«Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью»

Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью (fb2) - Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью (пер. Людмила Юльевна Брауде) (Суперсыщик Калле Блюмквист - 2) 484K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Астрид Линдгрен

Астрид Линдгрен Суперсыщик Калле Блумквист

II. Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью

1

– Ты не в своем уме, – сказал Андерс. – Ты абсолютно не в своем уме! Опять размечтался? Валяешься тут!… Тот, кто был абсолютно не в своем уме, быстро вскочил с зеленой лужайки и оскорбленно уставился на парочку у забора. Светлая как лен челка свисала ему на лоб.

– Миленький, добренький, славный Калле, – сказала Ева Лотта. – У тебя будут пролежни, если ты не прекратишь изо дня в день валяться под грушей и глазеть в газеты, вытаращив глаза. Лето ведь длинное-предлинное!

– Я вовсе не валяюсь тут изо дня в день, да и не глазею, – сердито возразил Калле.

– Да, Ева Лотта, не преувеличивай, пожалуйста! – сказал Андерс. – Разве ты не помнишь воскресенье в начале июня? В тот день Калле ни разу не прилег под грушей и ни разу за весь день не был сыщиком! Воры и убийцы могли тогда бесчинствовать вовсю!

– Да, вспомнила, – подыграла ему Ева Лотта. – У воров и убийц в начале июня и в самом деле было счастливое воскресенье, настоящий праздничный день!

– Убирайтесь к дьяволу! – послал их Калле.

– Да, как раз туда мы и собирались, – сознался Андерс. – Но мы хотели и тебя взять с собой. Если только воры и убийцы смогут хоть часок, или около того, обойтись без твоего присмотра.

– Ой, что ты! Они никак не смогут! – радостно и бессердечно дразнила приятеля Ева Лотта. – Их надо пасти, как маленьких детей.

Калле вздохнул. Безнадежно, абсолютно безнадежно. Суперсыщик Блумквист! Вот он кто! И он требует уважения к своей профессии! Но где оно – это уважение? Ни от Андерса, ни от Евы Лотты он его не видит. А ведь прошлым летом он, абсолютно один, что легко доказать, выследил трех похитителей драгоценностей! Да, конечно, Андерс и Ева Лотта помогли ему, но все-таки это он, Калле, благодаря своей проницательности и умению наблюдать напал на след мошенников.

В тот раз Андерс и Ева Лотта поняли, что он в самом деле сыщик, знающий свое дело. А теперь дразнят его так, словно этого никогда и не было. Словно вообще на свете нет никаких преступников, за которыми нужен глаз да глаз. Словно Калле какой-то болван-мечтатель, голова которого набита глупыми бреднями.

– Прошлым летом вы не очень-то важничали и задирались, – сказал он, возмущенно сплюнув на лужайку. – Когда мы захватили воров, никто не жаловался на суперсыщика Блумквиста!

– Да и сейчас никто на тебя не жалуется, – возразил Андерс. – Но неужели ты не понимаешь, что такое случается раз в жизни! Этот город тихо стоит тут с четырнадцатого века, и до сих пор, насколько мне известно, здесь не нашлось ни одного преступника, кроме все тех же похитителей драгоценностей. С тех пор прошел год, а ты по-прежнему валяешься под грушей и решаешь разные криминальные загадки. Калле, миленький, прекрати это! Поверь мне: куча мошенников не может появиться так сразу.

– И всему есть свое время, ты это знаешь, – добавила Ева Лотта. – Когда-то надо охотиться на мошенников, а когда-то и делать отбивные из Алых.

– Отбивные из Алых – вот это да! – воскликнул с энтузиазмом Андерс. – Алые Розы снова объявили нам войну. Час тому назад явился Бенка и принес грамоту, в которой нам объявляют войну. Читай сам!

Вытащив из кармана большой плакат, он протянул его Калле. И Калле прочитал:

«ВОЙНА! ВОЙНА!

Спятившему предводителю преступного клана, именующего себя Белой Розой.

Тем самым ставится в известность, что во всем государстве Швеции не найдется ни одного крестьянина, у которого был бы поросенок хотя бы приблизительно такой же глупый, как предводитель Белой Розы. Свидетельством этого является следующее: встретив вчера высочайшего из Алых и всеми почитаемого их предводителя посреди большой площади, вышеуказанный подонок не соблаговолил уступить ему дорогу, а в своей неизмеримой дурости позволил себе толкнуть нашего благороднейшего и высокочтимого предводителя и разразиться мерзкими оскорблениями в его адрес. Этот позор может быть смыт только кровью.

Теперь снова начинается война между Алой и Белой Розами. И тысячи тысяч душ, пойдут на смерть во мраке ночи.

Сикстен, дворянин и предводитель Алой Розы».

– А теперь дадим им по кумполу! – сказал Андерс. – Идешь с нами?

Калле усмехнулся, он был доволен. От войны с Алыми, которая с недолгими промежутками бушевала уже много лет, добровольно не отказываются. Она вносила напряженный интерес и увлекательность в их летние каникулы, которые иначе могли бы показаться чуть однообразными. Кататься на велосипеде и плавать, поливать клубнику, исполнять разные поручения в отцовской бакалейной лавке, сидеть на берегу реки и удить рыбу, торчать в саду у Евы Лотты и гонять мяч – этим время не заполнишь! Ведь летние каникулы такие длинные!

Да, летние каникулы, к счастью, были длинными. И, по мнению Калле, это было самое лучшее изобретение на свете. Правда, невозможно даже представить, чтобы такое придумали взрослые! Фактически они позволяли тебе два с половиной месяца болтаться на солнышке, ничуть не беспокоясь ни о Тридцатилетней войне, ни о чем-либо другом в этом же роде. Ну просто нисколечки! Вместо зубрежки можно было посвятить себя войне Роз, что куда приятней!

– Еще бы не пойти! – ответил Калле. – Спрашиваешь!

Учитывая, что с преступниками в последнее время было туговато, великий сыщик Блумквист был даже рад ненадолго освободиться и посвятить себя более благородной войне, которую снова развязали Алые. Интересно поглядеть, какую кашу заварили они на этот раз.

– Отправлюсь-ка я в небольшую разведку, – сказал Андерс.

– Давай! – согласилась Ева Лотта. – Стартуем через полчаса. А я пока что наточу кинжалы.

В словах ее им послышалась внушительность и угроза. Андерс и Калле одобрительно кивнули. Ева Лотта – настоящая воительница, на которую можно положиться!

Кинжалы, которые предстояло наточить, были всего-навсего ножами для хлеба пекаря Лисандера, но все-таки! Ева Лотта обещала папе, прежде чем уйти, повертеть для него точильный камень. Стоять на жгучем июльском солнцепеке и вертеть тяжелый точильный камень – дело трудное. Но если представить себе, что ты делаешь эту адскую работу потому, что точишь необходимое оружие против Алых, то становится гораздо легче.

– Тысячи тысяч душ пойдут на смерть во мраке ночи, – бормотала про себя Ева Лотта, стоя у точильного камня; она так усердно вертела его, что пот выступил у нее на лбу, а светлые волосы завились колечками у висков.

– Что ты сказала? – спросил пекарь Лисандер, поднимая глаза от ножей.

– Ничего.

– Но ведь я что-то такое слышал, – произнес пекарь, пробуя пальцем острие ножа. – Ну ладно, тогда беги!

И Ева Лотта помчалась. Она быстро пролезла в дырку забора, отделявшего ее сад от сада Калле. Там в одном месте не хватало доски. Никто и вспомнить не мог, когда она была, и, несомненно, ее не будет до тех пор, пока Ева Лотта и Калле этого не захотят. Им очень нужен был этот обходной путь.

Случалось так, что бакалейщик Блумквист, человек аккуратный, время от времени говорил пекарю Лисандеру, когда они вместе сиживали в беседке пекаря по вечерам:

– Послушай-ка, братец, может, заделаем этот забор? По-моему, дыра эта придает забору какой-то неряшливый вид…

И всякий раз пекарь отвечал:

– О, подождем, пожалуй, пока ребята вырастут так, что застрянут в этой дыре.

Несмотря на то что Ева Лотта усердно поглощала булочки, она по-прежнему оставалась худой как щепка, и для нее не составляло ни малейшего труда пролезать через узкую дыру в заборе…

С дороги послышался свист: Андерс, предводитель Белой Розы, вернулся из разведки.

– Они сидят в своей штаб-квартире, – крикнул он. – Вперед! На битву! К победе!!!

* * *

Когда Ева Лотта убежала вертеть точильный камень, а Андерс ушел в разведку, Калле снова занял свое прежнее место под грушей. Прежде чем разразится война Роз, он решил использовать короткую передышку перед битвой для важной беседы.

Да, он вел беседу, хотя поблизости не было ни одной живой души.

Сыщик Блумквист разговаривал со своим воображаемым собеседником. Это был дорогой его сердцу спутник жизни, существовавший уже много лет. О, какой удивительный человек был этот собеседник! Он относился к выдающемуся детективу с глубоким уважением, которое тот, видимо, заслуживал и которое столь редко выказывали ему другие, а меньше всего Андерс и Ева Лотта. И как раз в ту минуту собеседник сидел у ног выдающегося сыщика, благоговейно внимая каждому его слову.

– Господин Бенгтссон и фрекен Лисандер проявляют достойную сожаления nonchalans[1] к преступности в нашем обществе, – заявил господин Блумквист, серьезно глядя в глаза своему воображаемому собеседнику. – Временное затишье существует, очевидно, для того, чтобы заставить их утратить всю свою бдительность. Они не понимают, сколь обманчиво подобное спокойствие!

– Неужели? – спросил воображаемый собеседник, в голосе которого прозвучал неподдельный испуг.

– Да, подобное спокойствие обманчиво, – настойчиво повторил суперсыщик Блумквист. – Этот очаровательный мирный городок, это сверкающее летнее солнце, этот идиллический покой – бац! В любую минуту все может перемениться, а преступление в любую минуту бросить свою устрашающую тень на всех нас.

Воображаемый собеседник задохнулся от ужаса.

– Господин Блумквист, вы пугаете меня, – сказал он, бросая вокруг испуганные взгляды, словно для того, чтобы увидеть, не подстерегает ли их за углом какое-либо преступление.

– Предоставьте все это мне, – предложил ему сыщик. – Не беспокойтесь! Я – на страже.

Воображаемый собеседник был так растроган, так благодарен, что едва мог говорить; от волнения он даже начал заикаться. К тому же его бессвязные изъявления благодарности были внезапно прерваны боевым кличем Андерса, стоявшего у калитки:

– Вперед! На битву! К победе! – И суперсыщик Блумквист вскочил, словно его ужалила оса. Нельзя, чтобы его вновь обнаружили под грушей.

– Прощайте! – сказал он воображаемому собеседнику.

Калле чувствовал, что прощается с ним на довольно долгий срок. Война Роз не оставит ему много времени для того, чтобы он, полеживая на зеленой лужайке, рассуждал о преступности. Да это и хорошо. Откровенно говоря – пустое дело ловить преступников в этом городе. Подумать только! Целый год прошел с тех пор, как поймали грабителей!… Воистину, добро пожаловать, война Алой и Белой Розы!

Однако воображаемый собеседник долго и тревожно смотрел ему вслед.

– Прощайте, – снова повторил суперсыщик. – Я призван на военную службу. Но вы не беспокойтесь. Я не склонен думать, будто именно сейчас может случиться что-нибудь серьезное.

Не склонен думать! Не склонен думать! Вот бежит суперсыщик, которому следует охранять безопасность общества, вот он бежит, весело насвистывая, и его босые загорелые ноги усердно топчут садовую дорожку, когда он мчится к Андерсу и Еве Лотте.

Не склонен думать! На этот раз вы ошиблись, господин суперсыщик!

2

– В нашем городе всего две улицы – одна центральная, а другая задворки, – так объявлял, бывало, пекарь Лисандер всем, кто приезжал в их город из других мест. И пекарь был прав. Стургатан и Лильгатан – вот все, что там было, да еще площадь Стура Торьет[2]. Остальную часть города составляли маленькие, вымощенные булыжником переулки и тупички, расположенные на холмах и ведущие вниз, к реке. Или вдруг неожиданно оканчивающиеся у какого-то старого обветшалого дома, который по праву своего почтенного возраста упрямо стоял, загораживая дорогу и сопротивляясь всяким попыткам современной перепланировки города. На окраинах можно было, вероятно, найти одну или две спланированные по-современному одноэтажные виллы, утопавшие в великолепных садах, но это было исключением. Большинство садов, как и у пекаря, изрядно заросло старыми шишковатыми яблонями и грунтами или же было покрыто отслужившими свой век лужайками, которые никогда не подстригались. Большинство домов тоже было того типа, что и у пекаря, – большие деревянные строения, которые архитектор прежних времен, одержимый безумной страстью к красоте, разукрасил совершенно неожиданными балкончиками, зубцами и башнями. Красивым этот город, строго говоря, не был, но отличался каким-то старинным домашним уютом и покоем. А возможно, в известном смысле и какой-то прелестью. Во всяком случае в такой вот теплый июльский день, когда розы, и левкои, и пионы цвели во всех садах, а пышные кроны лип на Лильгатан отражались в реке, которая медленно и задумчиво текла по своему руслу.

Когда Калле, и Андерс, и Ева Лотта бежали вдоль берега реки по дороге в штаб-квартиру Алых, они вовсе не задавались вопросом: красив их город или нет? Они знали лишь, что он замечательно хорош как поле военных действий Алых и Белых Роз. Там было столько закоулков, чтобы прятаться, заборов, чтобы перелезать через них, маленьких извилистых переулочков, чтобы отвязаться от преследователей, крыш, чтобы туда взбираться, а также дровяников и разных служб в усадьбах, чтобы забаррикадироваться изнутри. И до тех пор, пока город обладал такими исключительными преимуществами, ему вовсе не нужна была красота. Достаточно того, что солнце светит, а на булыжниках, которыми вымощены улицы, так тепло и приятно ступать босыми ногами. Ощущение было такое, словно в каждой клеточке вашего тела поселилось лето. Чуть гнилостный запах реки, который то тут, то там смешивался со случайными ароматами роз, доносившимися из какого-нибудь ближайшего сада, был приятен, и от него также веяло летом. А киоск на углу улицы, где продавалось мороженое, по мнению Калле, Андерса и Евы Лотты, очень украшал город. Большей красоты здесь и не требовалось.

Они купили себе по порции мороженого за двадцать пять эре каждая и снова двинулись в путь. Чуть дальше, у речного моста, медленно шел патрулировавший улицу полицейский Бьёрк. Пуговицы его мундира сверкали.

– Привет, дядя Бьёрк! – закричала Ева Лотта.

– И вам привет! – поздоровался полицейский. – Привет, суперсыщик! – добавил он, дружески потрепав Калле по затылку. – Нет ли сегодня каких-нибудь новых преступлений?

По лицу мальчика было видно, что он оскорблен. Ведь дядя-то Бьёрк прошлым летом был вместе с ними и пожинал плоды охоты Калле за преступниками. Так что ему-то уж, в самом деле, так шутить не пристало.

– Нет, сегодня никаких новых преступлений не было, – ответил вместо Калле Андерс. – Все воры и убийцы получили приказ прекратить свою деятельность до завтрашнего дня, потому что сегодня у Калле времени для них нет.

– Не-а, сегодня мы отрежем уши Алым, – сказала Ева Лотта, чарующе улыбаясь полицейскому Бьёрку.

Он ей очень нравился.

– Ева Лотта, иногда мне кажется, что тебе следовало бы стать чуточку более женственной, – заметил Бьёрк, огорченно глядя сверху вниз на тоненькую загорелую амазонку, которая, стоя у водостока, пыталась, играя, поймать на согнутый большой палец ноги пустую коробку из-под сигарет. Ей это удалось. Бах! Сильный удар ноги – и коробка из-под сигарет летит вниз, в реку.

– Женственной, о да, но только по понедельникам – непременно, – заверила его Ева Лотта и мило улыбнулась всем своим прелестным личиком. – Привет, дядя Бьёрк, а теперь нам пора отчаливать.

Бьёрк покачал головой и пошел дальше.

* * *

Мост через реку представлял собой большое искушение всякий раз, когда надо было переходить через него. Разумеется, его можно было пересечь в обычном порядке. Но там были перила, совсем узенькие перила. И если перебираться через мост, балансируя на этих перилах, то где-то в животе приятно замирает… Потому что ведь может статься, что плюхнешься вниз, прямо в реку. Само собой, это ни разу еще не случалось, несмотря на многочисленные длительные упражнения на перилах моста. Но кто его знает, никогда ни в чем нельзя быть уверенным. И хотя они очень спешили отрезать уши Алым – дело-то было абсолютно неотложное, – они все – и Калле, и Андерс, и Ева Лотта – сочли, что у них есть еще время для небольшого циркового номера… Разумеется, это было строго запрещено, но полицейский Бьёрк исчез и больше не видно было ни души.

Да нет, одна душа была. Именно в этот момент, когда они целеустремленно карабкались на перила и у них в животе появился леденящий холодок, на противоположной стороне моста показался, ковыляя, старик Грен. На старика Грена никто не обращал внимания. Остановившись перед ребятами, он вздохнул и сказал со своим обычным отсутствующим видом:

– Да, да, веселые забавы у деток! Веселые, невинные забавы у деток, да, да!

Старик постоянно повторял эти слова. Иногда дети передразнивали его. Но, разумеется, он никогда этого не слышал. Когда же Калле по ошибке попадал футбольным мячом прямо в витрину папы Блумквиста, или когда Андерс сваливался с велосипеда, угодив лицом прямо в куст крапивы, случалось, что Ева Лотта, вздыхая, говорила:

– Да, да, веселые забавы у деток, да, да! Они удачно добрались до передней части моста.

И на этот раз никто из них не свалился. Андерс оглянулся, не заметил ли кто-нибудь их фокусы. Но Лильгатан по-прежнему была пуста. Только где-то вдали шел старик Грен. Его ковыляющую походку нельзя было спутать ни с какой другой.

– Никто так странно не ходит, как Грен, – сказал Андерс.

– Грен вообще чудной, – заметил Калле. – Но, может, и станешь чудным, если ты так одинок на свете.

– Бедняга, – пожалела Грена Ева Лотта. – Подумать только: жить в такой жуткой лачуге, и никто у тебя не уберет, не сварит еду и вообще ничего тебе не сделает.

– Чепуха, с уборкой, верно, можно и самому справиться, – после зрелого размышления сказал Андерс. – И я ничего не имел бы против того, чтобы побыть немного одному. По крайней мере тогда оставят в покое модель, которую ты изготовил.

Андерс вынужден был ютиться со множеством маленьких братьев и сестер в крошечной квартирке, и сама мысль о том, чтобы иметь целый дом в собственном распоряжении, была для него не так уж отвратительна.

– О, ты бы стал от такой жизни чудным через неделю, – сказал Калле. – Я имею в виду – еще более чудным, чем ты есть. Таким же чудным, как Грен.

– Папа недолюбливает этого Грена, – сообщила Ева Лотта. – Он говорит, будто Грен ростовщик, процентщик.

Ни Андерс, ни Калле не знали, что такое ростовщик, но Ева Лотта объяснила им:

– Папа говорит, что это такой человек, который одалживает деньги людям, которым они нужны.

– Да, но это, верно, здорово с его стороны, – сказал Андерс.

– Нет, вовсе нет! – возразила Ева Лотта. – Понимаешь, это происходит так. Предположим, тебе необходимо одолжить двадцать пять эре, тебе эти двадцать пять эре до зарезу нужны для чего-нибудь…

– На мороженое, – предположил Калле.

– Попал в точку, – сказал Андерс. – Я уже чувствую, что мне оно необходимо.

– Да, так вот, тогда ты идешь к Грену, – продолжала Ева Лотта, – или к какому-нибудь другому ростовщику. И он дает тебе эти двадцать пять эре…

– Правда? – воскликнул Андерс, радостно удивленный такой возможностью.

– Да. Но ты должен обещать вернуть эти деньги через месяц, – объяснила Ева Лотта. – Но тогда двадцать пять эре будет уже недостаточно. Тебе придется заплатить ему пятьдесят эре.

– Ни за что! – возмутился Андерс. – С какой стати я это сделаю?

– Ребенок! – сказала Ева Лотта. – Ты что, никогда не решал в школе такие вот задачи на проценты? А Грен хочет получить проценты на свои деньги, понимаешь?

– Да, но он же может брать умеренные проценты, – произнес Калле, который не хотел, чтобы бюджет Андерса был окончательно подорван.

– А вот этого ростовщики и не делают, – сказала Ева Лотта. – Умеренно они не берут. Они берут слишком высокие проценты. А по закону это нельзя. Потому папа и недолюбливает Грена.

– Да, но почему же люди такие глупые, как пробки, что одалживают деньги у ростовщиков, – удивился Калле. – Ведь они могли бы одолжить на мороженое у кого-нибудь другого.

– Дурачишка! – сказала Ева Лотта. – Тут речь идет не о двадцати пяти эре, а о тысячах крон. Может, есть люди, которым необходимо, необходимо, ну, просто необходимо получить пять тысяч крон сию же минуту. И может, нет никого, кто бы им одолжил эту сумму. Никого, кроме таких ростовщиков, как Грен.

– Пошлем этого Грена подальше, – заявил Андерс, предводитель Белой Розы. – Вперед, на битву! К победе!

Перед ними стоял дом почтмейстера, а за ним в саду одна из служб – длинное строение под одной крышей, которое использовалось как гараж. Как гараж и штаб-квартира Алой Розы. Потому что сын почтмейстера Сикстен был предводителем этой воинственной банды. Сейчас гараж казался пустым и заброшенным. Издалека можно было увидеть, что к его двери прибит большой плакат. Казалось бы, проще простого пройти через садовую калитку, затем к гаражу и прочитать, что там написано, но так войну Роз не ведут. Это могла быть ловушка. Алые Розы, быть может, лежали в засаде в своей запертой штаб-квартире, готовые броситься на доверчивых недругов, осмелившихся подойти столь близко.

Предводитель Белой Розы инструктировал свои войска:

– Калле, проберись тайком вдоль живой изгороди, пока не очутишься за штаб-квартирой вне поля зрения врага. Заберись на крышу. Живой или мертвый, но добудь этот плакат.

– Плакат – живой или мертвый… Что ты хочешь сказать? – спросил Калле.

– Заткнись! – разозлился Андерс. – Это ты, живой или мертвый, должен добыть плакат, понятно? Ева Лотта, ты тихонько лежишь здесь и наблюдаешь сквозь живую изгородь за происходящим. Если увидишь, что Калле грозит опасность, просвисти нам сигнал.

– А ты, что будешь делать ты? – спросила Ева Лотта.

– Я спрошу мамашу Сикстена, не знает ли она, где он, – ответил Андерс.

Все принялись за дело. Калле вскоре добрался до штаб-квартиры. Чтобы подняться на крышу, большого искусства не требовалось. Калле и прежде проделывал это не раз. Нужно было лишь протиснуться сквозь живую изгородь и взобраться на бак с мусором за гаражом.

Он полз по крыше бесконечно тихо, чтобы враг не услышал его. В самой глубине души он очень хорошо знал, что гараж пустой. Знала это и Ева Лотта, а прежде всего – Андерс, который пошел к почтмейстерше узнать, где ее сынок. Но война Роз имела свои особые правила. И поэтому Калле продвигался вперед так, словно речь шла о рискованной попытке, которая могла стоить ему жизни. А Ева Лотта лежала за живой изгородью и напряженно следила за каждым движением, готовая по-капитански свистнуть, если это, против ожидания, вдруг понадобится…

Наконец вернулся Андерс. Мама Сикстена не знала, где обретается ее любимый ребенок.

Калле осторожно перегнулся через край крыши и, как следует вытянувшись, снял плакат, висевший на двери. Затем он тихо и спокойно вернулся назад тем же путем. Ева Лотта по-прежнему была в дозоре.

– Здорово, о храбрец! – одобрительно произнес Андерс, когда Калле передал ему плакат. – А теперь – почитаем.

«Сикстен – благородный дворянин и предводитель Алых Роз» – вот кто написал эту примечательную грамоту. Но приходится мириться с тем, что для благородного воина дворянского происхождения язык этого послания был на редкость сочным. От дворянина, пожалуй, можно было бы ожидать несколько более утонченных выражений.

«Вы, мерзкие блохастые пудели, да, именно вы, Белые Розы, вы отравляете весь город своим зловонным присутствием. Настоящим извещаем, что мы, благородные дворяне ордена Алой Розы, двинули наши силы на поле битвы в Прерию. Приходите туда как можно скорее, чтобы мы вырвали с корнем отвратительные сорняки, именующие себя Белыми Розами, и развеяли их прах над навозной кучей Юханссона, где ему и место.

Приходите, блохастые пудели!!!»

Ни один человек, прочитавший эти «теплые» слова, не мог бы, пожалуй, догадаться, что на самом деле Алые и Белые Розы были закадычными друзьями. Если не считать Калле и Евы Лотты, Андерс не знал ни одного более верного товарища, чем Сикстен; возможно, такими же были и Бенка с Юнте, тоже великолепные Алые Розы. А если и жил кто-то в этом городе, кого бы Сикстен, Бенка и Юнте ценили так высоко и от чистого сердца, то только этих «мерзких блохастых пуделей» – Андерса, Калле и Еву Лотту.

– Вот оно, – произнес, закончив чтение, Андерс. – В Прерию! Вперед, на битву! К победе!

3

Как хорошо, что на свете существует Прерия! Хорошо для всех поколений детей, которые играли там с незапамятных времен. У старых закаленных отцов семейств становилось тепло на сердце, когда они вспоминали свои детские игры в индейцев в Прерии. Дети более поздних поколений умели извлекать из этого пользу. Если вечером Калле возвращался домой после какой-нибудь особенно оживленной баталии в разорванной рубашке, бакалейщик Блумквист не очень-то высказывался по этому поводу, потому что вспоминал рубашку, разорванную однажды весенним вечером в Прерии примерно лет тридцать назад. А если даже фру Лисандер очень хотелось, чтоб ее юная дочь несколько больше вращалась в обществе девочек, своих сверстниц, вместо того чтобы носиться с мальчишками в Прерия, то ей не стоило и выступать с какими-либо возражениями, потому что пекарь смотрел на нее тогда таким лукавым взглядом и говорил:

– Послушай-ка, Миа, когда ты была малышкой, кто из девчонок в нашем городе усердней всех болтался в Прерии?

Прерия, как известно, была большой общинной степью, расположенной на самой окраине города. Она заросла короткой травой, по которой ходить босиком было одно удовольствие. Весной Прерия поражала свежей зеленью и была сплошным холмистым зеленым морем с желтыми вкраплениями пышнорастущей мать-и-мачехи. Но летнее солнце сделало свое дело, и теперь Прерия, бурая и засохшая, широко раскинулась вокруг.

Калле, Андерс и Ева Лотта, поспешив последовать дружескому приглашению Сикстена, не спускали ослепленных солнцем глаз с поля битвы, пытаясь обнаружить врагов. Однако Алые не показывались. Правда, значительная часть Прерии была покрыта орешником и кустами можжевельника, среди которых легко мог укрыться пробирающийся тайком рыцарь Алой Розы.

Белые Розы, издав свой устрашающий боевой клич, прорвались, теснясь, в заросли. Они осматривали каждый кустик, они сновали в зарослях и искали, но ни одного недруга там не было. Они продолжали искать, пока не добрались до окраины Прерии, до самой Господской усадьбы, но и это им не помогло.

– Что за дурацкая шутка? – спросил Андерс. – Их же нигде нет.

Тогда тишину Прерии разрезал презрительный хохот, исторгаемый тремя мощными глотками.

– Нет, теперь… – начала было Ева Лотта и беспокойно оглянулась по сторонам. – Я думаю, не забрались ли они в Господскую усадьбу?

– Да, они на самом деле в Господской усадьбе, – восхищенно произнес Калле.

Там, на окраине Прерии, среди трепещущих осин стоял старинный дом, благородный старинный дом восемнадцатого века, видавший лучшие дни. Его-то и называли: Господская усадьба. А теперь из окна с задней стороны дома высовывались три торжествующие мальчишечьи физиономии.

– Горе тому, кто приблизится к новой штаб-квартире Алых Роз, – вскричал Сикстен.

– Вот так штука, как это вы… – начал было Андерс.

– Да! Все-то вы хотите знать! – закричал Сикстен. – Очень просто! Двери были открыты настежь!

Господская усадьба, необитаемая уже много лет, пришла в страшный упадок. Считалось, что ее нужно реставрировать и перевезти в городской парк, чтобы превратить в краеведческий музей; такое решение было уже давно принято членами городского муниципалитета. Но деньги для этого собирались путем добровольных пожертвований, и дело шло туго. Тем временем дом все больше и больше приходил в упадок. До недавнего времени запертый, он тем самым оставался недоступным и для городских юнцов. Если сгнившая дверь не могла больше устоять перед захватчиками, то, вероятно, членам городского муниципалитета необходимо было быстренько вмешаться, пока еще существовали какие-то останки для краеведческого музея. Потому что, судя по доносившемуся из дома шуму, прыжки Алых Роз среди панелей восемнадцатого века были не очень-то преисполнены почтения. Старые половицы боязливо стонали от жизнерадостного топота ног, так быстро и неосторожно совершавших дикие прыжки радости по поводу новой штаб-квартиры.

– Мы возьмем этих блохастых пуделей в плен, запрем их здесь, и пусть подыхают с голоду! – восторженно прокричал Сикстен.

Предполагаемые жертвы, преисполненные надежд, промчались навстречу своей судьбе, и Алые ничего не сделали, чтобы им помешать. Дело в том, что Сикстен принял решение: во что бы то ни стало ценою жизни и крови удержать второй этаж, который было легче защищать, ибо туда вела великолепная лестница, а посредине ее уже стояли Алые, которые с помощью воинственных Жестов дали понять, что для них на свете нет ничего приятнее, чем обрушиться на врага.

Белые Розы неудержимо кинулись в атаку. И когда обе сражающиеся стороны встретились, поднялся такой шум и гам, который, услышь его члены краеведческого общества, заставил бы их всех рвать на себе волосы. Их будущий музей трясся до основания, а изящные деревянные перила лестницы скрипели и выгибались. Дикий вой поднимался к старинному, гипсовой лепки, потолку, а предводитель Белой Розы летел с лестницы задом наперед с таким грохотом, который заставил бы всех призраков минувших времен, если таковые здесь существовали, еще больше побледнеть и испуганной толпой попрятаться по углам.

Военное счастье переменчиво. То Белые Розы гнали своих противников почти по всей лестнице вверх, то они, не выдерживая ужасающего натиска, беспорядочно отступали на самый нижний этаж. Когда волны битвы уже полчаса перекатывались то туда, то обратно, обе стороны пожелали некоторого разнообразия. Белые Розы на какой-то момент оттянули свои войска, чтобы подготовиться к последней яростной атаке. Тогда Сикстен тихо отдал своим войскам быстрый приказ. Секунду спустя Алые без предупреждения оставили свои позиции на лестнице и с быстротою молнии ретировались на верхний этаж. Сикстен и его верные соратники, основательно изучившие весь дом в этот же день еще раньше, знали, что здесь есть масса возможностей укрыться в комнатах верхнего этажа и в шкафах. И когда Андерс, Калле и Ева Лотта, стремительно взяв штурмом лестницу, взбежали наверх, Алых словно ветром сдуло. Они сумели использовать свое преимущество в несколько секунд. И сейчас как раз стояли, окопавшись за дверцей прекрасно расположенного шкафа, и наблюдали сквозь щелку, как Белые Розы прямо у них на глазах держали торопливый совет.

– Рассеяться! – приказал предводитель Белой Розы. – Отыскать неприятеля, в какую бы щель, дрожа за свою жизнь, он ни забился! А когда мы найдем его, суд и расправа будут короткими.

Алые, притаившиеся в шкафу, с удовлетворением услышали эти слова. Глаз чрезвычайно довольного Сикстена поблескивал в дверной щели, но Белые ничего об этом не знали.

«Рассеяться»! – приказал их предводитель. Глупее ничего не придумаешь. Это и решило его судьбу. Он первым занялся непосредственно тем, чтобы рассеяться, и исчез за углом.

Как только он оказался вне поля зрения, Калле я Ева Лотта осторожно двинулись в противоположную сторону. Там была дверь, и они открыли ее. За дверью оказалась красивая, залитая солнцем комната, и хотя они прекрасно видели, что комната эта свободна от врагов, они все равно вошли туда и позволили себе небольшую передышку в военных действиях, чтобы выглянуть в окно. Но это, как выяснилось, было серьезной тактической ошибкой. Они вернулись к двери как раз для того, чтобы услышать, как с наружной стороны в замке поворачивается ключ. И услыхать также грубый смех и страшные ликующие крики предводителя Алых:

– Ха, блохастые пудели! Ну, теперь вы в западне! Отсюда вам живыми не выйти!

И еще услыхали они пронзительный голос Бенки:

– Нет уж! Будете сидеть там, пока мхом не порастете! Но мы ведь можем прийти сюда и навестить вас… ну, например, вечером в Сочельник.

И еще голос Юнте:

– Да, не беспокойтесь. Мы придем сюда в Сочельник вечером. Что вам принести в подарок?

– Ваши головы на блюде! – крикнула Ева Лотта.

– С гарниром, как и все поросячьи головы, – поддержал ее Калле.

– Бессовестные до ужаса, – печально сказал предводитель Алых своим соратникам по оружию. Затем, повысив голос, крикнул пленникам: – Есть ли у вас какое-нибудь последнее желание, которое вы хотели бы передать дорогим вашему сердцу дома?

– Да, попроси папу позвонить в воспитательное заведение и сказать, что тебя можно забрать туда, – сказала Ева Лотта.

– Прощайте, блохастые пудели! – сказал Сикстен. – Крикните, когда проголодаетесь, мы нарвем вам немного травы.

Затем, повернувшись к Бенке и Юнте, он стал удовлетворенно потирать руки.

– Мои доблестные братья по оружию! Где-то в этом доме пребывает в настоящий момент маленький жалкий крысенок, именующий себя предводителем Белой Розы. Одинокий и беззащитный! Ищите его! Ищите его, говорю я вам!

Алые не жалели сил. На цыпочках прокрались они вдоль длинного коридора, тянувшегося через весь верхний этаж. Они осторожно заглядывали во все комнаты. Устраивали засаду у дверей шкафов. И знали: где бы ни находился предводитель Белой Розы, он сознает, какая ужасная опасность ему угрожает. Его соратники уже заперты. Он один против троих. Троих, горевших желанием схватить его. Потому что такой подвиг, как пленение предводителя противников, был в войне Роз единственным в своем роде. Примерно таким же, как если бы американцам во время прошлой мировой войны удалось упечь Гитлера в тюрьму Синг-Синг.

Однако предводитель Белой Розы спрятался очень хорошо. Как ни вынюхивали, как ни искали Алые, они и следа его не нашли. До тех пор, пока Сикстен не услышал внезапно слабого потрескивания над головой.

– Он наверху, на чердаке, – шепнул Сикстен.

– А здесь есть чердак? – удивленно спросил Юнте.

Чердак Алые не заметили, хотя основательно обшарили весь дом. Но, возможно, ничего удивительного в этом не было, потому что дверь, выходящая на узенькую винтовую лестницу, была обыкновенной оклеенной обоями дверью, которую едва ли можно было заметить, если не знать, что она существует. Поиски ее отняли немало времени.

Но потом все пошло быстро. Разумеется, Андерс стоял уже в полной боевой готовности наверху, на чердаке, и громогласно предупреждал, чтобы каждый, кто не составил приличного завещания, к нему не приближался. Но это не помогло.

Сикстен, не по возрасту рослый и сильный, шел во главе воинства. Бенка и Юнте ассистировали ему, когда это было необходимо. И вот дико барахтавшегося Андерса поволокли вниз по лестнице и дальше – навстречу неизведанной судьбе.

Калле и Ева Лотта кричали ему слова утешения через запертую дверь.

– Мом-ы, сос-кок-о-рор-о поп-рор-и-дод-е-мом и сос-поп-а-сос-е-мом тот-е-боб-я!

На тайном языке Белых Роз это означало: «Мы скоро придем и спасем тебя!» Перейти на тайный язык – был самый верный способ разозлить Алых. Они уже давно тщетно пытались изучить этот странный язык, которым Белые Розы владели в совершенстве и на котором могли болтать с такой безумной быстротой, что для непосвященного их речи звучали как абсолютная абракадабра. Ни Сикстен, ни Бенка, ни Юнте не видели ни одного из слов этого языка написанным на бумаге, иначе у них не было бы никаких трудностей с разгадкой его тайны. Потому что каждый согласный удваивался и между ними вставлялось «о». Так, например, имя Калле звучало на тайном языке так: «Кок-а-лол-лол-е», Андерс же – «А-нон-дод-е-рор-о-сос».

Язык этот, так называемый воровской жаргон, перешел к Еве Лотте по наследству от ее отца. Однажды вечером пекарь чисто случайно рассказал ей, как он и его товарищи-мальчишки имели обыкновение разговаривать таким образом, когда не хотели, чтобы кто-нибудь понял, о чем они говорят. Безумный интерес Евы Лотты к воровскому жаргону изумил в какой-то мере ее отца, который никогда не замечал у нее сколько-нибудь похожего энтузиазма, когда речь шла о спряжении неправильных глаголов в немецком языке и тому подобном. Но добрый отец послушно просидел с ней весь вечер, тренируя ее, а назавтра она передала все свои знания Андерсу и Калле.

Выжать из Белых Роз ключ к их тайному языку было одной из главных военных целей Алых. Другой – еще более важной – считалось отвоевать у них Великого Мумрика. Великий Мумрик – таково было внушающее почтение название совершенно незначительного предмета, представлявшего собой попросту камешек, своеобразной формы камешек, который некогда нашел Венка. Обладая даже незначительной фантазией, можно было внушить себе, что он похож на какого-то небольшого задумчивого старичка, который, подобно Будде, сидит и созерцает свой пуп. Алые немедленно превратили его в особый талисман, которому приписывали ряд исключительных свойств. Большего и не требовалось, чтобы Белые Розы считали своим священным долгом добраться до него. Самые жестокие битвы бушевали из-за Великого Мумрика. Может показаться странным, что маленькому камешку придавалось такое огромное значение. Но почему бы Алым и не почитать столь же сильно своего Великого Мумрика, как шотландцы, например, свой бриллиант в короне, и не волноваться столь же сильно, когда Белые Розы захватили его, как волновались шотландцы, когда англичане поместили этот бриллиант в Вестминстерское аббатство?

Печально, но факт, что Белые Розы в настоящий момент владели Великим Мумриком и прятали его в неизвестном месте. Вообще-то не составляло труда хранить камешек там, где никому не было бы под силу найти его. Но в неписаные правила ведения войны Роз входило, что тот, в чьих руках случайно оказывался Великий Мумрик, оставлял противнику хоть какую-то путеводную нить, намек, где искать сокровище. Путеводная нить могла существовать в виде карты, которую очень трудно было расшифровать, а частично и сбивающей с толку. Или же в виде ребуса, нацарапанного на клочке бумаги, который темной ночью подбрасывался в почтовый ящик врага и из которого, применив всю проницательность, можно было вызнать, что Великий Мумрик спрятан в пустом вороньем гнезде на верхушке вяза, который растет в самом северном углу кладбища, или под одной из черепиц на дровяном сарае сапожника Бенгтссона.

Но как раз сейчас ни в одном из этих тайников его не было. Камешек как раз был в другом месте. И одним из главных поводов для того, чтобы в этот теплый июльский день снова вспыхнула война Роз, было как раз то, что Алые хотели бы узнать поточнее, где находится этот тайник сейчас. Взяв предводителя Белых Роз в качестве заложника, было, очевидно, не так уж сложно это узнать.

– Мы скоро придем и спасем тебя, – крикнули Ева Лотта и Калле.

И их предводитель действительно нуждался в том, чтобы его чуточку подбодрили. Так как в этот момент сильные руки вели его на мучительный допрос, чтобы дознаться, где Великий Мумрик и каков ключ к их тайному языку.

– Я нон-и-чоч-е-гог-о нон-е сос-кок-а-жо-ж-у! – героически и громогласно заверил Андерс, проходя мимо двери, за которой томились в плену его товарищи по оружию.

– Ну погоди! Ты скоро перестанешь чочокать, – пригрозил Сикстен, еще сильнее сжав его руку. – Не беспокойся, мы из тебя вытрясем, что это значит.

– Будь сильным! Будь стойким! – кричал Калле.

– Держись, держись, мы скоро придем! – кричала Ева Лотта.

И сквозь запертую дверь услыхали они последние слова своего предводителя:

– Да здравствует Белая Роза!

А следом за этим:

– Отпусти мою руку! Я следую за вами добровольно. Я готов, господа!

Потом они больше ничего не слышали. Великая тишина воцарилась над их тюрьмой. Неприятель покинул дом, захватив с собой предводителя Белой Розы.

4

Разумеется, Алые намекнули, что Калле и Ева Лотта останутся там, куда их посадили, пока мхом не порастут. Но это, вероятно, сказано было не слишком буквально. Даже в войне Роз ребята вынуждены были принимать во внимание весьма обременительный и постоянно мешающий элемент, именуемый родителями. Конечно, в глубине души благородным воителям бывало досадно, когда в разгар самых жарких сражений приходилось прекращать боевые действия, отправляться домой и есть жаркое и кисель из ревеня. Но родители раз и навсегда решили, что дети, как бы там ни было, должны соблюдать время трапез. И неписаным правилом войны Роз являлось, что нужно смириться с этими дурацкими родительскими требованиями. А не сделав этого, рискуешь очень серьезным перерывом в военных действиях!

Ведь родители обладают таким безграничным отсутствием такта, что спокойненько могут запретить тебе выходить из дома в тот самый вечер, который станет решающим в битве за Великого Мумрика. Да и вообще родители прискорбно мало разбираются во всех этих Великих Мумриках, даже если в их собственных детских воспоминаниях о Прерии, словно случайная полоска света, брезжит иногда искра их былого, ныне померкнувшего разума.

Когда Алые ушли вместе с Андерсом, оставив Калле и Еву Лотту запертыми в пустой комнате необитаемого дома умирать с голоду, то это, следовательно, означало лишь то, что они будут умирать примерно два часа или, другими словами, до семи часов вечера. В семь часов как у бакалейщика Блумквиста, так и у пекаря Лисандера, да и в других домах городка, обильно и питательно обедали. За некоторое время до рокового удара часов Сикстен пошлет Венку или Юнте крайне тихо открыть дверь пленникам. Поэтому Калле и Ева Лотта с непоколебимым спокойствием смотрели в глаза голодной смерти. Но быть запертыми таким гнусным образом казалось им оскорбительным. Кроме того, это означало окончательную, сокрушительную победу Алых. Их превосходство именно сейчас, когда они взяли в плен и увели с собой предводителя Белых Роз, было, по правде говоря, катастрофическим. И даже то, что Великим Мумриком владели теперь Белые Розы, не могло уравновесить этот позор.

Ева Лотта с горечью смотрела в окно вслед уходившим врагам. Они шли, окружив со всех сторон предводителя Белой Розы. Они шагали вперед боевым шагом по земле, поджариваемой солнцем Прерии, по дороге к городу. И вскоре исчезли вдали.

– Интересно, куда они его поведут? – спросила Ева Лотта.

– Ясное дело, в гараж Сикстена, – сказал Калле и огорченно добавил: – Будь у нас хотя бы газета или еще что-нибудь!

– Газета! – раздраженно сказала Ева Лотта. – Читать газету, когда надо попытаться выбраться отсюда!

– Ты абсолютно права, – согласился с ней Калле. – Нам надо выбраться отсюда. Поэтому мне и нужна газета.

– Думаешь, там будет что-нибудь про то, как лучше спускаться по стенам домов?

Ева Лотта свесилась из окна, чтобы смерить взглядом расстояние, отделявшее их от земли.

– Ясное дело, прыгнем – разобьемся, – продолжала она. – Но тут уж ничего не поделаешь!

Калле вдруг удовлетворенно свистнул.

– Обои! О них я и не подумал. Они сгодятся.

Он быстро сорвал большой кусок отклеивавшихся обоев. Ева Лотта удивленно смотрела на него.

– В восемнадцатом веке это были, верно, очень красивые обои! – сказал Калле.

Наклонившись вниз, он просунул большой кусок обоев в щель под дверью.

– Азбука сыскного дела, – заявил он, вытаскивая из кармана складной перочинный нож.

Выбрав самое маленькое и самое тонкое лезвие, он осторожно сунул его в замочную скважину. С наружной стороны двери послышалось легкое звяканье. Это упал на пол ключ.

Калле снова втянул обои в комнату, и действительно на них лежал ключ. Он упал туда, куда надо.

– Как говорится, азбука сыскного дела, – сказал суперсыщик Блумквист, намекая тем самым Еве Лотте на то, что его деятельность сыщика вынуждает его ежедневно открывать запертые двери тем или иным хитроумным способом.

– О, Калле, мы победим! – восхищенно воскликнула Ева Лотта.

Калле отпер дверь. Они были свободны.

– Но мы не можем двинуться в путь, не попросив извинения у Алых, – сказал Калле.

Он выудил огрызок карандаша из неистощимого кармана своих брюк и протянул его Еве Лотте. И она написала на обратной стороне обоев:

«Упрямые черепушки, именуемые Алыми Розами! Ваши попытки заняться выращиванием мха позорно провалились. Примерно пять минут и тридцать секунд мы ждали, что мох начнет расти, но нам надоело, и мы уходим. Жалкие сопляки, разве вы не знаете, что Белые Розы умеют проходить сквозь стены?»

Тщательно закрыв окно, они набросили крючки, затем заперли дверь снаружи, оставив ключ в замочной скважине. На ручку двери повесили прощальное письмо.

– Придется им поломать голову. Окно закрыто изнутри, а дверь заперта снаружи – ну и удивятся же они, как мы выбрались оттуда, – сказала Ева Лотта, замурлыкав от удовольствия.

– Очко в пользу Белой Розы, – воскликнул Калле.

* * *

В гараже Сикстена Андерса не оказалось. Калле и Ева Лотта чрезвычайно осторожно провели рекогносцировку, чтобы узнать, как освободить оттуда Андерса. Но гараж стоял все такой же тихий и пустой, как всегда.

Мама Сикстена развешивала в саду выстиранное белье.

– Не знаете ли вы, тетушка, где Сикстен? – спросила ее Ева Лотта.

– Да нет, но он был здесь недавно, – ответила почтмейстерша. – Вместе с Бенкой, Андерсом и Юнте.

Алые явно увели своего пленника в более надежное место, но куда?

Ответ находился совсем рядом с ними. Калле увидел его первым. В зеленую лужайку был ввинчен перочинный ножик и на его острие торчал маленький клочок бумаги. Это был ножик Андерса, и Калле, и Ева Лотта тотчас узнали его. А на клочке было написано одно-единственное слово: «Юнте».

Предводителю Белых Роз удалось в какой-то – миг, когда за ним не наблюдали, оставить это лаконичное сообщение своим соратникам.

Калле глубокомысленно наморщил лоб.

– Юнте! – сказал он. – Это означает только: одно: Андерс сидит в плену – у Юнте дома.

– Да ты что? – спросила Ева Лотта. – Если он сейчас у Юнте, то куда хитрее было бы написать «Бенка», а вовсе не «Юнте».

Калле не ответил на это ни слова.

Юнте жил в той части города, которая называлась Плутовская горка. Там в небольших лачугах ютились не самые сливки общества в этом городе. Но Юнте и не претендовал на то, чтобы принадлежать к ним. Он вполне довольствовался покосившейся лачугой, где жила его семья, лачугой, вмещавшей комнату с кухней в нижнем этаже и маленькую мансарду наверху. Мансарда была обитаемой только летом. Зимой там было слишком холодно. Но сейчас на дворе стоял июль, и в мансарде было жарко, словно в свинцовых тюремных камерах Венеции, и, следовательно, она очень подходила для мучительного допроса. Юнте имел единоличное право на мансарду. Здесь он спал на простой походной кровати, здесь была его модельная полка, сбитая из ящиков из-под сахара, здесь он хранил свой склад детективов и коллекцию марок, и все самое дорогое, чем владел в этой жизни. И ни один король не мог бы быть более доволен своим дворцом, чем Юнте своей маленькой каморкой, где неподвижно застыл теплый воздух, а на потолке жужжали мухи.

Вот туда-то Алые и привели Андерса. Потому что, к их счастью, папа и мама Юнте были сегодня на принадлежавшем им маленьком участке земли сразу за городом. Юнте должен был хозяйничать один и сам поджаривать себе колбасу и картошку, если проголодается.

А поскольку мама Сикстена развешивала в саду белье прямо против штаб-квартиры Алых в гараже и поскольку дома у Юнте было так замечательно благодаря отсутствию родителей, Сикстен счел великолепной выдумкой перенести мучительный допрос подальше, в каморку Юнте на Плутовской горке.

Калле и Ева Лотта держали совет. Конечно, они могли начать свою спасательную экспедицию немедленно, но, немного поразмыслив, решили, что разумнее подождать. Глупо показаться Алым прямо сейчас. Скоро обед. Скоро Сикстен пошлет Бенку или Юнте в Господскую усадьбу, скоро Бенка или Юнте застынут в безмолвном удивлении по случаю бегства Калле и Евы Лотты. Мысль об этом была глубоко сладостной. Жалко было бы уничтожить такое прекрасное очко в их пользу.

Калле и Ева Лотта решили перенести свою спасательную экспедицию на время после обеда. Кроме того, они очень хорошо знали, что Андерс получит отпуск под честное слово, чтобы пойти домой и тоже пообедать. И вероятно, ничего не может быть унизительней для спасательной экспедиции, как прибыть как раз в тот момент, когда тот, кого надо спасти, самостоятельно отправляется домой поесть.

– А вообще, – сказал Калле, – если собираешься кого-нибудь выслеживать, кто сидит дома, то нужно подгадать, когда стемнеет и люди зажгут свет, но не успеют еще опустить штору. Это знает всякий, кто хоть сколько-нибудь смыслит в технике криминального дела.

– У Юнте нет никакой шторы, – сказала Ева Лотта.

– Тем лучше, – произнес Калле.

– Ну, а как же мы сможем их выслеживать через окно мансарды? – недоумевала Ева Лотта. – Правда, я длинноногая, но…

– Видно, что ты ничего не читала по технике криминального дела. Как ты думаешь, что делают криминалисты в Стокгольме? Если им надо наблюдать за квартирой на четвертом этаже, где находятся мошенники, они ищут доступ в квартиру на другой стороне улицы, лучше всего на пятом этаже, чтобы подняться чуть выше этих негодяев. И вот полицейские стоят там с биноклем и смотрят прямо на них, пока они не опустят шторы.

– Будь я негодяйкой, я опустила бы штору прежде, чем зажечь свет, – сказала практичная Ева Лотта. – А вообще, в какую квартиру, ты думаешь, мы найдем доступ, чтобы наблюдать за Юнте?

Об этом Калле еще не думал. Криминалистам в Стокгольме, верно, куда легче добывать доступ в квартиры. Им достаточно показать свое удостоверение полицейского. Маловероятно, что так же хорошо пройдет этот номер для Калле и Евы Лотты. Кроме того, напротив дома Юнте никакого дома не было, так как там текла река. Но совсем рядом с домом Юнте стоял другой дом, да, другой. И это был дом старика Грена. Старая, полуразвалившаяся двухэтажная деревянная лачуга. Столярная старика Грена находилась в нижнем этаже, а сам он жил наверху. «Можно ли получить доступ в жилище Грена? – ломал себе голову Калле. – Заявиться к нему и учтиво спросить, нельзя ли расположиться в его окне, чтобы немножко понаблюдать?»

Калле и сам понимал, каким глупым было бы такое предложение. Кроме того, здесь была еще одна загвоздка. Дом Юнте и дом старика Грена были, конечно, обращены фронтонами друг к другу, но в доме старика Грена не было, к сожалению, окон против окон Юнте в верхнем этаже.

– Я знаю, – сказала Ева Лотта. – Мы влезем на крышу старика Грена, это единственный способ.

Калле восхищенно взглянул на нее.

– Если учесть, что ты вообще ничего не читала по криминалистике, ты в самом деле не так уж и глупа! – сказал он.

Да, крыша старика Грена – единственное, что им оставалось. Она была расположена чуть выше чердачной каморки Юнте. И на окне Юнте – никакой шторы. Просто бесподобный наблюдательный пункт.

С легким сердцем отправились Калле и Ева Лотта домой – обедать.

5

Было темно и тихо, когда они часа через два крались по Плутовской горке. Совершенно темно и тихо. Маленькие деревянные лачуги стояли там совсем рядом, тесня друг друга в борьбе за жизненное пространство. Частица жаркого июльского дня еще витала среди домов. Было темно, вся Плутовская горка покоилась, окутанная теплым пушистым мраком. Порой из какого-нибудь маленького окошка или двери, открытой навстречу летнему вечеру, темноту прорезали лучи света. Мрак был напоен разными запахами. Запахи кошки, и жареной салаки, и кофе смешивались с одуряющими ароматами цветущего жасмина и таким же одуряющим благоуханием от какого-нибудь помойного ведра, которое уже давным-давно следовало опорожнить.

В тихих переулках не было ни души. Обитатели Плутовской горки не проводили ночи вне дома. Они все замкнулись в четырех стенах своего жилища и вкушали отдых и покой после дневных трудов в маленьких тесных кухоньках своих лачуг, где на плите ворчал кофейник, а на подоконниках цвела герань.

Тот, кто вышел бы прогуляться на Плутовскую горку, рисковал не встретить тут ни души.

– Тихо, как в могиле, – сказал Калле.

И он был прав. То тут, то там слышался гул голосов за одним из освещенных окон. Где-то далеко ненадолго залаяла собака, но вскоре смолкла. Где-то кто-то заиграл на гармошке какую-то нестройную мелодию, но это была просто попытка, а потом воцарилась еще более глубокая тишина.

Зато у Юнте было гораздо оживленнее. В его чердачной каморке горел свет, а через открытое окно доносились пронзительные звуки мальчишечьих голосов. Калле и Ева Лотта удовлетворенно констатировали, что допрос явно был в самом разгаре. Там в самом деле разыгрывалась потрясающая драма, и Калле с Евой Лоттой были полны твердой решимости насладиться спектаклем из первого ряда партера на крыше старика Грена.

– Дело только за тем, чтобы взобраться на крышу, – смело заявила Ева Лотта.

Да, дело было только за этим. Калле обошел лачугу, чтобы узнать, как им быть. Вот досада: у старика Грена тоже горел свет! Почему это старые люди не спят по вечерам, когда это им, верно, просто необходимо? Чтобы можно было прогуляться по их крыше и никто бы тебе не мешал. Но тут уж ничего не поделаешь. Помешают или нет, но влезть на крышу необходимо.

Вообще-то, оказывается, все проще простого. Старик Грен был настолько любезен, что у одного из фронтонов своего дома поставил лестницу. Разумеется, эта лестница стояла прямо против его окна. И в окне этом горел свет. Да и окно за наполовину опущенной шторой было открыто. И потом: разве можно быть уверенным, что Грен придет в безумный восторг, если, внезапно высунув голову, увидит, как две Белые Розы с бешеной скоростью поднимаются вверх по лестнице? Люди редко склонны предоставлять свои крыши для народных гуляний. Но в войне Роз такие мелочи помешать не могли. Нужно лишь неуклонно следовать по пути общественного долга, даже если он пролегает по коньку крыши старика Грена.

– Иди ты первым, – ободряюще предложила Ева Лотта.

Калле так и сделал. Медленно, медленно начал он карабкаться вверх по лестнице. Ева Лотта быстро и молча следовала за ним. Положение их станет угрожающим лишь в тот момент, когда они окажутся вровень с окном второго этажа.

– У Грена гость, – осторожно прошептал Калле Еве Лотте. – Я слышу, как они болтают.

– Сунь в окно свою черепушку и попроси пряник, – удовлетворенно хихикнув, предложила Ева Лотта. Она была уверена, что это очень удачная мысль!

Однако Калле, ясное дело, не думал, что это так уж весело. Он продолжал как можно быстрее взбираться на крышу. Ева Лотта тоже стала серьезней, когда настал ее черед миновать это опасное место.

Да, у Грена был гость, это было отчетливо слышно, но никаких пряников там, видимо, не подавали. Кто-то стоял спиной к окну, кто-то, говоривший низким взволнованным голосом. Ева Лотта не могла видеть всю эту личность целиком, ведь штора была наполовину опущена. Но она видела, что на госте Грена были надеты темно-зеленые габардиновые брюки. И еще она услыхала его голос.

– Да, да, да, – нетерпеливо сказал он. – Я попытаюсь. Я заплачу, и покончим с этим делом.

Потом послышался дребезжащий старческий голос Грена.

– Это вы, господин, говорите уже давным-давно. Но теперь я больше ждать не желаю! Ведь вы, господин, понимаете, что я хочу получить мои деньги обратно?!

– Говорю вам: вы их получите, – снова заговорил незнакомец. – Мы встретимся в среду. В обычном месте. И возьмите с собой все мои векселя. Все до одного. Каждый чертов вексель! Я погашу их все сразу! И покончим с этим.

– Вам, господин, не надо принимать все так близко к сердцу, – кротко ответил ему Грен. – Ведь вы, господин, понимаете: я хочу вернуть мои деньги.

– Кровопийца! – воскликнул незнакомец.

И было слышно: он говорит то, что думает.

Ева Лотта быстро полезла наверх. Калле ждал ее, сидя на коньке крыши.

– Там внизу они только и тявкают что про деньги, – сказала Ева Лотта.

– Чем они занимаются, это то самое ростовщичество и есть? – предположил Калле.

– Интересно, что такое «вексель»? – задумчиво спросила Ева Лотта. Но быстро оборвала саму себя: – Чепуха, не все ли равно! Пошли, Калле!

Им пришлось перелезть наискосок по крыше на противоположную сторону дома, куда выходило окошко Юнте. По-прежнему жутко было балансировать вдоль конька крыши под покровом темного неба, не озаренного блеском звезд, которые осветили бы их опасный путь. Кроме дымовой трубы, держаться было не за что, а труба послужила им лишь случайной поддержкой уже после того, как они, шатаясь, прошли полпути. Им очень не хотелось отпускать трубу и продолжать со страшным риском балансировать по крыше, но они обрели новые силы при виде зрелища, ожидавшего их в каморке Юнте. Там сидел на стуле их предводитель, окруженный Алыми, размахивающими руками и оравшими на него. Но он лишь гордо качал головой. Ева Лотта и Калле легли на живот и приготовились к удивительному зрелищу. Они могли и видеть и слышать все, что происходило в мансарде. Какой триумф, какое превосходство над Алыми! О, если бы их предводитель знал, что спасение так близко! Всего лишь в двух метрах от него лежали его верные братья по оружию, готовые ради него отдать свою жизнь и свою кровь!

Оставалось только выяснить одну небольшую деталь! Как спасти Андерса? Наверное, это прекрасно – отдать свою жизнь и кровь за другого, но как это сделать? От пленника их отделяла пропасть шириною не менее двух метров.

– Мы наверняка что-нибудь придумаем, – с надеждой произнес Калле и, насколько позволяли обстоятельства, устроился поудобнее.

В каморке Юнте продолжался допрос.

– Пленник, – произнес Сикстен, немилосердно рванув Андерса за руку. – Тебе дается последний шанс спасти свою ничтожную жизнь. Куда вы спрятали Великого Мумрика?

– Ты вопрошаешь напрасно, – отвечал Андерс. – С незапамятных времен Белые Розы держат под своей могущественной рукой Великого Мумрика. Никогда вам его не найти, можешь прыгать хоть до потолка, – несколько менее торжественно добавил он.

На своем наблюдательном пункте Калле и Ева Лотта молча кивнули в знак одобрения, но Сикстен, Бенка и Юнте, казалось, откровенно разозлились.

– Посадить его на ночь в мой гараж, чтоб он раскололся, – предложил Сикстен.

– Ха-ха! – воскликнул Андерс. – Как Калле и Еву Лотту, да? Насколько я слышал, они тоже удрали через пять минут. Точь-в-точь как это сделаю я.

Алые призадумались. Для них оставалось загадкой, как это Калле и Еве Лотте удалось выйти из заточения. Это производило впечатление чего-то почти сверхъестественного. Но ни в коем случае нельзя было выказывать свое восхищение Андерсу.

– Не воображай, что ты какой-то там король побегов из тюрьмы, – сказал Сикстен. – Мы уж, верно, запрем тебя так, что никуда не денешься. Но сначала я хочу услышать чуть подробнее об этом вашем тайном языке. Мы смягчим тебе наказание, если откроешь эту загадку.

– Черта с два! – заявил Андерс.

– Не будь таким упрямым, – уговаривал его Сикстен. – Мне кажется, ты мог бы что-нибудь произнести. Ты мог бы, например, произнести мое имя. Как меня зовут на вашем языке?

– Дод-у-рор-а-лол-е-й! – с готовностью ответил Андерс, демонически расхохотавшись, чтобы Сикстен понял: речь идет о грубом оскорблении.

Как это было ни заманчиво, он не осмеливался перевести произнесенное им слово, потому что тогда дал бы врагам ключ к воровскому жаргону. Он только еще раз демонически расхохотался, а наверху на крыше, прямо напротив, ему от всего сердца вторили его соратники. Предводителя Белых Роз безусловно обрадовало бы, знай он про это. Но до поры до времени и он, и Алые Розы пребывали в неведении, что на крыше у них есть зрители.

Сикстен скрежетал зубами в бессильной злобе. Допрос становился все мучительнее для Алых, и все это додоканье и лолоканье, которое они не понимали, хоть кого могло довести до бешенства. Ну взяли они в плен предводителя Белых Роз, а теперь и сами едва ли знают, что с ним делать! Он ведь не желал выдавать никаких тайн, а рыцарственные Розы никогда, ни при каких обстоятельствах не унизятся до физического насилия, чтобы вынудить признание. Разумеется, они часто дрались, да так, что дым стоял коромыслом, но это было в честном бою на поле битвы. Никогда и речи быть не могло, чтобы наброситься на беззащитного пленника, да еще трое против одного.

Был ли пленник так уж беззащитен? Он и сам размышлял по этому поводу, а наразмышлявшись вволю, неожиданно вскочил со стула и совершил дикий прыжок к двери в безрассудной попытке обрести свободу. Но это кончилось самым жалким образом. Секунда, и три пары крепких мальчишеских рук обвились вокруг него и довольно бесцеремонно отвели Андерса назад.

– Э, нет, – сказал Сикстен. – Так легко не отделаешься. Получишь свободу, когда я этого захочу, и ни минутой раньше. А может, через несколько лет. Кстати, куда вы спрятали Великого Мумрика?

– Да, куда вы спрятали, например, Великого Мумрика? – спросил Юнте, требовательно ткнув Андерса в бок.

Андерс хмыкнул и стал извиваться словно червь. Дело в том, что он ужасно боялся щекотки. Но когда Сикстен увидел это, улыбка озарения мелькнула на его лице. Он был рыцарем ордена Алой Розы и не истязал своих пленников. Но кто сказал, что их нельзя щекотать?

Он играючи сунул указательный палец прямо в живот Андерса. Какая удача, просто сверх ожидания! Андерс зафыркал, словно бегемот, и стал извиваться еще сильнее.

Ну и оживились же Алые! И все втроем набросились на свою жертву! А несчастный предводитель Белых Роз застонал, запищал, заикаясь от смеха.

– Куда вы спрятали Великого Мумрика? – спросил Сикстен, проведя на ощупь пальцем по его ребру.

– О!… О!… О!… – задыхался от смеха Андерс.

– Куда вы спрятали Великого Мумрика? – спросил Бенка, целеустремленно щекоча ему пятки.

В ответ – лишь новый взрыв хохота.

– Куда вы спрятали Великого Мумрика? – спросил Юнте и вопросительно ткнул указательным пальцем под коленку узника.

– Я… Я… больше не могу, – пролепетал Андерс. – Там в Прерии… чуть подальше… за Господской Усадьбой… идите по той самой узенькой тропке…

– А потом? – спросил Сикстен, угрожающе держа наготове указательный палец.

Но никакого «потом» не последовало. Произошло нечто совершенно неожиданное. Послышался резкий щелчок – бац! – и каморка Юнте в секунду погрузилась во тьму египетскую. Маленькая Простенькая лампочка на потолке, единственное освещение комнаты, разлетелась на тысячи осколков.

Предводитель Белой Розы был так же ошарашен, как и Алые. Но быстрее их обрел самообладание. Под покровом темноты он, словно угорь, скользнул к двери и исчез в летней ночи. Он был свободен.

Наверху, на крыше, прямо напротив мансарды, Калле задумчиво засовывал рогатку в карман брюк.

– Возьму деньги из копилки и куплю новую лампочку для Юнте, – в раскаянии сказал он.

Посягательство на чужую собственность совершенно не подобало благородному рыцарю Белой Розы, и для Калле само собой разумеющейся необходимостью было возместить потери.

– Но ты-то ведь понимаешь, что это было крайне необходимо, – сказал он Еве Лотте.

Ева Лотта согласно кивнула головой.

– Да! Крайне необходимо, – сказала она. – Наш предводитель находился в опасности. И Великий Мумрик – тоже. Это в самом деле было необходимо.

В своей каморке Юнте уже вытащил откуда-то карманный фонарик. В его неверном свете Алые могли с горечью констатировать, что пленник бежал.

– Он удрал! – закричал Сикстен, ринувшись к окну.

– Какой проклятый блохастый пудель разбил лампочку?

Но спрашивать было излишне. Виновники стояли прямо напротив, на крыше. Два узеньких черных силуэта, поспешно готовившихся к отступлению. Они только что услыхали условный свист Андерса и поняли: он на свободе.

И кинулись бежать по крыше с опасной для Жизни быстротой. Речь шла о том, чтобы спуститься вниз и оказаться в безопасности прежде, чем Алые успеют подбежать и схватить их. Они бежали вдоль конька крыши во мраке, ничуть не колеблясь, и двигались с той легкостью и гибкостью, которой дикая счастливая жизнь одарила юные тела бесстрашных тринадцатилетних подростков.

Они добрались до лестницы и с устрашающей быстротой начали спускаться вниз. Первой – Ева Лотта, а за ней, буквально следом, – Калле. Теперь они не думали о Грене, они думали только об Алых. В окне Грена свет уже не горел. Незнакомец наверняка ушел.

– Быстрее, я тороплюсь, – настойчиво прошептал Калле Еве Лотте.

И тут штора Грена с треском взвилась вверх и старик выглянул в окно. Это произошло так неожиданно и так ужасно их испугало, что Калле внезапно выпустил лестницу из рук. С глухим шумом сорвался он на землю и чуть было не увлек за собой Еву Лотту.

– Неужели ты так торопишься? – саркастически спросила Ева Лотта.

Она судорожно держалась за лестницу, чтобы не рухнуть вниз, и повернула свое умоляющее лицо к Грену. Но Грен смотрел своими печальными старческими глазами на Калле, лежавшего на земле и ловившего ртом воздух. И Грен произнес своим печальным старческим голосом:

– Да, да, веселые забавы у деток! Веселые, невинные забавы у деток!…

6

У Евы Лотты и Калле не было времени, чтобы подробнее объяснить Грену, зачем они оказались на его лестнице. Да и сам Грен, пожалуй, вообще не видел в этом ничего особенного, примечательного или неестественного. Он явно считал, что веселые невинные детские забавы требуют иногда, чтобы дети карабкались по лестницам – то тут, то там – по соседству. Калле и Ева Лотта быстренько сказали «До свидания» и пустились бежать со всех ног, но Грен, казалось, этого даже не заметил. Он только тихонько вздохнул про себя и опустил штору.

А в темном переулке за домом Грена воссоединились три рыцаря ордена Белой Розы. Они пожали друг другу руки, и их предводитель сказал:

– Благородный поступок, о храбрецы!

Но затем пришлось срочно удирать, потому что в дальнем конце переулка послышался шум, набирающий силу. Это были Алые, сознание которых наконец-то пробудилось и взывало о мести.

В лачугах Плутовской горки люди в это время уже уснули. Теперь они вскочили, перепугавшись со сна насмерть. Была ли это дикая охота, проносившаяся мимо, или… Боже милосердный, что же это было? Ах, это были всего-навсего три благородных, рыцаря ордена Белой Розы, которые гигантскими прыжками мчались по булыжной мостовой. А в пятидесяти метрах за ними неслись трое столь же благородных рыцарей ордена Алой Розы. Их прыжки были, разумеется, не менее гигантскими, а их пронзительные и ехидные голоса обладали таким диапазоном, который едва ли мог превзойти даже диапазон пожарной сирены, воющей во всю мощь.

Вначале преимущество было на стороне Белых Роз. Они неистово обегали углы домов, так что только ветер свистел в ушах, и удовлетворенно улыбались, слыша далеко за собой громогласные откровения Сикстена по поводу того, что произойдет, когда их схватят.

Калле мчался во мраке, чувствуя, как душу его охватывает безумный восторг. Вот это жизнь, по крайней мере, не менее интересная, чем охота за преступниками! Правда, охотиться за преступника-Ми можно лишь в мечтах, на самом-то деле никаких преступников, похоже, нет! Но это вот есть на самом деле – топот ног преследователей за спиной, порывистое дыхание Андерса и Евы Лотты, неровные булыжники мостовой под ногами, темные маленькие переулки и темные, влекущие к себе проходы меж домами. Да и сами дворы, где можно спрятаться… О, как все это чудесно, как увлекательна сама погоня!

Прекрасней же всего – ощущать, как послушно твое тело, как быстры твои ноги и как легко дышится. Он мог бы бежать так всю ночь! Он чувствовал себя совершенно самостоятельным, готовым, если потребуется, справиться с целой сворой кровожадных псов. И вот, когда он так бежал, ему внезапно пришло в голову, что еще более увлекательно было бы, если бы гнались только за ним одним; тогда он мог бы дразнить своих преследователей совсем по-другому и быть куда более дерзким в своих маневрах.

– Спрячьтесь! – быстро сказал он Андерсу и Еве Лотте. – Я попробую их надуть!

Андерс счел это предложение разумным. Все выдумки, с помощью которых можно было бы надуть Алых, только приветствовались. И, обогнув следующий угол, Андерс и Ева Лотта с быстротой молнии нырнули в темную подворотню и остались там, молчаливые и тихие, если не считать легкого придыхания.

Прошло несколько секунд, прежде чем из-за угла появились Алые.

Они пробежали так близко от Андерса и Евы Лотты, что те могли бы их схватить. Ева Лотта едва удержалась, чтобы, вытянув вперед руку, не дернуть за рыжий вихор Сикстена, когда он мчался мимо. Но Алые ничего не заметили и очертя голову пронеслись дальше.

– Их так же легко надуть, как малых деток, – сказал Андерс. – Видно, они никогда не были в кино и не видели, как это делается.

– Но Калле приходится довольно трудно, – сказала Ева Лотта, напряженно прислушиваясь к топоту бегущих ног, смолкавшему в темноте. – Трое мерзких лисов, которые гонятся за одним несчастным маленьким белым зайчиком, – добавила она, внезапно охваченная состраданием.

Прошло некоторое время, прежде чем Алым стало ясно, что часть добычи от них ускользнула, но поворачивать обратно было слишком поздно. Единственное, что они могли сделать, – это довести до конца погоню за Калле. И никто не посмеет утверждать, что они не сделали все, что в их силах. Сикстен несся как одержимый, произнося на бегу священную и страшную клятву, что если Калле на этот раз избегнет своей участи, то он, Сикстен, отпустит рыжую окладистую бороду как действенный знак горя и поражения. Он не задумывался над тем, что ему надо сделать для того, чтобы заставить вырасти бороду на его гладком мальчишеском лице; он просто бежал.

Так же мчался и Калле – то туда, то сюда, по всем переулкам Плутовской горки, совершая самые немыслимые зигзаги. Его преимущество перед преследователями никогда не было столь большим, чтобы он мог избавиться от них, а может, он этого и не хотел. Они мчались за ним буквально по пятам, а он наслаждался, держа их все время примерно на таком расстоянии, чтобы ощущать опасность.

Повсюду стояла тишина, но внезапно сквозь тишину он услышал гул мотора – где-то поблизости заводили автомобиль. Это его удивило, потому что на Плутовской горке автомобиль был редкостью. Не будь великий сыщик в этот миг предельно занят войной Роз и не гонись за ним по пятам целая свора Алых, вполне вероятно, что он попытался бы бросить взгляд на эту машину. Ведь когда речь идет о необычных явлениях, даже самые большие предосторожности никогда не бывают излишними. Это он часто внушал своему воображаемому собеседнику. Но сейчас суперсыщик» как говорится, «был призван на военную службу», и он слепо ринулся дальше, проявив лишь слабый интерес к автомобилю, который явно удалялся, а потом и вовсе исчез.

Сикстен начал терять терпение. Он подстрекал Юнте, который держал рекорд школы в беге на сто метров, чтобы тот в какой-нибудь подходящий момент выскочил наперерез Калле и погнал бы его обратно в гостеприимные объятия Сикстена. И Подходящий момент наступил. В одном месте был обход, и Юнте решил использовать этот шанс, надеясь, что Калле свернет именно в эту сторону. Так и случилось, Калле был внезапно остановлен в беге, так как Юнте вынырнул из пустоты прямо перед ним. Калле круто повернул. Он не посмел сделать попытку прорваться, потому что, если бы ему это даже и удалось, это отняло бы столько драгоценных секунд, что Сикстен и Бенка успели бы прибежать на выручку Юнте. Нет, теперь речь могла идти только о том, чтобы пробиться хитростью! Он оказался между двух огней, и следовало быстро решить, что делать.

– Эй, ты! – торжествующе крикнул Сикстен, которого менее десяти шагов отделяло от Калле. – Ты все-таки влип! Теперь держись!

– Как бы не так! – сказал Калле и в последнюю долю секунды бросился через забор, огораживавший улицу с одной стороны. Он приземлился в темном дворе и тут же помчался, как ошпаренный кипятком тролль. Алые неслись за ним по пятам, он слышал глухие удары их ног о землю, когда они перепрыгивали через забор. Но он не остановился, чтобы прислушаться. Он был слишком занят попыткой выбраться как-то на улицу, чтобы не пришлось перелезать через следующий забор. Потому что, кем бы ни был владелец этого забора, у него было явно чрезвычайно нездоровое отношение к войне Алой и Белой Розы. Иначе зачем бы он стал опутывать забор колючей проволокой.

– Елки-палки, что теперь делать? – растерянно прошептал Калле.

Но времени на размышления не оставалось. Что бы теперь ни предпринимать, предпринимать нужно было мгновенно. Он быстро пополз и спрятался за мусорным баком. Сердце его колотилось. Может, есть еще тень надежды, что Алые его не обнаружат! Но они были уже совсем рядом. Они шептались вполголоса и искали, искали в темноте.

– Он не мог перелезть через забор, – заметил Юнте, – иначе застрял бы в колючей проволоке. Я это хорошо знаю, сам однажды пытался.

– Единственный выход со двора – через сени в тот дом, – сказал Сикстен.

– Сени эти – старухи Карлссон, не забывайте, – пояснил Юнте, знавший Плутовскую горку и ее обитателей как свои пять пальцев. – Старуха Карлссон злющая, как паучиха, не забывайте…

«Что хуже, – думал Калле, сидя за мусорным бачком, – быть пойманным Алыми или старухой Карлссон?»

Алые продолжали поиски.

– По-моему, он все еще где-то здесь, во дворе, – упрямо заявил Бенка.

Он буквально вынюхивал все вокруг и под конец обнаружил Калле, притаившегося, словно темная тень, за мусорным баком.

Его ликующий вой, хотя и приглушенный, пробудил к новой жизни Сикстена и Юнте. Более того, он пробудил к жизни и фру Карлссон. Вышеуказанная дама была уже долгое время обеспокоена таинственным шумом на заднем дворе. А она была не из тех, кто допускает таинственный шум на заднем дворе, если только можно этому помешать.

И тогда Калле решил: все что угодно, только не попасть в плен к Алым. Лучше даже нарушить мир дома самой грозной личности на Плутовской горке. Избежав в последнюю секунду кулаков Сикстена, он спикировал прямо в сени фру Карлссон, чтобы таким путем выбраться на улицу. Но кто-то уже шел в темноте ему навстречу. И это был не кто иной, как фру Карлссон собственной персоной. Она спешила с определенной целью – покончить с таинственным шумом, кто бы ни был его причиной: крысы ли, взломщики или даже сам его величество король, ведь фру Карлссон полагала, что никто, кроме нее самой, не имеет права шуметь на этом заднем дворе.

Тем не менее, когда Калле промчался, как испуганный зайчонок, фру Карлссон была так ошарашена, что от неожиданности пропустила его мимо. Но за ним по пятам неслись Сикстен, и Бенка, и Юнте, и все трое очутились в ее распростертых объятиях. Она крепко прижала их к себе и заорала унтер-офицерским басом:

– Вот как, значит, это вы хулиганите! На моем дворе! Нет, это уж слишком! Теперь уж, в самом деле, слишком!

– Простите! – сказал Сикстен. – Мы только…

– Что вы только?… – кричала фру Карлссон. – Что вы только… на моем дворе, а?

С некоторым трудом им удалось вырваться из ее цепких объятий.

– Нам нужно было только… – заикался Сикстен, – нам нужно было только… мы заблудились, было так темно!

И они ринулись дальше, не попрощавшись.

– Вот как?! Попробуйте еще хоть раз заблудиться на моем дворе, – вопила вслед им фру Карлссон, – я напущу на вас полицию! Узнаете тогда!

Но Алые Розы не слышали ее криков. Они были уже далеко на улице. А в какую сторону побежал Калле? Они остановились, прислушиваясь, и, услыхав издалека легкое пришлепывание его ног, живо кинулись следом.

А Калле слишком поздно понял, что попал в новый тупик, откуда выхода нет. Ведь эта маленькая улочка кончалась внизу у реки – как он об этом забыл? Конечно, можно броситься в воду и переплыть на другой берег. Но это означает множество ненужного шума из-за промокшей одежды, когда он вернется домой… Во всяком случае, он хотел бы сначала испробовать другие возможные выходы из положения.

«Хромой Фредрик, – подумал Калле. – Хромой Фредрик живет в этом маленьком доме. Он наверняка спрячет меня, если я его попрошу».

Хромой Фредрик был жизнерадостным городским хулиганом и большим почитателем Белых Роз. Так же как и прочие, более или менее опустившиеся личности, он жил здесь наверху, на Плутовской горке, и явно еще не спал, поскольку в окне горел свет. Перед домом стоял автомобиль. «Удивительно, что нынче за нашествие автомобилей на Плутовскую горку? Может, это тот, который мы слышали недавно?» – недоумевал Калле. Но у него не было больше времени недоумевать и удивляться, потому что он услыхал, как по улице галопом мчатся его враги. Не раздумывая больше, он быстро распахнул дверь Фредрика и ворвался в дом.

– Добрый вечер, Фредрик, – поспешно начал было он, но тут же осекся.

Фредрик был не один. Фредрик лежал в своей кровати, а рядом сидел доктор Форсберг и щупал его пульс. А доктор Форсберг, городской врач, был не кто иной, как отец Бенки.

– Твой покорный слуга, Калле, – мягко сказал Хромой Фредрик. – Да, но тут лежит совсем другой человек. Ему так больно и худо, что он, верно, скоро помрет. Послушай только, как бурчит у меня в животе.

При других обстоятельствах послушать, как у Фредрика бурчит в животе, было бы для Калле сплошным удовольствием, но не сейчас. Доктор Форсберг, казалось, был несколько раздражен его вторжением, и Калле понял: когда доктор выслушивает Фредрика и щупает его пульс, им надо остаться наедине! Так что ничего другого не оставалось, как снова броситься навстречу опасностям, подстерегавшим его на улице.

Однако Калле недооценил интеллекта Алых. Они быстро вычислили, что он, должно быть, причалил у Фредрика, и помчались как угорелые следом. Бенка ворвался в дом первым.

– Наконец-то ты, блохастый пудель, застигнут на месте преступления! – заорал он.

Доктор Форсберг обернулся и посмотрел прямо в разгоряченное лицо своего сына.

– Это ты мне? – спросил он.

У Бенки от изумления отвис подбородок, и он не ответил ни слова.

– Что, сегодня большая эстафета проходит через комнату больного Фредрика? – продолжал доктор Форсберг. – А вообще-то почему ты не дома и носишься так поздно?

– Я… я только хотел посмотреть, не навещаешь ли ты больного, – сказал Бенка.

– Да, я не дома и навещаю больного, – заверил Бенку отец. – Как ты сказал, ты в самом деле застал блохастого пуделя на месте преступления. Но я уже осмотрел больного, и мы немедленно отправимся домой.

– Да нет же, папа! – в полном отчаянии завопил Бенка.

Но доктор Форсберг решительно закрыл свою медицинскую сумку и мягко, но крепко схватил Бенку за светлые всклокоченные волосы.

– А теперь пошли, мой малыш! – сказал он. – Спокойной ночи, Фредрикссон. Обещаю, что вы умрете еще не скоро!

Во время этой беседы Калле стоял немного в стороне, и на лице его начала расплываться улыбка, которая становилась все шире. Какой конфуз для Бенки, какой колоссальный конфуз! Попасть прямо в объятия отца. Чтобы папочка повел его домой, как маменькиного сосунка! И как раз в ту самую минуту, когда Бенка хотел наложить свои лапы на Калле. Придется тебе, Бенка, не раз съесть это во время войны Роз! «А теперь пошли, мой малыш!» Больше ничего и говорить не надо!

И когда сильная отцовская рука непреклонно повела Бенку к двери, тот внезапно узрел все происходящее во всей его жуткой неприглядности. О, ему просто необходимо написать статью в местную газету: «Нужны ли родители?» Разумеется, он высокой и чистой любовью любил, отца и мать. Но та просто невероятная точность, с которой родители возникают в самые неподходящие моменты, она ведь может привести в отчаяние самого терпеливого ребенка.

Сикстен и Юнте, запыхавшись, появились на улице, и Бенка, проходя мимо, успел им шепнуть:

– Он там, в доме.

Затем Бенку отвели к ожидавшему их автомобилю – почему, ах, почему он не обратил на него внимания раньше? А вытаращенные глаза Сикстена и Юнте сопровождали его взглядами, полными безграничного сострадания.

– Бедный парень! – глубоко вздохнув, произнес Юнте.

Но потом времени на вздохи и сострадание больше не было. Трижды горе Белым Розам, которые снова обманули их! Калле нужно поймать, и как можно скорее.

Сикстен и Юнте ворвались к Фредрику. Но никакого Калле там не было.

– К твоим услугам, Сикстен, и ты, малыш Юнте, – слабым голосом сказал Фредрик. – Послушали бы вы, как бурчит у меня в животе… До чего же больно и худо!…

– Фредрик, ты видел Калле Блумквиста? – прервал его Сикстен.

– Калле? Да, он был здесь недавно. Он выпрыгнул в окно, – сообщил Фредрик, лукаво улыбаясь.

Вот как? Значит, этот негодяй выпрыгнул в окно? Да, окна Фредрика были открыты, оба, потому что доктор Форсберг считал, что комнату необходимо проветрить. А замызганные, некогда белые занавески колыхались на вечернем ветру.

– Идем, Юнте! – закричал Сикстен. – Бежим за ним, дорога каждая секунда.

И они не долго думая выпрыгнули – каждый в свое окно. Сказано же: дорога каждая секунда.

Миг – и послышался громкий плеск воды и страшные вопли. Подумать только: даже Юнте, который родился на Плутовской горке, и тот не вспомнил, что задняя часть лачуги Фредрика выходила прямо на реку.

– Теперь, Калле, путь свободен, – слабым голосом сказал Фредрик. – Вылезай и послушай, Как бурчит у меня в животе.

И Калле вылез из шкафа, прыгая от восторга. Подбежав к окну, он высунулся наружу:

– А вы точно умеете плавать? – закричал он. – Может, мне сбегать за пробковым поясом?

– Достаточно, если ты бросишь сюда свою собственную черепушку, глупую, как пробка. На ней хоть кто выплывет! – злобно заорал в ответ Сикстен, плеснув изрядную горсть воды в улыбающееся лицо Калле.

Калле, беззаботно стерев с лица большую часть воды, сказал:

– До чего же тепла и прекрасна эта вода! Мне кажется, вам нужен длительный, укрепляющий здоровье заплыв.

– Да нет – приходите-ка ко мне, – вяло воскликнул Фредрик. – Приходите, послушайте, как у меня бурчит в животе!

– Привет, я убегаю! – сказал Калле.

– Да, да, проваливай! – горько пожелал Юнте, устремившись к ближайшим мосткам, где стирали белье.

Охота была окончена. Сикстен и Юнте понимали это.

Калле пожелал Фредрику спокойной ночи и легко и радостно помчался домой к Еве Лотте. В саду у нее, как известно, была пекарня, где пекарь Лисандер каждый день выпекал те самые караваи хлеба, а также французские и венские булочки, что поддерживали ровное и спокойное настроение горожан. Наверху, на чердаке пекарни, рыцари Белой Розы устроили свою знаменитую штаб-квартиру. Чтобы попасть туда, надо было взобраться наверх по веревке, свисавшей из чердачного люка на фронтоне. Разумеется, существовала еще и лестница, ведущая на чердак, но какой же доблестный рыцарь ордена Белой Розы станет, соблюдая приличия, использовать такой тривиальный способ? Калле, верный долгу, так же влез вверх по веревке. И когда Андерс и Ева Лотта услыхали, что он поднимается наверх, они живо высунули головы в открытый люк.

– Вот как, ты вернулся? – удовлетворенно спросил Андерс.

– Да, погодите немного, я вам такое расскажу, – пообещал Калле.

Карманный фонарик отбрасывал свет на штаб-квартиру, где всевозможный хлам теснился вдоль стен. В свете фонарика было видно, как все три Белые Розы сидят скрестив ноги и слушают рассказ Калле о его удивительном спасении.

– Здорово, о храбрец! – сказал Андерс, когда Калле закончил свой рассказ.

– Да, если учесть, что это – первый день военных действий, то Белые Розы, думаю, справились с ним отлично! – согласилась Ева Лотта.

Тут послышался женский голос, прорезавший вечернюю тишину.

– Ева Лотта, если ты сейчас же не ляжешь спать, я пошлю за тобой папу!

– Да, да, мама, иду! – закричала Ева Лотта.

Ее верные спутники тоже поднялись, чтобы идти.

– Привет! Увидимся завтра! – попрощалась Ева Лотта и удовлетворенно рассмеялась. – Алые думали, что захватят Великого Мумрика – ха, ха-ха!

– Но тут-то они и просчитались, – заявил Калле.

– Нынче ночью они ничего не добились! – сказал Андерс, с достоинством спускаясь вниз по веревке.

7

«Неужели есть на свете место более спокойное и бедное сенсациями, нежели этот маленький городок, – думала фру Лисандер. – Да и как вообще может случиться хоть что-нибудь в такую жару!»

Она медленно прогуливалась между палатками на рыночной площади и рассеянно выбирала товары, выставленные для всеобщего обозрения.

День был ярмарочный, и на рыночной площади было полным-полно людей. Казалось бы, во всем городе жизнь должна бить ключом. Но не тут-то было! Все было таким же вялым, как всегда. Вода в маленьком фонтане перед ратушей тихонько и сонно бурлила, выливаясь из пастей бронзовых львов. Да и у бронзовых львов был такой же сонный вид. Музыка в Кондитерском саду у самой реки тоже играла тихо и сонно. Посреди солнечного дня оркестр играл вальс «Спокойной ночи!». Воробьи, клевавшие хлебные крошки на земле между столами, время от времени мелко и судорожно подпрыгивали, но, по правде говоря, вид у них был также совершенно сонный, да, да, и у них…

«Все и всё спят», – думала фру Лисандер.

Люди почти не в силах были стоять группками на площади и вяло беседовали друг с другом, а если им приходилось делать хотя бы несколько шагов, то они ступали медленно и с большими колебаниями. Виной всему, разумеется, была жара.

Потому что в эту последнюю среду июля было в самом деле жарко. Фру Лисандер навсегда запомнит этот день как один из самых жарких, какие ей только довелось пережить. Весь месяц стояла удушливая жара и засуха, и казалось, будто июль решился именно сегодня побить свой собственный рекорд, пока не истек до конца его срок.

– Похоже, будет гроза, – говорили друг другу люди.

А многие из сельских жителей, приехавших в город, запрягали лошадей раньше обычного, чтобы не рисковать стать жертвами непогоды.

Фру Лисандер купила остаток крупной черешни у крестьянина, который торопился поскорее уехать. Довольная дешевой покупкой, она сунула мешочек в сумку. И только собралась двинуться дальше, как появилась, подпрыгивая, Ева Лотта и загородила ей дорогу.

«Наконец-то хоть кто-то не засыпает на ходу», – подумала фру Лисандер.

Она нежно разглядывала свою маленькую дочку, отмечая взглядом все детали: веселое личико, живые голубые глаза, белокурые пышные волосы и длинные загорелые ноги, торчащие из-под светлого, свежевыглаженного летнего платьица.

– Я вижу, вы, фру Лисандер, купили черешню? – спросила Ева Лотта. – Нельзя ли фрекен Лисандер взять хотя бы горсточку этой черешни?

– Разумеется, фрекен Лисандер, вы можете ее взять, – ответила мама.

Она раскрыла сумку, и Ева Лотта набрала полные горсти желто-красных, благоухающих ягод.

– А куда вообще-то ты собираешься? – спросила фру Лисандер.

– Тебе этого знать нельзя, – сказала, выплюнув косточку, Ева Лотта. – Секретное задание! Жутко секретное задание!!

– Вот как? Ладно, только смотри не опаздывай к обеду!

– За кого ты меня принимаешь? – возмутилась Ева Лотта. – Я, кажется, ни разу не опаздывала ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину. С тех самых пор, как прозевала кашку в день моих крестин.

Фру Лисандер улыбнулась.

– Я люблю тебя! – сказала она.

Ева Лотта утвердительно кивнула головой в знак согласия с этим само собой разумеющимся фактом. И продолжала путь, каждый шаг которого был отмечен косточкой от съеденной черешни.

Мать Евы Лотты минутку постояла, глядя ей вслед. И внезапно какое-то боязливое предчувствие закралось ей в сердце. Боже мой, какая ее девочка со спины узенькая, какая она маленькая и беззащитная с виду! Вообще-то не так уж много времени прошло с тех пор, как эта малышка ела кашку. А теперь она, как дикарка, носится вокруг с «секретными заданиями» – хорошо ли это, не следует ли получше приглядывать за нею?

Вздохнув, фру Лисандер медленно пошла домой. Она чувствовала, что скоро сойдет с ума от жары, и тогда лучше уж сидеть дома.

Зато Ева Лотта ничуть не тяготилась жарой. Она наслаждалась ею так же, как шумом и суетой на улицах и соком чудесных черешен, который стекал ей на подбородок. День был ярмарочный, а она обожала ярмарочные дни. Да и вообще-то, если подумать хорошенько, она обожала все дни на свете, кроме тех, когда в школе бывали уроки ручного труда. Но ведь сейчас были летние каникулы.

Она медленно брела по рыночной площади и затем продолжила свой путь по Лильгатан мимо Кондитерского сада и дальше к речному мосту. Собственно говоря, у нее не было ни малейшего желания удаляться от центра событий, но ведь у нее было секретное задание и она должна была его выполнить. А именно: предводитель Белых Роз приказал ей взять Великого Мумрика и перенести его в более надежное место. Во время мучительного допроса он ведь почти выдал, где находится камешек. И можно поклясться, что Алые с тех пор изрыли каждый квадратный сантиметр земли вдоль маленькой тропинки за Господской усадьбой. Но поскольку пока еще не раздались ликующие вопли Алых, Великий Мумрик, скорее всего, еще лежал там, куда поместили его рыцари Белой Розы, – на верхушке огромного валуна рядом с тропинкой. Он лежал, абсолютно обозримый со всех сторон, в маленьком углублении на вершине валуна. Андерс утверждал, что, собственно говоря, найти его до смешного просто. И когда это драгоценное сокровище попадет в лапы Алых, было всего лишь вопросом времени. Но сегодня ярмарка, и можно надеяться, что Сикстен, Бенка и Юнте болтаются как приклеенные возле карусели и тиров, вокруг парка Тиволи[3] за железнодорожной станцией. И сегодня у Евы Лотты есть шанс без всяких помех изъять Великого Мумрика из его ставшего ненадежным убежища. Предводитель определил новый тайник для хранения сокровища: наверху в развалинах, рядом с навесом во внутреннем дворе замка. Это означало, что Ева Лотта должна проделать в гнетущую предгрозовую жару сначала весь долгий путь через Прерию, а затем плестись обратно через весь город. А потом карабкаться на крутую тропинку, ведущую наверх к развалинам, расположенным на значительной высоте над городом в совершенно противоположном конце от Господской усадьбы. Воистину надо быть бесконечно преданным рыцарем Белой Розы, чтобы подвергнуться чему-либо подобному, не ворча и не злясь. А Ева Лотта была таким преданным… Возможно, кто-то и подумал бы, что достаточно взять Великого Мумрика и запросто сунуть его в свой собственный карман – по крайней мере, пока не станет чуточку попрохладнее. Но если кто-то так и думал, то это лишь доказывает, что он или она ничего не смыслят ни в великих мумриках, ни в войне Алой и Белой Розы.

Почему вообще такое задание было доверено именно Еве Лотте? Разве предводитель не мог послать Калле? Нет, не мог, так как неразумный отец определил Калле посыльным и продавцом в бакалейной лавке в этот суматошный день, когда сельские жители приезжали в город пополнить запасы сахара, кофе и соли. Ну, а разве не мог в таком случае пойти сам предводитель? Нет, так как предводитель Белых Роз должен был сидеть в сапожной мастерской своего отца. Сапожник Бенгтссон не любил работать в дни ярмарок и в тому подобные дни. В эти дни он «расслаблялся и праздновал». Но все-таки не мог по этой причине закрыть мастерскую. Несмотря на ярмарку, кто-то мог прийти и оставить в починку обувь; кто-то мог прийти забрать обувь. И потому он торжественно обещал наставить сыну синяков, если тот посмеет отлучиться из мастерской хотя бы на пару минут.

Ева Лотта – преданный рыцарь ордена Белой Розы; вот кому доверили это задание, секретное и святое: перенести достопочтенного Великого Мумрика из одного тайника в другой. Но это – не просто какое-то задание, это – ритуальное действо, миссия. И не все ли равно, что солнце испепеляюще светит над Прерией, а черно-синие тучи начинают скопляться на горизонте? Не все ли равно, что она не увидит ярмарку, так как покинет «центр событий», свернув на мост, и, перейдя его, устремится в Прерию?

Неужели она это сделала? Нет, центр событий не всегда находится там, где ярмарка. Центр событий в этот день был совсем в другом месте.

И босые загорелые ноги Евы Лотты несут ее прямо туда, прямо сейчас.

Тучи начинают в самом деле приобретать угрожающий вид. Иссиня-черные, они чуточку пугают. Ева Лотта медленно идет по Прерии, потому что там так жарко, что почти колеблется воздух.

Да, Прерия так велика, так беспредельна! Требуется целая вечность, чтобы ее перейти. Но, оказывается, Ева Лотта не в одиночестве бредет там по солнцепеку. И она почти рада, когда обнаруживает, что далеко впереди бредет старик Грен. Ошибиться тут совершенно невозможно. Никто у них в городе не ковыляет так, как он. Кажется, Грен тоже держит путь в Господскую усадьбу.

Ну вот, а теперь он сворачивает на узенькую тропку меж кустов орешника и исчезает из поля зрения Евы Лотты. О великий Навуходоносор! Неужели Грен тоже охотится за Великим Мумриком? Ева Лотта ухмыляется про себя. Но быстро обрывает себя и щурится, вглядываясь в солнечную дымку. Кто-то приближается совсем с другой стороны, кто-то совсем не из их города… он неожиданно возникает на извилистой дороге, которая тянется мимо Господской усадьбы в пригород. Смотрите! Тот самый парень в зеленых габардиновых брюках! Ясное дело, сегодня же среда! Ведь это сегодня он должен был «погасить свои векселя», или как он там говорил… нет, все-таки «векселя» – вот как это называется! Ева Лотта не понимает, что делают, когда «гасят векселя». Чепуха! Ростовщичество это и все прочее в том же роде… должно быть, все это сложно! Ну и дураки же эти взрослые! «Встретимся в обычном месте», – сказал этот парень в габардиновых штанах. Вот как, значит, это здесь! И обязательно рядом с Великим Мумриком? Ха!… Разве нет других густых зарослей, где можно встретиться из-за этих дурацких процентов? Нет, ясное дело, нет! И вот габардиновые брюки возникают уже на тропке, пересекающей орешник, да и парень этот – тоже.

Ева Лотта по-прежнему идет, чуть замедляя шаг. Спешить ей особенно некуда, и, пожалуй, лучше, если этот парень погасит свои векселя и тишине и покое прежде, чем она заберет Великого Мумрика. В ожидании она заходит ненадолго в Господскую усадьбу и пытается сориентироваться во всех здешних тайниках. Господская усадьба, возможно, снова вскоре станет ареной военных действий, и тогда не мешает знать каждый уголок.

Она выглядывает из окна. О! За домом все небо черное. Солнце скрылось, а издали доносится угрожающий грохот. У Прерии со всех сторон такой жуткий и пустынный вид! Надо спешить! Быстрее забрать Великого Мумрика и уходить отсюда! И она выбегает в дверь, она бежит во всю прыть, бежит по тропке, пересекающей орешник, и непрерывно слышит угрожающие раскаты грома… Она бежит дальше, бежит… о нет, внезапно она останавливается в растерянности. Она влетает прямо в объятия кого-то, кто идет по тропке ей навстречу и так же торопится, как и она. Сначала она видит только темно-зеленые габардиновые брюки и белую рубашку, но потом поднимает глаза и видит его лицо. О, какое у него лицо – такое бледное, такое искаженное страхом! Неужели взрослый парень так боится грозы? Ева Лотта испытывает почти сострадание к нему.

Но, похоже, Ева Лотта его совсем не интересует. Он бросил на нее быстрый взгляд, а вид у него при этом испуганный и вместе с тем – злой. И вот он снова торопится пройти мимо девочки по узкой тропке…

Ева Лотта терпеть не может, когда на нее так смотрят… словно на какую-то гадость. Она привыкла, что при встрече с ней лица людей озаряются светом. И она не желает, чтобы этот парень испарился, не отметив каким-то образом для себя, что она – особа дружелюбно настроенная и хочет, чтобы с ней соответственно обращались.

– Вы не знаете, который час? – вежливо спрашивает она. Ей просто надо что-то сказать, продемонстрировать, что они ведь, во всяком случае, люди цивилизованные, хотя их и угораздило столкнуться в кустах.

Парень вздрагивает и неохотно останавливается. Сперва, похоже, он и не думает отвечать на вопрос, но в конце концов он смотрит на ручные часы и невнятно бормочет:

– Без четверти два.

Затем бросается бежать. Ева Лотта глядит ему вслед. Она видит, что целая кипа бумаг торчит из кармана его брюк. Его единственных зеленых габардиновых брюк.

И вот он исчезает. Но на тропке остается белая мятая бумажка, потерянная им в спешке.

Ева Лотта поднимает ее и с любопытством рассматривает. «Вексель» – озаглавлена эта бумажка. Вот, значит, как выглядят эти векселя! Хо-хо – ну и ну! Есть из-за чего подымать шум.

И вдруг раздается грохот, ужасающий грохот. Ева Лотта подпрыгивает от испуга. Вообще-то она не боится грозы, но как раз теперь, именно теперь, в Прерии!… Внезапно все кажется ей таким неуютным. Как темно здесь, среди кустов. Даже в самом воздухе витает нечто зловещее и ужасное. О, если бы очутиться вдруг дома. Надо спешить, спешить изо всех сил!

Но сначала надо взять Великого Мумрика! Воительница ордена Белой Розы выполняет свой долг до конца, даже если сердце уходит в пятки. Всего лишь несколько шагов отделяет ее от того валуна. Миновать бы только кусты. Ева Лотта бежит во всю прыть…

Сначала с ее губ срывается нечто, похожее на стон. Она молча застывает на месте и тихонько всхлипывает. Быть может, о, быть может, ей это только снится! Быть может, быть может… Возле валуна вовсе ничего не лежит… вовсе никто не лежит, скрючившись…

Закрыв лицо руками, она поворачивается и бежит, а из горла ее вылетают какие-то странные, ужасные звуки. Она бежит, хотя ноги не перестают дрожать. Она не слышит раскатов грома, не чувствует, как ее поливает дождь, не ощущает, как ветки орешника хлещут ее по лицу. Она бежит так, как можно бежать только во сне от подстерегающих тебя неведомых опасностей.

Бегом через Прерию. Бегом через речной мост. По хорошо знакомым улицам, которые кажутся внезапно опустевшими и покинутыми под проливным дождем.

Наконец-то! Она дома! Дома! Она толкает калитку дома. Папа в пекарне. Огромный, как всегда надежный, в белоснежном костюме пекаря стоит он у своих противней. И если приблизиться к нему, будешь весь в муке. Папа такой же, как всегда, хотя вообще-то мир перевернулся; мир ужасен, и жить в нем больше невозможно… Ева Лотта дико кидается в объятия отца, прижимается к нему, крепко-крепко обвивает руками его шею, зарывается мокрым от слез личиком в его плечо и тихо лепечет:

– Папа! Помоги мне! Старик Грен…

– Детка моя, что случилось со стариком Греном?

И она еще тише, еще сильнее дрожа, лепечет:

– Он лежит мертвый в Прерии.

8

Неужто это тот самый город, такой сонный, спокойный и тихий?

Теперь уже не такой. В течение часа все переменилось. Весь город жужжал, словно пчелиный улей, приезжали и уезжали полицейские машины. Звонили телефоны, люди болтали и строили догадки, и волновались, и удивлялись, и расспрашивали без конца полицейского Бьёрка, правда ли, что убийца уже схвачен. И огорченно кивали головами, говоря: «Подумать только, как все худо обернулось для бедного старика Грена… да-да… но ведь отчасти понятно было, чем он занимался, так что, может, ничего удивительного в этом нет… хотя, все-таки… черт подери, до чего ж ужасно!» А колоссальные толпы любопытных стекались в Прерию. Между тем, однако, все окрестности вокруг Господской усадьбы были оцеплены полицией и никто не мог пробраться сквозь оцепление. С достойной удивления быстротой полиция перебросила туда своих людей. Оперативно велось обследование места преступления: все фотографировалось, тщательно просматривался каждый клочок земли, протоколировались наблюдения, не оставалось ли каких-нибудь следов убийцы, отпечатка ноги или чего-нибудь в этом роде. Нет, ничего! Если какие и были, то их смыл проливной дождь. Не осталось ровно ничего, даже брошенного окурка сигареты в качестве улики. Врач, производивший судебную экспертизу, констатировал, что Грен был убит выстрелом в спину. Записная книжечка и часы старика остались при нем. Видимо, причиной смерти не было ограбление.

Полицейский комиссар хотел допросить маленькую девочку, обнаружившую злодеяние, но доктор Форсберг не разрешил. У девочки шоковое состояние, и она нуждается в покое. Комиссару пришлось отступиться, но, похоже, он был огорчен этой проволочкой. Правда, доктор Форсберг рассказал ему, что девочка плакала и все время повторяла: «На нем были зеленые габардиновые брюки!» Она явно имела в виду убийцу. Но нельзя лее разослать по всей стране приметы, где самой главной будет пара зеленых габардиновых брюк. И если девочка на самом деле видела убийцу, в чем комиссар, со своей стороны, не был уверен, то тот, до всей вероятности, уже сменил свои зеленые брюки на какие-нибудь другие. Но на всякий случай комиссар, вопреки всему, послал телеграфное уведомление во все полицейские участки с требованием обратить внимание на все зеленые габардиновые брюки, которые почему-либо покажутся подозрительными. А вообще, в ожидании момента, когда девочка придет в себя настолько, что можно будет допросить ее подробнее, ему оставалось лишь заняться всеми мыслимыми и немыслимыми расследованиями.

* * *

Ева Лотта лежала в маминой кровати – самом надежном, как она считала, месте на свете. Доктор Форсберг, побывавший у девочки, дал ей порошок, чтобы она заснула без дурных снов. Кроме того, мама и папа обещали всю ночь сидеть по обе стороны кровати.

Но все же, все же… настойчивые мысли неустанно перегоняли друг друга в ее голове. О, зачем только она пошла в эту Господскую усадьбу! Теперь все кончено! Никогда больше ничего радостного в мире не будет. Да и что может быть радостного, если люди так поступают друг с другом? Конечно, она и раньше знала, что такое случается, но знала совсем иначе, чем сейчас. Подумать только, а они-то с Андерсом дразнили Калле и болтали об убийцах как о веселом предмете шуток! Сейчас невыносимо было даже вспоминать об этом. Никогда в жизни не станет она смеяться над подобными вещами. Нельзя даже в Шутку произносить такое. Ведь можно накликать на себя зло, и тогда и вправду случится беда. О, Подумать только: а если она виновата в том, что Грен… что Грен… нет, она не желает думать об этом. Но теперь она станет совсем другой, да, да, совсем другой! Она станет чуточку более женственной, кажется, так называл это дядя Бьёрк. Никогда больше не станет она участвовать в войне Алой и Белой Розы. Разве не эта война причиной тому, что она впуталась в страшное дело… в то, о чем стоит только подумать, и черепушка лопается.

Нет, для нее с войной покончено! Никогда больше не станет она играть в войну. Никогда! О, как ей будет скучно!

– Мама, я чувствую себя такой старой, – сказала она и заплакала. – Я чувствую себя, как будто мне почти пятнадцать лет!

Затем она уснула. Но прежде, чем погрузиться в милосердное бессознание, она чуточку подумала: «Интересно, что говорит сейчас обо всем этом Калле? Калле, который столько лет гонялся за убийцами! Каково ему, когда один из них в самом деле вынырнул у нас в городе?»

Суперсыщик Блумквист узнал об этом происшествии стоя за прилавком в бакалейном заведении своего отца, и как раз в ту минуту, когда заворачивал покупателю в газетную бумагу две соленые селедки. И тут в дверь лавки вплыла фру Карлссон с Плутовской горки; ее просто распирало от новостей и жажды сенсаций. Через две минуты лавка уже превратилась в кипящий котел вопросов, восклицаний и потрясений. Торговля приостановилась, поскольку многие из находившихся в лавке покупателей сгрудились вокруг фру Карлссон. А она без конца болтала, захлебываясь слюной, рассказывая все, что знала, и гораздо более того.

Великий сыщик Калле Блумквист, он, призванный охранять безопасность общества, стоял за прилавком и слушал. Он не произнес ни слова, он ни о чем не спрашивал. Он был в совершенном остолбенении. Выслушав большую часть рассказа, он незаметно прокрался на склад и опустился на пустой ящик из-под сахара.

Он просидел там долго. Быть может, он разговаривал с воображаемым собеседником? Вероятно, и момент для этого был как раз подходящим! Но – нет! Он вообще ничего не говорил. Он только думал о том о сем.

«Калле Блумквист, – думал он. – Ты просто кляча. Настоящая жалкая клячонка, вот ты кто! Ты суперсыщик? Ха! Да не более; чем мой старый ботинок! В городе происходят самые мерзкие преступления, а ты спокойно стоишь за прилавком и заворачиваешь в газетную бумагу селедку. Продолжай в том же духе, продолжай, по крайней мере, от тебя будет хоть какая-нибудь польза!»

Он сидел обхватив голову руками и мрачно размышлял о происшедшем! О, почему ему пришлось торговать в лавке именно сегодня!

Иначе бы Андерс послал на задание вместо Евы Лотты – его. И тогда бы он преступление раскрыл. Или – кто его знает? – может, он подоспел бы вовремя и предотвратил злодеяние? И засадил преступника за решетку со множеством назидательных комментариев. Так, как он обычно это делал.

Но тут, глубоко вздохнув, он вспомнил, что сажал преступников за решетку только в собственных фантазиях. И вот тогда наконец Калле понял по-настоящему, что произошло. Он понял это, испытав страшный шок, разом отбивший у него охоту быть великим сыщиком. На этот раз преступление совершилось не как плод его фантазии, когда элегантно справляешься с ним, а потом сидишь и бахвалишься перед воображаемым собеседником. Это свершилось в страшной, отвратительной и отталкивающей действительности, от которой он почти заболел. Он презирал за это самого себя, но факт тот, что он был рад, откровенно рад, что сегодня не был на месте Евы Лотты. Бедняжка Ева Лотта!

Не спрашивая разрешения, он ушел из лавки. Он почувствовал, что необходимо переговорить с Андерсом. Он понимал: пытаться побеседовать с Евой Лоттой бессмысленно, ведь фру Карлссон считала, что «пекарева девчонка пошти што при смерти и у нее дохтур!». Так что это знал весь город.

Но Андерс, Андерс не знал ничего. Он сидел в сапожной мастерской и читал «Остров сокровищ»[4]. Ни одной живой души не было в мастерской с самого раннего утра, и Андерсу повезло, что благодаря этому именно теперь он пребывал на острове в Средиземном море в окружении злобных пиратов и не испытывал ни малейшего интереса к сапожным набойкам. Когда Калле, не спросив, рванул дверь, Андерс посмотрел на него так, словно боялся увидеть, как в мастерскую входит одноногий Джон Сильвер. Он был приятно удивлен, обнаружив, что это всего-навсего Калле.

Вскочив с трехногой табуретки, он безмятежно загорланил:

– Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо, и бутылка рома!

Калле вздрогнул.

– Замолчи, – сказал он. – Сейчас же замолчи!

– То же самое говорит всегда учительница пения, стоит мне взять хоть одну ноту, – охотно признался Андерс.

Похоже, Калле пытался что-то произнести, но Андерс опередил его:

– Ты случайно не слышал, принесла Ева Лотта Великого Мумрика или нет?

Калле с упреком посмотрел на него. Собственно говоря, сколько еще глупостей успеет выдать Андерс, прежде чем Калле расскажет ему о случившемся? Он попытался было снова вставить слово, но Андерс и тут перебил его. Андерс так долго просидел, не говоря ни слова, что сейчас его просто распирало желание поболтать. Взяв «Остров сокровищ», он ткнул книгу прямо под нос Калле.

– Мировая книга, – воскликнул он. – С ума сойти, какая увлекательная! Вот бы жить в те времена! Какие приключения! Теперь ведь ничего не случается.

– Разве? – спросил Калле. – Сам не знаешь, о чем говоришь.

И он рассказал Андерсу о том, что случается теперь.

Темные глаза Андерса потемнели еще больше, когда он услыхал, что натворил его приказ о перемещении Великого Мумрика. Он хотел в тот же час ринуться к Еве Лотте и если не утешить ее хоть немного, то, по крайней мере, как бы показать, что он уже сам считает себя блохастым пуделем, пославшим ее с таким поручением.

– Но откуда мне было знать, что там будут лежать трупы, – подавленно сказал он Калле.

Калле сидел напротив, задумчиво вколачивая деревянные гвоздики в сапожный верстак.

– Нет, откуда тебе было это знать, – сказал он. – Ведь это не так часто случается.

– Что случается?

– А то, что у Господской усадьбы лежат трупы.

– Вот именно, – согласился Андерс. – И вообще, заруби себе на носу: Ева Лотта с этим справится. Другая девчонка бы – бац! – ив обморок, но только не она. Вот увидишь, она наведет полицию на множество следов.

Калле кивнул.

– Может, она видела кого-нибудь, кто… мог это сделать.

Андерс вздрогнул. Он был далеко не так сильно захвачен происшествием, как Калле. Он был веселый, открытый, и чрезвычайно активный малый, и необычайные происшествия пробуждали в нем жажду деятельности, даже если и отпугивали. Он хотел сразу же приступить к делу, тут же с головой уйти в поиски преступника и в течение часа по меньшей мере посадить убийцу за решетку. Он не был таким мечтателем, как Калле. Но было бы несправедливо утверждать, что Калле, несмотря на свои мечтания, не мог быть столь же деятелен, как и Андерс. Были, разумеется, такие, кто испытал это на своей шкуре, но деятельности Калле всегда предшествовали длительнейшие размышления. Калле придумывал разные ходы, и надо признать, иногда самые замысловатые, но чаще всего это были, пожалуй, лишенные всякой почвы плоды его фантазии.

Андерс же ничуть не фантазировал. Он не тратил время на размышления. Он был преисполнен такой энергии, что для него было чистым мучением долго пребывать на одном месте. И вовсе не случай уготовил ему роль предводителя Белой Розы. Он был создан для этого. Жизнерадостный, и красноречивый, и находчивый, и всегда готовый стать во главе любого начинания – таков был Андерс. Он лишь сколько мог держался подальше от дома и контры с отцом воспринимал с величайшим самообладанием. Все неразумное стекало с него как с гуся вода, и через пять минут после самой основательной взбучки Андерс был уже на улице и мчался вперед, такой же радостный, как всегда.

Ему казалось немыслимым сидеть сложа руки, когда другие, более важные дела требовали его вмешательства.

– Идем, Калле! – позвал он. – Я закрою мастерскую, а папаша пусть говорит что хочет.

– И ты на самом деле посмеешь это сделать? – спросил Калле, хорошо знавший сапожника.

– Ш-ш-ш! – прошептал Андерс.

Конечно, посмеет, ему нужно лишь как-то объяснить постоянным клиентам причину того, что мастерская закрыта среди бела дня в будни. Взяв синий карандаш, он изобразил на клочке бумаги объявление:

ЗАКРЫТО ПО ПРИЧИНЕ УБИЙСТВА

Потом, прикрепив клочок бумаги кнопкой к двери мастерской, он закрыл ее на ключ.

– Вот это да! Ты не спятил? – спросил Калле, увидев объявление. – Так писать нельзя.

– Нельзя… – заколебался Андерс.

Склонив голову набок, он погрузился в раздумье. Может, Калле и прав! Кто его знает! Может, эту записку неправильно истолкуют. Разорвав ее в клочья, он вбежал в мастерскую и изготовил новую. Затем, крепко-накрепко прибив ее к двери, Андерс быстро пошел прочь. Калле последовал за своим предводителем.

Фру Магнуссон, как раз пересекавшая улицу, подошла вслед за ними, чтобы забрать свои туфли с новыми набойками; и она круглыми от удивления глазами прочитала:

ПО СЛУЧАЮ ПОДХОДЯЩЕЙ ПОГОДЫ ЭТА МАСТЕРСКАЯ ЗАКРЫТА

Фру Магнуссон покачала головой. По правде говоря, этому сапожнику никогда не хватало винтиков, но теперь, как видно, он и вовсе спятил!

«По случаю подходящей погоды…» – слыханное ли дело!

* * *

Андерс поспешил в Прерию. Калле крайне неохотно последовал за ним. У него не было ни малейшего желания идти туда. Но Андерс был абсолютно уверен в том, что полицейские пребывают в нетерпеливом ожидании помощи Калле. Конечно, Андерс постоянно дразнил суперсыщика за его причуды, однако он совершенно забыл об этом теперь. В самом деле, произошел настоящий криминальный случай. Тут Андерс вспомнил, какой замечательный вклад в криминалистику внес Калле в прошлом году. То, что похитителей драгоценностей арестовали, было всецело заслугой Калле. Андерс был уверен, что и полиция этого не забыла. Да, Калле был выдающимся сыщиком, и Андерс признавал его превосходство.

– Неужели ты не понимаешь, что они только обрадуются, получив тебя в свое распоряжение, – сказал он. – Ты раскроешь это преступление – чихнуть не успеют. А я могу быть твоим помощником.

Калле попал в затруднительное положение. Он не мог решиться объяснить Андерсу, что разоблачал до конца только им же выдуманные убийства. И думал, что очень уж неприятно иметь дело с убийством настоящим. Он так медленно тащился сзади, что Андерс в конце концов потерял терпение.

– Быстрее, – сказал он. – В таком случае дорога каждая секунда! Уж тебе это известно лучше, чем кому-нибудь другому!

– Думаю, пусть полицейские сами с этим справляются, – сказал Калле, чтобы выйти из затруднения.

– И это говоришь ты! – взбешенно воскликнул Андерс. – Ты-то знаешь, как они умеют расследовать, ты сам не раз об этом говорил. Не глупи и иди сюда.

Взяв сопротивлявшегося суперсыщика под руку, Андерс повел его за собой.

Мало-помалу они приблизились к оцеплению.

– Эй! – воскликнул Андерс. – А ты не подумал?…

– Нет, о чем? – спросил Калле.

– Великий Мумрик в оцеплении. Если Алые захотят схватить его, им придется прорываться сквозь полицейский кордон.

Калле задумчиво кивнул. Многие приключения выпадали на долю Великого Мумрика, но полиция его охраняла впервые.

Полицейский Бьёрк нес патрульную службу рядом с оцеплением, и Андерс вынырнул прямо на него. Он тащил за собой Калле и поставил его перед Бьёрком, ну точно пес, который приволок хозяину какой-то предмет и ждет за это похвалы.

– Дядя Бьёрк, вот Калле, – многозначительно произнес он.

– Вижу, – ответил Бьёрк. – А что надо Калле?

– Впусти его туда, чтобы он мог начать расследование. Изучать место преступления.

Но дядя Бьёрк необычайно серьезно покачал головой.

– Уходите, ребята, – сказал он. – Отправляйтесь домой! И скажите спасибо за то, что вы еще так малы и не понимаете, что происходит.

Калле покраснел. Он прекрасно все понял. Он ясно и отчетливо понял: здесь не место для великого сыщика Калле Блумквиста, того самого, с резкими чертами лица и громкими словами. Только бы ему удалось заставить и Андерса это понять!

– Типичная история! – с горечью произнес Андерс, когда они брели назад, в город. – Если бы тебе даже удалось расследовать каждое убийство с тех пор, как Каин уничтожил Авеля[5], полиция никогда бы не признала, что частный сыщик на что-нибудь годен.

Калле стало очень не по себе, и он поежился. Много раз прежде он говорил примерно те же слова. От всего сердца хотелось ему, чтобы Андерс переменил тему разговора. Но Андерс продолжал:

– Они все равно раньше или позже обратятся к тебе. Обещай, что не возьмешься за это дело, пока они на колени перед тобой не встанут.

Калле с готовностью пообещал.

Повсюду стояли молчаливые группки людей. Они стояли, неотрывно глядя на кусты, где эксперты как раз пытались найти ключ к разыгравшейся здесь драме, стоившей человеку жизни. Сегодня в Прерии было на удивление тихо. Калле чувствовал себя подавленным. И даже у Андерса наконец стало мрачно на душе. Быть может, дядя Бьёрк прав. Это дело, вероятно, Калле не по Зубам. Хоть он и искусный сыщик.

Они печально пошли домой.

Сикстен, и Бенка, и Юнте тоже направлялись домой из Прерии. Сегодня они, как и вычислил Андерс, устроили себе выходной и не предавались войне Алой и Белой Розы. Зато они провели много счастливых часов, катаясь на карусели и стреляя в цель в Тиволи. Но час тому назад ужасная весть дошла и до Тиволи; парк быстро опустел. Сикстен, Бенка и Юнте тоже ринулись в Прерию – только чтобы убедиться: с таким же успехом они могут отправиться домой. И как только они пришли к этому выводу, им встретились Андерс и Калле.

Сегодня Алые и Белые Розы не обменялись ни единой колкостью. Они были на редкость молчаливы и бледны, все эти отважные воители. Сплоченной стайкой – все пятеро – брели они обратно в город и на этом пути думали о смерти гораздо больше, чем за всю свою юную мальчишескую жизнь.

И испытывали глубокое сострадание к Еве Лотте.

– По правде говоря, жаль ее, – сказал Сикстен. – Говорят, она совсем плоха. Лежит и плачет.

Андерса эти слова поразили больше, чем все беды вместе взятые. Несколько раз проглотил он ком в горле. Ведь это он виноват в том, что Ева Лотта лежит и плачет.

– Может, надо проявить к ней какое ни на есть внимание, – сказал он под конец. – Послать какой-нибудь цветок или что-нибудь в этом роде.

Четверо остальных посмотрели на него так, словно не поверили ушам своим. Неужели дела обстоят так скверно? Послать цветы девчонке – значит признаться в том, что Ева Лотта уже в некотором роде на ладан дышит.

Но чем больше думали они об этом предложении, тем благородней оно им казалось. Ева Лотта получит в подарок цветок – она его честно заслужила. Глубоко взволнованный Сикстен отправился домой, стащил у мамы одну из ее красных гераней, и, держа горшок с цветком, все пятеро продефилировали к дому пекаря.

Ева Лотта спала, и ее нельзя было будить. Но мама девочки приняла их герань и поставила ее к изголовью Евы Лотты, чтобы она увидела цветок, как только проснется.

Однако подарок этот был не последним из тех, которые предстояло получить Еве Лотте за ее участие в разыгравшейся драме.

9

Они сидели на веранде и ждали – дружелюбный комиссар криминальной службы, и полицейский Бьёрк, и еще один полицейский.

– Только бы девочка не разнервничалась на допросе, – говорил комиссар. – Это чрезвычайно важно!

Во всяком случае, не разнервничалась бы больше, чем сейчас. Поэтому хорошо, что полицейский Бьёрк тоже с ними. Ведь он из местной полиции я знает девочку! А чтобы придать допросу характер обычной непринужденной беседы, он должен был состояться именно здесь, в доме родителей девочки, на залитой солнцем веранде, а вовсе не в полицейском участке. Незнакомая обстановка, как объяснил комиссар, всегда тревожит детей. Свидетельские же показания девочки будут записаны на магнитофон, так что еще раз затруднять ее не придется. Рассказав все, что ей известно, она должна это забыть. Забыть существующее на свете зло. Так утверждал комиссар.

А пока они сидели и ждали, когда она выйдет на веранду. Происходило все это ранним утром, и она, конечно, еще не была готова. Пока они ждали, фру Лисандер предложила им по чашечке кофе со свежеиспеченными венскими булочками, которые им, этим беднягам полицейским, были, в самом деле, просто необходимы. Ведь они работали всю ночь без еды и без сна!

Утро вообще-то было чудесное. Вчерашняя гроза сделала воздух чистым и прозрачным, розы и пионы в саду пекаря казались чисто вымытыми, а на старой яблоне у самого угла дома весело щебетали зяблики и синицы. Запах хорошего кофе витал над верандой. Все выглядело так уютно! С трудом можно было представить, что трое мужчин, сидевших на веранде, распивавших кофе, макавших в него булочки и с аппетитом уплетавших их, – полицейские при исполнении служебных обязанностей. И что они расследуют убийство. Благодатным летним утром не хотелось верить, что такое существует на свете.

Взяв третью венскую булочку, комиссар сказал:

– Откровенно говоря, сомневаюсь, что нам удастся так уж существенно продвинуться вперед. Дети не способны к основательным наблюдениям. Они только выдумывают.

– Но Ева Лотта вполне основательна, – заверил комиссара полицейский Бьёрк.

На веранду вышел пекарь Лисандер. На лбу у него обозначилась морщинка, которой прежде не было. Морщинка означала, что он беспокоится из-за своей единственной любимой дочери и у него болит душа, что он вынужден позволить этим полицейским мучить ее вопросами.

– Сейчас она выйдет, – коротко сказал он. – Могу я присутствовать на допросе?

После некоторого колебания комиссар согласился при условии, что пекарь будет молчать и не станет вмешиваться.

– Да, да, может, это к лучшему для Евы Лотты, что папа будет с ней, – сказал комиссар. – Она будет увереннее. Возможно, она меня боится.

– Почему это я должна бояться? – раздался с порога спокойный голос, и на солнечном свету появилась Ева Лотта.

Она обратила серьезный взор своих глаз на комиссара. Почему она должна его бояться? Ева Лотта не боялась людей! Согласно ее жизненному опыту, большинство из них были добрыми, дружелюбными и желали другим добра. И только вчера она всерьез поняла, что среди людей встречаются и злые. Но она не видела причин причислять к ним этого комиссара криминальной полиции. Она знала, что он здесь по долгу службы. Знала, что должна рассказать ему все о том страшном, что увидела в Прерии, и готова была это сделать. Зачем же ей бояться?

Голова у нее была тяжелой после всех пролитых ею слез и после глубокого ночного сна. Веселой она тоже не была. Но была спокойной, совершенно спокойной.

– Доброе утро, малютка Лиса Лотта, – поспешно поздоровался комиссар.

– Ева Лотта, – поправила его Ева Лотта. – Доброе утро.

– Ну, конечно же… Ева Лотта! Подойди ко мне и садись, малютка Ева Лотта, поговорим немножко. Это не займет много времени, а потом сможешь уйти и снова поиграть в куклы.

И это он сказал Еве Лотте, чувствовавшей себя такой старой, почти пятнадцатилетней.

– Я перестала играть в куклы десять лет тому назад, – разъяснила комиссару Ева Лотта.

Полицейский Бьёрк был прав: эта девочка явно была основательным ребенком! Комиссар понял, что надо переменить тон и обращаться с Евой Лоттой как со взрослой.

– Расскажи мне теперь все, что знаешь, – попросил он. – Так, стало быть, ты присутствовала при этом убийстве… была в Прерии вчера после обеда? Как случилось, что ты пошла туда и притом совсем одна?

Ева Лотта сжала губы.

– Об этом… об этом я говорить не могу, – сказала она. – Это – абсолютная тайна. Я была там с секретным заданием.

– Детка, – сказал комиссар. – Мы пытаемся расследовать убийство. И в этом случае ничего секретного быть не может! Что тебе понадобилось вчера в Господской усадьбе?

– Мне нужно было взять Великого Мумрика, – угрюмо заметила Ева Лотта.

Потребовалось довольно подробное объяснение, прежде чем комиссар уяснил себе, что за штука такая Великий Мумрик. В полицейском рапорте, составленном после допроса, было коротко обозначено: «О себе Лисандер сообщила, что 28 июля после полудня отправилась на пустырь, намереваясь забрать там так называемого Великого Мумрика».

– Видела ты там кого-нибудь? – спросил комиссар после того, как была раскрыта тайна Великого Мумрика.

– Да, – ответила Ева Лотта. – Я видела… Грена… и еще одного человека.

Комиссар оживился.

– Расскажи поточнее, как ты их видела, – сказал он.

И Ева Лотта рассказала. Как она видела спину Грена примерно на расстоянии ста метров…

– Стоп! – остановил ее комиссар. – Как на таком далеком расстоянии ты могла видеть, что это – Грен?

– Заметно, что вы, господин комиссар, не из нашего города, – сказала Ева Лотта. – В этом городе каждый узнал бы Грена по походке. Я правду говорю, дядя Бьёрк?

Бьёрк подтвердил, что она говорит правду.

И Ева Лотта продолжила свой рассказ. О том, как она увидела, что Грен свернул на узенькую тропку и исчез среди кустов. И как тот, в темно-зеленых брюках, явился с другой стороны и исчез на той же самой тропке…

– Ты представляешь себе, в котором часу это могло быть? – спросил комиссар, хотя ему ведь было известно, что дети редко могут указать точное время.

– В половине второго, – ответила Ева Лотта.

– Откуда ты знаешь – ты смотрела на часы?

– Нет, – сказала Ева Лотта и неожиданно побледнела. – Но я спросила о времени уби… убийцу примерно через четверть часа после этого.

Комиссар взглянул на своих коллег. Доводилось ли им когда-нибудь слышать нечто подобное? Да, этот допрос явно окажется более продуктивным, чем он представлял себе.

Наклонившись к Еве Лотте, он проницательно посмотрел ей в глаза.

– Говоришь, ты спросила убийцу? Ты в самом деле берешься утверждать, кто убил Грена? Может, ты даже видела, как это случилось?

– Нет, – ответила Ева Лотта, – но если я вижу, как человек исчезает в густых зарослях, а другой кидается туда сразу же следом за ним, а через несколько минут я обнаруживаю первого мертвым, то тут уж ничего не поделаешь: я подозреваю второго. Грен, понятно, мог упасть и разбиться насмерть, но в этом случае пусть меня сначала убедят.

Бьёрк был прав. Ева Лотта и в самом деле была очень основательным ребенком.

Затем Ева Лотта рассказала о том, как она, увидев, что те двое исчезли на тропке, ведущей к Великому Мумрику, пошла в Господскую усадьбу, чтобы переждать их там. И оставалась там самое большее четверть часа.

– А потом? – спросил комиссар.

Глаза девочки потемнели. Настал самый тяжелый момент ее рассказа.

– Я налетела прямо на него на этой узенькой тропке, – с измученным видом тихо сказала она. – Я спросила его, который час, а он ответил: «Без четверти два».

Комиссар, видимо, был доволен. Судебный врач установил время убийства, где-то между двенадцатью и тремя, однако показания этой девочки сделали возможным конкретизировать время где-то между половиной второго и без четверти два. Такой поворот дела мог оказаться чрезвычайно значимым. В самом деле, Ева Лотта оказалась бесценным свидетелем.

Он продолжал допрос:

– Как выглядел этот человек? Расскажи все, что помнишь. Все детали.

Ева Лотта снова вытащила на свет темно-зеленые габардиновые брюки.

– Еще на нем была белая рубашка. Темно-красный галстук. Часы на руке. Целая поросль густых черных волос на руках.

– А какое у него лицо? – живо спросил комиссар.

– У него усы, – вспомнила Ева Лотта. – И длинные черные волосы, которые падали ему на лоб. И не такой уж жутко старый. Выглядел довольно хорошо. Но испуганный и злой. Он убежал от меня со всех ног. Он так торопился, что даже потерял вексель и не заметил этого.

Комиссар глубоко перевел дух.

– Боже мой, что ты говоришь? Что он потерял?

– Вексель, – гордо ответила Ева Лотта. – Разве вы, господин комиссар, не знаете, что это такое? Это маленький клочок бумаги, где на самом верху написано «Вексель». Уверяю вас, это не что иное, как клочок бумаги! Но из-за этих векселей рискуют жизнью, уж поверьте мне!

Комиссар снова оглядел своих коллег. Вчерашний опрос соседей старика на Плутовской горке позволил составить ясное представление о том, что для Грена ростовщичество составляло как бы небольшой побочный заработок. Многие заметили, что по вечерам он принимал у себя дома таинственных посетителей, однако же не так часто. Он явно предпочитал встречаться с каждым из своих клиентов в окрестностях городка. При домашнем обыске у него было найдено множество векселей с обозначенными в них разными фамилиями. Все фамилии были внесены в каталог, и полицейские готовились отыскать каждого из таинственных клиентов Грена. Кто-то из них мог оказаться убийцей. Комиссару же с самого начала было ясно, что убийство произошло как раз из-за того, что некий клиент Грена хотел выбраться из денежных затруднений, в которых, предположительно, запутался. Это, должно быть, и послужило мотивом убийства. На такое дело идут лишь будучи уверенным, что смогут отнять все документы, способные выдать преступника.

А теперь девочка рассказывает, что убийца потерял в кустах вексель. Вексель, в котором обозначена фамилия. Вексель с фамилией убийцы. Дрожащий голос комиссара, когда он склонился к Еве Лотте, выдавал волнение:

– И ты подняла этот вексель?

– Ясное дело, – ответила Ева Лотта.

– И что ты с ним сделала? – затаив дыхание, спросил он.

Ева Лотта немного подумала. Пока она думала, стояла мертвая тишина. И только на яблоне по-прежнему чирикал зяблик.

– Не помню, – в конце концов сказала Ева Лотта.

Комиссар слабо застонал.

– Но уверяю вас, это был всего-навсего маленький клочок бумаги, – повторила девочка, желая утешить его.

Тогда комиссар, взяв ее за руку, медленно и отчетливо объяснил ей, что вексель – очень важный документ, по которому можно узнать, что у кого-то одолжили деньги и что обязуются эти деньги вернуть. И подтверждают свои слова подписью. Человек, убивший Грена, сделал это, так как у него, очевидно, не было денег вернуть долг. Он хладнокровно застрелил человека, чтобы получить обратно свои векселя. А Ева Лотта считает их столь незначительными! Ведь на клочке бумаги, потерянном убийцей на тропке, должна стоять его фамилия. Понятно ли теперь Еве Лотте: она абсолютно обязана вспомнить, что она сделала с векселем?

Ева Лотта понимала это. И она, в самом деле, напряглась, пытаясь вспомнить… Она помнила, как стояла там с векселем в руке. Помнила, что именно в эту минуту раздался ужасающий удар грома. А больше ничего не помнила. Да, разумеется, еще то страшное, что случилось вслед за этим. Но о векселе она ну ничегошеньки не могла больше вспомнить. Грустно призналась она в этом Комиссару.

– А ты, случайно, не прочитала на бумажке его фамилию? – спросил комиссар.

– Нет, не прочитала, – ответила Ева Лотта.

Комиссар вздохнул. Но тут же сказал самому себе, что такой легкой сыскная работа быть не должна. Допрос девочки и так многое дал. И нельзя требовать, чтобы фамилию преступника тебе преподнесли на блюдечке. Прежде чем продолжить допрос Евы Лотты, он отдал по телефону приказ в полицейский участок, чтобы прочесали каждый клочок земли в Прерии. Разумеется, само место преступления было тщательно осмотрено, но бумажку могло занести ветром очень далеко. А вексель необходимо найти.

Затем Еве Лотте пришлось рассказать, как она наткнулась на Грена. Теперь она, время от времени глотая комок в горле, говорила очень тихо. И папа ее закрыл лицо руками, чтобы не видеть испуганных глаз девочки.

Но теперь, вероятно, допрос скоро кончится. У комиссара осталось всего несколько вопросов.

Ева Лотта уверяла, что убийца абсолютно не из их города, потому что она бы узнала его. И вот тут комиссар спросил ее:

– Как по-твоему, ты смогла бы узнать его, если бы снова увидела?

– Да, – тихо ответила Ева Лотта. – Я узнала бы его среди тысячи других…

– А ты никогда не видела его раньше?

– Нет, – сказала Ева Лотта.

Но тут на мгновение заколебалась.

– Да… частично, – добавила она.

Комиссар широко открыл глаза. Этот допрос был полон неожиданностей.

– Что ты имеешь в виду под словом «частично»?

– Я видела его брюки, – нехотя произнесла Ева Лотта.

– Объясни подробнее, – велел комиссар. Ева Лотта поежилась.

– Я должна?… – спросила она.

– Ты сама хорошо знаешь, что должна. Где висели его брюки?

– Они не висели, – сказала Ева Лотта. – Они торчали из-под шторы. В них был одет убийца.

Комиссар быстро схватил оставшуюся на блюдечке венскую булочку. Он чувствовал необходимость подкрепиться. И засомневался, в самом ли деле Ева Лотта так серьезна, как он думал. Не начинает ли она фантазировать?

– Итак, – сказал он. – Брюки убийцы торчали из-под шторы. Чьей шторы?

– Ясное дело, шторы Грена, – ответила Ева Лотта.

– А ты, где была ты?

– Я сидела на приставной лестнице снаружи. Я сидела там с Калле в понедельник, около десяти часов вечера.

У комиссара детей не было, и он, страшно обрадованный, возблагодарил за это небо.

– Ради всех святых! Что вы делали на лестнице Грена в понедельник вечером? – спросил он.

И, вооруженный новыми сведениями, добавил:

– О, понимаю, разумеется, это был какой-нибудь другой Великий Мумрик, за которым вы охотились?

Ева Лотта почти презрительно посмотрела на него.

– Вы что, комиссар, считаете, будто Великие Мумрики растут на деревьях? – спросила она его. – В мире есть только один Великий Мумрик на веки вечные. Аминь!

И тут Ева Лотта поведала о ночном марше по крыше Грена. Услыхав ее рассказ, бедный пекарь только огорченно покачал головой. А еще говорят, что с девочками спокойней!

– Откуда ты узнала, что видела брюки убийцы? – удивился комиссар.

– Я этого не знала, – ответила Ева Лотта. – Знай я это, я бы вошла в дом и арестовала его.

– Да, но ведь ты говорила, – раздраженно возразил комиссар.

– Нет, это я вычислила позднее, – сказала девочка. – Потому что на убийце были такие же темно-зеленые габардиновые брюки, как те, что я видела, сидя на лестнице.

– Здесь возможна случайность, – сказал комиссар. – Нельзя делать поспешные выводы.

– А я вовсе не спешила, – заверила его Ева Лотта. – Я ведь слышала, как они шумели там, в комнате, из-за векселей, а тот, что в брюках, сказал: «Встретимся в среду на обычном месте! Возьмите с собой все мои векселя!» И сколько же надо наготовить зеленых габардиновых брюк, чтобы Грен успел встретиться с ними в единственную несчастную среду?

Комиссар был убежден в том, что Ева Лотта права. Головоломка решена. Все было ясно! Мотив убийства. Время. Способ действия. Осталось только одно – схватить убийцу.

Комиссар поднялся и погладил Еву Лотту по щеке.

– Спасибо тебе, – сказал он. – Ты очень толковая. Ты и сама не понимаешь, как нам помогла. А теперь – забудь всю эту историю!

– Да, спасибо! – поблагодарила его Ева Лотта.

Комиссар обратился к Бьёрку:

– А теперь надо связаться с этим Калле, пусть подтвердит рассказ Евы Лотты о том, что произошло в понедельник вечером. Где его найти?

– Здесь, – произнес уверенный голос с балкона над верандой.

Комиссар удивленно глянул наверх и увидел, что над перилами балкона торчат две головы – одна светлая, а другая темная.

Рыцари Белой Розы не бросают друг друга на произвол судьбы во время полицейских допросов и других испытаний. Так же как пекарь, Калле и Андерс пожелали присутствовать на допросе. Но, на всякий случай, решили, что разумней не спрашивать на это позволения.

10

Первые страницы всех газет страны пестрели сообщениями об убийстве. Много писалось о свидетельнице Еве Лотте. Ее имя не называлось, но довольно много говорилось о «толковой тринадцатилетней девочке», которая так трезво сделала свои наблюдения на месте преступления и смогла сообщить полиции исключительно ценные сведения.

Местные газеты оказались не столь тактичны, когда дело касалось имен. Ведь в маленьком городке каждому было известно, что «толковая тринадцатилетняя девочка» – не кто иная, как Ева Лотта Лисандер. И редактор не видел никаких причин для того, чтобы утаить это и в своей газете. Такого великолепного материала уже давно в газете не было, и он выжал из него все, что мог. Он написал длинную трепетную статью о «маленькой прелестной Еве Лотте, которая сегодня играет среди цветов в саду своих родителей и, похоже, совсем позабыла ужасающее событие, которое случилось в среду в обдуваемой всеми ветрами Прерии».

И в экстазе продолжал: «Да, где еще могла бы она позабыть, где, как не здесь, дома у своих родителей, могла бы она почувствовать себя в безопасности. Здесь, в хорошо знакомой ей с детства среде, где запах свежеиспеченного пшеничного хлеба из отцовской пекарни, кажется, служит залогом того, что в здешней жизни все же существует уверенность в надежности будней. И эту уверенность не могут поколебать никакие кровавые покушения из мира преступлений».

Редактор был крайне доволен своим вступлением. И далее он распространялся о том, какой толковой оказалась Ева Лотта и какие точные приметы убийцы она передала в полицию. Вернее, редактор на самом деле не употребил слово «убийца», он заменил его целым выражением: «человек, к которому, надеемся, сходятся все нити разгадки этого преступления». Он упомянул также, что Ева Лотта заявила, будто она легко узнает подозреваемого, если снова увидит его. И особо отметил, что маленькая Ева Лотта Лисандер, быть может, в конце концов станет тем орудием, которое приведет наглого преступника к справедливой каре.

Да, редактор написал все то, что писать как раз и не следовало.

Страшно огорченный, полицейский Бьёрк был именно тем, кто сунул еще мокрую от типографской краски газету в руки комиссара криминальной полиции. Ожидавший в полицейском участке комиссар, прочитав статью, зарычал от гнева.

– Это просто непорядочно так писать! – кричал он. – Это абсолютно непорядочно!

Пекарь Лисандер употребил еще более крепкие выражения, когда через некоторое время в бешенстве ворвался в редакцию газеты. Жилы на его висках набухли от бешенства, и он изо всех сил грохнул кулаком по столу редактора.

– Ты что – не понимаешь? Это преступно – так писать! – закричал он. – Ты что, не понимаешь, какой опасностью грозит это моей девочке?

Нет, редактор об этом даже и не подумал. Какой еще опасностью?

– Не представляйся большим дураком, чем ты есть на самом деле! Этого, видишь ли, не требуется, – сказал пекарь, и был совершенно прав. – Разве ты не понимаешь, что парень, который может один раз убить, прекрасно может повторить это еще раз, если сочтет необходимым. И в этом случае, должен сказать, весьма предусмотрительно с твоей стороны дать ему фамилию и адрес Евы Лотты. Ты что – не мог указать заодно и номер телефона, чтобы он позвонил и заранее назначил время?

Ева Лотта тоже считала, что статья преступна, по крайней мере отдельные ее части.

Сидя на чердаке пекарни вместе с Андерсом и Калле, она читала газету:

– «Маленькая прелестная Ева Лотта играет сегодня среди цветов в саду своих родителей…» – ну и ну, катись ты… Разве можно быть таким дураком, если пишешь в газетах?

Взяв у нее газету, Калле прочитал статью и огорченно покачал головой. Настолько-то он еще продолжал оставаться суперсыщиком, чтобы понять, как безумна эта статья. Но другим он не сказал об этом ни слова.

Редактор между тем был прав, когда написал, что Ева Лотта, похоже, забыла это ужасающее событие. Конечно, она ведь почувствовала себя такой старой, почти пятнадцатилетней. Но, к счастью, она обладала способностью юной души забывать почти на следующий день то, что доставило неприятность. И только когда наступал вечер и она лежала в постели, ее мыслям было трудно оторваться от того, что ей не хотелось вспоминать. Первые ночи она спала совсем беспокойно, а иногда кричала во сне так, что маме приходилось будить ее. Но днем, при ярком свете солнца, Ева Лотта была спокойна и весела, как прежде. Ее решения стать более женственной и отказаться от участия в войне Роз хватило всего на два дня. А потом она больше не выдержала. Она сама чувствовала, что чем безумней были игры, в которые она бросалась очертя голову, тем скорее то ужасное могло исчезнуть из ее сознания.

Полицейский пост у Господской усадьбы был уже снят. Но еще до этого Великий Мумрик был доставлен оттуда. Дяде Бьёрку выпало почетное поручение вызволить его из-за полицейского кордона. Ведь после допроса Евы Лотты на веранде, когда ей пришлось выдать тайну существования Великого Мумрика, Андерс отвел в сторону дядю Бьёрка и спросил, не будет ли он столь любезен освободить Великого Мумрика из заточения? Дядя Бьёрк охотно это сделал. Откровенно говоря, он был искренне заинтересован в том, чтобы посмотреть, как выглядит Великий Мумрик. Так и получилось, что Великий Мумрик, сопровождаемый полицейским эскортом, был вынесен из своего неуютного убежища и передан представителю Белой Розы. И вот сейчас он лежал в одном из ящиков самого старого комода на чердаке пекарни, где рыцари Белой Розы обыкновенно хранили свои реликвии. Но это было сугубо случайно. Вскоре его должны были перенести в другое место.

Поразмыслив, Андерс счел, что идея спрятать Великого Мумрика в развалинах замка рядом с насосом не очень удачна.

– Я бы хотел поместить его в какой-нибудь более интересный тайник, – сказал он.

– Бедный Великий Мумрик, – пожалела камешек Ева Лотта. – Думаю, хватит с него всяких там интересных тайников.

– Я имею в виду интересный тайник совсем иного рода, – пояснил Андерс.

Выдвинув ящик комода, он с нежностью рассматривал Великого Мумрика, лежавшего в коробке из-под сигар на ложе из розового хлопка.

– Немало узрели твои мудрые очи, о Великий Мумрик! – сказал он, чувствуя себя более чем когда-либо уверенным в магической силе камешка.

– Я знаю! – решил Калле. – Спрячем его у кого-нибудь из Алых!

– Что ты имеешь в виду? – спросила Ева Лотта. – По-твоему, мы добровольно отдадим его Алым?

– Нет, – пояснил Калле. – Но они на время получат его, даже не подозревая об этом. А если они не будут знать об этом, то можно считать, что его у них нет. И подумать только, как они разозлятся потом, когда мы им об этом расскажем!

Андерс и Ева Лотта сочли, что это – гениальная идея. После увлекательнейших обсуждений различных возможностей было определено, что Великого Мумрика спрячут в комнате Сикстена. Они решили мгновенно отправиться туда и приглядеть какое-нибудь подходящее место. Быстро съехав по веревке вниз, ребята ретиво помчались к реке и перебрались на другой берег по небольшому мостку из досок, проложенному Евой Лоттой во время войны Роз. Это был кратчайший путь к штаб-квартире Алых в гараже Сикстена.

Совершенно запыхавшись, подбежали они к вилле почтмейстера и ворвались в сад. Сикстен, Бенка и Юнте, сидя на скамейке, попивали сок. Андерс принес радостную весть, что Ева Лотта больше не отказывается носить оружие и что, следовательно, война Роз может вспыхнуть снова. Алые выслушали это с искреннейшим удовлетворением. Решение Евы Лотты стать чуточку более женственной вызвало у всех глубокое недовольство, а таких скучных и длинных дней, как эти последние, им никогда еще не доводилось переживать.

Сикстен гостеприимно предложил недругам присесть и выпить сок. Недруги не заставили его повторять эти слова дважды, однако Андерс, хитрый, словно змей, спросил:

– А мы не можем, Сикстен, выпить его наверху, в твоей комнате?

– Что с тобой? Уж не хватил ли тебя солнечный удар? – вежливо спросил хозяин. – Сидеть в комнате в такую великолепную погоду?

Они пили сок в саду, и погода была действительно великолепна.

– Я бы хотел взглянуть на твое американское ружье, – присовокупил тут же Калле.

Это ружье, висевшее на стене в комнате Сикстена, было самым драгоценным его имуществом, и он демонстрировал его без конца, так что всем надоел. А Калле это ружье Сикстена осточертело больше всего на свете. Но сейчас речь шла о добром деле.

Сикстен вскочил.

– Хочешь поглядеть на мое ружье? – спросил он. – Да пожалуйста!

Поспешно пройдя в гараж, он принес оттуда ружье.

– Вот как! – недовольно воскликнул Калле. – Теперь ты хранишь свое американское ружье в гараже?

– Да, какое счастье, что оно у меня так близко, – сказал Сикстен, демонстрируя свое сокровище Калле.

Андерс и Ева Лотта захохотали так, что у них даже в горле запершило. И Ева Лотта сочла, что, если они хотят попасть сегодня в комнату Сикстена, необходимо пустить в ход чуточку женской хитрости.

Взглянув наверх, на окошко Сикстена, она невинно спросила:

– Прекрасный вид, должно быть, из твоей комнаты, а?

– Да, будь уверена, – гордо ответил Сикстен.

– Понятно, – сказала Ева Лотта. – Не будь эти деревья так высоки, ты бы, пожалуй, увидел оттуда водонапорную башню.

– Я и так, черт побери, вижу из окна водонапорную башню.

– Да, конечно, черт побери, он видит из окна водонапорную башню, – сказал справедливый, как всегда, Бенка.

– Неужели?! – возразила Ева Лотта. – И не пытайся вбить мне это в голову.

– Чушь! – с пламенной уверенностью поддержал ее Андерс и Калле. – Да не может он видеть из окна водонапорную башню.

– Дурацкая болтовня! – возмутился Сикстен. – Пошли со мной, я покажу вам водонапорную башню так, что вы, недоумки, ахнете.

Все шестеро во главе с Сикстеном прошествовали в дом. На полу в прихожей лежал пес Сикстена, колли. Когда они вошли туда, он, вскочив, залаял.

– Так-так, Беппо, – произнес Сикстен. – Вот несколько менее одаренных идиотов, которые желают видеть водонапорную башню.

Они поднялись по лестнице в комнату Сикстена, и он торжественно подвел их к окну.

– Вот! – гордо воскликнул он. – Вот это называется водонапорной башней, хотя потом вы можете назвать это колокольней или как вам вздумается.

– Ну что, съели? – спросил Юнте.

– Вот как? В самом деле! – с презрительной улыбкой произнесла Ева Лотта. – Ты можешь видеть водонапорную башню. Ты рад этому?

– Что ты имеешь в виду? – сердито спросил Сикстен.

– Я имею в виду лишь… надо же, до чего здорово, целиком водонапорную башню видно, – издевательски смеясь, сказала Ева Лотта.

Андерса и Калле поразительно мало интересовал вид из окна. Зато глаза их так и стреляли вокруг, напряженно высматривая подходящий тайник для Великого Мумрика.

– Уютная у тебя комнатка, – говорили они Сикстену, словно видели ее впервые и не бывали там сотни раз прежде.

Они кружили вдоль стен, пробовали на ощупь кровать Сикстена и, как бы в рассеянности, выдвигали ящики его письменного стола.

Ева Лотта же упорно старалась удержать остальных у окна. Она показывала пальцем на все, что только можно было увидеть из этого окна. А увидеть можно было немало.

На комоде стоял глобус Сикстена. При виде его Андерсу и Калле одновременно пришла в голову одна и та же идея. Конечно же, глобус! Взглянув друг другу в глаза, они утвердительно кивнули головой.

Бывая в гостях у Сикстена раньше, они узнали, что глобус развинчивается на две половинки. Сикстен иногда развлекался, свинчивая и развинчивая его, и потому глобус был немного потерт вокруг экватора. Судя по глобусу Сикстена, огромные территории Экваториальной Африки были еще не исследованы, так как там виднелись сплошные белые пятна.

Разумеется, существовал известный риск, что Сикстен вдруг развинтит свой глобус и найдет там Великого Мумрика, – так думали и Андерс и Калле. Но чем была бы война Роз, если бы не риск?

– Думаю, основное мы уже видели, – выразительно произнес Андерс, обращаясь к Еве Лотте.

И она с облегчением покинула свой пост у окна.

– Да, спасибо, – сказал Калле с довольной ухмылкой, – навидались разных видов, сколько нам нужно… А теперь – бежим!

– Кок-у-дод-а? – с любопытством спросила Ева Лотта.

– Вов-гог-лол-о-боб-у-сос! – ответил Калле.

– Зоз-дод-о-рор-о-вов-о! – обрадовалась Ева Лотта.

Сикстен в бешенстве уставился на них, когда они начали лолокать. Так называл он их тайный язык.

– Заглядывайте, когда захотите увидеть еще какие-нибудь водонапорные башни, – только и сказал он.

– Да, пожалуйста, – пригласил их и Юнте, бросив на Белых Роз насмешливый и высокомерный взгляд своих карих, похожих на перчинки глаз.

– Блохастые пудели! – словно подводя итог их визиту, произнес в заключение Бенка.

Белые Розы проследовали за дверь, которая жалобно проскрипела, когда они открыли ее.

– А дома у тебя дверь скрипит, и это не глупо, если она не вопит, –

запел Андерс. – Что если тебе взять и немного смазать ее, чтобы она не визжала?

– А что, если тебе пойти домой и накрыться с головой одеялом? – спросил Сикстен.

Белые Розы вернулись в свою штаб-квартиру. Тайник был выбран, теперь осталось только решить, когда и как засунуть в глобус Великого Мумрика.

– Когда полная луна воссияет в полночь, – самым загробным голосом произнес Андерс, – Великий Мумрик будет препровожден в новое место своего отдохновения. А вот рыцарь и муж, коему предначертан этот подвиг.

Ева Лотта и Калле одобрительно кивнули головой. Ясное дело, это был бы блестящий заключительный аккорд – пробраться в комнату Сикстена, пока он спит.

– Вот будет здорово! – сказала Ева Лотта, угощая друзей шоколадками из коробки, которую достала из ящика комода. Теперь она просто купалась в лакомствах, которыми в последнее время ее осыпали со всех сторон. Как абсолютно справедливо писал об этом среди прочего в своей статье тот самый редактор: «Маленькой популярной Еве Лотте приходится в эти дни сталкиваться с доказательствами того, сколь высоко оценили ее подвиг со всех сторон. Знакомые и незнакомые посылают ей подарки. Карамельки, шоколад, игрушки и книги можно увидеть в сумке любезного почтальона Петерссона, которые он доставляет от всех ее многочисленных друзей, охотно проявляющих к ней участие в тот момент, когда она столь незаслуженно оказалась замешанной в этой мрачной трагедии».

– А что ты станешь делать, если Сикстен проснется? – спросил Калле.

Андерса, похоже, это ничуть не задело. – Скажу, что пришел спеть ему колыбельную и присмотреть, чтобы он не сбросил с себя одеяло…

– Хи-хи, – хихикнул Калле. – Послушай-ка, маленькая популярная Ева Лотта, дай-ка мне еще одну шоколадку, и ты станешь по меньшей мере популярной вдвойне.

Сидя на своем захламленном, по-домашнему уютном чердаке, они ели шоколад, пока коробка не опустела, и строили планы до самого вечера. Они радовались новому походу против Алых. Ах, какое все же замечательное изобретение эта война Роз! В конце концов они покинули штаб-квартиру. Им пора было «на поле битвы», как выражался Андерс. Быть может, вынырнет что-нибудь подходящее. А если не найдется ничего другого, то всегда будет возможность пойти и спровоцировать небольшую стычку с Алыми. Они спустились вниз по веревке, и Ева Лотта бездумно сказала:

– Да, да, веселые забавы деток, веселые невин…

Но тут она осеклась и совершенно побелела. Рыдание сорвалось с ее губ, и она быстро убежала прочь.

В тот день она больше не играла.

11

– Это случится сегодня ночью, – несколько дней спустя сказал Андерс.

Попытку перенести Великого Мумрика в глобус Сикстена по разным причинам пришлось несколько раз откладывать. Во-первых, нужно было дождаться полнолуния. Полнолуние было просто необходимо; при свете луны все волшебно и прекрасно, к тому же полнолуние имеет то преимущество, что позволяет ориентироваться в комнате, не требуя специального освещения. А во-вторых, в семье почтмейстера гостили в эти дни две молодые тетки Сикстена.

– Разве можно забраться в дом, где в каждом углу торчит молоденькая тетушка? – ответил Андерс, когда Калле спросил его напрямик, выйдет ли когда-нибудь что-либо из их затеи или нет. – Понимаешь, чем больше людей в доме, тем более велик риск, что кто-то из них проснется и все испортит. Понимаешь?

– Да, тетки иногда ужасно чутко спят, – согласился с ним Калле.

Итак, Сикстена, к его великому удивлению, начали непрерывно спрашивать, как поживают его тетки и сколько времени они еще останутся… В конце концов Сикстен пришел в ярость.

– И что вы вечно привязываетесь ко мне с моими тетками! – возмутился он, когда Андерс в десятый раз завел о них разговор. – Что они, мешают тебе?

– Нет, конечно, нет, – кротко ответил Андерс.

– Ну, тогда ладно, – успокоился Сикстен. – Думаю, они уедут в понедельник. Вообще-то жалко, я люблю их, особенно тетю Аду. И до тех пор, пока они сидят у нас дома, а не бегают как оглашенные по всему городу, я не считаю, что они причиняют кому-то зло.

После таких слов Андерс не стал больше задавать вопросы – это означало бы возбудить подозрение.

Но теперь настал уже понедельник, и Андерс видел, как почтмейстерша провожала своих сестер к утреннему поезду. А ночью должно было наступить полнолуние.

– Это случится сегодня ночью! – решительно заявил Андерс.

Они сидели в беседке пекаря и ели свежие будочки, которые Ева Лотта недавно получила внизу, в пекарне, от своего мягкосердечного отца.

Час тому назад мимо продефилировали Алые. Они направлялись в свою новую штаб-квартиру в Господской усадьбе. Ведь никаких полицейских там уже не было. Прерия раскинулась такая тихая, словно ее покой никогда не нарушало ничто более серьезное, нежели война Роз. Господская усадьба была слишком хорошим убежищем, чтобы им пренебрегать, и Алые уже совсем не думали о том, что некогда случилось с ней рядом.

– Если почувствуете, что вам необходима трепка, приходите в Господскую усадьбу! – крикнул Сикстен, проходя мимо сада пекаря.

Ева Лотта вздрогнула. В Господскую усадьбу ей идти не хотелось, ни за что не хотелось!

– Ой, до чего же я наелся, – сказал Калле, когда Алые исчезли из виду, а он уничтожил свою шестую булочку.

– До меня тебе далеко! – похвастался Андерс, похлопывая себя по животу. – Но это хорошо, поскольку на обед у нас отварная треска.

– От рыбы становятся такими интеллигентными, – напомнила Ева Лотта. – Тебе, пожалуй, надо есть побольше отварной трески, Андерс!

– Ну вот еще! – возразил Андерс. – Сперва я хочу узнать, насколько интеллигентнее я стану и сколько рыбы мне надо съесть для этого.

– Ведь все зависит от того, насколько ты был интеллигентен до начала этой кампании, – вставил слово Калле. – Пожалуй, одного в меру упитанного кита один раз в неделю тебе, Андерс, предостаточно.

Когда Андерс три раза прогнал Калле вокруг беседки и мир был восстановлен, Ева Лотта сказала:

– Интересно, есть сегодня в почтовом ящике какие-нибудь новые подарки? Не понимаю, что люди думают? За последние дни я получила всего лишь три килограмма шоколада. Ни грамма больше! Придется позвонить на почту и пожаловаться!

– Не говори мне о шоколаде, – с отвращением произнес Андерс.

И Калле полностью с ним согласился. Они храбро сражались с лавиной сладостей, обрушившейся на Еву Лотту. Но силы их уже истощились.

Однако Ева Лотта вернулась от почтового ящика на калитке с толстым конвертом в руках. Она разорвала его, и там, в самом деле, лежала плитка шоколада – большая плитка великолепного молочного шоколада.

Калле и Андерс посмотрели на плитку шоколада так, словно это была касторка.

– Черт! – ругнулись они.

– Эх, вы, – с досадой сказала Ева Лотта. – Могут наступить дни, когда вам придется подмешивать в шоколад древесную кору.

Разломив плитку надвое, она заставила каждого взять половину. Они приняли шоколад без малейшего следа энтузиазма, только чтобы доставить ей удовольствие. И равнодушно сунули куски шоколада в свои и без того туго набитые карманы брюк.

– Правильно, – сказала Ева Лотта. – Поберегите на черный день.

Смяв в маленький комок конверт, она перебросила его через забор на улицу.

– Послушайте, давайте покатаемся на велосипедах и выкупаемся, – сказал Калле. – Сегодня нам, пожалуй, заняться больше нечем.

– Ты абсолютно прав, – поддержал его Андерс – Сегодня вечером мы можем с таким же успехом объявить перемирие, но тогда…

Две минуты спустя явился Бенка, посланный Сикстеном, чтобы с помощью подобающих случаю оскорблений подстрекнуть Белых Роз к битве, но беседка была уже пуста. И только маленькая белая трясогузка, сидевшая на качелях, клевала оставшиеся от булочек крошки.

* * *

Когда в полночь взошла на небо полная луна, Калле и Ева Лотта спокойно спали в своих кроватях. Но Андерс бодрствовал. Он тоже лег в постель, как обычно. И самым замысловатым образом храпел, чтобы родители думали, будто он спит. Это привело лишь к тому, что мама вошла и беспокойно спросила:

– Что с тобой, мальчик, тебе худо?

– Да нет, – ответил Андерс.

И в дальнейшем храпел уж не так свирепо.

Заметив по тихому посапыванию маленьких братьев и сестер и по глубокому дыханию родителей, что все заснули, он осторожно прокрался в кухню. Его одежда лежала на стуле. Он быстро сорвал с себя ночную рубашку и остался, освещенный лунным светом, без единой нитки на тонком, костлявом мальчишеском теле. Он тревожно вслушивался в тишину каморки, но все было спокойно, и он быстро облачился в брюки и фуфайку. Потом тихо и молча прокрался вниз по лестнице. Пробраться на чердак пекаря и взять Великого Мумрика – это отняло у него совсем немного времени.

– О Великий Мумрик, – шептал он, выдвигая ящик комода, – охрани своей могучей дланью эту акцию, потому что мне, видишь ли, кажется, что это нам понадобится.

Ночной воздух был прохладен, и он чуть дрожал в своей тонкой одежонке. Напряжение, пожалуй, тоже вызывало дрожь. Странным казалось находиться вне дома посреди ночи, когда все люди спят. – Крепко зажав в руке Великого Мумрика, он переправился через мостки, проложенные Евой Лоттой. Ольха на прибрежной полосе казалась в темноте совсем черной, однако речная вода блестела, озаренная лунным светом.

– Скоро мы будем у цели, о Великий Мумрик, – прошептал Андерс, чтобы Великий Мумрик не тревожился.

Да, вскоре они были у цели. Вилла почтмейстера стояла тихая, темная и молчаливая, словно спала. Стрекотали сверчки, а в остальном все было тихо.

Андерс рассчитывал, что, по крайней мере, хоть одно окно виллы будет открыто, и его надежды не подвели его. Окно кухни было распахнуто настежь. Для хорошо тренированного гимнаста, каким был Андерс, не составляло труда перемахнуть через подоконник прямо в кухню. Чтобы освободить обе руки, Андерс сунул Великого Мумрика в карман. Разумеется, место было недостойно Великого Мумрика, но такова была суровая необходимость.

– Прости, о Великий Мумрик! – произнес Андерс.

Пальцы его лихорадочно ощупали содержимое кармана, и он испытал глубокое удовлетворение, наткнувшись на что-то липкое, бывшее прежде плиткой шоколада. Теперь Андерс был не так привередлив, как утром, и ему показалось, что эта липкая жижа пришлась бы ему по вкусу. Но он съест ее в награду за хорошо выполненную работу. Сначала надо сделать то, ради чего он пришел сюда. Переместив Великого Мумрика в другой карман брюк, он дочиста вылизал пальцы и решительно махнул на подоконник.

Глухое рычание испугало его чуть не до потери сознания. Беппо! Ни секунды не подумал он о Беппо! И все-таки ему следовало знать, что это окно специально было открыто для того, чтобы Беппо мог выскочить ночью в сад, если ему захочется.

– Беппо! – умоляюще прошептал Андерс. – Беппо, это всего-навсего я.

Когда Беппо увидел, что это всего лишь один из весельчаков-мальчишек, которых притаскивал с собой хозяин, его рычание сменилось восторженным гавканьем.

– О милый, маленький славный Беппо, ты можешь чуть-чуть помолчать? – молил песика Андерс.

Но Беппо считал, что когда радуешься, то это необходимо показывать, лая и виляя хвостом, и он усердно проделывал и то и другое.

Не зная, как спастись от беды, Андерс вытащил шоколад и сунул его Беппо под нос.

– Это тебе, только замолчи! – прошептал он.

Беппо обнюхал шоколад и, поскольку счел, что церемония приветствия продолжалась ровно столько, сколько требовали приличия, честь и достоинство этого дома, он прекратил лаять и удовлетворенно улегся на пол. Ему хотелось насладиться этой дивной липкой жижей, которую дал ему гость скорее всего в благодарность за столь дружественный и громогласный прием.

Андерс издал вздох облегчения и как можно тише открыл дверь в прихожую, откуда лестница вела на второй этаж. Теперь ему оставалось только…

Но тут кто-то появился наверху. Кто-то тяжелыми шагами спускался вниз по лестнице. Это был почтмейстер собственной персоной – в широкой ночной рубахе до пят. Его разбудил лай Беппо, и он собирался выяснить, чего хотел песик.

На мгновение Андерс словно остолбенел. Но тут же, собрав все свои душевные силы, быстро спрятался за двумя большого размера плащами, висевшими каждый на своем крючке в углу прихожей.

– Если после этого я не стану психом, значит, я просто железный, – сказал он самому себе.

Только сейчас пришло ему в голову: а вдруг семейству почтмейстера не понравится, что в их окна лазают по ночам? То, что Сикстен примет это за обычное и вполне житейское дело, было ясно как день. Но он-то уже привык к войне Алой и Белой Роз! Да, он-то привык! Чего нельзя было сказать о почтмейстере! Андерс затрясся от одной мысли о том, что сделает с ним почтмейстер, если вдруг его обнаружит. И он, зажмурясь, тихонько молился, когда почтмейстер, злобно ворча, проходил мимо совсем рядом с плащами, за которыми он прятался.

Почтмейстер открыл дверь на кухню. Там лежал Беппо и смотрел на него при свете луны.

– Ну, мальчик мой, – ласково произнес почтмейстер, – что ты лаешь посреди ночи?

Беппо не отвечал. Он осторожно прикрыл лапой чудесное липкое лакомство. Потому что у папы хозяина бывали иногда такие странные идеи! Вот, не далее чем вчера, он отобрал у Беппо чудную тухлую косточку, с которой Беппо как раз так уютно пристроился на ковре гостиной. И кто его знает, как он отнесется к такой вот липучке. На всякий случай Беппо зевнул и притворился совершенно неподвижным. Почтмейстер успокоился. Но все-таки для порядка выглянул в окно.

– Есть там кто-нибудь? – крикнул он.

Но в ответ послышался лишь шелест ветра. Не мог же почтмейстер расслышать бормотание Андерса, скрытого за плащами:

– Нет, нет, здесь никого нет. Уверяю вас, что здесь даже блохи и то нет.

Андерс долго простоял в своем углу. Он не посмел шевельнуться, прежде чем не убедился, что почтмейстер снова уснул. Ему смертельно надоело там стоять. И вскоре ему уже казалось, будто лучшее время своей юности он провел за этими плащами, шерстяной ворс которых щекотал ему нос. Он был натурой деятельной, и ждать было для него всего тяжелее. Под конец он не выдержал, выбрался из своей тюрьмы и стал тихонько пробираться по лестнице. На каждом шагу он останавливался, прислушиваясь, но ни малейшего звука слышно не было.

– Все идет как надо, – произнес Андерс, преисполненный, как всегда, оптимизма.

Единственное, что его чуточку беспокоило, – это скрипучая дверь Сикстена. Нажав на ручку, он тихонько двинул ее. Видали такое! Дверь даже не скрипнула. Она открылась так беззвучно и спокойно, что сразу стало ясно: ее только что смазали.

Андерсу стало смешно: Сикстен смазал дверь на собственную погибель! Хорошо иметь таких сознательных врагов! Укажешь им на какое-нибудь маленькое неудобство, и враги уже – бац! – помогают его тут же устранить, чтобы можно было забраться к ним когда угодно.

«Спасибо тебе, Сикстен», – подумал Андерс, бросив взгляд на кровать недруга. Он спал там, несчастный, даже не подозревая, что нынче ночью Великий Мумрик обретет прибежище в его доме.

Глобус по-прежнему стоял на комоде, залитый лунным светом. Ловкие пальцы Андерса быстро развинтили его на две половинки.

О, какое великолепное хранилище для Великого Мумрика! Андерс быстро вытащил реликвию из кармана брюк и поместил ее в новое место хранения.

– Совсем ненадолго, о Великий Мумрик, – сказал он, закончив работу. – Придется тебе некоторое время побыть среди язычников, не почитающих законы. Но скоро орден Белой Розы снова предоставит тебе убежище среди христиан и порядочных людей.

Рядом с глобусом на столе лежали ножницы. И когда Андерс увидел их, его словно молнией осенило. В стародавние времена существовал такой обычай: когда доблестный муж попадал в жилище спящего врага, он отрезал клочок от плаща недруга в знак того, что был там. По крайней мере, так писали в книгах. То был прекрасный способ показать, что враг был в твоей власти, но ты благородно отказался причинить ему какое-либо зло. А потом, на другой день, можно было помахать клочком плаща перед носом своего недруга и сказать: «На коленях благодари меня за то, что остался жив, о мерзкий остолоп!»

Именно это собирался сотворить и Андерс. Ясное дело, сейчас у Сикстена никакого плаща не было, но у него были волосы – великолепные рыжие вихры. И один вихор от его пышной шевелюры Андерс собирался оттяпать. Ведь настанет же день, когда Великий Мумрик будет в целости и сохранности где-нибудь в другом месте, и тогда Алые узнают все! Они услышат горькую правду о том, что Великий Мумрик пребывал в глобусе! И увидят рыжий вихор, который предводитель Белой Розы срезал с темени предводителя Алых в полнолуние. Какой двойной триумф!

Меж тем полная луна вовсе не озаряла кровать Сикстена, стоявшую у самой стены, там, где было абсолютно темно. Но Андерс держал ножницы в одной руке, а другой осторожно нащупывал клок волос.

Голова беззащитного предводителя Алых! Вот она, покоится на подушке!

Андерс нежно, но вместе с тем крепко обхватил рукой рыжий вихор Сикстена у корня волос и… оттяпал его. Тогда ночную тишину прорезал громкий крик. Но не ломающийся крик подростка, а резкий, пронзительный, женский! Андерс почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Его охватило чувство незнакомого ему дотоле ужаса, и он беспомощно бросился к двери… Кинувшись на перила, он съехал вниз, затем рванул кухонную дверь, два сильных прыжка, и он уже выскакивает из окна, да так быстро, словно целая свора злых духов гонится за ним по пятам. Он не останавливался, пока не добежал до речного моста. Тут он вынужден был немного перевести дух. Клок волос был по-прежнему зажат у него в кулаке – он так и не осмелился выбросить его.

Он стоял там, залитый лунным светом и тяжело дыша; безумными глазами смотрел он на то отвратительное, что держал в руках. Эта белокурая прядь волос, вне сомнения, принадлежала какой-то из тетушек Сикстена. Значит, утренним поездом уехала лишь одна из них. Это никому даже в голову прийти не могло. Не он ли сам, Андерс, говорил, что это опасно для жизни – забираться в дом, где в каждом углу торчит молоденькая тетушка. Какой позор, какой неслыханный позор! Охотиться за скальпом рыжего предводителя Алых, а вернуться домой с прядью волос молоденькой белокурой тетки! Стоя у моста, Андерс неслыханно страдал. В такую ужасную историю он попал впервые. И не собирался рассказывать о ней ни единой живой душе. До конца жизни это останется самой страшной его тайной, которую он унесет с собой в могилу!

Но от волос он хотел избавиться как можно скорее. Подняв руку над перилами моста, он тут же опустил ее. И темная вода молча приняла его дар. Она лишь совсем тихонько бурлила под аркой моста – точь-в-точь так, как делала это всегда.

На почтмейстерской же вилле царил великий переполох. Почтмейстер с женой в страхе прибежали к тетушке Аде, и даже Сикстен примчался из каморки на чердаке, куда перебрался на время визита теток.

Почтмейстеру очень хотелось узнать, отчего так дико кричала посреди ночи тетя Ада. Оттого, что в дом проник вор-взломщик, – утверждала она. Почтмейстер зажег свет во всем доме, и они обыскали каждый уголок, но нигде никакого взломщика не оказалось. И столовое серебро было на месте – ни одна вещь не пропала. Ах да, где Беппо? Ну, он, вероятно, ушел ненадолго, по своему обыкновению, в сад. Неужели тетя Ада не понимает: если бы это в самом деле был вор-взломщик, то Беппо уж, верно, залаял бы и поднял шум. Ей приснился дурной сон, вот и все! И они стали утешать ее и говорить, чтобы она ложилась и спала спокойно.

Однако, оставшись одна, тетя Ада все равно не могла заснуть – так сильно была она взволнована. Как они смеют говорить, что у нее в комнате никого не было! Она зажгла сигарету, чтобы успокоиться, и взяла зеркальце, чтобы посмотреть, не оставил ли перенесенный страх каких-либо следов на ее красивом личике.

И тут она увидела… Ночной визит оставил след на ее прическе: большой клок волос был отрезан, и, откуда ни возьмись, появилась коротенькая, пикантная получелка.

Она ошарашенно смотрела на свое отражение в зеркале, но мало-помалу лицо ее озарилось светлой улыбкой. Кто-то, кто бы он ни был, оказался достаточно дурашливым и проникнул в дом посреди ночи только для того, чтобы раздобыть ее локон.

Мужчины и раньше совершали безумства ради тетушки Ады, к этому она уже привыкла, но сегодняшняя выходка показалась ей самой идиотской. Некоторое время она ломала голову над тем, кто бы мог быть этим незнакомым воздыхателем, но так и не решила эту загадку. Кто бы он ни был, тетушка решила простить его. И она даже не выдаст его. Пусть думают, что все это ей приснилось.

Вздохнув, тетушка Ада снова забралась в постель. Утром она зайдет к парикмахеру, чтобы немного подровнять эту получелку.

12

Наступил новый день, и уже с самого утра Калле и Ева Лотта бродили в саду пекаря, нетерпеливо ожидая, когда появится Андерс и доложит им о ночной вылазке. Но часы шли, а об Андерсе – ни слуху ни духу.

– Чудно, – удивился Калле. – Не может быть, чтобы его снова взяли в плен.

Они только собрались пойти поискать его, как он внезапно явился сам. Он не мчался, как обычно, а еле плелся, и лицо его было каким-то необычайно бледным.

– Чего у тебя такой несчастный вид? – спросила Ева Лотта. – Ты что, «жертва жары», как обычно пишут в газетах?

– Я – жертва отварной трески, – ответил Андерс. – Я уж не знаю сколько раз говорил маме, что терпеть не могу треску. И вот, пожалуйста, доказательства налицо.

– Каким образом? – спросил Калле.

– Меня рвало всю ночь, я только и делал, что вставал и ложился.

– Ну, а Великий Мумрик? – спросил Калле. – Он, как видно, по-прежнему лежит в комоде?

– С этим я как раз справился. Мальчишка! – ответил Андерс. – Все, что нужно, я делаю, какая бы чума ни свирепствовала в моем теле! Великий Мумрик лежит в глобусе Сикстена!

Глаза Калле и Евы Лотты засверкали от восторга.

– Шикарно! – заявил Калле. – Расскажи, как все было! Сикстен не проснулся?

– Спокойно, сейчас услышите, – сказал Андерс.

Втроем уселись они на доски мостков, проложенных Евой Лоттой. Здесь, внизу у реки, было прохладно, и заросли ольхи отбрасывали приятную тень. Дети болтали ногами в теплой воде. Андерс сказал, что это оказывает благотворное влияние на треску в его желудке.

– Если подумать, то, может, виновата не только треска, – сказал он. – Может, и нервы тоже. Потому что нынче ночью я был в доме ужасов.

– Расскажи все с самого начала, – потребовала Ева Лотта.

Андерс так и сделал. Он драматично расписал свою встречу с Беппо и как он заставил его замолчать. Калле и Ева Лотта и содрогались и радовались вперемешку, они были просто идеальными слушателями, и Андерс наслаждался своим собственным рассказом.

– Понимаете, не дай я Беппо шоколад, я бы пропал, – заявил он.

Затем он красочно расписал еще более страшную встречу с почтмейстером.

– А ты не мог бы заткнуть и ему рот кусочком шоколада? – спросил Калле.

– Не-а, я все отдал Беппо, – объяснил Андерс.

– А что было потом? – спросила Ева Лотта.

Андерс стал рассказывать. Он рассказал все: и о двери Сикстена, которая не скрипела, и о тетушке Сикстена, которая не то что скрипела, а еще хуже… И о том, как кровь застыла в его жилах, когда она заорала, и как он должен был сломя голову выбежать ночью из дома. Единственное, о чем он не упомянул, была теткина прядь волос, которую он утопил в озере.

Калле и Ева Лотта ловили каждое его слово еще более увлеченно, чем какую-либо приключенческую повесть. И не уставали выслушивать все новые и новые детали.

– Класс! – сказала Ева Лотта, когда он наконец закончил свой рассказ.

– Да, ничего удивительного, если меня раньше времени начинает подводить здоровье, – заметил Андерс. – Но главное, Великий Мумрик – там, где он должен находиться.

Калле буйно забил ногами по воде.

– Да, Великий Мумрик в глобусе Сикстена, – сказал он. – Можете вы придумать что-нибудь похлеще этого?

Нет, ни Андерс, ни Ева Лотта ничего подобного придумать не могли. А когда они увидели, что Сикстен, Бенка и Юнте бредут вдоль кромки реки, их восторгу не было предела.

– Ну и ну, какие прекрасные Белые Розы сидят на этом насесте, – сказал Сикстен, когда Алые подошли к настилу из досок.

Бенка предусмотрительно попытался опрокинуть Белых Роз в воду, однако Сикстен остановил его. Алые пришли не для того, чтобы драться, а для того, чтобы пожаловаться.

Согласно законам и правилам войны Роз, тот, у кого в данный момент находился Великий Мумрик, обязан был дать по крайней мере легкий намек, где найти эту реликвию. Но сделали ли это на сей раз Белые Розы? Нет! Разумеется, их предводитель, когда его слегка пощекотали, кое-что выдавил сквозь зубы об узенькой тропке за Господской усадьбой. На всякий случай Алые весь вчерашний день еще раз обыскали там всю окрестность. Но теперь они были уверены, что Белые Розы поместили Великого Мумрика в новое место, и они дружески, но решительно потребовали, чтобы им предоставили надежную путеводную нить.

Андерс влез в воду. Она доходила ему только до колен. Он стоял в воде, широко расставив ноги, уперев руки в бока, и его темные глаза весело блестели.

– Да, – сказал он. – Вы получите путеводную нить! Ищите в недрах земли!

– Спасибо! Очень любезно с твоей стороны, – саркастически усмехнулся Сикстен. – Нам начать искать здесь или в северном Хэльсингланде?

– В самом деле, какая надежная путеводная нить! – заметил Юнте. – Посмотрим, найдут ли наши внуки Великого Мумрика до того, как сойдут в могилу?

– Да, но тогда у них все руки будут в мозолях, – подхватил Бенка.

– Призовите на помощь весь свой разум, Алые ничтожества, если у вас есть хоть какой-то, – посоветовал Андерс.

И театрально добавил:

– Если предводитель Алых пойдет к себе домой и поищет в недрах земли, то все обнаружится.

Калле и Ева Лотта с видом превосходства брызгали ногами в воде и весело фыркали.

– Правильно! Ищите в недрах земли, – с таинственным видом советовали они.

– Блохастые пудели! – обозвал их Сикстен.

Затем Алые отправились домой и занялись обширными земляными работами в саду почтмейстера. Все послеобеденное время они рыли землю в разных местах, которые казались им хоть чуть-чуть подозрительными и могли скрывать Великого Мумрика. Но в конце концов появился почтмейстер и удивленно спросил, неужели так уж необходимо уничтожать именно его лужайки. И не сочтут ли они возможным доставить ему удовольствие, обыскав какой-либо другой сад.

– А вообще-то, Сикстен, тебе не мешало бы найти Беппо, – сказал он под конец.

– Разве Беппо еще не вернулся? – обеспокоенно спросил Сикстен и выпустил лопату из рук. – Где же он может быть?

– Именно это я и хотел, чтобы ты выяснил, – сказал его отец.

Сикстен рванулся на поиски.

– Пошли со мной, – скомандовал он Бенке и Юнте.

Ясно, что Бенка и Юнте пошли с ним. Однако нашлось еще немало желающих помочь найти Беппо. Андерс, Калле и Ева Лотта, которые уже целый час лежали, спрятавшись за кустами, и восторгались упорством Алых, рывших землю, вылезли из своего убежища и предложили помощь. В час нужды вражда исчезала.

В глубочайшем согласии все боевые силы двинулись в поход.

– Он никогда никуда не уходил, – огорченно поведал Сикстен. – По крайней мере, никогда не уходил больше чем на несколько часов.

– Но в этот раз он исчез вчера вечером, после одиннадцати…

– Не-а, примерно после двенадцати, – поправил его Андерс, – потому что…

Он внезапно смолк и страшно покраснел.

– Ну да, пусть будет после двенадцати, – бездумно сказал Сикстен.

Но тут же подозрительно взглянул на Андерса.

– А откуда тебе это, вообще-то говоря, известно?

– Я же ясновидящий, ты знаешь, – поспешно ответил Андерс.

Он надеялся, что Сикстен не будет особенно вдаваться в этот вопрос. Ведь не мог же он рассказать о том, что видел Беппо на кухне около двенадцати ночи, когда проник в дом вместе с Великим Мумриком, и что пес исчез примерно через час, когда он выскакивал из окна.

– Вот как, везет же, что у нас мало-помалу появился ясновидящий, – заметил Сикстен. – Будь добр, всмотрись хорошенько, не скажешь ли ты, где сейчас Беппо?

Но Андерс сказал, что он ясновидящий только тогда, когда речь идет о времени, а не о местопребывании.

– Ну тогда скажи хотя бы, в котором часу мы отыщем Беппо, – заинтересовался Сикстен.

– Мы найдем его примерно через час, – уверенно заявил Андерс.

Но тут ясновидящий ошибся. Правильно предсказать оказалось не так-то легко.

Они искали повсюду. Они рыскали по всему городу. Они болтались в тех местах, где обретаются собаки, с которыми имел обыкновение общаться Беппо. Они расспрашивали о нем всех встречных. Но никто не видел Беппо. Пес исчез.

Сикстен совсем сник. Он шел и тихонько плакал про себя от беспокойства, но старался ни под каким видом этого не показывать. Обращало на себя внимание лишь то, что он достаточно часто сморкался.

– Наверное, с ним что-то случилось, – время от времени повторял он. – Он никогда не пропадал так надолго.

Ребята пытались утешить его.

– Не-а, ничего с ним не случилось, – говорили они.

Но и они были далеко не так уверены в этом, как пытались показать. Они долго шли молча.

– Это был такой славный пес, – в конце концов хриплым голосом произнес Сикстен. – Он понимал все, что ему говорили.

Затем ему пришлось снова высморкаться.

– Перестань, не говори так, будто ты думаешь, что его нет в живых.

Сикстен не ответил ни слова, он только слегка шмыгнул носом.

– У него были такие преданные глаза, – сказал Калле. – Я имею в виду, что у него вообще преданные глаза, – поспешно поправился он.

Затем еще долгое время стояла тишина. Когда она стала совсем гнетущей, Юнте сказал:

– Да, собаки – славные животные.

Искать Беппо было бессмысленно, и они возвращались домой. Сикстен шел на полметра впереди других ребят и гнал перед собой какой-то камень. А они прекрасно понимали, как он опечален.

– Подумай, Сикстен, а вдруг, пока мы ходили и так долго искали его, Беппо вернулся домой, – с надеждой сказала Ева Лотта.

Сикстен остановился посреди улицы.

– Если это так, если Беппо вернулся домой, я стану гораздо лучшим человеком, чем сейчас. О, каким хорошим я стану! Каждый день буду мыть уши и…

В нем вновь пробудилась надежда, и он пустился бежать. Остальные последовали за ним, и все вместе, подходя к почтмейстерской вилле, они горячо желали увидеть, как Беппо стоит у калитки и лает…

Но никакого Беппо там не было. Великодушное обещание Сикстена каждый день мыть уши не оказало ни малейшего воздействия на силы, управляющие жизнью и неисповедимыми путями собак. И голосом, в котором уже исчезла надежда, Сикстен крикнул маме, сидевшей на веранде:

– Беппо вернулся?

Она отрицательно покачала головой.

Сикстен не произнес ни слова, а лишь отошел прочь и уселся на лужайке. Остальные ребята, чуть поколебавшись, последовали его примеру. Они совершенно молча стайкой окружили его, потому что не было таких слов, которые могли бы его утешить. Хотя они усердно пытались найти эти слова.

– Он жил у меня с тех пор, как был маленьким щенком, – глухим голосом объяснил им Сикстен.

Ведь ребята должны понять, что если пес жил у тебя с тех пор, как был маленьким щенком, то когда он исчезает, ты имеешь право на красные от слез глаза.

– И знаете, что он сделал однажды, – продолжал Сикстен, словно сознательно мучая себя. – Это случилось, когда я вернулся из больницы после операции аппендицита. Беппо встретил меня возле калитки и так радовался, что толкал меня со всех сторон и швы разошлись…

Все были тронуты таким рассказом. Может ли быть большее доказательство преданности пса своему хозяину? Ведь он так толкал его, что швы разошлись!

– Да, собаки – славные животные, – еще раз подтвердил свои слова Юнте.

– В особенности Беппо, – сказал Сикстен и высморкался.

Никогда потом Калле не мог понять, что на него нашло, что заставило его пойти заглянуть в дровяной сарай почтмейстера. Он и сам думал, что это получилось по-дурацки, потому что, если бы Беппо угораздило очутиться взаперти, он лаял бы до тех пор, пока кто-нибудь не пришел и не открыл ему дверь.

И все-таки, несмотря на то что никакой разумной причины заглядывать в сарай не было, Калле это сделал. Он широко распахнул дверь – так, что свет проник в сарай. И там, в дальнем углу, лежал Беппо. Он лежал совсем тихо, и в какой-то момент крайнего отчаяния Калле уверился в то что пес мертв. Но когда Калле подошел ближе, пес, с трудом приподняв голову, тихонько заскулил. Тогда Калле выскочил из сарая и закричал во всю силу легких:

– Сикстен! Сикстен! Он здесь! Он лежит в сарае!

– Мой Беппо! Мой бедный маленький Беппо! – дрожащим голосом говорил Сикстен.

Он стоял на коленях рядом с песиком, и Беппо смотрел на него, словно желая спросить, почему хозяин не пришел к нему раньше. Ведь он лежал тут так бесконечно долго и был так болен, что не в силах был даже лаять. О, как он был болен! Он пытался обо всем рассказать хозяину, и рассказ его был неописуемо жалобным.

– Послушайте, ведь он плачет, – сказала Ева Лотта и сама заплакала.

Да, Беппо был болен, ошибиться в этом было невозможно. Он лежал в целом море рвоты и экскрементов – такой слабый, что не мог шевельнуться. Он только тихонько лизал руку Сикстена. Он словно благодарил за то, что его не оставили одного в беде.

– Я должен бежать за ветеринаром, и немедленно, – заявил Сикстен.

Но когда он поднялся, Беппо затявкал – отчаянно и вместе с тем боязливо.

– Он боится, что ты уйдешь от него, – сказал Калле. – Я сбегаю вместо тебя.

– Скажи ему, чтобы шел поскорее, – попросил Сикстен. – И скажи, что речь идет о собаке, которая отравилась крысиным ядом.

– Откуда ты знаешь? – спросил Бенка.

– Знаю, – ответил Сикстен. – Я это вижу. Это все та самая дьявольская бойня, которая разбрасывает повсюду морской лук, чтобы уничтожить всех крыс. Беппо обычно бегает туда, чтобы подцепить иногда косточку.

– А Беппо может… а может собака умереть от крысиного яда? – спросил Андерс.

Глаза его были широко открыты от ужаса.

– Заткнись! – зло воскликнул Сикстен. – Только не Беппо! Беппо не умрет! Он жил у меня с тех пор, как был маленьким щенком. О Беппо, зачем ты бегал на бойню и нюхал крысиный яд?

Беппо преданно лизнул руку, но не ответил.

13

Ночью Калле спал беспокойно. Ему снилось, что он снова рыщет по городу в поисках Беппо. Он бродил в одиночестве по мрачным пустынным дорогам, расстилавшимся перед ним в жуткой бесконечности и пугающей темноте далеко-далеко вдали. Он ждал, что встретит кого-нибудь, у кого можно будет спросить о Беппо, но никто не появлялся. Весь мир был безлюден, мрачен и совершенно пустынен. И внезапно оказалось, что ищет он вовсе не Беппо, а нечто совсем иное, нечто гораздо более важное, но что – он так и не мог вспомнить. Он чувствовал, что необходимо воскресить это в памяти, казалось, от этого зависит вся его жизнь. Оно было где-то в темноте, перед ним, но найти его он не мог. И он так мучился во сне, что проснулся.

Слава Богу, это был только сон! Он посмотрел на часы. Было не больше пяти утра. Тогда лучше заснуть снова. Зарывшись головой в подушку, он попытался это сделать. Но странно, увиденный сон не желал покидать его. Даже бодрствуя, он чувствовал необходимость что-то вспомнить. Где-то в глубине его мозга притаилось нечто, ждавшее своего часа, чтобы выйти наружу. В каком-то маленьком-премаленьком уголке, в самой глубине его мозга было известно то, что ему необходимо вспомнить. Задумчиво шлепнув себя по лбу, он гневно пробормотал:

– Ну, давай выкладывай, что там такое!

Но ничего так и не всплыло в его памяти, и Калле устал. Ему хотелось спать.

И вот мало-помалу он почувствовал, как подкрадывается к нему приятная дурманящая сонливость, означавшая, что он вот-вот уснет.

Но тут, как раз когда он уже наполовину заснул, крошечный уголок его мозга выпустил наконец то, что бесконечно перемалывал в своей глубине. И это было всего лишь одно-единственное предложение. А произнесли его голосом Андерса:

– Не дай я Беппо шоколад, я бы пропал!

Калле уселся на кровати. Внезапно он совершенно проснулся.

– Не дай я Беппо шоколад, я бы пропал! – тихонько повторил он.

Что удивительного было в этой фразе? Почему так необходимо было ее вспомнить?

Да потому… потому что… существовала ужасающая возможность…

Зайдя так далеко в своих мыслях, он лег и тщательно натянул одеяло на голову.

– Калле Блумквист, – сказал он, как бы предупреждая самого себя, – не начинай все сначала! Не возникай еще раз со своими детективными причудами! Полагаю, мы пришли к согласию в том, что… с такого рода глупостями мы уже распрощались!

А теперь он уснет! Он должен уснуть!

– Я – жертва отварной трески!

Он снова услышал голос Андерса. Черт побери, почему его не оставят в покое? Почему появляется Андерс и долдонит, долдонит? Что он, не может лежать дома и развлекать самого себя, если он так отчаянно болтлив?

Но теперь уже ничем не поможешь. Эти ужасные мысли прорвались наружу. И их невозможно удержать.

Подумать только, а что, если Андерса рвало не из-за рыбы?! Отварная треска – невкусно, в этом Калле был согласен с Андерсом, но разве от нее может рвать всю ночь? И подумать только: а что, если Беппо отравился не морским луком? Подумать только, а что, если это был… подумать только, если это был… отравленный шоколад!

Калле снова попытался остановить самого себя.

– Заметно, что суперсыщик начитался газет, – иронизировал он. – И мне кажется, именно о преступлениях последних лет! Но если раньше случалось, что кого-то уничтожали с помощью отравленного шоколада, то это не значит, что каждая чертовская плитка шоколада битком набита мышьяком.

Некоторое время он тихо лежал и думал. И мысли его внушали ему страх.

«Но ведь не только я читал газеты и изучал разные преступные версии, – думал он. – Это мог сделать кто-то еще. Например, некто в зеленых габардиновых брюках. Тот, кто боится. Он тоже мог прочитать статью о Еве Лотте, где говорится о том, как много шоколада и карамелек она получила по почте. Ту самую статью, где написано, что, быть может, Ева Лотта Лисандер станет тем орудием, которое приведет наглого убийцу, или как там его, к заслуженной каре. О ты, великий Навуходоносор, подумать только, если бы это было так!»

Калле выскочил из кровати. Ведь вторая половина плитки шоколада досталась ему! Он совершенно забыл о ней. Где же она?

Конечно, она по-прежнему лежала в кармане брюк. Тех самых, в которых он был в тот день. Он не надевал их с тех пор. Какая удача, какая сказочная удача, если все в самом деле так, как он подозревал.

Но когда лежишь в кровати и бодрствуешь в предрассветные часы, можно внушить себе все что угодно. Самое невероятное становится вероятным.

Калле поднялся на ноги и стоял в одной пижаме в гардеробной, и когда солнце проникло сквозь окошко, он снова подумал, что смешон.

Разумеется, все это он внушил себе – точь-в-точь как всегда.

– Хотя, во всяком случае, – сказал он, – маленькое рутинное исследование никогда не помешает!

Его воображаемый собеседник, который столько времени держался в тени, явно ждал этого решающего слова. Он поспешно подбежал, чтобы увидеть, чем занимается сейчас великий сыщик.

– Что вы собираетесь делать, господин Блумквист? – затаив дыхание, спросил он.

– Как я уже говорил – маленькое исследование.

Ничего не поделаешь! Калле снова внезапно стал суперсыщиком. Ведь он так давно им не был, да и желание быть им у него пропало. Когда дело действительно приобретало серьезный характер, быть сыщиком ему не хотелось. Но ведь именно сейчас он сам довольно сильно заколебался: есть ли какие-либо основания у его подозрений, если он, Калле, в беспомощности своей не устоял перед искушением вернуться к старому.

Вытащив из кармана брюк полплитки шоколада, он показал ее воображаемому собеседнику.

– По известным причинам подозреваю, что она отравлена мышьяком.

Воображаемый собеседник в ужасе съежился.

– Вам известно, что такое случалось и раньше, – безжалостно продолжал суперсыщик. – И есть нечто, квалифицируемое как имитация преступления. Это весьма обычное явление, когда преступник заимствует идею из какого-нибудь более раннего криминального случая.

– Но как можно узнать, в самом ли деле там содержится мышьяк? – спросил воображаемый собеседник, беспомощно и растерянно глядя на плитку шоколада.

– Делают небольшую пробу, – спокойно объяснил великий сыщик. – Пробу на мышьяк. Вот это я и собираюсь сейчас сделать.

Его воображаемый собеседник восхищенным взглядом осмотрел гардеробную.

– Знатная у вас лаборатория, господин Блумквист, – сказал он. – Насколько я понимаю, вы, господин Блумквист, искусный химик?

– М-да, искусный… Я посвятил большую часть моей долгой жизни изучению химии, – признался великий сыщик. – Понимаете, мой юный друг, химия и техника криминального дела должны шагать рука об руку!

Если бы его несчастные родители присутствовали при этом разговоре, они могли бы подтвердить, что значительная часть долгой жизни суперсыщика действительно была посвящена химическим опытам в этой самой гардеробной. Хотя они, по всей вероятности, выразились бы несколько иначе. Они верно полагали, что будет ближе к истине, если удостоверят: Калле бессчетное количество раз пытался взорвать самого себя и весь дом, чтобы удовлетворить свою любознательность исследователя, не всегда соответствовавшую его реальным познаниям.

Но у воображаемого собеседника не было и малой доли скептицизма, отличающего обычно родителей. Он с большим интересом наблюдал за тем, как суперсыщик снял с полки целый ряд каких-то приборов, спиртовку и различные пробирки и жестянки.

– А как делают пробу, о которой говорил господин Блумквист? – любознательно спросил он.

Великому сыщику большего и не требовалось, он с удовольствием стал поучать его.

– Что нам требуется прежде всего, это увлажняющий газовый аппарат, – в назидательном тоне сказал он. – Он у меня есть. Это – просто жестяная коробка, и в ней я растворяю в серной кислоте несколько кусочков цинка. Понимаете, при этом образуется сульфат. И если мы введем туда, безразлично в какой форме, мышьяк, образуется газ, который именуется мышьяковистый водород Н3А3. Мы вводим газ через эту вот стеклянную трубочку, пропускаем его дальше и высушиваем в трубочке с обезвоженным хлоридом кальция, а затем пропускаем через эту еще более узкую трубочку. На спиртовке мы подогреваем газ. И тогда, понятно, газ разделяется на водород и свободно выделившийся мышьяк. Мышьяк оседает на стенках стеклянной пробирки в виде зеркального серо-черного налета так называемого конденсата – мышьякового зеркала, о котором, надеюсь, вы слышали, мой юный друг?

Его юный друг вообще ни о чем не слышал, но с напряженным вниманием следил за всеми приготовлениями великого сыщика.

– Вспомните, – сказал суперсыщик, когда под конец зажег спиртовку, – что я ни в коем случае не утверждал, будто в шоколаде действительно содержится мышьяк. Я делаю лишь обычное рутинное исследование и искренне надеюсь, что все мои подозрения беспочвенны.

Затем в залитой солнцем гардеробной воцарилась тишина. Великий сыщик был так занят своим опытом, что совсем позабыл про юного друга. Пробирка нагрелась. Кусочек шоколада Калле превратил в порошок и с помощью стеклянной трубочки ввел его в увлажняющий газовый аппарат.

Они ждали затаив дыхание.

– Боже, вот оно! Конденсат на стенках пробирки!

Ужасное доказательство того, что он был прав! Калле смотрел на пробирку, словно не веря глазам своим. В глубине души он все время сомневался. Теперь сомнений быть не могло. Это означало… нечто ужасное.

Весь дрожа, погасил он спиртовку. Его воображаемый собеседник скрылся. Он исчез в тот самый миг, когда суперсыщик превратился в маленького испуганного Калле.

Андерс проснулся через час – оттого что под его окном прозвучал сигнал Белой Розы. Он просунул свою сонную физиономию среди гераней и фикусов, чтобы посмотреть, кто это. У сапожной мастерской стоял Калле и кивал ему.

– Пожар, что ли? – спросил Андерс. – Зачем ты будишь людей ни свет ни заря?

– Не болтай, а спускайся вниз, – сказал Калле.

И когда Андерс наконец явился к нему, Калле, вперив в него взгляд своих серьезных глаз, спросил:

– Ты сам пробовал шоколад, прежде чем дать его Беппо?

Андерс удивленно уставился на него.

– Ты примчался сюда в семь утра только для того, чтобы спросить меня об этом? – воскликнул он.

– Да, потому что в нем был мышьяк, – спокойно и тихо сказал Калле.

Лицо Андерса сразу как-то сузилось и побледнело.

– Не помню, – прошептал он. – А, да, я вылизал пальцы… я сунул Великого Мумрика прямо в растаявший шоколад, который был у меня в кармане. Ты абсолютно уверен в…

– Да, – твердо сказал Калле. – А теперь идем в полицию.

Он поспешно рассказал Андерсу о пробе, которую сделал, и ужасной правде, которую разоблачил. Оба мальчика подумали о Еве Лотте, и им стало во много раз страшнее, чем когда-либо прежде в их недолгой жизни. Ева Лотта не должна об этом узнать, пусть и в дальнейшем остается в неведении – к такому мнению пришли они оба. Андерс подумал о Беппо.

– Это я отравил его, – в отчаянии произнес он. – Если Беппо сдохнет, я никогда не смогу смотреть в глаза Сикстену.

– Беппо не сдохнет. Ты ведь знаешь, что сказал ветеринар, – утешил его Калле. – Ему столько раз промывали желудок, и он получил столько лекарств! Сделали все возможное, чтобы спасти его жизнь. И пожалуй, лучше, что шоколад проглотил Беппо, чем его съели бы ты или Ева Лотта.

– Или ты, – добавил Андерс.

Они оба содрогнулись.

– Одно, во всяком случае, ясно, – сказал Андерс, когда они направлялись в полицейский участок.

– Что именно? – спросил Калле.

– Этим преступлением должен заняться ты, Калле. А то никакого толка не будет. Я ведь все время твердил это.

14

– Это убийство должно быть расследовано, – заявил комиссар криминальной службы, ударив своим тяжелым кулаком по столу.

Две недели занимался он этим на редкость запутанным делом. Теперь ему предстояло покинуть город. Сфера деятельности государственной полиции была велика, и его ждали новые расследования других преступлений. Тем не менее здесь, в городе, оставались трое из его людей, и он пригласил их на раннюю утреннюю встречу в полицейском участке с местными полицейскими.

– Насколько я могу видеть, единственным результатом этой двухнедельной работы является лишь то, что ни один человек не осмеливается надеть темно-зеленые габардиновые брюки.

Он недовольно покачал головой. Они работали, и работали упорно. Они проследили все возможные версии. Однако разрешение загадки этого преступления казалось теперь столь же отдаленным, как и в самом начале. Преступник вынырнул из ниоткуда и исчез также в никуда. Никто его больше не видел, кроме одного-единственного человека – Евы Лотты Лисандер.

Окрестное население сделало все возможное, чтобы помочь расследованию. Поступило множество заявлений о личностях, которые имели обыкновение ходить в темно-зеленых габардиновых брюках. А кое-кто на всякий случай сообщил и о всех синих и коричневых габардиновых брюках, которые ему были известны. А вчера комиссар получил анонимное письмо, в котором было написано, что у «Портного Андерссона есть мальчишка – олух, и у этого мальчишки есть черные брюки, да, они у него точно есть. Так что остается только засадить его в тюрягу».

– И если они требуют, чтобы людей арестовывали только за то, что у них есть черные брюки, то ничего удивительного нет в том, что все темно-зеленые габардиновые брюки исчезли словно по мановению волшебной палочки, – сказал комиссар и расхохотался.

Еву Лотту несколько раз вызывали для опознания целого ряда личностей, с которыми комиссар счел необходимым познакомиться поближе. Подозреваемых выстраивали в один ряд со множеством других, одетых примерно так же, особ. И затем Еве Лотте задавали вопрос: нет ли среди них человека, встреченного ею в Прерии. И Ева Лотта неизменно всякий раз отвечала:

– Нет, никого нет!

В полиции ей также давали просматривать множество фотографий, но среди запечатленных на них лиц не было ни одного, которое она узнала бы.

– Да, и все они с виду такие добрые, – говорила она, испытующе глядя на фотографии насильников и воров.

Каждого обитателя Плутовской горки допросили и сняли показания, касающиеся частной жизни Грена. Полиция была особенно заинтересована в том, чтобы узнать, не заметили ли они чего-либо необычного в понедельник, в вечер перед убийством, когда человек в габардиновых брюках, что было доказано, посетил Грена. Да, почти все заметили нечто колоссально необычное именно в этот вечер. На Плутовской горке был такой шум и переполох, словно по меньшей мере десяток убийц истребляли друг друга. Это было интересно. Но комиссар быстро выяснил, что весь переполох был вызван войной Роз. Многие лица, а среди них также Калле Блумквист, между тем заявили, что слышали, как там затормозил автомобиль и уехал затем в самый критический момент. Было доказано также, что это не был автомобиль доктора Форсберга, которым он воспользовался при посещении Хромого Фредрика в тот же самый вечер.

Дядя Бьёрк шутливо дразнил Калле за то, что он чуть поподробнее не узнал про этот автомобиль.

– Ты же – суперсыщик, – сказал он. – Как это ты не сбегал туда и не записал его номер! Что ты, собственно говоря, себе позволяешь?

– За мной ведь гнались трое злющих Алых, – пристыженно сказал в свою защиту Калле.

Полицейские интенсивно работали, вступая в контакт с клиентами Грена. Большинство имен удалось выяснить из векселей, найденных в жилище Грена. Оказалось, что это были люди, обитающие в самых разных концах страны.

– Человек с автомобилем – похоже на правду, – сказал комиссар криминальной службы, отряхиваясь, словно злющий терьер. – С таким же успехом он может жить и в ста милях отсюда. Он мог припарковать автомобиль вблизи от Господской усадьбы, а потом прямо прибежать туда и уехать, оказавшись за много миль отсюда прежде, чем мы даже узнали, что случилось.

– Да, лучшего места для встречи, чем в Прерии у Господской усадьбы, не выбрать, – сказал полицейский Бьёрк. – Дороги вокруг совершенно пустынны. Там никто не живет и вообще нет людей, которые увидели бы его и его машину.

– Это, бесспорно, свидетельство того, что убийца хорошо знаком со здешними местами, или нет… – заметил комиссар.

– Возможно, – согласился полицейский Бьёрк. – Разумеется, это могло быть и случайностью, что убийство произошло именно здесь.

После убийства тщательно и настойчиво искали по всем дорогам вокруг усадьбы следы автомобиля. Но, по всей вероятности, сильный дождь оказал недостойную помощь преступнику.

А как искали этот потерянный вексель! Обшарили буквально каждый куст, каждый камень, каждую кочку. Но судьбоносная бумага так и не была найдена.

– Исчезла бесследно, как и сам убийца, – со вздохом произнес комиссар. – Подумать только: этот парень не подает ни малейшего признака жизни!

И как раз в эту минуту в приемной послышались возбужденные мальчишеские голоса. Они явно требовали встречи с комиссаром, так как слышно было, что молодой дежурный полицейский уверял их: комиссар, мол, занят на совещании, ему нельзя мешать.

Мальчишеские голоса становились все более настойчивыми:

– Говорю вам, мы должны увидеться с ним! Полицейский Бьёрк узнал голос Андерса; он поднялся и вышел к ребятам.

– Дядя Бьёрк, – сказал Андерс, как только увидел его, – мы тут по поводу убийства… Калле занялся этим теперь…

– Разумеется, я ничего специально не делал, – с досадой запротестовал Калле.

Дядя Бьёрк неодобрительно посмотрел на них.

– По-моему, я уже говорил, что маленьким мальчикам и суперсыщикам здесь делать нечего. Вы можете полностью доверить это дело государственной полиции. Идите-ка домой.

Но тут Андерс рассердился даже на дядю Бьёрка, которого он вообще-то любил высокой и чистой любовью.

– Идти домой! – закричал он. – Идти домой и ждать, пока убийца отравит мышьяком весь город! Да!

Тут и Калле пришел к нему на помощь. Вытащив хорошо завернутую половину плитки шоколада, он серьезно сказал:

– Дядя Бьёрк, кто-то послал отравленный шоколад Еве Лотте.

Он умоляюще смотрел на рослого полицейского, который хотел ему помешать. Но дядя Бьёрк не стал больше ему мешать.

– Войдите, – сказал он, подтолкнув мальчиков перед собой в комнату.

* * *

Когда Калле и Андерс кончили свой рассказ, в комнате воцарилась тишина. Долго длившаяся тишина. А затем комиссар сказал:

– Неужели это я хотел, чтобы преступник подал хоть какие-нибудь признаки жизни?

Он взвесил шоколад в руке. Нет уж! Ему хотелось вовсе не такого признака жизни.

Затем он испытующе глянул на Андерса и Калле. Разумеется, существовала возможность того, что эти юнцы пошли по ложному следу. Ведь комиссар не знал, насколько можно было положиться на Калле как на химика и можно ли верить его данным о конденсате. Фантазия сыщика, возможно, увела его слишком далеко. Ну ладно, лабораторное химическое исследование ответит на этот вопрос. Несомненно, история с собакой очень своеобразна. Ценно было бы получить анализ и другой половины плитки шоколада, доставшейся Беппо. Но оба мальчика заверили, что вчера вечером помогли тщательно убрать следы болезни собаки. Таким образом все, что могло помочь расследованию, было уничтожено, в довершение всего Ева Лотта выбросила конверт, в котором прислали шоколад. Так утверждали мальчики. «Да, эта малышка прямо-таки швыряется ценными бумагами, разбрасывая их по всей округе. Но откуда ей вообще было знать, что конверт имеет какое-либо значение? Как бы то ни было, придется его, ясное дело, поискать, но маловероятно, что его найдут». Он повернулся к Андерсу.

– А ты, случайно, не сохранил хоть крошечный кусочек от твоей половины шоколада? – спросил он.

Андерс покачал головой.

– Нет, Беппо получил все целиком. Я только вылизал то, что было у меня на пальцах.

– Ну, а в кармане брюк? Ничего не могло там прилипнуть?

– Брюки мама выстирала еще вчера, – ответил Андерс.

– Жаль, – сказал комиссар.

Помолчав немного, он вновь вперил взгляд в Андерса:

– Есть еще одно, о чем я все время думаю. Ты говорил, что забрался вчера ночью в кухню почтмейстера и что у тебя там было дело. Ты влез в окно, когда все спали. У старого полицейского это вызывает очень большое беспокойство. Нельзя ли поточнее узнать, что тебе там понадобилось?

– М-да… стало быть… – сказал, поеживаясь, Андерс.

– Ну? – подбодрил его комиссар.

– Стало быть, Великого Мумрика надо…

– Нет, нет, не вздумай говорить, что он и здесь снова замешан, – взмолился комиссар. – Мне кажется, этот Великий Мумрик уже основательно скомпрометирован. Ведь он возникает всякий раз, когда что-нибудь случается.

– Мне нужно было только положить его в глобус Сикстена… – оправдываясь, сообщил Андерс.

– Великий Мумрик! – взвыл Калле, прервав соратника по оружию. – Может, на нем сохранились остатки шоколада? Андерс сунул его прямо в липучку из растаявшего шоколада у себя в кармане.

На лице комиссара расплылась широкая улыбка.

– Мне кажется, настало время господину Великому Мумрику поступить в распоряжение полиции, – заявил он.

И, таким образом, Великому Мумрику пришлось еще раз проследовать под эскортом полиции. Дядя Бьёрк быстро прошагал на почтмейстерскую виллу, а в его фарватере следовали Калле и Андерс.

– Ну и избалуется же теперь Великий Мумрик, – заметил Калле. – В следующий раз он потребует конный эскорт и спереди, и сзади, когда ему опять придется перемещаться с одного места на другое.

Несмотря на ужасный повод, который привел к тому, что пришлось изъять Великого Мумрика, и несмотря на тревогу, которую это должно было пробудить в их юных душах, ребята все же не могли не смотреть на эту акцию, хоть в некоторой степени, с точки зрения Белой Розы. Теперь Алым станет известно не только то, что Андерс, сам того не ведая, отравил Беппо, но и тайна пребывания Великого Мумрика в глобусе. Ведь им все равно пришлось бы рассказать эту историю Сикстену, а он тут же наложил бы лапу на сокровище. Но теперь явился полицейский и взял Великого Мумрика под свое покровительство. И хотя оба они были сильно опечалены из-за Евы Лотты и Беппо, все же Андерс и Калле не могли не думать, что это было удачное разрешение проблемы.

– Вообще-то Великий Мумрик спас кое-кому жизнь, – сказал Калле. – Если бы ты, Андерс, не положил его в глобус, Беппо никогда не угостили бы шоколадом. А если бы Беппо не угостили шоколадом, то наверняка случилось бы кое-что похуже. Я не уверен, что все переносят мышьяк так же легко, как Беппо.

Дядя Бьёрк и Андерс согласились с ним.

– Великий Мумрик – особа, достойная всяческого уважения, – сказал дядя Бьёрк, открывая калитку почтмейстера.

Беппо лежал в корзине на веранде, по-прежнему слабый, но бесспорно живой. Сикстен сидел рядом и смотрел на него взглядом, полным любви и обожания. Ведь этот песик жил у него с тех самых пор, когда был маленьким щенком, и Сикстен думал, что так будет продолжаться долго-долго.

Услыхав, что калитка отворяется, Сикстен поднял голову, и глаза его стали круглыми от удивления.

– Здравствуй, Сикстен, – сказал дядя Бьёрк. – Я пришел за Великим Мумриком.

15

Скоро ли забывается убийство? Ах, о нем помнят не очень долго. Люди болтают некоторое время, болтают, гадают и волнуются, содрогаются от ужаса и злятся, что полиция ничего не делает. И вдруг это перестает всех интересовать. Люди начинают болтать о чем-то другом, они содрогаются от ужаса и злятся, но уже совсем по другому поводу.

Быстрее всех забывают, разумеется, самые юные, те, что занимаются войной Алой и Белой Роз, завоеватели Великого Мумрика. Им о стольком надо думать, у них столько разных дел! Кто сказал, что каникулы тянутся долго? Неправда, совершеннейшая неправда! Летние каникулы так прискорбно, так немилосердно, просто до слез коротки! Золотые деньки бегут один за другим. И надо использовать каждую секунду. Нельзя, чтобы мысль о мрачном злодеянии омрачала последнюю, пылающую солнцем неделю летних каникул!

Их матери, однако, забывают не так быстро. Некоторое время они держат дома своих маленьких белокурых дочерей, они боятся выпустить их из виду. Беспокойно выглядывают они из окна, если вдруг не слышат поблизости, как галдят их сыновья. Время от времени они выбегают из дома, желая убедиться, что ничего дурного не приключилось с их любимыми детьми. И еще долго-долго боязливо просматривают они содержимое почтовых ящиков, чтобы увидеть, не скрывается ли там какая-нибудь новая опасность. Но в конце концов и они не в силах больше тревожиться. Однако им приходится думать о многом другом. И тогда их сыновья и дочери, ужасно тяготившиеся беспокойством мамаш, облегченно вздыхают и возвращаются к своим прежним полям битв и местам игр, которые некоторое время были ими заброшены.

Полицейские, однако, ничего не забывают, хотя, быть может, внешне это выглядит и не так. Они продолжают по-прежнему работать в тиши, несмотря на все трудности, несмотря на то, что все версии приходится отбрасывать как непригодные, несмотря на то, что многие важные бумаги вдруг исчезают и найти их невозможно… Несмотря на то что порой кажется: продолжать работу просто бессмысленно. Полицейские продолжают работать – они не забывают ничего.

И есть еще некто… и он тоже никогда не забывает. Это убийца. Он помнит, что он сделал. Он помнит, когда вечером ложится спать, и когда утром встает, и в долгие дневные часы. Он вспоминает об этом каждую минуту днем и ночью, и память об этом преследует убийцу во время беспокойного сна.

И он боится. Он боится, когда вечером ложится спать, и когда утром встает, и в долгие дневные часы. Он боится каждую минуту и днем и ночью, и ужас отравляет его сон.

Он знает: есть человек, видевший его лицо всего лишь миг, когда ему не следовало видеть его; и этого человека он боится. Он пытается, Насколько это возможно, изменить свою внешность, он сбривает усы и коротко подстригает волосы, чтобы они стояли ежиком. Никогда больше не носит он свои зеленые габардиновые брюки, которые висят теперь в глубине его шкафа и от которых он не может избавиться, чтобы никто этому не удивился. Однако он все равно боится. А еще он боится, что кто-нибудь найдет тот самый вексель, что он потерял. Вексель, где стоит его имя. Каждый день он читает газеты, страшась прочесть, что теперь наконец-то бумага найдена и что теперь наконец-то убийца будет схвачен. Он так боится, что снова и снова устремляется на место преступления и ищет вексель в зарослях, хотя знает: это бесполезно. Но он должен снова и снова убеждать себя в том, что эта опасная бумажка не затерялась среди жухлой прошлогодней травы или за каким-нибудь валуном. И поэтому он садится в свою машину и с бешеной скоростью проезжает те шесть миль, которые отделяют его от хорошо известного ему места на окраине Прерии. Ибо что толку убрать человека с дороги ради того, чтобы избежать вечно повторяющихся денежных затруднений, если одна-единственная бумажка может все уничтожить? Он все поставил на карту и должен доиграть эту игру до конца. Если его разоблачат – все кончено! И тогда собственное злодеяние, которое его ослепленным глазам виделось неизбежным, окажется самым глупым и наиболее безмозглым из всего, что он когда-либо совершал.

И ни разу не думает он о том, что убитый им человек ушел навсегда. Что из-за него старый человек никогда больше не увидит, как лето сменяется осенью. Он думает только о себе. Он думает спастись любой ценой. Но он боится. А человек всего опасней, когда боится.

* * *

Великий Мумрик еще не вернулся из Стокгольма, где проходил судебно-химическую экспертизу. Но полиция уже получила извещение: на мельчайших частицах шоколада, застрявших на Великом Мумрике, в самом деле были обнаружены следы мышьяка. А половина плитки шоколада, оставшаяся у Калле, содержала столько яда, что могла запросто лишить жизни человека. Если бы Ева Лотта съела всю плитку, на что, вероятно, надеялся отравитель, у нее было бы очень мало шансов выжить.

Ева Лотта знала о покушении на ее жизнь. Невозможно было удержать ее в неведенье о деле, которому была посвящена каждая газета. Кроме того, комиссар криминальной службы счел своей обязанностью предупредить девочку. Разумеется, лавина подарков и лакомств после настойчивых призывов прессы полностью прекратилась, но Еве Лотте все равно необходимо было остерегаться. Для отчаявшегося человека, быть может, существовали другие возможности ей навредить. И хотя комиссар считался с тем, что бедная девочка снова может впасть в шоковое состояние, когда узнает жестокую правду, он все же отправился в дом пекаря, чтобы серьезно побеседовать с ней.

Но он ошибся. Ева Лотта не впала в шоковое состояние. Она разозлилась, разозлилась так, что только искры полетели!

– Ведь Беппо мог умереть! – кричала она. – Подумать только, чуть не убить бедного невинного пса, который никому не сделал зла!

В глазах Евы Лотты подобное преступление затмевало все остальные.

Но ее природная беззаботность помогла ей забыть все дурное. Через несколько дней к Еве Лотте снова вернулась ее жизнерадостность. Она больше не вспоминала, что на свете есть скверные люди, она знала только, что сейчас летние каникулы и жизнь неописуемо прекрасна.

Да, до конца каникул оставалась одна несчастная неделя. И все до единого рыцари Алой и Белой Роз считали, что оставшееся им короткое время нужно употребить на что-нибудь более интересное, чем печальные раздумья о том, что произошло и чего изменить нельзя.

Беппо уже совершенно выздоровел. И Сикстена, который до этого сидел как приклеенный рядом с ним, охватила новая жажда деятельности. Он снова созвал войска под свои знамена. Собравшись в его гараже, они строили козни. Ибо час отмщения пробил. Теперь Белые Розы получат и за Великого Мумрика в глобусе, и за другие злодеяния. То, что Андерса угораздило отравить Беппо, в счет не шло. Это Сикстен простил ему от всего сердца, и Андерс тоже самым трогательным образом принимал участие в лечении Беппо.

Битвы бушевали между Алыми и Белыми Розами еще задолго до времен Великого Мумрика. И даже если Великий Мумрик со всеми приписываемыми ему магическими свойствами был непревзойденным военным трофеем, то все же существовали и другие сокровища, которые можно было похитить у недруга. Например, у Белой Розы была жестяная шкатулка, битком набитая секретными бумагами. Андерс считал, что шкатулку эту без большого риска можно было хранить в ящике комода на чердаке пекарни. Вероятно, это было бы возможно в обычных условиях. Но теперь, когда Великий Мумрик отсутствовал по делам службы, Сикстен пришел к выводу, что жестяная шкатулка Белой Розы – невероятная драгоценность, которую следует захватить, пусть даже Алым придется сражаться за нее до последнего воина. Венка и Юнте тотчас же с этим согласились. Трудно представить себе двух юнцов, более готовых сражаться до последнего воина! После этого героического решения, подкрепленного страшными клятвами на сходке в гараже предводителя, Сикстен тихо и спокойно отправился вечером в штаб-квартиру Белой Розы на чердаке пекарни и забрал оттуда шкатулку.

Между тем ожидаемый вопль со стороны Белых Роз не состоялся по той простой причине, что они даже не заметили исчезновения шкатулки. Под конец терпение Сикстена лопнуло, и он послал Бенку с грамотой к Белым Розам, чтобы заставить их пробудиться и обратить внимание на то, что произошло.

Грамота звучала так:

Где Белой Розы тайная шкатулка, ах, Где все секретов письмена? Там, где Прерия кончается, стоит дом, А в том доме есть покои, а в одном из них – Угол, в углу – бумаги лист, На той бумаге – карта, На той карте… да, вот именно, да-да! О Белые блохи… Ищите, ищите в этом доме До последней крохи!

– Никогда в жизни я туда не пойду, – сказала сперва Ева Лотта.

Но, подумав немного, она сказала самой себе, что ведь не может же она все оставшиеся ей дни жизни держаться подальше от Прерии – самого лучшего на свете места для игр. Весной или осенью, летом и зимой – Прерия всегда равно привлекательна, равно полна возможностей! Если Еве Лотте нельзя никогда больше играть в Прерии, уж лучше идти в монастырь.

– Я пойду с вами, – сказала она после короткой борьбы с собой. – Лучше перестать бояться, пока это не превратилось в навязчивую идею.

И на следующее утро Белые Розы, поднявшись ни свет ни заря, чтобы не рисковать и не быть застигнутыми врагом во время своих поисков, отправились в Прерию. На всякий случай Ева Лотта не упомянула дома, куда направляется. Она тихонько выбралась за калитку сада и присоединилась к Андерсу и Калле, которые уже ждали ее некоторое время.

И Прерия вовсе не нагоняла ужасный страх, как думала Ева Лотта. Она раскинулась перед детьми, тихая и мирная, как всегда, а ласточки с веселым свистом быстро проносились в воздухе; бояться было нечего. И Господская усадьба выглядела почти гостеприимно, словно и не была бедной, заброшенной, необитаемой, а была настоящим домом, где люди еще как следует не проснулись. Вскоре они, вероятно, широко распахнут окна, а утренний ветерок будет колыхать шторы. В комнатах зазвучат веселые голоса, а из кухни послышится уютный звон посуды, и это будет означать, что пора завтракать. Здесь, в самом деле, нечего было бояться.

Но когда они вошли в двери, их встретил лишь мертвый дом. Дом с паутиной по углам, оборванными обоями и разбитыми оконными стеклами. И слышались здесь, разумеется, только их собственные голоса.

«О Белые блохи… ищите в этом доме до последней крохи!» – приглашал их предводитель Алых, и они сделали все, что в их силах. Искать им пришлось долго, потому что дом был большой, комнат много, много и углов, но в конце концов поиски их увенчались успехом – почти так, как и рассчитывали Алые. Потому что теперь Белых Роз надо было оставить с носом: так решил Сикстен.

Бумага действительно представляла собой карту, и нетрудно было понять, что изображает она сад почтмейстера. Там был жилой дом, и гараж, и дровяник, и уборная, и все-все; а одно небольшое место было обведено кружком и стояла надпись: «Копать здесь!»

– Вот уж не скажешь об Алых, что они очень находчивы, – заметил Андерс после того, как некоторое время изучал карту.

– Нет, ясное дело, это все кажется каким-то дурацким, – согласился Калле. – Все это так по-детски просто, что почти стыдно за них. Думаю, мы, вероятно, все же отправимся туда и будем копать.

Да, им нужно было пойти туда и копать, но сначала надо было сделать кое-что другое. Ни Андерс, ни Калле не были здесь с той достопамятной среды. Тогда их прогнал отсюда дядя Бьёрк. Не пойти ли им на всякий случай и не взглянуть ли на то самое место, раз уж они все равно здесь?

– Только не я, – выразительно произнесла Ева Лотта.

Она лучше умрет, чем пойдет еще раз по тропке, по той узкой тропке в орешнике. Но если Андерсу и Калле хочется, пожалуйста, она не будет им мешать. Сама же – останется здесь. Только они придут потом за ней.

– Да, мы вернемся через десять минут, – обещал Калле.

И они пошли.

Оставшись одна, Ева Лотта начала обследовать комнаты. В своей фантазии она обставила весь дом и населила его большой многодетной семьей. Ведь у самой Евы Лотты ни братьев, ни сестер не было, а лучше маленьких детей, по ее мнению, ничего на свете нет.

– Вот здесь будет столовая, – думала Ева Лотта. – Здесь – стол. И их так много, и все теснятся вокруг стола. А Кристер и Кристина дерутся, и их выставляют в детскую. Бертиль такой маленький и сидит на высоком детском стульчике. Мама кормит его, однако, ой, как он весь перемазался. Взрослая сестрица Лилиан, она так красива, у нее иссиня-черные волосы и черные глаза, а вечером ей предстоит бал. Здесь, в гостиной. Она будет стоять здесь под хрустальной люстрой в белом шелковом платье, с сияющими глазами.

Глаза у Евы Лотты засияли, и она вообразила себя взрослой, сестрицей Лилиан…

Старший братец Клас как раз сегодня возвращается из Упсалы[6], где сдал экзамен. Отец семейства, заводчик, так радуется его приезду, он выглядывает из окна в ожидании сына.

Ева Лотта величественно надула живот и вообразила себя заводчиком, который стоит у окна в ожидании сына.

Ой, смотрите, вот он как раз и идет! Как хорошо он выглядит, хотя мог бы быть чуточку помоложе! Прошло несколько секунд, прежде чем Ева Лотта вернулась из своего воображаемого мира и поняла, что это вовсе не старший братец Клас приближается к дому большими быстрыми шагами, а настоящий человек из плоти и крови. Она чуточку смущенно засмеялась про себя. Подумать только: а что, если бы она закричала ему: «Привет, Клас!» Он поднял голову и увидел ее в окне. Он вздрогнул, этот старший братец Клас; казалось, он вовсе и не подозревает, что это заводчик стоит в окне и смотрит на него. И он заторопился. Он так заторопился…

Но, внезапно остановившись, он повернул назад! Да, он повернул назад! Ева Лотта во всяком случае не хотела его смущать. Она снова направилась в столовую, чтобы посмотреть, съел ли Бертиль свою кашку. Он еще не съел ее, и взрослой сестрице Лилиан пришлось немного помочь ему! Она была так занята этим, что даже не заметила, не слышала, как открылась дверь. И громко вскрикнула от удивления, когда увидела, что в комнату вошел старший братец Клас.

– Добрый день! – сказал братец Клас, или как там его звали.

– Добрый день! – ответила Ева Лотта.

– А мне показалось, что я увидел здесь старую знакомую, – сказал старший братец Клас.

– Нет, это всего-навсего я, – возразила ему Ева Лотта.

Он испытующе посмотрел на нее.

– А мы разве раньше не встречались, ты и я? – спросил он.

Ева Лотта покачала головой.

– Нет, думаю, нет, – сказала она. – Не помню, чтобы мы встречались.

«Среди тысяч других я бы узнала его», – сказала она однажды. Но тогда она не знала, что внешность человека может так неузнаваемо измениться, если сбрить усы, а длинные развевающиеся волосы превратить в короткий торчащий ежик. Кроме того, человек, которого она однажды встретила на узенькой тропке и образ которого навечно запечатлелся в ее памяти, был одет в зеленые габардиновые брюки, а ей не хватало воображения представить его себе одетым как-то по-другому. Старший же братец Клас был в сером костюме в мелкую клетку.

Посмотрев на нее беспокойным взглядом, он спросил:

– Ну и как же тебя звать, маленькая фрекен?

– Ева Лотта Лисандер, – ответила Ева Лотта.

Старший братец Клас кивнул головой.

– Ева Лотта Лисандер, – повторил он.

Ева Лотта представления не имела, какое это счастье, что она не узнала старшего братца Класа. Даже злодей не станет без крайней необходимости причинять зло ребенку. Но этот человек решил спастись любой ценой. Он знал, что некая девочка по имени Ева Лотта Лисандер может уничтожить его, и готов был сделать почти все что угодно, только бы помешать ей. Но вот она стоит здесь, эта Ева Лотта Лисандер, которую он, казалось, узнал в окне, лишь только увидел ее белокурые волосы, стоит здесь и совершенно спокойно говорит, что никогда прежде не видела его. И он почувствовал облегчение, такое великое облегчение, что готов был закричать. Ему не надо заставить замолчать навсегда этот маленький болтливый ротик, причинивший ему столько забот. И не надо жить в постоянном страхе, что он встретит однажды в соседнем городке, где он жил, внезапно вынырнувшую Еву Лотту Лисандер, которой вполне – могло вздуматься посетить этот городок. И которая вполне могла указать на него пальцем и сказать: «Вот убийца!» Но она не узнала его, она больше не была свидетельницей, она никогда больше не сможет выдать его. Он испытал такое облегчение, что даже обрадовался. Как хорошо, что не удалось его покушение на ее жизнь с помощью отправленной плитки шоколада, о котором столько писали в газетах.

Старший братец Клас решил уйти. Он решил уйти, чтобы никогда больше не возвращаться на это проклятое место. Но когда он уже взялся за ручку двери, его подозрения пробудились вновь. Может быть, она прожженная актриса, эта малышка, игравшая в сплошную невинность и только притворявшаяся, что не узнала его? Он бросил на нее испытующий взгляд, но она стояла у окна с легкой дружеской улыбкой на губах, и ее детский взгляд был открыт и доверчив. В нем не было никакого наигрыша, это он понимал, хотя вообще-то не был очень близко знаком с коварством. Но все-таки он на всякий случай спросил:

– Что ты здесь делаешь одна?

– Я не одна, – весело ответила Ева Лотта. – Андерс и Калле тоже здесь. Это мои друзья, понимаешь?

– Вы что – играете здесь? – спросил старший братец Клас.

– Не-а, – ответила Ева Лотта. – Мы только искали здесь одну бумажку.

– Бумажку? – спросил старший братец Клас, и взгляд его стал суровым. – Так, значит, вы искали какую-то бумажку?

– Да, – ответила Ева Лотта, – мы искали ее долго-предолго… (Ей казалось, что час – это целая уйма времени, когда речь идет о том, чтобы найти дурацкую карту Алых.) Вы не можете даже представить себе, как мы ее искали! Но теперь наконец-то нашли!

Старший братец Клас перевел дыхание и так крепко уцепился за ручку двери, что косточки его пальцев побелели. Он погиб! Трое детей нашли вексель, который он сам искал здесь снова и снова и сегодня явился попробовать в последний раз его отыскать. Он погиб как раз тогда, когда почувствовал себя в полной безопасности! О! Его охватило безумное желание сокрушить и уничтожить все, что стояло на его пути. Разве не почувствовал он облегчение оттого, что эта девчонка спаслась от своей судьбы, когда он послал ей плитку шоколада? Теперь чувства облегчения большее не было, а лишь холодное бешенство, напоминавшее то, что охватило его в ту последнюю среду июля!

Но он вынудил себя к спокойствию. Еще не вся надежда утрачена. Ему необходимо получить ту бумагу, просто необходимо!

– Где же теперь Андерс и Калле? – как можно равнодушнее спросил он.

– Они скоро придут, – ответила Ева Лотта. Она выглянула в окно и сказала:

– Ага, вот и они!

Старший братец Клас встал за ее спиной, чтобы тоже посмотреть. Он стоял совсем рядом с ней, и когда она, повернув голову, случайно посмотрела вниз, она увидела его руку.

И она узнала его руку. Его руку она узнала! Рука довольно крепкая – вся поросшая темными густыми волосами! Да, теперь она узнала старшего брата Класа! И страх, охвативший ее, был так велик, что почти прижал ее к полу. Кровь отлила от ее лица, чтобы через секунду снова прихлынуть с такой силой, что у нее зазвенело в ушах. Хорошо, что она стояла спиной к нему и он не мог увидеть безумный страх в ее глазах и рот, задрожавший от плача. Но самое ужасное вместе с тем было как раз то, что он стоял за ее спиной и она не знала, что он делает. Однако… О, там, за окном, шли Андерс и Калле. Да благословит их Господь! Она не одинока в этом мире. Эти две фигуры в выгоревших синих брюках, и в не безукоризненно чистых рубашках, и с плачевно нечесанными волосами показались ей посланцами небес. Рыцари Белой Розы, да благословит вас Господь!

Но она тоже была воительницей Белой Розы и не должна терять мужество. Ее мозг так лихорадочно работал, что человек за ее спиной, казалось, должен был это услышать. Главное: он не должен понять, что она узнала его. Что бы ни случилось, она должна оставаться невозмутимой.

Открыв окно, она высунулась наружу, и все ее отчаяние отразилось в ее глазах, но те двое за окном этого не заметили.

– Берегись, скоро они придут! – закричал при виде ее Андерс.

Старший братец Клас вздрогнул. Неужели полиция уже в пути, чтобы наложить лапу на вексель, который они нашли? У кого из сосунков он может быть? О, надо спешить! Времени мало, и то, что нужно сделать, надо сделать как можно быстрее.

Он подошел к окну. Все в нем восставало против того, чтобы играть в открытую, но у него не оставалось выбора. Он ласково улыбнулся мальчикам за окном.

– Привет! – сказал он.

Они недоуменно взглянули на него.

– Неужели вы оставите маленькую даму в одиночестве? – спросил он. Но слова его не прозвучали шутливо, как ему хотелось. – Я был вынужден войти в дом и побеседовать немного с Евой Лоттой, пока вы были заняты поисками бумаг или чем-то там еще.

На его речи едва ли можно было что-нибудь ответить, и Андерс с Калле настороженно молчали.

– Поднимайтесь сюда, ребята! – продолжал человек, стоявший за спиной Евы Лотты. – У меня есть предложение. Хорошее предложение, на нем можно подзаработать!

Андерс и Калле чрезвычайно оживились. Если речь шла о том, чтобы заработать деньги, они готовы были в ту же минуту бежать бегом.

Однако Ева Лотта, сидя на подоконнике, так чудно посмотрела на них. А потом подала тайный знак Белой Розы, знак, означающий опасность. Обескураженные Андерс и Калле остановились.

И тогда Ева Лотта запела.

– Какое солнце, какое солнце! – пела она, хотя голос ее чуточку дрожал.

И она продолжала петь песню на ту же веселую мелодию, но теперь текст ее был чуточку другой:

– Тот-о-тот сос-а-мом-ый у-боб-ий-цоц-а! – пела она.

Это звучало как бессмысленный стишок, что так часто придумывают дети. Но Андерс и Калле застыли от страха, услышав его. Они стояли, точно пригвожденные к месту. Но потом, собравшись с духом, как бы в рассеянности ущипнули себя за мочку уха. То был тайный знак Белой Розы: сообщение принято к сведению.

– Давайте быстрее! – нетерпеливо произнес человек в окне.

Они стояли, не зная, что делать. Внезапно Калле обернулся и быстро зашагал в ближайшие заросли.

– Ты куда? – злобно заорал мужчина из окна. – Не хочешь подняться сюда и заработать?

– Ясное дело, хочу, но, по-моему, сперва надо справить нужду.

Человек в окне закусил губу.

– Поторопись! – закричал он.

– Да-да, я быстро, – заверил его Калле.

Через некоторое время он вернулся, демонстративно застегивая брюки. Андерс стоял на прежнем месте. Ему и в голову не приходило бросить Еву Лотту в беде, ему нужно было войти в дом, где находился убийца, но он хотел войти туда вместе с Калле.

И вот они вошли. В гостиную, где у взрослой сестрицы Лилиан должен был состояться вечером бал. Андерс подошел к Еве Лотте и обнял ее за плечи. Посмотрев на ее ручные часики, он сказал:

– О Боже, как поздно! Нам пора домой, и немедленно.

Взяв Еву Лотту за руку, он побежал с ней к двери.

– Да, мы заработаем эти деньги в другой раз! – сказал Калле. – Нам пора бежать.

Но если они думали, что старший братец Клас согласится с этим, они ошибались. Внезапно он встал в дверях и преградил им путь.

– Стоп! – сказал он. – Что за спешка?

Он ощупал рукой задний карман брюк. Да, револьвер был там. С той последней среды июля он всегда носил его при себе. На всякий случай.

Мысли в его голове обгоняли одна другую. Страх и ярость лишали его разума. Да, разумеется, он испытывал страх перед тем, что собирался сделать. Но он не испытывал колебаний. Он все поставил на карту и должен был довести игру до конца, даже если это будет стоить ему еще нескольких человеческих жизней.

Он посмотрел на троих ребят, стоявших перед ним. Он ненавидел их за то, что должен был сделать. Но он должен был это сделать. Зачем ему трое свидетелей, которые расскажут, как выглядит человек, силой заставивший их отдать ему вексель?

Нет, им никогда не представится случай рассказать об этом. Он не будет горевать из-за этого, даже если и испытывает чувство удушающего страха. Но сначала ему нужно узнать, у кого из них бумага, чтобы не терять времени на поиски в их карманах – потом…

– Послушайте-ка, – сказал он. Хрипло и грубо прозвучал его голос. – Эта бумага, которую вы нашли некоторое время тому назад… выкладывайте ее! Да побыстрее! Мне она нужна!

Трое ребят от удивления разинули рты. Пожалуй, они не меньше удивились бы, если бы он попросил их спеть: «Белый ягненочек, бэ-бэ…» Они не верили своим ушам! Конечно, они не раз слышали об убийцах, которые были настоящими психами, но даже сумасшедшему вряд ли доставила бы удовольствие географическая карта Алых Роз с призывом: «Копайте здесь!»

«Хотя, пожалуйста, он может получить эту карту, если она ему нужна», – подумал Андерс, у которого бумага лежала в кармане.

Но в настоящих критических ситуациях быстрее всех работала мысль суперсыщика Калле Блумквиста. Секунда, и его осенила, какая именно бумажка нужна этому парню… Он думает, что вексель у них! И тут же Калле стало ясно и многое другое. Казалось, он мог читать мысли убийцы. Этот парень хладнокровно застрелил человека и, похоже, вооружен и сейчас. Свидетельницу Еву Лотту он пытался убрать, прислав ей отравленный шоколад. Калле понял, как малы их шансы выбраться живыми отсюда. Если даже Андерс предъявит ему сейчас эту бумагу и если даже им удастся убедить убийцу, что они и следа его векселя в глаза не видели, они все равно погибли. Убийца, должно быть, понял, что выдал себя своим вопросом, и Калле стало ясно: если этот парень пытался раньше избавиться от одного свидетеля, то вряд ли он допустит, чтобы трое ходили тут целы и невредимы и могли в любой момент его опознать. Калле не мог бы все это отчетливо сформулировать. Все эти мысли просто роились в его мозгу. При мысли об этом он чуть не потерял сознание от страха, но сердито уговаривал самого себя: «Бояться станешь потом, если оно еще будет – это потом».

Лишь бы выиграть время, о, лишь бы выиграть время!

Андерс только собрался было вытащить карту из кармана, как вдруг Калле сильно толкнул его.

– Нон-е-тот, – прошипел Калле, – нон-е дод-е-лол-ай э-тот-о-гог-о!

– Вы не слышите, что я говорю? – спросил старший братец Клас. – У кого из вас бумага?

– У нас ее с собой нет, – ответил Калле.

Андерс, пожалуй, считал, что лучше отдать этому парню бумагу и, может, потом уйти. Но он ведь знал, что Калле больше привык общаться со всякими там преступными элементами, и поэтому молчал.

От слов Калле человек, стоявший у двери, пришел в совершеннейшее бешенство.

– Где бумага? – разъярился он. – Выкладывайте ее! Быстрее! Быстрее!

Калле думал изо всех сил. Если он скажет, что бумага в полицейском участке, или дома у Евы Лотты, или где-нибудь далеко в Прерии, то, вероятно, с ними тут же покончат. Он понимал, что они могут чувствовать себя в безопасности только до тех пор, пока убийца еще лелеет надежду в скором времени получить эту бумагу.

– Мы спрятали ее на верхнем этаже, – чуть помешкав, сказал он.

Старший братец Клас задрожал всем телом от нетерпения. Он вытащил револьвер из заднего кармана брюк, и Ева Лотта зажмурила глаза.

– Быстрее! – орал он. – Может, хоть это заставит быстрее двигаться ваши ноги!

И он погнал их перед собой из гостиной, где у взрослой сестрицы Лилиан должен был сегодня вечером состояться бал.

– И-дод-и-тот-е мом-е-дод-лол-е-нон-нон-о, сос-кок-о-рор-о я-вов-и-тот-сос-я поп-о-лол-и-цоц-ия, – тихо произнес Калле.

Андерс и Калле с удивлением посмотрели на него. Как это «скоро явится полиция»! Неужели Калле думает, что может передавать мысли на расстоянии и вызвать их сюда? Но они последовали его призыву идти медленно. Они еле тащились, они спотыкались на порогах, а Андерс, оступившись, растянулся на лестнице так, как сделал это однажды тысячу лет назад, когда на этом самом месте они сражались с Алыми.

Их медлительность выводила старшего братца Класа из себя. Его способность выдерживать весь этот ужас была близка к пределу. И он почти поддался искушению покончить со всеми ребятами сейчас же – сделать то, что должен был сделать. Но сначала ему нужно было получить вексель. Ох, эти сосунки, как он их ненавидел. Они, казалось, даже и не знали, куда спрятали эту бумажку. Они медленно плелись из одной комнаты в другую и задумчиво повторяли:

– Не-а, это не здесь!

Легче было бы гнать перед собой заблудившееся стадо. Проклятые детеныши все время останавливались: то высморкаться, то почесаться, то поплакать. Да, разумеется, плакала большей частью девчонка. В конце концов они вошли в маленькую комнатку с развевающимися обоями восемнадцатого века. И Ева Лотта всхлипнула, вспомнив, как они с Калле оказались здесь взаперти в тот раз, давным-давно, когда были молодыми и счастливыми.

Калле вопрошающим взглядом осмотрел стены.

– Не-а, думаю, это, верно, было не здесь, – сказал он.

– Не-а, здесь, я думаю, нет, – поддержал его Андерс.

Но это была последняя комната во всем верхнем этаже, и старший братец Клас издал какой-то нечленораздельный крик.

– Думаете, вам удастся надуть меня! – кричал он. – Думаете, я не понимаю, что вы хотите лишь надуть меня? А теперь послушайте! Теперь вы выкладываете бумагу! Сию же минуту! Если вы забыли, где она, это только хуже для вас самих. Если через пять секунд я не получу бумагу, я застрелю вас всех троих.

Стоя спиной к окну, он целился в них. Калле понял, что говорит он серьезно и что прежняя их тактика уже не годится. Он кивнул Андерсу.

Андерс подошел к стене, где клочьями висели обои. Вытащив руку, которую он держал в кармане брюк, Андерс сунул ее на миг за обои. Когда он снова вытащил руку, в кулаке у него была зажата бумага.

– Вот! – сказал он.

– Хорошо, – похвалил старший братец Клас. – Стойте рядом друг с другом, все трое. А ты протянешь мне руку и отдашь бумагу.

– Боб-рор-о-сос-ай-тот-е-сос нон-а поп-о-лол, кок-о-гог-дод-а я чоч-и-хох-нон-у! – предупредил друзей Калле.

Андерс и Ева Лотта коснулись мочки уха в знак того, что поняли.

Старший братец Клас слышал, что один из сосунков несет какую-то несусветную тарабарщину, но его ничуть не интересовало, что это был за язык. Он знал: скоро всему этому наступит конец. Это случится, как только у него в руках окажется бумага.

Вытянув руку, он принял бумагу, протянутую Андерсом. И все время держал револьвер наготове. Но пальцы его дрожали, когда он пытался одной рукой развернуть смятый вексель.

Это вексель? Какой вексель? «Копайте здесь» – да, не совсем то, что обычно пишут в векселях. Его разум молчал не более полусекунды, но тут-то и послышался громкий чих Калле.

И в тот же миг трое ребят бросились на пол. Калле и Андерс, упав, схватили за ноги старшего братца Класа. Он беспомощно повалился на пол и, падая, закричал. Пистолет выпал из его руки, и Калле схватил пистолет, на ничтожную долю секунды опередив своего противника.

Итак, это был тот самый случай, когда суперсыщик Калле Блумквист обезоружил убийцу. Ведь он так часто проделывал это – и как элегантно! Он имел обыкновение, повернув оружие дулом к противнику, говорить: «Легче на поворотах, приятель!»

Что ж, вероятно, на сей раз он сделал то же самое? Нет, отнюдь нет. Схватив в полной панике ужасный черный предмет, он выбросил его через окно так, что стекло посыпалось градом осколков… Вот что он сделал! И скорее всего для суперсыщика поступок этот был не слишком продуманным. Именно сейчас хорошо было бы иметь револьвер. Но, по правде говоря, суперсыщик Блумквист, кроме своей собственной рогатки, смертельно боялся всего, что стреляло. И вообще-то говоря, он, возможно, был прав. Револьвер в руках дрожащего от страха мальчишки, быть может, не очень реальная угроза отчаявшемуся убийце. Роли, пожалуй, вскоре снова переменились бы. И потому лучше всего, чтобы револьвер находился вне пределов досягаемости обоих. Однако же старший братец Клас в ярости рванулся к окну и в растерянности пытался рассмотреть, куда упал револьвер. В этом была его великая и серьезная ошибка, и трое рыцарей Белой Розы не преминули ею воспользоваться. Изо всех сил кинулись они к двери, единственной двери во всем доме, которая, как им было известно по собственному горькому опыту, действительно запиралась.

Старший братец Клас помчался за ними по пятам, но в самый последний момент они успели захлопнуть дверь и прижать ее тремя парами крепких ног так, что Калле смог повернуть ключ. Из комнаты послышался дикий вой и стук в дверь. Калле вынул ключ из скважины. А вдруг старший братец Клас тоже случайно знает, как открывают дверь, закрытую снаружи?

А потом, по-прежнему задыхаясь от страха и дрожа всем телом, они кинулись вниз по вычурной лестнице восемнадцатого века. Все вместе, разом, протиснулись они через входную дверь и помчались очертя голову. Но Калле чуть не плача сказал:

– Надо пойти, взять револьвер.

Он понимал, что надо обезвредить орудие смерти. Но в тот самый миг, когда они огибали угол дома, случилось… Что-то выбросилось из открытого окна и упало на землю прямо перед ними. Это выпрыгнул старший братец Клас. Там было пять метров высоты, но убийца находился в состоянии такого отчаяния, что подобная мелочь не остановила его. Справившись с прыжком из окна, он жадно схватился за револьвер. На этот раз он не станет рассуждать, а будет действовать.

Трое детей успели ретироваться за угол в тот краткий миг, пока он поднимал револьвер. Ну, погодите, погодите! Скоро настанет ваш час! Скоро он…

И тут он услышал голос, в котором боролись плач и торжество. Кричала девочка:

– Полиция! Они идут. О, быстрее! Идите сюда! Дядя Бьёрк! Идите сюда!

Он взглянул в сторону Прерии. О силы ада, они шли там огромной толпой! С детьми теперь ничего не сделаешь, слишком поздно. Но, быть может, не поздно бежать. Он всхлипнул от страха. Да, надо бежать. Бежать к машине. Броситься в автомобиль, мчаться как сумасшедшему, далеко-далеко, бежать в другую страну!

Он бежал в ту сторону, где был припаркован его автомобиль. Бежал, напрягая все силы. Потому что к нему мчались полицейские, точь-в-точь как это бывало в его самых дурных снах.

Но им его не схватить! У него было прекрасное преимущество, и если он только успеет подбежать к машине, пусть попытаются схватить его, если угодно. О, вот он, его дорогой автомобильчик, его спасение! Пробегая последние метры, отделявшие его от автомобиля, он почувствовал прилив дикого торжества. Он надеялся спастись и повторял это себе все время.

Вставив ключ зажигания, он дал газ. Прощайте все, кто надеялся ему помешать, навеки прощайте!

Но его автомобиль, его дорогой автомобильчик, который обычно мчался так быстро и так легко, двигался теперь еле-еле, ковыляя и с трудом подскакивая. Убийца выругался сквозь зубы и заплакал от бешенства. А высунувшись из окна, увидел, что все четыре шины проколоты. Преследователи приближались. Неуклонно, но осторожно. Они явно считались с тем, что он вооружен, и, укрываясь за кустами и валунами, бежали зигзагами… Но все-таки – приближались…

Он выскочил из машины. Ему следовало разрядить в них свой пистолет, но этого он не сделал. Они все равно схватят его, теперь он это знал. Неподалеку были густые заросли, а сразу же за ними – лужа, которая, несмотря на засушливое лето, была полна стоячей воды. Он знал об этом – ведь сколько раз он приходил сюда! Туда-то он и помчался. И в скользкую глубину лужи он опустил револьвер. Смертельное оружие им не найти и не употребить как доказательство против него.

И, сделав большой круг, он вернулся обратно на дорогу. Остановившись там, он стал ждать. Теперь он готов. Пускай его арестовывают.

16

Комиссар криминальной полиции, наклонившись, пристально разглядывал бледного молодого человека, из-за которого ему так спешно пришлось вернуться обратно.

– Не лучше ли сознаться, – мягко говорил он. – Нам известно, что это вы убили Грена. Нам известно, что это вы послали плитку отравленного шоколада Еве Лотте Лисандер. Не лучше ли положить конец длительным допросам и самому рассказать мне обо всем?

Но молодой человек в очень высокомерном тоне ответил, что к убийству Грена, которого вообще не знал, ни малейшего отношения не имеет, и шоколада Еве Лотте вовсе не посылал.

Тогда комиссар снова задал ему вопрос, почему же он пустился в бегство, когда в Прерии появились полицейские? Если у него такая чистая совесть?

Молодой человек был весьма раздражен, что приходилось еще раз объяснять все это. Он бежал, потому что эти сосунки орали так, словно он сделал им что-то дурное. Они явно совершенно не поняли, что он попросту затеял с ними игру. Да, разумеется, с его стороны было глупо бежать, но комиссар, верно, и сам знает, как невыносимо, когда тебя обвиняют в том, что ты причинил какое-то зло детям. Ведь он к тому же остановился и поджидал полицию. Может, он немного глупо играл с детьми, он не станет этого отрицать. Маленькая девочка рассказала ему о бумаге, о карте, которую они нашли, и он развлекался, пугая их слегка, будто он недруг, который хочет заполучить эту карту и тоже участвовать в поисках зарытых сокровищ. Да ведь комиссар и сам видел эту карту и знает, что он говорит правду. Он действительно, как говорили дети, целился в них из револьвера, но револьвер-то был не заряжен, любезный господин комиссар.

Комиссар хотел бы знать, где револьвер сейчас.

Да, молодой человек тоже хотел бы это знать, потому что это хороший револьвер, который достался ему от отца. Но один из детенышей выбросил револьвер из окна. В самом деле смешно, До чего ж серьезно восприняли они эту игру! А потом и следов оружия он не видел. Наверное, его взял какой-нибудь другой проклятый мальчишка, возможно, тот же самый, что проколол его шины.

Комиссар покачал головой.

– Молодой человек, – сказал он. – Вы великолепно лжете, но вы не должны забывать одно: Ева Лотта Лисандер определенно утверждает, что вы и есть тот самый человек, которого она встретила в Прерии через несколько минут после того, как застрелили Грена.

Молодой человек высокомерно засмеялся.

– Крайне удивительно, – сказал он. – Крайне удивительно, что она в таком случае беседовала со мной, словно мы – самые лучшие друзья, и порассказала мне о карте, и о своих товарищах, и еще Бог знает о чем. Должно быть, ей показалось, что разговаривать с убийцей жутко приятно.

Помолчав немного, комиссар сказал:

– Ваша экономка рассказала, что вы совсем недавно сбрили усы. Если быть точным, то на следующий день после убийства. Как это получилось?

Молодой человек взглянул на гладко выбритое лицо комиссара.

– А вы, господин комиссар, никогда не развлекались, сначала отращивая маленькие усики, а потом сбривая их, когда они вам надоедали? Вот и я сбрил мои усики, когда они мне надоели. В чем я виноват, если бедного старичка подстрелили за день до этого?

– Вот как! – воскликнул комиссар. – Я должен вам, пожалуй, сказать и о том, что вчера мы сделали у вас дома обыск. И в самой глубине шкафа у вас висят зеленые габардиновые брюки. А вам, быть может, известно, что полиция уже целых две недели разыскивает «человека, у которого есть зеленые габардиновые брюки»?

Молодой человек, сидевший прямо против комиссара, чуточку побледнел. Но он был все так же высокомерен, когда ответил:

– Да, только среди моих знакомых я берусь насчитать вам по меньшей мере пятерых, у кого есть зеленые габардиновые брюки. И мне никогда не приходилось слышать, чтобы каре подвергались те, у кого есть такие габардиновые брюки.

Комиссар покачал головой.

– Молодой человек, – сказал он. – И как вы только можете?…

Но молодой человек мог. Он лгал так долго, что комиссар в конце концов потерял терпение, которым славился в кругу всей государственной полиции. Старший братец Клас оказался твердым орешком. Да, по странной случайности имя его и в самом деле оказалось Клас. Ева Лотта правильно окрестила его.

* * *

Драматические события в Господской усадьбе нарушили ход войны Алой и Белой Роз. Страх снова охватил матерей, и детям строго-настрого было приказано сидеть дома. Да они и сами были так захвачены всем случившимся, что ничем другим и заниматься не хотели. Сидя в саду пекаря, и Алые и Белые Розы восстанавливали в памяти ужасные минуты, пережитые в Прерии. На долю Калле снова выпали похвальные слова за его находчивость. До чего же здорово и ловко придумал он эту историю с «естественной нуждой». Он знал, что Алые вот-вот появятся, ведь Андерс и он видели, как они жались в кустах, и он помчался к ним туда со всех ног и коротко и четко приказал:

– Убийца в Господской усадьбе. Бегите за полицией! А один из вас пусть проколет шины его автомобиля, который стоит внизу, у перекрестка!

Допрос старшего братца Класа продолжался с короткими перерывами еще сутки, и терпение комиссара все сильнее истощалось. И вот однажды в полдень, когда шел дождь, Бенка сидел дома и занимался своей коллекцией марок. Вообще-то Бенка был тихий и не очень воинственный подросток, однако у него был кумир погрубее и посильнее, кумир, за которым он последовал бы и в огонь, и в воду. И звали его Сикстен. Пример Сикстена сделал Бенку чрезвычайно доблестным рыцарем Алой Розы. Но в этот дождливый полдень безо всяких зазрений совести можно было посвятить себя мирным домашним радостям, и Бенка всецело предался своей коллекции марок. Он любовно разглядывал их чуть близорукими глазами. У него была полная серия шведских марок, и он как раз собирался вклеивать в альбом несколько новоприобретенных, когда взгляд его случайно упал на какой-то смятый конверт. Ну конечно же! Этот конверт он нашел на улице перед домом Лисандеров некоторое время назад. Бенка выудил его из канавы, потому что там была совсем недавно изданная марка; именно такой ему прежде видеть не доводилось.

Он развернул конверт, чего раньше не делал, Ибо, принеся его, только бросил конверт в коробку, в которой хранил ненаклеенные марки.

«Фрёкен Еве Лотте Лисандер», – гласила машинописная надпись на конверте. Да, ведь у нее, у Евы Лотты, была в последнее время очень обширная почта. Он заглянул в конверт. Разумеется, пустой! Он еще раз взглянул на марку и обрадовался: марка была красивая. Он не мог разглядеть, откуда пришло письмо, – там стоял лишь штемпель почтового вагона. Но дату отправления можно было различить.

И внезапно его словно молнией ударило! Подумать только, а что, если это тот самый конверт, из-за которого подняли столько шуму? Тот, что так усердно искала полиция? Посмотрим – тот день, когда Белые Розы сидели в беседке и Сикстен послал его подразнить их, может, в тот самый день и послали плитку шоколаду. Конечно, черт побери, в тот самый! Тогда-то он и нашел конверт. Ну и дурак же он, что не разглядел конверт повнимательней!

Ему потребовались две минуты, чтобы добежать до Сикстена, который сидел дома, играя в шахматы с Юнте. Еще две минуты потребовалось, чтобы добежать до Евы Лотты, сидевшей с Андерсом и Калле на чердаке пекарни. Они читали юмористические газеты и слушали, как дождь барабанит по крыше. И еще две минуты потребовалось им всем, чтобы примчаться в полицейский участок. Однако потребовалось по крайней мере целых десять минут, чтобы промокшая до нитки стайка ребят смогла объяснить дяде Бьёрку и комиссару криминальной службы, зачем они явились.

Комиссар полиции разглядывал конверт через увеличительное стекло. Буква «т» на этой машинке явно не совсем исправна. Она была с какой-то нашлепкой.

– Дети похожи на собак, – сказал комиссар, когда они ушли. – Они рыщут повсюду, роются в куче всевозможного хлама, но совершенно неожиданно возвращаются домой с чем-то съедобным.

Конверт оказался в высшей степени съедобным. У старшего братца Класа и в самом деле была пишущая машинка, и, когда было установлено, что в ней-то и есть та самая неисправная буква «т», что была отпечатана на конверте, комиссар счел, что настало время для решительных действий.

Но задержанный упорно и глупо продолжал отпираться. Ясно было, что придется арестовать его на основании косвенных улик.

* * *

Сикстен сделал новую карту с надписью «Копайте здесь» и в один прекрасный вечер передал ее собравшимся в саду пекаря рыцарям Белой Розы.

– «Копайте здесь!» – прочитал Андерс, когда Сикстен сунул карту ему в руки. – Да, тебе легко говорить, но, как ты думаешь, что скажет твой отец, если мы тоже начнем уродовать его лужайки?

– А кто сказал, что это на лужайке? – возразил Сикстен. – Следуйте лишь указаниям карты, и я гарантирую, что папаша не станет скандалить. А мы с Бенкой и Юнте сходим пока искупаться.

Белые Розы прошествовали в сад почтмейстера. Они вымерили расстояние, сравнили с картой и в конце концов пришли к выводу, что шкатулка, должно быть, зарыта на старой, почти заросшей грядке с клубникой. Они рьяно взялись за работу и, наткнувшись на какой-либо камешек, издавали громкие вопли, думая, что это и есть шкатулка. Но, испытав разочарование, рыли снова, так что пот лил с них градом. Когда они перерыли почти всю грядку с клубникой, Калле внезапно сказал:

– Вот она, наконец-то!

Сунув пальцы в землю, он извлек запачканную шкатулку, которая столь коварно была помещена в самом дальнем углу.

Андерс и Ева Лотта побросали лопаты и поспешили к нему. Ева Лотта аккуратно вытерла драгоценную шкатулку с их реликвиями носовым платком, а Андерс достал ключ, который носил на шее. Шкатулка казалась подозрительно легкой. Подумать только, а что, если Алые воспользовались фальшивым ключом и сперли какие-либо реликвии?! Чтобы увидеть, как обстоят дела, они открыли шкатулку.

Но там не было древних грамот и реликвий. Там лежала лишь бумажка, исписанная отвратительным почерком Сикстена. А на бумаге был следующий призыв:

«Копайте дальше. Продолжайте в том же духе. Вам надо прорыть еще всего лишь несколько тысяч миль, и вы попадете в Новую Зеландию!

Можете там и остаться!»

Белые Розы издали горестный крик. А за живой изгородью послышался восторженный кудахтающий смех.

Появились Сикстен, Бенка и Юнте.

– Олухи! Что вы сделали с нашими грамотами? – закричал Андерс.

Опустившись на колени, Сикстен долго хохотал, прежде чем ответить.

– Недоумки! – воскликнул он. – На фиг нам ваши поганые грамоты. Они валяются среди прочего хлама в ящике вашего комода. Но вы ведь ничего не видите и не слышите.

– Не, вы только копаете и копаете без конца! – удовлетворенно сказал Юнте.

– Да, копаете вы в самом деле здорово, – подтвердил Сикстен. – Ну и обрадуется же папаша, что не надо орать на меня. Отстанет наконец с этой старой клубничной грядкой. Ну, не было у меня желания копаться там в такую жару!

– Но ты так прилежно копал землю в поисках Великого Мумрика, что у тебя, верно, и сейчас еще руки в волдырях! – с надеждой сказал Калле.

– Это вам дорого обойдется, господа, – сказал Андерс.

– Да уж, не сомневайтесь! – добавила Ева Лотта.

Отряхнув землю с платка, она сунула его обратно в карман.

В глубине кармана что-то лежало. Какая-то бумажка. Вытащив ее, она взглянула и увидела, что сверху было написано: «Вексель». Ева Лотта засмеялась.

– Нет, подумать только, – сказала она. – Здесь лежит этот старый вексель. Он все время валялся в моем шкафу, пока люди ползали вокруг в кустах Прерии и искали его. Я всегда говорила: в этих векселях есть что-то жутко дурацкое.

Она повнимательнее поглядела на бумажку.

– «Клас», – сказала она. – Точно, совпадает. А вообще-то он очень красиво расписывается.

Скомкав бумажку в шарик, она бросила ее на лужайку, где ее подхватил летний ветерок.

– Ведь он все равно арестован, – сказала она, – так что какая разница, его ли это подпись или нет.

Со страшным воплем Калле сломя голову кинулся за драгоценной бумагой.

И с упреком посмотрел на Еву Лотту:

– Должен сказать тебе одну вещь, Ева Лотта. Ты плохо кончишь, если будешь по-прежнему так вот швыряться бумагами.

* * *

– Дод-а зоз-дод-рор-а-вов-сос-тот-вов-у-е-тот А-лол-а-я Рор-о-зоз-а! – с некоторым усилием произнес Сикстен. – Вообще-то, если подумать хорошенько, жутко простой язык!

– Да, теперь ты можешь так говорить, когда знаешь ключ к нему, – сказал Андерс.

– Но вы должны научиться говорить гораздо-гораздо быстрее! – сказал Калле.

– Да, нельзя так, чтобы один слог сегодня, а другой завтра, – сказала Ева Лотта. – Вы должны строчить как из пулемета.

Они сидели на чердаке пекарни – все рыцари ордена Белой и Алой Розы, и Алые только что получили первый урок воровского жаргона. Поразмыслив, Белые Розы поняли, что их гражданский долг – посвятить Алых в тайны своего языка. Учителя всегда проповедовали в школе, что пользу знаний переоценить нельзя. Ах, как они были правы! Как справились бы со своей бедой Андерс, Калле и Ева Лотта в Господской усадьбе, не знай они воровского жаргона? Калле думал об этом несколько дней, а под конец сказал Андерсу и Еве Лотте:

– Мы отвечаем за то, что Алые прозябают в таком беспросветном невежестве. Им конец, если они когда-нибудь встретятся с убийцей!

И потому Белые Розы учредили теперь курсы воровского жаргона на чердаке пекарни. У Сикстена были устойчиво низкие оценки по английскому языку, и ему бы следовало брать штурмом английскую грамматику, так как в ближайшие дни предстояла переэкзаменовка. Но он считал, что гораздо важнее посвятить себя воровскому жаргону!

– Английский каждый убийца знает, – говорит он, – так что польза от него невелика, а без воровского – крышка.

И потому он вместе с Бенкой и Юнте часами просиживал среди мусора на чердаке пекаря и тренировался с трогательным упорством.

Урок языка прервал папа Евы Лотты, поднявшийся по лестнице из пекарни. Протянув Еве Лотте тарелку со свежеиспеченными булочками, он сказал:

– Звонил дядя Бьёрк. Он сказал, что Великий Мумрик вернулся!

– Зоз-дод-о-рор-о-вов-о! – восхищенно воскликнула Ева Лотта, взяв булочку. – Бежим в полицию!

– Зоз-дод-о-рор-о-вов-о! Пожалуйста, – подтвердил пекарь. – Но давайте теперь поспокойнее с этим Великим Мумриком, а?

Рыцари ордена Белой и Алой Розы дали торжественную клятву, что будут поспокойнее. Вот! И пекарь медленно стал спускаться по лестнице.

– Вообще-то могу вам сказать, что этот Клас во всем сознался, – сообщил он, прежде чем исчезнуть.

Да, старший братец Клас сознался. Свидетельства векселя он опровергнуть не смог. Вот он подошел к тому самому последнему часу, о котором думал с таким ужасом, часу, который представлял себе многими наполненными ужасом ночами. К тому моменту, когда ему доказали его вину и он должен был ответить за содеянное.

Старший братец Клас уже много лет назад лишился душевного покоя. Его постоянная потребность в деньгах, приведшая к сомнительным делам с Греном, превратила его в не знающего отдыха, затравленного человека, который ни на миг не мог обрести покой. А после той ужасной среды в конце июля его беспокойство превратилось в невыносимый страх, не оставлявший его ни днем, ни ночью.

Каково было ему теперь, когда пришлось публично признать свое преступление и готовиться искупать его много-много долгих лет?

Нет, как это ни странно – старший братец Клас впервые за долгое время был спокоен. Когда он облегчил свою совесть, на него снизошло такое великое спокойствие, что никогда ничего похожего он не переживал. Правда, некоторое время он оплакивал свое ничтожество и хватал дрожащими руками большой, надежный кулак комиссара, словно ища поддержки, но не испытывал больше страха. И впал в глубокий сон без сновидений, который заставил его на некоторое время забыть зло, которое он совершил.

Он спал, когда рыцари Алой и Белой Розы ворвались в полицейский участок за Великим Мумриком. Он не слышал их напористые голоса, когда они втиснулись в комнату полицейского Бьёрка и потребовали, чтобы им выдали обратно их сокровище.

– Великий Мумрик? – медлил с ответом полицейский Бьёрк. – Великого Мумрика здесь нет. – Дядя Бьёрк серьезно посмотрел на них. – Ищите высоко над землей! – торжественно произнес он. – Пусть птицы небесные укажут вам путь! Спросите галок, не видели ли они достопочтенного Великого Мумрика!

Улыбка озарения осветила юные лики Роз. И Юнте, удовлетворенно кудахтая, сказал:

– Зоз-дод-о-рор-о-вов-о! Борьба продолжается!

– Борьба продолжается! – решительно заявил Бенка.

Ева Лотта одобрительно поглядела на Бьёрка, так прекрасно выглядевшего в своем мундире и с напряженными морщинками на своем мальчишеском и вместе с тем серьезном лице.

– Дядя Бьёрк, – сказала она. – Если б вы не были так ужасно стары, вы почти могли бы участвовать в войне Роз.

– Да! Дядя Бьёрк мог бы стать Алой Розой, – заявил Сикстен.

– Еще чего, – огрызнулся Андерс. – Белой!

– Нет, упаси меня Бог, – сказал полицейский Бьёрк. – На такие опасные для жизни дела я просто не рискну! Спокойная, надежная работа полицейского куда больше подходит такому старикашке, как я.

– Ха, иногда приходится рисковать жизнью, – сказал Калле и выпятил грудь.

Несколько часов спустя он лежал на своем излюбленном месте под грушей и размышлял о том, что значит рисковать жизнью. Он размышлял, он так упорно смотрел на плывущие по небу летние тучи, что едва ли заметил, как осторожно появился его воображаемый собеседник и опустился рядом.

– Слышал, что вам, господин Блумквист, снова удалось схватить убийцу, – льстиво сказал он.

В Калле Блумквисте вдруг вскипела злоба.

– Неужели? – произнес он, сердито глядя на этого воображаемого собеседника, от которого никак не мог отвязаться. – Не говорите глупости! Я не схватил убийцу. Его схватили полицейские, потому что это – их работа! Я думаю, что никогда в своей жизни не поймаю убийцу. Я думаю покончить с криминалистикой. Только попадаешь в разные неприятности!

– Но я думал, что вам, господин Блумквист, нравится рисковать жизнью, – сказал воображаемый собеседник, и, откровенно говоря, в голосе его звучал легкий упрек.

– Как будто я и без того не рискую, – сказал суперсыщик. – Если б вы знали, молодой человек, как бывает во время войны Роз!

Полет его мысли был прерван твердым недозрелым яблоком, стукнувшим его по голове. Со свойственной сыщику сметкой он быстро вычислил, что яблоко вряд ли могло упасть с грушевого дерева, и оглянулся в поисках злодеев.

Андерс и Ева Лотта стояли у забора.

– О, проснись тот, кто спит! – вопил Андерс. – Мы идем охотиться на Великого Мумрика!

– И знаешь, что мы думаем, – сказала Ева Лотта. – Мы думаем, что дядя Бьёрк спрятал его на наблюдательной вышке в городском парке. Ты ведь знаешь, сколько там всегда галок!

– Мом-о-лол-о-дод-цоц-ы! – восхищенно закричал Калле.

– Алые убьют нас, если мы первыми найдем его! – сказал Андерс.

– Ладно, – согласился Калле. – Иногда приходится рисковать жизнью!

Калле понимающе взглянул на воображаемого собеседника: понял ли тот, что можно рисковать жизнью, не будучи суперсыщиком? Украдкой помахал он этому приятному молодому человеку, смотревшему на него с большим восхищением, чем когда-либо.

Голые загорелые ноги Калле весело топтали садовую дорожку, когда он бежал к Андерсу и Еве Лотте. А его воображаемый собеседник исчез. Его не стало. Он исчез так тихо и неприметно, словно был унесен легким летним ветром.

Примечания

[1]

Небрежность (фр.).

(обратно)

[2]

Большая площадь (швед.).

(обратно)

[3]

Общее в Швеции и Дании название парков с аттракционами, ресторанами и т. п.

(обратно)

[4]

Приключенческая книга (1883) английского писателя Роберта Льюиса Стивенсона (1850-1894).

(обратно)

[5]

Старший сын прародителей Адама и Евы – Каин – убил своего младшего брата Авеля из зависти. Их имена стали нарицательными.

(обратно)

[6]

Старинный университетский город в Швеции.

(обратно)

Оглавление

II. Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg