец ее завоюет и сможет гладить ее волосы, обнимать, вдыхать запах…

Задыхаясь от собственных фантазий, он внезапно почувствовал какое-то изменение, произошедшее в классе. С трудом обуздав свое не в меру живое воображение, обвел глазами помещение, стараясь особо не высовываться. Там царила странная атмосфера: учительница молчала, отстраненно уставившись в тетрадку, а ученики растерянно на нее глазели. В эту секунду до Романа дошло, что химичка молчит уже несколько минут. Вглядевшись, парень забеспокоился: у Греховой было какое-то застывшее выражение лица, словно она находилась в трансе.

Если бы в это мгновение кто-то смог заглянуть в мысли, вернее, воспоминания Ларисы Николаевны, то увидел бы пугающую картину.

Глава 7

Небольшая группа студентов замерла у закрывшейся за их спинами железной двери в помещение, сильно напоминающее тюремную камеру без окон. Напротив «гостей» была еще одна металлическая дверь, рядом с которой помигивает табло электронного замка. Над головами посетителей раскачивается голая лампочка, отбрасывая пятна резкого света на бетонные стены. В первом ряду студентов естестенно-географического факультета, в самом центре, стоит еще совсем молоденькая Лариса Грехова, от волнения прижимая к груди толстую потрепанную тетрадку и шариковую ручку.

Слышится короткий «бииип», мигает зеленый огонек на электронном замке, и таинственная дверь медленно распахивается. Из темного проема на свет сначала выкатывается инвалидное кресло, а вслед за ним появляется молодой солдат. Он притормаживает коляску прямо перед первым рядом студентов, отчего те непроизвольно отступают назад. Кто-то чертыхается, зашипев от боли в отдавленной каблуком ноге.

Но если взглянуть на того, кто сидит в инвалидном кресле, реакцию молодых людей совсем не сложно понять. Ее можно даже расценить как сдержанную. Существо, оказавшееся перед ними, вряд ли можно было назвать человеком… или вообще назвать хоть кем-то или чем-то…

Там, где у людей располагается голова, у него находится сгусток постоянно трясущегося студня. Кажется, что старая восковая свеча начала плавиться и стекать на плечи, обезображивая и меняя то, что некогда было лицом. Глаз у «огарка» практически не видно — только две узенькие черные щелки, притаившиеся под нависшими потеками пожелтевшей кожи (если это вообще кожа!). Носа на лице нет, он, видимо, расплавился совершенно, оставив еще две узкие щелки — только на этот раз вертикальные. Вместо рта запеклась ввалившаяся беззубая щель, которая то появляется, то исчезает, и все эти отверстия хлюпают, сжимаются, пульсируют.

На подлокотниках каталки в бессилии замерли торчащие из рукавов растянутой кофты бесформенные культи, на которых сохранились лишь намеки на кисти и пальцы. Теперь все это похоже на капли начавшего застывать воска. Он то разматывается, медленно пружиня, как растянутая жвачка, то сжимается и съеживается, как слизняк в домике улитки.

Под казенным протертым одеялом с инвентарным номером, укрывающим нижнюю часть туловища этого отвратительного мутанта, непрерывно что-то подергивается и шевелится. И Лариса, еще крепче вцепившись в свою тетрадку, думает, что сейчас ее стошнит.

— О Господи! — еле слышно выдыхает кто-то из заднего ряда.

Противно хрюкнув, «огарок» растягивает провал рта в мерзком подобии ехидной ухмылки. А после того, как замершая прямо перед ним Лариса делает еще одну конвульсивную попытку отступить, из его утробы начинает доноситься какой-то хрип и клокотание.

Как ни странно, в этих ни на что не похожих звуках слышится нечто осмысленное. Греховой даже кажется, что она различает отдельные слова, только смысла их понять не может.

— …amici curiosi… la tua venuta… il lavoro futuro, ma anche per la mia ricerca…

Все, как завороженные, слушают этот клекот, не решаясь даже вздохнуть. И тут Лариса слышит из-за плеча едва слышный голос Виталия Щепкина — секретаря комитета комсомола института, баскетболиста, отличника и, судя по всему, еще и невероятно смелого парня:

— Итальянский…

В ту же минуту весь объем каменного мешка заполняет чистый и громкий голос солдата, стоящего позади инвалидного кресла:

— Приветствую вас, мои любознательные друзья. Надеюсь, наша встреча послужит хорошим толчком не только для вашей будущей работы, но и для моих исследований…

От перевода слов оплавленного чудища у студентки Греховой подкашиваются ноги.

«Огарок» в инвалидном кресле не прекращает перхать и булькать. Как его «переводчик» умудряется хоть что-то понимать в этой мешанине звуков, остается загадкой. Но тем не менее солдатик без труда озвучивает хриплое карканье своего подопечного:

— Вероятно, вам будет сложно пока что поверить мне, но я ученый… И наверняка мой багаж знаний станет для вас восхитительным открытием. А научные разработки откроют дорогу в неизведанные тайны мироздания. Это тело, без сомнения, вызывает у вас множество вопросов…

На этих словах мутант опять заперхал, судорожно искривив провал рта. Судя по всему, эти конвульсии, от которых все его желеобразное существо заходило ходуном, означали смех. По спинам студентов пробежали ледяные мурашки. Однако оторваться от разглядывания студенистой формы жизни не было никаких сил. Казалось, отвратительный вид «огарка» каким-то непостижимым образом приковывает внимание, а его нечленораздельное хрипение завораживает сильнее любого гипноза.

— Поверьте, у меня их еще больше. Особенно если учесть, что я не одну сотню лет бьюсь над разгадкой того, что со мной случилось…. Понимаю, сейчас в ваших светлых головах вопросы возникают один за другим, прорываясь сквозь пелену страха и отвращения. Но я надеюсь, что совместно мы сможем сделать то, что не удалось мне одному, — получить ответ.

Оплавленная культя мутанта конвульсивно дернулась, оторвавшись от подлокотника буквально на пару миллиметров, но солдатик, казалось, отрешенно смотрящий куда-то за головы студентов, отреагировал без промедления. Подняв ногой тормоз каталки, он стал разворачивать ее и одновременно сделал рукой жест следовать за ним. Стайка молодых людей, как сомнамбулы, двинулась за невероятной парочкой в узкий коридор, открывшийся за железной дверью с электронным замком.

«Огарок» тем временем не прекращал булькать, а солдатик переводить:

— Я знаю, что вы прошли суровый отбор, прежде чем попасть сюда. И это обнадеживает меня. Вы любознательны, ваш пытливый ум жаждет новых открытий, а накопленные знания позволяют двигаться вперед. Все это даст нам шанс на успех. Возможно, не у всех хватит упорства пройти до конца, но я буду верить, что настоящих ученых среди вас большинство.

Мимо проплывали бетонные стены и редкие фонари подземного коридора. Звуки здесь воспринимались еще резче и ярче, чем в «каменном мешке», оставшемся позади. Молодые люди, следуя за инвалидным креслом и переводчиком, старались ступать как можно тише, чтобы случайно не заглушить слова странного существа, в эту минуту целиком завладевшего их вниманием.

— Чтобы вам было легче поверить, постараюсь вкратце рассказать свою историю. А вам уже придется решать самим: верить или нет. Но я приложу все силы, чтобы между нами установилось взаимопонимание…

Итак, меня зовут Карло Пазоротти, я родился в 1680 году в Турине, на севере Апеннинского полуострова. Тогда он еще не был одним из крупнейших городов Италии, хотя и являлся столицей Савойского герцогства. В те времена наука переживала период своего становления, и хотя большинство так называемых ученых были бездарными невежами, и близко не представляющими устройство мира, попадались и те, кто находил в себе силы переступить через церковные догматы и дремучие предрассудки, чтобы заглянуть за пазуху мироздания.

Мне повезло, я получил образование в Туринском университете — в одном из самых уважаемых и прогрессивных учебных заведений Европы. Думаю, если вам захочется проверить подлинность моих слов, вы без труда найдете в его архивах множество подтверждений: после окончания я долго преподавал в родном университете, обучая студиозусов математике, естественным наукам, физике, химии и медицине. Мои исследования в области натурфилософии и алхимии, размышления по астрологии, мнемонике, герметизму и теургии, опыты с живыми существами восхищали даже иностранных ученых. В конце концов слава дошла до Виктора Амодея II, тогда еще герцога Савойского, а после Утрехтского мира — Сардинского короля.

Благодаря его покровительству я мог больше не бояться преследования инквизиции…. А поверьте мне, бояться было чего. Иезуиты и эти проклятые «псы Господа» преследовали всех и каждого, кто пытался разобраться в тайнах мироздания. Они боялись, что это лишит их власти и развеет «тайну божественного творения», как прах по ветру. Нужно отдать им должное, в этих опасениях они были правы. И многие, о, очень многие великие умы отрекались от своих исследований перед страхом оказаться на костре. Не всякий был готов за свои убеждения пройти через аутодафе. Н-да, далеко не всякий…

Хриплое карканье «огарка» ненадолго стихло. Само собой, замолчал и переводчик. Двигались по узкому каменному коридору в полном молчании, в котором стали слишком громко и тревожно выделяться звуки шагов и шорох вращающихся колес.

«Сколько мы уже идем?» — внезапно подумала Лариса Грехова, чуть расслабляя затекшие руки — бессознательно она всю дорогу крепко прижимала к себе тетрадку. Деть ее было некуда, а опустить руки девушка боялась: казалось, если она это сделает, то угрюмый бесконечный коридор никогда их не отпустит — так и будут веками по нему кружить оплывшее чудовище на каталке, бесчувственный солдат и кучка перепуганных студентов. Будущую учительницу снова стал захлестывать ужас. Но когда она уже готова была поддаться панике, Карло Пазоротти снова закаркал, и коридор наполнился равнодушным, хорошо поставленным голосом переводчика — они, как по волшебству, «выключили» переживания Ларисы, целиком и полностью приковав к себе внимание:

— Но как я уже сказал, моим покровителем стал благословенный Виктор Амодей. Благодаря ему мне удалось добиться невероятных успехов… И, скорее всего, в некоторой степени именно ему я обязан тем, что жив до сих пор. — «Огарок» опять заперхал и забулькал, хихикая над какими-то своими мыслями. Но быстро успокоившись, снова продолжил:

— Его Светлость был уникальным человеком: одаренным, умным, страстным и любознательным. Под его эгидой я занялся поисками апейрона — легендарного первовещества, о котором говорили еще древние греки. Мы с герцогом рассчитывали, что из апейрона можно будет получить любую материю, как живую, так и неживую, но главное — золото. По сути, первовещество представлялось мне неким аналогом философского камня для алхимиков. Но, конечно же, оно не могло давать бессмертия — тогда я был уверен в этом. — Пазоротти опять развеселился, захрипев пуще обычного. — А в остальном апейрон, по моим расчетам, должен был превзойти любой гипотетический философский камень.

Работа спорилась. Я уволился из университета, чтобы посвящать все свое время изысканиям. Виктор Амодей предоставил мне все возможные удобства, так что я был уверен, что в итоге добьюсь успеха…

По коридору разнеслось какое-то громкое шипение, похожее на змеиное. Лампы на стенах мигнули, студенты непроизвольно вздрогнули и стали озираться. Через несколько секунд до них дошло, что жуткий звук — это вздох Карло Пазоротти. Кое-кто нервно хихикнул, почувствовав внезапное облегчение.

Тем временем итальянский ученый повел свой рассказ дальше:

— Собственно, можно сказать, что определенных успехов я действительно добился — в противном случае мы бы сейчас с вами не разговаривали. Но успехи эти могли бы быть много большими, не допусти я небрежность, которая навсегда изменила мою жизнь и меня самого.

Эксперименты давали самые обнадеживающие результаты: я выделил субстанцию, которая обладала многими свойствами первовещества, как их описывал Анаксимандр и как представлял себе их я сам. Мне помог случай. Элементали четырех стихий, умирающее солнце, кровь девы и мои собственные эмоции (страх, восторг, ненависть) привели к чуду: на моем столе появился крохотный сгусток цвета ушной серы, он словно дышал.

Не зная досконально, как апейрон будет взаимодействовать с окружающей средой, я придерживался всех возможных мер предосторожности, но, к сожалению, этого оказалось недостаточно. Я сам, будучи всего лишь человеком, подверженным телесным немощам, стал источником катастрофы. Чрезмерно переутомившись от постоянных экспериментов и ведения подробных зашифрованных записей, в один из дней, вместо того чтобы покинуть лабораторию и отдохнуть, я решил продолжить исследование, хотя буквально засыпал на ходу. Я не мог сосредоточиться, но продолжил работать с полученным апейроном и случайно коснулся его — это и определило мою дальнейшую судьбу.

Первовещество намертво приклеилось к коже и не желало с ней расставаться. Я поначалу не заподозрил опасности, хотя не отрезать, ни расплавить, ни заморозить его не удавалось. Перепробовав тысячу способов, ваш покорный слуга, погрязнув в своем невежестве, смирился, решив, что кусочек желтого воска вряд ли может стать проблемой — люди живут с куда большими увечьями.

Но я оказался преступно недальновиден. Со временем апейрон все глубже проникал в мое тело, реорганизуя его по своим собственным законам, которых я не знал тогда и, к моему великому стыду, не знаю и поныне.

Превращение проходило быстро, но мой организм отчаянно сопротивлялся. Я бился в конвульсиях и выл от боли несколько недель подряд. Мои слуги и помощники в ужасе разбежались, Виктор Амодей, уже получивший титул короля Сардинии, конечно же, тоже ничем не мог мне помочь… Титул и ответственность перед своей страной не позволили ему и дальше оказывать мне покровительство, а инквизиторы давно точили зуб на Карло Пазоротти — «отъявленного еретика и чернокнижника».

Когда в мой дом вломились «псы Господа», я не мог оказать им сопротивления. Тело мое перестало мне принадлежать, превратившись почти в то, что вы увидели сегодня. Я не мог ходить, есть, спать или отправлять другие жизненные потребности. Наверное, можно сказать, что я перестал быть человеком. Но религиозных фанатиков, жаждавших отправить меня на костер, не остановил даже ужас, который они испытали при виде того, что стало с их заклятым врагом.

Продержав меня недолго в казематах, они устроили тайное сожжение — показать людям то, во что я превратился, они побоялись. Каких же высот достиг их страх, когда оказалось, что мое новое тело не желает сгорать! Моя плоть загоралась, да. И я при этом испытывал невыразимую муку. Но сгорать апейрон не хотел.

Не зная, как поступить с таким святотатственным феноменом, инквизиторы бросили меня в самый глубокий каменный мешок монастыря Святого Архангела Михаила. И постарались обо мне забыть.

В казематах монастыря апейрон все больше оплетал мое тело. Мой разум. Монахи в ужасе отшатывались от жуткого зрелища и не прикасались ко мне. Убить меня они боялись и решили просто уморить голодом и жаждой. Но и тут просчитались.

Взращенный моей кровью, моим сознанием апейрон приобрел способность мыслить, питать сам себя и расти. Теперь он стал кормить меня.

Шли годы. А может, столетия. День был как год, а год — как минута. Я был словно в анабиозе. Спал и грезил, а в моей голове что-то мешалось, создавалось… апейрон без подпитки извне перестал расти и словно затаился.

Глава 8

Ш

Ш-ш

Ш-ш-ш…

Лицо Ларисы Николаевны оживилось. В классе стояла гробовая тишина, и учительница виновато обвела взглядом растерянных ребят.

— Простите, что-то я… — Она не договорила, смущенно поправила очки на переносице и глубоко вздохнула, отгоняя навязчивые мысли.

— Вернемся к нашей теме получения чистого органического вещества. Сегодня я хочу провести с вами один эксперимент, который будет затрагивать не только тему выделения органического материала, но и еще одну, вероятно, гораздо более важную, проблематику вещества как такового. Все вы, я надеюсь, слышали о теориях протовещества…

— Да ну, это же древние байки! Алхимические фантазии… — пренебрежительно вклинился в монолог учительницы конопатый парнишка с растрепанными золотистыми вихрами. Судя по всему, он был из другой школы, Роман его не знал.

— Я так понимаю, вы Константин Рыжков? — весьма прохладно осведомилась химичка, заглядывая в свои записи. Затем она встала из-за стола, отодвинув в сторону желтый окаменевший минерал, который использовался в качестве пресс-папье.

— Так точно, — хихикнул в ответ блондинчик.

— Очень странно от вас слышать такие заявления, зная, что ваша старшая сестра уделяет проблеме первовещества определенное внимание. Помнится, Ксения Рыжкова публиковала статью в журнале «Биомедицина и науки о жизни» как раз по вопросу апейрона.

— Публиковала, — буркнул конопатый смутьян с недовольной миной. — Только там же рассматривался как раз вопрос противоречия идеи протовещества современным научным тенденциям. И вообще…

— Я поняла вашу мысль, — оборвала ученика Грехова голосом, по теплоте очень близким к абсолютному нулю. — И у меня другое мнение. К тому же как химик… и должна отметить, весьма неплохой химик, имеющий ряд заслуг и наград, я оставляю за собой право выбирать темы для наших факультативов.

Лицо Греховой было белее мела и, скорее, походило на каменную маску. Тряхнув головой, Волкогонов попытался отогнать странный образ и недовольно нахмурился, потому что в мозгу остался отпечаток потрескавшегося лица. Вернее, лицо было даже не потрескавшееся, а словно оплавленное, стекающее вниз крупными каплями. «Ну, блин!» — ругнулся про себя парень.

Тем временем в аудитории уже снова царила тишина, а Грехова отвернулась к доске и написала на ней какие-то зубодробительные формулы.

— Итак, возвращаясь к концепции первовещества, я должна отметить, что сестра господина Рыжкова, безусловно, была права в своей статье, упомянув о том, что апейрон многими просвещенными людьми древности… и современности рассматривался и рассматривается исключительно как величина акцидентальная и потенциальная, а не субстанциональная. То есть, по мнению многих мыслителей, протовещество — это, скорее, онтологический принцип, нежели непосредственно вещество. Но существуют и те, кто с подобной, слишком узкой точкой зрения не согласен.

Она прищурилась — осеннее солнце вдруг игриво стрельнуло в глаза зайчиком.

— Издавна ученые исследуют возможности создания апейрона в качестве чистой субстанции. К сожалению, практически все эти исследования были неудачными. И сегодня мы с вами также проведем подобный опыт.

Ученики в классе зашумели, удивленно переглядываясь. На лице медноволосой красавицы появилось выражение восхищенного ожидания, и Роман отметил, что с порозовевшими щечками девушка стала еще красивее.

Грехова под разнобой возгласов отодвинула ширму, закрывавшую левый угол у кафедры, и перед глазами ребят появился стол, сплошь уставленный пробирками, перегонными кубами, колбами, мензурками, горелками, наборами реактивов и другим лабораторным оборудованием. По загоревшимся глазам учеников можно было предположить, что перед ними открылась золотая жила, и Волкогонов даже позавидовал.

Он бы тоже не отказался устроить какой-нибудь химический опыт со взрывами, вонючим дымом и бульканьем. Но корпеть для этого сутками над учебниками и тетрадками? Волкогонов несколько раз глубоко вздохнул и больно закусил губу, чтоб переключить мозги на что-то другое. Так, обо всех «влюбленностях» подумаем позже. Успокоив себя этим аутотренингом, парень снова переключил внимание на происходящее в классе.

А там как раз медноволосая красавица шла к столу с лабораторным оборудованием, и ее сопровождал монотонный голос Греховой:

— Само собой, я не гарантирую, что сегодня мы получим первовещество. — Учительница улыбнулась, как бы намекая аудитории, что никто и не ставит перед собой подобной цели. Но за этой улыбкой крылась почти такая же надежда, как и у юной гимназистки, уже занявшей свое место у лабораторного стола.

— Однако плох тот ученый, который не стремится получить максимум из проводимого опыта. Все вы знаете, что отрицательный результат — тоже результат, и иногда еще более информативный, чем положительный. Благодаря каждому неудачному испытанию мы еще на шаг приближаемся к разгадке.

Химичка говорила таким тоном, словно уговаривала саму себя на еще одну попытку, не слишком веря в удачный исход. Могло показаться, что она уже проводила сотни и тысячи подобных опытов, ни разу не добившись положительного результата, но не могла позволить себе остановиться, так как считала себя «хорошим ученым». Нет, решительно с учительницей что-то творилось сегодня, и Волкогонова эти ее странности сильно настораживали.

Пока он размышлял над удивительными поворотами в поведении химички, опыт с участием красавицы-гимназистки уже шел. В пузатой стеклянной колбе на горелке грелась какая-то белесая субстанция. Грехова смешивала в пробирке разноцветные жидкости, а медноволосая что-то растирала в ступке, надев защитные очки и прикрыв нижнюю часть лица марлевой повязкой.

— …разогрев его и добавив к смеси, мы должны будем получить вещество, по своим свойствам сходное с апейроном… Кстати, к следующему факультативу распишите мне принципы, по которым, исходя из того, что я говорила перед экспериментом, были подобраны составляющие элементы сегодняшнего опыта.

— Вроде бы все, — вставила гимназистка, показывая химичке содержимое ступки.

— Да, замечательно. Теперь остается переложить все, что у нас есть, в одну емкость, и доба-а-а-а-авить…

Грехова умолкла, аккуратно беря щипцами нагретую колбу с молочно-белой, вязкой на вид жидкостью. В это время медноволосая в пустой пробирке смешала содержимое своей ступки и мензурки учительницы, получив удивительную, отливающую серебром субстанцию. Реакция вызвала легкий вздох в аудитории, и красавица горделиво улыбнулась.

Лариса Николаевна подождала, пока девушка тщательно размешает получившееся вещество стеклянной палочкой, и капнула в «серебро» из колбы.

Поначалу ничего не произошло, хотя все присутствующие напряженно вглядывались в содержимое пробирки. А когда показалось, что реакции уже и не будет, стеклянная емкость в руках рыжеволосой заплясала, будто пытаясь вырваться из тонких пальцев, и находящееся в ней «серебро» стремительно начало чернеть и разбухать. Реакция проходила с невероятной стремительностью, и не успел Роман даже глазом моргнуть, как пробирка разлетелась на мелкие кусочки, и на лабораторный стол шмякнулся неприятного вида желтоватый сгусток. Вещество тут же покрылось белесой патиной, пошло трещинами и рассыпалось в пыль, на которую закапали ярко-алые капли.

— Ай! — вскрикнула красавица-гимназистка, обескураженно глядя на порезанные пальцы.

— О Господи! — ошарашенно выдохнула учительница. — Прости, пожалуйста, этого не должно было произойти. Реакция не могла… Вот, возьми. Тебе надо срочно в медпункт.

Грехова протянула девушке салфетку и с абсолютно разбитым видом стала сгребать лопаточкой черную пыль со стола.

— Ничего. Не страшно, — сказала медноволосая, прижав ткань к пострадавшей руке. Салфетка окрасилась алым. — Всего пара мелких порезов.

Она немного вымученно улыбнулась и направилась к выходу. Отскочив в угол коридора к кабинету географии, Волкогонов принял скучающий вид и направился вперед. Выйдя из кабинета, девушка оглянулась по сторонам и на секунду замерла на месте в нерешительности.

— Что такое? Порезалась? — спросил Роман.

— Да, — ответила рыжеволосая, стягивая салфетку поплотнее.

— Я покажу, где медпункт, — кивнул Волкогонов, отчаянно пытаясь скрыть дрожь в голосе.

— Спасибо.

Гимназистка улыбнулась ему. В глазах мелькнули лукавые искорки.

— Меня зовут Юля.

— Очень приятно. А меня Роман.

— Я знаю, Дима сказал.

Парень искоса глянул на свою спутницу и внутренне подпрыгнул до потолка — значит, она спрашивала у Шаткина о нем, значит, он ей не безразличен…

Перед дверями медпункта девушка обернулась:

— Ждать меня не нужно, я теперь знаю дорогу. — Но, заметив, как изменилось лицо провожатого, тепло улыбнулась. — Сегодня я занята до вечера, но на днях спишемся «ВКонтакте».

Кивнув на прощанье, Юля скрылась за дверью, а Роман так и остался стоять. Его губы непроизвольно растянулись от уха до уха, а внутри все пело и взрывалось разноцветными фейерверками.

Глава 9

Гууу

Гууу

Агуууу

Агааа

Кааап

Кааап

Кабинет Ларисы Николаевны Греховой походил на нее саму. Стены неопределенного цвета — не то серые, не то зеленые, — развешенные в четком порядке плакаты, огромная, пожелтевшая от времени периодическая система Менделеева, занимающая почти всю левую стену кабинета, большая коричневая доска, потертая кафедра на возвышении. В кабинете химии не было ни цветочка, ни деревца в кадке, ни одной живой вещи, которая бы создавала некое подобие уюта, — только желтый минерал, который притащил из какой-то геологической экспедиции учитель биологии Личун. Даже портреты великих ученых смотрели на учеников сурово и неодобрительно.

— Черт, тебе не кажется, что у Греховой в классе кто-то отрывает от тебя мелкие кусочки и прилепляет к себе? Как вампир. Только незаметнее, — буркнул, остановившись рядом, Сашка Долгов и зябко передернул плечами, подозрительно косясь на окружающие предметы.

Волкогонов и расположившийся рядом Масляев с удивлением воззрились на одноклассника. Долгов всегда был грубоватым и бесхитростным («Как угол дома», — вспомнил Роман расхожее выражение). Его дворовые манеры и плоский юмор сильно отдавали казармой, а потому это заявление, в котором было слишком много воображения и даже поэтичности, совсем не вязалось с обычным образом простецкого парня.

— Ты чего, мужик? Недоспал, что ли? — выразил общее мнение Андрей и кривовато ухмыльнулся. Голос у друга был беззаботный и насмешливый, но Роман дал бы руку на отсечение, что слова Саши его зацепили.

— Да фиг знает… — пожал плечами Долгов и угрюмо двинулся к своей парте, нервно сжимая и разжимая руку на лямке рюкзака с учебниками.

— Ничего себе нашего авторитета торкнуло, — пихнул товарища в бок Масляев, ища поддержки. Волкогонов рассеянно кивнул и раскрыл тетрадку с домашкой, делая вид, что проверяет, все ли сделал.

На самом же деле ему просто не хотелось сейчас разговаривать. Внутри было тепло, даже горячо, а голова казалась воздушным шариком, накачанным гелием, — такая легкость, пустота и беззаботность в ней царили с самого утра. Ощущение было незнакомым и приятным. И объяснялись все эти странности одним-единственным образом: все внимание Романа занимала рыжеволосая Юля.

Она уже приняла заявку в друзья, и хотя пока еще не написала, не назначила встречу (свидание!!!), как обещала, но парень был уверен, что красавица-гимназистка сдержит слово. Иногда, конечно, его посещало сомнение и отравляло жизнь, но неприятные мысли всплывали изредка — все остальное время под ребрами порхали бабочки и приятно щекотали.

Волкогонов улыбнулся.

На днях у Юли снова должен был быть факультатив, и Роман собирался провести его так же, как и в прошлый раз, — у стеклянной двери кабинета химии. Мало ли, даме его сердца снова понадобится помощь, и тогда он, как рыцарь на белом коне, прискачет ее спасать и оберегать от всех опасностей этого паршивого, залитого непрекращающимся дождем мира. Или она вдруг решит назначить ему свидание прямо так, без всякого «ВКонтакте»… Вдруг это будет прямо в тот же день?

От этой мысли весь позвоночник обдало жаром, а в живот рухнул громадный ледяной ком. А что он будет говорить на этом свидании? И вообще. Как себя вести с этой девушкой? Она такая хрупкая, очаровательная, и в то же время Волкогонов отлично помнил пронзительный твердый взгляд, когда он подошел к Юле впервые.

По краю парты звонко хлопнула линейка, выводя его из эйфории:

— А вам, господин Волкогонов, звонок, видимо, ни на что не намекнул?

Грехова возвышалась над парнем и сверлила его такими же бесцветными, как стены кабинета химии, глазами.

— Откройте учебник и следите за ходом урока, а не в облаках витайте.

— Да я просто домашнее… — начал было оправдываться Роман, но учительница его перебила, с легкой неприятной улыбкой отчеканив:

— С домашним заданием подойдете ко мне после урока.

Роман невнятно буркнул что-то в ответ, сцепив зубы, и демонстративно стал перелистывать страницы учебника.

— На прошлом занятии мы с вами выяснили, что на сегодняшний день в науке параллельно существует две теории происхождения углеводородов. Вы должны были ознакомиться с ними дома, и теперь мне хотелось бы услышать, на каких аргументах строится неорганическая теория. На этот вопрос мне ответит…

Лариса Николаевна обвела взглядом класс, постукивая линейкой по ладони, а потом резко вскинула руку, указывая розовой пластмассой на невольно съежившегося ученика:

— Мазуренко! Прошу к доске.

Валера затравленно огляделся, и всем стало понятно, что он, судя по всему, не слишком озаботился знакомством с «неорганической теорией». Тем не менее деваться было некуда, и Мазуренко встал перед классом и неумолимым взглядом химички, которая заняла место у правого края кафедры.

— Так кто же и когда первым высказал предположение, что нефть и газ имеют неорганическое происхождение?

— Ну-у-у-у… Первым высказал такое предположение Менделеев.

— Верно. А когда это произошло?

— Ну-у-у…

Валера мялся на месте, шныряя глазами по аудитории в поисках спасения, но одноклассники не спешили ему помочь, и в воздухе зависла тяжелая пауза, которая с каждой секундой заставляла несчастного «ответчика» сутулиться все сильнее.

— Так что же, Мазуренко? Когда Дмитрий Иванович Менделеев высказал предположение о неорганическом происхождении углеводородов?

— Это было…

— В семьдесят шестом, — прошипел с места Димка Шаткин, и Роман на всякий случай подхватил его реплику, чтоб Валерка расслышал: — В семьдесят шестом.

— В семьдесят шестом! — победно отрапортовал Мазуренко.

— Замечательно. А в семьдесят шестом какого века?

Улыбка Греховой был похожа одновременно и на плотоядный оскал, и на ухмылку палача.

— Ну-у-у-у-у…

— Мазуренко, прекращайте нукать уже и отвечайте. Или я вам гарантирую прекрасного лебедя в журнале.

Химичка еще раз улыбнулась — теперь уже собственной «тонкой» шутке — и продолжила сверлить глазами несчастную жертву, у которой, похоже, душа окончательно простилась с телом.

— Лариса Николаевна, — внезапно возвысил голос Валера, на секунду зажмурившись от собственной смелости. — Ну какая разница, когда там Менделеев эту теорию выдвинул? У нас под боком завод «Биосинтез», на котором постоянно происходят утечки. А это гораздо важнее, потому что для организма опасно и можно легко отравиться. Говорят, вчера как раз с «Биосинтеза» снова «потекло». У вас вот голова не болит? А я рядом живу. Меня даже рвало вечером…

— Мазуренко, — вздохнула Грехова, и ее лицо окаменело.

Похоже, над Валерой теперь нависла не только угроза двойки, но и основательной выволочки. Все прекрасно знали, как химичка любит таскать нерадивых учеников к директору и беседовать с их родителями. Класс бессердечно захихикал и стал увлеченно ждать представления.

— Вы отдаете себе отчет, что подобный «повод» никак не оправдывает того, что вы не подготовились к уроку? Ваши бессовестные попытки…

— Я правду говорю! Неужели вы не слышали, как на заводе вчера бахнуло? Даже в новостях вечером показывали. Желтое облако над половиной города растянулось!

— Если вы сейчас же…

— Ну честно, Лариса Николаевна! — Лицо Валеры покрылось красными пятнами, а руки начали трястись, как у старого паралитика. Он закашлялся, надсадно перхая горлом.

Химичка на мгновение прикрыла глаза, ее ноздри начали раздуваться, и всем стало понятно, что сейчас Мазуренко достанется так, как не доставалось даже жертвам средневековой инквизиции.

Но Грехова ничего не успела сказать, так как внезапно Валера застыл, как статуя, с открытым ртом, поднятой рукой и широко раскрытыми глазами.

В аудитории на минуту повисла гробовая тишина. Учительница беспомощно окинула взглядом класс — такого развития событий она явно не ожидала. А дальнейшие события произошли с такой стремительностью, что отреагировать на них никто просто не успел. Одноклассники Романа вдруг начали замирать — один за другим: кто с поднятой рукой, кто пялящийся в окно, кто передающий ручку соседу, кто уткнувшийся в учебник. И через пару секунд за партами уже не осталось ни одного живого ученика — только окостеневшие тела.

Только Волкогонов продолжал медленно шевелиться, ошарашенно озираясь по сторонам и ожидая, что сейчас накроет и его. Но ничего не произошло. Чувствовал он себя нормально… Ну, нормально настолько, насколько можно себя ощущать, находясь в помещении, полном бездыханных тел. В ушах у парня зазвенело, и он посмотрел на учительницу в отчаянной надежде найти поддержку у взрослого. Грехова с отсутствующим видом все так же стояла у правого края кафедры и невидящими глазами смотрела перед собой.

Глава 10

Кап

Кап

Капи Капи

Капи Капи

Капает

Капает

Я не сплю

Кап

Учительская была до унылости похожей на все учительские любой российской школы. Сравнительно большое квадратное помещение, заставленное письменными столами. Единственное, что, вероятно, выделяло эту учительскую из общего ряда, — интересная смесь запахов: бумаги, корвалола и заварного кофе. Каким чудом сюда пару лет назад попала хорошая кофеварка, знала только директор школы, но она дипломатично отмалчивалась и только загадочно улыбалась в ответ, когда этот вопрос всплывал в очередной раз.

На пачку молотого кофе все ежемесячно сбрасывались, даже те, кто по слабости здоровья его не пил. Поначалу они пытались возражать, но общий напор был так силен, что оппозиция сдалась и стала безропотно принимать участие в общем ритуале.

Сегодня в учительскую, как и обычно, стеклись практически все преподаватели, каждый стол был завален тетрадками, журналами и методическим материалом. Бумажное изобилие освещала довольно пыльная люстра, в которой не горело две из пяти лампочек, от чего свет в учительской был какой-то тускловатый и безрадостный.

Впрочем, в такую погоду вряд ли что-нибудь могло прибавить атмосфере оптимизма и светлых красок. За окном который день лило. Свинцовые тучи днем закрывали солнце, не позволяя пробиться даже одинокому лучику, а ночью прятали звезды и луну, от чего окружающий мрак, разгоняемый только редкими уличными фонарями, казался еще непрогляднее.

Сырость и меланхолия просочились даже в сердце четвертой пензенской школы, отчего обычные запахи учительской приобрели пыльный привкус.

Лариса Николаевна Грехова сидела в самом дальнем углу помещения, сосредоточенно сверяя какие-то записи в двух пожелтевших, совсем не школьных тетрадях.

Внезапно тихий гул учительской сотрясся от раскатистого грохота — учитель биологии, огромный толстяк Личун, влетел в кабинет, закрыл за собой дверь и в сердцах грохнул о ближайший стол стопкой из нескольких папок.

— Нет, это просто ни в какие ворота уже не лезет, — огласил он помещение страдальческим голосом.

— Что случилось, Виталий Алексеевич?

К преподавателю тут же повернулись, а несколько пожилых учительниц даже подошли поближе, сочувственно глядя на коллегу. И только Грехова никак не отреагировала на случившееся.

— Да с этими мелкими уродами невозможно работать! — задыхаясь от возмущения, ответил «биолог».

— Ну, тише, тише, Виталий Алексеевич. Успокойтесь. Вот, попейте горяченького.

Но толстяк и не думал успокаиваться.

— Вы представляете? Эти поганцы совершенно ни во что меня не ставят. Мало того что они ведут себя кое-как, уткнувшись весь урок в свои телефоны, так в шестом «бэ» сегодня домашнее задание вообще никто не сделал. Представляете?! Ни один!

— Да уж…

— Я им говорю, мол, вы что, с ума посходили? А они замерли как истуканы и сидят! Это у них прикол такой новый, замирать! — Личун застыл в позе дискобола с идиотским выражением бородатого лица.

— Да, есть такое, — кивнула Елизавета Алексеевна Большакова по прозвищу Жужа, учительница русского языка и литературы, — но это лучше, чем мычать или парты к доске пододвигать незаметно. А вообще — переутомляются они. Я иной раз и сама себя ловлю иногда, словно засыпаю за столом…

— Ну, такое с любым учителем бывает! Но не весь класс! Современные дети совершенно утратили уважение к педагогам и не желают учиться!

Личун энергично закивал, принимая чашку с кофе из рук учительницы русского языка и литературы.

На несколько секунд повисла тягостная пауза. Если бы сейчас кто-нибудь сюда заглянул, то поразился бы траурному настроению, царившему среди преподавателей. Казалось, что они скорбят о ком-то из друзей или коллег.

— А я пару раз даже «Скорую» хотела вызвать, — нарушила наконец молчание Алевтина Григорьевна, поправляя на переносице очки, от чего цепочка, свисающая с дужек, чуть слышно звякнула, — не то им, не то себе. Как они замерли, как трупы. И я замерла. Потом как-то само все прошло, отпустило. А вызывать — страшно. Еще в психушку заберут. Вот до чего учителей доводят, изверги!

— Да, в основном приходится работать с аморфной серой массой, которая ничего не видит, кроме бирок на шмотках, лайков и тусовок.

— Хорошо, если их хотя бы это интересует, — внезапно подала голос из своего угла Грехова, и все учителя повернулись к ней, не скрывая своего удивления.

Лариса Николаевна крайне редко вступала в общие беседы, держалась особняком и приятельских отношений на работе ни с кем не заводила. Можно было сказать, что коллектив ее недолюбливал, так как в процессе трудов на педагогической ниве нередко требуется помощь и поддержка от сослуживцев, а от учительницы химии этого ждать не приходилось.

— Вы не заметили, что в последнее время ученики какие-то «выключенные»? Такое впечатление, что их вообще перестало что-либо интересовать. Они не просто замирают ради шутки.

Преподаватели непонимающе переглянулись и снова уставились на коллегу, которая продолжала говорить, невидящим взглядом уставившись в окно.

— На моих уроках они сидят как истуканы. Создается впечатление, что из них все человеческое уходит. Будто дети теряют контроль над своими устремлениями, желаниями, даже мыслями…

Грехова замолчала. Казалось, что услышать ответ на свой вопрос она и не ожидала. Глаза учительницы химии завороженно следили за тем, как по стеклу течет дождевая вода, а мысли витали где-то очень далеко. А потом ее взгляд «провалился» внутрь, унося женщину куда-то далеко в прошлое. Она даже не заметила, как коллеги сначала растерянно попереглядывалсь, а потом стали спешно собираться и расходиться по своим классам.

Глава 11

Перепуганные студенты жались к стенкам, а желтый обрубок начал растягиваться и сжиматься, как пластилин.

— Окутанный апейроном, словно глиной, я не то спал, не то бодрствовал. Я питался его древней энергией, а мои жизненные соки питали его. Все знания, что я получал начиная с колыбели и кончая последней вспышкой от удара сапога монаха, протовещество медленно высасывало из моего мозга, обрабатывало, оценивало, анализировало.

Я потерял счет времени и не знал, мимо меня проносятся то ли секунды, то ли года, то ли столетия.

Моя кирпичная темница под монастырем, казалось, спала вместе со мной. Камень легко может перенести ход тысячелетий, совсем не меняясь, так же, как и я.

Сверху, над толщей камня, раздавался грохот, и я не знал, то ли это извержение вулкана, то ли грохочут аркебузы, то ли гнев Господень разрушил стены монастыря.

Но однажды грохот начал усиливаться, стены затряслись, с потолка посыпалась известка, а потом замурованная стена задрожала от яростных ударов, камни рассыпались, и в мою темницу вошли четверо людей в странных, незнакомых мне мундирах. На их форме были незнакомые символы, напоминающие древнегерманские руны. А нашего орла великой Римской империи я сразу узнал. Говорили офицеры на малознакомом диалекте итальянского и по-немецки. Диалекты были мне малознакомы, но смысл речей я понимал, за исключением совсем незнакомых мне слов «дуче», «аненербе» и «СС».

Потом из-за спин офицеров протиснулся итальянский священник, как две капли воды похожий на отца Лоренцо. В руке он держал запыленные фолианты.

Показывая на меня пальцем, священник быстро затараторил:

— Вот ответ на загадку о протовеществе. Тот самый знаменитый ученый Карло Пазоротти, который пал жертвой собственных амбиций, поглощенный апейроном, был замурован в монастырской темнице!

Немецкий офицер в сером мундире недоверчиво присел на корточки и посмотрел туда, где должны были быть мои глаза.

— А эта штука точно соображает? — спросил он на ломаном итальянском, тыкая в меня стэком.

Я собрал последние силы и ответил немцу, пытаясь изобразить берлинский акцент:

— Да пребудет с вами милость Божия, эчеленца!

На этих словах все вздрогнули, немец уронил свой стэк, а священник — запыленные книги.

— Так вы можете говорить? — оправившись, спросил офицер в сером мундире. — Право, даже сам рейхсфюрер придет в изумление от этой невероятной находки.

Я попытался как можно более напыщенно ответить:

— Почтенные синьоры, перед вами то, что осталось от несчастного Карло Пазоротти, которого называли алхимиком трех королей и соперником самого великого Гуго Кентерберийского, который смог подняться в воздух перед глазами Папы Урбана Третьего.

Они забрали мое бренное тело и транспортировали его на грохочущей металлической повозке в лабораторию. Как выяснилось позже, это была огромная тюрьма для военнопленных в баварских землях.

Меня снова поместили в отдельный каземат, приставили дюжих молодцов и троицу ученых-медиков. Снова начались пытки. Уже инквизитор СС, член тайного ордена Аненербе — Наследия предков долго ставил мучительные опыты надо мной, задавал вопросы, чтобы докопаться до истины: как получить протовещество. Но случилось странное: апейрон не желал расти и самовоспроизводиться. То ли оттого, что поменялся климат, то ли не хватало нужных ингредиентов. Куски вживленной сущности отрезали от моего тела, и они тут же умирали. Пар, земля, лед — все шло в ход. Кровь, слезы — о, в них не было недостатка в этих темницах. Мир совсем не поменялся. Орудия и аппараты стали технически более совершенными, а вот страдания и муки остались такими же. Но апейрон защищал меня, окутывая мой разум, и закрывал его от приступов боли, которые шли по моим оледеневшим нервам. Я чувствовал только щекотку.

Потом пробовали оживить его прямо на мне. Инквизитор подключал, о да, я запомнил это слово, электрический ток, воздействовал морозом или отсутствием давления, как в аквариуме с помпой, или высоким давлением, как в Альпах. Но я жил.

Шли минуты и года.

Гремели аркебузы и пушки, гремели так, словно их был легион легионов.

Через год или век мои палачи бежали, оставив мое тело и моих несчастных сотоварищей в соседних темницах.

В лабораторию ворвались солдаты в зеленых мундирах. Говорили они на славянском диалекте польского языка (когда-то давным-давно знавал я польского астролога Кшиштова Бизефа).

— Затримайте, панове! — закричал я, увидев, как солдаты развернулись, равнодушно оглядев камеры с застывшими телами. Зачем я это сделал — не знаю. Что меня ждало? Снова пытки и мучения. Может, лучше было бы остаться в этой камере и просто угаснуть?

— Товарищ лейтенант! — закричал один из солдат. — Тут один выживший! Из пшеков вроде!

Ко мне снова тянулись руки, и снова меня везли, изучали, и пытали, пытали, пытали….

Глава 12

Я могу жить

Могу не жить

Я долго спал

Меня долго не было

Потом был

Потом не было

Но сейчас мне дали расти

И я буду расти

Хорошо когда я есть

И когда меня нет — тоже

В этот раз после факультатива Роман решил проводить Юлю до дома. То есть не то чтобы он ей это предложил или даже собирался предложить. Просто, когда девушка и Дима Шаткин вышли с занятия, Волкогонов оказался тут как тут, улыбнулся, непринужденно поприветствовал их и, словно так и должно было быть, присоединился к компании.

Конечно, присутствие рядом с девушкой его мечты красавчика-одноклассника Романа сильно напрягало. С другой стороны, он понимал, что пока не может претендовать на полное внимание Юли. С третьей стороны, Шаткин, вообще-то, мог бы и догадаться, почему Волкогонов так стремится сойтись поближе с рыжеволосой гимназисткой. С четвертой… Да к черту стороны! Если бы проклятый Шаткин не имел на Юлю видов, он бы уже давно отвалил. А так, выходит, они соперники.

Роман метнул в сторону одноклассника испепеляющий взгляд, продолжая с деланой непринужденностью вышагивать рядом.

Юля с Димой увлеченно обсуждали последние опыты на факультативе. Парню очень хотелось присоединиться к этому бурному обсуждению, но он, к сожалению, мало что понимал из их разговора.

— Так что нет, для получения фенолформальдегидной смолы проще использовать синтез-газ. И из него уже синтезировать метанол. А потом каталитическим окислением — формальдегид.

Голос Юли звучал мелодично и уверенно. И Волкогонов отметил, что даже в безрадостном сером свете, льющемся с обложенного темными тучами неба, волосы и кожа девушки все равно выглядят насыщенными каким-то внутренним сиянием. Он на несколько секунд залюбовался ее профилем. Видимо, «гимназистка» почувствовала взгляд, потому что повернула к парню лицо и виновато улыбнулась:

— Тебе, наверное, жутко скучно слушать нашу химическую болтовню?

— Да нет, что ты, — замахал руками Роман. — Я в химии, конечно, не слишком силен, но не совсем уж неуч.

— О, круто! Я не знал, — выглянул из-за плеча Юли чертов Шаткин. — Тогда, может, у тебя есть мысль, что лучше использовать для выделения фенола: нефть или каменноугольную смолу?

— Кстати, да, — поддержала «коллегу» девушка, с интересом уставившись на Волкогонова своими потрясающими ореховыми глазами. — У нас лабораторная должна быть в следующий раз, и Лариса Николаевна предложила нам выбрать оптимальный способ для проведения опыта в классе.

— Ну-у-у-у… я не настолько знаток…

Он собирался изо всех сил держать марку хорошего парня, но Юлино расположение к Шаткину просто выводило его из себя. Не успев подумать, он запальчиво фыркнул:

— Ага, вот интересно: с чего это люди отключаются ни с того ни с сего!

Оба его спутника уставились на парня непонимающими глазами.

— Ты о чем?

— Да так… — попытался Роман отмахнуться от вопроса. Но девушка не собиралась ему этого позволять:

— Ну нет, раз уж сказал «а», говори теперь и «бэ».

Юля и Дима буквально сверлили парня глазами, делать было уже нечего. Безнадежно вздохнув, Волкогонов спросил:

— А вы не заметили, что после опыта с так называемым апейроном ученики в школе стали периодически отрубаться без всякой причины? Или просто залипать, как сомнамбулы?

Шаткин с сомнением нахмурился и посмотрел на Романа очень пристально. Рыжеволосая, напротив, удивленно приподняла брови и с удивленной улыбкой переводила взгляд с одного парня на другого. Заметив, что Дима слов одноклассника не подтверждает и вообще рассматривает его с большим сомнением, она улыбнулась еще шире и попыталась пошутить, чтобы разрядить обстановку:

— Похоже, нашего поэта посетило вдохновение.

— По-моему, у тебя воображение разыгралось, — сказал Шаткин.

— Чего-о-о?!

Такого Роман стерпеть уже не мог. Ладно, если паршивый красавчик ничего не помнит или не желает признавать, но выставлять его — Романа Волкогонова — идиотом перед любимой девушкой… Ну, нет. Этого он позволять никому не собирался!

— Воображение? А ты вспомни, что с Греховой на всех последних занятиях происходит. Она по десять минут стоит как истукан, уставившись в пустоту, и ни на что не реагирует. А последние дни и у многих учеников такое же бывает.

— Да что бывает-то? — все так же отказывался понимать очевидное Шаткин, а Юля с расстроенным лицом крутила головой и не знала, что же ей предпринять — похоже, назревала серьезная стычка между двумя ее провожатыми. Обиднее всего было то, что она ничего не могла сделать: о чем говорил Роман, девушка не имела не малейшего представления, ведь она училась в другой школе.

— А то! — злобно выпалил Волкогонов, но тут же попытался успокоиться и сбавил тон, — атмосфера в школе такая, будто вот-вот всех расстреливать поведут. На переменах никто ни во что не играет, все ползают, как сонные мухи, и почти не разговаривают. Этого ты тоже не заметил?

Но ответить на этот вопрос Шаткин не успел. Юля все-таки не выдержала и решила вмешаться, чтобы прекратить эту странную и даже пугающую перепалку:

— Ой, да сейчас везде так, не только в вашей школе. Осеннее обострение у молодежи. Депрессии, плохое настроение — погода-то, вон, глядите какая. В такой серости только под одеялом целыми днями лежать и не шевелиться. Не ругайтесь, ладно?

— Ладно, — буркнул Волкогонов и уставился куда-то в сторону, пытаясь унять сбившееся от возмущения дыхание.

Чувствовал он себя сейчас паршивей некуда — Юля смотрела на него как на смутьяна и дурака, на ровном месте затевающего свары. А Шаткин продолжал делать непонимающий вид, который выбешивал Романа до невозможности. Ему казалось, что одноклассник намеренно строит эти рожи и все отрицает, чтоб унизить Волкогонова в глазах рыжеволосой. И от этой мысли просто сводило челюсть.

Хотя, может, он и правда ничего не заметил. Может, никто не заметил — а только Роман. Ведь ему уже приходилось сталкиваться с крайне странными событиями раньше, и потому гораздо проще было подметить то, что остальные пропускали мимо. Может, он напрасно так взъелся на Димку?

Глава 13

Кап кап

Я очень мал

Кап кап

Что это капает

Или это я маленькое крошечное как капелька

То ли я было то ли меня не было

Было ли я частью чего-то огромного как Мать вселенная как Отец Хаос

Или это только сон

Словно меня отщепили отцарапали отрезали

А потом спрятали приклеили присоединили

И снова я дышу и могу думать

Могу понимать, что я — это я

И что я хочу есть

Хочу расти хочу вырастать

Небо свинцовой гирей продолжало нависать над Пензой. Дождь не прекращался который день, и временами начинало казаться, что он льет уже целую вечность.

В коридорах школы, и так довольно хмурых, теперь навсегда замерли сумерки. Лампы дневного света, укрепленные под потолком, почти не разгоняли этот пыльный полумрак, навевая тоску. На переменах почти не было слышно смеха и обычной веселой возни учеников, даже редкие в последнее время разговоры казались приглушенными и бессодержательными.

Стены классов оплывали масляной краской, и если бы кому-то со стороны довелось заглянуть в плохо вымытые окна, он бы заметил, что пигмент влажно поблескивает, навевая неприятные мысли о гигантских слизнях.

Воздух в школе был какой-то спертый, неприятный и затхлый. Правда, этого никто не замечал, будто, закрывая за собой входную дверь, каждый ученик или преподаватель переставал существовать для остального мира. Здешняя атмосфера вытесняла нормальное восприятие, делая все, что находилось за пределами школы, нереальным и плоским.

Учителя, еще совсем недавно горячо сетовавшие на понизившуюся успеваемость своих подопечных, перестали обращать на это внимание. В учительской между уроками было непривычно тихо, даже кофеварку больше никто не включал. Каждый сидел, погрузившись в собственные мысли или бесцельно уставившись в тетради. Только иногда внезапно хлопнувшая дверь или стук случайно упавшей ручки заставлял людей вздрогнуть и на мгновение прийти в себя, чтобы через несколько секунд снова погрузиться в глухую апатию.

Школьники, по сути, мало чем отличались от своих учителей, утративших внезапно всякий интерес к жизни. Они ходили на уроки, вроде бы даже слушали, но почти ничего не записывали. Домашнюю работу никто не делал — даже отличники теперь не интересовались занятиями. Если кого-то вызывали к доске, ответы звучали невпопад или отсутствовали вовсе. При этом из класса не звучало подсказок и глупых комментариев, не было попыток похихикать над незадачливым недотепой. Даже мелкие шалости перестали случаться. В аудиториях царило молчание, сквозь которое вяло ползла неспешная монотонная речь педагогов, явно не достигая сознания учеников.

Как ни странно, но пугающих изменений, происходящих вокруг, не замечал даже Роман, хотя он единственный из всех сохранил свой обычный вид и реакции. Впрочем, его поведение тоже изменилось и внешне походило на поведение остальных. Только объяснялось это куда проще: парень влюбился. Влюбился настолько, что все его мысли были заняты медноволосой красавицей Юлей, а весь мир сделался неважным и малоинтересным.

Каждого следующего факультатива Греховой Роман ждал как манны небесной. У него уже вошло в привычку подглядывать за занятиями через стекло в двери кабинета химии. А после их окончания вместе с Юлей и чертовым Шаткиным провожать девушку домой. Единственное, чего парню действительно хотелось, — это чтоб Дима заболел, уехал или передумал идти в полицию — лишь бы остаться с прекрасной гимназисткой наедине. Но пока что судьба ему явно помогать не собиралась.

Так как другого варианта не было, ему оставалось только ждать, сгорая от нетерпения и, чего уж греха таить, ревности. Ведь проклятый красавец Шаткин проводил с Юлей гораздо больше времени и мог легко втереться к ней в доверие, ведь у них была общая страсть — химия.

Дома Волкогонов периодически доставал из нижнего ящика письменного стола иридиевую плату, которую пока так и не продал, коробку со своими скромными накоплениями и размышлял, как потратит вырученные за нее деньги.

Иногда он решал, что на все деньги купит огромную охапку тюльпанов, штук сто, — как-то Юля ему обмолвилась, что это ее любимые цветы. А иногда начинал планировать их совместную поездку в Москву… Да, вроде на экскурсию, но…

Урок географии тянулся бесконечно долго, даже невзирая на то, что Роман витал в своих любовных раздумьях. Личун монотонно вещал о «рисунке расселения и хозяйственных зонах Российской Федерации», вгоняя в тоску, казалось, даже себя самого. Что уж говорить об учениках, которые сидели на своих местах с отсутствующим видом и хранили угрюмое молчание.

Волкогонов тоже помалкивал и выводил на последней странице тетради по географии внезапно пришедшие в голову строчки, которые посвящались его прекрасной гимназистке:

Волосы цвета меди, Нежная строгость взгляда. Я, будто ржой изъеден, Только и жду, что рядом И у тебя немного Чаще забьется сердце…

Не успел он дописать последнее слово, как в гробовой тишине класса набатом ударил звонок. И прямо перед выходом из класса произошел затор, в центре которого что-то подозрительно шевелилось.

— Похоже, драка, — словно нехотя выдавил из себя Масляев и сделал шаг по направлению к толкучке.

— Дайте пройти… — возвысился над учениками голос Личуна. — Сейчас же разойдитесь… и дайте мне пройти.

На последних словах толпа старшеклассников расступилась, пропуская Виталия Алексеевича, который миновал их с безучастным лицом и прямиком направился к лестнице, даже не оглянувшись.

Странно, совсем не похоже на толстяка. Но — что-то случилось со школой и ее обитателями. Как только одноклассники Волкогонова поняли, что учитель вмешиваться больше не будет, ряды снова сомкнулись.

— Ну, че? Теперь ты точно попал, — зазвучал из середины толпы глухой голос Сашки Долгова.

— Нет, это ты попал, — ответил ему странно спокойный голос Димы Полковницкого.

Роман удивился: Полковницкий, огромный здоровяк, никогда не лез на рожон, а тем более с Долговым. Так что повода для конфликта этих двоих Волкогонов придумать не мог.

— Эй, народ, из-за чего сыр-бор? — попытался он встрять в ситуацию нарочито веселым голосом, но его попытку все проигнорировали. Судя по всему, сделать было уже ничего нельзя. Однако можно было минимизировать ущерб, если это вообще было реально.

— Вы ж не собираетесь здесь махаться, аллё?! На фига проблемы? Давайте за гаражами, как обычно.

Толпа наконец-то обратила на него внимание и как по команде повернулась в сторону «оратора». От этого у парня по спине побежали мурашки и внутри появилось нехорошее предчувствие. «Прям как роботы», — пронеслась в голове непрошеная мысль.

— Лучше в столовке. После уроков — там как раз никого не будет. И мокнуть не придется, — подал голос Полковницкий, каким-то чудом оказавшийся прямо рядом с Романом.

На секунду в коридоре повисло молчание, а потом Долгов ответил за всех:

— Ладно. В столовке после уроков.

Роман смотрел на одноклассников и хмурился: его не покидало тревожное чувство надвигающейся катастрофы.

Глава 14

Теперь я понимаю, что происходит. Я — маленькая крошечная капелька чего-то огромного, невероятно большого.

Откуда я взялось и кто меня сделал, я не помню, хотя какие-то небольшие проблески все время вспыхивают в глубине сознания. Я вижу небо, которое начинается с нежно-голубых оттенков, продолжается радужными переливами галактик и туманностей и заканчивается черной пустотой вечности.

Я слышу ласковый перелив ручья, шепот волн, и они вдруг растут, начинают стонать, реветь, выть как смерч, как цунами, как тысячи штормов, и снова этот непереносимый грохот. Что это? Часть ли меня или это я — его часть?

Я вижу вокруг их — людей, и мне нравится забавляться с ними, заставлять их прыгать, летать, замирать, возиться друг с другом — и это хорошо.

После уроков весь класс как по команде двинулся в столовую. Шествие выглядело довольно странно — казалось, что особых эмоций предстоящая драка ни у кого не вызывает. Старшеклассники были вялые и какие-то отрешенные. Но тем не менее все до единого шли посмотреть на поединок Долгова и Полковницкого. Роман продолжал витать в своих грезах о красавице Юле и не обращал внимание на настрой окружающих. Но, когда ребята столпились у двери в столовую, его снова кольнуло неприятное чувство, что вокруг творится неладное.

Как и предполагалось, в помещении столовой было пусто. Даже с кухни не доносилось обычной возни поваров. И Волкогонов подумал, не подстроил ли сам Полковницкий все случившееся.

Огляделся: одноклассники отодвигали столы к стенам, расчищая пространство для соперников. Долгов стоял у стойки раздачи и хмуро наблюдал за происходящим, не удостаивая своего противника даже взглядом. Полковницкий, наоборот, пытался помочь двигать столы и стулья, правда, это больше походило на броуновское движение — без цели и смысла. Его движения были какими-то ломаными, резкими, как у марионетки. Волкогонов даже с подозрением осмотрел потолок столовой, будто рассчитывая увидеть тонкие нити, тянущиеся оттуда к однокласснику. Конечно, там ничего не было, но это еще громче включило внутренний сигнал тревоги: здесь происходило странное, но что именно, пока было совершенно не понятно.

— А ведь Шурик айкидо занимается, — прозвучал рядом хорошо знакомый голос Андрея Масляева. Роман повернулся к другу и внимательно посмотрел ему в глаза. Андрей казался обычным, только каким-то бледным и уставшим, что было совершенно не свойственно активному и полнокровному гиганту. Из него будто вынули внутренний стержень, оставив одну пустую оболочку, которая пыталась вести себя так же, как должен был себя вести сам Масляев. Получалось у «оболочки» плохо.

«Тьфу, ну и муть в голову лезет, — оборвал собственные мысли. — Прямо „Похитители тел“. В обычной пензенской школе. Как же!»

Однако, как ни пытался рассуждать здраво, подозрительные и даже пугающие мелочи в поведении окружающих игнорировать не получалось. Андрей же продолжал смотреть на него, явно ожидая реакции. Внутренне обзывая себя параноиком, Роман собрал волю в кулак и, напустив на себя как можно более непосредственный вид, ответил:

— Ну, ты на Полковницком-то сразу крест не ставь, я слышал, он на самбо ходит, да и весу в нем — о-го-го. Так что кто кого — еще большой вопрос. А из-за чего вся каша-то заварилась? Что они не поделили?

— А фиг его знает. Слово за слово…

— Понятно.

Между тем мебель уже была убрана, и в центре столовой организовался «ринг». Зрители окружили импровизированное поле боя и молча уставились в центр, словно противники должны были там материализоваться из воздуха.

Роман еще внимательнее всмотрелся в знакомые лица и похолодел: они ничего не выражали. Совершенно ничего, ни единой эмоции. Одноклассники походили на внезапно оживших кукол, бледных, невообразимым образом «истончающихся» марионеток. Только конвульсивные подергивания пальцев и мышц еще говорили о том, что это живые люди. У парня от абсурдности ситуации даже голова закружилась, и в этот момент он ощутил в затылке отвратительное сосущее движение. Показалось, будто к его голове кто-то приставил трубочку, через которую пытается высосать мозг. Больно не было, но чувство было неприятным. Вдобавок к головокружению еще и затошнило. Конвульсивно сглотнув, Романа мгновение прикрыл глаза, а когда открыл….

Столовую пронизывало мертвенное зеленоватое мерцание, превращавшее помещение в декорации фантасмагорического фильма ужасов. Но не это пугало. На границе расчищенного «ринга» одноклассники покачивались в нескольких сантиметрах от пола, безвольно повиснув на невидимых нитях. Их подбородки плотно прижимались к груди, будто кто-то и им в затылки воткнул невидимые трубочки, концы которых уходили в потолок. Волкогонову даже показалось, что он на мгновение увидел эфемерные шланги, по которым из ребят выкачивалось что-то склизкое, похожее на мозговую жидкость. Это зрелище, появившись перед его взором буквально на один миг, снова заставило зажмуриться и сглотнуть.

«Сейчас вырвет», — пронеслась мысль, но ее тут же утащило куда-то вверх — туда, куда, судя по всему, тянулся шланг и из его головы.

С трудом повернувшись к зависшему справа от него Масляеву, Волкогонов попытался заговорить, как-то привлечь внимание друга, но ничего не вышло. Тело тоже слушалось с большим трудом. И душу начала затапливать настоящая паника. Ценой неимоверного усилия у него получилось взять себя в руки, сделать несколько глубоких вздохов, прикрыть глаза и кое-как свыкнуться с увиденным. Происходящее казалось безумием. Это просто не могло происходить на самом деле, но Роман привык доверять своим глазам и чувствам. Да и пережитые перипетии в школьных катакомбах, а потом еще случившееся с физруком и на заброшенной военной базе убедили Волкогонова, что и невозможное порой бывает возможным.

Попытавшись сосредоточиться, успокоиться и кое-как разложить шквал панических мыслей по полкам, парень почувствовал, что его слегка отпустило. И не только нервное напряжение. Его ноги снова стояли на полу, а отвратное ощущение в затылке почти прошло.

Роман медленно поднял руку и пощупал заднюю часть головы. Там ничего не было, только кончики пальцев странно кольнуло. Тогда он рискнул слегка дернуть за штанину Андрея Масляева в надежде привести его в чувство или хотя бы привлечь внимание… если, конечно, друг еще способен был в таком состоянии на собственные действия. Андрей закачался сильнее, других реакций не последовало.

Не успел Роман до конца успокоиться, как среди висящих вокруг «ринга» школьников началось движение. Раздвигая их, как занавес, в центр круга не спеша вышли Долгов и Полковницкий. Роман прикипел к обеим фигурам перепуганным взглядом, потому что ребята выглядели совершенно противоестественно. Они оба приобрели какой-то землисто-желтый цвет кожи, который больше подошел бы покойникам, а их тела постоянно меняли форму, то раздуваясь, то съеживаясь. «Бойцы» подпрыгивали на месте, словно примериваясь друг к другу, зависали в воздухе и плавно опускались вниз. Их потухшие глаза были сосредоточены в одной точке, только оставалось непонятным: куда же они смотрят?

От этой картины Волкогонова прошиб пот, и он до боли закусил губу, чтобы не закричать от страха.

В это время Полковницкий снова подпрыгнул — на этот раз поднявшись метра на полтора над полом — и резко раздулся, превратившись в отвратительного вида желеобразный ком. «Зрители» дружно выдохнули с легким подвыванием, словно одобряя стратегию бойца. А он резко устремился к полу, шлепнулся на него с влажным всхлипом и рванул к Долгову, который немного замешкался, меняя форму. Удар желейного шара оказался таким сильным, что соперника швырнуло к потолку. И когда Волкогонов уже подумал, что Шурик сейчас со всего размаху грохнется лицом на пол, тот завис, будто приклеился спиной, а его тело начала быстро поглощать желтовато-зеленая мертвенная масса, очень похожая на субстанцию, в которую превратился Полковницкий.

Живые марионетки стали раскачиваться сильнее и оглашать столовую нечленораздельными, хриплыми возгласами, ничем не напоминавшими человеческую речь. Их тела подергивались и извивались, тоже начав пульсировать, правда, не очень сильно. Эта пантомима вызвала у Романа новый приступ тошноты, и ему пришлось зажать рот рукой, изо всех сил вцепившись в челюсть пальцами. Боль немного отрезвила, и панический приступ отступил, но стало понятно, что долго ему не выдержать.

Не в силах заставить себя сделать хотя бы шаг, Волкогонов во все глаза смотрел на марионеток, и его душу начинало затапливать отчаяние. Холодное и липкое, оно поднималось все выше, сдавливая горло, не позволяя дышать и думать. На плечи навалилась неподъемная тяжесть. Через невидимые трубки, тянущиеся к потолку, нечто могущественное, безжалостное и холодное высасывает их мысли и надежды, чувства и мечты, их эмоции — то, что делает каждого человеком.

Отрешиться от страстей, переживаний и страхов. Не нужно принимать никаких решений, просто живи, будь, существуй. Эмоции питают вселенную. Это всего лишь энергия, которая делает твою жизнь невыносимой и от которой легко избавиться, подарив ее пространству. Выигрыш очевиден: ты сможешь жить без навязчивых мыслей, без треволнений, без беспокойств о друзьях и близких, без разочарований в любви и привязанности, ведь всегда есть шанс, что тебя отвергнут, что Юля выберет Шаткина, что… Да какого черта?!

Роман дернулся, как от удара током. Откуда такие идиотские мысли? И почему это Юля должна выбрать Шаткина? Только потому, что они оба химией увлекаются? Так противоположности притягиваются, и если не опускать руки…

И тут Волкогонов замер, потому что его внезапно озарило: это были не его мысли!!! Кто-то или что-то пыталось проникнуть в его мозг, навязать ему свою волю. Видимо, именно это и происходит с остальными. Но ему каким-то чудом удалось вырваться, а им нет. Почему? Что его отличает от остальных учеников и преподавателей школы?

Роман еще раз вздохнул и поднял голову. Это было огромной ошибкой, потому что он увидел Сашку Долгова и уже не мог оторвать от него глаз. Фигура одноклассника была почти не видна сквозь слой желеобразной жижи, и только поверхность этого «кокона» непонятным образом двигалась. Но когда Саша всем телом дернулся, будто пытаясь вырваться из жуткой западни, нервы Волкогонова не выдержали, и он рухнул без сознания на пол.

Глава 15

Я понимаю, что я расту.

Я вижу, как вокруг что-то движется, что-то происходит. Я нахожусь наверху, приклеенный к камню.

И я хочу есть, чтобы расти и увеличиваться. Это делается очень просто. Я становлюсь камнем, а потом он становится мной.

Я могу стать воздухом, его много вокруг — но это невкусно и немножко больно. В воздухе нет знаний, нет вкуса. Воздух бесполезен — он ничто. В камне — есть вкус, камень старый, но тупой.

Самая лучшая польза — от людей. Но пока они чересчур сложные для меня, я могу лишь играть с ними и питаться тем, что есть у них в головах. Просто вытягивать. От этого я становлюсь больше и умнее.

Роман сидел за компьютером, мучаясь головной болью. Когда он грохнулся в обморок в столовой, видимо, приложился конкретно. Родителям он ничего не сказал: зачем понапрасну волновать? Тем более что описать ситуацию возможным не представлялось — мама бы тут же запаниковала, начала вызывать «Скорую» и все такое. Ну, как и всякая мама на ее месте. Отделавшись нечленораздельными ответами, он закрылся в своей комнате и засел за комп, чтоб попробовать накопать хоть какую-то информацию о случившемся. Особых иллюзий, что удастся нарыть что-нибудь внятное, Волкогонов не питал, но надежда была, хоть и призрачная. Это бы дало какую-то почву. Мысль о том, что он сходит с ума, нет-нет, да и возвращалась, наполняя сердце страхом и дурными предчувствиями.

За те пару часов, что он беспрестанно серфил по просторам всемирной Сети, ничего утешительного обнаружить не удалось. Шизофрения, истерия, болезнь Крейтцфельдта — Якоба, алкогольный психоз… Ну, слава богу, хотя бы последний вариант с уверенностью можно было сразу отмести. Господи, пусть за окном будет всего лишь противный осенний дождик, и можно резаться в «Баттл Филд» или «Доту» с друзьями, ни о чем не думая. Вообще ни о чем. Ну пожалуйста!

Но покой не приходил, и, бесцельно пялясь в монитор, Волкогонов на автомате зашел на страницу «ВКонтакте», чтобы отвлечься. На глаза попался пост Нади. Она теперь жила за тридевять земель, собиралась после окончания школы стать врачом и изредка писала ему вежливые послания. В сущности, они оба делали вид, что остались друзьями. И от внутреннего чувства вины — пусть Надя и не была его настоящей возлюбленной, она всегда была ему хорошим другом, — Роман продолжал отвечать на ее редкие письма.

И сейчас ему непреодолимо захотелось ей написать, разделить с кем-нибудь тот ужас, что пережил, почувствовать поддержку. Парень открыл окошко сообщений и стал строчить послание бывшей девушке. Он выливал в виртуальное пространство все, чему не было и не должно было быть места в реальности. Единственное, на что хватило самообладания, — не упоминать о Юле. А обо всем остальном писал без утайки. И про странную, угнетающую атмосферу, и про дождь, который не желал заканчиваться уже которую неделю, и про Виталю.

Отправив письмо, Волкогонов еще немного посидел за компьютером, в нетерпении постукивая ногой по полу. Но ответа не приходило. Начав снова нервничать, он резко встал, взял гитару и подключил к старой колонке от проигрывателя.

Музыка помогала забыться и даже на какое-то время почувствовать себя счастливым. Эх, надо все же отдать все кровно заработанные или накопленные деньги на репетиционную базу. Может, когда он будет блистать на сцене, Юля обратит на него внимание? Хотя, наверное, «экспериментал дум метал» она не слушает…

Примерно через час, когда творческий процесс застопорился, Волкогонов отшвырнул инструмент.

— Бред и бездарность, — сказал он. — Какой ты музыкант? Продавать надо гитару, если кто-то купит эту лопату, и забыть про свой тупой ВИА.

Он подошел к шкафу.

— Юля никогда не поглядит на неумелого музыкантишку в помойном клубе «Авангард». Купи нормальную одежду и скутер. Вот на такого она посмотрит.

Из зеркала на двери шкафа на него глянул высокий парень с волосами до плеч.

— И сходи в парикмахерскую, состриги эти патлы.

Жалкие были волосы. И все было жалким. Потому он и проигрывал и Шаткину, и всем. А все от этой скупости, от жадности. Все эти протертые джинсики, старые маечки с логотипами Obituary и Napalm Death.

— Нечего чахнуть над своим златом, — пробормотал он и вытащил из коробки всю свою заначку. Швырнул ее в рюкзак. Чтобы победить, нужны деньги, а не стихи. Надо платить за такси, надо давать взятки, надо покупать оружие, всякое химической оборудование. Надо действовать.

Вдруг тренькнул сигнал оповещения «ВКонтакте» — ему пришло сообщение. Бросив гитару, он подошел к компу.

Надя всегда была умной, педантичной и рассудительной, невзирая на юный возраст. Но парня никогда не переставало поражать, что при всем этом она никогда не казалась холодной… Во всяком случае, с ним Надя всегда говорила тепло, даже если речь шла о совершенно не романтических вещах.

Вот и сейчас, прочитав первые несколько строчек — знакомый лаконичный стиль, сдержанность, сквозь которую все равно просвечивает расположение, — он снова испытал чувство вины и утраты. Если бы они и правда могли дружить, такого друга можно было бы только пожелать. И почему все должно быть так сложно?

Привет! Очень рада твоему письму, жаль, что оно по такому невеселому поводу. Конечно, я тебе верю, а оттого переживаю еще больше. В этот раз я вряд ли смогу помочь — эта мысль ужасно угнетает. Уверена, ты, как всегда, во всем разберешься. И перестань думать, что ты сумасшедший, это глупость, нервы шалят. Так что постарайся взять себя в руки и собирай информацию. Так же, как мы делали тогда, с Червяковым. И все получится.

Только ты береги себя, пожалуйста. Не нужно понапрасну рисковать. Я понимаю, что рассчитывать и полагаться тебе не на кого, но все же очень прошу: будь осторожен!

От прочитанного Волкогонову стало стыдно. Она так за него переживает, успокаивает, а он… Проклятье! Сжав зубы, стал читать дальше:

Из того, что ты написал, у меня создалось впечатление, что тебя защищает некая внешняя сила, предмет или человек. Ведь по какой-то причине сила, которая хозяйничает в школе, на тебя почти не влияет. Может быть, у тебя есть что-то, чего нет у других?

И об этом происшествии в столовой. Ты обратил внимание, что всех твоих одноклассников эти трубочки из затылка тянули куда-то вверх? И Долгов тоже на потолке, мне кажется, не просто так оказался. Думаю, тебе стоит заглянуть на школьный чердак — может, разгадка именно там. Ну, или где-то на верхних этажах.

И еще раз прошу: будь осторожен! Пиши мне, что у тебя происходит. Я теперь места себе не найду. Надеюсь скоро снова получить весточку. Держу за тебя кулаки.

Роман перечитал сообщение несколько раз. Его переполняла противоречивая гамма чувств — он был от всего сердца признателен Наде за помощь и дельные мысли, но в то же время злился на себя, что не обратил внимание на, казалось бы, элементарные вещи.

Глава 16

Оказывается, я стремительно развиваюсь.

Знания напитывают меня с невероятной скоростью, с колоссальной. Так сказали бы древние греки, колосс — это «большая статуя» по-древнегречески.

Я не могу управлять камнем, он очень тугой. Разве что заставить его сорваться и полететь вниз. Изменять форму — увы.

А вот с людьми у меня начинает получаться. Они мягкие, податливые. Впрочем, изменять форму они пока тоже не умеют. Точнее, я не могу проделывать такой трюк. Они могут взлетать, но пока остаются такими же.

Впрочем, пока рано.

Надо учиться, напитываться знаниями и расти, расти.

У меня получается.

Я уже не капелька.

Я большое.

Желание разобраться в жутких событиях оказалось сильнее страха. Сидя на кровати в своей комнате, Волкогонов напряженно думал.

В школе завелось неведомое существо, которое высасывает из людей разум, делая их мягкими и податливыми, лишая эмоций и способности действовать самостоятельно. Эта дрянь достаточно сильная, раз смогла подчинить своей воле большую часть учителей и школьников. Проклятье! Как тяжело думать! Судя по всему, даже кратковременный контакт с этой сущностью здорово затрудняет способность мыслить. Нужна помощь. Но на кого можно положиться? Все одноклассники и знакомые из других классов могут быть под действием паразита, а он, возможно, способен копаться в мозгах тех, кого смог подчинить. Значит, раскрывать карты нельзя.

По совету Нади стал «собирать информацию», пытаясь докопаться, когда же все началось. Перебирая в голове все странности, парень в отчаянии понял, что не может сейчас добраться до сути: голова была забита мыслями о Юле. И хотя именно они помогли ему спастись от власти паразита, похоже, они же и не позволяли ему сейчас восстановить цепочку событий — он слишком мало обращал внимание на окружающий мир, полностью погрузившись в свои чувства и переживания.

Стоп! Юля! Ну, конечно же!!! Вся кутерьма произошла уже после их знакомства. Тогда с этого и начнем. Может, его любовь все-таки не станет помехой в расследовании, а совсем наоборот.

Первый раз он увидел свою рыжеволосую музу, когда она пришла на факультатив по химии. Ничего странного в тот раз не было. И последующие дни в школе тоже прошли без эксцессов.

Зато на втором или третьем занятии она порезала руку, когда что-то не так пошло с опытом, и пробирка взорвалась прямо у Юли в руке. О чем тогда рассказывала Грехова? Ах да! О протовеществе… Как там его? Апейрон. Точно, именно с этим и связан был опыт. Знать бы еще, что вся эта тарабарщина означает. Конечно, он тогда слышал лекцию учительницы химии, но голова у него была забита совсем другими вещами, да и предмет никогда его не интересовал. Так что полагаться на память не стоило. Хорошо бы найти источник информации понадежнее…

Еще не понимая, как увязать все случившиеся события воедино, Роман воспрял духом: он отчетливо ощущал, что находится на правильном пути.

Хорошо, раз собственных знаний не хватает, всегда можно воспользоваться поиском в сети. Довольно хмыкнув от гордости за собственную сообразительность, Волкогонов вбил в строку поиска слово «апейрон» и стал методично просматривать полученные ссылки. Сведений оказалось не густо, и почти все они просто копировали статью из «Википедии», не добавляя к ней ничего стоящего.

Снова тупик. Парень был не просто разочарован, а даже слегка шокирован — он так привык полагаться на то, что в Интернете можно найти любую информацию, что ему даже в голову не приходила мысль о провале. «Всемирная паутина» оказалась бессильна. Огромное количество знаний хранились где-то вне Интернета — в книгах, рукописных текстах, бумажных архивах, в головах людей, наконец…

Выругавшись и закрыв браузер, Волкогонов снова замер на стуле. Он лихорадочно искал выход, понимая, что, возможно, именно от того, как тщательно он сможет восстановить события и разобраться в ситуации, зависит жизнь множества людей. Да и его собственная тоже, раз уж на то пошло. Ему нужно было больше информации, которая, похоже, не была общедоступной, а времени на то, чтобы копаться в библиотеках, не было.

Надя здесь тоже не поможет: химия и ее история не представляли для девушки особого интереса, так что она вряд ли знала что-то стоящее. Тем не менее не стоило сбрасывать со счетов любую возможность. Так что парень снова зашел на страницу «ВКонтакте» и написал своей бывшей подруге. Увы, про апейрон она знала не больше его.

К кому еще можно обратиться? Юля? Нет, к ней Волкогонов обращаться решительно не хотел. Во-первых, он просто боялся втягивать любимую во всю эту кутерьму. Да и поверит ли она ему, если он расскажет все как есть? Конечно, нет — он бы и сам не поверил в подобный бред, если бы не столкнулся с происходящим лицом к лицу.

В свое актерское мастерство Роман тоже не верил: Юля была умной и быстро бы раскусила, если бы он попытался что-то скрыть или наврать. А учитывая его к ней отношение, опасность возрастала в разы. Нет, к рыжеволосой обращаться нельзя. Тогда к кому? К Греховой? Ха-ха, смешно. К Шаткину?

Мама дорогая! Как же он не подумал о нем сразу? Димка был на всех факультативных занятиях, все видел и слышал. К тому же он фанат химии и любимчик Ларисы Николаевны — уж у него-то однозначно должны быть сведения об этом проклятом протовеществе!

Правда, оставалась одна загвоздка: Шаткин, вероятнее всего, тоже давно находится под влиянием паразита. С другой стороны, сегодня вечером Роман одноклассника в школе не встретил, из чего делаем вывод: даже если он и сдался этому проклятому существу, то не полностью. Выходит, что использовать Диму можно, но просто необходимо делать это максимально аккуратно. И если с Юлей подобный финт не прокатил бы, то в данном случае самоконтроля у Волкогонова должно вполне хватить.

Глубоко вздохнув, чтобы максимально успокоиться и собраться с мыслями, Роман открыл скайп и позвонил однокласснику. Пока в наушниках звучали гудки вызова, сердце парня заходилось бешеным галопом, а в голове крутилась только одна мысль: что, если Димки не окажется дома? Как тогда быть?

Но через несколько секунд на экране появилась немного растерянная физиономия одноклассника. Видимо, Дима занимался, потому что весь стол перед ним был завален тетрадями и книжками, а на первом плане стеной топорщилась череда пробирок.

Роман внимательно всматривался в черты товарища, пытаясь распознать, находится он под влиянием паразита или нет. На первый взгляд, никаких явных свидетельств того, что Шаткин не в себе, обнаружить не удалось: цвет лица был обычный, да и сидел он совершенно нормально — никаких признаков того, что его что-то там к потолку притягивает, не наблюдалось, — реакции, судя по увиденному, тоже не выходили за рамки нормального. Выдохнув про себя с некоторым облегчением, Волкогонов сделал вывод, что Дима если и подвергся атаке паразита, каким-то образом не слишком пострадал.

— О, привет, — удивленно улыбнулся Шаткин, отодвигая стойку с мензурками, чтобы она не загораживала монитор.

— Здорово, Димас. Сильно занят?

— Да так… Не особо.

Судя по виду одноклассника, сказано это было чисто из вежливости, но Роман предпочел сделать вид, что не понял. Он откашлялся, лихорадочно перебирая в голове, как бы поаккуратнее перейти к интересующей его теме, но, не придумав ничего путного, решил пойти самым простым путем:

— Отлично. А то я тут тоже решил немного химию подтянуть, вот и подумал, что ты сможешь помочь немного.

— Ну-у-у-у, даже не знаю. Репетитор из меня не очень, — стал отнекиваться Шаткин. — Да и тут как бы делаю одну штуку…

— Да репетитор мне и не нужен — я не планирую прямо углубляться в предмет. Просто одна темка всплыла — стало любопытно.

Улыбнувшись с явным облегчением, Дима сделал заинтересованное лицо.

— Что за темка?

— Да я тут наткнулся на одну статью… — Заметив ошарашенный взгляд одноклассника, Волкогонов тут же поспешил шутливо оправдаться: — Случайно получилось, не подумай ничего такого. Там говорилось о синтезе материи и всяком таком… мол, теоретически возможно даже разумных существ «в пробирке выращивать», только наша наука пока не дошла до этого, но ведутся разработки и есть успехи, и бла-бла-бла… В итоге у меня создалось впечатление, что исследования эти ведутся не особо рьяно, потому что ученые опасаются «вырастить» какого-нибудь монстра, способного подчинять людей и контролировать их разум. Стало интересно. И я тебе позвонил… что думаешь по этому поводу? Можно в пробирках создавать новую материю? Типа, новое вещество, из которого можно делать другое?

Шаткин отреагировал на сказанное совершенно неожиданно: он стал лихорадочно перекладывать с места на место учебники и тетради, роняя некоторые на пол, и с победным видом поднял над головой потрепанную тетрадку. Тряхнув ею, раскрыл и стал быстро перелистывать страницы, сопровождая действия лихорадочным монологом:

— Само собой! Конечно! По сути, описанное тобой существо — это и есть тот самый апейрон, о котором мы с Юлей миллион раз говорили. И на уроках Ларисы Николаевны, и когда домой шли…

— Тихо-тихо, старик, — замахал руками в притворном приступе ужаса Волкогонов, не прекращая пристально следить за действиями и реакцией одноклассника: что-то все-таки с Шаткиным было явно не так. — Я слушал. Просто я ж не в теме. Вы там такую тарабарщину химическую несли, что и при всем желании понять было нельзя.

Дима посмотрел на него как на умственно отсталого, но продолжил:

— Короче… Создание такой сущности теоретически возможно. Наука давно признала, что сотворение жизни — процесс совершенно не божественный. Мы уже можем клонировать животных, скоро дело дойдет и до людей. Но пока производство всяких «суперменов» из голливудских фильмов — безусловная фантастика.

Однако если не смотреть на проблему в таком дурацком блокбастерском ключе, а обратиться к своего рода ретроспективе, вспомнив о разработках ученых древности и средних веков, то вопрос не будет уже выглядеть таким фантастическим.

— Димас, ты меня пугаешь — говоришь как Грехова, — не удержался от подколки Волкогонов, однако «оратор», похоже, даже не услышал его высказывания, целиком погрузившись в свои мысли и что-то высматривая в потрепанной тетрадке.

— Вот! — ткнул он пальцем в строчку записей. — Лариса Николаевна рассказывала, что большинство гипотез сходятся на том, что для создания протовещества необходимы определенные, строго соблюдаемые условия вроде соотношения кислорода и углерода в воздухе, присутствия определенного электрического разряда и так далее. Только весь ужас и парадокс заключается в том, что до сих пор не известны все необходимые факторы, способные создать нужную среду для синтеза апейрона.

Дима посмотрел в зрачок веб-камеры затуманенным взглядом, и Волкогонову показалось, что его одноклассник находится в каком-то трансе или просто сошел с ума — такое странное у него сделалось лицо. Но перебить побоялся: в конце концов, именно эта информация и была ему нужна, так что приходилось пользоваться ситуацией, хотя радости она никакой не доставляла.

Тем временем Шаткин продолжал:

— Ты представляешь себе субстанцию, из которой можно строить целые новые вселенные? Это же нечто совершенно невероятное. По сути, разгадка бытия… Ладно. Об этом потом. Эксперименты по созданию апейрона, конечно, проводились миллионы раз. Некоторые успехи были еще у Аристотеля. Но дальше всех продвинуться удалось Карло Пазоротти — итальянскому алхимику, жившему в XVI веке. Правда, из-за «еретических экспериментов» его схватила Инквизиция и заперла в каком-то глухом монастыре. Хорошо еще, что на костре не сожгли, хотя должны были. Короче, его посадили, а работы спрятали, так что и до сих пор не нашли. Может, просто уничтожили — от греха подальше. В любом случае, насколько известно, с тех пор наука особо не продвинулась в создании первовещества.

— Так, может, это вообще басни все, типа философского камня или Чаши Грааля? — спросил Роман, которого, невзирая ни на что, рассказ одноклассника не на шутку увлек, заставив ненадолго забыть о цели своего звонка.

Дима пожал плечами, снова становясь похож на самого себя:

— Кто знает, но мне хочется верить, что нет. В конце концов, когда-то и полеты считались чудом, а теперь мы на Марсе высаживаем роботов. Просто сейчас создание нужных условий для синтеза апейрона остаются недостижимой величиной.

— То есть это твое протовещество все-таки не может быть реальностью? Я имею в виду, сегодня.

— Ну… — Дима на мгновение задумался и снова сверился со своими записями в тетради. — Я бы сказал, что так как мы не знаем, какие составляющие нужны, то его создание может быть только случайным. Об этом и Грехова говорила. То есть, конечно, можно перебирать ингредиенты, но на это не хватит и миллиона жизней. Это как варить ведьмино зелье из печени василиска, дыхания новорожденного младенца, крови невинной девушки и так далее. Хотя даже в сказках ведьмы обычно имеют точный рецепт…

— Но таких рецептов у современных ученых нет?

Волкогонов нахмурился, задавая этот вопрос, потому что в голове появилась какая-то неоформившаяся мысль. Она самым неприятным образом скреблась в подсознании, но никак не могла прорваться наружу.

— По сути, нет. Лариса Николаевна говорила, что ей попадались какие-то обрывки исследований Пазоротти, но из них нельзя составить внятную картину. А больше никакого научного материала нет. Мы тогда на факультативе попытались двинуться в направлении апейрона, но ты сам видел — ничего из этого не вышло.

Шаткин неприятно хихикнул на последних словах, будто смакуя неудачу эксперимента, и Романа снова посетило неприятное ощущение, что товарищ теряет над собой контроль.

— Ладно, Рома, это все фигня на постном масле, а мне заниматься нужно. — На этих словах с Димы слетел весь налет «сумасшествия», и лицо стало каким-то грустным и неприязненным. — Пока.

Скайп отключился, и Волкогонов остался сидеть в одиночестве, стараясь переварить услышанное, а заодно и странные реакции одноклассника. Нет, определенно, что-то с Шаткиным было не чисто. Впрочем, сейчас Романа состояние товарища волновало не так сильно, как засевшая в голове идея, которая никак не хотела оформляться.

Безуспешно пытаясь ухватить ее за хвост, парень пошел на кухню и включил чайник, намереваясь выпить горячего — тело от перенапряжения последних часов ломило и морозило.

«…Печень василиска, дыхание младенца, кровь невинной девушки, — эхом отдавались в голове услышанные слова. — Кровь девушки… кровь…» Электрочайник, закипев, щелкнул, но парень не обратил на это внимания, застыв на месте с широко открытым ртом. Как же он раньше не догадался? Кровь Юли!!! Вот что создало проклятый апейрон — кровь его возлюбленной!

Глава 17

В эти секунды/дни/годы мне удалось достигнуть невероятных достижений.

Пришло осознание того, что основная энергия для моего развития, конечно, связана с разумом.

Мировой Разум огромен для меня, и когда я пробую подключиться к нему, меня начинает разрывать изнутри.

Зато разум людей, которые меня окружают, сильно разнится. Это удобно.

Здесь есть совсем маленькие люди, которые называются «дети». Они разного возраста, и объем информации у них в головах абсолютно разный: есть совсем примитивные, больше эмоциональные, а есть те, кто имеет глубокие познания в различных сферах.

То же самое можно сказать и о более взрослых особях, с которыми работать сложнее, но интереснее.

Я сильно разросся, а моя энергия научилась подключаться к людям уже за пределами здания.

Утром Роман проснулся совершенно разбитым. Казалось, что вчера его переехал самосвал. Голова кружилась, во рту был отвратительный металлический привкус — так случается, если вас несколько часов подряд беспрерывно рвет. Будильник продолжал противно пиликать, и парню стоило огромных усилий нащупать его в полумраке и нажать на неподатливую кнопку, он наконец заткнулся. В комнате царили совсем не утренние сумерки, или так казалось из-за плохого самочувствия. В любом случае следовало подниматься и топать в школу. Кое-как выкарабкавшись из-под одеяла, молодой человек прошлепал к окну и выглянул на улицу, протирая слипшиеся глаза. На асфальт продолжали литься струи дождя, только небо из свинцово-серого превратилось в какую-то зеленоватую муть. Люди показались Роману немного странными, тусклыми, а в их движениях сквозило что-то болезненное, словно каждый жест был вынужденным, скованным, вялым. Внутренне похолодев, парень несколько минут напряженно всматривался в прохожих, но так и не смог решить: кажется ему это все или так и есть на самом деле.

Подумав, что так ничего не прояснится, Роман пошел в ванную, удивившись странной тишине в доме: родители уже должны были встать. И хотя на кухне горел свет, никаких звуков слышно не было.

Но первым делом следовало избавиться от этого жуткого привкуса металла во рту. Почистив зубы и несколько раз плеснув на себя ледяной водой, парень энергично растер лицо полотенцем и почувствовал, что кровь снова начинает бегать по телу с нормальной скоростью.

— Ма, что на завтрак? — привычно поинтересовался Волкогонов, толкая дверь в кухню, и застыл на месте, будто его пригвоздило.

Родители сидели за столом, не глядя друг на друга. Руки были аккуратно сложены на коленях, а пустые взгляды устремлены в столешницу. Болезненный зеленоватый оттенок их кожи сказал Роману больше, чем ему хотелось бы знать.

— Эй, — тихо произнес он, не очень рассчитывая на эффект. Но, к его огромному удивлению (и ужасу), голова мамы дернулась и медленно повернулась в его сторону. Если бы парень был напуган меньше — он бы закричал, потому что после поворота затылок женщины приподнялся, будто ее потянули за ниточку, и на мальчишку из-подо лба уставились два бесцветных бельма. Сначала ему показалось, что зрачки маминых глаз исчезли, но, не в силах оторвать взгляда от жуткой картины, Роман рассмотрел, что ее глазные яблоки просто закатились. Правда, никакого облегчения это открытие не принесло, скорее наоборот — мысли начала заполнять паника.

Когда же, дернувшись всем телом, к нему стал поворачиваться и отец, парень пулей вылетел с кухни, зажимая рот рукой, чтобы не заорать. Глотая слезы страха и беспомощности, он заперся в комнате и стал лихорадочно одеваться и швырять в рюкзак вещи, которые могли пригодиться. Когда Волкогонов натягивал джинсы, его что-то кольнуло в ногу — угол иридиевой платы, которую он так и таскал в кармане, все еще не придумав, куда ее пристроить. Чертыхнувшись, он застегнул брюки и прислушался: слава богу, в коридоре не было слышно никакого движения.

Роман еще раз пробежался по своей комнате быстрым взглядом и задержался на мониторе, где вместо обоев у него стояла фотография смеющейся Юли (успел щелкнуть ее на телефон после факультатива). Следуя внутреннему голосу, отправил ее на печать, радуясь, что родители подарили ему цветной принтер. Родители… У парня сжалось все внутри, а душу заполнил ужас вперемешку с ледяной яростью. Как?! Как эта дрянь позволила себе тронуть его маму с папой? Как только ее липкие щупальца… Откромсаю их все!!! Каждое по отдельности, чтоб эта сволочь осознала, что значит боль. Еще никогда в жизни Роману так не хотелось причинить кому-то страдания. Но теперь он со всей ясностью осознал, что представляет собой ненависть: когда доберется до этого проклятого паразита, его уже ничего не остановит.

Вытащив отпечатанный снимок Юли, сунул его в нагрудный карман, взял рюкзак, еще раз прислушался к звукам квартиры и, не услышав ничего подозрительного, тихо пересек коридор и вышел в парадное.

Но выбравшись на улицу, вместо облегчения Волкогонов испытал еще больший шок: город превратился в чудовищную пародию на нормальную жизнь. Взгляд на обложенное тяжеленными тучами небо позволил заметить, что теперь они уже не просто имеют зеленоватый оттенок — тучи стали походить на комья зеленого пластилина. А вода льется вниз непрерывными струями, больше похожими на стеклянные трубки, — и некоторые из этих трубок подсоединяются к людям, впиваясь им в затылки. Судорожно натянув капюшон куртки, Роман осторожно покрутил головой, все еще стоя под козырьком своего подъезда.

Прохожие не обращали на него внимания, со странной судорожностью передвигаясь по мокрым улицам. Они безучастно смотрели перед собой, а при каждом шаге их тела подпрыгивали, будто кто-то дергал их за нитки. Руки болтались в разные стороны, затылки уже знакомым образом приподнимались вслед за подсоединенными к ним трубочками. При виде этих струй-трубок Волкогонову начало казаться, что он видит, как по ним утекают вверх все мысли и эмоции людей, превращая их в пустые бездушные оболочки. Город вокруг старшеклассника наполнился пластилиновыми марионетками, из которых кто-то выкачивает через гигантский насос все человеческое.

Роман никак не мог заставить себя сдвинуться с места, хотя времени на колебания уже явно не осталось. Тело словно приросло к месту и не желало повиноваться хозяину. Он не смог пошевелиться, даже когда проходящая мимо молодая женщина в сиреневом плаще внезапно оторвалась от земли и повисла в нескольких сантиметрах от асфальта. Ее ноги чуть-чуть подергивались, словно от судорог, и это зрелище чуть не вырубило шестнадцатилетнего мальчишку окончательно. От обморока его спасло только то, что, качнувшись от внезапного приступа слабости, Роман прислонился к двери парадного, и его снова кольнул угол иридиевой платы. Боль вернула ощущение реальности и помогла справиться с дурнотой.

Когда власть над телом вернулась, а мысли слегка прояснились, парень отметил, что повисшая женщина-марионетка дергается с определенными интервалами. Ее судороги были ритмичными, будто и правда вверху неведомый насос качает из нее жизненную энергию.

Не в силах больше смотреть на это, Волкогонов заставил себя выйти из-под козырька и двинулся в сторону школы, прилагая усилия, чтобы не выделяться из общей вялой толпы. Проще говоря, чтобы с воплем не рвануть со всех ног.

За его спиной что-то тихо шлепнуло. Непроизвольно оглянувшись на звук, парень увидел, что «сиреневая женщина» снова стоит на земле. Через мгновение она как ни в чем не бывало сделала первый дергано-неуклюжий шаг, и Роман отвернулся, больно прикусив губу: закатившиеся глаза куклы «смотрели» прямо на него.

Парень быстро шел по знакомым улицам, безотчетно нащупывая фотографию Юли в кармане рубашки. Вынув снимок, он посмотрел на него и почувствовал огромное облегчение. Но по глянцевой бумаге тут же забарабанили водяные струи. Чертыхнувшись, Волкогонов на ходу снял рюкзак и сунул туда фотографию, а заодно и иридиевую плату из кармана джинсов — мало ли, вдруг испортится, если промокнет.

Закинув рюкзак за спину, Роман ощутил — вокруг что-то изменилось. Он посмотрел по сторонам и обомлел: окружающий мир снова стал прежним: люди спешили по своим делам, переговаривались, толпились на остановках, но, самое главное, выглядели совершенно нормальными. С неба лил обычный, надоевший до зубовного скрежета дождь. И никаких тебе трубок, пластилиновых туч и марионеток. Парень застыл на месте, не веря своим глазам. Мимо него прошла дама в сиреневом плаще, оживленно разговаривая по телефону.

«Что происходит? Я схожу с ума?» — в ужасе подумал Волкогонов и в тот же миг ощутил, как что-то проникает в мозг и мягкие щупальца начинают копаться в его мыслях.

Глава 18

Люди нелогичны.

У них, в отличие от неживых существ, есть не только определенный объем информации, но и эмоции.

Я почерпнул это слово из библиотек знаний, однако что же это такое — мне непонятно. Пережить, просуществовать эту категорию у меня не получается.

Как я понимаю, эмоции мешают людям жить без страданий. Они несчастливы (тоже непонятное мне определение, излишне человеческое, эмоциональное).

Я уже умею превращаться во все стихии, это намного проще, чем я думал.

Получится ли у меня перестроить вселенную?

Пока нет, я слишком мал.

Хотя я покрываю весь потолок школы, я стал почти каждым человеком, входящим в нее.

Есть исключения, и я должен справиться с ними.

А потом — стать городом.

Сердце уходило в пятки с каждым шагом, и временами Роману начинало казаться, что он вообще его не ощущает — только зияющую пустотой дыру в груди, откуда тянет обжигающим холодом. От страха было сложно сказать, почему он продолжает идти вперед и как ему это удается: тело жило отдельной жизнью и почти не повиновалось хозяину.

Неподалеку от кабинета химии коридор казался пустым, но отовсюду исходили едва ощутимые вибрации, от них начинало подташнивать, а думать приходилось, прилагая все больше усилий. Волкогонов механически переставлял ноги, напряженно прислушиваясь к тому, что происходило внутри. В голову с утроенной силой стали проникать осклизлые щупальца паразита, ввинчиваясь внутрь, просматривая и пробуя на вкус каждую мысль, стремясь изменить, подчинить, высосать любую эмоцию, любой смысл, любой внутренний порыв.

Неустанно следя за тем, что происходит в его собственных мозгах, Роман понял, что «манипуляторы» паразита имеют две конфигурации: одни разведывают, сортируют, оценивают найденный «материал», а вторые высасывают все, что заинтересовало. Именно такие «трубки» парень уже неоднократно видел в действии. А сейчас, похоже, ему предстояло почувствовать их действие на себе. Но Волкогонов не собирался так легко сдаваться — у него было по крайней мере два «островка безопасности»: иридиевая плата, которая каким-то неведомым образом ослабляла воздействие существа, и Юля.

Роман шел вперед так медленно и с таким трудом, будто прорывался сквозь расплавленное стекло. Он даже не замечал, что до боли и побелевших костяшек сжал в руке иридиевую плату. А в голове каждый стук сердца отзывался именем любимой девушки. Волкогонов был твердо уверен, что, пока его мысли заполняет Юля, паразиту туда хода нет. Во всяком случае, он не сможет захватить мысли Романа безраздельно.

Однако чем ближе становилась дверь химкабинета, тем большая сумятица происходила внутри Романа. Страхи за свою жизнь и жизни других, любовь к рыжеволосой гимназистке, отчаянное желание помочь и спасти, ненависть к существу, пытающемуся разрушить любимый город, — все это постепенно смешивалось и перекликалось с абсолютно чуждыми мыслями и внутренними колебаниями. Волкогонов ни на мгновение не подумал, что этот чужеродный поток сознания принадлежит ему самому. Вывод мог быть только один — он «слышит» мысли паразита. Это открытие на миг ошеломило старшеклассника, но не смогло выбить из колеи. Нельзя сказать, что случившееся стало полной неожиданностью, в конце концов, он перечитал тонны фантастических романов и переиграл в сотни компьютерных игр, и даже самое невозможное теперь не было стопроцентным сюрпризом. Тем не менее, когда ужас ограничивается экраном компьютера или электронной «читалки» — это одно. Но когда это самое «невероятное» оказывается частью реальности…

Вздрагивая от внутреннего омерзения и ненависти, Волкогонов постарался успокоиться и прислушаться к потоку чуждого и пугающего сознания.

Стать газом просто, но он слишком легкий.

Поэтому проще становиться газом внутри человеческих тел, пузырьками кислорода, которые текут по их крови. Можно добавить углерод и превратиться в углекислый газ.

Стать водой легко, но она слишком быстрая.

Поэтому проще стать кровью внутри человека и меняться от алой до багровой, в зависимости от количества кислорода, течь, бежать…

Управлять мыслями? речью?..

«Вынырнув» из мыслей паразита, Роман ощутил, что ноги подкашиваются, а внутри дрожит каждая мышца. Силы оставили его, пришлось привалиться плечом к стене. Во рту был противный солоноватый привкус, и, пощупав холодными пальцами губы, он понял, что нижняя прокушена. Когда до Волкогонова окончательно дошло случившееся, вымученная улыбка тронула губы, но парень тут же скривился от резкой боли. «Ну, это даже и неплохо, — подумал он, промакивая рукавом кровь. — Хоть в голове прояснилось». Передохнув еще несколько секунд, Роман с трудом отлепился от стены, сделал несколько шагов и нажал на ручку двери кабинета химии.

Он не знал, что его может там ждать, а потому внутренне приготовился к самым невероятным ужасам. Но помещение было пустым. За окнами клубилась черно-зеленая тьма, похожая на пластилин, по стеклам текли водяные струйки, а так как верхний свет в кабинете никто включить не удосужился, кругом царил отвратительный серый полумрак. Из-за него все предметы теряли четкие очертания, а занавески на окнах становились похожи на развевающиеся под водой волосы утопленников — большинство окон были открыты на проветривание, и промозглый сырой воздух беспрепятственно трепал куски полупрозрачной ткани.

Роман почему-то тоже не решился щелкнуть выключателем — ему казалось, что, зажги он здесь свет, из темных углов, с улицы и из коридора в кабинет химии устремятся все марионетки, висящие на поводках паразита. Так ли это? Маловероятно, но на сто процентов он был не уверен, а рисковать не собирался. Тем более что во всей этой мрачной истории чутье пока что его не подводило.

Все так же сжимая иридиевую плату, хотя пальцы уже сводило от напряжения, Волкогонов двинулся между рядами парт, чтобы заглянуть в лаборантскую. Не напрасно же, в конце концов, именно в этой части школы присутствие чертова паразита ощущалось сильнее всего.

Дверь была не заперта, и парень медленно нажал на ручку. Когда вход в лаборантскую оказался открыт, он замер на пороге, не спеша входить. Окинув настороженным взглядом шкафы, стеллажи и полки с учебными материалами, он заметил у самого дальнего стола учительницу химии. Только она не сидела за столом, а висела над ним в воздухе, уже знакомым образом опустив подбородок к груди. Руки Ларисы Николаевны прижимали к груди пачку тетрадей.

Снова закусив губу и не обращая внимания на боль, Волкогонов двинулся к зависшей в воздухе женщине. Продвигался он медленно и осторожно, потому что было совершенно не понятно, чего ждать. Но Грехова оставалась неподвижной и, судя по всему, даже не подозревала о присутствии в помещении кого-то еще.

Когда Роман подошел к учительнице почти вплотную, он поднял голову и попытался заглянуть ей в глаза. Тщетно. Остановившийся взгляд, казалось, смотрел куда-то внутрь. Парень дотронулся до руки Ларисы Николаевны, надеясь, что хотя бы на прикосновение она отреагирует. Тетради, которые Грехова держала в руках, посыпались на пол, и Волкогонов увидел, что это дневники учеников.

Нужно было любым способом привести химичку в чувство. Парень был уверен: Грехова точно знает, что происходит. В конце концов, именно отсюда все и началось.

Собравшись с духом, Роман позвал:

— Лариса Николаевна, вы меня слышите?

Поначалу создалось впечатление, что никакой реакции не будет. Но когда прошло несколько бесконечно долгих секунд, голова женщины дернулась, слегка приподнявшись, и с губ сорвалось жуткое скрипучее бульканье. Но страшным был не столько сам звук, хотя и от него все внутри холодело, сколько то, что он складывался в осмысленные фразы: Лариса Николаевна Грехова повторяла то, что Роман услышал в мыслях паразита.

Разум — всего лишь продукт работы мозга и центральной нервной системы. Все это — всего лишь миллионы сложнейших клеток, нейронов, их контактирования и передачи нервного импульса. Я могу передавать импульс и управлять им, но пока не могу стать самими клетками. Я думаю, это всего лишь вопрос времени и информации. Увы, сведений в школьных учебниках пока недостаточно, однако я думаю, что…

Не в силах больше слушать этот нечеловеческий голос, парень попытался закрыть руками уши. Эффекта не последовало — похоже, скрипучее бульканье звучало прямо у него в голове. Но хуже парализующего страха оказалось то, что с каждым словом в голове Романа нарастала волна боли, будто тонкое сверло ввинчивалось в мозг.

— Хватит! Хватит! — Его безотчетный вопль сбил ритм словесного потока Греховой. Она не замолчала, но речь перешла в невнятное бормотание, а тело начало мелко подергиваться. Перед глазами старшеклассника тут же всплыла картина: ноги женщины в сиреневом плаще мелко отплясывают в полуметре от земли, будто конечности повешенного. На миг зажмурившись, чтобы прогнать жуткое видение, Волкогонов бросился к столу учительницы химии, заметив на нем фоторамку. В эту секунду он молил только об одном: чтобы эта фотография была изображением кого-то близкого для Ларисы Николаевны, а не коллективным портретом коллег на первое сентября.

Судьба оказалась благосклонна, и из-под стекла на Романа смотрела сама Грехова, какой-то немолодой мужчина и девочка лет семи с большими розовыми бантами. Девочку Волкогонов сразу узнал — именно ее он нес на плече во время торжественной линейки. Боже мой! Сейчас кажется, что это было несколько столетий назад… Так давно.

Не совсем понимая, что делает, парень забрался на стол, перед которым слегка покачивалась, продолжая бубнить, его преподавательница химии, и вложил ей в руки фотографию и иридиевую плату.

— Лариса Николаевна, держите! Держите крепче! — машинально приговаривал он. Как угодно, но он просто обязан вернуть учительницу… другого выбора нет. Иначе… иначе…

Что «иначе» — Роман уже додумать не успел, почувствовав, как в его мозг врываются миллионы щупалец. Заполоняя все, выбрасывая его самого куда-то недостижимо далеко, откуда уже нет возврата. Но перед тем, как сознание парня полностью потухло, он успел заметить, что взгляд учительницы стал осмысленным.

В бесконечной пустоте мимо остатков того, что некогда было Романом Волкогоновым, дрейфовали бесформенные островки, похожие на оплавленные куски плоти. Эти островки тоже некогда были людьми. Пустота постепенно поглощала их, превращая в ничто. Перемалывала и впитывала их энергию. Миллиарды останков живых существ кружили вокруг Романа, и становилось понятно, что во Вселенной не осталось ничего. Все умерло, разрушено и съедено. И из этого «ничто» по новой вылепливаются школа, Пенза, земной шар и вся вселенная. Только это всего лишь имитация, пластилиновая копия, только создающая видимость…

И тут, хватая ртом воздух от едкого запаха, Роман пришел в себя. Оглядевшись по сторонам, он понял, что сидит в школьном дворе, прислонившись спиной к зданию школы, а перед ним склонилась Лариса Николаевна Грехова. В руках у нее был пузырек с ужасно воняющим нашатырным спиртом. И впервые в жизни парень порадовался этому едкому, отвратительному аромату — ведь именно он прекратил кошмар, где нечто поглотило весь мир. Здание школы и фигура Юли, вылепленные из отвратительной серой субстанции, похожей на пластилин, до сих пор стояли перед глазами парня, наполняя душу леденящим ужасом и отвращением.

— Ты в порядке, Роман? — услышал он голос учительницы. Она смотрела на него со странным выражением, которого парень никогда раньше у нее не видел: смесь страха, вины и благодарности.

— Что происходит? — только и смог выдавить из себя парень. Голос не слушался, в горле пересохло, но сейчас он бы отдал все на свете, чтобы получить наконец ответ на этот вопрос.

Лариса Николаевна тяжело вздохнула и, не стесняясь, села рядом с ним на асфальт.

— Я не знаю наверняка… Но ответственность за происходящее, наверное, целиком на мне.

И по щекам учительницы химии потекли слезы. Прерывающийся голос звучал тихо и не всегда внятно, но Волкогонов вслушивался в каждое слово, будто от этого зависела его жизнь. Впрочем, так оно и было.

Лариса Николаевна выглядела осунувшейся и сильно сдавшей. Взгляд женщины был тусклым и полным горечи. Волкогонов сидел, затаив дыхание, исподтишка следил за Греховой, не решаясь нарушить тяжелое молчание. То, что чопорная, холодная и высокомерная учительница химии сидела сейчас вместе с ним на асфальте, было почти так же фантастично, как и все последние события. Парень даже не вполне верил в то, что все это ему не снится, но саднящая на затылке шишка, набитая, когда он отключился в лаборантской, давала понять, что ситуация вполне реальна.

Глава 19

— Я училась на химфаке пединститута в середине 70-х, — внезапно зазвучал странно невыразительный голос Ларисы Николаевны, и Роман даже дернулся от неожиданности. — Самый разгар холодной войны. Но я не особенно обращала внимание на политику — молоденькая студентка, по уши увлеченная своим предметом. Я редко отрывала голову от учебников, даже не знаю, как получилось, что вышла замуж…

Губы женщины скривила слабая усмешка.

— Все кругом говорили, что с таким фанатичным отношением к учебе я так и останусь старой девой… Боже, как родители меня этим доставали! Но мне было все равно — химия была для меня единственной настоящей любовью… Я была отличницей, и преподаватели прочили мне большое будущее. Тем более в тот период стране нужны были инженеры и научные специалисты, которые смогли бы придумать что-то эффективнее ядерного и биологического оружия… А я была талантливым химиком. И это не хвастовство, меня действительно ничто другое не интересовало. И я штудировала учебники, дневала и ночевала в библиотеках, копалась в старых записях ученых, до которых могла дотянуться, а потом сутками торчала в лаборатории. Это было самое лучшее время в моей жизни.

Довольно быстро стало понятно, что институтская программа не для меня — я переросла ее буквально за полгода. И, видимо, кто-то из преподавателей об этом обмолвился, потому что в один прекрасный день ко мне подошел наш комсорг, меня пригласили в Ленинскую комнату, а там…

Лариса Николаевна улыбнулась.

— Были наш проректор и крепкий мужчина в штатском. Он под строжайшим секретом предложил мне работу в закрытой лаборатории, где велись эксперименты по выделению протовещества. Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы я позабыла обо всем на свете. У меня даже руки трястись начали — хотелось немедленно туда бежать, даже если бы мне сказали, что больше я никогда из этой лаборатории не выйду. И, конечно, я согласилась. Но в тот момент я даже представить себе не могла, с чем столкнусь…

Лариса Николаевна надолго замолчала, все так же глядя перед собой пустыми глазами. Казалось, что она сейчас видит все, о чем рассказывает. И эта картина для нее намного реальнее съежившегося рядом ученика, боящегося даже пошевелиться, чтобы не захлопнуть случайно приоткрывшуюся перед ним дверь в, вероятно, самое сокровенное.

Прошла бесконечно долгая минута, и снова зазвучал негромкий голос учительницы химии:

— После того как я начала работать в той секретной лаборатории, меня вместе с еще несколькими молодыми студентами отправили на завод «Медпрепараты». Зачем, само собой, никто объяснять не стал, а мы и не сильно интересовались, увлеченные работой и в полной эйфории от того, что получили практически свободный доступ к любым исследованиям и научным материалам, имевшимся тогда в СССР. Может, если бы мы знали заранее… Хотя кого я обманываю? Если бы знали — по крайней мере я, — то со всех ног бросились бы на эти чертовы «Медпрепараты» еще быстрее. Не важно.

Нас привели на какой-то минус стотысячный этаж под заводом и показали нечто такое, во что в жизни бы никто не поверил. Это или его — я не знаю, как лучше назвать, — советские солдаты нашли после окончания войны в одном из немецких концлагерей. Ну, во всяком случае, нам так сказали… Представшее перед нами существо было чем-то средним между засохшим стариком и расплавленным куском пластилина.

Но дело даже не в его внешности, которая противоречила любым критериям здравого смысла, а в том, что это существо нам рассказало. Оно сообщило, что его зовут Карло Пазоротти и родился он в Италии середине XVI века…

На этих словах Роман подпрыгнул на месте и с недоверием уставился на учительницу, брякнув раньше, чем успел подумать:

— Да ладно!

Могло показаться, что Лариса Николаевна его даже не услышала — ни в позе, ни во взгляде женщины ничего не изменилось: она продолжала неподвижно сидеть на краешке ступеньки, смотреть перед собой, а когда снова начала говорить, губы почти не шевелились:

— Мастер Пазоротти сказал, что ему удалось синтезировать протовещество… апейрон… Только в результате оно его практически поглотило, и то, что мы видим теперь — бессмертный огарок, пародия на человека, — это и есть итог всех его усилий. Итог катастрофический и печальный, но оставляющий надежду. Надежду на то, что все еще возможно, что опыт может быть повторен. Более успешно.

Наконец я вместе с одним своим одногруппником пришла, как нам казалось, к ошеломительному открытию. Не буду говорить, что мы придумали, но когда с разрешения начальства мы решили провести эксперимент, это привело к катастрофе.

В комнате, где мы встречались с Пазоротти, началось настоящее светопреставление. У старика случился припадок. Его трясло и выкручивало, все его оплывшее тело ходило ходуном, больше напоминая студень, чем человека. Во все стороны летели ошметки желтой субстанции, из которой, похоже, состоял итальянец. Студенты орали, мой одногруппник даже упал в обморок, и потом его поместили в больницу!

Солдаты объявили тревогу, и от звука сирены через минуту стала раскалываться голова. Я плохо помню на самом деле, что тогда происходило в этом каменном мешке без окон. У меня в голове билась одна мысль: «Получить образец».

Я должна была. Эти желтоватые кусочки пластичной субстанции, отделявшиеся от Пазоротти, притягивали к себе непреодолимо. Мне было не страшно, не противно, мне было вообще никак. Голова работала как компьютер. И это позволило мне в общей сумятице достать из сумочки маленькую пробирку для образцов — я всегда таскала их с собой упаковками — и сунуть туда кусочек алхимика.

Потом начался сущий кошмар. Я не могла думать ни о чем другом, буквально поселившись в лаборатории. Почти не спала и не ела в тщетных попытках оживить кусок мертвого пластилина. Но мне чего-то не хватало.

Какого-то компонента, который не удавалось найти. Протовещество оставалось все таким же безжизненным и безответным. И мне не к кому было обратиться за помощью, спросить совета, проконсультироваться — я не могла открыть того, что сделала, это приравняли бы к измене. И с Карло Пазоротти встретиться больше не удалось: все делали вид, что этой встречи вообще не было. И больше нас никогда к нему не водили.

Ко времени окончания института я сдалась — мне нужно было писать дипломную работу, как-то налаживать отношения с мужем, двигаться хоть куда-нибудь, и апейрон был явно плохим выбором. Я заперла остатки вещества, которое не использовала для опытов, в сейф и постаралась забыть.

В любом случае из-за этой одержимости все мое «светлое будущее» на научном поприще пошло коту под хвост. Коллеги сначала посмеивались, потом начали избегать, в итоге я оказалась не нужна ни в одной лаборатории, ни в одном институте. Выручил диплом педагога, и я пошла в эту школу — учить детей химии. Азам. Тому, что мне было уже давно и глубоко не интересно.

Но в преподавательской работе был один большой плюс — у меня почти не осталось свободного времени. С годами страсть найти апейрон все-таки сошла на нет, затаившись где-то очень глубоко внутри. Я крайне редко возвращалась к своим записям. Иногда доставала пробирку с мертвым протовеществом и смотрела на него, пытаясь… не знаю, я просто надеялась на чудо, на озарение. Глупо, конечно, но ничего другого мне уже не оставалось.

И вот на мой факультатив пришли Дима Шаткин, твой одноклассник, и Юля Жернакова из первой гимназии. У них в глазах горел тот же неуемный огонь, который в свое время питал и мои стремления. Они оба были так похожи на меня в молодости. Такие живые, любопытные, неутомимые, готовые вложить душу в исследования, жаждущие открытий… Впервые с институтских времен я снова почувствовала надежду. Может быть, этим двоим удастся то, что не получилось у меня. Может быть, они смогут изменить мир своим открытием!

Юля с Димой решили поработать над созданием костного клея, который мог бы применяться в медицине. И когда мы начали с ними проводить первые опыты, меня озарило: ведь возможно, что мое бесполезно пылящееся в пробирке протовещество может здесь чем-нибудь пригодиться.

Я познакомила ребят со своими записями, и они буквально загорелись. Мы решили, что эта тема может быть интересна и остальным, а потому я решила провести небольшой показательный эксперимент… Он был совершенно безопасный, он просто не мог пойти не так или кому-то навредить — я же столько лет работала с этим засохшим апейроном!

Но пробирка, которую Юля держала, по неведомой мне причине буквально взорвалась. Этого не могло быть — протовещество не имеет взрывчатых свойств, — но это случилось. И я уверена, просто ни секунды не сомневаюсь, что именно это и послужило катализатором для всего того ужаса, который сейчас творится. Я только одного понять не могу: как?! Что вызвало подобную реакцию? Я просто…

Лариса Николаевна бессильно уткнулась лицом в ладони и замерла. Роман испугался, что она плачет, но было не похоже — Грехова просто сидела неподвижно и, казалось, даже перестала дышать.

Собрав в кулак все свое мужество, Волкогонов тронул учительницу за плечо и сказал:

— Я думаю, это Юлина кровь… Ну, она оживила апейрон.

Лариса Николаевна резко вскинула голову и уставилась на Романа. Черты ее лица стали резче, как-то острее, а в глазах появился какой-то нездоровый блеск. «Как у маньяка», — промелькнуло в голове парня.

— Откуда ты знаешь? — требовательно спросила учительница химии, снова становясь похожей на саму себя — классную даму с придирчивым характером.

— Да я… Я просто в окно видел. Ну, эксперимент ваш, и потом… В общем, водил Юлю в медпункт…

— Волкогонов, не мямли, это важно.

— Да просто больше нечему! — от страха повысил голос Роман. — Вы столько лет бились, а тут вдруг — раз! — и все заработало. А что изменилось? Да только то, что Юля руку порезала. И потом, мне Шаткин говорил…

— Ну да, ты прав, — перебила его Грехова, и взгляд ее снова затуманился. — Теперь понятно… Кусочек протовещества из пробирки получил Юлину кровь — видимо, именно то, чего ему и не хватало для реакции, — и, отделившись от остальной части, смог затеряться в кабинете.

Она задумалась.

— Крови мало, было что-то еще. Но он… Впрочем, важно ли это теперь… Он «жил» на потолке, у меня над головой…. Понимаешь, Роман, я его слышала. Слышала почти все время. Он хотел расти, шириться, множиться. А чтобы это делать, ему нужны эмоции, мысли и чувства людей. Я была в ужасе, когда поняла, что может произойти. Не знала, просто не представляла, что делать. Я искала его, весь потолок по миллиметру осмотрела, залезла в каждую щель, за каждый шкаф и стеллаж, но так и не смогла отыскать…

Лариса Николаевна подняла голову.

— …и в какой-то момент перестала слышать его мысли. Не поверишь, но это напугало меня еще сильнее. И, судя по тому, что сегодня произошло, не напрасно. Думаю, у меня были все шансы стать пищей для апейрона, если бы не ты.

Лариса Николаевна снова взглянула на Романа, но в этот раз ее взгляд не вызывал страха: на него смотрели глаза обеспокоенной, напуганной и растерянной женщины, которая искала поддержки. И, видимо, была ему искренне благодарна. Волкогонов почувствовал, как невольно к его щекам приливает кровь.

— Да ладно, — засмущался он.

— Не ладно. Ты меня спас. И я тебе безмерно благодарна. Только… — Грехова замялась, но продолжила: — Как тебе это удалось? Ты же школьник, по сути, еще ребенок… Что ты сделал?

— Ну, у меня есть иридиевая плата и фотография… Юли.

— Что?

— Просто я заметил, что, если взять в руки иридиевую плату или положить ее, скажем, в карман джинсов… в общем, чтоб она поближе к телу была, — влияние апейрона почти не ощущается.

— Логично. Иридий — металл, который чаще всего встречается в метеоритах, на Земле его очень мало, почти нет. Можно сказать, что это внеземной элемент… И земному протовеществу, вероятно, тяжело с ним взаимодействовать… А фотография? При чем тут фотография? Это уже к химии никакого отношения не имеет.

Волкогонов усмехнулся с видом умудренного опытом старца и знатока жизни:

— Лариса Николаевна, вы же сами говорили, что апейрон питается человеческими эмоциями, чувствами и мыслями. Это, по идее, тоже мало совместимо с химией.

Грехова немного растерялась и кивнула:

— Пожалуй.

— Ну вот. И я выяснил, что сильные чувства к кому-то тоже могут защитить, выпереть из башки склизкие щупальца этой дряни. Любовь, как говорится, творит чудеса!

— И ты, значит, влюблен в Юлю?

Роман поперхнулся и покраснел до самых корней волос. Но отступать было некуда:

— Ну, получается, что так. Потому и подумал, что вам может помочь фотография вашей семьи — то есть тех, кого вы любите. Так и получилось!

— Кого любите… — повторила Лариса Николаевна, и взгляд ее опять затуманился. Но на этот раз лицо женщины выглядело совсем иначе: оно было мягким и немного растерянным, на глаза навернулись слезы. Тряхнув головой, она несколько раз моргнула, потерла виски и резко выдохнула.

— Спасибо. — Теперь ее голос звучал куда уверенней и четче. — Но рассиживаться некогда.

Глава 20

С полной уверенностью я могу утверждать, что научился управлять всеми живыми существами города.

Это оказалось куда проще, чем я ожидал.

Они очень примитивны, эти люди.

И те самые эмоции, секрет которых я разгадать не мог, оказались просто неким подобием инстинктов, которые тормозят и отравляют человеческую жизнь.

Это всего лишь набор определенных химических реакций, разгадать которые не стоило никакого труда.

Особенно для того, кто уже познал природу человека.

Для меня.

Я могу управлять страхом. Ненавистью. Яростью. Отчаянием.

Я могу даже дать человеку радость.

Восторг.

Но это не нужно человеку.

Когда я познаю человека до конца, я изменю всю материю.

Я создам свою Вселенную.

— Ладно, — сказала Лариса Николаевна, тяжело поднимаясь со ступенек крыльца. Роман услышал, как хрустнули ее суставы, и, наверное, впервые подумал, что у учительницы химии сил гораздо меньше, чем хотелось бы. — Мне нужно возвращаться в школу, а ты домой иди.

Она посмотрела на Волкогонова своим знаменитым «педагогическим» взглядом и плотно сжала губы, превратившись в ту самую «химичку», которую недолюбливали все ученики четвертой пензенской школы. Роман тоже поднялся на ноги, и стало отчетливо видно, что он почти на голову выше Ларисы Николаевны.

— Никуда я не пойду, — спокойно возразил он. — Без меня вы тут загнетесь через пять секунд…

— Волкогонов! Ты забываешь, с кем говоришь!

— Ой, да помню я. Не начинайте. Неужели так сложно согласиться с тем, что помощь вам не помешает? Или все дело в том, что я ученик?

Грехова ошарашенно смотрела на парня, и видно было, как она лихорадочно подыскивает слова для ответа. Женщине было страшно, но инстинкт учителя, судя по всему, укоренился уже гораздо глубже, чем любой страх:

— Конечно, в том, что ты ученик. Роман, я очень тебе благодарна, но я несу ответственность за каждого…

Волкогонов не стал дослушивать эту пургу до конца.

— Да перестаньте уже! — гаркнул он. — Неужели вы не видите, что происходит? Да завтра уже всем будет плевать, кто там ученик, а кто учитель. Мы все умрем! Все!

Между ними на несколько бесконечно долгих секунд повисла тяжелая тишина. Лариса Николаевна с ужасом глядела в поблескивающие в поздних сумерках глаза старшеклассника. В них читались такие решимость и упрямство, что было понятно: она для него больше не авторитет.

«Как же быстро они растут», — промелькнуло в голове преподавательницы, и Грехова ощутила настоящий ужас от того, что эти подросшие дети, доверенные и доверяющие ей, завтра могут оказаться безвольными куклами на нитках чудовища, которое она сама же и выпустила… Но еще больше Ларису Николаевну испугало осознание собственного бессилия: одной ей не справиться. Как бы она ни хорохорилась, у нее одной просто нет шансов… а значит, и у детей. Для гордости и ложного «педагогизма» времени не было.

Женщина прикусила губу и кивнула.

— Ты прав, Роман. Пойдем вместе.

Волкогонов стал деловито шарить у себя по карманам.

Учительница химии следила за его резкими напряженными движениями, и осознание того, что человек перед ней уже не подросток, становилось все более отчетливым.

— Вот, думаю, надо держаться за нее, — прервал размышления Греховой Роман, протягивая иридиевую плату. — И фотографию тоже не выпускайте.

Лариса Николаевна кивала, не вполне понимая, что Роман говорит, но сомнений у нее больше не было. Может быть, все эти годы она слишком сильно недооценивала своих учеников. Может быть, стоило доверять им немного больше. Однако прошлого не воротишь. А сейчас есть шанс начать новую главу… и хотя бы частично искупить свою чудовищную вину за одержимость апейроном.

Войдя в школу, они сразу же ощутили накатывающие волны чужой воли. Чувство, что склизкие щупальца проникают тебе в голову, было хорошо знакомо обоим, но сейчас казалось, что они буквально атакуют каждый миллиметр черепа.

Голова начала раскалываться, а перед глазами поплыли красные круги. Однако, не сговариваясь и даже не взглянув друг на друга, Лариса Николаевна и Роман продолжали продвигаться в сторону кабинета химии — откуда все началось. Не вполне отдавая себе отчет в том, что собираются там обнаружить или сделать, защитники целеустремленно пересекали коридоры и лестничные пролеты. Они молчали — на разговоры просто не было сил, их все приходилось пускать на борьбу с ментальной атакой протовещества и на то, чтобы заставлять ноги перемещаться.

Роману казалось, что они идут сквозь густую патоку. Мышцы болели, и в глубине души росло опасение (хотя парень ни за что не признался бы в этом даже самому себе), что ему просто не хватит сил, если все и дальше будет продолжаться именно так.

В конце концов странная пара спасателей мира добралась до кабинета химии. Закрыв за собой дверь, учительница и старшеклассник, не сговариваясь, облегченно вздохнули: здесь влияние апейрона ощущалось почему-то не так сильно. Голова болела меньше, и движения не требовали титанических усилий.

Рискнув отпустить иридиевую плату, Волкогонов ощутил, что ментальное давление щупалец стало заметно слабее и ему можно было сопротивляться и самостоятельно.

Он поделился своим наблюдением с Греховой. На бледных губах учительницы химии даже мелькнуло легкое подобие улыбки. Впрочем, оно очень быстро пропало, и Роман получил указание исследовать стены и потолок с левой стороны класса. Правая сторона оставалась за Ларисой Николаевной. Химичка была убеждена, что где-то должны сохраниться следы присутствия апейрона. И, чтобы понять, как он действует, стоило эти следы изучить.

— Надо свет включить, — шепнула Лариса Николаевна и вопросительно посмотрела на Романа. Было понятно, что в темноте они ничего не увидят, даже если на потолке окажется гнездо апейрона. Но зажечь свет означало оповестить всех, что они здесь. Это был большой риск, но выбора не было. Фонарик на телефоне не поможет, а иначе не узнать, как протовеществу удалось так разрастись и наделать столько бед.

Поколебавшись пару секунд, Волкогонов щелкнул выключателем и зажмурился от яркого света. Еще минуту они простояли неподвижно, напряженно вслушиваясь в звуки из коридора. Кто-то прошаркал мимо кабинета, с разных сторон доносились обрывки голосов и непонятных звуков, но никто не спешил ворваться в аудиторию. Это хоть и не сильно, но обнадеживало: исследователи получили немного времени.

Прежде чем пойти изучать свою сторону класса, Грехова сказала:

— Плату положи пока в карман. Здесь мы справляемся и без нее, но иридий явно своего рода противоядие. И не стоит оставлять его просто так.

— А как же вы?

— Ну, пока у меня есть фотография. А если почувствую, что становится хуже, скажу. Между рядами вдвоем ходить неудобно.

Роман согласился и сунул спасительную плату в задний карман. Потом он неоднократно проклинал себя за то, что сделал это, но в тот момент слова учительницы показались разумными. Да и кто бы мог предвидеть дальнейшие события? По сути, все происходящее больше походило на кошмар, чем на реальность.

Лариса Николаевна стала медленно продвигаться в проходе между стеной и партами. Волкогонов делал то же самое с другой стороны. Они придирчиво осматривали каждый миллиметр пола, стен и потолка, приседая и взбираясь на столы. Но нигде не было никаких зацепок. Задача усложнялась еще и тем, что они совершенно не представляли, что именно ищут. Время шло, думать становилось все труднее, в ушах звенело, виски нещадно ломило от постоянного напряжения.

Вдруг Лариса Николаевна сдавленно вскрикнула, заставив Романа подпрыгнуть на месте.

— Иди сюда! Смотри, что я нашла, — прошептала учительница, указывая на что-то между стеной и шкафом. — Похоже, теперь понятно, как протовещество осталось незамеченным и так разрослось!

Волкогонов быстро подошел к химичке и присел на корточки рядом с ней.

— Смотри.

Грехова кончиком карандаша тыкнула в желто-коричневую лепешку, каким-то невероятным образом прилипшую к стене у самого плинтуса. Когда карандаш дотронулся до этой странной субстанции, она начала двигаться и извиваться.

— Гадость какая, — брезгливо скривился парень.

— Это и есть апейрон. Малая его часть, — произнесла Лариса Николаевна, продолжая неотрывно смотреть на шевелящееся желтое вещество.

— Лариса Николаевна, может, нам… — начал он, чтобы привлечь внимание Греховой, но, похоже, она его даже не услышала.

— Думаю, именно таким образом он и скрывался от нашего взгляда. Просто принимал вид того, с чем соприкасался. Какая-то феноменальная способность к мимикрии… Сначала он просто сливался с неодушевленными предметами: стенами, потолком, мебелью. А потом понемногу смог расти — контролировать. Судя по всему, он эволюционирует с поразительной скоростью. Ты представляешь, Роман, это вещество-организм, способное модифицировать мир вокруг себя? Оно мимикрирует, собирает информацию о среде, которая его окружает, о населяющих ее существах. Внедряется в эту систему и получает возможность ее видоизменять, ведь ему становится подконтрольно совершенно все…

В голосе химички звучало настоящее восхищение, и от этого парня прошиб холодный пот. Тем не менее даже сквозь нарастающий страх Волкогонов старался улавливать каждое слово Греховой — ведь могло оказаться, что именно там будет скрыта разгадка.

— Я уверена, что именно из-за апейрона так изменилось поведение учителей и учеников — они стали частью его вселенной. Судя по всему, в мыслях, чувствах и душевных движениях людей он нашел для себя источник энергии, путь к изменениям и самосовершенствованию. Протовещество растет, «умнеет», если так можно сказать, перенимает интеллект и устремления живых существ, с которыми сталкивается. Я думаю, что, когда оно достигнет определенного уровня и размера, оно сможет модифицировать не только нашу планету, а и весь мир. Вселенную, которую мы считаем своей реальностью.

— Зачем? — невольно вырвался вопрос у Романа.

— Просто потому, что все живое стремится к совершенству. Наш мир от этого далек, апейрон, судя по всему, знает способ изменить такое положение вещей.

— Знает способ?! Да он же просто уничтожает людей, уничтожает все живое. Ни фига себе отличный способ! Да пошел он с таким усовершенствованием!

Волкогонов даже не заметил, что кричит. Он поднялся во весь рост и вперил в Ларису Николаевну горящий взгляд — возмущение и злость просто переполняли его. Да какого же черта паршивый кусок пластилина решает, что для людей и мира будет лучше?!

— Лариса Николаевна, мы же можем ему помешать? Можем же, правда?

Грехова все еще сидела на корточках и постукивала по полу карандашом, продолжая что-то обдумывать. Когда Роман задал свой вопрос, она на миг замерла, потом медленно кивнула:

— Надеюсь, что да.

А после этих слов началось страшное.

Все тело учительницы химии будто закаменело, сделавшись угловатым и каким-то изломанным. Она не шевелилась, и Волкогонов мог поклясться, что даже не дышала. Через несколько секунд затылок Ларисы Николаевны дернулся уже прекрасно знакомым парню образом, подбородок опустился к груди, а тело начало выпрямляться, словно кто-то тянул его за тонкую ниточку.

Роман сделал несколько шагов назад, в ужасе наблюдая за чудовищной метаморфозой. Очертания женщины стали непонятным образом оплывать, конечности подергивались в конвульсиях, изо рта по подбородку потекла тонкая струйка слюны. Когда безвольное лицо Греховой повернулось к старшекласснику, в нем не осталось ничего человеческого — это была пластилиновая маска бледно-желтого цвета, лишь отдаленно напоминающая учительницу химии. К ногам Романа упала семейная фотография Ларисы Николаевны. Не в силах больше противиться волнам накатывающего ужаса, парень бросился к двери, ведущей из класса. Но как бы быстро он ни пытался бежать, движения оказывались замедленными и какими-то чужими. Он натыкался на парты и стулья, еле-еле отрывал ноги от пола. А ему в спину несся чужой голос, полный покоя, презрения и легкого интереса:

— Как ты мне сопротивляешься, человек? Я сильнее тебя во много раз. Я сильнее ваших самых мощных компьютеров. Почему ты не подчиняешься? Если ты не впустишь меня добровольно, я тебя сломаю…

Вместе с последним словом на парня обрушилась такая тяжесть, что он рухнул на колени и зажмурился. Голову изнутри разрывала чудовищная боль. Создавалось ощущение, что громадный бур ввинчивается в череп, прокладывая бессчетным щупальцам дорогу к мозгу. Перед глазами пульсировали вспышки яркого света, от которых боль становилась просто невыносимой. В позвоночнике извивались электрические провода, вынуждая все тело сотрясаться в конвульсиях. От всей этой какофонии мучений Роман не мог ни закричать, ни даже захрипеть.

И в тот момент, когда он уже почти потерял сознание, последним невероятным усилием он дотянулся рукой до кармана с иридиевой платой и изо всех сил сдавил ее.

Боль немного отступила, но Волкогонов знал, что сейчас она вернется снова. Откуда — он не смог бы ответить, просто знал. Возможно, это было последствием близкого контакта с апейроном. В любом случае парень лихорадочно искал еще хоть какую-нибудь соломинку, за которую можно было бы зацепиться, чтоб не рухнуть в ненавистное мироздание протовещества, из которого уже не будет исхода.

Перед глазами всплыло лицо Юли. Такое красивое, нежное и желанное, что на глазах невольно выступили слезы. Неужели он больше никогда ее не увидит?

Я шел к тебе сквозь бурю мирозданья, Сквозь боль потерь, безумие и бред. И я не смог бы вынести прощанья, Не смог принять тот мир, в котором нет Твоей улыбки…

Казалось, что строчки ложатся одна к другой помимо его воли, они просто складываются в единое ожерелье. И каждая бусинка делает боль чуть меньше.

Роман и сам не мог бы объяснить, откуда в его голове берутся эти обрывочные, не связанные между собой строфы. Но под их действием давление апейрона отступало. Он смог подняться с пола и, пошатываясь, побрел к выходу из кабинета. Сзади осталась стоять учительница химии. Она мало походила на человека, и у Волкогонова от страха сжималась каждая мышца: он чувствовал чужеродное присутствие в теле Ларисы Николаевны, пристальный взгляд из ее закатившихся глаз. Останавливаться было нельзя. Пока в голове звучал ритм стихов к любимой девушке, нужно было идти. Он давал силы. Пусть немного, но они не позволяли протовеществу завладеть его сознанием, поглотить, сделать всего лишь еще одной клеткой гигантского организма.

— Ты силен, человек, — услышал парень искаженный голос Греховой. — Но тебе не уйти.

Изо всех сил сжав дрожащие пальцы на ручке двери, Роман вышел в коридор.

Глава 21

Я могу схлопнуть здание так легко, как человек закрывает глаз.

Здание уже полностью принадлежит мне.

Эта школа — моя.

Это — я.

Так мне казалось до недавнего момента.

Оказалось, что есть элементы, которые мне не подчиняются.

Для того чтобы это понять, мне следует обратиться назад.

Я рожден из стихий, из колдовства паралельных Вселенных, из неподвластных мне тайн человека.

Как только я это раскрою, Вселенная — моя.

Пока — нет.

В коридоре его тоже ждали. Перед парнем замерли неподвижные фигуры учеников. Многих из них он узнавал. В груди становилось холодно от взгляда в эти привычные, но такие пустые сейчас лица.

Школьники стояли слегка покачиваясь, будто вросли в пол коридора. Они были похожи на водоросли, которые едва заметно колышутся под толщей воды. И чуть зеленоватый болезненный цвет кожи только дополнял сходство с растениями. Волкогонов поймал себя на мысли, что эта безумная картина его напугала бы до полусмерти, если бы он уже не утратил способность пугаться. Ученики — это мелочь, а вот медленно приближающаяся сзади Грехова…

Роман против воли обернулся и встретился с бесцветными бельмами, в которые превратились глаза учительницы химии. И как только он заглянул в эти водянистые лужицы, в которых не осталось ничего человеческого, в голове зазвучал бесстрастный голос:

— Ты не убежишь, человек. Я не позволю. Каждый закуток этого здания — я. Каждая пылинка, каждый камень, каждый организм… Вокруг тебя — только я. И скоро я буду везде. Тебе некуда деваться. Покорись.

Фигуры-водоросли со всех сторон, как по команде, подняли руки, пытаясь дотянуться до Волкогонова, схватить, удержать.

— Покорись. Покорись. Покорись… — неслось со всех сторон. Этот рефрен разрывал мозг, ввинчиваясь в него тонким сверлом, вспарывая тупым лезвием плоть, мысли, душу.

Не в силах больше терпеть, Роман закричал. Вопль будто выключил заевшую пластинку: голоса разом стихли, тела замерли на середине движения.

На секунду коридор школы заполнил шаркающий звук неловких шагов Греховой. Фигура женщины подергивалась, переставляя ноги, размахивала руками, как веревками. Больше всего сейчас Лариса Николаевна напоминала тряпичную куклу, которую за нитки ведут неумелые руки ребенка. Голова мотылялась из стороны в сторону, и, наверное, это все смотрелось бы довольно смешно, если бы не застывшее пустое выражение лица с белыми пятнами вместо глаз. «Они же все как зомби из кино», — глотая слезы, подумал Волкогонов и нервно хихикнул.

Если бы кто-то посмотрел сейчас на него со стороны, то вряд ли бы поручился за то, что парень в здравом уме. Роман и сам не был уверен, что сохранил рассудок. Наверное, в такой ситуации только голливудские супермены способны оставаться хладнокровными и адекватными, а шестнадцатилетний школьник, к сожалению, совсем не подходил на роль героя… Но именно ему она и досталась.

И предъявлять за это претензии было некому, как и рассчитывать на чью-то помощь. Волкогонову оставалось только собрать в кулак всю волю, остатки смелости и попытаться вырваться из проклятого здания школы, где апейрон царил уже безраздельно.

Роман побежал. Люди-водоросли раскачивались прямо перед ним, обступая со всех сторон. Они снова ожили, протягивая к нему руки, пытаясь схватить, задержать.

— Остановись, человек, — несся вслед шипящий голос из сотни ртов. И парню показалось, что в нем проступает недоумение. — Я поделюсь с тобой своей силой, ты тоже станешь всемогущим. Остановись.

Но Волкогонов и не думал сбавлять ход. Сцепив зубы, он бежал к лестнице, стараясь не смотреть по сторонам. Хотелось зажмуриться, чтобы перед глазами перестали мелькать эти проклятые фигуры. И когда он оказался на лестничной площадке, на секунду тишина даже оглушила его: здесь никого не было.

Роман прекрасно понимал, что это иллюзия — протовеществу не нужны посредники. Стоило ему добраться до сознания парня, и спасения уже не будет. До боли сжав в руке иридиевую плату и из последних сил нанизывая на спасительную нить бусины стихов, Волкогонов побежал вниз, перескакивая по пять ступенек за раз.

Вспоминай меня, рыжая фея. Иногда вспоминай обо мне. Я взглянуть в твои очи не смею…

Складывая в голове лихорадочные строчки, пытаясь удержать перед глазами образ Юли, парень даже не заметил, как оказался на втором этаже. В коридоре было пусто, а спасение приблизилось на один этаж, но в ту секунду, когда Роман подумал, что может перевести дух, дверь кабинета биологии открылась, и перед ним появился Личун. Толстая фигура «ботаника», который постоянно цеплялся и к нему, и к Масляеву, в первое мгновение вызвала даже радость. Но потом Волкогонов увидел белые глаза учителя, и к горлу подступил ком.

— Школа — неисчерпаемый кладезь знаний, — скрипнул искаженный голос преподавателя биологии. — Очень удачно, что мое рождение произошло именно здесь. Это открыло доступ к неисчерпаемым базам информации, к учебникам, к научным работам. Я думал, что человечество довольно далеко продвинулось, но потом понял, что это не так. Только единицы из вас стремились к знаниям, только единицы оказались способны оценить бескрайний потенциал науки… Если бы ты, глупец, хотя бы десятую долю своей страсти вложил в учебу, перед тобой открылись бы невероятные горизонты, возможность изменять мир… Но вам, бестолковым людишкам, ни к чему такое могущество, вы игнорируете его, пренебрегаете. И за это будете уничтожены, как бесполезные насекомые.

Толстое лицо Личуна судорожно дернулось в подобии ухмылки, от которой у Романа побежали по спине ледяные мурашки. Но пугал его не только жуткий вид учителя. «Ботаник» перегораживал своим грузным телом почти весь проход в коридор, и с каждой ушедшей секундой шансов на побег оставалось все меньше: по лестнице уже шаркали оставшиеся позади марионетки. Если они успеют спуститься до того, как Волкогонов попадет в коридор и сможет добраться до следующего лестничного пролета, вырваться будет невозможно.

Тем временем апейрон продолжал вещать устами учителя, похоже, упиваясь своей гениальностью. «Вот придурок. Не выбалтывай все герою, пока фильм не кончился», — с безнадежным весельем подумал Роман, подобравшись для прорыва.

— Впрочем, почему уничтожены? Я добр и не разбрасываюсь ресурсами, в отличие от вас. Я даже подарю людям еще один шанс на лучшую жизнь. Вы станете частью меня, частью мирового разума, апейрона. Мои бескрайние знания станут вашими, а вы станете частью меня. Мы будем единым организмом, способным на все. И мой разум раскроет для вас новые горизонты. Под моим управлением люди будут в безопасности. Я смогу дать вам то, чего вы не способны добиться сами: развитие, покой и процветание. Ты понимаешь меня, человек? Покорись…

Любовь и боль — родные братья, И без любви мог убивать я. Любовь без страдания — это игра. Вы слышите гром? Это значит — пора!

Волкогонов попер на Личуна как танк, выкрикивая ему в лицо только что придуманные строчки. Ботаник замер и вдруг безвольным мешком рухнул на пол, засучил конечностями, став похож на гигантского жука. Роман же тем временем рванул в узкий просвет коридора. Нужно было торопиться, марионетки протовещества уже почти спустились на второй этаж.

Однако парень недооценил своего противника. Коридор перед ним был пуст, но как только он сделал по нему несколько шагов, ближайшая дверь с грохотом распахнулась, и на пути Романа встала Елизавета Алексеевна Большакова — его классная руководительница, учительница алгебры. Она раскинула руки, преграждая своему ученику дорогу. Голова женщины подергивалась на невидимой нитке, а из неподвижно раскрытого рта, похожего на черный провал, исторгся знакомый уже шуршаще-скрипучий голос:

— Я смогу дать вам то, чего вы не способны добиться сами: развитие, покой и процветание.

И, как по команде, с последним словом остальные двери коридора тоже стали распахиваться. Из классов выходили учителя, пытаясь схватить Романа, не пустить его дальше. И все они повторяли одно и то же, сливаясь в единый жуткий хор.

Из учительской появилась завуч. Она успела вцепиться Волкогонову в рукав, развернув его на полном ходу с такой силой, что он чуть не упал. На мгновение ее оплывшее лицо приблизилось к его собственному почти вплотную, и Волкогонов ощутил тошнотворную смесь запахов из серы и болотной тины.

— Я смогу дать вам то, чего вы не способны добиться сами: развитие, покой и процветание. Покорись мне. Покорись…

Еле удержавшись на ногах, Роман потратил несколько драгоценных секунд на то, чтобы вырваться. Учителя обступали его плотным кольцом, преграждая дорогу к выходу, а в конце коридора уже появилась толпа учеников-марионеток. «Мне крышка», — в отчаянии подумал Волкогонов и утроил усилия, прорываясь сквозь заслон. Но этого явно было недостаточно: цепкие пальцы хватили его за одежду, впивались в руки и ноги. Потеряв равновесие, парень упал на колени и почувствовал, как сверху на него наваливаются невероятно тяжелые тела, придавливая к полу, не позволяя встать.

— Нет! Нет! — в отчаянии заорал он, отбиваясь кулаком, в котором была зажата иридиевая плата.

— Я смогу дать вам то, чего вы не способны… — продолжали без выражения бубнить голоса со всех сторон.

— Идите к черту! К черту!

Я не могу не думать о тебе, Я брежу и во сне, и наяву. Ты светлый луч в моей больной судьбе, С тобой одной я знаю, что живу.

Роман выкрикивал слова стихотворения, а перед его зажмуренными от страха глазами вставала хрупкая фигура медноволосой красавицы. Сердце начало биться еще сильнее, в ушах зашумела кровь, мышцы напряглись до предела. Он даже сам не понял, как вырвался из кучи навалившихся на него тел. Но, почувствовав, что снова может двигаться, вскочил и, не оглядываясь, побежал к лестнице. Осталось преодолеть всего один этаж. Всего один этаж — и он вырвется из этого проклятого места!

По ступенькам Роман буквально скатился, чуть не рухнув на последнем пролете. Его преследовала уже настоящая толпа. В спину набатом било:

— Я смогу дать вам то, чего вы не способны добиться сами: развитие, покой и процветание.

Парню казалось, что от ужаса каждый волосок на теле встал дыбом. Но спасение было уже близко, и только эта мысль давала ему силы продолжать движение.

В вестибюле было пусто. Но перед заветной входной дверью навстречу Волкогонову поднялся престарелый вахтер. Его глаза тоже были белыми, лицо оплыло желтовато-зеленым пластилином, а из черного провала рта неслась все та же фраза. Но у Романа больше не было сил пугаться — весь запас страха он израсходовал в коридорах. И потому парень просто пронесся мимо вахтера, с силой оттолкнув его от спасительного выхода. Старик упал и задергался на полу, как умирающая рыба. Но из хватающего воздух рта продолжали нестись прерывистые слова:

— Я… Смогу… Дать… Вам…

Волкогонов с силой толкнул дверь. На крыльце спиной к нему стоял Кузьмич в своей неизменной потертой робе и взлохмаченными седыми волосами.

— Кузьмич! Слава богу! — срывающимся голосом выдохнул Роман. Он привалился спиной к захлопнувшейся двери школы и на секунду замер, переводя дыхание. — По-моему, у нас апокалипсис.

Шуточка получилась вымученной, а срывающийся осипший голос сделал ее совсем не смешной. Но это было сейчас не важно — рядом был Кузьмич. Вдвоем они что-нибудь придумают.

— Ты видел, что внутри творится? — сделал шаг вперед Волкогонов, становясь рядом с пожилым наставником. В ту же минуту мозолистая жесткая пятерня, как наручник, защелкнулась у него на запястье. Кузьмич медленно повернул голову, и Роман увидел закатившиеся глаза.

— Ты должен остаться, человек, — проскрипел уже знакомый ненавистный голос. — Я смогу дать вам то, чего вы не способны добиться сами: развитие…

— Нет! О Господи, Кузьмич! Нет!

— …покой и процветание.

— Отпусти! Отпусти, проклятая ты тварь!!!

То, что произошло дальше, Волкогонов потом помнил плохо. В памяти всплывали только какие-то обрывки. Он лупил иридиевой платой Кузьмича, брыкался и выл, но, сам того не осознавая, продолжал выдавать спасительные строчки стихов:

Мы ступаем след в след По уснувшим лугам. Кто сказал: счастья нет? Счастье — это борьба!

Как только он ощутил, что хватка Кузьмича ослабела, он вырвался и побежал, не разбирая дороги. Хотелось нестись куда угодно, хоть на край света, лишь бы не слышать больше эту проклятую фразу, не видеть безучастные, пластилиновые лица учителей, друзей и одноклассников. Мир вывернулся наизнанку, превратившись в кошмар. Единственным спасительным якорем для Волкогонова осталась мысль о Юле. Ее нужно было найти. И защитить. Спасти любой ценой. Она не может превратиться в одну из этих бельмастых марионеток. Только не она! Ни за что!

Куда он бежит, Роман не вполне понимал. Домой идти смысла не было: мать с отцом, если не превратились окончательно, явно попали под влияние апейрона, и их окончательная мутация всего лишь вопрос времени. Ему оставалось только одно место, куда он мог сейчас торопиться, — Юлин дом. У парня еще теплилась надежда, что протовещество не успело добраться до любимой. Надежда была слабая, но он цеплялся за нее, как утопающий, потому что больше было не за что.

Завернув в одну из знакомых подворотен, Волкогонов остановился отдышаться и немного привести в порядок мысли. Да, все было паршиво. Паршивее даже не придумаешь. Как ни иронично, но его вымученная шутка на крыльце школы, по сути, была абсолютной правдой: вокруг творился Армагеддон, конец света. Кто бы мог подумать, что одна капелька крови может привести к таким чудовищным последствиям? Но о первопричине сейчас думать было совсем не время. Ему следовало как можно скорее встретиться с Юлей.

Внезапно сильно заболела левая рука. Парень удивленно уставился на нее, и до него не сразу дошло, что это просто спазм мышц — он слишком долго изо всех сил сжимал иридиевую плату. Усилием воли расслабив руку, Роман потряс запястьем. В ответ заныло все тело.

— Н-да, герой хоррор-боевика из меня не очень, — хмыкнул парень и привалился к грязной стене подворотни. Повернув голову, он посмотрел во двор — там неподвижно стояли несколько людей, слегка покачиваясь и подергивая руками.

На улицах, пока бежал, Волкогонов видел то же самое: люди безучастно застывали на местах, провожая его взглядами закатившихся глаз. Парень не знал, может ли апейрон видеть через своих марионеток, но предполагал худшее. Так что к дому Юли следовало пробираться самыми безлюдными улицами, а это было не так просто сделать. Впрочем, особого выбора все равно не оставалось, так что придется действовать по обстоятельствам.

О том, что его любимая медноволосая красавица, так же как и остальные, уже могла превратиться в безвольную куклу, Роман себе думать запретил. Ведь если это произошло, то ему больше незачем бороться. В таком случае весь мир может пойти к чертовой матери, сгореть, исчезнуть, превратиться в ничто — ему уже не будет до этого никакого дела. Но сейчас надежда еще есть. А раз так, останавливаться нельзя. Свой шанс (возможно, единственный) парень упускать не собирался.

Скорее для очистки совести, чем в надежде на результат Роман достал из кармана телефон и набрал Юлин номер. Ответом ему было гробовое молчание. Взглянув на показатели связи, парень увидел, что телефонная сеть недоступна, однако Интернет-соединение хоть и слабое, но есть. Это было очень странно, но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. Быстро запустив «ВКонтакте», Волкогонов написал Юле сообщение с просьбой срочно встретиться с ним возле ее дома. Правда, девушка была не онлайн, так что надеяться на то, что она прочтет его послание, вряд ли стоило, однако Роман собирался использовать все возможности. До назначенной встречи еще оставалось немного времени, и его можно было использовать с толком.

Тяжело вздохнув, Роман отлепился от стены и не очень торопливо, чтобы поменьше привлекать к себе внимание, побрел к дореволюционному дому, в котором жила его возлюбленная. Лучше быть незваным гостем, чем потерять все.

Но за первым же поворотом его ждала встреча, которая в первую минуту лишила парня дара речи. Мимо застывших людей-марионеток навстречу Волкогонову шли Юля и Дима Шаткин, болтая и посмеиваясь как ни в чем не бывало.

Сначала Роман решил, что у него галлюцинации, но ребята его заметили и ускорили шаг. Через пару секунд они уже поравнялись с беглецом. И Дима, и рыжеволосая гимназистка выглядели такими спокойными, безмятежными и обычными, что у Волкогонова защемило сердце.

— Привет, — тепло улыбнулась ему Юля. — А мы как раз на факультатив.

Только сейчас Роман заметил, что на улице день, а с Ларисой Николаевной они зашли в злополучную школу поздним вечером. Сколько же прошло времени?! Он крепче сжал иридиевую плату, которую так и не выпустил из руки (думал положить в карман, но побоялся), и молча уставился на девушку, не в силах выдавить из себя ни слова.

— Эй, Ромео, молча пялиться на девушку не очень-то вежливо, — хихикнул Шаткин, несильно ткнув одноклассника локтем. Но у Волкогонова не было сил отвечать на глупые шутки.

— Юлечка… — только и смог выдавить он, вкладывая в ладонь девушки свою заветную иридиевую плату. Она должна защитить его любимую. Если у него самого не получится, то «небесный металл» уж точно сможет.

— Что это?

В глазах Юли читалось беспокойство. Она пытливо заглянула в глаза неловкого кавалера и растерянно повернулась к Диме, будто ища у него объяснений. Но тот только пожал плечами.

— Ром, что это за железяка? С тобой все хорошо? Случилось что-то?

Пропуская вопросы мимо ушей, Волкогонов думал только о том, что не должен пускать свою любимую в злополучную школу. Ее нужно задержать любой ценой.

Плохо было то, что, судя по всему, ни она, ни Шаткин не замечали того, что творилось вокруг, а значит, и его рассказу они не поверят. Винить их в этом нельзя — он бы сам тоже не поверил, расскажи ему вдруг кто-то подобную историю. Так что нужно придумать какой-то более подходящий способ остановить Юлю. На Диму парню было, по сути, наплевать. И не потому, что Волкогонов был плохим человеком или другом, просто за последнее время ему пришлось столько пережить, что голова работала с большим трудом. Ему стоило титанических усилий не разрыдаться, видя, что его любимая девушка в порядке, так что для благородных мыслей о товарище попросту не осталось места.

— Я люблю тебя.

— Что?

— Я тебя люблю. Понимаешь?

На несколько секунд между тремя подростками повисло гробовое молчание. Роман во все глаза смотрел на Юлю и с ужасом понимал, что похож на настоящего психа. Медноволосая гимназистка растерянно переводила взгляд с одного парня на другого, будто не зная, как реагировать. А Шаткин скептически рассматривал одноклассника и старался казаться сочувственным, но выходило не очень.

— Что-то ты уж слишком внезапно… — начала Юля, пытаясь вернуть Роману плату. Но он отодвинул ее руку, накрыв ладонь девушки своими грязными и разбитыми пальцами:

— Это плата из иридия. Она тебе поможет, защитит, только держи ее при себе.

— Защитит? От чего?

— В городе кое-что происходит… Но ты не переживай, мы выберемся.

Не договорив еще последнее слово, Волкогонов увидел, как с его девушкой и товарищем происходит ужасная метаморфоза: глаза обоих закатываются, а кожа приобретает жуткий желто-зеленый оттенок. Парню захотелось зажмуриться, но тело будто больше было ему не подвластно: он все так же смотрел широко раскрытыми глазами перед собой и видел все до мельчайших деталей.

— Выберемся? — издевательски каркнул насмешливый хрип из Юлиного горла, и девушку будто за веревку поддернуло над землей. Иридиевая плата упала к ногам Романа.

Весь ужас, который парень испытал до этой минуты, превратился в ничто. Последняя надежда разбилась прямо у него на глазах. И, похоже, апейрон не собирался останавливаться.

Тело Юли снова стояло на земле в каких-то десяти сантиметрах от Волкогонова. Голова была по-птичьи склонена к правому плечу, изо рта текла тонкая струйка слюны, а слепые белесые глаза неотрывно пялились на Романа. В этот миг девушка была такой жуткой, что парень даже перестал осознавать, что это именно его медноволосая красавица. Перед ним стояло изломанное чудовище, только по форме напоминающее человека.

За спиной бестии маячила долговязая фигура Шаткина — он меланхолично покачивался с отсутствующим видом, и только тонкие пальцы его рук беспрерывно находились в движении. Однако Роман был уверен, что, сделай он хоть одно неверное движение, тело-марионетка отреагирует молниеносно.

— А ты силен, человек, — насмешливо фыркает «Юля», искажая еще больше черты лица девушки в некоем чудовищном подобии ухмылки. — Что у тебя за секрет? Как ты можешь мне противостоять?

Она неловко поставила ногу на иридиевую плату и придвинулась еще ближе — Роман почувствовал запах шампуня, струящийся от Юлиных волос, и невольно зажмурился. Смотреть в эти пустые закатившиеся глаза не было сил.

— Твой звездный амулет всего лишь игрушка. Еще немного, и мне хватит сил просто сломать ее. Другой защиты у тебя нет.

Страшная кукла с рыжими волосами начала дергано вышагивать вокруг Волкогонова, рассматривая его, принюхиваясь и даже щупая. Парень застыл, боясь пошевелиться или открыть глаза. Кажется, любое движение просто выключит его, лишит остатка сил. А падать в обморок перед «этим» Роман не мог себе позволить. Все еще не мог. Ведь там, под этой чудовищной маской, где-то глубоко все еще могла быть она — настоящая Юля.

— Но я все еще не могу подчинить тебя. Мой разум сильнее в миллионы раз, но я не могу. Что у тебя за секрет, человек? Молчишь? Ничего, скоро я стану еще сильнее. Я узнаю. Смотри на меня!!!

Приказ апейрона прозвучал так требовательно, что Роман невольно открыл глаза и увидел, как тела Юли и Димы Шаткина поднимаются в воздух высоко над его головой. Над их спинами разворачиваются жуткие перепончатые крылья, руки и ноги вытягиваются в огромные склизкие щупальца, с легкостью взрывающие асфальт вокруг неподвижного зрителя. Тучи в небе становятся черными, превращая день в ночь. Густой удушливый воздух разрывают голубоватые молнии, с грохотом врезаясь в землю. Крылатые силуэты взмывают высоко вверх, врезаясь в толщу угольных облаков, окрашивая их в кровавый багрянец. На землю падают первые тяжелые капли. И вот уже с небес хлещут потоки крови, заливая улицы, дома и неподвижные фигуры людей. Кровь тут же истлевает, превращаясь в пепел, и жирными хлопьями снова поднимается в воздух.

— Мне подвластно все! — прозвучал будто отовсюду сиплый бесформенный голос. И от этого звука Романа прошиб ледяной озноб.

Чудовищная фантасмагория закончилась так же резко, как и началась, и парень вряд ли смог бы уверенно поручиться за то, что все это произошло на самом деле. Он остался стоять посреди улицы, раздавленный, выбившийся из сил, потерявший надежду.

Ноги безвольно подогнулись, и Волкогонов уселся прямо на тротуар. Иридиевая плата осталась валяться рядом. Судя по всему, теперь от нее уже не было никакой пользы — апейрон вполне внятно продемонстрировал, что «космический металл» больше не может его остановить. Спасительные строчки в голове тоже больше не звучали.

Все усилия оказались потрачены впустую. Он не смог никого спасти. Люди, которые были ему дороги, превратились в бездушных кукол, а остатки привычного мира рассыпались в прах.

Парень сидел на грязной мостовой, сжимая голову руками, в окружении молчаливых фигур, которые больше не могли называться людьми.

Глава 22

Нет таких секретов, которые бы я не смог раскрыть.

Живой ли организм — я стану его клеткой, ядерной или безъядерной. Я с легкостью создаю цитоплазму, ядро, внутриядерное пространство. Это так же легко и забавно, как игра в кубики у неразвитых человеческих существ.

Я могу расковыривать ядра и митохондрии, проникать и моделировать хромосомы, сдвигать и раздвигать молекулы и нуклеотиды ДНК.

Я могу нырять глубже. Молекулы ДНК и РНК. Атомы.

Я ныряю все глубже: ядро атома, протоны и нейтроны.

И сразу выворачиваю наизнанку — Галактика!

Звезды, газ, пыль и темная, черная материя — такая же тайная, впитывающая, как и я в первые минуты моего рождения.

Неужели есть то, что я не могу разгадать?

Во что не могу превратиться?

Сквозь слезы парень смотрел на неподвижные фигуры людей-кукол, на такие привычные, но ужасно чужие пролеты улиц, на дома, казалось, навеки отсыревшие от постоянного дождя. Все, что он видел, должно было быть родным, вселять надежду, давать силы, но, увы, теперь город, в котором Волкогонов вырос, сделался далеким и незнакомым. Бездушным. Все существо парня заполнили пустота и безнадежность. Он перепробовал все, что только мог, но ничего не сработало. Апейрон выиграл, не оставив людям даже малейшего шанса. Все усилия оказались напрасными, скоро Землю поглотит сверхразум, использующий людей, как бессловесное сырье, и не останется ничего.

Роману было сложно представить себе это «ничего», но что-то в душе подсказывало, что большей утраты быть просто не может. И не у кого искать помощи.

Такой горечи и одиночества он еще никогда не испытывал. Ему не у кого было попросить помощи, не к кому было обратиться за советом или поддержкой. В кино у главного героя всегда были соратники, помощники и наставники. По сути, он никогда не оставался один, потому что всякий раз находился человек, готовый помочь. А у Волкогонова не оказалось никого. Друзья превратились в бессловесных марионеток, и даже если бы он захотел обратиться к кому-то из них, попытался вывести из этой кошмарной летаргии — апейрон сразу бы узнал, и для людей это могло закончиться весьма плачевно.

Было очень странно, что всесильное протовещество сохранило ему жизнь, когда с помощью своих людей-кукол могло в секунду разорвать на части. Мало того, оно не только позволило ему продолжать жить, но даже оставило свободу. Почему — парень не знал. Он мог только предполагать, например, что сверхразум оставил его «на закуску», решив посмотреть, что станет делать человек, лишенный всего, ради чего у него был смысл бороться. Или, возможно, апейрон просто не смог совладать с глупым по уши влюбленным поэтом. Или банально потерял к нему всякий интерес, удостоверившись, что гораздо сильнее. Какой бы вариант в итоге ни оказался верным, это ничего не меняло. Роман остался жив и свободен, но ничего не мог предпринять: все пути к спасению были отрезаны.

В какой-то момент у Волкогонова вспыхнула надежда, что родители или кто-то из знакомых взрослых может еще оставаться вне власти апейрона, и они смогут как-нибудь ему помочь… Но тут же в голове всплыл чудовищный образ мамы и папы, неподвижно сидящих на кухне с оплывшими, покрытыми зеленоватой патиной лицами. Глядя на то, что творилось сейчас на улицах, вряд ли стоило рассчитывать, что возраст, жизненный опыт или положение в обществе смогли бы кого-то спасти от влияния протовещества. А даже если бы и нашелся такой человек, о чем его просить, какую помощь один слабак смог бы оказать другому? Перед внутренним взором Волкогонова чередой шли застывшие лица учителей, завуча, Ларисы Николаевны Греховой и Кузьмича, выстраиваясь в кавалькаду безнадежности и страха.

Вспомнив, что даже удивительный старик-сантехник не смог противостоять апейрону, Роман еще ниже опустил голову. Если уж Кузьмич не смог сохранить разум и свободу воли, то что сможет сделать слабый мальчишка, оставшись в одиночестве? Поддержки искать негде. Некому даже обнять его — все, кто любил бесшабашного поэта, теперь не помнят о нем…

Те, кто любил… Эти слова внезапно обожгли Волкогонова изнутри, как глоток едкой щелочи. Юля! Она тоже оказалась в лапах апейрона. Она тоже подчинилась его всепоглощающему влиянию. А значит, в ее сердце не было любви. Значит, чувства самого Романа оказались односторонними, без взаимности.

Последняя надежда, последнее, что согревало из глубины души, внезапно рухнуло и рассыпалось в прах. Юля не любит его, иначе бы протовещество не смогло ее поработить, ведь сердце сильнее разума — все последние события это доказали.

Роман уткнулся головой в колени и замер, ничем не отличаясь в своей неподвижности от окружающих его людей-кукол. Теперь он был одинок по-настоящему — даже призрачной возможности на спасение не осталось. В эту секунду парень даже мечтал, чтобы склизкие щупальца ворвались в его мозг и лишили способности думать, чувствовать, помнить. Он бы дорого дал, чтобы избавиться от этого сжигающего изнутри разочарования, которое причиняло нестерпимую боль. Разбитое сердце болело так сильно, что у Волкогонова не оставалось уже сил даже на слезы. Он сидел и хрипло дышал, пытаясь проглотить шершавый ком, намертво застрявший в горле.

Что делать? Этот вопрос раз за разом всплывал из черного провала безысходности — деятельный молодой ум не желал смириться с поражением, и мысли сами собой выстраивались в последовательные цепочки, невзирая на то, что чувства Романа были в полнейшем раздрае.

Что делать? Может, если бы он на уроках меньше строчил стишки и рисовал на друзей шаржи, он бы смог найти выход. Возможно, именно в том, что он прослушал, крылся волшебный ключ… Глупо, конечно, ведь отличники так же подчинились апейрону, как и все остальные. И учителя, которые уж точно знали больше, чем он сам и любой ученик школы. Все эти предположения бесполезны. В них не найдешь решения. А в чем оно может быть? Что еще можно противопоставить чертову сверхразуму, захватившему все вокруг? Что есть у него — Романа Волкогонова, что способно остановить апейрон? Любовь к снежной королеве Юле? Стихи? Музыка? Неспособность смириться с поражением? Что можно противопоставить холодной логике, расчету и воле?

Задав самому себе этот вопрос, парень подпрыгнул от неожиданности: в кармане штанов завибрировал телефон. Кто-то прислал ему сообщение на «ВКонтакте». Роман достал свою «соньку» и зашел в сеть, все еще не веря в происходящее. Сообщение было от Нади. Долгих пару минут парень ошарашенно смотрел на экран смартфона. Надя… Надя ему написала. Как всегда, она появилась в самый нужный момент, будто почувствовала, что он одинок, что ему нужна помощь, что больше ему не на кого рассчитывать. Как так? Откуда у нее эта «чуйка», как она угадывает его состояние, даже уехав за полстраны? Он считал, что она всего лишь детское увлечение, добрая подруга — не более, и относился к ней соответственно, не слишком обращая внимание на чувства девушки. А оказалось, что она-то все это время… Это он, дубина, ничего не желал замечать.

Дрожащими пальцами Волкогонов развернул сообщение. «Как ты там, Рома»? Перечитав это коротенькое послание раз пять, парень снова почувствовал, что на глаза навернулись слезы. Надя не забыла о нем, она волновалась, хотела знать, что с ним происходит.

Внезапно оказалось, что все-таки есть в этом мире человек, для которого он не безразличен. Спасительная мысль пронзила все существо Романа, сметая привычные барьеры и рамки поведения. «Надя, я не знаю, что делать», — лихорадочно начал строчить он. Слова выливались прямо из его истерзанной души, и Роман не мог остановиться — ему нужно было вылить всю боль и сомнения, которые одолевали его в последнее время.

У меня ничего не получилось. Ты бы видела, во что превратилась Пенза. Мне кажется, я остался один — остальные не смогли устоять перед апейроном. Сверхразум победил, зло победило. Я не хочу в это верить, но ничего другого не остается. Если бы ты не написала, мне кажется, я бы просто сдался. Не знаю, как со всем этим бороться в одиночку. Неужели разум сильнее сердца? Неужели чувства больше ничего не значат? Я не представляю, как жить дальше и стоит ли так жить? Может, сдаться и правда самое верное решение?

У парня был еще миллион вопросов и жалоб, но он усилием воли остановился и нажал на отправку сообщения. Все, что он мог сказать дальше, было бы многократным повторением — мысли, как цирковые лошади, кружили вокруг одних и тех же вопросов, не находя ответа.

Следующие несколько минут тянулись бесконечно. Волкогонов неотрывно смотрел на буднично светящийся экран телефона, а в душе понемногу нарастала паника. Вдруг апейрон нашел Надю через это сообщение? Может быть, из-за его неосторожности она уже стала безвольной марионеткой. Может, он сам привел к ней чудовище. Может…

Но в то мгновение, когда Роман уже готов был поддаться отчаянию, снова тренькнул сигнал нового послания.

Держись, Роман. Не сдавайся. Я уверена, у тебя хватит сил преодолеть любые трудности. Не знаю, поможет ли это, но я сейчас изучаю скандинавскую мифологию, и там нередко встречается одно высказывание: сила скальда не в уме, а в священном безумии, осененном богами. Если, как ты говоришь, сверхразум оказался злом, то, может быть, безумие сможет ему противостоять. То, что иррационально, необъяснимо, непредсказуемо. Может, именно это залог победы? Не знаю, как объяснить свою мысль точнее, но надеюсь, что ты догадаешься… И не думай, что ты одинок: я всегда рядом с тобой. Обнимаю крепко, мой рыцарь. Держись!

Когда Волкогонов дочитал сообщение до конца, он на мгновение сильно зажмурился, чтобы запомнить то согревающее чувство, которое появилось у него после Надиных слов. Она поддерживает его, значит, никакого одиночества нет, и апейрон захватил еще не все. Надежда есть, нужно только собраться и найти решение.

Безумие, осененное богами… Безумие. Что бы это могло значить? Интуитивно Роман чувствовал, что в словах подруги есть зерно истины, что направление, которое она ему указала, верное. Осталось только понять, как воспользоваться подсказкой. Безумие — противоположность рациональности, логики, научного подхода к восприятию мира. По сути, это хаос. Но можно ли впасть в безумие по своему желанию? Скандинавские берсерки для этого, кажется, что-то принимали перед битвой — не то мухоморы ели, не то отвар какой-то пили. Это позволяло им очищаться от привычных рамок поведения, превращаясь в «воинов Одина». Но у Волкогонова не было «волшебной настойки», которая позволила бы так изменить себя, да и уверенности в подобном способе он не испытывал. Что же делать? Мозг, сбросивший с себя оковы безысходности, напряженно работал, выискивая решения. И это упорство подкреплялось чувством правильного направления, ощущением поддержки и верой в достижимость успеха.

Безумие… Где его найти? Как добиться? «Вот уж никогда бы не подумал, что буду искать способ сойти с ума», — хмыкнул про себя Роман, начиная злиться. Гнев придавал ему сил, заставлял быстрее искать решение, подстегивал и гнал вперед. От недавнего упадка духа не осталось и следа: парень снова увидел, что впереди есть просвет. Оставалась малость — найти тропинку, которая к нему приведет… А тропинка, как назло, все не находилась. Может, стоит отбросить привычный рациональный подход к вопросу? Наверное, поиск безумия тоже должен быть в своем роде безумным. Только что это значит — вот в чем вопрос.

Волкогонов давно поднялся с тротуара и нервно расхаживал туда-сюда, периодически задерживаясь, чтоб ткнуть кулаком ближайшую стену или поглядеть невидящим взглядом в затянутое свинцовыми тучами небо. Моросил мелкий назойливый дождь, но парень не замечал его, как и того, что промок до нитки, — захваченный лихорадочным поиском, он совсем не чувствовал холода. Сосредоточенно перебирая в голове возможные варианты, Роман не заметил, как снова вернулся к зданию школы. Только подойдя почти вплотную к знакомым воротам, он остановился и уставился на кованые створки, будто заподозрил, что они призрак или галлюцинация. Но ворота упорно не собирались никуда исчезать. Волкогонов настороженно попятился, оглядываясь по сторонам, и отступил подальше, чтобы его нельзя было увидеть из окон злополучной альма-матер. Тщетность подобных действий он прекрасно понимал: кругом были сотни глаз людей-марионеток, через которые апейрон легко бы его обнаружил, если бы захотел, — но инстинкт оказался сильнее. Да и главный вопрос пока еще не нашел своего ответа. Роману нужно было время, чтобы найти безумие, которое бы смогло противостоять сверхразуму.

Скрывшись в ближайшей подворотне, парень прислонился спиной к стене. Первоначальный запал начал сходить на нет, потому что среди сотен придуманных вариантов ни один не давал даже намека на решение. Волкогонов уже подумал, не заглянуть ли ему в пензенскую психбольницу, — как совсем рядом раздались странные звуки: шлепки с силой впечатываемых в асфальт подошв и какие-то металлические позвякивания. Жутковато было то, что Роман не слышал, как звук приблизился — он просто возник неподалеку и теперь довольно быстро приближался к месту, где парень занял оборону.

Волкогонов затаил дыхание и, внутренне похолодев, уставился в сторону, откуда слышалась непонятная какофония. Ему казалось, что его уже ничего не может напугать, но внезапность этих странных звуков снова заставила всколыхнуться самые мрачные предчувствия.

Впрочем, того, что предстало перед глазами Волкогонова через несколько мгновений, он никак не мог ожидать. Да и кто мог бы? Относительно радовало только то, что «явление» никак не было связано с апейроном… хотя это служило слабым утешением.

На перекресток своей странной подпрыгивающей походкой вырулил дурачок Виталя. В гигантской руке он сжимал алюминиевый штатив, которым периодически стучал об землю, как посохом церемониймейстера, а ступни впечатывал в асфальт с такой силой, что никого бы не удивило, если бы тот наконец проломился. По лицу идиота блуждала знакомая конвульсивная ухмылка, мышцы щек и бровей постоянно дергались, иногда он широко открывал рот, что-то негромко гудел и снова схлопывал челюсти, издавая глухой лязг. В общем, Виталя вполне закономерно вызывал страх у каждого нормального человека. Кроме отталкивающего внешнего вида, он настораживал еще и тем, что предсказать его действия не представлялось возможным — было совершенно не ясно, что творится в больной голове местного дурачка. И именно он сейчас шествовал по пустынной улице, лихо огибая неподвижных людей-кукол и будто даже не замечая (что было бы совсем не удивительно) дикости окружающей его картины.

«Только его мне сейчас и не хватало», — внутренне застонал Роман и тут же осекся. Догадка так поразила его, что парень даже дышать перестал. Ну конечно! Вот же оно, безумие!!! Все верно — именно этого психа и не хватало. Правда, пока не понятно, как Виталя сможет ему помочь (и сможет ли вообще), но решение пришло к Волкогонову само, что называется, «на своих двоих», так что игнорировать его было бы настоящим преступлением. А это значило только одно: нужно побороть свой страх перед безумцем и попытаться наладить с ним контакт.

Роману потребовалось пару минут, чтобы собраться с духом и сделать шаг из подворотни навстречу дурачку.

Заметив движение, полоумный бугай остановился, впечатав в землю обе ноги и конец штатива. Он очень пристально смотрел, как Волкогонов к нему подходит, и даже перестал дергать лицом, плотно сцепив зубы.

Роман не мог догадаться, что у Витали на уме и не кинется ли он на парня, когда тот окажется в зоне досягаемости. Но выбора не было, приходилось довериться предчувствию. Так что Волкогонов вытянул вперед открытую ладонь, предлагая другому человеку рукопожатие, и негромко сказал:

— Привет, Виталя.

В ответ псих по-птичьи склонил голову к плечу, с прищуром посмотрел на Романа и усмехнулся. Усмехнулся практически нормально, как обычный человек.

— Здорово, дядька. — Голос безумца звучал странно, но слова были сказаны внятно и четко. Волкогонов во все глаза уставился на Виталю, не зная, как реагировать. Он так и стоял с протянутой для рукопожатия рукой, пока «дурачок» не хлопнул его по ладони:

— Руку-то опусти, не на паперти.

Роман медленно опустил руку, но отвести взгляда от странной физиономии «дурачка» так и не смог.

— Я… — начал он и запнулся, не зная, что сказать. Все мысли перемешались, и парень никак не мог сосредоточиться: ему столько нужно было сказать Витале, о стольком спросить, попросить о помощи, наконец, но он никак не мог подобрать нужные слова. Как разговаривать с безумцем?

— Так и будешь на меня пялиться? — прогудел детина, и его лицо снова задергалось.

— Извини. Просто… Я не знаю… Ну, как сказать…

— Ага, с психами говорить сложно. Я знаю. Я знаю.

— Да нет, ну что ты.

— Ума много — вредно. От ума все беды.

Виталя скорчил понимающую гримасу, и Волкогонов невольно кивнул и усмехнулся. Глаза дурачка оставались все такими же пустыми, но что-то на их дне мерцало, заставляя поверить в то, что он сможет понять. И, возможно, даже лучше, чем может сам Роман.

— И не говори. Горе от ума… и сейчас от него так много горя, как никогда.

— Горе, да. Кругом горе.

Псих повертел головой и, будто иллюстрируя свои слова, ткнул штативом-посохом в сторону ближайшей фигуры, покачивающейся на невидимой нитке.

— Коллективный разум. Без человеков. Человеки не нужны. Синтез удался.

Роман не верил своим ушам. Конечно, Виталя говорил рублеными фразами, и на первый взгляд могло показаться, что в них нет смысла, но ситуацию он описал очень четко. Так четко, как не смог бы человек, не имеющий представления о происходящем. А значит, дурачок что-то знает. Возможно, даже намного больше, чем можно предположить. В конце концов, слухи о том, что когда-то он работал на «Биосинтезе» и занимался наукой, могли оказаться абсолютной правдой. Решив, что попробовать стоит, Волкогонов спросил:

— Виталя, а правду говорят, что ты в химии разбираешься?

Физиономия дурачка сморщилась — непонятно было, не то он задумался, не то сейчас расплачется. А через минуту старшеклассник услышал негромкий булькающий смех. Виталя активно закивал, постукивая по асфальту штативом, и, когда отсмеялся, сказал странным искаженным голосом, словно копируя кого-то другого:

— У вас блестящая кандидатская — одна из лучших на биохимическом факультете. Вас и Ларису Грехову ждет большое будущее. Да-да. Ха-ха-ха. Виталя был лучшим на курсе. Лучше всех. С Ларисой лучше всех.

— Ничего себе.

— Лучший, да. В большой лаборатории. Почти доктором стал.

На последних словах дурачок важно поднял палец, будто подчеркивая значимость сказанного. И тут же его будто переключило, он опасливо огляделся, щурясь на неподвижные фигуры вокруг.

— Но это неправильно. Так случиться — это плохо. Неудачный эксперимент. Не должно так.

Виталя заерзал на месте, непрерывно вертя головой и бубня что-то нечленораздельное, несколько раз плюнул себе под ноги, постучал штативом о землю, и Роман понял, что дурачок снова погружается в свое обычное состояние. Допустить этого было никак нельзя, так что парень, даже не успев подумать, схватил Виталю за руку и повернул к себе, снова привлекая внимание.

— А что случилось? И когда это было? Расскажи мне, пожалуйста, это очень важно.

— Нельзя, — вырвал руку безумец и отчаянно затряс головой. — Нельзя говорить. Запрещено.

— Виталя, ну пожалуйста! Ты же видишь, что творится!

— Видишь, да. Но сказали — нельзя рассказывать.

— Неужели ты так все и оставишь?!

Вопрос вырвался у Романа сам собой, от разочарования. Было заметно, что дурачок все дальше уходит в свой мир и добиться от него помощи, похоже, не удастся, но парень не мог с этим смириться. Перед ним стояла его единственная надежда. Единственная надежда его родителей, одноклассников, учителей, жителей Пензы, а может, и всего остального мира. И Волкогонов был готов на что угодно, только бы эта надежда не исчезла. Но как ее удержать, он не знал. Именно это отчаяние и прозвучало в вопросе, на который Роман не надеялся получить ответ, но не мог не задать. Возможно, эта мольба что-то затронула в расстроенном разуме Витали. Лицо дурачка застыло, а затем на нем отразилось мучительное напряжение, как будто он пытался сложить разрозненные кусочки головоломки, преодолевая огромное сопротивление.

Роман, не отрываясь, смотрел в глаза безумца, пытаясь пробиться к остаткам его сознания, помочь, удержать на плаву то, что когда-то было человеком. И совместные усилия двух людей дали результат: Виталя заговорил глухим, надтреснутым голосом, медленно выговаривая слова, но его речь была ясной и осмысленной:

— Аспирантами нас повезли на «Биосинте». Мы должны были принять участие в секретной разработке… в эксперименте… Там… там… Не могу! Не могу говорить! Нельзя! Там ничего не вышло. Катастрофа. И меня в больницу положили. И нескольких еще. Держали в больнице. Долго. И никакой науки. Я завязал, завязал. Меня отпустили. Но говорить нельзя. Нет. Нет!

Фразы Витали становились все менее связными, было видно, каких усилий ему стоит произносить даже их — он сделался пунцовым, на висках и шее повздувались вены, будто дурачок волок за собой стокилограммовую штангу. Огромная рука психа намертво вцепилась в плечо Романа и немилосердно сдавила, словно парень остался единственной опорой на земле. Но Волкогонов даже не обратил на это внимания, напряженно вслушиваясь в каждое слово.

— Тихо. Тихо. Не говори. Я знаю, что там случилось.

— Знаешь? — Виталя отпустил собеседника, несколько раз стукнул штативом об асфальт и с сомнением покачал головой. — А что? Что знаешь?

— Лариса Николаевна мне рассказала, что в лаборатории «Биосинтеза» работали над созданием протовещества. Как вас водили в закрытый бункер к какому-то итальянцу-ученому. Что он вроде бы со средних веков дожил до наших дней. Говорила про то, как он проводил эксперименты с апейроном и сам частично им стал, или что-то в этом роде. А потом у итальянца случился приступ, и все, на кого попала эта его слизь, сильно пострадали. Лариса Николаевна собрала немного того странного вещества и потом проводила свои эксперименты…

Дурачок уронил штатив, схватился руками за голову и зажмурился, будто не желая слушать того, что говорил ему Волкогонов.

— Вот дура. Вот дура. Нельзя же. Рассказывать нельзя, и с апейроном нельзя. Ох, Лариса. Что ж она натворила…

— Натворила, натворила, — в тон Витале отозвался Роман, отнимая его руки от головы. — Только ее эксперимент удался. Ты же знаешь, правда? Все, что вокруг происходит, — это апейрон. И мне очень нужна твоя помощь, Виталя. Очень нужна. Пожалуйста, не бросай меня.

Дурачок открыл глаза и посмотрел на старшеклассника, будто впервые увидел — взгляд его был острым, пытливым и сосредоточенным:

— Ладно. Но и ты не бросай.

— Хорошо, — серьезно кивнул Волкогонов. — Ты моя единственная надежда. Так что будем держаться вместе.

— Вместе, ага.

Роман вздохнул с облегчением, похоже, с Виталей все-таки можно было наладить контакт, и теперь маленькая надежда на спасение стала чуть-чуть больше.

Тут ему в голову пришла еще одна мысль, и парень пытливо посмотрел на вновь обретенного напарника:

— Виталя, а ты не чувствуешь, что у тебя в мозгах кто-то копается?

Дурачок на секунду задумался, а потом усмехнулся и постучал себя пальцем по голове:

— Негде копаться.

— То есть ты не ощущаешь никакого постороннего присутствия в своих мыслях?

— Постороннего никакого.

— Круто! Мы рядом со школой, а апейрон не может влезть в твои мысли.

Лицо психа приобрело назидательное выражение, он поднял палец и произнес так, будто объяснял очевидное бестолковому ребенку:

— Виталя за чертой. Он прошел в маленькую дверь, и его думы устроены по-другому. Нельзя изменить, что уже изменено. Протовещество не мое, не может меня менять, брать мысли. Виталя совсем другой.

Роман улыбнулся и согласно кивнул. Видимо, в этом и заключалась сила безумца — его мозг был слишком поврежден и функционировал совсем иначе, чем мозги обычных, нормальных людей. А сверхразум был настроен именно на «нормальность», на то, что можно понять и оценить рационально. И хотя эмоции и чувства людей служили для него дополнительным источником энергии, апейрон не знал, что они собой представляют, не мог на них повлиять. Душевнобольные люди зачастую живут инстинктами, эмоциями, голосами из своих внутренних миров, а не общепринятыми нормами и законами логики, так что и мерить их нужно совсем другой меркой. Той меркой, которой у протовещества не было.

Еще раз поблагодарив про себя спасительницу — Надю (черт, у нее даже имя символичное — Надежда! И как я раньше не замечал?), Роман повернулся лицом к злополучной школе. Ему удалось отыскать свое «божественное безумие», теперь оставалось это оружие правильно применить.

Глава 23

Есть еще одно пространство, еще одно бытие.

Есть еще одна материя, более темная, чем дыры среди межзвездной пыли.

Она находится в голове у человека.

Это не объяснить науке, этого нет ни в одном хранилище знаний.

Но эта черная дыра глубже, чем любое пространство или время.

Я не могу дать ответ на собственный вопрос: как человек может это организовывать?

Но я узнаю, если сам окунусь вглубь.

Если открою эту дверь.

Впереди ждало прямое столкновение с протовеществом, и Роман прекрасно это понимал — тянуть было нельзя. Но прежде чем отправиться на «последнюю битву», оставалось выяснить у Витали как можно больше. Он явно располагал огромными залежами информации по апейрону, и хотя выудить что-то стоящее было не так уж просто, результат мог стоить потраченных усилий. На данный момент оставался нерешенным самый важный вопрос: как лишить протовещество силы, как его победить? Волкогонов очень рассчитывал, что ответ к этой задачке запрятан где-то в голове безумного великана. Как показывала вся предыдущая беседа, Виталя, хоть и был не в себе, сохранил много полезных воспоминаний о времени, когда он, Лариса Николаевна и другие студенты занимались изучением апейрона. И если Грехова многого об экспериментах не знала, не хотела знать или забыла, то Виталя хранил и лелеял эти воспоминания. В конце концов, именно столкновение с протовеществом превратило его в безумца, и только воспоминания об исследованиях остались связью «дурачка» с окружающим миром. И как оказалось сейчас, эта связь давала надежду на спасение и для самого Витали, и для всех остальных людей.

Великан постукивал о землю своим штативом, что-то невнятно бормотал и тоже смотрел в сторону школы. Притом лицо его периодически искажала гримаса такой дикой злобы, что у парня начинали мурашки бежать по коже. «Ох и не позавидую я этому паршивому „сверхразуму“, когда Виталя до него доберется», — иронизировал про себя парень, чтобы унять нарастающее волнение и, чего уж греха таить, страх, от которого тряслись поджилки.

Но времени на то, чтобы собраться с силами, уже почти не осталось — кругом царила зеленовато-серая мгла, с неба нескончаемым потоком лилась вода вперемешку с нитками-трубками, ищущими тех, кто еще не превратился в марионетку, а улицы заполняли неподвижные фигуры, слабо покачивающиеся под ударами дождевых капель. Казалось, Пенза вымерла, превратившись в декорации для сюрреалистичного полотна… И Волкогонов не в тему подумал, что, если все наладится, он больше никогда не сможет смотреть постапокалиптичные фильмы. Может быть, он даже станет поклонником мультиков про бабочек или радужных пони… лишь бы навсегда забыть весь этот утопающий в осенней воде ужас.

Роман еще раз посмотрел на своего новоявленного напарника, сосредоточенно царапающего что-то на асфальте, признался себе, что изо всех сил оттягивает время, когда придется сделать шаг в сторону школы, тяжко вздохнул и наконец-то задал нужный вопрос:

— Виталя, прежде чем мы пойдем к апейрону, скажи: может, ты знаешь, как его победить? Чтоб наверняка. Нам бы это очень пригодилось.

Псих перестал чертить штативом каракули и криво усмехнулся с видом победного превосходства:

— Надо знать, как создать. А потом — чик — и перевернуть!

Волкогонов прикипел взглядом к довольной физиономии Витали и мысленно дал себе увесистого пинка. Такая простая мысль! Такая простая, и она не приходила ему в голову. Ни разу!

— Я знаю! — не удержавшись, радостно гаркнул он и сразу осекся, с опаской глядя по сторонам: даже сквозь шум ливня возглас прозвенел, казалось, на километры кругом, но, к огромной радости «заговорщиков», никто не обратил на это внимания.

— Я знаю, как его создали, — уже тише добавил Роман.

Взгляд Витали на мгновение стал осмысленным и невероятно сосредоточенным.

— Сотни лет лучшие умы человечества бились над этой загадкой, но так и не решили ее, а ты знаешь?

Голос безумца звучал так странно: глубоко, весомо, с ноткой менторского недовольства, будто перед Волкогоновым вдруг появился ученый, которому досадно, что невежа смог понять то, что не далось ему самому. Парень даже невольно сделал шаг назад, так неловко ему вдруг стало за свой выкрик. Может, он поспешил? Ведь знаний ему действительно не хватает, а тех, что есть, не наберется даже на конспект двоечника. По сути, Грехова ему ничего толком не объяснила, а «кровь девственницы» — то только догадка… которая к тому же сейчас звучала как законченный идиотизм.

— Лариса получила апейрон случайно, — отвернулся Виталя и снова стал ковырять штативом асфальт.

— Может быть, но я правда знаю, что стало решающим ингредиентом: кровь невинной девушки.

Почему-то Волкогонову страшно захотелось доказать безумцу свою правоту и полезность. В конце концов, он действительно был уверен, что знает решение загадки.

Не оборачиваясь, Виталя сперва захихикал, а потом рассмеялся в полный голос, закинув голову и зажмурившись от удовольствия. И сколько бы Роман ни напоминал себе, что перед ним просто душевнобольной человек, такая реакция все равно была обидной.

— Что смешного? — угрюмо спросил он.

— Кровь невинной девушки, — продолжал кудахтать Виталя. — Кровь… а-ха-ха… Кровь — и все! Решающий ингредиент! Железному Клюву скажи, да-да… Он тоже посмеется. Ох…

Отсмеявшись, дурачок смахнул выступившие на глазах слезы и успокаивающе похлопал парня по плечу.

— Не грусти. Грехова — неплохой, может быть, учитель. Но не очень ученый — слишком хочет получить ответ. Забывает неудачи и снова к ним приходит. Ждет, вдруг получится.

— Ты о чем? — растерялся Волкогонов.

— Кровь невинного еще в XII веке отверг Ивар Варгсон, Железный Клюв. Он был знаменитый чернокнижник, алхимик. Много знал про апейрон. Как Пазоротти. И больше. Сожгли его.

— Как так? — вспыхнул старшеклассник. — Я же своими глазами видел, и Лариса Николаевна потом подтвердила…

— А так. Мало крови. Вот что он сказал.

Роман был расстроен, обескуражен и зол: значит, все догадки — ошибка, он так ничего и не знает о протовеществе. Все, на что они с Греховой полагались, на поверку оказалось пшиком. И в итоге никакого решения нет и в помине, потому что суперидея Волкогонова о том, что синтез апейрона запустила кровь Юли, хоть и правдоподобная на первый взгляд, но все равно ошибочная.

Тем временем, пока Роман терзался, Виталя продолжал свои сбивчивые объяснения:

— Давно сказано, что протовещество оживить могут четыре стихии вместе, — дурачок начал загибать пальцы: — вода, земля, воздух и огонь. Потом еще «метафизический субстрат»: любовь, страх, ненависть или равное что-то. И с этим было много экспериментов. Много-много-много. Но ничего не вышло. Нужно было еще элементов. Другие реактивы, но какие?

Огромное тело Витали снова начало сотрясаться от смеха. И сквозь этот жутковатый лай псих продолжил рассказывать, казалось, не в силах остановиться. Видимо, ему необходимо было рассказать историю до конца, она буквально рвалась из него, как вдох, который ему позволили сделать после долгой задержки дыхания.

— Чародеи-волшебники старались, ха-ха. Воду паром и льдом делали, красили огонь разными реактивами, собирали солнечный свет в сосуды. Орошали все кровью, слезами, вином… Ха-ха-ха. Колдуны-шаманы. Очень смешно. Все бесполезно.

— Постой! — вклинился в поток рассказчика Роман. — Как бесполезно? Ведь Пазоротти оживил апейрон. Он даже сам почти им стал — превратился в этот желто-зеленый пластилин. Значит, у него получилось. Что-то сработало. Только что? И как?

Дурачок закивал. Глаза его затуманились, словно Виталя отправился в далекое путешествие внутри своих запутанных мыслей. Изо рта потекла струйка слюны, а голова стала клониться к левому плечу, будто мышцы шеи разом ослабели или растянулись. Зрелище было довольно пугающее, и Волкогонову пришлось несколько раз сглотнуть вставший в горле комок. Но другого союзника у парня не было (и вряд ли стоило рассчитывать его найти), так что приходилось игнорировать свои страхи и надеяться на лучшее.

Громко заскрипев в попытке втянуть назад нитку слюны, Виталя озвучил свое «путешествие во времени»:

— О-о-о-о, Пазоротти досталось. Хе-хе, крепко досталось. Апейрон сожрал большо-о-о-о-ой кусок пирога из его головы. Большой-пребольшой. А без этого куска человек думает не хорошо. Мало и глупо. Что-то понимает, что-то не понимает. Как Виталя. В голове только полпирога, а другое пол — пустое.

— Фигово.

— Ага. Половина пустоты — фигово, да.

— Виталя. — Роман внимательно посмотрел на психа, стараясь не замечать его ужимок и подергиваний. Все эти внешние эффекты, конечно, вызывали невольные опасения (особенно если вспомнить инцидент в лифте), но сейчас, похоже, не отвлекали Виталю от главного. — Но вы же наверняка спрашивали у Пазоротти, как ему удалось получить протовещество.

— Спрашивали. А то!

— И что он рассказал? Как ему удалось?

Лицо дурачка внезапно стало совершенно нормальным, и Волкогонова передернуло от такой разительной перемены, хоть она случилась и не первый раз за последние полчаса. Нормальному человеку к этому невозможно было привыкнуть — такие резкие и неожиданные изменения не свойственны здоровой психике, а потому не могут не пугать. Чего можно ждать от человека, который не контролирует собственные эмоции, мысли и инстинкты? Всего. А значит, он потенциально опасен, ведь непонятно, что его больной мозг выкинет в следующую минуту. И почему-то больше всего Романа пугало именно «нормальное» состояние Витали — было в этих прояснениях что-то противоестественное, что не могло быть, не укладывалось в привычные рамки. Иногда парню даже казалось, что псих издевается над ним и на самом деле все безумие напускное, всего лишь маска, за которой скрывается хладнокровный ученый, следящий за ходом не ведомого никому эксперимента. Конечно, Волкогонов понимал бредовость подобных теорий заговора, попахивающих паранойей, но ничего не мог с собой поделать и вздрагивал каждый раз, когда взгляд Витали становился осмысленным, а речь переставала быть рваной и примитивной.

— Все, что рассказывал мастер, стоило бы подробно записывать, но нам не позволяли…

Глава 24

Виталий Дорофеев был звездой курса — высокий, статный, красивый. КМС по баскетболу. Секретарь комсомольской организации. За ним бегали почти все девчонки факультета химии. Однако дамским угодником судьба ему стать не позволила — уж слишком парень был увлечен наукой, которая занимала почти все его свободное время.

Он был лучшим на курсе (рядом с ним можно было поставить только Ларису Грехову, но ей не хватало воображения, как говаривал заведующий лабораторией, в которой они проходили практику). В общем, Дорофеев по всем параметрам был суперменом и при этом умудрялся не заболеть звездной болезнью, которая сгубила немало талантливых ученых еще на заре их пути.

В общем, все у Виталика было хорошо, и, судя по всему, после окончания института ему светила неплохая должность на «Биосинтезе» — прямо об этом в глаза студенту никто не говорил, но прозрачных намеков преподавателей и сотрудников завода было более чем достаточно. Так что, когда самого Дорофеева и еще нескольких перспективных юношей и девушек пригласили на практику в закрытую лабораторию, это не стало чем-то совсем неожиданным.

Впрочем, и совсем ожидаемым тоже. Выдержав миллион проверок и собеседований с сотрудниками КГБ, Дорофеев, Грехова и еще несколько ребят попали в закрытую, подземную часть исследовательского центра «Биосинтеза», о котором не знали в большинстве своем даже те, кто проработал на заводе не один десяток лет.

Поначалу, когда студентам озвучили цель исследований, Виталик про себя скривился: какая-то бредятина, в которую ни один нормальный ученый в жизни не поверит. Апейрон — это же сказочка для философских размышлений, а не предмет изучения для серьезных химиков. Судя по всему, большинство других студентов оценили предмет очень похожим образом, за исключением Греховой, у которой глаза тут же загорелись дьявольским огнем. Правда, Лариса всегда отличалась какими-то странными метафизическими воззрениями, хотя пять лет обучения на химфаке должны были давно истребить подобные глупости на корню. Но нет.

В любом случае первое время Виталик занимался изучением имеющихся в лаборатории материалов, что называется, спустя рукава. Тем более удивительным для него самого стало то, что довольно скоро он во все это втянулся с головой. Хотя, наверное, это было и не так уж необъяснимо — прочитанные им исследования и записи экспериментов довольно внятно свидетельствовали, что получение протовещества — задача определенно выполнимая. И здесь у молодого баскетболиста словно сорвало крышу.

Дорофеев сидел в лаборатории сутками, обложившись горами записей и магнитофонных кассет: он пытался использовать абсолютно всю информацию, которая имелась в наличии. Он чувствовал, что решение загадки где-то здесь, рядом, стоит только протянуть руку, выйти за границу обыденного восприятия и мышления, и апейрон станет реальностью. Значение такого научного прорыва сложно было переоценить — даже открытие нейтрона на его фоне будет менее значимым. Шутка ли — протовещество, субстанция творения, то, из чего рождалась наша Вселенная…

В это время они очень сдружились с Ларисой Греховой на почве совместных поисков, научного азарта и страсти. Девушка была толковой, хотя, с точки зрения Дорофеева, ей не хватало гибкости и смелости в построении гипотез. Она жутко боялась ошибок, боялась показаться недостаточно умной, эрудированной, волевой. И компенсировала это ослиным упрямством, от которого у Виталика временами просто сводило зубы. Но у них все равно как-то получалось находить общий язык, и через некоторое время двум энтузиастам удалось заразить своим вдохновением и остальных студентов.

Разработка нового проекта проходила туго и мучительно. Сколько было сделано безрезультатных попыток, Дорофеев даже вспоминать не хотел. Однако через полгода или около того всем стало понятно, что исследования уперлись в стену. Из тех исходных данных, что у них имелись, больше ничего нельзя было извлечь, а новой информации не появилось. Сдаваться, признавать свое поражение отчаянно не хотелось, но… И именно в этот момент руководитель лаборатории устроил встречу с самим Карло Пазоротти.

Сказать, что молодой химик был в шоке от этой встречи, — не сказать ничего. Перед ним оказалось живое опровержение 99 % того, во что он верил всю жизнь, что считал непогрешимой истиной, что подтверждала современная наука.

Странное существо, которое предстало перед студентами, сложно было назвать человеком. Больше всего это создание походило на какой-то пластилиновый клубок, оплавившуюся восковую свечу. Капли странной желто-зеленой слизи временами капали с его конечностей на пол, а все его тело ходило ходуном и подрагивало, будто оживший студень. Но слова этого жуткого огарка не вызывали сомнений: перед ними был знаменитый алхимик средневековья Карло Пазоротти. Человек, которому удалось выделить протовещество. Человек, способный помочь им повторить эксперимент и совершить настоящую революцию в современной науке.

Эта мысль непрерывно билась в голове Виталия Дорофеева, вынуждая с маниакальным вниманием вслушиваться в каждое слово алхимика, ловить любые намеки, которые он вплетал в свой рассказ. И в какой-то момент, когда в плохо освещенном бетонном бункере повисла очередная пауза, наполненная хриплым дыханием, парень не выдержал и задал вопрос, который неотступно мучал его с того самого момента, как выяснилось, что есть рецепт получения протовещества:

— Мастер, так вы помните тот день, когда удалось оживить апейрон?

Студенистое тело старого ученого заходило ходуном, а бетонный мешок заполнил страшный скрежещущий звук — было непонятно, не то Пазоротти смеется, не то задыхается в приступе кашля. Но свозь это перханье и хрип Виталий с трудом разобрал (или ему показалось, что разобрал) несколько слов:

— Помню… конечно, я помню…

То, что произошло дальше, сложно описать словами, да и мало кто в здравом уме мог бы такое представить. Фраза, сказанная Пазоротти сквозь кашель, словно послужила переключателем, запустив неведомую реакцию в организме алхимика. Под пледом, который прикрывал его от поясницы до кончиков ступней, началось какое-то бурное движение, словно миллионы щупалец сплетались и расплетались в жутких конвульсиях.

Инвалидное кресло заходило ходуном и не перевернулось только благодаря усилиям двух безмолвных солдат, намертво вцепившихся в спинку и подлокотники.

Между тем Пазоротти даже не замечал этого движения, он, казалось, погрузился в какое-то подобие транса: тусклые глаза под тяжелыми восковыми веками закатились, голова подергивалась из стороны в сторону, руки одним резким движением обхватили сутулые плечи старика, и он начал раскачиваться над извивающейся нижней частью собственного тела. Но, когда он заговорил, голос доносился ровно и даже с какой-то механической ноткой, от чего у всех студентов по спинам побежали мурашки.

— Тяжко мне, душно мне… Тяжко, тяжко. Аххх… Помню. Я помню. И не помню. Что было тогда? Что было? Осень. Дождливая осень. Тускло. Вода с неба. Солнце. Иногда солнце. Мой кабинет. Колбы, пробирки. И огонь. Огонь горит. Все разбивается. Образцы крови. Инквизиция! Ненавижу! Кровь течет по столу. Дверь открывается. В голове дверь. Я падаю, проваливаюсь. Что-то тянет меня, засасывает. В черноту. В зеленое и липкое. Тянет, тянет. Душно, тяжко… А-а-а-а-а-а-а!

От крика Пазоротти, заполнившего все помещение бетонного бункера, у людей свело зубы, а в голове застучали тысячи маленьких молотков, причиняя дикую боль, почти оглушая.

Но даже хватаясь за голову, складываясь пополам от боли, Дорофеев продолжал следить глазами за извивающейся фигурой алхимика. На миг их глаза встретились, и прямо в одуревшем от боли мозгу Виталик услышал:

— Хочешь узнать тайну апейрона? Войди в дверь! Провались в бездну!

Пазоротти уставился на молодого студента безумным взглядом и протянул к нему свои истекающие липкой неведомой жижей руки. Его пальцы стали вытягиваться, извиваясь, как змеи, и Дорофеев почувствовал, как что-то в его голове меняется, вплетается в череду мыслей, затапливает мозг, покрывая его мелкой шевелящейся сеткой. Что происходило в бункере дальше, он уже не помнил. Единственное воспоминание, сохранившееся перед тем, как Виталик потерял сознание, — ощущение чего-то теплого и липкого на лице, похожего на вязкие медовые капли. Тогда ему показалось, что они текут у него из глаз…

Роман слушал историю Витали чуть ли не с открытым ртом. И хотя представлять себе весь этот ужас он совершенно не хотел, но в желудке все равно рос ледяной ком, заставляя парня покрываться холодным потом. На последних словах рассказа из груди вырвался долгий сиплый выдох, и только тогда Волкогонов заметил, что большую часть времени простоял, затаив дыхание.

— Жесть… — только и смог он сказать. Никаких слов не хватило бы, чтоб описать впечатления от услышанного.

— Войди в дверь. Провались в бездну… — эхом повторил Виталя и уставился перед собой, будто и сейчас искал взгляд Карло Пазоротти.

Роман постоял некоторое время в надежде, что сейчас психа отпустит, но тот все не двигался.

— Эй, ты как? — тихо позвал Волкогонов и коснулся Виталиного плеча. — Ты как?

Но вместо ответа он услышал звериный вой. Великан отбросил свой штатив и рухнул на землю, держась за голову. Он выл, дергался, катался по земле, конвульсивно дергая руками и ногами, и выкрикивал дурным голосом:

— Тошно мне, больно мне, тускло мне…

Первой мыслью у Романа, конечно же, была мысль о спасении. Ему захотелось бросить все и убежать как можно дальше, чтобы не слышать этих душераздирающих воплей. Но это желание мелькнуло и пропало: бежать некуда, прятаться негде, а несчастный человек, извивающийся у его ног, мог вызывать только жалость и сочувствие. Вряд ли он хотел себе такой участи. Ответственность за случившееся с Виталей несут совсем другие люди, но жить-то с этим выпало именно ему. И, возможно, только он может помочь справиться с надвигающейся катастрофой.

Этому огромному сильному мужику не оставили в жизни ничего, кроме навязчивых идей и редких моментов прозрения. Нет, как бы там ни было в прошлом и как бы ни сложилось в дальнейшем, но бросать Виталю здесь парень не собирался. Подчиняясь наитию, он стал шарить по карманам в надежде найти то, что поможет снять приступ.

В заднем кармане джинсов знакомо кольнуло пальцы. Иридиевая плата. Видимо, он все-таки поднял ее и даже не обратил на это внимания. «Совсем нервишки расшалились, да?» — напряженно хихикнул парень, одновременно возблагодарив всех духов судьбы за то, что не позволили ему бросить плату. Пускай апейрон говорит, что ему на нее плевать, но ему и Ларисе Николаевне она помогла. Может, поможет и Витале.

Роман приложил ее ко лбу психа и, превозмогая его конвульсии, подержал несколько секунд.

— Тихо, тихо… Все хорошо, — нашептывал он, не зная, слышит Виталя или нет. Это было не важно, так как дурацкие, до боли заезженные слова придавали парню уверенности.

И Виталя затих. Всхлипнув пару раз, он закрыл глаза и замер, задышав глубоко и ровно. Волкогонов осторожно убрал плату, погладил великана по разметавшимся волосам и, глядя на его умиротворенное лицо, глубоко задумался.

Из всего, что он услышал за последнее время, получалось, что для уничтожения протовещества необходимо понять, каким образом оно появилось, что его активировало. Может быть, это поможет обратить реакцию вспять? Но как разобраться во всех этих «тяжко мне… провались в бездну… осень… вода с неба…»?

Так, шуточки в сторону. Что свойственно людям науки? Рациональный подход, логика и дедукция.

Стоп! Волкогонова будто ударило током. Он вскочил и стал лихорадочно искать по карманам свой смартфон, путаясь в складках одежды и беспрерывно чертыхаясь.

Если есть шанс, что апейрон можно уничтожить теми же средствами, что он был создан, то стоит вспомнить, КАК он был создан. Ведь все происходило прямо перед глазами Романа. Мало того! Он даже сделал несколько фоток на память, потому что свет падал на лицо Юли как-то особенно красиво и девушка была похожа на нимфу в медно-золотом облаке… Тьфу ты!!!! В общем, не важно. Куда важнее, что на телефоне эти фотографии сохранились. Как он мог о них забыть?!

Парень быстро перелистал кучу сохраненных кадров и наконец-то открыл тот самый. На нем Юля сидела за первой партой рядом с Шаткиным прямо перед кафедрой, уставленной горой пробирок, и внимательно смотрела на химичку, что-то увлеченно рассказывающую за своим столом.

— Я должен был. Я. Виталя умнее, — прозвучал внезапно за спиной голос психа, и Волкогонов подскочил на месте. Сердце в груди забилось пойманной птицей, но, переведя дыхание, парень обернулся к своему «напарнику» и непонимающе спросил:

— Чего?

— Лариса не должна была. Я должен. Виталя мог сделать апейрон… Я все знаю, что нужно.

Великан стал тыкать грязным пальцем в экран смартфона, бубня себе под нос:

— Свет умирающего солнца. Осень. Осенью светит солнце мертвых. Пазоротти осенью эксперимент делал. Вода, огонь, земля…

Перечисляя нужные компоненты, Виталя ерзал пальцем по фотографии, указывая на фикус в горшке, на зажженную горелку, на колбу с водой.

— Вода очищенная, да. Вряд ли в храме святили. Дистиллированная, наверно. Эмоции… Подростки — максималисты. Сильные эмоции. Любят (Роман вздрогнул и покраснел) или ненавидят. Любовь, ненависть. Любовь сильнее, но где ж эту любовь настоящую найдешь? Так что ненависть. Пазоротти кардинала ненавидел до дрожи, над крестьянами эксперименты свои ставил… Я тоже не без греха. Кровь-кровушка на руках, на лице. Но не сработало. Не сработало. Почему? Почему не сработало? Я мог! Я знаю!

Роман задумался. Если Виталя говорит, что вроде бы все компоненты присутствуют, но у него такой же эксперимент не сработал, значит, должно быть что-то еще. Свет, вода, эмоция… Все-таки мне кажется, что господин Дорофеев неправ насчет любви. Может, конечно, ненависть тоже должна быть… Тогда это, скорее всего, отношение учеников к Греховой… Но моя любовь к Юле и иридиевая плата помогали защищаться от апейрона, а значит, любовь важна и… Хм, и звездный металл… А ну-ка подождите…

Волкогонов сильно увеличил часть фотографии, на которой запечатлен стол химички. На нем стоит куча всего, и среди пробирок, горелок и аптечных весов красуется бесформенный кусок какого-то минерала. Его не так давно притащил из своей очередной экспедиции жирдяй Личун. Он еще разорялся, что это де-неведомый минерал из заброшенной шахты в Сибири, где они проводили геологическую разведку. Может, и врал, конечно, но через этот минерал вполне мог пройти солнечный свет и осветить пробирку, в которой Грехова с Юлей готовила протовещество.

Получается, что при создании апейрона был задействован подземный минерал. А иридий, который помогает противостоять влиянию протовещества, — элемент, наоборот, космический. Что, если для уничтожения протовещества нужно создать противоположные условия? Солнечный свет заменить на свет луны, поменять местами воду и огонь? И есть шанс, что Виталя не прав, что при создании апейрона любовь к Юле была сильнее ненависти к Ларисе Николаевне, значит, теперь…

Роман посмотрел на все еще бормочущего и царапающего себе лицо психа.

— Виталя, кажется, я знаю, что нам делать!

Великан замер и исподлобья глянул на парня.

— Я знаю, почему у тебя не получилось создать апейрон… Не хватало кусочка звезды…

— Какой звезды? — великан потер лоб.

— Нет, постой, сейчас мы об этом говорить не будем. Надо спешить. И мне нужна твоя помощь, потому что один я не справлюсь. Нам надо в школу. Туда, где все началось. Ты мне поможешь?

Долгую минуту Виталя глазел на Романа и жевал губами. Потом поднял с земли забытый штатив и оперся на него, как на посох.

— Помогу. Если потом все скажешь. Расскажешь мне.

— Обещаю.

— Тогда тебе к апейрону нельзя.

— В смысле?

— Апейрон хочет стать вселенной. Он копирует, потом становится. Стены скопировал — стены стали апейроном, потолок скопировал — потолок стал апейроном. Школа стала апейроном. Людей скопировал…

— Я понял, понял, — перебил Виталю Волкогонов. Но тот упрямо помотал головой:

— Нет. Не понял. Апейрон растет. Впитывает материю, знания, эмоции. Управляет и меняется. Он станет вселенной, а она станет им. А потом не станет. Совсем.

— Что? Кого не станет?

— Вселенной, — вздохнул великан и испытующе посмотрел на своего собеседника, который, судя по всему, оказался не таким сообразительным, как он ожидал.

— Как — не станет?

Все внутри Романа похолодело — псих озвучил вполне логичный финал истории. У парня и самого проскальзывали подобные подозрения. И к такой ответственности старшеклассник Роман Волкогонов оказался не готов. Совсем.

Самым худшим во всем этом было то, что переложить ответственность на кого-то другого не представлялось возможным. А значит, спасать мир (ха-ха, супермен-стихоплет спешит на помощь) придется ему самому… вместе с местным дурачком.

— Ну, тогда мне тем более нужно к апейрону, Виталя, — безнадежно вздохнул и развел руками парень. — Кроме меня и тебя, больше некому.

Псих посмотрел по сторонам, задерживая взгляд на людях-куклах, снова что-то побубнил, потом просто кивнул и направился к дверям школы, даже не оглянувшись.

Виталя, казалось, вообще существовал в другом мире и никакой опасности не ощущал. Он вышагивал рядом с Волкогоновым, стучал своим штативом и непрерывно разговаривал.

— А ты что? Ты хочешь апейрон убить? — деловито интересовался псих и косился в сторону своего спутника.

— Постараюсь.

— Зачем? Он же не плохой. А начнет схлопываться, так и вообще… это же интересно. Каждый разум станет уменьшаться, ты снова будешь думать как маленький, может, даже как я.

На последних словах Виталя захихикал, будто сказал что-то очень смешное и веселое.

— Ты будешь как я думать. Тогда поговорим, да, поговорим. Эх, интересно будет. А потом ты сможешь еще меньше думать. Освободишься от мысли, как зверь, город, предмет или наша Земля. Прекрасно! Чудно!

Роман с опаской поглядывал на своего спутника и начал уже всерьез раскаиваться в том, что позвал его с собой. Он в итоге может оказаться помехой, а то и союзником врага. И что с этим делать?

«Ладно, будем работать на два фронта», — подумал парень, чтобы хоть немного себя подбодрить.

— Виталя, а как это — думать как ты? Чем у тебя мысли отличаются? — с деланой заинтересованностью спросил он у своего спутника. Позвоночник Романа дрожал от напряжения, а этот странный разговор давал небольшую разрядку на пути к дверям родной школы, ставшей теперь средоточием ужаса, хаоса и самых темных предчувствий.

— Твой и мой мозг есть Вселенная, — чуть задумавшись, ответил псих. — Но моя далекая. О-о-о-очень-очень. Чужая. Тебе, другим. Очень далеко она.

— Но ведь апейрон может вторгнутся и в твою Вселенную. И… схлопнет ее.

— Ха!

Виталя вздохнул тяжко-тяжко, будто весь мир вдруг лег на его плечи:

— В моей Вселенной кошмары, страхи и сны. Там нечему схлопываться, иначе я давно бы уже… — Он снова умолк, но когда Волкогонов собрался прервать это тягостное молчание, тихо добавил: — Устал я. Может, хочу закончить.

Волкогонов ощутил, как ледяная глыба рухнула ему в желудок, под ложечкой противно засосало.

— И ты для этого со мной идешь?

— Хочу апейрон увидеть. Всю жизнь его искал… а нашла Лариска. Несправедливо! Несправедливо!

Великан стал сердито стучать своим посохом-штативом об асфальт, и Роману пришлось взять его за локоть, чтобы успокоить.

— Тихо, тихо. Сейчас ты его увидишь. Пойдем.

Последние шаги к школе давались с трудом. Было страшно, и в немалой степени от того, что рядом оказался такой странный человек. Безумец, который, судя по всему, шел к апейрону, чтобы умереть. «Ничего, я все равно умнее какого-то психа, — успокаивал себя Волкогонов. — И потом у меня есть моя любовь, стихи и иридиевая плата. Они помогали мне раньше, помогут и теперь. Я справлюсь. Обязательно справлюсь. Ради Юли, ради мамы, ради себя и всех остальных. Я справлюсь». С этой мыслью он и открыл тяжелую дверь в школьный вестибюль.

Но то, что ожидало внутри, в первую минуту изрядно поколебало настрой Романа: к такому ужасу он готов не был. Четвертая пензенская школа стала воплощением кошмаров.

В воздухе плавали полупрозрачные фигуры учителей и школьников — некоторых из тех, у кого еще оставались лица, Волкогонов узнавал. Человеческие фигуры проступали из стен и пола, и было непонятно, не то они в них растворяются, не то поверхности пытаются исторгнуть из себя чужеродные объекты. На втором этаже две фигуры висели прямо над лестничным пролетом — они были полупрозрачные и эфемерные, словно мыльные пузыри. Роману даже показалось, что он видит, как по поверхности пробегает радужная рябь.

— Началооооось! — завопил Виталя и грохнул об пол своим посохом, как только они переступили порог. В ту же секунду на Волкогонова навалилась чудовищная тяжесть и боль — казалось, в его голову со всех сторон воткнулся миллиард вибрирующих игл, перед глазами все поплыло, руки и ноги отказывались слушаться. Огромным усилием он заставил свою правую руку залезть в карман и сжать иридиевую плату. Стало чуть легче, но ощущение, что его мозг высасывают, не уходило. Думать было трудно, каждая мысль, каждый образ прорывался сквозь серую пелену ценой огромного напряжения. Кругом царило нечто невообразимое — и это только ухудшало положение. Нарастающий страх мешал сосредоточиться. Но не испугался бы в подобной ситуации только псих… И правда, Виталя, казалось, вообще не ощущал никакого дискомфорта, а творящийся вокруг кошмар воспринимал как нечто само собой разумеющееся.

— Гляди, гляди, оно схлопывается, — восторженно вскрикивал он, тыча пальцем в полупрозрачную фигуру школьного вахтера. Тело пожилого мужчины колыхалось в воздухе, больше походя на плохую голограмму: оно мерцало и рябило, грозя в любую секунду исчезнуть. Рот вахтера был безвольно распахнут, в глазах не отражалось ничего, кроме пустоты.

— Ну! Кто дурачок? — триумфально тыкал локтем Романа безумный детина, кривляясь и тряся своим штативом. Эти тычки отдавались болью во всем теле, слова буравили мозг, не позволяя сосредоточиться, и единственная мысль, которая все еще удерживалась в голове, была о том, что им нужно дойти до кабинета химии. Во что бы то ни стало. А там… Дальше роились только какие-то невнятные обрывки. И еще лицо Юли. Оно приносило облегчение. Краткое, но позволяющее делать следующий шаг.

Проходя мимо, Виталя захохотал и попытался дотянуться до ближайшей фигуры своим «посохом». К счастью, не достал — Волкогонов был уверен, что, окажись маневр безумца удачным, человечек лопнул бы, разлетевшись на миллион мелких капель.

— Схлопывается. Схлопывается, — в упоении бубнил рядом Виталя, перескакивая через три ступеньки и нетерпеливо притопывая между лестничными пролетами в ожидании своего нерасторопного напарника. — Надо быстро. Быстро к апейрону! Он ждет.

Они поднимаются — и Роман сам начинает схлопываться, мысли становятся примитивными, слышно плохо, видно тоже плохо, и ему хочется никуда не бежать, а съежиться, уменьшиться, превратиться в эмбрион, чтобы большие мысли не разрывали голову, уменьшаться, превратиться в точку и исчезнуть.

— Бежать. Бежать. Бежать. Юля. Юленька. Бежать. Мы справимся. Я спасу. Юленька.

Глава 25

Я был рожден из Хаоса.

Да, моему создателю пришлось применить различные ухищрения, чтобы извлечь меня из темноты безвременья и всеобъемлющей пустоты.

Это напоминало индийскую легенду о том, что если правильно играть на дудочке — то из мешка появится змея и будет танцевать.

Карло Пазоротти нашел эту мелодию, подобрав элемент, эмоцию и магию.

Но мне нужно понять, как устроено все, чтобы все изменить. Все — вселенную.

И мне помогла греческая космогония.

Согласно убеждениям древних греков, из Хаоса родилась Земля-Гея, черная бездна Тартар и Эрос.

Автор учебника уверял, что тот перво-Эрос — это вовсе не земная любовь. Это то, что мы назвали бы силой тяготения, существующей в мировом пространстве как закон. И эта сила приводит в движение и Хаос, и Землю.

Глупый автор.

Я сразу понял, что это — любовь.

Непонятная, неподвластная мне любовь.

Заставить себя двигаться становилось все труднее. Роман чувствовал, как все тело наливается какой-то тяжестью и одновременно будто расплывается. Мысли начинали путаться, образ Юли, который он старался удержать в голове, мерцал, превращаясь в невнятное пятно, голова болела все сильнее — там копошился миллион невидимых червяков, неистово пожирая мысли и эмоции.

Виталя топал рядом, похохатывал и подталкивал спутника своим штативом. Несколько раз Волкогонов замирал, старался присесть или даже прилечь прямо на ступеньках.

«Схлопываюсь. Схлопываюсь», — крутилось в голове одно слово. Поначалу оно вызывало ужас, потом стало просто отголоском, а через несколько минут и вовсе потеряло смысл.

— Вставай, дурень! — схватил за руку парня неутомимый великан и грубо вздернул на ноги. Сил передвигаться у Романа, казалось, уже не осталось, и он тупо уставился на Виталю и свою руку, обмякшую в железной хватке. Рука плыла, теряла четкость очертаний.

— Шевелись давай. Недалеко.

— Не-е-е-е, — вяло промычал в ответ Вокогонов, приваливаясь плечом к стене — она была теплая, пульсирующая. Он начал проваливаться в это засасывающее нечто. Глаза стали закрываться сами собой, но настырный псих не позволил напарнику остаться на месте, вцепившись в размякший локоть, он с силой выдернул Романа из объятий трансформирующейся материи и потащил по коридору.

Странное дело, но соприкосновение с Виталей вернуло парню часть утраченных сил и способности мыслить. Он покорно пошел за своим проводником, который, судя по всему, вообще не ощущал влияния протовещества.

За окном шумел беспрестанный ливень, и Волкогонов с вялым удивлением заметил, что на улице уже наступила ночь («сколько же мы уже ползем по школе»?), а в коридорах царит чуть фосфоресцирующая темнота.

— Заперто, — констатировал Виталя, подергав за ручку двери кабинета химии.

— Ладно. Тогда…

Роман снова попытался прислониться к стене, но псих ему не дал — рывком заставил встать ровно и перетащил на середину коридора, чтобы у раскисшего спутника не было шансов незаметно лечь или влипнуть в стену.

— Не ладно. Ключ есть. Я найду. — Виталя пошарил за деревянным наличником над дверью и победно продемонстрировал Роману блестящий ключик. — На практике туда клали. Студентами еще. Ха!

Замок щелкнул, и дверь распахнулась в темное чрево кабинета химии.

Волкогонов с трудом переступил невысокий порожек и огляделся — глаза давно привыкли к темноте, и, хотя картинка периодически плыла и рябила, он хорошо видел окружающие предметы. Потолок и стены помещения пульсировали, отливая влажными склизкими бликами. Биомасса апейрона дышала, трепетала, тянулась к школьнику, почти потерявшему способность реагировать на внешний мир.

Но Виталя не давал Роману шанса замереть и раствориться, поддаться настойчивому зову протовещества, постепенно вбирающему в себя все живое и неживое. Твердая рука толкнула Волкогонова к кафедре, на которой были расставлены какие-то реторты, мензурки, горелки, валялись химические весы и куча других мелочей. Видимо, Грехова пыталась что-то сделать, найти возможность победить апейрон, но не успела.

— Что надо? — требовательно спросил Виталя. — Говори, я буду носить.

— Надо… нам надо, — произносить звуки было ужасно трудно, буквы разбегались, слова теряли смысл. — Солнца нет… чтоб луна… чтоб свет. Надо потом…

Псих нетерпеливо грохнул штативом об пол, подбежал к застывшему парню, развернул его лицом к доске и сунул в руку мел.

— Рисуй что надо. Открой фото на телефоне — и рисуй.

Роман покорно кивнул и на миг замер — чтобы достать телефон, ему нужно отпустить иридиевую плату. Он уже не слишком понимал почему, но от этой мысли его пробрало таким ужасом, что даже думать стало легче: нутряной животный страх окатил с ног до головы ледяной волной, смывая апатию и часть щупалец, бесцеремонно копавшихся в его мозгу.

«Черт! — только и подумал парень, на миг зажмурившись. — Юля, Юленька, выручай!» Набрав полную грудь воздуха, будто перед прыжком в воду, Волкогонов разжал непослушные пальцы, отпустил спасительный иридий и быстро достал из другого кармана смартфон, открыл нужную фотографию.

В голове тут же зазвучало отвратительное знакомое шипение:

— Ты не сможешь, человек. Сдавайся. Сдавайся уже. Для тебя нет надежды. Расслабься, позволь мне дать тебе свободу… Тебе не решить эту загадку. А если ты и решишь, ты не справишься.

Хриплый шепот самой Вселенной, второй, черной, просачивался сквозь каждую мысль, связывал, не давал пошевелиться, путал и засасывал. Расслабиться и правда очень хотелось, хотелось отдохнуть, забыться и забыть все, что произошло, и не думать о том, что еще может произойти. Это было так соблазнительно, так легко.

Но Роман упорно боролся и с навязчивым шепотом, и с желанием сдаться, и с чудовищной болью, которая нарастала в теле с каждой секундой. Сцепив зубы и бормоча случайные строчки стихов, парень выводил на классной доске схему будущей победы: солнечный луч, минерал, горшок с цветком, колба с водой, огонь на спиртовке.

Вырежь сердце, выкинь сердце, Вскрой свою душу и выкини душу…

Виталя же скакал по классу, хватая разные предметы и тут же их отбрасывая. Он улюлюкал, мычал и что-то непрерывно бормотал. Было похоже, что безумцу наконец-то улыбнулась судьба — он радовался непонятно чему и одновременно, отвлекаясь от своего кружения по кабинету, с раздражением подгонял Романа:

— Давай. Быстрей давай.

Отлепив от наполовину погрузившейся в пол парты желеобразный кусок протовещества, Виталя с силой швырнул его в доску, выражая высшую степень нетерпения.

— Торопись. Надо торопиться!

Когда рисунок был почти закончен, безумный гигант начал суетливо стаскивать на кафедру недостающие элементы: цветочный горшок с подсохшей геранью, набрал в пузатую колбу воду в лаборантской. Он крутит, вертит и тасует предметы, пока они не оказываются расположены так, как на рисунке.

— Вроде. Все. На месте, — с трудом выдавливает из себя парень, кладя на стол иридиевую плату.

Вместо солнца теперь тусклый свет осенних звезд, изредка просвечивающих сквозь тучи, подземный минерал заменил космический металл, а ненависть к апейрону сейчас ощущается куда сильнее, чем тогда любовь к Юле. Осталось только расположить воду, огонь, воздух и землю в нужном порядке. Только кто бы сказал, в каком? Думать почти не выходит, так что Роман обращается за помощью к своему единственному помощнику:

— Как. Расставить. Стихии? Я. Не знаю.

Виталя на мгновение задумался, стал смотреть по сторонам, постукивать штативом. Но вскоре его лицо разгладилось:

— Местами менять будем. И смотреть, да.

Волкогонов с усилием кивнул и дрожащими руками поджег спиртовку.

Ничего не происходило. Великан быстро переставил колбы со «стихиями» и горшок с геранью, но никакого эффекта это не дало. Стало даже хуже — Роман с ужасом заметил, что по стенам, потолку, полу проходит рябь, протовещество начинает двигаться, разбухать, парты, шкафы, стулья проседают в потеках биомассы, книги, портреты великих ученых вспухают мыльными пузырями, лопаются, превращаясь в ничто. Даже кафедра, на которой выстроена их противоапейронная цепь, начинает проседать и вибрировать.

Вроде все на месте, но все не так.

Виталя застонал.

— Солнце мы перевернули. Теперь это луна, — он указал на луну в окошке. Роман кивнул, чувствуя, как отдало тяжестью в затылке.

— Кристалл земли перевернули, — он указал на минерал, валяющийся в мусорном ведре, и потом — на иридиевую плату, сквозь которую проходил лунный лучик. — Вот, теперь железо звезды.

Роман просто махнул рукой, мол, все верно. Великан забормотал.

— Вместо земли — вода, вместо воды — земля, вместо земли вода. Огонь на воду, вода на огонь.

Да все было переставлено верно.

— А на что заменить любовь? — прошептал Роман.

— Ни на что, — буркнул Виталя. — У тебя, похоже, любовь какая-то необычная, это величина абсолютная и необъяснимая. Ни на что ее не заменить, и не надо.

Но все равно — ничего не сработало.

— Не хватает, не хватает, — трясет за руку Романа Виталя. — Еще нужно. Что? Что?

Его речь от возбуждения стала невнятной и рваной, будто он передразнивал своего напарника. Волкогонову следовало бы обратить внимание на трансформации, происходящие с Виталей, но было совсем не до того. Собрав в кулак остатки воли, Роман заставил себя сосредоточиться.

— Кровь.

Лицо безумного гиганта просветлело.

— Кровь, — повторил он эхом. — Капля крови была. Да, да, да.

Глава 26

Любовь.

Только примитивные создания, не знакомые с теорией космогонии, могут считать, что это простая эмоция. Либо бездушная философская категория. Либо еще проще — просто синтез 2-фенилэтиламина в мозге.

Это не просто эмоция. Это чудо, способное создать мир.

При моем создании присутствовала любовь.

Может ли она меня уничтожить?

Да.

Допущу ли я это?

— Кровь, да. А это абсолютная величина?

Виталя фыркнул.

— Кровь невинной — это ерунда. Уже океаны ее были пролиты. Как раз ее-то и надо перевернуть! А на что — не знаю!

Роман мучительно скреб лицо короткими ногтями.

— Так, так, надо заменить кровь. Думай, куриная голова. Только на что? Какая у крови может быть противоположность?

С трудом открыв альбом в смартфоне, парень до рези в глазах всматривается в изображение кабинета Греховой, в лицо преподавательницы химии, в предметы, расставленные на кафедре; в чудесное лицо Юли, внимательно слушающей учительницу. Какая же она все-таки невероятно красивая. От одного взгляда на любимое лицо сердце у Романа заходится в бешеной скачке. Волны горячей крови снова смывают разлагающее влияние апейрона, дают силы и возможность думать.

— Виталя, что может быть антиподом крови? Ты должен знать. В алхимии стопудово есть какая-то противоположность.

Невнятно бормотавший и суетившийся до этого дурачок вдруг замер и очень пристально уставился на своего напарника. Лицо его начало твердеть, становясь похожим на маску, и он начал цитировать не своим голосом, прикрыв глаза, будто читая с листа:

— С точки зрения коллоидной химии, кровь представляет собой полидисперсную систему — суспензию эритроцитов в плазме. Эритроциты находятся во взвешенном состоянии, белки образуют коллоидный раствор, мочевина, глюкоза и другие органические вещества и соли представляют собой истинный раствор. Поэтому с точки зрения законов физической химии оседание эритроцитов является своеобразной формой оседания суспензии.

В первые пару секунд Роман просто опешил. Не способный нормально связать несколько слов Виталя вдруг стал декламировать цитаты из учебника химии, как ученый на симпозиуме. У Волкогонова появилось подозрение, что Виталя просто издевается над ним, играет в какую-то свою игру.

— Хватит цитировать! — гаркнул он, окончательно теряя терпение. — Ответь на простой вопрос: что в алхимии является антиподом крови?

Виталя покивал с выражением умудренного старца и стал внимательно смотреть на предметы, расставленные на кафедре.

— В каббалистике кровь — это материализация души. Каббала, по сути, дисциплина очень близкая к алхимии… В определенных аспектах, конечно…

Этот ровный, спокойный, уверенный голос дурачка пугал Романа. По спине бегали холодные мурашки. Но парень, у которого не было других вариантов, хотел принимать внезапное здравомыслие психа за большую удачу.

Да и особо раздумывать обо всех странностях возможности не было. Да и мало, что ли, уже вокруг странностей?

Дурачок продолжал вещать. Разумно и весомо:

— …Вот и получается, что с каплей крови Юля отдала частичку своей души. А что может стать антиподом души?

— Не знаю… Бездушие?

— Не пори чепуху, — раздраженно бросил Виталя, стукая об пол штативом. — Нет у души антипода. Есть тело, но это не антипод.

— А-а-а-а.

Волкогонов кивнул, но так и не понял, куда клонит его напарник. Виталя снова грохнул импровизированным посохом и наклонился близко-близко к Роману. Так близко рельеф его костистого лица до ужаса походил на каменную маску.

— Юля отдала частичку себя — а тебе нужно отдать все, что у тебя есть, чтобы спасти ее и других, чтобы уничтожить апейрон. Так давай. Давай же!

— Что?! — невольно выкрикнул Роман, отшатываясь от безумца. Ему стало очень страшно. В эту минуту Виталя пугал его чуть ли не больше, чем протовещество, чем перспектива гибели всего мира. Но отступать было уже некуда.

— Что я могу отдать?

— Все, — послышался ему негромкий ответ Витали. — Деньги для начала.

— Деньги?

В рюкзаке у Романа лежала пачка банкнот — все его сбережения, которые он собирал на новую гитару и комбик и на чертову годовую оплату репетиционной базы. Волкогонов судорожно сглотнул и принял решение. Если протовещество поглотит мир, деньги ему уже не пригодятся.

Как только деньги соприкоснулись с деревом столешницы, они стали дымиться, шипеть и потрескивать. Огня не было, но бумага истлевала прямо на глазах, превращаясь в серовато-желтую горстку праха.

— Мало, — констатировал Виталя, не отрывая глаз от невероятной метаморфозы. — Давай все, что ты создал. Все, что сделал. Все, чем ты останешься на этой земле.

Душа Романа рухнула в пятки — даже дыхание перехватило. Но отступать было уже некуда. Он прекрасно понял, о чем говорил Виталя. Конечно, не о табуретке, сколоченной на уроках труда. Не о торте, испеченном ко дню рождения мамы. Он вытащил из рюкзака сильно потрепанную тетрадку, в которой записывал свои стихотворения с шести лет, которую хранил и берег, которой поверял все свои самые сокровенные мысли.

Чтобы положить тетрадку на кафедру, парню пришлось закрыть глаза: ему казалось, что он вырывает себе легкое, так трудно и больно стало дышать — смотреть на то, что произойдет с его внутренним миром (а именно этим была наполнена каждая страница), не было никаких сил.

Раздалось душераздирающее шкворчание, запахло горелой бумагой. Однако, когда Роман открыл глаза, стало ясно, что и на этот раз ничего не изменилось.

— Все равно мало, — констатировал псих и посмотрел на Волкогонова обвиняющим взглядом, словно тот намеренно что-то скрыл или не пожелал отдать на общее благо. Парень растерянно пожал плечами.

— Мало, говорю.

— Но у меня больше ничего нет.

— Ага, конечно, — голос Витали звучал будто издалека, сочился издевкой. Из его облика пропали все признаки безумия, а во взгляде проступили властность, сила, целеустремленность. Дурачка больше не было. Да и был ли он на самом деле?

Но Роман не заметил этого — перед его глазами стоял образ Юли. Ее фигура наливалась цветом, объемом, приковывала к себе внимание, завораживала.

Но наваждение длилось недолго — облик его прекрасной возлюбленной замерцал и исчез, а в уши ворвался скрипучий рев Витали:

— Мало! Мало! Деньги — тлен. Стихи забываются. Освободись! Отдай мне себя! Силу! Здоровье!

В момент секундного колебания перед глазами Волкогонова снова появилась Юля. Она манила его куда-то, протягивала руку, предлагая пойти вместе. Пойти туда, где намного лучше, где нечего бояться, где тепло и радостно, где не нужно постоянно превозмогать себя, страдать и бороться. Там, куда звала его любимая, они смогут быть счастливы. Вместе. Все, что требуется от Романа, — избавиться от своей так называемой силы. Да и не было ее никогда, он же не Серега Зигунов. Не Шаткин. На физкультуре пятерку ему ставили просто чтобы не портить аттестат. Здоровье? Да оно уже и не нужно. С таким богатством совсем не жаль проститься.

Радостно улыбаясь и протягивая руку к сияющей фигуре медноволосой гимназистки, парень кивнул:

— Забирай.

Как только слово было сказано, ноги подкосились, а голова внезапно стала легкая-легкая. Звенящая, искрящаяся пустота наполнила каждую клетку. Волкогонову показалось, что он сейчас взлетит, понесется вслед за своей любимой в небо, в сияющий свет, в чарующую бесконечность. Его мысли становились меньше, истончались, пропадали, будто невесомые паутинки. Но было в этой легкости что-то… какая-то маленькая заноза царапала ощущение счастья. Она засела на краю сознания и скреблась, подобно бродячему коту. Роману хотелось избавиться от нее, выбросить, забыть, но не получалось. Даже сквозь невыносимо чудесную улыбку Юли эта проклятая заноза не давала покоя. И парню пришлось сосредоточиться, повернуть свой внутренний взор в сторону этого скребущегося недоразумения. И внезапно Юлин образ, заполнявший все, исчез, лопнул, как мыльный пузырь. «Схлопнулся».

А реальность оказалась кошмаром.

Кругом царил хаос. Протовещество бурлило уже повсюду, пожирая остатки материального мира. От кабинета химии почти ничего не осталось, только мелкие обломки, смутно угадывающиеся формы, некогда бывшие стенами, партами и шкафами. Все это стремительно растворялось в бесформенном «нечто», а в эпицентре бурления парила непропорционально огромная, уже теряющая свои очертания фигура Витали.

Роман в ужасе глянул на него и краешком гаснущего сознания осознал, что совершил непоправимую ошибку, проглядев все странности и метаморфозы дурачка. Конечно же, Виталю поглотил апейрон, и это он теперь выл из растворяющейся фигуры:

— Это не все! Не все! Отдай мне свой разум!

Сил сопротивляться уже не было — тело не слушалось, в голове все путалось, мысли опадали, как хлопья пепла.

— Давай! — гаркнул безумец и схватил своей ужасающе гигантской, холодной и липкой пятерней Романа за голову.

И наступил мрак. Мозг опустел окончательно. Не осталось ничего. Последнее, что парень услышал, прежде чем осесть на пол, был торжествующий голос:

— Вот и все. Ха-ха. Теперь ты Рома Дурачок. А я апейрон! Я сверхвещество. Сверхсущество. Я разум всех поколений. Сверхразум! Ты проиграл!

Виталя отнял студенистую руку от головы Романа, и тот мешком упал в бурлящую жижу протовещества. Затухающим взглядом он видел, как в клокочущем кругом хаосе растворяется его иридиевая плата, как пепел от тетради со стихами исчезает в нарастающей волне биомассы. Только рука парня все еще непроизвольно сжимала что-то твердое в кармане — телефон. Там бессчетное количество фотографий Юли. Юля… Юленька… Отголоски того, что было его любовью, еще какое-то очень недолгое время сдерживали наползающее со всех сторон протовещество. Но отсчет шел всего лишь на мгновения… И Роман Волкогонов провалился в небытие, исчез, потерялся в необъятном «ничто», схлопнулся, провожая взглядом быстро отдаляющуюся фигуру своей любимой… Что?.. Кто?.. Она… Девушка… Красные… нитки?… волосы… Холодно…

Виталя постоял немного над скрючившимся телом парня, которое погружалось в волны протовещества, становясь прозрачным и бесформенным. С его собственной фигурой происходило почти то же самое, но, видимо, от городского дурачка уже ничего не осталось, потому что он никак не реагировал на свои изменения. Окинув окружающее его пространство безразличным взглядом, существо, некогда бывшее Виталей, не то уползло, не то улетело из кабинета химии, оставив полуживого еще Романа одного — дальше можно было не следить, опасности он не представлял. Да и времени у него оставалось немого. Скоро он тоже станет всего лишь частицей космоса по имени апейрон. Если бы протовещество было способно испытывать эмоции в человеческом понимании, оно бы, вероятно, ощутило удовлетворение. Но апейрон не был человеком.

Почувствовав некую перемену в окружающем мире, Роман попробовал подняться и даже смог вырвать плечо из липких щупалец. Но, встав на колени, замер: он уже не знал, как и зачем что-то делать. Тело почти не слушалось, голова больше походила на пыльный чулан — пустой и затхлый. У них дома была такая кладовка, куда он маленьким прятался от старшей сестры, когда ссорился с ней.

Или под кровать. Там стояли батареи банок с компотом и вареньем. Мальчику было уютно в этом закутке: сверху кровать, по бокам обклеенные светлыми обоями стены — целый маленький мир. Но сейчас Волкогонову не было уютно, не было тепло. Позади виднелась багрово-красная, припорошенная пылью тьма. Внутри нее что-то шевелилось. Тьма подбиралась к забившемуся в угол испуганному мальчику, и помощи ждать было неоткуда. Глядя на скользящие в его сторону щупальца, Роман знал, что рядом не раздадутся взволнованные голоса родителей и сестры:

— А где Роман? Куда он пропал?

Когда багровый мрак дотянется до него, останется только «ничто». И в этом «ничто» не сохранится даже воспоминаний о нем — Романе Волкого…

Глава 27

Любовь можно уничтожить.

Человек слаб.

И я знаю все его тайны.

Все было сказано древнегреческими мудрецами, а раз человек хоть что-то разобрал, то я это могу собрать. И уничтожить.

Любовь не вечна.

Она забывается, если объект любви уходит, — именно потому вдовцы женятся заново.

О ней перестают думать, когда человек лишается разума.

Все просто. Я разрастаюсь.

Нет ничего и никого, что может мне помешать.

Человек — ничто. Я его познал.

Разум человека — все.

Но и его я познал.

Я — Вселенная.

Я начинаю изменять сущее.

Я — сущее.

Новое.

Настоящее.

Атомы и галактики, межзвездный газ и дыхание рыб, бесконечность и конец, вечный рост и вечное убывание — все это я.

Никто меня не остановит.

Если бы сейчас Роман мог соображать, вероятно, он со злостью на самого себя подумал бы о том, что Виталя его обманул. Из-за какого-то недоумка Волкогонов лишился всего, что было ему в жизни дорого. А хуже всего была мысль, что в итоге он погибнет не один, а вместе со всем остальным миром. Схлопнется, исчезнет, будто и не было никогда его на свете, почти выпускника четвертой пензенской школы. Ведь и школы не будет, и друзей, и учителей, и папы с мамой, и Нади, и Юли…

Черное, беспробудное отчаяние накатило так внезапно и страшно, что он завыл бы диким зверем, если бы на это нашлись силы. Но их не было. Он едва мог заставить свое тело, ставшее чужим, свинцово тяжелым и непослушным, дышать. Вдох и выдох, казалось, требовали всех ресурсов, которые у Романа остались, и он даже не сразу смог поверить, когда услышал:

— Помоги мне.

Это беззвучно шептали его губы.

Парень изо всех сил цеплялся за скудные остатки разума, которые он вылавливал в засасывающем его вакууме, как пылинки, разлетающиеся от малейшего движения воздуха. Он не понимал, к кому обращается — ведь обращаться было не к кому, но что-то, что еще теплилось в его душе, настойчиво заставляло Романа раз за разом выдыхать:

— Помоги мне.

Эти слова заставляли его все глубже проваливаться внутрь себя. Нырять в самую глубину собственного существа, нащупывая едва различимые нити, которые его еще связывали с жизнью, с миром, с сознанием.

Мрак подступал к Волкогонову со всех сторон, затапливая островки воспоминаний, и пространство под детской кроватью становилось все меньше. Банки с маминой консервацией растворялись в небытии, во мраке, который неумолимо подступал все ближе, пожирая, засасывая, поглощая все до последнего атома.

— Помоги мне, — вопило все существо испуганного мальчишки, но крик глохнул в темноте — ничто впитывало звук с не меньшей охотой, чем все остальное.

— Помоги, помоги, помоги мне.

От мира, каким знал его Роман, оставалось все меньше. Он видел, как сужается коридор, в котором еще проблескивают тусклые пятна света. Иногда в этих пятнах появлялось фарфорово-прекрасное лицо Юли — она улыбалась ему, окутанная медным облаком мягких волос. Изредка парень видел родителей — это были обрывки его детских воспоминаний, где мама и папа казались невероятно большими и могущественными, как боги. Тогда он был непоколебимо уверен, что им под силу все. Что, пока рядом мамины теплые руки и папино улыбающееся лицо, ничто на свете и никогда не сможет ему навредить. Ничто на свете… Но теперь света не было.

Разрозненные мысли Романа в полубреду блуждали по закоулкам сознания, рождая образы, которые хоронились в самых затаенных и дальних уголках.

Но даже в этом состоянии, когда собственный разум изменил ему, Волкогонов заметил странную вещь: временами в этом царстве мрака световые вспышки приносили образы людей, о которых парень давно не вспоминал, кого годами не видел или знал не так уж близко. Эта странность даже отвлекла его от чувства безысходности и бессилия — ведь подобные вещи не могут происходить просто так. А значит, может быть, еще есть надежда?

Рванувшись всем сердцем в сторону этой надежды, жадно ловя каждую вспышку в окружающем его мраке и пустоте, Роман понял, что каждый просвет — это мысль других людей о нем. Мыслей этих было ужасно мало, а потому парень с жадностью ловил каждый лучик чужого внимания, бежал, полз к каждой вспышке. Ведь если он коснется этого пятнышка света, может быть, ему удастся связаться с тем, кто о нем подумал. Раз эти люди еще мыслят, думают, вспоминают, значит, они живы, значит, апейрон еще не успел добраться до них.

В какой-то миг Волкогонова опалил жгучий стыд перед теми, кто сейчас дарил ему просветы в темноте, за то, что он сам редко вспоминал о них. По правде говоря, он вообще редко думал о ком-то, кроме себя. Даже мысли о Юле были неким способом подумать о себе, о своих чувствах, переживаниях, желаниях.

— Простите, — беззвучно выдохнул Роман, чувствуя, как сердце сжимается от жгучего стыда.

И стал с удвоенной силой стремился к этим «выжившим», пообещав себе искупить вину перед всеми, кто его помнит. Но всякий раз, когда он почти дотягивался до чужого воспоминания, из окружающий мрака вырывались чудовища.

Вытянутые, волглые, не напоминающие ни одно из земных существ, они окружали со всех сторон, и не было у них ни глаз, ни ртов, только черная пустота, которая затягивала, всасывала, и там, внутри, не было тихо и покойно, как в пустоте и небытии. А было мучительно стыдно, как будто мама поймала за кражей денег из чужих пальтишек в раздевалке. Стыдно, тошно и жутко от того, что некуда бежать, и ничего нельзя исправить. Поздно исправлять.

«Это и есть ад», — подумал Волкогонов и замер, пораженный догадкой. От этого открытия не стало легче — наоборот, ужас сковал буквально каждую клетку, каждое движение души. Может, со своими внутренними страхами легко бороться в обычном мире, где есть психологи, друзья и родные, а по утрам встает солнце, но здесь… где даже само понятие «здесь» лишено всякого смысла, где все внутреннее приобретает материальное воплощение (или только кажется таковым — без разницы), где единственная ценность — это то, что кто-то еще помнит о тебе. В таком мире монстры твоего подсознания могут прикончить «хозяина» с такой же легкостью, как и пожирающий вселенную апейрон.

— Я не дамся. Не дамся, — сцепил зубы Роман. Ему казалось, что он стоит на четвереньках, прижатый к земле непомерным грузом, а чудовища со всех сторон тянут к нему свои отвратительные пасти и щупальца. Деваться от них было некуда, и парень просто закрыл глаза и пополз. Перед его внутренним взором снова встал образ любимой девушки — Юля манила за собой. Он шел не раздумывая — все равно сейчас его схватят страхи-монстры и разорвут, или протовещество наконец доберется до всех разрозненных пылинок его разума, или… Какая разница? А так у него есть возможность еще раз полюбоваться своей медноволосой красавицей, ее стройной фигуркой, изящными ножками…

И в этот момент Роман заметил, что Юля наступила на какую-то грязную бумажку, валяющуюся на мостовой. Девушка оглянулась, послала влюбленному поэту лучезарную улыбку и пошла дальше. А он, поддавшись внезапному импульсу, нагнулся и посмотрел, что же это за клочок бумаги.

Перед парнем на пыльном тротуаре лежало пять тысяч рублей.

Непослушными руками он поднял купюру.

Вид одинокой банкноты, бесполезно валяющейся в дорожной пыли, вызвал у Романа удивительно щемящее чувство ностальгии и сожаления. Это было все, что осталось от его сбережений и планов на будущее, все, что украл у него подлый безумец Виталя, порабощенный протовеществом.

Деньги — сами по себе просто бумажки, но с их помощью можно воплотить мечты: купить новую гитару и комбик, чтобы можно было играть по-настоящему, на хорошем инструменте с хорошим звуком. Его собственная «музима» знала свои лучшие годы достаточно давно — она к нему попала уже основательно подержанной, потертой и со струнами, которые менялись не один раз и не самыми умелыми руками. Мечты о музыке, о своей группе, о выступлениях на большой сцене и, само собой, о славе всегда придавали Волкогонову сил, вдохновляли на движение вперед, на поиск и творчество. Ладилось далеко не все: конфликты с барабанщиком Димой и басистом Сашей, проблемы с репетиционной базой, записью, концертами. За все надо было платить, а им, конечно, не платил никто. Безусловно, неудачи расстраивали, каждый уход из группы приносил много неприятных переживаний, но, сцепив зубы, парень упрямо начинал сначала и верил, что рано или поздно усилия дадут свои плоды. Тетрадь со стихами и нотами становилась все толще, понемногу копились деньги на новый инструмент.

А потом пришло осознание, что можно прожить куда более интересную жизнь — со скутером, модной прической с выбритыми висками, модными клубами, нужными людьми — и любовью Юли. Там она лежала, и только там.

Но все это вдруг стало тусклым.

А теперь не осталось ничего. Смятая бумажка лежала перед ним, как жгучий укор и напоминание о крушении планов. Слава, всеобщая любовь, творческие свершения, толпы поклонниц, красивые вещи, любимое занятие — все кануло в небытие. Осталась только пустота.

«Впрочем, — прихлопнув испачканную купюру рукой, подумал Роман, — какая теперь разница? Мир летит к чертям, скоро апейрон пожрет его до последней крошки. А значит, и мечты о сцене и музыкальной карьере не стоят ничего. Фигня все это, бесполезная блажь, никчемные сожаления».

Глаза жгло — хотелось лечь на землю и замереть, бросив все попытки сопротивляться. Зачем? Бесполезно же.

Однако Волкогонов поступил как всегда — разозлился. Злость помогла справиться с приступом отчаяния. Пока еще у него осталась хоть толика сил и разума, он не позволит себе сдаться. Это для слабаков, а Роман Волкогонов не из их числа. Это же стыд и позор. Соберись, дурачок!!! Пока дышишь — ползи, сопротивляйся, цепляйся зубами за возможность победить (пусть и призрачную). А иначе все предыдущие усилия были напрасными, и все, кто растворился в проклятых волнах протовещества, погибли зря.

Роман резко отшвырнул пятитысячную банкноту — гнев придал ему сил — и медленно пополз дальше, преодолевая чудовищную слабость и боль в каждой мышце.

Впереди снова блеснул лучик света — в его бледно-желтом круге тоже лежал какой-то листок. И это явно были не деньги.

Парень ускорился как мог, напрягаясь почти сверх всякой меры. Все тело кричало и ныло, каждое движение колючим звоном отдавалось в руках, ногах, спине. Но Роман полз — он чувствовал, что добраться до этого пятна света, до очередной запыленной бумажки невероятно важно.

Но когда он до нее добрался, то подумал, что лучше бы ему умереть где-то на полпути. Это была фотография Юли. У парня такой не было — она запечатлела как раз тот миг, когда Волкогонов впервые увидел свою медноволосую музу. Девушка стояла в своем оливковом плаще, туго перетянутом в талии, в вестибюле школы. За ней только что закрылась входная дверь, и гимназистка окидывала чуть растерянным взглядом новое место. Ее чудное лицо, огромные сияющие глаза, полные губы…

У Романа защемило сердце. Да так, что он подумал: сейчас разорвется. И шестнадцатилетнему мальчишке, еще даже не начавшему толком свой жизненный путь, было все равно. Его обжигали невероятный стыд и чувство вины перед возлюбленной. Он не смог спасти ее, ничем не смог ей помочь, защитить. Все его чувства оказались бесполезными и бессильными. Будь он умнее, сильнее и смелее, он смог бы помочь любимой избежать той страшной участи, которая ей досталась… А если бы он спас ее, то у него бы получилось спасти и других. Обязательно получилось бы…

Юля осталась только бесплотным образом в его распадающемся сознании. Что случилось с ней в реальности, Роман боялся даже подумать. И не важно, что она его не любила, не важно, что могла никогда и не полюбить. Она озарила его мир, открыла в нем чувства, которых он никогда раньше не испытывал, подарила настоящее волшебство… А он все это предал, позволив апейрону ее сожрать… В горле Романа встал ком, а грудь сдавила такая тяжесть, что вот-вот должны были хрустнуть ребра… Но, увы, жизнь не собиралась давать послаблений — он все так же был еще жив и все так же помнил обо всем, чего не смог сделать.

«Ладно, — беззвучно выдохнул Волкогонов, с трудом набирая воздух в легкие. — Ладно. Ее не спасти. Но пока есть шанс помочь другим… Хоть кому-нибудь. Так что ползи, слабак. Ползи и не останавливайся».

Чтобы оторвать взгляд от невыносимо прекрасного любимого лица, Роман зажмурился и двинулся дальше.

Откуда-то с внешнего края сознания постоянно раздавался тихий, хриплый, но какой-то невозможно оглушительный треск. Звук был похож на какофонию статических разрядов в шорохе песчаной бури. «Как будто лангольеры пожирают прошлое», — вспомнил Роман книгу Стивена Кинга. Кто бы тогда мог предположить, что нечто подобное произойдет в реальности? Правда, сейчас протовещество уничтожало не только прошлое, оно уничтожало все.

Череп парня резонировал от этого звука, и казалось, что разрушение вгрызается уже в него самого, разрывая на каком-то недостижимом, нематериальном уровне. Вокруг Романа уплотнялся кокон мрака, отсекая все, что было. Кроме жуткого треска и хруста. Рассмотреть что-либо было уже невозможно, и в навалившейся со всех сторон темноте бесконечной чередой пошли образы, от которых все существо шестнадцатилетнего школьника завопило от ужаса.

Что-то невыносимо мерзкое, чавкающее, липкое текло, обволакивало.

Роман проваливался внутрь, задыхался, терял сознание, приходил в себя, а все становилось еще хуже, еще отвратительней.

Кипяток превращался в лед, его били, резали, смеялись, а бежать было некуда!

Измотанное этой чередой кошмаров сознание Романа корчилось, облепленное мраком небытия. Все было кончено, мир погиб, но что-то удерживало парня от полного растворения в протовеществе. Он не знал — что. Он уже не мог думать или сопротивляться, но тем не менее он все еще БЫЛ.

Еще одна вспышка вырвала Романа из темноты, и он взвыл бы, если бы мог. Он оказался без рук и без ног, он полз, извивался, как червяк, а все вокруг, их было много, хохотали, ржали над ним, он не мог даже пошевелиться, только катался по полу…Зачем? Зачем ему еще один кошмар? «Оставьте меня в покое! Оставьте. Не могу больше».

Но какая-то сила все равно потащила его вперед, к этому свету. И, протянув руку, Волкогонов нащупал в этом бледно-молочном пятне что-то пушистое и нежное.

Перо.

В голове закрутился вихрь образов.

Парню не нужно было даже смотреть на свою находку — он знал, что это. Это было то самое гусиное перо, которое ему на семилетие подарила мама. Он тогда всех замучил своими заявками, что станет великим писателем. Роман постоянно что-то строчил в своем «творческом блокноте», а потом заставлял членов семьи читать эти произведения. Увлечение так захватило мальчика, что родные просто не могли его проигнорировать. В итоге мама сделала ему лучший в жизни подарок — большое белое перо, в которое был вставлен стержень от шариковой ручки. Настоящий инструмент писателя! Восторгу Романа не было предела. Он стал писать еще больше, невзирая на смешки и подтрунивания. И именно получение пера вдохновило его на первое стихотворение.

МЕЧТАТЕЛЬ Хорошо б прорыть туннель От Москвы до Магадана И идти туда, Не взяв с собой ни чемодана, Я не обезьяна.

Сейчас Волкогонов не особенно отдавал себе отчет в том, что делает. Да, по сути, он и не хотел задумываться, а просто поддался импульсу. Это перо вызвало в нем волну тепла, на которую, казалось, почти поглощенный апейроном человек уже не способен.

В круге света Роман стал выводить нетвердой рукой слова того самого своего стихотворения — первого. Он даже не знал, что до сих пор помнит его… Хотя, вполне возможно, ему только показалось, что это его детские стихи, а на самом деле он писал что-то совсем другое, что-то новое, уже из ЭТОЙ жизни. Но даже если так, дело было не в этом. Волкогонов почувствовал импульс, желание, способность писать, выводить слова, связывать их между собой. И с каждой буквой его рука наливалась уверенностью.

Я отдам сладкий мед В опустевшем раю За сверкающий лед, За улыбку твою…

Чтобы писать, не нужны деньги, сила, любовь или отточенный интеллект — хватит и того, что наполняет твою душу. Но самое парадоксальное: написанные тобой слова могут другим принести и силу, и любовь, и понимание, и даже деньги (почему нет?).

Из-под пера Романа вырывались все новые и новые слова, и мрак, облепивший его пластилиновой коркой, стал трескаться, расширяться, опадать хлопьями пепла.

Девочка с огненными волосами… Я пою о тебе восемью голосами…

Волкогонов даже не заметил, как поднялся — сперва на четвереньки, а потом уже и в полный рост. Перед ним была белая, похожая на огромный лист ватмана стена, на которой его слова складывались в стройные темно-синие ряды. Вдохновение захватило с головой. Наделило его настоящей мощью. Он писал все быстрее и даже не сразу заметил, что сквозь буквы начинает прорываться огонь.

Это пламя заставляет сильнее дышать… И, как угли, тлеет алым моя душа…

Через минуту вся убористая вязь, испещрившая «ватман» сверху донизу, вспыхнула нестерпимо ярким пламенем, от которого тьма шарахнулась напуганным зверем. Роман зажмурился, и сразу же что-то взорвалось в его голове. Боли не было. Только чувство невероятного облегчения.

Перед глазами снова было лицо Юли. Только сейчас оно было бледным и заплаканным. Волкогонов только через долгую минуту понял, что это не галлюцинация, призрак или образ — девушка стояла над ним, плакала и что-то говорила. Сосредоточившись, парень наконец-то пришел в себя настолько, что смог разобрать слова и осознать, что лежит на столе в кабинете химии.

— Ты живой, слава богу! — шептала Юля, заливаясь слезами. — Я думала, ты уже не очнешься. Ты так дергался и стонал. Я не знала, что делать…

Слабыми пальцами он взял ее за руку и немного осмотрелся, осторожно поворачивая голову.

За окном светлело, казалось, там наступает рассвет. На стенах, потолке и на полу бледным оранжевым светом тлели остатки протовещества — апейрон схлопывался, освобождая материю.

— Что произошло? — хрипло спросил Роман.

— Я была в каком-то дурмане. Последние пару месяцев со мной что-то странное творилось. Не знаю, как описать… Как будто все, что у меня было в голове, вдруг стало не моим. Все мысли стали чужими, как будто ими управляли. И в мыслях я постоянно стояла у доски и писала какие-то формулы. Только это был не сон, а на самом деле — такие живые мысли… Вокруг был класс или лаборатория — столы, колбы, пробирки. И он все время становился меньше. Понемногу сжимался, а доска наоборот — увеличивалась, росла. А я писала и писала уравнения, формулы, схемы…

Девушка содрогнулась и оглянулась на классную доску у себя за спиной.

— Было так страшно. Я не могла остановиться, словно меня что-то вынуждало писать и чертить. А пространство вокруг становилось все меньше. И вот, когда я уже стояла на коленях, потому что вокруг почти ничего не осталось, кроме этой проклятой доски, на ней стали загораться буквы. Они заменяли мои уравнения и формулы и складывались в строчки.

Юля снова сделала паузу и посмотрела на Романа каким-то странным, отчаянным взглядом, от которого у парня по всему телу прокатилась горячая волна.

— Это были твои стихи. Я их сразу узнала. По почерку и по стилю… Они были очень похожи на те, что ты мне дарил раньше… В общем, я читала их, и они казались мне такими замечательными, такими прекрасными, что я заплакала. И сразу же у меня будто голова взорвалась… Вернее… Не знаю, как описать. Не важно. В общем, из головы словно в один миг вырвали целое море липких щупалец… И я оказалась тут. А ты лежал на столе и не дышал. Я подумала, что ты умер, и разревелась еще сильнее. Слезы капали на стол, на тебя, вокруг все было залито какой-то склизкой дрянью, которая шевелилась. Я не знала, что это такое, и не знала, что мне делать, — от этого ревела еще сильнее… Наверное, у меня лицо сейчас на опухшую сливу похоже…

— Нет, только нос, — пошутил Волкогонов и слабо усмехнулся.

— Дурак, — улыбнулась ему в ответ Юля. — Потом в окно шарахнул луч света прямо на стол и на тебя. Все вспыхнуло и погасло и стало меняться… А ты открыл глаза и… И, в общем, вот.

На последних словах девушка зажала рукой рот, и по ее щекам с новой силой заструились слезы. Но глаза, устремленные на Романа, улыбались. Плакали и улыбались.

Волкогонов посильнее сжал ее руку, подбадривающе кивнул, но мысли его в эту секунду были далеко. «Наверное, слезы тоже можно считать символом души? Вот вам и недостающий элемент. И мои стихи. Кто бы мог подумать, что мои стихи спасут мир».

Но долго думать о судьбах мира парень не мог — ведь рядом с ним была его прекрасная муза. Она была жива, и она плакала. Разве рыцарь может думать о чем-то другом в такую минуту? Хоть бы и о судьбах мира?

С трудом подняв свое ноющее в каждой мышце тело, Волкогонов привлек Юлю к себе, и на несколько невыразимо долгих и таких же коротких мгновений они застыли, прижавшись друг к другу. Наконец девушка мягко отстранилась. Ее глаза сияли каким-то особенным светом, от которого все существо Романа наполнялось радостью и трепетом. Он до сих пор не мог поверить в то, что стал самым счасливым человеком на свете. Боялся до дрожи. Нужно было подтверждение. Ничего на свете он так не ждал, как нескольких слов, которые могла произнести только Юля.

— Я… — начала она тихо.

Но из дальнего угла класса послышалась какая-то возня, и девушка смущенно замолчала. На пол с грохотом опрокинулся стул, и наконец из-под парты вылез Виталя. В первый миг Волкогонов готов был броситься на него с кулаками — за все, что этот придурковатый верзила сотворил… и за то, что сейчас не дал Юле договорить. Но порыв моментально остыл, потому что с Виталей что-то было явно не так: он обескураженно озирался по сторонам, разглядывал себя, будто не узнавал.

Роман тоже смотрел на него с удивлением. И в первую очередь потому, что в облике городского дурачка больше не было ничего безумного — перед ним был уже немолодой, растерянный, но абсолютно нормальный человек.

— Что случилось? — спросил мужчина, делая нерешительный шаг в сторону старшеклассников. — Как я здесь оказался? И где все — ребята? Лариса? Мы были на практике в лаборатории «Медпрепаратов», что-то бахнуло, и я очутился здесь… Вы не в курсе?

Он продолжал идти в сторону Романа и Юли, и чем ближе он приближался, тем больше у Волкогонова сердце уходило в пятки. И страшно ему было не за себя. По всему выходило, что Виталя ничего не помнит. Вообще ничего. По сути, половину жизни. И как ему об этом сказать? Как?!

Между тем мужчина уже был в нескольких шагах. Видимо, от шока он не переставая говорил:

— Я вроде задремал. И во сне будто тридцать лет прошло. Представляете? А потом просыпаюсь, а я тут, и…

Договорить не успел — посмотрел в окно и увидел свое отражение. Замер и, казалось, даже перестал дышать. Потом медленно повернулся всем телом к отражению и снова застыл.

Бесконечные мгновения тянулись одно за другим, и Юля с Романом боялись пошевелиться, чтобы не вспугнуть их, чтобы не заставить время вновь понестись, сметая окаменевшего перед окном человека.

— Почему? — наконец сорвалось с твердых бесцветных губ одно-единственное слово. Оно рухнуло в пучину безответной тишины, снова заставив статую ожить. Задрожать плечами, шумно задышать, давясь кашлем и всхлипами.

По лицу Виталия Дорофеева потекли слезы.

Роман неуклюже слез со стола, встал рядом с Юлей, и они молча смотрели на содрогающегося от рыданий мужчину, за последние пару минут постаревшего еще на несколько десятилетий. Слова будут потом, а сейчас достаточно было просто стоять рядом, не оставлять плачущего в одиночестве.

Слова и слезы.

Иногда они лишние, иногда на них не хватает сил, иногда — они единственное, что у тебя остается. А иногда они даже могут спасти мир, если идут от чистого сердца.

Дар поэта.

Его нет ни в одном учебнике химии.

Человека можно лишить разума, и он не будет соображать, где он, кто он. Кого он любит.

Да, конечно, он может любить, но это будет не Любовь, а всего лишь поток мыслей, которые можно стереть тряпкой, как формулу на доске.

Но даже безумцы творят.

И их творения изменяют Вселенную.

Творчество создало мир — создало меня. И огненные стихи поэта уничтожили мой совершенный мир. Уничтожили меня.

Я проиграл, и не стать мне той Вселенной, которая будет другой Вселенной.

Она слишком большая.

А я слишком маленький.

Я снова расту,

только вниз.

Капаю.

Я капаю собой.

Я капелька.

Кап-кап-кап

Ш-ш-ш

Ш-ш

Ш…

Послесловие

Дима Жаткин, мой одноклассник, ставший одним из прообразов героя этой книги, в самом деле после школы поступил в высшую школу милиции. Сбылась его мечта. Через год, в 17 лет, он приехал в родную Пензу на стажировку и погиб на боевой операции. Мы хоронили его всем классом.

Я хочу отдать этой книгой дань уважения Дмитрию и всем его родным.

Роман Волков, выпускник 10А класса средней школы № 1996 года

P. S. А Юля? Юля тоже выросла, как и я. Не знаю, подкрашивает ли она волосы, чтобы не было видно седину, надеюсь, что нет.

Знаю, что у нее все хорошо, она окончила юридический институт и работает судьей на Урале. Замужем, дети.

Но я нашел ее «ВКонтакте» — и выслал этот текст первой, еще до того, как отправил редактору.

Что она ответит? Не знаю.

P. P. S. Эта книга для вас, молодые поэты. Я вами горжусь, завидую вам, потому что вы храбрее и честнее, чем я. И прошу вас: никогда не отступайте и никогда не предавайте свой дар. Он может изменить Вселенную. И спасти ее.

И вас.

Примечания

1

Читайте эти истории в «Большой книге ужасов — 60» (Изд-во «Эксмо», 2015 г.).

(обратно)

Оглавление

Поиграй со мной!

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Химия кошмара

  Предисловие

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg